Глава 6. Не друг.
Юленька ненавидела этот мир, грязный, серый и совершенно неправильный. Ненавидела Алекса - из-за него Юленька попала сюда! Ненавидела и Джека - разве бывают такие имена? У американцев, конечно, бывают, но на американца Джек не походил ничуть. Он был мелким, как пятиклашка, и дохлым. Кофта болталась на нем, как на вешалке, и только худые запястья торчали из рукавов. На запястьях-черенках сидели широкие лопатообразные ладони. Они были какими-то совсем уж темными, как у маминой подружки, которая отдыхала на Бали и много про Бали рассказывала. Она еще парео привезла, в подарок. Но, наверное, подарок маме не понравился, иначе зачем она его в шкаф спрятала?
Однако же сейчас дело не в парео, а в Джеке, который упорно брел по берегу и на Юленьку не смотрел. А ей приходилось смотреть на его макушку, на которой волосы торчали дыбом. И еще на тощую и темную, в цвет рукам, шею. И чем дольше Юленька смотрела, тем сильнее становилось желание ударить.
Взять камень.
Красивый белый камень.
Тяжелый красивый белый камень.
Который удобно ляжет в руку.
Которым можно размахнуться и...
Юленька потрясла головой, пытаясь избавиться от этих мыслей. Не будет она никого бить! Это неправильно бить людей по голове.
Конечно. Просто толкнет. К воде. Джек мелкий. У нее получится. Если в спину... или в плечо... так, чтобы в воду рухнул. Здесь уже глубоко... глубоко и хорошо... потом и самой можно будет... вымыться. Она же в грязи и это плохо. А вода красивая. Полупрозрачная, как лунный нефрит из маминых серег, которые Юленька взяла без спроса и потеряла.
Она не специально! Не специально! А мама ругалась и превратилась в маму-я-же-тебе-говорила. Юленьке было грустно. Она бы принесла серьги, если бы помнила, где именно потеряла. А выходит, что здесь. Вот же они, лежат на дне, окрашивает воду перламутром... нужно лишь наклониться... сначала толкнуть, потом наклониться...
Нефрит темнеет, наливается золотом... превращается в глаза. Самые красивые глаза, которые Юленька когда-либо видела.
Ей хочется подойти ближе... еще ближе... заглянуть... прикоснуться. Ведь золота много. Яркого-яркого, как ничто иное в этом унылом мире.
- Юлька!
Ей кричат?
- Не слушай их, - говорит существо. - Не слушай.
- Не буду.
- Хочешь, я сыграю?
Ах, какое у него лицо! Юленька готова любоваться им вечность.
- Я сыграю? - вновь спрашивает он и, склонив голову, робко улыбается.
- Сыграй.
- Покрышкина!
- Джек, сделай же...
Скрипка тоже соткана из золота, но темного, почти черного. Струны на ней - волосы. Пальцы - смычок. Они нежно касаются натянутых нитей, и хрустальный звон заставляет Юленькино сердце замереть.
Звук за звуком. Как будто звезды сталкиваются друг с другом. Сыплют осколки прямо Юленьки на руки. Прямо на руки. Подставляй же! Лови!
И ближе... ближе... к воде.
Звезды тонут. Надо подобрать их. Помочь.
- Я играю для тебя, - говорит Златоглазый. - Я играю для тебя. Ты слышишь?
- Я слышу. Ты кто?
- Грим. Подойди поближе.
Юленька идет. Ей безумно страшно, потому что в глубине этих раскосых глаз опасно поблескивают осколки нефрита.
- Ближе... ближе... - Грим отступает и волосы - какие удивительные, длинные у него волосы - расплываются по воде сетью. Стоит прикоснуться, и Юленька запутается.
- Стой!
Разве может она стоять? Музыка зовет ее.
- Отпусти! Грим, ты слышишь?!
- Разве я держу? - спросил Он, и море превратилось в один огромный кусок нефрита, пронизанный золотыми нитями его волос. - Разве я держу ее?
Нет. Юленька сама. Ей так хочется. Вода обнимает ее и ползет по ногам. Она опутывает руки, прижимая к телу, и опрокидывает. Тянет по жесткому дну, и Юленька задыхается, захлебывается горечью. Но ей ни капельки не жаль: здесь, в воде, музыка еще более прекрасна.
И она позволяла дышать.
Алекс видел, как Крышкина - ну дура же! Дура! - шла к воде. Медленно, словно бы нехотя, но шла. И на крик не отзывалась. И Джек не отозвался, хотя он-то топиться не лез. Он просто брел себе вдоль кромки воды, а Крышкина так же упрямо брела в саму воду.
- Вниз! - скомандовала Снот и первой бросилась по склону. Она съезжала, растопырив лапы и дико визжа, не то от злости, не то от возмущения.
Только спустившись Алекс увидел это. Оно возвышалось над водой и было не столько огромным, сколько странным. Сплетенное из золотистых нитей, которые прорастали сквозь толщу моря, оно казалось металлическим, но вместе с тем - живым. Кожа сияла, как сияли и длинные волосы, накрывавшие существо подобно плащу. Видны были лишь длинные руки с острыми локтями; в левой лежала скрипка, пальцы же правой, смыкаясь друг с другом, образовывали длинный смычок.
- Отпусти девочку! - зашипела кошка.
Существо задумчиво возило смычком по скрипке, но Алекс не слышал ни звука.
- Отпусти! Грим, ты слышишь?!
Веки его дрогнули, и на Алекса уставились два глаза, белесо-мертвых, будто из камня сделанных. Узкие губы раскрылись, выпуская черную ленту-язык.
- Разве я держу?
Грим склонил голову к плечу и провел по скрипке. Только теперь Алекс услышал далекий, слабый звук. Гвоздь царапал стекло. Настойчиво. Мерзко.
А Крышкина вдруг споткнулась и в омут ушла. С головой. Алекс хотел за ней броситься, но Снот рявкнула:
- Стой.
- Иди, - улыбнулся Грим. - Ты с-смелый... иди... с-са ней... ко мне.
Золотые волосы - сеть. Наступи, и опутают, утянут следом за Юлькой. Но стоять и ждать Алекс не мог. Не правильно это было: ничего не делать!
- Верни девчонку, Грим. Не нарывайся.
- С-саконная добыча. С-сама. Пришла.
Существо уронило скрипку, и та расплылась нефтяным пятном. Пальцы вновь стали пальцами, разве что слишком длинными и ровными, бессуставчатыми.
- Грим... Грррим... не заставляй меня п-р-р-ринимать мер-р-ры! - хвост Снот нервно дергался, касаясь то левого, то правого бока. Уши кошки прижались к голове, а шерсть на загривке поднялась. - Или ты думаешь, что мы здесь пр-р-росто так? Пр-р-рогуливаемся?
Алекс все-таки шагнул к воде. Разговоры? Разговоры Юльке не помогут. Она же тонет! И все почему? Потому, что Алекс не справился.
Отец говорил, что нужно ситуацию контролировать, а Алекс не контролировал. Позволил этому... уроду... спуститься за Крышкиной. Самому надо было!
- Не лезь, - сказала кошка, не спуская с Грима разноцветных глаз.
- Утонет.
- Нет. Она в коконе. Он не даст ей просто так утонуть. Пр-р-равда, Гр-р-рим? Он вер-р-рнет нам девочку. В целости вер-р-рнет! В сохр-р-ранности!
Золотые нити задрожали, и вода пошла рябью.
- Она моя, - сказал Грим, прижимая руки к груди. - Она моя... я один... я так долго один... мой мос-ст разрушен. С-совсем разрушен. Я с-сидел. Я ждал. Я играл и играл. Но никто не шел. Я поплыл. С-сдесь пус-сто... холодно... на дне с-совсем холодно. Ос-ставь. У тебя еще ес-сть... я с-снаю, что тебе хватит. Двоих хватит надолго.
Снот упреждающе зашипела, и вода отпрянула, страшась кошачьих когтей.
- А я буду с-с ней... я не обижу... ей будет хорошо внис-су... я буду ей играть. Много-много. И раковины. У меня с-сто раковин, одна прекрас-сней другой. Я с-сплету ей платье из водорос-слей. Я буду принос-сить ей с-свесдных рыб и рос-совых ус-стриц.
- И пить ее кровь.
Грим вздохнул и тоненько, жалобно произнес:
- Только когда с-совсем холодно. Я с-снаю, что других нет. И не будет.
- Верни. Или хочешь, чтобы я р-расказала о наших р-разногласиях Хаугкалю?
Спорят. Говорят. А время идет. Время нельзя тратить попусту - так отец говорил - когда-нибудь оно закончится. И вдруг - прямо сейчас.
Что делать, если этот золотоволосый откажется?
- Ты... ты жестокая. Кто будет с-слушать мою музыку? Кто рас-счешет мои волос-сы? Кто обнимет меня? Кто меня потс-селует?
Губа его обиженно задралась, и Алекс увидел верхнюю десну с рядом мелких, острых зубов.
- Грим, потерпи, - сказала Снот, привставая на задние лапы. - Уже недолго. Мы дойдем до Хельхейма и...
- Обес-с-счания. Одни обес-счания. В прошлый рас тоже...
- Да, мы ошиблись. Это бывает. И это не повторится. Клянусь. Последними тремя жизнями клянусь. Верни девочку. Пожалуйста.
Грим фыркнул и исчез. Он разлетелся тысячей мелких брызг, которые тотчас смешались с зеленоватой морской водой. А та вспучилась огромным пузырем, выкатившимся на берег. Налетев на острые камни, пузырь лопнул.
- С возвращением, - сказал Алекс.
Юленька не пошевелилась. Она лежала на песке, свернувшись в клубок, и улыбалась. Только пальцы ее вздрагивали, словно Крышкина перебирала струны чужой скрипки.