Утро

Понятия не имею, где он достал мой номер. Если честно, сегодня утром это было неинтересно. Съедал какой-то мерзкий червь. Дерьмовое чувство раздражения, паршивое недовольство собой. Точно не понимаю. Во всяком случае, самоанализ – это просто самообман.

Я с детства думал, что настоящая и интересная жизнь начнётся позже. Надо просто подождать. Как в видеоигре: тебя убили, но ты не паришься, потому что знаешь – есть ещё три запасных жизни и можно пройти всё заново.

Утром я сидел на диване и смотрел, как одни яркие цвета сменяются другими на экране моего нового телека. Я купил его вчера. Просто ехал по центру города и увидел в витрине магазина огромный экран. На нём переливались сочные краски. Если честно телек не очень-то был нужен – последний раз я смотрел ящик ещё подростком, и кажется, что это было в какой-то запасной жизни.

Я не искал смысла в телепередачах. Если приедалась одна цветовая гамма – просто переключал канал.

Картинки на экране были яркими, а серо-белые стены и голубой паркет в моей квартире выглядели тускло и уныло.

Три года назад, эти цвета означали счастье. Мы с Ирой тогда только поженились и, задумав ремонт, пригласили дизайнера. Он выложил перед нами образцы. Жена просмотрела их, остановила взгляд на одном и сказала: «Ой, цвет как небо! Может, закажем?»

Она посмотрела на меня, как ребёнок, клянчащий шоколадку, и я, конечно, согласился. В тот момент это казалось какой-то мелочью, фигнёй, которую даже не стоит обсуждать. Я думал, что любил Иру.

Яркое пиксельное пятно диагональю семьдесят дюймов. Там мелькают новости и беседы с психологами, а внутри меня крутится колючий прут. Кто-то вертит его, кромсая внутренности, и злобно пришёптывает: «Твоя жизнь – дерьмо!»

В студию телемагазина выкатили диван салатового цвета, и кто-то позвонил на мобильный.

– Костя, ты?

Я не сразу его узнал. Нечасто звонят бывшие одноклассники. Ненавижу их встречи и никогда не хожу туда. Парад ненадёжных успехов. Ярмарка лицемерия. Кому нужны звонки из прошлого?

Он спросил, занят ли я сейчас работой и, не до конца выслушав ответ, сказал: «Приезжай в ресторан «Эдем». В центре. Найдёшь в Гугл?» Оказывается, у него есть интересное предложение.

Я вспомнил, как он в школе краснеет у доски, а его пухлое лицо покрывается испариной. Даже я, сидя на задней парте, слышал подсказки ребят с первого ряда. На школьных фотках он вечно стоял где-то позади, а недавно я узнал, что он стал главредом популярного глянца. Ну а я так и остался свободным журналистом. Наверное, он и нашёл меня через блог. Отрыл телефонный номер среди всякой светской чепухи, разбавленной советами для мужиков и приправленной статейками о бабской психологии, которые я стряпал на протяжении пяти лет.

Время – десять утра. Я сказал, что приеду через час. На самом деле плевать на его интересное предложение. Наверняка предложит какую-то работу в своём журнале, но я просто хочу понюхать воздух глянца. Хочу сменить обстановку.

Захожу в гардеробную и раскрываю секцию со своими вещами. Вываливается ворох одежды. Нахожу джинсы и толстовку. Их хотя бы не надо гладить. Напяливаю на себя.

Рядом секция Иры. Она всегда раскрыта. Там вечный порядок: вещи жены аккуратно развешаны, а обувь расставлена по сезону.

Одеваюсь, спускаюсь в подземный паркинг и прыгаю за руль моего новенького Джипа. Я купил его спонтанно. Просто увидел на выставке полгода назад и загорелся – он обязан быть моим. Я подумал: «а что если эта дорогая красивая железка подарит новые, яркие впечатления?» Я же готов платить за них, почему нет? Сначала я и впрямь радовался обладать такой тачкой, но через месяц эйфория исчезла.

Хорошо, Гугл, где Эдем?

Выезжаю на проспект. Крутится вкус на языке похожий на яблоко. Ауди щемится с правого ряда.

Ну, куда ты лезешь?

Хочу свежести. Слева грузовик выплёвывает вонючий сгусток дыма. Баран. Закрываю окно, включаю озонатор и глубоко вдыхаю. Надолго встали. Моя идеальная жизнь проходит где-то рядом, а я задыхаюсь в болоте повседневности. А есть ли эта идеальная жизнь?

Черт, почему в глухой пробке так сильно хочется яблоко? Наверное, не хватает железа. В детстве мать всегда говорила: «Костя, ты плакса и витаешь в облаках». Я слышал упрёк в этих словах. Может, моя Луна в Рыбах виновата? Да, наглухо застряли.

Светит сентябрьское солнце. Облака плывут по голубому небу и бросают тени на машины. Ненавижу такое небо. Оно уже было в моём дурацком детстве. Прошло двадцать лет, а меня до сих пор тошнит от вони жареного мяса.

В то утро отец подарил синие кроссовки. Он подошёл с коробкой в руках, наклонился и спросил: «Костя, хочешь посмотреть, как жили древние люди?» Я обрадовался: «Да! Да, папа!» Я итак балдел от этих продолжительных летних каникул на море, а его предложение меня вообще осчастливило. Отец рассмеялся, потрепал по голове и отдал подарок. Он помог обуться.

Папа шёл впереди. Его жёлтые сандалии и рюкзак, из которого при ходьбе доносилось бульканье воды в бутылке, мелькали перед глазами среди редкой зелени, растущей на пещерных склонах. Отец иногда останавливался на тропе и оглядывался назад, будто хотел проверить – поспеваем ли мы с мамой за ним. Наверное, в то утро отец был счастлив. Если б он только знал, что случится дальше.

Чёрт! Снова подкатывает тошнота. Душит и сдавливает горло. Сплёвываю в пепельницу. Сзади уже сигналят. Да еду я! Еду!

Грузовик снова выпускает облако газа, а я по совету навигатора поворачиваю направо. Вот и Эдем.

Выпрыгиваю из машины, перебегаю дорогу и открываю дверь ресторана. Здесь пахнет выпечкой и кофе. Вхожу внутрь и иду по залу. У окна сидит темноволосый мужчина и разговаривает по телефону. Узнаю одноклассника, хоть от прошлого пухленького мальчика тут мало что осталось. Он замечает меня и поднимает руку.

Подхожу к его столику, сажусь напротив и откидываюсь на спинку стула. Он говорит в трубку:

– Но как? Её агент соглашается именно сейчас, твою мать! Когда мои все заняты! Внештатники тоже с заказами.

Оглядываю людей вокруг – пара женщин и парочка мужчин. И те и другие, как сонные мухи, вяло попивают кофе, ковыряясь в телефонах.

– Мне позарез нужно это интервью! Я целый месяц ждал ответа. Это же эксклюзив!

За окном, на улице спешат толпы людей. А не для их ли удовольствия работает эта глянцевая машина? Они покупают журнальчик с лицом кумира на обложке – наверняка для них это значит нечто большее, чем просто обмен одной бумаги на другую.

Должно быть, это некое сакральное таинство, священный обряд, позволяющий урвать частичку любимой звезды, вкусить её, приобщиться к ней, насытиться её соком и стать счастливее. Пусть ненадолго. Все этого хотят: и наивная школьница, и подросток без-волос-на-ладонях, и домохозяйка с бутылкой вина по-будням-с-семи-до-десяти. Имя им легион.

– Слушай, а попробуй перенести! Ну, хотя бы на завтра. Что? Она не может?! Это конец!

Мой знакомый кладёт телефон на стол, протягивает ладонь и вместо приветствия говорит:

– И так – каждый день.

Мы жмём руки. Он поглаживает подбородок и будто бы что-то решает в уме, обмозговывает, затем вдруг легонько хлопает себя по лбу, впивается в меня глазами и, наклоняясь, говорит:

– Костян, выручай, а! Ты же журналист вроде как. Я в заднице. Через полтора часа – интервью с певицей, а послать некого. Дотянули, твою мать! Мне позарез нужен этот эксклюзив! Я тебе заплачу. Реально, очень хорошо заплачу!

– А чё сам не съездишь?

– Я бы с радостью, веришь, нет? Она бомба, отвечаю! Но у меня самолёт через два часа. Короче, засада.

– Ну, отмени. Самолёт, в смысле.

– Не могу, Костян! В Вене уже ждут. Важная встреча. А эта певица, Лили… сам завидую тебе! Тебе же несложно, а? Займёт от силы часик. Зато какие впечатления!

Он подмигивает и улыбается. И к чему это «зато какие впечатления»? Что именно он хочет сказать?

Не хочу домой. Ира, наверное, уже вернулась от тёщи.

– Ладно, – говорю, – Куда ехать?

– Я по гроб тебе обязан, братан! Кину щас адрес. Спасибо, дружище!

– Ладно, ладно, – говорю я, махая рукой, и встаю со стула.

Он понижает голос:

– Ты это… Костян. Поговаривают, что она спит с новым продюсером. Какой-то сыночек местечкового миллиардера. Делай упор на личной жизни. Ты же понимаешь, всем хочется понюхать её трусики, и мы обязаны дать им это!

Мы смеёмся. Я иду к выходу. А он кричит вдогонку: «Закинь запись в редакцию или в клуб «Зеро», Рафаэлю. Ладно? Редакция на отшибе, так что лучше, наверное, в «Зеро». Прилечу – сочтёмся и уже нормально перетрём!»

Выхожу на улицу. Он наверняка подумал, что я весь из себя такой благородный решил выручить его. Наивный! Я просто спасаюсь от скуки.

Прыгаю за руль машины и уезжаю. На часах «11:15». Черт, телефон разряжается! Интервью в час дня, значит, смогу заскочить домой за диктофоном. У меня валяется какой-то со времён института.

Заворачиваю за угол и хочу проскочить на красный сигнал светофора, чтобы поскорее попасть на проспект, но не успеваю. Женщина с ребёнком переходит дорогу. Она держит за руку мальчика лет шести и что-то ему говорит.

Я смотрю на них и вспоминаю пещеру. В ней было темно и душно. Мама чем-то щёлкнула – появился огонь. Она суёт мне в руку коробочку с пламенем.

«Это зажигалка. Зажми вот так»

Мои непослушные пальчики нечаянно соскальзывают с кнопки – снова темно. Мама вновь зажигает огонь и впервые за двое суток, что мы здесь замурованы, я вижу её лицо. Оно вымазано чем-то чёрным. Как будто каменная пыль. Воды у нас нет. Мама зовёт за собой, и мы идём к заваленному входу.

«Отвернись и смотри на стену»

«Мам, ты будешь ловить светлячков?»

Она не отвечает и, всхлипнув, суёт мне горящую зажигалку.

«Мам, не плачь! Я не буду мешать тебе!»

Она будет ловить светлячков! А вдруг я спугну их своими яркими глазами?

Отворачиваюсь к стене и вытягиваю вперёд руку с зажигалкой, стараясь крепко удержать кнопку. У рыцаря Изидо, из комиксов, светились глаза. Он взглядом взрывал стены замков. Я тоже так могу!

«Смотри на стену и не тряси рукой»

Слышу знакомый звук, похожий на скольжение лезвия по льду.

У нас в школе проходил конкурс на лучшую ледяную фигурку. Я ножичком вытачивал птицу, но её крылья растаяли, и учитель посоветовал сделать ежа.

Я сделал хорошего ёжика, но робот Петьки, подлизы и любимчика учителей, выиграл все призы. Петьке достались Лего, пицца и пачка новых комиксов. Этот подлиза, наверное, испугался, что получит за свою победу ещё и по шее от мальчишек, поэтому поделился с нами пиццей. Она была вкусной. С колбасой. Мы запивали её газировкой.

Смотрю на свою тень. Она дрожит в свете огонька. Пытаюсь взорвать стену взглядом, как рыцарь Изидо, но ничего не получается.

Мама рыдает. Палец уже жжёт. Тень на стене теперь извивается, как чудовище. Оно хохочет и тянет щупальца. Показывает пиццу и «кока-колу». Страшно. Я, вскрикнув, бросаюсь к маме. Она сидит над ногой отца, которая торчит из-под завала, и что-то там вытачивает. Я прижимаюсь к матери – она отталкивает меня. Зажигалка падает. Мать кричит: «Я же сказала. Не смотри!»

Наконец, загорается зелёный сигнал светофора. Трогаюсь с места и выезжаю на проспект.

Голубое небо. Плечом к плечу, летит пара белых птиц. Они, как слаженный, точный механизм, без единого слова друг другу, летят к какой-то, только им ведомой, цели. Сбавляю скорость и быстро фотографирую их на камеру телефона. Сзади уже сигналят.

Останавливаюсь у дома, вылезаю из машины и поднимаюсь в лифте на семнадцатый этаж. Как и полгода назад, семнадцатый этаж – это достаточное расстояние для того, чтобы трёхлетний ребёнок, например, высунулся в окно, например, поскользнулся и разбился насмерть.

Жена дома.

– Привет.

– Привет, – отвечает Ира, проходит мимо меня с чашкой в руках и плюхается на диван перед телеком.

На стеллаже снова появилась фотография в чёрной рамке. Я убрал её вчера вечером, когда Ира уехала с ночёвкой к тёще. И вот, она вернулась и снова выставила это. Говорить что-то бессмысленно. Где диктофон? Наверное, в тумбе. Начинаю копаться в ящиках.

– Будешь кофе? – спрашивает жена.

– Нет. Я должен бежать.

Беру диктофон и подхожу к Ире. Протягиваю телефон с фоткой птиц, которую только что сделал. Она смотрит на экран, переводит взгляд на меня и спрашивает:

– Что это?

– Красиво? – улыбаюсь я.

Жена поджимает губы и отворачивается к телеку. Прядь её волос сползает в сторону, открывая белую шею, на которой темнеет багровое пятно. Вчера его вроде бы не было. Она поворачивается ко мне.

– Тебе не стрёмно? Взрослый мужик, а фоткаешь каких-то птичек. И зачем?! Чтобы притащиться сюда на десять минут и показать мне?

Я молчу и смотрю на неё. Что же мы наделали? Как умудрились всё просрать?

Она отворачивается к экрану, а я оглядываю гостиную. Унылые стены в холодных тонах, ненужный телек и знак присутствия жены в квартире – фотография нашего сына в чёрной рамке. Я должен бежать отсюда. Мне надо успеть на интервью.

– Пока, – кидаю жене в дверях.

– Пока.

День

Агент певицы назначил встречу в дайнере «Суперстар». Он сказал, что рядом находится звукозаписывающая студия, а так как время у певицы расписано по минутам, мне отмерили для беседы час и договорились с администрацией заведения закрыть кафе для посетителей.

Я приехал пораньше, сел за столик, и, заказав кофе, стал читать о Лили. Пара громких романов, из тех, что обсасываются жёлтой прессой, рождение дочери, запись успешного альбома, который за год стал трижды платиновым, множество наград и музыкальных премий.

Стены кафе были увешаны постерами звёзд прошлого века: Монро, Пресли, Дин и другие. Звучала незамысловатая музыка. Та, под которую не хочется думать.

Я как раз заканчивал читать крайнее интервью певицы и посмотрел на улицу – ко входу подъехала чёрная машина и остановилась у обочины. Из передней двери вышел водитель и, обойдя автомобиль, остановился у пассажирской дверцы, открыл её и подал руку.

Сначала появилась чёрная перчатка. Вспорхнула ввысь, чуть задержалась в воздухе и исчезла в ладони водителя. Затем из салона авто поднялась женщина в распахнутом пальто. Её лицо скрывали чёрные очки, а шею украшал красно-чёрный шарфик, будто небрежно накинутый на плечи. Это она!

Я невольно выпрямился, пригладил волосы и поправил толстовку, которая съехала в сторону. Пожалел, что поленился одеться лучше.

Певица шагнула ко входу и уже было вошла в двери кафе, как ей в ноги кинулся парень, проходивший мимо. Он упал на колени и обхватил Лили двумя руками. Заглядывая в лицо певицы снизу вверх, что-то там запричитал. Я услышал только «люблю» и «умру» или, может, «убью» и «умру». Что-то типа того.

Парня оттащил водитель певицы. Сама она, по-моему, не обратила никакого внимания на поклонника и, мне показалось, весь внешний вид певицы говорил, что подобные выходки фанатов для неё – обычное дело. А меня это всё рассмешило. Какой болван! Убожество! Рассчитывает на взаимность! И ещё так мерзко ползать и унижаться перед бабой. Полнейшее ничтожество!

Двери раскрылись – вошла Лили. Вдруг стены обыденного, скучного кафе будто озарились светом дорогого бриллианта. Её плавная походка, с оттенком кошачьей грациозности, сияла изяществом и любовью, которые, казалось, источала эта женщина.

Певица небрежно и легко скинула пальто, стянула перчатки, затем сняла очки и закатила рукава чёрной блузки, тем самым обнажив тонкие запястья. Проделав это, села напротив и между нами остался метр – комфортное расстояние, рекомендуемое психологами для приятной беседы.

Вот мы сидим друг напротив друга: случайный охотник за эксклюзивом и секс-символ поколения. Я включаю диктофон.

«Добрый день, Лили. Я Константин Бродов. Рад вас видеть»

Певица улыбкой пухлых губ приветствует меня, обнажая прекрасные белоснежные зубы. В тёмно-карих глазах горит загадочный огонёк. Мельчайшие оттенки чувств транслируются в пространство полуприкрытым верхним веком. Что-то от Дитрих. И чуточку Монро. Да! Что-то есть.

«Поговорим о вашем новом альбоме. Как проходила работа?»

Диктофон записывает её бархатный, приятный, волевой голос.

«Расскажите, пожалуйста, о съёмках клипа? Вы его снимали вроде бы в Испании?»

Огонёк в тёмно-карих глазах разгорается, но ещё удерживается дитриховой поволокой. Оттуда, из глубокого дна почти чёрных глаз, меня целует горячим, страстным, страшным поцелуем сам господин чёрт.

Какая-нибудь актриса с западного побережья на другом конце планеты могла бы сесть с нами рядом и поучиться игре глазами. Но, некоторые гениальны в другом: патологическую актёрскую фригидность они превратили в визитную карточку, в свой крест, в пьедестал.

«Буду банален, но нашим читателям очень хочется узнать: когда тур по стране? Сколько городов туда попадёт?»

Певица улыбается и, рассказывая, начинает плавно жестикулировать. Всё. Невербальный барьер разрушен. Теперь можно выудить трусы для народа. И я решаюсь.

«Всем интересно с кем проводит вечера такая суперзвезда, как вы? И кто же этот счастливчик?»

Она разливается брызгами слов о занятости – «много работы», «бла-бла-бла». Кисти с тонкими запястьями ползут по рукавам чёрной блузки, пальцы нащупывают на манжетах золотые пуговки. Певица продолжает говорить. Уверенный голос, но будто бы смущённая улыбка. Марлендитрихово веко исчезло, пальцы застёгивают пуговки на манжетах, запястья исчезают и на поверхность стола выставляется замочек из сцепленных рук. Я замечаю этот невербальный жест – желание закрыться. Улыбаюсь, глядя на певицу.

Глазные хрусталики читают информацию и по зрительным нервам передают её нейронам мозга. Думаю, Лили понимает, что это за цирк. Что ж, ваши трусики, госпожа звезда, стоят дороже.

Нам приносят кофе.

«Проведём блицопрос? Вы готовы?»

Лёгкий кивок и зелёный сигнал светофора.

«Пресли или Джексон?»

Мотор ревёт. Машина срывается с места.

«Шер или Дион?»

В лобовое стекло бьются насекомые, превращаясь в грязные пятна.

«Кобейн или Хендрикс?»

В окнах бесится ветер и треплет волосы.

«Слава или деньги?»

Позади плюются клубки дорожной пыли.

«Страсть или любовь?»

Удар об залитое солнцем лобовое.

«Спасибо за интервью!»

Скрип тормозов. Машина остановилась. На капоте содрогается в предсмертных конвульсиях умирающий альбатрос.

Лили встаёт и, улыбаясь, накидывает пальто. Я выключаю диктофон. К нам подбегают сотрудники заведения. Они хотят селфи со звездой. Певица благосклонна. Я тоже встаю рядом.

Через минуту мы пожимаем руки и прощаемся. «До свидания» – улыбается Лили и, внимательно посмотрев на меня, исчезает в дверях. Допиваю кофе. Чёрная машина уехала. Уже хотел уйти, но увидел на диванчике забытый красно-чёрный шарфик. Беру его с собой.

Выхожу из дверей кафе и запрыгиваю в машину. Теперь к Рафаэлю! В «Зеро». Звонит мобильный.

Женский голос говорит:

– Здравствуйте. Это Константин Бродов?

– Да, это я.

– Я директор пансионата для престарелых, где содержится ваша мать. Константин, можете подъехать в ближайшее время?

– А в чём дело?

– Поговорим о здоровье вашей матери.

– Хорошо. Мы с женой завтра приедем к вам. Спасибо. До свидания.

Вечер

Я в клубе «Зеро». На улице середина дня, а здесь уже полно народу. В глубине зала, на сцене, стоит большой экран с надписью: «Фестиваль короткометражного кино».

Голоса людей смешиваются со звуками джаза, который играет в колонках по бокам стен. То тут, то там среди толпы мелькают мальчики с подносами и предлагают гостям шампанское.

Подзываю одного из них, беру бокал и спрашиваю:

– Где Рафаэль?

Мальчик кивает в сторону сцены и растворяется в толпе. Говорю кому-то сбоку: «А где Рафаэль?». Отвечают, что видели его где-то рядом.

Все здесь кажутся счастливыми и пьяненькими, будто бы для этого свиходаренного бомонда времени вообще не существует.

Джаз стихает. На сцене появляется парень с микрофоном в руках.

– Дамы и господа! Леди и джентльмены! Сейчас мы покажем новый короткометражный фильм «Евгеника»! Режиссёр – Мули Нучо! Мастер артхауса. Поприветствуем, дамы и господа!

Парень хлопает в ладоши – публика повторяет за ним. Аплодисменты постепенно нарастают, и на сцену выплывает тощая фигурка режиссёра. Он берёт микрофон, раскланивается перед зрителями и когда в зале воцаряется тишина, говорит:

– Эта картина, как и жизнь – создана для всех. Приятного просмотра!

Режиссёр машет рукой и уплывает со сцены. Публика перешёптывается и переглядывается.

Свет в зале гаснет. На экране появляется океанический остров. На берегу, под палящим солнцем, сидят две обнажённые фигуры. Мужчина и женщина. Спутанные волосы женщины развеваются на ветру. Мужчина стоит на коленях в песке. Возле него валяются палки и лесной мусор. Он высекает искру и шепчет: «Я ещё не умею расщеплять атом. Я ещё не научился» Он встаёт и подходит к женщине: «Я пошёл за мамонтом»

Женщина продолжает смотреть вдаль и, не глядя на мужчину, говорит: «Мне некогда. Мне нужно стирать» Мужчина, отходя от женщины, поднимает голову вверх, тянет руки к небу и кричит: «Нам уже никогда не отмыться!»

Экран гаснет.

Ночь. Луна отражается в воде. Серебристый берег. Женщина в зарослях опорожняется, затем поглаживает щёку и мычит, будто бы от боли.

Она заходит в пещеру. Там горит костёр. Мужчина насаживает свежие куски мяса на вертел, а женщина выстукивает камнем зуб у себя во рту.

Они берут сырые куски и выходят наружу, идут вглубь зарослей и останавливаются на поляне. Здесь стоит каменный истукан. Они кладут мясо к подножию немой фигуры, падают на колени и, раскрыв ладони, тянутся к безмолвному идолу. Слышны их завывания. Непонятно: они благодарят или умоляют о чём-то своего кумира?

Через минуту мужчина и женщина возвращаются в пещеру, едят и сношаются.

Экран потухает.

Ночь. Горит большой костёр. Вокруг него танцуют люди в набедренных повязках. В центре стоит обнажённая женщина с неестественно вытянутой шеей. Лицо женщины разрисовано мелким орнаментом татуировки и светится счастьем. Скорее всего, это местная королева красоты. Она плачет. Наверняка это слёзы радости.

Вдруг люди у костра перестают танцевать, берут ножи и кидаются к женщине. На её запястьях они делают надрезы. Припадают к ним грязными ртами. На лицах людей появляется блаженное выражение, какое бывает у младенцев, сосущих материнскую грудь. Женщина рыдает, то ли от боли, то ли от счастья. Экран темнеет.

Включается свет. Публика встаёт. Люди аплодируют, как бы приглашая режиссёра на сцену. Его тощая фигурка вновь выплывает из глубины зала, взбирается по ступенькам и кланяется публике.

– Вы меня искали? – прикасается кто-то к плечу.

Оборачиваюсь и вижу мужчину с аккуратной маленькой бородкой.

– Рафаэль, – он протягивает ладонь.

– Костя.

Мы жмём друг другу руки.

– Ну как? Понравилось? – кивает он на экран.

– Обычный, причёсанный хаос.

Он приглашает к столику. Мы садимся. Я отдаю диктофон с интервью и зачем-то добавляю, пытаясь втянуть Рафаэля в болтовню о певице: «В этой Лили что-то есть! Я о бабах редко так»

Он улыбается в ответ, но не поддерживает разговор. Мальчик с подносом, ставит на стол бутылку виски и стаканы. Рафаэль разливает янтарную жидкость. Залпом осушаю свой, наклоняюсь и говорю:

– Знаешь, я бы женщин не воспевал. Не верю им!

– Костя, если ты идёшь к тёлкам просто бери плётку, – со смехом отвечает Рафаэль.

Мы допили бутылку, потом заказали вторую. Голова стала тяжёлой. В ушах уже громко орал саксофон и истошно визжала труба. Я сильно пьяный вызвал такси до дома, бросив машину здесь.

Через полчаса ехал на заднем сидении и смотрел в окно. Огни ночного города слипались, превращаясь в яркую, мелькающую, мутную гирлянду. Фигурки людей тёмными пятнами проносились мимо. Меня укачало.

– Как думаешь, может, мы молекулы в атоме? – сказал зачем-то таксисту, сдерживая тошноту.

Он переспросил: «Что?» и наклонился к рулю, чуть обернувшись.

– Ничего. Вот и приехали, говорю.

– А, ага, – сказал таксист.

Я расплатился с ним, вышел из машины, и меня тут же вырвало на асфальт. Поднялся в лифте и вошёл в тёмную квартиру. Ира уже спала.

Нет сил раздеться и помыть рот. Бухаюсь рядом с женой. Черт, до чего же холодно! Будто в могиле.

Может, заняться спортом. И что? Какой в этом смысл? Может, написать роман. Зачем? Чтобы потешить своё эго? Чтобы надеяться: вдруг в этих словах я буду вечен? Застолбить себе место на Википедии? Ну, кому это нужно?

Может, уехать куда-то, далеко-далеко? Сесть в лодку и заплыть в океан. И что потом? Качаться на волнах, гладить блестящий глянец воды, прибиться, в конце концов, к прекрасному берегу.

И что дальше? Из кустов выбегут аборигены… несуществующая земля… дикари с копьями… почти рай… нет, не копья… пусть ананас… из него вылезут королевы красоты… с длинной-предлинной шеей… потом выползут суперзвёзды… кто-то же их вылепил из палок и лесного мусора.

Я сижу в лодке и подплываю к студии телемагазина в пустыне. Вокруг пески. Солнце жарит так сильно, что хочется зарыться в бесплодную землю. Напротив стоит девушка с избытком солярия на лице. Держит в руках микрофон и бутылку воды.

Она любопытно смотрит на меня, быстро откручивает крышку, обхватывает горлышко силиконовыми губами и жадно глотает воду. Я кричу, что хочу пить, но вместо этого мычу. Тянусь к бутылке в её руке.

– Константин! Зрителям интересно: отпустить камень или всё равно вкатывать его вверх, в гору? – бойко спрашивает она.

Вдруг что-то трещит, шипит и щёлкает. Становится темно. Мужской голос громко говорит: «Чёрт, дура, ты опять задела каблуками провода!»

Начался ливень. Я раскрыл ладони, набрал воду и наощупь отправил в рот с желанием напиться. Она текла по рукам, стекала по лицу, но внутрь не попала. Я с ужасом подумал, что подохну тут от жажды и жары. Закричал. Вместо крика вырвалось глухое мычание. Это конец. Я умру здесь! Всё.

Я в страхе открыл глаза. За окном ночь. Хочу пить. Чёртово похмелье! Встаю и иду в ванную. Открываю кран дрожащими руками. Кое-как набираю полные ладони и пью, пью, пью жидкость, пропущенную через сотни фильтров. Вода, очищенная от примесей тяжёлых металлов, от щёлочи и от ртути попадает, наконец, в мой рот.

Смотрю на стаканы с зубными щётками. На одном нарисован весёлый зелёный дракончик. Его выбрал Денис. Мой трёхлетний сын.

– Папа, смотри, – сказал он, – я знаю этого азаврика. Это кикопус. Он кушает травку и пугает других азавриков.

– А кто его тогда пугает? – спросил я.

– Никто! – радостно смеясь над глупым вопросом взрослого, протяжно ответил мой сын, а потом добавил:

– Он самый сийный, как ты!

Детские глаза в озорном ожидании посмотрели на меня. Сын ждал, когда сильный папа покатает на самолётике. Я взял его в охапку и покружил в воздухе.

Он радостно и беззаботно смеялся, а я изображал рыки кикопуса, подкидывал маленькое тельце в воздух и бережно ловил. Счастливое лицо сына в полете. Доверие. Искренний смех, без страха упасть и разбиться, потому что сильный папа поймает и убережёт.

Сколько вообще время? Достаю телефон из сумки и нащупываю там что-то мягкое. Шарф певицы. Зарываюсь в него и чувствую себя придурком из какого-нибудь дешёвого любовного романчика. Насмехаюсь над тем, как должно быть тупо выгляжу со стороны, но не могу остановиться. Нюхаю его.

Что за благодать? Я голый, бегу по тёплому песку и забредаю в кромку океана. Волны нежно целуют щиколотки. Лёгкий ветерок ерошит волосы, а солнце мягко обнимает плечи. Впереди виден горизонт и на воде отражается чистое небо. Кажется, что если взмахну руками, то полечу куда угодно. Здесь хорошо. Мне здесь понятно.

Выбираюсь из воды, ступаю на мягкий прогретый песок и вижу зелёные прерии, увешанные красными плодами. Там, в глубине, птицы заливаются чудесными песнями. Какой свежий воздух! Тут я не знаю страха и сомнений. Здесь нет плохо и нет хорошо.

Иду вглубь густых зарослей и вижу обнажённую женщину у водопада. Она стоит спиной, но я и так знаю – это Лили. Подбегаю к ней. Она оборачивается. Я будто видел тебя когда-то, но не могу вспомнить – где?

Вдруг дует сильный ветер. Лили исчезает и появляется моя мать. «Не спорь со мной. На, ешь», – она суёт поджаренные кусочки мяса. Отворачиваюсь от неё и прикрываю наготу.

Начинается ливень. Он больно хлещет по плечам, ляжкам и спине. Негде спрятаться. Рядом стоит голая Ира и, не моргая, говорит: «Я ночевала у мамы. Хочешь, позвони проверь». На её шее и сосках багровеют чужие засосы.

Швыряю шарф обратно в сумку и укладываюсь досыпать в ледяную постель.

Утро

Я позвонил Рафаэлю и попросил прислать номер агента певицы. Объяснил тому, что хочу вернуть шарф. Агент сказал, куда подъехать. Я быстро оделся и вызвал такси в центр города.

Уже через полчаса в сопровождении ассистента певицы, я стоял напротив широкой массивной двери в длинном коридоре девятнадцатого этажа. Ассистент постучал, но никто не ответил. Тогда он просто впустил меня внутрь.

Я вошёл и очутился в полумраке. Горели свечи. В их мягком свете трудно было различить очертания предметов. Первое, что бросилось в глаза – огромный, растянутый на всю стену, аквариум с рыбами. Было непонятно: спят они или притворяются мёртвыми. Стены вокруг казались то чёрными, то красными.

– Вам нравятся рыбы, Константин? – услышал я голос Лили.

Послышался стук каблуков, как если бы кто-то выходил ко мне по мраморному полу из дальних комнат. Звук приближался, отдаваясь эхом, он уже звучал где-то рядом и я, обернувшись назад, наконец, увидел певицу.

Она, одетая в облегающее чёрное платье, остановилась возле меня и улыбнулась, обнажив ровный ряд белоснежных зубов. Её глаза блестели в полумраке. Она, казалось, с большим интересом рассматривала моё лицо, словно изучала его, как юный натуралист, который наблюдает за появлением бабочки из кокона.

Певица протянула руку. Я пожал её и сказал, что рыбы мне безразличны. Она улыбнулась и небрежно взмахнула кистью, показав на диванчик. Я присел. Сама она оперлась ягодицами о стол, стоящий позади неё.

– Лёгкое утро – трудная жизнь? – спросила Лили.

Я не понял, что она имеет в виду и поэтому просто улыбнулся. Наверняка это выглядело глупо.

– Вы не очень расположены к женщинам, не так ли? – спросила певица и медленно подошла к аквариуму.

– Не очень, – ответил я.

Она начала водить пальцем по аквариумному стеклу, будто разглядывая рыб.

– Почему? – как бы в раздумье спросила она.

– Они дурно пахнут, – ответил я и с сожалением осознал, что это наверняка прозвучало резко и грубо.

Вдруг я сам себе показался смешон. Зачем притащился? Надо было отдать шарф внизу и тут же уйти, убежать, провалиться сквозь землю. Какого черта здесь сижу? Что тут из себя пытаюсь корчить?

Палец Лили замер в одной точке на стекле аквариума. Она повернулась ко мне и посмотрела так, будто раздумывает над чем-то. Затем медленно, покачиваясь на каблуках, подошла.

Сердце забилось сильнее. Я нашарил в сумке шарф, протянул его ей, выставив, таким образом, препятствие между нами. Казалось, Лили разочарована этим.

– Спасибо, – сказала она и кинула шарф куда-то в сторону. Потом вдруг протянула бочонок с растением.

– Угощайтесь, Константин.

Я вгляделся в то, что она предлагала. Деревце. На нём блестели плоды маленьких чёрных яблочек, будто посыпанных золотой крошкой. Его веточки слегка прогибались под тяжестью плодов.

Я сорвал маленькое яблоко и спросил: «Что это? Конфеты?» Лили рассмеялась и, поставив бочонок обратно, ответила: «Не надо системы –наслаждайтесь»

Я надкусил плод. Какой-то странный вкус. То ли сладкий, то ли солёный, а чуть позже он стал каким-то кислым, что ли, или даже горьким, с лёгкой перчинкой.

– Костя, мне нужен помощник. Хотите поработать со мной? – вдруг сказала Лили.

Я чуть не поперхнулся. Какой из меня помощник? Я писака, да и работать с бабами – то ещё удовольствие.

– Я хорошо плачу. И давай уже перейдём на «ты»?

Я кивнул, а она продолжила:

– Я набираю новую команду. Хочу перерождения. Понимаешь меня?

Её блестящие глаза казались ужасно чёрными в этом полумраке. В уголках пухлых губ затаилась загадочная улыбка. Сердце заволновалось. Какое красивое лицо! Как приятно, сладко, страшно смотреть на него. Оно притягивает и манит.

– Я поговорила со своим продюсером, – её губы презрительно скривились. – Мы решили, что помощник получит аванс 70%, а по оконч…

Я заметил, как она скривилась при упоминании продюсера и потому перебил:

– Я согласен.

Мне нравилось корчить из себя героя. Я хотел, чтобы она смотрела на меня тепло и благодарно за то, что я избавляю её от неприятных объяснений. Мне очень хотелось удивить её.

– Лили, я согласен.

– Прекрасно! Договор уже на твоей почте.

Я встал. Мы пожали друг другу руки. Она не спешила отнять свою.

– Когда начинать? – спросил я.

– Начинать? – переспросила Лили, будто не понимая о чём это я.

– Ну да. Работу. Когда начинать?

Она закинула голову, рассмеялась и сказала: «Ах да. Работу… Завтра! Начинаем завтра!»

Лили отошла. Я взялся за ручку двери. «Всем нужно перерождение» – сказала она, когда я открыл дверь. Затем певица чему-то громко рассмеялась, а я, не оглядываясь, вышел.

Уже на улице, я вызвал такси и поехал к клубу «Зеро», где оставил вчера машину. По пути написал жене, чтобы она собиралась – поедем к матери в пансионат.

Вечер

Я сидел в машине, слушал джаз и ждал Иру. Наконец, она, в песочном пальто и голубом шарфе, подошла к авто, села внутрь и запах её сладковатого парфюма заполнил салон автомобиля. Я чуть не задохнулся и слегка приоткрыл окно.

– Привет, что случилось? – спросила жена, пристёгивая ремень безопасности.

– Что-то с матерью. Позвонили. Сказали приехать.

Я завёл мотор и тронулся. Сейчас жена упрекнёт, что редко посещал мать. Спросит, когда последний раз интересовался её здоровьем. Чтобы избежать этого, я слегка прибавил громкость.

– Когда ты был у неё последний раз, Костя? – спросила Ира учительским тоном.

Ну вот. Я знал.

– Давай не сейчас, а. Ты многого не знаешь.

– Ты не навещал её три года! Три года, Костя, ты не интересовался родной матерью!

– Ир.

Она замолчала. Я почувствовал облегчение. Пару минут мы ехали, не говоря ни слова. Затем жена проговорила, размахивая руками:

– Да, ты, конечно, оплачиваешь проживание, уход и прочее. Но настоящей любви она не получала никогда. Что с тобой, Костя? Хочешь откупиться от собственной матери?

Я, уставившись на дорогу и задние фары автомобилей, решил молчать, во что бы то ни стало. Эти бессмысленные споры, которые начались год назад, истощали меня. Не хочу в них участвовать. Всё равно мои слова перевернут по-другому и используют против.

Жена что-то говорила, играя в морализаторство и добродетель, а я, чтобы прекратить этот надоевший скрип заезженной пластинки, сказал:

– Помолчи… Хочешь кофе?

Она окинула меня пристальным взглядом, замолкла и отвернулась к окну. Я остановил машину у придорожной кафешки и взял два кофе. Мы поехали дальше.

В её сумке зазвонил телефон. Боковым зрением я увидел, как она достаёт его, смотрит на экран и, не принимая звонка, отключает звук.

Она положила его обратно в сумку, но телефон продолжил вибрировать.

– Не ответишь?

– Это… ничего важного.

Я посмотрел на жену. Она уставилась на дорогу и не поворачивалась. Будто уменьшившись, будто вжавшись в пассажирское сиденье, она руками сжимала ручки сумки, на дне которой беззвучно гудел телефон.

– Ответь.

– Милый, это ничего важного. Так… по работе.

Милый? Последний раз она называла меня так ещё до того как мы стали ссориться.

Я посмотрел на Иру и будто бы прозрел. Тупой болван! Да у неё же кто-то есть! Да, точно! Она изменяет! Ночёвки у родителей, пятна, похожие на засосы, это появившееся раздражение, которое мелькало теперь в любом бессмысленном споре и этот бесящий учительский тон.

Какой же я дурак! Весь год пытался отбросить эти догадки и расщеплял картинку складывающегося пазла. Я по ночам нюхаю шарфы чужих женщин, а моя жена находит утешение в других объятиях. Ха – ха – ха! Болван. Хотел поиграть в семью? Хотел создать ячейку общества? Ха – ха – ха. На, получай!

Я не сдержался и, громко захохотав, посмотрел на Иру. Она, будто испугавшись, покосилась, коснулась моей руки на руле и вкрадчиво, понизив голос, спросила:

– Что с тобой? Ты в порядке?

Я скривил благочестивую физиономию, какая частенько бывает у моей жёнушки, и как можно веселее и беззаботнее сказал:

– О, милая, я в ужасном порядке!

Она отвернулась к окну, а я прибавил музыку и увидел впереди едва различимые огни фонарей пансионата. Они освещали огромную ухоженную территорию дома для престарелых.

Я миновал сосновую аллею и остановился на парковке. Вылез из машины и почувствовал влажный холод сентябрьской ночи. Поспешил скорее войти внутрь. Ира последовала за мной.

Внизу, на ресепшен, молодой человек в накинутом белом халате спросил:

– Добрый вечер, чем могу помочь?

– Мне звонили по поводу матери. Регины Бродовой.

Ира стояла рядом и копалась в телефоне. Молодой человек услужливым бодрым тоном проговорил:

– А, да. Сейчас позову директора. Кофе? Чай?

– Нет, спасибо. Мы хотим поскорее решить вопрос.

Парень кивнул и исчез в двери за ресепшен. Мы остались в холле, окружённые коричневыми бочками с невысокими деревьями. Ира убрала телефон в карман пальто и огляделась.

– А тут недурно, – сказала она и провела пальцем по листочку деревца в бочонке, словно хотела убедиться насколько хорошо здесь вытирают пыль.

Я посмотрел на жену и рассмеялся. Казалось, её это задело. Она подошла ко мне и спросила: «Что? Что смешного?» Я раскрыл рот и, набрав воздуха, уже приготовился сказать, что знаю о её тайнах, но к нам внезапно вышла высокая грузная дама в очках.

– Добрый вечер! Идите за мной, обсудим все вопросы!

Мы прошли по коридору и оказались в кабинете с белыми стенами. На столе стоял зажжённый зелёный светильник, а наверху горели лампы дневного света.

Я уселся на стул напротив дамы. Ира присела в кресло у окна. Дама протянула папку с документами и сказала: «Вот анализы. У вашей матери – рак желудка. Конечно, если бы мы увидели это раньше… Доктор сказал, что срочная операция поможет, а так как вы, единственный родственник – мы позвонили вам»

Я раскрыл папку. В ней лежали рентгеновские снимки и ещё какие-то бумажки, в которых я ни черта не смыслил. Я взял один снимок и с видом знатока начал разглядывать его на просвете ламп. Затем спросил: «Ей можно помочь?» Дама вздохнула и проговорила: «Понимаю, Константин, вы переживаете. Попытаться – нужно. Крепитесь! У нас есть партнёрские договорённости с клиниками в Израиле и Германии»

Я отложил снимок и повернулся к Ире. Знал – выйдем на улицу и на меня обрушится новая тонна скучных нотаций. Я отвернулся от жены.

– Сколько стоит операция? – спросил я даму.

Она протянула аккуратную белую папочку. На её обложке, сияя счастьем и здоровьем, красовались радостные физиономии пожилых людей.

– Вот. Посмотрите. Это очень хорошая клиника.

Я пролистал гладкие, блестящие страницы и спросил: «Так о какой сумме речь?»

– Примерно пятьдесят тысяч долларов.

Я услышал, как Ира вздохнула, и не понял: то ли это был вздох сожаления, то ли сочувствия. Не знаю.

Я вдруг вспомнил, что теперь у меня есть хорошая работа в шоу-бизнесе.

– Хорошо, – сказал я.

– Вы согласны?

– Да, конечно.

Дама кивнула и, убирая папки в ящик стола, произнесла: «Вам позвонят завтра или послезавтра» Я кивнул и поднялся с места: «Нам нужно идти, спасибо!» Дама вскинула брови: «Как?! Константин! Разве вы не зайдёте к своей матери?» Я хотел сказать «нет», но Ира опередила. Она посмотрела на меня и, состряпав серьёзное лицо, сказала: «Конечно, мы зайдём. Проводите нас к ней, пожалуйста!»

– А разве сейчас уже не поздно для визитов? – спросил я.

– О, нет, – улыбнулась дама и, раскинув ладони в стороны, добавила: – Здесь никогда не поздно.

Мы вышли из кабинета, поднялись в лифте на третий этаж и оказались в конце длинного просторного коридора, по которому нас повели.

Я попутно оглядывался. Так вот, значит, за что я обязан платить. По бокам коридора стояли деревья в кадках: большие и маленькие они представляли собой эдакие искусственные прерии, с журчащими в них фонтанчиками. На ветвях деревьев встречались клетки с птицами, которые не двигались и, наверное, уже спали в такой поздний час. Стоял запах ночного леса с подгнившей листвой и влажным мхом. Деревья в бочонках вряд ли могут источать этот аромат. Наверное, его создают искусственно. Я поднял голову вверх и увидел ароматизатор. Потом ещё один. И ещё.

Мы остановились у двери. Дама тихо сказала: «Ну, вот и пришли. Я вас оставляю. Всего доброго!» Я шёпотом поблагодарил её. Она удалилась, а мы с женой повернули ручку двери и вошли внутрь.

Здесь пахло лекарствами, болезнью и смертью. На тумбе стояла зажжённая зелёная лампа. Она освещала человека лежащего, на кровати. Это моя мать.

Мы подошли к ней. Мать постарела, иссохла, а на её лице появились тени, какие бывают у нездоровых людей. Казалось, она спит. Ира приставила стульчик к изголовью кровати и, раскинув полы пальто, села. Я остался стоять.

Жена прикоснулась к руке матери и, заглядывая ей в лицо, тихо сказала: «Мама, добрый вечер» Мать медленно открыла глаза и повернула голову к Ире. Из её сомкнутого, с опустившимися уголками, рта вырвался глухой и слабый свист: «Это ты, Ира… Привет»

Жена погладила сухую руку матери и, состряпав участливо-приторное выражение лица, от которого меня сразу затошнило, спросила: «Ну, как вы?» Мать закрыла глаза и еле слышно прошептала: «Мне совсем плохо…» Затем она повернулась к Ире и спросила: «А где Костя? Он приехал?» Жена посмотрела на меня, нахмурилась и, поглаживая руку матери, ответила: «Да, он здесь»

– Привет! Вот и я, – громко сказал я.

Мать вздрогнула и повернула голову ко мне.

– Привет… сынок, дай посмотрю на тебя…

Я подошёл и встал перед ней. Она медленно, будто с трудом двигая глазами, оглядела меня.

– Так долго не приезжал… совсем меня забросил… ты стал похож на отца…

Я молча смотрел на мать, а она продолжала:

– Я больна… сынок, прости, если что не так…

Я хоть и понял сказанное ею, но наклонился и нарочито громко переспросил:

– Что? Что ты говоришь?

В уголках её глаз появились слёзы, а лицо скукожилось в страдальческой гримасе.

– Ну что ты делаешь, Костя? Зачем ты так? – крикнула жена.

Она приобняла мать и сказала: «Не беспокойтесь, мама. Вам сделают операцию хорошие доктора. Костя всё устроит. Вы будете здоровы!»

Я подошёл к окну. Свет луны, смешиваясь с лучами фонарей на парковке, высветлял верхушки деревьев, растущих у пансионата, и придавал им страшный, неестественный блеск.

Вдруг мать, всхлипывая, спросила:

– А где Дениска? Вы без него приехали?

Я повернулся и громко заявил:

– Твой внук, мама, выпал из окна. Он разбился. Его больше нет.

Сказав это, я поспешил выйти в коридор, сам не понимая: зачем проговорил ей, смертельно больной женщине, это? Ведь и для неё это известие ужасно.

Я заскочил в лифт и поехал вниз. «Это же кикопус, папа, он самый сийный из азавриков» Я выскочил из кабины, миновал ресепшен и оказался на осеннем холоде. Постояв под светом фонарей, подышал свежим прохладным воздухом, затем сплюнул, открыл багажник, достал бутылку виски, откупорил её и начал пить прямо из горла. Боль стихла. Я сел в машину и включил музыку.

Ночь

– Костя! Ты что, напился? – спросила Ира, кивая на бутылку и садясь в авто.

– Да. И что?

– Ну, и как мы теперь поедем?

– Спроси у своего дружка из телефона, – рассмеялся я.

Жена пожала плечами: «Не понимаю, о чём это ты. Давай пересаживайся. Я поведу» Я выполз с водительского сидения и, обойдя машину, ввалился на переднее пассажирское кресло.

Ира села за руль и спросила:

– Может, заедем к тётке? Тут недалеко, около часа. Она давно нас ждёт.

– О, нет. Только не сегодня.

– Но почему?

– Нет. Я устал. Мне завтра на работу.

Ира завела машину и спросила:

– Что за работа?

Мы выезжали с парковки.

– В шоу-бизнесе.

– Сколько платят?

– Хорошо. Даже очень.

Я посмотрел на Иру. У неё загорелись глазки. Она быстро повернулась ко мне и спросила: «Насколько хорошо, милый?»

– Как раз на операцию матери.

Жена отвернулась и уставилась на дорогу. Мне показалось, или она разочарованно вздохнула? А в общем-то, какая теперь разница?

Мы проехали сосновую аллею, и жена прощебетала каким-то дурацким миролюбивым голосом: «А я-то подумала, милый, откуда у тебя такие деньги? Испугалась, там, в кабинете – с ума, он, что ли, сошёл и шутит про операцию» Она посмотрела на меня и попыталась мило улыбнуться. Я отвернулся к окну и отхлебнул виски из горла.

– С кем будешь работать?

– С Лили.

– Ты шутишь, милый?

– Нет.

– Она же суперзвезда!

– Ага.

– Все гадают о её личной жизни!

– Угу.

Она, наконец, замолчала. Я был рад ехать в ночи по ночной трассе и смотреть на пейзаж за окном. Я был рад ни о чём не думать, ни о чём не говорить и просто слушать джаз, отпивая из бутылки. Всё будет хорошо. Мы устали друг от друга и если разведёмся – оно к лучшему.

Мы выехали на трассу и жена вдруг принялась за старое:

– Ты ужасно себя вёл с матерью сегод…

Я перебил её:

– Не начинай.

Какое-то время мы помолчали. Она сказала:

– Пятьдесят тысяч долларов – это же очень много. Может, не надо было так сразу соглашаться?

– Что же ты не сказала это там, в палате? А говоришь это мне? Это не я поглаживал её руку. Это не я её обнадёживал, что она выздоровеет.

– Я просто сказала, что это очень дорого…

– И что? Я должен спокойно смотреть, как мать умирает? И даже не пытаться ей помочь? Так, по-твоему? – вскипел я.

– Костя, прекрати. Ты пьян.

Я глубоко вдохнул, чтобы успокоиться и приоткрыл окно. Пусть катится ко всем чертям! Я обещал себе больше не спорить и снова ввязываюсь в это. Зачем? Какой смысл? Это уже чужая женщина.

Она, наверняка почувствовала, что я не реагирую на её слова, и тоже замолкла. Какое-то время мы ехали в нашем большом, чёрном, семейном катафалке под лёгкие и весёлые звуки джаза, не говоря друг другу ни слова.

Мне вдруг захотелось позвонить Лили и поболтать с ней о том о сём. Просто ехать по тёмной безлюдной дороге, пялиться в открытое окно с пассажирского сидения, подставив лицо под ветерок, и трепаться по телефону о какой-нибудь приятной ерунде с этой красивой женщиной. Слышать её шикарный, бархатный голос и наслаждаться им как какой-нибудь шестнадцатилетний подросток.

– По-моему, ты свою мать уже давно похоронил, – сказала Ира.

Моя рука сжалась в кулак. Я ударил им по бардачку и крикнул:

– Заткнись. Ты ничего не знаешь, чтобы так говорить. Ты тупая дура! Я с тобой разведусь. Шлюха!

Она прибавила скорость и, будто в испуге, посмотрела на меня.

– Я люблю тебя, милый, и не хочу с тобой разводиться!

– Я с тобой разведусь! Ты меня достала! Могила сына не остыла, а ты уже кувыркаешься с мужиками. Лживая тварь!

Ира покосилась на меня. Думаю, она не подозревала, что очередная глупая ссора придёт к такому финалу.

Меня уже было не остановить. Я выкрикивал всё, что накопилось на душе. О сыне, о её ночёвках не пойми где, о скучных нотациях и о том, что она фальшивка.

Я стучал, я бил ладонью по торпеде, будто хотел поставить жирные точки в конце каждой своей фразы. Из бутылки в моей руке вылетали брызги и падали на джинсы, сидение и окна. Жена таращилась на меня и казалась ошарашенной.

Вдруг я бросил взгляд на дорогу и сразу понял – что там такое. Машинально потянулся к рулю – вывернуть, но не успел. Удар. Жена закричала. Хруст стекла. Меня резко потянуло вперёд. Ремень безопасности впился в ключицу. Глухой хлопок и скрип тормозов. Лицо уткнулось во что-то мягкое. Всё произошло очень быстро.

Когда всё стихло, я поднял голову и огляделся. Разбитое лобовое стекло, осколки на торпеде и сидениях. Мигающая аварийка. Я осмотрел себя – вроде живой. Повернулся к Ире – она стонала как будто от боли. Её голова уткнулась в подушку безопасности.

Я помог ей отстегнуться и спросил:

– Ты как? Можешь двигаться?

Она кивнула. На её щеке появилась маленькая ссадина.

– Возьми аптечку сзади, – сказал я и вышел из машины.

Тишина. Глухая ночь на пустынной, освещённой фарами, дороге. Вокруг дремучий лес. Верхушки его деревьев залиты серебристым лунным светом. Где-то в глубине чащи мрачно ухала сова.

Я посмотрел на капот машины – вмятина. Прошёл вперёд по дороге. В свете фар увидел что-то тёмное, лежащее на обочине. Может быть, мы сбили оленя?

Я подошёл и наклонился. Черт! Это человек. Он не двигался. Я обхватил голову. Твою мать!

Я услышал, как Ира выбралась из авто и, шоркая подошвами по гравию, подошла ко мне.

– Что это? – тихо спросила она.

Я, не ответив ей, перевернул тело. Мужчина. Я прикоснулся к нему: «Вы живы?» Он не шевелился. Я потряс его за плечо: «Вы живы? Живы?»

Давай, очухивайся! Живи, твою мать! Он не двигался. Я положил два пальца на его шею – пульса нет.

Я поднялся и повернулся к жене. Она смотрела на меня и плакала. В её взгляде я прочитал немой вопрос: «Неужели?».

Я вышел на дорогу и посмотрел: едут ли какие-нибудь машины? Пусто. Ира приблизилась и, жалобно поскуливая, уткнулась в грудь. Я невольно обнял её, чтобы успокоить.

Чёрт! Мы не можем вот так здесь стоять. Надо либо вызвать полицию, либо… что? Я посмотрел на заплаканное лицо жены. Может плюнуть на всё и уехать? Пусть сама разбирается.

– Что же делать, Костя? – прошептала Ира и прижалась к груди, утирая слёзы.

Я погладил её. Она с жалобным стоном крепче прильнула ко мне. Теперь жена казалась такой слабой и беззащитной, что стало жаль её. Всю жизнь она старалась жить по правилам общества, а теперь это самое общество засунет её за решётку.

Мы не можем бесконечно стоять здесь. Кто-нибудь проедет и обязательно заметит нас. Увидит помятую машину. Время бежит, а мне завтра к Лили! Нет! Сейчас нельзя в полицию.

Я отстранил Иру и подошёл к трупу. Схватил его за ноги и под глухие завывания жены стащил с дороги. Ира зарыдала. Я поднял голову и крикнул: «Замолчи. Садись в машину и выключи аварийку» Она послушалась.

Я оттащил труп в лес примерно на пятьдесят метров от дороги и прикрыл листвой. Вернулся на дорогу и подошёл к авто. Ира сидела внутри и всхлипывала, глядя на экран своего телефона. Я отряхнулся, сдул подушки безопасности, сел за руль и завёл мотор.

– Где живёт твоя тётя?

Она убрала телефон в сумку и не реагировала на мой вопрос, как будто думала о чём-то другом.

Я прикрикнул: «Говори дорогу к тётке. Оставишь машину у них» Она, будто очнувшись, посмотрела на меня, ничего не понимающим взглядом и спросила: «А что скажем?»

– Скажешь – сбила оленя. Поняла?

Она кивнула.

– Машину накрой чем-нибудь. Не переживай! У тебя хорошо получается врать!

Она не отреагировала на эту колкость. Мы выехали на освещённый участок дороги и притормозили у светофора на перекрёстке.

– Сейчас куда? Лево? Право? – спросил я.

– Лево, и в конце – направо.

Я повернул налево, затем направо – показался частный сектор. Ира указала на дом, где жила тётка. Я подъехал к воротам, вышел из машины и, наклонившись к окну, спросил жену:

– Сможешь сама загнать?

Она кивнула, вылезла из автомобиля и пересела за руль.

– Не зайдёшь? – спросила она.

«Нет» – сказал я и вызвал такси, чтобы добраться до дома, а когда оглянулся, то увидел – ворота открылись, Ира заезжала внутрь.

Утро

Я проснулся от звука переставляемой посуды. Открыл глаза – за окном ещё было темно. Кто-то шумел дверцами шкафчиков на кухне. Пахло ароматным кофе и едой. Кто это? Ира? Неужели она приехала в такую рань?

Я встал с постели и прошёл на кухню. Жена, одетая во вчерашнюю одежду, сидела за столом, закинув ногу на ногу, и вертела в руках чашку, будто раздумывая над чем-то. На плите стояла сковорода. Под крышкой что-то жарилось.

Ира увидела меня и сказала:

– Я всю ночь не спала.

Она действительно выглядела неважно и была не накрашенной. Я сел за стол.

– Надо признаться полиции, – вдруг заявила жена, отставив чашку.

– Шутишь?

– Нет. Я серьёзно, – сказала она. – Будешь омлет?

– Хочешь за решётку? – спросил я.

Она как-то странно посмотрела на меня, будто знала что-то такое, чего не знал я.

– А с чего ты взял, что посадят меня, а не тебя?

Я подумал, что ослышался. Что она мелет? С ума сошла?

– Что? Я не понял.

Она молча встала, шагнула к плите, выключила её и разложила омлет по тарелкам, затем поставила одну из них – мне, а сама, со второй тарелкой в руках, села, напротив, за стол. Я присмотрелся к Ире. Нет, по-моему, говорила она вполне серьёзно и даже слишком уверенно.

Она разрезала омлет, насадила один кусочек на вилку и отправила в рот, затем медленно прожевала его, отпила кофе и сказала:

– Видела по телеку. Одна журналистка затесалась в команду политика. Собрала на него много компромата и опубликовала. Представляешь, она заработала целое состояние на этом. Нам бы сейчас большие деньги не помешали.

– К чему это ты клонишь?

Жена встала, подошла к кофемашине и налила в чашку чёрную жидкость.

– Мы отдалились, милый. Смерть Дениса, а потом похороны. Я только тебя люблю. Мне больше никто не нужен.

Она приблизилась, поставила передо мной кофе и, наклонившись, шепнула:

– Теперь у нас есть общий секрет. Может, попробуем всё сначала, милый?

Она погладила мои плечи.

– Давай улетим куда-нибудь за океан, любимый? Затеряемся.

Я слушал и не понимал: что с ней случилось? Какой политик? Какой компромат? При чём здесь океан? Она точно сошла с ума! Видимо, ночное происшествие так сильно на неё повлияло, что она начала болтать какой-то бред.

Она продолжала шептать:

– Секреты дорого стоят. За них отдают целое состояние, Костя. Я видела по телеку. Этих денег нам хватит, чтобы начать новую жизнь в другом месте. Ты же понимаешь, о чём я говорю?

– Честно? Нет. Не понимаю.

Жена отошла и сказала дурацким обиженным тоном:

– Тогда я пойду в полицию.

– Иди, если хочешь. При чём тут я?

– Или ты продаёшь чужие секреты, или кто-то продаст твой, – произнесла она, странно улыбнувшись.

– Что ты хочешь сказать? Шантажируешь, что ли?

Ира не ответила. Я посмотрел на неё. Может, она навевает вокруг себя таинственности? Брызгает на себя аромат загадки? Выглядит это, конечно, очень глупо.

Жена допила кофе и прошла в прихожую. Я последовал за ней.

– А где доказательства, Ир? Тебе никто не поверит!

Она натянула обувь и пальто, затем открыла дверь и, выходя, сказала:

– Пришлю тебе на телефон.

Признаюсь честно, сердце моё тревожно ёкнуло. Предвкушение нового хорошего дня улетучилось и омрачилось теперь мерзким ощущением неприятности.

Я уже начал было прокручивать в голове события вчерашней ночи, но посмотрел на часы и понял: времени на раздумья нет. Уже восемь утра. Пора собираться к Лили!

Я, будто желая успокоить себя, с надеждой подумал: «Может, Ира всё-таки шутит? Может, сама не понимает что несёт?».

День

Я приехал на съёмочную площадку, адрес которой прислал агент певицы. Вышел из такси и огляделся. Серый забор. Унылая промзона. Под ногами лежал ковёр из золотой листвы, а на ветках деревьев, растущих вдоль дороги, восседала кучка птиц и лениво каркала друг другу. Справа стояло серое здание с большими металлическими дверьми. Моросило. Я поспешил укрыться и подошёл к зданию. Потянул скрипнувшую дверь и шагнул внутрь.

Это был огромный, освещённый прожекторами крытый павильон, внутри которого бегали и суетились люди. Одна кучка таскала декорации, другая махала руками и указывала первым, что и куда поставить.

Я поискал Лили взглядом и увидел её в отдалении, сидящую на высоком стуле под мощными лучами ламп. Она была одета в светлое облегающее платье. Вокруг неё порхал парень с мелированной чёлкой, которая болталась над его лбом из стороны в сторону, временами наползая на глаза. Он частенько отбрасывал её вбок, рывком закидывая голову.

Он поправил причёску певицы и теперь прикладывал к её уху блестящие красные серьги, словно пытался выбрать – какие смотрятся лучше.

Я подошёл к ним. Лили увидела меня и улыбнулась.

– Костя!

– Привет, красавчик! – сказал парень с мелированной чёлкой и подал ухоженную ручку. Я пожал её, а он повернулся к певице и весело защебетал, перебирая кисти на столике: «Какой же он сладкий пирожок, Лили! Где ты нашла эту прелесть? Его так и хочется съесть!»

– Роберт, я ещё сама не знаю – на чьей он стороне.

Певица, улыбаясь, посмотрела на меня в зеркало и от этого проникновенного, тёплого, обжигающего, взгляда, у меня перехватило дыхание. Я поспешил отойти к декорациям – всё равно я здесь не нужен.

Съёмочная команда во главе с режиссёром, бородатым мужиком лет сорока, проверяла выставленный свет и аппаратуру.

Кто-то принёс колонку и поставил её рядом. Операторы подключили камеры. Казалось, что всё уже подготовлено для работы и будто бы все ждут только певицу. Наконец, через десять минут, подошла она.

– Я готова!

Как же она хороша! Её густые, распущенные волосы водопадом лились на белые плечи, а кончики прядей, словно светящиеся брызги, целовали изящные, хрупкие ключицы.

Певица посмотрела на режиссёра. Он потёр руки и сказал:

– Так. Хорошо! Ложись на стол. Покажи плечо. Вот так. Выставь щиколотку. Всю ногу не показывай!

Он подбежал к монитору, сел на стул и крикнул:

– Камера. Музыка. Мотор!

Началось вступление. Лили, лёжа на столе, чуть выгнулась, показывая плечо, щиколотку и ключицу. Она придерживала подол платья. Свободная рука певицы изогнулась в кисти и поплыла в пространство, легко поглаживая и разрезая воздух.

Лили гибко извивалась, как красивая, опасная змея, которая исполняет завораживающий, парализующий сознание танец, только лишь для того, чтобы завлечь глупую жертву, тупого, грустного кролика, в последние смертельные объятия.

– Сейчас смотри в камеру. Так! Медленно вставай со стола. Та-ак! Хорошо! Накинь шарфик. Прикрой им плечо. Не закрывай ключицы. Не закрывай! Смотри в камеру. Взгляд! Лили, дай взгляд! Дай любовь!

Певица накинула лёгкий, прозрачный шарфик, но режиссёр вдруг крикнул, размахивая руками:

– Стоп, стоп. Лили, не переигрывай!

Он подошёл к певице.

– Ещё раз эту же сцену. Вот так! Встаёшь. Вот так накидываешь! Беззаботно, легко! Дай нам в камеру страсть. Дай нежность!

Он отошёл и сел на стул перед экраном.

– Мотор. Начали!

Заиграло вступление – певица набросила на обнажённые плечи прозрачное облако ткани. Режиссёр подошёл к колонке и выключил её.

– Вот это блядство – откуда оно в тебе вылезло? Или это нам надо в клипе?

– Конечно, не надо, – рассмеялась Лили.

– Слушай! Мы не успеем так всё отснять. Ну, тогда смотри в объектив. Представь, что там человек, в которого ты влюблена. Это же будут смотреть люди, чёрт побери! Ну, Лили!

– Спокойно, – сказала певица и заглянула режиссёру в глаза. – Ты здесь царь и бог.

Ему наверняка польстил такой комплимент. Он растянул рот в довольной улыбке, погладил бороду и подождал пока певица ляжет на стол.

– Ещё раз этот дубль! Камера, поехали!

Заиграла музыка – Лили медленно поднялась со стола и вдруг пристально, с блеском в чёрных глазах, посмотрела на меня. Сердце забилось. Как она красива, и взгляд не отвести! Происходит что-то странное: я будто в эйфории. Я будто бы взлетаю. В груди печёт, горит и сладко жжёт. Какое приятное чувство! Нет никого – только я и Лили.

– Стоп-камера, – крикнул режиссёр.

Музыка стихла. Певица отвернулась – я опустился на землю.

– Вот! Лили, прекрасный кадр. Давай, в том же духе!

К певице подбежал Роберт с баночками и кистями. Начал поправлять причёску, макияж и платье. Лили сидела, закрыв глаза, как послушная школьница.

– Так. А где модель? – крикнул режиссёр.

Он будто поискал кого-то глазами, затем, пощёлкав пальцами, спросил у человека, стоящего рядом:

– Как его зовут?

– Августин.

– Ну и имечко! Тоже мне, – хихикнул режиссёр.

Он крикнул:

– Августи-ин, Августи-ин!

Подошёл парень с белыми крашеными волосами. Режиссёр сказал ему:

– Надень шляпу, плащ. Вон там лежат! Серёжку вынь! Короче, она сейчас поворачивается, падает – ты её подхватываешь. Ну вот так. Нежно и бережно. Потом накрываешь одной стороной плаща. Вот так. Понятно?

Парень кивнул, снял сверкающую серёжку из уха и убрал в карман штанов, затем пригладил обесцвеченные волосы, натянул на них длинную шляпу и, виляя задницей, вышел на съёмочную площадку, по пути набросив на себя плащ.

Снова зазвучала музыка. Лили, падая, смотрела на меня, приземлялась на руки модели, и её тут же окутывало чёрное облако. Парень обнимал певицу. Она слишком сладострастно и по-дешёвому вульгарно раскрывала губы, затем томно смотрела на меня. Точь-в-точь как портовая шлюха, которая за пару монет, выпивку и ласковое слово отдастся любому в этом захудалом, грязном, мерзком кабаке.

Эта женщина волновала меня! Я бы хотел обнимать, целовать её, но страх, тревога и ужас перед неизвестным омутом, перед манящей бездной и чёрной пропастью пугали меня. Я будто чувствовал, что случится что-то страшное, что-то лучшее и яркое в моей бесполезной жизни.

– Стоп. Снято! Прекрасно, Лили!

Певица изящной, лёгкой и уверенной поступью спустилась со съёмочной площадки.

– Это было легко! – сказала она и как величественная королева, в сопровождении верного пажа – Роберта, удалилась в гримёрку. Я проводил их взглядом.

Вдруг двери павильона скрипнули. Быстро семеня ножками, к нам приближался невысокий мужчина в дорогом костюме. Он окинул взглядом нас, скользнул глазами по декорациям и технике, затем вытащил телефон и, сделав селфи на фоне съёмочной площадки, пошёл в гримёрку.

– Продюсер, – хихикнул в кулак режиссёр.

Пришёл Роберт. Мы поболтали о всякой ерунде. Я налил кофе и вдруг услышал резкий вскрик, какой бывает при окончании бурного спора. Продюсер, красный и будто раздражённый, выбежал из гримёрки, ни на кого не посмотрел и, хлопнув дверью, выскочил из павильона.

– О-ла-ла, – сказал Роберт и закатил глаза.

Появилась Лили, переодетая в короткое серебристое платье. Она улыбнулась и, будто бы, чересчур радостно, и как-то излишне бодро сказала:

– Ну что, работаем? Я готова!

Она взошла на съёмочную площадку, обернулась, скользнула взглядом по стоящим вокруг людям, и вдруг проговорила:

– Нет. Продолжим завтра.

Я посмотрел на режиссёра. Тот молчал, нахмурив брови. Лили спустилась, подошла к нему и, заглянув в лицо, тихо сказала: «Отснимем кадры, которые в этом платье» Режиссёр кивнул.

– Все свободны. Завтра в это же время! – повернулась певица к остальным.

Она глянула на меня и, будто бы, с усталостью в голосе сказала:

– Костя, аванс у тебя на счёте!

Я кивнул, попрощался и вышел, затем поехал в салон и купил себе старый серый форд. Добрался домой – Иры там не было. Вот и прекрасно!

Как только я подумал об этом, она позвонила и сообщила, что хочет сопровождать мою мать в израильскую клинику. Я не стал сопротивляться и сказал, что аванс перечислили, поэтому пусть собирается – завтра утром привезу мать в аэропорт.

Ни Ира, ни я и словом не обмолвились об утреннем разговоре. Она ничего не прислала, значит, просто пошутила? Если так, то моя жёнушка выбрала очень глупый способ привлечь к себе внимание. Ничего, кроме раздражения, он не вызывает. Пусть катится ко всем чертям. Разводу – быть!

Утро

Было темно, а я уже ехал в аэропорт. Мать лежала на заднем сидении автомобиля. Она всю дорогу смотрела в окно и молчала, но когда мы подъехали к аэропорту, внезапно прошептала:

– Прости меня, сынок…

– Не надо.

Я припарковался, вышел из машины и начал выгружать багаж. Рядом появилась Ира.

– Ну что, милый, как дела? – подмигнула она.

Опять этот «милый». Её игривое настроение раздражало. Я хотел позлить её и сказал:

– Прекрасно! Певица – шикарная женщина! Кажется, я влюбился! Хотя… зачем я тебе это говорю?! Мы ведь теперь чужие. Развод, да и только!

Я улыбнулся, достал из багажника инвалидное кресло и разложил его. Затем посмотрел на жену – она замерла с чемоданом в руках. Смотрела пристально и холодно, словно хотела осадить, принизить, раздавить и сказать: Ты говно! Ничего у тебя не выйдет – спляшешь под мою дудку!

Неужели, она действительно думает, что в силах влиять такими дешёвыми уловками? Кто я для неё? Картонная фигурка? Удобная декорация? Ира, кажется, и впрямь верит, будто может, что-то изменить? Её узколобый мир крутится вокруг неё? Ха – ха – ха! Вылитый Наполеон московского уезда!

Я не мог сдержаться и рассмеялся. Она отвела взгляд, взялась за ручки инвалидного кресла и тихо сказала:

– Доживём до вечера.

Подошёл носильщик багажа. Я усадил мать в кресло и уже через минуту Ира, толкая инвалидную коляску впереди себя, исчезла в дверях аэропорта.

Ещё как доживём, можешь не сомневаться, глупая женщина! Я прыгнул в машину и помчался к Лили.

День

Я вошёл в тёмный павильон, в центре которого стояла белая, освещённая мощными софитами, беседка. Вокруг неё вились густые зелёные заросли. На их ветках художники нарисовали белых птиц и чёрные розы. Позади висело зелёное полотно хромакея.

Съёмочная группа примерно из десяти – пятнадцати человек стояла рядом. Они переговаривались и указывали на лампы, освещающие декорации.

Я налил кофе и подошёл к беседке. Внутри неё в центре стоял мужчина. Рядом сидел режиссёр и смотрел в монитор. Наверное, проверял на подопытном освещение и выставленную мизансцену в кадре. Время от времени режиссёр вставал и кричал работникам, как поправить свет: повернуть какой-нибудь софит, переставить его или вообще убрать.

Наконец, он уселся на стул перед монитором и сказал: «Отлично!». Подопытный, покинув беседку, пропал из кадра. Остальные люди заняли рабочие места. Казалось, все уже готовы к съёмке и ждут только певицу, поэтому вынуждены лениво перебрасываться шуточками, чтобы скрасить скучное ожидание.

Наконец, появилась Лили.

– Я готова! Начинаем!

Выглядела она изумительно: белое пышное платье, по типу тех, что носили дамы в прошлые столетия. В ниспадающих распущенных волосах красовалась большая бордовая роза.

Певица лёгкой поступью взошла по лестнице, приподняв подол, и встала в центр беседки. Какая красота! Очарование невинности, нежности и романтики!

Режиссёр подошёл к Лили, показал, что нужно сделать, затем устроился в кресле у монитора и крикнул:

– Камера. Музыка. Начали!

Заиграла мелодия, заработали камеры. Лили, в белом, пышном одеянии, протянула руку и легко прикоснулась к чёрным крупным розам на установленном рядом кустике, ветки которого заглядывали в беседку.

В этом нежном движении, будто, угадывался полёт белой весенней птички. Эта пташка, как и стайка её сородичей, которые будто бы трепыхались рядом, радостно перелетала с ветки на ветку. Казалось, будто согретая ласковыми солнечными лучами, она весело щебечет от понимания далёкой, но простой истины и, показалось даже, что от осознания этой истины она сильнее и полнее, пока ей позволяет это жизнь, радуется первому солнцу после долгой, пустой и холодной зимы.

Певица сорвала чёрный цветок, вдохнула его аромат и сжала в ладони. Из бутона полилась тёмная рубиновая жидкость. Она капала вниз и наполняла маленькую чёрную чашу, стоящую на перилах беседки. Два оператора с камерами на плечах кружили рядом с певицей и снимали.

Затем Лили взяла ветку с обструганным кончиком и, обмакнув в чаше, начала выводить буквы на состаренном листке бумаги. Этот лист, я сам видел, только что облили кофе, дали подсохнуть, затем чуть подпалили края зажигалкой, и теперь он стал похож на старинный свиток.

Один оператор взял крупный план, и я увидел на экране монитора слова, которые написала певица.

«Я любовь».

Вдруг что-то загудело, затрещало, где-то слева наверху что-то хлопнуло, и наступила темнота.

– Чёрт, что случилось? – послышался голос режиссёра:

– По ходу дела, свет отключили. Или сеть не выдержала, – ответил другой голос.

– Позвони-ка им. Эту сцену успели записать? – крикнул режиссёр.

– Да, – ответил кто-то.

Я достал телефон из кармана джинсов и посветил им. Режиссёр, оператор и ещё какие-то люди, блуждали во тьме, как слепые котята.

Вдруг кто-то погладил меня по шее. Я обернулся. Кто это? Роберт? Лили? Кто? Экран телефона, словно подсвечник в руке, тускло мерцал и вырисовывал пряди волос. Мелькнуло светлое пятно платья, зашуршал подол. Неужели Лили? Я вгляделся. Да, это она!

Волна вожделения охватила меня. Я обнял Лили и притянул к себе. Она учащённо задышала. Я возбудился сильнее. Зарылся в волосах и задрал подол платья. Руки жадно гладили горячее тело. Я потерял голову. Сон ли это? Если сон – он слишком сладкий, чтобы проснуться! Я хотел обладать певицей. Здесь. Сейчас.

«Никогда не сомневайся. Никогда!» – шепнула она. «Не буду!» – быстро прошептал я.

Вдруг она выскользнула из моих объятий, рассмеялась и исчезла. Я остался один во тьме холодного павильона. Это мучение! Неужели, она играет со мной? Дразнит? Зачем?

С треском зажглись лампы наверху, как будто армия несчастных ночных мотыльков звонко постучалась в яркий уличный фонарь.

Режиссёр сказал:

– Ну, неужели! Браво! Работаем!

Он огляделся, будто искал кого-то глазами.

– Лили, ты где? – крикнул он.

Певица, приподняв подол платья, не спеша вышла на съёмочную площадку. Встала под яркий свет софитов, развернулась ко всем и томно, полуопустив веки, глянула сначала на меня, затем одарила этим же взглядом всех стоящих рядом.

Операторы навели на неё камеру, осветители направили луч прожекторов, а режиссёр крикнул:

– Камера! Музыка! Начали!

Съёмка продолжалась, музыка играла. Певица подходила к широкой, увитой цветами и вьюнком, лестнице, захватывала подол платья и поднималась по ступеням. Шаг делала Лили – ступенька загоралась. Второй – ещё одна сожжённая ступень. Временами певица останавливалась и, оборачиваясь, смотрела в камеру из-под полуопущенных ресниц.

Я с ужасом осознал, что влюблён в Лили. Я хотел обладать ею. Стало легко, сладко и тревожно. И сделалось страшно от мысли, что я не в силах буду совладать с чем-то и, легко взлетев, вдруг упаду и разобьюсь.

Сегодня я был дома. Кто-то позвонил в дверь. Я открыл – на пороге парень. Он держал в руках куцый букетик роз и бутылку вина. Увидев меня, он, казалось, смутился. Я протянул руку.

– Костя.

– Пьер. То есть Петя, – тихо сказал он, слабо и безжизненно пожав мою ладонь.

Я оглядел его. Одет он был очень бедно: синие джинсы из дешёвой ткани и выцветший, синевато-белесый пиджак. Его лицо своей открытостью напоминало детскую наивную мордашку, а большие голубые глаза дополняли это сходство. На его ногах были одеты старые, видимо, бывшие когда-то белыми, кроссовки. Думаю, ему было как мне, где-то двадцать пять – двадцать семь. Наверное, от смущения, он то и дело запускал тонкие пальцы не занятой руки в тёмную кудрявую шевелюру на своей голове, будто хотел поправить чёлку или откинуть её назад.

Казалось, он окончательно оробел, что я, не стесняясь, так бесцеремонно его рассматриваю, и поэтому тихо сказал:

– Я пойду. Извините.

Это «извините» и весь его вид рассмешили меня – я расхохотался. Он уставился на меня.

– Ты к Ире, что ли? – спросил я.

Он, как мне показалось, испуганно кивнул и нерешительно посмотрел большими голубыми детскими глазами, будто ожидая моей реакции.

– Проходи, раз зашёл. Бухнём! – распахнул я дверь и улыбнулся.

Он поглядел на меня, на лифт и, в конце концов, вошёл. Принялся стягивать свои убогие штиблеты. Так вот ты, значит, какой! Герой-любовник!

Признаюсь честно – я радовался, что он нищ и так нелеп. Приятно было осознавать, что я превосхожу его. Но большее удовольствие я испытывал оттого, что сдерживался проявлять своё превосходство. Мне казалось – я поступаю как благородный человек, и от этого греющего изнутри чувства, я возвышался и гордился собой.

– Идём сюда, – крикнул я из кухни.

Он прошёл за мной и сел за стол, затем выпрямился и, вскинув голову, будто с вызовом сказал:

– Я могу всё объяснить.

Я прыснул со смеху и сказал:

– Не надо. Всё нормально.

– Просто она написала, что ты куда-то уедешь и…

Я ничего не хотел слушать, поэтому замахал руками, и он, недоговорив, замолчал.

Я достал из бара самый дорогой виски, открыл и разлил по стопкам. Мне нравилось, какое это произвело впечатление на Пьера. Он, будто, в послушном благоговении, будто в молчаливом обожании, каким глядят голодные псы на дающую руку, посмотрел на этикетку, на меня, перевёл взгляд на стакан, стоящий перед ним, и я понял – он наверняка знает цену этой бутылки. Мне нравилось рисоваться.

Мы чокнулись. Я выпил – он повторил за мной.

– Давно вы с ней? – как можно небрежнее спросил я.

– Полгода где-то.

Хороша жёнушка – нечего сказать. Мы снова выпили.

– Чем занимаешься? – спросил я.

Он вдруг весь выпрямился, откинул чёлку и с пафосом, с каким обычно произносят пламенные речи, даже с каким-то чувством превосходства и будто бы гордясь чем-то, громко произнёс:

– Я поэт!

Поэт? Ха – ха – ха! С ним, значит – о высоком. А со мной – о тлене.

Мы выпили ещё, и ещё.

Я посмотрел на Пьера – он захмелел. На его лице появились красные пятна, а на губах застыла блаженная улыбка. Что она в нём нашла? Убогий прыщ! Пыль, поющая о вечном. Что он может дать? Карман с большой дырой, что бы смотреть в неё на небеса? Господи, какие же бабы дуры!

Я дал ей пещеру. Я развёл огонь. Я добыл глину, вылепил и обжёг горшок. Это я набил его деньгами и принёс ей, а она, значит, вот что хочет? Хочет летать? Идиотка! Натуральная дура!

Мы допили бутылку. Оказывается, он продаёт сантехнику, а в свободное время пишет. Нет, он не печатается. Почему? Оказывается, это теперь никому не интересно. Нет, он живёт с мамой.

Когда уже стемнело, Пьер засобирался и, шатаясь, прошёл в прихожую. Натянув, наконец, свои старые лапти, он зачем-то обнял меня. Стало противно. Я поскорее подтолкнул его к выходу.

Уже в дверях, Пьер снова весь выпрямился, расправил плечи, будто даже стал выше ростом и с каким-то горделивым выражением на детском лице, громко, как на пробах дурных актёров, молвил:

– Поэзия – шлюха! Она приласкает любого.

Я промолчал, потому что не был настроен говорить о глупых, умозрительных философских сентенциях. Он, хоть и пьяный, наверное, понял, что уже утомляет меня и поскорее вышел за дверь.

День

Серое небо сегодня, как грязное, старое, засаленное одеяло. Оно накрывает город с головой. Холодный ветер щиплет с деревьев жёлтую увядающую листву. Кружит её в спонтанном, хаотичном танце, будто издеваясь, будто уверяя её – ещё не всё потеряно, ещё всё будет и всё возможно, а затем, наигравшись, тут же швыряет доверчивую, обессиленную, безжизненную падаль на серую холодную землю.

Я медленно тащился в город по восточному шоссе, которое в час пик могут преодолеть разве что энтузиасты. На одном из перекрёстков светился огромный яркий баннер. Лили в рекламе Тиффани и ко. Было что-то обещающее в загадочном взгляде певицы. Наверное, тени Луны в Скорпионе.

Я приехал в офис Лили и поднялся в лифте на девятнадцатый этаж. Длинный коридор. Последняя дверь налево. Открыл её, вошёл внутрь и оказался в просторной светлой комнате.

Здесь уже сидели ассистент певицы, её пресс-секретарь, представитель звукозаписывающего лейбла, сама Лили и её продюсер. На меня никто не обратил внимания – казалось, что никто даже не заметил, как я сел за стол.

Я понял по обрывкам фраз, что они обсуждают концертный график певицы. Звукозаписывающий лейбл огласил список городов, где предстояло выступать:

– Москва, Санкт-Петербург, Уфа, Казань, Екатеринбург, Тюмень, Владивосток.

Лили спросила о Сочи. Почему он не включён? Звуковой лейбл сказал, что они пытаются сейчас договориться с концертной площадкой в этом городе на взаимовыгодных условиях. Певица сказала, что согласна потерять часть своей прибыли, что она очень хочет выступить там и порадовать поклонников из этого города. Звуковой лейбл уверил певицу, что они сделают всё от них зависящее.

Продюсер, который до этого сидел в наушниках и пялился в планшет, вдруг громко загоготал. Все посмотрели на него. Он оторвался от экрана, поднял глаза и сказал: «Прошу прощения», затем снял наушники и отложил свою игрушку, на экране которой, благодаря прекрасным углам обзора и потрясающей IPS-матрице, я увидел застывший кадр из популярного сериала. Его вроде бы гоняли по кабельному каждую пятницу.

Продюсер переводил взгляд туда-сюда, с одного говорящего человека на другого, словно наблюдал за движением мяча в теннисе, а потом, будто бы разочарованно, хмыкнул носом, снова взял планшет и надел наушники.

Певица посмотрела на него, и я увидел на её лице лёгкую гримасу, то ли презрения, то ли насмешки. Она была одета в блузку синего цвета. В её взгляде читалась усталость, мелькал вежливый холод, какой обычно бывает у людей на светских, деловых встречах.

Она сказала: «Мы, с моим продюсером, придумали новое танцевальное шоу. Танцоры уже набраны. Отработана программа, но нужны визуальные эффекты. Для экрана и света. Нужен человек, который создаст это».

– Вы уже выбрали технику? – спросил звуковой лейбл.

Певица кивнула.

– Что по сумме?

Лили назвала пятизначную цифру в долларовом эквиваленте и добавила: «Что-то, около того».

Звуковой лейбл сказал:

– Один наш артист завтра заканчивает тур по Европе. Можем взять у него. Если лейбл купит вам технику, то её стоимость будет вычтен…

– Нет. Вы не так меня поняли, – перебила его Лили и, блеснув глазами, улыбнулась.

Она встала и медленно подошла к панорамному окну, из которого открывался вид на серый мегаполис. Стоя спиной ко всем, она спросила:

– Скажите, вы слышали, что бы я просила деньги на технику сейчас?

Звуковой лейбл уставился на неё и ничего не говорил.

Она же, будто заранее зная ответ и потому не оборачиваясь, медленно провела по стеклу пальцем, словно обводила невидимой краской серые строения, проспекты и дороги, затем развернулась и медленно подошла к звуковому лейблу, остановилась за его спиной и, улыбаясь, спросила:

– Я говорила, что мне нужно купить технику?

Лейбл покачал головой: «Нет». Лили наклонилась к его уху, улыбнулась и тихо проговорила: «Надеюсь, однажды, невнимательность не будет стоить вам жизни» Сказав это, певица окинула взглядом всех сидящих, не глядя на кого-то в отдельности, и с каким-то едва уловимым усталым придыханием, проговорила:

– Мне нужен человек, который напишет визуальную программу. Технику я… то есть мы с продюсером, уже заказали.

Я хотел, чтобы она посмотрела на меня. Я жадно ловил её взгляд, в надежде увидеть тот огонь, ту страсть, которую она показала, но, увы, Лили вела себя холодно и неприступно, а выражение её лица отдавало какой-то деловой отстранённостью.

– Вы сами купите технику? – спросил звуковой лейбл.

Певица кивнула.

– Но это же не рентабельно, – сказал лейбл. – Можно обойтись и нашей. Арендовать, в конце концов.

Он кашлянул в руку: «В любом случае мы не несём ответственность за ваши личные траты».

Лили посмотрела на него.

– Я хочу дать людям самое лучшее, что могу. Я хочу дать им наслаждение и удовольствие. Я хочу дать им любовь. Старая программа не годится. Будет всё новое! Будет самое лучшее представление! Да! И ещё. Этому человеку надо будет сделать всё в кратчайшие сроки.

Звуковой лейбл посмотрел на певицу, поджал губы и сказал: «Да, у нас есть такой человек. Он создавал световое шоу для пятёрки мировых звёзд. Он сделает»

Певица кивнула и проговорила: «Сегодня ночью снимаем клип» Её ассистент раздал чёрные карточки с золотыми буквами, а она, указала на них и сказала:

– В полночь. По этому адресу.

Затем окинула взглядом сидящих людей и, сказав «до встречи», вышла за дверь. На меня она не обратила никакого внимания.

Звуковой лейбл поднялся со стула, покачал головой и проговорил: «Совершенно нерентабельно»

***

Миновать широкий коридор девятнадцатого этажа, вплыть в стальную кабину бесшумного скоростного лифта, проехать вниз, истечь из него, затем из стеклянных дверей направо – на серую осеннюю улицу. Протащиться квартал на север по нечётной стороне улицы. Ближайшая парковка. На перекрёстке поднять голову – светящийся красочный баннер. Лили рекламирует Булгари.

Я, как баран, стоял посреди бегущей толпы, глядел на Лили и чувствовал себя школьником, который срывает подарочную упаковку. Я смотрел на певицу, на суперзвезду.

Я видел пластические операции, вечный недосып, хроническую усталость, тысячи прослушанных аранжировок, перед тем как они станут хитами, сутки за сутками на звукозаписывающей студии, самолёты и отели, вездесущие папарацци, скучные интервью и музыкальные премии, ночные и изнуряющие репетиции с танцорами и эти неизбежные, эти пьянящие и возбуждающие вспышки, вспышки, вспышки. Луна в Скорпионе, не скрипи.

До полуночи мне нужно убить где-то четыре часа. Домой ехать не хотелось – там скука и холод. Я зашёл в ближайший ресторан.

Вечер

Я сидел за мраморным столом. Его поверхность холодила ладони. Огромные окна, обрамлённые коваными железными прутьями, похожими на терновник или лозы винограда, вырисовывались в белой стене. За окнами открывался вид на тёмный лес, в котором танцевали отражения огоньков от свечей, расставленных на столах и вставленных в люстры.

Я жевал салат с тунцом. Подоспел официант.

– Что-то ещё? Нести ли горячее?

Я кивнул: «Да». Пришло сообщение от Иры. Я уж и забыл о её существовании. Её странное поведение казалось сейчас чем-то смешным и не стоящим внимания. От скуки я открыл её письмо. В нём видео. Я прикоснулся к экрану подушечкой пальца – загрузка 9 процентов.

Ну что ты можешь мне показать?

Загрузка 11 процентов, 30 процентов, 70 процентов.

Привет из Хайфы?

Загрузка 100 процентов. Тёмный фон и светлые пятна.

Ну и что это?

Нажимаю «проиграть».

Ночь. Обочина. Я в свете фар сижу над телом человека и трогаю его за рукав. Что это? Откуда это? Сердце неприятно кольнуло, а живот свело, как от сильного удара ногой.

«Садись в машину и выключи аварийку» – услышал я свой голос. Потом я схватил за ноги труп человека и потащил в лес.

Я отложил телефон и обхватил голову. Это конец! Как? Откуда это у неё? Неужели пока я спасал её, она снимала? Какая же ты, Ира, мерзость! От тебя я этого никак не ожидал!

Подошёл официант и, поставив горячее, спросил:

– Всё в порядке?

Мне нужно выпить! Нажраться!

– Бутылку водки.

Так. Спокойно! Я выдохнул и досчитал до десяти. Спокойно. Чего она хочет? Денег. Больших денег. Может, если она их получит то, наконец, оставит меня в покое?

Ну и духота!

На белой стене висела картина, похожая на полотна средневековых художников. В центре горел костёр. В нём женщина, привязанная к столбу. Её пожирает пламя. Над ней летают белые голуби. В их клювах свиток. Там написано «Вечная ночь». Бред какой-то! Нечем дышать!

Принесли холодную водку. Я залпом опрокинул три стопки. Стало легче. Господи, как же здесь душно!

Я посмотрел на окно. За стеклом открывался прохладный тёмный дремучий лес. Имитация это или правда?

Я, изогнув и раздвинув кованые прутья, открыл, наконец, окно. В зал ворвался свежий ночной воздух. Я переступил подоконник и, спрыгнув на землю, вошёл в тёмные заросли.

Ветки хрустели под ногами. Я вдыхал запах опавшей, чуть подгнившей листвы и отстранял паутину деревьев, освобождая путь. Я шёл, я уже бежал, продираясь сквозь чёрные густые заросли.

Выбежал на залитое лунным светом плато. Трава вокруг блестела серебристым цветом. В центре белело и мерцало светлое пятно. Я побежал к нему. Рядом вдруг взлетела птица, взмахнув крылом.

Я поплыл как в нирване. Не было ни страха, ни сомнений. Наконец, я разглядел женщину в лёгком хитоне. Он светился на ней. Я не видел лица – знал – это Лили. Она медленно повернулась. Да! Это она! Я захотел обнять её и согреть. Стянул куртку: «Лили, здесь холодно. Накинь» Она остановила меня, тронув рукой, и шепнула: «Ты искал – ты нашёл». Я обнял её и зарылся в волосах. Стало жарко от сладких объятий.

Она гладила мои плечи и дышала в ухо. Я, опьянённый её телом, уже готов был расстелить куртку на траве, но вдруг услышал весёлый, игривый смех. Она провела рукой по моей набухшей ширинке и исчезла. Я снова остался ни с чем. Она вновь обманула.

Кто-то потряс меня за плечо: «вы в порядке?» Я открыл глаза и увидел официанта. Он развёл руки в стороны: «вы заснули. Я решил узнать, всё ли в порядке» Я потёр веки, выпрямился на стуле и попросил принести кофе.

Время: «20:19». Я будто бы проспал час или полтора. Позвонил Ире.

– Алло! Привет, милый.

– Слушай, чего ты хочешь?

– Хочу, чтоб ты сделал то, о чём я говорила, – её голос был весел, казалось, она очень довольна собой.

– Давай я просто дам тебе денег? Дам, в обмен на развод и видео?

– Нет, милый, – захихикала жена в трубку. – Нет! Мне нужна её личная жизнь, её секреты. Это так весело! Это так возбуждает!

Она снова захихикала и привела меня этим в бешенство.

– Но ведь это всё из-за тебя?!

Паршивая мерзость! Фальшивка. Гадкая, скучная баба!

– А как докажешь? – спросила она.

Я толкал руками глухую, облупленную стену, а она оседала, наваливалась и вот-вот грозила обрушиться. Она хотела замуровать меня.

Ира сказала:

– Ну, кому будет интересно – кто это сделал? Доказательства же против тебя.

Стена треснула и нависла над головой. Упали грязные, мелкие, куски. Пыль попала в нос, рот и осела в волосах. Зубы захрустели песком. Стало трудно дышать.

Ира продолжала:

– С мамой всё в порядке. Анализы сдали. Завтра оперируют.

Я молчал.

– Костя! – сказала она дурацким миролюбивым тоном. – Слышишь?

– Ну? Что?

– Я люблю тебя, милый!

Я молчал. Думаю, она слышала моё тяжёлое дыхание и ждала, что я скажу какую-нибудь любовную белиберду. Я молчал. У неё на фоне, где-то там, в Израиле, переговаривались люди, хлопались двери. Может, это клиника или отель. Не знаю. Мне всё равно.

Она вздохнула в трубку и сказала:

– Сделай как надо, любимый, и всё будет хорошо. Ладно?

– Ладно, – сказал я, лишь бы уже прекратить этот дурацкий разговор, и отложил телефон.

Выходит, я должен продать Лили? Чувство нежности, тепла, волнительной тревоги от встречи с ней и радость, эйфорию я должен швырнуть под ноги жене? Принести их в жертву? Сжечь? Выкупить себе свободу?

Тупой мудила! Посмотри на себя! Запел о звёздах, лунном свете. Ха – ха – ха. Тоже мне, романтический герой. Ну, какие уж тут чувства? Лили просто играет тобой. Продажная. Спит с тем, кто платит. Её продюсер – сынок олигарха, например. А ты кто? Очередной юнец, с вожделением облизывающий её образок? Зачем ты ей?

Все бабы – суки. Нет никаких чувств к певице. Это просто генитальный зуд. Вот и всё. Она, как и все бабы обманет.

Господи, какое простое решение! И чего я так переживал? Мне вдруг стало легко. Я даже повеселел. Ира получит то, что хочет, заберёт деньги, отдаст видео и с радостью даст развод, чтобы наслаждаться жизнью со своим нищим поэтишкой.

Я позвал официанта и расплатился, затем встал и, похлопав его по плечу, спросил, показывая рукой на окно:

– Это имитация? Работа художника?

Он, казалось, смутился, отвёл глаза и произнёс:

– По инструкции нам надо говорить, что это древний лес, который сажали наши предки. В нём жили мамонты. Ну, пока не вымерли, конечно. В этом лесу есть древние жилища кроманьонцев и неандерта…

Я перебил его:

– А как на самом деле? Как не по инструкции?

– Вся истина написана в инструкциях, – ответил официант, протягивая сдачу и будто заискивая, заглянул в глаза.

Я, не забирая деньги, расхохотался и вышел на улицу, прыгнул за руль своего старого серого форда и помчался в ночь на съёмки клипа.

Ночь

Съёмочную площадку разбили на возвышенности леса. Рядом стоял большой навес, по типу передвижного цирка. Я направился к нему. Люди бегали под лучами прожекторов, таская декорации и технику. По пути встретился Роберт.

– Привет! – крикнул он, не останавливаясь и закатив глаза. – Та ещё ночка будет!

Я рассмеялся. Роберт ускорил шаг и растворился в потоке суетящихся людей.

Подойдя к навесу, я откинул прозрачные полиэтиленовые двери и вошёл внутрь. У зеркала, одетая в спортивные штаны и кроссовки, стояла Лили. Она разговаривала по телефону, смотрела в одну точку и, то постукивая, то поглаживая, медленно перекатывала на столике какую-то безделушку.

Подбежал Роберт с одеждой в руках и развесил её на ширме. Певица, поморщившись, отстранила телефон от лица, увидела меня и улыбнулась. Я подошёл ближе.

Роберт разложил украшения на столике и, разглядывая их, сказал:

– Тиффани. Это обязательно. Так, Лили, а вот Булгари. Их тоже надо показать. Потом Чопард. Посмотри сама.

Певица, казалось, не слышала его. Она что-то изучала в телефоне.

– Лили, – прикоснулся к ней Роберт.

Она взглянула на него. Он кивнул на россыпь побрякушек:

– Тиффани и Булгари по контракту – это сейчас. А Чопард ещё не оплатили. Выбери сама – что наденешь.

Она улыбнулась ему и, потрепав за щёку, как милого домашнего котика, сказала:

– Роберт, я не знаю. Может, я вообще буду раздета.

– Ты шутишь? Лили?

Она засмеялась в ответ:

– Сценария нет. Будем импровизировать!

Роберт задержал взгляд на певице. Он будто хотел понять – правду она говорит или нет, затем пожал плечами, достал снизу металлические чемоданчики, поставил их на тумбу, раскрыл и начал вытаскивать оттуда разноцветные баночки.

– Тридцать минут – и начинаем, – сказала певица, посмотрев на часы.

Она повернулась ко мне: «Готов импровизировать?».

Я кивнул, улыбнулся и поспешно вышел из-под навеса. Прошёл на съёмочную площадку. Туда, на длинном поводке вывели пуму. Она, в блестящем металлическом ошейнике, мягко ступала огромными лапами по прорезиненой площадке. Затем присела и, двигая из стороны в сторону кончиком хвоста, оглянулась.

А где режиссёр? Я осмотрелся, но не увидел его.

Принесли колонки – заиграла музыка. Она заполонила собою всё вокруг. Это был мотив одной из песен Лили, записанный с симфоническим оркестром.

Сначала, чуть слышно, слабо и несмело, вступила скрипка. Она плакала, будто заявляла о своём существовании здесь, в равнодушной пустоте ночи. Затем она набралась сил, и, осмелев, вдруг разлилась весёлым и задорным мотивом, который подхватили пара – другая скрипок. Они играли нотами, перебирая тональность. Переходили от смеха к плачу. Как птицы взмывали ввысь и тут же падали на скалы. Наигравшись и наскучив друг другу, они впустили в свой ансамбль виолончель. Та сдержанным и глухим баритоном поприветствовала их, выдав соло по их мотивчику, словно хотела доказать – я с вами, играю по вашим правилам. Скрипки радостно рассмеялись, подыгрывая новой знакомой, и этот дружный задорный балаган обнялся и пустился в пляс под ритмичные удары барабана.

Где-то далеко-далеко заплакало пианино. Оно будто с иронией наблюдало за играми беснующихся скрипок, за их неумелыми ещё пассажами, которые они выдавали с такой неутомимой и чистой энергией, что пианино, казалось, в их ребячестве узнало кого-то родного и близкого. Наверное, себя.

Скрипки затихли. Мелодия клавиш осталась одна в тяжёлой пустоте ночи. Пианино вдруг расплескалось, рассмеялось: весело и искренне, словно не боясь, что его могут услышать. В этом смехе звучали и затаённая грусть, и горькое признание, и мольба какому-то неведомому богу.

Когда пианино излило себя и уже показалось, что близок финал, внезапно пробились трубы. Они протяжно возвестили об опасности, затем пронзительно и тревожно крикнули, предупредив о чём-то страшном. Мотив пианино перебил их, будто успокаивая. Он будто сказал: не надо, не напоминай. Я знаю сам.

Полиэтиленовые дверцы навеса откинулись в сторону. Оттуда вышли сначала Роберт, а затем Лили. Роберт подошёл ко мне.

– Классная обработка?

– Ага. Даже слишком.

– Полночь! Грустно-грустно, – сказал Роберт, глядя на небо и поджимая губы.

Я уже не слушал его. Медленно, ступая по гравию, ко мне приближалась певица. Белый прозрачный хитон покрывал обнажённое тело. Под лёгкой, развевающейся от ходьбы материей, вырисовывались очертания красивого, статного, сильного тела. Грудь вздрагивала при шаге. Я не мог оторвать глаз. Казалось, сам Эрос направлял её заботливой рукой. Наступила полночь и вот с небес сошла она, настоящая царица ночи.

Лили приближалась. Сердце забилось сильнее. Она подошла и внимательно посмотрела на меня, блеснув чёрными-пречёрными глазами, которые только есть на этой паршивой, фальшивой, продажной планете.

– Готов?

Я растерялся и как-то опешил. Готов к чему? Продать тебя?

– Не бойся, всё получится! – прошептала она.

Она взяла мою руку и медленно, ступая по гравию, повела к центру съёмочной площадки, под яркие лучи прожекторов. Я последовал за ней. Это было ужасно. Я боялся и стыдился – вдруг она поймёт, как-то догадается, что я задумал.

Мы вышли в центр. Она отпустила руку и спросила: «где встать?» Я не понял и переспросил, что она имеет в виду? Она сказала, что режиссёром сегодня буду я.

Операторы с камерами на плечах ходили рядом и, казалось, ждали – когда же, наконец, начнутся съёмки.

Я вспомнил сон в ресторане и захотел повторить его. Огляделся по сторонам, выбирая лучшее место для Лили, откуда на неё будет падать лунный свет. Приказал ей встать туда и оглядел с разных ракурсов. Да, это подходит!

Я приказал уйти всем со съёмочной площадки, кроме операторов. Велел выключить прожекторы, объяснив Лили, что хочу получить натуральный свет.

Когда всё было выполнено, и прозрачный покров певицы поплыл слабым мерцанием в ночной темноте, я подозвал оператора и указал ракурс, откуда следует снимать эту сцену. Он всё понял. Мы сняли.

Затем я подозвал дрессировщика и приказал, чтобы животное легло в позу египетских сфинксов. Пуму уложили – она оглядывалась по сторонам, медленно двигая кончиком хвоста.

Началась съёмка. Лили легла рядом с большой кошкой. Невероятно, но она гладила лапы и шею хищника, будто домашнего котика. Пума прикрыла глаза. Лили обняла её. Дрессировщик сказал: «то, что делает певица – опасно». Я взял микрофон и хотел уже крикнуть Лили, чтобы она прекратила, но передумал и отвлёкся на монитор.

Вдруг раздался стук и треск, как будто что-то разбилось, а затем пустоту ночи пронзил душераздирающий крик. Это пума набросилась на оператора. Мужчина истошно орал. Большие лапы, когтями впились в человеческую плоть. Хищник вгрызся в ногу и мотал человека из стороны в сторону, будто хотел разодрать, размазать, распотрошить. Потекла кровь.

Дрессировщик бросился к животному – послышался треск электрошока. Пума, издав жалобный глухой рык, свалилась без сознания.

Я посмотрел на певицу. Она стояла рядом и пристально, с нездоровым ненормальным блеском в чёрных глазах, смотрела на страдания человека. На губах застыла неестественная улыбка. В этом лице сейчас было что-то страшное. Я отвернулся, достал телефон и вызвал скорую помощь. Нет, нет. Не думай об этом. Просто показалось.

Дрессировщик погрузил животное в машину и уехал. Оператора унесли под навес и укутали пледами. Кто-то перемотал его ногу ремнём, прямо по разодранным джинсам, сквозь которые зияли кровавые раны. Мужчина стонал и закатывал глаза вверх. Я из машины принёс ему обезболивающее.

От вида крови подташнивало. Я выпил воды, но тошнота не отступала. Тогда я вышел из-под навеса и сел в свой серенький форд. Открыл бардачок, достал бутылку вина, отхлебнул, потом ещё – тепло разлилось по всему телу. Я прикрыл веки – тревога отступила.

Вдруг кто-то постучал в стекло. Я открыл глаза. Лили. Она стояла у авто, накинув плед. Я опустил стекло.

– Страшно? – спросила она.

Я промолчал – не хотел отвечать на глупый вопрос. Открыл дверь с пассажирской стороны. Она обошла машину и села. Я протянул бутылку вина. Она отпила и скинула с себя плед.

– Замёрзла? – спросил я и попытался изобразить небрежность в голосе.

Она не ответила и заглянула в глаза.

– Тебя волнует совсем не это. Да?

Я промолчал и, откинувшись на сидении, посмотрел в лобовое стекло. Луна заливала бледным светом капот, торпеду и вырисовывала очертания наших рук, ног и плеч в салоне авто.

Певица сказала:

– Хищник не думает: хорошо он делает или плохо. Он делает то, что ему дано природой.

– Лили, на твоих глазах чуть не умер человек, а ты читаешь мне лекцию по биологии?

Она улыбнулась и откинулась на сидении, затем, будто задумавшись над чем-то, проговорила:

– Лекция… Может, урок…

Мы помолчали, отпивая из бутылки вино и передавая её друг другу. Я вдруг вспомнил о паре летящих птиц, которых щёлкнул на днях и непременно захотел показать это фото.

Я протянул певице телефон. Она взяла его и пригляделась к изображению. Я наклонился – наши плечи соприкоснулись. Она увеличила фото на экране двумя пальцами и проговорила:

– Одна ранена.

Я присмотрелся. Действительно, одна птица заваливалась набок. На белом крыле зияли бурые пятна, как будто запёкшейся крови.

– Не долетела. Упала где-то в море, – сказала певица.

Наши лица были близко. Я посмотрел на Лили. Она потянулась ко мне. Я уже чувствовал её дыхание на губах. Какая мука! Я хотел целовать её, обладать ею, испить её, но боялся этого чувства. Оно меня пугало. Ещё я стыдился того, что я был подколодной змеёй, которую певица пригрела на своей груди. Я готов был провалиться сквозь землю, и я готов был взорваться от желания.

Её мягкие, сладострастные, пухлые губы уже коснулись моих. Чувствуя её запах и тепло, я, борясь с собой и пересилив похоть, быстро отвернулся и тут же обнял певицу, превратив всё в дружеские объятия. Она рассмеялась.

– Ты похож на ежа, – сказала она, погладив меня по щетине. – Знаешь, а мы похожи. Ведь розу хотят трогать миллионы. Большинство боится пораниться.

Мы разомкнули объятия. Она погладила мою шею.

– У дочери была игрушка. Говорящий робот. Ёжик. Она всё хотела понять, как же он устроен. Разобрала его, чтобы посмотреть. Раскрутила на части.

Я внимательно слушал.

– Я спросила её: «милая, а ты понимаешь, что убила его этим?», а она сказала: «мама, а это хорошо или плохо?»…

По интонации я понял, что Лили хотела сказать что-то ещё, чтобы закончить предложение, но этого не случилось. Она вдруг посмотрела на съёмочную площадку, а я спросил: «И? Лили. Хорошо это или плохо?»

Она скользнула по мне взглядом, громко рассмеялась, глядя в глаза и, щёлкнув ручкой двери, вышла из машины.

Сразу стало тоскливо и пусто. Лили удалялась. Я смотрел ей вслед. Под лёгким хитоном, который волнами извивался при ходьбе грациозного и красивого тела, просвечивались крутые бедра. Вдруг она развернулась и, не замедляя шага, улыбнулась. Поманила пальцем на съёмочную площадку. Я вышел из машины и последовал за певицей.

Ночь

Пятна крови засыпали гравием. Осколки камеры собрали. Теперь мало что напоминало о случившемся. Только Роберт, мельтеша вокруг певицы с кистями и баночками, то и дело подёргивал плечом и повторял, закатывая глаза:

– Брр, кошмар! Ужас!

Лили с закрытыми глазами сидела на стуле, подставив лицо для макияжа. «Что дальше?» – спросила она, когда я приблизился.

– Хочу снять тебя в деревьях, – сказал я.

Она улыбнулась и, приоткрыв веки, посмотрела на Роберта.

– Долго ещё?

– Дай мне пятнадцать минут, Лили. Всего лишь пятнадцать минут.

Певица закрыла глаза. Я отошёл от них и направился к машине, взял фонарь и спустился с пригорка в лес – поискать хорошее место для съёмки.

Я освещал себе путь вдоль деревьев. В их молчании ощущалась угрюмая враждебность. Где-то вдалеке слышался гулкий звук летящего самолёта, а тут, поблизости, на съёмочной площадке, мягко рычал генератор.

Наконец, я нашёл большую поляну и осмотрелся – хорошее место. Вернулся на съёмочную площадку. Сюда уже подъехала скорая. Красно-синие огни осветили лесной пригорок, мою машину и навес, под которым лежал раненный. Из кареты скорой помощи выбежали два человека в синей форме, выкатили носилки и залетели внутрь импровизированного павильона, похожего на цирк. Через три минуты стонущего мужчину уже грузили в машину.

Я забрал камеру у оставшегося в одиночестве оператора и с нею наперевес подошёл к Лили. Роберт как раз закончил колдовать над ней.

Певица встала и пошла за мной. Мы спустились в лес. Я привёл её на поляну и указал, куда стать. Она послушалась и, встав, посмотрела на меня, будто в ожидании следующих приказов.

– Лили, делай что хочешь!

Я отошёл, включил камеру и подождал, когда она примет какие-нибудь позы. Она медленно стянула с себя хитон и осталась обнажена. Я затаил дыхание – перед глазами будто пролетела череда фотоснимков.

Вот Лили ладонью прикрыла грудь. Её волосы легли на ключицы, а она, словно невинная Венера, рождённая из пены, склонила голову и отвела глаза, ожидая весну.

Вот она смотрит из-за плеча с лёгким удивлением и интересом. Будто я только что вошёл в её комнату и в слабом мерцанье свечи заметил блеск жемчужной серёжки в подобранных волосах.

Вот она, проезжая в карете мимо, окидывает меня надменным взглядом сверху вниз и смотрит гордыми, горящими глазами в меня, в мою мерзкую душу, в моё гадкое дно.

Клянусь, только что, я увидел множество женщин в Лили.

Я, будто в трансе, подошёл к певице и обнял её. Она пахла свободой и страстью. Этот бедовый отчаянный аромат, как будто не знал ни что такое плохо, ни что такое хорошо. Он, казалось, доносился из райской пропасти, в которую так сладко хотелось упасть и которая будто вот-вот приведёт, наконец, на край синего берега. Туда, где всё гармонично, туда, где будет всегда хорошо.

Я погладил её шею, прикоснулся к рукам с тонкими запястьями, прошёлся пальцами по плечу, ключицам и меня охватил жар. Хочу раскинуть руки над этой страшной, манящей бездной, хочу оставить страх и сомнения. Хочу броситься вниз. Да. Да! Тысячу раз: «Да!».

Она, глубоко задышала и приблизила раскрытые губы. Я припал к ним и окончательно потерял рассудок. Вот то, о чём я втайне мечтал, с чем боролся и то, что меня победило.

Я жаркое солнце. Я – бешеный полет птицы в шторм. Я взрывные брызги. Я конец, и я начало. Я – всё, и я – ничто.

Я поцеловал её живот и раздвинул бёдра. Показался бутон королевской розы. Она гладила мои волосы, будто поощряла. Я, как хищник, поймавший добычу, бережно и нежно терзал её, упиваясь властью и вседозволенностью.

Пой, Лили! Пой.

Скрипка стонала бархатными брызгами. Смычок двигал натянутые струны, изредка меняя амплитуду. Туда-сюда, туда-сюда. Одна тональность заплывала в следующую. Вот в унисон со скрипкой стонал уже и саксофон, но вдруг всё смолкло. Лили изогнулась и ладонями сдавила голову.

Я не тревожился, что нас могут увидеть. Знал – Лили всё равно, и мне передалось это чувство.

Она отстранилась и накинула хитон. Я обнял её и поцеловал в шею. Она отметила меня поцелуем куда-то в подбородок, улыбнулась и ушла.

Я не стал её останавливать. Счастливый и наполненный радостным, новым чувством парения над землёй, я посмотрел на светлеющее небо. Луна уже исчезала – начинался новый отличный день. Стык дня и ночи прекрасен. Вот бы такая ночь длилась всегда. Вечная жизнь. Бессмертие. Я удивлялся. Не мог понять, откуда во мне раскрылась такая бездна.

Я пошёл обратно. Вышел из леса и подошёл к съёмочной площадке. Рабочие собирали декорации. Сворачивали хромакей и сносили навес. Я не нашёл Лили. Роберта тоже нигде не было.

Пришло сообщение на мобильный. Ассистент певицы писал: «Сегодня вылетаем в тур. Рейс в 13:00. Встреча в аэропорту».

Я сел в машину и выехал на шоссе. Солнце уже показалось на горизонте. Его нежные ласковые лучи согревали и ослепляли. Я щурился от яркого света, но не откидывал козырёк. Ехал будто прямо к солнцу, в самое пекло, в самый эпицентр жара, к чему-то неизведанному, таинственному и интересному. Это будоражило. Показалось, что я схожу с ума. Я будто парил над землёй.

Я поглядывал на водителей в соседних автомобилях. На их лицах танцевали радостные солнечные лучи. Они скользили по гладкой поверхности машин, отражались в стёклах и стремительно исчезали, покружив чуть-чуть, в блестящих колёсных дисках.

Жена и её шантаж представились мне вдруг чем-то далёким, каким-то скучным обрывком из пустого, постыдного прошлого, глупой досаждающей мелочью. Так. Пыль, которую я, если захочу, смету взмахом сильного крыла.

Утро

Я вошёл в квартиру, разделся и принял душ. На глаза вновь попался стакан с зелёной кляксой.

Я наскоро обтёрся и босиком прошёл на кухню. Взял мусорный пакет, развернул его и возвратился в ванную комнату.

Выбросил стаканчик и его маленькую зубную щётку. Выкинул его полотенце. Затем прошёл в гостиную – открыл комод с его вещами, сгрёб их и бросил в пакет. Посмотрел на стеллаж – его фото в чёрной рамке. Тоже в мусор.

Я наконец-то понял, что раздражает в этой квартире. Серо-голубые стены. Холод. Скука. Бесит небесно-голубой паркет. Хватит имитировать жизнь!

Хочу огонь, хочу воздуха. Хочу сгорать, а в чём же тогда смысл?! Неужели в том, что бы медленно истлеть, протухнуть, ожидая последнего вздоха? А если этот выдох последний? Вот прям сейчас?

В дверь позвонили. Я открыл и сразу вспомнил, что не одет. На пороге стоял Пьер. Он посмотрел на меня, скользнул взглядом ниже пояса и отвернулся. Я рассмеялся и шире распахнул дверь.

– Проходи.

Он, будто неуверенно, потоптался на пороге, но, в конце концов, вошёл.

– Я тут рядом проходил. Решил заглянуть, – сказал Пьер, стягивая обувь.

– Выпьешь? – спросил я.

– Да.

Я налил хороший, дорогой виски. Пьер поглядел на меня, скользнул глазами по бутылке, опрокинул стопку и проговорил:

– Ира сказала – ты её бьёшь.

– Да? – спросил я и рассмеялся. – Ещё что она наплела?

– Что ты умер и хочешь всех затащить за собой.

Он проговорил это с такой напыщенной серьёзностью, что рассмешил. Это уж вообще! Я громко расхохотался и налил ещё виски. Он выпил, достал из кармана лист бумаги, сложенный вдвое и протянул мне.

– Я написал это для тебя.

Я взял листок, но читать, что там написано, не захотел. Наверняка очередная рифмоплётная дребедень.

– Слушай, Пьер, мне надо собираться в аэропорт. Можешь купить краску для стен?

Его детские голубые глаза раскрылись шире.

Я сказал:

– Ну да, обычную краску для стен. Любую. Здесь, на углу магазин.

Пьер осушил стакан и пошёл надевать обувь. Я дал ему пачку денег. Он бережно, как будто это хрупкое яйцо Фаберже, взял их и сунул в карман пиджака.

– А цвет. Какой цвет? – спросил он выходя.

– Красный.

Он кивнул и ушёл. Я приоткрыл дверь и крикнул:

– И чёрный ещё. Чёрную возьми!

Я вернулся на кухню и выпил виски, затем прошёл в гостиную и наскоро побросал вещи в чемодан.

Наконец, через полчаса, хлопнула дверь. Потом ещё раз. Это Пьер заносил вёдра красок. Он ставил их на пол, одно на другое и когда всё было сделано, протянул пачку бумажек.

– Оставь себе.

– Спасибо, – тихо сказал он, посмотрев на меня, как довольный голодный пёс, которому дали слизать с ковра разбившееся куриное яйцо и теперь он ждёт ещё какой-нибудь подачки.

Он топтался на месте, будто не знал, пригласят его зайти или нет.

– Заходи, – приказал я.

Он снова снял убогую обувь и вытащил из кармана пиджака водку. Показал мне. Я посмеялся, позвал его на кухню и кивнул на стол: «разливай!».

Где-то на середине бутылки, когда раскрасневшееся лицо Пьера уже качалось перед глазами, я спросил:

– Ты любишь Иру? Только серьёзно.

– Нет. Наверное, нет, – ответил он.

Я рассмеялся и вышел в прихожую. Приблизился к вёдрам с краской. Наугад открыл крышку с одного. Чёрная. Взял ведро, протопал в гостиную и вывалил чёрное месиво на стену и на пол.

Когда ведро опустело, я откинул его в сторону и, запуская пятерню в лужи, принялся размазывать чёрную маслянистую жидкость по дорогому, дизайнерскому ремонту.

Я закрашивал боль. Смазывал скуку и духоту. Противные серые стены исчезали, мерзкий голубой цвет погребался под чёрным. Я пошёл за красной. Открыл крышку и, черпая руками, разбросал поверх чёрного полотна яркие красные капли. Мне это нравилось. Я смеялся, как ребёнок.

Пьер выглянул из кухни и сказал:

– Ну, ты, мужик, даёшь.

– Айда сюда! – крикнул я.

Он вернулся на кухню, притащил оттуда бутылку с остатками водки и прошлёпал в носках по свежей краске, оставляя красно-чёрные следы на полу.

Я, увидев это, расхохотался, поскользнулся и упал. Представил, что плыву в чёрно-красном море и, лёжа на спине, задрыгал ногами как малолетний ребёнок в ванной.

Пьер, прикладываясь к бутылке, снял с себя одежду. Его мускулатура была слабо развита. Он, хохоча, протянул водку и, скользя по свежей краске на шатающихся ногах, упал на пол. Мы толкали друг друга в большие чёрно-красные лужи, кувыркались в них и раскидывали руки в стороны, как лягушки. На нашей коже отпечатывались причудливые красные и чёрные узоры.

В конце концов, я, вспотевший и усталый, сел на пол и прислонился к стене. Пьер присел рядом и посмотрел взглядом, как мне показалось, полного обожания и нежности. Я откинул тёмную прядь с его лица и нечаянно измазал ему лоб.

Пьер, заглянув в глаза, погладил мою руку, и я понял, что он сейчас полностью в моей власти. Он вдруг сделался мне мерзок. Стало противно от его дурацкого нежного, открытого взгляда. Меня разозлило, что он смотрит с каким-то нелепым восхищением и обожанием, будто боготворит. Стало противно, что он жадно ловит каждое моё движение, любое слово. Раздражало, что он пустота. Он ничто.

Захотелось сделать что-нибудь гадкое. Плюнуть в его детскую, наивную, не испорченную страстями морду или оттаскать его за волосы, чтобы разочаровать в слепом обожании меня.

Я отвернулся, встал и, пытаясь не поскользнуться, пошёл в душ. Включил воду. Стоя под тёплыми струями, услышал стук в дверь и голос Пьера: «Пусти» Я не хотел его видеть и говорить с ним, не хотел слышать, что скажет он. Пусть катится к чёрту!

Он постучался ещё несколько раз, а потом хлопнула входная дверь. Наверное, ушёл.

Я обтёрся и вылез из ванной комнаты. Да, так и есть – Пьер ушёл.

День

Лили сидела впереди, по диагонали от меня. За спинкой кресла я видел руки с тонкими запястьями и кончики её волос, раскинутые по плечу.

Я прикрыл веки. Час назад я встретился в аэропорту со всей командой и не увидел на лице певицы ни капельки радости или хотя бы нежности при встрече со мной. Казалось, прошлая ночь не имеет для неё совершенно никакого значения. Будто я для Лили – пустое место. Стало грустно и тревожно.

Кто-то коснулся руки. Я приоткрыл веки. Роберт.

– Прилетели, – сказал он.

Я отстегнул ремень, встал и направился к выходу. Лили с продюсером уже покидала борт самолёта. Мы с Робертом выбрались следом. Она не посмотрела на меня.

На парковке нас загрузили в микроавтобус. Лили с продюсером поехала отдельно. Я пытался бороться с сонливостью, но бессонная ночь и количество выпитого так меня разморили в дороге, что я, в конце концов, задремал.

Роберт растолкал меня в автобусе. Мы подъехали к отелю. Навалилась усталость. Руки и ноги были ватные, а голова пустая. У стойки регистратора в холле отеля подумал, что упаду. Вспомнил, что ничего не ел. Не покидала тревога и грусть, которую появилась от молчаливого холода певицы.

Мы с Робертом поднялись на восьмой этаж. Наши номера были напротив. Он открыл карточкой свою дверь и, заходя туда, сказал: «Через полтора часа – концерт. Зайду за тобой».

Я кивнул ему и ввалился в номер. Присел на кровать, позвонил вниз и заказал обед с бутылкой вина, после распития, которой стало лучше. Грусть отступила. Я принял душ и, выйдя из него, почувствовал себя свежо и бодро.

Постучали в дверь. Я открыл – это Роберт. В руках он держал два металлических чемоданчика.

– Готов? Подожду тебя внизу, – сказал он и ушёл.

Я натянул джинсы и майку. Хотел побриться, но времени уже не хватало, поэтому наскоро размазал по себе парфюм, накинул куртку и вышел в коридор.

Внизу ожидал Роберт. Мы вышли на улицу, и направились к клубу, где сегодня выступала певица. Если верить картам, он находился в соседнем квартале. Мы шли с Робертом и болтали о разной ерунде.

Вдруг я услышал жалобное скуление. Я оглянулся, чтобы понять: откуда он доносится. В переулке справа, между двумя домами, стояло четверо мальчишек. Они согнулись над чем-то. Я остановился и пригляделся. Один из них держал прутик или что-то похожее на колючую проволоку. Мальчишки громко рассмеялись. Снова кто-то заскулил. Это явно собака.

Я направился к ним. Роберт окрикнул меня и показал на часы, раскинув руки с чемоданчиками в стороны, будто хотел сказать: «ну что такое? у нас же концерт, тысячная публика?» Я махнул ему, как бы говоря: «если хочешь – можешь идти», и приблизился к мальчикам.

Я подошёл к ним вплотную. Их жестокие, злые, тупые лица не вызывали доверия. Они, будто ощетинившись и приготовившись к нападению, с вызовом посмотрели на меня, но расступились по сторонам.

Под их ногами лежал белый щенок. Его привязали проволокой за шею, а один мальчик ногой прижимал её конец. Щенок смотрел испуганно и затравленно, казалось, он не понимает, в чём провинился? Почему человек причиняет боль? На розовом, только-только покрывшимся пушком, животе зияла большая рваная рана. Уши кровоточили, словно их только что обрезали. По маленькой шее текла кровь.

Я пристально вгляделся в лица отморозков. Ужасно! Что с вами случилось? Кто с вами это сделал?

Они затравленно, но с напускной крутизной, какая появляется друг перед другом в стае трусливых слабаков, смотрели на меня – наверное, ожидали, что я, как взрослый, начну их поучать. Наверняка думали, что буду читать нотации, орать, может, ударю или отлуплю их.

Все они были одеты бедно и неопрятно. У одного мальчика зиял фингал под глазом. В руках он сжимал нож. Другой, тот, что ногой держал конец проволоки, был прыщавым и толстым, а остальные, напротив, были худыми и имели измождённый вид – плохое питание. Отбросы общества. Плохая семья, отсутствие воспитания. Может, наркотики. Они наверняка не понимали, что происходит. Почему я так пристально их изучаю? Почему ничего не говорю?

Я услышал, как Роберт окрикнул меня. Оказывается, он не ушёл и ждал. Я кивнул на щенка и сказал всей шайке:

– Он не виноват. Вы не его мучаете, а себя. Понимаете?

Их тупые лица ничего не выражали. Они переглянулись и не придумали ничего лучше, как бросить в меня нож. Я увернулся – ножик упал рядом, звонко лязгнув лезвием об асфальт. Трусливая кодла сбежала.

Не уверен, что эти малолетние, озлобленные слабаки поняли хоть что-то из того, что я сказал. Радиоприёмник сломан – частота пролетела мимо.

Я сплюнул в сторону и присел над щенком. Он напугано посмотрел, как будто приготовился к новым мучениям от человека и не знал: можно мне доверять или нет.

А не проще ли ему умереть? Какой смысл во всём этом? Выживешь ты или нет? А дальше что тебя ждёт? Приют? Отмерят время, чтобы понравиться посетителям. Месяц-другой жизни? А дальше? Но ты-то, конечно, не понимаешь. Думаешь, что жизнь бесконечная. Смешной и глупый, ты малыш.

Щенок задрожал, видимо, теряя силы. Я осторожно погладил его – он слабо замахал хвостиком. Несмотря ни на что он верил человеку.

Рядом валялась картонная коробка из-под пива. Я поднял её, раскрыл и осторожно, прямо с проволокой на шее, переложил щенка. Взял на руки и вышел из переулка.

– Что это ты тащишь? – скривился Роберт, заглянув внутрь.

– Жизнь, – ответил я на ходу.

Он промолчал и поглядел так, как будто услышал нелепость.

Мы шли, не разговаривая, а затем я увидел светящуюся вывеску клиники для животных и сказал: «Ты иди. Я подойду» Роберт исчез в дверях клуба.

Я прошёл дальше и, войдя в клинику, поставил на стойку регистрации пивную коробку с щенком внутри. Объяснил, что тороплюсь, что готов заплатить любую сумму на лечение – только поставьте на ноги!

При заполнении бумаг меня спросили:

– Он бездомный?

– Да.

– Это мальчик. Кличку дадите?

– Нет. Хотя… Ну, пусть будет Костя.

– Вы заберёте его после лечения? Если он, конечно, выживет.

– Нет.

– Тогда он попадёт в городской приют.

– Да, да. Знаю. Сделайте всё возможное. Я оплачу. Счёт пришлите на почту.

Подпись тут, подпись там. Я посмотрел на щенка и погладил его за окровавленным ушком. Он прижался к ладони и попытался её лизнуть. Его хвостик робко и слабо дёргался. Я отнял руку, вытер салфетками кровь и вышел.

Вечер

Я ненамного опоздал. Многочисленная публика в битком набитом зале, будто только и ждала появления Лили на сцене. Самые преданные фанаты скучились в плотные первые ряды, как на баррикадах. Они яростно охраняли свои места, не пропуская вперёд никого.

Прозвучал вступительный проигрыш знакомого хита певицы – поклонники радостно заулюлюкали и засвистели, будто желали заразить всех присутствующих предвкушением умопомрачительного зрелища.

Свет погас. В центре, над сценой, зажглись красные софиты. Замелькали и закружились бело-золотистые лазерные лучи. Прерывисто, в такт музыке, засияли огни голубого цвета. Они соединялись в красочные круги, треугольники и звёзды. Превращались в стаи птиц. Вертелись над головами и поднятыми руками ликующих поклонников.

Сверху, будто из райской преисподней, вняв мольбам и стенаниям смертных, наконец, спустился на сцену их кумир. Лили.

Зал взорвался аплодисментами и криками. Первые ряды застонали, протягивая руки к сцене. «Лили! Лили!». Певица, в коротком серебристом платье, которое отражало свет лазеров, как блестящее божество развела руки в стороны, словно обнимая каждого в этом зале. Она подарила поклоняющимся ей ослепительную улыбку. Медленно свела руки перед лицом. Словно закрываясь от ослепляющего света софитов, выставила перед собой треугольник из ладоней.

Фанаты закричали и потянулись через ограждения. На экране вспыхнул огонь. Певица начала петь – публика утихла и стала покачиваться, как в трансе.

Сбоку, в глубине сцены, там, где стояла аппаратура, и переплеталось множество проводов, я увидел Роберта. Он смотрел на сцену, двигал головой из стороны в сторону, и в такт музыке пританцовывал, смешно подёргивая плечами.

Я подошёл к нему. Мы обнялись так, как будто не виделись сто лет. Я наклонился к его уху и крикнул, чтобы Роберт услышал:

– А ты давно работаешь с Лили?

Он, пританцовывая и легонько задевая меня плечом, крикнул:

– Три года.

– Кто такой этот её продюсер? Он же вообще ничего не делает?

Он посмотрел на меня, продолжая пританцовывать, и вдруг рассмеялся, затем приблизился к моему уху и выкрикнул:

– На самом деле всё решает Лили. Миша просто пиарится.

– Как это? – спросил я.

– Настоящий продюсер – другой человек.

Роберт, отвернулся к сцене и, подняв руки, выкрикнул слова заводного припева, который скандировал весь зал. Когда заиграл куплет, Роберт, пританцовывая, повернулся ко мне.

– Я один раз видел его. Опасный тип, – он комически содрогнулся и повёл глазами. – Короче, один раз он…

Роберт недоговорил. К нему подошёл парень в бордовой облегающей рубашке. Они обнялись и начали выплясывать под следующий хит певицы, выкидывая то одну ногу, то другую вперёд.

Я поискал взглядом Мишу. Он стоял на противоположном конце сцены, за световой панелью, на которой были закреплены огромные софиты. Он копался в телефоне, делал селфи, болтал с какой-то аппетитной девушкой, а чуть позже пропал из виду. Наверное, ушёл.

Посередине выступления Лили с танцорами направилась в гримёрку – сменить костюмы. Проходя мимо, она вдруг потянулась ко мне и тихо сказала:

– Дождись.

***

Концерт закончился в одиннадцатом часу. Поклонники были ненасытны – два раза певица выходила на бис. Роберт ушёл раньше – наверное, его работа гримёра на сегодня была закончена.

Я, как и хотела Лили, дождался её. Сам не знаю, на что я надеялся, но был взволнован. Она вышла ко мне, в накинутом на плечи пальто. Под ним переливалось светом блестящее концертное платье.

Мы вышли с чёрного хода и уже через двадцать минут шли по коридору отеля. Певица позвала в свой номер люкс. Я зашёл.

Она на ходу скинула туфли и легла на кровать. Похлопала ладонью рядом с собой, будто приглашала маленькую собачку присоединиться.

Я сел и обернулся. Лили погладила мою спину и, улыбнувшись, посмотрела на меня.

– Кто такой Миша? – спросил я.

Она, будто с сожалением, устало вздохнула и встала с кровати.

– Расскажи мне сам, – сказала она, подходя к комоду с зеркалом.

Я молча смотрел на Лили. Она сняла серьги и ожерелье. Кинула их в коробку, стоящую рядом, затем подошла, обняла ладонями моё лицо и, наклонившись, сказала так, будто я малолетний ребёнок:

– Обожаю игры, – блеснула она глазами и потрепала меня по щеке.

Я молчал. Она прошла в ванную комнату и включила там свет. Что-то поискала – я услышал звук перебираемых вещей, шуршащих упаковок. Вышла оттуда с баночками в руках, прошла мимо и остановилась у комода с огромным зеркалом. Начала смывать грим.

– Лили, Миша же не настоящий продюсер, да?

Я видел её отражение. Она, не оборачиваясь, посмотрела на меня в зеркало и, улыбнувшись, продолжила стирать макияж, мягко водя пальцами по лицу.

– Не останавливайся, – сказала она. – Мне это начинает нравиться.

– Он просто повод для прессы, слухи и желание засветиться? – проговорил я, а потом добавил. – Засветиться для него, разумеется.

Лили наклонилась к зеркалу и рассмотрела своё лицо, видимо, для того чтобы убедиться: всё ли смыто. Подошла ко мне. Сердце забилось сильнее.

– Так кто тогда твой продюсер? – спросил я, посмотрев на неё снизу вверх.

Она не ответила и наклонилась, будто хотела поцеловать. Я уже чувствовал тепло её губ, запах тела и волос.

Вдруг в дверь постучали. Она повернула голову ко входу и громко сказала:

– Да, входите.

Звук отпираемой двери. Мужской голос, глухо кашлянув, спросил: «Прошу прощения за беспокойство. Ваши цветы, Лили. Занести их сюда или к ассистенту?»

Певица прошла ко входу и пропала из вида.

– Сюда, – услышал я её голос.

Послышалась суетливая ходьба, возня и шуршание обёрток, а через минуту лёгкий аромат цветов наполнил номер.

– Спасибо, – сказала певица.

Мужской голос, вновь глухо кашлянув, спросил: «Извините, Лили. Можно автограф? Вот здесь!»

– Конечно, – сказала певица.

Наступила тишина. Кто-то тяжело дышал, как после длительной пробежки. Шелестела бумага. Наверное, Лили расписывалась на постере.

– Спасибо! Большое спасибо! – сказал мужской голос.

Дверь закрылась. Певица прошла в номер и повернулась ко мне спиной:

– Расстегни.

Я встал и потянул молнию сзади – блестящее платье сползло на пол. Лили вышагнув из него, обошла меня и боком легла на кровать, будто в бессильном изнеможении вытянув руки перед собой. Она была обнажена.

– Налей вина, – сказала она.

Я подошёл к бару, открыл его и взял бутылку красного. Разлил по двум бокалам рубиновую жидкость, подошёл к певице и протянул бокал. Она приподнялась. Её груди, как налившиеся бутоны, вздрогнули и затрепетали.

Она сделала глоток, второй и, прикрыв веки, откинулась на кровать. Я поставил вино на прикроватную тумбу и присел рядом с певицей, провёл пальцами по её плечу и проговорил:

– Расскажи. Прошу тебя.

Она, казалось, с неимоверным усилием, разомкнула веки, мягко зевнула, посмотрела на меня каким-то усталым, опустошённым взглядом и тихо проговорила:

– Когда тебе тринадцать лет – мир большой. И он рухнул. Родители погибли. У меня не стало ничего. У меня и не было ничего. Только желание петь, дарить людям счастье и любовь через музыку. У него же была власть, деньги.

Я внимательно слушал, поглаживал её руку, а она продолжала:

– Он помог мне. Весь мир лежал у его ног. Пятидесятитрёхлетний мужчина и девочка-подросток. Почти что старик, хотя он, конечно, так не думал.

Лили замолчала. Могло показаться, что она, лёжа на спине, изучает взглядом резной потолок номера, переходя от одного завитка к другому, но внезапно её рот скривился, глаза забегали, ноздри напряглись, и она медленно и чётко проговорила:

– Благодаря ему я стала такой, какая есть.

Затем она повернулась, подпёрла голову рукой, согнутой в локте, и пристально посмотрела на меня, блеснув тёмно-карими глазами:

– Доволен ты тем, что видишь?

Я кивнул и провёл ладонью по её щеке. Она как-то нервно рассмеялась и движением кисти приказала подать вино.

– Сколько ему сейчас, значит? Восемьдесят? – спросил я, протягивая бокал.

– Не будем о возрасте. Это всегда скучно, – небрежно махнув рукой, будто отгоняя назойливую мошку, сказала Лили, допила вино и положила пустой бокал на кровать. Накинула на обнажённое тело простынь, легла ко мне лицом и закрыла веки.

– Расскажи, почему ненавидишь женщин. Измена? Детская травма? Чем ещё там развлекается обычный мир?

Я гладил её волосы и шею. Она размеренно дышала и не шевелилась. Казалось, что Лили терпеливо ждёт моей истории. Я решил рассказать о матери.

– Когда я был маленьким, лет семь мне было, мы с матерью и отцом пошли на прогулку. Ну, знаешь, такие экскурсионные туры. В древний пещерный городок. Мать топила за экономию, и мы пошли отдельно. Без гидов. Сами. Втроём. Короче, мы зашли в первую попавшуюся пещеру и вход тут же обвалился. Отец умер под завалом. С ним был рюкзак с едой и водой.

Я прервался, чтобы отпить вина. Оглянулся посмотреть на Лили. Она молчала, закрыв глаза. Должно быть, слушала. Я отвернулся и, стараясь придать голосу небрежный оттенок, продолжил:

– Так вот, вход обвалился. Мы замурованы. Отец погиб. Его нога торчит из-под камней. У нас нет ни воды, ни еды. Только зажигалка. Короче, моя сумасшедшая мать решила кормить нас мясом с ноги отца. Она жарила куски на зажигалке. Я понимал, что происходит, что-то нехорошее, но мне было семь лет! Что я мог сделать? Мать заставляла меня это есть. Через две недели нас достали спасатели. Всё. Конец истории.

Я повернулся к Лили. Её размеренное дыхание стало глубже. Волосы расплескались по подушке, а изящные руки, как ветви золотого деревца, как ручейки живой воды раскинулись в пустой пустыне простыни.

Я тронул её пальцы. Она дёрнула ими и повернула голову в другую сторону. Налитые груди легко всколыхнулись.

Господи, ну я и дурак! Она же спит! Перелёт, концерт, а перед этим саундчек вымотали её. Думаешь, будто твоя история кому-то интересна? Да всем плевать.

Я бережно накрыл её одеялом. Допил вино и вышел из номера певицы, осторожно закрыв дверь.

Сегодня утром я проснулся поздно, позвонил вниз и заказал завтрак в номер. Когда его принесли, зашёл Роберт и сказал, что автобус будет через два часа. Я кивнул и отхлебнул кофе. Роберт не уходил.

Он присел на стул и сказал: «Стучался к Лили – она не открывает» Я удивился, а он продолжил: «Утром, где-то в семь, я решил опробовать местную тренажёру. Проходил мимо её двери и услышал, как она громко с кем-то ругается. И вот, теперь Лили закрылась, а нам надо ехать дальше».

– Пойду к ней, – сказал я.

– Кажется, там был он, – сказал Роберт, вставая и следуя за мной.

– Да какая разница? – на ходу спросил я и повернулся к нему.

Роберт не ответил. Мы подошли к номеру певицы и постучали. Тишина. Я подёргал ручку: «Лили, открой»

За дверью послышался её голос:

– Уходите все. Никого не хочу видеть.

Вдруг сбоку кто-то налетел на меня и плечом оттёр от двери. Я повернулся – ассистент певицы. Он ладонью забарабанил в дверь и громко сказал:

– Лили, нам надо ехать. Все ждут только тебя. Зал раскуплен. На возврате билетов и страховке мы потеряем очень много.

Тишина.

– Лили, впусти меня. Давай поговорим. Всё обсудим. Только я, – сказал ассистент.

Вдруг дверь приоткрылась – я услышал голос Лили:

– Только ты и никто больше.

Я вытянул шею, чтобы разглядеть хоть что-то, но в маленьком проёме ничего не было видно. Ассистент протиснулся в щель и, закрывая дверь, повернулся к нам. «Уходите» – прошипел он.

Дверь захлопнулась. Я прислушался к звукам в номере – сначала находящиеся там люди переговаривались вполголоса, а потом вдруг раздались громкие, переходящие на крик, отрывистые фразы певицы:

– Ему и так принадлежат авторские права… на меня… на моё творчество… на моё имя… на жизнь…

Затем тишина. Наверное, ассистент, что-то говорил ей.

Потом снова раздался крик певицы:

– Нет… это невозможно… у него маразм…

Опять долгая пауза. По всей видимости, ассистент пытался её успокоить.

– С годами он стал невыносим… мерзкий старик…

Вдруг дверь открылась – в щёлке появилось лицо ассистента.

– Пошли вон отсюда, – прошипел он.

Мы с Робертом ушли. Я, грустный от происходящего, зашёл в свой номер. Сел на кровать и позвонил вниз.

– Три бутылки вина. Красного.

Навалилась усталость. Я хотел помочь Лили, но что я мог сделать?

Принесли вино. Я откупорил бутылку и залпом выпил половину. Боль отступила – стало хорошо. Я вышел на балкон и сел за столик. Выпил там вторую бутылку вина. Поднял голову. Грязно-голубое небо, как мутное море качалось перед глазами.

Я представил, что стою на пристани. В порту. Смотрю на грязные волны, провожаю взглядом уплывающие корабли, мурлыкая себе под нос песенку желания и страсти. Любовь поднимается во мне, заполняет всё вокруг, застилает взор и уже становится невыносимо таскать её в себе. Я отталкиваюсь ногами, расправляю крылья и взмываю ввысь.

Рядом летит моя возлюбленная. И вот я чирикаю, я горланю, я отчаянно кричу свою песню всему порту, всем прибрежным окрестностям и, расплескав это переполняющее меня чувство, вдруг понимаю – возлюбленная не услышала. Я горько опечален.

Внезапно моё крыло, что рядом с сердцем, пронзает сильной болью. Я кубарем падаю – в мутные морские волны. Голова ещё на поверхности, но тело уже поглощает вода. Пытаюсь подняться, хочу ещё разок взлететь, но не могу. Понимаю, что тону. Через грязное стекло из морской воды вижу удаляющееся белое пятно. Это моя возлюбленная. Она бросила меня.

Я поднялся со стула и посмотрел вниз. Не очень высоко. Сплюнул на улицу.

В дверь постучали. «Да!» – крикнул я и ввалился в номер. Зашёл Роберт. Он посмотрел на меня, облокотившись на два больших шоколадных чемодана от Луи. Они поплыли перед глазами.

– Напился?

Я улыбнулся Роберту, повернулся к зеркалу и увидел там свою расплывающуюся глупую физиономию, размытую блаженной улыбкой.

– Всё готово. Поехали, – сказал Роберт.

Я, будто в тумане, собрал вещи. По коридору шёл, чуть не падая. Ноги заплетались и не слушались. У лифта я чуть не свалился – кто-то поддержал меня за локоть. Должно быть, Роберт. Кто же ещё? Ну, кому ещё я нужен? От сознания этой горькой истины я чуть не расплакался.

Мы вышли на улицу. Я с трудом ввалился в автобус. Мимо меня в салон забегали танцоры и музыканты с инструментами. В середине уже сидела Лили в чёрных очках. Позади неё, рядом, восседал Миша. Певица даже не повернулась в мою сторону. Я, держась за сидения, подполз к продюсеру.

– Декорация, – тыкнул я в него пальцем.

Лили отвернулась к окну. Я разозлился. Я хотел обратить на себя её внимание.

– Вы, все – цирк, – крикнул я на весь салон.

Автобус тронулся. Кто-то силой усадил меня в хвосте. Мне это не понравилось. Я приподнялся с места на подкашивающихся ногах.

– Лили, я тебя люблю.

Я крикнул это и понял, как блёкло, как невыразительно прозвучала эта затасканная дешёвая фраза. Она не отражала и малой доли того, что я испытывал к певице. От бессилия я чуть не зарыдал.

Меня снова усадили на место. Я разозлился. Какого черта? Это несправедливо! Вы не понимаете!

Рядом сидел Роберт. Он смотрел на меня со странным выражением в лице. Глаза его расширились, а рот скривился. То ли это был страх, то ли неприятное удивление.

Я кое-как встал и, шатаясь между сиденьями, в проходе движущегося автобуса, дотащился до Лили. Упал ей в ноги, обнял их.

– Любимая! Милая… Я помогу тебе… Мы отсудим авторские права. И тебя. Твоё имя. Твою жизнь.

Она молчала, пытаясь отстранить меня, но я как клещ намертво прицепился к ней. Я целовал ей руки, заглядывал в лицо, но видел в чёрных очках певицы только своё расплывающееся отражение.

Я продолжал:

– У меня есть знакомый. Он крутой издатель. Я всё устрою… Тебе просто надо рассказать правду… Завтра свяжусь с ним.

Лили отвернулась к окну, не произнеся ни слова. Кто-то сзади сдавил мою шею и впился в подмышки. Я не видел – кто это. Стало больно. Руки ослабили хватку – я отпустил Лили. Она даже не повернулась в мою сторону. Меня оттаскивали от певицы, а я, сквозь давящую боль в шее, шипел:

– У нас всё получится… Вы все – никто… Она свет… Суки.

Я не успел договорить – почувствовал сильный удар в лицо. Язык пронзила адская боль. Перед глазами потемнело – я провалился в темноту.

****

Я очнулся в московской квартире. За окном темно. В голове пустота. Тошнило.

Я поднялся и прошёл в ванную. Руки дрожали. Включил воду и, не раздеваясь, залез под тёплые струи. Во рту был неприятный привкус крови и кошачьего дерьма.

Не знаю, сколько времени я так простоял. Всплывали мутные обрывки кадров. Автобус, чёрные очки Лили. Трап самолёта. Улыбающиеся стюардессы. Окно иллюминатора. Осуждающие лица. Я пытаюсь встать с кресла, но не могу.

Тёплые струи воды убаюкивали. Стало хорошо и спокойно. Я снял грязную одежду, выбрался из душа и наскоро обтёрся, попутно разглядывая лицо. Оно было в мелких ссадинах. Переоделся в свежее белье.

Вдруг входная дверь открылась. В прихожей стояла Ира с двумя чемоданами. Она громко сказала:

– Привет, милый! Что-то дверь открыта. Рейс задержали. Кое-как добралась

Она включила свет в прихожей и сняла обувь, затем увидела меня.

– Что с твоим лицом?

– Ничего.

– Давно прилетел? Собрал информацию? – спросила она, раскрывая чемодан.

Я ничего не ответил и лёг на диван. Сомкнул веки. Что-то громко шлёпнулось на паркет, наверное, тапочки. Ира зашаркала ими на кухню. Я слышал, как она громко оттуда рассказывает о клинике и здоровье матери. Слышал, как она включила кофемашину, похлопала дверцами шкафчиков. Тапки пошаркали ко мне. Щёлкнул свет в гостиной. Я приоткрыл веки и, щурясь от ярких ламп, глянул на жену.

– Что это за ужас, милый? – показала она рукой на пол и стены.

Я не ответил ей и закрыл глаза.

– Костя, – я почувствовал, как диван чуть прогнулся, должно быть, она села на него. – Я нашла заинтересованное издание. Дай посмотреть, что ты написал.

Я мотнул головой: «нет».

– Они предлагают хорошие деньги, – сказала Ира.

Я отвернулся.

– Ну что ты, милый? Не хочешь говорить?

Диван у моих ног приподнялся – наверное, она встала.

– Ладно. Поспи, милый, поспи.

Её тапки пошаркали на кухню, а я провалился в сон.

Утро

Я встал рано. Сварил кофе и сел за ноутбук – написать однокласснику. Тому самому глянцевому главреду, который вечно охотится за сенсациями. Надеялся, что он, почуяв выгоду, поможет нам с Лили отсудить авторские права.

Я понимал, что певица должна дать согласие. Готова ли она к этому? Выдержит ли многолетние судебные тяжбы, которые будут освещаться всеми СМИ страны? Согласится ли, что бы юристы разворошили грязное бельишко?

Я дописывал сообщение и уже собирался отправить, как дверь в кухню открылась.

Вошла Ира. Она, в тапочках и белом халате, с подобранными на макушке волосами, подошла к шкафчику, достала оттуда чашку и налила кофе. Затем приблизилась ко мне, приобняла и поцеловала в щёку. Я закрыл ноутбук, а она, усаживаясь за стол и отпивая из чашки, спросила: «Дашь почитать?»

– Что почитать? Я ничего не собрал.

Ира вздёрнула брови вверх и уставилась на меня.

– Как это? А чем ты занимался всё это время?

Раздражал её учительский тон. Раздражала она. Женщина, у которой всё под контролем. Я захотел побесить её.

– Чем занимался? А я с Пьером веселился!

Она, не моргнув, пристально посмотрела на меня, а затем отвела взгляд.

– Что за Пьер?

Я рассмеялся. Моя жёнушка так предсказуема. Я знал, что она так скажет.

– Ты вчера, видимо, не услышал. Я отыскала издание, заинтересованное в нашей книге.

– То есть ты такая пришла и рассказала им, что вот такие-то и такие-то желают опубликовать то-то и то-то?

– Ну да, а что? Мы же так и хотели сделать?

Меня разозлила её инициатива. Пойти в издательство и договориться о продаже несуществующей книги! Как будто это уже давно решённый вопрос и не обсуждается?!

Ира встала и прошла в коридор. Порылась в сумочке, вернулась на кухню и протянула визитку.

– Вот их номер. Позвони им.

Я взял визитку. Повертел в руках. Мне захотелось позлить Иру, захотелось вывести её из себя.

– Я не буду публиковать никакую книгу.

Жена уставилась на меня.

– Как это? Ты шутишь, милый? – вскрикнула она, неприятно взвизгнув.

– Не называй меня так, – сказал я.

– Мы же хотели уехать, дорогой? Ты передумал? Хочешь, что бы мы остались здесь?

Я не ответил и вышел из кухни, забрав ноутбук. Сел на диван в гостиной и принялся дописывать сообщение однокласснику. Ира снова припёрлась ко мне и села рядом. Я закрыл ноутбук.

– Позвони им и назначь встречу. Они предлагают большие деньги. Соглашайся, – проговорила она и прикоснулась к моему колену.

– Мне нечего им предложить.

Она сказала:

– Напиши хоть что-то. Они готовы купить даже малость. Согласись.

– Отстань.

– Милый согласись, или сам знаешь.

– Ты что, угрожаешь?

– Я хочу быть с тобой. Согласись, милый. Нам нужны деньги.

– То есть ты насильно хочешь привязать к себе человека?

– Да, и что? Соглашайся на это предложение. Позвони им.

Я посмотрел на Иру. Её верхняя губка вздёрнулась, придав лицу комическое выражение. Глаза сверлили взглядом. Я рассмеялся. Господи, да она же психбольная!

– Зачем тебе деньги, Ир? Хочешь просадить их на Пьера?

– Не понимаю, о чём ты говоришь.

– Всё ты понимаешь. Не строй из себя дурочку.

– Я не знаю никакого Пьера, – она смотрела в глаза и не моргала.

Снова глухая стена. Нет. Я так больше не могу!

– Хорошо, я соглашусь. Принеси визитку.

Она подпрыгнула на месте, потёрла ладони и обняла меня. Сбегала на кухню, а мне пришла отличная идея. Ира сама к этому толкала!

– Дай свой телефон. Мой сел, – соврал я.

Она принесла телефон и села на пуфик напротив. Я нашёл в последних вызовах номер, который она набирала слишком часто. Должно быть, это он и есть. Пьер.

Что ж, ты сама так хочешь! Ты сама вынуждаешь меня делать это!

– Что так долго? Давай скорей! – сказала Ира.

Я поднёс трубку к уху.

– Алло, – ответил голос Пьера.

Я пристально поглядел на жену, сидевшую напротив, и отчеканил:

– Привет, Пьер!

Ира, кажется, смутилась. Она выпрямилась на пуфике и вытаращила глаза.

– Пьер, я согласен отдать тебе свою бывшую жену, – спокойно произнёс я и закончил разговор.

Ира, казалось, не понимала что происходит. Я отдал ей телефон и сказал:

– Согласился, как ты и хотела.

Показалось, что она напугана моим спокойствием. Она не произнесла ни слова, а мне стало легко и просто. Будто камень спал с шеи.

Я собрал вещи в рюкзак, взял ноутбук и, натягивая кроссовки, сказал:

– Я подаю на развод. Подыщи себе жилье. Я готов его оплатить. Пьер ведь этого не может.

– Нет! Не пущу! – кинулась Ира.

Я отстранил её – она заплакала.

– Я пойду в полицию и расскажу, что ты сбил человека!

– Иди куда хочешь. Я не люблю тебя.

– Я убью себя, если ты уйдёшь!

Я сказал ей, что мне всё равно, пусть делает что хочет. Пусть тащится в полицию – будем судиться, пусть убивает себя – бог ей судья. Только пусть отстанет и исчезнет из моей жизни. Она набросилась с кулаками – я отстранил её. Она начала бить себя по лицу и кричать: «Я скажу, что это ты сделал. Что это ты натворил»

По всей видимости, у неё случилась истерика. Чего доброго, себя сейчас прикончит!

Я бросил рюкзак и обхватил жену руками – она билась в оковах, осыпая меня слабыми ударами кулаков. Мы незаметно переместились в гостиную – я хотел уложить её на диван и связать, чтобы она успокоилась. Её волосы растрепались, а халат порвался. Она вывернулась, схватила торшер, стоящий рядом, и попыталась ударить. Целилась в голову. Я уклонился – торшер грохнулся поблизости, абажур отлетел в сторону.

Она снова кинулась на меня. Задела ногой валявшееся ведро, пошатнулась, споткнулась о торчащие ножки торшера и упала головой вниз, ударившись об угол стеллажа.

Я не сразу понял – что случилось. Ира не шевелилась. Я приблизился и наклонился. На чёрно-красном паркете, под головой жены, растекалась кровь. Я тронул Иру и позвал – она не отвечала и не двигалась. Я откинул её волосы в сторону. Череп был проломлен в области виска.

Я в ужасе отскочил. Схватил телефон и дрожащими пальцами набрал службу спасения. Гудок – второй. Нет! Меня посадят! Я сбросил звонок. Сел на диван и обхватил голову. Что делать?

Вдруг где-то в прихожей зазвонил мой телефон. Я поднялся и прошёл туда, посмотрел на экран. Это ассистент певицы. Я заволновался и, кое-как уняв дрожь в руках, принял звонок. Ассистент сказал, что Лили хочет видеть меня у себя в офисе.

Она хочет видеть меня! Сердце забилось сильнее. В животе растеклось приятное тепло. Может, она хочет обсудить детали дела, которое я предложил? Может, она просто хочет видеть меня? Может, я ей нужен?

Я накинул куртку, схватил ноутбук, рюкзак с вещами и выбежал из дома.

День

Через полчаса я приехал к певице. Вошёл в ярко освещённый кабинет. Лили, одетая в чёрное платье, стояла спиной и смотрела на аквариум. Там рыбы разрывали на части другую рыбу.

– Присаживайся, – не поворачиваясь, сказала она.

Я устроился на диване. Она подошла, села рядом и погладила моё лицо, внимательно разглядывая. Её глаза сверкнули чёрным блеском, а на губах застыла загадочная улыбка.

– Бальзак писал: «Там, где все горбаты, стройность – уродство», – сказала Лили. – Ты поймёшь. Чуть позже. Не сейчас.

Я смотрел на певицу и пытался угадать, что она хочет сказать?

Она продолжала:

– Если бы мы встретились раньше… Но теперь… Слишком поздно. Я сама себе не принадлежу. Мне никогда не вернуться к свету.

Её слова, как острый нож, больно пронзили сердце. Я вдруг понял что она имеет в виду. Осознал, что она никогда ничего не поменяет. Она никогда не уйдёт от него. Мне стало жутко и страшно. Сердце упало. Живот прожгло болью, как будто в него сильно пнули.

Певица посмотрела на меня, затем прижала к себе. Стало только хуже. Это очень жестоко. Она гладила меня по голове, перебирая волосы, и шептала:

– Мой милый мальчик, мой ёжик. Я нечаянно тебя разобрала.

Её жестокие слова, как острые иглы вцепились в уши. Они жгли меня изнутри. Вонзались в сердце и живот. Крутили, резали, потрошили. Это превращалось в пытку. Я высвободился из её объятий, вскочил на ноги и спросил: «Зачем ты подавала надежды?»

– Наивный мальчик. Зачем же ты надеялся? – улыбнулась она одной из своих великолепных улыбок.

Я посмотрел на Лили. Господи, да ведь для неё это всё ничего не значит! Ей безразлично! Я разозлился. Безжалостная женщина. Ненавижу тебя.

Во мне вдруг проснулось что-то жестокое, животное, ужасное. Захотелось сделать ей больно. Захотелось отомстить, искромсать, изрезать её за то, что она издевалась надо мной всё это время. Я хотел задушить, растоптать её, чтобы она не владела мной.

Я, как в тумане, подошёл к певице. Вцепился в чёрное платье и начал раздирать его, разрывать на куски. Чёрная материя затрещала по швам. Лили молчала и будто с любопытным интересом смотрела на меня. Затем вдруг рассмеялась. Я разозлился. Содрал с неё лифчик и трусы. Она закатила голову и, обнажив белоснежные зубы, расхохоталась. Она издевается надо мной!

Я, будто не в себе, кинул её на диван. Всем весом навалился сверху и зарылся в раскинувшихся волосах. Она засмеялась. Я приспустил штаны и попытался войти в неё, но ничего не получалось. Мой член висел, как тряпка. Лили извивалась подо мной, как змея и смеялась. Я вошёл в неё пальцами – она закрыла глаза и застонала, медленно перекатывая голову из стороны в сторону.

Я посмотрел наверх и увидел зеркальный потолок. Там наше отражение. Оно вызвало ужас! Я, как помешанное ничтожество с безумными горящими глазами на разбитом лице, как мерзкое отвратное насекомое, пресмыкаясь, содрогался на теле певицы и мычал от злости, желания и негодования. А подо мной возлежала она, упивающаяся своей властью – раскрытый похотливый рот, белые зубы, обнажённые в хищническом оскале. Я побеждён. Опустошён, уничтожен и разбит.

Она взорвалась стонами наслаждения и, выгнув спину, замерла. Я встал и, будто отрезвев от злого наваждения, только сейчас понял, что натворил. Упав на колени перед Лили, я принялся целовать её руки.

– Прости. Прости… – зашептал я.

Она встала, как будто не обращая на меня внимания, и проговорила каким-то усталым голосом:

– Эти пятнадцать минут ты хотя бы жил. А теперь уходи!

Я кинулся обнимать её обнажённые бедра.

– Лили, я люблю тебя. Я с тобой живу, – тянул я руки.

Она перешагнула через меня и ушла. Я согнулся и заплакал. Зачем? Ну зачем ты это сделал? Тупой мудак!

Я натянул штаны, вышел в коридор и, не замечая никого, выбежал на улицу.

Я проснулся днём в номере отеля. Раскалывалась голова. Во рту – помойка. Хотелось пить. Руки дрожали.

Я кое-как встал с кровати и заполз в ванную комнату. В памяти всплывали мутные кадры.

Помню, что поехал в клуб «Зеро», к Рафаэлю. Помню, как мы с ним сидели в отдельной кабинке с тёлками и пили. Девки хихикали, играл блюз.

Помню огромные, наверное, силиконовые груди на ощупь. Брюнетка. Она раскрывала рот, а я вливал ей туда коктейли.

Помню, что ещё была другая. Блондинка. Или нет? А, может, сначала блондинка, а потом брюнетка?

Задницы и рты. Влажные руки. Болото и слизь. Тягучее желейное месиво.

Ещё я помню красные шторы. Схватился за них, когда чуть не грохнулся со стола. Я встал на него и, выкрикивая разную чушь, представлял себя рок-звездой. Все хихикали и хлопали в ладоши. Вокруг орал рок-н-ролл.

Рафаэль нюхал порошок со столика и протягивал купюру мне.

Потом я ничего не помню.

Затошнило. Я наклонился над унитазом. Вырвало. Руки дрожали, в голове боль смешивалась с пустотой.

После душа стало легче. Я заказал вино в номер и когда его принесли, выпил бокала три. Сразу взбодрился.

Зазвонил мобильный. Ассистент Лили. Сердце затрепетало, по нутру разлилось волнение. Ассистент сказал, что певица устраивает банкет сегодня на свой день рождения и хочет видеть меня среди гостей. Сказал, что он не мог дозвониться вчера и позавчера.

Я уже не слушал. Она хочет видеть меня! Я обрадовался, сказал, что приеду и отключился. Сразу же пришло СМС с адресом.

Она желает меня видеть! Я хотел объясниться с Лили, попросить прощения. Надеялся – она поймёт.

Я допил вино и, вызвав такси, поехал в магазин за костюмом. Хотел появиться в приличном виде. Она желает видеть меня!

Через два часа я, свежий, чистый и выбритый, уже подъезжал к отелю, где певица устраивала банкет. Одетый в хороший чёрный костюм и коричневые лакированные ботинки, я расплатился с водителем, вышел из машины и поднялся по широким ступеням к стеклянным дверям здания. Распахнул их и очутился в просторном холле. Подошёл к лифту и когда он раскрыл двери, нажал на кнопку двадцать семь.

С каждым этажом я волновался всё сильнее. Что она скажет? Как встретит? Что я ей скажу?

Лифт остановился. Я вышел из него и ступил в залитый ярким светом холл. Звучал джаз. Простенький мотивчик, который, казалось, обнадёживал и уверял: всё получится, всё будет хорошо.

Толпа гостей, разбившись по кучкам, держала сверкающие бокалы и оживлённо переговаривалась друг с другом. Ходили официанты с подносами на руках и предлагали шампанское. Я взял бокал и увидел Роберта. Он стоял у стены и, улыбаясь, разговаривал с молодым человеком. Затем я увидел продюсера-декорацию. Он сидел за одним из столиков и ковырялся в планшете, делая селфи и снимая на видео происходящее.

Наконец, в глубине зала, у фонтанчика, заметил Лили. Она, в тёмно-красном платье, с серьгами и ожерельем из блестящих бриллиантов, разговаривала со смазливым молодым блондинчиком. Тот целовал руку певицы и что-то говорил, а она, громко смеясь его словам, вскидывала голову и показывала белоснежные зубы. Вокруг них мельтешили фотографы и щёлкали вспышками. Время от времени Лили оглядывала зал, как будто проверяла всё ли в порядке.

Я приближался к ним. Белобрысый сладкий мальчик, притянул певицу к себе и поцеловал в шею. Она приподняла голову и повернулась ко входу. Увидела меня и, чуть дёрнув верхней губой, будто в едва уловимой усмешке, подставила под поцелуи слащавого мальчика лицо. Он обнял Лили, а она уткнулась ему в шею.

У меня сжалось сердце. Я не дошёл до них и развернулся. Стало противно от самого себя, что я припёрся сюда в надежде, что-то изменить. Тупой дурак, на что ты надеялся? Я быстро осушил бокал и поставил его на подвернувшийся столик.

Слева от себя, сквозь большие панорамные окна, я увидел что-то похожее на террасу. Ветер колыхал прозрачные занавески. Я отдёрнул их и вышел на большую смотровую площадку, с которой открывался вид на погружающийся в ночь мегаполис. Распахнул пиджак и снял бабочку. Сунул её в карман. Расстегнул верхние пуговицы на рубашке.

Душили смешанные чувства. Здесь были и любовь, и презрение, и ненависть к себе, и обида, и чувство вины.

Я смотрел на город и жадно вдыхал воздух. Не надо было сюда приходить. Я сплюнул вниз и посмотрел, как белое пятно исчезает в сумраке. Затем достал бабочку из кармана. Повертел в руках и бросил вниз. Кто-то прикоснулся к спине. Я обернулся. Лили.

– Не дуйся. Этого парня послали, чтобы убить тебя.

Она что, снова играет? Кому я нужен?

– Шутишь? – усмехнулся я.

Она не ответила, облокотилась о перила и посмотрела на ночной город. Ветерок играл её волосами. Снизу доносились звуки машин, слабые гудки клаксонов.

Она сказала, смотря вдаль: «Я давала любовь. Давала жизнь. Чувства… Чувства лепят фантазию и образы. Выдумки людей заводят их слишком далеко. Кого они создают?» Она повернулась ко мне, погладила по щеке и прошептала: «Создают, а потом разочаровываются. Ведь это совсем не то, что они себе выдумали»

Она внимательно посмотрела на меня. Я обнял её и поцеловал. Жар разлился по всему телу. Я хотел овладеть ею прямо здесь и сейчас.

Она взяла мою руку и повела по террасе к другой двери. Отперла её и откинула плотную штору. Мы оказались в тёмном просторном помещении, куда проникал слабый свет луны. На полу валялся ворох белых пятен. Должно быть, скатерти.

Сюда доносились звуки веселящихся гостей из соседнего зала, радостные крики и аплодисменты смешивались с громкой музыкой.

Лили повела меня в дальний угол. Там вырисовывались очертания музыкальных инструментов. Саксофон, барабаны и виолончель. Их корпуса блестели в лунном свете. Появились очертания пианино. Лили потянула меня к нему и легла на крышку. Я поцеловал её шею, плечи, руки. Опустил бретельки платья.

– Люби, как последний раз в жизни…, – прошептала певица.

Я жадно припал к её губам. Я путник, наконец, доползший до оазиса. Я мертвец, насыщающийся живительной влагой. Я птица, врезающаяся в жаркое солнце.

Я ласкал её и пьянел от манящего запаха. Она гладила мою спину и руки, послушно подставляла себя.

Я вошёл в неё, она застонала и ногами обняла мои бедра. Мои руки, опьянённые страстью и вседозволенностью, хаотично блуждали по роскошному телу и жадно изучали каждый его сантиметр. Её страстное дыхание заставляло сердце биться чаще и чаще. Я хозяин этой земли. Я хищник, помечающий свою территорию. Вырвался мой победный рык.

Внезапно Лили перевернула меня на спину и оказалась верхом. В слабом свете луны я увидел нависающие надо мной груди. Я поцеловал их. Она оттолкнула меня назад и принялась двигать тазом. Приблизила своё лицо, словно хотела понаблюдать за мной.

Я почувствовал, что теперь не я, а она в меня проникла. Я закрыл глаза. Я – беззащитный пустой кувшин. Я река, в которую впадает Лили, заполняя собой до кончиков пальчиков. Я весь перед тобой. Распластавшаяся безжизненная равнина. Делай что хочешь. Я полностью твой.

Она ускорила движения. Я, как раскрытая ладонь, которую терзает Лили, как застрявшее между крутящимися жерновами зёрнышко, с жалобным стоном разорвался на части.

Открыл глаза. Лили выгнулась, закинув голову, и замерла. В соседнем зале послышались хлопки открывающихся бутылок шампанского. Гости радостно перекрикивались и улюлюкали.

Лили слезла. Послышался шорох платья. «Надеюсь, это лучшее, что случилось в твоей никчёмной жизни» – сказала она и, стуча каблуками, ушла.

Я был опьянён. Казалось, меня до краёв наполнило что-то сильное, неземное, великолепное, непостижимое.

Я встал и поправил одежду. Вышел на террасу. Постоял, посмотрел на прекрасные огни красивого ночного города. В небе сияли звёзды, а на душе было радостно и тепло.

Я вернулся в зал. Всё так же играла музыка. Гости, держа бокалы, сновали туда-сюда с радостными, счастливыми лицами.

Прошёл вглубь, к фонтанчику, и увидел Лили, сидящую на коленях у того самого смазливого блондина. Словно удар ножа я почувствовал в сердце. Руки задрожали. Стало очень плохо и больно.

Блондин что-то рассказывал компании хохочущих гостей, а певица громко смеялась его словам. Он целовал её руки и шею, а она улыбалась.

Выкатили огромный торт, украшенный золотыми инициалами певицы. Гости заулюлюкали и захлопали в ладоши. Фотографы окружили Лили. Блондинчик встал и, взяв ложечку, позвенел ею о наполненный бокал.

Музыка стихла. Лили оглядела гостей. Скользнула глазами по мне, как по пустой скучной картине, которой завесили дырку на обоях. Вздёрнула подбородок вверх и, улыбаясь, посмотрела на стоящего рядом блондина.

– Тост! – крикнул белобрысый слащавый урод и снова постучал ложечкой.

Гости затихли, а он, посмотрев на певицу, поднял бокал вверх, сказал: «за любовь!» и выпил шампанское.

Гости захлопали в ладоши. Лили скользнула по ним блестящими глазами, чуть задержалась взглядом на мне, подняла бокал и улыбнулась хищным оскалом.

– Да, за любовь! – выпила она шампанское до дна.

Гости захлопали в ладоши. Фотографы защёлкали затворами. Блондинчик уселся на диван рядом с певицей, а она, потрепав его по щеке тем движением кисти, каким журят подростков заботливые матери, поцеловала его и вновь посмотрела на меня взглядом блестящих чёрных глаз.

Я чувствовал себя обманутым. Меня вознесли на небо и тут же бросили плашмя. Как игрушку, которой наигрались. Стало душно и больно. Прочь отсюда! В лифт – нажать первый этаж. Вырваться на улицу! Свалить к чёртовой матери, пока не сделал что-то плохое!

Я выбежал вниз, на тёмную улицу, освещённую фонарями и неоновыми вывесками. Пошёл по ней, куда глаза глядят. Мимо пробегали спешащие люди. Машины проносились в непрерывном потоке, изрыгая из своих недр противные гудки клаксонов. В тёмном небе, наверху, маячили красными огоньками самолёты. Они разрезали чёрное, накрывшее вонючую фальшивую планету, одеяло надвое, натрое, на четвереньки. Зачем она со мной так?

Я проходил пиццерии, кофейни, букмекерские конторы, фитнес-клубы и рестораны. Воздух смешивался с выхлопными газами от проезжающих машин, соединялся с приторным ароматом выпечки, сливался с душными духами на коже спешащих людей.

Зачем она убивает меня, уничтожает, размазывает своими красивыми ногами?

Проходя ювелирный магазин, я посмотрел внутрь. За освещённым яркими лампами стеклом, на бордовой подставке лежало колье из чёрных чистокровных бриллиантов. Камни блестели и манили. Наверняка они стоят целое состояние.

Я только сейчас вспомнил, что пришёл без подарка. И совсем забыл, что в моей квартире уже который день лежит труп жены. Я даже не помню, сколько времени прошло.

А, к чёрту всё! Мне и так конец! Может, если кинуть эту дорогую безделушку в ноги Лили, она простит меня? Может, если броситься самому вслед за колье, она примет меня? Поймёт и будет рядом? Хотя бы на чуть-чуть?

Какая-то страшная сила проснулась во мне. Она будто шепнула: «Бери. Это твоё».

Я, недолго думая, схватил булыжник с мостовой и запустил его в витрину. Уже приготовился схватить колье и убежать, но камень отскочил в ноги. Стекло осталось целым. Дурак! Оно же бронированное!

Взвыла сигнализация. Справа из-за угла выскочило двое мужчин. Они заорали: «Стой, урод!»

Я побежал. Скрылся в переулке, промчался до забора и перепрыгнул его. Затем ещё один. И ещё. Пошёл дождь.

Всё показалось смешным и нереальным, как на страницах детских комиксов. Я, убегая от погони, как нашкодивший школьник, в голос хохотал над собой, раскрыв рот. На лицо и язык падали прохладные капли. Я прыгал в лужицы, а они взрывались под моими ногами.

Ряженый клоун! Влюблённый придурок, бегающий по ночным улочкам в дорогом, приличном костюме. Ну разве это не смешно?! Ха – ха – ха.

Эй вы, семейная парочка придурков! Если не знаете, как выплыть из болота ваших невыплаканных слёз – сбейте меня ночью на пустынной дороге. Вскройте гнойник. А в общем-то, плевать на всё это сентиментальное дерьмо! Идите к чёрту!

Мне пора. Надеюсь, сбегаю в лучший мир. И верю – только там встречусь с ней.

Лили! Буду ждать тебя вечно!

С ненавистью. Твой самый преданный фанат.