Глава 13

В аэропорту Норильска захват был неожиданным, скоротечным и жёстким, причём произошёл прямо на рулёжной дорожке, ещё до стоянки, где высаживали пассажиров. Самолёт вдруг остановился, подъехал трап, открылись двери, и началась проверка документов. Впереди шли двое пограничников в бушлатах, а за ними четверо милиционеров, обряженных в зимнюю форму, поверх которой были тяжёлые старомодные бронежилеты, а на головах — современные каски-сферы с откинутыми затемнёнными стёклами.

Терехов не знал порядка проверки, посчитал, что так у них положено: всё-таки крайний север, особая территория, и ничуть даже не напрягся. Разве что поправил паранджу на лице законной жены, когда в салоне включили яркий свет, и приготовил паспорта с пропусками в погранзону.

Ленивые, застоявшиеся и разжиревшие на службе контрактники проверяли документы быстро, профессионально вежливо и оперировали успокоительными обращениями «господин» и «госпожа», поэтому утрясли и облекли в благостный дремотный туман даже самые острые, критичные ожидания. Была глубокая ночь, пассажиры в дорожном полусне молча совали документы. Для многих контроль казался делом рутинным и привычным, но некоторые, видимо, неискушённые, сразу не могли понять, что от них требуется. Это тоже было вполне естественно и не вызывало никакой тревоги.

Когда пограничники проверили пропуска, Терехов стал прятать документы, и в этот миг, мешая друг другу, на них навалились все четверо стражей порядка. Двое сначала прошли мимо и резко напали сзади — выхватили и выволокли в проход Андрея. Двое других придавили к сиденью Алефтину, и это было последнее, что он видел в салоне самолёта. Чей-то локоть напрочь перекрыл свет и одновременно перехватил горло. Резануло болью в только что зарубцевавшейся ране, но он успел выдавить из себя звук, просипеть:

— Не срывайте маску!

Народ всколыхнулся, густо зашелестел шёпот, но властный голос оборвал возмущение:

— Спокойно, дамы и господа! Мы только что обезвредили опасных преступников! Всем оставаться на местах!

Терехова в наручниках уже волокли по проходу, когда раздался душераздирающий женский визг:

— Террористы-смертники!

И потом густо, много и истерично — про взорванный самолёт, кавказцев и плохой контроль в аэропортах.

Андрея буквально вынесли из салона и бросили на алюминиевый пол у входа, где двое других ментов тут же придавили и волоком спустили по трапу. Он хрипел, выворачивался, пытаясь увидеть, что происходит с Алефтиной, и по тёмному сгустку человеческих тел догадался, что её волокут следом, под плотный ор пассажиров, вроде бы требующих сорвать с неё хиджаб и показать лицо.

Потом Терехова наскоро обыскали, вывернули всё из карманов и запихали в тесную машину, стоящую возле трапа, сжали с обеих сторон и сразу куда-то повезли. Звук сирены перебивал все остальные, даже гул самолётов на рулёжной полосе. Он вертел головой, силясь посмотреть назад, и видел лишь свет фар идущей позади машины, красные отблески маяков на крыше и сильный, вихристый снег. Если сорвали паранджу с Алефтины, то она сейчас страдает от боли, поскольку не выносит свечения красного.

— Маску не снимайте, — просипел Андрей. — Оставьте маску на лице!

— Молчать! — был приказ.

Конвоир слева молча ткнул локтем в грудь, но достал до горла, дыхание спёрло, из раневого рубца засочилась кровь. Андрей сначала этого не почувствовал, но тот, что был справа, что-то заметил и оттянул горловину тонкого свитера.

— Он кровит, — сказал походя.

На том они и успокоились.

Ехали не быстро, поэтому долго, и не выключали маяков. Хорошо ещё, что заткнули глотку сирене, оставили только «крякалку» и, обгоняя машины, пугали их так, что те лезли в сугробы на обочине.

Ещё по дороге из аэропорта Алыкель Терехов начал думать о том, кто и как сообщил в органы, что на борту самолёта «особо опасные преступники», и где он мог проколоться сам? Он ещё возле монастыря, глядя на коленопреклонённого Репья, принял решение вылетать из Красноярска. Едва получив паспорт из рук бывшего сотрудника миграционной службы, Андрей без всяких проблем выехал из Новосибирска и ни на одном посту остановлен не был. Откуда он вздумал стартовать на Таймыр, никто не знал, даже молодая жена, и это был его козырной, непредсказуемый ход, которым он даже про себя гордился.

Он гнал машину через Кемерово и Мариинск, даже не силясь где-то объехать гаишников — везде пропускали без проверки документов. Восемьсот километров пути он одолел за двенадцать часов, останавливаясь только на двух заправках и не нарушая скоростного режима. В самом Красноярске был единственный контакт с посторонним человеком — хозяином автостоянки, на которой он бросил машину, заплатив за три месяца вперёд. Билеты покупали в аэропорту, и тоже без вопросов, вызывающих подозрение. Рюкзаки сдали в багаж, легко прошли зону спецконтроля... Если бы их вели, то взяли бы ещё в аэровокзале, поскольку они два с половиной часа просидели в ожидании рейса, и на всякий случай в самолёт бы не пустили. В связи с террористическими угрозами по залу то и дело прогуливались милиционеры, возможно, и опера в гражданском, Алефтина в парандже им наверняка примелькалась, но никто ни разу не подошёл, не проверил документов.

Пока ехали в Норильск, Терехов дважды и наскоро прокрутил в памяти почти все детали путешествия и никаких прорех не обнаружил. Мысль всё время цеплялась за хозяина стоянки, однако тот, увидев новосибирские номера, открыто и честно проверил машину на предмет угона, выдал квитанцию и тоже лишних вопросов не задавал, поэтому, куда летит пара молодожёнов, не знал, тем паче имени Алефтины, которую видел издалека. Если только его смутила маска на лице и он подстраховался, сообщил в органы, но это в том случае, если он с ними плотно сотрудничает.

И всё равно бы взяли в аэропорту, не дали бы сесть в самолёт!

Терехова завезли в какие-то ворота, вытащили из машины и, согнув в три погибели, с завёрнутыми руками, ввели в полутёмное помещение. Тут уже основательно обыскали, выдернули ремень из брюк, шнуровку из капюшона толстовки и поместили в отдельную камеру.

Больше всего он обрадовался этой темноте: если сюда же посадят Алефтину, то её глаза немного отойдут после красных сполохов маяка. Но, судя по звукам, её затащили только в коридор, откуда скоро увели по железной лестнице куда-то наверх.

И уже тут, в камере, Терехов ещё раз провернул в сознании маховик событий последних дней, и не разум, а чувства зацепились за имена двух людей — напарника и однокашника. Мелькнул ещё третий мутный кадр — паспортист, профессионал, отдавший всю сознательную жизнь органам правопорядка, но тот был отснят во время передачи денег и, хоть ненадёжно, таким образом привязан к криминалу, да и не знал, откуда молодожёны полетят на Таймыр. А полубезумный Сева Кружилин и сумасшедший послушник Репьёв обладали довольно жёсткой мотивацией — отнять у него Алефтину. Один из них неслучайно бросил фразу, мол, чтоб никому не досталась, а второй — и вовсе мыслил когда-то её убить! Потому и спрятался от себя самого в монастыре. Оба они, хочешь верить в это или нет, но из-за своего болезненного состояния обладали даром предвидения и, вдобавок ко всему, хорошо знали Терехова, его способность принимать нестандартные решения. Оба могли просчитать, что Андрей повезёт молодую жену через ближайший к Новосибу аэропорт, откуда летают в Норильск.

Часы и прочие личные вещи отняли, поэтому ночь казалась бесконечной, и только когда начало светать, Андрей вспомнил, что находится за Полярным кругом, и скоро здесь вообще исчезнет солнце и наступит тьма. Утешало единственное — Алефтине будет хорошо, если, конечно, с неё не содрали маску. И уже как завзятый уголовник, он начал мысленно выстраивать линию поведения: что говорить и что — нет, однако проработать все основные детали не успел. В камере окошко было, но под самым потолком, и когда в него заглянул серый зимний рассвет, дверь отворилась и поступила команда на выход.

Его привели в комнату для допросов, такую же камеру, только просторнее, и опер или следователь, никак не представившись, начал какой-то вялый, вымороченный допрос, причём спросил о цели приезда в Норильск.

— Свадебное путешествие, — выразительно прошептал Терехов. — Устраивает?

— Вполне.

Опер ничего не записывал.

— Почему к нам? Все едут на юг, за рубеж...

— А мы к вам.

Следующий вопрос вообще был странный: похоже, опер имел смутное представление, с кем разговаривает, и ничего из его прошлого не знал.

— Почему у вас на горле кровь?

На самом деле кровь перестала сочиться, но весь ворот белого свитера пропитался ею и торчал одним заскорузлым пятном.

— Ваши костоломы постарались.

— Костоломы с вами ещё не работали, — то ли пригрозил, то ли пошутил опер. — Там у вас рубец. Старая рана, что ли?

— Старая, — согласился Терехов. — Давайте ближе к делу.

— А дела пока никакого нет, — вдруг признался тот. — Со своей женой вы давно познакомились?

Темнить или вводить его в заблуждение не имело смысла.

— Летом, — односложно произнёс Андрей.

Было чувство, он опер что-то крутит или просто валяет дурака, стараясь каким-то своим методом выпытать сокровенное, найти пресловутую зацепку и вытянуть нечто важное. Понятно стало: интересует его только Алефтина.

— Что у неё с глазами?

— Светобоязнь.

— Да, я видел медзаключение, — вдруг признался опер, имея в виду справку Рыбина-младшего. — И наш врач осмотрел... Какие-то проблемы со зрением.

— Не снимайте с неё маску! И не включайте света.

— Никто и не включает, — стал оправдываться тот. — Считаете — ей будет лучше в полярную ночь?

— Так врачи считают, — отрезал Терехов и попытался надавить на малахольного опера. — Может, объясните причину задержания? Причём зверскую!

— Не зверскую, а жёсткую, — поправил опер. — Пришло сообщение по экстренной связи: задержать на борту. Никакой информации пока больше не поступало, ждём. К вашим документам претензий нет, а вот по паспорту вашей жены есть вопрос.

У Терехова перед глазами промелькнула довольная физиономия паспортиста, прячущего гонорар в набедренную сумочку.

— Поддельный, что ли?

— Нет, паспорт действительный, натуральный, — чуть поспешил он. — Но выдан на следующий день после регистрации брака, а обычно получают через две-три недели.

— Хорошо попросил — выдали, — признался Терехов. — Вошли в положение, больные глаза...

— Во сколько обошлась просьба? — ухмыльнулся опер.

— Шоколадка.

Он, конечно же, не поверил, но и заострять на этом внимание не стал, ибо притомился ходить вокруг да около, и всё равно начал издалека.

— Вот вы зрелый человек, но скоропалительно женились и отправились в свадебное путешествие... А что вы знаете о своей молодой жене, кроме её странного заболевания? Или спонтанная любовь вас тоже ослепила?

— Любовь — это что, криминал? — наливаясь тяжёлым неудовольствием, просипел Терехов. — Или мне следовало собрать досье на невесту, взять у вас справку и только потом жениться?

— Вам известно, что она в розыске? — наконец-то достал дна опер. — За тяжкое уголовное преступление. Может, перестанете морочить голову и расскажите всё, что знаете? Добровольно. И это вам зачтётся как явка с повинной. Вы не юный влюблённый мальчик и понимаете: укрывательство преступника — тоже уголовно наказуемое преступление.

В последний месяц Терехов пережил столько допросов, сколько их за всю жизнь не было, и ни разу не вспомнил об адвокате. А тут — словно кто на ухо шепнул: «Тяни время и требуй адвоката».

Он тут же и озвучил подсказку:

— Без адвоката разговаривать не стану.

И ещё добавил:

— Имею право!

— Разумеется, — легко согласился опер. — Право такое есть. Адвоката вам пригласят. Или предпочитаете своего?

— Своего! — сказал наугад.

И лихорадочно начал вспоминать, есть ли у него знакомые юристы, но никого, кроме газпромовского, не вспомнил, да и с тем знакомство было шапочным.

— Что же, вам принесут телефон, вызывайте... Только можно обойтись без лишних хлопот и расходов: вы рассказываете о своей жене, мы оформляем явку с повинной, переводим в свидетели и отпускаем. А на свободе вам будет легче помочь своей жене! Вы это понимаете?

За допросом наблюдали сквозь волчок в двери, потому что, едва Терехов вскочил, как на пороге нарисовался милиционер с резиновой дубинкой.

— Не волнуйтесь, присаживайтесь, — мирно попросил опер. — И прислушайтесь к голосу опытного и разумного человека.

— Вы хоть соображаете, что предлагаете? — возмутился Андрей и сел. — Оговорить свою жену!

— Почему же оговорить? Рассказать всё, что известно. Вас могли ввести в заблуждение, попросту обмануть. Вы же ничего толком о ней не знаете. Или только с её слов. Возможно, и не догадывались, что жену разыскивает милиция! Признайтесь честно: не догадывались, пока не заметили странности в поведении? Например, стремление к самоизоляции, нежелание фотографироваться, появляться в общественных местах... Понимаю, вы отнесли это к заболеванию, светобоязни. Но ведь у вас же закралось подозрение, что здесь не всё чисто? Вы — опытный и наблюдательный человек, закончили погранучилище. Вас учили шпионов ловить, уважаемый! Так что не нужно прикидываться влюблённым юношей.

— Не нужно меня лечить! — огрызнулся Терехов и попытался вспомнить, от кого недавно уже отбрёхивался подобной фразой — не вспомнил.

Опер сделал знак милиционеру, и тот исчез за дверью.

— Я тебя не лечу, — панибратски сказал он. — Вразумить пытаюсь, как мужика... Барышня твоя сговорчивее оказалась. И обо всём поведала. За что дело возбудили, объявили в розыск... Нанесение тяжких телесных повреждений, угроза убийством и реальные действия, связанные с реализацией намерений. Оставление в опасности... Да много там всего! На десятку корячиться, а это срок... Так она и тебя подверстала под статью, соображаешь? Утверждает, что ты обо всём этом знал, потому что дружил с неким капитаном Репьёвым, начальником заставы. Теперь сам посуди: есть смысл бычиться и уходить в несознанку? Видишь, я ничего не записываю. У нас не протокольная беседа.

— Вы пытали её, — совершенно наугад брякнул Терехов. — Включали лампу и светили в глаза.

— Да бог с тобой, Терехов, — отшатнулся опер. — Сама всё рассказала!

— Оговорила себя!

— А вот плохо ты знаешь свою молодую жену! — торжествующе произнёс он. — Мотивы совершенно другие.

— Ну и какие же?

— Она прилетела сюда, чтобы очиститься от скверны и вернуть человеческое зрение.

Если он не говорил чистую правду, то излагал версию, максимально к ней приближённую. Потому что Андрей нечто подобное от неё слышал ещё на Алтае. Одержимая своими заморочками, Алефтина уверяла, что Таймыр — зона чистоты и истины, зона покаяния. И здесь невозможно кривить душой, лицемерить, говорить неправду, даже если это себе во вред.

— Ну, что, я это выдумал, скажешь? — подтолкнул опер замершие в одной точке мысли, как подталкивают маятник часов. — На «пушку» беру? Откуда я могу знать такие подробности, если информация пришла только о задержании?

— Вот когда придёт основательная, конкретная, заглядывай, — отпарировал Терехов. — А то мы воду в ступе толчём.

— Напрасно ты так, — разочаровался тот вроде бы искренне. — Подтвердится — будет поздно.

— Лучше поздно, чем никогда, — опять наобум брякнул Андрей.

Опер не понял, но переспрашивать и уточнять что-либо не стал, верно, не желая выглядеть туповатым собеседником.

— В принципе, могу тебе организовать очную ставку, — заявил он, — чтоб ты убедился... Но не стану. Подожду, когда материалы дела придут. И вот тогда я тебя в блин раскатаю.

Терехов вдруг поверил, что Алефтина и впрямь всё рассказала, на первом же допросе, и из желания этой самой чистоты. Но дух противления всё же победил:

— Придут — попробуй, — отозвался он. — А нет — спрошу с тебя за испорченное свадебное путешествие.

Опер уже дошёл до дверей, но вернулся и постучал по столу указательным пальцем, напоминающим спусковой крючок пистолета:

— Или проще сделаю. Выпрошу у руководства лимитные места на рейс и отправлю по месту запроса, в Новосибирск. Пусть у них голова болит. Вот тебе и будет свадебное путешествие...