на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить

реклама - advertisement



Глава 14. Челеби

«Благородное семейство»: набор марионеток в театре теней о Карагёзе и Хадживате


Мамы нет.

Мокро глазам и хочется мамы. И еды. И чтобы сухо. Потом еды хочется больше. И еще больше. Мокро глазам и громко.

Злая женщина дает еды. Делает сухо и тепло. Хорошо. Но теперь хочется мамы и снова мокро глазам. И громко. Злая женщина злая! Делает больно. Снова дает еды. Мамы нет. Но есть еда. И сухо. И тепло.

Хочется спать.

Спать…


– Какой-то он вялый. И слабый, словно и не мужчина даже, сразу видно гнилую кровь. Унесите! Зачем только приносили?

Старший смотритель султанских покоев склонился в подобострастном поклоне, одновременно делая знак кормилице с затихшим на руках ребенком немедленно удалиться. И благоразумно не стал напоминать своему господину и повелителю, что тот сам повелел привести их, внезапно возжелав посмотреть на своего младшего сына. Не более десяти минут назад повелел, посланный на розыск ученик вон даже еще не отдышался, так спешил повеление выполнить. Но то ли увиденное султану не понравилось, то ли за эти прошедшие несколько минут он передумать успел. Что ж, на то он и султан.

А ребенок действительно выглядел странно – не хныкал, не кричал, только дышал часто-часто и таращил на всех младенчески круглые глазенки. Говорят, ленивые кормилицы часто капают на губы младенцам маковые слезки или же сами их пьют, чтобы молоко сонным делалось. Младенцы от такого спят хорошо и долго, и днем, и ночью. И не плачут совсем. Но вряд ли проверенная и многих выкормившая женщина позволит себе подобную вольность с сыном султана, пусть и рожденным от наложницы. Да и не спал он, таращил глазенки, хотя и не плакал тоже. Даже когда развеселившийся поначалу Осман сделал ему носорога, приставив растопыренную пятерню к собственному лбу и страшно заревев, странный младенец и тогда не заплакал. Только зажмурился на миг и задышал еще чаще.

Конечно же, отец был разочарован. Старший его сын, помнится, при схожих обстоятельствах сначала огласил покои возмущенным воплем, и его долго не могли успокоить, при повторении же игры уже не пугался, а каждый раз смеялся взахлеб, радуя сердце Османа и приводя его в благодушное настроение. Все-таки жаль, что тот ребенок – сын не султана Османа, а всего лишь Османа-шахзаде и не может быть наследником, а потому удален с глаз вместе с матерью. Жаль. При них Осман и сам часто смеялся, а буйствовал куда реже. Славные были деньки…

Впрочем, этот ребенок тоже был зачат Османом-шахзаде. Появиться на свет он, правда, успел уже в ту пору, когда его отец был возведен на трон, – ну так что же с того? Осман-султан воистину сумеет зачать нового наследника, полнородного, достойного продолжить род Османов!

Это произойдет вскоре. Несомненно, произойдет. Но пока…

Пока не подобает роду Османов оставаться без наследника. Пускай даже такого, временного.


Мама?

Мама!!!

Мама – хорошо. Мама гладит, поет песенки. Мокро глазам и громко, но не потому, что плохо и надо, а потому, что хорошо. Сложно. Раньше было просто. Хорошо, тепло, спокойно. Но темно и скучно. Скучно – хорошо? Не было мокро, не было холодно, не надо было еды или сухо. Было просто и хорошо. Давно было. Потом стало ярко и холодно. И больно. И сложно. Когда больно, надо громко. Когда надо еды или сухо, тоже надо громко. Сильно громко. Тогда дадут. Добрые сразу дадут. Злые – потом, когда сильно громко. Раньше злых не было, была только мама. Мама добрая. Добрые – хорошо.

Но злых больше.

Мама добрая, мама хорошо. Но редко. Почему?

Сложно…


– Гнилая кровь…

Осман стоял у окна, задумчиво смотрел в сад. Голос его был почти спокоен, и вроде бы ничто не предвещало возможной бури, но смотритель покоев предпочел склониться еще ниже и не разгибаться, пока Осман, чуть поморщившись, не сделал разрешающую отмашку. Не отмашку даже – легкий намек, чуть шевельнув пальцами левой руки. В правой он зачем-то вертел вынутый из поясных ножен кинжал – старинный, с узорчатой рукоятью из точеного янтаря.

– Что сильного и здорового может родиться от женщины с гнилой кровью? Давно надо было искоренить эту глупость, не зря говорил Пророк, да славится он, что лишь истинно верные наследуют землю и власть. И силу, конечно же. Акиле – истинно правоверная, правоверными были и все ее предки, она родит мне настоящего богатыря, посрамив глупых женщин с гнилой кровью и скверными предками.

Акиле… Вот уж пристало прозвище, с кожей не отодрать. Дочь шейх-уль-ислама носит имя Рукийе, а «Акиле», то есть «госпожа Благоразумница», ее прозвали уже здесь, во дворце. Кто прозвал – и не доискаться, но почти наверняка кто-то из девиц Кёсем…

Рукийе прозвища не стесняется, наоборот, гордится им. Между тем для юной девушки – да нет, женщины и жены, но все равно совсем юной! – оно звучит не так-то и хвалебно.

Шейх-уль-ислам тоже, можно сказать, «господин Благоразумник». Весь в дочь. Ждет не дождется, когда его дочери будет предложено больше власти, чем ей следует… или что сразу ему через нее будет такое предложено… Но султан из рода Первого Османа, и сам Осман, пускай второй, властью ни с кем не делится!

Тем не менее именно Акиле родит ему наследника-богатыря. Скоро уже родит. И тогда…

Он резко взмахнул кинжалом, словно отсекая невидимые нити судьбы, и навершие рукояти вспыхнуло маленьким солнцем. Маленьким теплым солнцем. Но у смотрителя покоев отчего-то по спине побежали мурашки.


– Хадидже, скажи… правда же, он хорошенький?! И красивый! Красивый, правда?

– Конечно.

– Самый красивый. Самый-самый…

– Ну разумеется. Он же похож на тебя.

– И на Османа…

– А как же иначе? О Аллах! Ну что ты опять плачешь?!

– Я не…

Младенец, слишком сильно прижатый непутевой матерью к груди, протестующе пискнул.

– Мейлишах, прекрати немедленно. Видишь, напугала!

– Да-да… я не… я, конечно…

– Прекрати!

Зулейка сидела на широкой скамье в углу оплетенной виноградом беседки и с непроницаемым лицом наблюдала за двумя молодыми кадинэ, одна из которых изо всех сил старалась не плакать и не слишком прижимать к собственной пустой груди сына, только что оторванного от груди Зулейки – груди, не бывавшей пустой ни единого дня за последние десять лет. Вторая же все время оглядывалась, словно пыталась рассмотреть двери детского павильона, невидимые за изгибом аллеи, и шипела на подругу, чтобы та вела себя тише. Ну еще бы! Это детский дворик, по его тенистым дорожкам имеют право гулять только кормилицы шахзаде вместе со своими подопечными. Ну и султанские жены, конечно, – если им вдруг наскучит их собственный сад – тоже имеют полное право.

Но не наложницы.

Эти же две – не кормилицы. И уж тем более не султанские жены. Аллах знает, какими ухищрениями и при помощи каких подкупленных евнухов удалось им проникнуть в детский дворик, но если их здесь обнаружат… Хорошо бы, если бы обнаружили. Ох, как хорошо бы!

Зулейка смотрела на них с легким презрением и думала о том, как бы удивились эти две дурехи, узнай они ее мысли. Глупые курицы. Какая же мать вот так, в открытую, хвалит своего ребенка? Только та, что ему зла желает. Услышат злые духи, позавидуют – тут же порчу нашлют. И не будет у ребенка ни красоты, ни счастья. Да и жизни, скорее всего, тоже не будет, духи коварны и злопамятны. А эти две умиляются, ахают от восторга, ничуть не скрываясь, не говорят, что ребенок на редкость уродлив и скоро умрет, как должна говорить любая мало-мальски умная мать, заботящаяся о благополучии своего сына… Как есть курицы.

Зулейка даже не подумала встать и согнуться в почтительном поклоне при их появлении, как то положено хорошей служанке. Вот еще! Зулейка – одна из лучших кормилиц Дар-ас-Саадет, ее молоко сладкое, словно вода из священного водоема в райском саду Аль-Джаннат, испив которой человек более никогда уже не испытает ни жажды, ни голода. А они кто? Бывшие фаворитки, меньше чем никто, пыль под сандалиями Аллаха. Пока еще в Топкапы, но лишь потому, что не может же султан помнить обо всех мелочах! Тем более настолько малозначительных перед его лицом. Вот и пользуются наглые. Но не сегодня завтра Осман вспомнит про них и отправит отвергнутых в гарем, где им самое место. Особенно этой вот, с глазами как у дикой кошки. А Зулейка останется. И будет кормить новых шахзаде. Так с чего бы ей вскакивать перед всякими-разными, словно ничтожной помощнице младшей подметальщицы садовых дорожек?

Вот и не встала Зулейка со скамьи, когда две кадинэ крадучись скользнули в беседку, где она кормила ребенка одной из них и думала о том, как было бы хорошо, если бы этот ребенок умер побыстрее и не мучил бы более ни себя, ни свою мать, ни Зулейку.

Он все равно не жилец, это все знают. Сын наложницы не может быть наследником султана, так Осман сказал. Ну и что, что раньше было иначе? Раньше султаны и местных девушек из богатых семей в жены тоже не брали, а Осман взял. Сразу двух. И теперь будет так, отныне и навеки, и только из числа их сыновей будет выбран наследник. Слово султана – закон. А рожденные от наложниц – они, получается, вроде как и не настоящие шахзаде. И уж тем более не наследники. А все отлично знают, что случается с такими шахзаде, не наследниками, рано или поздно, но обязательно. И лучше пусть это случится пораньше. Для всех лучше, для него самого в первую очередь, пока он еще ничего не способен понять и душа его безгрешна.

А Зулейка… что ж, ее молоко не останется невостребованным – скоро от бремени должна разрешиться одна из султанских жен. И это будет настоящий шахзаде! Возможно, даже наследник и будущий султан. Не чета жалкому сыну жалкой наложницы. И кому же его кормить, как не Зулейке? Ведь все знают, что у нее лучшее молоко в Дар-ас-Саадет!

К тому же, если на то пошло, кадинэ из этих двух вообще только одна. Сын второй, той, у которой глаза словно у дикой кошки, зачат и рожден не от султана. Вернее, от султана, конечно же, но когда он еще султаном не был. А такие сыновья тем паче не могут быть наследниками, так сам Осман сказал.

Ну и что, что раньше иначе было? А теперь вот так будет, слово султана.

Хорошо бы они совсем забыли о времени и провозились еще немножко. Скоро сюда заглянет Черный Муса – он всегда сам обходит дворики западной части дворца как раз в это время, проверяет, все ли в порядке. А все знают, насколько суров и неподкупен Черный Муса. Он не спустит нахалкам неподобающего поведения, а Зулейка останется вроде как совсем ни при чем.

– Мейлишах, нам пора!

Зулейка подавила разочарованный вздох – похоже, кошачьеглазая тоже отлично осведомлена о привычках Черного Мусы. Что ж, не судьба.

Зулейка с поклоном приняла захныкавшего младенца, выпростала из глубокой горловины рубахи тугую грудь, потыкала твердым соском в маленький, обиженно сморщенный ротик. Малыш, хотя и был недокормлен недавно, уворачивался и грудь брать не хотел. Возбужденный присутствием матери и ее слезами, готовился заплакать и сам, морщил личико. Но Зулейка выкормила уже шестерых и не обращала внимания на капризы, а вернее, знала, как с ними бороться. Сдавив пальцами болезненно отозвавшуюся грудь, она прыснула белой струйкой прямо в раскрытый ротик младенца, уже собиравшегося разразиться обиженным криком. Младенец глотнул и кричать передумал, завертел головкой, нашаривая губами сосок. Нашел. Вцепился, довольный, зачмокал. Вот так-то лучше. Соси, пока можешь.

Пожалуй, стоит все-таки самой сказать Мусе. Лучше бы, конечно, ни при чем остаться, но нельзя же иметь все, а если выбирать между собственным невмешательством и возможностью удаления из Дар-ас-Саадет этих двух или хотя бы серьезным их наказанием – что ж, тут у Зулейки нет сомнений, чем и ради чего лучше пожертвовать. Пусть евнухи как следует разберутся с обнаглевшими наложницами, а то проходу честным кормилицам не стало. Особенно от этой, с кошачьими глазами, которая до сих пор, похоже, считает себя хасеки.

Скверные слухи про нее ходят по Дар-ас-Саадет, очень скверные. Про того ученика евнуха, например, что промедлил с ее поручением, а на следующий же день ногу сломал. Прямо-таки на ровном месте! Или про двух служанок из Изумрудного павильона, которых вдруг продали на сторону, словно опостылевших рабынь, внезапно так… А потом выяснилось, что они как раз перед этим плохо про нее говорили.

Или про ту наложницу, которая в прошлом году скинула…

Нет, напрямую, конечно, никто ничего не скажет, доказательств-то никаких… но чем быстрее эту жуткую Хадидже отправят из Топкапы куда подальше, тем будет лучше. И спокойнее. Для всех.

Зулейка зябко передернула плечами, хотя в беседке было совсем не холодно. Ну ее, эту бывшую фаворитку, слишком много о себе возомнившую. Незачем забивать голову неприятными мыслями, от которых может испортиться молоко. Лучше думать о чем-нибудь приятном. Например, о том, что с младенцем может случиться все, что угодно. Особенно с никому не нужным младенцем, чью мать отправили в гарем отверженных. Дети умирают часто и не всегда по понятным причинам, такова природа вещей. Аллах дал – он же и забрал обратно. У самой Зулейки из пяти выжили только двое, так почему бы и тут не случиться чему-то подобному? Мало ли… Заснул – и сон его оказался слишком глубок…


– Ты!

Зулейка вздрогнула, обернулась резко. Хадидже, бывшая фаворитка Османа, стояла совсем рядом, руку протянуть. И как только подкрасться сумела незамеченной да неуслышанной, шайтаново отродье?! Ведь вроде бы обе ушли давно и даже шаги их стихли, перестал шуршать песок, Зулейка краем уха прислушивалась на всякий случай. Но вот же – стоит! Сверкает злыми глазами, смотрит так, словно убить готова. А в глазах у нее будто расплавленный янтарь плещется, выплескивается наружу, обжигает… плохие глаза, такими только порчу и наводить.

– Я знаю таких, как ты. И знаю, о чем ты думаешь.

Вроде негромко говорит, но так, что мурашками по спине продирает. Змея тоже совсем негромко шипит в траве, маленькая, смертельно опасная змея, от укуса которой не спасет ни один лекарь.

– Но ведь и ты меня знаешь, правда? По глазам вижу, что знаешь.

Кто же не знает! Хотя лучше бы и не знать. Ох, не врали те слухи…

– Даже не пытайся, ясно? Даже не думай. Если что-то вдруг произойдет… ну, ты ведь меня понимаешь, да? Так вот, я не стану выяснять, виноват ли кто и не было ли это случайностью. Виноватой будешь ты. Именно ты, и только ты. Даже если это на самом деле будет всего лишь несчастным случаем. Так что в твоих интересах постараться, чтобы никаких таких случаев не случилось. В твоих жизненных интересах. Ты хорошо меня поняла? А иначе…

Маленькая рука атакующей коброй метнулась прямо в лицо Зулейке, застыла скрюченной птичьей лапой, нацелившись острыми алыми когтями в глаза, покачиваясь чуть из стороны в сторону, и словно в любой миг готовая атаковать снова, на этот раз уже всерьез. Зулейка обмерла. Она и хотела бы отшатнуться подальше, но дальше было уже некуда, она и так вжалась в решетчатую стенку беседки до боли в спине и невозможности вдохнуть. Она и хотела бы крикнуть или на помощь позвать, да не могла, горло перехватило от ужаса, и на миг показалось, что крашенная хной ладошка измазана кровью.

Как те ладони, что оставляют отпечатки на серых камнях дворцовых коридоров. Те, о которых шушукаются молодые служанки, хотя за одно упоминание о подобном положено десять плетей.

Жуткая рука отдернулась так же стремительно, как ранее метнулась к лицу, не дала рассмотреть толком, даже если бы Зулейке и хотелось. Но Зулейке хотелось лишь одного – чтобы и рука, и ее обладательница были от нее, Зулейки, как можно дальше.

– Вижу, ты меня поняла. Вот и умничка.

Страшная рука ободряюще похлопала Зулейку по плечу, отчего ту начало трясти крупной дрожью, словно она пересидела в ледяной купальне. Хадидже улыбнулась, и от этой хищной многообещающей улыбки Зулейка чуть не обмочилась, словно и сама была младенцем.

– Вот и хорошо.

Бывшая фаворитка султана развернулась так же стремительно, как делала все, скользнула к выходу из беседки. Под аркой остановилась, тронула рукой колонну будто в задумчивости. Если бы не овладевший ею ужас, Зулейка восхитилась бы подобной наглостью: Хадидже вела себя так, словно она по-прежнему остается хасеки и право имеет здесь находиться. Даже нет, иначе! Словно она валиде и истинная хозяйка Дар-ас-Саадет, вот как она себя вела. Она и руку-то на резную колонну положила совсем по-хозяйски! Будто никуда не торопится и может так простоять сколько угодно!

– Да, и вот еще что… – добавила Хадидже буднично и задумчиво, как если бы о погоде говорила, – чтобы у тебя уж совсем неподходящих мыслей не возникало. Ну вдруг ты настолько глупа, что… У меня и сейчас длинные руки, а после смерти они станут только длиннее. Так что на твоем месте я бы трижды подумала, надо ли тебе оно. Или же ты хочешь жить долго и счастливо…

Шайтан!!!

Чтобы так говорить и так себя ставить, мало быть просто фавориткой султана, к тому же еще и бывшей фавориткой, даже партии своей толком не имеющей. Подобным образом не может себя вести простая бывшая хасеки, лишенная помощников и покровителей наложница, которую вот-вот понизят в статусе или вообще изгонят из Дар-ас-Саадет. Не может одинокая и не имеющая партии соратников наложница быть настолько спокойной и уверенной в себе!

Сила. Настоящая мощная сила, поддержка влиятельных неизвестных – а оттого только еще более пугающих – вот что стоит за ее презрительной улыбочкой и непоколебимым спокойствием. Сила и покровительство персоны, куда более влиятельной, чем правящий султан Блистательной Порты. А кто в подлунном мире может быть более влиятельным?

Вот то-то же!

Правильно про нее говорят, что с нечистью знается, с теми, что за левым плечом стоят и нашептывают правоверным неподобающие мысли. Шайтан, как есть шайтан!

Она словно в голову к Зулейке залезла! Все вызнала, душу наизнанку вывернула, все потаенные мысли, что тараканами по углам прятались, на свет вытряхнула, иблисово отродье! От такой нельзя даже просто держаться подальше – не спасут никакие самые крепкие стены, никакое расстояние. Такая и из гарема отвергнутых достанет. Да и из могилы, пожалуй, тоже.

Нет, пожалуй, не будет Зулейка ничего Мусе говорить. И вообще никому ничего говорить не будет. Ничего не видела. Ничего не слышала. Просто кормила ребенка в беседке, да и заснула себе.


* * * | Кёсем-султан. Дорога к власти | Глава 15. Алты кулач