1000

Я помню первый раз, первое лето, когда отец отправил нас с Анной в лагерь. Он сам упаковал наши чемоданы и забыл положить в мой сменные брюки.

На второй день за завтраком меня случайно толкнули. Моя чашка опрокинулась, и горячий шоколад растекся по брюкам темным позорным пятном в районе полового органа. Как отцова моча сегодня. Меня подняли на смех. Детские насмешки хлестки, жестоки. Мои слезы их только раззадорили. А над отчаянными его! его! Анны (что значило «оставьте его! оставьте его!) они покатывались еще пуще.

Я помню, как отец послал меня купить трусики для сестры. Сам он не решался. Он всегда отворачивал лицо, проходя мимо витрины магазина белья. Особенно бутика мадам Кристиан, что на улице Эльзас-Лотарингии.

Он никогда не держал нас за руки на улице.

Никогда не говорил об Анн.

Никогда не ложился к нам на кровать перед сном, чтобы рассказать сказку. Да и сказок никогда не сочинял. Иногда покупал книги, но не читал их нам. Мне помнится «Гензель и Гретель». Я тысячу раз читал ее Анне. От моей слюны как кислотой разъело уголки страниц. От них воняло. Но это была наша сказка, наша книга. Каждый раз моя сестренка натягивала одеяло до самого носа. Каждый раз ее била дрожь.

Он никогда не смотрел фотографии нашей мамы и не плакал над ними. По вечерам он пил пиво до тех пор, пока голова его не падала в тарелку.

Он не знал названий деревьев, цветов, и птиц тоже не знал. Только химические формулы. А они не связывают людей, не служат темой для разговоров.

Он никогда не слушал музыку. Не научил нас плакать от звуков Малера. Да и вообще не научил нас плакать. Давать выход нашей боли.

Нашей радости.

Нашему гневу.

Он никогда не ложился в траву, чтобы посмотреть на небо.

Он никогда не ел земляных червей. Его никогда не кусали осы.

Он никогда никому не набил морду.

Никогда не предлагал нам погулять под дождем.

Поиграть с ним в снежки.

Он никогда не ходил с нами в бассейн, не прыгал с вышки, не соревновался, кто дольше пробудет под водой, не дыша.

Он никогда не писал нам писем, когда мы были в лагере. Никогда не подходил к телефону, позже, когда меня бросила Натали.

Он всегда забывал о школьных праздниках.

Он никогда не бегал со мной за футбольным мячом. За теннисным мячиком, за шариком для пинг-понга.

За мечтой.

За летящим перышком.

Он всегда покупал по воскресеньям «голову негра» у «Монтуа».

Он всегда путал даты наших дней рождения. Дважды преподнес Анне один и тот же подарок.

Он никогда ничего не дарил моим детям. Это делала его жена.

Он никогда не рассказывал нам о своих родителях. О войне в Алжире. О своих взрослых страхах. О своих мечтах. О своей жизни до нас. До всего этого.

Однажды он повел меня смотреть «Мотылька»^[54] в «Паласе» и, когда каторжника казнили на гильотине, закрыл мои глаза своими ладонями. Больше мы никогда не ходили вместе в кино.

Он никогда не учил меня бриться.

Никогда не говорил мне о теле, сердце и лоне девушек.

О зверствах мужчин.

Он никогда не говорил мне, что я красивый. Некрасивый. Большой. Маленький. Толстый. Худой.

Никогда не рассказывал мне смешных историй.

Он думал, что рай, быть может, существует.

Он говорил, что любит песни Сержа Реджани^[55]. И никогда не был на его концерте. А теперь Серж Реджани умер.