XX
В середине мая на улицах Таганрога участились облавы. Немецкие солдаты и полицаи задерживали прохожих, толкали их в машины и отправляли на рытье траншей и ходов сообщения. В спешном порядке гитлеровцы разбирали деревянные дома, хозяйственные постройки, рубили деревья на улицах города и все это везли к фронту на укрепление оборонительных сооружений.
Газета «Новое слово» в каждом номере призывала граждан добровольно помогать германскому командованию, вступать во вновь создаваемые подразделения немецкой армии, обещая после разгрома большевиков райскую жизнь. Но охотников не находилось. Даже те, кто когда-то роптал на Советскую власть, успели раскусить «новый порядок». Добровольцами записались только такие, кому нечего было терять, кто уже бежал с немцами с Кубани и Дона.
А радио не умолкало ни на минуту. Вместе с хвастливыми речами Геббельса и других заправил третьего рейха диктор ежедневно перечислял приметы немецких солдат-дезертиров, за поимку которых гитлеровское командование обещало вознаграждение. Некоторых задерживали немецкие патрули, других — русская вспомогательная полиция. После короткого расследования дезертиров расстреливали в Петрушиной балке.
С одним из румынских солдат, бежавших с фронта, Василий Афонов познакомился в камере в первый же день своего ареста. Он сразу обратил на него внимание, когда очутился в подвале полиции.
Петр Понтович — так звали румына — отличался от других, заключенных своей одеждой. Он все еще был в солдатской форме, но без ремня.
От Сахниашвили, который оказался в этой же камере, Василий узнал, что Понтовича ожидает расстрел. «Румын, а тоже не хочет воевать за Гитлера», — думал Василий, когда распахнулась дверь и надзиратель выкрикнул:
— Афонов! Выходи на допрос.
Шагая по мрачным коридорам в сопровождении полицая, Василий гадал, какие обвинения могут ему предъявить. Дознались ли немцы о подполье или это случайный арест по другому поводу? Кто еще арестован?
Сахниашвили успел рассказать ему, что уже несколько раз побывал у следователя и что полиция интересуется только тем, кто дал ему листовку. Аптекарь клялся, что нашел ее случайно в госпитале военнопленных и не знает, как она там появилась.
«Били меня. Но я терпел. Никого не называл», — вспомнил Василий слова Сахниашвили. Да, единственно правильным будет не отвечать ни на какие их вопросы.
В небольшой комнате, куда привели Василия, сидел за столом фельдфебель немецкой армии с сонными, равнодушными глазами. Некоторое время он молча, будто нехотя, разглядывал арестованного. Потом, не предлагая сесть, представился: «Адлер Людвиг», — и тут же спросил на русском языке:
— Имя?
— Василий.
— Нет. Фамилия?
— Афонов. Василий Афонов.
— Какой год?
— Родился в 1910 году.
— Я... я... Гут. Семья есть?
— Есть. Жена и двое детей.
Василий тут же пожалел, что сказал про семью: «Ведь их нет в городе». Но сразу вспомнил о паспорте, отобранном при аресте, — там же они все равно записаны.
— Где родился?
— В Таганроге.
— Национальность?
— Русский.
— Образование?
— Низшее, — соврал Василий.
— Какой выполнял работа?
— Слесарь.
— Где?
— На заводе «Гидропресс».
— Адрес?
— Перекопский переулок, дом тридцать.
Закончив формальности, фельдфебель отложил ручку, поднял голову:
— Скажи, почему ты не хотел пройти регистраций?
— Какую регистрацию?
— Зачем играешь в дурака? Нам известно, ты есть коммунист.
— Нет. Это неправда.
— У нас точный сведений. Лучше признавайся. Ты есть хороший слесарь, простой русский человек. Пройдешь регистраций и будешь опять на «Гидропресс».
Теперь Василий окончательно понял, что его арест не связан с работой в подполье. Но он решил до конца отрицать свою принадлежность к Коммунистической партии. Полагая, что, кроме доноса какого-нибудь предателя, у немцев нет никаких улик, он удивленно сказал:
— Господин фельдфебель! Произошла ошибка. Я никогда не был коммунистом. Мой отец был сослан большевиками в Сибирь. Меня самого тогда чуть не арестовали. — Василий начал придумывать ужасы, которые он якобы пережил при Советской власти. Причем врал он так убедительно, что немец, кажется, начал верить ему.
Задав еще несколько вопросов о довоенном прошлом Василия, Людвиг Адлер многозначительно улыбнулся:
— Гут, гут, Афонов. Мы все проверим. Если ты обманывал, будет очень плехо...
В это время дверь распахнулась, и в комнату вошел гауптшарфюрер Мюнц. Фельдфебель Адлер вскочил со стула и, уступив ему место за столом, стал быстро о чем-то докладывать по-немецки.
Дверь опять распахнулась. Два солдата втолкнули в комнату Копылова. Он еле держался на ногах. Лицо его было залито кровью. Из-под разорванной рубахи виднелось исполосованное малиновыми рубцами тело.
Узнав Василия, Копылов отшатнулся. Василий тоже не смог скрыть волнения.
От гауптшарфюрера Мюнца не ускользнуло и это.
— Вы знаете этого человека. Нам все известно, — перевел Адлер слова Мюнца Афонову.
И не успел Василий собраться с мыслями, как услышал испуганный голос Копылова:
— Товарищ Василий! Не верьте им. Козин разбился. Он мертв. Меня самого заставили хоронить его здесь, во дворе....
Боль и отчаяние звучали в этом голосе. Василий повернул голову. В глазах Копылова стояли слезы, окровавленное лицо его дергалось. Он еще не понял, что выдал товарища.
В какой-то момент Василию показалось, что Копылов потерял рассудок.
— Ага! Так вы и Козина знаете, товарищ Василий? — с усмешкой спросил фельдфебель Адлер. Он тут же перевел гауптшарфюреру Мюнцу слова Копылова, обращенные к Афонову.
Мюнц вызвал солдат и приказал увести Афонова. Потом вместе с Адлером они долго допрашивали Копылова, допытываясь, откуда он знает Афонова. Но тот уже понял, что сказал лишнее, и стойко перенес все пытки, так и не раскрыв рта. В бессознательном состоянии его унесли с допроса.
— Он молчал здесь. Там он молчать не будет, — сказал Мюнц Адлеру. — Прикажите поместить их в одну камеру и подсадите туда своего человека. Кстати, и этого бывшего начальника полиции из Михайловки и второго, Акименко, тоже переведите к ним. Вместе они будут разговорчивее.