Книга: Карамельные сны



Карамельные сны

Марина Серова

Карамельные сны

Все события вымышлены автором. Все совпадения случайны.

Глава 1

Кто-то несколько раз слабо царапнул по раме, и к балконному стеклу прижалось бледное как смерть лицо.

Я не закричала и не бросилась вон из комнаты, что мне, наверное, полагалось бы сделать по сюжету. Многолетняя служба в специальном отряде быстрого реагирования воспитывает такую выдержку, о которой обычная домохозяйка даже не мечтает.

Вот почему при первом же звуке, донесшемся с балкона, я быстро выскочила из кровати, метнулась в сторону и заняла самую выигрышную для наблюдения позицию: между стеной и балконом, напротив висящего на противоположной стене большого зеркала. В этом зеркале отражалось все, что происходило позади меня.

Шел первый час ночи, и (опять же по сюжету) всем женщинам, самостоятельно зарабатывающим на хлеб, полагалось бы в это время спать мертвецким сном, чтобы с утра чувствовать себя бодрыми и готовыми к новым трудовым подвигам. Но я редко когда засыпала раньше двух. Во-первых, моя потребность во сне давно уже ограничивалась четырьмя-пятью часами в сутки, а во-вторых, во мне с детства укоренилась привычка что-нибудь полистать перед тем, как выключить свет.

Вот и сейчас бра над моей кроватью горело именно потому, что до стука в окно я читала купленный сегодня свежий номер «Телохранителя». Сейчас журнал валялся на полу вместе с одеялом, а я, прижавшись спиной к стене, пыталась разглядеть в зеркале то, что происходило на балконе.

Собственно говоря, ничего особенного я там пока не увидела. За исключением, конечно, белого, очень широкого (хотя так могло показаться из-за того, что оно прижималось к стеклу) лица с неестественно расплющенным курносым носом. Какой-то тип заглядывал ко мне в комнату и, казалось, что-то высматривал. Потом лицо чуть сдвинулось влево, и в зеркале отразилась розоватая белизна плеча и часть руки — ночной гость ощупывал балконную дверь, видимо, искал ручку или задвижку.

Покрепче сжав пистолет (выкатываясь с кровати, я, конечно, не забыла выдернуть из-под подушки оружие, иначе грош цена была бы моему профессионализму), я на секунду задумалась, как поступить. Разбить рукояткой стекло и, воспользовавшись замешательством неизвестного, оглушить его по кумполу? Но жалко было не столько стекла, сколько тетю Милу — сейчас она мирно спала в своей комнате, и мне не хотелось пугать ее посреди ночи. И если же на балконе не враг, а просто, скажем, какой-нибудь неудачливый любовник (не мой, естественно, — соседский), то разбитое стекло и тетушкин нарушенный сон — слишком дорогая плата за этот анекдот.

Ну а если все же враг? Учитывая специфику моей профессии и образ жизни, в этом не было ничего удивительного. Но, с другой стороны, враги не привлекают к себе внимание. А тот, на балконе, не прятался — напротив, отчаянно хотел, чтобы его заметили. Тусклый свет бра и блики на зеркале не давали детально рассмотреть того, кто находился за моей спиной, — непонятно было даже, мужчина там или женщина, — все же было видно, что этот человек не прятался. И более того — судя по всему, он нуждался в помощи.

Я резко развернулась и быстрым движением повернула балконную ручку вперед и вниз. Распахнувшаяся дверь впустила в комнату холодное дыхание осенней ночи.

И сразу же прямо мне на руки упала… женщина.

Молодая. Красивая. В одном нижнем белье и — без сознания.

На вид ей было не больше двадцати — двадцати двух лет. И даже сейчас, несмотря на мертвенную бледность, эту девушку можно было назвать очень хорошенькой.

Не красивой, как я сначала подумала, а именно хорошенькой — с той милой припухлостью в лице и фигуре, которая выдает любительницу сладкого, с забавной курносостью, круглыми, тугими, как у куклы, щеками и мягкой россыпью льняных кудряшек — что примечательно, созданных не умелой рукой парикмахера, а самой природой.

Несмотря на чуть заметную полноту, можно было сказать, что и сложена девушка была неплохо. Да, я смогла это оценить, потому что на ней были всего лишь кружевные трусики-стринги и такой же очень открытый лифчик «а-ля один намек», который не скрывал, а напротив — выставлял на обозрение пышные, как булочки, полушария груди.

Когда я укладывала непрошеную гостью на свою кровать (ну а что оставалось делать, не на пол же ее сваливать!), то обратила внимание: голые ноги и руки были сплошь покрыты свежими ссадинами и царапинами.

Я провела пальцами по рыжей полосе, идущей от предплечья до локтя, а потом поднесла руку к глазам: так и есть, ржавчина пополам с уличной пылью. Выходит, девица-то не робкого десятка: раздетая, в одиночку, в холодную сентябрьскую ночь умудрилась перелезть с одного из соседних балконов на пожарную лестницу, что шла по нашей стороне дома, а уж оттуда перебраться уже и на наш с тетей Милой балкон.

Но зачем?! Мы всегда рады гостям, однако еще никто не являлся к нам голым через балкон и в первом часу ночи!

Я разглядывала девушку не более минуты, когда она вдруг открыла глаза.

— Кто вы? — спросила гостья-экстремалка, не меняя позы и даже не шевельнувшись.

Вопрос заставил меня усмехнуться.

— Если вы еще спросите меня, хозяйку квартиры: «Что вы тут делаете?», то ситуацию уже с полным правом можно будет назвать идиотской. А кто вы?

— Я? Я Марина.

— Очень приятно. А дальше?

— А что дальше? Я не знаю, что дальше. Вы спросили — кто я, я ответила: меня зовут Марина.

— Да? И, по-вашему, это все объясняет? — весело спросила я.

— А что я должна объяснить?

— Ну хотя бы то, зачем вы пришли ко мне через балкон и почему перед визитом не надели на себя хотя бы пеньюарчик.

— Какой пеньюарчик… — пробормотала Марина. — У меня нет никакого пеньюарчика…

И вдруг воспоминание прошло перед ее чудными, фиалкового цвета глазами. Марина широко распахнула их, на секунду замерла — и внезапно резко привстала на кровати, обхватив себя руками, и громко застучала зубами.

— Успокойтесь. Лягте.

— Я… я не могу… Я все вспомнила!

— Это прекрасно, однако все-таки лягте под одеяло. Вам холодно?

— Нет.

— Но вы бледны, и губы дрожат. Хотите воды?

— Нет. Лучше… Пожалуйста! Если у вас есть, лучше коньяк или… или даже водки! Стакан.

Я, конечно, засомневалась, что когда-нибудь такому нежному созданию приходилось хлестать водку стаканами, но для лекции о вреде алкоголя время было не совсем подходящее. Поэтому я, тяжело вздохнув, направилась на кухню и вскоре вернулась с рюмкой коньяка.

— Вот. Не слишком много для вас?

Вместо ответа Марина схватила рюмку и одним глотком осушила ее. Она даже не закашлялась и не подавилась — только подняла на меня враз повлажневшие глаза и судорожно задышала.

— Ну а теперь… — начала я.

Нетрудно было догадаться, что я была намерена получить ответ на второй вопрос — с какой целью девушка Марина совершила столь опасное путешествие в час ночи. Вряд ли ради того, чтобы выпить рюмку коньяка из шкафчика тети Милы.

— …а теперь…

— Пожалуйста, не спрашивайте ничего! — взмолилась Марина и сложила у подбородка пухленькие ладошки. — Я все-все расскажу, только чуть попозже, хорошо?

— Когда попозже?

— Ну я не знаю… Ну завтра утром. Ладно? Утром? Сразу, как только встанем?

— Вы что, намерены заночевать у меня?

— Да! Пожалуйста! Можно, я останусь? Или…

— Или что?

— Или они меня убьют! — испуганно прошептала Марина.

Аргумент был весьма убедителен. Конечно, строго говоря, до ночной гостьи и ее жизненных сложностей лично мне не было никакого дела. И вообще, мне хотелось спать, а не чувствовать себя героиней какого-то киношного фарса. Но, с другой стороны — положа руку на сердце, кто же сможет вот так, не дрогнув, взять и выставить из дому раздетого человека, которому явно угрожает опасность?

Я зевнула и пожала плечами.

— Ладно. Что бы у вас там ни случилось, будем надеяться, что до моей кровати ваши враги не доберутся. А посему ложимся, выключаем свет — и в объятия Морфея. Надеюсь, вы не имеете привычки лягаться во сне или стягивать с соседа одеяло, потому что спать нам придется вместе.

Даже при неярком свете бра видно было, как Марина покраснела.

— Нет… Вы знаете, никто никогда не жаловался.

Я фыркнула и, перетащив на свою сторону кровати одну из подушек, всем своим видом дала понять, что больше вопросов к ночной гостье нет. Спать хотелось просто ужасно. Но перед тем, как отключиться окончательно, я вынула из кармана пижамы пистолет и сунула его обратно под подушку.

Сделала я это почти автоматически, просто повинуясь отработанной годами привычке, а вовсе не для того, чтобы произвести на Марину впечатление. Однако, увидев оружие, девица взвизгнула и вцепилась руками в спинку кровати.

— Что вы делаете! Что вы?! Зачем это у вас?

— Извините, пугать не хотела. Ничего страшного. Просто я никогда не расстаюсь с оружием. Но само по себе оно не выстрелит, можете не сомневаться.

— Вы никогда не расстаетесь с оружием? А кем вы работаете?

— Телохранителе-е-ем, — ответила я, зевая на последнем слоге.

— Телохранителем? Вы! Но вы же женщина?

— Вот именно поэтому.

— Что именно поэтому?

— Именно поэтому меня и нанимают. Давай спать, а?

— Сейчас, но только вы объясните — почему?

— Господи, детка, да что тут объяснять? Если ты наймешь телохранителя-мужчину, то в баню или там, скажем, в дамскую комнату он с тобой все равно не пойдет, верно? Ну а я пойду. И внимания меньше привлекаю. Не всякому, знаешь, хочется, чтобы за спиной торчал дюжий мордоворот с метровыми плечами и мозгом размером с грецкий орех. Иногда клиенту для дела лучше выдать меня за секретаршу, подругу или любовницу. Вот и все, а теперь…

— Что теперь?

— А теперь давай спать.

Я задремала почти сразу, но сквозь сон слышала, как Марина долго ворочалась, вздыхала и, кажется, даже немного всплакнула.

А потом все стихло.

Утром я проснулась за секунду до того, как скрипнула дверь и в комнату заглянула как всегда свежая и как всегда в фартуке тетя Мила. Никогда мне не удавалось убедить тетю, что и просыпаться, и собираться, и завтракать я могу без ее участия и совершенно незачем вскакивать ни свет ни заря только для того, чтобы сварить мне кофе и дать на дорожку стандартный совет «быть осторожнее, а лучше бы и вовсе сменить профессию на что-нибудь более… мирное».

Я работаю телохранителем не первый год, а до этого еще несколько лет проходила службу в специальном отряде ГРУ, и тете Миле давно следовало понять, что ее единственная племянница просто не умеет делать ничего другого. Однако тетя этого не понимала. Она хотела, чтобы я жила обычной жизнью и не оставляла надежд выдать меня замуж за «порядочного, надежного мужчину», которому бы я стирала рубашки, варила борщи и вышивала бы утирки. И то и другое я не могла себе представить даже в самом страшном сне, но разве это объяснишь тете?

Она была невероятно упряма — если, конечно, это слово можно применить к добрейшему человеку, который ухаживал за мной как родная мать — свою маму я потеряла очень давно.

Тетя Мила вообще была для меня всем, потому что более близкого, чем она, человека у меня не было. Нет, строго говоря, еще был отец, генерал, но после его последней женитьбы через несколько недель после смерти мамы связь между нами прервалась — по моей инициативе и, скорее всего, навсегда.

…Итак, тетя Мила прошла по коридору и, скрипнув дверью, заглянула ко мне в комнату, заранее натянув на лицо виноватую улыбку — ей всегда было жалко меня будить. Но стоило тете увидеть, что в постели я, вопреки ее ожиданиям, нахожусь не одна, как улыбка превратилась в беззвучное «о!», и только очки помешали глазам выскочить из орбит. Еще бы! Ведь вчера вечером она лично пришла пожелать мне спокойной ночи и прекрасно видела, что в кровати я была одна.

— Тетя Мила, заходи, не стесняйся, — пригласила я, поднимаясь на постели и с улыбкой наблюдая, как тетушка подозрительно обшаривает глазами комнату, будто опасаясь, что где-нибудь в шкафу, за шторами или под столом прячется еще какой-нибудь «человек ниоткуда».

— Женя! Кто это?! — шепотом спросила тетя, падая на приставленный к стене стул.

— Марина.

— Как Марина? Почему Марина?!

— К сожалению, имя — это пока все, что я о ней знаю.

Я покосилась на гостью — укрытая одеялом, она лежала на боку, спиной к двери, по-детски положив под щеку обе ладошки. Моя гостья не только не проснулась, но даже и не пошевелилась от звука наших голосов.

Хмыкнув, я вылезла из постели и направилась в ванную, с наслаждением шлепая босыми ногами по прохладному полу. А тетя Мила осталась в комнате. Когда я, приняв контрастный душ, расчесавшись и почистив зубы, вернулась обратно, тетушка все еще продолжала сидеть на стуле — она не отрывала взгляда от Марины и скорбно качала головой. Видно, моя дорогая тетушка не ждала от этого визита ничего хорошего и заранее предчувствовала что-то недоброе.

— Сон у нее богатырский, — заметила я. За время моего отсутствия Марина даже не переменила позы.

— Женечка, ты что же, станешь будить бедняжку?

— Конечно, а по-твоему что — надо принести ей кофе в постель? Достаточно и того, что она свалилась к нам в дом как снег на голову и получила приют потому только, что хозяева оказались людьми необыкновенной доброты.

— Женя… — прошептала тетя, — а откуда она свалилась?

Вкратце я рассказала ей историю ночного визита. Тетя Мила, как и следовало ожидать, была потрясена сверх всякой меры.

— Перелезла через балкон?!

— Да, и через пожарную лестницу к тому же.

— Женечка, но ведь это очень опасно! — Тетя Мила так испугалась, будто свой подвиг Марина совершала только что на наших глазах. Она смотрела на мирно спящую девушку и готова была заплакать.

Мне в конце концов надоела эта история.

— Марина! — я потрясла девушку за плечо. — Марина, проснись!

Никакой реакции.

— Эй! Тебе надо просыпаться, слышишь? Вставай, если хочешь, чтобы я дала тебе надеть что-нибудь из своих вещей и проводила до такси или до милиции, по твоему выбору!

Я еще раз тряхнула Марину — не грубо, но крепко, так что не проснуться она уже не могла.

— А? Что? — пробормотала девушка, забавно моргая спросонья.

— Уже утро! Тебе пора!

— Куда пора? Зачем? Я никуда не пойду.

— Вот здрасте! Еще чего не хватало. Давай вставай и собирайся. И поторопись, пожалуйста, — мне тоже пора.

Не дослушав, она снова закрыла глаза и мягко повалилась на постель.

— Марина!

— Ложись! — приказала она мне, не открывая глаз и неожиданно твердым тоном. — Еще рано. И ты никуда не пойдешь. Куда ты хотела пойти вообще?

— На работу, конечно!

— У тебя что, есть клиент?

— В данный момент нет, но…

— Ну и все.

— Детка, ты с ума сошла или так до сих пор и не проснулась? Если у меня нет клиента, это еще не значит, что я целыми днями валяюсь в постели! Я деловая женщина, в конце концов, у меня куча дел, которыми необходимо заниматься.

— Каких еще дел…

— Ну, это уж не твое дело. Вставай! — одним рывком и под тихий вскрик тети Милы я стащила с Марины одеяло.

Девица никак не отреагировала, только подобрала под себя полненькие ножки, сворачиваясь клубочком.

— Сколько ты зарабатываешь в день? — сонно спросила Марина.

— В зависимости от сложности работы — от пятисот до полутора тысяч долларов.

— Я повышаю плату, — сообщила она, на миг приоткрывая и снова закрывая фиалковые глаза. — Буду платить тебе две. Ложись.

Мы с тетей Милой переглянулись. С тетиного лица не сходило выражение изумления, приправленного легким испугом, да и мое лицо вряд ли выражало что-либо другое — минус, конечно, испуг.

Марина, которую я машинально снова укрыла одеялом, продолжала мирно сопеть. А я, стоя около нее, напряженно раздумывала, как быть.

Откровенно говоря, уведомляя Марину о том, что у меня куча дел, я немного кривила душой — никаких особенных дел в это утро у меня не было. Все дело в том, что я привыкла вставать с петухами — «в свободные от клиента дни» я, как правило, посещала либо тренажерный зал с бассейном, либо ехала на аэродром прыгать с парашютом. Сегодня как раз был такой день — еще вчера я созвонилась с бывшими сослуживцами, и мы договорились потренироваться в групповой акробатике (это когда, сцепляясь руками, парашютисты образуют в воздухе красивые фигуры) и в прыжках со сверхмалых высот, которые считаются особенно опасными и оттого наиболее привлекательными.

Но теперь, похоже, планы придется отменить. И, кстати, не только из-за Марины.

Я подошла к окну и, одернув занавеску, посмотрела на серые лоскуты облаков, гонимых по небу резким ветром. Погода была не слишком подходящей для прыжков, а если ветер достигнет пятнадцати метров в секунду, то администрация аэроклуба и вовсе запретит нам любые тренировки.

«Что ж, в такой ситуации явление девушки Марины, с места в карьер предложившей мне хорошо оплачиваемую работу, можно даже считать нежданно привалившей удачей», — подумала я. Две тысячи долларов в день! Мы с тетей Милой не бедствуем, но деньги всегда нужны. Вот только…



— Две тысячи долларов в день. Интересно, откуда она думает вынимать их? — проворчала я, обернувшись к Марине. — Первый раз меня нанимает клиент, одетый только в трусики и лифчик.

— Женя, — с упреком прошептала тетя Мила, — а если девочка и в самом деле нуждается в защите?

— Посмотрим. Час я ей поспать, пожалуй, дам. А потом в любом случае она отсюда уйдет.

— Почему? — воскликнула тетя Мила.

Сердобольная тетушка в своем воображении уже наверняка нарисовала картину, в которой девушка Марина, умытая, одетая и обласканная, сидит на кухне и рассказывает тете Миле о своих несчастьях.

Ну уж нет, этого не будет, решила я про себя. И по очень простой причине: кем бы ни была девушка Марина, ей, судя по ее же словам, угрожала нешуточная опасность.

«Можно, я останусь? Или… или они меня убьют!» — воскликнула она вчера ночью. Если допустить, что подобные страхи вызваны серьезными причинами, то вывод следовал только один: Марине и в самом деле угрожает смертельная опасность, а если она останется у нас в доме, опасность автоматически станет угрожать мне и тете Миле. А этого я допустить никак не могла. Тетя Мила — единственный человек в целом свете, которым я по-настоящему дорожу.

Вот почему ровно через два часа, дождавшись, когда Марина окончательно проснется, а умирающая от любопытства тетушка выйдет во двор посудачить с соседками (мне пришлось выставлять ее чуть ли не насильно), я, бросив на кровать возле гостьи вынутые из собственного шкафа ковбойку и джинсы, уселась на стул и приказала:

— Рассказывай. И по возможности не отвлекаясь на малозначимые детали. Учти: твоего предложения получать две тысячи долларов в день я еще не приняла, все будет зависеть от того, что за работу ты мне предложишь.

Глубоко вздохнув, Марина принялась натягивать одежду.

— Странная ты, Женя. Как это какую работу? Ты же сама вчера сказала, что ты телохранитель. Я так рада, что тебя встретила. Это как раз то, что мне нужно!

— Да, но я пока не уверена, что это нужно мне.

— Почему? — Фиалковые глаза распахнулись, как два нежных весенних цветка, и в них мелькнуло выражение детского удивления. — Ты считаешь, что я мало тебе предложила? Но две тысячи долларов в день — это очень хорошие деньги!

— Деньги хорошие, да не все ими меряется. Знаешь что, давай начнем по порядку. Иначе, чувствую я, до сути нам никогда не добраться. Итак: как ты попала ко мне домой?

— Я перелезла через балкон. Я…

— Это понятно. Хорошо, сформулируем вопрос иначе: зачем тебе понадобилось перелезать через этот балкон? Ты от кого-то скрывалась?

— Да.

— От кого? От насильника?

— Нет. — Руки, застегивающие пуговицы на ковбойке, замерли, глаза снова смотрели удивленно. — Почему от насильника?

— Прости, но на тебе ведь почти ничего не было.

— Ах, это… Ну да. Это потому, что… Дело все в том, что… В общем, он застал нас, когда мы… Когда мы почти… Короче, мы были в постели.

— Кто «он» и кого «нас» застал?

— Ну он! Убийца! — вдруг сказала Марина трагическим шепотом.

Я чуть не подпрыгнула на стуле.

— Убийца? Он что, вошел через дверь?

— Нет, конечно! Иначе черта два бы я от него сбежала!

— А что же тогда произошло?

— Он выстрелил из окна. Я его даже не видела. Только услышала странный звук, такой, знаешь, как будто стеклянную банку открыли, и стекло в окне зашуршало, осыпалось. Поворачиваюсь, смотрю — Стас лежит ничком, головой к спинке кровати прислонился, в виске дырочка такая маленькая, а из нее течет кровь… А кругом шампанское хлещет, все простыни уже мокрые, и страшно так, ой, мама!

Марина села и закрыла лицо руками. Подбородок клиентки дрожал, и, кажется, я снова, как вчера, услышала, как застучали ее зубы.

— Погоди-погоди! Ты хочешь сказать, что какой-то снайпер, а раз он стрелял с улицы, то это наверняка был снайпер, убил твоего мужа?

— Он мне не муж…

— Ну в данном случае это не суть важно, допустим — жениха или молодого человека. Так он убит?

— Да.

— Ты это точно знаешь?

— Да.

— Откуда?

— Я позвала его несколько раз, потом тронула… Женя, он мертвый был. Совсем.

— Хорошо. А дальше?

— Ну дальше… Сперва я, конечно, растерялась, а потом испугалась, стала кричать, а голоса нет. Сел от страха. А потом сообразила, что меня сейчас тоже, наверное, будут убивать. Дернула за шнурок, чтобы свет погас, там торшер такой возле кровати… Свет погас, а я во вторую комнату бросилась. Там окна на другую сторону выходят, я сразу поняла, что здесь он меня не достанет. И балкон. Ну и стала перелезать, руки тряслись, думала — вот сейчас сорвусь, вот сейчас… Но ничего. Повезло. Перелезла, оттуда на пожарную лестницу, а с лестницы к вам. Ну и все.

— Ничего себе — все! Ты хочешь сказать, что в эту самую минуту где-то там, в соседней квартире, лежит труп твоего любовника? И лежит уже как минимум часов десять!

— Ну да… Женя, а что я могла сделать? — воскликнула Марина, и хорошенькое личико исказила гримаса. — Ты что же, хотела, чтобы я Стаса к тебе на себе тащила? Зачем? Ему же все равно, он же мертвый уже! А мне спасаться надо было!

— Да я не о том, господи! Еще не хватало, чтобы ты в самом деле приволокла ко мне домой своего убитого Стаса! Почему ты сразу в милицию не заявила? Хотя бы сразу после того, как оказалась вне опасности! Сказала бы мне — я бы вмиг тебе дала телефон! Десять часов не ударить палец о палец, тогда как в этом деле дорога каждая минута! Ну ты даешь!..

— Ну, во-первых, я испугалась, — загнула Марина один пальчик. — Во-вторых, я растерялась, — был загнут и второй. — А в-третьих, — и пухлая ручка внезапно собралась в крепенький кулачок, — ничего особенного милиция не потеряет, потому что они все равно придут к мысли, что стреляли в меня. Это даже я понимаю. Стреляли — в меня!

— Почему в тебя?

— А почему нет? — Марина даже как будто обиделась. — Конечно, в меня! Кто такой Стас? Обыкновенный водитель. У него просто тело отпадное, и секс он выдавал обалденный, а то бы я с ним никогда… Да он и сам это понимал, тем более что я денег немного ему давала, чтобы сразу было ясно: на меня можешь не рассчитывать. И врагов у него не было, ну сама посуди, какие враги у шофера?

— Враги есть даже у земляной мыши. И у шофера самые разные могут быть враги.

— Женя, даже если были враги, такие враги не убивают простого шофера из винтовки с крыши соседнего дома, или где там этот снайпер сидел! Разборки у водителей простые: по голове монтировкой или заточкой в спину. Даже я это понимаю! А заказное убийство — оно же очень дорого стоит. Ну что, не так, скажешь?

— Нет, не скажу. Все так.

— Ну так вот! Никто не хотел убивать Стаса. А меня — хотели. И уже не в первый раз.

Я приподняла бровь.

— Вот как?

— Да!

Марина вдруг быстро оглянулась по сторонам и села на кровать, придвинувшись ко мне как можно ближе.

— Я ведь не сказала тебе самого главного, — жарко зашептала она. — Совсем в голове со страху все замутилось, а то бы тебе все сразу стало понятно… Ведь я знаешь кто?

— Конечно, не знаю, если не считать того, что ты — Марина!

— Правильно, Марина. Но какая Марина?

Лицо клиентки стало очень торжественным. Она ткнула себя в грудь оттопыренным большим пальцем и с гордостью произнесла:

— Все дело в том, что я — Марина Гонопольская!

— А-а-а, — протянула я теперь уже с большим интересом.

Вот сейчас действительно все стало намного понятнее.

Глава 2

Об убийстве видного банкира Максима Гонопольского в нашем городе говорили уже целых полгода. Удивительно было не то, что банкира убили (где в наше время не убивают банкиров? Это такое же непременное и необоримое явление, как дождь весной или похмелье после банкета), а то, что устранили Гонопольского довольно необычным способом.

Банкир погиб не от снайперской пули и не от удара ножом, не в подстроенной автомобильной аварии — он умер, накурившись отравленного табаку. Какой-то неизвестный подменил деревянный ящичек с кубинскими сигарами, всегда стоявший в нише рабочего стола в кабинете Гонопольского, на точно такой же, но с отравленной начинкой. Как после показала экспертиза, в одной табачной палочке такой сигары содержалось около 0,2 грамма никотина — доза, которой вполне достаточно для того, чтобы умертвить сразу четверых человек.

— Муза Платоновна, сделайте мне кофе, пожалуйста. И до обеда никого ко мне не пускайте — я буду занят, — сказал он секретарше за несколько минут до смерти.

Грузная, полногрудая, с неизменной «халой» на голове, секретарь быстро приготовила кофе, водрузила чашу на поднос и, тяжело ступая, направилась в кабинет шефа. Откинувшись на спинку кресла, как всегда, свежий, румяный и кудрявый (настоящий принц из сказки!) сорокалетний Максим Гонопольский обрезал кончик сигары специальными золочеными ножничками. Отливающий благородным отливом жемчужно-серый пиджак висел на спинке кресла. В предвкушении короткого отдыха банкир слегка ослабил узел галстука и сейчас был совсем не похож на главу серьезного финансового учреждения.

— Спасибо, — кивнул он секретарше, когда поднос с кофе был водружен на полированном столе. — Вы можете пойти пообедать, Муза Платоновна. И не слишком торопитесь — как я уже сказал, до четырнадцати часов мне никто не понадобится.

Секретарша поблагодарила и вышла из кабинета. Однако следовать совету шефа не спешила: решила сначала прибрать кое-какие скопившиеся у нее на столе бумаги.

И вот приблизительно минуты через полторы-две, скрепляя уже третью пачку документов и отправляя ее в скоросшиватель, Муза вдруг услышала доносящиеся из-за двери странные звуки. Сначала ей показалось, что шеф закашлялся, подавившись слишком крепким сигарным дымом, потом кашель перешел в затяжной хрип, и вдруг замершая на месте секретарь с ужасом услышала глухой стук упавшего тела.

— Максим Леонидович! — взвизгнула Муза Платоновна, врываясь в кабинет банкира.

И как оказалось, не зря: Максим Гонопольский с вытаращенными глазами и раскрытым в надсадном кашле ртом катался по ковру, царапая ногтями грудь, будто стараясь насильно впустить внутрь порцию свежего воздуха. Кудри его намокли от враз выступившего пота, лицо было бледно безнадежной, мертвенной бледностью.

Холодея от страха, Муза кинулась к телефону.

— «Скорая»! «Скорая»! Охрана, вызовите «Скорую»! — завизжала она.

Через несколько минут прибыла и охрана, и «Скорая», но все было уже кончено.

Еще молодой и красивый банкир Максим Леонидович Гонопольский, «топ-менеджер новой волны», надежда российского бизнеса, единственный сын престарелых родителей и муж молодой жены, умер в результате паралича дыхательного центра и дыхательных мышц, вызванных отравлением никотином.

Разговоры об этом убийстве в нашем городе продолжались до сих пор, а ведь прошло больше полугода. То, что это было именно убийство, стало ясно почти сразу: при обыске в кабинете погибшего следователи наткнулись на ящичек с сигарами. А экспертиза не только быстро сделала неутешительный вывод, о котором я уже рассказывала, но и установила, что ящичек подменили. Во-первых, на нем не было ничьих отпечатков пальцев, кроме самого Гонопольского, что было странным, ибо погибший имел привычку угощать сигарами партнеров и важных клиентов, и они сами не раз собственноручно открывали полированную крышку. Во-вторых, серия и номер партии сигар, обозначенные на дне ящичка, не совпадали с сигарами, что хранились в сейфе у Музы Платоновны.

— Я всегда закупала их у одних и тех же поставщиков, — шумно сморкаясь в платок, гнусавым голосом давала показания секретарь. — И запас всегда стоял у меня в сейфе, ведь не могла же я допустить, чтобы в самый неподходящий момент Максим Леонидович остался без своих любимых сигар! Он всегда отдыхал с сигарой и кофе — говорил, что ничто другое его так не расслабляет… А теперь… Теперь… Ы-ы-ы-ы-ыыыыыы…!!! — завыла она в полный голос, да так, что у следователей заложило уши.

Конечно, логично было бы предположить, что сама Муза Платоновна и совершила роковую подмену, потому что именно ей сделать это было проще всего. Но следствие быстро отказалось от этой версии. Как-никак никто другой, как секретарша, натолкнула милицию на мысль сверить серии и номер отравленной сигарной партии с неотравленными, да и потом, от гибели шефа его непрезентабельная, очень полная и старомодно одетая секретарша не выигрывала ровным счетом ничего. Более того — она так и не смогла найти себе новую работу и часто толкалась в коридорах банка, куда ее пускали по старой памяти, стараясь нарочно попасться на глаза кому-нибудь из начальников отделов в тайной надежде снова поступить на службу.

Но надо заметить, что и с исключением секретарши Музы Платоновны из круга подозреваемых этот круг не слишком сузился. Как и у всякого финансового воротилы, у банкира Гонопольского было много врагов, явных и скрытых. Подозревать можно было всех и вся, чем, собственно говоря, следствие и занималось до сих пор с переменным успехом.

Вот почему я взирала на стоявшую передо мною девушку с фиалковыми глазами с особенным интересом. Одно дело узнавать о потрясшем город преступлении из газет, и совсем другое — воочию видеть жену погибшего, которой, как утверждалось, достанется все его состояние.

— Я понимаю, ты можешь мне не верить, я и сама бы на твоем месте не поверила, — говорила тем временем Марина, забавно потряхивая кукольными кудряшками. — Но я в самом деле жена… то есть вдова Максима Гонопольского! И в скором времени вступаю в права наследства. Кое-кому это не нравится, потому что я всем им сразу заявила, что намерена сама вести дела. Они засомневались сначала, потом стали отговаривать, а этот, которой с лысиной и пузом, даже грозил… Но ничего у них не получится! Я хочу возглавить банк и возглавлю!

Последние слова Марина произнесла, топнув ножкой, словно молодая лошадка. «Однако девочка еще не наигралась в богатство и не вникла в положение дел», — подумала я. Скорее всего, насмотрелась западных фильмов про эмансипированных бизнес-леди и захотела им подражать. Ничего удивительного, что кто-то этим недоволен. Вряд ли такая кукла даже примерно представляет себе, что такое управлять банком!

— Детка, скажи-ка мне вот что: а зачем ты пришла на квартиру шофера, как, ты сказала, его зовут, Стас? Да? Так вот — зачем он тебе понадобился? Богатые вдовы не навещают скромное жилище водителей. И к тому же ты пришла к нему без охраны. Это тоже странно!

— Я всегда хожу без охраны, — дернула плечиком Марина. — Зачем мне охрана? В наследство я вступаю только на этой неделе, а до тех пор что с меня было взять? За полгода, что прошло со смерти Макса, я весь наш общий счет опустошила и в долги залезла, потому что дом, прислуга, машина — за все надо было платить, да и одни похороны мне тоже обошлись в круглую сумму! И охранник в этом положении был бы ненужной роскошью. А вот теперь — другое дело. На этой неделе я по закону вступаю в наследство, и охранник мне будет необходим. И им будешь ты!

— Я не охранник, а телохранитель. И «да» я пока еще не сказала.

— Почему?

— Потому что ты не ответила на первый вопрос. Зачем ты пришла к Стасу?

Марина нахмурилась, села на кровать и уставилась на меня, наклонив голову. Пальчики нервно перебегали по пуговицам рубашки, словно выплясывали какой-то свой, известный только им танец.

— Тебе кажется, что тем самым я предала Макса? Но ведь прошло уже целых полгода! А Стас…

— Да-да, я слышала, «секс он выдавал обалденный» и всякое такое. То есть вы были любовниками.

— Ну да. Только я…

— Что?

— Только я никогда не обещала ему большего. Мальчик для секса — и не более того! Так что он не убивал Макса, если ты об этом. Да у него и возможности не было… Муза Стаса даже в кабинет не пускала, всегда звонила ему, когда было нужно, предупреждала, во сколько выезжать.

— Я извиняюсь, но из твоих слов следует, что ваша со Стасом любовная связь началась еще до убийства Гонопольского?

— Да… — Марина запнулась. — Очень задолго. Дело в том, что он… Он вообще был моим первым мужчиной.

— Вот как? Друг детства?

— Ну почти что. Одноклассник.

— Так у вас была любовь?

— Ну да. В последнем классе. А потом его в армию забрали, и я… В общем, так получилась, что… Хотя вообще-то я не хотела, и когда клялась, что дождусь его, то, честное слово, думала, что так все и будет… А оказалось… Да что говорить! — махнула Марина рукой. — Цинично звучит, конечно, но все к лучшему оказалось. Ну дождалась бы я Стаса из армии, кем бы я сейчас была? Женой шофера? Очень надо! — И нижняя губка, капризно выдвинувшись вперед, придала круглому лицу выражение презрительного превосходства.

— Ну, судя по последним событиям, ты была бы сейчас не женой, а вдовой шофера.

— Тоже ничего хорошего, — быстро возразила Марина. — И потом, это неправда. Ведь стреляли-то в меня! Снайпер этот — он же просто промахнулся!



— Не хочу тебя огорчать, но настоящий снайпер промахивается раз в сто лет.

— Значит, вчера закончилось ровно сто лет с последнего раза!

— Ладно, допустим. Так что со Стасом — это у тебя когда возобновилось? Я не из любопытства спрашиваю, пойми, — пояснила я, заметив, как снова насупилась Марина. — Если бы ты не нанимала меня на работу, мне бы вообще не было дела до ваших отношений! А теперь, раз ты доверяешь мне свою жизнь, то я должна знать об этой жизни все! А вдруг ты не права и убийца метил именно в Стаса? Вдруг он убил из ревности?

— Ну-у-у, всякой девушке, конечно, приятно, когда ее ревнуют, — снова тряхнула кудряшками Марина. — Но все же не до такой степени! Со Стасом у нас началось снова… В общем, как только он вернулся из армии и меня встретил, так и началось. Мне просто устоять было трудно, такой мачо! Его в десантных войсках знаешь как накачали, мускулы были — во. Положит мне руку на спину, так голова кружится и все плывет… Нет, чего ни говори, а в постели он из всех самым лучшим был.

— Из всех?

— Женя, я что, похожа на монашку? Да, из всех! В конце концов, я знаю мужчин.

В этом можно было не сомневаться. Даже сейчас, одетая в грубые джинсы и ковбойку, непричесанная и неумытая, Марина была чудо как хороша. В ней непостижимым для меня образом сочетались трогательная беззащитность и кошачья грация. Если учесть, что и личико у нее было миленькое, одни только фиалковые глаза чего стоили, — ну ангел, а не девушка. Ясно было — мужчины слетались на маленькую женщину с пухлыми щеками как мухи на мед.

— Итак, вы встретились со Стасом?..

— Вот привязалась! — топнула ножкой Марина. — Ну да, снова встретились года два назад или немножко меньше, словом, я уже замужем за Максом была. Вот просто так на улице столкнулись, представляешь? Я из солярия выходила, раз в две недели езжу загорать, мне бронзовый оттенок очень идет, а Стас шел мимо, ну просто как в кино… Ну, узнали друг дуга, обнялись. Я даже расплакалась, — она улыбнулась и прикрыла глаза, пряча интимность воспоминания. — В кафе пошли. Он сначала не хотел, давай просто так, погуляем, говорит… Еле затащила. И только потом догадалась, почему он сопротивлялся: ему платить нечем было! Сам признался. И что без работы третий месяц, потому что после армии он еще служить остался, по контракту, а потом ранение в Чечне получил, и комиссовали его, и что мама больна — у него мама долго астмой болела. Смотрел на меня при этом, как… как на Мадонну! За руку взять боялся, представляешь? — а ведь хотел, я это очень хорошо видела. Ну помучила я его немножко, а сама горю вся, как вспомню, как мы с ним… — Марина запнулась и вновь подняла на меня молящие глаза. — Женя, ты не думай, что я развратная или нимфоманка какая… Просто мне опять вспомнить захотелось его, до дрожи! Даже голова закружилась!

— И вы поехали?

— Ну да, к нему. Можно было, конечно, в гостиницу, но мне захотелось к нему, как раньше. Маму его как раз в больницу увезли накануне, так что все удачно так сложилось. Вот. Ну а потом, когда все кончилось, я ему так сразу и объявила: что замужем, что многое могу себе позволить, что и ему помогу по мере возможности, но содержать его не буду. На работу устрою, говорю, Максу как раз шофер был нужен, и маме в больницу на лечение немного денег переведу. Но не более того. Никаких жиголо я никогда содержать не буду — это мой принцип.

— А он что?

— Обиделся почему-то. Лицом так потемнел. Даже не хотел, чтобы я его к мужу устраивала, но я настояла. Я всегда, если мне надо, на своем могу настоять, да… Ну вот и все, собственно! А вчера его убили.

— Все это время Стас продолжал оставаться твоим любовником?

— Да, но это не то, что ты подумала. Мы нечасто встречались. Может быть, раз в месяц, не больше. Так, молодость вспомнить.

— И всегда на его территории?

— Ну разумеется, иначе что же это были бы за воспоминания!

Аргумент был сильный. Я глянула на часы — однако мы проговорили добрый час.

— Жень, ну так что? Ты поступаешь ко мне на работу?

— Поступаю. — Я поднялась со стула и протянула ей руку. — Поступаю, но с тремя условиями.

— Зарплату я не задерживаю.

— Это прекрасно, но дело не в этом. Итак, условие первое: сейчас ты завтракаешь с нами, со мною и тетей Милой, потому что она смертельно обидится, если мы уйдем не позавтракав. И второе: за завтраком никаких разговоров об убийстве и так далее, потому что тетя Мила смертельно напугается, даже если слово «труп» будет произнесено шепотом.

— А третье условие?

— Оно такое: сразу после завтрака ты звонишь в милицию и рассказываешь им о том, что вчера произошло на квартире Стаса.

— Же-ня-а-а…

— Вынуждена настаивать на этом, и по очень простым причинам: во-первых, если в квартире убитого остались твои вещи, документы, тебя все равно очень быстро вычислят, а во-вторых, если ты скроешь от органов информацию о готовящемся или уже совершенном преступлении, неприятности будут и у меня — просто отберут лицензию. А без лицензии я не смогу быть твоим телохранителем.

— Ладно, — вздохнула Марина. — Но только, когда они все сюда понаедут и начнут меня терзать, ты будешь рядом.

— Разумеется. Теперь я буду рядом всегда.

После завтрака в тети-Милином вкусе (после которого всегда страшно подумать, что на свете существуют еще обед и ужин) Марина с выражением героической решимости на лице набрала ненавистный ей милицейский номер.

И следующие часа три мы с клиенткой провели в аду перекрестных допросов и подозрительных взглядов. Причем меня, как персону, не имеющую отношения к убийству (дело, конечно же, происходило на квартире убитого шофера), хотели сразу же выставить из комнаты, но Марина устроила настоящий скандал.

— Я не буду отвечать на ваши вопросы без своего адвоката! — кричала она, сжимая мою руку. (Пожатие ее оказалось на удивление крепким и жестким.) — Или нет, я вообще не буду ничего рассказывать! Имею, между прочим, такое право — не свидетельствовать против самой себя! Так что встретимся в суде, и ни минутой раньше, понятно?

— Дорогая Марина Георгиевна, а ведь я легко могу вас арестовать как подозреваемую, — медовым голосом уговаривал Гонопольскую ужасно противный следователь в мятой рубашке. — Ведь нигде и никем не доказано, что это не вы стреляли в своего любовника!

— Арестуйте! — скалила на него зубы моя клиентка. — И если вы это сделаете, то не услышите от меня ни одного слова до самого суда, а пресса поднимет такой скандал, после которого вам вряд ли удастся удержаться на рабочем месте!

— Ну почему же, Марина Георгиевна, милая…

— Да потому, что даже самый тупой журналист в сто раз дотошнее самого умного следователя! — язвила Гонопольская. — И он, представьте себе, легко догадается, что одновременно находиться в комнате с любовником и стрелять в него с расстояния в несколько десятков метров — невозможно!

Пока они препирались, я разглядывала более чем скромную обстановку квартиры потерпевшего. Труп потерпевшего уже увезли, и о том, что совсем недавно в этой комнате произошло убийство, почти ничего не говорило, за исключением скомканной окровавленной простыни, которую не успели убрать с кровати.

Да еще разбитое окно.

Я подошла к нему. Стекло все в паутинках трещин — на внешней стороне, а по центру — входное отверстие с неровными краями, диаметром около пяти сантиметров. Я прикинула на глаз — отверстие приходится примерно на уровень грудной клетки или головы сидящего на кровати человека.

— Пулю нашли? — спросила я у следователя.

— Нет пока. Но сто шансов из ста, что судмедэксперт извлечет ее из тела убитого, — машинально ответил он, не повернув в мою сторону головы.

Я кивнула. Итак, похоже, стреляли из пневматического оружия. Убийца находился в жилом доме напротив — в квартире или на крыше, думала я. Именно из пневматики, потому что выстрел из огнестрельного оружия прошил бы оконное стекло не так деликатно — оно дождем осыпалось бы на подоконник. Современные же пневматические ружья, снабженные баллончиком со сжатым воздухом, позволяют стрелять с достаточно большого расстояния.

Я взглянула на следователя в мятой рубашке с сожалением. Для него нет ничего хуже, чем убийца с пневматическим оружием — ведь, в отличие от нарезного, такое ружье или винтовка не оставляет на вылетающих из ствола пулях характерных следов, а это значит, что восстановить по «почерку», из какого именно пневматического ствола был сделан выстрел, будет практически невозможно.

— А соседний дом осмотрели? — снова спросила я, разглядывая сквозь сетку трещин ничем не примечательную пятиэтажку напротив.

Нет никакого сомнения, что убийца прятался там. Окна квартиры шофера Гонопольского расположены ровнехонько напротив окон этого дома. Другого места для прицельной стрельбы просто не могло быть.

— Осмотрели, — все так же машинально ответил мне следователь. — И обнаружили на чердаке снайперскую винтовку с оптическим прицелом иностранного производства. Очень дорогая штучка, стоит никак не меньше двадцати «кусков», не наших, конечно, а империалистических. Очень редкая модель. Чтобы уметь обращаться с такой винтовкой, нужны определенные навыки… Но позвольте! — наконец спохватился он и уставился на меня, как какой-то особенно непонятливый баран на какие-то потрясающе новые ворота. — Но позвольте! А с какой стати вы устраиваете мне этот допрос, хотел бы я знать?!

— Да просто спросила.

— «Просто спросила»? Ну, знаете ли, это уже черт знает что. Это нарушает всякие границы! Вы же не имеете к делу никакого отношения! Выйдите из комнаты… нет! Вообще покиньте квартиру!

— Женя уйдет отсюда только со мной! — с видимым наслаждением сообщила следователю Марина Гонопольская.

— Это еще почему?

— Потому что она — мой телохранитель. Телохранитель не покидает своего клиента!

Следователь выругался и отвернулся.

Поверх его головы Марина взглянула на меня победоносно. Я не понимала, чему она так радуется, — в конце концов, бедняга просто выполняет свою работу. Марина же разговаривала и вообще обращалась с ним так, словно он был ее личным врагом, и в этой своей ненависти даже переигрывала.

— Господин Курочкин, мы уходим отсюда, — сказала она, снова беря меня за руку. — Вы достаточно промучили нас, а я деловая женщина и не могу позволить себе терять по три часа в день на пустые разговоры.

— Нет, вы останетесь! Я еще не закончил!

— Нет, мы уходим. И если не хотите скандала — а я могу поднять его в два счета! — вы отойдете в сторону и освободите нам проход. Далее попрошу вас обращаться к моим адвокатам. Я не хочу вас больше видеть!

Задрав подбородок, Марина схватила меня за руку и пошла к двери.

— У тебя есть на чем доехать? — спросила Марина, сбегая по ступенькам подъезда.

— Куда?

— Ко мне! Я безлошадная — меня вчера Стас привез. На чем ты обычно ездишь?

— На «Фольксвагене». Он на стоянке.

— Чудненько! Побежали на стоянку!

Уж не знаю, что ее так торопило — наверное, вполне объяснимое желание как можно быстрее покинуть комнату, в которой она пережила столько неприятных минут. Но мы действительно побежали и, достигнув стоянки, нырнули в машину.

— Куда ехать? — спросила я, выводя «Фольксваген» на главную дорогу.

Марина назвала адрес элитного дома на набережной — своего рода архитектурная достопримечательность, жить в которой могли себе позволить только очень состоятельные люди вроде банкира Гонопольского. Чтобы добраться туда, нам понадобилось немногим более получаса.

Выпрыгнув из машины, Марина снова схватила меня за руку и повела. Странная привычка! Придется поговорить с клиенткой.

— Марина! Телохранитель — это не подруга, — зашептала я. — Ты не должна хватать меня за руку. Дай мне возможность идти впереди или позади.

Марина искренне удивилась:

— Почему? А если мы и вправду подружимся?

А вот это вряд ли. Эмоции сильно сказываются на выполнении обязанностей охранника, причем, как правило, отрицательно. Хорошие отношения с клиентом, конечно, идут только на пользу работе, но лучше держать дистанцию. Дружба может вылиться в то, что у клиента появятся личные просьбы, например, придержать дверцу машины или поднести чемодан. Это мелочь, но у людей нашей профессии всегда должны быть свободны руки, чтобы можно было в любой момент быть готовым к действиям.

— Клавдия Васильевна, познакомьтесь! — Мы поравнялись с окошечком консьержки. Милая женщина с реденькими, но тщательно уложенными седыми волосами подняла на нас взгляд, с трудом оторвавшись от кроссворда.

— Это — Женя. То есть Евгения Максимовна Охотникова. Она будет у меня работать в должности… ммм… помощницы и секретаря одновременно. И может быть, выполнять всякие мелкие поручения, так что, если что — вы открывайте ей дверь и пускайте наверх, хорошо? А ключи от квартиры у Жени будут.

Ни слова не говоря, консьержка кивнула и продолжила разгадывать кроссворд.

Гонопольская схватила меня за руку (опять!), затащила в лифт и остановила кабину на пятом этаже.

— Черт, а у самой-то у меня нет ключей, только сейчас вспомнила! Оставила сумку с ключами и пудреницей у этого дурака Курочкина. Но ничего. Шура откроет.

— Кто это — Шура?

— Домработница. — Марина позвонила, а потом начала стучать — сразу ногами.

Дверь была очень добротная, вся из кованого железа, с какими-то загогулинами под старину и массивная — такую не вскроешь ни ломиком, ни фомкой. Но, к моему удивлению, из-под низу пробивалась полоска света. Неужели домработница оставила дверь открытой? Однако! Уши ей надрать — терпеть не могу рассеянной прислуги!

— Марина, подожди. Дверь открыта, — указала я клиентке на узкий клин света.

— Да? Странно… Вот дрянь! Уволю! — с этими словами Марина рванула на себя дверь и буквально ворвалась в прихожую.

Нам в уши сразу ударила гнетущая, какая-то настороженная тишина. Интересно, что сначала обе мы обратили внимание именно на это и лишь затем увидели, какой кавардак творится вокруг.

В коридоре огромной, отделанной панелями из красного дерева квартиры все было перевернуто. Размах этого беспорядка отдаленно напоминал ералаш, который время от времени устраивала в нашей квартире тетя Мила, когда с ней случался приступ хозяйственной горячки и она вытряхивала из всех шкафов и тумбочек наши вещи. То же творилось и в квартире клиентки: гардероб и телефонная тумбочка в прихожей были бесцеремонно выпотрошены. Такая же картина царила и в остальных комнатах.

Первой мыслью было — Марину обокрали! Но через секунду мне стало ясно: неизвестные просто что-то искали в доме клиентки, и искали так тщательно, что даже поскидывали книги со стеллажей и разворотили набивку дивана и кресел. Вынутая из шкафов одежда вперемешку с постельным бельем и разными мелочами валялась посреди комнаты. Под нашими ногами жалобно похрустывали осколки зеркал и посуды из серванта. Большой ковер в гостиной был сдвинут к стене и наспех свернут.

— Кошмар какой, — пробормотала Марина, останавливаясь посреди комнаты и пугливо озираясь.

— Кто это сделал — есть у тебя какие-нибудь предположения?

— Нет… Но не Шурка, это точно.

— А где же тогда она?! — вскричала я. — Где домработница?!

Мы снова кинулись в комнаты, то есть Марина только хотела кинуться, но, повинуясь моему жесту, осталась стоять у стены. Я же, выхватив из бокового кармана брюк пистолет, по стенке прокралась в спальню… пусто… в третью комнату, которую можно было назвать кабинетом или комнатой-студией из-за множества расставленных вдоль стен незаконченных картин в деревянных рамах… тоже пусто…

Пусто было в туалете, ванной комнате, просторном чуланчике, именуемом кладовкой. А в кухне…

Там, возле самого стола, головой к двери, лежала женщина лет сорока — сорока пяти. Она была мертва, причем смерть ее наступила недавно — кровь на виске еще не успела засохнуть.

Я опустилась возле домработницы на колени и осмотрела. Пуля попала в висок, женщина совсем не мучилась — умерла мгновенно.

— Женя! — слабо позвала Марина из коридора.

— Стой на месте!

Стараясь ни к чему не прикасаться, я огляделась вокруг: в кухне царил такой же беспорядок, как и в других комнатах. Я тронула руку домработницы; труп уже начал остывать. Кровь тоже перестала идти. Под коротко стриженной головой образовалась внушительная лужа.

Мысленно произведя кое-какие вычисления, я сделала вывод, что стреляли опять-таки с дальнего расстояния. На коротких волосах и возле раны не было следов пороха. И, оглянувшись, я увидела приоткрытую створку окна, от которой откололась большая щепка — теперь она валялась на полу. Итак — снова снайпер!

Я вышла в коридор. Ни слова не говоря, теперь уже я сама схватила Марину за руку и повела за собой — обратно вниз, но не лифтом, а по ступеням. Клиентка не задала мне ни одного вопроса — наверное, догадалась, что произошло.

Мы дошли до окошка консьержки.

— Клавдия Васильевна! — окликнула я склонившуюся над кроссвордом седовласую голову женщины.

— А? Сейчас…

Консьержка подняла на меня глаза, в которых еще стояла мука неразрешенного вопроса.

— Клавдия Васильевна! Кто недавно побывал в квартире Гонопольских? Отвечайте по возможности быстро и не раздумывая!

— А?

Я повторила вопрос.

— Так кто же?

— Вооруженный грабитель, разбойник… — словно размышляя, пробормотала она.

— То есть вы хотите сказать, что сами впустили в квартиру жильцов постороннего человека? Бандита? — сдерживаясь, чтобы не закричать, уточнила я.

— Точно! — обрадовалась моим словам Клавдия Васильевна. — Ну конечно, бандит! Вы правы, правы совершенно!

— В чем?!

— Ну вот в этом! — она ткнула карандашом в лежащий перед нею кроссворд. — Конечно же, «вооруженный грабитель, разбойник», шесть букв — это бандит!

Воспрянув, она записала найденное слово в пустующие клетки кроссворда.

Во мне поднялась волна раздражения.

— Дайте-ка! — протянув руку в окошечко, я вырвала из рук Клавдии Васильевны газету и, свернув в трубочку, легонько стукнула по отделявшему нас барьерчику. — Вы что же, моя дорогая, работы хотите лишиться? И под суд пойти? «Халатность» — такую статью в Уголовном кодексе еще никто не отменял! До двух лет, между прочим!

— Не понимаю, — консьержка смотрела на меня опешив и, кажется, действительно не понимая, чего от нее хотят. — Кто вы? Что вам нужно? Отдайте мне газету!

— Я спрашиваю — кто, какой человек вышел отсюда некоторое время назад? Кто это был? Тот, кого вы сами пропустили в квартиру Гонопольских — и не отпирайтесь, мимо вашей будки этот тип проскочить просто не мог!

— Не понимаю, о чем вы… Марина Георгиевна! — увидев мою клиентку, женщина как будто начала оживать и в глазах ее появилась уже осмысленная тревога. — Марина Георгиевна, скажите своей подруге, или кто она у вас там — коллеге, что я не понимаю, чего она от меня хочет! Вы же сами велели мне пропустить…

— Кого?

— Ну этого молодого человека, друга вашего мужа! Вы сказали, что он ненадолго зайдет, заберет папку с бумагами, которую дома забыли, а на работе она нужна…

— Я так сказала? Вам? — нахмурилась Марина.

— Ну да! По телефону, конечно. А что, вы поправились уже? — наивно спросила она. — Голос-то в трубке у вас хрипловатый был… Я еще настойкой календулы посоветовала горлышко прополоскать, помните!

— Не помню! — отрезала Марина. — Сколько ни напрягаю память — не помню, и все! Поэтому попрошу вас тоже поднапрячься! Когда это он… то есть я, вам позвонила?

— Я же говорю — недавно! Ну может, с полчасика!

— И вы вот так сразу меня узнали? Хотя я и была простужена?

— Не сразу, конечно, не сразу! Я два раза переспросила, кто звонит. Ну вы и представились. А потом сказали — пропустите, Клавдия Васильевна, ко мне в дом молодого человека, он сейчас подойдет документы важные забрать, которые мне на работе нужны! Я еще спросила — а как же он их найдет у вас в доме? А вы сказали — там Шура в курсе. А я еще сказала — знаете, мол, Мариночка Георгиевна, не по инструкции это. Не имею права впускать в дом посторонних в отсутствие хозяев! А вы сказали — в виде исключения, дорогая, я в долгу не останусь…

На этих словах консьержка замолчала и уставилась на Марину в надежде получить на чай.

— Не останавливайтесь, пожалуйста, — попросила я, отвлекая внимание клуши (иначе Клавдию и не назовешь!) на себя. — Итак, вам позвонили, а потом пришел этот молодой человек. Так?

Она кивнула.

— Отлично. И как же он выглядел?

— Ну как… Обыкновенно, как… А что же вы, Мариночка Георгиевна, не знали, какой он из себя, ваш посланец?

— Отвечайте на вопрос! — прошипела Марина. — Я вам потом… расскажу… как он выглядел.

— Ну, что же. Человек как человек. Худой, правда. В куртке черной, воротник поднят, и в шарфе… И еще шапочка у него такая круглая черненькая была на лоб натянута, я еще удивилась, ведь хоть и сентябрь, а рано еще шапки-то носить… Кивнул мне, сказал — к Гонопольским, и в лифт. А я еще ему вслед прокричала, что сорок седьмая, мол, квартира, вдруг, думаю, не знает иль забыл…

— Больше о нем ничего не вспомните?

— Нет… Да и не разглядывала я. Занята была! — она покосилась на газету в моей руке. — А что такое? Случилось что?

— Случилось, — отрезала я. — Такое случилось, что вам на вопросы об этом типе как минимум еще с месяц в различных кабинетах отвечать придется. У Гонопольских в квартире человека убили!

Обе они — и Марина, и консьержка — вскрикнули и прикрыли рты ладошками.

— Звоните в милицию, Клавдия Васильевна. И все им расскажите. Ордена за эти воспоминания я вам не обещаю, но посильную помощь следствию оказать сможете.

— Как же это… Прямо сейчас звонить?

— Прямо сейчас. А если спросят, куда теперь хозяйка подевалась, скажите — исчезла в неизвестном направлении в сопровождении девицы подозрительной наружности.

Маринина рука вновь вползла в мою ладонь. И, не оборачиваясь к клиентке, я и так почувствовала, как она дрожит, я потянула ее за собой.

Мы буквально выскочили на улицу и короткими перебежками добрались до «Фольксвагена».

— Женя! Ты что говоришь?! Шурку нашу — убили?! — набросилась на меня Марина, когда мы отъехали на некоторое расстояние и я остановила машину, чтобы допросить клиентку.

— Скажи, как выглядела твоя домработница?

— Ну, высокая такая, худая… нет, даже тощая, можно сказать, кости торчали… Стриглась под мальчика… Всегда в брюках ходила…

— Все! Ошибка исключена. Ее убили. Вчера, может быть, незадолго до того, как прицелились в твоего Стаса! И опять из снайперской винтовки! Наверное, снова из окна соседнего дома!

Машинально обернувшись на дом напротив, Гонопольская затеребила меня за рукав:

— Из окна? То есть опять с большого расстояния? А как же тот, ну, который подделался под мой голос? Которого впустила консьержка?

— А черт его знает! Может, он приходил убедиться, что жертва мертва?

— А вдруг это был вовсе не убийца?

— Может быть и это, но слишком маловероятно. Ты заметила, он сделал все, чтобы твоя Клавдия Васильевна не разглядела его? Шапочку на лоб натянул, черная куртка с поднятым воротником, шарф… Как хочешь, это подозрительно! Кто так одевается в сентябре и при такой погоде?

— Жень… А что он у меня искал, как ты думаешь? Квартира-то как раскурочена… Просто погром какой-то.

— Ты у меня спрашиваешь, что этот тип искал в твоем доме? — поразилась я. — Это ты должна мне сказать! Что ты прятала в доме? Сейф, тайник, драгоценности, крупные суммы денег, компрометирующие документы на кого-нибудь? Отвечай быстро! И только не ври — дороже выйдет.

Марина моргнула. Всего одну какую-то долю секунды в ее чудных глазах мелькнул расчет: сказать — не сказать? «Скажу», — прочитала я за мгновение до того, как клиентка открыла рот:

— Я… Жень, ну… За несколько месяцев до смерти Макс мне и вправду передал какую-то папку и сказал, что этой папкой можно Попову — это второй соучредитель банка, тоже член совета директоров, что этой папкой можно Попову так нос прищемить, что у него насморк на всю жизнь останется… Они в последнее время сильно между собой не ладили. Макс хотел откупить у Гоги его долю, а Попов на это не шел. Тогда Макс нанял кого-то и…

— Где эта папка? Куда ты ее положила?

— Ну в тайник, конечно.

— Какой тайник, где он находится? Быстро говори, Марина!

— Ой да слушай! Сказать смешно просто! Я этим сейфам, будь они там хоть какими супернавороченными, никогда не верила! Раз кто-то придумал такой сейф со всеми его замками, то найдется и тот, кто эти замки при желании в два счета вскроет, так ведь? Ну или взять тайник: ведь грабитель в первую очередь станет стены простукивать и опять же наткнется на любую пустоту, а это значит, что тайник тоже ненадежно…

— Не тяни.

— Ну короче, все самое ценное я еще по бабушкиному способу прятала, меня мама научила! Видела у нас в гостиной шторы такие парчовые, тяжелые? С бахромой и золотой вышивкой?

— Дальше! — Я смутно припомнила, что именно такие шторы, перехваченные с боков широкими лентами, в самом деле закрывали окна в большой комнате.

— Ну так вот, с обратной стороны я к левой шторине аккуратно так пришила большой карман, из такой же ткани! Незаметно совсем, а между тем туда годовой бюджет России положить можно! И никакой ворюга не догадается.

— Короче! Папка с компроматом — в этом кармане?

— Да, и мои драгоценности, кредитки, кое-какие документы и денег тысяч тридцать, наверное, в валюте… Слушай, Женя! — всполошилась Марина. — Это же все надо немедленно забрать! Сейчас консьержка вызовет милицию, они станут обыскивать квартиру, еще раз перевернут все вверх дном и найдут!

— Если только тот человек в черной куртке не нашел твои сокровища раньше.

— Женя, он не нашел! Если шторы висели на месте, а не валялись на полу — не нашел!

— Они висели на месте.

— Все! — в возбуждении Марина ударила меня по плечу кулачком. — Едем обратно! Немедленно, пока нас не опередили!

— Ты уверена, что не хочешь показать свой компромат следователю?

— Ты что?! Чтобы Попов им заплатил, и они нашу заветную папочку «случайно потеряли»? А ведь партнер Макса и есть убийца, я это чувствую! Больше просто некому!

В глубине души я была с ней согласна. Конечно, не в том, что убийцей обязательно и непременно является деловой партнер Максима Гонопольского некто господин Попов. А в том, что папочка с материалами, при помощи которых можно этого Попова прижать, должна оказаться все-таки в наших руках. В силу своей профессии мне не раз приходилось сталкиваться с работниками милиции и прокуратуры. Были среди них и честные люди… наверное, но как-то мне не сильно повезло с ними встретиться.

А ведь, может быть, ключ к убийствам именно в этих папках, которые Максим Гонопольский принес домой незадолго до смерти?

— Я сейчас, я быстро, Жень! — рванулась клиентка, открыв дверцу.

— Стой! Куда?!

— А что?

— Я твой телохранитель. Сиди на месте! Сама схожу. Мало ли что — если убийца и в самом деле охотится за тобой, значит, может подстерегать за каждым углом!

Марина снова похлопала глазами.

— А как же я останусь здесь… без тебя? Вдруг он сейчас смотрит на нас в прицел своей винтовки и только и ждет, чтобы я осталась одна? — спросила она резонно.

— Не беспокойся, все предусмотрено. Жаль, окна в «Фольксвагене» незатемненные. Так. Быстро перелазь на заднее сиденье и ложись на пол. Я тебя накидкой прикрою. Мою машину в вашем дворе никто не знает. Если ты не будешь маячить в окне, никто даже не догадается, что я постоянно вожу тебя с собой. Как запасное колесо.

Несмотря на нервное напряжение, Марина все-таки улыбнулась моим словам вымученной улыбкой. Ей понадобилось немного времени, чтобы выполнить мои указания и залечь на полу между сиденьями. «Девушка-то тренированная, — подумала я, накрывая клиентку сдернутым с кресел чехлом. — А впрочем, чему тут удивляться, ведь смогла же она холодной ночью перебраться через два балконных ограждения и пожарную лестницу!»

Сделав круг вокруг окрестных домов, мы снова притормозили возле дома Гонопольских. Я оглянулась; ни милиция, ни представители прокуратуры пока не подъехали — если, конечно, консьержка их вызвала.

Дорога была каждая секунда. Я миновала воззрившуюся на меня с немым удивлением Клавдию Васильевну, запрыгнула в лифт и поднялась в квартиру.

Там все было по-прежнему — разруха и хрупающие под ногами черепочки разбитой коллекционной посуды. Не заглядывая в кухню, где лежало тело убитой домработницы, я быстро прошла в гостиную и занялась обследованием штор. Пришитый Мариной карман и в самом деле было не так-то просто найти — девушка неплохо владела рукоделием. Недолго думая, я просто с силой потянула на себя оба полотна — искать стремянку, чтобы добраться до потолка, было некогда, а на общий беспорядок в квартире сорванные шторы вряд ли как-то повлияют.

В гардине лопнула какая-то струна, и тяжелые занавеси, по-человечески вздохнув, рухнули у моих ног. Легкое облачко пыли метнулось кверху, я чихнула и опустилась на колени. Теперь в комнате стало гораздо светлее, да и поиск был существенно облегчен — вот он, карман! Нащупав Маринино хранилище, я вынула из него папку в кожаном переплете, потом вторую — прозрачную, где лежали загранпаспорт, страховое свидетельство и несколько банковских карточек. Последней на свет появилась аккуратно перетянутая резинкой пачка долларов.

Все это я как могла рассовала по карманам и частично сунула за пазуху; консьержке незачем знать, что я покидаю квартиру Гонопольских не с пустыми руками.

Все, можно идти назад.

Стараясь ступать как можно тише, я вышла обратно на лестничную площадку и весьма благополучно, не встретив ни единой живой души, добралась до первого этажа.

И тут меня окликнули.

— Евгения… как вас? Максимовна, да? Евгения Максимовна! — звала консьержка.

Чертыхнувшись, я снова подошла к ее окошечку:

— Вы милицию вызвали?

— Да, жду их вот. Я что сказать-то хотела!

— Ну?

— Вы с Мариной Георгиевной так меня напугали, что я не сразу сообразила… Ох, голова кругом! Этот, который в черной куртке-то приходил, он же в почтовый ящик какую-то записку бросил! Перед самым уходом. У нас почтовые ящики вот в том конце коридора висят. Я еще подумала — зачем это он? Ведь раз от самой Гонопольской посланец, так мог бы эту записку прямо ей в руки и передать. А он — в ящик.

Несколько секунд я внимательно смотрела на Клавдию, пытаясь определить — такая ли она дура, какой кажется на самом деле, или женщина пытается вести со мной какую-то свою, непонятную игру. Работать консьержкой в элитном доме и впускать во вверенные ей квартиры жильцов всяких подозрительных незнакомцев по первому же звонку! Одного этого хватило бы на то, чтобы выписать консьержке волчий билет во веки вечные и разместить везде, где только можно, ее портрет с надписью: «По ней плачет музей круглых идиоток».

— Клавдия Васильевна, я прошу вас сосредоточиться, — сказала я ласково. — Вы ничего не путаете? Совсем ничего? Человек в черной куртке в самом деле являлся сюда и действительно бросил в почтовый ящик Гонопольских какую-то записку? Или, может быть, это был принц на белом коне и подложил он не записку в ящик, а букет алых роз на ваш рабочий столик?

Моего сарказма консьержка явно не поняла. Она задумчиво нахмурила брови, кинула недоверчивый взгляд на свой столик, будто надеясь и в самом деле обнаружить там упомянутые розы, еще немного подумала и сказала на этот раз очень твердо:

— Нет. Был черный человек. И записку в ящик опустил. Я сама видела.

— Ну хорошо.

— Что хорошо?

— Хорошо, что вспомнили. Хорошо, что у вас не склероз — а то бы было неизлечимо.

— Да, — кивнула консьержка серьезно. — Склероз не лечится, по своей сестре знаю. Но знаете что? Говорят, о нем можно забыть!

Вот-вот могла нагрянуть милиция. Счет шел уже на доли секунды. Я пересекла холл и, чтобы не тратить время на возню с замком, рывком вышибла жестяную дверцу почтового ящика. На пол посыпались рекламные проспекты, парочка газет, тяжело шлепнулся глянцевый журнал в целлофановой обложке — но все это меня не интересовало. Я подняла с пола только один, сложенный вчетверо тетрадный лист. Развернула и прочла:

«Северный вокзал, камера хранения, ячейка № 312, код 3842ЛД08».

Интересно… Чем-то напоминает американские боевики постперестроечных времен — после получения таких вот записок непобедимые герои обнаруживали в камерах хранения добротные чемоданчики, битком набитые новенькими хрустящими долларами. В России дело обстояло хуже: наши горе-адресаты нередко вынимали из камеры чемоданчик с бомбой, и это было последнее, что они видели в своей жизни.

Что же хотели подсунуть вдове убитого банкира Гонопольского?

А впрочем, разберемся.

Выскочив в залитый осенним солнцем двор, я сразу же с удовлетворением отметила про себя, что клиентка четко выполняет данные ей инструкции: лежит на полу «Фольксвагена» и не шевелится. В окна машины ее совсем не было видно.

От автомобиля меня отделяло всего несколько шагов, и я успела сделать два из них, как вдруг тренированный глаз уловил там, высоко, на техническом этаже противоположного дома, вспыхнувший на солнце и через долю секунды исчезнувший блик.

Годы службы на Кавказе, где от того, успеешь ли ты вовремя заметить такой блик или нет, часто зависит твоя жизнь, приучили меня реагировать мгновенно: бросившись на землю и несколько раз перевернувшись со спины на живот, я оказалась прикрыта капотом машины — здесь снайпер меня вряд ли достанет! И все же по асфальту в сантиметре от меня прочиркало несколько пуль, отколовших от покрытия внушительные кусочки. Черт!

Осторожно потянув из-под спрятанной под рубашкой кобуры пистолет, я распласталась на земле, сняла оружие с предохранителя и прицелилась в то самое окошко под крышей, где, по моим прикидкам, находился снайпер.

Спрятанные за пазухой папки с документами сковывали движение, мешали сосредоточиться. Но черта с два я от них теперь избавлюсь! Очень может быть, что именно за папками-то снайпер и охотится!

Недолго думая, я разрядила обойму в оконный проем, где скрывался убийца. Конечно, убить — не убила, но выиграла несколько секунд — снайпер был вынужден укрыться от моих выстрелов либо за стеной, либо на полу, и этого времени мне вполне хватило на то, чтобы запрыгнуть в машину, завести мотор, взвизгнув тормозами, сорваться с места.

— Женя! Что это было? — пискнула из-под прикрытия Маринка.

— Так… дождик прошелестел… — буркнула я, вглядываясь в дорогу.

Хорошо еще, что в этот час на магистрали было так мало машин! Мы мчались на скорости не меньше двухсот километров в час, и только когда отъехали километра полтора-два, я сбросила до ста шестидесяти, потом до восьмидесяти. Все это время я не спускала глаз с зеркала заднего вида. Покружив немного по улицам, вздохнула с облегчением: «хвоста» не было.

— Женя! Что ты мне голову морочишь! Мы же от кого-то убегаем! И в нас стреляли! — почти завизжала Марина.

— Замолчи!

— Я боюсь!

— Не бойся, я с тобой! — крикнула я, не оборачиваясь. — Кино такое было в детстве, помнишь?

— Что?

Вместо ответа я, продолжая крутить руль, пропела куплет из когда-то всем известной песни:


Почему же так темно — просто я закрыл глаза,

И не вижу ничего, только чувствую тебя,

Ты дрожишь в моих руках — потеряла ты покой,

Тебя крепче обниму — ты не бойся, я с тобо-о-ой!..

По необъяснимой причине у меня было прекрасное настроение — азарт и предчувствие большого приключения пузырились в жилах, как шипучий лимонад. Я нисколько не сомневалась в сути того, что сейчас произошло.

Итак, снайпер наблюдал за мной из окна соседнего дома, того самого, откуда минуту назад мелькнул огонек его оптического прицела. Было так: убив домработницу Шуру и переворошив всю квартиру, он не нашел того, чего искал. Поэтому вернулся обратно и взял квартиру под наблюдение — нам с Мариной крепко повезло, что в первый раз мы с ним просто разминулись!

После того как я сдернула шторы в гостиной, убийца, как на витрине, мог видеть все, что происходило в комнате. Он заметил, что я нашла тайник, и, наверное, догадался, что нужная ему папка теперь у меня. Стрелять в меня из окна было бессмысленно — второй раз дуриком в квартиру Гонопольских ему было не проскочить, а папка нужна была до зарезу — ведь именно за ней он приходил!

Только привычка всегда смотреть по сторонам и обращать внимание на любое мало-мальски подозрительное явление спасла мне жизнь. Иначе лежать бы мне сейчас на заплеванном асфальте, раскинув ручки-ножки и с дырой в голове, а убийца в черной куртке улепетывал бы к заказчику с папкой под мышкой.

— Женя!

— Да?

— Ты ведь меня спасешь?

— Никуда не денешься. Такая уж у меня профессия — спасать других!

Глава 3

Несколько лет назад, когда я еще только начинала карьеру телохранителя, мне в голову пришла блестящая мысль заиметь себе тайную конспиративную квартиру для особых случаев. Такая квартира всегда нужна — например, чтобы принимать фигурантов, которые не хотят друг с другом встречаться, или чтобы при необходимости скрыть от посторонних глаз клиента, которому угрожает опасность. Сегодня был как раз такой случай.

— Мы едем в очень хорошее, надежно законспирированное место, — ответила я на вопрос клиентки «Куда ты меня везешь?». — Ты поживешь там несколько дней.

— А ты?

— Ну и я тоже, ведь я теперь твое второе «я».

Квартирка была маленькая, но уютная — по крайней мере, в ней было все необходимое для того, чтобы отсидеться несколько дней без особого для себя ущерба. Что я и объяснила слегка обалдевшей от событий этого дня Марине, когда привела ее в свое «гнездышко» и усадила на диван.

— М-да-да, а тебе действительно есть за что платить по две тысячи долларов в день, — уважительно протянула клиентка. — Всего несколько часов, как я с тобой, а ты и от смерти меня успела спасти, и на нелегальное положение перевела.

От страха ли или действительно от уважения к моей работе в голосе у нее появились заискивающие, льстивые интонации.

— Ну, не все же в этом мире хотят просто получать большие деньги. Некоторые еще намерены их отрабатывать.

Гонопольская очень быстро освоилась в новом помещении. Повертела головой, походила по комнате, сунула нос во все двери и шкафы.

— Ну что ж! Не «Метрополь», конечно, но, как говорил новый русский, выходя из Эрмитажа, — «чистенько и мило», — пошутила она, преданно заглядывая мне в глаза.

— Осмотрелась? Теперь сядь. Нам нужно серьезно поговорить.

Клиентка послушно плюхнулась обратно на диван, заморгала глазами, в которых от возбуждения как будто прибавилось синевы. Пережитое волнение наложило на нее свой отпечаток: круглые кукольные щеки покрылись розовым румянцем, гладкие бровки вскинулись домиком:

— Что-то еще случилось? Ой, Женя, я не выдержу!

— Выдержишь, если хочешь остаться в живых. На тебя устроили настоящую охоту, разве ты этого еще не поняла? Наверное, ангел-хранитель у тебя хороший, раз вытаскивает изо всяких передряг буквально за шиворот.

— Это ты мой ангел-хранитель…

— Еще счастливый случай, но дело не в этом. Сейчас я хочу, чтобы ты подробно рассказала мне о том, какие отношения связывали твоего убитого мужа с другими учредителями банка. Почему ты так уверена, что убийство банкира Гонопольского — дело рук этого Попова? Только потому, что муж доверил тебе папку с компроматом на этого человека? И, кстати, что именно содержится в этой папке? Это будет мой второй вопрос.

Марина поерзала на диване, зачем-то положила под себя руки, поболтала ногами и вздохнула.

— Всего-всего я, конечно, знать не могу, но кое-что расскажу.

Как выяснилось, знала она не так уж мало.

Их было три друга — отличник Макс Гонопольский, высокий статный красавец с кудрями, «книжный червь» Егор Попов, которого еще дразнили «жабой» за необычно большие очки с толстыми стеклами, и Йосик Френкель — маленький худенький заморыш с редкими кустиками жалкой растительности на прыщавом лице.

Не «три мушкетера», конечно, учитывая наше неромантическое время, но все же крепкие товарищи, делившие в студенческие годы комнату одного общежития и не раз выручавшие друг друга конспектами или «червонцем до степухи». Связывало троих юношей и то, что надеяться на кого-то другого, кроме как на себя, никому из них больше не приходилось: Егор был круглой сиротой (его родители погибли очень давно в автомобильной аварии, и мальчика все эти годы воспитывала тетка), а Йосик приехал поступать в их политех из Биробиджана, где на руках его мамы осталось еще двое маленьких сыновей.

Максима Гонопольского можно было бы назвать исключением — он родился в профессорской семье и был в ней единственным ребенком. С детства мальчика окружали заботой, предупреждали любое его желание, он никогда не знал, что такое бедность. Единственное, что не подлежало обсуждению, — это то, что после окончания школы Максим должен — именно должен! — будет поступить в медицинский институт и стать доктором, как его родители и вообще все ближайшие родственники с материнской и отцовской сторон.

— По-другому просто не может быть, Максимушка! — убеждала его мама под молчаливое одобрение отца. — Ты должен поддержать семейную традицию, продолжить славную династию врачей Гонопольских.

Но Максим не хотел быть медиком, его вообще мутило от одной только мысли о клистирных трубках, «утках» и хирургическом столе.

Две страсти терзали душу подростка: музыка битлов и всякого рода технические новинки. У себя в комнате он собрал уже три ламповых приемника, а после уроков сразу же шел на книжные развалы копаться в старых технических журналах, грудой сложенных на прилавках букинистических магазинов.

— Отнес документы, сынок? — спросил отец через две недели после того, как мальчик окончил школу.

— Отнес.

— А кто был в приемной комиссии? Наталья Андреевна или Игорь Наумович? — поинтересовалась мама, назвав имена кандидатов медицинских наук, друзей их семьи.

— Я не знаю, — помедлив, ответил Максим.

— Как так?

— Я отнес документы не в медицинский… — пробормотал он. И быстро добавил, предупреждая мамину истерику: — Буду поступать в Политехнический.

Это сообщение ошеломило профессора Гонопольского и его супругу. Что тут началось! В ход пошли уговоры, увещевания. Заливаясь слезами и то и дело бегая в кухню пить валокордин, мама обещала сразу после того, как Максим переменит решение, купить ему самую дорогую гитару, о какой только мог мечтать в те годы молодой человек, — электрическую «Ямаху». Отец же был суров: сразу после разговора с сыном «по душам», во время которого он удостоверился, что Максим не намерен менять решение, глава семьи торжественно выдал юноше горбушку с кухонного стола и заявил:

— Это последнее, что ты получил в родительском доме! Инженеришка ср…! — он употребил слово, которое никогда раньше не употреблял. — Будешь всю жизнь сидеть на нищенском жалованье и никогда не сделаешь себе ни имени, ни карьеры, дур-рак!

Пожав плечами, Максим собрал в модный плоский чемоданчик-«дипломат» кое-какие свои вещи, перекинул через плечо треснувшую в деке гитару и вышел за порог.

Он поселился в общежитии Политеха, в десятиметровой комнатке вместе с Егором Поповым и Йосиком Френкелем, и все они втроем стали учиться жить на одну стипендию. Было тяжело, но весело — шумные компании, посиделки до полуночи, совместное чтение технических журналов «Америка», добытых через третьи руки… Ухаживали за девушками, гоняли мяч на стадионе за институтскими корпусами…

А потом грянула перестройка, развал Союза, всеобщая неразбериха… И трое будущих инженеров как-то быстро поняли, что со своими новенькими дипломами под мышкой они никому не будут нужны. Большой семитский нос Йоськи Френкеля первым почуял, куда дует ветер.

— Товарищи, через год-два все мы останемся на улице. Заводы закроют, НИИ разгонят, технические лаборатории станут никому не нужны. Если не хотите коротать век лифтерами и официантами, нужно подсуетиться! — заявил он и… скрылся в неизвестном направлении.

Гога (Егор) и Макс переглянулись…

Решение оформилось как-то незаметно. Сперва оба закадычных друга вместе с половиной населения страны челноками крутились между Турцией, Китаем и вещевыми рынками, сбывая оптом и в розницу всякий ширпотреб. Накопив стартовый капитал, открыли мебельный магазин, через несколько лет — автомобильный салон, чуть позже — сеть меховых и ювелирных бутиков…

Все это получалось у них ценой больших усилий, молодые люди на свой страх и риск брали большие кредиты, рисковали деньгами, а то и жизнью, прогорали, падали, отчаивались и снова вставали на ноги — даже тогда, когда, казалось бы, надеяться уже было не на что. И все-таки выстояли. И даже устояли.

Результатом этих многолетних усилий стало рождение бизнес-империи «Галактика плюс», состоящей из сети фирм, магазинов, посреднических контор и главного бриллианта — банка «Галактикус», эмблемы и рекламные баннеры которого стали даже своеобразным украшением Тарасова.

— Подожди-подожди! — перебила я Марину. — Во-первых, откуда тебе известны такие подробности? Ты же лет на пятнадцать моложе их всех!

— На шестнадцать, — не без гордости поправила Марина.

— Тем более! И потом, объясни-ка мне, как два человека с техническим образованием смогли добиться таких финансовых успехов за столь короткое время? Ведь не Гарвард же они закончили — простой Политех!

— Ты придаешь слишком большое значение тому, что оба они когда-то учились в Политехническом, — пожала плечами Марина. — В девяностых годах никого не интересовало, какое у тебя образование и тем более происхождение, важно было только одно — умение зубами выгрызать свой кусок и не подпускать к нему никого другого. Этому всему, и еще многому, меня научил Макс. Он же и рассказал, как стал большим человеком. Вообще… — она впервые на моей памяти погрустнела, вспомнив о муже, — вообще он мне очень доверял. Любил потому что. Я это точно знаю — любил! И ничего от меня не скрывал. И знаешь что? Я тоже ничего от тебя не скрою. Вдруг это окажется важным?

Придвинувшись поближе, к самому моему уху, будто в этой квартире нас мог услышать кто-нибудь еще, Гонопольская зашептала:

— Они организовали контрабандный канал переправки драгоценных камней, понимаешь? Это очень масштабный бизнес, ты даже представить себе не можешь, какие возможности в нем заложены и какие деньги крутятся! Как только Макс с партнером открыли свой первый ювелирный магазин, так тут же и наладили систему кражи самоцветов. Камни и самородки по подложным документам похищались с предприятий, добывались без лицензии на мелких приисках…

Как стало ясно дальше, самой сложной ступенью в схеме оставался сбыт драгоценных камней и самородков, потому что цены на российском внутреннем рынке на необработанные камни просто не идут ни в какое сравнение с ценами зарубежными. Тогда бизнесмены Гонопольский и Попов придумали вариант, получивший название «Транзит».

Из-за границы ввозились низкопробные, неликвидные камни, которые по документам должны были снова отправиться за рубеж, на известные ювелирные фабрики Парижа и Амстердама. Но на самом деле под видом неликвида туда отправлялись первосортные уральские самоцветы. За короткий срок бизнесмены достигли такого размаха в своей деятельности, что порой им приходилось даже покупать камни на легальном российском рынке!

— Но ведь это было невыгодно! — удивилась я.

— Ошибаешься! — торжествовала Марина. — Стоимость российских природных камней, которые продаются на нашем внутреннем рынке, в десятки и десятки раз ниже мировой!

Клиентка рассказала также, что низкая закупочная цена на самоцветы привлекает в Россию международные преступные сообщества, которые сливаются с нашей «родной» мафией и выдают «на-гора» крупномасштабные хищения. А корыстолюбие чиновников позволяет еще больше снизить цену самоцветов. Кроме того, на многих горнодобывающих предприятиях царит настоящий хаос, а контроль за лицензированием коммерческих структур, связанных с оборотом драгоценных камней, отсутствует. Ювелиры говорят, что сейчас в России не многие рискуют честно заниматься бизнесом с самоцветами. И не только из-за больших налогов. Слишком уж сильна конкуренция со стороны тех, кто предпочитает подкупить чиновника, чтобы сбить цену, или попросту украсть то, что очень плохо лежит.

— А как они провозили камни? — поинтересовалась я. — Закатывали в кирпичи или заставляли глотать каких-нибудь «людей-контейнеров»? Это же какую армию тогда пришлось бы накормить изумрудами и алмазами!

Гонопольская пожала плечами:

— Женя! Способов провоза драгоценных камней через границу — вагон и маленькая тележка! Камни провозятся в каблуках дамских туфель, в банках с детским питанием, в фотоаппаратах, зажигалках, флаконах с косметикой… А Гога Попов был вообще неистощим на придумки! На Макса и Гогу работало несколько курьеров с так называемыми «защечными мешками», куда прятались самоцветы и самородки. За небольшую плату подпольные хирурги, а то и просто коновалы раз-раз — и делали всякому желающему небольшую операцию в ротовой полости, маленький такой разрез — и получается великолепный тайничок в самом человеке… Не надо даже глотать камни, подвергать здоровье опасности — прогресс идет вперед семимильными шагами! — усмехнулась мне Марина.

— Все это интересно, — оборвала я ее, — но, к сожалению, попадает под юрисдикцию Уголовного кодекса!

— Да! Это и стало для Гоги его ахиллесовой пятой! — клиентка тряхнула кудряшками. — При желании и наличии определенного рода документов, — она кивнула на папку, которая теперь лежала между нами, — его можно было так прижать, что от влиятельного бизнесмена осталось бы только мокрое место!

— Почему же только Гогу? А твой муж — он что, был совсем ни при чем?

— Макс был при чем, да только он оказался умнее и нигде не оставил никаких следов, понимаешь? Вообще никаких! Ни подписи, ни даже маленькой закорючки, ни простого упоминания своей фамилии — ничего! Свой процент, и не маленький, Макс от операции с «драгами», так они между собой называли драгоценные камни, получал регулярно, но все контакты и все поставщики, документы там всякие, фиктивные контракты и ордера — все шло через Гогу! Не такой уж дурак был Гонопольский!

Я подумала, что толк от хваленой осторожности банкира можно легко взять под сомнение, раз уж эта осторожность в конечном счете все равно не спасла ему жизнь.

— …поэтому-то Макс и решил прижать партнера, когда тот потребовал произвести перераздел и увеличить его долю в уставном капитале компании! К тому времени между ними уже давно черная кошка пробежала! Каждый считал, что успех последних лет — это его заслуга, и они никак не могли договориться, кто главнее. Хотя тут и ежу понятно, что у Макса заслуг было больше. Он вообще был мозговым центром компании, а Гога — так, исполнитель, хотя и добросовестный…

— Значит, ты уверена, что именно партнер Гонопольского Егор Петров организовал покушение на твоего мужа?

— Конечно!

— Но почему же… извини, я не хочу сказать ничего плохого… Но почему же тогда он оставил в живых тебя ? Если ты так много знаешь!

— Потому что он не знал о существовании вот этой папочки, — Марина любовно погладила кожаный бок папки с компроматом. — И еще потому, что он меня недооценивал до какого-то времени. Считал — так, глупая жена богатого мужа… А когда мы недавно столкнулись, буквально на днях, когда я пришла в банк и заявила, что, согласно закону, спустя полгода после смерти Макса я вступаю в наследство и намерена занять его место в компании… Вот тут-то Гога чуть из ботинок не выскочил! Сначала добром пытался отговорить, дескать, ты все равно в нашем деле ничего не смыслишь, ты же кукла — так и сказал, кукла! А потом прищурился и прошипел: «Пожалеешь…» Как змея. Он вообще на змею похож, будет случай — убедишься. Кобра очкастая…

Выпучив глаза, надувшись и с шумом выпустив воздух, Марина изобразила «очкастую кобру», но даже это у нее получилось довольно мило.

— Наверное, Гога… Тьфу, господин Попов рассчитывал сам управлять компанией?

— Ну разумеется, Женя! Он даже кабинет Макса занял, уже и табличку на двери велел прибить! Я сама на днях видела. Он его и отравил, подсунул чертовы сигары… И киллера тоже он нанял, я уверена! Но ничего, он у меня еще попляшет… Сюрприз ему будет…

Марина уставилась куда-то поверх моей спины. Милое круглощекое лицо приобрело не свойственное ему злобное выражение.

— Ладно, — сказала я, помолчав. — Информация важная, но есть и еще кое-что. Вот эту записку я обнаружила сегодня в почтовом ящике твоей квартиры. Как ты думаешь, что это может означать?

Добрых две минуты Марина вертела в руках протянутый мною листок.

— Понятия не имею, — искренне призналась она, несколько раз перечитав записку с текстом «Северный вокзал, камера хранения, ячейка № 312, код 3842ЛД08». — Зачем вокзал, почему вокзал? Никогда я там не была, ну, в камере хранения в этой… Интересно, что там? Думаешь, мне надо пойти?

— Ни в коем случае! А вдруг это провокация, попытка выманить тебя в людное место?

— Ну и что же делать? Выкинуть записку и забыть?

— Нет, я сама съезжу и посмотрю, что там. Но при условии, что ты и шагу не сделаешь из этой квартиры, ясно? Вообще сиди и дальше порога не высовывайся. Особенно к окнам не подходи! От греха подальше.

— Ладно, — легко согласилась клиентка. — А сколько мне так придется сидеть? Надо, чтобы недолго, у меня ведь даже зубной щетки нет.

— Куплю я тебе зубную щетку. Ни шагу за порог без моей команды!

Итак, я снова села за руль и понеслась выяснять тайну подброшенной в почтовый ящик Гонопольских записки. «Хвоста» по-прежнему не было; либо киллер, карауливший нас возле дома Марины, оказался безлошадным, либо нам и в самом деле удалось от него оторваться. И то и другое было одинаково хорошо.

Я ехала и думала.

Рассказ Марины, а у меня не было оснований сомневаться в ее правдивости, вроде бы впрямую указывал на заказчика убийства Максима Гонопольского — его ближайшего партнера по бизнесу Егора Попова. Когда смерть видного банкира еще была свежа в памяти и занимала первые полосы газет параллельно с первыми выпусками новостей, мне удалось пару раз увидеть этого человека по телевизору. Невысокого роста, но очень плотный и лысоватый, он вещал с экрана о невосполнимой потере для российского бизнеса и о том, что смерть Гонопольского явилась для него личной трагедией; «Я потерял настоящего и большого друга, главного человека в моей жизни, единственного, кому по-настоящему доверял…» При этом он сурово смотрел на зрителей поверх больших очков в роговой оправе и в самом деле немного походил на змею — но не на кобру, а скорее на плотно пообедавшего питона…

Итак, если принять версию Марины о том, что именно этот человек устранил Максима и нанял киллера, чтобы убрать с дороги мою клиентку, то получается следующее. Егор Попов — враг. Он знает, что в наших с Мариной руках находится папка, содержание которой тянет для него на несколько лет тюрьмы. Это автоматически означает, что банкир Попов не успокоится не только до тех пор, пока не получит эту папку в собственные руки, но и пока будет жив главный свидетель обвинения, то есть моя клиентка.

Марина сейчас представляет для него огромную опасность: раньше Попов не знал, слышала ли жена его бывшего друга о существовании папки с компроматом, теперь убедился, слышала. Более того — папка находится у нее в руках. А раз так, значит, девушка не постеснялась в нее заглянуть. И заглянув, подписала себе смертный приговор.

На стороне Попова — огромные деньги, возможности, которые есть у крупного бизнес-воротилы, связи и власть. На нашей стороне — практически ничего, кроме моего умения быстро реагировать и хорошей Марининой выдержки. Есть ли у двух одиноких женщин при такой расстановке сил возможность выпутаться из ситуации с минимальными потерями?

Есть. Марина представляет для банкира интерес ровно до тех пор, пока о содержимом папки с компроматом известно только ей одной. Если передать документы «куда следует», то секрет перестанет быть секретом, а идея устранения Марины потеряет для Гоги всякий смысл. Вывод: компрометирующие бумаги необходимо как можно скорее предать гласности.

— И лучше всего отдать их не в милицию или прокуратуру, откуда за определенную мзду они могут быстро испариться: сгореть при пожаре, провалиться под землю при землетрясении, улетучиться при испарении или исчезнуть еще каким-нибудь, известным только милиционерам, образом, — сказала я вслух. — Мы передадим эти бумаги журналистам, вот что! А уж эти охочие до сенсаций коршуны пера и бумаги раздуют такой скандал, после которого господину Попову только и останется, что собрать в фирменный чемоданчик смену белья и мешочек с сухарями.

Решение было принято. Оставалось только получить одобрение клиентки, хотя я не сомневалась, что Марина меня поддержит. Завтра же мы напустим на Егора Попова целую свору журналистов. Ну что же, отложим до возвращения.


Подъехав к Северному вокзалу, я оставила машину у ворот и пересекла вокзальную площадь. Смуглолицые носильщики шныряли сквозь толпы встречающих-отъезжающих, через кучки невнятных личностей и сытых милиционеров. Последние, не обращая внимания ни на «лохотронщиков», ни на продавцов паленой водки, прищуривая глазки, выискивали очередную добычу в толпе приезжих.

Вместе с сумраком сентябрьского вечера из всех щелей, как тараканы, повылазили бомжи и вокзальные проститутки. Они приставали к прохожим, искали, чего бы стырить. Запах стоял ужасный, толчея была невообразимая.

Всех снующих здесь людей объединяло одинаково равнодушно-отстраненное выражение на серых лицах. В отражениях витрин и стеклянных дверей ларьков с шаурмой я старалась разглядеть возможную слежку; но прохожие смотрели прямо сквозь меня, как будто значила сама по себе я не больше, чем пустая сигаретная пачка, которую гонял по перрону ветер. Кто-то особенно торопливый пребольно толкнул в спину и выругался. А кто-то вся время дергал за рукав и гнусавым, испитым голосом просил милостыни…

Нет, похоже, что и в этот раз за мной никто не следит.

Я вошла внутрь здания, прошла по направлению к автоматической камере хранения и скучающей походкой приблизилась к выставленным вдоль стен металлическим ящикам. Ячейка № 312, очень хорошо. Я набрала указанный в записке код, дверца выдала легкий щелчок и открылась.

Сияя радужными узорами подарочной упаковки, внутри стояла большая картонная коробка. Поверх цветной фольги ее перевязали широкой атласной лентой, концы которой были собраны в пышный желто-розовый бант. Ни дать ни взять — подарок на день рождения, оформленный старательно и с любовью. Лишь бы только в нем не оказалось бомбы, иначе все эти ленточки-банты через минуту взметнутся к потолку вместе с моими кишками!

Спокойно, Склифосовский! Бомба не взорвется, пока я не захочу вскрыть коробку, сказала я себе. А делать это здесь, у камеры хранения, я, конечно, не собиралась. Чуть тронула «посылочку» за уголки; коробка поддалась с легкостью. Значит, не тяжелая. Теперь уже смело можно вынимать из ячейки.

Вынула. Действительно легкая, хотя и объемная коробка, внутри что-то шуршит и как будто перекатывается. Нет, взрывным устройством это оказаться не может.

Чувствуя во всем теле необыкновенную легкость, с коробкой под мышкой я направилась обратно к машине.

Но не успела я выйти из здания и пройти половину дороги, как ко мне подскочила долговязая, до самых глаз укутанная в цветастый платок, цыганка. Не обращая внимания на опасливо обходивших ее прохожих, она высунула из-под своего тряпья грязную руку с обломанными ногтями, уцепила меня за рукав и загудела гнусавым голосом, как в плохом спектакле «Живой труп»:

— Милая моя, красавица яхонтовая, не откажи в просьбе, не сочти за труд, помоги в несчастье…

— Что надо? — устало спросила я после трех или четырех тщетных попыток пройти мимо.

Дочь вольного племени вцепилась в меня мертвой хваткой и слегка повысила голос, привлекая к нам внимание все большего количества прохожих:

— Вечно буду за тебя бога молить, чертей отваживать, сама на кладбище схожу, порчу отведу, доброго молодца приворожу…

— Не надо мне ничего.

— Ручку позолоти, в беде не брось… Дай сто рублей — ребенку булочку завернуть!

Я на миг оторопела от такой хамской просьбы. А цыганка, как видно, только этого и ждала: в одну секунду вздернув грязные юбки чуть ли не до головы, она выкинула вперед ногу в кроссовке обычного мужского размера и ударом носка попыталась выбить у меня из рук коробку.

— Караул! Грабют!!! — истошно закричала какая-то женщина.

От удара я увернулась и, отскочив в сторону, увидела, что «цыганка» готовится нанести мне следующий. В рукопашном бою мы с ней могли бы еще посоревноваться, но коробка! Мне мешала коробка!

— Держи! — крикнула я какому-то мальчишке лет пяти, что стоял неподалеку и, засунув палец в рот, наблюдал за дракой.

Коробка заскользила по мокрому асфальту в его сторону, пацан с жадностью схватил ее и прижал к себе. А я тем временем занялась лжецыганкой.

Парочка проверенных приемчиков, и «красавица» в цветастых юбках корчится от боли у моих ног.

Я сдернула шаль с поверженного противника; передо мной, извиваясь в грязи, стонет незнакомый худущий мужчина неопределенного возраста.

— Ты кто? — спросила я, нагнувшись. — Тебе чего надо?

— Пошла вон, бл… — прохрипел он. — Убью!

Я хмыкнула. Однако! В его положении сыпать такими угрозами — по меньшей мере неосмотрительно. У «цыганки» не было при себе никакого оружия (иначе бы он применил его сразу), даже кухонного ножа. И чем же он собирался меня убить? Взглядом?

Кто-то из прохожих успел позвать милиционера. Толстенький колобок в сизой форме с погонами старшего лейтенанта спешил к нам с другого конца привокзальной площади.

— Вставай, ты! — сказала я ряженому. — Предлагаю на выбор: поедешь со мной и облегчишь душу чистосердечным признанием, зачем и с какой стати тебе понадобилось нападать на беззащитную женщину, или вон, — я указала рукой на милиционера, — предам тебя в руки родной милиции. Ну?

Он не выбрал ни первого, ни второго. А избрал третий вариант. На удивление ловко, одним прыжком, поднявшись на корточки и затем распрямившись, он сбросил перед собой на землю всю цыганскую амуницию и, оставшись в черной куртке и черных же тренировочных штанах, бросился прямо в толпу. Народ с визгом расступился перед странным человеком и снова сомкнулся за ним плотной стеной.

Я и не думала кидаться следом. Да, по описанию этот тип был похож на того, кто устроил погром в квартире Гонопольских и затем подбросил в почтовый ящик записку, где указал номер ячейки и код камеры хранения. Но может быть, это был и другой человек! Мало ли людей в черных куртках разгуливает по городу?

Как бы то ни было, главным сейчас было — не играть в догоняшки с ряженой цыганкой, а вернуть себе коробку, из-за которой и разгорелся весь сыр-бор.

— Ну, спасибо, что подержал. Давай теперь ее сюда, — обратилась я к мальчику, который по-прежнему держал посылку обеими руками.

Пацан оказался не дурак: одарив меня взглядом «А ну-ка, отними!», он поудобнее обхватил коробку и заявил:

— Ниче не отдам! Ты сама мне ее подарила!

— Павлик! Не груби тете! — всполошилась одна из женщин, видно, его мамаша. Она сделала попытку вырвать из рук мальчика коробку, но только того и добилась, что сын подпер ее подбородком и сквасил рожицу в полной готовности зареветь.

— Я не подарила, а только дала подержать, — заметила я.

— Нет.

— Зачем она тебе? Ты даже не знаешь, что внутри!

— Знаю. Там танк.

— Какой еще танк?

— Какой вон там, — он лягнул ножкой в направлении одного из ларьков. — Я ее, — кивок на мамашу, — просил-просил мне такой танк купить, а она говорит — денег нету. А там другая тетка стояла, такой же танк покупала и в такую коробку ложила, вот! Поэтому здесь тоже танк!

— Нет, милый, ты ошибаешься, — вздохнула я. — Здесь не танк, а… (что бы такое соврать?) а кукла, обыкновенная девчачья кукла. Зачем она тебе? Отдай!

— Нет, танк!

— Нет, кукла!

— Павлик! Я все расскажу дедушке, и он тебя накажет! Отдай немедленно коробку! — кудахтала мамаша.

Павлик опять собрался зареветь (на этот раз наверняка). Мордочка его перекосилась, рот пополз в сторону… Я поспешно полезла в карман и вынула пятисотрублевую купюру.

— Тихо! Не плачь! Давай лучше меняться, а? Вот тебе денежка, купи себе танк. А куклу отдай мне. Ну, скорей беги покупай, пока в том магазине все танки не расхватали!

— Спасибо вам, — начала женщина. — Он правда ну просто заболел этим дурацким танком, а у меня копеечки лишней нету, без отца бандита ращу… Павлик! Отдай тете коробочку, а то она передумает!

Мальчик соображал не по-детски — коробка была мне возвращена не раньше, чем я засунула купюру в карман его курточки.

Довольная тем, что еще легко отделалась и мальчишка не вытребовал с меня, скажем, живого слона из зоопарка, в нагрузку с ночным сторожем, я вновь направилась к машине с коробкой под мышкой.

У «Фольксвагена» меня ждало новое препятствие. Милиционер-колобок, до поры до времени благоразумно выжидавший в сторонке, решил предстать передо мной во всей полноте власти:

— Лейтенант Блаблаблаблаев! Ваши документы? — потребовал он грозно и подбоченился.

Ну уж с тобой-то, заяц трусливый, я вообще разделаюсь в два счета.

— Здравствуйте, товарищ лейтенант! А не могли бы вы чуть более внятно произнести вашу фамилию? И что-то я не вижу вашего жетона… Вообще, покажите мне служебное удостоверение, так будет проще.

— Зачем оно тебе?

Я развела руками, призывая окружающих, которые пока и не думали расходиться, в свидетели своей правоты:

— Товарищ лейтенант, мы с вами вроде еще на «ты» не переходили! Обратите внимание, что перед вами — женщина, и постарайтесь вести себя чуть-чуть повежливее, прошу вас. Что же касается вашего вопроса, то, согласно Закону о милиции, мне не нужны причины, чтобы попросить вас первого предъявить документы. Итак — жетон и служебное удостоверение, пожалуйста.

Колобок разозлился не на шутку. Он засопел, как растревоженный бизон, и неуклюже полез в задний карман форменных брюк.

— Вот мой жетон! И удостоверение — вот! А теперь предъявите ваши документы!

— Благодарю вас. Вот мои права, вот свидетельство о регистрации, вот талон технического осмотра, вот полис обязательного страхования. Что-нибудь еще?

Колобок долго рассматривал мои документы, «обнюхивал», исследовал и чуть не пробовал на вкус. Потом разродился вопросом:

— На каком основании вы, гражданка Охотникова, устроили драку в общественном месте?

— Я не устраивала драку, а защищалась от грабителя. Вы это прекрасно видели, потому что стояли в сторонке и наблюдали, вместо того чтобы вмешаться. Кстати говоря, о вашем поведении я, пожалуй, незамедлительно сообщу вашему начальству.

— Вы пьяны?

— А как вы думаете?

— Дыхните!

— Куда? На вас? Товарищ инспектор, а вдруг я страдаю целым рядом заболеваний, передающихся не только половым, но и воздушно-капельным путем? — спросила я задумчиво.

— А вы в трубку дыхните. Я вам трубку дам!

— Знаете, вот именно сегодня у меня нет желания дышать в трубки.

— Вы что, отказываетесь от освидетельствования на состояние опьянения? — в голосе Колобка зазвенела искренняя радость хищника, который сам видит, как жертва идет на заклание.

— Разве я это сказала? Что вы, напротив! В трубку дышать я не хочу, а пройти освидетельствование в специализированном медучреждении — пожалуйста! Кстати, давно хотела получить справку о состоянии моего здоровья, а тут сразу такая возможность, да еще за государственный счет. Только вы, товарищ лейтенант, протокол составьте.

— Какой протокол? — вылупил на меня глаза Колобок.

Я пожала плечами:

— Ну что вы, в самом деле, дорогой мой, вы же взрослый человек, да и я тоже большая девочка! И оба мы знаем: чтоб направить меня на освидетельствование, вам нужно составить по всей форме протокол-направление, в котором вы укажете в том числе и причины, по которым вы меня туда отправили.

— Хорошо, по дороге составим. Садись к нам в машину, — он махнул рукой в направлении припаркованной неподалеку милицейской машины.

— С удовольствием воспользуюсь вашим гостеприимством, но только после того, как вы составите еще один протокол — а именно протокол об отстранении меня от управления, а мой личный автомобиль поставите на охраняемую стоянку. Согласно процедуре, которая опять-таки предусмотрена законом.

Мне повезло — в этот день я смогла насладиться зрелищем озверевшего Колобка, а такую картинку простому смертному не найти ни в одной из детских или взрослых книжек. Инспектор последовательно становился желтым, синим, зеленым, красным и малиново-фиолетовым. Я невольно залюбовалась этой игрой красок на его лице. Законность предъявленных мною требований, помноженная на полную невозможность их исполнения (из-за неграмотности или в силу того, что Колобку впервые довелось столкнуться с таким «подкованным» нарушителем), довела его до исступления.

— Ну так что же?

— Пошла к черту! — процедил он, швырнув мои документы на переднее сиденье «Фольксвагена». — Мотай отсюда в пять минут! И только попробуй еще раз попадись… дрянь!

— Товарищ лейтенант, попрошу и эти ваши слова занести в протокол! — прокричала я ему в спину. — Это оскорбление при исполнении!

Колобок никак не откликнулся и не повернулся, а я, чувствуя, как ко мне снова возвращается хорошее настроение, бросила коробку в багажник и выехала с привокзальной площади.

Глава 4

До дома, где сейчас отсиживалась моя клиентка, я доехала без приключений. Но у подъезда меня ждала необычная картина. Человек пятнадцать молодых людей, одетых в фирменные майки различных торговых марок, гомоня и препираясь друг с другом, стояли у двери и что-то по очереди кричали в домофон. У каждого из них в руках было по нескольку больших бумажных пакетов, в какие обычно упаковывают покупки в дорогих бутиках.

Я подошла на несколько шагов и прислушалась.

— Послушайте! Но вы же делали заказ в магазине «Мадам Брошкина»? — подпрыгивая вместе со своими свертками, волновался молодой человек в кепке и футболке с эмблемой магазина. — Сегодня. По Интернету. С условием доставки в течение двух часов.

— Да, делала я такой заказ, — к своему удивлению, услышала я спокойный, слегка искаженный динамиком голос Марины.

— Так почему же не открываете? Не могу же я стоять на улице с эксклюзивными вещами! Я материально ответственное лицо!

— Вам откроют, только не сейчас. Подождите минуточку, пока подъедет мой телохранитель! Без него я не имею права никого пускать в квартиру.

— А когда он подъедет? — спрашивала девочка в кепке от другого магазина.

— Сама жду с минуты на минуту.

— А мне кажется, вы над нами просто издеваетесь! — встрял третий курьер, одетый в фирменный комбинезон от «Лемми». — Сделать заказов на несколько тысяч долларов и заставлять посыльных ждать непонятно чего! Да мы на вас в суд подадим!

— А я напишу на вас жалобу в администрацию магазина! За плохое обслуживание! — парировала моя клиентка.

— Скажите хотя бы, сколько еще нам ждать!

— Я уже сказала, что не знаю!

Среди курьеров уже назревало нечто, отдаленно напоминавшее бунт на корабле. Один стал подбирать во дворе мелкие камешки, чтобы пульнуть в окна, другой принялся пинать подъездную дверь, третий — грозить домофону кулаком и так далее.

Пришла пора вмешаться.

— Товарищи, без паники! — громко, но внушительно сказала я, и все головы моментально повернулись в мою сторону. — Я — Евгения Охотникова, телохранитель Марины Гонопольской, которая, как я понимаю, всем вам кое-что должна! Прошу пропустить меня в дом. Если вы подождете всего лишь несколько минут, даю вам слово, что каждый из вас получит доступ в квартиру…

— А деньги за покупки нам вернут?

— Обязательно, — заверила я, продираясь сквозь толпу и прикладывая к замку подъездной двери электронный ключ. — Сохраняйте спокойствие и, когда вас позовут, заходите по одному. Все будет в полном порядке!

Меня пропустили в подъезд, и я быстро побежала вверх по лестнице, ругая про себя непутевую клиентку. Это ж надо! Додумалась в мое отсутствие делать покупки по Интернету! В самом этом факте, конечно, не было ничего страшного или криминального, но зачем же было собирать возле дома такое количество курьеров и тем самым привлекать к себе внимание?

Марина встретила меня, благоухая шампунем и пеной для ванн — и то и другое она нашла в ванной комнате. Она сидела, завернувшись в махровую простыню, распаренная и розовая, и усиленно работала пилочкой для ногтей.

— Женя! Наконец-то. Уехала и пропала! Я тут чуть с ума не сошла от страха!

На румяной физиономии не было и тени беспокойства, однако я не стала попрекать клиентку тем, что она буквально пышет здоровьем. Меня волновало другое:

— Ты что, с ума сошла? Я привожу тебя на конспиративную квартиру, делаю все, чтобы о твоем местонахождении не знала ни одна живая душа. А ты вызываешь к себе человек пятнадцать посыльных! Это не конспирация, а просто великосветский прием какой-то!

— Ну уж прям великосветский! Просто я заказала по Интернету кое-что из одежды. Ну не могу же я все время ходить в твоей! Она мне и не по росту, и не по размеру, Женя. А эти интернет-магазины — просто находка. Особенно в моем положении. Обновить гардероб, не выходя из дома!

— Господи, но почему тебе понадобилось обновлять его именно сейчас? — вздохнула я.

— Потому что на завтра в банке назначен совет директоров. И я намерена на нем появиться. Этого никто не ждет, но тем лучше! Я не просто появлюсь на собрании, я появлюсь там во всей красе, произведу фурор! Я — наследница Макса, я — глава компании, и я заставлю их всех не только с этим считаться, но и увидеть во мне деловую женщину, которая еще всех заткнет за пояс!

— Мне кажется, на люди тебе выходить рановато. Я даже уверена в этом!

— Разве что-то может случиться?

— Все может быть.

— Ну и пусть случается! — беспечно дернула плечиком Марина. — Ведь ты же будешь со мной!

Не могу сказать, чтобы мне польстила такая уверенность Марины, ведь, в конце концов, я не Терминатор и не Рэмбо.

Марина тем временем соскочила с дивана и хлопнула в ладоши:

— Женька, хватит предаваться унынию! Давай запускай этих, которые курьеры с модных магазинов! Сейчас я буду примерять обновки и почувствую себя совсем другим человеком!

— Ну уж нет, — проворчала я. — Ты сейчас отправишься на кухню и будешь сидеть там тише мыши. Никто не должен тебя видеть и слышать, повторяю! Оставь мне деньги, я сама рассчитаюсь с посыльными.

— А примерить? — разочарованно протянула Марина.

— Только после того, как они уйдут!

— Ну ладно, — вздохнула Марина. — Раз уж ты так настаиваешь… в конце концов, если что мне не подойдет, я смогу вернуть это обратно в магазин. Терпеть не могу зря тратить деньги.

Клиентка удалилась на кухню, а я вдруг поменяла решение и, захватив оставленную Мариной пачку денег, спустилась вниз и рассчиталась с по-прежнему гомонящими у подъезда курьерами «согласно кассовому чеку». Общая сумма равнялась бюджету, который ушел бы на обмундирование нескольких пехотных дивизий. Дополнительно каждый из курьеров получил по пятьсот рублей на чай, и недовольство посыльных улеглось, как будто я была ведьмой, остановившей бурю.

Обратно в квартиру я вернулась, нагруженная пакетами. Выскочившая мне навстречу Марина принялась ворошить их, как гусеница-капустница. На столе в комнате выросла целая гора бумаг и упаковочного полиэтилена.

— Вау! — вскрикивала Марина, доставая одну вещь за другой. — Вау! Ваау! ВАУ!!!

Я никогда не была помешана на тряпках, но все же не смогла сдержать интереса и с большим любопытством стала разглядывать Маринины покупки. Бог мой, чего она только не купила!

Укороченные болеро, джинсы на бедрах, вязаные кардиганы поверх шелковых изысканных топиков, юбки, расшитые стразами… Легкие шляпы и яркие цветные чулки, клетчатые сарафаны и брюки с эффектом легкого блеска, атласные жилетки, черные платья с крупными декоративными цветами, трикотажные кофточки на завязках, атласные блузы с принтом «под леопарда», мягкая кожаная куртка — цвета и фактуры «взбитых сливок», вечернее платье — потрясного асимметричного покроя, созданного из серебряных нитей, в которые искусно вплетены крохотные кусочки зеркал… Ажурные сапоги с кисточками по бокам, длинное атласное бирюзовое пальто, проштампованное яркими цветами…

— Ты рассчитываешь сносить это все в течение одного сезона?

— Шутишь? — обернулась клиентка, в глазах ее сверкало какое-то хищное возбуждение. — Да этого мне едва ли хватит на месяц! В нашем кругу не принято надевать одну вещь больше одного, в крайнем случае — двух-трех раз подряд!

— Ну тогда я за тебя спокойна, — пробормотала я. — Если тебе не удастся удержать в своих руках банк, то ты выживешь за счет открытия собственного магазина. Этого всего, — я кивнула на ворох одежды, — тебе хватит на то, чтобы заполнить десяток витрин.

Гонопольская только отмахнулась и снова повернулась к своим сокровищам.

Я выждала не менее часа и только тогда, когда у клиентки спала первая волна возбуждения, решилась спросить:

— А ты не хочешь посмотреть, что я тебе привезла? Ну, то, что было положено в камеру хранения на Северном вокзале?

Лакированная «лодочка» с серебряной пряжкой выпала из рук Марины и с легким стуком упала на пол. Гонопольская (она успела сдернуть махровую простыню и набросить на себя хорошенький атласный халатик) медленно повернулась ко мне, и на лице ее была написана растерянность, смешанная с чувством вины.

— О! Женька, а я забыла совсем! Действительно, ты же ездила за посылкой… Надеюсь, все обошлось благополучно?

— В этот раз убить меня не пытались, если ты это имеешь в виду. Но содержимое твоей посылки сильно интересовало кое-кого другого!

Я вкратце рассказала клиентке о моих приключениях на вокзале и принесла из коридора коробку. Пышный бант на ней несколько поувял, и вообще праздничный вид упаковки теперь отчего-то смотрелся уже не так торжественно. Может быть, потому, что наступали сумерки и мы не сразу догадались включить большой свет.

— Ну что, вскрываем? — спросила я.

— Сейчас… — Клиентка зябко повела плечами. — Тьфу, черт, страшно почему-то… Сама не знаю… Вскрывай! — крикнула она.

Ножом для разрезания бумаги я поддела подарочную упаковку. Из прорези выступил бок самой обыкновенной картонной коробки, розовой коробки для упаковки игрушек с прозрачной крышкой. Чувствуя, как во мне нарастает странное возбуждение, я скомкала упаковочную фольгу и вместе с бантом отбросила в сторону.

«Дежавю», — подумала я, глядя, как из-под прозрачной крышки на меня смотрят глупые глаза обыкновенной пластмассовой куклы с голубыми волосами.

«Кукла „Мальвина“ 35 см. для детей 3–5 лет. Фабрика детских игрушек, г. Пенза. Артикул: 603168 Цена: 271.00 руб.» , — машинально прочитала я на подсунутой под крышку этикетке.

Что за черт! Сдернув крышку, я извлекла из коробки игрушку. Кукла как кукла, в шелковом платьице и панталончиках с кружевными оборками. Ярко-голубые синтетические локоны мягко упали мне на руку, полностью закрывая кисть. Я чувствовала себя потрясенной. «Здесь не танк», — сказала я тогда мальчишке, который не хотел отдавать мне коробку. «А что?» — спросил он, и я, не зная, что бы такое соврать поубедительнее, сказала ему, что в коробке — кукла, обыкновенная девчачья кукла… Что же это, получается, что я обладаю даром ясновидения?! Конечно, это было бы неплохо, но…

Сзади послышался тонкий вскрик. Обернувшись, я увидела, что Марина стоит у стены, спрятав руки за спину и крепко зажмурившись, а ее минуту назад розово-румяное лицо заливает мертвенная бледность. Однажды я уже видела клиентку такой белой — вчера ночью, когда, прижавшись лицом к балконной двери, она заглядывала через стекло ко мне в комнату. Но тогда ее бледность была понятна и объяснима. А теперь?

— Ты что? — Бросив куклу на стол, я шагнула к клиентке и сильно тряхнула ее за плечи. — Испугалась? Или тебе плохо? Что случилось-то?

Не открывая глаз, Марина мелко-мелко затрясла головой и, вытянув перед собой руку, несколько раз взмахнула ею, словно отгоняя страшное видение.

— Убери, — прошептала она.

— Кого?

— Ее… убери…

— Куклу?

— Да… Пожалуйста…

Пожав плечами, я подошла к столу, швырнула куклу обратно в коробку, набросила сверху крышку.

— Вот, убрала.

— Нет… Совсем убери…

Желание клиента для нас закон. Я сгребла коробку со странным подарком вместе с фольгой и бантом и вынесла все на кухню. Там, помедлив, вынула из подставки большой кухонный нож и сделала круговой разрез в голове Мальвины и в ее туловище: вдруг таким вот экстравагантным способом нам кто-то попытался передать записку или какой-нибудь другой, более мелкий предмет? Но внутри Мальвины не было спрятано ровным счетом ничего, и пришлось признать, что я напрасно изуродовала красоту, созданную умельцами Пензенской игрушечной фабрики.

— Женя! — слабо позвала Марина из комнаты.

Гонопольская по-прежнему подпирала спиною стену и крепко жмурилась — как испуганный ребенок.

— Эй, очнись! Слышишь? Нету больше куклы, она покоится в мусорном ведре.

— Да? Ой, хорошо-о…

С Марины будто сняли огромный груз. Она несколько раз глубоко вздохнула и открыла глаза. Теперь в их прозрачной синеве плескался неприкрытый ужас.

— Господи, Женя… Надо же такое пережить… Ты ничего не поняла, да?

— Откровенно говоря — ничего.

— Ну еще бы… Ведь куклу прислали именно мне… Слушай, Женька! Это привет с того света!

— Че-го?

— Да, да! Ты просто не знаешь… Кукла Мальвина! Так меня называл Стас. Давно, еще со школы… Так и говорил мне: «Ты — моя Мальвина». А теперь его убили, и кто-то… ведь не мог же он в самом деле сделать это сам… И кто-то решил мне об этом напомнить! Прислал куклу… Зачем? Чтобы напомнить о его смерти? Но ведь я же не виновата в том, что Стаса убили! Тем более что на самом деле хотели убить меня!

— Если это так, то мы можем легко вычислить этого шутника с необыкновенно развитым чувством черного юмора! Кто знал, что твой Стас называл тебя Мальвиной?

— Ой, да очень-очень много народу, Женька. Весь наш класс и еще сто человек. Мне тогда нравилось, что меня так называют. Имя красивое, да и сам образ — красивая девочка с голубыми волосами… из сказки…

Мне невольно пришло в голову, что покойный Стас был чрезвычайно романтической натурой. И наблюдательной — ведь девушка по имени Марина была и в самом деле очень похожа на героиню всем известной книжки. Синие глаза и тугие щеки, пухленькая полудетская фигура — о да, очень похожа! Вот только волосы у Гонопольской не голубые, но при современных достижениях парикмахерского искусства добиться этого раз плюнуть — в любом салоне.

Стоп! Я отогнала ненужные мысли. Итак, дело приобретало никому не нужный мистический оттенок. Будучи реалистом, я не верила ни в филиппинскую медицину, ни в заряженную воду, ни в экстрасенсов, ни в посылки с того света. А это значит, что кукла Мальвина имела вполне реального отправителя, из плоти и крови, и этому отправителю…

— Слушай, Марина! Этому отправителю зачем-то было важно, чтобы посылку с куклой получила именно ты! Потому что он подстерегал тебя возле камер хранения, а когда увидел, что за посылкой пришла я, захотел отнять у меня коробку! Понимаешь? Как ты думаешь, зачем ему было важно знать, что ты сама взяла из ячейки куклу Мальвину?

— Понятия не имею… А может быть, он хотел меня убить?!

— Нет-нет! Это исключено. Когда хотят убить, то берут с собой оружие, а у этого типа, переодетого в цыганку, не было с собой даже иголки. Он именно хотел отнять у меня коробку с куклой, не более того!

— Тогда я ничего не понимаю! И записки никакой там не было? В коробке?

— Нет.

— Ну тогда, — вздохнула Гонопольская, — тогда нам остается только считать, что этот отправитель был простой шизофреник.

Мне-то было, в сущности, все равно — если клиентка хочет, давайте будем считать именно так, но самой Марине мысль об отправителе-шизофренике утешения не принесла. Ее снова начала бить крупная дрожь — совсем как вчера. Я усадила ее на диван и пошла на кухню заварить крепкого чая, а когда вернулась с чашками в руках, клиентка все еще тряслась и вызванивала зубами.

— Ну ладно, успокойся! — сказала я как могла ободряюще. — И знаешь что? Давай-ка укладываться. Завтра тебе, а значит и мне, предстоит тяжелый день.

— Мы что, сегодня ночуем здесь?

— А ты, ради сохранения традиции, предпочла бы соседнюю квартиру? Ну тогда вперед — пожарная лестница проходит как раз вдоль балкона. Раздеться не забудь, желательно до белья.

— Шуточки у тебя, Женя… — с упреком сказала Марина. — Прямо как в армии… Между прочим, я действительно хочу спать. Это солдат, говорят, по трое суток не спит и только толще от этого становится!

«Много ты, салага, знаешь о том, как спит солдат, — подумала я про себя. — Да, во время боевых операций нам порой действительно доводилось не спать. Но то, что от этого мы только крепчали, я бы не сказала».

Мне вспомнилось, как один боец спецназа в нашем отряде после трех дней учений стоял «на часах» возле нашего палаточного городка и, видимо, так утомился, что стоя уснул и скатился под откос в овраг. Искали его полдня, и под конец было принято решение бить тревогу, а парень преспокойно все это время так и спал себе в этом овраге, скрытый зарослями очень высокой, почти в человеческий рост, травы, из-за которой его и не заметили. Впрочем, никому и в голову не пришло искать пропавшего военнослужащего в соседнем овраге. Отоспался, в общем, этот боец на славу, «даванул» десять полноценных часов, а под вечер сам приплелся в часть.

Марине я постелила на диване в большой комнате (отметив про себя, что девушка и пальцем не пошевелила для того, чтобы помочь мне хотя бы простыню расправить), а сама пристроилась на специально припасенной для таких случаев раскладушке в коридоре. Было еще не так много времени — всего лишь около двадцати трех ноль-ноль, но день был наполнен событиями под завязку, да и прошлую ночь тоже нельзя было назвать спокойной — в общем, я провалилась в сон разве что на несколько минут позже Марины…

…А утром, за завтраком (мне пришлось спуститься за ним в кафе неподалеку), Гонопольская заявила, что сегодняшний день для всех нас станет ни много ни мало как началом новой жизни.

— К одиннадцати часам мы должны быть в банке, — говорила она, размахивая зажатым в руке горячим бутербродом. — И во что бы то ни стало занять кабинет Макса! От того, как пройдет сегодня совет директоров, будет зависеть будущее фирмы. Нам надо рассмотреть и утвердить годовой отчет за прошлый год — из-за смерти Макса это до сих пор не было сделано — и бухгалтерский баланс компании, счет прибылей и убытков с учетом заключений ревизионной комиссии и независимого аудитора. Кроме того, я намерена изложить совету свои предложения по распределению прибыли, размеру, порядку и срокам выплаты дивидендов, а еще я хочу сделать кое-какие кадровые перестановки и предложить новую систему показателей, отражающих экономическую эффективность деятельности компании, повышение ее капитализации и увеличение доходов…

Безо всякого преувеличения, я смотрела на клиентку, раскрыв рот. Поднятый мною бутерброд остановился на половине пути. Марина продолжала тараторить, банковские термины просто отскакивали от ее зубов. Это до такой степени не соответствовало образу «глупой куклы Мальвины», к которому я уже успела привыкнуть, что мне не сразу удалось прийти в себя.

— Ты уверена, что сможешь это все осуществить? — спросила я наконец.

— Конечно! Более того, я намерена взять в свои руки полный контроль над всеми операциями банка, ведь теперь мне принадлежит контрольный пакет акций!

— Я имела в виду другое… Прости, пожалуйста, но ты — справишься? Управлять финансовым учреждением не каждый может, скажу больше — это такое сложное дело, с ним справляются лишь единицы…

Невольно мне пришла на память вчерашняя возня Марины с нарядами. Уж не думает ли эта ясноглазая Мальвина, что председательство в совете директоров банка — такая же увлекательная и не совсем серьезная игра, как беготня по магазинам? Не мое дело было разочаровывать клиентку, но, в конце концов, ведь грех не уберечь глупого ребенка, когда он берет в руки спички!

— Может быть, тебе лучше нанять хорошего, грамотного менеджера и передать ему функции управления банком? — осторожно сказала я. — Если ты не доверяешь партнеру Макса господину Попову и хочешь всюду расставить своих людей, то наемный топ-менеджер — лучший выход для тебя.

Марина недоумевающе подняла плечи:

— Да зачем? Топ-менеджеры дорого стоят, а потом, они тоже бывают нечисты на руку, и их тоже приходится контролировать, а я уже говорила, что терпеть не могу швырять деньги на ветер… если речь не идет о покупке новой шляпки. Нет, я намерена сама управлять процессом. Слава богу, образование позволяет.

— А какое у тебя образование? — Я вдруг вспомнила, что понятия об этом не имею! Оставалось только надеяться, что это не курсы кройки и шитья.

Марина отхлебнула из чашки, откусила и прожевала бутерброд, снова запила его чаем и только потом ответила.

— Ну, видишь ли… Я так думаю, что образование у меня самое подходящее. Экономический факультет университета. Закончила год назад с красным дипломом. Тема дипломной работы — «Управление процессами адаптации предпринимательской структуры к изменениям бизнес-среды и инновации в банковском деле». Я и кандидатскую на эту тему уже писать собиралась…

И она скромно опустила плутоватые глазки, хотя прекрасно понимала — это было видно по ее хитрющей физиономии, — что озвученная информация произвела на меня впечатление.

Ну что тут сказать? Внешность обманчива, а истории о глупых блондинках в большинстве своем все-таки не больше чем анекдот… И еще — невольно пришла на память история, которую мне рассказал, вернувшись с одной из зарубежных конференций по разоружению, мой комвзвода майор Сидоров.

Однажды, спустившись по гостиничной лестнице в холл, он увидел у стойки портье всамделишного индейца, облаченного в традиционный костюм племени чероки.

Молодой человек огромного роста, крепкого телосложения, с красноватой кожей, крупными чертами лица и с черными волосами, был облачен в матерчатую рубаху, легинсы и набедренную повязку, выкрашенные под цвет оленьей кожи. На голове — убор из орлиных перьев, украшенных белым пухом внизу и мехом горностая на концах; словом, мимо такого роскошного музейного экспоната пройти не задержавшись было просто невозможно. Было полное впечатление, что индеец только что прибыл из самой чащи джунглей или из самых дальних прерий — одним словом, хоть и красивый, но все-таки дикарь.

Портье смотрел на индейца с некоторым сомнением. А потом снисходительно так, как взрослый маленькому ребенку, подвинул к нему регистрационный бланк и сказал:

— Слышь, ты, «моя твоя не понимай»! Вот здесь, где у меня палец, поставишь крестик. Это будет вместо подписи у тебя, понял? Да не спеши, дурачина! Ты хоть ручку-то в руках держал когда-нибудь?

На лице индейца не дрогнул ни единый мускул. Он спокойно взял протянутое ему перо и вывел в указанном месте аккуратный крестик. А потом, через запятую, еще два.

— Что ты делаешь? Что это значит? — всполошился портье. — Что означают эти два креста, чучело?!

— Они означают степень доктора философии, которую я получил в Гарварде, — невозмутимо ответил чероки.

Немая сцена, последовавшая за этими словами, не поддается описанию…

— Я позвонила в банк и заказала пропуск на твое имя, — щебетала тем временем Марина. — Но про телохранителя говорить не стала, сказала, что ты мой референт. Не хочу, чтобы этот гад подумал, будто я его боюсь! Хотя… хотя знаешь, Женечка, я все-таки боюсь… — сказала Гонопольская упавшим голосом.

— Волков бояться — в лес не ходить, — заметила я философски. — Конечно, лучше бы тебе пока отсидеться. Но, с другой стороны — нельзя же отсиживаться всю жизнь! В общем, держись моих инструкций и не допускай, чтобы кто-нибудь приближался к тебе ближе чем на три метра.

Марина кивнула и пробормотала:

— Эх, не догадалась я. Надо было еще вчера бронежилет купить… Какой-нибудь такой… дамский…

И все же она немного воспрянула духом, когда, полностью готовая к выходу, встала перед большим зеркалом в прихожей и окинула себя оценивающим взглядом. Она была ослепительно хороша.

Вместо того чтобы явиться на судьбоносную встречу со своим врагом и со своим наследством в строгом, как я ожидала, классическом костюме и белой блузке, Гонопольская решила эпатировать недоброжелателей уже одним своим внешним видом. Ей очень шло это оригинальное прямое черно-белое платье с цветочным принтом и крупной брошью у стоячего ворота, которое дополнили глянцевый жакет с жемчужными пуговицами и мягкая сумочка из кожи неизвестного животного. Тщательно расчесанные волосы легли по обе стороны лица ровными волнами, синие глаза сверкали вызовом.

— Ну выходим! — притопнула ножкой клиентка и, вздернув подбородок, направилась к выходу.

Глава 5

В банке нас ждали.

Марину Гонопольскую, жену погибшего директора, охрана хорошо знала. Когда мы вошли в огромные крутящиеся двери и миновали стеклянный вестибюль, где каждому полагалось предъявить пропуск, моей клиентке не потребовалось ни доставать документы, ни вообще объяснять, кто она такая.

— Пропуск на госпожу Охотникову? — спросила она, не оборачиваясь.

— Да, Марина Георгиевна. Вот, Марина Георгиевна, — автоматически ответил охранник. Его напарник протянул мне голубую бумажку с круглой печатью.

— Благодарю. Сегодня к обеду для моего референта должен быть готов постоянный пропуск, — приказала Марина, не оборачиваясь.

Не успели мы сделать и двух шагов, как тот, что стоял навытяжку, поднял телефонную трубку. Звук был еле слышный, но Марина обернулась, как ракета:

— Что это? Кому вы собрались звонить?

— Я… — Трубка едва не выпала из рук охранника, и от неожиданности он даже начал слегка заикаться. — Я… я хотел… господин вице-президент приказал доложить ему по прямому телефону, если вы появитесь в банке. Я просто выполняю приказание… Я не делаю ничего запрещенного, все согласно внутренней инструкции!

— В присутствии главного акционера распоряжения вице-президента теряют силу, — отчеканила Гонопольская и элегантным жестом поправила прическу. — А я запрещаю, слышите — ЗАПРЕЩАЮ вам предупреждать кого бы то ни было о моих передвижениях! Вам понятно?

В голосе ее зазвенела сталь. Я и не подозревала, что клиентка может так говорить. Более того — Марина держалась настолько уверенно, что ее невысокая фигурка, вопреки объективной реальности, смотрелась властным и величественным монументом.

— Я спрашиваю — вам понятно?

— Я, я… Их ферштейн, — зачем-то перешел на немецкий бравый охранник.

— Данке шон, — кивнула Марина.

Мы прошествовали дальше, провожаемые изумленными взглядами всех, кто встречался нам на пути. Чуть нахмурив брови, Марина оглядывала служащих банка взглядом Снежной королевы, будто бы сразу прикидывала — кого заморозить, кого выгнать вон, кого испытать на прочность, а кого в виде особого поощрения сразу взять с собой в хрустальный замок. Мне даже показалось, что от вчерашней такой живой и теплой девушки по имени Марина сейчас веет настоящим зимним холодом.

Пройдя по длинному коридору и несколько раз свернув налево-направо, мы остановились у шикарной двери красного дерева, на которой, однако, виднелся выцветший прямоугольник с дырочками из-под винтов.

Нетрудно было догадаться, что еще недавно на этом месте красовалась латунная табличка с именем директора банка Максима Гонопольского. Однако свято место пусто не бывает, и тому имелось прямое доказательство: на полу, возле ковровой дорожки, прислоненная к двери, стояла другая табличка с надписью: «Генеральный директор Е. А. Попов». Рядом стоял плоский чемоданчик с инструментами и лежало несколько шурупов. Наверное, мастер, которому поручили произвести смену вывески, на минутку отлучился по несложному делу.

— Вот же гад, гад, гад! — прошипела Марина. Нагнувшись, она с трудом оторвала от пола тяжеленную табличку, ухватившись за нее обеими руками, и вдруг — сунула мне:

— Ты сильнее, понеси, пожалуйста. Эта штука нам скоро пригодится.

Я не стала напоминать Марине, что у телохранителя должны быть свободны руки. Ладно, один раз в жизни сделаем отступление от правил — всего на несколько минут. А там уж извините!

Табличка сильно оттягивала мне руку.

— Где же они должны проводить собрание? — бормотала Марина, оглядывая коридор. — Черт, забыла… А! Вот сюда! — И она уверенно шагнула в небольшой отросток коридора налево. И сразу же, словно это было продолжением давно заведенного распорядка, Гонопольская распахнула дверь, за которой находился зал заседаний.

Я вошла следом за клиенткой и от того имела возможность лично убедиться, что ее появление произвело на присутствующих ошеломляющий эффект. Человек двадцать, сидевших у длинного овального стола, повскакивали с мест и уставились на Марину, как на восьмое чудо света.

Немая сцена длилась, наверное, не меньше минуты. Марина первая прервала молчание.

— Картина Репина «Не ждали», — язвительно сказала она и, вытянув руку, сделала хозяйский жест: — Можете садиться, господа. Все, кроме… — Ее рука описала плавную дугу и остановилась напротив Егора Попова, который восседал во главе стола, — кроме тебя, Гога.

Очкастый толстяк, единственный из всех, кто при Маринином появлении остался сидеть на месте, сохранял видимое спокойствие. Сняв очки, он неторопливо протирал их платочком и подслеповато щурился на Гонопольскую, улыбаясь при этом даже не без дружелюбия.

— Здравствуйте, Марина Георгиевна. Если вам не трудно, давайте все-таки останемся на «вы». И еще я попросил бы вас обойтись без этих театральных сцен. Заходите, закройте за собой дверь и присаживайтесь… пожалуйста.

Гонопольская зашла, закрыла дверь, но садиться не стала. Царственным шагом она приблизилась к Попову и замерла напротив него. Росту в стоящей Марине было почти столько же, сколько в сидящем Гоге, но девушку это не смущало нисколько.

— Встань с этого места и пересядь куда подальше, узурпатор хренов, — ласково сказала она ему. — Я — главный акционер, и я буду вести собрание.

— Ты — главный акционер, но ты не член совета директоров, — ответил господин Попов, мгновенно отбросив желание оставаться с врагом на «вы».

— Это минутное дело, Гога. Меня изберут через пять минут. А если нет, то через шесть минут не будет самого вашего совета директоров.

Надев очки, господин Попов сложил у подбородка руки и смотрел на Марину теперь уже с меньшим спокойствием.

— Ну давай поговорим как взрослые, умные люди, Мариночка. Зачем ты хочешь возглавить компанию? Что за нелепые фантазии в такой хорошенькой головке? Разве у тебя мало игрушек? Купи лучше себе какой-нибудь магазин нижнего белья и играй в бизнес сколько душе угодно! В конце концов, не ты создавала этот банк! Пока мы с Максом трудились в поте лица, ты еще только лопотала «агу-агу» и пачкала штанишки!

Ни слова не говоря, Марина взяла стоящую перед вице-президентом чашку с кофе, подняла ее и медленно наклонила. Все сидевшие (теперь уже сидевшие) вокруг овального стола имели возможность наблюдать, как тоненькая коричневая струйка стекала из чашки аккурат на отутюженные брюки вице-президента. Сам господин Попов смотрел на то, как кофе заливает его костюм, с таким же завороженным видом. В наступившей тишине было слышно только слабое журчание вытекающей на брюки жидкости.

А когда чашка опустела, Марина отставила ее в сторону и не спеша вытерла пальцы бумажной салфеткой.

— Ну вот, мы и квиты с тобою, Гога, — по-прежнему ласково сказала она. — Теперь ты пачкаешь штанишки, а я управляю банком. Все встало на свои места, и претензий друг к другу у нас быть не может.

Господин Попов с отвисшей челюстью переводил сквозь запотевшие очки взгляд со своих испачканных брюк на Марину и обратно.

— Пересядь, дурик, — ласково напомнила Марина. — И лучше добровольно, если не хочешь, чтобы тебе помогла охрана. Которая обязана выполнять все распоряжения главного акционера. Эти добрые молодцы могут так тебя пересадить, что ты сам начнешь бормотать «агу-агу».

Машинально, как автомат, хотя и на ватных ногах, Попов поднялся с места и, сделав несколько шагов, под прицелом множества взглядов пересел в первое же свободное кресло.

Марина непринужденно уселась на место низложенного председателя и, положив руки на стол, улыбнулась:

— Итак, статус-кво восстановлен, и я предлагаю начать собрание. В последнее время, в связи со смертью моего мужа, наступившей так внезапно, у нас всех был период волнений и колебаний. Но теперь мы должны сплотиться и действовать дальше. Как все вы знаете, компания теперь переходит по наследству нашей семье — мне и родителям Максима Гонопольского. Поэтому я приняла руководство на себя, а в качестве своего первого распоряжения хотела бы объявить о некоторых кадровых перестановках. Вице-президент компании «Галактика» и банка с одноименным названием господин Попов освобождается мною от занимаемой должности, переводится в ранг советника компании без права занимать отдельный кабинет. За эту инициативу мы с вами еще проголосуем, но в целом, я думаю, возражений ни у кого не возникнет.

Присутствующие как будто одновременно заболели параличом шеи: по их глазам было видно, что все они хотят повернуться и посмотреть на физиономию отставленного Попова, но не решаются. Если не считать Марины, я была единственной, кто чувствовал себя здесь свободно, поэтому шеей крутила как хотела и прекрасно видела, что экс-вице-президент сидел словно оплеванный. Или, принимая во внимание его испачканные брюки, — как обделавшийся.

Марина же продолжала как ни в чем не бывало:

— Если говорить о стратегии, то мой муж был сторонником традиционных путей развития. Я намерена все переустроить. В ближайшее время каждый из вас получит от моего секретаря новые инструкции. Мы должны модернизировать систему работы банка и компании в целом. Максимальное количество средств нам необходимо вложить в новые проекты. До сих пор мы занимались исключительно перекачиванием финансов, и это было нашей главной ошибкой.

— Извини меня, но это была наша работа! — не выдержав ее напора, подал голос низложенный Попов.

— Извини меня, но это не так! — спокойно возразила Марина. — Наша работа — расти! Когда последний раз наша компания разрабатывала новый проект?

— У нас есть все, с чем мы можем справиться, — упрямо гнул свое бывший вице-президент.

— Чушь!

— Думаю, тебе будет довольно трудно…

— Я не хочу прерывать тебя, но сейчас не время для споров. Если ты отвергаешь новый путь развития, ты волен окончательно разорвать свои отношения с компанией. Твой пакет акций — сколько там, не более двадцати процентов, если я не ошибаюсь? — я выкуплю у тебя в тот же день, какой ты пожелаешь их продать! Идет?

— Нет, — мотнул головой упрямец. — Я хочу посмотреть. Я готов рискнуть всем своим состоянием, лишь бы стать свидетелем того, как ты свернешь себе шею!

— Я была уверена в этом. Есть еще вопросы? А у других присутствующих? Спасибо. Объявляется получасовой перерыв, а потом мы проведем голосование.

Члены совета директоров без дополнительных разъяснений поняли, что от них требуется. Очень поспешно, в некоторых случаях даже роняя стулья, все встали и вышли из зала заседаний.

Господин Попов остался сидеть на месте.

— Женя! — сказала Марина.

Я протянула ей латунную табличку с фамилией Попова на блестящей поверхности.

Марина приняла ее, не глядя, и приблизилась к своему врагу.

— Держи! — Табличка полетела на колени очкарику и, учитывая, что такая штука весит несколько килограммов, наверное, сильно отбила ему колени. — Это тебе на память. Повесишь ее на своей могиле… Потому что другим кабинетом тебе вряд ли когда-нибудь уже удастся обзавестись. Ты труп, Гога. Ты полный, законченный труп. Может быть, еще несколько лет ты и сможешь вдыхать кислород и выдыхать углеводород, но в высшем смысле этого слова — ты труп.

— Ты, наверное, сошла с ума, — выдавил из себя Попов. — Откуда у тебя знания, чтобы управлять компанией?

— У меня был хороший учитель — мой муж. Я долгое время слушала все, что он мне рассказывал, и задавала ему вопросы. Думаю, он сам не подозревал, что учил меня.

— Ты слишком рано списываешь меня со счетов! Не забудь, что после тебя — я второй крупный акционер и могу оспорить все твои решения на совершенно законном основании!

— Мой пакет акций в три раза больше твоего, и это не оставляет тебе никаких шансов. А впрочем, если ты хочешь, я готова решить дело в суде. Это означает общественное внимание, интервью, скандал — я тщеславная женщина, и мне нравится быть в центре внимания. А кроме того, — Гонопольская наклонилась к врагу и прошептала ему почти в самое ухо, — а кроме того, у меня есть что показать журналистам. Некая папочка из коричневой кожи…

При этих словах Попов вздрогнул всем телом и уставился на Гонопольскую. Она выдержала его взгляд, не дрогнув ни единым мускулом, и только холодная улыбка не сходила с ее полных, сильно накрашенных губ.

— Не могу поверить, что ты говоришь со мной в таком тоне, — заметил он.

— Тебе еще во многое придется поверить, дорогой мой. Например, в то, что меня нельзя убивать. Так и скажи тому ублюдку, которому ты заплатил за мою жизнь. Если со мной что-нибудь случится, то коричневая папка со скандальными бумажками появится на свет гораздо раньше, чем тебе бы этого захотелось!

Часа два спустя все было кончено. Члены совета подавляющим большинством (при одном голосе «против») проголосовали за предложенные моей клиенткой изменения. Из зала заседаний она выходила не только главным акционером, но и генеральным директором компании с неограниченными полномочиями.

Возле кабинета Гонопольского — то есть бывшего его кабинета, а теперь, получается, своего собственного — Марина остановилась и сказала:

— Зайдем на минуточку. Я еще ни разу не была здесь с тех пор, как убили Макса…

Мы вошли в просторное помещение-«предбанник», где стояло несколько модерновых кресел, письменный стол с компьютером и стеллажи, доверху наполненные папками. Навстречу нам из-за стола выскочила молоденькая и услужливая, как новобранец, девушка в белой блузке и синей юбке. Темные волосы у нее были собраны в скучный пучок, а тоненькая фигурка и большие очки делали ее похожей на стрекозу, невесть как прижившуюся в этом скучном канцелярском царстве.

— Сделайте нам чаю, пожалуйста. И по возможности с бутербродами, — сказала Марина на ходу.

— Чай с лимоном? И с сахаром? — пискнула девчушка.

Гонопольская кивнула и, не останавливаясь, прошла в не менее просторный, уставленный кожаной мебелью кабинет покойного мужа. Здесь она села в кресло за его столом и сразу как-то погрустнела, осунулась, словно из самоуверенной бизнес-леди вдруг выпустили воздух.

Я поняла, что она вспомнила о муже. И отошла в сторону, чтобы не мешать ей грустить, а заодно также и поплотнее повернуть полоски жалюзи на окнах. Конечно, маловероятно, чтобы кто-то, кого мы еще не знаем, стал стрелять даже в бронированные окна кабинета, расположенного на двенадцатом этаже здания банка. Но «на бога надейся, а сам не плошай», говорил мне мой комвзвода майор Сидоров.

Девушка-стрекоза, неслышно ступая, вошла с подносом, на котором стояли две чашки и тарелка с бутербродами, и поставила его перед по-прежнему молчаливой Мариной. Та как будто ничего и не заметила.

Секретарша вышла. А я, чувствуя разыгравшийся аппетит, подхватила одну из чашек, бутерброд и вышла в приемную. Хотелось задать стрекозе несколько занимавших меня вопросов.

— Вы давно здесь работаете?

Девушка оторвала взгляд от монитора компьютера, подняла голову. За дымчатыми стеклами очков я совсем не видела ее глаз, но была уверена, что она смотрит на меня с опаской и сама бы рада задать парочку вопросов, да только не решается это сделать.

— Нет, я всего три месяца, — ответила она. — То есть всего три месяца на этом месте. Меня из секретарей в референты перевели и новое рабочее место определили, когда… — она запнулась, — когда Егор Андреич решил, что…

— Понятно. Когда господин Попов решил, что может занимать кабинет погибшего партнера, — докончила я за нее. — Ведь раньше вы были его секретаршей?

Девушка кивнула и еще ниже склонилась над клавиатурой.

— А куда же делась прежняя секретарь генерального директора — Муза Платоновна? Я слышала, она долго не могла найти работу?

— Да… Она… Она долго не могла. Ее никто не хотел брать.

— Почему?

Стрекоза еле заметно пожала плечами:

— Муза Платоновна хороший секретарь. Но она старая, — прошептала она еле слышно. — Ей, наверное, уже за пятьдесят. Наши менеджеры хотят, чтобы в приемной сидели девушки… попредставительнее… Так сейчас везде принято. И для бизнеса лучше, и вообще… — секретарь неопределенно приподняла брови.

Вот-вот. Именно это мне и не давало покоя с самого начала! Как только я узнала, что первым свидетелем гибели Максима Гонопольского была его секретарша Муза Платоновна, и что на голове у этой Музы была допотопная «хала», и что фигурой она напоминала бегемотиху на выпасе, и что голос, манеры и возраст — все было не в ее пользу, то сразу же задалась мыслью: а почему? Почему в наше время, когда большие, средние и мелкие начальники одинаково предпочитают держать у себя в приемной секретарш не старше двадцати пяти лет, обязательно стройных и обязательно похожих на девочек-школьниц в коротких юбочках и нежных, чуть-чуть «намекающих» полупрозрачных блузках, — у Максима Гонопольского в помощницах ходила неуклюжая и некрасивая пенсионерка?

Можете убить меня на месте, но для этого он должен был иметь особые причины!

— Где она сейчас?

— Кто?!

— Муза Платоновна. Ее уволили?

— Сначала да… А потом Егор Андреич распорядился принять обратно. Но не на прежнюю должность, а так… Она теперь в архиве сидит, в подвале. Принимает списанные бумаги и старые дела.

Хм? Спрятали от посторонних глаз важную свидетельницу?

— А можно сейчас ее сюда вызвать, пригласить, так сказать, на разговор?

— Сейчас? — Стрекоза с готовностью потянулась к внутреннему телефону.

— Да, прямо сейчас.

Девушка кивнула и принялась набирать на аппарате номер. Я вернулась в кабинет к Марине.

— Женя! Ужасно это все, правда?

Гонопольская смотрела куда-то сквозь меня полными слез глазами. Теперь с опущенными плечами она ничем не напоминала ту уверенную в себе женщину, какой я видела ее всего несколько минут назад.

— Ты знаешь, в это трудно поверить, но я, кажется, только сейчас поняла… Только сейчас поняла, до какой степени это ужасно… То, что Макса убили. И как тяжело он умирал, боже мой! Как только я это себе представлю…

Она моргнула, и две крупных, как горох, слезы прочертили на круглых щеках мокрые дорожки. Я не знала, что отвечать (слезы, не важно чьи, всегда меня деморализуют), и, чтобы отделаться от так некстати нахлынувшего чувства жалости, постаралась снова стать холодной и неэмоциональной. «Между прочим, голубушка, я вовсе не отказываюсь от мысли, что именно ты его и убила», — подумала я, глядя на поникшую Марину. Да, а почему бы и нет? Основополагающий принцип следствия — «ищи, кому выгодно» — еще никто не отменял, а главную выгоду от смерти банкира, как ни крути, получила все-таки она, мадам Гонопольская!

Стрекоза вновь нерешительно заглянула в кабинет.

— Муза Платоновна сейчас поднимется. Я сказала ей, что…

— Что?! — вдруг пронзительным голосом вскричала Марина. — Кто поднимется?! Зачем? Кто тебе приказал? — Она смертельно побледнела и, вскочив с места, в ужасе уставилась на секретаршу. Губы Гонопольской не просто дергались — они выплясывали какой-то лихорадочный и очень быстрый танец.

Секретарша попятилась, а я, удивленно встав между ними, поспешила сказать:

— Это я попросила позвать сюда Музу… эту Платоновну. Мне нужно задать ей несколько вопросов…

— Черт! — Гонопольская заметалась по кабинету. — Ты должна была меня предупредить! Черт, Женька, это подстава! Ты просто не представляешь, что сейчас будет!

Ничего не понимая, я следила за тем, как Марина мечется по кабинету. Всего в несколько прыжков она преодолела расстояние от порога до окна и обратно, не переставая при этом ругать меня на чем свет.

И вдруг события стали развиваться так быстро, что на какое-то время я оказалась в незнакомой для себя роли не участника, а простого зрителя.

Секретаршу-стрекозу кто-то дернул сзади — она покачнулась в сторону, — и в кабинет ворвалась высокая женщина с башней из волос на голове и чересчур ярком для ее неуклюже-широкой фигуры костюме (не толстая, но «крупная» — говорят про таких). Твердыми шагами она пересекла комнату и остановилась перед Мариной, которая, к моему удивлению, стояла у стены, втянув голову в плечи.

— Здравствуй, Мариночка, — негромко произнесла Муза Платоновна. — Здравствуй, дорогая сношенька, незабвенная моя любимица. Вот и довелось свидеться, а то я уж, грешным делом, думала, что и не придется. Как же ты все эти годы поживала? Кошмаров во сне не видела? О том, как моего сыночка за решетку отправила, на верную смерть. О том, как обольстила его, а потом предала кровиночку мою ненаглядную… Ты, все ты, стерва такая!

— Муза Платоновна, я уже вам говорила, у вас совершенно неверные сведения… Это все неправда… Я полюбила Макса, вот и все! А с Йосиком мы уже давно были чужие люди… — бормотала клиентка.

— Врешь ты все! Сука!

С этими словами Муза бросилась на нее. Сколько силы и ненависти было в этой немолодой женщине — уму непостижимо! За те несколько секунд, что понадобились мне, чтобы вмешаться, она успела в мгновение ока намотать волосы Марины себе на руку, и, рванув их со всей силы, несколько раз ударить Гонопольскую головой о стену. Марина закричала, но этот крик потонул в истошном визге самой Музы, которая орала и причитала в полном неистовстве. Я бросилась к Музе Платоновне и, повиснув на ее огромной туше, рванула руку бывшей секретарши назад, а затем заломила за спину. Она сопротивлялась с таким остервенением, будто боролась за свою жизнь — не меньше. Наконец мне удалось выпроводить бегемотиху в предбанник.

— Охрану! Вызывай охрану! — приказала я стрекозе и охнула, получив неслабый удар мощным локтем в солнечное сплетение.

— Пусти! — прохрипела Муза.

— Щас, ага. Чтобы вы тут мне всех служащих передушили. В знак благодарности вашим работодателям.

— Пусти! — хрипела Муза. — Я ей еще не все сказала!

— Это не важно. Я думаю, все остальное Марине будет понятно без слов.

— Пусти! У меня астма! Дышать нечем!

Подумав, я сначала чуть-чуть ослабила хватку, а затем, убедившись, что Муза не собирается снова устраивать кулачные бои, отпустила ее и толкнула на один из стульев. Отставная секретарша Максима Гонопольского осталась сидеть на нем смирно — только схватила со стола толстый журнал в глянцевой обложке. Я было подумала, что женщина хочет швырнуть в меня этим журналом, и инстинктивно отшатнулась, но Муза Платоновна стала обмахивать им свое разгоряченное лицо, поднимая вокруг себя настоящую бурю.

Я вернулась в кабинет к Гонопольской не раньше, чем сдала сопящую и тяжело дышащую Музу с рук на руки подоспевшей охране. К моему удивлению, Марина так и не поднялась с пола. Скорчившись в узком пространстве между стеной и столом генерального директора, она глухо рыдала.

— Не дай нам бог быть свидетелем бабьего бунта, бессмысленного и беспощадного, — сказала я, когда, подняв клиентку с пола и отряхнув ее шикарный наряд, усадила Гонопольскую в кресло и почти насильно сунула ей в руки чашку с остывшим чаем. — Что это было?

— Зачем ты ее позвала? — плакала Марина.

— Ну знаешь, я никак не могла подумать, что бывшая секретарша твоего мужа находится с тобой на столь короткой ноге! И что, она и раньше имела привычку кидаться с кулаками на всех, кто оказывался в кабинете генерального директора? Тогда где-нибудь тут, в ящиках у твоего мужа, должны лежать намордник и плетка!

— Ах, нет! — сморщившись, Марина отхлебнула из чашки и вернула ее мне обратно. — Ты ничего не поняла… Муза и раньше меня ненавидела, она всегда меня ненавидела! При Максе ей еще приходилось сдерживаться. Только глазами на меня сверкала!

— И почему же?

Она молчала.

— Странно, что ты не хочешь говорить. От меня у тебя не должно быть тайн, иначе я не буду знать, с какой стороны может нагрянуть опасность. А впрочем, я и сама обо всем догадалась. Не так уж это было трудно. Итак, ты — бывшая невестка Музы Платоновны?

Марина еще ниже опустила голову.

— До того как стать женой Гонопольского, ты уже была замужем, так? И твоим мужем был…

— Йосик Френкель, — прошелестела клиентка.

— Так-так… Где-то я уже слышала эту фамилию… Стоп! Френкель — это же студенческий друг Гонопольского и Попова! Тот самый вихрастый и прыщавый мальчик, который посоветовал им «подсуетиться», чтобы не остаться нищими во время перестройки?!

— Да, это он. Мы с Йосиком познакомились в походе. То есть это я была в походе, а он…

Все началось десять лет назад, в тот год, когда Марина закончила полных одиннадцать классов. Наутро после выпускного бала девочка выложила на кухонный стол перед сияющими родителями свидетельство о среднем образовании, новенькую золотую медаль в коробочке и похвальную грамоту от учительского коллектива с красивыми росчерками и двумя печатями.

— Доченька! Поздравляю! — раскрыл объятия отец. В глазах его блеснули слезы — отец у Марины был до неприличия сентиментальным и на слезы всегда слаб. — Золотая медалистка, это надо же! И ведь все сама, своим умишком, ни помощи от нас, ни поддержки!

Все это была чистая правда. Все годы учебы Марина тянулась сама — она вообще очень рано поняла, что надеяться в этой жизни ей придется только на себя. Девочка была поздним ребенком — в год, когда она закончила школу, отцу и матери было уже под шестьдесят. Она никогда не помнила их молодыми — все время старенькими, седыми и с сетью морщинок на лицах. «Никогда не буду, как они! — думала девочка, отчаянно не желая, по примеру родителей, гробить свою жизнь на картонажной фабрике с ночными сменами и нищенской зарплатой. — Выбьюсь в люди, чего бы мне это ни стоило!»

Не так-то просто было закончить школу с золотой медалью, но впереди предстояло самое ответственное — поступить в университет. Хотя, будучи медалисткой, ей нужно было сдать на «отлично» всего один экзамен — и студенческий билет у нее, считай, будет уже в кармане.

Мама, неловко переваливаясь при ходьбе (у нее болели ноги), прошла в комнату и вернулась, бережно держа за уголки какой-то конверт.

— Вот, Мариша… Мы с папой тут поднапряглись немножко, перехватили-перезаняли… И вот. Подарок тебе от нас к окончанию школы. Сказали, очень хороший маршрут, ничуть не хуже, чем если бы даже в саму заграницу…

Подарком оказалась туристическая путевка на Горный Алтай. «Вы сможете увидеть как самые известные достопримечательности Горного Алтая, так и не тронутую цивилизацией природу, а именно: древние курганы и наскальные рисунки, горные реки и шумные водопады, дикие озера и сверкающие ледники, тайгу и высокогорные степи, крутые перевалы и заливные луга, пещеры со сталактитами и сталагмитами и, конечно же, Телецкое озеро!» — читала потрясенная Марина на фирменном конверте с напечатанными на нем видами гор, озер, водопадов и зелени.

Потрясающе! Невероятно! За всю свою жизнь она никогда не выезжала дальше летнего лагеря для детей из малообеспеченных семей, а тут отец и мать дарят настоящую туристическую путевку!

— Мамочка… папочка… спасибо вам огромное! Я этого никогда, никогда не забуду! — обнимала она родителей со слезами на глазах. И умильно глядевшие на нее старики плакали и смеялись вместе с единственной дочкой.

Экзамен в университет был сдан, и в конце июля сияющая от счастья Марина с новеньким рюкзачком за спиной прощалась с родителями на пороге дома.

— Береги себя, — попросил папа.

— И вы тоже не болейте! — сказала Марина и звонко расцеловала стариков.

И весело сбежала по лестнице вниз — навстречу приключениям. Горные хребты, быстрые реки, дикая тайга и чистейший воздух! Все это было в той поездке. Особенно Марине понравилось лазать по скалам; она и сама от себя не ожидала, что сможет делать это с поистине кошачьей ловкостью.

Но именно скалолазание ее чуть и не сгубило. Однажды, не вняв наставлениям инструктора, Марина залезла слишком высоко наверх и слишком поздно это заметила. А когда осознала, как далеко оторвалась от группы, едва не упала в обморок! Ни внизу, ни слева, ни справа не было видно никого. Девушку охватил панический страх. Скала сразу стала скользкой, руки срывались, пальцы кровенились о камень; один раз от утеса оторвалась огромная глыба и, не удержавшись, рухнула в бурлящую внизу Катунь.

«Пропала… Я пропала!» — стучало в висках у Марины. Она глянула вниз и только сейчас заметила, что река внизу после дождя вся в бурунах, а галечные косы залиты водой. До реки оставалось еще не менее полутора сотен метров спуска, и, судя по всему, путь был не лучше, а скорее даже хуже, чем тот, что ей удалось проделать.

В отчаянии девушка уцепилась за страховочный трос и попыталась сделать шаг вперед, на один из уступов скалы, но нога соскользнула, а трос, издав звук «пппиннннь!!!», лопнул у нее в руках!

Марина чуть было не свернула себе шею, пролетев кубарем вниз метров десять, ломая редкие кусты и худосочные деревца. Эти кусты и деревья, чудом оказавшиеся на месте ее падения, спасли девушке жизнь. Она приходила в себя, наверное, минут десять, сидя на ровной, как тетрадный лист, и отвесной площадке скалы размером не больше кухни в их родительской квартире-хрущевке.

Площадка была совершенно голой, только в нескольких метрах, в самой скале, на покрытой мхом боковине виднелись какие-то кустарники.

Внизу кипела, переливаясь перекатами, бурная Катунь.

Несколько раз оглянувшись по сторонам, Марина поняла, что ей остается только одно: погибать. Она села на площадке, поджав ноги, стиснула кулаки и заревела в голос…

— Эй! Это ты ревешь или река ревет? — раздался вдруг точно за спиной веселый, хотя и несколько охрипший голос.

Всхлипнув, Марина так резко обернулась, что потеряла равновесие и вынуждена была ухватиться за скалу руками. Сидя в нелепой позе, на четвереньках, она смотрела на худого и донельзя заросшего человека в брезентовой штормовке, таких же штанах и потрепанных кедах и не верила своим глазам. «Дикарь!» — мелькнула мысль. Но «дикарь» улыбался…

Марина тоже неуверенно улыбнулась и вытерла слезы рукавом.

— Ты чего, малыш? Заблудилась?

— Да… То есть нет. Оторвалась от своих, и со скалы тоже… оторвалась. — Она невольно глянула наверх, на болтающийся метрах в десяти над головой кусок страховочного троса и поспешно опустила глаза. — Со скалы сорвалась, а как теперь выбраться отсюда, не знаю. Хотя подождите! — Только тут ее осенило, что приветливый бородач и есть ее спасение, и Марина резво вскочила на ноги. — А вы сами кто? Как сюда пришли? Вы же пешком, без альпинистского снаряжения? Значит, есть какая-то тропа? Вы меня выведете отсюда, правда?

— Столько вопросов за такое короткое время, и ни одной щели для того, чтобы мне ответить, — усмехнулся бородач. — Впрочем, на три последних вопроса я отвечу коротко: «Да». Я пришел пешком, по тропе и вполне в состоянии тебя отсюда вывести.

Еще раз улыбнувшись, незнакомец поманил Марину за собой и направился к зарослям кустарников. Поколебавшись не более секунды («Ах, пусть делает со мной что хочет! Ведь другого выхода все равно нет!»), Марина направилась за ним. Первый шок прошел, и она только сейчас почувствовала, как саднят израненные ладони и болят колени.

Нырнув в кусты, они неожиданно очутились… в пещере. Вернее, не совсем в пещере, скорее в некоем коридоре, похожем на пропасть, поверху которой вздымались каменные скалы. Когда Марина поднимала голову вверх, ей казалось, что эти скалы вот-вот сомкнутся над нею и ее спутником и погребут заживо. Сюда доходило очень мало света, и, путешествуя узкими коридорами, переходившими в настоящие арки, Марина со страхом прислушивалась к звуку своих шагов и стуку собственного сердца.

— Страшно? — спросил незнакомец. — Ничего, не бойся. Дай руку.

Ладонь у него была грубая, шершавая от мозолей, но в то же время теплая. От этого Марина почему-то сразу воспрянула духом.

— Первый раз в таком месте… — прошептала она, оглядывая стены с невольным любопытством. — А туристы здесь когда-нибудь бывали?

— За туристов не поручусь, но доисторические люди заселяли эти места несколько веков подряд. Я сам не так давно привел в эти места археологов, которые нашли здесь глиняную посуду, отполированные топоры, несколько веретен, фигурки из мрамора и глины, жернова и целую коллекцию обсидиановых, кварцевых и кремниевых инструментов.

— Неужели здесь можно было жить?!

В это трудно было поверить! Жить в насквозь продуваемых арках-пещерах, где по стенам сочилась влага и эхо так жутко отражало каждый шаг и звук!

— Не только можно — я думаю, наши предки, натыкаясь на такую вот «квартиру», считали ее подарком судьбы. Каменные крыши уберегут от снега с дождем и града, а согреться можно и костром — здесь ведь до земли и леса рукой подать, надо лишь знать дорогу. А вообще пещеры издавна связаны с историей развития человечества. Еще в каменную эпоху они спасали людей от зимней стужи. Но и после того, как древние люди перестали использовать пещеры в качестве жилищ, их окружал ореол необычного и странного. Греки верили, что пещеры были храмами их богов — Зевса, Пана, Дионисия и Плутона. В Древнем Риме считали, что в пещерах обитают нимфы и колдуньи. Древние персы и другие народы полагали, что в пещерах обитает царь всех земных духов Митрас…

Он говорил и говорил — неторопливо, плавно, ни разу не споткнувшись ни на одной фразе. И слова, и голос успокаивали. Было уже не так страшно.

— Вы историк? — зачарованно спросила Марина.

— Я? А знаешь, пожалуй, что и историк. Когда бродишь здесь месяцами и общаешься только с книгами, так или иначе станешь исследователем поневоле.

— Вы здесь живете?

— Разве я похож на дикаря или отшельника?

Марина промолчала. Ей стыдно было признаться, что да, похож.

— Я живу в городе, как и большинство цивилизованных людей. Но в горах провожу по два-три месяца кряду.

— Зачем?

— Ну как сказать… Это моя работа.

Марина хотела спросить — что это за работа такая, если ты не историк и не альпинист, но тут они миновали еще один, последний коридор, и Марина, ойкнув, прижалась к плечу незнакомца и зажмурилась от потока яркого солнечного цвета, хлынувшего на них. И сразу стало теплее. Еще не открыв глаз, Марина услышала пение птиц и шелест травы.

— Ну вот и выбрались, — сказал бородач и, засмеявшись, растрепал ей волосы. Ростом она едва доходила ему до середины груди.

Марина приоткрыла один глаз, второй… Перед ними, лаская глаз изумрудом травы и россыпью алтайского разнотравья, простиралась большая, уходящая к горизонту поляна. Над цветами и травами беззаботно порхали бабочки.

— Здесь что, тоже не ступала нога человека?

— Ступала, но редко. Просто надо знать ходы и выходы, иначе пещера, из которой я тебя вывел, превратится в настоящую ловушку для неискушенного человека.

— А как же я попаду к своим? Мне надо попасть в… — Марина назвала место стоянки, — еще до темноты, иначе там начнется паника. Не дай бог, сообщат домой. У моего отца слабое сердце.

Бородач еще раз потрепал Марину по волосам.

— Ну, давай провожу тебя, чудо ты неуклюжее. Хотя нет. Ты — Аленушка на камне, ведь именно такой я тебя и нашел. Далее по законам жанра ты должна превратиться в царевну. Так?

— Большой, а в сказки веришь, — пробормотала Марина, отворачиваясь.

«К своим» они добирались еще часа два или два с половиной. За это время Иосиф — так звали нового знакомого — рассказал ей, что вот уже несколько лет, как он освоил редкую, хотя и прибыльную профессию: сборщика мумие.

На этом месте я в первый раз прервала клиентку:

— Мумие? Это, постой, это же… лекарственное средство?

Марина кивнула.

— Да. Его еще называют «горный воск». Мумие, — заговорила Гонопольская тоном школьной учительницы, — это природная смесь органического и неорганического вещества, которое образуется в трещинах скал, пустотах, нишах в виде пленок, корок, наростов и смолоподобных масс. Это удивительное лекарство! Наверное, нет ни одного заболевания, которого нельзя не вылечить с помощью мумие. В середине девяностых годов все просто помешались на этом лекарстве! Считали его чуть ли не панацеей. Сборщики мумие зарабатывали сумасшедшие по тем временам деньги! Вот почему Йоська…

— …который посоветовал товарищам не упускать время и искать свою удачу…

— Да! Он ушел в горы и стал сборщиком мумие! Перекупщики платили ему за мумие хорошие деньги. Тогда вообще в стране начался настоящий бум — все бросились покупать мумие, заряженную воду, валом валили на сеансы целителей, как-то все сразу и вдруг уверовали в филиппинскую медицину! Йосик называл Горный Алтай Клондайком. Он говорил, что там не только мумие, но всякие травы — целебные, лекарственные, уникальные, даже волшебные… Их он тоже собирал, заготавливал очень умело, это целая наука, но Йосик ее быстро освоил. Ведь он занимался этим больше тринадцати лет! И еще он говорил, что на Алтае заросли, вот именно заросли дикорастущей конопли. Целые плантации.

Я насторожилась.

— Конопли? Анаши, другими словами?

— Да. Но к делу это не относится, — спохватилась Марина. — Пока. В общем, он довел меня до нашего лагеря, был уже вечер. Посидел с ребятами у костра, съел котелок каши. Все время на меня поглядывал, хитро так. А потом взял у меня номер телефона и исчез… ушел в горы. А я вернулась домой. Ну понятно, не сразу вернулась, а когда закончилась путевка.

— То что?

Вместо ответа клиентка вздохнула:

— Дома было плохо… Совсем плохо.

За эти две недели, которые Марина провела на Алтае, у отца случился инфаркт. Девушке об этом сообщать не стали, чтобы, как сказала мама, «она не вздумала прервать отдых, ведь бог знает, когда еще такая возможность будет…». Вот почему, когда Марина, загорелая и счастливая, пропахшая костром, с рюкзаком, набитым можжевеловыми шишками и алтайским бальзамом, появилась на пороге родного дома, ее поразил резкий, непривычный запах эфира и лекарств в их квартире.

— Папа! Папа! — Бледная рука отца, с синими буграми вен свешивалась с кровати, как подломанная ветка некогда могучего дуба. Марина упала возле кровати на колени, прижалась к руке губами.

— Успела… — прошептал отец. — Думал, не увижу…

— Ты поправишься, папа!

Но он не поправился. Через неделю после возвращения Марины из похода отца похоронили. А ровно через шесть недель, на другой день после сороковин, умерла и мать. Она не доставила единственной дочери хлопот — умерла тихо, во сне. «Не сумела пережить смерть мужнину-то, — шептались соседки. — И то ведь как подумаешь, ведь сорок с лишним лет они душа в душу прожили…»

И в семнадцать лет Марина осталась совсем одна.


На этих словах взгляд моей клиентки снова затуманился. Я поняла, что она снова переживает все, что навалилось на нее тогда, десять лет назад. И хотя теперь передо мной сидела не растерянная девочка, осиротевшая до своего совершеннолетия, а вполне уверенная в себе девица в роскошном наряде и с немалым капиталом за спиной, сердце все равно сжималось от жалости.

Гонопольская первая нарушила молчание.

— Ну а дальше все было так, как ты уже, наверное, догадалась… Месяц спустя с гор вернулся Йосик и позвонил мне. Когда он пришел, я не сразу его узнала: вместо бородатого дикаря — вполне приятный человек с аккуратно подстриженной «по-модному» бородкой и умными, насмешливыми глазами. И такими крепкими руками! У него были железные объятия, когда он прижимал меня к себе, я чувствовала, что ничего не боюсь. Мы провели вместе целый день, а потом Йоська проводил меня до дому и остался у меня ночевать. А утром… сделал предложение.

Я изумилась.

— Как? Вот так, сразу? После первой же ночи?

— Да… Он сказал, что впервые в жизни влюбился и никому не собирается меня отдавать. Прямо вот так брал за руки и не хотел отпускать. Он говорил: ты так неожиданно появилась в моей жизни, Аленушка на камне, что я не уверен, что ты не исчезнешь… Но я не собиралась исчезать. Квартира впервые за это время наполнилась теплом, это было самое главное. Я даже не всегда вслушивалась в то, что говорил Йоська, просто грелась возле него и тонула в его голосе, потому что он оказался… таким родным…

— И вы поженились.

— Да. Сразу же, как только мне исполнилось восемнадцать лет. И жить стали у меня, потому что его мама, ну, Муза Платоновна, которая давно уже переехала из Биробиджана в наш город, чтобы дать образование двум другим сыновьям, — она меня ненавидела! И я не знаю, почему! — вскинула Марина голову. — Может быть, она считала меня захватчицей? Появилась, мол, такая-сякая, оторвала сына от нас… И потом, я не еврейка — для нее это почему-то имело значение. В общем, не получалось у нас родственное общение, хоть тресни.

— Итак, вы стали жить отдельно… В твоей квартире.

— Да, и знаешь, Женька, сначала мы очень хорошо жили… А потом Иосиф опять ушел в горы. И не возвращался до самой зимы. Я сидела одна в той квартире и думала: что же изменилось? Ничего. Я опять одна. Дом, университет, опять дом… и это постоянное ожидание звонков от него или хотя бы весточки! Я и питалась-то только хлебом и колбасой, для себя одной готовить — лень и как-то даже дико, казалось мне тогда. И вечера, одинокие вечера. Если бы ты знала, как я стала бояться вечеров, если бы только знала!..

Все ясно. Типичная история соломенной вдовы. Между прочим, где-то я Марину очень даже понимала. Много радости для юной жены — сидеть и ждать у окошка, когда ее обросший и грязный муж ввалится в дверь и потребует для себя горячей ванны!

— Сколько же вы так прожили?

— Два года.

— А потом?

— Потом… — Марина вздохнула. — Потом Йосик, вернувшись со своего Алтая, сказал, что женится — во второй раз — его старый студенческий друг и мы приглашены на свадьбу. И вот на этой-то свадьбе…


На этой свадьбе Марина познакомилась с Максимом Гонопольским.

Произошло это так.

Макс был с девушкой, и Марина сначала обратила внимание на эту Ию, очень уж она выделялась даже из такой пестрой и наряженной толпы. На ней было сильно открытое со спины платье из серебристой парчи, сверкавшее, словно рыбья чешуя. На платье по обеим сторонам спускались длинные, крашенные в странный болотно-зеленоватый цвет, волосы. Такое сочетание неизбежно наводило на мысль о том, что эта странная девушка похожа на русалку. Сходство подчеркивал еще и ее большой, какой-то жадный рот — губы были густо обведены красной помадой, и казалось, что Ия готова в любую минуту заглотить собеседника.

— Ух, жарко! — сказала девушка Максима низким голосом, вернувшись к столу от танцевальной площадки. Не спрашивая разрешения, схватила Маринин бокал и, плеснув в него минералки, стала пить шумными, большими глотками. — Ты че не танцуешь-то? — спросила Ия, переведя дух. — Музыка — отпад! Я аж взопрела!

Марина могла бы ей сказать, что не танцует не только она, за последние десять-двадцать минут с площадки к столам потянулась добрая половина гостей. И могла бы добавить, что трудно танцевать, когда вокруг тебя с дикими ужимками, трюками и прыжками носится такая фурия, как эта Ия. У нее была странная манера плясать — она занимала собой все пространство, раскидывала руки, трясла головой, мотала из стороны в сторону длинными патлами и то и дело падала на руки мужчин, которые имели несчастье оказаться рядом. Смотрелось это все вульгарно, но никто не пытался остановить разошедшуюся сирену.

— Че за прикол — припереться на такую роскошную свадьбу и сидеть как сычихи на насесте? — дернула плечом Ия. — Этак я скоро ваще одна тут останусь!

Марина усмехнулась — девушка оказалась к тому же и непроходимо глупа. «Сычиха на насесте!» Все равно что сказать «Тигрица на подушке».

— Интересно, из какой глухой деревни ее доставили в Москву? — пробормотала Марина, глядя на то, как отошедшая от нее Ия снова задергалась в танце. — И где тот несчастный, который ее сюда привез?

— Готов ответить сразу на оба ваших вопроса, — вдруг услышала она точно за своей спиной насмешливый голос. — Девушка доставлена в наш город из села Кукуева. Представьте себе, близ Архангельска в самом деле есть деревня с таким названием. И доставил ее я, собственной персоной. Сейчас спросите, почему и зачем? Отвечу просто: влюбился.

Марина покраснела и обернулась.

— Ой, простите! Я не знала… То есть я не хотела ничего говорить вслух. Так, вырвалось!

— Ничего. Я вас прекрасно понимаю. Ия и в самом деле может шокировать кого угодно. Этим она меня и привлекла. Представьте, что судьба забрасывает вас по рабочим делам в какой-нибудь глухой северный угол, забытый богом и людьми. И там, среди грязной, опустившейся, спивающейся публики вам совершенно неожиданно попадается вот такая, — он кивнул на беснующуюся Ию, — жемчужина. Разве можно было устоять?

— Не знаю, я не мужчина.

Марине не очень понравилось, как Гонопольский говорил об этой девушке. Когда он произносил «влюбился», в его голосе не было любви, а когда называл Ию «жемчужиной», то вложил в это слово насмешку.

— Осуждаете?

— Я? Что вы, какое мне вообще до этого дело!

— Осуждаете. И напрасно. Видите ли, влюбляясь в Ию, я не учел одного очень значимого, как оказалось впоследствии, обстоятельства: она непроходимо глупа. А жить с этим невозможно. Если, конечно, воспринимать девушку не как простую машину для секса, а как человека со своим набором чувств, мыслей и поступков.

— Я не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете?

— Не понимаете? Странно. А между тем все предельно просто: вы мне нравитесь.

— Здрасти!

— Я говорю вполне серьезно.

— Знаете что? Если так пойдет дальше, то в вашей сокровищнице окажется слишком много… «жемчужин».

— Ну, это вряд ли. Я неожиданно пришел к мысли, что всех их готов обменять на один бриллиант чистой воды.

— Желаю удачи.

— Спасибо. От вас, Марина, мне особенно приятно получить такое пожелание, ведь бриллиант — это вы!

Она смутилась, растерялась и возмутилась одновременно:

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Я все про вас знаю. Ведь я наблюдаю за вами с самого начала, как только вы появились в этом зале. И даже не постеснялся порасспросить своего студенческого друга Иосифа, которого увидел здесь после долгих лет разлуки. Между прочим, именно он так про вас и сказал: «бриллиант чистой воды». Хорошо, что невеста этого не слышала.

Марина была слишком растеряна для того, чтобы возражать. Да и… так ли уж ей хотелось говорить кому-то, кто называет ее «бриллиантом», что она не такая?

— Пойдем? — просто спросил Гонопольский.

— Куда?

— Да хоть куда. Хотите — просто гулять. А хотите — ко мне домой. В гости.

— Нет, не хочу. И потом, вы здесь не одни.

— А, вы про нее, — Максим бросил рассеянный взгляд на визжащую от восторга Ию. — Могу легко успокоить вас на этот счет. Считайте, что этой девушки уже нет в моей жизни. Завтра после работы я помогу ей собрать вещи.

— Куда же она пойдет? Обратно в это, как его… Кукуево?

— Не беспокойтесь за эту девушку. Вот увидите, с ее талантами она непременно и в короткий срок сделает себе сногсшибательную карьеру.

Марина пожала плечами и отошла, делая вид, будто не замечает, что высокий стройный красавец провожает ее глазами. Вечером она расспросила мужа; тот сказал, что этого человека зовут Макс, что он бизнесмен, добившийся в жизни существенных успехов, вот только жена… Эта фурия с зелеными волосами из-за своего глупого поведения нередко ставит его в неудобное положение. «Всем давно известно, что Макс только и ищет случая, как бы от нее избавиться, — заключил Йосик. — Но я знаю Макса, у него железный характер. Когда Ия его достанет окончательно, он выставит ее в два счета».

На другой день Марина снова проводила мужа в горы. Йосик уезжал ночным поездом, она стояла на перроне Северного вокзала, прижавшись к сильной груди любимого, а он привычным жестом трепал ее светлые кудри. Наконец он вошел в вагон, занял свое место и уехал.

А утром… Утром Марина увидела под своими окнами Максима. Одетый в тот же дорогой костюм, в котором он был на свадебном торжестве, он лежал посреди большой клумбы в центре двора и безмятежно спал, прикрыв верхнюю половину лица сложенной вчетверо газетой. Удивившись, и засмеявшись, и чувствуя себя очень польщенной, Марина распахнула окно:

— Вы что, с ума сошли? Вставайте сейчас же!

Не сделав никакой попытки подняться с клумбы, Гонопольский поднял руку, стряхнул с лица газету и помахал Марине:

— Привет!

— Ну, привет. Зачем вы здесь лежите?

— Тебя жду.

— Зачем?

— Затем, чтобы быть первым, кого ты увидишь, когда проснешься.

— Зачем?

— Затем, что ты мне понравилась. Впрочем, это я тебе уже говорил.

Марина засмеялась и уселась на подоконник.

— И давно ты так лежишь?

— С вечера.

— А что тебе сказал наш дворник?

— Что он мог сказать? Сказал, чтобы я убирался.

— Да, он у нас грозный дядя. А ты?

— А я подарил ему один рисунок, он обрадовался и ушел.

— Так ты еще и рисовать умеешь?

— При чем тут я? А! Не, я рисовать не могу. Я просто ценитель. И собиратель.

— Коллекционер?

— Что-то вроде того. Коллекционирую портреты американских президентов, напечатанные на чудной бумаге с дивными водяными знаками.

— Ну ладно. Вставай! Наши дворовые активистки, идейные мичуринцы, всю весну на этой клумбе возились! Если сейчас кто-нибудь из них увидит, что ты сделал с их насаждениями, — начнется скандал.

Максим резво вскочил на ноги, потянулся и улыбнулся Марине улыбкой настолько бодрой и ласковой, словно он провел ночь не на сырой земле, а на пуховой перине. Вот странно — и костюм его совсем даже не помялся, и волосы, стоило только Максиму небрежно провести по ним ладонью, сразу же легли красивой мягкой волной.

— Поднимайся, — предложила Марина после недолгого раздумья.

— Нет, лучше ты ко мне. И поторопись, бриллиант.

— Почему это?

— Потому что я отсюда без тебя не уйду. Даже если буду вынужден ждать до самой зимы!

…Когда эта зима действительно настала, Марина была влюблена в Гонопольского так сильно, что порой ей самой становилось страшно…

— У нас с Максом была шикарная, завораживающая, настоящая любовь! Это совсем не то, что было между мной и Йоськой!.. — говорила Марина. — Это было… Каждый день — как сказка, каждая минута — кусочек настоящего счастья! Я даже ночами плакала — просто от того, что он есть, и кричать хотелось от осознания того, какая же я счастливая!

— Все это очень прекрасно и романтично, но что же твой муж? И его жена?

— Ах, Йосик…

— И Ия.

— Да, и Ия… Йосик и Ия… Со своей женой Максим разобрался сразу — развелся в два счета, и отступного-то ей не очень большого дал, а она много и не просила, недаром про нее все в один голос говорили — дура… А с Йоськой вышло сложнее. Не в том смысле, что он не хотел давать мне развод, наоборот — ни слова не сказал по этому поводу… Но когда я призналась ему, что люблю Максима… он на меня такими глазами посмотрел… Это был такой взгляд…

— Какой? Как у жаждущего мести абрека?

— Нет, наоборот… Больной… Очень больной и растерянный взгляд — как у ребенка, которого ударили… Мне он потом часто во сне снился. Мне кажется, он все-таки не терял надежды меня вернуть. Наверное, Йоська и с наркоманами теми связался, чтобы разбогатеть «как следует», потому что он думал, что с Максом я — из-за денег. Многие так думали. Но это было не так. Макса я и в самом деле любила!

— Стоп! Про любовь — потом. С какими наркоманами? Вот сейчас, только что, ты сказала, что твой первый муж связался с наркоманами?


— А, ну да. За это его и посадили.

Странно, как спокойно она об этом сказала — словно эта история интересовала ее гораздо меньше, чем всякие там розовые слюни про любовь к бывшим мужьям и разводы с бывшими женами.

— Ну говори же! Ведь наверняка это самое главное!

— Да нет, — Марина дернула плечиком. — Просто Йосик привез с Алтая несколько килограммов высушенной конопли и хотел перепродать. Как потом выяснилось, ему барыги эти, или как там их, наркобароны, давно уже предлагали курьером быть, деньги сулили просто огромные, но он ни за что не соглашался, пока вот не начался у нас… разлад. Я же говорю — захотел Йоська разбогатеть! Никогда не думал о больших деньгах, а тут вдруг подумал, наверное, уверен был, что мне от него не хватает подарков, что ли… Или хотел доказать, что он ничуть не хуже Макса? Как ты думаешь, Женя, а?

— Так, привез он с Алтая коноплю, захотел перепродать, и дальше?

— Взяли его. Очень просто! Он же не через посредников, а напрямую хотел самых выгодных покупателей найти. А пришли не покупатели, а менты.

— Что, с поличным его взяли?

— Нет, они с обыском пришли. Кто-то из тех, к кому Йосик обращался, оказался осведомителем. Пришли и нашли у него в духовке целый целлофановый пакет. Почти четыре килограмма.

— И что?

— Странный вопрос, Женя! Посадили, конечно! Четыре килограмма марихуаны — это тебе что, шутки? У нас уже за два грамма срок дают!

— Надолго посадили?

Марина вздохнула.

— Надолго. На восемь лет… Половину срока он уже отсидел. Маму его жалко, Музу Платоновну, — вдруг заметила Марина безо всякого видимого перехода. — Хотя она и очень плохо ко мне относилась. У нее еще есть два сына, оба намного младше Йоськи, но он все равно был для нее самым любимым. Поэтому она и не может меня простить. До сих пор.

— За что же тебя прощать?

— Ну, за то, что я развелась с Йоськой. В тот же год, как его посадили. Ты пойми, Женя, — вскинулась Гонопольская, — я же все-все понимаю, что это на предательство похоже, что со стороны это смотрится так, будто я Йоську в беде бросила и так далее… Но а что же мне было делать? Я так хотела быть вместе с Максимом! Тем более что сам он с Ией к тому времени уже развелся! Мы были созданы друг для друга, понимаешь? И потом, если бы Йоську не посадили, я бы все равно с ним рано или поздно развелась!

— Успокойся. И расскажи, как Муза Платоновна стала секретаршей твоего мужа.

Марина махнула рукой:

— Ах, это… Ну, это совсем просто. Макс ее просто пожалел. Ведь Муза осталась фактически без кормильца, ее ведь содержал сын, и не только ее, но и братьев. А пенсия у Музы была — слезы… вот Макс и предложил ей хорошую работу. И знаешь что? Потом он сам удивлялся тому, каким прекрасным секретарем оказалась моя бывшая свекровка! У нее каждая мелочь, каждая бумажка на своем месте была. Да, Макс платил ей большую зарплату, гораздо большую, чем принято платить секретаршам, но Муза Платоновна эти деньги отрабатывала.

— Слушай, но это странно! Деньги — деньгами, но как же она могла? Каждый день видеть перед собой человека, из-за которого ее сын стал несчастным и в конечном счете попал в тюрьму!

— Да нет. Почему странно? Во-первых, у нее еще двое сыновей, оба еще студенты, и их надо на что-то содержать. А во-вторых, Муза вовсе не считала, что в несчастьях Йосика виноват Макс. Меня она обвиняла, это правда. А его — нет. Мне кажется даже, что его она жалела. Ей казалось, что когда-нибудь я и Макса «доведу до цугундера»…

Глава 6

Может быть, наш разговор продолжался бы еще, но нас прервали. Откуда-то издали до нас донесся пока еще плохо различимый крик, который мы сначала приняли за протяжный стон. Но он нарастал, теперь уже стало совсем ясно, что это именно крик, а не стон. Кто-то бежал по коридору и вопил — вопил что есть мочи:

— У-уууубииилииииии-иии-ииии! Батюшки, убили-и-ии!

Мы повскакали с мест и бросились в приемную, оттуда — в коридор. Навстречу к нам неслась Муза. Прическа у женщины растрепалась, крашенные хной волосы развевались по обеим сторонам лица, само лицо блестело бисеринками пота.

— Убили-и! Господи! Убили-и! Опять убили!!!

К ней бежали люди, сотрудники банка, охрана, однако женщина никого не замечала, смотрела сквозь толпу невидящими глазами и только распихивала всех локтями. В правой руке у нее было зажато что-то пестрое и мягкое — но женщина так быстро работала локтями, что не давала нам разглядеть, что же это был за предмет. И только когда она достигла двери в Маринин кабинет и остановилась прямо напротив моей клиентки, стало ясно: Муза держала в руке небольшую куклу с голубыми волосами и в шелковом платьице с кружавчиками.

Открытые глаза куклы Мальвины бесстрастно смотрели в потолок. Черты лица пожилой секретарши, напротив, стали понемногу оживать. Она протянула куклу отпрянувшей Марине; та, вскрикнув, убрала за спину обе руки и зажмурилась.

Взмахнув локонами, Мальвина упала на ковровую дорожку прямо у ног Гонопольской.

— Ловка ты, девочка Мариночка, — пробормотала Муза Платоновна. На этот раз в растрепанной и как будто растерявшей в крике все свои силы Музе не было ни ненависти, ни злобы на бывшую невестку — она просто констатировала факт, что, мол, ловка ты, ох ловка. — Ловка ты, Мариночка, и как это только тебе удается! Людей гробишь, как тараканов… Вот и главного конкурента у тебя не стало, правь — не хочу… По трупам идешь, королева… Богачка! А давно ли еще проездной билет в троллейбус за роскошь считала?

— Что случилось, Муза Платоновна? — жестко спросила я, загораживая плечом Марину. — Вы кричали — убили? Кого убили?

Неопределенно махнув рукой куда-то позади себя, Муза отвернулась от нас, сделала несколько шагов и вдруг… упала в обморок прямо посреди коридора. Сотрудники, почтительно расступившиеся при появлении Марины, теперь снова окружили женщину.

— Она без сознания, — произнес кто-то.

Еще кто-то вытянул из кармана мобильник и стал вызывать врача.

А Гонопольская, схватив меня за руку, вдруг пронзила всех отчаянным криком:

— Женя! Не отпускай меня! Не покидай меня! У меня больше нет сил!!

Но даже если бы я и хотела вырваться из ее рук, не смогла бы это сделать — так крепко она меня держала.

— Спокойно! Спо-кой-но! — раздельно произнесла я. — Истерика и паника — это то, на что рассчитывает преступник! Мы должны выяснить, что случилось, и немедленно!

— Пусть охрана выясняет!

Нет уж, спасибо. К охране этого учреждения я лично не испытывала доверия. Давно ли я сдала им на руки отставную секретаршу со строгим указанием не впускать ее больше в банк — и получаса не прошло, как Муза Платоновна с бог весть откуда взявшейся куклой снова бегает по коридорам! Более того, она поднимает шум, кричит о новом убийстве — и что, кто-нибудь из охранников прибежал на крик?

— Марина, возьми себя в руки! Тебе придется пойти со мной. Другого выхода нет. Ты, конечно, вольна отправиться домой и лечь там в теплую ванну, но тогда я не поручусь, что…

Гонопольская перебила:

— Нет! Нет! Прости, у меня просто нервы сдали. Женя, я никуда от тебя не отойду. И истерики не устрою, обещаю.

Слезы она вытерла рукавом, совсем по-детски. Но когда через секунду-другую подняла на меня глаза, то в них уже не было и следа детской беззащитности.

Носком туфельки Гонопольская брезгливо отшвырнула от себя лежавшую у ее ног куклу.

Убили, как выяснилось, отставного вице-президента банка господина Попова. Впрочем, это и так было ясно, ведь Муза выразилась совершенно определенно: «Вот и главного конкурента у тебя не стало, — сказала она Марине, — правь — не хочу…» Но в момент смерти Попова я сидела около Гонопольской и слушала ее историю. Значит, Марина никак не могла быть убийцей.

А господин Попов…

…Сейчас он находился за рабочим столом, в кресле, чуть развернутом к окну, и лысая голова его свешивалась на плечо. Глаза закатились, из уголка губ на воротник расстегнутой рубашки стекала желтоватая пена. Я наклонилась, повела носом — так и есть, в ноздри ударил резкий запах жженого миндаля. Цианид!

Под ногами что-то звякнуло и откатилось в сторону, я наклонилась посмотреть — обыкновенная рюмка. Прозрачная, с золотым ободком. Обернув руку салфеткой, я извлекла рюмку и поставила на стол, рядом с плоской фляжечкой с завинчивающей крышкой и блюдцем с тонко порезанным лимоном. Следствию понадобится всего несколько часов для того, чтобы установить, где именно находился яд — в бутылке или в рюмке. Но в любом случае на убийство это пока не было похоже: господин Попов выпивал один.

— Один, один, — трясла головой его референт — красивая девушка с сильно накрашенными ресницами. — Он как с собрания пришел, так и заперся, приказал никого к себе не впускать, еще приказал лимон порезать… Шеф всегда коньяк с лимоном предпочитал, у меня в холодильнике поэтому запас… Я лимон нарезала и принесла, а Егор Андреевич уже из кейса фляжку достал и крышку отвинчивал… Иди, говорит, Лариса, я один посижу… Я так подумала — отдохнуть ему надо…

— А Муза Платоновна что же? Как она к нему попала?

— Так это минут через десять примерно… Звонит охрана: у нас, говорят, здесь мадам Френкель находится. Она вроде бы как не в себе, но твердит, что хочет сказать что-то очень важное… и только при личной встрече, самому Егору Андреевичу. Очень-очень, говорит, важное дело!

— И вы доложили об этом шефу?

— Нет, я… Шеф очень не любил, когда его тревожили, если он давал указание не беспокоить… И я подумала — у него такой день! Заседание это, разговоры, крупная неудача, потрясение, — секретарь наморщила лобик и покосилась на Марину. — А с другой стороны — вдруг и в самом деле какие важные сведения ему Муза сообщить хочет? Если это так, опять же я буду виновата, если что! В общем, я сказала охране: пропустите. Пусть посидит, думаю, в приемной, если что — позвоню шефу и спрошу. Но она, Муза-то, и ждать не стала. Вошла в приемную и не задерживаясь… Прямо к нему… И вдруг оттуда крик! Я кинулась следом и… и увидела…

— Увидела, что шеф уже никогда не будет слушать Музу. Понятно… А что же она?

— Она сначала засмеялась, затем побледнела… Затем из кейса, — он возле стола стоял, открытый, — вынула какую-то куклу…

— Стоп! Куклу с голубыми волосами? Обыкновенную детскую игрушку?

— Да!

— Вы ее тоже сразу заметили, эту куклу?

— Ну, я не на кейс смотрела, а на шефа… И все равно заметила, конечно, что из кейса торчит как будто что-то такое необычное… Но мне было не до этого. А Муза, она сразу выхватила «это» и куда-то побежала… потом, я слышала, закричала…

— Вы позвонили охране, милиции, «Скорой»?

— Да, сразу же.

— Хорошо.

Я обернулась к Марине, которая тихо сидела в кресле для посетителей и не сводила глаз с мертвого партнера по бизнесу. Гонопольская держалась очень хорошо, только была какой-то заторможенной. Пару раз поднесла руку к голове, поправляя прическу, но сделала это механически, как автомат.

Я сказала:

— Мы уходим. Причем немедленно. Нам дорого время. Потому что с минуты на минуту сюда снова нагрянет милиция, и тогда нас задержат на целый день, а может быть, и арестуют. Три убийства за одни сутки — твой любовник Стас, твоя домработница Шура и твой партнер Гога — это все-таки слишком много даже для очень красивой женщины.

Марина кивнула и сразу поднялась с места. Она молчала, только ледяная ладошка снова, как вчера, вползла в мою руку. Я не стала ее отбрасывать: девушке нужна поддержка, и хотя эту поддержку я могу выразить только пожатием, но и пожатие в данном случае все же больше, чем ничего.


Я отвезла Гонопольскую домой.

Ну то есть не домой, конечно, а в место нашей временной дислокации — на конспиративную квартиру. Марина хранила молчание всю дорогу, не нарушила его и дома. Сразу из прихожей прошла в ванную и заперлась там, и из-за двери скоро послышался шум воды и запахло хвойной пеной.

И в общем, это хорошо, что она ушла и не приставала ко мне с разговорами. Мне было что обдумать.

Каким-то непостижимым образом в этой истории сплелись имена трех давних студенческих друзей: Максима Гонопольского, Иосифа Френкеля и Гоги Попова. Несколько лет кряду им было нечего делить: друзья жили в одной комнате студенческой общаги, не особенно разбирая, где свое, где чужое. Они были молоды и сильны, жизнь казалась им удивительной и прекрасной.

Но прошло несколько лет, и все изменилось. У Макса с Гогой появился общий бизнес со всеми вытекающими отсюда взаимными претензиями и подозрениями, сгубившими былую дружбу. Бывшие товарищи стали открытыми врагами, собирали один на другого компромат и желали извести друг друга.

Иосиф Френкель в делах друзей-бизнесменов не участвовал. Много лет он жил аскетом в горах Горного Алтая, собирал мумие и исследовал свойства различных лекарственных трав. Перемена в его жизни случилась десять лет назад: во время одной из экспедиций Йосик встретил в горах девушку, поразившую его воображение. Вскоре девушка стала его женой, а через два года ушла к другу — банкиру Максу Гонопольскому…

И с этого момента, можно считать, судьбы всех троих друзей снова переплелись в тугой узел. У Макса и Йосика появилась причина ненавидеть друг друга. Гога невзлюбил саму Марину — можно предположить, что он шкурой почувствовал в ней хищницу, готовую посягнуть на его финансовое благополучие и на власть в компании. Мать Йосика, Муза Платоновна, тоже ненавидела Гонопольскую, у нее было для этого сразу три причины: во-первых, девушка ей просто не нравилась, во-вторых, она сделала ее сына несчастным, в-третьих, из-за Марины Йосик решился на преступление и надолго оказался за решеткой.

Итак, Марина, производившая, в общем, неплохое впечатление, хотя ее ангельская внешность и являлась маской, под которой скрывалась сильная натура (достаточно вспомнить сцену в банке), накликала на свою голову немало проклятий. Но чья же ненависть успела созреть настолько, чтобы девушке стала угрожать реальная опасность?

Максима и Гогу исключаем — один из них уже полгода покойник, а второй только что к нему присоединился. С другой стороны, нельзя забывать, что эти убийства могут быть связаны с покушениями на Марину. Муза Платоновна тоже как будто была ни при чем. Тогда кто?

И потом, кукла. Даже две куклы, обе — «Мальвины». Так когда-то звали Марину одноклассники и мимолетные ухажеры. Кто и с какой целью шлет несчастной вдове эти глупые игрушки?

Параллельно передо мной стояла и другая загадка: убийства любовника Гонопольской — Стаса и ее домработницы Шуры. Кому они понадобились? В то, что киллер мог промахнуться, верилось с трудом: один раз еще куда ни шло, а два — нет, это исключено. Снайпер не промахивается, на то он и снайпер. Он не мазила из тира в парке культуры и отдыха. Пожалуй, это была самая трудная загадка. Хотя мысли на этот счет у меня были… Но о них потом.

Теперь надо решить, что делать дальше. Вывод напрашивался сам собой: следует опросить нескольких свидетелей, причем не свидетелей убийств (их не было), а тех, кто мог рассказать что-нибудь дополнительное о жизни убитых людей. В этом ряду, например, стоят родители Максима Гонопольского. Помнится, они прервали связь с сыном после того, как он поступил не в медицинский, а в Политехнический институт. Но с той поры прошло двадцать три года! Трудно поверить, чтобы все это время Гонопольские не поддерживали с сыном никаких отношений.

— Марина, — спросила я, когда клиентка вышла из ванной в утреннем халатике и тюрбаном из полотенца на голове, — отец и мать твоего мужа… твоего бывшего мужа — живы?

— Да… А зачем тебе?

— У тебя есть их адрес?

— Да… А зачем…

— Ты когда-нибудь была у них? Просто в гостях или по делу, с Максом или без?

— Нет, никогда. Они не хотели его знать, а он не настаивал. Хотя деньги на содержание передавал.

— И они принимали?

— Кажется, да. Но никогда его самого — только деньги.

— Все ясно. Вот что: времени еще мало, стемнеет не скоро, я успею к ним съездить. Диктуй адрес.

— А я?

— А ты останешься здесь и будешь сидеть тише воды ниже травы. У тебя это отлично получается, когда захочешь.

Марина продиктовала мне адрес и только успела еще раз спросить: «А зачем тебе?!», как я, не отвечая, уже хлопнула дверью.


Легенда о том, кто я такая и чего мне надо, родилась сама собой: после смерти Максима Гонопольского прошло ровнехонько полгода, и, значит, пришла пора делить наследство. Родители погибшего тоже входили в число наследников первой очереди. Если я представлюсь им как адвокат погибшего сына, разговор, как говорится, состоится при любой погоде.

Так оно, собственно, и произошло.

Очень похожие друг на друга, одинаково седые и одинаково ясноглазые старички (на вид им было далеко за шестьдесят) проводили меня на чистую, хотя и весьма скромно обставленную кухню, усадили на табурет и приготовились слушать. Меня не покидало странное ощущение, что сидевшие передо мной люди не муж и жена, а брат и сестра, так похоже, согласованно и синхронно они все делали. Если один поворачивал голову или наклонял ее набок, можно было не сомневаться в том, что и другой в ту же минуту сделает точно так. Если один поджимал губы и пожимал плечами, то и другой сразу же повторит его движение.

Незаметно оглядывая обстановку — очень скромная кухня, даже холодильник допотопный — «Буран», и никакой современной техники (интересно, на что же Гонопольские тратили деньги, которые ежемесячно присылал Максим?), я тараторила с дежурно-вежливой интонацией профессионального юриста:

— …таким образом, вам необходимо подать нотариусу заявление в установленной форме и пройти все процедуры — только после этого вы, совместно со вдовой вашего сына, получите право распоряжаться его имуществом. Простите, что приходится напоминать вам о столь печальных событиях, как гибель Максима, но жизнь идет… Имущество очень солидное, требует управления и контроля, вам следует собраться и решить, как с ним поступить… ведь Максим не оставил завещания.

— Нет, — вздохнули старички. — Какое завещание? Ведь он не знал…

— Совершенно верно, и именно поэтому всем вам, его близким, нужно прийти к определенному соглашению…

— Почему же только нам троим? — нахмурились старички.

— Я уже объясняла — потому что вы наследники первой очереди. По закону, наследниками первой очереди являются дети, супруг и родители наследодателя… Так вот, я и говорю, что вам с Мариной… с Мариной Георгиевной…

— Не знаем мы такой женщины! — отрезали старички.

Я удивилась:

— Как это? Вы не знаете, что жену… вдову вашего сына зовут Марина…

Меня перебили:

— Не знаем и знать не хотим! — Старички повернули головы и кивнули друг другу, а потом так же одновременно встали и высоко задрали подбородки — ни дать ни взять цирковые собачки. — Эта женщина для нас не существует. И никогда не существовала. Она — воплощение зла, и Максимка из-за нее стал настоящим поганцем! — сказали они, еле заметно отбивая такт по покрывавшей стол клеенке.

— Послушайте, но это все эмоции, а по закону…

Старички замотали головами, как одуванчики на ветру:

— Что нам ваш закон? Это фикция. Есть только один закон, человеческий. Почитай отца и мать своих, не укради, не прелюбодействуй, не возжелай жены ближнего своего — вот закон. Максим нарушил его. А кто-то другой наказал самого Максима, нарушив закон «не убий»…

Они говорили так слаженно, так привычно уступая друг другу, что в конечном счете я не поняла, кто у них главный.

— Хорошо, если вы до сих пор не хотите простить сына, это ваше дело, — втолковывала я им. — Хотя есть еще одна заповедь, пусть и не занесенная в скрижали, она называется «Будь милосердным», тем более милосердным к родному и единственному ребенку. Максим умер, а вы все еще таите на него зло в сердце своем — мне кажется, это тоже не совсем правильно. Не хочу быть моралисткой, я сама не святая… Но мне кажется, если Максим, воспоминания о нем — самое ценное, что осталось у вас от него самого… то вам нужно отпустить все обиды. Простите его.

Старики смотрели на меня безо всяких эмоций. Мне пришлось оборвать свою речь — я поняла, что у них обоих железные характеры. Ни слезинки не обронили они при воспоминаниях о сыне, а ведь память о нем должна была быть еще свежа! И меня кольнула неприязнь к этим стойким оловянным солдатикам. Не то чтобы я их прямо возненавидела — но так, укол, которого нельзя не заметить. Ведь у них был один сын…

— У вас есть дети? — спросили они меня вдруг.

— Нет.

— Значит, вам пока не дано узнать, как это больно и страшно, когда вас предает собственная кровь. Иначе бы вам не пришлось говорить о прощении.

Я вдруг вспомнила своего отца. Он женился вскоре после смерти мамы — и связь между нами прервалась по моей инициативе, потому что это именно я, я не смогла простить его… И все-таки нет! Здесь было другое. Отец не проявлял особого желания сблизиться со мной — он стал обыкновенным старым человеком, несмело ласкающим плечи расчетливой молодой стервы, и, кроме этих плеч и запаха ее духов, отца перестало волновать что-либо еще. Хотя, если бы он мне позвонил… кто знает? Может быть, все еще могло измениться.

— Вы так уверенно говорите о предательстве, словно ваш сын действительно совершил что-то страшное. А ведь на его счету всего два «преступления»: Максим отказался поступать в институт по вашему выбору — раз, и женился на девушке, которая была замужем за его другом, — два. И все…

— Нет, не все! — тихо воскликнули старички. — Совсем не все!

Отец Максима кивнул матери, и маленькая седенькая старушка скрылась в комнатах. В кухне стало тихо, и эта тишина невольно заставила меня вслушиваться в то, что происходило в квартире. А там возник торопливый разговор, кто-то кого-то уговаривал, убеждал в чем-то, а убеждаемый не соглашался… Наконец послышались шаги; в проеме кухни появилась худая женщина с усталым, бесцветным от отсутствия косметики лицом. Тусклые волосы собраны на затылке в «конский хвост» простой резинкой. Вылинявшие джинсы, бесформенная майка. Нет, она не была ни грязной, ни неопрятной — скорее женщиной, которая забыла о том, что она женщина. Ей было все равно, как она выглядит, — странно, а ведь она была еще молода…

— Познакомьтесь, — предложила старушка. — Это Ия.

Мне стоило больших усилий остаться (хотя бы внешне) спокойной. Ия! Первая жена Максима! В памяти промелькнул рассказ Гонопольской: «Со своей женой Максим разобрался сразу — развелся в два счета и отступного-то ей не очень большого дал, а она много и не просила, недаром про нее все в один голос говорили — дура …» Почему же я тогда сразу не отметила в уме, что эта Ия — одна из главных претендентов на роль убийцы? Брошенная жена, да еще обманутая в своих ожиданиях, выходила за миллионера и осталась на бобах… Да обиженная жена может не только отравленные сигары подсунуть.

— Очень приятно, — пробормотала я.

— Здравствуйте, — прошелестела Ия.

Нет, пожалуй, эта травить не станет. Совсем забитой выглядит. Серая мышка.

А старички тем временем говорили:

— Ия — наша дочь. От Максима мы отказались сразу, потому что учили его быть мужчиной и всегда соблюдать десять заповедей. А также помнить, что, помимо этих заповедей, у человека еще должны быть совесть и… и обязательства. Даже перед теми, кого он разлюбил. Вот вы вспомнили, что Максим не пошел по стопам родителей, не стал врачом, как мы, как его дедушка с бабушкой, как вся наша семья… Это было для нас большим ударом, но со временем мы простили его. И может быть, даже поняли, что были к нему несправедливы. Но вот его другое преступление, а речь идет именно о преступлении, простить нельзя. Он бросил свою жену…

— Извините, но тысячи, даже, наверное, сотни тысяч, если не миллион, мужчин поступают так же…

— Мы всегда учили нашего сына не походить на «сотни других», всегда учили оставаться самим собой, а для этого первым делом нужна индивидуальность… Но вы не дослушали. Максим бросил свою жену — подлый, горький поступок, но, может быть, сам по себе он еще не преступление. Преступлением было другое.

— Что же?

— Преступление — это не признать своего ребенка. Никогда не навещать его, не дать ему своей фамилии, отказать ему в общении, делать несчастным свою плоть и кровь… и все это ради чего? Чтобы угодить какой-то молоденькой женщине с хорошеньким личиком. Которая к тому же за пять лет даже не подумала родить ему наследника!

Я мотнула головой. Встала. Посмотрела на Ию и снова села.

— У вас ребенок? — спросила я ее.

Она кивнула.

— От Максима? — опять спросила я. Хотя ответ и так уже был очевиден.

— Да.

— Сколько ему? Это мальчик?

— Да. Юрка. Скоро пять.

— То есть он родился уже после вашего развода?

— Когда муж ушел, я беременная была… Через шесть месяцев, на Пасху, Юра и родился.

— А… а где он?

— Во дворе… играет.

Вид у Ии был совсем не такой, как расписывала Марина. Ни зеленых волос, ни жадного, сильно накрашенного рта, ничего вызывающего в наряде или поведении. Обычная, увы, слишком обычная женщина, уставшая от жизни и давно потерявшая надежду на личное счастье. Тени под глазами, желтоватая бледность — похоже, что мужчины у нее не было уже несколько лет, а ведь она еще молода…

Ия повернулась, чтобы уйти.

— Погоди немножко, — сказал отец Гонопольского. Старушка, повинуясь его короткому кивку, куда-то сходила и вернулась на кухню с не очень толстой пачкой документов в руке.

— Если вы адвокат, возьмите, — она стала суетливо перебирать книжечки и протягивать их мне по одной. — Вот это — Юрочкина метрика, в графе «отец» там прочерк стоит, но в случае чего мы оба подтвердим, что он нам родной внук. Это Иин паспорт, это — выписка из домовой книги, что она у нас проживает. Вот наши с отцом паспорта. Вот…

Я осторожно, чтобы не обидеть старушку, вложила ей в руку документы и прикрыла другой ладонью:

— Не нужно торопиться. Я все равно ничего не смогу сделать, пока в суде официально не будет доказано, что Юра — сын Максима Гонопольского. А доказать это должны вы сами. Нужно обратиться в суд с соответствующим иском… возможно, понадобится генетическая экспертиза, анализ ДНК, но…

— Но его, Максима… его же больше нет?

— Материал для анализа, то есть кровь, образцы тканей, волос можно взять у ближайших родственников погибшего, то есть у вас. Суд должен пойти навстречу. И потом, факт того, что Ия забеременела, будучи замужем за вашим сыном, — это очень сильный аргумент. Я уверена, что Юру скоро признают наследником первой очереди. Вместе с вами, — обратилась я уже к обоим старичкам, — ну и… ну и его вдовой, конечно.

На упоминание о Марине Ия не отреагировала никак, а старички поморщились, как будто одновременно выпили касторки.

— Вот, запишите мой телефон, если у вас возникнут вопросы. Целиком заниматься вашим делом я не могу, у меня просто времени на это нет, но советом, когда будет нужно, помогу. — Я продиктовала телефон, и старушка записала его на обороте какой-то квитанции.

— Вы хотели спуститься во двор за Юрой? Могу я пойти с вами? — спросила я Ию.

Она неуверенно кивнула.

Выйдя из дома, мы присели на лавочку у подъезда. Ия, не дожидаясь моего вопроса, сразу указала мне на песочницу, в которой возился маленький и щупленький даже для своих пяти лет белобрысый пацаненок. Ребенок был одет в болоньевый комбинезон, вязаная шапочка, аккуратно сложенная, лежала на бортике песочницы. В закатном солнце забавно полыхали хрящики сильно оттопыренных Юркиных ушей. Он загребал совочком песок и ссыпал его в ведерко с какой-то упрямой злобой.

Приглядевшись, я поняла, почему прогулка не доставляет мальчику удовольствия: неподалеку от него, не в песочнице, а на вогнутом в землю турнике, возилась стайка других парнишек, чуть постарше. Судя по уверенности, с которой они держались, все эти мальчики были тоже жителями окрестных домов. Компания делала вид, что занимается своими делами, а на самом деле корчила Юрке рожи и довольно громко напевала:


Юрка, Юрка, где твой папа?

Потерял! Потерял!

Боком-боком, тихой сапой

Он слинял! Он слинял!

Неизвестно, сколько времени они его так дразнили. Наверное, долго: когда мальчик, продолжавший с остервенением ковыряться в песочнице, повернулся ко мне боком, я увидела, что у него пылают не только уши, но и лоб и щеки. Злое личико было искажено недетским страданием.

Мальчик тоже увидел нас, и, наверное, как раз это его доконало. Маленький мужчина не мог допустить, чтобы мама и ее знакомая неизвестная тетя стали свидетельницами его терзаний. Когда детвора в очередной раз затянула свою дразнилку, Юрка повернулся к стайке мальчишек и, сухо блестя глазами, кинулся прямо на обидчиков.

Этот мальчик совсем не умел драться. И довольный гогот пацанов свидетельствовал, что не столько бил Юрка, столько били его.

Конечно, я и Ия сразу подскочили к ним, и нам не стоило больших усилий разогнать драчунов. Женщина подхватила сопящего сына на руки. Но, как оказалось, дело этим не кончилось.

— Шпана! Безотцовщина! Да по такому тюрьма плачет!!! — вопили мамаши, которые, как черти из коробочки, повыскакивали отовсюду, едва только мальчишки кинулись врассыпную.

Ия с ребенком ушла домой.

Глава 7

Марина лежала в кровати, шуршала шоколадной оберткой и читала какой-то глянцевый журнал. Бог знает, где она его взяла. Я пригляделась — а, ну да, «Космополитен». Кто бы сомневался.

— Прикольная здесь статья. Про браки красавцев и уродов. Жаль, окончание только в следующем номере. Прикинь, более девятисот лет назад китайский император Танг был не в меру увлечен девушкой из своего сераля — лилипуткой с двумя головами.

— «Он велел построить для нее шикарный дворец с фонтанами и роскошным садом, — зачитала мне клиентка. — Наложница умерла еще молодой, и император Танг не находил себе места. Он успокоился лишь после того, как его слуги, проявив поистине чудеса энергии, нашли ему новую уродку, напоминавшую ту, усопшую». Вот дают! На свете столько баб одиноких, а они…

— Скажи, ты знала, что после развода с Гонопольским Ия родила сына?

Журнал упал на одеяло.

— Нет. Первый раз слышу. А это важно?

— Важно, если знать, что ее ребенок — наследник первой очереди, как и ты.

— Это что значит?

— Это значит, что наследство Гонопольского будет разделено не на три, как предполагалось сначала, а на четыре части.

— Я, родители Макса и сын его первой жены, — посчитала Марина. — Ну да, получается, что на четыре… А доказано, что этот ребенок у нее именно от Макса?

— Докажут, не беспокойся. Гарантия практически стопроцентная.

— Хм… Ну что ж… Не скажу, что меня это радует, конечно. Но и обижаться — грех. Дети — цветы жизни, — заключила Марина не без сарказма.

— А ты чего так рано легла? Устала?

— Устала, конечно, но и вообще люблю в свободную минуту поваляться с книжкой. А что?

— Ничего. Если ты уже дочитала статью, давай-ка и в самом деле выключим свет.

Так мы и поступили. Марина уснула сразу, едва только голова ее коснулась подушки, и снова напомнила мне куклу, которая говорит «мама» и закрывает глаза, когда укладывают «спать». С минуту я прислушивалась к ровному дыханию Гонопольской. А потом тоже уснула.

Утром я проснулась раньше Марины, встала под душ и, с наслаждением подставляя тело под струи воды, принялась строить планы на ближайший день.

Значит, так. Мой вполне невинный поход к престарелым родителям Максима закончился сногсшибательным открытием — у Гонопольского есть маленький сын! О чем это говорит? Прежде всего о том, что герои нашего расследования не шибко любили откровенничать друг с другом, хотя и считались настоящими или бывшими друзьями. Кто знал о сыне Макса, кроме его бывшей жены и родителей? Получается, никто. Правда, Гонопольский не признал ребенка; но совершенно понятно, что он сделал это ради того, чтобы не вызвать истерики у Марины, а кроме того, Максу, возможно, была неприятна сама мысль, что у него, красавца-мужчины, есть ребенок от такой чудаковатой женщины. Первая женитьба Максима была не чем иным, как забавой, шуткой, он наверняка не собирался жить с Ией долго. И никак не думал, что столь скороспелый дурашливый брак закончится рождением ребенка.

Вот почему Гонопольский поспешил отказаться от мальчика. И тем самым вызвал гнев родителей.

А теперь посмотрим на это дело с другой стороны. Марина прожила с Максом пять лет, и за это время знала о нем до смешного мало. Именно о нем самом — а не о его состоянии, вот как раз в последнем вопросе ее осведомленность была просто безупречна.

Отсюда вытекает и другой вывод: так ли уж моя клиентка любила погибшего мужа, как она об этом говорит? Вряд ли. Не будем забывать, что спустя очень короткое время после того, как Марина вышла замуж за Гонопольского, она завела себе молодого любовника — Стаса. И что примечательно, этого Стаса она тоже не любила. Иначе бы не забыла начисто о его существовании на второй же день после того, как его убили у нее на глазах.

Выходит, что расчетливая Марина интересовалась лишь тем, что могло принести ей пользу. Значит, и судьба первого мужа, Иосифа Френкеля, ее мало волновала. Иосифа осудили на восемь лет за хранение марихуаны, половину срока он уже отсидел, сказала Марина. Для Гонопольской эта «половина срока» означала ровно то, что она сказала. Я же, будучи более грамотным в этих делах человеком, могла бы добавить, что отсидка «половины срока» дает осужденному право на некоторые изменения в его судьбе. Например, после половины срока арестант может быть освобожден условно-досрочно за примерное поведение…

Додумав до этого места, я вышла из ванны, вытерлась полотенцем и направилась в кухню пить кофе.

— Жень! Ты встала? — сонно спросила Марина из комнаты.

— Как видишь.

— Я не вижу. Я еще с закрытыми глазами лежу, — ответила она мне с интонацией Львенка из мультфильма про Львенка и Черепаху. И даже что-то замурлыкала в ответ.

— Отлично.

— Что?

— Отлично, что ты лежишь с закрытыми глазами, потому что я попрошу тебя пролежать так целый день. То есть глаза, конечно, можешь открыть, но хорошо бы, чтоб из постели ты не выбиралась. До моего возвращения.

— А завтракать?! — жалобно донеслось из спальни.

— Доставлю в постель.

— А пописать?

— Гм… Ну встанешь на минуточку.

— А в банк?

— А в банк тебе сегодня незачем ехать. Там полно следователей, и тебя они наверняка ищут, чтобы задать несколько вопросов на предмет смерти твоего делового партнера Гоги Попова. Что, хочешь попасться к ним в лапы на целый день? А то и на неделю? Следователи наши торопиться не сильно любят.

— Почему? За что?

— Да потому, что ты — самое заинтересованное в его смерти лицо, дурочка! Если, конечно, не считать его жены и детей. Кстати, у него есть жена и дети?

— Не-а.

— Странно. А почему? Сорок лет мужику, даже больше. Неужели ни разу даже пассии не заимел?

— Понятия не имею.

Ее слова меня не удивили. На наследство Егора Попова клиентка претендовать не могла, и кто его на самом деле получит, ее не интересовало.

— Жень! Ну зачем мне в постели-то лежать?!

— Чтобы не отсвечивать лишний раз в окнах. Про снайпера-то забыла?

— Нет… — промямлила Марина испуганно. — Не забыла… Но ты что, думаешь, он и в самом деле продолжает за нами охотиться?!

— А что такого случилось, чтобы он остановился?

Воцарилась тишина. Марина напряженно обдумывала мои слова.

— Да, Жень, ты права, наверно… Но что же мне теперь — так и жить в постели? Как клоп?

Я вошла к ней в комнату с подносом, на котором стояло все, что нужно для завтрака.

— Просто дождись моего возвращения. Дело движется к завершению, и я надеюсь, скоро ты будешь блистать в свете, ничего больше не опасаясь.

— Потому что ты будешь со мной, да? Жень, ты же не собираешься меня бросить? Я бы хотела, чтобы наши отношения стали постоянными!

Я сделала вид, что не слышу этого пожелания. Работать с Мариной нравилось мне все меньше и меньше.

Усевшись за руль «Фольксвагена», я не сразу двинулась с места. Прежде всего потому, что пока не знала точно, куда именно ехать. Немного подумав, достала из кармана куртки мобильник. Два звонка — и справочная города, а затем и справочная банка сообщили мне номер приемной Егора Андреевича Попова.

— Але? — спросила секретарша.

— Говорят из компании «Сады Семирамиды», — начала я сурово. — Выражаем вам глубокие соболезнования в связи с преждевременной кончиной нашего давнего партнера вице-президента господина Попова. Будьте добры назвать адрес, по которому мы можем доставить траурный венок и небольшую помощь семье погибшего.

На том конце провода всхлипнули.

— Спасибо. Мы тут все в таком шоке… Еще вчера живой, здоровый, сразу после заседания отдохнуть хотел, просил меня в турбюро позвонить, заказать путевку на Мальдивы на двоих…

— В какое? — насторожилась я.

Значит, у господина Попова все-таки была какая-то пассия!

— Какое-то… «Райское местечко», кажется. Там даже заказ приняли, предложили сегодня подъехать… И вдруг… Боже мой, представить себе не могу, что шефа больше нет! Вы цветы можете прямо к нам доставить. Служба охраны затем подвезет их куда нужно.

— А материальная помощь? — напомнила я. — Ее полагается вручать из рук в руки семье покойного. Я, как лицо материально ответственное, не могу доверить…

— Ах да. Ну что ж, это довольно далеко. Егор Андреевич жил в загородном доме в поселке Жасминный, знаете? Там, где озера… рыбачить он очень любил… У него большой кирпичный особняк, вы его сразу узнаете — такая большая острая наклонная крыша, как парус, такой ни у кого в округе больше нет…

— Да, но дачный поселок, наверное, охраняется?

— Разумеется. Но если вы скажете, что привезли цветы и деньги, вас, может быть, и пропустят. Там уже все знают.

Ну что ж, дело за малым — осталось только найти венок. Про деньги, я надеюсь, в этой обеспеченной семье не вспомнят.

Медленно тронувшись с места, я поехала вдоль улицы, вглядываясь в вывески, и, конечно, скоро нашла то, что искала. На фасаде огромного делового центра красовалось любопытное сочетание вывесок:

1. «Салон для новобрачных».

2. «Бюро ритуальных услуг „Последний путь“».

3. «Производство мясных консервов».

«Конвейер, блин…» — подумала я, притормаживая возле «Последнего пути».

— Вам какой венок? — спросила меня хозяйка салона с полагающейся этой минуте трагической миной.

Вопрос, как ни странно, застал меня врасплох. Я и понятия не имела, что в этом случае предлагается какой-то особенно большой выбор.

— У нас вы можете заказать любые цветы на похороны, — затараторила хозяйка, — траурные букеты, композиции и корзины, ритуальные венки, оформление траурными лентами! Мы помогаем достойно проводить ушедшего, выразить свою любовь и уважение, отдать дань его памяти! К вашему вниманию — траурная корзина № 4 — классический траурный венок в бело-бордовой гамме! Траурный венок из красных гвоздик, красивый ритуальный венок из роз Гран-При! Стильный европейский венок оригинальной формы, который доставит настоящее эстетическое наслаждение!

— Кому? — прервала я ее.

Подбитая на лету, хозяйка салона уставилась на меня бессмысленным взглядом:

— А?

— Я спрашиваю — кому ваш венок доставит наслаждение? Усопшему? Или тому, кто пришел провожать его в последний путь?

— Н-ну… всем…

— Прекрасно. Значит, берем самый лучший, чтобы каждый из участников покинул похороны с полным чувством удовлетворения, обмениваясь впечатлением и приговаривая: «Как здорово провели время! Ну просто душой отдохнули!»

Хозяйка салона посмотрела на меня обиженно.

— Возьмите тогда желтые розы, — буркнула она. — Это любимые цветы Аллы Пугачевой.

— Хм… ну давайте. Покойный был ее давним поклонником.

Выкупив венок с розами, я загрузила его в «Фольксваген» и поехала на поиски дачного поселка в Жасминном.


Место было очень красивое.

Поселок стоял на высоком берегу одного из озер, и издали было видно, как солнце полощет свои лучи в его серебристых водах. И сам дом господина Попова, окна которого выходили на водную гладь, своими очертаниями напоминал бригантину, паруса которой надувает щедрый норд-вест.

Всей этой красотой я, правда, любовалась с пригорка. Потому что мало было сказать, что поселок охранялся — его окружал целый взвод молодцеватых парней, одетых в камуфлированную форму, и не меньшее количество овчарок. С места, где я стояла, было прекрасно видно, как охранники с собаками обходят поселок по периметру, и проникнуть в него посторонним нечего было и думать.

Я могла, конечно, прикрыться похоронным венком — дескать, вот, просили передать… Но, скорее всего, мне предложили бы оставить корзину у входа, а самой отправиться в обратный путь. А мне необходимо было попасть внутрь.

Нет, так дело не пойдет.

Придется пойти на хитрость.

Я дала задний ход и медленно проехала метров двести. Опустив боковое стекло, вглядывалась в заросли ивняка и камышей, что необработанной широкой полосой стелились по эту, «неэлитную» сторону озера. Местные жители — может, произвольно, а может, из чувства протеста, чтобы насолить буржуям, — устроили на этом берегу озера настоящую свалку. Здесь валялись проржавленные чайники, полусгнившие веники для бани, одноразовая посуда, осколки стекла, битые кирпичи и прочий хлам. Да-а, добра немало, но того, что мне было нужно, не попадалось…

Хотя стоп! Наконец-то я наткнулась на то, что искала! А именно — под осенней трухой мирно и, судя по всему, не первый год лежала старая, насквозь проржавевшая во многих местах двадцативедерная бочка, в каких садоводы держат дождевую воду.

Это было как раз то, что нужно!

Выскочив из машины, я открыла багажник и поволокла оттуда длинный металлический трос. На ходу я сделала петлю, которую и набросила на бочку, а другой конец троса прицепила к машине.

Все, можно ехать!

Мне навстречу из сторожевой будки тут же выбежал охранник.

— Отодвиньтесь в сторону, ребята, не ровен час, зашибем! — крикнула я ему и выскочившей следом за ним парочке таких же добрых молодцев. «Фольксваген» подъехал к самым воротам.

— Мадам! Чего вы делаете? — фистулой закричал охранник. — Сюда нельзя! Нельзя сюда с бочками!!!

— Как это нельзя? — огорчилась я. И широко-широко раскрыла глаза, в которых (отрепетировано перед зеркалом) дрожала трепетная доверчивость и жалоба на несправедливость этого жестокого мира. — Почему-у? Мне надо проехать!

— С бочками — нельзя!!!

— Но мне надо!

— Нельзя!

— Но почему, почему я не могу провезти с собой мою личную бочку? Она же пустая! Безобидная!

— Нельзя!!!

— Поймите, это моя собственность! Я всегда и всюду езжу именно с бочкой!

— Мадам, это бесполезно, поверьте! Я ни за что не разрешу провезти это на территорию!

— Вы… Вы жестокий человек! — с детской обидой воскликнула я и жестом большой капризули вынула из-за рукава носовой платок, одновременно незаметно отодвинув в сторону кобуру, прикрепленную под курткой. — Это бесчеловечно, — продолжала я всхлипывать, поочередно прикасаясь краем платочка к уголкам глаз. — Боже, как это ужасно — подозревать меня бог знает в чем…

Я вновь подняла на охранника глаза. По моей щеке очень живописно скатилась первая слезинка.

— Любезный друг, вы должны меня понять! Я могла бы быть вашей невестой… Неужели у вас нет невесты?

— Мадам! Поверьте, у меня есть не только невеста, но даже жена… Но и ее я бы не пустил на территорию поселка со ржавой бочкой на буксире!

— Ну хорошо, — всхлипнула я. — А без бочки?

— Ну… Без бочки я бы свою жену пропустил, — признался охранник.

Я на секунду задумалась, а потом грустно махнула рукой, словно смиряясь с суровой неизбежностью:

— Что ж… Если вы такой жестокий человек… Будь по-вашему. Отвязывай!

Обрадованный сторож бросился исполнять приказание. Как только мой груз, громыхая, откатился в сторону — ворота распахнулись.

Прием, который я применила, называется «концентрация внимания клиента на ограниченном количестве объектов». Этот трюк часто используют воры, карточные шулеры, спекулянты и агенты вражеских держав…

* * *

На подходе к дому господина Попова было тихо-тихо. Это казалось странным. Ни венков, ни визитеров с соболезнованиями — уж соседи-то по поселку хотя бы могли прийти поддержать бедную вдову или кого там еще — ведь не один же он жил в этом роскошном доме!

Оставив машину возле особняка, я медленно прошла по каменным плитам, которыми был вымощен двор, к крыльцу. Ну, совсем, совсем странно… Никакого движения, хотя в нескольких окнах, я заметила, горел свет. В то же время за стеклами не мелькнул ни один силуэт. А дверь распахнулась сразу, как только я взялась за ручку…

По холлу и по лестнице вверх вели ступени, покрытые несколько старомодными ковровыми дорожками. Я помедлила, прежде чем ступить на них: на красном ворсе отчетливо виднелись еще свежие следы. Влажная земля, занесенная на ковры чьей-то обувью примерно сорок третьего размера, еще не успела высохнуть и лежала комками. Из-под лестницы на миг выглянула кошка, сверкнула на меня янтарными глазищами и метнулась вверх по ступеням.

Я потянула из кобуры пистолет. И почти сразу услышала протяжный звук, очень слабый, больше похожий на скрип форточки. Форточка то была или человек, но скрипели где-то вверху, может быть, даже не на втором, а на третьем этаже.

С пистолетом в руке, благоразумно сняв его с предохранителя, я кралась по этажам. После грязных следов на ковре, которые вряд ли мог оставить кто-нибудь из домашних, я ожидала увидеть в особняке разгром и разруху, наподобие той, что неизвестный устроил в квартире Гонопольских. Но ничего этого не было, и все вещи, насколько я могла судить, оказались на своих местах.

Вот только стон становился все слышней, и вот, остановившись на третьем этаже и приоткрыв носком ботинка дверь, которая, по идее, должна была вести в комнаты, я оказалась… в театральной гримерной! По крайней мере, именно так должна она выглядеть по моим представлениям.

Комната была заставлена манекенами, тут и там висели плечики с женской одеждой — от легких пеньюаров до тяжелых вечерних платьев, по бокам штабелями стояли разнокалиберные туфли, босоножки, сапоги, шлепанцы… Повсюду висели парики, шляпы, вуали. Большой туалетный столик с огромным зеркалом был еле виден под грудой косметики и разного рода гримировальными принадлежностями.

Откуда-то с потолка свешивались гроздья женского белья: лифчики, трусики.

В комнате парил удушающий запах — смесь парфюмерии и косметики.

Но главное — стон доносился именно из этой комнаты. Теперь даже можно было определить, откуда именно — скрипящее (или сипящее?) поскуливание слышалось из-под груды тряпья, сваленной на низкой тахте, вплотную придвинутой к стене.

Приблизившись, я рывком сбросила на пол цветные тряпки.

На меня смотрели воспаленные, красные, со слипшимися от слез ресницами глаза. Ширококостная, скуластая девушка с завернутыми на спину руками лежала на тахте. Она была спеленута широкими лентами скотча, и даже пухлые ее губы были крест-накрест залеплены липкой лентой. Увидев меня, она замычала, отчаянно пытаясь освободиться. Рукой, в которой был зажат пистолет, я откинула с ее лица прядь волос. Увидев пистолет, девушка испуганно заморгала, на чистом лбу от напряжения вздулась жила.

— Спокойно! — сказала я. — Лежи спокойно. Я не враг. Сейчас разрежу… то есть освобожу, — добавила я поспешно, увидев, как дернулась девица от слова «разрежу».

Оглянувшись в поисках подходящего инструмента, я обнаружила на туалетном столике нож. Бог знает, как он сюда попал, может быть, хозяйка гримерной разрезала им ленточки на коробочках с косметикой. Какая разница? Два взмаха — скотч треснул, девушка со стоном опустила завернутые руки. Следующим рывком я отлепила скотч с ее рта. Потом освободила ноги.

Медленно, морщась от боли, девушка села на тахте. Она судорожно дышала и не издавала ни звука, только растирала руки и пыталась шевелить пальцами ног.

В эти несколько минут, пока она приходила в себя, я разглядела ее как следует.

Высокая широкоплечая девица с тонкими ногами и руками и совсем осиной талией. Длинные желтые волосы, ярко-красные ногти — как на руках, так и на ногах. Одета она была в легкое летнее платье из прозрачного органди, очень короткое — когда она переставила ногу, на миг мелькнула полоска белых трусиков. Плоская грудь и по-мальчишески узкие бедра.

— Ну как? Пришла в себя?

— Воды можно? — просипела девица и закашлялась. — Там, в холодильнике… Минералка…

Холодильник, я помнила, был на первом этаже. Пришлось проделать этот незамысловатый путь туда и обратно. Вернувшись с бутылкой воды в руке, я увидела, что девушка уже пришла в себя.

Увидев воду, она вырвала у меня бутылку и жадно принялась пить.

— Ой, мама дорогая… Ой, чуть не умерла. Еще немного, и задохнулась бы…

Голос у нее был низкий, грудной. Редкий тембр и очень красивый.

Девушка внимательно окинула меня взглядом с ног до головы:

— А ты, собственно, кто?

— А ты?

— Я первая спросила. И потом, я у себя дома.

— Ну знаешь, не подоспей я вовремя, ты бы уже не дома была, а в гостях на том свете.

— Ой, не говори… как вспомню… мама дорогая!

Девица пересела к зеркалу и взялась за пудру. Пуховка несколько раз прошлась по лицу, от лба до подбородка.

— Ладно, не хочешь говорить, кто ты такая, не говори. Я тебе и правда жизнью обязана. Только что ты хочешь? Денег? У меня нет.

— Да нет, не денег. Вопросы буду тебе задавать. А ты станешь отвечать. Честно и откровенно, по возможности — подробно. Годится?

— Ой, мама дорогая… Прямо экзамен на аттестат зрелости. Ну ладно, давай.

— Тогда поехали. Как тебя зовут?

— Валера.

— Как? Валера? В смысле — Валерия?

— Ну… в смысле — да.

— И кто ты такая?

— По профессии, што ли?

— Ну хотя бы да, по профессии. Чем ты занимаешься?

— Живу с человеком, — лениво, не отрывая взгляда от зеркала, протянула девица.

— С каким именно? С Поповым Егором Алексеевичем?

— Ну.

— Содержанка, значит. У вас официальные отношения?

Лера фыркнула.

— Это не ответ.

— Ну, были неофициальные.

— То есть ты ему не жена? По паспорту, по закону?

— Смеешься, что ли?

— Почему?

— Мама дорогая… Ну мы же не в Амстердаме!

— А при чем тут?..

И тут до меня дошло. Я встала с пуфа, на который присела за секунду до того, и отошла на шаг. Лера, то есть, тьфу, Валера, продолжал(а) невозмутимо пудриться и ваксить ресницы.

— Так ты мужик?! — спросила я чуть громче, чем хотела. — Трансвестит?!

Лера повернул(а) ко мне лицо:

— А правда, не сразу угадаешь?!

— Правда… Так что же… Гога Попов был геем? То есть гомосексуалистом?

— Ты против?

— Я?! Мне вообще все равно. Но это все-таки открытие. Насколько мне известно, об этих пристрастиях известного бизнесмена не знал никто…

— Почти никто, — уточнила Лера.

— Ты имеешь в виду своих братьев по… э-э… цеху?

— Ну уж нет. Я про свою жену говорю. Она знала, что я Гогина жена.

Голова у меня пошла кругом. «Моя жена знала, что я Гогина жена» — в этой фразе звучало что-то такое очень психиатрическое. Если сейчас еще выяснится, что у господина Попова был муж… А у этого мужа — другой муж, который являлся женой мужа еще чьей-нибудь жены, которая сама муж… То вообще можно потерять ощущение реальности.

— Рассказывай все с самого начала! — приказала я.

И Лера-Валера не заставил(а) себя долго упрашивать.

До восемнадцати лет Валерий Соболев прожил без особых огорчений. Правда, лет с пятнадцати он начал постепенно разочаровываться в своем теле — например, его огорчал размер ноги, который постоянно увеличивался, и ничто нельзя было с этим сделать. И еще — эта проклятая растительность на теле. Она выводила Валеру из себя! И он чуть не лопался от зависти, когда видел мужчин, чьи мощные торсы были совсем лишены растительности.

А в восемнадцать лет он женился. Брак был скороспелым, без особенного обдумывания: какая-то компания, какая-то женщина в полосатом платье, чьи-то духи, сигарета с марихуаной, выкуренная «паровозиком», а потом забвение — и утро, вспыхнувшее головной болью.

Валера не помнил ни того, как он увидел эту женщину, ни того, понравилась ли она ему. Вечером она снова пришла к нему, словно выполняя ранее взятые на себя обязательства. А два месяца спустя они уже были женаты, потому что Любе — так звали жену — была позарез нужна прописка и еще потому, что Валере, в сущности, было все равно.

К этому времени у него появилось увлечение, грозящее перерасти в тайную страсть. Он обожал примерять женские вещи и даже расхаживать в них по квартире, когда оставался дома один. Ему нравилось наблюдать перемены, происходившие с ним как наяву, так и внутри. Его поражало, что стоило здоровому молодому мужчине надеть короткую юбку, натянуть чулочки, заполнить лифчик жены шариками с теплой водой — и он превращается в другое существо. Кокетливое и женственное!

Как приятно было в летний вечер ходить на каблучках в чулочках и юбочке! Как здорово было чувствовать своей попкой колыхание теплого летнего ветерка… А макияж?! Это же вообще волшебство! Только что в зеркале перед тобой было грубое с резкими чертами лицо. А потом — несколько умелых взмахов кисточкой, и на тебя смотрит совсем другое личико, нежное, загадочное…

Переодеваться в наряды жены было любимым развлечением Валеры. Он уже не мог ни о чем думать. Жена только диву давалась, откуда в муже такое желание ходить вместе с ней по магазинам.

— Он, может, мужик и не шибко хозяйственный, но на обновки для меня никогда денег не жалеет, девочки! Никогда! — хвасталась Люба подругам.

Подруги завидовали. У Валеры появились и свои личные вещи, о существовании которых жена не знала. Он держал их под ванной…

Каждую ночь Валера ждал, когда жена заснет. А потом крался в ванну и устраивал там многочасовые показы — для самого себя. Такие же показы, только уже с фланированием по квартире на высоких каблуках, он устраивал и тогда, когда жена уезжала в командировки, что случалось часто, так как она работала налоговым инспектором. И вот однажды…

Люба уехала и должна была вернуться лишь на следующий день ближе к вечеру. Валера только-только натянул на себя бюстгальтер с вложенными в него водяными шариками, сарафанчик-мини, босоножки на шпилях с высокой шнуровкой, парик с длинными локонами и присел к зеркальцу подкрасить губы.

Как вдруг…

В замке зашебуршал ключ. Через секунду в квартиру вошла жена — Валера узнал ее тяжелую походку и манеру громко переобуваться в передней. А еще через минуту жена заглянула в комнату…

— Ах ты, дрянь, паскуда ты крашеная! — взвизгнула Люба, как только пришла в себя и убедилась, что девица, сидящая у ее зеркала с ее губной помадой в руках, не галлюцинация и не плод разгоряченного воображения. — Ах ты, свинья! Разлучница! Сучка с течкой! Стоит, значит, только жене за порог, как мой благоверный шлюх на панели подбирает! Да я ж ему все ноги вырву до самого причинного места! А ну пошла отсюда, скотина безрогая!!!

С этими словами Люба схватила Валеру за шиворот и стала трясти, как трясут ветку, когда хотят, чтобы с нее упали плоды. Результат столь негалантного обхождения не заставил себя долго ждать: парик отлетел в сторону, сарафан треснул по шву, выкатились обе «груди» и мячиками заскакали по паркету.

Валера на четвереньках пополз из комнаты, раздирая колготки.

Он уже понял, что его семейная жизнь закончена: Люба была решительной женщиной, шумно презиравшей всяких там «геев» и «лесби», которых, признаться, предпочитала называть совсем по-другому, такими словами, которые напечатать нельзя. Она даже неоднократно высказывала желание собрать этих «развращенцев» в столыпинские вагоны и направить на Колыму. «Там мозги здорово прочищаются», — говорила она, не имея, впрочем, никакого личного опыта на этот счет.

Словом, не успел еще сверкающий ягодицами в стрингах Валера доползти до двери, как Люба опомнилась, схватила в охапку и мужа, и парик, и босоножки, и еще какое-то тряпье, которое валялось рядом, и спустила весь этот набор с лестницы.

Валера оказался на улице. В рваных чулках, едва прикрытых короткой юбкой, в растрепанном парике и в босоножках на каблуках. В одиннадцать часов вечера. На тротуаре, вдоль которого со свистом проносились машины. Без ключей от квартиры. Без денег. Без документов. Без мобильника — а впрочем, кому и зачем он стал бы звонить в таком виде?

В общем, ситуация была — хуже не придумаешь.

— И тут — мама дорогая! — представляешь, как назло — милицейский патруль, — грациозно прыскаясь духами, рассказывал мне Валера. — Проверка документов. Вообще-то они женщин нечасто останавливают, но у меня был такой вид… Как у побитой шлюхи. Остановились рядом, требуют документы — я говорю, украли. Мужик на голубом «Бентли», говорю, остановился будто бы поболтать, а сам сумочку мою — цоп, меня — хрясь, за руль — прыг, и деру!.. А в сумочке, дескать, и паспорт, и ключи от квартиры, и денег пятьсот рублей… Я еще и слезу подпустил ментам для правдоподобия. И сам удивился, как это у меня получилось — очень, знаешь, натурально! Они поверили и по рации на все посты передали — остановить голубой «Бентли», за рулем — подозреваемый в ограблении…

Дальше все продолжалось в том же стиле плохого анекдота. Один из патрулей остановил проезжавший мимо голубой «Бентли», и за рулем сидел… господин Попов. Когда ничего не понимающего мужчину привели и представили «ограбленной девушке», он, конечно, от всего отрекся и с готовностью дал осмотреть свою машину плюс карманы дорогого пальто.

— Ошибочка вышла, товарищ… — виновато сказал милиционер, возвращая господину Попову права и паспорт. — Хотели преступника по горячим следам задержать, и не получилось, только вам неприятности доставили. Вы уж извините.

— Ничего, — с интересом разглядывая Валеру, отозвался господин Попов. — Девушку жалко, что и говорить. Сильно ее обидели. Садись, красавица, в мою машину, — предложил он гостеприимно. — Довезу, куда скажешь. В таком виде по улицам тебе ходить нельзя, особенно в вечернее время. Опять что-нибудь скверное может сделаться!

Один из милиционеров галантно подсадил Валеру в «Бентли», другой захлопнул за ним дверь. Они были довольны, что быстро разделались с ситуацией: и жертве помогли, и ошибочно задержанного «клиента» не разозлили. А в Валериной голове тем временем лихорадочно вертелась мысль: что делать, что делать? Какой адрес назвать и куда потом деваться?

Все решилось до смешного просто. Проехав не более трех кварталов, господин Попов остановил машину, повернулся к Валере, пристально глянул ему в глаза, засмеялся и положил руку на колено…

— В общем, Гога сразу понял, кто я такой и что к чему, — довольно мурлыкал Валера. — В отличие от этих дураков-милиционеров, у него был большой опыт… И он был эстет. Не какой-нибудь, прошу прощения за технический термин, педераст, а настоящий эстет, который знает и ценит прекрасное!

— Это ты, что ли, прекрасное? — не выдержала я.

Вместо ответа Валера грациозно повернулся ко мне и продемонстрировал себя в профиль и анфас, будто именно это зрелище должно окончательно убедить меня в том, что он — нечто Прекрасное с большой буквы П, и никаких сомнений в этом у всего прогрессивного человечества быть не может. А потом продолжил как ни в чем не бывало:

— Гога научил меня всему, что я знаю… и умею. И всячески меня оберегал от земных забот. Даже сам к жене моей съездил, забрал у нее мои документы, хорошо заплатил ей, чтоб молчала и всем говорила, что мы в разводе, и я уехал. И здесь, в поселке, представлял меня своей любимой женщиной. Ах, Гога! Гога! — застонал Валера. — Я так плакала, так плакала, когда узнала, что он умер! И решила установить на его могиле большой-большой памятник. И написать на нем: «Он был тем, о ком мечтает любая женщина».

— Стоп! А вот теперь мы подошли к самому главному. Когда ты узнал… — (Черт, а как же к нему обращаться? Как к мужчине или как к женщине? Ведь он даже сам путается в этом вопросе!) — Когда вы узнали, что Гога умер? Кто вам сообщил?


— Мама дорогая, это было так ужасно! Вчера. Вечером. Я же собиралась спать. Приоделась так… сексуально… Жду Гогу. Как вдруг звонят! По телефону. Говорят — у нас для вас ужасная новость… Ваш друг умер. Как умер, почему умер?! У меня истерика. Там говорят — успокойтесь. Хотите приеду, расскажу подробности, вместе решим, что вам делать дальше? Конечно, хочу, еще бы не хотеть! Тогда, говорят там, в трубке, закажите мне пропуск. На имя Иванова Ивана Ивановича. Я спрашиваю — это шутка? В смысле, Иванов Иван Иванович. Мне отвечают — нет, это реальное лицо, это я, и я приеду…

Валера позвонил охране и на правах старожила поселка дал охране указание пропустить к нему в коттедж посетителя, который предъявит документы на Ивана Ивановича Иванова.

Не прошло и часа, как посетитель явился. Высокий худощавый человек в черной куртке и шапке. Валера пригласил его наверх, сел на тахту и приготовился слушать ужасный рассказ о том, как и почему он в одночасье стал сиротой. Но вместо того чтобы представить безутешной девице полный отчет, человек в черной куртке вдруг, не говоря ни слова, размахнулся и оглушил Валеру крепким ударом кулака в висок!

— Мама дорогая… — вздохнул Валера.

Очнулся несчастный юноша лишь через несколько часов, связанный по рукам и ногам, с залепленным ртом да еще и под целой грудой тряпья. В таком положении он находился почти целые сутки. Несколько раз терял сознание. Чуть не сошел с ума от жажды и страха. И неизвестно, чем бы это все закончилось, не подоспей я вовремя…

— Секундочку! Я правильно поняла, что неизвестный в черной куртке не задал вам ни одного вопроса? То есть совсем ни одного?

— Мама дорогая! Да он даже имени моего не спросил!

— А в доме ничего не пропало?

— Откуда же мне знать?

— Попрошу вас спуститься вниз и внимательно осмотреть комнаты.

Валера послушно встал, одернул подол, поправил застрявшие в ягодицах трусики и побрел вниз по лестнице.

Осмотр он производил тщательно — на обход ушло не менее часа. И все же результат был неутешительным.

— Нет. Все на месте. Даже деньги из сейфа не взяли, а там код очень несложный, и дверцу в два счета можно вскрыть. Я сколько раз Гоге говорила!

— Вы уверены, что ничего не пропало?

— Ой, да конечно, мама миа!

Следствие зашло в тупик. Преступник, рискуя в любой момент быть пойманным или разоблаченным, всеми правдами и неправдами пробирается в особняк бывшего вице-президента «Галактики» господина Попова, прекрасно зная, что самого Попова в это время дома нет и быть не может — и что, все это он проделывает только для того, чтобы треснуть по башке некое существо среднего рода? Версию, согласно которой наш преступник просто ненавидит трансвеститов и в свободное от преступлений время с ними борется, конечно, можно представить, но с трудом. Нет, тут что-то другое.

— Мне кажется, Валерий, вы все же что-то пропустили. Поэтому у меня будет к вам еще одна просьба: позвонить охране и спросить, что было в руках у Ивана Ивановича Иванова, когда он после визита к вам покидал дачный поселок.

— Прямо сейчас позвонить?

— Конечно.

— Да, но… — Валера вдруг нервно оглянулся и привстал. — Но телефона-то нет… мама миа!

— Телефона?

— Ну да, радиотрубки — знаешь, такая, без проводов? Очень модерновая трубочка, с автоответчиком. Дизайнерская. Под палисандровое дерево.

— Она что, все время находилась в этой комнате?

— Ну когда в этой, когда внизу — где нужна, там и находилась. Ой, жалко! Мобильник — это совсем не то. Гога вообще мобильники не любил, боялся их, говорил, излучение от сотовых трубок вызывает рак мозга… Он по городскому телефону больше говорил. Блин, да куда ж она делась, трубка?

Ясно было, куда она делась. И ясно было теперь, зачем сюда приходил преступник…

Глава 8

«Итак, сомнений почти не осталось — убийцу в черной куртке нанял господин Попов. Это легко вычисляется именно из-за пропажи телефонной трубки: Попов недолюбливал мобильники, предпочитал стационарный телефон, а стационарный телефон у него был с автоответчиком… Заказчик и наемный убийца несколько раз вели какие-то телефонные разговоры. Чтобы обезопасить себя и, кто знает, может быть, и для того, чтобы создать базу для дальнейшего шантажа (дескать, „этот человек у меня на крючке!“), Гога кое-какие разговоры на автоответчик записал. И убийца это вычислил, что несложно… Поэтому он и явился в дом нанимателя — забрать опасную улику».

Я думала об этом все время, пока ехала от Жасминного обратно в город.

Все было именно так, сомнений нет. Но случай с пропажей телефона — едва ли не единственный, который понятен от начала и до конца. За моей спиной громоздились вопросы, ответа на которые не было: кто же этот убийца в черной куртке? Он убил Гогу? Или не он? За что или почему? Зачем он подбрасывает кукол?

Ох, просто голова кругом…

Ладно, раз ответов нет, продолжим собирать информацию. Мне давно уже пора ехать в ГУИН — Главное управление исполнения наказаний. Очень интересная конторка, отвечающая за тюрьмы и лагеря, за содержание зэков, за их поведение и, разумеется, за исправление… Хотя вряд ли кто-нибудь когда-нибудь видел зэка, которого исправили бы именно лагерь или тюрьма.

Но сейчас дело было не в этом. В управлении ГУИН по нашей области меня ждал старинный знакомый, когда-то сослуживец, а теперь начальник картотеки зэков полковник Антон Иванович Караваев. Хороший дядька, только слегка отупевший и раздобревший на этой своей непыльной службе; а ведь я еще помню его вполне подтянутым и добрым воякой! Он был старше меня на добрый четвертак, но отношения у нас были вполне дружеские.

Вот и сейчас, как только я, пройдя многоступенчатые проверки на постах, открыла дверь в его кабинет, Антон Иванович грузно поднялся со стула и пошел на меня, здоровый, как кит, широко расставив руки:

— Же-енечка! Милая ты моя! Сколько лет, сколько зим! И как всегда без предупреждения!

Мы троекратно расцеловались, и Караваев предложил мне присесть, деликатно объяснив, что говорить «садитесь» в этом учреждении не принято. И тотчас на его девственно-чистом рабочем столе появилась бутылка «Столичной» и два стакана.

— Нет, дядя Толя, нет. Я на работе.

— Ну и что? — Караваев посмотрел на меня, как на восьмое чудо света. — Когда это водка мешала нашей работе, я не понимаю?!

Вообще-то он был прав. Да и напряжение последних дней сказывалось на мне не лучшим образом. Расслабиться было определенно необходимо…

Два «булька» на стакан — и мы чокнулись «за все хорошее», глядя друг на друга с симпатией и даже с некоторой ностальгией. Закусили яблоком. Вытерли выступившие от водки слезы и улыбнулись друг другу. Нам было что вспомнить.

Югославия… Чечня… Северная Осетия…

Э, да мало ли «горячих точек» было пройдено совсем недавно!

— А помнишь, Женя-дорогая…

Да, черт возьми, отлично помню! И в другое время охотно бы подхватила эту строчку, знакомую, как песня: «А помнишь…» Но сейчас — не было времени.

— Дядя Толя, я по делу, — напомнила я и добавила, глядя, как он расстроился: — Даю честное слово, что не позднее, чем через неделю, обзвоню ребят, и мы нагрянем к тебе не только с этим, — я кивнула на водку, — но и с хорошей поляной, и мы все-все-все вспомним, посидим и даже, я тебе обещаю, споем… Но именно сегодня ты, дядя Толя, нужен мне по делу.

— Я слушаю.

— Понимаешь, мне срочно нужно узнать, где отбывает срок некто Иосиф Френкель, 1966 года рождения, осужден за хранение наркотического вещества в особо крупных размерах четыре года назад… Ну и все, что касается этого человека — характеристика, отзывы, условия отбывания наказания, ну в общем, ты и сам знаешь.

— Хм… За справки такого рода, данные частному лицу… меня по головке не погладят, сама знаешь.

— Все останется между нами, — заверила я его.

Подумав секунду, дядя Толя встал и, присев за свой рабочий стол, подвинул к себе один из внутренних телефонов. Он продиктовал кому-то на том конце провода все, что меня интересовало, и, положив трубку, посмотрел на меня с любовью и умилением.

— Ответ будет через полчаса. Выпьем еще, Женечка?

— Не могу, дядя Толя, я за рулем.

— Эх!

Водка опять щедро плеснулась в стакан, но на этот раз мой бывший сослуживец пил один. Крякнув, он отставил пустой стакан, подпер щеку рукой и сказал:

— Вот у тебя, Женечка, жизнь — это я понимаю. Погони, перестрелки, интересные дела, хорошие заработки. А у меня? Я стал, Женечка, обыкновенной канцелярской крысой. И задача такая же: где бы чего добыть. Робы подешевле, продуктов побольше, постельного белья поцелее… И мысли: как накормить арестанта на отпущенные казной тридцать рублей в день. И еще — как за ними уследить при вопиющем кадровым дефиците. Ведь зэк, он что? Он думает. Двадцать четыре часа в сутки думает о том, как ему обмануть начальство. А начальство — это я. И при всем этом такая тоска иногда накатит, Женечка, — прямо хоть беги отсюда, хоть волком вой…

Он хлопнул еще полстакана и вдруг запел хоть и гнусавым, но не лишенным приятности баритоном:

В том саду, где мы с вами встретились,

Ваш любимый куст хризантем расцвел,

И в моей груди расцвело тогда

Чувство яркой нежной любви…

— Что это за песни вы нынче поете, дядя Толя? — поразилась я. Никогда я еще не видела своего старого боевого товарища поющим, да еще такие смешные бабские песни.

— Это теперь модно, про хризантемы, — пояснил дядя Толя. — В нашей, конечно, системе. И какие мастера поют! Муслим Магомаев разрыдался бы от досады, услышав эти голоса…

Отцвели-и уж давно-о хризантемы в саду,

Но любовь все живео-от в моем сердце больном…

Фольклорное пение звучало все громче и перешло уже в какое-то тоскливое завывание. Вот-вот оно должно было вырваться из стен кабинета. Здешние порядки я не знала — а вдруг за распевание арестантских песен работнику ГУИН дяде Толе грозило служебное взыскание? Нужно было срочно заводить какой-нибудь отвлеченный разговор.

— Дядя Толя! А вот скажи ты мне, арестанты ваши, или, как вы их называете, зэки, бегут из лагерей? Ну то есть я знаю, конечно, что бегут, однако как часто?

Караваев оживился. Видно было, что эта тема интересует его не меньше меня.

— А как же! Бегут, родимые, бегут, как тараканы от борной кислоты. И все время с выдумкой, все время с изюминкой! Прогресс, Женечка, он и на зоне идет семимильными шагами. Побеги все чаще бывают технически оформленные. Например, в одной из колоний зэки в промышленной зоне до чего додумались — сварили из остатков металлолома некий такой колокол. Под него залез жулик, и сверху все закидали ржавыми железяками. Потом это все вывезли за ворота как утиль… А еще был случай — в одной колонии заключенным разрешили разбить возле бараков маленький такой огородик, и столько мастеров выявилось по этому делу! Все сплошные мичуринцы! И никто из охраны не заметил, что со временем грядки не оседают, как им положено, а растут ввысь! Курганы! Потом спохватились, да поздно: оказывается, зэки вырыли подземный ход из спального помещения прямо за ворота. Лишнюю землю как раз и ссыпали на грядки, а что не вместилось — носили в «очко».

Но эти хоть сообща действовали, единой командой. А есть и другие случаи. Один зэк, осужденный на двадцать лет за серию убийств, умудрился вырыть вполне комфортный тоннель шириной метра полтора и длиной — двадцать два! И это при том, что из орудий труда у него были только алюминиевые ложка и тарелка. И обнаружили-то подкоп случайно. А всего он собирался прорыть ход в полкилометра — расстояние между камерой и забором за вышками с часовыми.

В другом месте арестанты обманули охранников, использовав самодельные чучела. Набили мешки соломой и положили на нары. А на стенах висели фотографии кинозвезд. Все думали — для красоты, оказалось — с практической целью: фотки эти отверстия в стене закрывали. Ночью арестанты вытащили бетонные блоки из двух стен, пролезли в отверстия, спрыгнули на крышу и перелезли через забор высотой двадцать пять метров с колючей проволокой, а оттуда — на железнодорожное полотно.

Один заключенный совершил побег из тюрьмы, спрятавшись в бильярдном столе, который благополучно пронесли мимо охранников. Самое смешное — это случилось всего спустя год после того, как другой осужденный сбежал из той же самой тюрьмы, спрятавшись в платяном шкафу. 19-летняя зэчка в пермской колонии вообще сбежала, спрятавшись в чемодане, который вынесла ее отбывшая свой срок сокамерница…

А сколько я могу тебе, Женечка, рассказать о всяких там самодельных планерах, мотодельтапланах, аэростатах и прочих вертолетах, на которых зэки в прямом смысле слова улетают через заборы! И знаешь, из чего такие планеры готовят? Легким движением руки из бензопилы «Дружба». Думаешь, шучу? Сходи в Музей криминалистики МВД, тебе там покажут один такой пило-дельтаплан — несколько ушлых зэков пытались удрать на нем с лесоповала. Да они тебе и без бензопилы улетят — было бы желание. Один такой летун вот что придумал: шестеро подельников нагнули сосну, она залез на верхушку и пристегнул себя монтажным ремнем. Сосну отпустили, зэк в полете расстегнулся — и парил, как белка-летяга, пока не приземлился… правда, ровнехонько на станции, точно под колеса идущего поезда.

Вот какие у нас мастера бывают. А ты говоришь…

Я слушала с интересом. Но с еще большим интересом я посматривала на служебный телефон, который должен был вот-вот зазвонить и поведать мне о судьбе заключенного Иосифа Френкеля. Оставалось надеяться, что он не устроил себе побег, воспользовавшись ручкой от швейной машинки или подстаканником…

И телефон зазвонил. Дядя Толя поднял трубку и выслушал то, что ему сказали, суровея лицом. Затем медленно опустил трубку на рычаг и обернулся ко мне, твердо глядя в глаза:

— Женечка, я надеюсь, что этот человек тебе не родственник и добрый знакомый. Знаешь, всяко бывает. У меня очень неутешительные новости.

— Бежал?! — вскричала я.

— Нет, но… В общем… он погиб.

— Погиб?

— Да. Какая-то нелепая случайность, как раз из тех, над которыми так любят рыдать сами зэки… Все произошло год назад, даже меньше. Заключенному № 185/07 Иосифу Френкелю, отбывающему наказание в колонии под Иркутском, стало плохо, тюремный врач поставил диагноз — «гипертонический криз» и распорядился перевести его в лазарет. Той же ночью в лазарете произошло замыкание электропроводки, вспыхнул пожар… Крыша загорелась и рухнула. Восемь человек спасти не удалось. В том числе и твоего подопечного. После разбора завалов нашли только их обугленные останки… Мне очень жаль, Женечка. Иосифа Френкеля больше нет в живых…

Дядя Толя вздохнул и опрокинул в стакан остатки водки. Мне больше не предлагал.

— Не чокаясь, — сказал он своему отражению в столе. И выпил.

— Дядя Толя, а если нашли только обгоревшие останки — как их опознали?

Не отвечая, он пожал полными плечами, снова сел за стол, подпер голову рукой и затянул прежнее:

Опустел наш сад, вас давно уж нет,

Я брожу один весь измученный.

И невольные слезы катятся

Пред увядшим кустом хризантем…

Отцвели-иии-иии — ыыЫЫы……

Кажется, он окончательно расчувствовался и заплакал. «Да, полковник Караваев, слаб ты стал на выпивку-то», — подумала я, закрывая за собой дверь. Дядю Толю так развезло от поллитровочки, что он даже не заметил моего ухода. А раньше, бывало, стыдил нас, салаг, когда мы отказывались пить какой-нибудь спирт из фляги, если его нечем было разбавить или, на худой конец, закусить: «С одной ранеткой в виде закусона, — говорил тогда дядя Толя, — три литра можно выпить и не поморщиться!»

Сдает наше старшее поколение…

Я вышла из здания управления и немного постояла на крыльце, несколько раз глубоко вдохнув сырой сентябрьский воздух, чтобы выветрились пары алкоголя. Как будто специально дождавшись, пока стану более или менее свободна, в кармане куртки зазвонил мобильник.

— Але?..

— Евгения Максимовна! — резанул ухо резкий крик. — О боже, Евгения Максимовна!

И глухие, переходящие в истерические всхлипы рыдания.

Я узнала голос старушки, матери Максима Гонопольского. Странно, что я узнала ее именно сразу — хотя этот рвущийся в рыданиях голос вовсе не был похож на вчерашний, спокойный, размеренный. Чувствуя, как в груди у меня зашевелился какой-то холодный зверек, я присела прямо на ступеньку каменного крыльца.

— Погодите, успокойтесь… — черт, я же не знаю даже имени-отчества старушки! — Успокойтесь и объясните, что у вас там происходит?!! Что случилось?!

— Юрочку-у… Юрочку-у нашего… Мальчика…

— ЧТО? — крикнула я так, что на меня оглянулись прохожие.

Неужели, неужели она сейчас скажет — «убили»?!

— У-у-у… — клокотало в трубке. — Юрочку у-у…

— ЧТО?! ЧТО?!

— Украли!!!

«Слава богу!» — пронеслось у меня в голове, и огромный, как Эверест, камень сорвался с души.

— Я все поняла! Пожалуйста, успокойтесь! И соберите у себя в доме свидетелей похищения! Я еду!

Бросившись к машине, я успела заметить краем глаза, как шарахнулись от меня прохожие. Да, черт возьми, орущая посреди улицы женщина почему-то всегда пугает прохожих больше, чем размахивающий ножом бандит!

Через полчаса я знала все. Картина преступления вырисовывалась следующая.

Было три часа дня — самое спокойное время. Старики Гонопольские совершали обычный послеобеденный моцион, прогуливаясь, держась за ручки, в палисаднике неподалеку. Дома оставались только Юра и Ия: мальчик гонял по ковру машинки, мать домывала в кухне посуду.

Вдруг прозвенел долгий, уверенный, какой-то праздничный звонок в дверь.

— Кто там? — спросила Ия, разглядев в глазок что-то большое, сине-бело-красное, шевелящееся, очень красивое, но совершенно непонятное. Юрочка, заранее предчувствуя сюрприз, прыгал возле двери и тянул мать за руку:

— Мама, ну мама, да мама же! Открывай! Открывай!!!

Но Ия почему-то медлила.

— Вы кто там, а?

— Дедушка Мороз! — раздался за дверью слегка приглушенный голос. — Да, да, не удивляйтесь, это я — сам чародей и чудесник из волшебной новогодней страны! Лично приехал к вам из сказочного леса, чтобы поздравить мальчика Юрочку с Новым годом! Открывай, детвора, — вручать подарки пора!

— Дед Мороз?! Ко мне?! — ахнул мальчик. Глаза его заискрились уже какой-то и вовсе неземной радостью. — Дедушка Мороз! — крикнул он, изо всех сил дергая дверную ручку. — Заходи! Мама! Открывай! Скорее! Он же сейчас растает!!!

— Какой такой Дед Мороз? Почему? — бормотала Ия, неуверенно откручивая рычажок замка. — Разве бывают Деды Морозы в сентябре? Это кто-то шутит, Юрочка! А вот мы этому шутнику сейчас дадим! Вот мы ему покажем Деда Мороза!

— Ну и что, ну и что! А он специально ко мне приехал, летом! Только ко мне! — кричал Юра. — Это такой специальный Дед Мороз, летний! Он не с Новым годом поздравляет, а… а с… а с тем, что у меня через две недели день рождения! Ну ма-ма!!!

Дверь наконец распахнулась. И на пороге, сверкая пышной синтетической бородой, розовея картонным носом, запакованный в атласную шубу, с огромным заплечным мешком за спиной — во всем этом знакомом великолепии — действительно стоял самый сказочный, самый красивый, самый добрый Дедушка Мороз из всех, каких только можно себе представить!

— Ну здра-авствуйте, дети, здра-авствуйте, взрослые, — загудел он басом. И после того, как сказочный дед шагнул в тесную прихожую, Ие на минуту даже показалось, что в квартире у них действительно начался Новый год — пахнуло хвоей, снежной свежестью и мандаринами. — Что, не ждали? А это действительно я, а это действительно сюрприз! Ну, где тут у нас мальчик Юрочка?

— Это я! Это я! — кричал и подпрыгивал ребенок. В азарте он даже не почувствовал очевидную глупость вопроса: ведь в коридоре их было только трое, и из них троих — только один мальчик.

— А! Так вот ты какой, мальчик Юрочка! — гудел сказочный дед. — Ну-ка, поворотись-ка… Ого, какой ты здоровый парень! Даже и не знаю, поместишься ли ты в мой мешок… Но мы все-таки попробуем. Ты уж, Юрочка, постарайся поместиться, иначе не видать тебе сказочных подарков, а они у меня ого-го! — какие большие, а они у меня ого-го! — какие волшебные, и все сложены-приготовлены, и все — только для тебя одного!

— Подарки? Много?! — упивался ребенок, прыгая вокруг Деда Мороза в узком пространстве коридора. — А где, где?!

— Да все там же, — доносилось из-под белой бороды. — Там же, где им и быть положено: в сказочном лесу!

— Ой, в лесу! И мы туда поедем?!

— А как же! Вот прямо и сейчас. Посажу тебя в мешок, заброшу за плечи — и айда! Сядем в сани снежные, звенящие, с бубенчиками — и прямиком на них в сказочный лес!

— Ой, как здорово! Ну, поехали! Поехали! — вопил Юра. — Скорее!!!

— Погодьте-ка, — вмешалась Ия. — Вы мне это бросьте, такие шутки — дите в мешок сажать! Никакого мешка нам не надо. Да и поздно уже к тому ж. Юра! А ну-ка, скажи дедушке спасибо, что он пришел тебя навестить, и до свидания. А завтра…

— Не хочу! Не хочу прощаться! Не хочу завтра! — Из Юриных глаз безо всякой подготовки брызнули крупные слезы. Ия попятилась — ее ребенок плакал редко, но, когда это случалось, скандал мог затянуться на несколько часов. Лицо сына искривилась — и вот-вот начнется оглушительный рев.

— Юра!

— А-а-а! — начал сын.

Однако Дед Мороз был начеку:

— Тихо-тихо, никто не будет ни кричать, ни ссориться! Иначе сказка, в которую мы сейчас поедем, испугается и убежит! Ну-ка, Юрочка, садись-ка в мешок — вот я сейчас помогу тебе запрыгнуть — гоп! Вот и молодец! — крякнул Дед Мороз, взваливая мешок с ребенком себе за спину. — И веди себя там тихо-тихо, пока не выпущу.

Обомлев, Ия смотрела, как сказочный персонаж с белой бородой берется за ручку двери и совершенно серьезно готовится унести от нее родного сына. Милая добрая сказка у нее на глазах превращалась в какой-то странный, до дрожи пугающий фарс.

— А ну-ка, стоять! — крикнула Ия, хватаясь за мешок, в котором ворочался и хихикал ее пятилетний сын. — Куда это вы его? А ну, пустите пацана! Сейчас же поставьте на место свой дурацкий мешок!!! Я не позволю…

Что-то мягкое и влажное внезапно облепило ей рот, нос и щеки. Перед тем как потерять сознание, Ия еще успела удивиться тому, как быстро закружилась квартира, а она почувствовала нестерпимый жгуче-сладкий запах…

Старики вернулись через час и нашли Ию без сознания, раскинувшуюся посреди коридора. На лице у нее лежала марлевая маска с хлороформом. Будучи медиками, Гонопольские без лишнего шуму и истерики приняли первые меры по оказанию неотложной медицинской помощи. Истерика у них началась позже, когда бледная Ия сообщила им о том, что Юру — украли!

Вот тут-то затрясло всех троих. К счастью, мать Гонопольского вовремя вспомнила о том, что вчера, покидая их, я на всякий случай оставила номер своего телефона. И вот теперь три несчастных, парализованных страхом человека смотрели на меня как на мессию. Не знаю, что заставило их обратиться за спасением именно ко мне. Строго говоря, я должна была им отказать — ведь никто из них не являлся моим клиентом. Я не могла заниматься параллельными делами, мне нужно было навестить Марину, которую я не видела с самого утра. Но старики Гонопольские смотрели на меня с такой надеждой…

— Когда похищают детей, то, как правило, имеют в виду последующий выкуп. Вам еще не звонили?

— Нет…

— Значит, надо ждать звонка. И пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Любая паника мешает принимать правильные решения, а это преступнику только на руку. К сожалению, я не могу остаться с вами надолго, а похитители могут позвонить и через несколько часов, и даже через сутки. Поэтому советую не отходить от телефона до моего возвращения, а если вам позвонят раньше, то сразу же свяжитесь со мной.

— Евгения Максимовна! — старички вцепились в меня с двух сторон. — Евгения Максимовна, но как вы думаете, наш Юрочка сейчас жив?

— Да — на сто процентов! — с уверенностью сказала я. — Мы спасем вашего мальчика, не сомневайтесь.

(Господи боже мой, что это со мной? Какой бес толкает меня на то, чтобы раздавать такие опрометчивые обещания?!)

— И звоните, сразу звоните! Я буду здесь недалеко.

План у меня был такой: отогнать слишком заметный «Фольксваген» подальше (ведь за домом наверняка следят!), а затем незаметно, через крышу или чердачное окно, проникнуть в квартиру Гонопольских. Так, чтобы тот, кто следит за домом, не заметил, что я сюда вернулась.

Так я и поступила. «Тому, кто наблюдал за домом», было видно, как я села в машину и уехала в неизвестном направлении. Но вряд ли он заметил, как через несколько минут я бесшумно залезла на большой карагач, а с него перебралась на пожарную лестницу. На секунду переведя дыхание, я стала карабкаться вверх.

«И опять дежавю, — подумала я невольно. — С пожарной лестницы все началось и ею же, похоже, закончится».

Оказавшись на крыше, я, пригнувшись, побежала вперед, стараясь, чтобы кровельное железо не слишком громыхало у меня под ногами. Добежав до края, сделала глубокий выдох, сконцентрировалась и, не останавливаясь в беге, оттолкнулась ногой, перевернулась и приземлилась уже на руки на соседней крыше. Приземление прошло не очень удачно: пятки и живот обожгла острая боль, и, кажется, я сильно отбила ладони.

Чердачное окно, через которое я планировала спуститься обратно в квартиру Гонопольских, оказалось открытым. Не будь этого, кто знает, как бы я ломала замок!

— Ну что? — спросила я, появляясь на пороге. — Звонили?

Вместо ответа Ия как-то механически помотала головой.

— И все равно ничего страшного. Будем ждать…

Вскоре зазвонил телефон.

Все мы вздрогнули, как от удара.

— Возьми трубку, — тихо, словно тот, кто звонил, мог нас сейчас услышать, шепнула я Ие.

Она подчинилась.

— Але. Да. Да. Да, — автоматически, через равные промежутки, отвечала Ия тому, кто с ней говорил. Потом схватила валявшийся рядом с телефоном блокнот, ручку и с размахом вывела на бумаге несколько строк.

— Все сделаем, — сказала она напоследок упавшим, бесцветным голосом. И осторожно, словно трубка была хрустальной, опустила ее на место.

— Это «они» звонили? — в один голос спросили старики Гонопольские.

Ия кивнула, глядя на нас расширенными от страха глазами.

— А что же ты не спросила, что с Юрочкой? Почему же не узнала, где он, как он?

— Они… Они сами все сказали. Они сказали, что мальчик здоров. И будет здоров, если… если мы выполним все их условия.

— Какие?

— Вот, — она пододвинула ко мне бумажку со своими записями.

Я прочла:

«Сегодня, в десять вечера, на пустыре за городской свалкой, возле сгоревшей машины — все деньги, какие есть в доме. Упаковать в пакет, пакет положить в сумку. Сумку пусть держит в руках старуха. Ей стоять неподвижно. Кроме нее — только старик. Пусть тоже не двигается. Если сообщите в милицию или сделаете попытку проследить — получите свого мальчишку частями. По почте».

— Все деньги, какие есть в доме? Боже мой, но у нас же совсем немного! Мы, конечно, отдадим все, что есть! Но как доказать, что это действительно все?! — вскричали старики, заламывая руки.

— Да, это очень странное требование, — согласилась я, напряженно обдумывая ситуацию. — Я еще не встречала такого требования: «все деньги, какие есть в доме» — без указания конкретной суммы. Значит, им нужны не деньги.

— А что же? — воскликнули старички.

Ия сидела в кресле, закрыв лицо руками. Я даже сомневаюсь, слышала ли она что-нибудь из того, что мы говорим.

А тем временем все было понятно и без вопросов. Преступнику, похитившему мальчика, не нужны были деньги. Ему нужны были именно старики Гонопольские, вернее — их жизнь. Поэтому он и формулировал свое требование таким странным образом: «все деньги, какие есть в доме». Он не назвал конкретной суммы, чтобы старики не тратили время на поиски и сборы. Ему нужно было лишь выманить их из дома в определенный час и в определенное место!

Но зачем?

Кажется, я начинала понимать.

Мозаика стала складываться.

— Вот что, — обратилась я к Гонопольскому. — У вас сейчас начнется сердечный приступ.

— Что?!

— Сердечный приступ, или инсульт. Вы же врач! У вас сорок лет практики!

— Сорок пять…

— Тем более! Достаточно для того, чтобы умело симулировать сердечный приступ! Сейчас мы вызовем «Скорую», и вас госпитализируют на ней в любую больницу по вашему выбору. Главное, чтобы там была надежная охрана и хорошо знакомые вам врачи…

— Но у меня нет никакого сердечного приступа!

— Я уже сказала: вы его симулируете!

Вообще-то Гонопольскому и притворяться бы не пришлось — он стоял передо мной с посиневшими губами и держался за правый бок. Еще бы! В такой ситуации сердце заболит у кого угодно!

— Слушайте меня внимательно, — втолковывала я испуганному старику. — Вам надо лечь в больницу, к вашим знакомым врачам, и обязательно, чтобы это были надежные и неболтливые люди. Вы скажете им, что вне зависимости от вашего действительного физического состояния вам крайне необходимо два дня пролежать в больничной палате с каким-нибудь устрашающим диагнозом. Преступник не должен заподозрить в этом ничего необычного — кому, как не ему, знать, отчего у вас случился приступ — ведь это он украл у вас единственного внука! Главное — чтобы врачи, или кто там, дежурные на сестринском посту, когда им будут звонить и осведомляться о вашем состоянии, отвечали только одно: «Положение серьезное, практически отчаянное, счет идет на часы». И никакой обнадеживающей информации!

— А зачем?

— Затем, что преступника это успокоит! Он решит, что, учитывая ваш возраст, вам не выкарабкаться, и охотиться за вами не станет. Таким образом, мы спасем вашу жизнь. Неужели вы не понимаете, преступник не намерен отдавать вам мальчика — он намерен вас убить!

— Господи, да за что же?!

— Потом, все потом! Немедленно вызывайте «Скорую»! Если преступник наблюдает за домом, а это наверняка так, то пусть он убедится в том, что вас действительно увезли на «Скорой»! Тогда у него не возникнет никаких подозрений, и мы сможем действовать дальше.

Старушка, которая, кажется, соображала немножко быстрее, схватила трубку и принялась набирать номер «Скорой».

— А Маша? — очнулся старик.

— Какая Маша?

Рука, придерживающая сердце, на секунду выпрямилась и указала на старушку.

— Ваша жена? С ней все будет в порядке. На встречу с похитителями вместо нее пойду я.

Трюк со «Скорой» удался на славу — старичка положили на носилки, задвинули в реанимобиль и увезли. Выглянув в окно, я с удовлетворением заметила, что госпитализация Гонопольского не осталась незамечена жителями двора: старичка, до половины накрытого простыней, закатывали в машину в присутствии десяти-двенадцати жильцов преклонного возраста. Суета во дворе неизбежно должна была привлечь внимание нашего врага. Чего мы и добивались.

Теперь второе — за оставшиеся до встречи два часа требовалось превратить меня в совершенно другое существо.

Это было не так-то просто — загримироваться под старушку на седьмом десятке лет.

Но все было решаемо. Голову я накрыла плотной, но легкой косынкой, лицо скрыла за очками с толстыми линзами (я смотрела поверх стекол, но со стороны это было незаметно). На ноги я надела Иины сапоги на плоской подошве, в руку взяла хозяйственную сумку. Из одежды натянула толстый вязаный свитер, светлые брюки и длинный пиджак. Если учесть, что к месту «стрелки» я явлюсь на полусогнутых, имитируя старческую походку, и буду опираться на трость — то в темноте меня вполне можно будет принять за старушку.

— Евгения Максимовна… Женечка… — всхлипывала старушка. — Если вам, дай бог, удастся освободить нашего Юрочку… Я для вас ничего не пожалею! Я вам… я… хотите, я вам свое обручальное кольцо подарю?! Это очень хорошее колечко, дорогое, с бриллиантом, его еще моя бабушка носила! Это наша семейная реликвия! Сейчас…

Мария Федоровна быстро скрылась в одной из комнат и вскоре вернулась с маленькой шкатулочкой.

— Мария Федоровна, голубушка, прошу вас, не надо… Ничего, ничего не надо. Ну пожалуйста, я прошу вас, успокойтесь… Сядьте… не нужно, не нужно ничего…

Гонопольская села на диван, она едва сдерживала рыдания.

— Ну, я пойду, — сказала я после паузы. — Пожалуйста, не выглядывайте ни в коем случае в окна. Если позвонят, к телефону должна подходить только Ия. А вам, Мария Федоровна, я бы порекомендовала вообще не вставать с дивана до моего или Юрочкиного возвращения.

— А как же вы доедете? Туда, на пустырь? Просто пешком? Но ведь вас же могут… — она проглотила слово «убить», — вас же могут… по дороге?

— Не беспокойтесь. Вызову такси.

Машина и в самом деле уже ждала меня у подъезда.

Глава 9

Свалка.

Огромное — сколько захватывает глаз — пестрое поле, над которым кое-где поднимается седоватый дымок… Воздух здесь настолько загустел от зловонных испарений, что его можно резать на куски.

В беспорядке, который трудно назвать живописным, там и сям по полю разбросаны коробки, мешки и сетки с отходами; но большая часть этих отходов была свалена безо всякой тары — просто кучами.

Я медленно приблизилась к горе мусора, наваленной с одной стороны пустыря. Вонь буквально сшибала с ног. Я закрыла нос воротником свитера, но толк от этого был небольшой. Меня в любую минуту могло стошнить. Я уже пересекла свалку и вышла на полностью открытое пространство пустыря, в центре которого чернел остов сгоревшего и наполовину вросшего в землю грузовика.

Было тихо. И темно — хоть глаз выколи.

Прислонившись к груде ржавого железа, я пыталась понять, каким образом меня будут убивать. Винтовки с оптическим прицелом у убийцы нет — осталась на чердаке напротив нашего с тетей Милой дома. Применение яда тоже маловероятно — хотела бы я посмотреть, как это он заставит меня за здорово живешь выпить коньячку с цианистым калием!

Тогда что же?

Прошло не менее часа. Взошла луна, и нежный молочный свет высветил дорогу и бесформенные кучи по обе стороны от нее. Пока что ничего не происходило.

Я уже готова была признать, что моя затея с переодеванием не удалась, как откуда-то слева послышался едва различимый шорох. Звук быстро нарастал, неясный шорох перерос в шуршание шин, и в залитом лунным светом пространстве я увидела, как по направлению к пустырю, на встречу ко мне едет человек на велосипеде.

Сделав шаг назад, я почти впечаталась в грузовик, положила руку на револьвер и напряглась. В свете луны я не могла рассмотреть человека на велосипеде. Расстояние между нами стремительно сокращалось. Но, поравнявшись со мной, велосипедист не остановился. Не сбавляя скорости, он на всем ходу метнул в меня большой финский нож!

За секунду до того, как лезвие просвистело в сантиметре от меня, я нырнула вниз и, два раза перевернувшись, выстрелила, целясь, конечно, не в велосипедиста, а в колеса. Человека нужно было взять живым — это я понимала лучше, чем кто-либо другой!

Велосипед вильнул в сторону, противник на миг перестал контролировать ситуацию. Рывком поднявшись на ноги и распрямившись, я оказалась от него на расстоянии вытянутой руки. Теперь мне оставалось резко выбросить вперед руку с клюкой-тростью и быстро сунуть ее конец между спицами заднего колеса. Другой рукой я обхватила врага за горло и, приставив к виску пистолет, стащила с велосипеда на землю. Короткая борьба не оставила противнику никаких шансов — очень скоро стало ясно, что я и сильнее, и ловчее его.

Он лежал, уткнувшись носом в землю, тяжело дышал. Я сидела верхом и скручивала ему за спиной руки, фиксируя ремнем от джинсов. Оба мы здорово вывалялись в грязи, и несло от нас похлеще, чем от вокзальных бомжей.

— Повернись, — приказала я, поднимаясь на ноги.

Человек поднялся. Сначала встал на колени, постоял так, удерживая равновесие, а потом медленно выпрямился.

Теперь я могла его разглядеть.

Мужчина, которого я так долго искала, был грязен, изрядно избит и страшно зол, но даже в столь незавидном положении он все-таки умудрялся сохранять достоинство! По крайней мере, жалким его назвать было нельзя.

— Поздравляю, — насмешливо прохрипел он, поднимая на меня глаза. — Все-таки решились, суки. Не ожидал…

— Заткнись, — мирно, даже где-то дружелюбно, посоветовала я ему и ткнула тростью в спину — Иди-ка вперед. И без выкрутасов! Руки у тебя связаны, а оружием я владею очень профессионально и, чтобы совсем все стало понятно — с обеих рук, которые у меня, кстати, свободны!

Не говоря ни слова, он послушно пошел, с трудом переставляя ноги. Мы долго брели по свалке, минуя «сугробы» и завалы, пока не вышли к трассе.

Тут я вскинула руку, останавливая машину.

Это был единственный недочет в моем плане — я не подумала о том, как мы с пленником будем отсюда выбираться. Ни один из редких автомобилей не хотел останавливаться возле грязных, оборванных людей, у одного из которых к тому же были связаны руки. Мы могли бы простоять так до утра, если бы в конце концов рядом с нами не притормозил огромный мусоровоз…

— Здорово, ребята! — гаркнул зычный голос. Дверца гигантской машины распахнулась, и оттуда, с вершины мусоровоза, как Хозяйка медной горы, выглянула женщина в брезентовых брюках, на голове у нее была круглая вязаная шапка. Я была слишком утомлена, чтобы удивляться (женщина — за рулем мусоровоза?), но объясняться все же пришлось.

— Подруга, помоги, а? — обратилась я к ней как могла интимно. — Добрось до города. Вот, мужа поймала… связать даже пришлось. По бабам, сволочь, ходил.

— Здесь? На помойке? — удивилась водитель.

— Ага. Он у меня такой. Ему все равно, где и с кем.

— Малой, да ты что?! Ты хоть знаешь, какие тут на свалке бабы? Их же перед этим самым, как к делу применять, надо как минимум в ванне с марганцовкой час держать!

— А я гурман, — огрызнулся мой пленник. — И марганцовки у меня дома целое ведро.

— Ты смотри! Яйца такому оторвать и коту скормить! — присвистнула женщина. — Как минимум!

— Спасибо за совет. Вот добросишь до города — сразу же и займусь, — пообещала я.

— Садитесь, — пригласила водитель.

К счастью, двор был пуст. Ничего удивительного — ночь. Так что в квартиру Гонопольских я и мой подконвойный поднялись практически незамеченными.

— Кто это? — взвизгнула старушка.

— Это ваш несостоявшийся убийца, Мария Федоровна. И еще — похититель мальчика Юры. И еще — бывший муж вашей невестки, Иосиф Наумович Френкель.

Поставив посреди комнаты стул, я подтолкнула к нему преступника — и тот грузно упал на сиденье. Затем я обшарила карманы Френкеля, вынула бумажник, паспорт, деньги, документы и принялась изучать их.

Ия вскочила с места. Рядом с крепким мужчиной она смотрелась тонкой тростинкой, но силы в ней, как оказалось, было хоть отбавляй.

— Где мой ребенок?! — Схватив Френкеля за грязные лацканы пиджака, Ия затрясла Иосифа изо всех сил — так, что зубы у него застучали. — Отвечай, ты, слышишь, отвечай! Где мой сын?!

— В хорошем месте, — сквозь зубы сказал мужчина, глядя ей в глаза. — Смотри-ка, как ты изменилась, дорогая… Не узнал!

— Где он? Я не собираюсь выяснять с тобой отношения!

— А я и не предлагал.

Он был совершенно спокоен и нисколько не боялся. Выпустив его лацканы, Ия чуть не закричала от бессилия и осознания того, что и в самом деле ничего не может сделать с этим подонком.

— Ты…

Я положила ей руку на плечо и легонько отодвинула. Я не собиралась утешать или поддерживать Ию — я вообще в тот момент мало о ней думала. Меня поражало то, как спокоен был Френкель. Он смотрел на меня с ненавистью, а старушку Гонопольскую словно бы и вовсе не замечал!

— Послушай, ты, подонок! — сказала я тихо. — Я даю тебе ровно тридцать секунд на то, чтобы ты ясно, четко, как тебя учили в армии — если такие ублюдки, как ты, когда-нибудь служили в армии, — сказал мне, что ты сделал с мальчиком и куда ты его отвез! Можешь считать, что время пошло. Если считаешь, что я выразилась недостаточно убедительно, пеняй на себя.

— Я предпочитаю держать вас в неведении. Этот мальчик мне нужен.

Ия вскрикнула — я остановила ее, вытянув руку.

— Что ты собрался с ним сделать?

— Ну мало ли что. Пригодится в хозяйстве молодой здоровый ребенок! У него же все органы на месте. Я не ошибаюсь, Ия, дорогая моя?

В глазах у меня потемнело, и я так и не смогла понять, каким образом Френкель оказался на полу. Я услышала только глухой удар и почувствовала боль в кулаке, потом треск сломанного стула.

Оттолкнув меня, следом на Френкеля кинулась Ия. Перед глумливым лицом Йосика мелькнули ее руки — и две длинные красные борозды появились на его щеках.

— Остановись, Ия! — я решительно встала между ней и пленником.

— Убью!..

— Да ты сначала узнай, где мальчик!

Это подействовало. Тяжело дыша, Ия встала перед Френкелем.

— Где мой ребенок?! Отвечай, паскуда!

Йосик молчал.

— Надо взять себя в руки… силой от него ничего не добьешься, это же ясно! — сказала я.

Тяжело дыша, Ия отошла в сторону и села на диван. Старушка бросила мне на колени записную книжку и мобильный телефон Френкеля. Что ж, приступим. В первую очередь — мобильник. Глянуть, кому этот тип чаще всего звонил в последнее время, скорее всего, именно у этих людей сейчас и находится мальчик!

И прозрение пришло сразу же, как только я увидела первый телефон. За последние сутки Иосиф звонил по этому номеру девять раз. «Мама», — был обозначен номер. Ну конечно! Можно было и раньше догадаться!

— Ребенок находится в доме у его матери, Музы Платоновны… Назови адрес сам, если не хочешь, чтобы к ней завалилась рота омоновцев! Ты же сидел, Френкель! Неужели хочешь, чтобы теперь зону топтала твоя мать?

Он молчал. А потом длинно сплюнул прямо на пол.

— Ну?!

— Потемкина, двенадцать, — пробормотал он нехотя. — Квартира двадцать семь… Не надо никого туда вызывать. Мать ничего не знает, я сказал, что это сын моих друзей и на несколько дней надо за ним присмотреть… Да! И она ни в чем не виновата. Она ничего не знает про меня. Я только вчера пришел к ней. Я сказал, что освободился условно-досрочно…

— А что с мальчиком? Он жив, здоров?

— Да что ему сделается…

Ия кинулась в прихожую, за ней поспешила старушка Гонопольская. Вместе они быстро оделись и выбежали из квартиры.

Мы остались одни.


— Ну что ж… Начнем, пожалуй. Мне так много о тебе известно, что иногда кажется, еще чуть-чуть — и ты станешь сниться мне по ночам… Да, ведь мы, кажется, еще не поздоровались. Здравствуй, Иосиф.

— Мы на «ты», кажется, еще не переходили, — сказал Френкель, снова сплевывая…

— Ничего, переживешь. Если бы на моем месте был писатель, он бы немедленно сел за стол и написал фразу типа: «Подумать только, как может меняться человек…» Я такой фразы писать не буду, я просто спрошу тебя: почему?

— По кочану.

— Ясно, не хочешь говорить… Ну что ж. Я сама скажу. Итак, четыре года назад тебя посадила собственная жена. Да-да, не играй передо мной фальшивое удивление, тебе это плохо удается. Это Марина где-то раздобыла и подбросила тебе четыре килограмма высушенной конопли — страшная улика! За такое количество «дури» ты бы мог сесть лет на пятнадцать, но судья попался милосердный, а может быть, и мать посодействовала, ходила, обивала пороги. Конечно, это Марина подбросила траву в духовой шкаф. Она знала, что именно ты до поры до времени ее там не обнаружишь — кто из мужчин ни с того ни с сего полезет в пустую духовку? Она подбросила траву, позвонила в милицию и сдала тебя ментам. Вот почему именно ее дальше никто не терзал, не таскал на допросы, не пытался посадить вместе с тобой на скамью подсудимых. Конечно, это сделала Марина. Зачем? Чтобы иметь возможность выйти замуж за Гонопольского.

— Да, — прохрипел Иосиф, отводя глаза. — Я не давал ей развода. Я все надеялся…

— Зря надеялся. Тебя посадили, и Марина в два счета оформила развод. Это так просто сделать, когда муж сидит в тюрьме! И зажили они с Максом счастливо. Правда, жили недолго…

Через очень небольшое время у Гонопольского со своим другом и партнером по бизнесу начались серьезные разногласия. Гога Попов всерьез задумался об убийстве. А тут ты снова появился на горизонте… Очень вовремя. Скажи, тогда, в тюремной больнице, сбежали все восемь человек или один ты? Или…

— Нас было трое. Ночью мы подожгли щиток, выбрались на крышу… Она была совсем прогнившая, дыры кое-как забиты фанерой. Ее мы тоже подожгли.

— Понятно, и высушенная недавней жаркой погодой фанера вспыхнула как солома. Я сразу поняла, что администрация колонии, где находилась тюрьма, просто скрыла факт удачного побега заключенных. Очень уж уверенно они рапортовали о восьми погибших, в то время как обгоревшие тела нельзя было даже опознать.

— Эти… пятеро, что остались там… Они на моей совести, — вдруг сказал Френкель глухим голосом. — Я думал, они успеют выбраться. Я не знал…

— Надо же, какая чувствительность при такой кровавой биографии после. Скажи, а почему ты решил бежать? Просто хотелось на волю?

— Нет… Там, в колонии, был один… Он был… Про таких говорят — в авторитете… Я ему чем-то понравился. Может быть, потому, что был сам по себе, не ходил ни под кем — не знаю… Как-то подсел он ко мне. Начал расспрашивать про то, как я за решетку попал. А мне все равно было, кому рассказывать, такая была тоска… По Маринке, по дому, по матери… По всем. И главное — я ничего не понимал! Совсем, совсем ничего не понимал — как, почему? Какая трава, откуда, почему в моей квартире? Я рассказал этому человеку все, а он…

— Что?

Иосиф помолчал.

— Он рассмеялся… Долго смеялся, а потом рассказал, как все было. Он как в воду глядел. Он был опытный. Все мне объяснил, как было… Я сначала не поверил и долго не верил, но он меня убедил… А потом предложил этот план — бежать. Сказал, нам обоим нужно попасть в больничку, там с нами будет еще один, третий, тоже надежный человек… И я согласился. Раньше мне было все равно, а теперь я решил — должен бежать. Должен в глаза ей посмотреть, Марине… Должен узнать, что там…

Френкель стал вдруг очень разговорчивым, но тогда меня это не насторожило.

— Мы бежали, все прошло по плану… Хотя я и не знал, и не догадывался даже, что пятеро человек, оставшиеся на пожаре, лягут на мою совесть. А когда переправились через Иртыш и разошлись в разные стороны, я отправился сюда — к Марине. К моей Мальвине.

— К Мальвине? Ты тоже называл ее так?

— Я всегда ее так называл — «моя Мальвина». С первого дня знакомства у меня в душе не осталось места для других женщин. Никто и никогда не любил ее так, как я…

— Но ведь она предала вас?

— Да… но, в конце концов, я ведь сам подтолкнул ее к этому… Почему я не стал таким же богатым и успешным, как Макс? Тогда бы она меня не бросила. Я должен был стать достойным моей королевы. А вместо этого, словно леший, таскался по горам. Оставлял ее одну. Да, я сам был во всем виноват…

— Гм…

— Да, это так, я это понял давно… И Гоге сказал то же самое, когда пришел к нему ночью, оборванный, обросший, худой… караулил его возле поселка. И Гога меня не испугался, нет! Провел к себе, дал во что переодеться, погнал мыться, бриться, накормил. Он был один. Мы потом долго говорили с ним при свете лампы. Гога научил меня, что делать. Надо восстановить статус-кво, сказал он. Нужно снова сделать Марину свободной, только на этот раз она будет свободной и богатой и примет тебя — ведь это ты подаришь ей свободу и достаток! Я спросил — а как это сделать? Гога ответил — ерунда, ты же столько лет шлялся по горам, ты неплохо знаешь химию, придумаешь что-нибудь… Но придумали мы вместе, в ту же ночь. Я действительно химик, самоучка, правда. Но очень хороший химик — ведь я имел дело с травами и сборами… И мне ничего не стоило добыть алкалоид (никотин — это алкалоид) из нескольких блоков сигарет, которые вместе с мини-лабораторией, в которой было все необходимое по моему списку, мне принес Гога. Пока я делал это, передо мной все время стояли Маринкины глаза… Мы, я и Гога, начинили никотином сигары, и на следующий день он подарил ящик с нашими сигарами Максу. Получилось даже удачнее, чем мы ожидали, потому что Макс засмеялся и вручил Гоге свой ящик с сигарами. «У индейцев есть обычай выкуривать трубку мира, — сказал он. — Будем считать, что, обменявшись кубинскими сигарами, мы эту трубку выкурили». Ну… вот и все. Дальше вы знаете.

— Нет, не все. Зачем вы убили домработницу и молодого мужчину по имени Стас? И кстати, откуда вы взяли винтовку?

— Винтовку я купил, и даже не одну, а две, ведь Гога дал мне денег. Оружие я носил в футляре из-под скрипки и использовал только один раз. А почему вы спрашиваете, зачем я убил ее любовника? Конечно, из ревности. Я не хотел, чтобы рядом с моей Мальвиной был еще кто-то. Я сам хотел быть с ней.

— Из ревности? Хорошо, допустим, убить из ревности молодого красивого Стаса — это понятно. Но домработница? Шура?

— С ней вышла ужасная, трагическая ошибка… Я следил за домом из окон соседнего дома и принял ее за мужчину. Высокая, в мужской одежде… все это меня обмануло. Я подумал, что у моей Мальвины есть еще один любовник, который до того близок, что даже живет с ней… И выстрелил… А за сутки до того я убил того, второго. Говорю же, я знал, где их застать. Ведь я следил за ней…

— Когда вы намеревались появиться перед Мариной и во всем признаться?

— Как только она станет богатой и независимой. Ведь она унаследует деньги Макса благодаря мне.

— То есть как только она вступит в наследство?

— Да.

— Но ведь она могла послать вас! Или, что вероятнее — снова сдала бы вас милиции! Зачем молодой, красивой и богатой женщине связывать свою судьбу с бывшим зэком, тем более беглым?

— Нет, она уже не смогла бы прогнать меня. Я не позволил бы ей.

— А куклу Мальвину вы прислали в качестве намека?

— Да. Она должна была понять и подготовиться.

— Так, понятно… А дальше?

— Дальше… Я все время думал, как сделать ее еще более счастливой. И я понял. Нужно убрать с дороги главного конкурента — самого Гогу. Он ничего не говорил мне. Но я видел, что он становится опасен. Был очень недоволен, что я не смог добыть для него какую-то папку. Ругался, грозил, в том числе и ей, моей Мальвине… Мы часто виделись. Один раз я попросил его как-нибудь незаметно поставить на Маринин стол куклу Мальвину. Гога ничего не понял, но обещал… взял у меня куклу, сунул ее в кейс и не закрыл его. Мы сидели тогда в кафе. Он отлучился в туалет, а я подменил в том же кейсе фляжку коньяка, который он всегда носил с собой, на другой, приготовленный заранее.

— То есть с цианидом?

— Да.

— Так, и потом ты наведался в особняк Попова, чтобы замести следы, украл там телефон… Ну, и чтобы осчастливить Марину окончательно… решил убрать с ее пути старших Гонопольских и ребенка… которые тоже имели право на наследство?

— Да. Моя Мальвина должна править единолично.

— Нечего сказать, хороша позиция…

— Какая есть. Больше добавить мне нечего.

Что-то в его рассказе не состыковывалось, не сходилось. Еще немного, я нащупала бы это «что-то», но мое внимание отвлекло странное поведение пленника. Повернув голову, он вдруг вцепился в воротник куртки.

— Стой! Сто-о-ой!!!

Но было поздно. Из уголка ворота Френкель ловко подхватил зубами крошечную ампулу. Быстро надкусил и выплюнул на подбородок хрупкие осколки стекла.

— Развяжи… Развяжи мне руки… — прохрипел Иосиф. — У меня осталось полтора часа… Не хочу… Не хочу умирать здесь. Пусти!

Я развязала его. Шатаясь и не глядя по сторонам, Френкель вышел из квартиры. Я слышала, как его шаги загрохотали по лестнице.

…Забегая вперед, скажу, что его нашли через сутки. Йосик Френкель сидел, прикрытый кустарниками, возле дома Марины Гонопольской. Его мертвый, тоскующий взгляд был устремлен вверх — в окна, за которыми, он знал, жила его Мальвина…


— Женя! Ну наконец-то! — закричала Марина, когда я, грязная и уставшая, появилась на пороге нашей конспиративной квартиры. — Ты где была? Я уж и не знала что подумать! Главное, утром запретила мне выходить из дому, а сама исчезла на целый день! Мне же страшно вообще!

— Переживешь, — проворчала я.

Заняв ванную, я до отказа отвернула оба крана. Ой, мама дорогая, как говорит один мой знакомый трансвестит, как же хорошо оказаться в мыльной пене после наполненного заботами трудового дня!

Плескалась я, наверное, не менее часа. А когда вышла — снова чувствовала себя человеком.

Марина, точно такая же, какой я оставила ее утром — розовая, веселая, в шелковом голубом халатике, — сидела на постели с журналом в руках.

— Ну ты что? Устала, да? А у меня хорошая новость! Сегодня я дала по телефону распоряжение перечислить на твой счет пятьдесят тысяч баксов! Нормально, да? — она заглянула мне в глаза — Это гонорар, за первое время.

Марина сделала паузу, давая мне возможность выказать пылкую благодарность, но я не оправдала ее ожиданий, пробормотав не очень разборчивое «спасибо». Деньги — это всегда хорошо, тем более что я их заработала. Но бог мой, как же я устала!

— Ну ладно, я не буду тебя ни о чем расспрашивать, — кротко продолжила Марина. — Давай лучше развлеку тебя чем-нибудь. Вот кстати! Помнишь, я вчера читала тебе статью «Красавица и чудовище»? Ну, где упоминали историю про китайского императора? Сегодня появилось продолжение, слушай: «Несколько лет назад известнейшая голливудская красотка Джулия Робертс отдала свое сердце „самому некрасивому мужчине Америки“ — музыканту Лайлу. Музыканта звали „страшилой“ даже самые близкие люди, а сам он давно привык к своей внешности и, казалось, нисколько ее не стеснялся. Лайл стал не просто очередным увлечением голливудской звезды — он, обойдя многих соперников, женился на ней. Они были вместе два с половиной года — невероятно много для Голливуда!..»

Медленно, очень медленно я подошла к Марине и вырвала у нее из рук журнал. Онемев, она уставилась на меня в испуге и даже сжалась на постели, но мне на это было плевать. Я посмотрела на номер журнала на обложке и только потом перевела глаза на клиентку:

— Знаешь, кто ты? Ты — маленькая лицемерная эгоистичная сучка! Так, значит, ты сегодня целый день не выходила из дома, да? Сидела, говоришь, ждала меня и боялась?! Врешь ты все! Откуда у тебя тогда взялось продолжение статьи про красавицу и чудовище? Ведь журнал помечен сегодняшним числом!

Я швырнула журнал ей в лицо. Вскрикнув, Марина отползла к стене.

— Ты все знала! Имя убийцы тебе стало известно сразу же, как только мы вскрыли посылку с куклой! Ты поняла, что ее прислал твой бывший муж, который называл тебя «моя Мальвина» и которому ты погубила жизнь, — вот почему ты так испугалась! Но в страхе ты пребывала недолго. Когда Френкель убил Егора Попова, ты поняла, что тебе нечего бояться, что бывший муж по-прежнему любит тебя!

Марина пробормотала что-то — совсем неслышно.

— Как ты связалась с Йосиком? Он позвонил тебе? Когда это случилось? Сразу же, как только я ушла из дому? Я, кажется, знаю, что было дальше! Ты пообещала ему… не знаю что, скорее всего — вернуться к нему. А взамен потребовала — что?! Ну говори, что?! Молчишь?! Да я и без тебя все знаю. Ты потребовала у него жизнь мальчика и стариков Гонопольских, которые стояли у тебя на пути! И знаешь, почему я поняла это? Потому что о существовании сына у твоего бывшего мужа до вчерашнего дня никому не было известно. Ты сама узнала это от меня вчера вечером! И рассказала о ребенке Иосифу! Который украл его. Только у него, по счастью, не поднялась пока рука на ребенка.

Странно… Но, слушая меня, Марина как будто распрямлялась и набиралась сил. Теперь она сидела на кровати совершенно спокойно, в свободной, вальяжной позе. И в чудных лазоревых глазах ее сверкало, горело торжество.

— Да, — сказала она и улыбнулась мне в глаза. — Да, но ты ничего не докажешь!

— Посмотрим, — сказала я и взяла телефон. Это был, наверное, сотый или сто первый раз, когда пойманный за руку преступник кричал мне, что на него нету никаких доказательств. — Пожалуйста, девочка, положи руки на стол и не шевелись. Я буду сторожить тебя, пока не приедет милиция. И не делай резких движений, потому что больше я не вступаю с тобой в переговоры и при малейшей попытке к бегству просто подстрелю. Прострелю локоть или коленку. И не надейся, что от этого тебя кто-нибудь защитит, потому что с этой минуты у тебя больше нет телохранителя.

Эпилог

Собрать доказательства на Мальвину было действительно непросто, но мне удалось. Следующие два месяца я только этим и занималась, причем совершенно бесплатно. Почему? Не знаю. Может быть, потому, что все это время у меня перед глазами стоял пятилетний мальчик с трогательными розовыми ушами. Маленький ребенок, никому не сделавший зла, но которого хотели убить просто потому, что он родился на этот свет!

Старики Гонопольские и Ия подали в суд на установление отцовства, и Юра был признан полноправным наследником Максима Гонопольского. Дедушка и бабушка уже перевели на его имя свою долю наследства и наняли по моей рекомендации управляющего — хорошего и честного менеджера. Бизнес-империя «Галактика» не распадется, она будет дожидаться своего звездного часа, который наступит, когда Юре исполнится восемнадцать лет.

Гонорар, который был перечислен Мариной, я отослала обратно в банк. Я не романтик, но брать деньги из рук этой женщины мне было неприятно. Тем более что внакладе я все равно не осталась — на другой день после вступления в права наследства Гонопольские выписали мне чек на очень приличную сумму. «Нам никогда не отблагодарить вас, Женечка, за спасение внука, — сказала мне по телефону старушка. — Это всего лишь деньги, но в качестве благодарности мы не смогли придумать ничего лучше. Пожалуйста, не отказывайтесь!» Я не отказалась.

В мертвом человеке, сидящем у Марининого дома, опознали зэка Иосифа Френкеля. Администрацию колонии, скрывшую его побег, наказали. Через очень короткое время следственный отдел прокуратуры рапортовал о раскрытии серии убийств, но уголовное дело на Френкеля, в связи со смертью подозреваемого, было закрыто.

Марину судили по двум статьям: фальсификация улик и подстрекательство к похищению ребенка. Процесс был очень громким. Гонопольской дали шесть лет колонии. В своем последнем слове она сказала, обращаясь неизвестно к кому: «Я еще вернусь!..»

Репортаж о суде над Мариной Гонопольской недавно показывали по телевизору. И ее саму — улыбчивую, уверенную в себе, красивую. Хоть и сильно похудевшую.

— Вот видишь, — со вздохом сказала мне тетя Мила, когда передача закончилась, — вот видишь, есть на свете женщины, которые даже в тюрьме умудряются следить за собой. Она чудовище, но при этом настоящая женщина, этого у Марины не отнять и не прибавить. А ты…

— Да, — ответила я ей. — Да, я, может быть, не всегда выгляжу безукоризненно. Но при этом я не чудовище.

— Ну какое же ты чудовище, Женечка, — сразу же расчувствовалась тетя Мила. — Ты у меня красавица!


на главную | моя полка | | Карамельные сны |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 6
Средний рейтинг 3.7 из 5



Оцените эту книгу