Книга: Грешный любовник



Грешный любовник

Джулия Росс

Грешный любовник

Глава 1

Дав питал прискорбную слабость к прекрасному: шла ли речь о лошадях, или одежде, или искусстве, или женщинах, – чем и приобрел большую известность. В свете его считали человеком опасным. Такая репутация его очень забавляла, хотя отнюдь не потому, что они ошибались. Въехав в Мейфэр, он вдруг обнаружил странную картину: его любовница сжигала его одежду под окнами дома, где он жил. Однако в первую очередь Роберт Давенби подумал о своем коне: ну надо же такому случиться как раз тогда, когда под седлом у него молодой, не до конца выезженный жеребец!

Абдиэль взвился на дыбы.

На губах Дава появилась кривоватая улыбка. Силой воли он заставил коня опустить копыта на землю.

Породистый, норовистый гнедой с огненными глазами ангела волновался и переступал стройными черными ногами, звеня удилами.

Легкий туман клубился над городом, покрывая камни домов и кованое железо крыш и оград влагой, которая придавала им свежеокрашенный вид. Однако целая толпа светских щеголей и дам, покинув свои кареты и портшезы, выбралась в зимние сумерки и сгрудилась на мокрой мостовой. Из центра толпы поднимался неровный дымок.

Дав взглянул вверх. Из открытого окна его спальни одиноко свисал кружевной лоскут.

Весь цвет лондонского общества в шелках и кружевах, при тростях и моноклях, явно поджидал, пока он, Роберт Синклер Давенби, возвратится домой.

Неприметными движениями ног, спины и поводьев он убедил жеребца подчиниться, и Абдиэль, мелко перебирая ногами, двинулся вперед.

Подобно полю ромашек, приветствующих солнце, все до одной пудреные головы в радостном предвкушении обратились к нему, едва его жеребец начал прокладывать себе путь сквозь толпу. В центре толпы стояла леди Маргарет, графиня Грэнхем, и поддерживала пламя небольшого костра весьма дорогостоящими предметами одежды.

Его одежды.

Действия графини его потрясли, и он, с трудом веря собственным глазам, уже забыл о первом порыве отнестись к делу с юмором.

Умная и роскошная женщина, дочь и внучка герцогов, Мег слыла кумиром и тираном модного Лондона. Ее благосклонность снискала ему многие милости, предоставила огромные возможности, открыла перед ним все двери и одарила его едва ли не чудеснейшими днями и ночами его жизни.

Он был обязан ей всем.

И теперь она при всем народе разбивала вдребезги его репутацию, его кредит, его будущее и их взаимоотношения по совершенно для него непонятной причине.

Однако публика ждала продолжения. Воздух просто наэлектризовался нетерпением зрителей, которые жаждали стать свидетелями словесного поединка, быть может, даже кровавого.

Какие бы чувства ни испытывал Дав к Мег, он просто не мог позволить себе проиграть. Не мог он, разумеется, позволить себе и выиграть.

Платье Мег зашуршало среди груд изысканнейших вышивок, великолепных шелков, прозрачного, тончайшего полотна, в беспорядке раскиданных по булыжникам мостовой. Она выбрала камзол темно-серого бархата и швырнула в костер. Бархат немедленно начал обугливаться, от него повалил разорительно дорогой дым; наконец пламя занялось по-настоящему, и камзол вспыхнул.

Великолепная и неприступная леди Грэнхем за уничтожением всяких пустяков!

Копыта выбивали неровную дробь по каменным плитам.

Недюжинным усилием воли Дав заставил своего возбужденного гнедого приблизиться к костру. Огонь потрескивал. Отчетливо слышалось тяжелое дыхание коня. Говор в толпе совсем смолк.

Мег подняла глаза, показав свое прелестное, умное и так и пылающее гневом лицо.

– Нравится ли вам мой костер, сэр? Весьма неплохо горит, вы не находите?

Дав поклонился с седла и заговорил, надеясь выбраться без потерь из подобной передряги, то есть в расчете на публику:

– И верно неплохо, леди Грэнхем. Идеальный погребальный костер для нашей дружбы, которую очень удачно олицетворяют пестрые тряпки. Пусть себе горят!

Он лукавил, но она засмеялась и принялась бросать в костер его сапоги, затем туфли. Пряжки плавились, вспыхивая разноцветными язычками пламени.

– Как вы смеете столь низко ценить меня, сэр?

– Мадам, вы – алмаз среди жемчужин: сверкаете ярче, ценитесь выше, выглядите роскошнее и имеете весьма острый режущий край.

В толпе засмеялись, прикрываясь узорными яркими платками. Мег сгребла охапку платья.

– Однако вы позволили своей дешевой потаскушке...

– Право, мадам, но о какой именно потаскушке идет речь? Лондон плодит потаскушек быстрее, чем ваш костер пожирает рубашки.

Лавина шелка рухнула в костер.

– Но все ли они горят столь яростным желанием...

– Что и вы некогда ко мне? Трудно сказать, мадам.

Зрители разразились хохотом. Абдиэль пошел боком. Лицо Мег залила краска, словно вспыхнула огнем бумага.

– Вот пусть, пусть лошадь сбросит вас, так вам и надо! – В голосе ее, как ни ужасно, слышались не только гнев, но и подлинное страдание. – Будь ты проклят, вероломный, наглый ублюдок!

– Принимаю на свой счет и «наглого», и «ублюдка», но позвольте мне, мадам, опровергнуть вас в одном: ни одна лошадь – даже эта – не сможет выбросить меня из седла.

И, искушая судьбу, он переложил поводья в одну руку и начал расстегивать камзол. Копыта гнедого заскользили по камням, когда Дав принялся бросать содержимое своих карманов – пистолет, табакерку, серебряные часы с двойной крышкой от Джозефа Антрема в Лондоне – своему конюху, который стоял разинув рот среди толпы. Заставив Абдиэля сделать небольшой круг, Дав умудрился вылезти из рукавов камзола, совершив подвиг не из легких.

– Прошу вас, сожгите уж и этот камзолишко заодно, мадам. Мне никогда не нравился покрой. – Он кинул ей камзол с широкими полами, затем сорвал с головы треуголку. – А шляпа совершенно вышла из моды!

Мег поймала треуголку, и зрители радостно взвыли. Теперь в ее глазах таился сдерживаемый смех, словно его дикие поступки показали ей всю нелепость ее собственных.

– Вам, сэр, придется померзнуть зимой!

– Без вас или без моего камзоле, мадам? Какое чертовски уничижительное сравнение! – Чувствуя, что еще чуть-чуть, и воцарится хаос, он сорвал с себя жилет и, подняв в воздух, с подчеркнутой мрачностью принялся рассматривать розы, вышитые серебряной нитью на шелке цвета слоновой кости. – Но вот жилет? Увы, он мне весьма нравился. Но пусть и он горит, всенепременно!

– Вы не можете так поступить! – крикнула вдруг Мег.

– Вы полагаете, мадам? Но как можно не дать такую славную пищу бульварным листкам...

Жилет полетел в огонь. Зрители восторженно завопили, когда Абдиэль встал на дыбы. Чтобы снять рубашку, Даву придется выпустить поводья из обеих рук, и все с ужасом ждали.

В глазах Мег сверкал веселый страх, когда фыркающий конь опустил наконец копыта на булыжники мостовой.

– Вы, сэр, с ума сошли! Вы обезумели! Жеребец убьет вас!

– Что вы готовы прозакладывать, мадам? Еще одну ночь изысканных наслаждений?

– Мои ночи не для того, чтоб держать на них пари, а вот ваша смерть станет верным закладом, если вы не спешитесь сию же секунду.

– Я взял за правило никогда не слезать ни с какого существа, которое оседлал, если сам не захочу.

Грянул оглушительный хохот, не уступавший пушечной пальбе. Мускулы жеребца конвульсивно задергались, с удил полетела пена, а четыре подкованных железом копыта отчаянно загремели по мостовой. Дав удерживал гнедого на самом краю, твердыми движениями рук и ног стараясь внушить животному уверенность: «Спокойно, мой храбрый друг! Все в порядке, Абдиэль. Доверься мне».

Жеребец несколько успокоился. Дав чувствовал, как он понемногу расслабляется, ощущал его состояние через поводья, через седло. Он подал знак конюху. Мальчишка подбежал и схватил удила, и Дав получил возможность соскочить с седла. Потянув за собой конюха, жеребец, скользя копытами, попятился – все в нем выглядело прекрасно, выгнутая шея, раздувающиеся ноздри, испуганный глаз.

– Можно подумать, что вы души не чаете в своем адском гнедом, – заметила Мег.

В голосе ее прозвучало некоторое сожаление и вместе с тем немыслимой силы решимость.

– Так как вы сами, мадам, разыскали для меня этого гнедого – не знаю уж, в аду ли, не в аду, – то, пожалуй, я и правда души в нем не чаю. Вы согласны, что проиграли пари? Я все еще жив.

– Какая жалость! – Мег подождала, пока напряженное молчание толпы не сгустилось. – Бульварные листки не смогут все же козырять вашим триумфом, сэр, потому как козыри по-прежнему у меня на руках. Мой костер производит жара больше, чем можно надеяться найти в вашей ледяной постели.

Все лица повернулись к нему, ожидая, что вот сейчас Дав нанесет смертельный удар.

Однако он отвесил поклон.

– В делах сердечных, мадам, леди всегда права. Если я не смог любить вас так, как вы того заслуживаете, то я совершил большую потерю. И позор для меня, что я сам давным-давно не избавился от столь неприглядного гардероба. Примите заверения в моем почтении, леди Грэнхем, равно как и в моей вечной признательности. – Он взял ее руку и поцеловал ей пальцы. – В том числе и за Абдиэля, хотя этот жеребец был чертовски близок к тому, чтобы сделать из меня всеобщее посмешище. .

Мег засмеялась. Дав же, оставив толпу в полном изумлении, широким шагом вошел в свой дом.

Две потери: и весь гардероб, и, что гораздо важнее, благосклонность дамы, которая ему отнюдь не безразлична. Еще одна потеря, и будет три. Ведь, кажется, говорят, что беда никогда не приходит одна, а Бог троицу любит.

Прихожая зияла пустотой – совершенно невероятно, но из прислуги здесь не осталось ни одного человека.

Ни души и в гостиной, и в столовой, и в его кабинете. В подвальном святилище повара и поварята продолжали спокойно работать, не ведая о возмутительных происшествиях в верхних покоях. Двух своих лакеев Дав обнаружил запертыми в буфетной дворецкого. Он не стал утруждать себя расспросами, а, освободив униженных и суетящихся лакеев из буфетной, пошел прямо в свою спальню.

Был ли он влюблен в Мег? Временами да, разумеется, считая такие чувства слабой стороной характера, но он никогда не испытывал желания вступать в сексуальные отношения по хладнокровному расчету, уж тем более в отношения, которые он предпочел бы скрыть от глаз большого света. Его репутация дала ему доступ вмир светских щеголей. Кроме подобного звания, у него не было больше ничего – ни титула, ни состояния, ни благородного происхождения, что могло бы послужить рекомендацией. Только несравненная леди Грэнхем могла давать ему покровительство, являясь его признанной любовницей. До сегодняшнего дня.

«Однако вы позволили своей дешевой потаскушке...»

Он догадывался, что найдет в своей спальне. Что ж, если дама такого свойства, пусть получит именно то, за чем явилась.

Дав поднял щеколду и открыл дверь.

И встал как вкопанный.

На стуле близ окнасидела девушка. Она вовсе не походила на потаскушку. Костлявое лицо в обрамлении французской соломенной шляпки раскраснелось и выражала тревожное ожидание, а некоторая его миловидность объяснялась только тем, что девушка слишком молода. Однако она казалась скорее раздраженной, чем напуганной. Как только он вошел в комнату, девушка сразу принялась рваться из пут – судя по . всему, своих же собственных лент, которыми и воспользовались для того, чтобы весьма сноровисто привязать ее к стулу.

Глаза девушки сузились, оценивая его, а затем взгляд ее переместился к кровати.

В изножье его большой кровати с балдахином стоял молодой человек, раскинув в стороны руки самым нелепым образом. Оба его запястья так же надежно привязали к столбикам балдахина шнурами от занавесей.

Длинноногий, длиннорукий, ладно сложенный молодой человек уставился на Дава с вызовом. Парик его гордо являл миру белые букли и косичку. Вывернутые плечи торчали, морща ткань синего камзола не по размеру. Край балдахина бросал тень на его сердитое, тонкой кости лицо, кожа которого, белая как мел, составляла поразительный контраст с неистово сверкавшими лазуритовыми глазами, под которыми залегли круги от усталости.

Прикрыв за собой дверь, Дав прислонился к ней и сложил руки на груди. Недавние дурные предчувствия представлялись сейчас смехотворными, однако аромат опасности продолжал витать в комнате вместе со слабым запахом дыма.

– Явление незваной особы женского пола – всегда радость для меня, – заговорил он, – подобно тому как газель есть радость для льва. Однако присутствие лакея, связанного, как заяц, кажется мне прискорбным излишеством.

Веснушчатый носик девушки порозовел.

– Моя хозяйка ни в чем не виновата, сэр, – говорил молодой человек легко, как человек образованный, и в голосе его слышалось нечто трудно поддающееся определению. – Она и так напугана. Не будете ли вы так любезны развязать ее?

– Зачем же? По ее виду не скажешь, что она напугана.

– В наши планы отнюдь не входило... – начал молодой человек.

– Входило в ваши планы или не входило, – прервал его Дав, – а всякая газель, по доброй воле войдя в логовище льва, оказывается не в самом выигрышном положении.

Французская шляпка склонилась, скрывая пудреные волосы девушки. Зеленые ленты перетягивали пальцы, здесь и там отмеченные следами швейной иглы. И не потаскушка, и не дама. Тем не менее Дав отвесил ей небольшой поклон.

– Мы должным образом не представились друг другу, мадам. Роберт Синклер Давенби, к вашим услугам, в широком кругу известен как просто Дав, тр есть «голубь».

– А в узком кругу? – Лакей сердито дергал свои путы. – Как зовут вас в узком кругу? Синклер или просто Син, то есть «грех»? Подходящее имечко для человека вашей репутации!

Дав улыбнулся молодому человеку, наружность которого относилась к не слишком молодому возрасту: намек на осмотрительность, порожденную опытом, чувствовался и в высоких скулах лица, и в упрямом подбородке, и в надутости пухлой нижней губы. Странная грациозность таилась в длинных ногах и тонких руках.

– Твою хозяйку привели сюда легенды о моей дурной славе?

Напускная храбрость молодого человека обнаруживалась настолько явно, что казалось, ее можно потрогать.

– Хозяйка оказалась здесь из-за каприза, сэр. Совершенно пустячного.

– Оказалась, значит? А могу ли я осведомиться об имени твоей хозяйки и ее роде занятий, уважаемый? Хотя я и уверен, что общество ее сулит безграничные восторги, но вообще-то я имел другие планы на сегодняшний вечер.

Молодой человек отвел взгляд и уставился в потолок.

– Ну разумеется. Вы человек занятой. Имя моей хозяйки – Берта Дюбуа. Мы прибыли совсем недавно и не без некоторых трудностей из Франции. Хозяйка пришла только затем, чтобы взять здесь кое-что.

– Твоя хозяйка пришла, чтобы взять кое-что? В доме человека, который ей совершенно незнаком? Но что, скажи на милость, надеялась мисс Дюбуа найти в моей спальне? Может, свой собственный рассудок, по всей видимости, оставивший ее?

Упрямый подбородок опять вызывающе выпятился.

– Всего лишь предмет вашей одежды. Любой сгодился бы. Так вышло случайно – произошло пари.

– А! – Дав прошелся по комнате, задвигая пустые ящики. – Значит, пари.

– Совершеннейшая случайность, – продолжал молодой человек. – Мы повстречали компанию дам...

Дав остановился возле стула девушки и, глядя на нее сверху вниз, улыбнулся ей.

– Ай-ай-ай, как нехорошо, Берта Дюбуа! Вы случайно повстречали дам, которые обсуждали меня? И вы заключили пари, что сумеете проникнуть в мою спальню, взять здесь предмет моего туалета, принести его другим дамам и выиграть, может, сотню гиней?

– Две сотни, – сообщил молодой человек. Дав засмеялся.

– Какая трагедия, ведь у меня не осталось решительно никакой одежды, кроме той, которую вы видите на моей персоне. Хоть я и очарован блистательной формой, которую приняла месть леди Грэнхем, увы, должен признать, она спалила весь мой гардероб целиком. Твоя хозяйка не сможет выиграть свое пари, если я, конечно, не разоблачусь и далее.

– Не станете же вы раздеваться на глазах у дамы! – воскликнула Берта Дюбуа по-французски. Акцент у нее оказался отнюдь не версальский.

– Без приглашения – никогда. – вытащил из-за голенища нож и разрезал одну зеленую ленту. Девушка немедленно высвободила свою руку и, издавая негромкие звуки, принялась тереть запястье о свои губы. – Однако я весьма удивлен, – добавил Дав на ее родном языке, – что ваш лакей не смог защитить вас лучше и допустил, чтобы другая дама привязала вас к стулу.

– Я безоружен. – Молодой человек также заговорил по-французски, причем перешел на другой язык с большой легкостью. – Леди Грэнхем угрожала пистолетом. Когда она обнаружила нас здесь, то несколько расстроилась.

– Могу себе вообразить. Ведь рыться в рубашках молодого человека – интимность такого рода, которую лучше не совершать на глазах его любовницы. Итак, вы представились ей, и?..

– Она представилась нам первая – леди Грэнхем, графиня Грэнхемская. – Молодой человек смолк, затем сделал глубокий вдох и продолжал по-английски: – Я решил, что не слишком вежливо будет проверять, действительно ли заряжен ее пистолет...



– Пистолету нее заряжен, смею заверить. Итак, с помощью огнестрельного оружия леди Грэнхем принудила мисс Дюбуа привязать тебя к столбикам балдахина моей постели. Затем под дулом пистолета она привязала твою хозяйку к подвернувшемуся под руку стулу?

– А что мы могли сделать, когда она держала нас под прицелом? – заметила Берта все так же по-французски. – Потом она принялась разорять ваши шкафы и комоды...

– Которые вы со своим лакеем очень кстати оставили открытыми.

– ...и выбрасывать все из окна как безумная. Мы не могли ей помешать, – добавила француженка угодливо.

– Но как же, черт возьми, вышло, что никто из моих слуг не смог остановить ни вас, ни ее? Или мои лакеи превращаются в податливую глину в руках всякой женщины? Или мой дом открыт для любой посторонней особы женского пола?

– В происшедшем нет вины ваших слуг, – объяснил молодой человек. – Я хитростью заманил их в буфетную, где и запер.

– Придется мне, похоже, обновить штат прислуги. – посмотрел в окно, на дымящиеся угли на мостовой. Мег уже уехала. Толпа также потихоньку расходилась. – И заводить себе новую любовницу.

– Мы не замышляли ничего дурного, сэр, – молодой человек вежливо, но со стальными нотками в голосе. – И я уверен, что вы окажетесь настолько любезны, что освободите нас. Ведь вы джентльмен?

– А что, если я джентльмен, да только не слишком добропорядочный? – Дав закрыл окно. – Быть может, я очень, очень небезопасен для молодых дам, силой врывающихся в мою спальню?

Он принялся расхаживать по комнате, а две пары глаз следили за ним не отрываясь.

– Ведь, в конце концов, мое-то мнение спросить никто не удосужился, верно? – Он осмотрел комнату внимательным взглядом. Похоже, не тронуто ничего, кроме содержимого комода. – В соответствии с условиями вашего пари мне без моего на то согласия, навязали роль ангела-благотворителя, который жертвует свою одежду незнакомым людям, да еще сам ничего не подозревает об их действиях. Вышло так, что ваш визит стоил мне всего моего гардероба, так же как и восхитительно-опытной любовницы. Замена как одного, так и другого встанет мне недешево.

– Уверен, что вы вполне сможете добыть достаточную сумму за карточным столом, – отозвался молодой человек.

– Что до грехов, то лопаточке крупье я предпочитаю вино и женщин, к великому несчастью мадемуазель Дюбуа. Хотя не думаю, что девица сможет достойно соперничать нескромностью привычек с опытной дамой вроде Мег Грэнхем. – Дав поднял с буфета коробочку из оправленной в серебро слоновой кости и взял добрую понюшку табаку, постаравшись, чтобы жест его выглядел возможно более оскорбительным. – Хотя ты-то, любезный, будучи мужчиной, в совершенной безопасности.

Лицо юнца залилось краской.

– Да вы, сэр, что, пьяны?!

– Ну, учитывая, что мне вздумалось разъезжать по городу на полуобъезженном жеребце, очень может быть, что и пьян. Однако одного взгляда на костерок леди Грэнхем и, как следствие, мысли о том, какие потери он сулит моему кошельку, достаточно для того, чтобы я окончательно протрезвел. И в данный момент я совершенно вернул себе способность судить о вещах здраво. Я прикажу, чтобы подали портшез, в котором твою хозяйку и отвезут туда, куда ей будет угодно.

– Вы позволите нам уйти?

Дав закрыл табакерку, щелкнув крышкой, разрезал остальные ленты ножом и помог француженке встать.

– Я позволю вам уйти, мадам. А ваш человек, думается мне, должен остаться здесь и ответить на кое-какие вопросы.

– Я без него не уйду, – заявила Берта Дюбуа твердо.

– Потому как не он, а ты его верная служанка, или я ошибаюсь? – мягко спросил Дав. – Может быть, кухарка?

Решимость француженки угасла. Взгляд ее опять метнулся к кровати.

– Ах, дьявол вас побери! – воскликнул молодой человек. – Да, она моя служанка. Возвращайся на нашу квартиру, Берта. Мсье Давенби имеет право получить объяснения, вот и все. По получении же объяснений он, как сам сказал, предпочел бы остаться один. Я буду здесь в полной безопасности.

– Что ж, мисс Дюбуа, вы слышали, что приказал вам хозяин, – вымолвил Дав. – Кроме того, у вас нет выбора. Если вы не пожелаете удалиться по доброй воле, я буду вынужден поднять руку на вашу особу, что, полагаю, придется вам отнюдь не по вкусу.

Он вложил разрезанные ленты в ее исколотые иглой руки. Девушка машинально принялась аккуратно сворачивать обрезки. Не кухарка – горничная. Горничная знатной дамы.

Дав позвонил. Немедленно появился один из лакеев, лицо которого до сих пор выражало робость. Дав отдал несколько коротких распоряжений, и француженку проводили из комнаты.

Ее, разумеется, отнесут в портшезе туда, куда она пожелает отправиться.

Он внимательно разглядывал длинную шею и высокие скулы, бледное лицо с невероятными синими глазами. Открытый распахнутый камзол представлял взору крутой изгиб тела там, где бедро переходило в талию, и говорил сам за себя. Может, она актриса, нанятая соперником для того, чтобы рассорить его с Мег и лишить положения в свете? Или она здесь для того, чтобы раскрыть его гораздо более опасные тайны? В любом случае, подумал он, выяснение подобных обстоятельств может оказаться не лишенным приятности.

Она смело встретила его взгляд, потом опустила глаза. Мелкие белые зубы прихватили пухлую нижнюю губу. В мозгу его что-то взорвалось, и во все стороны брызнули эротические образы, как крупная картечь, ведь индивидуум, привязанный к столбикам его кровати, мало того что отличался молодостью и красотой, но еще к тому же и относился к женскому полу.

Глава 2

Шнуры довольно-таки здорово врезались в запястья. И плечи ужасно ныли. Что до остального, то все пока шло даже лучше, чем она смела надеяться. Она оказалась не только наедине с Робертом Синклером Давенби, но еще он обратил на нее внимание.

Наудивление пристальный взгляд, влице – какая-то особая мужественная жестокость, резко контрастировавшая с элегантным серебристым сиянием накладных волос надо лбом и висками.

– И долго мне стоять так, словно я привязанная коза? – спросила Сильвия.

– В моей системе образов, сэр, фигурировала газель. – Он улыбнулся, и на щеках его показались глубокие морщины. – Я не слишком люблю коз.

Он взял стул, к которому привязывали Берту, поставил его возле камина и сел, затем откинулся назад и, заложив руки за голову и накренив стул так, что он балансировал на двух задних ножках, положил обутые в сапоги ноги на каминную решетку.

– Но вы так и оставите меня привязанным?

– Отчего бы и нет? Уж не полагаете ли вы, что мне следует освободить вас, дабы вы получили возможность нанести мне еще какой-нибудь урон?

– В мои намерения не входило причинять вам вред.

– Однако вы его причинили. И, полагаю, обязаны мне его компенсировать.

– Очень хорошо. Возможно, вы и правы. Но у меня нет денег.

– В таком случае я взыщу с вас, так сказать, службой. Однако полумрак будет гораздо приличнее для дискуссии между джентльменами. Вы и я отобедаем вместе, сэр. Небольшой фазан и, быть может, слабо прожаренный ростбиф к красному вину?

– Я никак не могу остаться обедать, – ответила она.

– Отчего же? Вы так бледны. Красное вино и красное мясо пойдут вам на пользу. А покамест я должен вымыться и написать несколько писем. Я весь самым прискорбным образом обсыпан пеплом. Вас не затруднит подождать?

– Вы серьезно? Вы собираетесь оставить меня вот так, привязанным, ради того чтобы потом отобедать со мной вдвоем?

– А вы бы предпочли отработать свой долг, таская для меня уголь и горячую воду? – Плавным движением он поднялся и прошелся по комнате.

Его отражение в большом напольном зеркале двинулось вместе с ним. Мускулистые плечи, поджарый торс, узкие бедра мерцали в угасающем свете дня как сноровистые привидения. Он двигался великолепно, чувствовалось, что его тело и ум в совершенной гармонии друг с другом, как у ратника, готового к войне. Мужчина, которого должны опасаться другие мужчины. Мужчина, которого домогаются женщины. Мужчина, который из-за ее вмешательства только что лишился своей любовницы и который, несмотря на невозмутимый вид, находился во власти гнева, силу которого и сам вряд ли сознавал.

Он развязал широкий галстук, отбросил его в сторону, затем отстегнул и положил на буфет позолоченные ножны с вложенной в них шпагой.

– Красивая игрушка, – заметил он, глядя на свою шпагу. – Подарок, как вы, должно быть, уже догадались, леди Грэнхем. К сожалению, теперь я буду просто обязан вернуть его ей.

Да, он в ужасном гневе. Он вернулся к зеркалу и снял свой серебристый парик. Без парика он выглядел каким-то дикарем.

На его звонок явился лакей. Дав стал отдавать ему приказания, слишком тихо, чтобы она могла расслышать. Она разобрала только несколько слов и среди них слово «ванна». Боже, неужели он и правда собрался принимать ванну! Сильвия с трудом сдержала улыбку. Ну конечно, он же считает, что она мальчик!

Она наблюдала за тем, как он идет через всю комнату к столу с несессером для письменных принадлежностей, снова и снова ероша пальцами волосы. Темные пряди легли на высокий воротник, закрыли уши. Похоже, ему нравилось состояние полуодетости, нравилось сознавать, что ничто не лежит между его кожей и все еще дымным воздухом, кроме единственного слоя полотна.

Глубоко внутри ее затеплилось незваное, но знакомое чувство – броситься прямо в его крепкие мужские объятия, как ей доводилось не раз...

– Как ваше имя? – спросил он.

– Джордж. – Она не обманывала. – Джордж Уайт.

– Имеется ли у вас опыт обращения с женщинами, Джордж?

– Вне всякого сомнения, не такой, как у вас, сэр, хотя я полагаю себя достаточно искушенным в ритуалах ухаживания.

Он обернулся и посмотрел на нее, приподняв брови.

– Право же, для такого юнца вы очень уж уверенно похваляетесь!

– Те, кому я служил прежде, не раз требовали от меня выполнения услуг в подобной области...

– Ну, если вы такой уж эксперт, то посоветуйте, что мне следует написать Мег.

Она постаралась придать своему лицу сокрушенное выражение.

– С вашего позволения, сэр, я мог бы написать письмо за вас. У меня великолепный почерк.

Он засмеялся; зацепив одной обутой в сапог ногой стул, подтянул его к себе, затем очинил перо несколькими быстрыми движениями перочинного ножа.

– И у меня тоже, – сообщил он.

Она смотрела, как его перо быстро бежало по бумаге.

– Позвольте прочесть вслух мое письмо к бывшей любовнице, – предложил он. – интересно узнать ваше мнение.

Сильвия смотрела на него, пытаясь не обращать внимания на ноющую боль в руках.

– Ну разумеется, с удовольствием.

– «Моя дорогая, несравненная Мег, – начал он читать. – Полагаю, мы только что вошли в историю или по крайней мере дали обильную пищу сплетникам, хотя могу сообщить тебе забавную новость: мой человек только что разыскал несколько избежавших сожжения рубашек, равно как и пару-другую чулок, недавно вернувшихся от моей прачки...»

– Так ваши потери не столь велики, как вы пытались внушить мне? – перебила его Сильвия.

– Позвольте, я продолжу: «Также до моего сведения дошло, что вы оставили мне четыре камзола и пять жилетов, поскольку упомянутую одежду еще прежде отнесли вниз для тщательной обработки щеткой, в том числе ваш любимый жилет опалового шелка. Несколько пар башмаков и сапог также избегли гибели посредством военной хитрости: в нужное время подверглись чистке. До чего безнравственная обувь – надо же, так надуть даму!» – Он приостановился и опустил письмо. – Как вам пока, нравится?

– Очень мило, – ответила Сильвия.

– Нет, – юмор притаился в уголках его губ. – Она обрадуется. Мег гораздо великодушнее тебя, Джордж. Разумеется, по-настоящему имеет значение следующая часть письма...

– В которой вы даете торжественную клятву отомстить?

– В которой я сообщаю ей правду. – Он вновь принялся читать: – «Возможно, ты отвергнешь мое следующее признание как кокетство шалопая, но я действительно люблю тебя, моя дорогая Мег, и очень сильно. Мне жаль, что все кончено. Надеюсь, мы сумеем в следующий раз встретиться как друзья, способные найти в себе силы посмеяться над нашей обоюдной катастрофой. Право, я не могу не признать, хотя и заслужу тем твои насмешки: сделанное тобой великолепно. Прими мое восхищение, мои сожаления и мои глубочайшие извинения. Разумеется, я верну шпагу и прочие твои дары, которыми ты осыпала своего недостойного любовника. Мой конюх доставит Абдиэля в твои конюшни на рассвете. Остаюсь ваш, ваше сиятельство, покорнейший и преданнейший слуга», ну и так далее. – Он поднял глаза от письма. – Господи, Джордж, тебе худо?

С первой же фразы второго абзаца у нее началось ужасное головокружение, словно вся ясность вытекла из ее головы и осталось одно ошеломление.

«Мне жаль, что все кончено... я действительно люблю тебя, моя дорогая Мег, и очень сильно...»

– Так вы до сих пор влюблены в нее? – Голос ее прозвучал глухо.

– Влюблен? – Горячий сургуч падал розовыми лепестками, и вот он наконец запечатал письмо. – Какая же романтическая душа таится в твоей худенькой груди, Джордж! По-моему, ты утверждал, что имеешь опыт общения с женщинами.

– Я спросил, просто чтобы прикинуть, насколько сурово вы желаете наказать меня.

– Я не испытываю никакого желания наказывать тебя, – проговорил он. – Я хочу только взыскать с тебя то, что ты мне должен. – Он подошел к ней и двумя ударами ножа разрезал ее узы. – И если вы, сэр, намерены честно выполнить ваши обязательства, то будьте любезны присесть пока в кресло возле камина.

Она посмотрела ему в глаза – переменчивые карие глубины, то светлые, то темные, почти скрытые под густыми черными ресницами. Его взгляд, полный тайны, одновременно и притягивал, и страшил ее, бросая вызов: вот тебе шанс уйти, если желаешь. Сильвия немедленно отвела глаза. С отчаянно колотящимся сердцем она села в указанное им кресло и вытянула ноги.

Его шпага лежала на столе. Он разоружился специально, демонстрируя свою уверенность настолько, что рискнул освободить ее, хотя она могла оказаться врагом.

– Что касается Мег, – он, – то мне очень жаль, что я не сумел любить ее так, как она того заслуживает, но если бы ты хоть сколько-нибудь понимал в обычаях лондонского света, то тебе стало бы ясно, что после случившегося на улице обратного пути нет.

– Так, значит, все дело в гордости?

Он стянул рубашку через голову. Отблески слабого света заиграли на его обнаженной спине, на мышцах живота и груди. Во рту у нее пересохло.

– Для мужчины, Джордж, ты чрезмерно нервничаешь. Мег блистательна. И я чертовски огорчен, что потерял ее, а заодно и ее покровительство в лондонском свете. – В дверь постучали, и Дав открыл ее.

Вошли лакеи, тащившие ванну и бадьи с горячей водой.

Разложили полотенца, выложили мыло в мыльнице с золочеными краями. Сапоги он наконец благополучно стянул, и их унесли вместе с душераздирающим письмом, адресованным леди Грэнхем.

Сильвия вспомнила слова его письма:

«Разумеется, я верну шпагу и прочие твои дары, которыми ты осыпала своего недостойного любовника. Мой конюх доставит Абдиэля в твои конюшни на рассвете».

Берта, стул которой стоял возле окна, подробно описывала ей все происходящее внизу. Ей очень импонировало, с какой безумной отвагой Дав заставил своего молодого жеребца подойти к самому костру и с какой блистательной находчивостью он принял участие в сожжении собственной одежды.

– Великолепно! – восклицалаторничная Берта, приходя в восторг от лошади и всадника.

Сейчас он поднялся на ноги и с той же непринужденностью стянул с себя чулки, короткие штаны и подштанники.

Сильвия едва не задохнулась.

Отражаясь в зеркале и полированных металлических поверхностях, он зашагал к ванне. Тени метались по недвусмысленно выпирающим мышцам, неотступно следовали за длинной линией икры, жилистым бедром, поясницей и спиной, детородные же органы, угнездившиеся среди завитков жестких черных волос, выделялись более чем рельефно.

Плеснула вода, и он откинулся на бортик ванны, задрав подбородок. Слуга принялся брить его, в то время как руки хозяина покоились, расслабленные, на металлическом краю ванны.

Сильвия заставила себя дышать ровнее, хотя в столь комичной ситуации впору задохнуться от смеха. Он думает, что она мальчик! Он думает, что она не заметит! Но она еще как заметила. Безумное желание пустило свои сладко-горькие корни, проникнув до самого мозга костей.

Он долго-долго лежал в горячей воде, не говоря ни слова. Слуги уже давно ушли, и на улице совсем стало темно. Сильвия смотрела на его смеженные веки, на непроницаемоелицо, а кровь сильно и тяжело пульсировала в ее жилах.

Она сожалела, что не может ему открыться.

Но если бы она стала его любовницей, то, вполне возможно, ни разу не попала бы никуда, кроме его спальни. И, вероятно, связь их стала бы непродолжительной. Чтобы проникнуть в его жизнь, в его тайны, узнать, что он скрывает от мира, ей придется влиться в ряды его домочадцев, стать в доме своим и незаменимым человеком. И незаметным. Просто юнец, который задолжал хозяину и, не имея средств рассчитаться иным образом, отрабатывает свой долг.



Она согласилась бы на такие условия. Как можно было предполагать, что кровь у нее зазвенит от жаркого, незваного чувства в его присутствии?

Один из лакеев вновь вошел в комнату. Хотя шаги обутого в туфли слуги казались совершенно бесшумными, Роберт Давенби немедленно протянул руку. Вода побежала с руки, прилизывая черные волоски. Маленький серебристый ручеек сбежал с локтя на ковер.

– Ответ?

– Да, сэр. – Слуга вложил запечатанную бумагу в протянутую руку хозяина. – От леди Грэнхем.

Никаких чувств не отразилось на его худом лице, пока он читал письмо. Наконец он погрузил бумагу в воду и потом швырнул в камин. Мокрая бумага зашипела, затем начала обугливаться. Дав щелкнул пальцами, и слуга подал ему полотенце. Он встал – вода лилась с него струями – и закутался в простыню белого полотна.

– Ты есть хочешь, Джордж?

– Я едва-едва начал снова чувствовать свои руки, – ответила Сильвия. – Но я действительно просто изнемогаю от голода.

– Прежде чем мы перейдем к трапезе, может, ты тоже искупаешься? – спросил умопомрачительный мужчина, ради погибели которого она и прибыла в Лондон.

Она встала и поправила дешевые манжеты. Глаза ее сверкали, как дельфтский фарфор, яркие, как два синих цветка горечавки, под сенью темно-медовых ресниц.

Однако никто никогда бы не догадался, что она на самом деле не мальчик, увидев ее в подобном костюме. Манеры ее отличались мальчишеской резкостью, осанка подчеркнуто прямая, сложение хорошее, кисти рук сильные. Мужской камзол словно специально создавали для того, чтобы скрыть предательский изгиб бедра. Ее нежное горло исчезло за воротником мужской рубашки и пышным галстуком. Она даже подбородок выпячивала точно как мальчишка-подросток – гордо и с намеком на надменность.

С такой женщиной не просто будет бороться!

– Не вижу никакой необходимости, сэр, – ответила она Даву на предложение принять ванну. – Я не имею привычки лезть по чужой указке в огонь ли, в воду ли – не полезу и в горячую воду.

– Однако в мой дом ты залез! – рассмеялся Дав. – Впрочем, мои люди все равно уже приготовили для тебя ванну в другой комнате. Так как тебе все равно придется побыть там, пока нам накроют к обеду, ты вполне мог бы заодно смыть с себя и свою малоприятную хмурость.

– Но я не желаю... – отнекивалась она.

– Если ты до сих пор не понял, Джордж, здесь твои желания совершенно несущественны. Мне нужно заняться кое-чем. Ты пока подождешь и делай что хочешь, по своему усмотрению.

Он взял ее за локти и подвел кдвери. В коридоре лакей так и подскочил, повинуясь его взгляду, и открыл другую дверь. Без всяких церемоний он втолкнул ее в соседнюю комнату и повернул ключ в замке. Постояв у двери некоторое время, не уверенный, что она не станет колотить в нее кулаками или кричать, Дав успокоился. Она не стала поднимать шум. Он услышал, как ее сапоги шлепают куда-то прочь от двери. Затем каблуки щелкнули один раз. Затем наступила тишина.

Дав в задумчивости возвращался в свою комнату. Он вел себя в присутствии женщины настолько вызывающе, насколько у него хватило фантазии, не раз предоставляя ей возможность спастись бегством или запротестовать.

Атак называемый Джордж и взгляда-то ни разу не отвел! Хотя предательская краска неоднократно, подобно утренней заре, заливала ее лицо, она не выдала себя ни единым жестом. Подобное поведение женщины заставляло предположить восхитительно-высокую степень знакомства с мужской наготой.

Но непонятно, какого черта ей вздумалось переодеться юношей и зачем она на самом деле проникла в его дом.

Что же нужно предпринять, чтобы по-настоящему шокировать ее?

Его лакей выложил чистое белье из числа спасшегося у прачки. Дав натянул рубашку и подштанники, выбрал чулки, туфли, широкий белый галстук, опаловый шелковый жилет и штаны.

Он оглядел себя в зеркало, прежде чем натянуть парик, под которым его черные волосы скрылись в угоду неумолимой моде и совершенно изменили его лицо. Завершив свой туалет, он подошел к камину и пристально посмотрел на полуобугленный ком влажной бумаги, который лежал возле самого края каминной решетки.

Мег никогда не сможет принять его обратно после такой-то сцены на людях.

Чернила размыло горячей водой, но он помнил каждое слово:

«Мои сожаления равны Вашим, сэр. Вы были и всегда останетесь самым утонченным любовником из всех известных мне. Но я предпочла сжечь мосты, равно как и Ваш гардероб. Я сожалею об этом. Увы, таков уж мой несчастный нрав! Очень прошу Вас оставить себе и шпагу, и коня. Иначе как же Вы сумеете и далее оставаться самым славным кавалером Лондона? Что до Вашей шлюшки, то, по моему мнению, она нанесла сокрушительное поражение нам обоим. Развлекайтесь же».

Он представил себе, как она, печально улыбаясь, прибавляет последнюю фразу.

«...Молодой Хартшем собирается навестить меня сегодня вечером. Он не обладает ни Вашим остроумием, ни Вашей искушенностью, но в свое время унаследует графский титул. Однако Вам должно быть известно, что некоторые из даров, которыми я намереваюсь осчастливить его, достанутся ему не прямым образом, от Вас. Вы великодушны, мой дорогой сэр, полагая меня по-прежнему своим другом, как и я почту за честь звать Вас впредь. Мег Грегори».

Итак, дверь перед ним закрылась с достаточно мягким предостережением.

Не в первый раз Дав призадумался: а почему, собственно, выбор Мег пал тогда на простого парня Роберта Синклера Давенби? Задолго до того, как паутина взаимных долгов и обязательств безвозвратно опутала их? До него ее благосклонностью всегда пользовались только самые лихие и влиятельные отпрыски пэров.

Лорд Хартшем молод, неглуп и в свое время станет не последним человеком в Британии. Мег нашла вполне достойный объект для своего покровительства.

Он передернул плечами и постарался загнать поглубже явившееся незваным обжигающее чувство неудовольствия, обиды. Он и сам не знал точно. По крайней мере Мег согласилась на перемирие в глазах света. В конечном итоге именно оно самое главное для него.

А все остальное останется, как и оставалось долгое время, обойденным молчанием.

Обследование своего дома не заняло у Дава слишком много времени. Спальня, кабинет, библиотека. Инкрустированные шкатулки, лакированные японские шкафчики, элегантные бюро и столики. Места, которые «Джордж» и Берта Дюбуа, возможно, обшарили, казались нетронутыми. Все вроде на своих местах. «Джордж» ли настолько умна, что не оставила никаких следов, или причина, по которой она вторглась в его дом, и в самом деле совершенно невинна? Не то чтобы она смогла бы обнаружить здесь что-нибудь по-настоящему компрометирующее. Дав никогда не хранил дома подобных документов.

Туман и ночной холодок обдали его, едва он вышел к конюшне. Абдиэль стоял в своем стойле и жевал сено. Шепча тихие нежности своему храброму и безрассудному другу, Дав принялся гладить прекрасную шею коня, вычищенную теперь до радующего глаз хозяина блеска.

То, что сегодня имело место у костра, стало изящным импровизированным уроком, преподанным жеребцу, хотя Дав, будь у него выбор, никогда сам не применил бы такое обучение к животному. Однако теперь Абдиэль ради своего седока ринется даже в пороховой дым.

Слабое дуновение сквозняка обнаружило, что кто-то вошел в конюшню.

– Мистер Бринк, – тихо заговорил Дав, – рад видеть, что вы не растеряли своих навыков, сэр.

– Смею надеяться, все при мне, – ответил новоприбывший. – Так как за них-то вы мне и платите.

Глаза Таннера Бринка смотрели внимательно. Лицо, похожее на грецкий орех, и темная кожа выдавали в нем египетскую кровь. С таинственным и хитрым видом он подмигнул одним черным глазом. Цыгане вообще-то редко проявляют преданность кому бы то ни было, кроме представителей собственного племени. Да, скорее всего, и имя – Таннер Бринк – вовсе не настоящее. Однако отношения, связывающие Дава и Бринка, относились к очень давним временам.

– Я проследил за маленькой француженкой, как вы просили, – заговорил цыган. – Она приказала нести портшез к одной чертовски дрянной гостинице, куда прибыла вчера вечером вместе с молодым человеком. – Он сплюнул на солому. – Ваши люди немедленно понесли портшез в строго противоположном направлении.

– Так что вы успели посетить номер молодой особы до ее прибытия. Что вам удалось обнаружить?

– Гостиница не то место, где я рискнул бы оставить свою сестру или брата.

– Ваши брат или сестра вряд ли хорошо почувствовали бы себя, оказавшись в любом помещении, имеющем стены, – заметил Дав. – Я прослежу, чтобы девушку переселили. Что еще?

– Они прибыли из Франции, имея при себе довольно полный кошелек, так они сказали хозяйке, но деньги отнял хозяин корабля, который и привез их. Так что они рискнули заключить какое-то довольно сомнительное пари с некими дамами, встреченными в придорожной гостинице, в надежде поправить свое материальное положение.

– В мастерской все спокойно?

Таннер Бринк стянул шапчонку из кротовых шкурок и почесал блошиный укус.

– Все сидят тихо, как мыши, сэр, если, конечно, не спускаться вниз...

– Благодарю вас, мистер Бринк. Мне бы хотелось отследить передвижения странной парочки до их приезда в Лондон. Молодой человек и его служанка-француженка. Найти контрабандистов – вероятно, контрабандистов, – которые перевезли их в Англию. Гостиницы, где они останавливались в ходе своего путешествия. Все, что вам удастся обнаружить.

Таннер обнажил в широкой ухмылке белоснежные зубы и исчез.

Дав вернулся в дом и дал новые указания одному из лакеев. Нельзя оставлять француженку одну в гостинице, если Бринк счел место сомнительным. Она почти ребенок, ктому же Дав сильно подозревал, что во всем происшедшем ее-то вины как раз нет. Так что Берту Дюбуа придется отправить в место понадежнее, а пожитки, как ее, так и «Джорджа», если таковые у них имеются, нужно будет вытребовать у хозяйки гостиницы, подвергнуть осторожному осмотру и только потом передать владелицам.

Столовая сверкала от света свечей и приборов на столе. Накрытый стол сервировали парными бокалами и чашами для ополаскивания пальцев, белоснежными салфетками и выложенными красивыми рядками ножами и вилками. Не исключено, что «Джордж» желала всего-навсего похитить его столовое серебро, но если и так, то она выбрала престранный способ.

Стуча каблуками, Дав поднялся наверх и быстро подошел к комнате, в которой содержаласьеголюбопытная пленница. Ключ легко повернулся в хорошо смазанном замке. В тайном знании, что юноша на самом деле женщина, заключалось что-то странно-эротичное, что-то, что сулило свидания украдкой в темных местах, дразнило чувственным предвкушением спелого запретного плода.

«Джордж» сидела в кресле возле холодного камина и, судя по всему, созерцала пустоту, хотя и горячая вода, и полотенца были явно использованы. Руки она по крайней мере определенно вымыла.

Незваным явилось видение: те же руки, но унизанные кольцами, предплечья и запястья открываются взорам из-под рукавов платья, вместо того чтобы прятаться под мужские манжеты; а пухлые подушечки пальцев ласковым движением касаются его обнаженной груди.

Даву захотелось, и весьма сильно, все выяснить. Сердце его бешено колотилось и от желания, и от досады, что не умеет совладать с собой. Постаравшись, чтобы ни намека на такие мысли не читалось в его глазах, он с непринужденным видом прислонился к притолоке и сложил руки на груди.

– Ты что-то говорил о хорошем почерке, Джордж? – спросил он. – В каких еще искусствах ты искушен?

– Что вы имеете в виду?

– Вижу, что ты, мой друг, рос в обстановке чрезмерной изнеженности. В следующий раз, когда вопрос разозлит тебя, попробуй ответить: «Что, черт возьми, вы имеете в виду?» – Дав с восторгом наблюдал, как краска заливает ее лицо. Не от смущения. С досады. – Кто учил тебя говорить? Монахиня?

– Нянюшка. – Она встала и дерзко пошла навстречу ему. – А вас кто учил говорить?

– Внутренняя сторона корзинки достаточно частого плетения, чтобы мяуканье младенца меньше беспокоило. Я найденыш, Джордж. Тебе такой факт известен?

– Откуда, черт возьми, мне он мог быть известен?

– А следовало выяснить, прежде чем выбирать меня мишенью своих проделок, поскольку у меня нет никакого личного состояния и наследства тоже ждать неоткуда. Твоя легкомысленная выходка, разрушившая мои отношения с леди Грэнхем, повлечет за собой весьма неприятные последствия финансового характера. И я собираюсь взыскать с тебя цену моего погибшего гардероба, порушенных возможностей и надежного кредита службой. Нелегкой службой.

Губы ее презрительно скривились.

– А цену вашей утраченной любовницы?

– К сожалению, ее компенсировать ты не сможешь. Мальчики не по мне. Твоя служанка, Берта Дюбуа, также не в моем вкусе.

– Право, сэр! Берта Дюбуа настолько молода, что вполне могла бы быть вашей дочерью! – Гнев окрасил лицо «Джорджа».

– Увы, в свое время я не мог бы назвать себя настолько развитым юношей. Ей, наверное, не меньше пятнадцати. А тебе? Сколько тебе – семнадцать?

– Мне девятнадцать. – Скорее всего тоже неправда. Он бы дал ей примерно двадцать три – двадцать четыре года, и был совершенно уверен, что она не девственница.

– А каковы твои вкусы, Джордж? Тебе нравятся молоденькие девчонки вроде Берты или тебя влечет кдругим мальчикам?

– Ни то ни другое, – ответила она сухо.

– Так, значит, тебе нравятся дамы постарше? – Привычным движением руки он взял понюшку табаку. – В таком случае сегодня вечером нам обоим рок сулил крушение надежд.

– Вы не можете потерпеть и одну ночь без женщины в вашей постели? – В ее вопросе содержались неизмеримые глубины презрения.

– Я предпочитаю не терпеть. Отведай моего особого табака, Джордж. Тебе понравится.

– Я не нюхаю табак.

– Что происходит с нынешним юношеством? Любовью не интересуются. Табаку не нюхают. Вы, мой друг, что ж, вовсе никаким порокам не предаетесь?

– Только воровству. И здесь я ограничиваюсь галстуками – вашего галстука мне оказалось бы как раз довольно, чтобы получить сегодня двести гиней.

– Я отказываюсь разоблачаться снова из-за тебя, Джордж, – заявил Дав. – Тем более перед обедом. Что до твоего пари, то можешь взять мой галстук, перед тем как я отправлюсь в постель. Так мы садимся обедать?

Он сделал шаг в сторону, предлагая ей выйти из комнаты. Но она продолжала стоять, изумленно глядя на него. Глаза ее сверкали как свет божьего дня.

– Вы даете мне возможность выиграть пари для того, чтобы я еще больше оказался у вас в долгу? Какой платы вы от меня ждете?

– Умеешь ли ты, – произнес он, – что-нибудь делать, кроме как читать и писать? Читать-то ты умеешь, смею надеяться?

Она взяла небольшую книжку, лежавшую на столе подле нее. Дав узнал в книге англиканский служебник. Книга принадлежала лицу, ночевавшему в комнате накануне.

– «Враг преследует душу мою, втоптал в землю жизнь мою, принудил меня жить во тьме, как давно умерших, – и уныл во мне дух мой, онемело во мне сердце мое. Вспоминаю дни древние, размышляю о всех делах Твоих. Простираю к Тебе руки мои; душа моя – к Тебе, как жаждущая земля».

– Если последняя мольбы адресована мне, – Дав сухо, – то слова весьма смахивают на богохульство.

Она захлопнула книгу.

– Я искушен во всех обычных искусствах, – уточнила она, – хотя и не числю среди таковых ни чрезмерную набожность, ни склонность к богохульству. Я умею считать, делать вычисления, читать, писать, могу разобраться в юридическом документе, составить письмо или счет-фактуру. Короче говоря, сэр, я получил образование, обычное для всякого джентльмена.

– За исключением приличных манер. Не сесть ли нам за стол, пока наш ростбиф не остыл и сок в нем не свернулся?

Дав развернулся и пошел к столовой, указывая дорогу. Она с чопорным видом последовала за ним.

Вино было выше всяких похвал. Ростбиф во всей своей сочной роскоши источал дивный пар. Рыба, хлеб, овощи, соусы – все можно назвать совершенством в своем роде. Сыры с орехами, спелые фрукты. Премиленький бисквит с сахарными украшениями и кофейной глазурью. Соблазнительная трапеза, которую он рассчитывал разделить с Мег. В голове его возник один вопрос. Он запомнил его, но отложил на более позднее время.

Между тем оказалось, что его занятная сотрапезница хорошо и уверенно ориентируется в правилах обеденного этикета. Должно быть, не так давно она занимала место хозяйки за своим собственным столом. А если так, то что же она на самом деле делает тут и в такой одежде?

Дав откинулся в своем кресле, играя витой ножкой бокала.

– В последний раз здесь накрывали на двоих, когда вы обедали с леди Грэнхем?

– Я и сегодня хотел обедать вместе с ней. Она подняла бокал, следуя его примеру.

– А потом вы вместе шли наверх?

– Ты имеешь в виду, ложились ли мы в ту самую кровать, к столбикам балдахина которой ты имел несчастье быть привязанным? Да.

Она встретилась с ним взглядом, отпила глоток вина, затем поставила бокал на стол.

– Вы найдете себе другую любовницу.

Желание вспыхнуло вновь подобно отблеску в красном вине. Дав улыбнулся, смакуя тепло, побежавшее по его жилам.

– Я определенно не собираюсь мучиться в одиночестве.

– Еще одна кость, которую вы поставите мне в счет?

– Мы займемся костями попозже, Джордж, когда сожрем все мясо. Для начала мне хотелось бы узнать, каким образом ты оказался в столь незавидном положении, что решил заняться взломом комодов совершенно незнакомых тебе людей с целью похищения их галстуков.

– Я отправился в Лондон поискать счастья, но в пути меня ограбили. Так как мир окончательно еще не заключен, то пробраться сюда из Франции не так-то просто.

– И потому ты решился путешествовать с контрабандистами и бродягами, которые и ободрали тебя как липку. И сейчас ты полон негодования, хотя должен ощущать себя счастливым, что не лишился жизни. Прошу, продолжай.

Она чуть покраснела.

– У меня нет никого из близких родственников. Мне пришлось жить своим умом, сэр, как, по всей видимости, и вам.

– О Боже! – воскликнул Дав. – Еще один найденыш!

– Вовсе нет! Мои родители – англичане, но имели несчастье встать не на ту сторону, когда заварилась прискорбная якобитская история.

– И, однако, они назвали тебя Джорджем? Как оригинально с их стороны!

– Моего деда также звали Джордж. В честь святого Георгия, а не одного из ганноверских королей.

– А твой отец? Он тоже истреблял драконов? Она засмеялась.

– Иначе почему бы еще он стал поддерживать Чарлза Эдварда Стюарта? В любом случае мой отец оказался слишком горд для того, чтобы вернуться, ломая шапку, в страну, из которой он бежал в такой панике. Так что хотя я и рожден в Англии, но вырос в Италии.

– Как твоя семья умудрилась выжить?

– Мои родители завели свое дело – занялись антиквариатом. Не слишком удачно, как выяснилось. Когда их обоих унесла лихорадка, после них почти ничего не осталось. – Она наблюдала за тем, как он наполнял их бокалы. – Одни кредиторы. Я решил, что для меня разумнее будет выручить деньги за оставшееся имущество и отправиться попытать счастья на мою утраченную родину. Хотя я понимаю теперь, что, выбирая перевозочное средство, проявил редкое безрассудство, но я вовсе не думал потерять все свои деньги.

Рассказанная ею история объясняла и ее безупречный английский, и необычное образование, и даже то, почему она решила путешествовать в мужском платье, но только не то, почему она продолжала скрывать свой пол и теперь.

– Мои соболезнования в связи с твоей утратой, – посочувствовал он ей по-итальянски, просто чтобы убедиться.

Голубые глаза откровенно встретили его взгляд, и она без заминки ответила на том же языке:

– Я стараюсь платить свои долги, мистер Давенби. Я удовлетворил требования кредиторов моего отца. Если возможно без ущерба для моей чести, я компенсирую вам то, во что, по вашему мнению, я вам обошелся.

Дав отпил вина, все так же глядя ей в глаза, и снова заговорил по-английски:

– То, во что ты мне обошелся, компенсировать нельзя, и я отказываюсь понимать, как бы ты мог взяться за дело.

Она опустила глаза, чтобы разрезать яблоко на аккуратные ломтики. Следя за ее руками, он почувствовал, что, если бы его не связывала до сих пор своего рода верность Мег и если бы не желание разгадать игру молодой особы, он бы показал «Джорджу» прямо сейчас, что, несмотря на ее маскарад, он видит ее насквозь и то, что он видит, ему нравится.

– Ах да, – проронила она. – Ваша любовница. Вам ее будет не хватать сегодня ночью.

Он улыбнулся – слова ее и в самом деле развеселили его, хотя и не смягчили его гнева. Совсем не то сказал бы мужчина, если бы обратился к другому мужчине.

– Да. И очень сильно.

– Так вы не считаете, что воздержание способствует спасению души?

– Я полагаю воздержание противоестественной мерзостью.

– Потому что вам нравится блуд? – Уголки ее губ приподнялись в улыбке, и она процитировала: – «Брак был предписан как средство от греха и ради избежания блуда, дабы те, кто лишен дара сдержанности, могли бы вступать в брак и содержать себя вдали от скверны». Вам следует жениться, мистер Давенби.

На сей раз он не сдержался и расхохотался вслух.

– Ей-богу! Ты же цитируешь из проповеди по случаю церемонии бракосочетания! Неужели ты женат, Джордж?

Она провела пальцем по краю бокала. И улыбнулась в ответ.

– Нет.

– Ну и то слава Богу! Жена и орава вопящих детишек очень бы осложнили наши взаимоотношения. Ты уже понял, друг мой, что попал в холостяцкий дом, и порядки в нем отличаются прискорбной распущенностью.

– Меня скорее поразило, что все предметы обстановки выбраны преимущественно со вкусом и любовью к красоте, – заметила она. – Вы неравнодушны к прекрасному?

– Ты проницателен, мой друг. – Он налил ей еще вина. – Но все предметы здесь – особенно те, что отличаются красотой, – создавались ради того, чтобы удовлетворить самым низменным нуждам мужчины.

В глазах ее мелькнула настороженность, но она заметила с вызовом:

– За исключением англиканского служебника?

– Напомни мне, чтобы я никогда больше не запирал тебя в одной комнате с молитвенником.

– Я бы предпочел, чтобы меня вообще больше не запирали.

– Все зависит от твоего поведения.

– О, – протянула она. – А я думаю, что мое будущее в данный момент целиком и полностью зависит от вашего каприза. И зачем вы берете на себя труд предостерегать меня, что вы обладаете всеми обычными слабостями нашего пола, поскольку и без предупреждения это до болезненности очевидно, сэр, с самого начала.

– Слабостями?

– Вы не можете жить без женщины, которая делила бы с вами постель. Такая страстная приверженность плотским утехам делает мужчину уязвимым.

Он дал знак лакею убирать скатерть и подавать бренди.

«Неужели она и в самом деле верит, что в сексуальном плане мужчины уязвимее женщин?» – думал он. Такая идея вдруг показалась ему просто неотразимо привлекательной – она определенно так и манила позволить себе немного безнравственности.

Лакей вышел из комнаты. Они поглядывали друг на друга поверх полированного красного дерева стола.

– Так ты уверен, что женщины никогда не испытывают отчаянного желания предаться любовным утехам?

– Не так, как мужчины, – ответила она. – Мужчины страстно жаждут любви. Женщины только дают ее. Мужчина превращается в сущего шута горохового из-за своих желаний, чего никогда не происходит с женщиной.

– Если такое и бывает, – заявил он, – то означает только, что женщина, о которой идет речь, еще не повстречала подходящего мужчину.

Свечи стали догорать, а сгущающийся полумрак создавал интимность. С Мег эта часть вечера всегда так мило и так неотвратимо превращалась в приготовление к постели. В каком-то уголке его сердца мысль о ней ныла как заноза.

– А вы всегда оказываетесь подходящим мужчиной?

– Всегда, – ответил он, в основном чтобы подзадорить ее. – А ты нет?

Предательский румянец разлился по ее щекам.

– Я не могу позволить себе заключить с вами пари, сэр. Но вы не правы. И если вы искренне убеждены в своей правоте, то ваши любовницы всегда лгали вам.

– Но всякому молодому человеку должно посвятить себя изучению способов, какими можно доставить удовольствие женщине в постели.

– Неужели вы станете подбивать меня исследовать грех? – Жилка на ее шее пульсировала сильно и часто. – И когда же надлежит приступать к обольщению, сэр? Может, во время разговора за обеденным столом?

– Почему бы и нет? Все твое внимание сосредоточивается на том, чтобы дать ей понять, какой прекрасной она является для тебя и как сильно ты желаешь ее. Такое поведение называется – флирт. Если она желает тебя, дыхание ее станет немного чаще. Ее щеки вспыхнут румянцем. Как только ты прочтешь приглашение в ее глазах...

– Полагаю, далее следуют касания? – спросила она. – И в каких местах?

– В каких бы ни пожелала женщина. – Он поглаживал ножку своего бокала и смотрел ей прямо в глаза. Он начинал входить во вкус. – Тело женщины – священный храм, содержащий в себе множество прелестных местечек, каждое из которых так и просит мужского поклонения.

Зрачки ее расширились, так что глаза казались совершенно черными, как агат. Она повернула голову, и сверкнула белая обнаженная кожа: то место, где гибкая длинная шея соединялась с мочкой уха.

Увидеть один раз мельком ее нежную женскую плоть оказалось достаточно для того, чтобы он почувствовал прилив желания.

Рука ее, когда она потянулась к графину, чуть заметно дрожала, дыхание стало прерывистым.

– Но если уж вы желаете обучить меня приемам записного повесы, сэр, то скажите мне: как долго надлежит задерживаться в подобных местах?

– Столько, сколько потребуется ей, чтобы решиться предложить кавалеру перейти к еще более сладостным местам.

Она снова посмотрела на него, на щеках ее появились алые пятна.

– Зачем же ждать, пока она предложит? Отчего просто не взять то, что вам надо?

Он знал, что его собственные зрачки расширены не хуже, чем ее, а лицо горит таким же лихорадочным румянцем. Его воображение, словно подстегнутое безумием, рвануло вперед.

– Что мне надо? Мне надо, чтобы ее язык отчаянно стремился переплестись с моим, чтобы ее соски неутомимо напрягались навстречу моей ладони. Мне надо услышать, как она постанывает, оттого что один холмик не в силах более выдерживать моих ласк, другая же грудь молит о том, чтоб и ее не обошли подобным вниманием. Мне надо, чтоб она начала умолять мой язык приступить к исследованию...

Графин с бренди со стуком опустился на стол.

– Однако вы и тут сохраняете свой хваленый контроль над собой?

– Контроль? Да. Но над собой, не над нею. Даже когда она предлагает моим рукам и губам самое сладостное место из всех – меж ее ног.

Она прикусила свою нижнюю губу.

– И вы ни на мгновение не оказываетесь в полной ее власти?

– Конечно, оказываюсь. Но и она равным образом оказывается в моей: когда потрясающая до основания потребность встречается с другой потрясающей до основания потребностью, когда пламя чувственности охватывает нас и начинает переплавлять в одном и том же тигле. Однако несмотря на мой интенсивный пыл, я жду ее, потому что любовные утехи сладостнее всего тогда, когда дама задает темп.

– Так вы манипулируете женщиной. – Она сжала пальцами бокал. – Тут-то вы и превращаетесь в ее раба. Она никогда не будет так же отчаянно страдать от желания, как вы.

– Нет, будет. Если мужчина ни разу не заставил женщину желать его столь же страстно, как он желает ее, значит, он чертовски эгоистичный любовник.

Она рывком поднялась и наклонилась над столом, обеими ладонями упираясь в полированное красное дерево.

– Однако леди Грэнхем, невзирая на ваше хваленое постельное искусство, рассталась с вами довольно решительно, не так ли?

– У Мег не оставалось выбора. – Хотя кровь бушевала в его жилах, он поставил свой бокал на стол. – За что мне, кстати, следует благодарить тебя и твою невзрачную малолетнюю горничную.

– Так сколько времени вам нужно, чтобы заставить любую даму молить о продолжении, сэр? Одна ночь? Несколько? Так как я не в состоянии удовлетворить ваши низменные желания сам, то не угодно ли вам приказать, чтобы я как сводник пошел на улицу, дабы обеспечить вам проститутку на сегодняшнюю ночь?

Он окинул ее взглядом с головы до ног.

– Как насчет высокой дюжей женщины, темноглазой, как цыганка, и пугливой, как мышка? Я питаю отвращение к дерзким женщинам.

– Ноги длинные или короткие? Ресницы густые? Грудь большая?

Он чуть не задохнулся.

– Очень мило с твоей стороны предложить свои услуги, но я предпочитаю сам добывать себе любовниц.

– Так какую же службу я могу сослужить для вас, сэр, в возмещение моего долга? Вы ведь не позволите мне просто так взять и уйти отсюда?

Дав подождал, пока биение сердца успокоится и возбуждение сойдет на нет.

– Почему бы и нет? Именно так я и собираюсь поступить, так как уже время ложиться спать.

– А что же будет со мной?

Он встал, подошел к камину и снял с себя белый пышный галстук, все время наблюдая за ее отражением в зеркале над камином. Чувство мучительного сожаления пронзило его, затмив владевшие им смесь гнева и веселья. Ему ужасно не хватало Мег. И ему предстояло сегодня лечь в холодную пустую постель. И что же делать с молодой особой, как узнать ее подлинные мотивы?

– Что, черт возьми, вы могли бы предложить мне такого, чего я не смог бы получить в другом месте, причем с большей легкостью и с меньшими затратами? – Неширокий кусок полотна свисал с его пальцев, когда он повернулся к ней. – Вот, возьми. Вся кровь отлила от ее лица.

– Так вы позволите мне выиграть пари?

– Почему бы и нет? Похоже, сегодня уж такой выдался вечер, что проходят любые вольности. И дабы уравновесить кое-какие твои вольности, я взял на себя смелость перевезти твои пожитки. Мадемуазель Дюбуа уже уютно устроена в вашем новом жилище. Две сотни гиней, полагающиеся за овладение моим галстуком, помогут тебе оплатить счет.

– Что вы сделали? Куда вы отвезли ее? – неловко заметалась она.

Он улыбнулся ее возмущенным голубым глазам, подумав: а интересно, что она станет делать, если он сейчас возьмет да и поцелует ее, со всей силой гнева и обиды, владевших им?

– Боже мой! Да я просто переселил ее в другое место, более подходящее, чем гнусная дыра, которую выбрал ты. Тебя отнесут туда в портшезе.

Он сложил галстук, взял ее руку и вложил белую ткань в ее ладонь.

– А мой долг?

– Он по-прежнему за тобой.

Он еще раз окинул взглядом ее фигуру и храбрый профиль, отложив в памяти все до последней детали.

– По-моему, мой друг, – предположил он, – тебе известно, где находится входная дверь. Так ты не стесняйся и воспользуйся ею.

Дав поклонился и вышел из комнаты, однакосразуже прислонился к стене коридора, еле сдерживая смех. В комнате между тем не раздавалось звяканья серебра, рассовываемого по карманам. И не слышался звон убираемых ею хрустальных бокалов или позолоченных подсвечников, хотя она приметила и оценила все имеющееся в доме. Вместо того негромко прозвучали ее шаги – вперед-назад, как если б она прохаживалась по комнате в глубокой задумчивости.

Как он и думал, это отнюдь не простая воровка, хотя она и похитила у него душевный покой.

Он прошел в свой кабинет, сел за письменный стол и достал бумагу и чернила.

Открыв крышку серебряной чернильницы, он написал:

«Моя дорогая Мег, благодарю тебя за дары, хотя они и слабо компенсируют отсутствие твоего общества. Душа моя источает яд подобно яри-медянке из-за Хартшема. Будь же добра с этим мальчиком. Еще только один маленький вопрос, который, помимо отсутствия твоей сиятельной особы, не даст мне спать все ночь. Я навеки у тебя в долгу, если ты перешлешь ответ с моим слугой».

Он снова обмакнул перо в чернила, перед тем как перейти к сути дела.

«Не могла бы ты сообщить мне, моя дорогая, по какой причине ты прибыла в мой дом так рано, если мы договаривались отобедать вместе в девять? Засим остаюсь смиреннейшим, покорнейшим и понесшим самую тяжкую утрату из всех слуг вашего сиятельства, Роберт Давенби».

Лакей взял записку и, получив приказ дожидаться ответа, ушел. Дав подошел к окну и выглянул на улицу. Было уже совершенно темно. Возле дальнего конца улицы он увидел в ярком свете каретного фонаря, как исчезает за углом портшез с его недавней гостьей. Он закрыл глаза и позволил себе вызвать в памяти каждый из ее тонких пальцев, движение ее головы, нежную кожу и свирепый взгляд. Он еще чувствовал аромат женщины, едва различимый за запахом пудры, вспоминая вспышку страстного интереса в ее глазах, которую ей не удалось скрыть.

Он хотел эту женщину и не считал свое желание слабостью.

Он был слишком практичен, слишком опытен и слишком циничен, хотя несмотря на возбуждение, испытываемое к гостье, он заметил и легкость, с которой она переходила с языка на язык – английский, итальянский, французский, – и непринужденность, с какой она управлялась с замысловатой сервировкой стола. Однако ни один из его поступков, ни одно из его высказываний, какими бы возмутительными они ни казались, не шокировали ее по-настоящему. «Джордж» изучила не только манеры высшего света, но и повадки мужчин. Вероятно, решил Дав, она вдова или куртизанка, либо то и другое вместе.

Она изначально планировала заинтересовать его. Теперь ей оставался только один способ перехитрить его – вдруг взять и исчезнуть без следа. Так как он уверен, что обыск комодов в его спальне ни в коей мере не непреднамеренная случайность, то и вообразить невозможно, что она действительновозьмет и исчезнет. А если вдруг... то он пострадает вдвойне.

Тогда выйдет, что он неверно оценил игру и потерял след потенциального противника.

Из его жизни исчезнет женщина, которая, вне всякого сомнения, опытна, но притом – и данное обстоятельство его возбуждало – до сих пор не знала, что такое жаждать его прикосновения.

Глава 3

Сильвия откинулась в тряском портшезе, который двое слуг тащили по булыжной мостовой. Третий возглавлял шествие в качестве факельщика. Она глубоко вдохнула морозный воздух и постаралась не обращать внимания на свое возбужденное состояние.

Первый раунд – за кем он? Она чувствовала себя так, будто только что прошла суровое испытание, однако ничем не выдала себя. Если бы она обнаружила слишком сильное желание уйти, он бы обязательно задался вопросом: а что, собственно, составляло истинную причину ее появления в его доме? Но если бы она позволила себе удалиться с явной неохотой, то такое поведение возбудило бы у него еще большие подозрения.

Язва, а не человек!

Пока ей не удалось узнать ровным счетом ничего, кроме того, что он умен, очарователен, дьявольски самоуверен и наделен лицом и телом, которые женщины должны боготворить. «Тело женщины – священный храм, содержащий в себе множество прелестных местечек...»

Его галстук лежал, сложенный, у нее в руке. Бездумно она поднесла лоскут ткани к своему лицу. Запах свежевыстиранного белья и дразнящие, едва ощутимые отголоски запаха мыла для бритья и экстракта коры орешины. И еще на нее дохнуло крепким ароматом чистой мужской кожи. Дрожь пробежала по позвоночнику. В отличие от нее он мужчина. Настоящий. И опасный.

Как ужасно, что она подпала под власть явившегося непрошеным влечения. Он привлекателен и знает, как угодить возлюбленной! Ну и что? Она знала других любовников. Однако ни одному мужчине не удалось пока еще увлечь ее.

Она выглянула из оконца портшеза посмотреть на лондонскую толчею, кипевшую во тьме и полумраке улиц, перемежавшихся то ярким светом фонаря или факела, то тусклым сиянием масляных уличных светильников. Толпы заполняли тротуары. Кареты с грохотом катили мимо. Вне всякого сомнения, он приказал, чтобы за ней проследили.

Она вызывающе усмехнулась и, высунувшись в оконце, дала носильщикам новый адрес. И вот уже башмаки носильщиков загремели по новехонькой мостовой, сворачивая к новой площади в современном фешенебельном районе. Факельщик загасил свой факел, сунув его в открытую пасть чугунного дракона, установленного около дома именно для таких целей, затем застучал в дверной молоток. Дверь отворилась. Сильвия выбралась из портшеза и поднялась по ступенькам крыльца.

Ее тут же проводили в гостиную. Несколько дам и джентльменов повернули к ней свои пудреные головы, чтобы рассмотреть новоприбывшего. Ночная жизнь Лондона только начиналась. Сильвия застала карточную партию в самом разгаре!

– Ей-богу! – воскликнула при виде ее одна из дам. – Явился наш хорошенький юноша из «Королевского дуба» на дуврской дороге. Помните? – И она обратилась к Сильвии: – Неужели вы уже успели выполнить условие пари, сэр?

Сильвия склонилась к нежным рукам, небрежно поцеловала воздух над несколькими ценными кольцами.

– Ну разумеется, леди Шарлотта. Один предмет из личного белья мистера Роберта Давенби теперь ваш.

И она широким жестом вложила галстук в протянутую ладонь дамы. Гостиная взорвалась смехом и аплодисментами.

– Ах! – воскликнула одна из дам. – Если бы вы с той же легкостью смогли похитить для нас и самого джентльмена, сэр!

– Вина! – приказала леди Шарлотта. – Принесите вина для мистера Джорджа Уайта, а потом он расскажет нам все в подробностях. Дело идет к дуэли, да?

– Увы, мадам, – прошептала Сильвия ей на ухо, едва лакей с бокалом вина приблизился к ней. – Боюсь, я и так выпил лишнего у мистера Давенби. Я непривычен к вину.

И Сильвия, пожав плечами, состроила грустную мину. Дыхание ее до сих пор наверняка отдавало ароматом великолепного бренди Дава, в голове царила необыкновенная легкость, в сердце что-то словно рвалось ввысь.

– Мой бедный мальчик! Тебе нехорошо? Тебе нужно уединиться? – Дама обернулась к веселой компании. – Наш хорошенький друг совершенно лишился самообладания в присутствии столь многочисленного и изящного общества, дорогие мои.

И, взяв Сильвию под руку, повела ее прочь из гостиной.

– Ах, бедняжка, – ворковала леди Шарлотта, – конечно, ты устал. Может, хочешь прилечь? Моя спальня в твоем распоряжении.

«И ты сама в этой спальне?» Сильвия едва не хихикнула, подумав так.

– Увы, мадам, – заявила она без обиняков. – Меня сейчас, кажется, вытошнит.

Лицо дамы вытянулось.

– Мой милый мальчик! Тогда сюда. – И дама открыла дверь в небольшой кабинетик, где стояло большое кресло с подставкой для ног, практически кушетка. – Я пришлю горничную с тазиком.

– Вы не забудете о нашем пари, леди Шарлотта?

– Разумеется, нет! Я сейчас же напишу переводной вексель, по которому ты сможешь получить свою сотню гиней.

– Две сотни, – поправила Сильвия, с театральным видом опускаясь в кресло, и добавила уже по-французски: – Ах, мадам, я так надеялся провести очаровательный вечер в вашем дружеском обществе. Мое огорчение не знает границ.

Она застонала и быстро зажала ладонью рот.

– Да, две сотни! – Леди Шарлотта поспешно удалилась прочь.

Дверь захлопнулась. Сильвия свернулась в кресле клубочком и вцепилась зубами в кулак, чтобы заглушить душивший ее смех. Какая потрясающая удача! В замке торчал ключ. Когда явится горничная с тазиком, дверь будет заперта. Если горничная постучится, то в ответ раздастся жалобный вопль и просьба оставить тазик у двери. Затем мистер Джордж Уайт, по всей видимости, крепко заснет прямо в кресле.

Всего пять минут ушло на осуществление плана. Горничная, вволю подергав ручку двери, звякнула тазом об пол и удалилась. Сильвия извлекла тазик из-за двери, снова заперла дверь на ключ, открыла окно и шагнула через подоконник. Начало моросить. Так как шляпу свою Сильвия отдала лакею при входе, пришлось прикрыть голову тазиком, чтобы уберечь парик от неминуемой гибели под струями дождя.

Герцог Ившир хмурился, глядя на бумаги, грудой лежавшие на его столе. По ткани его шлафрока змеились золотые нити. Полотняный ночной колпак покрывал его череп, затеняя худую щеку и длинную челюсть. Внезапно одной рукой он взял себя за подбородок и принялся с силой сжимать его и мять, затем вздохнул. Он имел вид измученного и несчастного человека, взвалившего на себя слишком тяжелую ношу.

Сильвия тихо наблюдала за ним некоторое время, прежде чем постучать в оконное стекло.

Ившир поднял голову и потянул руку к маленькому бронзовому колокольчику. Глаза его горели как уголья, оттеняя белое лицо. Сильвия быстро стянула с себя парик и жестом призвала его к молчанию.

Не тронув колокольчика, герцог решительно подошел к окну и поднял раму.

– Клянусь Богом, мадам, – заговорил он, – из вас вышел на редкость миловидный мальчик. Добро пожаловать в Англию.

– Благодарю вас, ваша милость. Можно мне войти?

– У вас новости? Уже?

– Не совсем. Боюсь, что не принесла вам ничего, кроме некоторого количества ночной сырости, но я решила, что вам небезынтересно узнать, что я успешно завязала отношения с объектом. Он решительно ничего не подозревает и вот-вот примет меня в число своих домочадцев. Может, удобнее будет, если я расскажу вам все у камина?

Высокий изящный Ившир отступил на шаг, давая ей возможность влезть в окно. Лицо его, светлевшее в полумраке как слоновая кость, вдруг показалось багровым в отсвете камина.

Сильвия поставила тазик, опустила раму окна и затворила за собой ставни.

– Неразумно было приходить сюда, – заметил герцог. – Возможно, за вами установлена слежка.

– За мной действительно следят, – ответила она. – Но меня проследили только до номера восемнадцать, третья дверь по следующей улице. Носильщики Давенби доставили меня туда в портшезе.

– Носильщики Давенби?

– Не стоит беспокоиться. Его людям не хотелось ждать под дождем. Так что когда я предложила им вернуться домой, они ушли.

Он поднял брови.

– В доме званый вечер, полно народу. С одной из дам, проживающей там на правах гостьи, леди Шарлоттой Рэмпол, я познакомилась несколько дней назад в гостинице «Королевский дуб» на дуврской дороге.

– Вы все предусмотрели?

– Дополнительная ищейка, которую мистер Давенби пустил по моему следу, имея в виду именно такой случай, все еще наблюдает за домом. Из осторожных расспросов, которым он подвергнет слуг, выяснится, что я удалилась, вернее, удалился из гостиной в обществе леди Шарлотты.

Ившир рассмеялся.

Сильвия повесила свой парик на спинку стула и приблизилась к камину.

– Так что юный Джордж Уайт, упившийся вдрызг, крепко спит в кабинетике с очень удобными креслами. Между тем ваш дворец отыскать оказалось нетрудно. Давенби никогда не узнает, что я выходила из дома.

– А если узнает...

– Не узнает. Я, ваша милость, в своем деле профессионал. Как и вы. – Она взяла кочергу, поворошила угли, вспыхнувшие ярким пламенем, затем протянула ладони к теплу. – А вам к лицу звание герцога, даже в ночном наряде.

– Смерть моего отца не стала неожиданной, хотя существовали обстоятельства, которые прискорбным образом ускорили ее. Конечно, мне нравится носить титул. Смешно притворяться, что нет.

– Потому что вам всегда нравились неотделимые от титула раболепные поклоны и расшаркивания?

На его лице появилась осторожная усмешка.

– Положение старшего сына герцога тоже давало определенные преимущества.

– Вне всякого сомнения, ваша милость, – заметила Сильвия с шутовской серьезностью. – Можно мне присесть?

Взмахом руки он указал на кресло напротив своего.

– Если желаешь бренди, наливай сама. По очевидным причинам я не могу позвать лакея.

– Я уже выпила сегодня больше вина и бренди, чем в состоянии выдержать мой желудок.

Она села и вытянула ноги к каминной решетке, и тут сообразила, что точно повторяет позу Давенби, когда тот также сел у камина в своей спальне. Пожав плечами, она ухмыльнулась и осталась сидеть как сидела.

– В чем соль шутки? – спросил герцог.

– Всего лишь в том, что, несмотря на навязчивую идею или благодаря ей, в мужском обличье чувствуешь себя очень свободно!

Герцог откинулся в кресле и свел вместе кончики пальцев.

– Мужской костюм показался мне наилучшим решением именно для такого задания, хотя в серебряном платье и в бриллиантах с головы до пят ты само очарование. Все лорды и принцы тогда на балу в Вене смотрели на тебя как зачарованные.

– Бриллианты фальшивые, да и присутствие на балу – своего рода актерство, ваша милость. Вы знаете все не хуже меня.

– В самом деле?

Сильвия вернулась к более безопасной теме:

– Я не могу не согласиться, что мужское платье делает путешествие менее опасным, однако я не раз задавала себе вопрос: почему вы с такой страстностью настаивали на нем? Не могли бы вы мне объяснить причину?

Он не уклонился от ее взгляда.

– Я не мог, не поступившись своей совестью, допустить, чтобы ты стала любовницей Давенби.

– Ваша милость... – Ей пришлось остановиться и глубоко вздохнуть. Все равно в ее голосе прорвались язвительные нотки: – Вы даете мне задания. Вы платите мне очень щедро за ту информацию, которую я пересылаю вам. Но не в вашей власти решать, когда и с кем я буду делить постель.

– Может быть. Но мне хочется все-таки, чтобы ты держалась подальше от постели этого чудовища.

Пораженная, она не сводила с него глаз, и что-то тяжелое, как камень, опустилось внутри ее.

– Чудовища?

– Боже мой, мадам! – Он засмеялся. – Вы же не наивная мисс. Он очарователен. Привлекателен. Интересен. Остроумен. Храбр. Умен. Манеры его безупречны. Ну конечно. Но вам очень хорошо известно, что обаяние и привлекательность суть атрибуты дьявола, причем едва ли не самые полезные для него.

Сильвия принялась одергивать свои манжеты, стремясь скрыть охватившую ее панику.

– Я прибегаю к подобному маскараду только потому, что вам нужно, чтобы я вошла к Роберту Давенби в абсолютное доверие, – объяснила она. – Впрочем, если мужское платье убережет меня от черной мессы и сношений с Вельзевулом, тем лучше.

– Я не шучу, мадам.

– Я и не думала, что вы шутите. А вам известно, что он разъезжает на жеребце, которого зовут Абдиэль?

Ившир непонимающе уставился на нее.

– Что?

– Жеребца зовут Абдиэль, как ангела в «Потерянном рае», того, который противился восстанию Сатаны. «Верный нашелся среди неверных, верный только он». По-моему, очень подходящее имя.

Герцог встал, и золото волнами побежало по шлафроку от плеч вниз. Вдруг он грохнул кулаком по каминной доске.

– Я не шучу, мадам!

Сильвия еще раз набрала в грудь побольше воздуха.

– Не волнуйтесь. Достаточно сказать, что я очень успешно освободила мистера Давенби от его могущественной любовницы и от одежды, стоившей целого состояния. Он очень раздосадован.

– Сделанного недостаточно. Его нужно полностью уничтожить.

Сильвия уставилась на герцога. Ни разу еще она не видела, чтобы его милость полностью потерял контроль над собой.

– Но почему? Что Давенби такого сделал?

Ившир прошелся по комнате, бесшумно ступая по ковру.

– Из всех заданий, которые вы выполняли для меня в Европе... – Он умолк, опершись обоими кулаками о письменный стол и не сводя глаз с бумаг, разбросанных по нему. – Дело Давенби совсем другое. Мне нужно о нем больше сведений. Я должен знать все. Как он живет. Откуда берет деньги. Его привычки. Его слабости...

– Вы не говорили мне, что моя миссия также связана для вас с чем-то личным! Хотя, наверное, мне следовало самой догадаться, учитывая размеры гонорара, который вы мне обещали.

– Я вам говорю сейчас. Роберт Давенби – преступник. Он заслуживает смерти. Однако – да, ваше задание затрагивает лично меня самым непосредственным образом.

– Мне необходимо знать, как именно, иначе я не в силах буду помочь вам, – продолжала гнуть свое Сильвия.

Герцог прошелся по комнате и встал рядом с ней. Лицо его горело гневом столь же ярко, как и посверкивающая золотая нить в ткани шлафрока.

– На Давенби лежит ответственность за смерть моего брата.

– Простите меня, ваша милость, – промолвила Сильвия. – Я не знала.

Сухожилия на его руках выступили отчетливо, как веревки, когда он, вцепившись в подлокотники своего кресла, сел.

– Давенби разорил моего брата, затем устроил так, чтобы его хладнокровно убили. Моего младшего брата.

Она подперла голову обеими руками, вспоминая явившееся незваным страстное желание, охватившее ее при виде Давенби.

– Простите меня, – снова повторила она. – Как звали вашего брата?

– Эдвард. Эдвард Фредерик Джордж. Мы были не слишком близки. Он младше меня на пять лет. Но он мой брат и считался любимцем моего отца.

– Вы можете рассказать мне, как он умер?

– Его забили до смерти. Тогда-то я и узнал, что это сделал Давенби. Моего отца хватил удар, когда весть дошла до него. Я должен осуществить его предсмертное желание – отомстить за брата.

– Так поэтому вам нужно узнать все о Давенби?..

– Я почитаю уничтожение этого человека своим священным долгом.

Сильвия рывком поднялась на ноги и подошла к буфету. Не совсем твердой рукой она налила остро пахнувший бренди в стакан и, пройдя обратно к камину, вложила его в пальцы герцога. Он взял стакан и одним глотком выпил половину его содержимого. Красные пятна вспыхнули на его скулах.

– Вам не следует бояться, что мои личные чувства каким-либо образом скомпрометируют нашу миссию, Сильвия. Роберт Давенби гораздо больше чем просто личный враг.

– Но ему известно, что вы подозреваете его?

– Я абсолютно уверен, что известно, именно потому ваша связь со мной должна оставаться тайной.

– Вы говорите, что он преступник. Какого рода преступления он совершил?

– В том-то и состоит ваша задача – все выяснить. Мне известно только, что он дурной человек, язва на теле общества. Благодаря Мег Грэнхем он свободно вращался в большом свете, однако я убежден, что он ведет двойную жизнь. Еще до смерти моего брата ходили кое-какие слухи...

– Я не ребенок. Вы можете мне все сказать. На его лице появилось выражение неловкости.

– Эдвард всегда защищал его – говорил, что на него клевещут, однако слухи не прекращались. Его обвиняли в неслыханных пороках, девушки, с которыми он встречался, исчезали бесследно...

– Я поняла. Ничего не удалось доказать?

– Я нанимал людей, чтобы они проследили за ним, и узнал, что Давенби свободно посещает такие районы города, в которые не осмелится показать нос ни один джентльмен. И все.

– Какого рода места он посещает?

– Всякий раз, когда я пускал по его следу человека, ему удавалось уйти от слежки. Моим людям устраивали засады, уводили по ложному следу, иногда даже нападали на них.

Ей казалось, что кровь в ее жилах холодеет.

– Вы полагаете, что я смогу сделать то, что не смогли другие?

– Я в этом уверен, иначе никогда бы не предложил вам заняться таким делом. – Он снова отхлебнул бренди. – Я вовсе не ожидаю, что вы станете подвергать себя опасности, поскольку доверяю вашему благоразумию.

«Подвергать себя опасности!» Она внимательно изучала лицо герцога и видела на нем страх за нее, который он пытался скрыть. Боже, как же хорошо она его знала!

– Вы думаете, Давенби просто расскажет мне все свои тайны?

– Я думаю, что вы не менее умны, чем он. Я думаю, что вы одна сумеете проникнуть в его душу.

– Не укладываясь с ним в постель, продолжая выдавать себя за мужчину? – осведомилась она сухо.

– Почему бы и нет? – Герцог запрокинул голову и допил остатки бренди. – И я на самом деле уверен, что вы сможете выполнить задание, не подвергая себя риску. Я никогда не смогу простить себе, если с вами что-нибудь случится, Сильвия.

– Да, ваша милость, я знаю. Он улыбнулся.

– Возможно, теперь вы понимаете, почему мужчины время от времени с излишним усердием отдают должное бренди?

– Вы не должны забывать, ваша милость, что я знаю мужчин очень хорошо. – Сильвия забрала у него пустой стакан.

– А все-таки мы добьемся своего, и Давенби кончит жизнь на виселице, – услышала она зловещие слова Ившира.

Сильвия вздрогнула. Она поставила пустой стакан герцога на буфет и взяла свой пудреный парик.

– В доме он не держит ничего компрометирующего. Я уже все обыскала. Однако обещаю вам, что сумею все узнать, как только он наймет меня в качестве секретаря.

Герцог так и подпрыгнул.

– Он что, уже предложил вам место?!

– Нет, – ответила она, натягивая парик поверх своих тщательно зашпиленных волос, – обязательно предложит.

Не прошло и часа, как лакей принес ответ Мег. Дав прочел его, стоя возле своей пустой постели.

«Какая назойливость с вашей стороны – отвлекать меня от моего нового и прехорошенького прожекта! Хартшем ужасно дуется. Вкладываю в это письмо то, что является ответом на ваш вопрос. Всегда ваша, преданная вам и исполненная сожалений, Мег Грэнхем».

В надушенное лавандой письмо Мег вложила еще один листок. Дав разгладил сгибы и прочитал записку без подписи.

«Ваша светлость поступит благоразумно, если нанесет визит одному известному вам господину, который та еще птица, сегодня днем. По его приглашению еще одна маленькая птичка собирается поселиться в гнездышке, которое ваша светлость привыкла считать своим».

Дав позволил себе криво усмехнуться. Как он и предполагал, Мег вызвали специально и. с таким расчетом, чтобы именно она обнаружила в его спальне парочку незваных гостей. Мало того, ее тревогу подстегнули намеками, что она найдет в доме Дава молодую женщину, которая собирается занять место Мег. То, что в спальне обнаружилась довольно невзрачная француженка со своим лакеем, только усилило гнев и обиду Мег. Наверное, она чувствовала примерно то же, что и он сам, когда узнал, что его променяли на такого щенка, как Хартшем.

Он перечитал записку вновь, затем подошел к камину, в котором сейчас весело горел огонь, прогонявший неприятный ночной холод, и бросил бумагу на угли, глядя, как она превращается в пепел. Струи дождя стекали по оконным стеклам. Через пять минут Дав потихоньку вышел из дома, закутанный в темный плащ поверх шелкового камзола.

Дав шагал к тому неизвестному дому, адрес которого ему сообщили носильщики по возвращении. «Джордж» не позволила отнести ее на квартиру, которую он обеспечил ей, в то безопасное место, где юная Берта Дюбуа ждала ее сейчас в полном одиночестве. Она дала его людям адрес дома, расположенного на новой модной площади в фешенебельном районе.

Он довольно быстро обнаружил своего шпиона. Тот терпеливо ждал, стоя под лесами строящегося дома в конце улицы. Завидев приближающегося к нему Дава, человек поднял голову. Воротник его промок насквозь, с подбородка капала вода.

– Отвратительная ночь, – посочувствовал Дав.

– Да, сэр, – ответил соглядатай. – Молодой человек остановился вот здесь, сэр. – И он кивком указал на восемнадцатый номер. – Лакей говорит, в доме званый вечер. Молодой человек явился сюда, чтобы сообщить о выполнении условия пари, заключенного им с леди Шарлоттой Рэмпол, которая проживает в доме на правах гостьи. Они познакомились, по словам лакея, в какой-то гостинице на дуврской дороге. Покинули гостей они вместе, но молодой человек заявил, что ему дурно. Сейчас он должен лежать внизу, в небольшом кабинете, дверь которого заперта. Судя по всему, он спит.

– А окна?

– Горничная, которая понесла ему тазик, хотела посмотреть на его миловидную наружность, но молодой человек не впустил ее. Выйдя позже во двор, она заглянула в окно, чтобы увидеть его. Но ей так и не удалось толком его разглядеть, однако свеча еще горела, а окно закрыто и заперто на задвижку.

Дав ухмыльнулся.

– Как кстати подвернулась такая любопытная горничная.

– Да, сэр. Она к тому же клянется, что слышала храп молодого человека. Не может быть, чтоб он вышел из дома.

Дав натянул треуголку пониже на лоб. Мокрая мостовая сверкала, с крыш капало. Не могла горничная ничего слышать в такой ливень.

Шлепая сапогами по лужам, он обошел дом. Узкая полоска света мерцала меж ставен в одном из окон. Он тихо встал в темном углу подле конюшен и принялся ждать.

Стало совсем поздно. Холод пробирал до костей. Стоять под дождем, превратившимся в мокрый снег, в лужах, покрывшихся корочкой льда, было чертовски неудобно. Наконец свеча в комнате, где предположительно почивала «Джордж», догорела и задняя часть дома погрузилась в еще большую тьму. Может, она, обогатившись на двести гиней, спит сейчас сном невинности, уютно устроившись на кресле-кушетке и в самом деле храпит. Может, все, что она рассказала ему, – истинная правда. Может, она действительно хотела всего лишь заполучить его галстук.

Однако совсем нетрудно закрыть и открыть такое окно снаружи – достаточно всунуть лезвие ножа в щель между рамами, и можно поднять или опустить щеколду, в особенности если предварительно немного ослабить винты.

Но Мег вызвали с расчетом.

Он приготовился ждать всю ночь, если потребуется.

Наконец раздались легкие шаги. Дав отошел еще глубже в тень, шаги все приближались, вот она подошла к дому. Он ухмыльнулся, увидев, как она воспользовалась перевернутым кверху дном тазиком, чтобы уберечь парик от дождя. Она окинула взглядом темные дома, затем вытащила нож для разрезания бумаг из кармана камзола. Ему даже показалось, что он расслышал тихий щелчок щеколды. Ни разу более не оглянувшись, она подняла раму и шагнула через подоконник внутрь.

Ставни тут же затворились. На сей раз, вне всякого сомнения, железный брус опустился в предназначенные для него скобы, надежно запирая окно. Она проникла в дом с быстротой, обличавшей в ней профессионала, и Дава такое обстоятельство встревожило.

Итак, она уже успела перехитрить его один раз. Теперь невозможно узнать, куда она ходила, и нельзя признаться, что он сам прятался здесь по темным углам как какой-нибудь ночной дух.

Размашисто шагая, Дав вернулся на площадь, где выдал своему шпиону обещанную монету и отпустил его. В следующий раз он посадит ей на хвост двух человек. Или отправится следить за ней сам. Дома его поджидала пустая постель и обыск во всем доме. Теперь ясно, что он и интересная молодая особа вступили в весьма опасную игру.

И он – так как все карты у него на руках – победит.

Но, сорвав с нее маску, он безжалостно откроет в ней жар женской страстности, который она носит скрытым в своей груди.

И если его подозрения сколько-нибудь основательны, тогда он в первый раз в жизни будет заниматься любовью с врагом.

Со стороны фасада окна восемнадцатого номера все еще сияли светом, и из них доносился гомон голосов. Дав подошел к парадному крыльцу и стукнул дверным молотком. Лакей отворил входную дверь и уставился на нежданного посетителя, с треуголки которого так и лилась вода, а из-под мокрого плаща посверкивала шпага.

– Добрый вечер, – поприветствовал Дав лакея и вложил в его руку свою визитную карточку. – Будьте так любезны, передайте леди Шарлотте Рэмпол...

Она проснулась от холода и каких-то тихих звуков. В кабинете стояла арктическая стужа. Едва повинующимися пальцами она принялась шарить в поисках своего огнива, и наконец желанный язычок пламени затрепетал над свечкой на маленьком столике возле кушетки. Тени заметались по выстуженным темным углам. Сапоги ее оставались все еще сырыми, а затопить камин она не могла.

Сильвия напялила парик и влезла в мятый камзол, прежде чем отпереть дверь. Весь коридор ярко освещали настенные светильники. Стрелки часов стояли по стойке «смирно»: шесть утра. Рассветет еще не скоро, хотя прислуга уже поднялась и, покинув свои постели на чердаке, спустилась вниз, чтобы вновь зажечь свечи и приняться за растопку каминов и плиты. Начнут они, разумеется, с кухни и спален, а не с холодного кабинета с оледеневшей кушеткой.

Она вернулась в комнатку греть ладони над свечкой и дрожать.

«Но вам должно быть очень хорошо известно, что обаяние и привлекательность суть атрибуты дьявола, причем едва ли не самые полезные для него».

Слова герцога показались ей всего лишь мелодраматичными вчера в его кабинете, но сейчас, в прозаическом холоде зимнего утра, они звучали как похоронный звон.

«Я почитаю уничтожение Давенби своим священным долгом».

В тщетной попытке согреться Сильвия принялась расхаживать по комнатке. Она начала работать на Ившира много лет назад, задолго до того, как его отец умер и он стал герцогом. Франция и Англия находились в состоянии войны. Она отсылала Ивширу информацию о планах французов, о неосторожных или глупых англичанах, сообщала о слухах, ходивших при европейских дворах, и о признаках неудовольствия в германских государствах. Она считала такой способ зарабатывать себе на жизнь интересным и довольно прибыльным, хотя и совершалось все ради блага страны, которую она едва помнила.

Она хмуро посмотрела на свое отражение в зеркале над камином.

– Так ты и на себя самого смотришь сердито? – раздался голос в дверях. – Право, юноша, я сам себе удивляюсь, что с тобой связался.

Сильвия, у которой дыхание сперло, а сердце так и заколотилось при звуке знакомого голоса, подскочила как ошпаренная и обернулась.

Облаченный в свой опаловый шелковый камзол, в аккуратном серебристом парике и при свежем галстуке, изящно повязанном на шее, Роберт Давенби стоял в открытых дверях. Грозный. Требовательный. Улыбающийся. В одной руке он держал подсвечник. Пламя ярко освещало его скулы и линию челюсти. Похоже, ночью он отнюдь не мерз и не испытывал неудобств в отличие от нее.

Он поймал взгляд Сильвии, и тут улыбка его стала еще шире. Он перевел взгляд на свою спутницу.

Леди Шарлотта – с волосами, премило рассыпавшимися по плечам, с раскрасневшимся лицом, – стояла возле него. На плечи она набросила шлафрок, подбитый абрикосового цвета мехом, и меховая оторочка как рама окружала ее белое лицо и нежно ласкала щиколотки и запястья. Наряд производил впечатление небрежно накинутой домашней одежды, хотя не исключено, что такого впечатления добивались, обычно стоя часами перед зеркалом. Впрочем, глаза леди Шарлотты оставались еще сонными, в них мягко сияло удовлетворение, как если б она только что встала из теплой постели.

Пальцы Дава легко коснулись ее руки. Женщина подняла на него глаза. Радостная покорность засияла в ее полуулыбке и проявилась в нежном повороте шеи.

Сильвии показалось, что что-то хрупкое треснуло у нее в сердце.

– Вы слишком добры, леди Шарлотта, – вымолвил Дав. – Я должен извиниться еще раз за моего молодого друга, который так необдуманно потревожил вас вчера вечером.

– Вовсе нет, мистер Давенби, – возразила леди Шарлотта. – Мальчик не имел в виду ничего дурного.

– Мадам, я совсем не сожалею, что поступок молодого друга привел меня сюда и тем самым позволил насладиться вашим восхитительным обществом.

– Но разве вы не останетесь завтракать, сэр?

– После дивного пиршества, которым мы угощались вчера вечером? – Дав наклонился поцеловать ее пальцы. – еще не испытываю голода. Возвращайтесь в постель, миледи. А я разберусь с нашим молодым негодяем.

Леди Шарлотта вспыхнула как девочка.

– До следующей встречи, – промолвила она, и вот уже шаги ее туфелек стихли в коридоре.

– Красивая женщина, – небрежно сообщил он, прислонясь плечом к косяку.

Сильвия не сводила с него глаз. Ее одолела какая-то слабость, почти изнеможение.

– Она влюблена в вас?

– Вряд ли! Последние несколько лет она провела за границей. Вчера мы встретились впервые после ее возвращения. – Он поставил подсвечник на стол.

– Так вы явились вслед за мной сюда вчера вечером?

– Я поспел как раз к ужину: час хотя и не ранний и даже несколько интимный, однако вполне приличный для посещений. Леди Шарлотта заслужила небольшое вознаграждение за то, что ты использовал ее столь недостойным образом, не так ли? – Он открыл серебряную табакерку и взял понюшку. – Ты почувствовал серьезное недомогание, насколько я понял, и потому пропустил ужин. Напрасно!

– Так вы провели с ней ночь?

Глаза его смотрели холодно и вместе с тем весело, как если б он обращался к назойливому слуге.

– Где и как я провожу свои ночи, сэр, вас не касается.

– Это, черт возьми, меня очень даже касается, – заявила она, откидываясь на спинку кресла и вытягивая обутые в сапоги ноги. – Леди Шарлотта предложила мне пари и проиграла его. Она пообещала мне вексель на две сотни гиней. А теперь все, похоже, благополучнейшим образом предано забвению.

– Долг леди аннулирован. Ты знал еще в «Королевском дубе», что такое пари бесчестно.

– Ничего подобного!

– Ну пусть не знал, но я именно так объяснил дело леди Шарлотте. Уж не думаешь ли ты, что я вступил бы в сговор с тобой, для того чтобы обмануть даму? Ты не смог успешно украсть мой галстук. Я сам отдал его тебе. Я удивлен, что ты не счел нужным должным образом объяснить ее милости, как обстояло дело. Теперь она склонна полагать, что пари – просто шутка, за которую она тебя уже простила.

– Вы за меня отказались требовать выигранный мною заклад из-за какой-то чепуховой смехотворной тонкости в вопросах чести? Вы что ж, нарочно решили оставить меня без гроша в кармане?

– Я мог бы упрятать вас в тюрьму за долги, сэр. Но я довел до сведения леди Шарлотты, что ты сегодня же поступаешь ко мне на службу в качестве секретаря. Жалованье я тебе платить не собираюсь, но ты получишь стол и кров в моем доме и будешь служить мне до тех пор, пока не погасишь весь свой долг мне.

Тут она и вовсе перестала дышать. Он предложил ей именно то, чего она добивалась! Она глубоко вздохнула и немного пришла в себя.

– С чего бы вам вдруг предлагать мне место?

Он внимательно рассматривал картину на стене – вороной конь, косящий глазом на миниатюрного конюха.

– Ты образованный молодой человек, не лишенный остроумия и изобретательности. Мне нужен секретарь. Тебе нужно место. Ты, кроме того, должен мне изрядную сумму денег. Идеальное решение проблемы.

– Но вы же считаете, что я способен на бесчестный поступок!

– Полагаю, ты попал в отчаянное положение. Если ты попытаешься надуть меня, я тебя поколочу.

«Стол и кров в моем доме...» Он вошел прямехонько в расставленную ею ловушку, так откуда же у нее чувство, что ее перехитрили?

– А как же Берта Дюбуа?

– Мне понадобятся рубашки. Она также может поселиться под моей крышей и отработать свое содержание иголкой. Она умеет шить?

– Да.

Он повернулся и улыбнулся ей.

– Итак, все улажено. Пошли?

– Постойте. – Она встала и заглянула ему в лицо. – Разве у вас нет уже одного секретаря?

– Я отослал его лорду Хартшему, которому не повредит чуть-чуть лоска.

– Кому-кому?

Его взгляд пронзал как удар шпаги.

– Новому любовнику леди Грэнхем. Подходящий жест, как по-твоему?

Что-то загремело, и в дверях появилась горничная с растопкой и углем, что дало Сильвии возможность немного успокоиться.

– А! – воскликнула она. – Сейчас камин растопят! Горничная присела и покосилась на Дава.

– Растапливайте, растапливайте, – подбадривал он, – хотя мы, увы, не сможем остаться и насладиться его теплом. Пошли, Джордж, нам пора.

Она потерла руки, которые совсем окоченели, хотя к сердцу ее и приливала жарко кровь.

– Наверно, нам можно все-таки сперва совсем немного погреться у камина?

– Зачем? Мне и так тепло.

Он сделал шаг и схватил Сильвию за запястье. Горничная шарахнулась в сторону, гремя совком для угля, а он уже тащил за собой своего нового секретаря прочь из кабинетика, затем по коридору. Лакей вручил ему просторный плащ, а Сильвии ее шляпу, затем распахнул входную дверь. Сноп света упал на темную улицу.

Как только дверь захлопнулась за ними, Дав выпустил запястье Сильвии. Обжигающе холодный снег неспешно падал ей на щеки.

– У вас карета? – спросила она.

– Я не держу кареты. Мы пойдем пешком.

– Но снег же идет!

– Я заметил, – отозвался он.

– Я без плаща.

– Ты мой слуга, Джордж, – голос его звучал насмешливо, – и, полагаю, не собираешься просить, чтобы я отдал тебе свой плащ?

Он круто развернулся и зашагал вперед. И дома, и ограды – все сливалось, укутанное белым одеялом свежевыпав-шего снега. Ни души кругом. Сильвия засунула руки поглубже в карманы, ссутулила плечи и поспешила вслед за Давом.

Под ногами ее скоро захлюпала слякоть. Она совсем не знала Лондона. Темный плащ с треуголкой, маячившие впереди, стали ее единственным путеводителем. Сильвия выругалась и попыталась шагать пошире, чтобы не отстать от своего проводника.

В бальных залах Вены к такому не подготовишься!

Так они шли в полной тишине некоторое время, и вдруг он нырнул в переулок. Новый запах ударил ей в ноздри, и они оказались словно в облаке чего-то теплого и пряного.

Она едва не наткнулась на Дава, когда он вдруг остановился.

– Ты голоден, Джордж? – спросил он. – Замерз?

И принялся колотить в дверь, скрывавшуюся в углублении под небольшим навесом. Снег закружил, побежал по земле поземкой. Ее ноги превратились в ледышки. Дверь с шумом растворилась. Жар и свет хлынули на улицу. Запах пряностей ударил в нос дивным ароматом теплого теста, раскаленной печи и дрожжей. Черное лицо, появившееся в дверях, расплылось в улыбке при виде их.

– Доброе утро, мистер Финч, – поприветствовал Дав. – Моему юному другу совершенно необходим пирог.

Африканец засмеялся и сделал широкий жест рукой. Мука облаком поднялась над его белым передником.

– В таком случае, сэр, вы пришли как раз по адресу. На подгибающихся ногах Сильвия вошла внутрь. Дверь с грохотом захлопнулась за ее спиной. Дав тут же отошел с мистером Финчем, с которым он перекинулся парой слов.

Подмастерья сновали туда-сюда, таскали уголь, месили и раскатывали тесто, рубили на начинку яблоки, почечное сало, баранину, лук. Угли горели красным. Возле кирпичных печей решетчатые полки гнулись под тяжестью великого множества уже испеченных хлебов и пирогов с хрустящей, зажаристой корочкой. Все запахи смешивались в единое чудное благоухание, от которого текли слюнки.

Сильвия стояла, промокшая до нитки, посреди шума и гомона пекарни и не могла отвести глаз от своего нового хозяина: высокого, худого, внушающего ужас.

Ей страшно хотелось есть.

Глава 4

– Сядь же, – распорядился Дав, вернувшийся, чтобы повесить свой мокрый плащ на крючок возле двери. – Вон туда, на ту бочку подле огня.

Она села там, куда он показал, придвинула ноги поближе к пылающему огню. От сапог ее шел пар. Мистер Финч вручил ей горячий, только вынутый из печи пирог на маленькой деревянной лопатке. Корочка пирога сверкала сахарной глазурью. Ледяными пальцами она неловко отламывала кусочки – приходилось ждать, пока весь пирог немного остынет. Наконец зубы ее впились в теплую cмесь изюма и яблок. Язык ощутил восхитительный вкус пряностей и меда.

– Это минс-пай, – улыбаясь, сказал Дав. – Мой друг Мэтью Финч славится такими пирогами.

– И заслуженно, – проговорила Сильвия. Без особых к тому причин ей вдруг захотелось плакать или смеяться.

– Скоро появятся разносчики-пирожники, – объяснил мистер Финч. – Мы печем всю ночь. Мальчишки продают весь день.

Африканец ухмыльнулся, сверкнув зубами, белыми, как его передник, и пошел приглядеть за новой порцией хлебов.

Сильвия слизнула одинокую изюминку, прилипшую к уголку ее рта, затем без всякого стыда облизала пальцы. Простая благодарность переполняла ее сердце. В этой жаркой, засыпанной мукой пекарне она вдруг почувствовала себя свободной от герцога Ившира, поручавшего своим агентам задания, от которых немудрено лишиться присутствия духа. Свободной, как в детстве.

– Мэтью Финч... – протянула она. – Как же вы познакомились с такой выдающейся личностью?

– Он пекарь, – объяснил Дав.

– Чепуха! Он волшебник. Его пирог просто божествен. А вы не голодны?

– Вчера мы с тобой вместе поужинали в девять. Позже, пока ты дрых в кабинете, обходясь без пищи, я отужинал еще раз с леди Шарлоттой. Я не голоден.

– Неужели вы зашли сюда только ради меня?

– А почему бы и нет? – спросил он. – Ты считаешь меня чудовищем, Джордж?

Кусок пирога едва не застрял у нее в горле. Он употребил именно то слово, которым его назвал Ившир.

– Чудовищем? Отчего же я должен считать вас чудовищем?

– В глазах у тебя сегодня утром появилось что-то такое, словно ты боишься меня.

– Я не боюсь. Я в ужасе от вас.

– Ты считаещь, что я слишком легкомысленно отношусь к женщинам, с которыми сплю?

Чтобы избежать его взгляда, она снова принялась за пирог.

– Леди Шарлотта, может, и сама не прочь. Я даже уверен, что так, но теперь она же совершенно одурела от любви!

Он захохотал, да так, что подмастерья стали оглядываться на них. Она подняла на него взгляд, стараясь не позволить сердцу забиться быстрее. Он выглядел убийственно обаятельным!

– Господи, Джордж! Какое же чувствительное, хоть и непоследовательное, сердечко бьется под твоим промокшим камзолом! Вчера ты утверждал, что женщины менее уязвимы, чем мужчины. И, по-моему, искренне. А теперь ты пытаешься меня уверить, что одного совместного ужина и нескольких карточных партий достаточно для того, чтобы способствовать падению дамы. – И глаза его улыбнулись ей самым безнравственным образом. – Не может быть, чтоб ты и вправду решил, будто один вечер в моем обществе погубил леди Шарлотту Рэмпол безвозвратно!

– Совместный ужин и несколько карточных партий? Вы считаете, что от карточных партий она смотрела на вас сегодня утром так, будто рядом с ней стоит сэр Ланселот собственной персоной?

– Так вот как она на меня смотрела? – Он провел ладонью по деревянной лопатке, собирая осыпавшийся сахар и толченый миндаль, и слизнул его с пальцев. Чувственно. Неспешно. – Странный ты парень, Джордж. Так беспокоишься о нежных чувствах леди Шарлотты, а сам собирался без всякого сожаления ограбить ее на двести гиней.

– Лучше облегчить кошелек, выиграв совершенно честно пари, – не сдавалась Сильвия, – чем, воспользовавшись ее слабостью, затащить в постель и разбить ей сердце.

– Воспользовавшись ее слабостью?

Он забрал у нее деревянную лопаточку и положил на полку. Внезапно ей представилась картина – его сильная ладонь на белой коже леди Шарлотты. Боже, да ведь ей и правда небезразлично все, что связано с ним, и Сильвия встревожилась еще сильнее.

– А как это следует называть?

– Позволь мне успокоить тебя. Я счел за благо не допустить, чтобы ты обманом выманивал у нее деньги, но ее милость наделена не столь уж чувствительным сердцем.

– Откуда вы знаете? Переспали с ней, а теперь в грош не ставите ее чувства?

– Мои решения относительно того, спать ли мне с какой-нибудь дамой или нет, совершенно, как я уже говорил, Джордж, тебя не касаются. Откровенно говоря, я несколько удивлен, что ты оказался не в силах сдержать свое любопытство. – Он снова повернулся к ней, в карих глазах его горело веселье. – Уж не ревнуешь ли ты, Джордж?

– Ну разумеется, нет!

– Вы много потеряли, сэр. Леди Шарлотта просто накинулась бы на такого хорошенького юношу! И какими бы романтическими фантазиями ни была набита твоя голова, опыт оказался бы очень поучительным для тебя. Да ты, часом, не девственник ли, а, Джордж?

Она посмотрела ему прямо в глаза и встала, чувствуя себя полной дурой. Губы ее горели и обрели вдруг такую чувствительность, что, казалось, не смогут сложиться как надо, чтобы произнести даже слово.

– А вот это, – подчеркнула она, – вас не касается.

– Итак, ты дал сдачи и теперь доволен? – Очень живое веселье притаилось в уголках его рта. – Ты согрелся? Ты утолил свой голод?

Она кивнула.

– Тогда пошли домой, сэр, – приказал он. – Я не хочу есть, но после целой ночи, проведенной за очень азартными играми в обществе леди Шарлотты, я не прочь выпить кофе.

Молитвенника уже не оказалось в той комнате подле его спальни, где вчера она находилась в качестве пленницы. И на сей раз здесь было тепло от разожженного камина и ванны с горячей водой.

– Ну, – губки Берта, – хорошую же историю мы вляпались.

– Унас есть крыша над головой. – отбросила свой парик и принялась вынимать шпильки из волос. – У нас есть камин. Ты получишь честную работу, за которую тебе будут платить. Я очень благодарна тебе за то, что ты так хорошо исполнила свою роль вчера, но моя благодарность будет просто безграничной, если ты поможешь мне сейчас стянуть сапоги.

Берта опустилась на колени и стянула с Сильвии сапоги, затем занялась полотенцами, в то время как ее хозяйка снимала с себя один за другим промокшие предметы мужского туалета. Наконец она добралась до повязки, перетягивавшей ее грудь.

– Боже, – произнесла Сильвия, – какое счастье, что природа оделила меня не слишком щедро в этом отношении.

– Ну, все же достаточно, – засмеялась Берта.

Сильвия погрузилась в горячую воду. Ей удалось осуществить первую часть своего плана. Она будет жить в доме Давенби в качестве его личного секретаря. Она завоюет уважение и доверие хозяина. Затем понемногу раскроет все его тайны и передаст герцогу Ивширу все, что необходимо для уничтожения Роберта Давенби.

Он очарователен. Привлекателен. Интересен. Остроумен. Храбр. Умен. Обладает безупречными манерами. Само собой разумеется. Но обаяние и привлекательность суть атрибуты дьявола, причем едва ли не самые полезные для него.

А что, если Ившир ошибается? Сильвия ужаснулась при мысли, что это дело будет самым бесчестным из всех ее дел.

Она опустилась в воду с головой. Герцог еще ни разу прежде не ошибался. Вне всякого сомнения, так будет и сейчас. И все же она сознавала, что вела жизнь, основанную на надувательстве и обмане. И почему-то никогда раньше такие мысли не тревожили ее.

Она вовсе не относилась к романтическим особам. Брак и его последствия излечили ее от иллюзий. Если она и узнала что-то о мужчинах и женщинах, так только то, что хладнокровное манипулирование правит миром.

Чтобы не выйти из образа Джорджа Уайта, она напустила на себя жеманность, которая была совершенно чужда ей. С какой стати она стала бы возмущаться тем, что Дав отужинал с фактически незнакомой женщиной, возможно, потом предавался с ней более интимным развлечениям? Она сама в ее прежней жизни в качестве Сильвии Джорджианы, графини Монтеврэ, и не то выделывала. И бывало, что судьбы наций зависели от ее успеха.

Однако Роберт Давенби зашел в пекарню Мэтью Финча исключительно для того, чтобы купить ей пирог с яблочно-изюмной начинкой и дать отогреть замерзшие ноги, зная, что она голодна и продрогла.

Сильвия вынырнула из воды, отбросила свои длинные мокрые волосы. Глаза у нее щипало, словно влага, обжигающая их, превратилась в самые настоящие слезы.

Дав поднял чашку и вдохнул аромат горячего кофе.

Берта Дюбуа помогала мыться «Джорджу» и, конечно, прекрасно знала, что Джордж Уайт – женщина. Еще знал все таинственный наниматель Джорджа.

Ее маскарад спланирован до мельчайших деталей. В ее саквояжах находилась только мужская одежда, причем вся значительно лучшего качества, чем вчерашний камзол. Она потрудилась даже с жутковатой тщательностью упаковать бритвы и все необходимое для бритья, включая слегка вытершиеся кисточки. Вероятно, знала, что ее саквояжи будут осмотрены.

Дав поставил чашку на стол и подошел к окну открыть ставни. Уже почти рассвело. Снег валить перестал. Лондон скрылся под покровом ледяного тумана.

С нетерпением, острота которого поразила его самого, он бросил взгляд на часы. Раздался стук в дверь.

В свеженапудренном парике, чистой рубашке, камзоле, панталонах зеленого цвета и аккуратных черных туфлях она выглядела как истинный джентльмен. И, должно быть, именно такое впечатление и производила, когда познакомилась с леди Шарлоттой в «Королевском дубе» и заключила пресловутое пари.

Он сел, откинулся в кресле и подверг ее осмотру, заметив красивые ноги.

Молчание все тянулось и тянулось.

Чулки обтягивали ее щиколотки и гладкие женские икры.

Очень, очень красивые ноги.

– Я готов приступить к работе, – проговорила она и добавила: – Сэр.

Он сдержал улыбку и постарался сохранить нейтральный тон:

– Тогда позволь объяснить твои обязанности, Джордж. Твое положение в моем доме предполагает и большую близость к моей особе, и тесное знакомство с моей личной жизнью. Ты будешь работать на меня. Но будешь иногда и сопровождать меня во время выездов в свет. Не исключено, что я попрошу тебя проявить наблюдательность и даже сделать кое-какие заметки.

– Проявить наблюдательность в отношении чего?

– В отношении того, что я укажу тебе, плюс всего, что твой любознательный ум найдет достаточно важным.

– Да, сэр.

– На тебе также будет лежать забота о моих личных нуждах, днем и ночью, поэтому я и поселил тебя в спальне, соседней с моей.

– О ваших личных нуждах?

– Завязывать мне галстук. Брить меня...

– Брить вас?!

Он взял понюшку табаку.

– Право! Что тебя так взволновало? Боишься перерезать мне горло?

– По-моему, я должен стать вашим секретарем, – пояснила она, – а не камердинером.

– Человек, место которого ты занял, совмещал и то и другое.

– Ладно. В сущности, мистер Давенби, я не собираюсь оставаться у вас надолго.

Он положил лист бумаги на стол перед ней.

– Вот опись, – протянул он ей лист бумаги, – моего погибшего гардероба вместе с суммой компенсации.

Она принялась читать документ, и глаза ее широко раскрылись.

– О, – удивилась она. – Да, теперь я вижу. Все только самого лучшего качества. И вы даже включили стоимость галстука, который отдали леди Шарлотте.

– Ну разумеется.

Она засмеялась. И он поразился едкой веселости, которая прозвучала в ее смехе.

– Итак, я сойду в могилу древним, умудренным опытом стариком с седой бородой до колен, так и не успев выплатить вам за все.

– Надеюсь, теперь все понятно, – произнес он. – Еше одно: прежде чем ты приступишь к своим трудам, подобным подвигам Геркулеса, дай отчет, пожалуйста, о твоем недавнем прошлом: где ты жил, что ты делал и почему с тобой путешествует француженка.

Он следил за ней очень внимательно, но она ничем себя не выдала. Она просто пожала плечами.

– Я заболел в пути и слег в гостинице в Сент-Омере. Берта служила там горничной и ухаживала за мной. Когда она сказала, что хочет сбежать от любовника, который поколачивал ее, и найти себе место в Англии, я согласился взять ее с собой.

– А до того?

Ни малейшей заминки! Ну разумеется, такая, как она, не могла не подготовить подходящую историю заранее. И звучала она вполне правдоподобно. Однако ее рассказ не мог быть правдой, потому что она не молодой человек, как рассказывала, а женщина, которую ему очень хотелось уложить в свою постель.

– Но Англия и Франция находились в состоянии войны, – закончила она. – Мое положение стало слишком неприятным. И вот я здесь.

Дав положил ладонь на стопку документов.

– Тогда лучше принимайся-ка за работу прямо сейчас. Необходимые счета требуется переписать в гроссбух хорошим почерком.

Она открыла гроссбух, легко придерживая кожаный переплет гибкими пальцами.

– Можно поинтересоваться, какого рода дело вы ведете?

– Я заправляю многими предприятиями, Джордж. Ты скоро узнаешь все, что тебе нужно.

– Или все, во что вы сочтете уместным меня посвятить? – усмехнулась она.

Ему захотелось поцеловать ее, как и тогда, в пекарне, всю перемазанную сахаром и специями, но он только жестом указал ей на стул.

– Возможно, цифры помогут тебе постичь природу моих гнусных занятий. И они определенно должны сказать тебе, получаю я прибыль от них или нет.

Она села, очинила перо и приступила к аккуратному переписыванию цифр. Для женщины она имела очень четкий почерк, энергичный и быстрый. Он подумал, что ему предстоит познакомиться с ее почерком поближе. Никакой информации здесь она не найдет. Хотя он уверен, она будет искать тщательно.

Интересный вопрос – зачем? Или, вернее, для кого?

А между тем она, сама того не желая, уже успела ответить на один из его собственных вопросов. «По его приглашению еще одна маленькая птичка собирается поселиться в гнездышке, которое ваша светлость привыкла считать своим». Как убедительно доказывали деловито выбегающие из-под пера буквы так называемого Джорджа Уайта, записка, которой вызвали Мег, написана его собственной рукой. Верная улика, подтверждавшая его догадку, что практически все произошедшее с тех пор заранее спланировано ею.

Оставив ее гнуть спину над гроссбухами, он вышел на улицу. Абдиэль стоял оседланный, мальчишка-конюх держал его под уздцы. Дав выехал на своем гордом жеребце в промозглый холод липких, окутанных туманом лондонских улиц.

Сильвия вышла на конюшенный двор. Фонарь возле кухонной двери ярко светил в густом тумане. Все за пределами двора погрузилось в кромешную тьму.

Сунув руки поглубже в карманы, она подошла к стойлам, где еще один фонарь тускло светился в тумане. Абдиэль опять отсутствовал.

Она едва не засмеялась. Вот проклятие! Ей решительно нечего сообщить Ивширу. В течение двух дней Дав заваливал ее работой, заставляя снимать копии со счетов и совершенно безобидных писем. К ее облегчению, к которому, правда, примешивалось и сожаление, он ни разу не потребовал, чтобы она побрила его и завязала ему галстук, по той простой причине, что дома он практически не появлялся. И все же жаркая волна поднялась у нее под сердцем при одной мысли, что тогда она могла бы коснуться его лица.

Осторожные, как бы случайные расспросы, которым она подвергла прочую прислугу, также не помогли ничего прояснить. Хозяин уезжал и приезжал в самое неожиданное время. Никто не знал, чем он занимался во время своих отлучек.

– Да ведь вы новый секретарь хозяина, мистер Уайт, – резонно заметила ей горничная. – Если вы не знаете, куда хозяин отправился сегодня, откуда же мне знать?

Стойло Абдиэля оставалось пустым, все в нем дышало темными тайнами и сеном. Конюх уже успел вычистить его и набросать на пол свежей соломы, подложив в кормушку новую порцию сена, так что все готово к возвращению жеребца. Другие стойла пустовали. Ни одной живой души, даже мышей не слышно.

Сильвия собралась вернуться в дом.

Незнакомец загородил ей дорогу.

– Вы кого-то ищете, сэр? – испугавшись, спросила она. Человек стянул с головы картуз из кротовых шкурок. Сверкнули белые зубы. Казалось, темное лицо его треснуло как орех.

– Часом, не вы здесь чего ищете, молодой человек? Она стремительно соображала, не выдает ли ее как-нибудь случайный осмотр стойл.

– Я здесь работаю, – сообщила она. – Чего вы хотите? Человек почесал подбородок, продолжая все так же ухмыляться.

– Не подумайте чего дурного, молодой господин. Просто я пришел за милостыней, что время от времени подает мне ваша кухарка. Я уже ухожу.

Он повернулся и исчез.

Мгновение Сильвия не сводила глаз с опустевших дверей. Человек в кротовом картузе просто растворился в тумане. Однако свистящий голос его раздался снова совсем рядом:

– Хотя будь ты поумнее, молодой человек, то искал бы меня!

Его шепот еще некоторое время эхом раздавался в ее ушах, в то время как сердце бешено билось.

Кухарка только рассеянно улыбнулась, когда Сильвия спросила о незнакомце. Да, она действительно отдала кое-какие объедки цыгану. Она часто ему подавала.

На следующий день Дав вошел в кабинет, внимательно читая письмо. На улице смеркалось. Фонарщик уже прошел их улицей и зажег фонари. Вернувшись, Дав только и успел сбросить шляпу, парик и переодеться. Сильвия подняла глаза от своих гроссбухов, и одного взгляда на него оказалось достаточно, чтобы голова у нее пошла кругом.

Он присел боком на край письменного стола.

– Я слишком загрузил тебя работой, Джордж, – обратился он кней. – Не хочешь ли принять участие в маленьком невинном развлечении?

– Я не уверен, сэр, – ответила она, опуская перо, – что какие-либо из ваших развлечений невинны.

Он улыбнулся.

– Возможно, ты и прав, особенно в том, что касается развлечения. Леди Грэнхем приглашает нас на вечер в сельском духе.

– Леди Грэнхем?

– Почему бы и нет?

– Вы сказали «нас». Она приглашает меня?

Темная прядь упала ему на лоб, когда он потянулся за гроссбухом и принялся листать сделан'ное ею задень. Ее встревожило, с какой остротой она ощутила присущий ему запах: крепкую смесь чистого белья и мужского тела.

– Ты джентльмен. Ты пожил в Европе и довольно образован. Или ты боишься оскандалиться, оказавшись в обществе воспитанных людей?

– Я боюсь, сэр, что, учитывая обстоятельства, общество может, невзирая на воспитание, встретить меня не слишком любезно.

– Чепуха. У Мег безупречные манеры.

– Не.сомневаюсь. Итак, когда и где она намеревается продемонстрировать их безупречность?

– Сегодня вечером. Мы, в масках и домино, отправляемся резвиться в знаменитые увеселительные сады Мег на берегу Темзы.

– В сады? Но сейчас зима!

– Мег принимает московитского посла и устраивает в его честь рождественские развлечения в русском стиле. Будут фонарики, и костры, и состязания санных упряжек по снегу, если холодная погода продержится. В противном случае состоятся состязания санных упряжек по слякоти.

Сердце тревожно билось в ее груди, но она усмехнулась:

– Состязание, кто лучше санями грязь вспашет? Он уронил письмо перед ней.

Она торопливо прочла его.

– Увеселения запланировали много месяцев назад! Надо думать, вы давным-давно приглашены?

– Единственное дополнение к списку гостей – ты, Джордж, что в некотором смысле даже логично, учитывая твою роль в прискорбных изменениях наших отношений. Но не бойся, мы с тобой повеселимся, подкрепляясь подогретым вином с пряностями и закусывая жареными каштанами. У тебя найдется достаточно теплый камзол?

Она встала из-за стола, подошла к камину и протянула ладони к пламени. Если он обыскал ее саквояжи, как она подозревала, то должен знать, какая одежда имеется в ее распоряжении.

– Вы удивляете меня, мистер Давенби. Что-то не помню, чтобы вы так беспокоились о моих удобствах, когда мы выходили из дома номер восемнадцать.

– Необходимо было преподать тебе небольшой урок. Она обернулась и посмотрела на него.

– Урок? Что еще за урок?

Он поднял карие глаза на нее, и в них плясало веселье.

– Что никогда не следует отказывать даме, готовой гостеприимно предоставить тебе свою теплую постель. Это может поддержать мужчину, оказавшегося на холодной улице. Мег пришлет за нами карету. Будь готов к семи.

Дыхание облачком застывало возле губ, когда Дав и Сильвия вышли из кареты Мег. Пол кареты выложили для тепла нагретыми кирпичами. Колени путешественников укутали толстыми меховыми полостями, их руки поместили в огромные меховые муфты. Сильвия с сожалением проводила взглядом карету, которая поехала прочь, громко хрустя по снегу железными ободьями колес.

Туман, лежавший над городом весьдень, рассеялся. Сильно похолодало. Фасад громадного дома сверкал под яркой луной. Загородный дом Мег – Грэнхем-Холл.

Окна горели огнями. Тысячи фонариков освещали каскад внешних террас. Музыканты мужественно держали свои инструменты, издающие звуки под настоящим пологом огней. Свет и музыка заливали и укутанные белым саваном сады, и близлежащие поля. Мороз алмазами сверкал в снегу, арпеджио звенели в морозном воздухе.

– Боже, – пролепетала Сильвия. – Просто какая-то волшебная страна. Но не замкнутся ли дамы в ледяной добродетели своей, застудив в снегу ножки?

– Благодаря трудам несказанного числа мужской прислуги сегодня утром все вымощенные камнем дорожки очищены от снега и покрыты коврами. Нижняя терраса одновременно является и крышей оранжереи, которая сама по себе подогревается. Так что дамы не замерзнут.

– Да и как, – заметила она, – когда правила маскарада предписывают всем укутаться до самого носа?

И Дав и Сильвия надели полумаски: он – черную, она – белую, и просторные темно-пунцовые домино с капюшонами. Такой костюм скрывал внешность человека весьма эффективно, хотя и не от тех, кто знал его очень хорошо.

Глаза ее вновь обратились к дому, к сельскому обиталищу леди Грэнхем.

– Так чей изощренно-хитрый ум стоит за таким великолепием?

– Изощренно-хитрый? Всего-навсего прием, а не интрига в духе Макиавелли.

– Прием, но в масках, – заметила Сильвия, – что дает достаточный простор для интриг.

– Маскарад устраивается не для интриг. Он устраивается для греха, что не всегда одно и то же.

Они поднялись на застланную коврами террасу, на которой уже собралось полно гостей. Возвышаясь над толпой, чугунные нимфы и сатиры устремляли свои холодные металлические глаза к луне. И словно пародируя звездное небо, огнем горели мириады маленьких отверстий в их одеяниях, в их воздетых к небу руках, среди прядей их волос. Воздух на террасе поддерживался все время теплым.

– Здесь просто лето какое-то.-Леди Грэнхем что, имеет власть и над временами года? – заметила Сильвия.

– Тепло дарят олимпийские боги. – По его голосу чувствовалось, что он искренне забавляется. – Попробуй-ка тронь нимфу!

Сильвия приложила ладонь к статуе и подняла глаза на залитое лунным сиянием небо. Тонкий дымок вился над головой каждой статуи, расплываясь в ночном небе.

– Угольные жаровни? – догадалась она. – Ловко придумано!

– Кроме того, сиденья устроены над трубами, через которые избыточный жар отводится из оранжереи. А в совершенно очаровательном средневековом стиле целая бычья туша жарится на вертеле вон там. Никто не замерзнет.

Он облокотился на парапет и посмотрел вниз, где сновали толпы гостей. Сильвия встала рядом. Еще чуть-чуть, и она бы коснулась его. Кровь быстрее побежала у нее в жилах. На губах ее заиграла мрачная улыбка. Ни одна женщина, стоя рядом с таким мужчиной, не сможет почувствовать холода.

– Большая часть английской аристократии присутствует здесь, пряча свои порочные мысли под гарантирующими безопасность масками, – проговорил Дав. – По дорогим плащам с меховой оторочкой можно узнать русского посла и его друзей. Какты думаешь, поразит их воображение наш скромный английский ледовый дворец?

На лужайке перед нижней террасой стоял миниатюрный замок из пиленого льда. Свет сверкал в его ледовых башенках. Полевая кухня, расположенная на достаточном расстоянии от замка, чтобы огонь ее не угрожал ледяным стенам, явно изобиловала яствами и напитками. Немного подальше, с другой стороны, темнели стоящие стеной стриженые тисы лабиринта. Дорожку, ведущую к входу, украшали фонарики.

– А внутри ледового дворца что, накрыты столы и при готовлены стулья? – спросила она.

– Так же как и великое множество устланных мехами альковов, которые сулят довольно уединения и наводят на греховные мысли.

Сильвия засмеялась.

– Полагаю, что когда замаскированная дама исчезает в таком меховом гнездышке с замаскированным джентльменом, который хоть и сохраняет инкогнито, но явно не является ее мужем, то...

– И стены их гнездышка полупрозрачны...

– ...то это обыкновенно считается одновременно и греховным, и неприличным. Думаю, кое-кто наделен умом, поистине достойным Макиавелли.

Дав обернулся к ней и улыбнулся.

– Если и наделен, то единственно, с чем недюжинный ум не справился, так с лабиринтом. Хотя он и весьма уединенное место, но отопить его, надо думать, вообще невозможно. Сомневаюсь, что Афродите, стоящей в центре лабиринта, удастся сегодня стать свидетельницей многих грехов.

– Но лорд Хартшем – наш хозяин, и на нем вся ответственность за нынешний праздник? Что бы он стал делать, если б вдруг начался снегопад?

– Но снегопада нет, – ответил он. – Снегопад не посмел бы начаться.

– Но если б он вдруг осмелился, нам бы всем пришлось укрыться в маленьких, устланных мехом гнездышках внутри ледового дворца?

– Если б снег все же пошел, – ответил он сухо, – мы все могли бы укрыться внутри дома. Пойдем же, Джордж. Выпьем вина.

И он, в развевающемся пунцовом домино, легко сбежал по ступеням вниз, на следующую террасу. Сильвия последовала за ним. Лакей немедленно всучил ей стакан горячего вина. Благодарно вдыхая пряный медовый напиток, Сильвия обхватила холодными ладонями горячий стакан.

Сам воздух здесь, напоенный ароматом и теплом, пьянил. Толпы гостей, проходящих мимо, смеялись и веселились, но теперь, когда Дав отошел от нее, кровь в ее жилах словно заледенела. Он пришел сюда ради Мег, а разлучила их она.

Дав отвесил ей небольшой поклон, прежде чем ретироваться.

– Итак, у тебя есть вино, еда, музыка и женское общество в избытке, друг мой. Развлекайся сам. Так как теперь я должен покинуть тебя. Веселись же!

– Вы отправляетесь искать себе женщину?

– Ситуация определенно располагает к общению с женщиной. Взгляни на их веера из шелка и слоновой кости, которые выплясывают в дамских ручках, так ловко изъясняясь на своем языке желаний и флирта!

– Я презираю их ужимки, – скривилась она.

– Право, сэр! Вы сознаетесь в позорной зависти?

– В зависти?

– К способности дам объясняться без слов.

Он сделал шаг, и толпа мгновенно поглотила его. Сильвия удалилась в темный уголок. Неужели она действительно завидовала? Она чувствовала себя потерянной, словно заблудилась меж двух миров; она единственный гость на празднике, который не флиртовал и не заигрывал. В то время как Дав сейчас найдет себе партнершу на всю ночь.

Подхватив полы домино, она сбежала с террасы и направилась к лабиринту. Пройдя по освещенной фонариками дорожке, вошла под тисовую арку входа и потерялась в темных переходах.

Она подняла глаза к небу и, не выдержав, засмеялась над собой. Боже! Она вовсе не завидовала, о нет! Она просто умирала от ревности.

Мег улыбнулась и протянула ему руку для поцелуя. Дав коснулся губами ее пальцев, а потом щеки.

– Вы довольны, мадам?

– Моим праздником? Вы очень изобретательны. И о празднике будут говорить в Лондоне долгие годы. А вы, вы довольны, Дав?

– Как я могу считать себя довольным, когда я потерял вас, Мег?

– Дорогой мой, не будьте таким галантным! Удерживая ее руку в своей, он сел рядом с ней.

– Мег, любимая, в чем дело?

– Ты думаешь, мне так легко оставить тебя? – Она улыбалась весело, храбро. – Ты думаешь, мальчик вроде Хартшема способен на что-то еще, кроме как слегка развлечь меня?

– Он моложе меня на десять лет, – заметил Дав. – Полагаю, его пылкость неиссякаема.

Она рассмеялась.

– Настолько неиссякаема, что даже скучно.

– Ты обучишь его. Ты же обучила меня.

– Нет. Ты единственный в своем роде. – Мег поднесла его руку к своим губам и поцеловала его ладонь, прежде чем выпустить ее. – Вот почему я оставляю тебя. Не прерывай меня! Не только потому, что я никогда не смогу держаться в обществе так, будто того, что произошло возле твоего дома, никогда не происходило, но и потому, что ты недостаточно любишь меня.

Он не отводил взгляда от ее пальцев.

– Полагаю, пытаться разубедить тебя – все равно что бросать слова на ветер?

– Я не настолько глупа, чтобы выйти замуж, Дав, или же начать раздавать обещания, которые я не в силах выполнить.

– Потому что только в качестве вдовы твоя свобода и твое состояние принадлежат тебе. Она отняла руку.

– Я собираюсь и далее пребывать в подобном качестве. Так что лучше кончить наши отношения сейчас. Расстаться друзьями.

– Но ведь появлялся в твоей жизни один человек, который был достоин твоего сердца. Или я ошибаюсь, Мег?

– Возможно, но очень давно. После того что произошло с моей дочерью, роман с ним стал невозможен.

Дав перебирал кружева, оторачивающие ее рукав возле локтя.

– А я думал, ты покинула меня из-за невзрачной француженки, которая пробралась в мой дом.

– Боже, сэр! Из-за того глупого ребенка? Нет, мне пришлось закончить нашу связь из-за Джорджа Уайта. Его пальцы едва не разорвали кружево.

– Из-за Джорджа?!

– Ты забыл: я ведь сама привязывала ее кстолбикам твоей кровати. Иначе я бы, конечно, никогда не догадалась.

– И ты не проронила ни слова? Как нехорошо с твоей стороны!

– Я не нарушу ее тайны. Но будь осторожен, Дав. – Мег встала и криво улыбнулась. – Я не знаю, что за игру ведет эта женщина, но я абсолютно уверена в одном: она не знает, что такое любить.

Дав провожал взглядом Мег, уходившую прочь, – прекрасную, роскошную Мег, красивую, умную. Вряд ли она когда-нибудь по-настоящему любила его. Он тоже не испытывал к ней настоящего чувства, разве что как друг и из благодарности. Однако она по-прежнему нравилась ему, и он сильно скучал по тем временам, когда она делила с ним постель. Ощутив небольшой прилив ярости, он отправился на поиски своего таинственного нового секретаря.

Лабиринт окутывала тьма. Темнота и холод царили в нем. Снег убрали с дорожек, и в каждом тупике установили жаровни. Летом лабиринт служил самым идиллическим местом для парочек. Сейчас он стоял одинокий.

Укутавшись как следует в свое домино, Сильвия села на кованую скамейку в центре лабиринта и стала прислушиваться к звуку шагов, то приближавшихся, то удалявшихся, по мере того как случайно забредший сюда одинокий гость следовал поворотам его заиндевевших дорожек. Сердце ее стучало в такт шагам, словно оно знало, что ее судьба приближается к ней. Наконец фигура в маске вышла на маленькую площадку, где сидела Сильвия. Фигура неловко привалилась к статуе Афродиты.

На празднике сегодня собралось немало пунцовых домино. Да и, казалось бы, как можно его распознать, в плаще с капюшоном и черной полумаске! Однако Сильвия сразу узнала Дава по его росту, по запаху, по очертанию его рта. Его прекрасного рта!

Все остальное терялось в темноте, так же как и она сама, надежно скрытая во мраке. Она медлила заговорить с ним, не уверенная, что он вообще видит ее.

Он повернулся и отступил, словно испугавшись при виде ее, отвесив вежливый поклон. Неужели он напился? И если выпитое сделало его беспечным, уязвимым, может, ей стоит воспользоваться ситуацией? Если он пьян, она просто не имеет права не воспользоваться! Однако она продолжала сидеть тихо, предоставив все судьбе.

– Ах, мадам, – заговорил Дав. – Что делать человеку, когда любовница бросает его?

Господи, неужели он принял ее за женщину? Сильвия все также хранила молчание, а соображения стремительно проносились в ее голове.

Лунный свет, может, и высвечивает слегка ее белую полумаску, как освещал сегодня сотню других, но мужской парик ее надежно скрыт капюшоном домино. Ничто не позволит ему догадаться – пьяному-то! – что он, как дурак, распинается сейчас перед своим секретарем. Он думает, что она женщина!

Она поглубже забилась в тень и заговорила нежным, соблазнительным голосом, а сердце ее отчаянно колотилось, потому что она ужасно рисковала.

– Не знаю, сэр, – проговорила она. – Может, человеку следует поискать себе другую любовницу?

– Какой бессердечный совет, мадам! – ответил он. – Так я должен буду целовать незнакомую женщину?

Сильвия поднялась, крепко придерживая ткань, скрывавшую мужское платье и предательский парик. Она превратилась всего лишь в дух, заблудившийся в холодной тьме. Если держаться спиной к луне, то тень капюшона, наверное, полностью скроет черты ее лица.

– Разве одаривать поцелуями незнакомок не является целью всякого маскарада? – спросила она, стараясь, чтобы голос ее звучал тихо, глухо, нереально.

Он протянул к ней руку. Кончики его пальцев коснулись ее подбородка.

– Вы добры, мадам.

– Вы много выпили, сэр?

– Прискорбно много. – Тон его наполнился раскаянием. – И я промерз до костей. Не согреете ли вы меня?

– А что, если и я тоже существо оледеневшее? Лунный свет, который делал еще темнее тени, в которых она скрывала свое лицо, ярко освещал его полузакрытое маской лицо. Он все еще цеплялся за каменные одеяния Афродиты, как если бы боялся упасть без опоры, но другой рукой приподнял ее подбородок.

– Но тем не менее вы поцелуете меня?

Ее сердце билось как пойманная птица. Неужели что-то внутри ее затосковало по теплу, по возможности быть женщиной? И как можно потом бросить его, сгорающего от страсти к женщине, которая перестанет существовать утром? Она приросла к месту от ужаса перед важностью нахлынувшего желания, продолжавшего жечь ее: рискнуть всем и узнать то, что можно, от его тела.

– Вам следует вернуться к остальным гостям, – посоветовала она.

– Нет. – И ласковыми губами он коснулся краешка ее рта. – Мне следует поцеловать вас.

Теплые упругие губы. Мысль о прикосновении их словно наэлектризовала ее! Она стояла, ошеломленная, чувствуя, что саму душу ее охватила дрожь.

– Отчего бы вам не выбрать другую из мириад присутствующих здесь инкогнито замаскированных дам?

– Я выбираю вас. – Дыхание его обжигало, голос его шептал. Его пальцы отпустили ее подбородок и принялись легонько поглаживать ладонь. – Если только вы не скажете «нет», то, думаю, я просто должен поцеловать вас.

Ей стало страшно: что, если он догадается и раскроет ее обман!

– Ваши губы дрожат, мадам. Я бессилен перед красотой вашей верхней губки и очаровательно капризной припухлости нижней. Полагаю, на вкус ваши губы будут как мед.

– Нет, – возразила она. – На вкус они будут как подогретое вино.

Сильвия сжала в своих пальцах его другую руку, закрыла глаза и позволила поцелую случиться. Губы их соприкоснулись. Она ощутила несказанную сладость.

Его губы дарили блаженство.

Блаженство!

Но ее потрясли яркость, изысканность, чувственность поцелуя, а потом ощущения полностью захватили ее, вспыхнув огнем в крови. Забыв о самоконтроле, позволив желанию устремиться навстречу, она ответила на его поцелуй. Чувства ее трепетали, жар тек сквозь ее теле, скапливаясь внизу живота. Ладонь ее прижималась к его ладони. Губы прижимались к открытым губам. Язык касался языка.

Желание объяло ее. Прижатая к его сильному телу, Сильвия отвечала ему поцелуем, желая большего.

Ей хотелось, чтобы он трогал ее, чтобы его прекрасные мужественные руки ощутили ее мягкость, ее слабость.

Испепеляющее пламя волной исходило из его губ.

Свободной рукой он по-прежнему держался за статую. Ее руки торжествующе обнимали его мускулистую спину. Кровь ее воспламенилась. Рука ее скользнула меж их тел и сжала восхитительную крепость его плоти.

Прежде чем стало слишком поздно, она принудила себя отстраниться, так что теперь он прижимался только к статуе. Кровь бежала по жилам жарко и сладостно. Во рту ее оставался вкус меда. Губы горели. Тело изнывало от страсти и от пустоты внезапной потери.

Повалиться на кованую скамью, увлекая его за собой! Вниз, на холодные камни, и купаться в его огне! Вниз. Вниз, пока ненасытное томление не перегорит и не будет осуществлено! Боже, да что же, черт возьми, с ней происходит такое? Она хотела. Хотела, хотела...

Изумительная яростность ее желания почти болезненно вздрагивала в ней.

Судорожно запахнув домино, она со всех ног рванула к выходу из лабиринта и оглянуться решилась, только оказавшись под прикрытием его темных тисов. Прежде она всегда просчитывала каждый шаг и всегда очень гордилась своим утонченным и взвешенным самообладанием.

До нынешнего момента!

– Не уходи, – крикнул он. – Дьявол все побери, мадам, не покидайте меня никогда!

– Вы пьяны, сэр! – крикнула она в ответ. – Вы раздаете свои дары случайным дамам.

Будь он проклят! Будь он проклят!

Светоносная неистовость его чувств могла с тем же успехом пролиться на любую случайно встреченную незнакомку, могла быть отдана так же легко любой даме в белой маске? Ее пробрала дрожь.

Наконец-то она встретила мужчину себе под стать.

При обстоятельствах, наихудших из всех возможных, заключающихся в том, что она торжественно взяла на себя обязательство уничтожить его, обманом проникла в его дом, чтобы шпионить за ним, и теперь уже слишком поздно начинать все сначала, она встретила мужчину себе под стать!

– Ей-богу, мадам! – Он опустился на корточки у подножия статуи и смотрел в небо. – Выходите за меня замуж, а?

– Женитесь-ка лучше на Афродите, – ответила Сильвия, которую душили слезы. – Чугун не холоднее, чем мое сердце.

Едва различая дорожку под ногами, она брела вперед, прочь из лабиринта, а он остался там со своими поцелуями и ласками, которые так неразборчиво дарил, оставшись со своей невостребованной искусностью не у дел.

Тупик за тупиком заставлял ее возвращаться, но наконец она выбралась на дорожку, ведущую к террасам. На площадке перед ледяным замком гости двигались и кружились под новую музыку.

Сбросив маски и домино, гости танцевали.

Сильвия тоже сняла маску и домино, чтобы не выделяться в толпе. И, снова став молодым человеком, безжалостным и непобедимым орудием герцога, она тут же столкнулась нос к носу с леди Грэнхем, дамой, которой Роберт Синклер Давенби некогда отдал свое сердце.

Глава 5

Мег прогуливалась в обществе какого-то джентльмена, темноволосого, довольно интересной наружности и ужасно юного. Джентльмен одарил Сильвию сердитым взглядом, затем поцеловал Мег пальцы и исчез. Мег улыбнулась ей поверх своего веера с искренней, хотя и не лишенной оттенка сожаления, радостью.

– Итак, мы встретились снова, мистер Уайт, – отозвалась Мег, – и на сей раз при несколько более счастливых обстоятельствах.

Сильвия отвесила ей поклон.

– К вашим услугам, мадам.

– Вы меня прощаете?

– Мне нечего прощать вам, мадам, – галантно ответила Сильвия. – Вина целиком и полностью на мне.

Мег продела руку в подставленный локоть Сильвии..

– Нет, виновата я, потому-то я и отослала лорда Хартшема. Я хотела переговорить с вами наедине. Давайте пройдемся, сэр. Расскажите же, как вам понравился новый хозяин?

Сильвия едва не споткнулась. Ее собственные губы все еще горели от его поцелуев. Он, по всей вероятности, провел ночь в гостеприимной постели леди Шарлотты. Но Мег Грэнхем все еще неравнодушна к нему!

– Право, не знаю, что и сказать, мадам. Веер Мег затрепетал и закрылся.

– Вы думаете, он все еще любит меня?

– Я всего лишь его секретарь, леди Грэнхем.

– Не любит. – Юбки Мег шуршали при каждом шаге. – Ему нравится думать, что любит, но я никогда не была любовью всей его жизни.

– Мадам, мне трудно поверить.

– Вы сомневаетесь в моих словах, потому что вы мужчина. Женщина все поняла бы гораздо лучше, сэр. В жизни бывает только одна великая любовь. Может, он и смог бы стать моей любовью. Но я – никогда.

Сильвия изо всех сил пыталась скрыть, в какой ужас ее приводит разговор с Мег.

– Мадам, я совершенно уверен, что он по-прежнему желает вас.

Веер открылся вновь, упав водопадом шелка и кружев.

– О да. Но ничто не вызывает большей жалости, чем женщина, сохнущая по мужчине, который не отвечает ей столь же глубоким чувством. Умоляю вас, сэр, не растрачивайте вашу юность понапрасну.

Мег выпустила руку Сильвии и грациозно опустилась на скамью.

– Я на десять лет старше, чем он, мистер Уайт. У меня пятнадцатилетняя дочь и девятилетний сын. Софи сейчас с моей сестрой в Брюсселе. Огастес со своим гувернером уехал на месяц в Оксфорд. Я не могу предложить мистеру Давенби никакого будущего.

– Но вы прекрасны, – провозгласила Сильвия. – Вы красавица.

– Когда я смотрюсь в зеркало, я почти вижу лицо той старой дамы, в которую когда-то превращусь. Если бы я действительно могла стать его великой любовью, разница в возрасте не имела бы значения. Мужчину же, который мог бы отдать мне свое сердце целиком, я упустила много лет назад. Если любовь действительно предмет моих желаний, то я слишком долго тянула. – Она вздохнула. – Кроме того, любовь требует безоговорочной капитуляции. А я никогда не могла пойти на такой риск.

– Так что вы сохранили власть за собой? Мег засмеялась.

– Власть над Давом? Вы шутите, сэр? Ни одна женщина никогда не сможет держать его в своей власти. Я просто удалилась с достоинством, прежде чем он сам отпустил бы меня.

– Так боритесь за него, – дала совет Сильвия. – Боже мой, мадам. Если вы хотите его, то боритесь за него.

– Вы говорите так, потому что вы молоды, сэр. Молодые люди полагают, что страсть – то, ради чего стоит умереть, и что она навсегда. Они ошибаются. Только любовь – навсегда. Вы когда-нибудь любили, мистер Уайт?

– Нет, миледи. Никогда.

– Тогда вы не понимаете, о чем я говорю. У нас, дам, не так-то много времени. В распоряжении мужчины вся его жизнь. Как несправедливо, правда?..

Последние слова ее заглушили громкие рукоплескания и выкрики. Музыка прекратилась. Все разговоры смолкли. Воцарившуюся тишину нарушили громкое фырканье и безумный трезвон бубенцов. Мег встала и оперлась о парапет рядом с Сильвией.

– А! – воскликнула она. – Сани!

Оставляя черные следы на снегу, целая кавалькада выехала из-за террасы. Шесть пар русских саней, запряженных тройкой. Огромные дуги увешаны множеством отчаянно звенящих бубенцов. Возле каждой упряжки ехали верхами по два конюха, державшие под уздцы лошадей, которые шарахались и рвались. Пар шел от лошадиных ноздрей и блестящих спин.

– Боже! – Сильвия. – Такие лошади вообще-то приучены ходить в упряжке?

– Полагаю, что да, мистер Уайт, – прошептал Дав ей в ухо. Она развернулась и уставилась на него. Без маски и домино, аккуратный и ничуть не помятый, в своем серебряном парике и шелковом камзоле, он улыбался ей улыбкой волокиты. – Но, может, приучили их не далее как вчера? И, увы, отнюдь не к тройке.

Прихватив легонько за локоть своего секретаря, Дав увлек ее в сторону, подальше от давки. Ее глаза синели, яркие, как васильки под летним небом, но в складке губ появилось что-то едва ли не насмешливое, что-то колючее и неприступное. Поверить трудно, что он только что целовал ее пухлый рот! Более того – она отвечала на его поцелуй с жаром, ласкала его бесстыдно, открыто, дрожа от желания.

Он едва сумел тогда совладать с собой. Ладонь его руки, которой он цеплялся за холодную статую, осталась вся в царапинах и ссадинах, так трудно ему удавалось подавить желание коснуться ее. И, однако, она покинула его, разгоряченного, изнывающего от желания, ради того, чтобы сохранить свою тайну, а Афродита смеялась, и луна бесстрастно взирала на него с небес.

Выпустив ее руку, он облокотился о парапет. Она встала рядом с ним, в точно такой же позе, как и он, скрестив ноги в туфлях с пряжками.

Чего-чего, а мужества ей не занимать.

Желание до сих пор настоятельно, дикарски томило его. Ему хотелось сорвать с нее парик и мужское платье и уволочь в какой-нибудь альков в ледяном замке, устланный теплыми мехами.

Но не сейчас еще! Не прежде, чем он узнает, почему она пошла на такой ужасный риск в лабиринте. Не прежде, чем он узнает, кто она на самом деле такая.

Толпа принялась кричать:

– Гонки! Гонки!

Группа мужчин приблизилась к Мег. Лакей протрубил сигнал. Все лица обратились к ним. Смеясь и болтая, гости собрались кружком вокруг хозяйки. Русский посол сунул ей в руки медную вазу. Мег запустила в вазу руку и вытянула клочок бумаги, за ним другой.

– Что они делают? – спросила «Джордж».

Дав засмеялся. У него голова шла кругом от одолевавших его чувственных мыслей. Вдали, в полях, всадник с факелом один за другим стал зажигать похожие издали на свечки огни.

– Будут гонки, заезд саней, – объяснил Дав. – Участники должны преодолеть несколько миль по полям. Маршрут отмечен зажженными кострами. Леди Грэнхем вынимает записочки с именами джентльменов, которые имели глупость заявить о своем участии в заезде.

– При такой яркой луне все гости прямо отсюда смогут насладиться зрелищем увечий, которые получат участники. А помимо сломанной шеи предполагаются еще какие-нибудь призы?

– Победитель может забрать себе свою упряжку.

– Какая жалость, что лошадям предлагаемая затея явно не по вкусу!

– Лошади не любят снега. И крика. И костров.

– И фейерверков, – заметила, она.

Обезумевшие от грохота и шипения, запряженные в сани лошади забились. Один из конюхов вылетел из седла, когда его упряжка запуталась в постромках. Избавившаяся от всадника лошадь умчалась прочь. Не прошлой секунды, как злосчастная упряжка превратилась в водоворот бьющих копыт, расщепленного дерева и раздавленных бубенцов. Второй конюх перерезал постромки, чтобы освободить лошадей, и увел их с поля.

– Только пять имен, мадам, – крикнул Дав, обращаясь к Мег. – Не шесть.

Мег засмеялась.

– Пять так пять, сэр.

В оставшихся упряжках лошади исходили паром и шарахались так, словно ждали Апокалипсиса. Сильвия нарочно не смотрела на него, на его сияющий белизной парик и твердый подбородок. Ее обуревали ужасные подозрения, что затевается какая-то шутка, непосредственно касающаяся ее.

Она помнила поцелуй этого человека, потрясший ее до глубины души. Каждый нерв ее звенел как струна, будто никогда раньше никто не целовал ее. Вся кровь ее тосковала по нему, словно она и не знала мужского тела. Ившир был прав, когда настоял, чтобы она переоделась юношей. С ним она не осмелилась бы тягаться в ином обличье.

Мег хлопнула в ладоши и принялась читать имена, написанные на клочках бумаги, которые она вытягивала из вазы. После очередного имени публика разражалась аплодисментами.

– Мистер Джордж Финбэнк Луишем. – Громкие крики приветствовали джентльмена, который, едва держась на ногах, опустошил еще один стакан вина и принялся кричать вместе со всеми. – Лорд Хартшем...

Разразилась настоящая буря ликования. Новый любовник Мег засмеялся и отвесил публике поклон.

– Очень безрассудный молодой человек, – сухо заметил Дав.

– Лорд Боун. – Сверкнуло зеленое шитье – барон приветствовал публику поднятым стаканом. – Мистер Чарлз Мейхью.

Мейхью только моргал и ухмылялся.

– Полку безрассудных молодых людей прибыло, – заметила Сильвия.

Дав наклонился к ней:

– А себя вы к ним не относите, мистер Уайт?

– Я секретарь, сэр, а не балованный повеса в поисках острых ощущений.

– Тем хуже для тебя, – заметил Дав.

Мег взяла последний клочок бумаги, и лицо ее так и озарилось весельем, когда она повернулась лицом к Даву.

– И мистер Роберт Синклер Давенби.

– Боже, сэр! – выдохнула Сильвия, в то время как приветственные крики гремели по всей террасе. – И вы тоже вызвались?

– Я хочу получить серых меринов.

– Так вы пили для храбрости?

Он повернулся и посмотрел на нее своими темно-карими глазами.

– А для чего еще, по-твоему, мужчине пить?

– Неужели вы так низко цените свою шею? Лошади совершенно неуправляемые.

– Вы так печетесь о моем благополучии, мистер Уайт?

– Вовсе нет, – она с мальчишеской бравадой. – Но если вы убьетесь, я потеряю работу. Я пекусь о своем месте.

– Как неудачно, – посочувствовал Дав, – ибо ты сохранишь свое место только в случае, если будешь сопровождать меня.

Сердце у нее так и упало. И тут же она едва не рассмеялась, сообразив, в какую западню попала. Она не боялась лошадей и умела править упряжкой. Такой вызов безумству ни один настоящий молодой человек никогда в жизни не пропустил бы, но любая женщина сочла бы такую затею или смехотворной, или ужасающей. f

– Или вы едете со мной, сэр, или считайте себя безработным. – И он посмотрел в залитое лунным светом небо. – Я буду вынужден принять меры, чтобы за долги тебя заключили в тюрьму.

– Ах, ублюдок! – вырвалось у Сильвии. – Я же не могу заплатить долг!

Его лицо в раме сияющего белизной парика повернулось к ней, и он надменно посмотрел на нее сверху вниз:

– Я найденыш. Неизвестно, являюсь ли я также ублюдком или нет. Но как бы то ни было, мистер Уайт, прошу вас впредь не забываться.

Краска смущения жаркой волной залила ее щеки. Не сходит ли она с ума? Такие выходки совершенно не в ее характере. Однако она была в ярости от того, что ее принуждали ввязаться в подобную глупость. И, возможно, к ярости примешивался довольно сильный страх.

– Примите мои извинения, мистер Давенби, – чопорно наклонила она голову. – Обещаю, что подобное не повторится.

– Ты боишься?

– Нет, – ответила она. – Разумеется, нет.

– Тогда пошли, сэр! Я твердо намерен победить.

Он схватил ее за рукав и побежал по ступеням вниз, волоча ее за собой. Другие возницы со своими сопровождающими тоже спускались к саням. Только двое участников выглядели не совсем вдрызг пьяными: лорд Хартшем и его человек, судя по всему, камердинер.

– Вы посмотрите! – воскликнула Сильвия. – Ей-богу! Они же заключают пари на победителя!

– Ничего подобного, – опроверг Дав. – Просвещенные господа просто заключают пари, выйдут ли живыми десять человек и пятнадцать лошадей из первого заезда. Жизнь или смерть, мистер Уайт, только такое пари и имеет смысл заключать.

– В таком случае имеет смысл ставить на смерть, – ответила она. – Потому что будь я проклят, если понимаю, как из такого заезда можно выйти живым.

Участники рассаживались по саням, брали в руки вожжи. Бубенцы звенели. Дав прыгнул в сани, запряженные тройкой серых меринов, и втянул Сильвию за собой. Она плюхнулась на узкое сиденье, и ее бедро прижалось к его бедру. Ее обдал жар его тела и запах вина, от которого он опьянел, как и все остальные.

– Не беспокойся, – ухмыльнулся он. – Править буду я. Дав ухватил вожжи одной рукой в перчатке, хлыст он держал вертикально другой рукой.

– Если мы победим, я дам тебе одного коня, – пообещал Дав.

– Вы серьезно? – смогла вымолвить Сильвия сквозь сжатые зубы.

– Конечно.

– Тогда давайте победим!

– Мы будем ехать быстро. Используй вес своего тела, чтобы уравновесить сани на поворотах. Сможешь?

– Смогу. Вы что ж, думали, что я сейчас пойду на попятный?

Он широко улыбнулся.

– Ни секунды я так не думал!

Дав кое-как выровнял их тройку. Серые встряхивали гривами, нервно перебирали копытами, взбивая в пену затоптанный снег. Сани вздрагивали.

Остальные возницы тоже как-то сумели совладать и с собой, и со своими упряжками. Все тройки выстроились в неровную линию. Новая вспышка фейерверка осветила небо. Одна тройка рванула в сторону и, вывалив в снег своих возниц, разбила сани в щепы. Лошади, сделав крутой полукруг, помчались к конюшням, волоча за собой путаницу бубенчиков и дуг.

Джордж Финбэнк Луишем выбыл из заезда.

– Четыре, – подытожил Дав.

Защелкали хлысты. Четыре оставшиеся тройки снова выстроились в неровную линию.

Выстрел грянул прямо у них над головами.

Под приветственные крики и вопли толпы двенадцать обезумевших лошадей ринулись в ночь.

Сильвия цеплялась за завитушку саней, оцепенев от ужаса.

Кровь ее так и мчалась по жилам, сердце в груди стучало едва ли не громче, чем копыта лошадей по снегу. Он ловко управлялся с вожжами и хлыстом. И при каждом движении его могучая рука и мускулистое бедро прижимались к ее телу. Интимно. Безрассудно. Возбуждающе. Ничего подобного в жизни ей переживать не приходилось!

– Не расслабляйся, – скомандовал он. – Здесь не четыре тройки, а целый табун взбесившихся лошадей. Мы обязательно потеряем кого-нибудь на первом же повороте.

Не расслабляться? Да она как закрученная до предела часовая пружина! Бросив острый взгляд на его лицо, она вдруг все поняла.

Потрясенная, она медленно переваривала сделанное открытие. Ах, ублюдок! Так, значит, для нее санная гонка гораздо менее опасна, чем она думала, но он обманул ее. И как давно он ее обманывает? Он начал притворяться еще в лабиринте? Нет, не может быть, ведь тогда-то он действительно выглядел пьяным. Невероятно представить, что он узнал под маской своего секретаря, и все же поцеловал.

– Вы можете гарантировать, что мы не перевернемся? – Слова ее отнесло ветром.

– Нет, – ответил он, трезвый как стекло. – Разумеется, не могу. Помолчите, сэр, мне надо поговорить с лошадьми.

Серые мчались стремительным галопом, взметая снег железными подковами. Дав непрестанно говорил им что-то ласковое, будто нашептывал нежные слова на ухо любовнице:

– Все хорошо, мои милые, мои храбрые, мои красивые! Спокойнее, родные мои. Спокойнее. Легче. Ну идите ко мне. Идите ко мне. Спокойнее. Спокойнее. Легче. Вот так совсем славно!

Сначала одно прижатое ухо дрогнуло, затем второе, и вот они встали ровно, как если бы лошади черпали успокоение в звуке его голоса. Их панический, неровный галоп сменился сильным, ровным бегом, столь же быстрым и неудержимым.

Он был трезв и великолепен. Проклятый!

Потихоньку мерины подчинялись своему вознице. Дав правил вожжами мягко, легко и с завидным искусством. Хлыст он использовал деликатно и очень точно: для него он служил способом сообщения, а не наказания. Бубенчики начали звенеть в лад, и ритм звенящих аккордов складывался, как ни странно, в стройную музыку. Остальные тройки все еще не вышли из безумной скачки, но серые находились теперь под надежным контролем.

Далеко впереди костры отмечали первый крутой поворот, огибавший лесонасаждения. Трое саней по очереди влетали в полосы света. Их следы петляли и пересекались, словно на снегу валялась спутанная бечева. Сильвия посмотрела назад. Дав оставлял след прямой как стрела, и шел он точно по центру.

С каждым шагом серые нагоняли Чарлза Мейхью. Сани Хартшема шли впереди него, сразу за санями лорда Боуна, который возглавил гонку с самого начала. Сани Мейхью дернуло, полозья подпрыгнули в колеях.

– А теперь пошли! – прошептал Дав. – Пошли, мои храбрые мальчики!

Мейхью отчаянно взмахнул хлыстом. С громким хрустом давя полозьями снег, Дав и Сильвия промчались мимо, оставив его позади. Впереди гнедые лорда Боуна, скользя копытами, вошли в поворот, но Хартшем, глубоко вспахивая полозьями снег, обошел их с внутренней стороны. Некоторое время две тройки шли голова в голову. Но гнедые взяли шире, и сани Хартшема вырвались вперед.

Теперь новый любовник Мег возглавил гонку.

Рука Дава согнулась – он ослабил вожжи. Шурша полозьями, их сани вошли в поворот по следам Хартшема.

Почувствовав, что полозья дрожат и поднимаются, Сильвия сильно накренилась на сторону. Подняв целое облако снега, они почти обошли лорда Боуна. Хартшем оставался впереди. /

– Отлично проделано! – оценил Дав. – Ты мне подойдешь.

Она ощутила прилив странной гордости.

– Благодарю вас, – ответила она. – Может, мы и не разобьемся?

– Об этом и речи не было.

Вдруг где-то позади них раздались громкие проклятия. Сильвия оглянулась.

– Три, – прокомментировал Дав и добавил: – Молодому Чарлзу Мейхью явно не сумели привить в детстве хороших манер.

Сани Мейхью перевернулись, выходя из поворота. Возница и сопровождающий выбрались из-под обломков, побежали к своим лошадям и схватили их под уздцы.

Снег летел в лицо, ледяными иголками колол щеки. Опьяненная одной только радостью, Сильвия засмеялась.

– Так-то лучше, – похвалил Дав. – Ну, теперь пойдет веселье!

Она посмотрела ему в глаза, которые так и сияли. Блаженное тепло заливало ее, какое-то безумное исступление.

– Мы догоняем Хартшема!

– Мы обойдем его на следующем повороте.

– А пока вы намеренно позволяете ему идти первым, сберегая силы нашей тройки, которая идет по его следу, а не по целине?

– Именно. Хотя Боун поступил еще умнее: его тройка бежит по вдвойне накатанному следу.

Дав что-то сказал лошадям. Серые мерины в ответ снова наддали, и Боун остался далеко позади.

Сани летели, словно и не касались земли. Какой восторг! Неудивительно, что мужчины любят играть в такие безумные игры!

Сильвия снова засмеялась и услышала, как Дав отозвался радостным криком. Теперь они действовали с идеальной слаженностью.

Серые мчались быстрее, еще быстрее. Впереди ходко бежала тройка Хартшема. Костры отмечали поворот налево, затем круто направо, через маленький мостик. Хартшем наклонился вперед и щелкнул хлыстом, но серые уже поравнялись с его санями. Снег так и летел из-под полозьев. Высоко в небе смеялась луна. Дав двинул по внутренней стороне, когда обе тройки выскочили на первый поворот.

Сильвия взглянула на решительное лицо Хартшема, когда тройки побежали голова в голову – шесть лошадей, с огромной скоростью заворачивающие к чернеющему потоку. Каменная арка моста очень узкая. Двое саней не могли проехать по нему рядом: только одни, те, что вырвутся вперед.

Весело сверкая глазами, Дав вновь обратился к лошадям ясным и спокойным голосом, перекрывавшим звон бубенцов:

– Ну, мои прекрасные, птицы мои, теперь пошли!

Вспарывая ночь, серые рванули и оставили Хартшема позади. Они мчались к последнему повороту. Мост доставался им! И она получит лошадь! И сможет проследить за Давом, когда он в очередной раз скроется среди таинственных улиц Лондона!

Гнедые нагоняли их снова. Прижав уши, они летели, почти распластавшись над землей. Когда тройка Дава гладко вошла в последний поворот, Хартшем принялся дергать вожжи.

Задирая покрытые пеной морды, разевая раздираемые удилами рты, его обезумевшие гнедые, вместо того чтобы повернуть, рванули сломя голову вперед, мимо каменных арок моста, и влетели прямо в реку. Лошади Хартшема заскользили копытами, лед под ними проломился, и они оказались по колено в черной воде. Сани опрокинулись, деревянные ободья с хрустом переломились, давя бубенчики. Лорд Хартшем и его камердинер исчезли под обломками саней.

– Два, – проговорил Дав, когда копыта его серых благополучно загрохотали по камню моста. – О, проклятие!

Костры впереди ярко освещали путь к победе. Три роскошных мерина готовы украсить конюшню Дава, причем один из них в качестве собственности его секретаря. И, однако, он заставил лошадей сделать/круг, поворачивая назад. Жучье-зеленый камзол мелькнул мимо них, когда лорд Боун промчался по мосту мимо последнего костра. Скрипя полозьями, сани его скрылись в ночи.

– Прости, Джордж, – извинился Дав. – Мы только что проиграли гонку.

Он остановил серых. Прежде чем он увидит, какое у нее лицо, Сильвия соскочила с саней и, подбежав к мордам лошадей, взяла их под уздцы. Позорные слезы жгли ей глаза. Они проиграли. Дав вышел из гонки.

Бархатные морды дышали теплом и невинностью ей на руки, а Дав между тем скользил по берегу вниз, к обломкам саней в реке. Лорд Хартшем сумел выбраться из воды. Новый любовник Мег стоял, опершись рукой о каменную стену моста, и смотрел на обломки своих саней.

– Дьявол все побери, – заметил он. – Давенби, ты? Мой чертов камердинер ухитрился стукнуться так, что потерял сознание.

Дав уже вытаскивал из воды слугу лорда. Держа бесчувственного мужчину на руках легко, будто ребенка, он усадил его в собственные сани.

Хартшем, с которого так и текло, подошел вслед за ним, а потом с неловким видом толокся рядом, пока Дав искал у бесчувственного слуги пульс.

Хартшем вздрогнул.

– Боже мой, он жив ли?

– Он оправится, – успокоил его Дав. – Крепкий парень, один удар по голове его не убьет. Но он насквозь промок и замерзает. Отвезите его в Грэнхем-Холл, Хартшем. Да и самого себя заодно.

Лорд Хартшем ковырял снег носком туфли.

– А как же вы, Давенби? И ваш секретарь? Улыбка Дава показалась мягкой в темноте.

– Сани выдержат только двоих, милорд, да и серые уже устали. Вы промокли, и вам опасно оставаться на морозе. А с нами все нормально. Мы приведем вашу тройку домой.

Какое-то мгновение Хартшем молча смотрел на него. Затем его снова стала бить дрожь.

– Я настаиваю, – повторил Дав. – Берите же мои сани. Мег не поблагодарит нас, если вы умрете здесь от переохлаждения. – Он усмехнулся. – Все равно лорд Боун уже выиграл эту чертову гонку.

Хартшем кивнул и сел в сани рядом с обмякшим телом камердинера. Сильвия отпустила лошадей и отошла. Сани тронулись и быстро поехали к Грэнхем-Холлу.

Они с Давом остались одни.

Темное безмолвие простиралось вокруг. Белые поля убегали вдаль к залитому ярким лунным светом горизонту. Тишина была абсолютная, если не считать слабого позвякивания сбруи гнедых, которые все еще стояли в воде. Его лицо казалось призрачным в лунном свете, умное, прекрасное, как лицо божества. Время тянулось, словно некая тонкая шелковая лента все еще обещала хрупкую связь, а потом оборвалась.

Дав круто развернулся, вновь вошел в черную воду и вытащил нож. Он обрезал упряжь, оставив гнедым только удила и укороченные поводья.

Сильвия тоже пошлепала по воде помогать и подхватила лошадей под уздцы. Ледяная вода обжигала лодыжки и заставила ее вспомнить: «Я мальчик! Я не жду, что меня будут укутывать, утешать, лелеять, как если б я была существом хрупким...»

– Ты верхом ездить умеешь? – спросил Дав.

– Да.

– Хорошо.

Лошади послушно последовали за ними на берег. Дав провел пальцами по костям и сухожилиям, проверяя, не получили ли лошади повреждений, а Сильвия гладила их черные бархатные носы. Сердце ее ныло, как если б она только что понесла великую потерю. Она замерзла. Горе одолевало ее, одинокое и несущее с собой пустоту. Она не выиграла лошадь! О Боже! Ей стало грустно, потому что роскошная, прекрасная скачка закончилась!

Она бы, разумеется, поступила точно так же, как и он, и вернулась бы помочь Хартшему и его камердинеру, но подобная неудача нисколько не уменьшала ее безумного огорчения. Из-за утраченной победы. Из-за утраченного навсегда ослепительного момента совместного безумия...

– Лошади будут только рады вернуться домой шагом, – резко ворвался в ее мысли спокойный голос Дава. – Все волнения позади. Давай помогу.

Она согнула колено и позволила ему подсадить себя на спину гнедого. Конечно же, она умела ездить верхом. Но она никогда раньше не ездила без седла.

Скрыв глубоко в сердце свое нелепое горе от проигрыша, она сама себе усмехнулась не без жалости. Ах, да что там! Зато ее жизнь одаривала по-другому: например, сейчас ей выпала верховая прогулка без седла при лунном свете.

Дав запрыгнул на другого гнедого, а третьего повел в поводу.

– Итак, возвращаемся, дабы утопить наши печали в белом испанском вине, – возвестил он.

– Не следует ли мне, сэр, сначала сказать несколько слов о вашем благородстве? – осведомилась она, нарочно придав своему голосу некоторую насмешливость и даже нагловатость, как пристало бы мальчишке, хотя по его голосу она поняла, что он и взвинчен, и напряжен.

От удивления он даже рассмеялся.

– Боже мой, нет!

– Мы могли выиграть. Лорд Хартшем вполне мог бы спасти своего камердинера собственными силами.

– Они оба насквозь промокли. Его человек потерял сознание.

Может, ей только показалось, что он напряжен?

– Лорд Боун, очевидно, не обременен подобной совестливостью.

– Ему и не требовалось проявлять совестливость. Мы уже занялись пострадавшими. Кстати сказать, ноги у меня совершенно заледенели. Может, пора в путь?

Он повернул лошадь и двинулся обратно к Грэнхем-Холлу.

– Я что-то не совсем понимаю. – Она пристроилась на своем гнедом рядом с ним. – По-моему, вы с Хартшемом должны считаться врагами.

Он покосился на нее.

– Почему же, черт возьми?

– Но все ожидают от вас именно вражды.

– Я, Джордж, редко поступаю так, как от меня ожидают.

– Если бы моя любовница оставила меня ради другого мужчины, я бы вряд ли относился к нему как к другу.

– Я вообще никак к нему не отношусь, – заметил Дав. – Я всего-навсего использовал вечер с толком.

– С толком? – переспросила она. – Каким еще толком?

– А ты сам не догадался?

– Ах да, – вспомнила она. – Ведь предполагается, что я должен делать наблюдения для вас, не так ли?

– А ты делал?

– Лорд Хартшем, будучи в глазах света признанным спутником леди Грэнхем, считается и хозяином праздника. Однако жаровни, скрытые внутри статуй, ледяной дворец, безумная гонка на санях – мне кажется, на подобное у его светлости не хватило бы ни воображения, ни способностей. Ведь все перечисленные идеи принадлежат не Хартшему, верно?

– Трезвое замечание, Джордж. Что еще?

– Вы задумали этот праздник, и вы без лишнего шума проследили за тем, чтобы все прошло хорошо, однако не требуете признания своих заслуг. Почему?

– Чтобы доставить удовольствие Мег.

– Однако вы подвергли жизнь ее нового любовника огромной опасности, устроив санную гонку.

– Не более чем свою собственную или твою. Кстати сказать, Хартшем принял участие с большой охотой. Вообще-то он чертовски хорошо правит упряжкой. Он смог бы, как ты весьма проницательно заметил ранее, спастись самостоятельно.

– Так что вы подразумевали, говоря «с толком»?

– Я преподал ему небольшой урок.

– Урок?

– Я предоставил ему возможность чуть подняться над собой.

– Почему?

– Потому что Мег – мой друг.

– Она заслуживает лучшего.

– Разумеется. Но я не могу ей дать ничего другого. Что еще ты заметил?

Чувствуя теплую спину гнедого, она провела рукой по его черной гриве, набрала в грудь побольше воздуха и отважилась приступить к более рискованной теме.

– Я видел, как вы вошли в лабиринт вслед за какой-то женщиной. Судя по виду, вы тогда выглядели сильно пьяным.

Лошадь, шедшая в поводу, вдруг вскинула задом. На мгновение возникла сумятица, в результате которой все три лошади толкались и крутились.

– Удобная маскировка, Джордж. Дамы любят, когда мужчина чуть пьян. Даме легче простить мужчине всякие поползновения, когда он не властен над собой, а потому легче простить и себе самой небольшую нескромность.

Небольшую нескромность! Сердце у нее забилось сильно-сильно, так что, казалось, его удары разносятся в тишине как набат.

– И что ж ваша дама?

– Не имею представления. Было темно. Я бы даже не смог узнать ее снова. Просто какая-то женщина, которую поцеловал на маскараде, и все.

– Итак, вы поцеловали ее. Вам понравилось?

Он пустил свою лошадь рысцой, бросив через плечо:

– Да я уж и не помню.

– Вы не помните?

– Полагаю, Джордж, тебе самому приходилось целовать женщин и потом забывать об этом.

Она натянула поводья. Дав, продолжавший ехать рысью вперед, скоро скрылся в черной ночи. Он просто притворился пьяным, чтобы обманом выманить поцелуй у незнакомки. Шутки ради. Только шутка обернулась против него.

– Мне случалось целоваться достаточно на моем веку, сэр, – продолжала она в темноту. – И в прошлом поцелуи всегда значили для меня столько же, сколько, как я ясно вижу, этот поцелуй значит для вас.

Она пустила лошадь в легкий галоп и скоро нагнала его. В молчании они доехали до самых террас. Шум продолжающегося празднества достиг наконец их ушей.

Лорда Боуна подняли на плечи и вносили по ступеням под гром аплодисментов. Усталые гнедые гремели копытами по ступеням позади него. Тройку выпрягли из саней, и теперь трое возбужденных молодых людей вели лошадей за их новым хозяином.

Между тем небольшая толпа собралась возле саней, в которых так недавно ехал Дав, возле серых, которые стояли смирно и дышали ровно под присмотром единственного конюха. Хартшем вылез из саней и начал объяснять что-то. Мег протянула ему руки и увела. Несколько лакеев подняли камердинера. Тот явно уже пришел в себя, так как даже попытался сесть на импровизированные носилки. Верную тройку Дава увели обратно в конюшню.

Они остановили гнедых в конце нижней террасы. Дав передал лошадей на попечение конюха, после чего его тут же поглотила восхищенная толпа. Очевидно, Хартшем рассказал всем о происшествии у моста. Историю передавали из уст в уста, украшая подробностями.

Сильвия соскользнула на землю и наблюдала, поглаживая рукой теплую шею своей лошади. Дав – всеобщий баловень, любимец. Какую бы басню ни предложили публике, все равно все знали, что это он затеял сегодняшний праздничный вечер.

Невольное восхищение охватило ее, когда она оценила весь масштаб его замысла.

Какой-то конюх взял у нее лошадь. Толпа последовала за Давом вверх по ступеням террасы.

– Сильвия!

Она резко обернулась и вгляделась в полумрак. В элегантном парике и парчовом камзоле герцог Ившир манил ее рукой.

– Ваша милость? – отозвалась она тихонько, оглядываясь кругом. – Разумно ли ваше поведение?

Лицо его слабо виднелось в полумраке, бледное и напряженное.

– Разумно? Какой бес вселился в вас, что вы решились рискнуть своей шеей в гонке?

– У меня не осталось возможности отказаться.

– Боже мой, мадам! Он же был пьян вдребезги. Вы могли бы выдумать хоть тысячу предлогов.

– Довольно и одного, но никакому особенному риску я не подвергалась.

– Да он же едва держался на ногах!

– Вы так думаете? – Ее душил смех. – Мистер РобертСинклер Давенби всех нас оставил в дураках. Разве вы еще не поняли? Я создала ситуацию, при которой он неминуемо упал бы в глазах общества, после того как леди Грэнхем прилюдно жгла его одежду. А он только что провел блестящую кампанию, восстановив таким образом свое реноме, и лондонский свет снова принял его с распростертыми объятиями. И свою кампанию он провел жестко и умело. Она увенчалась самым что ни на есть омерзительным успехом. Он теперь герой! И не менее дюжины дам в ближайшем будущем предложат ему свою постель...

– Сильвия! – Герцог схватил ее за локоть. Шепот его прерывался, свидетельствуя о неподдельности тревоги. – Он развращеннейший человек – все остальное лишь внешний лоск. Я тебя предупреждал!

– Предупреждали, ваша милость, – подтвердила она. – Но он не был пьян. Ей-богу! Ну то есть ни в одном глазу!

Глава 6

Дав позволил толпе вознести себя вверх по ступеням. Вечер вступал в свою последнюю стадию. Танцы прекратились. Парочки бродили повсюду, взявшись под руку. Скрипки рыдали и манили. С помощью Таннера Бринка Дав нанял цыганский оркестр, сплошь состоявший из братьев и кузенов, вне всякого сомнения, для исполнения печальных любовных напевов.

Чужеземные музыканты стали его последним триумфом: поэтичные, ни на что не похожие мелодии с непривычной силой трогали пресыщенные сердца. Пудреные головки опускались на парчовые плечи камзолов. Парочки неспешно входили в ледовый дворец или исчезали в теплых глубинах Грэнхем-Холла.

Отшучиваясь и подмигивая, Дав сбежал от пленившей его восхищенной толпы, и почитатели его вернулись к своим бокалам и дамам. Завтра высший свет с радостью предоставит ему кредит и вновь ласково примет в самом избранном кругу Лондона, кругу могучих и влиятельных. Полный успех!

Он пошел прочь от темных террас, прямо к «саду-плетенке» Мег. Гроздья сосулек на солнечных часах давно лишили их возможности показывать какое-либо время.

Здесь он разгадал тайну Мег, здесь впервые ласкал ее, когда жужжащие пчелы лениво летали меж душистых трав. Она не ждала от него верности, хотя с самого начала знала, какую цену ему придется заплатить, если он предаст ее. Однако он никогда не испытывал особого желания изменять ей, а потом обстоятельства связали их сильнее, чем любовь. Под конец их отношения стали скорее дружескими, чем страстными, но общая тайна продолжала крепко держать их.

Обходительная, умная Мег! Желание его вновь оказаться в ее постели по-прежнему оставалось сильным. И как получилось, что все чувства, помимо дружбы, вдруг окончательно и бесповоротно ушли в прошлое?

– Неужели вы в одиночестве? – раздался женский голос. Дав повернулся. Фигура Мег слабо белела на самом краю сада: Снежная королева в широких юбках, вся в бриллиантах и кружевах, смотрела на него. Он отвесил поклон.

– Как видите, мадам.

– Так же как и я, – заметила она.

– Но как же лорд Хартшем?

– Я отослала его домой.

– После всех усилий, которые я приложил ради него? Почему? А он очень многообещающий молодой человек.

Ее улыбка стала шире, осветив лицо.

– О, я тоже так полагаю. Но тем не менее я отослала его домой. Он так вымок.

– Вы могли бы отогреть его и высушить.

– Могла бы, Дав. Но я предпочла бы отогреть тебя. Я совершила ошибку и хочу ее исправить, – сказала Мег. – Прошу тебя остаться со мной на ночь.

Его руки безвольно висели вдоль тела. Он понятия не имел, что следует сказать.

– Мег...

Она сделала шаг вперед, грациозная, прелестная.

– С моей стороны нечестно обращаться к тебе с такими просьбами. Как ты можешь отказаться? Ведь ты только что убедительно продемонстрировал высшему свету, что продолжаешь представлять собой силу, с которой следует считаться, даже и лишившись моей благосклонности. Однако именно я позволила тебе использовать свой дом в качестве канвы для создания твоего триумфа. Ты не можешь мне отказать.

– Да, я у тебя в долгу, – согласился Дав.

– Я тоже у тебя в долгу, но хочу, чтобы ты остался, Дав, если только сам этого хочешь.

– Итак, ты предлагаешь мне то, чего желает моя душа, – заверил он. – И ты знаешь, что я должен отказаться.

Она пошла по узенькой, занесенной снегом дорожке, оставляя на снегу маленькие изящные отпечатки подошв своих туфелек, похожие на следы лани.

– Отказаться? Почему, Дав?

Он подождал, пока она, следуя извивам дорожки, повернула и снова оказалась лицом к нему.

– Потому что нельзя вернуться назад.

– Ты прав, конечно.

– Я прав. Хотя ты так прекрасна, что у меня захватывает дух. Хотя я так желаю тебя, что не в силах сойти с места. Хотя я никогда тебя не забуду.

– Мне достаточно и одного знания того, что ты желаешь меня.

– У меня нет никого, Мег, – вздохнул он.

– Конечно, нет. Но будет.

Он чувствовал горечь оттого, что совершенно сбит с толку.

– После тебя?

Отчего бы и вправду не начать все сначала с Мег? Она безмерно пленительна. Они бы отправились в спальню и провели безумную ночь. И она снова проснулась бы, теплая и удовлетворенная, в его объятиях. Однако такая мысль вызвала лишь тревогу.

– Чушь и чепуха! – В складке ее губ таилось сожаление, однако и веселость не оставила ее. – Сознаешь ли ты сам, что уже желаешь своего таинственного нового секретаря? Иначе почему ты вынудил ее принять участие в безумной гонке на санях?

– Потому что я недооценил ее, само собой!

– А! Так ты полагал, что сможешь преподать ей урок? Только не пытайся уверить меня, что рассчитывал на ее вскрикивания и падения в обмороки от страха!

– Что бы я там ни думал, страх она преодолела, а к скорости отнеслась с презрением. Боже! Да девчонка способна отнестись с презрением и к самой луне в небесах! На кой черт мне такие качества в любовнице?

– Когда вспыхивает пожар, – мягко подсказала Мег, – то свечки, хоть и теплой, более недостаточно. Не говори больше ничего, Дав. Просто поцелуй меня, и покончим с этим.

Она сделала шаг вперед. Знакомые губы открылись навстречу ему. Ее поцелуй, сладостный и терпкий, манил его. Пахнущее медом и воспоминаниями теплое тело прижалось к нему. Если он не уведет ее сейчас в спальню, то ночь ему придется провести одному. С прозорливостью всех проклятых он понимал, что обречен – впервые с тех пор, как стал взрослым, – провести еще много ночей в одиночестве.

Мег права: «Сознаешь ли ты, что уже желаешь своего таинственного нового секретаря?»

Каменная Афродита – свидетельница того, как завертелся колесом его мир и ускользнул из-под его контроля, и, надо думать, богиня ликовала, видя, что его душу высосала через рот женщина, которую он не понимал и которой не доверял, но она влекла его к себе так, как мотылька влечет огонь. Для него такое влечение стало новым и отнюдь не желанным ощущением.

Он оторвался от губ Мег, поцеловал еще раз ее пальцы и, отвешивая поклон, сделал шаг назад.

– Я слишком привязан к тебе, Мег. Полагаю, наша судьба – оставаться друзьями?

Она засмеялась.

– Да! Будь ты проклят! – сказала она прерывающимся от волнения голосом и пошла к своему дому.

Но все проклятия, все богохульства, известные ему, все грубости, которые он беззвучно шептал себе под нос, не могли уже вернуть уходящую ночь обратно.

Звон разбившихся сосулек отвлек его. Дав резко повернулся. Проказливая ирония ворвалась в оледенелый сад. Его «секретарь» стояла с совершенно белым лицом возле солнечных часов.

– Я проявил наблюдательность в неподходящий момент? – заговорила «Джордж». – Я всего лишь...

– ...желал лицезреть образчик галантного поведения, дабы поучиться искусству ухаживания за дамами?

– У эксперта, – она насмешливо. – Вероятно, леди Грэнхем предпочла бы несколько менее благородное самоотречение.

– Допустим, что сейчас я ощущаю себя столь же благородным, что и ничтожнейший из подлецов. То, что ты стал свидетелем происшедшего, как-то спланировано?

– Я-то полагал, что планированием на празднике занимались исключительно вы, мистер Давенби. Особенно планированием столь волнующей сцены с вашей любовницей.

– Как много ты услышал?

– Ничего. Как образцовые любовники вы переговаривались только шепотом. Но желания очевидны, и вы пускали слюни, глядя на нее, как сущий сатир. Какого черта вы не отправились с ней в спальню?

Если бы она на самом деле была мужчиной, он бы ударил ее. Он заговорил голосом, который обжигал не хуже хлыста:

– Вы, мистер Уайт, с чрезвычайной ловкостью умеете попадать впросак. Вы мой секретарь, а не мой друг. И находитесь не в том положении, чтобы позволять себе высказывать свои незрелые мнения...

– Ваш тон, сэр, определенно мог бы оскорбить и деревяшку. Но мне казалось, что никогда не следует отказывать даме, готовой гостеприимно предоставить свою теплую постель. – Она с вызовом вздернула подбородок, хотя в глазах ее блестели слезы, а лицо заливала слабая краска, подобно облачку, набегающему на луну. – Вы же сказали, что желаете, чтобы я проявлял наблюдательность.

Он подошел к ней так близко, что она невольно отступила на шаг и едва не повалилась, наступив на скрытую под снегом клумбу.

– Ты не имеешь ни малейшего представления о том, чему только что оказался свидетелем, и, кроме того, не лезь не в свое дело. Ты забываешь: хотя мне и довелось сегодня целоваться с женщинами в лабиринтах, но домой я возвращаюсь один и один должен лечь в свою кошмарно целомудренную постель...

– Так же как и я.

– Тогда будь любезен, попридержи язык, пока мы туда возвращаемся.

Новая порция сосулек свалилась с циферблата солнечных часов.

– Приношу свои извинения, сэр, если я заговорил некстати. Должно быть, ваша цыганская музыка повлияла на мою способность верно оценивать ситуацию.

– В самом деле? А я-то думал, что тебя расстроили санные гонки.

– Нет. – дрожь пробежала по ее позвоночнику. – Гонки прошли довольно забавно.

– Забавно! По-твоему, забавно?

– Ну да, – сердито пнула она ногой снег. – А вы бы как назвали?

Он рассмеялся, и гнев его исчез.

– Я бы назвал их дьявольски глупой затеей, – ответил он.

Она сумела заставить себя ни разу не оглянуться назад, когда уходила от него. Она шла мимо похожих на привидения статуй, проходила под арками тисовой живой изгороди. Зимний пейзаж расплывался в ее глазах из-за подступающих слез.

Сильвия остановилась возле края верхней террасы, сейчас почти совершенно пустой, так как все парочки разошлись по более укромным уголкам. Несколько мужчин, оставшихся без пары, утешались выпивкой. Небрежно развалясь, они сидели на скамейках или же возле теплых жаровен. Не следует ли и ей присоединиться к ним и утопить свои печали? В сухом испанском вине?

Она только что наблюдала нежность, от которой сердце ее рвалось пополам. Что же он за мужчина, если проявляет такую нежность к женщине, которую, по его собственным словам, любил, и в то же время отказывает ей?

Она знала, что такое животное влечение, снисходительно-покровительственное отношение, слабость, мольбы, злоба. Она знала, что такое сила, пылкость. Но ни один мужчина никогда не проявлял к ней нежности.

Ившир обходился с ней мягко, по-доброму, но никогда до того безумного поцелуя Дава в лабиринте она не думала, что страсть, сила желания и нежная, почти болезненная чувственность способны сплавиться в единую восхитительную смесь...

– Песню, сэр? – ласково прозвучал свистящий шепот. – Желаете куплетик? Или узнать свою судьбу?

Цыган улыбался ей, прижимая скрипку подбородком. Прежде чем она успела ответить, он провел смычком по струнам и извлек из инструмента тихий и скорбный аккорд. Она узнала его. Она встретила цыгана возле конюшни Дава и хорошо запомнила его кротовый картуз.

– Не надо музыки, – остановила она его. – У меня неподходящее настроение как для еды, так и для любви.

– Тогда посеребрите-ка мне ладонь, и я расскажу вам вашу судьбу, сэр. – Коричневое лицо раскололось в улыбке. – Чего изволите узнать? Ваше будущее? Погадать молодому господину на богатство? Или на настоящую любовь? Предсказать смертный час? Рождение первенца? Или рассказать вам ваше подлинное прошлое? Кровь застыла в ее жилах.

– Мое прошлое? Что ты мелешь?

Цыган сыграл несколько тактов какой-то мелодии, ловко прижимая струны мозолистыми пальцами.

– Прошлое ли, будущее ли, молодой господин. Мне все равно. Я знаю истину что так, что эдак.

Она наклонилась и сорвала с туфли пряжку, пытаясь скрыть охватившую ее панику от карих проницательных глаз.

– Вот, – произнесла она. – Мое будущее. Прошлое мне известно.

Пряжка исчезла в кармане цыгана. Он пристроил свою скрипку на каменную скамью и взял ее правую руку. Коричневый длинный палец заскользил по линиям ее ладони.

– Я вижу долгую жизнь. Я вижу богатство. Я вижу маленькие печали и большие радости. Я вижу одну великую любовь, почти утраченную, но обретенную снова...

Она засмеялась.

– Все, что цыгане говорят каждому. А что моя ладонь говорит тебе о моих нуждах?

Проницательные глаза так и пригвоздили ее к месту.

– Я вижу утрату серых лошадей. Я вижу другую лошадь в вашем будущем. |

– Отлично, – кивнула Сильвия. – Надеюсь, другая лошадь появится скоро.

– Так скоро, как пожелаете, – ответил цыган. – Мои братья и я, мы торгуем лошадьми.

Она вырвала у него свою руку.

– Что ж, полагаю, такая низкопробная судьба – все, что можно предсказать за пряжку от туфли со стразами. Я не могу себе позволить купить лошадь, сэр, так же как и настоящее предсказание судьбы. Вы понапрасну теряете со мной время.

Он многозначительно коснулся пальцем своего носа и подмигнул.

– Время никогда не бывает потрачено напрасно. Моя бабушка предсказала, сколько мне его отмерено, когда я еще спал в колыбели.

И, подхватив свою скрипку и прижав ее подбородком, цыган зашагал прочь. Словно повинуясь зову музыки, из ледяного замка нетвердой походкой вышла дама в зеленых шелках. Поднимаясь по ступеням, она покачнулась, еле устояла и налетела прямо на Сильвию.

– О! – воскликнула дама, пристально вглядываясь в нее из-под отекших век. – Мистер Джордж Уайт!

– Леди Шарлотта! Я к вашим услугам, мадам.

Сильвия сделала попытку отступить, однако пьяная крепко схватила ее за обе руки. Лицо ее белело в лунном свете, зрачки казались огромными.

– Один раз вы уже сбежали от меня, мистер Уайт. На сей раз я вас не отпущу. Вы мой пленник, сэр. – Тут леди Шарлотта хихикнула. – И цена вашей свободы – поцелуй!

– Миледи, я в восторге! Однако слишком высоко ценю...

– Всего один! – Руки женщины вцепились в нее с ужасной силой. – Я одинока и брошена. Вы не можете проявить жестокость, сэр. Вы ведь почти мальчик. Один поцелуй!

Сильвия отвернулась, стараясь скрыть обуревавшее ее веселье, равно как и тревогу. Боже!

– Право, мадам, – вдруг раздался мужской голос совсем рядом. – Стоитли требовать объятий от мальчика, когда мои в вашем полном распоряжении?

Руки леди Шарлотты соскользнули с рукавов Сильвии, и она пьяно улыбнулась вновь пришедшему:

– Мистер Давенби!

И повалилась всем телом вперед. Дав подхватил ее. На долю секунды глаза его встретились с глазами Сильвии. Они не выражали ничего, кроме веселья.

Зашуршал шелк – леди Шарлотта обхватила нового кавалера за талию.

– Тогда я требую, чтобы вы поцеловали меня вместо него, мистер Давенби.

– Зачем же требовать, миледи, то, что я вам могу подарить?

Леди Шарлотта улыбнулась. Едва он начал целовать ее, глаза ее закрылись.

Сильвия понимала, что ей следовало уйти. Но со странной решимостью она скрестила руки на груди и заставила себя смотреть. Дав длил поцелуй, поддерживая леди Шарлотту одной рукой, в то время как его длинные пальцы поглаживали мочку ее уха.

Краска бросилась Сильвии в лицо.

Она закусила губу и опустила глаза, пытаясь делать вид, что сжигавшей ее вспышки чувственности просто нет.

Дав подмигнул Сильвии и осторожно опустил леди Шарлотту на скамью. Обмякшая, податливая женщина склонила голову к холодному камню. Она мечтательно улыбнулась и вздохнула. Не прошло и нескольких секунд, как она погрузилась в сон. Дав снял свой камзол и укрыл им обнаженные плечи спящей.

– Три, – констатировала Сильвия, стараясь, чтобы голос ее звучал обыденно. – По крайней мере три дамы, заплутавшие в лабиринтах.

– Ты, Джордж, знаешь только о трех. Я же усыплял поцелуями дам весь вечер напролет.

К ее великому удивлению, ее стал распирать смех, рвавшийся наружу, как вода сквозь плотину.

– И с совершенно... излишним... усердием, без сомнения!

– И много ли, черт возьми, ты можешь знать о том, как целовать женщин, Джордж?

Она только хваталась за бока.

– Очевидно, недостаточно! Вы точно так же целовали ее после карточной партии в доме номер восемнадцать? Усыпили ее?

– А ты полагаешь, что нашлось бы время для блуда между бубнами и трефами?

И почему ей все казалось так смешно? Сильвия повалилась на скамью рядом с леди Шарлоттой, которая уже тихонько похрапывала, пригревшись под шелковым камзолом Дава, и попыталась подавить обуревавшее ее веселье.

– Отчего же нет? Право! Сколько же на поцелуй требуется времени?

– Так, чтобы доставлять удовольствие, Джордж, нужно много времени и терпения. Есть только одна ситуация, в которой я никогда не спешу, – когда я с женщиной.

Его профиль выделялся ясно и отчетливо при луне. Сердце ее все еще отчаянно билось, и она постаралась скрыть под внешней веселостью какое-то неясное смущение.

– Вы хотели дать мне еще урок, сэр?

– Боже, нет! Я просто решил спасти тебя. Я все неправильно понял? Неужели я некстати вмешался как раз тогда, когда ты замыслил впервые предаться разгулу в обществе дамы старше тебя?

– Нет. – Ей пришлось опустить глаза, потому что она испугалась: вдруг он заметит в них желание. – Нет. Я благодарен вам, сэр. Спасибо.

– Не за что, – ответил он с плутовским видом, – я получил удовольствие. Сплошные поцелуи. Пошли же, Джордж! Пора нам, невинным маленьким мальчикам, в наши девственные кроватки.

Карета, заново выложенная нагретыми кирпичами, отвезла их обратно в Лондон. При тусклом свете каретных фонарей Дав изучал черты ее лица. «Джордж» свернулась калачиком в противоположном углу кареты, уютно завернулась в меховую полость и уснула. Расслабленная, смягчившаяся, ее верхняя губа приподнялась, открывая блестящие белые зубы.

Он облизнул сухие губы. Проснется она, если он возьмет сейчас и наклонится к ней и прижмет свой жадный рот к ее губам? Застонет ли, вздохнет ли, признается ли вслух, что она хочет его так же сильно, как он ее?

Проклятие! Он поцеловал трех женщин сегодня вечером, но желал лишь одну.

Итак, оказывается, он все-таки не влюблен в Мег. Она ему нравилась. Он уважал ее и восхищался ею. Их связывало нечто драгоценное и важное для обоих. И все же, что бы ни казалось ему прежде, он не влюблен в нее. И как давно Мег, с ее женской мудростью, поняла это?

Леди Шарлотта и ее пропитанные винными парами объятия не интересовали его вообще. Он надеялся, что к утру весь эпизод выветрится из ее памяти.

Но что бы стала делать «Джордж», если бы он вовремя не вмешался?

Взгляд его скользнул по ее длинным ресницам, по изящному вырезу ноздрей, шелковистой коже.

Ему хотелось прижаться губами к ее шее там, где бьется жилка, и высосать ее пульс, чтобы биение ее сердца перешло в его кровь.

Он закрыл глаза, думая о том, что именно она станет делать, если, проснувшись, обнаружит, что он целует ее. Но даже сквозь сомкнутые веки ее образ жег его, ее губы призывали. В его мечтах они говорили: «Да». Кровь его вскипала, ему стало нестерпимо жарко в одежде, и он постарался думать о чем-то другом.

Сильвия поспешно начала записку шифром, которым она пользовалась многие годы.

«Ваша милость, хочу уведомить вас...» Она жирно зачеркнула написанное. «Мой дорогой Ившир, я не в состоянии завершить эту миссию...» Рука ее смяла бумагу. «Ваша милость, я не обнаружила ничего...»

Порвав бумагу в клочки, она вскочила и принялась расхаживать по комнате. Берта внизу шила рубашки и сплетничала с прочей прислугой. Дав ушел куда-то. Она осталась одна в своей комнате, в его городском доме. Одна, и из мыслей ее не шли события того катастрофического вечера.

Все в нем вызывало невольное восхищение: изобретательность, с которой он продумал увеселения на празднике Мег; сумасшедшая гонка на санях; поцелуй в лабиринте. Она никак не могла поверить, что он – само зло.

С какой стороны ни посмотри на Давенби, все в нем совершенно непонятно. И она ничего не смогла раздобыть для герцога.

Сильвия собрала обрывки своих писем и сожгла в камине. Затем спустилась вниз, в его пустой кабинет. Стол Дава почти не виден под грудами бумаг – еще куча скучной работы для нее.

Она прошла через весь дом и вышла во двор. Холодный моросящий дождь смешивался с миазмами угольного дыма, образуя жирный смог возле фонарей. Бездумно бродя по двору, она забрела к конюшне. Если бы он не остановился, чтобы помочь Хартшему выбраться из воды, если бы они выиграли гонку, сейчас она имела бы свою собственную лошадь.

Что-то фыркнуло. Сильвия остановилась и с отчаянно бьющимся сердцем взглянула через плечо в желтый туман. Тишину нарушали какие-то непонятные звуки. Дыхание. Какое-то позвякивание. Что-то большое, фантастически уродливое маячило в тени конюшни.

– Кто там? – окликнула она. – Что вам надо?

– Мое имя, молодой господин, – негромко произнес знакомый шипящий голос, – Таннер Бринк. В последнюю нашу встречу мы гадали по руке и распевали куплеты.

Железные подковы застучали по булыжнику. Сидя верхом на пони серо-коричневой масти, цыган выехал на свет фонарей. Он держал второго пони под уздцы, пегого, в черных и белых пятнах.

– Я привел вам лошадь, – сообщил Таннер Бринк. – Вы ведь хотели прокатиться верхом?

– А куда я хочу прокатиться, на моей ладони тоже можно прочитать? – засмеялась она.

– Ваша линия жизни, молодой господин, стремится к линии жизни Роберта Синклера Давенби. Я знаю его с самого юного возраста, мы тогда повстречались с ним на вересковой пустоши. Я знаю, куда он отправился.

Сердце у нее в груди так и подпрыгнуло, и зашлось, и заколотилось в нервном и восторженном ритме. Кивком она указала на пегого.

– Он заплатил вам, чтобы вы привели мне пони? Цыган пожал плечами.

– Он заплатил мне, чтобы я играл на скрипке. Куда я отправлюсь после того – мое собственное дело.

– И мое также, если я за вами последую?

– Ни одному из нас не уйти от своей судьбы.

– Очень хорошо, – кивнула Сильвия. – Так поехали!

Она забралась в седло пегого. Уже целую неделю Дав уходил из дома на весь день. Она так и не нашла способа проследить за ним – зато теперь!.. Возбуждение ее нарастало. Сердце от волнения забилось сильнее.

Пегий пони уткнулся носом в хвост своему серо-коричневому товарищу и бежал за ним как приклеенный. Они тряской рысью двигались по лабиринту лондонских улиц и переулков сквозь толпы народа. Наконец сами улицы стали темнее, с меньшим количеством фонарей, и факельщики попадались реже. Серо-коричневый круп покачивался и подпрыгивал. Кротовый картуз то появлялся, то вновь скрывался в клубящемся тумане.

Стало тише, и улицы почти опустели. Вдруг влажная дымка рассеялась. Огромная стена без окон высилась слева. Серо-коричневый пони процокал за угол: открылся перекресток, все четыре совершенно безлюдные улицы которого терялись в затянутой непроницаемой дымкой тумана тьме.

– Здесь, – ей цыган, обернувшись через плечо. – По средам.

И исчез.

Сильвия подобрала поводья своего пегого пони. Дымный воздух влажно окутывал ее как одеялом.

– Мистер Бринк? Мистер Бринк!

Ее лошадка вдруг заржала и едва не сбросила ее, а туман все наползал.

Она попробовала тронуть своего пони вперед. Пегий опустил голову и, судя по всему, погрузился в сон. Тщетно била она его пятками по бокам. Вдруг колени пони подломились, и Сильвия едва успела соскочить с него, как он повалился на землю и перекатился на спину, извиваясь на булыжниках мостовой.

– Не самая умная мысль, – раздался чей-то голос. – Можно гарантировать, что седло будет сломано.

Туман стал рассеиваться и подниматься, и в нем появились сначала четыре черных лоснящихся ноги, а затем нос конской морды. Ноздри Абдиэля раздулись, и он негодующе фыркнул.

О Боже! Дав!

Человек, которого она выслеживала, сидел со спокойным видом, в треуголке, усеянной бусинками влаги, на спине своего жеребца и смотрел на нее сверху вниз.

– Боже! – произнесла она, чувствуя, что краска заливает ей лицо. Пегий пони фыркнул и продолжал кататься по булыжникам. Сильвия тщетно тянула его за повод. – Что вы здесь делаете, сэр?

– Я мог бы задать тебе тот же вопрос, имея на него большие основания. Вижу, мистер Бринк успел одолжить тебе пони. Как неудачно, что ты не умеешь управлять лошадью!

– Никогда еще ни одна лошадь не сбрасывала меня! Пони вскочил на ноги. Встряхнув головой, он вырвал кожаный повод у нее из рук и помчался прочь по одной из улиц.

– Осмелюсь предположить, что тебе никогда прежде не приходилось ездить на цыганском пони, – изрек Дав, глядя вслед удаляющемуся пегому крупу, – у цыган все лошади заколдованные.

– Вы заплатили ему, чтобы он проделал со мной такую штуку? – Звонкое цоканье копыт удалялось и походило теперь на стук камешков, которые высыпают из кувшина. – Вы заплатили мистеру Бринку, чтобы он бросил меня здесь?

– Я никогда никого сюда не привожу. Полагаю, с точки зрения Таннера, он просто пошутил.

Прямо за крупом Абдиэля высилась огромная арка ворот, похожая на вход в пещеру. Сильвия попыталась обнаружить какую-нибудь деталь, которая помогла бы ей впоследствии узнать здание. Каменная статуя помещалась в нише над воротами: фигура в одеянии, державшая на руках ягненка, может быть? Был также и девиз, но слова из-за тумана невозможно прочесть.

– Что здесь, черт возьми, за место?

В уголках губ Дава затаилось раздражение, но не без признаков веселости.

– Сюда я обычно отправляюсь по средам, что тебя совершенно не касается. Или ты станешь настаивать, что касается?

– Вряд ли я вообще на чем-нибудь могу настаивать, сэр, – ответила она. – Я всего-навсего наемный работник.

– Так, значит, ты просто-напросто отправился на прогулку? Ночью? В туман?

Абдиэль снова переступил, встал боком и загородил ей обзор. Лошадь смотрела на нее влажным темным глазом.

– Кажется, я стал жертвой какого-то странного цыганского розыгрыша, – предположила она.

– Следовательно, в твои намерения вовсе не входило следовать за мной и узнать, каким занятиям я предаюсь в ночное время?

– Я следовал только заТаннером Бринком, мистер Давенби. Или, вернее, пегий пони следовал за его серо-коричневым.

– Итак, тебя вовсе не интересуют мои ночные занятия, а, мистер Уайт? Тебе неинтересно, не поклоняюсь ли я дьяволу, например? Не принимаю ли участия в оргиях? Не предаюсьли каким-нибудь позорным извращениям? – Дав скривил рот.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

– А вы что, предаетесь, сэр?

– Место, куда ты приехал, – заявил Дав, – связано и с позором, и с грехом, вернее, с его результатами, но здесь нет ничего, что касалось бы тебя. Поехали домой?

– У меня больше нет пони.

– Мы можем ехать вдвоем.

– На Абдиэле? – спросила она. – Не думаю, что ему понравится.

Она не боялась жеребца, но не испытывала особой охоты усаживаться на его блестящий круп позади Дава – слишком уж сильный эротический заряд сулила такая близость.

– Ну, не моей лошади решать. Если я попрошу его нести нас двоих, то ему придется подчиниться.

Сильвия попятилась.

– Я могу пешком дойти.

Абдиэль боком двигался вслед за ней, шаг за шагом, звеня железными подковами по булыжникам, склоняя голову, послушную удилам.

– Ты мог бы, но я тебе не позволю. Я требую, чтобы ты вернулся домой со мной сейчас же, сэр, что, можно сказать, является еще одним условием твоей работы у меня.

– Абдиэль встанет на дыбы, – объяснила она. Дав усмехнулся.

– Ну, тогда будешь держаться за меня покрепче, и все.

Лошадь снова двинулась боком, и вскоре Сильвия обнаружила, что зажата между сапогом Дава и каменными ступенями, по которым плясало пламя факела.

– Ну же, сэр. Абдиэль начинает терять терпение. Влезай позади меня, – протянул он ей руку.

Оценив абсурдность ситуации, она рассмеялась и без дальнейших возражений принялась забираться на широкий гнедой круп.

Абдиэль взмахнул хвостом.

– Ему не нравится, – заметила Сильвия.

– Я ни минуты и не думал, что ему понравится. Я говорил только, что он подчинится.

Сильвия уселась и ухватилась за камзол Дава, когда жеребец заволновался. Подковы загремели. Она сразу же съехала набок и вскрикнула, задев ногой о камень.

– Ну же, мистер Уайт! Обхватите-ка меня как следует за талию, сэр. Я не кусаюсь.

Сильвия обхватила обеими руками талию Дава, и тут же конский круп под ней стал опускаться, знаменуя тем сильное недовольство коня.

– Он сейчас на дыбы встанет!

– Нет, сэр. Он сейчас повезет нас домой.

Мускулы забугрились – мужчина и лошадь двигались как единое целое. Сильная рука сжала ее руки, сомкнувшиеся у него на животе, крепко прижав ее тело к его спине. Абдиэль бросился вперед. Седло вжалось в ее пах. Полы камзола Дава взвились и накрыли ее ноги.

– Держитесь, сэр, – крикнул Дав.

Конь рванул вперед, и они помчались. Сильвия прижималась к телу Дава, чувствовала, как двигаются его камзол и жилет, как перекатываются тугие крепкие мышцы под ними. Все чувства ее возмущенно роптали. Она ощущала его силу, чистый запах, прелестный изгиб спины, едва ощутимую пляску лопаток под ее щекой.

Проклятие! Проклятие! Проклятие!

Она мальчик. Его секретарь. Он думает только о том, как совладать со своим капризным жеребцом. Только она знала, что мужское тело прижимается к ее перебинтованной груди.

Дав гнал коня как сущий демон. «Джордж» прижималась к нему сзади, и руки ее обхватывали его талию. Пальцы Дава ласкали поводья, и по ним, как по проводникам, уверенность и одобрение текли от хозяина к нервничающей лошади, которая неслась со своей двойной ношей домой, в конюшню.

Он весь горел от сознания того, что ее пальцы, ее ладони прижимаются к его животу. Он прислушивался к ее прерывистому дыханию, которое отдавалось в его ушах. Он старался смотреть прямо вперед, не давать воли мелькающим безумным образам. «Джордж» обнаженная. «Джордж», открывающая ему свои объятия и желающая его. «Джордж», призывающая его в свою постель и отдающая ему свое тело.

Желания вступали в свои права. И вдруг его стал душить смех. Какого черта он сам принудил ее ехать верхом позади него, сам себя подвергнув идиотской пытке?

– Смотрите, огонь, – дохнула она ему в ухо. – Почему горит костер там, на той стороне парка?

Он всмотрелся в пылающий вдалеке огонь.

– Надеюсь, не ради дальнейшего уничтожения моего личного имущества.

За открытыми просторами Сент-Джеймсского парка луна заливала опаловым светом Букингемский дворец. Дымки вились над его печными трубами и сливались с редеющим туманом. Обрывки плясовой мелодии доносились от прямоугольного пруда, который разрезал парк посередине. На другой стороне ледяного прямоугольника, под сенью нескольких деревьев, располагались импровизированные шатры. Рядом стояли, опустив головы, привязанные пони. Конское дыхание таяло маленькими облачками пара. Какие-то люди плясали возле входа в шатры. Другие стояли кучкой у поваленного ствола дерева, наяривая на своих скрипках.

– Что ж, всегда кто-нибудь на скрипке играет, когда огонь пылает, – заметила «Джордж».

Все мужчины и мальчики скользили взад и вперед по замерзшей поверхности канала. Один юноша вдруг упал на спину во весь рост. Другой свалился, пытаясь объехать своего поверженного товарища. Приблудный пес выбежал на лед, чуть не налетел на упавших и, скользя лапами, врезался в сугроб на краю пруда. Пес благополучно выбрался из сугроба и, вскочив на ноги, стал отряхиваться, так что снег летел с его шкуры во все стороны, а потом залаял.

Дав погнал Абдиэля, взяв курс прямехонько на кавардак.

– Разве мы не едем домой? – спросила «Джордж».

– Нет, сэр, мы сейчас нанесем визит одному цыгану, который чертовски любит соваться не в свое дело.

– А, – отозвалась она и прижалась щекой к его плечу. – Значит, цыгану? А я-то думал, там Нерон костры жжет.

Он засмеялся и остановил Абдиэля возле дерева.

– Нет. Костры жжет Таннер Бринк. Ты в Лондоне, а не в Риме. Слезай-ка.

Она разомкнула руки и подняла голову. Он схватил ее за руку и спустил на снег.

– Что ж, – проговорила она. – Абдиэль все-таки не встал на дыбы.

– В отличие от вас, сэр, я умею управлять лошадью.

– И собой управлять вы тоже умеете? И, зардевшись ярким румянцем, как если бы немедленно пожалела о сказанном, она отошла прочь.

Дав спрыгнул на землю. Он провел ладонью по шее Абдиэля, затем коснулся пальцами нежной морды. Лошадь ласково дохнула ему в ладонь. «Джордж» подошла к костру и, протянув руки, стала греться возле него. Она казалась такой же хрупкой, как иней на ветке дерева.

– Скоро еще похолодает, – раздался голос Таннера Бринка.

– А, мистер Бринк! Мне давно известно, что вы не имеете привычки объяснять свои поступки, с тех самых пор как впервые явились некоему мальчишке, заблудившемуся на вересковых склонах горы Лонскэйл-Фел. Поэтому можете отправляться к дьяволу, сэр!

– Вы и парнишкой уже подавали большие надежды, и выбрались бы тогда сами, даже если б я и не очутился поблизости. – Цыган засмеялся и прислонился плечом к стволу дерева. – Вы хотите узнать, почему я отвел вашего секретаря в Сент-Джонс?

– Наверно, на вас нашел вдруг такой стих? Я вам плачу вовсе не за то, чтобы вы развлекались, вмешиваясь в мою личную жизнь, мистер Бринк.

Таннер ухмыльнулся.

– Нет, мы же старые друзья, вы и я. Вы платите мне за информацию. Зачем же задаваться ненужными вопросами о способах, которыми я ее добываю?

– Порой я задаюсь вопросом, в здравом ли я уме, если решаюсь вообще иметь дело с вами, сэр, но продолжайте же. Взгляд цыгана обратился к кострам. У одного из них виднелась фигурка молодого человека, греющего тонкие ладони у огня.

– Неплохой способ для юношей скоротать холодную ночь, – заметил Таннер. – И ни одной юбки поблизости.

– Хотя проститутки, может, и залавливают клиентов на окраинах парка, но дамы, как правило, не выходят ночью, чтоб повеселиться на льду вместе с лондонским сбродом.

Таннер Бринк потер свой нос.

– Так что перед нами загадка.

Дав ждал. «Джордж» смотрела на конькобежцев, заложив руки за спину, и в линии ее плеч, четко видимой на фоне снега, чувствовался вызов.

– Мистер Джордж Уайт – женщина, – сообщил Таннер Бринк.

Дав потянулся к своему кошельку. Во рту у него пересохло. К великой своей досаде, он чувствовал, что сердце его забилось так сильно, что какой-то момент он не мог найти пальцами собственный кошелек.

– Как вы выяснили? Цыган пожал плечами.

– Какая разница? Я знаю о ней все. Она заблудилась.

– Заблудилась?

– У меня родичи повсюду. Во Франции. В Англии. В Италии. Нам безразлично, в какой стране жить. Мы можем разузнать все, что вы пожелаете узнать. Она не опасна. Она заблудилась. Так что перед нами загадка.

– А я думал, вы, цыгане, любите загадки.

– И вы еще считаете нас хитрым народом, сэр? Загадка-то не в том, почему женщина притворяется мужчиной. Загадка в том, почему один мужчина, который так любит женщин, до сих пор не разоблачил ее обмана...

– Вот уж эту-то загадку предоставьте разгадывать мне, мистер Бринк.

Цыган сунул в карман заработанное, засмеялся и сыграл несколько тактов знакомой песенки «Увы, любимый, отчего отвергнул ты мою любовь...».

– Она заблудилась, – снова повторил Таннер Бринк. – Вы думаете, мы, цыгане, не любим разгадывать загадки? Да мы, можно сказать, родились в лабиринте! – Тут в руке его появилась монетка, как казалось, прямо из воздуха, и немедленно пропала снова. – Желаете узнать историю ее жизни? Вот вам история ее жизни...

Она достаточно незамысловатая, и слова цыгана полностью подтверждали рассказ «Джорджа»: бегство из Франции, путешествие в Англию на судне контрабандистов, которые ее и ограбили, случайная встреча с леди Шарлоттой в какой-то гостинице.

Детство, проведенное в Италии, за которым последовал, после того как она осталась сиротой, поспешный брак с каким-то малопримечательным юристом, вскоре оставившим ее вдовой без копейки денег. С изрядным мужеством она бралась за все, что удавалось получить. Она работала гувернанткой, а не секретарем, компаньонкой путешествующей дамы, а не курьером. Она даже ненадолго сумела возродить антикварную лавку своих родителей. Довольно суровое прошлое, жизнь без особых преимуществ на обочине большого света.

– На кого она работает сейчас, мистер Бринк? – спросил Дав.

Тень неуверенности пробежала по смуглому лицу, впрочем, возможно, ему просто показалось. Он пожал плечами.

– Ни на кого, только на вас, – ответил цыган. – Перед нами загадка, и отгадать ее нетрудно: во время войны, которая только-только заканчивается, ей безопаснее путешествовать, переодевшись мальчиком.

– Так почему же ваш пони сбросил ее как раз возле Сент-Джонса?

– Просто маленькая шутка. – Таннер подмигнул ему. – Отчего не пошутить? Ведь что так, что эдак, она все равно уже заблудилась.

Заблудилась. Она сама себя загнала в ловушку со своим маскарадом и, вне всякого сомнения, боялась, что он сделает с ней что-нибудь, если раскроет ее обман. Он улыбнулся.

А прочие странности ее поведения? Кто знает? Но не обнаружилось никаких свидетельств, что она движима мотивом личной мести или же вообще представляет собой опасность. Никаких свидетельств. Только темное, неясное подозрение, да еще чутье, которое еще ни разу не подводило его прежде.

– Позаботьтесь-ка об Абдиэле, мистер Бринк, – попросил Дав. – Юная леди сейчас познает еще одну чисто мужскую радость.

Глава 7

Заскрипел снег. Сильвия подняла глаза. Дав направлялся к ней, держа в одной руке какие-то кожаные ремешки с железками и деревяшками. Свет от костра скользнул по его лицу, так что глубокие тени залегли в складках. Сердце ее упало, словно ринувшийся на добычу коршун.

– Садись, – указал он ей на поваленное дерево.

Она сунула обе руки в карманы с таким видом, словно руки ее никогда и не касались его тела.

– Зачем? Новый способ взыскать с меня что-то в счет уплаты моего ужасного долга?

Он начал расстегивать пряжки. Металл звякал в его руках.

– Боже мой, нет! Исключительно для отдохновения. Я только что заплатил Таннеру Бринку небольшое состояние за прокат. Ну же, сэр, присядьте, иначе их невозможно прикрепить.

– На мой взгляд, ваши штуки выглядят как орудие пытки.

Он поднял на нее глаза и улыбнулся.

– Кататься-то на коньках ты умеешь?

– Нет, не очень-то. – Она засмеялась и села. – Совсем не умею!

– Чем же ты, черт возьми, занимался в детстве, а? Все мальчишки катаются на коньках – пусть даже на деревяшках, прикрепленных к башмакам.

– Но не я. В Италии, где я вырос, плоховато со льдом.

– Слабая отговорка. Всякий молодой человек у меня на службе должен уметь пристойным образом передвигаться на коньках по замерзшему пруду.

Он опустился на одно колено и схватил ее левую туфлю. Сильвия стала смотреть на его склоненную голову. Он поставил ее ногу себе на колено, а пальцы его обхватили ее щиколотку. Она закусила губу, чтобы он не заметил проявления ее чувственности.

«Но я ведь не молодой человек. Я женщина. Я знаю, что такое желание и что такое быть желанной. Право, сэр, я в отчаянии от того, что столь сильно желаю вас...»

– Но вам-то зачем возиться со мной, сэр? Если по вашему настоянию я все же должен отважиться выйти на лед, то уж, верно, сам смогу как-нибудь эти штуки нацепить.

– Но ты же, будучи юношей, возросшим в теплице, не знаешь, как их следует цеплять. Ты все перепутаешь самым безобразным образом и сломаешь ногу на льду.

Самым что ни на есть будничным и безличным образом он стал прилаживать к ее подошве конек. Волна чувственного восторга захлестнула ее. Ах, только бы он не отпускал руку! Самое легкое прикосновение его пальцев оставляло след, подобный ожогу.

– Вы думаете, я могу сломать только одну ногу? Он возился с ремешками и пряжками.

– Право, сэр! От секретаря с двумя сломанными ногами не будет уж совсем никакой пользы.

– Может, я всего-навсего сломаю запястье. – Она отчаянно цеплялась за шершавую кору, в которую упиралась ладонями. – Или два запястья?

– Только попробуй – я тебя так вздую! Хорошим крепким прутом. Разложу на письменном столе у себя в кабинете и вздую.

Румянец ее стал багровым, хотя она и понимала, что он шутит.

– Я вам не английский школьник!

– Ну конечно, нет. Английский школьник умел бы кататься на коньках.

Действуя ловко и умело, он застегнул все пряжки и ремешки и вставил маленький штырек в каблук ее туфли. Один конек прилажен. Он бесцеремонно сбросил ее ногу на снег.

– Пожалуйте вторую ногу, сэр, – сказал он. Сильвия протянула правую ногу, стараясь, чтобы он не заметил, как неровно она дышит, как жжет ее пламя чувственности. Он проворно приладил второй конек, затем уселся рядом с ней.

Она терла свои лодыжки, пытаясь изгнать из них воспоминание о его прикосновениях, а он между тем пристегнул коньки и себе, быстро и умело. Затем встал.

– Ну вот, – произнес он. – Теперь – на лед!

Жар собрался у нее где-то под ложечкой. Ее глаза видели его одного. Если б она только протянула руку, то могла бы коснуться его руки, прочувствовать манящую крепость его пальцев.

Дав шагнул один на замерзшую поверхность канала. И сразу же оказался далеко. Он легко скользил по льду, отталкиваясь поочередно то одной, то другой ногой. Приблудный пес сразу же кинулся вслед за ним. Сильвия смотрела на мужчину и собаку. Тоска сжимала ее сердце. Если бы она не согласилась на затею с переодеванием в мужское платье, если бы она просто завлекла его, как ей случалось завлекать мужчин в Париже, в Вене...

Однако впервые в жизни она бы не смогла соблазнить мужчину бесчестно.

Дав наклонился зачерпнуть рукой снега. Когда пес заскользил возле самых его ног и принялся тявкать, он слепил снежок и бросил в него. Пес умчался. Дав развернулся, сделав маленький круг, и, наклоняясь вперед, покатил обратно. Пес же исчез в тумане на дальнем конце канала.

– Как, сэр? – воскликнул он. – Вы даже еще и не попытались встать?

– Я все думаю о вашей обещанной взбучке, сэр, – ответила она. – По-моему, не стоит мне рисковать. Что, если я сломаю обе ноги и оба запястья?

– Тогда я скормлю никчемный обрубок, в который ты превратишься, вот этой дворняге. Пошли! – Он подставил ей руку. – Цепляйся за мой рукав.

Четверо мужчин постарше прокатили мимо. Мужчины ехали парами, держась под руки, как участники церковной процессии. На дальнем конце канала мальчишки, уцепившись за фалды курточек друг друга, катили, визжа от радости, неровной цепью.

– Никого рядом нет, и некому стать свидетелем твоего унижения, – сообщил Дав. – И если ты даже не попробуешь, я все равно тебя выпорю.

Она схватилась за его рукав и встала. Пользуясь его поддержкой, она сумела выйти на лед.

– А что, если я свалюсь и ничего себе не сломаю?

– Пять ударов розгой по мягкому месту за каждое падение, мистер Уайт, – прогремел Дав. – Нагну на свой стол как школяра, фалды на уши, штаны...

Ее ноги вдруг выскользнули из-под нее. Она отчаянно вцепилась в его камзол, но рука его уже лежала на ее спине и поддерживала.

– Если ты умеешь ходить, то умеешь и кататься на коньках, – проговорил он. – Вот так: сначала одной ногой, затем другой.

Сильвия попыталась двигаться как он, повторяя движение за движением. Дав катил себе и катил вперед, надежно держа ее рядом, и наконец она поняла, как держать равновесие. Раз... два. Раз... два.

– А все же не удастся вам, – заговорила она, задыхаясь, – меня выпороть. Ведь я никак не могу свалиться, когда вы меня так поддерживаете, верно?

Он взглянул на нее сверху вниз.

– Посмотрим, посмотрим. Готов совершить небольшой поворот? Направо, например?

Ноги ее стали отчаянно расползаться, когда он начал поворачивать ее по небольшой дуге. Коньки заносило, ноги не слушались, но он поддерживал ее, пока она снова не почувствовала себя твердо на льду.

– Вот сейчас вы едва не получили свой шанс, – вымолвила она.

– Какой шанс?

– Испробовать вашу розгу на моем заду. Его губы придвинулись к самому ее уху:

– Увы, ни разу в жизни я не порол слуг. Зачем же начинать сейчас? Давайте же кататься, сэр, как два послушных пони в упряжке.

Перед ними расстилался серый лед, исчерченный белыми следами коньков, похожими на детские-каракули. Деревья высились безмолвными группами. Снег сверкал сквозь светящийся туман, словно припорошенный крошечными бриллиантами. Мягкое, медлительное скольжение сквозь морозную ночь таило в себе захватывающее очарование.

Она теперь спокойно относилась к тому, что рука Дава обнимает ее за талию, а ее собственная ладонь сжимает запястье его другой руки. Кровь теплым веселым потоком бежала по жилам. Бледное сияние лунного света делало воздух опьяняющим.

– Тут все так... сказочно, будто удалось заглянуть одним глазком в таинственную страну фей, – заметила она.

– То есть туда, куда мы, бедные смертные, попадаем обычно в заколдованном состоянии? – На морозном воздухе щеки его раскраснелись, глаза казались бездонными.

– Я-то точно нахожусь под действием какого-то волшебства, – заверила она, – иначе бы я растянулся на льду давным-давно.

– Нет, у тебя природный дар, – похвалил Дав. Как ни смешно, но ей стало приятно от его слов.

– Я тут ни при чем. Получается только потому, что вы очень облегчаете мне задачу.

– Чепуха, – ответил он. – Ты тут при всем. Смотри сам! Тоска сжала ее сердце, когда рука его соскользнула с ее талии, но, не нарушая ритма движения и не отпуская ее ни на мгновение, рука спустилась по ее рукаву и крепко взяла за руку, ладонь к ладони.

– Что до меня, – продолжал он, – мои мотивы абсолютно эгоистичные: никогда в жизни я еще не испытывал такого веселья!

Так и сияя от радостного возбуждения, он завернул ее по еще одной небольшой дуге. Сильвия благополучно въехала в поворот, чувствуя тепло его ладони в своей руке, пальцы которой надежно переплетались с его пальцами.

«Никогда в жизни я еще не испытывал такого веселья!» И она тоже! Самое настоящее счастье рвалось из ее души. И радость ее была чистой радостью ребенка.

– Главное здесь – равновесие, как в танцах, – объяснял он.

– Не одно только равновесие, еще гармония...

Неожиданно раздался громкий лай. Бродячий пес выскочил из тумана. И клубком снега, шерсти и виляющего хвоста полетел прямехонько на них. Дав попытался откатить Сильвию в сторону, но пес уже находился в прыжке. Сильвия неловко пыталась совладать с разъезжающимися ногами. Но когда собачье тело со всей силы ударило ее под колени, пальцы Дава выскользнули из ее руки.

Она качнулась слишком сильно назад, а затем, взмахнув руками, повалилась вперед, носом в сугроб, окаймлявший канал.

Она только успела мельком увидеть лицо Дава, сиявшее нескрываемым весельем, как пес кинулся в ноги и ему. Коньки выскользнули из-под него, он крутанулся, широко раскинув руки, и упал на спину, приземлившись в сугроб рядом с Сильвией. Пес же, словно испугавшись, что сумел поднять такую кутерьму, с лаем умчался прочь.

– Ты все-таки упал, просто вверх тормашками полетел, – смеялся Дав. – Придется мне все-таки тебя выдрать.

Она приподнялась на локте.

– Так ведь и вы упали тоже!

Дав перевернулся на спину и так лежал рядом с ней, ухмыляясь во весь рот, безмятежный, довольный, веселый, и поглядывал на нее снизу вверх.

– Это не считается.

– Почему же?

– Потому что я здесь устанавливаю правила, сэр. Ты что-то начал говорить?

– Я что-то начал говорить? – спросила она. – Когда?

– Как раз перед тем, как пес сбил нас с ног, ты начал говорить что-то. Кажется, о гармонии?

– Да? Боже! Я забыл!

Сожаление тенью прошло по его лицу, но тут же он снова зашелся хохотом.

Сильвия смотрела на него. В горле у нее стоял ком. Она имела в своей жизни много любовников. И почему близкие отношения всегда заставляют мужчин и женщин держаться настороженно, провоцируя их манипулировать друг другом? Почемустакой неизбежностью они, проснувшись утром, всегда понимают, что, в сущности, спали с незнакомым человеком? Никогда бы Дав не взял такого беззаботного, открытого, товарищеского тона, имея дело с любовницей, так как отношения с существом другого пола неизбежно налагают некоторые ограничения.

Однако если бы она предстала перед ним женщиной, она бы уже познала запах, гладкость, блистательность его тела. Она неловко поднялась на ноги и принялась стряхивать снег с рук и ног. Дав лежал и смотрел на снежинки, летевшие с ее одежды. Скрытность вновь набежала на нее как туча. И слова, которые он уже решил произнести, замерли у него на губах и остались невысказанными.

«Я знаю, мадам, я знаю вашу смехотворную и очаровательную тайну. Неужели вы не понимаете, что я давно соблазняю вас по мере моих скромных сил? Почему бы вам не признаться, что вы женщина, и не порадоваться преимуществам, которые это сулит?»

Но момент упущен.

– Ну, все цело, – констатировала она с наигранной мальчишеской бравадой. – Руки, ноги, все на месте.

Она сделала, покачиваясь, несколько шагов и внезапно села снова.

Дав перекатился, зачерпнул целую охапку снега и вывалил ей на голову.

– Великолепно, – усмехнулся он. – Итак, ты умеешь кататься по льду на четвереньках. Давай наперегонки?

Ее смех и вопли полетели ему вдогонку.

Таннера Бринка у костров уже не было. Какой-то цыганенок держал Абдиэля под уздцы. Дав снял коньки, сунул мальчишке монету и запрыгнул в седло. Через несколько минут он уже перемахнул на другую сторону канала. «Джордж» шла навстречу ему по снегу, коньки ее болтались в руке.

Несмотря на мужскую одежду, она выглядела прелестно: губы пылали, глаза сияли. Она остановилась и улыбнулась ему.

– Я гораздо тверже стою на ногах без ваших легкомысленных железок, – вымолвила она, – хоть и не привыкла ходить в мокрых чулках.

– Ну тогда поехали домой и высушим их. Оставь коньки здесь. Я уже заплатил мальчишке, который придет и заберет их.

Он протянул ей руку. Она поколебалась только секунду, затем бросила на снег клубок ремешков и железяк и вложила свою ладонь в его. Он забросил ее на круп за собой. Желание побежало по жилам Дава жарко и сладостно.

Он ссадил ее без особых церемоний прямо в слякоть, заливавшую булыжники двора. Сонная и взъерошенная, она еле стояла на ногах. Парик и шляпа чуть съехали набок, а губы припухли, как если бы он только что поцеловал ее.

Нервы его звенели. Кровь в жилах пела на разные голоса, выдавая горячечные арпеджио. Дьявол все побери, как же ему хотелось поцеловать ее! Она ухмыльнулась, как мальчишка, отмочила какую-то глупую шутку и пошла в дом.

Абдиэль нервно бил копытом. Не так уж еще поздно, и вполне можно разбудить конюха, но Дав сам ввел своего коня в стойло. Тихо насвистывая, снял с жеребца седло и уздечку и принялся чистить его. Несмотря на нагловатый, ехидный тон, которого она держалась, глаза ее ясно говорили, что она тянется к нему и сердцем, и телом, и душой.

Точно так же, как и он.

Таннер Бринк раскрыл все безобидные секреты ее прошлого. Она ни в чем не повинна и ничего не знает. Если не считать того, что «Джордж» скрывает свой пол, она сама невинность. Или самый хитрый противник из всех когда-либо противостоявших ему, хитрый настолько, что сумел одурачить или склонить на свою сторону цыгана. Женщина, ставшая его секретарем, являла собой очаровательнейшую из проблем.

И она хотела его так же сильно, как и он ее.

Дав, оставив Абдиэля, в задумчивости поднимался по лестнице. Чего он обыкновенно ожидал от женщин? Восхищения, ухаживаний, легкого флирта, но всегда и возможности благополучно вернуться в постель Мег, чтобы, как Абдиэль, наконец спокойно расслабиться в своем стойле?..

Он остановился возле двери своей спальни. Положив руку на щеколду, он задумался, впустила бы она его к себе в комнату, если бы он постучал.

Не искушая судьбу, он открыл свою дверь и встал как вкопанный. Пламя одинокой свечи высвечивало обнаженное женское плечо, многообещающую улыбку, пряди распущенных женских волос.

Женщина лежала в его постели, поджидая его, обнаженная.

Он почувствовал стеснение в паху. Кровь вскипела в его жилах. Однако гнев его вспыхнул еще быстрее, и голосом, резким, как удар хлыста, он рявкнул:

– Что за бес в тебя вселился, что ты такие штуки выделываешь, а?!

Герцог Ившир задумчиво смотрел на огонь, сведя ладони перед собой. Шитье его шлафрока поблескивало. Сильвия изрядно продрогла, так как ей пришлось проторчать какое-то время на балконе его спальни, осторожно постукивая в стекло камешком. И хотя она подняла герцога с постели, сейчас, в кабинете, куда он провел ее, он выглядел безупречно, складки шлафрока лежали идеально ровно, а ночной колпак аккуратно обрамлял его длинное лицо.

– Не могу выразить, какое облегчение я испытала, когда поняла, что застала вас одного, ваша милость, – проговорила она.

– Облегчение для вас не является тем же для меня, человека менее целомудренного, – ответил герцог довольно сухо. – Всякий мужчина предпочитает, чтобы кто-нибудь делил с ним постель.

Она засмеялась, подбросила угля на решетку, помешала кочергой, чтобы разгоралось.

– Какими ловкими мне теперь кажутся мои руки! – Она растопырила пальцы. – Кто бы мог подумать, что не так давно их пальцы украшались кольцами – пусть даже и с поддельными камешками?

– Надеюсь, Давенби такая мысль в голову не придет. – Ившир откинулся в своем кресле. – Вы подвергаете себя слишком большому риску, являясь ко мне. Его шпионы...

Сильвия бросила взгляд на часы, стоявшие на каминной полке.

– Посреди ночи-то? Боже! Да никто и не подозревает, что я вышла из дома.

– А ваш хозяин?

– Он давным-давно в своей постели – один, как и вы. Похоже, самые завидные лондонские холостяки спят в одиночестве гораздо чаще, чем можно предполагать. Он возил меня кататься на коньках в Сент-Джеймсский парк. Никогда в жизни я не получала большего удовольствия. И, возможно, он какое-то мгновение веселился не меньше меня. Мы резвились на замерзшем канале вместе с несколькими другими непоседливыми молодыми людьми и одним перевозбужденным псом. Пока он чистил свою лошадь, я выбралась из дома через крышу.

– Через крышу?

Откровенно бравируя, Сильвия прислонилась плечом к облицовке камина.

– Да. Веселое занятие. Пока я не ввязалась в затеянную вами историю с переодеванием, я даже не подозревала, как много я упустила из-за того, что девочка. Известно ли вам, что мальчишки имеют обыкновение бегать, и визжать, и кататься на льду как совершеннейшие идиоты? Ну разумеется, известно. Вы же сами были когда-то мальчишкой!

– Будучи старшим сыном герцога, я наслаждался свободой не совсем в том объеме, что слоняющиеся по улицам сорванцы...

– Но я-то вышивала по канве, ваша милость. По канве! Он засмеялся.

– Вы сумели научиться и другим вещам. Она усмехнулась.

– Да, но не кататься на коньках и не лазать по крышам.

– Это не игра, Сильвия. – Герцог сжал рукой свой подбородок. – Я получаю твои донесения, как мы и договорились. Ты не должна являться сюда лично – через крышу ли, другим ли каким путем.

– Да. Я пришла сообщить вам, что для меня миссия закончена.

Он пронзил ее взглядом.

– Что? Ты думаешь, он заподозрил тебя?

– Нет! Если он пошлет своих агентов на континент, то узнает только о безупречном и обыкновенном прошломДжорджа Уайта, весьма заурядного молодого человека. Даже если б он и открыл, что я женщина, его шпионы не смогли бы узнать ничего.

– Тогда почему?

Она оттолкнулась от камина и принялась расхаживать по комнате.

– Вы знали меня еще в Вене. Знали меня и раньше, в Париже, когда я все еще была замужем за графом Монтеврэ...

– Вы самое прелестное создание из всех, кого мне доводилось видеть, – заметил герцог.

– И потому вы оказались тут как тут, чтобы подобрать обломки кораблекрушения после смерти Монтеврэ. Я вам благодарна. Я благодарна, что вы предоставили мне возможность зарабатывать себе на жизнь, не выходя снова замуж.

Тиканье часов казалось очень отчетливым в наступившей тишине.

– Я не мог жениться на тебе... Сильвия улыбнулась.

– Чтобы человек, который должен стать герцогом, и вдруг женился на разоренной, безвестной вдове без гроша в кармане? Нет, конечно, вы не могли жениться. С трудом могу себе представить, как вы вообще могли всерьез о таком думать.

– Я думал, – оповестил он, – когда впервые увидел тебя.

– Только потому, что вам незадолго до того разбила сердце какая-то дама здесь, в Англии. Боже, муж имеет полную власть над телом своей жены, над ее личностью, ее деньгами и ее детьми. Вы вернули мне возможность называть мою жизнь моей собственной. Я бы и не согласилась ни на что другое.

– Тогда зачем же бросать миссию на полдороге?

– Потому что за все прошедшие с того времени годы я только изредка имела возможность проявить такие простые качества, как заботливость и великодушие, и никогда не могла наслаждаться ни настоящей дружбой, ни подлинной страстью. Однако я так увлекалась самой игрой, что почти ничего не замечала. А сейчас заметила.

– Почему ты вдруг сейчас решила, что тебе необходимо нечто большее?

– Не знаю. Знаю только, что вы натравили меня на человека, который по-настоящему знает толк в таких вещах...

У него побелели костяшки пальцев. Кресло с грохотом повалилось назад, и Ившир вскочил на ноги.

– Давенби?!

Она поспешила высказаться:

– Я не верю, что Давенби убил вашего брата. А даже если и убил по какой-то несчастной случайности, я не верю, что он намеренно разорил его. У Дава есть тайны, верно. У кого же нет тайн? И он определенно именно таков, каким вы описали его во всех остальных отношениях. За исключением одного: теперь, прожив с ним под одной крышей некоторое время, я не верю, что он – воплощенное зло.

– Он и тебя обморочил! – прошипел он наконец.

– Вы ошибаетесь, ваша милость.

Ившир схватил часы с каминной полки и швырнул их об пол. Стекло разбилось, и позолоченные стрелки рассыпались по ковру. Он круто обернулся к ней.

– Я не ошибаюсь! Господи, спаси и сохрани нас! Неужели ты и вправду думала, что дьявол покажется тебе чернее при более близком с ним знакомстве?

На ребре ладони, сжатой в кулак, алел порез. Не решившись заговорить, Сильвия только молча протянула свой носовой платок. Герцог взял платок и обернул им пораненную руку.

– Напротив, мадам, в том-то и заключается опасность авантюры, что дьявол покажется вам столь соблазнительным, что вы влюбитесь в него и станете клясться всеми святыми, что он сущий архангел. Я предупреждал вас!

Сильвия упрямо не отводила взгляд от его лица, хотя ее и потрясла до глубины души сила его ненависти.

– Я не влюблена. Но если даже и так, разве всякий его добрый поступок все равно свидетельствует о развращенности?..

Герцог подошел к своему столу. Со щелчком отпер ящик стола.

– Боже мой! У меня довольно доказательств, если ты желаешь доказательств, Сильвия. – Он стал вынимать связку за связкой бумаги. Он набросал целую груду, а затем вернулся к камину и уставился на погубленные часы. – Ты ведь знаешь его почерк?

– Да, конечно.

– Тогда прочти документы. – Подбородок герцога дернулся словно от боли. – Да, прочтите их, мадам! А потом уж говорите, что я ошибаюсь!

Она села за письменный стол и принялась читать, заставляя себя вникать в смысл ужасных слов, вероломных предложений. Документы жгли ей руки. Письма к брату Ившира, лорду Эдварду Вейну, в которых обещались несказанные богатства. Весьма запутанный план нового предприятия, связанного с торговлей русской пушниной!

Страница за страницей обличающих документов.

И все, несомненно, написаны почерком Дава.

Те самые густые черные чернила, которыми писались душераздирающие послания к Мег, колонки цифр в гроссбухах, говорившие о силе и очаровании писавшего. Его обещания представляли собой всего лишь хитросплетения фальсифицированных капиталовложений, гарантирующих разорение. И каждый этап тщательно, злонамеренно и с большой изобретательностью спланирован. На глазах у лорда Эдварда его грандиозное богатство растаяло без следа.

Дав использовал весь свой блестящий ум для того, чтобы разорить младшего брата Ившира и самому выйти сухим из воды. Ее одолела страшная слабость, как если бы она надышалась каких-то ядовитых испарений.

– Но почему? – Голос ее сорвался. – Почему он так сделал?

– Ревность, зависть, благосклонность дамы, которой добивались оба, – кто знает? Давенби – никто, человек без роду без племени. Мой брат был светочем лондонского общества. Однажды Эдвард сказал мне, что никогда в жизни он не встречал такого обаятельного человека, как Давенби...

– Обаятельного? – По спине у нее пробежала дрожь. – Да в него влюбляются с первого взгляда!

Герцог поднял циферблат.

– Боже! Что за нелепый спектакль я разыграл! Разбил мой любимый хронометр!

– По-моему, нам обоим не помешало бы выпить.

К ее изумлению, Ившир сам подошел к буфету и налил бренди в два стакана. Один стакан он вложил ей в руку, содержимое же другого тут же выпил.

– Я жалею, что пришлось показать тебе документы. Я хотел, чтобы ты поверила мне на слово. Глупо с моей стороны.

– Вовсе нет. После стольких лет совместной работы глупо сомневаться в ваших словах. Герцог принялся широкими шагами мерить ковер.

– Роберт Давенби явился в Лондон как комета, и Эдварду показалось, что в нем таятся громадные возможности. Он говорил о нем так, словно Давенби затмевал звезды.

От обжигающей крепости бренди ее похолодевшая кровь побежала быстрее. И почему, черт возьми, ей так больно?

– Ваш брат использовал свое положение для того, чтобы помочь совершенно незнакомому человеку, просто потому, что считал его очень талантливым?

– Талантливым? Как вы имели возможность убедиться сами, в Давенби таится искра гениальности. Эдвард не мог спокойно смотреть на то, как подобный дар пропадает впустую. И потому мой брат представил его нужным людям, открыл для него возможности деловой деятельности. Без его покровительства Давенби сейчас корпел бы в какой-нибудь конторе в качестве клерка. Благодаря моему брату он вошел в общество. Он привлек внимание Мег Грэнхем и стал признанным любовником самой блистательной и влиятельной хозяйки светского салона в Лондоне. Судьба его, можно сказать, решилась сама собой.

Сильвия потерла глаза рукой. В рассказе герцога присутствовала какая-то ужасная логика.

– Но почему Дав вдруг решил причинить зло человеку, который принял его как друга?

– А почему Яго вдруг решил уничтожить Отелло? Разве редкость, что уличная дворняга кусает руку, кормящую ее?

– А как именно погиб лорд Эдвард? Вы можете рассказать?

Ившир бросил ей лист бумаги.

– Вот, мадам, приглашение, адресованное моему брату, в котором его просят отправиться на рассвете в то место, где поджидала его смерть. Давенби оказался слишком большим трусом, чтобы сойтись с моим братом лицом к лицу на дуэли. Эдвард считался одним из лучших фехтовальщиков Лондона.

В записке с самым невинным видом бежали по бумаге строчки, написанные прекрасными черными чернилами знакомой рукой. Дружеское предложение. «Все подготовлено, милорд. Золото...» – не было никакой необходимости дочитывать до конца. Сильная боль сдавила горло, и ей стало трудно дышать.

– Но что-то ведь должно было подтолкнуть его к такой мысли...

– Возможно, Эдвард мог доказать, что отвратительные слухи, давно уже ходившие, совсем не беспочвенны, а Давенби узнал о его намерении. Я не знаю, но моего брата пристрелили как собаку, и все его богатство попало в руки его убийцы, твоего хозяина Роберта Синклера Давенби.

– Отчего же вы не преследуете его в уголовном порядке? У вас есть доказательства. Ей-богу! Вы все-таки герцог!

– Несмотря на все документы, которые ты держала в руках, состояние моего брата пропало бесследно. Я не могу доказать, что оно в руках Давенби. Он вполне может заявить, что вместе с ним ни о чем не подозревал и также разорился в результате рискованных начинаний. И хотя Давенби и организовал убийство Эдварда, сам не присутствовал при этом. Не так он глуп.

Сильвия закрыла лицо руками. Ей стало дурно. Ее трясло как в лихорадке.

– Я дал моему умирающему отцу торжественную клятву, что сделаю все возможное, чтобы унизить Давенби так же, как он унизил моего брата, прежде чем он умрет. Но я должен понять, как он устроен. Ты понимаешь?

Она принудила себя посмотреть в лицо реальности, заставила себя подняться на ноги и подойти к камину, возле которого Ившир стоял, раскинув руки в стороны, словно растянутый на дыбе.

– Я с ним целовалась, – произнесла она. Голова герцога дернулась.

– Что?!

– Я целовалась с ним. На маскараде леди Грэнхем. Он принял меня в темноте за женщину, и я целовалась с ним. Если бы не необходимость скрывать мой пол, я с охотой легла бы в его постель.

– Тогда наша миссия заканчивается сию минуту. Ты знаешь, что я заплачу тебе в любом случае. Ты знаешь, что для тебя всегда готов дом здесь, в Англии, без обязательств, если таково будет твое желание, – проговорил Ившир.

– Но теперь я не могу закончить ее, – ответила она. – Я уже запуталась в этой паутине.

Пальцы на ее плече едва заметно сжались.

– Если все, к чему стремится ваша душа, – телесные утехи, то решение проблемы ближе, чем вы думаете.

– Это большая честь, ваша милость, хотя мой ответ должен быть вам известен.

Какое-то мгновение он молча смотрел на нее, затем улыбнулся.

– Но следует ли удивляться, что мы все-таки иногда входим в соблазн?

Она притянула его руку и поцеловала и только потом отошла.

– Я всего лишь человек, и к тому же женщина. Разумеется, я испытываю искушение. Увы. Я чувствую себя ужасно нравственно неустойчивой, как если бы моя кожа превратилась в тончайшую газовую ткань, но есть и кое-что еще. Вы поручили мне миссию. Я согласилась на нее. Если я, как полная дура, и начала, несмотря на весь мой опыт и ваши советы, доверять ему, значит, я просто совершила ошибку, вот и все. Теперь, когда вы объяснили мне, как дела обстоят на самом деле, я добуду вам доказательства...

– Но не в том случае, если тебе лично придется заплатить слишком высокую цену, Сильвия!

Она натянула камзол и вгляделась в тьму за оконными стеклами. Снова, словно в насмешку, пошел снег.

– Никакой особой цены платить не придется. Мой заработок, а порой и моя жизнь не раз зависели от того, насколько правильно я смогу оценить мужчину. Из моих донесений вам уже известно все, что мне пока удалось узнать. Он управляет несколькими фирмами, одна, судя по всему, приносит большие убытки, а некоторые другие, напротив, весьма прибыльны. Большие суммы переводятся ему, и сам он осуществляет крупные выплаты, но совершенно невозможно понять, чем именно он занимается. Он покупает бумагу, мыло, продукты. Он платит наемным работникам. Он ходит куда-то каждую среду. И проводит там целый вечер.

– Куда он ходит?

– Здание со скульптурой над воротами. Хотя в темноте слишком трудно что-либо рассмотреть как следует, но, по-моему, она изображала человека с пастушеским посохом, несущего в руках ягненка. Эмблема Иоанна Крестителя, кажется. В остальном он просто исчезает в самое неожиданное время и также появляется.

Герцог не спеша подошел к буфету и вновь наполнил свой стакан бренди, затем так же неторопливо вернулся к камину.

– Ты не будешь спать с ним!

– Не знаю. Решение принимать не вам, и я смею уверить вас, что вы неверно рассчитали...

– Каким образом?

– Мужское платье, парик! Я не знаю, как защитить себя от него, когда я переодета мальчиком. Я не знаю, что я такое. Не понимаю, кто я. Мне следовало начать с того, чтобы сделать его своим любовником, тогда бы я сразу же убедилась, что он просто еще один мужчина.

Лицо герцога покрылось смертельной бледностью.

– Я запрещаю вам, мадам!

Она повернулась и посмотрела ему прямо в лицо.

– Вот проклятие! Ваша милость, что, по-вашему, такое страсть? Дама улыбается и рискованно шутит, давая обещания под прикрытием своего веера, а мужчина думает, что завоевал ее сердце?

– Я запрещаю!

– Да, на этот раз! После того как вы платили мне за все предыдущие разы? Как, по-вашему, я добывала для вас драгоценные сведения прежде? Только ложась в постель с мужчиной, могла я узнать его уязвимые места, его мечты.

Он выглядел ошарашенным.

– Я никак не думал...

– Ну действительно, как вы могли? Важно не только то, что близость бывает без любви. Важно, ваша милость, имеет ли женщина право сказать свое слово в такой области отношений. В браке тело ее принадлежит мужу, и муж может использовать его по своему усмотрению, вне зависимости от того, хочет она или нет. Если же она впадает в разврат, то становится совершенно бесправной. Разве вы никогда не видели таких женщин? Девчонок вроде Берты, которые жмутся по темным углам и пристают к прохожим, предлагая себя за шесть пенсов?

– Берта – француженка, которая передает твои шифровки моему лакею?

– На свете тысячи таких, как она, неуклонно скатывающихся в омут проституции. Обучая Берту обязанностям горничной, я хотела дать ей новый шанс, но только мужчины пользуются достаточной свободой для того, чтобы проводить время в мечтах об истинной любви. Только мужчины пишут сонеты, полные вздохов. Женщины обречены делать выбор, руководствуясь прозаическими соображениями.

– Если тебя могут утешить мои слова, сведения, которые ты мне поставляла, всегда оказывались жизненно важными.

– Работа позволила мне проложить совершенно иную жизненную тропу, на которой выбор, ложиться или нет в постель с мужчиной, принадлежит мне и только мне. Я всегда оставалась госпожой своей судьбы. – Она сделала жест в сторону вероломных документов на столе. – Я должна узнать истину.

– Мы уже знаем истину.

– Вы можете верить во что хотите, но что до моего мнения, то составлять его я буду сама.

– И что, если ты не обнаружишь ничего, кроме новых доказательств его порочности и виновности? Oнa не сводила глаз с морозных узоров на окне.

– Тогда я приложу все силы к тому, чтобы уничтожить его, – пообещала она. – И увижу, как он трясется на эшафоте, умоляя дать ему еще мгновение посмотреть на солнце, прежде чем мешок закроет его привлекательное лицо. Я буду стоять рядом с вами и смотреть, как вешают Роберта Давенби.

– Что за бес в тебя вселился? – спросил Дав громовым голосом.

Девушка вспыхнула как маков цвет.

– Мой хозяин подумал, что вам, верно, одиноко, – объяснила она по-французски.

Дав в два шага подошел к постели. Всякое желание давно уже улетучилось.

– Твой хозяин? Мистер Джордж Уайт выступает в роли сутенера в свободную минутку? Отказываюсь верить!

Берта заплакала.

– Вы считаете, что я не подхожу для вас, сэр?

Он схватил свой шлафрок и накинул его на плечи девушке. Проклятие!

– Ты хорошенькая, как цветочек, мисс Дюбуа. Для всякого мужчины большая честь пользоваться твоей благосклонностью. Я несколько опешил, вот и все. Ты и раньше такие штуки проделывала?

– Так можно заработать монетку-другую, сэр. – Рыдания одолевали ее как икота. – Или кусок кружева.

Он отошел от постели. |

– Тебе следует научиться заключать сделки повыгоднее, милая барышня. И дарить свою благосклонность только в обмен на сердце хорошего парня, а на меньшее не соглашаться.

Тут она заплакала всерьез, так что слезы побежали ручейками.

– Но я никогда не знала ни одного хорошего парня, сэр! Дав нашел носовой платок и сунул ей в руки, затем налил ей стакан бренди.

– Такты затем и приехала в Англию, чтоб подыскать себе такого?

Берта залпом выпила янтарную жидкость.

– О нет, сэр! Мне просто пришлось сбежать из Сент-Омера. Жак очень уж бил меня. Он впадал в такую ярость от ревности. Я его боялась. Думала, он убьет меня.

– Ты поступила правильно. – Он не отрываясь смотрел в окно, в то время как отвращение боролось в его душе с жалостью. Она боялась мужчин, и, вне всякого сомнения, близость ей противна. – Расскажи-ка мне о себе, Берта. Ты родилась в Сент-Омере?

Из отрывочных и бессвязных фраз он понемногу узнал всю историю. Нет, она не родилась в Сент-Омере, она служила там горничной в большой гоетинице, а Жак был сыном хозяина. В ее родной деревне никого из семьи у нее не осталось, и ей никто не мог помочь избавиться от притязаний Жака. И тут молодой англичанин остановился в их гостинице и заболел. Она ходила за больным. В благодарность за помощь мистер Уайт предложил забрать ее в Англию. Все детали, все нюансы точно соответствовали рассказу «Джорджа», так же как и подтверждавшие сообщения Таннера Бринка.

За исключением утаивания факта, который Берта тоже знала: что хозяин ее на самом деле женщина. В остальном же Дав принял ее историю на веру, хотя считал, что она лгала в отношении истинной природы своих отношений с Жаком.

Однако похоже, что «Джордж», несмотря на всю свою напускную нагловатость, – женщина, наделенная незаурядной способностью к состраданию, равно как и мужеством, если она решилась взвалить на себя такую обузу, как француженка, только ради того, чтобы увезти ее подальше от драчливого любовника.

Обдирая ладони об обледенелую крышу, Сильвия пробиралась обратно в дом Дава. Путешествие из роскошной резиденции герцога оказалось довольно трудным: пришлось идти по пустынным переулкам, залезать на крыши по лесам недостроенных домов, цепляться за карнизы и водостоки, а под конец еще и пролезать сквозь слуховое окно на чердак дома Дава. Однако холод леден ил не только ее руки, ноги, тело, но и сердце.

Она считала себя жалкой дурой, зная, что Ившир благороден, как никто. Он нравился ей. Когда-то она даже недолгое время любила его. Возможно, ее чувство к нему еще не умерло окончательно. Он не лгал. И он предъявил ей доказательства. Роберт Давенби хладнокровно организовал разорение и убийство невинного человека.

И все же, если он сообщил правду, очарование и мягкие манеры Дава казались еще опаснее.

В доме царила тишина. И вдруг она услышала голоса – говорили негромким шепотом. Вжавшись в темный угол у основания чердачной лестницы, она осторожно выглянула в коридор.

У открытой двери в спальню Дава стояла Берта, несколько взъерошенная и раздраженная, с явным удовлетворением на лице. Дав сказал ей что-то, улыбнулся, а затем в буквальном смысле выставил в коридор. Дверь закрылась. Берта пошла по коридору, а потом по лестнице вниз.

Сильвия отпрянула и прижалась спиной к стене. У нее возникло такое ощущение, будто ей нанесли удар. «Я приложу все силы, чтобы уничтожить его. И увижу, как он трясется на эшафоте, умоляя дать ему еще мгновение посмотреть на солнце, прежде чем мешок закроет его привлекательное лицо».

Даже Берта!

В два прыжка Сильвия догнала француженку и схватила за руку.

– Ты куда идешь?

– Да на кухню, воды попить, – ответила Берта. Резким кивком Сильвия указала на дверь Дава.

– А как понимать твое пребывание в его комнате? Берта залилась багровым румянцем, а потом многозначительно подняла бровь:

– А вы как думаете? – Девушка держала в руках пару кружевных манжет, которые в глазах любой служанки стоили целого состояния. – Наш хорошенький новый хозяин только что сделал мне подарок. Я ему ничего не сказала, только байку, которую вы сами состряпали.

Сильвия только рукой махнула и пошла обратно в свою комнату. Грудь ее теснила боль, горькая, как невыплаканные слезы. Всего несколько минут ушло у нее на то, чтобы сорвать с себя камзол, галстук, жилет и туфли, так, чтобы рубашка и панталоны, в которых она осталась, создавали впечатление, что она одевалась в спешке.

Она вышла в коридор и решительным шагом направилась к комнате Дава, забарабанив в дверную панель. Дверь немедленно распахнулась.

Может, он ждал, что Берта вернется?

Дав, выражения глаз которого она не заметила, улыбнулся. Он успел снять и камзол, и галстук. Он был ошеломительно, душераздирающе хорош собой.

– Ах ты, ублюдок! – выпалила она голосом, который так и источал яд. – Паскудный, бессовестный ублюдок!

– Ты хотел поговорить со мной, Джордж? – Он не особенно удивился. – Может, зайдешь в комнату или ты предпочитаешь стоять в коридоре и браниться, пока весь дом не подымешь на ноги?

Он отступил на шаг, такой элегантный и сдержанный, что зло брало, и жестом пригласил ее войти. Сильвия решительно вошла в комнату. Единственная свеча горела возле постели, разворошенной, с примятой подушкой.

Дав закрыл дверь и повернулся к ней.

– Так из-за чего, черт возьми, шум?

– Вы подлый лгун! Вы сами говорили, что она вам совершенно неинтересна! И вдруг только что...

– А, Берта? Она тебе рассказала? Какая нескромность с ее стороны!

– Я услышал шум и вышел посмотреть, в чем дело. И увидел, как она выходит из вашей комнаты. Неужели вы настолько распущенный человек?

– Может, и настолько. Как бы то ни было, твои тревоги насчет Берты совершенно напрасны. В отличие от тебя, Джордж, она и не девственна, и не невинна.

Ярость душила ее. Если все правда, ей хотелось ударить его!

– Ну и что! Она ребенок и боится близости с мужчиной.

– Пожалуйста, пройди сюда и присядь. Если уж я осужден выслушивать выговоры от своего секретаря, то предпочел бы подвергаться им с толикой комфорта.

– Присесть?!

Дав же опустился в кресло возле огня и ноги в ночных туфлях положил на решетку. Прекрасный. И вероломный, как Вельзевул.

– Пока ты не сядешь, Джордж, я отказываюсь с тобой разговаривать.

Сильвия подошла и села напротив.

– Обсуждать нечего. Я хочу, чтобы вы оставили девушку в покое.

– Не мог бы ты тогда взять на себя труд попросить девушку, чтобы она оставила меня в покое? Что, по-твоему, здесь произошло? Вернувшись домой, я обнаружил Берту здесь, в моей постели, голую. Она предложила мне свои юные прелести в обмен на кусок кружева...

– И вы согласились сделать ей такое одолжение?!

– Она получила свое кружево. Я не воспользовался ее благосклонностью. Чертовски неравноценная сделка. – Отблеск пламени скользнул по горбинке его носа, по верхней губе, твердому подбородку. – Все произошло не по моей воле и без моих подстрекательств. Возможно, тебе будет интересно узнать о ее заявлении о том, что это ты послал ее ко мне.

Сильвия уставилась на него, не в силах постичь смысл его слов.

– Что я послал ее?

Ледяной холод объял ее. Как могла Берта поступить так?

– Молодая особа, которую ты выручил из беды во Франции, довольно, увы, бессовестная потаскушка и своего не упустит. – Казалось, голос его доносится откуда-то издалека. – Учитывая, как жизнь обходилась с ней, я не слишком удивлен. Как бы то ни было, ничего страшного не произошло.

Ничего страшного. Сильвия опустила голову и сжала в ладонях. Роковая ночь стала еще страшнее.

– Итак, я свалял дурака. – Дрожь бежала у нее по всему телу. Ее одолевала слабость. – Примите мои извинения, сэр.

– Когда я сказал, что девушки вроде Берты мне неинтересны, я говорил правду. Но теперь твоя очередь сказать мне кое-что: почему ее поведение так сильно задело тебя за живое?

Она вскинула голову.

– Задело за живое?

– Господи, Джордж! Ты не заболел ли? – Он опустился на одно колено возле ее кресла и приложил ладонь к ее лбу. – Проклятие! Ты же белый как мел. Пригни голову к коленям. Ну же!

Она попыталась приподнять тяжелые веки и взглянуть на него, но комната вдруг завертелась, как корабль, захваченный бурей.

Глава 8

Берта сбежала по ступеням и отодвинула засов черного хода. Кружева, аккуратно сложенные, лежали у нее в кармане. Выйдя на ледяной воздух, она зябко передернула плечами и пошла к конюшне, где всегда темно и холодно. Гнедой мистера Давенби тихонько заржал, и девушка испуганно остановилась.

– Не очень-то любишь лошадей, а? – спросил Таннер Бринк на вполне сносном французском.

– Нет, сэр, не очень-то.

Цыган наклонился ближе и улыбнулся ей.

– А ты бы лучше доверяла лошадям побольше, а мужчинам поменьше.

Берта так и взвилась:

– Да с чего вы взяли, что я мужчинам доверяю? Я и не думала доверять мистеру Давенби. Я с ним разговаривала.

Таннер засмеялся.

– Только разговаривала? И что же ты ему сказала?

– Только то, что договорились говорить. То же, что и вы.

– Умница. – Цыган полез в карман и вытащил несколько монет. – И что дальше?

– Он дал мне кружева.

– Но ты кружева не отработала, верно? Потому и злишься?

– Он сказал, что я заслуживаю хорошего парня, а не такого повесу, как он.

– Заслуживаешь, заслуживаешь, девочка. – Таннер Бринк вложил монеты в ее ладонь. – Вот тебе за труды.

Осмотрительная Берта попробовала монеты на зуб, затем удовлетворенно кивнула и незаметно возвратилась обратно в дом.

Первое, что увидела Сильвия, очнувшись, – движение теней. Тени тихо ходили с другой стороны балдахина кровати.

Парик с нее сняли. Шпильки и тряпица, которой она повязывала голову, тоже отсутствовали. Она лежала в постели. В постели Дава. Ее голова оказалась точнехонько в той самой вмятине, которую оставила голова Берты, а ее волосы, рассыпавшиеся по подушкам, тщательно расчесаны. Какое-то время она просто переваривала случившееся. Итак, ее обман обнаружен!

– Блондинка, – произнес прекрасный, соблазнительный, демонический голос. – Я так и думал, но никак не ожидал, что твои волосы будут так прелестны, как шелковые нити, как золотая паутина. Ты упала в обморок.

Сильвия закрыла глаза и провела рукой по своей голой шее.

Ее тайна раскрыта, а ведь она взяла на себя выполнение миссии. Нельзя допустить, чтобы что-либо отвлекло ее от обязанностей.

– Когда вы несли меня к постели, тогда вы все и поняли? – спросила она. – Однако скромность моя не оскорблена. Вы прикрыли меня покрывалом, но и панталоны, и рубашка по-прежнему на мне. Спасибо и на том.

– Если бы я не подхватил тебя, ты упала бы в камин. Сильвия повернула голову. Дав стоял возле камина.

– Вы меня выставите? – спросила она.

– Не знаю. Не думаю, что имеет смысл обсуждать подобный вопрос, пока ты лежишь, как сам соблазн, перешедший в жидкое состояние, в моей постели. Хочешь чаю? – Закопченный чайник висел над пламенем камина.

– Замечательно, – ответила она. – Спасибо. Она смотрела, как он ловко орудует чайником.

Как могла она так сильно ошибиться в нем? Кем бы он ни представлялся, что бы ни совершил, чем бы ни казался, она все равно перехитрит его.

«Вы не будете спать с ним!»

Но эти слова прозвучали до того, как Дав обнаружил, что она женщина! И если он решит выставить ее, то у нее просто не будет выбора. Часы показывали четыре утра. Она уже лежала в его постели. Довольно улыбки, жеста, немого приглашения, и он станет ее любовником.

Жаркая дрожь пробежала по ее позвоночнику. Сколько она ни пыталась вызвать отрешенность, желания самым подлым образом требовали своего.

Дав налил ей чаю. Сильвия подобрала одной рукой волосы, чтобы не мешали, и села. Она сумела сама дойти до камина, и ноги ее в одних чулках ступали твердо. Сев в одно из кресел как ни в чем не бывало, она даже улыбнулась, принимая чашку из его рук.

– Полагаю, мне следует извиниться перед вами за обман, – проговорила она. – Так вы выставите меня?

– Может быть. Так каково твое подлинное имя и история?

– Сильвия Джорджиана Уайт. Друзья зовут меня Сильвия.

Сладкий чай обжег ей горло. У нее уже заготовлена история на такой случай: гувернантка, компаньонка – второй ложный след, проложенный ею во Франции. Все звучало на диво убедительно. Даже если он и пошлет своих агентов проверить, найдутся свидетели, которые станут клятвенно заверять, что она сказала правду, потому что отчасти так и было. Он выслушал ее историю молча, не задавая вопросов, чем невольно облегчил ей задачу.

– А твое дело – торговля антиквариатом? – спросил он наконец. – Почему оно потерпело крах? У тебя ведь оставались все необходимые навыки для того, чтобы управлять им.

– Мой склад сгорел.

– И ты потеряла все?

– Не такая уж большая потеря, – ответила она. – Да и слишком трудно оказалось убедить клиентов воспринимать меня серьезно.

– Потому что ты молода, красива, светловолоса, да еще и женщина?

– Женщина – уже достаточная причина. Как давно вы догадались?

– В первый же день, когда нашел тебя привязанной к моей кровати.

Привычка с иронией смотреть на вещи оказалась сильнее шока. Сильвия недоверчиво посмотрела на него, затем закрыла лицо ладонями и залилась смехом, и хохотала, пока не заболели бока.

– Так вы знали все время? – с трудом выговорила она наконец сквозь смех. – И как, черт возьми, вы догадались?

– Право, мадам! Вы что ж думаете, у меня глаз нет?

– Так вы уже знали и во время нашего первого обеда, когда за ростбифом, хлебом, фруктами и бисквитом с кофейной глазурью говорили эти возмутительные вещи?

Он весело кивнул.

– И в доме номер восемнадцать, и в пекарне мистера Финча? Во время гонки на санях? И когда заставили ехать позади вас на крупе Абдиэля? И когда мы на коньках катались в Сент-Джеймсском парке? Вы все время знали?

– Да.

Она ткнула пальцем в ковер между кроватью и камином.

– И даже когда вы принимали ванну у меня на глазах в тот первый вечер?

– Насколько я помню, ты не попросила позволения выйти.

Сильвия вытянула ноги, радуясь свободе, которую давали панталоны, и снова взяла свою чашку. Какое счастье, что Дав воспринял все легко!

– Значит, не так-то уж вы и боитесь оскорбить мою скромность. Какой же вы галантный кавалер, сэр!

– Я галантен только в случаях, когда галантного отношения заслуживают, мадам.

Скрученные в жгут волосы стали развиваться и рассыпаться по ее плечам.

– И вы полагаете, что подавляющее большинство женщин и не заслуживают, и не стоят галантности? Возможно, вы и правы. Я ведь действительно вторглась в ваше жилище без всякого позволения, что имело весьма дымные и разрушительные последствия. Почему вы не разоблачили меня сразу же?

– Я не имел ни малейшего представления ни о твоих мотивах, ни о том, кто ты такая, но если бы я признался, то уже не смог бы нанять тебя в качестве секретаря.

– Но если вы знали уже тогда, что я лгу, зачем вы все-таки наняли меня?

– Мне стало любопытно. И мне действительно нужен секретарь. И, возможно, мысль о том, что со временем я смогу завоевать новую любовницу, также приходила в голову.

– А, – протянула она и уставилась на свои ноги в толстых мальчишечьих чулках. – Мы собираемся продемонстрировать честность. Я так и думала. Но вот насчет любовницы не стоит очень уж рассчитывать. Я в отличие от Берты не питаю особого пристрастия к кружевам.

– В моем распоряжении имеются иные способы прельстить даму, – пояснил он.

Она подняла на него взгляд:

– Так у меня будет еще время?

– Я не вижу никаких оснований выставлять тебя из дому только потому, что ты женщина. Никогда так не делал.

– Я боялась сказать вам. Я думала, вы рассердитесь. Он плюхнулся на постель и развалился на подушках.

– Рассержусь? Почему? Я в любой момент мог открыть, что все знаю. Я просто решил выждать.

– Боялись, что я запрошу слишком много кружев? Изящные пальцы прошлись по черным волосам.

– Боже мой, Сильвия! Какие мысли тебя посещают! Хотя если ты останешься сейчас, то тебе придется примириться с тем, что для тебя существует определенный риск.

– Риск? Какой еще риск? – Она встала и откинула рассыпавшиеся волосы за плечи. – Риск прийти к выводу, что я все же влюблена в ваши кружевные манжеты?

Он посмотрел на нее снизу вверх, и в глазах его заплясали искорки смеха.

– Если бы вы так легко поддавались соблазну, мадам, вы бы не стали пытаться жить переодетой в мужское платье. Вы попытались бы, хотя и обманом, заключить совсем другую сделку. Я изо всех сил старался относиться к вашему решению с уважением.

Какое великодушие! Сногсшибательное великодушие! Она обманула его, шпионила за ним, хотела предать его в руки его врага. А он не пожелал ни на улицу ее выставить, ни заставить платить своим телом за его снисходительность. Оглядываясь назад, Сильвия понимала теперь по множеству мелких признаков, что Дав хотя и сдерживался, но желал ее. И пожалуй, даже начал соблазнять ее, но она ничего не замечала, потому что ей самой понравилось играть роль мужчины и иметь друга.

– Я не знаю, что сказать.

– Я ни разу не принуждал ни одну женщину лечь со мной в постель, хотя отнюдь не чуждаюсь того, чтобы немножко поискушать приглянувшуюся мне даму. Я бы предпочел, чтобы ты жила здесь в качестве моей любовницы. Желание и трепет ручейками вливались в ее кровь и бежали по жилам, однако страх оставался в глубоких омутах. Она вспыхнула и отвернулась.

– Я не знаю! Я бы предпочла... да и не можете вы нанять женщину в качестве секретаря!

– А ты бы все-таки предпочла оставаться секретарем, а не любовницей? Проклятие! – бросил он беззлобно. – Как и всякий мужчина, я фантастически нетерпелив. Однако я по-прежнему нуждаюсь в твоих услугах, а ты по-прежнему должна мне крупную сумму. Так что можешь продолжать существовать в моем доме под личиной «Джорджа», если желаешь, а я пойду на риск, но при одном условии.

Несмотря на то что сердце ее отчаянно билось, она попыталась ответить ему в тон, так же легкомысленно:

– А именно?

– Предоставленная самой себе, ты выглядишь в мужском платье так, что не смогла бы провести и слепого нищего в Михайлов день. Если ты желаешь продолжать свой маскарад на публике, то мне волей-неволей придется научить тебя, как стать настоящим мужчиной.

– Как, сэр? После того как я так мужественно предавалась зимним развлечениям, я плохой мужчина? Да вы что! Леди Шарлотта пыталась затащить меня в постель!

Он разразился веселым смехом.

– Только потому, что была пьяна. – Он потер пальцами глаза. – К счастью, я пришел тебе на выручку.

Она принялась расхаживать взад-вперед, и тень ее заплясала по стенам. Опять она достигла всего, чего хотела. Ее пульс бился сильно и быстро. После того как она столько узнала от Ившира, ее желание вызывало ужас.

– По-моему, из меня и так вышел неплохой мальчик. Несмотря на мой недавний истерический обморок, я вовсе не подвержена чрезмерной женской чувствительности. Я не подведу вас.

Он окинул ее взглядом с ног до головы.

– Итак, ты не расплачешься на людях и не зальешься румянцем, услышав грубую шутку?

– Вопль, плач и скрежет зубовный вообще не в моем стиле. А вы полагали, что меня придется учить?

– Увы, тебя придется учить всему.

– А я-то думала, что у меня все отлично получается! Вы хотите начать прямо сейчас?

Глаза его так и сверкали – таинственно, весело.

– Завтра! Завтра! Мы начнем завтра, когда ты надежно скроешь свою внешность под своим уродливым париком и галстуком.

И он закрыл себе лицо подушкой, как если бы его душило горе или смех.

– Но для чего вам оставлять меня мужчиной?

– Право, мадам! Если вы и дальше будете расхаживать взад-вперед вблизи моей кровати, то вид ваших волос очень скоро совсем лишит меня мужества.

Она остановилась, словно вросла вдруг в ковер.

– Комплименты? Вы открыто заявляете, что желаете меня? – требовательно спросила она.

Дав откинул подушку и потянулся, раскинув руки в стороны. Черные волосы его взлохматились. Обрисовались длинные ноги под шлафроком. У Сильвии перехватило дыхание.

– Боже, конечно, нет! Влечение давно уже стало взаимным. Открыто заявлять о том, что я высоко ценю вас, излишне. Неужели вы еще не догадались, что мои приманки будут гораздо хитроумнее?

Горло у нее сдавило, она чуть не задохнулась. Руки ее бессильно повисли.

– Вы предупреждаете меня, – сумела она наконец выговорить, – что в процессе обучения тому, как стать настоящим мужчиной, меня ждут искусные силки?

– Нет, я собираюсь учить тебя в собственных целях. А смертоносные силки таятся в том, что ты женщина.

– Я не отрицаю, что я женщина, но сам факт отнюдь не делает меня уязвимой.

– Он делает тебя уязвимой.

Не найдясь что ответить, она направилась к выходу. Возле двери оглянулась.

– Вы говорите так уверенно, – упрекнула она. – Совершенно не понимаю почему.

– Уверенно? Абсолютно уверен я только в одном...

– В чем же?

– Что наш с тобой удел – экстаз вдвоем.

Щелкнула, отворяясь, щеколда, и Сильвия вышла в коридор. Лицо ее горело, кровь бежала как расплавленный металл. Она прижалась лбом к холодной стене.

Все у нее внутри сжималось от страха. Решимость ее того и гляди грозила рухнуть под напором желания – пронзительного даже сейчас, когда ей убедительно доказали, что Давенби развращен, лжив, двуличен. Она приняла на себя миссию уничтожить его. Теперь же она испытывала ужас, в котором не смогла признаться Ивширу и едва могла сейчас признаться самой себе.

«Я страшусь оказаться в его постели, потому что ласки развращенного подлеца могут оказаться невыносимо прекрасными».

Наследующий день Сильвия расхаживала по его кабинету. Блеклый свет меркнущего зимнего дня с трудом проникал сквозь разрисованные морозными узорами оконные стекла. Вчера она пролежала без сна до самого исхода ночи, а потом проспала допоздна. Дав отсутствовал. Он не вызывал ее и не предлагал научить, как стать настоящим мужчиной. Может, он избегал ее?

Только бы он не догадался, какую сердечную муку она терпела, слушая его заявления о том, что он ею заинтересовался! Не надо ему разбрасывать никакие приманки. Она уже очарована, уже подпала под дьявольское обаяние.

Хотя Ившир и раскрыл ей правду о нем, невероятная привлекательность Дава по-прежнему подавляла ее. Она относила свое чувство к нему как какой-то ужасный изъян ее характера, слабость, которую она твердо решила вырвать с корнем.

А вдруг вместо того, чтобы обнаружить подтверждение его вины, она найдет доказательства его невиновности? Нечто такое, что объясняло бы, почему ей так приятно его общество, невзирая на улики, предъявленные Ивширом? Какая трусливая мысль! Она видела улики, написанные его собственной рукой. С каких пор она не смеет посмотреть правде в глаза?

Обуреваемая тревожными мыслями, она вышла в коридор, рассеянно прислушиваясь, не раздастся ли звук его шагов.

Дойдя до окна в конце коридора, она вернулась назад, пытаясь составить какой-то план, понять, испытывая ужас от того, что интуиция все-таки может обманывать ее. Получалась какая-то бессмыслица. Ее шаги отбивали такт. Бес-смы-сли-ца. Бес-смы-сли-ца. Наверняка она что-то упустила. Она осмотрела все шкафы и ящики. От нее ничего не запирали, однако что-то же в этом доме спрятали. Но что?

Наконец она сдалась, вернулась в кабинет и стала расхаживать по нему, делая все те же восемь шагов от окна до камина.

Восемь шагов? .

Сердце ее отчаянно забилось. Просто на всякий случай она вернулась в коридор и снова посчитала шаги. Разница очевидна. Коридор длиннее, чем комната рядом. Возбужденная от пришедшей в голову мысли, она вновь ворвалась в кабинет Дава. Торцовые стены и коридора, и кабинета составляли части одной и той же внешней стены дома, значит, разница заключалась в стене с камином.

Она провела руками по панелям рядом с камином, нажимая и пробуя все подряд выпуклости резьбы. Странно, что она раньше ничего не заметила. За стеной должен находиться потайной шкаф. Однако сколько она ни нажимала, ничего не получалось: никакой замок не щелкнул, ни одна часть панели не сдвинулась. Ничего.

– Закончила работу? – спросил голос Дава. – Только не говори, что тебе скучно.

Сильвия резко обернулась, но он улыбался.

– Вовсе нет, сэр. – Она присела на край стола и сложила руки на груди. – Я искала потайную дверь.

Она ожидала, что он удивится, разгневается, возмутится и станет все отрицать, но он рассмеялся.

– Подобные розыски опасны! Неужели ты забыла историю Синей Бороды? – Он бросил перчатки на кресло и подошел к ней. Сердце ее взвилось, заплясало, как заигравшая под всадником лошадь. – Что дашь, если я покажу тебе, как она открывается?

– Все зависит от того, что у вас за ней спрятано.

– А вдруг там ужасные крюки, на которых висят бренные останки всех моих прежних жен?

– Или прежних любовниц? Вы считаете, что я излишне любопытна?

– Вовсе нет. Я поражен тем, насколько ты проницательна. Ты заметила, что комната коротковата. Как у тебя получилось? Ты по коридору расхаживала?

– Да. Именно так.

– Что ж, в таком случае я с удовольствием покажу тебе. А плату потребую позже. – Он полез в карман и вытащил маленький ключик. – Вот, – показал он. – Ключ, который открывает ее.

Сильвия взяла ключик твердой, к ее собственному удивлению, рукой: сердце ее то падало, то подпрыгивало в груди.

– Открывает что?

– Дверь.

Она уставилась на стену с камином. Деревянные панели тихо поблескивали. Штукатурка безупречно ровная. Резные же рамы двух картин она успела ощупать раньше и ничего не обнаружила.

– Какую дверь?

Он подошел к камину и взял кочергу. Поворошил угли на решетке.

– Ту, в которой замок, разумеется.

Кровь бросилась ей в лицо, но она рассмеялась.

На обеих картинах, старых, потрескавшихся от времени, изображались лошади, выглядывающие из деревенского вида стойл. На левой серый в яблоках конь смотрел в нарисованную даль. Позади его гордой головы и серебряной гривы виднелись пожелтевшие деревья и просторы полей. Гнедой конь темным влажным глазом смотрел с другой картины. Стойло его запиралось на висячий замок. Крошечную замочную скважину замка было почти невозможно разглядеть среди затененных предметов.

Сильвия решительным шагом подошла к картине и вставила ключ в скважину нарисованного замка. За картиной что-то щелкнуло, и она, взявшись за раму, потянула картину на себя. За ней зияла большая ниша.

– Прист-хоул – тайник, в котором прятали священников, – объяснил Дав. – Я узнал про него, когда приобрел дом. – Он взял с каминной полки свечу и зажег. – Возьми. Тебе понадобится освещение.

– Так мне позволено изгнать оттуда тьму? – спросила она. – Можно обследовать все темные углы и тайные закоулки?

– В любом случае уже смеркается, – ответил он. – А я ничего не имею против того, чтобы, ты все ясно увидела, хотя, должен признаться, мне очень интересно, что ты там рассчитываешь найти.

Дав привалился к столу, скрестив обутые в сапоги ноги. Сильвия переступила через низкий порог и оказалась в узком чуланчике вроде стенного шкафа с множеством полок. Пламя свечи колебалось, и неверный свет падал на собрание самых что ни на есть повседневных предметов. Она сняла с полки надбитое блюдо, поставила обратно. Несколько безобразных чашек. Сверток свечей про запас. Запасная кочерга, чуть погнутая. Щетка для чистки ковров. Связка старых книг.

– Какое ужасное разочарование, – заметила она. – Неужели нет никаких трупов? Никаких окровавленных крюков?

– Что, ничто не подтверждает гипотезу, что я Синяя Борода?

– Кажется, я опять сваляла дурака, – она.

– Напротив. Но тем не менее мне очень хотелось бы знать, почему ты до сих пор относишься ко мне с такой подозрительностью.

Сильвия, которая думала только о том, что вот он стоит рядом с ней, глубоко вздохнула.

– А я с подозрительностью отношусь? Ну, не потому, что считаю вас Синей Бородой...

– Осторожно, не сломай ее!

– Что? – Она опустила взгляд и увидела, что в ее беспокойных руках оказалась маленькая шкатулка. – Да почему, собственно? В ней хранятся улики, изобличающие вас как убийцу ваших жен, которые у вас, оказывается, были?

Дав отошел обратно к столу.

– Посмотри сама, если хочешь.

Сильвия вышла из маленького чулана, держа шкатулку в руках.

– Но почему?

Твердо ступая по ковру, она тоже подошла к столу и поставила на него-шкатулку, чувствуя себя очень неловкой, как ребенок, которого поймали за подсматриванием. Дав же отошел, зажег от камина тонкую свечечку, и от нее стал зажигать все свечи в комнате.

– Вероятно, совсем не то, чего ты ожидала, – предположил он.

В свое время дамская шкатулка служила пристанищем для швейных принадлежностей. Прекрасной работы и с множеством мелких отделений внутри. Крошечные ящички выдвигались. Миниатюрные перегородки раскрывались. И в каждом отделеньице лежали маленькие безделушки – ленточки, медальоны, пуговицы...

– Итак, никаких жен, – она. —? Да тут залоги любви?

– В некотором смысле. Истина одновременно и гораздо трогательнее, и страшнее.

– Вы не решаетесь сказать мне? – Ей хотелось, чтобы фраза прозвучала насмешливо, но у нее перехватило горло.

– Ну что ты! Я просто не очень хочу объяснять, потому как истина обыкновенно влечет за собой женские мелодраматические вскрикивания. Можно заподозрить, что я вызвал их нарочно.

– Нарочно?

– Всплеск дамской чувствительности часто происходит в одном шаге от ложа любви.

Она поставила шкатулку на стол, закрыла крышку, и таинственные безделушки скрылись из глаз.

– Любопытство – главный женский порок, разумеется, но вы ошибаетесь, сэр, полагая, что лично мне свойственна чувствительность. Пожалуй, мне стоит заключить с вами пари. Если вы думаете, что сумеете заставить меня плакать, то я выиграю его и пальцем не шевельнув.

– Я не могу, не погрешив против чести, принять такое пари, так как у тебя нет ни малейшего шанса его выиграть.

– А вы испытайте меня, – заявила она.

– И что ты предложишь в залог, если я соглашусь?

– Удовольствие от сознания того, что вы с успехом сумели манипулировать моими чувствами.

Он засмеялся.

– Фальшивая монета! Если ты заплачешь, то будешь должна мне поцелуй в любую часть тела по моему выбору. Если же ты зарыдаешь или упадешь в обморок, то, разумеется, завтра проснешься уже в моей постели.

– А если я выиграю?

.– Если ты выиграешь, то получишь Абдиэля.

Дав снова подошел к столу и позвонил. Лакей появился с поклоном.

– Поди найми лошадь, – приказал Дав. – Мы с мистером Уайтом едем со двора.

– Мы едем? – удивилась Сильвия. – Куда?

– Я собираюсь взять тебя с собой в Сент-Джонс. Сердце в груди у нее больно стукнуло.

– В Сент-Джонс?

– В то место, у ворот которого упорствующий в своих заблуждениях пони Таннера Бринка сбросил тебя прямо мне под ноги.

Скульптура над воротами изображала святого с ягненком и посохом, но латинский девиз прочитать уже не представлялось никакой возможности.

– Когда-то тут действовал женский монастырь, – проинформировал Дав.

Он продел поводья Абдиэля в кольцо, вделанное в стену.

Сильвия соскочила с коня, привязала его и стала подниматься по ступенькам вслед за Давом. За дверью оказался довольно жалкий холл. К ним вышла пожилая симпатичная женщина и поздоровалась. Женщина с Давом обменялись парой фраз, а затем она повела их по коридору. Экскурсия оказалась не слишком долгой. Женщина провела их по столовым, мастерским, прачечным, кладовым, кухням. Древние монастырские стены блестели чистотой побелки. Тряпичные коврики покрывали каменный пол. Чувствовалась заботливая рука.

Женщина поманила их за собой вверх по лестнице, и на втором этаже стала тихонько открывать дверь за дверью, за которыми тихо дышала темнота. Свет от свечи падал на круглые спящие личики, безмятежные сейчас, когда сновидения вступили в свои права, с губами, приоткрывшимися, как лепестки цветов. Там, где некогда монахини проводили свои целомудренные ночи, теперь спали дети, по двое, по трое в койке. И так тянулся длинный-длинный ряд.

– Мы здесь, в Сент-Джонсе, делаем все, что можем, – обратилась женщина к Сильвии. – Бедные бездомные малютки хоть и не сиротами являются на свет, но очень быстро ими становятся.

Вдруг заплакал какой-то совсем маленький ребенок. Сестра-хозяйка извинилась и пошла укачивать его.

Сиротский приют. Вот куда он отправлялся по средам. Сюда же он жертвовал крупные суммы денег.

– Те вещицы в шкатулке, которую я нашла в потайном чулане, – заговорила она, – они как-то связаны с приютом?

Он указал ей на деревянную скамейку у стены.

– Подожди здесь. Я пойду найду Мартина Дэвиса. Шею человека, который через несколько секунд вошел в вестибюль вслед за Давом, обрамлял белый пасторский воротник. При свете свечи стали видны розовые щеки и круглые очки. Он подошел к Сильвии и тепло пожал ей руку.

– Мистер Уайт? Как я слышал, вам пригодился молитвенник, который я забыл в вашей комнате? Очень похвально. Хотя, разумеется, тогда комната была не ваша...

– Мой секретарь хотел бы услышать о детских памятных подарках, сэр.

– Вы о тех безделушках, молодой человек? Вы заинтересовались детскими безделушками? – Священник кинул быстрый взгляд на Сильвию.

Она кивнула.

– Матери оставляют детей, – начал Мартин Дэвис. – Мы не можем накормить всех детей в Лондоне, но они все равно приходят. Почти каждый день приходит какая-нибудь женщина с младенцем в корзинке или приводит ребенка постарше. Тогда они и приносят всякие вещицы, крестики, и сердечки, и игрушки. Матери сами мастерят их и кладут в корзинку своему младенцу или вкладывают в ручку малышу, который уже умеет ходить, на память.

– Но вы отбираете у них памятные подарки? Розовые щеки округлились, когда священник поджал губы.

– Как ни прискорбно, да. Мы не можем допустить, чтобы они оставались у детей. Вещицы имеют только сентиментальную ценность – просто ленточки и солома.

И они слишком хрупки, их легко сломать, что ведет к нездоровому соперничеству, к конфликтам. По возможности мы возвращаем детям памятные вещицы, когда они покидают наш приют, но далеко не все младенцы выживают. И тогда мистер Давенби забирает безделки домой.

– Как ты верно предположил, Джордж, вещицы и в самом деле являются залогами любви, – спокойно продолжал Дав. – Моя собственная мать оставила такой мне.

– Соломенное сердечко? – прошептала Сильвия.

– Нет, детскую погремушку, перевязанную лентами, как ярмарочный приз.

Мартин Дэвис переводил взгляд с одного на другого, затем снова прочистил горло.

– Вам еще что-нибудь угодно, господа? Если нет, то мне пора возвращаться к своей работе.

После его ухода вестибюль словно наполнился горем.

– Так молитвенник принадлежал ему?

– «Простираю к Тебе руки мои; душа моя – к Тебе, как жаждущая земля». Он пришел навестить меня вечером накануне твоего появления, потому что ему очень понадобились еще деньги. Возвращаться домой ему было поздновато, так что он остался переночевать. – Дав перевел взгляд на нее. – Само собой разумеется, в моем доме не водятся столь святые предметы, как молитвенник.

– Так Мартин Дэвис управляет приютом?

– У меня слишком много других забот. Он практичный человек, не чуждый сочувствия. Сент-Джонс в хороших руках.

– Какое будущее ждет детей?

– Мы подыскиваем им работу. Их приучают к дисциплине, отдают в учение мастеру, дают навыки полезного труда. Торговля изделиями, изготовленными в тех самых мастерских, через которые мы с тобой проходили, помогает отчасти компенсировать расходы. Мальчики раскрашивают гравюры. Девочки учатся чинить одежду и шить.

От напряжения голос ее прозвучал грубо, хотя сердце просто разрывалось на части:

– Шить по канве?

– А ты бы хотела, чтобы мы переделали общество по твоему образу и подобию? Девочки обучаются тому, что пригодится им в жизни.

– Потому-то в первую очередь матери и приносят детей сюда, – промолвила она с отчаянием в голосе, – ведь женщины могут заработать себе на хлеб не иначе, как лежа на спине.

Шаги его гулко отдавались по каменным плитам пола.

– Я не могу в одиночку реформировать Англию. Я не могу очистить улицы от джина, порока и нищеты. И ты не можешь. Девочек здесь учат читать и писать, но также они должны освоить и ремесла, подобающие их полу. И, пожалуйста, не надо читать мне проповедей, Сильвия!

Она залилась краской. Сердце у нее щемило от жалости.

– Но если приют не в состоянии прокормить всех, как Мартин Дэвис решает, кого из детей принять?

Дав положил ладонь на большую медную вазу, стоявшую на столе в самом центре вестибюля.

– Вот, – показал он. – Сунь руку внутрь и покажи мне то, что вытащишь.

Она опустила руку в вазу, и маленькие деревянные шарики загремели под ее пальцами. Она схватила один и вытащила наружу.

– Какого цвета шарик?

– Черный, – ответила она. – Я вынула черный шарик.

– Мне очень жаль, мадам, но мы не можем взять вашего ребенка. – В голосе его слышалась горечь. – Для того чтобы мы сегодня взяли ребенка, матери нужно вытащить белый шарик. Красный означает, что его имя будет внесено в лист ожидания, и останется только надеяться, что он не умрет, дожидаясь своей очереди. Но черный значит, что вы должны уйти отсюда без всякой надежды. Однако если вы просто оставите вашего ребенка здесь, не поучаствовав в нашей лотерее, то ребенка без малейших сожалений передадут на попечение прихода. Потому что хотя я и распихиваю лондонских подкидышей по всем углам и щелям этого здания, средств у меня едва хватает на то, чтобы обеспечить одного ребенка из десяти.

– О Господи! – воскликнула Сильвия, прикрыв глаза. – Вы платите за все? Сюда идут ваши деньги?

– Вам лучше знать, сэр, – ответил он. – Ведь вы ведете мои гроссбухи.

Она отвернулась, чтобы он не видел ее лица, и оперлась обеими ладонями о стол, в то время как из глаз ее покатились слезы.

– Я не понимаю, как у вас хватает духу отсылать ни с чем кого-то из них, – проговорила она наконец прерывающимся голосом. – Как можно такое вынести! Как вы до сих пор не продали все свое имущество до последней нитки – все шелковые рубашки, все картины, все красивые вещи, которыми владеете!

– Если не считать того, что осталось от моей одежды, и нескольких книг, я не владею ничем. Дом вместе со всей обстановкой я снимаю.

– Я думала, что дом-то по крайней мере принадлежит вам.

– Подобно всем подброшенным детям я тоже найденыш, или ты забыла? Поместье моего приемного отца являлось майоратом, что предполагает закрепленный порядок наследования без права отчуждения. Все получил его племянник. Я вынужден зарабатывать себе на хлеб, так же как и ты. Из имущества я имею только то, что необходимо для выживания.

Она не могла сдержать себя. Отчаянно желая скрыть свое состояние, она решительно прошла в самый темный угол, однако перед глазами ее все расплывалось от слез.

– Но чтобы основать такой приют, требуются гигантские суммы, – удивилась она. – Откуда взялись такие деньги?

Он не ответил. Сильвия вытащила носовой платок, вытерла лицо и обернулась к нему.

Дав стоял возле медной вазы. Пригоршня шариков – красных, белых и черных – посыпалась в ее горловину с его ладони. Медь зазвенела как колокол.

– Из многих источников, – ответил он наконец. – Хотя большая часть ее поместья принадлежит ее дочери, Мег очень помогла и до сих пор помогает.

Сильвия подошла к нему, остро сознавая, что глаза и нос у нее красные.

– Что ж, я заплакала, – заметила она. – Вы можете получить свой выигрыш. Куда вы желаете поцеловать меня?

Лицо его потемнело. Большим пальцем руки он коснулся уголка ее губ. Пальцы его тронули ее щеку быстрым нежным движением.

– Я желаю только одного, мадам: чтобы вы подарили мне свою благосклонность по доброй воле. Неужели вы в самом деле думали, что я потребую от вас свой выигрыш?

Берта сидела в пустой конюшне и ждала Таннера Бринка.

– А! – раздался вдруг голос цыгана над самым, ее ухом. – Ты уже здесь. И хороша, как маргаритка среди коровьего дерьма.

Француженка закраснелась.

– Я отношу ее донесения герцогу, – доложила она. – А между тем шпионить я и сама неплохо умею. Я много чего о ней узнала, пока она лежала больная в Сент-Омере. Она работает на Ившира уже многие годы. По большей части задирая подол.

Таннер уселся на охапку соломы рядом с Бертой.

– Мне известно о ее делах в Австрии и во Франции. Но честнее заниматься тем, чем занималась она, чем поступать с мужчинами так, как ты поступаешь.

Берта повернулась к нему, широко раскрыв глаза:

– Не понимаю, что вы имеете в виду, сэр!

– Ты дразнишь мужчину. Делаешь вид, что готова дать все, а постель-то ведь тебе даже и не нравится. Так делать гораздо хуже, чем честно соблазнять мужчину. И не важно, какие там у тебя причины.

Она посмотрела на свои руки и закусила губу. Слезы задрожали на ее ресницах.

– Что ж, все равно он ведь даже и не захотел меня.

– Ну так, значит, ты глупая девчонка, – заключил Таннер. – Зачем предлагала себя?

– Я думала, может, что узнаю от него.

– Забравшись на пять минут в постель джентльмена? Берта вздохнула.

– Вы правда уже знаете все про герцога? – продолжала она допытываться. – И про то, как она связалась с ним?

– Знаю все, от самой Вены до самого Лондона, – ответил он. – Вот потому-то Дав и нанимает меня. В мире нет секретов, неизвестных Таннеру Бринку.

– Так она ходила к Ивширу? Ведь туда она ходила?

– Графиня Монтеврэ действительно посетила герцога, пробираясь к его жилищу проулками, закоулками и по крышам, лазая, как кошка. Но главный-то вопрос вот в чем: по-прежнему ли она любовница герцога?

Берта пожала плечами.

– Не знаю. Да и как мне узнать? Но вы-то знаете все, и вы сами следили за ней, и до сих пор ничего не сказали нашему хозяину, верно? Хоть хозяин и платит вам, но вы все равно не раскрыли ему ее тайн?

– Так ведь и ты не раскрыла. – Таннер подмигнул и тронул пальцем свой нос. – Ведь подумай, герцог может, если захочет, обеспечить честолюбивую особу.

– Зачем же герцог станет предлагать что-то мне?

– А задай себе вопрос: может ли Ившир доверять ей, когда ее объектом стал мужчина вроде Дава? Дав ведь само очарование! И как по-твоему, понравится ли его милости герцогу, когда он узнает, что тут происходит?

Берта прикусила ноготь.

– Я встречаюсь с одним из ливрейных лакеев его милости на Шепардс-маркет и передаю ему ее донесения. Донесения написаны шифром, но ведь все равно все в моих руках, верно?

– Может, и так. Но сначала скажи-ка мне вот что. Она хорошо тебе платит. Она спасла тебе жизнь, взяв с собой в Англию. Почему ты не испытываешь к ней благодарности?

– Благодарности? – Берта сморщила носик. – Я благодарна. Но не обязана ей всем, а что до него, так ему я не обязана вообще ничем!

Таннер Бринк взял ее вялую руку, повернул ладонью вверх и принялся чертить небольшие круги, словно забавляя ребенка.

– Хочешь знать свою судьбу, Берта? – спросил он. – На что гадать будем? Богатство, долголетие, любовь – что выбираешь?

Француженка вырвала руку и захихикала:

– Все вместе.

Глава 9

– Ну вот ей-богу! Неужели ты и в самом деле решила, что я потребую свой выигрыш?

Они ехали домой – очень быстро, в полной темноте.

Она держала плечи вызывающе прямо, и один вид ее гордой спины приводил его в отчаяние. Как ему хотелось поцелуями изгнать печаль из уголков ее храбро сжатого рта! Он до сих пор не знал, враг ли она ему. Решив поднять ставки, он повез ее в Сент-Джонс, понимая, что рано или поздно – не без помощи цыгана Таннера Бринка – она все равно обнаружит приют.

«Почти каждый день приходит какая-нибудь женщина с младенцем в корзинке или приводит ребенка постарше».

Подобных слов вполне довольно, чтобы разбить всякое сердце. Она плакала не скрываясь в холле приюта. Так зачем же ей притворяться сейчас, что ее ничто не трогает?

Конюшенный двор был пуст, когда они вернулись. Конюх вышел с фонарем в руке, чтобы позаботиться об Абдиэле и вернуть нанятую лошадь в ее конюшню. Дав первым вошел в дом и сразу же направился в свой кабинет. Он слышал, как за ним стучат ее каблуки. Напряженность, порожденная печалью, подозрениями и желанием, лежала между ними как неразорвавшаяся бомба. Он знал только один способ, помимо близости, разрядить обстановку.

– Так ты по-прежнему хочешь оставаться в образе мужчины? – спросил он.

– Да, конечно. – Она мужественно заставила себя улыбнуться, и у него защемило в груди при виде ее улыбки. – Хотя я и расплакалась над проклятыми черными шарами и позорно провалила испытание.

– Тогда лови! – крикнул он.

Схватив чернильницу, он швырнул ее ей. Сильвия от удивления замешкалась, затем рванулась ловить, но пальцы ее лишь чуть коснулись серебряного шара, и тот с грохотом упал в камин. Чернила выплеснулись. Черная жижа с шипением разлилась по горящим угольям, распространяя чудовищную вонь.

– Мужчины знают, как бросать и как ловить, – произнес он. – Дамы уклоняются и закрывают глаза. Они боятся всего, что двигается слишком быстро.

– Я не уклонялась.

– Ты промахнулась.

Она быстро наклонилась, схватила серебряный сосуд и швырнула его обратно. Дав поймал чернильницу одной рукой.

– Неплохо. Попробуй-ка еще раз. Вот так.

Скинув с себя камзол и парик, он схватил ее за запястье и показал, как должна двигаться рука, мышцы спины и плеча. Но все равно она бросала как девчонка.

Он попытался показать ей, как надо ловить. Все равно она промахивалась.

Дав перешвырял все, что только попалось ему под руку: куски сургуча, бронзовое пресс-папье, стаканчик со скрученными обрывками бумаги для зажигания трубок, книги. Сильвия носилась от кресел к столу, от камина к двери и кое-что ловила, но большей частью промахивалась. И как сумасшедшая швыряла вещи обратно, себя не помня с досады.

– Вся суть во взгляде. Никогда не выпускай из глаз предмета, который летит на тебя, или то, во что целишься! Сосредоточься!

Распахнув дверь в потайной чулан, он открыл по ней шквальный огонь битыми чашками. Сильвия прыгала во все стороны и промахивалась. Фарфор грохался об пол, разбивался о стенные панели, книжные шкафы.

– Забудь про свои руки! – кричал он. – Глазами смотри!

– Стоп! – Она согнулась пополам, пытаясь отдышаться. – Мы уже захламили весь пол битой посудой. Ну не могу я ловить, и все тут!

– Мальчишка не пропустил бы ни один из брошенных мной предметов. Ни один!

Она выпрямилась, все так же тяжело дыша, стянула камзол и парик. Вытащила из волос шпильки. Волосы ее засияли золотом – она заплела их в косу и перебросила за спину. Она выглядела роскошно, изумительно, прекрасно. Лицо ее горело, глаза сверкали.

– Ну вот, – проговорила она. – Теперь швыряйте что вашей душе угодно.

– До сих пор я бросал только не слишком нужные предметы. – Он прошел в другой конец комнаты, шагая широко и расшвыривая черепки сапогами, как если бы под ними лежала галька на морском берегу. – Теперь мы переходим к ценным вещам. Лови, или сама будешь выплачивать их стоимость моему домохозяину.

– А если я промахнусь – что ж мне, и за гробом отрабатывать свои долги?

Дав, совершенно уже потерявший голову от желания, только плечами передернул.

– Как знаешь!

Он схватил небольшой кувшин и бросил. Фарфоровая вещица, описывая неспешную дугу, несколько раз перевернулась в воздухе, показывая то носик, то ручку.

Сильвия поймала кувшинчик обеими руками и несколько секунд потом просто стояла улыбаясь.

– Получилось! – завопила она, сама удивляясь своему успеху. – Хотя, по-моему, вы нарочно кинули так, чтобы легче поймать.

Он засмеялся, чувствуя, как огонь разливается в крови.

– В самом деле? Ну так сейчас я кину так, чтоб было потруднее!

Пустая чернильница взвилась ввысь, брошенная сильно и точно. Сильвия поймала ее.

В воздух взмыл стакан для перьев, Сильвия поймала и стакан.

– Ха! – воскликнула она. – Так дело просто всноровке! Точно как с веером, когда учишься его открывать!

– Если бы ты умела рассуждать здраво, то сейчас занималась бы тем, что открывала бы и закрывала веер, а не носилась по всей комнате, как разыгравшийся мальчишка. С веером ты бы одержала мгновенную победу.

Она остановилась и секунду пристально смотрела на него, такая тоненькая в одном жилете. Такая длинноногая и длиннорукая, такая одинокая и такая непереносимо пленительная.

– А может, я не слишком-то и стремлюсь выиграть, – отозвалась она. – Разве игра сама по себе не является основной целью данного урока?

Он схватил графин.

– Что касается меня, то вся затея – просто предлог посмотреть на тебя в таком восхитительно-возбужденном состоянии. – Хрусталь взмыл, всеми гранями отражая пламя свечей, так что они заиграли не хуже бриллиантов. – Хотя гораздо приятнее для нас обоих доходить до такого пьянящего возбуждения в моей постели.

Рванувшись, она поймала графин одной рукой. И, не медля ни секунды, швырнула его обратно. Дав, прижимавший к груди целую охапку серебряных подсвечников, пригнулся. Графин влетел точнехонько в окно. Со звоном разбилось стекло, осколки вперемешку со снегом и льдинками засыпали пол, и пары бренди наполнили комнату.

Дав бросил подсвечники, откинул голову и залился хохотом.

Сильвия оперлась одной рукой о стол. Ее светлая коса почти расплелась, и лицо окружали выбившиеся пряди, образуя золотой нимб.

– Черт возьми! – воскликнула она. – Я освоила фокус!

Ноги его подогнулись, и Дав плюхнулся на турецкий ковер, сев прямо среди фарфоровых черепков. Он желал ее, растрепанную и торжествующую...

– Боже мой! – простонал он. – Я не в силах более терпеть, мадам. Пошли в кровать.

– Нет, – отказалась она.

Он обеими руками взъерошил себе волосы. Кровь его настойчиво и жарко билась в жилах. Сильвия восхищала его, увлекала, сводила с ума.

– Ну чего вы еще хотите? Я только что принес жертву серебром, фарфором, бренди и чернилами на алтарь вашей девственности.

– Я не девственница.

– Вопрос спорный.

С хрустом ступая по осколкам, она подошла к нему. Икры ног ее соблазнительно круглились, сильные и безумно женственные. Подъем ножки выгибался, как согнутый лук. У него даже заныли ладони – так сильно ему захотелось коснуться ее ножки. И сердце его заныло, так хотелось ему слышать ее смех вечно.

– Спорный? Я овдовела несколько лет назад, и брак был самый настоящий. Вам это известно.

Изнемогая от душившего его смеха и желания, зажигавшего кровь, Дав повалился и улегся на замусоренном ковре.

– Все равно ты девственница, там, где только и важно, – в твоей душе.

– Вые ума сошли.

Он поднял глаза на ее лицо, обрамленное золотым нимбом волос. Глаза ее выдавали – она тоже изнемогала от желания.

– Ты прелестна при свете свечей, возлюбленная моя, – возвестил он. – Ты прекрасна под сенью крыши моего дома. Ты научилась бросать и научилась ловить. Но душа твоя – Психея – лежит нетронутой. Знала ли ты тысячу любовников или одного, все равно ты девственница, и я люблю тебя.

– Хотя ей и клялись в вечной любви, и лежала она отнюдь не тронутой, а все же Психея оказалась покинутой Купидоном.

– Только потому, что попыталась открыть его тайны. Однако, с усердием послужив Венере, она сумела достичь общего примирения. Или иди немедленно ко мне, Сильвия Джорджиана, и, склонясь надо мной как лесная нимфа, подари поцелуй, или немедленно отправляйся спать. Все равно кому-то придется убирать сотворенное нами безобразие. Я с успехом могу взять на себя эту роль.

– Да пусть лакеи приберут все утром, – предложила она.

– Ну да, чтобы вся моя прислуга утвердилась в мнении, что я сумасшедший?

– Вы и есть сумасшедший.

– Ну конечно. Только предполагается, что это страшная тайна.

– Вы не можете остановиться на полпути, – уточнила она. – Вы должны объяснить мне почему.

– Да никогда в жизни! Скорее уж я позволил бы тебе считать меня Синей Бородой. Иди спать! А то я могу и забыть о том, что я джентльмен, и поволоку тебя в свою спальню...

Дверь хлопнула. Дав смотрел на гипсовое плетение листьев и цветов на потолке и соображал, насколько ходко идет процесс обольщения. Затеяв под влиянием минутной фантазии такую буйную игру, являвшую собой смесь очень яркой чувственности и, как ни странно, совершенно невинного веселья, он сам оказался, так сказать, на неизвестной ему территории, но, к великому своему изумлению, не мог не признаться себе, что ему здесь, пожалуй, нравится.

«Он финансирует сиротский приют в Сент-Джонсе, ваша милость, – писала она шифром. – Приют расположен в районе, который вряд ли станут посещать большинство джентльменов. Возможно, именно там исчезла часть состояния вашего брата. Я выясню это. Он доверяет мне. Еще немного, и он сам расскажет мне все».

Сильвия перечитала донесение, запечатала и отдала Берте для лакея Ившира, с которым та встречалась во время своих ежедневных походов на рынок.

«Он доверяет мне». Неприятная дрожь пробежала у нее по спине. В забвении доверия и заключалась суть ее работы. А потом она предаст его. Может, Дава привело в Сент-Джонс чувство вины? Может, так он успокаивал свою нечистую совесть? А может, у него вовсе нет совести и сиротский приют просто служил прикрытием какого-то совершенно иного предприятия?

В чем бы ни заключалась истина, она должна во всем разобраться.

Сильвия бросила взгляд на часы. Дав запаздывал. Он обещал, что вернется засветло и научит ее, как следует отвешивать поклон.

– Если не считать слабого запаха бренди и чернил, – шепнул его голос прямо ей в ухо, – не осталось никаких следов нашего вчерашнего сражения. К. моей великой радости, стекольщик сумел застеклить окно еще утром. Иначе здесь было бы чертовски холодно.

Сильвия вздрогнула, ударилась головой о его подбородок, стукнулась локтем о крышку стола и, наконец, плюхнулась на свой стул снова. Он надел камзол светло-серого бархата, который так и тянуло погладить, как гладкую шубку кота.

– Что, черт возьми, происходит? – вырвалось у нее. – Дверь-то не открывалась!

Потирая подбородок, он ткнул пальцем куда-то ей за спину. Она оглянулась: картина с гнедой лошадью стояла к стене углом, и за ней зияла темнота.

– Тайный ход за каминной трубой, ведущий из моей спальни в потайной чулан. Можно устроить замечательное приключение, если настроение подходящее. Хочешь посмотреть его?

Она стянула парик и принялась тереть ушибленную макушку обеими руками.

– Нет, спасибо.

Дав засмеялся, подошел к картине и закрыл ее.

– Право, мадам! Я открыл вам секрет потайной лестницы, рассчитывая использовать ее как приманку, и замышлял заманить вас через темный проход в свою спальню. Увы, как Синяя Борода я совершенно безнадежен.

– Да я уж оставила всяческие надежды наткнуться на что-нибудь в духе Синей Бороды, – ответила она. – Аеще секреты у вас имеются?

– Вполне достаточно. – Он привалился спиной к картине с гнедой лошадью и сложил руки на груди. – Но давай-ка перейдем к омерзительному поклону, который ты так хорошо освоила. Прошу, пройди на тот конец комнаты и исполни свой трюк. Обещаю, что поклон твой произведет на меня именно то впечатление, какого он заслуживает.

Сильвия решительным шагом вышла на середину комнаты, повернулась и отвесила ему поклон. Она очень старалась сделать поклон точным, безупречным.

– Ну как?

– Чудовищно, – оценил он. – И не изящно, и уважения не внушает.

– Уважения? Я-то думала, что поклон – жест раболепия.

– Боже мой, мадам! Если вы и в самом деле так думаете, то не выживете в большом свете и секунды. Хороший поклон внушает уважение всем присутствующим. От такого поклона дамы падают в обморок, а мужчины приходят в ярость.

Она вздернула подбородок и присела на край стола. «Я не могу позволить себе принимать его слова близко к сердцу. Его одобрение не должно иметь для меня никакого значения!» Однако для нее оно очень даже имело значение.

– Так покажите мне.

Гибкой кошачьей походкой он пошел прямо на нее. В руке его вдруг оказалась табакерка. Он приостановился и изящно взял понюшку. И сразу свет свечей вдруг померк, и в комнате как будто повеяло холодом. Его карие глаза сузились.

– Добрый вечер, сэр, – приветствовал он. – Ужасная погода сегодня!

Табакерка исчезла словно по волшебству. Он начал гнуться от бедер, выставив одну ногу вперед, и отвесил поклон. Какой-то смертоносной силой веяло от его жеста, так что невольно закрадывалась мысль, а не окажется ли в его руке кинжал, нацеленный в ее сердце, когда он выпрямится. Сердце ее так и забилось. «Дамы падают в обморок!» – вспомнилось ей.

– Здорово! – воскликнула она. – Как, черт возьми, это у вас получается?

Пламя свечей снова потеплело, и свет их стал, как прежде, дружелюбным и невинным. Он подмигнул.

– Я думал о тех детях. Теперь твоя очередь.

– Я рассчитывала, что мне преподадут урок, как следует ставить руки и ноги, а не как мгновенно превращаться в Ричарда Третьего.

– Руки и ноги ты ставишь и так премило, но ты все еще думаешь как женщина, которая полагает, что поклон – просто жест вроде реверанса.

– Реверанс никогда не бывает «просто жестом»!

– Ну так, значит, ты уже понимаешь. Вообрази себе мужчин, которые зачали виденных тобой брошенных детей, а потом бросили и их, и их матерей. Вообрази все, что только может тебя огорчить...

– Так соль тут в воображении?

– Смесь нахальства и презрения, вот что требуется. Сердце ее сильно билось в груди.

– Так вы всегда чувствуете презрение к другим мужчинам?

– Вовсе нет, просто когда двое мужчин встречаются, если они, конечно, не добрые друзья, то никогда не преминут оскалить друг на друга зубы, точь-в-точь как собаки, которые всегда выжидают, которая из них первой подожмет хвост и убежит. В наш просвещенный век клыки скрываются за внешним лоском, за кружевами и изяществом, но в душе мы все по-прежнему дворняги.

Она внимательно всмотрелась в силуэт его длиннополого камзола и узкую талию. В белоснежность манжет и галстука. Несмотря на то что взъерошенные черные волосы не покрывал парик, он весь представал как сама элегантность, порочная и культурная, сама ошеломительная мужская привлекательность во плоти. И все же он уничтожил родного брата Ившира, организовал убийство невинного человека. Она должна помнить главное.

– Я знаю только, как мужчины ведут себя с женщинами, – уведомила она.

Он улыбнулся с самым беспечным видом. Лицо его светилось, и взгляд, сверкавший иронией, умом, жаждой жизни, пронзил ее в самое сердце, как булавка пронзает пойманную бабочку.

– Вероятно – в мужском ли, в женском ли обличье, – ты явно питаешь сильное презрение к моему полу.

– Вы думаете, что я не люблю мужчин?

– Полагаю, не слишком. Но твоя проблема меня не касается. Я предпочитаю женщин.

Она наклонилась, чтобы поворошить угли.

– Может, вы и предпочитаете женщин, но уважаете ли вы их?

– Гораздо больше, чем ты уважаешь мужчин. Поклонитесь мне так, как если бы замышляли уничтожить меня.

Кочерга звякнула в ее руке. Сильвия едва ее не выронила. Она круто повернулась, впилась взглядом в лицо Дава и отвесила ему поклон.

– Осторожно. Не переходи границы. Если переборщить, то подобный шаг только сделает тебя уязвимей для мужчины с большим самообладанием.

– Однако будь довольно жесткой.. Иначе вся собачья стая соберется и прикончит тебя, так? – Сильвия проглотила досаду и поклонилась снова. – Именно так вы производите должное впечатление на своих врагов?

– Неосознанно. – Он ухмыльнулся. – Я так давно произвожу должное впечатление на своих врагов, что оно стало моей второй натурой.

– Вы ненавидите своего родного отца за то, что он бросил вас?

Ее колкость не достигла цели. Пальцы его так же легко продолжали касаться поверхности стола, рука не сжалась в кулак. Не изменилось и приятное беспечное выражение лица.

– Мать бросила меня. Родной отец скорее всего не подозревал о моем существовании. Держи спину прямо и попробуй вместо презрения показать пренебрежение.

Она насмешливо скривилась.

– Пренебрежение? Так от него падают дамы в обморок?

– Нет, пренебрежение – то, что приводит мужчин в убийственную ярость. Дам падать в обмороки заставляет желание.

Она замерла в полупоклоне.

– Как, черт возьми, можно одновременно испытывать пренебрежение и желание?

– Я не знаю. Я надеялся, что ты мне объяснишь, потому что этим-то ты как раз и владеешь в совершенстве. Понимание того, какие непостоянные существа мужчины, слишком вошло в твою плоть и кровь.

Краска бросилась ей в лицо, ее душили ненависть, сознание своей уязвимости. Впиваясь взглядом в его глаза, она сделала шаг назад и, очень прямо держа спину, склонилась от бедра.

– Ни разу в жизни меня не оставляли мужчины, если не считать того, что мой муж ловко использовал собственную смерть для того чтобы, бросить меня в прежалком положении. С тех пор бросала только я. И намереваюсь поступать так же в дальнейшем.

– Идеально, – похвалил он. – Ты научилась кланяться. Еще раз.

Она поклонилась снова.

– Великолепно! Я потрясен.

Она покосилась на огонь, как если бы в пламени увидела нечто такое, что объяснило бы, отчего ее кровь побежала вдруг быстрее и горячее.

– Вам захотелось поразить меня в самое сердце после моего поклона?

– Да. Со всей возможной несдержанностью. – Голос его звучал весело. – Что, разумеется, и есть тот самый результат, к которому стремится всякий мужчина, когда кланяется даме, вызывающей его восхищение, хотя многое зависит от того, как быстро он хочет уложить даму в постель.

– А, – она взглянула она на него из-под ресниц. – Тогда покажите мне, как следует кланяться даме, чтобы показать ей, что чем скорее, тем лучше.

– Такая игра может оказаться слишком опасной, мадам. Она засмеялась.

– Я не боюсь опасностей. А вы?

– И я не боюсь. Но чтобы не попасть в очень неловкое положение, я должен предоставить вас вашим собственным возможностям.

– Вот как? – Сильвия схватила с каминной полки фарфоровую фигурку. – Я также недавно научилась бросать предметы как мужчина – не забыли?

И раскрашенная пастушка с большой силой и скоростью полетела прямо в окно.

Дав перемахнул через угол стола. Изящным точным движением поймал фигурку и поставил на стол.

– Что ж, – улыбнулся он. – Твое поведение только доказывает мою правоту. Ты думала только о том, во что целишься, и забыла про свое тело. Все остальное не имеет значения, ну разве что практика.

– Итак, во всем, что делает мужчина – стреляет ли он, едет ли верхом, или фехтует, или соблазняет даму, – умение его целиком и полностью зависит от того, что у него в мыслях? – Она опустилась в кресло возле камина на безопасном от него расстоянии. – Я запомню.

– А во всем, что делает женщина, ее умение зависит от того, что у нее на сердце?

– Я бы на вашем месте не слишком полагалась на подобный афоризм, – ответила она.

– Многое зависит, – он поднял на нее взгляд и улыбнулся, – от женщины.

Ах, ну что за мужчина! Как ни старалась она поддерживать в себе враждебное к нему отношение, он всякий разделал подкоп под ее укрепления, заставляя ее смеяться. Никогда в жизни она не чувствовала себя так весело ни с одним мужчиной – качество, едва ли не столь же опасное для нее, как и его физическая привлекательность.

Сильвия забросила ноги на край каминной решетки, откинулась в кресле, как мальчишка, и заложила руки за голову. Шпилька уколола ей ладонь. Она вытащила шпильки. Бледно-золотые кольца посыпались ей на шею и щеки. Расправив и пригладив пальцами пряди волос, она помассировала кожу головы.

– Итак, не существует на свете умения, которое нельзя довести до совершенства, овладевая скорее силами своего духа, чем тела? – спросила она. – Даже такие умения, для которых первичными являются руки, рот и тело, – как плотская любовь, например?

Он замер и только потом снова посмотрел ей в глаза. Он улыбался.

– Вот теперь ты сражаешься нечестно. Пожалуйста, не надо. После того как ты сама же настояла, чтобы мы возились исключительно с неблагородными металлами, показывать мне запретный философский камень.

– Вы боитесь ответить на мой вопрос?

– Любовь – это умение сердца.

– Ах вы, лжец! – Она засмеялась. – И когда это ваше сердце принимало в этом участие?

Он ухмыльнулся ей в ответ.

– Какая жалость, что из-за тебя нам придется подождать, прежде чем убедиться, насколько далеко могут зайти Психея и Купидон после своего примирения! Без сомнения, в нем будут участвовать сердца.

– Я запомню, – она с шутовской серьезностью. – Спасибо за урок, хотя вы и ошибаетесь. Чему еще вы хотели бы научить меня?

Дав взял фарфоровую пастушку и поставил обратно на каминную полку. Повернулся и посмотрел на нее.

– Теперь моя очередь узнать кое-что от тебя.

Она надменно подняла брови, хотя сердце ее так и забилось.

– Вы полагаете, что я способна сообщить вам нечто ценное об искусстве быть мужчиной?

– Вовсе нет. Хотя ты только что поклонилась мне со свирепостью, которая легко нашла путь к твоему сердцу! Прежде чем продолжить процесс обольщения, мне хотелось бы точно знать, действительно ли ты намереваешься предать меня или нет.

Дыхание у нее перехватило, горячая кровь бросилась в лицо.

– Предать вас? Как? И кому?

– Именно об этом я и спрашиваю. Может, прикажем принести нам шоколаду и обсудим проблему, сидя у камина, как два цивилизованных молодых человека? – И он позвонил в колокольчик. – Умоляю вас, мадам, наденьте снова ваш парик, – добавил он, – пока не явился лакей.

Она торопливо свернула и заколола волосы, и Дав сам надел парик ей на голову. Пальцы его легко задели ее виски, нежно тронули затылок, усиливая шок, вызванный его внезапным обвинением.

Явился лакей. Дав попросил его принести горячий шоколад. Сильвия между тем собралась с мыслями.

– Как же я могу предать вас? – спросила она, едва слуга вышел из комнаты. – Вы полагаете, что если мы станем любовниками, то я буду изменять вам с другими мужчинами?

Он сел и откинулся в кресле, не сводя с нее глаз.

– Возможно. Я не знаю. Что гораздо важнее – я никогда еще не спал с врагом.

– Я-то – враг? Как я могу повредить вам? Вы полностью контролируете все, что касается наших отношений.

– Тогда вот для тебя шанс уравнять чаши весов. Я поступаю в твое распоряжение. У меня есть один вопрос к тебе, а потом я отвечу на любой – в разумных пределах, конечно, – твой вопрос.

– Любой? – Сердце у нее билось слишком уж быстро. «Несмотря на то что он говорит, он доверяет мне, иначе никогда бы не затеял такого разговора в открытую». Она попыталась успокоить сердцебиение. – Вы предположили, что я могу оказаться вашим врагом, так зачем же вы станете отвечать мне правдиво?

Открылась дверь, и вошел лакей с серебряным подносом. Горячий горький шоколад с сахаром, разлитый в две чашки. Аромат от него шел божественный. Лакей поклонился и вышел.

– Давай все же начнем с моего вопроса, – настоял он. – А потом уж поговорим о твоем.

Она попробовала шоколад, стараясь скрыть состояние нервного напряжения.

– Что вы хотели бы узнать?

– Когда ты отправилась к леди Шарлотте за своим выигрышем, я проследил за тобой.

– Я знаю. И нисколько не обижаюсь. Наверное, обнаружив меня в своей спальне, вы решили, что я замышляю какую-то низость. С вашей стороны вполне разумно проявить некоторую подозрительность.

Он помешал свой шоколад длинной серебряной ложечкой.

– Но ты тайком выбралась из дома номер восемнадцать, а потом проскользнула обратно, как воровка. Я видел, как ты залезала в дом через окно. Очень изобретательно. Куда ты ходила?

Сердце ее ухнуло вниз, как коршун, ринувшийся на добычу. Пряча лицо, она вновь отпила шоколад, облизнула губы и только тогда ответила:

– Я выходила по нужде.

– Не слишком ли продолжительное отсутствие для обычного удовлетворения естественной надобности? – заметил он.

Если Дав проследил за ней до самого дворца Ившира, то сразу поймет, что она лжет, и тогда все пропало. Она постаралась дышать глубже.

– Ну, когда с естественными надобностями было покончено, я пошла пройтись, чтобы немного подумать. Я совершенно не представляла, чем буду зарабатывать на жизнь в Лондоне, вообще не представляла, как буду жить. Если уж говорить начистоту, я была в отчаянии.

Если говорить начистоту. Ну, по крайней мере насчет отчаяния она говорила правду.

– Почему я должен поверить тебе? – спросил он. – Ты можешь хоть что-нибудь из сказанного доказать?

Она наклонилась поставить чашку, чтобы он не увидел выражения ее лица. Жизненно важно заставить его поверить в ее обман. Чашка неуклюже звякнула. Сильвию неимоверно трясло от страха.

– Ну разумеется, нет. Я обычно не беру с собой в сортир компаньонов. Неужели вы не понимаете? Мне необходимо было пройтись, наедине со своими мыслями я сошла бы с ума. – Она подняла голову, чувствуя, что самообладание вернулось к ней, и посмотрела ему прямо в глаза. – В любом случае, ну куда я могла пойти? Я же не знаю никого в Лондоне.

– Ну хорошо, – заметил он мягко, – я поверю тебе.

В его голосе звучала такая доброта, что она едва не потеряла голову. После того как задание будет выполнено, она никогда больше не возьмется за подобную работу! Выполняя разнообразные миссии для Ившира, она узнала, как коварны большинство мужчин. Однако никогда прежде ей не приходилось сталкиваться с таким вот мягким, сочувственным отношением.

– Я виновна только в одном, – продолжала она. – Я устроила так, что леди Грэнхем обнаружила меня в вашей спальне. Я думала, что она отвлечет ваше внимание в случае, если вы вернетесь раньше времени, и я сумею улизнуть с вашим галстуком. Мне, право, очень жаль, что все так вышло. Я рассчитала неверно, мне и в голову не приходило, что она привяжет меня к вашей кровати.

Признание довольно рискованное, но оно давало возможность усыпить его дальнейшие подозрения. Он поднес ложечку к губам, отпил каплю.

– Да, мне все известно. Я видел твою записку. Теперь, когда мое любопытство удовлетворено, твоя очередь спрашивать.

– Так вы на самом деле вовсе не считаете меня врагом?

– Нет. И я знаю, что тебе очень любопытно узнать обо мне. Она собралась с мыслями.

– Любопытно? Ну разумеется. Любопытство – мой главный порок. И в один прекрасный день оно меня погубит, как кошку.

Дав засмеялся.

– Да я уж заметил. – Он бросил взгляд на часы, стоявшие на каминной полке. – Но нам пора идти.

– Идти? Куда?

– Мой дорогой Джордж, теперь, когда ты научился кланяться, как подобает джентльмену, пришло время нам решиться выйти на прекрасные улицы дьявольского города.

– Постойте! – воскликнула она. – что же мой вопрос? Он остановился в дверях и ухмыльнулся.

– В чем дело, мадам? Неужели ваш вопрос настолько личного характера, что вы не можете задать его на улице?

На улице множество мужчин толкались, болтали и угощали друг друга остротами. Сильвия и Дав быстро шагали мимо беспорядочного нагромождения домов и лавок. Лондонцы текли мимо них потоком. Дав шагал рядом с таким видом, будто так и надо, будто она просто другой мужчина, не пытаясь оградить ее ни от карет, кативших по мостовой, ни от толп пешеходов. Вообще-то довольно приятно вот так шагать, размахивая руками, расталкивая локтями толпу, как все остальные.

– Куда мы идем? – спросила она.

– К реке.

– К Темзе?

– Здесь только одна река: неутомимое сердце и бездонная душа порочного города, одновременно и кровеносная система, и сточная канава нашей прекрасной столицы. – Толпа начала редеть. Сильно запахло рыбой и гниющими водорослями. – Радуйся, что сейчас зима. Темза не слишком-то приятная речка летом. Она так воняет!

– Да уж не больше, чем улицы, надо думать. Он засмеялся.

– Сказать по правде, летом что угодно кажется лучше улиц.

– Ты никогда прежде не гуляла по городу ночью пешком? – спросил Дав, когда они поднялись на мост и остановились, чтобы обозреть окрестности.

Стало уже совершенно темно. Товарные склады высились на южном берегу, похожие на огромные кубики. Дальше вниз по реке стоял целый лес мачт, опутанный паутиной такелажа.

– Нет. Никогда. Большую часть жизни я провела внутри помещений или по крайней мере внутри садовых оград.

– Я так и думал, пора тебе познакомиться и с жизнью городских улиц.

– Мы пришли полюбоваться на Темзу?

– Я подумал, что тебе также захочется взглянуть и на наш новый Вестминстерский мост. Ему чуть больше десяти лет. Он гордость и радость нового Лондона короля Георга, стоивший неисчислимое количество золота и довольно скромного числа человеческих жизней.

Свет одного из фонарей моста падал на его шляпу, так что четкий его профиль оставался в глубокой тени. Где-то глубоко, за ребрами, сильно и глухо билось в ней тревожное чувство. Его голос звучал так ласково и спокойно. «Я поверю тебе».

– Город, который постоянно строится и перестраивается, – промолвила она. – И все ради того, чтобы мужчины могли разнообразнее в нем резвиться.

– И женщины – особенно те, у кого особое призвание. Не вздумай отправиться гулять ночью по Лондону одна, в мужском ли платье, в женском ли. – Взгляд его не отрывался от дальнего горизонта. – Город, который ты видишь, – опасный город.

Сердце ее забилось еще быстрее. Вспомнились слова Ившира, сказанные ей как раз в ту ночь, когда она встретилась с ним, потихоньку вылезши из окна номера восемнадцать: «Он посещает районы Лондона, в которые ни один нормальный джентльмен не осмелится сунуть носа».

– Полагаю, вы хорошо знакомы с городом из-за вашего приюта в Сент-Джонсе. Верно, вы знаете не только заведения высокого класса, но и те, что посещают торговцы, ремесленники, подмастерья?

Если он и поколебался, то не более мгновения:

– Да, большинство таких заведений мне известны. В Лондоне не много, которые внушали бы мне страх.

Фонари нескольких лодчонок тут и сям светлячками качались на поверхности воды. Сильвия знала город искусственный, замкнутый внутри стен, а город улиц она не знала. Разумеется, она уже успела походить по Лондону одна, хотя по совершенно безлюдным местам и в более новых, фешенебельных районах.

– Я хочу увидеть все, – высказала она свое пожелание. – Я хочу увидеть весь порочный город.

– Я собирался показать тебе клубы и кофейни, – ответил он.

– Но все остальное – всю кишащую жизнь? Вы могли бы повести меня в такие места, какие мне никогда не довелось бы увидеть при других обстоятельствах? Никогда в жизни. Вы можете показать мне их, ничем особенно не рискуя?

– Такое путешествие не совсем безопасно.

– Боже мой, сэр! Ничто на свете не может быть совсем безопасным. Я пересекала на судне контрабандистов Ла-Манш, и мне неизменно что-нибудь да напоминает об этом страшном опыте, особенно когда мы с вами проводим время вместе. Однако я до сих пор жива и даже здорова.

Он посмотрел на нее сверху вниз и улыбнулся.

– Может, я не желаю.

– Разве не предполагается, что я все время должна узнавать что-то новое? Получать уроки жизни?

– Но не такие и не сейчас.

Сильвия опустила глаза. Нельзя рисковать, настаивая на своем.

– Тогда вопрос, который вы мне задолжали, – заявила она. – Вы сказали, что я могу спросить о чем угодно.

– Верно. Что ты хочешь знать?.

– Я правда могу спросить о чем угодно?

– В разумных пределах. – Он посмотрел на фургон, который катил в их сторону.

– Тогда я хочу знать, почему вы финансируете Сент-Джонс. Вы не состоятельный человек. Не оттого ли, что сами были найденышем?

Он улыбнулся ей открытой улыбкой.

– Ну конечно. Меня ведь тоже оставили в корзинке, и я тоже сжимал в кулачке залог любви.

– А где вас нашли? Здесь, в Лондоне?

– Нет, очень далеко. В озерном краю, возле городишки под названием Давенби. Отсюда и моя фамилия.

– Так у вас нет настоящего имени?

– Давенби – не хуже любого другого, – он. – Меня нашла под кустом бездетная пара, жившая возле озера Дервент-Уотер, которая меня и воспитала.

Фургон катил уже мимо них. Кучер фургона сидел, укутавшись в шерстяное одеяло. Он коснулся своей шляпы, приветствуя двух джентльменов.

– Так вы выросли там? В Озерном краю?

Дав улыбнулся, и лицо его стало счастливым, возбудив бесконечно драгоценные для него воспоминания. Не может быть – ну никак не может быть! – чтобы он сейчас притворялся! Однако Ившир предъявил ей все доказательства...

– Дикие просторы в окрестностях долины Борроудейл, Ростуэйта, Хай-Сит – все, от самой Девичьей пустоши до горы Армбот-Фел, принадлежало мне, и я очень привольно там себя чувствовал. Всякий раз, когда мне удавалось удрать от моего гувернера, я отправлялся проказить по окрестным холмам в обществе мальчишек из Кезуика и время от времени ввязывался в довольно диковинные приключения вместе с одним цыганским табором. Тогда я даже представить себе не мог, что в мире полным-полно найденышей, которым повезло значительно меньше.

– Ваши приемные родители по-прежнему живут там, возле Дервент-Уотер?

Какая-то тень набежала на его лицо, что-то дисгармонировавшее с прежним настроением.

– Сэр Томас Фарлоу и его жена воспитывали меня как своего родного сына. Моя мать все еще жива, а вот отец умер.

Может, приемные родители не проявляли должной доброты к найденышу? Должно быть, им хотелось иметь соб-ственныхдетей. Кто знает, насколько глубокую рану они могли нанести душе «фальшивого» сына, найденного под кустом?

– Простите меня, – пробормотала она.

– Спасибо за сочувствие. Но ты ведь потеряла обоих родителей. Твоя потеря больше. Прими мои соболезнования, Сильвия.

Сильвия закусила губу, стараясь совладать с собой.

– Вы поэтому решили пойти сюда, где темно и под ногами река несет свои воды, вернее, полужидкое месиво из воды и льда? Вы догадались, о чем именно я спрошу, и испугались, что я опять поведу себя как сентиментальная дура?

– Может быть. Ты ощущала себя счастливой в детстве?

– Да, но я единственный ребенок у своих родителей. А как вы могли жить, не зная, кто вы такой на самом деле? Ведь ваши родные отец и мать могли быть совершенно кем угодно.

Она вновь почувствовала в нем настороженность.

– Однако мне повезло. Погремушка, оставленная в моей корзине, оказалась из золота и янтаря. Меня воспитывали как джентльмена. Меня даже отправили в Оксфорд – заведение, в котором молодым джентльменам положено совершенствоваться в распутстве, равно как и в латыни. Он все-таки уклонился от прямого ответа, хотя вряд ли на такую мелочь обратил бы внимание человек, не питавший на его счет подозрений. Но может, тут и есть ответ? «Что, если твои родители бродяги или преступники? Может быть, дружба с сыном герцога, который, как никто, был уверен в своем происхождении и положении, потому и оказалась непереносимой?»

– Оксфорд и помог вам составить состояние?

– Оксфорд едва не помог мне проститься с тем состоянием, на какое я только мог бы в будущем рассчитывать. К счастью, я уехал в Лондон, прежде чем разорился полностью.

– Где вы и познакомились с леди Грэнхем?

– Да. Что возвращает нас к изначальному вопросу о Сент-Джонсе. Мег опекает и другие благотворительные заведения, которые нуждаются не меньше, но она познакомила меня с Мартином Дэвисом. В тот момент мне необходимо было вложить куда-то очень большие деньги. Сиротский приют представлял собой лучший выход.

Сердце ее бухнуло. Неужели она добралась наконец до сути?

– А откуда взялись большие деньги?

Он не ответил. Компания молодых людей, разгоряченных выпивкой, хлынула откуда-то на мост. Молодые люди окружили фургон, вынудив возницу остановиться. Их весек лые крики эхом отдавались в темноте. Дав не сводил с проказников глаз, напрягшись всем своим мускулистым телом. Правая его рука скользнула на рукоять шпаги.

Сильвия нервно передернула плечами.

Фургон двинулся снова. Молодые люди, горланя песни, направились в их сторону, но ватага промчалась мимо, не удостоив их даже взглядом.

– Еще есть вопросы?

Однако момент для задушевных разговоров прошел. Тень по-прежнему залегала в углах его рта, чувствовалась в напряженности крыльев носа. Он позволил ей заглянуть в его прошлое. Все, что он рассказал, думала она, правда, насколько можно судить. Но что-то лежало у него на сердце, что-то, тревожащее его настолько сильно, что он не смел сказать вслух, что-то темное и опасное. Что-то, что ей необходимо обнаружить.

– По-моему, для одного вечера и так немало получилось, сэр!

– Тогда, если уж ты не согласна завалиться со мной в постель, где можно нежиться в томном тепле, давай отправимся куда-нибудь, где царит грубое и шумное веселье, – предложил он.

Глава 10

Широким шагом Дав пошел прочь с моста. Сильвия поспешила вслед за ним.

– Так мы все-таки отправимся посмотреть ремесленников и подмастерьев? – спросила она.

Дав оглянулся на нее, поднял бровь.

– А тебе хочется шума и грубого веселья?

– Конечно! А почему нет? |

– Тогда как насчет заведения под названием «Бык и наперсток»? Эль там подают омерзительный, но общество может показаться тебе интересным.

И он быстро стал спускаться вниз по ступеням, ведущим к реке.

– Что же там за общество?

Дав остановился и ухмыльнулся прямо ей в лицо.

– Самое избранное. Ворье и карманники, бродяги и шлюхи. Ты же сама говорила, что хочешь увидеть изнаночную сторону Лондона. Так, может, проверим, насколько серьезны твои слова?

Маленькая лодка покачивалась возле самого основания лестницы. Дав нагнулся и встряхнул за плечо лодочника, лежавшего поперек сидений. Утлая лодчонка сразу же накренилась самым рискованным образом.

– В Блэкфрайерз, друг мой!

– Стойте! – Сильвия схватила Дава за рукав. – Лодочник же пьян! Да и лодка – просто лохань дырявая:

– В самом деле? – отозвался Дав подозрительно невинным тоном.

Лодочник между тем сумел сесть. Внизу плескалась чернильная вода. Стряхнув со своего рукава пальцы Сильвии, Дав шагнул в лодку и встал, расставив ноги, на сиденье. Жалкое суденышко осело в воде так, словно это не лодка, а сухой листик.

– Боже, сэр! Осторожнее!

– Беспокоишься обо мне, Джордж?

Двигаясь легко, как уличный акробат, Дав сорвал с себя шляпу, и, держа ее в вытянутой руке, стал ею размахивать. Лодка самым зловещим образом закачалась. Полупьяный лодочник оцепенело пялился на него. Глаза Дава так и искрились весельем и дерзостью.

– Ах вы, презренный негодяй! – зашипела Сильвия. – Ведь наверняка, когда возводили мост, построили и новую лестницу, ведущую к воде? Забулдыга вовсе не настоящий лодочник!

– Не могу точно сказать, кто он. В число моих знакомых он не входит. Кажется, даже в сидячем положении он удерживается не без труда, но до Блэкфрайерза, думаю, нас довезет.

– Да мы потонем, не преодолев и двухсот ярдов! Он ухмыльнулся ей в лицо:

– Ты что, плавать не умеешь?

Она отступила на шаг, едва не поскользнувшись на скользких ступенях.

– Конечно, не умею! Где, черт возьми, я могла научиться?

– Ну, значит, придется тебя учить и плавать. Сильвия попятилась еще дальше.

– О нет! – она. – не в ледяной Темзе! Она повернулась и помчалась по лестнице обратно вверх.

Внизу Дав перебрался с лодки на скользкие ступени, отбросил шляпу и принялся стягивать камзол с таким видом, словно и в самом деле собрался купаться.

– Где же твое хваленое мужество, Джордж? – крикнул он ей.

– У меня довольно мужества, чтобы противостоять вашей затее! – прокричала она в ответ. – Я достаточно наслышана о том, как опасно плавать под мостами Темзы, особенно ночью, да еще когда на реке лед.

Рукава его рубашки сверкнули белым в темноте, когда он вскинул руки:

– Не доверяешь? Думаешь, не сумею тебя вытащить? Лодочник попытался подхватить шляпу, но Дав вырвал ее из его неверных пальцев.

– Прошу прощения, сэр, – сказал он забулдыге, – но я не могу в данный момент позволить себе покупку новой шляпы.

Он снова натянул камзол и быстро поднялся по ступеням.

– Ну все, мир! – воскликнул он, хохоча во все горло. – Сегодня я не стану бросать тебя в реку. Можно отложить и на завтра.

– Увы, сэр, теперь я отлично пбнимаю, что вы вовсе и не собирались везти меня куда-то.

– В самом деле? Между прочим, вот-вот пойдетснег или, что еще хуже, мокрый снег.

Сильвия взглянула на небо. Звезды и луна за тучами пропали. Трубы и коньки крыш растворились в темноте. Холодные капли обожгли лицо. Через несколько минут все вокруг скрылось за пеленой мокрого снега, а они с Давом промокли до нитки.

Обратно они шагали по опустевшим улицам. Сегодня она получила очень важные сведения, узнала больше, чем могла надеяться в начале вечера: кое-что о его прошлом. А именно в его прошлом должен крыться ключ к разгадке его скрытых мотивов. Возможно, и к пониманию того, что заставило его погубить младшего брата Ившира. И еще – название низкопробного трактира где-то возле Блэкфрайерза: «Бык и наперсток», притон шлюх и бродяг.

Она все изложит в следующем донесении Ивширу. Против всяких ожиданий, Сильвия не так уж плохо справлялась со своей миссией. И все-таки она чувствовала себя такой несчастной!

С треуголки его так и капало. Сильвия шлепала по слякоти рядом, мужественно подставляя ссутуленные плечи мокрому снегу.

– Вы ведь на самом деле не думаете, что я трусиха? – спросила она.

– Ты-то? Конечно, трусиха!

Она нырнула под козырек подъезда и на мгновение спряталась от мокрого снега, хотя он-то остался стоять снаружи, во власти снежной крупы, которую гнал теперь порывистый ветер.

– Потому что мне не захотелось тонуть в реке?

– Нет, не поэтому, а потому что, сколько бы я ни умолял и ни настаивал, ты все равно не хочешь забыть про свои глупости и позволить утащить тебя в постель.

– Мы уже обсуждали данный вопрос, – она.

– В спальне у меня наверняка уже разожжен камин. Чистые простыни, согретые медной грелкой. Разогретое вино с пряностями или горячий шоколад...

– Уж не думаете ли вы, что я лягу в вашу постель ради подогретого вина? – перебила она его.

Он засмеялся. Он в жизни не слыхал ни о каком трактире под названием «Бык и наперсток». На мост он пришел ради того, чтобы проследить, благополучно ли его фургон выберется из Лондона. Человеку в лодке он с помощью условленного шифра сумел дать знать, каковы именно его планы на завтра. Одним словом, вечер удался, если не считать того, что закончит он его в своей холодной одинокой постели и будет всю ночь думать про женщину, которая кого угодно доведет до белого каления.

– Ну, как знаешь, – вздохнул он. – А вот что, если я возьму и прикажу горничным не класть в твою постель грелку до тех самых пор, пока ты не передумаешь?

Ее губы, пухлые и зовущие, растянулись в еще более широкую улыбку.

– Если я передумаю, то зачем мне нужна грелка?

На следующее утро Сильвия ожидала Дава, старательно напустив на себя беспечный вид. Он не исполнил своей угрозы лишить ее грелки. И ее встретила теплая, уютная постель. Однако она долго лежала на согретых простынях без сна, обнимая подушку, вглядываясь в пахнущую лавандой темноту – невинный, милый аромат детства, потому что заснуть означало видеть сны.

А ее сны не будут ни невинными, ни детскими. Во сне она будет томиться, отчаянно и страстно, по одному-единственному мужчине.

Она скопировала цифры еще из нескольких расписок в получении в приходную статью гроссбуха, написала несколько безобидных писем, адресованных торговцам, а потом потерла рукой сухие глаза, как если бы хотела смахнуть слезы.

Он вошел тихо, приблизился к столу и спросил:

– Так ты спишь так же плохо, как и я?

Сильвия повернулась, посмотрела на него, на его туфли с пряжками и шелковые чулки, на широкие полы камзола, на вышитый жилет и отметила, что его наряд так контрастировал с мужской силой, скрытой под ним. Наконец она подняла глаза на его лицо, которое казалось бронзовым в обрамлении серебряных прядей парика, и смутилась.

– Я лично спала как котенок, всласть налакавшийся молока, – ответила она.

– Лгунья! – Улыбка его стала шире. – Ты спала так же скверно, как и я: проворочалась всю ночь, мучимая преследующими тебя мыслями. А ведь исцелиться от бессонницы так просто...

– Вы хотите посоветовать мне пить на ночь горячее молоко с бренди?

– Лакайте себе и дальше молоко, мадам. Оно должно опьянить вас в достаточной степени. Меня опьяняет сам запах вашего дыхания.

– Ах как вы сдержанны, сэр, а я-то думала, что вы опять станете уговаривать меня положить в свою постель что-нибудь поприятнее, чем грелка.

Он поднял брови и улыбнулся с невинным видом.

– Что может быть приятнее, чем медная грелка, полная горячих углей, в постели?

– ...которой вы меня таки не лишили, – закончила она за него, – за что спасибо. Что еще мне может быть нужно?

– Ощущения более приятные, чем те, что получаешь, обнимая подушку?

Она закрыла лицо руками.

– Вы, случайно, не занимаетесь черной магией? Потому что если вы не прокрались в мою комнату и не подсматривали за мной, то откуда вы можете знать, где именно находятся подушки, когда я сплю?

– Мне нет нужды подсматривать. Я и так знаю. Ты спишь точно так же, как и я – в одиночестве, в отчаянии, страшась собственных снов.

– Что за сны такие вам снятся, если вы страшитесь их?

Он просмотрел письма, которые она написала, и, схватив перо, начал ставить свою подпись под всеми подряд. Вне всякого сомнения, именно он писал документы, которые Ившир предъявил ей: документы, которые и привели младшего брата герцога к позору, разорению и смерти. Сильвия заставила себя вновь сосредоточиться на своей миссии.

Дав отошел от стола и устремил взгляд в окно, сквозь которое сочился жиденький зимний свет.

– Вчера ночью мне снилось, что ты тонешь в Темзе. Я хотел, со всею силою отчаяния, спасти тебя, но мои ноги вросли в лед, а руки связали щупальцами галлюцинации. Я рвался и кричал, но ты уходила все глубже, глубже под воду, а твои глаза цвета лазурита безмолвно смотрели на мое лицо.

– А потом?

Он обернулся, лицо его оставалось в тени.

– Ты исчезла, так и не произнеся ни звука, а я все смотрел и пытался вырваться. Потом вдруг смог прыгнуть в воду и сразу же вновь оказался в путах приснившихся водорослей. Я сражался с водорослями, будто с руками, вооруженными кинжалами, но все равно не смог дотянуться до тебя.

– Боже! – воскликнула она. – Неужели нам суждено утонуть вместе? Надеюсь, сон не вещий.

– Может оказаться и вещим, если, конечно, ты не разрешишь мне научить тебя плавать.

– Вы исходите из посылки, – произнесла она, – что я вообще соглашусь войти с вами вместе в воду.

– Я должен по меньшей мере исходить из посылки, что у тебя имеются очень веские основания не делать этого.

– Тут нет ничего личного, – проронила она. – Просто я предпочитаю сушу.

Он вернулся к столу и начал складывать и запечатывать одно за другим письма.

– О нет, мадам, – возразил он. – Ваши основания очень, очень личные. |

Сильвия даже испугалась, до чего точно он смог подметить. У нее даже мелькнула мысль, что Дав уже знает все об Ившире, о цели ее пребывания здесь и что он понял, почему она с таким упорством продолжает носить мужское платье. Почему он вдруг рассказал ей свой сон? «Я хотел, со всею силою отчаяния, спасти тебя...» Ни один мужчина прежде не интересовался вопросом, надо ли ее спасать. Ни один мужчина в будущем не станет так рваться спасать ее. Неужели он не осознает, что она просто никогда не сможет себе позволить поверить даже на мгновение, что он действительно неравнодушен к ней?

– Итак, вы хотите еще чему-то научить меня сегодня? – спросила она. – Помимо плавания?

Дав положил письма на серебряный поднос.

– Если ты и в самом деле решила изучить мир мужчин, то лучше бы тебе научиться нюхать табак.

Она откинулась на спинку кресла.

– Ах, ну да, освоить убийственное вдыхание, надменное раздувание ноздрей и навык складывать пальцы в щепоть так, чтобы немедленно повергать в прах всех присутствующих мужчин?

– ...и сражать дам наповал.

– Насколько я помню, вы уже брали в моем присутствии понюшку, и мне удалось вполне благополучно пережить это зрелище.

Его улыбка стала шире. Золотая табакерка с искусными финифтяными украшениями появилась в его руке. Он открыл крышку отработанным движением пальцев.

– Но может быть, вы не истинная дама?

– Я прилагаю все усилия, сэр, дабы сохранить за собой место вашего секретаря.

– Однако ты скорее умрешь, чем станешь нюхать табак? Не могу тебя винить. Гнусная привычка, годится только для матросни.

– Я такого не говорила.

– Но я сказал. Впрочем, не важно. Совершенно необязательно брать большую понюшку. В сущности, можно демонстрировать обман, химеру, как и все остальное в модном обществе. Жест – и только. Субстанция – ничто.

Она встала.

– Позвольте мне в благодарность научить вас управляться с веером, – предложила она. – С веером жест и субстанция обретут единство.

– Буду ждать с нетерпением. Но пока?.. – И он протянул ей табакерку.

Сильвия взяла ее.

– Закрой крышку. А теперь открой так, какделал я.

Некоторое время она тренировалась, открывая и закрывая табакерку, сначала обеими руками, а потом и одной. Он стоял возле стола и наблюдал за ней. Ну и, само собой разумеется, сердце ее понеслось в каком-то совершенно новом ритме, от которого захватывало дух. Маленькие искры восторга сверкали в карих глубинах его глаз, как если бы он уже обольстил ее давным-давно и сейчас уже пресыщен и удовлетворен.

– Покажите еще раз, – попросила она.

– Ты не можешь не сознавать, разумеется, – он забрал у нее табакерку, – что перед нами открылась возможность – вот она, ждет, как ковер-самолет, готовый унести нас в волшебный мир, – соприкоснуться пальцами.

– Совершенно случайно, полагаю, – заметила она. Его глаза поймали ее взгляд.

– Легкие, скользящие, беспечные прикосновения моих пальцев к твоим – вот так. – Кончики его пальцев коснулись ее пальцев так нежно, как если бы он поцеловал ее. Горячая кровь прихлынула к ее щекам. – Используя табакерку в качестве предлога, мне очень просто взять твою руку в свою и ласкать нежную ладонь, и переплетать свои пальцы с твоими...

Она отвернулась. Пульс частил как в лихорадке.

– Нам лучше сосредоточиться на табаке. – И она открыла табакерку, пусть и несколько дрожащей рукой. – Как у меня вышло? /

– Нежная грациозность жеста поразила меня прямо в сердце, – он. – теперь чуть больше пышности, рисовки.

– Вот так.

Он взял табакерку из ее руки, тщательнейшим образом избегая на сей раз прикосновений к ее коже.

Не отрывая взгляда от ее глаз, он быстрым движением открыл крышку.

– Вот так. Попробуй еще раз.

Она забрала табакерку и попробовала точно воспроизвести его движение.

– Так как вы не желаете больше подвергаться риску, входя со мной в непосредственный контакт, то я пытаюсь, так сказать, переселиться в ваше тело.

– Какая восхитительная, хотя и несколько неожиданная идея, впрочем, сам я не раз воображал, как я оказываюсь в вашем теле!

Она засмеялась, табакерка накренилась, и половина табака высыпалась на ковер.

– Браво! Впрочем, полагаю, я сама напросилась.

– Мадам, «напросилась» – не то слово. Но если вам и в самом деле хочется войти в непосредственный контакт, то я в полном вашем распоряжении.

Держа перед собой золотую коробочку, она открыла крышку изящным движением.

– Вы преподаете мне искусство идеально сочетать осмотрительность с высокомерием, – объяснила она. – Ну вот, сейчас вышло?

– Безупречно! Ну а теперь положи несколько крупинок на тыльную сторону ладони, с краю, пониже большого пальца, и вдыхай, сначала одной ноздрей, потом другой.

Сильвия взяла щепотку порошка и, поместив ее на сгиб ладони, втянула носом. В голове ее словно что-то взорвалось. Из глаз хлынули слезы, и она изо всей силы чихнула.

– Браво, сэр! – Тут она чихнула снова, и сразу же расхохоталась. – У меня словно пол головы снесло! До чего же ядовитая, гнусная отрава!

– Именно. – Он вдруг отвернулся, словно хотел скрыть обуревавший его смех, или желание, или тревогу. – Иначе почему бы еще невозмутимый вид при этом производил такое сильное впечатление на других мужчин? Попробуй-ка еще раз, только возьми поменьше.

– Если вы позволите мне безнаказанно рассыпать большую часть по ковру. – Она взяла еще одну понюшку и поморщилась, хотя на сей раз почти нисколько едкого порошка не попало внутрь.

– Я потрясен, мадам, хотя и самым приятным образом, – заявил Дав. – Идеальная смесь надменности и омерзения! Соедините еще с самым убийственным вашим поклоном, и вы станете любимцем лондонского общества к исходу нынешнего вечера. Кстати, как насчет того, чтобы ближе к вечеру нам взять и выйти в свет?

Дав и Сильвия ступили на порог, и сразу же их окружили дым, вонь лампового масла и свечей и оглушили говор и смех. Мужчины сидели группками за столами, пили кофе, играли в карты, заключали сделки, перебрасывались остротами, читали газеты и бульварные листки.

В их сторону повернулись лица, обрамленные пудреными париками, с наклеенными мушками, напудренные и нарумяненные, с подбородками, утопавшими в кружеве галстуков поверх атласа камзолов. Мужские лица. Дав в своем элегантном сером камзоле и серебристом парике вошел в зал с таким видом, словно кофейня принадлежала ему.

– Добро пожаловать, – шепнул Дав ей на ухо, – в исполненный злобы мир лондонских джентльменов.

– Ну не то чтобы исполненный злобы, – тихо возразила она, – хотя определенно исполненный недоверчивости. Похоже на собачью стаю, которая еще не решила, надо поджимать хвосты или скалить зубы.

– Ты даже не представляешь, насколько их мир исполнен злобы. А теперь быстро подумай о Ричарде Третьем, убийце маленьких принцев, а затем отвесь достойный поклон лорду Брэйсфорту. Он настоящий осел.

Она обернулась к мужчине, одежду которого, выдержанную в исчерна-фиолетовых тонах, обильно украшали кружева. Он приветствовал их, приподнявшись, натужной, неловкой и несколько чванливой улыбкой.

Брэйсфорт поклонился. Однако Сильвия стояла столбом, совершенно забыв, что следует поклониться в ответ. Еще один мужчина сидел за столом Брэйсфорта. Высокий, властный, очевидно, влиятельный, с совершенно непреклонным выражением лица, обрамленного аккуратным париком. Глаза его буквально сверлили лицо Дава, на нее же он подчеркнуто не обращал внимания.

Дав отвесил обоим почтительный поклон. Брэйсфорт залился краской.

Лицо второго мужчины стало мертвенно-бледным, как если бы ему отвесили не поклон, а пощечину.

– Ваша милость! – обратился Дав. – Какой приятный сюрприз, что вы оказались здесь. Позвольте представить вам моего нового секретаря мистера Джорджа Уайта.

Сильвия поклонилась, изо всех сил стараясь, чтобы все ее существо излучало равнодушие.

Брэйсфорт плюхнулся в свое кресло.

– Очень приятно.

– Как огорчительно видеть, ваша милость, что вы не в силах подняться. – взял понюшку табаку. – Возраст дает себя знать, наверное? Да, старость не радость.

Его милость, который выглядел вполне крепким и здоровым человеком, да и лет ему было всего тридцать девять, некоторое время продолжал сидеть, храня полную неподвижность и буравя Дава взглядом, потом, щелкнув пальцами, подозвал слугу.

– Мою трость и шляпу, – приказал герцог. – Мне наскучило здешнее общество. Я ухожу.

– Позвольте мне. – Дав взял трость из рук обомлевшего слуги, бросил треуголку на стол перед носом герцога и, крутанув разок трость, подал герцогу. – Не поддержать ли вас ввиду вашей немощи, ваша милость? – спросил он; – Или же вместо того мы можем встретиться на рассвете, в присутствии секундантов.

– Я предпочел бы, сэр, не встречаться с вами нигде, – ответил герцог Ившир ледяным тоном, поднимаясь с достоинством. – Больше вы никогда не увидите меня в этой кофейне.

И, не взяв ни своей трости, ни шляпы, герцог вышел на улицу.

Смешки уже порхали по всей кофейне. «Подумайте только, сэр, Дав вздумал дразнить – и кого? – герцога Ившира! Не спятил ли он, часом?»

Дав случайно услышал чей-то ответ:

– Он форменный безумец, сэр! Но нельзя не восхищаться его дерзостью и убийственным очарованием, разумеется. Вы слыхали о санных беговых состязаниях у Мег Грэнхем? Он спас Хартшему жизнь. Герой дня.

Человек, который сидел рядом с говорившим, граф Фенборо, только пожал плечами.

– Я знаю Давенби дольше, чем вы, сэр. Он блестящ, без сомнения. Но если бы им так не интересовалась прославленная Грэнхем, Ившир давно бы раздавил его как насекомое...

Дав провел Сильвию в уголок, потребовал для них отдельный столик и заказал кофе. Она неловко опустилась в кресло рядом с ним, напуская на себя храбрый вид, отчего выглядела так, словно аршин проглотила.

– Опасный момент, – сухо заметил он.

– Правда про Грэнхем? – спросила она, опустив голову, едва ли не шепотом.

– Про благосклонность Мег, прикрывавшей подобно зонтику мою забубённую голову? Конечно, правда.

Она не сводила взгляда со своих рук, лежавших на столе, словно стараясь усилием воли унять в них дрожь.

– Да, связи в кругах сильных мира сего – все.

– Тогда, может, в следующий раз ты не станешь разрушать их с таким энтузиазмом?

Галстук ее приподнялся, так глубоко она вздохнула.

– Вы о костре, который леди Грэнхем разожгла из вашей одежды под вашими окнами? Господи, что ж удивляться, что вы тогда рассердились! Честно говоря, я поражаюсь терпимости, с которой вы отнеслись ко мне.

Принесли дымящийся кофе, который показался необыкновенно кстати. Дав отхлебнул горячего, горького напитка.

– Так почему ты не сказала, что знакома с Ивширом? – спросил он.

Она вскинула голову. Лицо ее стало белым как бумага.

– Я не... Да что вы! Я – и вдруг знакома с герцогом!

– Он один из наиболее влиятельных пэров Англии, хотя и не более, чем отец и брат Мег. Так где ты познакомилась с ним?

Дрожь пробежала по ее пальцам, обнимавшим кофейную чашку. Если она станет отрицать, что знает герцога, он сразу же поймет, что она лжет.

– Тогда мне встреча с ним не показалась особенно важной. Он сам остановил меня в поместье леди Грэнхем, после забега саней. – Она мужественно попыталась улыбнуться, чем тронула его до глубины души, несмотря на всю серьезность ситуации. – Он вас недолюбливает.

– Полагаю, его милость пытался предостеречь тебя и советовал не связываться со мной?

Какой-то человек стал протискиваться мимо их стола, пламя свечей заплясало, и тени заметались по ее лицу.

– В общем, да. Я представления не имела, кто он такой, хотя и догадалась, что он важная персона. А теперь оказывается, он герцог и ваш враг?

– «Враг» – слишком сильное слово. Краска вдруг залила ее лицо.

– Слово, сэр, под стать сильной ненависти! Я думала, он убьет вас!

– И испугалась за меня? Очень тронут. А почему ты ни словом не обмолвилась об этой странной встрече прежде?

Она все еще не пришла в себя и тщательно подбирала слова для объяснения.

– Как я уже говорила, я не думала, что произошла важная встреча. Он мне тогда не представился. Он только сказал, что мне не следовало бы наниматься к вам. Он думал, что вы пьяны, и убеждал не ехать с вами, особенно в таких легких санях.

Рассказ Сильвии выглядел вполне правдоподобно. Если она и не честна с ним, то очень ловко скрывает ложь. Но как же Ившир мог познакомиться с ней прежде? Его милость много путешествовал, но и путешествуя, он наверняка вращался только в самом избранном обществе, посещая дома, где Сильвия никак не могла оказаться. Если только информация, собранная о ней Давом, не тщательно состряпанное вранье, которое, в свою очередь, означало бы, что Таннер Бринк ему тоже лгал.

– Он прав, – подтвердил Дав. – Я опасен как в легких санях, так и вне таковых.

– Но что, черт возьми, может знать о таких вещах герцог? – спросила она. – Не думаю, чтобы он сам работал хоть раз в жизни!

– Герцог как раз работает, – ответил он. – Просто он работает не ради денег. Что еще он говорил?

– Думаю, на него произвела сильнейшее впечатление моя юношеская невинность, и потому он побеспокоился обо мне. Он полагает, что вы зарабатываете на жизнь низкими способами.

– Так и есть, – ответил Дав.

Чашка в ее руке задрожала, и немного кофе выплеснулось.

– Итак, я действительно нанялась на службу к Синей Бороде?

На лице ее по-прежнему горел румянец, и она нервничала, но понять, каковы ее истинные чувства, ему не удавалось.

– Ну, ничего такого красочного, – ответил он сухо. – Пекарни приносят немалую прибыль.

– Да? – Она наморщила лоб. – А, поняла – Мартин Финч! Он работает на вас?

– Он работает на себя. Я просто вложил деньги в его предприятие.

В глазах ее сверкнуло любопытство, но она откинулась в кресле совершенно мужским движением.

– Не могу себе представить, чтобы Ившир счел меня настолько невинным юношей, что не рискнул рассказать о пекарне.

– Джентльмены, как правило, не финансируют пекарни. Впрочем, я не могу себе представить, чтобы Ившир знал о моих вложениях.

– Тогда что он имел в виду? Чем еще вы занимаетесь? Я давно уже безуспешно пытаюсь понять это из ваших гроссбухов, которым конца нет.

Он молчал, дожидаясь, пока она сядет нормально и посмотрит ему в глаза, и только тогда сказал:

– Записи в гроссбухах зашифрованы.

– Зашифрованы?

– С целью скрыть подлинную природу моих дел от любопытных глаз...

– Моих, например?

– Ты мой секретарь. Зачем бы мне скрывать что-то от тебя?

– Так чем вы на самом деле занимаетесь?

– Если позволишь, я покажу тебе завтра.

Она замерла, словно обратившись в камень, потом осмотрелась.

– – О Боже! – воскликнула она. – Готова прозакладывать что угодно, что вы, помимо пекарни, финансируете еще мясника и свечника.

Предательский смех наконец вырвался у него наружу, и обстановка разрядилась. Никогда еще он не встречал такой женщины. Она храбра, прекрасна и являла собой весьма опасную проблему.

Дав уже отчаялся, что вообще сумеет разоблачить ее. Он только хотел теперь одного – заманить ее в свою постель возможно скорее. Если на самом деле она не является его противником, то любовь ее будет славной наградой. А если является? Ну и что? Едва она окажется в его постели, он раскроет все ее тайны. Так или иначе, шансов у нее вообще нет.

– Нет, – возразил он, – я финансирую нечто куда более сомнительное.

К его изумлению, она засмеялась.

– Так значит, можно предположить, что другое ваше занятие весьма и весьма безнравственно?

– Это зависит от того, какой именно смысл вы вкладываете в понятие «безнравственность».

Но дальнейшей возможности вести личные разговоры они лишились. Трое молодых людей подошли к ним и, подсев за столик, пригласили на прием в апартаменты герцогини. В большом доме недалеко от Пиккадилли собралась шумная компания художников, музыкантов, писателей, пэров, сыновей пэров и нескольких избранных дам. Выпивка лилась рекой.

Сильвия ввязалась в спор на итальянском с певцом из Неаполя, вела полемику с графом и перекидывалась остротами с маркизом. Очень скоро ее поманили к камину, где она почтительно склонилась над рукой пожилой дамы в бриллиантах и серебряной сетке на волосах, дамы, которая оказалась герцогиней.

– Всякий приятель Дава всегда будет здесь желанным гостем, сэр, – вымолвила герцогиня, пристально вглядываясь в ее лицо сквозь стекла украшенных драгоценными камнями очков. – Хотя, как кажется, вы и сами по себе сумели произвести немалое впечатление.

После краткого обмена любезностями Сильвию увлекли на другой конец комнаты, где тот самый певец теперь спорил с Давом. Наконец певец вскинул руки, сделал глубокий вдох и запел.

Все разговоры смолкли. Невероятная мощь взмыла к потолку, облеченная в звуки речи, наложившей отпечаток на все ее детство. Когда пение смолкло и на смену ему пришел гром рукоплесканий, глаза ее наполнились предательскими слезами.

– Аристократы и художники, – раздался над ее ухом голос, говоривший на довольно тяжеловесном английском. – Вы к какой группе относитесь, молодой человек?

– Ни к той, ни к другой, – ответила она, сглотнула слезы и обернулась. Новоприбывший, толстый и неряшливый, смотрел на нее проницательными глазами, в которых сверкал ум. – Вы говорите о критериях, в соответствии с которыми обретается членство в вашем избранном обществе?

– Быть другом Дава – само по себе достаточный критерий, молодой человек. Примите мои поздравления и соболезнования.

– Соболезнования? Толстяк опустился в кресло.

– Ценность общения с гением непомерно завышена. Гений всегда будет превосходить вас интеллектуально и никогда не станет доверять вам. Кому же знать, как не мне. У меня давно вошло в привычку превосходить интеллектуально всякого, с кем мне доводится встречаться.

Сильвия засмеялась, но продолжить разговор ей не удалось. Целый рой гостей сразу же слетелся к новоприбывшему. Дав подмигнул ей. Итальянский баритон не сводил с него сияющего взгляда. Герцогиня смеялась какой-то сказанной им фразе. Сильвия подошла к ним с намерением присоединиться, но Дав уже повел ее к выходу.

– Надеюсь, ты не скучала? – спросил он, когда они спускались по лестнице. – Ты произвела большое впечатление!

От хорошего вина и искрометной беседы в голове у нее так и гудело, словно там поселился рой пчел.

– Скучно? Да я просто очарована! А вы, оказывается, ходите в фаворитах и у герцогини тоже?

– Ты имеешь в виду хозяйку? – спросил он. – Ее милость находит меня весьма забавным. Увы, только я один из всех ее гостей способен убедить нашего итальянского друга петь в ее гостиной бесплатно.

– Так вы сделали все нарочно?

– К стыду моему, да. Конечно, я рисковал, решив, что ты зальешься прилюдно потоками сентиментальных слез, но все обошлось.

– Ах да, я залилась. Однако не у одной меня увлажнились глаза. И вы уходите от сути дела.

Он круто развернулся на последней ступеньке.

– Какой еще сути?

– Что вас приглашают на частные вечеринки к вдовствующим герцогиням, где вы ходите в фаворитах. А я-то чувствовала себя такой виноватой из-за леди Грэнхем! Ведь вы заставили меня поверить, что ее покровительство, и только оно одно, обеспечивает вам место в обществе.

– Так оно и есть, – подтвердил он. – Ее отец тоже герцог. А чем больше герцогов, тем лучше. Уж поверь, я делаю все, что в моих силах, для того, чтобы защититься от недоброжелательства Ившира.

– А такие знатные дамы и есть лучшая защита?

– Единственная защита. – Вдруг веселое выражение скользнуло по его лицу, как лунный свет по воде. – Я вовсе не хочу, чтобы меня расплющили, как насекомое.

– Раздавили, – поправила она, чувствуя, что смех душит ее. – Раздавили, как насекомое.

Они вышли на улицу. Клочья ледяного тумана расступались перед ними, длинные ноги Дава шагали по булыжникам.

«Давенби – никто, человек без роду без племени. Мой брат был светочем лондонского общества. Однажды Эдвард сказал мне, что никогда в жизни он не встречал такого обаятельного человека, как Давенби...»

Человек ниоткуда сам оказывался светочем, горевшим весьма ярким пламенем. Мог открывать любые двери. Добиваться влияния. Стать обласканным и привечаемым знакомцем самых влиятельных дам и джентльменов Англии. Окружить себя красотой.

Неужели он разорил и убил младшего брата Ившира только ради того, чтобы достичь признания?

Сегодня Сильвия столкнулась с Ивширом лицом к лицу на публике, и ничего, не умерла. Дав ни о чем не догадался. Как ему догадаться? Никому ведь не известно, что герцог нанимает особ, не имеющих гроша ломаного за душой – вроде графини Монтеврэ, – для того чтобы они собирали информацию для британского правительства. Она выдержала светский прием у герцогини – переодетая юношей! И все у нее вышло замечательно, великолепно, без сучка без задоринки. Сердце ее колотилось и норовило выпрыгнуть из груди. Чувствовала она себя так, словно проглотила какое-то безумное веселье, смешанное с бренди и искрящимся вином.

Завтра! Завтра Дав покажет ей – что? Что-то такое, что позволит Ивширу наконец заполучить доказательства, так необходимые ему погубить своего врага? Что-то такое, что приведет Дава на эшафот? Но если вместо того она обнаружит доказательства его невиновности – что тогда?

– Что ж, сэр, – проговорила она. – По-моему, я держалась более чем достойно во время моего первого выхода в ваш мир. Вы согласны?

– Знание языков многому способствует. Точно как и в случае с дрессированной обезьяной, общество высоко ценит хороший подбор трюков.

– Благодарю вас! Очень милый комплимент. Улыбаясь, он посмотрел на нее сверху вниз.

– Вообще-то я имел в виду себя, а не тебя. Герцогиня принимает меня в качестве гостя только потому, что я развлекаю ее в качестве гостя. Если я перестану развлекать ее, то мгновенно стану изгоем.

Туман сгустился, так что не стало видно ни самих домов, ни оград перед ними.

– Вы имеете в виду, что одна только леди Грэнхем улыбается вам с подлинной благожелательностью?

– Именно так.

– Так, значит, чем больше не всегда тем лучше? Я рада, что сумела не растеряться среди сборища литературных аристократов, несмотря на имевшую перед тем место вашу небольшую перебранку с Ивширом.

– Никакое столкновение с герцогом нельзя назвать небольшой перебранкой. – В тоне его не чувствовалось ничего, кроме хорошего настроения.

– Я просто пыталась оставаться вежливой.

Он только усмехнулся. Взаимопонимание искрой пробежало между ними.

– Признаю, что с герцогиней ты держалась безупречно, – похвалил он. – Но испытания ты не выдержала.

Она закинула голову и поймала на язык снежинку.

– Какого еще испытания?

– Придя в расстройство чувств из-за встречи с Ивширом в кофейне, ты забыла все, чему я тебя учил.

Вместо того чтобы поклониться, как пристало джентльмену, и облить врагов презрением, ты пялилась на все, разинув рот как последний школяр.

Она передернула плечами.

– Ну и пусть себе все думают, что я и есть школяр.

– Я не стал бы нанимать школяра себе в секретари. Она раскинула руки и сделала несколько танцевальных па, обогнав его.

– Тогда натравите меня, как бульдога, на певцов из Неаполя – рычать я умею.

И, вся окутанная тусклым, мигающим светом фонаря, она отвесила замысловатый поклон, вложив в свое движение столько убийственной точности, сколько сумела найти в себе.

Дав остановился и сложил руки на груди. От широкой улыбки на обеих щеках его залегли глубокие складки.

– Так ты ничего не забыла?

– Если вы в будущем воздержитесь от столкновений с рассвирепевшими герцогами, то, полагаю, я буду выглядеть совсем неплохо, – ответила она.

Туман окутывал их как вата, весь пронизанный желтым светом масляных фонарей. Его взгляд медленно скользил по ее телу. То, что они чувствовали в присутствии друг друга, колебалось и претерпевало изменения, как если бы снежинки, плясавшие в воздухе, превращались вдруг в бриллианты.

– Право, мадам, несмотря на ваш мучительный для меня маскарад, вы и сейчас выглядите неплохо.

Сильвия резко отвернулась. Безумная радость коршуном взмыла в ее душе. Ах, ну до чего же он великолепен! Даже если окажется, что он порочен до мозга костей, все равно великолепен! Она взбежала по ступеням крыльца его дома и прислонилась к косяку.

– Так вы ничему больше не можете научить меня, сэр?

Дав приблизился настолько, что почти прижал ее к двери. Он снял с нее шляпу. Ее дыхание, сладостное от привкуса смеха и вина, застывало облачком возле губ.

– Мне есть чему научить Джорджа, – произнес он. – Но я предпочел бы стать наставником Сильвии.

Напряжение нарастало. Ее переполняли воспоминания – о другой темной ночи, о лабиринте и каменной Афродите. Наслаждение, безжалостно оттягивая жар от ее рук и ног, стекалось в жаркое озеро желания внизу живота.

– Быть может, вы ничему не можете научить Сильвию, – ответила она.

– Что за важность, – услышала она в ответ. – Я готов пойти на такой риск. Я даже готов согласиться, что Сильвия может чему-то научить меня.

Она вцепилась в дверные косяки позади нее, противясь желанию.

Яркий, горько-сладкий соблазн немедленно предаться любви с мужчиной, которого она пообещала предать его злейшему врагу, опалял ее.

Глава 11

От нахлынувшего желания у нее вспыхнули щеки. Ее женская природа брала свое. Она смягчалась и томилась по нему, о чем ясно говорили ее прекрасные умные глаза.

И все же она отвернулась.

– Я овдовела, – тихо отозвалась она. – Потом работала гувернанткой. Вы баловень лондонского общества, любовник прекрасной леди Грэнхем. Как я могу научить вас чему-либо?

Запахи влажной шерсти и чистого белья достигли его ноздрей. А за ними слабо угадывался влекущий аромат ее кожи.

– Возможно, мы могли бы научиться бесконечным восторгам друг у друга?

Она подняла на него глаза, в которых сквозила невеселая насмешка над собой.

– А как же леди Грэнхем? Ведь вы любили ее? Он ответил просто и правдиво:

– Я думал, что люблю. Но, вероятно, страсть, связывавшая нас, уже умерла и переродилась в дружбу. Иначе почему Мег решила закончить наш роман так публично, так безусловно, не оставив ни малейшего шанса для возвращения назад, как только у нее появился предлог? Женщины мудрее мужчин в таких делах.

Она вздохнула. Губы ее казались винно-красными в тусклом свете. Скрытая галстуком и высоким воротником шея ее словно ожидала поцелуев. Он сгорал от сильного возбуждения и желания.

– А теперь вы думаете, что желаете меня? – спросила она.

– Мы оба желаем друг друга. Какой смысл отрицать очевидное? Твой маскарад – какое-то безумие.

– Но это мое собственное безумие, – уточнила она.

– Если ты ляжешь в мою постель, то твой поступок тоже будет безумием.

Она покачала головой.

Он постарался, чтобы голос его дразнил, сулил безграничные наслаждения мягко, настойчиво.

– Просто поднимайся вслед за мной по лестнице, сбрось свой парик и камзол и не проходи мимо двери моей спальни.

Казалось, безрассудство охватило ее.

Предвкушение сладостным током побежало по его телу, отчего тяжело налились ладони и жарко запульсировало в паху.

– Я не могу так рисковать, – прошептала она.

– Какой тут риск? Секретарь не может быть полноправным партнером, а любовница всегда полноправна.

Он коснулся губами уголка ее рта очень нежно, чтобы она почувствовала, насколько он владеет собой, хотя язык его казался напитанным медом. Губы ее затрепетали, но она не ответила на его поцелуй. Хотя разгоряченная желанием кровь все еще заставляла ее кожу сиять, хотя трепет желания еще пронизывал губы, глаза уже выражали презрение. «Как, черт возьми, на уме может быть желание и презрение одновременно?»

– Боже! Дальше вы скажете, что еще ни разу не прискучили любовнице.

– А почему так важно, что я скажу дальше?

– В Грэнхем-Холле, когда я так неловко помешала вам, мне стало совершенно очевидно, что леди Грэнхем пригласила вас вновь в свою постель. И вы, вне всяких сомнений, приняли бы приглашение, если бы мое внезапное появление не сорвало вам все и на сей раз. А теперь вы просто обратили свои взоры на ближайшую женщину, которая могла бы согреть вашу постель.

– Полная чепуха, и ты прекрасно это знаешь!

– Как бы то ни было, в мои намерения не входит делать вам такое одолжение.

– Потому что ты считаешь, что я не способен любить тебя так, как ты того заслуживаешь?

– Как я того заслуживаю? И как? Может, вы и любили леди Грэнхем. Мне неизвестно. Но если и любили; то легко же вы расстаетесь со своими привязанностями!

«Простираю к Тебе руки мои; душа моя – к Тебе, как жаждущая земля».

Звеня ключом, Дав стал отпирать дверь.

– Вы вольны думать что хотите, мадам. Но прошу вас поверить только одному: я никогда не спал с леди Шарлоттой Рэмпол и никогда не стремился к такому счастью. И уж во всяком случае, я не разбивал ей сердце. Все самое интимное произошло на твоих глазах, тогда на обледенелой террасе, при луне. Ей-богу, Сильвия, с той самой минуты, как я увидел тебя, ты стала единственной женщиной, которую я желал.

Она вдруг поняла, что он говорит правду, от первого до последнего слова. Слова «единственной женщиной, которую я желал» ее потрясли.

Казалось, она отчаянно пытается скрыть свою уязвимость, которая, как она думала, способна погубить ее.

Дверь отворилась, и, оставив ее стоящей в дверях, Дав пошел прочь, сердито стуча подошвами по ступеням.

«Просто поднимайся вслед за мной по лестнице, сбрось свой парик и камзол и не проходи мимо двери моей спальни».

Но он знал, что она не придет. Несмотря на то что желание сжигает ее, она не придет.

Дав сорвал с себя парик и принялся метаться взад-вперед по своей темной спальне, как по клетке. Огромная постель ждала его.

Проклятие! Женщина, возможно, проникла в его дом с намерением погубить его?

«Никогда еще не ложился я в постель с врагом».

Он безжалостно подавил в себе желание и заставил себя думать.

Итак, она была и раньше знакома с Ивширом. Возможно, все произошло именно так, как она рассказывала, и они с герцогом действительно впервые встретились после памятного санного забега. Но вот зачем герцогу заговаривать с совершенно неизвестным ему мальчишкой? Неужели только ради того, чтобы посоветовать не связываться с известным повесой? Еще того хуже: городская резиденция Ившира – великолепный особняк, окруженный парком, – расположена рядом с домом номер восемнадцать. Или это – совпадение, или никакого совпадения здесь и в помине нет.

Все представлялось фантастичным, невозможным, но если его предположения верны, то Сильвия – участница заговора, который составился достаточно давно. Ее прибытие в Англию, встреча с леди Шарлоттой и последовавшее пари, по условиям которого необходимо похитить галстук совершенно незнакомого человека, как и та анонимная записка, адресованная Мег, – все цепи отнюдь не случайностей. Все спланировано с самого начала.

Он, сгорая от страсти, желал женщину, которая, возможно, принесет ему погибель. И Ившир стоит за всем этим.

Он подождал некоторое время, и когда она уже наверняка легла спать, тихонько проскользнул вниз и вышел на конюшенный двор.

Он прождал больше часа рядом с гнедым, который дремал, тихо и ровно дыша в темноте пахнущего сеном стойла, но Таннер Бринк так и не появился.

– Надеюсь, мадам, вы всю ночь умирали от нетерпения, – без всяких предисловий заявил Дав, входя на следующий день в свой кабинет.

Сильвия подняла глаза и, справившись с нервозностью, заставила себя держаться так, будто ничего не произошло. Дав сегодня оделся с изысканной простотой: угольно-черный камзол, шелковый жилет без вышивки цвета слоновой кости и ослепительной белизны кружева. Его собственные черные волосы небрежно спадали на лоб, а сзади он перевязал их шелковой лентой.

Сердце у нее так и подпрыгнуло, когда он улыбнулся и складки прорезали его лицо.

– От нетерпения? Почему бы? – спросила она.

– После небольшого недоразумения, которое произошло возле моих входных дверей вчера вечером, ты, надо думать, перестала бояться, что я могу просто выставить тебя?

– Немножко все же побаиваюсь и уж точно не жду такого поступка с нетерпением.

– Вы должны, мадам, с нетерпением ожидать от меня извинений. Я виноват перед вами. Я обещал вам прежде не проявлять назойливости, но не выполнил обещания.

– Но вам нет никакой необходимости извиняться, – заметила она. – Я вовсе не ханжа и не склонна к мигреням и обморокам.

Дав взглянул на нее из-под ресниц.

– Один обморок все же случился. У меня в спальне.

– Минутная слабость. Больше такого не повторится.

– Ей-богу! – проворчал он. – До сих пор не понимаю, отчего я тогда не воспользовался преимуществами своего положения, когда ты лежала в моей постели и находилась полностью в моей власти.

Она засмеялась.

– Я так и думала! Все ваши извинения – просто пустые слова.

– О нет! Извинения вполне настоящие. Просто мне придется извиниться еще раз, когда я в конце концов воспользуюсь своими преимуществами.

– Вы могли бы воспользоваться ими и ранее, – заверила она. – Когда мы впервые встретились, я хоть и не лежала в вашей постели, но меня привязали к ней, и я оставалась совершенно беспомощной.

– Ну, значит, тебе повезло, что я безупречный джентльмен.

Отодвинув кресло, она встала и подошла к окну. Дневной свет с трудом пробивался сквозь туман и расплывающиеся столбы дыма, валившего из печных труб.

Джентльмен. Что, собственно, означает это слово? Просто образованность и хорошие манеры? Или все-таки всегда подразумевались также и честь, и доброта, и галантность? Ей стало неловко. Разве Дав хоть раз проявил себя недостойным образом по отношению к ней? Но она выполняла миссию. Она своими глазами видела доказательства. И она по-прежнему подозревала, что он очень многое скрывает.

– В то время как я, кем бы я на самом деле ни была, в первую очередь должна быть авантюристкой, – откликнулась она, – иначе никогда бы не вторглась в вашу жизнь, облаченная в панталоны.

– Авантюристка? Ну, немного сильно сказано. Давай будем считать, что ты очень изобретательная – пусть к тому же и дерзкая, и безрассудная – молодая особа.

– Право! Опять комплименты? Я вчера грубила вам. Обвиняла вас в черствости, в бессердечии. На самом деле я о вас так не думаю.

Она слышала, как он подошел к столу, принялся листать бумаги.

– Мне бы очень хотелось услышать, что же вы на самом деле обо мне думаете, мадам.

– Я не думаю, что вы развратны и что легко бросаете возлюбленных. Не поэтому я не стану вашей любовницей.

– Не поэтому? – спросил он. – Тогда почему?

– Потому что я думаю, что на самом деле вы нечто совершенно противоположное. Я думаю, что вы человек, который слишком легко отдает свое сердце.

– В то время как вы, мадам, научились стеречь свое как какой-нибудь ужасный пиратский клад. Вы имели так много любовников?

Сердце ее громко бухало – слишком рискованная тема! Она вовсе не собиралась беседовать с ним ни о чем подобном и вдруг услышала свой собственный голос, который вдруг сам по себе, независимо от нее, заговорил:

– Один раз я решила, что влюбилась. После смерти моего мужа встретился один человек, которого я могла бы полюбить, а может, и любила...

– И что случилось?

Влажный отпечаток ее руки остался маленьким прозрачным оконцем на заиндевевшем стекле. «Я вижу долгую жизнь. Я вижу богатство. Я вижу маленькие печали и большие радости. Я вижу одну великую любовь, почти утраченную, но обретенную снова...»

– У нашей любви не могло быть будущего. Он аристократ. Положение обязывало его заключить блестящий брак, а не жениться на вдове без гроша за душой.

– Если бы он любил, он женился бы на тебе, невзирая ни на что, и не стал бы считаться с мнением света.

– Даже если бы он и пришел к подобному решению, я все равно не смогла бы выйти за него. Я недостаточно его любила. Неужели вы не понимаете? Я не умею любить всем сердцем. Я даже не уверена, что вообще способна на такое.

Она прижалась лбом к ледяному стеклу в ужасе от того, что чуть не сказала ему правду. Она совершенно забыла, что она здесь для того, чтобы манипулировать им и обманывать его. Какое безумие! Особенно учитывая то, что очаровать жертву и завлечь в свою постель было ее единственной задачей здесь!

– Ты хочешь сказать, что не собственную уязвимость хочешь защитить, а мою? – спросил он.

– Да, возможно! Сама не знаю. Вы, а не я, говорили, что любовь есть умение сердца.

Тихо ступая по ковру, он подошел к ней и встал за ее спиной.

– Позвольте мне, мадам, пойти на ужасный риск. Сильвия отерла холодный влажный лоб и повернулась к нему. «Честь, и доброта, и галантность. Настоящие ли они? Вдруг ты влюбишься в меня, Дав, а потом обнаружишь, что я предала тебя в руки Ившира – единственного человека, который по-настоящему ненавидит тебя, и единственного, кого я почти полюбила?»

– Могу ли я, невзирая на то что теперь лежит между нами, по-прежнему оставаться вашим секретарем?

Он улыбнулся.

– Ну конечно. Если я выгоню тебя, то навсегда утрачу шанс взыскать с тебя долг...

– Вы могли бы просто упрятать меня в долговую тюрьму Флит.

– ...равно как и всякую надежду добиться твоей благосклонности.

– Тщетная надежда, – честно предупредила она его. – Я боюсь близости между нами.

– Тогда мы обречены с вами и дальше играть в кошки-мышки, мадам. Я и далее буду учить вас, как быть мужчиной, пока вы по собственной воле не решите, что вам гораздо лучше вновь стать женщиной.

– Такого не произойдет. – Она вздернула подбородок и усмехнулась. – Слишком здорово – быть мужчиной.

– Прекрасно, – возвестил он. – Тогда попрошу вас пойти и переодеться в ваш потрепанный голубой камзол, потому что никак невозможно привести даму туда, куда мы сейчас пойдем.

Из дома они вышли укутанные в простые плащи и, сев в портшез, направились в старейшую часть Лондона.

Когда Сильвия выбралась из портшеза, Дав уже поджидал ее. Первый раз она видела, чтобы он вышел без парика. Лицо под треуголкой казалось обманчиво обыкновенным. Но он отнюдь не производил впечатления человека безобидного, хотя шпага с золотым эфесом, прелестный подарок Мег, осталась дома. В руке он нес тяжелую трость с медным набалдашником. Вероятно, внутри ее скрывалось лезвие. Она знала, что карманы его оттягивают заряженные пистолеты.

Он повернулся и зашагал вперед в полной уверенности, что она последует за ним. В лабиринте узких проулков и широких улиц кишмя кишели ремесленники и подмастерья, бродяги и праздношатающиеся.

На каждой улице стоял свой особенный запах: кожи, раскаленного металла или воска. Золотых дел мастера держались кучкой. Сапожники соперничали друге другом, выставляя свой товар на смежных витринах или лотках. Казалось, весь Лондон продавал и продавался тут, если не считать Лондона, который побирался, грязного, страшного, облаченного в лохмотья.

Сильвия ни на шаг не отставала от Дава, очень радуясь, что оделись они так неброско. Всякий рискнувший выйти в таком районе в одежде, свидетельствующей о благосостоянии, лишился бы содержимого своих карманов в одну минуту.

Шайка юнцов выскочила из бокового проулка. Дав стремительным движением задвинул Сильвию к какому-то крыльцу. Мальчишки, выкрикивая что-то оскорбительное, прошли мимо, грубо оттолкнув их, однако Дав и не подумал возмутиться.

– Отчего же вы не ринулись на защиту нашей чести? – спросила Сильвия.

– Какое отношение может иметь честь к разбуянившимся подмастерьям? – изумился он.

– Вы что же, спустите им такое поведение с рук? Кто-то завопил в голос. Она посмотрела через плечо.

Мальчишки перевернули жаровню с печеными яблоками и жадно пожирали рассыпавшиеся горячие, с сахаром и пряностями, плоды. Торговец яблоками вовсю размахивал дубиной, никому не причиняя особого вреда.

Вдруг яблоки замелькали в воздухе, повредив окна нескольких карет, сбили шляпы с двух лиц духовного звания.

Оборванные дети налетели, как рой ос, и принялись подбирать раздавленные яблоки с мостовой. Сильвия подавила в себе огорчение и гнев. Она ничего не могла сделать.

Сорванцы-подмастерья убежали прочь, бранясь как матросы и прикрывая свое отступление новым обстрелом продовольствием.

– Ты что, предлагаешь мне навести порядок на улицах Лондона в одиночку? – спросил Дав.

– Нет, но следовало же преподать мальчишкам урок. Может, если бы вы отвлекли их, тележка с яблоками осталась бы невредимой.

Он подхватил ее под локоть и потянул за собой в сторону, так как еще одна шайка подмастерьев бежала мимо, срывая время от времени шляпу или парик с голов взбешенных горожан. Дав потянул Сильвию за собой в узкий проулок, в котором торговали ношеным платьем.

– Так мне следовало кинуться на защиту ни в чем не повинного торговца яблоками и моей собственной мужской чести? – спросил Дав, протискиваясь мимо выставленных на продажу засаленных сюртуков.

– Необязательно, но не уверяйте меня, что такая мысль не мелькнула у вас в голове!

Он посмотрел на нее сверху вниз и улыбнулся.

– Передо мной стоял выбор: или, промолчав, позволить придурковатым юнцам спокойно пройти, или возмутиться их недостойным поведением и потребовать от них извинений, хотя никакого особенного урона они нам не нанесли, разве что достоинство унизили. Подобное вмешательство непременно привело бы к драке.

Сильвия пролезла мимо множества рубашек, висевших на длинной вешалке.

– Если бы дело дошло до кулачного боя, то, уверяю вас, я бы прекрасно проявила себя, держась в стороне и швыряя издалека различные предметы.

– Дрожу при одной такой мысли.

– Однако искушение-то было?

– Искушение – одно, а действие – совсем другое. Она не выдержала и засмеялась.

– Итак, осторожность оказалась главной составляющей доблести на сей раз? Но ей-богу, не могу вас за это винить. Если бы действительно дошло до драки, то видок бы у вас был похуже, чем у тех раздавленных печеных яблок. Вступая в одиночку в бой с дюжиной противников, невозможно рассчитывать на победу.

– Напротив, если б я решил драться, я наверняка бы победил.

– При таком количестве противников? – Она улыбнулась с самым невинным видом. – Я так настойчиво расспрашиваю, потому что хочу постичь тайны мужского образа мыслей. Ваши притязания на подобную удаль смахивают на браваду.

– Мои притязания просто соответствуют благоприятной для меня истине.

– Так что, если на нас нападут всерьез, мне не придется ни вертеться подобно дервишу, ни выворачивать булыжники из мостовой? Какая жалость, ведь кидаться-то вы меня уже научили.

Он остановился и посмотрел на нее.

– Кидайся чем тебе угодно, но не жди от меня, что я пойду на обострение какого-либо конфликта, тем более конфликта с безмозглыми мальчишками. Я вооружен и владею искусством самообороны. А подмастерья – нет. В случае необходимости я, как ни неприятно, не колеблясь воспользовался бы и оружием, и умением, но при таком численном преимуществе противника, да еще в условиях уличной драки, без человеческих жертв бы не обошлось, хотя и не с нашей стороны.

– Итак, я вынуждена искать защиты у вашей крепкой руки и острой шпаги, – подвела она итог. – Значит, перед лицом физического насилия и кулачного боя можно только радоваться, что сэр Ланселот мчится тебе на помощь, если, конечно, у тебя нет своего клинка. Может, вы и этому меня научите, а?

Он повернулся и пошел вперед. Зимний день клонился к вечеру, и сумерки опускались на затянутую туманной дымкой улицу, как чернила, расплывающиеся в воде. Фонарщик уже шел по улице чуть впереди них и зажигал фонари.

– Нет, – отказался он.

– Но почему? Дамы учатся и фехтовать, и стрелять из пистолета. И я бы смогла сама защитить себя в случае чего.

Дав остановился. Он дотронулся до ее шеи, чуть ниже уха. Возбуждение побежало по ее крови.

– Существуют вполне реальные различия между полами, и это – одно из них, Сильвия. Игра, в которую ты играешь, очень забавна, но всего лишь игра. Единственное, чему я не стану и не смогу научить тебя, – сражаться по-мужски. Учиться убивать тебе ни к чему.

– Ладно, – согласилась она..– Если дело таки дойдет до сражения, то я с большим удовольствием предоставлю вам совершать убийства и наносить увечья.

Дав улыбнулся.

– Никаких увечий. Если возникнет такая необходимость, обещаю, что все твои враги будут сложены к твоим ногам.

Он, разумеется, шутил. Однако она совершенно уверена, что, если бы ему вздумалось вступить в бой с лондонской швалью, он сражался бы, невзирая на любой численный перевес и смеясь в лицо опасности. И выиграл бы бой, действуя блистательно, жестоко, эффективно.

«Искусство, – говорил он. – Искусство самообороны».

Смертоносные мужские искусства! Женщины притворяются, что испытывают отвращение к ним и не желают ничего о них знать. Однако все женщины глубоко в своем сердце хранят, как драгоценное сокровище, тайное знание: «Этот мужчина будет защищать меня, даже если придется убить другого человека. Никогда ничего страшного не случится со мной, пока он рядом. И навыки убийцы на самом деле искусство, прекрасное и внушающее благоговение, так же как его ум и его тело прекрасны и внушают благоговение – и потому очень, очень сильно отличаются от моих».

– В то время как мы с вами выйдем из сражения без единой царапины, – проговорила она. – Что ж, по крайней мере рассыпанные яблоки теперь в желудках детей, которым вряд ли часто удается лакомиться сладким.

– И подмастерьям тоже.

– А почему они не работают? – спросила она. – Ведь сегодня не выходной.

– У них есть только три выходных в году: Рождество, Пасха и Троицын день. Ну они и устраивают себе отдых самостоятельно, такой кратковременный побег от тяжкого труда и колотушек. Когда их ловят, как поймают и этих, им закатывают хорошую порку, прежде чем снова поставить за работу. Но любой мальчишка согласится перетерпеть порку за печеное яблоко и возможность ненадолго ощутить вкус свободы.

Сильвия оглянулась, пораженная такой осведомленностью.

– Что ж, значит, все закончится к всеобщему удовлетворению – исключая торговца яблоками, разумеется, которому пришлось пожертвовать на благотворительность больше, чем он, вероятно, мог себе позволить.

– Ничего, не разорится, – ответил Дав, – большую часть яблок он все равно украл и без труда украдет еще. Может, войдем?

Ручей на мостовой кружил в своих водах мусор и ледяное крошево. Шум водяного колеса то усиливался, то стихал. Они стояли возле низенькой двери. Дав открыл дверь, нырнул под низкую притолоку и исчез внутри. Сильвия шагнула внутрь вслед за ним и сразу же остановилась, моргая и пытаясь приспособиться к новому освещению, равно как и к беспорядочному шуму, оглушившему ее.

– Мистер Давенби пришел! – кто-то, перекрывая шум. – Берегись, ребята!

В помещении буквально все было завалено бумагой. Бумага грудами лежала на полках, на прилавках, висела на веревках, протянутых под потолком вдоль всего помещения, как ряд носовых платков, вывешенных на просушку. Бумага, переплетенная и непереплетенная, – занимала пыльные полки, ящики и свертки, она же устилала пол, как грязный снег.

А по бумаге – вдоль, поперек и повсюду кругом – типографская краска выстраивала фаланги слов.

Гам, царивший здесь, стоял ужасный, но веселый. Рабочие смеялись, болтали, спорили. Пропитанные краской валики тяжело шлепали. Металл звякал под ловкими пальцами, отыскивавшими нужную литеру в ящике, в то время как обладатели пальцев, бранясь и бормоча себе под нос, боролись с непроизносимыми буквами, которые потом выстраивались в слова и появлялись на бумаге. Несмотря на встретивший их вопль, никто, похоже, не обращал на них особого внимания.

– Добро пожаловать на еще одно из моих предприятий, – пригласил жестом Дав.

– Книгопечатня? – изумилась она. – Вы заправляете книгопечатней?

– Я делаю что могу для развития цивилизации. Сильвия привалилась к гигантской груде бумаги и захохотала.

– Так вот какое ваше ужасно безнравственное предприятие?

– О, оно очень даже безнравственное, – отозвался он. – Ты еще не видела, что именно мы печатаем.

Пожилой человек вышел из задней комнаты и поспешил к ним. Лицо его, обрамленное остатками рыжих волос, так и сияло.

– Мистер Фенимор, – заговорил Дав, – позвольте представить вам мистера Джорджа Уайта, моего нового секретаря. Необходимо ознакомить мистера Уайта со всем, что мы производим здесь. Мы уединимся в вашей конторе. Принесите нам образцы, пожалуйста.

– Всего?

Дав подмигнул ему, расстегивая застежку своего плаща, затем взял плащ у Сильвии и отдал оба мистеру Фенимору. Сильвия взяла уже отпечатанный лист из пачки.

– Но здесь самая настоящая проповедь добродетели! Дав вырвал лист из ее руки.

– К стыду моему, должен признаться, что, помимо куда менее благотворных произведений, мы печатаем просветительные брошюры. Например, призывы пользоваться мылом или советы кормить младенцев почаще, чем раз в день.

– Но неужели ничего серьезного? – поддразнила она его, рассматривая лист. – Никаких проповедей о добродетелях и моральности непрактического характера?

– А, так ты полагаешь, что нам следовало бы обратиться к менее осязаемым добродетелям, чем мыло и молоко для младенцев?

– А почему бы и нет? – пожала она плечами. – Стихи из Библии например? Отчего не взяться за толкование наиправеднейшего пути к небесному блаженству?

– Да зачем же мне, черт возьми, проповедовать – черни ли, знати ли – о праведности?

– Совершенно ясно, что незачем. – Она взяла книжку, обложку которой украшала гравюра, сделанная с большим художественным вкусом и изображавшая повешение. – Что, знать читает такое?

– Грошовые романы ужасов – наш хлеб насущный, и чем сенсационнее роман, тем лучше. А читают их все, от короля до последнего скотника грамотного, конечно, скотника. Соседняя стопа состоит большей частью из афишек, по-моему, объявляющих о боксерском поединке, – новый повод для подмастерьев побезобразничать на улицах.

– Они прогуляют работу ради того, чтобы полюбоваться на боксерский матч? – спросила она.

– Они прогуливают по всякому поводу. Причиной сегодняшних бесчинств оказалась медвежья травля с участием довольно-таки беззубого медведя и пары дворняжек.

– Так что еще вы печатаете?

– Пойдем покажу.

Сильвия последовала за ним. В тихой комнатке какие-то мужчины сидели рядами на высоких скамейках и обрабатывали инструментами листы меди.

– Гравюры делают здесь, – сообщил Дав.

Он показал ей несколько пластин и оригинальные рисунки, и они пошли дальше. Ни один из граверов не поднялся со своего места, хотя они и приветствовали Дава.

– Они калеки? – спросила она негромко.

– Старые солдаты, – ответил Дав. – Один возчик, один каменщик и один пьяница, заснувший как-то прямо на улице зимней порой. У каждого из них недостает конечности. Но у них остались человеческое достоинство и незаурядное дарование. Они никогда не прогуливают работу. Питер ни разу не прикоснулся к спиртному с тех пор.

Они поднялись по лестнице.

Человек с нездоровым цветом лица поднял голову и хитро подмигнул Даву, который направился прямо к нему. В его глазах читалась тайная насмешка. Сидя за письменным столом в своем отдельном уголке, человек что-то тщательно копировал. Дав перекинулся с ним несколькими словами.

– Кто он? – спросила Сильвия, когда они вошли в следующую комнату, чистенькую мастерскую, в которой подмастерья из Сент-Джонса применяли йа практике художественные навыки, приобретенные в приюте.

– Том Хенли? Бывший жулик, раньше подделывал документы, пока закон не начал слишком уж жарко дышать ему в затылок. Чрезвычайно умелые руки и просто фантастически точный глаз на почерки.

– Он подделывал документы?

– Не волнуйся, его искусство больше не используется в преступных целях. Приличное жалованье и страх виселицы – неплохое лекарство.

– Вы серьезно? Он может подделать что угодно? – Словно крылья появились у нее за спиной, а в душе возникли восторг и радость, подняв настоящий водоворот мыслей.

– Что угодно. Один раз я застал его за копированием моей подписи. И неплохо он ее скопировал, надо признать.

Сердце ее вылетело куда-то, как выпущенная из клетки птица.

– Вашу подпись? Он может подделать ваш почерк?

– Ну разумеется! Любой документ, подделанный Томом Хенли, может обмануть кого угодно – даже меня!

Подделка! Такое очевидное решение. Кто-то, возможно, именно он, Том Хенли, мог подделать документы, которые она видела в кабинете Ившира!

– Неужели вы не боитесь, что он воспользуется своим искусством для того, чтобы обмануть вас?

– Тогда его жизнь на улице гроша ломаного стоить не будет.

– Но вор всегда остается вором. Как вы можете ему доверять?

Дав ухмыльнулся.

– Я достаточно плачу ему.

Подделка! У нее едва голова не закружилась. Так, значит, кто-то другой, а вовсе не Дав погубил брата герцога. Кто-то, кто не побрезговал нанять Тома Хенли или другого негодяя вроде него написать хозяйским почерком документы. «Один раз я застал его за копированием моей подписи». Такой простой ответ – и конец ее огорчениям.

Дав повел ее дальше, через целый ряд мастерских, потом они спустились по ступенькам в маленькую уютную контору, где весело потрескивал камин. Он закрыл дверь. Их плащи висели на крючках за дверью. Шум печатни здесь ощущался всего лишь как негромкий гул и ворвался снова, только когда несколько минут спустя явился мистер Фенимор с целой охапкой книг и бумаг. Весь свой груз он лавиной обрушил на письменный стол.

– Благодарю вас, сэр, – кивнул ему Дав. – Можете идти.

Сильвия уселась и положила ноги на край каминной решетки, чтобы просушить у огня свои мокрые туфли и заляпанные грязью чулки. Дав вложил ей в руки небольшую стопку брошюрок. Сильвия листала их, но думала о своем открытии. Подделка!

Завтра она сможет рассказать все Ивширу и покончить со своей миссией: «Присмотритесь как следует к этому человеку, Тому Хенли, ваша милость. Он бесчестный человек и подделывает документы. У него есть и доступ, и возможности». И тогда необязательно будет и рассказывать Даву о том, что послужило истинной причиной ее вторжения в его жизнь.

– Повести, баллады и вообще всякие выдуманные истории мы печатаем в огромных количествах, – говорил между тем Дав. – Лучшее, что я могу сделать для лондонской бедноты, – дать им неплохой повод выучиться грамоте.

Сильвия подняла книжечку и показала ему обложку, на которой красовалась довольно нелепая гравюра, изображавшая человека, который всаживал другому нож под ребра.

– Вот это питает души? Он взял книжку из ее рук.

– И очень даже, – ответил он. – Большинство людей, проживающих в нашей великой столице, постоянно сталкиваются с риском, опасностью и жестокостью. В реальном мире царит хаос. В таких книгах убийцу всегда ловят и вешают, а бедной вдове и ее детям приходит на помощь добрый незнакомец, оказывающийся при ближайшим рассмотрении другом детства вдовы и вступающий с ней в законный брак ближе к концу повести. Стабильность и справедливость вновь водворяются во вселенной. Рассказ подтверждает правильность нравственных устоев и не дает умереть надежде.

– Я должным образом пристыжена, – сказала она. – Никогда больше не буду смотреть свысока на такие романы.

– Зловещие истории об убийствах пользуются самой большой популярностью, но не слишком отстают от них и миленькие истории в стихах про повес и дам.

– Любовные истории?

Глаза его горели веселым огнем.

– Ну разумеется. Один из немногих по-настоящему полноценных литературных жанров.

Она засмеялась.

– Честное слово, мне даже показалось, что вы не шутите. Дав поднял брови.

– Ей-богу, я говорю совершенно серьезно. Я предлагаю людям развлечение, которое есть то же искусство.

– Люди проживут и без искусства.

– Вот тут ты ошибаешься. Только искусство и делает нас людьми. Без него мы немногим лучше животных.

Он положил на стол сочинение об ужасном убийстве и бросил ей другую брошюрку. На обложке женщина с распущенными волосами, рассыпавшимися по ее белому воротнику, заламывала руки у окна, а мужчина в широкополой шляпе с франтовским пером мчался на своем коне прочь, во тьму.

– Кавалер и дочь пуританина? – спросила она. – Немыслимое сочетание!

– И история, подтверждающая ценность идеалов любви, верности, жертвенности и бескорыстия.

– «Бедная девица, покинута, страдает и пыл милого друга разделить мечтает...» – прочитала она, раскрыв книжку, и усмехнулась. – до чего отвратительные стихи!

Дав засмеялся.

– Зато общий смысл настолько жизненно важен, что читатель все равно оказывается очарован...

– Кавалер возвращается к ней в конце, надо думать? Хорошо история заканчивается?

– А, так тебе интересно узнать, что дальше случится, несмотря на чудовищность поэзии?

Она швырнула в него книжкой.

– Ну конечно!

Он поймал книжечку налету и бросил веселого кавалера обратно на стол.

– Так как я не читал, не имею ни малейшего понятия. Но рассказ наверняка подтверждает истину, что любовь всегда торжествует над страданием, иначе бы читатели не стали ее покупать.

Уголек упал на каминную решетку. Взметнулся сноп искр, похожий на фейерверк на фоне черной от сажи задней стенки камина, и унесся в трубу. Эхом взмыла в ее сердце радость.

– Если бы все происходило так просто в реальной жизни.

– А все и так просто, – ответил Дав. – Что может быть проще любви.

Сильвия наклонилась вперед. Пар поднимался от ее запачканных грязью чулок. Он ни в чем не виноват. А вот она виновата. Она собиралась предать его.

– Тут мы расходимся во мнениях, – она. – Я не могу представить себе ничего сложнее любви.

Дав прошел в другой конец небольшой комнаты, оставив ее сидеть одну у камина. Он стоял и, кажется, рассматривал какие-то гравюры на стене.

– Боже мой, мадам. Практически все в мире сложнее любви, – возразил он. – Особенно в отношении нелепых попыток поддерживать платоническую дружбу с дамой, облаченной в панталоны.

– Ну почему? – отозвалась она. – Ну почему мужчина не может дружить с женщиной, так же как он дружит с другими мужчинами?

Он повернулся к ней и сложил руки на груди.

– Часть ответа на ваш вопрос здесь, на столе. Идите же посмотрите, если у вас хватит смелости.

Сильвия взяла еще одну брошюрку и сразу же выронила. Горячая кровь прилила к ее лицу, щеки ее запылали, румянец залил и шею.

– Право, сэр! – Сердце ее колотилось, а веселое настроение разливалось по всему телу. – Я даже не знаю, что и сказать!

– А! – улыбнулся он. – Так мужество все-таки изменило вам? Я-то думал, вы из другого теста сделаны.

Она состроила гримасу, затем подняла с пола брошюрку.

– Если вы станете смеяться, я никогда в жизни вам не прощу, – заявила она.

– И ты еще пыталась убеждать меня, что вела прежде не совершенно невинный образ жизни?

Она закусила губу и покачала головой.

– Невинность не имеет тут никакого значения.

– Но ты все еще боишься взглянуть?

– Я не боюсь, просто немного ошарашена.

На лице его появилось выражение нескрываемого веселья.

– Я же говорил тебе: то, чем я занимаюсь, очень безнравственно. Ну теперь ты сама знаешь.

Сильвия решительно повернулась к нему спиной и открыла брошюрку.

– Полагаю, что ключ ко всему – просто то, что мужчина есть мужчина, – подытожила она. – Но как вы могли сотворить такое?

Глава 12

– Я не рисую их, – объяснил он. – Я их только печатаю. К счастью, спрос на них невероятный – и на гораздо более безнравственные, чем то, что ты смотришь.

Сильвия подняла на него глаза. Самое что ни на есть нечестивое веселье плясало в его глазах, играло возле ноздрей и плотно сжатых губ.

– А что, они могут быть еще безнравственнее? – спросила она.

Он кивнул, однако, когда глаза их встретились, оба они так и покатились со смеху.

– И значительно безнравственней, – выговорил он наконец, чуть отдышавшись. – Что там у тебя? «Подмастерье и горничная герцогини, или Дальнейшие приключения полногрудой Бетти»?

– Полногрудая Бетти! – хваталась она за бока. – Смилуйтесь! Я сейчас до икоты досмеюсь!

– Боже, мадам! Если вы пришли в подобное состояние от полногрудой Бетти, то что же будет, если какой-нибудь джентльмен предложит мистеру Джорджу Уайту взять понюшку из своей «озорной» табакерки?

– Как, и табакерки? Джентльмены заводят себе эротические табакерки?

– Я покажу, если обещаешь не умирать от смеха.

– Обещаю, – сказала она, пытаясь справиться с охватившим ее весельем. – Клянусь.

Сжав рукой подбородок, он подошел к столу и стал разбирать брошюрки.

– Вот. Переведена с французского, но иллюстрации делали здесь, в Лондоне. Книжечка гораздо утонченнее. И много, много безнравственнее. А вот еще одна, тут все парижского производства – и текст, и гравюры. Гм, ты ведь бегло читаешь по-французски. Пожалуй, тебе не стоит ее смотреть.

Сильвия отбросила повествование о горничной герцогини и, перегнувшись через стол, выхватила у него из рук парижское издание.

– Боже! – Она повалилась в кресло, изнемогая от веселья. – Неужели мужчины на самом деле такие?

– Увы, к нашему стыду, мы именно такие. И если ты не поймешь этого, то никогда – гарантирую! – не сумеешь убедительно изобразить мужчину.

Он вырвал книжку у нее из рук и притворился, что внимательно разглядывает гравюры.

– Однако иллюстрации на редкость хороши, ты не находишь? Выполнены с большой любовью.

– Акт, ведущий к произведению на свет потомства, определенно изображен на них с большим воодушевлением...

– ...а также с немалым вкусом и весьма прельстительно. Она расхохоталась так, что слезы текли по лицу, и схватила новую брошюру, роскошно иллюстрированную раскрашенными от руки гравюрами.

– Не стану спорить насчет прельстительности, – проговорила она между приступами смеха, к которому примешивалось и некоторое смущение, – но я себя чувствую так, будто сейчас в буквальном смысле сгорю от стыда.

– Что тебе не нравится? – спросил он, заглядывая ей через плечо. – Обе дамы нарисованы с большим чувством. Брюнетка вышла особенно очаровательно. А джентльмен оказывает обеим дамам внимание самым подобающим в данных обстоятельствах образом.

Сильвия уронила книжку на колени и, зажав себе рот рукой, начала раскачиваться вперед и назад, тщетно пытаясь сдержать смех.

– Хотя насчет вот этой я не уверен, – известил он. – Если ты посмотришь ее, то никогда меня не простишь.

Она подняла на него взгляд. Кровь побежала у нее быстрее, неся с собой головокружение и жар. Лоно ее запылало от желания. Груди заныли, налитые и тяжелые.

– Которую?

– Вот. Молодой человек, видимо, влез через окно в спальню дамы, которая мило улыбается ему.

Сильвия утерла слезы и посмотрела на картинку.

– Она хотя бы одета в нижнюю сорочку...

– Совершенно прозрачную, которая к тому же, удачно соскользнув с ее плеча, обнажила одну потрясающе круглую грудь и предоставляет восхитительную возможность чуть видеть и вторую... – Он коснулся страницы рукой, и она уже не смогла оторвать взгляд от пальцев с чувствительными подушечками.

Она чуть не задохнулась, так сильно стало ее желание. Сильвия опустилась на пол.

– Раскрашено так прельстительно и с таким воображением!

Дав подхватил книжечку, которая едва не свалилась в камин. Она не сводила с него глаз, понимая, что он, так же как и она, подвержен воздействию эротики и что в данный момент он изнемогает от желания.

– И в совершенно фантастической цветовой гамме, – мрачно добавил он.

– ...к тому же анатомия молодого человека претерпела уж слишком заметные изменения – уж верно, таких размеров нет в природе!

– В самом деле? – с невинным видом спросил Дав. – Я и не заметил. Я смотрел только на то, чем природа одарила даму, – еще одно различие между нами.

Сильвия прикрыла глаза, вся слабея от желания, а веселье все мчалось в крови очистительной приливной волной. И вдруг на нее напала страшная икота.

Дав вложил ей в руку стакан с бренди. Она не знала, где он раздобыл его. Она понимала только одно: что они весело, по-товарищески сидят у камина, и между ними такая чистая открытость отношений, как у детей в Рождество. Гул в печатне стих уже некоторое время назад, и воцарилась тишина. Все, кроме них двоих, ушли домой. В маленькой конторе тепло, темно и уютно.

Дав, освещаемый отблесками камина, развалился в кресле. Он развязал галстук и сбросил камзол, темные волосы спадали ему на лоб. Никогда прежде она не видала его таким умиротворенным.

Бренди обожгло ей горло. Икота прекратилась.

– Очень хорошо, – заговорила она. – Теперь я все знаю. Вы печатаете самую что ни на есть вульгарную, разнузданную эротику.

– Ты чувствуешь себя оскорбленной?

Избегая его взгляда, она отхлебнула из стакана и рассеянно уставилась на огонь. Оскорбленной? Нет! Она чувствовала себя очарованной и счастливой, а еще испытывала неимоверное облегчение. Так вот что за тайну он скрывал!

– Нет. Вовсе нет! В книжках и картинках столько простодушия, и юмора, и жизнелюбия, и подлинного чувства, и живого воображения! Но кто пишет истории? И рисунки – их делают здесь?

– На меня работают по найму несколько независимых писателей, переводчиков и художников. Один из писателей – джентльмен, который прибег к литературе как к средству выбраться из долговой тюрьмы. Остальные в большинстве своем работают дома.

– Я думала, что такие книги и картинки окажутся противными. Но они мне такими не показались.

– Возможно, потому, что большинство моих художников на самом деле художницы.

Она ответила улыбкой на его улыбку. Странная, почти магическая связь образовалась между ними.

– Так картинки рисовали женщины?

– Один из немногих способов для вдовы или просто женщины с детьми, но без мужа, зарабатывать, не выходя из дома. Среди таких женщин много потрясающих талантов.

– А пишут истории тоже женщины?

– Да. А ты думала, что женскому полу совершенно чуждо доброе старое сладострастие?

Сильвия откинулась в кресле и потянулась. Она чувствовала себя так, как если бы панталоны и мужской парик, облекавшие ее, преобразили ее в совершенно новую личность: кого-то, кто горел желанием испытать все на свете.

– Совершенно очевидно, что художницы ваши разбираются в предмете прекрасно. Полагаю, торговля идет чрезвычайно прибыльно?

– Она дает мне возможность финансировать все прочие мои предприятия: и просветительские памфлеты, которые продаются по цене много ниже своей себестоимости, и любовные истории, и сенсационные романы, которые едва окупаются, гравюры с видами Лондона, которые подмастерья учатся раскрашивать. Если бы не торговля эротикой, я не смог бы платить работникам приличного жалованья.

– И отсюда оплачивается содержание Сент-Джонса?

– Джентльмены охотно заплатят целое состояние практически за любую продуманную и хорошо выполненную эротическую фантазию.

Сильвия улыбнулась, наслаждаясь одолевавшей ее ленью и чувством безопасности. Давно она так не смеялась. И никогда еще она не чувствовала такого возбуждения, находясь наедине с мужчиной.

– Мужчины, которые гравируют и раскрашивают, – промолвила она, – любят, однако, предаваться фантазиям и преувеличениям.

– Ты уверена? – отозвался он. – Наш век ведь, в конце концов, век излишеств.

– Ну не таких же все-таки излишеств! – засмеялась она. – По крайней мере когда речь идет о человеческой анатомии. А вас не могут привлечь к суду за такие художества?

– Нет, пока мы действуем достаточно осмотрительно. Изустные сообщения, частные подписчики, очень ограниченный круг джентльменов, обладающих достаточными средствами и отменным благоразумием.

– И бухгалтерию свою вы ведете с помощью шифра. Он улыбнулся и положил ноги на табуреточку. Глаза его закрылись, голова откинулась на спинку глубокого кресла.

– Могу ли я считать себя прощенным?

– Я понимаю, почему вы не могли ничего объяснить мне прежде.

– Так мы друзья? – спросил он.

Услышав его вопрос, она просто онемела, словно он открыл перед ней дверь в ослепительные новые горизонты. Она внимательно изучала его лицо, опущенные веки, твердый рот и чувствовала, как внутри у нее все трепещет. Она страстно желала его и хотела быть его союзником, товарищем, другом. И теперь – спасибо Тому Хенли – она совершенно уверена в невиновности Дава.

Посыпался уголь, вспыхнуло ярче пламя. Отблеск его скользнул по мягкому изгибу его верхней губы.

Жар разливался по ее животу, бедрам. Впервые в жизни она капитулирует окончательно и доверяется полностью не в обмен на какой-то секрет и не ради выживания, не ради власти, а просто для радости.

Сильвия встала, погасила лампу и молча прошла к двери взять их плащи. Вернувшись к камину, она расстелила плащи на полу. Дав все так же мирно лежал в кресле – глаза закрыты, руки сложены на коленях. Сильвия сняла парик и вытащила шпильки из волос, хотя пальцы ее дрожали. Он не двигался. Она стянула с себя камзол, бросила его на пол. Неловко оступаясь, как ребенок, вылезла из туфель и, став босыми ступнями на голубое сукно камзола, принялась расстегивать жилет. Румянец желания появился на ее щеках. Что-то порочное и сильное пульсировало внизу живота, между ног, тяжело и жарко. Кое-какие наиболее греховные из эротических книжонок так и лежали, раскрытые, на столе, и на каждой изображался мужчина во всем великолепии полового возбуждения. «Доброе старое сладострастие». Молча она расстегнула пуговицы коротких штанов. На полу уже образовалась целая куча предметов ее одежды. Галстук она развязала и отбросила. Одетая только в длинную рубашку, она подошла к нему.

Сердце ее колотилось, выстукивая какой-то странный, экзотический ритм. Она наклонилась к самым его губам.

– Мы больше чем друзья, – прошептала она.

«Больше чем друзья». Афродита улыбнулась, раскрывая свои эротичные объятия.

Он лежал в кресле тихо, закрыв глаза, чтобы лучше слышать ее движения. Возбужденный, разгоряченный, с бешено бьющимся сердцем, он лежал неподвижно и прислушивался.

Ее босые ноги тихо прошли по полу. Возбуждение его достигло предела. Пустив в ход все свое самообладание, он принудил себя сидеть не шевелясь. Ее запах окутал его.

«Больше чем друзья». Ее губы нежно коснулись его губ, на него пахнуло бренди.

Ее язык пробежал по его верхней губе, послушно следуя ее изгибу, и от его быстрой и жаркой влажности тело его словно вспыхнуло огнем. Он подавил стон, сосредоточился на сладостности и раскрыл рот.

Словно ослепший, с закрытыми глазами, вцепившись руками в подлокотники кресла, он пересилил желание коснуться ее и предоставил инициативу ей.

Кончик ее языка скользнул в его рот, встретился с его языком, а затем губы ее прижались к его губам. Как человек, изнемогший от жажды и вдруг добравшийсядо оазиса, он пил ее поцелуй и целовал в ответ. Чувственность вздымалась волной. Энергия вскипала раскаленным добела желанием.

«Сильвия!»

Они оторвались друг от друга, жадно глотая воздух. Дав запустил руки в ее волосы и открыл глаза.

Длинные пряди ее светлых шелковистых волос заструились меж его пальцев.

– Сильвия, – произнес он вслух.

– А чего ты ожидал? – ответила она. – После того как показал мне все свои неприличные картинки?

Он выпустил ее волосы. Она отступила на шаг и, взявшись обеими руками за полы рубашки, стянула ее с себя через голову. Кусок полотна закрывал ее груди.

– Ты самое потрясающее эротическое зрелище из всех когда-либо виденных мной, – проговорил он.

Она стояла неподвижно, не сводя с него глаз. Волосы ее струились водопадом по плечам и рукам.

– Я желала тебя с того первого вечера. Я желаю тебя сейчас. Ты знал все, разумеется. Всегда знал. Я считала, что существует причина, по которой мы не можем отдаться нашему желанию. Я больше так не думаю. Люби меня, Дав.

Он едва слышал ее слова, так оглушительно стучала кровь в его висках. Она стояла такая прекрасная, уязвимая, мальчишеское нахальство и бравада спали с нее как шелуха, и их место заняла утонченная женственность.

Сильвия!

Могучая сила, пульсировавшая у него в паху, заставляла кровь закипать и затопляла все его тело сгущающимся наслаждением.

– Я не девственница, – поведала она. – Ты будешь не первым.

Он встал и поймал пальцами прядь ее длинных волос.

– Нет, – возразил он. – Тут ты ошибаешься. Я буду первым.

Его длинные пальцы нежно касались ее плеч. Тепло от его прикосновения разлилось по ее телу, смешалось в крови с теплом от камина и растаяло в сладостном огне, пожиравшем ее бедра. Она сдержала готовое вырваться у нее «Ах!».

Он склонил свою темноволосую голову, чтобы поцеловать ее в плечо, скинул туфли и отбросил в сторону. Осыпав поцелуями ее затылок, он сдувал волосы, чтобы коснуться губами кожи, затем снял с себя одежду.

Сейчас она чувствовала, как его рука, гладкая и теплая, касается ее руки. Теперь эти бедра обхватывали ее наготу. Теперь она ощутила его крепкое тело, почувствовала, как подталкивает ее сзади его напряженный член.

Дав начал разматывать повязку, которой Сильвия стягивала себе грудь. Руки его ловко убирали полотно круг за кругом, задевая кончиками пальцев кожу, так что казалось, что сейчас он раскроет само ее сердце. Наконец полотняный бинт отброшен. Дав положил обе ладони ей на талию и провел ими благоговейно, не спеша по ее бокам и бедрам. Затем его ладони легли ей на грудь.

– Ты так прекрасна, – прошептал он.

Сильвия положила голову ему на плечо, и беспомощный стон, зародившийся где-то внизу живота, дрожью пробежал по ее телу.

– Обещаю тебе, – заверил он, – что ты будешь стонать. Обещаю, что ты будешь беззащитна перед лицом своей страсти, и то же будет и со мной.

Руки его нежно приподняли ее груди. Изысканно. Ах! Кончики грудей обрели настолько острую чувствительность, что колени начали подгибаться. Тихие стоны сплавлялись с ощущениями, слух и осязание сливались, как под палящим солнцем сливается небо с океаном.

– Я уже начинаю стонать. – Его возбужденная плоть касалась ее спины, потом бедра, потом живота, по мере того как он поворачивал ее в своих объятиях. – Я уже беспомощна, мой дорогой сэр. И не уверена, что смогу все вынести.

Он улыбнулся и успокоил ее:

– Ты сможешь вынести.

«Я никогда в жизни не ложился в постель с врагом».

Дав нежно провел рукой по ее тонкой талии, мягкой под шелковым пологом волос. В мягком свете камина он поклонялся ей медленно, усердно, воспламененный нежностью и опьяненный пылом. Они целовались, а руки его бродили по ее телу, исследуя его.

Сильвия касалась его в ответ, целовала. Ее ладони бродили по его плечам, спине, ягодицам, так что кровь начала закипать в его жилах.

.– Ах, Дав! – бормотала, шептала, вздыхала она. – Дав!

Он легко поднял ее, усадил как в гнездо на груду сброшенной одежды и снова поймал ее зацелованный рот губами. Их нагие тела соединились.

«Только в одном случае я никогда не спешу – когда занимаюсь любовью с женщиной».

Кожа ее под его жадными губами стала влажной, горячей, раскрасневшейся от желания. Пальцы его скользнули меж ее ягодиц, коснулись влажных (завитков. Она тихонько постанывала, и неровное дыхание ее становилось вовсе хаотичным.

Но он все ждал. Даже когда пальцы ее сомкнулись вокруг его напряженного члена и рука сделала несколько движений вверх и вниз. Именно так, как надо! Именно так! Кровь его забурлила. Голова откинулась, и по мере того как ладонь ее ласкала его, доводя до экстаза, возбужденный член превращался в средоточие опаляющего наслаждения.

Но он все ждал. Она подняла ноги и положила лодыжки ему на спину. Он терся обретшим изумительную чувствительность членом о ее влажный жар. Обжигающий. Шелковистый. Гладкий. Влажный от страсти. Вся энергия его существа сосредоточилась в одном обжигающем, слепом, мужском желании.

Насущном. Повелительном. Опьяняющем.

– Да, – простонала она. – Пожалуйста. Ну же.

Он медленно вошел – глубоко-глубоко – в ее бархатно-жаркие женские объятия и словно издалека услышал свой стон.

Слезы стояли у нее в глазах, а может, она уже и плакала. Сильвия сама не знала. Один долгий, плавный выпад, так что она чувствовала себя переполненной, пресыщенной, затем медленное отступление, чтобы сделать новый бросок. Они переполнились восторгом.

– Дав!

Возможно, она произнесла его имя вслух, а может, огонь страсти выкрикнул его.

«Дав!»

Он улыбнулся ей. Глаза его сверкали, лицо раскраснелось от страсти, любви и радости. Темные ресницы опустились, и губы снова прижались к ее губам. Она чувствовала, как внутри ее пульсирует его плоть, постепенно повышая накал, распространяющийся волнами по ее телу.

«Не останавливайся! Не останавливайся! Не останавливайся!»

Пятки ее вжались в его сильные бедра. Его мускулистая грудь терлась о ее разбухшие соски. Спина ее выгнулась, когда он перекатил ее и приподнял. Она подчинилась охотно, тело ее, податливое и гибкое в его руках, лежало то под ним, то на нем.

Дав!

Окружающий мир померк, и остался один только вздох, мир свернулся, и осталось рыдание. Руки ее скользили по его влажной коже.

Дав! Тайное, сокровенное имя ее души.

И наконец он, подхватив ее, содрогнулся всем телом, застонал, откинув голову назад.

Впервые в жизни экстатический вопль вырвался из ее груди, открывая путь к блаженству и безоговорочной капитуляции.

Сильвия бессильно обмякла. Лоно ее переполнял сладчайший мед, и слова замерли на ее истомленном, онемевшем от поцелуев языке. Он медленно выскользнул из нее. Она вздохнула так, словно утрата его разбила ей сердце.

Дав улыбнулся, притянул ее к себе, заключив в ласковое кольцо объятий, отер слезы с ее лица и поцеловал в лоб, затем откинул голову, все так же прижимая ее к себе.

Под ее щекой его сердце билось ровно, сильно и быстро.

«Он очарователен. Привлекателен. Интересен. Остроумен. Храбр. Умен. Обладает безупречными манерами. Само собой разумеется. Но вам должно быть очень хорошо известно, что обаяние и привлекательность суть атрибуты дьявола, причем едва ли не самые полезные для него...» Впрочем, не исключено, что ангелы обладают всеми перечисленными качествами тоже.

– Обещанное исполнено, – прошептал он.

Сильвия чувствовала пресыщенность. Томность одолевала ее. Она была удовлетворена до глубины души.

«Но ты по-прежнему девственница, – сказал он тогда, – там, где это только и идет в счет – в своей душе».

Теперь она поняла, что он имел в виду.

Дав не стал будить ее, только покрепче обнял и укрыл.

Он чувствовал себя так, будто она только что вручила ему бесценное сокровище. И он не без смущения спрашивал себя, не обратится ли сокровище в пыль и сухие листья к утру. Однако до утра еще далеко, а сокровище ярко сияло возле его сердца.

«Я никогда в жизни не ложился в постель с врагом».

Он преднамеренно, даже бессердечно соблазнил ее, использовав слова, выдуманные другими мужчинами, и рисунки, созданные другими женщинами. Она говорила, что у нее довольно опыта. У нее был муж, любовники. Однако никогда прежде она не знала стихийного блаженства подлинной плотской страсти. Не знала всей пронзительности ничем не стесненных откровений, которые таят в себе наиболее естественные и невинные радости любви.

У него сложилось странное чувство, что его удостоили некой чести. Он даже испытывал определенную робость, учитывая, что она, возможно, до сих пор лелеет замыслы погубить его.

Конечно, ее слегка шокировали французские картинки и повести, хотя не то чтобы потрясли до глубины души. Но тут же с безупречным мужеством она приняла прихотливо-соблазнительный мир гравюр, рисунков и неприличных текстов. Мужества ей не занимать. И она гораздо уязвимее, чем сама полагала.

Ах, Сильвия!

Он поцеловал ее в сонную бровь, в нежный висок. То, что она увидела здесь сегодня, легко мог бы обнаружить любой человек, который стал бы задавать нужные вопросы нужным людям. Люди Ившира давно уже следят за ним. Если она работала на герцога, то, возможно, та часть правды, которую он ей показал, как раз поможет окончательно спутать след. Кому придет в голову, что он сам приведет шпионку прямехонько туда, где кипит самая опасная его деятельность? Для него, как и все в его жизни, ее посещение типографии – просчитанный риск.

А вдруг она неповинна в шпионстве? Он крепче обнял ее. А если ее решение предаться любви не циничное и не заранее просчитанное в отличие от его решения? Что, если она вовсе не использовала его? А ее ранимость и страстность подлинные?

Изнемогая от нежности, он пригладил светлую прядь ее волос и заложил за ухо.

Все его поведение, все его мысли и желания говорили о том, что он влюблен. И он мог поклясться в этом перед всемогущим Богом!

Сильвия проснулась, когда угли в камине почти прогорели и Дав все еще держал ее в объятиях, стараясь, чтобы импровизированное покрывало не соскользнуло с ее плеч и спины, согревая ее теплом своего тела. Однако пол под расстеленным плащом и грудой одежды уже совсем остыл.

– Увы, – вымолвил он, покрывая поцелуями ее отяжелевшие со сна веки. – Нельзя допустить, чтобы мистер Фенимор обнаружил нас здесь, придя на работу. – Он порылся в куче одежды, на которой они устроились, отыскивая свои часы, и вгляделся в циферблат при слабом свете углей. – Около двух ночи. Увы, увы, мы должны идти.

Десять минут спустя Сильвия, вжав голову в плечи, уже ступала на булыжную мостовую, по которой мела поземка. Дав улыбнулся. На улице – ни души. Шел снег, мелкий, сухой, похожий на сахар.

– Ну вот, – промолвил он. – Теперь перед нами задача добраться домой, не замерзнув по дороге до смерти. Ты есть хочешь?

– Я просто умираю с голоду! Я бы лошадь сейчас съела.

– Право, мадам! Неужели вчера вечером мне не удалось насытить вас?

Она усмехнулась в ответ.

– Насытить? И вы еще спрашиваете? Однако мы вчера так и не пообедали, да и от основательного завтрака я бы не отказалась.

– А я, значит, недостаточно основателен для тебя? – засмеялся он.

Лицо ее, и так разрумянившееся от мороза, залилось краской.

– Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Я пресыщена до мозга костей. Но не найдется ли у Мартина Финча пирогов для нас?

– Напрасная надежда. Завтра, то есть уже сегодня, воскресенье и в пекарне выходной. Но ничего. Я знаю одну харчевню поблизости, где подают еду ночь напролет. Только держись там поближе ко мне. И веди себя как мужчина. Тогда, может быть, мы и выберемся оттуда целыми и невредимыми.

Она засмеялась в ответ. На сердце у нее было легко и радостно.

Если бы Сильвия вытянула обе руки в стороны, то вполне смогла бы коснуться дверей и окон домов по обеим сторонам переулка, где располагалась харчевня «Пес и утка». Фасад трактира, обвешанный поблескивавшими сосульками, тонул во тьме. Единственный фонарь освещал пса на вывеске, отчего красный глаз его казался светящимся.

– Весьма низкопробный кабак, – шепнул Дав ей на ухо. – Здесь околачиваются моряки, ворье и непотребные женщины. Держись тихо и предоставь объясняться мне.

Он отломил сосульку, свисавшую с вывески, толкнул дверь и нырнул внутрь. Волна жара; шума, кухонного чада и табачного дыма ударила Сильвии в лицо. Она только старалась не отставать от Дава, который, бойко орудуя локтями, пробился к пивной стойке и сделал заказ.

– Добрый старый эль, самый лучший, пять кружек. Никакого джина или грога. Хлеба с говядиной на двоих.

Дав усадил ее в уголке, сам сел так, чтобы находиться между ней и сквернословящей пьяной оравой завсегдатаев.

Никто, судя по всему, не спал в «Псе и утке». Пиликали скрипки, стараясь перекрыть гомон, пение и смех, сливаясь в хриплую какофонию под потолочными балками. Дым стоял столбом.

Молоденькая брюнетка, разряженная в красный шелк и довольно стройная, хотя груди ее выпирали из корсета так, что походили на две груши, выложенные на тарелку, поставила перед ними три кружки и усмехнулась Даву.

– Ну что, красавец, – проронила брюнетка. – Надумал-таки заплатить шиллинг нежной Нэнси?

Вторая девушка, появившаяся из-за спины Нэнси, весело захохотала. Такая же темноволосая и темноглазая, она несла в руках поднос, нагруженный нарезанной говядиной и ломтями хлеба, который и поставила перед Сильвией.

– Отстань от него, Нэнс! Дав в жизни не платил за это, так станет он сейчас начинать, да еще из-за худобы костлявой вроде тебя?

Дав засмеялся и, поднявшись, бросил шиллинг на стол.

– Возьми, Нэнси, и юбки тебе задирать не придется. Нэнси ухмыльнулась во весь рот и полезла к Даву с поцелуями.

Вторая монета со звоном упала на стол.

– А вот для тебя, Бесс, если согласишься посидеть здесь, охраняя моего молодого друга от твоей слишком уж темпераментной сестрицы. Мистер Уайт не привычен к обществу девушек вроде вас. Он девственник.

– Ни о чем не беспокойтесь, – ухмыльнулась Бесс, усаживаясь за стол напротив Сильвии. – Я присмотрю за пареньком, хотя если вы собираетесь отсутствовать более часа, то, вернувшись, можете застать своего паренька уже и не девственником.

Дав отломил ломоть хлеба, положил на него кусок говядины и подхватил две кружки другой рукой. Затем подмигнул Сильвии и исчез вместе с Нэнси, вертевшейся возле него вьюном.

– Что ж, – весело блеснула глазами Бесс, – Нэнси таки не получит того, чего добивается. А Дав получит.

Горячий ароматный хлеб и сочная говядина таяли во рту. Никогда в жизни Сильвия так остро не ощущала голода. . – А чего добивается Нэнси?

– Как чего? Она же шлюха, дурачок, хотя Дава бы обслужила даром, если б он на нее польстился.

Сильвия откинулась назад, небрежно, как мальчишка, хотя сердце ее колотилось отчаянно.

– А чего добивается Дав?

– Да уж не благосклонности девицы. Господь создал не так-то много мужчин, подобных ему, но нескольких все-таки создал, и Дав из них лучший. Но ни одной здешней девушке не поймать его, даже на одну ночь. Это все знают, в том числе и уличные шлюхи.

– Хотя он любит женщин. – Сильвия залпом допила эль.

– О да, но только он редкая птица: он однолюб. В один прекрасный день он отдаст свое сердце навсегда, да только не потаскушке вроде Нэнси. Очень скоро он встретит женщину, которая суждена ему самой судьбой. И тогда Дав падет, как вода в водопад, и пропадет.

– То есть как пропадет? Бесс положила руки на стол.

– Такая судьба написана у него на ладони, дурачок. Любовь и смерть сидят рядышком. Его невестой станет девственница, охотница, но когда он найдет свою настоящую любовь, он умрет.

Хлеб встал у нее поперек горла.

– Но откуда ты знаешь?

– Однажды глянула потихоньку на его ладонь, когда Дав не обращал на меня внимания. Знак Дианы написан ясно, он охватывает его большой палец как браслет. Его сердце предназначено для незапятнанной, белорукой и белоногой леди Луны, но, когда он отдаст свое сердце, рок настигнет его. – Бесс пожала плечами. Глаза ее потемнели. – Судьба его предрешена давным-давно, как и твоя. Как и моя.

Конечно, она не верила глупым суевериям, однако по ее спине побежали мурашки.

– Так что же он тогда получит от Нэнси?

– Разговор, – ответила Бесс. – И возможность переговорить с моим кузеном.

– Твоим кузеном?

Хорошенькая девушка в пудреном парике и голубых лентах подошла к ним и, улыбаясь, наполнила их кружки.

– И не думай даже, Сью, – предупредила Бесс. – Мальчик занят.

Девушка в парике надулась и ушла.

– Так что за кузен? – напомнила Сильвия, отхлебывая из кружки.

– Таннер Бринк, – ответила Бесс. – Мы все здесь – одна семья. Даже Дав.

Цыган сидел в задней комнате, тихонько потягивая выпивку с явным намерением упиться до бессознательного состояния. Дав пинком вышиб табуретку, на которой лежали обутые в сапоги ноги цыгана, схватил негодяя за шиворот и опустил сосульку, прихваченную с улицы, ему за ворот.

Таннер Бринк подпрыгнул на своей скамье, открыл оба глаза, закрыл их снова и засмеялся, но, впрочем, предложенную Давом кружку принял и сразу отхлебнул добрый глоток.

– Так ты водил ее в печатню? – заговорил цыган. – Хо-хо! А и храбрый же ты парень, мистер Давенби.

Дав зацепил ногой стул, подтянул к себе и уселся.

– Я решил, что лучше уж я сам покажу ей то, что нужно, чем дожидаться, пока ты не откроешь ей все.

Зубы Таннера сверкнули в улыбке.

– Так вы думаете, что я предал вас, потому как отвез ее к Сент-Джонсу?

– Предал или нет, не знаю, но как информатор, сэр, вы совершенно бесполезны. Ты собирался везти ее туда, негодяй?

Цыган только плечами передернул.

– А отчего бы и нет? Там нет ничего такого, если не знать наверное, где искать. Герцог – ваш враг, но он отнюдь не ханжа. Что вы хотите узнать сегодня?

– На кого ты работаешь на самом деле.

Таннер Бринк приоткрыл один глаз, и минутное его колебание сказало Даву все, что он желал знать.

– Я работаю только на себя, да еще на вас, когда в настроении.

Дав отпил изрядный глоток эля, закусил хлебом с говядиной.

– Вот как раз твоя работа «на себя» меня и беспокоит и беспокоила всякий раз, когда ты врывался в мою жизнь или так же неожиданно исчезал.

Цыган усмехнулся.

– Твоя проблема, мальчик мой, в том, что ты веришь, будто все сделанное нами имеет какое-то значение. А оно не имеет значения. Наши судьбы предопределены задолго до нашего рождения.

– Твоя судьба, может, и предопределена, а моя нет.

– Позволь взглянуть на твою ладонь, и я скажу тебе. Шесть пенсов за твое будущее.

– Мое будущее стоит подороже шестипенсовика, мистер Бринк. Я ценю свое будущее не ниже, чем герцог Ившир свое.

– Так, значит, вы все же не знаете точно, на кого я работаю, так?

Дав засмеялся, осушил свою кружку и заказал новую для цыгана.

– Да нет, я знаю точно. Черт меня, видно, попутал, что я решил связаться с цыганом!

– Ну зачем же так? Ведь мы с вами придерживаемся одинаковых убеждений, – заметил Таннер.

– Насчет свободы – возможно. – Дав поднялся на ноги. Он намеревался еще кое-кого повидать здесь сегодня. – Но не верю в то, что нашу жизнь определяют звезды или линии наладони.

– Рок есть рок, от него не уйдешь, – Таннер Бринк. – Спроси хоть Бесс, которая может рассказать тебе твою судьбу. – Он подмигнул. – А вот будущее можно и украсть, равно как и заплатить за него.

– Бесс я люблю, но в гадание ее ни вот настолечко не верю. Наше будущее принадлежит нам, и наша обязанность вырвать его у рока и придать ему желаемую форму.

– Ни один настоящий цыган никогда бы не сказал такого.

– Тогда, может, расскажете мне свое будущее, мистер Бринк? – спросил Дав. – Наверняка в конце жизни вас поджидает виселица?

Цыган закинул ноги на табуретку.

– Звезды сулят мне одни неприятности и беспокойства, ну и еще долгую жизнь, чтобы я успел ими в полной мере насладиться.

Дав вел Сильвию обратно, в свой городской дом. От эля и дыма у нее гудело в голове. Ленивое, сладостное удовлетворение царило в ее душе. Шагая рядом с Давом, она старалась гнать от себя мысли о том, что сказала ей Бесс.

«Просто иди вслед за мной вверх по лестнице, сбрось свой парик и камзол и не проходи мимо двери моей спальни».

Он прав. В сущности, теперь совершенно невозможно поступить иначе.

Дав встал на колени перед каминной решеткой и принялся разводить огонь. Сильвия прислонилась к закрытой двери спальни и сбросила туфли. Постель ждала их – расстеленная, теплая, манящая.

Он поднял сиявшее улыбкой лицо.

– По-моему, мистер Уайт, вы пьяны.

Она стянула жилет, развязала галстук, а сердце билось сильно-сильно.

««Его невестой станет девственница, охотница... незапятнанная белорукая и белоногая леди Луны». Ах, ну ладно, ладно! Это не я. Не Сильвия Джорджиана, продавшая себя давным-давно и бывшая, честно говоря, ничуть не лучше Нэнси, или Сью, или Бесс, или же любых других женщин, вынужденных зарабатывать себе на пропитание тем ли, иным ли способом, но обязательно прибегая к обману. «Но когда он отдаст свое сердце, рок настигнет его». И это тоже не я – так что судьба его вовсе не в моих руках».

Заливаясь румянцем как заря, Сильвия срывала с себя одежду.

Он сидел на коленях и не сводил с нее глаз.

– И еще как пьян, – подтвердила она. – Иначе я не стояла бы сейчас перед тобой, прикрытая только волосами.

– А я, – он встал, – становлюсь совершенно пьяным от одного взгляда на тебя.

Дав пошел к ней, сбрасывая с себя одежду. И предстал обнаженный, великолепный и возбужденный – не менее чем она сама.

«Мы будем плясать. Мы утонем вместе в исступлении страсти. Вы пойдете плясать со мной, мадам? Пойдете со мной тонуть?» – говорили его глаза.

Он протянул ей руку. Сильвия пошла прямо в его объятия.

«Даже если это в последний раз, я пойду плясать, любимый. Я пойду тонуть».

Жиденькое зимнее солнце лилось сквозь окно. От такого вероломного обещания весны волосы ее сразу вспыхнули позолотой. На улицах Лондона вовсю разносился звон колоколов. Воскресенье.

Веки ее, тяжелые от блаженства, не поднимались. Губы, теплые и прекрасные, так и манили. Желание колыхнулось в нем. Под одеялом ее длинные ноги и стройные бедра казались холмами и долинами, отчего загорелся в паху пыл возбуждения – снова.

Но пора переходить к делам дня. Дав поднялся и, облачившись в длинный шлафрок, стоял теперь, глядя на нее сверху вниз со сжимающимся сердцем, с пылающим от страсти телом, протягивая дымящуюся чашку.

Ноздри ее дрогнули. Сильвия открыла сонные глаза и улыбнулась.

– А! – протянула она. – Кофе.

– И второй завтрак. – Он откинул салфетку с тарелки, и взору ее предстали теплые сладкие булочки с изюмом.

– А вдруг я крошек в постель насыплю?

– В мою постель уже попало столько сладкого – мед чуть с балдахина не капает. Так что уж крошки!

– Но что мы будем делать сейчас?

– Сию минуту? Будем есть. Пить. Заниматься любовью.

– А потом? – Синие глаза смотрели так, будто желали заглянуть ему в душу. – Что делать с тем, что теперь лежит между нами? Если мы будем открыто жить как любовники, твои домочадцы очень быстро обнаружат, что у тебя в течение некоторого времени служил престранный секретарь.

– Стань Сильвией. А Джордж пусть исчезнет, уедет обратно во Францию. Или, если хочешь, продолжай оставаться ими обоими. Я вовсе не против, если Сильвия сделается частью моей жизни.

– В твоей постели по крайней мере?

– Разве ты сама не желаешь того же? Она принялась облизывать пальцы.

– Трудно отрицать.

Он отошел на несколько шагов, боясь, что еще чуть-чуть, и он вновь бросится в ее медовые объятия. Обманчивое обещание весны.

– Прежде всего, – он поглядел в окно, – я должен спросить у тебя кое-что, хотя и надеялся, что ты, не дожидаясь вопросов, скажешь мне сама.

– Спросить? О чем?

Он вновь повернулся к ней и внимательно следил, как она отреагирует на его вопрос.

– Как давно ты работаешь на Ившира?

Удар оказался такой силы, что она едва не упала в обморок. Кофе пролился, замочив подушку.

– На Ившира? Что ты хочешь сказать?

– Сильвия, я не дурак. Я способен забыть все из-за твоих глаз. И я забывал все из-за твоего тела. Но неужели ты все еще рассчитываешь, что я поверю твоему случайному появлению в моем доме? Что любви со мной ты предавалась, повинуясь только желанию?

Искушение признаться во всем словно пришпилило ее к подушкам, как бабочку. Он смотрел на нее, такой красивый! Блистательный и ужасный силуэт на фоне утреннего солнца, которое золотило по краю его волосы и плечи. Ну как она могла думать, что сможет обмануть его?

– Я любила тебя вчера, повинуясь желанию, – ответила она. – Как ты мог усомниться в этом?

– Я не усомнился. Мое сердце и мои чресла знают правду. Но мне необходимо знать, почему ты явилась сюда, Сильвия. Мне необходимо, чтобы ты сказала, на кого ты работаешь.

– А что, если я ни на кого не работаю?

– Я бы только порадовался. Но я не могу поверить. Я открыл тебе слишком много своих тайн. А какие у тебя тайны?

– Я же говорила тебе. – Она просто сходила с ума от горя, усугубляя свой грех. – Мы встретились с ним впервые в имении леди Грэнхем, после санного забега. Он предупредил меня, что связываться с тобой опасно. Тогда мне его слова показались довольно странными, но он, наверное, считает тебя врагом из-за своих ошибочных убеждений.

– Что еще за ошибочные убеждения? Единственная часть правды, которую теперь она может сказать без ущерба для кого бы то ни было, – про Тома Хенли.

– Речь идет о смерти его младшего брата, лорда Эдварда Вейна, – сообщила она. – Что-то насчет кораблей, леса и капиталовложений. Ты знал лорда Вейна? Вы слыли друзьями?

– Я познакомился с ним, когда приехал в Лондон, – проговорил Дав. – Он приложил немало усилий, чтобы подружиться со мной.

– Когда лорда Вейна убили, кому-то оказалось очень легко свалить вину на тебя. Я знаю, как нелепо звучит обвинение, но Ившир совершенно убежден, что ты обдуманно пробел настоящую сложную кампанию против его брата, обманул его, разорил, а потом послал на смерть. Он утверждает, что в его распоряжении имеются улики —написанные твоим почерком, которые доказывают твое участие.

Постояв некоторое время молча, Дав заговорил снова, и тон его стал ледяным:

– В самом деле? Какое несчастье, что Ившир вздумал поделиться с тобой такими соображениями.

Паника охватила ее, сердце так и забилось в грудной клетке.

– Несчастье? Почему же несчастье? Ведь документы – подделка?

Дав подошел к кровати и стянул с себя шлафрок.

– Надень и возвращайся в свою комнату, – попросил он. – Если хочешь, уходи сегодня. Все твои долги прощены.

Паника ее нарастала, сердце бухало в груди так, что, казалось, сейчас она свалится в припадке.

– Но почему?!

– Потому что все, что его милость сообщил тебе о преследованиях, которым я подверг лорда Эдварда Вейна, – чистая правда.

Глава 13

Вновь переодетая Джорджем, в его парике, мужском камзоле и туфлях с пряжками, Сильвия покинула дом Дава.

Теперь совершенно не важно, приставил Дав кого-то следить за ней или нет. Он стал ее любовником, раскрыл самые глубины ее души, а потом как ни в чем не бывало признал, что он действительно виновен в гибели лорда Вейна. Вряд ли известие о том, что она направилась прямехонько к герцогу, очень удивит его, хотя, по иронии судьбы, как раз сейчас-то ее визит к герцогу отнюдь не выглядел подозрительным.

Она шагала по улицам, а сердце ее ныло.

Душа ее болела. Если бы не гнев, за который она цеплялась изо всех сил, она вполне могла бы упасть и зарыдать.

Вот и замаячила впереди церковь, которую обычно посещал Ившир. Элегантные колонны уходили ввысь, теряясь в желто-сером тумане, и меж них цвет лондонского общества вытекал на холодную улицу, пряча руки в муфтах, и сразу же, пригнув пудреные головы, нырял по своим каретам. Лошади били копытами, царила изрядная суматоха. Каретные фонари не слишком успешно разгоняли сумрак зимнего полдня перед самой модной церковью Лондона.

Сильвия пристроилась возле одной из колонн и стала наблюдать. Особой святости на лицах прихожан не замечалось. А ведь она сделалась возлюбленной их любимца, героя модных гостиных, и думала, что оказалась в объятиях ангела. А он взял и признался, что на самом деле он – Люцифер, падший ангел, злой гений, который спланировал погибель невинного человека и отправил его на смерть.

Когда Ившир поднялся в свою карету, Сильвия быстро распахнула противоположную дверцу и уселась рядом с ним.

– Боже мой, мадам! – воскликнул герцог. – Что с вами? Можно подумать, вы увидели привидение!

– Просто мне не по себе. Извините, что вот так навязалась вам, хотя, думаю, в сумятице и тумане никто меня не заметил, но мне совершенно необходимо переговорить с вами.

Загремели копыта, звякнула упряжь, и карета тронулась. Ившир взял ее за подбородок и повернул ее лицо к себе.

– Бога ради! Что произошло?

– То, на что вы, полагаю, и надеялись. Дав признался мне. Признался!

Герцог постучал тростью в потолок кареты. Открылось маленькое оконце.

– Езжай прямо, – приказал он кучеру. – Езжай вокруг парка. Куда угодно. Просто езжай.

Лошади перешли на рысь.

– Но ты знала, что он виновен, – пророкотал герцог. – я же показал тебе все улики. Почему ты вдруг усомнилась в них?

– Из-за мошенника по имени Том Хенли, специалиста по подделыванию документов. Я решила, что все улики поддельные. Я убедила себя втом, что Дав невиновен. До сих пор не могу поверить, что я могла свалять такого дурака!

– Ну же, Сильвия! Умоляю, только не плачь!

– Я? Я и не подумаю плакать!

Ившир обнял ее, притянул к себе. Секунду спустя она уже громогласно ревела, уткнувшись носом в кружевной галстук герцога.

– Ну, ну, ну, – приговаривал герцог, а она рыдала так, будто сердце у нее разрывалось. – Ни один мужчина не стоит твоих слез!

Она оторвалась от герцога и попыталась засмеяться.

– Гроша ломаного не стоит моя профессиональная объективность!

– Успокойся! – Он протянул ей носовой платок с вышитой монограммой и герцогской короной Ивширов. —

Я один во всем виноват. Высечь меня мало.

Сильвия, чувствуя себя ужасно несчастной, высморкалась.

– Вы не виноваты, – пролепетала она. – Вы предупреждали меня. Но мы просчитались. Он все понял с самого начала.

– Если план оказался безумным, то промах мой, а не твой. – Голос герцога звучал напряженно, в нем слышалась боль. – сделаю все, что в моих силах, чтобы возместить тебе нанесенный ущерб. Ты можешь рассказать мне, что именно произошло?

Откинувшись на подушки, она рассказала ему все.

«Моим людям устраивали засады, уводили по ложному следу, иногда даже нападали на них, хотя всегда происходящее казалось рядом случайностей».

– Вы говорили, что он умен, – продолжала она. – Предупреждали, чтобы я соблюдала осторожность. Полагаю, вы припоминаете, как рассказывали мне, что всякий раз, когда ваши люди садятся ему на хвост, он ухитряется каким-то образом уйти от слежки? Так вот – когда ваши люди в последний раз следили за нами?

– Вчера вечером, когда вы отправились в Сити. Я получил их отчет, в котором сказано, что вы неожиданно пропали из виду во время драки вокруг перевернутой тележки продавца печеных яблок.

– Скорее всего Дав заплатил и подмастерьям, и торговцу яблоками, чтобы они отвлекли внимание. Пока ваши люди уворачивались от летающих яблок, мы ускользнули в боковой проулок. Я тогда не поняла, что он делает. Слишком уж меня забавляло происшествие. А следовало бы догадаться, что его романтические прогулки под сенью рубашек и нижних юбок имели целью только одно – сбить со следа ваших шпионов.

– И куда же вы пришли в конце концов?

– В книгопечатню. С водяным колесом и дюжиной рабочих. – Она описала местоположение мастерской со всей возможной точностью. – Он владеет печатней, управляет ею, решает, что печатать.

– И он сам привел тебя туда? Хотя уже подозревал, что ты работаешь на меня? Он нарочно оставил ложный след!

– Однако он имел определенную цель. Среди прочих мирских вещей он печатает еще и довольно прихотливую эротику. Забавную, бесстыдную, очаровательную, в высшей степени шаловливую.

– Дьявольщина! – Герцог рассмеялся сухим смешком. – Вполне возможно, что я сам покупал кое-что из его продукции.

– Он любит все красивое, – с горечью сказала Сильвия. – Он никогда не опустится до безвкусицы.

– Сомневаюсь, если только его продукция не содержит богохульств и подстрекательств к мятежу.

– Нет, вовсе нет. У него все утонченно, мило – сплошной восторг.

– Такая деятельность не повредит его репутации, даже если все выйдет наружу. Может, еще и возвысит в глазах общества. Мы живем в либеральный век.

Она глубоко вздохнула.

– Тогда вы не слишком удивитесь, услышав, что он использовал несколько подобного рода гравюр, для того чтобы соблазнить меня?

Герцог принялся терзать рукой свой подбородок.

– Так он соблазнил тебя?

– О да. И я до сих пор в его власти. Он соблазнил меня без малейших угрызений совести, и я влюблена в этого сукина сына. Я ничего не могу с собой поделать.

К ее удивлению, герцог поцеловал ее в лоб нежно, с сожалением и сочувствием. Худое лицо его, обрамленное белизной парика, темный взор говорили о подлинности его теплого чувства, однако между ними по-прежнему оставалась преграда – та же, что разделала их и прежде. «Если бы он любил тебя, то женился бы невзирая ни на что и не стал бы считаться с мнением света». Может, она все-таки никогда прежде по-настоящему не любила или не была любима?

– Почему ты медлила, Сильвия? Почему не бросила задание давным-давно?

– Потому что очень уж мне пришлось по душе жить так, будто графиня Монтеврэ осталась в Вене или Париже.

На лице его появилось озадаченное выражение.

– Жизнь под личиной мальчика, по-моему, врядли можно считать новой страницей в жизни.

– Однако на несколько драгоценных для меня мгновений мне показалось, что все обстоит именно так. Я ошибалась. Похоже, мне так никогда и не удастся убежать от себя самой.

– Хочешь, я убью его прямо сейчас, очень быстро, и мы навсегда покончим с досадным делом? Я могу выдумать какой угодно предлог для вызова. Все воспримут свершившееся как должное.

– Вы пойдете даже на то, чтобы отказаться от ваших мстительных планов?

Ившир вжался в угол кареты, словно боялся сидеть слишком близко к ней.

– Мне следовало поступить так с самого начала. Вместо того я как одержимый носился с идеей отмщения. Боже, как же я ошибался, втягивая тебя в эту историю!

– Если вы вызовете Дава на дуэль, кто победит?

Он покосился на нее так, как если бы она задала совершенно нелепый вопрос.

– Если дуэль будет на шпагах, то, вне всякого сомнения, я.

– Господи! Неужели все мужчины так склонны к хвастовству? Откуда такая уверенность?

Он вытянул вперед правую руку, раздвинул пальцы – красивые сильные пальцы, унизанные со вкусом подобранными перстнями. Некогда его руку она очень хорошо знала.

– Нас с братом обучали специалисты высочайшего класса, профессиональные фехтовальщики из Франции и Италии, самые лучшие в своем деле. Давенби владеет шпагой совсем неплохо, но он обучался у местных учителей фехтования, всякой провинциальной шушеры. Если он выйдет на дуэль со мной, он умрет.

– Так вы всегда считали, что дуэль между вами будет слишком неравной, чтобы считаться честной?

– Не только поэтому. Я хотел, чтобы моя месть была такой же долгой и нескончаемой, как и мучение, которому он подверг моего брата. А теперь мне уже безразлично – слишком дорогую цену пришлось тебе заплатить, месть не стоит того! Скажи одно слово, Сильвия, и я зарежу его.

Она с большим трудом удерживала себя в руках.

– Но меня уверили, что Даву рок сулит влюбиться в добродетельную даму, прежде чем он умрет.

– Рок ему сулит? Что, черт возьми, ты имеешь в виду?

– Одна цыганка по имени Бесс посмотрела его ладонь. Ни о какой смерти не может быть и речи, прежде чем он не найдет свою настоящую любовь. Так что, ради Бога, не ввязывайтесь в дуэль с ним.

– Может, и мне прикажешь посеребрить кому-нибудь ручку и узнать, не сулит ли и мне рок пасть от его руки подобно брату? Неужели ты полагаешь, что я способен поверить в подобную чепуху?

– Ваша милость, – Сильвия тщательно подбирала слова, – умоляю вас, предайте его в руки правосудия, если сможете, а ваши руки пусть останутся чистыми. Хотя, к несчастью, эшафота судьба ему также не готовит, пока он не отдаст свое сердце даме столь же незапятнанной, как сама Диана.

– Глупые суеверия!

– Как бы то ни было, – продолжала Сильвия, – в будущем он не станет искать ничего, кроме мимолетных связей с падшими женщинами вроде меня, так что ваша тревога напрасна. Я намереваюсь завершить свою миссию. Слишком поздно решать по-другому.

Мгновение герцогсидел молча. Профиль его казался гипсовым.

– Все по моей вине.

– Если слушать цыган, все давным-давно предопределено.

Ившир искоса взглянул на нее.

– Так, значит, судьба его зависит от Дианы-охотницы? Вероятно, цыгане совсем забыли, что виселица есть атрибут Гекаты, ассоциирующейся обычно с подземным царством, но являющейся всего лишь другим аспектом той же самой богини?

– Мне следовало бы попросить их составить его гороскоп. Хотя, поскольку он найденыш, никто не знает его точного дня и часа рождения.

– Черт бы побрал его гороскоп! Роберт Синклер Давенби обречен погибнуть, причем от моей руки. Я ничего не могу поделать, Сильвия. Я горько сожалею о том, что втянул тебя в такое предприятие. Не возвращайся к нему.

– Слишком поздно!

– Если ты вернешься к нему теперь, то я не смогу ни пощадить тебя, ни спасти.

– А я вовсе не хочу, чтобы меня спасали. – Она подняла на него глаза и заставила себя улыбнуться. – То, что он сумел на время вскружить мне голову, не имеет никакого значения. Я не сказала вам, что он также влюблен в меня или думает, что влюблен.

– Мне невыносимо думать об этом.

– Так не думайте. Потому как я верю в слова Бесс. Я вовсе не подвергаюсь никакой опасности, ваша милость, а вот вы, если вздумаете драться с ним, опасности, может, и подвергнетесь.

Герцог вновь постучал тростью в крышу кареты. Лошади пошли шагом.

– Но не в том случае, если моя шпага получит новое имя и станет зваться Дианой, – заявил Ившир.

Дав поджидал ее в кабинете, рассеянно раскладывая писчие перья по столу. Его темные волосы взлохматились, как если бы он только что проскакал галопом миль двадцать. Едва войдя, Сильвия отбросила в сторону свою шляпу.

– Ты куда-то ходила, – заметил он.

– В церковь.

– Полагаю, ты молилась за мою порочную душу и наше общее спасение?

– Вовсе нет. Я разговаривала с герцогом Ивширом.

– Ах да, наш могущественнейший герцог, само воплощение рыцарственности и чести. Вряд ли ты мне поверишь, но он мне нравится, несмотря на непримиримую ненависть, которую питает ко мне.

Дрожь пробежала по ее спине, и ей пришлось опуститься в кресло возле камина. Она протянула ладони к огню. Пальцы ее дрожали.

– В таком случае будет только справедливо предупредить вас, что его милость собирается посвятить свою шпагу Гекате, дабы тем успешнее пронзить вас ею.

– Я боялся, что так будет. Ведь дуэль – такой благородный способ избавлять мир от своих врагов. Вот если бы я сказал тебе, что убил лорда Вейна на дуэли, тебе стало бы легче?

Все внутри у нее так и упало.

– Вы сражались с ним на дуэли?

– Нет. К несчастью для утонченной щепетильности всех заинтересованных лиц, дуэли не было. Хотя то, что послужило причиной нашего раздора, безусловно относилось к делу чести.

– Как я могу поверить вам?!

– Если я не объясню тебе всего, то никак не можешь, разумеется. – Голос его вибрировал от напряжения. – Но как ни прискорбно, я не могу объяснить решительно ничего.

– Но почему?

– Во-первых, потому, что истина является чужой тайной и я не имею права ее раскрывать. Во-вторых, раскрыть тайну, если это вообще возможно, надлежит прежде всего герцогу, а он вряд ли захочет.

– После того что вы сделали с его братом, ваше присутствие невыносимо для него.

Дав повернулся и подошел к окну. Новое стекло, вставленное вместо разбитого, оказалось чуть зеленее, чем остальные.

– Весьма затруднительное положение, верно? Особенно для тебя, учитывая, что ты работаешь теперь на нас обоих.

– Да нет. Его милость твердо вознамерился освободить мир – и меня заодно – от тяжкой обузы в самое ближайшее время. Он уверен, что если вы будете драться на шпагах, то он убьет вас.

Он бросил на нее взгляд.

– Более чем вероятно. Хотя я вполне могу положиться на свою доблесть, имея дело с чернью, но герцог обучался искусству владения клинком у значительно лучших мастеров, чем я.

Старательно избегая его взгляда, она изучала нарисованных по обе стороны камина лошадей.

– Герцог, как и его брат, учился у французских и итальянских фехтовальщиков.

– В таком случае он меня просто зарежет как скотину.

– Вы поэтому не стали решать вашу ссору с лордом Вейном, в чем бы ни заключалась ее суть, посредством дуэли? Он слишком легко мог убить вас?

– Эдвард слыл прославленным фехтовальщиком, но на кону тогда стояли вещи поважнее, чем его смерть. Она прикрыла глаза, чувствуя себя ужасно усталой.

– Просто чудовищно.

– Я сделал то, что мне казалось жизненно необходимым в то время, – заметил Дав.

Боль в ее груди нарастала, и вдруг безумное отчаяние охватило ее. Она встала с кресла. В свете, лившемся из окна, Дав казался бронзовым. Только вчера! У нее все пело в крови. Только еще вчера! Дав улыбнулся так, как улыбнулся бы ангелу смерти.

– Хотя теперь цена моего поступка слишком велика, ведь возлюбленная думала о нем хорошо. А ты стоишь передо мной как исполненный мести серафим, обливая меня презрением и обвинениями.

– Какое это может иметь значение?

– Я влюбился в тебя. А ты считаешь меня подлецом.

– Не может быть, чтоб вы влюбились в меня!

– Я влюблен в вас и говорю правду. Я любил вас и вчера, в конторе мистера Фенимора, и в моей постели сегодня утром. Я говорю правду целиком и полностью. А между тем желание и сомнение, страх и разочарование ведут яростный бой в вашем сердце. И я не могу повлиять на исход битвы. С моей стороны довольно смешно попросить вас просто поверить мне. Так что, если хотите, можете уходить, но знайте, что вы унесете с собой большую часть моей души.

Сильвия схватилась за ручку кресла, чтобы устоять на ногах.

– Я не могу вам поверить.

– Так вы собираетесь уйти?

– Ну как я могу уйти? Я пообещала герцогу, что буду искать улики, с помощью которых он мог бы добиться, чтобы вас повесили.

Губы его скривились.

– Ты будешь продолжать искать? Ведь ты посылала ему донесения все время, с самого первого дня. И наврала с три короба о своем прошлом.

Усталость одолевала ее, но она подошла к столу и принялась очинять перо.

– Да, – подтвердила она. – Берта относит мои донесения. Один из ливрейных лакеев Ившира встречается с ней на Шепардс-маркет.

– Пустая трата времени и сил. Я много чего делаю, но я не делаю ничего такого, за что меня можно повесить.

– Возможно, и есть, – предположила она. – И мне в качестве вашего секретаря не слишком трудно будет выяснить все, что надо.

К ее неимоверному изумлению, он рассмеялся.

– В таком случае, Джордж, займись-ка проклятущими квитанциями. Мне нужно выйти в город.

Полчаса спустя она мельком увидела его сквозь открытую дверь кабинета. Одетый с безупречным вкусом, в белом парике, шелковых чулках, туфлях с пряжками, голубовато-сером камзоле и при элегантной шпаге, подаренной Мег, сверкающей у бедра, он вышел на улицы Лондона разбивать сердца и сеять панику повсюду, где бы ни появился.

Облако душистой пудры опустилось на обнаженные плечи. Дав ждал, стоя в дверях. Мег казалась ему теперь слишком уж хрупкой – прекрасная Снежная королева, блистающая в оправе своего очаровательного будуара как бриллиант. Горничная подняла голову, зарделась, увидев его, и присела в реверансе.

Мег открыла глаза, увидела его в зеркале, поймала его отраженный взгляд.

– Ступай, – приказала она горничной. – подать вина.

Как только горничная вышла, Мег повернулась и протянула ему руки.

– Мой дорогой! Что случилось?

Он подошел и склонился над ее пальцами, а потом легко поцеловал в губы, теплые и ароматные, как роза после дождя. Прохладные, прекрасные, бесстрастные. Губы друга.

– Я пришел просить вашего позволения, мадам, рассказать Ивширу истину о его брате.

Краска медленно стала заливать ее лицо, что стало заметно даже под пудрой.

– Истина является не вашей тайной, и у вас нет права ее оглашать.

– Сильвия страдает из-за этого. Герцог страдает из-за этого.

Камни в кольцах, сверкнувшие на ее пальцах, напоминали слезы.

– И ты страдаешь из-за этого, я знаю.

– Я никогда не попросил бы только из-за себя одного.

– Я не могу, Дав. Ни у тебя, ни у меня нет права принимать подобное решение. Здесь замешано по крайней мере еще одно лицо, совершенно невинное. Мы дали друг другу торжественный обет оберегать ее любой ценой.

Горничная вернулась с серебряным подносом в руках, поставила его и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

Дав налил вино в два бокала. Один бокал он вложил в ее руку.

– Но как еще можно разрешить такую проблему, Мег? Она пристально смотрела на свое отражение в зеркале.

– Итак, секретарь уже стала твоей любовницей?

– Да, а сегодня утром она спросила меня о лорде Эдварде. Мег круто развернулась на своем табурете и взглянула на него снизу вверх.

Дав прислонился к стене возле ее туалетного столика и криво улыбнулся.

– Я, как ты могла бы заметить, влюблен. Пожалуйста, не смейся надо мной, Мег! Я помню твое предсказание. Сильвия все время работала на герцога, разумеется. Я чувствую себя совершеннейшим дураком.

– Любовь умеет всякого человека превратить в дурака, по крайней мере раз в жизни. Как давно она работает на Ившира?

– С тех пор как покинула Францию. А возможно, и до того. Мои собственные шпионы лгут мне с большим энтузиазмом, включая и Таннера Бринка. Похоже, все готовы защитить ее.

– Кроме Ившира! Герцог не задумываясь бросит этого агнца льву, несмотря на то что считает тебя чудовищем.

– Не без причины. Право, Мег, мне действительно очень бы хотелось, чтобы все закончилось.

– Однако мы с тобой переживем. И Сильвия переживет. Но есть другая, которая пережить не сможет.

– Конечно, для меня пожертвовать собой всего лишь милый способ поупражняться в самоуничижении, – заверил Дав. – Но я не готов принести в жертву Сильвию. В данный момент она занята поиском улик, на основании которых меня можно повесить. И если она не сумеет ничего найти, то, полагаю, герцог вполне способен что-нибудь создать. У тебя есть какие-нибудь предложения?

– Люби ее. Твоя любовь свяжет ее, обеспечит ее преданность, что бы она там о тебе ни думала.

– Будучи человеком, в должной мере наделенным смирением, но не слишком обремененным скромностью, я примерно так и думал. Она стала моей любовницей, но по-прежнему намерена предать меня.

– Тогда соблазни ее снова, соблазняй до тех пор, пока все сомнения не будут разбиты в куски перед лицом ее страсти. Если ты не станешь сдерживаться, она превратится в твою рабыню. – Мег улыбнулась ему.

– Полагаю, ты не ждешь от меня подобающего ответа? Ты источала пламя, на которое летел мотылек, Мег.

– И таким образом мы истребили друг друга? Я больше не влюблена в тебя, Дав. – Мег отхлебнула вина. Губы ее окрасились красным и показались окровавленными. Улыбка ее превратилась в кривую усмешку. – Но умоляю вас хранить тайну. Моя репутация слишком сильно пострадает, если о ней прознают в свете.

– Найди себе мужчину, достойного твоей любви, Мег, кого-то, кто по-настоящему стал бы тебе ровней.

– Коли уж я отослала Хартшема прочь, может, мне стоит позаигрывать с Ивширом? – Она отвернулась, чтобы скрыть свои истинные чувства. – Возможно, герцога удастся убедить оставить его безумную затею.

– Очень сомневаюсь, что на уме у него сейчас флирт. Его милость занят – шпаги полирует.

– Потому что нет ничего лучше хорошей, шумной, потной драки для умиротворения растревоженной мужской души? Ну, дуэль по крайней мере поможет вам избавиться от дурной крови – той, что вам вечно в голову ударяет.

– Увы, Мег, речь идет о настоящей крови и настоящей ненависти. Никто из нас не заслуживает смерти, и менее всего Ившир.

Тонкие морщины прорезали ее прекрасный лоб.

– А ты не очень хорошо владеешь шпагой, чтобы в ходе дуэли загнать его в безвыходное положение, и поговорить с ним, заставить образумиться?

– Возможно. И такой опыт вполне может иметь смертельный исход.

– Но тогда, кроме как бросить моего агнца львам, что же я могу сделать?

Он наклонился и поцеловал ее.

– Мне бы очень хотелось увидеть своего секретаря одетым как подобает леди. Пришли платья в мой городской дом.

Мег так удивилась, что даже рассмеялась.

– Неужели она наденет их?

Возле самой двери он отвесил ей поклон, позволив себе вложить в движение чуть больше не лишенной остроумия изысканности, отчего менее стойкая женщина непременно упала бы в обморок.

– Она их наденет, – заверил он. – И дорого же мне все обойдется!

Дав вернулся домой поздно в глубокой задумчивости. От холодного моросящего дождя мокрые тротуары отсвечивали в уличных фонарях, масло которых издавало шипение. Господи, как же надоела зима!

– Мне бы так хотелось, чтобы стало тепло, – произнес он, обращаясь к масляному фонарю, который чадил возле его входной двери. – Мне бы так хотелось яркого солнца. Мне бы так хотелось вести добродетельную жизнь, с чистой совестью и без всяких интриг.

В доме царила тишина. Все домочадцы, повинуясь его приказу, давно легли спать.

«Но я не делаю ничего такого, за что меня можно повесить».

Это была правда. Однако он делал вещи, из-за которых лондонское общество могло отвернуться от него, тем самым лишив средств к существованию, не говоря уже о благотворительных пожертвованиях для Сент-Джонса. Конечно, дамы будут в шоке, но эротические брошюры – отнюдь не самое ужасное среди прочих дискредитирующих его занятий.

Он стянул с себя влажную шляпу и взлетел вверх по лестнице, перескакивая черездве ступеньки. В сонном коридоре стояла тишина и пахло воском, которым натерли пол. Узкая полоска света из-под двери его спальни отсвечивала на деревянном полу.

Берта? Вряд ли, после того случая! А значит...

Он открыл дверь.

Она повернулась лицом к нему. Словно удар грома раздался в комнате.

– А, – промолвил он. – Так мы продолжаем играть в наши игры?

Мерцающая и струящаяся в свете свечей тончайшая серебристая ткань сзади ниспадала с плеч, спереди же образовывала складки, переходя в длинный лиф, украшенный крошечными, расшитыми жемчугом бантиками. В глубоком вырезе сверкала белизной ее кожа, поднимались нежные округлости грудей. Сияющее золото волос изображало высокую прическу, открывавшую белое лицо и лазуритовые глаза, сейчас мятежно-темные.

Сладостная дрожь прошла по его телу, и кровь горячо прилила к паху.

– Я стала счастливой обладательницей нескольких платьев, – уведомила Сильвия. – Вы действительно не догадывались, что я их сразу же все и перемеряю?

Коробки прибыли ранее тем же вечером.

«Мой дорогой мистер Уайт, гласила записка Мег. – Мистер Давенби, будучи в расстроенных чувствах, поделился вашей тайной с дружественно расположенной к нему особой, которая определенно не скажет о том ни одной душе. Эта дружественно расположенная особа и очарована, и заинтригована одновременно, но осмеливается предположить, что, если в ваши намерения и в самом деле входит поработить его и раскрыть его тайны, вы обнаружите, что этот подарок гораздо эффективнее панталон. Мег Грэнхем».

С помощью Берты она распаковала коробки, и на свет явились темно-синий атлас и парча цвета слоновой кости, ярко-желтый, как лютик, шелк и серебристый тюль. Мерцающий каскад роскошных тканей обрушился ей на колени, в то время как француженка, восторженно восклицая, вынимала платье за платьем. В другой коробке лежали нижние юбки, корсеты, веера, чулки и туфли...

Она достаточно повидала в жизни, чтобы понимать, что наступает момент, когда невозможно уйти от своей судьбы.

Ароматизированная ванна. Душистая пудра. Чуточку румян на бледные щеки и губы, которые дрожали от чудовищной гнусности того, что она сейчас делала. Чуточку духов на шею и между грудей, на сгибы локтей и между ног. Нижняя сорочка с кружевной отделкой на рукавах. Корсет, старательно затянутый Бертой, чтобы талия казалась осиной. Нижнее платье, верхнее платье, тщательно расправленные складки. Подвязки из синей ленты, с крошечными букетиками шелковых фиалок, повязанные выше колена. Укладывание волос, зачесанных наверх, на которые затем водружается словно игрушечный кружевной чепец с длинными лентами.

И, наконец, серебряные туфельки с нежно-розовыми розетками и красными каблуками. Изящные туфельки сирены.

Графиня Сильвия Джорджиана де Монтеврэ смотрела на нее из зеркала. Ей и прежде приходилось использовать такую оболочку, для того чтобы завлекать мужчин и выведывать их тайны.

Дав, может, и простит ей шпионство. Возможно, он даже простит ей предательство, ее работу на Ившира. Но простит ли он когда-нибудь ей это?

Он закрыл дверь. Парик обрамлял его лицо, и, как всегда, бросался в глаза поразительный контраст между его смуглой кожей и официальным модным лоском. Не отрывая от нее взгляда, Дав открыл табакерку и элегантно взял понюшку.

– Мне и в голову не приходило, что такие платья могут тебя чем-то огорчить, – предположил он. – Хотя результат великолепный.

Корсет сжимал ребра так, что было трудно дышать. Она совершенно забыла, как тяжел шлейф и как вес его давит на плечи, забыла про то, что ее руки, втиснутые в узкие рукава, не могут теперь подняться выше плеч. Но только броня платья, и корсета, и нижних юбок сделает задуманное возможным.

– Вы попросили леди Грэнхем прислать платья? – осведомилась она.

– Так как нам предстоит дуэль, мадам, мне показалось, что будет только справедливо, если я предоставлю вам выбор оружия. Вы ведь могли не принимать подарка.

Веер ее затрепетал. Ленты на шее и груди всколыхнулись.

– Я работаю на вашего врага. И намерена использовать любое оружие, которое окажется в моем распоряжении.

– Очень рад слышать, – он. – Все прочие дамы, почтившие эту комнату своим присутствием, также оказывались в моей постели задолго до наступления утра.

Цокая красными каблуками, она пошла, продолжая обмахиваться веером. Свет и тени заиграли на ее лице.

– Когда-нибудь такое должно же впервые не случиться.

– О нет, Сильвия, – возразил он. – Не должно. Краска залила ее шею.

– Вы полагаете, что я не в состоянии отказать вам?

– Конечно, ты можешь отказать мне. Но ты не сможешь противостоять огню, который опаляет все в этой комнате. Не сможешь противостоять пламени, которое бежит в нашей крови. Особенно если ты собираешься использовать свое тело в качестве шпаги, которая должна добраться до моего сердца.

– А для чего вы хотите использовать свое?

– Для того чтобы убедить тебя довериться мне. Она остановилась перед ним и закрыла свой веер.

– А если бы мы поменялись местами, вы бы доверились мне?

– Вероятно, нет. Но, возможно, я бы и пошел на такой риск, если бы решил, что ничего тем самым не теряю.

Одно уверенное движение кисти, и веер раскрылся в ее руке. Она посмотрела на него поверх изящной ажурной игрушки из шелка и резной слоновой кости.

– А если я предам вас завтра?

Он сделал шаг вперед и взял ее за талию.

– Завтра, мадам, вы не захотите предавать меня, – возвестил он. – Итак, не пора ли нам начать наше сладостное сражение?

Ее веер упал на пол, как сухой лист.

Он целовал ее, пока сам не опьянел от поцелуев. И как всплеск медового горячего вина она ответила на его поцелуй так, что жар объял его сердце. На губах его появился ее вкус – сладостный вкус пряных апельсинов и женщины. Желание сжигало как печь.

Зубы ее кусали, грудь дрожала от вздохов. Когда они наконец разомкнули губы, то ее склоненная шея оказалась перед ним, и он впился в то место, где билась жилка. Изнемогая от желания, он все же заставлял себя действовать продуманно и тонко.

«Разжечь пыл всякой женщины можно благодаря терпению и благоговению. Достаточно выжидать и не прикасаться до тех пор, пока она сама тихими вздохами и содроганиями не станет умолять о прикосновении».

На сей раз все пошло по-другому. Сражение происходило не на жизнь, а на смерть.

– Мои руки полны серебристого тюля, – шепнул он ей в ухо. – Твои ребра упакованы в китовый ус и в тысячу тысяч маленьких стежков, как в раковину. Ты безрассудно думаешь, что сможешь спрятаться под своим платьем, под многочисленными слоями нижних юбок и корсета?

Она посмотрела на него, и красота ее синих глаз и темных ресниц подействовала на него как наркотик.

– Почему бы и нет? Вы же используете шелк и пудру в полную силу. Ваше опасное мужское горло закрыто пышно повязанным галстуком. На вас надет шелк цвета слоновой кости и белоснежное белье. Позвольте мне снять все с вас слой за слоем, сэр, и мы увидим, кто от кого прячется.

– Но теперь, когда мы знаем, что мы враги, не окажется ли уязвимость наготы чрезмерно рискованной?

– Я неуязвима для вас, – уведомила она. – Вы уязвимы. Даже зная, что я предам вас и доложу Ивширу, вы все равно раскроете мне все ваши тайны. Страсть не заставит меня стать на вашу сторону, но ваше желание погубит вас.

– Извините, но я с вами не согласен, – воспротивился он. – Однако стоит проверить. Итак, один слой за раз.

Берта с вызывающим видом стояла в дверях конюшни, кусая ногти. Снег валил почти не переставая все три дня, застилая конюшенный двор.

– Ну-ка перестань, – приказал ей Таннер Бринк на ее родном языке. – Изуродуешь свои хорошенькие ручки.

Француженка вздрогнула.

– Господи! У меня чуть сердце не выскочило!

– В самом деле? Что ж, тогда мы квиты, потому как от тебя у меня тоже невесть что выскакивает.

– Что вы имеете в виду?

Он взял ее за локоть и повел в темноту конюшни. От стойла Абдиэля шло ровное тепло. Гнедой поднял голову и тихонько заржал.

– Тихо, тихо, – успокоил его цыган. – Твой хозяин сейчас доказывает, что сам он жеребец не хуже тебя.

Краска бросилась Берте в лицо.

– Давно уже это продолжается? – спросил он.

– Сколько прошло с тех пор, как они заперлись в спальне? Три дня. Господи, и не надоест же людям!

Он усадил ее на охапку сена, а сам присел на корточки.

– Расскажи мне.

– Ну, как я вам говорила раньше, все началось в воскресенье вечером. Кто-то прислал платья. Прислал герцог?

– Нет, не герцог. Итак, ты помогла ей одеться, как подобает даме.

– Мне за это платят, хотя она ничуть не лучше меня.

– Тут ты снова ошибаешься, – заметил цыган. Берта не на шутку разозлилась.

– Она не дама. Она шлюха. Но все равно он бегает за ней.

– Тише, тише, – зашикал Таннер. – Ну так он мужчина. Значит, в воскресенье вечером? Ну расскажи мне снова.

– Ну, они заперлись надолго. Ужин пропустили.

– Полагаю, их обуял аппетит иного рода, – заметил цыган.

Берта едва не задохнулась, но она не могла допустить, чтобы странный коричневый человек увидел, как она выходит из себя.

– Глубоко за полночь он позвонил, потребовал вина, еды и горячей воды для мытья. Лакея в спальню не впустили. Мистер Давенби сам взял у него поднос в коридоре, но тот заглянул все же краем глаза в комнату.

– И?..

– Она стояла все еще одетой. И он тоже. Постель даже не смята, но занавески балдахина сорваны и раскиданы по полу. По лицу хозяина ясно, что произошло.

Цыган ухмыльнулся.

– А в понедельник утром?

– Когда лакей принес уголь для камина и кофе, мистер Давенби опять его не впустил. Но он уже снял камзол. И верхнее платье из серебристого тюля лежало на кресле.

– И что он сказал?

– Ничего. Приказал принести еще горячей воды и поесть. Вечером в понедельник, когда лакей принес ужин, Дав оставался в рубашке. А она стояла возле камина только в нижних юбках – ну точно как на картинах изображают олицетворенное блудодеяние.

– Но мистер Давенби оставался по-прежнему в парике?

– Да. И у нее волосы сохраняли ту же прическу, что я сделала. А что?

Таннер Бринк обхватил себя за бока.

– Ничего. Продолжай.

– Во вторник утром он, когда выставлял в коридор грязную посуду, выкинул также свою рубашку и ее нижние юбки. Белье все облито вином и перемазано сливочным маслом.

– Сливочным маслом?

– Ну, маслом или сливками – откуда мне знать? А когда хозяин открыл дверь вчера, то он был в шлафроке и по-прежнему в чулках. И парике. Свечи они погасили, так что лакей не увидел ее, но решил, что она, должно быть, в постели.

Таннер Бринк уронил лицо в ладони. Плечи его тряслись от беззвучного смеха.

– А сегодня утром?

– Он позвонил и приказал принести ванну и бритвенные принадлежности, и горячую воду, и свежие простыни. Обычно ему меняют простыни каждый день.

– Ну что ж. Значит, до вчерашнего дня они простынями не пользовались, так?

– Вы думаете, он ее так и не поимел ни в воскресенье, ни в понедельник? Лакей клянется, что поимел.

– Я думаю, что мужчина и женщина могут любить друг друга и не ложась в кровать. – Цыган прижал кулак ко рту, заглушая новый приступ смеха. – Так, сейчас у нас среда. И как, по словам лакея, выглядел Дав сегодня утром?

– Он выглядел как сущий пират. Я сама его видела. Ни парика, ни чулок. Встал возле своей закрытой двери и заставил прислугу оставить все в коридоре – там было столько ведер с водой, сколько вы в жизни не видали. Он сам потом все внес в спальню. Волосы у него стали как воронье гнездо, а на шее и груди синяки.

– Синяки?

– Любовные синяки. Ну, сами знаете.

– Ах, такие синяки! А потом?

– Я не знаю. Он не открывал с тех пор двери. Прислуга все время уносит золу и грязные тарелки и помои, даже не заглядывая в комнату. А теперь наступил вечер среды, когда он всегда выезжает в город.

– Но сегодня Дав никуда не едет?

– Нет, – тряхнула она головой. – И все время я отчитывалась перед герцогом.

– Ну-ну, – покачал головой цыган. – И мастерица же ты причинять другим неприятности, а?

Глава 14

«Однако стоит проверить. Итак, один слой за раз».

Сильвия спала. Волосы ее рассыпались по подушке золотым веером.

Сегодня среда, но сегодня он не поедет в Сент-Джонс.

Дав развел огонь в камине и в очередной раз выставил золу и грязную посуду в коридор. Запахнув свой длинный шлафрок, он подошел к окну. Хотя фонари еще горели, на улице – ни души. Цепочки следов, оставленные слугами или торговцами, виднелись на свежевыпавшем снегу.

Сильвия вздохнула, перевернулась на бок, но не проснулась.

Дав прижался лбом к холодному стеклу. Воспоминания теснились в его голове.

Могли ли они оба ожидать, что вновь нахлынет тот сладостный пыл, который объял их тогда у камина в конторе мистера Фенимора, или что утром последует прилив невыразимой нежности? Теперь все осталось в прошлом, перегорело, когда оба отчаянно, очертя голову ринулись в душераздирающие бездны страсти.

«Мы можем познать наслаждение, мадам, не снимая с себя ни одного предмета одежды», – сказал он. И так оно и вышло. В тот первый вечер, когда безотлагательность желания при взаимном противлении сторон застала их врасплох прямо у двери, они любили друг друга одетыми, стоя, понимая, что их вот-вот унесет в неизведанные земли, не отмеченные еще ни на одной карте.

Затем пыл увлек их от двери к кровати, но они вновь слились в объятиях, так и не достигнув ее. Ноги ее сжимали его бедра, а руки цеплялись за синий бархат занавесей за ее спиной, и он поддерживал ее обеими руками.

Дав криво усмехнулся. Ах, Сильвия!

Хотела ли она всего лишь раздразнить его? Довести до исступления? Вне всякого сомнения. Но под конец и она со своими расчетами, и синие бархатные занавеси постели, и он со своим самообладанием оказались на полу, пав жертвой всепобеждающей страсти. Потом он гладил ее волосы и целовал углы рта, а она улыбалась ему с ленивым удовлетворением своим прекрасным ртом.

– Я чувствую себя почти как девица, которую похитил Зевс...

– В облике быка, лебедя или золотого дождя? – спросил он.

– Во всех понемножку! Но я не уверена, оказалось ли чудовище на самом деле богом или же...

– Или просто все боги чудовища?

Она свернулась в его объятиях и засмеялась.

– Общеизвестно, что боги не обязаны говорить правду жалким смертным, так что девице, возможно, безразлично, кто действительно обладал ею.

Какое бесстыдство – так безоглядно влюбиться в женщину, которая, насколько ему известно, до сих пор лелеяла планы погубить его!

– А вдруг Зевс обнаружил, что похитил вовсе не жалкую смертную, но богиню любви, мудрости и страсти, которая куда могущественнее его самого?

– Тогда у нас в небесах начнется война. – Она покосилась на полог кровати. – Кажется, уже началась. Как думаешь, мы сломали кровать?

От одной ее красоты можно лишиться решимости, а от ее мужества захватывало дух.

– Ничто не сломано – только сердце разбито.

– Чье сердце?

– Еще предстоит выяснить.

Она приподнялась на локте и коснулась пальцами его подбородка.

– Вот такого, – поведала она, – еще никогда не приходилось делать.

– Чего именно тебе никогда не приходилось делать?

– Уничтожать полог кровати, – ухмыльнулась она.

– Обещаю придумать для вас занятие поинтереснее.

Она склонилась ниже к нему. Ее запах окутал его облаком безумного блаженства.

– Однако и повторить уже свершенный подвиг более чем достаточно. – Губы ее заслонили от него мир, и она принялась покрывать его веки легкими поцелуями. – И никогда прежде мне не доводилось заниматься любовью полностью одетой, – добавила она.

– Нашей единственной целью является обнаружение все новых сторон уязвимости.

– Моей или твоей?

– Ты собираешься доказать, что твоя броня крепче? – заметил он. – Я и сам знаю, но все равно намереваюсь разоружить тебя.

– Несмотря на то что ты рискуешь больше, чем я? Рука его скользнула ей под юбку.

– Может, и не больше. Ты сама признала, что в том, чтобы позволить любовнику проникнуть тебе под одежду, ты видишь больше интимности, больше непредсказуемости, чем в простой наготе.

– Любовнику? – переспросила она. – Или врагу?

Его пальцы задержались в гладкой ложбинке, в месте, где ее нога соединялась с женственным бедром, скользнули по выпуклости живота, по золотистому пушку ниже его.

– Ты думаешь, что ты мой враг, – ответил Дав. – Однако я не враг тебе.

– Так будешь. – Сильвия откинула голову назад. – И не думай, что я не возьму у тебя все, что можно!

– Все, что я даю, отдается по доброй воле. И ты воздашь мне той же мерой.

– Нет, – прошептала она. – Не воздам.

Ладонь Дава легла на влажный холмик. Глаза ее закрылись. Дыхание стало прерывистым.

– Ну, тогда ты все-таки трусиха, – сделал он вывод.

– Возможно.

Рука нежно двигалась вперед-назад, делала маленькие круги до тех пор пока она, задыхаясь, не вскрикнула. Его собственный пыл требовательно кипел в крови, но он, призвав на помощь все самообладание, проигнорировал требования тела.

– А теперь ты наверняка еще и голодная трусиха?

– Теперь? Какой там голодная! – Она открыла глаза. – Я человек честный и готова признать, что пресыщена сверх меры.

– Я имел в виду голод, требующий пищи и вина. Ни одна женщина, какого бы удовлетворения ни чувствовала в другом отношении, не способна влюбиться на пустой желудок.

Где-то в доме пробили часы.

– Три часа утра, мадам. – Он снял с себя камзол и положил ей под голову в качестве подушки. – Мой камзол. Теперь вы должны мне один слой. А пока я прикажу принести нам ужин.

Звучало как предложение перемирия. Удалившись за ширмы в углу, довольные и временно успокоившиеся, они, так и не сняв ничего больше из одежды, помогли друг другу вымыться, по очереди используя таз с горячей водой.

Но всю оставшуюся ночь дикая настоятельность желаний гоняла их по всей комнате. Они предавались любви на ковре, прямо посреди остатков своей трапезы. Затем на скамье возле окна. Один раз на кресле возле камина. Она возбуждала его, зажигала, доводила до исступления страсти и душераздирающей нежности.

Еще один слой?

Наконец они заснули, обессилев, завернувшись снова в синий бархат полога.

Утром и простыни, и подушки его постели сверкали той же нетронутой белизной, что и снег, который падал всю ночь.

В тот же день, в понедельник, но попозже она скинула юбку и лиф, а он стянул с себя жилет. Но по-прежнему постель оставалась нетронутой. И по-прежнему пыл их был неиссякаем. Спускалась ночь. Он распахнул дверь в коридор и крикнул, чтобы им принесли ужин.

– Будет омар, и устрицы, и вино, – сообщил он, оборачиваясь к ней, – и еще безумная роскошь в виде свежего винограда, спаржи и огурца из теплицы. А потом, полагаю, мой повар приготовил для нас сбитые сливки с вином и сахаром, а также приправленные пряностями припущенные фрукты.

– И что дальше? Ты попытаешься подкупить меня амброзией, пищей богов?

– Почему бы и нет? Думала, я не догадаюсь заручиться поддержкой всех органов чувств?

– Ну как я могла такое подумать? – Она дерзко улыбнулась ему. – Но ты не забыл, случайно, что тем, кто попробовал амброзию, даруется бессмертие? Тогда наша битва будет продолжаться вечно и мы застрянем в твоей спальне навсегда.

– Ну так давай пировать, – предложил он, чтоб уж наверняка не проворонить вечность.

Дав взял у лакея поднос и поставил возле камина. Потом налил вино и, опустившись на колени, разломил свежий хлеб, от которого пошел теплый аромат, и снял крышки с блюд. От предвкушения рот его наполнился слюной. Здорово проголодался.

– Мальчишкой я именно так и представлял себе блаженство.

Сильвия, усевшись в одно из кресел, наклонилась к подносу и принюхивалась к аппетитным запахам.

– И в чем заключалось блаженство? Он сидел на коленях.

– Есть омара и устриц возле огня.

Она взяла протянутую тарелку со снедью и впилась зубами в сочную мякоть.

– Довольно простодушное представление о блаженстве.

– Ребенком я еще не знал, что существуют взрослые формы блаженства, гораздо более глубокие.

Она невесело засмеялась.

– Известно, что дары моря увеличивают возможности для таких взрослых игр, не так ли?

Он подмигнул и, съев устрицу, вытянулся на полу возле ее ног.

– Вы полагаете, что нам с вами требуется еще и возбуждающее? Боже, мадам, всякий, кто услышал бы ваш смех, сразу бы понял, что вы уже удовлетворены до последней степени. И как, подействовало?

Она шутливо нахмурилась и взяла побег спаржи.

– Что подействовало?

– Я склонил вас к тому, чтобы перейти на мою сторону? Вы останетесь преданы мне навечно? Вы скажете Ивширу, чтоб он думать забыл о своих уликах?

– Нет, – ответила она, слизывая масло с губ. – Какие бы чувственные удовольствия вы мне ни предлагали, вам все равно не победить.

Дав вновь наполнил ее бокал.

– Тогда мы должны попробовать снять еще один слой.

– Я, сэр, уже лишилась своего платья, да и вы мне кажетесь ужасно опасным в одной рубашке.

– Ну, я могу быть гораздо опаснее. А пока я согласен отдать свой галстук за возможность увидеть ваши обнаженные руки.

– Так я должна есть устрицы в сорочке и корсете? А чем вы вознаградите меня, если я сниму нижние юбки?

– Сбитыми сливками. Не думаю, чтобы вам хотелось перепачкать весь свой шелк.

– Сбитыми сливками? Но мы пока еще не покончили с острыми блюдами. Вы хотите проглотить устрицы наспех?

– Ни за что! Я желаю смаковать каждую перемену блюд как можно дольше. Однако сладкое в конце трапезы неизбежно.

Он протянул ей вилку с наколотым на нее ломтиком припущенной с пряностями груши. Лимонно-медовая подливка текла на его подставленную ладонь. Она схватила ломтик зубами и проглотила, щедро позволив ему полюбоваться округлостью своих грудей. Не в силах оторваться от ее выреза, он стянул с себя галстук и отбросил его прочь.

– Один галстук – слишком мало и за кринолин, и за нижнюю юбку, – возмутилась она.

Наклонив свой бокал, она полила бургундское тонкой струйкой ему на грудь и начала слизывать вино с его кожи.

– Очень хорошо. – Он откинул голову в каком-то слепом восторге. – Ты только что отвоевала и мою рубашку в придачу, но я требую свою цену: и кринолин, и нижнюю юбку.

– Так сними их, – позволила она.

Ладони его легли на ее талию, пальцы принялись неловко теребить завязки и кружева, а губы искали ее пахнущий вином рот. Она трепетала в его объятиях и целовала его с безумной страстью. Обручи кринолина он отбросил в сторону, и шелковую юбку тоже, оставив ее облаченной в один только белый жесткий корсет и нижнюю кружевную сорочку.

– Пришла пора сливок, – объявил он.

– Но вы не исполнили свою часть договора, – проговорила она, протягивая обнаженную руку к хрустальному блюду. – Только исполнив все, вы сможете насладиться ощущением прохладных сбитых сливок, стекающих на голый живот.

– Ну разумеется, мадам. – Он снял и отбросил рубашку.

Она накренила хрустальное блюдо. Подслащенные, приправленные портвейном сбитые сливки проследовали тем же маршрутом, что и бургундское, и по ложбинке между мускулами стекли на живот. Она опустилась на колени и, шаля, слизнула сливки языком.

– Полагаю, – он схватил с подноса серебряный соусник с лимонно-медовой подливкой, – что мед, и вино, и сбитые сливки, и желание должны слиться в едином яростном и все-насыщающем пиршестве плоти.

– А если я позволю тебе все, ты расскажешь мне свои тайны? – Она не сводила с него глаз, похожих на лазурные озера. – Предашь ли ты свою душу в мои руки?

– Предам, предам, но не за одно это, – ответил он. – Только за любовь.

Неизведанные земли те, в которых страсть насмешничает и гипнотизирует, буйствует и поглощает, а возможности оказываются, в конце концов, все-таки исчерпаемыми.

В промежутках между едой, сном и любовью он рассказывал. После того как она обтерла его кожу влажной губкой, позволив также обмыть себя, и лежала, положив голову ему на плечо, как на подушку, а пальцы его ласкали нежный изгиб ее шеи и прелестную линию подбородка, он смотрел на колеблющееся пламя свечей на каминной полке и рассказывал всякие истории. Длинные, не слишком связные истории о своем детстве в Озерном краю. Небольшие историйки времен холостяцкой жизни в Лондоне. Он не ждал от нее ответных откровений.

– Там очень красиво, в краю, где я вырос, – говорил он. – Волшебный край. Совершенно дикие склоны долины Борроудейл навсегда запали мне в душу. Однако долгими зимними вечерами, когда ветер и дождь загоняли нас в дом, сердце мое стремилось к красоте иного рода: красоте живописи, скульптуры. Тогда мне казалось, что моим заветным желанием является сколотить состояние, чтобы коллекционировать искусство.

– Ну и как, получилось?

– Что получилось?

– Состояние сколотить.

– Маленькое, которое я и промотал позднее, преследуя уже не столь невинные цели. Сколотить настоящее состояние можно только ценой очень больших издержек в моральном плане.

– Не ограбив ближнего своего?

– Составление капитала предполагает множество моральных издержек. Это одна из них. Ни одно собрание живописи или скульптуры не стоит того.

– И ты стал коллекционировать женские сердца, – заметила она, – никогда по-настоящему не отдавая своего сердца ни одной из женщин.

Голос ее звучал так сонно, что он даже не ответил. Только поцеловал и не стал мешать ей спать. Наступило утро вторника, они уже успели смыть друг с друга осадок предыдущей ночи, когда личная тема всплыла в их разговоре снова. Он рассказывал о своей юности, о последних моментах невинности, когда простодушная дружба детских лет перерастала во что-то совершенно иное.

– Ты говоришь о любви, – напомнила Сильвия. – Я верю, что ты действительно любил леди Грэнхем, по крайней мере, немного любил. Но помимо детских влюбленностей, любил ли ты когда-нибудь кого-то еще?

Он стоял на коленях возле камина, раздувая огонь.

– Была одна дама, которую, как мне кажется, я мог бы полюбить, хотя Мег уже считалась моей возлюбленной в то время, а я никогда не изменял ей. Никогда.

– То есть как это, «кажется, мог бы полюбить»?

Дав вымыл руки и выставил таз за дверь. Сильвия села возле огня и, вытянув ноги, положила босые ступни на край решетки. В одежде мальчика такая поза казалась естественной и удобной, но сейчас, при обнаженных руках и плечах и при ее длинных ногах в шелковых чулках, украшенных лентами подвязок, эффект оказался поразительным.

– Я едва знал эту даму. – Во рту у него пересохло. – Я просто стал случайным свидетелем того, что произошло между ней и мужчиной, который позднее стал ее мужем. Она считала, что ненавидит его, однако сердце подсказывало ей, что любовь требует жертв, и не побоялась поставить все на карту.

Шея Сильвии стала заливаться краской.

– И мужчина оказался достойным подобной доблести с ее стороны?

– О да. Хотя он ни о чем и не подозревал в то время. Мужчины редко бывают внимательны.

Румянец Сильвии стал гуще.

– И ты считаешь, что я должна подобным же образом рискнуть ради тебя?

– Дав подошел к ней и стал за ее спиной. Погладил рукой ее волосы.

– Я же рискую ради тебя, – объяснил он.

– И, возможно, я уже влюблена в тебя, – призналась она, – и с самого начала была влюблена.

Сердце у него остановилось, потом подпрыгнуло и забилось сильно и быстро. Дав наклонился и поцеловал ее затылок.

– Но ты до сих пор не веришь, что просто любовь – уже само по себе достаточно?

– Не знаю, – она. – Вероятно, нужно снять еще один слой.

Еще один слой. Он стянул с себя штаны в обмен на ее корсет. В результате Дав остался совершенно обнаженным, в то время как на ней еще оставалась короткая белая сорочка. Тонкая, прозрачная сорочка скользила по ее бедрам и груди, как свет, пляшущий по поверхности воды, отчего она казалась самой невинностью.

За едой и в промежутках между занятиями любовью они говорили об искусстве, философии, литературе. Позже, когда он, в очередной раз отдышавшись, снова принялся за свои рассказы, она тоже начала кое-что рассказывать в ответ. Короткие истории из ее детства в Англии, которое она помнила смутно. Потом бегство ее семьи в Италию. Девичество в Италии, где лето бывает долгим и жарким, а зимой всего лишь прохладно. Она обучалась у итальянских монахинь и у частных учителей и полагала, как все молоденькие девушки, что вырастет, удачно выйдет замуж и будет рожать детей.

Она не рассказала ему ничего такого, что могло бы обличить ее, ничего из ее «другого прошлого», которое Таннер Бринк также с большим усердием скрывал от него, но все равно ее рассказы помогли ему очень многое понять.

– Я никогда и не думала, что снова смогу увидеть Англию, хотя в некотором смысле Англия всегда оставалась для меня своего рода землей обетованной, – говорила она. – Моя мать так никогда и не смогла забыть родину, равно как и принять Италию. Она все время говорила об английских розах и лесах, словно нигде в мире больше нет ни роз, ни лесов.

– Так что ты вернулась домой.

– Домой?! – отозвалась она. – Господи! Что за странная идея! Нет у меня никакого дома.

– Ты так говоришь, потому что в Англии ничего, кроме Лондона, не видела, да еще зимой, и такой гадкой зимой. Вот весной я покажу тебе...

– Весной меня здесь уже не будет, – перебила она его. – Я успею предать тебя задолго до наступления весны.

Однако ночью они, вымытые, наевшиеся и пресытившиеся любовью, уснули вместе в его постели, уютно прижавшись друг к другу. И ни одного слоя одежды между ними уже не оставалось.

Сильвия с трудом очнулась от сна, как если бы она тонула в своих сновидениях. Спина ее прижималась к его теплому животу, ноги их переплелись, а руки его обнимали ее за талию. Некоторое время она лежала неподвижно, наслаждаясь спокойствием и надежностью, исходившими от его тела. Вернулась домой. Ну что за глупость!

Стараясь не разбудить его, она высвободилась из объятий и села в постели.

Постепенно глаза ее стали различать предметы в комнате. Уже рассвело. Все здесь так опрятно, удобно, даже сорванные завесы полога он аккуратно сложил, также как и их разбросанную одежду. Уголь в камине почти прогорел, но в комнате еще тепло.

Он вздохнул во сне и пошевелил рукой, словно хотел дотянуться до нее. Она слезла с кровати, закуталась в его шлафрок и пошла в другой конец комнаты заняться камином. Скоро пламя вспыхнуло и запылало ярче.

Дав перевернулся. Она оглянулась на него. Свет ласково ложился на его сомкнутые веки и оливковую гладкую кожу. Подбородок его зарос преизрядной щетиной. Еще ночью щетина царапала ей кожу. Не осталось ничего от шалопая в серебряном парике и элегантном наряде. Он спал, как темный ангел, и взлохмаченные волосы спадали ему на уши.

– Ты не прав, – прошептала она, а предательские слезы обжигали и грозили политься ручьем. – Нагота гораздо уязвимее.

Сильвия смотрела, как он спит, и пыталась побороть желание забраться обратно к нему в постель, чтобы он овладел ею снова. Она опустила голову.

Когда она снова посмотрела на него, глаза его глядели прямо на нее.

– А, – сказал он. – Мой секретарь, подобно Авроре, хмуро смотрит на меня.

– Аврора никогда не хмурится, – промолвила она. – Рассвет всегда дарит только улыбками.

Дав откинул одеяло, соскочил с постели и, голый, подошел к двери. Даже после стольких дней у нее все еще захватывало дух при виде его обнаженного тела.

– Именно, – бросил он ей через плечо. – Хмурость Авроры неизбежно оказывается притворной, так как вслед за рассветом всегда наступает день, даже зимой.

Он схватил полотенце, прикрыл им бедра и, высунув голову в коридор, закричал что-то. Раздалось громкое топанье и торопливое шарканье.

– Боже, – закрыл он дверь. – Завтра вся кухонная прислуга получит прибавку к жалованью. Я только что потребовал для нас ванну.

Полчаса спустя он сам затащил ванну в комнату, а потом, таская из коридора ведро за ведром, наполнил ее.

– Залезайте, мадам, – скомандовал он. – Ванна для вас. Я не стану оскорблять вашу скромность, если от нее хоть что-то осталось, и займусь постелью.

Пока она мылась, он снял с кровати белье и застелил ее заново чистыми простынями. Потом вернулся и помог ей ополоснуть волосы. Поливая ей на голову чистой водой из кувшина, перебирал в пальцах ее мокрые пряди. Чувство, овладевшее ею в такой момент, было смесью невинности и самой что ни на есть греховной порочности. Ей захотелось, чтобы он продолжал прикасаться к ней и далее. Но он протянул ей большую купальную простыню.

Снова укутанная в его шлафрок, она уселась у огня, чтобы просушить волосы и выпить горячего кофе, он же опустошал и заполнял снова ванну, таская из коридора ведро за ведром. И наконец сам забрался в воду.

– Ничто так не успокаивает, – произнес он, – натруженные мышцы, как вода. Только умоляю вас, мадам, не спрашивайте, какие именно мышцы.

Она засмеялась и швырнула в него пустой чашкой. Расплескивая воду, он рванулся и поймал чашку в воздухе.

– Вот наказывает меня Господь за то, что я научил своего секретаря бросать!

– Радуйтесь, что не научили убивать.

– В этом и не было никакой необходимости, мадам. Я уже сражен. – И он с головой погрузился в воду, пуская пузыри как ребенок.

Сильвия подошла к ванне, чтобы забрать чашку, которую он поставил на пол возле. Он со смехом вынырнул на поверхность. Темная щетина вполне отчетливо обрисовывала контур его нижней челюсти – еще день-два, и у него появится настоящая бородка.

– У меня ни малейшего шанса, – возразила она. – Ты вовсе не сражен.

– Нет, сражен, – потер он мокрой ладонью по подбородку. – Но если тебе мало, что ты погубила мое сердце и желаешь умертвить мое тело, то пора тебе начать отрабатывать твой прокорм.

– Ах, так я еще прокорм не отработала?!

– Ваши ласки завоевали мое сердце и душу, мадам. Но они не могут пойти в счет вашего содержания. С другой стороны, вам, в качестве моего секретаря... – Она наклонила кувшин, но рука его быстро перехватила ее руку. – ...Вменяется в долг брить меня!

– Нет! – отказалась она.

– По-моему, я ясно высказался, когда нанимал вас, мистер Уайт, – проговорил Дав. – Вы осмелитесь пойти наперекор прямому приказу?

– Я думала, что мы покончили с секретарскими глупостями.

– Покончили? Так ты капитулируешь?

– Да ни за что!

Он вытер себе лицо полотенцем.

– Итак, перед тобой выбор: хочешь оставаться здесь в качестве моего секретаря – тогда брей!

– И вы позволите врагу приблизиться к вашему горлу с бритвой в руке?

– Ну, смотря какому врагу. Мои бритвенные принадлежности лежат вон там, на умывальнике.

Она подошла к умывальнику и открыла оправленную в медь шкатулку красного дерева.

Сильвия не могла отвести глаз от прямого лезвия, отточенного до смертоносной остроты.

– И вы не побоитесь подпустить меня с такой штукой к своему горлу?

– А чего мне бояться?

– Мне никогда в жизни не приходилось прежде брить мужчин. Что, если у меня рука дрогнет?

– Тогда я закончу свой земной путь в этой ванне, окровавленный и побежденный.

Держа бритву в руке, она подошла к ванне.

– Вы правда хотите стать первым мужчиной, побритым моей рукой?

Он ухмыльнулся и глубже ушел под воду.

– Я уже был первым во всем, что только имеет значение. Она наклонилась и прошептала ему в ухо:

– Полагаю, пройденные переживания оказались столь же новы для вас, как и мои для меня, сэр.

– И ты думаешь, что мужская гордость позволит мне признаться? Умоляю, побрей меня, прекрасная Сильвия, иначе вид мфего подбородка приведет в ужас дам и детей, а лошади, завидев меня, будут становиться на дыбы.

Он закрыл глаза.

– И что мне делать?

– Скрести той хорошенькой вещицей, что у тебя в руках, по моему лицу, убирая щетину. – Кивком головы он указал на умывальник. – Но сначала мыло.

– У тебя же есть мыло, – промолвила она.

– Необходимо мыло для бритья, мадам. Оно в футляре. Она возвратилась с мылом, намочила руки и принялась намыливать ему подбородок, взбивая пену. Перешла к колючим щекам, намылила нежные места ниже уха, шею. Она до мельчайших подробностей знала каждую черту его лица. Теперь она никогда не забудет ни одну из них, пока будет жива. Но тут он схватил ее руки в свои.

– Увы, как ни восхитительно прикосновение твоих рук, однако я не могу допустить, чтобы ты ободрала свои ладони. Кисточки предохраняют от этого.

Сильвия стерла мыло с рук. Ладони ее пощипывало. Сердце билось быстро и сильно.

– Почему ты сразу не сказал?

– Потому что ощущать прикосновение твоих ладоней к лицу так эротично. Позволь, я объясню...

Следуя его инструкциям, она взбила в чашке кисточкой пену.

– А теперь смертоносное лезвие? – спросила она, взяв в руки бритву.

– Да. Смертоносное лезвие.

Дав закинул голову на бортик, подставив горло и челюсть. Глаза его закрылись. Дыхание стало глубоким и ровным. Сильвия стояла над ним, держа бритву в руках. Смертоносное лезвие.

Она словно обратилась в камень. Словно стала одной из Девяти Дев, превращенных в гранит за то, что плясали в день субботний. Словно стала Длинной Мег, каменным утесом, чья острая вершина стремится в небо, навсегда утратив дар чувственного восприятия.

– Если мыло пересохнет, – подсказал он, – справиться с щетиной будет нелегко.

– А лезвие острое? – Голос ее прозвучал глухо.

– Острее, чем язычок сварливой жены. Если лезвие тупое, то можно ободрать все лицо. – Он взял тряпицу, которой мылся, и растянул ее между руками. – Попробуй-ка.

Она резанула с размаху, и ткань словно сама собой распалась на две аккуратные половинки. Лезвие замерло в нескольких дюймах выше его груди, как раз над сердцем. Она отшатнулась и выронила бритву, которая со стуком упала на пол.

– Ах, черт! А если бы я порезала тебя? Он открыл глаза и усмехнулся.

– Я бы, наверное, заметил.

– Ты совсем с ума сошел? Ты же мог истечь кровью! – И прежде чем он увидел в ее глазах слезы страха, сожаления, она быстро отвернулась и прошла к камину. – Сам брейся! Я не могу.

– Ну же, мадам! Неужели вы боитесь порезать меня? Ведь вы, кажется, собирались отправить меня на виселицу?

Она вытерла слезы.

– При повешении не льет кровища, как бургундское из разбитой бутылки.

– Однако результатом повешения тоже оказывается смерть.

Слезы все еще жгли ей глаза, но она взяла себя в руки.

– Логика, как общеизвестно, не является сильной стороной женщин, и твои рассуждения тоже небезупречны: ты знал, что я могу тебя порезать.

– Боже мой! Да я нисколько не сомневался, что порежешь. Так что я легко отделался.

Она повернулась к нему.

– Какого черта тебе вздумалось так рисковать?

– Мне стало интересно, мадам, проявители вы осторожность или убьете меня.

– О, я еще убью тебя, попозже, – пообещала она. – А перед тем подвергну пыткам. Но только не в ванне.

Вода плеснула, он откинулся на бортик.

– Ты уже подвергаешь меня пыткам, Сильвия. И премилым образом. Итак, мне придется отращивать бороду?

– Я принесу тебе зеркало. Ты вполне сможешь побриться сам. – Она взяла зеркало с умывальника и уставилась на отражение своего лица в нем. Кожа бледная, на щеках пятна лихорадочного румянца. – Я не боюсь зеркала, – проворчала она. – Но я очень боюсь тебя.

– Это не страх, – пояснил он. – Это любовь.

Дав окунул лицо в воду и смыл пену. Бородка в начальной стадии так и осталась темной тенью на подбородке. Он походил на бродягу. Сильвия стояла, держа зеркало в руках, и наблюдала за ним. Сердце ее билось сильно-сильно. Она понимала, что он прав.

После ванны, завтрака и продолжительной дискуссии на какую-то маловажную тему, какую именно, он потом и припомнить не мог, он снова увлек ее в постель, и остаток дня они провели, предаваясь любви. Когда он проснулся, она задумчиво смотрела на него, глаза ее потемнели, но она улыбалась.

– Ну разумеется, не происходило никакого ограбления в дороге, – заговорила она. – Ты, вероятно, и сам уже догадался. Все организовал герцог. А потому никакие контрабандисты нас не перевозили, только какие-то весьма сомнительные личности, которых нанял Ившир, благополучно перевезли нас с Бертой в Англию.

– Наверняка какие-нибудь кузены Таннера.

– Ты так думаешь?

– Если Таннер не связан также и с Ивширом, то какого черта он не рассказал мне всю правду про тебя? Он же должен знать правду. Однако существует еще возможность, что он просто решил, руководствуясь своими безумными идеями, что ты – моя судьба.

– Так, значит, ты заплатил мистеру Бринку, чтобы он узнал мое прошлое? И что он рассказал тебе? – осведомилась Сильвия.

– Только разные небылицы, как и ты, ведь и ты рассказывала мне небылицы, так?

– Я расскажу тебе правду сейчас, если хочешь, – предложила она.

– Да мне все равно. – Он притянул ее к себе и поцеловал.

Она отвечала поцелуями, не сдерживая себя ничем и выполняя его самые безумные желания до тех самых пор, пока они не пресытились любовью и потихоньку снова не погрузились в сон.

Уже стемнело: вечер среды. Сильвия спала, и волосы ее рассыпались по подушке как золото фей. Впервые за много-много месяцев он не отправится сегодня в Сент-Джонс. Дав зажег свечи, вновь растопил камин и подошел к окну.

Карета катила по заснеженной улице. Нашлась, значит, одна храбрая душа, рискнувшая выбраться наружу в такую погоду. Дав коснулся своего подбородка. На груди его и шее виднелись следы ее поцелуев. Он даже чувствовал еще сладостную тянущую боль в этих местах. Он знал, что его спина и плечи исцарапаны в порыве ее страсти.

В более спокойные моменты он и сам нежно куснул ее пару раз, но там, где никто никогда не увидит отметин и где синяки пропадут на следующий день. Никто прежде не научил ее простой, невинной любовной игре.

Вместе они создали в любви нечто уникальное и принадлежащее только им одним. Она опытна, однако пошла к нему, испытывая странно-невинную радость.

Однако ему жаль, что никто не научил ее игре. Значит, мужчины относились к ней равнодушно, просто используя в своих целях.

В груди его стал разгораться, как огонь, гнев собственника – чувство, которого он никогда не знал прежде. А значит, он проиграл, а Ившир выиграл, потому что Дав отдал ей все, и больше ему предложить нечего, разве что жизнь.

Он прижался лбом к холодному стеклу и почувствовал, как дрожь, подобно лезвию шпаги, пронзила его сердце.

– Что случилось? – раздался ее голос за спиной.

Он вздрогнул и обернулся. Сильвия стояла возле постели как валькирия. Золото ее волос рассыпалось по шлафроку.

– Что случилось, Дав? – прошептала она.

– Только то, что наше сражение подошло к концу. У меня не осталось больше оружия.

– Тебе не нужно оружие.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты победил, – кивнула она. – Я чувствую себя так, словно грудь моя разорвана и все внутренности наружу, как у Прометея. Я больше не могу притворяться. Ты победил.

– Нет, – заспорил он. – Никто не победил. И никто не проиграл. Мы на равных, Сильвия.

– Возможно, не совсем, – уточнила она. – Мне потребовалось все мое мужество до последней унции, для того чтобы открыться тебе. Несмотря ни на что, я верю тебе. К стыду своему, верю. И ничего не могу поделать. Ты можешь больше не бояться меня.

– А как же герцог?

– Впервые в жизни я полагаюсь на свое чутье. Я не знаю, что произошло с братом Ившира, но я не могу поверить, что ты – воплощенное зло или что ты мог поступить бесчестно. Что бы ты ни сказал мне, что бы ни открылось, я никогда не предам тебя. Обещаю.

Чутье – единственная причина, по которой он верил ей, и теперь по своей воле поставит их будущее на кон?

– Если бы ты знала правду о лорде Эдварде Вейне, ты преследовала бы его с не меньшей мстительностью, чем это делал я. Я не могу объяснить почему, так как дело касается не только меня. Мы должны поверить друг другу. Я люблю тебя, Сильвия.

Она улыбнулась ему с наигранной храбростью, от которой у него сжалось сердце.

– И ты даже раскроешь мне все свои оставшиеся тайны? Я готова рассказать тебе свои, даже про Ившира.

Сердце его сделало перебой, когда он подумал, что она сейчас лжет...

– У меня нет никаких тайн, которые могут привести на виселицу, хотя имеются тайны, которые безвозвратно погубят мою репутацию в свете. Если ты снова оденешься Джорджем, напялишь свой парик и штаны, я отведу тебя в Сити и покажу все.

– Ты можешь верить мне, – убедила она. – Ивширу придется самому заниматься своей вендеттой...

Громкий стук в дверь прервал ее на полуслове. Дав быстро подошел к двери и распахнул ее. В коридоре стоял мужчина. Снег лежал на его кротовом картузе.

– Беда, – предупредил Таннер Бринк.

Глава 15

– Мистер Бринк! – обратился к нему Дав. – Мне как раз надо переговорить с вами.

Цыган поморщился.

– Некогда разговаривать. Том Хенли сбежал. Думаю, вам лучше отправиться в печатню прямо сейчас. Абдиэля брать неразумно. Я привел пони.

– Сколько?

– Трех. – Таннер Бринк кивком указал на Сильвию. – По одному пони для нас и еще для вашего секретаря.

– Несмотря на то что она все время работала на герцога? Несмотря на то что ты солгал мне и не рассказал, что на самом деле узнали твои кузены о ней во Франции?

Таннер пожал плечами, ухмыльнулся, потер пальцем кончик носа. И подмигнул Сильвии.

– Она не причинит вам вреда. И я тоже.

– Верю, – ответил Дав. – Но, выходит, пока мы с ней занимались своими делами, мой славный Том Хенли, специалист по подделыванию документов, завел делишки на стороне? И ты, бессовестный негодяй, предлагаешь мне взять с собой моего секретаря, чтобы она увидела, в чем именно состояли мои делишки?

– Ну конечно, мне следует поехать, – подхватила Сильвия, а в сердце ее отдавалось эхом: «Верю».

– А если я скажу, что поездка опасна?

– Теперь, когда я на твоей стороне, я обязательно поеду.

– Очень хорошо. – Его улыбка согрела ее как солнце. – Мы можем смело предположить, что, если дойдет до худшего, Ившир тебя выручит.

Душа ее открывалась навстречу ему, как роза распускает свои лепестки навстречу солнцу. Кровь ее гудела.

Готова ли она рискнуть всем и отбросить всякое благоразумие перед лицом новых безумных чувств?

«Да, – ответило ее сердце. – Да. Да. Я рискну всем. Я вручу свою судьбу в его утонченные руки, и будь что будет! Я люблю его...»

Вооруженный шпагой и пистолетами, Дав ехал впереди. Таннер Бринк следовал за Сильвией по пятам. Она оделась в костюм Джорджа, Дав же, без парика и с темной щетиной на подбородке, ничем не отличался от любого негодяя отменно дурной репутации, во множестве шатавшихся по всей Англии.

Снег засыпал город. Казалось, Лондон завален целыми грудами хлопка, приготовленного для отправки в обе Индии. Пони трусили по улице, как по темному тоннелю, а снег все падал. На сей раз они двигались иным, возможно, более прямым, маршрутом. Пока сонный стук водяного колеса, лениво плескавшего водой, не достиг ее слуха, она совершенно не представляла, где они находятся.

Дав, завернутый в свой плащ, соскочил с пони и отпер дверь. Он провел Сильвию внутрь, а Таннер Бринк остался на улице с пони. В помещении пустынно, темно и холодно, и только стук водяного колеса нарушал тишину.

– Неужели колесо так и крутится все время? – спросила Сильвия. – Даже когда в печатне никого нет?

– Иначе колесо примерзнет, – объяснил Дав. – Хотя сейчас оно отсоединено и крутится вхолостую.

Он высек искру и зажег свечи, затем повел ее в глубину здания. В углу, где прошлый раз сидел специалист по подделыванию документов, обнаружилась дверь, в первый раз показавшаяся ей частью стенной обшивки. Сейчас дверь была нараспашку. Пламя свечи затрепетало, и Дав скрылся в проеме.

Сильвия последовала за ним. Свеча осветила небольшую комнату с кирпичными стенами, в которой находилось полным-полно стоп бумаги и стоял еще один печатный станок. Письменный стол с чернильницами и перьями, изрядно исписанными, притулился в углу.

– Потайная комната, – удивилась она. – Здесь ты печатаешь эротику?

Дав осматривал кипы бумаг, ящики, полные уже сшитых брошюр.

– Боже мой, нет, конечно! Эротика печатается наверху, там же, где и более приличная продукция.

– Если ту продукцию вы называете приличной, сэр, то мне страшно представить, чем же вы занимаетесь здесь.

– Здесь я предаюсь самому что ни на есть грубому и недостойному джентльмена времяпрепровождению: я пишу.

– Так, значит, сюда вы отправляетесь каждый день?

– Если не отправляюсь в город на поиски материала. – Он всучил ей целую пачку брошюр. – Вот то, что может доставить мне изрядные неприятности.

Сильвия присела на сложенные друг на друга перевязанные ящики и принялась читать.

– О, – протянула она через несколько минут, – вы реформатор, мистер Давенби? Вы ратуете за запрещение работорговли и кабальных договоров? Вы желаете реорганизовать детский труд и ввести новые законы, регулирующие отношения мастеров и подмастерьев? Вы бы даже хотели улучшить положение женщин?

– Кто-то же должен поднимать такие вопросы, – ответил он, продолжая листать бумаги.

– Но вы благоразумно печатаете вещи такого рода потихоньку?

– Ни в одном из памфлетов нет ничего незаконного, строго говоря, но если моя причастность станет известна, то доступ в большинство светских гостиных будет для меня заказан.

– Однако вы не стесняетесь расписывать в полную силу, – заметила она, переворачивая страницу. – Как раз доступом в светские гостиные вы и пользуетесь, для того чтобы иметь возможность называть настоящие имена? Боже, да еще такие подробности раскрываете! И что, действует?

Он все еще продолжал свои методичные поиски.

– Все реформы начинаются с ясного осознавания обществом ситуации. Я рассылаю свои памфлеты по всей Англии целыми фургонами.

– Ивширу известно об этом?

– Никому не известно. Кое-кто из моих рабочих знает. Ну и Таннер Бринк, разумеется, который очень помогает с транспортировкой. А теперь вот и ты.

– Мистер Бринк участвует в вашей работе?

Дав вытащил нож и разрезал веревку на одном из упакованных ящиков.

– Цыгане очень привержены идее свободы. Кроме того, вся семейка Таннера обожает тайны и интриги. Помнишь фургон на Вестминстерском мосту? Возница его – еще один из кузенов нашего друга.

– А пьяный лодочник? Нет, не может быть! Неужели и лодочник – твой человек?

Он поднял на нее глаза и усмехнулся.

– Увы, и он тоже член плодовитого семейства Бринк. Смех душил ее.

– Я раздавлена!

– Я верю тебе. – Он принялся разрывать обертку других ящиков, так что на полу теперь валялись целые вороха бумаг. – И даже полагал после разговоров, которые мы с тобой вели в течение последних дней, что ты отнесешься к моим занятиям с одобрением.

Жар объял ее сердце. «Я верю тебе!»

– А я и отношусь с одобрением! – ответила она, продолжая читать. – Но откуда взялись истории конкретных людей?

– Я услышал их в заведениях вроде «Пса и утки», от моряков, рабочих, проституток. И от Мэтью Финна, которому его соотечественники такие истории рассказывают, что кровь стынет в жилах. Посредством памфлетов и брошюр я делаю что могу, для того чтобы и Англия узнала обо всем тоже.

– Но вы ни перед чем не останавливаетесь! Вы открыто нападаете на пэров Англии и подвергаете их настоящему осмеянию. Вы даже перечисляете знатных дам, которые брали себе в пажи африканских детей, а потом выгоняли. Боже, вы и их высмеиваете...

– И безжалостно! Женщина, которая покупает ребенка, как аксессуар к наряду, а потом выбрасывает, заслуживает презрения всякого цивилизованного человека.

Страницы скользили под ее застывшими пальцами. Сердце сильно и тревожно билось.

– Если станет известно, что ты стоишь за подобными памфлетами, то тебя не пустят даже на порог ни одной кофейни в городе.

– Да, – подтвердил он. – Я и прилагаю немалые усилия, чтобы избежать наказания. Многие столпы большого света, которым весьма не по душе неприглядная правда, с большим удовольствием отправились бы смотреть, как меня секут кнутом, Привязав к задку телеги, узнай они о моем авторстве.

Она похолодела.

– Дав, но ты рискуешь всем!

– Многим. Хотя и не головой – пока.

– Так у тебя не печатается никаких по-настоящему мятежнических листовок?

– По-настоящему мятежнических не печатается. – Он вытащил новую пачку свежеотпечатанных листов и несколько минут молча читал, страницу за страницей. Наконец поднял голову и показал ей листок. – Разве что вот это!

– Что? – Сильвия подошла к нему. – Что тут такое?

– Улика, на основании которой меня могут и повесить, – ответил он.

Ничего не видя перед собой от ужаса, она взяла у него лист.

– Да объясни же! – потребовала она. – Что здесь такого особенного?

– Прямое подстрекательство к мятежу. – Он взял другой лист и быстро прочел его. – Боже, а вот еще более дискредитирующая листовка. Угрозы в адрес самого короля! Увы, то, что мы имеем здесь, – государственная измена.

Бумага с шуршанием смялась в ее судорожно сжавшихся пальцах.

– Ты с ума сошел! Как можно печатать подобные вещи!

– Я не писал таких листовок. И хоть моя подпись и красуется на каждом листе, ничего подобного никогда не писал.

– Тогда кто же?

– Том Хенли собственной персоной, надо полагать, – сомнительная личность, негодяй, который при малейшей опасности пойдет на что угодно ради спасения своей шкуры. Последнее время у него появилась прекрасная возможность потихоньку запускать печатный станок по ночам, хотя что до самой идеи, то здесь чувствуется постороннее влияние. Видимо, кто-то ему очень неплохо заплатил и помог выехать за границу.

– Кто-то богатый и влиятельный, кто знал, чем ты здесь занимаешься? – Она опустилась на ящик. – О Боже! Я виновата! Я рассказала Ивширу о Томе Хенли! Я рассказала ему про книгопечатню. Но мне и в голову не могло прийти, что герцог попытается загнать тебя в угол с помощью поддельных листовок!

– Наш безупречно честный герцог? Не совсем в его стиле, верно? Хотя он способен пойти на такое, если довести его до крайней степени раздражения. И кто, интересно, послужил причиной раздражения? – Дав разрезал упаковку еще одного ящика. – Господи, да тут горы такого добра, и каждая новая листовка хуже предыдущей!

– Так, значит, надо уничтожить все немедленно!

– Слишком поздно, – проговорил Таннер Бринк, появляясь в дверях. – Солдаты идут сюда! Мы, как крысы, попались в крысоловку.

Сильвия выронила смятый лист бумаги. Кровь в ее жилах заледенела. Во всем виновата она одна. Если Дава поймают и повесят, то виновата только она!

– А пони? – спросил Дав.

Лицо цыгана раскололо белоснежной улыбкой, хотя лоб его покрылся отчетливо видной испариной.

– Пони я отпустил. Это будет ложный след.

– Да ведь твои дьявольские лошаденки помчатся прямехонько к твоему брату! Спасайся сам, – призвал его Дав. – Предупреди всех. Надеюсь, ты сумеешь выбраться.

Цыган исчез, но только он не повернул назад, к лестнице, а скрылся за безмолвным сейчас печатным станком. Над головой их послышалось приглушенное топанье обутых в сапоги ног и бряцание оружия. Дав наклонился к Сильвии и поцеловал ее в губы.

– Не трать время понапрасну на размышления о том, что ты сделала и чего не сделала, – заявил он. – Я люблю тебя. И все, что случилось, случилось не только из-за тебя одной. Но теперь началась охота, и охотятся-то на нас!

– По крайней мере мы с тобой на одной стороне, – проронила она с наигранной веселостью.

– Истинно так, мадам!

И он бросил свою свечу на пачку бумаги. Горячий воск разлился и вспыхнул. Схватив за руку, Дав потянул ее за собой в темный угол за печатным станком. В неверном свете разгорающегося пожара она увидела, что за станком к стене прикреплена приставная лесенка, ведущая вверх. Дав полез первым и открыл люк в потолке, затем втащил за собой Сильвию. Пламя, пожирающее бумагу внизу, уже не потрескивало, а ревело.

Дав распахнул еще одну дверцу и, встав на четвереньки, пролез в нее. Стук колеса стал оглушающим. Сильвия поползла вслед за ним. Сразу же она оказалась по колено в ледяной воде. Дав стал деловито возиться с какими-то цепями, механизмами. Колесо со скрипом остановилось. Вода начала прибывать, и очень быстро, но вдруг уровень ее резко упал, так как Дав открыл какую-то шахту и вода потекла вниз.

– Ну, сейчас там весело станет, – ухмыльнулся он и потащил ее за собой.

Наконец они выбрались на берег речонки, протекавшей посреди улицы. Снег, кружась, все еще падал с черного неба.

– Ты что, решил затопить подвал?

– Вода изрядно попортит бумагу, к тому же солдатам будет чем залить пожар. – В тусклом свете фонарей она видела, как по лицу его скользнуло выражение безумного веселья.

– Но ведь огонь уничтожил бы. бумаги много надежнее?

– Увы, мадам, даже ради спасения собственной жизни я не считаю себя вправе спалить целый квартал.

Яркое пламя прорезало тьму – целая группа солдат с факелами выскочила на маленький мостик и рванула за угол. Офицер верхом предводительствовал остальными, копыта его лошади скользили и разъезжались.

– Вон! Вон те двое! Держи их!

– Как там говорилось в поговорке насчет благоразумия и доблести? – раздался голос Дава.

И тут же он потянул ее за собой в узкий переулок. Сильвия оглянулась назад и как раз успела поймать взгляд офицера-молодого краснорожего детины. Онемев от ужаса, она увидела, как обнаженный клинок прорезает тьму.

Следующий час слился для нее в какое-то месиво из стремительных перебежек и буйных выходок хохотавшего Дава.

Вот он подпрыгнул, уцепившись за что-то, повис, плащ его взметнулся, шпага рубанула – и настоящая сеть из перепутавшихся матерчатых вывесок свалилась на голову офицера. Вот бочки с рыбой покатились прямо на преследующих их солдат, перепугав лошадей так, что те шарахнулись и стали на дыбы. Вот фургон с углем таинственным образом лишился тормозных колодок, поехал тихонько под уклон и опрокинул весь свой груз прямо на дорогу. Солдаты скакали и бранились, роняли свои факелы, которые сразу же гасли, и палили куда придется из мушкетов.

– Слава Богу, что снег идет, – смеялся Дав, когда они остановились, чтобы перевести дух. – Снег и слепит, и укрывает, а главное, порох от него отсыревает.

– Но не можем же мы так бегать от них вечно! – выговорила она с трудом. Она еще никак не могла отдышаться. – Оставь меня здесь!

– Бросить тебя? Да ни за что!

– Спасайся сам! Никто не узнает тебя с такой щетиной. Ившир защитит меня.

– Увы, герцога сейчас здесь нет. И вы уже сожгли за собой мосты, мадам! – Он наклонился и поцеловал ее.

Они вбежали в очередной узкий проулок. Снова позади послышался топот ног, загремели выстрелы, отдаваясь эхом меж кирпичных стен.

– Дав! Здесь же тупик!

Но он уже схватил ее за талию и поднял высоко над головой.

– Вверх, вверх тянись!

Она взглянула вверх и протянула руки сколько могла. Ее схватили за запястья и втянули наверх. Мгновение спустя Дав уже стоял рядом с ней, на хлипких лесах недостроенного дома.

– Э! – отозвалась Нэнси. – И как же славно ты выглядишь с бородой! Ну что, заслужила я поцелуй?

Бесс закинула голову и захохотала.

– Ведь и я тянула вместе с тобой, потаскуха ты драная! Так что если бородатые господа собираются целоваться, так мне положена ровно половина!

Дав поцеловал обеих девушек в губы, и тут целая толпа оборванных женщин высыпала из дома и принялась кидаться снежками. Собирая пригоршни снега прямо на лесах, Сильвия радостно присоединилась к сражению. Солдаты уворачивались, бранились, пытались укрыться.

– Изумительно точное попадание, – Дав, когда ей удалось попасть прямо в лоб какому-то молодцу с мушкетом, и тут же, предоставив женщинам и дальше кидаться снежками, схватил Сильвию за руку и поволок за собой по какому-то лабиринту переходов, перелазов и мостков, накиданных тут и там среди хаоса строительства. Наконец они по коротенькой приставной лестнице взобрались на крышу соседнего дома.

– Скользкая дорожка, зато надежная, – напутствовал Дав.

А затем, все так же крепко держа руку Сильвии в своей, он повел ее по заснеженным крышам Лондона.

Она шла, словно заключенная внутрь магической хрустальной сферы: с неба все так же густо валил слепящий снег, отвратительно пахло дымом от топившихся углем каминов, под ногами мрачно темнела крыша.'Одна она давным-давно бы заблудилась или упала. Оказалось, что через все коньки, так же как и ряды труб, можно пробраться. С крыши на крышу, спускаясь с одной на другую все ниже и ниже. И все время Дав находился рядом, поддерживал, подбадривал и смеялся вместе с ней.

Когда они наконец спустились на землю, она уже совершенно не представляла, в какой они части города. Однако им заступил дорогу одинокий всадник, державший под уздцы двух пони.

– Ну, – заговорил Таннер Бринк, – нам еще предстоит проехать половину Лондона. Хотя тревожиться не о чем. Бесс все еще развлекается, швыряя снежками в жалкие остатки отряда, а Нэнси совсем задразнила бедных парней, требуя, чтобы они доказали, что способны сладить с женщиной.

Дав засмеялся и усадил Сильвию в седло.

– Но им же известно, где ты живешь, – сказала она. – Не устроят ли они засаду у тебя дома?

– Вне всякого сомнения, устроят, – ответил Дав. – Но у меня есть еще друзья.

Полчаса спустя Сильвия, согревшаяся, сытая и укутанная в одеяла, лежала, свернувшись калачиком, в скрытой от глаз нише позади печей в пекарне Мэтью Финча. Итак, она связала свою судьбу с человеком, за выдачу которого уже к утру будет назначена награда – благодаря ей. Нехорошее предчувствие одолевало ее.

При своих связях в среде цыган Дав, вероятно, вполне смог бы потихоньку вывезти из Лондона целую армию, так что уж, конечно, сумеет спасти свою собственную жизнь. Однако даже если его и не схватят, его ждет вечное изгнание. Если бы только она тогда не согласилась выполнять поручение герцога, если б она не навлекла все несчастья на его голову...

Дав станет изгоем. Без положения в обществе. Без денег. Без средств к существованию.

Она погубила его маленький мирок.

Так неужели он захочет начать новую жизнь с женщиной, которая ввергла его во все несчастья?

Впрочем, Европа для нее – как дом родной, и война с Францией закончилась. Она попыталась убедить себя, что могла бы стать для Дава достойным партнером, хотя им и пришлось бы начинать с нуля. Все же шанс у них оставался. Они построили бы для себя новую жизнь. Но дурное предчувствие не оставляло ее, словно над ними уже занесли готовый опуститься топор.

Борясь со сном, она прислушивалась к разговору Дава и Таннера Бринка. Они сидели чуть ниже ее лежанки, греясь у огня.

– Ты отвел туда Берту? – осведомился Дав. – Господи, зачем же?

– Виноваты звезды, – отвечал цыган. – Моя судьба написана на ее ладони.

– Твоя судьба? – удивился Дав и засмеялся. Сильвия даже почти и не проснулась, когда позже Дав тихонько забрался на лежанку и лег рядом с ней. Она только слабо шевельнулась, когда он поцеловал ее отяжелевшие от сна веки и сонный мягкий рот, так что он не стал ее будить, а пристроился рядом, как раковина, обнимающая жемчужину, и тоже уснул. Однако где-то среди ночи они оба проснулись и любили друг друга с тихой, но удивительно насыщенной страстностью. Сильвия открылась ему и приняла его, пребывая словно в блаженном трансе. Так отчего же потом ей снились такие полные отчаяния сны, словно в последний раз?

Ритм. Чудный, будоражащий кровь ритм. Пульсирующий в лад с биением сердца. И человеческий голос, мужской голос, говорящий что-то нараспев на языке, которого она не знала!

Дава не было. Его место рядом с ней на маленькой лежанке пустовало. Наверное, он в пекарне. Или ему приспичило на двор...

Песня то взмывала, то снова стихала под рокот барабана. Она свесилась с лежанки и оглядела комнату. Таннер Бринк и Мэтью Финч сидели у камина и музицировали. Чернокожий пекарь держал под мышкой одной руки маленький цилиндр, а пальцы другой быстро били по натянутой коже барабана, и голос его то взмывал, то падал, словно сам он тоже музыкальный инструмент.

Таннер Бринк сидел на краешке кресла напротив негра и, склонясь вперед, пристально вглядываясь в глаза своего товарища, выводил что-то на своей скрипке, то сливаясь с мелодией пекаря, то ведя свою.

– А! – Цыган поднял на нее глаза. – Наш юный друг проснулся.

Музыка сразу же прекратилась, и пекарь отложил свой барабан.

– Что за песню вы играли? – спросила Сильвия. – У меня такое от нее чувство, будто моя душа сейчас распрощается с телом.

– Нет-нет! – ответил негр. – Просто песня про дом.

– Про ваш дом? Про Африку?

Его темные глаза излучали спокойствие и уверенность.

– Про всех нас, тех, кто, заблудившись, бродит по миру, мечтая о рае: про вас, про меня, про мистера Бринка.

– Все, о чем говорится в песне, и составляет меланхоличную радость нашего племени, – заметил Таннер Бринк. – Все люди заблудились и бродят по миру потерянные, но только мы, цыгане, сознаем это.

Сильвия почувствовала себя неловко, словно случайно подсмотрела то, что было для других свято.

– А у меня, кажется, мистер Давенби потерялся, – она.

– Вот как? – ответил цыган. – Так ты уже считаешь, что он твой, раз он может у тебя потеряться?

Мэтью Финч направился к двери. Взявшись за щеколду, он остановился и оглянулся.

– Всякому хотелось бы обладать мистером Давенби. Пойду прикажу подать вам горячей воды и завтрак.

– Кто такой мистер Финч? – спросила Сильвия. – И как он попал в Лондон?

Цыган смотрел на нее не мигая.

– Его привезли на корабле. Ребенком. Его сделали пажом, но, когда он подрос и тюрбан с курточкой стали маловаты, его выставили на улицу умирать с голоду. – Выражение лица Таннера Бринка не изменилось. – К счастью, он повстречал мистера Давенби, который охотно засвидетельствует, что у мистера Финча острый как бритва ум и душа сущего ангела.

– Он не хочет вернуться обратно в Африку? Цыган пожал плечами.

– Зачем, ведь собственные соплеменники продали его в рабство.

– Его песня говорила совсем другое, – ответила она.

– А ты думаешь, музыка не способна лгать? Мужчина может тосковать по тому, что ему не следует иметь или внушает страх, точно так же, как и женщина.

– Мэтью Финч – его настоящее имя?

– Он выбрал его, когда стал свободным: Мэтью в честь апостола Матфея, а Финч – в честь птицы зяблика. Дама, которая выставила его за дверь, звала его Крокус. А свое настоящее имя, африканское, он не говорит никому, даже Даву.

– А Таннер – настоящее ваше имя, мистер Бринк? Ведь «Таннер» значит «кожевник», «сыромятник». Вряд ли такое имя могли дать при святом крещении.

Ореховое лицо раскололось в белозубой ухмылке.

– Да с чего же ты взяла, что я крещен? Мать звала меня «моя маленькая просянка» – так называют невзрачную маленькую коричневую птичку, которая живет повсюду, питается чем попало. Песня просянки довольно резкая и нестройная, как и писк большинства младенцев.

Она засмеялась.

– А ваш отец?

– Отец звал меня «моя пустельга».

– Тоже птичка коричневая и довольно маленькая, но гораздо более опасная, чем просянка! – Она откинулась на лежанке и посмотрела в потолок. – Кажется, я заблудилась и попала в какое-то птичье общество! Так куда же нам упорхнуть, в Голландию или во Францию?

– Куда душе твоей угодно, – ответил цыган, – потому как наш голубь Дав уже упорхнул.

Сердце ее остановилось, потом рванулось и заныло.

– Упорхнул? Куда упорхнул?

– Как куда? Прямехонько в орлиное гнездо. Он отправился нанести визит Ивширу.

– Я высиживал фантастические планы мести, как курица высиживает цыплят, – шипел голос герцога. – Но с ними покончено. Плести заговоры – моя ошибка. Вы умрете сейчас.

Сильвия присела еще ниже, замирая от ужаса. Сердце ее стучало в груди не хуже водяного колеса. Таннер Бринк в конце концов сдался и позволил ей отправиться в дом Ившира, так как она неутомимо улещивала, умоляла, настаивала, а завтрак, принесенный Мэтью Финчем, так и остался нетронутым. Она чувствовала такую дурноту, что совершенно забыла о голоде.

А между тем Дав сам пошел прямо в руки врага. Зачем? Неужели он не осознавал, сколь глубока ненависть Ившира к нему? Неужели не понимал, что герцог, скомпрометировав себя, открыто выступив против своего врага, а гем более опустившись до того, чтобы нанять мошенника устроить ловушку для Дава, должен теперь убить его? Не будет никаких разговоров, никаких объяснений. Будет просто арест государственного изменника. Впрочем, не исключено, что Дав сумеет раздразнить герцога и спровоцировать на дуэль.

К счастью, дом герцога, старой постройки и обильно украшенный балконами и архитектурными излишествами, как нельзя лучше подходил для проникновения в него. Линялый камзол Джорджа отнюдь не способствовал тому, чтобы лакей захотел доложить о ней. Все окна нижнего этажа заперты. В кабинете работал секретарь. В спальне герцога прибирались горничные. По коридору слонялись ливрейные лакеи. А вот с задней стороны в дом вполне можно забраться.

Мокрый снег превратился в дождь, но тут она наконец-то сообразила, как влезть в дом с крыши: конечно, придется ползти по обледенелым карнизам, но иначе никак нельзя пробраться на узкую галерейку, тянувшуюся вдоль дома. Едва очутившись на галерейке, Сильвия услышала голоса:

– Вы умрете сейчас!

– Ну, если вы так уж настаиваете, – ответил Дав. – Хотя я чувствую себя обязанным попытаться по мере сил предотвратить ужасное событие.

– Ваша смерть в моей руке, она легка и гибка, – заявил герцог. – Вы не сможете предотвратить ее.

Сильвия подобралась к окну и заглянула в него. Она находилась почти на уровне сводчатого потолка большого бального зала. Далеко внизу горело несколько свечей, помогая бледному свету дня разгонять сумрак. Ившир странной походкой шел по деревянному полу, без камзола и туфель. В правой руке он держал обнаженную шпагу.

– Я не буду играть в игры, – продолжал Ившир.

– А я буду, – ответил Дав.

Он выглядел безупречно элегантно. Щетину он сбрил, а темные волосы скрывал новый парик. Видимо, пока она спорила с Таннером Бринком и донимала упрямого цыгана мольбами, Дав успел заехать куда-то, чтобы принять ванну, побриться и переодеться в чистое. Впрочем, камзол и туфли его также валялись в стороне. На его вышитом жилете красовались, словно смеясь над ее тревогами, алые райские птицы, шитые по шелку цвета слоновой кости. Он также взмахнул шпагой.

– Только если полагаете смерть игрой, – заметил герцог. Дав поклонился.

– Дуэль во всяком случае является игрой, ваша милость, так как все преимущества на вашей стороне.

– Тем хуже для вас, сэр! Мне удастся полюбоваться на ваш малодушный страх, прежде чем вы умрете.

И, как змея кидается на жертву, герцог ринулся вперед, метясь прямо в горло.

Дав парировал удар и отскочил, а герцог принялся его теснить и погнал по всему залу. Топот. Звяканье. Дрожь. Топот босых ног, звяканье стали о сталь, и все время герцог наступает и гонит противника, а Дав отступает под его бешеным напором.

«Он совершенно уверен, что если вы будете драться на шпагах, то он убьет вас». «...Он меня просто зарежет как скотину. И сомневаться нечего».

Дав, конечно, моложе и в хорошей форме. Он явно умелый фехтовальщик. Клинок его двигался и изящно, и соразмерно, и при каждом новом выпаде Ившира сталь Дава парировала его удар. Однако Ившир учился у французских и итальянских мастеров. Жилистый, сильный, он фехтовал блистательно. И в горящих глазах его читалась смерть.

Она ничего не могла поделать. Она, как еще одно рельефное украшение на потолке зала, безмолвно взирала на поединок. Любое вмешательство со стороны означало бы для Дава смерть. Она добралась сюда слишком поздно. И теперь оставалось только смотреть.

Снова и снова Ившир загонял Дава в безвыходную позицию, затем круто разворачивался, отходил и не спеша начинал новую атаку. Сильный, стремительный, умелый, Дав только отбивал и парировал, и медленно отступал назад.

Вдруг Ившир вскинул шпагу, оставив грудь незащищенной. Клинок Дава замер в воздухе, как парящий в небе ястреб. Герцог отошел.

– Если вы стараетесь сохранить мне жизнь, мистер Давенби, вы совершаете ошибку. Если я не умру от вашего клинка, то вы наверняка погибнете от моего.

Дав, тяжело дыша, опустил свою шпагу.

– К несчастью для меня, ваша милость, я не хочу убивать вас.

– Однако вы зарезали моего брата без малейших сожалений. – Ившир тоже глотал воздух ртом, на лбу его выступила испарина.

– Хотя рука, сразившая вашего брата, принадлежала не мне, я действительно хотел его убить.

По телу Ившира прошла судорога, словно от боли. Дыхание его со свистом вырывалось сквозь зубы.

– Но вы отказались встретиться с ним лицом к лицу.

– Если бы лорд Эдвард не пал от руки мужа дамы, которую он незадолго перед тем пытался убить, я бы встретился с ним по всем правилам дуэльного кодекса. Я не говорю «на поле чести», потому что ваш брат не знал, что такое честь...

Блеснула сталь. Дав отскочил, отчаянно парируя удары противника.

– Вы намеренно разорили моего брата! Топот. Звяканье. Дрожь.

– Да.

– И устроили так, что он подвергся унижениям и пошел прямо в лапы своих убийц!

Удар отражен. Отступление. Поворот.

– Именно так.

– Тогда попробуйте-ка пожить часик или около того только с одной рукой, мистер Давенби!

И, налетев белым вихрем, герцог нанес удар. Дав отшатнулся, стал крениться назад, на его левом плече показалась кровь.

– Первая кровь за вами, ваша милость, – констатировал он.

– И вторая... – Тут герцог кольнул снова, и на тыльной стороне запястья Дава появился длинный порез. – А может, вы желаете посмотреть в лицо смерти только одним глазом, сэр?

– Увы, оба глаза мне понадобятся для того, чтобы не давать вам скучать, пока вы сами не устанете от своей забавы.

Дав сделал выпад. Герцог отскочил. На предплечье его появилась кровь.

– Ха! – воскликнул Ившир, бросив взгляд на свою рану. И усмехнулся: – Так, значит, вы всё-таки будете сражаться!

Мужчины теперь бились друг с другом, окровавленные, полуослепшие от заливавшего глаза пота. Даже если бы Дав захотел, он никогда бы не смог победить герцога – слишком искусно тот владел шпагой. Однако он продолжал отбивать и парировать удары, уклоняться и блокировать. Темп все замедлялся и замедлялся, противники сражались уже изнемогая.

Наконец герцог опустил шпагу и встал полусогнувшись, ловя воздух ртом. Дав отошел в сторону – лезвие шпаги вибрировало под его пальцами, как струна арфы. Он остановился и посмотрел себе под ноги, еще одна рана кровоточила у него на бедре.

Ившир вытер пот и кровь с лица. Он тоже получил новую царапину – на щеке.

– Будьте вы прокляты! – выговорил наконец он. – Будьте вы прокляты! Я не могу одолеть вас, сэр!

– Я получил несколько ран, ваша милость. Вы же отделались парой царапин. Вы победили. Я согласен признать вашу победу.

– Но вы еще живы!

– Если бы у меня осталось хоть сколько-то сил, я бы вручил вам мою шпагу и раскланялся, как подобает джентльмену.

Герцог откинул голову и засмеялся.

– То есть я получил бы один из ваших убийственных поклонов, которые сражают дам наповал?

Дав откинул свою шпагу. Лезвие загремело по полу.

– Да, один из тех убийственных поклонов, которым научил меня ваш брат, ваша милость. Никто не умел наносить обиду с таким апломбом, как он. Я готов поговорить о нем, если вы согласитесь слушать.

Ившир вытащил носовой платок и приложил к царапине на лице.

– Если бы вы сражались не так храбро, я избавил бы вас от неприятной необходимости пройти через руки палача, вот и все.

– А, – Дав. – мы переходим к другой теме?

– Да. – Герцог отошел к стоявшему у стены буфету и, налив себе бренди, осушил стакан одним глотком. – Вы довольно энергично использовали печатный станок последнее время.

– Верно. В Лондоне огромный спрос на шаловливые историйки, которые я издаю в своей печатне.

– Вы о своей эротической продукции? Я слыхал, что она весьма утонченна.

– Стараюсь как могу.

Герцог повернулся и пристально посмотрел на него.

– Будет очень жаль лишить Англию столь одаренной особы, сэр. Но имеются свидетельства, что последнее время вы предавались далеко не столь безобидным занятиям.

Дав уселся на пол, вытянул ноги и принял самый непринужденный вид.

– Итак, мой небольшой опыт с огнем и водой оказался не столь уж успешным?

– Осталось вполне достаточное количество листовок, для того чтобы уличить вас в государственной измене, сэр.

– Листовок, которых я не печатал, хотя вам, разумеется, это и так известно.

– Да, известно. Но вам никогда не удастся доказать мою причастность.

– Даже если бы я мог доказать, что вы причастны, улики-то остаются, и прескверные улики. И кому-то придется на основании таких улик отправиться на виселицу.

Все еще держа пустой стакан в руке, Ившир повалился в одно из кресел, стоявших возле камина.

– Капитан отряда уже передал листовки своему начальству. Теперь дело никак не замять. И кому-то, как вы изволили выразиться, придется отправиться на виселицу.

– Как неудачно, – сокрушенно покачал головой Дав. – Лучше бы вы меня пронзили вашей шпагой в ходе поединка. И смерть чище, и публичности меньше.

– Я хотел предать вас смерти сам, – развел руками герцог, – исключительно ради Сильвии.

– Хотя идея втянуть ее в эту историю ваша?

– Я и сам весьма горько сожалею о ней, сэр, почему и полагал своим долгом собственной рукой отправить вас в мир иной. Кто, черт возьми, учил вас фехтовать?

Дав поднял глаза и посмотрел герцогу прямо в лицо. Теперь в его выражении не осталось и тени веселья.

– Лорд Эдвард Вейн, ваша милость. Ваш брат научил меня практически всему.

Сильвия, оторвавшись от окна, вжалась в уголок и закрыла ладонями лицо, тут только заметив, что оно совершенно мокрое. Неужели она плакала, сама того не замечая?

– Учитывая сложившиеся обстоятельства, – заговорил Ившир, – могли бы вы назвать мне хотя бы одну вескую причину, по которой мне не следовало бы способствовать тому, чтобы предать вас суду за государственную измену, признать виновным и повесить?

– Нет, – ответил Дав. – Не могу.

– Зато я могу, – раздался в зале женский голос. Сильвия рванулась назад и заглянула в зал.

Мег, леди Грэнхем, вся в белом атласе и бриллиантах, стояла в дверях зала, похожая на богиню зимы. Волосы напудрены, лицо бело как мел, хотя щеки и губы чуть тронуты румянами.

– Я могу, – повторила Мег. – Но прежде, мой дорогой Ившир, следовало бы восстановить силы. – Она принялась стягивать перчатки. Пальцы ее дрожали. – Мужчины так склонны сразу же прибегать к грубой силе, а ведь, проведя несколько минут в рассудительной беседе за вином, можно прояснить все, и с гораздо большей деликатностью.

Ившир, не сводя с нее глаз, молча поклонился.

Мег ответила реверансом со всей возможной элегантностью.

– Не будете ли вы также настолько любезны, чтобы найти для мистера Давенби свежую рубашку, герцог, чтобы скрыть последствия тех животных чувств, которые обуяли вас обоих? В данный момент вид его так же оскорбляет взор, как и ваш. – Веер в ее руке раскрылся. – В голубой гостиной. Через десять минут, мистер Давенби.

Дав, уже поднявшийся на ноги, поклонился.

Мег, шурша атласными юбками, вышла из зала, увлекая мужчин за собой.

В конце галерейки находилась дверца, ведущая внутрь дома, и сразу за ней начиналась крутая лесенка. Сильвия сбежала по ступенькам вниз. Сердце ее так и норовило выскочить из груди и взмыть в небо подобно жаворонку. Леди Грэнхем, разумеется, одержит победу над Ивширом, и Даву дадут бежать. А если у Мег не получится, то она сама вмешается в спор. Когда-то герцог любил ее. Она напомнит ему о всех одолжениях, всех услугах, за которые Ившир остался перед ней в долгу, и тем спасет жизнь Даву.

Добежав до конца лестницы, она вышла в коридор. Две горничные торопливо прошли мимо, держа в руках чистое белье. Сильвия нырнула за лакированный шкафчик. Если ее в костюме Джорджа поймают в доме, то запросто отправят в Ньюгейтскую тюрьму, где и повесят, как воровку. Ни один слуга не сочтет нужным допускать столь неприглядно одетого посетителя, неизвестно как вторгшегося в дом к герцогу.

Горничные скрылись. Сильвия тихонько двинулась по коридору в противоположном направлении. Хотя ей доводилось бывать в кабинете герцога и спальне, местонахождение голубой гостиной было ей неизвестно. Надо полагать, она на первом этаже, где-то неподалеку от бального зала, где проходила дуэль.

Коридор сменялся коридором. Покои все умножались. В огромном доме царила тишина, многие комнаты не отапливались. Некоторые пустовали. В других стояли или дремали на стульях лакеи, так что ей приходилось возвращаться и идти окольным путем, через комнаты, в которых она уже побывала. Сердце ее билось все тревожнее. Планировка обычного городского дома, вроде дома Дава, не внушала, как правило, сложности. Дворец Ивширов, наоборот, представлял собой настоящий лабиринт. Ей оставалось только положиться на удачу.

Наконец она услышала где-то внизу голоса. Она пошла на звук и наткнулась на хоры, вернее, балкончик для музыкантов, и затаилась там.

– Да, – говорил голос Дава. – Мне очень жаль, ваша милость.

С отчаянно бьющимся сердцем Сильвия подошла к ажурной стенке балкончика и взглянула вниз.

Дав в элегантном иссиня-сером камзоле, которого она никогда прежде не видела, стоял возле окна, заложив руки за спину, и смотрел на улицу. Раны его, надо полагать, перевязали, белье он надел свежее. Лица его она не видела. Ившир сидел возле камина и выглядел больным. Кожа была белой как гипс. Царапина на щеке краснела тоненькой яркой полоской.

– Боже, сэр! – Голос герцога прозвучал тонко, как если бы он напрягал его до последней степени и вот-вот должен сорвать. – Мне тоже жаль.

Леди Грэнхем ходила между двумя мужчинами, нервно открывая и закрывая свой веер. На ее нарумяненных щеках виднелись тоненькие дорожки, как если бы она плакала.

– У меня есть доказательства, – произнесла она. – Вы не должны сомневаться.

– Я не сомневаюсь, – проговорил Ившир.

Наступило тягостное молчание. Мег повернулась и посмотрела на него. Она выглядела прекрасно, но казалась очень хрупкой. «Я почти вижу лицо той старой дамы, которой в один прекрасный день стану. Это лицо лежит как тень...»

– Во всем, что произошло, виновата одна я, – призналась она. – Но вы понимаете меня, герцог?

– Право, мадам, – вмешался Дав. – Если бы его милость не нанял Сильвию, чтобы она завлекла меня, то подобные обстоятельства никогда бы не вышли на свет.

– Но теперь их вытащили на свет, – вздохнул герцог, – и мне придется признать свою ошибку. Мой маленький братишка... И я еще думал, что люблю его. И ради любви к нему едва не затравил вас, сэр. Я даже попытался погубить вас с помощью поддельных улик.

– Уже не важно, – ответил Дав. – Вы же не знали всего. Что бы ни говорила Мег, а брата вашего смерть настигла из-за меня. Я ведь тогда тоже решил вершить правосудие собственной рукой, как и вы сейчас.

Герцог свел ладони домиком и держал их перед глазами.

– Итак, ввиду того, что в мои намерения более не входит – ради Мег и по причине того, о чем она мне сейчас рассказала, – погубить вас, мистер Давенби, то что же прикажете предпринять в связи с листовками, обнаруженными в вашей книгопечатне? Я не в состоянии замять дело.

– Мы вполне можем выиграть дело в суде, упирая на то, что я не имею никакого отношения к деятельности Тома Хенли, – объяснил Дав.

Ившир уронил руки на колени.

– Однако вину придется свалить на кого-нибудь, – заметила Мег. – Никто не поверит, что мошенник Том Хенли действовал в одиночку. Наверняка о деле уже доложено королю. Боже, Ившир! Ну зачем вам понадобилось загонять всех нас в такое ужасное положение!

– Если бы вы сумели заставить себя довериться мне и поведать всю историю раньше, мадам... Мег отвернулась, щеки ее вспыхнули.

– И так ранить вас в самое сердце?

– Для меня лучше узнать правду, какой бы горькой она ни была, чем продолжать так несправедливо преследовать Роберта Давенби.

– Нет никакой необходимости, – заявил Дав, – чтобы факты, о которых говорилось сейчас, вышли за пределы комнаты. Что касается истории с книгопечатней, то нам нужно состряпать правдоподобную историю про то, как нам удалось вовремя раскрыть гнусный заговор коварных негодяев и предотвратить последствия их действий. Мне не хотелось бы втягивать сюда леди Грэнхем.

Ившир засмеялся резким смехом.

– А не то вы все же зарежете меня на дуэли, а, сэр? Дав отвернулся от окна. Глаза его смотрели холодно, как если бы душа его впитала сквозь стекло бесцветную суровость зимы. Лицо его побелело.

– Нет, ваша милость. Даже если б я и захотел, у меня на это не хватит умения.

Герцог поднялся на ноги. Он казался таким хрупким, словно сделан из стекла.

– Возможно, мы никогда не сможем стать с вами друзьями, сэр, но, дабы как-то компенсировать вред, который нанес вам Том Хенли по моему наущению, я согласен подтвердить любую выдумку, которую вы решите рассказать властям.

Дав подошел и пожал протянутую руку герцога.

– Благодарю вас, ваша милость.

– Но из-за фальшивых листовок власти будут настроены крайне кровожадно. И если не отвести от Дава все подозрения, то они вполне могут его повесить, – озабоченно предупредила Мег.

– И еще как, мадам! – ответил Дав. – А так как теперь мне есть для чего жить, то, мне кажется, следует назначить кого-то другого на роль государственного изменника. Кого-то, кто склонен к опрометчивым и безрассудным поступкам...

– Неужели вы взвалите обвинение в государственной измене на ни в чем не повинного человека? – прервал его герцог.

– А почему бы и нет? – Дав улыбнулся. – К счастью, у нас уже есть идеальный козел отпущения.

– Кто? – спросила Мег.

Дав взял ее руку, склонился и поцеловал пальцы, высказав своим жестом и любовь, и уважение, и что-то вроде прочувствованной благодарности. Сильвия смотрела на них и чувствовала, что сердце ее подпрыгивает, что сердце ее уязвимо...

– Единственное лицо во всей истории, которым можно легко пожертвовать, – заключил Дав, – это мистер Джордж Уайт.

Глава 16

Негромко насвистывая, Дав возвращался в пекарню Мэтью Финча верхом на лошади, которую он сегодня утром позаимствовал у Мег. Все его мышцы ныли от усталости. Камердинер Ившира промыл его раны, наложил швы и аккуратно забинтовал, однако болели они дьявольски. Он едва не лишился сегодня жизни: одна ошибка, одно неловкое движение, и Ившир пронзил бы его шпагой.

Все текло, с крыш капало. Началась оттепель.

Ему вспомнились слова песенки, которую он насвистывал: «Увы, любимый, отчего... Ведь я давно уже твоя и не смогу влюбиться вновь...»

Он потерял довольно много крови и потому чувствовал некоторую легкость в голове, однако ему удалось придумать способ разрешить все проблемы, отравлявшие жизнь.

Его веселое настроение пропало без следа, едва он узнал, что Сильвии в пекарне нет.

– Она уехала с цыганом, даже не позавтракав, – сообщил африканец. – И ни он, ни она с тех пор не возвращались.

– Куда, черт возьми, он повез ее?

Мэтью Финч улыбнулся.

– Все мы, мужчины, настоящие дикари, когда дело доходит до женщины, которая создана для нас. Я не знаю куда.

Лихорадочно соображая, Дав направился к своему дому. Бросил поводья мальчишке-конюху, и тут услышал тихое ржание Абдиэля. Жеребец стоял уже оседланный и взнузданный.

– Как, черт возьми, это понимать?! – Дав. – Почему Абдиэль стоит оседланный?

Конюх потянул себя за вихор.

– Извините, сэр, но мистер Уайт сказал, что ему нужно выехать на Абдиэле и что у него на то имеется ваше разрешение.

Дав помчался в дом и распахнул дверь кабинета. Там ее не было. Прыгая через две ступеньки, он взлетел наверх. Ее комната оказалась пуста. Легкий шум заставил его повернуться. Она как раз открывала дверь его спальни, и на плече ее висели седельные сумки.

Глаза ее широко раскрылись – лазурит на слоновой кости. Вся кровь отхлынула от ее лица.

– Боже! – воскликнула она. – Право, жаль мешать вам в осуществлении планов, которые вы имеете на мой счет, но я уезжаю.

Дав с колотящимся сердцем подошел к ней.

– Каких планов?

Она отступила. Вновь в обличье мальчика, она словно обезумела от гнева и от горя.

– Полагаю, вы еще не успели уведомить власти? Спорить могу, что Ившир замолвил за меня словечко и, надо думать, привел тот довод, что, сбежав, я смогу послужить нисколько не худшим козлом отпущения, чем будучи схвачена? Или же он отверг ваш план и предложил что-то свое? Вы-то предадите меня с радостью. А герцог, думаю, нет.

– Какие планы?!

Она вздернула подбородок.

– С помощью Таннера Бринка, действовавшего, должна признать, без особой охоты, я последовала вслед за вами в Ившир-Хаус. Я узнала, что, по вашему мнению, из меня выйдет убедительный государственный изменник. Ты выиграл, Дав, и я уезжаю.

– Если ты уедешь, значит, я проиграл.

– Я тоже!

– Я не позволю тебе уехать!

– Ты не позволишь мне? Он захлопнул дверь.

– По крайней мере не так!

Она отступила еще на несколько шагов.

– Я твердо решила, что позаимствую Абдиэля, чтобы добраться до побережья, но я не воровка и отошлю его обратно. А теперь, сэр, не будете ли вы так любезны, чтобы посторониться?

– Нет.

Седельные сумки упали на ковер, и она схватила его парадную шпагу со стола. Угол ее рта дернулся, словно от мучительной боли.

– Подарок Мег. Мне очень неприятно, но и его придется позаимствовать тоже. Прошу вас, сэр, посторониться!

– Сильвия, мы должны поговорить! Шпага со свистом вылетела из ножен.

– Вы полагаете, что у меня недостанет ни духа, ни умения убить вас? Может, и недостанет. Но у меня есть клинок. А у вас нет. Отойдите, мистер Давенби, и дайте мне пройти.

Она подняла шпагу и направила ее кончик прямо ему в сердце.

– Какое-то безумие, – выдохнул он. – Я не предавал тебя.

– «К счастью, во всей этой истории имеется лицо, которым можно легко пожертвовать, – это мистер Джордж Уайт».

– И ты сразу же истолковала мои слова в самую худшую сторону?

– А как, черт возьми, я могла их еще истолковать? Я пряталась, как Полоний, хотя и не за гобеленом, и, так же как и он, получила удар в сердце. Увы, в придачу ко всему прочему я еще и позабыла позавтракать. Вероятно, огорчение, которое я испытала, услышав, что именно вы планируете для меня, подорвало мои силы окончательно. И я, как слабая женщина, упала в обморок и ударилась головой о стену. Когда я пришла в себя, никого уже не было в голубой гостиной. Я сочла, что с моей стороны будет только благоразумно покинуть страну, прежде чем меня арестуют.

С чего же начать? Раны горели и ныли. Усталость одолевала его.

– Слова, которые ты подслушала, обращались к Ивширу! Герцог никогда не согласился бы на план, который мог бы повредить тебе. Ты сама знаешь!

Она подошла ближе. Острие шпаги теперь зависло у самого его горла.

– Да, я знаю. А вот знал ли ты? Был ли ты уверен в его несогласии?

Если он сделает слишком резкое движение, то сам наткнется на острие.

– Да. Совершенно уверен.

– Потому что догадался, что Ившир был моим любовником? – Рука ее задрожала. Блики так и заплясали на предательском лезвии. – А если б он и до сих пор оставался моим любовником, как бы ты реагировал?

Словно вытягивая слова изнутри, он медленно произнес:

– Но ты так не делала, Сильвия.

– Нет. Я отдалась тебе глупо, безраздельно. Я даже влюбилась в тебя, когда единственным мужчиной, который заслуживал моего доверия, оказался герцог.

– Да, – ответил Дав. – Я знаю.

– Однако ты, не посоветовавшись со мной, вынудил герцога согласиться пожертвовать Джорджем Уайтом. – Она сморгнула застилавшую глаза влагу. – И ты продолжал лгать мне и тогда, когда я уже начала говорить тебе правду.

– Да, – подтвердил он. – Я не мог иначе. – Он не знал, как достучаться до нее, как заставить ее понять. – Но постель говорила свою правду, Сильвия...

– Право, сэр! – Слезы брызнули – ледяные ручьи горя. – Все то дивное волшебство? Да, но телу так легко обмануть душу! А страсть сама по себе не более чем темница из золота.

Ему хотелось поцеловать ее, взять за подбородок, прижаться губами к ее губам, заставить ее вспомнить все, что соединяло их.

– Нашу страсть нельзя назвать темницей...

– Не надо мне больше лгать! Дай мне пройти! У нас нет будущего.

– Я отказываюсь верить тебе.

– Придется поверить!

Рука ее напряглась и ткнула шпагой, целясь прямо в сердце.

Несмотря на всю усталость, тело его среагировало как пружина. Он отступил, пнул шпагу ногой и обезоружил ее, ощутив вкус подлинного отчаяния.

Она кинулась на пол за откатившимся клинком, но он поймал ее и потащил в противоположный конец комнаты. Она отбивалась как могла, кусалась и лягалась. Один удар пришелся ему по щеке. Другой как раз по порезу на бедре. Зубы ее сомкнулись на его запястье. Только когда плечи ее уперлись в столбик изножья кровати, он выпустил ее и отошел.

Тяжело дыша, она вскинула руки и вцепилась в синие занавеси балдахина.

– Так мы впервые встретились, – подытожила она с наигранной храбростью, – так же все и закончится.

В голове у него шумело. Он с трудом, качаясь как пьяный, подошел к окну.

– Выбор за тобой, – согласился он. – Но сначала, умоляю, выслушай меня.

– Выбор? Когда ты предоставлял мне выбор? Я опять должна стать твоей пленницей? Однако я больше не сопротивляюсь, сэр. Я не кричу и не взываю о помощи. Вы будете привязывать меня к своей кровати, сэр?

Он сжал кулаки, прислонился лбом к холодному стеклу.

– Мы уже с тобой пробовали, – подтвердил он. – Ничего не получилось.

– Тут ты ошибаешься, потому что очень даже получилось, в том-то и заключается наша трагедия. – Она опустила руки и отошла к камину. – Где Берта? Ее уже не было здесь, когда я вернулась. Вот еще одна невинная жертва нашего безумия. Несмотря на то что у нее гроша нет за душой, она собрала свои вещи и сбежала. Или же и Берта тоже обманывала меня? – Она резко повернулась к нему и вопросительно посмотрела на него. – Ты знаешь? Скажи!

– Так ты желаешь знать правду? Все время Берта относила герцогу донесения.

– Да, конечно, я же ее и посылала.

– Она относила свои собственные донесения, Сильвия. Она вскинула подбородок.

– Что, черт возьми, ты хочешь сказать? Прекрасная, любимая, преданная Сильвия! Но теперь он не мог ни спасти ее, ни пощадить.

– Берта последнее время плела свои собственные интриги. Она приносила донесения, в которых отражала лживые россказни обо мне, о нас, и передавала их лакею герцога на Шепардс-маркет, а впоследствии и прямо Ивширу. Ей хорошо заплатили.

– Берта? Но почему?

– Я не знаю почему! Вот ты говорила тут про выбор. Ты страстно желаешь стать хозяйкой своей судьбы. Так, может, и Берта хотела того же. Может, ей не нравилось, что на нее не обращают внимания, может, она ревновала. Может, возненавидела меня за то, что я отверг ее той ночью. Может, просто не могла вынести, что ты привязываешься ко мне все сильнее. Я не знаю.

– Нет. – Голос ее надломился. – Ившир ничего не говорил мне.

– Его милость не хотел, чтобы ты знала, что твоя горничная действует за твоей спиной. Он хотел пощадить твои чувства. Как полные идиоты, мы все хотели пощадить твои чувства. Так что мы все лгали тебе: и герцог, и Берта, и я.

Изо всех сил стараясь сохранить достоинство, она села и вытянула ноги вперед.

– Что она говорила герцогу?

– Все, что могло еще больше разжечь его ненависть ко мне. Ее россказни ложились бальзамом на его слух, и он щедро вознаградил ее за них. Под конец Берта сообщила герцогу, что я изнасиловал ее. Вот тогда-то, не находя себе места из-за тревоги за тебя и чувства вины, он нарушил свой собственный кодекс чести и заплатил Тому Хенли, чтобы тот состряпал свои миленькие мятежнические листовки. Ради тебя. Чтобы вырвать тебя из объятий гнусного насильника.

– Как лестно, что привязанность ко мне герцога настолько велика, что он оказался способным на совершенно несвойственный ему поступок! – заверила она. – Я не буду притворяться, что поверила, будто ты изнасиловал Берту. У нее свои причины бояться и недолюбливать мужчин.

– Так же, как и у тебя?

– Да, если хочешь. Но все равно – ты не посоветовался со мной и не принял мои интересы во внимание...

– Я только и делал, что принимал твои интересы во внимание. А посоветоваться я не мог, потому что понятия не имел, как пойдут дела в Ившир-Хаусе. Я знал только одно: что бы ни случилось, герцог защитит тебя.

Она подняла на него глаза.

– Однако случилось вот что: я попыталась убить вас. Теперь я совершенно спокойна, так, может, вы позволите мне покинуть вас, сэр?

– Нет, – ответил он.

Сил у него, похоже, совсем не осталось. Голову его окутывал туман, и даже говорил он с трудом.

– Я в ловушке, – констатировал Дав. – И не могу придумать, как выбраться из нее.

– Если ты станешь утверждать, что и правда доверяешь мне, то почему ты отправился в Ившир-Хаус, не посвятив прежде в свои планы меня, почему меня вывели за скобки? Однако если ты признаешь, что мы не можем доверять друг другу, то что нам, черт возьми, остается? Я-то думала, что влюбилась, даже не просто влюбилась, а безумно влюбилась. Я впервые слепо доверилась мужчине. Я ослабила свою оборону, стала уязвимой. А затем ты использовал меня, как какой-то винтик в своей машине, даже не посвящая в суть своих махинаций, и продолжал при этом твердить и мне и себе, что любишь меня. Он прикрыл глаза.

– Но что мне делать, Сильвия? Как нам воссоздать то, что, как мне казалось, мы нашли с тобой вдвоем?

– Не важно. Мы с тобой не можем доверять друг другу, и не доверяем, и никогда не доверяли. Я агент герцога, и была им всегда. Остаешься ты по-прежнему его врагом или нет, но мне тебе предложить нечего. Позволь мне уйти, Дав. Я и так почти лишилась мужества.

– Нет. – Он встал, подхватил шпагу и положил на скамейку под окном. – Когда ты ела в последний раз?

Она подняла на него недоверчивый взгляд. Веки ее все еще оставались красными.

– Ела?

– Ты же не позавтракала сегодня в пекарне у Мэтью Финча. Я самым галантным образом провожу тебя в столовую. Мы позавтракаем. Ты выслушаешь меня. А потом поступишь так, как тебе угодно.

Она молча посмотрела на него.

– Хорошо, – качнула она головой. – Учитывая, что альтернатива – провести остаток дней здесь взаперти, на привязи, как какая-нибудь коза.

– Козел, – поправил он. – Козел отпущения. Но сначала я должен попросить тебя сменить нелепый, хотя и очаровательный мужской наряд на одно из платьев, присланных для тебя Мег.

– Зачем?

– Затем, что мистера Джорджа Уайта – человека, который не существует и никогда не существовал, но про которого очень удобно сказать, что он бежал во Францию, – действительно придется принести в жертву.

– Так что же будет дальше со мной? – полюбопытствовала Сильвия.

– Джордж исчезает. Сильвия Джорджиана, графиня Монтеврэ, которая, как обещал герцог, будет иметь отныне собственный годовой доход, появляется на сцене, живая, невредимая и ни у кого не вызывающая подозрений, дабы занять подобающее место в лондонском обществе.

– Право! – недоумевала она. – Я слепну от таких блистательных замыслов. Какая жалость, что никто не удосужился посоветоваться со мной, хотя я не настолько глупа, чтобы возражать. К тому же спешу вас уверить, что, какое бы место в лондонском обществе ни вздумалось занять графине Монтеврэ, мистеру Роберту Синклеру Давенби рядом места не найдется.

Он посмотрел на нее. Между ними лежал тот самый ковер, на котором они вместе предавались восторгам страсти.

– А ты не думаешь, что такая потеря окажется для меня непереносимой?

– И для меня тоже, – кивнула она, и в глазах ее сверкнула решимость. – Ты найдешь себе другую любовницу, а мне что же – быть при вас придворным шутом?

– Когда я сегодня утром отправлялся в Ившир-Хаус, я твердо решил, что, если останусь в живых, попрошу тебя стать моей женой. Таким образом, мадам, в шутах-то оказался я. Так что пойдемте, ради Бога, скорее позавтракаем!

Дав ожидал ее, стоя возле камина столовой.

Сильвия пробежалась пальцами по глянцевитой юбке одного из платьев Мег – голубого дневного платья с широким подолом и нижней юбкой светлого шелка, отделанной кружевами. В груди ее бился панический ужас, тот глубокий, отчаянный ужас, который почти неотличим от желания.

Дав также вымылся и переоделся. На его широких плечах сидел теперь его собственный скромный угольно-серый камзол. Как только она встретилась с ним взглядом, томление хлынуло водопадом из ее сердца, и потому она решила держаться с вызовом. В противном случае она пропадет совсем, да и его утянет за собой в пучину.

– Когда я вижу тебя в таком наряде, – признался он, – у меня дух захватывает.

– То же могу сказать и о себе. В корсете, да еще в расстроенных чувствах, свободно дышать не так-то просто.

Он выдвинул для нее стул. Аппетитные запахи поднимались от блюд на столе. Глаза ее горели как раскаленное железо. Она не могла думать ни о чем и ни о ком. Она очень устала.

– Завтрак, мадам, – предложил он. – С гневными чувствами проще совладать на полный желудок.

– Мы можем сесть за стол, – ответила она. – Но не думаю, что я смогу съесть хоть что-то.

– Уверяю вас, мадам, что и мне еда покажется не вкуснее старого неоплаченного счета. Однако я буду есть, и вы должны поесть тоже. Если наше сражение должно продолжаться, то нам обоим понадобятся силы.

Шурша юбками, она села за стол.

– Для сражения требуются по крайней мере двое, сэр. В мои намерения не входит участие в нем.

Он положил ей на тарелку яйца, мясо и куски свежего хлеба, налил в чашку горячего шоколада.

– Но вы все-таки поешьте, – настаивал он.

Она поела, глотнула шоколада и почувствовала, что начинает согреваться.

– В искусстве уговаривать вы не знаете себе равных, – заметила она. – Поэтому всякий человек, вошедший в вашу жизнь, рискует стать объектом манипулирования.

Он отпил шоколада и посмотрел на нее.

– Возможно. Однако позволь изложить тебе некоторые факты. Сегодня утром из пекарни Мэтью Финча я направился прямиком в дом Мег. Истина, которую необходимо услышать Ивширу, могла сообщить только она сама. Мег позволила мне побриться у нее, одолжила мне чистую одежду и лошадь, чтобы слуги герцога не погнали меня с крыльца как бродягу. Я умолял ее о гораздо большем, но в результате ушел, так и не зная, приедет ли она в Ившир-Хаус или нет.

– Однако она появилась там.

– У Мег свои мотивы, и она вольна поступать по своему усмотрению. Так же как и ты. Как Таннер Бринк, и Берта, и Ившир. Я был связан клятвой. И до сих пор связан. Я никоим образом не мог знать, что именно решит Мег.

Пальцы ее смяли кусочек хлеба.

– Очень хорошо, я принимаю твои слова на веру. Однако что тебе стоило посвятить меня в свои планы, посоветоваться со мной!

– Ты так полагаешь? Ты и в самом деле думаешь, что я согласился бы использовать тебя в качестве щита?

Она отодвинула свою тарелку.

– Боже мой, сэр! Вы что же, ожидаете, что я выражу свое восхищение вашим мужеством? Приду в восторг от того, что вы, рискуя жизнью, позволили герцогу обрушить на вас гнев? Я и так знаю, как вы храбры. Но можете ли вы отрицать, что использовали меня и дурачили с того самого момента, как я впервые появилась здесь?

Он доел ветчину с яйцами, отпил еще шоколада.

– Меня вынудили обстоятельства поступать так. Ты хотела погубить меня.

– Даже когда мы предавались любви в кабинете мистера Фенимора? Даже в течение тех трех дней, что мы провели в твоей спальне наверху?

Вилка его замерла на полпути ко рту.

– Так что входило тогда в ваши намерения, мадам?

– Вот именно, – добавила она. – Больше не о чем говорить. Вы можете дать мне объяснения. Вы можете рассказать мне про лорда Эдварда Вейна. Я могу рассказать вам про Берту и правду о моей жизни в Европе. Могу даже признаться, что не спала с Ивширом уже долгие годы. Мы можем признаться во лжи, которую говорили друг другу, полностью и окончательно, и это ничего не изменит.

– А вдруг изменит?

Она встала, чувствуя, как ужас бьется под планшетками корсета.

– Я знаю, потому что вы заставили меня думать, что я люблю вас. Вы похитили мое сердце без моего на то позволения. Вы заставили меня поверить, что я стану всего лишь пустой оболочкой, лишившись вас. Вы разорвали меня на части и оставили ни с чем, с одной только моей уязвимостью. Одной страсти мало для того, чтобы залечить мою рану. Даже любви недостаточно, когда она основана на зыбучем песке.

Лицо его осунулось от усталости.

– А разве я давал позволение похищать мое сердце? Но ты все равно похитила его. Если ты уйдешь сейчас отсюда, то действительно унесешь мое сердце с собой. Я люблю тебя, Сильвия.

Она оперлась о спинку своего стула.

– Любите? Что ж, возможно. Но Таннер Бринк предсказал мне мою судьбу: «Я вижу одну великую любовь, почти утраченную, но затем обретенную снова...» Он только не сказал, что мне суждено утратить любовь еще раз, и так скоро, и так горько. Если мы пожинали любовь, то сеяли семена разрушения с самого начала.

На что она надеялась? Что Дав примется напыщенно декламировать? Кричать о своей любви? Настаивать, что ни один мужчина в мире не может обладать ею? Схватит ее и привяжет к кровати? Она заставила себя прикусить язык, когда возбуждение овладело ее умом.

– Происходит какое-то безумие, – покачал он головой.

– Мы оба узнали, что такое безумие. – Руки ее побелели от напряжения. – Но если я поддамся тебе сейчас, всю оставшуюся жизнь я буду всего-навсего твоей рабыней, что пугает меня больше смерти. Если ты поддашься мне сейчас, то в один прекрасный день возненавидишь меня. Нет никакого решения, и нет никакого будущего. Отпусти меня, Дав.

– Тогда позвольте мне вызвать для вас портшез. – И он, убийственно элегантный, поднялся со своего стула. В глазах его отражались только руины. – Я распоряжусь, чтобы ваши новые платья доставили в Ившир-Хаус незамедлительно.

– В Ившир-Хаус?

Он отошел и стал у окна, рассматривая что-то на улице. Она не видела его лица, только спину и длинные ноги.

– Лучше будет, если ты отправишься к нему, Сильвия. У герцога сейчас жесточайшая нужда в хорошем друге. Сегодня утром его милость узнал, что на самом деле представлял собой его брат и чего он лично лишился из-за него. Его мир обрушился.

Дав подошел к конюшне, где стоял Абдиэль, все еще взнузданный и оседланный. Он вывел лошадь из стойла и забрался в седло. Гнедого не надо погонять. Поднимая фонтаны брызг, алмазами сверкавшие под ярким солнцем, он резво бежал по заваленной тающим снегом улице, сам весь забрызганный талой водой.

Конь мчался прямо на запад. Огородам, свалкам и многочисленным печам для обжига кирпича вскоре пришла на смену открытая местность. Ажурное плетение еще голых ветвей проносилось над головой. Голубое небо казалось невообразимо высоким. Февральский день был одним из тех редких дней, которыми можно насладиться, только оставив лондонские туманы за спиной. Не прошло и часа, как конь и всадник уже влетали в кованые ворота. Они скакали по длинной подъездной дороге, а скот, бродивший тут и там за ограждением, пугливо шарахался при их появлении. Конюх выбежал им навстречу, едва Абдиэль остановился у парадного крыльца Грэнхем-Холла, загородного дома Мег. Входные двери стояли нараспашку.

Дав бросил конюху поводья и взбежал по ступеням крыльца. Дворецкий поспешно посторонился. Оставляя на полу грязные следы, Дав торопливо шагал по знакомым коридорам.

Мег сама открыла дверь своей гостиной. Она еще не сняла длинный плащ, а в руках держала муфту. Должно быть, карета только-только привезла ее из города, потому что на лице ее все еще оставались следы слез.

– Вот и весна, – произнесла она. – Говорят, в лесу уже видели подснежники. Так как ты все равно уже совершенно промок, мой дорогой Дав, и перемазался не хуже охотничьей собаки, то, может, ты хочешь пойти посмотреть на подснежники?

– Ты пыталась сбежать за границу? – спросил герцог. – Даже не повидавшись прежде со мной? Боже мой, Сильвия! Неужели ты подумала, что кто-нибудь из нас троих желал тебе зла, а тем более смерти на виселице за государственную измену?

В камине весело пылал огонь, и ее замерзшие лицо и руки постепенно отогревались. Лакей препроводил ее к герцогу без всяких вопросов. Она предстала перед ним как важная дама – в шелках и атласе, с перьями на шляпе и с меховой муфтой.

Ившир принял ее в той самой голубой гостиной с маленькой башенкой-балконом, где она сегодня утром упала в обморок.

– Ты пришла выбранить меня за Берту? Я заслужил упреки. Я использовал твою горничную, не поставив тебя в известность.

– У нее свои проблемы. Возможно, она использовала вас как второстепенное лицо своей собственной драмы. Уже не важно. Она сбежала. Но как же странно я себя чувствую, сидя здесь в надетой на меня позаимствованной сбруе и делая вид, что я настоящая дама!

Герцог откинулся в кресле и свел ладони перед собой домиком. Кожа его приобрела сероватый оттенок, как старая бумага, и отчетливо выделялся красный след пореза на щеке.

– Но ты и есть настоящая дама! Теперь, когда с миссией, которую ты выполняла для меня, покончено, Джордж Уайт может исчезнуть навсегда. Собственно говоря, мы приняли идеальное решение.

Она протянула руки к огню. Собственные пальцы показались ей какими-то другими. Чужими. Совсем женские руки. Она не могла уже ни закинуть ноги на край каминной решетки, ни развалиться в кресле, ни заложить руки за голову. Она теперь дама.

– Не уверена, что мне будет так уж приятно расстаться с Джорджем Уайтом.

– У всех у нас сегодня выдалось утро не из легких, – продолжал герцог. – Мне тоже не так-то легко признать, что я оказался глубоко не прав, мстя мистеру Давенби за смерть Эдварда.

Сильвия попыталась улыбнуться.

– Дав тоже виноват.

– У него существовали свои причины. – Ившир сжал рукой подбородок. – Я не знал очень многого о своем брате. И не хотел знать. Очень уж легко было свалить все на Давенби. Я возненавидел его, потому что не хотел смотреть правде в глаза. Чем больше, слухов доходило до меня, чем больше доказательств попадало мне в руки, тем сильнее становилась моя ненависть к человеку, который оказался невиновен, потому что иначе пришлось бы признать, что мой брат – воплощенное зло и мой отец несправедливо защищал его.

– Он же ваш брат. Что бы ни натворил лорд Эдвард, вы имели полное право и дальше его любить.

– Если бы я знал, что он совершил, я уничтожил бы его собственными руками. – Губы герцога скривила горькая усмешка. – Я сегодня утром приложил все силы к тому, чтобы зарезать Роберта Давенби.

– Я тоже пыталась, – Сильвия. – Он так умеет выводить из себя, что удивительно, отчего никто больше не пытается.

Герцог вскинул голову.

– Ты пыталась зарезать Давенби? Пальцы ее мяли голубой шелк.

– Да. На губах герцога появилась тень улыбки.

– И что случилось?

– Он мгновенно обезоружил меня. Он неуязвим.

– Ты что же, хотела, чтобы он позволил проткнуть себя шпагой?

– Нет! Я сдержала бы удар в последний момент. Ившир пристально смотрел на нее.

– Ты до сих пор влюблена в него?

– По-вашему, это любовь? Он подавляет меня, уничтожает. Я стала настоящей рабыней своих чувственных желаний. Если я допущу, чтобы он прикоснулся ко мне хотя бы еще один раз, то я навсегда останусь его очарованной пленницей. – Она пыталась найти в себе довольно мужества, чтобы признаться, объяснить своему единственному другу, что в душе она трусиха. – У меня такое чувство, что я погублю себя из-за любви к нему.

– Как именно ты погубишь себя?

– Он именно такой, как вы говорили, как говорил ваш брат, и даже более того. И он так блистателен, что просто опьяняет! Никто не может устоять перед таким обаянием: герцогини, поэты, музыканты, леди Шарлотта Рэмпол, лорд Хартшем, леди Грэнхем. Даже моя горничная Берта, хотя она возненавидела и себя, и его из-за своей влюбленности. Даже Таннер Бринк. Даже вы – теперь, когда позволили себе посмотреть на него беспристрастно. Даже ваш брат.

Глаза герцога горели как угли на бледном лице.

– И ты полагаешь, что затеряешься в толпе обожателей, плененных обаянием мистера Давенби?

Она вздрогнула.

– Надеюсь, дело не только в гордости, но я, право, не знаю. Я знаю только одно: я словно превратилась в камень.

– Почему? Почему ты боишься? В конце концов, ты сама – женщина того же типа.

– Что вы хотите сказать? – встала она.

– А почему, по-твоему, тебе так удавалась твоя работа? – Герцог тоже поднялся на ноги и взял ее за локти. – Боже мой, Сильвия, неужели ты сама не понимаешь своей силы? Даже в роли Джорджа, молодого человека без положения в обществе и состояния, ты произвела ошеломительное впечатление в лондонском свете. Когда я впервые встретил тебя, еще совсем девчонкой, ты уже сияла среди других как бриллиант.

– Если вы и заметили какое-то сияние при нашей первой встрече, то, вне всякого сомнения, лишь отраженный свет, – промолвила она.

Пальцы его сжались крепче.

– Я был старшим сыном герцога, а теперь я сам герцог Ившир. Такое положение само по себе придает некоторый блеск. В то время как ты, будь ты даже последней судомойкой, сумела бы очаровать любого мужчину. Ей-богу, вы с Давенби просто созданы друг для друга!

– Нет, – возразила она. – Вы не понимаете. Он сильнее меня. Я не в силах совладать со славой, которая его окружает. Не знаю, является ли чувство, которое я испытываю, любовью или влюбленностью, но, если я попытаюсь жить с ним, у нас ничего не получится и брак...

– Он просил тебя выйти за него?

– Я постаралась предотвратить разговор о браке. Я не могла иначе. Почему, вы думаете, я набросилась на него со шпагой?

Ившир выпустил ее и отошел к окну. Силуэт его отчетливо вырисовывался на фоне яркого солнца.

– Тогда ты можешь занять место рядом со мной, если захочешь.

– Какое место?

– Должен ли я еще раз перечислить свои привлекательные качества? Я герцог. Я несметно богат. У меня шесть обширных загородных имений, дворец в Лондоне, целая сеть предприятий и немало удачных капиталовложений. Обещаю стать покладистым мужем...

Сильвия так и села. Сердце ее отчаянно колотилось.

– Вы предлагаете брак? Мне?

– Почему бы и нет? И мне следовало жениться на тебе давным-давно. Сильвия Джорджиана, герцогиня Ившир – неплохо звучит! – Герцог протянул ей руку ладонью вверх. – Я предлагаю вам свою руку, мадам. Ни одна женщина в своем уме не откажется от подобного предложения. Ну скажи же «да», Сильвия, и герцогство твое.

– С чего бы мне вдруг захотелось пойти смотреть подснежники? – спросил Дав.

– Чтобы вспомнить, что существует невинность, – ответила Мег, – и вещи, которые очень просты.

Он стянул перчатки и бросил в сторону.

– Что, черт возьми, может быть простого в каше, которую мы заварили?

– Ты не веришь, что она любит тебя? Дав запустил обе руки в волосы.

– Я знаю, что она любит меня. И, возможно, также сильно, как и я ее. Но она думает, что для нас любовь невозможна.

– Где она сейчас?

– Она вернулась к Ивширу.

– Но, может, его милость герцог – человек, чуждый страстей? – произнесла Мег.

Дав посмотрел ей в глаза.

– О нет! Он человек очень сильных страстей. И он мне нравится. И даже если он считал меня конченым негодяем, в Сильвию он всегда верил безоговорочно.

– А ты не веришь?

– Я ее люблю. Люблю. Но она – одинокая тигрица и лишает меня надежды. Она права. Недоверие, которое мы между собой посеяли, совершенно невыносимо.

Шурша шелковыми юбками, Мег присела.

– Ах, мой милый! Какие же мы все глупцы!

«Я предлагаю вам свою руку, мадам. Ни одна женщина в своем уме не откажется от подобного предложения. Ну скажи же «да», Сильвия, и герцогство твое».

Комната завертелась вокруг нее. В два прыжка герцог подскочил к ней.

– Дыши глубже! – приказал он. – Наклони голову.

Сильвия опустила голову к коленям. Ившир быстро прошел к буфету, налил бренди и вложил стакан ей в руку. Бренди обожгло горло, и она едва не задохнулась.

– Я никак не ожидал, что предложение руки и сердца может стать причиной обморока, – заметил герцог сухо. – Тем более для тебя!

Сильвия поставила стакан.

– Мой дорогой друг, большая честь для меня услышать такие слова, но не всерьез же вы делали свое предложение?

Он принялся шагать по комнате.

– Мы не влюблены друг в друга, но мы старые друзья. Ты знаешь, что я никогда не стану принуждать тебя спать со мной, хотя в свое время мы находились в довольно нежных любовных отношениях, чем не могут похвастаться большинство супружеских пар. – Он остановился. – Ты станешь моей женой и герцогиней, и будущее твое будет надежно обеспечено.

Руки ее сжали голубую ткань.

– Но что я могу предложить вам, когда без памяти влюблена в другого? Зачем вам жениться на мне?

– Так ты отказываешь мне? Я знаю, что твою благосклонность нельзя купить просто деньгами. Но ты и в самом деле хочешь настоящей любви?

– Хочу ли я любви? – Сильвия подняла на него глаза. – А разве не того же и вы хотите, ваша милость?

Морщины пролегли в углах егй рта, он улыбнулся с иронией.

– Как и все мы, я хочу того, чего не могу получить. Неужели ты до сих пор не поняла, что Давенби всякий раз забирал то, что составляло предмет моих желаний?

Она всмотрелась в темные глаза, и ее вдруг осенило.

– О Боже! Как я прежде не догадалась! Вы влюблены в леди Грэнхем?

– Когда-то я надеялся сделать ее своей женой, но мы поссорились. И Боже мой! Теперь я припоминаю, что ту ссору спровоцировал Эдвард! И она вышла за лорда Грэнхема. Позже, когда она овдовела, мне показалось, что судьба дарит мне второй шанс. Однако Мег предпочла мне своего безнравственного любовника. Подвергая Давенби несправедливым преследованиям, я только углубил пропасть между нами.

– Но как еще вы могли поступить? Дав разорил вашего брата, привел его к гибели.

Герцог опустился в кресло.

– Я уже говорил тебе о слухах, о гнусностях. Слухи оказались верными. Гнусности – более чем реальными. Существовало тайное общество, члены которого предавались самым извращенным наслаждениям, используя для своих целей женщин, детей и юношей, употребляя наркотики. – Герцога передернуло. – Подбирали деревенских девушек, приехавших в Лондон в поисках работы, прямо у почтовых карет, а потом бросали на улице. Если девушка умирала, то ее и хватиться оказывалось некому, – а они иногда умирали.

Сильвия нервно сглотнула.

– Я предполагала нечто подобное.

– Мой брат говорил, что во главе тайного общества стоял Давенби. – Царапина на его щеке вдруг показалась очень яркой на побелевшей коже. – Мег никогда прямо не опровергала подобные слухи. Но преступником был лорд Эдвард Вейн собственной персоной!

Онемев от жалости к герцогу, Сильвия закрыла лицо ладонями. Наконец она смогла выговорить:

– И леди Грэнхем все знала? Герцог кивнул.

– Но почему она, черт возьми, ничего не сказала мне? Почему они не предали преступления Эдварда огласке тогда же? Зачем Давенби затеял вместо этого свой крестовый поход, такой ужасный и бесчестный?

– Наверное, он дал леди Грэнхем клятву, вот и все.

– Значит, есть что-то еще. – Ившир встал и подошел к окну. – Тайна настолько ужасная, что связала его и Мег навсегда. У Давенби теперь ни гроша. Книгопечатня его разорена. Все прочие его средства связаны, они в трастовом фонде Сент-Джонса. Впрочем, если бы дело обстояло только в бедности, то ты стала бы жить с ним и на улице, и она тоже.

– Нет, – покачала головой Сильвия. – Она не станет. Плечи его застыли.

– Я принужден простить Давенби смерть моего брата, но неужели ты не понимаешь, что у меня словно нож поворачивается в сердце при одной мысли, что он сейчас с Мег? У меня есть шпионы и помимо тебя, Сильвия. Когда она уехала отсюда сегодня утром, то направилась прямо в Грэнхем-Холл. Давенби отправился туда вслед за ней. Гнал лошадь галопом, как сущий черт.

– Потому что он обязан ей всем, – покачала плечами Сильвия.

Герцог стремительно обернулся к ней.

– Предупреждаю тебя, Сильвия, если подтвердится то, чего я опасаюсь, то я вполне могу и проткнуть его!

– Тогда вы лишите его жизни только за то, что я отвергла его.

Он подошел к ней.

– Право, мадам! Я вам предложил герцогскую корону, и вы ее тоже отвергли.

– Я всегда хотела иметь независимость, возможность жить по своему усмотрению – то необходимое условие, которое вы, мужчины, считаете чем-то само собой разумеющимся.

– Герцогство не предполагает независимости; все, что оно дает, – бесчисленные обязательства.

В голосе его слышалась напускная храбрость, скрывавшая душевную боль. Сильвия, справившись с собственным страданием, взяла его за руку.

– Тогда я должна благодарить Бога, что я более не мужчина. Вы обезумели от горя, ваша милость, из-за брата и из-за дамы, возможности поухаживать за которой вы лишились, как вы думаете, навсегда. Интересно, что бы вы, черт возьми, стали делать, ответь я «да» на ваше безумное предложение?

– Я бы женился на тебе, – ответил Ившир.

Глава 17

В предыдущий раз Сильвия ехала сюда в карете Мег вместе с Давом. Теперь она, одетая как подобает даме, сидела в карете одна. Голубое платье и нижнюю юбку с блондами скрывал меховой плащ, волосы завиты в мелкие колечки. Когда карета герцога приблизилась к крыльцу Грэнхем-Холла, тревога ее переросла в панику.

Ее охватило безумие, горе или мужество – Сильвия сама уже не понимала. Она только понимала, что из-за любви к Давенби отвергла предложение выйти замуж за герцога. Прислуга восприняла ее появление без удивления. Ее провели в большую гостиную, залитую светом склонявшегося к закату солнца. Мег поднялась из-за письменного стола, простирая к ней руки.

– А вы незаурядно храбрая женщина, леди Монтеврэ, – проговорила Мег с улыбкой. – Дав здесь. Вы не боялись, что застанете нас в постели?

Краска бросилась Сильвии в лицо.

– Нет. Хотя если бы и застала, то не стала бы винить ни его, ни вас. Только я не верю, что он настолько ветреный. Однако я не знаю, захочет ли он видеть меня. Я приехала только из-за герцога.

– Ившира?

– Он ужасно страдает.

Взмахом руки Мег указала ей на кресло.

– К сожалению, нельзя переделать прошлое.

– Почему бы не попробовать? – Сильвия села, шурша юбками.

Мег принялась расхаживать по гостиной. Серебристая ткань ее юбки посверкивала при каждом шаге.

– Думаю, вам следует выслушать прошлую историю целиком.

– Вы полагаете, что можете настолько доверять мне?

– Да, конечно. Безусловно. Иначе Дав не влюбился бы в вас так сильно.

Сильвия молчала, сердце ее отчаянно билось в груди.

– Лорд Эдвард Вейн был ослеплен и очарован, когда впервые повстречал Дава, – начала Мег. – Однако Дав отнесся к нему весьма прохладно. Молодого светского щеголя взбесило, что человек, не имеющий никакого положения в обществе, пренебрегает им, но он упорно продолжал добиваться расположения Дава. Лорд Эдвард не мог смириться с неудачей. Кроме того, он любил раскрывать чужие тайны, собирать компрометирующие сведения о людях. Он захотел узнать что-нибудь такое, что дало бы ему власть над Давом. И отправился в Озерный край, где встретился с приемным отцом Дава, сэром Томасом.

– Я не понимаю, чего он, собственно, хотел? – спросила Сильвия.

Мег дошла до окна и повернула обратно.

– Полагаю, он хотел найти настоящих родителей Дава.

– Но, по-моему, Дав совершенно не интересовался ими. Он любил приемных родителей.

– Вот именно. К тому же сэру Томасу решительно ничего не удалось узнать о матери Дава, хоть она и оставила в его корзинке погремушку, которая стоила небольшого состояния. Визит сына герцога произвел немалое впечатление, и когда лорд Эдвард предложил сэру Томасу помочь вложить кое-какие деньги, тот охотно согласился.

– Дав знал об этом? Мег покачала головой:

– Тогда нет. Не знал он и того, что Том Хенли уже работал на лорда Эдварда и что с его помощью младший сын герцога потихоньку расхищал состояния других людей, причем так, что его причастность доказать было почти невозможно.

– Но ведь сэр Эдвард, надо полагать, сам имел состояние и его ожидало блестящее будущее?

– О да. Но ему все казалось мало. – Тонкая морщинка появилась меж бровей Мег. – Наверное, он просто никак не мог смириться с тем, что он младший сын. Он поставил себе целью стать самым богатым человеком в Англии, богаче собственного отца, и создать империю власти и капитала с помощью поддельных документов и мошенничества.

Сильвия сидела молча.

– Дав узнал обо всем, – продолжала Мег, – только после того, как его приемный отец утопился в озере Дервент-Уотер.

«Сэр Томас Фарлоу и его жена воспитали меня как родного сына. Моя мать еще жива, а вот отец умер». Теперь она по-новому поняла смысл его слов, и сердце у нее сжалось. Она вытерла слезы.

Мег повернулась. Ее глаза сверкали.

– Дав и его мать пережили ужасный удар, но благодаря талантам Тома Хенли доказать что-либо никто не смог. Вот тогда-то он и решил принять дружбу лорда Эдварда, вернее, притвориться, что принял, с целью завоевать его доверие. Постепенно он разузнал все о махинациях с помощью поддельных документов. Но тут он случайно обнаружил нечто гораздо худшее.

– Он узнал про клуб лорда Эдварда, про молоденьких девушек? Ившир рассказал мне.

– Дав пришел в неописуемую ярость. Он вознамерился немедленно обличить это чудовище, но тут случилось кое-что, что вынудило .его изменить свои планы. Лорд Эдвард нанес удар первым. – Мег набрала в грудь побольше воздуха. – К тому времени он искренне поверил, что сумел наконец завоевать дружбу Дава, но он хотел еще и любви. Ревность снедала его.

– Ревность? Но почему?

– Лондонский свет принял Дава в свои объятия, как если бы он был принцем крови. Как и все остальные, я безумно влюбилась в него. Мой брак оказался крайне неудачным. Я имела любовников и до того, как овдовела, и после, но я представляла собой лакомый кусочек на брачном рынке. Лорд Эдвард Вейн пожелал отхватить его для себя. Он пытался ухаживать за мной, хотя я всегда находила его общество неприятным, в то время как в Дава... я влюбилась без оглядки и не скрывала этого.

– Мне знакомо это ощущение, – заметила Сильвия. Мег улыбнулась, хотя кожа ее блестела от пота и приобрела пепельный оттенок.

– Итак, лорд Эдвард попытался сделать Дава своим любимчиком, а в результате сам оказался в числе подхалимов, искавших его общества. Он решил, что виновата во всем я. И тут Ившир – его старший брат – стал оказывать мне знаки внимания... – Она сделала глубокий вдох. – По иронии судьбы в то время, когда влюбленность моя в Дава начала ослабевать, для лорда Эдварда наступил решающий час. Прежде чем Дав успел приступить к публичному разоблачению, лорд Эдвард осуществил свою месть.

– Он отомстил Даву?

– Нет, – промолвила Мег. – Молодой негодяй даже не знал, что Дав заподозрил его в мошенничестве, не говоря уж о тайном обществе. Он отомстил мне.

У Сильвии внутри что-то оборвалось.

– Если у вас слишком болезненные воспоминания...

– Нет. Вы должны услышать все. Я бессовестно воспользовалась добротой Дава. Я заставила его поклясться, что он поможет мне уничтожить лорда Эдварда, совершенно уничтожить. Мы с Ивширом в некотором отношении очень похожи!

– Однако Дав имел свои основания жаждать мести. То, что случилось с его отцом...

– Да, и отвратительный тайный клуб к тому же. Первым порывом Дава стало послать открытый вызов сэру Эдварду на дуэль. Но я связала его клятвой и потребовала сохранить тайну. Ради меня Дав согласился уничтожить тайный клуб так, чтобы лорд Эдвард не узнал, чьих рук это дело. Дав к тому времени уже успел приобрести книгопечатню и начал печатать листовки. Приятели лорда Эдварда сразу перепугались. И тайное общество распалось само собой.

– Дальше мы обратили свои усилия на то, чтобы разорить лорда Вейна, так как по-настоящему он любил только деньги.

– И вы начали с Тома Хенли?

– Я заплатила немало, чтобы переманить этого мошенника от лорда Эдварда. Том Хенли не способен на преданность, если не считать преданности деньгам, но хитрый мошенник предпочитал оставаться в тени. Ведь если бы он заговорил, то и ему самому не поздоровилось бы. К тому времени Дав уже превратился в самого доверенного из всех деловых партнеров лорда Эдварда.

– Лорд Эдвард пребывал в уверенности, что они вместе создают грандиозный торговый флот, – заметила Сильвия. – Ившир показал мне документы.

– Да. Документы, написанные самим Давом. Таланты специалиста по поддельным документам он использовал для того, чтобы тайно восстанавливать состояние людей, которых в свое время обобрал лорд Вейн. Все, что осталось, мы вложили в Сент-Джонс. Я намеревалась открыть все после того, как мы полностью разорим нашего врага. И тогда Дав просто убил бы его на дуэли. Но обстоятельства сложились иначе. Кто-то другой убил лорда Вейна. Множество людей желали его смерти, и не один джентльмен рискнул бы своей жизнью ради избавления мира от подобного негодяя.

– Однако лорд Вейн уже успел поведать брату свою версию событий?

– Он излагал ему свои лживые версии все время, медленно впуская яд. И Ившир попытался предостеречь меня, говоря бог знает что про моего же любовника. Мы ужасно поссорились. Но и тогда ни ради того, чтобы спасти доброе имя Дава, ни ради того, чтобы погасить разгоравшуюся ненависть Ившира... – Мег остановилась, чтобы перевести дух. – Я не могла сказать Ивширу правду.

– Почему же, мадам?

В белоснежном парике и парчовом камзоле герцог Ившир стоял в дверях и смотрел на них. Порез на щеке выделялся алой полосой на побледневшем лице.

– Почему? – Герцог вошел в гостиную. – Что за тайна, которую вы не можете поведать мне? Вы могли ненавидеть моего брата, но почему вы отвергали и меня с такой яростью? Почему? Мег покачала головой.

– У меня нет никакого права задавать вам вопросы, – продолжал герцог, – я знаю. Вы можете сейчас прогнать меня, и я никогда больше не стану искать встреч с вами. Но почему вы не пришли ко мне с ужасной правдой об Эдварде? Почему, позабыв о чести, вы взяли с Дава клятву хранить тайну? Ваш любовник даже практиковался, дружески фехтуя с моим братом и в то же время лелея планы его убить.

– Дав хотел как следует натренироваться, чтобы наверняка убить вашего брата, – поведала Мег. – А ваш брат должен был как следует почувствовать, что такое унижение, прежде чем умереть.

– И ради этого вы принесли в жертву всех, включая и Давенби, и Сильвию. – Ившир подошел к камину и уставился в зеркало над ним. – Даже сегодня утром вы сказали мне ровно столько, чтобы спасти любовника от виселицы, но не больше.

– Я хотела пощадить вас, – ответила Мег. – К вам я никогда не питала ненависти. Однако ради сохранения моей тайны я не задумываясь принесла бы в жертву и вас.

Руки герцога вцепились в мрамор каминной полки.

– Нет, мадам, вы защищаете нечто гораздо большее, чем моя ранимая душа. Как именно мой брат отомстил вам?

Мег опустилась в кресло и прикрыла глаза.

– Вы подслушивали?

– Я подслушивал, – ответил герцог. – И я не в состоянии больше выносить неведение. Оно причиняет мне гораздо большую боль, чем могут причинить любые слова.

– Я не хотела, чтобы вы знали, – прошептала Мег. – Я не хотела, чтобы вообще кто-то знал.

Спина Ившира напряглась.

– Если правда, что ты не питаешь ко мне ненависти, Мег, прошу тебя, скажи! Он обесчестил тебя?

– Меня? О нет! – Ресницы Мег увлажнились. – Он отомстил мне гораздо более жестоко. Лорд Эдвард выместил свою ненависть на моей девочке.

– На Софи? – Казалось, герцог ушам своим не поверил.

– Да. – Мег подняла глаза на него. Теперь слезы потоками лились по ее щекам. – Софи вместе с ее горничной похитили и отвезли в клуб. Даву удалось выручить обеих, но мою дочь уже использовали, как и остальных. Ей исполнилось тогда только тринадцать.

Герцог опустил голову на руки. Плечи его ссутулились, а потом затряслись, когда он, издавая ужасные, нечеловеческие звуки, начал рыдать.

Мег сидела, словно прикованная к своему креслу.

– Прошу вас, герцог! Не надо.

Сильвия с совершенно мокрым лицом подошла к герцогу и положила руку ему на рукав, прижалась лицом к его плечу.

– Мне надо уйти, – прошептала она. – Теперь я здесь лишняя.

Герцог повернулся. Лицо его осунулось, глаза покраснели.

– Нет! Останься! Это касается тебя. – Он снова взглянул на Мег. – А Софи?

– Ее одурманили наркотиком. Она почти ничего не помнит. Сейчас она совершенствует свой французский в обществе своих кузин в Брюсселе и считает, что видела просто дурной сон. На будущий год она вернется в Англию и будет представлена ко двору. Ей даже никогда в голову не придет, что она не девственница. Вы осуждаете меня?

– Нет! – Ившир быстро прикрыл рукой глаза и сделал шаг вперед. – Во всем виноват только один человек, и он мертв.

Мег потупилась.

– Но теперь, когда я разбила вам сердце...

– Мое сердце? – Герцог протянул руку, словно хотел коснуться ее склоненных плеч. – Мое сердце? Я не удивился бы, если бы вы возненавидели меня на всю жизнь!

Рука его безвольно упала, он круто развернулся и вышел вон.

Ничего не видя перед собой, Сильвия подошла к Мег и обняла ее.

– Я не знаю, какие слова следовало бы сказать, – прошептала она. – Но мне так вас жаль!

Мгновение они молча стояли обнявшись, а потом Мег поцеловала ее, высвободилась из объятий и села.

– Однако лорд Эдвард как проклятие, которое исковеркало жизнь всем нам. А теперь я вручила судьбу своей дочери в руки его брата...

– И мои, – добавила Сильвия. – Вы оказали мне большую честь, леди Грэнхем. Я клянусь вам, что сохраню тайну вашей дочери. И вы сами знаете, что герцог сохранит ее тоже. Он любит вас. Он всегда любил вас. Он не понимал, почему вы его отвергаете, так как понятия не имел, что совершил его брат.

– Я хотела защитить его и мою доченьку. Однако решение, которое я приняла в ту ночь, всем принесло только страдания. Ах, Сильвия, Дав держался великолепно, он так заботливо и нежно обращался с моей девочкой, когда принес Софи домой! Я долго не понимала, как несправедливо поступаю по отношению к нему, привязывая его к себе. И, однако, никак не могла отпустить его, пока не обнаружила вас в его спальне.

– Но почему? При чем здесь я?

– Вы выглядели такой юной и буйной в своем дурацком парике и штанах! Как раз такая женщина и нужна Даву. И словно пелена спала с моих глаз. Я поняла, что должна дать ему свободу, дабы он мог следовать своей собственной судьбе; и немедленно, без колебаний, отрезала себе все пути к отступлению.

– Цыгане говорят, что никто из нас не властен над своей судьбой, – проронила Сильвия. – К сожалению, я не могу ему предложить то, что надо. Я не могу капитулировать безоговорочно, а ему необходимо полное подчинение.

– Мне нужно найти герцога. – Мег повернулась, заплаканная, прекрасная, и улыбнулась Сильвии. – Но не кажется ли вам, что Даву лучше судить, что именно ему необходимо? Он в лесу, любуется подснежниками.

Солнце уже садилось за горизонт, и по земле протянулись длинные зябкие тени. Сильвия торопливо шла по дорожке, все больше углубляясь в лес. Сердце ее билось и подпрыгивало в груди, как перепуганный кролик. «Нет во мне никакого мужества, – думала она, – дурацкая напускная храбрость».

Она увидела Дава, прежде чем он заметил ее. Небрежно прислонившись плечом к стволу дерева, он смотрел на храбрые беленькие подснежники, которые высыпали во множестве и под березами, и по берегу озера.

Сердце ее дрогнуло. Тоска и томление побежали в крови. Она сложила руки на длинном вышитом корсажр платья и двинулась вперед.

Он оглянулся:

– А, Диана-охотница! Сильвия встала как вкопанная.

– Откуда ты?.. Не надо смеяться надо мной!

– Я не смеюсь над тобой, я люблю тебя, – Дав.

– Ившир здесь. Леди Грэнхем рассказала ему все. Глаза его внимательно вглядывались в ее лицо.

– Они сейчас вместе?

– Надеюсь, что да. Он выбежал из гостиной, потому что не хотел, чтобы видели, как он плачет. Но она пошла искать его.

– Итак, теперь ты знаешь, что я лишь невольная причина происшедшего.

– Потому что даже лорд Вейн хотел завоевать твое сердце? – спросила Сильвия. – Ну что еще ты мог сделать? Разве ты мог покинуть Мег после того, что произошло?

– Конечно, нет. Однако нашу карательную кампанию можно охарактеризовать как в высшей степени бесчестную.

– Нет. Отомстить за Софи публично было бы невозможно. И все те ни в чем не повинные люди, которых разорил лорд Эдвард, заслуживали хоть какой-то компенсации. Вы проявили и сострадание, и справедливость. Вы поступили справедливо.

– Так, значит, ты и в самом деле моя судьба, Сильвия?

– Судьба? – Она собралась с мужеством и посмотрела ему прямо в глаза, темные, прекрасные, полные нежности. – Тогда тебе следует узнать, что еще сказала Бесс. «Его сердце предназначено для незапятнанной, белорукой и белоногой леди Луны, но, когда он отдаст свое сердце, рок настигнет его».

– Боже! Прямо так и сказала? Напомни мне, чтоб я никогда больше не позволял проклятым цыганам заглядывать в мою ладонь.

Сильвия нервно сглотнула, ломая пальцы. Сердце ее так и разрывалось от желания коснуться его.

– Она также сказала, что ты женишься на девственнице, охотнице. – попыталась улыбнуться. – тогда Дав падет, как вода в водопад, и пропадет». Так что меня можно смело исключить из числа претенденток.

– Разве тебе не известно, что душа твоя посвящена Диане и что на другое я бы и не согласился?

Он сделал шаг к ней, отчего кровь ее сразу побежала живее. Сильвия закрыла глаза и очертя голову заговорила:

– Но ты по-прежнему не знаешь, что я на самом деле собой представляю. Когда мои родители умерли, я вышла замуж из-за денег, а не по любви. Я продала свое тело старику, потому что он обещал обеспечить мое будущее. Когда он умер, я узнала, что он лгал мне. У него не было никаких денег. Я попыталась вдохнуть жизнь в антикварную лавку, но дело прогорело. А все прочее, что рассказывал тебе Таннер Бринк и я сама, – сплошное вранье. Я дарила мужчин своей благосклонностью в обмен на средства к существованию. Я жила в содержанках.

Она подняла глаза. Он отвернулся и смотрел на озеро.

– Потом я повстречала Ившира, – продолжала она, вне себя от волнения. – С ним мы тоже стали любовниками, но он предложил мне другой вариант: шпионить на него, посылать ему с континента любую информацию, которая могла бы пойти на пользу Британии. Хотя отношения наши складывались своеобразно, мы никогда не пересекали некоторых границ, но я доверяла ему, и он ни разу меня не подвел. Впервые в жизни у меня появился надежный источник дохода. Однако и тогда, если обстоятельства того требовали, я пускала в свою постель мужчин, которых не любила.

– Потому что ты добивалась независимости для себя, права решать собственную судьбу. – Его профиль вырисовывался четко, ясно, и он говорил спокойно. – А какие еще возможности мир предлагает женщине, оставшейся без родных? Я поступил бы так же.

– Я солгала тебе, Дав. Я позволила тебе оставаться в заблуждении и думать, что ты сможешь полюбить меня.

Он повернулся к ней лицом.

– Я не собираюсь уходить. Я хочу просить у тебя прошения.

– У меня просить прощения?

– Ну да. Ты не ошибалась, обвиняя меня. Ты проявила мудрость, сомневаясь во мне. Я оказался связан клятвой и не мог посвятить тебя в некоторые тайны, но все равно я поступил дурно, не приняв во внимание, что ты имеешь право определять собственную судьбу. Мне следовало посоветоваться с тобой, прежде чем договариваться с Ивширом. – Он опустил взгляд, посмотрел на свои ладони, и она поняла, что и он тоже с трудом сдерживает порыв броситься ей в объятия. – Мой грех, а не твой, встал между нами.

– Жизнь приучила нас поступать так. А грех был и моим в той же степени.

Он так тепло улыбнулся, что у нее чуть сердце не разорвалось.

– Для меня важно только одно, любишь ты меня или нет. Как ты думаешь, сумеем мы начать новую жизнь без уверток, как равноправные партнеры, без страхов, без предубеждения?

– Рука в руке? – Она попыталась улыбнуться, хотя слезы стояли в ее глазах. – Я не знаю. Я попробую, потому что я люблю тебя, хотя в глубине души до сих пор опасаюсь, .что сердце твое может оказаться неуязвимой твердыней...

Вдруг что-то грохнуло, да так, что содрогнулись белые стволы. Птицы с криками и громким хлопаньем крыльев взлетели в воздух.

Он дернулся всем телом, а затем повалился, как падает выпущенный из руки плащ, складываясь в мягкую груду, к ее ногам.

В ушах у нее звенело, сердце, кажется, остановилось. Его черноволосая голова лежала на талом снегу, на коричневой мокрой прошлогодней листве, на подмятых подснежниках с поломанными тонкими стебельками. В лице его не было ни кровинки. А на груди расплывалось красное пятно.

– Вот дьявольщина! – проговорил Дав. – Как ни ужасно, оказывается, еще уязвим.

Сминая юбки, Сильвия упала на колени. Красное пятно становилось все шире, кровь сочилась сквозь сжимавшие рану пальцы. Глаза его закрылись.

Сильвия в отчаянии теребила его пышным бантом завязанный галстук. Узел никак не развязывался. Она заставила себя глубоко вздохнуть и принялась за узел снова, но пальцы тряслись и отказывались повиноваться. Господи, пожалуйста! Пожалуйста, Господи! Он же истечет кровью, пока она совладает с собой! Она оставила галстук и пошарила в кармане. Носовой платок! Она положила сложенный квадратик полотна поверх того ужасного, красного, зиявшего в его груди, и прижала покрепче. «Но когда он отдаст свое сердце, рок настигнет его».

– Ты не можешь умереть! – прошептала она. – Не умирай! Пожалуйста, не умирай!

Она отняла платок – он пропитался кровью. Она сложила платок и снова приложила к ране. И помощи ждать неоткуда! И надежды никакой! Зеленовато-белые лепестки – гладкие, как фарфор, безжизненные, как лилии, – смятые, возле самого его уха. Лицо его выглядело теперь как мрамор, и безупречная красота черт показалась вдруг бессмысленной от дыхания подступающей смерти.

Дышит ли он? О Боже! Дышит ли он? Сильвия прижала губы к его похолодевшим губам и попыталась вдохнуть воздух в его легкие.

Веточка хрустнула под чьей-то ногой.

– Мне все равно! – пробормотала Сильвия не оборачиваясь. – Можете застрелить и меня, если хотите, но если жалость не умерла в вашем сердце, умоляю, позовите кого-нибудь на помощь!

Приглушенные рыдания нарушили тишину под мокрыми березами. Краешком глаза Сильвия увидела подол юбки и пару неуклюжих башмаков. Сжимая дымящийся пистолет в руке, обладательница подола и башмаков стояла, прислонясь спиной к белому стволу березы, с лицом, опухшим от слез.

Берта!

Сильвия коснулась дрожащими пальцами губ Дава.

– Кажется, он еще дышит, – проговорила она. – Я не могу оставить его. Ты должна пойти и позвать на помощь.

Француженка, сглатывая слезы, отрицательно затрясла головой.

В дикой ярости Сильвия закричала на нее:

– Берта! Беги за помощью! Сейчас же! Сообщи кому-нибудь, кому угодно! Садовнику, лакею – кому угодно! А потом можешь спасаться бегством. Если хочешь!

– Я хочу, чтобы он умер, – выдавила наконец Берта. – Я думала, вы его так же презираете, как я. Я думала, что вы никогда не сдадитесь на милость ни одному мужчине. Я думала, что вы свободная женщина. Но вы считаете, что влюбились в него. А я ненавижу его. И хочу, чтобы он умер!

Француженка теперь уже рыдала в три ручья, закрыв лицо руками.

– Если он умрет, тебя повесят. Пожалуйста, сбегай позови кого-нибудь на помощь!

– Меня так и так повесят, – прорыдала Берта. – И мне все равно.

– Хэй-хо! – раздался вдруг мужской голос. – Вовсе и не повесят: тебе, красавица моя, суждено помереть от старости, в окружении детей и внуков. Да и какое уж тут повешение, когда речь идето жизни парня, причинившего всем нам столько хлопот, – нашего мистера Давенби.

И Таннер Бринк соскочил со своего пони. Из лесу к ним бежали люди.

– Услыхал выстрел, – объяснил цыган, посверкивая карими глазами. – Помощь уже на подходе.

Как живой пример разнобоя стилей, Таннер Бринк сидел на золоченой табуреточке. Его кожаные штаны, грязные сапоги и кротовый картуз смотрелись на редкость неуместно на фоне бесценных ковров Мег и шелковых обоев. Сам же цыган, похоже, отнюдь не чувствовал себя неловко. Герцог Ившир стоял возле камина, с мрачным лицом и покрасневшими глазами. Мег, окутанная шелками как облаком, сидела напротив, и ее прекрасный лоб прорезали морщины.

Дава уже давно перенесли из леса в дом. Из Лондона срочно вытребовали хирурга. Пока остальные томились ожиданием, а Сильвия цеплялась за руку Дава, хирург поковырялся в теле раненого и извлек пулю. И теперь Дав, забинтованный и обескровленный, лежал в одной из предназначенных для гостей спален Грэнхем-Холла. Он так и не пришел в себя, но оставался жив.

Берта, очень бледная, но все с тем же вызывающим выражением на лице, сидела в уголке.

Сильвия вошла в комнату. Она вымыла руки и лицо, но платье все перепачкалось в крови. Сердце ее сильно билось.

– Он спит, – пояснила она. – Он потерял очень много крови, но хирург полагает, что ни один из жизненно важных органов не задет.

– А! – воскликнул Таннер Бринк. – Мистер Джордж Уайт! Дамой ты смотришься куда лучше, дружок. Если Дав умрет, пойдешь замуж за полоумного герцога?

Ившир резко обернулся к цыгану. Однако на лице его играла улыбка.

– Нет, – ответила Сильвия. – Не пойду. А вы не боитесь, что его милость проткнет вас насквозь за нахальство, мистер Бринк?

Цыган ухмыльнулся.

– Мы, цыгане, не признаем ни чинов, ни титулов. Для нас все люди равны.

– Ну так я отправлю тебя на виселицу за твои республиканские убеждения, – пообещал герцог.

– Как вы можете веселиться? – Берта переводила взгляд с одного на другого. – Я его погубила. Даже если выживет, он не сможет теперь заправлять своей книгопечатней. У него ничего не осталось. Он разорен.

Таннер Бринк повернулся и посмотрел на нее. Из-за Берты все говорили по-французски.

– Ну-ка тихо там. Так у англичан принято вести себя в трагических обстоятельствах. У них такой способ проявлять храбрость. Но Дав не умрет и не разорится. Я сам смотрел его ладонь. Бесс все переврала. Судьба сулит ему победу над смертью и обретение любви. Да и тебе то же самое, красавица.

Слезы заструились по лицу Берты.

– Я не знаю, зачем я выстрелила. Я вовсе не хотела стрелять. Лакей его милости сказал мне, что Дав – воплощенное зло. Что он заправлял клубом, где с невинными девушками делали ужасные вещи. Но все равно я хотела только попугать его, чтобы он обратил на меня внимание.

– Мой лакей? – переспросил Ившир.

– Да! Он рассказал мне все, когда мы встречались с ним на Шепардс-маркет. Вы что ж, думаете, что ваши слуги под дверью не подслушивают? И не делают собственных выводов? Вы все считаете, что люди вроде меня должны благоговеть перед вами и радоваться за возможность обслуживать вас? Это несправедливо!

– Несправедливо? – Бринк. – Верно, несправедливо. Несправедливо, что у парнишки, который лежит сейчас, раненный, там, наверху, ум острый как бритва, в то время как большинству людей приходится обходиться собственной убогой глупостью. Несправедливо, что одна леди прекрасна, а другая не привлекательнее задка телеги, но мир должен быть разнообразным. Тогда жить веселее. Что, если б все мужчины были такие же умные красавцы, как наш Дав, а все женщины – такие же глупые дурнушки, как ты?

Берта залилась багровым румянцем.

– Я во всем виновата, – призналась Сильвия. – Я привезла тебя в Англию. И потом, мне и в голову не пришло объяснить тебе, что рассказы про Дава – сплошная ложь, Берта.

– Но откуда я знала? – пролепетала Берта.

– Ты не могла знать, – подала голос Мег. – Но чего же ты хочешь теперь?

Француженка опустила голову.

– Раньше я хотела уехать из Франции. Я не хотела быть шлюхой. Теперь я не хочу, чтобы меня повесили как убийцу.

– Никто не станет наказывать тебя, Берта Дюбуа.

Цыган встал и, подмигнув остальным, подошел к француженке. Наклонившись, он принялся нашептывать ей что-то на ухо. Берта одарила его свирепым взглядом, и Таннер Бринк засмеялся.

– Она хочет любви, и она хочет свободы, – оповестил всех он. – Ну, девочка моя, что скажешь?

– А вы уверены, что мистер Давенби выживет?

– Уверен так же, как то, что ты – моя судьба, – ответил Таннер Бринк.

Берта скорчила кислую мину.

– Ну, если так предсказано звездами, так зачем вы спрашиваете меня?

– А чтоб ты могла сказать «да». Судьба-то наша, конечно, предрешена, а все равно важно, скажем мы ей «да» или «нет».

– Ну, тогда «да», – ответила Берта.

– О чем это вы, мистер Бринк, сговариваетесь с молодой особой? – спросил Ившир.

Таннер Бринк стянул с головы свой картуз и начал чесаться.

– Ежели Дав помрет, то я сам приведу ее прямо к виселице. Но он не помрет. А покамест Берта Дюбуа только что согласилась стать моей женой.

Сильвия даже села. Мег протянула к ней руку, взглянула в глаза. И вдруг обе женщины стали смеяться.

– Не понимаю, как можно смеяться, когда мужчина, которого вы обе любите, лежит наверху с дырой в груди, – заметила Берта.

Мег выпустила руку Сильвии и вытерла глаза кружевным платочком.

– Потому что он и сам бы хохотал как сумасшедший, Берта, если бы пришел в сознание и мог вас слышать. Ради Бога, забирайте ее с собой, мистер Бринк. Я желаю вам обоим всяческого счастья.

Таннер взял Берту за руку и повел к дверям, но остановился на минутку, чтобы напялить свой кротовый картуз.

– Она моя судьба, миледи, – подмигнул он, – а вовсе не мое счастье. Ну, дорогуша, пошли! Тебе предстоит узнать очень много про лошадей.

Дверь за ними затворилась.

– Ей-богу! – воскликнул герцог. – Ну до чего же странная парочка!

Мег обратилась к Сильвии:

– Тебе надо поесть и поспать. И позволь, я найду для тебя что-нибудь, во что переодеться. Ты, разумеется, остаешься здесь.

– Пока Дав не окажется вне опасности, я не отойду от него, – ответила Сильвия.

– Великолепно, – отозвалась Мег. – Но ты совсем измучилась от переживаний и волнений. Тебе надо отдохнуть. Когда Дав откроет глаза, я хочу, чтобы первым делом он увидел тебя.

– Вы очень великодушны, мадам, – оценил герцог. Мег подняла глаза на Ившира и улыбнулась.

– Вы думаете, что я все еще хочу сохранить его для себя, герцог?

Он замер.

– Я думаю, что вы когда-то отчаянно были влюблены в него.

– Боже мой, я просто подцепила тогда заразу, которая, подобно инфлюэнце, поразила все общество!

Она встала и положила руку на парчовый рукав его камзола.

Мгновение он смотрел на ее руку, а потом прикрыл ее ладонь своими худыми пальцами.

– Однако вы любили его?

– Я ринулась очертя голову в роман с Давом, потому что для меня невозможно было любить брата человека, едва не погубившего мою девочку. Но может, нам с вами еще и удастся найти возможность заключить блестящий светский брак.

– Мне не нужен никакой блестящий светский брак, – предупредил Ившир. – Мне нужна Мег Грэнхем.

Он открыл глаза, когда ярко светило солнце. Глазам сразу стало больно, и он закрыл их снова. Вся правая сторона горела как в огне. Огнестрельная рана. Дышать адски больно. Бинты. Так, значит, он выжил.

Ну, слава Богу.

Запах подснежников и леса достигего ноздрей. Раздалось негромкое шуршание.

– Сильвия, – позвал он почти неслышным голосом.

– Я здесь. – Он услышал ее торопливые шаги и ощутил благословенную прохладу, когда ее тень упала на него. – Я не отхожу от тебя. В тебя стреляли.

Дав открыл глаза. Сильвия стояла рядом и с нежностью смотрела на него.

– Я все время с тобой, – успокоила она. – Видишь, я превратилась в сиделку. На мне скромное белое платье и безупречно чистый передник. Я само воплощение ангельской кротости и нравственности.

Он засмеялся. Словно нож вонзился ему в ребра.

– Умоляю, только не смеши меня! Мне даже улыбаться трудно. Кто, черт возьми, стрелял в меня?

– Берта.

– Ну кто бы мог подумать! И ты еще считала, что мне нет равных вумении очаровывать людей? Хорош я чаровник, если не смог очаровать даже твою француженку-горничную.

– Ах нет, – отозвалась Сильвия. – Ты очаровал ее, и еще как. Отсюда и возникли проблемы.

– А у тебя есть проблемы из-за моего очарования? – Боже, как же он любил ее!

Она отошла в сторону, и солнечный свет снова ударил ему в лицо.

– Ну сейчас-то ты полностью в моей власти!

– Может, и так, но сиделка из тебя никакая. Мне желательно, чтобы задвинули шторы. Мне желательно, чтобы твои нежные пальцы смачивали мне губы водой. Мне желательно, чтобы прохладная рука легла на мой горячий от лихорадки лоб. – Каблуки ее застучали – она бросилась задвигать шторы.

Сумрак воцарился в комнате.

– Так тебе нужна сиделка?

– Мне нужна ты. Твоя любовь. Твое прощение. Твоя рука и согласие выйти за меня. Ты сможешь любить меня, Сильвия?

– Да, – ответила она. – Да, я люблю тебя. Я всегда буду любить тебя. – Она тихонько засмеялась. – Вот, попей воды.

Влажные пальцы коснулись его губ, и обычная вода показалась ему райской амброзией. Он поцеловал ее мягкие влажные руки.

Юбки зашуршали – она отошла и отвернулась от него.

– О Боже, сэр! В мои намерения вовсе не входило проливать над вами слезы. Вам нужно поспать. Но я люблю вас. И честью клянусь, что буду рядом с вами, когда вы снова проснетесь.

Каблуки ее быстро застучали по деревянному полу, а потом он услышал, как закрывается дверь.

Когда Сильвия снова тихонько вошла в комнату Дава, он спал. Сильвия долго сидела у постели, не сводя с него глаз. В комнате царила полная тишина. Все застыло в неподвижности, только тикали часы и слышалось его затрудненное дыхание.

Он спал и просыпался, то погружаясь в сновидения, то выходя из-под их власти. Сильвия все время ухаживала за ним. Дни шли за днями, и мало-помалу она рассказала ему о себе все. Про счастливое детство с любящими родителями. Про брак с графом Монтеврэ.

– Наш брак стал на редкость пустым союзом. И хотя я боялась мужа, даже чувствовала к нему отвращение, именно тогда я научилась держаться как подобает настоящей даме, – говорила она. – Иными словами, я стала хорошей актрисой, научилась соблюдать приличия, как бы тяжело ни было, что впоследствии сослужило мне хорошую службу.

– Неудивительно, что впоследствии ты выбрала для себя такой рискованный и напряженный образ жизни, – заметил он.

– Ну, риска-то не так много! А вот напряженности временами – предостаточно.

– Хорошо тебя понимаю, – кивнул он. – Когда мы вели борьбу не на жизнь, а на смерть с лордом Эдвардом Вейном, мне иногда казалось, что я вот-вот отдам концы просто от одного отвращения к самому себе. Целые недели, целые месяцы моей жизни пошли прахом.

– Что помогало тебе держаться? – спросила Сильвия.

– Я думал о моей матери и моем отце. Я имею в виду не родных мне по крови родителей, которых я никогда не знал, а сэра Томаса и Элизабет – родителей, которые воспитали меня и любили.

– Да, – отозвалась она. – Любовь и давала тебе силы поддерживать Мег, когда она так нуждалась в тебе. Я тоже научилась этому, еще в детстве.

– Так вот откуда в тебе столько мужества, Сильвия?

– Ты считаешь, что я храбрая? – искренне удивилась она.

– Мне не приходилось иметь более храброго друга, чем ты, когда ты жила в моем доме под личиной Джорджа. Сколько радости, дурацких и невинных развлечений! И ты боролась за свою независимость, боролась со мной. Я люблю тебя.

Она залилась краской. Ей было приятно, что он говорил о «Джордже» всерьез.

– У тебя, по-моему, бред начался, – улыбнулась она. – Теперь поспи. А я посижу рядом. – Любовь к Даву затопила ее сердце.

Через несколько дней у него началась новая, очень сильная лихорадка. Слуги приходили и уходили. Мег силой уводила Сильвию от его постели, заставляла спать и есть. Ившир возил из Лондона лучших докторов. «Целые недели, целые месяцы моей жизни пошли прахом».

«Больше ты никогда не будешь терять целых кусков жизни, – пообещала она самой себе. – Когда ты поправишься, любимый, все будет по-другому».

Он ощутил голод. Ужасный, зверский голод. Лакей подал ему говяжьего бульона и вышел. Дав долго смотрел на балдахин над головой, потом окинул взглядом пустую комнату. Сильвии не было, и ему стало тоскливо.

По стеклам окон стекали капли дождя.

Дверь стукнула.

– Ты проснулся? – раздался голос Сильвии. – Посмотри, какие нарциссы! Они растут прямо в лесу, возле озера. Целые поля нарциссов!

В руках она держала охапку золотистых цветов с нежными лепестками.

– Нарциссы? Неужели уже март? Она кивнула.

– Они прекрасны как божий день, – подтвердил он. – Прекрасны, как ты сама, хотя несколько меньше растрепаны.

Сильвия опустила глаза. Ее мокрые волосы свисали неряшливыми завитками, лицо раскраснелось.

– Дождь начался, когда я собирала их в лесу. – Она поставила нарциссы в большой кувшин возле его постели и отступила на шагг чтобы полюбоваться эффектом. – Это для тебя. И я ничего не потребую взамен.

Дав потянулся. Рана еще чувствовалась, но жгучая боль уже прошла.

– Право, мадам! Ну что бы я мог вам дать взамен? Я разорен. Книгопечатня...

– ...работает прекраснейшим образом, – перебила она его. – Подвал вычищен. Водяное колесо крутится. Неужели ты и вправду беспокоился об этом? Власти теперь уже совершенно уверились в том, что все бесчинства произведены исчезнувшим гнусным изменником Джорджем Уайтом с его французскими идеями и итальянскими симпатиями. По городу ходит слух, что он-то и стрелял в тебя. Свет полон сочувствия к тебе. В конце концов, ведь ты спас короля от изменника. Твоя продукция в моде и дает недурную прибыль.

– Черт побери! – воскликнул он и засмеялся. – Так ты управляешь за меня книгопечатней?

Он попытался сесть. Сильвия поспешила подсунуть ему под спину подушки.

– Нет, просто слежу, чтобы все шло как надо, пока ты болеешь. Я же как-никак твой секретарь.

Дав протянул к ней руку.

– А что еще?

Она отвела глаза, зардевшись как заря.

– Что еще делается в мире? Герцог предлагает тебе, раз уж ты исповедуешь реформистские идеалы, приложить свои усилия там, где можно по-настоящему что-то сделать. Он предлагает тебе место в палате общин. Кажется, несколько городков, представленных в парламенте, находятся под его контролем. Он также считает себя обязанным возместить убыток, который причинил его брат тебе и сэру Томасу, что, похоже, составит пару-другую имений, которые, будучи сданы в аренду, принесут небольшое состояние...

– Я снова попрошу тебя стать моей женой, и на сей раз ты скажешь мне «да», раз уж дела у меня так прекрасно складываются.

– После того как ты поправишься, – она взяла его руку и коснулась губами кончиков его пальцев, – и наберешься сил.

Он обвел пальцем ее нежный рот.

– И стану таким же сильным, как тогда, когда целовал в лабиринте своего секретаря?

– Ты знал, что там была я. А я-то, дура, не догадывалась!

– А ты, кроме всего прочего, боялась оказаться дурой, так? «Мужчина превращается в сущего шута горохового из-за своих желаний, чего никогда не происходит с женщиной».

Ее улыбка стала еще шире.

– Боже! Уж в какую дуру я превратилась из-за тебя, словами не выразить! Страсть к вам погубила меня, сэр. Леди Грэнхем говорила мне как-то, что любовь требует безоговорочной капитуляции, но теперь я знаю, что никто не может заставить человека любить. Любовь принадлежит самому человеку, и он волен дарить ее кому вздумается. Может, раньше я так отчаянно жаждала любви, что боялась погибнуть из-за нее. Для меня признаться в своих чувствах казалось равнозначным поражению.

– Потому что без любви безопаснее?

– Да, – махнула она головой. – Но в настоящей любви нет ничего безопасного. Это сплошной риск.

– Любовь – это дар, – подтвердил он. – Как жизнь.

– И дар дают и принимают только по своей воле. – Она прижала его ладонь к своей груди. Сердце ее билось ровно. – Ты действительно моя судьба, Дав. Однако теперь я знаю, что ничто человеческое тебе не чуждо, что ты не идеален, даже полон одному тебе свойственных недостатков. То, что я сейчас чувствую, не просто влюбленность, а любовь, реальная и глубокая, как океан.

– Так же как и моя любовь к тебе, Сильвия. Так ты не допустишь, чтобы свалившееся на меня благодаря Ивширу богатство стало между нами?

– То есть не откажу ли я из гордости? Из страха, что ты решишь, будто богатство-то и склонило меня к браку с тобой?

– Ну, я все же не настолько глуп, чтобы думать так, Сильвия.

– Спасибо, – ответила она. – Ившир осыпал и меня дарами, и выплатил деньги, положенные мне за выполнение задания. Я теперь и сама вполне состоятельная женщина.

– Вот и прекрасно, – он. – Мне всегда хотелось заполучить богатую невесту. – Рука его снова скользнула по ее обнаженной шее. —... то даже для человека, прикованного к одру болезни, существует множество безнравственных способов познать несказанное блаженство вместе со своей любимой...

В глазах ее загорелась страсть. Возбуждение охватило обоих, и вспыхнул огонь желания. Сильвия откинула одеяло.

– Ну, тогда, может, нам следует пожениться в прекрасном месяце мае? Когда расцветут цветы, о которых мне рассказывала моя мать?

Он откинул голову и прикрыл глаза.

– Так ты выйдешь за меня?

Она склонилась над ним, губы ее прижались к его губам, и он не стал требовать другого ответа.

Калужница, лютик, горицвет, смолевка, кукушкин цвет, вероника, журавельник и дикая горчица цвели во всем своем многокрасочном великолепии по всему поместью Мег. Фиалка собачья и лесной анемон уже отцвели, а от подснежников и нарциссов давно уже остались только листочки. Они отступили перед весенним натиском буйной майской зелени.

Дав и Сильвия, направлявшиеся в Грэнхем-Холл, ехали рядышком по тому самому мосту через речку, возле которого лорду Хартшему когда-то пришлось выбираться из-под своих саней. Впереди виднелись ухоженные сады Мег: вон живая изгородь лабиринта, в центре которого они с Сильвией три дня назад предавались любви под благосклонными взглядами Афродиты; а вон оранжерея, в которой они на следующий день собирали цветущие веточки – как раз накануне дня их свадьбы, и там они любили друг друга среди белых лепестков.

Дав совсем поправился. От выстрела Берты остался только бледный шрам. Завтра они с Сильвией отправятся в Озерный край, где мать Дава, Элизабет, поджидала молодую невестку. По пути они заглянут и в имения, которые Ившир передал им по акту и как компенсацию за то, что совершил его брат, и в качестве свадебного подарка.

Обе лошади, и Абдиэль, и серый мерин Сильвии – подарок Мег, – спокойно шли рядом. И копыта их звенели по камням моста.

На повороте дороги, где когда-то лорд Боун на мгновение появился в свете костра как сверкающий зеленый жук, их поджидал Таннер Бринк верхом на своем серо-коричневом пони.

– Так, так, так, – улыбнулся он ослепительной улыбкой от уха до уха. – Брак всем нам, похоже, пошел на пользу. А вот твоя родная маменька не венчалась в церкви с твоим папашей, мистер Давенби, хоть он женился на ней, и еще как, не хуже, чем и я на своей дорогой французской женушке. Да, родители, которые зачали тебя, венчались вокруг ракитового куста. Кому ж и знать, как не мне. Я сам присутствовал на их свадьбе.

– Ты знал моих родных отца и мать? – Дав сам удивился, как мало его поразила новость Таннера. – Впрочем, мне давно бы следовало догадаться.

– Следовало, следовало. – Цыган подмигнул. – Твой папаша приходился кузеном моей маменьке. А то почему бы еще я стал возиться со столь беспокойным юнцом все годы?

– Что ж, сэр, то же могу сказать и про себя – и вы товарищ не из спокойных. Но что же случилось с моими родителями? И откуда взялась золотая погремушка?

– Погремушку украл для тебя твой родитель. Что же до того, что с ним случилось, – так он кончил на виселице. И, должен сказать, даже и на виселице он смотрелся молодец молодцом, однако маменька твоя такого горя не пережила и померла.

Дав сидел молча, словно вознося молитву за упокой бедных родительских душ. Сильвия взяла его за руку, как бы успокаивая.

– Но где же он ухитрился украсть такую ценную вещь? – спросил Дав.

– Как где? В поместье у Ивширов. Он лошадь туда ходил отводить, увидел, что на дорожке такая вещица валяется, ну и взял. У Ивширов столько всего было, стали б они искать безделицу?

– Но они все-таки хватились?

– Нет-нет! – ответил Таннер Бринк. – Они и правда не заметили пропажи. А повесили твоего папашу за кражу лент – он стянул их на следующий день на ярмарке. Ну, так ты и остался сиротой, оставленный под кустом в корзине. Я хотел забрать тебя к себе, да увидел, как славно ты пристроился у сэра Томаса и его жены. И Таннер Бринк протянул Даву руку.

– Я не жалею ни о чем, – кивнул Дав, пожимая ее.

– Впрочем, в тебе все равно довольно много от шалопая, – заверила Сильвия.

– И по всему миру бродят мои кузены и кузины! – засмеялся Дав. – А как вы, мистер Бринк, счастливы со своей Бертой?

– Ну кому нужно это счастье? – ухмыльнулся Таннер Бринк. – Нам не скучно вдвоем, а такое куда важнее. А вы счастливы?

– Мы так счастливы, что больше и невозможно, мистер Бринк! – ответила Сильвия. – Корзинка, в которой мать Дава оставила его, станет люлькой нашему первенцу, и он будет без всякого страха играть погремушкой Ивширов.

– Но почему, черт возьми, вы считаете, что счастье может быть скучным? – спросил Дав.

– Я так не считаю, – ответил цыган. – Насчет скуки вы лучше у герцога спросите. Он-то и послал меня за вами. Его милость и миледи желали бы знать ваше мнение вот по какому вопросу: подлинная страсть кончается после свадьбы или только начинается?

Дав встретился взглядом с Сильвией. И вдруг они оба принялись смеяться. Абдиэль зафыркал, тряхнул головой, забеспокоился и мерин Сильвии, так что удила зазвенели, как бубенцы свадебного кортежа. Они смеялись и смеялись. Перепуганный заяц выскочил из травы и умчался по зеленому лугу куда-то в лето.

– А вы, черт возьми, как думаете, мистер Бринк?


на главную | моя полка | | Грешный любовник |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения



Оцените эту книгу