Миф о «восхищении»

А как же «восхищение», в которое верят многие современные христиане, — идея, согласно которой Христос спустится на землю и заберет на небо и живых, и мертвых христиан? В ее основе лежит сомнительное толкование послания Павла к фессалоникийцам, в котором говорится, как по прибытии Христа сначала воскресшие мертвые, а потом и живые вознесутся на небо: «Господь… сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде. Потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем»^[866]. Евангелические христиане, в том числе читатели серии апокалиптических романов «Оставленные» (Left Behind), редко обращают внимание на то, что в этом отрывке нет ответа на вопрос: что будет потом, когда люди и Иисус встретятся в воздухе. Попадут ли они вместе на небеса (толкование, типичное для сторонников «восхищения»), или вернутся все вместе на землю?^[867] Упоминание о том, что люди с земли отправятся «в сретение Господу» свидетельствует о том, что более вероятно последнее — что люди, играя роль хозяев, встретят Христа на пути к земной тверди.

Это подтверждается повсюду в трудах Павла. Из Послания к Коринфянам мы узнаем, что вернувшийся Мессия, воскресший из мертвых, займется делами согласно своему расписанию: избавит мир от многих сомнительных политиков («упразднит всякое начальство»). Павел, вновь успокаивая христиан, тревожащихся о судьбах мертвых, пишет: «Во Христе все оживут, каждый в своем порядке: первенец Христос, потом Христовы, в пришествие его, а затем конец, когда Он предаст Царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое начальство и всякую власть и силу; ибо Ему надлежит царствовать, доколе низложит всех врагов под ноги Свои»^[868].

Последним врагом, который умрет, согласно Павлу, будет сама смерть. («Смерть! где твое жало?» — задает он вопрос, обреченный на бессмертие)^[869]. Но даже после того как христиане станут бессмертными, они, по-видимому, проведут вечность на земле. После того как Иисус «примет» Царство Божье, о перемещении этого царства не упоминается.

СОГЛАСНО АПОСТОЛУ ПАВЛУ, ДАЖЕ ПОСЛЕ ТОГО, КАК ХРИСТИАНЕ СТАНУТ БЕССМЕРТНЫМИ, ОНИ, ПО-ВИДИМОМУ, ПРОВЕДУТ ВЕЧНОСТЬ НА ЗЕМЛЕ

По-видимому, сценарий с «восхищением» опирается на двойную путаницу. Представления Павла о том, как будут разворачиваться события во время возвращения Иисуса, смутны, вдобавок Павел путается в представлениях самого Иисуса о возвращении. Точнее, путаница в том и заключается, что Павел считает, будто Иисус вообще представлял свое возвращение на землю.

В евангелиях Иисус не говорит, что он вернется. Он упоминает о будущем пришествии «Сына Человеческого» — этот термин Еврейская Библия уже применяла к тому, кто сойдет с небес в кульминационный момент истории, и авторы Нового Завета, по-видимому, усмотрели в этих фрагментах указания на самого Иисуса^[870]. Это вполне возможно, поскольку Иисус однажды предсказывает, что Сын Человеческий будет убит, а в третий день воскреснет. Но Иисус никогда напрямую не отождествляет себя с Сыном Человеческим. В некоторых случаях кажется, что он имеет в виду кого-то другого, но не себя. («Кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий, когда придет к славе Отца Своего со святыми Ангелами»)^[871].

Как объяснить это странное словоупотребление? Один способ для этого особенно подходит. Иисус, как любой хороший еврейский проповедник апокалипсиса в те времена подтверждает апокалиптические сценарии Еврейской Библии, а именно тот, в котором говорится о пришествии «Сына Человеческого». После его смерти последователи, потрясенные казнью и пытающиеся осмыслить ее, полагают, что упоминания Иисуса у Сыне Человеческом — его завуалированные намеки на самого себя. Эта теория выглядела привлекательно: поскольку Иисус предсказывал будущее сошествие с небес Сына Человеческого, это наверняка означало, что на самом деле Иисус вовсе не умер!^[872]

Согласившись, что Иисус говорил о себе, ученики получили право не только по-новому толковать его высказывания о Сыне Человеческом, но и выдумывать — точнее, смутно, но старательно наполовину выдумывать — совершенно новые высказывания о «Сыне Человеческом». Если кто-то из учеников утверждал, что Иисус однажды сказал ему, что он, Иисус, и есть Сын Человеческий, которому суждено быть убитым и воскреснуть, разве могли остальные всерьез усомниться в этом? Разумеется, если бы апостол утверждал, что Иисус сказал ему: «Меня распнут», сомнений возникло бы хоть отбавляй. Товарищи спросили бы: «Почему же ты нам ничего не сказал, пока он был еще жив?» Но если бы ученик объяснил, что в то время не понял истинного значения слов Иисуса, который говорил не о себе, а о «Сыне Человеческом», придраться к такому известию было бы невозможно.

Все это могло бы объяснить одну из наиболее драматических сцен Нового Завета, сцену, которая озадачивает. Через несколько дней после того, как был убит Иисус, его мать и Мария Магдалина нашли гроб Иисуса пустым и «недоумевали». Тут появились два загадочных человека и сказали им:

Только тогда они вспомнили его слова? Если бы последователи Иисуса при его жизни знали, что под «Сыном Человеческим» подразумевается он, если бы он и вправду говорил, что Сын Человеческий будет распят, а по прошествии трех дней воскреснет, вряд ли такое предсказание не вспомнилось им во время казни на кресте!

Как мог автор евангелия написать столь непоследовательную сцену? Возможно, в момент написания она не была непоследовательной. Если мысль о том, что Иисус был Сыном Человеческим, возникла только после казни на кресте — а в то время действительно было известно, что она возникла лишь после распятия, — тогда сцена на самом деле исполнена смысла: две Марии становятся свидетельницами важного явления. Да, они слышали, что Иисус, возможно, Мессия, человек, который спасет Израиль, но никогда и не думали, что он еще более велик — Сын Человеческий, которого так часто славил сам Иисус.

Образ Иисуса как Сына Человеческого, безмятежно восседающего на небесах и готового принять души добрых христиан, мог сыграть решающую роль в окончательном триумфе христианства. Этот образ дал ему преимущество перед религиями, которые не обнадеживали, не обещали прелестей загробной жизни, и помог в конкурентной борьбе с многочисленными религиями, которые давали подобные обещания. Кроме того, он побуждал христиан умирать во имя своей веры. В Деяниях апостолов, когда Стефана ждет мученичество, он хладнокровно встречает смерть: «Стефан… воззрев на небо, увидел славу Божию и Иисуса, стоящего одесную Бога. И сказал: вот, я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога»^[874]. Посмертное отождествление Иисуса с Сыном Человеческим стало ключевой эволюционной адаптацией.

В сущности, понадобилась и вторая адаптация, прежде чем Стефан мог узреть такое видение. Один из образов этого ободряющего видения, Сын Человеческий, восседающий на небесах, обрел форму вскоре после казни на кресте, но как мы только что видели, то же самое нельзя сказать про идею, согласно которой преданные христиане в конце концов присоединятся к нему на небесах. Как и про идею, которую явно разделял Стефан — что воссоединение с Иисусом будет происходить вскоре после смерти. И действительно, молчание Павла по вопросу о состоянии умерших до грядущего воскресения свидетельствует о том, что мог бы дать традиционный ответ из Еврейской Библии: они будут ждать в шеоле, мрачной преисподней^[875].