То было давно, княжил Рюрика род;

Всю Русь на уделы разбили

Потомки варяга; славянский народ

Они меж собою делили.

Отростки великой и славной семьи.

Чрезмерно они расплодились,

И в вечной вражде, как весной воробьи,

За право владения бились.

От этих раздоров лишь горе всегда

Народу в удел доставалось,

И тяжко над бедною Русью тогда

Усобица та отражалась.

Вдруг грянуло новое горе; беда,

Какой на Руси не бывало:

С востока татар азиатских орда,

Как туча, всю Русь облегала.

Как рой саранчи налетела она,

Как град все собою забила,

И следом за ней оставалась одна

Залитая кровью могила.

Батый, её вождь, как восточный тиран,

Не ведал, что значит пощада;

Ведь муки и кровь из зияющих ран

Для хищника — только отрада.

Где только встречала преграду орда,

Живое там все исчезало;

Где город стоял—не осталось следа,

И место травой порастало.

Натешившись вдоволь и Русь полонив,

И всех истребив, кто не сдался,

И все, где прошел он, в конец разорив,

Батый уж домой возвращался.

Вдруг город один ему путь заслонил,

Ничтожный, пустой городишко;

Батыя сначала он лишь разсмешил,

Как дерзкий, безумный мальчишка,

Который дерзнул бы бороться со львом,

И встретив голодного зверя,

Стал смело грозить бы ему кулаком,

В могучесть его не поверя.

Батый рассмеялся и выслал послов,

Сказать этой горсти безумных,

Чтоб лучше послушались милости слов,

Чем мыслей своих безрассудных.

Пусть тотчас покорно склонятся во прах,

И он им их дерзость прощает,

И чтоб не вселить в них отчаянья страх,

Им жизнь сохранить обещает.

К воротам Козельска прибыли послы;

Но в город послов не пустили,

И, выслушав ханский наказ у ворот

Послов подождать попросили.

Раздался торжественный звон вечевой,

И слышен быль звон тот далече,

И все горожане, готовые в бой,

Оставив на случай отряд боевой,

Сошлись на народное вече.

Поведали им, что велел передать

Посол беспощадного хана;

Поведав, спросили: — бороться — иль сдать,

И ханское слово как милость принять,

И в город пустить басурмана?

Безмолвно стояла толпа и ждала

Старейших глагола на вече;

Привыкла выслушивать молча она,

Доверием к старости мудрой полна,

Их мудрые опытом речи.

И вот из толпы выступает старик

И поступью медленной, важной,

На паперть выходит; суров его лик,

Решимостью блещет отважной.

И знаменьем крестным себя осенив,

Пред храмом старик преклонился,

Потом, к горожанам лицо обратив,

Он трижды им всем поклонился

И молвил — «Кто ходит молиться во храм,

Тот пусть татарве не сдается,

Коварным Батыя не веря словам,

На смерть пусть с погаными бьется.

Вы знаете все: этих тигров орда

Всю бедную Русь разорила,

И стольный Владимир, и все города

Кровавой волною залила.

Неужели ж мы не обычным путем

Решимся отстаивать волю,

И трусить, как малые дети, начнем,

И смерти в бою, как рабы предпочтем

Татарскую злую неволю?

Погибнем мы все! но не скажут про нас,

Что струсили мы пред врагами,

Что храбрости луч в нашем сердце угас

Пред хана Батыя ордами.

Погибнем! но честно, как гибнут орлы,

Гнездо от врагов защищая,

Отвагой и силой могучей полны,

Пощады не ждя и не зная.

Докажем, что взять нас в неволю нельзя,

Пока у нас жизнь не отнимут!

Припомним завет Святослава, друзья,

Что мертвые сраму не имут!»

Тут крест с своей шеи могучей он снял

И голос напряг необычно,

И кверху десницу высоко подъял,

И крест золотой в ней толпе показал,

И крикнул могуче и зычно:

— «Клянитеся, братья! что каждый из вас

На смерть будет биться с врагами!

Клянитеся дружно в торжественный час,

Изменников нет между нами!

А трусом никто никогда не посмел

Назвать нас — и впредь не решиться;

Ребенок — и тот уж отважен и смел,

Когда он в Козельске родится.

Клянитесь!» — «Клянемся!» — раздалось в ответ

И дружно все руки подняли,

И знаменьем крестным, как братства завет,

В знак клятвы себя осеняли.

Вернулись послы и ответ козельчан

Батыю со страхом сказали,

И гневом вскипел избалованный хан,

И тотчас велел, чтоб послали

На приступ татар особливую рать,

Ужасных как дикие звери,

И город сполна им в добычу отдать,

Чтоб дерзких безумцев в пример наказать

За то, что противиться смели.

Полдня нападали на город они

И лезли на крепкую стену;

Когда уставали иль гибли одни,

Другие являлись на смену.

Но стойко врага отражая удар,

Как львы осажденные бились,

И целые сотни погибших татар,

Как мусор, со стен их валились.

Устали татары; уж бой затихал

И с тьмою совсем прекратился;

Сам грозный Батый поспокойнее стал,

Должно быть и он утомился.

И в ханскую ставку вернувшись, собрать

Велел воевод и поведал:

— «На завтра сменить утомленную рать,

С удвоенной силою приступ начать,

Никто чтоб пощады не ведал;

Но бить, и рубить, и колоть, и стрелять,

В конец истребить непокорных,

И страшной расправой пример показать

Над горстью безумцев задорных».

На утро опять закипел страшный бой,

Но город врагам не сдавался;

Неделя текла за неделей, седьмой —

Черед подходил, но за крепкой стеной

Козельск от татар отбивался.

Редела защитников малая рать,

И быстро они умалялись,

Но жены и дети, стремясь помогать,

На смену уставшим являлись.

Тушили поджогов опасных огни,

На бревна дома разбирали,

И за ночь на стены сносили они,

А днем на врага их метали.

Торжественно данную клятву блюдя,

Все часа последнего ждали,

И дружно трудясь, не жалея себя,

Все свято ее исполняли.

Батый все сильней и сильней свирепел,

И злобою полный надменной,

Орды не щадя, наконец, повелел,

Чтоб с битвы никто возвратиться не смел,

Погибнуть — иль взять непременно!

Чтоб кончить к закату, и если к ночи

Батыя приказ не исполнят,

То их головами в ту ночь палачи

Все рвы городские наполнят.

И вот закипел самый яростный бой,

Отчаянно лезли татары,

Никто не хотел возвращаться живой,

Чтоб ночью расстаться с своей головой —

Боялись Батыевой кары.

Враги все росли, а защитников горсть

Все меньше числом становилась,

Но смело встречая татарскую злость,

Все с той же отвагою билась.

Но храбрость хоть многое может творить,

Однако имеет пределы,

И сила должна была храбрых сломить,

Хоть были отважны и смелы.

Конец наступил но никто не сробел;

Живыми врагу не сдаваясь,

Погибли они не от вражеских стрел,

А грудью с врагами сражаясь.

Кто тяжко быль ранен, себя добивал,

Свой меч себе в сердце вонзая,

И Господа гнев на врагов призывал

За гибель родимого края.

Орда одолела. Как волны она

Врывалася в город без счета,

Отвагою злобы и мести полна,

Последнего жаждя расчета.

Защитников не было больше нигде,

Для них все окончились беды,

И слышались только в граде везде

Призывные звуки победы.

Проникнувши в город, татары спешат

На вече, к соборной ограде,

Где сами себя наградить поспешат,

Как волки в зарезанном стаде.

Известно им было, что немощный люд,

Что жизнь лишь влачил, умирая

По целым годам, неспособный на труд

Защиты родимого края,

А главное женщины — ценный товар,

Пред ужасом муки и срама,

Имели обычай от злобных татар

Спасаться под сводами храма.

Татары спешат подбежали глядят…

Но тщетно для жадного взора

Нет пищи, лишь голые стены стоят;

Замкнуты все двери собора.

Заложены наглухо окна его,

Заложены крепко бойницы,

Не только людям не проникнуть в него,

Не могут проникнуть и птицы.

Татары за дело: огромным бревном

Стараются выломать двери,

И пробуют стены рубить топором,

И воют, как дикие звери.

Но крепко могучие стены стоят,

Не страшны им грозные крики,

И только сурово над входом глядят

Святителей строгие лики.

В соборе ни звука… Вдруг легкий дымок

Над крышей собора поднялся

И к небу взвился вот за ним огонек

В окне угловом показался…

Еще и еще… все сильней и сильней…

Вот треснула крыша от жара,

И вспыхнуло, ярко взлетевши над ней,

Багровое пламя пожара.

Татар озаряя своей краснотой,

Все выше оно поднималось…

Вдруг стройное пенье молитвы святой

Во храме пылавшем раздалось.

Все громче и громче звучала она,

И пламени треск заглушала,

И громко, священного чувства полна,

Окрестность собой оглашала.

Безмолвно стояли татары вокруг.

Казалось, что звуки молитвы,

Как Божия весть, охватили их вдруг,

Глуша в них все ужасы битвы.

Вот рухнула крыша… но в этот же миг

Открылись соборные двери,

И в них показался суровый старик,

И грозно сиял его доблестный лик,

И ярко доспехи блестели.

В деснице быль меч, его шуйца с крестом

Высоко была им подъята.

И ринулся он с обнаженным мечом

На гибель врага-супостата.

За ним устремилася горсть удальцов,

Седых, но отвагою полных,

Последних за волю Козельска бойцов —

Последних, но самых отборных.

И бились на смерть, где клялися они,

Где было последнее вече,

И все полегли на защите земли

В последней ужаснейшей сече.

Доволен Батый! Наконец-то сломил

Он дерзость безумцев упорных;

Но только ценой дорогой победил

Он горсть удальцов непокорных.

Он сел на коня и, доехав до стен,

Стал думать: какие бы муки

Измыслить для тех, кто достанется в плен

В его всемогущие руки.

На встречу ему приближался Ахмет,

Любимый его воевода,

Обычный и радостный вестник побед,

Потомок знатнейшего рода.

— «Великий Батый, не гневися на нас —

Он молвил — приказ твой исполнен;

Настал для безумцев возмездия час,

Их трупами город наполнен.

С победою полной! Гнездо козельчан

Со всем, что в нем есть, нам досталось».

— «А пленные где?» — «Не гневись, грозный хан,

В живых никого не осталось!»

— «Неужели все?»—«Да, должно быть, что страх

Их так обуял, что не смели» —

«А женщины? дети?» — «На наших глазах

Живыми во храме сгорели».

Батый победил. Но за то никому

Уж мстить не пришлось; не осталось

В живых ни души, и для мести ему

Лишь кладбище мертвых досталось.

И он повелел, чтоб свой гнев показать.

И страх по Руси всей навеять.

Разрушить Козельск и с землею сравнять

То место, где был он, сохой запахать

И сорной травою засеять.

Исполнили волю владыки рабы,

С землей бедный город сравняли,

И городом злым, за упорство борьбы,

Козельск с той поры называли.