Глава 83

После бегства Константа поляна быстро опустела.

С помощью Паскаля Мариета отвела послушную как кукла Изольду к карете Денарно, чтобы отвезти ее к дому. Рана в плечо была легкой, но женщина потеряла много крови. Леони заговорила с ней, но Изольда не отвечала. Она позволила вести себя, но, кажется, никого не узнавала. Она еще пребывала в этом мире, но как будто отвернулась от него.

Леони дрожала от холода, ее одежда и волосы пропитались запахом крови, пороха и сырой земли, но она не отходила от Анатоля. Мальчик садовника и конюх соорудили носилки из плащей и палок, которыми они вооружились против Константа и его людей. Они на плечах понесли безжизненное тело Анатоля через сад. Пламя их факелов яростно горело в холодном черном воздухе. Леони шла за ними — единственная плакальщица на необъявленных похоронах.

За ними несли доктора Габиньо. За телами старого солдата и предателя Денарно собирались прислать тележку с собачьей упряжкой.

Весть о трагедии, поразившей Домейн-де-ла-Кад, опередила Леони. К тому времени, когда девушка подошла к дому, Паскаль успел послать гонца в Ренн-ле-Бен, чтобы уведомить о катастрофе Беранже Соньера и просить его приехать. Мариета послала в город за женщиной, которая обычно сидела с умирающими и обряжала умерших.

Мадам Сен-Луп прибыла с маленьким мальчиком, несшим большой хлопчатый мешок вдвое больше его роста. Когда Леони, вспомнив о своих обязанностях, стала договариваться с женщиной о плате за ее услуги, оказалось, что все уже оплачено их соседом, мсье Бальярдом. Его великодушная доброта снова вызвала слезы на выплаканных глазах Леони.

Тела поместили в столовой. Леони недоуменно смотрела, как мадам Сен-Луп наполняет фарфоровую миску водой из принесенной с собой бутыли.

— Святая вода, мадомазела, — ответила она на невысказанный вопрос девушки. В миску она окунула веточку самшита, потом зажгла, одну от другой, две благовонные свечи и принялась читать над мертвым молитвы. Мальчик склонил голову.

— Peyre Sant, Святой Отец, прими раба Твоего…

Слова, в которых смешались старый и новый обряды, лились на нее, но Леони не чувствовала ничего. Не снисходила благодать, не было мира в кончине Анатоля, не было света, проникающего в душу. Ни утешения, ни поэзии не находила она в бормотании старухи — только гулкую пустоту потери.

Мадам Сен-Луп умолкла.

Потом, жестом приказав мальчику достать из мешка и подать ей большие ножницы, начала срезать пропитанную кровью одежду Анатоля. Ткань набрякла и собрала на себя лесной мусор, присохла к ранам на теле, так что процесс был долгим и мучительным.

— Мадомазела?

Женщина подала Леони два конверта из карманов Анатоля. Серебристая бумага и черный герб на письме от Константа. Второе, с парижским штемпелем, осталось невскрытым. Оба с ржаво-красной каймой, будто на листках кровью вывели неровный бордюр.

Леони вскрыла второе письмо. Это было сухое официальное извещение из жандармерии Восьмого округа, сообщавшее Анатолю об убийстве матери в ночь на воскресенье, 20 сентября. Обвинение пока никому не предъявлено. Письмо было подписано инспектором Тороном и прошло через много адресов, прежде чем добралось до Ренн-ле-Бен.

В письме просили связаться с полицией при первой возможности.

Леони сжала лист в застывшем кулаке. Она ни на миг не усомнилась в жестоких словах Константа, брошенных им на поляне всего час назад, но только написанные черным по белому слова официального уведомления заставили ее принять все, как есть. Маман умерла. И мертва уже больше месяца.

Последняя мысль — что мать осталась неоплаканной, что никто не позаботился о ее теле — больно стиснула истерзанное сердце Леони. Анатоля нет, значит, это все падает на нее. «Если не я, то кто?»

Мадам Сен-Луп принялась обмывать тело, обтирая лицо и руки Анатоля с такой нежностью, что Леони больно было смотреть. Наконец она достала несколько льняных простыней, пожелтевших и зашитых грубыми стежками черной нитки, как будто они уже не раз сослужили свою службу. Леони не могла больше смотреть.

— Пошлите за мной, когда придет аббат Соньер, — попросила она и оставила женщину за ее мрачным ремеслом — зашивать в простыни тело Анатоля.

Медленно, будто ноги налились свинцом, Леони взошла по лестнице и свернула к комнате Изольды. Мариета не отходила от своей госпожи. Незнакомый врач в черном цилиндре и скромном стоячем воротничке прибыл из деревни в сопровождении пожилой сиделки с белом накрахмаленном фартуке. Эта пара, занимавшаяся пациентами курорта, тоже была приглашена мсье Бальярдом.

Когда Леони вошла в комнату, врач велел ввести раненой успокоительное. Сиделка, закатав рукав, воткнула в тонкую руку Изольды серебристую иглу шприца.

— Как она? — шепотом спросила у Мариеты Леони.

Служанка тихонько покачала головой.

— Она борется за жизнь, чтобы остаться с нами, мадомазела.

Леони подошла к кровати. Даже ей, ничего не понимавшей в медицине, ясно было, что Изольда находится между жизнью и смертью. Она металась в горячке. Леони села рядом и взяла ее за руку. Простыни под Изольдой промокли, и их пришлось сменить. Сиделка положила ей на пылающий лоб холодную полоску ткани, которая охладила кожу не более чем на мгновенье.

Когда прописанное доктором лекарство подействовало, жар сменился ознобом, и тело Изольды затряслось под простынями, словно охваченное пляской святого Витта.

Леони так тревожилась за здоровье Изольды, что ей некогда было осознать весь ужас пережитого и тяжесть потерь, грозивших раздавить ее, если бы она позволила себе задуматься. Мать умерла. Анатоль умер. Жизнь Изольды и ее будущего ребенка висит на волоске.

В небе взошла луна. Канун Всех Святых.

Вскоре после того, как часы пробили одиннадцать, в дверь постучали и вошел Паскаль.

— Мадомазела Леони, — полушепотом проговорил он, — там люди… хотят вас видеть.

— Священник? Аббат Соньер пришел? — спросила она.

Слуга покачал головой.

— Мсье Бальярд, — сказал он, — и… полиция.

Объяснив врачу, что должна уйти, и пообещав Мариете вернуться, как только сможет, Леони вышла из комнаты и торопливо последовала за Паскалем по коридору.

На площадке лестницы она остановилась и сверху взглянула на собрание черных цилиндров и накидок в холле. Двое были в форме парижской жандармерии, третий в потрепанном мундире — их местный коллега. Среди людей в темном выделялся сухощавый человек в светлом костюме.

— Мсье Бальярд! — вскрикнула она, сбегая по лестнице и хватая его за руки. — Как я рада, что вы здесь. — Она взглянула на него. — Анатоль…

Голос у нее прервался. Выговорить этого слова она не могла.

Бальярд кивнул.

— Я пришел принести соболезнования, — суховато сказал он и, понизив голос, чтобы не услышали остальные, спросил: — А мадам Верньер? Как она?

— Плохо. Доктора сейчас больше заботит ее душевное состояние, чем последствия раны. Правда, важно проследить, чтобы не было заражения, но пуля только задела внутреннюю поверхность плеча. — Леони вдруг замолчала, только сейчас осознав сказанное Бальярдом. — Вы знали, что они поженились? — шепнула она. — Но я же… как?..

Бальярд прижал палец к губам.

— Неподходящее время и общество для этого разговора. — Он коротко улыбнулся ей и заговорил громче: — Так совпало, мадомазела Леони, что мы с этими господами встретились на подходе к дому. Случайность…

Более молодой из полицейских офицеров, сняв шляпу, выступил вперед. Под глазами у него пролегли тени, будто он несколько дней не спал.

— Инспектор Торон, — представился он, протягивая руку. — Из Парижа, комиссариат Восьмого округа. Приношу соболезнования, мадемуазель Верньер. И сожалею, но у меня тоже плохая новость. Хуже того, это уже старая новость. Я несколько недель разыскивал вашего брата, чтобы сообщить ему… да и вам тоже… что…

Леони достала из кармана письмо.

— Не беспокойтесь, господин инспектор, — сказала она глухо. — Я знаю о смерти матери. Письмо пришло вчера. Оно долго нас искало. К тому же сегодня вечером Вик…

Она осеклась, не желая повторять его имя.

Торон прищурил глаза.

— Разыскать вас и вашего покойного брата оказалось чрезвычайно сложно.

Леони чувствовала за маской усталости на его лице быстрый и острый ум.

— И в свете… трагедии этого вечера мне приходит в голову, нет ли связи между случившимся в Париже месяц назад и сегодняшними событиями?

Леони метнула взгляд на мсье Бальярда, потом на пожилого офицера, стоявшего рядом с Тороном. В его волосах блестела седина, и у него было резкое смуглое лицо, характерное для уроженцев Миди.

— Вы еще не представили меня, инспектор Торон, вашему коллеге, — заметила она в надежде оттянуть формальный допрос.

— Простите, — спохватился тот. — Это инспектор Бушу из каркассонской жандармерии. Бушу помогал мне разыскать вас.

Леони осмотрела по очереди обоих мужчин.

— Я не понимаю, инспектор Торон. Вы послали из Парижа письмо и в то же время явились лично? И оказались здесь этим вечером. Как?

Полицейские переглянулись.

— Смею ли я предложить, господа, — заговорил Одрик Бальярд негромко, но с властностью, не допускавшей возражений, — чтобы мы продолжили эту беседу в более спокойном месте.

Леони почувствовала, как Бальярд тронул ее за локоть, и поняла, что решать придется ей.

— В гостиной горит огонь, — сказала она.

Они прошли по шахматному полу холла, и Леони толкнула дверь в гостиную.

Память об Анатоле сохранилась там так явственно, что она вздрогнула. Перед глазами вставал брат, греющийся у камина, задрав полы сюртука, чтобы спине было теплее, с блестящими волосами, или у окна, толкующий с сигаретой в руках с доктором Габиньо после званого ужина. Или склонившийся над зеленым карточным столом, он смотрит, как они с Изольдой играют в «двадцать одно». Он, казалось, остался вплетенным в жизнь комнаты, хотя Леони осознала это только сейчас.

Пришлось мсье Бальярду приглашать офицеров занять кресла и усаживать ее в уголок кушетки, где она и замерла, будто в полусне. Бальярд остался стоять, глядя на нее.

Торон перечислил последовательность событий, происходивших, как они установили, в ночь после убийства ее матери, 20 сентября: как было обнаружено тело, как шаг за шагом следствие привело их в Каркассон, а оттуда — в Ренн-ле-Бен.

До Леони слова доносились словно издалека. Они не проникали в сознание. Пусть даже Торон вел речь о ее матери — смерть Анатоля окружила ее сердце стеной, не пропускавшей никаких чувств. Еще будет время погоревать о Маргарите. И о достойном и добром докторе. Сейчас один только Анатоль и данное брату обещание позаботиться о его жене и ребенке занимали ее ум.

— Итак, — заключил Торон, — консьерж признался, что ему заплатили за перехват корреспонденции. Служанка Дебюсси подтвердила, что она видела человека, болтавшегося по улице Берлин в день… происшествия. — Торон помолчал. — По правде сказать, если бы не письмо, отправленное вашим братом матери, мы бы и сейчас не знали, где вас искать.

— Того человека опознали, Торон? — вмешался Бальярд.

— У нас есть только его описание. Неприглядный тип. Раздраженная красная кожа, совсем или почти лысый, на голове язвы.

Леони вскинулась. Три пары глаз уставились на нее.

— Вы знаете такого, мадемуазель Верньер? — спросил Торон.

Вот он приставляет дуло к виску доктора Габиньо и спускает курок. Брызги крови и осколки костей падают на лесную подстилку.

Она глубоко вздохнула:

— Это слуга Виктора Константа.

Торон снова переглянулся с Бушу.

— Графа де Турмалин?

— Прошу прощения?

— Это один и тот же человек: Констант, Турмалин. Он пользуется тем или иным именем в зависимости от обстоятельств или общества, в котором вращается.

— Он дал мне визитную карточку, — невыразительно проговорила Леони. — Виктор Констант.

Рука Одрика Бальярда ободряюще сжала ее плечо.

— Граф де Турмалин входит в число подозреваемых в этом деле, Торон? — спросил он.

Инспектор помялся, однако, решив, по-видимому, что нет смысла скрывать, кивнул.

— И он тоже, как мы установили, отправился из Парижа в Миди через несколько дней после покойного мсье Верньера.

Леони его не слышала. Она вспоминала, как дрогнуло ее сердце, когда Виктор Констант взял ее под руку. Как она берегла его карточку, таясь от Анатоля. Как допускала его в свои дневные грезы и ночные сновидения.

Она привела его к ним. Из-за нее погиб Анатоль.

— Леони, — тихо спросил Бальярд, — Констант — тот самый человек, от которого спасалась мадама Верньер? С которым дрался на дуэли сеньер Анатоль?

— Тот самый, — заставила себя ответить Леони.

Бальярд прошел через комнату к круглому столику с напитками, налил Леони стакан бренди и вернулся.

— Судя по вашим лицам, господа, — сказал он, вкладывая стакан в ледяные пальцы девушки, — полагаю, этот человек вам известен?

— Верно, — подтвердил Торон. — Его имя несколько раз фигурировало в расследованиях, но доказательств всегда оказывалось недостаточно, чтобы предъявить обвинение. По-видимому, он затеял вендетту против мсье Верньера — хитроумную и коварную газетную кампанию. Правда, в последние несколько недель он стал менее осторожным.

— Или более наглым, — вставил Бушу. — Имело место происшествие в доме э-э… развлечений в квартале Барбе Каркассона, после которого девушка осталась жестоко обезображенной.

— Мы полагаем, что его все более безрассудное поведение отчасти вызвано прогрессирующим развитием его… заболевания. Оно уже поразило мозг. — Торон, отвернувшись, одними губами, чтобы не слышала Леони, произнес слово «сифилис».

Бальярд обошел кушетку и сел рядом с Леони.

— Расскажите инспектору все, что знаете, — сказал он, взяв в руки ее ладонь.

Леони поднесла бокал к губам и сделала еще глоток. Алкоголь обжег горло, зато заглушил кислый вкус во рту.

Что толку теперь скрывать?

Она заговорила, не умалчивая ни о чем, описывая все подробности — от похорон на Монмартре и нападения в пассаже «Панорам», к той минуте, когда она и ее любимый брат вышли из почтовой кареты на площади Перу и дальше — к кровавым событиям этого вечера в лесу Домейн-де-ла-Кад.

Март, сентябрь, октябрь.

В комнате наверху Изольда все еще металась в беспамятстве горячки, поразившей ее при виде падающего наземь Анатоля.

Видения тревожили ее разум. Глаза блеснули, приоткрывшись. На один короткий счастливый миг ей показалась, что она лежит в объятиях Анатоля и свет единственной свечи отражается в его карих глазах, но видение померкло. Кожа соскользнула с его лица, под ней открылся череп, мертвые кости, зубы и черные дыры на месте глаз.

И непрестанный шепот. Зловеще звенящий голос Константа просачивался в ее горячечное сознание. Она металась на подушке, стараясь выбросить из головы эхо его голоса, но от этого какофония лишь становилась громче. Где голос, где эхо?

Она уснула и увидела их сына, плачущего по отцу, которого никогда не видел, отгороженного от Анатоля словно стеклянным экраном. Она плакала по ним обоим, но ни звука не сорвалось с ее губ, и они не слышали ее.

Она протянула руку, и стекло разлетелось мириадами острых осколков, и она смогла коснуться кожи, холодной и твердой, как мрамор.

Воспоминания, сны, предчувствия. Разум, разбитый жестоким ударом.

Когда часы отсчитали последние минуты до полуночи, часа ведьм, засвистел ветер, завыл, застучал в деревянные рамы окон.

Беспокойная ночь. В такую ночь не к добру выходить из дома.