Глава 1

Озеро Белого Медведя, Миннесота, 1895 год

Столовая имения Роуз-Пойнт гудела от разговоров. Восемнадцать человек разместились за огромным обеденным столом красного дерева в ярком свете массивной люстры. Последней переменой обеда из трех блюд оказалась свежая спаржа, приправленная солеными семенами настурции, которую подали со свежими булочками в виде лебедей и кусочками свежего масла, размером и формой напоминавшими лепестки водяных лилий. Стол, покрытый льняным полотном с вышитой монограммой семьи Барнеттов, был сервирован столовым серебром от Тиффани и королевским фарфором Веджвуда. В центре стола красовались пятьдесят великолепных роз «Госпожа Бурбон» из собственного сада, и ночной девятичасовой бриз, дувший в окна, обращенные в сторону озера, сливался с их душистым благоуханием.

Стены комнаты украшали обои в стиле Уильямса Морриса: на фоне густого темно-красного цвета спелые виноградные гроздья переплетались с орнаментом из листьев. На уровне плеча начинались окна высотой девять с половиной футов^[1] в массивных бордовых рамах вишневого дерева. Рамы были сплошь покрыты искусной резьбой, а из каждого угла вам улыбались веселые ангелочки.

Во главе стола восседал сам Гидеон Барнетт, плотный мужчина с седеющими моржовыми усами и массивным подбородком. Напротив сидела его жена Лавиния, тоже толстушка, необъятный бюст которой можно было сравнить разве что с надутым парусом. Ее волосы были уложены вокруг головы блестящим серебряным венцом и украшены гребнями и розой из органди. В честь торжества за столом позволили остаться всем четырем отпрыскам четы Барнеттов в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет, а также тетушкам Агнес и Генриетте, двум старым девам, которые приходились сестрами Гидеону и, как водится, все время жили в семье Барнеттов. Здесь же собрался весь цвет общества, члены яхт-клуба «Белый Медведь», друзья дома, которые тоже в разгар летнего сезона стекались сюда из Сент-Пола.

Ужин был дан в честь празднества: яхт-клуб, «Миннетонка», ратуя за процветание и пропаганду парусного спорта, вызвал на спор коллег из «Белого Медведя» для участия в ежегодных парусных соревнованиях, которые намечено было проводить в течение трех лет. Сегодня как раз закончилась первая, регата. Можно было представить себе горечь поражения в такой день! Это было похуже, чем проиграть тяжбу в суде, ведь в обществе парусный спорт стал почти маниакальной страстью, а его члены буквально помешались, стремясь стать непревзойденными яхтсменами.

— Проклятье! — взорвался Гидеон Барнетт, ударив кулаком по столу. — Это же просто немыслимо, что никто из наших не выиграл!

Он все еще был в парусиновых брюках и голубом свитере, на котором во всю грудь красовались крупные белые буквы — аббревиатура клуба «Белый Медведь».

— Все знают, что «Тартар» быстрее «Китс»! — Барнетт ударил кулаком по столу, да так, что все бокалы дружно звякнули. На другом конце стола движением левой брови Лавиния тут же бросила на него сердитый взгляд: фужеры-то ведь были из набора Уотерфорда, ровно на двадцать четыре персоны.

— Мы должны что-то сделать с парусами! — кипятился Гидеон.

— С парусами? — переспросил его друг Натан Лаваль. — Ты же знаешь, Гид, яхта и так уже тащит шестьсот семьдесят квадратных футов парусов, а вручную можно управлять только семнадцатифутовым парусом.

— Чтобы выиграть в весе, нам нужно заменить их на шелковые. Разве я не предлагал попробовать натянуть шелк?

— Дело не только в парусах, Гид, скорее в сопротивлении движению яхты. Мне кажется, что у «Тартара» неудачная конфигурация корпуса, — невозмутимо продолжал Натан.

— А мы ускорим ход! Попомни мои слова — мы разберемся с сопротивлением и в следующем году выиграем гонки!

— Возможно, но как?

— Как? — воскликнул Гидеон. — Вот уж не знаю как, да только я не хочу больше просто так по чьей-либо милости терять по десять тысяч долларов, да еще в пользу этих чертовых землечерпалок из «Миннетонки», тем более что они сами и вызвали нас на спор!

— Никто не заставлял тебя, Гидеон, делать такую большую ставку. Ты спокойно мог бы поставить и сотню долларов, — вступила в разговор Лавиния.

Однако все уже хорошо знали, что делать ставки оказалось таким же острым развлечением, как и участвовать в самих гонках, так что члены клуба с азартом вносили по десять тысяч долларов.

Справа от Гидеона возник слуга и тихо спросил:

— Сэр, могу я унести спаржу?

— Да, уноси, — рявкнул Барнетт, сделав соответствующий жест рукой, и, не меняя тона, повернулся к жене: — Каждый из присутствующих за этим столом имеет равные доли в парусных соревнованиях, и никто из нас не хочет просто так терять свои деньги, особенно в пользу этой компании из «Миннетонки», тем более что все газеты Америки и так уже следят за всем, что тут происходит, а Тим фотографирует каждое событие.

Он продолжал, обращаясь уже к Тиму Иверсену, члену клуба и преуспевающему фотографу, который вел летопись яхт-клуба со дня его основания:

— Оставим в стороне деньги, но я, в конце концов, пока еще командор нашего клуба и ненавижу потери. Поэтому вопрос остается открытым — как нам добиться победы?

Дочь Гидеона Лорна довольно долго сидела, прикусив язычок, прежде чем решилась вставить со своего места:

— Мы могли бы заказать братьям Херрешофф проект и построить новую яхту.

Все взоры в столовой тут же обратились к хорошенькой восемнадцатилетней барышне, которая своими карими глазами не отрываясь смотрела на отца. Ее золотисто-каштановые волосы были уложены в высокую прическу «девочки в стиле Гибсона», что в сочетании с линией шеи было куда более соблазнительным, чем корона, венчавшая голову матери. Лорна стала носить эту прическу с прошлого лета, когда сам маэстро Чарльз Дана Гибсон был гостем имения Роуз-Пойнт и с удовольствием пускался в пространные монологи, объясняя пафос своей моды и стиль своих «девочек»: женщина может быть свободной и иметь индивидуальность и в то же время оставаться женщиной. Поддавшись влиянию Гибсона, Лорна не только изменила прическу, но и полностью обновила свой гардероб, отказавшись от изысканных шелковых платьев и турнюров и заменив их нестрогими нарядами спортивного стиля, юбками и блузками.

Казалось, глаза Лорны, сидевшей перед отцом, искрились вызовом:

— Ведь могли бы, папа, а?

— Братья Херрешофф? — переспросил папаша. — Из Провиденса?

— А почему бы и нет? Уж ты-то, папа, мог бы дать им эту возможность.

— А ты откуда знаешь этих самых Херрешоффов?

— Я умею читать, папа. Их имена появляются практически во всех статьях журнала «Оуттинг». А ты что, знаешь кого-нибудь лучше?

Лорна прекрасно помнила, что отец не одобрял ее интереса к неженскому парусному спорту. И уж тем более если он все про себя решил насчет яхты, то ей лучше сидеть и помалкивать, как и подобает настоящим леди, которых Лорна хоть и уважала, но считала законченными занудами. Более того, такая ситуация была для нее как бальзам на раны ее тайного чувства: ведь отец должен винить только самого себя за то, что она вдруг увлеклась спортом, которым так восторгался господин Гибсон. В конце концов, ведь именно отец пригласил Гибсона в Миннесоту. Вскоре после приезда молодого модельера с его радикальными взглядами на освобождение американских женщин Лорна стала одеваться и вести себя в манере Гибсона «девушка-мальчик». Вот тогда-то Гидеон вознегодовал: «Это возмутительно! Моя дочь носится по городу, сверкая лодыжками! И подбивает друзей создать женскую команду «Белого Медведя»! Зачем это нужно, ведь каждый дурак знает, что место женщины только в гостиной!»

И снова эти фокусы, да еще во время вечеринки, где собрался весь цвет Миннесоты, его дочка вдруг осмелилась давать советы его друзьям, как решать их собственные проблемы!

Пока он продолжал сердито смотреть на нее, она повторила вопрос:

— А ты что, папа, знаешь все-таки кого-нибудь лучше?

Поддержка подоспела, однако, от молодого Тейлора Дюваля, соседа Лорны:

— Вы должны согласиться, Гидеон, что в этом что-то есть.

Тогда Гидеон перевел взгляд с дочери на Тейлора. Это был блестящий и энергичный молодой человек, который уже в двадцать четыре года походил на отца и внешностью, и деловой хваткой и который скоро, очень скоро уверенно займет свое место в обществе. А джентльмены тем временем обменивались взглядами — наиболее влиятельная и могущественная группа не только в «Белом Медведе», но в целом на финансовой сцене Миннесоты. Они занимали почетное место в справочнике «Кто есть кто» в штате и делали огромные деньги на железных дорогах, разработках залежей железной руды, мукомольных фабриках, а также, как это было с Гидеоном Барнеттом, и на лесоразработках. Кто-кто, а уж они-то, конечно, могли бы подрядить братьев Херрешофф построить новую яхту, чтобы выиграть гонки. При одном условии: жены тоже не будут против…

А с какой стати женам-то возражать? Они уже вовсю наслаждались славой, которую вдруг обрели благодаря страстному увлечению своей сильной половины парусным спортом. И ворчанье Лавинии уже ничего не значило. Ведь это увлечение считалось шиком, привилегией, которая давала право появляться на страницах газет, мелькать на фотографиях рядом с мужьями. Одним словом, жизнь потекла необыкновенная, и каждая из них вдруг по-настоящему осознала, что ее вес в обществе измеряется прежде всего длиной тени, отбрасываемой супругом, а потому чего это ради они стали бы возражать, чтобы самые известные и престижные в Америке судовые дизайнеры построили новую яхту?

— Конечно, это нужно сделать. И ведь мы давно уже могли бы их подрядить.

— И правильно, эти выходцы из Новой Англии знают, как строить яхты, они всегда у них и были.

— А вот насчет парусов они, скорее всего, тоже не знают, все-таки лучше паруса из шелка или нет.

— Может быть, нам прямо сейчас или, на худой конец, завтра послать им телеграмму?

— Ну да, ведь тогда уже в конце лета у нас будут чертежи или хотя бы эскиз, а уж к следующему маю — и сама яхта, как раз к началу парусного сезона.

Прежнее недовольство уступило место волнению, с которым джентльмены продолжали обсуждать новые возможности, открывшиеся перед ними.

Тем временем со стола уносили остатки ужина.

Слуга подошел к Лавинии и тихо проговорил:

— Ваше горячее, мэм.

Лавиния довольно сердито взглянула на молодого человека, который скромно держал в руке тарелку с золотым ободком.

— Да поставь ты ее, ради Бога, — вполголоса приказала она.

И тут в трех дюймах от стола Йенс Харкен выронил из рук горячую тарелку. Серебряная крышка подпрыгнула, издав при этом жалобный звук разбитого колокольчика.

Лавиния вскинула глаза. Да, конечно, как и остальные дамы ее круга, она могла быть только супругой своего мужа, и уж одно это обеспечивало ей высокое положение в обществе. Другое дело — домашний очаг: здесь она была царицей и безраздельно правила всем — прислугой, хозяйством и прочим. Вот почему неловкость лакея так задела ее самолюбие, и она только коротко бросила:

— А где Честер?

— Ушел домой, мэм. У него отец болен.

— А Глиннис?

— У нее зубы заболели, мэм.

— А ты сам-то кто будешь?

— Йенс Харкен, мэм, слуга для разовых поручений на кухне.

Лицо Лавинии вспыхнуло. Ничего себе, случайный человек на праздничном приеме! Интересно, знает ли об этом домоправительница! Она еще раз сердито взглянула на молодого человека, пытаясь вспомнить, не видела ли она его когда-нибудь раньше, затем отрывисто приказала:

— Сними крышку.

Как только он убрал крышку, ее глазам во всем великолепии предстала жареная дикая утка, поданная с артишоками и брюссельской капустой и обрамленная затейливым овалом запеченного картофельного пюре.

Едва взглянув на это истинное произведение искусства, Лавиния ткнула утку вилкой и бросила Йенсу:

— Иди работай.

Он медленно прошел через крутящуюся дверь, затем бросился бежать во всю прыть, пересек длинный холл, проскочил вторую крутящуюся дверь и наконец оказался на кухне.

— Черт возьми, четырнадцать футов коридора — целый тоннель, и только лишь для того, чтобы запахи, видите ли, из кухни не попадали в столовую! Ну, разве эти богачи не идиоты!

Хальда Шмитт, главная кухарка, скомандовала, дав ему в руки два очередных блюда:

— Бегом!

Более восьми раз пробегал Йенс этот коридор, переводя дух только в столовой, когда ставил блюда на стол перед гостями. Каждый раз, попадая в столовую, он мог слышать обрывки разговоров о сегодняшних гонках, почему именно яхта Барнетта «Тартар» проиграла регату, и почему можно было уверенно говорить о победе в будущем, и в чем же именно коренилась причина нынешнего поражения — то ли в сопротивлении движению яхты и парусах, а может быть, в неправильном распределении балласта и управлении шкипера. О, желание обойти «Миннетонку» было таким страстным, что они буквально помешались на идее с парусами и громко обсуждали ее.

И Йенс Харкен был единственным человеком, кто знал об этом и о том, что они собирались предпринять.

— Хальда, скорее найди мне лист бумаги! — крикнул он, ворвавшись в кухню с двумя последними крышками.

Хальда перестала облизывать формочку от мороженого:

— Ишь ты какой, бумаги! Чего это ради она тебе вдруг понадобилась?

— Ну, пожалуйста, скорее найди бумагу и карандаш, конечно. Моя смена уже кончилась, и я теперь появлюсь здесь только завтра, так что не задавай лишних вопросов.

— Да уж, конечно, чтобы потом остаться без работы, — усмехнулась немка, накладывая мороженое в вафельные стаканчики. — Я все-таки не могу понять — зачем тебе нужна бумага и карандаш?

— На, поставь в холодильник, — приказала она второй кухарке, которая взяла тарелку с десертом, поместила ее в металлический ящик, доверху наполненный колотым льдом, и закрыла его.

Йенс кинул крышки от блюд в цинковую раковину, одним махом пересек душную кухню и, оказавшись рядом с поварихой, сжал ее пухлые красные щеки в ладонях:

— Миссис Шмитт, ну, пожалуйста, где бумага?

— Ну, знаешь, Йенс Харкен, ты самая большая зануда, какие только бывают, — невозмутимо ответила она. — Ты что, не видишь, что я должна вынуть из формочек десять порций мороженого, пока мадам не позвонила, чтобы подали десерт?

— Давай мы тебе поможем! — Йенс умоляюще взглянул на двух служанок, Раби и Колин, и сам схватил вафельный стаканчик. — Сколько нужно класть мороженого?

— Э, нет уж, ты только все испортишь, и вся моя работа пойдет насмарку. — Миссис Шмитт выпустила из рук формочку и спокойно продолжала. — На стене висит листок для домоправительницы, ты можешь спокойно оторвать себе клочок, хоть я и не понимаю, зачем тебе вдруг так срочно понадобилось что-то записывать во время важного приема, который и бывает-то раз в году!

— Ты права! Может быть, он и станет самым важным для меня в жизни приемом, и, если все именно так и случится, я обещаю тебе, моя дорогая и горячо любимая миссис Шмитт, беззаветную любовь и заботу!

Хальда Шмитт, как всегда, поддалась его обаянию, отчего ее щеки покрылись румянцем.

— Говори, говори, — пробормотала она, покрыв выемку от мороженого маленьким кусочком марли, не переставая наполнять вафельные стаканчики.

Йенс оторвал клочок бумаги и написал на нем печатными буквами: «Я знаю, почему вы проиграли регату, и смогу помочь выиграть ее в следующем году».

— Госпожа Шмитт, стойте! Дайте мне блюдо! — Он выхватил у нее из рук блюдо с десертом, положив на него записку, и накрыл ее одной из меренг так, чтобы был виден только один кончик. — Ну вот, а теперь клади сверху мороженое.

— Прямо на бумагу? Ты что, совсем спятил? Тогда мы уж точно оба потеряем работу! Кстати, а что там все-таки написано?

— Зачем тебе знать, что там написано? Положи сюда мороженое, и все!

— Ну, уж нет, Йенс Харкен, никогда в жизни, — твердо ответила миссис Шмитт. — Я — повар и отвечаю за все, что выносят из этой кухни, поэтому никогда в жизни ни один из этих десертов не подадут на стол с какими-то там записочками!

Он понял, что, если не расскажет ей, что написал в записке, она останется непреклонной.

— Ну ладно, это для мистера Барнетта. Я пишу ему, что знаю, как выиграть регату в следующем году.

— Ах, вот ты о чем, опять за свое: ты и твои лодки!

— Да, я не собираюсь всю жизнь оставаться кухонным мужиком. Скоро все узнают обо мне.

— О да, конечно, я тоже всю жизнь хотела выйти замуж за губернатора и стать первой леди.

— Вы достойны большего, миссис Шмитт, — промолвил Харкен. — Вы безусловно достойны большего.

Кухарка бросила на него кроткий взгляд, который он очень хорошо знал.

Когда он понял, что ничего не помогает, то уступил:

— Если это вызовет гнев, я приму огонь на себя и расскажу им всем, что я тот самый Йенс Харкен, который подложил записку в десерт, несмотря на то, что вы не позволили этого делать.

В конце концов Лавиния дернула атласную ленту, и в тот же самый момент над дверью в кухне звякнул медный колокольчик. Кухарка взглянула на него и разволновалась:

— Смотри, что ты делаешь! Одна только болтовня, а у меня еще и мороженое не готово. Иди, иди отсюда, вот возьми только первые порции и дуй что есть духу, пока они еще не растаяли!

Как только Харкен принес десерт в столовую, Лавиния бросила на него испытующий взгляд. Молодой человек являл собой пример вышколенного лакея, глядя на которого трудно было себе представить, что он мог так проштрафиться в начале ужина. Несмотря на летнюю жару, мороженое все еще сохраняло форму остроконечных куполов, венчавших каждую порцию, и подано было на стол без лишних движений. Хрустящие меренги золотистого цвета были наполнены сладкой клубникой, над которой возвышалось персиковое мороженое, покрытое тонким слоем свежих абрикосов. Поистине, присутствующим дамам не к чему было придраться.

Словно прочитав ее мысли, Сесилия Туфтс воскликнула:

— Какой изысканный десерт, Лавиния! Где же тебе удалось найти такую кухарку?

— О, она сама меня и нашла четырнадцать лет тому назад, сообразив прислать вместе с посыльным несколько тортов. С тех пор Хальда все время у нас. И хотя она последнее время частенько заговаривает о пенсии, ведь ей уже за пятьдесят, я даже не могу себе представить, что буду без нее делать!

— О, я понимаю, что вы имеете в виду. Кто-то видит в супе суп и больше ничего, а кто-то представьте себе, творит на кухне чудеса…

С другого конца стола зычный голос Гидеона прервал разговор:

— Лавиния! — Гласные в его голосе трепетали, точно паруса на ветру. — Можно тебя на минуту?

По тону его голоса Лавиния почуяла неладное, и, хотя рот ее был набит мороженым, поверх поникших роз она взглянула на мужа, который всем своим видом выражал крайнее недовольство. Изо всех сил пытаясь проглотить свежие абрикосы, Лавиния судорожно гадала, в чем же дело.

— Прямо сейчас, Гидеон?

— Да, именно.

Кровь хлынула к ее щекам, когда он резко оттолкнул кресло в сторону, и она приложила холодную салфетку к губам.

— Прошу прощения, — извинилась она перед гостями, выйдя из-за стола и направляясь за мужем в комнату для слуг.

Бог мой, столько места в доме, и нате, он выбрал комнату для слуг! Что скажут наши дамы, глядя на это! Узкая комната без окон тускло освещалась одной-единственной лампой и насквозь пропахла вареной брюссельской капустой, ведь овощи, перед тем как подавать на стол, раскладывали по блюдам именно здесь.

— Гидеон, там…

— Меня интересует, что происходит здесь, Лавиния.

— Тише, Гидеон, я и так уже полумертвая, и все из-за того, что мой собственный муж вдруг вздумал со мной поговорить в комнате для слуг посреди званого торжественного приема! Ведь у нас есть библиотека, гостиная, наконец, где мы могли…

— Я достаточно зарабатываю, чтобы содержать тебя в шелках, мороженом и двух шикарных домах! Так что же, по-твоему, я еще должен и за прислугой на кухне следить?

В его руках белела записка. Она вся была запачкана клубничным соком и прилипла к пальцам так, что не отлепилась, когда он попытался ее бросить.

— Ее засунули в мой десерт, — желчно заметил Гидеон.

Ее глаза вспыхнули.

— В твой десерт? Не может быть, Гидеон…

— Говорю тебе, в моем десерте! Я совершенно уверен, что подложил кто-то на кухне. Но кухня, прости, это уж по твоей части, Лавиния. Кто у нас отвечает за кухню?

— Я… мм… но почему, — Лавиния только беззвучно открывала рот. Наконец она выдала. — Миссис Ловик — наша домоправительница, в чьи обязанности входит нанимать слуг и на кухню, и для уборки дома.

— Она это и делает.

— Но, Гидеон…

— А за эти дела отвечает кухарка. Как, кстати, ее зовут?

— Миссис Шмитт. Ах, Боже мой, Гидеон…

Не обращая внимания на ее слова, мистер Барнетт резко направился в кухню:

— Кто бы это ни был, я вряд ли смогу поверить в то, что какая-то кухарка или экономка, нагло предлагая свою помощь, знает, как выиграть парусные гонки, а вот наш глупый «Белый Медведь», представьте себе, не знает!

Распахнув дверь кухни, он раздраженно выкрикнул:

— Миссис Шмитт! Кто здесь миссис Шмитт?

В кухне было всего четверо. Трое из них буквально замерли со страху, кроме последнего, четвертого, в которого Гидеон так и впился глазами: он оказался тем самым болваном, который недавно уронил тарелку Лавинии.

— Повторяю! Кто здесь миссис Шмитт?

— Я, сэр, — прошептала женщина с фигурой, похожей на вафельный стаканчик от мороженого, и лицом красным, как раскаленные угли в печке. Барнетт так и буравил ее взглядом:

— Так это на вашей совести, да?

Белоснежный колпак кухарки мелко задрожал, а руки нервно теребили большой белый передник.

— Нет, сэр, она здесь ни при чем. Это все я, — вступил в разговор Йенс.

Гидеон тут же переметнул взгляд на молодого человека. Но ему понадобилось почти десять секунд, чтобы взять себя в руки:

— Харкен, не так ли?

— Да, сэр.

Молодой человек не волновался и не нервничал. У него было гладкое и привлекательное лицо, голубые глаза смотрели спокойно и прямо, что в сочетании с белокурыми волосами создавало удивительно обаятельный облик.

— Вы уволены, — заявил Гидеон. — Собирайте вещи и немедленно покиньте дом.

— Хорошо. Но если вы хотите выиграть парусные гонки, то выслушайте меня…

— Нет уж, это вы будьте любезны слушать меня! — Барнетт резко пересек кухню и остановился прямо перед Харкеном. — Это мой дом, а вы в кем, милейший, просто работаете, и все. Молчите, когда я с вами разговариваю! Какое вы имели право ставить меня и мою жену в идиотское положение со своими дурацкими записочками, которые вы засовываете в мороженое, тем более в тот момент, когда мы принимаем у себя добрую половину Озера Белого Медведя! И потом, хоть у вас и дьявольское самомнение, но это уж слишком, знаете ли, давать советы мне, как выиграть парусные гонки! Надеюсь, это понятно?

— Но почему? — спокойно спросил Йенс. — Разве вы не хотите стать победителем?

Барнетт резко развернулся на сто восемьдесят градусов назад, со всего размаху толкнув Лавинию в бок:

— Миссис Шмитт, пусть он немедленно убирается отсюда, и вы за ним следом, и чтобы через час его уже здесь не было. Не беспокойтесь, жалованье за неделю вам пришлют.

Харкен с редким проворством кинулся к Гидеону и схватил его за руку:

— Мне кажется, мистер Дюваль прав. Дело не в парусах и не в распределении балласта, в сопротивлении движению яхты. Судно не должно рассекать воду. Все, что вам нужно, так это другая конфигурация носовой части. И я смогу для вас сделать новый проект.

Барнетт повернулся и удивленно посмотрел на него:

— Ах, вот ты кто такой. Тот самый тип. Наслышан.

Харкен продолжал держать Барнетта за руку:

— Да, сэр, могу представить, что вы обо мне знаете.

— Все яхт-клубы в Миннесоте выгнали тебя взашей.

— Да, сэр, вы правы, и еще несколько клубов на Восточном побережье тоже мне отказали. Но если бы кто-нибудь сейчас выслушал меня, поверьте, он узнал бы секрет самой быстроходной яхты в мире, какой еще пока никто и нигде в мире не построил.

— Ладно, вот что я тебе скажу, парень. У тебя хватило наглости сделать то, о чем я уже говорил. Но позволь узнать, а что ты тогда делаешь здесь у меня на кухне?

— Должен ведь человек где-то питаться.

— Да, пожалуй, но в таком случае тебе лучше кормиться где-нибудь в другом месте, подальше отсюда. И чтоб больше я тебя здесь не видел, понял?

Хлопнув дверью, Барнетт вышел.

— Гидеон, стой! — Лавиния крикнула так громко, что ее услышали в столовой. Лорна уже давно следила за тем, как гости обмениваются недоуменными взглядами. Наступило короткое молчание, никто не ел, прислушиваясь к тому, что происходило на другом конце дома. А Лорна уже не отрывала глаз от двери.

— Ну постой же, Гидеон, — видя, что он не реагирует на ее слова, Лавиния с силой схватила его за локоть так, что он чуть не потерял равновесие.

— Моя дорогая, нас ждут в столовой…

— Как же, самое время вспомнить про гостей, особенно после того, как ты выставил меня полным посмешищем перед всеми. Как это неблагородно с твоей стороны, Гидеон Барнетт, распекать меня и мою прислугу? Я бы никогда не обидела миссис Шмитт только из-за того, что ты недоволен кем-то из слуг. Она — самая лучшая кухарка среди всех, какие у нас только бывали.

— Ах, Лавиния, нам нельзя иметь прислугу…

— Нам нельзя иметь прислугу, которой я бы отдавала приказания, а ты бы их отменял. Если они только почувствуют, что я не хозяйка в доме, они перестанут меня уважать. Как я буду после этого разговаривать с ними на кухне? Я настаиваю на том, чтобы ты вернулся и сказал миссис Шмитт, что она может остаться: Если ты против…

Спор разгорался все громче и громче, и Лорна уже больше не могла усидеть на месте. О чем только думают папа и мама! Стоят и ругаются около кухни, а гости сидят и ждут за столом!

— Простите, — тихо проговорила девушка и поднялась из-за стола. — Пожалуйста, продолжайте обед.

Она подошла к двери и услышала орущего Гидеона:

— Лавиния, я не хочу посылать к чертовой матери…

— Мама, папа, что здесь происходит? — Лорна не удержала равновесия, так что крутящаяся дверь вытолкнула ее в комнату. — Гости глаз не спускают с двери и ерзают в креслах. Неужели вы не понимаете, что они могут услышать все, о чем вы тут спорите! Впечатление такое, что вы вдвоем сражаетесь со всей кухонной прислугой! Что это с вами случилось?

— Я буду там через минуту. А ты вернись и как-нибудь займи их, может, предложи подышать на балконе или сыграй что-нибудь на рояле, хорошо, моя девочка?

Лорна оторопело глянула на родителей, как обычно смотрят на тех, у кого не все дома, и вышла вон.

Минуту спустя Гидеон вполголоса произнес:

— Ну ладно, Лавиния, она может остаться.

— И миссис Ловик тоже. Я что же, зря, по-твоему, все лето учила ее, как вести домашнее хозяйство?

— Ну ладно, ладно. — Гидеон умоляюще поднял обе руки. — Так и быть, пусть обе остаются. Но скажи им… — Он ткнул пальцем в сторону кухни. — Если через час он не уберется вон из моего дома, я сделаю… что-нибудь страшное, ты это понимаешь?

Вздернув нос, Лавиния заторопилась назад в кухню.

Она толкнула дверь и замерла при виде открывшейся картины: в кухне, насквозь пропахшей вареной брюссельской капустой, было жарко как в преисподней, градусов под сто, и стоял дикий гвалт, который смолк, как только дверь отворилась.

Девушки мыли посуду в цинковой раковине. Харкен и Шмитт бросили спор при виде хозяйки. Лавиния даже подумала, что она скорее предпочла бы есть сырую пищу, чем согласилась бы на стряпню в таком месте.

— Миссис Шмитт, не обращайте внимания на моего мужа. Ужин был восхитительный, и я уверена, что вы останетесь.

Та переминалась с ноги на ногу. Краем подола она утерла нос:

— Даже и не знаю, мэм. Моей матери ведь уже под восемьдесят, и, с тех пор как умер отец, она совсем одна. Я уже подумывала о том, чтобы бросить тяжелую работу и позаботиться о ней. Денег я немного скопила, и, сказать по правде, сама тоже хочу немного отдохнуть, чувствую, что постарела.

— Да ну, чепуха. Вы такая же, как в тот день, когда я взяла вас на работу. И потом, вы приготовили такой роскошный обед почти без всякой помощи!

При этих словах миссис Шмитт сделала то, чего никогда не могла позволить себе раньше: она села в присутствии хозяйки. Толстая миссис Шмитт плюхнулась на маленький стульчик так, что ее пышные формы, как кусок сдобного теста в духовке, скрыли его под собой.

— Даже и не знаю, — устало покачала она головой. — Я так вымоталась в эти дни, все в спешке, одно мороженое чего мне стоило. До сих пор сердце болит.

— Ну, дорогая моя, прошу вас только… — Лавиния встала в позу оперной певицы, сложив на груди руки. — И что я буду делать без вас здесь, в разгар летнего сезона, разве я смогу найти кого-нибудь, чтобы заменить вас?

Миссис Шмитт, размышляя, молча глядела на хозяйку, положив белые, как две крупные рыбины, руки на деревянный стол. Лавиния крепче сжала пальцы. Кухарка бросила короткий взгляд на Раби и Колин: девушки точно окаменели и во все глаза смотрели на то, что происходило на кухне. Все так же молча кухарка хлопнула в ладоши, дав им понять, что пора приниматься за работу.

— Пожалуй, еще три доллара в неделю к жалованью вас вполне устроят.

— О, конечно, мэм, это было бы замечательно, вот только не с кем работать, особенно если и он уйдет, — кивнула Хальда в сторону Харкена.

— Я как раз собиралась нанять еще кого-нибудь на кухню.

— Сказать по правде, мэм, у меня больше нет охоты еще раз кого-нибудь учить работать. Вот вы говорите, что прибавите мне жалованья, за это спасибо, но уж если я и останусь здесь, то он тоже останется. Да ведь он хороший парень, самый лучший работник, каких у нас на кухне еще и не было, и у него есть желание работать. Вот, кстати, сегодня вечером накладывал мороженое в вафельные стаканчики, хотя это и не входило в его обязанности. А ведь он делает всю тяжелую работу, таскает и чистит овощи, да мало ли что приходится делать на кухне, вы и так сами все знаете. Эти вот котлы тоже очень тяжелые.

Лавиния едва дышала в тугом корсете, но, стоически улыбнувшись Харкену, вдруг решилась:

— Ну хорошо, я уже тоже хочу вас оставить, Харкен, но без ведома мужа, поэтому вы должны — слышите, Харкен? — вы должны дать мне слово — никогда больше — никогда, понятно? — не делать того, что вы себе позволили сегодня вечером.

— Мэм, я никогда больше этого не сделаю.

— И вы останетесь работать только на кухне и в огороде, понятно?

В ответ Харкен только судорожно сглотнул.

— Тогда все можно устроить. А на утро, миссис Шмитт, мне бы хотелось заказать вареные яйца со шпинатом, ведь мистер Барнетт так их любит.

— Будут вареные яйца, мэм.

Не продолжая беседы, Лавиния покинула кухню. Всю дорогу ее сердце бешено колотилось, ведь она отлично понимала, что действует наперекор желанию Гидеона. Он-то, конечно, взбесится, когда узнает, но кухня, простите, это ее вотчина, ее и больше ничья. У него ведь и политика, и бизнес, он с азартом может предаваться увлечению и яхтами, и охотой, ну а ей-то что остается, кроме комплиментов: какая у вас превосходная кухарка да какое у нее восхитительное мороженое и до чего же вкусно она готовит всякие экзотические овощи!

Дойдя до двери в столовую, Лавиния остановилась, поправила корсет, достала из кармана юбки, платок, вытерла пот со лба, привела в порядок волосы и только после этого вышла к гостям.

Праздничный обед, конечно, совсем расстроился. Хотя гости и пытались убедить хозяев, что они ничего не поняли из разговоров на кухне, конечно, им почти все было слышно. О, женщины так изобретательны во всем, что касается светских сборищ и особенно колкостей по части хозяев! В ход идет абсолютно все — и хитрость, и умалчивание, и невинные возгласы, и все там легко и непринужденно, что Лавиния могла себе позволить расстроиться не более, как если бы она вдруг узнала, что скончалась ее портниха.

Лорна, сидя за роялем, видела, что мать держится изо всех сил. Она, приказав Дафне и Серону идти спать, весело болтала, но Лорна могла бы поклясться, что тень беспокойства все-таки проскальзывала на ее лице. Что так могло ее расстроить? Неужели это все из-за слуги — того симпатичного блондина? А между прочим, кто он? И кто должен ответить за то, что он прислуживал в столовой, хотя никто его этому не учил?

Чтобы отвлечь внимание гостей от матери, Лорна весело предложила:

— А теперь мы все вместе споем «После бала»!

Тут же Тейлор Дюваль встал позади девушки, положив руки на ее плечи, и принялся громко петь. Он был всегда готов ради нее на все, что только могло взбрести ей в голову. Другие гости, правда, не последовали его примеру, поэтому Лорна закрыла крышку рояля и, переложив гостей на мать, предложила Тейлору выйти на веранду.

— Я тоже пойду, — подпрыгнула от радости ее сестренка Дженни.

Лорна поморщилась. Для своих шестнадцати лет Дженни чересчур много себе позволяет. Ведь только этим летом Лавиния позволила ей оставаться со взрослыми по торжественным случаям, как, например, сегодняшний прием, и к тому же она никогда раньше не видела Тейлора. Тем не менее это не мешало ей таращить на него глаза при каждом удобном случае.

— А не пора ли тебе спать? — строго спросила старшая сестра.

— Мама разрешила мне остаться до полуночи.

— Ну, тогда все в порядке, ты можешь идти вместе с нами, — с усмешкой сказала Лорна.

Веранда тянулась вдоль всего фасада дома и намного уходила за угол с одного и с другого конца. Повсюду были разбросаны кресла, столы, кушетки, диванные подушки. Все сияло и изливало свет, тепло и радость, и по дому витал неуловимый аромат роз, который сохранялся всю зиму.

Сама усадьба расположилась на восточном мысе острова Манитоу, на озере Белого Медведя, которое, как будто это был лист клевера, с севера, востока и юга огибало остров. Невдалеке, на северо-западном побережье залива Снайдерс, виднелась деревушка Белый Медведь.

Из внутреннего дворика можно было попасть прямо в сад и в оранжерею, где целый штат садовников, нанятый Лавинией, круглый год выращивал цветы. И сегодня, в теплый летний вечер, они наполняли ночь неповторимым ароматом. Был июнь, кругом цвели целые сады, и фонтаны, привезенные когда-то из Италии, источали чудесную музыку струй. Молодая луна, как золотая монета, блестела в воде. Издалека доносились звуки прекрасного оркестра, изысканно и неустанно игравшего «Дон-Кихота»; залитый огнями паром, переполненный толпами народа, без устали переправлял людей к городскому причалу. Ниже виднелся собственный причал усадьбы Роуз-Пойнт, на который набегали ласковые волны озера.

Однако сегодня вечером никому не было никакого дела до этой романтической картины. Дженни схватила Лорну за руку, как только они подошли к окну.

— Лорна, что произошло на кухне? Что это все значит?

— Что за манеры, Дженни! Не следует обсуждать это при Тейлоре!

— Нет-нет, не обращайте на меня внимания. Я ведь просто старый друг семьи, и все, так ведь?

— Конечно! Лорна, расскажи…

— Ну, я всего не знаю, но одно я поняла очень хорошо: папа хотел уволить кухарку, а мама позволила ей остаться.

— Кухарку? Но почему? Всем же очень понравился сегодняшний ужин.

— Понятия не имею. Папа ведь не то что посреди званого приема, а вообще ни разу в жизни не бывал на кухне. И он, и мама орали так, словно готовы были убить друг друга.

— Да я знаю. В столовой все было слышно, правда, Тейлор?

Лорна вспомнила эту сцену, однако в этот момент на веранду вышел Тим Иверсен, и его появление прервало их беседу. Разговор тут же переключился на фотографии, которые Тим сделал во время парусных гонок, и на то, что писали в газетах по этому поводу.

Вскоре к ним присоединились остальные гости, и сестры опять не смогли выяснить, что же случилось за обедом.

Вечеринка уже кончилась, и Лавиния с Гидеоном прощались с последними гостями, а Лорна так ни о чем и не успела спросить родителей.

— Ну, говорила что-нибудь мама про сцену в кухне? — шепотом поинтересовалась Дженни, когда они поднимались по лестнице.

— Да нет же, ничего она не говорила.

— И тебе самой ничего в голову не приходит?

— Нет, ничего, но мне все-таки хочется узнать, в чем дело.

Наверху Лорна поцеловала младшую сестренку и пожелала ей доброй ночи. Дженни побежала в комнату, которую занимала вместе с Дафни, а у старшей была своя собственная спальня. В ней, несмотря на высокие потолки и огромные окна, было жарко. Лорна вынула из ушей сережки, положила их на туалетный столик, сняла и поставила у кресла туфли. Она чутко прислушивалась к звукам, доносившимся из коридора. Убедившись, что там никого нет, девушка приоткрыла дверь, минуту помедлила и выскользнула из комнаты.

Кругом было темно и тихо. В коридоре погасили лампы, потому что все, даже тетушки, уже поднялись к себе и теперь, конечно, легли спать.

В полной темноте Лорна на цыпочках прошла мимо центральной лестницы к винтовой лестнице и конце коридора, по которой можно было, пройди комнату для слуг, попасть прямо в кухню.

Остановившись на ее пороге, дочка Барнетта увидела там все те же четыре фигуры: двух служанок, кухарку и Харкена. Девушки убирали остатки ужина, кухарка резала ветчину, а Харкен подметал пол. «О Господи, а он недурен собой», — подумала Лорна, наблюдая за ним.

Наконец она поздоровалась:

— Хелло.

Все замерли. Первой спохватилась миссис Шмитт:

— Хелло, мисс.

Лорна вошла в кухню и осторожно прикрыла за собой дверь.

— Скажите, пожалуйста, а в какое время вы ложитесь спать?

— Мы пока работаем, мисс, но скоро кончим.

Лорна бросила взгляд на часы.

— Уже двенадцать?

— Завтра выходной, мисс. Сразу же после завтрака мы все пойдем в церковь. Все, что нам нужно сделать, так это приготовить холодные закуски.

— О да, конечно… — лицо Лорны озарилось улыбкой, — я и не думала, что вы так долго работаете.

— Только по торжественным дням, мисс.

В комнате воцарилось молчание. Девушки застыли с медными кастрюлями в руках. Харкен перестал подметать и молча стоял с веником в руках. Так протекли несколько секунд… Наконец кухарка спросила:

— Могу я вам что-нибудь предложить, мисс?

— О нет, что вы, я только хотела узнать, что… ну… — замялась Лорна, тут же осознав свою ошибку.

По всем канонам вопрос, который она хотела задать, был неуместен, даже с точки зрения прислуги. Какое право имела она выпытывать у этих усталых, измотанных людей, что так взбесило ее отца сегодня вечером?

— В спальне очень жарко. Нет ли у вас сока?

— Мы еще не сделали на утро, но осталось кое-что покрепче, мисс. Хотите стаканчик?

Кое-что покрепче — это шампанское с ромом, Лорне никогда не давали это пить.

— В основном, мисс, это зеленый чай с мятой, — добавила кухарка.

— Ну, если только чай… тогда большую чашку.

Кухарка повернулась и направилась к двери. Когда она вышла из кухни, Харкен решился:

— О, мисс, я могу показаться вам нахальным типом, но, кажется, я знаю, почему вас интересует то, что случилось здесь на кухне часом раньше.

Она удивленно уставилась на него.

Харкеном вдруг овладело волнение: девушка была так хороша собой, что он не мог отвести от нее глаз.

— Они поссорились из-за меня, — прямо ответил он. — Ведь это я подложил записку вашему отцу в мороженое.

— Записку? Отцу в мороженое? — Лорна невольно улыбнулась. — Неужели правда?

— Да, мисс, — бросил он на девушку короткий взгляд.

— Вы подложили записку моему отцу в мороженое? — задрожали от смеха уголки ее рта.

Она закрыла рот руками и, обратив смеющееся лицо к Харкену, спросила:

— Моему отцу, Гидеону Барнетту?

— Именно ему. — Молодой человек с. восхищением глядел на девушку.

— И что же там было написано?

— Что я знаю, как выиграть регату в следующем году.

— А что папа на это ответил?

— Он сказал: ты уволен.

— Ax… — Улыбка исчезла с лица Лорны, она быстро и внимательно взглянула на юношу, понимая, что его положение совсем не кажется смешным, и опустила глаза, но сейчас же опять подняла их и снова, не удержавшись, засмеялась. — Ради Бога, простите.

— Не берите в голову. Меня спасла миссис Шмитт. Она заявила, что, если меня уволят, она тоже не останется.

— Так что теперь вас не увольняют?

Харкен медленно покачал головой.

— А вы правда знаете, как папа сможет выиграть парусные гонки в следующем году? — Девушка бросила на Пенса заинтересованный взгляд.

— Да, конечно, но он не стал меня слушать.

— Ну, это уж само собой разумеется, папа вообще никогда никого не слушает. Вы страшно рисковали, пытаясь дать ему совет.

— Теперь-то я и сам это понимаю…

— Скажите, а как он все-таки сможет выиграть гонки?

— Изменив конфигурацию лодки. Уж я бы смог это сделать для него. Я мог бы…

Миссис Шмитт вернулась, неся чашку с прозрачным напитком бледного зеленоватого цвета.

— Вот вам, мисс.

— О, благодарю. — Девушка взяла чашку обеими руками.

Разговор стал общим, однако, несмотря на то, что кухарка стояла рядом и вежливо кивала в ответ головой, Лорна поняла, что ей не стоит больше оставаться здесь и обсуждать с ними свои семейные дела и проблемы парусного спорта. Бросив случайный взгляд на потупившихся служанок, Лорна догадалась, что эти люди только из вежливости не ложатся спать и что пора расходиться.

— Ну ладно, еще раз спасибо, спокойной ночи, — вежливо попрощалась девушка. — Спокойной ночи, миссис Шмитт.

— Спокойной ночи, мисс.

Немного помедлив, Лорна еще раз взглянула на молодого человека.

— Доброй ночи, Харкен.

Она заставила себя строго улыбнуться, потом взглянула на него уже совсем ласково и пошла к выходу. Замерев, ничем себя внешне не выдав — ни улыбкой, ни жестом, — Харкен с бьющимся сердцем жадно всматривался в ее гордый профиль и с силой сжал веник в руках. Это не его дело, конечно, но человек, которого чуть не выгнали в шею, не выбирает себе занятие. И все же, когда она взялась за ручку двери, Йенс решился спросить:

— Мисс, можете ли вы ответить на один вопрос? Мне говорили, что в семье Барнеттов три дочери, которая из них вы?

— Лорна, самая старшая, — бросила она через плечо.

«Так это Лорна», — подумал он и, стараясь скрыть волнение, спокойно произнес:

— Ну что ж, мисс Лорна, тогда спокойной вам ночи.

Но спокойной ночи не получилось. Лорна, улегшись в постель, смотрела невидящими глазами в темный угол спальни. Она старалась что-то понять, собрать мысли, заснуть. Но сна не было. Было только удивление, невозможность осмыслить, охватить происшедшее. Перед ней стояли синие глаза слуги из кухни. Неужели это тот самый человек, который имел смелость написать записку папе и посоветовать ему, как можно выиграть гонки? Когда она сама чуть ли не умирала от любопытства, пытаясь узнать секрет победы в регате; А ссора между папой и мамой, о которой еще долго будут болтать все в округе? И потом, что может чувствовать, как может спокойно думать прелестная молоденькая барышня в этот столь знаменательный для нее вечер, когда она играла гостям на рояле и хоть и на короткое время, но исполняла обязанности хозяйки дома вместо матери, чувствуя себя так, как и подобало в таком положении, когда она первый раз в жизни попробовала глоток шампанского с ромом и даже получила от этого наслаждение. А как она секретничала с Тейлором на веранде, да она была абсолютно уверена в том, что он ее точно поцеловал бы, будь они там одни!

И вся эта ночь слилась в какую-то волшебную, чарующую сказку, когда восемнадцатилетняя девушка не может просто так заснуть, ведь жизнь с такой же силой кипит у нее в душе, как в куколке, в которой будущая бабочка бьет крылом, готовясь навсегда покинуть ее ради новой жизни.

Глава 2

В своих апартаментах в имении Роуз-Пойнт Лавиния, прежде чем лечь спать, надела огромную белую ночную сорочку с длинными рукавами и, несмотря на жару, наглухо застегнула ее по самое горло на все пуговицы. Только после этого она вышла из-за ширмы, которая скорее служила украшением для ее кровати, и, не говоря ни слова, опустилась на стул. Мэтти, ее горничная, уже ждала ее у туалетного столика.

Мэтти убрала розу из органди и гребни, расчесала волосы и заплела их в одну толстую косу.

— Что-нибудь еще угодно, мэм? — спросила она.

Лавиния встала, все еще царственно величественная, несмотря на то, что лишилась своей короны. Она редко благодарила за помощь: благодарностью было жалованье, которое она платила за работу. Более того, благодарность пробуждала у прислуги самодовольство и удовлетворение, а это, в свою очередь, вызывало лень. Машинально растянув губы в улыбке, Лавиния проронила:

— Больше ничего, Мэтти, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мэм.

Застыв в позе идола, Лавиния подождала, пока не закрылась дверь за горничной, а затем, стоя перед зеркалом, задрала вверх ночную рубашку. Весь живот был в багровых полосах от сдавившего его корсета, которые она стала с наслаждением расчесывать, пока на коже живого места не осталось. Затем застегнула пояс трико, погасила свет и прошла в спальню.

Гидеон сидел на кровати и курил сигару с таким видом, словно он хотел запустить этой сигарой Лавинии в лоб.

Матрас был высоким, и Лавиния всегда была под прицелом, когда взбиралась на него.

— Тебе обязательно надо курить эту мерзость здесь? Воняет горелым дерьмом.

— Это моя спальня, Лавиния! И я буду курить здесь, если мне так захочется!

Она плюхнулась на кровать со своего края, повернувшись к мужу спиной и натянув простыню до самой шеи, хотя было так жарко, что у нее даже ноги вспотели. Но она все же не решалась лечь поверх простыни. Каждый раз Лавиния проделывала это, когда ее муж делал что-нибудь ей назло или лез не в свое дело, и всякий раз она задавалась одним и тем же вопросом: когда же ему это надоест окончательно?

А Гидеон продолжал дымить своей сигарой, хотя и знал, что жена не переносит запах табака, но ведь она одержала верх над ним сегодня вечером, а уж этого, простите, он никак стерпеть не мог.

«Все идет как надо, — подумала Лавиния, — двоим можно играть в одну и ту же игру».

— Я полагаю, Гидеон, что тебе надо знать о том, что миссис Шмитт отказалась работать у нас, если Харкен будет уволен, поэтому я разрешила ему тоже остаться на кухне.

За ее спиной муж разразился кашлем:

— Ты… разрешила… чтo?

— Я сказала Харкену, что его увольнение отменяется. Если этим можно удержать миссис Шмитт — пусть остается.

Ой схватил ее за плечо и опрокинул навзничь:

— Только через мой труп!

Бросив на него свирепый взгляд, Лавиния подтянула простыню.

— Ты издеваешься надо мной, Гидеон. Ты сделал из всех нас посмешище, устроил скандал посреди званого ужина, и все потому, что никто не может тебе и слова поперек сказать. А между тем только таким образом я еще могу сохранить лицо перед нашими друзьями. Ведь наша прислуга тотчас же все расскажет людям Дювалей, а те в свою очередь — дому Туфтсов, и скоро уже все будут знать, что Лавиния Барнетт не хозяйка в своем доме. Поэтому пусть миссис Шмитт и Харкен останутся, но если ты опять поднимешь бучу из-за этого и обкуришь всю спальню только из-за того, что один раз мне удалось одержать верх над тобой, я уйду в свою комнату и буду спать на кушетке.

— Еще бы, ты была бы этому только рада, так ведь, Лавиния? Тогда бы уж ты точно даже и не дотрагивалась бы до меня, даже во сне!

— Позволь мне уйти, Гидеон. Здесь страшная жара.

— Здесь всегда страшная жара, правда? Или ты страшно устала, или ты боишься, что дети или мои сестры что-то услышат. Всегда находится причина, которая тебя извиняет, правда, Лавиния?

— Гидеон, что с тобой стряслось?

В ответ он схватил ее руки за запястья, сдернул простыню и расстегнул пуговицы на поясе ее трико:

— Я еще покажу тебе, что со мной стряслось?

— Гидеон, пожалуйста, не надо. Жарко, и я очень устала.

— А мне все равно, устала ты или нет. Один раз в три месяца, я думаю, любой мужчина имеет право сделать это, а сегодня, Лавиния, как раз кончились три месяца.

Когда она поняла, что ничто на свете не сможет его остановить, она перестала сопротивляться, раскинувшись, но не как дева лесов, а как ветка орешника, у которой не стан богини, а неподвижный древесный ствол, с грубо раздвинутыми ногами, готовая покорно перенести любое бесстыдство, которое сопутствует брачным узам. В середине акта он попытался поцеловать ее, но даже сургуч не смог бы крепче сомкнуть уста Лавинии.

Закончив свой постыдный демарш, Гидеон повернулся на другой бок, вздохнул и заснул как ребенок, в то время как Лавиния осталась лежать на своей половине со стиснутыми губами и холодным сердцем.

В комнате, которую делили между собой сестры Барнетта Агнес и Генриетта, тоже стояла ширма. Генриетта присвоила себе право первой пользоваться ею, ведь это право — быть первой — было ей дано от Бога, поскольку она родилась на свет Божий раньше сестры. Ей было шестьдесят девять, а Агнес — шестьдесят семь лет, и она всю жизнь оберегала Агнес от волнений. Это было незыблемо.

— Поторопись, Агнес, и выключи лампу, я что-то устала.

— Но я должна расчесать волосы, Этта.

Агнес подошла к туалетному столику, пытаясь надеть через голову ночную рубашку. Генриетта взбила две подушки под головой, прикрыла веки и убавила яркий свет, в то время как Агнес попусту тратила время за туалетным столиком, не давая никому уснуть в комнате.

Агнес вынула из волос шпильки и начала расчесывать волосы. На свет слетелись комары и запели у нее над головой, но она не обращала на них никакого внимания. У нее были бледно-голубые глаза, красиво очерченные брови, такие же, какими они у нее были и в двадцать лет, только цвет их, наверное, изменился, если раньше они были темно-каштановыми, то теперь стали седыми. У нее было худощавое лицо и стройная фигура, которая имела свои привлекательные особенности — даже в ее весьма зрелом возрасте. Еще совсем недавно ее голос отличался нежным тембром, а в глазах постоянно вспыхивали искорки.

— Мне кажется, молодой мистер Дюваль без памяти влюблен в нашу Лорну.

— Ax, боже мой, Агнес! Ты думаешь, что все молодые люди без памяти влюблены во всех девушек, с которыми их видели вместе.

— Ну, в отношении него, я думаю, да. Ты видела, как они вместе вышли сегодня вечером на веранду?

Генриетта открыла глаза:

— Я не только видела их, я слышала, о чем они говорили. Кстати, по поводу того, что ты сказала: именно Лорна и пригласила его на веранду, и я собираюсь поговорить с Лавинией об этом. Вот уж не понимаю, что это за эпоха грядет, когда девочка восемнадцати лет ведет себя так смело! Ведь это же просто нонсенс!

— Этта, наша Лорна уже не девочка, а молодая женщина. Мне и вовсе было семнадцать, когда капитан Дирсли сделал мне предложение.

Генриетта перевернулась на другой бок и взбила подушку.

— Ах да, конечно! Ты и твой капитан Дирсли. Как ты любишь болтать об этом!

— Я никогда не забуду, как он стоял тогда в форме, сверкая эполетами в лунном свете, и… Генриетта продолжила:

— …И в перчатках белых, как зад у лебедя. Если я услышу это еще раз, Агнес, боюсь, что у меня схватит желудок. — И сердито бросила через плечо. — А теперь гаси свет и живо в постель!

Агнес продолжала мечтательно расчесывать волосы.

— Он бы женился на мне, если бы вернулся с индийской войны. Ах, он обязательно женился бы на мне. И у нас был бы чудесный дом, прислуга, три сына и три дочери, и я бы назвала первого сына Малькольмом, второго — Милдредом. Капитан Дирсли говорил со мной о детях. Он говорил, что хотел бы иметь большую семью, и я тоже. А сейчас нашему Малькольму было бы сорок, и я бы уже стала бабушкой. Только представь себе, Этта; я — бабушка!

Генриетта презрительно фыркнула.

— Ах, я и… — вздохнула Агнес. Она перестала расчесывать волосы и попыталась стянуть их хвостом.

— Заплети косу, — приказным тоном произнесла Генриетта.

— Сегодня ночью слишком жарко.

— Леди всегда заплетает на ночь косу, Агнес. Когда ты наконец усвоишь это?

— Если бы я вышла замуж за капитана Дирсли, то у меня было бы столько ночей, когда я оставляла бы свои волосы распущенными. Он просил бы меня не заплетать их, и я бы подчинялась этому.

Она завязала волосы хвостом, выключила лампу подошла к окну и бросила взгляд поверх цветника и внутреннего дворика, где розы из сада Лавинии наполняли ночь волнующим ароматом. Она подняла штору, прислушалась к музыке фонтана, глубоко вздохнула, вернулась к застеленной постели и улеглась рядом с сестрой — туда, куда она ложилась уже столько раз, сколько себя помнила.

Сквозь стену до сестер доходили громкие голоса, раздававшиеся в соседней комнате. Прислушавшись, Агнес мягко проронила:

— Ах господи, похоже, Гидеон и Лавиния все еще сражаются.

Неожиданно гул голосов прекратился, и вместо этого до сестер донеслось ритмичное постукивание в стену.

Приподняв голову, Генриетта прислушалась на минуту, потом повернулась на другой бок, еще раз ударив по подушке.

Агнес лежала на спине, глядя на ночные тени и с грустной улыбкой прислушиваясь к звукам из соседней комнаты.

В комнате, которая находилась наискосок по коридору, на постели Дафни, поджав под себя ноги, в ночных рубашках сидели в темноте Дженни и Дафни Барнетт. Дженни, уже забыв про ссору родителей, рассуждала на свою любимую тему.

— Лорне так повезло! — Дженни откинулась на спину, положив руку под голову, а ногу поверх матраса. — Он такой очаровашка.

— Я все равно все скажу маме.

— Ну нет уж, ты не станешь ябедничать, но если ты все-таки сделаешь это, тогда я расскажу, как ты курила за оранжереей.

— Я не курила!

— Курила. Серон тебя видел и все мне сказал. Ты была с Бетси Уайтинг.

— Я бы убила этого Серона!

— Разве тебе не нравятся усы и борода Тейлора? — продолжала Дженни, свесив ноги с кровати.

— Мне кажется, усы сами по себе еще ничего не значат.

Дженни только перевернулась на живот и положила щеку на скрещенные руки.

— Но не у Тейлора. — Она издала тяжелый вздох. — Господи, я бы все отдала, чтобы только стать Лорной. Серон говорит, что Тейлор поцеловал ее на прошлой неделе в розовом саду, когда они возвращались домой.

— Ну да? А вот меня бы ты не застала с Тейлором Дювалем! И ни с каким другим мальчиком тоже! Все мальчишки противные.

— А я бы поцеловала Тейлора. Я бы даже поцеловала его с открытым ртом.

— С открытым ртом! Дженни Барнетт, иди ты к черту, раз ты говоришь такие вещи!

Дженни села, скрестив ноги. Она свободно откинула назад голову так, что волосы упали на плечи.

— Нет, я еще так не целовалась. Мне Сисси рассказывала, что когда люди становятся взрослыми, то они именно так и целуются. Они даже кладут языки друг другу в рот.

— Я все расскажу маме, раз ты так говоришь!

Дженни свесила руки, а затем закинула их за голову.

— Ну и рассказывай, Сисси говорит, что все так делают.

Сисси Туфтс, ровесница Дженни, была ее лучшей подругой.

— Хорошо, а откуда Сисси это знает?

— Она уже делала это. С Майклом Армфилдом. Она говорила, что это ужасно возбуждает.

— Врешь ты все. Никто не будет делать такие отвратителные вещи.

— О, Дафни… — Дженни соскочила с кровати и на цыпочках пересекла комнату, как балерина порхает через сцену, стремясь навстречу своему принцу. — Ты еще совсем ребенок. — Она уселась на подоконник, весь залитый лунным светом, в позе умирающей оперной примадонны.

— Я не ребенок! Подумаешь, я ведь; только на два года моложе тебя!.

Повернувшись вполоборота на ягодицах, Дженни вдруг представила себе струнный оркестр, играющий Чайковского.

— Ну ладно, я знаю только одно: если кто-нибудь из мальчиков захочет меня поцеловать, я попробую сделать это. И если он захочет засунуть свой язык в мой рот, я тоже так сделаю. — Ты правда думаешь, что Лорна тоже так делает с Тейлором?

— Серон подсматривал за ними через подзорную трубу, — Дженни перестала танцевать.

— Серон с подзорной трубой? Надо сказать тетушке Агнес, чтобы она никогда больше не давала ему эту трубу. Он таскает ее повсюду, показывает всем нашим друзьям, заставляя их хихикать вместе с ним, и еще заявляет голосом прорицателя, что «глаз все знает». Это так противно!

Они замолчали, и каждая размышляла о том, как же их несведущие двенадцатилетние братья будут решать проблему поцелуев, когда эта пора для них настанет.

Тем временем Дженни прервала молчание:

— Даф?

— Что?

— Как ты думаешь, куда денется твой нос, когда ты будешь целоваться с мальчиком?

— Откуда я знаю?

— Неужели ты никогда не думала, куда он денется?

— Я не знаю. Но он же никогда мне не мешал, когда меня тетушки целовали.

— Ну, это совсем другое. Когда мальчики целуются, они делают это дольше.

После продолжительной паузы Дженни снова окликнула:

— Эй, Даф!

— Что?

— А если кто-нибудь из мальчиков захочет нас поцеловать, а мы даже не знаем, как это делать.

— Ну это как раз можно узнать.

— Почему это ты так уверена, что можно узнать? Мне кажется, нам лучше сейчас потренироваться.

Дафни поняла, куда клонит Дженни, и категорически отказалась от этого:

— Нет-нет, только не я! Поищи кого-нибудь еще!

— Но, Дафни, может быть, тебе тоже придется когда-нибудь поцеловаться с мальчиком. Ты что, хочешь выглядеть полным придурком, который даже не знает самых обычных вещей?

— Лучше я буду полным придурком, чем буду с тобой целоваться.

— Давай, Дафни.

— Ты ненормальная. Ты свихнулась на своем Тейлоре Дювале..

— Мы договоримся, что никогда никому об этом в жизни не скажем.

— Нет, — отрезала Дафни. — Я никогда этого не сделаю.

— Ты только представь себе, что Дэвид Туфтс попытается с тобой поцеловаться в первый раз и вы стукнетесь носами, и уж совсем глупо получится, когда он попытается засунуть язык в твой рот.

— Откуда ты знаешь про Дэвида Туфтса?

— Серон вытаскивает свою трубу не только когда, он следит за Лорной.

— Дэвид Туфтс никогда и не пытался меня поцеловать. Все, что он себе позволял, так это беседовать о коллекции насекомых.

— Может быть, не этим летом, но когда-нибудь все равно попробует.

Дафни размышляла только минуту и решила, что какое-то рациональное зерно в этом есть.

— Ну, все в порядке, давай. Только чур не обниматься!

— Ну конечно, нет. Мы будем это делать так же, как Сисси с Майклом. Они сидели на крыльце, когда это с ними произошло.

— Так, а что я теперь должна делать? Подойти туда и сесть около тебя?

— Конечно.

Дафни спрыгнула с кровати и уселась рядом с сестрой на подоконник. Они сидели рядышком, касаясь ногами пола, а их волосы блестели в лунном свете. Они взглянули друг на Друга и захихикали, затем замолчали, и, конечно, ни одна из них не сделала ни одного движения.

— Как ты думаешь, закрывать глаза или нет? — спросила Дафни.

— Думаю, да. Это может слишком смутить, если целоваться с открытыми глазами, все равно что рассматривать рыбий глаз, когда ты снимаешь рыбу с крючка.

— Ну, тогда давай живее, а то я чувствую себя полной дурой, — сказала Дафни.

— Хорошо, закрой глаза и чуть-чуть наклони голову в сторону.

Они обе отклонили головы и сморщили свои губки так, что они стали похожи на кончик колбасного батона.

Они едва коснулись друг друга губами, как сразу отринули назад и открыли глаза.

— Ну и что ты думаешь? — выдохнула Дженни.

— Если все поцелуи похожи на этот, так я лучше буду смотреть коллекцию насекомых Дэвида Туфтса.

— Ты разочарована, да? Как ты думаешь, может, нам попробовать еще раз и коснуться языками? Дафни с сомнением покачала головой.

— Ну ладно, давай, но сначала вытри насухо свой язык ночной рубашкой.

— Хорошая идея.

Обе стали энергично вытирать свои языки, затем быстро наклонили головы, закрыли глаза и поцеловались так, как, им казалось, только и можно было это сделать. После двух секунд поцелуя от смеха в носу у Дафни что-то заурчало.

— Прекрати! — воскликнула Дженни. — Сейчас твои сопли попадут на меня! — И тоже засмеялась.

Дафни плевалась в подол ночной рубашки и терла свой язык так, будто проглотила яд.

— О, это ужасно! Если все поцелуи похожи на этот, так я лучше съем всю Дэвидову коллекцию!

Они, держась за животы, весело хохотали, сидя на подоконнике, залитом ярким светом луны. Подложив под спины свернутые подушки, они как бы сливались с теплым ночным бризом, дувшим в открытые окна, и казалось, что это уже не маленькие девочки, а юные эльфы, начинающие жить, может быть, странной, но такой глубокой, чудесной внутренней жизнью, такой полной, что оживляется все вокруг, приобретая необычайно яркий свет и глубокий, бездонный смысл. И в этом мягком воздухе, полном странных летних ароматов, в этой тишине, темноте, в этих ярких, будто теплых звездах чувствовалось тайное и страстное брожение, угадывалась жажда материнства и расточительное сладострастие земли — наступала новая пора их жизни, пора женственности, а сами они должны были превратиться в милые земные существа, знающие все и ничего не боящиеся. А о первой попытке поцелуя они потом весело расскажут своим детям. Через некоторое время Дженни, рассматривая звезды, промолвила:

— Думаю, то, что нужно, получается только тогда, когда целуешься с мальчиком.

— Я тоже так думаю, — согласно кивнула Дафни, тоже глядя на звезды.

Внизу ласковые волны озера накатывались на песок. Лягушки задавали ночной ритм своим диссонансным пением. Из садов, расположенных еще ниже, доносился аромат роз и мелодия фонтанов. Вдалеке слышались не нарушавшие тишины гудки поезда, заполненного толпами людей, которые возвращались из Сент-Пола. Дженни и Дафни наконец-то потянуло ко сну, хотя их языки ощущали вкус не ласковых любовных поцелуев, а их собственных ночных рубашек.

В комнате, освещенной лампой как световая камера маяка и сплошь увешанной морскими принадлежностями, в постели на спине лежал Серон Барнетт. Его кровать напоминала морскую шлюпку: в изголовье и в ногах она имела форму корабельного штурвала. Правая лодыжка Серона покоилась на левом колене, а пижама плотно облегала бедра. В правой руке мальчик держал подзорную трубу, вытянутую на всю длину, которую он вращал во все стороны, издавая при этом звуки автоматной очереди. Прошлой зимой он изучал Гражданскую войну и все еще находился под впечатлением битвы между «Монитором» и броненосцем южан «Мерримаком».

«Врр-тт!» — имитировал он военную технику, вращая подзорную трубу по разным направлениям, то поднимая ее наверх, то ставя ее на пол или на другой конец матраса. Он вскакивал, громко вскрикивал, как бы стреляя из ружья, падал на спину, изображая убитого, и задирал свои босые ноги. Кровать виделась ему бригантиной, идущей на всех парусах.

«Бригантина „Серон“, десять градусов справа по борту!» Он понятия не имел, что значат эти слова. Вращая подзорную трубу, мальчик обнаружил целую армию, окружившую корабль. «Мужчины к оружию! Все на палубу!» Артиллерия обстреляла его корабль, и он пал, его веки закрылись, а пальцы все еще сжимали подзорную трубу.

Во время битвы в постели Серон слышал хихиканье, доносившееся из комнаты, где жили сестры. Стоя в кровати, он погасил лампу, а затем проворно подбежал к подоконнику, отдернул штору и уставил подзорную трубу прямо на окна сестринской комнаты. Но их окно было темным, и все, что ему удалось увидеть, были белые шторы и черные стекла.

Вообразив себя Черным Барнеттом, бесстрашным американским шпионом, честным парнем без всяких этих штучек, мальчик оставил подзорную трубу на подоконнике и, зевнув, свалился в постель.

Воскресный ритуал в имении Роуз-Пойнт начинался с завтрака в восемь часов, затем к десяти часам все шли в церковь. Лорна проснулась в полседьмого, проверила свои часы и вылезла из постели.

Миссис Шмитт объявила всем, что после завтрака прислуга может быть свободна. Это означало, что Харкена она хотела спровадить еще до восьми часов, чтобы не возникало лишних вопросов.

Без четверти восемь Лорна, уже одетая и готовая к завтраку, еще раз зашла на кухню со стороны лестницы, которая вела в комнату для слуг. Глиннис, горничная, прислуживавшая в столовой, уже вышла на работу и шла ей навстречу со стопкой тарелок. Миссис Шмитт варила яйца; другая девушка на кухне выжимала сок из шпината через марлю, третья проворачивала зелень через мясорубку; Харкен, припав на колено, размельчал лед.

— Прошу прощения, — пробормотала Лорна, снова погасив все эмоции на кухне.

— К сожалению, мисс, завтрак пока еще не готов. Он будет подан в восемь часов, — скрыв удивление, сказала миссис Шмитт.

— Ах, я вовсе не из-за завтрака пришла. Я хочу поговорить с Харкеном.

Тот от неожиданности уронил кусок льда в стеклянную миску и медленно поднялся, вытирая руки о свои брюки.

— Да, мисс?

— Хочу, чтобы вы объяснили мне, каким образом папа сможет выиграть регату в следующем году.

— Прямо сейчас, мисс?

— Да, если вы не против.

Йенс и миссис Шмитт обменялись взглядами. Она посмотрела на часы.

— Ну, я бы и рад, мисс, но Честер ушел, а завтрак должен быть подан в восемь часов. Я должен помочь миссис Шмитт.

Лорна тоже взглянула на циферблат.

— Ах, как это глупо с моей стороны… Может быть, попозже, да? Это очень важно.

— Конечно, мисс.

— После церкви?

— Да, действительно… но… — переминался он с ноги на ногу.

— Сегодня у него выходной, мисс. Он собирался пойти удить рыбу. — Миссис Шмитт продолжала готовить яйца, затем скомандовала девушкам: — Давайте заканчивайте и с зеленью, и со шпинатом, живо.

Служанки начали укладывать шпинат в салатницы, по форме напоминавшие лодки, и Лорна поняла, что мешает.

— О, конечно, я и не думала занимать вас на весь день. Но мне бы хотелось поподробнее узнать о вашем плане. Я отниму у вас только несколько минут. А вы будете удить на озере? — обратилась Лорна к Харкену.

— Да, мисс. Вместе с мистером Иверсеном.

— Как, с нашим мистером Иверсеном?

— Да, мисс.

— Да ведь это же отлично! После того как мы вернемся из церкви, я отправлюсь на лодке Тима вместе с вами, и мы сможем поболтать несколько минут, а потом вы целый день будете удить рыбу. Это подходит?

— Да, конечно, мисс.

— Тогда все отлично. Увидимся у Тима.

Когда она ушла, миссис Шмитт бросила на Харкена проницательный взгляд. Она в это время взбивала сырный соус, и ее двойной подбородок колыхался, как бородка у индюшки.

— Тебе бы следовало быть осмотрительнее, Йенс Харкен. Ты ведь чуть было не потерял работу на этой неделе, это, видно, будет та еще авантюра. Но в следующий раз я уже не смогу спасти тебя.

— Хорошо, а что я должен был делать? Отказать ей?

— Не знаю, но она — госпожа, а ты слуга, и не надо смешивать эти понятия. Нужно всегда помнить об этом.

— А мы и не скрываем, что хотим встретиться. Кроме того, Иверсен уж точно будет там.

Миссис Шмитт опустила деревянную ложку.

— Если я что-то советую тебе, молодой человек, то только для твоего же блага. Тебе двадцать пять годков, а ей — восемнадцать, что ж тут может быть хорошего!

За завтраком Лорну постигло разочарование, когда она увидела, что кофе вместо Харкена подает Глиннис. Папа и мама были по-особенному молчаливы этим утром. Дафни и Серон, казалось, пребывали в летаргическом сне, заснув прошлой ночью позже, чем обычно. Тетушка Генриетта была вся поглощена беседой. Тетушка Агнес набрала столько еды, что можно было опасаться за ее желудок, тем более что колбаса была довольно острой. И, как обычно, тетушка Агнес подробно расспрашивала обо всем прислугу.

— О, спасибо, Глиннис, — вежливо поблагодарила она, когда та подала кофе. — А как твои зубки?

Лавиния пронзила Агнес сердитым взглядом, на который та не обратила ни малейшего внимания, и продолжала улыбаться молоденькой горничной в наколке и фартуке. На вид Глиннис было не больше восемнадцати, у нее была нежная кожа и хорошенький курносый носик.

— Значительно лучше, мэм, спасибо.

— А что слышно о Честере?

— Ничего, мэм, абсолютно ничего с тех пор, как он ушел.

— Как жаль, что его отец болен…

— Да, мэм, хотя он старенький. Честер говорит, ему уже семьдесят девять.

Лавиния кашлянула, подняла чашку и поставила ее обратно на блюдце.

— Мой завтрак остынет, Глиннис, если вы будете так медленно работать.

— О да, конечно, мэм.

Глиннис покраснела и заспешила по своим делам. Когда она вышла из комнаты, Генриетта заметила:

— Ради Бога, Агнес, умерь свой пыл в дискуссиях с прислугой. По крайней мере, это неуместно.

Агнес глянула на нее невинным, как у младенца, взором:

— Не понимаю почему. Я только спросила у бедняжки про зубы. А Честер был с нами многие годы. Разве ты не знаешь, что его отец болен?

— Конечно, мы все это знаем, Агнес, — пожала плечами Лавиния. — Генриетта только сказала, что не стоит это обсуждать во время завтрака.

— Тебе это не нравится, Лавиния, а вот я даже получаю удовольствие от этого. Эта Глиннис такая чудесная девочка. Пожалуйста, дай мне масло, Дафни, — попросила Агнес. У Лавинии бровь поползла вверх, когда она обменялась взглядами с Генриеттой.

Лорна подошла к буфету и положила себе свежей клубники, со вздохом взглянув на лед в стеклянной миске; ей вспомнилось, как Харкен, стоя на коленях четверть часа тому назад, колол его для завтрака. Вернувшись к столу, она сказала:

— Если лодка никому не нужна, я хочу взять ее покататься после церкви. Можно, папа?

Гидеон не сказал ни слова во время завтрака. Теперь же, не поднимая глаз от тарелки, он отрезал кусочек колбасы и отправил его в рот, оставив на усах крошки, и обронил при этом:

— Я против того, чтобы дамы увлекались парусным спортом, Лорна, и ты это прекрасно знаешь.

Дочь, не отрываясь, смотрела на него, обдумывая ситуацию. Если уж он так решил, то ей придется мириться с этим, сидя в тени на берегу и наблюдая парусную жизнь, как это делала мама. Можно, конечно, и побороться за это, но лучше всего на отца действовало убеждение. Чем дольше он думал, что окончательным было принятое им решение той или иной проблемы, тем больше шансов имела дамская половина семьи Барнеттов поступать так, как считала нужным.

— Я останусь на берегу и уж конечно надену шляпу.

— Хочется верить в то, что ты наденешь шляпу, — вставила тетушка Генриетта. — С острой шляпной булавкой! — Тетушка Генриетта никогда не оставляла в покое бдительность своих племянниц, они всегда должны иметь при себе острую шляпную булавку. Это их единственное оружие, уверяла она, хотя Лорна часто задумывалась над тем, что мог бы себе когда-нибудь позволить мужчина в здравом рассудке в случае с тетушкой Генриеттой, чтобы заставить ее поверить в то, что ей необходимо оружие. Более того, что может сделать мужчина с Лорной посреди озера Белого Медведя в яркий воскресный полдень?

— Конечно, с острой, — согласилась девушка со всей серьезностью. — И я вернусь домой в любое время, как вы скажете.

Гидеон вытер усы и, беря в руки чашку кофе, пристально посмотрел на дочь, Лорна отметила, что он был в отвратительном настроении.

— Ты можешь взять гребную шлюпку.

Однажды у них уже произошла серьезная размолвка, когда он узнал — через Серона, конечно, — что Лорна упросила одного из мальчиков, Майкла Армфилда, научить ее управлять парусом на его лодке.

— Ну вот, ялик, — разочарованно протянула дочка Барнетта. — А если, папа…

— Или ялик, или ничего другого. Два часа. И возьми с собой спасательный жилет. Да, если ты вдруг опрокинешься в этой юбке, она потянет тебя на дно, как якорь.

— Да, папа, — согласно кивнула она и, обращаясь к матери, добавила: — Я думаю взять с собой пакет с ленчем и перекусить прямо в лодке.

Воскресный день отличался тем, что обычно обед и ужин состоял из холодных закусок и обслуживали трапезу очень мало слуг.

— Прекрасно, — согласилась Лавиния. — Но я все равно буду волноваться, как ты там одна на воде.

— Я могу пойти тоже, — с надеждой воскликнул Серон.

— Нет! — крикнула Лавиния.

— Мама, ну пожалуйста, можно мне? — умоляюще заскулил Серон.

— Мама, я брала его с собой в город на этой неделе, хотя вполне могла бы пойти одна, а в другой раз он увязался со мной и Тейлором на джазовый концерт. Так что же, я и теперь должна тащить его с собой?

— Лорна права. В этот раз ты останешься дома.

Девушка с облегчением вздохнула и поспешила расправиться с завтраком, пока другие еще не успели с ним покончить.

— Я пойду к миссис Шмитт. — Она залпом допила свой кофе, а затем заспешила в кухню, пока ее кто-нибудь не опередил.

Харкен был в кухне, когда Лорна просунула туда голову. Он сидел на коленях перед морозильной камерой. Когда дверь открылась, он поднял глаза и встретил ее взгляд. У него были такие же синие глаза, какие она запомнила, привлекательное лицо и широкие плечи.

Он держал в руках таз с водой и, молча кивнув в знак приветствия, подошел к задней двери, которая вела из кухни в сад, и вылил воду на траву.

— Миссис Шмитт? — позвала Лорна, взявшись за ручку двери.

Кухарка поспешила к ней из буфетной, где она в отсутствие Честера подсчитывала и проверяла столовое серебро.

— Ах, это снова вы, мисс!

— Да. — Лорна подавила усмешку, подумав о том, что, действуя таким образом, она урезает те свободные часы, которые выделяются для прислуги по кухне каждую неделю.

Харкен вернулся и поставил на место пустой таз.

— Хочу вас попросить положить мне еды в пакет, который я возьму с собой на озеро.

— Конечно, мисс.

— Можете оставить его около задней двери, а я заберу его перед тем, как уйду.

— Хорошо. И я, конечно, положу парочку пирожных, которые вы так любите.

Лорна почувствовала некоторое замешательство. Никогда в жизни она не говорила миссис Шмитт, что любит пирожные.

— Интересно, а вы откуда знаете об этом?

— Слуги болтают, мисс. Я знаю многие из блюд, которые вы любите, так же, как и об остальных членах семьи тоже.

— Спасибо, миссис Шмитт! Я действительно люблю пирожные, и я желаю вам приятно провести сегодняшний день.

— Надеюсь, мисс, и спасибо вам на том.

И, ни разу не взглянув на Харкена, Лорна направилась к выходу, хотя у самой двери краем глаза она отметила про себя, что кулаки у него, выглядывающие из-под рукавов рубахи, крепкие, как дубовые полешки, а его взгляды, обращенные на нее, вопрошают о гораздо большем, не только о кухонной работе.

Через несколько минут Лорна была уже готова, взяв с собой пакет с едой, с сияющими глазами, выглядывающими из-под кокетливой шляпки из итальянской соломки, пришпиленной острой булавкой, с лентами бледно-голубого цвета, подобранными в тон полоскам на ее сатиновой юбке, а на стройных ножках с изящными ступнями — пара белых сандалий в стиле «Принц Альберт»; у них не было застежек и кнопок, а только эластичные ремешки, которые снимали массу проблем. Отплыв футов на двадцать от берега, она бросила весла, подвернула юбку, сбросила сандалии вместе с чулками и подвязками, сложила все вместе в пакете с ленчем и, взявшись снова за весла, направилась к тому месту на озере, где стояла лодка Тима Иверсена.

Тим Иверсен был одним из тех редких людей, которых все любят. Благодаря своей профессии фотографа он мог общаться с людьми как высших, так и низших кругов, снимая и тех и других. Он не был богатым человеком, если следовать каким-либо стандартам, но у него был свой салон моментальной фотографии на озере Белого Медведя, который он оборудовал еще задолго до того, как состоятельная публика начала строить дома в этом месте. Тим называл свое заведение «Салон Березовая изба» и держал дом на широкую ногу. Он не только увлекался парусным спортом вместе с богатой публикой, но и охотился, ловил рыбу и общался со всеми вокруг еще и потому, что вел хронику событий, фотографируя каждый интересный эпизод из жизни озера с тех самых пор, когда люди с деньгами выбрали его местом проведения парусных соревнований.

Со своей стороны, рабочие тоже нашли друга в Тиме Иверсене. Он происходил из бедной семьи и не скрывал этого. К тому же внешне он выглядел скромным и некрасивым: еще в юности с ним произошел несчастный случай, когда иголка попала ему прямо в левый глаз, который вытек, и с тех пор он носил стеклянный протез. Однако оставшийся глаз сослужил ему хорошую службу, благодаря ему он стал фотографом для всех социальных групп. Он не только основал фотоателье в Сент-Поле, он путешествовал по стране со своей фотокамерой, делая снимки, которые висели почти в каждой гостиной Америки, и таким образом создавал национальную хронику.

Однако когда Лорна добралась до его лодки, камера Тима ей на глаза не попалась. Мастер фотодела и Харкен в закатанных штанах устанавливали сеть с противоположной стороны лодки в мелком месте у берега. Остановившись неподалеку от них, Лорна бросила весла, надела чулки и сандалии, снова взялась за весла и, бросив взгляд через плечо, увидела плывущего Тима. Харкен, с сетью в руках, только наблюдал за ее лодкой.

Когда Лорна подплыла к лодке Тима, оба молодых человека ожидали ее, стоя по колено в воде. Харкен взялся за носовую часть лодки, чтобы притянуть ее, а Тим в это время весело приветствовал девушку:

— Ого, какой приятный сюрприз, мисс Лорна!

Она попыталась сохранить равновесие, несмотря на качку.

— Ну, в этом нет ничего удивительного. Конечно, Харкен сказал вам, что я собираюсь сюда.

— Да, говорил, — засмеялся Иверсен и протянул Лорне руку. — Но я знаю, как ваш отец смотрит на проблему «леди и яхты», поэтому думал, что у вас возникнут сложности с этим.

— Как видите, я решила эту проблему, — ответила Лорна, ухватившись за руку Тима, чтобы сойти с лодки. — Я пообещала вернуться через два часа.

До сих пор она старалась не смотреть на Харкена. Она разглядывала его раньше, когда он, стоя в воде, подтягивал ее вместе с лодкой.

— Привет, — тихо сказала она.

Он поднял лицо и искоса посмотрел на нее. С непокрытой головой, светловолосый, в мокрых штанах, белой полотняной рубахе с расстегнутым воротом, он подтянул лодку последним рывком, и все его большое мускулистое тело напряглось от этого мощного движения.

— Привет, мисс.

— О, я помешала вашей рыбалке…

— Да это вообще пустяки. Мы ведь можем и позже закончить.

Она сделала широкий шаг, ступив на палубу и следуя за Иверсеном, который оставлял на досках мокрые следы. Харкен двигался вдоль борта. Они сошли на песчаный берег, где солнце не так палило, а вода была теплой. Стоял жаркий и неподвижный полдень. Еще более неподвижные темнели мелкие деревья ближайшего леса. И непрестанный, ни на секунду не смолкающий стрекот кузнечиков. А вдоль берега, у самого края воды, плакучие ивы погрузили в водное лоно свои ветви.

— Разве мистер Харкен не предупредил вас, что я приду кое-что обсудить? Например, как выиграть регату в будущем году? — спросила Лорна Иверсена.

— А говорил ли он вам, мисс Лорна, что об этой его идее уже знает добрая половина членов яхт-клуба «Белый Медведь», и все они сказали, что он сумасшедший.

Лорна еще раз бросила взгляд на высокого блондина.

— А вы что думаете, мистер Харкен?

— Может быть. Хотя я так и не думаю.

— А если поточнее, то что вы предлагаете?

— Абсолютно новый дизайн яхты.

— Ну-ка покажите.

Он в первый раз прямо посмотрел ей в глаза, хотя до сих пор про себя все время удивлялся, чего ради такая хорошенькая юная леди вдруг так загорелась желанием узнать что-то про лодки. А что она может в этом понять? Ведь он делился своими идеями и с опытными яхтсменами, и они отказались принять его доводы. А уж если теперь ее папочка узнает об этой встрече, он точно вытурит его с работы, как и предупреждала миссис Шмитт. Но Лорна стояла здесь, доверчиво глядя на него из-под полей изящной шляпки красивыми глазами с опущенными ресницами, с ласковой улыбкой, с трогательными блестящими капельками пота на лбу и потемневшими подмышками. Да и какой нормальный мужчина, если только у него оба глаза не стеклянные, мог равнодушно смотреть на хорошенькую девушку с тонкой талией и высокой, унаследованной от матери, грудью. Но Йенс Харкен знал свое место. Конечно, он мог вести себя с ней, соблюдая приличия и с должным уважением, как и подобает кухонному рабочему. Но отказаться от возможности еще с кем-нибудь поговорить о яхте — это было выше его сил, ведь яхта — это его мечта и страсть. И то, что в данный момент у него не было судна, ничего не значило, оно у него будет, Харкен знал это и верил в собственное, яркое, заманчивое и сказочно-прекрасное будущее, как верил в день и ночь, в свои руки и ноги. Да, конечно, так и будет, иначе бы он не оказался здесь босиком рядом с Лорной Барнетт в кокетливом наряде и шляпе с бантами.

А может, дело в другом, и эта милая богатенькая барышня просто скуки ради забавляется беседами с лакеем? Поколебавшись с минуту, Йенс все-таки решил, что у нее более благородные намерения, и решил поделиться своими замыслами.

— Ну ладно. — Он взял в руки бадью с мелкой рыбешкой и, шагнув в воду, выплеснул ее в озеро, затем снова зачерпнул полное ведерко.

— Смотрите сюда, — заговорил Йенс, точно продолжая свои мысли, перед тем как вылить воду на песок. Он отломил прут от ближайшего куста и присел рядом с Лорной на корточки. — Вы ведь умеете немного управляться с парусом, правда?

— Да, чуть-чуть. Я ведь только украдкой могла этим заниматься.

Он улыбнулся, не отрывая глаз от песка.

— Вот тип яхты, такой же, как у вашего отца. Вы, конечно, знаете, что собой представляет днище этой лодки…

Он изобразил на песке глубокий киль.

— Такая конфигурация киля означает, что водоизмещение этой яхты можно определить отсюда и до этого места. — Он начертил ватерлинию. — Однако во время соревнований яхтсмены поднимают все больше и больше парусов, а для поддержания равновесия килевую балку утяжеляют железом и свинцом, но если и таким образом трудно удержать равновесие, тогда они ее нагружают мешками с балластом и укладывают их рядами от одного борта до другого, так что лодка дает глубокую осадку в воде, понимаете?

— Да, конечно, я знаю про балласт.

— Ну и хорошо, а теперь взгляните вот на это…

Он опустился на колени и стал порывисто чертить на песке вторую лодку.

— Это шаланда, легкое маленькое суденышко с плоским дном, которая только скользит по воде, а не рассекает ее. Водоизмещение по дизайну адекватно водоизмещению килевой яхты — как раз то, о чем мы и говорили. Урежем число парусов, потому что при таком корпусе нам не нужен лишний вес. Ну, скажем, вес судна длиной тридцать восемь футов достигал бы тысячи ста фунтов, с учетом водоизмещения он составил бы что-то около половины этого, только пятьсот пятьдесят фунтов. Мы здорово сэкономим в весе.

— А как же лодка сохранит равновесие, если вы не будете использовать балласт?

— С помощью формы.

Он метнул в Лорну короткий взгляд и живо нарисовал третью картинку.

— Представьте себе, что по форме лодка будет напоминать сигару, на которую кто-то наступил, а ее осадка — от палубы и до днища — не будет превышать трех футов.

— Такая плоская?

— Ничего, зато легкая и быстрая как пуля, без длинного бушприта — зачем нам такие большие паруса? Парусов у нас будет немного.

— А она не будет зарываться носом в воду?

— Ни в коем случае.

— Вам нелегко будет убедить моего отца в этом.

— Ну и что же, все равно я прав! И я уверен в этом! Лодка должна быть мелкой, по проекту у нее такой корпус. — Он обрисовал в воздухе контуры. — Благодаря таким техническим характеристикам у нее будет мощная естественная подъемная сила: двигаясь при низком ветре, она не будет зарываться носом, а станет скользить по поверхности водной глади, как маленькая ракета, не то что яхты старого образца, когда корпус почти полностью погружается в воду, создавая мощное сопротивление движению.

Он перевел дыхание, сел на песок и, уставив руки в бока, пристально посмотрел на Лорну. Его глаза на солнце казались совсем светлыми, а дыхание от волнения стало коротким.

— Откуда вы все это знаете?

— Ну, как сказать, откуда. Просто делаю и все.

— А вы когда-нибудь изучали это?

— Да нет.

— А как же тогда?

Йенс прикрыл глаза и замолчал. Оглянувшись назад, он отбросил палку в сторону и сдвинул брови.

— Я норвежец. Думаю, что это у нас в крови, и потом, сколько я себя помню, я все время занимался парусным делом. Меня научил отец, а его учил мой дед.

— А где?

— Сначала в Норвегии, а потом здесь, когда мы иммигрировали.

— Так ты иммигрант?

Помедлив, он ответил:

— Мы приехали сюда, когда мне было восемь лет.

Так вот откуда взялся его легкий акцент! Вообще-то он говорил на хорошем английском, но теперь, когда она повнимательнее посмотрела на его профиль, она отчетливо разглядела характерные нордические черты его лица — прямой нос, сильный подбородок, четко очерченный рот, белокурые волосы и эти беспокойные синие глаза.

— А ваш отец поддерживает вас? — Йенс посмотрел на нее долгим взглядом. — Я имею в виду яхты, — добавила Лорна.

— Мой отец умер.

— О, простите меня.

Он снова взял прут и рассеянно ткнул им в песок.

— Он погиб, когда мне было восемнадцать, во время пожара на верфи в Нью-Джерси. Я ведь тоже там работал и тоже пытался кого-нибудь заинтересовать своей идеей, но они только смеялись и посылали меня подальше.

— А мама?

— Она тоже умерла, еще до того как не стало отца. У меня есть еще брат, но он остался в Нью-Джерси. — Помолчав, он откинулся назад и продолжал с лукавой полуулыбкой: — Я пообещал ему, что поеду в Миннесоту и попробую найти кого-нибудь, кто заинтересуется моим предложением, а когда разбогатею и стану известным дизайнером самых быстроходных лодок, он сможет приехать и работать у меня. Он женат, у них двое маленьких ребятишек, сами понимаете, как нелегко и непросто ему сорваться с места. Но когда-нибудь я все-таки перетащу его сюда, попомните мои слова.

И собеседники еще раз помолчали, сидя на корточках друг против друга. Сколько времени они сидели? По крайней мере час, которому, казалось, конца не будет. Он машинально сжимал в руке прут, а она, не шевелясь, держала руки на коленях. Девушка была оживленна и мило женственна: в белой блузке с высоким воротником и широкими рукавами, глазами, восхищенно блестевшими из-под шляпки, она была прекрасна, потому что прекрасны были те сложные чувства, что пробудила в ней встреча с этим человеком.

В холщовой рубахе и полотняных штанах Харкен живописно смотрелся этаким мужественным красавцем с твердым нордическим профилем. Песок еще был теплым под его босыми ногами, а глаза сияли от солнца и напряжения, но он взял себя в руки и, подчиняясь правилам приличия, отвел взгляд в сторону.

— Вы запачкали юбку, мисс Лорна.

Лорна опустила глаза.

— Ах, да это пустяки, это же просто песок, он осыплется, когда высохнет. Ну, а…

Она изучающе глянула на рисунок и дорисовала еще один киль.

— Скажите-ка, Харкен, а сколько вам нужно денег, чтобы построить эту яхту?

— Значительно больше того, что у меня есть, и, даже если я договорюсь с яхт-клубом и они вложат какие-то деньги, все равно не хватит…

— Ну, а все-таки сколько?

— Наверное, долларов семьсот.

— Да, многовато.

— Тем более что все уверены: моя яхта тут же перевернется и потонет.

— Честно говоря, кое-что из того, что вы рассказали, мне и сейчас непонятно. Например, о скользящей маленькой ракете. Объясните еще раз, и тогда я попробую уговорить папу.

Йенс вытаращил глаза:

— Вы это серьезно?

— Хочу попробовать.

— Вы что, собираетесь ему рассказать о нашей встрече, да?

— Нет, конечно. Я скажу ему только, что я беседовала с Иверсеном и он поддерживает эту идею.

Харкен восхищенно прошептал:

— А вы смелая леди.

— Да не очень. Скажите, Харкен, а вы слышали что-нибудь о писателе Чарльзе Кингсли?

— Нет, боюсь, что нет.

— Ну, мистер Кингсли проповедует идею о том, что современные женщины, если хотят сохранить свое здоровье, должны следовать трем принципам: молчание, выдержка, пауза. Я решила следовать этому и сохранить себе здоровье. Вот и все. Да, моему папе ваша идея не нравится, но вдруг случится, что ему надоест ругаться, а я буду тут как тут. Кто знает, может быть, это случится очень скоро. Ну, а теперь, Харкен, еще раз объясните мне про яхту.

Только он хотел начать снова рассказывать, как где-то рядом послышался странный звук. Молодые люди одновременно повернули головы в одну и ту же сторону. В клубах дыма из-за камеры «Кодак», стоящей на треножнике прямо на песке, выглядывала голова Иверсена.

— Что вы делаете, мистер Иверсен! — вскричала Лорна.

— Интуиция подсказывает мне, что в один прекрасный день эти рисунки на песке могут стать историческими. И я просто зафиксировал их для потомства.

Встав на колени, она подняла руку в знак протеста.

— О, как вы могли!

Иверсен засмеялся.

— Не бойся. Папе я не покажу. Во всяком случае, до тех пор, пока лодка не построена и Йенс не потонул на середине озера. Если это случится, тогда я не смогу выполнить обещания.

Лорна успокоилась и снова присела на корточки.

— Ну, тогда ладно. Но вы должны дать мне слово тут же спрятать эти фотографии. Вы же знаете моего папу. После вчерашнего вечера он и слышать не может о Харкене, и, если он только узнает, что я была здесь и обсуждала с ним все эти дела, его хватит удар. Мне нужно попробовать убедить его, что Харкен ваш протеже и что вы верите в него и в его идею с яхтой. Идет?

— Я убежден, что его яхта победит.

Лорна переводила недоуменный взгляд с одного на другого.

— Ну, а почему же в таком случае вы не скажете всем об этом?

— Я говорил. Но они не хотят слушать. Вы же знаете, какой из меня яхтсмен.

За ним утвердилась слава человека, который проигрывал любую гонку, в которой принимал участие, потому что однажды он добрался до финиша вплавь, толкая лодку перед собой. Он заявил, что таким образом она идет быстрее, чем под парусом. У его лодки даже имя было подходящее — «Может Б» (может быть).

Встав на ноги, Лорна подошла к Иверсену.

— Ну, так попробуем еще раз? Вместе со мной, а? И с Харкеном тоже, если папа все-таки поговорит с ним?

— Я готов.

— Ой, спасибо, спасибо, мистер Иверсен! — Она порывисто обняла его, но вдруг опомнилась и встала в позу скромницы. — О, простите. Только не говорите про это маме.

— И тетушке Генриетте тоже, — засмеялся Иверсен.

— Ну-у! — Лорна скорчила гримасу, сомкнув на груди руки. — А у меня есть с собой пакет с едой. Как вы, джентльмены, насчет того, чтобы слегка перекусить?

— А кто готовил, миссис Шмитт? — вскинув брови, спросил Иверсен. — Ну, тогда меня, холостяка, не надо просить дважды.

Харкен поднялся и встал, не говоря ни слова.

— А вы, мистер Харкен? — подчеркнуто вежливо пригласила его Лорна, оглянувшись через плечо.

Она даже не представляла себе, как она была хороша в эту минуту — легкая и стройная, с разгоревшимся личиком, на котором играли солнечные блики, с развевающимися за спиной голубыми лентами. Харкену не нужно было ничего объяснять, и так было ясно, что этот пикник ничего не даст. Только то, что здесь с ними Иверсен и можно украсть один час, про который ее папочка никогда не узнает. И все, а завтра Йенс Харкен вернется на кухню, а Лорна — к крокету на восточной лужайке, и никто из них никогда в жизни больше не вспомнит об этом солнечном ударе в жаркий июньский полдень.

Глава 3

Иверсен принес индейское одеяло, которое они постелили в тени берез. Мужчины сидели, скрестив ноги, наблюдая, как Лорна доставала из пакета нарезанную ломтиками ветчину, намазанные маслом булочки, вареные яйца, свежую клубнику, нарезанную ломтиками дыню, пирожные. Она разложила еду по подолу своей юбки, голубые и белые оборки которой придавали ей сходство с тентом.

— Ах, а здесь гораздо приятнее, правда? — воскликнула Лорна.

Харкен пытался восхищаться угощением, а не хозяйкой стола, но это было нелегко. Закинув руки, она вытащила шляпную булавку, сняла шляпку и бросила ее на траву, а затем расстегнула ворот блузки.

— Ах, как чудесно в тени!

Она снова закинула руки, чтобы подколоть волосы, наклонив голову так, что камея спряталась под подбородком, при этом выпукло обозначилась грудь, а широкие рукава упали до плеч.

Опустив руки, она подняла глаза и поймала взгляд Харкена. Он тут же отвел его в сторону.

— Так-так! — Лорна деловито сдвинула брови и оценивающе взглянула на закуски. — Клубника, ветчина, яйца… Джентльмены, что вам предложить для начала? — Взяв в руки блюдце, она устремила взор на Иверсена.

— А всего понемножку.

Наполнив блюдце и передав ему в руки, она обратилась к Харкену:

— А вам, мистер Харкен?

— Тоже всего понемножку, кроме дыни.

— Да здесь все вкусное и изысканное. — Она выбрала яйца и клубнику, помогая себе при этом мизинцем, в то время как он наблюдал за ее руками.

— А вы бы так не думали, если бы вам довелось помогать миссис Шмитт. Запах кухни — это что-то ужасное.

Она медленно облизала кончики пальцев, передавая ему в руки тарелку.

— Но вы ведь помогаете на кухне?

— Я помогаю с максимальной хитростью. Я мою фрукты и овощи и таскаю их. Котлы очень тяжелые, мисс, это не для женщин. Спасибо, мисс.

Он взял тарелку и принялся за еду, а она в это время думала о кусочках дыни, не имея ни малейшего представления о котле: что он собой представляет и каков должен быть его вес, и неужели все это необходимо даже для такой простой еды, как эта.

— А что еще вы делаете?

Он встретился с ее взглядом и спокойно ответил:

— Я слуга для поручений по кухне и делаю все, о чем меня попросят.

— Ну да, а что еще?

— Ну, сегодня утром был выходной садовника, поэтому в половине шестого я собрал клубнику и после этого…

— В половине шестого!

— Да, потому что миссис Шмитт считает, что самая сладкая клубника та, которую собирают по утренней росе, пока солнце не высушило ее. После этого я вымыл ягоды и наполнил корзину, развел огонь, помог чистить столовое серебро, потому что Честера пока нет, выжал апельсиновый сок, наколол немного льда для клубники, а остальное положил в морозилку, принес пакет с закусками из кладовки, подмел пол на кухне после завтрака и полил огород. Да, чуть не забыл: еще я помогал миссис Шмитт приготовить этот пакет с ленчем.

Лорна вытаращилась на него во все глаза:

— И вы все это сделали за сегодняшнее утро? Несмотря на то, что это ваш выходной?

Харкен сидел с набитым ртом. Не спеша прожевав хлеб с ветчиной, он произнес:

— Мой выходной начинается только тогда, когда я уберу все после завтрака.

— Ничего себе, а я обычно в это время еще в постели.

— Я не против вставать рано утром, потому что это самое хорошее время.

Подумав с минуту, Лорна поинтересовалась.

— А разве у садовника выходной начинается не сразу после завтрака?

— Я думаю, мисс, у него есть особая договоренность с вашей мамой.

— Особая договоренность? Какого рода особая договоренность?

Харкен сделал вид, что занят ленчем, не чувствуя особого желания пускаться в детали, совершенно его, не касающиеся.

Ответил Иверсен:

— Понимаете, когда дело доходит до садоводства, среди местных дам возникает мощная конкуренция.

— Ну… и что?

— А вы ведь знаете, что Смит из Англии.

— Да. И его отец был садовником у самой королевы Виктории. Я даже помню, как мама восторгалась по этому поводу, когда нанимала его на работу. Харкен объяснил:

— Так вот, особая договоренность состояла в том, что Смит нанялся к вашей матери с условием, что каждый уик-энд он будет свободен с восьми часов вечера в субботу до утра в понедельник.

— Ну, теперь понятно, почему по воскресеньям вы еще заняты с фруктами и овощами.

— Да, мисс.

— А твоя мама получает возможность выращивать самые лучшие цветы Озера Белого Медведя, хотя сама она и не делает этого. Обращаюсь к вам обоим: я всегда считал глупостью соперничество наших дам в разведении декоративных садов, ведь своими руками они ничего не делают, — добавил Иверсен.

— То же самое происходит с яхтсменами и парусным спортом, — сказал Харкен. — Они — хозяева судов, а нанимают шкиперов.

— Только во время действительно важных соревнований, типа вчерашнего, — возразила Лорна.

— И если только на это есть разрешение региональной Ассоциации парусного спорта Озера, — вставил Тим.

— Ну и что, неужели вы думаете, что они сами смогут управлять яхтой? — горячо спорил Харкен. — Вот я бы сам управлял, если бы у меня она была.

— Думаю, вы правы, ведь на самом деле нет особой разницы между мамой, нанимающей садовника, и хозяином яхты, приглашающим шкипера.

Иверсен продолжал:

— В Ассоциации уже говорят по поводу того, чтобы изменить правило и узаконить требование, что владельцы яхт должны сами участвовать в гонках.

После этого разговор зашел о шкиперах, нанятых для участия во вчерашней регате.

Лорна взглянула на «стол», выбрала ягодку и откусила половинку.

— А это вам, Тим. — Она протянула ему другую половинку клубнички. — Вы свою репутацию заработали сами благодаря вашей лодке.

— Вы имеете в виду «Может Б»? Ну, мисс Лорна, прошу вас, не портите такой чудный день напоминанием об этом.

Все рассмеялись, а Лорна добавила:

— Я говорю о фотографиях, а не о паруснике. Скажите, а правда, что «Сирс» и «Роубак» собираются продавать наборы ваших фотографий?

— Правда.

— Ах, Тим, вы должны так гордиться этим! И думать о том, что на ваши работы смотрят практически во всех гостиных Америки! Расскажите нам о фотографиях и о тех местах, где вы побывали, делая их.

Он описал им Всемирную выставку в Чикаго, которую фотографировал два года назад, и красивые места типа Большого Каньона, Мехико и Клондайка. Он закурил трубку и сел под дерево, а Лорна тем временем уписывала пирожные и спрашивала его о планах на зиму, когда кончится сезон и он закроет свою студию. Тим ответил, что скорее всего отправится в Египет фотографировать пирамиды.

— Пирамиды… О… — вздохнула она и откусила еще кусочек пирожного, нисколько не заботясь о том, как она смотрится на этом фоне, слушая рассказы Тима и повсюду оставляя крошки, забывая, что у нее в руке.

Харкен сидел на индейском одеяле, положив локти на колени, в полном восторге от ее профиля, манер, быстрой улыбки и непосредственности.

Между тем Лорна обратилась к Иверсену:

— Может быть, вы соберетесь в Нью-Джерси, у Харкена там брат.

Она обернулась и улыбнулась Йенсу, застав его врасплох. Он забыл отвести глаза, и их взгляды встретились. Огромный жук зарылся в траву, и все душистое тепло этого летнего рая гудело от пчел, шмелей и кузнечиков. Прохладная тень, легкая усталость после пикника, приятная беседа — нет слов выразить то непонятное наслаждение и молчаливое стремление больше узнать друг о друге, которое оба чувствуют и которое пробивает броню любых классовых различий. Они просто упоены и восхищаются всем, что видят, пытаясь унести с собой малейшие подробности, чтобы потом, лежа в разных комнатах, на разных этажах, спокойно вспоминать цвет глаз, волос, линию губ, носа, подбородка. Иверсен, сидя под деревом, раскуривал свою трубку и смотрел на молодых людей. Он курил трубку до тех пор, пока его присутствие не положило конец их глупостям, а потом вытряхнул пепел.

Лорна вдруг поняла, как долго они не обращали внимания на Тима. Она оставила Йенса и, взяв в руки первое, что попалось на глаза, — круглую консервную банку, — подошла к Иверсену.

— Как насчет пирожного, пока я не убрала его в пакет?

— Спасибо, я сыт.

— А вы, мистер Харкен? — Она еще не знала, что это могло показаться очень интимным — предлагать пирожное мужчине, но если оставить мысли в стороне, то Лорна, конечно, имела в виду только то, что сказала, безо всякого тайного помысла.

— Нет, спасибо, это для вас. — Он с силой заставил себя оглянуться. Посмотрев на Иверсена, усатая физиономия которого выражала удовольствие, если только можно считать удовольствием потухшую трубку во рту, Харкен тоже понял, что пришло время заканчивать.

— Ну что, Тим, мы идем ловить рыбу или нет?

Лорна дернулась так, словно в нее воткнули булавку:

— Простите, я задерживаю вас. Опустившись на колени, она принялась укладывать оставшуюся снедь в пакет.

— Ничего, мисс Лорна. — Харкен опустился на колени, чтобы помочь, но так получилось, что он сел гораздо ближе к ней, чем в тот раз, когда они чертили лодки на песке. Когда она повернулась, надевая шляпу и прикалывая ее булавкой, он услышал ее запах — теплый, нежный, очень женственный. Она взялась за пакет, но и он взялся за него тоже.

— Я понесу его, — добавил он, ожидая, что Иверсен поднимется и присоединится к ним. — Вы что, собираетесь сидеть здесь целый день или хотите посмотреть, как леди вернется на свою лодку?

Поднявшись на ноги, Иверсен сказал:

— Я отнесу одеяло.

А потом поцеловал руку Лорны.

— Прощайте, мисс Лорна. Желаю удачи с вашим папой.

Йенс и Лорна покинули Иверсена, который остался трясти индейское одеяло, и зашагали плечом к плечу, выйдя из прохладной тени под палящее солнце, и, преодолев полосу зыбучего песка, тронулись по длинному деревянному причалу.

Он так много хотел ей сказать, хотя и знал, что не сможет этого сделать. Она говорила, что через два часа должна быть дома, а уже прошло больше двух часов, и ему показалось, что она слегка спешит. Она не то чтобы спешила, просто ей хотелось поскорее добраться до своей лодки. Обратив свой взгляд на нее, он в последний раз вознаградил себя, рассматривая ее лицо. Нежный подбородок, пухлые губы и солнечные блики в развевающихся лентах шляпки.

Уже в лодке она встала и, повернувшись, пронзила его таким прямым взором, что он не мог его избежать: он почувствовал себя разбитым на мелкие кусочки, как стайка рыбешек разлетается врассыпную, когда близ нее падает камень.

Прощаясь, она произнесла нежно, но без тени сожаления по поводу расставания:

— Спасибо.

— Спасибо вам, мисс Лорна, за пикник.

— Я только принесла пакет с ленчем. Вы же приготовили его.

— С удовольствием.

— Я дам знать, когда поговорю с папой.

Он промолчал.

В молчании прошло еще пять секунд, и от напряжения у обоих свело животы.

— Итак, прощайте, — сказала она.

— До свидания, мисс.

Подав ему руку, она ступила на ялик, и на мгновение они почувствовали прикосновение друг друга. Ее кожа была нежной и гладкой, его же была грубой, как шкура. Она уселась в лодке, а он передал ей пакет. Затем он взялся за нос лодки, чтобы оттолкнуть ее от причала. Перед тем как он это сделал, Лорна обернулась, и поля ее шляпки коснулись его подбородка. Их лица были совсем рядом.

— Завтра утром вы будете собирать клубнику? — спросила она.

У него кольнуло в сердце, когда он отвечал.

— Да, мисс, буду…

— Тогда у меня будет клубника на завтрак, — ответила она, и он с силой толкнул лодку.

Он стоял на причале, ожидая, когда ее лодка совсем исчезнет из виду. Она не дала ему ни малейшего намека на обещание чего-то, надежду, только оглянувшись, крикнула:

— До свидания, мистер Иверсен! Подняла руку и исчезла из виду. Из тени деревьев Тим отозвался:

— До свидания, мисс Лорна!

Она даже не улыбнулась Харкену, но он знал, что она следит за ним, и поэтому смотрел на ее удаляющееся личико до тех пор, пока можно было различить ее черты.

Он думал о ней всю ночь, лежа на раскладушке в своей тесной каморке на третьем этаже с единственным окном, выходящим на огород. Тим сказал только одну вещь, когда он проводил Лорну и возвратился. Он вынул трубку изо рта, взглянул на Пенса единственным здоровым глазом и посоветовал: «Будь осторожен, Йенс».

Ладно, Йенс Харкен будет осторожным. Несмотря на то что сегодня они напропалую строили глазки друг другу, он был далеко не дурак, чтобы не видеть разницы между собой и Лорной Барнетт. Он очень дорожил своей работой, потому что она давала ему возможность находиться вблизи тех людей, которые имели и яхты и свободное время, чтобы предаваться парусному спорту. А вот ей зачем нужно было кокетничать с кухонным рабочим? Конечно, у нее полно кавалеров, которые сейчас крутятся вокруг дома и записываются в карточки для танцев и которые когда-нибудь станут такими же богатыми, как и ее папочка. Когда они входят в гостиную, щегольски одетые, владеющие собственными яхтами, ее мамаша просто щеки надувает, принимая их у себя, а папаша угощает их дорогим бренди.

Йенс был уверен, что как раз один из них вчера вечером сидел с ней рядом за обедом.

Она не казалась легкомысленной, просто за один день ее симпатия к нему стала настолько явной, так же, впрочем, как и у него по отношению к ней, что он вспомнил совет Тима. Ведь медленно растущее влечение опаснее, чем быстрый флирт. Ему бы, конечно, лучше заняться маленькой Раби, которая последнее время частенько засматривалась на него. Она тоже служанка по кухне, ирландка, с курчавыми рыжими волосами и вся в мелких веснушках. А Пенсу, истому норвежцу, и курчавые рыжие волосы, и веснушки, конечно, казались некрасивыми. Тяжелые, густые каштановые волосы Лорны ему нравились больше. Он вспомнил, как она вышла из лодки, разгоряченная, упругие бесчисленные кудри покрывали ее плечи, глянцевитые завитки прилипли к вискам. Йенс всегда поражался, как изящным дамам удается сохранять самообладание в самое жаркое летнее время. И в самом деле, в такую жару Лорна на лодке пересекла все озеро, чтобы затем просто снять шляпку, распустить волосы и весь пикник провести с человеком, которому она должна была выказывать полнейшее равнодушие, почти презрение. Короче, обычная картина: богатые всегда презирали тех, кто на них работал.

Хотя как будто бы сегодня мисс Лорна Барнетт презрения совсем не показывала.

Лежа в своей каморке и перебирая в памяти последние эпизоды, Йенс пытался выбросить ее из головы. Простыни ему казались жесткими, подушка жаркой, поэтому он повернулся на бок, подложил подушку холодной стороной под голову и закрыл глаза, но мысли все равно лезли в голову. Он воображал ее то в одной позе, то в другой, то она выходит из лодки, то весело улыбается, спрашивая, будет ли он собирать завтра клубнику на завтрак. Он снова и снова вспоминал славное создание с живыми глазами и чудесной улыбкой.

А что, если она тоже лежит без сна и вспоминает события минувшего дня?

Мисс Лорна Барнетт вытянулась в постели, закинув руки за голову и уставившись в потолок. Когда она выходила из лодки, она даже представить себе не могла, что ей преподнесет сегодняшний пикник.

Йенс Харкен.

Она думала о его имени, не произнося его вслух, потому что для нее назвать его по имени было то же самое, что пересечь демаркационную линию, а это даже при ее независимом характере было нелегко. Но даже просто думать об этом доставляло удовольствие.

Йенс Харкен, кухонный работник… Боже праведный, что же еще предстоит ей испытать?

Ведь она и раньше приходила к Тиму разузнать побольше о яхтах, которыми увлекалась, тем более что ей не разрешали ходить под парусом, но однажды она все-таки попробовала. После этого Лорна хотела создать женскую команду парусного спорта в яхт-клубе, у которой должны были быть принципиально новые яхты, разве она не говорила об этом? Так что если папа откажется выслушать соображения Харкена, то она, наоборот, возьмет их на вооружение.

Папа — такой упрямый, несговорчивый человек. Сначала она хотела попробовать уговорить его хотя бы выслушать Харкена, рассчитывая на его снисхождение, если все-таки план Харкена будет одобрен и команда «Белого Медведя» в конце концов станет победителем. Но теперь, посидев с ним на пляже и увидев, как его сильные руки рисуют лодки на песке, она решила действовать иначе. Откуда он мог все это знать, не имея специального образования по судостроению? Она поверила в то, что он сможет построить новую яхту только благодаря силе его убеждения. В течение всего времени, пока они были вместе, он держался на расстоянии; только когда они сидели на песке и говорили о конфигурации киля, только в этот момент она почувствовала, что он говорит с ней на равных и разница в их положении исчезла. Когда она взглянула ему в лицо и спросила, где он всему этому научился, то он ответил; «Я не знаю». Иона подумала: «А ведь он действительно не знает!» С этого момента в ней начало расти чувство восхищение им и его работой.

Она стояла рядом с ним на коленях, глядя в его голубые глаза, и думала: «Он сможет осуществить эту сумасшедшую затею. Я знаю, что он сможет». А когда села на корточки, то в голову полезли совершенно другие мысли: «До чего же хорош собой!»

Его глаза и его лицо и на следующий день все время стояли перед ней, не отпуская ни на минуту, хотя дома старалась не думать об этом. Такой красивый прямой нос, чистая кожа, четко очерченный рот на гладком лице. Она привыкла к бородатым: все мужчины, которых она знала, имели какую-нибудь растительность, будь то усы или борода. Поэтому лицо Харкена поражало своей гладкостью и чистотой помимо того, что оно было просто привлекательным. Таская тяжести на кухне, глыбы льда, тяжелые котлы и, кто знает, что еще, он стал сильным и мускулистым.

Сколько времени он уже здесь пробыл? Приходилось ли ему работать в городе прошлой зимой? Работал ли он здесь в доме прошлым летом? А позапрошлым летом? Почему ей не пришло в голову спросить его об этом раньше? Она вдруг захотела узнать о нем все, решительно все — о его матери и отце, о том, как он пересекал океан, о его детстве и о годах, проведенных на Восточном побережье, и особенно ей хотелось узнать о том, сколько времени он уже пробыл на их кухне, ведь он дотрагивался до всего, чем пользовалась и она, — еды, столового серебра и прочего.

Похоже, после этой мысли она пришла к некоторым выводам.

Взглянув в темноту, она свесила ноги с кровати и обеими руками взъерошила волосы. Боже мой, хоть бы эти сверчки замолчали! И хоть бы чуть-чуть прохлады и свежего ветерка! Она глубоко вздохнула и передернула плечами.

Хватит думать про Йенса Харкена, вот и все. Если ей нужно с кем-то кокетничать, этим можно заниматься и с Тейлором Дювалем. Тем более что мама и папа хотят, чтобы она вышла за него замуж. Она это знала точно, хотя пока еще никто с ней об этом не говорил. К тому же вчера именно с Тейлором она чуть не поцеловалась. А сегодня уже кухонный слуга! Лучше вообще выбросить из головы эти дурацкие мысли!

Она повернулась на бок, подложила подушку под щеку, подняла одно колено и задрала рубашку, чтобы свежий ветер обдувал ноги.

Но заснуть все равно не могла. И перестать думать о Йенсе Харкене тоже.

На следующее утро Лорна проспала завтрак. Когда она вошла в столовую, там было тихо и пусто. На столе ни столовых приборов, ни свежей клубники, которую собирался принести Харкен. В комнате пахло лимоном, а посреди стола красовался свежий букет, говорящий о том, что Лавиния пробыла здесь довольно долго. Лорна взглянула на дверь в кухню: она могла бы пойти туда и попросить чего-нибудь перекусить — логично по сути, чтобы увидеться с Харкеном, хотя по форме может превратиться в опасную привычку.

И Лорна, поразмыслив, пошла по комнатам и вскоре увидела матушку, которая что-то писала за дубовым секретером. Все тут было просто и незатейливо, по-старинному, комната была вся залита солнечным светом и утопала в теплых тонах персикового цвета и слоновой кости. Скромный ситец заменял шкуры диких животных, а в распахнутые двери, которые вели на солнечную восточную веранду, дул свежий ветер.

— Доброе утро, мама.

Лавиния коротко взглянула, продолжая писать:

— Доброе утро, дорогая.

— Кто-нибудь есть в доме? Впечатление такое, что все исчезли.

— Отец в городе. Тетушки сидят на веранде, а девочки пошли в гости к Бетси Уайтинг. Я точно не знаю, где Серон. Но он со своей подзорной трубой, наверное, залез куда-нибудь на дерево.

— А папа вернется к вечеру?

— Нет, он там останется до утра.

— Ах, черт возьми, ну почему же?

— Я попрошу тебя без этих вульгарных выражений, Лорна. Что за важность такая, если ты даже и дня подождать не можешь?

— Да ничего. Я просто хотела поболтать с ним.

Она направилась к двери, но Лавиния ее остановила.

— Одну минуту, Лорна. Мне нужно поговорить. Вернувшись назад, Лорна без предисловий затянула нудным голосом:

— Ну, мама, я знаю, что вчера обещала вернуться через два часа, но на озере было так хорошо…

— Я не об этом. Закрой дверь, дорогая.

Лорна закрыла дверь и, ничего не подозревая, уставилась на мать.

— Я по поводу субботнего вечера, — жестко сказала Лавиния.

— Субботнего вечера? — переспросила Лорна. усевшись на низкий диван.

Лавиния откинулась в кресле.

— И я, и тетушка Генриетта видели, так что те, то был в комнате, конечно, тоже обратили внимание.

— Обратили внимание на что?

— На то, что ты пригласила Тейлора на веранду.

Лорна вытаращила глаза, а Лавиния продолжала.

— Лорна, этого просто нельзя было делать.

— Мама, но ведь в комнате было почти пятнадцать человек!

— Это не имеет значения, я говорю о твоих манерах.

— Но, мама…

— Ты самая старшая, Лорна. С тебя берут пример младшие сестры, и поверь, дорогая, из любви к тебе я все больше и больше внимания должна уделять тому, чтобы ты развлекалась в рамках приличий. Я говорила тебе об этом и раньше, но, как тетушка Генриетта сказала…

— О, проклятая тетка! — Лорна всплеснула рунами и вскочила на ноги. — Как тут не поверить, что у нее в ухе подслушивающее устройство. Но ей-то какое дело до этого?

— Тсс! Потише, Лорна!

Лорна понизила голос, но не отрывала взгляда от лица Лавинии.

— Ты же знаешь пунктик тети Генриетты! Она ненавидит мужчин, и в этом все дело. Она же сама мне рассказывала, что у нее был поклонник, но он бросил ее ради кого-то, и с тех пор она мужчин терпеть не может.

— Все может быть, но в данном случае она думала только о твоем благополучии.

— Мама, я думала, тебе нравится Тейлор.

— Да, дорогая. И мне, и папе, нам обоим нравится Тейлор. Мы уже давно решили, что он был бы тебе прекрасным мужем.

Это было то, что Лорна давно уже знала. Лавиния опустила глаза на секретер, она держала ручку в горизонтальном положении и уже несколько раз опускала ее в чернильницу.

— Я никогда не упоминала об этом раньше, но тебе уже восемнадцать лет, и Тейлор этим летом обращал на тебя много внимания. Но, Лорна, все-таки когда в комнате его отец с матерью, а ты приглашаешь его на веранду…

— Я не приглашала его на веранду! Было очень жарко, а мужчины вовсю дымили сигарами… и, кроме того, с нами все время была Дженни.

— И какой же урок извлечет Дженни из этого любовного тет-а-тета, где ты задавала тон?

— Любовного… — Лорна так возмутилась, что не могла даже рта закрыть. — Мама, я не участвовала ни в каком любовном тет-а-тете!

— Серон видел вас однажды в подзорную трубу.

— Ну и мерзавец этот Серон!

— В другой раз, тоже вечером, когда вы возвращались с джазового концерта…

— Засунуть бы эту подзорную трубу Серому в задницу!

— Не сомневаюсь, что ты бы смогла это сделать, — промолвила Лавиния, приподняв левую бровь.

Облокотившись на ручку дивана, Лорна откровенно призналась:

— Мама, Тейлор поцеловал меня. Что ж тут плохого?

Лавиния сжала руки.

— Ну, я думаю, что ничего. Кто-нибудь даже мечтает об этом, но ты никогда не должна…

Лавиния замолчала, как бы подыскивая подходящую фразу. Кашлянув, она отвернула пунцовое лицо в сторону и еще крепче сжала пальцы с побелевшими костяшками.

— Не должна делать чего, мама? Вперив взгляд в свои руки, Лавиния едва слышно прошептала:

— Не позволяй им коснуться до тебя!

Лорна тоже вся вспыхнула.

— Мама, — прошептала она возмущенно, — я и не позволяю!

Взгляды их встретились.

— Ты должна понять, Лорна, что матери очень трудно сказать об этом, но предупредить тебя — моя обязанность. Мужчины будут добиваться этого. — Она дотронулась до руки дочери. — Даже Тейлор. Какой бы он ни был прекрасный молодой человек, он будет домогаться тебя, и вот когда он позволит себе это, ты немедленно должна расстаться с ним. Ты должна прийти домой или настоять на том, что тебе обязательно нужно домой. Понимаешь?

— Да, мама, — ответила Лорна спокойно. — Можешь поверить, что я поступлю именно так.

Взгляд Лавинии потеплел. Откинувшись назад, она расслабилась и разжала руки. Краска постепенно сошла с ее лица.

— Ну что ж, все эти неприятные вещи сказаны ради твоего же блага. А в будущем могу я положиться на то, что Тейлор будет именно тем молодым человеком, чье предложение ты примешь?

— Мама, я не уверена, что он ухаживает за мной.

— Ну а как же, конечно, ухаживает. Он просто ждет, когда ты повзрослеешь. Вот поэтому я и предупредила тебя.

Казалось, что еще можно сказать?

— Мама, я пойду?

— Да, разумеется, я должна закончить мои письма.

Лорна медленно дошла до двери, открыла ее и покинула комнату в полном смущении. Что же конкретно сказала мама? Что целоваться можно в определенных границах? И что мужчины будут стараться нарушить эти границы? Мама предупредила, но так расплывчато, что непонятно, как этим пользоваться практически, ведь ничего конкретного она не сказала.

Однако кое-что Лорна поняла довольно ясно. Уж если мама так всполошилась, только увидев ее вместе с Тейлором на веранде, можно себе представить, что с ней будет, когда она узнает, что у Лорны дружба с кухонным слугой и они были вместе на пикнике.

Поразмыслив, Лорна решила, что следует быть более осмотрительной и держаться подальше от кухни, чтобы не нажить себе неприятностей.

Остаток дня в понедельник проходил тихо и был небогат событиями. Все были заняты своим делом: кто-то возился в саду, а кому-то нравилось собирать ракушки и ловить бабочек, читать, вышивать, ходить по магазинам, пить лимонад на веранде или играть на пианино. И только Лорна слонялась без дела, не зная, куда себя деть.

Она вспомнила про теннис, но ее партнерша и подруга Феба Армфилд уехала в Сент-Пол по магазинам, а сестры ушли к Бетси Уайтинг. Можно было бы пойти половить рыбу, но она боялась просить надувную лодку после вчерашнего опоздания. Есть еще ялик, но тогда придется договариваться с Тимом и Харкеном, а это уже хлопотно. После ленча, во время которого Лорна поинтересовалась, собирал ли Харкен ягоды, она полежала в гамаке, поиграла с сестрами в крокет и перед самым ужином поймала Серона в его комнате, пригрозив отобрать у него подзорную трубу, если он не перестанет шпионить.

Корча рожи и дразня сестру криками: «Лорна и Тейлор — жених и невеста, тили-тили-тесто, жених и невеста!», Серон забрался на самый верх лестницы, и она не смогла его поймать.

Наконец рано вечером появилась Феба Армфилд. Они вышли из дома и спустились вниз к озеру.

— Пойдем к нам, я покажу тебе, что я сегодня купила.

— Я так рада, что ты пришла! А то я бы сегодня со скуки помирала.

Летняя резиденция Армфилдов была значительно больше, чем усадьба Барнеттов. Она насчитывала семнадцать комнат и занимала площадь почти пятнадцать акров: отец Армфилд был представителем второго поколения властителей горнорудной империи, которая держала в своих руках все — от добычи железной руды и сталеплавильных заводов до строительства железных дорог.

Комната Фебы окнами выходила на озеро. Двери были раскрыты настежь. На вешалке Лорна увидела костюмы, которые Феба смастерила для своего друга — один для ночной парусной прогулки, которую организовывал яхт-клуб, а другой для танцевального вечера на борту «Диспетч» в следующий уик-энд.

— Я собираюсь пойти с Джеком.

Джексон Лоулс, молодой человек, был наследником холдинговой компании металлоизделий, которой владел его отец в Сент-Поле. Коттедж семьи Лоулсов находился на другой стороне озера, в Уайлдвуде.

— А ты пойдешь с Тейлором? — спросила Феба. Она была хорошенькой с золотисто-каштановыми волосами и аппетитного сложения.

— Не знаю, наверное.

— Что ты хочешь этим сказать — наверное? Тебе что, не нравится Тейлор?

— Да нет, конечно, нравится. Но только он всегда там, где мы встречаемся семьями. Если даже он перестанет мне нравиться, я не знаю, как я смогу с ним расстаться.

— Ну, уж если ты не захочешь его видеть, только дай мне знать. Я знаю, что он деловой и, как говорит отец, очень хваткий. Когда он получит миллионы отца, он удвоит их в момент.

— Феба, тебе когда-нибудь становилось тяжко оттого, что у твоего отца миллионы? Феба изумленно уставилась на нее.

— Лорна Барнетт, что с тобой? Ты хочешь сказать, что лучше быть бедной?

Лорна села на кровать и откинулась на спину.

— Не знаю, что и говорю, но у меня такое настроение, вот и все. Я только хотела сказать: если бы у нас не было таких денег, вряд ли наши папы беспокоились бы, кого мы выбираем в друзья, можно или нельзя леди ходить под парусом или играть в теннис. Я уже просто устала от того, что мне все говорят, что мне можно и что нельзя, — и папа, и мама!

— Да знаю я, у меня то же самое, — грустно промолвила Феба. — Иногда я чувствую себя так же, как и ты сейчас. Мне хочется сделать что-нибудь такое! Дать им понять, что мне уже восемнадцать и я не собираюсь больше жить по их глупым правилам.

Лорна изучающе посмотрела на подругу и вдруг решилась довериться ей.

— Я кое-что уже делаю.

— Что? Ну, Лорна, скажи мне, я тоже хочу.

Глаза Лорны заблестели.

— Я скажу тебе, но ты не должна делиться этим ни с одной живой душой, потому что если узнает мой папа, то мне будет плохо.

— Обещаю, что не скажу. — Феба перекрестилась и подалась немного вперед. — И что ты сделала?

— Я была на пикнике с нашим кухонным слугой.

Глаза и рот Фебы округлились так, что Лорна дернула за подбородок.

— Закрой свой рот, Феба!

— Лорна, неужели правда?

— Да это совсем не то, что ты думаешь. С нами еще был Тим Иверсен. И мы болтали о лодках, но, Феба, это было замечательно! Харкен считает, что он сможет…

— Харкен?

— Да, Йенс Харкен, так его зовут. Он считает, что сможет спроектировать лодку, которая будет принципиально новой по дизайну, совсем не похожей на те, которые участвовали в парусных гонках. Он говорит, что она будет, как пуля на воде, но никто из яхт-клуба не стал его слушать. Он зашел так далеко, что даже подложил записку с этим предложением моему отцу в десерт в прошлую субботу, но отец только разозлился и устроил дикую сцену.

— Ах вот что произошло! Все на острове только об этом и болтают!

Лорна рассказала ей о своих планах представить Харкена своему папе.

Когда она закончила, Феба спросила:

— Лорна, ты ведь еще хочешь с ним увидеться, да?

— Да ты что, нет, конечно. Говорю тебе, что я только хочу уговорить моего папу выслушать его. А потом еще мама мне все утро твердила про Тейлора. Они с папой считают, что он будет хорошей парой для меня.

— Конечно, да ты и сама мне это говорила.

Однако Лорна рассеянно молчала, блуждая взглядом по комнате.

— Феба, можно мне спросить тебя кое о чем?

— Конечно! — Феба мгновенно сконцентрировала внимание и дружески дотронулась до нее рукой. — Что случилось, Лорна?

Лорна рассеянно продолжала:

— Да мама мне кое-что сказала сегодня утром и… меня это очень смутило. — Лорна подняла взгляд и робко спросила. — Джек когда-нибудь целовал тебя?

— Ну, пару раз, — покраснела Феба.

— Ну и… он трогал тебя?

— Трогал меня? Конечно, трогал! В первый раз, когда мы целовались, он держал меня за плечи, а в другой раз он обнял меня.

— Ну тогда я не знаю, что мама этим хотела сказать. Она говорила, что мужчины пытаются дотронуться до женщин — даже Тейлор — и что, если он попытается это сделать, я должна немедленно вернуться домой. Мама была страшно смущена, когда говорила это. Но я не понимаю, что она имела в виду. Я и подумала: может быть, ты знаешь.

Выражение на лице Фебы болезненно изменилось.

— Та же самая история, Лорна. Моя мама тоже говорила мне что-то похожее, и тоже с красным от смущения лицом и бегающими глазами.

— И что же конкретно она тебе сказала?

— Что я теперь стала молодой леди и если куда-нибудь пойду с Джеком, то всегда должна держать ноги крест-накрест.

— Держать ноги крест-накрест! И что ты думаешь обо всем этом?

— Право, и не знаю, только я смущена этим так же, как и ты.

— Хотя…

Ошеломляющая мысль пришла им одновременно в голову. Они уставились друг на друга, не в силах поверить в это.

— О нет, Лорна, это невозможно.

Помолчав, Феба спросила:

— Повтори еще раз, что сказала твоя мама.

Обе девушки не отдавали себе отчета в том, что говорили шепотом.

— Ну, она сказала, что Тейлор может попытаться тронуть меня и что я не должна позволять ему этого. А что твоя мама говорила?

— Она предупредила меня: когда я буду с Джеком, я должна держать ноги крест-накрест.

Лорна приложила палец к губам и прошептала:

— О, дорогая, ну разве могли они это иметь в виду?

— Конечно, они не это имели в виду, — прошептала Феба. — Но зачем мужчине это делать?

— Не знаю, а почему наши мамы вдруг покраснели?

— Я тоже не знаю. А почему мы говорим шепотом?

— Да потому что комната моего брата Майкла как раз направо наискосок по коридору, и я бы точно умерла, если бы он услышал хоть одно слово из нашего разговора.

Помолчав несколько минут, Лорна предложила:

— Может быть, ты как-нибудь спросишь у Майкла?

— Ты с ума сошла! Спросить моего братца!

— Нет, я думаю, мы придумаем что-нибудь получше, чтобы узнать у него об этом.

— Да, он может научить нас ходить под парусом или ловить рыбу, но только не это.

— Ну ладно. А кого еще мы можем спросить? Спрашивать было некого.

— Тем не менее, — заключила Лорна, — каким-то образом это связано с поцелуями.

— Но мама никогда не запрещала мне целоваться.

— Моя тоже, хотя меня застукали с Тейлором. Этот мерзавец Серон со своей подзорной трубой шпионил за нами и все передал маме. Вот с чего все и началось.

— Лорна, а ты видела когда-нибудь, как твои родители целуются?

— О Господи, нет. А ты?

— Только один раз. В библиотеке. Они не знали, что я стояла под дверью.

— Ну, и они о чем-нибудь говорили?

— Мама говорила: «Джозеф, дети».

— «Джозеф, дети»? И все?

Феба кивнула.

— А он трогал ее?

— Он держал ее ладони в своих…

Снова наступило молчание. Лорна откинулась на спину, а Феба уселась поудобнее.

Через некоторое время Лорна пробормотала:

— Как это все-таки странно!

— И как таинственно.

Лорна вздохнула. И Феба тоже вздохнула. И обе задумались, как эту тайну можно узнать.

Глава 4

Ночная парусная прогулка заставила Лорну отложить разговор с отцом до конца недели, а в субботу она вместе с Тимом Иверсеном собиралась пойти на танцы на пароход «Диспетч».

На ней было роскошное платье из органди серебряного цвета, украшенное темно-лиловой гвоздикой. Лиф, отделаный белым гипюром, держался на изящных бретелях, присборенных на плечах и сходившихся на середине пояса. Юбка спереди была гладкой и подогнана по фигуре, сзади плиссе и изящный длинный шлейф, ниспадающий до самых каблуков.

Горничная Эрнеста, обычно прислуживавшая детям, была мастерицей укладывать волосы в затейливые прически, особенно в стиле Гибсона, и, хотя Лорна сама тоже умела это делать, Эрнесту решили освободить от ужина с Сероном, чтобы она могла причесать Лорну к танцевальному вечеру.

Что касается младших дочерей Барнетта, то они не отрываясь глазели и пускали шпильки, пока Лорна готовилась к выходу. Затаив дыхание, они замерли, когда она с помощью щипцов для завивки сделала себе целое море локонов, затем отбросила их назад и заколола на затылке; намочив кончики пальцев, она дотронулась ими до куска мыла, а затем взяла два локона и приклеила их к вискам.

— Ну, Лорна, везет же тебе, — вздыхая, проговорила Дженни.

— Как только тебе исполнится восемнадцать, тебе тоже разрешат ходить на танцы.

— Ну, до этого еще целых два года, — протянула Дженни.

При этих словах Дафни схватилась за сердце и изобразила обморок:

— Ну да, а по кому же она будет сохнуть, если Тейлор Дюваль на тебе женится?

— Заткнись, Дафни Барнетт! — вскипела Дженни.

— Девочки, сейчас же перестаньте и помогите мне приколоть к волосам. — Лорна держала в руках гроздь серебряных горошин из шелка, украшенных жемчугом.

Поборов самолюбие, Дженни приколола украшение к волосам Лорны, а Лорна тем временем вставила в уши жемчужные подвески и брызнула на себя апельсиновой туалетной водой.

Результат превзошел все ожидания, даже Дафни восхищенно воскликнула:

— Да уж, Лорна, чего тут удивляться, что Тейлор Дюваль в тебя так влюбился!

Поднявшись с места, Лорна сжала щеки Дафни в своих ладонях, прижавшись носом к ее носу:

— Ах, Даф, ты прелесть.

Младшие сестры наперебой льстиво заискивали перед Лорной, а та повертела шлейфом и, насвистывая, подошла к зеркалу. Встав перед ним и продолжая вертеться, она оглядела себя.

— Интересно, как это будет выглядеть… Дженни с обезьяньей ловкостью прыгнула к сестре и, передразнивая ее, сделала вид, что приподнимает юбочку и, поводя плечами, стала подпевать:

— Ла-ла-ла… Интересно, как это будет выглядеть.

И, неожиданно став серьезной, добавила:

— Лорна, ты будешь самой красивой на пароходе, только не делай вид, будто ты этого не знаешь.

— Ну, все хотят быть красивыми на балу. А что касается меня, то я бы предпочла быть смелой, спортивной и интересной. По мне, так лучше быть организатором первой женской команды яхт-клуба штата Миннесота или охотиться на тигров в саваннах Африки. Если бы я могла сделать так, чтобы никто не мог просто сказать: «Это Лорна Барнетт, хорошенькая, правда?», а говорили бы: «Вот это та самая Лорна Барнетт, которая наравне с мужчинами ходит под парусом и на охоту. А знаете ли вы, что у нее тело, как у богини, а голова, как у тигра?» Вот такой женщиной я бы хотела стать.

— Ладно, желаю удачи на этом поприще, потому что, если только папа узнает, что ты охотилась в Африке, он тебе точно голову оторвет, даже голову тигра. Между прочим, как ты решила проблему танцев — твой партнер Тейлор Дюваль?

Лорна легко коснулась Дженни и потрепала ее по щеке.

— Дженни, и ты тоже прелесть. Я обязательно скажу Тейлору, что, если бы тебе уже было восемнадцать лет, ты бы позволила ему записать несколько танцев в твоей карточке на сегодняшний вечер, так ведь?

— Лорна Барнетт, ты что, шутишь, что ли? Да если ты хоть слово скажешь об этом, я просто умру.

Лорна рассмеялась и вышла из комнаты. В коридоре она увидела тетушку Агнес, когда та выходила из своей комнаты.

— Ах, моя малышка Лорна. Постой минутку, дай я на тебя хоть погляжу.

Она взяла Лорну за руки и сжала их в своих ладонях.

— Ну, сонное царство, ты должна вся светиться, ведь ты же собираешься на бал.

— На пароходе, — вставила Лорна.

— Полагаю, вместе с твоим кавалером, — озорно сверкнула глазами тетушка.

— Да, мы встречаемся на причале.

— Ну, он тоже недурен. Думаю, как только он тебя увидит, ему сразу захочется расписать всю твою карточку для танцев.

— Ну, уж это как я посмотрю, — отмахнулась Лорна.

У тетушки лицо стало грустным.

— Это зависит от того, кто тебя еще пригласит. Ну, когда я бывала с капитаном Дирсли, я, конечно, и с другими тоже танцевала, и его это всегда озадачивало, потому что он танцевал так, как никто больше не умел.

С мечтательным выражением она прикрыла глаза и покачала головой. Одну руку она держала на сердце, а другой что-то чертила в воздухе.

— Ах, мы могли бы вальсировать до тех пор, пока комната не закружилась бы вместе с нами, и мы улыбались бы друг другу и щурились от блеска его золотых эполет, и нам казалось бы, что скрипки играют только для нас одних.

Лорна подхватила тетушку Агнес, как если бы вместо нее оказался капитан Дирсли, и закружилась в вальсе по коридору, напевая «Сказки венского леса».

— Ого, тетушка, да ты была, наверное, царицей бала.

— Один раз у меня было платье примерно такого же цвета, как у тебя, и капитан Дирсли говорил, что я в нем похожа на розовый бутон. Тогда я его надела в первый раз, а капитан был весь в белом, и все дамы мечтали быть в таких туфлях, как у меня.

— Ну-ка, ну-ка, расскажи про туфли. На что хоть они были похожи? — продолжая вальсировать, спросила Лорна.

— У меня были тапочки, а не туфли. Белые сатиновые тапочки на высоких каблуках.

— А волосы?

— Ну, волосы у меня были густые, золотисто-каштановые, собранные в пучок, и капитан Дирсли иногда говорил, что они забирают цвет у солнца на закате и отдают его назад, когда оно восходит.

Неожиданно послышался повелительный голос.

— Агнес, дай девочке уйти наконец! Ее же родители уже давным-давно ждут!

Лорна повернулась к тетке Генриетте, которая стояла наверху лестницы:

— Мы немножко вспоминали с тетушкой Агнес.

— Да слыхала. Все про того же напитана Дирсли. Откровенно говоря, Агнес, Лорне совсем неинтересно знать про твои бредовые фантазии об этом человеке.

— А мне интересно! — перебила тетушка Агнес. Чтобы выйти из затруднительного положения, Лорна примирительно сказала:

— Я хочу, чтобы вы обе пришли сегодня на танцы, и капитан Дирсли тоже. Тейлор, конечно, расписал бы твою карточку для танцев, и ты только представь себе, мы могли бы на вальс поменяться партнерами!

Тетушка Агнес поцеловала ее в щеку.

— Лорна, ты такая чудная девочка, но тебе действительно надо идти, ведь у тебя такой грандиозный вечер.

— Иду! А что вы будете делать?

— Ну, я должна засушить цветы и, думаю, заведу граммофон и послушаю пластинки.

— Ладно, желаю приятно провести время. Скажу Тейлору, что маленький розовый бутон послал ему привет. И большое спасибо за вальс. — И, повернувшись к Генриетте, которая хранила ледяное молчание: — Почему бы и вам не потанцевать с тетушкой Агнес, когда она заведет музыку?

Тетушка Генриетта издала звук, похожий на сдавленный клекот, а Лорна спустилась вниз по лестнице.

Она поехала на танцы вместе с родителями в открытой коляске. Добраться туда можно было в течение нескольких минут. Остров Манитоу соединялся с сушей коротким деревянным мостом. За мостом высились три квартала, которые начинали вереницу роскошных отелей, расположенных при въезде в сам город Озеро Белого Медведя.

Темнело. На мосту Манитоу звук из-под лошадиных копыт отдавался мелодичным эхом, которое тонуло где-то на юго-западе Лэйк-авеню. И вечеру зной спал, и вечер был тих, неподвижен, одни только белые чайки, голодные, как коршуны, мелькали над головой и, взвиваясь, тонули в глубоком небе, а внизу по заливу скользили парусные лодки.

Лорна как раз смотрела на них, когда Гидеон, в официальном черном сюртуке, скрестив обе руки на головке трости, заметил:

— Мама сказала мне, что говорила с тобой по поводу Тейлора.

— Да, говорила.

— Ты знаешь, что мы оба уважаем его. Я хотел бы попросить, чтобы сегодня на танцах тебя сопровождал Тейлор.

— Хорошо.

— Ну и чудесно.

— Но это ведь не значит, папа, что мне нельзя будет и с другими потанцевать?

Гидеон тут же накалился и раздраженно задвигал усами:

— Я только хочу, чтобы ты не делала ничего такого, что дало бы ему повод думать, что ты не хочешь выходить за него замуж.

— За него замуж? Но, папа, он даже ни разу и не спрашивал меня об этом.

— Если можно, веди себя так, как я просил, он перспективный молодой человек и, смею добавить, очень симпатичный к тому же.

— Да я и не говорю, что он неперспективный или несимпатичный. Я только сказала, что вы с мамой все за него решаете.

— Молодой человек танцевал с тобой все лето. Не волнуйся, спросит.

До сих пор у Лорны не было времени поговорить с отцом о яхте, она решила все-таки во что бы то ни стало в ближайшее время это сделать.

«Сент-Пол глоб» недавно писала, что городок Озеро Белого Медведя становится пристанищем для все большего числа богатых людей, как ни один другой город в Америке. Когда коляска Барнеттов подъехала, толпа собравшихся приветствовала их, и эта картинка была бы самой лучшей иллюстрацией к этой статье в газете.

Пароход «Диспетч», который члены яхт-клуба арендовали для танцевального вечера, уже стоял в ожидании у причала отеля «Чатэгей», а толпа стояла внизу, ожидая, когда спустят трап.

Отель с видом на озеро царственно возвышался над Лэйк-авеню. Украшенный башенками и фронтоном, он был выдержан в белых и зеленых тонах огромная терраса выглядела уютной из-за висящих в беспорядке гамаков и разбросанных тут и там скамеечек. Площадь перед ним была полна все прибывающим народом, сверкали туалеты дам, и, как пингвины, их окружали господа во фраках. Кучеры держали наготове запряженные экипажи, и их громкие голоса сливались с глухим гулом машины парохода. С верхней палубы донеслась музыка в исполнении небольшого скрипичного ансамбля, и звуки ее стали сигналом, приглашающим всех подняться на борт.

Тейлор сразу увидел Лорну, как только подъехала их коляска. Оставив родителей, он, улыбаясь, поспешил им навстречу.

— Лорна, ты выглядишь просто потрясающе. Он поцеловал ее руку в перчатке и, как истый джентльмен, тут же выпустил ее назад. После этого он поприветствовал ее родителей:

— Миссис Барнетт, мистер Барнетт, вы сегодня оба просто великолепны. Мама и папа уже здесь.

Когда чета Барнеттов удалилась, он снова взял Лорну за руку.

— Мисс Барнетт, — его глаза загорелись особым притягательным светом, — ты вся похожа на вкусное сливочное мороженое, знаешь, такое розовое с белым. И, смею добавить, пахнешь тоже очень вкусно.

— Апельсиновой туалетной водой. А ты тоже приятно выглядишь и пахнешь.

— Сандаловым деревом, — в тон ей ответил Тейлор, и они весело рассмеялись.

Он был внимательным партнером и необыкновенно приятным молодым человеком. Поднимаясь на борт «Диспетча», Лорна отметила много взглядов, обращенных на него. Тейлор носил чудесную темно-каштановую бороду и усы, отчего нельзя было увидеть его твердый подбородок и красиво очерченный рот. У него был тонкий нос с горбинкой, карие глаза и зачесанные назад волосы, тоже темно-каштановые, которые едва прикрывали красивой формы, но несколько великоватые уши. Сегодня он был особенно хорош собой в черном фраке, бальных туфлях лодочкой и высоком стоячем белом воротничке.

— Тебе привет от тетушки Агнес. Ей так хотелось прийти сюда, — сказала Лорна.

— Она прелесть.

— До того как я приехала сюда, мы вальсировали в холле.

В ответ он засмеялся и изрек:

— Если позволите, мисс Лорна Барнетт, вы тоже прелесть.

Взявшись за руки, они поднялись на борт судна. Феба с Джеком Лоулсом уже были наверху. Когда Тейлор в знак приветствия пожал Фебе руку, она порозовела, но быстро нашлась:

— Ну конечно, вы уже оба без ума друг от друга. — Она коротко улыбнулась Лорне и более долгим взглядом посмотрела на Тейлора. — Но даже если и так, надеюсь, ты не забудешь, Тейлор, что некоторым тоже хотелось бы сегодня потанцевать.

— Все, что мне нужно, так это всего лишь острый карандаш, — ответил Тейлор.

С этими словами он сделал запись в карточке для танцев у Фебы, а Джек, в свою очередь, записался в карточке у Лорны, и все вместе они направились на верхнюю палубу, откуда доносилась музыка.

Было уже семь часов вечера, солнце садилось, ветер стал мягче, теплей, благовонней. После двух трубных звуков пароход тронулся, пустив облачко голубого дыма и быстро удаляясь от берега, где изогнутой алмазной цепью протянулись огни.

Легкий ветер теребил волосы и платье Лорны. Взглядом она поискала Тима и нашла его, когда пароход развернулся, подняв облако водяной золотой пыли.

Пол качался у нее под ногами, но она подошла и окликнула его:

— Тим!

— Добрый вечер, мисс Лорна, — приветствовал ее Иверсен, достав трубку изо рта и уставившись на нее единственным глазом.

— Ах, Тим, как я рада, что вы здесь.

— Разве я не говорил вам, что приду?

— Говорили, но планы могут меняться. Сегодня вечером мы побеседуем с папой, да?

— Вам просто не терпится, правда?

— Ну, Тим, пожалуйста, не мучайте меня. Так вы скажете ему об этом сегодня?

— Конечно. Йенсу не терпится, так же как и вам, узнать, что же все-таки Гидеон на это ответит.

— Но, послушайте, Тим, давайте не будем ему ничего говорить до тех пор, пока солнце не сядет и не станет более прохладно, ведь папа не любит жару. А к тому времени он уже пропустит пару рюмок и станет более покладистым. Правильно?

Тим улыбнулся ее уловке.

— Вы не против, мисс Лорна, если я спрошу, а вам-то самой какое до этого дело? Ведь, как я заметил раньше, вам просто не терпится изменить мнение вашего папы о молодом Харкене.

Лорна часто заморгала, беззвучно открывая и закрывая рот, пытаясь взять себя в руки и не покраснеть.

Наконец она выдала:

— Мне кажется, он прав, и его яхты победят в любых гонках.

— Вы уверены, что это единственная причина, которая заставляет вас поступать таким образом?

— Ну конечно. А какие еще могут быть причины?

— Возможно, я не прав, но в прошлое воскресенье мне показалось, что вы несколько увлеклись друг другом?

Лицо Лорны мгновенно вспыхнуло.

— О, Тим, ради Бога, не говорите глупостей. Он ведь слуга.

— Вот именно. И я счел своим долгом напомнить вам об этом, потому что я, кроме всего прочего, друг не только вашего папы, но и Йенса Харкена.

— Знаю, только, пожалуйста, Тим, ничего не говорите про пикник.

— Я уже обещал.

— Вы же знаете моего отца, — она тронула его за рукав, — как он относится к нам, девочкам. Он нас воспринимает только как пустоголовый материал для супружества, которому он отдает приказы, которые помогут нам, как ему кажется, избежать некоторых инцидентов. Я хочу, Тим, чтобы отец хотя бы один раз увидел во мне нечто большее, что я кое-что смыслю в жизни, не только то, что я должна подцепить престижного мужа, иметь свой дом и воспитывать детей, как это делает мама. Я бы хотела заниматься парусным спортом. Папа против. Мне бы хотелось ходить в колледж. Папа считает это абсолютно бесполезной тратой времени. Я мечтаю о путешествии по Европе. Он сказал, что я смогу позволить себе это в медовый месяц. Неужели вам надо еще что-то объяснять, Тим? Нет ничего на этой земле такого, что могло бы дать женщине хоть какое-то преимущество, по мнению папы. Ну, может быть — только может быть, — я смогу заставить его изменить это мнение, если он послушает Харкена и даст денег на яхту. Ну, а уж если она еще и выиграет гонку, тогда папа вообще увидит меня в другом свете!

Тим накрыл своей ладонью ее руку, лежавшую у него на рукаве. Его трубка была еще теплой, и, пожимая ее ладошку, он почувствовал, какая она холодная.

— Свистните мне, когда будете готовы говорить с Гидеоном.

Улыбнувшись, Лорна убрала свою руну и подумала, какой он все-таки хороший человек.

Она танцевала с Тейлором и Джеком, Перси Туфтсом и отцом Фебы; снова с Тейлором, один раз с Тимом и опять с Тейлором, и с братом Фебы Майклом, который поинтересовался ее успехами в парусном спорте и предложил дать очередной урон в любое время, когда ей захочется. Хотя Майкл был на два года моложе нее, она почувствовала его особый интерес к ней, который нельзя было назвать обычным вниманием, и это удивило ее, ведь она всегда смотрела на него только как на младшего брата Фебы и не думала о нем всерьез, как и о своем братце Сероне. Майкл, однако, здорово вырос, плечи его стали широкими, и ему очень шла бородка, которую он недавно стал отращивать. После танца, подведя ее к Тейлору, он даже тайком пожал ей руку.

Вечерело, солнце скрылось в сиреневых облаках, еще отливающих розовым перламутром с золотыми краями. Воздух посвежел. «Диспетч» кружил по озеру, напоминающему формой лист клевера, по переливающимся, как черное масло, волнам, по которым потекли золотые нити лучей фонарей на пристани, и пепел сигар падал в ночи маленьким потоком быстрогаснущей лавы.

И снова Лорна танцевала с Тейлором, а ее отец в это время наблюдал за ними с самодовольной миной на лице. Такой контроль рассмешил девушку, а про себя она все удивлялась, как на самом деле плоскодонка сможет держать равновесие на воде, и думала о том, сколько времени понадобилось бы, чтобы построить новую яхту, и если Йенс Харкен все это знал, ведь он говорил об этом прошлый раз, то что он делает сейчас в имении Роуз-Пойнт, а если у него есть молоденькая горничная, за которой он ухаживает, то где он с ней может встречаться.

Через плечо Тейлора она увидела, что Тим Иверсен подошел к Гидеону и завел разговор.

Как только танец закончился, она попросила:

— Тейлор, будь добр, оставь меня с папой! И забери меня через два танца!

— Конечно.

Направляясь к Гидеону, он, пользуясь темнотой, положил руку ей на талию, затем кисть скользнула Ниже и замерла непозволительно близко от правой ягодицы. Кровь прилила к лицу Лорны и застучала каким-то странным образом в позвоночнике.

— Ты не против, если я попрошу позволения отвезти тебя домой после танцев, а? — осторожно спросил он шепотом.

— Конечно, нет, — ответила она, поняв, что произошло как раз то самое, о чем ее предупреждала мама, и очень удивилась, что это началось прямо под носом у папы. А она-то думала, что такие дела творятся только в полной темноте и в особых условиях.

— Мистер Барнетт, — сказал Тейлор, подведя ее к отцу, — вы не возражаете, если я отвезу Лорну домой вечером?

Гидеон вынул сигару изо рта и кашлянул.

— Нет, конечно, как и всегда, впрочем, мой мальчик.

— Я скоро вернусь, — тихо бросил Тейлор и исчез.

Тим обратился к Лорне:

— Ваш папа и я беседовали о предстоящей регате.

«Да благословит тебя Бог, Тим!» — подумала Лорна.

— Кажется, Тим уже в курсе безумной идеи этого парня с кухни построить самую быструю яхту. Впечатление такое, что только они двое и понимают в парусном спорте.

— Да, я рассказала ему об этом в прошлое воскресенье.

— Да я слышал. Теперь ясно, для чего ты переплывала озеро.

— Ну, был такой чудный день, я была не в силах отказать себе в этом удовольствии. И у меня с собой было так много еды, что нам вдвоем хватило на пикник, и мы с Тимом поболтали о Харкене.

Тим продолжил:

— Парень говорит, Гид, что яхта не будет иметь глубокой осадки. На мой взгляд, это очень важно, потому что тогда, естественно, сопротивление движению уменьшается. На твоем месте, я бы все-таки выслушал Харкена.

— Несмотря на то, что все смеялись над ним?

— Ну, допустим, все смеялись, а ты был единственным, который выслушал, и идея Харкена сработала. Но ведь ты, кроме всего прочего, еще и командор яхт-клуба. Если парусник действительно выиграет гонки, как он и обещает, честь и слава все равно достанутся тебе, — вставила Лорна.

Гидеон выпустил дым и задумался. Он любил, когда ему напоминали, что он командор клуба, за исключением прошлой недели, когда все газеты писали о нем как о руководителе проигравшей команды. Эти статьи, снабженные фотографиями Тима, помещались на первых полосах газет во всех уголках страны, потому что вся Америка пристально следила за событиями парусной регаты. Именно из-за этого всеобщего интереса и была организована региональная Ассоциация парусного спорта Озера, которая пока еще не работала в полную силу.

— Послушай, папа, — обратилась к нему дочь, — что толку в деньгах, если ты не получаешь от них удовольствия. А здесь, папа, ты не пустишь деньги на ветер, если дашь несколько сот долларов на строительство яхты. Даже если она потонет, ну и что такого? Харкен говорил — Тиму, конечно, — что она не перевернется. У нее будет весь корпус деревянный, сосновый, к примеру, а не металлический, и полые мачты, за счет этого она будет более устойчивой. Но если бы даже она вдруг и перевернулась, то команда из пяти человек запросто вернула бы ее в прежнее положение, ведь на ней не будет даже обычного балласта — мешков с песком!

Тим добавил:

— Харкен говорил, что при длине тридцать восемь футов она будет весить всего пятьсот пятьдесят фунтов взамен обычных тысяч ста фунтов. Ты только представь себе, Гид, как такая легкая яхта могла бы идти даже при слабом ветре!

— Все, что мы советуем тебе, папа, так это только поговорить с ним.

— Он действительно может объяснить это лучше меня, Гид.

— А если он не сможет тебя убедить, ты не будешь вкладывать деньги, и все. Но в любом случае это шанс выиграть гонки в следующем году, и ты это понимаешь.

Гидеон кашлянул, перегнулся через поручень и стряхнул пепел в воду.

— Я подумаю об этом, — Ответил он, махнув рукой. — А теперь хватит ко мне приставать с этим, Лорна. Мы на танцах. Вот иди и танцуй с Тейлором.

Она лукаво бросила:

— Да, папа. Пока, Тим.

Когда она ушла, Гидеон бросил Тиму:

— У этой девчонки что-то на уме, и будь я проклят, если не узнаю, в чем тут дело.

«Диспетч» причалил в четверть двенадцатого. Газовые фонари ярко освещали открытую веранду, на которую высадились пассажиры, сразу разбившиеся на маленькие группы. Те, кто постарше, решили выпить аперитив в отеле «Чатэгей» Родители Лорны и Тейлора пошли вместе с ними. Лорна пожелала Фебе спокойной ночи, и Тейлор взял ее за руку.

— Экипаж уже подан, — доложил он.

— Тебе нужно будет вернуться и забрать родителей? — спросила Лорна.

— Нет. У меня свой выезд.

Они пошли по улице, освещенной слабым светом фонарей. За спиной у них остался пароход, все еще пускающий в небо клубы дыма. Во дворе отеля висели пустые гамаки, похожие на коконы, которые давно покинули их обитатели. Запах побережья сливался с запахом лошадей, дремавших тут и там.

Мимо проехало несколько экипажей, сразу исчезнувших в темноте. Тейлор подсадил Лорну в кабриолет, подошел к лошади и подтянул подпругу, затем уселся сам.

— Немного похолодало, — он передернул плечами, — пожалуй, я надену шляпу.

Тейлор тронул поводья, но лошадь двинулась вперед как во сне.

— Старушка Тулип сегодня ленивая. Она не любит, когда ее будят. — Он глянул на Лорну. — Ничего, если медленно?

— Ничего. Такая божественная ночь. Тулип пошла шагом, и кабриолет медленно потащился назад к острову Манитоу, попадая поочередно то в тень, то в яркий лунный свет. Оказавшись на самом острове, они поехали вдоль темной аллеи из старых вязов, густая крона которых полностью закрывала небо над головой. Дорога тянулась через весь остров, поделив его территорию на усадьбы северного и южного побережья, каждая из которых имела большой коттедж, окруженный газоном. Они проехали резиденцию Армфилдов и свернули на дорогу, которая вела самым коротким путем к Роуз-Пойнт, но находилась так близко от основного тракта, что слышен был скрип колес проезжающих экипажей.

— Тейлор, а куда мы все-таки едем?

— Только еще чуть-чуть вперед, где мы сможем увидеть воду. Но, Тулип!

Коляска остановилась на небольшой, залитой лунным светом площадке, впереди сквозь заросли кустарника проглядывала гладь озера, а налево виднелись задворки какого-то строения. Неподалеку в кромешной темноте слышно было, как тихонько заржала лошадь.

— Смотри, так ведь мы же с задней стороны резиденции Армфилдов!

Тейлор продолжал держать поводья в руке.

— Да вроде того. Если мы продеремся сквозь заросли, то, может быть, даже увидим свет в спальне Фебы.

Тейлор расслабился и положил руку сзади кованого сиденья, а Лорна в это время подалась вперед, пытаясь увидеть свет в комнате Фебы.

— Что-то не видно.

Тейлор улыбнулся и тронул ее обнаженное плечо.

— Тейлор, сколько здесь комаров!

— Да, комары есть, но зато нет младших братцев и сестричек.

Он увлек ее в глубь коляски и, не говоря ни слова, взял ее левую руку и стал осторожно снимать с нее перчатку, целуя и руку и перчатку, потом то же самое проделал с правой и, взяв ее за руки, заглянул в лицо.

— Тейлор, — прошептала она, чувствуя, как сильно бьется сердце. — Мне правда надо домой.

— Как скажешь, — пробормотал он и, прижав к себе, поцеловал так крепко, что у Лорны перехватило дыхание.

Он повернул голову и закрыл ею луну, а его руки обхватили ее еще сильнее. Его борода была мягкой, тубы теплыми, а подбородок твердым. Ее руки обвились вокруг него, и она тоже нежно прижалась к нему, чувствуя себя, однако, просто зажатой и растерзанной до тех пор, пока их порыв не стал более утонченным, и Тейлор раскрыл губы шире. Она упала в тепло и влажность его языка, напрочь позабыв о комарах и свете в спальне Фебы. Он целовал ее губы, упиваясь их нежностью и влажностью, а его рука лежала у нее на бедре, в точности повторяя движения его языка. Где-то совсем рядом квакали лягушки, а под верхом коляски звенели тучи комаров, которые кусали их безо всякого снисхождения к долгому поцелую.

Они прервались только из-за того, что перехватило дыхание, уткнувшись друг в друга носами.

— Ты простишь меня за то, что я утащил тебя в лес? — спросил Тейлор, касаясь ее губ.

— О, Тейлор, ты никогда меня так раньше не целовал.

— Но мне так хотелось! И в какой-то момент я понял, что сегодня смогу привезти тебя сюда. Как ты думаешь, сколько времени нашим родителям понадобится на аперитив и десерт?

— Не знаю, — пробормотала она.

Он снова прильнул к ее губам и, целуясь во второй раз, нежно гладил руками ее бока и спину, как бы растирая ее тело после простуды. Это никак не могло быть похоже на то, о чем ее предупреждала мама, пришло в голову Лорне, поэтому она чувствовала себя в полной безопасности и не собиралась укрываться под родительским кровом.

Тейлор сам прервал поцелуй, несмотря на явное нежелание ее отпускать, чтобы поменять положение так, чтобы теперь она закрыла луну своей головой, и продолжал держать руки на ее талии, чувствуя, какое это наслаждение вот так обнимать ее, как будто сосредоточившую в себе всю прелесть всего ее женского существа. Подвинувшись на сиденье, он растянулся во всю его длину и сверху притянул девушку.

— Лорна Барнетт, — проговорил он, глядя ей прямо в шею, — ты самое прелестное божественное создание, когда-либо существовавшее на Земле. И пахнешь ты так хорошо, что тебя можно съесть.

Он лизнул ей шею, и она от удивления вышла из равновесия.

— Тейлор, перестань! — Она попыталась оттолкнуть его, но его язык проделывал такие восхитительные горячие и влажные прикосновения, что запах ее апельсиновой туалетной воды стал ощутим, как дуновение нежного южного ветерка в мягкой северной ночи. Она перестала сопротивляться и прикрыла глаза.

— Это, должно быть, ужасно вкусно, — пробормотала она.

Она склонила голову так, чтобы ему было удобнее, и в этот момент что-то похожее на предостережение кольнуло ее. Он легко справился с ней, почти так же, как весной жеребцы отбивают кобыл. Он взял губами ее мочку уха и стал ее нежно сосать, а потом снова прильнул к губам.

— Просто ужасно, — пробормотал он, целуясь так, что она почувствовала вкус своей туалетной воды у него на языке. Следуя его движениям, она раскрыла губы и вкусила волнующие ощущения. Поцелуй с открытым ртом… Какое сильное и завораживающее впечатление. Его рука широко скользила по ее телу, добравшись до корсета, нырнула вниз, дотронувшись до начала груди, вызывая дрожь во всем теле.

Она высвободилась и прошептала дрожащим голосом:

— Тейлор, я должна идти домой… пожалуйста…

— Да… — шептал он, пытаясь снова поцеловать ее, а рукой трогая ее грудь. — Я тоже должен.

— Тейлор, пожалуйста…

Он приостановился, когда влетевший комар впился ему в лоб. Убив комара, он увидел, что Лорна отодвинулась на сиденье коляски так, что между ними сохранялась некоторая дистанция, хотя ее юбка зацепилась за его штанину.

— Я не хочу, чтобы мама с папой устроили мне дома взбучку, Тейлор.

— Нет, что ты, конечно, нет. Он выпрямился и обеими руками пригладил волосы.

— Ты права.

Она поправила юбку и корсет, коснулась волос и спросила:

— У меня все в порядке?

Он повернул к себе ее лицо. Его взгляд, с искоркой лукавства, скользнул по ее волосам и остановился на губах.

— Абсолютно, — ответил он. Когда она собралась уйти совсем, он задержал ее еще на минуту.

— Так приятно, — сказал он. — Страшно притягивает.

Он поцеловал ее кончик носа.

— Мисс Барнетт, — подвел он черту, — этим летом вам придется часто встречать меня болтающимся на nopoгe вашего дома.

Она взглянула на него с удивлением молодой женщины, в первый раз допущенной в соблазнительную стихию чувственности и одержавшей верх над чувством и над ним, который был первым, кто посвятил ее в это.

Глава 5

Днем во вторник в кухню принесли кошелек с мелочью Лавинии Барнетт, который она потеряла во время танцев на борту «Диспетч».

Было приказано вымыть все монеты с мылом. Йенс Харкен как раз этим и занимался, а домоправительница Мэри Ловик в это время подметала.

Это была худощавая брюнетка с лицом, похожим на вафлю, особое выражение которому придавали поджатый рот и обиженный, как у зверька, взгляд. Белый колпак миссис Ловик, похожий на парус, был по размеру чуточку меньше, чем те, которые носили кухарки. Она носила серое платье и жесткий передник, который гремел, как металлический, когда она проходила по дому.

Миссис Ловик никогда зря не беспокоила своих подчиненных. Но среди домашней прислуги она вместе с дворецким Честером Пуром занимала командные позиции и, хотя все это знали, при каждом удобном случае любила об этом напоминать.

— Харкен! — крикнула она, захлопнув дверь в кухню и подметая остатки мусора. — Мистер Барнетт хотел тебя видеть у себя в кабинете.

Руки Харкена застыли в мыльной воде.

— Меня?

— Ну, конечно, тебя, кого ж еще. Или у нас что, на кухне есть еще один Харкен, что ли? Давай живее, хозяин не любит, когда его заставляют ждать.

— Да, мэм, вот только кончу мыть эти монеты.

— Да Раби может это доделать. Раби, вымой и высуши мелочь миссис Барнетт, да смотри, верни ей все до последнего цента.

Харкен опустил монеты в таз и взял полотенце вытереть руки.

— А не знаете, чего ему надо, Ловик?

— Для тебя миссис Ловик. Откуда мне знать, хотя я бы не удивилась, если бы он тебя выгнал после того, что ты натворил. Миссис Шмитт! Чем вот так просто стоять и глазеть, лучше помоги что-нибудь сделать, пока никто не зашел в комнату! Девочки, за работу! Раби, посмотри, какой у тебя грязный передник, иди быстро поменяй. Харкен, ну иди же!

Однако он не успел подойти к двери, как миссис Ловик окликнула его снова:

— Господи ты Боже мой, да опусти же рукава и застегни воротник! В таком виде нельзя идти к хозяину, ты похож на кухонного мужика.

Он застегнул воротник и толкнул дверь.

— А я и есть кухонный мужик, миссис Ловик, и он знает об этом.

— Некогда мне с тобой разговаривать, Харкен, одно могу сказать: мне даже в голову не могло прийти то, что ты натворил в тот вечер.

— Но вы же не пострадали от этого, правда? — Он спокойно взглянул на нее и указал рукой на дверь. — После вас, миссис Ловик.

Стуча передником, домоправительница прошла мимо него, покачивая белым колпаком. Обернувшись, она сухо указала ему:

— Вверх по лестнице. И как только хозяин отпустит тебя, немедленно возвращайся на кухню. Вверх по лестнице.

Черт возьми, а тут несколько лестниц. Ему некогда раньше не доводилось бывать наверху, и он не видел ни перил красного дерева, ни сидящих тут и там купидончиков. Обнаженные ангелочки поддерживали лампу и лукаво улыбались, в то время как он взбирался по лестнице. Наверху окно в виде стеклянной арки выходило во двор, и еще одна пара ангелочков поддерживала другую лампу. Поднявшись наверх, Харкен очутился в коридоре Т-образной формы. Остановившись, он посмотрел направо и налево. Все двери были открыты в коридор в обоих направлениях, и он понятия не имел, которая из них вела в кабинет к мистеру Барнетту.

Он наугад решил пойти налево и, подойдя к первой комнате, увидел в ней пожилую леди, которая заснула в кресле-качалке с книгой в руке. Йенс вспомнил, что прислуживал ей во время приема в столовой. Он прошел мимо и попал в ванную комнату, пол которой был украшен кафелем белых и зеленых цветов, с фарфоровым унитазом, над которым высоко на стене висел дубовый бачок с водой, с раковиной, стоящей на высокой тумбе, и вместительной ванной на львиных лапах. Повсюду витал аромат цветов и свет лился через окно с белой лепниной. Следующая дверь вела в комнату мальчика, все стены которой были украшены морской атрибутикой. Харкен уже понял, что он выбрал не то направление, но, несмотря на это, решив, что, может быть, у него больше не будет такого случая, осмелился заглянуть и в другие комнаты.

Он подошел к очередной двери и замер на пороге.

Прямо перед ним в кресле с журналом в руках сидела мисс Лорна Барнетт. При виде нее у Харкена заныло в животе. Была она в бледно-зеленой юбке и белой кофте с высоким воротником, расстегнутым из-за жары, с босыми ногами, а на коленях, как на подставке, держала журнал. Комната была полна воздуха и света, окнами выходила на озеро и в сад и утопала в голубых тонах, точно таких же, какой была у нее юбка в прошлое воскресенье.

Она подняла глаза, и в тот же момент оба в изумлении застыли, как статуи.

— Харкен? — прошептала она с широко раскрытыми глазами, машинально накрывая юбкой босые ноги. — Что вы здесь делаете?

— Простите за беспокойство, мисс Лорна, но я ищу кабинет вашего отца. Мне сказали, что он наверху.

— Он в другом крыле. Вторая дверь от конца по правой стороне.

— Спасибо. Я найду.

Он попятился назад.

— Стойте! — позвала Лорна, отбросив журнал в сторону и опустив ноги на пол.

Он подождал в коридоре, пока она не вышла и не встала в дверях.

— Папа хотел вас видеть?

— Да, мисс.

Ее глаза взволнованно заблестели.

— Наверное, поговорить насчет яхты? Ну конечно, Харкен!

— Без понятия, мисс. Все, что мне сказала миссис Ловик, — то, что я должен прийти к хозяину в кабинет и постараться не выглядеть как кухонный мужик, хотя я и являюсь им на самом деле.

Он бросил взгляд на свои спортивные брюки и на белую футболку с черными полосками на плечах.

— Хотя, кажется, я неплохо выгляжу.

Он поднял запястья и уронил их вниз.

— Ну, миссис Ловик сама как печеное яблоко. Не обращайте на это внимания. Если папа просил вас зайти, значит, мы заставили его подумать, конечно, по поводу яхты. Только помните, папа ничего так не хочет, как выиграть регату. Он просто не привык проигрывать. Поэтому постарайтесь убедить его, и тогда, может быть, мы увидим яхту, которую вы построите.

— Постараюсь, мисс.

— Но только не позволяйте папе запугивать себя. — Она подняла пальчик. — Он постарается это сделать, но вы не позволяйте.

— Хорошо, мисс.

Он еле сдержал улыбку.

Она стояла рядом, одетая по-домашнему, милая и простая, полная такого ребяческого энтузиазма, что нельзя было смотреть на нее серьезно. Ее волосы цвета бургундского вина выделялись на фоне стены. Темные и густые, они торчали в разные стороны, и он видел, как она поправляла их рукой, когда читала. Ее природная красота ничуть не потеряла без шляпы, локонов и корсета. Наоборот, он был очарован, когда увидел ее без чулок и туфелек. Что и говорить, конечно, она была самой красивой девушкой, какую он когда-нибудь видел.

— Ладно, мне лучше не заставлять вашего отца ждать.

— Правильно.

Она оперлась двумя руками о дверной косяк.

— Вон туда, в ту дверь, которая закрыта.

— Ага, спасибо.

Он устремился в том направлении.

— Харкен? — шепотом окликнула она. Йенс остановился и обернулся.

— Желаю удачи, — снова прошептала Лорна.

— Спасибо, мисс.

Когда он добрался до дверей кабинета, то оглянулся и увидел, что девушка все еще выглядывает из комнаты. Лорна раздвинула пальцы буквой V — знак победы, а он, в свою очередь, поднял ладонь и затем постучал в дверь. Она все еще наблюдала за ним, когда Гидеон крикнул:

— Войдите!

Йенс Харкен вошел в комнату с высокими окнами, открытыми настежь позади письменного стола овальной формы. За ним сидел Гидеон Барнетт, а сбоку расположились книжные полки. В кабинете пахло сигарным дымом и кожей, несмотря на то, что через окна в комнату влетал свежий ветерок. Свет от яркого полуденного солнца не попадал на письменный стол, но вспыхивал на корешках книг и освещал один угол пола темного дерева. В темном углу комнаты, которого не достигало солнце, стоял низкий столик, окруженный тяжелыми коричневыми креслами, на котором возвышался глобус, лежали книги в кожаных тисненых переплетах и прибор для увлажнения воздуха.

— Харкен, — вместо приветствия бросил Барнетт.

— Добрый день, сэр.

Харкен остановился перед письменным столом и продолжал стоять, несмотря на то, что в комнате было четыре пустых кресла.

Гидеон Барнетт заставил его стоять. Он сунул сигару в рот, зажав ее зубами и оттянув губы назад, и молча изучал белокурого молодого человека. Облачко дыма поднялось и вылетело в окно. Барнетт продолжал дымить, изучающе глядя на юношу. Харкен спокойно стоял, держа руки по бокам, с мокрым пятном на животе, которое напоминало о той работе, которую он делал на кухне.

— Итак, — наконец произнес Барнетт, вынув сигару изо рта, — ты считаешь, что знаешь, как надо строить яхты.

— Да, сэр.

— Быстроходные?

— Да, сэр.

— И сколько же ты уже построил?

— Достаточно. На лодочных работах в Барнегат-Бей.

Сам этот факт произвел впечатление на Гидеона:

Барнегат-Бей, штат Нью-Джерси, был колыбелью парусного спорта. В журналах по парусному спорту было полно статей об этом. Он сжал сигару губами и начал гонять ее из одного уголка рта в другой, удивляясь про себя, почему этот мальчишка не побоялся говорить с ним.

— Ну, а ты когда-нибудь делал что-нибудь из тех новшеств, которые предлагаешь?

— Нет, сэр.

— Поэтому ты не знаешь, перевернется она или нет.

— Знаю. Она не перевернется.

— Знаю, — передразнил Барнетт. — Этого мало для того, чтобы вкладывать в дело деньги.

Харкен в ответ не шевельнулся. Его лицо было безучастным, только глаза смотрели прямо на Гидеона. Барнетт на себе ощутил твердость этого парня.

— Кое-кто из здешней публики давит на меня, чтобы я выслушал твои идеи.

И снова Харкен не проронил ни слова, вызвав в Барнетте раздражение.

— Ну скажи же хоть что-нибудь, парень! — воскликнул он.

— Я могу показать вам на бумаге, если вы понимаете в дизайне корпуса.

Барнетт чуть не задохнулся от ярости. Кухонный лакей еще спрашивает, видите ли, разбирается ли он, Гидеон Барнетт, командор яхт-клуба «Белый Медведь», в дизайне! Гидеон швырнул карандаш на письменный стол.

— Ладно, на тебе! Черти!

Харкен переводил взгляд с карандаша на Барнетта и снова на карандаш. Наконец он взял его в руку, положил другую поверх бумаги и начал чертить.

— Сэр, не могли бы вы встать вон там?

На скулах у Барнетта заходили желваки, но он переменил положение и встал по другую сторону стола, пока Харкен продолжал чертить, опираясь одной рукой о стол.

— Первое, что я хочу, чтобы вы поняли: я имею в виду два совершенно разных типа яхт. Я буду говорить только о проектируемом корпусе — легком, удобном, с очень небольшой поверхностью соприкосновения с водой, с малой осадкой, в отличие от ваших нынешних судов.

Он продолжал чертить, сравнивая две яхты по двум законченным зарисовкам, объясняя, почему нос лодки будет подниматься даже при низком ветре, как уменьшится сопротивление движению, когда яхта будет иметь столь небольшую осадку. Он говорил о длине и весе и естественной подъемной силе. И о том, что при таком дизайне не нужен будет длинный бушприт, потому что отпадет необходимость натягивать большое количество огромных парусов, достаточно будет обходиться несколькими парусами, небольшими по размеру. Он говорил о плоском дне будущей яхты без фиксированного кили, чего еще пока никто никогда не делал.

— Ну, если не будет килевой балки, где же тогда будет балласт? — спросил Барнетт.

— Команда будет выполнять роль балласта, и отпадет необходимость в мешках с песком.

— А как же они смогут ее удержать, чтобы яхта не перевернулась?

— Нет, не они сами по себе. У нее будут бортовые кили. — Он снова начал чертить. — Вместо одного фиксированного киля два бортовых. Если понадобится, мы сможем их или опустить, или, наоборот, убрать. Видите?

Барнетт думал, изучая чертеж.

— А ты сможешь сделать проект такой яхты?

— Да, сэр.

— А построить ее?

— Да, сэр.

— В одиночку?

— Пожалуй. Мне нужен будет только один человек, после того как я сделаю все чертежи и расчеты.

— У меня никого нет на примете.

— Да я найду кого-нибудь, если вы будете платить ему.

— И во сколько же это обойдется?

— Все судно? Где-то около семисот долларов.

Барнетт размышлял.

— А сколько времени тебе понадобится, чтобы ее построить?

— Три месяца. Самое большее — четыре, с учетом работы по интерьеру и покраске. Мне только нужен инструмент и эллинг для работы, и все.

Барнетт уставился на чертеж, затем задымил сигарой и подошел к окну, поглядев через него на озеро.

— Единственная вещь, которую я не смогу сам сделать, это металлические части и паруса. Их нужно будет заказать в Чикаго. — Харкен обратился к Барнетту, отчего тот сразу повернулся к нему лицом. — Яхту можно будет закончить всю целиком уже зимой. Я сам поставлю паруса. А будущей весной, когда начнется сезон, она будет готова к спуску на воду. — Харкен бросил карандаш и выпрямился перед Барнеттом, увидев за ним голубую гладь озера. Барнетт ничего не сказал, и Йенс продолжил: — Я долго занимался парусным спортом, сэр. Мой отец посвятил этому делу много времени, и мой дед тоже, и так вплоть до викингов, я думаю. Я уверен, что этот проект сработает, так же как и в том, откуда берет начало моя страсть к воде.

В молчании прошло еще несколько минут, прежде чем Барнетт произнес:

— А ты уверен в себе, правда, парень?

— Сэр, я знаю, что парусник будет ходить.

Барнетт заложил руки за спину и, покачиваясь с пятки на мысок и обратно, произнес:

— Буду думать.

— Хорошо, сэр, — тихо ответил Харкен. — Тогда мне лучше вернуться на кухню.

Повернувшись, он направился к двери кабинета, чувствуя обжигающий взгляд Барнетта, понимая, что тот прекрасно понял его и оценил всего вместе с потрохами. Еще Харкен ощутил всю силу одержимого стремления Барнетта быть лучшим во всем, за что он ни брался. Мисс Лорна сказала, что отец не любил проигрывать. Что ж, это было очевидным. Йенс подумал: если бы вдруг ему доверили построить эту яхту, и она была бы такой быстроходной, как он и предполагал, и Гидеон Барнетт стал бы победителем, то как, интересно, он отплатил бы ему за это?

Он выбрал самый короткий путь на кухню, отметив, что дверь в комнату мисс Лорны закрыта. На кухне все сидели за столом и пили мятный чай с тортом. Как только появился Харкен, они вскочили и наперебой стали задавать вопросы:

— Ну и что он сказал? Так он даст тебе шанс построить яхту? А ты зашел к нему в кабинет-то? Ну и на что же похож его кабинет?

— Тихо, тихо! — Харкен поднял обе руки, пытаясь унять общее волнение. — Он только сказал, что будет думать, и все.

Все разочарованно молчали.

— Я сам предложил ему подумать, — дипломатично пояснил Йенс.

— А какой у него кабинет? — спросила Раби. Пока он описывал его, дверь в кухню из подсобки открылась, и в комнату вошла мисс Лорна.

— Ну и что же он сказал, Харкен? — с ходу начала она, едва переводя дух.

Она пересекла кухню и встала среди прислуги возле рабочего стола так, будто она работала с ними целый день. Глаза ее блестели, щеки разрумянились от беготни по лестницам, а губы в волнении приоткрылись.

— Он спросил, смогу ли я построить быстроходную яхту, и я сказал — да. Затем он попросил меня начертить проект на бумаге, и, когда я сделал набросок, он посмотрел и сказал, что подумает.

— И все? — Ее волнение улеглось, уступив место разочарованию. — Ну, он такой несговорчивый! — Она махнула рукой. — А вы пытались убедить его?

— Я сделал все, что сумел. Не могу же я за него решать.

— Никто не может. Мой отец непоколебим, если ему что-то запало в голову. Ну что ж, ладно… — вздохнула она.

В комнате стало тихо и несколько напряженно. Никто из прислуги толком не знал, как реагировать на присутствие одного из членов господской семьи на кухне.

Наконец миссис Шмитт пришло в голову предложить:

— У нас есть холодный мятный чай, мисс, и торт. Не хотите ли перекусить?

Лорна взглянула на стол и живо откликнулась;

— О, с удовольствием.

— Раби, дай стакан. Колин, пойди принеси еще мятного чая. Глиннис, достань поднос. Харкен, наколи льда для мисс Лорны.

Все забегали, выполняя приказы, оставив Лорну одну около стола наблюдать за происходящим. Глиннис вернулась из буфетной с тарелкой с золотым ободком и серебряным подносом. Вторая горничная Полин захлопотала над чаем. Йенс Харкен наколол кусочков льда, и Лорна видела, как маленькие осколки, точно алмазы, рассыпались на полу. Миссис Шмитт заботливо расставляла все на чайном подносе как вдруг увидела, что Лорна все еще стоит в ожидании.

— Я могу послать Эрнесту к вам в комнату, мисс, или накрыть на веранде, как вы пожелаете.

Лорна взглянула на Харкена, затем на стол и спросила:

— А можно здесь?

— Прямо здесь, мисс?

— Ну да. Вы ведь все еще сидите за столом. Я могу присоединиться к вам?

Миссис Шмитт, скрывая изумление, ответила:

— Ну, если вы хотите, мисс, то конечно.

И Лорна села.

Миссис Шмитт принесла поднос с полным столовым набором: тарелка с золотым ободком, серебряная вилка с длинной ручкой, хрустальный бокал — все это она поставила на стол, уставленный приборами, которыми пользовалась прислуга для обычного чаепития, — толстыми белыми тарелками, стеклянными стаканами и казенными вилками, воткнутыми в нетронутые куски торта. В центре стола стояли кувшин с холодным чаем, солонка, высокая подставка для ножей, уксус и огурцы, которые нужно было порезать на ужин.

В комнате воцарилось молчание.

Лорна не спеша взяла вилку, видя, что все молча наблюдают за ней, застыв на своих стульях, отрезала себе кусок торта и замерла, чувствуя себя не в своей тарелке. Она подняла глаза и послала Харкену. молчаливый призыв поддержать ее.

— Ну! — Йенс удовлетворенно потер руки. — Я тоже хочу торта и немного чаю, миссис Шмитт.

Он пододвинул стул ближе к Лорне и сел на него верхом на ковбойский манер.

— Вот тебе кусок торта, — ответила кухарка, и все вслед за Харкеном потянулись за тортом и чаем, отчего комната сразу ожила.

Раби подала Пенсу чай и спросила:

— Может быть, ты хочешь немного льда?

— Да, это было бы здорово. — Он наполнил все стаканы, и тут же все разобрали себе по одному, а Харкен продолжал болтать.

— Так, а как чувствует себя отец Честера? Кто-нибудь слышал?

— Ему немного лучше. Честер говорит, что к нему вернулся аппетит.

— А как ваша мама, миссис Шмитт? Мне казалось, что вы собираетесь навестить ее в воскресенье?

Так они беседовали, уплетая торт, а Лорна, сидя рядом с Харкеном, расслабилась и весело наблюдала, как он одним махом опрокинул стакан чая и съел огромный ломоть торта. И, закатав оба рукава, выставил голые локти около пустой тарелки. Он спрашивал Глиннис про большую рыбину, которую та собиралась поймать, и улыбнулся Раби, когда она подошла и снова наполнила его стакан, и как бы случайно задел плечо Лорны. Он также поинтересовался у миссис Шмитт, когда она снова собирается готовить солянку и яблоки в тесте, а та, в свою очередь, насмешливо спросила милого норвежца, любителя рыбы, как он может увлекаться тяжелой жирной немецкой кухней. И они весело рассмеялись. Смеясь, он двинул стул и коленом толкнул Лорну под столом.

— Простите, — тихо сказал он и отдернул колено. Тем временем миссис Шмитт отодвинула кресло и глянула на часы.

— Ладно, пора резать огурцы, мыть морковь и готовить картофель. Время бежит. Все разом встали, а Лорна сказала:

— Ну, спасибо большое за торт и чай. Все было очень вкусно.

— Рады вас видеть, мисс. В любое время.

Снова началась суета, каждый делал то, что требовалось по заведенному распорядку, следуя приказаниям миссис Шмитт, которые она отдала еще до прихода Лорны. Мисс Барнетт улыбнулась кухарке, пропустила некоторых, кто особенно спешил, и направилась к выходу. Йенс тут же подскочил и открыл дверь перед ней. Их взгляды на минуту встретились, когда она проскользнула мимо него. Лорна легко улыбнулась ему на прощание.

— Всего доброго, мисс, — официально произнес он.

— Спасибо, Харкен.

Когда дверь закрылась, он увидел, что все кругом смотрели на них, и только Раби повернулась спиной. У нее в цинковой раковине лежали овощи. Когда Йенс проходил мимо, она пробормотала ему вслед:

— Так почему же она все-таки не спросила отца, что он тебе сказал? Наверное, это было бы проще, чем мчаться сюда, чтобы узнать все у тебя.

— Занимайся своими делами, Раби, — отмахнулся он и вышел из кухни.

В следующий уик-энд яхт-клуб «Белый Медведь» устраивал местные парусные гонки для своих членов. Заявки на участие подали двадцать две лодки. Гидеон Барнетт надел свой официальный клубный голубой свитер. Его «Тартар» был на финише вторым.

Потом в клубе за стаканчиком рома он признался Тиму Иверсену:

— Знаешь, я проиграл сотню долларов Перси Туфтсу на этих чертовых гонках.

Тим сделал затяжку и пустил дым:

— Ты же знаешь ответ.

Гидеон завелся с полоборота и отрезал:

— Нет, не знаю. У меня в голове никаких мыслей по этому поводу.

Он размышлял об этом вплоть до следующего вечера, прежде чем решился поделиться с Лавинией.

Они были в спальне, готовясь но сну. Гидеон стоял перед холодным намином в пижаме, докуривая последнюю за тот день сигару.

— Лавиния, ты, кажется, собиралась нанять нового кухонного лакея. Я хочу заказать Харкену яхту… Чтобы он построил ее для меня.

Лавиния замерла.

— Нет, потому что миссис Шмитт была против.

— Ну, теперь она не возражает.

— Почему это ты так уверен в этом? — Лавиния взобралась наконец на высокий матрас и теперь устраивалась поудобнее среди подушек.

— Потому что это только временно. Думаю, месяца на три, максимум на четыре, а потом он снова вернется на кухню. Я намерен утром поговорить с ним.

— Чушь какая-то.

— Тем не менее проследи за этим. — Он затушил сигару и лег в постель тоже.

Лавиния подумала и хотела разузнать о дальнейших указаниях, но, вспомнив, что случилось в прошлый раз, умерила свой пыл и пришла к мысли о том, что ей нужно будет подыскать временного работника на кухню.

На следующее утро в девять часов Йенса Харкена снова попросили прийти в кабинет Гидеона Барнетта. В этот раз комната показалась ему ярче и веселее. Сам Барнетт, однако, в тройке и с золотой цепочкой часов на животе, выглядел, как всегда, заносчиво и высокомерно.

— Ладно, Харкен, так и быть, три месяца! Но ты должен построить мне лодку, которая выиграет не только у этих чертовых землечерпалок из «Миннетонки», но и у любого на озере, понятно?

Харкен подавил улыбку.

— Да, сэр.

— А после того как ты ее построишь, ты снова вернешься на кухню.

— Конечно.

— Скажи миссис Шмитт, что я тебя забираю временно. Не хочу еще раз получить нагоняй от нее.

— Да, сэр.

— Можешь использовать под мастерскую ангар за оранжереей и садом. Я замолвлю словечко моему другу Мэтью Лоулсу, и, когда ты придешь в его магазин металлоизделий, тебе дадут возможность купить любые инструменты, какие понадобятся. Как только разделаешься с кухней, поезжай в Сент-Пол. Стеффенс довезет тебя до вокзала. А что касается пиломатериалов, то все, что тебе будет нужно, ты купишь у Тейерса. Ты ведь знаешь, где это, да?

— Да, сэр. Но что касается меня, то я предпочитаю платить за пиломатериалы сам — как бы то ни было, но так будет нужно из-за форм для сгибания шпангоутов яхты.

Барнетт недоуменно взглянул на него.

— Ну и что?

— Я хочу забрать их, когда все закончу.

— Забрать зачем?

— Я надеюсь, сэр, когда-нибудь построить свою собственную яхту, и эти формы мне пригодятся.

— Прекрасно. Тогда по поводу чертежных инструментов…

— У меня все есть, сэр.

— Ну… — Барнетт уронил руку. — Да-да, конечно. Тогда ладно. — Он выпрямился. — С этого момента ты за все держишь ответ передо мной, понятно?

— Да, сэр. Можно, я найму кого-нибудь, когда придет время?

— Да, но только на несколько недель, и если это будет абсолютно необходимо.

— Понимаю.

— Ты можешь по-прежнему питаться вместе с кухонной прислугой и, я думаю, работать столько же часов, как и раньше.

— По воскресеньям тоже, сэр?

Барнетт хотел сказать, что да, но передумал и ответил:

— Ладно, в воскресенье — выходной.

— Тогда я сразу поеду в город, но сначала, если можно, я бы хотел взглянуть на ангар.

— Тогда дай знать Стеффенсу, когда соберешься.

— Да, сэр. А деньги на проезд, сэр?

Барнетт поджал губы, а лицо его вспыхнуло.

— Можно наезжать и давить сколько угодно, но до тех пор, пока человек не выставит тебя вон из дома, понятно, Харкен? Ладно, я предупреждаю тебя, мальчик с кухни… Не переходи со мною грань, иначе с тобой может всякое случиться. — Он достал из кармана мелочь и положил на письменный стол. — Вот тебе на проезд, а теперь поезжай.

Харкен забрал пятьдесят центов, думая про себя, что черта с два он будет платить из своего кармана, чтобы этот богач еще и на нем наживался. Но он прекрасно понимал своего хозяина. Человек в его положении хочет, чтобы его уважали все, в том числе и его прислуга. А ведь давно известно, что, если тот, кто приказывает своим подчиненным ехать поездом за свой счет, вызывает не только любопытство, он таким образом теряет чувство собственного достоинства.

Харкен положил в карман мелочь без тени смущения.

— Спасибо, сэр, — сказал он и вышел вон. В кухне новость обсуждалась со смесью ехидства и беспокойства.

Колин, маленькая ирландка, сокрушалась:

— Ну уж эти мне господа! Еще ломай голову, как им угодить с развлечениями.

Миссис Шмитт причитала:

— Три месяца! Что они думают? Где мне взять кого-нибудь в помощь только на три месяца? Мы тут надорвемся, если все будем делать сами.

Раби тихо обронила:

— Первые ступеньки наверх в кабинет, потом кубарем свалишься вниз. Лучше быть поосторожнее, Йенс, ты не принадлежишь к их классу, и она это прекрасно знает. Спрашивается, зачем она строит тебе глазки?

— Это твои фантазии, Раби, — усмехнулся он и вышел из кухни.

После разговора с хозяином с Харкеном случилось что-то совершенно необыкновенное. Оказавшись в этот летний день на огороде, он почувствовал такой прилив сил, как будто заново родился. Черт возьми, разве раньше здесь трава была такой душистой? И солнце разве светило так ярко?

Он снова будет строить лодки!

Йенс прошел через розарий, затем через сад, где собирали урожай для кухни и где сильно пахла петуния. За ним расположилась оранжерея, где круглый год зрели ягоды, фрукты и овощи. Пройдя мимо оранжереи, Йенс увидел главного садовника Смита в соломенной шляпе, работавшего между двумя рядами соломенных шалашей, половина из которых была с него ростом. Старина Смит был его товарищем, и сам Харкен пребывал в таком веселом настроении, что запросто обратился к нему:

— Привет, Смит. Как поживает наша знаменитость «Болдуин»?

Смит обернулся и сдержанно улыбнулся.

— Ну, Харкен, я должен сказать, очень даже неплохо.

Йенс был убежден, что за всю свою жизнь Смит никогда от души не смеялся. Его британская сдержанность не позволяла вести себя таким образом. У него было вытянутое лицо и длинный и бледный нос, похожий на белый редис, который Смит выращивал.

— Думаю, что к середине недели соберу несколько килограммов.

Вся прислуга знала о знаменитой, отмеченной призами черной смородине Смита и об особом расположении к ней самой хозяйки. Он разработал целую систему задержки созревания ягод, укрывая их с внешней стороны соломой. Действуя таким образом, Смит выставлял кусты на солнце только по своему усмотрению, подводя созревание ягод к определенному времени, по желанию хозяйки. В результате ему удалось продлить плодоношение почти на два месяца.

— Можно мне попробовать одну? — Харкен сорвал крупную ягоду и отправил ее в рот еще до того, как получил согласие Смита. — Ммм… вкусно. Спасибо, сэр, вы же, наверное, уже знаете, что я собираюсь здесь делать.

На лице Смита появилось тонкое выражение — на уровне высшего артистизма:

— Мистер Харкен! Вы же знаете, что черная смородина «Болдуин» не для кухонной прислуги. Хозяйка дала всем четко понять это.

— Ах, простите, — бросил Харкен. — Но сейчас я уже не кухонный слуга. В этом ангаре позади деревьев я буду руководить работами по строительству новой яхты для хозяина. Вот так вот. Вам придется часто видеть меня этим летом, когда я каждый раз буду шагать через сад. Ну ладно, я лучше пойду!

Он направился дальше, бросив через плечо:

— Спасибо за «Болдуин», Смит.

В веселом расположении духа он пробирался между рядами экзотических овощей, глядя на которые можно было себе представить настойчивое желание хозяев иметь все самое лучшее и необычное — иерусалимские артишоки, брюссельскую капусту, лук-порей, модную вьющуюся французскую фасоль и многое другое. Харкен проходил мимо и обычных овощей, таких, как картошка, морковь, свекла, которых, как ему казалось, он перемыл уже тонны. Он подумал: «Три месяца! Целых три месяца я не буду мыть эти чертовы овощи! И я верю, что моя яхта будет мчаться с дьявольской скоростью, как ни одна яхта в мире, потому что я ни за что не хочу возвращаться на кухню!»

Он проходил мимо фруктовых деревьев, кустов разросшегося орешника и малины, набрал себе пригоршню ягод и лакомился ими, пока не добрался до прохлады леса.

Ангар оказался старым длинным строением, которое, похоже, никогда не красили. Рассохшиеся перекошенные двери, продавленный пол и два маленьких грязных окошка с одной стороны. Внутри он увидел древний токарный станок со сломанным резцом, несколько мешков с проросшим картофелем, железную скамейку, кипы газет, бутылки, корзины, пуски проволоки. Повсюду были следы всякой живности, обитавшей здесь. И все-таки это был райский уголок. Здесь было прохладно, пахло землей, не было никаких раковин и ящиков для льда, гор посуды и суровой домоправительницы, которая приказывала бы ему, что делать. Не было вздорной хозяйки, которая заставляла бы мыть монеты, чтобы, видите ли, ее пальцы не касались грязи.

В течение трех месяцев он будет работать в этом райском уголке, занимаясь тем, что он любил больше всего на свете. И никого кругом, только птицы и звери. Какое счастье!

Он прошелся по всей длине сарая, заглядывая в углы и проверяя, насколько крепки и прочны несущие балки. Он решил, что прежде всего починит дымоход. Сейчас июль, но в сентябре похолодает и ему придется топить печь, а кто его знает, успеет ли он к тому времени закончить яхту или нет. Йенс проверил окна, через которые свежий ветерок доносил запах лесной зелени. Он представил себе надутые паруса, его паруса на новенькой красотке без киля, которая будет нестись, как перышко, едва ее тронет ветер, чуть рассекая воду. Он почувствовал запах свежего дерева и услышал звук ударов собственного молотка, чувствуя, как его творение постепенно обретает форму в его руках.

Он стоял, крепко схватившись обеими руками за подоконник, и смотрел через окно на зеленые деревья. Зачерпнув горсть песка и просеяв его сквозь пальцы, он убежденно промолвил:

— Все будет хорошо.

Глава 6

Прогулка до вокзала, когда Харкен решил поехать в город, опьянила его и дала почувствовать полную свободу. Усевшись в экипаж, запряженный Стеффенсом, на хозяйское место, он размечтался о том дне, когда у него будет свой собственный выезд. Добравшись до пригородного поезда, он почувствовал себя так, как будто отъезжал за границу, ведь обычно в это время он помогал по кухне, занимаясь в течение всего дня приготовлениями то к обеду, то к ужину. Спустя полчаса он добрался в деловой центр Сент-Пола и направился в магазин металлоизделий Лоулса. Харкен отлично понимал, что Гидеон Барнетт дал ему прекрасную возможность проявить себя, и он не ударит в грязь лицом, а выжмет из ситуации максимум того, что ему удастся.

На деньги, которые у него были, он купил самые лучшие инструменты, какие только смог выбрать, от шкурки, чтобы заострять карандаши, до электромоторчика в семь лошадиных сил, чтобы приводить в движение свою электропилу.

Сделав все покупки, он целый час наслаждался, гуляя по городу, вдыхая аромат острых польских колбасок, которые поджаривали прямо на уличных прилавках, но, твердо решив экономить, ничего себе не позволял и вместо этого съел холодный сандвич, которым запасся еще дома. Город, до глубины души поражающий чувством новизны, простора, возбудил в нем его вечную жажду свободы, и он бродил, как голодный волк, разглядывая витрины, а когда снова сел в поезд, то воспоминания о Сент-Поле разом поблекли под натиском новых раздумий о будущей яхте.

Вернувшись из города, Йенс прошелся пешком до лесного склада, заказав все необходимое, что ему потребуется, затем добрался до острова Манитоу, глянул на озеро, где можно было увидеть несколько парусников, но ничего интересного в это время в середине недели, да еще в полдень, на озере, конечно, не происходило.

В Роуз-Пойнт Харкен переоделся в грубую одежду, взял все необходимое для уборки и направился в лес за садами, чтобы переделать сарай в ангар для лодочных работ.

Добравшись до своей вотчины, открыв двойные двери и зайдя в длинный и глубокий холодный сарай, он снова был охвачен тем же странным чувством, которое испытал еще утром, — словно здесь должно случиться что-то очень важное. Йенс, недолго раздумывая, принялся за работу — выбросил старую картошку и газеты, сжег старый хлам, сложил в угол мелочевку, вымел мышиный помет и другой мусор и начал мыть окна. Стоя на бочке, он услышал голос Лорны Барнетт:

— Харкен, где вас носит?

Она стояла, опустив руки, и он мог увидеть только темный силуэт в дверном проеме в свете полуденного солнца на фоне сплошной стены леса за ее спиной. Ее широченные рукава были как спальные подушки, а юбка с коротким шлейфом по форме напоминала колокол. Он только заметил розовую оборку и прическу наподобие птичьего гнезда, а больше ничего разглядеть не мог.

— Ваш отец посылал меня в город, мисс.

— А ведь вы ни слова не говорили мне об этом. Между прочим, я знаю, что он уже ругал себя за это, потому что никто не знал, куда вы пропали. Вы ведь собираетесь строить яхту, правда?

— Да, мисс.

Она пошире расставила ноги, сжала кулачки и вскинула их прямо к небесам.

— Эврика! — Девушка ударила по балке. Захохотав, Харкен свалился с бочки, и одна тряпка повисла у него на плече, а другая попала в бадью с водой.

— Что-то похожее на это случилось и со мной в тот момент, когда он мне сказал об этом.

Она вошла внутрь, волоча юбки по грязному полу.

— А вы собираетесь строить ее здесь? Она прошла в миллиметре от него, позволив рассмотреть ее лицо до мельчайших подробностей, хорошеньких подробностей, надо сказать.

— Именно здесь. Он разрешил мне купить все, что нужно, в магазине металлоизделий у Лоулса и в лесном складе Тейерса. Я ездил в город, чтобы заказать инструменты. — И, взглянув на нее, добавил: — Мисс Лорна, вы запачкаете ваши юбки об этот грязный пол. Хотя я и подметал здесь, но он все-таки не чист.

Она подхватила юбки и сильно тряхнула ими. Аромат апельсиновой туалетной воды разлился по всему сараю.

— Не знаю, Зачем я ношу эти дурацкие юбки со шлейфами. Мистер Гибсон говорит, что они уже вышли из моды.

— Кто такой мистер Гибсон?

— О, пожалуйста, Харкен, я ведь пришла сюда не для того, чтобы обсуждать длину юбок. Расскажите, что еще папа говорил!

Хотя она была и обворожительным созданием, но Йенс отступил назад, соблюдая определенную дистанцию.

— Ну, он сказал, что за три месяца я должен построить яхту, а затем вернуться на кухню.

— А еще что?

Она настойчиво расспрашивала, впившись в него глазами и придвинувшись ближе.

— Больше ничего.

— Ну, Харкен, не может быть, чтобы это было все!

— Ну… — Он подумал, потом добавил: — Он сказал, чтобы я все объяснил миссис Шмитт, потому что хозяин не хочет больше получать от нее нагоняй.

Лорна рассмеялась. Ее появление преобразило заброшенный сарай. Сегодня ее наряд был украшен белыми и розовыми оборками, с белым кружевным высоким стоячим воротником и лентой по талии, и вся она напоминала спелый плод. Более того, если он отодвигался, она опережала его, постоянно сокращая просвет между ними. Наконец он остановился на расстоянии вытянутой руки.

— Можно мне спросить у вас кое-что, мисс?

— Конечно.

— А почему вы не зададите эти же самые вопросы своему отцу?

— Ой, фу-у! — Она хлопнула в ладоши. — Он ответил бы мне так же, как если бы он отдавал приказания по поводу неудачного блюда или сломанной вещи. Вы же знаете, он откровенничать не любит.

— Да я заметил.

— А кроме того, вы мне нравитесь, — улыбнулась девушка.

Он замер в полуулыбке, глядя сначала в пол, потом на нее.

— А вы всегда такая откровенная?

— Нет, — ответила она. — Я также много времени провожу с Тейлором Дювалем. Вы знаете Тейлора? Нет, думаю, что нет. Ну, между прочим, я предполагаю, что вам можно сказать об этом, он ухаживает за мной, но я никогда не говорила ему, что он мне нравится.

— А он вам нравится?

Она на минуту задумалась.

— У Тейлора нет каких-то возвышенных устремлений, как, например, у вас с яхтой. Его семья занимает четвертое место среди владельцев мукомольных фабрик, и традиционная тема разговоров — зерно, ожидаемые рыночные цены, курс хлопка.

Наши семьи очень похожи друг на друга. Конечно, когда мы вместе, мы говорим и на другие темы — во время танцев в яхт-клубе или на вечерах в павильоне «Рамалей».

— Он участвует в парусных гонках?

— Его семья принимает участие. У них яхта «Китс».

— Видел я. У нее киль тяжелый.

В глазах у Лорны промелькнула лукавая искорка.

— Ну, тогда они все оценят то, что вы предполагаете построить.

Они подсмеивались друг над другом, делясь мыслями о парусном спорте, строительстве яхт, задавая про себя один и тот же вопрос: что же может произойти между сейчас и потом. В открытые двери, жужжа, влетела муха, а затем послышалось легкое колыхание листвы и ласковое дуновение теплого летнего ветерка.

Лорна Барнетт была самым прелестным созданием, какое он когда-либо встречал в жизни. Она казалась такой же земной, как и любая горничная на кухне, безо всяких претензий. И он решил довериться ей.

— Мисс Лорна, можно мне вам что-то сказать?

— Все, что хотите.

— После парусных гонок ноги моей больше не будет на кухне.

— Дай Бог, Харкен. Я тоже думаю, что вы туда больше не вернетесь.

Они стояли так близко друг от друга, что он чувствовал аромат апельсиновой туалетной воды от ее одежды, а она — запах уксуса от тряпки, которой он мыл окно.

— Что же вы будете делать? — спросила она.

— Я хочу иметь свои собственные лодочные мастерские.

— А где вы возьмете деньги?

— Сэкономлю. И у меня есть план. Я хочу, чтобы мой брат приехал сюда из Нью-Джерси, вдвоем нам будет полегче работать.

— Вы скучаете по нему?

Щеки его побледнели, а взгляд заволокло воспоминаниями.

— У меня никого больше нет, кроме него.

— Вы пишете ему?

— Каждую неделю, и он отвечает.

Она заговорщически усмехнулась.

— А что вы ему напишете на этой неделе, а?

Он тоже улыбнулся, и на какой-то момент они разделили победу, раз и навсегда ощутив, какое удовольствие доставляет им общение друг с другом. А позади них темнел неподвижный лес, не слышно было птиц, и только в дальнем углу сарая все еще жужжала муха. Было по-чердачному тепло и душно, пахло остывшим дымом. Где-то в мире существовали небо, солнце, простор, а тут — дремотный сумрак и ажурные тени на полу и на стенах. Они долго молчали и смотрели друг на друга. Это и нравилось и возбуждало какое-то томящее чувство: хотелось что-то делать, но было непонятно, что именно и зачем. Наконец Харкен тихо проговорил:

— Не думаю, что ваш отец был бы в восторге от того, что вы здесь пропадаете.

— Папа уехал в город. А мама лежит с холодным компрессом на лбу. И кроме того, я всегда была неуправляемым ребенком, и они знают это.

— Почему меня это не удивляет?

В ответ она только усмехнулась. Снова воцарилось молчание, и, казалось, его ничем нельзя было заполнить.

Лорна посмотрела на него.

— Думаю, мне лучше уйти. Вам пора приниматься за работу.

— Да, я тоже так думаю.

— Но сначала я должна вам что-то сказать по поводу вчерашнего.

— Вчерашнего?

Она еще раз взглянула на него.

— Когда я пришла на кухню и ела торт вместе с вами… Я поняла, правда, слишком поздно, в какое неловкое положение я всех поставила. И я только хотела поблагодарить вас, Харкен, за понимание.

— Чепуха, мисс. У вас есть полное право бывать там.

— Нет.

Она коснулась кончиками пальцев его руки чуть выше запястья, ее прикосновение было таким же легким, как полет колибри.

— Я говорила вам, что я не светская барышня. Иногда я делаю такое, чего бы мне явно не хотелось. И когда миссис Шмитт поставила на стол серебряный поднос с тортом для меня, да еще с лучшим серебряным прибором, я бы все отдала, чтобы только быть подальше от того места. Вы поняли это и сделали все, что могли, чтобы облегчить, как-то замять мое смущение. Я просто не подумала, Харкен. Тем не менее, спасибо вам за быструю реакцию.

Он хотел было попытаться доказать ей, что она ошиблась, но оба понимали, что так оно и есть.

— Вам всегда рады, мисс, — ответил он. — Я должен сказать, я еще больше смущен, болтая с вами здесь, вдали ото всех. Они…

Он резко оборвал свои рассуждения, увидев на ее лице странное выражение, и пожалел, что начал этот разговор.

— Что они?

— Ничего, мисс.

— Ну, конечно, что-то было. Так что они?

— Ну, пожалуйста, мисс…

Она снова дотронулась до его руки, в этот раз настойчиво.

— Харкен, я прошу вас честно мне сказать. Что они?

Он вздохнул, понимая, что по-другому никак не удастся выйти из трудного положения.

— Они иногда неправильно понимают ваши намерения.

— Что они говорили по поводу моих намерений?

— Ничего особенного.

Он покраснел и, оглянувшись назад, сбросил тряпку с плеча.

— Вы не совсем откровенны со мной.

Йенс снова взглянул на нее и ответил тоном вышколенного слуги.

— Извините меня, мисс Лорна, но ваш отец установил для меня жесткие сроки, и я действительно должен приниматься за работу.

Прошло довольно много времени, прежде чем Лорна Барнетт поняла, что не на шутку рассердилась.

— Ах, вы такой же в точности, как он! — Она крепче сжала свои кулачки. — Мужчины могут быть такими противными! Вы же знаете, что я могу заставить вас все рассказать! Ведь вы же просто мой слуга!

Йенс был настолько ошеломлен ее тирадой, что стоял, не в силах произнести ни слова. После того как шок прошел, он сразу вернулся к реальной жизни.

— Да, я знаю.

Повернувшись, он пошел прочь, прежде чем она успела увидеть красные пятна, выступившие у него на щеках. Подойдя к корзине, он взял тряпку, снова забрался на бочку и без лишних слов продолжил мыть окно.

Стоя позади него, Лорна так же быстро успокоилась, как и вспылила. Она сделала еще один шаг и взглянула на него.

— Ну, Харкен, я не это имела в виду.

— Все правильно, мисс.

Он почувствовал, как тепло поднимается у него по шее.

Она продвинулась еще на один шаг.

— Нет-нет… Это просто вырвалось… и все… пожалуйста.

Она подошла и дотронулась до его ноги и тут же отдернула руку;

— Пожалуйста, простите меня.

— Да нечего прощать-то. Вы были совершенно правы, мисс.

Ему не надо было даже поворачиваться, потому что он хорошо видел ее отражение в стекле.

— Харкен?

Мольба в ее голосе не трогала его. Он упрямо продолжал свою работу. Она ждала, но обида была столь явной, что между ними возник какой-то барьер, такой же глухой, как стены этого сарая. Она чувствовала себя полной дурой, но не знала, как исправить ошибку.

— Ну, — промолвила она кротким голосом. — Я ухожу. И я сожалею, Харкен.

Ему не нужно было поворачиваться, чтобы выяснить, ушла она или нет. Казалось, его тело было напичкано множеством датчиков, которые четко давали ему знать о ее приближении или удалении. В тишине, наступившей после ее ухода, витало мучительное чувство разрыва, грусти, одиночества, и он долго стоял на бочке, не оборачиваясь, вдыхая запах уксуса, который шел от старой тряпки, глядя в бесконечно грустное окно, опираясь двумя руками о низкий подоконник, сгорбившись от усталости. Повернув голову, он глянул через левое плечо, где среди деревьев мелькало, как сказочный наряд маленького эльфа, ее розовое с белым платье. Взгляд Йенса снова вернулся к окну, и в его воображении предстала картина: балки, набор досок, откуда-то взявшиеся стропила, формы для отливки металла. Он глубоко вздохнул и медленно спустился с бочки. Так Йенс и стоял: неподвижный, обиженный, одинокий. А она, оказывается, такая же, как и ее родители-богачи, и ему лучше не забывать об этом. Может быть, Раби и права: Лорна Барнетт просто вздорная барышня, которая ради развлечения затеяла игры с лакеем, вот и все.

Он кинул тряпку назад в корзину, вылил грязную воду, решив оставить уборку до следующего раза, перевернул бочку и откатил ее в сторону.

Всю оставшуюся часть дня он чувствовал себя недовольным и капризным. Вечером он повел Раби прогуляться и поцеловал ее в огороде, когда они стояли перед кухонной дверью. Но целовать Раби было все равно что целоваться с коккер-спаниелем. Он был озабочен только тем, чтобы его губы были сухими и чтобы убрать с шеи ее руки.

Лежа в постели, он думал о Лорне Барнетт… в розовых и белых оборках, с запахом апельсиновой туалетной воды, с взволнованными карими глазами и губами, похожими на спелые вишни.

Лучше этим проклятым женщинам держаться подальше от его сарая!

Она пропадала ровно три дня. На четвертый она вернулась. Было около трех часов пополудни, и Йенс сидел верхом на бочке, пытаясь смастерить рамку из планок и козлы.

Закончив, он откинулся назад, проверяя то, что сделал, и почувствовал на себе пристальный взгляд. Он повернул голову и увидел ее, неподвижно стоящую в дверном проеме, в голубой блузке с широкими рукавами и закинутыми за спину руками.

Сердце забилось сильнее, а позвоночник медленно выпрямился.

— Ну… — сказал он.

Она оставалась без движения, все еще держа руки за спиной.

— Можно мне войти? — вежливо спросила девушка.

Он изучающе посмотрел на нее, сжав в одной руке карандаш, а в другой пластмассовую линейку.

— Располагайтесь, — ответил Йенс, снова принимаясь за работу.

Лорна вошла в сарай осторожными маленькими шажками и приблизилась к нему, остановившись с другой стороны рамки в позе ученицы.

— Харкен? — спросила она тихо.

— Что?

— Вы не хотите взглянуть на меня?

— Если вы так скажете, мисс.

Он медленно поднял на нее глаза. Искренние слезы катились у нее из глаз. Нижняя губа надулась и дрожала.

— Мне очень, очень жаль, — прошептала она. — И я никогда больше так не сделаю.

А, черт возьми, неужели женщина не знала, как она может подействовать на мужчину, когда она роняет слезы размером с виноградину, отчего ее глаза становятся просто неотразимыми? После этого взгляда сердце его готово было выпрыгнуть из груди, а под ложечкой предательски засосало. «Мисс Лорна Барнетт, — подумал он, — неужели вы не понимаете, что самое лучшее для вас убираться отсюда так быстро, как только вы сможете».

— Я тоже сожалею, я забыл свое место, — только и произнес он.

— Нет-нет… — она вскинула вперед руку и коснулась его чертежа, как какого-то амулета, — это была моя вина… силой заставить вас рассказать мне, что вы не хотели рассказывать…

— Но вы правы. Я ведь у вас работаю.

— Нет. Вы работаете у моего отца. А для меня вы друг, и я пропадала эти три дня, думая, что разрушила нашу дружбу.

Он побоялся сказать, что он так думал тоже. Он вообще не имел понятия, что говорить. Потребовалось огромное усилие, чтобы оставаться сидеть на бочке и держать рамку между ними.

Очень нежно Лорна произнесла:

— По-моему, я знаю, что должен думать кухонный слуга. Об этом нетрудно догадаться.

Она взглянула прямо на него.

— Что я просто флиртовала с вами, да? Развлекалась от скуки с лакеем.

Он не отрывал глаз от своего карандаша.

— Это все Раби, но пусть вас это не трогает.

— Раби, та рыженькая, да?

Он кивнул.

— Да, я заметила, что ей особенно докучало мое присутствие на кухне в тот день.

Так как он опять не ответил, Лорна спросила:

— Она что, ваша подружка?

Йенс кашлянул.

— Мы гуляли в выходной.

— Значит, подружка.

— Лучше сказать, ей хотелось бы, чтобы так было на самом деле. Вот и все.

— Так я доставила вам массу хлопот, когда заявилась на кухню, да еще потребовала чаю с тортом, в общем, смутила юношу.

— Отец всегда говорил, что никто никого смутить не может, человек может только сам смутиться. Я уже сказал, что у вас есть полное право бывать там, и я повторяю это еще раз.

Последовало минутное молчание, во время которого он изучающе разглядывал свой чертеж, а Лорна пристально смотрела на него. Затем она тихо проговорила:

— Харкен, я с вами не развлекалась, нет.

Он поднял глаза. Она стояла прямо перед ним, держась кончиками пальцев за крышку стола, с высоко поднятой головой и растрепанными глянцевитыми завитками вокруг лица — божественного личика! — такого искреннего и прелестного, что ему захотелось взять его в ладони и целовать эти дрожащие губки до тех пор, пока они снова не засмеются.

Вместо этого он только и смог прошептать:

— Нет, мисс.

— Меня зовут Лорна. Когда же вы будете меня так называть?

— Я так и называю.

— Нет, вы зовете меня мисс Лорна, а я прошу — просто Лорна!

И хотя она ждала ответа, он не смог повторить ее имя. Эта последняя формальность была просто необходима, чтобы сохранять дистанцию между ними ради обоюдного спокойствия.

Наконец она произнесла:

— Так что, теперь меня простили?

И хотя он упорно повторял, что прощать-то, собственно, нечего, оба прекрасно понимали, что она его обидела.

— Давайте просто забудем про это.

Она попыталась улыбнуться, но ничего не получилось. Он старался отвести от нее глаза и не мог. В молчании они застыли, чувствуя, как их неудержимо тянет друг к другу. Это чувство четко проступило на их лицах, нам линии на его эскизе. Харкен понял, что кто-то из них должен взять себя в руки, и первым отвел глаза в сторону.

— Хотите посмотреть мои эскизы?

— Даже очень.

Она обошла кругом и встала около его локтя, распространяя вокруг аромат апельсиновой туалетной воды и шурша голубым платьем, широкий рукав которого остановился прямо у его уха.

— Они еще не совсем готовы, но вы сможете уловить хотя бы идею формы яхты.

Она взяла в руки листок бумаги с наброском, который он сделал минут за двадцать для ее отца.

— Так вот на что она будет похожа?

— Приблизительно.

С минуту она рассматривала рисунок, затем уселась и, взяв в руки, стала пристально изучать то, над чем он работал.

— А вы всегда рисуете вверх ногами?

— Да потому что именно так я буду строить, поэтому и нарисовал вверх ногами.

— Строить вверх ногами?

— Вот это… здесь, видите?

Он указал на одну из линий, которые вертикально рассекали эскиз.

— Вот это будет располагаться по всей длине яхты и называется пересекающими секциями, они и формируют основание корпуса и собственно форму судна. Как эта… видите?

Он начертил что-то в воздухе обеими руками, но она не могла разобрать, что именно.

— Глядя на этот одномерный эскиз, трудно представить, что это такое, но я сделаю чертежи для каждой секции, тогда будет легче понять.

— И столько же времени потребуется на это? Чтобы закончить чертежи?

— Недели полторы, думаю.

— А потом вы уже можете начать строить?

— Нет. После этого я могу начать лофтинг.

— А что такое лофтинг?

— Лофтинг? Это… — он задумался, подыскивая нужные слова — ну, это как бы оценка лодки с точки зрения внешнего вида и скольжения.

— И как же вы их оцениваете?

— Оценка делается для того, чтобы быть уверенным в том, что лодка не имеет изъянов или недоделок, что она обладает хорошим скольжением и совершенна по форме.

— Поверхность корпуса должна быть такой, чтобы яхта плавно скользила по воде. В этом ее совершенство.

Лорна Барнетт взглянула на Йенса Харкена, в профиль, на его голову и шею, на линию плеч и на руки, а он в это время не отрывал глаз от своего наброска.

«Ты сам совершенство, — подумала она, — ох, уж действительно совершенство».

Взъерошив свои густые волосы и передернув плечами, Лорна решила, что лучше ей покинуть сарай и вообще держать Пенса на расстоянии. Более того, она же не могла не видеть, что он почти ничего не делал, пока она находилась здесь.

— Ну, мне лучше уйти и не мешать вам работать. — Она обошла стол кругом. — Можно будет еще раз прийти?

На любой другой вопрос ответить было бы куда легче. Он хотел бы сказать, что, мол, нет, останься, но, позволив такое удовольствие, он рисковал всю жизнь прозябать на кухне.

— Я буду ждать, — ответил он.

Она приходила, когда хотела, доставляя ему массу беспокойства не столько своим присутствием, сколько тем, что она его покидала. Она проверяла его чертежи и задавала вопросы, сидела на скамейке и молча наблюдала за ним. Похоже, они достигли полного взаимопонимания. Как-то раз она пришла в пятницу, когда чертежи были уже почти закончены, и, проверив, что он сделал за это время, подошла к скамейке, постелила на сиденье бумагу, уселась, поджала под себя колени и обхватила их руками.

— А вы любите джазовую музыку? — спросила она, помолчав.

— Джазовую музыку? Да, пожалуй, люблю.

— Завтра приезжает Джон Филипп Coca.

— Да, я видел афиши.

— Нет, я имею в виду, что он будет здесь завтра. Мама устраивает в его честь прием после концерта, и он будет весь вечер нашим гостем.

— Поэтому вы и собираетесь на концерт. Она мотнула головой:

— Мм-хм-м.

— А господин Дюваль там тоже будет?

— Мм-хм-м.

— Ну, надеюсь, вы хорошо проведете время.

— А вы хотите пойти?

— Нет. Я коплю деньги.

— Ах, ну да, конечно, чтобы начать свое дело — лодочные мастерские.

Она взглянула на него изучающе и затем резко переменила тему разговора.

— Когда вы действительно начнете строить яхту?

— Ну, через пару недель.

— Я буду вам помогать.

Она сидела на достаточно безопасном расстоянии от него, чтобы он мог позволить себе внимательно разглядеть девушку. Сегодня она была в бледно-желтом. Ее юбка свешивалась через край скамейки, грудь выдавалась вперед, а волосы казались мягкими, как летняя трава.

— А вы никогда не задумывались над тем, что вдруг так случится, что ваш отец решит зайти сюда и обнаружит вас со мной вместе? Знаете, я думаю, он скоро явится проверять чертежи.

— Ну и что? Он бы очень рассердился и ругал бы меня, а я бы доказывала, что имею право бывать здесь, но он бы ни за что не уволил вас, потому что ему очень хочется получить хорошую яхту, а вы единственный, кто может это сделать.

— Вы абсолютно уверены в этом, да?

— Конечно, а вы разве нет?

— Нет.

Она только прижалась щекой к полену, наблюдая за ним.

— А ваш брат такой же, как и вы?

— Он много работал, когда я уехал. Он остался на востоке — там он при деле, там его семья, а я приехал сюда, где у меня никого нет. Но он знает лодки.

— И он так же беспокоится о линиях совершенства яхты, как и вы?

Йенс покачал головой, как бы говоря, что, мол, девушка, я не могу поддерживать разговор в таком ключе.

— А он похож на вас?

— Говорят, да.

— Тогда он недурен, правда?

Йенс покраснел.

— Мисс Барнетт, я не думаю, что это приемлемо для…

— Ой, послушайте его! Мисс Барнетт, да еще таким тоном! Я тоже умею читать мораль.

Он спрыгнул с бочки, повернул к себе стол, взял ее на руки и опустил на пол.

— Ап! — приказал Йенс. — И — домой! Я должен проектировать яхту!

Она направилась к двери. Потом задержалась:

— Ну, можно мне помогать вам?

— Нет.

— А почему нет? Я же все равно буду сюда приходить.

— Потому что я сказал «нет». А теперь идите, бегите к своему мистеру Дювалю, которому вы принадлежите, и больше сюда не возвращайтесь.

Она повернулась, покачала головой и уверенно сказала:

— Вы неправильно все понимаете.

Когда девушка покинула его, Йенс сделал глубокий вдох, энергично потер затылок так, что волосы у него стали дыбом.

— Черт подери, — выругался он.

Он говорил в пустоту прозрачного воздуха. Она ушла, оставив его в растрепанных чувствах в развалюхе-сарае.

В субботу вечером за час до начала концерта весь дом Барнеттов был в сборе. Вся семья собиралась на концерт, даже тетушки.

В своей комнате Генриетта накручивала Агнес:

— Пожалуйста, без глупостей, ты не можешь идти без перчаток. Это просто непозволительно.

В комнате Серона Эрнеста сделала ему посередине ровный пробор и, зачесав волосы назад, смазала их бриллиантином, а Серон в это время извивался, как мог, чтобы посмотреть в подзорную трубу, что творилось у него за спиной.

Дафни в своей комнате шпыняла Дженни:

— По-моему, ты опять будешь таращить глаза на Тейлора Дюваля и выглядеть круглой дурой весь вечер.

Уже одетый в вечерний костюм, Гидеон зашел к Лавинии в комнату, а та была полуодета. Она прикрылась платьем и недовольно крикнула:

— Гидеон, неужели ты не можешь стучать, когда заходишь в комнату!

Лорна у себя пыталась застегнуть платье на спине. Пока Эрнеста была занята с Сероном, она прошла в комнату к тетушкам.

— Тетушка Агнес, застегни мне, пожалуйста, пуговицы.

— О, конечно, дорогая. Какое чудесное платье! Ты похожа на лютик. А молодой Дюваль тоже там будет?

— Конечно.

Пересекая комнату, Генриетта приложила палец к губам и вставила:

— Тогда проверь, чтобы твоя шляпная булавка была самой острой, Лорна.

Они пересекли озеро на пароходе «Манитоба», причалившем возле отеля «Уильяме хаус», и прибыли в павильон «Рамалей» за полчаса до начала. Павильон находился в самом удобном месте на озере и был выдержан в романтическом стиле. По углам расположились башенки, увенчанные острыми шпилями, нарушавшими общую спокойную линию крыши. По бокам здания ступени поднимались к дверям, украшенным высоким фронтоном. Второй этаж был полностью отведен под бальный зал, а на третьем, с огромными окнами высотой двадцать футов и арками в стиле ренессанс, с перламутровыми от дождя и солнца стеклами, размещался концертный зал на две тысячи мест. Каждое кресло было отделано красным бархатом.

Барнетты вошли в свою ложу и заняли кресла, все, кроме самого главы семейства, который направился за кулисы лично поприветствовать маэстро.

Тетушки пересмеивались, что-то шепча друг другу и указывая на знакомые лица. Дафни и Дженни хихикали, когда молодые люди кивали им головами в знак приветствия. Глядя в подзорную трубу, Серон воскликнул:

— Ого, мне видны волосы в носу у той толстой дамы!

— Серон, положи трубу! — повысила голос мать.

— Ладно, но я все равно вижу! А вот еще один носище! Мама, да ты только посмотри, ведь у нее ноздри, как у лошади!

Лавиния легонько шлепнула его веером по затылку.

— Ой!

— Когда заиграет оркестр, тогда ты можешь смотреть в свою трубу, но не раньше.

Он откинулся в кресле и процедил:

— Черт побери.

— Попридержи язык, молодой человек.

Тейлор Дюваль вошел в ложу и поприветствовал всех, поцеловал дамам руки и разок глянул в подзорную трубу Серона. Мальчик тихо сказал ему, стараясь, чтобы не услышала мама:

— Там внизу сидит толстая леди в голубом платье, так у нее из носа торчат волосы. Взглянув на нее, Тейлор шепнул ему:

— По-моему, и из ушей тоже.

А заглянув в карие глаза Лорны, он улыбнулся ей особо:

— Увидимся в перерыве.

Концерт был удивительным. Оригинальная музыка Сосы вызвала у Лорны такие сильные чувства, что у нее внутри все трепетало. Зал громко аплодировал.

Во время перерыва Тейлор сказал Лорне:

— А я скучал по тебе.

— Правда?

— Конечно. И хотел проводить тебя сегодня домой.

— Тейлор, тсс. Кто-нибудь может услышать.

— Кто здесь услышит? Все только и заняты болтовней.

Он взял ее под руку и увлек за собой подальше.

— А ты скучала без меня?

Она пожала плечами.

— Леди не должны отвечать на такие вопросы, — нашлась Лорна.

Он засмеялся и поцеловал кончики ее пальцев. На приеме в Роуз-Пойнт присутствовало пятьдесят человек — избранное общество здешних мест. Столовая была украшена красными, белыми и голубыми цветами. Торт был сделан в виде турецкого барабана, на котором изобразили американского орла, зажавшего в когтях золотые стрелы на фоне северного сияния. Чай подали с лепестками роз, а палочки для сандвичей были изумительно тонкой работы. Толпа шумела больше, чем обычно, настроения подогревались присутствием маэстро, человека мягкого и деликатного, но страстного патриота, который проповедовал американский джаз и был известен далеко за пределами Америки, а теперь начинал свое турне по всему миру. С эспаньолкой, в пенсне и белом кителе, на груди которого красовались три медали, Coca взял под руку тетушку Агнес, а Лорна в это время наблюдала за ними.

— Смотри за теткой Генриеттой, — сказала Лорна Тейлору. — Как только Coca отвернется, она что-нибудь ляпнет бедной Агнес.

Точно следуя этим словам, губы Генриетты вытянулись в узкую полоску, когда она что-то шепнула сестре. Бедняжка Агнес тут же сникла.

— Что заставляет людей поступать таким образом?

— Ну, Лорна, ведь твоя тетка Агнес слегка чокнутая. Генриетта просто держит ее в норме.

— Она не чокнутая!

— А ее бредни про капитана Дирсли? Ты что, думаешь, это не от того, что тетушка с приветом?

— Да ведь она любила его. По-моему, она просто красиво вспоминает о нем, а тетка Генриетта очень жестокая. Я уже говорила маме, что она ненавидит мужчин. Один из них бросил ее, когда она была молодой, поэтому она никогда не говорит ничего хорошего ни об одном из представителей сильного пола.

— Ты так думаешь?

Не дождавшись ответа, Тейлор виновато произнес:

— Мне кажется, что я расстроил тебя, Лорна, прости меня. Сегодня прием удался, как никогда, И я бы не хотел тебя огорчать.

Тейлор стоял прямо позади Лорны, так близко от нее, что девушка почувствовала ласковое прикосновение его рук к ее спине. Мурашки побежали у нее по коже, и вместе с тем росло изумление, ведь они стояли в толпе, в переполненном холле, под носом у родителей.

— Как ты думаешь, никто не заметит, если мы выйдем в сад на несколько минут? — спросил Тейлор.

Неожиданно она вспомнила про Харкена, Харкена, который занимал все ее мысли, когда она не была с Тейлором.

— Мне кажется, нам не следует…

— У меня для тебя кое-что есть.

Она бросила взгляд через плечо, чуть не ударившись виском о плечо Тейлора. Его темная борода блестела, глаза и губы улыбались, глядя на нее сверху вниз, — это был мужчина, которого родители прочили ей в мужья.

— А что?

Казалось, пальцы его считают пуговицы у нее на спине.

— Я скажу тебе в саду.

Она была юной, хорошенькой особой, восприимчивой к любому нюансу в ухаживании, от прикосновений до более тонких предложений.

Лорна повернулась и направилась к двери. Она шла позади Тейлора, пробираясь по усыпанным гравием дорожкам между знаменитыми розами матушки, мимо музыкального фонтана. Когда девушка остановилась на залитой лунным светом дорожке под окнами дома, он схватил ее за локоть и тихо проговорил:

— Не здесь.

Он потащил ее в дальнюю часть сада, в оранжерею, где было тихо, интимно и пахло черноземом. Они стояли у выложенной плитами стены между рядов глиняных горошков с особым сортом высокорослой черники, которую Смит высадил, чтобы собирать урожай зимой.

— Нам не следует находиться здесь, Тейлор.

— Я оставлю дверь открытой, так что если кто-то будет нас искать, то мы услышим. — Он взял ее руки в свои. — Ты так прелестна сегодня, Лорна, можно, я тебя поцелую… наконец?

— Ах, Тейлор, ты ставишь меня в неловкое положение. Как ты думаешь, что леди в этом случае должна ответить?

Он повернул ее руку ладошкой вверх и поцеловал подушечки четырех пальцев.

— Тогда не отвечай, — пробормотал он и положил ее руки себе на плечи. Он взял ее за талию и низко склонил голову. Его губы прильнули к ее теплым и крепко стиснутым губам, которые ему так и не удалось разжать. Он ограничился легким поцелуем и, отступив назад, засунул руку в карман для часов. Оттуда он вынул маленький бархатный мешочек.

— Я знаю, что наши родители были бы счастливы, если бы мы поженились, Лорна. Мой отец говорил со мной об этом около года назад, и с тех пор я слежу за тем, как ты взрослеешь, восхищаясь тобой. Твои родители будут рады нашей женитьбе, так же как и мои тоже. Поэтому я и принес тебе вот это…

Он выпустил из мешочка на ладонь что-то, сверкнувшее золотым блеском, когда на него упал свет.

— Это не кольцо для помолвки. Я подумал, что пока еще рановато. Но это вещь, которая стоит в одном ряду с таким кольцом и отражает мое искреннее желание просить твоей руки, когда мы оба решим, что знаем друг друга достаточно хорошо. Это тебе, Лорна.

С этими словами он положил ей на руку кусочек золота, который оказался изысканной брошью в виде банта, к которому был подвешен овал, а в него вставлены изящные часики.

— Тейлор, какая милая вещица!

— Можно мне?

Что она могла сказать? Что в последнее время кокетничает с кухонным лакеем в сарае на задах сада? Что думает о нем гораздо чаще, чем о Тейлоре? Что она пыталась заставить его поцеловать ее, а он отказался?

— О да… конечно.

Он взял у нее часики и приколол их к корсажу, соблюдая максимальную осторожность, чтобы не коснуться груди. Дрожь его пальцев через одежду передалась Лорне, вызвав чувственную реакцию в обеих грудях. Когда часы оказались на месте, она потрогала их пальцем и заглянула Тейлору в лицо.

— Спасибо, Тейлор, ты удивительно приятный мужчина.

Он взял и потянул ее за шею большим и указательным пальцами.

— Конечно, ты знаешь, Лорна, что я влюблен в тебя.

Он поцеловал ее раз, для начала очень нежно, в каком-то божественном блаженстве, а потом все более настойчиво и наконец в таком исступлении, равного которому, казалось, еще не было в его жизни. Его губы открылись, и весь его порыв мощной волной прошелся по всему телу так… как Лорна давно мечтала. Но только чтобы это произошло именно с Харкеном. Сколько раз она пыталась внушить ему, чтобы он схватил ее, опрокинул и целовал так, чтобы она прижалась к его мощному телу вся целиком, а после отвечал бы на все вопросы, которые ее так интересуют! Только он не поддавался никакому внушению. А вот Тейлор засунул свой язык ей в рот и крепко держит левой рукой за талию, а правой обхватил ее левую грудь. За всю свою жизнь Лорна не помнила, чтобы кто-нибудь хоть раз дотронулся до нее подобным образом. Неудивительно, что как раз об этом мама и предупреждала ее.

Так случилось, что они прервали свой поцелуй одновременно.

Никаких извинений со стороны Тейлора.

Молчание со стороны Лорны.

Последние две минуты прошли слишком быстро, чтобы приносить друг другу извинения. В конце концов они пошли порознь, а потом Тейлор взял Лорну за руку.

— А теперь мы должны вернуться, — торопливо сказала она.

— Да, конечно, — прошептал он грустно. — А что ты собираешься делать завтра?

— Завтра? Я…

Назавтра было воскресенье, и она планировала добраться до Тима, чтобы попробовать найти там Харкена.

— А ты не хочешь прокатиться со мной под парусом?

Тейлор отметил, что минуту она размышляла.

— Я подхвачу тебя на причале около двух часов. Ну, что ты на это скажешь?

Она поняла, что встреча с Харкеном отпадает. И не только потому, что он оставался неизменно корректным и вел себя как слуга, а именно потому, что даже если бы он и удовлетворил их взаимную любознательность по некоторым вопросам, то куда бы это привело? Нет, даже лучше, если он поймет, что Лорна принадлежит Тейлору, и ему, конечно, придется уйти в сторону.

Лорна отметила, как в голове у нее сам собой созрел ответ.

— Ладно. Попросить миссис Шмитт положить что-нибудь для пикника?

— Неплохо бы, — улыбнулся Тейлор.

Глава 7

Часы Тейлора произвели сенсацию в семье Лорны. Все считали, что это подарок к помолвке, несмотря на ее протесты. Мама смеялась и говорила. «Подожди до тех пор, пока я не рассказала Сесилии Туфтс». А папа не ограничивал время парусных прогулок с Тейлором. Брат объявил: «Я же говорил вам, что Тейлор и Лорна будут вместе». Дафни только таращила на все глаза, а Дженни ходила подавленная, понимая, что это просто вопрос времени, а потом она потеряет своего кумира окончательно и бесповоротно. Тетушка Генриетта предупреждала, как всегда, о шляпной булавке, которая просто необходима на лодке. А тетушка Агнес добавила:

«Разве тебе не везет? Я ни разу не ходила под парусом с капитаном Дирсли».

Тейлор забрал Лорну в два часа. Они провели весь день на воде на паруснике Тейлора. Лорна была бесконечно благодарна ему за это, хотя парус-то на лодке был один-единственный. Он разрешил ей управлять рулем. Они прошли от острова Манитоу до залива Снейдерса, затем восточное к Махтомеди и оттуда вокруг западной части озера вверх к Делвуду, мимо студии Тима (там, впрочем, никого не было), затем южнее по направлению к Бичвуду. Недалеко от берега они спустили парус и устроили пикник прямо на воде. У Лорны не было нужды пустить в ход шляпную булавку, она вообще сняла шляпу и подставила лицо солнцу.

Как только молодые люди перекусили, ветер стал крепчать, и они пересекли озеро еще раз. Лорна сидела на носу, подставив лицо ветру наподобие фигуры, украшающей носовую часть большого корабля. Платье у нее спереди намокло, а волосы развевались. Они пересекли то место в Северном заливе, где обычно ловили рыбу. Вот и сейчас несколько яликов бросили здесь якорь, а их хозяева томились с удочками в руках в свете послеполуденного солнца.

Лорна сразу заметила его по развороту плеч и их особой, знакомой ей форме. Даже несмотря на широкополую соломенную шляпу и то, что он был почти скрыт бортами лодки, она узнала, кто это был. С ним был еще один человек, которого Лорна никогда раньше не видела.

Конечно, он тоже сразу ее заметил. Даже пересекая водное пространство, на расстоянии, Лорна чувствовала, что между ними существует какая-то связь.

Улыбаясь, она встала, широко размахивая рукой над головой.

— Йенс! Хэлло!

— Хэлло, мисс Лорна!

— Как ловится?

— Выбирайте для себя сами!

Он показал довольно крупную рыбину.

— А какие они?

— С бельмом на глазу!

— Мои любимые!

— Мои тоже!

— Оставьте одну мне! — пошутила она и села в лодке, так как она изменила курс.

Наблюдая за ее улыбкой после разговора с рыбаками, Тейлор спросил:

— А кто это?

— Ну, — быстро ответила она. — Это Харкен, наш кухонный лакей.

Тейлор посмотрел на нее пристально.

— Ты называла его Йенсом.

Чуть позже Лорна поняла свою промашку и попыталась загладить вину.

— Да, Йенс Харкен, тот, который строит яхту для моего отца.

— И поэтому ты можешь есть с ним рыбу?

— Ах, Тейлор, не говори глупостей. Нельзя же понимать это буквально.

— А-а, — протянул Тейлор.

Но Лорна чувствовала, что она его не убедила. Более того, после разговора с Йенсом ей все показалось неинтересным. Катание под парусом стало скучным, в мокром платье сделалось холодно, и она вдруг почувствовала солнечные ожоги на лице.

— Тейлор, если у тебя все в порядке, то я готова вернуться домой.

Тейлор смотрел на нее так напряженно, что она отвернулась и надела шляпу, чтобы избежать его взгляда.

— Кажется, я перегрелась, и мама просто убьет меня, если увидит в мокром платье.

— Может быть, подождем, пока оно высохнет?

— Нет, что ты, Тейлор, еще схвачу простуду. Наконец он отозвался:

— Как скажешь. — И направился к Манитоу.

Йенс Харкен почистил рыбу и сложил ее в ящик со льдом, оставив миссис Шмитт записку с просьбой пожарить рыбу на завтрак для тех, кто работает на кухне.

Рано утром, в половине шестого, когда Йенс Харкен вошел в кухню, миссис Шмитт уже жарила ее, опуская попеременно то в смесь молока с маслом, то в кукурузную муку, а Колин и Раби сидели в ожидании за столом.

— Доброе утро, — поднял руку Йенс.

— Может быть, — ответила миссис Шмитт. Он бросил взгляд на Раби и Колин, а затем на затылок миссис Шмитт.

— Я вижу, что вы все пребываете в хорошем настроении сегодня утром.

Кухарка подошла к плите перевернуть рыбу.

— Надеюсь, ты один ловил эту рыбу.

— Нет.

— Йенс Харкен, Господь пошлет вам наказание, если вы были с той девушкой вместе на рыбалке.

— Какой еще девушкой?

— Ишь ты, он еще спрашивает, какой девушкой. С Лорной Барнетт, если ты не понимаешь!

— Да не было со мной никакой Лорны Барнетт!

— А тогда почему она приказала приготовить все для пикника на двоих?

— А я откуда знаю! У нее что, друзей нет?

Миссис Шмитт посмотрела на него тем самым взглядом: вытаращила глаза так, что они чуть ли не вылезли из орбит.

— Только не врите мне, молодой человек!

— У меня новый друг Бен Джонсон, если вам там нужно знать. Я встретил его на лесном складе, он почти моего же возраста, и у него свой ялик, так что мы вдвоем рыбачили.

Миссис Шмитт металлической лопаточкой поддела рыбу и проговорила, глядя на сковороду:

— Ну, так-то лучше.

Раби, однако, продолжала бросать взгляды в сторону Йенса.

Но он проигнорировал ее и сказал миссис Шмитт:

— Пожарьте еще. Я возьму все, что останется, с собой в сарай, чтобы там поесть. Я больше не буду сюда приходить, потому что все старые курицы только и ждут, чтобы вцепиться мне в физиономию.

Она пришла. Он был уверен на сто процентов в том, что она пришла, чтобы объяснить ему, почему она ходила под парусом с Дювалем. Человек, управлявший той лодкой, был, конечно, Дювалем. Чертов красавчик, член модного яхт-клуба в клубной фуражке с белой короной, черным козырьком и золотой плетеной эмблемой — типичный счастливчик, которому она действительно принадлежала.

Был дождливый, пепельно-серый день. На рассвете еще только моросило, а утром дождь шумел повсюду — молотил и по крыше сарая, и по деревьям сада.

Внутри сарая, освещенного газовым фонарем было сухо. В нем витал запах свежей древесины: светлого дуба, красного дерева, ели и кедра. Запах кедра был таким сильным, что, казалось, его можно было попробовать на вкус. Доски стояли около одной из стен.

Все утро, опустившись на колени, Йенс прибивал их гвоздями к полу, и получилось что-то вроде прямоугольника длиной тридцать восемь футов, блестевшего новыми досками разных тонов — от нежно-персикового до мутно-бежевого. Помещение от этого казалось ярче и даже просторнее. Прямоугольник окаймляли старые доски в виде рамки мутно-серого цвета. Йенс поставил туда свои толстые ботинки и, стоя в одних носках, чтобы не запачкать свежие доски, чертил, размечал карандашом, что-то стирал и снова чертил прямо на полу.

Услышав стук в дверь, он поднял глаза.

Как он и ожидал, вошла Лорна Барнетт и закрыла за собой дверь.

— Привет, — ее голос отозвался как далекое эхо.

— Привет, — ответил он.

— Я возвращаюсь.

Он рассмеялся, взмахнув над головой зажатым в руке молотком, не вставая с колен..

— Как хорошо здесь пахнет, — заметила она, глядя на его лицо.

— Свежим деревом.

— Да я вижу. — Она прошла по кромке, окаймлявшей прямоугольник. — И новые лампы. — Лорна взглянула на них, подходя все ближе к Йенсу.

— Да. — Он изучающе глядел на нее. На ней была юбка голубого утреннего цвета и белая блузка, а лицо, освещенное лампой, будило в нем самые безрассудные мысли.

— Похоже, вы вчера немного перегрелись, — заметил он.

Она дотронулась до щек.

— Да, все было бы в порядке, если бы я не снимала шляпу, но это было выше моих сил.

— Больно?

— Да, чуть-чуть, но жить буду.

Она опустила глаза на пол, на котором четко проступал рисунок Йенса.

— А что вы теперь делаете?

— Теперь уже лофтинг.

— Так вот это что такое… проверка яхты на совершенство по всем параметрам, да?

— Правильно.

— Убедиться в том, что она не имеет недостатков и нет никаких просчетов, так, что ли?

— Совершенно верно, — засмеялся Йенс.

— А как она будет плавать?

Объяснять ей было куда более безопасно, чем просто смотреть на нее, поэтому юноша продолжал:

— Ну, я делаю чертеж яхты в натуральную величину — сначала в профиль, затем фронтальный чертеж носовой части, кормы и пересекающих секций. Когда я это закончу, на полу будет множество точек, которые я соединю между собой в соответствии с рисунком. Если что-то будет не так, линии не совпадут или что-нибудь еще, я смогу всегда внести поправки, даже если расхождение составит всего сантиметр. То есть до того, как сделаю макет лодки, я подгоню и зафиксирую все чертежи.

— Ну да, понятно.

Можно было заметить, что она ничего не поняла из его пространного объяснения, но линии на полу были вычерчены безошибочно.

— Ладно, продолжайте. Не прекращайте работу из-за меня. Я не помешаю.

Он нежно улыбнулся и ответил:

— Ну, вы это уже сделали. И, кроме того, у меня обед.

Он вынул пакет и раскрыл его.

— Ого, сколько уже прошло времени. Когда я последний раз смотрел на часы, еще и девяти не было.

И правда, он ничего не ел почти два часа, и все из-за того, о чем она попросила его еще раньше, все из-за той рыбы, которую она попросила оставить для нее.

— Вы не против, если я перекушу, мисс Лорна?

— Конечно нет.

Йенс бросил молоток, поднялся и в одних носках подошел к доскам, прислоненным к стене, где наверху стояла посудина.

— Не хотите присоединиться ко мне? — сняв крышку, спросил он. Лорна заглянула:

— А что там?

— Жареная рыба.

— Ну да! — От изумления брови ее полезли вверх, щеки округлились, а улыбка замерла где-то на нижней губе. — Это именно та рыба, которую вы ловили вчера?

— Ну вы же просили оставить вам тоже.

— О, Йенс, ну вы меня просто поражаете! Вы что, правда принесли это для меня?

— Ну конечно.

Йенс указал на скамейку:

— Может, сядем?

Она огляделась и ответила:

— Хорошо, но только не здесь, а прямо в лодке.

— В лодке?

— Ну конечно, а почему бы и нет? Устроим наш первый пикник перед тем, как спустить ее на воду.

— Как скажете, мисс Лорна. Накрывайте, а я поищу скатерть.

Пока он искал кусок бумаги, чтобы постелить на «стол», она сняла туфельки и поставила их рядом с его ботинками.

— Ну, вам не следовало этого делать. Все равно скоро дерево загрязнится. Мне просто нравится на него смотреть, пока оно чистое, и все.

— Если вы снимаете свои ботинки, то я тоже буду снимать.

И оставляя пятками следы на полу, пошла по доскам. Ее туфельки вместе с его ботинками представляли собой трогательную, несколько интимную картинку, и он обратил на это внимание, когда постелил бумагу прямо на чертежи на полу и поставил на нее посудину с рыбой. Ему нравилось смотреть на ее сброшенную индейскую накидку, юбку и блузку, как всегда, с широченными рукавами, застегнутую на все тридцать пуговиц по самое горло. На левой груди были приколоты изящные часики, которые он никогда раньше не видел. Он отвел глаза и встретился с ее прямым взглядом.

— Берите!

Она достала из посудины кусок рыбы и озарила его улыбкой.

— Наш второй пикник.

Йенс не стал заставлять себя ждать и последовал ее примеру. Сидя в будущей лодке и представляя себя в открытом море, они уплетали за обе щеки холодную рыбу, и, казалось, нет ничего вкуснее этого на всем белом свете, потому что они были вместе, болтали, смеялись и не сводили друг с друга глаз.

— А вы правда немного подгорели, — заметил он. — Ваш бедный маленький носик выглядит как сигнал бедствия.

— Я из-за него даже ночью не могла спать.

— А вы чем-нибудь смазывали его?

— Сливочным маслом. Но не помогло.

— Попробуйте свежим огурцом.

— Огурцом?

— Да, моя мать обычно так делала, когда мы были маленькие. Спросите миссис Шмитт или сорвите в огороде, когда будете возвращаться в дом.

— Я так и сделаю.

Он критически оглядел ее лицо, благо повод был весьма серьезным и позволял делать это не спеша.

— Наверное, облезет.

Она дотронулась до носа.

— Ну да, и стану похожа на старую шишку.

— Мм-м… Я так не думаю. Я думаю, что вы никогда не будете выглядеть как старая облезлая шишка, мисс Лорна.

— Да неужели? — Она вся засияла от комплимента. — И на что же я тогда буду похожа?

Их взгляды искрились от смеха. И он с замиранием сердца чувствовал, что эта любовная игра ему нравилась так же, как и сама Лорна. Однако через некоторое время он тоном приказа произнес:

— Ешьте рыбу.

Они покончили с первым куском и принялись за второй.

— А это с вами вчера был тот самый ваш мистер Дюваль? — спросил Йенс.

— Именно он, но не мой мистер Дюваль.

— Я сразу вычислил, что это он. Он ведь сидел с вами рядом в тот вечер, когда я прислуживал в столовой. Классный парень.

— Да, он такой.

— И при этом приличный яхтсмен.

— Думаю, вы лучше.

— Вы просто хотите заполучить яхту. И будете предаваться парусному спорту.

— А вы тоже, когда у вас будут свои лодочные мастерские. Я просто уверена, что будут, — лизнула она палец.

— У вас что, вчера был пикник с Дювалем, что ли?

— О Господи, эта прислуга все знает.

— Да, мэм, именно все. Досада в том, что они думают, что у вас был пикник со мной.

— Что?

— Миссис Шмитт как мать мне. Но вчера она вышла из себя. Она прочла мне мораль насчет того, могу ли я ловить рыбу вместе с вами и что это неприемлемо для меня. Не беспокойтесь, я ей объяснил, что это были не вы, а кое-кто другой.

— А мне-то вы скажете, кто это был?

— Мой новый друг Бен Джонсон. Я познакомился с ним на складе лесных материалов, чтобы заказать доски. Мы были на его лодке.

— Новый друг — это здорово. А моя лучшая подруга — Феба Армфилд. Я знаю ее с детства. А рыба очень вкусная.

Она снова облизала пальцы и оглянулась вокруг, подыскивая, чем вытереть губы, но ничего не нашла. Скрестив ноги, она так и сидела, а потом быстро вытерла рот подолом.

Йенс от изумления расхохотался:

— Ну, мисс Лорна, что скажет ваша матушка?

— Мама не должна знать того, что может расстроить ее. Или меня. — Она оправила юбку и продолжила. — Спасибо, я никогда не забуду этот замечательный пикник.

Он улыбался, глядя на нее, а она с ответной улыбкой смотрела на него. Как всегда, он первым взял себя в руки.

— Скажите-ка, как вам понравился концерт маэстро Сосы?

— Грандиозно.

— Вы видели его?

— Конечно. Он был великолепен в своем пенсне с золотыми дужками, с маленькими усиками и эспаньолкой. У него был белый китель с золотым позументом и, между прочим, капитанская фуражка. Да, и белые перчатки, и я не заметила, чтобы он их снимал, даже когда брал пищу руками. Мамин ужин удался на славу.

— А мистер Дюваль там тоже был?

— Да. — Она задержала взгляд на Йенсе. — Кажется, что мистер Дюваль всюду, там же, где и я. Только не здесь, — шепотом добавила она.

— Ну, этого и следовало ожидать, если вы ухаживаете друг за другом.

— Не совсем.

— Что значит не совсем? Вы говорили, что он ваш жених.

— Можно сказать и так, и что я могу проводить с ним много времени, но нельзя сказать, что мы ухаживаем друг за другом! Пока нет! — Ее голос задрожал. — Хватит того, что у меня дома только об этом и говорят, но мне кажется, что у них есть причина… Ну, Харкен, я не знаю, я и так смущена.

— Из-за чего?

— Вот из-за этого. — Она дотронулась до часиков на груди. — Видите, это подарок Тейлора.

Йенс взглянул еще раз и почувствовал, как внутри закипает ревность.

— Он подарил мне их в субботу вечером после концерта и сказал, что это еще не подарок к помолвке, но вся моя семья думает, что это почти помолвка. Но разве вы не видите, что я еще не хочу быть помолвленной с Тейлором?

Йенс ответил на это так, как мог себе позволить.

— Но он прекрасно выглядит, богат и принадлежит к вашему кругу. Он любит вас, ваши родители уважают его. Мне кажется, вы будете счастливы, если выйдете замуж за такого человека, как он.

Силясь улыбнуться, он с трудом поднял глаза и встретил ее нежный и искренний, такой красноречивый взгляд.

Она тихо промолвила, глядя ему прямо в глаза:

— А что, если есть другой, который мне нравится больше?

Казалось, время остановилось, когда она это сказала. Он ничего не смог ответить и просто взял ее за руку — жест, который мог бы полностью изменить их жизнь. Но он благоразумно произнес:

— Ну, это дилемма, мисс Лорна, которую можно решить.

— Харкен…

— И вам нужно хорошенько подумать, прежде чем отвергать предложение мистера Дюваля.

— Харкен, пожалуйста…

— Нет, мисс Лорна. — Он поднял кастрюлю с рыбой. — Думаю, я дал вам хороший совет, а потом, на будущее, вам лучше поговорить об этом с кем-нибудь еще.

Он взял посудину и понес ее на прежнее место.

— С кем же? — ее взгляд последовал за ним.

— Ну, может быть, с вашей подругой Фебой?

Лорна встала, надела туфельки и уселась на скамейку.

— Только не Феба. Ей самой нравится Тейлор, так что она не будет объективной. Все, что она скажет: если он мне не нужен, тогда она возьмет его себе.

— Ну что ж, тогда… видите? Его все хотят заполучить.

Йенс вернулся от стенки, где поставил кастрюлю и увидел, что Лорна направляется к нему. Она подошла так близко, что ее волосы шевелились от его дыхания.

— Знаете, вы можете довести человека до белого каления, — вставила она.

— Вы тоже.

— Но вы же ведете себя по-другому, когда я прихожу сюда?

— Да, конечно, но теперь вы знаете проблему так же хорошо, как и я.

Она пристально смотрела на него, а в глубоких карих глазах застыла мольба поцеловать ее, но он мудро решил никогда этого не делать. Лорна приподнялась, рассеянно посмотрела на доски и вскользь бросила:

— А вы когда-нибудь меня поцелуете, Харкен?

Он поперхнулся, подавил смешок, то ли от смущения, то ли от удивления, а может быть, для защиты.

— Конечно, — ответил он. — В тот самый день, когда меня примут в яхт-клуб вашего отца.

Он попятился, но она остановила его, положив руку на его ладонь, казалось, пять маленьких солнышек засветились на его кисти.

Все замерло. Он, она, земля, время — все остановилось.

— Я хотела заставить вас сделать это, однажды я попыталась, и ничего из этого не вышло.

Он придвинулся и скользнул по ее щеке легким поцелуем так быстро, что они даже не успели закрыть глаза.

Они застыли, охваченные чувством чего-то жуткого и манящего, что сопровождает любые запреты. Им нельзя было целоваться, и от этого кровь закипала еще сильнее. И они столько раз уже нарушали всякие запреты, встречаясь, устраивая пикники, и даже тем, что стали друзьями. Что можно положить на чашу весов против того, что они почувствовали друг к другу?

— Ну, ладно, — согласился Йенс. — Один раз, и вы пойдете домой.

— Да, потом я уйду, — согласилась она. Он решил, что никто не может осудить его за это, и, обняв ее, сделал шаг вперед, чуть приподняв ее так, что ее грудь оказалась на уровне его плеч. Прильнув губами к ее открытым губам, закрыв глаза и прижавшись так, что дрожь замерла где-то внутри, чувствуя только биение двух сердец, они застыли в поцелуе. В окно было видно летнее небо, мерно стучали капли дождя, чуть тянуло свежестью, смешанной с запахом кедра. И, волнуясь от этого запаха, что-то как будто напоминавшего, они прильнули друг к другу.

Только один поцелуй.

И он длился так долго, что, казалось, будет длиться целую вечность.

Что-то упало на крышу сарая: похоже, белка перебегала с одного дерева на другое.

Они взглянули друг другу в глаза, с трудом переводя дыхание, ее корсет быстро опускался и поднимался, как животик у спящего котенка. Йенс продолжал держать ее в объятиях, оправляя ее платье.

Когда она заговорила, ее голос был хриплым, от волнения.

— Когда-нибудь, я тогда стану такой же старенькой, как и тетушка Агнес, я буду рассказывать своим внукам об этой минуте точно так же, как и она рассказывает мне о своей последней любви, капитане Дирсли.

— Ну, мисс Лорна, сейчас ни к чему эти романтические настроения.

Она посмотрела на него с отсутствующим выражением, как будто его поцелуй унес ее куда-то совсем далеко.

— Ну откуда же мне было знать об этом, пока вы не поцеловали меня?

— Теперь вы знаете. Вы чувствуете себя счастливее?

— Да. Я совсем счастлива.

— Мисс Лорна Барнетт, — он покачал головой, — вы очень привлекательная девушка, и любому мужчине будет очень трудно отпускать вас. — Он выпустил ее из своих объятий. — Но я должен. — И нежно добавил: — А теперь идите.

Она вздохнула и огляделась кругом, словно спустилась с небес на землю.

— Очень хорошо, но я снова подумала о том, что я должна поговорить с Фебой. Она, может быть, не всегда справедлива в том, что касается Тейлора, но она моя лучшая подруга, а если я никому не расскажу об этом, то просто лопну.

Что он мог ответить на это? Она воспринимала свои чувства, как… ну, как, например, торговец в лавке гордится своими товарами, восторгаясь их свежестью, ярким цветом, как бы приглашая и его разделить с ней эти ощущения.

— Вы считаете это мудрым поступком?

— С Фебой можно быть откровенной. Мы уже многим делились друг с другом.

— Ладно, но помните, это никогда больше не повторится. Согласны?

Прикусив нижнюю губку, она пристально посмотрела в его синие глаза:

— Я не собираюсь давать никаких обещаний, потому что не уверена, что сдержу их.

Он недоуменно взглянул на нее, удивляясь, как же удалось такому обычному парню, как он, вызвать выражение такой нежности на лице этой прекрасной девушки, принадлежащей к высшему обществу.

— Проводите меня до двери.

Он последовал за ней, втайне желая, чтобы она осталась с ним на весь день и сидела здесь, пока он работает. Первый раз ему захотелось стать богатым человеком. На пороге она остановилась и обернулась.

— Спасибо за рыбу.

— Я всегда рад что-то сделать для вас, мисс Лорна.

— Тогда мы снова встретимся. Ведь это не имеет значения, что вы только что поцеловали меня?

Он вложил в ответ все чувство, на которое был способен:

— Это очень многое значит.

Она поймала его взгляд, и они снова почувствовали, что между ними возникла какая-то внутренняя связь. Он ясно видел, что она снова хочет его поцеловать, и он хотел целовать ее, но вместо этого толкнул дверь плечом, и они вышли наружу. После сарая небо показалось бесконечно просторным, день прохладным, блестящим от дождя. О яхте, о будущем не хотелось и думать: и так было хорошо.

Он хотел только сказать, чтобы она снова вернулась, что ему нравится, когда она здесь с ним вместе болтает о лодках, разделяя его мечты о будущем, что он любит ее волосы и глаза и тысячи других мелочей, все, что связано с ней.

Но вместо этого он только проронил:

— Не забудьте про огурец.

— Не забуду, — улыбнулась она в ответ. Последнее, что он увидел, — как она бежала по лесу, подняв юбку до колен.

Лорна Барнетт удивилась, когда обнаружила свое нежелание что-нибудь рассказывать Фебе Армфилд о своем свидании с Йенсом Харкеном. Казалось, необходимо привести в порядок все, что она видела и чувствовала в этот день. И, лежа на спине в полной темноте, с ломтиками свежего огурца на лице, она пыталась сделать это. Вспоминалось утро, полдень, смешанный запах древесины и дождя, простоты и честности. Какое это удовольствие сидеть на свежеобструганном полу и уплетать за обе щеки жареную рыбу! Какое наслаждение находиться рядом с Харкеном и наблюдать, как меняется выражение его лица — от простой улыбки до полного восторга. И когда кончился их поцелуй, она почувствовала себя такой беззащитной.

Если бы узнала об этом мама, ее хватил бы удар.

Лорна уже давно поняла, что она не похожа на мать. Она была чувствительна и увидела в Йенсе Харкене не только слугу, которого наняли для работы, а человека, которого можно уважать, любить, даже восхищаться, у которого есть мечта, и он добивается ее осуществления. Его физическая привлекательность не только притягивала ее, она разрушала классовые преграды между ними. Когда они были вместе, они были просто мужчиной и женщиной, а не бедным человеком и богатой леди. Рядом с ним она была счастлива. Наблюдая за его работой, она восхищалась им. Слушать его беседы было для нее почти таким же удовольствием, как внимать музыке маэстро Сосы.

Она наслаждалась им и физически. Ну, конечно, его лицо, его красивое лицо викинга, а потом руки, шея, разворот плеч, даже его простые носки волновали ее просто потому, что они были частью его. Когда он двигался, каждое его движение казалось ей изящным, поворот головы — верхом совершенства. Даже его одежда отличалась, на ее взгляд, от одежды других мужчин.

А как он целовал — о, его поцелуй был неизъяснимым наслаждением. У него был такой же запах, как и в сарае, — чудесный аромат древесины. И она все время чувствовала этот запах, даже когда он коснулся влажного кончика ее языка. При воспоминании об этом она снова заволновалась. Лежа в спальне только на один этаж ниже его каморки, она решила про себя, что ничто на свете не помешает ей еще раз поцеловаться с ним.

Йенс Харкен понял, что легче выдворить Лорну Барнетт из сарая, чем из своей головы. Всю оставшуюся часть дня он не переставая думал о ней, ее лицо стояло перед ним, не отпуская его ни на минуту.

Черт возьми, вот попался на крючок.

И ночью она снова не шла у него из головы, подбираясь все ближе к тому месту, которое называется сердцем. Боясь, что она завладеет всей его душой, он написал письмо брату.

С одной леди. Это так много значило для него, что Йенс не мог признаться в этом самому себе. Он вспомнил, что говорила Лорна Барнетт, и испугался, что просто лопнет, если не расскажет кому-нибудь об этом. Но больше не написал ни слова.

После того как он заклеил письмо, он улегся в спальне, точно так же, как она лежала в своей этажом ниже, растравляя свое воображение мыслями о том, как они проводят вместе время, как он целует ее…

Он закрыл глаза, обхватил руками плечи и моментально представил себе все как наяву. Только теперь, когда он мечтал о яхте, о быстроходной яхте, он представлял себе, как будет строить свой парусник, испытывая удовольствие, видя, как он летит по ветру. Он всю жизнь мечтал об этом, и каждый раз его воспоминания были яркими и все в картинах, хоть и отрывочных, но ясных, — его собственный бизнес вместе с братишкой Девином и все, что этому сопутствует.

Только теперь, в первый раз в жизни, он мечтал о выигрыше ради нее — тогда он будет чего-нибудь стоить в глазах ее отца и заслужит уважение тех, кто его окружает, и ему не придется больше возвращаться на кухню.

Он представил себе парусные гонки, в которых принимает участие и сам управляет яхтой — всегда только сам, — а Лорна Барнетт с берега вместе с другими дамами наблюдает за тем, как он выруливает и как наполняются ветром его паруса. Он представил себе лодку, которая летит как пуля, и услышал аплодисменты зрителей, толпящихся на лужайке перед яхт-клубом, когда они увидят, как он управляет ею, и вообразил себе, как Тим Иверсен будет фотографировать его для почетной стены в яхт-клубе и как сам Гидеон Барнетт, пожимая ему руку, скажет: «Отлично сделано, Харкен».

Однако только поцелуй имел ощутительную веру и продолжение в его мечтах. Все остальное, как он понимал сердцем, было невозможно. Он никогда не был членом яхт-клуба и, вероятно, никогда им и не станет. Никогда ему не доведется быть шкипером на яхте, потому что для того, чтобы выиграть гонку, они нанимали самых лучших шкиперов и выискивали их по всей стране. У него не было достижений, не было собственной яхты, не было денег и положения.

И не было никакого права влюбляться в дочку Гидеона Барнетта.

Глава 8

Был жаркий солнечный июль. Стояла жара, дождей не было, и повсюду цвели сады. Розы Лавинии покоряли всех. Смит вырастил крупные ягоды. Имение Роуз-Пойнт окружали газоны, которые казались образцовыми, и повсюду витал запах свежескошенной травы. В лодочном сарае мощные двойные двери были открыты настежь четырнадцать часов в сутки, и теплый летний ветерок приветливо доносил свежесть леса, сохраняя ее для мисс Лорны в любое время, как только она захочет прийти.

Она выжидала четыре дня, чтобы вернуться снова. И в тот день, когда она собралась прийти, она впервые встретила в саду мать, когда та собирала в корзину голубую живокость на длинной, покрытой шипами ножке.

— Мама… доброе утро! — воскликнула Лорна. Лавиния взглянула на нее из-под широких полей соломенной шляпы.

— Доброе утро, Лорна.

— Славный день, правда?

— Будет еще жарче. Тебе следует надеть шляпу.

— Ах, мама, а я, к сожалению, забыла.

— Забыла? После того как ты обгорела и все еще облезаешь?

— Постараюсь запомнить для следующего раза.

— А что у тебя в руках?

— Домашнее печенье. Я добавила в него для запаха корицы и яблок. Хочешь попробовать?

Лорна развернула белую салфетку. Лавиния сняла перчатку и взяла себе одно.

— Я собираюсь навестить мистера Харкена в сарае, если ты не возражаешь.

— Ну, Лорна, ради Бога, мне не очень нравится, что ты помогаешь ему в этом деле.

— Я знаю, но он иногда работает даже во время ленча, и мне кажется, ему необходимо устроить небольшой перерыв. Правильно, мама?

— Ну… — Лавиния бросила взгляд на огород и на лес, который начинался за ним, а затем на Лорну со свертком в руке. — Надеюсь, ты хоть столовое серебро с собой не взяла?

— Нет, что ты. Это те приборы, которые накрывают прислуге, и я, конечно, скажу Харкену, чтобы он вернул их, как только закончит работу.

И снова Лавиния бросила нерешительный взгляд на сарай.

— Ну ладно, я потом проверю.

— Я случайно забрела туда и увидела, что дела с яхтой идут хорошо. Это действительно поражает. Он начертил чертеж в полном масштабе прямо на полу. А ты не хочешь пойти со мной?

— В старый сарай-развалюху? Нет, Боже праведный, конечно, нет. И, кроме того, я собиралась сделать букеты.

— Ну, ладно, тогда я пойду. — Лорна бросила взгляд на сад. — Мама, твои цветы как само лето. Можно мне сорвать один?

— Сорви, конечно… но, Лорна, не задерживайся там надолго, хорошо?

Лавиния выглядела обеспокоенной.

— Ладно. — Лорна выбрала живокость и сорвала ее. Удивительно, она совсем не пахла. — Я только взгляну, как идет работа, и отдам это печенье мистеру Харкену, а потом пройдусь по берегу к дому Фебы. Она приглашала меня на ленч на веранде.

— Ну, чудесно. — Взгляд Лавинии потеплел. — Передай ей привет от меня и ее маме тоже. А когда ты вернешься, дорогая?

Оглянувшись, Лорна крикнула:

— Не поздно, наверное, часам в трем, а потом, если не будет очень жарко, я уговорю Дженни поиграть в теннис. Пока, мама.

Лавиния смотрела на дочь, продолжая держать в руке печенье.

— Помни, — крикнула она, — ты не должна там задерживаться надолго!

— Хорошо, мама.

— А в следующий раз надень шляпу.

— Обязательно, мама.

Лавиния вздохнула и смотрела до тех пор, пока дочь не исчезла из виду.

Лорна обогнула оранжерею, пересекла огород и вошла в лес. Еще до того, как она подошла к сараю, она услышала звук мотора. Пап… пап… пап. Короткие очереди вперемежку с длинными паузами. Она на минуту прислушалась, затем срезала путь так, что попала прямо к входу в сарай. Остановившись, она перевела дух и привела себя в порядок. Держа печенье и живокость в одной руке, она другой рукой поправила волосы, уложенные в затейливую прическу в стиле Гибсона, когда волосы скреплены двумя богато украшенными брошами в виде выложенных жемчугом палочек. Она одернула юбку и подтянула зеленые с белым бретели, которые должны были сходиться точно по центру, и проверила шарф, завязанный узлом на шее.

Наконец, оставшись всем довольна, она переложила живокость в правую руку и вошла во владения Харкена.

Он рассматривал кусок дерева, не заметив ее. Девушка с удовольствием отметила, что он был в старой линялой рубахе, которая когда-то была, наверное, цвета томатного сока. Она была такой выношенной и тонкой, что болталась на нем, как обвислые щеки на старой челюсти. На нем были обычные черные подтяжки и черные брюки. Голова была непокрыта, и пшеничные волосы на лбу потемнели от пота.

Пила остановилась, но мотор продолжал по инерции работать. Пап… пап. Тихонько насвистывая, он осматривал отпиленный кусок, проверяя кончиками пальцев гладкие края.

— Привет, Йенс.

Он поднял глаза. Тот злополучный поцелуй был таким острым воспоминанием, как будто это случилось только что.

— Ого, посмотрите, кто к нам пришел!

— К тому же кто-то дары приносящий.

Лорна шагнула в сарай со свертком в руках и цветком и направилась к нему. Он продолжал держать в руках доску.

— Теперь моя очередь. Вот печенье с корицей и яблоками, свеженькое, прямо от миссис Шмитт… и кое-что еще, как раз к вашим глазам.

Сначала она дала ему живокость. Йенс переводил взгляд с цветка на нее. А мотор тем временем снова издал свое пап. Наконец он решился взять у нее из рук цветок: его нежные голубые лепестки резко контрастировали с его руками и рабочей одеждой.

— А как это называется?

— Живокость. Дельфиниум.

— Спасибо.

Растение действительно гармонировало с его глазами. Лорне потребовалось сделать над собой усилие, чтобы отвести от них взор и напомнить, что у нее есть еще кое-что.

— А вот печенье.

— Еще раз спасибо.

— Сегодня мне нельзя оставаться. Я должна идти к Фебе на ленч, мне-только хотелось взглянуть, как у вас дела.

Он повернулся, пошел к электропиле и, повернув какой-то рычаг, выключил ее.

— У меня все отлично, — сообщил он, держась на безопасном расстоянии. — Смотрите, что у меня есть. Это ваш отец разрешил мне купить удивительную электропилу. Четыре лошадиные силы.

— А это много?

— Хватает. Для этой работы такая мощность подходит, к тому же она работает на керосине.

— На керосине…

— Все, что от меня требуется, так это просто включить ее, и я могу пилить все, что нужно, безо всяких усилий. Здорово, правда?

— Да, действительно здорово. Я смотрю, вы уже что-то распилили.

Она пересекла пол, на котором еще с прошлого раза остались чертежи и эскизы, и увидела у стены пять шпангоутов: по ним уже можно было определить форму корпуса будущей лодки. Йенс как раз распиливал еще один, когда пришлось прервать работу.

— Ну, вы делаете успехи.

— Да.

— Мне бы хотелось посмотреть, как вы дальше будете работать, но боюсь, что должна уже идти.

— Ладно… спасибо за печенье. И за цветок.

— Не стоит.

Она изучающе посмотрела на него долгим взглядом, перед тем как совсем уйти:

— Да, конечно, я была права: они такого же цвета, как живокость.

В доме Фебы Лорну провели прямо в прохладную зеленую комнату, где миссис Армфилд, сидя в кресле напротив французской двери, быстро писала письмо за своим секретером. Она подставила обе руки, а потом щеку для поцелуя.

— Лорна, как приятно видеть тебя. Боюсь, что Феба не очень хорошо чувствует себя сегодня, но она просила меня проводить тебя сразу к ней.

Феба лежала наверху в своей комнате, свернувшись на постели и подложив подушку под живот.

— Феба… о, бедная Феба, что случилось? — Лорна подошла к постели и села рядом с подругой, убрав волосы с ее лба.

— То, что бывает у нас раз в месяц. Как же иногда ненавистно быть девушкой! Терпеть такие муки!

— Да я знаю, у меня тоже так бывает.

— Мама сказала горничной положить мне теплые компрессы на живот, но они совсем не помогли.

— Бедная Феба… мне тебя так жаль.

— Это я должна сожалеть, что расстроила наши планы насчет ленча.

— Да что ты, не говори глупостей. Мы можем устраивать ленчи в любое время. Ты отдохнешь, и я уверена, что завтра тебе станет лучше. Может быть, мы потом что-нибудь придумаем?

Лорна возвращалась в Роуз-Пойнт другой дорогой, вдоль берега, по которой обычно редко ходили, и думала про себя о том, что Феба дала ей шакс еще раз зайти в лодочный сарай несмотря на то, что говорила мама. Все равно никто в доме не ждет ее раньше полудня. Пробираясь сквозь лесную чащу, Лорна чувствовала легкое волнение, которое испытывала каждый раз, направляясь к Харкену.

Однако в сарае его не было. Живокость, которую она подарила, все еще лежала на окне, и свежий ветерок обдувал ее лепестки. Печенья тоже не было, хотя салфетка валялась тут же. Электропила стояла неподвижно. Она подошла к ней и потрогала пальцами пилу, а потом взяла щепотку опилок и поднесла к носу — живое доказательство его утренней работы. Она потрогала карандашные отметки на деревянных брусках и опиленные края досок. Глядя на инструменты, она вспомнила то волнение, которое охватывало Йенса каждый раз, когда он работал с ними. Она бродила по сараю, заставленному обломками досок, чертежами, дотрагиваясь до тех вещей, которые трогал он, вдыхая запах, которым дышал он, чувствуя жуткую близость к нему и ко всему, что его окружало.

Лорна уселась на скамейку и стала ждать. Йенс вернулся минут через тридцать, и она услышала его шаги еще до того, как он зашел в сарай.

Он замер на пороге, увидев ее. Как всегда, какая-то внутренняя связь возникла между ними, власть которой была безмерно велика.

— Феба заболела, — сразу же сообщила она. — Дома меня ждут не раньше трех. Можно мне остаться?

Он не отвечал и стоял без движения довольно долго. Она не могла разглядеть его лица, потому что оно было в тени, но пауза была достаточно красноречивой: это было предостережение ясное и недвусмысленное.

— А почему вы не хотите спросить разрешения у родителей?

— А я уже спросила. Я спросила у мамы перед тем, как идти сюда с печеньем.

— Спросила у мамы!

— Она срезала цветы в саду, я остановилась и сказала ей, что несу вам печенье, и спросила у нее разрешения сорвать один цветок.

— И она согласилась?

— Ну… Я только могу подтвердить: она не знала, что этот цветок я сорвала для вас.

— Мисс Лорна, вы знаете, что мне нравится, когда вы здесь бываете, но, думаю, ничего хорошего нет в том, что вы приходите сюда слишком часто.

— Не беспокойтесь. Я не заставляю вас целовать меня.

— Я знаю, что нет, потому что я не собираюсь этого делать!

— Я только хочу посмотреть.

— Вы отвлекаете меня.

— Я буду сидеть тихо, как мышка. Он рассмеялся, и она тоже прыснула, подумав, как много она болтает.

— Ну, может быть, не совсем тихо, — заметила она. — Но, пожалуйста, позвольте мне остаться.

— Как знаете, — сдался он.

Поцелуев больше не было. Когда она уходила, Харкен больше не приглашал ее прийти еще. Но когда она объявилась в следующий раз, скамейка была покрашена.

С тех пор Лорна во время своих визитов всегда садилась на нее и сидела там, пока Йенс работал. Она приходила обычно рано утром, пока мать не встала, захватив с собой всякие вкусности, которые они делили поровну, а Йенс приносил то, что ему давали на кухне, и это тоже было гораздо привлекательнее тех деликатесов, которые подавали в столовой. Там все внимание уделялось внешнему виду блюда, модным украшениям и сервировке, а не тому, чтобы еда была просто вкусной.

А как они болтали! Особенно Лорна. Постелив на скамейку индейскую накидку, она садилась и рассказывала про свою жизнь. А если она бывала на концерте, в театре или на каком-нибудь вечере, то рассказывала все в деталях. Если это был обед или званый ужин, подробно описывала все блюда. Йенс спросил ее про мистера Гибсона, о котором она как-то вскользь упомянула, и она рассказала ему, что известный модельер был гостем у них в доме прошлым летом и так повлиял на нее, что она полностью изменила свою манеру одеваться и прическу. Они долгое время обсуждали, почему Лорне ближе понимание манер «девушки-мальчика» (это те, что больше времени уделяют спорту и занятиям, чем тому, чтобы просто привлекать внимание мужчин) и «убежденных» (тех, которые ставят себе цель в жизни и в одиночку добиваются ее, полагаясь в основном на собственные силы). Они решили, что этому типу соответствует Харкен, который покинул семью для того, чтобы стать лодочным мастером.

Йенс рассказывал про своего брата Девина и про то, как он скучает по нему.

— Я написал ему о яхте, которую строю; он, наверное, так же взволнован, как и я. Он говорит, что если она выиграет парусные гонки в следующем году, то он приедет сюда, и мы будем работать вместе.

— Я не могу дождаться встречи с ним. А вы рассказывали ему про меня?

— Я только сказал ему, что угостил вас рыбой.

— И все?

— И больше ничего.

— Расскажите мне про своих родителей, — попросила она однажды.

Он рассказал о стойком отце и трудолюбивой матери, которые поехали в Америку, чтобы устроить лучшую жизнь для своих сыновей. Он рассказал о работе с отцом в лодочных мастерских, когда он буквально вытягивал ответы из этого замкнутого человека, а тот, в свою очередь, никогда не мог понять, откуда Йенсу в голову приходят такие вопросы, и никогда не мог удовлетворить любознательность пытливого мальчика, который по своим знаниям давно превзошел отца.

— Так вы и правда знаете все о лодках только благодаря работе в лодочных мастерских.

— Нет. Кое-что у меня и тут есть, — Йенс постучал по голове. — Я рисую лодку и знаю, как она будет вести себя на воде.

Наблюдая за его работой теперь, она убедилась в этом окончательно.

— Как хорошо иметь такую большую семью, как у вас, так что даже тетушки живут вместе с вами. Мне это очень нравится, — сказал он ей как-то.

— Вам только кажется, что это хорошо. Многие в нашей семье страдают из-за того, что не имеют личной жизни.

Лорна стала рассказывать Йенсу о Генриетте, которая всегда была в курсе, куда Лорна собиралась, и о ее постоянных напоминаниях носить с собой шляпную булавку как оружие самозащиты. Рассказывала и о последней любви тетушки Агнес капитане Дирсли, и как она посвятила ему всю свою жизнь, несмотря на отсутствие всякой надежды, и об одиночестве старой женщины, последние годы которой отравлены гнетом старшей сестры.

— Я люблю мою тетушку Агнес. Но я ничего не могу сделать с Генриеттой. Я только часто думаю о том, что если бы у меня и было какое-нибудь желание в жизни, так это чтобы напитан Дирсли соединился с тетушкой Агнес.

— А о чем вы мечтаете для себя?

— Да ни о чем. У меня вся жизнь впереди. А тетушка Агнес старенькая, и ей, должно быть, очень грустно видеть, как время бежит, и ты уже никогда не сможешь иметь ни семьи, ни детей, ни любви, ни собственного дома.

— Так вы мечтаете о чем-нибудь таком и для себя?

Эти слова всколыхнули целый ворох вопросов, которые напрямую обсуждали один предмет — удачу, в какой мере она даруется судьбой, а в какой степени зависит и от человека.

Во время этих дебатов яхта строилась особенно успешно. Пересекающие секции из кедра были уже закончены и расставлены по всей длине сарая одна за другой, соединенные общим хребтом, наподобие рыбьего скелета.

Ах, этот запах кедра и зеленые дни глубокого лета! Несмотря на явные успехи в строительстве, Лорна и Йенс держались друг с другом официально, соблюдая уговор никогда больше не целоваться.

Так продолжалось до тех пор, пока Лорна но принесла целую миску знаменитой черной смородины и целую кипу журналов по парусному спорту. Йенс заметил ее, когда она приближалась к сараю и бросил работу, чтобы ее встретить.

— Смотрите-ка, что я принесла! — воскликнула девушка.

— Черная смородина? — рассмеялся Йенс. — Ну, если Смит когда-нибудь узнает об этом, он просто лопнет от злости.

— А-а… — Лорна издала победный звук фанфары и торжественно извлекла серебряную ложку.

— Только одна? — удивился Йенс.

— Одна нам и нужна.

Они уселись на скамейку, прямо на пороге, выставив ноги на улицу, и стали лакомиться ягодами, сладостями и конфетами, беря по очереди серебряную ложку, а потом Лорна собрала остатки ягодного сока, смешанного с сахаром, и поднесла Йенсу к губам.

— Съешьте, — сказал он. — Это же последняя.

— Нет, вы, — настаивала она.

Он сидел, положив руку на спинку скамейки, чуть выше плеча Лорны, полностью расслабившись. Она продолжала держать ложку в руке, глядя своими карими глазами в его глаза, собираясь накормить его в последний раз. В конце концов голова его подалась вперед и он раскрыл губы. Она поймала кончик его языка и зачарованно любовалась, как его губы сомкнулись вокруг ложки… медленно… медленно ложка попала в рот… а потом они слились в долгом поцелуе.

Наконец ложка была свободна. Она нежно звякнула, ударившись о миску, гнездившуюся в складках юбки девушки. Стало так тихо, что слышно было, только их дыхание и биение сердец. Столько дней они вели себя примерно, осторожно, но все оказалось напрасным: они не могли быть просто друзьями, когда полюбили и хотели принадлежать друг другу.

Еще до того, как он придвинулся к ней, они уже оба знали, что произойдет.

Он убрал руку со скамейки и нежно привлек ее к себе, а она, подняв лицо, порывисто обняла его шею. Он знает, что за эти дни все сказано без слов между ним и ею и что они ждут только момента и решимости осуществить это, сказанное без слов. Их точно ослепило, пьянея друг от друга, они слились так тесно, как только можно было это сделать, сидя на скамейке. Ее язык утонул в горячей влажности его рта, зубы стучали от озноба, охватившего их тела, а вкус черной смородины придавал неповторимый аромат поцелую, который прервался, когда Харкен опрокинул миску с ложкой. Они продолжали держать друг друга в объятиях, раскрыв губы и продолжая касаться всех доступных мест, чувствуя, что все было хорошо, во всем было безмерное счастье, великая радость, даже в этом зное и запахе смородины, а их сердца просто разрывались на части, чувствуя, что одному просто не хватает другого и хочется большего. Слегка отодвинувшись друг от друга, они молча, без улыбки, глядя глаза в глаза, тихо сидели, едва переводя дыхание.

Йенс освободился и тоном приказа сказал:

— Пошли со мной.

И, взяв ее за руку, повел в сарай. Там в тени прохладной комнаты он снова обнял ее, а она, встав на цыпочки, прильнула к нему, обвив его шею руками. Они застыли в долгом поцелуе, мучительно пытаясь доказать, как нежно и восторженно они любят друг друга. Казалось, время остановилось, когда его руки скользили по ее спине, по бокам, деликатно трогая начало грудей.

Он поднял голову, и их взгляды встретились.

— Лорна, — прошептал он. — Просто Лорна.

— Йенс, — ответила она, чувствуя потребность произносить его имя.

Некоторое время они только могли смотреть друг на друга, спускаясь с небес на землю.

— Можно мне теперь сказать?

— Да… что-нибудь.

— Ты самая прелестная женщина, какую я когда-либо встречал. Я так думаю с того самого вечера, когда ты пришла к нам на кухню.

— А я думаю, что ты самый приятный из всех мужчин, которых я знаю. Мне совсем нетрудно это сказать.

— А мне трудно сказать очень многое.

— Ну, скажи прямо сейчас.

— Прекрасная девочка, знаешь, как часто я думал именно о том, что я сейчас делаю?

— Целоваться со мной?

— Целовать, обнимать тебя, трогать твое чудесное тело.

Его руки касались ее груди, затем пальцы его приблизились к двум наиболее чувствительным ее точкам.

— Сколько раз?

— Пятьдесят, сто, тысячу. Так много раз, что я не мог спать по ночам, представляя себе это.

— Я тоже. Ты совсем лишил меня сна.

— Я рад.

Она снова встала на цыпочки, горя желанием поцеловать его, ее губы раскрылись, и он радостно принял это приглашение. Их языки двигались плавно, как балетная пара, обволакивая друг друга нежной сладостью. Он лизнул ее верхнюю губку, а затем ласково куснул ее и утонул в глубоком сладостном напряжении, во время которого он, томясь желанием, обхватил ее обе груди, нежно и крепко сжимая их обеими руками.

Она тихо дышала ему в шею.

— О… — шептала она снова и снова, стоя неподвижно, с полуприкрытыми веками, обняв его за плечи. Его движения были легкими и медленными, словно он давал ей время привыкнуть к его ласкам.

Ее веки чуть приоткрылись. Между зубов показался кончик ее языка. Ее грудь поднималась и опускалась у него в руках в такт ее дыханию. Он продолжал нежно ласкать круговыми движениями самые чувствительные точки на груди, а потом крепко обнял ее и прижал к себе.

— Здесь небезопасно, — сказал он поверх ее головы.

— Нам нужно подыскать какое-нибудь подходящее место.

— Ты уверена?

— Да. Я знала это задолго до сегодняшнего дня.

Она теснее прижалась к нему, чувствуя, что он несколько растерян и не привык к такого рода делам, хотя они и обоюдно решили насчет такого рода дела. Это было самым важным для них сейчас, так мак они принадлежали друг другу.

— Можно подождать до воскресенья? — спросил он.

— Если нужно, потому что я чувствую себя так, как будто я умираю каждый раз, когда ухожу отсюда. К югу от студии Тима есть небольшая рощица, там заброшенный пляж и склады, так что никто туда не ходит. Встретимся там. Я возьму лодку у Бена. В час, ладно?

— В час.

— А, Лорна?

— Да, Йенс.

— Если ты считаешь, что там для тебя лучше, возьми с собой острую шляпную булавку.

Воскресенье было солнечным. Лорна прихватила с собой еды для пикника. И одеяло. Она была в голубом и воткнула в шляпу огромную острую булавку. Вскоре она нашла лодку Йенса, которая стояла там, где высились скалы, а над ними раскинулась маленькая рощица. Йенс вышел ей навстречу из-за деревьев и спустился к подножию скал. Он был в белом воскресном костюме и черной шляпе.

— Привет.

— Привет.

Они медленно поплыли вдоль берега.

— Приехали.

Он подождал, пока лодка уткнется в берег, а затем привязал ее к ивовому кусту. Лодка подпрыгнула и замерла. Лорна передала Йенсу одеяло и корзину, а затем взяла протянутую ей руку и сделала шаг вперед. Он осторожно поставил ее на землю, не выпуская из объятий.

Йенс все еще держал ее за руки. Она обнимала его за плечи. Стоял жаркий неподвижный полдень, и они застыли в ожидании.

Она заметила, как он изменился в белом костюме и шляпе, в белой рубашке и черном галстуке. Это было так удивительно.

Он тоже заметил, что она была в том же наряде, что и в первый раз на пикнике, — та же голубая юбка, блузка с широченными рукавами и шляпка из итальянской соломки с голубыми лентами.

— Привет, — еще раз сказал он с нежностью. Она в ответ озарилась радостной улыбкой и тоже очень нежно поцеловала его.

Мимо на некотором расстоянии проплывали лодки. Он подал ей руку. Держа в руках одеяло и корзину, Йенс повел ее по берегу, пляж был диким, и повсюду валялись острые обломки скалистой породы.

— Осторожно, очень острые камни.

Когда Лорна вдруг начинала ускорять шаг, он мягко останавливал ее ради безопасности, пока они не достигли наконец верхней площадки, где лесок был довольно густым, но сквозь деревья проглядывала водная гладь озера. Там, чуть ниже, они расстелили одеяло и собрались устроить пикник, ради которого они сюда и пришли.

Было так хорошо, что он поставил корзину и привлек Лорну к себе. Они стояли на траве около того места, которое приготовили для пикника.

— Что-нибудь не так? — спросил он.

— Я никогда раньше не видела тебя в костюме. Он глянул вниз.

— Это очень старый костюм. И притом единственный.

— И шляпа тоже.

Он снял шляпу и, держа ее в руках, произнес:

— Ради воскресного дня.

— Нет… — запротестовала она. — Не снимай, ты мне в ней нравишься.

— Хорошо. — Он снова надел шляпу. — Для тебя.

Она пристально смотрела на него, и ее взгляд скользнул по его свежевыбритому лицу и затем остановился на его костюме. Пиджак, застегнутый на все пуговицы, казался ему тесноватым, а рукава короткими — наверное, он сильно возмужал с того момента, когда покупали этот костюм. Что же касается Лорны, то ей только нравились его развитые формы и мускулы.

— Я предполагаю, леди не следует говорить, что мужчина выглядит потрясающе.

Йенс не смог сдержать улыбки.

— Нет, я считаю, что я именно такой потрясающий мужчина, если леди говорит такое.

Он перестал улыбаться и добавил:

— Ты выглядишь неотразимо, мисс Лорна. Надеюсь, ты примешь этот комплимент, а также и то, что я всегда восхищаюсь твоими широкими рукавами и разными юбками.

— Правда? — Она взглянула на юбку и одернула рукава. — Это будет мой самый любимый комплимент, несмотря на то, что я всегда цепляюсь рукавами за дверные косяки.

Он ничего не мог сказать ей, только то, что очень хотел поцеловать ее, но прежде всего должен был состояться пикник, а потом вежливый разговор о погоде и о местной рыбалке и как идут дела с яхтой.

— Садитесь, пожалуйста, мисс Лорна, и вы позволите мне сесть рядом с вами?

— Ну, черт возьми, я не поняла.

Она опустилась на колени, наблюдая, как он расслабился во всю длину своего большого тела, приподняв одно колено и опираясь одной рукой на одеяло.

Они посмотрели друг на друга. Потом на воду.

— Нам можно не спрашивать друг друга, какой сегодня чудесный день, правда? — заметил он.

— Нет, конечно.

— Как много рыболовов на озере.

— Да.

— И парусников тоже.

— Мм.

— Приятно иногда покидать свой сарай.

Он нарочно был так чрезмерно вежлив. Их глаза снова встретились, говоря все без слов.

— Мы устроим пикник прямо сейчас? — спросила она.

— Отлично. А что у нас там? Она открыла корзину и начала выкладывать еду на одеяло.

— Холодный цыпленок со специальным грибным соусом, иерусалимские артишоки с беконом и нарезанный ананас.

— Я так совсем испорчусь.

— Я бы тебя очень любила, если бы ты испортился. — Она улыбнулась ему, накладывая еду в тарелку. — Однако этого всего мало, чтобы убить твою любовь к холодной рыбе. Вот почему я люблю наши пикники. Моя еда экзотична, а твоя просто вкусна. Таким образом нам удается узнать чуточку больше друг о друге, правда?

Она передала ему тарелку, а затем наполнила другую для себя. Он с удовольствием наблюдал за ней, следил за каждым движением, каждой особенностью, за нежными пальчиками и длинной шеей, за множеством пуговиц на груди, за волосами, которые развевались из-под шляпки.

— Ты просила миссис Шмитт упаковать корзину? — поинтересовался он.

— Да, ее.

— И что же она сказала?

Она продолжала накладывать себе в тарелку, но голос ее слегка задрожал.

— Ей платят не за то, что она должна что-то говорить. Более того, я не отвечаю миссис Шмитт и тебе тоже. Ты взял лодку у своего друга?

Она направила на него прямой взгляд.

— Да, у него.

— И что же ты сказал ему?

— Правду. Что я встречаюсь с девушкой.

— А ты сказал ему, кто эта девушка?

— Он знает.

— Откуда?

— Он увидел голубую живокость на окне и спросил, откуда она у меня. Я не люблю врать.

Молчание воцарилось между ними, обнажая правду об их чувствах и важности их свиданий.

Помолчав, Йенс продолжал:

— Я хочу, чтобы ты знала, Лорна, что, если это когда-нибудь раскроется и хоть слово дойдет до твоих родителей и они напрямую спросят меня, я скажу всю правду.

Она прямо посмотрела ему в глаза и ответила:

— Я тоже.

Оба держали в руках тарелки с едой. Обменявшись взглядами поверх корзины, они сразу поняли, что лучшего момента для поцелуя больше не будет.

Йенс поставил тарелку на траву. Перегнувшись через корзину, он пересел к Лорне поближе. Затем снял шляпу.

— Какой замечательный пикник, — сказал он. — А я совсем не голоден.

Щеки Лорны покрылись румянцем, а сердце заколотилось, когда Йенс опустился на колени перед ней, его глаза прямо смотрели на нее, а вся поза выражала какой-то призыв. Она сидела прямо на корточках, сомкнув руки. Он взял ее за руки, смяв рукава, и заключил в объятия. Она радостно откликнулась на его порыв, потому что это было именно то, чего они оба больше всего хотели, задолго до того, как наступил этот день, этот час, эта минута. Лежа по ночам в разных постелях, и днем, ожидая, когда кончатся бесконечные часы ожидания, они мечтали именно об этом. И наконец теперь это случилось. Он опустил голову ниже и прильнул к ее губам. Слившись воедино, они нежно прильнули губами друг к другу, радостно приветствуя этот миг. Йенс разъединил на минуту их головы, чувствуя, как трудно отрываться от нее, и ровно, без выражения, но довольно быстро проговорил:

— Пойдем, дальше, не бойся, дай мне уговорить тебя ласками…

Над головами с криками взвивались и тонули в небе чайки. Над тарелками жужжали мухи. Невдалеке послышался тихий свист. Они ничего этого не слышали, прислушиваясь только к стуку собственных сердец, а они им говорили: наконец, наконец…

Земля вздыхала… Или это был только ветер? Лето обнимало их или это были чьи-то прикосновения? Двое счастливых влюбленных ничего этого не замечали, а видели только, как Йенс машинально поднял руки и снял ее шляпку, нашел булавку и убрал ее, и две шляпы легли на траву рядом. Он сжал ее лицо в своих ладонях и чуть приподнял его.

Только летом можно было быть таким нежным и бесконечно безрассудным и наслаждаться любимым лицом — глазами, носом, губами, щеками, плечами.

— Да, — вымолвил он. — Ты само совершенство, как я и запомнил.

Его голова опустилась ниже, а руки крепче обхватили ее. Теперь они лежали, прижавшись всем телом друг к другу, губами к губам.

— Я не могу поверить в это, — произнес он странным изменившимся голосом, хриплым от желания.

— Я тоже не могу поверить.

— А ты правда здесь.

— Я уже думала, что этот день никогда не наступит, а когда он наступил, я думала, что здесь ничего не произойдет.

— Нет… нет.

Она притянула его голову и коротко поцеловала в губы, а потом легкими поцелуями покрыла щеки.

— Как ты мог подумать так? Я всегда приходила к тебе, разве нет?

— Ты же знаешь, что я тоже пришел бы к тебе, если бы мог.

Он схватил ее за обе руки, поцеловал ладошки и прижал их к своей шее.

— Да, я знаю, что это так. — Она просунула руки под его пиджак, почувствовав, какое это счастье ощущать тепло, силу и мускулы такого человека и принадлежать такому мужчине, как он.

— Каждый раз, когда ты приходила ко мне в сарай, я смотрел на тебя, стоящую на пороге, и думал, что это только кажется мне.

— Что?

— Это. — Он сжал еще крепче ее руку.

— Это?

Взглянув в его глаза, она провела пальцами по середине его груди. Сердце так билось, что, казалось, готово выпрыгнуть из ее рук: тун-тун, тун-тун.

— Ах… — выдохнула она, замерев. — Так же, как и мое, после того как я виделась с тобой.

— Правда? — нежно проговорил он, чувствуя нам ее руна гладит его под пиджаком. — Дай мне почувствовать.

Она не ответила, и он осторожно положил свою руку ей на сердце — большую грубую руну лодочного мастера на крошечную лужайку ее блузки. Он считал удары ее сердца, которое, казалось, билось быстрее, чем его собственное. Он видел желание и призыв в ее глазах. И наконец он полностью покрыл своей руной ее полную грудь. Лорна закрыла глаза. Ее пальцы гладили его грудь. Ее дыхание стало прерывистым, а руки задрожали, как в ознобе.

Она подумала: «О, мама, мама…»

Затем: «О, Йенс, Йенс…»

Она почувствовала прикосновение его губ все ниже и, подчиняясь его поцелуям, легла на спину, а он сверху накрыл ее телом, и она чувствовала радость от того, что есть человек, который может повелевать ею, заставить испытать чувство, близкое к исступлению, наслаждение от его могучего, чудесного тела, такого тяжелого и искусного одновременно, а руки лепили, ласкали, гладили, нежили ее грудь, в то время как губы в точности повторяли эти движения с ее губами. Ниже его тело двигалось в одном ритме с ее телом в такт сердцам, которые теперь бились в унисон. Нога Йенса уперлась в ее левую коленку и откинула ее чуть в сторону, так что ноги Лорны были раскинуты в стороны, а он лежал между ними, как в колыбели.

Когда их поцелуй прервался, она открыла глаза и увидела его лицо на фоне зеленых листьев и голубого неба. Где-то внизу ритм тела тоже остановился…-выждав паузу… еще медленнее… Наконец все прекратилось. Улыбок не было. Только их тела, казалось, слились в напряжении, признавая друг друга, позволяя им все, что можно, одобряя все, что ни делали. Его рука медленно ласкала ее грудь, пока он продолжал смотреть на нее, затем легкими поцелуями покрыл ее нос, веки и шею.

Он заметил, что ее рука потянулась к талии.

— Расстегни это, — прошептал он и откинулся на одно колено по другую сторону от ее правой ноги, придавив ей юбку. Он всей тяжестью тела опустился на ее ногу, сняв свой пиджак, пока она расстегивала все тридцать пуговиц на блузке.

Тридцать пуговиц — это вообще-то многовато даже для него; он нетерпеливо вмешался:

— Здесь… позволь мне, — и принялся за дело.

Его глаза следили за ее пальцами, в то время как ее глаза следили за его глазами. Когда он дошел до шеи, она приподнялась, чтобы ему было легче расстегивать дальше. Наконец была расстегнута последняя пуговица, они почувствовали озноб, который внутренней дрожью передался обоим. Он обеими руками раздвинул ее корсет, и тогда показалась ее белая шея и еще более белое тело и новый ряд пуговиц на кружевном лифе, поддерживаемом изящными бретелями на плечах.

Он расстегнул и эти пуговицы тоже, но ее грудь все еще была прикрыта, он прикрыл глаза и стал покрывать легкими поцелуями ее ключицы… горло… шею, оставляя маленькое пространство между своими губами и ее кожей так, что она не могла понять, что с ней происходит, — или он ее целует, или она чувствует только, как он дышит. Она просто ощущала прикосновение чего-то теплого — то ли губ, то ли просто дыхания, и когда она почувствовала такое сложное прикосновение над своей левой грудью, то решила про себя, пока она еще могла думать, что ее обязательно надо трогать, или она просто умрет.

Ее трогали. Там… грудь, которую он взял всю целиком в руку, а другую руку просунул под спину. У нее была полная, тяжелая красивая грудь, которую он держал, как жемчужину, в руке.

— Моя мама говорила… — пробормотала она, закрыв глаза, и позволила его влажным горячим губам украсть эту рациональную мысль и сделать с ее грудью нечто волшебное, что наполнило ее жизнью, теплом и лаской.

Затем последнее белье было сброшено и его влажный рот оторвался от ее левой груди и перекинулся на правую, и ее плечи потянулись навстречу ему в этом тяжком дурмане поцелуев.

— О… — Она едва переводила дух, запустив руки в его волосы. — Разве это плохо, Йенс?

Он поднял голову и поцеловал ее в губы. Его рот был влажным.

— Некоторые, наверное, так и считают. Ты плохо себя чувствуешь?

— Нет… о… нет… Я никогда не испытывала ничего подобного раньше.

— Твоя мама предупреждала тебя именно против этого — ты это собираешься сказать?

— Не говори так, Йенс. Пожалуйста, только… Ее пальцы гладили его волосы, она теребила мочки его ушей и нежно клонила его голову вниз. И когда это снова началось, поцелуи, прикосновения, ласки, как в тумане, в вихре непрерывного счастья, Лорна вообще полностью отключилась и перестала понимать, что происходит. Когда чувство достигло своего пика, он проронил:

— Лорна, мы должны остановиться, — и резко прервал все ласки.

Он откинулся на спину, подложив руку под голову.

— Почему?

— Только не двигайся, — сказал он. — Только не двигайся.

Она обхватила его голову и пристально смотрела на его лицо, но его глаза были закрыты под ее рукой. Он тяжко придавил ее ногу. Она взглянула на деревья и попыталась вздохнуть полной грудью, беспокоясь, где его рука. Грудь Йенса высоко поднималась и опускалась. Его руки начали двигаться вверх и вниз, пытаясь поднять ее юбку выше, его пальцы ощупывали ее панталоны и нижнее белье под юбкой. Что это было за движение? Тесно прижавшись, двигаясь вверх и вниз, как бы ввинчиваясь друг в друга?

Она не знала, что сказать, думать. Она тихо лежала, как будто заснула, только боясь, как бы чувства, которые возникали в ней, не передались ему и он не почувствовал ее сомнений.

«Я должна уйти», — подумала она, но, прежде чем она произнесла хоть одно слово, его рука поползла вниз. Он лежал без движения некоторое время. Наконец его голова повернулась, и она почувствовала его изучающий взгляд. Прошло еще несколько минут, прежде чем Йенс наконец заговорил, и на его лице появилось такое выражение, как будто он мучительно и долго о чем-то думал.

— Знаешь, к чему это может привести?

— К чему привести? — Она испуганно смотрела на него.

— А ты не знаешь, да?

— Я не знаю, что это значит.

— Твоя тетка Генриетта не зря предупреждала тебя насчет булавки… Знаешь, что это значит? — Смутившись, она молчала. — Я думаю, что и мама предупреждала тебя, что это плохо.

— Она не говорила, что это плохо.

— А что она говорила?

Не добившись ответа, Йенс взял Лорну за шею и заставил ее посмотреть ему в глаза.

— Ну-ка, что она тебе сказала?

— Ну, что мужчины… будут стараться трогать меня, и, когда они попытаются это сделать, я немедленно должна идти домой.

— А ты знаешь, она права. Тебе лучше идти домой прямо сейчас.

— Ты хочешь, чтобы я ушла домой?

— Нет. Я говорю, что это было бы лучше для тебя. А я хочу, чтобы ты была здесь со мной каждую минуту.

— О, Йенс. Я правда не знаю…

— Ты никогда этим не занималась раньше?

Она покраснела и хотела встать, но он быстро удержал ее там, где она сидела.

— Ты делала это! — Он произнес это с некоторым изумлением, глядя прямо ей в глаза. — С Дювалем?

— Йенс, позволь мне встать.

— Ну нет, пока ты не ответишь мне. — Он взял ее за шею. — Так все-таки с Дювалем? Под его взглядом она решила признаться.

— Ну… немножко.

— Немножко?

Она совсем сникла.

— Ну да, но все в порядке.

— Он целовал тебя так же, нам и я?

— Нет, он только… ты знаешь… коснулся меня… там… как ты делал в сарае.

— Касался тебя…

— Но я всегда поступала так, как велела мама, — я сразу уходила домой.

— Ну, ты умница.

— Что здесь не так, Йенс? Я что-то не так делаю, и ты сердишься, правда?

— Я не сержусь на тебя. Вставай.

Он взял ее за руку и заставил сесть.

— Я не сержусь — ты не должна так думать. Но в этот раз ты должна одеться.

Впервые она почувствовала вину. Она надевала свое белье, а он молча наблюдал за ней, поправил бретельку на плече, затем откинулся на спину и смотрел, как она справляется с тридцатью пуговицами: в этот раз он сосчитал их. Подняв лицо, он легко поцеловал ее в губы.

— Не надо так расстраиваться. Ты ничего не сделала плохого.

Его слова подействовали на нее немного ободряюще. Он убрал локон у нее со лба.

— Тебе надо причесать волосы. У тебя есть расческа?

— Нет.

— У меня есть.

Он достал ее из кармана.

— Вот.

Она не могла смотреть на него и все время искала шпильки на одеяле. Когда она привела волосы в порядок, она отдала ему гребень.

— Спасибо, — тихо поблагодарила она.

Он подал ей шляпку, воткнул в нее булавку и попробовал снова развеселить ее.

— Может быть, перекусим?

— Я не голодна.

— А я бы не отказался.

— Хорошо.

Она покорно стала собирать тарелки. А в них было полным-полно муравьев, но Лорне было не до них. От слез мутилось в глазах, но она пыталась держать себя в руках.

— Боюсь, что наш пикник совсем расстроился. И эти муравьи… — Она мучительно подыскивала нужное слово. — Все кон… — Она тяжело поднялась, пытаясь скрыть слезы, но они катились ручьем, а в горле стоял комок. Она машинально поставила тарелки на землю, медленно снова опустилась на колени и горько зарыдала, упершись руками в траву.

Йенс тут же опустился на колени, повернув ее к себе.

— Ну, Лорна, что с тобой? Не плачь, милая, не надо плакать… У меня сердце разрывается. Она прильнула к нему.

— О Господи Боже мой, Йенс, я люблю тебя.

Он закрыл глаза и промолчал. Прижавшись к его груди, Лорна рыдала, не в силах сдерживаться.

— Я так люблю тебя… больше всего на свете… только бы видеть тебя… быть с тобой… О, Йенс, что со мной?

Он не отвечал. Все, что произошло за эти дни, вело к этому моменту, поэтому слова уже не имели значения. Теперь они открылись друг другу и их связывало что-то очень большое.

— Я не перестаю думать о том, что этой весной я даже не подозревала о твоем существовании, а теперь ты значишь для меня больше всего в жизни.

— Если мы прекратим все прямо сейчас…

— Нет! Не говори так! Как мы можем прекратить все отношения, когда все уже случилось? Когда я только и поняла, что такое жизнь, когда встретила тебя? Когда каждый день для меня начинается и кончается с мыслями о тебе? Когда я лежу ночью и думаю, что этажом выше лежишь ты, и мне хочется встать и пойти отыскать эту комнату.

— Нет! Тебе нельзя этого делать, Лорна! Слышишь, никогда, ни при каких обстоятельствах тебе нельзя этого делать, Лорна! — Он крепко ухватился за рукав ее блузки. — Обещай мне!

— Не буду обещать. Я люблю тебя. А ты меня любишь, Йенс? Я знаю, что любишь. Я видела это в твоих глазах сотни раз, но ты не хотел об этом говорить, да?

— Я думал… если я не скажу этого, то будет легче.

— Нет, легче не будет. Скажи это. Я прошу, скажи это. Дай мне чуточку больше.

Эти слова прозвучали как вызов, и наконец, почти побежденный, он произнес:

— Я люблю тебя, Лорна.

Она бросилась к нему и схватила за руки так, как будто хотела удержать на всю жизнь:

— Вот теперь я счастлива: только на один миг, но я счастлива. Думаю, вряд ли с первого раза все могло пройти удачно. С того вечера, когда я пришла на кухню узнать, что случилось с папой, и когда узнала, что это ты подложил записку, вот тогда я и обратила на тебя внимание.

— К черту эту записку.

— Нет, — вздохнула она. — Нет, это значит, что все именно так и должно было произойти. Ты так не думаешь?

Некоторое время они молча держались за руки, но в душе Йенс знал, что в том, что произошло, виноваты они оба. Он сел и, скрестив руки, продолжал:

— А как же Дюваль? Ведь он подарил тебе часы, и твои родители мечтают, чтобы ты вышла за него замуж? А я ведь всего-навсего кухонный лакей?

— Никогда! — Она вскрикнула так, что сомнений и вопросов не было. — Никогда, Йенс Харкен! Ты лодочный мастер, дизайнер, и когда-нибудь у тебя будет твое собственное дело, и со всех концов Амепини к тебе будут приезжать люди, чтобы ты построил для них яхты. Ты мне говорил так.

Он обнял ее и приложил палец к ее губам в знак молчания.

— Ах, Лорна, Лорна…

Он вздохнул глубоко и задумался. В молчании протекло несколько минут.

Она первой нарушила тишину, спросив:

— Когда же мы можем снова встретиться?

Казалось, его мысли витают где-то далеко. Наконец, очнувшись, он серьезно посмотрел ей в глаза:

— Думай над этим. Подумай, если тебе правда хочется этого, Лорна… Подумай о том, что тебе придется плакать, мы будем вынуждены врать и изворачиваться. Ты этого хочешь, Лорна?

Конечно, нет, как будто бы мелькнуло в ее глазах.

— Ты же говорил, что никогда не лжешь, — напомнила она.

— Да, говорил, ну и что?

Они прекрасно понимали, что они вынуждены будут так вести себя, но думать об этом сейчас не хотелось.

— Уже поздно, — вздохнул он. — Тебе пора.

Сквозь слезы она рассеянно посмотрела на тарелки, полные муравьев.

— Да, — прошептала она безучастно.

— Пошли, я помогу тебе упаковать корзину.

Они выбросили всю еду на траву, собрали тарелки и свернули одеяло в полном молчании. Йенс взял корзину, а Лорна одеяло, и они все так же молча направились к лодке. Он, подав руку, помогал ей спускаться. Они положили вещи в лодку и остановились. Так они и стояли друг против друга на скале.

— Я даже не спросила, как у тебя идут дела с яхтой.

— Отлично. Просто прекрасно.

— Можно прийти посмотреть?

Он поднял лицо к небу, прикрыл глаза и промолчал.

— Ладно, — все поняла она, — не буду. Но скажи мне еще раз, что любишь меня, просто я хочу это запомнить.

Йенс склонился, взял в руки ее нежный подбородок и поцеловал долгим поцелуем. Она прижалась к нему губами и дала влажный кончик языка, чтобы слиться с ним в печальном прощании. В этом голом каменистом месте, куда они спустились, было почти жарко. Беззвучно сиял летний день, а еще ниже блестела на солнце вода.

— Я люблю тебя, — сказал он, глядя прямо в ее глаза, в которых стояли слезы.

Глава 9

Вернувшись домой после свидания с Йенсом, Лорна с радостью подумала о том, что сегодня воскресенье. Это означало: ужин будет состоять из холодных закусок и, следовательно, не придется встречаться с родителями за столом в официальной обстановке. Ей все равно не хотелось есть, поэтому во время ужина Лорна сидела одна в своей комнате, выводя на бумаге имя Йенса буквами в стиле рококо. Окружая его розами и лентами с надписью «не забывай меня». Обмакнув ручку в чернильницу, она начала пририсовывать рядом птичку, но, нарисовав всего одно крыло, отложила ручку, закрыла лицо рунами, упершись локтями в туалетный столик.

Неужели его слова означали, что они больше не увидятся? Этот ли смысл крылся в его словах, когда он сказал: «Подумай, если тебе и правда хочется этого, Лорна… Подумай о том, что тебе придется плакать, мы будем вынуждены врать и изворачиваться».

Она и сейчас готова была разрыдаться.

Так вот, значит, какая она, любовь: это боль и тоска в душе. Лорна даже не подозревала, что любовь может так сильно охватить человека, может полностью перевернуть установившийся уклад его жизни, превратить жизнерадостного человека в страдающего.

Лорна еще раз начертала имя Йенса в обрамлении цветов со склоненными головками, а над ними лица со слезами на глазах. И тут, чуть не расплакавшись сама, она спрятала свои наброски в одну из летних шляпок и закрыла картонку со шляпками крышкой.

Потом Лорна тихонько обошла дом. Ее сестры разглядывали альбомы с вырезками. Серон уже спал. Гидеон курил сигару на задней веранде. Лавиния и Генриетта увлеченно играли в триктрак. Они в напряжении склонились над доской, поэтому даже не подняли головы, когда Лорна появилась на пороге гостиной. Она постояла некоторое время, наблюдая за играющими женщинами, полностью поглощенными своими ходами, потом вернулась наверх и тихонько постучала в дверь тетушки Агнес.

— Войдите, — ответила та, отложив сначала книгу на покрывало кровати.

Лорна вошла в комнату и увидела Агнес, сидящую на кровати и опирающуюся спиной на подушки. Колени тетушки были укутаны одеялом.

— Что ты читаешь? — поинтересовалась Лорна, выглядевшая сейчас как маленькая заблудившаяся девочка.

— О, это один из моих самых любимых старых рассказов из журнала «Харперз». Называется «Анна».

— Я, наверное, помешала тебе.

— Ох, Господи, не глупи. Я этот рассказ читала уже сотни раз. Так, так-так… а в чем дело? — Лицо тетушки Агнес вытянулось. — Ты выглядишь очень расстроенной. Иди сюда, дитя мое.

Она протянула к ней руки, и Лорна упала на кровать, ища убежища в ее объятиях.

— Расскажи своей старой тетушке Агнес, что стряслось.

— Ничего… И в то же время все. Взрослею, повздорила с мамой, да еще эти скучные воскресные вечера.

— Это точно, для нас, одиноких женщин, они кажутся такими длинными, правда? А где же твой молодой человек? Почему ты не с ним?

— Тейлор? Не знаю. Просто мне сегодня не хочется его видеть.

— А ты не поссорилась с ним? Может, в этом и кроется причина твоей печали?

— Нет, вовсе нет.

— А как же твои сестры и Феба, где они?

— Мне и с ними сегодня быть не хочется.

Агнес перестала допытываться. За окном начали сгущаться сумерки, а Лорна продолжала лежать, убаюканная приятными запахами накрахмаленного полотна, фиалок и камфоры.

Спустя некоторое время Лорна спросила:

— Тетя Агнес?

— Да?

— Расскажи мне о себе и капитане Дирсли… как вы полюбили друг друга.

Старая женщина вновь пересказала ей давнишнюю историю о мужчине в белой форме с золотыми эполетами и женщине, которые полюбили друг друга.

Когда повествование закончилось, Лорна так и продолжала лежать на кровати, прильнув к груди тетушки и уставившись на розы и ленты, украшавшие обои.

— Тетя Агнес… — она тщательно подбирала слова, прежде чем продолжить, — а когда ты была с ним, то чувствовала влечение?

«Ох, так вот оно в чем дело», — подумала Агнес. Поступив мудро, она воздержалась от поучительных нотаций, а вместо этого ответила совершенно откровенно:

— Суть любви и заключается во влечении.

— А он тоже испытывал влечение?

— Да, Лорна, я совершенно уверена в этом.

Обе долго лежали молча. Наконец Лорна снова заговорила:

— А когда тетя Генриетта предупреждает меня, чтобы я обязательно брала с собой булавку, то что она на самом деле имеет в виду?

Прошло несколько секунд, прежде чем Агнес ответила:

— Ты не спрашивала об этом у мамы?

— Нет. Да она и не расскажет мне откровенно.

— Ты обнималась со своим молодым человеком?

— Да, — прошептала Лорна.

— Это происходило… наедине?

— Да.

— Тогда тебе следует знать. — Агнес еще крепче обняла племянницу. — Лорна, дорогая, будь осторожна. Будь очень, очень осторожна. Женщина может ужасно запятнать свою репутацию, если будет позволять мужчине подобные вещи.

— Но ведь я люблю его, тетя Агнес.

— Я знаю, знаю. — Агнес опустила морщинистые веки и поцеловала волосы Лорны. — Я тоже любила капитана Дирсли. Мы с ним прошли через то, что сейчас чувствуешь ты, но тебе следует дождаться первой брачной ночи, когда не будет существовать запретов. Вы сможете без стеснения подарить друг другу свои тела, и это будет величайшим наслаждением для вас обоих.

Лорна подняла голову и поцеловала тетушку в щеку. Щека была мягкой и дряблой.

— Тетя Агнес, я тебя люблю. Ты единственная, с кем я могу поговорить в этом доме.

— Я тоже люблю тебя, дитя мое. И хочешь верь, хочешь нет, но и для меня ты единственный во всем доме человек, с которым я могу поговорить. Все считают меня глупее цыпленка, потому что я наслаждаюсь своими воспоминаниями. Но что мне еще остается, кроме коротких разговоров с твоей матерью и постоянных споров с Генриеттой, а твой отец… да, я, конечно, благодарна ему за приют в этом доме, но и он тоже относится ко мне как к ненормальной. Никогда, ни по какому вопросу не интересуется моим мнением. А ты умная девочка, ты на них не похожа. В душе у тебя есть кое-что более ценное, чем стремление к деньгам, власти и высокому социальному положению. Ты любишь людей. Ты заботишься о них, и именно это отличает тебя ото всех остальных. Я часто в своих молитвах благодарю Господа за то, что в этом доме есть ты. А теперь… — Агнес легонько шлепнула Лорну по заду, — я, похоже, слышу, что идет моя сестра. Она непременно выскажет недовольство тем, что ты измяла ее сторону кровати. Так что лучше поднимайся.

Но, прежде чем Лорна успела встать, в комнате появилась Генриетта. Она остановилась, увидев, как Лорна слезает с кровати, затем закрыла за собой дверь.

— Я думаю, такая молодая леди, как ты, должна знать, что нельзя забираться в туфлях на чужую кровать. А тебе, Агнес, не следовало бы позволять ей делать это.

Чтобы еще больше позлить Генриетту, Лорна нагнулась и поцеловала Агнес в щеку.

— Я тебя люблю, — прошептала она. Проходя мимо второй тетушки, у которой на лице было такое выражение, словно она только что выплюнула сверчка, Лорна промолвила:

— Спокойной ночи, тетя Генриетта.

На следующий день, ровно через сутки после свидания Лорны с Йенсом, у ее матери была назначена игра в крокет. Лавиния запланировала это мероприятие еще две недели назад, так что для Лорны было совершенно невозможно отказаться от участия в игре. Игра с участием молодежи должна была начаться рано вечером, Лавиния объявила: «Крокет начнется в шесть часов вечера, после него, уже в сумерках, состоится ужин на лужайке».

Вечером, когда прибыли гости, в длинных тенях трава выглядела словно плюш. На фоне ее изумрудной поверхности мужские белые брюки и женские юбки пастельных тонов выглядели еще светлее и шикарнее. Даже белые воротца и колышки для крокета, и те прекрасно смотрелись на фоне травы. В южной части лужайки были расставлены столики на четверых, каждый столик покрыт белоснежной кружевной скатертью, украшенной по кайме букетиками розовых роз и орхидей, и еще лентами, концы которых лежали свернутыми на траве. В центре каждого столика возвышалась большая свеча, зажечь которую предстояло с наступлением сумерек, круглые стеклянные подставки для свечей окружали те же цветы, что украшали кайму скатерти. Это было просто великолепное зрелище буквально во всех деталях, включая озеро на заднем плане и дам в широкополых шляпах, тоже украшенных цветами.

Лорна надела новую белую шляпку, тулья которой была несколько раз обмотана прозрачным тюлем. Создавалось впечатление, что эту тонкую паутину соткали тысяча пауков, и в этой дымке торчали три розы, которые очень шли к ее отрезному в талии платью.

Она смогла преодолеть свое вчерашнее грустное настроение и сейчас по-настоящему наслаждалась игрой в крокет. Принимали участие в игре и самые младшие — конечно же, Дженни и ее подружки Сисси Туфтс и Бетси Уайтинг. Тут же находились и Джексон Лоулс, и Тейлор, и Феба с братом Майклом. Всего молодежи было шестнадцать человек, они разделились на две команды и играли на соседних площадках. Майкл попал в команду Лорны и с самого начала игры принялся заигрывать с ней, предлагая еще одну прогулку на яхте, прежде чем ему придется вернуться в город на учебу. Лорна со смехом в третий раз отклонила его предложение, когда он сильным ударом послал свой шар с синими полосами, разбив шары Лорны.

Самодовольно усмехнувшись, юноша уставился на ее шар с красными полосами, у него явно были нехорошие намерения.

— Ну, а теперь… я могу проявить великодушие и не тронуть твой шар… а могу и разбить тебя в пух и прах. Что ты предпочитаешь?

— Майкл, ты так не сделаешь!

— А почему бы и нет? Возможно, если бы ты вела себя со мной хорошо и согласилась бы покататься на яхте, то я бы и пожалел тебя.

— Ох, Майкл, прошу тебя… — начала подлизываться Лорна. — Посмотри, ведь твой шар совсем рядом с этими воротцами. У тебя ведь есть два удара в запасе, так что ты можешь пройти и эти воротца и быть уже на полпути к следующим!

Но вместо этого Майкл вознамерился отбить шар Лорны. Она толкнула его, он пошатнулся и в свою очередь оттолкнул Лорну от ее шара. Между ними завязалась легкая потасовка.

— Сопляк! — воскликнула Лорна, дразня его. С другой стороны площадки раздался голос Тейлора:

— Лорна, он собирается отбить твой шар?

— Похоже! Иди сюда и поколоти его, если он только посмеет!

— А вот вам. — Майкл сдвинул оба шара вместе, свой прижал ногой и… раз… шар Лорны с красными полосами вылетел за площадку, перелетел выложенную гравием дорожку и врезался в живую изгородь.

Лорна обернулась, чтобы посмотреть, куда залетел шар.

— Ты просто хулиган. Ну подожди…

Слова застряли у нее в горле. В ее сторону вдоль ограды сада, через который ему не разрешалось ходить, шагал Йенс Харкен. На нем была рабочая одежда, брюки на коленях белые от опилок, рукава рубашки закатаны по локоть. Он явно направлялся на кухню ужинать. Увидев Лорну, Йенс остановился. Замерев, они глядели друг на друга.

Позади нее Тейлор в шутку отвешивал тумаки Майклу, после чего этак по-хозяйски обнял Лорну за плечи.

— Я все уладил, Лорна.

У нее не было сомнений в том, как со стороны воспринимает всю эту картину Йенс. Девушка из богатой семьи развлекается с равными ей по положению друзьями игрой в крокет на зеленой лужайке, позади них стоят столы, украшенные цветами и кружевными скатертями, ожидающие того часа, когда слуги расставят на них изысканную пищу. А потом юноши в своих белых льняных костюмах усядутся за эти столы с молодыми леди в дорогих шляпках и платьях, и свечи будут освещать их. И среди всего этого великолепия веселится она, девушка, которая только вчера призналась в любви Пенсу Харкену, на груди у нее золотые часики, подарок симпатичного молодого человека, который сейчас обнимает ее и за которого родители прочат ее замуж.

Глядя на Йенса Харкена в свете летних сумерек, Лорна захотела бросить свой молоток для игры в крокет, подбежать к нему и разубедить словами: «То, что ты видишь здесь, ничего не значит, просто мы так живем, хотя мне и не всегда этого хочется. Я предпочла бы сейчас находиться с тобой в сарае, где ты строишь яхту, а не на этом приеме, устроенном моей матерью. Я предпочла бы смотреть на твои руки, обрабатывающие дерево, чем самой держать в руке этот деревянный молоток и гонять эти дурацкие шары по траве».

— Лорна? — услышала она Тейлора, обнимавшего ее за плечи. — По-моему, сейчас твоя очередь бить.

Она оглянулась и увидела, что взгляд Тейлора тоже устремлен на Йенса, идущего к дому.

В этот момент раздался чей-то голос с другой площадки:

— Эй, Дюваль, что ты там делаешь? Ты же играешь с нами!

— Да, Тейлор, возвращайся назад!

— Лорна? — спросил он, нахмурившись. — Что-то случилось?

— Нет! — слишком быстро ответила Лорна. Ей так хотелось сейчас, чтобы он ушел, чтобы снял свою руку с ее плеча, чтобы прекратил заглядывать ей в глаза. — Просто я пытаюсь разглядеть, где там мой шар возле изгороди, вот и все. — Она стряхнула с плеча его руку и с наигранной веселостью добавила: — Спасибо, что защитил меня.

Но кто защитит ее в глазах Йенса Харкена? Кто расскажет ему, как торопилась она к изгороди, чтобы никто не заметил слез, блестевших в ее глазах? Ведь он подумает — и у него есть для этого основания, — что она просто чисто по-женски кокетничает с двумя мужчинами одновременно. Даже с тремя, учитывая Майкла, который был на целых два года моложе нее. Ведь именно с ним у нее была шутливая стычка как раз в тот момент, когда появился Йенс. Почему бы ему и не принять это все за флирт? Более того, почему этот бедный, одержимый своей идеей строитель яхт должен верить, что эта привыкшая к праздной жизни девушка сможет хоть немного ограничить себя в развлечениях?

— Ужинать! Все ужинать! — С дальнего края лужайки Лавиния махала носовым платком. — Последнюю партию придется отложить!

Рядом с ней стоял Гидеон; засунув большие и указательные пальцы в карманы жилетки, он наблюдал за молодежью. На столах позади них уже зажгли свечи. На своих местах стояли фруктовые компоты, в гранях хрустальных фужеров искрился отблеск свечей, и эти искры разлетались вокруг, словно падающие звезды.

— Идите ужинать! Бросайте свои молотки!

Тейлор подкрался сзади к Лорне, ухватил ее за локоть и крепко прижал его к себе.

— Идите ужинать, — сказал он ласковым голосом, копируя Лавинию, и забрал молоток из рук Лорны. — Бросай свой молоток и иди ужинать с молодым человеком, который считает тебя самой красивой девушкой на всей этой площадке. Конечно, если только ты не собиралась сесть рядом с Майклом Армфилдом, у которого до сих пор — если ты только заметила — горят уши.

Тейлор уверенно держал ее под руну, а отец наблюдал за ними. И наблюдала мать, все заслуги которой сводились к организации прекрасных ужинов. А еще вокруг были друзья из ее круга, они весело смеялись, даже не подозревая о драме, которая разыгралась возле изгороди, когда помощник по кухне и строитель яхты встретился взглядом со светской красавицей, которую только вчера тайком целовал и ласкал.

Пойманная в паутину социальных условностей, из которой, похоже, ей было не выбраться, Лорна позволила Тейлору проводить себя к столу.

Сон долго не приходил к ней в эту ночь. Лорна чувствовала, что обязана все объяснить Йенсу, извиниться перед ним. Ночи становились все прохладнее, в них уже ощущался запах хризантем — этих предвестников осени. Уже совсем скоро наступит сентябрь, а с ним и холодные ночи, затем заморозки, грозящие водопроводным трубам в доме, а значит, вся семья отправится на зиму в Сент-Пол. А когда они вернутся в дом на Саммит-авеню, Йенс Харкен останется здесь заканчивать строительство яхты. И что тогда? Неужели их летние встречи останутся только воспоминаниями, о которых лучше забыть, или свиданиями взбалмошной девушки и одинокого иммигранта, которым просто было какое-то время приятно в обществе друг друга?

Но ведь ей казалось, что это нечто большее.

Ей казалось, что это любовь.

Но это и была любовь. А значит, сегодняшний случай требовал с ее стороны и объяснения и извинения.

На следующее утро сразу же после завтрака Лорна прямиком направилась в сарай. Еще задолго до того, как подойти к нему, она почувствовала в воздухе сильный запах свежей древесины. Было ясно, что, когда она вернется в дом, вся ее одежда будет пропитана этим запахом. Приблизившись к распахнутым двойным дверям сарая, Лорна поняла причину столь сильного запаха. Внутри сарая Йенс растапливал паровую камеру для сгибания ребер судового набора — шпангоутов. Камера уже работала, маленькие струйки белого пара вырывались из крохотных отверстий в трубопроводе. Рядом с паровой камерой, наблюдая за происходящим, стоял ее отец, возле него Бен Джонсон, которого она видела в лодке на рыбалке, а Тим Иверсен фотографировал это событие для летописи яхт-клуба и для любой газеты, которая заинтересовалась бы этими снимками.

Гидеон и Лорна одновременно заметили друг друга.

— Лорна, что ты тут делаешь?

— Пришла посмотреть, как продвигаются дела с яхтой. В конце концов, если бы не я, то ее вообще не стали бы строить. Доброе утро, мистер Иверсен. Доброе утро, мистер Харкен. — Чего-чего, а уж некоторую решительность Лорна от отца унаследовала. Она вошла в сарай с таким спокойным видом, словно была уверена в том, что отец не будет возражать против ее присутствия. — Я думаю, мы с вами не знакомы, — обратилась она к Джонсону. — Я Лорна Барнетт, дочь Гидеона Барнетта.

Тот стащил с головы кепку и пожал протянутую Лорной руку.

— Бен Джонсон. Рад познакомиться с вами, мисс Барнетт.

— Вы работаете у моего отца?

— Не совсем так. Я работаю на лесном складе, но там сейчас мало дел, потому что сезон кончается, и я выбрал сегодня утром время, чтобы помочь Йенсу гнуть ребра для яхты.

— Надеюсь, вы не будете возражать, если я понаблюдаю за вашей работой?

— Конечно, нет.

Их разговор прервал Гидеон:

— А твоя мать знает, что ты здесь?

— Не думаю, — ответила Лорна, а взгляд ее говорил: «Отец, неужели ты не видишь, ведь мне уже восемнадцать лет?»

— Это мужская работа, Лорна. Возвращайся в дом.

— И чем заняться? Засушивать цветы? Я очень уважаю тебя, отец, но как ты можешь заставлять меня вернуться домой, когда прямо здесь, в нашем сарае, создается яхта, которой, может быть, суждено изменить всю историю парусного спорта? Прошу тебя, позволь мне остаться.

— Пока вы тут решаете, Гид, — вмешался Тим, — не возражаешь, если я вас сфотографирую? Аппарат у меня готов. — Он двинулся вперед вместе с треногой и черной накидкой. — Когда-нибудь в истории яхт-клуба Озера Белого Медведя эта фотография будет иметь очень важное значение — создатель яхты, владелец яхты и дочь владельца яхты, которая убедила отца в достоинствах этой идеи. Не забывай, Гид, я тоже присутствовал, когда она уговаривала тебя.

— Ладно уж, делай свою чертову фотографию, но только побыстрее. Мне нужно успеть на поезд в город.

Тим сделал эту «чертову фотографию» и еще много других, а Гидеон Барнетт забыл о своем поезде, потому что уже начинался процесс гибни ребер, который полностью захватил его, так же как и его дочь. Йенс изготовил свою паровую камеру из металлической трубы большого диаметра, один конец которой закрывала деревянная заглушка, а другой — ветошь. Пар в трубу поступал из котла с кипящей водой. От котла исходил сильный жар, разгоняя утренний холод. Йенс принялся объяснять ход работы.

— Час пребывания в паровой камере позволяет расширить волокна дерева настолько, чтобы оно стало гибким. Когда дуб выйдет из паровой камеры, он будет таким же мягким, как лапша, но долго в таком состоянии оставаться не сможет. Вот почему мне сегодня понадобилась помощь Бена. Форма, как вы видите, уже готова… — Он повернулся к форме. — Пазы в балках уже прорезаны, — там было три продольные балки, — планширы тоже установлены, так что теперь нам надо их только скрепить. Как ты насчет того, Бен… — Йенс и Бен обменялись взглядами, их глаза горели от нетерпения, — чтобы немного поиграть с горячей картошкой?

Мужчины натянули перчатки, и Йенс выдернул ветошь из конца трубы. Облако ароматного пара вырвалось наружу. Когда оно рассеялось, Йенс сунул руку в трубу и вытащил длинный дубовый брус толщиной и шириной в дюйм, действительно такой белый и мягкий, как вареная лапша. Бен взялся за один конец бруса, Йенс за другой, и они поспешно установили его от планшира до планшира в уже готовые три паза.

— Ух, горячо!

Работая с двух сторон корпуса, они окончательно загнали брус в пазы, сняли перчатки и прибили брус гвоздями к каждой из трех балок, затем загнули концы бруса на планширы, обрезали его концы ножовками и прибили к планширам каждый со своей стороны. Вся операция заняла несколько минут.

— Когда мы закончим устанавливать ребра, линии обтекаемости будут видны почти так же четко, как на готовой яхте, и я гарантирую вам, мистер Барнетт, обтекаемость будет прекрасной. Так, теперь следующее ребро, — крикнул Йенс и вытащил из паровой камеры второй брус. Они с Беном повторили предыдущую операцию: установка, гвозди, обрезка концов, крепление на планширах. И так через каждые шесть дюймов вдоль всего профиля: установка, крепление гвоздями, обрезка концов…

Перчатки у Бена и Йенса намокли, им приходилось держать горячие ребра с большой осторожностью. Иногда они вскрикивали, время от времени дули на покрасневшие пальцы. Брюки на коленях тоже намокли и даже прогорели в нескольких местах.

Лорна в восхищении наблюдала за тем, как ребро за ребром вырисовывается форма будущей яхты. Она смотрела, как человек, которого она любила, срывает зубами перчатки, стучит молотком, орудует ножовкой, покрывается потом, продвигаясь все дальше и дальше, оставляя после себя белый душистый остов будущей яхты. Лорна видела, какое наслаждение доставляет ему работа, видела его ловкие движения, слаженность их с Беном действий. Они уже настолько отработали операцию, что одновременно заканчивали ее. После каждого ребра они отступали назад и обменивались взглядами, в которых сквозило удовлетворение и признание таланта и мастерства партнера.

После завершения работы Йенс встал возле центра корпуса и, покачиваясь на каблуках, стал разглядывать белоснежные дубовые ребра и линию обтекаемости с одного угла, с другого, с третьего. Он прошел в конец корпуса и осмотрел оттуда левый борт, правый, и Лорна еще яснее поняла важность всех тех точек на полу, размеченных в процессе лофтинга. Их точность в конце концов вылилась в трехмерность, которая принесла удовлетворение скандинавскому конструктору яхт.

— Да, она великолепна, — пробормотал Йенс, скорее для себя, чем для кого-либо из присутствующих в сарае.

Менее чем за два часа весь остов был скреплен ребрами. Все это время Гидеон Барнетт продолжал находиться в сарае, наблюдая за работой. Тим Иверсен сделал массу фотографий. Лорна Барнетт тоже наблюдала весь процесс целиком и теперь ждала, чтобы Харкен хоть каким-то образом проявил свое внимание к ней.

Йенс прошел в дальний конец сарая и вернулся оттуда с длинной рейкой. Они с Беном взялись за концы рейки и прислонили ее к корпусу.

— Это линия палубы, — пояснил Йенс Барнетту. — Не слишком большая осадка, не так ли?

— Не слишком, — согласился Барнетт. — Но весь вопрос в том, не опрокинется ли она и не затонет ли.

Харкен отвернулся, но в его вопросе, прозвучавшем за этим, явно слышались нотки превосходства и уверенности.

— А как вы сами считаете?

Барнетт прикусил язык. И действительно, чем дольше он наблюдал за Харкеном, тем сильнее становилась его вера в то, что этот задиристый молодой корабел был прав, когда говорил: «Эта яхта будет лучше всех, она полетит над водой, как альбатрос».

Затянувшуюся паузу заполнил Иверсен, он вынул изо рта трубку и сказал:

— А как ты собираешься назвать ее, Гид?

Гидеон перевел взгляд на добрые глаза Тима.

— Не знаю. Как-нибудь, чтобы подчеркнуть ее быстроходность… скажем, «Тюлень», а может быть, «Буря».

— А как насчет какого-нибудь названия, более близкого к реальности? — Тим бросил взгляд на Лорну, потом снова посмотрел на Гидеона. — Вот тут как раз Лорна, которая поверила в эту яхту гораздо раньше тебя. Я думаю, будет справедливо назвать яхту в честь твоей дочери. Какое у тебя второе имя, Лорна?

— Диана.

— Так как насчет «Лорна Д»? Звучит хорошо. Мне нравится твердое «Д» в сочетании с мягким «Л». — Тим несколько раз затянулся своей трубкой, и аромат хорошего табака смешался с запахом распаренного дерева. — «Лорна Д». Что ты об этом думаешь, Гид?

Гидеон задумался, пощипывая свисающий левый ус. Он внимательно посмотрел на дочь, которая всячески старалась сейчас не глядеть на Йенса, хотя все утро пялилась на него.

— Что ты об этом скажешь, Лорна? Ты хочешь, чтобы яхту назвали твоим именем?

Она подумала о Йенсе. Он здесь, в этом сарае, день за днем, вылепливал «Лорну Д» своими большими, сильными, способными руками, оглаживал ими линии обтекаемости яхты, делал ее быстрой, надежной, послушной.

— Ты серьезно?

— Думаю, ты тоже считаешь это справедливым. Особенно если она выиграет гонки.

— Но учти, что это твои слова, а не мои. — Даже вроде бы ворча на отца, Лорна не смогла сдержать радости, глаза ее засверкали. — Мне это очень приятно, папа, ты же знаешь.

Гидеон понял, насколько она искренна, услышав, как дочь назвала его «папа», что, повзрослев, делала очень редко. Только в те моменты, когда она была крайне довольна им, это слово слетало с ее губ.

— Отлично. Значит, «Лорна Д».

— Ох, папа, спасибо! — Она проскочила через весь сарай и обняла отца за шею, а Гидеон не знал, куда ему деть свои руки, он всегда оказывался в затруднительном положении, когда его дочери выказывали ему свою любовь подобным образом. Он любил своих детей, конечно же любил, но проявлял свою любовь своеобразно — отдавал им приказания грубоватым, властным голосом, как собственно и должен поступать настоящий отец-викторианец. А еще он оплачивал счета за их дорогостоящие развлечения и наряды. Но тоже обнять дочь, да еще на глазах у посторонних мужчин, — такого Гидеон Барнетт позволить себе не мог.

— Чертова девчонка, ты оторвешь мне воротничок.

Лорна отпустила его, Гидеон почувствовал себя взволнованным и смущенным.

— А можно я расскажу об этом своим друзьям? — спросила Лорна.

— Твоим друзьям… ну что ж… да как хочешь.

— Значит, это уже твое официальное решение? — Лорна склонила головку набок. Гидеон махнул рукой.

— Ладно, можешь объявить им, это мое слово.

— А можно я приведу их сюда посмотреть на яхту?

— Чтобы они тут все разнесли? — возмутился Гидеон.

— Ну не всех, а только Фебу.

— Клянусь, что еще не видел таких сорванцов, как твои подружки. Ладно, можешь привести сюда Фебу.

— Но теперь я должна бывать здесь почаще, чтобы наблюдать, как идут дела со строительством «Лорны Д». Ты ведь не будешь возражать, да, папа?

— Ты будешь мешать Харкену.

— Ничуть. Вот сейчас нас тут трое, да еще фотоаппарат, но мы ведь не мешаем вам, Харкен, не так ли? — Сверкнув глазами, Лорна с надеждой взглянула прямо в глаза Пенсу. Они впервые вот так открыто посмотрели друг на друга с момента ее появления в сарае.

Йенс быстро перевел взгляд на ее отца.

— Я… хм… — Он прочистил горло. — Нет, я не возражаю, сэр.

— Очень хорошо, но если она все же будет мешать, то гони ее отсюда. Клянусь Богом, я сам не понимаю, что делаю, разрешая девушке торчать в этом сарае. Твоя мать придет в ужас. — Укоряя себя, Гидеон потянул за цепочку для часов и вытащил из кармана жилетки золотой хронометр. — Проклятье, уже почти полдень. К этому времени мне нужно было бы уже вернуться из города! Харкен, напомни мне о чеке, когда будешь готов заказывать в Чикаго паруса. Кстати, Джонсон, что я вам должен за сегодняшнюю помощь?

— Ничего, сэр. Мне доставило большое удовольствие снова заняться строительством яхты.

— Что ж, очень хорошо. Тогда я ухожу. Лорна, ты тоже. Окажи мне любезность, посвяти хоть немного времени своей матери и проведи остаток дня, как и подобает леди.

— Хорошо, папа, — смиренно согласилась Лорна.

— Я тоже пойду, — сказал Тим. — Спасибо, что разрешил мне присутствовать и сделать фотографии. Скоро ты их увидишь, Йенс.

Не изобразив ничего похожего на личное прощание, Лорна ушла вместе с остальными.

После их ухода в сарае наступила тишина. Бен и Йенс занялись уборкой, подмели опилки и подобрали с пола отпиленные концы ребер, потом еще в нескольких местах забили в остов гвозди для большей надежности. Обходя остов, Йенс тихонько насвистывал старую норвежскую народную песню «Ох, принеси воды». Он трогал дубовые ребра во многих местах, испытывал на прочность, пытался расшатывать, но убедился, что все в порядке.

— Остов стянут надежно, — заметил он.

— Да.

Йенс отложил в сторону гвозди и молоток. Глаза Бена внимательно следили за ним. Йенс в задумчивости просвистел еще один куплет. Бен оперся спиной об остов, скрестив руки и ноги.

— Значит… — начал он, — именно с ней ты и встречался в воскресенье?

Йенс прекратил свистеть и вскинул голову.

— С чего это ты взял?

— Ты ни разу не взглянул на нее за все то время, пока она была здесь.

Йенс вернулся к работе.

— Ну и что?

— Это на такую-то хорошенькую девушку?

— Ты считаешь, она хорошенькая?

— Она прекраснее заката солнца в норвежском фьорде. И ярче тоже. Мне с трудом удалось оторвать от нее глаза.

— Ну и что?

— А то, что она все время тоже не смотрела на тебя. Пока ловко не вынудила отца разрешить ей приходить сюда, когда ей захочется. А ты вот теперь насвистываешь «Ох, принеси воды».

— Знаешь что, Джонсон, ты, наверное, слишком близко стоял возле паровой камеры. Должно быть, у тебя мозги слегка закипели, а? Какое отношение может иметь песня «Ох, принеси воды» к Лорне Барнетт?

Джонсон тихонько, с легкой усмешкой начал напевать по-норвежски, слова песни преследовали его друга, расхаживавшего по сараю:

К тому времени как Джонсон закончил свою песню Йенс стоял возле печки с тлеющими углями и смотрел на остывающий котел и паровую камеру.

— Да, ты прав. — Он поднял взгляд на Бена. — Между нами возникли чувства, между мной и Лорной.

— Ох, Йенс, — с сочувствием сказал Бен, отбросив свой иронический тон, — это не для тебя.

— Да мы ничего такого и не думали, все само собой получилось.

— Я заподозрил кое-что подобное еще в тот день, когда она стояла в лодке и махала тебе рукой. Она делала это так, словно хотела выпрыгнуть из нее и поплыть к тебе.

— Она хорошая девушка, Бен, очень хорошая, но независимая. Она сама начала приходить сюда, задавать вопросы о яхте, а потом обо мне и моей семье. И уже вскоре мы разговаривали как старые друзья. А потом однажды она попросила меня поцеловать ее. — Йенс задумался, затем резко тряхнул головой. — Я совершил самую большую ошибку, поцеловав ее.

Йенс взял два куска наждачной бумаги и протянул один из них Бену. Они оба принялись обрабатывать ребра наждачной бумагой.

Бен снова заговорил:

— Представляю, что будет, если узнает ее старик. Ты моментально вылетишь отсюда, и конец всей работе.

— Да.

— Тебе следует знать, Йенс, что такие, как мы, целуют только служанок на кухне.

— А я и целовал. — Друзья переглянулись и продолжили работу. — Ее зовут Раби.

— Значит, Раби.

— Такая рыженькая, с веснушками.

— Ну и как?

— Знаешь, как бывает, когда мальчишке дарят щенка? Ты целый день торчишь в школе, а когда приходишь домой, это маленькое существо настолько радо видеть тебя, что начинает облизывать со всех сторон. Вот так же и целоваться с Раби. Все время хочется носить с собой полотенце.

Парни рассмеялись. Немного погодя Бен спросил:

— Так насколько же далеко зашло у вас с этой девушкой, отец которой выставит тебя за дверь, если узнает?

— Не так далеко, как ты думаешь. Но может зайти и далеко, если мы будем продолжать видеться. Прошлой ночью я решил, что нам не следует этого делать. Все кончено. Должно быть кончено, потому что у каждого из нас свой мир. Господи, Бен, видел бы ты ее вчера вечером…

Йенс описал сцену, свидетелем которой стал, когда возвращался в дом на ужин, не пропустив ни одной детали, упомянув даже об отношениях Лорны с Тейлором Дювалем.

— …а она стояла с Дювалем. Он обнимал ее одной рукой за плечи, а его подарок, золотые часы, висели у нее на груди, как раз на том месте, которого день назад касалась моя рука. А теперь скажи, что у меня может быть общего в такой девушкой? — Йенс чувствовал, как внутри закипает злость и обида. — И если она снова появится здесь, то я велю ей убираться, как бы там ни было, но для меня гораздо важнее Лорны Барнетт закончить эту яхту и. открыть собственное дело.

И Йенсу хотелось верить в свои слова. Весь остаток дня после ухода Бена, пока Йенс один трудился над остовом, прислушиваясь к монотонному скрябанию наждачной бумаги по дереву, ощущая, как горят ладони, ощупывая ребра мозолистыми руками, он убеждал себя, что яхта значит для него гораздо больше, чем Лорна. Но каждая мысль о ней вызывала у него тоску. Каждое воспоминание вызывало желание.

В семь часов он закрыл двери сарая, задвинул засов и некоторое время стоял, прислушиваясь к стрекоту кузнечиков. Уже потянуло вечерней прохладой, от земли повеяло сыростью. Йенс надел клетчатую шерстяную куртку. Отворачивая вниз воротник, он посмотрел на небо — розоватое на западе, лиловое над головой, полузакрытое листьями и ветками, уже напоминавшими тени. По протоптанной тропинке он направился к тополям. Над садом, словно призраки, мелькали летучие мыши, кусты томатов распространяли вокруг стойкий запах. Некоторые скороспелые овощи были уже собраны, уже сорвали стручки гороха, фасоль и наверняка начали заготавливать их на зиму. На лицо Йенса оседала висевшая в воздухе паутина — верный признак приближения осени.

Йенс и не подозревал о присутствии Лорны, пока она не остановила его коротким окликом. Она стояла среди тополей, такая же стройная, как и они, скрытая листвой и вечерними тенями. На ее плечи была наброшена короткая вязаная накидка, которую она двумя руками стягивала на груди.

— Я жду тебя.

— Лорна… — Йенс свернул с тропинки и юркнул к ней в тень деревьев. — Ты должна прекратить это.

Как прекрасно она выглядела! Наступавшие сумерки придавали ее коже слегка голубоватый оттенок, глаза сверкали, словно отшлифованные агаты, и их блеск наполнил его восхищением.

— Я знаю, но, похоже, ничего не могу с собой поделать. — В шепоте ее послышалась мольба. — Что ты сделал со мной, Йенс Харкен?

Сердце Йенса бешено заколотилось, и все его лучшие намерения разлетелись в прах. Они одновременно двинулись навстречу друг другу, Лорна распахнула накидку и накрыла их обоих, изголодавшись по любви, они слились в поцелуе. Язык Йенса коснулся ее губ, раскрыл их и проник в рот. Лорне вспомнился запах дерева, и вспыхнувшее желание пересилило то разочарование, которое оба испытывали недавно, притворно демонстрируя на глазах у посторонних свое безразличие. Лорна поцеловала Йенса, словно ставя точку в их долгой разлуке, ее язык метался, ласкал его губы, требовал того, о чем она не имела никакого понятия. Йенс еще крепче прижал к себе ее тело, широко расставив при этом ноги, чтобы она могла прильнуть к нему еще теснее. Его руки скользнули вниз, он обхватил ими ее ягодицы и приподнял Лорну на себя, для чего ей пришлось привстать на цыпочки. Но вот уже носки ее туфелек оторвались от травы, и Лорна полностью повисла на Йенсе, ее тело тесно прижалось к его животу и груди.

Когда Йенс снова опустил ее на землю, у них обоих перехватило дыхание, оживленные глаза горели от нетерпения, они торопливо заговорили.

— Ты рассердился на меня сегодня.

— Да, рассердился, — ответил Йенс.

— Из-за вчерашнего вечера?

— Да, а еще из-за того, что ты пришла в сарай, когда там находился твой отец. И еще из-за Дюваля. Вообще из-за всего!

— Извини меня за прошлый вечер. Я вовсе не хотела быть с ним, но просто не знала, как от него избавиться. Мама распланировала весь вечер, и у меня просто не было выбора.

— Ты принадлежишь ему.

— Нет. Я не люблю его. Я люблю только тебя.

Йенс обхватил руками голову Лорны и посмотрел ей в лицо. Взгляд его был полон отчаяния.

— Ты принадлежишь ему. Потому я и схожу с ума от злости, что понимаю — это правда, и ничего тут уже не изменишь. Разве ты не видишь, что вы с ним из одного мира? И все твои гости из этого мира, с их разговорами о мистере Гибсоне, играми в крокет и ужинами на лужайке. Этот мир закрыт для меня. Я могу только жить рядом с ним, слушая твои рассказы о нем.

Когда Йенс закончил свою речь, Лорна внимательно посмотрела на него и прошептала:

— Ты не сказал мне, что любишь меня.

— Мне больно это говорить. — Йенс слегка встряхнул голову Лорны. — Потому что каждый раз, когда я говорю тебе это, ты все больше веришь, что у нашей любви есть будущее, а на самом деле его нет. Ты очень рисковала сегодня, придя в сарай, когда там находился твой отец.

— Но разве ты не понял? У меня теперь есть его разрешение.

— Не надо, не обманывай себя, Лорна.

— Ох, Йенс, прошу тебя, не злись на меня больше. Ты же меня… я почувствовала это, когда ты целовал меня.

— Ты сама невинность, — пробурчал Йенс и снова поцеловал ее, так же как раньше, прильнув всем телом, разрываясь душой между благоразумием и желанием. Его руки робко гладили тело Лорны, тогда как ему хотелось гладить его со всей страстью. — У меня грязные руки… я ведь работал весь день.

— Нет… нет… — Она схватила его руку, прижала ладонью к своему лицу и принялась целовать. — Я люблю твои руки, я люблю их, когда они работают, я люблю их, когда они обнимают меня. Они пахнут деревом. — Лорна водила его ладонью по своему лицу, словно это был бальзам, которым девушке хотелось покрыть его.

Это простое проявление нежности перевернуло все в сердце Йенса. Он наклонился, подхватил ее на руки и понес назад по тропе в сарай через деревья, где уже совсем стемнело. Лорна обнимала его руками за шею, ее губы, уткнувшиеся в его подбородок, царапала отросшая за день щетина.

— А тебя не будут искать? — спросил Йенс, прижимая бедро Лорны теснее к своему животу.

— Папа и мама играют в карты у Армфилдов.

Возле сарая он поставил ее на ноги и отодвинул засов. Приоткрыв слегка дверь, сказал:

— Заходи внутрь и кинь несколько деревяшек на угли. Я сейчас приду.

— А куда ты?

— Делай, как я говорю, но только не зажигай лампы.

Йенс побежал через темный лес, раздвигая локтями мешавшие ветки, в направлении, противоположном дому, к озеру. Прибежав на берег, он разделся, нырнул в воду, потом вынырнул, хватая ртом прохладный вечерний воздух. Йенс принялся скрести рунами тело, только так он мог помыться, не имея мыла. Затем выбрался на берег, попрыгал и потряс головой, влез в брюки и натянул подтяжки прямо на голые плечи. В рубашку он завернул ботинки и остальную одежду и бегом вернулся через лес в сарай, где его ждала девушка.

В темноте сарая светились только два пятна — печка с открытой дверцей и лицо Лорны, которая сидела перед ней, обхватив руками колени. Дверь сарая заскрипела.

— Йенс? — прошептала Лорна, вытягивая голову и вглядываясь в дальний, темный конец сарая. Он закрыл дверь и отозвался;

— Да, это я.

Напряженные плечи Лорны облегченно опустились, когда из темноты появился Йенс, одетый только в брюки с черными подтяжками. Словно зачарованная, она медленно поднялась, не отрывая глаз Лорна смотрела на его обнаженную грудь, покрытую золотистыми волосами, сверкающими в отблесках огня в печи.

— Я быстренько принял ванну, — пояснил Йенс, явно дрожа от холода. Он кинул скомканную одежду на сундук.

— О, — воскликнула Лорна, отводя взгляд в сторону. Ее взволновало, что он предстал перед ней в таком неожиданном виде.

Растопыренными пальцами обеих рук Йенс расчесал мокрые волосы, вытер ладони о брюки и шагнул к Лорне. Его тело покрыла гусиная кожа. Лорна вновь взглянула на золотистые волосы на его груди и торчащие из них соски.

— Ты, должно быть, замерз. — Она начала отодвигаться, чтобы уступить ему место у открытой дверцы печки.

Йенс поймал ее руку и так крепко сжал локоть, словно хотел придать еще большее значение тем словам, которые собирался сказать.

— Лорна… не отворачивайся. — Его пальцы оставили мокрые пятна на ее рукаве. Лорна медленно повернулась к нему, радуясь тому, что сейчас вновь взглянет на своего избранника в самый важный момент слияния их жизней. Йенс снял с ее плеч накидку и бросил ее куда-то вниз к их ногам. Широко раскрытыми глазами Лорна смотрела в лицо Йенса, но потом закрыла их, когда он нежно обнял ее и поцеловал. Губы его были холодными и мокрыми, язык теплым и влажным. Руки Лорны поднялись и легли ему на плечи, рукава платья прилипли к его мокрой спине», а лиф платья — к груди. Руки Лорны ощущали гусиную кожу его тела, холодная капля упала с волос Йенса на ее лицо. Потом еще одна… и еще… а потом все три покатились ручейком по ее щеке. Их поцелуй набирал силу, он уже превратился в грациозный лебединый танец голов и рук. Лорна сгребла рукава платья возле манжет и начала вытирать ими спину Йенса. Он присел, крепко прижал ее к себе и выпрямился вместе с ней в полный рост. Кто-то из них задрожал… или задрожали оба? И никто не мог сказать, была ли эта дрожь от холода или от мгновенно выплеснувшихся чувств.

Йенс нащупал на спине пуговки блузки и начал расстегивать их, но расстегнул только до лопаток, а потом вытащил подол блузки из юбки и снял ее через голову. Волосы Лорны рассыпались по плечам, шпильки попадали на деревянный пол, ее широко раскрытые глаза сверкали в ожидании того, что будет дальше.

Под блузкой оказалась нижняя сорочка из тонкого белого батиста, стянутая у шеи голубой лентой, а ниже шли пуговки. Сквозь тонкий батист Йенс взял в руки ее груди, глядя Лорне прямо в глаза, поглаживание больших пальцев по груди вызвало у нее желание.

— Ты не боишься, когда я тебя так трогаю? — спросил Йенс.

— В первый раз испугалась.

— А сейчас?

— Сейчас… ох, сейчас… — Лорна расслабилась под его ласками и полностью отдалась им. Йенс приподнял одну грудь, склонился к ней и поцеловал через тонкий батист, поцеловал очень нежно. То же самое он проделал и со второй грудью, потом взял обе груди в руки и улыбнулся, глядя в счастливое лицо Лорны.

— Мужчина может трогать женщину и по-другому. Ты ничего не знаешь об этом, да?

— Не знаю… — прошептала Лорна.

— Вот так… — Он опустил одну руку на юбку и тихонько погладил лобок. — И вот так… — Йенс согнул пальцы и обхватил ими лобок. — Это моменты любовной игры. А ты знаешь, для чего люди занимаются любовью?

Лорна покачала головой, завороженная его голосом и прикосновениями.

— Чтобы делать детей.

— Де… детей? — Она отстранилась и недоверчиво уставилась на него.

— Ну, иногда. А иногда просто для удовольствия.

— Детей? Если не женаты?

— Я знал, что ты этого не понимаешь, и просто хотел объяснить, что может произойти.

Внезапно до Лорны стали ясно доходить предупреждения матери. Она резко оттолкнула Йенса, чувствуя себя одураченной. Все прекрасные чувства, которые она испытывала к Йенсу, показались ей просто обманом, захлестнувшим их обоих.

— Я не могу иметь ребенка. Мои мать и отец, они… они… ох, Господи, я даже не знаю, что они сделают. — Лорна выглядела по-настоящему испуганной.

— Я напугал тебя. Прости. — Йенс нежно взял ее за руки и снова привлек к себе. — У тебя не будет ребенка, Лорна, это не случается так просто. Для этого нужно больше, чем прикосновения. И вообще этого не будет, если мы вовремя остановимся.

— Йенс… — Лорна прижалась к нему и обняла руками за шею. — Я так рада. А то ты очень напугал меня. Я подумала, что мне нужно возвращаться домой, а мне этого так не хочется. — Она обняла его еще сильнее и зашептала со страстью: — Я хочу оставаться с тобой, до самого рассвета, и хочу быть с тобой и завтра, и послезавтра. Я хочу быть только в твоих объятиях и нигде больше. И если это не любовь, тогда я вообще не представляю себе, что же такое любовь. Ох, Йенс Харкен, я люблю тебя так сильно, что все в моей жизни перевернулось.

За ее откровением последовал новый поцелуй, потом они соединились, и страсть вспыхнула с новой силой. Их губы и тела слились, руки Йенса ласкали ее груди, они были словно неразделимы в своей любви. Йенс приподнял юбку Лорны, обнял за бедра, она выгнулась, прижавшись к нему лобком. Он слегка отстранял ее и снова прижимал к себе. Их тела накатывались друг на друга, словно волны на берег, рвались друг к другу. Йенс крепко поцеловал ее, а потом зажал зубами нижнюю губу Лорны, как будто хотел удержать и успокоить, а в это время его рука скользнула вниз, к разрезу сорочки, зажав в горсть промежность, словно это был кусок торфа, который ему предстояло поднять с земли и перебросить через плечо. Он удерживал ее одной рукой и зубами, а другой рукой ласкал клитор, нежно, ритмично, пока в голове у Лорны не вспыхнули цветные видения: прекрасные краски заката, которые словно разлились в груди и конечностях. И в этот момент конечности ослабли, а потом вздрогнули от незнакомого ощущения, а рука Йенса продолжала ласкать ее под сорочкой.

— О, Йенс… — прошептала Лорна, чувствуя, как усиливаются его ласки, и запрокинула голову.

— Ложись, — прошептал он. Йенс поддерживал Лорну, и они вместе опустились на приятно пахнущий деревянный пол, где он когда-то размечал контур яхты, названной ныне ее именем. Теперь он знал все изгибы тела Лорны, как знал все изгибы формы «Лорны Д». И руки его обнимали Лорну, как они обнимали остов из дуба. От нее исходило такое же тепло, как и от дерева, когда он сегодня днем шлифовал его наждачной бумагой. Йенс продолжал ласкать ее между ног, бедра Лорны приподнялись с твердого пола, ее тело все больше и больше жаждало этих ласк.

Йенс опустил юбку Лорны и приподнялся над ней на локтях. Желание исказило ее черты, голова запрокинулась, в слабом свете от печки обрисовывались контуры ее лица. Глаза Лорны были закрыты, руки раскинуты, лопатки едва касались пола.

— Лорна, Лорна… прекрасное создание… — пробормотал Йенс. — Именно такой я и представлял тебя.

Задрожавшие веки поднялись, когда Йенс прекратил ласкать ее. Он расстегнул несколько пуговок на лифе и распахнул его, обнажая ее груди. И снова он целовал ее, ласкал, умывал языком, а потом его рука опять скользнула ей между ног. В этот момент Лорна закрыла глаза и застонала, мягкий стон вырвался из ее горла, ее руки и одна нога обхватили Йенса.

В эту секунду ему страстно захотелось снова посмотреть в ее глаза, а в его собственных глазах прыгали огоньки затухающего рядом с ними огня.

— Я так сильно люблю тебя, — прошептал он.

— Я тоже люблю тебя. И всегда, всегда буду любить, несмотря ни на что.

Раскрытые губы Йенса очень нежно накрыли губы Лорны, и он прошептал:

— Ты тоже можешь трогать меня. — По ее нерешительности он понял, что она не знает, где и как трогать. — Трогай где хочешь.

Лорна коснулась его голой груди, и Йенс убрал губы от ее лица, чтобы она могла видеть свою руку. Она робко, словно изучающе, начала гладить его золотистые волосы на груди, крепкие ребра, снова шелковистые волосы, но боялась трогать соски.

— Ты весь золотой. Как викинг. Иногда я думаю о тебе, как о моем золотоволосом норвежском викинге, который плывет под парусами на большом корабле, чтобы увезти меня отсюда. — Лорна обхватила руками его голову, притянула к себе для поцелуя, а потом ее рука вернулась на его голую грудь, скользнула под подтяжку и выше к напряженному плечу.

— Сними, — прошептал Йенс, — все хорошо… сними ее.

Она скинула подтяжку с его плеча, и та мягко шлепнулась ему на руку.

— Теперь другую.

Он повернулся, чтобы ей было удобнее. Слетела и вторая подтяжка. Руки Лорны гладили его плечи, шею, ребра и грудь; уже не в силах больше сдерживаться, Йенс взял ее руку и опустил вниз, предупредив при этом:

— Не стесняйся… и не бойся… вот сюда… вот так.

И сквозь грубую шерсть Лорна впервые почувствовала тепло и твердость его плоти. Он накрыл ее руку своей и руководил ее движениями, бормоча ее имя, имя той, которую так любил.

— Лорна… Лорна…

Он продолжал водить ее руку, словно обучая, что ей нужно делать, и вот ее рука уже двигалась сама. А Йенс в этот момент расстегнул пуговицы и подтолкнул ее руку в теплое, темное таинство, которое так ждало эту руку. Они лежали на боку, обнявшись, глядя в глаза друг другу.

Как только рука Лорны коснулась его плоти, Йенс закрыл глаза, грудь его тяжело вздымалась и опускалась, словно от тяжелой работы.

— О! — воскликнула Лорна, и это был возглас изумления, вызванный теплом и размерами его плоти. Я даже представить себе не могла…

Йенс научил ее сделать то, что не подсказал ей инстинкт, он показал, как обхватить рукой член, а затем его рука вернулась к ее желанному телу. Они сплелись так тесно, подчиняясь волшебному зову их молодых тел, их молодой любви. То целовались, то бормотали какие-то слова любви и страстные обещания, и чудесное желание все росло и росло, требуя выхода. И как только они оторвались друг от друга, чтобы перевести дыхание, Йенс убрал руну Лорны от своей плоти, склонился над ней, потом опустился на колени, приподнял ее тело, выгнувшееся, как наполненный ветром парус. Голова и плечи Лорны едва касались пола. Они пытались изобразить акт любви, но мешала шерсть его брюк и батист ее сорочки, очень скоро стало ясно, что эти противные искусственные препятствия в виде одежды должны быть устранены.

Йенс приподнялся на четвереньки над Лорной и попросил, тяжело дыша:

— Лорна, открой глаза. — Она подняла веки и посмотрела на него снизу вверх, ее темные волосы разметались по полу. — Теперь ты понимаешь? Я… войду в тебя… так это бывает между мужчиной и женщиной. Но если мы сделаем это, у тебя может быть от меня ребенок. Я не хочу, чтобы это произошло.

Лорна погладила руной его лицо, рот.

— Я люблю тебя… О, Йенс, я так сильно люблю тебя… Я никогда не думала, что все будет так.

— Мы можем остановиться или можем рискнуть… вдруг в этот раз ничего не случится.

— Остановиться? Ох… я… пожалуйста… прошу, Йенс, нет… а это может случиться?

— Я не знаю. Может быть, и нет. Я… ох, Господи, Лорна, я тоже очень люблю тебя… но не хочу обидеть тебя или доставить неприятности.

— Ты обидишь меня только в том случае, если когда-нибудь разлюбишь. Йенс, прошу тебя, научи меня остальному.

Он согнул локти, приблизив свое лицо к лицу Лорны, поцеловал ее в губы с любовью, желанием и как бы извиняясь.

— Подожди… — сказал Йенс и протянул руну в темноту, где лежала его одежда. Он рывком дернул сверток, ботинки полетели на пол. — Приподнимись, — попросил Йенс, — я подложу под тебя рубашку. — Он расстелил рубашку под бедрами Лорны. — У тебя пойдет кровь, но ты не бойся. В первый раз всегда так бывает.

— Кровь? Но, Йенс… твоя рубашка… Йенс, она вся будет…

Он поцеловал ее, чтобы успокоить.

— Лежи спокойно, — прошептал Йенс и лег между ног Лорны, их сердца бешено колотились и Ожидании предстоящего.

— Йенс, — прошептала Лорна, сжимая его плечи.

— Успокойся.

— Йенс… ох…

— Будет немного больно… извини… извини…

Йенс тихонько подался вперед, соединяя их тела и души.

У Лорны перехватило дыхание, она выгнулась там, что заныло между лопаток. Йенс лежал не двигаясь, глядя в лицо Лорны, боясь причинить ей боль. Наконец она постепенно расслабилась, открыла глаза и увидела над собой Йенса, опирающегося на сильные руки.

— Все в порядке? — спросил он. Лорна перевела дыхание и кивнула.

— Мне хотелось бы, чтобы ты сейчас лежала на прекрасной перине, — сказал Йенс, начиная двигать телом, — на мягкой подушке, а рядом лежали цветы из сада, может быть, даже та самая живокость, которую ты принесла мне тогда, и одна или две розы для аромата. Я бы положил их на твои волосы и увидел, что они бледнеют перед красотой твоего лица. Лорна… сладкая моя, дорогая Лорна… теперь мы так близки с тобой, как только могут быть близки два человека, и вся наша жизнь изменится теперь, после этой минуты.

Лорна пыталась держать глаза открытыми, но они сами закрылись от наслаждения.

— Мне кажется, — шептала она, тяжело дыша, — что я буду самой счастливой… женщиной в мире… если у меня будет твой ребенок… и я… ох Йенс, — жадно хватая ртом воздух, она выгнулась под ним, запрокинув назад голову. — Ох, … Йенс ох… о-о-о-а-а-ах…

В эту самую секунду Йенс отпрянул назад, кончив на свою рубашку, испачканную ее девственной кровью, в надежде, что ей не придется страдать из-за него. А потом, опустошенный, опустился на высоко вздымающуюся грудь Лорны. Он слышал ее дыхание и биение сердца. Их сердца бились друг против друга, пальцы Лорны, не останавливаясь, гладили его волосы. Рядом с ними мерцали угли потухшего огня.

Над ними возвышался остов яхты.

Все вокруг, в том числе и тишина этого вечера позднего лета, хранило их тайну. Они думали о будущем, о неизбежном скором расставании, о силах, которые будут пытаться разлучить их, о невозможности разлуки после всего случившегося.

— Я снова буду заниматься этим с тобой, — сказала Лорна. — Снова буду заниматься этим неприличным, но таким чудесным, невероятным делом, прекрасно осознавая, что может произойти в результате этого. Значит, я стану плохой?

Йенс приподнялся над Лорной и заглянул в ее прекрасные карие глаза.

— Ты теперь моя, совсем моя, и это крепче, чем брачные обеты и любые клятвы. Как я смогу расстаться с тобой, когда тебя увезут назад в город?

— Тес… — Она зажала ему рот ладонью. — Не говори об этом. Этого не произойдет до заморозков. Значит, у нас есть еще по крайней мере пять недель. Может быть, шесть, если повезет.

— До середины октября. Вы обычно в это время возвращаетесь в город?

Лорна кивнула с печальным видом.

— Но я не хочу сейчас говорить об этом. — Она сильнее прижалась и нему, в этом движении уже сквозило отчаяние. — Прошу тебя, Йенс, давай не будем говорить об этом.

— Хорошо, не будем. — Он погладил Лорну, ему показалось, что в глазах у нее слезы, хотя в сарае было слишком темно, чтобы увидеть это. — Лежи спокойно. — Йенс нырнул в темноту, нашел несколько деревяшек и бросил их в печку. Подождав, пока они разгорятся, он надел брюки, застегнул их, но не натянул подтяжки. Потом вернулся к Лорне и приподнял ее одной рукой. В свете оранжевых языков пламени Йенс сел рядом с Лорной и погладил ее лицо.

— Я думаю, тебе следует знать… — Ему было очень трудно говорить такие вещи, даже несмотря на их совсем недавнюю близость, но такова была отнюдь не романтическая сторона жизни.

— Что знать?

Йенс глубоко вздохнул и сказал то, что должен был сказать.

— Если у тебя не будет месячных, то ты должна будешь сразу сказать мне об этом. Обещай мне.

— Месячных?

Смутившись, Лорна стянула лиф, прикрывая грудь.

— Если будет задержка, то это может означать, что ты ждешь ребенка, и тогда ты должна сразу прийти ко мне и рассказать об этом. И мы вместе подумаем, что делать. Обещай мне.

— Обещаю.

Некоторое время они сидели молча, представляя себе подобную ситуацию и надеясь, что этого не случится. Лорна медленно застегнула сорочку. Когда осталась незастегнутой одна верхняя пуговица, Йенс отвел в сторону ее пальцы и завязал синюю ленточку. Его пальцы были слишком толстыми и грубыми для тонкого гладкого шелка. Покончив с этим, они сидели, глядя в лицо друг другу, но каждого тревожили собственные печальные мысли.

Йенс взял Лорну за руки.

— Я люблю тебя, — сказал он. — Я хочу жениться на тебе, но надо немного подождать. Если я сейчас попрошу у отца твоей руки, то он просто вышвырнет меня вон. Но если все пойдет так, нам я планирую, то в следующем году у меня будет собственное дело, я буду строить яхты, а значит, смогу содержать тебя. Но согласишься ли ты жить на доходы корабела, Лорна?

Лорна в изумлении уставилась на него.

— Да, — пробормотала она, словно выходя из транса. — Да! — воскликнула Лорна и обняла его обеими руками — Ох, Йенс, я так боялась, что ты не скажешь об этом. Я подумала, что, может быть… что, может быть, после того, что мы сейчас сделали… я не знаю, что подумала.

Йенс слегка отстранил ее от себя, чтобы видеть ее лицо.

— Ты подумала, что после этого я могу повести себя так, как будто ничего не случилось?

— Не знаю. У меня промелькнула такая мысль, когда мы тихонько лежали рядом… мне не хотелось бы так лежать ни с одним другим мужчиной. Да я бы и не смогла после того, что было у нас с тобой. Но если бы ты не заговорил о женитьбе, то что тогда?

— Но я же говорю. Лорна Барнетт, ты выйдешь за меня замуж после того, как моя яхта выиграет гонки, я обзаведусь собственным делом и многие заказчики обеспечат нам приличную жизнь?

Лицо Лорны засияло от радости.

— Да, выйду. И ничто и никто меня не остановит. Ни отец, ни мать, ни мистер Тейлор Дюваль, ни все эти социальные предрассудки, которые вбивали мне в голову. Потому что мы обязательно должны быть вместе. Тем более после сегодняшнего вечера.

— Лорна… — он прижал ее к себе. — Я буду работать день и ночь для тебя, и пусть я, возможно, никогда не стану таким богатым, как твой отец, но я обеспечу тебе достойную жизнь, вот увидишь.

— Я знаю, что у тебя получится, Йенс.

Они сели и взялись за руки, улыбаясь друг другу.

— Теперь тебе лучше одеться и вернуться в дом до приезда твоих родителей.

— Когда я тебя снова увижу?

— Не знаю.

— Завтра. Я приведу Фебу посмотреть яхту.

— Остов — это еще не яхта.

— Да, остов. Я приведу Фебу, ладно?

— Ладно. Но не обещаю, что смогу сдержаться и не выдать нашу тайну. Я могу обнять тебя и поцеловать, несмотря на то, что здесь будет Феба.

Лорна шутливо шлепнула его по груди.

— Не посмеешь. Ты будешь вести себя примерно, как сегодня утром.

— Мне будет очень трудно.

— Вот и хорошо, — поддразнила Лорна и погладила его по нижней губе указательным пальцем.

Потом ее рука скользнула вниз на грудь Йенса. Время шло, они знали, что им предстоит расстаться, но тянули каждую минуту, держась за руки, словно невинные дети, восхищаясь друг другом, готовясь и предстоящей разлуке.

— Тебе нужно идти, — тихонько произнес Йенс.

— Я знаю.

— Позволь мне помочь тебе одеться.

Йенс поднял ее на ноги, Лорна откинула волосы в сторону, и он застегнул сзади все пуговки. Когда одежда Лорны была приведена в порядок, Йенс обнял ее за талию.

— Лорна, что касается Дюваля…

Она отпустила волосы и повернулась к нему.

— Я немедленно поговорю о нем с моей матерью. С папой немного сложнее, поэтому я начну с мамы и подведу ее к мысли, что он мне не подходит. И чем скорее они поймут, что я не собираюсь выходить за него замуж, тем лучше.

На лице Йенса появилось довольное выражение.

— И я обещаю тебе, — решительно добавила Лорна, — что никогда больше не буду носить его часы. И я сдержу свое обещание. Клянусь тебе своей Любовью.

Йенс погладил руки Лорны, его глаза сказали ей, как он благодарен девушке за это решение.

— Причеши волосы.

— О, дорогой, — она вскинула руки к волосам, — я забыла свою расческу. У тебя есть?

Он пожал плечами.

— Извини, — и тщетно попытался расчесать ее волосы своими пальцами.

— Нет, так ничего не выйдет. Твоим пальцам не справиться с моими волосами.

Лорна принялась хоть как-то приводить в порядок волосы, а Йенс опустился на колени и принялся отыскивать шпильки на темном полу.

— Может быть, шпильки помогут?

Лорна наклонилась, тяжелые, темные волосы упали вниз, она обхватила их рунами и попыталась соорудить на голове что-то вроде высокой прически. Йенс наблюдал за ней.

Каждое ее движение, каждая поза запечатлевались в сокровищнице его памяти, откуда их можно было бы извлечь позже, в одинокие ночные часы, когда он будет в ком кате, расположенной над ее спальней.

— Я не говорил тебе раньше… я очень люблю твои волосы.

Ее руки, вставлявшие последнюю шпильку, замерли. Она медленно опустила их. Сейчас Лорна была настолько преисполнена такой чистой и прекрасной любви, что, казалось, ее сердце покинуло собственное тело и поселилось в теле Йенса.

— Мне так хотелось всегда, — продолжил Йенс, — посмотреть как-нибудь, как ты сооружаешь на голове это прекрасное птичье гнездышко. Лежа один в своей комнате, я представлял себе это. И каждый раз вспоминал тебя в бело-голубом платье, в котором увидел в первый раз, с широкими рукавами, закрывавшими тебе уши, когда ты поднимала руки. Высокая грудь, тоненькая талия, я клал свои руки тебе на талию, а ты опускала руки мне на шею и произносила мое имя. Йенс… просто Йенс, и мне очень нравилось, как ты это говоришь. Вот такой я видел тебя во сне.

Лорна улыбнулась и даже в темноте почувствовала, как ее щеки запылали от радости.

— Ой, Йенс, какой ты замечательный человек. Он усмехнулся, подозревая, что ведет себя уж слишком романтично для мужчины, но он говорил правду, ту самую, которую хотел сказать все лето.

— Когда я буду твоей женой, ты сможешь наблюдать за мной каждое утро.

Волосы у нее были в порядке, платье застегнуто, время позднее.

— Мне надо идти, — вздохнула Лорна. Йенс укутал ее плечи вязаной накидкой. Они подошли к двери. Он толкнул ее, и она заскрипела, словно исполняя прощальную песню. На улице они последний раз молча страстно обнялись. Йенс разжал объятия, обвил руками шею Лорны, несколько раз нежно поцеловал в лоб, потом отступил назад, отпуская ее домой.

Глава 10

На Фебу произвела большое впечатление как сама яхта «Лорна Д», так и ее строитель. Когда девушки остались одни, она возбужденно воскликнула:

— А он ничего!

Лорна приложила палец к губам.

— Тсс!

— Значит, это тот самый парень, о котором ты мне говорила. Тот, с которым ты была на пикнике и к которому ты неравнодушна, да?

— Тише, Феба! У меня будут серьезные неприятности, если кто-нибудь услышит тебя.

— Ох, да кто меня услышит в этом саду. Пошли, посидим в беседке, там мы сможем поговорить. Если кто-нибудь появится рядом, то мы его увидим.

Они уселись на деревянную скамейку, прислонившись спинами к железной кованой решетке и млея под полуденными лучами солнца, которое грело уже не так сильно, поскольку кончился август и начался сентябрь.

— Ну хорошо, что происходит между тобой и этим симпатичным норвежским парнем? — потребовала ответа Феба. — Ну-ка рассказывай быстренько!

И Лорна решила рассказать. Когда она заговорила, в ее голосе не было девического легкомыслия.

— Феба, обещай мне, что никому не расскажешь.

— Вот те крест!

— Я люблю его, Феба. Люблю душой и сердцем.

Серьезность Лорны, ее спокойствие и откровенность сказали гораздо больше, чем сами слова. Феба поверила ей с самой первой фразы.

— Но Лорна, — Феба тоже оставила свое обычное легкомыслие, — а как же Тейлор?

— Я никогда не любила Тейлора. Моим родителям придется понять, что я не хочу его больше видеть.

— Этого они никогда не поймут. Ужасно разозлятся.

— Да, я тоже так думаю, но я не виновата, Феба. Как только я впервые увидела Йенса, у меня что-то перевернулось вот здесь. — Лорна дотронулась до сердца. — И как только мы заговорили с ним, между нами возникло такое понимание, словно это судьбе было угодно, чтобы мы встретились и стали друг для друга больше, чем просто случайными знакомыми. Мы оба почувствовали это, задолго до того, как заговорили об этом и… поцеловались.

— Он целовал тебя?

— Да. Целовал меня, гладил меня, шептал нежные слова, и я тоже. Когда мы бывали вместе, просто невозможно было удержаться от этого.

Феба с опечаленным видом взяла Лорну за руку.

— Тогда я боюсь за тебя.

— Боишься?

— Он простой парень, иммигрант, не имеющий ни семьи, ни денег, ни положения. Родители никогда не разрешат тебе выйти за него замуж, никогда. Как только они узнают об этом, то сделают все, что в их силах, чтобы не допустить этого.

Лорна бросила взгляд на сад.

— Да, я думаю, они так и сделают.

— Ох, Лорна, ты будешь так страдать! Лорна вздохнула и закрыла глаза.

— Я знаю. — Она снова взглянула на Фебу. — Но прошу тебя, Феба, не уговаривай меня больше не встречаться с ним. Я этого не перенесу. Мне нужен хотя бы один человек, которому я могла бы доверять, который бы верил, что я поступаю правильно… я имею в виду наши отношения с Йенсом.

— Ты можешь доверять мне, Лорна. Обещаю, что никогда не стану тебя отговаривать, потому что вижу, что ты действительно любишь его. Ты даже уже изменилась из-за этой любви.

— Изменилась? Действительно?

— В тебе появилось спокойствие, которого я раньше никогда не замечала.

— Спокойствие… да, возможно. У меня такое чувство… словно я всю свою жизнь смотрела на мир через пыльное окно и. многого не понимала, потому что не могла все видеть в ясном свете. И вот наконец кто-то вымыл это окно. Теперь я стою и смотрю сквозь него на сверкающий мир, яркие краски и думаю, как же я раньше не замечала всей этой красоты!

— Ох, Феба… — Лорна повернула к подруге сияющее лицо. — Невозможно описать, что я чувствую. Когда его нет рядом со мной, все вокруг кажется мне серым и безжизненным. Но когда я с ним, все снова оживает и становится таким чудесным и полным смысла. А когда он говорит, то его голос — это не просто звуки, это песня. А когда дотрагивается до меня, я понимаю, для чего родилась. Когда он смеется, я чувствую себя более счастливой, чем тогда, когда смеюсь сама. А когда мы расстаемся… — Лорна откинула голову на решетку и устремила взгляд вдаль, в направлении сарая. — А когда мы расстаемся… в моем сердце наступает осень.

Девушки сидели молча, потрясенные страстным монологом Лорны. В кустах стрекотали кузнечики, в дальнем конце двора Смит собирал под дубом желуди. Вышедшая из дома. тетушка Агнес бродила между клумбами, шляпка у нее съехала на затылок, волосы сверкали на солнце, когда она размахивала сачком, ловя бабочек.

— Сюда идет тетя Агнес, — равнодушно заметила Лорна.

— Она ловит бабочек для своей коллекции. Старая женщина взмахнула сачком над цветком и отправила свою добычу в мелкую коробочку.

— Бедная тетя Агнес, она засушивает цветы и ловит бабочек, проводя так свою жизнь вдалеке от утраченной любви.

Заметив их, Агнес помахала рукой. Девушки помахали в ответ.

— Ее любимый капитан Дирсли стал всем смыслом ее жизни.

— Тогда она должна понимать твои чувства к Йенсу.

Девушки повернули друг к другу головы и обменялись взглядами. Между ними возникло невысказанное понимание, а Лорне подобное понимание было очень нужно в будущем.

— Да, надеюсь, она поймет.

Сентябрь неожиданно оказался жарким. В воздухе порхали бабочки-данаиды, и тете Агнес удалось поймать нескольких. Дженни, Дафна, как и Майкл Армфилд, каждый день ездили в город на поезде в школу, возвращались ближе к вечеру и жаловались на жару в вагоне, жару в школе и спальнях. А Лорна радовалась каждому жаркому дню, поскольку это откладывало возвращение семьи в дом на Саммит-авеню в Сент-Поле.

Тейлор пригласил Лорну посетить в городе передвижной театр и посмотреть Мэй Ирвин в спектакле «Вдова Джонс», но она, извинившись, отказалась, объяснив, что не имеет желания глазеть на эту пышнотелую, крикливую блондинку, которая скачет по сцене, распевая новую пошлятину, называемую регтайм. Тейлор предложил в следующий раз посмотреть что-нибудь другое, а потом поинтересовался, почему она не носит часики, которые он ей подарил Лорна дотронулась до груди и с невинным видом солгала:

— Ой, Тейлор, извини. Я их потеряла. — Этим же вечером она пошла на пирс и швырнула часы в воду. Мать Лорны собралась устроить обед на двенадцать персон и отвела на нем место Лорне рядом с Тейлором. Лорна пришла в столовую, когда Лавиния проверяла окончательную готовность стола, и уселась в другом конце от того места, которое ей предназначалось. Лавиния состроила недовольную мину и спросила:

— Что ты делаешь, Лорна?

— Мама, ты очень сильно расстроишься, если я сяду рядом с кем-нибудь другим?

— С кем-нибудь другим… да почему, Лорна?

Стараясь не покраснеть и сохранить непроницаемое выражение лица, Лорна сжала спинку стула из красного дерева и посмотрела на Лавинию через роскошно сервированный стол.

— Ты, наверное, не поверишь мне, если я скажу, что мы с Тейлором не подходим друг другу.

У Лавинии был такой вид, словно у нее неожиданно слетели панталоны.

— Чушь! — взорвалась она. — Ты ему прекрасно подходишь, и я не желаю слушать никаких возражений!

— Но у меня нет к нему никаких чувств, мама.

— Чувств! Да при чем здесь чувства! Выйдя замуж за Тейлора, ты поселишься в таком же прекрасном доме, как и наш, и будешь вращаться в высших слоях общества. Я предполагаю, что не пройдет даже двух лет, как у Тейлора появится здесь собственный летний дом.

— А разве ты из-за этого вышла замуж за папу? Ради большого дома в городе, положения в обществе и летнего дома на Озере Белого Медведя?

— Ты еще будешь грубить мне, молодая леди? Я твоя мать и…

— И что? Ты любишь папу?

— Сбавь свой тон!

— Я говорю спокойно. А если кто и кричит, так это ты. Я задала тебе очень простой вопрос, мама. Ты любишь папу? Меня это все время интересовало.

Лицо Лавинии пошло темно-бордовыми пятнами и стало похоже на обои.

— Да что в тебя вселилось, несносный ребенок?

— — Я поняла, что, когда Тейлор дотрагивается до меня, мне хочется убежать от него домой.

Лавиния широко раскрыла рот, глотая воздух.

— Ох, дорогая… — Она поспешила вокруг стола, бросив карточки с именами гостей, шепча на ходу: — О Боже, дорогая, это ужасно. Лорна, он соблазняет тебя, да?

— Соблазняет?

Лавиния схватила дочь за руку, вытащила на веранду и закрыла за собой дверь.

— Я предупреждала тебя насчет мужчин. В этом отношении они все одинаковые. Он… что… он… понимаешь, — Лавиния помахала рукой в воздухе, — он делал что-нибудь неприличное, когда вы оставались наедине?

— Нет, мама.

— Но ты сказала, что он трогал тебя.

— Прошу тебя, мама, это ничего не значит. Он поцеловал меня, вот и все.

Лорна говорила с уверенностью, потому что прекрасно знала теперь, что то, чем они занимались с Тейлором, действительно ничего не значило.

— И обнимал тебя?

— Да.

— И это все? Ты уверена, что это все?

— Да.

Лавиния облегченно вздохнула.

— Ну слава Богу. И все же, учитывая то, что ты сказала мне, я думаю, пора назначить дату свадьбы.

— Дату свадьбы? Мама, но я же только что сказала тебе, что не хочу выходить замуж за Тейлора!

Лавиния продолжала, словно и не слышала слов дочери:

— Я поговорю с твоим отцом, а он поговорит с Тейлором, и мы все прекрасно спланируем. Я думаю, в июне, здесь, в саду, когда цветут розы. В июне всегда прекрасная погода, а наш двор может вместить гостей гораздо больше, чем «Сент-Маркс», Ox, дорогая… — зажав пальцами нижнюю губу, Лавиния уставилась в окно. — Лучшие летние овощи еще не созреют, но я поговорю со Смитом, не сможет ли он высадить их уже зимой в теплице. Да, я так и сделаю… и малину тоже. Смит может сотворить чудо со всем, что растет. А обед устроим на лужайке. — Она посмотрела на Лорну. — А брачный обет вы дадите в беседке, конечно. Смит подберет какие-нибудь ранние цветы, чтобы украсить ее, какие-нибудь красивые, потому что ломоносы еще не расцветут… а твои сестры, естественно, будут подружками невесты, но ты еще наверняка захочешь, чтобы подружкой еще была и Феба. Лорна?.. Лорна, куда ты пошла? Лорна, иди сюда!

Лорна помчалась прямо к Йенсу, ее охватила паника, ей так захотелось ощутить на своем теле его крепкие руки. Но в сарае она обнаружила только двух друзей отца, членов яхт-клуба, которые осматривали остов яхты и обменивались мнениями о ее конструкции. Не подав виду, что взволнована, Лорна побежала назад с намерением отыскать тетю Агнес. Но тетя, к сожалению, спала в своей комнате, укутав худенькие плечи шерстяным платком, и Лорна пожалела ее и не стала будить. Она сбежала вниз и выскочила во двор через переднюю дверь, и в этот момент услышала крик Лавинии, доносившийся с веранды:

— Лорна, куда ты собралась?

— К Фебе! — крикнула в ответ Лорна и припустилась так, словно ее несло ураганом.

Слава Богу, Феба была дома, она играла на пианино в гостиной, когда туда ворвалась Лорна.

— Феба, ты так нужна мне!

— Лорна, привет… Дорогая, что случилось? Лорна рухнула на стул, стоявший рядом с пианино, и упала в объятия подружки.

— Я напугана, я зла, я хочу привязать мою мать к ее дурацкой беседке вместе со всеми ее ломоносами и оставить там на всю зиму!

— Что случилось?

— Я сказала ей, что не хочу выходить замуж за Тейлора, но она все равно собирается назначить пату свадьбы. Феба, я не желаю быть его женой!

Феба обнимала Лорну, пытаясь подобрать слова утешения, но оставила их при себе, позволив ярости Лорны выплеснуться наружу.

— Я не хочу следовать примеру моей матери. Я не смогу так прожить жизнь. Феба, я спросила ее, любит ли она моего отца, а она даже не смогла соврать. Просто не ответила. Увела разговор в другое русло и принялась планировать мою свадьбу, говорить о садовнике Смите, м… малине, и… июне и… — Лорна разрыдалась.

— Не плачь… Лорна, прошу тебя, дорогая, не плачь.

— Я не плачу. Да ладно, плачу, но я настолько же зла, насколько и расстроена. — Лорна откинулась на спинку стула и стукнула кулаками по коленям. — Мы ничто, Феба, разве ты не видишь этого? Наши желания, наши чувства, наши любимые — на все на это им наплевать, потому что мы женщины и, хуже того, женщины из богатых семей. Если бы я носила брюки, то могла бы сказать: выходи за меня замуж или не выходи, и никто бы и бровью не повел. Посмотри, что они с нами делают, делят как имущество. А я не хочу, чтобы меня делили! Вот увидишь, меня не будут делить!

Феба, прикусив губу, с трудом сдерживала смех, потому что Лорна была одновременно так разгневана и так прекрасна.

— Ладно, смейся, если хочешь! — проворчала Лорна.

И Феба рассмеялась. Ее смех ослабил царившее в комнате напряжение.

— Я ничего не могу поделать с собой, Лорна. Ты бы посмотрела на себя и послушала. Знаешь, на месте твоих родителей я бы поостереглась перечить тебе. А Йенс Харкен знает, с какой мегерой он связался?

Феба не могла бы подобрать более точных слов, чтобы хоть как-то успокоить Лорну. Лорна не смогла устоять перед ее шутками.

— Знаешь, ты угадала, он действительно попросил меня выйти за него замуж. И скажу тебе, нас очень редко спрашивают, согласны ли мы. Мы просто соглашаемся, как будто так и следует. Но сначала Йенс должен закончить «Лорну Д», а потом выиграть на ней регату, чтобы завоевать репутацию. Тогда отец увидит, что у него есть будущее. А оно у него правда есть, Феба, я знаю это.

— Значит, все, что тебе нужно, так это удержать мать до следующего июня, когда состоится регата.

— Но она уже запланировала свадьбу на июнь. Феба задумалась на минуту.

— Может быть, тебе следует пообещать ей, что выйдешь замуж в августе?

— Я не могу больше врать. Я уже и так соврала. Выбросила часы Тейлора в озеро, а ему сказала, что потеряла их.

— Ладно, забудь о моем предложении.

Лорна вздохнула. Она повернулась к пианино и взяла минорный аккорд.

— Жизнь такая сложная, — печально произнесла она, опустила руки на колени и уставилась на черные ноты, разбросанные по белой бумаге. — И так тяжело взрослеть.

Когда Лорна и Феба были детьми, они иногда играли вместе на пианино. Тетушки аплодировали и просили исполнить что-нибудь еще, а родители судачили о том, какие умные и талантливые у них дочери.

Как все было просто тогда.

— Иногда я хочу, чтобы мне снова было двенадцать лет, — промолвила Лорна.

Они сидели молча и размышляли, как трудно быть восемнадцатилетними. Через некоторое время Феба спросила:

— А ты говорила со своей тетушкой Агнес?

— Нет. Она спит.

— Поговори с ней. Доверься ей. Может быть, она поможет тебе уговорить мать.

Лорна ужаснулась от этой мысли. Она обхватила пуками голову, и локти ее опустились на клавиши пианино, которое издало протяжный звук. Так она и сидела, чувствуя себя несчастной. Предположим, тетя Агнес поговорит с мамой, а та все расскажет папе и он выгонит Йенса. Предположим, она сама прямо заявит матери, что любит Йенса Харкена. Но Лорну бы не удивило, если бы в этом случае мать ускорила их с Тейлором свадьбу.

Подобные же мысли одолевали и Фебу. Она встречалась с Джеком Лоулсом, в то время как нравился ей Тейлор Дюваль. И скоро может настать день, когда ее мать и отец вынесут свое решение по поводу того, за кого ей выходить замуж, и очень вероятно, что это может оказаться Джек.

— А знаешь, что… — Феба радостно шлепнула Лорну по сгорбленной спине, — а что, если я пойду к твоей матери и скажу ей, что я выйду замуж за Тейлора Дюваля, и чем скорее, тем лучше. Может, тогда она оставит свои мысли о беседке и займется планированием моей свадьбы? Думаю, ни одна женщина на Озере Белого Медведя не сможет сделать это лучше.

Лорна засмеялась и обняла Фебу. Они сидели за пианино, но ответов на мучившие Лорну вопросы у них сейчас было отнюдь не больше, чем тогда, когда Лорна пришла сюда.

Вечером Лорна сказала матери, что плохо себя чувствует и не сможет присутствовать на обеде. Около восьми часов Серон просунул голову в дверь ее комнаты и спросил:

— Ты заболела, Лорна?

Лорна в ночной рубашке сидела на подоконнике, прижав колени к груди.

— Привет, Серон. Входи. Нет, я не слишком больна.

— Тогда почему ты не спустилась к обеду? Он вошел и уселся возле ее ног.

— Мне просто грустно, вот и все.

— А о чем ты грустишь?

— О всяких взрослых вещах.

— Ox! — На лице Серона появилось задумчивое выражение, и тут его озарила догадка. — А, о том где найти хорошую служанку и купить продукты подешевле?

Лорна наклонилась вперед, погладила Серона по волосам и улыбнулась через силу.

— Да, что-то вроде этого.

— Эй, я знаю! — воскликнул Серон, и лицо его внезапно озарилось радостью. — Подожди!

Спрыгнув с подоконника, он выбежал из комнаты. Лорна услышала стук его каблуков по коридору лотом тишина, затем снова топот, и дверь в комнату распахнулась. Тяжело дыша, Серон снова уселся на подоконник.

— Вот. — Он сунул в руки Лорны свою подзорную трубу. — Ты можешь немножко попользоваться ею. Никто не будет грустить, если у него в комнате птицы или если он может спать на деревьях и плавать на большом корабле. Вот, я тебе сейчас ее настрою. — Серон настроил трубу и вернул ее Лорне. — Приложи к глазу, а второй закрой. Ты сама увидишь!

Лорна послушалась его, и вдруг в ее комнату запрыгнул диск луны.

— Черт побери! — воскликнула она и навела трубу на лицо Серона. — В моей комнате находится пират. Похоже, это капитан Кидд.

Серон захихикал, и Лорна почувствовала себя лучше.

— Спасибо, Серон, — с благодарностью промолвила она, опустила трубу и ласково улыбнулась брату. — Как раз это мне и было нужно.

Серон смутился, не зная, что делать дальше. Он почесал голову пальцами с обгрызенными ногтями, не подумав затем пригладить волосы.

— Ладно, пожалуй, мне пора спать.

— Да, и мне тоже. Увидимся завтра. Спокойной ночи… и пусть тебя не кусают клопы.

На лице Серона появилось разочарованное выражение.

— Да ладно тебе, Лорна, вся эта чепуха для детей.

— Извини.

Он направился в свою комнату.

— Еще раз спасибо, Серон.

Возле двери он повернулся и бросил последний любовный взгляд на свою трубу.

— Эй Лорна, только не оставляй ее на ночь где-нибудь на дворе или в саду. И смотри, чтобы в нее не попадал песок.

— Не оставлю.

— Как ты думаешь, на сколько вечеров она тебе понадобится?

Лорна подумала, что до регаты, которая состоится следующим летом.

— Мне хватит двух-трех вечеров.

— Ладно, я приду за ней. Только не оставляй трубу там, где ее смогут найти Дженни или Дафна.

— Не буду.

Лорна отсалютовала брату трубой.

— Хорошо, пока, — сказал он и вышел из комнаты.

Лорна положила трубу на колени и держала ее, пока медь не согрелась под ее ладонями. Она внимательно смотрела на нее, на этот подарок, сделанный от всей души, и почувствовала, что на глаза навернулись слезы. «О том, где найти хорошую служанку и купить продукты подешевле». Лорна улыбнулась сквозь слезы. Да знает ли он вообще, что такое продукты? Милый, ласковый Серон. Когда-нибудь он вырастет и станет мужчиной, желательно бы более похожим на Йенса, чем на отца. Ее охватила огромная нежность, самая трогательная любовь, которую она когда-либо испытывала к брату. Переполненная этой любовью, Лорна долго сидела на подоконнике, открывая для себя что-то такое, чего не знала раньше. Любовь сама питает себя, приумножается по мере того, как дарится другим. Вот ее любовь к Йенсу всколыхнула в ней чувства по отношению к окружающим его предметам, открыла ее сердце для настоящей любви ко всем людям. Даже к маме с ее ложными ценностями, и к папе, с его грубым бессердечным поведением. Она любила их, любила по-настоящему, но они были не правы, не правы в том, что навязывали ей нелюбимого человека. Папа естественно, поддержит маму, когда она скажет, что пора определить дату свадьбы Лорны. А в яхт-клубе или за чаем они будут обсуждать это с родителями Тейлора, причем в таком тоне, словно их бран с Тейлором уже давно решенное дело.

Как ей заставить их передумать? Это будет очень трудно, но она должна попытаться, и сегодня она уже предприняла первую попытку.

Лорна еще не спала, когда закончился званый обед, она лежала в постели, слушая, как ее родители поднимаются по лестнице, принимают ванну и отправляются в спальню. Выскользнув из постели, она набросила на себя накидку и направилась в их комнату.

После ее стука в дверь в комнате родителей наступила полная тишина, потом раздался голос отца:

— Кто там?

— Это я, Лорна, папа. Можно войти?

Он сам открыл ей дверь, одетый в брюки и летнюю сорочку с короткими рукавами, но подтяжки были спущены. Лорна заметила, что Лавиния уже лежит в постели. В комнате стоял сильный запах сигарного дыма.

— Мне надо поговорить с вами обоими. Став взрослой, Лорна очень редко заходила в эту комнату. И до этого момента она не понимала почему. Лавиния натянула на грудь одеяло, хотя и там до самых ушей была закутана в белый хлопок ночной рубашки.

Лорна закрыла за собой дверь и прислонилась спиной к дверной ручке, ухватившись за нее рукой.

— Прошу прощения, что не пришла на обед, а еще прошу прощения за то, что соврала. Я не больна. Просто не хотела находиться рядом с Тейлором.

Ей ответил Гидеон:

— Твоя мать рассказала мне о твоих абсурдных заявлениях по поводу того, что ты не хочешь выходить замуж за Тейлора. Девочка, да что за блажь пришла тебе в голову?

— Я не люблю его, папа.

Гидеон с презрительной насмешкой посмотрел на дочь, глаза его сузились до щелочек. Затем он фыркнул и отвернулся.

— Это определенно самое глупое заявление, которое мне приходилось слышать.

— Но почему?

— Почему! — Он снова повернулся к дочери. — Девочка, должен сказать тебе, что ты еще глупее, чем я думал! Я полностью согласен с твоей матерью. Да Тейлор Дюваль благословляет землю, по которой ты ходишь. Он честолюбив, умен, его уже к тридцати годам ждет блестящее будущее, как это было с его отцом. Он из нашего круга, а его родители рады тому, что вы поженитесь. Так что вопрос решен: ты выйдешь за него в июне, все будет так, как запланировала твоя мать!

Лорна беспомощно уставилась на отца, ее всю трясло от злости.

— Папа, прошу тебя, не…

— Я же сказал, что вопрос решен!

Лорна плотно сжала губы. На глаза навернулись слезы. Они хлынули из ее глаз. Повернувшись, она резко распахнула дверь и, уходя, так сильно хлопнула ею, что в пепельнице разлетелся пепел от сигары Гидеона. Все в доме услышали громкий стук ее шагов по коридору, потом хлопнула дверь ее спальни. Лорна рванулась к кровати и рухнула на нее лицом вниз, безутешно рыдая.

Спустя десять минут она еще всхлипывала, и в этот момент в ее комнату тихонько пробралась Дженни и подкралась к кровати. Лорна даже не подозревала о ее присутствии, лона Джении ласково не погладила ее по волосам.

— Лорна?.. Лорна, что случилось?

— Ох, Дженни-и-и… — простонала сквозь слезы Лорна.

Дженни забралась на кровать, и Лорна свернулась калачиком в объятиях сестры.

— Они заставляют меня выйти замуж за Тейлора, а я не хочу.

— Но Тейлор такой симпатичный. И хороший.

— Я знаю. Ох, Дженни, я бы хотела обожать его так же, как ты. Но я люблю другого.

— Другого? — прошептала Дженни, потрясенная этой новостью больше, чем хлопаньем дверей и плачем Лорны. — Вот те на!

— Того, кто им не понравится.

— Но кого?

— Я не могу тебе этого сказать, и ты меня не спрашивай. Они еще об этом не знают. Понимаю, что струсила и не выложила им все как есть, но уж больно они властные. Они все время приказывают мне и… и говорят, что я должна делать. Ты знаешь, какими они могут быть. Но я не хочу этого больше терпеть.

Дженни продолжала гладить Лорну по волосам. В жизни Лорны не было еще такого, чтобы младшая сестра приходила ей на помощь. Сначала Серон, а теперь вот Дженни. Они пришли, почувствовав, что нужны ей, и Лорну глубоко тронула их забота. И в этот момент из темноты шепотом прозвучал еще один голос:

— Дженни? Что случилось с Лорной? Дафна материализовалась из темноты словно призрак, направляясь от двери к кровати.

— Она поругалась с мамой и папой. Возвращайся в свою постель, Дафна!

— Но она плачет.

— Со мной все в порядке, Даф. — Убрав руну с теплых колен Дженни, Лорна протянула ее Дафне. Та взяла ее и склонилась над кроватью. — Правда, все в порядке.

— Но ты же никогда не плачешь, Лорна. Ты слишком взрослая.

— Человек не бывает слишком взрослым для того чтобы не плакать, запомни это, Дафна. И сейчас я чувствую себя гораздо лучше, потому что вы с Дженни и Серон навестили меня.

— И Серон здесь?

— Он заходил перед сном. Принес мне подзорную трубу.

— Свою подзорную трубу… вот это да… — Дженни даже задохнулась от удивления — Тебе сейчас лучше, Лорна?

— Да… спасибо вам обеим… А теперь, я думаю, вам лучше вернуться в свои постели, пока вам тоже не досталось от мамы.

Дженни взбила подушку Лорны, а Дафна быстро поцеловала ее в губы.

— Я могу завтра поиграть с тобой в теннис, Лорна, — предложила она.

— Да и я тоже, — поддакнула Дженни.

— Очень хорошо. Спасибо. Вы обе самые лучшие сестры.

— Ты уверена, что больше не будешь плакать, Дорна?

— Со мной все будет в порядке.

Они шмыгнули в темноту, не совсем уверенные в том, стоит ли оставлять сестру одну, но потом вышли на цыпочках, словно Лорна была дитя, которое они только что уложили спать.

В их отсутствие Лорну снова охватил страх. Любовь, продемонстрированная сестрами и братом, родила в душе глубокие и трогательные чувства, но они окрасились необъяснимой печалью, совсем не такой, какую она испытывала раньше. Это была печаль человека, страдающего от безнадежной любви, находящего утешение в слезах, когда его разлучают с любимым.

Йенс… Йенс… только ты можешь сделать меня счастливой. Только с тобой я хочу быть вместе, вместе смеяться, плакать, любить.

Лорна услышала донесшийся снизу бой старинных часов «Честерфилд». Все в доме спали.

Часы пробили четверть часа.

Потом полчаса. Половину второго? Или половину третьего?

Затем часы пробили три четверти часа… глубокая ночь.

Никто не услышит…

Никто не узнает.

Она лежала на спине, крепко сжав руки на гру-ди сердце стучало тревожно. Йенс… Йенс… ты спишь надо мной в своей тесной чердачной комнате.

Никто не услышит.

Никто не узнает.

Кровать Лорны была высокой. Казалось, прошло много времени, пока ее ноги коснулись пола. Лорна не стала надевать ни накидку, ни тапочки, а прямо босиком пересекла комнату, шагнула в коридор, прошла по нему и стала подниматься по лестнице для слуг. Лестница была узкой, с высокими ступеньками, пропахшая запахами кухни. Лорна бывала здесь несколько раз и знала расположение трех комнат справа и трех слева, все они приютились под крышей, словно волосы под колпаком шута. Комната Пенса была посередине слева.

Лорна открыла ее без стука, прошмыгнула внутрь и осторожно закрыла за собой дверь, стараясь не шуметь. Она стояла не шевелясь, сердце колотилось, Лорна прислушивалась к дыханию Йенса, доносившемуся со стороны смутно белевшего пятна кровати. Кровать стояла слева от нее возле стены, над кроватью было небольшое окно. В комнате было очень жарко и пахло спящим человеком — теплым дыханием, теплой кожей и немного одеждой. Одежда Йенса висела на крючках слева от кровати, рубашка и брюки, в которых он работал сегодня, выглядели темными полосами на светлой стене.

Кровать Йенса была односпальной. Он лежал на боку, свесив левую руку с кровати, слегка посапывал, и этот звук напоминал шелест оконной занавески на ветру. Может, он видит во сне яхты? Или распаренное дерево? А может, ее, Лорну?

Лорна подошла к кровати и остановилась рядом с его вытянутой рукой.

— Йенс? — прошептала она.

Он спал. Лорна никогда в своей жизни не подходила к спящему мужчине. Плечи и грудь Йенса были голыми, а ниже пояса его прикрывала простыня. Его свесившаяся с кровати рука казалась бледной и беспомощной. Лорна робко и нежно погладила ее кончиками пальцев, ощутив крепкие мускулы.

— Йенс?

— Гм? — Голова Йенса приподнялась и замерла, тело проснулось быстрее, чем мысли. — Ччто… — прошептал он, ничего не понимая. — Что это?

— Йенс, это я, Лорна.

— Лорна! — Он рывком сел на кровати. — Что ты тут делаешь?

— Я пришла к тебе… поговорить… у меня ужасные новости.

Йенс взглянул на окно и потер руками лицо, приводя в порядок мысли.

— Прости… я еще плохо соображаю. Что случилось?

— Они собираются выдать меня замуж за Тейлора. А мама хочет назначить дату свадьбы… в следующем июне. Я выбросила часы Тейлора в озеро, я просила родителей, сказала им, что не люблю Тейлора, но они только ужасно разозлились на меня. Заявили, что я буду его женой, хочу я этого или нет. Ох, Йенс, что же мне делать?

— Который сейчас час?

— Я точно не знаю. Около двух, а может, трех.

— Если тебя застанут здесь, то они убьют тебя… и меня тоже.

— Я знаю, но меня не застанут. Они только что легли спать, примерно час назад. Йенс, прошу тебя, скажи, что нам делать? После того, что было между нами, я не могу выйти замуж за Тейлора, но я боюсь объяснить им настоящую причину своего отказа.

— Да, конечно, ты не можешь этого сделать. — Он откинул назад волосы, натянул повыше простыню, пытаясь в своих туманных ночных мыслях найти верное решение. Но у него, как и у Лорны, не было ответа. — Иди, — он протянул к ней руку, — иди сюда.

Лорна присела на край кровати, глядя в лицо Йенса, а он крепко обнял ее за руки сквозь рукава хлопчатобумажной ночной рубашки.

— Я не знаю, что мы будем делать, но дело не в этом. Мы не можем подвергать тебя риску, встречаясь здесь, ведь об этом может любой узнать. Так что возвращайся к себе в комнату, а днем мы поговорим.

— Йенс, а ты женился бы на мне прямо сейчас? — жалобно спросила Лорна.

Он отвел руки от ее теплого упругого тела, стараясь не думать о том, что вот оно, под тонкой рубашкой.

— Я не могу сейчас жениться на тебе. На что мы будем жить? Где? Всех, кого я знаю, знает и твой отец. Он наверняка сделает так, что меня никто не возьмет на работу, а мы ведь решили с тобой, что я больше не буду прислуживать на кухне. Я буду строить яхты, но только после того, как закончу «Лорну Д».

— Я знаю, — прошептала Лорна, виновато склонив голову.

Йенс кончиком пальца приподнял ее голову.

— Так что сейчас пока нет никакой опасности. Они же не говорят, что ты выйдешь за него замуж завтра.

Лорна спокойно все ему рассказала:

— Сегодня у нас был званый обед, предполагалось, что я буду сидеть рядом с ним. А ты знаешь, что такое сидеть рядом с человеком, который думает, что нравится тебе, в то время как ты любишь совсем другого? Я была в такой ситуации почти все лето, но больше не могу. Это нечестно. Нечестно по отношению к Тейлору, к тебе и ко мне. А я слишком люблю тебя, Йенс, чтобы продолжать притворяться.

Они сидели молча, разделенные только простыней, зажатой между их бедрами, удрученные своей любовью и ее неотъемлемой сердечной болью, жалея в этот момент о том, что вообще встретились. И думали о том, как поговорить с ее родителями, открыть им правду. Оба понимали безрассудство подобного разговора, и, хотя у них было право любить друг друга и стремиться к счастливой жизни, разговор сейчас с ее родителями, безусловно, был обречен на провал.

— А ты никогда не задумывалась, насколько проще складывались бы наши жизни, если бы ты в тот вечер не пришла на кухню? — спросил Йенс.

— Задумывалась много раз.

— А потом чувствовала себя виноватой, казнила себя за подобные мысли.

— Да, — прошептала Дорна.

— Я тоже.

Они немного помолчали. Йенс сидел, опираясь одной рукой позади себя на матрас, вторая его рука скользнула вдоль бедра и нашла руку Лорны.

— Если все будет хорошо и у нас с тобой будут дети, мы никогда не будем указывать им, кого любить.

Большие пальцы их рук несмело и даже как-то печально гладили друг друга. Минуты шли, желание постепенно начало вытеснять печаль, несмотря на слова Йенса. Они любили друг друга и, находясь в этой чердачной комнате, почти обнаженные, они вспоминали о минутах своей первой близости. Так они и сидели, сцепив пальцы рук, а самые интимные образы всплывали в их памяти. Опустив головы, Йенс и Лорна смотрели на свои сцепленные руки, едва различимые в темной комнате, большие пальцы гладили друг друга… гладили…

Потом замерли.

Йенс первым поднял голову. Он посмотрел на ее лицо, или скорее в то место., где оно склонилось в темноте. Словно откликнувшись на его молчаливый призыв, Лорна тоже подняла голову. Они сидели беспомощные, несчастные, мучаясь от безжалостного соблазна, охватившего их тела. Как стучали их сердца, как их влекло друг к другу!

И как прекрасно они понимали, что поступают неправильно и вместе с тем правильно, что рискуют.

Признание сорвалось с губ Йенса, вылившись в умоляющий шепот:

— Лорна…

И они забыли обо всем.

Лорна и Йенс прильнули друг к другу губами, грудью, они снова были вместе, страсть заглушила голос здравого смысла. Йенс схватил Лорну и с каким-то отчаянием повалил ее на кровать, чуть ли не силой заставив ее вытянуть ноги вдоль своих ног. Они поцеловались, потом перевернулсь, колени Лорны поднялись, а ноги разлетелись в стороны. Сейчас их тела разделяла только простыня и ночная рубашка.

— Моя прекрасная Лорна, — восторженно прошептал Йенс, гладя ее груди, потом бедра, задирая при этом мешающую ночную рубашку.

— Я пыталась заставить себя не приходить к тебе, — прошептала Лорна, изнывая от желания. — Я оставалась в комнате, пытаясь заснуть… не думать о тебе… не вставать с постели…

Он ласкал ее обнаженную кожу в самых желанных местах.

— Я тоже пытался… — Подушка смялась под головой Лорны, она выгнулась, сжав пятками бедра Йенса, вытянув губы и закрыв глаза. Схватив простыню, Йенс отшвырнул ее, а Лорна в этот момент смотрела на него и ласкала. Насладившись первой радостью прикосновения обнаженных тел, они дали своим телам полную волю, позволив мускулам и жилам ощутить этот праздник жизни. И в этом слиянии промелькнули все те долгие дни и часы лета, когда им приходилось скрывать свои чувства. Частью сегодняшней ночи стал и их первый сексуальный опыт в сарае, его приятным и осмысленным уроком предстояло теперь повториться еще в лучшем качестве.

— Ты… — простонал Йенс, переполненный чувствами, — день и ночь сводишь меня с ума. Почему ты не осталась у себя, дочь богатея?

— Попроси луну остановить приливы… А почему ты не прогнал меня, сын бедного корабела?

Вместо ответа Йенс лишь снова застонал, опять прильнул к ее телу, позволив Лорне обхватить его ногами.

Они замолчали, тела их изогнулись, и лишь учащенное дыхание прорывалось сквозь стиснутые зубы.

Эти минуты слияния прогоняли мрачные мысли и плохое настроение, открывали для них некоторые метины: первая вспышка страсти возникает быстро, но и быстро проходит; следующие за ней неторопливые, нежные ласки вновь наполняют тела жизненной силой; очень трудно шептать, когда хочется кричать, благословляя небеса; если даже намерения мужчины благородны, он не всегда может сдержать себя. И когда Йенс и Лорна задрожали, он закрыл ей рукой рот, чтобы удержать от крика, и попросил луну остановить приливы, но луна лишь улыбнулась, и Йенс остался в теле Лорны до последней судороги и последнего вздоха.

Глава 11

Сентябрь близился к концу. Все меньше становилось теплых дней, на рассветах над озером начал появляться туман, когда холодный воздух соприкасался с поверхностью теплой воды. Смолкло кваканье лягушек, на смену ему пришло тревожное кряканье канадских гусей, задирающих головы к небу. Растущий на болотах вдоль берега рогоз покрылся пуховками, и это жалкое зрелище означало, что краснокрылые дрозды обклевали его и отправились на юг. Небо во время закатов солнца раскрашивалось живописными оттенками кроваво-красного и оранжевого цветов, бросая блики на опустевшие поля. Воздух наполнился ароматами сжигаемой листвы и соломы, по ночам вокруг луны появлялось сияние, предупреждая о приближении холодной погоды.

В сарае, где строилась яхта, началась ее обшивка. Паровая камера теперь работала ежедневно, но загружали в нее ароматную сосну, от чего в сарае было влажно и стоял такой стойкий смолистый запах, что подлетавшие к окнам сарая воробьи стучали в стекла, словно просясь внутрь. Планка в шесть дюймов шириной и полдюйма толщиной распаривалась, намазывалась клеем и привинчивалась шурупами на место, на нее внасхлест крепилась следующая, на нее другая и так далее. Яхта уже приобрела реальную форму с линией обтекаемости и четкой продольной линией. Обшивка завершилась, теперь предстояло конопатить яхту. Полоски хлопчатобумажной ткани заталкивались между планками, потом надо было намочить их и подождать, пока они разбухнут от воды, обеспечивая герметичность яхты. Отверстия под шурупы заделывались деревянными затычками. А потом последовал этап работы, который понравился Лорне больше всего.

Когда она впервые увидела, как Йенс строгает, она подумала, что это самые привлекательные движения, которые ей приходилось видеть. Держа рубанок в руках, он наклонялся, делал выпады, плечи его склонялись под строго определенным углом, двигались и выгибались, он работал с истинным наслаждением. Лорне еще не приходилось видеть, чтобы человек с такой радостью делал свое дело. Йенс насвистывал во время работы, часто приседал на корточки, оглядывал яхту, прищурив один глаз. Ноги его по щиколотку утопали в сосновых стружках, таких же белых, как его волосы, казалось даже, что они одинаково пахнут.

— Когда я был мальчишкой, — вспоминал Йенс, — я частенько получал подзатыльники от отца, если пытался обработать наждачной бумагой лодку, предварительно не обработав ее хорошенько рубанком. Мой отец… он был суровым человеком. Иногда даже до строгания, когда мы делали остов, он мог взглянуть на уже готовый отсек и сказать: «Это надо переделать, ребята». Мы начинали хныкать, жаловаться, говорили ему: «Папа, да здесь все нормально». Но теперь я рад тому, что он заставлял нас все переделывать и доводить до ума. Вот у этой яхты… у этой маленькой красавицы будет такая линия обтекания, что ей не будут страшны никакие ветры.

Лорна слушала, смотрела, восхищалась тем, как ходят мускулы на руках и плечах Йенса. Ей казалось, что она могла бы всю жизнь наблюдать за тем, как этот человек строит яхты.

Она сказала ему:

— Тогда, когда я зашла на кухню, вы все ели торт, а миссис Шмитт попросила тебя наколоть льда для моего чая… Ты присел на корточки и начал колоть его ледорубом, а рубашка слегка задралась над брюками. Открывшийся кусочек твоего тела напоминал по форме рыбу, я не могла оторвать от него взгляд. На тебе были черные брюки и сильно вылинявшая красная рубашка… Помню, как я подумала, что она, наверное, была цвета спелого помидора, но ее очень много раз стирали. А твои подтяжки врезались прямо в голую кожу, ты колол лед, и его кусочки перелетали через твое плечо на пол. Наконец ты отколол большой кусок, зажал его в руках, а потом он скользнул из твоих пальцев в мой стакан… а ты вытер руки о бедра. — Йенс прекратил строгать и стоял, глядя на Лорну. — И вот я смотрю, как ты строгаешь, и меня охватывают такие же чувства.

Йенс молча отложил рубанок, подошел к ней, обнял и поцеловал, принеся с собой запах, даже почти вкус сосны.

Когда он поднял голову, на лице его все еще сохранялось изумленное выражение.

— И ты все это помнишь?

— Я помню все о тебе, с того самого момента, как мы впервые встретились.

— И то, что на мне была красная вылинявшая рубашка?

— Она задралась… вот здесь. — Лорна дотронулась до его спины в том месте, где скрещивались подтяжки, и три раза очертила пальцем маленький овал.

— Ты очень шаловливая девушка, Лорна Диана. — Йенс усмехнулся. — Держи. — Он протянул ей кусок наждачной бумаги. — Поработай-ка. Будешь шлифовать дерево после моего рубанка.

Лорна улыбнулась, поцеловала его в подбородок, и они вместе вернулись к «Лорне Д» и стали работать бок о бок, словно эта работа символизировала их будущее. В эти последние недели перед отъездом в город Лорна часто приходила в комнату Йенса. Они занимались любовью, а потом лежали обнявшись в темноте и шептались.

— Я решил, — промолвил как-то Йенс в одну из таких ночей, — когда «Лорна Д» будет готова, я вернусь в город и буду до весны продолжать работать на кухне.

— Нет, кухня не для тебя.

— А что же мне еще делать?

— Не знаю. Что-нибудь придумаем. Естественно, они ничего так и не придумали.

Члены яхт-клуба «Белый Медведь» вытащили свои суда на берег, и их интерес переключился на охоту. За ужином на столе в имении Роуз-Пойнт стали появляться дикие утки и гуси. На вторую неделю сентября Лавиния начала составлять список вещей, которые надо было оставить здесь, а которые забрать с собой в город. На третью неделю не по сезону рано ударили заморозки и погубили все ее розы. Гидеон с друзьями решил на пять дней отправиться охотиться в Висконсин, а Лавиния объявила за ужином, что утром водопровод будет перекрыт, и всем следует собрать свои вещи и быть в готовности во второй половине дня ехать в город.

В эту ночь, когда Лорна пришла в комнату Пенса, они любили друг друга с каким-то отчаянием. Крепко обнимали друг друга, мало разговаривали, целовались слишком страстно.

Потом, лежа в объятиях Йенса, Лорна спросила:

— Когда будет готова яхта?

— Через два месяца. Это больший срок, чем отвел мне твой отец, но за месяц я не смогу ее закончить.

— Два месяца… как же я вытерплю? — Помни, что я люблю тебя. Помни, что в один прекрасный день мы будем мужем и женой. — Он поцеловал ее, как бы скрепляя этим свое обещание, крепко сжал руками голову Лорны, потом сам поднял голову, чтобы они могли смотреть в печальные глаза друг друга.

— Значит, ты вернешься в город, когда закончить яхту?

— Да.

Они еще немного поспорили об этом, но все же решили, что это будет лучшим выходом до следующего лета.

— А жить ты будешь в гостинице «Лейл»? — Большинство из гостиниц на озере закрывались на зиму, но в «Лейл» просто сокращалось число номеров, и она продолжала работать зимой как пансионат.

— Да. Твой отец будет оплачивать комнату и питание. Ты можешь писать мне туда.

— Я буду писать. Обещаю тебе. А ты можешь тоже писать мне, но отправляй письма на адрес Фебы. Ставь на конверте букву «В», с этой буквы начинается ее второе имя, и она будет знать, что это письмо предназначено мне. Ох, так печально говорить о предстоящей разлуке! Лучше расскажи мне о «Лорне Д». Чем ты будешь заниматься до зимы, когда я снова увижу тебя?

Йенс принялся подробно рассказывать о предстоящей работе, стараясь ничего не упустить.

— Предстоит еще много ручной шлифовки, потом покраска снаружи. В зеленый цвет, естественно. Она будет зеленой. Потом сровнять обшивку заподлицо с ребрами и убрать крепления. Потом начну заниматься внутренней отделкой. Надо будет разделить центральную опору и установить палубный бимс на внутренний набор корпуса, а затем обшить сосновыми планками. Снова строгать и шлифовать, конечно, а после этого покрою палубу парусиной. Затем закрою красным деревом гвозди, которыми прибита парусина, потом обобью кокпит, тоже красным деревом. Просверлю гельмпорт, установлю ось руля, такелаж и…

Лорна зашевелилась в объятиях Йенса, перебив его, хотела всхлипнуть, но удержалась.

— Так много работы, — прошептала она. — А будет у тебя время скучать по мне так, как я буду скучать по тебе?

— Да, я буду скучать. — Йенс погладил Лорну по голой спине. — Буду скучать по твоим появлениям в дверях сарая с живокостью и черной смородиной, по твоим бесконечным вопросам, по запаху твоих волос, по твоей коже, по твоим ласкам и поцелуям, которые заставляют меня ощущать себя важной частицей Вселенной.

— Ох, Йенс, но это так и есть.

— Да, я стал важной частицей Вселенной с того момента, как полюбил тебя. Раньше я вряд ли был ею.

— Нет, конечно же был. Вспомни, как ты не раз говорил мне, что всегда был уверен в том, что сможешь построить самую быстроходную яхту? И что это в корне изменит местные гонки? Первое, что восхитило меня в тебе, так это твоя уверенность в себе. Йенс, я так буду скучать без тебя!

Они крепко обнялись, бежавшие минуты уносили эту ночь и приближали мучительную разлуку.

— Который теперь час? — спросила Лорна. Йенс встал с кровати, поднес циферблат часов ближе к окошку, пытаясь разглядеть его в слабом свете луны.

— Двадцать минут четвертого, — ответил он, потом поправился: — Или около четырех, — и наконец разглядел точно: — Нет, уже половина пятого.

Подойдя к своей узкой кровати, он сел рядом с Лорной и взял ее за руку. Кто-то из них первый должен был подчиниться голосу разума.

— Тебе надо идти. Скоро начнет вставать кухонная прислуга, и ты рискуешь встретиться с кем-нибудь из них в коридоре.

Лорна приподнялась, обняла Йенса за плечи и прошептала:

— Я не хочу уходить.

Он уткнулся лицом в ее шею, крепко обнял Лорну, стараясь запечатлеть в памяти этот момент, чтобы легче перенести предстоящие месяцы разлуки, и подумал: «Пусть с ней ничего не случится, пусть она не забеременеет, пусть она сохранит свою любовь ко мне до нашей новой встречи, пусть они не заставляют ее выйти замуж за Дюваля, который дольше подходит ей по положению, чем я». Они поцеловались в последний раз, каждый из них хотел показаться другому сильным, но у Лорны этого не получилось.

Йенсу пришлось оторвать ее от себя.

— Лорна… а где твоя ночная рубашка? — ласково спросил он. — Тебе надо надеть ее.

Лорна пошарила в темноте, нашла рубашку и села на кровать, держа ее в руках и опустив голову. Йенс забрал рубашку из ее безжизненных пальцев, отыскал вырез и протянул рубашку Лорне.

— Вот… надевай, дорогая.

Она подняла руки, Йенс помог ей надеть рубашку, застегнул все пуговки, кроме двух верхних, наклонился, поцеловал Лорну между ключиц и только тогда застегнул две оставшиеся пуговки.

— Ты только помни… что я люблю тебя. Ты не должна сейчас плакать, иначе у тебя утром будут красные глаза, а что ты скажешь, когда начнут спрашивать, почему они у тебя красные? Лорна прильнула к Йенсу.

— Что я люблю Йенса Харкена и не хочу возвращаться в город без него.

Йенс сглотнул подступивший к горлу комок и силой убрал руки Лорны со своей шеи.

— Иди, — бросил он, — ты причиняешь мне ужасную боль. Еще минута, и я расплачусь.

Лорна сразу подчинилась, она могла сделать по его просьбе то, что не могла сделать сама. Она встала с кровати и пошла рядом с ним к двери. У двери Йенс остановился и нежно обнял ее.

— Это будет самая быстроходная, самая прекрасная яхта, — пообещал он. — И она выиграет тебя для меня, вот увидишь. Думай об этом, когда будет тяжело. И помни, я люблю тебя и хочу жениться на тебе.

— Я тоже люблю тебя, — выдавила из себя Лорна, и так долго сдерживаемые всхлипывания вырвались наружу.

Их губы слились в последнем греховном, мучительном поцелуе, голыми ногами Лорна встала на ступни Йенса. У него защипало глаза, этот поцелуй превращался в пытку.

Наконец Йенс оторвался от Лорны, крепко сжал ее руки и приказал:

— Иди.

В горестной тишине послышались ее тихие всхлипывания, и она ушла, прошелестев рубашкой и оставив ужасную пустоту в его сердце.

Спустя девять часов, в самой суматохе приготовления к отъезду, Лавиния обеспокоенно спросила у дочери:

— Господи, да что же такое с тобой случилось, девочка? Ты заболела?

— Нет, мама.

— Тогда надевай шляпку и иди! Ей-богу, такое впечатление, что у тебя болезнь Аддисона!

Для Лорны возвращение в Сент-Пол было равносильно возвращению в тюрьму. Там был ее дом, но он совсем не был таким домашним, как имение на озере Белого Медведя. Расположенный на Саммит-авеню, среди особняков сливок городского общества, дом Гидеона Барнетта возвышался, словно монумент его успехам. Да, он находился в очень престижном месте, потому что список домовладельцев на Саммит-авеню включал самых богатых старожилов Миннесоты: промышленников, железнодорожных магнатов, владельцев шахт и политиков, которым оставался всего один небольшой шаг до Капитолийского холма. Дом был выстроен из серого гранита, добытого в Сент-Клод, штат Миннесота, в одном из собственных карьеров Гидеона Барнетта. Возводили его немецкие каменщики, специально приглашенные Барнеттом в Америку для этой работы. В готическом стиле, величественный, с высокой квадратной башней, двери с искусной резьбой и декоративной бронзовой фурнитурой в виде горгулий с обнаженными клыками. Когда Лорна была ребенком и мать заносила ее в дом, она закрывала глаза и прятала лицо на плече у матери, чтобы не встречаться взглядом с этими жуткими чудовищами.

Внутри дом был заполнен раскрашенными в яркие цвета поделками из дерева и мебелью красного дерева, причем ножки у мебели были в толщину человеческой талии. Дом был украшен мрачными предметами вроде малахитовых ваз, французской бронзы, чучелами голов оленей (охотничьи трофеи Гидеона) и темными строгими коврами от Нирмана. Огромные люстры нависали над головами, словно гнев Божий, тогда как камины, а их всего было восемь, напоминали обитателям дома громадные, распахнутые пасти. И, кроме того, окна были слишком глубокими, поэтому внутрь дома попадало мало света, так что в доме Лорну ждала сумрачная обстановка, не только соответствующая печальному настроению девушки, но и способная усугубить его.

С этим настроением и сердечной болью Лорна жила каждый день, с того самого момента, как открыла глаза, лежа на своей кровати из атласного дерева с толстыми ножками. Пора было спускаться к ужину в мрачную столовую с ее похожими на саван обоями, поглощавшими весь свет от страшных канделябров в виде индейцев с луками и стрелами.

Лорне казалось, что она оставила свое сердце в имении Роуз-Пойнт, а в этом доме сейчас просто лежит безжизненное тело. А кому нужен кошелек без денег, который к тому же не открывается ни для кого. Прошла неделя, Лорна оставалась вялой и апатичной. Прошла еще неделя, и Лавиния заволновалась. В конце концов она пришла в комнату Лорны и положила ей руку на лоб, чтобы проверить, нет ли у нее температуры.

— В чем дело, Лорна? Ты так изменилась с тех пор, как мы вернулись с озера.

— Ни в чем. Просто я скучаю по саду, по светлому дому, по свежему воздуху, вот и все. А этот дом такой мрачный и давит на меня.

-Но ты ведь ничего не ешь, стала такой бледной.

— Я объяснила тебе, в чем дело, мама.

— Ты можешь говорить что хочешь, но я волнуюсь. В тот день, когда мы уезжали из Роуз-Пойнт, я сказала тебе насчет болезни Аддисона, с тех пор я все время наблюдаю за тобой, а вчераг прочитала об этой болезни в журнале «Здоровье и долголетие». Лорна, у тебя проявляются многие симптомы этой болезни.

— Ох, мама… — Лорна резко прошла в другой конец комнаты, демонстрируя энергию, которой не наблюдалось у нее в течение двух последних недель. — Ради Бога!

— Но это так. У тебя постоянная слабость, очень плохой аппетит, особенно вызывают у тебя отвращение мясные блюда. А тебя тошнит?

— Нет, мама, не тошнит… а теперь прошу тебя…

— Ладно, не злись на меня. Все симптомы подходят, а в журнале пишут, что тошнота бывает только в острых случаях. И тем не менее я считаю, что тебя следует показать доктору Ричардсону.

— Я не пойду к доктору Ричардсону. Просто я немного устала, вот и все.

Лавиния задумалась, потом выпрямилась во весь рост, словно приняла решение.

— Очень хорошо. Но если ты не больна, то пора прекратить хандрить и снова вести нормальный образ жизни. Дороти Дюваль пригласила нас с с тобой к ним на ленч в будущий четверг, и я приняла ее приглашение. Мы с ней считаем, что пора уже поговорить о свадьбе. Ты же знаешь, не так уж много времени осталось до июня.

— Но мы же с Тейлором даже не помолвлены официально!

— Да, я знаю. Но Дороти говорит, что это скоро произойдет.

В опустевшем сердце Лорны теплилась надежда, что она сумеет выдвинуть массу аргументов против этой свадьбы. Она злилась на мать за то, что та отмазывалась слушать ее, злилась на Лавинию и Дороти за то, что они все решали без нее, а она категорически была против этой свадьбы.

Однако, прекрасно понимая, что все ее возражения не будут услышаны, Лорна удивила Лавинию, спокойно ответив:

— Как скажешь, мама.

Лорна вышла из комнаты и отправилась на поиски тетушки Агнес. Она нашла ее в комнате для занятий музыкой. Кружевные занавески на окнах в этой комнате были откинуты, чтобы было больше света. Старая женщина сидела в кресле-качалке рядом с небольшим столиком с вышиванием в руках.

— Тетя Агнес, можно мне поговорить с тобой?

Агнес сняла очки и положила их на стуле рядом с наперстком.

— Конечно. В любое время. Лорна закрыла дверь и поставила скамеечку для ног рядом с креслом тетушки.

— Тетя Агнес, — сказала она, сжала плечи, уперлась локтями в колени и посмотрела снизу вверх в добрые голубые глаза Агнес, — я должна доверить тебе самую важную тайну моей жизни.

— Если доверишь, то клянусь честью, что унесу ее с собою в могилу.

Лорна дотронулась до блестящих, покрытых крапинками рук Агнес.

— Помнишь, я говорила тебе о человеке, которого люблю? Так вот, это не Тейлор Дюваль. Это другой человек, против которого папа и мама будут яростно возражать. Потому что он один из их слуг, Йенс Харкен, тот самый, что строит яхту для папы. А до этого он выполнял разную работу на кухне, но для меня это не имеет абсолютно никакого значения… я люблю его так сильно и так искренне, как ты любила капитана Дирсли. Я хочу выйти за него замуж.

Глаза тетушки Агнес затуманились нежностью. Она протянула руки со скрюченными и узловатыми пальцами и, опустив их на лицо Лорны, словно целуя его, ласково произнесла:

— Милое дитя, значит, ты нашла свою любовь. Ты одна из немногих счастливых, удостоенных этой удачи.

Лорна улыбнулась.

— Да, я счастлива. Агнес опустила руки.

— И ты хочешь бороться за свою любовь… ты вынуждена бороться за нее, потому что Гидеон и Лавиния придут в ярость и заставят тебя выполнить их волю.

— Они уже заставляют. Мама и Дороти Дюваль встречаются за ленчем в четверг, чтобы обсудить все о свадьбе. Они хотят, чтобы и я там присутствовала. Я сказала маме, что не хочу выходить замуж за Тейлора Дюваля, но она просто не пожелала меня слушать.

— Потому что она и твой отец не знали радости любви, как ты и я. Они ничего не понимают.

— А что мне делать?

— Сможет ли этот молодой человек содержать тебя?

— Нет, пока нет. Может быть, в следующем году…

— Ты уже окончательно порвала с Тейлором?

— Нет. Я просто избегаю его в надежде, что он сам догадается.

— Мм… не слишком честно так вести себя.

— Я знаю, — прошептала Лорна.

— Да и не слишком эффективный способ. Если ты хочешь, чтобы он отстал от тебя и перестал подкидывать идеи твоей матери, то так и скажи ему. Скажи ему, что любишь другого человека. Это его обидит, но кто из нас не страдал из-за любви? Страдания только усиливают нашу радость, когда она в конце концов наступает. Так что, на мой взгляд, тебе первым делом нужно отвязаться от Тейлора, причем раз и навсегда. Веками матери заставляют своих дочерей идти к алтарю, но с сыновьями у них все так гладко не получается. Если вы оба с Тейлором будете против этой свадьбы, то, может быть, эти вечно сующие нос не в свое дело женщины и угомонятся. Чем скорее ты поговоришь с Тейлором, тем лучше.

Теперь уже Лорна взяла в руки лицо тетушки Агнес. Она поцеловала старушку в губы и вымолвила с благодарностью:

— Я понимаю, почему капитан Дирсли так сильно любил тебя. Спасибо, дорогая тетя Агнес.

На следующий день Лорна оделась потеплее, села на трамвай и отправилась в деловой район Сент-Пола, в офис компании «Дюваль флаур миллинг компани», который располагался на опушке леса рядом с высокими элеваторами на западном берегу Миссисипи. В офисе приятно пахло овсом, казалось, что пыль его перемолотых зерен буквально висела в воздухе.

Тейлор в кожаных нарукавниках работал за столом внутри застекленной конторки, когда ему доложили о приходе Лорны. Он явно удивился. Вскочив на ноги, он устремил жадный взгляд на Лорну, стоявшую по другую сторону стеклянной перегородки. Лорна, не таясь, помахала ему. Тейлор улыбнулся, выскочил из-за стола, сорвал нарукавники и отбросил их, выбегая за дверь.

— Лорна! — воскликнул он, протягивая руки ей навстречу. — Вот это сюрприз!

— Привет, Тейлор.

— Я не поверил, когда Тед назвал твое имя. Я подумал, он шутит.

— Так вот, значит, где ты изучаешь отцовский бизнес.

— Да, вот здесь. — Он развел руками. — Пыльновато, да?

— Но приятный запах. — Лорна бросила взгляд по сторонам. — А это твой офис?

— С очень пыльными окнами.

— Можем мы зайти в него на минутку, Тейлор?

Тон, которым это было сказано, согнал улыбку с лица Тейлора и слегка отрезвил его.

— Да, конечно. — Он взял ее за локоть, проводил в конторку, закрыл за собой дверь, вытер сиденье стула и поставил его рядом со своим столом.

— Прошу тебя… садись.

Лорна робко присела, спина ее находилась в нескольких дюймах от спинки стула. Тейлор тоже уселся в старое деревянное поворотное кресло, пружины которого громко заскрипели.

Они молчали, и в комнате стояла тишина.

Нарушив эту гнетущую тишину, Лорна начала:

— Я пришла поговорить с тобой кое о чем очень важном. Тейлор. Извини, что явилась сюда в самый разгар твоего рабочего дня, но я просто не знала, что делать.

Тейлор сидел и ждал, кисти его рук покоились на раскрытой бухгалтерской книге, огромной, как поднос для чая. Одет он был в серый в полоску костюм, белую рубашку с высоким закругленным воротничком и черный галстук. Десятки раз Лорна задавала себе вопрос: почему она не может очертя голова влюбиться в этого человека? Ведь он был так хорош.

— Твоя мать говорила с тобой недавно о нас? — спросила Лорна.

— Да, говорила. Как раз вчера вечером.

— Тейлор, ты должен знать, что я очень уважаю тебя. Я восхищаюсь тобой… и я провела с тобой много приятных минут этим летом, когда ты подарил мне часы, ты сказал, как о чем-то уже вполне решенном, что собираешься жениться на мне. Тейлор… — Лорна запнулась и опустила голову, уставившись на свои перчатки, — мне очень трудно сказать это тебе. — Она подняла взгляд на Тейлора. — Ты прекрасный человек, честный, трудолюбивый, и я уверена, что ты будешь прекрасным мужем, но все дело в том… мне очень, очень жаль, Тейлор… но я не люблю тебя. Во всяком случае, не так, как должна женщина любить мужчину, чтобы выйти за него замуж.

У Тейлора слегка опустился левый ус, когда он закусил верхнюю губу. Он сидел не шевелясь, руки продолжали покоиться на бухгалтерской книге. Его спокойствие ошеломило Лорну, она снова быстро заговорила, чтобы вывести его из транса:

— Наши матери уже сговорились и назначили на завтра встречу, они хотят, чтобы и я присутствовала на ленче, где будут обсуждаться вопросы нашей свадьбы. Тейлор, умоляю тебя… пожалуйста, помоги мне убедить их, что этого не следует делать. Потому что, если ты не поможешь мне, они будут продолжать планировать свадьбу, которой не суждено состояться.

Наконец Тейлор зашевелился. Он откинулся на спинку кресла, шумно вздохнул и прикрыл одной рукой рот и подбородок, глядя в несчастные глаза Лорны. Наконец он убрал руку от лица и сказал:

— Я предполагал нечто подобное. — Он аккуратно начал раскладывать на страницах бухгалтерской книги зеленые листки промокательной бумаги, просто так, чтобы занять чем-то руки и глаза. — Ты избегала меня большую часть лета. И я не мог понять почему. Потом я заметил, что ты перестала носить мои часы. Это меня еще больше насторожило. Но я надеялся, что твое поведение переменится… что в один прекрасный день ты снова будешь вести себя так, как в те вечера, когда мы оставались с тобой вдвоем. Что же случилось, Лорна?

Тейлор выглядел таким расстроенным, что Лорна почувствовала себя виноватой и отвела взгляд в сторону.

Он придвинул кресло ближе к столу, сцепил руки, положил их на бухгалтерскую книгу и спросил, явно волнуясь:

— Я что-то сделал не так? Я в чем-то изменился?

— Нет.

— Я обидел тебя своими действиями? Глядя на свои колени, Лорна прошептала:

— Нет.

— Тогда в чем дело? Я имею право знать. Что заставило тебя передумать?

На глаза Лорны навернулись слезы, но она не заплакала, а посмотрела прямо в глаза Тейлору.

— Я полюбила другого.

Это показалось Тейлору настолько невероятным, что он просто онемел. Он молча смотрел на Лорну. За стеклянной перегородкой четыре работницы шили на швейных машинках мешки для пшеничной муки, а кошка носилась за мышами. От работавших невдалеке мельничных жерновов слегка дрожал пол.

— Я откровенна с тобой, Тейлор, потому что чувствую за собой вину. Да, я обидела тебя, это правда, но ты должен знать, что я не намеревалась делать этого.

Тейлор развел руками.

— Да с кем ты могла встречаться, чтобы я не знал об этом!

Щеки у него над бородой покрылись румянцем.

— Я не могу открыть тебе эту тайну.

— Но ведь не этот же сопляк Армфилд, правда?

— Нет, это не Майкл.

— Тогда кто?

— Прошу тебя, Тейлор, я не могу тебе этого сказать.

Лорна заметила, что в нем закипает ярость, хотя он и старался не показывать этого.

— Совершенно ясно, что и твои родители не знают о нем. — Не дождавшись ответа Лорны, Тейлор продолжил, как бы размышляя вслух: — А значит, это кто-то такой, кого они не одобрят, верно?

— Тейлор, я откровенна с тобой, но до определенного предела. И хочу попросить тебя никому не рассказывать о нашем сегодняшнем разговоре.

Тейлор Дюваль поднялся с кресла, подошел к пыльной стеклянной перегородке, постукивая костяшками пальцев по бедрам, и посмотрел в рабочий зал, где клерки и швеи занимались своим ежедневным делом. Все они зарабатывали для него деньги, Деньги, которые эта женщина могла бы разделить с ним, она могла бы разделить с ним роскошную жизнь. Ведь он так хорошо к ней относился! Даже слишком хорошо! Уже считая ее своей невестой, он подарил ей часы, а она обманывала его. Обманывала его, Господи! Но ведь не так уж он плох. Лорна сама сказала, что он честный, трудолюбивый и верный… Боже, ведь он так был верен ей! И уж коли на то пошло, то он довольно симпатичный. Ну и черт с ней. Если ей этого недостаточно, то ему не нужна такая женщина!

— Хорошо, Лорна. — Он резко обернулся. — Поступай как знаешь. Я поговорю со своей матерью и скажу ей, что мои планы на будущее изменились. И больше не буду беспокоить тебя.

Лорна поднялась. Тейлор остался стоять на месте.

— Извини, Тейлор.

— Да… ладно… не извиняйся. Один я надолго не останусь.

Лорна покраснела. Она понимала, что это правда. Он был слишком завидным женихом, и леди ни в коем случае не обойдут его своим вниманием, тем более, когда узнают, что он свободен.

Эта новость как громом поразила Лавинию. Она падала в кресла, закрывала глаза, говорила плачущим голосом, смачивала фиалковой водой носовой платок и прикладывала его к носу, от чего глаза только еще больше наливались слезами.

Гидеон разразился ругательствами и обозвал Лорну дурой.

Дженни написала Тейлору письмо, где выразила свое сожаление по поводу несостоявшейся помолвки и по-дружески предложила всегда обращаться к ней, когда ему захочется с кем-нибудь поговорить.

Феба обрадовалась и прямо спросила:

— Значит, теперь он свободен?

Тетушка Генриетта прошипела:

— Неблагодарная девчонка, когда-нибудь ты пожалеешь об этом.

Тетушка Агнес обняла Лорну:

— Мы, романтики, должны держаться вместе.

Лорна написала Йенсу:

«Мой дорогой! Как уныло тянутся эти дни без тебя, но у меня есть радостные для нас обоих новости. Я сама распорядилась своей жизнью и окончательно разорвала свои отношения с Тейлором Дювалем…»

Йенс ответил:

«Моя любимая Лорна, этот сарай без тебя, словно скрипка без струн. Здесь больше не звучит музыка…»

Лорна отправила следующее письмо:

«Йенс, мой дорогой, никогда еще несколько недель не тянулись так долго. Не представляла, что разлука с тобой может вызвать такую апатию. Я чувствую себя совершенно безжизненной, не привлекает даже еда. Мама боится, что у меня болезнь Аддисона, но это не так. Я уверена, что это просто тоска от одиночества. Она хочет, чтобы я пошла к доктору, но единственное лекарство, которое мне нужно, это ты…»

В ответ Йенс написал:

«Дорогая Лорна, я очень встревожился, прочитав твое письмо. Если ты больна, то прошу тебя, дорогая, послушайся совета матери и сходи к врачу. Если с тобой что-то случится, я не знаю, что сделаю…»

Апатичное состояние у Лорны не проходило. Ее воротило от пищи, особенно от запаха вареного мяса. Но самое неприятное заключалось в том, что появился симптом, означающий прогрессирование болезни Аддисона; однажды утром Лорну начало тошнить, и это испугало ее еще больше.

Она отправилась прямиком к тетушке Агнес. Только взглянув на бледное лицо Лорны, Агнес поспешила к ней через комнату.

— Боже мой, что случилось, дитя мое? У тебя такой вид, словно из тебя вытекла вся кровь. Садись сюда.

Лорна, вся дрожа, села.

— Тетя Агнес, — вымолвила она, хватая Агнес за руки и глядя на нее испуганными глазами, — прошу тебя, не говори маме, потому что я не хочу пугать ее, но, мне кажется, у меня действительно болезнь Аддисона.

— Что? Ну, конечно же, нет. Болезнь Аддисона… почему, почему ты так решила?

— Я прочитала об этой болезни в журнале «Здоровье и долголетие», и, похоже, мама права в своих подозрениях. Все симптомы сходятся, и меня только что тошнило, а это значит, что болезнь вступила в прогрессирующую стадию. Тетя Агнес, я не хочу умирать.

— Прекрати, Лорна Барнетт! Ты не умрешь! А теперь расскажи мне об этих симптомах.

Не отпуская рук тети Агнес, Лорна описала симптомы. Когда она закончила, тетя Агнес опустилась рядом с ней в кресло.

— Лорна, ты любишь меня? — спросила она. Лорна заморгала и уставилась на тетушку, она опешила от этого неожиданного вопроса.

— Конечно.

— И ты доверяешь мне?

— Да, тетя Агнес, ты же знаешь, что доверяю.

— Тогда ты должна ответить мне на один вопрос, причем абсолютно честно.

— Хорошо.

Агнес крепко сжала руки Лорны.

— У тебя было с твоим корабелом то, что бывает между мужем и женой в первую брачную ночь?

Щеки Лорны запылали. Она уткнулась взглядом в колени и тихо прошептала:

— Да.

— Один раз?

Снова шепот:

— Нет, не один.

— А месячные у тебя все время были?

— Один раз не было.

Теперь уже Агнес прошептала:

— Боже мой… — Она быстро взяла себя в руки. — Тогда я подозреваю, что это не болезнь Аддисона, а кое-что похуже.

Лорна даже боялась спрашивать…

— Я могу ошибаться, но, похоже, ты ждешь ребенка.

Лорна не вымолвила ни слова. Она убрала свои пальцы из рук Агнес и прижала одну руку к сердцу. Взгляд ее устремился в окно, а губы беззвучно раскрылись. Сейчас у нее было две мысли: «Теперь они разрешат мне выйти за него замуж» и «Йенс будет так рад».

Агнес встала и принялась расхаживать по комнате, пощипывая губы.

— Мне нужно подумать…

— У меня будет ребенок от Йенса, — пробормотала Лорна.

Агнес заговорила:

— Прежде всего мы должны убедиться, что это действительно так, но пока твоя мать не должна ничего знать. Так, значит, вот что мы сделаем. Я найду доктора, возможно, в Миннеаполисе, который нас не знает, и сама отвезу тебя к нему. Твоей матери мы скажем, что пойдем по магазинам, попьем где-нибудь чаю, а сами сядем на поезд. Да, так и сделаем. Сядем на поезд. Послушай, дорогая, мне понадобится некоторое время, чтобы все устроить, но я постараюсь сделать это как можно скорее. А пока ешь больше фруктов и овощей и пей молоко, если в тебя больше ничего не лезет.

— Да, буду есть.

— Должна сказать тебе, что ты отнюдь не выглядишь такой расстроенной, какими бы выглядели большинство девушек в твоем положении.

— Расстроенной? Но неужели ты не понимаешь, теперь они будут вынуждены разрешить мне выйти замуж за Йенса. Ой, тетушка Агнес, это сбываются наши молитвы!

Лицо тетушки Агнес сложилось в гримасу, которая могла означать что угодно.

— Не думаю, что твоя мать обрадуется этому.

К великому удивлению Лорны, в тот день, когда они отправились к врачу, тетушка Агнес лгала напропалую, словно торговец патентованными лекарствами. Прежде всего, она заставила Лорну надеть ее собственное обручальное кольцо, которое не снимала с того самого момента, как напитан Дирсли надел его на ее палец в 1845 году. Потом, когда они зашли в кабинет доктора, тетя назвалась Агнес Генри, а Лорну представила как Лауру Арнетт. И когда доктор подтвердил, что Лорна беременна и что ребенок должен родиться примерно в следующем мае или июне, тетя Агнес сообщила доктору, что она безумно рада, и поскольку является официальной опекуншей Лауры, то будет считать этого ребенка своим первым внуком. И еще сказала, что муж Лауры тоже очень обрадуется, потому что они уже два года пытаются завести детей, но пока до сих пор ничего не получалось. Она заплатила доктору наличными, с улыбкой поблагодарила его и пообещала зайти через два месяца, как он советовал.

За ленчем в отеле «Чемберлен» Лорна не удержалась и заметила:

— Ты удивила меня, тетя Агнес.

— Действительно? — Агнес прихлебывала кофе, отставив палец, рука ее слегка дрожала.

— Почему ты так поступила?

— Потому что твой отец богатый человек, занимающий высокое положение в обществе, и если просочится какой-нибудь слух, то он распространится со скоростью лесного пожара. И они с твоей матерью узнают об этом, прежде чем мы закончим свой ленч… от которого тебя может вырвать.

Лорна почувствовала, как ее сердце наполняется любовью.

— Спасибо тебе.

— Сначала ты должна увидеться со своим молодым человеком, чтобы вам вдвоем предстать перед родителями. Если, как ты говоришь, он тебя любит, и если вы твердо решили пожениться, то твои родители, возможно, будут в шоке всего двадцать пять лет, а не пятьдесят. В конце концов, если бы такое случилось у нас с капитаном Дирсли, то уж лучше бы было именно так.

Глаза Лорны засияли от радости.

— Ох, тетя Агнес, я так счастлива. Только представь, я ношу в себе его ребенка. Я хочу сообщить обо всем папе и маме, и хотя это наверняка будет ужасная сцена, она в конце концов закончится, и я уверена, что они помогут нам.

В этот же вечер, когда Агнес читала перед сном молитвы, она прочла еще одну, очень, очень короткую, раскаиваясь в своей лжи, а потом еще подлиннее, прося Господа о том, чтобы хоть раз в жизни ее брат и его жена посчитались с чувствами своей дочери, прежде чем проявлять мелочный снобизм, присущий тем слоям общества, к которым они принадлежат.

Глава 12

После того как семья уехала из Роуз-Пойнт, имение приобрело заброшенный вид: окна закрыты изнутри, плетеные кресла убраны с веранды, в саду корни растений обложены на зиму соломой, лодки вытащены на лужайку, их мачты уже больше не торчали на берегу озера. Но еще более примечательной была наступившая здесь тишина: не приезжали и уезжали экипажи, не хлопали двери, не били фонтаны, с яхт не доносились свистки боцманских дудок, не раздавались голоса с озера, с крокетного корта или из сада. Только Смит бродил по оранжерее, подрезал розы и укутывал их на зиму вместе с ягодным кустарником.

Йенс изредка видел его, мелькавшего среди деревьев, листва которых уже опала. Англичанин слегка горбился, укутанный шарфом поверх черной куртки. Иногда с заднего двора доносился скрип колес, это Смит катил свою садовую тележку по посыпанным гравием дорожкам.

По утрам и вечерам Йенс совершал сорокаминутную прогулку из отеля «Лейл» и обратно, наблюдая за тем, как становятся короче дни, примечая необыкновенную активность белок, все увеличивающуюся плотность утреннего тумана. Теперь он уже надевал под куртку свитер, на руки теплые перчатки. В сарае он разводил огонь из душистых сосновых щепок, а затем добавлял в печку кленовые дрова, которые горели медленно и давали хорошее тепло, так что в сарае стоял запах, как в коптильне. Йенс запекал в золе картошку и ел ее, обычно глядя на пол, где еще сохранились его пометки, сделанные во время лофтинга, именно здесь проходили их первые свидания с Лорной. На подоконнике так и лежала ее живокость, уже засохшая, но по-прежнему синяя, как летние небеса.

Иногда в сарай заходил Тим, как всегда с трубкой во рту и легкой улыбкой. Он делал одну-две фотографии, а потом уходил, и после его ухода становилось еще тоскливее.

Йенс закончил работать с днищем яхты, покрыл его лаком, высушил. Потом разделил центральную опору, сделал два выдвижных боковых киля, установил их на место и приступил к изготовлению палубных бимсов. Он обил их сосновыми планками, потом опять строгал и шлифовал. Когда его руки порхали над «Лорной Д», ему казалось, что они летают над самой Лорной, настолько живы были в нем воспоминания о том, как он ласкал ее, любил, а после акта любви нежно гладил ее спину. Очень часто во время работы Йенс вспоминал ее слова: «Когда я смотрю, как ты работаешь рубанком, у меня прямо что-то переворачивается внутри». Тогда он задумчиво улыбался, припоминая тот день, когда она сказала это, во что была тогда одета, как причесана, как наблюдала за его работой и описывала, во что он сам был одет в тот день, когда колол лед. И это вселяло в Йенса уверенность, что она действительно любит его. Почему бы иначе Лорна стала хранить в памяти мельчайшие детали той обычной сцены на кухне?

Работая теперь без Лорны, Йенс чувствовал огромную тоску и одиночество.

В письмах она рассказывала, что скучает по нему, даже плохо чувствует себя от этого, но если она опять увидит его, то ее хандра сразу пройдет. «Лишь бы ее плохое самочувствие было действительно только от тоски», — подумал Йенс.

Близился к концу октябрь, погода совсем испортилась. Берега озера покрылись инеем, выпал первый снег. Обшивка палубы была закончена, и Йенсу потребовалась помощь, чтобы натянуть на нее парусину. Он обратился к Бену. В один из ненастных дней они работали вместе в теплом и уютном сарае, в печке потрескивали дрова, воздух был наполнен стойким запахом краски и скипидара. Они выкрасили палубу и растянули парусину, накладывая ее на еще не высохшую краску.

Бен держал в левой руке последний гвоздь, а правой заколачивал его в край парусины.

— Ну… что слышно от Лорны Барнетт? — спросил он.

Молоток замер в руках Йенса.

— А почему ты думаешь, что от нее должно быть что-то слышно?

— Да ладно тебе, Йенс. Я ведь не слепой. С тех пор, как их семья вернулась в город, ты стал мрачнее тучи.

— Так заметно, да?

— Не знаю, заметил ли кто-нибудь еще, но мне-то совершенно ясно.

Йенс бросил работать и распрямился.

— Такую женщину невозможно забыть, Бен.

— Так всегда бывает, когда думаешь, что влюблен.

— Что касается нас, то это гораздо сильнее, чем просто мысли.

Бен покачал головой.

— Тогда мне жаль тебя, бедняга. Не хотел бы я оказаться на твоем месте, даже за все яхты клуба «Белый Медведь».

Пессимизм Бена расстроил Йенса. Он замолчал и замкнулся в себе, размышляя о том, не обманывают ли они с Лорной сами себя, смогут ли они вырваться из власти родителей и в самом деле пожениться. Предположим, смогут, но будет ли Лорна счастлива, став женой человека, который никогда не даст ей того богатства, к которому она привыкла? Может быть, ему следует поступить благородно, оставить Лорну, пусть возвращается к Дювалю, у которого есть и деньги, положение и которому рады ее родители.

Подобные мрачные мысли выводили Йенса из себя. По ночам они не давали ему спать, не оставляли и днем, поэтому он чувствовал тревогу и неуверенность, несмотря на письма Лорны, проникнутые любовью.

Он перечитывал эти письма, пока не выучил наизусть. Йенс скучал без Лорны, томился, ему так нужны были ее взгляды, улыбки, ласки, чтобы справиться с разлукой и мрачными мыслями.

После того как парусина была натянута и высохла, Йенс продолжил работать один, он устанавливал комингс вокруг кокпита: распаривал, устанавливал, забивал на место киянкой, соединял винтами с нижней палубой. Для комингса он подобрал прекрасное африканское красное дерево, гладкое на ощупь, как серебро, только более теплое. Работа с этим деревом доставляла ему громадное удовлетворение, ему нравилась его плотная структура и теплый цвет человеческой крови. Как-то в начале ноября он стоял, держа в руках коловорот, и сверлил отверстие в темно-бордовом дереве, и в этот момент заскрипели дверные петли и дверь сарая открылась.

Йенс обернулся на звук и увидел синее пальто и берет. Женщина стояла спиной к нему, закрывая дверь и запирая ее на засов.

— Лорна? — Сердце его заколотилось вдвое сильнее, когда она повернулась к нему лицом. — Лорна!

Йенс отбросил инструмент и перепрыгнул через борт яхты.

Он побежал к ней.

Она побежала к нему.

Они встретились возле носа по правому борту яхты и радостно бросились друг к другу в объятия, губы их слились, они стали одним целым. Потом они отстранились, чтобы видеть друг друга.

— Боже милосердный, ты здесь! — Йенс обхватил рунами голову Лорны и принялся покрывать ее лицо поцелуями, и эти поцелуи были настолько неудержимы, что Лорну шатало из стороны в сторону, словно во время прогулки на яхте. Под большими пальцами Йенса брови Лорны причудливо изогнулись, а он, не веря в происходящее, все целовал ее и целовал.

— Йенс… дай же мне посмотреть на тебя… Йенс… — Лорна отстранилась, гладя, лаская его лицо. — Мой любимый… любимый…

Йенс крепко прижал ее к себе, чуть не сломав Лорне ребра.

— Лорна, что ты тут делаешь?

— Я должна была увидеть тебя. Не могла больше ждать ни единого дня.

— Лорна, ты просто спасла мне жизнь. — Йенс закрыл глаза, гладя Лорну и вдыхая ее запах.

— А что ты сказала дома?

— Что пошла к Фебе.

— И приехала сюда на поезде?

— Да.

— Сколько ты можешь здесь пробыть?

— До трех.

Йенс вытащил из кармана часы: без четверти одиннадцать. Убирая часы в карман, он усмехнулся.

— Я все еще не могу прийти в себя. Дай мне посмотреть на тебя, не сон ли это.

Нет, она была настоящей, такой теплой, податливой, они снова целовались, наслаждались друг другом, вознаграждая себя за пять недель разлуки. Когда поцелуи прекратились, пальто на Лорне было расстегнуто, Йенс ласкал ее груди сквозь толстую ткань жакета.

— Я так сильно скучала без тебя, — пробормотала Лорна.

— Я тоже, даже не мог себе представить, что можно так скучать.

Йенс прикрыл глаза, вспомнив о своем малодушии. Да как он мог даже на секунду представить себе, что сможет отказаться от Лорны? Уступить ее другому мужчине?

Лорна, совсем не смущаясь, призналась:

— Я скучала по твоим ласкам.

Йенс чуть отступил назад, любуясь ее поднятым кверху лицом, он даже не мог улыбнуться, слишком поглощенный этой картиной.

— Ты получила мои письма? — спросил он.

— Да. А ты мои?

— Да, но я так волновался. С тобой все в порядке?

— Все хорошо, правда. Послушай… — Лорна взяла Йенса за руку и подвела его к скамейке, стоявшей рядом с печкой, — я должна тебе кое-что сообщить.

Они сели рядышком, выставив колени к теплой печке, взявшись за руки, словно танцоры в менуэте. Глядя на его мозолистые руки, Лорна тихо, спокойно сказала:

— Похоже, Йенс, что я жду ребенка.

Она почувствовала, как его пальцы разжались и напряглись.

— Ох, Лорна, — прошептал Йенс. Она заметила, что дыхание у него участилось, лицо побледнело, потом он как-то неловко обнял ее, потому что мешали колени. — Ох, Лорна, нет.

— Ты не рад?

Не услышав ответа, Лорна почувствовала страх.

— Йенс… прошу тебя…

Йенс ослабил объятия.

— Прости, — произнес он резким, испуганным голосом. — Прости… я просто… Боже мой… беременна. Ты уверена?

Лорна кивнула. Страх все сильнее охватывал ее. Она ожидала от него слов успокоения, заботы, нежных объятий. Она думала, он скажет: «Не волнуйся, Лорна. Теперь мы сможем пожениться».

Лорна не плакала после разговора с матерью, но сейчас, наблюдая за болезненным выражением лица Йенса, она почувствовала, что может разрыдаться.

— Йенс, ну скажи же что-нибудь. Ты ужасно напугал меня.

Йенс разжал объятия и взял Лорну за руки.

— Я не хотел, чтобы так получилось, не хотел навлечь на тебя позор. А родители знают?

— Нет.

— А ты точно уверена?

— Да. Я была у доктора. Тетя Агнес отвезла меня к нему.

— И когда должен родиться ребенок?

— В мае или июне. Он точно не сказал.

Йенс встал и, нахмурившись, принялся с отрешенным видом расхаживать по сараю. С каждым его шагом Лорну все больше покидала надежда. От печки шел сильный жар, запах краски и клея начал раздражать ее, по плечам и шее заструился пот. Весь страх собрался в животе в один болезненный ком, словно она отравилась несвежей рыбой.

Взяв себя в руки, Лорна приказала решительным тоном:

— Остановись, Йенс, и иди сюда. — Он повернулся и остановился. — Никогда раньше я не испытывала такого страха… до сегодняшнего дня, — сказала Лорна, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно.

Озабоченность Йенса исчезла. Он подбежал к Лорне и опустился перед ней на колени.

— Прости меня. Дорогая, прости меня. — Он склонился над ее коленями, взял ее руки и поцеловал их. — Я не хотел напугать тебя. Просто все это было так неожиданно… я пытался сообразить, что же делать. Неужели ты подумала, что я размышлял, как бы избавиться от тебя? Никогда, Лорна, никогда. Я люблю тебя. А сейчас еще сильнее, чем прежде, но нам нельзя ошибаться. Мы должны… ах, Лорна, милая моя, не плачь. — Йенс нежно погладил ее по лицу, смахивая большим пальцем слезинки. — Не плачь.

Стоя на коленях, Йенс снова как-то неловко обнял ее, а Лорна прижалась к нему.

— До сих пор я не плакала, честно. Но ты так напугал меня, Йенс.

— Прости меня, дорогая, конечно, я напугал тебя, носясь взад и вперед, как взбесившийся буйвол, и не говоря ни слова о ребенке. Наш ребенок… Боже мой, Лорна, мне не верится. — Йенс распахнул пальто Лорны и осторожно дотронулся до ее живота. — Наш ребенок… он здесь, в тебе.

Лорна взяла его за руки, даже сквозь одежду она чувствовала их тепло.

— Не бойся. Ты ему не повредишь.

Йенс принялся гладить ее живот, глядя на свои руки и клетчатую шерстяную ткань жакета. Он поднял голову и посмотрел в лицо Лорны.

— Наш ребенок, — прошептал Йенс. Лорна склонила к нему голову, они прижались друг к другу лбами и закрыли глаза.

— Ты не расстроился? — прошептала Лорна.

— Нет, девочка моя, нет. Как я могу расстроиться?

— Когда я узнала, что беременна, то сразу сказала тете Агнес, что Йенс будет очень счастлив. Теперь они не смогут разлучить нас.

Сев на корточки, Йенс взял Лорну за руки и искренне произнес:

— Мы должны немедленно пойти к твоим родителям и все им рассказать. Ведь это их внук. Они наверняка дадут нам свое благословение, когда мы скажем, что любим друг друга и хотим прямо сейчас пожениться. Я найду для нас где-нибудь здесь домик, маленький, но недорогой. Сейчас, в преддверии зимы, пустует много домов, а весной приедет мой брат, и мы сразу же откроем свое дело. Зачем дожидаться регаты? Слух о «Лорне Д» и так уже распространился, так что многие члены яхт-клуба будут стоять в очереди ко мне, чтобы я построил им яхты. Мы не будем богатыми, во всяком случае сначала, но я смогу позаботиться о тебе, Лорна, и о нашем ребенке. У нас будет хорошая жизнь, обещаю тебе.

Лорна взяла в ладони его лицо и улыбнулась, глядя в милые голубые глаза.

— Я знаю, что у нас будет хорошая жизнь. Мне совсем не обязательно быть богатой и иметь огромный дом. Все, что мне нужно, Йенс Харкен, так это ты.

Они поцеловались с вновь вспыхнувшей нежностью, словно каждый из них целовал их еще не родившегося ребенка. Йенс помог Лорне встать и обнял ее. Там они и стояли долго, спокойные, счастливые, и их ребенок крепко прижимался к животу отца.

— Скажи мне… как ты себя чувствуешь?

— Очень устаю.

— А ешь нормально?

— Стараюсь. Но меня воротит даже от запаха мяса.

— А как насчет фруктов и овощей?

— Их я ем с удовольствием.

— Хвала Господу, старику Смиту и его оранжерее. Прямо сейчас побегу, найду его и скажу спасибо.

Лорна улыбнулась, положив голову на плечо Йенса.

— Йенс, я люблю тебя.

— Я тебя тоже люблю.

— Ты думаешь, у нас будет много детей?

— Уверен в этом.

— А как ты думаешь, кто будет первым?

— Мальчик. Корабел, как папа.

— Ну конечно, глупо было с моей стороны задавать такой вопрос.

— А вторая будет девочка, маленькая темноволосая красавица, похожая на маму, а потом еще пара мальчиков, потому что наше предприятие будет расширяться, и в один прекрасный день мы назовем его «Харкен и сыновья».

Лорна снова улыбнулась, представив себе, какой прекрасной будет ее жизнь.

Наконец Йенс разжал объятия.

— Ты добиралась сюда со станции в экипаже?

— Да, но я отпустила его.

— Тогда как насчет сорокаминутной прогулки по снегу?

— Вместе с тобой? Глупый вопрос.

— Тогда, я думаю, мы сделаем так. Мы пойдем в гостиницу «Лейл», ты подождешь в вестибюле, пока я вымоюсь и переоденусь в выходной костюм. А затем мы вместе отправимся на поезде в город и прямо сегодня поговорим с твоими родителями. Как только мы это уладим, я начну подыскивать жилье, а ты сможешь заняться приготовлениями к свадьбе.

— А как быть с деньгами?

— Работая здесь, я экономил каждый цент. Так что на зиму нам хватит, а может, и немного больше протянем.

Лорна не спросила, что же останется ему для того, чтобы открыть собственное дело, сейчас им предстоял самый решительный шаг.

Взявшись за руки, они направились в гостиницу. Небо над головой было серо-белым, словно мраморным, да и выпавший небольшой снег тоже напоминал мрамор. Его белые прожилки покрывали замерзшую блеклую траву по сторонам дороги. В отдалении на дереве вороны окружили сову и каркали на нее. Мимо проехал фургон, нагруженный бочками, которые, стукаясь друг о друга, звенели, словно литеры. Возница поднял в знак приветствия руку в красной рукавице, и Йенс с Лорной помахали ему в ответ. В тех местах, где дорога приближалась к берегу озера, ветер становился холоднее, донося затхлый запах нор мускусных крыс и гниющего рогоза. Дорогие отели сменили свое летнее великолепие на унылый зимний вид, и скамейки в их опустевших парках, бельведеры и лужайки напоминали о том, что сезон прошел. Над гостиницей «Лейл» трепетал на ветру американский флаг, привязанный к древку. Двумя веревками. Пустынный вестибюль обогревала черная пузатая печка. Йенс подвел Лорну к плетенному из конского волоса креслу, стоявшему рядом с печкой.

— Подожди здесь. Я быстро. Сейчас попробую организовать тебе чего-нибудь горячего попить.

Йенс подошел к стойке портье и позвонил в колокольчик, но никто не вышел к нему.

— Сейчас вернусь, — сообщил он Лорне и пошел на кухню, где тоже никого не было. Зимнее обслуживание в гостинице «Лейл» включало завтрак и ужин, так что сейчас, в середине дня, приготовлением пищи никто не занимался. Йенс открыл духовку печи, вытащил оттуда ведро с теплой водой и вернулся с ним в вестибюль.

— Извини, Лорна, но никого нет.

— Ох, все в порядке. Здесь тепло от печки. Не волнуйся за меня.

— Если кто-нибудь придет, скажи, что ждешь меня.

Лорна улыбнулась.

— Так и сделаю.

Но никто не появился. Лорна читала газету, а Йенс вернулся уже через полчаса. Он преобразился: побрился, надел выходной костюм, толстое пальто из шерсти и черную шляпу-котелок.

— Пошли.

Такой официальный, рассудительный в преддверии предстоящей ему сегодня миссии.

В поезде, идущем в Сент-Пол, они сидели рядышком, взявшись за руки и спрятав их под пальто Лорны, и даже не могли разговаривать от охватившего их радостного возбуждения. За окном хлопьями повалил снег, все вокруг стало белым, как фата невесты. Поезд переехал мост через Миссисипи и медленно вполз под деревянный навес вокзала.

На вокзале они взяли экипаж и поехали на Саммит-авеню. Рук они так и не разжимали, пальцы Лорны все сильнее и сильнее сжимали ладонь Йенса, а он постоянно гладил ее руку, словно успокаивал, отгонял приближающийся страх.

На Саммит-авеню, когда они подъехали к огромному каменному особняку, где должны были предстать перед родителями, Лорна сказала:

— Что бы ни случилось сегодня в этом доме, обещаю, что покину его вместе с тобой.

Йенс легонько поцеловал ее в губы. Лошадь остановилась, и Лорна потянулась к своей сумочке, но Йенс удержал ее руку.

— Теперь я отвечаю за тебя, так что я сам заплачу.

Пока Йенс расплачивался, лошадь мотала головой, позвякивая сбруей. Потом экипаж отъехал, и они остались вдвоем перед дверью с клыкастыми горгульями. Лорна не смотрела на них, взгляд ее был устремлен на Пенса.

— Мама, наверное, в гостиной, а папы не будет дома примерно до шести часов. Мне хотелось бы поговорить сразу с ними обоими. Ты не согласился бы подождать на кухне? А я приду за тобой сразу, как только появится папа.

Но как только они прошли через массивные двери в прихожую, удача отвернулась от них. Именно в этот момент Серон, считавший, что его никто не видит, съехал по перилам, и это сопровождалось писком от скольжения его рук по полированному дереву. Лорна бросила на Йенса растерянный взгляд и решила, что в данном случае лучшая защита — это нападение. Как только брат спрыгнул с перил на пол, Лорна тихонько, но строго окликнула его:

— Серон Барнетт! — Удивленный Серон обернулся. — Мама выпорет тебя, если узнает, чем ты занимаешься.

Мальчик машинально прикрыл зад руками.

— А ты ей скажешь?

— Скажу… но могу и не сказать, если ты не расскажешь про меня.

— А что? Что ты натворила?

— Я тайком ездила посмотреть яхту.

— Вот это да! — Глаза Серона заблестели. — Ну и как она?

— Спроси у мистера Харкена.

— Привет, Харкен. Яхта уже готова?

— Почти. Остались такелаж и оснастка. Вот приехал поговорить с твоим отцом.

— Он не дома.

— Его нет дома, — поправила брата Лорна.

— Его нет дома, — повторил Серон.

— Я знаю, — ответил Йенс. — Подожду его на кухне, как ты думаешь?

— А можно я пойду с тобой?

Йенс едва удержался, чтобы не спросить взглядом Лорну. Он быстро сообразил, что если парень будет находиться с ним, то, значит, не покажется в гостиной и не доложит хозяйке дома о приезде Пенса Харкена.

— Конечно, пошли, — согласился Йенс, положил руку на голову мальчика и слегка подтолкнул его вперед. — Я расскажу тебе про «Лорну Д».

Когда они появились на кухне, Хальда Шмитт подняла голову и всплеснула руками.

— Боже мой! — воскликнула она, затарахтела что-то по-немецки, подбежала к Йенсу и прижала его к груди. — Что ты делаешь здесь, мой мальчик?

— Приехал доложить мистеру Барнетту, как продвигаются дела с яхтой.

Все приняли его объяснение за чистую монету. Пришли поздороваться служанки, Раби специально подошла к нему последней и улыбнулась. Йенс подумал, почему же он раньше считал ее настолько привлекательной, что даже целовал. Он поздоровался за руку с парнем, которого взяли на кухню вместо него. Парня звали Лоуэлл Хьюго, у него было плоское лицо, а изо рта несло чесноком. Чтобы отпраздновать приход Йенса, миссис Шмитт распорядилась открыть большую бутыль прошлогоднего домашнего пива, все уселись в центре кухни за рабочим столом и на пятнадцать минут отвлеклись от своих обязанностей, успев задать кучу вопросов о яхте, перспективах ее победы в гонках, планах Йенса, о том, как он устроился, видит ли Смита, как поживает сад, по-прежнему ли старый англичанин такой же вспыльчивый.

Через сорок пять минут Йенса уже начало волновать то, что Серон продолжает оставаться на кухне, но в этот момент туда ворвалась разгневанная Эрнестина.

— Ах, вот ты где, опять мешаешь кухонной прислуге работать! Твоя мама может в любую минуту зайти к тебе в комнату, чтобы проверить уроки, так что сам понимаешь, что тебе лучше находиться там!

И Серон покинул кухню в сопровождении Эрнестины, подталкивавшей его в шею.

Почти сразу после шести в кухне появилась Лорна, одетая в облегающее платье из зеленой тафты с воротником и манжетами цвета слоновой кости. Она сделала новую прическу, а щеки отливали неестественным румянцем.

— Харкен, — официальным тоном обратилась она к Йенсу, — мой отец хочет вас видеть. Он вскочил со стула.

— Очень хорошо, мисс Барнетт.

Лорна повернулась к нему спиной.

— Идите за мной.

Он в точности выполнил ее указания, следуя на три ступеньки позади Лорны по гранитным плитам холла и прислушиваясь к шелесту тафты, напоминавшему шум среди собравшихся перед церковью прихожан при появлении священника. В комнате для занятий музыкой кто-то играл на пианино. Когда они проходили мимо ее открытой двери, Дафна оторвала взгляд от нот, а обе тетушки от своего рукоделия, но Лорна, глядя прямо перед собой, направлялась прямиком к дверям библиотеки. Дженни повезло как раз в этот момент оказаться в верхнем холле, она остановилась возле лестницы, с удивлением наблюдая за проходившими внизу Лорной и Йенсом.

Лорна, сосредоточив взгляд на входе в библиотеку, провела туда Йенса. Гидеон Барнетт сидел, положив ногу на ногу, в коричневом кожаном кресле с подлокотниками, во рту у него торчала сигара, а на коленях лежала газета. В библиотеке стоял аромат дорогого табака, березовых дров, пылавших в камине, и легкий запах используемого для освещения газа. Стены до самого потолка заполняли сотни томов книг в кожаных переплетах, освещалась комната пятью круглыми светильниками, и еще одна лампа стояла на столике рядом с Гидеоном. На одной из стен над диваном висела голова оленя, а под ней два скрещенных ружья.

Лорна и Йенс остановились на пороге библиотеки, и Гидеон сразу же оторвал глаза от газеты.

— Здравствуй, папа.

Гидеон ленивым движением вытащил сигару изо рта, но ничего не ответил. Его взгляд перемещался от Йенса к Лорне и обратно.

— А где мама? — спросила Лорна.

— Наверху, с мальчиком. — Под мальчиком Гидеон подразумевал Серона.

— Мне кажется, ей было бы лучше спуститься сюда.

Взгляд Гидеона Барнетта замер на Харкене, он указал на него кончиком сигары.

— А что он тут делает?

— Это я пригласила его. Нам надо поговорить с тобой и с мамой.

— Ты пригласила его? — Гидеон перенес свое Внимание на Лорну, глаза его широко раскрылись, лицо слегка покраснело. — Что значит ты пригласила?

— Прошу тебя, сбавь тон, папа. — Лорна повернулась к Йенсу. — Подожди здесь. Я пойду найду маму.

Посреди лестницы Лорна встретила спускавшуюся вниз мать. На лице у нее было озабоченное выражение, Лавиния шагала торопливо, поддерживая одной рукой юбки, а второй держась за перила.

— Что случилось? Дженни сказала, что ты внизу с этим корабелом.

— Мы можем поговорить в библиотеке, мама?

— Ох, дорогая.

Лавиния поспешно направилась за дочерью, голос у нее дрожал, грудь высоко поднималась. Лорна снова заметила на верхней ступеньке лестницы Дженни, но предпочла проигнорировать ее.

В библиотеке Гидеон поднялся с кресла и налил себе виски из хрустального графина. Йенс ожидал там, где его оставила Лорна. Лавиния обошла своего бывшего кухонного работника, держась на расстоянии, словно это был уличный бродяга, у которого могли водиться вши.

— В чем дело, Гидеон?

— Откуда я знаю, черт побери!

Лорна закрыла двери, выходящие в холл. Справа от нее находилась еще одна дверь, ведущая в музыкальную комнату, музыка в которой внезапно смолкла, но эта дверь была закрыта. Девушку охватили ужасные сомнения. Ведь вскоре отец начнет кричать, а остальные члены семьи наверняка прильнут к этим дверям, чтобы подслушать, что происходит.

Она подошла к Пенсу и стала рядом с ним.

— Мама и папа, не могли бы вы сесть?

— Какого черта я должен садиться! — рявкнул Гидеон. — Чувствую, что дело пахнет неприятностями, а я привык всегда встречать неприятности стоя. А теперь выкладывай, что там у тебя.

Лорна нерешительно взяла Йенса под руку.

— Йенс и я очень…

Йенс сжал ее пальцы, заставив замолчать, и продолжил сам:

— Мистер и миссис Барнетт, знаю, что это очень удивит вас, но я пришел сообщить вам, что очень люблю вашу дочь и почтительно прошу вас позволить мне жениться на ней.

Лавиния. от удивления раскрыла рот. Лицо Гидеона приобрело грозовое выражение.

— Да ты что! — проревел он.

— Ваша дочь и я…

— Да как ты смеешь, наглец!

— Папа, об этом просит не только Йенс, но и я тоже.

— А ты заткнись, соплячка! С тобой я разберусь позже!

— Я люблю его, папа, а он любит меня.

— Кухонный работник! Боже, да ты с ума сошла!

В комнате для занятий музыкой тетя Агнес громко заиграла «Шабаш ведьм», явно волнуясь: Лорна поняла это по фальшивым нотам и плохой технике игры.

— Ох, Лорна, — простонала Лавиния. — Так вот почему ты дала отставку Тейлору?

— Я знаю все ваши возражения, но они не имеют для меня никакого значения. Я люблю Йенса и хочу выйти за него замуж.

— А на что вы будете жить? И где? — выпалил Гидеон. — На жалованье слуги, в его спальне на третьем этаже? Замечательно! Туда должны будут заходить все наши друзья, чтобы пригласить тебя на чай?

— Жить мы будем на Озере Белого Медведя, Йенс собирается открыть там свою мастерскую по строительству яхт.

— Не смей даже упоминать при мне о яхте! — закричал Гидеон, лицо его побагровело и дрожало. — Все это и началось именно из-за яхты, а ты… — он ткнул пальцем в сторону Йенса, — ты лживый сукин сын! Запудрил своей сладкой болтовней мозги моей дочери, а ведь я предоставил тебе такие условия, о которых никто другой и мечтать не мог! Да я не позволю ей выйти за тебя, будь ты хоть самим Христофором Колумбом!

Лавиния облизнула губы и жалобно прохныкала:

— Я подозревала, что что-то не так. Я знала. Столько раз пыталась найти тебя, и не могла… а ты, значит, в это время была вместе с ним в сарае, да?

— Да, — ответила Лорна, продолжая держать Йенса под руку. — Этим летом я много времени проводила с Йенсом. Я очень хорошо узнала его, даже лучше, чем моих друзей. Он честный, умный, трудолюбивый, он добрый и любит меня…

— А ну прекрати… — Гидеон состроил презрительную мину, — меня тошнит от тебя.

— Мне обидно слышать это от тебя, папа. Я думала, тебя обрадует, что твоя дочь очень любит молодого человека, за которого хочет выйти замуж, и он тоже любит ее.

— А вот и не радует! Я знаю только одно: ты не выйдешь замуж за какого-то кухонного лакея, вот и все!

Отступив за спину Лорны и положив руки ей на плечи, Йенс произнес:

— Даже если она ждет от него ребенка, сэр?

У Гидеона был такой вид, словно его огрели кувалдой по голове. Лавиния вскрикнула и зажала рукой рот. За стеной по-прежнему гремел «Шабаш ведьм».

— Боже милосердный, — наконец вымолвил Гидеон, вновь обретя дыхание. Щеки его снова покраснели. Он повернулся к Лорне: — Это правда?

— Да, папа, правда. Я ношу под сердцем твоего внука.

На какое-то мгновение показалось, что Гидеон сломлен. С него слетела вся чопорность, плечи поникли, он провел рукой по волосам и принялся расхаживать из стороны в сторону.

— Разве мог я представить себе даже в самом ужасном кошмаре, что одна из моих дочерей так опозорит нас! Согрешила с мужчиной… спала с ним, а теперь запросто признается в этом! И не смей никогда называть это порождение греха моим внуком! Боже мой, все общество отвернется от нас!

У Лавинии подогнулись колени, и она рухнула в кресло.

— Господи, что я скажу своим подругам? Как я смогу снова гордо держать голову на людях? А ты… неужели ты не понимаешь, что порядочные люди будут избегать тебя после этого? Они будут избегать всю нашу семью.

— Ты слишком все драматизируешь, мама. Гидеон первым пришел в себя. Плечи его расправились, кулаки сжались, лицо запылало.

— Уведи ее наверх, — приказал он жене.

— Папа, прошу тебя, мы честно пришли к вам поговорить…

— Уведи ее наверх, Лавиния, и запри в комнате. Харкен, ты уволен.

— Пусть уволен… но…

— Папа, ты не можешь так поступить. Мы пришли к вам за помощью, а ты вместо этого…

— Лавиния, уведи ее наверх! — закричал Гидеон. — И запри ее в комнате, чтобы ни брат, ни сестры не могли видеть ее и говорить с ней. Харкен, я хочу, чтобы ты исчез с моих глаз, прежде чем я сосчитаю до трех, иначе, да простит мне Бог, я сниму со стенки ружье и пристрелю тебя на месте.

Встревоженная Лавиния схватила Лорну за руку, но Лорна вырвалась.

— Папа, я люблю этого человека. У меня будет от него ребенок, и, что бы ты ни говорил, я имею право выйти за него замуж!

— Не смей говорить мне о правах! Тем более после того, как ты переспала с ним… словно уличная шлюха! Теперь ты потеряла все свои права — право на нашу семью, на этот дом, на мою поддержку и заботу твоей матери. Отныне ты будешь жить без всего этого, и посмотрим, как тебе это понравится! А теперь ты уйдешь отсюда, и не вздумай хныкать, потому что, черт побери, если твои сестры узнают о позоре, который ты навлекла на наши головы, я вымещу это на твоей шкуре, и плевать мне, беременна ты или нет! А теперь иди!

— Нет, папа, я не уйду, — решительно возразила Лорна. Она подвинулась ближе к Йенсу и взяла его за руку.

— Уйдешь, черт побери! — взорвался Гидеон. — Лавиния, уведи ее сейчас же!

Лавиния опять схватила дочь за руку.

— Иди наверх! — приказала она.

— Нет, ты не можешь заставить меня! Йенс… — закричала Лорна, протягивая Йенсу одну руку, в то время как Лавиния тащила ее за другую.

— Лорна….

Йенс схватил ее за руку.

— Убери от нее руки, грязная свинья? — взревел Гидеон. — Хватит с нее того, что ты с ней натворил! Я хочу, чтобы ты убрался из моего дома и из моего сарая. И если ты еще хоть одной ногой ступишь сюда или туда, я засужу тебя, и не думай, что у меня не хватит для этого связей!

— Нет, Йенс, забери меня с собой, — взмолилась Лорна.

Лавиния снова попыталась утащить ее.

— Девочка, не перечь отцу!

Лорна повернулась и толкнула мать.

— Оставь меня, я не обязана…

Лавиния споткнулась о ножку кресла и чуть не упала. Прическа у нее рассыпалась, волосы сбились набок.

Гидеон рванулся вперед и ударил Лорну. От удара голова у нее откинулась в сторону, щека покраснела, глаза широко раскрылись и застыли.

— Ты сейчас же пойдешь с матерью! — крикнул Гидеон.

Лорна смотрела на него сквозь слезы, прижимая ладонь к щеке.

— Ты, негодяй! — Йенс рванулся вперед и схватил Гидеона за грудки. — Ты ударил собственную дочь! — Он с силой стукнул Гидеона о кресло, так, что оно отлетело назад. Но Гидеон тут же в ярости бросился на Йенса с кулаками.

— Грязный нищий! Ты обесчестил мою дочь.

— Я убью тебя, если ты еще хоть раз дотронешься до нее!

Они оба были готовы к смертельной схватке, но в этот момент голос Лавинии призвал к здравому, смыслу.

— Прекратите! Прекратите, вы все! Послушай меня, Лорна… — Она вплотную подошла к дочери — Видишь, к чему это уже привело? Драка, вражда, оскорбления. И это твоя вина! А ведь тебя с самого детства учили, что хорошо, а что плохо. И видишь теперь, что ты натворила. Ты думаешь, что можешь уйти отсюда с ним и все будет хорошо! Нет, не будет! У тебя две прекрасные, неиспорченные младшие сестры, но, как только ты покинешь этот дом, твой поступок сразу же отразится на них. Он ляжет позором на всех нас. Никто не будет ухаживать за твоими сестрами, их никто не станет приглашать в гости. Наши друзья отвернутся от нас, обвинив в том, что ты сделала. Нас будут поливать грязью из-за тебя, потому что добропорядочные девушки не совершают таких греховных поступков и не оказываются в таком положении. Похоже, ты этого не понимаешь. Ведь это же грех! Позор! Только низкие люди могут опускаться так, как опустилась ты.

Лорна склонила голову и уставилась сквозь слезы на ковер. Лавиния развивала успех и дожимала Лорну.

— А что я скажу твоим друзьям? Тейлору, Фебе, Сисси и Майклу? Скажу им, что Лорна сбежала, чтобы выйти замуж за кухонного лакея, от которого забеременела? И не обманывай себя, думая, что это не шокирует их. Еще как шокирует, а их родители запретят им общаться с тобой. Я и сама поступила бы точно так же, если бы такое произошло с кем-нибудь из твоих друзей. — Холодным, спокойным тоном Лавиния продолжила: — Ты вынашиваешь ублюдка, Лорна. Ублюдка. Подумай об этом. Подумай обо всех последствиях, и, если ты сохранишь этого ребенка, на нем всю жизнь будет лежать печать греха.

В комнате наступила тишина. Йенс подошел к Лорне и прикоснулся к ее руке.

— Лорна… — тихо вымолвил он, не зная, что делать.

Снова заговорила Лавиния:

— Я взываю к твоему разуму. Иди к себе наверх и дай нам с твоим отцом время обсудить эту ситуацию и найти устраивающий всех выход.

Лорна подняла заплаканный взгляд на любимого мужчину.

— Йенс, — прошептала она растерянно, — мо… может быть…

Он взял ее одной рукой за запястье, другой за локоть. Так они стояли с закрытыми глазами, опечаленные, подавленные тишиной.

— Может быть, нам всем нужно… обо всем подумать как следует, — выговорила Лорна. — В предстоящие месяцы мне понадобится их помощь, точно так же, как твоя. Возможно… мне сейчас следует пойти с мамой.

Йенс сглотнул подступивший к горлу комок, его кадык медленно двигался вверх и вниз.

— Хорошо. Если ты так хочешь.

— Нет, не хочу, но так будет разумнее.

Он кивнул и опустил глаза, потому что почувствовал, как на них наворачиваются слезы.

— Мы скоро увидимся. Я найду тебя, — сказала Лорна.

Йенс снова кивнул, двумя руками обнял ее и поцеловал в щеку.

— Я люблю тебя, Лорна, — прошептал он. — Извини, что так получилось.

— Все будет хорошо, — успокоила его Лорна. — Я тоже люблю тебя.

Они стояли, замкнутые в своем маленьком мире, а Гидеон тем временем привел в порядок свою одежду, подошел к двери и молча распахнул ее.

Он так и стоял, повернувшись ко всем спиной, а Лорна позволила матери взять себя за руку и вывести из комнаты. Уже у самых дверей Лавиния тихонько приказала:

— Никаких слез.

Повинуясь какому-то внутреннему чувству, Лорна подчинилась. Она пошмыгала носом и вытерла лицо ладонями. Выйдя в холл, Лорна увидела сестер и брата, они стояли возле лестницы и широко раскрытыми глазами смотрели на нее. Тетушка Генриетта выглядывала из дверей комнаты для занятий музыкой, где тетя Агнес наконец перестала пытаться заглушать шум ссоры своей ужасной музыкой.

Лавиния, желая скрыть истинную причину происшедшего, заявила во всеуслышание:

— Ты просто не представляешь себе, как опасно плавать на этих яхтах. И, честно говоря, разве кто-нибудь слышал, чтобы женщина принимала участие в регате?

Лорна молча, не встречаясь взглядом с братом и сестрами, прошла мимо них, но от внимания Дженни не ускользнули ее мокрые ресницы и темные крапинки от слез на тафте платья. Лорна услышала позади невнятные слова прощания и поняла, что это уходит Йенс. А потом до нее донесся стук входной двери, и она утешила себя молчаливым обещанием, что ничто не сможет разлучить их, потому что они любят друг друга.

В своей спальне Лорна сразу направилась к кровати и села, уставившись на цветок на обоях. Лавиния закрыла дверь, но не стала зажигать лампу, стоявшую рядом с кроватью.

Она заговорила самым решительным тоном:

— Я не собираюсь запирать тебя. Но тебе придется находиться здесь, пока мы не переговорим с твоим отцом. Никому ни слова, поняла?

— Да, мама, — угрюмо отозвалась Лорна.

— И даже не думай убежать с этим… с этим нищим, неотесанным иммигрантом!

— Да, мама.

После небольшой паузы Лавиния бросила с пренебрежением:

— Ты, наверное, довольна собой. Показала хороший пример своим сестрам, да? — Лорна промолчала. Она размышляла о слове «ублюдок» и о том, действительно ли все молодые люди отвернутся от ее сестер. — И если просочится хоть малейший слух, ни один порядочный мужчина не станет разговаривать с тобой, не говоря уж о женитьбе на тебе. Женщина, вступившая во внебрачную связь, теряет всякие шансы на замужество. Бог тебе судья, но я не понимаю, как ты могла совершить такой грех. Мы с твоим отцом теперь не сможем гордо держать голову в уважаемом обществе. Ты втоптала в грязь имя всей нашей семьи, и должна сказать, что я могу и не пережить такой удар. Но я постараюсь, клянусь тебе, постараюсь, пока мы не придумаем, что делать с этой постыдной связью. А теперь оставайся здесь, как приказал отец. Поняла?

— Да, мама.

Дверь за Лавинией закрылась, и шаги ее стихли в коридоре. Лорна неподвижно сидела в темноте, обхватив обеими руками своего неродившегося ребенка, думая о том, куда пошел его отец, что он будет делать и когда она снова увидит его.

Глава 13

Йенс страдал, сидя в поезде, увозившем его от Лорны. Но что он мог сделать? Нельзя было ожидать от всемогущего Гидеона Барнетта, что он с пониманием отнесется к их мольбам. Надо было жениться на Лорне, а уж потом сообщить об этом ее родителям!

Но он не сделал этого, а поступил как положено, благородно. И вот какой ужасный результат.

Что теперь делать? Ворваться в дом? Похитить свою любимую? Убежать вместе с ней? Поругаться с Барнеттом и избить его? (С каким удовольствием он бы сделал это.)

На самом деле Йенс Харкен не знал, что делать, поэтому вернулся в гостиницу «Лейл» и лежал на кровати без сна почти до пяти утра, скрипя от злости зубами.

Утром он принял два решения: убрать форму из сарая Гидеона Барнетта и попросить Тима Иверсена приютить ее у себя. Йенс умылся, оделся и спустился вниз позавтракать. Там его ожидала новость, что теперь он должен сам платить за еду. Гидеон Барнетт уже прекратил всякое дальнейшее финансирование.

Йенс поел, заплатил за завтрак и поехал на поезде в Сент-Пол. С вокзала он пешком направился в фотостудию Иверсена на Западной Третьей улице. И хотя он там никогда не был, но нашел студию без труда, обнаружив, что она больше похожа на оранжерею. Цветы были повсюду: в витрине, в горшках на полу и на специальных стойках. Цвела герань, пышно распустились фиалки, благоухали карликовые деревца в кадках, раскинулся папоротник. Среди этой буйной растительности в стеклянной витрине были выставлены на продажу патентованные фотоаппараты «Кодак» Джорджа Истмена, а у дальней стены, прикрытой экраном, стояли стулья и кресла для клиентов. Возле центральной витрины Иверсен забавлялся со старым фотоаппаратом, у которого были две линзы с расстоянием между ними в три дюйма.

Тим резко обернулся на звук дверного колокольчика, улыбнулся и направился к Йенсу, вытащив изо рта погасшую трубку.

— Кого я вижу, мой друг Йенс Харкен! Какого черта ты тут делаешь? Ты потерял свою яхту?

— Между прочим, да. Поэтому и пришел поговорить с вами.

— Звучит мрачно. Что случилось? Проходи, проходи… Снимай пальто и грейся у печки.

Сняв пальто, Йенс прошел за Тимом и пузатой печке, стоявшей возле одной из стен комнаты. Тим налил кофе и поднес к печке два стула.

— Я должен прямо все объяснить, — сказал Йенс, беря из рук Тима чашку с кофе и садясь на стул. — Барнетт выставил меня вместе с яхтой.

Тим помолчал, набивая трубку.

— Вот это да. С чего это вдруг?

— Я попросил у него разрешения жениться на его дочери.

Единственный глаз Тима уставился на Йенса, он словно буравил его, пока Тим зажигал спичку и затягивался ароматным дымом, раскуривая трубку.

— Так, могу себе представить, в какое бешенство пришел Гид от подобной просьбы. Значит, говоришь, он прекратил строительство «Лорны Д»?

— Да. Хочет, чтобы я убрался из его сарая, а если я еще хоть раз появлюсь там, он отдаст меня под суд. Ладно, я уберусь, но я не могу оставить там свою форму для сгибания ребер яхты. Я сам заплатил за все материалы, и он согласился, что она будет принадлежать мне после завершения строительства «Лорны Д». Теперь у меня единственная проблема в том, чтобы найти, где ее пристроить. Вот я и пришел спросить, нельзя ли ее затащить в вашу хижину, пока я не подыщу место.

— А почему бы и нет? Все равно сейчас хижиной никто не пользуется.

— Спасибо, Тим.

— А как насчет тебя? Не думаю, что Гид и дальше будет оплачивать твое проживание и питание в гостинице «Лейп».

— Нет, конечно. Меня уже сегодня утром заставили заплатить за завтрак. Должно быть, он послал телеграмму, уж больно все быстро произошло.

— И что ты собираешься делать?

— Не знаю. Я не разорен, но сэкономленные деньги намеревался использовать для открытия собственного дела. Собирался дождаться большой регаты в следующем году, но, похоже, у меня не остается выбора. Буду открывать свое дело прямо сейчас.

Тим усмехнулся правым уголком губ и здоровым глазом.

— Иногда несчастья подвигают мужчину к действиям. А как насчет Лорны? Ты все еще намерен жениться на ней?

— Непременно. Никто не сможет отнять ее у меня. Никто!

Тим скрестил руки на груди, засунул в рот трубку и промолвил сквозь клубы дыма:

— Странно конечно, но я чувствую себя немного виноватым за происшедшие с тобой неприятности.

— Вы?

— Я понимал, что происходит между тобой и Лорной, и даже несколько способствовал этому.

— Это все равно случилось бы, даже без того пикника. Лорна и я… ну, у нас это серьезно, Тим, действительно серьезно. Как будто судьба свела нас. И мы обязательно будем вместе, но сначала; должен утвердиться как корабел. В конце концов старик Барнетт оказал мне неплохую услугу. Ведь было так много разговоров вокруг «Лорны Д», что теперь мое имя известно каждому на Озере Белого Медведя. Сейчас у меня примерно четыреста двадцать долларов собственных денег, а остальные я возьму в банке в виде ссуды. И найду кого-нибудь, кто захочет рискнуть и поставить на меня. У меня к вам еще одна просьба: не могли бы вы дать мне одну-две фотографии яхты, которые сделали в последний раз? Может, у меня и не так много денег, но неплохая голова и чертовский нюх на яхты, и, когда я покажу банкиру фотографии, он сам поймет, что ее мной стоит рискнуть.

— Одну-две фотографии, да? — Тим выпустил облако дыма, наполнив воздух крепким ароматным запахом. Он попыхивал трубкой и думал, попыхивал и думал и наконец сказал:

— Пошли со мной.

Он подвел Йенса к фотоаппарату, с которым возился у центральной витрины.

— Видишь это? — Тим любовно погладил пальцами черный ящик, стоявший на высокой треноге. — Можно сказать, что это моя «Лорна Д». — Он широким жестом обвел студию. — Все эти портреты выполнены этой камерой, я ее очень люблю. Путешествуя по свету, я таскаю ее с собой, снимаю такие места, которые обычный человек может увидеть только с помощью фильмоскопа в своей гостиной. А ты знаешь, что я был в Клондайке? Представляешь себе. И в Мексике, и в Палестине, и на Всемирной выставке в Чикаго, проходившей два года назад. А на следующей неделе я уезжаю в Швецию и Норвегию, а в конце зимы буду в Италии и Греции. И изо всех этих мест я привезу маленькие картинки и знаешь, что сделаю с ними? Я буду продавать их не только здесь, у меня целый штат розничных торговцев, которые зарабатывают для меня деньги, продавая их прямо по домам по всей территории Соединенных Штатов, не говоря уже о каталогах «Сирс» и «Роубан». Я богатый человек, Йенс, о чем ты, возможно, догадывался, но у меня нет жены, нет семьи, мне некуда тратить свое богатство.

Тим замолчал, чтобы передохнуть.

— И вот ты пришел ко мне. А я считаю тебя чертовски смышленым парнем, сконструировавшим чертовски хорошую яхту, которая наверняка привлечет к тебе внимание моих немногочисленных хороших друзей. Тебе требуется поддержка. У меня имеются деньги. И вот что я предлагаю. Ты заберешь форму из сарая Барнетта, но долго она в моей хижине не останется. Кстати, хижина в полном твоем распоряжении до следующей весны, когда я вернусь из путешествия. Там дьявольский холод, и тебе придется отрастить бороду, чтобы лицо не мерзло по ночам, но ты сможешь, когда потребуется, топить печку, чтобы готовить пищу, греть воду, а что еще нужно мужчине? Но когда я вернусь весной, то попрошу тебя оттуда.

— А ты, — продолжал Тим, — тем временем подыщи подходящее помещение для мастерской, сними его или купи, как хочешь, перетащи туда форму и приступай к работе. Ты вложишь в дело триста долларов, я — остальные деньги, и ты начнешь строить эти приплюснутые сигары с парусами. Думаю, года через два, а может, даже и через год у тебя будет самая процветающая мастерская по строительству яхт во всем штате Миннесота. И когда она начнет приносить прибыль, ты сможешь выкупить мою долю или просто вернуть мне деньги с очень небольшими процентами. Ну, что ты об этом думаешь?

Ошалевший Йенс просто молча смотрел на своего старшего друга.

— Эй, скажи же что-нибудь!

— Не могу. Я потерял дар речи. Тим закашлялся, подошел к печке, открыл заслонку, выколотил в печку трубку и сунул ее в карман. Повернувшись снова к Йенсу, он улыбнулся улыбкой человека, которому приятно наблюдать за тем, как ошарашены его словами другие.

— Ну, так что ты думаешь, мистер корабел? Открывать мне в банке счет на твое имя?

— И вы сделаете это? Вы все для меня сделаете?

— Гм-м… ну не совсем все. Я не могу вернуть тебе твою девушку. Это тебе придется делать самому.

— Черта с два не сможете! Теперь все получится. Неужели не понимаете? Все, что мне было нужно, так это получить возможность содержать ее, и вы даете мне эту возможность.

— Только не надо недооценивать ее отца, Йенс. Ты из кожи вон вылезешь, чтобы заставить его изменить свое решение, даже если станешь таким же богатым, как и сам Барнетт. Для него ты всегда останешься человеком, который гораздо ниже его по положению в обществе. Нет, не рассчитывай жениться на его дочери иначе, как против его воли. А это может обернуться катастрофой для твоего бизнеса, потому что самыми лучшими твоими заказчиками будут его близкие друзья.

— А как же вы? Вы ведь тоже его друг. Вы не боитесь его гнева?

— Не очень. Я тоже рос бедным и не собираюсь жениться на одной из его дочерей. И если он порвет со мной отношения, то я смогу это пережить. А что касается моего бизнеса, то должен сказать тебе, что меня поддерживают «Сирс» и «Роубак», а также мой друг Джордж Истмен, у меня эксклюзивное право продажи его фотокамер в штате Миннесота. Конечно, в яхт-клубе поползут слухи, что я вложил деньги в твой бизнес, но толпа уважает людей, которые знают, как делать деньги. Когда они увидят, что твое Дело процветает, они первые поздравят нас обоих.

— Поздравят все, за исключением Гидеона Барнетта, — заметил Йенс.

Их разговор закончился на этой мрачной ноте, но, несмотря на это, Йенс почувствовал надежду. Какого прекрасного друга нашел он в лице Тима Иверсена. Какой умный, добрый, предусмотрительный человек! Йенс почувствовал, как его переполняет благодарность к Тиму. Это было чувство отца к человеку, спасшему его ребенка. Его нельзя выразить никакими словами. Йенс крепко обнял Тима на прощание и сказал:

— У меня нет слов благодарности. Вы хороший, очень хороший друг, и вы не пожалеете, что поверили в меня. Я буду трудиться день и ночь, чтобы мое дело процветало. Вот увидите.

— Не надо так говорить. Я с первого взгляда распознаю людей, у которых есть мечта, это самые лучшие ребята, и в них стоит вкладывать деньги. Я точно знаю это, потому что сам был таким, и мне тоже помогли. Старина Эмиль Зеринг, он был другом моего отца. Теперь его уже нет в живых, так что единственный способ отблагодарить его — это продолжить его традицию, которую, надеюсь, и ты продолжишь в один прекрасный день, когда кому-нибудь моложе и беднее тебя потребуется помощь.

— Я обязательно так сделаю. Обещаю.

— Ну, так чего же ты ждешь? Иди! И скорее начинай свое дело, чтобы я смог вернуть назад свои деньги.

Йенс улыбался, уходя от Тима. Да, в его жизни появилась новая надежда. Все будет хорошо, если только он сможет жениться на Лорне. У него не было иллюзий относительно того, что его любезно встретят, когда он войдет в двери с горгульями и попросит разрешения увидеться с ней. И Йенс решил написать Лорне о хороших новостях, отправить, как и раньше, письмо через Фебу и тайном встретиться с ней.

Этим же вечером он написал письмо:

«Дорогая Лорна, за эти двадцать четыре часа, прошедшие с того момента, как я видел тебя в последний раз, случилось многое. Даже не знаю, с чего начать. Сначала позволь мне сказать тебе, что я тебя люблю и что наше будущее кажется мне прекрасным, как никогда. Вчерашний вечер был самым ужасным моментом в моей жизни, думаю, и в твоей тоже, но это ни в коем случае не должно сломить нас, особенно после того, что произошло сегодня. Я пошел повидать Тима. И случилось невероятное: он захотел вложить деньги в мой бизнес. Я пишу это письмо в его хижине. Тим не только предоставил ее в мое распоряжение на всю зиму, но и дает деньги, которых мне не хватает для начала собственного дела. Я уже обошел все Озеро Белого Медведя, подыскивая пустое здание, но они все заняты яхтами, оставленными там на зимнее хранение. Тогда я отыскал выставленный на продажу участок земли, завтра Тим приедет посмотреть его, и, если он ему понравится, мы построим на нем новое здание, в котором и будет размещаться мастерская „Харкен Боатуоркс“. Участок расположен недалеко от хижины Тима, как раз между нею и яхт-клубом, его, конечно, придется сначала привести в порядок, но это меня не волнует. У меня сильная спина, хороший топор, а это все, что нужно норвежцу, чтобы выжить. Здание для мастерской я решил строить сам, чтобы сэкономить на рабочей силе. Мне поможет Бен, поскольку его склад все равно закрылся до весны. Еще одна хорошая новость: Бен разыскал лесопильную раму, так что мы сможем сами делать доски и сэкономим при этом на материале. Работы предстоит много, но я не волнуюсь. Здание мастерской будет готово весной, как раз перед рождением ребенка, так что, когда он появится на свет, я уже официально буду владельцем мастерской. Что ты об этом думаешь?

Наверное, понимаешь, как я рад.

Наши мечты осуществляются. Единственная трудность будет заключаться в том, что нам придется пожениться без согласия твоих родителей. Лорна, У меня сердце обливалось кровью, когда я видел, как она вытаскивала тебя из комнаты, словно какую-то преступницу. Вся ругань и оскорбления не расстроили меня так, как подобное обращение с тобой. Понимаю, я ошибался, когда думал, что они сменят гнев. на милость, узнав о ребенке, поэтому мы больше не будем говорить с ними. Отныне мы будем держать в секрете наши планы. Лорна, дорогая, нам нужно встретиться, чтобы все обсудить. Сегодня я много думал об этом и считаю, что тебе нужно приехать сюда в пятницу поездом в 10.30. Билет купи до Стиллуотера, а не до Озера Белого Медведя, потому что слишком многие в городе знают тебя, а я не хочу, чтобы об этой поездке узнал твой отец. На нашей станции я подсяду в поезд, и мы вместе поедем в Стиллуотер. Там в суде получим разрешение на вступление в брак, в Стиллуотере много церквей, мы можем обвенчаться в любой из них и до зимы будем жить в хижине Тима, а весной, когда будет построена мастерская, поселимся в пристройке к ней, пока не встанем крепко на ноги и не построим настоящий дом. Я понимаю, это большая жертва с твоей стороны — жить в бревенчатой хижине, но это не будет продолжаться вечно. Я буду очень много работать, дорогая, чтобы создать тебе условия, которых ты заслуживаешь, и в один прекрасный день твоему отцу придется взять назад свои слова.

Я только что прочитал то, что написал, и подумал: лучше нам сделать это на следующей неделе в четверг, ведь нужно время, чтобы это письмо дошло до Фебы, а Феба передала его тебе, да и тебе нужно время придумать подходящий предлог, чтобы уйти из дому.

Вот так мы и сделаем, Лорна Диана. Надеюсь, ты согласишься с моими планами. Мы будем так счастливы! Я очень люблю тебя, дорогая, и нашего ребенка. Скажи нашему крошке, что его папа в свободное время зимой сделает ему деревянную колыбельку из деревьев, стоящих на нашей собственной земле (по крайней мере, так и будет в один прекрасный день).

И не печалься. Улыбайся и думай обо мне и о следующей неделе, когда мы станем с тобой мистером и миссис Йенс Харкен.

Любящий тебя твой будущий муж Йенс»

На следующий день Йенс отправил письмо и приступил к осуществлению своих планов. Тим нашел участок превосходным. Там росли хорошие деревья, которые можно было спилить, сам участок находился рядом с его хижиной, так что уже весной Тим мог проверить, каким образом были использованы его деньги.

Они купили участок.

Йенс нанял грузовой фургон и отправился в лодочный сарай имения Роуз-Пойнт, чтобы забрать свою форму. Обнаружив на двери замок, он сломал его, забрал то, что принадлежало ему, и покинул сарай, сожалея только о том, что у него не будет возможности закончить «Лорну Д», которая выглядела заброшенной в тени старого сарая, где уже появился затхлый запах от того, что в нем никто не работал. В последний раз он погладил борт яхты и сказал:

— Прости, подружка. Может быть, я когда-нибудь увижу тебя на воде.

Йенс сложил разобранную на части форму в хижине, несмотря на предложение Тима подыскать для нее другое место. Прислонил ее к стене в большой комнате и любовался на нее вечерами, рисуя яхты, которые когда-нибудь будут изготовлены с ее помощью.

На купленном участке они с Беном установили пилораму и начали валить деревья. У фермера-соседа они взяли во временное пользование пару крупных, мускулистых першеронов и занялись изготовлением досок. Оба молодых норвежца были в хорошем настроении, запах свежераспиленного дерева щекотал их ноздри, на сапоги налипли опилки.

Йенс думал, что счастливее человек может быть, наверное, только в раю.

В четверг он поднялся рано, нагрел воды, выстирал фланелевые простыни и развесил их на форме сушиться. Потом тщательно вымылся, надел чистое шерстяное белье, выходной костюм, теплую куртку и шапку с клапанами для ушей. Путь в четыре мили до станции он проделал пешком.

Йенс ждал поезд, его сердце колотилось так, что, казалось, может выскочить из груди. Появился медленно приближающийся поезд, Йенс переминался с ноги на ногу, сжав в варежках замерзшие руки в кулаки, в одном из которых был зажат билет на поезд. Он глядел на проплывавшие мимо окна вагонов, ожидая увидеть в одном из них улыбающуюся и машущую ему Лорну, гадая при этом, в каком же она будет вагоне.

Зашипели тормоза, лязгнули сцепные муфты, платформа слегка задрожала под ногами Йенса. Он остался стоять на месте, ожидая, что Лорна сейчас появится на ступеньках одного из последних вагонов и помашет ему рукой.

Он продолжал ждать. Из поезда вышли трое пассажиров, проводник вытащил их багаж, и они ушли. На платформе появился станционный служащий с почтовой сумкой, он остановился, чтобы перекинуться несколькими дружескими фразами с проводником. Впереди послышалось шипение паровоза, и проводник крикнул:

— Посадка закончена!

— Подождите! Я тоже еду! — крикнул Йенс. В два прыжка он вскочил по ступенькам в вагон, сердце продолжало бешено колотиться. В первом вагоне Лорны не оказалось, когда Йенс вошел во второй вагон, раздался свисток и поезд тронулся, при этом Йенс чуть не упал. Он вцепился в спинку сиденья, подождал немного, а потом продолжил свой путь, и с каждым пройденным вагоном его тревога все усиливалась. Дойдя до паровозного тендера, Йенс повернулся и пошел назад, заглянул в служебный вагон.

Лорны нигде не было.

И только когда поезд прошел уже треть пути до Стиллуотера, Йенс опустился на сиденье, отдавшись во власть охватившего его страха. Он сидел, глядя в окно на проплывавший за окном присыпанный снегом ноябрьский пейзаж, безучастный ко всему. Сидевшая через проход от него женщина поинтересовалась, в порядке ли он, но Йенс не услышал ее. В отдалении по склону холма бежала лиса, распушив хвост, но Йенс, занятый только своими мыслями, даже не обратил на нее внимания.

В Стиллуотере он зашел в здание вокзала, купил билет до Сент-Пола и уселся рядом с горячей железной печкой, не замечая даже, что пот струится по телу под теплой зимней одеждой. Нужный ему поезд подошел вскоре после полудня, а без пятнадцати два Йенс уже стоял на тротуаре перед домом Гидеона Барнетта на Саммит-авеню, переводя взгляд с двери для слуг на центральный подъезд и решая, каким входом лучше воспользоваться. Если он пойдет через кухню, то его наверняка засыпят вопросами, а сейчас у него было отнюдь не то настроение, чтобы притворяться счастливым человеком.

Он выбрал центральный вход и постучал в дверь бронзовым молотком в виде горгулий с обнаженными клыками.

Дверь открыла Жаннетт, прислуживавшая внизу, Йенс узнал ее.

— Привет, Жаннетт, — сказал он. — Я пришел поговорить с мисс Лорной. Ты не могла бы позвать ее?

Жаннетт, и так никогда не жаловавшая Йенса, сегодня была особенно строга. Она поджала губы, держа дверь лишь слегка приоткрытой, так что в узкую щелку был виден всего один ее глаз.

— Мисс Лорна уехала.

— Уехала? Куда?

— Мне не разрешено говорить с тобой, а тем более пускать тебя в дом. Таков приказ.

— Но где она?

— В какой-то школе, это все, что я слышала, а ты знаешь, что в этом доме не положено задавать вопросы.

— В школе… в середине ноября?

— Я же тебе сказала, что нам не положено задавать вопросы.

— Но неужели никто не знает?..

— Нет, и никто тебе не поможет.

— А Эрнеста, она должна знать. Она горничная Лорны.

Единственная видимая бровь Жаннетт надменно взлетела вверх.

— Я сказала тебе, что молодая мисс уехала, и Эрнеста знает не больше моего. До свидания, Харкен.

Она захлопнула дверь перед его носом. Чувствуя, что движется как в каком-то кошмарном сне, Йенс направился ко входу для слуг, куда вели несколько цементных ступенек.

— Ох, это опять ты, — выдохнула миссис Шмитт, увидев Пенса.

Он без лишних слов перешел к делу.

— Вы знаете, где мисс Лорна?

— Я?

— А знаете, когда она уехала?

— Откуда это могу знать я, кухарка, которая никогда ничего не видит, кроме этих кухонных стен.

— Спросите остальных, кто-то должен знать.

— Вот и спроси сам.

Йенс уже собрался так и поступить, как в противоположной стороне кухни распахнулась дверь, и в нее ворвалась Лавиния Барнетт, наверняка извещенная Жаннетт о визите Йенса. Она направилась прямиком к нему и указала на дверь.

— Ты уволен, Харкен. Убирайся из моей кухни и оставь в покое мою прислугу.

Нервы Йенса были на пределе. Его оскорбляли, на него кричали, обзывали, выгоняли, обращались с ним как с ничтожеством. А теперь вот эта женщина, эта отвратительная, несносная ведьма скрывает от него местонахождение той, что носит под сердцем его ребенка.

Он схватил Лавинию Барнетт за руку и вытащил на улицу через выход для слуг. Лавиния кричала, пыталась вырваться и вцепиться ногтями ему в лицо, — Отпусти меня! Отпусти! — Йенс закрыл дверь, а Лавиния продолжала кричать: — Помогите! Боже мой, помогите же кто-нибудь!

Йенс крепко сжал запястья Лавинии и прижал их К ее груди, придавив саму Лавинию к стене. Сквозь шелк платья камень царапал ее кожу, словно иголки дикобраза.

— Где она? — рявкнул Йенс. — Отвечайте! Лавиния снова завопила. Йенс еще сильнее прижал ее к стене. Платье лопнуло по шву на одном рукаве, крик Лавинии оборвался, глаза вылезли из орбит, тонкие губы раскрылись, сведенные от страха.

— Слушайте меня, и слушайте внимательно! — Йенс слегка ослабил хватку. — Я не хочу вас трогать, никогда в своей жизни я не обращался грубо с женщинами, но я люблю вашу дочь. У нее будет от меня ребенок. Когда я…

Дверь в кухню распахнулась, и на пороге появился новый работник Лоуэлл Хьюго с вытаращенными глазами. Йенс мог бы одним ударом вогнать его в землю, словно колышек для палатки.

— Отпусти ее! — потребовал Хьюго писклявым голосом.

— Убирайся отсюда и закрой дверь! — Йенс положил одну руку на грудь Хьюго и толкнул его так, что тот пролетел футов шесть в направлении кухни, споткнулся о порог и упал на задницу.

Йенс протащил Лавинию Барнетт вдоль стены и сам захлопнул дверь.

— А теперь внимательно слушайте меня! Я не жестокий человек, но раз вы отнимаете у меня Лорну и моего ребенка, я буду бороться. Я люблю ее, а она любит меня. Похоже, вы этого не понимаете. Так или иначе мы все равно отыщем друг друга, и если вы думаете, что ваша дочь не будет так же рваться ко мне, как я к ней, то, стало быть, вы ее совсем не знаете. Можете передать эти слова вашему мужу. Скажите ему, что Йенс Харкен приходил сюда, и он еще вернется. И будет приходить каждый раз, пока не отыщет его дочь. — Йенс осторожно отпустил Лавинию и отступил на шаг. — Простите, что испортил вам платье.

Лавиния Барнетт настолько обмякла от страха, что, казалось, она буквально висит на стене, удерживаемая только шелковой тканью.

Дверь в кухню снова распахнулась, и из нее показалась Хальда Шмитт, размахивавшая скалкой.

— Не трогай ее! — закричала Хальда и огрела Йенса скалкой по голове. Он успел вскинуть руку, чтобы отразить удар, но тот был настолько сильным, что Йенс упал спиной на цементные ступеньки и вынужден был ретироваться на четвереньках.

— Убирайся отсюда, а то еще получишь! — воскликнула Хальда, подступая к нему.

Йенс вскочил и побежал.

Выскочивший вслед за Хальдой Хьюго подлетел к хозяйке и успел подхватить ее, поскольку колени у Лавинии подогнулись. Он увел ее в кухню.

Спустя час в обитом ореховым деревом офисе Гидеона Барнетта разразился скандал.

— Сэр, туда нельзя! Сэр!

Йенс Харкен не обратил внимания на эти слова. Он шел, расталкивая мелких служащих и заглядывая в один стеклянный кабинет за другим, пока не увидел самого Барнетта, развалившегося за столом. В креслах, стоявших перед столом, сидели двое мужчин.

Распахнув без стука дверь, Йенс с воинственным видом ворвался в комнату.

— Скажите им, чтобы ушли, — приказал он. Лицо Барнетта над густыми седыми усами покраснело, он медленно поднялся из-за стола.

— Джентльмены, — обратился он к посетителям, не глядя на них. — Прошу извинить, но оставьте нас на несколько минут.

Мужчины поднялись и вышли из кабинета, закрыв за собой дверь.

С отвращением, сквозившим в каждой черточке его лица, Барнетт прошипел:

— Ты… жалкий… иммигрант… шваль. Надо было ожидать от тебя чего-нибудь подобного.

— Я пришел спросить у вас, сколько стоит женское шелковое платье, потому что я только что порвал платье вашей жены. — Йенс вытащил из кармана несколько банкнот и положил на стол двадцать долларов. — Вы узнаете об этом, когда придете домой, а может быть, и раньше. Этот жалкий иммигрант, который любит вашу дочь и является отцом ее будущего ребенка, только что попытался заставить вашу жену сказать, куда вы ее спрятали. Вам, конечно же, захочется арестовать меня, поэтому я пришел сообщить вам, где представители закона смогут найти меня. До конца зимы я буду жить в хижине Тима Иверсена, а если меня не окажется дома, то они смогут найти меня примерно в полумиле на север от хижины, где я строю собственную мастерскую. Пусть ориентируются на звук пилорамы, его слышно за пару миль. Но хорошенько подумайте, прежде чем послать за мной шерифа. После ареста будет суд, а на суде я расскажу, почему пришел в ваш дом и пытался добиться ответа от вашей жены. Я расскажу им, что боролся за Лорну и нашего ребенка. А когда я найду ее, она уже больше никогда не будет разговаривать с вами, так что спросите себя, стоило ли ради этого терять собственную дочь… а вместе с ней и внука. До свидания, мистер Барнетт, простите, что прервал ваше совещание.

Глава 14

Вечером того самого дня, когда Гидеон и Лавиния узнали о беременности Лорны, она сидела в своей комнате, скорее покорная, чем безразличная ко всему. Родители выдвинули самый действенный аргумент — позор. Против гнева отца и упреков матери Лорна еще могла бы взбунтоваться. Но угроза позора сделала свое черное дело.

Раздавленная, униженная, разбитая, Лорна сидела в темноте, впервые чувствуя себя грешницей. До высказанных матерью обвинений она считала свою любовь к Йенсу святой, и это возвышало ее. Она была великодушной, когда вроде бы следовало быть мелочной, щедрой, когда следовало быть скупой, говорила комплименты, когда следовало бы покритиковать, терпеливой, когда следовало бы быть настойчивой, радовалась, когда следовало бы расстраиваться.

Но это состояние было разрушено словами Лавинии. После того как мать ушла из ее комнаты, Лорна присела на кровать, устремив взгляд на раскрытые шторы. Она была слишком расстроена, чтобы встать и закрыть их или чтобы зажечь лампу. И она сидела в темноте, вспоминая слова матери о тех несчастьях, которые обрушатся на всю их семью, если она убежит с Пенсом. Неужели это правда? Неужели бывшие друзья навсегда отвернутся от нее? Неужели ее позор падет и на сестер? Неужели подруги матери будут перешептываться за ее спиной, а деловые партнеры отца станут избегать его? Неужели она сама лишится дружбы Фебы? Неужели ее ребенка всю жизнь будут называть ублюдком?

Лорна снова и снова задумывалась над словами «внебрачная связь». Никогда раньше она так не называла все то чудесное, что было у них с Пенсом. Она считала это волшебным проявлением любви, которую они испытывали друг к другу, торжеством этой любви.

Однако Лавиния считала, что это низко и грязно.

Позор.

Время шло, а Лорна так и сидела у себя одна, подавленная мрачными мыслями. Ужин ей не принесли, никто из семьи даже близко не подошел к ее комнате. Пианино внизу молчало. После ухода Пенса воцарилась тишина, а атмосфера в доме наполнилась тайными перешептываниями за закрытыми дверями. В конце концов Лорна легла на кровать и лежала с открытыми глазами, поджав колени и даже не подложив под голову подушку. Время от времени она дремала, просыпалась в страхе, снова засыпала, а потом все-таки разделась и забралась под одеяло.

Проснулась Лорна около восьми утра от стука в дверь.

— Ваш завтрак, мисс.

Горничная поставила поднос и удалилась. Свет пробивался в комнату Лорны через окно, выходившее на запад, от чего утро казалось еще мрачнее, из камина тянуло холодом, пахло углем. Лорна лежала на спине, прижав ладони ко лбу, и думала, где сейчас Йенс, что он будет делать теперь, когда Гидеон уволил его, попытается ли снова попасть в дом, чтобы увидеть ее, напишет ли ей, провел ли он ночь в таких же мучениях, как и она.

Было ли ему так же стыдно, как ей?

Лорна взяла поднос с завтраком, но есть ничего не стала, а только выпила чашку чая и стакан темно-бордового сока, от чего началось слюновыделение и во рту появился неприятный привкус.

Она развела огонь в камине и смотрела на него, рисуя лицо Пенса. Так, сидя за столом, она и уснула на альбоме, уронив голову на руки, но раздавшийся внизу стук хлопнувшей двери разбудил ее. С улицы послышалось ржание лошадей. Незадолго до полудня дверь в спальню Лорны отворилась без стука, и в комнату прошмыгнула тетя Агнес. Она направилась прямо к столу и молча обняла Лорну, обхватив ее голову двумя руками, словно охапку полотенец, снятых с бельевой веревки.

От платья тетушки исходил затхлый запах розовой пудры, который всегда ассоциировался у Лорны с одиночеством. Голова ее покоилась на груди тети Агнес. Лорна старалась не расплакаться.

— Мама сказала, что мне не разрешается ни с кем разговаривать.

— Вполне в духе Лавинии, Она может быть ужасно деспотичной, нь прилагая для этого особых усилий. Извини меня, Лорна, но я знаю ее гораздо дольше, чем ты, поэтому, думаю, заслужила право высказать свое мнение. Ты можешь любить ее, но никогда, никогда не восхищайся ею!

Лорна робко улыбнулась и подняла голову.

— Что теперь будет?

— Не знаю, но что-то затевается. Твои родители, конечно, не посвятят меня в это, но я лучше всех в этой семье умею подслушивать через замочные скважины, так что, поверь мне, я подслушаю.

Обычно легкая дрожь в голосе тети Агнес сегодня слышалась более явно.

— Спасибо тебе, что играла вчера вечером на пианино во время нашего разговора в библиотеке.

— Ох, дитя мое… — Агнес погладила племянницу по волосам. Их растрепанный вид придавал лицу Лорны еще более печальное выражение, что еще больше наполнило горечью сердце старой женщины. — Он приходил просить твоей руки, да? — В ответ на вопрос тети в карих, страдающих от безнадежной любви глазах Лорны появились две крупные слезинки. — А эти безжалостные ханжи выгнали его, — сердито продолжала тетя Агнес. — Но клянусь памятью капитана Дирсли, я надеюсь, что и они будут так же страдать, как заставляют страдать тебя. Да какое они имеют право? Ладно, оставим права. Как человек может называть себя христианином, если он выгоняет из дома отца своего внука?.

Лорна снова прильнула к тете, обняв руками ее худенькое тело. Так хорошо было слышать ее, высказывающую те же самые мысли, которые самой ем приходили в голову всю ночь. В эти молчаливые минуты в объятиях тети Агнес Лорна подумала о том, как жаль, что у нее нет подобного взаимопонимания с матерью. Ведь в объятиях именно Лавинии она должна была поведать свои самые сокровенные тайны, рассказать о своей любви к Йенсу, о том, что ждет от него ребенка, об их планах на будущее. Но Лавиния никогда не раскрывала для нее своих объятий, и грудь ее не была такой мягкой и успокаивающей, как грудь тети Агнес.

— Сегодня утром я говорила с твоей матерью, — сообщила Агнес. — Заявила ей, что знаю, в каком ты оказалась положении, и спросила, что она собирается делать. Но она ответила, что это не мое дело, и посоветовала держать язык за зубами, так что боюсь, дорогая, они мне ничего не скажут. Буду изредка забегать проведать тебя, вот все, что я могу сделать.

— Тетя Агнес, я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, мое сердце, ты так похожа на меня, когда я была в твоем возрасте.

— Спасибо, что пришла. Ты даже сама не знаешь, как помогла мне.

Агнес отступила на шаг и улыбнулась.

— Он отличный молодой человек, этот твой симпатичный норвежец. Что-то в его плечах и подбородке напоминает мне моего прекрасного напитана. Будь уверена, Лорна, если я смогу хоть что-то сделать для того, чтобы вы были вместе, я это сделаю. Все, что угодно.

Лорна подняла голову и расцеловала тетю в обе щеки.

— Ты единственная роза среди всех этих колючек, дорогая тетя Агнес. От тебя я научилась всему самому лучшему, тому, что храню в своем сердце. А теперь тебе нужно уходить. Нет смысла еще больше злить маму твоим присутствием здесь.

Тетя Агнес была единственным человеком, заглянувшим к Лорне, и только уже ближе к вечеру в комнату пришла Эрнеста с пустым дорожным сундуком.

— Что это, Эрнеста?

— Мне приказано помочь вам собрать вещи, мисс.

— Собрать вещи?

— Да, мисс. Хозяйка велела взять всего один сундук. Она говорит, что вы уезжаете в колледж, и ваш отец специально договорился, чтобы вас приняли туда в начале второго семестра. Ну разве не здорово! Я всегда мечтала учиться, но закончила только шесть классов, хотя там, где я жила, это уже считалось кое-что. И работу эту я получила потому, что в отличие от других умею писать и читать. Так что вы хотите взять с собой? Хозяйка приказала спросить у вас, какие вещи укладывать.

Лорна машинально давала указания, а сама пытливо думала, что же такое происходит. Собрав вещи, Эрнеста ушла, но затем явилась Лавиния, одетая в дорожное платье стального цвета. Она остановилась на приличном расстоянии от Лорны, сцепив руки на животе и строго глядя на дочь.

— Твой отец отправляет нас с тобой в поездку. Поезд отходит в семь пятнадцать. Оденься потеплее и будь готова выйти из дома через пятнадцать минут.

— А куда мы едем?

— Туда, где твой позор сможет остаться в тайне.

— Мама, прошу тебя… куда?

— Это тебе знать не обязательно. Делай, как я говорю, и будь готова к отъезду. С сестрами и братом попрощаешься в библиотеке. Им сказали, что ты уезжаешь в колледж и что твой отец приложил немало усилий, чтобы устроить тебя туда в это время года, в основном для того, чтобы не позволить тебе принять участие в будущей регате. Если ты станешь вести себя соответствующим образом, то они поверят в это, тем более что ты неоднократно просила отца позволить тебе учиться в колледже. А теперь убери с лица эту плаксивую мину, и помни, что эти жесткие меры вызваны не нашей с отцом прихотью, а только твоим безнравственным поведением.

Прощание с Дженни, Дафной и Сероном превратилось для Лорны в настоящую муку. Она выдавила из себя фальшивую улыбку, а они недоверчиво смотрели на нее, не веря во всю эту историю и думая, что же от них утаивают. Лорна поцеловала их всех и пообещала Дафне:

— Я напишу.

Потом обратилась к Дженни:

— Надеюсь, Тейлор успокоится и наконец-то обратит на тебя внимание. А Серону она сказала:

— Хорошенько учись, и в один прекрасный день и ты поедешь в колледж.

Гидеон неуклюже чмокнул дочь в щеку, буркнул «до свидания», она ответила ему точно так же, лишь слегка изобразив дочернюю любовь.

Стеффенс отвез Лавинию и Лорну на вокзал, где мать купила два билета до Милуоки, а потом они сели в отдельное купе, где сиденья были расположены друг против друга. Лавиния задернула бархатные занавески на двери купе, сняла шляпу, убрала ее под сиденье и уселась с надутым видом сыча. Лорна устроилась напротив, устремив отсутствующий взгляд в окно в ожидании оставшихся минут до отхода поезда.

И он отошел. Лорна и Лавиния смотрели на огни города, исчезавшие в темно-синей ночи. На небе сияли звезды и серп молодого месяца.

Наконец Лорна оторвала взгляд от окна и обратилась к матери:

— Почему мы едем в Милуоки?

Лавиния посмотрела на дочь. В ее глазах читалось осуждение, и Лорна была уверена в том, что оно сохранится на лице матери до самого последнего момента, пока кто-нибудь из них двоих не уйдет в могилу.

— Ты должна кое-что понять, Лорна. Ты совершила тяжкий грех, а в некоторых штатах это даже считается противозаконным. Любой, кто хоть даже заподозрит тебя в этом, будет осуждать тебя до конца твоих дней. Нельзя жить, имея незаконнорожденного ребенка. И все, как только могут, стараются скрыть это, чтобы не разрушить окончательно свою жизнь и жизнь членов семьи. Тебе следует подумать о сестрах. Из-за тебя может пострадать и их репутация, а если даже и не репутация, то уж наверняка их юные чувствительные души. Нам с отцом не хотелось отправлять тебя из дома, но мы не видим другого выхода. У отца есть знакомый… ну, скажем так, не нашего круга, который свел его с представителями церкви. Через них он и разыскал этот католический монастырь бенедиктинок…

— Монастырь?

— В котором за тобой присмотрят, пока ты…

— Но мама…

— Там ты и будешь рожать. Тебе будут обеспечены хорошие условия проживания, уход, помощь монахинь и доктора, когда придет время родов.

— Значит, меня запрут в каменной келье и будут относиться ко мне, как к распутнице, да?

— Ты, похоже, не понимаешь, Лорна, что твой отец заплатил приличную сумму, чтобы убедить их принять тебя. Он сделал значительное пожертвование церкви, которая даже не является его церковью, так что будь любезна не говорить со мной в таком тоне. Нам необходимо было где-то укрыть тебя, причем сделать это следовало как можно быстрее. И, я думаю, тебе ничуть не повредит общество женщин, которые служат Богу и дали обет безбрачия.

Если бы у нашей церкви были такие монастыри, то отец поместил бы тебя туда, но поскольку их нет, то пусть это будет монастырь Святой Сесилии.

— И мне не позволено будет выходить оттуда?

— Какая ты наивная. Женщины, зачавшие ребенка вне брака, не демонстрируют себя публике. Они прячут свою беду от людей, чтобы их не осудило порядочное общество.

— А что будет с ребенком? Мне разрешат забрать его?

— Забрать ублюдка? И что с ним делать? Если ты принесешь его домой, то какой это будет урок для твоих младших впечатлительных сестер? А как твой брат объяснит это своим друзьям? Ты хочешь жить в нашем доме и растить его там? Ну не можешь же ты на самом деле ожидать, что мы с отцом пойдем на это, Лорна!

Некоторое время они сидели молча, Лорна смотрела в темноту, от страха щемило сердце. Изредка она смахивала с лица слезы, Лавиния даже и не пыталась успокоить дочь. Спустя немного она снова заговорила:

— Пока ты будешь жить с монахинями, уверена, у тебя будет достаточно времени осознать, что для всех это будет просто катастрофой, если ты заберешь ребенка. Церковь знает добропорядочные семьи, желающие усыновить детей. Другого выхода просто нет.

Лорна снова смахнула слезу. За окном проносился ночной пейзаж.

Милуоки лежал в дымке угольного смога. Поезд замедлил ход и начал поворачивать, видневшиеся впереди рельсы сверкали, как метеоры. Некоторое время поезд двигался вдоль озера Мичиган, где у берега стояли на якорях корабли и раскинулись причалы. Полосы тумана спускались к земле, и, когда поезд проходил сквозь них, туман заволакивал окна. Сам вокзал был мрачным, почти пустынным, в воздухе стоял устойчивый запах креозота. Спускаясь по ступенькам вагона, Лорна бросила взгляд на кирпичное здание вонзала, кирпичи поблескивали в тумане, освещаемые двумя фонарями, чей свет приглушался пеленой смога.

— Иди за мной, — приказала Лавиния. Лорна последовала за матерью, слегка дрожа от морозного воздуха. То, что она делала, и то, куда шла, казалось просто невероятным, и даже ненастная погода точно соответствовала этой ситуации. Она двигалась за быстро шагающей Лавинией через темный, незнакомый город, окутанный туманом и неизвестностью, осознавая всю тяжесть своего греха и испытывая глубокую тяжесть вины.

Лавиния наняла носильщика поднести сундук Лорны и крытый экипаж. На боках запряженной в экипаж лошади поблескивала влага, а грива начала покрываться инеем. Сбоку на карете висел фонарь, кучер слез с козел и распахнул дверцу.

— Добрый вечер, леди. Ненастная погодка для прогулок.

Залезая мимо него в темную, тесную карету, женщины уловили запах спиртного. Дверь кареты захлопнулась, потом ее слегка тряхнуло, когда кучер пристраивал на запятки сундук Лорны, а потом дверь снова отворилась и в проеме возникло лицо кучера.

— Куда ехать, мадам?

— В монастырь Святой Сесилии, — ответила Лавиния.

— Хорошо. Ночь холодная, накройте колени попоной.

Попона была тяжелой и царапалась, как солома. Лавиния и Лорна вместе укрылись ею, они сидели, прижавшись бедрами друг м другу, на пахнувшем плесенью кожаном сиденье, а когда лошадь тронулась, головы их дернулись назад.

Воздух в карете был спертым, окна запотели от их дыхания. Несколько раз Лорна протирала свое окно рукавом и видела проплывавшие мимо большие кирпичные здания, потом особняки и аллеи, однажды ей даже попались на глаза два велосипеда, прислоненных к каменной стене.

Они ехали уже больше часа, окна кареты начал залеплять мокрый снег. Лавиния дремала, склонив голову набок. Изредка бросая взгляды на мать, Лорна подумала о том, что беспомощность человека во сне может вызвать как нежные чувства, так и отвращение. Если бы она наблюдала за спящим Йенсом, то ее охватили бы нежные чувства при виде его беспомощного, расслабленного лица. Но, глядя на лицо матери, Лорна находила ее раскрытые губы и обвисшие щеки отталкивающими.

Наконец до них донесся приглушенный голос кучера:

— Мы почти приехали, леди. Осталось минут пять.

Голова Лавинии дернулась, она зачмокала губами, просыпаясь. Лорна протерла окно. Луна в небе исчезла, а хлопья мокрого снега стали больше и белее. Похоже, они приехали за город, потому что взору Лорны предстало пустынное поле, а вдали виднелись редкие деревья. Потом показалась каменная стена, и, проехав вдоль нее примерно сто ярдов, экипаж свернул направо, проехал еще несколько футов по хрустящему гравию и остановился. Дверь кареты распахнулась, в нее просунулась голова кучера, от которого теперь еще сильнее пахло спиртным.

— Вас ждет кто-нибудь? — спросил он.

— Позвоните в колокол на воротах, — ответила Лавиния.

Дверь кареты захлопнулась, кучер зазвонил в колокол, но звук его был настолько приглушенным, что Лорна подумала: его наверняка никто не услышит. Колокол прозвонил еще три раза, прежде чем у ворот появилась полная ковыляющая фигура в черном с зонтиком в руках.

— Да? Чем могу помочь?

— К вам приехали две леди, — услышали Лорна и Лавиния ответ кучера.

Лавиния открыла дверцу кареты и высунула голову.

— Я миссис Гидеон Барнетт. Думаю, вы осведомлены о моем приезде.

— Ax! — Монахиня вытащила из рясы ключ и обратилась к кучеру: — Проезжайте через двор к дальнему крылу здания.

Кучер поправил свою черную шляпу и забрался на козлы. Сначала с протяжным и печальным скрипом распахнулась одна половина ворот, а затем с тем же звуком и вторая. Экипаж проехал через ворота и остановился.

— Вы тоже поедете с нами, сестра? — послышался голос кучера.

Монахиня ответила с сильным немецким акцентом:

— Нет, спасибо, я пойду за вами пешком. Этот снег пахнет свежестью, а ночной воздух такой бодрящий.

Лорна бросила взгляд на монахиню, когда они проезжали мимо нее. Полная женщина с черным платком на голове, который она придерживала одной рукой на груди, ковыляя по тропинке под черным зонтом. Дорожка из гравия была с двух сторон обсажена могучими деревьями, вдоль нее тянулись цветочные клумбы, уже облетевшие и опустошенные поздней осенью. Показалось здание монастыря: U-образной формы, трехэтажное, сложенное из темного камня, обрамленное на уровне первого этажа сводчатой галереей. Темные окна верхних этажей, расположенные равномерно, словно колья в загородке, выходили во двор.

Возле центрального входа экипаж остановился, кучер принялся снимать с запяток сундук Лорны. Лавиния вылезла из кареты, следом за ней Лорна.

Лавиния обратилась к кучеру:

— Подождите, пожалуйста. Я постараюсь вернуться как можно скорее.

Они с Лорной стояли под мокрым снегом, пока толстая монахиня провожала кучера с сундуком, прикрывая его своим зонтом, таким же огромным, как и ее черная, развевающаяся ряса. Она вернулась, отдуваясь, и произнесла со своим гортанным немецким акцентом.

— Идемте… идемте… а то промокнете. Втроем они прошли под свод галереи к массивной, закругленной сверху двери из темного дерева, в которой имелось окошко из свинцового стекла в виде креста. Сквозь окошко пробивался слабый свет, словно внутри горела всего одна свеча.

— Входите, — пригласила монахиня, и ее голос эхом отразился от высоких каменных стен.

Дверь закрылась с таким гулким звуком, как будто одновременно с ней хлопнули еще десяток других дверей в темных коридорах. Внутри вдоль одной из стен стояли стулья с перекладинами на спинках, массивный стол на толстых ножках с тремя тонкими восковыми свечами в медном подсвечнике, а на стене висело деревянное распятие с бронзовой фигурой Христа. В другое крыло здания вели ступеньки и еще одна каменная галерея, уходившая в темноту.

— Миссис Барнетт, я сестра Деполь, — представилась пожилая монахиня, откидывая платок с головы на плечи.

— Рада познакомиться с вами, сестра.

— А ты Лорна. — Голос монахини звучал так, словно у нее в горле перекатывались намни. Мясистое лицо выпирало из-под краев белого апостольника, как тесто из квашни. Единственное золотое кольцо на левой руке, казалось, вросло в пухлый палец.

— Здравствуйте, сестра.

Ни Лорна, ни монахиня не протянули друг другу руки в знак приветствия. Сестра Деполь обратилась к Лавинии:

— Отец Гуттманн предупредил нас о вашем приезде, так что все готово. За ней будет хороший уход, будет хорошая пища, и у нее будет много времени Для размышлений. Это ей пойдет на пользу. Ее комната готова, но попрощаться вы должны здесь. Лорна, покаты будешь прощаться с матерью, я подожду тебя вон там, — она показала на темную арку, — а потом мы вместе отнесем твой сундук наверх.

— Спасибо, сестра.

Оставшись одни, Лорна и Лавиния были не в силах смотреть в глаза друг другу, поэтому Лорна уставилась в левое плечо матери. Лавиния теребила свои перчатки свиной ножи, складывала и перекладывала их, словно их было двадцать, а не две.

— Ну что ж, — вымолвила наконец Лавиния, — будь послушной и не доставляй им неприятностей. И знай, что они оказывают нам большую услугу.

— Когда я снова увижу тебя?

— После того, как оно родится. — Сейчас Лавиния предпочла назвать ребенка «оно», хотя раньше называла только «ублюдок».

— Значит, только тогда? А папа? Он… он приедет проведать меня?

— Не знаю. Твой отец занятой человек. Лорна перевела взгляд ла распятье.

— Да… конечно… конечно… он занятой человек. Слишком занятой, чтобы тратить время на беременную дочь, которая тщательно спрятана и которой на ближайшие шесть или семь месяцев ничего не нужно, кроме обычных человеческих условий.

— А когда оно родится, ты, конечно, сможешь вернуться домой, — сказала Лавиния.

— Без него… конечно.

К великому изумлению Лорны, величественная фигура Лавинии как-то поникла, еще секунду назад крепко сжатые губы задрожали, глаза наполнились слезами.

— Боже мой, Лорна, — прошептала она, — ты думаешь, мы с твоим отцом не переживаем? Мы стараемся защитить тебя, неужели ты не понимаешь? Ты же наша дочь… Мы хотим тебе только добра, но это пятно может остаться на тебе всю жизнь. Ты даже не представляешь себе, какими жестокими могут быть люди. Вот ты обвиняешь нас и называешь бессердечными, но задумайся хоть на минуту, что ты носишь под сердцем нашего внука, и нам самим было очень больно принимать такое решение!

Эта вспышка откровения продемонстрировала слабость Лавинии, которую Лорна раньше никогда за ней не замечала. Она даже не подозревала, что мать может переживать случившееся. До этого момента Лорна считала Лавинию просто деспотичной и злой женщиной, разлучившей ее с Йенсом в силу каких-то глупых предрассудков. И вот только теперь, когда в глазах Лавинии появились слезы, она поняла, что и у матери есть чувства, которые она тщательно скрывала до этого момента.

— Мама… я… прости меня.

Лавиния прижала дочь к груди, стараясь говорить спокойным голосом:

— Мать всегда мечтает о самом лучшем будущем для своего ребенка. Никогда не предполагает таких ужасных неприятностей. Поэтому, когда они случаются, мы просто… просто… боремся против них во имя самого лучшего известными нам способами и говорим себе, что в один прекрасный день наш ребенок поймет, что мы принимали решения, которые, по нашему мнению, пошли бы всем только во благо. — Она похлопала Лорну по лопатке. — А теперь береги себя и сообщи сестрам, когда подойдут роды. Они отправят телеграмму твоему отцу, и я сразу приеду.

Лавиния крепко поцеловала Лорну в щеку и поспешила уйти, чтобы окончательно не разрыдаться.

Дверь за ней закрылась, а Лорна так и стояла, удивленная выплеснувшимися наружу чувствами матери. Это откровение было не только неожиданным, оно буквально открыло глаза Лорне на то, что некоторым людям очень трудно дать волю своим чувствам и выразить любовь, которую они скрывают.

Появилась сестра Деполь и взяла со стола подсвечник.

— Я отведу тебя в твою комнату. — Она взялась за одну ручку сундука, Лорна за другую. — О-ох! Какой тяжелый. Ты увидишь, что тебе здесь не понадобится так много одежды. Мы здесь живем просто и тихо, проводим время в молитвах и размышлениях.

— Но я — не католичка, сестра. Вам говорили об этом?

— Необязательно быть католичкой, чтобы молиться и размышлять.

По обе стороны коридора в верхнем этаже, уходившего в темноту, располагались двери. Пройдя половину коридора, сестра Деполь открыла одну из дверей по правой стороне.

— Вот твоя комната.

Лорна вошла и огляделась. Кровать, стол, стул, окно, распятие, аналой. Монашеская келья для молитв и размышлений.

Они присели на сундук. Монахиня зажгла свечу, стоявшую на столе, и повернулась к Лорне.

— Месса у нас в шесть часов, а завтрак в семь. Если хочешь, можешь посещать мессу, но для тебя это, естественно, не обязательно. Завтра после мессы кто-нибудь зайдет за тобой и проводит в трапезную. Спокойной ночи.

Спустя минуту Лорна уже лежала в темноте на спине на жесткой койке не шире детской кроватки. Руки она положила на живот, пытаясь уловить шевеление плода, которому суждено было в корне изменить ее жизнь. Простыни на постели были грубыми, но от них исходил запах свежести, как от дождя, одеяло шерстяное и тяжелое. Малышка, покоящийся в ее пока еще плоском животе, был, наверное, не больше чайной чашки. А есть ли он там вообще? Как он может там находиться, если совсем нет ощутимых доказательств его присутствия? Весь прошедший день показался Лорне театральной драмой, в которой она играла главную роль. Ей захотелось встать с этой койки, уйти из этого монастыря, уйти со сцены и прекратить весь этот спектакль. Она могла бы сесть на поезд, вернуться к Пенсу и рассказать ему, что играла главную роль в очень странной пьесе, где все сговорились разлучить их и отнять у них их ребенка. Но она вернулась, она счастлива, и теперь они могут пожениться.

Однако воспоминания о слезах матери прервали мечтания Лорны и вернули ее к жестокой действительности. Слезы Лавинии заставили Лорну впервые осознать, какие неприятности доставил ее родителям этот ребенок. Она вспомнила слова матери о жестокости людей по отношению к детям, рожденным вне брака, и о печати позора, которая вечно будет лежать на семье этого ребенка. До этого момента все виделось ей в розовом свете, она мечтала о том дне, когда она, Йенс и их ребенок будут одной семьей, словно реакция общества на это не имела никакого значения. Но все было иначе. И только теперь, разом повзрослев, Лорна признала то, что отрицала раньше.

На следующее утро тихая, смиренная монахиня сестра Марл зашла к Лорне. Уголки губ у сестры Марл были приподняты, что придавало ее лицу своеобразное выражение — не улыбка, не усмешка, а этакое блаженство и внутреннее умиротворение. Она вошла в комнату Лорны и остановилась в ожидании, сцепив руки в широких рукавах черной рясы. Лорну она назвала «дорогое дитя».

— Дорогое дитя. Не бойся. Господь позаботится о тебе, как заботится о всех своих детях. — Когда они вышли в коридор, сестра Марл сказала: — Вот сюда, дорогое дитя. Ты, должно быть, ужасно проголодалась. — И уже в трапезной вновь обратилась к Лорне: — Садись, дорогое дитя, подожди, пока мать-настоятельница прочтет молитву.

Лицо матери-настоятельницы было сморщенным, будто куча белья, вывешенная сушиться на короткой веревке. И вся она была белая, как напрестольная пелена, свисавшая с ее сложенных рук. Даже не взглянув на Лорну, мать-настоятельница осенила монахинь крестом, и они вместе затянули молитву, совсем непонятную Лорне. Монахини не пели, но их голоса сливались, словно в церковном гимне. Двигались они медленно, а усаживаясь перед своими тарелками, закатывали широкие рукава ряс, чтобы они не мешали трапезе. Пища была самой простой: острые колбаски, пикантный сыр, грубый белый хлеб несоленое масло, холодное молоко, горячий кофе.

Сестра Марл сообщила о Лорне необходимые сведения.

— Нашу молодую гостью зовут Лорна. Она приехала сегодня ночью из Сент-Пола, штат Миннесота и пробудет с нами, наверное, до начала лета. Она не католичка, так что незнакома с нашими обрядами. Сестра Мэри-Маргарет, я попрошу тебя после завтрака показать ей, где у нас кухня и молочная, я уверена, ей часто будет хотеться парного молока.

Хотя сестра Марл изъяснялась на хорошем английском, большинство монахинь говорили с немецким акцентом, а между собой и вовсе по-немецки. К удивлению Лорны, они часто смеялись, а иногда и поддразнивали друг друга. Во время завтрака каждая из монахинь по крайней мере хоть раз обратилась к Лорне, называя ее по имени и сообщая различные сведения о жизни в монастыре, о том, что будет приготовлено на ужин, где Лорне надлежит оставлять грязное белье. После окончания завтрака никто из них не предложил Лорне помолиться или посетить мессу, никто даже не упомянул о ее будущем ребенке.

Монастырь находился среди поросших лесом холмов, в отдалении виднелись фермы. Комната Лорны выходила на противоположную от главного двора сторону. Из окна был виден замерзший ручей, леса и поля, тянувшиеся к горизонту, иногда мелькали пасшиеся в загонах лошади. Лорна много времени проводила у окна и разглядывала пейзаж, сидя на жестком стуле и положив руки и подбородок на каменный подоконник.

Как оказалось, монастырь Святой Сесилии представлял собой убежище для удалившихся от мирской жизни монахинь и приезжавших сюда на короткое время сестер из близлежащих штатов, где они предавались молитвам и размышлениям. Молитвы и размышления. Как и монахини, Лорна уделяла много времени и тому и другому, и делала это добровольно без всякого давления. Никто не наказывал ее, не ругал не осуждал за ее нынешнее положение. Она была окружена женщинами, чье исключительное спокойствие, похоже, начало передаваться и ей, Большинство монахинь были похожи на сестру Марл: ходили тихо, в их улыбках светилось внутреннее спокойствие. Эти люди были так непохожи на Гидеона и Лавинию Барнетт! Занимались они самыми обычными делами: изготавливали свечи, плели кружева, шили одежду, пекли хлеб. Аскетические условий жизни исключали зависть и желание пощеголять друг-перед другом, тогда как подобные чувства были очень сильны в том обществе, в котором росла Лорна. Ей доставляло огромное удовольствие быть самой собой, а не такой, какой ее хотели видеть другие, — симпатичной, остроумной девушкой из богатой семьи, разодетой в роскошные платья и очаровывающей самых завидных женихов.

А в монастыре Святой Сесилии она была просто Лорной Барнетт, дитем Господа.

Ноябрь сменился декабрем. В общем зале монастыря перед гипсовыми статуями младенца Иисуса, Марии и Иосифа появились подстилки из сена. Общий зал стал любимым местом Лорны, с его сверкающими стеклами окон, часть которых выходила во двор, а другая часть на противоположную сторону, на сельский пейзаж. Умиротворяющая улыбка младенца Иисуса встречала каждого, входившего сюда. Лорна задумчиво смотрела на него, спрашивая, что же ей делать. Но ответа не получала.

В общем зале имелось старинное пианино, оно стояло в глубине, перед окнами, выходящими на покрытые снегом холмы. Лорна частенько играла на нем, и его резкие металлические звуки напоминали скорее звуки клавесина, а не фортепьяно. Монахини входили в зал и сидели молча, слушая ее игру. Иногда просили что-нибудь спеть, некоторые засыпали под ее музыку.

Сестра Тереза научила Лорну ухаживать за цветами.

Сестра Марта научила замешивать тесто для хлеба.

Сестра Мэри-Фейт научила шить.

Декабрь сменился январем. И Лорне стала уже тесна ее одежда. Она сшила два простеньких платья которые слегка отличались от платьев монахинь, — коричневые, из домотканого сукна, длинные, из-под них выпирал уже заметный бугорок ее живота.

Январь сменился февралем, монахини катались на коньках по замерзшему ручью за монастырем. Их корова, прекрасное светло-коричневое существо по кличке Благоразумная, родила очаровательного светло-коричневого теленка, которого назвали Терпеливый. Лорна часто сидела в коровнике с животными, где теплый, духовитый воздух напоминал ей лодочный сарай, в котором они с Йенсом провели лето вместе с «Лорной Д».

Лорна не писала ему, потому что регулярно, каждую неделю получала от матери письма, в которых та настоятельно требовала выбросить из головы идею о новой встрече с Йенсом Харкеном. Она призывала примириться с мыслью, что ребенка нужно оставить в монастыре, молить Господа о прощении за свой постыдный грех, а еще молиться, чтобы никто из их знакомых не догадался об этом, когда все закончится.

Лорна не писала никому, за исключением тети. Агнес. Только тете она могла высказать свою боль, рассказать о мучительном решении, которое предстоит принять. Она призналась тете, что не пишет Йенсу потому, что ей требуется время обдумать слова матери и принять решение, которое причинило бы как можно меньше боли всем окружающим. И еще, Лорна спросила в письме у тети Агнес: «Что слышно о Йенсе?»

В ответ тетя сообщила, что он устроился на зиму жить в хижине Тима, построил по соседству мастерскую, где уже начал работу над новой яхтой, правда, она не знает, по чьему заказу.

Лорна вновь и вновь перечитывала эти слова, сидя у окна и глядя вдаль. К горлу подступил комок. Над заснеженными полями она видела его лицо, в шуме ветра слышала его голос, представляла в своем воображении их новорожденного ребенка.

Но одна мысль неустанно преследовала ее и удерживала от того, чтобы написать Пенсу: «А может быть, мама права».

Глава 15

После изгнания Лорны отношения между хозяином и хозяйкой гранитного дома на Саммит-авеню стали еще более натянутыми, чем обычно. Дети постоянно задавали вопросы, почему Лорну отправили в католический колледж, а когда Лавиния пыталась рассказать Гидеону о монастыре, он сжимал губы и заявлял, что занят.

Как-то вечером, незадолго до Рождества, Лавиния ждала в спальне, пока Гидеон готовился ко сну. Городской дом был построен задолго до коттеджа на озере, поэтому в нем не было водопровода и ванной. Лавиния дождалась, пока Гидеон вышел из-за ширмы, закончив туалет, его спущенные подтяжки напоминали перевернутые радуги.

— Я хотела бы поговорить с тобой, Гидеон, — начала Лавиния.

— О чем?

— Сядь, Гидеон… прошу тебя.

Он перестал расстегивать рубашку, прошел и сел напротив жены на маленький, неудобный стульчик, стоявший возле круглой печки.

— Я думал, ты уже спишь.

— Нет, я ждала тебя. Нам нужно поговорить о Лорне.

— За Лорной хорошо присматривают. О чем тут еще говорить?

Гидеон вознамерился встать. Но Лавиния подалась вперед и остановила его, взяв за руку.

— Ты чувствуешь себя виноватым… я понимаю, но мы сделали то, что должны были сделать.

— Я вовсе не чувствую себя виноватым!

— Нет, чувствуешь, Гидеон, и я тоже. Думаешь, мне хотелось оставлять ее там? Думаешь, меня не беспокоит, что кто-то может узнать обо всем, несмотря на принятые нами меры предосторожности? Но мы пошли на это ради ее будущего и должны помнить об этом.

— Хорошо, хорошо! — Гидеон всплеснул руками. — Согласен, но больше не хочу говорить об этом, Лавиния.

— Знаю, что не хочешь, Гидеон, но неужели тебя не трогает то, что она носит под сердцем нашего внука?

— Лавиния, черт побери, я же сказал, хватит!

Он вскочил со стула.

Гидеона надо было сильно разозлить, чтобы он начал ругаться.

А его жене понадобилось большое мужество, чтобы перечить ему.

— Иди сюда, Гидеон! И не кури свои противные сигары. Мне надо кое-что сказать тебе, но я не намерена разговаривать с твоей спиной.

Удивленный Гидеон обернулся, бросил взгляд на жену, сидевшую выпрямившись в небольшом, обитом тафтой кресле, в своей просторной хлопчатобумажной ночной рубашке, с не распущенными на ночь волосами. Оставив сигары, он вернулся к своему стульчику и сел.

— Думаю, ты согласишься, Гидеон, что я очень редко прошу тебя о чем-то серьезном, а вот теперь хочу попросить, но только ты сначала хорошенько подумай, прежде чем кричать на меня. Да, этот ребенок ублюдок, тут не о чем говорить, но в этом ублюдке течет наша кровь. И мне не хотелось бы думать, что наш внук будет жить в каких-нибудь трущобах… может быть, мерзнуть и голодать. А может, даже и болеть. — Лавиния замолчала, словно собираясь с мыслями, потом продолжила: — Я все продумала и знаю, как сделать тан, чтобы мы точно знали, что ребенок находится в надежных рунах, а тайна его рождения при этом будет сохранена. Я прошу твоего разрешения поговорить с миссис Шмитт.

— С миссис Шмитт?

— Она уже столько лет грозится уволиться из-за тяжелой болезни ее матери. Думаю, ей можно это доверить…

— Что доверить?

— Воспитание ребенка. Гидеон аж подпрыгнул.

— Эй, черт побери, подожди-ка, Лавиния!

— Я понимаю, что это будет стоить тебе денег.

— Это мне уже стоило денег!

— Которых у тебя полно. Я прошу тебя сделать это для меня, Гид. — Лавиния не называла мужа Гид со времен их юности. От удивления Гидеон со вздохом плюхнулся на свой стул, а Лавиния уверенно продолжила: — Никто ничего не заподозрит, если миссис Шмитт уволится прямо сейчас. Она уедет отсюда за несколько месяцев до возвращения Лорны, а так как она постоянно говорит о своей больной матери, то все подумают, что уволилась она именно по этой причине. А в ответ на заботу о ребенке мы, конечно, обеспечим им с матерью безбедное существование до конца их дней.

Они задумались, Гидеон продолжал сидеть на своем стуле, Лавиния в своем кресле, размышляя о Лорне и своем внуке. В эти молчаливые минуты дедушка и бабушка ощутили всю тяжесть ответственности и заботы, к которой у них не лежало сердце.

Наконец Гидеон спросил:

— А сколько лет миссис Шмитт?

— Пятьдесят три.

— Она уже старая.

В этих словах Лавиния уловила первый признак того, что и Гидеона заботит будущее ребенка. — Ты можешь предложить что-нибудь лучше? — спросила Лавиния, выгнув дугой бровь.

Уперевшись локтями в колени, Гидеон посмотрел на пол и покачал головой, потом поднял взгляд на Лавинию.

— И ты согласна расстаться с миссис Шмитт, после того как летом чуть ли не умоляла ее остаться?

— Да, — просто ответила Лавиния. Она схватила мужа за руку, голос ее дрогнул, перейдя в шепот. — Ох, Гид… это будет наш внук. Как мы проследим за его судьбой, если позволим незнакомым людям усыновить его?

В течение многих лет Гидеон не проявлял нежности по отношению к жене, но сейчас он взял ее руку в свою и тихонько сжал.

— А Лорне ты не собираешься рассказать об этом?

— Конечно, нет, и никто в доме не будет знать об этом. А миссис Шмитт поклянется сохранить тайну.

Они сидели, чувствуя себя немного неловко от того, что держались за руки и внезапно пришли к единому мнению.

— И еще, — произнес Гидеон, — ребенок тоже не должен будет ничего знать.

— Конечно. Просто так мы будем чувствовать себя спокойнее, вот и все.

— Очень хорошо. — Гидеон отпустил руку Лавинии. — Но скажу тебе еще кое-что, Лавиния. — Его лицо застыло, взгляд устремился куда-то вдаль. — Я бы убил этого проклятого норвежца. Именно так. Я бы убил этого сукина сына.

В первые дни после исчезновения Лорны Йенс думал, что сойдет с ума. Он чувствовал себя беспомощным, заброшенным, напуганным. Куда они отправили ее? Все ли с ней в порядке? Все ли в порядке с ребенком? Не убили ли они ребенка? Увидит ли он его когда-нибудь? Уговорили ли они Лорну больше не видеться с ним? Почему она не пишет?

Несколько раз он снова приходил к дому Барнеттов на Саммит-авеню, но в дом его ни разу не пустили.

Тим уехал, и теперь Йенсу было не с кем даже поговорить. С Беном откровенничать не хотелось, ведь тогда надо было рассказать о беременности Лорны. Шли дни, от Лорны не было никаких известий, и Йенс все больше падал духом.

Рождество он провел, как и все обычные дни, работая и размышляя о том, увидит ли когда-нибудь Лорна плоды его труда.

В январе его настроение еще больше ухудшилось. Йенс написал письмо брату, откровенно рассказав о ребенке и об исчезновении любимой женщины.

В феврале строительство мастерской было полностью завершено. Йенс перенес туда из хижины Тима форму, приступив к строительству плоскодонки, заказанной самим Тимом, которую было решено назвать «Манитоу». Но душа у него как-то не лежала к этой работе.

В марте тоска охватывала Йенса уже по нескольку дней, он пару раз ездил в город, но на почте не было никаких известий от Лорны.

А в апреле, спустя пять месяцев после ее исчезновения, он получил письмо, написанное незнакомым почерком. Йенс вскрыл его прямо на тротуаре перед почтой и поразился прочитанному.

«Дорогой мистер Харкен!

Учитывая обстоятельства, о которых я полностью осведомлена, я посчитала своим долгом сообщить вам, где находится моя дорогая Лорна Барнетт. Родители отправили ее в монастырь Святой Сесилии в окрестностях Милуоки, штат Висконсин, где за ней присматривают монахини. Вы должны понимать, что родители Лорны убеждали и продолжают убеждать ее, что она совершила смертельный грех. Помните об этом, если намерены бороться за нее.

С уважением, Агнес Барнетт».

Освещенный лучами полуденного солнца, теребя в руках письмо. Йенс снова и снова перечитал его.

Сердце его бешено колотилось, охваченное надеждой. И, конечно же, он ощущал любовь и тоску. Эти чувства не покидали его в последние месяцы. Йенс закрыл глаза и поднял лицо к солнцу, все больше и больше ощущая его тепло. Весенний воздух показался ему еще свежее, а жизнь просто прекрасной. Он прочитал еще раз: «…монастырь Святой Сесилии в окрестностях Милуоки» и с бьющимся от радости сердцем понял, что уже принял решение.

Весна пришла и в монастырь Святой Сесилии. Северные ветры сменились юго-западными, с окрестных полей исчез снежный покров. От стен монастыря поднимался запах оттаявшей земли, на поле к западу от монастыря стала появляться кобыла с жеребенком. На клумбах во дворе начали пробиваться побеги тюльпанов, зимний посвист синиц сменился весенним щебетанием.

В один из дней в конце апреля Лорна дремала после обеда в своей комнате, когда в дверь постучала сестра Марл.

— К тебе посетитель, — сообщила монахиня.

— Кто-то приехал ко мне? Сюда? — Лорна и не знала, что в монастырь допускаются посетители. — А кто?

— Я не спросила его имени.

— Мужчина?

Лорна села на кровати и спустила ноги на пол. Единственными мужчинами, которых она видела здесь, были отец Гуттманн, ежедневно приходивший к мессе, и сельский доктор Эннер, заходивший иногда осмотреть ее.

— Он ждет тебя в галерее на улице.

Дверь тихонько закрылась за сестрой Марл, а Лорна осталась сидеть на кровати, прижав руку к округлому животу и пытаясь собраться с мыслями. Отец или Йенс? Только они могли приехать к ней сюда. Без сомнения, это Гидеон, решивший выполнить свой родительский долг, потому что Йенс не знает, где она.

А может, он все-таки узнал… предположим…

Помогая себе обеими руками, Лорна сползла с кровати, проковыляла по комнате, налила воды в кувшин, сполоснула лицо и остановилась на секунду, прижав мокрые ладони к пылающему лицу. Сердце стучало, словно собиралось выскочить из груди. Зеркала в комнате не было, Лорна на ощупь пригладила волосы, собрав их сзади в хвост, как носила их с момента прибытия в монастырь. Она сменила мятое платье на другое, но такое же коричневое и грубое, впервые пожалев, что у нее нет какой-нибудь более яркой одежды. Открыв дверь, Лорна нерешительно направилась к лестнице и начала спускаться вниз, ее походка сочетала в себе степенность монахини и неуклюжесть беременной женщины, которая не могла видеть свои ноги.

В главном зале никого не было, но входная дверь была распахнута, яркие лучи послеобеденного солнца сверкали на пестром гранитном полу. Все внутри Лорны напряглось, сердце забилось еще сильней, когда она вышла из двери в сводчатую галерею и посмотрела направо.

Там сестра Деполь совершала свою обычную послеобеденную прогулку, держа в рунах молитвенник на немецком языке.

Лорна взглянула в другую сторону… и увидела Йенса, который, держа в руках шляпу, поднимался с деревянной скамейки, примостившейся в тени под крышей галереи.

Сердце рванулось из груди, радость и любовь охватили Лорну, она двинулась навстречу Йенсу, ощутив внезапную слабость в коленях. Йенс был в выходном костюме, пострижен, может быть, даже слишком коротко. Лицо его выражало испуг и неуверенность, когда он смотрел на приближающуюся к нему Лорну в широком платье, из-под которого выпирал живот. Лорна в смятении двигалась к нему, любовь к Пенсу сейчас боролась в ней с воспоминаниями о постоянных упреках и предостережениях матери.

— Здравствуй, Йенс, — прошептала она, подходя к нему.

По ее спокойствию Йенсу стало ясно: монахиням и родителям удалось внушить ей то, что они хотели. Они даже сделали ее некрасивой. Эти волосы, одежда, смирение, похожее на уныние, — все это так не отвечало облику той Лорны Барнетт, которую он помнил. Дух ее был сломлен, она не обрадовалась при виде его, да и вообще Йенса напугал царивший здесь повсюду дух смирения.

— Здравствуй, Лорна.

Они стояли на почтительном расстоянии друг от друга, зная, что невдалеке прогуливается сестра Деполь.

— Как ты нашел меня?

— Твоя тетя Агнес написала мне письмо и сообщила, где ты.

— А как ты добрался сюда?

— Приехал на поезде.

— Ох, Йенс… — на лице Лорны промелькнуло выражение горестной любви, — такой путь… — Она помолчала, потом продолжила: — Рада видеть тебя, — но произнесено это было привычным тоном мученицы.

— Я тоже рад… — Йенс замолчал. Сглотнул слюну. Он не мог говорить, ему хотелось заключить ее в объятия, зарыться лицом в волосы, шептать, как он счастлив видеть ее, какой одинокой и ужасной была для него эта зима без нее, как он обрадовался, увидев, что она продолжает носить его ребенка. Но вместо этого Йенс стоял, отделенный от нее каким-то новым для него налетом неприкасаемости, который плотно окружал Лорну, словно уже сжился с ней.

— Почему ты не написала? — спросил он.

— Я… я не знала, куда писать.

— Неужели ты могла подумать, что я уехал, оставив тебя в таком положении? Могла бы найти меня, если бы захотела. Неужели не понимала, как я волнуюсь? Как переживаю?

— Извини, Йенс. Я ничего не могла сделать. Они держали свои планы в секрете, а мама неожиданно увезла меня. Я сама только в поезде узнала, куда мы едем.

— Но ты здесь уже пять месяцев, Лорна. Могла хотя бы сообщить, что с тобой все в порядке.

Из-за угла появилась сестра Деполь.

— Здесь холодно, давай посидим на солнышке, — предложила Лорна.

Они вышли, не касаясь друг друга, из-под сводов галереи и сели на деревянную скамейку, освещенную солнцем.

— Ты располнела… — заметил Йенс, кладя на скамейку шляпу, оглядывая ее. Вид округлившейся фигуры Лорны вызвал в нем такой прилив чувств, что та, наверное, услышала, как колотится его сердце.

— Да, — согласилась Лорна.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично. Много сплю, но все в порядке.

— Здесь хорошо к тебе относятся?

— О да! Монахини добрые и заботливые, и периодически меня навещает доктор. Здесь одиноко, но я поняла цену одиночества. У меня было много времени, чтобы подумать.

— Обо мне?

— Разумеется. И о себе, и о ребенке. — Чуть тише Лорна добавила: — О наших ошибках.

Все возрастающая тревога Йенса перешла в злобу, когда он подумал о том, как ее родители распорядились их судьбами.

— Именно этого они и добивались от тебя: чтобы ты считала все ошибкой. Неужели не понимаешь?

— Они сделали то, что посчитали лучшим.

— Это уж точно, — язвительно бросил Йенс, отводя взгляд в сторону.

— Именно так, Йенс, — воскликнула Лорна.

— Я тоже долгое время провел в одиночестве, но не могу сказать, что мне это понравилось. — Он поморщился от болезненных воспоминаний. — Боже, да я думал, с ума сойду, когда ты исчезла.

— Я тоже, — прошептала Лорна.

Они оба готовы были расплакаться, но не могли позволить себе этого в присутствии сестры Деполь. Поэтому сглатывали подступавшие к горлу комки и сидели не шевелясь, стараясь, чтобы монахиня не заметила, как они страдают, как любят друг друга. После нескольких минут неловкого молчания Лорна попыталась разрядить обстановку.

— Чем ты занимался?

— Я много работал.

— Тетя Агнес написала, что ты наконец-то открыл свое дело.

— Да, с помощью Тима Иверсена. — Йенс снова посмотрел на Лорну, но в его взгляде уже не было прежней теплоты. — Я строю для него яхту, которая примет участие в июньской регате. Тим сказал, что если я вовремя закончу ее, то сам и буду управлять ею во время гонки.

— Ох, Йенс, я так рада за тебя. — Лорна коснулась его руки, и они оба подумали о недостроенной «Лорне Д», которая стояла сейчас в сарае на острове Манитоу, и о тех беззаботных днях, когда она строилась. — Ты победишь, Йенс, я в этом уверена.

Он кивнул и убрал свою руку, якобы для того, чтобы сесть попрямее.

— Вот об этом я и собирался сообщить тебе, когда пришел к вам в дом уже после того, как тебя увезли оттуда. Хотел сказать тебе о помощи Тима, о том, что все хорошо и мы можем пожениться прямо сейчас. Но меня не пустили в дом, выгнали пинками, как бродягу. Но теперь… — Йенс сосредоточил свой взгляд на клумбе с розами, еще по-зимнему голой. Он вспомнил все и почувствовал такую боль, словно колючки этих роз впились ему в самое сердце. — Пошли они все к черту.

Солнце скрылось за облаком, и нахлынувшая тень сразу же принесла прохладу, но облако прошло, и вновь стало припекать.

Пенсу хотелось обнять Лорну и уговорить ее уехать отсюда вместе с ним. Но вместо этого он сидел на расстоянии от нее, а сестра Деполь совершала очередной круг по галерее, беззвучно шевеля губами, молясь про себя.

— Мои родители хотят, чтобы я оставила ребенка здесь, а потом его кто-нибудь усыновит.

— Нет! — воскликнул Йенс, поворачивая к Лорне искаженное гневом лицо.

— Они говорят, что церковь знает бездетные семьи, которые хотели бы усыновить ребенка.

— Нет! Нет! Почему ты позволила им вбить тебе в голову подобную мысль?

— Но, Йенс, что мы еще можем сделать?

— Ты можешь выйти за меня замуж, вот что!

— Они объяснили мне, какую цену придется заплатить за это. И не только нам, но и ребенку тоже.

— Да ты просто такая же, как и они! Я считал тебя совсем другой, но ошибся. Тоже придерживаешься этих идиотских правил, тебя больше волнует, что подумают люди, а не наши чувства!

Лорна тоже разозлилась.

— Что ж, возможно, я повзрослела после того, что случилось. А раньше, наверное, рассуждала как дитя, считая, что мы с тобой запросто можем делать что угодно, не задумываясь о последствиях.

— И ты еще говоришь о последствиях! Да эти последствия — ребенок, который в такой же степени мой, как и твой. Я хочу прямо сегодня забрать тебя отсюда, жениться на тебе и создать семью. И мне наплевать, что скажут люди! А тебе нет, не так ли?

Лорна сидела не шелохнувшись.

Но Йенс почувствовал, как она еще больше отдаляется от него.

— То, что мы сделали, это грех, Йенс.

— А бросить ребенка — это не грех?

На глаза у Лорны навернулись слезы, рот скривился, она поспешила отвернуть лицо от Йенса. Ей было так спокойно до его приезда. Как и монахини, она проводила время в молитвах, выпрашивая у Господа прощение за их с Йенсом грех. И Лорна уже решила, что если она оставит ребенка в монастыре, то это будет лучше для всех. И вот вся ее спокойная жизнь нарушилась, снова начали одолевать сомнения, снова в голове возникла масса вопросов, на которые надо было искать ответы…

Йенс повернулся к Лорне, глаза его были полны любви и боли.

— Пойдем со мной, — взмолился он. — Давай просто уйдем отсюда.

— Я не могу.

— Не можешь или не хочешь? Они не смеют держать тебя здесь против твоей воли. Ты ведь не монахиня.

— Мой отец заплатил много денег за мое пребывание здесь.

Йенс вскочил и склонился над Лорной.

— Проклятье! Да ты такая же, как и он! Сестра Деполь бросила взгляд в их сторону и остановилась.

— Йенс, не забывай, где ты находишься, — прошептала Лорна.

Он понизил голос, а монахиня вернулась к своим молитвам…

— Тебя больше заботит твоя репутация, чем собственный ребенок.

— Но я же не сказала, что намерена оставить его здесь.

— А тебе и не надо об этом говорить. Я же вижу, что ты рассуждаешь точно так же, как твои родители. Избавишься от этого кухонного работника. Избавишься от ребенка. И никто ничего не узнает, так ведь?

— Йенс, прошу тебя… мне и так тяжело.

— Тебе тяжело? — Ему не удалось сдержаться, и Йенс снова повысил голос. — А задумывалась ли ты хоть на минуту, каково было мне? Я не знал, где ты. Не знал, почему ты не приехала тем поездом, Думал: а может быть, они заставили тебя сделать аборт и сейчас ты лежишь где-нибудь и умираешь от того, что какой-нибудь мясник изуродовал тебя? Но вот я здесь. Умоляю тебя выйти за меня замуж, а ты отказываешься. Так, может быть, ты хочешь, чтобы я еще заплакал от того, что тебе тяжело?

Йенс отвернулся, изо всех сил пытаясь сдержать ярость, стараясь отогнать от себя мысль, что ничего уже нельзя исправить, потому что она отказалась уйти с ним. Он ненавидел ее родителей и… немного… ее саму. Целую минуту Йенс боролся со своими эмоциями, глядя на уединенный мирон монастыря Святой Сесилии, но почти не видя ни вылезающих из земли тюльпанов, ни голых клумб с розами, ни монахини, мелькавшей в своих черных одеждах между арок галереи. Он боролся с собой молча, пока наконец не взял себя в руки и не заговорил уже спокойнее.

— А хочешь узнать кое-что забавное? — спросил Йенс, все еще стоя спиной к Лорне. — А ведь я все-таки люблю тебя. Вот ты сидишь на этой скамейке и говоришь, что останешься здесь и позволишь им забрать нашего ребенка, вместо того чтобы принять самое правильное решение и уйти со мной. А я все-таки люблю тебя. Но вот что я тебе скажу, Лорна… — Он повернулся к ней лицом, взял шляпу и надел ее. — Если ты отдашь нашего ребенка, я буду ненавидеть тебя до конца своих дней.

Заплаканная, страдающая, разрывающаяся между двумя противоречивыми чувствами, Лорна смотрела ему вслед, смотрела, как он скрылся в тени голых вязов у ворот, где его ожидала бричка. Сестра Деполь прекратила молиться и, стоя в тени галереи, наблюдала за опечаленной Лорной, окутанной теплыми лучами щедрого послеобеденного солнца.

— Прощай, Йенс, — со слезами на глазах прошептала Лорна. — Я тоже люблю тебя.

Йенс ушел из монастыря расстроенный, очень расстроенный. Злой.

Напуганный.

Ищущий выход бурлящим эмоциям. К тому времени, как он добрался до вокзала в Милуоки, решение было принято. Пусть он для всех этих Барнеттов просто кухонный мужик, но он им еще покажет! И об этом, черт побери, узнают все.

Перед отходом поезда он отправил телеграмму своему брату Девину: «Приезжай скорее. Ты мне нужен. Мастерская готова».

Казалось, что все события на Озере Белого Медведя происходили как-то разом. Весна была необычайно теплой, дачники съехались в свои коттеджи. Тим вернулся из зимних путешествий. В яхт-клубе открылся сезон. На озере замелькали паруса. Каждый день все только и говорили о предстоящей в середине июня регате.

Тим сообщил, что Гидеон Барнетт наотрез отказался достраивать «Лорну Д», так что яхте Тима «Манитоу» предстояло стать центром всеобщего внимания. Йенс трудился над «Манитоу» как проклятый, утопив в работе все свои беды и невзгоды, а Тим фотографировал, составляя хронику летнего сезона для стен яхт-клуба.

В один из дней в середине мая, когда уже цвела сирень и сливовые деревья, а поезда снова стали ходить на Озеро Белого Медведя через каждые полчаса, Йенс поехал встречать брата Девина.

Он ждал на платформе, вглядываясь в проплывавшие мимо окна поезда. Колеса замедлили ход, паровоз окутался паром, послышался лязг, и поезд остановился. Из вагона вышел проводник, а за ним женщина с корзиной, другой рукой она держала мальчика. А потом появился Девин собственной персоной… и Йенс побежал к нему, раскинув руки для объятий. Братья радостно обнялись, похлопывая друг друга по спине, они улыбались до боли в скулах, вглядывались друг в друга до рези в глазах.

— Ты приехал! Ты здесь!

— Я здесь!

Они разжали объятия, отступили на шаг, оглядели друг друга и радостно рассмеялись.

— Ну, брат, вот ты какой стал! — Йенс ухватил младшего брата за бакенбарды и покрутил его голову. Девин был блондином, чуть ниже ростом и чуть полнее Йенса. — Вижу, что ты уже бреешься!

— А как же. Я же женатый человек, у меня двое детей, одного из которых ты еще и не видел. Кара, иди сюда!

— И Кара приехала? — Удивленный Йенс повернулся и увидел свою невестку. Одного ребенка она держала на руках, второго за руку. Полненькая Кара улыбалась, ее белокурые волосы были заплетены в косы и уложены наверх, такую прическу всегда носила их мать.

— Кара, дорогая! — Пенсу всегда нравилась Кара. Они крепко обнялись. — Этот толстый увалень никогда не писал мне, что приедет вместе с тобой!

— Йенс… я так рада видеть тебя.

Девин пояснил:

— Я просто не мог оставить ее.

— И очень хорошо, что не оставил! А это кто? — Йенс потянулся к ребенку, барахтавшемуся на рунах матери, и поднял его высоко над головой.

— Это маленький Роланд, — с гордостью ответил Девин. — А это Джеффри. Джеффри, ты ведь помнишь своего дядю Йенса, да?

Джеффри застенчиво улыбнулся и прижался головой к бедру матери. Роланд захныкал. И Йенс вернул его матери, переключив свое внимание на Джеффри, который был еще в пеленках, когда Йенс последний раз видел его.

— Джеффри, не может быть! Смотри-ка, как ты вырос!

Семья! Неожиданно они оказались все здесь, скрасив будущее одиночество Йенса. Они снова обменялись с Девином радостными восклицаниями и шутками, потом Девин сказал:

— Я знаю, ты не ожидал приезда Кары с мальчиками, но мы поговорили и решили, что, куда поеду я, туда поедет и она, несмотря на то, какие неожиданности могут подстерегать нас. Мы поселимся в гостинице, пока я не найду жилье.

— Ох, ни в коем случае. Над мастерской есть второй этаж, там нам всем хватит места.

— Но это же твое жилье, Йенс.

— Ты думаешь, я отпущу вас теперь, когда мы снова вместе? Нам предстоит очень много дел; у тебя еще будет время найти жилье, после того как немного обживешься здесь.

Вот так, буквально за неделю, пустой чердак Йенса превратился в жилой дом. Его скудная обстановка дополнилась вещами, которые Девин и Кара привезли с собой, а еще теми, которые братья купили или сделали своими руками. На завтрак они ели горячие пироги и ветчину, младший ребенок сидел на специальном высоком детском стульчике. Когда братья работали внизу, над их головами слышались шаги, детские голоса. Иногда Кара что-то напевала детям, иногда бранила их. Между деревьями, окружавшими мастерскую, появились бельевые веревки, на которых под летним солнцем и ветерком сохли пеленки. В самое жаркое время дня, когда мальчики спали, Кара спускалась вниз с холодным кофе и наблюдала, как оторвавшиеся от работы мужчины с удовольствием пьют его.

Но самыми лучшими моментами были поздние вечера, когда братья говорили друг с другом, строя планы на будущее. В самый же первый вечер, когда Кара с детьми легли спать все втроем на кровать Йенса, он внимательно посмотрел на них и сказал Девину:

— Ты счастливый человек.

Они сидели на плетеных стульях, на столе стояла керосиновая лампа. Девин тоже внимательно посмотрел на свою спящую семью и обратился к брату:

— А что случилось с твоей женщиной? Где она?

Когда Йенс все рассказал, Девин надолго замолчал, а потом тихо спросил:

— И что ты собираешься делать?

— А что я могу сделать? Ждать и надеяться, что она образумится.

— И выйдет за тебя замуж? — Не дождавшись ответа, Девин резонно заметил: — Ей будет тяжело решиться на это. Она из высшего общества. Люди будут трепать языками, называть ребенка ублюдком а ее и того хуже.

— Да, наверняка будут, но вот Кару это бы не остановило. Черт возьми, да она поехала сюда за тобой, не зная, где будет жить, не имея никакой уверенности, что мастерская будет приносить доход. Так и надо поступать, когда любишь.

— Ты говоришь, ее родители живут где-то здесь, на другой стороне озера?

Йенс тяжело вздохнул и ответил:

— Да, и я знаю, что ты собираешься сказать дальше… они, наверное, даже не разговаривают с ней, так ведь?

Девин посмотрел на печальное, задумчивое лицо брата: во взгляде Йенса не было ни следа надежды. Помолчав немного, он заговорил решительным тоном:

— Тебе надо забрать ее из этого монастыря.

— Да… но как? Вытащить за волосы?

— Не знаю как, но, если бы это был мой ребенок, я просто усадил бы ее в экипаж и увез оттуда.

Йенс вздохнул.

— Знаю. Но они убедили ее в том, что она виновата, что совершила непростительный грех, что она полностью испортит свою жизнь, если люди узнают об этом. И она им верит. Она говорит и ведет себя совсем не так, как та девушка, которую я знал. Черт, я даже не уверен, любит ли она меня еще.

Девину ничего не осталось, как просто погладить брата по руке.

Йенс снова вздохнул и посмотрел на кровать, где мирно спали Кара с детьми. Ему так хотелось, чтобы это спала Лорна и их дети.

— Это был самый лучший год в моей жизни, и самый худший. Наконец-то у меня есть мастерская… — Жестом руки Йенс обвел вокруг, — я полюбил ее, должен появиться на свет ребенок, но ни она, ни ребенок не мои… — Он уныло покачал головой, но продолжил уже с большим энтузиазмом: — И я действительно чертовски рад, что ты приехал, Девин. Ты нужен мне совсем не только для того, чтобы помочь строить яхту.

Братья трудились над «Манитоу» по восемнадцать часов в сутки. С самого начала работы Йенс сказал Девину:

— Ты поплывешь на этой яхте вместе со мной.

— А ты уверен, что мне разрешат?

— Это яхта Тима Иверсена, а Тим самый никудышный моряк за всю историю яхт-клуба. Но правила разрешают ему нанять команду. Там что мы поплывем с тобой вместе, вот увидишь.

Когда Тим зашел, чтобы познакомиться с родственниками Йенса, Кара уговорила братьев пораньше закончить работу и пригласила Тима поужинать с ними. Незадолго до конца ужина Тим склонил голову набок, чтобы получше рассмотреть Девина единственным глазом, и спросил:

— Ты разбираешься в яхтах?

Девин улыбнулся, бросил лукавый взгляд в сторону брата и ответил:

— Это я научил Йенса тому, что он знает.

Конечно, это не совсем соответствовало действительности, но оба Харкена добродушно усмехнулись, переглянувшись.

— Значит, пойдешь в команду Йенса?

— Почту за честь, сэр.

И на этом вопрос был решен.

Однако двоих было мало для управления; «Манитоу».

— Нам понадобится команда из шести человек, включая капитана, — сказал Йенс. — Вы же знаете, они будут выполнять роль балласта.

— Из шести, да? — Тим задумался.

— И, я думаю, одним из них можете быть вы.

— Я! — Тим засмеялся и покачал головой. — Со мной ты не выиграешь регату.

— Но ведь это же вам не яхта «Может Б». Учитывая, на каких корытах вы плавали, тут нет никакого риска. Держитесь возле меня, и мы за одни гонки изменим вашу репутацию моряка.

Тим почесал затылок и неуверенно улыбнулся.

— Что ж, не могу не признать, что это звучит заманчиво.

— У меня есть идея поставить вас на дополнительный парус.

Здоровый глаз Тима заблестел, а щеки порозовели при мысли о том, как он первым пересечет финишную черту под полными парусами.

— Ладно, по рукам.

— Отлично! Тогда я хотел бы поговорить с вами об остальных членах команды. С вашего позволения я приглашу своего друга Бена Джонсона. Он встанет на гик, а один из его приятелей, Эдвард Стаут, займется галсами. Они оба знают свое дело и знакомы с конструкцией яхты. А еще я приметил одного молодого паренька, высокий, крепкий, с яхтой управляется так, словно родился с румпелем в руках. Майкл Армфилд. Думаю поставить его на грот-шкоты.

— Как скажешь, ты же капитан, — ответил Тим.

— Это будет команда победителей, — пообещал Йенс.

— Тогда собирай всех вместе.

Кара обошла стол, наполнив чашки кофе. Йенс отхлебнул горячий напиток и откинулся на спинку стула, устремив взгляд на Тима.

— И еще кое-что… вы не будете возражать, если мы спустим «Манитоу» на воду ночью?

— Почему?

— Понимаете… — Йенс бросил взгляд на Девина и вновь перевел его на Тима, — у меня есть план, но, чтобы он сработал, никто не должен видеть «Манитоу» на ходу до дня соревнований. Мы преподнесем им сюрприз.

— Но ты уверен в том, как себя поведет яхта?

— Абсолютно. Настолько уверен, что готов поставить на нее все деньги. — Йенс встал, прошел в дальний конец чердака, где стояла его кровать, вернулся с пачкой денег, которую положил на стол. — Я попрошу вас о последней услуге, Тим. Я не член яхт-клуба, поэтому не могу делать ставки, но готов поставить все, что у меня есть, около двухсот долларов, на «Манитоу». Вы поставите за меня? — Тим уставился на деньги, а Йенс продолжил: — Я слышал, многие считают, что наша яхта перевернется и затонет. Это нам только на руку.

— Сейчас ставки четыре к одному, — добавил Тим, — и, возможно, они еще больше возрастут, когда все увидят на воде эту плоскую посудину.

— Теперь вы понимаете, почему никто не должен видеть ее на ходу до соревнований.

— Очень хорошо понимаю.

— Так вы выполните мою просьбу?

Тим накрыл деньги рукою.

— Конечно.

— А когда я выиграю, то первым делом расплачусь с вами, — пообещал Йенс.

— Договорились, — сказал Тим, и они скрепили свой договор рукопожатием.

У Йенса были немалые сомнения по поводу того, стоит ли приглашать в свою команду Майкла Армфилда. Однако все эти сомнения основывались на социальном положении парня, а отнюдь не на его умении обращаться с парусами.

В тот день, когда Йенс, держа шляпу в руке, постучался в дверь дома Армфилдов, он очень надеялся, что поступает правильно.

Дверь ему открыла служанка в белой наколке, и Йенс сразу вспомнил о том, как его вышвырнули из дома Барнеттов. Однако служанка была любезна и попросила его обождать в гостиной, уставленной пальмами в кадках и мебелью в стиле рококо.

Через минуту молодой Армфилд бегом спустился по лестнице и, войдя в гостиную, улыбнулся.

— Харкен?

— Да, сэр. — Йенс протянул руку навстречу вытянутой ладони Майкла, — Йенс Харкен.

— Я помню вас… вы работали у Барнеттов.

— Верно.

— Лорна рассказывала о вас. А сейчас у вас своя мастерская.

— У нас с братом, так будет точнее. Мы с ним на яхте Тима Иверсена «Манитоу» будем участвовать в Кубке вызова против яхт-клуба «Миннетонка». Возможно, вы слышали об этом.

— Слышал ли я! Да все вокруг только об этом и говорят..

— Я пришел пригласить вас в нашу команду.

Лицо Армфилда вытянулось в изумлении.

— Вы серьезно? Меня?

— Я долго наблюдал за вами, вы отличный яхтсмен. Быстрый, проворный и так же любите ходить под парусами, как и я. Если не ошибаюсь, то вы занимаетесь этим с самого детства.

— Вот это да, мистер Харкен… — Удивленный и в то же время обрадованный, Майкл провел руной по волосам. — Буду счастлив. Но я настолько удивлен, что даже не знаю, что и сказать.

— Достаточно того, что вы уже сказали. Вы будете стоять на грот-шкотах.

— Слушаюсь, сэр.

— Мы планируем спустить яхту на воду в конце следующей недели. Вы сможете прийти к Тиму в пятницу вечером?

— Конечно.

— Отлично. И еще одно… я понимаю, что это довольно странное требование, но мы не хотим, чтобы кто-то присутствовал при спуске яхты на воду.

— Ох, разумеется, как скажете. — Армфилд слышал, как соперники Харкена заявляли, что его яхта перевернется при первом же дуновении ветра. Так что нет ничего удивительного в том, что он не хочет, чтобы при этом кто-то присутствовал. — Значит, в пятницу вечером.

Они обменялись на прощание рукопожатием, и Йенс покинул дом с мыслью, что заполучил в свою команду отличного моряка.

В день спуска яхты на воду, кода до соревнований оставалась ровно неделя, вел команда «Манитоу» собралась в мастерской Йенса. Тим со всех сторон сфотографировал яхту, ее строителей на фоне судна, а потом с помощью Кары и сам сфотографировался с командой, которой предстояло совершить на яхте первое плавание. Все вместе они установили ее на отшлифованные бревна, лежавшие на двух направляющих, которые вели прямо к широким дверям мастерской, а оттуда спускались к берегу озера.

Когда «Манитоу» коснулась воды и закачалась на волнах, все закричали «ура». Йенс еще никогда не испытывал такого чувства гордости. Ее обводы были такими же плавными, как изгибы видневшихся вдали холмов, у яхты была высокая осадка, на воде она смотрелась прекрасно.

Стоя на причале и держа за руку Джеффри, Кара сказала сыну:

— В один прекрасный день, когда ты будешь таким же взрослым, как папа, а может, и старше, ты сможешь сказать людям, что видел, как твой отец и твой дядя спустили на воду первую плоскодонную яхту, что в корне изменило весь парусный спорт.

Йенс ступил на борт яхты, понимая, что наконец-то осуществил свою мечту, и горя нетерпением поднять паруса.

— Девин, ты к гику, Бен, установи мачту дополнительного паруса. Эдвард, ты знаешь, как обращаться с бортовыми галсами, просто слушай мои команды, я скажу, когда натягивать и отпускать их. Майкл, ты часто имел дело с грот-шкотами, так что сам знаешь, что делать. Тим, следите, чтобы не запутались снасти и будьте готовы по моей команде поднять дополнительный парус.

Сам Йенс стал к румпелю.

Наконец-то! Как долго он ждал этого! Сейчас он отдаст команду, о которой мечтал с восемнадцати лет.

— Поднять грот!

Вверх пополз парус с номером «W — 30».

— На гике?

Заскрипели лебедки и тихонько захлопали паруса принявшие первый порыв ветра. Нос яхты приподнялся, палуба ожила под их ногами. Никаких задержек, никаких зарываний, яхта так же послушно выполняла все команды, как хорошо натренированная собака.

Склонившийся над румпелем Йенс крикнул:

— Вы чувствуете?

— Чувствую, брат! — откликнулся Девин. — Я ее отлично чувствую!

— Черт возьми! — воскликнул удивленный Тим. — Не могу поверить!

— А вы верьте! — посоветовал ему Эдвард.

— Она летит! — вмешался Майкл, а Бен просто завопил от восторга.

Возбужденные, радостные, смеющиеся, потрясающие кулаками, они неслись по волнам.

Меняя положение гика, Девин крикнул:

— А как она слушается руля?

— Ею управлять так же легко, как пушинкой! — отозвался Йенс.

Майкл обратился к капитану:

— А можно ли отпустить парус?

— Сейчас проверим. Сейчас я чуть разверну ее, а вы, ребята, отпускайте паруса! — Йенс развернул яхту по ветру. — Отлично… отпускайте! — Пятеро мужчин перегнулись через борт, а «Манитоу» накренилась. Так они и висели, обдуваемые свежим ночным ветром. Яхта скользила по воде, а внизу, под корпусом, шумели волны.

— Да мы оставим их всех барахтаться на старте! — предположил Майкл.

Да, похоже было на то. «Манитоу» вела себя точно так, как и предсказывал Йенс. Когда он направлял яхту против ветра, она замедляла ход, а когда разворачивал по ветру, то накренялась и устремлялась вперед. В ней превосходно сочетались быстроходность и устойчивость.

— Невероятно просто! — восхитился Йенс.

— Гладкая, как шелк, — откликнулся Девин.

— Попробуй ее на сменных галсах, Йенс, — предложил Эдвард.

— Сейчас попробую! Приготовься!

Когда Йенс тронул румпель, Эдвард опустил галсовый угол левого борта, поднял галсовый угол правого, и «Манитоу» прекрасно среагировала на это. Повернувшись, она легла на другой галс. Они летели сквозь ночь, команда и яхта, выполнявшие приказы капитана, каждый член экипажа чувствовал локоть другого, ощущал, как послушна им яхта. Взошла луна, и в кильватере за яхтой потянулась сверкающая серебром лунная дорожка. Они доплыли до Уайлдвуд-Бей, там Тим поставил дополнительный парус, и яхта понеслась по ветру домой. Всех переполняла радость, все улыбались, радовались они даже летящим брызгам, насквозь промочившим их рубашки.

Уже у причала они неохотно свернули паруса и принялись вытирать палубу. Когда делать уже больше было нечего и оставалось только идти спать, они обратились к яхте со словами любви:

— Ты настоящая леди.

— Спокойной ночи, дорогая.

— Я вернусь, так что жди меня.

— Не забывай, кто ласкал тебя лучше всех. Охваченные сердечным чувством дружбы, все пожелали друг другу спокойной ночи, радостно похлопали Йенса по спине и разошлись. А Йенс, обняв одной рукой Девина за плечи, пошел вдоль причала.

— На воде она обставит кого угодно, — сказал Девин.

— В этом я и не сомневаюсь, — ответил Йенс. — И мы выиграем эту регату, а значит, и деньги!

Забираясь по ступенькам на чердак, чтобы лечь спать, они оба понимали, что еще долгое время не смогут уснуть, потому что сердца колотились в предвкушении победы.

Йенс дал себе слово, что не будет думать о Лорне в день соревнований, но, когда он проснулся в четыре часа утра, воспоминания о ней нахлынули с новой силой. Лорна взывала к нему из прошлого, ее образ разрывал его сердце, именно в этот день, нам никогда.

Но ведь она была частью этого дня, с того самого момента, как зашла в кухню и в первый раз спросила у него, что он знает о яхтах и умеет ли строить их.

Родила ли она уже? Где она сейчас, в это утро? С ней ли ребенок, родившийся или еще не рожденный?

Йенс представил себе Лорну, стоящую на лужайке яхт-клуба с ребенком на руках, а он в это время победно пересекает финишную черту. Он видел ее улыбку, видел, как она машет ему, видел ее волосы, платье, а рядом с ее головой крохотную белокурую головку…

И когда уже боль от воспоминаний и мыслей стала просто невыносимой, он отбросил одеяло и встал, полный решимости последующие двенадцать часов не думать ни о ней, ни о ребенке.

День обещал быть отличным, скорость ветра примерно восемь-десять узлов. Йенс почувствовал громадное удовлетворение, надевая в первый раз форму яхт-клуба «Белый Медведь»: белые парусиновые брюки и форменный клубный свитер — синий с белыми буквами.

Стоя и поглаживая буквы на груди, он подумал о том, что через час встретится с Гидеоном Барнеттом, одетым точно так же. Эта мысль навела его на горькие воспоминания, но затем и она быстро сменилась чувством удовлетворения. Сегодня Барнетт в качестве капитана участвует в гонке на своей яхте «Тартар». И если даже отбросить все, что произошло между ними, Йенсу будет очень приятно победить Барнетта именно в этом. И тот факт, что сделает он это в форме элитного яхт-клуба Барнетта, только еще больше подсластит вкус победы.

Йенс расчесал волосы и направился вниз, крикнув Девину:

— Увидимся на яхте. Попутного ветра! Ровно за час до начала регаты Йенс прибыл в яхт-клуб «Белый Медведь» на совещание капитанов. Проводилось оно на балконе второго этажа, откуда открывался вид на озеро. Хотя здесь присутствовало много капитанов, внимание Йенса было приковано только к одному — к командору яхт-клуба Гидеону Барнетту. На голове у Барнетта красовалась белая командорская кепка с золотым галуном над козырьком. Он недовольным тоном что-то выговаривал судье соревнований.

При приближении Йенса Барнетт поднял голову и замолчал, губы его сжались, подбородок выдвинулся вперед. На его холодный взгляд Йенс ответил не менее холодным взглядом. Они поприветствовали друг друга кивками, едва наклонив головы.

— Капитаны… — раздался голос судьи, и Гидеон отвернулся. — Сегодняшние соревнования будут…

Йенс знал условия соревнований так же хорошо, как каждую планку на своей яхте. Он чувствовал почти фантастическую отчужденность, стоя среди капитанов и слушая правила, которые знал назубок.

Барнетт еще только раз взглянул на него, когда собрание закончилось и капитаны направились к выходу. Во взгляде Гидеона сквозила ненависть, а глаза как бы говорили: «Ты можешь надеть эту форму, кухонный лакей, но никогда не будешь членом яхт-клуба».

На улице собралась огромная толпа зрителей, человек, наверное, двести. Йенс протиснулся сквозь толпу и направился к экипажу «Манитоу», все члены которого с уверенными улыбками поджидали его на лужайке яхт-клуба. Из последних семи ночей пять они ходили на яхте, так что теперь действительно стали единой и умелой командой.

По пути к своему экипажу Йенс усмехался в ответ на пренебрежительные замечания, сыпавшиеся со всех сторон.

— Йенс, ты собираешься плыть на этом батоне или есть его?

— Кто наступил на твою сигару, Харкен?

— Лучше бы ты оставил эту посудину на кухне!

Йенс поздоровался со своей командой.

— Доброе утро, ребята. Все на борт, и вперед!

Идя по причалу рядом с Тимом Иверсеном, Йенс тихонько спросил:

— Вы сделали за меня ставки?

— Поставил твои деньги и немного своих.

— Четыре к одному»?

— Пять к одному.

Йенс ступил на борт яхты, испытывая одновременно возбуждение и уверенность. Ну и пусть смеются. Через десять минут они рты разинут от удивления.

Он отдал команду поднять основной парус, и, когда тот взлетел вверх, все увидели, что он по размеру меньше, чем у других яхт, но Йенс-то знал, что его парус лучше остальных. Йенс услышал, что насмешки толпы сменились оживленными разговорами, когда «Манитоу», двигаясь среди остальных двадцати яхт к линии старта, проявила такую завидную маневренность, какой они раньше и не видели. До него доносились возгласы:

— Посмотри на «Манитоу», посмотри на нее!

Прозвучал выстрел, означавший пятиминутную готовность. Команда буквально дрожала от нетерпения, Йенс чувствовал, как кровь стучит в висках. «Манитоу» расположилась рядом с «Тартаром». Йенс видел лицо Барнетта, видел он и лица капитанов из яхт-клуба «Миннетонка». Паруса их яхт украшала буква «М». Но до них Йенсу не было дела, его интересовал только Гидеон Барнетт. Человек, который отнял у него жену и ребенка.

Осталась минута. Эдвард, держа в руке часы, отсчитывал секунды до выстрела.

— Пять… четыре…

Сердца напряглись, и в эти последние чертовы секунды Йенса вдруг охватило сомнение. А вдруг если что-то пойдет не так и «Манитоу» сегодня проиграет?

— Три… две…

Раздался выстрел, возвестивший о начале гонки.

Йенс тронул румпель и скомандовал:

— Вперед!

И Манитоу» рванулась вперед, тогда как ее соперницы, казалось, застыли на месте.

Они остались позади. Манитоу» заскользила по воде.

Они медленно двинулись.

«Манитоу» полетела вперед.

На берегу усилились изумленные возгласы. С отставших яхт понеслись ругательства.

— Ну-ка, ребята, покажем им, что она умеет!

Тела членов команды «Манитоу» нависли над бурлящей водой, и они продемонстрировали зрителям незабываемое зрелище.

Ветер донес с берега отчаянные крики зрителей:

— Вперед! Вперед!

Пока их соперницы с низкой посадкой с трудом сумели продвинуться вперед лишь на длину корпуса, «Манитоу» пролетела добрую четверть первого отрезка. Когда она огибала контрольный буй, идущая на втором месте яхта отстала настолько, что нельзя даже было на таком расстоянии прочитать номер на ее парусе. Вся команда «Манитоу» смеялась от радости.

— Ура-а-а! — закричал Майкл.

— Ура! — подхватил Эдвард Стаут.

— Они до конца своих дней будут говорить об этом! — воскликнул Девин.

— Черт побери, очень многим из них придется расстаться со своими деньгами, — заметил Йенс, глаза которого победно сверкали.

— Вы, ребята, лучше готовьтесь строить яхты, — обратился к братьям Тим, — потому что все теперь захотят иметь именно такие суда.

— Девин, ты готов к этому? — крикнул Йенс брату.

— Да хоть сейчас, черт побери!

Бен спросил братьев:

— А вы готовы к встрече с репортерами на берегу?

— Да я их всю жизнь ждал, — ответил Йенс.

И тому времени, нам Тим поставил дополнительный парус, их ближайшая соперница казалась точкой на горизонте. На последнем отрезке, когда «Манитоу» шла против ветра, им навстречу попалась идущая на втором месте, но еще только по ветру и, значит, безнадежно отставшая яхта под номером «М-14», а буквально следом за ней яхта Гидеона Барнетта под номером «W-10».

Когда «Манитоу» пересекла финишную черту, крик толпы заглушил выстрел судейского пистолета.

Команду встречали как героев. Зрители на причале расталкивали друг друга локтями, пока «Манитоу» швартовалась. Какой-то мужчина упал в воду, женщины вцепились в свои шляпки. Репортеры выкрикивали вопросы:

— Это правда, что вы строили яхты в Новой Англии?

— В следующем году вы поплывете на этой же яхте?

— Вы будете строить собственную яхту?

— Это правда, что вы не являетесь членом яхт-клуба?

— Каково ваше официальное время на этой регате?

— Мистер Харкен, мистер Харкен…

Йенс ответил;

— Мы очень проголодались, ребята, и если не возражаете, то хотели бы поесть. Мистер Иверсен угощает обедом всю команду.

Следуя в яхт-клуб, окруженный репортерами, Йенс продолжал оставаться в центре внимания. Он шагал с таким чувством, словно над ним самим развевался наполненный ветром парус! Все пытались дотронуться до него, похлопать по спине, относились к нему как к герою.

Внезапно сквозь толпу он поймал на себе взгляд Лавинии Барнетт.

Йенс замедлил шаг, вся его радость улетучилась.

Лавиния стояла позади родственников и друзей. Ее холодный, твердый взгляд был устремлен на него, секунды три она с ненавистью смотрела на Йенса, потом отвернулась.

Невольно в голове Йенса запрыгали мысли:

Лорна должна была находиться здесь, они должны были пожениться, и их ребенок тоже должен был бы находиться здесь, а выиграть регату должна была Лорна Д». И если бы он и Гидеон Барнетт плыли в одной команде, а Лорна махала бы ему с берега, держа на руках ребенка, а рядом с ней стояла бы ее мать и улыбалась… Ах, какой бы это прекрасный был день».

Но Лорну спрятали, она страдает от стыда. Его ребенка украли у него. Гидеон и Лавиния Барнетт презирают его, а «Лорна Д» стоит недостроенная в сарае, как напоминание о том, чему никогда не суждено сбыться.

Йенс отвел взгляд от спины Лавинии, пересилил горечь и пошел дальше, где в качестве утешения его ждали призы за победу и первый в жизни обед в яхт-клубе «Белый Медведь».

Глава 16

Спустя два дня после регаты Лорна получила письмо от тети Агнес с новостями о великолепной победе Йенса. «Он промчался мимо всех как ураган, оставив их с раскрытыми от удивления ртами, — сообщала она. — Их яхты барахтались так, словно плыли через болото, а его летела вперед, словно по гладкой поверхности ртути. Он обогнул первый буй, когда остальные еще не прошли и половины пути до него, и обогнал даже на втором круге. Когда он пересек финишную черту, восторженные крики были настолько громкими, что их можно было слышать на другом берегу озера. А когда финишную черту пересекла яхта, занявшая второе место, твой Йенс уже давно пришвартовал „Манитоу“ и обедал в яхт-клубе с мистером Иверсеном, принимая поздравления и раздавая интервью репортерам, приехавшим аж из Род-Айленда».

«Он победил», — подумала Лорна, сидя в своей монастырской комнате с зажатым в руке письмом. На лице ее блуждала задумчивая улыбка, сквозь навернувшиеся слезы Лорна глядела на далекие зеленые холмы, представляя в воображении синюю гладь воды и белые паруса. Как же ей хотелось оказаться там, увидеть, как его яхта победила всех, полюбоваться этой изящной яхтой, навсегда прославившей Йенса в мире парусного спорта!

Она вернулась к письму.

«Предполагалось, что твой отец как командор яхт-клуба будет вручать награды победителям, но после регаты у него вроде бы разыгрался гастрит, и он поручил эту миссию мэру».

Значит, самолюбию ее отца был нанесен удар, но это волновало ее гораздо меньше, чем победа Йенса.

Ей надо было бы самой видеть это. Ведь это она помогла Йенсу начать осуществление своего замысла и столько времени провела с ним, пока он создавал «Лорну Д». Все эти дни она наблюдала за его работой, слушала, какие он строит планы, вдохновляла его, любила. Ей обязательно надо было присутствовать на регате!

А вместо этого она, которая носит под сердцем его ребенка, спряталась за этими каменными стенами.

А за окном, на холмах и в лесах, царило лето. На полях, тянувшихся на восток, колыхалась голубоватая рожь, совсем как Карибское море под дыханием жаркого летнего ветра. Устремив взгляд вдаль, Лорна положила руки на выпирающий живот и начала тихо… очень тихо гладить его, словно находившийся там младенец мог чувствовать ее прикосновения. Живот у нее вырос огромный, сильно тянул книзу, разводя ноги в стороны. Как приятно было осознавать, что это ее ребенок… их с Йенсом ребенок скоро придет в этот мир. В последний месяц ребенок стал для Лорны вполне ощутимой реальностью, потому что тыкался локтями и пятками в стенки живота, что вызывало любовную улыбку на губах Лорны. Иногда по ночам он ворочался и будил ее, словно заставляя задуматься, правильно ли она поступила по отношению к Йенсу. Тогда Лорна лежала, обхватив руками живот и чувствуя, как он шевелится внутри, и пыталась представить себе, как отдаст своего ребенка, после того как возьмет его в руки и поцелует.

И она понимала, что не сможет поступить так ни с ребенком, ни с его отцом.

Тетя Агнес назвала его «твой Йенс». Он не был ее Йенсом, хотя ей так хотелось этого, хотелось с того самого первого дня, нам полюбила его. Она сравнивала свою любовь к Йенсу с огромным камнем, застрявшим в груди и постоянно мешавшим дышать двигаться и жить.

А после того как он ушел разъяренный, пообещав возненавидеть ее, этот камень стал еще тяжелее. Предать его ребенка? И его самого? Да разве она сможет? Йенс прав. Бросить их ребенка, плод их любви, — это просто отвратительный поступок, которому не может быть прощения. Но только угроза потери любимого мужчины заставила Лорну понять, что она никогда не решится на подобный бессердечный шаг. Она никому не отдаст ребенка и выйдет замуж за Йенса Харкена. И если для этого потребуется навсегда порвать с семьей, то она пойдет и на это. Как же она сглупила, не послушавшись Йенса, когда он предложил ей уйти с ним!

Через три дня у Лорны начались схватки. Проснувшись от шевеления ребенка, она лежала и смотрела в ночное небо, пытаясь определить, который час. Но смогла понять только то, что луна уже заходит. Когда первая боль ослабла, Лорна встала, подошла к окну и облокотилась о подоконник, ожидая, будет ли следующий приступ, казалось, она стояла целый час. И когда приступ все же пришел, у нее не осталось никаких сомнений. Наклонившись вперед и уперевшись руками в подоконник, Лорна представила в воображении лицо Йенса в надежде, что это поможет ей.

Подождав немного, она пошла к комнате сестры Марл, тихонько постучала в дверь и замерла в ожидании. Дверь открыла незнакомая красивая молодая женщина с волнистыми темными волосами, обрамлявшими щеки и лоб.

— Сестра Марл?

Молодая монахиня улыбнулась, видя недоумение Лорны. «

— Да, Лорна?

Лорна продолжала удивленно разглядывать ее.

— Ты ведь никогда не видела меня без рясы, да?

— Какие у вас волосы!

Монахиня снова улыбнулась той безмятежной улыбкой, какой улыбалась статуя Девы Марии в часовне.

— Началось, да, Лорна?

— Да, похоже, что так.

Сестра Марл спокойно вернулась в комнату, поставила лампу и надела рясу.

— Давно ты проснулась?

— Час назад, а может, и меньше.

— Значит, уже скоро?

— Нет, я думаю, все только начинается.

— Тогда у нас много времени. Я разбужу мать-настоятельницу и сообщу ей. В половине шестого отец Гуттманн придет к мессе. И мы попросим его связаться с доктором. И твоя мать просила отправить ей телеграмму.

— Сестра, могу я спросить вас кое о чем?

— Да?

— Моя мать говорила с кем-нибудь, чтобы оставить здесь ребенка?

— Да, она говорила с матерью-настоятельницей.

— Но я не собираюсь оставлять ребенка. Я решила забрать его с собой.

Сестра Марл взяла лампу, подошла к Лорне и ласково погладила ее по щеке, словно благословляя.

— Пути Господни неисповедимы, и иногда они совсем не легкие, как и твой путь. Но я не могу поверить в то, что ребенку будет лучше без матери. Уверена, что Господь благословит твое решение.

Сразу после рассвета отец Гуттманн ушел из монастыря, унося с собой записку для доктора и текст телеграммы для Лавинии. День тянулся ужасно медленно. Лорна уже девять часов лежала в своей комнате, испытывая время от времени приступы боли. И только в три часа пополудни схватки начались по-настоящему. Приехавший доктор Эннер осмотрел ее и объявил, что роды начнутся еще не скоро.

— Не… не скоро? — переспросила Лорна, еле дыша после очередных схваток.

— Такое бывает при рождении первого ребенка. В течение двух последующих часов боли усилились. Каждый раз теперь схватки продолжались дольше, и Лорне, лежавшей на своей узкой кровати каждая из них казалась последней. Она думала, что вот-вот родит. И тут же ей в голову приходили мысли о том, где сейчас Йенс, чувствует ли он каким-нибудь образом, что это происходит именно сегодня, сможет ли она вынести все это. Сестра Марл стояла возле Лорны, как всегда спокойная, как всегда внимательная.

— Отдыхай, — тихонько уговаривала она Лорну между приступами боли, а во время самих приступов вытирала ей лоб и протягивала руку, чтобы Лорна могла вцепиться в нее. Во время одного из самых сильных приступов монахиня прошептала: — Думай о своем самом любимом месте.

И Лорна подумала об озере, о яхтах с белыми парусами, она увидела стоящего у румпеля Пенса с белокурыми волосами, сверкающими на солнце, склонившиеся к воде ивы. Очередной приступ боли стих, а когда Лорна открыла глаза, то увидела склонившуюся над ней Лавинию.

— Мама?

— Да, Лорна, я здесь.

Лорна слабо улыбнулась.

— Как ты добралась сюда так быстро?

— Ничто так не надежно в Америке, как железные дороги. Доктор сказал, что уже скоро.

— Мама, мне страшно.

— Да, конечно, понимаю, дорогая. Но монахини сделают все как надо, а я подожду за дверью.

Когда Лавиния вышла, Лорна повернула к сестре Марл лицо, освещенное слабой улыбкой.

— А я и не думала, что она приедет. Ее снова охватил сильный приступ боли, Лорна тихонько застонала, подняла колени и наклонила их набок. Доктор привязал к спинке кровати кожаные ремни и продел в них ноги Лорны, предупредив, что скоро начнутся роды. Она увидела, как монахини закатали до локтей рукава ряс, откинули с головы покрывала, закрепив их на спинах булавками. Их уши выпирали из-под плотно облегавших головы белых апостольников. И Лорна, чувствуя себя словно в тумане, подумала, как же они слышат, если апостольники так, плотно закрывают уши. Из того, что произошло в следующие пятнадцать минут, Лорна запомнила помогающие ей руки, холодные одежды, потоки жидкости, собственный стон. И вдруг все ее тело затрясло. Мышцы напряглись до предела, голова поднялась с матраса, и она закричала:

— Йенс, Йенс!

А потом толчок, наступившее после него облегчение и тихий женский голос:

— Вот он. Мальчик.

Тело Лорны охватило тепло, живот стал легким, потолок замутился в глазах, слезы горячими струйками покатились по щекам. Ее руки потянулись вниз, кто-то приподнял ей голову, и Лорна дотронулась до крохотного красного существа, чьи хилые ручки и ножки были сложены, словно плотницкий метр.

— Посмотри… посмотри на него… он просто чудо.

— Он на самом деле чудо, — тихонько прошептала сестра Марл Лорне в ухо и опустила ее голову на подушку. — А теперь отдохни немного. Ты это заслужила.

Потом, когда перерезали пуповину и отошло детское место, Лорна впервые услышала крик своего ребенка. Сестра Марл завернула ребенка в белую фланелевую пеленку и вложила его в руки Лорны.

— Сестра… — Слезы вновь покатились из глаз Лорны, когда она взглянула на личико ребенка, еще слишком сморщенное, чтобы определить, на кого он похож. — Посмотрите на него. Ох, малютка, я еще даже не придумала для тебя имя. — Лорна поцеловала ребенка в окровавленный лобик почувствовав, как он ворочается в пеленке. — Как же я тебя назову? — Она подняла взгляд на монахиню и вымолвила еле слышно: — Сестра… его отец должен был бы находиться здесь.

Сестра Марл только улыбнулась и откинула волосы Лорны со лба.

— Вы же знаете, я хочу выйти за него замуж, а родители не разрешают.

Лорне показалось, что она видит какой-то странный блеск в глазах сестры Марл, но внешне монахиня оставалась спокойной, не выказывая никаких эмоций.

— И все-таки я выйду за него замуж, — пообещала Лорна. — С самого начала мне нужно было слушать только свое сердце. И тогда бы сейчас Йенс был со мной. С нами. — Она перевела взгляд на ребенка и тихонько погладила кончиками пальцев его подбородок, а младенец потянулся к ее пальцам раскрытым ртом. — Мама просила показать ей ребенка?

— Не знаю. Но она хочет увидеть тебя. — Монахиня взяла ребенка — Извини, но мне надо выкупать его, да и тебе тоже нужно помыться.

Лорна вымылась, переоделась в чистое белье и легла на свежие простыни. В этот момент в комнату вошла Лавиния. Ребенка унесли куда-то купать, поэтому в комнате было тихо, и она казалась пустынной, как настоящая келья. Лавиния тихонько закрыла за собой дверь. Но могла и не беспокоиться, потому что Лорна все равно не спала.

— Ты видела его, мама? — спросила она. Лавиния повернулась, встревоженная тем, что Лорна не спит.

— Лорна, дорогая, как ты себя чувствуешь?

— Ты видела его?

— Нет, не видела.

— Как же так, мама? Ведь он твой внук.

— Нет, никогда. Не в том смысле, в каком ты подразумеваешь.

— Да. Во всех смыслах. Он твоя плоть и кровь, моя плоть и кровь, и я не могу бросить его.

— Лорна, ведь мы уже обо всем договорились.

— Нет, это ты сама все решила. Ты сказала мне, как все будет, но никогда не спрашивала, как хочу поступить я. Мама, сюда приезжал Йенс, чтобы увидеть меня.

— Я не желаю говорить об этом человеке!

— А я выйду за него замуж, мама.

— И это после того, что мы с отцом сделали для тебя после того, как он явился в наш дом и угрожал мне? Да как ты осмеливаешься даже говорить об этом!

— Я выйду за него замуж, — решительно повторила Лорна.

Лавиния сдержалась, чтобы не закричать, и спокойно заметила:

— А это мы еще посмотрим. И с этими словами удалилась, оставив Лорну одну.

Перед дверью кабинета матери-настоятельницы Лавиния остановилась, чтобы привести себя в порядок. Она дважды глубоко вздохнула, прижала ладони к пылающему лицу и поправила вуаль на огромной серой шелковой шляпе. Когда она постучала и вошла в кабинет, сердце все еще прыгало от негодования, но Лавиния умело скрыла свое состояние.

— Мать-настоятельница, — спокойно позвала она с порога.

— А-а, миссис Барнетт, рада видеть вас снова. Садитесь, пожалуйста.

Матери-настоятельнице было около восьмидесяти. На ее крупном лице выделялись двойной подбородок и большой нос. Проволочные дужки ее очков, казалось, впились в виски, как колючая проволока в дерево, руки были усеяны темными старческими пятнышками. Мать-настоятельница убрала ручку в подставку и уперлась костяшками пальцев в стол, словно собираясь встать.

— Прошу вас, не вставайте. — Лавиния села на один из двух стульев с обтянутыми кожей сиденьями, стоявших перед столом матери-настоятельницы положила на колени сумочку и вытащила из нее чек на десять тысяч долларов, в котором в качестве получателя был указан монастырь Святой Сесилии. Она положила чек на стол перед монахиней. — Преподобная мать, мы с мужем очень благодарны вам за прекрасный уход за нашей дочерью. Прошу вас примите это в знак признательности. Вы даже не представляете, как мы были спокойны, зная, что Лорна находится в таком месте, где может безболезненно пережить… этот неприятный момент своей жизни.

Мать-настоятельница опустила взгляд на чек и подцепила его со стола короткими ногтями.

— Благослови Господь вас обоих, — сказала она, взяв чек в руки, читая и перечитывая его. — Очень великодушно с вашей стороны.

— Благослови и вас Господь, матушка. Вы обрадуетесь, узнав, что мы нашли порядочную, верующую семью, которая заберет и вырастит ребенка.

Мать-настоятельница подняла удивленный взгляд на Лавинию.

— Я об этом не слышала. У нас тоже есть на примете семьи…

— Да. Не сомневаюсь. Но, как я сказала, все уже устроено, так что я сегодня заберу ребенка с собой.

— Сегодня? Но это слишком рано.

— Чем раньше, тем лучше. Пока его мать не успеет привязаться к нему. Я привезла с собой кормилицу, которая ожидает в гостинице в Милуоки, так что о ребенке не стоит беспокоиться.

— Простите меня, миссис Барнетт, но сестра Марл дала мне понять, что ваша дочь еще не решила, отдать или оставить сына.

Лавиния устремила на монахиню решительный взгляд.

— Девушка в таком возрасте и в таком состоянии не может принять разумное решение по такому важному вопросу, вы согласны, матушка? — Лавиния перевела взгляд на чек, выписанный на столь солидную сумму. — Я знаю, что эти деньги будут использованы на строительство нового крыла в соседнем приюте. И, должна сказать, я рада осознавать, что этому ребенку не придется жить в подобном месте.

Старая монахиня положила чек, снова уперлась костяшками пальцев в стол и поднялась.

— Я прослежу, чтобы ребенка как следует одели для поездки, и принесу его вам сюда.

И болезненной ревматической походкой вышла из, комнаты, поскрипывая правым башмаком.

— Нет, мать-настоятельница, вы не должны этого делать!

Лицо сестры Марл залилось краской, словно кровь просочилась через ее белый апостольник.

— Сестра Марл, делай, что тебе говорят?

— Но Лорна сказала мне, что хочет оставить ребенка и выйти замуж за его отца, того самого молодого человека, который приезжал навестить ее. Вы ведь помните, да?

— Все решено. Ребенок уедет с бабушкой.

— Но я не буду способствовать этому.

— Ты осмеливаешься перечить мне?

— Простите, мать-настоятельница, но это будет самый большой грех.

— Довольно, сестра?

Молодая монахиня крепко сжала губы, уставившись в плоскую, костлявую грудь матери-настоятельницы.

— Давай сюда ребенка.

Медленно опустив взгляд, сестра Марл ответила:

— Простите, мать-настоятельница, но я не могу.

— Очень хорошо. Иди к себе. Я с тобой позже поговорю.

В своей монашеской келье с белыми стенами и окном без занавески, где стояла только кровать, застеленная белым покрывалом, сестра Мэри Марл а в миру Мэри-Марлис Андерсон из О'Клэр, штат Висконсин, родившая в семнадцать лет незаконнорожденного ребенка, которого родители отняли у нее, как и у Лорны, а потом сослали ее на всю жизнь в этот монастырь, сняла с пояса четки, взяла их в правую руку и подняла глаза на простое коричневое деревянное распятие, висевшее на стене.

— Господи, прости их, — прошептала она со слезами на глазах, — потому что они сами не ведают, что творят.

Словно кающаяся грешница, она опустилась на колени, потом легла на пол, прижав лицо к холодному каменному полу и раскинув руки. И, лежа так, она тихонько молилась, выпрашивая прощение и как бы расставаясь со всеми земными болями и перенесенными страданиями.

Сестра Марл все еще лежала, когда на весь монастырь раздался крик Лорны. Он эхом отразился в пустынных коридорах. Но только этот крик был в десять раз сильнее того, который сопровождал рождение ребенка. Крик долетел до ушей восемнадцати закутанных в черные рясы девственниц, которые никогда не испытывали радости и мук деторождения, и до ушей лежащей ничком женщины, помнившей и эту радость, и эти муки.

— Не-е-е-е-ет!

Они позволили ей кричать, позволили бегать из комнаты в комнату, распахивая двери с криком:

— Где он? Где он?

Испуганные монахини прижимались к стенам, широко раскрывая глаза от ужаса. Эти монахини, выбравшие для себя спокойную жизнь, проходившую в молитвах и размышлениях, увидели, как с криком вскочившая с кровати Лорна сбила с ног мать-настоятельницу.

Сестра Мэри-Маргарет и сестра Лоуренс помогли матери-настоятельнице подняться, бормоча испуганными голосами.

— Ох, дорогая, ох, дорогая… матушка, с вами все в порядке?

Очки у старой монахини разбились, и к тому же она не могла ни согнуться, ни разогнуться.

— Остановите ее, — прошептала мать-настоятельница, когда сестрам удалось осторожно усадить ее на стул.

Однако никто не остановил Лорну. Она подбежала к комнате сестры Марл, распахнула дверь, увидела лежащую ничком монахиню и закричала:

— Где мой ребенок? Где он, поганые безбожницы? — Лорна ударила сестру Марл ногой в левое бедро, упала на колени и принялась колотить монахиню кулаками. — Господь всех вас покарает, благочестивые лицемерки! Где он?

Сестра Марл повернулась, приподнялась и успела получить три удара в лицо, прежде чем ей удалось схватить Лорну за руки.

— Прекрати!

Лорна продолжала бороться, пытаясь вырваться.

— Прекрати, Лорна, тебе станет плохо.

— Ты позволила моей матери забрать его! Черт бы вас всех побрал!

— Прекрати, я сказала! У тебя кровь идет.

Лорна внезапно обмякла в объятиях монахини, всхлипывая и сползая на пол. Они вместе опустились на колени; одна одетая в белое, другая в черное. По, ночной рубашке Лорны растеклась пурпурная струйка крови.

Лорна продолжала всхлипывать.

— Почему вы сделали это? Почему?

— Тебе надо вернуться в постель. У тебя сильное кровотечение.

— Мне наплевать. Я не хочу жить.

— Хочешь. И будешь жить. А теперь пошли со мной.

Сестра Марл попыталась поднять Лорну на ноги, но безуспешно. Тело ее обмякло, лицо стало восковым, отсутствующий взгляд устремился на лицо монахини.

— Скажите Йенсу… — слабым голосом прошептала Лорна, — скажите Йенсу…

Глаза ее закрылись, а голова откинулась назад на руки монахини.

— Сестра Девона, сестра Мэри-Маргарет! Кто-нибудь! Помогите мне! — закричала сестра Марл.

Прошла минута, прежде чем в дверях появились и нерешительно заглянули в комнату две монахини.

— Она без сознания. Помогите отнести ее в постель.

— Лорна ударила мать-настоятельницу и сбила ее с ног, — прошептала все еще ошеломленная сестра Девона.

— Я же говорю вам, она без сознания. Помогите мне!

Монахини робко вошли в комнату и выполнили требование сестры Марл.

Только после обеда Лорна пришла в себя, ощутив перед глазами вместо черной пустоты серебристую пелену. День был ярким, но небо белым, а не голубым, словно после теплого летнего ливня. Где-то жужжала летавшая муха, потом она, видно, села, и наступила тишина. Воздух в комнате, нависший над лицом, руками и одеялом, показался Лорне липким и вязким. Что-то тяжелое давило ей на низ живота, причиняя боль.

И внезапно она все вспомнила: «У меня был ребенок, но они забрали его».

На глаза навернулись слезы. Лорна сомкнула веки и отвернулась к стене.

Кто-то положил руку на ее кровать. Лорна открыла глаза, повернула голову и увидела сестру Марл, снова безмятежную, склонившуюся над ней и опирающуюся одной рукой на матрас. На лице сестры Марл расплылись два синяка, но черная ряса была тщательно выглажена. От нее исходил запах свежести, чистого белья, холодного воздуха и безгрешности.

— Лорна, дорогая… ты очнулась. Сестра Марл перекрестилась.

— Как долго я спала?

— Со вчерашнего вечера. Почти сутки Лорна тихонько пошевелила ногами, и сестра Марл убрала руку с кровати.

— Мне больно.

— Понимаю. Конечно, больно. У тебя были разрывы во время родов, а ты после этого бегала. Мы боялись, что ты истечешь кровью и умрешь.

Лорна приподняла одеяло с бедер, ощутив запах крови и лекарств.

— Что там у меня?

— Припарка из окопника, чтобы все зажило, так разрывы зарубцуются быстрее.

Лорна опустила одеяло и с извиняющимся видом посмотрела на сестру Марл.

— Я ударила вас. Простите. Сестра Марл мягко улыбнулась:

— Я уже простила.

Лорна закрыла глаза. Ребенка у нее отняли. Йенса рядом нет. Все тело болит. Жизнь показалась ей бессмысленной.

Снова зажужжала муха, но больше никакие звуки не нарушали тишину монастыря. Сестра Марл сидела с таким терпеливым видом, с каким может сидеть только монахиня… она ждала… ждала… давая Лорне столько времени, сколько ей было необходимо, чтобы хоть немного успокоиться.

Когда Лорна наконец открыла глаза, судорожно сглатывая слюну и готовясь расплакаться, сестра Марл сказала ей голосом, полным участия:

— Я тоже родила ребенка, когда мне было семнадцать. Мои родители были ревностными католиками, они отняли у меня ребенка, а меня упрятали в этот монастырь, где я и нахожусь с тех пор. Там что я прекрасно понимаю тебя.

Лорна закрыла глаза рукой и начала всхлипывать. Она почувствовала на своей кисти пальцы сестры Марл.

Сестра Марл сжала ее руку. Потом сильнее.

Потом еще сильнее.

Лорна тоже схватила ее за руку, продолжая всхлипывать, грудь у нее тяжело вздымалась, живот задергался.

— Что мне делать? — прошептала она сквозь слезы, закрывая рукой мокрое лицо. — Ох, сестра… что мне де-е-е-елать?

— Продолжать жить… и найти смысл — ради чего, — ответила монахиня, гладя Лорну по волосам и с большой печалью вспоминая того симпатичного молодого человека, который приезжал к Лорне и своего любимого из прошлой жизни.

Лорна покинула монастырь Святой Сесилии через одиннадцать дней после рождения сына, одетая в одно из трех новых платьев, оставленных Лавинией. Мать-настоятельница вручила ей конверт, в котором лежал билет на поезд и деньги на то, чтобы добраться до Милуоки в экипаже и пообедать в поезде. А еще в конверте находилась записка от Лавинии.

«Лорна, Стеффенс с экипажем будет ждать тебя на вокзале и отвезет тебя по твоему желанию или на Саммит-авеню, или в Роуз-Пойнт. Вся наша семья будет, как обычно, в это время года в Роуз-Пойнт. Целую, мама».

Возвращалась Лорна разбитая, не обращая по дороге никакого внимания ни на пейзаж, ни на запахи. Все у нее зажило, так что в этом плане поездка не доставила ей никаких неудобств. И лишь когда поезд тронулся, она ощутила толчок внизу живота, вызванный скорее воспоминаниями, а не болью. Из окон вагона Лорна несколько раз видела в полях кобыл с жеребятами, что напомнило ей вид из ее комнаты в монастыре Святой Сесилии. Между Мэдисоном и Томой в вагон села женщина с белокурым мальчиком лет трех, который посмотрел на Лорну и радостно улыбнулся, от чего у нее защемило сердце. Предназначенные для обеда деньги так и остались нетронутыми, она сидела, не чувствуя ни голода, ни жажды, ведь она привыкла обходиться без жидкости во время тех ужасных дней, когда груди ее были полны молока, а деть его было некуда. Сейчас груди обвисли, стали несколько больше, чем раньше, и менее упругими. И если она вообще думала о своем теле то думала о нем теперь как о бесполезном, опустошенном сосуде.

В Сент-Поле кондуктору пришлось оторвать ее от размышлений и напомнить, что ей надо выходить.

Поджидавший ее Стеффенс снял шляпу и поприветствовал молодую хозяйку равнодушной улыбкой.

— Добро пожаловать домой, мисс Лорна.

— Спасибо, Стеффенс, — тупо вымолвила Лорна, не двигаясь, словно не понимая, где она находится.

— Ну как школа? Как ваша поездка в Чикаго? Лорне пришлось некоторое время соображать, но она поняла, что эту ложь сочинили ее родители, чтобы объяснить, почему она не приехала домой сразу после окончания учебного семестра.

— Все хорошо… просто прекрасно.

Когда Стеффенс помог Лорне сесть в коляску и погрузил ее сундук, он спросил:

— Куда ехать, мисс Барнетт? Лорна задумалась и пробормотала:

— Я не знаю…

Стеффенс повернулся на своем сиденье и с любопытством посмотрел на Лорну.

— Вся семья на озере, мисс. Может быть, хотите, чтобы я отвез вас туда?

— Да, пожалуй… нет!.. Ох, Господи… — Лорна закрыла рот ладонью, на глаза у нее навернулись слезы. — Я не знаю…

Вокруг них царила обычная вокзальная суматоха:

раздавались голоса, лязгали колеса, шипел пар, звонил колокол. Стеффенс ждал ее решения, но, видя, что она продолжает молчать, предложил:

— Тогда, наверное, я отвезу вас на озеро. Там ваши сестры, брат и тетушки тоже.

Наконец-то Лорна очнулась от оцепенения.

— Мои тетушки… да. Конечно, отвези меня на озеро.

Лорна приехала в Роуз-Пойнт уже ближе к вечеру, когда игра в крокет была в самом разгаре Дафна резвилась на корте со своими друзьями. Лавиния сидела рядом с миссис Уайтинг под зонтиком попивая лимонад и наблюдая за игрой. Тетушки расположились на диване-качалке в тени вяза. Генриетта обмахивалась пальмовым веером, а Агнес вышивала, обмахиваясь время от времени пяльцами. Возле дальнего конца причала Серон с приятелем ловили сеткой пескарей.

Ничего не изменилось.

И вместе с тем изменилось все.

Генриетта первой заметила Лорну. Она выгнула спину и замахала веером над головой.

— Лорна! Привет! — А потом Генриетта громко крикнула, обращаясь сразу ко всем: — Посмотрите, Лорна вернулась!

Все кинулись к Лорне, игравшие в крокет побросали свои молотки, Серон захлопал садком с пескарями по ноге. Тетя Агнес ласково погладила Лорну, а Лорна бросила взгляд через ее плечо на береговую линию, где должна была находиться мастерская Йенса, но на таком расстоянии она разглядела только деревья.

— Ох, Лорна, ты же ездила в Чикаго! — воскликнула Дафна. — Ты там купила это новое платье?

Лорна опустила взгляд на платье, которое ее совершенно не волновало.

— Да… да, там.

Лорне не хотелось сообщать Дафне, что у нее есть еще два других.

— Ну, Лорна, ты такая счастливая!

— Господи, а мы уж думали, ты не вернешься, — сказал Серон. В отсутствие Лорны он подрос на добрых три дюйма.

Молодежь с улыбками приветствовала Лорну, а Лавиния принесла ей холодного лимонада.

А где Дженни? — спросила Лорна, на что Дафна ответила:

— Она совершает прогулку на яхте с Тейлором.

Да действительно, многое изменилось.

И естественно, многое изменилось и для Лорны. Она отклонила приглашения поиграть в крокет, половить пескарей, посидеть на диване-качалке и выпить лимонада. Сказала, что устала от поездки и пойдет к себе немного отдохнуть.

Окна в ее комнате были раскрыты, занавески колыхались на ветру, а тетя Агнес — ну конечно же, дорогая, заботливая тетя Агнес — оставила на столе букет из всех цветов, которые только росли в саду, вместе с запиской на голубой бумаге с неровными краями: «Добро пожаловать домой, дорогая. Мы скучали без тебя».

Лорна сняла шляпку и положила ее на подоконник. Сама села рядом и устремила взгляд на другой берег озера, думая о том, где сейчас Йенс, чувствует ли он, что она приехала домой, когда она увидит его и как сообщит ему о ребенке. С площадки для игры в крокет доносился радостный смех девушек. И Лорна подумала: «Да, смейтесь, пока можете, пока молодые и беззаботные, пока мир кажется вам прекрасным, потому что очень скоро придет конец вашим детским мечтаниям».

Гидеон вернулся домой шестичасовым поездом, но с Лорной увидеться не пожелал.

Дженни вернулась с прогулки на яхте и прямиком побежала в комнату Лорны. Она обняла сестру и объявила, что по-настоящему влюблена в Тейлора, поинтересовавшись, не возражает ли Лорна, если Тейлор будет ухаживать за ней.

Пришла мать, постучала в дверь и напомнила:

— Ужин в восемь, дорогая.

При первой встрече с отцом Лорне с трудом удалось изобразить из себя послушную дочь. Получив от отца грубый поцелуй в щеку, она принялась отвечать на вопросы родственников о несуществующем колледже и мнимой поездке за покупками в Чикаго, избегая хищного взгляда тети Генриетты, в котором ясно читалось; «Лорна здорово изменилась». Она слушала сетования Лавинии на ухудшившееся после ухода миссис Шмитт качество пищи, еле сдерживаясь, чтобы не спросить тетю Агнес, видела ли она Йенса. Лорна ощущала себя чужой в этой семье, но прекрасно понимала, что больше ей пойти некуда.

Вечером, когда все разошлись, Лорна отправилась на веранду, где сидели родители. Она тихонько вошла и немного постояла в дверях, прежде чем заговорить. Лицо отца было скрыто газетой, мать расположилась в кресле возле большого окна, глядя на озеро. Лорна объявила о своем присутствии, заявив:

— Если вы не хотите, чтобы дети слышали наш разговор, то лучше закрыть двери.

Лавиния и Гидеон вскинули головы, словно мимо их ушей просвистели стрелы, и переглянулись. Лорна закрыла двери, а Гидеон встал, затворил окно и остался стоять возле кресла Лавинии. Лорне показалось, что они ожидали ее прихода, потому что обычно в такие тихие вечера устраивались на улице в плетеных креслах.

— Я думаю, мне надо сказать вам, как я отношусь к тому, что вы украли моего ребенка, — начала Лорна.

Ей ответила Лавиния:

— Мы не воровали твоего ребенка, а договорились о его усыновлении.

— Кто его усыновил?

— Церковь не скажет тебе этого.

— Вы украли моего ребенка, даже не спросив меня.

— Лорна, образумься. Что бы ты стала с ним делать? Разве мы могли бы позволить, чтобы ты привезла его сюда? Ты же видишь, как тебя обожают сестры, как восхищаются тобой и хотят быть похожими на тебя.

Лорна не обратила внимания на эти слова, которые слышала уже столько раз. Она совершенно хладнокровно заявила родителям:

— Я хочу, чтобы вы оба знали: из-за того, что вы сделали, я потеряла к вам всякие чувства. И жить я буду здесь только потому, что мне некуда деться. Но я выйду замуж за первого же, кто сделает мне предложение, лишь бы убраться подальше от вас. Вы наверное, оба очень счастливы, что вам удалось осуществить свой дьявольский план.

И спокойно, подражая сестре Марл, вышла из комнаты.

Совсем по-другому повела себя Лорна, когда вечером, около одиннадцати часов, в ее комнату проскользнула тетя Агнес. Они крепко обнялись, стараясь унять наполненные горечью сердца.

— Это был мальчик, — шепотом выдавила Лорна. — Они насильно забрали его у меня. Я даже не увидела его вы… вымытым… только с кровью на маленьком ли… личике. Я даже не знаю, какого цвета у него волосики.

— Ах ты мое драгоценное, бедное дитя. Лорна заплакала, уткнувшись в плечо тети Агнес, а та спросила:

— А Йенс знает?

— Нет. Но я должна сказать ему. — Лорна отстранилась, вытирая глаза платком. — Ты видела его, тетя Агнес?

— Нет, но я разговаривала с Тимом. Дела у Йенса идут отлично, после регаты все захотели строить яхты только у него. Ты знаешь, где его мастерская, да?

Лорна устремила взгляд в окно.

— Да. Я много раз представляла ее себе.

Она отправилась туда на следующий день, надев юбку в синюю и белую полоску, ту самую, в которой в первый раз была на пикнике с Йенсом. Лорна заколола соломенную шляпку булавкой, посмотрела на свое отражение в зеркале и вместо беззаботной Девушки, которая стояла здесь год назад, увидела опечаленную женщину. Не спросив разрешения, она взяла ялик, совершенно уверенная в том, что у Гидеона не хватит теперь наглости после всего того, что произошло с ней, запретить ей заниматься «неженским спортом». Несколько уроков, полученных Лорной от Майкла Армфилда, позволили ей с горем пополам управляться с одноместным яликом. А если ей суждено перевернуться и утонуть, то, значит, так и должно быть. Подобная возможность меньше пугала ее, чем предполагаемая реакция Йенса, лучше уж утонуть, чем быть отвергнутой им.

Мастерскую она нашла без труда, ее хорошо было видно с берега: новые, еще светлые деревянные стены резко выделялись на фоне зеленых деревьев. Подходя к строению, Лорна подумала о том, какое оно большое и высокое. Она намеревалась оставаться спокойной, как сестра Марл. Но, увидев яхту Тима «Манитоу», пришвартованную у длинного причала, открытые окна на чердаке мастерской, широкие ворота и спускающийся прямо к воде стапель, Лорна почувствовала, как все поднялось у нее внутри. Ведь она могла бы жить вместе с ним в этой мастерской, о которой они мечтали. Ох, наблюдать, как их дети крутятся возле отца, сбегают по стапелю к воде, учатся у Йенса, как конструировать и строить яхты и плавать на них.

Лорна привязала ялик к причалу, прошла по нему, разглядывая «Манитоу», испытывая сильный приступ ностальгии, потому что эта яхта была так похожа на «Лорну Д». Подходя к берегу, она снова бросила взгляд на мастерскую и изумилась, увидев сушащиеся на ветру пеленки.

Боже милосердный, он нашел их ребенка!

Она застыла на месте, уставившись на пеленки, пока здравый смысл не подсказал ей более вероятную, хотя и ужасающую возможность: Йенс женился на какой-нибудь вдове.

Лорна с трудом заставила себя двинуться дальше… по песку, между деревянных направляющих стапеля, и дальше, туда, откуда доносился шорох наждачной бумаги и легкое постукивание молотка.

В дверях она остановилась. Мастерская была высокой, просторной, как внутреннее помещение церкви, свет проникал в него через открытые окна и двери, новые деревянные стены сверкали, как спелые колосья. И стоял в мастерской все тот же запах ароматной сосны, клея и опилок.

Возле новой яхты работали трое: Йенс, Бен Джонсон и какой-то плотного сложения незнакомец.

Незнакомец первым заметил ее и перестал шлифовать обшивку.

— Здравствуйте, — сказал он, выпрямляясь.

— Здравствуйте, — ответила Лорна. Йенс и Бен тоже прекратили работу.

— Чем могу помочь? — спросил незнакомец. Взгляд Лорны переместился с него на Йенса. И в этот момент раздался голос Джонсона:

— Здравствуйте, мисс Барнетт.

Йенс ничего не сказал. Он смотрел на нее секунд пять, потом вернулся к работе. С чердака донесся запах готовящейся пищи и послышались детские голоса, еще больше усилившие опасения Лорны.

— Вы Лорна, — сказал незнакомец, подходя к ней и протягивая руку. — А я брат Йенса, Девин.

— Ах, Девин, — Лорна облегченно вздохнула, — я и не знала, что вы приехали. Рада познакомиться с вами.

— Вы, наверное, пришли к Йенсу. Йенс продолжал работать, не обращая внимания на Лорну.

— Да… да, конечно.

Девин несколько раз перевел взгляд с Лорны на Йенса и обратно.

— Эй… послушайте… похоже, у Кары уже готов обед, так что я собираюсь устроить перерыв. А ты, Бен?

Бен отложил молоток и вытер руки о бедра.

— Да, разумеется. Хорошая идея.

Девин обратился к Лорне:

— Мы много слышали о вас. Уверен, что Кара захотела бы с вами познакомиться. Может быть, найдете время и подниметесь наверх выпить с ней чашечку кофе?

Лорна одарила его своей лучшей улыбкой, позаимствованной у сестры Марл, хотя внутри ее всю трясло.

— Вы очень добры, — сказала она. И действительно, он понравился ей с первого взгляда, а ведь при более благоприятных обстоятельствах этот человек уже мог бы быть ее деверем.

— Ладно, пошли, Бен, — бросил Девин, и они поднялись по лестнице наверх.

После их ухода Лорна осталась стоять в дверях, ожидая, что Йенс обратит на нее внимание, но он продолжал работать, повернувшись к ней спиной. У Лорны перехватило дыхание от вида этой такой знакомой широкой спины, напрягающейся от работы. Она робко приблизилась и остановилась в пяти шагах позади Йенса.

— Здравствуй, Йенс, — грустно произнесла Лорна.

В ответ молчание.

Голубая рубашка Йенса взмокла от пота под мышками, черные подтяжки покрылись древесной пылью.

— Ты даже не хочешь поздороваться со мной?

Снова молчание.

Лорна стояла в позе школьницы, декламирующей стихи; ноги сдвинуты, руки за спиной. А внутри ее разрывали на части отчаяние и обида, ей ужасно хотелось, чтобы он повернулся и ласково заговорил с ней.

— Отличная мастерская… ты именно о такой и мечтал. Приехал твой брат, и они с Беном работают вместе с тобой. Боже мой, ты, должно быть, счастлив.

— Да, я действительно счастлив, — ответил Йенс с горечью в голосе.

Лорна сглотнула подступивший к горлу комок и вновь обратилась к нему:

— Я слышала, ты с блеском выиграл регату.

Йенс выпрямился и повернулся, откинув назад плечи и выпятив грудь. Он потер наждачную бумагу о бедро, очищая ее от древесной пыли.

— Я занятой человек. Лорна, что тебе нужно?

— Йенс… — прошептала она дрогнувшим голосом, — прошу тебя, не надо… — В груди у нее защемило, из глаз потекли слезы. — Потому что я не смогу… Господи… какими же ужасными были эти последние несколько недель. — Лорна закрыла глаза чтобы остановить слезы, потом снова открыла их и прошептала: — Я родила мальчика, Йенс. — Тот перестал тереть наждачную бумагу. — Я видела его всего один раз, перед тем как они отняли его у меня. Родители забрали и отдали его, даже не спросив меня.

С чердака донеслись детские голоса и шум передвигаемых стульев.

— Я не верю тебе. Ты сама отдала его, — сказал Йенс.

— Нет, Йенс, нет… я не отдавала. — Лицо. Лорны исказила гримаса отчаяния. — Приехала моя мать, а когда она уехала, монахини сказали мне, что ребенка тоже нет, но никто не сказал мне, куда его дели.

— И ты хочешь, чтобы я поверил в это? — От ярости у Йенса побелели губы, он двинулся на Лорну, и она подумала, что он хочет ударить ее. — Что ж, мне следовало этого ожидать. Ты уже все решила для себя, когда я приезжал к тебе. Да ведь это ясно как Божий день, что они уговорили тебя и ты согласилась не усложнять себе жизнь объяснениями, которые были бы неизбежны, если бы ты вернулась домой с незаконнорожденным ребенком. Разве не так? Да ты… ты просто отшвырнула его от себя, сразу решив тем самым все проблемы! Теперь послушай меня, хорошенько послушай. — Йенс схватил Лорну за плечо и крепко сжал его. — Самым несчастным днем в моей жизни был тот день, когда я повстречал тебя, этот день принес мне только горе. А ты просто молодая богатая сучка, ты крутилась на кухне, в лодочном сарае, крутилась вокруг моей спальни, выискивая дурака, который мог бы удовлетворить твою похоть. Что ж, я ее удовлетворил, так ведь? Но у тебя достаточно денег, чтобы и это уладить, да? — Он приблизил к Лорне гневное лицо и неожиданно оттолкнул ее. — Убирайся отсюда. Мне не о чем больше с тобой говорить.

От толчка Лорна упала на штабель бревен, ощутив боль в ноге. Сквозь слезы она смотрела на спину Йенса, который вернулся к яхте и принялся с яростью, размашистыми движениями шлифовать обшивку.

Лорна потерла ноющее плечо, перебирая в уме оправдания, хотя прекрасно понимала, что Йенс не станет их слушать. Он только шлифовал… и шлифовал… словно пытаясь дать выход своей злобе и горю. И, казалось, каждое его движение снимает тонкий слой с ее сердца. Лорна подумала, что оно вот-вот разорвется. Не в силах больше переносить его враждебность, она с трудом поднялась с бревен и прошептала:

— Ты ошибаешься.

И вышла из мастерской.

Когда она ушла, Йенс прекратил работу и медленно выпрямился. Он слышал ее удаляющиеся по причалу шаги, видел крохотный парус, уносивший Лорну от него. Через несколько минут плечи его поникли, он прислонился спиной к корпусу яхты и медленно сполз на пол. И, уже лежа на полу, обхватив голову руками, в которых была зажата наждачная бумага, Йенс Харкен заплакал.

Глава 17

Ox уж это горькое, злосчастное лето, когда Йенс жил на другом берегу озера, а Лорна, похоже, и вовсе не жила, а просто существовала. Ходила она мало, только тогда, когда возникала необходимость куда-то пойти; ела только тогда, когда организм уже начинал подавать тревожные сигналы; не спала по ночам, наблюдая с кровати за луной и за восходами солнца, сидя на подоконнике; исписала множество страниц в своем дневнике, сочинила начала почти ста стихотворений, но ни одно из них не закончила. И отклоняла все приглашения.

И только одно занятие приносило ей душевный покой.

Плавание под парусом.

Лорна без разрешения брала ялик, и никто не ругал ее за это. Гидеон уже привык к тому, что ялика целыми днями не бывало на месте. Местные жители тоже уже привыкли видеть Лорну в лодке и в розовой дымке утра, и на палящем солнце в середине дня, и вечером, когда легкий бриз чуть двигал ялик, а Лорна лежала на спине и смотрела в небо, и казалось, что в лодке вообще никого нет.

Лавиния предупредила ее:

— Ты скоро станешь худая, как тростинка, и сгоришь на солнце.

— Ты никогда никого не берешь с собой. Можно, я хоть разок прокачусь с тобой, ну пожа-а-луйста, — попросил Серон.

— Лорна, я так скучаю без тебя, — пожаловалась Феба Армфилд.

Дженни поинтересовалась:

— Ты такая печальная из-за Тейлора? Ты все еще испытываешь к нему чувства? Если ты его до сих пор любишь, то скажи мне.

Гидеон отреагировал так:

— Ни один мужчина не женится на такой девушке. Они решат, что ты чокнутая, раз целыми днями катаешься в ялике по озеру.

Только тетя Агнес успокоила Лорну:

— Не обращай внимания на то, что они говорят. Я точно так же чувствовала себя после смерти напитана Дирсли.

Лорна нашла в тете Агнес родственную душу, знавшую все детали ее трагедии, и сочувствие тетушки было словно бальзам для израненной души Лорны. Они делились самыми сокровенными чувствами, потому что сердце Лорны было разбито точно так же, как много лет назад было разбито сердце тети Агнес.

Они много гуляли вдоль озера и сидели в саду, читая Джона Мильтона и Уильяма Блейка. В дождливые дни пили чай в беседке, а в жаркие рвали лаванду и отмахивались букетами от мух, читая друг другу стихи.

Вот так и прошло лето.

Йенс часто видел Лорну. Он узнавал маленький ялик, когда тот заплывал в залив, а потом уносился по ветру, снова унося ее от него. Тогда он останавливался в дверях мастерской с инструментами в руках, смотрел, как она уплывает, и думал, где его сын, как он выглядит, какое имя ему дали и кто заботится о нем. Думал Йенс и о своих будущих детях, о том, что они никогда не узнают о своем брате, живущем где-то в этом мире.

Его сын, его и Лорны Барнетт.

Все его несчастья олицетворяла собой эта женщина в ялике, проплывая мимо, она напоминала ему о том, о чем ему хотелось забыть.

В мастерскую зашел Тим.

— Вот, я подумал, тебе будет приятно посмотреть на это, — сказал он и протянул Йенсу фотографии его и Лорны, которые запечатлели то идиллическое, счастливое лето, когда строилась «Лорна Д». Йенс спрятал фотографии среди зимней одежды, сложенной в сундук, который стоял в ногах кровати. Иногда по ночам, когда он лежал, закинув руки за голову, ему хотелось достать их и посмотреть на Лорну, но слишком горьки были воспоминания о несбывшихся надеждах, поэтому Йенс старался переключить свои мысли на другое, желая вычеркнуть Лорну из памяти.

На день или два ему удавалось вытравить из памяти ее образ, но потом снова на глаза попадался ее парус, или он в разговоре слышал имя ее отца, или наблюдал за прогулочным пароходом, гадая, находится ли она на борту среди богатеев, чей смех был слышен тихими вечерами, когда пароход вез их на ужин в яхт-клуб или развлекаться в павильон «Гамалей». Очень часто, когда уже темнело, с парохода доносилась музыка и в свете огней видны были танцующие фигуры. В такие моменты Йенс стоял в конце своего причала и думал о пропасти, разделяющей его и Лорну Барнетт, испытывая обиду от того, что Лорна не осмелилась бросить вызов общественному мнению и выйти за него замуж. «Ну и танцуй с ними, — с горечью думал Йенс, глядя на отблески света на воде, — танцуй со своими богатыми кавалерами и забудь, что у тебя вообще был от меня ребенок».

«Манитоу» стояла на якоре у его причала, и почти каждый день на нее приходили посмотреть любопытные яхтсмены. Частенько перспективные заказчики изъявляли желание посмотреть ее в деле, и тогда Йенс с Девином собирали команду и катали их, пересекая озеро, провозя мимо восточной оконечности острова Манитоу, где раскинулось имение Роуз-Пойнт с распахнутыми стеклянными дверями дома и изумрудными лужайками, которые бархатным ковром спускались к воде. Однажды Йенс увидел игру в крокет, в другой раз что-то вроде грандиозного чаепития, на котором присутствовали только женщины, расположившиеся под белым марлевым тентом натянутом над лужайкой. Оба раза Йенс бросил на дом лишь мимолетные взгляды, сосредоточившись на управлении яхтой и не желая разглядывать девушек в длинных юбках и огромных шляпах.

Дела в мастерской шли отлично. Заказов на яхты поступило больше, чем он мог построить за год, а еще было так много заказов на ремонт яхт, что Йенс взял на работу друга Бена Эдварда Стаута и поставил его исключительно на судоремонт. Была уже построена и спущена на воду вторая яхта, названная «Полярной звездой», владельцем которой являлся член яхт-клуба Натан Дюваль. «Полярная звезда» и «Манитоу» выигрывали все воскресные гонки, в которых принимали участие. Чтобы взять у Йенса интервью, репортеры приезжали из Чикаго, Ньюпорта и Нью-Джерси, они писали статьи о необычной, непобедимой конструкции его яхт и о ее влиянии на парусный спорт. Печатались и перепечатывались репортажи о той самой первой регате, когда команда «Манитоу» уже обедала в яхт-клубе, а занявшая второе место яхта только пересекла финишную черту.

Верфи Нью-Джерси и Северной Калифорнии прислали Пенсу письма с предложением работать у них конструктором. Он ответил отказом, но сохранил письма, убрав их в сундук и воспользовавшись при этом возможностью взглянуть на их с Лорной фотографии.

Однажды в мастерскую зашел Тим и сообщил:

— Я принес новости. Гидеон Барнетт заканчивает строительство «Лорны Д» и намерен спустить ее на воду до окончания сезона. Ходят слухи, что он сам будет командовать ею в следующем году во время большой регаты с участием клуба «Миннетонка».

Гидеон Барнетт действительно нанял местных мастеров, чтобы закончить оснастку и такелаж «Лорны Д». Когда работа была завершена, он сказал дочери:

— Я собираюсь спускать на воду «Лорну Д». Ты хотела бы войти в команду при ее пробном пробеге?

Лорна сидела на веранде в шезлонге и с отсутствующим видом полировала ногти. Она прервала свое занятие и подняла взгляд на Гидеона:

— Нет, спасибо.

— Но ведь ты всегда просила об этом и все лето проплавала в ялике. Почему же не хочешь прокатиться на «Лорне Д»?

— Слишком поздно, папа.

Гидеон нахмурил брови, лицо его пошло красными пятнами.

— Лорна, может быть, ты прекратишь это безумное самоистязание и вернешься к нормальной человеческой жизни?

— Не знаю, папа.

Гидеону захотелось крикнуть, что они с Лавинией сами, наверное, заболеют от такого ее поведения и пренебрежительного отношения к родителям. И все же подсознательное чувство вины не позволило ему сделать это. Гидеон повернулся и ушел, оставив Лорну на знойном солнце позднего августа.

Яхты неизбежно должны были встретиться, и это произошло в конце сентября, когда Йенс и его экипаж отправились просто покататься на «Манитоу» в свое удовольствие. День стоял пасмурный, ветреный, тучи облаков перекатывались но небу, словно валуны. «Манитоу» держала курс на юг, а «Лорна Д» на север. Двигаясь навстречу друг другу, капитаны обменялись взглядами. Они сидели у румпелей своих яхт, и глаза у обоих были грозные, штормовые, словно проплывавшие над ними тучи. Тим поднял руку в знак приветствия, но Гидеон не ответил, он только пристально глядел из-под своих мохнатых седеющих бровей. Если бы эти капитаны находились на борту военных кораблей, то уже наверняка заговорили бы пушки. Но так как пушек у них не было, они просто с ненавистью смотрели друг на друга, понимая, что при следующей встрече их яхты пойдут в одном направлении, устремляясь к победе.

В конце октября семья Барнеттов закрыла Роуз-Пойнт и переехала на зиму в город. Перед отъездом Лорна долго стояла на мысу, глядя на северо-восток, туда, где жил Йенс. На ней было теплое пальто руки скрещены на груди, шелковистые, незаплетенные волосы свободно спадали на плечи и лоб. Ветер трепал полы пальто и гнал к берегу пенистые волны над волнами кружились две чайки. Лорна подумала об их ребенке, которому было уже четыре месяца и который улыбается и лепечет на руках у кого-то другого.

— До свидания, Йенс, — промолвила Лорна сквозь слезы. — Я скучаю без тебя.

В преддверии зимы городской дом казался таким же мрачным, как и погода. Сестры и брат Лорны целыми днями находились в школе, Лавиния усердно занималась организацией благотворительных вечеров и балов, пытаясь вовлечь в это дело и Лорну, но каждый раз слышала в ответ только отказ, хотя иногда Лорна по собственной инициативе работала в библиотеке на Виктория-стрит. Ей нравилось работать там, это давало возможность уйти из дому и окунуться в спокойную, умиротворяющую обстановку, что как раз соответствовало настроению Лорны, Наступившее Рождество принесло с собой массу развлечений, которых Лорна старалась по возможности избегать. Некоторые гости приезжали к ним в дом даже из Вашингтона, и среди гостей оказался тридцатилетний холостяк по фамилии Арнштадт, при первой же встрече проявивший повышенный интерес к Лорне. Он был каким-то образом связан с железными дорогами, а отец Лорны тесно сотрудничал с ними в связи с транспортировкой своего леса. Похоже, Арнштадт был богат и считался хорошим женихом. Лорна даже могла бы выполнить свою угрозу и выйти замуж за первого же мужчину, который сделает ей предложение, но когда Арнштадт как-то вечером в библиотеке взял ее за руку, она отдернула руку словно ее обожгло, торопливо извинилась и убежала к себе в комнату, думая, а сможет ли она вообще теперь позволить дотронуться до себя какому-нибудь другому мужчине, кроме Йенса Харкена…

В рождественские праздники Лорну пришла навестить Феба. На ней была брошь, подаренная в день обручения мужчиной по фамилии Слаттерлей, самым перспективным работником в фирме ее отца. В начале января было объявлено о еще одной предстоящей свадьбе: Тейлор Дюваль наконец-то сделал предложение Дженни, и свадьбу наметили на следующее лето. Лавиния с головой ушла в приготовления к свадьбе, намереваясь блеснуть в роли хозяйки дома.

Жизнь бурлила вокруг Лорны, а она, насколько могла, жила своей, замкнутой жизнью, отметая все и оставаясь наедине со своей болью.

Как-то в конце февраля, когда Лорна вернулась домой после работы в библиотеке, она увидела спешащую к ней через прихожую тетю Агнес.

— Быстро поднимайся наверх! — торопливо прошептала старушка.

— Что случилось?

Агнес прижала палец к губам, схватила Лорну за руку и потащила за собой по лестнице наверх, не позволив даже снять пальто. Затащив ее в свою спальню, тетя Агнес закрыла дверь и посмотрела на племянницу глазами, сверкавшими, как отшлифованные сапфиры.

— Мне кажется, я нашла его.

— Кого?

— Твоего ребенка.

Лорна вцепилась руками в шарф.

— Ох, тетя Агнес… — выдохнула она, вздрогнув от охватившей ее надежды.

— Иди сюда. — Агнес взяла ее за руку и подвела к секретеру из розового дерева, стоявшему между окнами. Она вытащила из него небольшой лист белой бумаги и сунула его в руки Лорны. — Мне кажется, он все это время находился у Хальды Шмитт вот по этому адресу.

Лорна прочитала: «Хальда Шмитт, Гамбург-роуд 850, Миннеаполис, штат Миннесота».

Она резко вскинула голову.

— Но почему он у нее?

— Не знаю, но подозреваю, что Лавиния и Гидеон все-таки одумались и попросили Хальду вырастить ребенка.

— Но как ты узнала? Почему ты думаешь…

— После того как они увезли тебя, я постоянно обшаривала стол твоего отца.

В глазах тети Агнес появился самодовольный блеск.

— Не может быть!

— Еще как может. Мне пришлось хорошенько потрудиться. Понимаешь, я искала что-то, связанное с церковью или приютом, какие-нибудь незнакомые имена или документы об усыновлении. И вот последние несколько месяцев мне все время попадалось имя миссис Шмитт, и наконец до меня дошло. Твой отец продолжал платить ей даже после увольнения, и сейчас платит! И я спросила себя: а почему, если она здесь больше не работает? И мне все стало ясно, Лорна, разве не так?

Сердце Лорны тревожно заколотилось, краска прилила к лицу. Забыв снять пальто, она схватила тетю за руки.

— Ох, тетя Агнес, ты действительно так думаешь?

— А ты нет?

— Это может оказаться правдой, да? — Лорна в возбуждении зашагала по комнате. — Приехала мама, и ребенок исчез. А пока меня не было, миссис Шмитт уволилась. В этом есть смысл.

— И кто мог заподозрить, если миссис Шмитт вот уже в течение нескольких лет собиралась уволиться? А прошлым летом, когда началась ваша с Йенсом любовь, половина обитателей Озера Белого Медведя слышали, как Лавиния во время устроенного ею обеда жаловалась на то, что ее кухарка собирается уйти. И все понимали, что рано или поздно так и случится. Так что твои родители хорошо заплатили ей, и сейчас она воспитывает твоего малыша.

— Я должна все выяснить. — Лорна еще раз прочитала адрес. — Немедленно… завтра же! — Она подняла возбужденный взгляд на тетю. — И если это правда, то я никогда не смогу отблагодарить тебя.

— Если это правда, то для меня это и будет самой большой благодарностью.

Они улыбнулись, представляя себе, как это будет здорово, а потом тетя Агнес спросила уже деловым тоном:

— Что ты будешь делать, если найдешь его?

В глазах Лорны появилась тревога.

— Не знаю. — Она опустилась в кресло перед секретером, посмотрела на хрустальный стакан для ручек и повторила: — Не знаю.

Так что же ей делать, если это окажется правдой? Забрать ребенка? Вырастить его одной? Пойти к Йенсу и рассказать ему все? Но в каждом из этих решений возникала масса вопросов, на которые у нее на самом деле не было ответов. Ладно, для начала она найдет Гамбург-роуд и будет надеяться, что подозрения тети Агнес окажутся верными.

На следующий день, смазав домашним, что уходит работать в библиотеку, Лорна села на трамвай, с двумя пересадками добралась до западного предместья Миннеаполиса вышла в район под названием Ридли-корт, где сначала спросила дорогу в кондитерской, а потом у кучера фургона с надписью «Уошбурн и Кросби», загруженного мешками с мукой. Примерно после полутора часов ходьбы Лорна вышла на посыпанную гравием дорогу, по обе стороны которой на большом расстоянии друг от друга расположились дома с маленькими сараями и хозяйственными постройками во дворах. Запахи, витавшие в воздухе, указывали на наличие домашнего скота, хотя живности нигде не было видно. Дворы были огорожены штакетником, возле сараев виднелись поленницы дров.

Дом 850 был сложен из желтого кирпича, такой скромный, небольшой, с выступающей крышей, которую поддерживали декоративные белые столбы нуждавшиеся в покраске, как и забор. Лорна открыла заскрипевшую калитку и ступила на устланную досками дорожку, тянувшуюся между сугробами. Она уже дошла до середины дорожки, когда с плетеного коврика на крыльце вскочила собака и дважды тявкнула на Лорну. Та остановилась, а собака, помахивая хвостом, подбежала к ней и обошла, обнюхивая резиновые боты. Собака была лохматая, желтая, как дом, с пушистым хвостом и лисьей мордой.

— Привет, дружок, — сказала Лорна и протянула собаке руку в перчатке, чтобы та обнюхала.

Собака задрала морду и помахала хвостом, и Лорна двинулась дальше к дому в ее сопровождении.

У двери Лорну охватила тревога, сердце учащенно забилось. Если тетя Агнес оказалась права, то через несколько минут ее жизнь может в корне измениться. Перед тем как постучать, Лорна набрала в легкие воздух, словно ныряльщик, и почувствовала, как запершило в горле, а рукава пальто показались очень тесными.

Она постучала и принялась ждать. Собака отпрыгнула в сторону и лизнула снег. С сосулек на карнизах стекали капли, пробивая дырочки в снегу по обе стороны крыльца, где-то вдалеке каркала ворона. В доме хлопнула дверь, и сквозь плотную тюлевую занавеску Лорна увидела, что кто-то направляется к входной двери. Потом дверь распахнулась, и на пороге появилась Хальда Шмитт с кухонным полотенцем в руках. При виде Лорны у нее отвисла челюсть.

— Э-э… мисс Лорна…

— Здравствуйте, миссис Шмитт.

Собака прошмыгнула в дом, но женщины даже не пошевелились, Лорна в красном клетчатом пальто и таком же берете, а миссис Шмитт в накрахмаленном белом переднике, какой всегда носила на кухне в доме Барнеттов.

— Могу я войти? — спросила Лорна. Миссис Шмитт задумалась на секунду, потом, похоже, сдалась, отступила в сторону и сделала приглашающий жест, махнув полотенцем.

— Входите, раз уж вы здесь. Лорна шагнула в неотапливаемую прихожую, которая была не больше кладовки.

— Проходите в дом, — пригласила миссис Шмитт, закрыла дверь и пошла впереди гостьи. В доме было тепло и пахло свежеиспеченным хлебом. Справа у стены находилась ведущая наверх лестница, длинный коридор отделял ее от двух комнат слева, и заканчивался он широкой аркой, через которую было видно небольшую гостиную.

Из какой-то комнаты раздался старческий голос, крикнувший что-то по-немецки.

Миссис Шмитт крикнула в ответ тоже на немецком.

— Это моя мать, — объяснила она Лорне. Они услышали, как старуха бранит собаку, наверное, за грязные лапы. Лорна заглянула в гостиную, потом снова вернулась к миссис Шмитт.

— Он здесь? — просто спросила она.

— Как вы узнали?

— Тетя Агнес догадалась.

— Ваши мать и отец взяли с меня слово хранить тайну.

— Не сомневаюсь. Он здесь?

Хальда подумала о щедром ежемесячном пособии, которое так облегчало жизнь им с матерью. Но у нее и мысли не мелькнуло соврать Лорне насчет ребенка, которому она дала жизнь. Хальда всплеснула рунами:

— Он на кухне. Идите сюда.

В доме царила исключительная чистота, обставлен он был прочной старой мебелью, украшенной кружевными салфетками. Внизу было только две комнаты, из гостиной, в которой стояла пустая детская кроватка, дверь вела в огромную кухню, где в кресле-качалке сидела старая седая женщина, помахивая самодельной куклой перед прекрасным белокурым ребенком. Он сидел в маленьком гамаке подвешенном на кольцах, его маленькие ножки в крохотных ботиночках чуть касались пола. Когда Лорна вошла в кухню, он тянулся к игрушке своими ручонками. При появлении Лорны он отвернулся от куклы и посмотрел на дверь: белые кудряшки, синие глаза, пухленькое розовое личико, словно у херувима. При виде этой красоты для Лорны все перестало существовать, она рванулась к нему, словно ребенок олицетворял собой свет небесный.

— Как его зовут?

— Дэниел.

— Дэниел… — прошептала Лорна.

— Мы зовем его Дэнни.

Не отрывая взгляда от прекрасного личика, Лорна опустилась на колени перед гамаком.

— Здравствуй, Дэнни.

Ребенок, не мигая, уставился на нее, у него были красивые, загнутые вверх ресницы цветом чуть темнее волос. Он так был похож на Йенса и совсем мало походил на нее.

Лорна протянула руки… медленно вытащила ребенка из гамака. Он поволок за собой куклу, не отрывая взгляда от лица Лорны.

— Ох, мой красавец… — прошептала она, прижимая маленькое мягкое тельце к груди и припадая губами к виску ребенка, — наконец-то я нашла тебя.

Лорна закрыла глаза, она держала его в своих руках, просто держала, чувствуя прилив радости и тепла. Ребенок залепетал; «Мм-а-а-мма» — и уронил куклу на руки Лорны, но она даже не пошевелилась. Так и стояла с закрытыми глазами, охваченная невиданным чувством материнства. От него, как и во всей кухне, пахло молоком и хлебом. Лорна не знала, что можно испытывать такую любовь, все ее прежние чувства не шли ни в какое сравнение с этим. И, держа ребенка на руках, ощущая его запах, она была счастлива безмерно.

Лорна села на корточки, поставив ребенка себе на колени, чувствуя новый прилив радости от осознания того, что вот он, здесь, и он на самом деле с ней. Дэнни засунул палец в рот, продемонстрировав два крохотных нижних зуба. Внезапно он задергал крепкими ножками и тихонько дотронулся до губ Лорны мокрым пальцем. Рассмеявшись, она обхватила его палец губами и откинула голову назад.

— Он такой красивый, — обратилась Лорна к обеим старым женщинам.

— И очень смышленый. Он уже умеет говорить «горячо».

— Горячо. Скажи «горячо», Дэнни!

Глаза ребенка оживились, он направил пухлый пальчик на железную плиту.

— Гояччо.

— Да, плита горячая.

— Гояччо, — снова повторил он прямо в лицо Лорне.

— Умный малыш! А ведет себя хорошо? — спросила Лорна.

— О да, как ангел. И по ночам не просыпается.

— А как у него здоровье?

— С этим тоже все в порядке, правда, немного капризничает последнее время, но это от того, что у него режутся зубки.

— У тебя режутся зубки? Красивые маленькие зубки? Ох, какой же ты красивый. — Лорна приподняла его и принялась раскачивать из стороны в сторону, ее благоговейный трепет уже сменился весельем. — Ах ты мой сладенький! Я не могу поверить, что держу тебя на руках.

— Он описает вам пальто, мисс Лорна. Может быть, вам лучше снять его?

— Меня это не волнует! Пусть описает! Я буду только рада!

Собака, которая пила из миски, стоявшей в другом конце кухни, отряхнулась, прошлепала по деревянному полу и дружески ткнулась носом в малыша. Дэнни радостно взвизгнул и потянулся к собаке.

— Он любит старого Саммера. Они лучшие друзья.

Ребенок перегнулся через руку Лорны и, что-то лепеча, ухватил собаку за загривок.

— Нельзя, — предостерегла миссис Шмитт, быстро подошла и отцепила руку ребенка от шерсти собаки. — Веди себя хорошо, Саммер, и ты, Дэнни, тоже веди себя хорошо. — Малыш убрал руку от собаки, разжал пальцы и поднял взгляд на Хальду, как бы спрашивая, правильно ли он поступил. — Молодец, хороший мальчик.

Это были простейшие понятия — «горячо», «хорошо», — но Лорну изумили эти проявления смышлености ее ребенка. И еще она обнаружила, что Дэнни может уже стоять на нетвердых ножках, держась за стул, различает тетю Хальду и бабушку и показывает на них пухленьким указательным пальцем, когда его спрашивают, где тетя или бабушка.

Хальда Шмитт сказала:

— Мы с мамой собирались выпить кофе и можем еще угостить вас свежим хлебом.

— Да, спасибо, я очень люблю свежий хлеб. Лорна уселась за стол, на котором стояли потертые тарелки, разрисованные тюльпанами и розами, когда-то их еще украшал золотой ободок, но от него уже остались только крохотные полоски. Хальда извинилась за то, что стол не покрыт скатертью, и объяснила, что они с мамой боятся, как бы ребенок случайно не потянул на себя скатерть и не ошпарился кофе. И правда, пока женщины наслаждались кофе и свежим хлебом с маслом и персиковым джемом, Дэнни ползал вокруг стола, играл на полу с деревянными ложками, тянул женщин за длинные юбки и просился на колени. Собака, свернувшись калачиком, дремала на коврике возле задней двери. Один раз Дэнни подполз к ней и провел ручонкой по губам собаки. Саммер поднял голову, моргнул глазами и снова погрузился в сон. Хальда встала, вымыла ребенку руки и уложила его в гамак, к которому нитками было привязано множество игрушек.

Мать Хальды не говорила по-английски, но ее морщинистые глаза и губы улыбались ребенку, и, даже держа перед собой чашку с кофе, она следила за каждым его движением. Иногда она наклонялась, насколько могла, и поправляла ребенку одежду, или давала маленький кусочек мягкого хлеба с маслом, или бормотала что-то ласковое на своем языке, а малыш издавал радостные восклицания, забавляясь игрушками. И старая женщина улыбалась ему и Лорне.

Один раз она обратилась с вопросом к Лорне, и смысл этого вопроса был понятен, несмотря на языковой барьер, потому что старушка указала скрюченным пальцем сначала на Лорну, потом на ребенка:

— Ты есть его муттер?

Лорна кивнула, положила одну руку на живот, а вторую на сердце, придав лицу одухотворенное выражение.

Дэнни надоело сидеть в гамаке, и ему снова разрешили поползать по полу. Он стукнулся головкой об ножку стола, и обеспокоенная Лорна кинулась утешать его.

— Ох, милый мой, не плачь… все в порядке… — Но он продолжал плакать и тянулся к миссис Шмитт. Хальда взяла его и посадила к себе на колени, где малыш успокоился. Она вытерла ему личико и дала отхлебнуть из ложки маленький глоток своего сладкого кофе со сливками. Дэнни прислонил головку н ее накрахмаленному белому переднику, засунул в рот большой палец и уставился на стенку.

— Он устал, ему пора спать, — объяснила Хальда.

Лорна подумала, сколько же часов должен спать восьмимесячный ребенок. И что нужно делать, если он вдруг действительно разобьет себе головку. И как действительно можно научиться обращаться с ребенком, если ее собственная мать никогда не заговаривала с ней на эту тему.

Глазки у Дэнни закрылись, палец выскользнул изо рта. Миссис Шмитт отнесла его в гостиную и уложила спать в кроватку.

Вернувшись, она долила кофе в чашки и спросила:

— А теперь, когда вы нашли его, что вы собираетесь делать?

Лорна осторожно поставила на стол свою чашку и посмотрела старой кухарке прямо в глаза.

— Он мой сын, — тихо ответила она.

— Значит, хотите забрать его.

— Да… хочу.

Лицо Хальды Шмитт побледнело, похоже, она даже немного испугалась. Она посмотрела на свою мать, которая тихонько раскачивалась в кресле-качалке.

— Но они перестанут платить мне, если вы его заберете. Мама совсем старенькая, а кроме меня у нее больше никого нет.

— Да, я… мне очень жаль, миссис Шмитт.

— А ребенку очень хорошо с нами.

— Конечно, я это вижу! — Лорна прижала руну и сердцу. — Но он мой сын. Его забрали у меня против моей воли.

Эта новость явно была полной неожиданностью для миссис Шмитт, что и отразилось на ее лице.

— Против вашей воли?

— Да. Моя мать приехала, когда он родился, и они сказали мне, что понесут его купать, только после этого я уже не видела сына. И когда я попросила принести ребенка, ни его, ни моей матери уже не было в монастыре. Это несправедливо, миссис Шмитт, просто несправедливо.

Миссис Шмитт накрыла ладонью лежавшую на столе кисть Лорны.

— Да, дитя мое, это несправедливо. И меня обманули. Они сказали, что вы хотите избавиться от ребенка.

— Нет же, я хотела оставить его. Просто мне надо было… — Лорна сглотнула подступивший к горлу комок и бросила взгляд в сторону гостиной. — Мне надо было найти жилье, где я могла бы вырастить его. И мне надо было… поговорить с его отцом.

— Извините меня, мисс, но я не могу удержаться, чтобы не спросить… может быть, его отец молодой Йенс?

Лицо Лорны опечалилось.

— Да. И я очень люблю его, но они и слышать не хотят о нашей женитьбе. — Она с горечью добавила: — Потому что он не из тех, у кого есть летние дома на озере.

Миссис Шмитт уставилась на пенку на поверхности кофе.

— Ох уж эта жизнь. Она такая сложная. Так много в ней горестей… так много.

Они обе задумались над этими словами, а ребенок в это время спал, и мать миссис Шмитт тоже дремала в своем кресле, изредка дергая головой.

— Но я не могу сегодня забрать его с собой, — сказала Лорна.

— Но ведь все равно когда-нибудь заберете.

В глазах старой женщины появилась тоска. Теперь уже Лорна взяла миссис Шмитт за руку.

— Когда я найду жилье и устроюсь, вы сможете навещать его, когда захотите.

Но они обе понимали, что это невозможно, учитывая возраст миссис Шмитт, долгий путь пешком и поездки на трамваях, а кроме того, она не могла надолго оставлять свою старую мать.

— Когда я заберу его… — Лорна замялась, ей было неудобно, что в результате этого две женщины останутся без дополнительных средств к существованию, — вы сможете прожить без тех денег, которые вам платят мои родители?

Миссис Шмитт втянула щеки, отвела назад плечи и сказала, склонившись над чашкой с кофе:

— Мне удалось отложить немного.

Когда Лорна поднялась, собираясь уходить, мать кухарки проснулась, обтерла уголки рта и оглянулась по сторонам с таким видом, словно не понимала, где находится. Увидев Лорну, она сонно улыбнулась и кивнула, прощаясь.

— До свидания, — сказала Лорна. Проходя через гостиную, она поцеловала пушистую головку сына.

— До свидания, мой дорогой, я вернусь, — прошептала Лорна и подумала о том, что ей следует еще раз навестить его отца…

Глава 18

Следующий день принес с собой новую прохладу и ветры. Собираясь в поездку на Озеро Белого Медведя, Лорна тщательно выбирала одежду, совсем не такую, в которой была у Пенса в прошлый раз. Тогда на ней был девический наряд, подчеркивающий тоску о прошлых днях, но сейчас ей было не до девичества, не до тоски по былому. Она много выстрадала, повзрослела, многое поняла и предстанет перед Йенсом женщиной, борющейся за свое счастье и переживающей самый трагический момент в своей жизни. Лорна надела однотонный шерстяной костюм, теплое пальто из шкуры тюленя и в тон пальто муфту и шерстяной берет.

Сельский пейзаж за окном поезда выглядел таким, словно Лорна смотрела на него сквозь кружево. Деревья, поля, замерзшие ручьи — все казалось смутным и расплывчатым.

В вагоне поезда было холодно. Лорна поджала ноги, плотно закутав их полами пальто, и смотрела в заиндевевшее от ее дыхания окно. Она думала о том, что же она скажет Йенсу при встрече, но никогда еще не представляла себе более трудного разговора. Лорна уже больше не была той мечтательной, влюбленной девушкой, бегавшей на тайные свидания к кухонному работнику. Она была матерью, очень хорошей и в то же время очень плохой.

В памяти всплыло прекрасное личико Дэнни с белокурыми волосами, с глазами цвета морской волны. Он был так похож на своего отца! От этих полных любви воспоминаний на глаза навернулись слезы, а мысль о том, что она снова может потерять его, наполнила сердце страхом.

На станции Лорна наняла сани, чтобы добраться до северного берега озера. Укрытая меховой попоной, Лорна чувствовала, как на лицо падает снег и слушала шорох полозьев по снегу, перезвон колокольчиков под дугой и фыркающее дыхание лошади. Думала она только о Йенсе, о Дэнни и о себе.

Лорна издалека заметила мастерскую Йенса выкрашенную в зеленый цвет. На торце над большими раздвижными дверями висела вывеска с белыми буквами: «Харкен Бразуоркс». Слева была дверь поменьше с табличкой «Открыто».

— Ну вот и приехали, мисс, — объявил кучер, останавливая сани.

— Подождите меня, пожалуйста.

— Хорошо, мисс, я только привяжу Ронни.

Сколько раз после того, как она познакомилась с Йенсом, Лорна с трепещущим сердцем подходила к дверям? К двери входа для слуг, ведущего на кухню. К двери сарая, где Йенс строил «Лорну Д». К двери спальни Йенса, куда она тайком пробиралась по ночам и проводила несколько часов в его постели. И прошлым летом к дверям с противоположной стороны мастерской, когда пришла сообщить Йенсу, что у нее отняли ребенка. И вчера к двери желтого кирпичного дома, охраняемого собакой, надеясь, что найдет в этом доме их сына.

И вот сейчас она стоит перед очередной дверью, но чувства, охватывавшие ее в прежние разы, теперь усилились в десятки, сотни раз. Ведь если сейчас ее постигнет неудача, то она навсегда потеряет мужчину, которого любит.

Лорна глубоко вздохнула, приподняла черную железную скобу и вошла внутрь.

Рабочее место Йенса, как всегда, наполнило Лорну воспоминаниями о прошлом, воскресив в памяти запахи сырой пихты, свежеоструганной сосны, горящей древесины. Она увидела недостроенную яхту, и еще одну, которую, похоже, ремонтировали. В дальнем конце мастерской один из работавших что-то насвистывал, остальные разговаривали, и голоса их разносились эхом, словно под сводами храма. Дело Йенса расширялось, теперь уже шесть человек трудились над яхтами, парусами и такелажем. Увидев Лорну, кто-то из работников сказал:

— К тебе пришли, Йенс.

Йенс, гнувший вместе с Девином ребро, бросил взгляд через плечо и увидел стоящую возле двери Лорну.

Он замер, ошеломленный, прежде чем сумел придать своему лицу равнодушное выражение.

— Замени меня, Айвер, — попросил Йенс одного из работников и направился к Лорне. На нем была красная в клетку фланелевая рубашка, расстегнутая у ворота и с закатанными манжетами, из-под которых торчали рукава нижней рубашки. Волосы у Йенса были длиннее, чем обычно, они завивались, закрывая уши. Лицо его как будто представляло собой форму, с которой было отлито личико их сына, но, подходя к Лорне, Йенс сохранил на нем абсолютно равнодушное выражение.

— Здравствуй, Йенс.

— Здравствуй, Лорна, — ответил он с серьезным видом, стягивая мокрые кожаные перчатки, а Лорна в это время наблюдала за его лицом.

— Я бы не пришла, но у меня очень важное дело.

— Какое?

Резкий тон, которым было брошено это единственное слово, не оставлял сомнений во враждебном настрое Йенса.

— Мы не могли бы поговорить где-нибудь наедине?

— Ты пришла что-то сообщить мне, так давай говори.

— Ладно. Я нашла нашего сына.

Сердце Йенса учащенно забилось, он оцепенел, но постепенно взял себя в руки и снова изобразил на лице равнодушное выражение.

— Ну и что?

— Как это «ну и что»? Это все, что ты можешь сказать?

— А каких слов ты от меня ждешь? Ты, которая…

Открылась дверь, и в мастерскую, поеживаясь вошел кучер, закрыв за собой дверь.

— Здравствуйте, — произнес он, увидев Йенса.

— Здравствуйте, — ответил Йенс сквозь зубы явно не радуясь появлению нового лица.

— А холодно на улице. — Кучер взглянул на Лорну, потом снова на Пенса и понял, что помешал разговору. — Не будете возражать, если я погреюсь немного? Я привез леди.

Йенс кивнул головой в сторону печки.

— Там на решетке стоит кофейник, можете пока выпить кофе.

Кучер направился к печке, разматывая на ходу клетчатый шарф.

— Пошли, — сказал Йенс, приглашая Лорну пройти за ним. Он отвел ее в свою конторку, заваленную всевозможными корабельными снастями.

— Значит, ты нашла его. И чего же ты от меня хочешь?

— Для начала ты мог бы поинтересоваться, как его здоровье.

— Его здоровье! Ха! И ты еще будешь поучать меня, после того как сама отдала его!

— Я его не отдавала. Они забрали его и спрятали у Хальды Шмитт на окраине Миннеаполиса!

— У Хальды Шмитт! — нахмурился Йенс.

— Все это время он находился у нее. Мои родители платят ей за воспитание ребенка.

— Значит, ты хочешь, чтобы я отправился к Хальде Шмитт и снова украл его для тебя? А может, поехать в город и набить морду твоему папаше? Была у меня одно время такая мысль, но с меня хватит!

— Я и не жду от тебя ничего подобного. Просто подумала…

Подождав, Йенс с сарказмом ответил:

— Ты, наверное, подумала, что я снова начну упрашивать тебя выйти за меня замуж, тогда мы сможем забрать ребенка и жить вместе, прячась всю жизнь от твоих друзей из высшего общества? — Лицо Лорны побледнело, тогда как у Йенса, наоборот, налилось краской. — Что ж, позволь кое-что сказать тебе, Лорна Барнетт. Я не желаю быть мужем из милости. Если я женюсь на женщине, то она должна принимать меня целиком — таким, какой я есть. Я не принадлежу к высшему обществу, но я и не нищий. Когда я приехал в монастырь и попросил тебя выйти за меня замуж, я предложил тебе чертовски благопристойное будущее, которого тебе не пришлось бы стыдиться. Я ожидал, что ты будешь бороться за меня, снова поговоришь со своими родителями или в конце концов пошлешь их к черту, отстаивая свои права… наши права! Но нет, ты распустила нюни, сдалась, решив, что не перенесешь всех прозвищ, которыми тебя могут наградить, если появишься беременная у алтаря. Ладно, пусть так. Ты отвергла меня тогда, а я отвергаю тебя сейчас.

— Ты думаешь, это все так просто! — Лорна сглотнула слюну и опустила голову, словно кошка при встрече с котом. — Ты здоровый упрямый норвежец со своей гордостью и обидами! А ты попробовал бы пожить с такими родителями, как мои! Попробовал бы уговорить их хоть каплю уступить в чем-нибудь! Попробовал бы влюбиться в неугодного им мужчину и…

— Неугодный мужчина! Вот именно!

— Да, именно неугодный мужчина! — громко выкрикнула Лорна. — И все кончилось тем, что у меня появился незаконнорожденный ребенок от этого мужчины. Мне приходилось постоянно изворачиваться и лгать, а родители постоянно твердили о том, в какой кошмар превратится моя жизнь, если люди узнают об этом. Попробовал бы ты жить в монастыре среди толпы бесполых существ, которые все время шепотом молятся о твоем спасении, а тебе хочется прогнать их куда подальше. Посмотрела бы я на них если бы они испытали хоть малую часть той страсти, которую испытывала я! А если бы ты имел двух младших сестер, а в каждом письме мать напоминала бы тебе, каким ужасом для них может стать хоть малейший слух о твоей беременности, потому что ты лишаешь их всех шансов выйти замуж за порядочных людей. Попробовал бы ты пройти через все это, понимая, что не виноват, что ты такой же человек, как и все остальные, но ты влюбился и наделал ошибок, и, хотя стараешься их исправить сделать это так нелегко! Попробовал бы ты пройти через все это, Йенс Харкен!

Когда Лорна закончила свой монолог, внутри ее всю трясло.

Двумя сложенными пальцами Йенс приподнял голову Лорны.

— Дважды я просил тебя выйти за меня замуж… дважды! И что ты мне ответила?

Лорна отбросила руку Йенса.

— Я ответила так, как вынуждали меня обстоятельства!

— Ты ответила «нет», потому что стыдилась меня!

— Нет, не стыдилась. Я просто испугалась!

— Я тоже испугался. — Йенс постучал себя в грудь. — Но это не остановило меня, я боролся за тебя! Так что это чертовски слабое оправдание твоему поведению!

— Ох, мне аж плохо от твоей самоуверенности! Я ведь нашла Дэнни, не так ли? Я нашла его и сказала миссис Шмитт, что заберу его, и я заберу… с тобой или без тебя, но все равно заберу и выращу его даже одна!

— Ух ты, какое смелое заявление из уст девушки, которая боится даже тени своих мамочки и папочки. Ты говоришь, что собираешься вырастить его, но, когда действительно дойдет до дела, снова спасуешь перед отцом и матерью, несмотря на то, черт побери, что они не правы и просто ломают твою жизнь!

Лорна отступила назад, рот ее искривился.

— Я вижу, что совершила ошибку, придя сюда.

— Ты совершила ошибку, не приехав на поезде, когда я ждал тебя. А еще большую ошибку ты совершила, отказав мне, когда я приезжал в монастырь. Так что живи как хочешь.

Лорна взяла себя в руки и заговорила спокойнее:

— Оказывается, Йенс, я на самом деле не знала тебя. А сейчас узнала совсем с другой стороны, и этого для меня достаточно, чтобы отказаться от мысли стать твоей женой. Ты даже не представляешь себе, как ты похож на моего отца, а уж за такого человека мне ни в коем случае не хотелось бы выйти замуж!

И с этими словами Лорна вышла из конторки, громко хлопнув дверью.

Секунд десять Йенс неподвижно смотрел на дверь, потом медленно опустился в кресло на колесиках возле стола. Сначала он смотрел на стоящую перед ним соломенную корзину, затем обхватил двумя руками задранную к потолку голову и оттолкнулся ногами от пола, отъехав в кресле к стене. Громко зарычав, Йенс снова подкатился в кресле к столу и, заметив открытый ящик, попытался закрыть его. Ящик не поддавался, Йенс надавил сильнее, еще сильнее, так что стало больно руке.

— Чертов сукин сын! — заорал он и что есть силы треснул по ящику кулаком, загнав все-таки его на место.

Вскочив с кресла, Йенс принялся тереть руками лицо, раздираемый злостью, презрением к себе, разбитой любовью и радующей сердце мыслью о том, что его сын по имени Дэнни находится отсюда всего в паре часов езды.

Три недели Йенс сдерживал себя, размышляя, стоит ли ехать, чтобы просто посмотреть на сына. Ведь он хотел быть ему отцом, хотел бы забрать его и никому не отдавать.

В конце концов отцовские чувства победили. Дверь ему открыла миссис Шмитт, ничуть не изменившаяся с того времени, когда они вместе работали на кухне в Роуз-Пойнт.

— Что ж… — сказала она, — я так и знала, что ты скоро появишься.

— Мы давно не виделись с вами, миссис Шмитт.

— Ладно, заходи. Тут уже многие перебывали. Не знаю, почему они подумали, что я сумею все держать в тайне.

Йенс прошел за ней в дом, и миссис Шмитт разбудила ребенка. Какое же это было прекрасное чувство, когда Йенс впервые увидел Дэнни! Словно кругом засверкали звезды, а все лучи солнца устремились к его сердцу, согревая его. Йенс взял моргающего малыша из рук миссис Шмитт, поцеловал и поднял высоко над головой, а когда Дэнни, еще не оправившийся ото сна и недовольный тем, что его разбудили, захныкал, Йенс принялся гладить его. Держа на руках сына, от которого шло тепло и слегка пахло мокрыми пеленками, Йенс расхаживал по комнате, целуя ребенка в лобик, от чего малыш очень быстро успокоился.

Йенс оставался в доме до середины дня, он познакомился со старой немкой, которая почти все свое время проводила на кухне в кресле-качалке, пила кофе и играла с его сыном.

— Я полагаю, это его мать сказала тебе, где он находится, — предположила миссис Шмитт.

— Да.

— Я думала, ты приедешь быстрее.

— Никак не мог решить, стоит ли мне вообще ехать. Ведь так трудно уходить от него.

— Она говорит то же самое каждый раз, когда уезжает. — Йенс промолчал, разглядывая обвисшие щеки Хальды. — Она приезжает каждый четверг, — добавила та.

— А я боялся, что она уже забрала его. Она ведь собиралась.

— Хочет забрать, но что она будет с ним делать?

Девушка такая молоденькая, а поддержать ее некому. Я думаю, это твоя забота. Ты должен жениться на ней, Йенс Харкен.

— Ох… ничего из этого не выйдет! Она дочь такого важного господина, а я начинал работать кухонным лакеем в их доме. Нам надо было с самого начала понять это.

Миссис Шмитт кивнула, хотя на лице у нее было написано сомнение.

— Такой прекрасный малыш, я его просто обожаю. Не отрицаю, что деньги, которые мне сейчас платят Барнетты, значительно облегчают мою жизнь, и все-таки я считаю преступлением лишать Дэнни родителей.

В следующий четверг миссис Шмитт сказала Лорне:

— Твой мужчина приезжал сюда.

Лорна радостно вскинула голову, но потом заставила себя придать лицу пренебрежительное выражение.

— Не очень-то он торопился.

— Оставил деньги под кофейной чашкой. Я сказала ему, что твой отец платит мне более чем достаточно, но он все равно оставил деньги. Думаю, тебе следует взять их.

— Нет. Он оставил их вам.

— Но ведь твой отец уже платит мне. Нечестно получать деньги дважды за одну и ту же работу. Вот, — миссис Шмитт протянула деньги, — возьми.

Лорна бросила злобный взгляд на деньги. Проклятый тупоголовый норвежский осел! Наверное, вот так и хочет отделаться. Ну и ладно, в конце концов, это его долг.

Она выхватила деньги из пальцев миссис Шмитт и сунула их в карман юбки.

— Когда он приезжал?

— В прошлый вторник.

— А еще приедет?

— Сказал, приедет в следующий вторник.

В следующий вторник миссис Шмитт сообщила Йенсу:

— Я отдала деньги твоей женщине.

— Но я оставлял их для ребенка, — возразил Йенс.

— Разве? А я и не знала. Ладно, мисс Лорна все равно взяла их.

Вот так и прошел остаток зимы, миссис Шмитт привыкла к тому, что Лорна приезжала к ней по четвергам, а Йенс по вторникам, и сердце ее разрывалось между этими двумя людьми, которые никак не могли помириться и создать семью.

Наступил апрель, Лорна продолжала уговаривать тех, от кого это зависело, оформить ее в библиотеке на платную ставку, продолжая пока тратить деньги Йенса.

Пришел май, и владельцы коттеджей на Озере Белого Медведя начали готовиться к переезду туда. За день до отъезда семьи Барнеттов Лорна отправилась навестить Дэнни.

Лорна привыкла уже заходить в дом миссис Шмитт, как к себе домой, вот и в этот теплый весенний день она, как обычно, постучала в дверь, вошла в дом, крикнув: «Здравствуйте все!», и направилась по коридору в гостиную. Лорна услышала шум ручного привода стиральной машины и подумала, что Хальда, занятая стиркой, наверное, не услышала ее приветствия.

Она вошла в кухню, где стоял Йенс с Дэнни на руках, а миссис Шмитт занималась стиркой.

Лорна замерла, чувствуя, как сердце в груди забилось в какой-то бешеной пляске.

— А я и не знала, что ты здесь, — сказала она, заливаясь краской.

— А я думал, ты приезжаешь всегда по четвергам.

— Да, но наша семья завтра уезжает на озеро, вот я и решила приехать сегодня. Ведь теперь придется долго добираться сюда, чтобы повидать Дэнни…

Лорна замолчала, не закончив свое объяснение. Йенс тоже покраснел. Да, он покраснел! Он стоял и держал на своих мускулистых руках их сына, и оба они были белокурыми, поразительно похожими друг на друга.

При виде Лорны ребенок обрадовался.

— Мама, мама, — залепетал он, ворочаясь на руках Йенса и протягивая ручки к Лорне. Она поставила на пол сумку, с улыбкой подбежала к нему и впервые взяла ребенка из рук Йенса.

— Здравствуй, дорогой! Мм-м… — Лорна поцеловала сына в щеку и закружила. Она продолжала играть с ребенком, мать миссис Шмитт наблюдала за ними из своего кресла-качалки, а Хальда — от деревянной стиральной машины, вращая ее длинную ручку.

— Он скучал без вас, каждый день повторял «мама», — сообщила Хальда.

— Ты говорил «мама»?

— Мама, — повторил малыш.

— Я привезла тебе что-то чудесное. Посмотри! — Лорна села за кухонный стол, держа Дэнни на коленях, и начала распаковывать свою сумку. Дэнни потянулся к белой магазинной упаковке, обвязанной бечевкой, несколько раз шлепнул по ней пухлой ладошкой, бормоча что-то непонятное. — Обожди, дай мне развязать, и тогда посмотришь.

Лорне было неудобно развязывать бечевку, держа ребенка на коленях, и в этот момент к ним подошел Йенс.

— Давай я подержу его, пока ты будешь развязывать, — предложил он.

Протягивая ему Дэнни, Лорна подняла взгляд, и ее глаза встретились с глазами Йенса. Словно искра пробежала внутри Лорны. Она чувствовала исходивший от него запах сосны, видела его чисто выбритое лицо, выглаженную рубашку, синие-синие глаза, ласковые губы. Впервые они собрались вместе: она, он и их ребенок.

— Развязывай, — мягко произнес Йенс и обратился к сыну: — Посмотри, мама что-то принесла тебе.

У Лорны задрожали руки, когда она услышала как Йенс назвал ее мамой, они перестали ее слушаться, а лицо залилось красной. Наконец ей все-таки удалось справиться с бечевкой, и Лорна вытащила из упаковки белого плюшевого медвежонка с черными глазами-пуговками и кожаным носом.

Как только Йенс снова посадил Дэнни на колени к Лорне, ребенок моментально потянулся к медвежонку. Схватив игрушку, малыш принялся разглядывать ее, что-то бормоча, а мать и отец наблюдали за ним.

— Я купила его на твои деньги, — сказала Лорна Йенсу, опуская взгляд. — Надеюсь, ты не будешь возражать.

— Конечно, нет.

— Я ему до этого не покупала игрушек.

— Я тоже.

Лорне хотелось снова посмотреть Йенсу в глаза, но она боялась, ведь все ее чувства были явно написаны на раскрасневшемся лице. Она сосредоточилась на малыше, а миссис Шмитт продолжала стирать, и тут Лорна, спохватившись, предложила:

— Ох, миссис Шмитт, давайте я помогу вам.

— Нет, не надо, играйте с малышом. Вы и так редко видите его.

— Не выдумывайте! Я буду играть, а вы стирать его пеленки? Уж с этим я и сама справлюсь. — Лорна передала ребенка Йенсу, сняла шляпку, закатала рукава и принялась помогать миссис Шмитт. Потом, когда выстиранные и выкрученные пеленки были уложены в корзину, Лорна спросила: — Можно я их повешу?

— Не стоит, на вас такое нарядное платье. Посмотрите, вы и так его забрызгали. Лорна смахнула брызги с юбки.

— Да это пустяки. Мне хочется самой развесить пеленки.

— Ну ладно, если вы уж этого хотите… Прищепки в мешочке в конце веревки.

Прижав бельевую корзину к левому бедру, Лорна вышла через заднюю дверь. Весенний день был теплым, солнечным, небо без единого облачка. Во дворе Лорна вздохнула всей грудью и почувствовала себя спокойнее. Это была случайная, непреднамеренная встреча, она, Йенс и Дэнни не были единой семьей, и глупо было бы считать иначе.

В конце двора находились небольшой сарай и туалет, отделявшие двор от раскинувшегося позади зеленого поля. Еще дальше за полем виднелась зеленая роща. Саммер дремал на солнце возле каменного фундамента сарая, растянувшись на песке среди распустившихся ирисов. От дома к сараю тянулась утоптанная дорожка. Возле сарая стояла деревянная тачка с семенным картофелем, а к ней были прислонены лопата и тяпка. Слева от дорожки почти на полдвора между двумя огромными цветущими кустами сирени была натянута бельевая веревка.

Лорна поставила корзину на землю и достала из нее скрученную от выжимания пеленку. Никогда в своей жизни она еще не вешала белье. В том мире, где она жила, этим занимались служанки, но Лорна видела, как они это делали. Она отыскала углы у первой пеленки, встряхнула ее за углы и повесила на веревку… потом следующую… и тут она поняла, что ей очень нравится это занятие. Ветер трепал ее волосы, раздувал мокрые пеленки, словно паруса, те хлопали Лорну по лицу, и она ощущала запах свежести и мыла. Такой идиллической была эта картина — дремлющий на солнце пес, цветущая сирень, воробьи на ветках и Лорна… развешивающая сушиться пеленки сына.

Она управлялась уже с третьей пеленкой, когда из дома вышел Йенс и направился по дорожке к ней. При его приближении Лорна повернулась к нему спиной и склонилась над корзиной, чтобы достать очередную пеленку. Когда она выпрямилась, Йенс уже стоял рядом.

Лорна встряхнула пеленку и повесила ее на веревку.

Наконец Йенс заговорил:

— Значит, ты приезжаешь сюда каждую неделю.

— Миссис Шмитт сказала же тебе об этом.

— Я обычно приезжаю по вторникам, но в этот вторник мне придется поехать в Дулут. — Лорна промолчала, и Йенс продолжил: — Один парень продает там яхту.

Лорна продолжала хранить молчание. Она развешивала пеленки, а Йенс делал вид, что не смотрит на нее, но в конце концов бросил притворяться и явно устремил на нее взгляд, когда Лорна подняла руки над головой, чтобы закрепить пеленку прищепками. Ее груди, более полные, чем до рождения ребенка, отчетливо выделялись на фоне зеленого поля. За эти два года, что Йенс знал ее, губы Лорны стали еще красивее, и это было уже лицо женщины-матери, а не девушки. Ветер растрепал ее волосы, пеленку отбросило ветром на плечо, и Лорна с отсутствующим видом отбросила ее и потянулась за следующей. Йенс подумал о ребенке, который остался в доме, об их ребенке.

— Он самый прекрасный ребенок, которого я когда-либо видел, — взволнованно произнес Йенс, умиротворенный тем, что они впервые встретились втроем.

— Он будет твоей точной копией.

— Но это же неплохо, разве не так?

— И, наверное, таким же упрямым, как и ты.

— Что ж, я норвежец. — Йенс устремил взгляд на видневшиеся вдалеке деревья, встряхнул руками, словно решившись что-то сказать, но прошло еще добрых полминуты, прежде чем он наконец пробормотал: — Черт возьми, Лорна…

Она бросила на него стремительный взгляд.

— Что «черт возьми, Лорна»? Жалеешь о том, что я взяла твои деньги?

— Нет, совсем не об этом!

— а о чем тогда?

— Я не знаю. — Помолчав немного, Йенс спросил, — а твои родители знают, что ты приезжаешь сюда навестить сына?

— Нет. Они думают, что я работаю в библиотеке.

— Вот как? Значит, так все и скрываешь, продолжаешь жить по их указке.

— А чего ты еще от меня хочешь?

— Ничего, — ответил Йенс, повернулся и направился к дому. — Ничего!

Лорна отбросила ногой в сторону корзинку с бельем и бросилась за ним.

— Черт бы побрал тебя, Йенс Харкен! — Она забарабанила своими кулачками по спине Йенса. — Не смей уходить от меня!

Йенс в изумлении обернулся. Лорна с вызывающим видом стояла перед ним, уперев руки в бока, ее сверкающие гневом карие глаза были полны слез. Никогда она не выглядела более прекрасной.

— Сделай мне предложение! — потребовала Лорна. — Черт бы тебя побрал, упрямый норвежец, сделай мне предложение!

Но Йенс не собирался снова просить Лорну выйти за него замуж. Во всяком случае, пока для нее на первом месте по-прежнему будут родители, а не он. Может, она и любит его как никто, но Йенсу этого было мало.

— Не сделаю. Пока ты будешь жить по указке родителей.

— Но я не могу порвать с ними. Твоих денег не хватит нам с Дэнни на жизнь!

— Ну что ж, помирись с родителями.

— Никогда!

— Выходит, мы зашли в тупик.

— Но ты же любишь меня! И не говори мне, что это не так!

— Дело совсем не в этом. А вот любила ли ты меня?

— Любила ли я тебя! Йенс Харкен, ведь это я первой сделала шаг к нашему сближению. Надеюсь, ты не станешь это отрицать? Это я пришла к тебе на кухню! Я пришла в лодочный сарай! Я пришла в твою комнату!

— Да, все было так, пока ты не забеременела. И тогда ты попыталась скрыть ото всех и свою беременность, и нашу любовь. И до сих пор пытаешься все скрывать. Как, ты думаешь, я должен чувствовать себя в такой ситуации?

— А как, ты думаешь, чувствую себя я, тайком встречаясь со своим сыном, потому что у меня нет мужа?

— Ты так и не поняла, как тебе следует поступить, да?

— Нет, не поняла. Просто стою здесь и чувствую себя дурой!

Йенс невольно усмехнулся. Ситуация была не из приятных, но Лорна держалась молодцом, стоя на дорожке с развевающимися волосами и сверкающими глазами. Боже мой, ведь так легко было сделать три шага, обнять ее, прижать к себе, поцеловать ее глаза и сказать: «Забирай Дэнни и поехали».

И что потом? Всю жизнь лгать? Говорить людям, что усыновили ребенка, или что-то еще в этом роде, лишь бы не навлечь позора на Лорну?

Нет. Или она открыто объявит всю правду, или ему не нужна такая жизнь.

Поэтому он просто стоял и усмехался. Лорна выглядела так соблазнительно! Йенс ужасно желал ее, И она только что подтвердила, что любит его.

— Над чем ты смеешься?

— Над тобой.

— Тогда прекрати!

— Но ты же сама сказала, что чувствуешь себя дурой, так отчего же мне не посмеяться над этим?

Без всякого предупреждения Лорна запустила в Йенса прищепкой, которая, попав ему в лоб, отскочила в траву.

— Ox! — воскликнул Йенс, отшатнувшись, и потер лоб. — За что, черт побери?

— Теперь я не выйду за тебя замуж, даже если мои родители попросят меня об этом!

Йенс отступил на шаг и опустил руку.

— А поскольку мы оба знаем, что подобное никогда не произойдет, то вот мы и вернулись к тому, с чего мы начали наш спор. — Он повернулся и направился к дому. Но, пройдя несколько шагов, остановился и с равнодушным видом бросил: — Советую тебе отныне приезжать исключительно по четвергам.

Лорна швырнула еще одну прищепку, она пролетела у Йенса над плечом и шлепнулась на землю. В этот момент Лорне так хотелось причинить ему боль. Несколько долгих и ужасных секунд они с вызывающим видом смотрели друг на друга.

— Пора бы и повзрослеть, Лорна, — спокойно сказал Йенс, повернулся и ушел, оставив ее одну на залитом солнцем дворе.

Как только кухонная дверь закрылась за ним, слезы хлынули из глаз Лорны. Она смахнула их рукавом и вернулась к белью, чтобы повесить последнюю пеленку. Лорна вытащила ее из корзины, встряхнула и подняла руки к веревке, но в этот момент налетел стремительный порыв ветра. Пеленка с силой хлестнула ее по лицу, и Лорна снова разрыдалась и обмякла, как зажатая в ее руках пеленка. Она позволила своему горю и печали выплеснуться в этот солнечный весенний день. Лорна рухнула на колени, наклонилась, теребя в руках холодную мокрую пеленку и раскачиваясь из стороны в сторону.

Она плакала… плакала… и плакала…

И воробьи, испуганные ее плачем, разлетелись.

Глава 19

Все дни после встречи с Йенсом Лорна чувствовала себя по-настоящему несчастной. Она впервые увидела Дэнни вместе с отцом, и эта оставшаяся в памяти картина вызвала в ее воображении другую: она, Йенс и Дэнни живут вместе на чердаке над мастерской, на веревке сушатся пеленки Дэнни, она готовит Йенсу обед, по вечерам они втроем катаются под парусом, а ночью они с Йенсом спят на широкой деревянной кровати.

Понимая, что эта картина может никогда не стать реальностью, Лорна часто плакала.

В следующий раз, когда она приехала к миссис Шмитт, Йенса не было, и свидание с Дэнни показалось Лорне пустым и печальным. Да и вообще все дни ее были пустыми и бесцельными.

Как-то в один из дней в магазине на Озере Белого Медведя Лорна встретилась с Майклом Армфилдом.

— Лорна?

Услышав свое имя, она обернулась и увидела его рядом с собой.

— Майкл! — воскликнула Лорна с улыбкой. — Боже мой, неужели это ты?

Он очень вырос за эти два года. Высокий, стройный, уже загорелый, симпатичный юноша, а не прежний застенчивый мальчишка.

Майкл усмехнулся и развел руками.

— Конечно, я.

— А где же тот худенький мальчик, который учил меня обращаться с парусами?

— Я не бросил парусный спорт, а ты?

— Тоже не бросила. Плаваю одна в ялике.

— Это мы заметили. Но, похоже, ты вообще не появляешься на людях.

— Да, я просто… — Лорна задумалась, отвела взгляд в сторону и с отсутствующим видом потрогала какие-то чайные салфетки.

Майкл тактично ждал, но Лорна продолжала хранить молчание, и тогда он заговорил сам;

— Все спрашивают, где Лорна, когда мы вечерами катаемся на яхтах и ходим на концерты. А особенно Феба.

Лорна подняла взгляд и спросила с тоской:

— А как Феба?

— У нее все хорошо… только очень скучает без тебя.

— Я тоже скучаю. Ведь мы все время были вместе.

Майкл задумался на секунду, прежде чем спросить:

— Могу я быть откровенным, Лорна?

— Да, конечно.

— Ты разбила сердце Фебы. Уехав в колледж, ты ни разу не написала ей, а вернувшись, даже не зашла. Она думает, что чем-то обидела тебя, но не знает чем. Это так?

— Нет… ох, нет, — искренне возразила Лорна, схватив Майкла за рукав. — Она моя лучшая подруга.

— Так что же случилось?

Лорна просто посмотрела на него и отпустила рукав Майкла. Секунды тянулись, и Майкл предпринял еще одну попытку.

— Я знаю, что ей очень не хватало тебя, когда Феба обручилась и начала готовиться к свадьбе. Она говорила, что в таких делах у вас не было друг от друга секретов. Я знаю, она с радостью увиделась бы с тобой.

— Я тоже, — прошептала Лорна.

В ее глазах появилась печаль, что вызвало у Майкла сочувствие. По какой бы причине Лорна ни перестала дружить с Фебой, он видел, что этот разрыв причиняет ей такую же боль, как и его сестре.

Он протянул руку.

— Что ж… был очень рад встретить тебя. Могу я рассказать об этом Фебе?

— Разумеется. И передай ей, что я люблю ее.

Майкл с чувством пожал руку Лорны:

— Обязательно передам.

Весь остаток дня у Лорны не выходил из памяти разговор с Майклом. Ночь она плохо спала. На рассвете встала с кровати, уселась на подоконник, устремив взгляд на темную воду и размышляя о своем разрыве с Фебой. В подобном разрыве не было никакого смысла, не стоило отказываться от настоящей дружбы, особенно когда такая дружба была ей так необходима. Ну разве не глупо было с ее стороны перестать дружить с Фебой? Конечно, глупо. Мать говорила ей, что люди ужаснутся и отвернутся от нее, если узнают о ее внебрачном ребенке. А ужаснется ли Феба? Станет ли презирать ее? И Лорна решила, что нет, в глубине души она верила, что ее давняя подруга не поступит так. И получалось так, что это Лорна разорвала старую дружбу, не объяснив почему.

На следующий день Лорна встала с опухшими от бессонницы глазами, но зато полная решимости, потому что уже под утро приняла решение и теперь торопилась осуществить его, не теряя времени даром.

Сгорая от нетерпения снова увидеть Фебу, Лорна не стала завтракать, приложила к лицу холодный компресс, сделала прическу в стиле «девочки Гибсона», надела зеленую юбку с белой блузкой и в половине одиннадцатого утра уже стояла у дверей коттеджа Армфилдов. Когда Феба, предупрежденная служанкой, появилась наверху лестницы и увидела ожидающую ее Лорну, у нее буквально подкосились ноги. Лицо Фебы сморщилось, словно она собиралась расплакаться, а затем она рванула вниз по лестнице в объятия Лорны, перепрыгивая через три ступеньки.

— Ой, Лорна… это действительно ты?

— Феба, дорогая, да, да… я вернулась. Они обнялись, вздрогнув от нахлынувших воспоминаний, глаза обеих затуманились слезами радости.

Наконец Феба вырвалась из объятий подруги.

— Майкл сказал, что разговаривал с тобой, но я даже не смела надеяться, что ты придешь.

— Да, разговор с ним многое прояснил мне. И нам с тобой о многом надо поговорить, мне кажется, уже пора.

Взявшись за руки, они поднялись по лестнице в комнату Фебы, где совсем ничего не изменилось. Вид из окна комнаты был, как всегда, прекрасным, кровать Фебы была накрыта все тем же вышитым покрывалом, которое Лорна все время разглядывала во время их бесчисленных девических разговоров.

— Как здорово снова очутиться здесь! — воскликнула Лорна, подходя к окну. Она постояла возле него с минуту, потом снова повернулась к подруге. — Даже не помню, когда была здесь в последний раз.

— Позапрошлым летом.

— Ах да, позапрошлым летом, когда познакомилась с Йенсом. Так много всего произошло с тех пор!

— Ты расскажешь мне?

— Да… все расскажу.

— Иди сюда… садись. — Феба положила подушки на спинку кровати, и подруги, скинув туфли, уселись друг напротив друга, поджав под себя ноги.

Лорна улыбнулась.

— Рассказывай сначала ты. Твоя история наверняка счастливее моей.

— Ладно. Он симпатичней, добрый, трудолюбивый, и, как я только впервые увидела его, у меня комок подкатил к горлу и я закашлялась, пытаясь его проглотить.

Лорна рассмеялась.

— Твой мистер Слаттерлей.

— Да, Дэннис.

— Значит, ты по-настоящему влюблена в него.

— Так сильно, что каждый раз прямо умираю когда он прощается и уходит.

— Я так рада за тебя! А когда свадьба?

— Не скоро. В конце июня. Я хотела, чтобы ты была одной из свидетельниц, но боялась попросить тебя об этом. Надо было готовиться к свадьбе, покупать платья, а ты была такой подавленной, отрешенной…

— Я знаю. И ты прости меня за это, Феба. Майкл сказал, ты думала, что чем-то обидела меня, но это совсем не так. Все дело во мне… только во мне… и в положении, в котором я оказалась. Вот и все.

— В каком положении?

Взгляд Лорны устремился куда-то вдаль, и на лице появилось отрешенное выражение.

— Я часто думала, не догадываешься ли ты обо всем, ведь ты так хорошо меня знаешь. — Взгляд Лорны вернулся к лицу Фебы. — Ведь у нас почти не было секретов друг от друга.

— Ты говоришь, естественно, о Йенсе Харкене, корабеле.

— Да… разумеется. Мы полюбили друг друга в то лето, когда он строил «Лорну Д».

— И что?

— И я родила от него ребенка.

Феба не раскрыла рот от изумления и не ахнула, она просто выдохнула, словно сдерживала дыхание, дожидаясь этого момента. Потом наклонилась вперед и протянула подруге руки.

Лорна взяла ее за руки.

— Значит, ты уезжала не в колледж?

— Нет, я жила в монастыре возле Милуони среди монахинь. — И Лорна рассказала Фебе всю историю, не упустив ни одной детали. Дойдя до горестной; сцены ее встречи с Йенсом на прошлой неделе в доме миссис Шмитт, Лорна расплакалась. — И он ушел, оставив меня одну во дворе, — закончила она.

— Ты говорила правду, когда сказала ему, что не выйдешь за него замуж, даже если твои родители попросят тебя об этом? — спросила Феба.

— Нет, — слабым голосом ответила Лорна, — просто я была так расстроена, что брякнула первое пришедшее в голову. Я только и мечтаю о том, чтобы выйти за него замуж.

И Лорна снова погрузилась в эти свои мечты, а Феба наблюдала, как меняется при этом выражение лица подруги.

— Я помню слова, которые ты сказала мне давно, в то самое лето, когда познакомилась с Йенсом. Помню, мы сидели в саду, и ты впервые призналась мне, что влюбилась в него, и ты так была уверена в этом, лицо твое было таким безмятежным, когда ты говорила о своей любви. А потом ты сказала еще кое-что, и я этого никогда не забуду. Ты сказала, что, когда ты с ним, твоя жизнь приобретает смысл, а когда он уходит, в твоем сердце наступает осень.

— Я так сказала?

— Да, именно так, и таким прекрасным и страдальческим был твой взгляд. Я уверена, что в один прекрасный день вы снова будете вместе, что бы ни говорили и ни делали твои родители. Тебе просто суждено судьбой выйти за него замуж, я в этом твердо убеждена.

— Ох, Феба… мне так бы этого хотелось!

— Тогда действуй.

— А что мне делать? Он там, я тут, а позиция родителей ничуть не изменилась…

— Понятно, что не изменилась. И если ты будешь ждать от них каких-то изменений к лучшему, то можешь прождать всю жизнь. Йенс был прав, когда сказал, что если ты любишь его, то ослушаешься родителей. Я бы на твоем месте так и сделала.

— Пойти против воли родителей?

— Ради любимого мужчины? Конечно.

— Феба, но ведь Йенс сказал…

— Йенс сказал, потом ты сказала, он опять сказал, и ты опять сказала… да просто вы оба были настолько расстроенными и злыми, да к тому же упрямыми, что сами уже ничего не соображали. Важно только то, что вы любите друг друга. У вас есть ребенок, вы оба его обожаете. Твои родители запугали тебя грехом и позором, а ты, вместо того чтобы послать их подальше, стала и Йенса убеждать в этой чепухе.

— Я не убеждала его, Феба. Как ты можешь так говорить?

— Ладно, но ты ведь предпочла родителей Йенсу, так ведь? А это то же самое.

— Нет, ты не права!

— Ох, Лорна, да прекрати ты обманывать себя и слушай Йенса. Покаты прячешь ребенка, скрываешь ото всех правду и свою любовь к нему, ты тем самым даешь ему понять, что он не подходит под стандарты твоей семьи. Если Йенс нужен тебе, то покажи ему это! Забери Дэнни у миссис Шмитт, приди с ним к своим родителям и скажи: «Послушайте, или вы признаете моего ребенка и моего мужа, или я навсегда ухожу из вашей жизни».

— Я уже говорила им это однажды.

— Да, но ты действительно была так настроена? Или просто ляпнула в запальчивости? Ведь ты продолжаешь жить с ними, разве не так? Ты ведь не предъявляла им ультиматум, правда? А я на твоем месте поступила бы именно так. Я бы… я бы, — Феба совсем распалилась, она спрыгнула с кровати и принялась расхаживать возле нее, потрясая кулаками. — Я бы принесла Дэнни туда, где соберется вся публика…

— Вся публика?

— Вот именно… во время регаты, например, и я бы…

— Во время регаты?

— …держала его на руках и показывала ему на яхту отца…

— Прекрати дурачиться!

— …и сказала бы: «Смотри, видишь, там плывет твой папа? А видишь, какую яхту он построил? Он самый знаменитый корабел в Америке, и я пришла сюда, чтобы заявить всему миру о своем решении!»

Тишина повисла в комнате Фебы. Идея была настолько ошеломляющей, что у обеих подруг перехватило дыхание. Они смотрели друг на друга, представляя, как Лорна совершает такой дерзкий поступок.

— Ты серьезно, Феба? — прошептала Лорна.

— Не знаю. — Феба вернулась на кровать. — Я просто фантазирую… пытаюсь найти для тебя какой-то выход.

— Но ты бы поступила так?

Подруги, не мигая, уставились друг на друга.

— Господи, Лорна, неужели осмелишься? — еле слышно спросила Феба.

Безрассудством было даже думать об этом, и все-таки они думали, пока их щеки не порозовели от возбуждения.

— Вот это будет номер, да? Ты с Дэнни на руках…

— А мой отец в это время плывет на «Лорне Д»…

— А твоя мать наблюдает с лужайки яхт-клуба…

— А Йенс плывет на… на какой яхте он поплывет в этом году? — Лорна явно оживилась.

— На «Манитоу».

— Значит, на «Манитоу». — Помолчав немного, Лорна спросила: — Он надеется победить?

— Кто знает. По слухам, в регате будут принижать участие десять плоскодонных яхт, в том числе и яхта твоего отца. А еще ходят разговоры, что Йенс модернизировал яхту Тима, но держит это в секрете, и никто не представляет, в чем дело. Но все согласны, что Йенс Харкен крупнейший специалист в своем деле.

— Он победит! — уверенно заявила Лорна. — я знаю, что он победит. Йенс по своей натуре победитель.

— Так что ты будешь делать? Лорна откинулась на спину, как всегда делала раньше, и разглядывала покрывало.

— Йенс хочет, чтобы я порвала с родителями. Так, может, действительно выкинуть такой номер, а?

Феба встала на колени, наклонилась к Лорне и заглянула ей прямо в глаза.

— Ты ведь шутишь, да?

— Не знаю.

— Боже милосердный, ну конечно же шутишь!

— Надо признать, что подобная выходка будет означать позор. А я такая нерешительная. И все же мне очень хочется выйти замуж за Йенса Харкена.

Феба улеглась рядом с Лорной, и целую минуту они лежали молча, обдумывая эту ошеломляющую идею.

Наконец Лорна пробормотала:

— Но мне надо, чтобы рядом был хоть один друг. Ты будешь стоять рядом со мной, если я сделаю это?

Феба взяла Лорну за руну и крепко пожала ее.

— Конечно. — Феба задумалась на секунду, набираясь храбрости, и заявила: — Я скажу тебе то, чего не знает ни одна живая душа. — Она повернула голову и посмотрела Лорне прямо в глаза. — Вся разница между нами заключается в том, что ты забеременела, а меня пронесло.

Возможно, свою роль сыграло признание Фебы в потере девственности, а может, и тот факт, что Лорна уже слишком долго была лишена счастья и наступило время бороться за него. Но какой бы ни была. причина, через несколько часов после разговора с Фебой Лорна окончательно решилась на эту дерзкую, неслыханную выходку.

До регаты оставалось еще полторы недели. Лорна думала над подброшенной Фебой идеей всю ночь и весь день. Она представляла, как она, Йенс и Дэнни наконец-то соединятся в единую семью.

Но стоило ей подумать о том, как прореагируют на это ее родители, и ее решимость таяла.

Но едва приходила мысль о том, что до конца своей жизни будет разлучена с Йенсом и Дэнни, каи ее решимость вновь усиливалась.

Во время следующего визита к миссис Шмитт Лорна привезла с собой сверток, в котором находился крохотный синий с белым матросский костюмчик. Она выложила его на стол и, собравшись с силами, объявила миссис Шмитт:

— Когда я приеду в следующий раз, я хочу, чтобы Дэнни были одет в этот костюмчик. А приеду я в субботу, раньше обычного, и заберу сына с собой.

— Значит, этот момент наступил…

Лорна накрыла ладонью лежавшую на скатерти морщинистую натруженную руку миссис Шмитт.

— Мне очень жаль забирать его от вас. Я знаю, что вы его тоже любите.

— Вы не собираетесь привезти его обратно?

— Нет. Если только… все получится так, как я задумала.

— Если вы помиритесь с Харкеном…

— Да, я надеюсь на это. Он упрямый… но посмотрим.

Миссис Шмитт сняла очки и протерла их передником.

— Что ж, так и должно быть, и тут не имеет значения, буду ли я скучать без малыша. Вам всем троим следует быть вместе.

— Я постараюсь, когда смогу, присылать вам деньги.

— Обо мне не беспокойтесь. Я сумела…

— …отложить немного, — вставила Лорна. — Да, я знаю, но все-таки сделаю все, что смогу.

Денежный вопрос был одним из многих препятствий, которые ей предстояло преодолеть на пути к своему счастью. Но раз уж Лорна решилась и видела перед собой поставленную цель, она начала считать дни, оставшиеся до регаты.

В субботу Йенс проснулся еще до рассвета, задолго до восхода солнца. Взяв кофейник, он покинул тишину чердака, нарушаемую лишь мирным дыханием спящих, вышел на улицу, и шаги его застучали по причалу.

«Манитоу» спокойно покачивалась на воде. Йенс налил кофе из кофейника в чашку.

Сделав глоток, он ступил на палубу яхты, которая поблескивала в лучах предрассветного утра, слегка покачивалась под ударами волн о корпус. Йенс прошел от кормы до носа, трогая рукой деревянную обшивку, шкоты, парусину, металлические части и отхлебывая при этом кофе. Глотал… трогал… глотал… трогал. Ветер был уже узлов десять, и это обещало хорошие условия для гонки. На востоке над горизонтом появилась первая бледная тонкая полоска.

В такие моменты Йенс часто вспоминал об отце, ему хотелось, чтобы старик сейчас был здесь, чтобы посмотрел, чего добился сын, и своим глубоким, спокойным голосом дал бы несколько разумных советов.

Йенс мысленно обратился к отцу: «Сегодня великий день, папа. Пожелай нам удачи».

Лучи рассветного солнца пробились через узкий просвет между облаками, осветив верхушки деревьев и мачт и волосы Девина, который медленно шел босиком по причалу. В рунах он тоже держал кофейник, мятая рубашка вылезла из брюк.

— Рано ты поднялся, — заметил Девин вместо приветствия.

— Не мог больше спать.

— Да, понимаю тебя. Я и сам до полуночи не спал, просто лежал и думал.

Они помолчали немного, потом Йенс спросил:

— А ты вспоминаешь отца?

— Да.

— Хотел бы я, чтобы он сейчас был здесь.

— Да, и я тоже.

— Он многому нас научил, да?

— Конечно.

— Он научил нас верить в себя. И эта вера останется в нас, независимо от того, выиграем мы сегодня или проиграем.

— А тебе ужасно хочется победить, да?

— А тебе разве нет?

— Хочется, конечно, но для меня эта победа не имеет такого большого значения, как для тебя.. Ведь это не мне попытается отомстить Гидеон Барнетт за то, что у его дочери ребенок от тебя.

— На этой регате борьба предстоит серьезная, уж будь уверен.

— Думаешь, у Барнетта есть шансы победить?

— Конечно, есть. Я сам сконструировал эту яхту, и она должна быть чертовски быстроходной, но зато мы модернизировали «Манитоу». — Йенс заменил большой румпель двумя меньшими, что придавало яхте лучшую маневренность при поворотах. — Так что посмотрим.

— А как насчет яхт-клуба «Миннетонка»? Тебя беспокоят какие-нибудь их суда?

— Нет. Главный конкурент — «Лорна Д».

Девин положил руку на плечо Йенса.

— Ладно, от того, что мы здесь торчим, время не пойдет быстрее. Пойдем-ка наверх и попросим Кару приготовить нам горячий завтрак.

Стартовать им предстояло в полдень, поэтому утро тянулось очень медленно. Йенс поел совсем немного, но долго одевался. Натягивая форменный свитер яхт-клуба, он подумал, что в один прекрасный день станет его членом. Из своей хижины явился улыбающийся Тим, наряженный в белую форму.

— Значит, после сегодняшней регаты я смогу забрать свою яхту домой и держать ее там? — поинтересовался Тим.

Последние дни Йенсу приходилось прибегать к различным уловкам, чтобы яхта оставалась у его причала, и все это он объяснял «необходимостью новых модификаций». Но все знали, что делать больше нечего, все усовершенствования уже давно были выполнены.

Девин так прокомментировал это:

— Если бы эта яхта была женщиной, то она сгорела бы в любовном огне от всех этих прикосновений Йенса.

Его поддержал Бен:

— Если Йенс и дальше будет продолжать вылизывать яхту, то нам придется заново покрывать ее лаком.

А Тим даже предложил:

— Может быть, мне продать ее Йенсу? Я смогу на этом прилично заработать.

Прибыли и остальные члены команды. Кара с детьми тоже взошла на борт «Манитоу», чтобы добраться до яхт-клуба, с лужайки которого они собирались наблюдать за гонками. До яхт-клуба они дошли быстро, слегка вымокнув, потому что ветер усилился уже до пятнадцати узлов и брызги перелетали через борт.

К моменту прибытия «Манитоу» гонки между яхтами класса «В» были уже в самом разгаре. Толпа зрителей собралась на лужайке и заполнила причал, осматривая пришвартованные к нему яхты. Когда зрители заметили подходящую к причалу яхту с номером на парусе «W-30», раздались аплодисменты.

— Ты только послушай, Йенс, они разглядели номер яхты, — обратилась к нему Кара, и глаза ее заблестели от гордости.

Йенс одарил ее уже заранее приготовленной при подходе к причалу улыбкой, которая быстро улетучилась, когда он бросил взгляд на пришвартованные яхты. Йенс сразу же узнал «Лорну Д» и увидел Гидеона Барнетта среди команды, моющей палубу и проверяющей такелаж. При звуках аплодисментов Гидеон выпрямился и посмотрел, что за яхта подходит к причалу. Йенс с уверенностью мог сказать, что Гидеон разглядел номер на парусе, потому что он сразу отвернулся и принялся отдавать указания команде.

«Манитоу» пришвартовалась, Кара с детьми сошла на причал. Йенс вытащил из кармана часы: до собрания капитанов оставалось пятнадцать минут. На берегу хор девушек распевал песни, повсюду сновали вездесущие репортеры. Йенс посмотрел на развевающийся над яхт-клубом флаг, прикидывая направление и скорость ветра, перевел взгляд на проплывающие на юго-запад серые облака, оценил зыбь на поверхности воды. Команда вытащила на лужайку дополнительный парус и принялась складывать его. А Йенс решил еще раз проверить такелаж, что уже неоднократно делал сегодня утром, но ему явно хотелось остаться на яхте и чем-нибудь заняться.

Бортовые стяжки на месте.

Фалы не перекрутились.

Веревки тщательно уложены в бухты.

Йенс бросил взгляд на лужайку. Дамы в пышных юбках придерживали руками свои яркие разноцветные шляпки, дети бегали по лужайке, путаясь в юбках матерей, и сосали леденцы на палочке. Хор девушек закончил петь, и теперь они приводили в порядок свои прически. Среди зрителей Йенс заметил и членов семейства Барнетт — Лавиния, обе старые тетушки, сестры Лорны и брат (наблюдавший в подзорную трубу). Они расположились среди местной элиты, которая, без сомнения, болела за «Лорну Д». Но самой Лорны нигде не было видно.

Справившись с огорчением, Йенс вновь нашел для себя занятие. Перегнувшись через корму, он принялся очищать румпели от водорослей, потом ответил на вопросы трех молодых парней, которые стояли на причале, с восхищением глядя на яхту.

— Вы сами сделали ее, мистер?

— А как долго вы ее строили?

— Мой отец сказал, что и у меня скоро будет яхта.

Пора было отправляться на собрание капитанов, и как раз экипаж вернулся на яхту со сложенным дополнительным парусом. Йенс молча кивнул им, мысли всей команды уже были заняты предстоящими соревнованиями.

Проходя по пути к яхт-клубу мимо семейства Барнетт, Йенс ощутил на себе пытливые взгляды, но продолжал путь, глядя прямо перед собой, понимая что ему надо сохранить спокойствие в это оставшееся до старта время.

Он уже почти подошел к яхт-клубу, когда уголком глаза уловил что-то знакомое… цвет, силуэт… что-то такое, что заставило его повернуть голову.

Там стояла Лорна.

С… с…

Боже мой, на руках она держала Дэнни! Лорна и Дэнни появились здесь, на регате, где все знали дочь Барнеттов и могли видеть ее!

Йенс замер как вкопанный, потом сделал шаг в их сторону и снова остановился, ошеломленный. Радость охватила его. Его сын и его женщина стояли всего в двадцати футах и смотрели на него! На Лорне было розовое платье, а Дэнни был одет в сине-белый костюмчик моряка, его ручонки теребили морскую шапочку, завязанную под подбородком.

Лорна показала на Йенса пальцем, и Йенс прочитал по ее губам:

— Это папа.

Дэнни оставил в покое шапочку, посмотрел на отца и улыбнулся.

— Папа, — крикнул он и заворочался на руках у Лорны, словно хотел спрыгнуть на землю и побежать к Йенсу.

В груди у Йенса все ликовало. Ни к кому в своей жизни он еще не хотел так сильно броситься навстречу, но сейчас у него совсем не было для этого времени. Собрание капитанов должно было начаться вот-вот, а если он опоздает и не выслушает инструкции относительно маршрута, это может поставить под угрозу победу в регате.

Позади Йенса по деревянному настилу послышались шаги. И вдруг они замерли, а лицо Лорны помрачнело. Йенс обернулся и увидел Гидеона Барнетта, уставившегося на дочь и внука. По толпе пробежал шум, а лицо Гидеона стало серым, как старый парус. Толпа зашевелилась, и Йенс понял, что новость уже сообщили и Лавинии. И пока узнавшие Лорну зрители подсчитывали возраст ребенка и момент его зачатия, казалось, все они затаили дыхание.

И тут в передних рядах зрителей появилась улыбающаяся девушка.

— Лорна, привет! Где ты была? Я тебя все время искала. — Феба Армфилд выбралась из толпы и направилась к Лорне, всем своим видом демонстрируя дружеское расположение. — Привет, Дэнни! — Она поцеловала ребенка и его мать в щеку, и никому даже в голову не пришло, что она вообще видит Дэнни впервые.

Лорна неохотно отвела взгляд от Йенса, и он двинулся дальше к яхт-клубу, а в десяти шагах позади него шел Гидеон.

Уже находясь на верхней веранде яхт-клуба, Йенс никак не мог сосредоточиться на словах судьи соревнований — строгого вида джентльмена в белых брюках, синем клубном пиджаке и галстуке, державшего в руках черную грифельную доску.

— Приветствую вас, капитаны. Сегодняшний маршрут будет представлять собой треугольник, вам предстоит пройти две его стороны и финишировать по ветру. Первый выстрел будет дан за десять минут до старта, второй за пять, и затем сигнал к старту. Любая яхта, тронувшаяся с места до сигнала, будет обязана повторно пересечь стартовую черту.

Судья продолжал объяснять условия, а Йенс спиной чувствовал сверлящий взгляд Гидеона Барнетта, стоявшего позади него. На собрании присутствовало десять капитанов, причем пятеро из них были из одного яхт-клуба, и все они выступали на плоскодонных яхтах. Да, в этом году регата здорово отличалась от прошлогодней.

Собрание закончилось.

— Попутного ветра, джентльмены. Возвращайтесь к своим яхтам.

Капитаны принялись обмениваться привычными пожеланиями:

— Попутного ветра… попутного ветра…

Йенс повернулся и увидел спину Барнетта в дверях клуба.

Выйдя на улицу, он сразу же устремил взгляд туда, где стояла Лорна, он ожидал, что она подаст ему какой-нибудь знак, приглашающий подойти к ней, или покажет, чтобы он шел прямо на яхту. Вокруг Лорны уже собралась молодежь, среди которой присутствовала и старая тетя Агнес, которая взяла ребенка из рун Лорны. Йенс остановился в нерешительности, оглядываясь на ожидавшую его команду, и в этот момент Лорна оставила друзей и направилась к нему.

Он стоял молча, как истукан, и ждал. Лорна подошла к нему и остановилась так близко, что ее юбка била его по ногам. Лорна взяла его натруженную руку в свои мягкие пальцы и просто сказала:

— Попутного ветра, Йенс.

Йенс сжал ее руку, чувствуя, что сердце готово выскочить из груди.

— Я выиграю… ради тебя и Дэнни, — с трудом выдавил он из себя.

И направился к «Манитоу». Воодушевленный! Радостный! Парящий где-то в небесах, где обитают только боги!

Ступив на борт яхты, Йенс понял, что экипаж полностью осведомлен о разыгравшейся на берегу драме, и эту драму можно было сравнить с той, которая вскоре должна была разыграться на воде. Вся команда разговаривала тихо, ласково улыбалась, не задавала вопросов, и только Девин поинтересовался:

— Как ты думаешь, капитан, не пора ли нам поднимать паруса?

Йенс занял свое место у румпеля, дал команду отдать концы, и все на борту «Манитоу» поняли, что ими командует капитан, который только что выиграл нечто более важное, чем соревнование яхт класса «А».

— Поднять грот! Поднять кливер!

В голосе Йенса, когда он отдавал эти команды, прозвучали нотки нетерпения.

Майкл поставил грот, Дэвин — кливер, и «Манитоу» заскользила среди соперниц по волнам залива Норт-Бей. Команда направляла яхту к линии старта по широкой дуге, придерживая ее ход. Еще десяток судов, сверкающих, быстроходных, потянулись к старту, яхтсмены не сводили глаз с соперников и соображали, как лучше поймать в паруса ветер перед самой линией старта. Все капитаны наблюдали за видневшимися вдали парусами, оценивали порывы ветра, проверяли направление ветра по флагу на крыше яхт-клуба, следили за волной, короче говоря, прикидывали, что сможет помочь им в тот момент, когда прозвучит стартовый выстрел.

Судьи расположились в гребных шлюпках у линии старта, оглядывая покачивающиеся на волнах яхты. Среди серых облаков начали появляться голубые просветы, и сквозь них виднелись плывущие еще выше перисто-кучевые облака.

— А вон там, похоже, небо в барашках, — заметил Йенс. — Это может означать перемену ветра, следите за этим. — После выстрела, означавшего десятиминутную готовность, Йенс приказал: — Эдвард, приготовь часы и жди следующего выстрела.

Пока «Манитоу» маневрировала взад и вперед вблизи линии старта, команда обменивалась словами только по необходимости. Свитера уже намокли, мускулы напряглись, взгляды постоянно скользили по яхтам-соперницам, среди которых были «Лорна Д» и «Полярная звезда».

Прозвучал сигнал пятиминутной готовности, и Эдвард устремил взгляд на часы.

— Смотри, с подветренной стороны идет «М-32», — раздался от кливера голос Девина.

Сманеврировав, Йенс обогнул яхту из клуба «Миннетонка», подвел «Манитоу» ближе к стартовой черте и обратился к Девину:

— Нас может снести ветром. Работай парусом. Уже пять… шесть… семь яхт подходили все ближе, настолько близко, что их гики нависали над палубами яхт-соперниц.

За минуту до старта восемь яхт выстроились перед стартовой линией, отделенные друг от друга буквально дюймами. «Манитоу» слегка приотстала, покачиваясь на волнах. Йенс заметил слева движущуюся яхту и услышал крик Гидеона Барнетта:

— Примите вправо! Примите вправо! Дайте мне пройти!

Но Йенс понял, что его берут на пушку, и не тронул «Манитоу» с места.

До начала гонок оставалось пятнадцать секунд, а на старте, похоже, воцарился переполох. Неожиданно усилился ветер, послышались крики и плеск волн. Капитан из яхт-клуба «Миннетонка» заорал:

— Мы пересечем линию раньше времени! Убирайте паруса!

Эдвард считал вслух;

— Десять… девять…

Ветер засвистел в снастях, яхты накренились, паруса поймали ветер, и суда начали набирать скорость.

Внезапно впереди мелькнул просвет, сквозь который Йенс увидел линию старта.

— Работай кливером, Девин! Впереди свободное место!

— …восемь… семь…

— Балансируй! Балансируй! — закричал Йенс. Ветер наполнил паруса, Йенс удерживал в нужном направлении набравшую скорость яхту.

— …шесть… пять..

«Манитоу» накренилась.

— Вперед! Вперед!

— …четыре… три…

Команда переместилась на задранный над водой борт, их тела наклонились так, что спины почти касались палубы яхты.

— …три… две…

Стартовый выстрел прозвучал как раз в тот момент, когда «Манитоу» стремительно пересекла линию старта.

— Выравниваем! — закричал Йенс. Его команда была выполнена, и яхта понеслась вперед на всех парусах. «М-9» из клуба «Миннетонка» держалась на корпус позади «Манитоу», по пятам за ней шла «W-10». Яхты вели гонку, словно разыгрывали шахматную партию, пересекали путь друг другу, резко скакали вперед, словно фигуры на шахматной доске.

Когда «Манитоу» подходила к контрольному бую, Эдвард крикнул:

— «W-10» поймала хороший ветер, идет на всех парусах!

С «Лорны Д» кто-то крикнул «Право руля!», требуя уступить дорогу.

«Лорна Д» промчалась мимо и первой обогнула контрольный буй, опередив «Манитоу» буквально на несколько дюймов.

— Осторожно, берегите головы! — предупредил Йенс. Гик резко повернулся, когда яхта обогнула буй. — Поднять дополнительный парус!

Бен установил мачту, Тим поднял полотнище, и уже через несколько секунд дополнительный парус заскрипел, наполнился ветром, а «Манитоу» рванулась вдогонку за «Лорной Д».

Впереди показался очередной контрольный оранжевый буй, покачивающийся на волнах. «Манитоу» Приближалась к нему, вися на хвосте у яхты Барнетта, а Йенс в этот момент видел перед собой Лорну и Дэнни.

— Большая волна с кормы! — раздался крик Майкла.

Йенс обернулся и увидел большой вал темной воды, он отвернул яхту и почувствовал, как она взлетела на волну.

«Манитоу» рванулась наперерез курсу «Лорны Д», и Йенс крикнул:

— Пропустите!

Яхты разделяло десять футов, Йенс бросил взгляд на сосредоточенное лицо Барнетта, а затем «Лорна Д» осталась позади.

Они попеременно обходили друг друга на протяжении еще двух этапов, требуя уступать дорогу и выполняя эти требования.

Очередной контрольный буй «Манитоу» обогнула первой, а у следующего впереди была «Лорна Д». На третьем месте шла «Полярная звезда».

Выступающий мыс Пенинсьюла-Пойнт усложнял гонку, потому что огибавшие его потоки ветра меняли направление. Майкл без устали манипулировал шкотами, а Девин — кливером.

Яхты приближались н последнему контрольному бую, лица спортсменов были суровы, полны решимости. «Манитоу» отставала от «Лорны Д» на целый корпус. «Ради нее, Барнетт, — подумал Йенс, глядя через носовой леер в спину Барнетта. — Ради Лорны и нашего ребенка я выиграю эту гонку, а затем перед лицом всего общества, перед лицом Господа и всего мира я выйду на лужайку яхт-клуба и объявлю об этом!»

— Он идет по большой дуге. Мы пойдем по малой!

И пока «Лорна Д» описывала широкую дугу вокруг буя, Йенс отдал команду накренить яхту, и она, скользнув по малой дуге, первой обогнула буй.

— Натянуть шкоты! Все на борт?

Ровный и мощный поток ветра ударил в корму, и яхта понеслась по ветру на финишной прямой. «Манитоу» и «Лорна Д» нос в нос летели по волнам, то опережая одна другую, то отставая буквально на дюймы. Оба капитана понимали, что на финишной прямой все будет решать скорость яхты, а не тактика и умение ловить парусами ветер.

— На борт! Держать паруса! — закричал Йенс. Вся команда так перегнулась через борт, что волны перекатывались через их головы. Они сплевывали воду и радовались тому, что победа уже почти в их руках, так как «Манитоу» удалось на корпус опередить соперницу. И когда яхта настолько близко подошла к финишу, что уже можно было разглядеть сигнальную пушку на палубе судейского судна, Йенс закричал:

— Пересекаем финишную черту! Держитесь! Йенс слышал радостный крик толпы с берега, ощущал румпелем стремительную скорость яхты, увидел финишный буй, мелькнувший позади дрожавших от напряжения тел его друзей, перегнувшихся через борт и вцепившихся в фалы. Несмотря на то что волны захлестывали им лица, взоры их были устремлены назад, на «Лорну Д», отставшую на целых два корпуса. «Манитоу» неслась прямо на разбросанные на воде яхты зрителей, Йенс увидел, как судья, стоявший на палубе яхты, потянул за веревку сигнальной пушки.

Подгоняемая ветром, «Манитоу» пересекла финишную черту, и в этот момент прозвучал выстрел.

— Первое место заняла яхта «W-30»! — громко провозгласил судья, но его слова утонули в крике толпы. И хотя судья продолжал выкрикивать по мере того, как финишировали яхты, какие места они заняли, все внимание публики было приковано к команде «Манитоу». Зрителей охватил восторг, победа «Манитоу» затмила все остальное.

Команда убрала паруса… расслабила напряженные мускулы… и бросилась обнимать капитана.

— Мы победили! Мы победили! Отличная работа, Йенс!

Девин персонально крепко обнял Йенса.

— Ты победил, брат!

— Мы все победили!

— Отличная работа, капитан. Большое спасибо, что включил меня в экипаж, — поблагодарил Майкл Армфилд.

— Но ведь ты же чертовски хороший моряк, Майкл! Без тебя мы бы не победили!

Теперь, когда все закончилось, победа казалась настолько огромной, что с трудом верилось в нее. Они осуществили невероятную мечту, а все началось два года назад с записки, подсунутой в десерт Гидеона Барнетта. Но все было позади для команды, которая только сейчас начала чувствовать боль и усталость, увидела, как они все вымокли, а Йенсу еще предстояло многое.

Йенс направил яхту с приспущенными парусами в направлении фигуры в розовом платье, ожидавшей на берегу. Он увидел, что с Лорной не случилось ничего плохого, она так и стояла на траве, освещенная солнцем, и держала на одной руке Дэнни, а свободной рукой махала над головой. Рядом с Лорной была ее подруга Феба.

И только вот эта улыбка Лорны, ее приветственные взмахи имели сейчас значение для Йенса. Ни кубок, стоявший на покрытом скатертью столе под вязом; ни толпившиеся у воды и заполнившие причал зрители, выкрикивавшие поздравления; ни фотографы и духовой оркестр; ни богатые члены яхт-клубов, поджидавшие Йенса, чтобы сделать заказы на яхты.

Только Лорна Барнетт и тот факт, что она появилась здесь сегодня с их ребенком на руках.

Йенс не отводил от них глаз, но, когда яхта ошвартовалась у причала, он был вынужден заняться другими делами. Следовало отдать кое-какие распоряжения, закрепить яхту у причала, снять и высушить паруса. Зрители сразу заполнили палубу «Манитоу», они задавали вопросы, пожимали руки команде, расточали похвалы. Йенс отвечал на вопросы, пожимал руки, благодарил, но продолжал краешком глаза следить за Лорной, чувствуя, как его все больше переполняют чувства к ней. Экипаж закрепил швартовы, Йенс свернул в бухты фалы, получив при этом несколько десятков дружеских хлопков по спине. Бросив взгляд на причал, он увидел швартующуюся «Лорну Д», и публика точно так же восторженно приветствовала ее капитана и команду. Прибыла уже и «Полярная звезда», постепенно подходили и остальные яхты. К Йенсу подскочили два репортера.

— Мистер Харкен, мистер Харкен…

— Простите, джентльмены, — извинился он, проходя между ними, — но у меня есть более важные дела.

Лорна стояла на склоне холма, ее глаза были путеводными звездами, на которые Йенс сейчас держал свой курс. Он поймал ее взгляд, пробиваясь сквозь толпу и не слыша несущихся со всех сторон поздравлений. Йенс чувствовал биение своего сердца, оно раздувалось и сокращалось, словно паруса, которые несли его сейчас к сердечной победе. Когда он подошел к Лорне, толпа уже перестала существовать для него, даже среди этих сотен людей под июньским солнцем они сейчас были только вдвоем.

Сильные руки Йенса легли на руки Лорны чуть повыше локтей, они посмотрели в глаза друг другу.

— Йенс, ты победил, — сказала Лорна.

— Да, я победил… — Наклонившись через Дэнни к Лорне, он поцеловал ее в губы, показав всем этим быстрым, но крепким поцелуем, что это его женщина.

— Папа? — Дэнни ручонкой погладил отца по щеке.

— Кто это? Ах, это же Дэнни! Иди ко мне и поцелуй меня.

Но Дэнни был слишком возбужден.

— Павать ахте? — он указал пальцем на причал.

— Он хочет плавать на яхте, — перевела Лорна.

— Ну конечно же, ты будешь плавать на яхте. Мы построим тебе маленькую яхту, и ты будешь на ней плавать.

И Дэнни оторвал взгляд от отца и уставился на яхту. Йенс поцеловал сына в красивые розовые губки и положил свою большую, грубую ладонь на белокурую головку малыша.

— Боже, какой прекрасный день, — пробормотал Йенс, закрыл глаза и поцеловал ребенка в волосы.

Стараясь сдержать переполнявшие его чувства, Йенс снова посмотрел на Лорну, которая спросила:

— Ты ведь помнишь Фебу, да?

Феба принялась поздравлять Йенса, и тут раздался голос:

— Две такие хорошенькие женщины, а где же моя?

Это был Девин, подошедший к ним нам раз в тот момент, когда появилась Кара с детьми.

— Она здесь, мой большой белокурый викинг. Ох, я так горжусь тобой! — Кара поцеловала мужа. — И тобой тоже. — Следующий ее поцелуй предназначался Йенсу, а потом Кара снова начала целовать всех — и Роланда, которого держала на руках, и его отца, и Джеффри, державшегося за юбку матери, и Йенса, взявшего на руки Дэнни.

Йенс с трудом улучил момент, чтобы вставить слово:

— С моим братом Девином ты знакома… а это Кара… Кара, иди сюда, дорогая. — Он обнял свободной рукой за плечи улыбающуюся Кару. — Это Лорна…

Никаких объяснений не потребовалось, женщины обменялись улыбками и дружескими приветствиями. Девин взял в свою громадную ладонь маленькую ручку Лорны, пожал ее и с улыбкой сказал, глядя прямо в глаза Лорны:

— Какой прекрасный день! Не знаю, можно ли быть более счастливым.

Джеффри потянул Йенса за брючину.

— Подними меня! Подними меня!

— Эй, а это Джеффри! — Йенс подхватил его и, держа в каждой руке по мальчишке, сказал; — Посмотри, это твой двоюродный брат Дэнни. Не удивлюсь, если в один прекрасный день вы будете вместе участвовать в гонках, как мы с твоим отцом. И выиграете их, как это сделали мы.

Шум и новые лица, внезапно окружившие Дэнни, напугали его. Личико его сморщилось, он заплакал и потянулся к матери. Все взрослые рассмеялись, снимая напряжение этого маленького инцидента.

В этот момент раздался старческий женский голос.

— Я требую, чтобы меня представили капитану-победителю. Я слишком долго ждала этого.

Все обернулись и увидели тетю Агнес, которая с веселым видом глядела на Йенса.

Когда тетя Агнес пожимала руну Йенса, они представляли собой удивительно контрастную пару. Она — маленькая, едва ему по локоть, хрупкая, седая, даже как бы слегка сгорбленная, а он — высокий, загорелый, сильный, пышущий молодостью. Глядя снизу вверх на обветренное лицо Йенса, тетя Агнес произнесла своим дребезжащим голосом:

— Я не ошиблась, поразительное сходство с моим капитаном Дирсли. Я уверена, молодой человек, что это самый счастливый день в вашей жизни. Но хочу, чтобы вы знали, что и в моей жизни это самый счастливый день.

Робко, держась за спинами других, приблизились сестры Лорны, но пришедшего вместе с ними Серона так восхитил Дэнни, что он подошел прямо к нему, не отрывая глаз от малыша.

— Господи, Лорна, а я действительно его дядя?

— Да, конечно, Серон.

— — А как его зовут? — Дэнни.

— Привет, Дэнни. Пойдешь к своему дяде Серону? Я покажу тебе мою подзорную трубу.

Малыш потянулся к Серону и забрался к нему на руки, словно знал его с самого рождения. Серон гордо улыбнулся всем окружающим, а Дженни и Дафна потихоньку шагнули поближе.

Сглотнув подступивший к горлу комок, Лорна сказала:

— Пора и вам познакомиться с Йенсом. И потом еще долго рассказывали и пересказывали историю о том, как Йенс Харкен знакомился с семьей Барнеттов, а она с его семьей на лужайке яхт-клуба, после того как он выиграл главный приз — Кубок Вызова в гонке между яхт-клубами «Белый Медведь» и «Миннетонка». Как Лорна пришла туда с его ребенком, одетым в сине-белый матросский костюмчик, как Йенс и Лорна целовались средь бела дня на глазах сотен зрителей. Как Гидеон и Лавиния Барнетт издалека наблюдали за этой сценой сразу после того, как Гидеон проиграл регату, выступая на яхте, названной в честь его дочери. И о том, как Йенс когда-то работал на кухне у Барнеттов. Каким хмурым был тот день, когда началась регата, и каким солнечным, когда она закончилась, словно сами небеса благословили новую жизнь Лорны и Йенса. А еще о том, как Гидеон Барнетт, наотрез отказавшийся в прошлом году вручать кубок Харкену, наконец сдался и выполнил эту почетную обязанность.

Все яхты пришвартовались. Духовой оркестр замолк. Тень упала на кубок, стоявший на покрытом белой скатертью столе под огромным вязом.

Командор Гидеон Барнетт вложил этот кубок в руки Йенса.

— Поздравляю, Харкен, — сказал Гидеон, протягивая руку.

Йенс пожал ее.

— Спасибо, сэр.

Это было крепкое рукопожатие, которое затянулось несколько дольше обычного, вызывая сомнение в обоюдной неприязни. Лицо Барнетта было суровым, на лице же Йенса светилось радостное и самодовольное выражение. Этот человек был дедом его ребенка, и характеру, способностям и даже вспыльчивости Гидеона суждено было передаваться через кровь будущих поколений. Безусловно, существовал путь, ведущий к примирению.

— Я бы хотел, чтобы кубок оставался в клубе, сэр. Ведь он принадлежит клубу.

Барнетт на мгновение смутился, но тут же взял себя в руки и ответил:

— Клуб благодарит вас. Хороший поступок, капитан.

— Но пусть сегодня он побудет у меня, если не возражаете.

— Разумеется.

Йенс повернулся и поднял желанный кубок высоко над головой. Казалось, гром раздавшихся аплодисментов сорвет сейчас скатерть со стола. Он увидел ожидавших его Лорну и Дэнни… и Лавинию Барнетт, стоявшую поодаль с каким-то очень нерешительным видом… Йенс почувствовал, что неприязнь к нему со стороны Гидеона Барнетта дала первую трещину. Ведь впервые почти за два года они пожали друг другу руки и обменялись первыми цивилизованными выражениями. Причем сделали это на глазах у сотен людей, так что наверняка смогут когда-то сделать это и один на один. Конечно, должно пройти время, в течение которого им обоим предстоит простить нанесенные обиды и смирить гордыню.

Сойдя с помоста и направившись к дочери Гидеона, Йенс отбросил мысли о Барнеттах. Но им с Лорной еще не настало время остаться вдвоем. Всем хотелось потрогать желанный кубок, потом вся команда выпила из него шампанского, а Тим сфотографировал их с высоко поднятым призом. А затем Йенса окружили репортеры и фотографы, но, слушая вопросы и отвечая на них, он не отрывал глаз от Лорны и Дэнни, уснувшего у нее на плече. Держа спящего ребенка и прижавшись щекой к его белокурым волосам, Лорна тоже не отрывала глаз от Йенса.

Наконец Йенс положил конец всем интервью.

— Джентльмены, у меня сегодня был трудный день. — Он выставил перед собой ладони, давая понять, что вопросы закончены. — И теперь мне бы хотелось по-своему отпраздновать эту победу. Так что извините… — Йенс пожал руки всем членам экипажа и, прощаясь последним с Девином, тихо сказал ему: — Сегодня я, наверное, не буду ночевать дома.

— Послушай, Йенс, мы с Карой… мы чувствуем себя неловко, заняли твой дом, а у тебя теперь своя семья…

— Не надо сейчас ничего говорить. Мы обсудим это позже. Ведь Лорна еще не сказала, выйдет ли она за меня замуж. Но если ты отпустишь мою руку, я пойду и спрошу у нее об этом.

Девин еще раз крепко сжал мускулистую руку Йенса.

— Тогда иди.

И наконец-то Йенс пошел к Лорне.

Она ждала его, тихонько качая Дэнни, спавшего на ее плече. Под раскрытым ртом ребенка на розовом платье Лорны образовалось мокрое пятно, окрасив атлас в темно-абрикосовый цвет. Ветер, к этому времени уже успокоившийся, растрепал ее высокую прическу, солнце опалило щеки и лоб. За эти два прошедших года Лорна стала смыслом существования Йенса.

— Давай уйдем отсюда, — предложил Йенс, подходя к ней. — Можно, я понесу Дэнни?

— Да, конечно… он уже такой тяжелый. Йенс передал Лорне кубок и взял у нее спящего ребенка, который слегка приоткрыл глаза, похлопал ими и снова закрыл, уткнувшись в плечо Йенса.

— Я оставила сумку вон под тем деревом. Они забрали сумку и пошли — наконец-то все втроем — к усыпанной гравием дороге. Правая рука Йенса покоилась на плече Лорны.

— А куда мы идем? — спросила она.

— Куда-нибудь, где сможем побыть одни.

— Но куда?

Йенс остановил проезжавшую мимо пролетку и помог Лорне забраться в нее.

— В гостиницу «Лейл», — приказал он кучеру, забираясь сам, но тут же повернулся к Лорне и нерешительно спросил; — Не возражаешь?

Глаза ее ответили прежде, чем она произнесла:

— Нет.

Лорна поставила кубок между ног на пол. Йенс устроил малыша на согнутом локте левой руки, а в правую взял пальцы Лорны, внимательно разглядывая ее. Рука Лорны была такая маленькая, слегка покрытая веснушками от солнца, а его — широкая, мозолистая, обветренная. Пальцы у Лорны были тонкие и длинные, как вечерние тени, а у Йенса толстые и шершавые, мак канат. Йенс поднял ее ладонь к своим губам и поцеловал, позволив наконец-то своим чувствам выплеснуться наружу.

— Боже мой, — прошептал он, откинув голову на кожаное сиденье и закрыв глаза. — Не могу поверить, что вы здесь. — Йенс отдыхал, крепко сжав руку Лорны в своей руке, поглаживая нежную кожу большим пальцем, прислушиваясь к позвякиванию конской сбруи и скрипу колес по гравию. Прохладный ветерок обдувал его обветренное лицо, от мокрой пеленки Дэнни намокли и его брюки. Если бы Йенса спросили, как он представляет себе рай, то он описал бы именно этот момент. Йенс открыл глаза и увидел, что Лорна отвернула голову, прижав к губам носовой платок.

Он вскинул голову и воскликнул:

— Эй, эй… — Йенс взял Лорну за подбородок, чтобы повернуть к себе ее лицо. — Да ты никак плачешь?

В ответ послышалось тихое всхлипывание, и Лорна прижалась щекой к рукаву его свитера.

— Ничего не могу с собой поделать.

— Время слез кончилось.

— Да, я знаю. Просто…

Лорна не нашла подходящего объяснения. Она еще раз всхлипнула и вытерла глаза.

— Я понимаю тебя и чувствую себя так же. Слишком долго мы жили в аду, чтобы радоваться теперь, попав в рай.

— Да… ты прав.

Они сидели молча, проезжая под деревьями, которые образовывали золотисто-зеленую аллею, тянувшуюся на восток. Приближался вечер, Йенс и Лорна ощущали запах озера, запах мокрых камней и водорослей, смешанный с запахом лошади. Их левые щеки грело солнце, а правые холодил вечерний ветерок. Мелкие камешки вылетали из-под колес и стучали в дно пролетки, справа открылся луг, где-то в отдалении залаяла собака. Металл кубка нагрелся от солнца и их ног.

— А твой отец пожал мне руку, — сказал вдруг Йенс, как будто они совсем недавно говорили о Гидеоне.

— Да, я видела.

— И поздравил меня… а знаешь что? Понадобится, конечно, время, но мы преодолеем взаимную неприязнь. И мне показалось — что-то уже сдвинулось… что-то…

Он не закончил свою мысль.

— Что-то заставило его задуматься о своем упрямстве.

— Да, похоже, что так.

— И это что-то был Дэнни, — решила Лорна. Они оба посмотрели на спящего сына.

— Возможно.

Через некоторое время Йенс спросил:

— А отец говорил сегодня с тобой?

— Нет.

— А мать?

— Нет.

Йенс погладил руну Лорны и прижал ее к своему сердцу.

— Но и в ярость они не пришли, это точно. А твои сестры, Серон, тетя Агнес… им ведь понравился Дэнни, да?

— Да, безусловно.

Йенс не нашел дальнейшей темы для разговора.

В гостинице «Лейл» Йенс сказал клерку:

— Нам нужно две комнаты.

— Две?

Молодой человек с выступающим кадыком и скошенным подбородком посмотрел на спящего на руках Йенса Дэнни, потом перевел взгляд на Лорну и снова посмотрел на Йенса.

— Да, две, пожалуйста.

— Хорошо, сэр. Рад услужить, тем более сейчас, когда прибывшие на регату гости вернулись в город.

Йенс первым расписался в книге регистрации и протянул ручку Лорне.

«Лорна и Дэниел Барнетт», — написала она.

Лорна протянула клерку сумку с пеленками, через раскрытый верх сумки клерку хорошо было видно ее содержимое, но он без дальнейших вопросов проводил их в комнаты.

Лорна занесла Дэнни в первую комнату, а Йенс зашел во вторую. Но через минуту он уже вернулся в комнату Лорны, не постучал и очень осторожно закрыл за собой дверь, чтобы не лязгнуть замком. Дэнни уже лежал на кровати, а Лорна начала раздевать его.

— Подожди… — прошептал Йенс, — не буди его пока.

Лорна выпрямилась и повернула лицо к Йенсу.

Он положил свои ключи на столик, медленно пересек комнату и остановился перед ней. Йенс нежно взял голову Лорны в руки, нежно поглаживая ее щеки. Их глаза не отрывались друг от друга, губы Лорны раскрылись, дыхание участилось.

— Йенс… — прошептала она, когда он начал целовать ее волосы и крепко обнял.

И вот наконец тот самый поцелуй, которого они так долго ждали. С того самого момента, как он увидел ее стоящей на лужайке яхт-клуба, а она увидела его на палубе «Манитоу», подходящей к причалу яхт-клуба, оба только и мечтали об этом мгновении. Они прильнули друг к другу губами, грудью, их руки, тела так долго были лишены этого. Изголодавшиеся сердца слились почти воедино. Руки Лорны гладили спину Пенса, теребили его волосы. Он обхватил голову Лорны, под его ладонями прическа рассыпалась, и волосы свободно скользнули по плечам, еще более прекрасные в своем беспорядке. Мало, им все было мало, они никак не могли насытиться этим первым поцелуем и объятиями. Казалось, этим поцелуем они стремились достичь невозможного — вобрать в себя друг друга, стать частицей сердца, крови и плоти любимого. Йенс и Лорна сливались друг с другом, словно две встретившиеся волны, казалось, еще немного, и исчезнут все различия, они станут единым целым…

Йенс оторвался от губ Лорны и спросил:

— Ты выйдешь за меня замуж?

— Да.

— Когда?

— Прямо сейчас. Нет, завтра, как только откроется эта контора… ну, где регистрируют браки…

— Ах, Лорна, Лорна… — закрыв глаза, Йенс крепко прижал ее к себе. — Я так люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, Йенс, и мне очень жаль, что я причинила тебе боль. Я чувствовала себя такой несчастной без тебя. — Лорна отстранилась, взяла в ладони лицо Йенса и принялась покрывать поцелуями его губы, щеки, глаза, шепча в промежутках между поцелуями: — Такой несчастной… Такой виноватой… я так люблю тебя, что жизнь без тебя казалась мне лишенной всякого смысла… А в тот день, когда я увидела тебя у миссис Шмитт, увидела вместе с Дэнни… Ох, дорогой, любимый, я думала, что умру, глядя, как ты уходишь.

— Тсс… потом… мы поговорим потом. Иди сюда.

Йенс приподнял Лорну и сел в обтянутое чехлом кресло, опустив ее к себе на колени. Губы их вновь слились, рука Йенса заскользила по груди, бедрам, животу Лорны, потом поднялась выше, к шее, волосам, ища оставшиеся в них шпильки. Ему было неудобно вытаскивать шпильки одной левой рукой, поэтому Лорна помогла ему, она вытащила и бросила на пол последние четыре шпильки и потрясла головой. После этого Лорна обхватила Йенса руками за шею и поцеловала так сочно, словно это был персик, который она только что очистила от кожицы. В ходе поцелуя Йенс попытался расстегнуть на спине пуговки ее платья, но ему это не удалось.

От нетерпения он даже прервал поцелуй.

— Приподнимись, я не могу дотянуться.

Лорна приподнялась, положив локти на плечи Йенса и запустив пальцы в его волосы. Пока он расстегивал пуговицы, Лорна ласкала губами его губы, такие полные, красивые, мягкие, те самые губы, которые целовали ее груди и живот во время тайных свиданий в то лето любви и которые снова и снова будут целовать ее.

С пуговками на спине было покончено, Йенс отстранил свои губы от губ Лорны, чтобы сказать:

— Дай я расстегну манжеты.

Какой мучительной пыткой было смотреть в глаза Лорны, пока она протягивала ему одну манжету, затем другую, и расстегивать их огрубевшими пальцами. Лорна подняла руки и сняла через голову платье, при этом в ее волосах рассыпались тысячи сверкающих звездочек.

— Сними свитер, — прошептала она, когда платье упало на пол, и Йенс выполнил просьбу своей любимой.

Когда свитер упал рядом с платьем, Йенс расстегнул пуговки на сорочке Лорны и спустил ее с плеч, обнажив грудь. Взяв Лорну за руки, он притянул ее к себе, целуя груди — такие мягкие, такие цветущие, которые столько раз целовал прежде. Йенс нежно ласкал их языком, сжимая в широких, грубых ладонях. Лорна запрокинула голову, закрыла глаза, тело ее легонько вздрагивало. Йенс прекратил целовать груди, продолжая держать их в руках.

— А… а что же было с ними, когда у тебя забрали ребенка? Я много раз думал об этом.

Лорна опустила голову и открыла глаза.

— Мне их перевязали, — ответила она, — и через несколько дней молоко уже не шло.

— А кто же кормил Дэнни?

— Моя мать привезла кормилицу.

Йенс молча обдумывал ее ответ, поглаживая большими пальцами соски, опечаленный воспоминаниями о том ужасном времени.

— Они, должно быть, болели.

— Теперь это уже не имеет значения. Словно прогоняя от себя печальные воспоминания, Йенс застонал и крепко обнял Лорну, уткнувшись лицом в ее обнаженную грудь.

— Не будем думать об этом сегодня, — прошептала Лорна, обнимая ладонями голову Йенса и гладя его по волосам. — Только не сегодня, Йенс.

— Да, ты права, не сегодня. Этот вечер только наш. — Йенс слегка отстранил Лорну и приподнял ее груди. — Тогда расстегивай нижнюю юбку, пока наш ребенок не проснулся, — прошептал он.

Лорна так и сделала, и Йенс встал, опустив ее на пол. Нижняя сорочка поползла вниз, как зарифленный парус, застряв на бедрах. Йенс спустил ее ниже, и она с тихим шелестом свалилась к ногам Лорны.

— Ты стала еще прекраснее.

Фигура Лорны слегка изменилась, бедра немного раздались, а живот чуть-чуть выпирал, чего не было до рождения Дэнни. Йенс погладил ее по животу.

— Так нечестно, — прошептала Лорна, — я тоже хочу гладить тебя.

Он с улыбкой освободился от остатков одежды, и они опустились на пол, где валялись платье, нижняя рубашка, свитер, брюки. Их нисколько не волновало отсутствие супружеского ложа, главное, что они были вместе.

Йенс и Лорна нежно гладили друг друга, шептали ласковые слова, клялись в вечной любви, словно находились на церемонии бракосочетания.

— Я больше никогда не оставлю тебя.

— А я никогда не уйду.

— И когда родится наш следующий ребенок, я буду рядом с тобой.

— А потом еще один, и еще один.

— Ох, Лорна Барнетт, как же я люблю тебя.

— Йенс Харкен, дорогой мой, любимый, я тоже люблю тебя. И буду любить до самой смерти, каждый день доказывая тебе это.

И когда их тела слились, Йенс задрожал и закрыл глаза, а Лорна прерывисто вздохнула и выдохнула с легким стоном. Они словно вознеслись на небеса, улыбались, глядя в глаза друг другу, Йенс взял пальцы Лорны в свои и прижал ее руки к полу.

— А может быть, ты даже сегодня забеременеешь, — сказал он.

— Значит, у Дэнни будет братик.

— Или сестренка.

— Сестренка тоже здорово.

— Особенно если она будет похожа на тебя.

— Йенс… — Глаза Лорны закрылись.

— О, Йенс…

Ее губи приоткрылись, и Йенс понял, что время разговоров закончилось. Настало время слиться в экстазе, а разговоры оставить для менее волшебных моментов, когда придется говорить о болезнях детей, тяжелой работе или даже ругаться, ведь они оба понимали, что таких трудных дней не избежать. И все-таки они будут вместе в болезни и здравии, в радости и горе, пока смерть не разлучит их. Их любовь сможет выдержать все испытания. И они дождутся, когда пройдут все горести, и жизнь чудеснейшим образом вознаградит их.

Йенс вздрогнул и прерывисто застонал, испытывая оргазм.

Тело Лорны выгнулось, из груди вырвался крик наслаждения, и Йенс припал губами к губам Лорны, заглушая этот крик.

В наступившей за этим блаженной истоме, когда Йенс отдыхал в объятиях Лорны, Йенс подумал о том, какой счастливой будет их совместная жизнь, хотя им и предстоят тяжкие испытания. И он готов был к ним, потому что настоящей любви не страшны никакие горести. Йенс лег на бок рядом с Лорной, откинул волосы с ее лица и нежно погладил ее по щеке.

— Все у нас будет отлично, — прошептал он.

Лорна улыбнулась, закинув руну за голову.

— Я знаю.

— И мы постараемся помириться с твоими родителями.

— Но если из этого ничего не выйдет…

Йенс приложил палец к ее губам, заставляя замолчать.

— Выйдет.

Лорна убрала его палец.

— А если и не выйдет, мы все равно будем самыми счастливыми.

— Я потребовал от тебя порвать с родителями, и ты так и сделала, но я не уверен, что был вправе требовать от тебя этого. Мои мать и отец умерли, живы только твои, и хорошие они или плохие, но у нас нет других. И я хочу, чтобы ты знала, что, когда мы завтра будем давать с тобой клятву верности друг другу, я про себя еще поклянусь сделать все, что в моих силах, чтобы помириться с родителями. И сделаю я это не для себя, а для тебя… и для наших детей.

— Ох, Йенс… — Лорна обняла его и крепко прижала к себе. — Ты такой хороший человек. Как они не смогли понять этого?

Они лежали обнявшись на своем сбившемся комками ложе, пока не раздался плач. Это был плач ребенка, который проснулся один в незнакомом месте.

— Э-эй! — позвал Йенс.

Плач моментально перешел в громкий вопль.

— Дэнни, дорогой, мама здесь! — Влюбленные заворочались, расцепляя объятия, не столько от смущения, сколько от страха перед тем, что ребенок может свалиться с кровати. — Вот, посмотри! — Лорна подняла голову, встав на колени. — Это мама… а это Дэнни!

Йенс тоже поднялся, путаясь в одежде, чем вызвал смех Лорны.

Дэнни перестал плакать и уставился на них, глаза его еще были опухшими от сна, а с нижних ресниц свисало по слезинке.

— Привет, дорогой малыш! Ты думал, тебя оставили одного? Нет, мама и папа никогда не оставят тебя одного.

Стоя на коленях, Лорна потянулась к кровати, чтобы поцеловать и успокоить Дэнни, который пытался разобраться в происходящем, переводя взгляд с Лорны на Йенса.

Йенс тоже наклонился и поцеловал Дэнни в пухлую ножку.

— Привет, маленький человек. Прости, но я был занят тем, что делал тебе братика.

Лорна шлепнула Йенса по руке.

— Йенс Харкен!

Он удивленно поднял брови, изобразив невинность.

— А разве не так?

Лорна рассмеялась и сказала Дэнни:

— Ты должен слушать не все, что говорит твой папа. У него есть такие выражения, которые вредны для твоих ушей.

Йенс положил руку на талию Лорны и притянул ее к себе, теперь они стояли на коленях рядом, касаясь друг друга обнаженными бедрами.

— Неужели? А кто вообще все начал первым, я или ты? Ведь это ты меня соблазнила. Именно ты не оставляла меня в покое. И это ты появилась сегодня во время регаты с ребенком на руках, а потом уложила ребенка на кровать, чтобы он, проснувшись, не смог увидеть, что происходит на полу.

Лорна самодовольно ухмыльнулась.

— А ты небось и рад был этому.

Йенс усмехнулся в ответ.

— Без сомнения.

Они на секунду обнялись, счастливые, а потом каждый из них подсунул руну под мокрую пеленку их сына, они подняли его и заключили в объятия.

1

Фут (треть ярда, 12 дюймов) — 0,3048 метра. — Прим. ред.