Книга: Ночные проповеди



Ночные проповеди

Кен Маклауд

Ночные проповеди

Посвящается Стиву Каллену

Номинант на Hugo, Nebula, Locus, премию Артура Кларка


Ken MacLeod

The Night Sessions


Дизайн обложки: Юлия Межова

Перевод с английского: Могилевцев Д. С.


В оформлении обложки использована иллюстрация Андрея Фереза

Печатается с разрешения автора и литературных агентств

Mic Cheetham Agency и The Marsh Agency


© Ken MacLeod, 2008

© Могилевцев Д. С, перевод, 2014

© Андрей Ферез, иллюстрация, 2014

© ООО «Издательство ACT», 2015


Спасибо Кэрол, Шарон и Майклу – за все.

Как обычно.


Спасибо Мику Читему, Фаре Мендельсон и Чарльзу Строссу за чтение первого черновика и критические замечания.

На идею вертикальных ферм я наткнулся в статье Карла Шредера «Ревайлдинг Канады»

(www.worldchanging.com/archives//007000.html).

Пролог: годом раньше

Государственный строй Соединенных Штатов Америки ни в коем смысле не является основанным на христианстве или любой другой религии.

Тридцать первая поправка к конституции США

– Научная фантастика стала научным фактом! – провозгласил робот.

Джон Ричард Кэмпбелл тяжело вздохнул, он и так спал в неудобной позе, так еще и пробудился от столь заезженного клише. Поерзал, сбросил одеяло с лица, поправил клипфон и выпрямился. Большая часть людей в салоне еще дремала, а почти все бодрствующие безучастно просматривали что-то на видеоочках либо контактных линзах. Наверное, бизнесмены, уже не раз летавшие и видевшие картину за окном. Кэмпбелл специально попросил разбудить его у экватора и место у окна выбрал по той же причине: хотел увидеть Тихоокеанский космический лифт. Он и его атлантический близнец-соперник были, наверное, самым впечатляющим и уж точно самым масштабным делом рук человеческих. Некогда Джон Ричард назвал его «Новой Вавилонской башней» и решил, что должен увидеть рукотворное чудо своими глазами.

– Лифт сейчас виден пассажирам, сидящим по правому борту, – пробормотал робот в наушник. – Пассажиры по левому борту увидят его через несколько минут, когда мы немного повернем, огибая запретную зону.

Кэмпбелл прижался щекой к окну, упер подбородок в плечо, приставил левую ладонь к виску, чтобы заслонить глаза от бликов – салон освещался, хотя и по-ночному тускло, – и вгляделся вперед по курсу. В темноте внизу увидел шпиль, сотканный из блестящих точек. Из его вершины тянулась вверх – казалось, совсем невысоко – яркая прямая линия. Внимательно рассмотрев ее, Джон Ричард заметил прямо над шпилем крошечный сгусток ярких огней на одной высоте с самолетом. Пока самолет разворачивался направо, заслонив в конце концов носом башню, крошечный сгусток едва заметно продвинулся вверх. Ускорение поворота чуть сильней придавило Кэмпбелла щекой к стеклу.

– Кабину вы больше не увидите, – указал робот, – но, если посмотрите вверх, в пространство, обнаружите верхнюю, космическую часть башни лифта. Под таким углом она, скорее всего, покажется короче, чем вы ожидали, – но она ярче звезд.

И в самом деле.

Кэмпбелл смотрел на яркую щель толщиной в волосок в ночном небе до тех пор, пока та не скрылась из виду. Джону казалось, что он может различить на ее дальнем конце световое пятнышко, словно бусинку, готовую вот-вот упасть с нити. Но, возможно, это всего лишь игра воображения. До орбитальной станции 35 786 километров (минус двенадцать высоты, на которой летит самолет), с такого расстояния она будет выглядеть просто точкой, и даже более крупный противовес за нею, на самом конце кабеля, едва ли покажется массивнее.

Кэмпбелл откинулся на спинку. Да, это стоило увидеть. Но и понятно, отчего часто летающие не обратили внимания. У кокпита робот-стюардесса повернула окуляры в сторону иллюминаторов левого борта и, несомненно, вещала в наушники сидевших там пассажиров, те вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть получше открывающийся вид. Наверное, с того борта зрелище было живописнее.

Кэмпбелл решил на обратном пути заказать место у окна по левому борту. Воздушный коридор обратных рейсов пролегал с западной стороны лифта.

Джон Ричард снова посмотрел в иллюминатор, позволил глазам приспособиться к темноте. Условия наблюдения оказались, мягко говоря, не идеальными – но ярчайшие звезды можно было различить. Через несколько минут обнаружился метеорит, горевший ярко-оранжевым, вскоре за ним пролетел другой. Оба раза Кэмпбелл испуганно охал. Свирепые небесные камни пролетали так близко, что от них как будто слышался посвист.

Сидеть вполоборота было неудобно. В конце концов Джон Ричард отключил канал сообщения с роботом, откинул, насколько смог, спинку, укрылся с головой и попытался уснуть. Был уверен, что не сможет, – но потом вдруг обнаружил, что одеяло лежит на коленях, а из иллюминатора светит солнце прямо в глаза. Рассветное небо сияло всеми оттенками зелени, от лайма до скорлупы утиного яйца, словно фон на индуистской картине. Но спустя десять минут небеса залило чистой темной синью.

Джон Ричард прикорнул снова.

Послышалась приятная трель. Включился канал связи. Выдвижной экран на спинке переднего сиденья показал: самолет приближается к западному побережью США, местное время – два часа дня. В начале и конце салона роботы втолкнули в проход между сиденьями тележки и принялись раздавать кофе. Кэмпбелл взглянул в иллюминатор и увидел на поверхности океана белые полосы, будто следы от комет. Из-за волн вода напоминала гофрированную жесть.

Ноги болели. Джон Ричард встал, извинившись, пролез мимо двух соседей и направился к туалету посреди салона. Когда вернулся, робот с тележкой был уже в двух рядах от него. Джон Ричард быстро сел на место.

Тележка остановилась и зафиксировалась, робот замер. Голова овальная, в глазах выпуклые линзы, решетка динамика в виде улыбающегося рта. Торс смутно женственных пропорций, перемычка талии, словно мехи аккордеона, под ним – конус, напоминающий длинную юбку.

– Пожалуйста, черный и без сахара, – попросил Кэмпбелл.

Рука машины вытянулась – телу при этом наклоняться не пришлось – и передала маленький поднос с заказанным кофе, соком киви и плиткой мюсли.

– Спасибо! – поблагодарил Джон.

– Пожалуйста! – откликнулся робот.

Соседка, женщина средних лет, лишь буркнула: «С молоком, два сахара!» И молча взяла поднос.

– Нет причины их благодарить, – сказала она, когда тележка поехала дальше. – Они не умнее банкоматов.

Кэмпбелл разорвал обертку своей плитки и улыбнулся женщине, ответив:

– Я и банкоматам говорю спасибо.

Над Лос-Анджелесом он снова включил комментарии, напряженно всматриваясь в изуродованную землю за окном: черная равнина, серые ленты шоссе, вместо города – едва заметная сеть пунктирных линий на поверхности, следы улиц.

– …Тогда силы христиан ударили в ответ боеголовкой в десять килотонн, – бубнил робот.

Разозлившись, Джон Ричард отключил комментарий и откинулся на спинку сиденья. Соседка, которая подалась вперед, чтобы глянуть в иллюминатор, спросила раздраженно:

– В чем дело?

– Называть мятежников «силами христиан»… – Он скривился. – Столько же христиан воевало и на стороне правительства.

Он покачал головой и виновато улыбнулся.

– Такой у меня пунктик.

– М-да, но нас, в Новой Зеландии, не правительство доставало с тех пор, – сообщила женщина, складывая обрывок упаковки от завтрака и выковыривая зернышко, застрявшее между широкими передними зубами. – Нас довели гребаные христиане.

– Я сам – гре… то есть ревностный христианин, – укоризненно заметил задетый Джон.

– Ну вы, молодой человек, и глупый.

Женщина потыкала языком между зубами, всосала найденный клочок пищи и сглотнула.

– Знаете, когда мне было как вам, я тоже хаживала в церковь. Она была у нас вся деревянная, небольшая, с резьбой, ну как у маори, если понимаете. И явились эти христиане из Америки и принялись орать на нас: мол, мы язычники, построили капище, как у дикарей. Я и подумала: а катитесь вы! Прошла мимо их пикетов к ближайшему дереву каури, чтоб подумать о моих предках, да и не вернулась больше.

– Мне очень жаль, что так произошло. Многие из этих беженцев из Америки – не настоящие христиане. Но даже и настоящие иногда бывают слишком уж заносчивыми. Потому я не одобряю их осуждение вашей церкви. Совершенно не одобряю.

– Ой, спасибо! И что же сделали бы «настоящие христиане», а?

– Хм, во-первых, они бы поговорили с вами о Писании и, когда установили бы, что люди вашего прихода, или хотя бы часть их, искренне веруют, готовы идти за Христом и признают епископальную систему церковного управления, – лишь тогда заострили бы внимание на второстепенном моменте оформления церкви.

– Господи Иисусе! – воскликнула женщина богохульно, но к месту. – То есть вы думаете так же, как и они, но просто хотите подойти вежливее!

Кэмпбелл улыбнулся, стараясь смягчить впечатление.

– Знаете, меня редко считают вежливым.

– Да, и я вижу, почему. Ладно, давайте об этом не будем. Вы кем работаете?

– Инженер-робототехник.

– А, мой сын как раз такое изучает! – сообщила женщина, уже дружелюбнее. – И где работаете?

– В парке «Ваймангу».

– То еще местечко! – Женщина раздраженно тряхнула головой. – Знаете, это меня больше всего достает в гребаных беженцах-янки! Замусорили наше чудо природы креационистской чепухой!

Она глянула резко.

– Инженер-робототехник, надо же! Наверное, возитесь с аниматронными Адамом и Евой, динозаврами и прочим мусором?

Она расплющила пластиковую чашку в ладони и в сердцах швырнула ее на пол. От такого приступа злобы Кэмпбеллу стало не по себе.

– Экспонаты вовсе не портят окружающий пейзаж. Их немного. Полдюжины аниматронов, несколько роботов. Большинство презентаций – виртуальные: программы, которые посетители могут загрузить в свои устройства.

Женщина скривилась, покачала головой и отвернулась, надев видеоочки. Джон пожал плечами, выглянул в окно. Клонящееся к закату солнце высветило равнины, столовые горы и каньоны, и вскоре внизу показалась огромная, чрезвычайно глубокая долина. Кэмпбелл заметил, что женщина потянулась к окну, и откинулся на спинку, позволяя ей взглянуть. Она, сдвинув очки на лоб, смотрела, пока Гранд-каньон не скрылся из виду.

– Не слишком похоже на Ваймангу, а? – заметила она.

Кэмпбелл обнаружил, что заговорщицки усмехается.

– И вы правы! Я не верю в креационистскую геологию.

– Во что же вы тогда, скажите на милость, верите?

– В Библию. А это значит, что я верю и в Творение, и в Потоп, и в даты, указанные в Писании. Но я попросту считаю, что искать свидетельства тому – самонадеянно и предосудительно. Богу следует верить на слово.

– То есть вы не верите в то, что окаменелости оставил Потоп?

– Не верю.

– Как же вы их объясните?

– Их не нужно объяснять. Но замечу, что нет оснований считать их останками животных. В земле мы находим всего лишь камни в форме костей.

Женщина посмотрела на него с удивленным интересом, словно не верила своим ушам.

– То есть камни с отпечатками перьев и кожи, окаменелые следы…

– Вы же сами сказали: камни.

– То есть Бог оставил их, чтобы испытать нашу веру?

– Нет, конечно! Как можно такое утверждать? До того как люди поверили, что это не просто камни, а окаменелые останки, их искренне считали природными камнями. Веру в Бога это нисколько не тревожило.

Женщина хлопнула себя ладонью по лбу.

– И как же вы объясните звезды? Они же в миллионах световых лет от нас!

– Откуда мы знаем, что они в миллионах световых лет от нас?

– Измеряя параллакс!

– Замечательно, – одобрил Кэмпбелл. – Большинство людей и не знают, как измеряются такие расстояния, просто верят, потому что им так сказали. Но ведь астрономы, измеряя параллакс, всего лишь измеряют углы между пучками света. А потом предполагают, что лучи произошли от небесных тел наподобие нашего Солнца. Но ведь доказательств этому нет.

– Как же нет? А спектры звезд, показывающие их состав?

– Но это спектры пучков света, не более того.

– Но ведь у нас теперь есть космические телескопы, мы видим планеты. Черт возьми, даже видим облака и континенты на планетах размером с Землю через этот, как его там, с летающими по орбите частями…

– Телескоп Хойла. Который тоже всего лишь сводит воедино пучки света.

– А они открывают виды планет и звезд!

– Попросту Бог создал таким образом эти пучки света – и, конечно, не для того, чтобы дурачить нас. Он явил нам Свою мощь и величие, Свою безмерную созидательность. Он же поведал нам, что создал светила небесные. Кого же винить, если мы вдруг делаем ничем не обоснованные предположения, что свет исходит от миров и звезд, о которых Бог ничего не поведал нам?

– Так, значит, вся наша Вселенная за пределами Солнечной системы – это вроде шоу с иллюминацией?

– Насколько сейчас можно судить – да. И, если уж говорить о свидетельствах в пользу их существования, позволю себе напомнить: если бы эти предполагаемые галактики состояли из существующих в действительности небесных тел, они давно бы уже развалились на части. Центробежные силы разодрали бы их. Этому парадоксу астрономы нашли единственное объяснение: «темная материя», которую они не могут ни найти, ни увидеть, ни даже определить ее природу. Но «темную материю» приходится постулировать, иначе их теории не объясняют устройства Вселенной.

Женщина даже глаза закатила от отчаяния.

– Кошмар какой-то! Пожалуйста, не говорите мне больше про вашу веру. Я просто не хочу это слушать!

У Кэмпбелла на такое имелось несколько подходящих ответов, но он лишь кивнул.

– Как хотите, – сказал он ей и отвернулся к окну.


До конца перелета они больше не разговаривали. Джон Ричард то дремал, то смотрел в окно и окончательно проснулся, когда самолет начал долгое снижение. Около восьми утра, которые, судя по ощущениям Кэмпбелла, наступили на день раньше, он заметил зеленую оконечность Ирландии, потом – зелено-бурые горы на западе Шотландии. Загорелся знак «пристегните ремни». Роботы с тележками убрали мусор и убедились, что все закреплено на положенных местах. Внезапно на горизонте показался Эдинбург, спустя пару секунд самолет стал снижаться по спирали. Земля завертелась в иллюминаторе, кружа голову. Вращение постепенно замедлилось и вдруг сменилось пугающим раскачиванием. Самолет кидало, будто падающий с дерева лист. Женщина рядом вцепилась в правую руку Джона. Удивившись, он посмотрел на нее с улыбкой – но та сидела зажмурившись. В иллюминатор виднелись башни города – такие близкие и такие опасные. Коротко ударили реактивные двигатели. Воздушный корабль содрогнулся, чуть скользнул в сторону, двигатели включились еще раз – и колеса встали на посадочную площадку. Затем самолет осторожно подкатил к порту высадки в нескольких десятках метров от места посадки.

Женщина открыла глаза и выпустила руку. Затем сказала: «Спасибо». И ничего больше.

Весьма довольный собою, Кэмпбелл вытащил из багажного ящика над головой чемодан на колесиках и пошел к выходу. Джон Ричард кивнул и улыбнулся роботу у порога, поблагодарившему его и пожелавшему приятного времяпровождения в стране либо приятного же дальнейшего путешествия. За дверью в лицо полыхнуло жаром – ожидаемым, но оттого не менее неприятным. После новозеландской зимы и двадцати часов в прохладном кондиционированном салоне от пекла в тридцать по Цельсию пот хлынул градом. Джон Ричард прошел через пограничный контроль, протащил чемодан по дорожкам и подземным коридорам к «Тревел Лодж», где у него был заказан номер, зарегистрировался и поднялся на лифте в свою комнату. И поблагодарил Бога за кондиционер в ней.

Окно выходило на угол одной высотки и задворки другой. Каждые несколько секунд комнату накрывала тень самолета – будто проносилась хищная птица. Кэмпбелл распаковал одежду, положил Библию на прикроватную тумбочку и пошел в ванную, захватив несессер. Помывшись, побрившись, сменив гардероб на посвежей и полегче, Джон Ричард ощутил себя готовым встретиться с шотландской августовской жарой. Как и предчувствовал, джетлаг[1] давал о себе знать. Но Джон Ричард надеялся обратить странное ощущение нереальности всего вокруг, рожденное сменой часовых поясов, себе на пользу – оно поможет справиться с предстоящей трудной встречей. А еще помогут растворимый кофе и молитва. Джон Ричард подозревал: ожидающие его люди рассчитывают на его замешательство и усталость от долгого путешествия, чтобы принудить к честности. Это казалось единственным разумным объяснением тому, что они настояли на встрече в утро прилета.

Инструкции они дали исчерпывающие и точные. Никакого общественного транспорта или такси. Не звонить. Идти, следуя карте, нарисованной от руки. Ее Кэмпбелл прятал в Библии и сейчас, потягивая кофе, вынул и еще раз внимательно изучил. Его предупреждали: не фотографировать карту, не сохранять в видеоочках либо другом электронном приборе. Неудобств Джону Ричарду это не доставляло. Память у него была хорошая, тренированная в детстве годами зубрежки катехизиса и Библии. Да он и не использовал видеоочки.



Он сложил карту, спрятал в нагрудный карман и покинул комнату. У выхода из отеля задержался на секунду – не сразу понял по небу, в какой стороне север.


Вид у Турнхауса был грубоватый, неряшливый – как у всех застроенных аэропортов. Улицы шли вдоль бывших взлетных полос. Из всех путей и способов перемещения: мостков, туннелей, монорельсовых поездов, микроавтобусов, велосипедов – об обычной ходьбе по земле здесь позаботились меньше всего. Пришлось топать по узким, заросшим травой тротуарам между высотками. Вокруг торчали офисные башни «HSBC», «Ниссана», «Ханиуэлла», «Газпрома», фабрики постоянно сменяющихся стартапов местной Карбоновой долины, высотные фермы, парковки. Диспетчерская вышка торчала, похожая на рукоять гигантского меча. Медленно поворачивались огромные солнечные коллекторы, чьи сверхохлажденные кабели источали жидкий азот, просачивающийся сквозь изморозь углекислоты. Кэмпбелл снова взмок от пота. Прохладой повеяло лишь от спускающегося лайнера.

За коммерческим кварталом улица выводила к району модульных быстровозводимых жилых домов с хаотично и нелепо раскрашенными стенами из углепластин, с окнами, выходящими на ухоженные огородики, с обшарпанными детскими площадками. На каждой крыше топорщились антенны. На первых этажах – непременно магазин либо кафе. Без конца ремонтируемых либо переделываемых машин едва ли не больше, чем исправных. Бегали ребятишки, лениво слонялись юнцы. Кэмпбелл увертывался от мячей и велосипедов, злился и недоумевал, пока не вспомнил: сейчас ведь школьные каникулы! Взрослые на улицах – только пенсионеры да молодые родители. Остальные, наверное, работают на вертикальных фермах, фабриках либо прибирают в офисах. Несмотря на явные признаки достатка и обеспеченности работой, от места так и веяло новизной, временностью, чуждостью. Люди сюда переехали издалека, участвуя в чьей-то масштабной схеме, и земля эта пока не стала для них своей. В лицах стариков проскальзывало что-то явно сельское. Наверное, большинство населения тут – из тех, кто потерял жилища из-за подтопления берегов или средства к жизни из-за высотных ферм.

Улицы кончились сразу за мостом через быструю глубокую реку, у стройки, где еще работали бульдозеры. Извилистую тропу через площадку отмечали флажки. Джон прошел ее и оказался на краю пустыря, заросшего высокой нетоптаной травой. Там остановился, будто решаясь нырнуть в холодную воду, сверился с картой, посмотрел на крохотный компас, вделанный в брелок, и шагнул вперед. Несколько сотен метров Кэмпбелл продирался сквозь заброшенное поле, пока не вышел к какой-то бесхозной ферме. Там свернул направо, на дорогу под железнодорожным мостом, за ним резко налево, сойдя с тротуара, и поднялся по склону, заросшему деревьями.

Близ вершины холма роща поредела, и там Кэмпбелл увидел людей, ради встречи с которыми пролетел полмира.


Они походили на рок-группу: шестеро, стоят на фоне неба, длинные волосы треплет ветер. На всех – черные фетровые шляпы, длинные черные плащи, белые рубашки без воротников, черные брюки, черные же ботинки либо туфли. Когда Кэмпбелл приблизился, усмехаясь понимающе, навстречу вышел старший группы – мужчина за сорок, с тонким, резко очерченным лицом и яркими серыми глазами.

– Мистер Кэмпбелл! – воскликнул он, хватая протянутую руку и едва не втаскивая Джона за нее наверх. – Я – Джон Ливингстон. Очень приятно!

– Я – Джон Ричард Кэмпбелл, также очень приятно!

Джон не сразу отпустил руку нового знакомого, испытывая облегчение и радуясь, что в жизни Ливингстон выглядел так же, как и на фотографиях: зрелым, мудрым и проницательным, сильным и поджарым – будто крепкий ковенантер[2] давних времен, живший на воде и овсянке, в бегах от бандитов и драгунов на вересковых пустошах. В сети о нем было немного, и то, что нашлось, касалось в основном его бизнеса. Джон Ливингстон владел небольшой компанией, выпускающей для космической индустрии материалы на основе структурированного углерода. Духовное его общение осуществлялось, по-видимому, лишь устно либо, как в случае с Кэмпбеллом, обычной почтой.

– Надеюсь, странствие ваше оказалось безвозбранным? – осведомился Ливингстон.

Кэмпбелл понял не сразу.

– О да, в самом деле, – ответил он, наконец сообразив. – Очень гладко все прошло.

– Хорошо, хорошо.

Ливингстон подвел его к вершине холма, представил, и Джон пожал руки остальным собравшимся – все старше его, хотя им не было еще и тридцати. Джордж Скотт, Арчи Ридделл, Уильям Паттерсон, Патрик Уокер, Боб Гордон.

– Пожалуйста, зовите меня Джон Ричард, – попросил Джон после того, как все стали называть его «мистер Кэмпбелл».

Он улыбнулся неловко.

– Большинство и вовсе зовет меня Джей.

– Замечательно, замечательно, – отметил Ливингстон. В этот момент на холм пала тень, пронеслась и исчезла.

– Суеверный человек принял бы это за дурное предзнаменование, – заметил Кэмпбелл.

Ливингстон хохотнул.

– К счастью, мы не суеверны!

Он посмотрел в небо, будто мог снизу рассмотреть орбитальный солнечный экран – солету.

– Видите ли, я не уверен, что там, наверху, совершается благое дело. И это несмотря на то, что я зарабатываю деньги на космосе. Есть нечто весьма предосудительное в том, что они заслоняют солнце. Небо – Господу, как говорится в псалме[3], а землю Он дал сынам человеческим. Боюсь я, мы делаем скверное, творя человеческое в небе.

– Думаю, это попытка исправить скверное, творившееся раньше на земле, – заметил Джон Ричард.

– Так-то оно так, – согласился Ливингстон. – В любом случае, повлиять на это мы не в силах, а прямо сейчас перед нами дело Господа. Следуйте за мной.

Кэмпбелл обнаружил, что они стоят на краю карьера глубиной метров в тридцать. Секундой позже Ливингстон с пугающим спокойствием спрыгнул с обрыва и пропал. Джон шагнул вперед, остальные – следом. Впереди открылся метровый отвес, за ним – узкий выступ, похожий на ступеньку, и снова метровый отвес. Кэмпбелл последовал за подпрыгивающей черной шляпой по череде выступов и осыпающихся склонов, хватаясь за кусты дрока, пробираясь по узким расщелинам ко дну. Плоскую гравийную площадку, с трех сторон огороженную стенами карьера, испещряли лужи, камни, торчащие из-под земли, кусты, ржавые останки машин и пара неизбежных тележек из супермаркета.

Ливингстон, не оглядываясь, прошел к середине площадки, остановился, посмотрел по сторонам. Рок-группа собралась вокруг.

– Мистер Кэмпбелл, у стен есть уши, – объяснил он, видя замешательство гостя. Скользнув взглядом по единоверцам, Ливингстон добавил: – Попросим же Господа благословить наше собрание!

Он склонил голову, остальные – тоже, и все разом произнесли краткую молитву. При слове «аминь» Кэмпбелл открыл глаза и выпрямился. Колени дрожали, и он попытался унять дрожь.

– Это неофициальное собрание, – объявил мистер Ливингстон голосом вполне официальным, – церковной сессии Свободной конгрегации Западного Лотиана. Попрошу всех присутствующих воздержаться от каких-либо записей. Я прошу всех подтвердить, что они, будучи спрошены братьями по вере о собрании, расскажут о нем правдиво и без утайки.

Джон, поколебавшись секунду, добавил свое «да» в хор голосов.

– Замечательно, – подытожил Ливингстон. – Мы собрались приветствовать нашего друга, Джона Ричарда Кэмпбелла, и вопросить его о вере, перед тем как принять в братство нашей конгрегации. Джон Ричард, понимаете ли вы, что от вас требуется?

– Да, – ответил он.

– Обещаете ли вы отвечать правдиво и без утайки?

– Да.

– Джон Ричард, что вы понимаете под исповеданием веры?

Кэмпбелл ответил – ко всеобщему удовлетворению.

– Считаете ли вы, что благодать веры дана вам Божьей милостью ради спасения вашей души?

– Да!

На этот вопрос он ответил, не колеблясь ни мгновения.

Последовали другие вопросы, дотошные, требующие досконального знания доктрины. Кэмпбелл ощущал себя не столь уверенно в таких глубоких материях, но хорошо заученные «Вестминстерское исповедание веры» и «Большой катехизис» его не подвели.

Наконец Ливингстон сурово кивнул.

– Джон Ричард, в сути знание ваше истинно. Мы так и подумали, слушая ваши проповеди. Они весьма мощны, исполнены духовной силы, поисков нового.

У Кэмпбелла пересохло во рту. Его проповеди не предназначались никому за пределами небольшого круга слушателей в лесах Ваймангу. Но неким образом они распространились, привлекли внимание крохотной шотландской церкви, и ее старейшины впечатлились ими в достаточной мере, чтобы оплатить билет в обе стороны. В письме с кодом билета, приглашением, инструкцией и картой подчеркивалось, что никакое сообщение с отправителями письма не возможно и что, если возникнут какие-либо недоразумения при встрече со старейшинами, неприятных последствий они иметь не будут. Тем не менее Джон Ричард все равно ощущал себя едва ли не мошенником и самозванцем.

– А теперь, – продолжил Ливингстон, – не хотите ли вы рассказать нам о ваших проповедях?

Джон сделал глубокий вдох.

– Я должен кое-что сообщить вам – и это может вас шокировать. Раньше у меня не было возможности. Боюсь, теперь вы решите, что все хлопоты со мной были напрасными.

Ливингстон обвел взглядом собрание.

– Давайте же, мистер Кэмпбелл, признавайтесь!

– Мои проповеди были адресованы роботам!

Ливингстон никак не отреагировал на услышанное.

– Каким роботам? – спросил он.

– Гуманоидным. Таких больше не делают, потому что они слишком пугают людей. Они все обладают сознанием, разумом того типа, который, э-э… проявился в боевых роботах во время Войн за ве… прошу прощения, Нефтяных войн. Несколько таких роботов нашли приют в Ваймангу. А из них кое-кто проявил интерес к вере, возможно размышляя о появлении сущего. И я… в общем, я с ними говорил о Творении.

– Мистер Кэмпбелл, чем же вы объясните проповедь перед машинами?

– Тем, что они сами попросили меня.

Лучшего ответа он придумать не смог, а вот намного худших – сколько угодно.

– Разве не сказано нам: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями»[4]?

Кэмпбелл сперва потупился, затем посмотрел прямо.

– В юности я… в общем, я опубликовал поспешные и чересчур дерзкие теологические труды. Теперь я отрекся от них. Однажды машины с искренней увлеченностью спросили меня – и я ответил. Только и всего. Они выказывали интерес, спрашивали еще и еще, у них вошло в привычку собираться вокруг меня и слушать. Так оно и пошло. Я не утверждаю, что у машин есть душа, но рассудок у них есть, они способны мыслить рационально. И я считаю – верней, надеюсь, – что из этого можно извлечь полезный урок.

– Какой же?

– Производство искусственного разума – достижение, которым более всего гордятся и хвастаются секуляристы. Искусственные жизнь и разум – величайший триумф их материализма. Более того, по их утверждениям, они достигли того, что христиане признают исключительной прерогативой Бога, – создали искусственное рационально мыслящее сознание. И разве не обернется сладость этого триумфа пеплом в их ртах, если их творения признают и восславят Господа?

– Если Господь говорил из пасти валаамовой ослицы, возможно, Он использует и пасть робота для того же, – заметил Ливингстон. – И это вне зависимости от того, есть душа у роботов или нет. Вы это хотели сказать?

– Да! – воскликнул Джон с облегчением. – Именно так!

– Джон Ричард, мы очень рады это слышать. Хотите узнать, как дошли до нас сведения о ваших проповедях?

Он молча кивнул, боясь, что голос выдаст волнение.

Ливингстон сунул четыре пальца в рот и засвистел так, что по карьеру раскатилось эхо. Наступившую вслед за этим тишину нарушил хруст шагов по щебенке. Из-за скалы в полусотне метров вышел человек и направился к собравшимся. Широкая грудь прикрыта тенниской, мускулистые руки, свитер повязан на поясе. Лишь когда мужчина приблизился, Кэмпбелл заметил легкую странность в текстуре кожи, с необычной резкостью обозначенные жилы.

Незнакомец протянул руку и крепко сжал ладонь Кэмпбелла своей, сильной и сухой.

– Доброе утро, мистер Кэмпбелл! Мое имя – Грэм Орр. Я слушал ваши проповеди с большим интересом. Рад наконец-то встретиться с вами, сэр!

– И я рад, мистер Орр, – сказал Джон, глянув искоса, в легкой растерянности, на Ливингстона, который сухо улыбнулся, наблюдая за встречей.

– Вы… то есть вы… – промямлил Джон.

Орр отступил на шаг и усмехнулся – еще суше и суровее, чем Ливингстон.

– Мистер Кэмпбелл, не хочу смущать вас и скажу сразу: я не робот, – он скривился. – Я потерял конечности и многое другое в Войнах за веру.

– А-а, простите…

У Джона на кончике языка вертелось: «Мы не зовем их „Войнами за веру“». Но брякнуть про политкорректность в это искусственное лицо было бы непростительно. Мужчина выглядел не старше Кэмпбелла, синтетическое лицо соответствовало возрасту, в котором был уничтожен оригинал.

Технологии, позволяющие придать роботу почти человеческий вид, практически не отличались от тех, что позволяли дать калеке почти идеальные по функциональности и виду протезы. Кэмпбелл и не знал, что появилось раньше. И те и другие возникли во время невероятного технологического рывка после Нефтяных войн, порожденные отчаянной необходимостью. И обе технологии уже устарели. Человекоподобных роботов не производили по причинам, о которых Кэмпбелл знал как никто другой. А нынешняя методика регенерации органов и тканей могла излечить любое ранение, исключая разве что разрушение коры мозга. Джон слишком расстроился, поскольку принял человека за робота, и даже не подумал спросить, отчего Орр не прибегнул к регенерации. Впрочем, причина очевидна: при регенерации использовались стволовые клетки эмбрионов, что для истинных христиан (католиков в особенности) было практически убийством. Орр пожал плечами.

– Иногда я пользуюсь тем, что меня принимают за робота. И, вообще говоря, это не совсем ошибка.

Он повернул голову и раздвинул волосы: на неестественно гладком и совершенном скальпе головного протеза ярко выделялись грубые, рваные шрамы, оставшиеся после неаккуратной операции.

– Я делю череп с моим старым товарищем. Роботом. У меня за ухом микросхема его мозга. Это он первым узнал про ваши проповеди от роботов.

Мир в глазах Кэмпбелла качнулся. Он закрыл их на секунду.

– …От роботов? – спросил он. – Моих роботов? Они передают мои слова другим роботам?

Орр кивнул.

– Друг в моей голове поделился известием со мной, а я – с Джоном Ливингстоном.

– А я, – подхватил тот, – показал записи моим братьям, и мы решили встретиться с вами и удостовериться в вас, перед тем как открыть ваши проповеди конгрегации.

У Кэмпбелла вертелось в голове множество вопросов, и первым выскочило наружу «Зачем?»:

– Зачем вы хотите показать мои проповеди своей конгрегации?

Ливингстон вздохнул.

– Джон Ричард, мы не избалованы выбором проповедующих Писание. У нас даже нет рукоположенного священника. Я – просто избранный прихожанами пресвитер нашей сессии. Как старейшины, мы можем учить и проповедовать, нам открыты для изучения великие труды прошлого, но мы не нашли никого, кроме вас, кто говорил бы на злободневные темы в мире так называемого современного христианства: скомпрометированного и отступающего от веры.

– Но ведь в мире наверняка есть квалифицированные священнослужители, чьи проповеди вы могли бы слушать! – запротестовал Кэмпбелл. – И разве не здесь, в Шотландии, и следует их искать в первую очередь?

Ливингстон посмотрел ему прямо в глаза.

– Все здешние церкви скомпрометировали себя! – закричал он. – И здесь, и повсюду!

И заговорил нараспев, будто читая молитву:

– Компромиссы, компромиссы, компромиссы! С секулярным государством, с папистами, с пиетистами и конгрегационалистами, с модернистами и диспенсационалистами и… – Тут его голос приобрел особую желчность. – С сектантами! Осталась единственная конгрегация истинной ковенантной реформированной Церкви Шотландии. И это – мы. У нас нет рукоположенного священника, нет тех, кто обучался бы для посвящения, нет синода или ассамблеи. У нас есть только наши сподвижники, прихожане и эта церковная сессия. Мы – все, что осталось.


Один за другим братья пожали Кэмпбеллу руку и разошлись из карьера в разных направлениях. Грэм Орр исчез среди кустов так же внезапно, как и появился. Джон Ричард остался в одиночестве посреди карьера под уже полуденным солнцем, полный незаданных и оставшихся без ответа вопросов. Солнце в небе двигалось не в ту сторону. Казалось, что мозг, как перегруженный компьютер, пытается исполнить слишком много команд одновременно. Интересно, ощущают ли так себя роботы? Это стоило выяснить… Кэмпбелл знал и понимал человекоподобных роботов лучше, чем кто-либо в мире. Возможно, в «Сони» еще работали инженеры-ветераны, обладавшие более полной информацией об их конструкции, но Кэмпбелл не сомневался, что вряд ли сейчас найдется другой человек, кроме него, который бы столь много общался с таким количеством роботов. Джона даже изумляло то, что они по-прежнему могли поразить его.



Удивили и старейшины Свободной конгрегации. Он ожидал, по меньшей мере, приглашения домой, на обед. Когда летел, представлял, что посетит собрания, поучаствует в богослужении, в молитве. Слишком долго был он отделен от братьев по вере. Но, пригласив его в сообщество братьев по вере и заверив, что они ожидают долгого и плодотворного сотрудничества, а также дальнейших проповедей для роботов (записанных на камеру, переданных по сети и транслируемых на экран перед конгрегацией), старейшины удалились с поспешностью почти неприличной. Предупредили, чтобы он не пытался связаться с ними, посоветовали с толком провести в Эдинбурге неделю, оставшуюся до возвращения, посещая местные достопримечательности, связанные с протестантизмом и Реформацией, пожелали ему всего наилучшего и доброй дороги – и распрощались.

Все это казалось очень странным и немало его встревожило. Но, пробираясь по дну карьера, страшась долгого и трудного подъема, Джон Ричард напомнил себе, что старейшины и так проявили достаточно гостеприимства и заботы. Они ведь оплатили билет в обе стороны и номер в отеле. И, что существенней, у них не было причин встречаться с ним снова. Они убедились в крепости его веры и твердости знаний о ней – за что он был благодарен, поскольку частенько в себе сомневался. А на этой земле, в отличие от родины Кэмпбелла, настоящих и даже номинальных христиан государство не одобряло и не замечало – а иногда фактически преследовало.

Начав тяжелый, опасный подъем, Джон Ричард решил, что с толком проведет оставшееся время. Осмотрит Эдинбург и своими глазами увидит, какой стала жизнь в стране, прошедшей через Великое Отчуждение.

Кэмпбелл прошел по улице Георга IV до Национального музея, развернулся и двинулся назад до Национальной библиотеки, нерешительно пошел обратно, пробираясь сквозь толпу, возвратился в третий раз и замялся перед крыльцом клуба. Только стрельчатая дверь и шпиль указывали, что когда-то в здании находилась церковь. Фасад сплошь залепили видеоплакаты международного фестиваля и «Фринджа»[5] с закольцованными фрагментами, откуда раздавался жестяного тембра смех и гром аплодисментов. Красовался на фасаде и большой статичный плакат, оповещающий о сегодняшнем представлении. Джон Ричард снова прошел мимо, развернулся – и протолкался сквозь толпу. Нужно зайти! Он обязан увидеть все своими глазами. Кэмпбелл часто клеймил разврат и порок – но не видел их вблизи. Теперь, вдали от дома, у него появился шанс посмотреть, не подавая никому дурного примера. Одним глазком взглянуть и уйти прочь, чтобы более никогда не ступать в юдоль греха, узрев и оценив его.

Это случилось на четвертый день в Эдинбурге. Первый, после встречи со старейшинами, был потрачен впустую. Вернувшись в комнату отеля, Джон Ричард рухнул на кровать. Проснулся около полуночи голодным, вышел и пообедал лапшой в круглосуточной забегаловке за башней «Газпрома». Вернувшись, рухнул снова и проснулся лишь в полдень, когда в дверь стал тыкаться робот-уборщик.

Пошатавшись три дня по улицам Эдинбурга, Джон Ричард пришел к выводу, что наблюдает скорее не преимущества и недостатки республиканского секуляризма, а последствия тяжелейшего военного поражения. Теперь становилось понятно, почему народы Британии, США и их прежних союзников нарекли «Войнами за веру» то, что прочие определяли как «Нефтяные войны». Назвать катастрофы первых двух десятилетий века «Войнами за веру» было для стран коалиции единственным способом обмануть себя и счесть, что они одержали победу. Определенно, воинствующий ислам они победили. Теперь повсюду на Ближнем Востоке – секулярные республики. Израильско-палестинский конфликт тоже, можно сказать, разрешился – по крайней мере, пока радиация не спадет до уровня, когда за спорные территории можно будет драться снова.

Во всех других отношениях США и Великобритания проиграли: армии уничтожены, экономика разрушена, страны и регионы, за которые они сражались, теперь предпочитают вести дела с жаждущими ресурсов конкурентами. Единственный плюс среди последствий страшной свары – программа «Нефть за кровь», щедро снабжающая средствами фонды помощи ветеранам войны. А главным последствием во внутренних делах стало Великое Отчуждение. Тогда религиозное лобби, подталкивавшее к войне, увидело лица возвращающихся ветеранов. И на этих лицах было написано: «Вы – следующие».

Но позднейшие, более удаленные последствия войны повлияли на нынешний мир куда сильнее. Великобритания зависела от военной мощи США, от партнерства, позволявшего зарабатывать на нефти, продаже оружия и банковском деле. Промышленность и сельское хозяйство были запущены. А потеря места привилегированного партнера американской империи оставила государства-наследники Великобритании перебиваться своими силами – как и государства нынешней Америки. Политические проблемы Великобритании оказались не столь страшными, как гражданская война в США. Но результаты их были видны во всем: и в аппетитных запахах от киосков, продающих позднюю снедь фестивальной толпе, и в переливчатых, похожих на жучиные крылья корпусах машин на пневматической тяге, с шипением пробегающих по мокрой улице, и в шелесте велосипедов, петляющих между ними, и в неоновых знаках на новых домах, вставших высоко в провалах между старыми, и в ночных рейсах, что спокойно и неторопливо спускались по спирали прямо над головой Кэмпбелла.

Он же тем временем подошел ко входу в «Карфаген». И подумал о том, многие ли из посетителей смогут распознать явно намеренную аллюзию на название здания в ту пору, когда в нем молились. Здесь когда-то находилась церковь Святого Августина.

Проход внутрь был темным, билетная касса – прямоугольник света справа. Ощущая дрожь в коленках, не зная, куда деть глаза, Кэмпбелл передал деньги, получил пропуск – штамп на кисти, – махнул им перед сканером на входе и шагнул в зал.

В тускло освещенном зале пританцовывали, галдели. В сумраке шарили лучи фонарей и маломощных лазеров, высвечивали клубы и полосы дыма. В дальнем конце возвышалась кафедра. На ней высокий мужчина в черной одежде с белым воротничком священника манипулировал техникой. Слева от входа – бар, скопище столиков и табуретов. Все места заняты. Кэмпбелл решил пройтись разок по залу, купить себе выпивку в баре, немного понаблюдать и уйти.

Все корчились и скакали в такт общему ритму, а когда разговаривали, наклонялись друг к другу, иные даже говорили на ухо – но музыки слышно не было. Время от времени все поворачивались в одну сторону, или удивлялись, или смотрели с ужасом и восхищением, или смеялись чему-то для Кэмпбелла невидимому. Он внезапно понял, что об этом и сообщалось на плакате у входа: «немая сцена». Видеоочков или линз у Джона не было, но имелся клипфон. Кэмпбелл поставил его на поиск сетевого сигнала – и услышал в наушниках музыку, даже при малой громкости звучавшую чересчур резко и сильно, с грубым навязчивым ритмом. И обнаружил вдруг, пробираясь по залу: ноги сами пританцовывают, а плечи подергиваются в такт. Музыка лезла в мозг агрессивно и коварно, но, по крайней мере, теперь он не выглядел здесь чужим.

Раньше Джону Ричарду не приходилось бывать в подобных местах. Он и на танцы не ходил, даже в школе.

На физкультуре, правда, пришлось выучить пару танцевальных движений. Церковь, в лоне которой воспитали Кэмпбелла, неодобрительно относилась ко всякого рода пляскам. До сих пор он не понимал, почему. Теперь понял. Не считая наркотиков и выпивки, они оказались самым жутким воплощением развращенности, какое Кэмпбелл видел своими глазами. Пары и группы людей, некоторые – одного пола, корчились, терлись друг о друга. Пот каплями блестел на лицах, на обнаженной коже – а ее виднелось в избытке. Вонь пота густо висела в воздухе, мешаясь с ароматами духов и феромонов, с дымом табака и марихуаны. Наплывали запахи наркотиков более экзотических. Иной дымок вдохнешь случайно – и голова кружится, ощущение на несколько секунд, будто от джетлага – но гораздо приятнее.

Но самый венец разврата – одежда. Кэмпбелл позаботился выяснить заранее, что «Карфаген» не клуб фетишистов или чего-то в этом роде. Но все равно нормальными здешние наряды никак нельзя было назвать. Немало людей, как и Джон Ричард, носили обычную выходную одежду – хотя у женщин она была нескромно скудной. Но прочие… Мужчины в щегольских кричащих подражаниях костюмам викторианской и эдвардианской эпох либо в странных сочетаниях того и другого; женщины в платьях, хотя и не открывавших слишком уж многое, но выставлявших напоказ и подчеркивавших округлости, изгибы: талию, бедра, груди, шеи. Длинные платья вполне скромного покроя стали извращенно, грубо сексуальными, будучи исполненными из блестящего черного или красного винила или из кожи. Некоторые стили – не говоря уже о телесных модификациях вроде длинных клыков – явственно указывали на приверженность нечистой силе: ведьмовству, вампиризму, сатанизму! Другие платья хорошо смотрелись бы на маленьких девочках, но видеть взрослых женщин в кружевных бело-розовых одеяниях с бантиками, ленточками и тому подобным (с чрезмерным множеством этого подобного, превращающим наряд в самопародию) казалось настолько же гротескным, насколько и извращенным. Джон видел в Окленде японских девушек в подобных костюмах (стиль этот назывался «готическая лолита»). Они казались очаровательными, без тени порочности. Но здесь чрезмерность этих нарядов казалась нарочитой, их обладательницы явно знали, как сильно тревожат и возбуждают других.

Кэмпбелл протолкался мимо оскверненной кафедры и пошел вдоль стены, чтобы, обойдя толпу, пробиться к бару и выпить – наконец-то – холодного пива. На ходу посмотрел на высокую гибкую женщину в пышном детском, притворно невинном платье, с сумочкой, сделанной из того же материала, что и детские круглоносые туфельки на ногах.

Она заметила его взгляд, улыбнулась и отступила на шаг, будто приглашая присоединиться. Но по ее движению Кэмпбелл понял – сам не зная как, – что она вовсе не «она». Это был мужчина в платье «лолиты».

Джон Ричард улыбнулся потерянно, покачал головой и отступил со всей возможной скоростью к стойке бара. Не оглядываясь. Протискиваясь сквозь толпу, он понял: замеченный трансвестит был далеко не единственным. Кэмпбеллу будто сняли пелену с глаз, и не успел он добраться до стойки, как на его пристальный взгляд ответили три раза. На столь явное внимание к своей персоне Джон Ричард реагировал растерянной, жалкой улыбкой, ужасаясь тому, что эти люди, наверное, считают, что он ими заинтересовался. Затесавшись в совсем уж плотное скопление людей у бара, он испытал облегчение. Когда Кэмпбелл заказывал лагер, его голос слегка дрожал.

– Что-нибудь еще хотите? – осведомилась барменша, ставя перед ним бутылку.

– Э-э, еще одну, пожалуйста, – спохватился он, вспомнив, что одной надолго не хватит – и жажду ею не утолить.

Барменша глянула нетерпеливо и сунула ему вторую бутылку. Схватив пиво, Джон продрался наружу и осмотрелся, отыскивая место. Неудача: все столики были заняты. И все барные стулья тоже. Сидевшая у дальнего конца стойки женщина вдруг поймала его взгляд, посмотрела с вызовом прямо в глаза. Красивая: рыжая, с длинными волосами, в длинном зеленом бархатном платье с золотой вышивкой по вороту. Женщина посмотрела пристально на Кэмпбелла, подняла руку с длинным бокалом в ней и поманила его согнутым пальцем. В улыбке ее не было ничего искушающего, порочного. Просто улыбка совершенно обычного человека. Ошарашенный, нервничающий Кэмпбелл обрадовался возможности поговорить хоть с кем-нибудь, а не стоять в одиночестве, и пошел к ней, будто притянутый невидимой нитью, привязанной к ее призывно согнутому, повелевающему пальцу.

– Новенький? – спросила женщина. Джон кивнул и отключил музыку в ушах.

– Ох-о, – изрекла женщина, отхлебнула и смерила его взглядом.

– Дэйв – мой жених, – сообщила она.

– Дэйв?

Она махнула рукой в сторону кафедры.

– Диск-жокей. Дэйв Варшава.

– О, Дэйв Варшава! – воскликнул Кэмпбелл так, будто знал его.

Впрочем, радость в голосе подделывать не пришлось – как хорошо, что у собеседницы есть жених! Можно расслабиться.

– Я – Джессика, – сообщила женщина так, будто и это имя он должен был знать.

– Рад познакомиться. Мое имя – Джон. Джон Ричард.

– Чудесно. Джон-Джон, твое пиво нагреется.

Он отхлебнул, ощущая блаженную прохладу, расходящуюся от пищевода, и вздохнул.

– Хорошо пошло? – осведомилась Джессика.

– Да.

– А для кого другая? Джон чуть смутился.

– …В общем, тоже себе. Не хотелось слишком быстро возвращаться в очередь.

– Конечно, – согласилась женщина и снова смерила его взглядом. – Ваш брат сюда редко заходит.

– Кто, новозеландцы? – неуклюже сострил он.

– Нет. Гомофобы.

– Я не… – выговорил Кэмпбелл раздраженно.

– Ты не любишь голубых, – бесцеремонно перебила его Джессика. – И к тому же настоящий хам.

– Хам? Да я же и слова никому не сказал!

– Именно! И слова не бросил моему хорошему другу Арлену, а на всех трансов смотришь, как на зверей в клетке, пока не догадался снова изобразить улыбочку. Я уже не говорю про то, как ты глазел на гомосексуальные пары, пробираясь через весь зал.

Кэмпбелл отшатнулся, звякнув бутылками.

– Вы за мной следили?

– Дэйв за тобой присматривал и подсказал мне, – сообщила Джессика и указала на свое ухо с наушником. – Он умеет различать тех, от кого можно ожидать проблем.

– Я не хочу устраивать проблем, просто, знаете, посмотреть, пройтись у сцены…

За веселостью его голоса пряталось отчаяние. Ему не раз говорили: «Грех ваш постигнет вас»[6]. Именно так оно и есть. Грех постиг.

– А-а, – выговорила Джессика и понимающе улыбнулась, довольная собой. – Значит, ты просто любопытствовал.

– Да, да, любопытствовал! – подтвердил Джон Ричард с облегчением.

– Без всякой враждебности?

Кэмпбелл нахмурился. Лгать не хотелось – но и напрашиваться на скандал тоже.

– Не совсем… я имею в виду, не то чтобы я испытывал недобрые чувства именно к голубым…

– Ага, ты просто не любишь нас всех скопом, – сказала Джессика, скривившись.

– Не совсем так. Ведь вы же не хуже…

Он запнулся, не зная, что сказать, – хотя и так наговорил достаточно.

– Я думаю позвать вышибалу, – заметила Джессика. – Если ты, конечно, не докажешь, что в тебе действительно нет враждебности.

– Докажу? Как?

– Поделись бутылкой пива, – раздался голос из-за спины. – А потом потанцуй со мной.

Кэмпбелл обернулся – и увидел человека в детском платье.

Того самого, от кого шарахнулся недавно.

– Джон-Джон, познакомься: это Арлен, – представила Джессика.

Затем посмотрела пристально на пару, занявшую соседние стулья. Та намек поняла и тут же отправилась на танцпол. Арлен сел сбоку, заставив Джона усесться между ним и Джессикой – вот уж в самом деле третий лишний.

Арлен лукаво улыбнулся Кэмпбеллу, принял у него бутылку, достал розовый перочинный ножик из сумочки в леденцовую бело-розовую полоску, сорвал крышку и объявил: «За здоровье!»

Джон Ричард покорно чокнулся бутылкой. Арлен спрятал нож, достал пачку сигарет и закурил, откинувшись на стойку бара.

– Итак, Джон-Джон, чему мы обязаны честью твоего визита?

– Меня Джон Ричард зовут.

– Несомненно, Джон-Джон, – сказал Джессика. – Отвечай, когда спрашивает леди.

Арлен глядел на него с любопытством, чуть улыбаясь. Джон подумал, что его длинные синие волосы – это парик, который на голове удерживает хитрая комбинация из бумажных цветов и лент. Без макияжа лицо транса, несомненно, казалось более мужественным, с ним же он выглядел довольно женственно. Кэмпбелл подумал, что Арлен всего на год-два младше его. Интересно, какие трагические обстоятельства либо странные прегрешения довели бедного парня до такой жизни?

– Хорошо, – согласился Джон Ричард и решительно сделал глоток, собираясь с духом. – Дело в том, что я – христианин и светский проповедник. В подобном месте я никогда не бывал. Когда был моложе, мне запрещали родители. Дома я бы в такое место не пошел, чтобы меня не узнали и не подумали, будто я лицемер или одобряю подобное. В Шотландию я прилетел ненадолго, тут меня почти никто не знает, и я решил посмотреть, чем занимаются люди в ночных клубах. Вот и все.

Арлен хихикнул, Джессика расхохоталась.

– Чего вы? – обиделся Джон. – Я же правду говорю.

– Да, всякое я слыхал, но такое! – изрек Арлен, томно помахивая затянутой в розовую перчатку рукой с дымящейся сигаретой. – Светский проповедник, подумать только.

Кэмпбелл покачал головой, надеясь, что уши у него не покраснели.

– Я не понимаю вас.

– Она имеет в виду, что себе и другим ты говоришь одно, но сюда пришел по собственному желанию, – объяснила Джессика. – Признаешься ты себе в этом или нет, но у тебя было некое представление о наших делах – и оно тебе нравилось.

– Думаю, у него было представление обо мне – и оно ему тоже нравилось, – добавил Арлен.

Ошеломленный Кэмпбелл глядел на них, онемев. Он не разозлился и даже не смутился. Нравилось? Они что, серьезно?

– Нет, дело не в этом, – наконец отозвался он. – Я знаю, у вас есть всякие психологические теории, и, возможно, иногда они верны, – тут он усмехнулся мрачно, показывая: да, я знаю эти случаи. – Но они не верны ни для меня, ни для большинства тех, кто разделяет мои взгляды. Наши взгляды на жизнь сильно отличаются от ваших – и в этом все дело.

– И какой, например, твой взгляд на меня? – осведомился Арлен.

Кэмпбелл беспомощно взглянул на Джессику.

– Мы не обидимся, – ответила та. – Я не вызову вышибалу, Арлен вряд ли расплачется.

– Мне жаль вас, – сказал Кэмпбелл Арлену.

– Ого! И с чего бы?

– Потому что… – выговорил Джон и осекся.

Цитировать книгу Левит вряд ли стоит. Лучше сформулировать так, чтобы сказанное имело смысл для собеседника.

– Потому что, – повторил он уже уверенней, – вы не исполняете предназначение своей жизни, уходите от своего истинного «я». Ведь, по сути, вы – мужчина. Уж простите меня, но я скажу, что Бог сделал вас мужчиной – и хотел, чтобы вы жили как мужчина.

– Живу я как мужчина, не сомневайся, – сказал Арлен и напряг бицепс под коротким пышным рукавчиком. – Вожу мусоровоз в Турнхаусе. И подруги у меня есть, – он улыбнулся Джессике, – и подружки. И с предназначением проблем нет.

– Но разве вы не видите?! – вскричал Кэмпбелл. – Бог же не мог хотеть от вас этого! Ну пусть вы не верите в Него, но хоть понимаете, что такое поведение противно вашему естественному природному назначению?

Арлен раскурил новую сигарету.

– Если у Бога либо природы и есть планы на меня, то там наверняка написано: «Женскую одежду надеваю и в барах отвисаю»[7].

Последнюю фразу он пропел, наверное процитировав что-то известное и очень подходящее к моменту, поскольку и Арлен, и Джессика зашлись хохотом.

– Кроме того, – продолжил Арлен, – мне нравится. Я так провожу свободное время. Это забавно. И никому не вредит. Что в этом плохого? То есть тебя-то это чем задело?

– Лично меня – ничем, – заверил Кэмпбелл. – Как я уже говорил, тут ничего личного. Но я уверен: Господь бы не запретил подобное увлечение, если бы оно не было противным природе. Я не знаю, откуда у вас желание одеваться как женщина, но уверен – вы не родились с ним.

Он нахмурился.

– Может, вас в детстве одевали девочкой или вроде того?

– Ах, если бы! – изрек мечтательно Арлен и похотливо хихикнул.

Джон Ричард вздохнул. Вот и взывай тут к законам природы.

– Мне остается лишь порекомендовать вам чтение Библии.

Арлен, судя по выражению лица, вряд ли собирался воспользоваться этим советом.

– Ладно, – заключила Джессика. – Не надо нам заявлять, что мужчина в женской одежде – это омерзительно и богопротивно. Ведь твои суждения к тому и ведут. И я б могла принять их всерьез, если бы ты всерьез ополчился на противоестественное смешение разнородного, устроенное человеком. Но ты ведь спокойно ешь бутерброды с сыром и ветчиной, салат с креветками и носишь носки из смеси хлопка с синтетикой. Где логика?.. Хотя ты же говорил мне, дело не только в геях, ты не любишь нас всех скопом. – Она обвела зал рукой. – Ты же против всего этого, да?

– Да, – подтвердил он.

Джон Ричард поставил на стойку опустевшую бутылку. Он не видел, чтобы Джессика заказывала, – но она пододвинула к нему новую.

– Спасибо!

– Давай, светский проповедник! – подбодрила женщина. – Промочи глотку и скажи, что с нами не так.

– В этом месте разжигают похоть.

– А это плохо? – спросила она и пожала плечами. – Знаешь, у людей потребности.

– Вряд ли у людей есть потребность разжигать свою похоть до такой степени, что они уже не могут ее контролировать.

– У меня есть, – ответила она и рассмеялась. – Ты хочешь сказать, у тебя нет?

– Именно это я и хочу сказать.

Джессика кивнула задумчиво.

– Да. И потому ты с радостью запретишь другим – либо попытаешься отговорить их – ходить на танцы. Ты считаешь, что им так же легко подавлять позывы тела, как и тебе. Но им нелегко. А тебе легко лишь потому, что ты никогда не позволял себе ощутить эту нужду, не признавался в ней самому себе – или потому, что у тебя другие потребности.

– Но я же не говорил, что бороться с собой – легко.

– Но тебе-то легко.

– Вам не кажется, что вы противоречите себе? Вы же говорили: я сюда пришел, потому что в глубине души меня сюда тянуло. Что меня влекут танцы и люди вроде Арлена.

Он откинулся на спинку, зная, что выглядит самодовольно. Ведь прав – тут ничего не скажешь. Джессика кое в чем не ошиблась – ему действительно было легко. Он без труда находил общий язык с женщинами. Со зрелыми и замужними. С подростками и с девочками. Вообще со всеми, если только они не были его возраста или одиноки. Потому и ощутил облегчение, узнав еще в начале разговора, что у Джессики есть жених. А что касается Арлена, так он вовсе не женщина, с ним и поладить легко, и…

В горле вдруг запершило, и Кэмпбелл зашелся кашлем.

– Извините, – прохрипел он и приложился к горлышку бутылки. – Не привык я к дыму. В Новой Зеландии запрещено курить в помещениях.

– Запрещено? – удивилась Джессика. – Как при соци.

– При ком?

Она махнула рукой:

– А, древняя политика. Это последнее послевоенное правительство Шотландии до Республики. Коалиция социалистов, националистов и «зеленых». Я-то маленькая в то время была и не помню ничего, кроме очередей и отключений электричества. Но мои родители говорят, оно было вроде «правления святых» из вашей братии.

Кэмпбелл закрыл глаза на мгновение, улыбаясь, затем покачал головой:

– Какого еще «правления святых»? И при чем тут моя братия?

– Да я про пуританский парламент в 1650-х. А после него, если припомнить, была Реставрация Стюартов, когда народ с огромным удовольствием делал все, что запрещали пуритане. Сейчас то же самое.

После чего, к большому облегчению Кэмпбелла, разговор перешел на обсуждение различий между Шотландией и Новой Зеландией. Тут уж можно было спорить и возражать, не затрагивая опасных тем. Кэмпбелл проболтал с Джессикой и Арленом целый час, потом поднялся, собираясь уходить, но Арлен не дал ему удрать, заставив понести уговоренное наказание.

Танцевать с ним пришлось десять минут. Они показались вечностью, но в конце концов истекли.

– Благодарю вас, – выговорил Арлен с ухмылочкой и сделал реверанс.

Кэмпбелл улыбнулся, поблагодарил его и попрощался. Затем он обернулся, кивнул Джессике, все еще сидевшей на стуле у стойки, и поспешил наружу. А у выхода заметил коренастого мощного мужчину в строгом деловом костюме, стоявшего в обычной для вышибал позе: расслабленный, но внимательный, руки сцеплены на причинном месте.

Это был Грэм Орр.

Кэмпбелл опрометью выскочил в жаркую душную ночь, утешаясь только тем, что в искусственных глазах Орра не промелькнуло при виде новозеландского брата по вере ровно ничего.

Год спустя

1. Истер-роуд

Инспектор Адам Фергюсон быстро ехал на велосипеде по тротуару Истер-роуд, петляя между прохожих или окриком заставляя их посторониться. У него была на то причина: движение перекрыли до самой Лейф Уок.

Инспектор остановился и спешился за пятьдесят метров до преграды. Куча камней и щебня засыпала полдороги. Нижнюю половину фасада многоквартирного дома снесло. Два этажа рухнули. Машины на улице не завалило, но несколько аварий все-таки случилось – следы и обломки от автомобилей виднелись на улице. Вживую Фергюсон уже давно не видел ничего подобного, а по телевизору такие репортажи попадались все реже. Инспектор снял зажимы с брюк и пошел вперед, толкая велосипед одной рукой. Через пару шагов вспомнил о тяжести на спине.

– Сам иди, – посоветовал он.

Роп одну за другой разогнул три членистые ноги, охватывавшие грудь инспектора, поставил их на тротуар, затем грациозно, чуть покачиваясь, пошел рядом с инспектором. Шагающий треножник походил на двухметровую модель марсианской боевой машины из «Войны миров». Впрочем, корпус полицейского робота спроектировали, имея в виду именно эту идею. Права арестовывать роп не имел – но благодаря крайне устрашающему виду едва ли в нем нуждался.

– Босс, мне тут вспомнилось кое-что, – заметил он.

– Потом, – ответил Фергюсон. – Придержи пока. Вблизи обломков толпа стала плотнее. Инспектор протолкнулся, предъявил значок. Затем обратился к роботу:

– Дай команду неприятным разгоняющим толпу голосом.

– Здесь не на что смотреть! – гаркнул роп. – Расходитесь! Проходите!

По коже Фергюсона пробежали мурашки. Захотелось прикрыть уши. В крике робота слышался скрип ногтей по грифельной доске, визг пенопласта по стеклу и прочие тщательно подобранные звуки, от которых сводило скулы.

Фергюсон поставил велосипед, затем нырнул под бело-голубую полицейскую ленту, окружавшую место происшествия. Роп ленту перешагнул. По руинам уже лазали другие роботы, точно мушиные лапки, их щупальца подрагивали, касаясь обломков, проводя машинный аналог тщательного ощупывания. Над головой уже собирался рой микроботов с камерами – несложная программа заставляла каждого стремиться к собратьям и сбиваться в стаю. Полдюжины полицейских в форме образовали кордон, другие, по обе стороны от места взрыва, собирали свидетельства очевидцев. Использовали камеры и диктофоны – и параллельно старались, как требовала буква закона, записать все в блокноты. Сержант и пара констеблей бормотали в телефоны, обменивались данными с ропами. Получасом раньше прекратились спасательные работы. Затем полицейские занялись сбором данных. Всего нескольких минут хватило, чтобы расследование несчастного случая превратилось в место преступления.

Оттого Фергюсон и торопился.

С ним поздоровалась сержант Хатчинс и сообщила:

– Сэр, саперы уже едут.

– Саперы? Я не знал, что у нас еще есть саперы.

– Сэр, армейские. Казармы Редфорд.

– Понятно. Профиль по делу готов?

– Конечно, сэр.

Хатчинс сомкнула большой и указательный пальцы, затем щелкнула ими перед носом Фергюсона. Тот моргнул и увидел флажок «новое» на своих контактных линзах. Профиль стал видимым, поплыл над руинами яркой галлюцинацией. Инспектор просмотрел колонки меню. В нижнем левом углу находились две справочные ленты. Одна – для широкой публики, другая – только для полиции. Обе постоянно пополнялись. Пока инспектор читать их не стал, просмотрел только статичный текст, фото и рисунки.

Взрыв произошел часом раньше, в 11:05 утра. В это время большинство людей уже отправились на работу, движение на улице было минимальным, потому число жертв оказалось не так велико, как могло быть. Погиб мужчина, живший в подвальной квартире. Судя по скудным описаниям, жертву разорвало в клочья. Две женщины пострадали от обрушения квартир сверху. Одной за сорок, второй двадцать с чем-то, она вернулась домой, отведя двоих детей в садик. Кроме того, около десятка человек получили ранения различной степени тяжести от аварий и разлетевшихся обломков стекла. Сперва причиной взрыва посчитали газ и квалифицировали происшествие как несчастный случай. Первому же прибывшему полицейскому хватило пары минут, чтобы опровергнуть эту версию. Она и с самого начала была сомнительной, поскольку газ к этому дому не подводился. Но, на первый взгляд, ею не стоило пренебрегать – хотя, по официальным данным, баллонами не пользовались ни в подвальной квартире, ни в остальных, весь дом уже пятнадцать лет как перевели на электричество. А когда на место прибыл первый роп, он тут же вынюхал на развалинах гексоген.

– Ты ощущаешь гексоген? – спросил Фергюсон своего робота.

Машина махнула щупальцем.

– Босс, здесь им все пропахло.

Инспектор сосредоточился на жертве. Лайам Мэрфи, 55, холост. Женщина из квартиры сверху значилась как лицо для экстренной связи с ним. Ближайший родственник – брат в Дублине, его уже проинформировали. Под грифом «род занятий» значилось «вне официальной юрисдикции».

Фергюсон напряженно моргнул.

– Извини, Шона, вопрос не для рапорта: что значит «вне официальной юрисдикции»?

– Сэр, еще не знаю! – отрапортовала сержант Хатчинс.

– Тогда спроси, пожалуйста. Кто здесь участковый?

– Сэр, я выясню.

– А заодно, пожалуйста, найди полицейского – желательно женщину, – чтобы сходила в детский сад, где находятся дети раненой.

– Сэр, уже сделано!

– Отлично.

Хатчинс отошла, разговаривая по телефону. Фергюсон вернулся к изучению профиля и занялся чтением ленты общего доступа. Кто-нибудь из соседей Мэрфи наверняка знает о его занятиях, пусть государству о них и неизвестно. Проституция, торговля наркотиками и медицинскими препаратами, не одобренными государством, полицию больше не интересовали, но по-прежнему привлекали внимание криминала.

Пополнение ленты замедлилось. Там скопились обычные материалы, полезные и не очень: рассказы свидетелей и снятое на контактные линзы видео взрыва, жалобы на поврежденные витрины и вывески магазинов, всякие догадки и предположения, сочувственные речи раненым и погибшему. Скользнувший по ленте взгляд инспектора быстро выхватил: «Да про отца Лайама никто и слова плохого не говорил! Так жутко!»

Слегка встревожившись, Фергюсон прокручивал ленту, пока не осталось сомнений: погибший – католический священник.

Инспектор оставил профиль и осмотрелся. Сержант Хатчинс пробиралась через руины, за нею спешила девушка-констебль. Из темных внутренностей разрушенного дома вынырнул роп, неся небольшой окровавленный ошметок в застегнутом пластиковом пакете. На другой стороне улицы спиной к инспектору стоял репортер «Би-би-си Шотландия», говоря в телекамеру, подвешенную на прикрепленном к плечу кронштейне.

Скоро тут соберется куча журналистов. Фергюсон уже заметил среди поредевшей толпы зевак Тома Макэя, журналиста из «Скотсмэна». То, что сейчас узнал инспектор, прессе лучше бы не знать – но, к сожалению, уже слишком поздно.

– Это следовало выяснить прежде всего, – сказал инспектор, когда Хатчинс и констебль подошли ближе.

– Сэр, я думала, вы знаете, – ответила констебль. – Тут все знали отца Мэрфи.

– Вы имеете в виду, все соседи, – уточнил инспектор. – И, если вы не против, для нас он – мистер Мэрфи.

– Гражданин Мэрфи, – добавила Хатчинс.

Явился роп с пластиковым мешком. Трое полицейских и роп инспектора уставились на содержимое: в прозрачном пластике лежала оторванная рука.

– Часть тела погибшего, – объяснил подошедший робот. – На ней – следы несдетонировавшего гексогена.

– Отец – то есть гражданин Мэрфи держал в руках взрывчатку до детонации? – спросил Фергюсон.

– Похоже, именно так, – подтвердил роп.

– Господи боже, что священник делал с гексогеном? – удивился Фергюсон.

– «Из пепла восстанет ИРА», – изрек роп инспектора, раздражающе изобразив в воздухе кавычки двумя щупальцами.

– Что это? – спросил Фергюсон.

– Лозунг христианских боевиков, – пояснил робот. – Граффити из Белфаста, Британская империя, около 1973 года.

Краем глаза инспектор увидел, что репортеры с той стороны дороги сгрудились у ограждающей ленты, размахивая диктофонами. Вдруг заметил: повисла жуткая тишина. Голоса людей, птичий щебет, гул машин – умолкло все. Следом за тишиной пришла тень. Настигла, накрыла, край ее побежал по улице. Фергюсон взглянул вверх, повернув голову на юг. Смотреть не рекомендовалось, но он не послушался. В тысячах миль от него круг диаметром в тысячи же миль заслонил солнце. Ярко вспыхнула корона. Затем траектория солеты увела ее прочь от солнца. На мгновение инспектор ослеп – почернели контактные линзы, блокируя слишком интенсивный свет. Пользуясь моментом, Фергюсон рявкнул роботу: «Заткнись!» В мир вернулись цвета и краски. Воскрес шум.

– Инспектор, комментарии для прессы?

Том Макэй перегнулся через ленту, сунув микрофон Фергюсону под нос. Репортер с «Би-би-си» тоже поближе придвинул камеру.

– Никаких комментариев, – отрезал инспектор, ткнув большим пальцем куда-то за спину. – Расследование только начинается. Отдел по связям с прессой выпустит коммюнике в рабочем порядке.

– Когда именно? – потребовал Макэй. Фергюсон пожал плечами.

– Без комментариев. Пока нам известно слишком мало. Пожалуйста, отойдите от границы зоны. Вы можете затоптать улики.

– Фергюсон, бросьте, – посоветовал журналист. – Тут священник подорвался, и газ тут ни при чем. В чем дело-то?

– Честно говоря, мы не можем сказать.

– Не можете или не хотите?

– Не можем! Слишком мало данных. Мы по-прежнему не можем исключить возможность бытовой аварии.

Как раз в этот момент к месту подрулила черная шестиколесная бронемашина, подъехавшая по встречной полосе – ее расчистили раньше другой. Остановилась, развернувшись боком, и явила репортерам надпись большими белыми буквами на боку «РАЗМИНИРОВАНИЕ». Из задней двери выскочили солдаты в белых защитных комбинезонах, поволокли миноискатели, следом вылезли четыре тяжелых боевых робота. Фергюсон заметил, как все ропы развернули объективы в сторону неповоротливых машин, а затем быстро отвернулись, будто их застигли за подглядыванием.

– Значит, бытовая авария? – с усмешкой осведомился Макэй.

– Без комментариев, – отрезал инспектор.


Участок Гринсайдз, расположенный у вершины холма, на который взбиралась Лейф Уок, построили пятнадцать лет назад, но все еще по привычке называли «новым участком». Подходы к нему загораживали ненужные теперь укрепления, в стенах зияли столь же ненужные амбразуры. С верхних этажей участка открывался хороший вид на запад вдоль Квин-стрит до башен и вертикальных ферм Турнхауса и на север – на Лейф Уотер и залив Ферт. Про хороший вид Фергюсону рассказали. Сам он не проверял, но не видел повода сомневаться. Офис инспектора находился посреди длинного коридора на третьем этаже.

Где-то в полвторого Фергюсон нажал локтем на ручку двери, толкнул ее плечом и вошел внутрь, зажав бумаги под мышкой, а в руках держа кофе с сэндвичами. Роп проковылял следом. Оба уселись – Фергюсон в кресло, роп на шкафчик с файлами.

Робот подключился к розетке. Инспектор надломил крепление пластиковой крышки на стакане с кофе, открыл стакан, несколько секунд принюхивался, вдыхая пар, отпил, поморщился и развернул сэндвич.

Тика[8] из страусятины. Ммм.

Пожевав немного, он посмотрел на робота.

– Лодырь, что думаешь?

«Лодырь» была неофициальная кличка ропа. По-настоящему его именовали «Череполом». Так, по крайней мере, звучало, как говорили сами роботы, «принятое» имя. Ни машина, ни ее босс не считали уместным использовать его на публике. Впрочем, Фергюсон даже кличку использовал с осторожностью, как и все полицейские, работавшие с ропами.

В темном эллиптическом углублении на лице Лодыря сверкали два красных фотодиода, по замыслу противник должен был принимать их за свирепый взгляд.

– Босс, сдается мне, пахнет терроризмом, – сообщил робот.

– Не будем пока упоминать слово на букву «т», – предложил инспектор.

– Я не буду употреблять его на людях. Вы просили моего мнения.

– Спасибо, конечно, – промямлил Фергюсон с набитым ртом. – Я понимаю, отчего ты так считаешь. Но позволь спросить: может, тебя слишком одолели, хм, воспоминания? Ты подумай: еще столько слоев есть, пока докопаешься до… этого, – он прочертил в воздухе несколько воображаемых линий, одну над другой. – И все нужно пройти, проверить. Всякое может быть. Глупость. Психоз. Уголовщина. Семейные ссоры. Может даже, раздоры в, хм, организации покойного.

– Убийств на почве внутренних разногласий в Римско-католической церкви не случалось с 1982 года.

– А тогда что было? – спросил заинтересованный инспектор.

– Дело Карла Кальви. Помните?

– Нет. Это случилось задолго до моего времени. Но аргумент в мою пользу. Видишь, такое случается.

– Погибший не был настолько значительной фигурой, как банкир Кальви.

– Это насколько нам известно. Наша официальная доктрина полного игнорирования временами заходит слишком далеко. Он мог быть значимой фигурой в иерархии, – Фергюсон запнулся, пытаясь вспомнить церковные звания, – скажем, монсеньором или кардиналом.

– Мэрфи был простым приходским священником. Кардинал Шотландии находится в Глазго. Его имя…

– Да-да, – перебил инспектор.

– Мистер Дональд Нардини, – закончил фразу роп. – Думаю, вскоре он свяжется с вами.

– Уж конечно. Безрадостная перспектива. Инспектора вдруг осенило, и он спросил:

– А кто был у Мэрфи босс? Или менеджер, или кто у них там?

– Епископ Хью Карли. Доктор Карли, если угодно. Разумеется, его уже проинформировали.

Фергюсон откинулся в кресле и посмотрел в потолок. Как же трудно иметь дело с организацией, чье существование не признает правительство, полиция, гражданская администрация и социальные службы! В прежние времена было проще. Тогда полицейские спецотряды, «богоборцы», громили все церкви, храмы, синагоги и мечети в стране. Инспектор покраснел, вспоминая, что приходилось делать в те дни. Теперь же официальной стратегией стало игнорирование.

– Общаться с деятелями церкви в наши дни – все равно что ходить по минному полю, – подумал он вслух.

– Я не вижу сходства с минным полем, – заметил роп.

Фергюсону замечание робота показалось упреком. И сам он ощутил укол совести, когда в памяти всплыл облик невысокого плотного мужчины средних лет с двойным подбородком и редеющими рыжими волосами, зачесанными на залысину. Морщинки в уголках глаз, на носу очки, наверняка старомодные, не электронные. Застегнутый на все пуговицы черный плащ, тесноватый в талии, с потрепанными рукавами. Теперь части тела этого человека превратились в куски головоломки, лежащие на стальном столе в охлажденной комнате четырьмя этажами ниже.

Погибший отец Мэрфи. Стал ли он жертвой преступления, сам ли погубил себя – но самое важное в его жизни заслуживало чести быть названным вслух.

– Да черт с ним! – объявил Фергюсон, снова садясь прямо. – Будем называть их так, как они сами того хотят. Позвони епископу, передай мое почтение и соболезнования и назначь встречу. У нас или у него – неважно.

– Хорошо, босс, – отозвался роп.

В поле зрения Фергюсона всплыло напоминание: «Встреча следственной группы, комната 386, через пять минут».

Инспектор моргнул, убирая надпись.

– Возвращаемся к работе, – сказал он.


Кто-то прикрепил замазкой к двери лист формата А4 с надписью большими буквами: «Оперативный штаб по Истер-роуд», не совместив его с виртуальным двойником, оповещавшим о том же самом. При взгляде сквозь контактные видеолинзы изображение чуть двоилось, словно линия в тесте на астигматизм у офтальмолога. Фергюсон с трудом подавил желание синхронизировать изображения самому. Одна стена комнаты – будто перешедшая в реальность часть профиля: доска с подписями и стрелками, прикрепленные фото и заметки, полосы черной ленты, соединяющие представленные данные. Всю стену заклеили данными по той же самой причине, по которой полицейские по-прежнему пользовались блокнотами, пленочными камерами и, в общем, вели документацию на бумаге: сделанное по старинке трудно подделать и еще труднее взломать. Бывали времена, когда случались и подделки, и взломы. Всю доказательную базу, терабайты записей, иногда портил случайный фрилансер или начисто стирал установленный на грузовике генератор электромагнитных импульсов. Тот заметить можно было лишь тогда, когда нечаянный прохожий глядел на часы или телефон или когда обрывалась любимая мелодия в плеере.

Такого больше не допускали. Теперь – только документы на бумаге, видео на пленке. Обязательно. Суд не рассматривает цифровые данные.

Фергюсон встал спиной к исписанной стене и окинул взглядом группу. Сержант-детектив Хатчинс сидела за столом впереди, по сторонам от нее стояли констебли Патель и Конноли. Сержант полиции Деннис Карр стоял слева от них, вытянувшись, будто на строевом плацу. На столе сидел, уперев локти в колени, Тони Ньюман из отдела экспертизы. А к дальней стене прислонился старший инспектор Мохаммед Мухтар, одетый в поношенный костюм, похожий на офисный камуфляж. Тридцать с лишним лет на службе, один из последних могикан старой антитеррористической школы, глава местного Особого отдела. В последнее время он занимался слежкой за неисправимыми соци, подрывной деятельностью конституционалистов, группами юнионистов. Мухтар редко взаимодействовал с людьми из других отделов. А когда такое случалось, это, как правило, предвещало сложности.

В комнате, разбросанные по офисной мебели, словно паучья стая на заброшенном чердаке, находилось шесть ропов, по одному на каждого человека. Лодырь стоял рядом с Фергюсоном, зафиксировав телескопические ноги. Инспектор из любопытства понизил частоту приема видеолинз до инфракрасного и тут же обнаружил, что между роботами идет оживленный обмен данными. Смотреть на него было странно и тревожно, и к тому же бессмысленно. Инспектор переключился на обычную полосу частот, затем поставил клипфон на прием экстренных звонков и откашлялся.

– Спасибо большое вам всем за то, что собрались здесь, – начал он, стараясь и в самом деле казаться благодарным за добровольный приход на скучное совещание, которое проходило дождливым вечером, к тому же в комнате со сквозняками. – Через пару минут сержант Хатчинс введет нас в курс дела. А до того я хотел бы договориться с вами о некоторых базовых правилах. Первое: мы обращаемся к католическому и любому другому священству с толикой уважения. Никаких «мистер», «гражданин» либо «отправитель культа». У них есть традиционные звания. Второе: на публике – никаких указаний на возможную связь с терроризмом. А это значит, леди, джентльмены и ропы, – никаких разговоров на эту тему с теми, кто не занимается расследованием. Всякие заявления подобного рода – только с моего разрешения.

Фергюсон посмотрел Мухтару в глаза:

– Тебе все ясно?

Тот пожал плечами и сказал:

– Насколько я понимаю, второе правило не относится к Особому отделу.

– Само собой, – подтвердил Фергюсон. – Но при условии, что информация не выйдет из отдела. А фактически, за пределы круга лиц, занимающихся нашим делом.

– Мы гарантируем отсутствие утечек, – заверил Мухтар.

На совещании он говорил со своим обычным, легко распознаваемым акцентом выходца из эдинбургского среднего класса. Прочие его акценты были столь же отчетливы и легко распознаваемы.

– И я подчеркну особо, чтобы мои парни обращались повежливей с религиозно озабоченными.

– Замечательно, – заключил Фергюсон под коллективные смешки и отступил от доски. – Вашему вниманию – сержант Хатчинс.

Инспектор уселся, Хатчинс встала на его место. В любой обычной компании Шона казалась бы на своем месте. Но в полицейском коллективе типичная офисная леди сильно выделялась. Даже роботы, слушая ее, казалось, чуть подались вперед. Говоря, сержант тыкала лазерной указкой в соответствующие документы и записи на стене.

– Итак, я обрисую нынешнее положение дел. Мы пока еще не знаем, с чем именно столкнулись. Насчет непосредственной причины взрыва сомнений почти нет – это пара кило гексогена. Погибший прикасался к невзорвавшемуся материалу. Конечно же, это не значит, что он сам запустил процесс, намеренно или нет. Думаю, самая близкая к реальности версия – это бомба в посылке, которую вскрыл погибший. Взрыв произошел почти сразу после вскрытия. Саперы ищут остатки посылки либо упаковки – но пока безуспешно. Две раненые женщины из вышерасположенных квартир пока не могут давать показания и не будут в состоянии, по крайней мере, еще несколько дней. Хорошая новость одна: скорее всего, они выкарабкаются, и мы держим в «Вестерне» двух женщин-констеблей, чтобы присмотреть за ранеными и как можно раньше их допросить, если представится возможность. Старший инспектор Мухтар отправил присматривать за окрестностями больницы пару офицеров в штатском – само собой, вооруженных. Я попрошу старшего инспектора рассказать о возможной подоплеке дела, но перед тем – Тони, не введешь нас в курс?

Тони Ньюман сполз со своего насеста, встал, поскреб в затылке и, моргая, уставился в потолок.

– Ропы обшарили руины, буквально на зуб все перепробовали. Саперы не нашли ничего: ни других бомб, ни упаковку от этой, как и говорила Шона. Но они продолжают поиски и пытаются определить происхождение гексогена по остаточным следам. Мы исследуем найденные ДНК. В лаборатории дюжины молекулярных образцов, а, хм, куски побольше – у патологоанатомов. Честно говоря, кроме достоверного определения причин смерти, нам особо похвастаться нечем. На данный момент мы распознали следы ДНК двадцати двух разных людей – это кроме самого Мэрфи, почтальона и леди из квартиры наверху, миссис Бернардет Уайт. Она, как я понимаю, вела у священника хозяйство.

– У погибшего бывало так много гостей? Как это понимать? – спросил Фергюсон.

– Он проводил службы в квартире, – пояснила Хатчинс. – Очевидно, она использовалась как церковь. Подчиненные сержанта Карра пытаются составить список всех тех, кто регулярно посещал службы, чтобы допросить их и взять образцы ДНК.

– Пытаются? Это так трудно? – осведомился инспектор.

– Трудней, чем кажется на первый взгляд, – заметил Карр. – Любители помолиться обычно не слишком афишируют свои пристрастия. И мы не вправе потребовать у них образцы ДНК.

– Попросите их проявить инициативу, – сказал инспектор и глянул на своего ропа. – Отправь запрос нашему пресс-секретарю.

– Конечно, босс, – заверил робот.

– Прости, Хатчинс, – извинился Фергюсон. – Продолжай.

– Патель и Конноли собрали записи с ближайших магазинов, уличных камер наблюдения и прочих. Также мы недавно выпустили обращение ко всем, кто был поблизости от места происшествия, с просьбой загрузить запись со своих видеоприборов в сеть Национального правоохранительного искусственного интеллекта. Все уже в ленте новостей.

– Загрузили уже целую кучу, – добавил Патель. – Пока ничего очевидного.

– Ничего очевидного? – спросил Фергюсон, подойдя к констеблю. – Мы и не ищем очевидного. Хотя, если вам вдруг попадется видео, на котором кто-нибудь вручает жертве подозрительный пакет, – пожалуйста, уж поделитесь с нами этой новостью.

– Сэр, я не это имел в виду, – смущенно выговорил Патель. – Весь прошлый час мы гоняли найденное через поисковые программы НПИИ и не обнаружили ничего. После обеда отправим материал на анализ, а сами выйдем работать на улицу.

– Хорошо, – заметил Фергюсон, садясь. – Шона, извини еще раз.

– Что подводит нас к вопросу о возможных подозреваемых, – продолжила Хатчинс так, будто ее и не прерывали. – Конечно, патрульные опрашивают соседей, свидетелей и, хм, э-э… прихожан, если находят таковых. В соответствии с распоряжением инспектора Фергюсона на публике мы говорить этого не станем, но, думаю, все согласятся: это не личная ссора и не рядовое преступление. И, если я не ошибаюсь, до сих пор не всплыло ни бытовых, ни уголовных причин. Патель с Конноли одновременно кивнули.

– Следствию еще и дня нет, – проворчал Карр.

– Ну да, – подтвердила Хатчинс. – Старший инспектор Мухтар, если не ошибаюсь, вы можете рассказать нам о вероятных направлениях поиска?

Мухтар отлепился от стены и прошел вперед.

– Вы позволите? – попросил он.

Хатчинсон отошла. Фергюсон кивнул, и она уселась на свое место.

– Здесь есть несколько возможностей, – начал Мухтар, указывая лазером на кусок доски, испещренный подписями и линиями. – Прежде всего позвольте заметить: перед событием не было «сплетен», не было оживления в переписке между теми, кто потенциально способен на подобное преступление. Как вы знаете, мы таких отслеживаем. Я перечислю возможные варианты в порядке возрастания их вероятности. Номер один: исламисты. Все известные остатки исламистских групп – за рубежом, причем, преимущественно, где-то у черта на рогах. Последнее время никакой агрессии против христиан они не проявляют. Враждебность не выходит за рамки локальных споров, по существу ограниченных конкретным этносом. Но даже и они весьма редки, отличаются крайней узколобостью и касаются католической церкви, в лучшем случае, крайне отдаленно. Западом исламисты вообще интересуются мало, а если и интересуются, то на острие их ненависти прежде всего евреи, затем отступники – секуляризованные мусульмане – и атеисты. Атеистами они называют практически всех неверующих, кроме мусульман.

Номер два: антикатолические христиане того или иного толка. Я знаю, мы привыкли считать постапокалиптические культы американской проблемой. Однако у «Оставленных» есть приверженцы и в Шотландии, не говоря уже об Англии. Но когда эти типы впадают в агрессию, они предпочитают запереться где-нибудь, взяв заложников, либо убивают направо и налево – но не рассылают бомбы. Что подводит нас ко второму, традиционному типу антикатолических христиан – к протестантам. Констебль Патель, посмотрите об этом в сети потом – или расспросите констебля Конноли. А сейчас я был бы очень благодарен, если бы вы не отвлекались… Спасибо. Итак, протестанты. Хм. С этой стороны проблемы возникали лишь в связи с Ирландией, а верней, из-за отсутствия связи с ней. Но опять же, с ольстерскими боевиками – почти то же самое, что с исламистами. Их мало, и у них есть мишени поинтереснее и поближе священника в Эдинбурге. Честно говоря, со стороны лоялистских экстремистов не было никакой активности уже многие годы. Времена рэкета давно прошли, и политической мотивации осталось чертовски мало.

Мухтар вздохнул, развел руками и продолжил почти с сожалением:

– Вряд ли можно ожидать чего-нибудь даже от радикальных юнионистов здесь, в Шотландии. Конечно, мы их проверим, но не стоит надеяться на результат. Думаю, вероятнее всего искать злоумышленника среди воинствующих противников религии – небольшие их группы продолжают активно нападать на верующих даже сейчас. Некоторые из этих групп – измельчавшие остатки либо осколки организаций, сыгравших значительную роль в период Второго Просвещения: секуляристских сообществ, союзов и партий, сформированных для борьбы с определенным бедствием либо злоупотреблением со стороны религиозного сообщества. Эти группы отчасти пересекаются с группами недовольных среди ветеранов Войн за веру, кого мы также обязательно проверим. Прочие антихристианские элементы представлены маргинальными субкультурными течениями, вроде гностиков, язычников или сатанистов. В нашем отделе мы в первую очередь обратим внимание на тех, кто публично высказывал недовольство католической церковью, а также угрожал местью ее служителям.

– Имена есть? – спросил Фергюсон.

– Есть немного, – ответил Мухтар.

– Простите, – подал голос сержант Денис Карр, – но всех святош-чадолюбов и тиранок-монахинь мы извели давным-давно. Разве сейчас у молодых могут быть личные обиды на церковь? В наши дни таких просто нет.

– Я не говорил про молодых, – возразил Мухтар. – Многие из упомянутых мной субкультурных течений отнюдь не молоды. Есть и мои ровесники. К тому же претензии к духовенству далеко не всегда кроются в насилии над детьми. Некоторые люди винят религию во всем плохом, что случилось в их жизни. Обычно причина таких обвинений – секс, но не всегда. Люди по-разному страдали от священников.

– Как я понимаю, отца Лайама Мэрфи уже проверили по базе данных Оккупационных властей Ватикана? – спросил инспектор.

– Само собой, – ответил Мухтар. – Он прошел сквозь чистки без единого пятна на репутации. Поэтому я предполагаю скорее политические либо сектантские мотивы, но не личные.

– О’кей, – объявил Фергюсон, встал и снова вышел к доске. – Спасибо всем. Думаю, вряд ли нужно повторять, что, если старший инспектор Мухтар прав, нам следует как можно скорее отыскать преступника. Если не прав – тем более. Работайте, пополняйте профиль, сообщайтесь друг с другом, докладывайте мне, и давайте побыстрей прижучим ублюдка.

Он обвел взглядом комнату.

– Деннис, вопросы?

– Я подумал, может, стоит предложить другим священникам полицейскую охрану? – спросил тот. – Из участковых, я имею в виду.

– Исключено. Во-первых, у нас нет ресурсов, во-вторых, мы же не знаем, кто у нас священники. Вы не забыли? Они находятся «вне официальной юрисдикции».

Карр кивнул. Мухтар лукаво усмехнулся.

– И я не собираюсь из кожи вон лезть, чтобы узнать, кто они и где, – добавил Фергюсон. – А что касается прессы…

Он глянул на Лодыря.

– Наверное, представим так: мы расследуем убийство. Теоретически допускается возможность того, что мотив преступления – борьба с религией. Потому духовенству, и католическому, и любому другому, лучше быть начеку. Остальное как обычно.

– Понял, – отозвался роп.

– А как с другими нашими расследованиями? – спросила сержант Хатчинс. – С Лейф Уотер?

– Нужно расставить приоритеты, – добавил Карр.

– Это обговорим потом, – ответил Фергюсон. – Пока – все.

Он отвернулся и принялся рассматривать доску. Остальные, за исключением Лодыря, покинули комнату.


Фергюсон вернулся к себе в офис вместе с Лодырем примерно в три часа дня. Включив клипфон, он обнаружил восемь голосовых сообщений и еще полтора десятка имейлов на настольном планшете. Половина пришла от начальства, которое все настойчивей требовало раскрыть дело на Истер-роуд как можно скорее. Остальное прислали подчиненные, умоляя срочно решить тот или иной вопрос.

– Мне нужна последняя информация, – приказал инспектор, усаживаясь и с неохотой глядя на блокнот и стопку формуляров. – Что нам придется отодвинуть на задний план, если дело священника станет главным?

Робот отправил данные на планшет. Инспектор слегка в них покопался. Отдел «А» полиции Лотиана и Пограничья расследовал еще два убийства: уличную поножовщину пятидневной давности и вчерашнюю бытовую драку. Кроме этого, обычный набор дорожных происшествий, краж и разбоев. А еще дело, над которым Фергюсон, Хатчинс, Патель и Конноли работали несколько недель: бандитская разборка у Лейф Уотер на почве конфликта между частной охранной компанией «Наемные мускулы» и костоломами «Газпрома». «Газпром» был не слишком доволен качеством услуг «Наемных мускулов» в доках, обвиняя охранников в мелком воровстве и заодно (русские вообще любили такие приемы) в порче уже упакованных аэрокосмических материалов и приборов, принадлежавших «Рособоронэкспорту», при их транспортировке в Турнхаус, откуда ящики должны были отправиться к Атлантическому космическому лифту. Охранники «Газпрома» взялись решать деловую проблему в характерной для русского капитализма манере: монтировками.

Фергюсон позвонил непосредственному начальнику, старшему инспектору Фрэнку Макоули, и повторил вопрос, заданный прежде роботу.

– Все! – отрезал босс.


В пять вечера профессор Грейс Эбаундинг[9] Мазвабо сохранила сделанное за день и, потягиваясь, откинулась на спинку стула. Правда, работа еще не закончилась. Впереди – административные и учебные дела, и недописанная книга ждет своего часа. Но профессору казалось важным блюсти ритуал. Грейс включила стоящий на подоконнике чайник. Пока закипала вода, Мазвабо выглянула наружу. Из окна ее тесного загроможденного офиса на верхнем этаже здания теологического факультета на Маунде открывался один из лучших видов на Эдинбург: вдоль железнодорожных путей на север, на сады Принсес-стрит, на башни Нью-Нью-Тауна и Ферт за ними и на Файф. Неплохой бонус этой работы. Жаль, что единственный.

Вода закипела. Грейс развела в кружке растворимый кофе и снова уселась за компьютер, открыв страничку «Эдинбург ивнинг ньюс». Затем прочла заголовок и грохнула кружкой об стол, расплескав кипяток.


УБИТ СВЯЩЕННИК-БОМБИСТ


Читая текст, кликая на фотографии и слушая крошечные говорящие головы, профессор еще долго прижимала к губам ладонь – хотя боль от легкого ожога прошла скоро. Грейс негодовала, жалела – но, признаться, не больше, чем при известии о смерти любого другого незнакомца. Гораздо больнее ее укололо чувство вины.

«Боже, началось!» – промелькнуло в ее голове, когда Мазвабо увидела заголовок.

Она чувствовала себя виноватой потому, что знала о возможном развитии событий, но никого не предупредила. Почему?.. В общем, она и себе не могла толком объяснить, не то что другим.

Грейс подняла уже остывшую кружку обеими руками, уперлась локтями в стол, отхлебнула, уставилась в экран и прислушалась к своей совести. Пока нет никакой почвы для ее подозрений. Полиция ничего конкретного не сказала. Никто не взял ответственность за взрыв. Жертва – из самого низа католической иерархии, невинная, безвестная, любимая прихожанами. Для показательного первого убийства – донельзя неподходящая, нелепо выбранная жертва. Конечно, если жертву вообще выбирали…

Взрыв не учитывал косвенного ущерба. Другие жертвы в глазах еще невинней, чем погибший священник. Если злодеяние свершилось по причине, о которой Грейс едва осмеливалась думать всерьез, то его символическое значение было совершенно, даже извращенно противоположно тому, что она ожидала. Возможно, смысл этого преступления заключался как раз в его нарочитой бессмысленности.

Воистину, нет праведного ни одного.[10] Ни одного…

Нет, погодите. Невозможно. Ни в коем случае. Не настолько же они безумны! Не стоит пугаться раньше времени.

Профессор встала и подошла к металлическому шкафу с выдвижными ящиками, достала картонную папку. Пролистала, сунула ее назад и с лязгом задвинула ящик на место.

«О да, – подумала Грейс, – они могут быть настолько безумны».

Но обратиться в полицию так и не решилась. Пока у нее были только мрачные подозрения – а последствия этого дела могут оказаться крайне тяжелыми для церкви. Хуже того, для всех церквей и для всех верующих.

Но и сидеть сложа руки нельзя. Подумав немного, профессор вздохнула, дважды ткнула кончиком пальца за ухом и позвонила епископу Сент-Андруса.

2. Зловещая долина

– Корнелиус? Подбросишь моего эректуса?

Корнелиус Вермелен перестал ухмыляться и прокричал в ответ:

– Конечно, Джей! Без проблем!

Он зашел за угол Инфоцентра национального парка Ваймангу и направился к ремонтному ангару. Ворота были распахнуты, проход загромождали голова и верхняя часть шеи аниматронного апатозавра. По стенам ангара тянулись полки, висели прикрепленные инструменты. Джон Ричард Кэмпбелл склонился над рабочим столом посреди ангара. На столе лежало туловище гуманоидного робота. Его темная волосатая кожа была убрана с поясницы, а стальные пластины ягодиц – сняты и отложены в сторону. Руки Кэмпбелла изящно и осторожно двигались в полости. Крохотная голова робота, страдальчески морщась, наблюдала за происходящим с ближайшей полки. Рядом с ней лежала куда менее изысканная маска с кустистыми бровями и сильно выдающейся нижней челюстью без всякой аниматроники, под которую довольно грубо подогнали машину, теперь ее лицо походило на человеческое, пусть и с морщинистой, дряблой кожей, испещренной пятнами, но вот череп стал вполовину меньше нормального размера, с мощными надбровными дугами.

Кэмпбелл оторвал взгляд от работы.

– Еще минутку! – попросил он.

Вермелен ему не поверил. Как и сам робот, судя по гримасе на его лице. Вермелен пробрался к нему бочком, чтобы не заслонять Кэмпбеллу свет.

– Со спиной проблемы?

Голова машины шевельнулась, будто пытаясь кивнуть.

– Да. Передача полетела в пояснице. Гребаные бараминологи!

– Сквернословие! – упрекнул Кэмпбелл, не отрываясь от работы.

– Это с древнееврейского, – пояснил робот, притворившись, что не понял упрека. – «Бара мин» значит «сотворенное». Очень растяжимый и гибкий таксон.

– Я не совсем понимаю, – пожаловался Вермелен, – какое отношение креационистская таксономия имеет к передаче в твоей пояснице?

– Несколько недель тому назад мне дали новое определение, и я из «локальной послепотопной разновидности человека» превратился в «вымершую человекообразную обезьяну с большим мозгом». Какой-то мелкий засранец из Института покопался в литературе и решил, что кости моего прообраза не связаны с каменными орудиями, найденными в том же горизонте раскопок, чтоб их. Более того, якобы уцелевшие поясничные позвонки и кости таза недостаточно хорошо сохранились, и теперь нельзя с уверенностью утверждать, что мой прообраз мог передвигаться вертикально. И мне приказали ковылять по окрестностям на полусогнутых, кряхтеть и размахивать руками. Я похож на какой-то не открытый до конца перочинный нож. Унизительнейшее, скажу я вам, занятие. Спину мне уже искалечили. А потом и шея вылетит.

– С шеей все нормально, – успокоил Кэмпбелл. – Главное, не забывай смазываться WD-40.

Он выудил из плошки с маслом большой шарикоподшипник, поднял его, зажав между большим и указательным пальцами – будто хотел оправить в рот, как сливу, – и уронил в открытую полость. Затем несколько раз провернул его отверткой, а потом – торцевым ключом.

– Попробуй-ка! – предложил Джон роботу. Безголовое тело выгнуло пару раз спину.

– Вроде нормально, – ворчливо протянула голова. Кэмпбелл поставил на место пластины, побрызгал на них WD-40, вернул кожу на место и тщательно разгладил ее. Высунув от напряжения кончик языка, он заделал разрез суперклеем. Затем отошел, рассматривая свою работу.

– Неплохо, – подытожил он.

Тело встало, подошло к полке и водрузило голову на место. Со щелчками воссоединились болты и провода. Кэмпбелл затянул несколько креплений на шее и затылке. С очевидной неохотой робот натянул маску. Шерсть скрыла зазор между головой и телом. Обезьянья морда задергалась – робот проверял управление.

– Спасибо, – поблагодарил он. Затем повернулся к Вермелену, механически дергая веками. – Прошу прощения, кажется, нас еще не представили. Я стал такой забывчивый – не ровен час, и голову свою забуду.

Он протянул длиннопалую, волосатую, кожистую руку.

– Корнелиус Вермелен, егерь парка, – представился Вермелен, пожимая ее.

– Пилтдаунский человек, поддельный человекообразный. Можно Пилтдаун. Очень приятно. – Робот обвел ангар тоскливым взглядом, будто уже скучал по этому месту. – Ох, пора назад, в образ. У-ук, у-ук!

Он направился вперед, едва не касаясь пола костяшками пальцев, подковылял к двери, погладил апатозавра и обернулся, взглянув на мужчин просительно – будто пес, ожидающий, когда же его выведут на прогулку. Кэмпбелл сложил инструменты в ящик и выпрямился, потирая шею и спину.

– О да, – согласился Джон Ричард. – Пора и нам в образ. И поклонюсь я в доме Риммона.[11]

Вермелен хихикнул и кивнул. Они с Кэмпбеллом презирали креационистов, заправлявших парком, хотя и по диаметрально противоположным причинам. Корнелиус с детства состоял в англиканской церкви и всю жизнь проработал егерем в парке. Ему было уже за сорок, когда Институт Бытия, основанный несколькими богатыми бизнесменами, изгнанными из США, получил лицензию на туристическое обслуживание Ваймангу. За прошедшие пять лет Вермелен не отступил перед креационистами ни на шаг. Он не позволил загромоздить живописнейшую вулканическую долину, и там поставили лишь несколько аниматронных динозавров да пару фальшивых пещерных жилищ. Водя туристов по маршруту, Корнелиус не следовал креационистскому сценарию, согласно которому древний на вид, а на самом деле относительно новый пейзаж долины с ее пышной растительностью преподносился как доказательство того, что на самом деле Земле всего 6000 лет. Вместо этого егерь всегда подчеркивал, что эффект эрозии и зарастания почвы из спрессованного вулканического пепла никак не может служить моделью для геологии магматических и осадочных пород. Хотя, конечно, появление стабильного ландшафта и зрелой экосистемы всего за два столетия – явление замечательное.

Что же касается Кэмпбелла, то, по мнению егеря, тот сам взвалил на себя тяжелый крест, причем своего собственного изготовления. Высокий, тощий и жилистый интроверт, самоучка, упрямец, Джон Ричард к своим двадцати двум годам умудрился вылетить из двух фундаменталистских сект. Из Реформистской пресвитерианской церкви Новой Зеландии, в лоне которой он был крещен, Кэмпбелла изгнали на семнадцатом году жизни. В порыве юношеского энтузиазма он подал в церковный журнал статью, доказывавшую (с неоспоримыми ссылками на Библию), что Земля плоская, а ее очевидную сферичность можно объяснить искривлением пространства, сотворенным Божественным провидением (вывод подкреплялся неудобоваримой, но безукоризненной математикой). Статья называлась «Сотворение наблюдаемой формы Земли с точки зрения науки и Библии» и, к несчастью, еще до публикации оказалась в Интернете – чем и навлекла на церковь Кэмпбелла всемирное осмеяние, к огромной его досаде. Джон Ричард очень расстроился, искренне раскаялся – но отозвать статью отказался и упорно твердил, что никакой сатиры не имел в виду, хотя в этом случае отделался бы лишь предупреждением. А упрямство повлекло за собой обвинение в неподчинении воле общины. Поскольку он не был формально членом церкви, не мог и быть отлучен, – но Джон Ричард не смог вынести недовольства братьев по вере. Чтобы избегнуть раздоров, он перешел в еще меньшую секту, Конгрегациональную баптистскую апостольскую церковь Северного острова, Аотеароа. Ее молельный дом по счастливой случайности – либо провидению Божьему – оказался поблизости от технического колледжа в Роторуа, где Кэмпбелл начал изучать робототехнику. Обжегшись однажды на вопросах веры, года два Кэмпбелл держал свое мнение при себе. Но тяга к спекулятивной теологии снова взяла верх – и снова не привела ни к чему хорошему. Джон Ричард разместил на своей страничке в сети текст, где искренне выражал обеспокоенность спасением души роботов, способных пройти тест Тьюринга, и прочих искусственных разумов. Статья попалась на глаза пастору. На этот раз Джона Ричарда обвинили в ереси. Отрицать он не стал.

Менее уверенный в себе человек озлобился бы. Кэмпбелл же считал, что теологические дебаты теперь бессмысленны. Все нужное уже сказали святой Августин, Кальвин и реформисты. Вряд ли можно стать лучше, чем они. Джон окончил колледж невоцерковленным и неуверенным в будущем. Из своих теологических эскапад он заключил, что попытка придать креационизму видимость научности – это неверная и напрасная попытка говорить с неверующим миром на его языке. Но именно в парке научного креационизма Ваймангу Кэмпбелл нашел свое призвание. Наняли Джона Ричарда благодаря его инженерным навыкам, и он помалкивал о своих убеждениях – но втайне презирал хозяев парка за то, что они пытались доказать явленное Богом. Сам Джон Ричард придерживался взглядов, определяемых им самим как «теория неодолимого самообмана». То есть доказательства сотворенности очевидны, стоит взглянуть на внешний облик мира, а любые более глубокие исследования изначально обречены на искажение благодаря духовной тьме, присущей всем людям. С точки зрения Вермелена, подобные мрачные взгляды как нельзя лучше соответствовали натуре Кэмпбелла, когда тот только устроился на работу. Но с год назад, после поездки в Шотландию, парень заметно приободрился. Кэмпбелл о поездке не очень распространялся, но из пары осторожных замечаний Вермелен понял, что в Шотландии Джон Ричард встретил людей со сходными убеждениями. Конечно, по большому счету, это могло оказаться ему совсем не на пользу, но пока Вермелен был очень доволен тем, что природная жизнерадостность коллеги все же выбралась из тени мрачных теологических сомнений.


Кэмпбелл с лязгом захлопнул двери ангара, запер их, поднял ящик с инструментами. Оба человека и робот подошли к джипу Вермелена, припаркованному на дороге перед Инфоцентром. Уже прибыла первая туристическая группа и выстроилась в очередь за видеоочками, накладывающими на вид долины причудливые сцены эдемской и допотопной жизни – намного детальнее, насыщенней и красочней, чем аниматронные представления. Насколько понял Вермелен, толпа явилась с индонезийского круизного лайнера. Туристы толкали друг дружку и указывали на пилтдаунского человека. Тот попозировал для видео, помахал рукой пару раз, потом забрался на среднее сиденье джипа.

– Пристегнись, – приказал роботу егерь, взявшись за руль.

Робот завозился, тыча в пряжку неловкими обезьяньими пальцами. Вермелен нагнулся и сам защелкнул ремень.

Джип въехал на небольшой холм. Сверху открывался вид на всю долину: лесистые склоны там и тут скрадывал утренний туман, поодаль в прохладном сентябрьском воздухе поднимались плотные столбы пара от горячих источников и озер. Далеко внизу сквозь лес блестела крикливая яркая лазурь Адского кратера, бледно голубела вода озера Фраинг Пэн. На горизонте за долиной высилась гора Таравера. На ее боку отчетливо виднелась расселина, оставленная извержением 1886 года.

Джип перевалил через гребень холма и покатился по долгой петляющей дороге вниз, к озеру. Вермелен включил радио – послушать девятичасовые новости.

Все говорили о взорванном священнике в Шотландии. Радио сообщало, что шотландская полиция не считает происшествие терактом. Однако опрошенные эксперты не были столь сдержанными. Скорее наоборот. Через пять минут егерь отключил радио.

– Звучит зловеще, – прокомментировал он.

– Да, – подтвердил Кэмпбелл. – Но ничего удивительного. Фанатичные ненавистники христианства никогда не уймутся, в этом и проблема. Их не устраивает даже то, что государства отступились от веры. Им недостаточно изгнания веры из общественной жизни. Они хотят уничтожить и тех, кто просто верит и молится сам по себе.

– Ну, по крайней мере, здесь у нас свободная страна, – поспешил добавить Вермелен, чтобы пресечь в зародыше очередную филиппику.

Сам егерь был настроен отнюдь не так миролюбиво, наблюдая в последние лет двадцать приток беженцев-фундаменталистов – так они сами называли себя – из Штатов и бывшей Великобритании в Новую Зеландию. Вермелена раздражало не только то, что они сотворили с парком. Беженцы образовали мощное политическое лобби, а их частые интриги и нападки на некогда родные государства заставляли выбиваться из сил местную службу безопасности, а заодно и портили торговые и дипломатические отношения с ослабевшими, но все еще довольно могущественными Соединенными Штатами.

– Теперь нам стоит держать ухо востро, – посоветовал Кэмпбелл.

– Хм, – отозвался Вермелен, сосредоточившись на вождении.

Кэмпбелл умолк, но ненадолго.

– Ты еще посещаешь этот эрастианский храм синкретистского идолопоклонничества?

Вермелен обиделся. Но заставил себя рассмеяться.

– Да, я еще хожу в церковь Священной Веры, – ответил он сухо, глядя на Кэмпбелла, который демонстративно уставился на дорогу. – И знаешь, Джей, тебе тоже следовало бы сходить туда. Это, в конце концов, просто одна из форм благодати.

Кэмпбелл вздохнул.

– Признаюсь, мне не хватает присутствия братьев по вере. Но апостолы прямо указывают верующим бежать идолов. И я с идолами не смирюсь.

«Уж точно, ты не смиришься», – подумал Вермелен.

Англиканская церковь Священной Веры в Роторуа славилась прекрасной резьбой в стиле маори на скамьях и кафедре – и окном, где было выгравировано на стекле матовое, полупрозрачное изображение Христа в плаще воина-маори. Казалось, Христос идет по воде озера Роторуа за окном. Кэмпбелл частенько гневно обличал это как потворство языческой тьме, предательство веры еще худшее, чем епископальное управление церковью и теологическое вольнодумство, – что, главным образом, и не давало ему присоединиться к англиканам.

– Однако, – продолжил Кэмпбелл, – церковь Священной Веры – самая заметная церковь в округе. Если враги христиан решились на убийство в Шотландии, кто знает, что они уготовили нам? В безопасности ли мы здесь, в Новой Зеландии?

– Думаю, все мы в деснице Божьей. И полицейской.

– Верно, – согласился Джон. – Но полиция не может наблюдать за всем подряд. Думаю, разумно было бы проследить, не появились ли в конгрегации незнакомцы. Пожалуйста, сообщи мне, если они появятся.

– И зачем? Ты-то что сможешь сделать?

– Не много, конечно. Но я просто хотел бы знать, вот и все. Хочу быть готовым. У меня еще есть друзья в церквях, которые я посещал. Я хотел бы, чтобы и они могли подготовиться.

– Ладно, – согласился Корнелиус. – Если я увижу загадочных чужаков, вынюхивающих, что к чему в нашей конгрегации, уж непременно сообщу тебе.

Кэмпбелл не заметил сарказма.

– Корнелиус, спасибо огромное! Именно этого я и хочу!

Джон вытянул из кармана блокнот, полистал его.

– Кстати, не мог бы ты меня высадить у поворота на Адский кратер?

– Конечно. Что за работа там?

– Какому-то балованному мальчишке пришло в голову скормить камень нашему велоцираптору-вегетарианцу. В итоге испортился челюстной механизм.

– А зубы?

– Зубы в порядке. Ни один кокос не удерет.

Оба захохотали. Робот заухал. Джип остановился, и Джон вылез наружу.

– Корнелиус, спасибо! – сказал он и похлопал по дверце. – Пилтдаун, до скорого!

Кэмпбелл пошел по тропе к озеру и скрылся за деревьями. Машина поехала дальше.

– А тебя где высадить? – спросил Вермелен.

– У террасы Варбрик, – ответил робот.

– Они что, вздумали там сделать диораму?

– Нет. Просто там начинается мой ежедневный маршрут. Оттуда я неторопливо пробираюсь назад вдоль тропы, временами показываясь среди кустов, чтобы вызвать восторженные крики юных гомо сапиенсов.

– Сочувствую.

– Я знаю, – Пилтдаун вздохнул и лязгнул фальшивыми зубами. – Эта личина, будь она проклята, неизменно вызывает жалость и сочувствие.

– Уж конечно.

Робот невесело хохотнул – на этот раз по-человечески.

– Если уж пользоваться языком высших приматов, скажу: я не в обиде на свою работу. Ведь, как ни крути, работающие напоказ прикрывают остальных.

– Прикрывают?

– Остальных люди видят лишь мельком, между деревьями. Конечно, посетители считают их всего лишь экспонатами парка, фигурами послепотопных людей, либо прямоходящими обезьянами, либо отпрысками нефилимов[12].

– Хм, – отозвался Вермелен, которому эта идея показалась неожиданной. – Знаешь, если парк избавится от опеки креационистов, роботы могут сами по себе стать достопримечательностью.

– От этой идейки меня пробила дрожь, – сообщил Пилтдаун. – И захотелось помолиться за продолжительное процветание Института Бытия.

– Я понимаю, – согласился Вермелен смущенно.

– Не надо смущаться. И жалеть меня не надо. По правде говоря, я провожу большую часть дня, шаря по Интернету – когда связь позволяет, конечно, – и размышляя над глубокими философскими вопросами. Лицедейство перед зрителями лишь чуть отвлекает и раздражает – не более того. Да, высади меня здесь.

Джип спустился на дно долины. Вдалеке поблескивали силикатные террасы. У дороги булькал и плескал горячий ручей. Вермелен отстегнул пояс робота и потянулся через машину открыть дверцу. Робот выпрыгнул наружу и на мгновение присел, закрывая дверцу вытянутой передней рукой.

– Удачи с философией! – пожелал Вермелен.

– У-ук, у-ук! – откликнулся тот.


Несколькими минутами позже Вермелен припарковал джип на площадке среди заросшей тростником низины – высохшем озерном дне. Она тянулась до берега озера Ротомахана, сильно изменившего очертания после катастрофы. Егерь взялся ремонтировать изгородь, выстроенную против опоссумов. Рядом в зарослях пищал туи[13], мелкие белые пучки перьев на его горле дергались, как воротничок увлекшегося собственной проповедью священника. Испугавшись стука, сквозь тростники удирали краснолапые болотные куры, пукеко. Вермелен заколачивал опоры и прибивал к ним проволоку. Он подумал, что как раз для такой работы и были бы хороши гуманоидные роботы. К счастью, им ее не поручили.

В парке Ваймангу роботов было не меньше, чем валлаби[14]. И вели себя машины куда тише и незаметней. Кроме дюжины с лишним нанятых, если можно так выразиться, Институтом для работы в шоу, Вермелен замечал роботов лишь пару раз в неделю. А из разговоров с Кэмпбеллом знал, что их в парке больше сотни. То есть десятая часть всех когда-либо построенных гуманоидных машин – и четверть всех уцелевших. После спонтанного возникновения самосознания среди боевых роботов во время Войн за веру наступил период интереса к человекоподобным роботам, в их создание пустили крупные инвестиции. Как выяснилось, напрасные, опиравшиеся на ущербную бизнес-модель. Тогдашний глава маркетингового отдела «Сони» полагал, что новых роботов будут покупать по соображениям престижа. Но оказалось, их нельзя ни продать, ни нанять. Само собой, у них не было человеческих прав, но никто не захотел рисковать – ведь саму возможность распоряжаться разумным существом как вещью можно оспорить в суде. Но окончательно потопило программу выпуска роботов не это. Возможно, «Сони» удалось бы на них как следует заработать, если бы это действительно стало престижным. Вместо этого произошел полный провал рекламной кампании. Никого бы не обеспокоил робот, выглядящий как машина. Люди приняли бы и безукоризненно точного андроида. Но роботы, которые выглядели почти как люди, но при этом явно от них отличались, вызывали страх и отвращение. У этого явления давно существовало название: «зловещая долина» – крайне негативная оценка людьми почти человекоподобных существ. К сожалению, новые роботы оказались на самом дне этой долины.

К тому же они прекрасно распознавали человеческие эмоции и выражения лиц, ведь их разум возник, в первую очередь, благодаря безжалостному отбору на полях сражений, постоянной селекции тех, кто лучше других мог предсказать обстановку, обладал более совершенным интеллектом. Этот эффект могли воспроизвести, но не регулировать. В результате из-за обостренной способности к сопереживанию и крайне негативной реакции со стороны людей у роботов возник весьма нелестный образ собственного «я».

Большинство из той злосчастной тысячи просто перекочевали в более функциональные тела. У остальных же телесность стала слишком важной частью личности, и отказаться от нее они не смогли. Пара сотен человекоподобных роботов отправилась работать на космические лифты, где – к немалому удивлению всех, кроме них самих, – человеческая форма тела оказалась идеально подходящей для работы. Особенно хорошо они годились для обслуживания и ремонта лифтов, поскольку могли делать все то же, что и человек, используя предназначенное для человека оборудование, но при этом не боялись радиации и не нуждались в системах жизнеобеспечения. Некоторые роботы устроились телохранителями, вышибалами, то есть там, где пугать людей было частью служебных обязанностей.

Осталось всего около сотни машин, и они потихоньку – небольшими группами – переехали в парк Ваймангу, будто следуя некоему секретному соглашению. Для людей Ваймангу был чудом природы, аттракционом креационистов, туристской достопримечательностью. Для роботов он стал убежищем, своей собственной «зловещей долиной».

3. Живая кукла

Дэйв Варшава был некоронованным королем «немой сцены». Он стоял на кафедре танцклуба «Жидкий бумс» и смотрел на двести колышущихся, подпрыгивающих голов. Хорошая собралась толпа. Большинство торчало на новых дизайнерских смесях. Но много и старой гвардии – сладкий дым висел плотной пеленой, и бармен старался вовсю. Дэйв поднял руки, готовясь начать ночную сессию.

Интерьер клуба не отличался причудливостью: стены облицованы деревянными панелями на два метра в высоту, а дальше шла побелка, до потолочного свода. С двух сторон от центральной площадки находились галереи, между колоннами были удобно расставлены столики и кабинки. Из декора бросались в глаза только абстрактные витражи в некоторых частях высоких стрельчатых окон. Обычно в таких клубах Дэйв использовал стилистику католического барокко. Но сейчас диджей мучился сомнениями. Ведь днем убили католического священника. Не то чтобы Дэйв боялся кого-то задеть – здесь уж точно никто не оскорбился бы. Он и сам не понимал, в чем дело, но сейчас выбрать такую палитру не мог. Не было времени разбираться в себе – все больше людей поворачивалось к кафедре, на диджея вопросительно глядели сотни глаз.

Дэйв сосредоточился на воображаемом меню – опции замелькали перед глазами. Он сделал выбор, усмехнулся, чтобы успокоить толпу, и очистил картинку в глазах. Под виртуальную барабанную дробь он резко опустил руки, развел их в стороны – и начал сооружать сцену. Полы и стены покрылись разноцветной плиткой, потолок исчез – острые неровные обломки купола воткнулись в небо цвета меди, и на первые аккорды лег рокот лопастей военного вертолета. Сперва поняли не все, лишь один-два начали двигаться в такт музыке, – но потом язык тела и чит-коды заставили толпу погрузиться в единую реальность – и зашевелиться в такт ее ритму.

Ба-ах!

Дэйв швырнул магниево-яркую вспышку в искусственное небо и с радостью отметил: большинство увидело ее. Увидело и поняло. Теперь все они были вместе с диджеем в разрушенной мечети Войн за веру, танцуя под «Хаджи Горизонталь», мощный хит тех времен, нестареющую классику, – а Дэйв получил три с половиной минуты на подбор нового клипа. Диджей мигнул на значок «Схожее», исключил из поиска самые свежие композиции и в последний момент высмотрел яркую вещь того же времени от группы «Юта скутерс». Он слышал как-то одну их композицию и был немало впечатлен. Именно этот файл он раньше не встречал, но решил рискнуть – и риск оправдался целиком. Толпа жадно подхватила ритм, а потом пошло на «ура», номер за номером. Дэйв постепенно затемнил небо, добавил звезд, больше вспышек, тут и там вставил следы трассирующих пуль.

Варшава настроился на тему, работал на автомате, а потому у него появилось время понаблюдать за толпой, подметить то-се, кивнуть тем, кого замечал на других представлениях, махнуть рукой друзьям. Среди сегодняшней публики было многовато торчков и трансов, ярко выделялись дарксайдеры и люди с устрашающими модами: вампиры, оборотни, прочие парни в том же духе. Конечно, не обошлось без ванильной прослойки любопытствующих, фэнов и явных нубов.

Вскоре он пригляделся к одной из таких на танцполе – то ли из любопытствующих, то ли из новеньких. Ей никак не удавалось попасть в такт. Дэйв гордился своей способностью завести толпу, увлечь за собой. Все в «немой сцене» радовались возможности сойтись в едином вирте, угадать, поймать намек, носящийся в воздухе настрой. Конечно, зрелище дуры, подпрыгивающей и вертящейся невпопад, не должно было разозлить так сильно – но разозлило. Словно упрек в некомпетентности.

Дэйв был король. И не терпел дерзости.

А королевой его была Джессика Стопфорд.

Сегодня вечером она не танцевала – сидела у бара, потягивая коктейль, и разговаривала с друзьями. Дэйв вызвал ее по отдельному каналу. Она обернулась посмотреть на него. Варшава заметил, как ее палец скользнул по клипфону.

– Дэйв, в чем дело? – прошептала она.

– Проверь лоли-нуба. На два часа от тебя.

– Засекла ее. То бишь его. Красавчик.

Дэйв уже правильно определил пол. Хоть стройная и с миловидным личиком – но руки не те. Не девичьи.

– Да. Вон тот. Действует на нервы.

– Сейчас разберемся, – заверила Джессика и слегка хихикнула.

Она замолчала, рассматривая толпу, посмотрела по сторонам, затем снова повернулась к бару.

– Понимаю, о чем ты. Он напряженно глазеет по сторонам. Потому и не попадает в ритм.

– Джесс, одну секунду, у меня переход.

Дэйв запустил следующий файл. Конечно, нелепо беспокоиться о чьем-либо странном поведении при такой-то публике. Но у каждой площадки свои проблемы и сложности, свои хищники и жертвы – люди, явившиеся сюда в погоне за острыми ощущениями. За годы на сцене Дэйв научился доверять своей интуиции. И если уж эта лоли его беспокоила – значит, дело не просто в раздражении из-за ее неспособности ценить искусство диджея виртуальности.

– Так, Джесс, готова развлечь его беседой?

– Конечно. Я уже говорила – он красавчик.

– Я звякну Хардкаслу.

Джессика склонилась к другу, сказала пару слов, затем встала.

– Не стоит, – прошептала по каналу. – Я справлюсь.

– На всякий случай, – настоял Дэйв.

– Как хочешь, – бросила она раздраженно и оборвала связь.

Дэйв переключился на Хардкасла. Крепкий и устрашающий человекоподобный робот был излюбленным охранником на всех представлениях Дэйва Варшавы.

– Эй, ты сделал бэкап?

– Да, босс, сделал.

– Давно?

– Полчаса назад.

– О’кей, Харди. Топай внутрь и ненавязчиво присмотри за Джесс. Она будет с типом в лоли-прикиде, выглядящим малость стремно.

– Черный лак для ногтей или как? – прорычал робот.

– Ничего настолько гадкого. Может, дело пустяковое. Но что-то в этом типе не так.

– Босс, вас понял. Конец связи.

Спустя минут пять Дэйв заметил, как Хардкасл движется вдоль задней стены и вдруг исчезает за колонной шириной меньше своего тела. Дэйв застыл на секунду в замешательстве, потом сообразил: робот виртуально расширил колонну, наложил новое изображение на старое. Теперь никто из находящихся в общем виртуальном пространстве вышибалу не видел.

Робот сработал виртуозно. Наискосок от него, на другой стороне зала уселись в кабинке Джесс и лоли.

Один файл спустя Джессика снова включила связь.

– Интересный парень, – сообщила девушка. – Загляни к нам.

– Все о’кей?

– Конечно. Будешь готов, заходи.

Дэйв и так собирался устроить себе перерыв. Он подобрал несколько новых композиций, разбавил горстью уже звучавших и поставил список на перетасовку. Варшава отцепил белый воротничок от черной тенниски, сунул его в шляпу, оставив ее на кафедре, и спустился вниз. Затем дернул себя за мочки ушей, отключая звук, и пошел к бару так быстро, что полы черного кожаного плаща захлопали по сапогам. Тихо в зале не стало, но без музыки стал куда слышнее ритмичный, слитный стук подошв. Правда, группка-другая новичков разговаривали чересчур громко. Но это ничего, они скоро усвоят и здешний этикет, и технику общения.

Дэйв не стоял в очереди и не платил. Короли не ждут и не платят. Барменша заметила его издали и протянула над головами очереди три запотевших бутылки пива. Диджей беззвучно поблагодарил и пошел через зал к нужной кабинке. Джессика и лоли сидели друг напротив друга – два полюса сценического стиля. Джессика – высокая, рыжая, в длинном черном бархатном платье с прорезными рукавами, в кожаном корсете, напудренная добела, с черными губами и веками. Лоли – все персиковое, сливочное, ворох юбок до колен, на белом платье розово-зеленый принт из веточек роз, масса кружев и ленточек. Рядом на скамье – шляпка в тон, кукла и сумочка. Завидев Дэйва, лоли пододвинул их к себе. Варшава как раз собирался усесться рядом с ним, чтобы тот не сбежал, и потому воспринял жест лоли как добрый знак, расставил бутылки и уселся.

Нуб протянул руку в белой сетчатой перчатке.

– Михаил Алиев, – представился он.

– Давид Варшавский.

– Знаменитый Дэйв Варшава! Я слышал о вас, но впервые увидел на сцене.

– Мы заметили, что впервые.

– Неужели я настолько бросаюсь в глаза?

– Боюсь, что да, – подтвердил Дэйв и глотнул пива. – Должно быть, ты все уже рассказал Джесс.

– М-да, – подтвердил лоли, наливая пиво в стакан и прихлебывая, будто чай. – Я журналист-фрилансер.

Работаю здесь для Pravda.ru. Меня попросили проверить слушок насчет возможной связи между убийством Мэрфи и дарксайдерами.

К этому времени Дэйв достаточно изучил физиономию парня, чтобы запустить поиск в «Огл фейс». Без макияжа Алиев выглядел совсем по-другому – но его слова подтвердились. Да, журналист. Писал он в основном о светских сплетнях да публиковал обзоры и рецензии на всякие поп-культурные объекты, но за ним числилась и пара сочных скандалов о мошенничествах русской строительной компании в Лейф Уотер. Красавчик Алиев, похоже, был круче, чем выглядел.

Дэйв выбросил результаты поиска из поля зрения.

– Мне показалось, расследование убийств – не твоя стихия, – заметил диджей.

– Уж точно, – согласился Алиев. – Но я – единственный, кто работает на Pravda.ru в Шотландии, рядом с местом преступления. Вы же знаете, каковы газетчики, когда в деле замешаны убийство, священник, оккультизм…

– К несчастью, я это отребье и вправду знаю, – согласился диджей. – Они как-то изобразили, будто я откусил голову живому цыпленку. А я, мать их, всего-то был виджеем на сантеристской свадьбе.

– Ему тогда было семнадцать, – пояснила Джессика. – Ошибки молодости.

Дэйв глянул на нее свирепо.

– Если перейти к делу, что думаете насчет слуха? – заметил Алиев.

– Слуха? Если он до меня не дошел, значит, его и не было вовсе. Твои редакторы троллят.

– Но ведь, в сущности, это возможно, – гнул свое Алиев.

Дэйв откинулся на спинку, сделал большой глоток, заглянул в глаза Джессике. Та едва заметно качнула головой. Варшава кивнул в ответ – столь же незаметно.

– Их «путь левой руки» – это несерьезно. Сплошь болтовня, а на деле и мухи не обидят. «Свобода и вседозволенность» – это да, но упаси бог ступить на мозоль соседу. Тебе очень повезет, если найдешь самозваного колдуна, который признается, что в буйной и нелепой юности принес в жертву котенка на могильном камне.

– Но есть и неогностики, – указала Джессика.

– О да, – подтвердил Алиев.

– Никогда про них не слыхал, – констатировал Дэйв.

– Это потому, что ты торчишь днями на кафедре, а я-то постоянно сижу у бара.

– И то верно, – согласился Дэйв и, посмотрев на лоли, добавил: – Что касается субкультур, Джесс здесь – эксперт номер один.

– Они – не субкультура, – пояснила та. – Скорее интеллектуальное течение, слегка напоминающее религию. Их не отличить по особой одежде, привычкам, знакам. И свои идеи они не спешат высказывать прямо. Насколько я знаю, они вполне способны уговорить себя на убийство священника. Кое-кто из них, во всяком случае.

– Они что, совсем сдвинутые? – поразился Дэйв.

– Ничто не кажется безумным, если не верить в реальность мира, – сообщила Джессика.

Дэйв наконец понял, о ком речь, и воскликнул:

– А-а, вот ты о ком!

– Да, про них.

– Большей частью гики-физики и прочая публика в этом роде.

– Вы о ком? – спросил Алиев.

– Ты слышал когда-нибудь о гностиках? – спросила Джессика, придвинувшись к лоли.

Тот покачал головой.

– Знаешь, древнегреческие гностики верили в то, что мир создан злым демиургом. Некоторые отождествляли его с Богом Ветхого Завета. А Иисус будто бы явился от истинного, доброго Бога, чтобы спасти нас. Конечно, на самом деле оно куда сложнее, но я разжевала, так сказать, суть. Неогностики переделали древние взгляды на свой гиковский лад. Ребята верят, что Вселенная – это всего лишь колоссальная программная модель, запущенная на великом небесном компьютере, а тот, кого верующие считают Богом, – на самом деле этакий сверхчеловеческий программист, который грубо и жестоко забавляется с нами. В общем, о таком обычно треплются студенты-первокурсники на философском факультете, они вечно западают на доказательство симуляции. Но, в отличие от первокурсников, неогностики на самом деле верят в злого программиста. А заодно верят и в то, что все, кто поклоняется традиционным божествам, на самом деле орудия злого демиурга и враги человечества.

– А кто-нибудь из них здесь есть? – спросил Алиев.

– Вроде парочку видела, – сообщила Джессика.

– Так, я составил список в визуальных записях, – сказал Михаил. – Можешь их идентифицировать?

– И что ты будешь с этим делать? – Она колебалась.

– Само собой, подходить к ним я не стану. Расспрошу, поищу данные.

– Хорошо, – отозвалась Джессика.

– Что-то не найду твоего личного пространства, – пожаловался Михаил.

– У меня его нет. Обхожусь без спаек и наращиваний. Грузи на мой айфинк.

Она вынула из сумочки плоский приборчик и положила на стол. Алиев прикусил губу, сосредоточенно уставился на ноготь. Тот через пару секунд дернулся.

– Готово.

Девушка потянулась за приборчиком. Алиев положил на него палец.

– Секундочку. Хочу кое-что показать. Под столом он пару раз сжал руку в кулак.

– Готово.

– Неплохо, – заключила Джессика, глядя на крохотный экранчик.

Затем толкнула гаджет через стол, к Дэйву.

– А ты что думаешь?

Тот посмотрел. На экране было сообщение: «Не реагируйте. Я коп. Продолжим?»

– О да, отличные фото, – сообщил Дэйв. – Простите, мне пора работать.

Он встал и осушил свою бутылку.

– Михаил, приятно было познакомиться. Судя по фото, скоро ты отправишься в магазин за платьем потемнее. И рядом с тобой женщина, которая может тебе помочь определиться с выбором.

Джессика усмехнулась.

– Хорошо. Оставь нас поговорить о своем, о девичьем.

– Ну я все-таки не девочка. Я парень. – Михаил томно пошевелил плечами. – Но заключенный в женском теле.

– А это уже закидон чересчур, – укорил Дэйв, уходя.


Адам Фергюсон откинулся на спинку кресла и уронил себе по паре капель качественного «Оптрекса» в каждый глаз. Затем моргнул несколько раз, поставил на место контактные линзы и поморгал снова. В поле зрения восстановилась база данных расследования. А вот сами глаза болели по-прежнему. Вечер выдался долгий. Да еще эти бесконечно курящиеся благовония инспектора Мухтара. Хоть он и устроился у открытого окна, дымом тянуло все равно. Роп направил струю своего вентилятора против потока воздуха, но и это не слишком помогало.

Этой ночью люди Мухтара без устали рыскали по залитому дождем городу. В Пилтоне Качок Макканн, сидя в моряцком клубе, хлестал водку наперегонки с растатуированным ветераном «Ольстерских волонтеров». В Морнингсайде Очкарик Дилк уныло жевал сухое печенье в гостиной на церемонном чаепитии после встречи эдинбургского отделения БАБАХ, «Боевых атеистов и бескомпромиссных антихристиан». Дилка до смерти замучила респектабельная скука вольнодумства. Двинутый Казах выуживал советы о моде и имена возможных подозреваемых у огненно-рыжей и весьма осведомленной готки в ньюингтонском ночном клубе. В подпольной дешевой пивнушке со стенами из углепластика, расположившейся в Турнхаусе, Черная Энджела вытягивала разоблачительные воспоминания из обиженного жизнью старого соци, пытаясь сбросить его ладонь со своего бедра.

НПИИ переваривала все увеличивающийся поток данных с камер на Истер-роуд и выкидывала слишком много явных уведомлений о фальшивках. В бункере под Хендоном системные программисты весь вечер напролет не покладая рук анализировали слишком уж поспешную и нервную реакцию огромного и нестабильного искусственного интеллекта. В оперативном штабе Хатчинс, Патель и Конноли пытались самостоятельно проверить достоверность роликов, просматривая их и поминутно лазая в «Огл фейс». Наверное, у этой троицы глаза устали не меньше, чем у Фергюсона. Полицейские сержанта Гарра прекратили стучаться в чужие двери и разошлись по своим домам.

Инспектор уже решил последовать их примеру, когда позвонил дежурный сержант из Сент-Андруса.

– Фергюсон слушает!

– Сэр, это констебль Сингх. Полицейское управление Файфа только что получило просьбу о защите от гражданина Дональда Джона Блэка, утверждающего, что он – епископ Сент-Андруса. Сэр, надо думать, он и в самом деле епископ, хотя официально, конечно, мы об этом не знаем. Но, принимая во внимание обстоятельства… Сэр, мы подумали: следует известить вас.

– И это разумно. Сержант, спасибо. Само собой, католические священники встревожены.

– Сэр, он – не католический священник. Он из Шотландской епископальной церкви. Надо думать, и у нее есть епископы.

– Я знаю. Ему угрожали?

– Угроз-то не было. Но его предупредили об опасности. Епископ не хотел говорить кто – но в конце концов выдал, хотя и очень неохотно. Его предупредила профессор церковной истории Нью-Колледжа в Эдинбурге по имени Грейс Мазвабо. Епископ утверждал, что, мол, эта Мазвабо знает, о чем говорит, упоминал каких-то ковенантеров, а потом замолчал наглухо. Очевидно, он несколько часов обдумывал ее слова, взвинтился, испереживался – и решил позвонить нам. Сэр, если уж говорить неофициально – думаю, здешний инспектор был бы очень благодарен за совет.

Слушая, Фергюсон нацарапал «епископ Сент-Андруса» и «ковенантеры» в настольном планшете. Ткнул стилусом в иконку «Поиск» и с ужасом уставился на первую всплывшую строчку:

«Убит епископ Сент-Андруса».


Он поспешно кликнул, чтобы увидеть всю статью. Оказалось, ковенантеры убили какого-то прелата четыреста лет назад…

– Сэр, что такое? – спросил Сингх тревожно.

– Простите, сержант, – наверное, я нечаянно вскрикнул, – сказал Фергюсон и объяснил, в чем дело.

– А как насчет совета?

– Сержант, сугубо неофициально: пусть ваш инспектор даст епископу вооруженную охрану. Утром мы нанесем леди-профессору неожиданный визит.

Сингх отключился. Фергюсон пересказал беседу Мухтару и Лодырю.

– Мохаммед, есть здесь знакомые ниточки? Тот покачал головой.

– Абсолютно ничего. Ковенантеры не попадали в поле нашего зрения. На Миле есть паб с таким названием, и еще я, конечно, помню шотландскую историю. Не больше.

– Историю?

– Я получил образование до реформ.

– Надо бы мне пополнить свой багаж, – заметил инспектор.

– Вряд ли оно того стоит, – ответил Мухтар. – Лучше пойди и выспись. Утром Лодырь даст краткую сводку.


Роп с Фергюсоном покинули участок вместе. Инспектор остановился и раскрыл зонтик.

– Доброй ночи, – сказал Фергюсон. – И побереги себя.

– Доброй ночи. Увидимся в восемь?

– Восемь тридцать, у подножия Маунда.

Он пересек Лейф Уок и направился к аллеям и лестницам, ведущим на улицу Розы. Лодырь наблюдал за ним через камеры, установленные на уличных фонарях, пока инспектор не свернул к пабу «Абботсфорд». Фергюсон выпьет там пинту пива, затем сядет на трамвай и поедет домой, на Морнингсайд.

Лодырь наклонил голову – так дождевая вода сбегала по его спине – и пошел к Ватерлоо-плейс, пересек улицу, свернул к Северному мосту. Там всегда бывало людно, а в особенности после наступления темноты. Мост роп проскочил на хорошей скорости, мимо обнявшихся парочек и шумных семеек на трамвайных остановках, сквозь группу тощих девчонок, чьи каблуки цокали, будто копытца, – при виде полицейского робота девицы рассыпались в стороны, изображая готовность бежать. Лодырь обменялся опознавательными сигналами с дорожным уборщиком, трудившимся в канаве, – его лишенные разума сигналы были просты и пусты, как машинный код.

Лодырь свернул направо, на Милю, прошел пару сотен метров и свернул на улицу Георга IV, прошел над темным провалом Коугейт. Завтра в это же время на ней будут толпы, вне зависимости от погоды. Но сегодня она почти пустовала, гуляки, решившие выбраться на тусовку в четверг, прятались за стенами клубов. Робот прокрался между двумя большими библиотеками до верха Кэндлмейкер-роу, по аллее Грейфрайерс, затем перемахнул ворота, ведущие во двор церкви Грейфрайерс. Миновал церковь по дороге к стене Флоддена и остановился на углу, откуда дорожки вели к Ковенантерской тюрьме.

Где-то на задворках лишенного крыши мавзолея Томаса Поттера (Nuper Mercator Edinburgis[15], гласила надпись) сдвинулась галька. С земли поднялось долговязое существо. Лодырь увидел его сперва в инфракрасном спектре, потом в ультрафиолете. В видимом диапазоне оно казалось серым. Перед роботом предстал высокий обнаженный мужчина, покрытый грубой шерстью. Ноги его были худыми и длинными, на всех пальцах – когти. Морщинистое лицо походило на волчью морду, собачьи клыки обнажились в приветствии.

– Череполом, рад видеть тебя!

– Лейтенант, добрый вечер, – отозвался робот. – Нам следует кое-что обсудить.

4. Профессор

Фергюсон зашел в «Абботсфорд» несколькими часами позже обычного и не удивился, обнаружив свое излюбленное место занятым. Правда, сидела на нем его жена, Айла, и вот это было необычным. Она усмехнулась, завидев Адама, и указала кивком на почти опустевший бокал. Фергюсон заказал себе пиво, а жене – джин-тоник. Та переложила пальто со стула на подоконник.

Айла была миниатюрной брюнеткой, рассудительной, аккуратной и сдержанной в жестах – одним словом, полной противоположностью Фергюсона. Телосложением тот больше походил на патрульного полицейского с дубинкой в руках, чем на детектива. Никому бы и в голову не пришло послать его работать под прикрытием. И карьеры у них с женой сложились совершенно разные. Он всегда стремился продвинуться повыше. Она же хотела как можно лучше делать работу, от которой получала удовольствие, и не мечтала о должности начальника. После десяти лет в качестве техника-исследователя в отделе клеточной биологии больницы Вестерн-Централ Айла могла бы сама руководить аспирантами либо целой лабораторией, но предпочитала, по ее словам, сама копаться в материалах.

– Часто сюда заходишь? – осведомился Фергюсон, поднимая бокал за ее здоровье.

– Я знала, что ты сегодня задержишься допоздна, но все-таки пойдешь домой, ну и решила тебя перехватить по дороге. Хорошо по времени подгадала, правда?

– Да, неплохо, – согласился Фергюсон и добавил, вытирая ладонью пену с губ: – Вкусно. Как день прошел?

– Как обычно – только «скорая» прилетела на всех порах, в больнице полицейские дежурят, а на следующую неделю назначили экстренную терапию стволовыми клетками. Насколько я понимаю, кто-то подорвался.

Она толкнула мужа локтем.

– А вот тебе наверняка есть что рассказать.

– Ты же видела новости. Больше я ничего не могу рассказать.

Айла демонстративно обвела взглядом окрестности.

– Ага, и в этой берлоге у стен есть уши. Фергюсон засмеялся.

– Угу. Прямо отсюда я вижу двух журналистов и одного известного футбольного хулигана.

Айла вздохнула тяжело.

– Адам, пожалуйста! Я спрашиваю не о подробностях. Мне интересно, как ты сам к этому делу относишься.

– Хорошо.

Инспектор вздохнул. Конечно, он был рад повстречать жену, но к радости примешалась и толика раздражения: драгоценные полчаса в одиночестве за пинтой пива накрылись. Что ж, придется мыслить вслух.

– Само место выглядело не так уж страшно. Я видывал аварии страшнее. Причем намного. К тому же всех раненых увезли еще до того, как я приехал. Но само это дело со священником и бомбой – господи Боже!

– Да уж, самое время Господа помянуть. Фергюсон натянуто улыбнулся – попытка жены сострить показалась ему неуместной.

– Прости, – сказала она, – у меня тоже по коже мурашки. Будто возвращаются скверные времена.

Инспектор знал, что она имеет в виду. Скверные времена начались в конце Войн за веру и продолжились во времена последовавших беспорядков – и все это на фоне климатического кризиса. Беда за бедой: правление соци, реставрация, Второе Просвещение. Как и его жена, Фергюсон видел все, а в последнем и принимал активное участие. В то время работа казалась хорошей. Фергюсон совершил тогда много гнусного, искренне считая, что несет благо. Он хотел растереть религиозно озабоченных в порошок. Во Втором Просвещении кристаллизовались ненависть и отвращение, рожденные Войнами за веру. Люди хотели не просто отделить церковь от государства, но изгнать ее из политики и вообще из общественной жизни.

Падение религиозных учреждений произошло быстрее, чем падение коммунизма. После десятилетий воодушевления фанатиков и благословения терроризма, фундаментализма, апокалиптических войн, креационизма, отрицания изменений климата, подавления женщин, нищеты, невежества и болезней – наступило время расплаты. Так или иначе, секуляризм овладел всеми развитыми странами. Политик, запятнавший себя связью с религиозными организациями, на выборах не имел ни единого шанса. Народ отбросил все без исключения религиозные запреты. Из системы образования было изгнано всякое влияние церкви, и осталось лишь строго светское обучение.

Твердолобые религиозники назвали Второе Просвещение «Великим Отчуждением». Фергюсон считал, что так оно и есть. Он и сам ощущал лишь холодное отчуждение. Он никогда не был религиозным и дело свое делал беспристрастно: с холодной твердой решимостью, с убежденностью, что реформы нужно провести. Большинство поддерживало реформы, меньшинство – активно сопротивлялось, они делали что могли: проводили сидячие забастовки во дворах у воскресных школ, произносили обличительные речи, а иногда устраивали теракты.

Проблему усугубило плачевное состояние государства. Разведку и силовиков презирали и высмеивали, никто им не верил, все ведомства систематически подвергались чисткам. Повсюду запретили пытки, по крайней мере официально, и к их применению относились с отвращением. Потрясенные поражением, урезанные в средствах армии не годились для наведения внутреннего порядка. Вся тяжесть работы легла на обычную полицию.

Бригадам «богоборцев» пришлось столкнуться с волной религиозной реакции. Молодой констебль Фергюсон работал в самой гуще. Он ретиво размахивал дубинкой, проламывался сквозь толпы, чтобы вытащить прямо с амвонов и кафедр мятежных священников и мулл. Он швырял орущих школьников в полицейский фургон, затем разворачивался, лупил дубинкой их родителей и швырял туда же. За два тяжелейших года беспорядков он застрелил в упор троих мужчин и одну женщину и потерял счет тем, кого избил. Тогда уже не было холодных, просчитанных пыток, бытовавших во время Войн за веру. Все держалось на страхе и ярости, так копы выбивали в тюремных камерах признания поколение-два назад.

Фергюсон не мог без стыда вспоминать свое прошлое.

– Я думаю, до прежних времен далеко, – сказал он Айле. – Вряд ли они вернутся. Но меня пугает то, что, получается, и сейчас происходит такая херня – несмотря на… В общем, несмотря на всю нашу давнюю работу.

Айла, кажется, поняла: больше из мужа не выжать ничего.

– Ну, однако же, не все было так уж плохо, – заключила она.

А после умело перевела разговор на более легкие темы. Их младшую дочь, Нив, учившуюся дизайну в Телфорде, пригласили на свадьбу подружкой невесты. И начался мильон терзаний. Теперь она в срочном порядке придумывала фасон собственного платья и черпала вдохновение из наряда, запечатленного на заднем плане свадебной фотографии бабушки невесты. Айла размахивала руками, говорила про бланманже и каемочки. Фергюсон слушал, вяло изображая интерес. Их собственная свадьба прошла обыденно и просто, в регистратуре на Виктория-стрит. Он думал, что после секуляризации все брачные церемонии будут такими. Увы, где там!

Когда супруги допили пиво, Айла предложила взять еще по одной. Фергюсон согласился вопреки привычке.

Домой они уехали на последнем трамвае.


Фергюсон проснулся в 6:50. Будильник стоял на 7:00. Инспектор полежал еще девять минут. Когда он обнял жену, та пошевелилась, но не проснулась. До семи утра осталась ровно минута, и тогда Адам сел, поставил звонок для Айлы на 8:00 и выкатился из кровати. Инспектор любил утро, когда можно было походить без контактных линз, но перед новостями устоять не мог. Потому инспектор брился, вручную настроив клипфон на «Мировую службу», единственный источник новостей, в котором уж точно убийство отца Мэрфи не попадет на первую полосу. Так, новые проблемы с ориентировкой солет. Еще одна поломка на лифте, задерживаются орбитальные грузы. Объединенная Арабская Республика подняла цену на электричество. В результате слегка просели рынки в Токио и Шанхае.

Побрившись, Адам вставил линзы. За завтраком просмотрел газеты. Прошелся по первым страницам «Геральд» и «Скотсмэн». В «Скотсмэн» красовалась статья Тома Макэя, описывающая дело как возможный теракт, – но без потуг на сенсацию и провокационность. История попала и в «Гардиан», и в «Таймс» – но уже на последние страницы. «Телеграф» выдала самодовольные размышлизмы на тему того, как Шотландия до сих пор полагается на свою полицию, – инспектор сразу вспомнил о работе. Он подключился к НПИИ. Ночные поправки сместили поисковый профиль, но не в ту сторону. Система вздумала запросить ордера на арест для всех, кто был на Истер-роуд в прошлую неделю. Поэтому ее пришлось успокаивать и переналаживать. На местном полицейском жаргоне НПИИ звалась «Паранойя», отчасти потому, что стоило к ней подключиться, как голову заполняли потусторонние голоса, одержимые своими собственными духами. А еще «Паранойя» получила свое прозвище из-за того впечатления, которое она производила на криминальную братию и население в целом. Все, само собой, приписывали ей могущество куда больше реального. Фергюсон вздохнул и просмотрел профиль. Список людей, посещавших отца Мэрфи, еще расширяли и уточняли. Информатор Двинутого Казаха выдал небольшой список возможных подозреваемых, вовлеченных в какое-то странное ответвление готической субкультуры. Остальные люди Мухтара не добыли ничего ценного. Две раненые женщины не придут в сознание еще несколько дней, да и, в любом случае, их будут держать на успокоительных. На одиннадцать у Фергюсона назначена встреча с католическим епископом, доктором Карли. После обеда Фергюсона хотел видеть старший инспектор Мухтар. С ним назначать время бессмысленно – встретится, когда захочет сам.

Фергюсон сунул миску из-под мюсли в раковину, забежал наверх, в спальню – поцеловать все еще спящую жену в лоб – и направился к трамвайной остановке. Она располагалась всего в полусотне метров от двери, время ожидания – одна минута, поэтому Адам не брал с собой зонтик. Когда трамвай, дергаясь и лязгая, покатился вниз, к Толкросс, инспектор уцепился за петлю поручня и наморгал себе сайт Эдинбургского университета, а в нем – подменю Нью-Колледжа.

Некогда тот был главным центром теологической подготовки священников для Шотландской и Свободной церквей. Он остался таковым и по сей день, но желающих учиться там стало гораздо меньше. Колледж шел в ногу со временем, секуляризовался и предлагал больше курсов по истории и философии, чем по теологии. Профессор Грейс Э. Мазвабо преподавала историю церкви в Шотландии и исследовала постреформационный период. В резюме профессора был список ее статей и книг, их названия, на вкус Фергюсона, воплощали собой дремучую невразумительность и банальность эпических масштабов. В краткой биографической справке значилось, что она родилась в Булавайо, Зимбабве. Но после начальной школы продолжила обучение в Шотландии, куда ее родители переехали как христиане, запросившие убежища, – на это указывали даты переезда. Профессор добровольно и бескорыстно трудилась для Совета по делам беженцев, а также значилась как «диакон». В соответствии с политикой официального непризнания название своей церкви Мазвабо не указала.


Фергюсон вышел из трамвая на середине Принсес-стрит, перешел улицу и обнаружил Лодыря, сидящего на ступеньках портика Национальной галереи. Дождь прекратился, но небо по-прежнему застилали облака. Пока инспектор и роп шли к Маунду, небо потемнело, но затем стало светлеть.

– Странно, – заметил Лодырь. – Частичное затмение должно было быть на двадцать секунд длиннее.

– У них наверху проблемы, – сообщил Фергюсон. – Сообщали в новостях.

– Да, – подтвердил Лодырь и, как показалось инспектору, погрузился в размышления, ища информацию в сети. – Именно так. Проблемы. А теперь о ковенантерах…

– Мы будем на месте через две минуты, – предупредил инспектор, начиная подъем.

– Я постараюсь покороче.

К тому времени, как робот окончил рассказ, напарники поднялись наверх и оказались во дворе колледжа. Перед ними возвышалась статуя бородатого мужчины в просторном берете и длинной мантии, поднявшего правую руку, а левой прижавшего к груди книгу.

– Джон Нокс. Ковенантер?

– Нет, – ответил Лодырь. – Он был раньше. Джон Нокс – реформатор.

– А похож на революционера.

– Верно. Он и есть революционер.

Фергюсон хотел картинно пожать плечами, но вспомнил шесть самых неприятных месяцев своей юности – и передернулся по-настоящему.

– Да, у меня и так зуб на это место, – пробормотал он.

– Я договорился с местным начальством, – сообщил робот, явно желая сменить тему разговора. – Пойдем в офис профессора Мазвабо?

– Она уже там? – спросил инспектор, надеявшийся перехватить ее по пути на работу.

– Да.

– Что ж, пошли.

Лодырь повел его – вверх по ступенькам в конце двора, по длинным коридорам и лестницам, вдоль вереницы портретов суровых мужчин в черных одеждах и белых воротниках. Профессорская дверь была закрыта. Фергюсон постучал.

– Войдите!

Мазвабо – строгая стройная женщина немного за тридцать – возилась у чайника, стоявшего на подоконнике.

– Здравствуйте, – сказала она, хмурясь. – Вы кто?

– Детектив-инспектор Адам Фергюсон, полиция Лотиана и Пограничья, – он показал удостоверение. – Доброе утро, профессор.

Она кивнула, отвернулась, налила воды в кружку с растворимым кофе и села за стол. Затем указала инспектору на потертое кресло по другую сторону стола.

– Садитесь, пожалуйста. А этой, э-э… вещи необходимо… э-э…

Профессор не договорила.

– Присесть? – закончил мысль Фергюсон, улыбаясь. – Нет. Ему и так удобно.

– Быть здесь? – закончила мысль профессор.

– Боюсь, что да, мэм.

– Мне неприятно его присутствие.

– Считайте меня записывающим прибором, – предложил Лодырь. – Чем-нибудь вроде камеры на штативе.

Мазвабо отхлебнула кофе, разгладила бумаги на столе. Фергюсон молча наблюдал за этими попытками собраться с духом. Наконец профессор посмотрела на полицейского.

– Итак, инспектор, чем я могу помочь вам?

– Для начала вы могли бы объяснить, почему вы сообщили епископу Сент-Андруса, что ему может грозить опасность.

– А вы могли бы объяснить, почему считаете, что это сделала я?

– Полиция Файфа передала нам то, что им сообщил епископ.

– Вот в чем дело. А я уже заподозрила, что вы прослушиваете телефоны.

– Вовсе нет. Мы можем продолжить? Несколько секунд Мазвабо смотрела в окно, вздохнула, затем снова посмотрела на инспектора.

– Хорошо, продолжим. Вы когда-нибудь слышали о конгрегации Третьего ковенанта?

– Я слышал о ковенантерах. И о двух ковенантах. Разве был третий?

Мазвабо растерялась на мгновение.

– …Знаете, в восемнадцатом веке часть камеронцев и в самом деле подписала… – Затем профессор улыбнулась и махнула рукой. – Да забудьте, это историческая частность. У конгрегации Третьего ковенанта с камеронцами – ничего общего. Это, можно сказать, новое движение. И очень маленькое. Полагаю, это попросту секта. Она считает, что образовавшиеся после Английской революции государства: Британия, Британское содружество и США – особым образом соединены с Богом посредством Национального ковенанта, а также Торжественной лиги и Ковенанта. Британия, Британское содружество и США были и остаются народами, связанными Ковенантом.

Вы, кажется, удивлены, – добавила профессор после паузы.

– Я не совсем понимаю, почему они считают договоры, подписанные в 1630 и 1640-х годах, действительными до сих пор?

– А как считать их недействительными, если их все еще соблюдают?

– Их можно расторгнуть.

– Именно! Они не утрачивают силу сами по себе. И это также относится к договорам с Богом, касающимся людей, которые их заключали, и всех их потомков и преемников.

– Я не считаю себя связанным договорами, которые подписали мои предки.

– Позволю себе усомниться, – заметила Мазвабо. – У Господа на это может быть иной взгляд. И у судьи тоже, если уж на то пошло. Ваша работа как полицейского регулируется Великой хартией вольностей, Арбротской декларацией, Биллем о правах 1689 года в такой же степени, как и конституцией Республики Шотландия – которую, кстати, вы не подписывали.

– Это, вне сомнений, очень интересно. Но давайте вернемся к делу.

– Инспектор, дело как раз в том, что Третий ковенант считает «Великое Отчуждение» – по-вашему Второе Просвещение – событием, повлекшим крайне важные последствия. Англия и Шотландия стали секулярными государствами, США приняли тридцать первую поправку к конституции, отрицающую всякую государственную роль религии. То есть после Великого отчуждения англоязычный мир нарушил ковенант и потому подлежит суду Господню на иных основаниях, нежели государства, не являющиеся преемниками Британии 1638 года.

– Ага. Никого не хочу обидеть, но лично мне этот риск представляется вполне приемлемым. И я еще не услышал, какое отношение это имеет к делу.

– Секта Третьего ковенанта считает, что отвратить гнев Божий – эпидемии, природные катаклизмы и прочее – можно только решительными действиями святых истинной церкви Третьего ковенанта, то бишь самих сектантов. Они должны вознести карающую десницу правосудия над «изменническими» церквями и впоследствии над «изменническими» государствами.

– Вознести карающую десницу правосудия? Это что значит? Заклеймить в речи, проклясть, проповедь прочитать? Что?

– Это значит убивать людей, – сказала профессор Мазвабо.


На секунду Фергюсон лишился дара речи. Пришлось стиснуть зубы, чтобы не открылся от удивления рот. Идиотское простодушие верующих не переставало его изумлять.

– …Э-э, а как вы узнали? – выдавил он наконец. Профессор снова посмотрела в окно.

– Знаете, инспектор, мне отчасти неловко. Я диакон Шотландской церкви. Я посещаю церковь Грейфрайерс. И одна из моих обязанностей – добровольная, в общем-то, – это наводить порядок в церкви до и после воскресных служб. Я поправляю сиденья и подставки для ног, удостоверяюсь, что Библии и псалтири на положенных местах, убираю мусор. Такие вот мелкие хлопоты.

– Люди мусорят в церкви?

– И вы удивитесь тому, как сильно, – ответила Мазвабо, усмехнувшись. – Я бы могла рассказать много интересного… впрочем, неважно. Несколько месяцев тому назад – в мае или в июне – я стала находить в церкви листовки, что-то вроде религиозной агитации, рассованные там и сям: их вкладывали в Библии, оставляли на краях скамей и стойке с религиозными брошюрами и журналами. На листовках значилось, что выпускает их конгрегация Третьего ковенанта, о которой я никогда не слышала раньше. Они меня шокировали. Очень резкий язык. Конечно, я собрала все листовки, какие смогла отыскать.

– И что вы с ними сделали?

– Показала священнику, преподобному Доу. Он согласился, что такого рода писаниям не место в нашей церкви. Иногда люди оставляют листовки с самыми лучшими намерениями, и, хотя с точки зрения доктрины они бывают несколько ортодоксальней, чем нынешнее учение, мы не обращаем внимания. В конце концов, это одна вера, пусть и, скажем так, радикальнее сформулированная. Но мириться с этими – уж увольте! Ни в коем случае. С тех пор я специально искала их, прибираясь в церкви. Иногда находила до утренней службы, иногда – после, а временами и вечером. Но, кажется, теперь я собрала их все. С начала августа новых не появлялось.

– Вы можете предположить, кто их оставляет? Мазвабо покачала головой.

– Их может оставить даже тот, кто не посещает службы. Грейфрайерс – историческая достопримечательность, приманка для туристов. Люди посещают ее постоянно.

– А если это кто-нибудь из вашей конгрегации? Неужели вы не обратили внимания на тех, кто мог бы оставить такие листовки?

Мазвабо глянула удивленно.

– Простите, инспектор. Я знаю, что вам приходится придерживаться, как у вас говорится, «официального непризнания» религии и религиозных практик, но вы, кажется, прискорбно невежественны насчет происходящего в вашем городе. В вашем собственном дворе, как говорилось раньше в полиции.

– Сейчас так не говорят. Но, пожалуйста, продолжайте.

– Сейчас в Эдинбурге для воскресных служб Шотландской церкви открыто всего три храма: Грейфрайерс, Толкросс и Олд Кирк на Хай-стрит. Прочие церкви пришлось продать. А три оставшиеся живут за счет туристов. Инспектор, вы, наверное, удивитесь, но наши службы каждое воскресенье посещают две тысячи жителей Эдинбурга. А летом и во время фестивалей – еще больше. Церкви набиты битком. Невозможно проследить, кто оставляет листовки.

– Вы их сохранили?

– Конечно. У меня здесь по экземпляру каждой.

Она встала, подошла к шкафу, выдвинула ящик, покопалась – и вытащила стопочку сложенных пополам листов формата А5. Мазвабо протянула их Фергюсону и отшатнулась, когда их перехватил Лодырь, протянув щупальце.

– Без моих отпечатков одним следом ДНК меньше, – пояснил инспектор.

Лодырь сунул листовки в пластиковый мешок, закупорил его и протянул инспектору.

Тот посмотрел: бумага белая, шрифт черный, плотный. Заголовок верхней листовки, набранный уродливо-причудливыми буквами, гласил:


Пятая прокламация Третьего ковенанта

И сказал Господь воинств небесных:

«Смерть Отступникам и Нарушителям Ковенанта»


Дальше шел текст на смеси английского семнадцатого и двадцать первого веков, настолько же хаотичной, как и расстановка в нем заглавных букв. Фергюсон дочитал до конца страницы.

– Вам не приходило в голову отнести это в полицию? – спросил он.

– Нет. И поэтому мне отчасти неловко.

– Неловко?! – Фергюсон изо всех сил старался не закричать. – Да это же прямая угроза убийством!

– Я не думала, что это можно воспринимать всерьез. Честное слово, я не верила – до вчерашней трагедии.

– И даже после этого вы не обратились в полицию, а только в частном порядке предупредили епископа Сент-Андруса. Почему?

– Почему? – повторила Мазвабо удивленно. – А потому, что, если стоящие за этими листовками всерьез решили претворить свои угрозы в жизнь, они вполне могут повторить самое знаменитое убийство, совершенное прежними ковенантерами. Четвертая прокламация явственно намекает на это. Там были очень злые слова о епископальной церкви – и я подумала о Донни Блэке, потому что…

– Еще раз: почему вы не обратились в полицию? Профессор посмотрела на свой стол, затем – снова на Фергюсона.

– Мне было неудобно. Мне так жаль.

«Да уж, самое время», – подумал инспектор и спросил вслух:

– А почему вам было неудобно?

– Ну вы же понимаете. Полиция не слишком-то дружелюбно относится к церкви, и я подумала… В общем, как я уже сказала, мне жаль, что я не пошла в полицию.

– Вы имеете в виду, что посчитали происходящее внутренним делом церкви? Вы подумали, что обращение в полицию повредит ей?

– Я до вчерашнего дня не считала эти листовки чем-то серьезным. Но – да, в глубине души я примерно так и думала.

– Именно такой образ мыслей привел церкви к их нынешнему положению.

– Да, я прекрасно это понимаю, – Мазвабо поморщилась. – Если я хоть чем-то могу искупить свою оплошность – скажите, я сделаю все возможное.

Фергюсон вдруг понял, что до нее еще не дошло. Пока было непонятно, выйдет ли толк из этой зацепки – Адам в этом сильно сомневался, но то, что Мазвабо не сообщила об угрозах, которые сама восприняла серьезно, могло грозить ей обвинением даже не в преступной халатности, а в соучастии.

– Я буду иметь это в виду, – сказал Фергюсон. – Перед тем как мы покинем вас, не могли бы вы быть так любезны и предоставить нам образец своей ДНК, чтобы мы могли исключить ваши следы при анализе листовок?

– Конечно! – отозвалась Мазвабо. И в голосе ее прозвучала радость – впервые за все время беседы.

Но улыбка застыла на ее лице, когда перед ней возникло щупальце ропа с ватным тампоном. Профессор закрыла глаза и открыла рот.

– Мне не нравятся эти штуки, – сказала она после того, как робот взял и упаковал образец.

– Не нужно говорить о ропе так, будто его здесь нет, – посоветовал инспектор, вставая. – Он вполне способен участвовать в беседе.

– О, это я как раз знаю. Тест Тьюринга и тому подобное. Но это не значит, что у него есть чувства, которые можно оскорбить.

– Я вижу, вы вполне искренне выражаете свое мнение, – заметил Лодырь. – Позвольте осведомиться, почему вы так считаете?

Мазвабо слегка растерялась.

– Ну, даже если вы разумны в человеческом смысле – в чем я сомневаюсь, – вы все равно машина, детерминированная система.

Профессор с улыбкой искоса глянула на инспектора.

– Надеюсь, вы не обиделись?

– Я не обижаюсь, – ответил роп.

– Ловлю вас на слове, – сказала Мазвабо и вымученно улыбнулась. – А почему их называют «роп»? – спросила она у инспектора.

– Это сокращение от «робот охраны правопорядка».

– Теперь все ясно, – Мазвабо рассмеялась. – А то мне почему-то всегда казалось, что их назвали в честь Джоанны Роп.

– Кого?

– Вы ее не помните? Последний министр юстиции в правительстве соци.

– Никакой связи! – заверил Фергюсон, чуть вздрогнув.

– У нас – другие законы. Совсем, – добавил робот и направился к двери.

Инспектор шагнул следом – но задержался в дверях.

– Кстати, я вижу, у вас есть клипфон. Может, у вас есть и айфинк?

Мазвабо подняла гаджет в розовом корпусе.

– Я всю свою работу держу на нем. Я не так уж старомодна, как вы думаете.

– Загляните в меню «Игры». Там есть игра под названием «Предсказатель». Она работает с большинством моделей клипфона. Очень простая игра. Положите айфинк на стол, коснитесь пальцем – и загорится свет.

– Звучит несколько бессмысленно.

– Уверяю вас, вовсе нет. Попробуйте и увидите.

– Хорошо. Как-нибудь попробую.

– Если у вас есть свободная минутка, попробуйте прямо сейчас. Пожалуйста.

Мазвабо повела пальцем над экраном гаджета.

– Ага, нашла!

Она стукнула пальцем по экрану – раз и два. После третьего раза она нахмурилась, помедлила пару секунд, затем ткнула пальцем снова.

– Подождите-ка, – пробормотала профессор. – Не может такого быть…

Она опять ткнула пальцем. И опять. Фергюсон вышел и беззвучно прикрыл за собой дверь.

– Удар ниже пояса, – заметил Лодырь.

5. Епископ

Фергюсон с Лодырем вернулись в Гринсайдз без четверти десять. В оперативном штабе люди работали сосредоточенно и тихо. Не успел Фергюсон налить себе первую кружку кофе, как прибыли Мухтар и Тони Ньюман. Он отозвал их в сторонку и рассказал про встречу с Мазвабо.

– Адам, отличная работа! – похвалил старший инспектор. – Хотя, признаюсь, я не верю в перспективность этого направления. Я никогда не слышал про группу «Третьего ковенанта».

– Давайте все-таки попробуем поработать с этой версией, – предложил Фергюсон. – Тони, не мог бы ты сделать копии всех пяти листовок до того, как начнешь их анализировать?

– Конечно, – ответил тот. – Выложить их в профиль?

– Нет. Я просканировал линзами страницу пятой листовки и поискал в сети. Никаких совпадений. В сеть их не выкладывали.

– Это необычно, – заметил Мухтар. – Даже психи-одиночки выкладывают свои манифесты в сеть. А если за листовками стоит целая группа, дело выглядит еще необычнее. Хорошо, мы выкладывать тоже не станем. Пожалуйста, сделай еще одну копию для меня. Фергюсон кивнул.

– Да, анализировать здесь нужно не только следы ДНК. Тони, работа по листовкам – приоритетная. Как можно быстрее проверьте бумагу, печать, чернила.

– Босс, хм, тут есть кое-что другое – и, может быть, более срочное.

– Что такое?

Ньюман поскреб щетинистый подбородок.

– В общем, есть две новости: хорошая и плохая. Начну с хорошей: сегодня в шесть утра саперы наконец обнаружили упаковку бомбы. Она оказалась в мусорной корзине, заваленной обломками. Большой плотный конверт формата А3, на нем – имя Мэрфи, внутри – остатки гексогена, целая куча, на несколько миллиграммов тянет. Плохая новость в том, что все следы ДНК и отпечатки пальцев на конверте принадлежат отцу Мэрфи. Мы попросили саперов поискать какую-нибудь внешнюю упаковку, но, мне кажется, это безнадежно. Хотя мы еще возимся с пакетом. Чтобы окончательно убедиться в отсутствии других отпечатков, потребуется еще несколько часов.

– Хорошо, займитесь листовками, когда сможете. И еще, Тони…

– Да?

– Я очень хочу, чтобы копии листовок были на моем столе, когда я за него сяду. Максимум через пятнадцать минут.

– Через двадцать.

– Хорошо, – согласился Фергюсон, и эксперт выскользнул за дверь.

Мухтар загрузил себе запись разговора с Мазвабо, сделанную Лодырем.

– Прежде чем я начну слушать, скажи: как думаешь, она говорила правду? – спросил старший инспектор.

– О да, – сообщил Лодырь. – Я пометил места, где она пыталась уйти от вопроса или чувствовала себя неудобно, но они очевидны и недвусмысленны.

– Отлично, – подытожил Мухтар.


Копии оказались в офисе Фергюсона в 10:20. Неплохо. Инспектор отправил по сети благодарность Ньюману и принялся за листовки. Прочитав очередную, он передавал ее Лодырю. Первая почти целиком состояла из библейских цитат, деклараций и лозунгов общины, называвшей себя Церковью Шотландии, а на деле являвшейся гонимой маргинальной сектой восемнадцатого-девятнадцатого веков. Вторая листовка добралась и до двадцатого века, обличая аборты, терапию стволовыми клетками, теорию эволюции и расизм. Третья представляла историю христианства как последовательность отступничеств, начиная с возникновения папства («римского Антихриста») и заканчивая всячески проклинаемыми диспенсационалистами. Насколько понял Фергюсон, диспенсационалисты приветствовали Войны за веру как прелюдию к Армагеддону и второму пришествию. Они ошиблись только отчасти: битва у северной границы Израиля не имела решающего значения и произошла близ древнего поля боя у Мегиддо по чистой случайности. Но хлесткое название плюс первая прямая трансляция массового танкового сражения с применением тактических ядерных боеголовок создали поистине апокалиптическую картину.

Четвертая прокламация посвящалась Великому Отчуждению: доктринальности и истории в ней было немного, зато масса цитат из парламентских актов, решений судов и церковных ассамблей, конституций – словно вереница примечаний к отсутствующему юридическому документу.

Пятая листовка, первую страницу которой Фергюсон уже прочитал, и была этим документом. А точнее – объявлением войны:


Сим конгрегация Третьего ковенанта взывает к истинной Протестантской Церкви и народам ШОТЛАНДИИ и прочих РЕВОЛЮЦИОННЫХ ГОСУДАРСТВ, а именно: бывшего Соединенного Королевства, Ирландии, Соединенных Штатов, Канады, всех бывших ДОМИНИОНОВ Великобритании и всех больших и МАЛЫХ заморских территорий, какие в прошлом различным образом извлекали пользу из проповеди Слова Божьего и многообразных благотворных гражданских и религиозных свобод, произошедших вследствие Реформации (пусть умаленных и загрязненных чередою не принявших ковенант монархов и прочих безбожных правителей, коих в прошлом церковь призывала смириться и покаяться, и чьих нынешних наследников мы, как представители истинной Пресвитерианской церкви и принявшей ковенант шотландской нации, принимая во внимание опасность дальнейшего пребывания во грехе, отныне во всеуслышание отвергаем как узурпаторов и открытых нарушителей ковенанта, коим далее подчиняться для нас невозможно и немыслимо), – с требованием собраться под знаменами конгрегации Третьего ковенанта и пойти войной на отступнические церкви и нарушающих ковенант правителей упомянутых ГОСУДАРСТВ и на всех их добровольных помощников, будь то самые мелкие чиновники или кто угодно, и на всех, кто добровольно предался им и помогает любым образом против трудов и дел РЕФОРМАЦИИ и призывает длить свои труды на этом поприще вопреки всем угрозам, покуда с Божьим благословением победа не будет запечатлена в будущем ТРЕТЬЕМ КОВЕНАНТЕ. Аминь.


Фергюсон закончил читать, испытав странное чувство облегчения – словно выбрался из темного туннеля. Такое он испытывал иногда после речей соци, слышанных в университете. Безостановочный поток логических выводов из сомнительных предпосылок привел инспектора в замешательство. Если воспринимать пятую прокламацию серьезно, то она, безусловно, пропагандировала и оправдывала действия вроде убийства отца Мэрфи. Но принять ее всерьез было нелегко.

Фергюсон глянул на Лодыря.

– Ну и что ты думаешь об этом? Перед нами серьезная угроза и самая весомая из наших улик – или полоумный бред спятивших фанатиков?

Лодырь промедлил с ответом – что с ним случалось редко.

– Я проверил все цитаты из религиозных и юридических документов, – сказал наконец робот. – Они подлинны. Я проследил логику рассуждений. Если считать верными исходные посылки, она безукоризненна. Принявший эти посылки будет морально – и, с его точки зрения, юридически – обязан исполнить их следствия. В совокупности эти листовки представляют собой, выражаясь по-старому, фетву, то есть равносильную законодательному акту прокламацию, выпущенную сведущим в истории и праве религиозным авторитетом. То есть, если мы отыщем того, кто принимает посылки этих прокламаций, мы получим очевидного подозреваемого.

– Иногда мне кажется, что выражение «спасибо, капитан Очевидность» придумали как раз про ропов! – воскликнул инспектор.

– Это не так, – невозмутимо сообщил робот. – Самые ранние примеры употребления выражения датируются…

– Да я шучу!

– Я тоже. Поддержал шутку.

– Хорошо. А теперь примени-ка свои хваленые эмпатические способности к нашему делу. Что можно сказать про состояние ума писавшего – или писавших?

– Писал один автор. Вероятность этого – восемьдесят шесть процентов. Правда, это простейший анализ. Под громоздким, архаичным стилем письма может скрываться работа нескольких человек, но для определения коллективного авторства нужно больше образцов текста. Я все же склоняюсь к тому, что автор один. В тексте не видно признаков психического расстройства либо иной патологии.

– Ты уверен? По мне, текст выглядит так, будто в нем каждая буква написана другим цветом.

– Текст полностью набран буквами черного цвета, – заметил роп невозмутимо. – Существенно то, что нет признаков паранойи: отступлений от темы, самореференции, алогичных заключений и тому подобного.

– А мне кажется, даже если принять гипотетически, что Бог есть и что он, или она, или как их там, основали христианскую церковь и все прочие, то у любого человека, принявшего в качестве исходной посылки истинность единственной церкви, состоящей только из благословенного себя и дюжины сторонников, по определению не все в порядке с головой. И с тем, что он считает «реальностью».

– Не совсем. Такая позиция довольно распространена. Многие мелкие группы исламистов в период Войн за веру объявляли все остальные подобные группы отступниками. И не только религиозные фанатики считают себя исключением. Аналогичную позицию заняли многие группы непримиримых соци. При допросах в большинстве случаев у них не было выявлено никаких следов умственной патологии.

– В большинстве случаев.

– Я считаю, автор листовок – не исключение.

– Ладно. Ты – робот, я – всего лишь человек. Уступаю твоему превосходящему интеллекту. Однако…

На столе Фергюсона зазвонил телефон.

– К вам доктор Карли, – сказали из приемной.

– Я его приму, – отозвался инспектор, поднимаясь к двери. – Э-э, Лодырь, постарайся не давить интеллектом.

– Постараюсь! – пообещал робот и уселся на подоконнике, сложив ноги.

Доктор Хью Карли был высоким, тонкокостным и тощим, с птичьим лицом, носил костюм, рубашку и галстук. Пахло от доктора одеколоном и сигаретами. Единственный намек на профессию – неприметный золотой крестик на лацкане. Фергюсон не помнил этого человека, но, вполне возможно, встречал его раньше. Во времена «богоборцев» инспектор вламывался во множество церквей и презрительно глядел в лица половины шотландского духовенства. Но если Карли и узнал полицейского, то не подал виду. Он крепко пожал протянутую руку, кивнул Лодырю и уселся.

Фергюсон, помня о своем же наставлении блюсти вежливость, засомневался. Как же обращаться к епископу? В итоге инспектор остановился на том, чтобы титуловать его как ученого.

– Доктор Карли, доброе утро! Спасибо, что пришли. От лица полиции и нашего отдела в частности я выражаю вам соболезнования по поводу гибели вашего коллеги.

– Спасибо. И за приглашение сюда – тоже. Я ценю вашу вежливость и деликатность. Однако я полагаю, что вы пригласили меня не только ради соболезнований.

– Да, пожалуйста, если у вас есть некие опасения, сомнения – вы можете высказать их смело. Все останется лишь между нами…

Карли откинулся на спинку кресла, сцепил испятнанные табаком пальцы, задумчиво пошевелил ими.

– В самом деле, инспектор, – я сомневаюсь и опасаюсь.

Он подался вперед, уложив сцепленные руки на колено.

– Позвольте же мне, фигурально выражаясь, выложить карты на стол. Вы можете рассчитывать на то, что я буду говорить правду и на ваши вопросы отвечу искренне и прямо – разумеется, если они не касаются тайны исповеди.

– Тайны исповеди?

– Я не могу раскрыть словом либо поступком поведанного мне в обряде исповеди.

– Ага. И это может быть важным для интересующего нас дела?

Губы епископа дрогнули.

– К сожалению, я никоим образом не могу рассказать вам даже этого. – На его лице промелькнула досада. – Кажется, я зря упоминал о тайне исповеди. Но давайте не будем о ней. Я понимаю свое положение, равно как и положение моей церкви. Лгать и изворачиваться не в моих интересах. Я бы не соврал, даже если бы рядом не было ходячего детектора лжи, следящего за каждым моим словом.

– Хорошо, – согласился инспектор. – Продолжайте, пожалуйста.

– Прежде всего, до меня дошли слухи о том, что ваше ведомство всерьез рассматривает версию об изготовлении бомбы самим погибшим священником. Эти слухи правдивы?

– Надеюсь, что сказанное мной останется между нами, – сказал инспектор. – Так вот: да, мы рассматриваем такую версию. Но это скорее просто вероятность, которую преждевременно сбрасывать со счетов, нежели главное направление расследования.

Епископ решительно взмахнул руками – будто отсек что-то.

– Можете сразу забыть об этой версии. Вы напрасно тратите на нее время и ресурсы. Я близко знал Лайама Мэрфи. Мы были знакомы двадцать лет. Для человека его убеждений заниматься бомбами – немыслимо и невозможно.

– К сожалению, одной лишь вашей убежденности недостаточно, чтобы исключить эту версию.

– Как глупо с вашей стороны. Впрочем, извините, я отвлекся. Вернемся к делу. Я связался с архиепископом и получил его разрешение передать вам полный – конечно, насколько нам известно, – список прихожан покойного отца Мэрфи.

– Спасибо!

Карли вынул из кармана мобильный телефон и подключился к десктопу Фергюсона.

– Принято, – подтвердил инспектор, глянув на экран, и отправил полученное в локальную сеть оперативного штаба.

– Однако, – продолжил Карли, – единственная польза от этого списка, как мне кажется, – облегчить проверку следов ДНК и работу с видеозаписями. Я очень сомневаюсь, что прихожане отца Мэрфи могли бы покуситься на его жизнь. Прежде всего, не только они посещали дом отца Мэрфи. Он крайне серьезно и ревностно относился к завету помогать обездоленным и страдающим. Настолько ревностно, что порою это выходило за рамки здравого смысла. Так считали вышестоящие, и я в том числе. Отец Мэрфи помогал алкоголикам, наркоманам, проституткам, бездомным бродягам, мелким и не самым мелким преступникам. Его дверь была открыта для всех. Иногда те, кому он помогал, злоупотребляли его доверием. Бывало, что отцу Мэрфи и его домоправительнице приходилось защищаться от физической агрессии.

– Священникам такое позволено?

– В случае необходимости и если это не является гражданским неповиновением.

– Не могли бы вы пояснить, что это значит?

– Если на священника напал преступник, священник имеет право на самооборону согласно законам страны и здравому смыслу. Если же, с другой стороны, священник, равно как и любой другой христианин, подвергается преследованиям со стороны властей либо должен предстать перед законом – ему предписано непротивление.

– Имелось ли оружие в доме покойного отца Мэрфи? Карли поджал губы.

– В его собственности – нет. Но, как я понимаю, миссис Уайт, его домоправительница, жившая в квартире наверху, держала на всякий случай дробовик.

Инспектор удивился. Домоправительница – «миссис»?

– Бернардет Уайт замужем? – спросил он.

– Инспектор, она – вдова Войн за веру. Я навещу ее в больнице сегодня после обеда.

– Секундочку, – пробормотал инспектор и поспешно набросал в планшете заметку: проверить, могли ли следы химикатов на руке покойного остаться от ружейного пороха, а не от гексогена, – а затем отправил заметку экспертам.

– Хорошо, – резюмировал он. – А теперь скажите мне, как часто отец Мэрфи сталкивался с физической агрессией со стороны посетителей?

Епископ пожал плечами.

– Не слишком часто. Самое большее, три-четыре раза в год.

– Самое большее? По мне, это уже немало.

– Пожалуй.

– Значит, вполне возможно, что взрывчатку ему могли подложить по личным мотивам? Может, отца Мэрфи решил убить кто-то, кто поссорился с ним и затаил обиду?

– Я склоняюсь именно к этой версии. Конечно, мне хотелось бы благодушно заверить вас, как делают многие добросердечные люди, что никто и слова плохого не сказал бы об отце Мэрфи, – но, к сожалению, это неправда. Те, кого он окормлял – либо хотел окормить, – могли затаить обиду по какому-нибудь поводу, который вам или мне – и Лайаму тоже, насколько я его знаю, – показался бы совершенно пустяковым и уж точно не заслуживающим такого кошмарного ответа. Но для расстроенного разума и отягченной грехом души…

– То есть виновником вы считаете психа-одиночку? – Фергюсон почти улыбнулся.

– В общих чертах – да. Думаю, гораздо полезнее было бы искать именно такого подозреваемого, а не шарить в поисках остатков ИРА или кого-то в этом духе. Уверяю вас, таких отец Мэрфи искренне презирал всю свою жизнь.

– Доктор Карли, не могу передать, как я вам благодарен. Но, прежде чем вы покинете нас, я хотел бы отнять еще пару минут вашего драгоценного времени и услышать ваше профессиональное мнение – если вы не против, конечно.

– Пожалуйста.

Инспектор пододвинул к епископу копии прокламаций.

– Что вы скажете о них?

Карли вытащил очки из внутреннего кармана. Рука инспектора дрогнула. Карли взглянул раздраженно, но потом улыбнулся.

– Это просто обычная оптика. Для чтения.

– Простите.

Карли читал листовки молча. После третьей он полез в боковой карман, вытащил пачку сигарет и закурил – чисто механически, не обращая внимания на то, что делает. Фергюсон вынул из стола пепельницу, жестом указал Лодырю открыть окно.

Епископ перевернул последнюю страницу, посмотрел на нее задумчиво, затем выпрямился и отодвинул бумаги. Посмотрел на сигарету в своих пальцах так, будто только что ее увидел, и покачал головой.

– Я прошу прощения, – сказал он, гася окурок.

– Да не за что, – сказал Фергюсон и рассмеялся. – Хотите еще одну?

Карли посмотрел с легким удивлением, но и с признательностью и закурил снова. Инспектор откинулся на спинку кресла.

– И как вам? – спросил он.

Карли выдул струю дыма, чуть приоткрыв рот. – Сделаны они неплохо.

– Что вы имеете в виду? Это подделки?

– Не совсем. Написавший их, должно быть, верил в свои слова – и в их необходимость. Доказательная база здесь вполне солидная. Но прокламации эти отдают тем, что изучающие Библию вежливо называют псевдоэпиграфом, а скептики – попросту фальшивкой. Видите ли, эти прокламации никоим образом не могут исходить от настоящих шотландских ковенантеров, которые каким-то образом уцелели до наших дней, от реформированной пресвитерианской церкви, которая и была предметом, – тут он изобразил в воздухе кавычки, – Ковенанта. Последний член этой церкви умер несколько лет назад в Эршире. Теперь никого нет. Написавший эти прокламации начинает новое, прикрываясь старым. И к тому же, – он вздохнул и покачал головой, – реформированная пресвитерианская церковь никогда бы не стала открыто призывать к насилию. Боюсь, автор листовок даже не воспитывался в ее лоне. Ее члены хоть и недолюбливали мою церковь, но, несмотря на свое прискорбное невежество, были хорошими людьми.

– Я буду расценивать это как свидетельское показание, – сказал инспектор.

Карли рассмеялся и спросил:

– Где вы их нашли?

– Их тайно подбрасывали в некоторые церкви.

– Это не ответ на мой вопрос.

– Да, доктор Карли. Не ответ.

– Хорошо. Полагаю, у вас тоже есть что-то вроде тайны исповеди.

– Можно сказать и так.

– Мы обсудили все необходимое?

– Да, спасибо, – Фергюсон встал и протянул руку через стол. – Еще раз спасибо огромное.

– Рад помочь. Если что-нибудь понадобится – прошу вас, звоните мне без малейших колебаний.

– И вы также.

Карли остановился в дверях.

– Кстати, об этих листовках… Это всего лишь мое мнение, но, если вы хотите узнать мнение настоящего профессионала, вам стоило бы обратиться к пресвитерианину. Исповедующий это учение мог бы заметить нюансы, ускользнувшие от меня. Попробуйте связаться с профессором Грейс Мазвабо. Она работает в Нью-Колледже. Она – выдающийся ученый и мой друг.

– Спасибо еще раз, – ответил инспектор. – Я буду иметь в виду.

Дверь закрылась. Фергюсон оглянулся и посмотрел, ухмыляясь, на Лодыря.

Инспектор еще посмеивался, когда в наушнике раздалось жужжание и засветился огонек на настольном планшете.


Стрельба в Сент-Андрусе!


В ухе раздался голос сержанта Шоны Хатчинс: «Босс, это из штаба по Истер-роуд. Мы получили известие о том, что в Сент-Андрусе застрелили священника. Местная полиция сообщает, что есть и вторая жертва».

– Кто? Убийца?

– Нет, босс. Тамошний полицейский.

6. Ветеран

Фергюсон побежал в оперативный штаб, обгоняя Лодыря. Там уже собрались Хатчинс, Конноли и Патель. Оба констебля просматривали записи с видеокамер. Через пару секунд появился и Мухтар.

– Кто погиб? Кто? – Фергюсон сорвался на крик. Он не знал никого из полиции Файфа, но хотел услышать имя.

Хатчинс ткнула пальцем себе за ухо, отвлеклась, затем сообщила:

– Сэр, это полицейский констебль Грэм Догерти. «Скорая помощь» уже выехала. Констебль Абдулла, его напарник, оказывает первую помощь вместе с ропом.

– Насколько тяжелое ранение?

– Сэр, я пока не знаю. Похоже, проникающее брюшной полости.

– А с епископом что?

– Гражданин… то есть епископ Дональд Джон Блэк. Он погиб, сэр. Ранение в голову, все в клочья… – Она поморщилась. – Чистый выстрел, как говорят снайперы.

– Понятно. По ним еще стреляют? Шона покачала головой.

– Единственный выстрел, и непонятно откуда.

– Точно? А что тогда с полицейским?

– Сэр, это одна пуля. Она прошла сквозь голову епископа… то есть сквозь голову жертвы и попала в офицера Догерти.

Хатчинс подключила инспектору трансляцию с видеолинз напарника пострадавшего. Фергюсон увидел крупным планом, как растекается кровь по синей форме. Металлическое щупальце ропа шевелилось во входном отверстии.

– Ничего себе, – выдохнул Фергюсон. – Пуля прошла сквозь бронежилет. А до того – сквозь голову навылет.

Мухтар, похоже, подключил другой источник данных на своем мобильном.

– Снайпер, – сообщил старший инспектор. – Крупнокалиберная военная винтовка. Ну-ка, ну-ка… ага, «Баррет М-201». Новейшая навороченная штуковина пятидесятого калибра, дальность до четырех километров. Конечно, оружие могло быть и полегче, и стрелять могли поближе. Узнаем больше, когда извлечем пулю.

– Я только что связался с ропом на месте происшествия, – доложил Лодырь. – Он обнаружил пулю. Немного помята – но именно пятидесятый калибр.

– Шона, у тебя есть координаты места? – спросил инспектор.

– Конечно, босс. Навигатор в телефоне Абдуллы…

– Отлично! Замечательно! Подключайся к «Паранойе». Задействуй и проверь все летающее в том районе: спутники, аэростаты, беспилотники, самолеты – вообще все. Просмотри все записи. Постарайся рассчитать траекторию пули.

Шона кивнула. Фергюсон обратился к констеблям.

– Конноли, Патель, – задействуйте аварийные допуски к самолетам и спутникам. Нам нужно видеонаблюдение в реальном времени.

– Сэр, а что насчет…

– Оставьте! У полиции Файфа и Сент-Андруса сейчас и без того хлопот выше крыши. Пока работаем мы. Когда они придут в себя, передадим им данные. Мохаммед, у нас есть что-нибудь на момент попадания?

– Я ищу, ищу… так, – пробормотал Мухтар. – Ага. Он заговорил резко и властно:

– Да, мне нужно загрузить записи из личного архива Догерти. Да, вы можете видеть, кто я. Нет, я не собираюсь запрашивать вышестоящих. Спасибо!

– Они на Ист-сэндс, – сказал Хатчинс. – Больница там близко – машина «скорой помощи» уже сворачивает с Вудберн-террас на Сент-Мэри-стрит.

– Вот личная запись Догерти. Момент попадания, – сообщил Мухтар.

– Давай, давай!

Фергюсон вошел в виртуальное пространство и оказался на тропе в паре метров от травянистого пригорка. По обе стороны – море. Впереди – гражданский, рядом с ним – темнокожий полицейский.

Затем Догерти чуть ускорил шаг, посмотрел налево – и вдруг все стало красным, закрутилось, почернело. Парой секунд спустя – размытое, не в фокусе серое небо, после – опять чернота.

– Шона, по этим кадрам мы можем восстановить траекторию пули?

– Пытаюсь… нет, пока только разброс возможных направлений.

Изображение растянулось по вертикали. На быстро расширяющуюся схему легла сетка красных линий, тянущихся на юго-юго-восток. Один ее край лег на квартал трейлеров и дач на невысоком взгорье над Ист-сэндс. Оставшаяся часть сетки покрыла кустарник и песчаниковые скалы побережья, доходя краем до моря.

– О’кей, пусть «Паранойя» увяжет эту картинку со всеми снимками сверху, какие найдет, – а заодно и проверит все машины, находившиеся в то время на шоссе A917.

– Сделано! – доложила Хатчинс.

Фергюсон немного расслабился и покинул виртуальную реальность.

– Хорошо, – заключил он. – Какие новости с места?

– «Скорая помощь» прибыла минуту назад. Всех троих повезут в больницу. Епископ мертв. Состояние Догерти серьезное, но пока его жизнь в безопасности. Абдулле помогут справиться с шоком. Полиция Файфа готова взять дело в свои руки. У них беспилотник над местом происшествия, машины уже выехали.

– Отлично, передайте все данные им.

Шона, Мухтар и оба констебля покинули виртуальную реальность.

– Мы быстро сработали, – заметил инспектор и вдруг схватился за голову и выругался. – Черт побери! И ответственность же на мне!

– Сэр? – спросила Хатчинс настороженно.

– Я посоветовал полиции Файфа дать ему охрану. Вчера поздно вечером. И теперь вот думаю… – Он потер устало лоб. – Епископу оно не помогло, а нашего парня подстрелили.

– Адам, при всем уважении – не мели чепухи! – буркнул Мухтар.

– Может, ты и прав, – отозвался инспектор, обводя комнату взглядом. – Не хочу спешить с выводами, но сдается мне, что это может быть связано с делом Мэрфи.

Кое-кто улыбнулся.

– Думаю, вероятность велика. И будет очень здорово, если и взрыв, и стрельба – одних рук дело, а наши друзья из Файфа прижучат подозреваемого за час. Но рассчитывать на это не стоит. Поэтому вернемся к расследованию и посмотрим, приведет ли оно нас к подозреваемому раньше, чем их.

– Сэр, если подозреваемый действовал не в одиночку, преступников может быть и больше двух. Вообще говоря, их может быть сколько угодно. А значит, дело заберут наверх, – заметила Хатчинс.

– Чему быть, того не миновать. Пусть Макоули решает. Но пока дело у нас – мы работаем. Само собой, взаимодействуя с Файфом. НПИИ у нас не только для обработки видеозаписей. Кстати, раз уж вспомнили «Паранойю»… Как дела со списками? – спросил инспектор у Конноли с Пателем.

– Мы сосредоточились на посетителях за последнюю неделю, – сказал Конноли. – Много совпадений со списком, который вы прислали час назад. Большая его часть, восемнадцать из тридцати двух, были в квартире отца Мэрфи в прошлое воскресенье. Трое заходили на неделе. Одиннадцать уже сами обратились в полицию. Большинство допрошено, взяты образцы ДНК. Незадача в том, что почти все приносили отцу Мэрфи пакеты и сумки. Всякие бытовые мелочи, бакалею и тому подобное.

– Бакалею? – удивился Фергюсон.

– Ну да, – подтвердил Конноли. – Мэрфи жил на пожертвования. И это неудивительно, учитывая состояние финансов католической церкви. Так или иначе, мы проверяем все. Нам много звонят, полицейские в форме опрашивают жильцов.

– ДНК, ДНК… – выговорил Фергюсон задумчиво, ощущая смутное беспокойство. – Этим утром саперы вроде бы нашли упаковку от бомбы. По крайней мере они так считают. Тони Ньюман сказал, что на ней только следы ДНК отца Мэрфи.

– Вряд ли из этого стоит делать какие-либо выводы, – заметила Хатчинс. – Тот, кто принес посылку, наверняка был в перчатках.

– Это да – если бы посылку сунули в почтовый ящик. Но, судя по размеру, ее, скорее всего, передали из рук в руки. Лично я никогда не видел почтальона, вручающего посылки в перчатках. Да и помимо почтальонов – если вам посреди лета кто-то вручает пакет будучи в перчатках, разве вы не заподозрите неладное?

Хатчинс рассмеялась и сказала:

– Если это женщина – не заподозрю. Особенно старушка.

– А они и составляют большую часть конгрегации, – добавил Конноли.

– Набожная старушка-убийца? – произнес Мухтар. – Что ж, в жизни всегда есть место новому.

– Она могла и не знать, что в посылке, – предположила Хатчинс. – Просто передала ее по доброте душевной.

– Давайте сперва отыщем подозреваемого, а уж потом будем думать, как его защищать в суде, – предложил Фергюсон.

– Тут есть и другая возможность, – вставил роп и замолк, ожидая, пока на него обратят внимание.

– Про роботов я уже подумал, – заметил Мухтар. – Я никогда этим ублюдкам не доверял.

Засмеялись все – даже роп.

– И это возможно, – согласился тот, – хотя, в силу известных причин, маловероятно. Но я подумал не о них, а о человеке с искусственными руками – например, о мутиладо[16].

– Интересная идея, – произнес Фергюсон, глядя прямо в глаза-фотодиоды Лодыря. – Даже очень интересная.

Фергюсон очень хорошо представлял, откуда у ропа взялась такая версия. Лодырь, по его собственному мнению, тоже был искалеченным ветераном войны. Насколько знал инспектор, перенос чипа, содержавшего разум робота, из боевой машины в тонкое изящное тело ропа оставил глубокую травму. Хотя прошло уже больше десяти лет, старая рана еще болела – как и у всех ему подобных. Конечно, инспектор сочувствовал партнеру. Тяжело вдруг лишиться части тела, возможностей, деградировать, остаться практически кастрированным.

Но пусть терпит. Жизнь – вообще нелегкая штука. Однако было невозможно, решительно невозможно оставить осознавшей себя машине тело боевого робота.

– А в конгрегации случайно не числились ветераны? – спросил инспектор у Пателя и Конноли.

– Посмотрим, – отозвался Патель.

Он потянулся за мобильным, лежащим на столе.

– Я запущу «Огл» по именам… ого, вот и оно! – Он ухмыльнулся. – Коннор Джеймс Томас, сорок два года, занятие: директор компании. Ветеран Войн за веру, уволен в запас, пенсия с надбавками за ранения, хобби включают рыбалку, стрельбу и добровольную работу в «Анфасе». А что это за… Да это же группа взаимопомощи и поддержки мутиладос! Он живет в Мюирхаузе, имеет коттедж в Анструтере.

– Интересно, он сейчас в Файфе? – спросил Фергюсон, думая о возможных траекториях выстрела, часть из которых уходила в море. – Может, рыбу удит?

Коллеги смотрели на него с большим волнением, чем он чувствовал сам.

– Выглядит интересно, – заметила Хатчинс. – Может, он и посещал отца Мэрфи на прошлой неделе?

Конноли с Пателем кивнули.

– Он есть в записях, – подтвердил Патель. – Да, тут сказано, что он принес отцу Мэрфи книгу на прошлой неделе. У него назначено собеседование на понедельник, когда Коннор должен вернуться из Файфа.

– Может, лучше нашим друзьям из Файфа навестить ветерана прямо сейчас? – предложил инспектор.

Мухтар и Хатчинс нахмурились.

– В чем дело? – спросил инспектор.

– Сэр, может, нам подготовиться как следует? Вызвать ребят с пушками? – предложила Хатчинс.

Фергюсон засомневался. Зацепка интригующе четкая – но слишком уж очевидная. Вызывать спецподразделение на таких шатких основаниях как-то несерьезно. С другой стороны, раненый или убитый коп – это уже серьезнее некуда. К тому же полиция Файфа сейчас на взводе – погиб один из них. Спецов оттуда лучше не запрашивать.

– Передай-ка мне результаты поиска, – попросил он Пателя.

Секунду спустя на линзы пришел текст с фотографией, взятой с личного сайта Коннора Джеймса Томаса. Тот выглядел слишком уж молодо для сорока двух лет. Фергюсон покопался в данных, нашел номер мобильного и, прежде чем кто-либо успел его остановить, позвонил ветерану.

Некоторое время шли длинные гудки – но затем трубку все-таки сняли.

– Алло?

– Мистер Коннор Томас? – спросил Фергюсон, жестом приказав коллегам молчать, видя, что некоторые уже решились что-то сказать.

– Да, это я.

– Мистер Томас, добрый вечер. Я – детектив-инспектор полиции Лотиана и Пограничья Адам Фергюсон.

– Здравствуйте, инспектор. Чем могу помочь?

– Вы дома?

– Нет. А в чем дело?

– Где вы сейчас?

– Я в своей лодке, недалеко от Ист-Ньюка, в Файфе.

Фергюсон беззвучно стукнул кулаком по раскрытой ладони.

– Вы в море? В паре миль от Сент-Андруса?

– Ага. Иду домой, в Энстер.

– Анструтер?

– Так я и говорю. По-местному, Энстер. А в чем дело?

– Мы хотели бы поговорить с вами сегодня, а не в понедельник.

– Ну ладно. Эх, бедный отец Лайам, – Томас тяжело вздохнул и продолжил сдавленным, будто от слез, голосом: – Такой хороший человек! И подумать только – я ж его видел на прошлой неделе!

– В воскресенье?

– Да нет, сдается мне, в пятницу. Я не то чтобы на каждую службу хожу. Инспектор… простите, как вас?

– Фергюсон.

– Ну простите, инспектор Фергюсон. Так вот, я ж говорил уже: я заскочил передать пакет. И там… Ну неужто вы думаете… В общем, я знаю, что там было! Я уже говорил вашим, там книжка была…

– Простите, но я думаю, что гораздо лучше было бы обсудить это у нас.

– Ну конечно, само собой. Не знаю, какая от меня помощь вам, но если уж хотите… а вы где?

– Отделение полиции Гринсайдз, Эдинбург. Мы свяжемся с местной полицией, и за вами вышлют машину. Она встретит вас в порту.

– Да не нужно! Я сам приеду в Эдинбург. Буду через пару часов.

– Не стоит. Пожалуйста, дождитесь полицейской машины.

Коннор Томас сидел за столом, сложив руки на груди. Непромокаемая куртка висела на спинке пластикового кресла. На подозреваемом была джинсовая рубаха с закатанными рукавами. В глаза ярко бросалась разница между загорелыми плечами и бледными предплечьями там, где начинались протезы. Лицо смотрелось также контрастно, белая линия змеилась на лбу, шла вниз по щекам и смыкалась под подбородком. Внутри этого овала кожа была гладкой и чистой, как у молодого человека, без каких-либо следов загара, а за его пределами покраснела от солнца и ветра, возраст оставил на ней заметные морщинки.

Глаза Томаса выглядели идеально, но в них как-то странно преломлялся свет, когда они двигались. Слишком правильные черты напомнили инспектору единственного робота-андроида, которого он видел в жизни, в то время, когда они еще считались потрясающей новинкой. Должно быть, лицо Коннора сделали по той же технологии.

Фергюсон надеялся, что сейчас выглядит столь же невозмутимо, под стать этой синтетической маске. Команда следователей провела последние полтора часа на связи с полицией Сент-Андруса, запрашивая ордера на обыск лодки Томаса и обоих его домов. Те выдали довольно быстро, но их пока придерживали в резерве. Беспилотный зонд, держась далеко вне поля зрения ветерана, записал, как Томас вскоре после звонка из полиции прятал в лодке охотничью винтовку. А Лодырь, якобы случайно коснувшись руки подозреваемого, подтвердил: тот недавно стрелял.

– Готовы? – спросил Фергюсон.

– Ну да, – Томас кивнул.

Инспектор включил диктофон. Конечно, это было излишним, учитывая, что все происходящее в комнате и так записывалось множеством устройств, – но так требовалось по закону.

– Запись видео и аудио включена, – произнес инспектор. – Дата и время соответствуют указанным. Присутствуют детектив-инспектор Фергюсон и детектив-сержант Хатчинс, подраздел А полиции Лотиана и Пограничья, инспектор Анна Полански, восточный подраздел полиции Файфа, а также роп номер ЛБ178. Происходит допрос свидетеля Коннора Джеймса Томаса.

Мистер Томас, понимаете ли вы причину, по которой находитесь здесь?

– Ну да. Добровольно, как свидетель, безо всякого принуждения.

– Желаете ли вы, чтобы во время нашей беседы присутствовал ваш адвокат либо иной консультант?

– Спасибо, сейчас – нет.

– Хорошо. Какова ваша профессия?

– Я инженер-электронщик, работаю сам на себя. Всякие мелкие автоматические штучки и вроде того. Без передовых технологий. Работаю дома три-четыре дня в неделю. По выходным езжу в Энстер, порыбачить, вожусь там немного, возвращаюсь домой в воскресенье или понедельник.

– Не каждый мелкий бизнесмен может позволить себе столько выходных, – заметил инспектор.

Томас пожал плечами.

– Бизнес маленький. Случайные заказы, не больше. Ну так я же военную пенсию получаю, и неплохую, плюс кое-какую компенсацию за вот это, – он указал искусственной рукой на искусственное лицо, – плюс изрядные ветеранские выплаты от саудитов – я имею в виду, от Объединенной Арабской Республики – по программе «Нефть за кровь».

– Вы можете сказать нам, насколько хорошо знали отца Мэрфи и когда видели его в последний раз?

Томас сглотнул слюну.

– А мне можно говорить про церковь и про все остальное?

– Мистер Томас, вы можете говорить о чем хотите.

– Ну хорошо, дело в том, что я – католик. Не сказать чтобы хороший, но все-таки в церковь хожу. Правда, отец Лайам говаривал, что мне бы надо почаще там бывать.

Он шмыгнул носом, понурился, вынул из кармана бумажный платок и высморкался.

– Прошу прощения. Странное дело – плакать не могу, а вот из носу течет. Ну, в общем, я состою – верней, состоял – в конгрегации отца Лайама. Каждый месяц или вроде того ходил исповедоваться. А вот на мессу – не так часто.

Он снова шмыгнул носом.

– Я и друг ему был. Много лет. Он мне помог организовать местное отделение «Анфаса». Понимаете, там немало ветеранов-католиков.

– Не понимаю, – сказал инспектор.

– Ну понимаете, мы же не детоубийцы. Фергюсон вздрогнул.

– Я не говорил, что вы – детоубийца!

– Я имею в виду, мы не даем применять к себе регенерацию тканей и прочую вашу биотехнику на стволовых клетках.

– А почему бы и нет?

– Они ж из эмбрионов.

– И?

– А это детоубийство.

Фергюсон даже моргнул в замешательстве.

– Вы что, считаете, будто эмбрионы берут из мертвых детей?

– Нет, эмбрионы – это и есть дети!

– Ах, вот оно что! Я и представить не мог, что ваша братия до сих пор держится за такие нелепые… – Фергюсон вовремя опомнился и, откинувшись на спинку стула, поднял руку. – Я прошу прощения за непрофессиональное замечание. Свидетель вправе безо всякого ущерба для себя попросить о прекращении допроса и о замене допрашивающего офицера.

– Да я не обиделся. Дело ведь не только в том, что я католик. Есть и другие парни, и даже женщины, хоть их и немного, кто не слишком-то хочет связываться с регенерацией. Это сложно, это больно, и еще месяцы ходишь весь изувеченный.

Он постучал пальцем по скуле.

– Знаете, это же вовсе не маска. Ее не снять так запросто. Она соединена с нервами, мускулами, венами и всяким таким. Больше того, протез-то делается частью тела, и частью тебя, ну вроде того. В общем, мы так и остались с протезами, которые хоть и выглядят получше, чем у бедняг до нас, – но тоже ведь не то. А ведь у нас есть и бедолаги, кто вовсе без протезов по той или иной причине. Оттого и проблемы, как говорят, психологические и межличностные. Вот мы и собираемся, и разговариваем. Такие мы «анонимные мутиладос».

– Очень интересное и достойное занятие, – отметил инспектор. – Отец Мэрфи принимал в нем участие?

– Ну принимать не принимал. Он советовал, помогал с поиском помещения и благотворительными сборами. Всякое такое, как добрый самаритянин за сценой.

– Но члены вашей группы знали о помощи отца Мэрфи?

– Ну конечно! Я с самого начала сказал, что он помогает нам.

– Хорошо, теперь вернемся к нашей теме. Где и когда вы в последний раз видели отца Мэрфи?

– Да вы уже спрашивали! И то, что я вам говорил, – оно ж все об этом. В прошлую пятницу, то есть неделю назад, я заглянул к отцу Лайаму передать пакет – подарок от одного мутиладо. Он мне пакет передал накануне вечером, на встрече «Анфаса», чтоб я отнес.

– Значит, вы взяли чужой пакет и передали его?

– Ну да.

– Зачем?

– Как одолжение. Сэкономил человеку на пересылке и все такое.

– Вы знали, что было в пакете?

– Да, – Томас энергично кивнул. – Книга. Проповеди благословенного Бенедикта Шестнадцатого. Я видел, как Грэм – так зовут парня – совал книгу в конверт и запечатывал его.

Фергюсон не удержался и глянул искоса на Хатчинс.

– Конверт? – спросил инспектор. – Минуту назад вы сказали – пакет.

– А что, конверт – не пакет?

– Вы уверены, что именно в конверт, а не в другую упаковку – скажем, не в оберточную бумагу, перетянутую бечевкой?

– Точно в конверт – большой, с клейкой полоской.

– Значит, конверт – и в нем книга.

– Ну да, здоровенная толстая книга. Проповеди и лекции старины… то бишь прежнего папы. Грэм сказал, что нашел ее в букинистике, попросил передать нашему падре в подарок. Чтобы я, мол, сказал – а отец Лайам все поймет. Я так и сделал. Принес книгу в церковь – в дом на Истер-роуд, – передал нашему падре и говорю: «Это подарок от Грэма, парня из нашей группы. Он сказал – вы поймете». Отец Лайам улыбнулся и пригласил меня на чашку чая, а я – спасибо, мол, машину запарковал плохо, нужно бежать.

– На конверте было что-нибудь написано?

– Ну да, я имя отца Мэрфи нацарапал.

– Зачем? Вы же его сами собирались отвезти? Томас откинулся на спинку стула и улыбнулся.

– Если б вы видели мой дом, вы бы не спрашивали. У меня повсюду конверты валяются. Я по ним штуки всякие распихиваю, маленькие, большие. Я ж по почте дела веду, большей частью. Вот и не хотел, чтобы конверт перепутался с другими.

– Разумеется, вы не хотели, – подтвердил инспектор. – Кстати, а вы, случайно, не записали разговор с Грэмом? Может, ваши контактные видеолинзы или очки зафиксировали, как он клал книгу в пакет?

Томас покачал головой.

– Контакты мне не нужны. Записывать могу и так, оно встроено в эти штуки, – он постучал ногтем рядом с глазом. – Но вот в чем дело: я же говорил, «Анфас» – он вроде «Анонимных алкоголиков». У нас принято отключать все записывающее перед встречей. Никаких телефонов, клипфонов, контактов, искусственных глаз – совсем ничего. Это для нас очень важно. Доверие, понимаете.

– Конечно, доверие важно, – согласился Фергюсон. – Значит, мы можем полагаться только на ваши слова?

– Можете, – заверил Томас так, что стало ясно: на его слово и в самом деле можно полагаться.

«Хорошо бы», – подумал инспектор.

– А сейчас, мистер Томас, – сказал он вслух, – я хочу, чтобы вы как следует подумали, прежде чем отвечать на следующий вопрос. Сейчас офицер Хатчинс вам кое-что передаст.

Хатчинс нагнулась и подняла из-под своего кресла закрытый пластиковый прозрачный пакет с конвертом формата А3, найденным саперами. Томас повертел пакет в руках, рассмотрел с обеих сторон, затем вернул.

– Вы узнаете этот конверт? – спросил Фергюсон. – Пожалуйста, обдумайте свой ответ.

Вопреки предупреждению, Томас ответил без промедления:

– Ну да, это тот самый конверт, который я принес отцу Мэрфи. На нем видно, где углы книги его расперли. А спереди – имя моим почерком. – Он полез во внутренний карман висящей на стуле куртки и достал шариковую ручку. – Вот ей и писал. Можете чернила проверить, если захотите. И почерк мой тоже.

Фергюсон посмотрел на Хатчинс, потом на Полански. Обе сидели такие же обескураженные и озадаченные, как и сам инспектор.

– Мистер Томас, должен предупредить, что далее допрос принимает официальный характер свидетельствования по уголовному делу. Детектив сержант Хатчинс объяснит вам ваши права. Если вы сообщите мне телефонный номер вашего адвоката либо иного выбранного вами консультанта, я передам вам полицейский мобильный телефон, набрав указанный вами номер, чтобы вы позвонили по этому номеру – если желаете, приватно, – но не использовали данный вам телефон для каких-либо иных целей.

Коннор Томас встревожился – впервые за все время допроса.

– Что? Что такое? Я ж ничего плохого не сделал, рассказал вам все!

– Номер, – приказал Фергюсон, доставая телефон.

Томас взглянул на него, запрокинул голову и моргнул несколько раз. Ветеран выглядел пораженным и растерянным, участки естественной кожи побледнели.

– Ну хорошо, как хотите, – сказал он и назвал номер.

Фергюсон посмотрел на настенные часы.

– Время – 15:55. Объявляется перерыв. Допрос возобновится, когда прибудет адвокат подозреваемого.


Фергюсон и Хатчинс направились вслед за Анной Полански по коридору и вышли сквозь парадную дверь наружу, в курилку. Полански затянулась с такой жадностью, будто задыхалась и наконец добралась до трубки с кислородом. Бестактный Фергюсон любил это сравнение и вечно шутил, когда они выходили на перекур. Всех неизменно раздражало то, что гражданским, даже подозреваемым, разрешалось курить в здании, а самим полицейским – нет.

– Да что за хрень?! – выдохнула Полански. – Какой-то полный идиотизм!

– Он что, умственно отсталый? – спросила Хатчинс.

– Нет, он совсем не дурак, – буркнул Фергюсон.

– Да я не имела в виду, что он – дурак. Может, у него мозг поврежден или что-то вроде того.

– Честен до аутичности, – предположила Полански. – Умственное расстройство со знаком плюс.

– Он может говорить правду потому, что невиновен, – заметил Фергюсон. – Его использовали.

– Тогда придется искать этого «Грэма», – заключила Хатчинс.

– Есть одна досадная мелочь – винтовка на лодке Томаса. Из которой недавно стреляли, – сообщила Полански.

– Что-нибудь еще? – спросил Фергюсон.

– Пока пытаемся свести воедино детали, – ответила Полански, покачав головой, затем вздохнула и раздавила окурок. – Пошли, уже пора.

Фергюсон заметил знакомую фигуру, взбегающую по ступенькам: Питера Уилсона, адвоката по уголовным делам.

– Выкури еще одну, – посоветовал инспектор. – Следующий перерыв у нас, похоже, будет не скоро.


Допрос продолжился. Уилсон сел рядом с Томасом. Инспектор проговорил необходимую формальную часть и приступил к вопросам:

– Мистер Томас, на переданном вами пакете остались только следы ДНК и отпечатки пальцев жертвы. Как вы это объясните?

– Легко. У Грэма увечья, похожие на мои. А может, и хуже, он на собрания ходит в кофте с капюшоном и длинными рукавами. По крайней мере вместо рук и лица у него протезы. Тут у меня сомнений нет. Оттого и никаких следов ДНК и отпечатков.

– Хорошо. Криминалистическая лаборатория установила, что внутри конверта остались значительные количества вещества, взорвавшегося в квартире отца Мэрфи.

Томаса эта новость застигла врасплох.

– Моему клиенту необязательно отвечать на этот вопрос, – указал адвокат.

– Может, и необязательно, но я отвечу, – возразил Томас. – По-моему, так оно невозможно. Я видел, что клали в пакет. И это была не бомба, а книга.

– Но взрывчатка могла быть спрятана внутри книги, – предположила Хатчинс, будто подсказывая хороший ответ. – Это возможно?

Томас покачал головой.

– Я в руках ее держал, листал. И ничего там внутри не было. Я сказал Грэму, что подарку падре очень обрадуется, сильно он любит старину Бенедикта. С тем я книжку отдал, а Грэм ее положил в конверт и запечатал.

– Кто-нибудь еще присутствовал при этом?

– Ну нет, – Томас поморщился. – Собрание-то кончилось уже. Мы последние остались в комнате. Прибраться и все такое.

– А может, ловкость рук? – предположила Хатчинс тем же подсказывающим тоном. – Скажем, Грэм отвернулся на секунду или отвлек ваше внимание – и сунул взрывчатку.

– Не-а. Я видел, как он положил книгу в конверт, запечатал его и передал мне без всяких трюков.

– И как же вы тогда объясните то, что внутри конверта оказались следы взрывчатки?

– Может, они раньше были на обложке книги? – предположил Томас.

Теперь уже врасплох застигли инспектора. О такой возможности он просто не подумал и свое замешательство постарался скрыть. Но адвокат заметил.

– Это предположение кажется вполне разумным, – сказал он.

Уверенность Фергюсона в собственных силах вышла из крутого пике и снова набрала высоту.

– Ничего разумного я в нем не вижу, – с апломбом заявил он. – Количество вещества и расположение следов исключают такую возможность.

О них ему никто ничего не докладывал.

– Я настаиваю, чтобы мне передали копию заключения экспертов, – заявил адвокат.

– Вы его получите в установленном порядке, – сказал Адам.

– Касательно обстоятельств дела, – продолжил Уилсон. – Пакет, который мой клиент, по его словам, согласился передать, был вручен покойному в прошлую пятницу. Взрыв произошел только вчера. Как мне кажется, это оставляет более чем достаточно времени для того, чтобы предполагаемую взрывчатку поместил в конверт кто-нибудь другой. Отец Мэрфи мог получить конверт, тут же открыть его, вынуть книгу, а упаковку выбросить – а скорее, принимая во внимание бережливость и аккуратность покойного, он оставил ее для повторного использования. В квартире погибшего бывало много гостей, и кто-нибудь из них мог воспользоваться пустым конвертом для сокрытия взрывчатки. Вы же предполагаете, что мой клиент, осознанно или нет, передал жертве пакет со взрывчаткой, которая сработала, когда отец Мэрфи его вскрыл, либо в течение краткого срока после того. Почему отец Мэрфи целую неделю не открывал полученный подарок?

В этот раз замечание адвоката попало в точку. Инспектор сам не мог найти разумного объяснения такому промедлению. Фергюсон уже приготовился признать довод резонным и перейти к другим вопросам, как вмешался Томас:

– Ну это объяснить нетрудно. Вы посмотрите на вчерашнюю дату. Третье сентября ведь.

– И что?

– Проверьте дату рождения отца Лайама.

Когда инспектор проверил, он едва удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу.

– День рождения был у падре, вот он и дожидался, – пояснил Томас.

Коннор был явно доволен собой – такую загадку решил! А вот Питер Уилсон, судя по выражению на лице, отнюдь не радовался. Фергюсон ему посочувствовал. Редко попадаются клиенты, так упорно старающиеся закопать себя поглубже.

– Почему вы постоянно называете покойного «падре»? – спросила Хатчинс.

Фергюсон смысла в ее вопросе не увидел, но мысленно поблагодарил сержанта – и в самом деле, стоит отвлечься немного.

– На старом армейском жаргоне, – объяснил Томас, – так капелланов зовут. Грэм его знал по армии. Сам-то он не католик и в церковь вроде никогда не ходил, но отца Мерфи помнил еще с войны. Тот был капелланом в Королевском ирландском полку.

Фергюсон не смог сдержать удивления.

– Мэрфи участвовал в Войнах за веру?

– Отец Мэрфи был с нами в танковых войсках во время Армагеддона.

Мысли Адама лихорадочно заскакали – надо было реагировать, и побыстрее. Уилсон не скрывал улыбку: его клиент вбросил тактический ядерный заряд в размеренный ход допроса.

– Расскажите больше о Грэме! – потребовал инспектор.

– Да я его толком не знаю, – Томас пожал плечами. – Только по нашим собраниям, последние три-четыре года. Он про войну не слишком распространялся и про жизнь ничего не рассказывал. Я даже не уверен, что он сам служил в Королевском ирландском полку. Но точно знаю, что Грэм работал с боевыми роботами. Он много знает про робототехнику и помог мне пару раз с кое-какими техническими проблемами. Не то чтобы мы сотрудничали – но, когда возвращались с собрания, шли по улице вместе, я и спрашивал, а у него ответ будто сразу вертелся на языке.

– А что за проблемы?

– С контурами, искусственными суставами. Мелочовка инженерная, – Томас нахмурился. – Так сразу не объяснишь. Бомб никак не касается, если это вас интересует.

– Вы знаете его фамилию? Адрес? Телефонный номер?

Томас покачал головой.

– «Анонимные мутиладос», – повторил он. – Мы не записываем ни имен, ни адресов. Не проверяем данные. Нам хватает того, как люди сами себя называют. Мы даже не ходим в паб после собраний.

– Почему?

– Потому что обязательно кто-то не захочет пойти, не захочет людям лицо показывать или то, что от него осталось, а потом почувствует себя еще более одиноким, понимаете?

– Это похвально, – отметил Фергюсон. – Но в результате у вас нет информации о Грэме, вы знаете только то, что он разбирается в робототехнике и был знаком с отцом Мэрфи по военной службе. Фактически вы даже не можете доказать, что Грэм существует. С чего нам верить, что это он положил бомбу в конверт, а не вы?

– Я не пытаюсь взвалить вину на Грэма, – возразил Томас. – Я думаю, не он это сделал. Я, конечно, не хорошо его знаю, но представить не могу, чтобы он убил падре. К тому же они воевали вместе! Ребята, да бросьте! Нужно ж совсем быть психом, чтоб сотворить такое. А Грэм – не псих, уж я-то знаю. Такого парня еще поискать надо.

– И как же вы тогда объясните взрывчатку?

– А никак. И объяснять не должен. Я вам сказал правду, и все.

Фергюсон откинулся на спинку кресла, развел руками.

– Полагаю, достаточно. По этому вопросу мы продвинулись, насколько смогли. Теперь я хочу, чтобы вы ответили на вопросы моей коллеги, инспектора Полански из полиции Файфа.

– Минуточку, – предупредила она, запрокинула голову и секунд пять просматривала данные.

Затем моргнула, отключаясь, и встряхнула головой.

– Мистер Томас, вы не можете нам сказать, зачем оставили винтовку в лодке, вместо того чтобы забрать оружие на берег и позаботиться о нем, как то диктует закон и здравый смысл?

Впервые за допрос Томас явно почувствовал себя не в своей тарелке. Он потер ладони о бедра, будто его искусственные ладони вспотели.

– Извините. Я боялся, вы спросите, стрелял я или нет, а я ж отрицать не могу, – он поднял руки. – Да и следы пороха на мне, это да, без сомнений.

– А отчего вас это так обеспокоило?

– Ну я вроде как закон нарушил, с ружьем-то. По тюленю стрелял, – он виновато улыбнулся. – Но промазал по засранцу, такие дела.

– Вы стреляли по тюленю?

– Ну да. Он же полез, где я рыбачил, на мое ловчее место.

– Откуда вы стреляли и когда?

– У Сент-Андруса, незадолго до того, как мне позвонил мистер Фергюсон.

– Вы сказали, что промахнулись. Куда ушла пуля?

– В воду, конечно. Куда еще?

– Вы знаете, что в это же время был застрелен человек, гулявший по берегу в Сент-Андрусе?

– Вы что, считаете, моя пуля его убила? – спросил Томас, нахмурившись.

Полански не ответила.

– Не может быть, – сказал Томас твердо. – Я ж от берега стоял – больше мили. И даже не в сторону суши целился. Тюлень от меня был со стороны моря. Да и дальность не такая у моей винтовки. Проверьте, если хотите. А если хотите меня заграбастать по защите природы, ну так спорить не стану, валяйте. Почти все рыбаки так с тюленями.

И это, насколько знал Фергюсон, было правдой.

– Мистер Томас, вы со времени начала интервью включали свои видеолинзы – то есть ваши глаза – на прием новостей? – спросила Полански.

– Нет, конечно.

– Значит, вы не знаете, что убит епископ Сент-Андруса и тяжело ранен полицейский?

Томас покачнулся в кресле.

– Господи ты боже мой! – Он схватился руками за голову. – Епископа застрелили! Епископа! Бога ради, да что тут происходит?

– Именно этот вопрос нас интересует, – ответила Полански. – Что же тут происходит, Бога ради, как вы выразились? – Она встала. – Я пойду распечатаю карту и снимок со спутника.

Она шагнула к принтеру, стоящему в комнате для допросов, затем вернулась с листом фотобумаги высокого разрешения и положила его перед Томасом.

– Как видите, одна из возможных траекторий пули проходит через место, где находилось ваше судно во время убийства, – сказала инспектор, когда Томас изучил карту и снимок.

Томас пододвинул бумагу адвокату. Тот посмотрел и нахмурился.

– Ну да, проходит, – сказал Томас. – А еще она проходит через пару других пятен, это не то лодки, не то роботы береговой охраны. А большая часть траекторий так вообще с земли. И я говорил уже: моя винтовка не бьет так далеко.

– Это абсурд! – подтвердил Уилсон.

– Я считаю, что вы стреляли не только из винтовки, которая сейчас спрятана на вашей лодке, – сказала Полански подозреваемому. – Фактически вы стреляли из этой винтовки лишь затем, чтобы иметь возможность объяснить следы пороха на ваших руках и одежде. А появились они из-за того, что вы стреляли по епископу из другого, более мощного оружия с оптическим прицелом.

– Выстрел в голову с двух миль, с качающейся лодки? Вы серьезно? Вы, должно быть, считаете меня чудо-снайпером не хуже Ли Харви Освальда.

– Да. Вы стреляли из снайперской винтовки, которую потом выбросили за борт.

Казалось, Коннор искренне удивился услышанному.

– И береговые роботы не заметили? Они, конечно, малость проржавели, но ведь их как раз сделали, чтобы замечать штуки вроде военной винтовки, палящей с моря по берегу. Они бы по мне тут же огонь открыли!

– Роботы береговой охраны – мусор, – отрезала Полански. – Они заржавели и ничего больше не могут, в отличие от вас. Ваше досье говорит, что вы усердно тренируетесь в стрельбе.

– Мистер Уилсон, – сказал Томсон адвокату, – я имею право не отвечать на вопросы и не буду отвечать!

– Мой клиент имеет право не отвечать и осведомлен об этом… – начал адвокат.

– Еще один вопрос. Всего лишь, – быстро произнесла Полански. – Мистер Томас, откуда вы знаете, что выстрел был в голову?

Он потер брови.

– Потому что он должен быть в голову.

– Никто из нас этого не говорил. В новостях об этом не упоминалось.

– Послушайте, мэм, в наше время попадания в корпус не убивают – а особенно при своевременной медицинской помощи.

– Больше ничего говорить не обязательно, – посоветовал Уилсон.

– Значит, нам нужно искать другого меткого стрелка с военным опытом, находившегося приблизительно в том же районе в то же время, – сказала Полански. – Чудесно.

– Ага, – согласился Томас, игнорируя совет Уилсона и собственное решение и будто искренне желая помочь. – Или его, или испорченного робота береговой охраны.

– Больше мой клиент на вопросы не отвечает, – предупредил Уилсон, адресуясь больше к подопечному, чем к полицейским.

Томас наконец внял совету, успокоился и замолк. Полански посмотрела на инспектора и махнула рукой.

– Хорошо, – заключил тот, вставая. – Мистер Томас, ваш рассказ был не очень-то убедителен. Однако я отпускаю вас под подписку о невыезде. Вы должны будете в течение следующих семи дней ежедневно отмечаться в полицейском участке Гринсайдз. Это даст нам время собрать больше данных, а вам – отыскать более убедительное объяснение для них. В этой связи с вашей стороны было бы разумно вывести нас на своего друга Грэма. Для начала вы можете помочь нам с составлением его фоторобота.

– Я протестую! – заявил адвокат. – Мой клиент должен быть освобожден безо всяких условий.

– Обращайтесь с протестом к шерифу, – посоветовал Фергюсон. – Допрос окончен.

7. Старая школа

17:30. Самый час пик. Все устремились домой. Наверху Лейф Уок – бампер к бамперу, на тротуарах – локоть к локтю. Гудели движущиеся машины, скрежетали и визжали останавливающиеся, взревывали трогающиеся. Машинный шум мешался с топотом множества ног. Полански нервно дымила сигаретой. Хатчинс сидела на дорожной тумбе и, кривясь, глядела на россыпь окурков. Лодырь же наблюдал за дирижаблем, плывущим к причальной мачте Турнхауса.

– Я все же считаю, что нам следовало его задержать, – сказала Полански. – Он же принес бомбу. В этом-то он признался.

– Он признался в том, что доставил пакет, который был использован для размещения бомбы, – заметил Фергюсон. – Чувствуешь разницу?

Полански хмыкнула.

Фергюсон подозревал, что, хотя Анна была таких же чистых шотландских кровей, как и он сам, звучная фамилия Полански слишком на нее давила. Заставляла женщину невольно подражать крутым полицейским из американских детективов и кино. Хотя, наверное, эту слабость можно использовать и убедить ее перейти на жевательную резинку вместо сигарет.

– Шерше ля фам, – произнесла Хатчинс, оторвавшись от созерцания окурков.

– Ты что имеешь в виду? – спросил инспектор не без раздражения, подумав, что Хатчинс опять вспомнила про свою старушку-убийцу.

– А предположим, что Томас говорит правду, – сказала Хатчинс, вскакивая. – Когда Томас сказал, что назвал имя Грэма отцу Мэрфи, я подумала: может, Грэм ожидал, что священник вспомнит о нем, получив подарок? И вот, у нас трое мужчин, и все – ветераны Войн за веру.

– И все, насколько нам известно, холостяки, – указал Фергюсон. – Так где же ля фам?

– В реанимации больницы «Вестерн Дженерал», – сообщила Хатчинс. – Бернардет Уайт, домоправительница.

– Домоправительница, как же, – съязвила Полански.

Фергюсон глянул на нее хмуро.

– А ведь она – вдова, у нее муж погиб на Войне за веру, – сказал инспектор. – По крайней мере так мне сказал епископ сегодня утром.

– Я уверена, что он искренне так думает, но у нас-то причин верить этому нет.

– Разумно, – отметил Фергюсон. – Но это, как мне кажется, проверить нетрудно.

– Придется покопать, – заключила Хатчинс.

– А почему ты считаешь, что результат стоит усилий? – спросил инспектор.

– Это может показаться жестоким, – заговорила Хатчинс смущенно, – но… в общем, я, когда гляжу на Коннора Томаса, не могу побороть брезгливость. Я знаю, протезы очень хорошие, он все чувствует, они все передают, но все равно… это выбивает из колеи, неприятно. Вот я и задумалась, каково быть с кем-то таким. Может, у него была жена или подруга и не захотела жить с ним. Вера верой, но подспудно он сам понимает: единственная причина его бед – католическая догма о том, что стволовые клетки – это, в сущности, дети. Если б он не был католиком, то смог бы пройти полную регенерацию. Я к тому, что такие раны в душе не заживают и со временем становятся только хуже.

– И поэтому он взрывает священника, а заодно и двоих невинных людей? – осведомилась Полански. – Да, очень логично.

– Священник – тоже невинная жертва! – рявкнул Фергюсон. – Но если по существу… хм, Шона, я вижу, к чему ты ведешь. Если раньше между Томасом и миссис Уайт – или между ней и Грэмом – что-то было, тут возможен личный мотив. Мне вдруг подумалось, что мы слишком уж быстро посчитали отца Мэрфи основной мишенью, а его домоправительницу – случайной жертвой.

– Есть еще и другая женщина, – напомнила Хатчинс. – Молодая мама. Не стоит забывать о ней.

– Тысяча чертей! – Фергюсон прикусил губу. – Если бы только миссис Уайт могла поговорить с нами, мы бы эту проблему раскрутили в два счета.

– Никаких шансов, сэр, – Хатчинс покачала головой. – Не в ближайшие дни. А может, и не в ближайшую неделю.

– Ладно, Шона, – копай в эту сторону.

Она, похоже, уже собиралась оставить Фергюсона с Полански, когда подал голос Лодырь:

– Детектив-сержант Хатчинс, вы просили не забывать о молодой матери. Кстати, ее имя – Марджори Бротон. Она в таком же состоянии, как и Бернардет Уайт, – в реанимации. Врачи стабилизировали ее состояние и готовят к лечению повреждений внутренних органов и позвоночника. У нее пока ничего нельзя спросить – но можно побеседовать с ее мужем, Дереком Бротоном. Когда он не сидит с дочерью, то постоянно находится в больнице, рядом с женой.

– Займусь и этим, – пообещала Хатчинс.

– Вот же дерьмо! – выдохнула в сердцах Полански. – Но почему «Паранойя» такого не подсказывает?

– Задать вопрос – значит уже ответить на него, – указал Лодырь. – Однако, если позволите мне сделать замечание с точки зрения нечеловеческого разума: ваше желание объяснить преступление привычным и таким человеческим мотивом любовного треугольника, словно сошедшего с первой полосы таблоида, могло ввести вас в заблуждение. Вы забыли про четвертый угол: епископа Блэка.

– Мы ничего не забыли, – парировала Анна, постучав пальцем по клипфону. – Полиция Файфа и полиция Лотиана и Пограничья работает над этим делом не покладая рук. Пока мы говорим, они все побережье на уши подняли, ведь нельзя сбрасывать со счетов возможность, что снайперские таланты мистера Томаса не так блестящи, как я подозреваю.

– Я имел в виду, что епископ не укладывается в схему сержанта Хатчинс, – возразил Лодырь. – Я запустил поиск и не нашел никакой связи между Блэком и людьми, причастными к делу Мэрфи. Даже НПИИ не может состыковать одно с другим. Епископ не имеет никакого отношения к Войнам за веру. Разве что протестовал против них. Насколько я понимаю, он практически пацифист.

– Это тоже отношение, – заметила Полански.

– То же можно сказать о большей части духовенства Епископальной церкви Шотландии, если меня не подводит память о временах «богоборцев», – сказал Фергюсон. – Лодырь прав. Нам нужны зацепки поосновательней. – Он обратился к ропу: – А у тебя что на уме?

– Только гипотезы, – ответил тот. – Я все больше склоняюсь к мысли о том, что нам следует искать робота. А именно – человекоподобного робота, иногда выдающего себя за мутиладо. Только робот мог обмануть Томаса и подложить взрывчатку в конверт, только он мог застрелить епископа с такого расстояния.

Полански и Хатчинс принялись громить версию ропа. Тот упорно не желал сдаваться и спорил до тех пор, пока инспектор не поднял руку, призывая к спокойствию.

– Хватит. Дискуссия окончена. Если захотите, продолжите в оперативном штабе, – сказал он, затем посмотрел на часы и добавил: – Время идти в столовую. Встречаемся через час. Ровно в шесть сорок пять.

– Я разошлю всем уведомление, – пообещал роп.


Инспектор так и не добрался до столовой. Прямо у парадного входа его подстерег старший инспектор Фрэнк Макоули.

– У нас уже давно назначена встреча, – напомнил он.

Фергюсон пошел вслед за ним к лифту, затем – в кабинет старшего инспектора. В желудке бурчало. Адам с утра ничего не ел. Да уж, известие об убийстве путем выстрела в голову из крупнокалиберного оружия – отличный способ испортить человеку день. Инспектор с грустью подумал об этом, сев за стол напротив начальника.

Макоули был полицейским старой школы, пришел на службу еще в нулевые, при правительстве «новых лейбористов». Непримиримый противник расизма и сексизма, ярый поборник человеческих прав и гуманности, он безо всякой ненависти слал мусульман в фильтрационные лагеря во втором десятилетии Войн за веру, без лишней жестокости пытал подозреваемых в терроризме. Он распоряжался, чтобы оставшиеся без хозяев дома и магазины стерегли, не давая разграбить, и всегда стерилизовал иглу перед тем, как загнать ее под ноготь. При соци он крушил правых, после падения соци крушил левых. Когда Фергюсон еще новичком попал в бригаду «богоборцев», он видел, как Макоули с такой же деловитой бесстрастностью защищал католическую демонстрацию на Принсес-стрит. Днем раньше танки Республики Италия вкатились на площадь Святого Петра, а в Ватикане засуетилась толпа аудиторов, проверяя счета и конторские книги, – на католическую церковь подали групповой иск за распространение СПИДа в Африке. Папский престол обанкротился уже через год.

Протестовать на Принсес-стрит вышли тысячи католиков. Макоули спокойно вошел в лес распятий и хоругвей, поговорил с епископами, затем вышел и так же спокойно приказал снаряженной для подавления беспорядков полиции разобраться с улюлюкающей, сыплющей оскорблениями толпой оранжистов, феминисток, язычников и геев, облепивших тротуары и скопившихся на Маунд. Разобралась полиция так быстро и эффективно, что сопротивляться никто не посмел и не смог. Задержанные больше пострадали друг от друга в полицейских фургонах, чем при аресте. Католическая демонстрация прошла к Холируду без помех – и, само собой, без какого-либо успеха.

Теперь старший инспектор устроил небольшое рабочее представление, демонстративно не отрывал глаз от планшета и лишь изредка исподлобья посматривал на подчиненного. Выглядел Макоули так, будто жил на одних салатах и пробегал каждый день по десять километров – что, скорее всего, соответствовало действительности.

– Эх, Адам, – начал он через минуту с небольшим, – я как раз заканчиваю читать сводку наших сегодняшних дел. Пусть это останется между нами, но я начал сомневаться, справимся ли мы самостоятельно. После убийств в Файфе события приняли глобальный оборот. Кто знает, где ударят в следующий раз? Может, стоит забить тревогу и передать все специалистам из Глазго? Думаю, Феттс спрашивает себя о том же. Если ты не против, поделись мнением по этому поводу.

– Сэр, я не согласен с тем, что нам это не по силам. Конечно, я не знаю, где ударят в следующий раз, и предупредить Глазго стоит обязательно. Но что касается специалистов – я имею в виду, по контртерроризму – в последние пятнадцать лет у них почти нет работы. У вас, Мухтара и меня, вместе взятых, прямо сейчас больше свежих знаний по теме, чем Феттс сможет припомнить за неделю. Я полностью уверен в профессионализме своих людей. Разумеется, нам обязательно стоит при необходимости проконсультироваться со специалистом, но, думаю, пока не время отдавать дело большим шишкам.

– Вообще-то я думал не про них, а всего лишь про шотландский отдел по борьбе с терроризмом. Ты прав, конечно. С опытом у них не ахти – но если запахнет терактом с многочисленными жертвами, и мы не сумеем его предотвратить…

– Сэр, при всем уважении, мне кажется, вы больше хотите обезопасить себя в случае беды, а не стараетесь предотвратить ее.

– Я говорю не о том, чтобы прикрыть свою задницу, – сказал Макоули и добавил значительно: – И не защищаю свою делянку.

Фергюсон провел рукой по столу, словно смахнул пыль.

– Я понимаю, о чем вы, сэр. Конечно, отдел надо привлечь – но дело им отдавать не стоит. Во всяком случае, пока.

– И чем ты это обоснуешь?

– Пока что у нас нет убедительных доказательств того, что в деле замешана преступная группа.

– В самом деле? Даже учитывая прокламации?

– Конечно, листовки вполне мог сочинить один человек. Они могут быть вообще не связаны с убийствами. В сети ничего не вывешено, их никто не обсуждает, даже среди групп фанатиков и прочих сдвинутых на религии нет никакого обострения дискуссий, Мухтар за этим внимательно следит.

Макоули задумчиво побарабанил пальцами по части стола, лишенной сенсоров.

– Кстати говоря, о фанатиках. Вполне возможно, мне придется снова мобилизовать «богоборческие» отряды.

Фергюсону сперва показалось, что начальник шутит.

– В самом деле, сэр? Сапогами по алтарям?

– Именно, старина! Сапогами по алтарям, только так, и не иначе! Напомним, кто здесь хозяин, выбьем из них спесь. Конечно, все – во имя защиты от террористов.

– На мой взгляд, трудно придумать худшую трату сил и времени. Мы должны направить всех свободных людей и ропов на поиски убийцы или убийц, чтобы упредить новое преступление. К тому же, если преступники и в самом деле какие-то религиозные фанатики, вероятнее всего, их выдадут собратья по вере. Ломиться в церкви – только мешать этому.

– А-а, старая тактика: отделяй экстремистов от умеренных. В наши дни она не слишком-то хорошо работала, думаешь, сейчас получится?

– Фрэнк, да брось ты! – Фергюсон разозлился настолько, что забыл о всякой субординации, с трудом сохраняя вежливость. – Эту лошадь заездили, когда мы еще и пикнуть не могли.

– Ну да, заездили, – подтвердил Макоули с сожалением в голосе – и глаза его сделались холодными и злыми. – Сильно заездили. – Он откинулся на спинку кресла, помолчал немного. – Хорошо, Адам. Пусть будет по-твоему. Но если что-то похожее случится где-нибудь еще в Шотландии или если мы никого не поймаем за несколько дней – дело попадет в отделение по борьбе с терроризмом. А они ходят под большими шишками. Уж поверь мне: если это произойдет, нам останется только ломиться в церкви, хотим мы того или нет.

– И нашим главным занятием опять станут разборки костоломов у Лейф Уотер.

– Это было бы здорово, – мечтательно протянул Макоули, будто вспоминая старый добрый мир, безвозвратно ушедший два дня назад. – Но, боюсь, решать придется не нам. Этим интересуются не только на самом верху. Холируд уже рвет и мечет. Слишком многое зависит от исхода этого дела, чтоб его. Первый случай терроризма на религиозной почве в Европе за последние пятнадцать лет. Если не сумеем размотать клубок, если взорвется что-нибудь еще – выглядеть это будет так, будто мы и не покончили с религиозными проблемами. Тогда уж найдется кому закричать о бесплодности Второго Просвещения и радикального секуляризма. Дескать, поставили веру вне общественной жизни – и это не сработало. Кое-кто снова захочет дать церкви место в политике.

– И не без основания, – заметил инспектор, сознательно провоцируя Макоули.

– Знаешь, я считаю наш диалог чем-то вроде мозгового штурма. Но на самом деле это не так. Позволь напомнить тебе кое о чем: если религию вернут на ее прежнее место, немало людей с огромным удовольствием спихнет в дерьмо копов вроде нас с тобой за былые подвиги. До сих пор о них никто не спрашивал – потому что у нас получилось. Но, если окажется, что все не так радужно, – нам придется туго. Не политикам, придумавшим законы, – но нам, тем, кто воплотил их в жизнь. За «излишнее рвение». Так что даже не думай, есть у них основания или нет. Иди и раскрой это дело!


– Хорошо, что у нас есть? – угрюмо спросил Фергюсон в оперативном штабе, стоя у доски.

Инспектор все еще не мог прийти в себя после начальственного взбадривания.

Первым заговорил Тони из отдела криминалистики:

– Сэр, насчет прокламаций. Никаких следов ДНК, кроме профессорских. Но зато кое-что интересное насчет чернил.

– И что? – спросил инспектор с надеждой. – Узнали, откуда они?

– Не совсем. Но результаты очень необычные. Листовки напечатали не на принтере, а на типографском станке. Причем буквально на станке – механическом устройстве с наборными металлическими буквами.

– Тони, я думаю, тут даже молодежь имеет смутное представление, о чем ты сейчас говоришь. Что в этом интересного?

– Вообще-то настоящих чернил не делают уже лет двадцать. Бумага-то стандартная, копировальная. Не проследишь. Но чернила…

– Значит, если мы отыщем печатный станок и запас чернил, то прижмем ублюдков к ногтю. Правильно?

– Вроде того, босс.

Фергюсон запустил пальцы в шевелюру, зачесал ее назад. Вздохнул.

– Тони, спасибо. Что дальше?

Хатчинс с Конноли разом посмотрели на инспектора, потом друг на дружку – мол, кому первому говорить?

– Шона, пожалуйста, начинай, – велел он. Та встала и помахала айфинком.

– Сэр, мы составили фоторобот предполагаемого подозреваемого Грэма. Коннор Томас подтвердил, что сходство есть. Сейчас всем разошлю.

Люди в комнате заморгали, а роп включил инфракрасный порт. Перед глазами Фергюсона возник поясной портрет молодого с виду, хорошо выглядящего мужчины с густыми волосами и резкими чертами лица, одетого в тенниску.

– Это мутиладо? – недоверчиво спросил инспектор.

– Специфический вид протезов при таком разрешении не передать, – пояснила Хатчинс. – А увеличивать его нет смысла – на стандартном визуализаторе воспроизвести эффект очень трудно.

– Понятно, значит, мы ищем кого-то, кто выглядит в точности вот так, но одновременно не совсем так.

– Именно! – воскликнула Хатчинс, не обратив внимания на сарказм – к облегчению инспектора.

Сарказма она не заслужила.

– Ладно, рассылайте. Но не прессе – только полиции. Особо опасен, при обнаружении немедленно доложить, без поддержки не приближаться. И задействуйте НПИИ.

– У «Паранойи» есть стандартный пакет программ для таких случаев, – отозвалась Хатчинс, лихорадочно тыкая пальцами в планшет. – Готово!

– Отлично! Распознали засранца?

– Э-э, тут небольшая проблема, – сказал Конноли, который встал, когда Хатчинс села. – Мы послали «Паранойю» потрясти армейские архивы, но она выдала чересчур много совпадений по фотографиям низкого разрешения и оптимизировать найденное почти не смогла – у фоторобота биометрика приблизительная, а у военных – напротив, чересчур точная. Тогда мы загрузили в «Огл фейс» данные с уточненными параметрами: солдат, крупная голова, ранения в грудь и конечности, специалист по робототехнике, ближневосточный фронт, возможная связь с Королевским ирландским полком либо частями, дислоцированными поблизости. Конечно, ввели имя и получили одно совпадение: капрал Грэм Орр, специалист-техник. Вот его лучшее фото.

Он расположил рядом с визуализацией изображение гордого собой парня в берете и солдатской форме. Совпадение оказалось настолько точным, насколько вообще можно было судить по фотороботу.

В комнате засвистели и зааплодировали.

– В яблочко! – объявил Фергюсон. – Отличная работа!

Правда, Хатчинс не обрадовалась, а Конноли и вовсе покачал головой:

– Вот тут и загвоздка. Капрал Орр умер от ран в вертолете медпомощи по пути с Мегиддо на Кипр.

Фергюсон тяжело вздохнул.

– Вы уверены? Там не затесалось случайно что-нибудь абсолютно идиотское, вроде брата-близнеца, испорченных записей или еще какой-то путаницы?

– Все проверили, – ответил Конноли. – Единственный сын, похороны, скорбящие родители. Что интересно, похоронная служба по обряду пресвитерианской церкви. Двух недель не прошло, как об этом написала «Белфаст телеграф».

– В те две недели было много похорон, – вспомнил Фергюсон. – И много изуродованных трупов. Они могли что-то перепутать. Вполне могли. Послушайте, народ, мы тут про Армагеддон говорим, а не про херню какую-нибудь!

Все удивленно на него уставились. Он устало потер лоб.

– Простите. День выдался нелегкий. Хорошо, запустите поиск по его имени. Шона, соединитесь с кем надо в «Вестерн Дженерал». Надо проверить, не вспомнит ли муж той женщины с ребенком, как его, Дерек Бротон, лицо или имя Орра.

– Конечно, – заверила Хатчинс.

– Инспектор Полански, прежде чем вы уйдете, скажите, у вас есть какие-нибудь новости?

– Почти никаких. Ропы облазили жилой район рядом с местом убийства вдоль и поперек, но не нашли ничего подозрительного. Сэр, прежде чем уйти, я хотела бы подчеркнуть, что слежка за Коннором Томасом должна быть круглосуточной.

– В процессе, – ответил инспектор. – Сержант Карр?

– Машина снаружи, камеры дальнего наблюдения, пеший «хвост» в постоянной готовности.

– Прослушка телефона?

– Час назад офис шерифа дал добро, сэр, «Паранойя» уже работает.

– Хорошо. Анна, вы довольны?

– Да, сэр. Но, если вы не против, я все же напомню, что сомневаюсь в невиновности Томаса. Мне недавно доложили, что епископ регулярно прогуливался в обеденное время по насыпи над Ист-сэндс, где его и застрелили. Сегодня он настоял на совершении обычной прогулки, хотя и в сопровождении вооруженного охранника. Так что снайпер прекрасно знал, где искать жертву.

– Похоже на то, – согласился Фергюсон. – Но дело в том, что выстрелить и попасть в цель с такого расстояния, при этом находясь в качающейся лодке, – неимоверно трудная задача. А еще убийца мог знать, что Коннор так же верен своим привычкам, как и епископ. Но если Томаса подставили… – Инспектор развел руками. – Впрочем, мы все это уже обсуждали. Дальше переливать из пустого в порожнее не имеет смысла. Полански, мы вас больше не задерживаем.

– Спасибо, сэр. Если вы не против, я пойду.

Она уже подхватила папку с документами и сумку – но тут Лодырь взмахнул щупальцем.

– Что такое? – спросил Фергюсон.

– Я бы настоятельно посоветовал инспектору Полански попросить Четвертый отдел морской безопасности немедленно проверить все системы у роботов береговой обороны близ Сент-Андруса.

– А почему ты сам этого не сделал? – свирепо спросила Полански, воззрившись на ропа.

– Как я понимаю, полиция Файфа официально разрешает мне произвести такой запрос?

– Именно! – подтвердила инспектор, подхватывая сумку и папку.

Затем она кивнула Фергюсону и направилась к дверям.

– Только не трать слишком много времени, – посоветовал ропу Фергюсон.

– Не буду, – пообещал Лодырь. – Я упомянул об этом, потому что НПИИ только что обнаружила записи, совпадающие с фотороботом Грэма Орра.

– Что? – крикнул Фергюсон.

Полански замерла у дверей. Половина штаба вскочила с мест.

– Скорей рассылай их!

Перед глазами полицейских поплыла лента найденных кадров: записи с камер наблюдения, ролики с видеолинз и очков. Попадались и знакомые места: сплошь окраины Эдинбурга. Уэст-Порт. Грассмаркет, улочка в Лейфе на фоне высоких кранов портового терминала Конститьюшен, платформа вокзала Уэверли.

– НПИИ его опознала? – спросил Фергюсон.

– Да. Это робот. По имени Хардкасл.

8. Кэндлмейкер-роу

Около полудня четвертого сентября художник, прежде известный как Дэйв Варшава, открыл глаза и несколько секунд лежал неподвижно, пока не вспомнил, кто он такой.

Ну вот, вспомнил. И не только свое имя. Рядом лежит Джессика, умница такая, рот открыла и храпит. А когда проснется, ведь ни за что не согласится, что храпела. Лежит в странной позе, ноги… Стоп. Это не ее ноги.

Дэйв сел, рывком сбросил одеяло. На груди Джессики покоилась голова в спутанных черных кудряшках. Секунду он улыбался, с удовольствием думая о двух девушках в постели, – и вздрогнул, с опозданием узнав в спящей Михаила Алиева. А тот, вопреки внешности, уж точно не был женщиной.

Память о прошедшей ночи вернулась с такой силой и яркостью, что у Дэйва закружилась голова.

Он тогда закончил представление, поставив музыку на случайную выборку и, набрав выпивки, протолкался к столу, за которым все еще увлеченно болтали Джессика и Алиев. Оказалось, они не только болтают, но и флиртуют: очевидно, Джессике странности ориентации Михаила не показались чрезмерными. Непонятным образом – не то чтобы Дэйв соглашался – все трое оказались в одной квартире. А потом, столь же непонятным образом, – и в одной постели.

Варшава застонал и вылез из кровати. Осторожно прошел среди разбросанной одежды, большей частью принадлежавшей Алиеву, прошлепал в ванную – а в голове теснились вопросы, назойливые, как почуявшие жареное репортеры.

Чего они наглотались? И что, все занимались этим? И этим? А потом…

Да, занимались. И потом.

Ах, так вас и растак! Причем в буквальном смысле.

После десяти минут под душем Дэйву полегчало. Он побрился, очень тихо и аккуратно оделся и отправился на кухню. Там сварил кофе, пережарил тост и заглотил несколько таблеток, запив их холодным апельсиновым соком. Похмелье отступило. Видеолинзы надевать еще не хотелось, так что Варшава загрузил обычную подборку новостных лент на планшет и прокрутил их за едой. Ни новости, ни завтрак еще не закончились, когда на кухню зашел Алиев, одетый в платье Джессики. Он выбрал то, что покороче, но подол все равно волочился по полу.

– Доброе утро, – поздоровался Михаил.

– Добрый день, – откликнулся Дэйв и махнул в сторону кофейника. – Наливай себе. Тосты, мюсли, сок.

– Мм… а что-нибудь от головной боли есть? А то я, э-э-э… ни жив ни мертв.

– Вон пузырек на полке, – показал Дэйв.

– Спасибо!

Алиев взял таблетки, затем стал возиться с тостером и кофеваркой. Хозяин же занялся чтением до тех пор, пока Михаил не уселся за стол напротив.

– Мм, – изрек Алиев, запустив пальцы в свою шевелюру.

– Угу.

– Ничего себе ночка.

– Да.

– Интересный дизайн, – заметил Михаил, окинув кухню взглядом.

Дэйв посмотрел на плакаты, развешанные по стенам, на подсвечники и фальшивые черепа, стоявшие на полках рядом с посудой и поваренными книгами. Он уже давно перестал их замечать.

– Дизайном, по большей части, Джессика занимается, – заметил он. – Я всего лишь крашу и ремонтирую.

– Да уж, выбрать цвет тебе нетрудно! – Алиев рассмеялся.

– Мне всегда казалось, что черный не слишком подходит для кухни, но мы все спорили и не могли согласиться. Потому я просто крашу стены в белый цвет, а Джессика заклеивает их постерами.

– Что, само собой, делает их практически черными. Отлично.

Спустя несколько минут явилась бодрая Джессика – с волосами, собранными в пучок, в черной майке, черных легинсах и черных ботинках на толстой подошве.

– Эй, ребятки, привет! Что вы носы повесили? А ну соберитесь, улыбайтесь!

Она пригладила волосы Дэйву и Михаилу, налила себе кофе и встала у окна, глядя на крошечный, обнесенный стенами дворик, прилегающий к квартире на первом этаже. Сейчас его заливали лучи полуденного солнца. Хозяева жилья, расхваливая условия, именовали эту площадку садом, Джессика с Дэйвом называли же исключительно «лужком на задах».

– Какой чудесный день! Кстати, что за день-то? А, пятница.

Джессика подтащила стул и уселась рядом с Дэйвом, глядя на Алиева.

– Отличный день для шопинга, – сказала она ему. – По пятницам в «Армстронгс» распродажи.

– Я знаю, – сообщил Алиев. – Но сперва нужно наметить план действий. А потом мне придется составить рапорт.

Он заметил тревогу на лице Дэйва.

– Да не беспокойся! Отдел не интересуют подробности работы оперативника и информаторов. Только существенное.

– Работа оперативника, надо же. Когда слышишь, прямо настроение поднимается.

– С тобой глубоко и проникновенно поработали. В самом прямом смысле, – поделилась наблюдением Джессика.

– Спасибо огромное!

– Мне казалось, тебе понравилось. И не думала, что у тебя такие наклонности.

Джессика с Алиевым рассмеялись. Дэйв поежился. Михаил положил ладонь на руку Дэйва.

– Все нормально. Я понимаю, каково тебе сейчас. Многие чувствуют неловкость, впервые занявшись этим с тайным агентом полиции.

Теперь пришлось засмеяться Дэйву.

– Ну ладно, – подытожил он, потянулся за кофейником, обнаружил, что тот пуст, и встал, чтобы его наполнить. – Раз уж так, хм… ты хотел поговорить – давай поговорим.

– У вас найдется листок бумаги? – спросил Алиев. Джессика подала ему ручку и блокнот, в котором обычно составляли списки покупок. Алиев открыл его на чистой странице, посмотрел на нее и почесал висок.

– Погодите-ка, – пробормотал он, вышел и вернулся с сумочкой.

Он вынул оттуда айфинк, пару клипфонов и контактные видеолинзы.

– Неплохо бы умыться и переодеться перед тем, как надевать это, – задумчиво сказал Михаил. – Извините. Я быстро.

Дэйв поставил наполненный кофейник на стол.

– Знаешь, а он прав.

– Насчет чего? – спросила Джессика.

– Насчет первого раза с тайным агентом полиции.

– Так вот что тебе не дает покоя! – Джессика хохотнула.

– Я хочу сказать, тут немалый риск. Мы же не знаем, куда он может затянуть нас.

– Ага. И затянуть, и натянуть…

– Джесс, ну черт подери! Хватит уже похабных намеков!

Она изобразила смущение.

– Ах, ну да, хорошо. Наверное, для намеков еще слишком рано. Но чем тебе не нравится полицейский? Тайный агент! Это так интригует. И возбуждает.

Дэйв с трудом поборол искушение самому выдать похабный намек.

– Он разве не ищет гностиков, которые по ходу к чертям разнесли святого отца? Если он прав – хотя я и не говорю, что он прав, – мы через него спутаемся с очень опасными людьми.

– Да не будь ты таким сопляком! Ты что, совсем не слушал, чему в школе учили на основах государства и права?

– Я ничего в школе не слушал! – фыркнул Дэйв. – И в социологии не разбираюсь. Про таких, как я, точно есть какая-нибудь старая песня.

– Не знаю такой, – сказала Джессика, и ее голос звучал гораздо серьезнее, чем ожидал Дейв. – Хорошо, объясню так: наши отцы дрались в Войнах за веру. Они жизни свои клали за нас, бились против фанатиков. Если этот неогностический мусор на самом деле стал новой верой, за которую готовы убивать, а не просто болтовней фриков, если он распространился в сообществе, где ты, дорогой мой, являешься авторитетной фигурой, тогда твой гражданский долг – помочь копам вынюхать этот мусор и вымести его к чертям!

Голос Джессики дрожал, она яростно тыкала пальцем в воздух. Обычно она приходила в такую ярость либо по очень личным, либо по сугубо абстрактным причинам. Дейв слегка испугался. А вдруг это признак того, что он сам скоро станет для Джессики чужим и скучным? Такое бывает с женщинами. Хотя по ночам она охотно изображала игривую готку, днем она была аспирантом философского факультета, причем не из ленивых, к делу подходила серьезно. Дэйв понимал, что рано или поздно его статус «короля немой сцены» покажется ей чем-то мелким, не стоящим труда и уважения, – да в конечном счете и ему самому.

– Хорошо, – сказал он, отхлебнул кофе и посмотрел подруге в глаза. – Я все понял и зарубил на носу.

– Так ты – за? Не шутишь?

– Я ведь уже говорил ночью.

– Не то чтобы очень определенно, а теперь тебе и вовсе неохота, я же вижу. Я хочу знать! Ты – за?

– На все сто!

Джессика усмехнулась и стиснула его руку.

– Отлично! Малыш, мы вместе!

– Ну да. Ты, я и коп-извращенец.

– Вместе мы поборем преступность,[17] – задумчиво протянула Джессика.

Оба рассмеялись.

Коп-извращенец вернулся умытый и накрашенный, при всей амуниции, за исключением шляпки и перчаток. Он уселся, расправил юбку и потянулся за ручкой и блокнотом.

– Отлично, – заключил он. – Итак, план действий.

– Угу, – согласилась Джессика и выудила айфинк из поясной сумки. – Посмотрим, до чего мы договорились прошлой ночью перед тем, как учуяли запах травки.

– Я послал тебе запись с моих видеолинз, ты назвала имена, – подсказал Алиев.

– А затем мы вычеркнули большую их часть…

Джессика посмотрела на планшет, прокрутила изображение большим пальцем, странно двигая нижней губой.

– Так, а я и в самом деле расспрашивала народ… и даже послала несколько запросов. Погоди-ка…

Она подключила клипфон, прокрутила текстовые сообщения, наклонила голову, слушая голосовую почту.

– Хмм, – выговорила Джессика, затем развернула планшет к себе, схватила ручку и принялась писать.

– Вот парочка, – сказала она наконец. – Карл Повис и Уилл Лэтэм. А вот их фото, – она, пошевелив большим пальцем, переслала изображения на линзы мужчин.

– Их в моем списке не было, – отметил Алиев и уставился на минуту в пространство. – В сети о них ничего, за исключением университетских записей и пары лаконичных страничек в соцсетях. В полицию они тоже не попадали.

– Они не любят высовываться. Характерное отличие настоящих от прикидывающихся. Одно сообщение я получила как раз от такой, девица заигралась в язычество, под ведьму косит. Она пару месяцев назад пыталась толкнуть им речь о гностицизме как о феминистской и гуманной альтернативе патриархальной религии.

– И как они отреагировали? – спросил Алиев.

– Нагрубили. Послали читать учебник, – Джессика хихикнула. – По-моему, очень здравый совет. Но бедняжка оскорбилась до глубины души.

– Я узнал их, – сообщил Дэйв. – Они – завсегдатаи немой сцены.

– Как думаешь, они сегодня придут? – спросил Алиев.

Дэйв пожал плечами.

– Я же сказал, завсегдатаи.

– Не хочу оставлять это на волю случая. Может, пригласишь их?

– Конечно.

Джессика яростно замотала головой.

– Слишком очевидно! Если они и в самом деле замешаны в чем-то серьезном, неожиданное приглашение или бесплатные билеты встревожат их. Сегодня Дэйв выступает в «Карфагене». Туда все ходят.

– А если эти двое не пойдут?

– Тогда попробуем что-нибудь еще, – ответила Джессика. – У нас еще достаточно времени, чтобы разработать план «Б».

– Ладно. Оставьте план «Б» мне, – подытожил Алиев. – Предположим, они пришли. Что дальше?

– Мы с тобой заговариваем с ними, как бы просто так, интересуясь. Может, они раскроются. Дэйв присматривает за происходящим. Если пара решает уйти, мы идем следом, и он за нами.

– Я не могу уйти до конца представления! – возразил Дэйв.

– Если придется, сможешь. Подготовь программу заранее. Но мы уж постараемся продержать их в клубе до конца. Вряд ли это будет сложно. И на всякий случай можно Хардкаслу замолвить словечко-другое.

– А я обеспечу подкрепление, – заключил Алиев. – Итак, отличный план на ночь.

– На вечер, – уточнила Джессика.

– На вечер, – согласился Алиев, улыбаясь. – Так и доложу.

– А еще у нас есть план на остаток дня, – добавила девушка. – А именно – шопинг!

– Без меня, – проворчал Дэйв. – Мне нужно представление готовить и файлы поискать в сети.

– Ты точно не хочешь пойти с нами? – осведомилась Джессика. – Глядишь, прикупил бы себе маленькое черное платье.

– Точно. На все сто. Развлекайтесь.

– Жаль. Прошлой ночью ты так замечательно сбился с пути истинного…

– Знаешь, именно потому и не хочу!

Дэйв решил, что этого признания хватит, чтобы подруга с копом-извращенцем отцепились и прекратили донимать его шуточками. Конечно, признался он в шутку. Если бы это было правдой, он бы вовсе такого не сказал.


Дэйв надел видеолинзы и дождался, пока загрузятся свежие обновления, хотя обычно отключал их. Когда перед глазами угасли тексты договоров и условий, он снова налил себе кофе, плюхнулся в потрепанное кожаное кресло в углу гостиной, занес палец над прошлогодним, отставшим от моды и технологии, но еще вполне функциональным айфинком и вызвал «Огл спейс». Этим вечером предстояла работа в «Карфагене», большом клубе на улице Георга IV. Туда Дэйв попадал нечасто и всегда старался подготовить что-нибудь новое. В последнее время он давал слишком уж много военного порно и богохульства. Настало время сменить перспективу, пока аудитории не наскучило. Хороший ход – использовать тему космоса. Но, как всякий виджей, Дэйв и так часто использовал космические темы: виды экзопланет, загруженные из «Огл уорлдс», картины далеких миров с «Хойл Скай». На этот раз лучше взять картины Ближнего Внеземелья: сплавить в единый завораживающий танец движения солет, спутников, орбитальных станций и космических лифтов. Дэйв постарался изгнать из воображения слишком уж знакомые, затасканные образы и мелодии. Конечно, в голове крепко сидела «Одиссея» Кубрика. Каждый виджей, когда-либо соединявший космические виды с музыкой, использовал ассоциации с этим фильмом или прямые заимствования оттуда. Но сегодня Дэйв хотел чего-то индустриального и ритмичного, с жестким битом – на хрен балет. Новое представление должно быть выстроено вокруг солет и космических лифтов – мощь, скорость, дерзость и вызов. Свои представления Дэйв любил делать именно такими – острыми, с запахом риска и страха. Большинство людей на сцене искренне презирали саму идею использовать солеты для борьбы с глобальным потеплением, расценивая это как выражение технарского высокомерия. До сих пор куда больше углерода сжигалось, чем превращалось в продукты высоких технологий. Во взглядах Дэйва и его единомышленников было зерно истины: Атлантический космический лифт и солеты поначалу финансировались «Газпромом» и «Эксоном», которые таким образом пытались противодействовать искам о климатических изменениях.

Дэйв проверил свежие новости из космоса и обнаружил, что проспал пару неправильных смещений солет, отчего над Землей тут и там затмения оказывались либо слишком долгими, либо чересчур короткими. Испортились два небольших ракетных движка. Поскольку движение всех зеркал требовалось регулярно корректировать, чтобы скомпенсировать давление солнечного ветра, неисправность двигателей сулила серьезные беды. Причины аварии выясняла команда из четырех гуманоидных роботов.

Ага, выглядит многообещающе. Дэйв увеличил страничку новостей, прошел по ссылкам, попытался найти записи из глаз ремонтников. Такая практика уже давно стала привычной. Космонавты и астронавты собирали микроплатежи каждый раз, когда кто-либо подсоединялся к камерам на их шлемах либо к трансляции с видеолинз. Дэйв нашел линк, но система выдала ошибку допуска. Как правило, такое сообщение он воспринял бы как вызов и попытался взломать блокировку, но сегодня не было времени.

Однако сообщение о гуманоидных роботах в пространстве привлекло его внимание, и он запустил поиск, желая отыскать не столь скрытный экземпляр. Спустя пару минут выскочила ссылка на робота, трудившегося снаружи Атлантического космического лифта. Дэйв выбрал опцию «Лететь к объекту», откинулся на спинку кресла и приготовился к виртуальному путешествию.

Он будто поднялся в небо, взлетел над улицами Нью-ингтона. Внизу раскинулся Эдинбург, частично скрытый облаками, – их конфигурацию снимали в режиме реального времени. Дэйв летел все быстрее, направляясь на юго-запад, Ирландия промелькнула зеленым пятном среди голубизны моря, далеко внизу проплыли Испания и Азоры, затем небо над головой почернело, а внизу распростерлась синева Атлантики.

В поле зрения появился лифт: золотая нить в свете встающего солнца. Впереди показалась, затем постепенно увеличилась крошечная фигурка, работающая на краю лифта высоко над границей атмосферы. Вблизи зрелище показалось тревожащим и странным: точь-в-точь человек в обычном рабочем комбинезоне, прилепившийся к краю огромного здания. Вдруг стала очевидной чудовищная колоссальность постройки. Даже закружилась голова при взгляде на черную стену углеродного волокна, уходящую вверх.

Затем Дэйв посмотрел глазами робота. Голые, без перчаток, руки, хотя вокруг почти вакуум. Гравитация практически отсутствует, а робот стоит на перекладине конструкции, напоминающей обычные строительные леса. Вдали – бело-голубая округлость Земли. Машина не подавала виду, что заметила присутствие Дэйва и других, кому сейчас вздумалось посмотреть на мир ее глазами, – но, разумеется, входящий сигнал зафиксировала. Роботы – во всяком случае, человекоподобные – располагали большой вычислительной мощностью и всегда могли выделить ее для новой, неожиданно возникшей задачи. В эпоху первых, экспериментальных гуманоидных роботов был снят ставший уже классикой видеоклип, спонсированный «Сони», об игре в футбол между командой из одиннадцати машин и человеческой сборной из игроков мирового уровня. Даже со сниженными силой и рефлексами роботы буквально выписывали круги вокруг лучших футболистов планеты. Для них люди двигались как будто в замедленной съемке.

Дэйв записал всю трансляцию, одновременно прикидывая, как выделить нужные части, скомпоновать и проиграть так, чтобы композиция стала визуальным аналогом затягивающего барабанного ритма. Вдруг в поле зрения показалась кабина, освещенная будто вагон поезда, робот не удержался – проводил ее взглядом. Потом вернулся к работе. Когда виджей уже решил, что посмотрел и записал достаточно, рука машины потянулась к какому-то прибору – и внезапно экран погас, перед глазами Варшавы возникло предупреждение об ограничении допуска.

А приложение «Лететь к объекту», будто из вредности, прокрутило картину прибытия в обратном порядке: будто он падает с лифта, несется спиной к Земле. В конце концов его, с кружащейся от скорости и полета головой, выбросило обратно в комнату. Конечно, никуда он не летал и в кресло не шлепнулся. Все – иллюзия, изображение перед глазами. Правда, холодный кофе Дэйв разлил себе прямо на колени.


Алиев с Джессикой вернулись после прочесывания благотворительных и антикварных магазинов около семи, волоча кучу пластиковых пакетов. Девушка уже сменила тенниску на короткое черное платье. Секретный агент удалился в спальню и вернулся в древней черной комбинации из нейлона, надетой поверх узких черных джинсов, и в тупоносых черных ботинках на рифленой подошве. Свежий макияж – черные тени, темно-лиловая помада – больше подходил его тонкому, скуластому лицу, чем стиль готической лолиты. На плечо он повесил черную прямоугольную сумку, сообщив, что в таких раньше носили компьютеры. Дэйв ему не поверил.

Алиев изящно встал в дверях – подбоченившись и сунув палец за бретельку лифчика.

– Готов надрать гностикам попки! – отрапортовал он.

– Молодец какой, – похвалил Дэйв и показал свой айфинк. – А я готов выдать тусовщикам все, за что они заплатили, и даже больше. Думаю, скучать им не придется.

– Про что будет шоу? – спросила Джессика.

– Посмотришь – увидишь. Скажу только, что я назвал его «Впечатления от Ближнего Внеземелья».

– Захватывающе, – изрек Алиев равнодушно и утомленно. – У нас еще есть время немножечко перекусить?

– Конечно, – заверил Дэйв. – Чего тебе… Алиев вдруг поднял руку.

– Минутку! Срочный звонок.

Его глаза остекленели, губы и кадык задвигались – он сосредоточенно проговаривал реплики про себя, затем сказал вслух:

– Дэйв, это тебя – мой босс в Гринсайдз.

Виджей дернул себя за ухо – включил прием. Изображение не возникло, но послышался спокойный басовитый голос:

– Добрый день, мистер Варшавски. На вашем сегодняшнем представлении в охране будет робот Хардкасл?

– Насколько я знаю, да. У нас договор с «Наемными мускулами». Погодите-ка, я проверю сегодняшнее расписание… ага, Хардкасл заступает в девять.

– Вы случайно не знаете, где, скажем так, может проживать эта машина?

– Адрес? Не представляю. Спросите у агентства, они ведут всю бухгалтерию.

– Мы уже побывали в «Наемных мускулах». Физического адреса Хардкасла у них нет. Как ни странно, они, видимо, полагают, что эта часть закона роботов не касается.

На другом конце линии тяжело вздохнули.

– Что, вообще говоря, справедливо. В их ведомостях робот значится как «передвижное оборудование». Впрочем, это неважно. Я хочу предупредить вас, что Хардкасл может не явиться на работу сегодня.

– С ним что-то случилось? – спросил Дэйв недоверчиво.

– Да, мистер Варшавски. Скажем так: полиция очень хочет его допросить, и если мы заметим его по пути на ваше представление, то перехватим. Пожалуйста, не звоните в «Наемные мускулы» с просьбой о замене или подкреплении, пока не удостоверитесь, что Хардкасл опаздывает как минимум на полчаса. Если он все же явится, реагируйте как обычно. Вы поняли?

– Это ясно. Но есть одна загвоздка. Никто не может «реагировать как обычно», чтобы одурачить робота. Вы мне сказали, и теперь, как только он меня увидит, сразу поймет, что я думаю неладное. Их интеллект…

– Да, мистер Варшавски, их разум весьма изощрен. Я знаю. Но уж поверьте: в данном случае это едва ли причинит вам какие-либо неприятности.

– Что вы имеете в виду?

– Пока не могу сказать. А теперь, если вы не против, переключите меня на констебля Алиева.

Дэйв переключил. Михаил обменялся несколькими репликами с начальством и завершил звонок. Тем временем Дэйв просветил Джессику насчет положения дел.

– Поверить не могу, что у Хардкасла неприятности, – удивилась та и жестко взглянула на Алиева. – С чего это все, а?

– Возможно, он причастен к недавнему убийству священника. И к сегодняшнему убийству епископа.

– Убийству? – вскрикнула Джессика.

– Епископа? Серьезно? – воскликнул Дэйв.

– Посмотрите «Ивнинг ньюс», – посоветовал Алиев с непривычной суровостью.

Они посмотрели.

– И как насчет сегодняшней операции? – спросила Джессика.

– Как и планировали, – ответил Алиев.


Дэйв сидел за стойкой «Франкенштейна» – паба, удобно расположенного напротив «Карфагена», – пил клюквенный сок, поглядывал в зеркало на Алиева с Джессикой и слушал приходящее на телефон по выделенному каналу. Было жарко и душно. Суббота, три часа ночи, в пабе после представления «немой сцены» – не продохнуть. Почти все внимание виджея занимал прослушиваемый разговор. Оттого Дэйв казался занятым, усталым и не расположенным к беседе.

Что, как сказали бы гики, было не багом, а фичей.

Хорошо, что он решил на время представления не притрагиваться к алкоголю, включая пиво. Конечно, голову слегка повело от дыма травы, но к нему Дэйв привык и научился сосредоточиваться, а потому, когда сознание плыло вместе с дурманом, он использовал хмельную легкость, будто серфер, оседлавший опасную волну. Нужно лететь с ней – а потом соскочить в подходящий момент. С «Впечатлениями от Ближнего Внеземелья» этот рискованный трюк сработал.

Хардкасл не пришел. В 21.30 они позвонили в «Наемные мускулы» и выяснили, что робот ничего не сообщал и должен был, как обычно, явиться по расписанию. Агентство предложило охранника на замену, предложение приняли, парень подъехал на такси через двадцать минут. Его пришлось спешно проинструктировать насчет того, кого считать достаточно безопасным и респектабельным для допуска внутрь.

Джессика и Алиев продолжили разговор, начатый два часа назад, на представлении, с ребятами, которых девушка посчитала серьезными неогностиками. Те сами предложили посидеть в пабе. В него уважающие себя готы и поклонники «немой сцены» обычно не заходили, и потому парни удивились, когда Джессика с Алиевым сказали «да». Неогностики не казались совсем уж откровенными ботаниками. Выглядели они не так уж плохо: жилистые, худые болезненной, придающей порочное очарование наркоманской худобой. Но, должно быть, ими никогда раньше не интересовались настолько привлекательные девушки (Алиев представился как Мишель и вел себя намного женственней, чем предыдущей ночью).

Оба парня были студентами Эдинбургского университета. Уилл изучал физику, Карл – философию. От этой парочки у Дэйва голова шла кругом. Одно хорошо – они не могли его подслушать. Как пространно объяснил Уилл, одна из догм неогностицизма состояла в том, что пользование компьютером приближает человека к темным владениям Бога-Игрока, и оттого роль техники в жизни следует свести к минимуму. Поэтому друзья не ходили в виртуальность.

– Но я вот чего не понимаю, – говорила Джессика. – Пусть вы правы. И что тогда делать? Я имею в виду, мы говорим про сущность, управляющую Вселенной. Как же тогда противостоять ему – или ей?

– Нет же, Бог-Игрок отнюдь не управляет Вселенной, – отвечал Уилл. – Он управляет только программной симуляцией, в которой находимся мы.

– Хм, а разве для нас не все равно? Ведь в пределах симуляции Он всеведущ и всемогущ.

– Он не всемогущ, – возразил Карл. – Иначе мы не вели бы этот разговор.

– А если наш разговор попросту не представляет для Него угрозы?

– Представляет. И еще как! – возразил Уилл. – Вы поймите, Бог-Игрок – на самом деле вовсе не Бог. Он даже по отношению к симуляции – вовсе не то же, что Бог по отношению ко Вселенной. Например, демон Лапласа – это гипотетическое существо, знающее координаты и скорость каждой частицы во Вселенной. А демон Декарта – это существо, поставляющее органам чувств принципиально недостоверную информацию о реальности, о которой в принципе неизвестно, существует ли она. Очевидно, одно и то же существо не может быть лапласовским и картезианским демоном одновременно. К тому же в программировании есть такая прописная истина: программист симуляции не может обладать полным знанием о ней, поскольку это полное знание будет лишь еще одним элементом симуляции. Вы понимаете, к чему я клоню?

– Несомненно, – отозвалась Джессика. – Я только не вижу, какое это отношение имеет к религии.

– Мы выяснили, что, по крайней мере, основные религии – до изучения второстепенных мы так и не добрались – по сути, являются системами разностороннего обмана. Они не дают верующим увидеть истинную картину мира, в котором мы живем, – объяснил Карл. – Верующие считают наблюдаемый мир истинной Вселенной и потому без конца пытаются увязать зло, существующее вокруг, с предполагаемой благостью творца. Они не хотят и не могут видеть очевидного: этот мир сотворен не Богом. А раз он сотворен не Богом, значит, по определению, нереален и сотворен кем-то меньшим, чем Бог. Обычные религии почти так же лживы, как и натурализм, пытающийся убедить нас в том, что неуклюжая топорная конструкция, в которой мы обитаем, неким образом самодостаточна и, хм, реальна. Какая вопиющая чепуха!

Джессика, кажется, уже собралась быстро и беспощадно раздавить эту наивную подростковую теодицею – какая вопиющая чепуха, в самом деле, – но Алиев успел раньше. Видимо, он решил, что пора переходить к менее скучным и более опасным темам.

– А что вы думаете про внезапный падеж священников в наших краях?

Дэйв поневоле восхитился его нарочитой черствостью, легкомыслием и деланым равнодушием. Михаил играл отлично.

– Чертовы христиане, – буркнул Карл. – Две тысячи лет уже кромсают друг друга.

– Когда не кромсают нас, – добавил Уилл.

Наблюдавший в зеркало Дэйв заметил, как изогнулась бровь подруги. Он хорошо знал сопровождавший эту гримаску насмешливый взгляд.

– Нас? Что-то я не слышала о мучениках-неогностиках.

– Пока мучеников нет, – отозвался Карл мрачно. – Но во времена инквизиции их было немало. Вы же, наверное, слышали девиз: «Убивайте всех, Господь узнает своих»? Это сказали про катаров. Они были гностиками, как и мы. Людей вырезали городами, а целую провинцию Франции обратил в ничто Крестовый поход, направленный папой римским.

– Это было так давно, – обронил Алиев.

– Есть и позднейшие…

– А почему вы считаете, что епископа и священника убили христиане? – перебила Джессика. – Мне кажется, антихристиане тут куда вероятнее.

– Не надо так смотреть на нас! – мрачно и с подозрением отозвался Карл. – Мы не занимаемся насилием. Во-первых, это безумно, а во-вторых, противно здравому смыслу. Атеисты сейчас заправляют всем. Зачем им убивать? Да бросьте, тут все как обычно – христиане против христиан.

– А что это за христиане, которые убивают христиан? – спросила Джессика невинно.

– И в самом деле, что за христиане такие? – отозвался Карл.

Все четверо рассмеялись.

– Но все равно мне кажется, что ваш неогностицизм – просто болтовня. Конечно, замечательно, что вы не прибегаете к насилию. И пропагандой в сети не занимаетесь. Это нормально, это ваш выбор. Но я в толк не возьму: чем же вы тогда, черт возьми, занимаетесь? Пудрите мозги готкам в пабах? У, суровый гностицизм!

Карл наклонился и заговорил вполголоса:

– Я скажу вам, чем мы занимаемся. Мы распространяем наши взгляды. Мы размышляем, ищем физические и прочие аномалии, показывающие, что наш мир – нелепая, неумелая поделка. А что касается христиан – мы им мутим головы.

– Разбрасываете прокламации в церквях? – спросил Алиев.

Оба парня чуть вздрогнули, самую малость – но одновременно.

– А неплохая идея, – отозвался Карл после секундного замешательства. – Может, когда нас станет больше, мы ею воспользуемся. А пока…

Он встал.

– Я покажу вам, чем мы занимаемся.

– Прямо сейчас, ночью? – не поверила Джессика.

– Да, – подтвердил Карл. – Прямо сейчас. Ночью. Джессика с Алиевым устроили образцовое девичье перехихикиванье, затем встали вслед за ним.

– Ну так покажите нам, что у вас за душой, – подначил Алиев.

– Программный код, – тут же отбил выпад скорый на язык Карл. – Его мы показать не можем – но продемонстрируем, как мы мутим головы.

– Я всегда рада посмеяться, – заверил Алиев.

Все четверо направились к выходу. Когда они скрылись за дверью, Дэйв пошел следом. Ночь была прохладная, темная. Тонкий серпик месяца висел среди реденьких облаков. На улицах было безлюдно. Дэйв повертел головой и заметил, как Джессика остановилась на углу между улицей Георга IV и Кэндлмейкер-роу – кривоватой узкой улочкой, спускавшейся вниз, к Грассмаркет.

Джессика оглянулась, заметила Варшаву и двинулась дальше, скрывшись за статуей скайтерьера Бобби. Дэйв поспешил за девушкой, держась у стены, задержался у статуи – и еще успел увидеть, как четверка миновала Кэндлмейкер-роу и свернула в короткий проезд, ведущий к воротам Грейфрайерс. В клипфоне раздался голос Джессики:

– И как мы переберемся?

– Не бойся, – успокоил Карл. – У нас техника.

Дэйв перешел дорогу, изображая случайного прохожего. Из клипфона доносились кряхтенье, стук, хихиканье и странное приглушенное царапанье. Варшава не останавливался, пока звуки не стихли, потом вернулся. Осторожно заглянул за угол – проезд был пуст и оканчивался воротами трехметровой высоты, зацепиться было не за что. Виджей подошел к воротам, прислушался. Шагов не расслышал. Из клипфона доносилось только дыхание Джессики.

В углу рядом с воротами виднелась водосточная труба. Дэйв глянул на нее, вдохнул поглубже, поплевал на ладони и полез.

Взобравшись, он осторожно поставил ногу на основание небольшого обелиска, венчавшего каменный воротный столб, а оттуда перешагнул на черепичную крышу привратной сторожки. Та оказалась мокрая, заплесневелая и скользкая. Дэйв пробирался по ней на полусогнутых, ставя ноги в углубления, затем спрыгнул вниз, на крыльцо.

Пригнувшись, он прошел по дорожке, присел, чуть высунулся из-за угла. Четверка передвигалась, почти так же крадучись, метрах в пятидесяти от него. Согнувшись по-обезьяньи, Дэйв миновал брусчатку, стараясь не шуметь, ступил на траву, затем пробрался к ближайшему укрытию: полуразрушенному мавзолею, вделанному в стену. От него оставалось полсотни шагов до места, где стояли оба гностика, беседуя с Джессикой и Алиевым. Даже с клипфоном Дэйв не мог разобрать, о чем именно.

– Не надо этого делать! – наконец услышал он голос Джессики.

– И почему же? – спросил Карл громко.

– Ну послушай, это же памятник людям, которых казнили, – сказала Джессика растерянно. – Они ведь – жертвы, пострадавшие от рук церкви.

Дэйв присмотрелся.

– Да ладно тебе, они были членами конкурирующей деноминации, – пренебрежительно поправил Карл. – И к тому же террористами.

С этими словами он шагнул вперед и встал перед каменной плитой, вделанной в стену кладбища и возвышающейся над нею, а затем резко взмахнул рукой сверху вниз, словно ножом ударил. Послышалось шипение аэрозольного баллончика.

– Готово! – объявил он и отступил на шаг, чтобы полюбоваться работой.

– И я не понимаю, зачем, – пожаловался Алиев. Карл вернулся к остальным и опять тихо заговорил.

Дэйв прислушался, пытаясь разобрать слова. Вдруг из мавзолея послышалось царапанье, шуршание – и низкий утробный рык большого зверя. Карл резко обернулся.

– Что это было? Дэйв отпрянул.

– Там что-то двигалось! – воскликнул Карл.

Из мавзолея снова донесся рев, похожий на тяжелый кашель.

– Ребята, вы пытаетесь нас напугать? – осведомилась Джессика.

– С чего бы? – сказал Уилл. – Это просто алкаш.

– Но это не… – заговорил Карл.

Дэйв не видел фасад мавзолея, поскольку сидел, пригнувшись, у боковой стены, но заметил впереди зеленоватое сияние. Из гробницы вырвался свет, усиливавшийся с каждой секундой.

– Что за хрень? – завопил Карл, вторя мыслям Дэйва.

В зеленом сиянии возникло ссутуленное человекоподобное существо. Оно выпрыгнуло на дорожку и развернулось вправо, глядя на ошеломленную четверку. Дэйв отскочил и выпрямился. Сердце его затрепыхалось пойманной рыбой. Существо повернулось к нему – и он увидел вервольфа. Ему еще не доводилось встречать существ с настолько радикальными соматическими и генетическими изменениями.

Человек-зверь вытянулся, завыл на луну. Послышался скорый топот убегающих ног, голоса Алиева и Джессики. В недрах мавзолея снова зацарапало, зашуршало, и наружу выпрыгнуло еще одно существо. Дэйв едва успел распознать в нем полицейского робота, как тот сорвался в погоню, нелепо, но очень быстро мельтеша длинными металлическими ногами.

Вервольф снова посмотрел на Дэйва.

– Выходи! – приказал он.

– Все в порядке! – закричал Алиев.

Дэйв, дрожа, выбрался на дорожку. Карл с Уиллом лезли через стену, хотя с другой стороны до тротуара было около трех метров высоты. Роп скакнул через ограду, желая их опередить, – и с улицы донесся громкий лязг. Робот явно неправильно рассчитал прыжок.

– Хо-хо-хо! – заголосил вервольф. – Нагони-ка страху на этих мелких вандалов!

– Вы на меня нагнали страху, – сказал Дэйв, глядя на дорожку.

Там стоял Алиев, обняв Джессику за плечи. Вервольф ковылял прямо к ним, и девушка явно не чувствовала себя в безопасности. Варшава поспешил к ним.

Человек-зверь остановился в паре метров от девушки. Михаил отпустил ее, Дэйв подбежал, обнял.

– Господи! – выдохнула она. – Господи…

Она шагнула прочь от Дэйва и свирепо посмотрела на Алиева. Тот развел руками как-то очень уж по-мужски, выглядя смущенным и виноватым, разом растеряв наигранную женственность.

– Пришлось тебя остановить, чтобы не убежала, – пояснил он.

– Да ты мне чуть плечо не вывихнул!

– Что происходит? – спросил Дэйв.

– Роп связался со мной по полицейскому каналу, – пояснил Алиев. – Как раз перед тем, как, э-э…

– Можешь звать меня «лейтенант», – прорычал вервольф.

– Перед тем как выпрыгнул лейтенант.

– Простите. Лодырю – ропу – следовало выбраться первым. Не сдержался я, – он скребнул когтистой ногой по гравию. – Инстинкт, что поделаешь.

Он махнул длинной волосатой лапой в сторону стены.

– Но вы только посмотрите, что они учинили! Наискось через каменную плиту тянулась надпись красной аэрозольной краской:


МАЙОР ВЕЙР ЖИВ!


– Кое у кого просто нет никакого уважения к мертвым, – проворчал вервольф.

Дэйв потряс головой, пытаясь собраться с мыслями.

– Что здесь делает робот? Лейтенант, простите, а что здесь делаете вы?

– Лодырь объяснит. Что касается меня… это мое личное дело, понимаете, о чем я?

С этими словами он повернулся, заковылял прочь и через пару секунд скрылся за углом церкви Грейфрайерс. Со стороны Кэндлмейкер-роу завыла полицейская сирена, замигал синий свет.

– Кажется, Лодырь нагнал Уилла с Карлом, – подытожил Алиев. – Столько старались и все ради пары мелких хулиганов?

Он чуть наклонил голову, прислушиваясь к доносящемуся из клипфона. Прошла пара минут, показавшихся Дэйву невыносимо долгими и нудными.

– А может, не так все и плохо, – продолжил Михаил. – Лодырь нашел поблизости пачку прокламаций. А еще…

Он замолчал, а потом воскликнул: «Ура!»

– Что такое? – спросила Джессика.

– «Паранойя» нашла их.

– Что это значит? – спросил Дэйв. Алиев потрогал нос кончиком пальца.

– Извините, подробнее рассказать не имею права. Но это значит, что мы не зря возились с этими парнями. Совсем не зря.

– Рада слышать, – отозвалась Джессика, пугливо озираясь. – От здешних красот у меня мурашки по коже.

– И как, черт возьми, нам отсюда выбраться? – спросил Михаил.

– Может, так же, как вы забрались сюда? – предположил Дэйв.

Алиев с Джессикой покачали головами.

– У ребят были «паучьи накладки» на руки и колени, – объяснил коп. – Потом они перебросили их нам. Жаль, я свои не взял.

– Я покажу вам, как выбраться, – пообещал Дэйв. Потребовалось немало подсаживаний, вставаний на плечи и подтягиваний, прежде чем все оказались по другую сторону ворот. Алиев с Джессикой огорченно рассматривали сломанные ногти и исцарапанные ладони, глядя на Дэйва так, будто виноват в этом был он.

– Паб «Франкенштейн» должен быть еще открыт, – заметил тот. – Кто-нибудь хочет освежиться пивком?

9. Грассмаркет

Инженеры фирмы «Ханиуэлл», спроектировавшие симуляторы чувств и эмоций для мозга Лодыря – те отлично работали еще до того, как проснулось самосознание и начало что-то ощущать, – по непонятной прихоти включили в их число и симулятор скуки. Правда, до сих пор Лодырю не приходилось скучать. Но ранним субботним утром он оказался в глухой улочке на задворках Грассмаркет, где доступ в Интернет, мягко говоря, барахлил.

К рассвету Лодырь заподозрил, что терзающее его мучительное чувство и есть та самая скука, предусмотренная в перечне чувств, но доселе не распробованная.

Рой микроскопических дронов уже разлетелся по Грассмаркет: крошечные камеры записывали, миллиметровые антенны вздрагивали, распознавая запахи и сканируя передачи.

Около 6:15 открылись первые закусочные, и воздух наполнился запахами лапши, острого перца, кофе и зеленого чая. Из близлежащих районов, как муравьи, поползли студенты и «белые воротнички», они хватали в забегаловках завтраки и чашки кофе, после чего спешили к трамвайным остановкам.

В 7:00 три ропа незаметно заняли позиции по углам Виктория-стрит и под аркой Каугейт. Лодырь оставался на месте.

В 9:30 начали подниматься жалюзи и открываться двери магазинов одежды и затхлых букинистических лавок. Без четверти десять Адам Фергюсон прошел по Кингстейблз-роуд к Мемориалу ковенантеров, стоявшему в дальнем углу Грассмаркет, – памятнику, имевшему примечательное, хотя и непреднамеренное сходство с мусорным баком. Инспектор встал в открытом кругу низких стен Мемориала, склонив голову, будто размышляя о мучениках.

Лодырь, испытывая еще одно новое чувство, приблизился к шефу.

– Доброе утро.

– Доброе, Лодырь, – ответил тот, изучая надпись на небольшой табличке. – Ты отлично поработал прошлой ночью.

Фергюсон глянул туда, где из щели у основания стены высовывался сантиметровой толщины пакет, завернутый в прозрачный полиэтилен, практически незаметный среди палой листвы и банок из-под пива.

– Я вижу, сюрприз еще на месте.

– Да, – подтвердил Лодырь. – Наверное, нам уже можно идти.

– Наверное, – согласился инспектор.

Он вышел из-за стен Мемориала и пошел по крутому склону Виктория-стрит. Лодырь заковылял рядом. Оба старались не замечать несущих службу ропов.

– Здесь ты и поймал их? – спросил Фергюсон.

– Чуть дальше по улице. Я заметил, что Карл Повис хотел побежать к Мемориалу, а Уилл Лэтэм уговаривал его «оставить эту затею». А я уже… успел узнать, что робот Хардкасл иногда задерживался здесь по пути домой. Так что после задержания, вернее, после вежливой просьбы остановиться, сопровождаемой оживленным размахиванием щупальцами над их головами, я решил обследовать место. Как только офицеры увели задержанных, я приступил к работе: вынул пакет и, прозрев важность его содержимого, сфотографировал через обертку первую и последнюю страницы, после чего вернул на место.

– Прозрев важность… Ты любишь выбирать выражения.

– Есть у меня такой пунктик. Ты еще хочешь поговорить о прошлой ночи?

Фергюсон сунул руки в карманы.

– Почему бы и нет? Если ты не против.

– Я очень хотел бы все разъяснить.

– Я думал, мы напарники, – обронил Фергюсон. Они добрались до конца улицы и повернули налево, на улицу Георга IV. Утреннее солнце блистало на сотнях квадратных метров карбонового стекла, покрывавшего фасад Королевского банка.

– Мы же с тобой – человек и машина – стоим плечом к плечу. Вместе прошли через многое.

Он искоса взглянул на Лодыря, затем посмотрел по сторонам, прежде чем перейти Хай-стрит. На углу виднелся паб «У декана Броди», чье название отражало двойственную натуру Эдинбурга. За ученость и университетский дух города отвечала позеленевшая от времени статуя Юма[18] напротив.

– Да, – согласился Лодырь. – Именно потому я не мог рассказать тебе.

Вместе они перебежали идущую вниз Бэнк-стрит. Фергюсон остановился рядом с лестницей Уэверли и прислонился к стене, глядя на вокзал далеко внизу и Принсес-стрит за ним. Оттуда доносились, отдаваясь эхом, бестелесные голоса, оповещавшие о поездах.

– Именно поэтому я и злюсь. Ты просто взял и не захотел мне ничего рассказывать. Понимаешь?

– Теперь понимаю.

Фергюсон постучал костяшками пальцев по панцирю Лодыря так, что зазвенел металл.

– Если бы ты рассказал мне про лейтенанта, я бы понял. Я бы ни слова против тебе не сказал, – он наклонился, поскреб в затылке. – У него все совсем плохо, да?

– Наверное. Он отказывается лечиться. Скажем прямо, он не слишком доволен жизнью. С другой стороны, у него есть свои радости. Рыщет где вздумает. Совокупляется с себе подобными – подобными если не телом, то разумом. Он многое подмечает вокруг и считает, что постепенно одолевает своих демонов. Я ему много раз говорил проконсультироваться с психиатром, это доступно и несложно, – но он не хочет ни в какую. Думаю, наши с ним встречи – он их называет «сессиями» – для него полезны. Возможно, их эффект накапливается. За прошедшие годы наметилось определенное улучшение.

– Если честно, положа руку на сердце: он – полезный источник информации?

– Да. Но не только. Главное – мы с ним друзья. Машина и человек.

– Ну да, ну да. Се ля ви. Вот такая вот хреновая жизнь. Знаешь, я понимаю, что дружба, закаленная в смертельном бою, покрепче дружбы, за которой всего лишь пара выбитых дверей. Но неужели вторая не заслуживает того, чтобы просто знать о первой?

– Я понял, – отозвался Лодырь.

– Ну и ладно. Все, хватит об этом. Проехали.

– Хорошо, Адам.

– Хорошо, – ответил тот. – Замечательно. А теперь займемся работой.

Он шагнул к ступенькам, но остановился и, обернувшись, посмотрел на Маунд.

– Интересно, а наша профессор сейчас на работе?

– Нет, – ответил Лодырь, связавшись с приемной Нью-Колледжа.

– Быстро ты. Дай-ка я позвоню ей домой. Ты оставайся на линии.

Голос Грейс Мазвабо звучал сонно и раздраженно:

– Доброе утро, инспектор! Чем могу быть полезна?

– Извините за беспокойство. Ночью произошло кое-что интересное. Возможно, вы могли бы помочь нам.

– Продолжайте.

– Прежде всего, вам известно такое имя – «майор Вейр»?

– Конечно! И вам о нем следовало бы знать. Ковенантер, признавшийся в сатанизме и сожженный в Грассмаркет в 1670 году.

– Я просто проверяю: может, есть и другие. Вынужден сообщить, что сегодня ночью на стеле Мемориала мучеников в Грейфрайерс написали краской из баллончика: «Майор Вейр жив!»

Профессор тяжело вздохнула.

– Наверное, хулиганы, доморощенная сатанистская шваль?

– Два парня-гностика. Мы буквально схватили их за руку. Сейчас они в камерах в Сент-Леонарде, им предъявили обвинение в умышленной порче исторических ценностей. Плюс на них повесят все, что взбредет в голову судебному исполнителю.

– Хорошо, – согласилась Мазвабо. – К ним мне не хочется относиться по-христиански. Пусть получат по заслугам.

– Это да, – подтвердил Фергюсон. – Но это еще не все. Их арестовали в Грассмаркет. Поиск по НПИИ обнаружил видеозаписи: несколько месяцев тому назад эти двое что-то вынимали из Мемориала ковенантеров. Роп, приходивший вчера к вам вместе со мной, обнаружил там небольшой пакет с прокламациями Третьего ковенанта. Его оставили в надежде, что кто-то придет за ними и заберет их.

– Господь милостивый! Ребята признались? Они делали что-нибудь с прокламациями?

– Боюсь, нет. Кроме того, нет ни единой записи, на которой бы они заходили в церковь.

– Что меня не удивляет. Знаете, официальное непризнание – палка о двух концах.

– Да. Тем не менее дальше игнорировать друг друга не получится.

– Найденные прокламации – новые?

– Да. Роп сфотографировал низ и верх пакета, не разрушая обертки. Я доставлю вам бумажные копии. Содержание кажется более-менее таким же, как и у предыдущих – за исключением финала. Зачитать его вам?

– Конечно, пожалуйста!

– «Если нами не будут замечены до предстоящей субботы шестого сентября хотя бы внешние признаки раскаяния, поданные отступническими церквями Шотландии, солдаты вышеозначенного Ковенанта клянутся, что умножат войну против названных церквей и распространят ее на секулярные институты отступнических государств, не щадя никого, а если потребуется, то и самих себя, как Самсон в Газе Филистимской».

Лодырь увидел, как Фергюсон дернулся от внезапного крика в трубке.

– Вы знаете, что совершил Самсон в Газе? – тихо спросила Мазвабо спустя некоторое время.

– Я уже посмотрел. То есть перепроверил.

– Перед вами – угроза террориста-самоубийцы.

– Христианских террористов-самоубийц можно по пальцам перечесть. Несколько бомбистов на Шри-Ланке, называвших себя англиканами, пара сомнительных инцидентов во время Второй гражданской войны в Америке – и все. Я имею в виду, в христианстве нет ничего подобного исламской «быстрой дороге в рай». Разве не так? Разве в христианстве самоубийство – не быстрая дорога, так сказать, в обратном направлении?

– Конечно, нет! – отрезала Мазвабо. – Милость Господня простирается и на самоубийц. И это не только моя либеральная интерпретация. Ортодоксальные кальвинисты давних времен не сомневались: если человек в числе избранных, ему прощаются все грехи, даже самоубийство. Добровольное мученичество никогда не поощрялось, но в военное время границы смещаются: от предвидения верной смерти в неравном бою, от отчаяния и желания подороже продать жизнь недалеко до действий, неизбежно влекущих собственную гибель. А на краю спектра – да, там прецедент Самсона, обрушивающего храм на себя и филистимлян. Поэтому я воспринимаю угрозу очень серьезно.

– Именно этого я и боялся.

– Инспектор, я могу чем-нибудь помочь?

– Если что, я позвоню. Спасибо, – сказал Фергюсон.


Стуча подошвами по истертым щербатым ступеням длинной лестницы, спускающейся зигзагом от вершины Маунд, инспектор шагал, спотыкаясь, и чувствовал себя так, будто внезапно проснулся позже обычного, будто заблудившийся где-то день неожиданно нагнал его и ошеломил светом и шумом. Металлические ноги робота ступали за спиной куда уверенней и спокойней. Хотя следовало бы радоваться: ведь все сошлось в единое целое. Как только стало очевидно, что Грэм Орр, он же робот Хардкасл, не явился на работу в ночной клуб, прессе разослали предупреждения и фотографии.

Лодырь из своего тайного и, очевидно, постыдного приятельства с бывшим боевым товарищем извлек немалую пользу для дела: тот видел, как Хардкасл несколько раз в течение прошлого года заходил ночью на Мемориал ковенантеров. Двинутый Казах вроде бы безо всякого разумного повода увязался за парой студентов – а те оказались напрямую связаны с расследованием. Пока они не сознались, но это было вопросом времени. Угроза обвинения в терроризме быстро развязывает языки – если ребята, конечно, не покруче, чем кажутся. Что же касается дознания, то парни свою причастность к преступлению выписали большими красными буквами:


МАЙОР ВЕЙР ЖИВ!


В самом деле. Надо же.

Инспектор укорил себя за излишний оптимизм. Фергюсон поспал всего пару часов в перерыве между ночными арестами, рапортом Лодыря и началом рабочего дня, но за это время его подсознание решило, что дело разрешено благополучно, хотя на самом деле обрисовались лишь контуры задачи, а выше всех забот и вовсе поставило обиду на Лодыря с его секретами. Оставив ее за спиной, Адам увидел предстоящее дело с кристальной ясностью.

К Гринсайдз он добрался в 10:20. Совещание в оперативном штабе началось в половине одиннадцатого. Присутствовал старший инспектор Макоули, сидя между коллегами из подразделений «Е» и «F». Фергюсон поздоровался за руку с двумя новыми офицерами, кивнул Макоули, затем вышел к доске и окинул собравшихся взглядом. Прошлой ночью все работали много, спали мало. Мухтар вообще не сомкнул глаз. Алиев, по официальному случаю без макияжа и в костюме, аккуратный и андрогинный, с волосами, собранными в пучок на затылке, тоже казался сонным, но утомила его явно не работа.

В воздухе висел густой запах кофе. Даже ропы выглядели взвинченными. Фергюсон провел на доске несколько толстых линий фломастером, ярко пометил ссылки в общем виртуальном пространстве штаба и заговорил:

– Все отлично поработали прошлой ночью. Впервые мы обнаружили связь – пока зыбкую, но несомненную – между прокламациями ковенантеров и делом Мэрфи. У нас обнаружился главный подозреваемый, притом он внезапно исчез. У нас есть видеоролики, фиксирующее его присутствие – главным образом вблизи Лейф Уотер и Старого города, что неудивительно для работающего в охранном агентстве. Вернее, работавшего до вчерашней ночи. И тут впору испугаться. Мы не совсем уверены, имеем мы дело с Грэмом Орром, с мутиладо, временами прикидывающимся роботом, либо с роботом Хардкаслом, временами прикидывающимся мутиладо. Так вот, он работал в охране многих ночных клубов и прочих подобных мест, включая дорогие отели. То есть наш робот или не робот досконально изучил системы безопасности, по крайней мере, дюжины общественных мест Эдинбурга и знает их слабости. В его распоряжении большой выбор отличных целей: важные персоны в отелях, массовые жертвы при терактах в клубах. Либо в церквях, если уж на то пошло. Последняя прокламация как раз и угрожает церквям.

Я только что проконсультировался с внештатным экспертом, и меня заверили: самоубийственный теракт – самоподрыв тут первым приходит на ум – отнюдь не исключается христианской доктриной. Если же мы имеем дело с роботом, то самоуничтожение, конечно, представляет для него куда меньшую проблему. Сержант Хатчинс продолжит вводить вас в курс дела.

Шона заняла место инспектора у доски.

– Я собрала доступную информацию – какую успела, разумеется, – о человекоподобных роботах. Их немного. Можно подумать, что это нам на пользу – ведь любая из этих чертовых штуковин имеет уникальный серийный номер от «Сони», а значит, поддается идентификации! Но все не так просто. Когда публика восприняла их в штыки, компания умыла руки. Она практически забыла о роботах и не отслеживает свою продукцию, хотя хранит полную базу данных с описанием внешности и характеристик каждой модели. Вы удивитесь, но нам практически не пришлось выкручивать им руки или давить по линии ответственности за товар, они довольно спокойно открыли нам доступ к базе прошлой ночью. Оказывается, там нет робота с лицом Орра или Хардкасла. Само собой, это не значит, что машина не из списка «Сони». Модификация лицевых черт хотя и сложна, но вполне возможна. К тому же сделать нового человекоподобного робота, разобравшись в конструкции старого, относительно легко, хотя для этого требуются немалые деньги и квалификация. Но все описания и схемы теперь общедоступны.

Если мы хотим отыскать робота, важно понимать: даже если он хочет оставаться безукоризненно чистым и носить костюм, ему не нужно жизненное пространство, необходимое человеку, – но только укрытие от непогоды и электричество. Андроид может вполне комфортно обитать в сарае или даже в чулане. Принимая во внимание, что чаще всего Орра-Хардкасла видели вблизи Лейф Уотер, нам придется обойти все эти контейнерные районы и постучаться в каждую дверь.

Важный пункт номер два: как заведено у ропов и даже у лишенных разума роботов, человекоподобные роботы постоянно делают резервные копии своего сознания. У Хардкасла они лежали на рабочем сервере «Наемных мускулов». Это мы проверили в первую очередь. Ведь здорово было бы загрузить себе разум подозреваемого, а потом спокойно исследовать его и допрашивать? Но увы, нам не повезло. Список резервных копий остался – последняя датируется вчерашним днем, пятью часами вечера, – но файлов нет. Компьютерщики «Наемных мускулов» клянутся, что они все проверили сразу после процедуры – у них так заведено – и все резервные копии находились на месте. Сейчас их либо стерли, либо переместили. Перемещение файлов можно отследить, но на такую задачу нужно время. Отделы компьютерной преступности и криминалистики полиции Лотиана и Пограничья прямо сейчас работают над ней.

Среди слушателей поднялась рука.

– Да, сержант Карр?

– Почему не запустить слежку с помощью «Паранойи»?

– Хороший вопрос. Дело в политике. Сама идея НПИИ прошла через Вестминстер и Холируд только потому, что была дана абсолютная гарантия: никогда и ни за что она не станет копаться в чужих компьютерах, а потому у нее просто нет такой возможности на уровне «железа».

– Еще вопрос. Предположим, этот парень – действительно мутиладо. Вдруг он вставил себе в голову штуку – я не знаю, микрочип или что-то такое, – способную загружать бэкапы памяти, терабайты каких-нибудь случайных данных и теперь притворяется роботом?

Шона покачала головой:

– Не сработало бы. Система автоматически проверяет, загрузили ли ей искусственный интеллект, а не что-нибудь другое. Конечно, у парня и в самом деле может быть чип с ИИ. Может быть, даже в голове. Мы не знаем. Но, так или иначе, подозреваемый крайне опасен в любом случае, он может быть религиозным фанатиком с тяжелейшими психологическими проблемами и возможной долговременной депрессией или роботом, который сохранил свой разум в безопасном месте и теперь рискует лишь воспоминаниями последнего времени и дорогостоящим носителем. А может, и тем и другим одновременно. Да, кстати, не забывайте о его познаниях во взрывном деле.

– Спасибо, Шона, – поблагодарил Фергюсон. – А теперь, констебль Патель, не могли бы вы нас просветить насчет последних результатов поиска по Грэму Орру?

Патель встал.

– Сэр, все уже на доске. Добавить пока нечего. Имя распространенное, но подходящих по возрасту немного, и нет совпадений ни по лицам, ни по чему-либо еще. Что касается лица – мы проверили все военные госпитали, Эрскин и остальные, Фонд Хейга, «Нефть за кровь»… у них всех хранятся детальные описания ранений и процедур лечения. На учете все ветераны, кто потерял, как минимум, предплечье и лицо и не согласился на регенерацию. Таких во всей стране две сотни, в Эдинбурге – меньше дюжины. Нет ни единой записи о таких, кто выжил бы при ранениях, убивших Грэма Орра, и отказался от регенерации. У людей с такими ранениями просто не было выбора. Их стабилизировали в эвакуационном вертолете и совали в регенерационный бак задолго до того, как они приходили в себя. Конечно, если у них были заранее поданные в письменной форме заявления об отказе от регенерации, тогда над беднягами совершали положенные ритуалы и позволяли им умереть. Так что – никаких киборгов-ветеранов, шныряющих по городу. Общество «Анфас», как нам и сказал Коннор Томас на допросе, очень не хочет называть и даже записывать имена, но нас заверили: настолько тяжелые случаи им неизвестны. У меня пока все.

– Спасибо, Сареш, – поблагодарил Фергюсон. – А теперь я хотел бы дать слово старшему инспектору Макоули, который вскоре возглавит расследование силами полиции всего города. Старший инспектор объяснит нам, что делать с нашими находками.

Тот занял место Фергюсона и одарил коллег ярчайшей и дружелюбнейшей улыбкой.

– Всем доброго утра. Вряд ли мне нужно объяснять серьезность нашей ситуации. Все отпуска и отгулы отменяются! Но это, поспешу добавить, не исключает того, что все, кто не спал сегодня ночью, могут взять отгул на целую смену и хорошенько отдохнуть. К сожалению, нам все равно не хватит людей, чтобы взять под наблюдение все потенциальные мишени террористов. Нам придется полагаться на бдительность населения и на существующие частные охранные фирмы. А их уровень работы должен быть гораздо выше, так как сейчас многие расслабились. Забыты простые и эффективные меры, в эпоху Войн за веру ставшие привычными и обыденными: обыски, проверки багажа, немедленные сообщения о вещах, оставленных без присмотра. Я не хочу сказать, что сожалею об исчезновении подобных мер. Их ненужность – один из плодов нашей победы. Но сейчас меры безопасности следует возобновить. В течение часа главный констебль выступит с заявлением по этому поводу в прессе.

Хочу подчеркнуть: стационарное наблюдение не может заменить нашей работы – патрулирования, поиска, сбора информации, анализа того, что «Паранойя» шепчет нам на ухо, проработки любой потенциальной зацепки. Сейчас в профиле перед вами – список заданий. Действуйте в соответствии с ним. Шона упомянула кварталы контейнерной застройки – мы должны обойти их все. Да, работа долгая и тяжелая. Нас там не любят. И, кстати, если кто-нибудь рассчитывает, что человека-робота можно зафиксировать камерами наблюдения, – я вас разочарую. Простой маскировки – фальшивой бороды, темных очков, капюшона – достаточно, чтобы сбить с толку систему распознавания лиц. Ненадолго, конечно, – но на время, которого у нас нет.

Завтра воскресенье. По меньшей мере один офицер в штатском вместе с роботом будет дежурить у всех мест общественного богослужения всех основных религиозных конфессий: Шотландской церкви, Свободной церкви, католиков и Епископальной церкви. Они собирают много верующих, и поэтому они – очевидные мишени. Это двадцать с лишним зданий в Эдинбурге, от сорока до шестидесяти служб – в зависимости от того, что считать службой. Наблюдение за ними не составит труда и не будет напрасной тратой времени. Но что касается мелких сект, домашних богослужений, частных встреч и тому подобного – обеспечить их безопасность нашими силами невозможно. Потому выбор того, как и за кем наблюдать, я оставляю на усмотрение старшего инспектора Мухтара.

Макоули снова обвел взглядом комнату – на этот раз на его лице застыло отрепетированное выражение суровой решимости.

– Идите и работайте!

И они пошли.

10. Кварталы контейнеров

Фергюсон шел по улице в четыре метра шириной между зданиями тридцатиметровой высоты. Каждое – из девяти-десяти ярусов переделанных морских контейнеров. Наверху этот каньон перекрывали электрические провода, дощатые мостики, толстые пучки оптоволоконных кабелей, бельевые веревки. Даже над самыми мелкими магазинами на первых этажах и над всеми дверями торчали навесы, укрывая в тени входящих и выходящих. Вокруг медленно двигались покупатели и прохожие. Бездельничающие местные, стоя в дверях, жевали палочки стимуляторов либо вдумчиво, медленно затягивались сигаретами, не спуская глаз с незваного гостя – будто камеры наблюдения. Между прилавками сновали мопеды и велосипеды, стараясь не попадать на рельсы. Те блестели – наверное, железная дорога еще работала. В конце улицы находились канал и Старая угольная гавань, за ней виднелись краны работающего дока и руины недостроенных верфей Лейфа.

Городской совет Эдинбурга обеспечил кровом бездомных граждан за счет новых высокотехнологичных кварталов в Турнхаусе и Трэненте. А близ восстановленных доков местные рабочие сами решили проблему быстрого, дешевого жилья. Конечно, здесь царил капитализм русского пошиба, жильцы контейнерных домов платили за место непомерные деньги, а охраной порядка заправляли люди, чаще всего порядок и нарушающие, – но жизнь шла своим чередом.

Фергюсон шагал сквозь толпу так, будто знал, куда идет. Он и в самом деле знал – не из личного опыта, но из постоянно поступающих на видеолинзы и клипфон данных от «Огл Земли», «Паранойи», коллег и роботов, идущих по этой и соседним улицам, и от флотилии микродронов размером в мошку. Те порхали, стараясь не сбиться с курса среди нисходящих воздушных потоков между контейнерами и восходящих потоков от верхних этажей. «Огл Земля» позволяла инспектору видеть данные о внутреннем устройстве домов и модулей, которые он осматривал снаружи, а также информацию о хозяевах и съемщиках жилья (хотя инспектор частенько видел, что эти сведения не имеют никакого отношения к реальности). «Паранойя» предупреждала о любой нелегальной активности, связанной с предметом наблюдения, и подсказывала, на что обращать внимание. На видеолинзы шла трансляция от полицейских, идущих по улице впереди и позади инспектора, а также от тех, кто стоял в переходах наверху и на балконах. Информация поступала и от ропов, они прикрывали людей и вынюхивали опасность. Миниатюрные летучие роботы обеспечивали общий вид сверху и фиксировали подозрительные запахи. Фергюсон целиком погрузился в редкое и удивительное умственное состояние, когда все люди и машины, задействованные в операции, разделяли единое информационное пространство, их глаза, руки и ноги работали как единое целое, будто части и органы чувств сверхорганизма, коллективного разума, подобного пчелиному рою. Долго такое состояние продлиться не могло, оно съедало человеческие силы и вычислительные мощности роботов, будто новый софт на старом «железе», – но, пока длилось, дарило ощущение неуязвимости и нередко приносило быстрые и нужные результаты. Если бы искали бороды, темные очки и капюшоны, непобедимому полицейскому сверхорганизму пришлось бы останавливать и допрашивать каждого десятого на улице. А это едва ли было возможно. Потому Фергюсон, заметив кого-либо, кто скрывал лицо, переключался в инфракрасный диапазон, а Лодырь обрабатывал изображение, ища температурные аномалии, не свойственные нормальному человеку. Все прочие копы на операции делали то же самое. Но пока безуспешно.

– Вижу Анатолия Ильянова, – пробормотала Шона, шедшая по балконам параллельной, более широкой и чистой улицы.

Ильянов состоял под крылом «Газпрома» и охранял его интересы в контейнерных кварталах. Фергюсон уже несколько недель хотел задать ему парочку вопросов.

– Если он заметит тебя – кивни, – посоветовал Фергюсон. – Если нет – оставь на потом.

– Поняла.

Досадно. Жаль упускать такую возможность, но пока поиски норы Хардкасла – приоритет номер один. Черт, черт, черт! Ильянов был жителем Лейфа уже в третьем поколении и знал каждый закоулок…

– Погоди-ка минутку, – попросил инспектор. – Еще видишь его?

– В пяти метрах, – подтвердила она, передав картинку со своих видеолинз.

Неподалеку от сержанта резво шагал человек в кожаной куртке, недобро поглядывая на Хатчинс. Может, высматривал ее по «Огл фейс».

– Отлично! Улыбнись ему, подойди, покажи удостоверение, а заодно и картинку «разыскивается».

Фергюсон разглядывал киргизскую лавку, где продавали отборную марихуану, пока Хатчинс выполняла приказ.

Ильянов вовсе не выглядел растерянным и удивленным. Не успела Шона показать удостоверение, как он улыбнулся и протянул руку.

– Добрый день, сержант Хатчинс! Чем могу быть вам полезен?

– Добрый день, мистер Ильянов, – ответила, не растерявшись, Шона. – Я уверена, вы уже видели наш последний пресс-релиз.

– К сожалению, не видел, – ответил Анатолий, покачав головой. – Я человек занятой и нахожусь в ладах с законом, поэтому меня не касаются дела полиции.

– Угу, – сказала Хатчинс в ответ на такую наглую ложь. – Не могли бы вы уделить мне немного времени и взглянуть на фото человека, с которым мы хотели бы поговорить?

– Ну да, конечно, – ответил Ильянов, дернув головой. – А-а, Хардкасл? Да, этого ублюдка я знаю. В смысле видывал. Но и представить не мог, что он – робот. Думал, он обычный костолом из команды «Наемных мускулов».

– Хардкасл участвовал в недавних стычках с охраной «Газпрома»?

Ильянов подумал немного.

– На моей памяти – нет. – Где он живет?

– Я бы сам хотел знать.

– Вы хотели бы знать, где он живет? Мистер Ильянов, и как мне это понимать?

– О, я не собираюсь запугивать его или устраивать что-то в этом роде, – он ухмыльнулся. – Я совсем не хочу, чтобы случались всякие недоразумения и тому подобное. Но должен сказать, мои наниматели уверены: «Наемные мускулы» занимаются крышеванием у рэкетиров и прячут где-то поблизости ворованную собственность «Газпрома».

– Я бы настоятельно рекомендовала обратиться с подобными подозрениями в полицию, – посоветовала Хатчинс.

– При всем уважении к вам, детектив-сержант Хатчинс, не надо говорить так, будто вы только вчера сошли с контейнеровоза. Я не настолько идиот.

Шона проигнорировала подначку.

– И при чем тут адрес Хардкасла?

– Ну, если он робот, ему не нужен водопровод и кровать. Хватит и гаража. Или места, где можно складировать вещи.

Он махнул рукой.

– Если б я захотел вдруг спрятать что-то нелегальное – хотя мне бы, конечно, и в голову такое не пришло – я бы не пользовался сейфами. Я бы снял квартиру, поливал бы в ней цветочки на окнах. Понимаете, к чему я? Нанял бы кого-нибудь, чтоб заходили время от времени. Ну а если этот кто-то вообще внутри может сидеть все время, и по нужде ему не надо, и жрать – парень, это ж самая мякотка!

Тут его рассудок, наконец, угнался за языком, и Ильянов добавил смущенно: «То есть мэм».

– Интересная идея, – похвалила Хатчинс. – Но если у вас нет на примете таких квартир, это значит, что нам только прибавилось работы.

– Боюсь, что да, – согласился Анатолий, скорбно качая головой. – Увы, ничем не могу помочь.

– Ладно. Но если заметите что-либо подозрительное, дайте знать.

– Конечно! – заверил тот, поворачиваясь.

– Я пошлю вам свой номер, – сказала Шона.

– Да не нужно…

– Нужно, конечно, – вы же знаете, телефоны приемной Гринсайдз постоянно заняты, там очереди. А так вы сможете позвонить мне в любое время.

– А, ну да, конечно.

Он угрюмо принял звонок, кивнул и ушел. Был повод огорчаться – ведь Ильянов только что выдал полиции данные своего телефона.

– Интересно, сколько времени пройдет до того, как он выбросит этот клипфон и заведет другой? – заметила Шона, как только Анатолий удалился.

– И где выбросит, тоже интересно, – добавил инспектор. – Отличная работа!


Часом позже, проверяя сомнительный след, Фергюсон, Лодырь и Патель свернули налево в длинный проулок, испещренный лужами, загроможденный мусорными контейнерами и заросший бледной травой. След нашла НПИИ – вычислила по двухдневной давности кадрам с человеком в капюшоне, снятым на дешевые видеолинзы местного парнишки, и по следам (с двадцатипроцентной вероятностью) молекул, входящих в состав прекурсоров гексогена. Их обнаружил летающий микробот – и, скорее всего, ошибся. Хатчинс, все еще двигавшаяся по верхнему уровню, дошла по качающимся мосткам до угла, откуда открывался вид и на улицу, и на аллею, и осталась там караулить.

Фергюсон посмотрел наверх. В узком проулке было уже темновато – день клонился к вечеру. Над головами сгустился рой микродронов. «Паранойя» сообщила: зарегистрированы молекулы веществ, входящих в состав гексогена. На ходу инспектор сканировал все двери. Возможно, сведения «Огл Земли» о жильцах и устарели, но структуру помещений и проходов за дверями она наверняка передавала правильно. Большинство дверей вели в магазины и квартиры. Инспектор пока оставил их без внимания, отыскивая дверь, за которой находилось бы небольшое замкнутое помещение.

Рой микроскопических беспилотников отыскал ее раньше Фергюсона. В нескольких метрах впереди, примерно посередине аллеи, рой крутился миниатюрным торнадо, жужжал, зависнув рядом с серой деревянной дверью. На двери болтался висячий замок – но ее открывали день или два назад, судя по примятой траве и отодвинутому мусору.

– Чем пахнет? – спросил Фергюсон у ропа. Тот покачал жестким щупальцем у двери.

– Все сложно. Я не могу зарегистрировать гексоген – но дроны вынюхивают лучше. Запахов хватает: машинное масло, микрочастицы железа и углерода, разные реактивы, растворители и смазки, моющие средства вроде «Сварфега». Возможно, это мастерская?

– Пусть исследуют дроны, – решил инспектор.

Два десятка микроботов отделились от роя и просочились в дверную щель. Фергюсон подключился к их камерам. Внутри – почти полная темнота. Дроны разлетелись по сторонам. Примерно за минуту они чуть ли не фотон за фотоном выловили из мрака рассеянный свет, выстроив картину в серых тонах. Инспектор осмотрелся, разворачивая камеры. Комната походила на невысокую прямоугольную коробку длиной около пяти, а шириной – примерно в три метра. У стены стоял продавленный диван. В дальнем конце – раковина с двумя кранами. Всего три лампы. Одна – переносная, висела на стене, провод змеился по полу. Повсюду валялись жестянки, коробки из картона и углеродного волокна. Бутылки, банки, тюбики. Массивный механизм с рычагами сбоку, сверху устройство вроде домкрата с длинной толстой ручкой: покопавшись в памяти, Фергюсон распознал примитивный печатный станок. По стенам развешаны инструменты, и закрытый ящик возвышался у стены. На полках – небольшие сложные механизмы. Токарный станок, верстак: толстая грубая пластина шиферного сланца на рулоне односторонне клейкого пластика из углеродного волокна.

Вполне безобидно. За одним исключением: химический анализ запахов, формирующийся еще медленнее, чем вид комнаты, показал, что в воздухе присутствуют молекулы гексогена, а запахи его прекурсоров примешиваются к ароматам масла и моющего средства.

– Это логово Хардкасла, – объявил Фергюсон. – Здесь его мастерская и фабрика бомб.

Он был настолько уверен в своей находке, что тут же отправил информацию по сети, вызвав перегрузку и лихорадочный обмен данными НПИИ в масштабах всего города.

– Отчего ты так уверен? – спросил Лодырь. – Да, это логово преступника, но…

Инспектору пришлось задуматься. В самом деле, отчего он так уверен, что здесь прятался робот?

– Нет ни кружек, ни даже чайника, – указал он на очевидное.

– А-а, – выговорил Лодырь и после паузы занес щупальце над замком. – Мне войти?

– Ни в коем случае! – отрезал инспектор, затем, осмотревшись, добавил: – Уведите всех из этого здания. А потом – из района вокруг.


На двери висел простой замок с накладкой и проушиной, но, чтобы войти, потребовались многие часы. Перед тем как послать внутрь полностью снаряженного ропа, в комнату собирались отправить микророботов: и летающих дронов, и жуков-светильников, и чуть более крупных, но все равно миниатюрных ползунов, которые должны были обследовать все щели и отверстия в поисках ловушек и бомб. Однако даже такие меры не успокоили инспектора, и он эвакуировал здание, как только получил ордер. При этом Фергюсон неофициально объявил, что закроет глаза на любые не связанные с делом мелкие правонарушения, которые обнаружатся при эвакуации и обыске (уклонение от налогов – без проблем, работорговля – не вполне).

Затем к работе приступили саперы. Поиски Хардкасла продолжались, но облаву пока приостановили. Фергюсон отпустил всех, кто уже отработал свою смену, и себя самого заодно. Он вернулся, написал отчет за день, поговорил с Макоули, запросил новости от саперов и в полдевятого уже сидел, прислонившись к стене, в «Аб-ботсфорде», задумчиво глядя на пинту пива. Инспектор собирался не спеша прикончить ее, затем сесть на трамвай и поехать домой.

«Абботсфорд» был старым пабом с длинной U-образной барной стойкой. Музыка там не играла, только шипели карбоновые вытяжки, сосущие сигаретный дым. Время было не самое оживленное. Большинство людей уже вернулись с работы, а желающие пропустить кружку-другую перед походом в клуб еще не появились. Фергюсон отпил глоток и решил привести мысли в порядок. В той части мозга, которая отвечала за распознавание образов, медленно оформлялась какая-то картина – а своему разуму Адам доверял больше, чем «Паранойе». Вдруг оказалось, что Лодырь очень привязан к своему одичавшему лейтенанту. Раньше Фергюсон даже не подозревал, насколько сильной может быть связь между солдатом и боевым роботом. А может, лицо этого Хардкасла и отсутствует в базе данных как раз потому, что робот переделал его, уподобившись Грэму Орру, человеку, чье имя – по крайней мере, часть его – присвоил. Настоящий Грэм Орр был робототехником. Что же стало с машиной, воевавшей вместе с ним? Может, в ней проснулось сознание, и ее перенесли в менее опасный носитель? А потом ее могли перенести – верней, она сама могла перенести себя – в гуманоидный каркас, похожий на тело павшего товарища, переделанное из уже существующего или созданное с нуля. Фергюсон вдруг поймал себя на том, что пытается вообразить ропа, собирающего человекоподобное устройство, – будто миниатюрный марсианский треножник возомнил себя новым Франкенштейном и склонился над кадавром в ожидании электрического импульса, должного оживить творение. Но погодите-ка, а что, если…

– Добрый вечер, инспектор!

На скамью напротив уселся моложавый человек, поставил на стол полпинты пива и посмотрел Фергюсону в глаза.

Инспектор подумал, что только этого типа здесь и не хватало.

Том Макэй, репортер из «Скотсмэна», которого он видел недавно на месте взрыва, где погиб отец Мэрфи.

– И тебе добрый вечер, Том, – поздоровался Фергюсон, стараясь побороть раздражение. – Я не на службе. Надеюсь, ты тоже.

– А-а, ты же знаешь, как оно бывает, – заметил Том, глотнув пива. – Журналисты и полицейские всегда на службе, даже когда отдыхают. Вернее, пытаются. Нечестивым же нет мира.[19]

– Том, ну пойми, – инспектор пожал плечами, – я ничего не могу добавить к тому, что главный констебль сказал на пресс-конференции, и к тому, что главный инспектор Макоули выпустил в сеть пару часов назад. Если хочешь новостей посвежее, лезь в открытую базу данных.

Репортер развел руками:

– Адам, расслабься. Я не донимать тебя явился. Я уже сделал свое для вечернего выпуска новостей. Давай не по службе и не для записи, ладно?

– Хорошо. Должен сказать, Том, что до сих пор твои репортажи были, хм, вполне приемлемыми.

– Уж не знаю, как расценивать твои слова. Ты хочешь сказать, я плохо делаю свою работу?

– Да к черту шутки. Я серьезно. Отлично ты делаешь свою работу. Доводить полицию и пугать народ – уж точно не по тебе, что бы там ни думали твои красноглазые коллеги.

Макэй щелкнул пальцами.

– Мне казалось, у меня в контракте четко прописано насчет того, чтобы пугать и доводить… Ну ладно, хватит болтовни, – он глубоко вздохнул. – Знаешь, я просто хотел поговорить. Про глобальные последствия.

– Не по службе и не для записи? – инспектор хохотнул. – Ночи не хватит.

– Ну, для второй пинты время найдется, – заметил Макэй. – За мой счет.

– Найдется. Спасибо за предложение, но заплачу я. Ну, говори.

– Эти двое студентов в Сент-Леонарде – они причастны?

– Им еще не предъявили обвинения.

– Значит, да, – Том ухмыльнулся. – И они уж точно получат за вандализм на кладбище Грейфрайерс. Я прав?

Инспектор промолчал.

– О, до нас дошли слухи о ночной потасовке на кладбище. Я утром зашел и сфотографировал граффити. А потом порасспросил в университете про ребят. Ходят слухи, что они состоят в какой-то антирелигиозной группе или секте, какой именно – никто не знает. Или говорить не хочет. Я знаю, кто такой майор Вейр, не хуже вас. И когда Макоули, стоя на ступеньках Грин-сайдз, цедит сквозь зубы, что полиция, возможно, ищет «крохотную, не представляющую чьи-либо интересы, маргинальную группу так называемых протестантских экстремистов», я могу сложить два и два. И даже три, если добавить в поиск по «Оглу» фразу «епископ Сент-Андруса».

– Ну да, – пробормотал Фергюсон, чтобы выиграть время, думая про совершенно логичные выводы, приходящие даже в головы репортеров. – Когда дело доходит до выплывших непонятно откуда протестантских экстремистах здесь, в Эдинбурге, до тех, кто готов убивать и при этом не связан с Ирландией, нет ничего удивительного в некоторой преемственности с, хм, святыми мучениками прошлого.

– Так отчего же не сказать об этом на публику?

– Такая откровенность может помешать следствию. Уж поверь мне на слово. И мы были бы очень благодарны, если бы ты не упоминал эту связь, насколько бы она ни казалась очевидной.

Макэй скептически глянул поверх бокала и вытер пену с губ.

– Я на это не куплюсь.

– Позволь мне объяснить, – попросил Фергюсон. – Один момент. Кстати, про «куплюсь»…

Он отошел к стойке за пивом и вернулся с двумя пинтами и готовой линией защиты.

– Знаешь, не то чтобы это был большой секрет. Все и в самом деле очевидно. Дело в очень важной улике, на которую мы натолкнулись по чистой случайности, – и если про нее станет известно, это повредит расследованию. Вот и все. Ты не упустил ничего важного.

– И за вашей скрытностью не стоят политические причины?

– Нет.

Макэй поднял свой бокал, кивнул и отпил.

– Ладно, сменим тему. Что ты думаешь о проблеме со стволовыми клетками?

– Какими стволовыми клетками?

Макэй поднял брови.

– А-а, так ты не знаешь! Я насчет Бернардет Уайт, домоправительницы. У нее же регенерационная терапия стволовыми клетками назначена на утро понедельника.

– И ты поставил это в новости?

– Да не смотри на меня так! Я получил информацию от проверенного источника в «Вестерн Дженерал», но не от персонала, так что никаких нарушений врачебной этики и разглашения личных данных. Просто утечка информации.

– Не слишком достоверная, – заметил Фергюсон, надеясь, что проговорилась не Айла. – Даже если не касаться врачебной этики – она ведь католичка.

– В том-то и дело. Она без сознания и к понедельнику в себя не придет. Непонятно, отчего – то ли по небрежности, то ли по незнанию, – у нее нет официально заверенного заявления об отказе от регенерационной терапии. Ни документа, ни браслета, ни медальона.

– Но ведь очевидно: она бы не согласилась… Вот дерьмо!

Инспектор щелкнул пальцами.

– Да. Снова в деле доктрина официального непризнания. Ее предполагаемая религия и сопровождающие ее предрассудки персоналу больницы, по закону, неизвестны.

– Да чепуха! Пусть католический епископ Эдинбурга помажет ей елеем голову и большой палец на ноге, или что они там мажут, – и все проблемы решены. Разве не выход?

– Может, и выход. Но по закону – нет. И я прекрасно понимаю, почему. У врачей нет повода считать, что пациентка не согласится на регенерацию и спасение своей жизни, если ее мнение не выражено устно либо письменно. Нельзя предполагать, что люди, которых считают членами религиозной организации либо группы, обязательно разделяют все взгляды этой организации либо группы – а особенно в отношении себя самих. А может, пациентка одобрила бы терапию? Может, она решила, что, если нечаянно сломает шею, лучше очнуться в регенерационном баке, чем овощем на койке. А поскольку пациентка не выразила явного отношения к проблеме, врачи руководствуются старой доброй клятвой Гиппократа, которая предписывает хватать и спасать.

– Но можно ведь и подождать, пока она придет в себя!

– Могут возникнуть осложнения. Выздоровление займет месяцы, а не недели, плюс увеличится риск инфекции. Врачи должны лечить наилучшим образом – они и лечат.

– Твою же мать! – выругался Фергюсон, вытирая пот со лба. – Господи боже, католики не обрадуются.

Он уставился на Макэя.

– Знаешь, мне как-то очень не хочется, чтобы эта история всплыла в газетах.

Тот развел руками.

– Извини. Тут уже ничего не поделаешь. Жаль, если это приведет к каким-нибудь конфликтам, но, принимая во внимания обстоятельства, вряд ли это уж так важно.

– Ты прав, но…

Инспектор прикусил губу. Что-то его во всем этом беспокоило. Шона говорила по поводу Бернардет Уайт: «Шерше ля фам». Так, стволовые клетки, регенерация, мутиладос, затаенная обида на католическую доктрину… Именно потому и подумали сперва о таинственном калеке, а не о роботе. Сейчас насчет Грэма не сомневается никто. Но он в любом случае несколько месяцев ходил на заседания «Анфаса», наверняка узнал и понял, каково этим людям. А может, и проникся симпатией. Фергюсон почти не сомневался в том, что найденный печатный станок – именно тот, на котором выпускали прокламации Третьего ковенанта. Они же, среди прочего, обличали и терапию стволовыми клетками. Последняя прокламация угрожала не только церквям, но и светским организациям.

– Что такое? – спросил Макэй.

– Подожди, – Фергюсон поднял палец. – Я думаю.

В его воображении уже возникла картина, предчувствие того, что потом увидят на записях с камер наблюдения.


Одноногий человек, или вообще безногий, забинтованный, с лицом, на которое люди не глядят из жалости или вежливости, ковыляет на костылях или катится в инвалидной коляске. Лицо его так изуродовано, что программы распознавания отправляют его сканы на дополнительную обработку, не в силах выбрать из множества равно неподходящих образов. Вот человек оказывается за воротами «Вестерн Дженерал», за Александр-Доналд-билдинг, катится в коляске по пандусу к с шипением открывающимся автоматическим дверям клиники клеточно-стволовой регенерации «Уэлкам траст». Там в незнакомце увидят лишь очередного пациента, пришедшего залечить жуткие раны тканями, выращенными из его же клеток. А затем человек взрывается, и все здание обрушивается вокруг него. Потом обломки разберут и просеют, отыскав множество ошметков мяса, но ни один из них не будет принадлежать взорвавшемуся калеке, поскольку живой плоти у него никогда и не было. А его душа и разум заблаговременно сохранены в безопасном месте.


Фергюсон грохнул кулаком по столу и вскочил.

– Кажется, ты помог нам кое-что расколоть! – сказал инспектор репортеру. – Спасибо!

Затем он залпом допил пиво, выскочил на Роуз-стрит, позвонил в Гринсайдз и полицейским в больнице «Вестерн Дженерал». Затем поймал идущий в сторону дома трамвай.

Явившись домой, инспектор застал Нив в одном белье и причудливых бумажных лоскутах, которые Айла закрепляла на дочери булавками.

– Привет, папа, – сказала Нив.

– Юная леди, вы в таком виде на улицу не пойдете! Она засмеялась.

– Это я платье делаю!

– Уверен, оно будет выглядеть потрясающе, – поспешно заверил Адам.

Он представления не имел, чего ожидать, но не сомневался: на дочери платье и в самом деле будет смотреться здорово.

Айла вынула последнюю булавку изо рта.

– Как прошел день?

– Неплохо, – ответил Фергюсон. – Может быть, я только что спас тебе жизнь.

– Прекрасно, – отозвалась она. – А теперь, если хочешь сделать что-нибудь полезное, закажи нам еды.

Он так и сделал. А немного позже ошарашил Айлу новостью о том, что завтра прямо с утра пойдет в церковь.

– Постарайся ни на кого там не наброситься, – посоветовала жена.

11. Прихожане

– Корнелиус?

Вермелен, лежавший на доске с колесиками под машиной, поднятой на домкрате, выпихнул себя наружу. Его жена, Эмери, стояла рядом в домашнем халате, смотрела вниз и курила сигарету.

– Рано ты, – заметила она.

– Воздух протекает.

– Разве ты не собирался на утреннюю службу?

– Конечно. Но я хочу сперва починить машину.

– Ну так побыстрее! Уже почти без четверти девять, а тебе нужно вымыться.

Служба начиналась не раньше половины одиннадцатого.

– Времени еще полно, – проворчал Корнелиус.

– И мы сегодня вечером идем развлекаться?

– Но только после вечерни.

– Что? И как мы тогда?

– Прости. Сегодня я хочу сходить на вечерню.

– И наверняка ведь захочешь, чтобы я приготовила тебе обед, да пораньше, – сказала Эмери, покачав головой.

Она явно не обрадовалась. Что же, он ее не винил. Ведь он почти никогда не посещал вечерню.

– Да нет, сходим в ресторан. Как насчет тайского местечка на Фентон-стрит?

– Звучит неплохо. Значит, у нас свидание. Встретимся после вечерни.

– Не хочешь пойти со мной?

– Мне и утрени достаточно.

Эмери считала, что ее работа учителем в школе – куда лучшее выражение веры, чем хождение в церковь. Воскресные службы были скорее чем-то вроде развлечения.

– Впрочем, я еще подумаю, пойти или нет, – пообещала она. – А пока соображу чего-нибудь на завтрак. А то до службы мне еще надо кучу дел переделать.

– Ладно. Тебе помочь?

– Лучше заканчивай быстрее с машиной и вымойся.

– Это ненадолго. Я уже нашел, в чем проблема. Воздуховод прохудился, падает давление.

Эмери не двинулась с места. Хотя видеть лицо жены снизу было непривычно, Корнелиусу показалось, что она смотрит на него скептически.

– С чего тебе взбрело в голову сходить на вечерню? – спросила она, уронив и раздавив окурок. – Положил глаз на симпатичную хористочку?

Она произнесла это со смешком, но в голосе промелькнули неприятно твердые нотки.

– Нет. Хотя, хм… лучше я объясню.

Корнелиус вздохнул, вылез из-под машины и встал.

– Меня попросил Джей.

– Этот чокнутый!

Однажды Корнелиус пригласил Джона Ричарда на ужин. Больше не приглашал. Эмери до сих пор не простила мужа за тот первый, и единственный ужин с Кэмпбеллом.

– И чего же он хочет от нашего, как он выразился, «гнезда языческого эрастианского синкретизма»?

Корнелиус объяснил.

– И ты серьезно к этому отнесся?

– Не вполне. Но раз обещал – сделаю.

– А почему сразу мне не рассказал?

– Не хотелось мне заводить об этом разговор. Я же представлял, какой чепухой ты посчитаешь его просьбу.

– Мне приятней думать, что ты осознанно занимаешься чепухой, чем подозревать в чем-нибудь нехорошем или во внезапном приступе религиозного рвения.

– Но ты же ничего такого не заподозрила?

– Не знаю, не знаю, – она подцепила согнутым пальцем его подбородок. – Но ты впредь рассказывай мне и про чепуху, ладно?

Корнелиус наклонился, прижался лбом ко лбу жены.

– Конечно, чудо мое.

– Ну и прекрасно! А теперь лезь обратно под машину.

Спустя пятнадцать минут Корнелиус закончил обматывать изолентой на редкость неудобно расположенный воздуховод. Затем выскользнул из-под своей «Тата Эйр», облизал кровь с оцарапанных костяшек, вытер руки, нагнулся, просовывая руку внутрь автомобиля, и запустил мотор. Тот зажужжал. Стрелка давления осталась на месте. Корнелиус отключил машину и закрыл дверь. Утро выдалось чудесное. Озеро Роторуа сверкало под ярким солнцем. Церковь Священной Веры стояла прямо под холмом, за мараи, храмом маори, почти не уступая ему роскошью причудливой резьбы. По озерной глади скользил первый из сегодняшних рейсовых гидропланов. Мгновение спустя он уже поднялся в воздух и направился на запад, чтобы миновать вулканическую гряду. На застроенном одноэтажными домиками склоне холма было тихо, народ еще спал. Чуть позже начнется обыденно неприглядная воскресная жизнь: мужчины займутся ремонтом машин или домов, женщины примутся болтать друг с дружкой, опершись на изгородь, и курить. Проснутся ребятишки, начнут с воплями носиться среди горячих луж, испускающих вонючий сернистый пар. За двадцать с лишним лет, прожитых Корнелиусом и Эмери в Охинемуту, городок почти не изменился – разве что машины по обочинам стояли теперь пневматические и электрические, а не на бензине и солярке.

Десять утра. Корнелиус включил новости на телефоне – так и не смог привыкнуть к новым клипфонам, не говоря уже о видеолинзах. Егерь предпочитал держаться подальше от того, что слишком уж мусолилось в сети – будь то реальные события или виртуальные.

Так, местные новости: оползень в Хокс-Бэй. Министр труда Шотландии отрицает связи с Соединенными Штатами. И вот еще:


Полиция Эдинбурга, Шотландия, обнародовала описание и фотографию подозреваемого в двух недавних терактах, жертвами которых стали священники. Пока неизвестно, сообщают они, является ли подозреваемый человеком или гуманоидным роботом. Фирма «Сони» категорически отрицает возможную причастность их неудачной серии роботов-андроидов к терроризму, равно как и то, что те представляют опасность для общества. Чтобы обсудить этот вопрос, с нами в студии находится…


На пороге появилась Эмери с пультом от кухонного телевизора.

– Ты это слышал? – крикнула она.

Корнелиус показал жене телефон и выставил большой палец вверх, затем снова посмотрел на экран. Там появился эксперт по терроризму, которого Вермелен уже видел раньше. На этот раз он говорил о неохотном признании полиции в том, что за чудовищными злодействами может стоять группа протестантских сектантов-фундаменталистов. Егерь вернул на экран предыдущее фото, показывающее то ли человека Грэма Орра, то ли робота Хардкасла.

Корнелиус поспешил в дом. Там уже шипел на гриле бекон, в духовке стояли круассаны. Эмери подала мужу кружку с кофе. Тот принял ее с благодарностью.

– Робот взбесился, – заметила жена, все еще глядя на телевизор. – Это похлеще, чем религиозный или антирелигиозный терроризм.

– И невероятнее, – добавил муж. – Но, кажется, полиция решила все-таки взяться за роботов.

– Значит, завтра Ваймангу ожидает нашествие репортеров. Не говоря уже о копах.

Корнелиус раньше об этом не подумал, но теперь мысль не давала покоя. Если и есть на Земле место, где сошлись роботы и религиозный фундаментализм, так это Ваймангу.

– Полиция явится уже сегодня, – сказал он. – Они захотят выпытать, знает ли кто из роботов об этом типе, Хардкасле.

– Думаешь, они могут знать?

Егерь вспомнил про Пилтдауна – недовольного человекообразного андроида.

– М-да, я вполне могу представить, как один из наших роботов заявился бы с пулеметом к этим чертовым креационистам. На его месте я бы точно взорвал там все к чертям.

– Глупости ты несешь, – предупредила с тревогой жена.

– Да, глупости, – успокоил ее Корнелиус. – Роботы слишком сильно сопереживают людям, чтобы вредить им. Они лучше нас. Как любит говаривать наш друг Джей, над ними не довлеет первородный грех.

Заслышав это имя, Эмери поморщилась, затем нахмурилась.

– Как считаешь, он об этом деле знает?

– Сомневаюсь. В воскресенье он не слушает радио и не смотрит телевизор. Даже телефон может отключить.

– Тогда его может ждать неприятный сюрприз, если к нему заявится полиция.

– Для роботов он будет еще неприятнее… хотя нет, для них-то вовсе и не сюрприз! Они постоянно в сети и могут в любое время перехватывать полицейские сообщения. Они знают обо всем происходящем и предупредят Джона Ричарда, если потребуется.

– Да, они могут, – согласилась жена. – Но на всякий случай позвони ему.

Корнелиус отыскал номер Кэмпбелла. Как ни удивительно, тот ответил:

– Привет, Корнелиус!

Его голос звучал мрачно. Похоже, Джон Ричард не удивился звонку.

– Ты слышал новости из Шотландии?

– Да. Робот сообщил мне несколько минут назад. Плохо дело. Прямо сейчас я просматриваю шотландские новостные каналы.

– Даже в день Господень? – не удержался Корнелиус.

– Заботы нужды и милосердия, – ответил Кэмпбелл сухо. – Воскренье для человека, а не человек для воскресенья.

– Мудрые слова.

– Да и в любом случае там еще суббота, – добавил Кэмпбелл, продемонстрировав логику, типичную для пресвитерианской казуистики. Он продолжил уже серьезнее: – И что ты об этом думаешь?

– Неважно, что я об этом думаю, – ответил егерь. – Важно, что думают об этом местные копы. Ты мозгами пораскинь, хорошо?

– Да я уже. И роботы тоже. Они прямо сейчас разбегаются по зарослям.

– Скверно это будет выглядеть.

– Принимая во внимание, что они тут совершенно ни при чем, – я их не виню. Я останусь здесь и поговорю с полицией, если она приедет.

– Они все равно захотят опросить роботов, – сказал Вермелен. – И в любом случае роботам прятаться в зарослях нет смысла. Самолет или вертолет с инфракрасным локатором засечет их без труда.

Кэмпбелл захохотал так, что егерь отдернул трубку от уха.

– Инфракрасный локатор? Над Ваймангу? Да тут столько горячих пятен, что летчики за день не разберутся. А роботы могут поставить питание на минимум, прийти в тепловое равновесие с окружающей средой, затаиться в кустах – и все, они практически невидимы, но сами будут прекрасно видеть и слышать, что происходит, взламывая каналы связи тех, кто охотится за ними. Чтобы поймать хоть кого-то, придется расставлять кордоны и прочесывать лес. Для этого нужны тысячи людей. Неразумная трата сил и средств.

Эмери вынула круассаны из духовки, отключила гриль и постучала по запястью, намекая на время. Муж кивнул.

– Приятель, они могут так и сделать, – сказал он коллеге. – Если люди хоть чуток испугаются машин-убийц, они устроят облаву на твоих роботов.

– Я все подробно объясню, чтобы люди не пугались. Конечно, если приедут полицейские, в чем я сомневаюсь.

– Я уверен, мы можем на тебя положиться, – сказал Вермелен, вовсе не уверенный в своих словах.

– Меня куда больше тревожит другое – то, о чем мы с тобой говорили недавно. Ты не передумал?

– Нет. Но сперва позавтракаю.

Кэмпбелл начал что-то говорить, но Вермелен, не слушая, оборвал его:

– Это был намек.

Джон Ричард наконец понял и отключился.


В конце концов Эмери с Корнелиусом все же опоздали в церковь на несколько минут и проскользнули на скамью позади. Викарий взглянула на них с кафедры, улыбнулась и продолжила читать из Исайи. Вермелен подождал, пока все начнут петь гимн, и принялся рассматривать собравшихся. Как обычно, церковь была заполнена наполовину. Егерь узнал всех, кроме пары очевидных туристов да еще пакеха[20] в костюме, сидевшего на третьей от кафедры скамье. По коротко подстриженным волосам, манере держаться и особенностям телосложения Корнелиус заподозрил в нем беженца из США.

Гимн закончился. Незнакомец, певший по книге, а не наизусть, как остальные, опустился на скамью секундой позже других. Так же несуразно он вел себя до конца службы. К причастию не подошел. По окончании службы егерь с женой вышли первыми и подождали у дорожки, пока мимо прошли все прихожане. Эмери здоровалась с друзьями и соседями, а Корнелиус кивал, улыбался и высматривал странного гостя. В конце концов тот вышел, оживленно разговаривая с викарием. Она увидела егеря и направилась прямиком к нему, незнакомец последовал за ней.

– Доброе утро, Лизанна, – поздоровался Вермелен.

– Доброе утро, Корнелиус. А, привет, Эмери! Я хочу представить вам Брайана Уокера из братства святого Патрика в Сан-Франциско. Он только что прибыл из США, чтобы посетить католические школы в Новой Зеландии.

Егерь пожал руку американца, думая: «Турист-католик. Всего-то». Тот был настолько долговязым, что ему пришлось чуть нагнуться для рукопожатия. Здороваясь с Эмери, он чуть ли не поклонился. Затем слегка поморщился, вдохнув нечаянно дым ее сигареты, и пристально посмотрел на егеря. Возможно, он попросту запустил поиск в «Огле» на видеолинзах, однако носить их в церкви либо надевать сразу после службы считалось не слишком приличным.

– Рад встрече. Хорошо добрались? – спросил егерь.

– Великолепно. Ваша страна – просто чудо. А еще чудеснее для меня было снова увидеть приходские школы. – Он покачал головой. – Не сомневаюсь, их увидят и в США – но, увы, уже не в мое время.

– Тяжело у вас, – заметил Вермелен.

– Тяжело. В школах ребят учат такому, что волосы встают дыбом.

Корнелиус сочувственно промычал, и Уокер с преподобной Лизанной скрылись в толпе.

По пути домой Вермелен снова позвонил Кэмпбеллу.

– Новости есть?

– На западном фронте без перемен. А у тебя?

– Странствующий католик Брайан Уокер. Янки. Приятный парень.

– Ты уверен, что он тот, за кого себя выдает?

– Сомневаться нет причин.

– Ну ладно. Если сюда явятся копы, я тебе звякну. Если нет – значит, все в порядке. Даже если заметишь подозрительное – пожалуйста, не звони мне. Если посчитаешь, что есть угроза – ну, ты понимаешь, о чем я, – звони полицейским. А если подозрительный тип окажется полицейским, тайным или явным, – расскажешь мне завтра.

– Хорошо. Ну тогда до завтра.

– До встречи, если на то будет Господня воля.


Когда Корнелиус с Эмери вышли из тайского ресторана, уже стемнело. С озера тянуло холодком, ветер нес от залива запах серы.

– Выпьем – и домой? – предложила Эмери, беря мужа под руку.

– Конечно. Пойдем в «Лапчатого»?

– Сойдет.

Они свернули за угол, на Арава-стрит. «Гусь и свисток» был чуть выше по улице. Эмери остановилась у одного из столиков на тротуаре.

– Холодно, – напомнил Корнелиус.

– Нужно покурить.

– Ладно. Чем еще будешь травиться?

– Джином с тоником.

Корнелиус ступил в теплое нутро ресторана. Там было сумрачно, в камине горел огонь, пахло жареным мясом. Стоя у бара в ожидании своей пинты пива и джин-тоника для Эмери, он услышал в зале громкие, явно американские голоса и посмотрел в их сторону. С полдюжины людей поглощали ужин. В одном из них Корнелиус не без удивления узнал Брайана Уокера. Других егерь встречал в городе: владельцев магазинов, автосалонов, туристических центров и тому подобного. Странно, что Уокер с ними, ведь большинство американских эмигрантов здесь – воинствующие протестанты разного пошиба, баптисты, адвентисты и реконструкционисты. Они постоянно замышляли что-нибудь против Штатов, и не всегда дело ограничивалось лишь планами. Разговаривали за столиком, само собой, об ужасах светского режима в США.

Уокер заметил Вермелена и ответил холодным взглядом – словно егерь был тут незваным гостем. Тот кивнул, отвернулся, забрал напитки и вышел наружу.


Воскресным утром в начале десятого Грейс Мазвабо, как обычно, соскочила с трамвая на остановке в Вест-Энде, та все еще носила название Сент-Джонс. Профессор спустилась по лестнице рядом с большим, богато изукрашенным зданием, в нынешние времена сменившим вывеску на «Вест-Эндский двор», и вошла в сад на Принсес-стрит. Больше никого в парке не оказалось. Солнце светило ярко, воздух уже прогрелся до двадцати градусов по Цельсию. Дорожку усыпали первые опавшие листья. Серые белки подбежали проверить, не угостят ли их крошками, и, разочаровавшись, помчали прочь длинными низкими прыжками, прошивая воздух пушистым пунктиром. Мазвабо неторопливо прогуливалась. Правее и ниже лежала открытая сцена Росс Бэндстэнд, на огромном базальтовом горбе высился Эдинбургский замок. В нем Грейс чувствовала нечто глубоко успокаивающее, обнадеживающее – в сплаве геологии с историей, в довлеющем, неоспоримом господстве над всем вокруг. Он словно излучал силу, этот средневековый аналог сдерживающего ядерного оружия. Да, как же важны были для Реформации мощные сооружения принцев и лордов, обнесенные стенами города! Воистину, «Ein feste burg ist einser Gott»[21]. Пока замок стоит, легко верить, что и колледж в сотне метров внизу от него, и Грейфрайерс когда-нибудь вернут себе былое величие и значение.

Конечно, не как раньше, когда церковь была частью государства, и не как при диктатуре пресвитерианства. И лучше без права давить, увещать и указывать, отравлять унылой слякотью людские души. Не нужно такого.

Пусть церковь станет авторитетным голосом, частью общества, за которой признано право давать советы и представлять интересы. Ведь церковь – сокровище национальной традиции, голос живого прошлого, хранитель опыта со времен святого Колумбы[22], на кожаной лодчонке принесшего веру за Ирландское море. Пренебрегая голосом веры, презирая его вплоть до полного игнорирования, нация потеряла смысл собственного существования. А ведь Церковь Шотландии, равно как и другие крупнейшие шотландские церкви, да и религии вообще, не сделали ровно ничего, чтобы заслужить Великое Отчуждение. Они – случайные потери, невинные жертвы, оказавшиеся в зоне поражения взрыва, испепелившего доминионистов и диспенсационалистов, научных креационистов и христианских сионистов, коррумпированную и циничную часть римско-католической иерархии, исламистов-джихадистов, фанатиков Третьего храма и всех прочих, принимавших участие в Войнах за веру. А теперь вере снова угрожают гонения.

Это несправедливо. И неправильно. Привычные мысли, утешающие и успокаивающие, хотя и полные горечи. Они каждый раз посещали Грейс во время ходьбы по знакомой дорожке – как обычно, шесть дней в неделю, с воскресенья по пятницу. Но теперь к ним добавилось кое-что новое: предательский голосок в сознании. Он не нашептывал то, что ей и так было известно, не растравлял старую рану. Грейс очень хорошо его знала – еще со времен раннего детства в Булавайо. В отличие от многих известных ей людей, Грейс не считала, будто этот голосок исходит от дьявола. Шептала та часть рассудка, которой Грейс привыкла пренебрегать. Она не всегда говорила правду, и не всегда стоило ее слушать – но она не умолкала, не добившись внимания. Молчала месяцами, годами, но возвращалась в минуты тревоги и беспокойства. Теперь она шептала и тревожила Грейс уже пару дней – с тех пор как инспектор Фергюсон подстрекнул ее поиграть в нелепую игру на айфинке.

«У тебя нет свободной воли» – вот что настойчиво твердил голосок.

Конечно, это была глупая мысль. К игре прилагался текстовый файл, объясняющий, в чем дело. Клипфон всего лишь улавливал электрические импульсы, сигнализирующие о готовности пальца к движению, потекший по нейронам ток. Даже нажимать на кнопку не требовалось: огонек зажигался, даже если вместо кнопки игрок трогал стол.

Пугаться этого стоило не больше, чем самого клипфона, – ведь он именно так и улавливал сигналы, позволяющие жестами управлять айфинком, ходить по ссылкам и вызывать приложения. В текстовом файле имелись ссылки на материалы тянувшейся десятилетиями дискуссии о философских последствиях эффекта, стоящего за игрой, – вплоть до эксперимента Либета в 1985 году.

Из длительного и не всегда безболезненного осмысления своего кальвинистского духовного багажа, а также после знакомства с философским натурализмом, принимаемым по умолчанию практически всеми учеными, Грейс Мазвабо уже давно с легким сердцем усвоила, что детерминизм, как писал Деннет[23], прекрасно совместим именно с той разновидностью свободной воли, какую стоит иметь.

Но все же, все же… Ведь свет зажигался на почти неуловимую, но несомненную, ощутимую треть секунды раньше, чем Грейс решала нажать на кнопку. Этот сводящий с ума огонек, казалось, смеется над всеми философскими рассуждениями, вторя словам, которыми Грейс пыталась уязвить робота: «Вы все равно машина, детерминированная система».

Перед ступенями, ведущими к Маунд, Грейс остановилась на мгновение, чтобы взглянуть на любимую статую. Милая женщина, склонившаяся вперед, за развевающуюся юбку уцепились двое малышей, в одной руке – книга, ладонь второй открыта, обращена к зрителю. На пьедестале нет никаких надписей, поэтому можно посчитать ее воплощением Образования, или Материнства, или даже Церкви, какой она была и, возможно, еще будет, снова приняв в свои объятия заблудших детей.

Но в это воскресное утро солнечный свет упал на полные лукавого веселья глаза статуи, и она будто подмигнула. А ее каменные губы сказали тихо, так, чтобы расслышала только Грейс: «И после стольких лет ты все еще не узнаешь меня? Ты же знаешь, кто я!»

Мазвабо снова поглядела на статую, вздрогнув. Теперь та казалась намного старше викторианской эпохи, когда ее изваяли, – скорее античной богиней, которая спокойно и уверенно простояла две тысячи лет христианства и теперь ощущала себя в своем праве и на своем месте. Снова пришло ее время.

– Да, София, – прошептала Грейс Мазвабо, – я знаю, кто ты.

Она повернулась и почти побежала по ступеням, и сфинксы на крыше Национальной галереи встречали своими каменными глазами ее встревоженный взгляд.


Фергюсон нашел пустую скамью в задних рядах, кивнул полицейскому в гражданской одежде и уселся по соседству. В церкви пахло полированным деревом, старой бумагой и немного – человеческим телом и одеждой. Конгрегация собралась за полчаса до начала службы. Когда все уселись, церковь оказалась заполненной хотя и не целиком, но вполне прилично. По оценке инспектора, сотни три людей. По составу община была неоднородной: больше старых, чем молодых, больше женщин, чем мужчин, европейцев и африканцев куда больше, чем азиатов, обеспеченных больше, чем бедных. Но, в общем, вполне адекватный срез эдинбургского общества. Подростки и молодежь – в неброской повседневной одежде. Родители, дедушки с бабушками и внуки одеты будто на главнейший праздник в жизни. Фергюсон не сразу заметил Грейс Мазвабо. В прошлый раз он видел профессора в сером костюме. Теперь же она оделась довольно броско: в бутылочно-зеленый жакет и юбку, столь же кричаще яркую золотистую блузку и зеленую соломенную шляпу с широкими полями. Мазвабо заметила инспектора, прищурилась и коротко кивнула.

Фергюсон отсидел всю службу. Он не знал, когда вставать и садиться, и не знал гимнов и молитв. В отличие от полицейского, он не конспектировал проповедь преподобного Доу, а пропускал слова мимо ушей, лениво и с удовольствием рассматривая своды и витражи.

Адам покинул церковь перед самым окончанием службы и встал у выхода. Ко времени, когда вышла Грейс Мазвабо, большая часть конгрегации уже разошлась. Профессор явно не была рада встрече.

– Вы снова в «богоборцах»? – спросила она, скосив глаза на полицейского у крыльца.

На том болтался автомат.

– Я пришел повидать вас. Нам нужно поговорить. Наедине.

Мазвабо задумалась, потом сказала:

– Хорошо. Но не прямо сейчас. Мне нужно убрать в церкви.

– Ладно. Я пока прогуляюсь по кладбищу. Где встретимся?

– У Мемориала мучеников. Того самого, изрисованного вандалами. Он у левой стены, его сложно пропустить. Через пятнадцать – двадцать минут.

Неспешный обход погоста привел инспектора к Мемориалу спустя четверть часа. Мазвабо еще не пришла. Инспектор занялся чтением надписи на памятнике, потускневшей от грязи, изъязвленной эрозией, заросшей лишайником, оскверненной красным граффити, идущим через каменную плиту наискось. Надпись начиналась так:

Постой, прохожiй, обрати свой взоръ

На памятникъ сражавшимся и павшимъ…

Строка за строкой – чеканный ритм, суровые простые слова. Ниже стихи сменялись прозой.

Съ 27 мая 1671 года, когда былъ обезглавленъ

благороднѣйшiй маркизъ Аргайлъ,

до 17 февраля 1688 года, когда принялъ мученичество

Джонъ Ренвикъ, были разными способами убиты

и погублены близъ восемнадцати тысячъ мучениковъ

за Вѣру. Изъ нихъ близъ сотни знатныхъ дворянъ,

джентльменовъ, священниковъ и прочихъ мучениковъ

за IИСУСА ХРИСТА были казнены въ Эдинбургѣ.

Большинство ихъ лежитъ здѣсь.

Когда за спиной послышался хруст гравия, Фергюсон все еще пытался понять, когда в семнадцатом столетии писали «и», а когда «i». Мазвабо подошла, держа сумочку на сгибе локтя, другой рукой сжимая большую Библию в черном переплете, и встала рядом, глядя на памятник.

– Впечатляет, – заметил Фергюсон. – В своем роде, конечно. Никакой помпезности.

– Да.

– Неужели и в самом деле восемнадцать тысяч?

– Это спорно. Количество казненных, даже с учетом коллективных процессов, не превышает нескольких сотен. Поэтому указанное количество жертв часто подвергалось сомнению. Но с другой стороны, речь ведь не о восемнадцати тысячах казненных. Если включить сюда якобы добровольные и явно принудительные изгнания, голод, лишения, смерть в битвах, зачастую неравных, рабство в Вест-Индии плюс остальные способы «убить и погубить» – это число не кажется таким уж наглым преувеличением, каким его хотят представить некоторые. Глядя на официальные записи, всегда легко оспорить число жертв. Уж я-то знаю. Как думаете, сколько казней за диссидентство было при Роберте Мугабе? Да ни одной! За сколько же неправедно погубленных жизней он в ответе? Об этом спорят, но уж точно не за одну и не за две. На его совести намного больше.

– Я сам… в общем, я тоже про это думал, – кивнул Фергюсон.

– Я не сомневалась. Вы когда-либо раскаивались в том, что сделали?

– Откладываю на потом.

– «Потом» может и не быть. В этом проповедники былых времен не ошибались.

– Нет. Это уж точно потом, – повторил Фергюсон, затем резко кивнул в сторону памятника. – Как думаете, секта Третьего ковенанта и в самом деле вдохновляется такой вот традицией?

– Да. И не только. Наверняка они с головой ушли в историю «Времени убийств», изучая книги о нем, проповеди, мифы. Мученичество всегда притягивало людей, а истории одних мучеников неизменно вдохновляют других.

– Но почему сейчас? За что сейчас жертвовать собой?

Мазвабо указала на полицейского в желтом френче и с черным автоматом, стоящего у дверей церкви.

– И вы еще спрашиваете?

– Вы прекрасно знаете: это для вашей же защиты, а не как в прежние времена.

– Полицейский в церкви, записывающий проповедь? Это уж точно как в прежние времена. Прямо-таки навевает ностальгию.

– Отчасти вы правы, – согласился Фергюсон. – Но в наши задачи не входит оказывать давление на церковь. Это ответ на два убийства и угрозу теракта с привлечением смертников! И происходит она из традиции этой самой церкви, причем традиции, прославляемой на месте, где мы стоим прямо сейчас. Так что давайте не уклоняться от темы. Чтобы предотвратить худшее, нам надо знать: что может побудить людей снова убивать за веру? Что заставит их снова возжелать мученичества?

– Нужно взглянуть на все это с их точки зрения, – сказала Мазвабо. – Они видят, что церкви осквернили себя согласием с государством, которое полностью их отвергло. Церкви смирились с ролью изгоев и благодарны уже за то, что их не преследуют. Конечно, Церковь Шотландии и другие пытаются, как могут, преодолеть Великое Отчуждение – но им это не по силам. Мы не в силах ни поднять восстание, ни просто встать с колен. В определенном смысле Отчуждение пошло нам на пользу. Теперь никто не ходит в церковь из-за престижа, условностей и чего-то в этом духе. Теперь в церковь идут, потому что на самом деле хотят идти. Потому что веруют. Мы не стыдимся веры и хотим, чтобы о наших убеждениях знали все. Поэтому на службу большинство одевается как на праздник. Только здесь я ношу эту яркую одежду, шляпу, беру с собой мою старую Библию, которую мне подарили еще в миссионерской школе в награду за хорошую учебу. Хотя теперь мы очень редко читаем по тексту короля Якова.

Грейс осмотрелась по сторонам и предложила:

– Давайте прогуляемся.

Они вышли к центральной дорожке и пошли к дальнему углу кладбища. Ненадолго потемнело – над головой проплыла солета. Фергюсон глянул на часы и нахмурился, но продолжил слушать с прежним вниманием и не ускорил шаг. Солнце выскочило из-за зеркала, будто внезапно включенный прожектор, и инспектор заморгал.

– Так что мы принимаем текущее положение дел, – говорила Мазвабо, – но мы от него не в восторге. Оно прописано в нынешней конституции нашей республики – но не в конституции Церкви Шотландии. Даже мне горько видеть, до чего мы дошли. А кому-то вдвое, вдесятеро горше. Вот – оправдание их гнева, их жертвы. Как вы уже заметили, это – часть истории нашей церкви, буквально высеченная в камне. Здесь запечатлена память о мужчинах и женщинах, которые предпочли умереть, но не признать главенства государства над церковью. Причем устоявшейся, официальной церковью – с этим согласны почти все. Что бы ковенантеры прежних времен подумали о верующих, согласных жить под пятой презирающего их государства? Согласных лишь потому, что пята давит не слишком сильно? И что бы они подумали о государстве, которое сапогом наступило на шею церкви?

– Я почти заподозрил вас в сочувствии террористам.

– Нет же, нет! – в смятении воскликнула Мазвабо. – Я говорю о своей точке зрения. Если кто-то вроде меня, либерала, человека очень умеренного, может чувствовать, скажем так, досаду по поводу нынешнего состояния дел – каково приходится фундаменталистам?

– Нет, – ответил Фергюсон, когда они по траве вышли на другую дорожку, идущую параллельно стене Флоддена. – Этого мало. Должно быть еще что-нибудь. – Он сжал кулак и ткнул им вперед. – Должно быть что-то сильнее недовольства из-за религии. Да, я знаю: вера – сама по себе сила. Но я также помню, что Войны за веру велись на самом деле не из-за веры. Люди убивали за нефть. Мазвабо рассмеялась.

– Вы думаете, и сейчас дело в нефти?

– Нет, не в нефти, но в чем-то, о чем не написано в прокламациях. Возможно, здесь что-то глубоко личное, и все это – плод болезненной психики. Мы пока не отбросили такую возможность. А если дело в чем-то большем? Я не представляю, с чем мы имеем дело. Однако если терактами занимается не одиночка, то, скорее всего, против нас – целая секта, что бы за ней в конечном счете ни стояло. Скажите, вы знаете какие-либо культы или группы, где проповедуют что-то похожее на идеи Третьего ковенанта?

– Конечно! И немало.

– Что? И вы не рассказали? Мазвабо остановилась.

– Инспектор, я понимаю, что насчет моего сочувствия террористам вы пошутили. Но теперь не шутите. Вы обвиняете меня в том, что я не рассказала вам о сектах. Инспектор Фергюсон, я не рассказала вам о них по одной-единственной причине: я полагала, что вам о них известно. В конце концов, это ваша работа.

– Нет, не моя, – отрезал Фергюсон, разозлившись. – Как вам хорошо известно, Особый отдел проверяет любые сообщества, которые в прошлом были причастны к актам насилия. Если в какой-нибудь хибаре в Пилтоне встречаются люди, называют себя «Реформированной пресвитерианской апостольской церковью Ольстера», и большая их часть – бывшие члены «Ассоциации обороны Ольстера», а также их родственники, можете ставить на что угодно: Особый отдел не спускает с них глаз. А за сектами, да и, по большому счету, за церквями мы не следим по трем причинам. Первая: не хватает сил. Вторая: следить там особо не за чем. Третья: если у нас нет весомых причин подозревать церковь, то, согласно принципу игнорирования, мы обязаны не обращать на нее внимания. И потому, профессор Мазвабо, меня так раздражают ваши жалобы на положение церквей. Государство не угнетает Церковь Шотландии, равно как и любую другую. Государство ее игнорирует – за исключением тех случаев, когда подвергает риску своих мужчин и женщин, чтобы защитить конгрегацию и клириков от таких же верующих, только более фанатичных. Так что, пожалуйста, просветите меня насчет сект.

– Хорошо. Я поняла. Извините.

Фергюсон кивнул, и они снова зашагали по дорожке.

– Я знаю о них из моих исследований – не через церковь. Уже много лет я ищу книги, письма, записи и традиции, общаясь с людьми из мелких сект. Их в окрестностях Эдинбурга немало. Ведь людей согнали с побережья, с ферм. На востоке были целые поселения, где все принадлежали к Церкви Братьев во Христе. Деревень тех нет – но люди-то остались. После переселения их бросили в общий плавильный котел. Разные традиции сошлись воедино. Плюс к тому новые конгрегации пятидесятников, местные церкви, обеспечившие в послевоенной суматохе и пособия, и поддержку, и общественные фонды. В Западном Лотиане сектантов на удивление много. Конечно, они есть в жилых кварталах Турнхауса, где обитают переселенцы, но их хватает и в Карбоновой долине, в расцветших на углеродном буме городках – Ливингстоне, Линлитгоу, Фалкирке, – и на западе. Там встречаются всякие причуды – ведь сходятся люди горячо верующие и технически подкованные. Она вдруг рассмеялась.

– Инженеры – все еще легкая добыча для креационистов. Профессиональная болезнь. Конструкторы куда легче верят в «разумный замысел».

– Инженеры, да? Очень интересно, – произнес Фергюсон и тяжело вздохнул. – Доктор Мазвабо, вы спрашивали, можете ли чем-нибудь нам помочь. Да, можете. И если вы преуспеете, полицейским не нужно будет заниматься вашей церковью.

Мазвабо сняла шляпу, выпустив наружу копну курчавых волос.

– Что я могу сделать?

– Прежде всего я хочу предупредить: это рискованно. И неофициально. И я хочу быть абсолютно уверен в том, что эта договоренность останется исключительно между нами. Не то чтобы я не доверял коллегам, но… – Он неопределенно махнул рукой. – Я не хочу, чтобы информация просочилось наружу. Но в случае нужды помощь к вам прибудет очень быстро. Гарантирую.

– Спасибо за предупреждение. Итак, чем я могу помочь?

– Посетите как можно больше этих новых церквей и сект и сообщите мне, если услышите что-нибудь, напоминающее прокламации Третьего ковенанта. Я понимаю: это колоссальная работа и к тому же потенциально опасная.

– А, какая там опасность! Я достаточно знаю про секты, чтобы не искать наобум. Инспектор, я с удовольствием возьмусь за дело.

Она оглядела себя, улыбнулась.

– Пойду домой, переоденусь во что-нибудь не столь яркое и начну сегодня же вечером.

– Да? Вы серьезно? – спросил удивленный Фергюсон.

– Конечно! Я очень рада, что могу хоть чем-то помочь в поимке этих… этих еретиков, посмевших верой оправдывать убийства.

– Что ж, хорошо. Спасибо, профессор Мазвабо. «Что за странная женщина!» – подумал инспектор Фергюсон.

12. Охранные роботы

Утро перед визитом в церковь у инспектора выдалось хлопотное. Он проверил новости из Лейфа: к полуночи саперы подтвердили отсутствие мин и ловушек, вошли и обнаружили полкило готового гексогена, прекурсоры взрывчатки и все, что нужно для ее производства. Затем саперы уехали, уступив место криминалистам Тони Ньюмана. Те прежде всего подтвердили верность саркастических реплик инспектора: бумага и чернила в ручном печатном станке были идентичны использованным для прокламаций Третьего ковенанта. Словно для того, чтобы окончательно развеять все сомнения, на прессе осталась страница – из той же серии листовок, что Лодырь отыскал в Грассмаркет. Рано утром прибыл спец-программист, чтобы взломать защиту на обнаруженном компьютере.

Затем Фергюсон сел в автобус и поехал в Сент-Леонард, полицейский участок в Ньюингтоне, округе между Университетом и Троном Артура. Там инспектор отыскал сержанта, ответственного за двух задержанных студентов-гностиков, и уселся рядом с ним в комнате для дознаний. Карла и Уилла допросили по очереди. На обоих сильно подействовал перечень улик и свидетельств, подготовленный инспектором.

Оба сознались в том, что этим летом несколько раз подбирали прокламации и незаметно рассовывали их по Грейфрайерс. Листовки оставлял в условленном месте Хардкасл, которого они встретили на представлениях Дэйва Варшавы. Робот услышал, как они поливали грязью христианство, и подошел побеседовать. Он сказал, что и сам плохо относится к церквям Шотландии, хотя и по совершенно другим причинам, и предложил разложить прокламации в Грейфрайерс – якобы так он вел психологическую войну против современного христианства. Также он попросил не анализировать текст прокламаций, не искать его в сети и не выкладывать туда. Отчасти из-за недовольства религией, отчасти проказы ради, студенты согласились. Они не вникали в содержание, едва понимали, что там написано, и представления не имели о том, что хоть в какой-то степени связаны с убийством отца Мэрфи. Известие о подозрении в соучастии привело их в ужас.

Позднее роп, присутствовавший на допросе, подтвердил: насколько можно судить, оба парня рассказывали правду. Удовлетворившись этим, Фергюсон отправился в берлогу Хардкасла.


От Грейфрайерс до Гринсайдз он прошел пешком, прибыв около половины второго. Затем взял со стоянки велосипед и проехал по Лейф Уок и Конститьюшен-стрит до контейнерных кварталов. Инспектор пробрался через лабиринт улиц и остановился у желтой ленты, пересекающей закоулок, где располагалась мастерская террориста. В оцеплении дежурили констебль и роп.

– Могу пройти? – спросил инспектор.

Констебль кивнул. Фергюсон нырнул под ленту, велосипед перенес через нее, прислонил к стене и отправился к месту преступления пешком. Вокруг двери в жилище подозреваемого поставили герметичный тент из наноуглеродных полотен, в котором поддерживали повышенное давление. У палатки стоял с сигаретой старший инспектор Мухтар.

– Отлично ты этих студентов раскрутил, – похвалил он.

– Не уверен, что они признались во всем.

– Думаю, во всем. Я сразу вижу идиотов, сплясавших под чужую дудку.

– Ага, – Фергюсон вздохнул. – А что тебя привело сюда?

Мухтар расплющил окурок каблуком.

– Захотел нюхнуть здешней атмосферы. Даже наша могучая «Паранойя» не нашла никаких сведений о знакомстве почтенного мистера Ильянова с Хардкаслом. Но я нутром чую неладное.

– Угу, – согласился Фергюсон. – Когда нутро чует, стоит понюхать. Ну а я загляну внутрь.

Мухтар ткнул пальцем за плечо.

– Там нечего смотреть. Разве что тебе очень захотелось примерить гермокостюм. Микроботы дают прекрасную картинку. Лучше настоящей.

Ощущение после подключения к ботам – словно среди бела дня смотришь сквозь стену. Фергюсона охватил детский восторг: он будто сам сделался невидимым, заглядывая то с одной, то с другой стороны, наблюдая, как Ньюман с помощником перебирают вещи, кладут в пластиковые пакеты, как священнодействует компьютерщик, сосредоточенный и отрешенный, как Лодырь сует щупальца во все щели. По меньшей мере роп и компьютерщик знали о виртуальном присутствии Фергюсона. Хакер даже демонстративно отвернулся от разобранного планшета и уставился инспектору прямо в глаза – зрелище слегка выбивало из колеи.

– Мистер Фергюсон, добрый вечер, – изрек спец, напугав Ньюмана, растерянно завертевшего головой. – Думаю, вы будете рады услышать, что я взломал защиту. Ничего сложного, стандартная коммерческая программа. Единственная проблема – чудовищный объем информации и никакого порядка в ее размещении. Само собой, для робота не проблема запомнить, где что лежит.

– Вы меня слышите? – спросил Фергюсон.

– Угу. Ясно и четко.

– И что же вы нашли?

– Поразительное количество религиозного бреда, – ответил компьютерщик. – Теология, история церкви, философия, апологетика, креационизм, католицизм – куча всего.

– Сбросьте все на «Паранойю», – приказал Фергюсон, мысленно отметив упоминание о креационизме, потому что о нем говорила Мазвабо. – Пусть попробует отыскать закономерности. Еще что-нибудь?

– Представьте, как я удивился, когда совершенно ничего не нашел про изготовление бомб. Много деловых записей, какие-то таблицы, расписания, квитанции…

– Замечательно! Вбивайте все имена и названия в поиск, тащите все, что найдете.

– Так точно, босс, – ответил парень, но к работе не вернулся. – Кстати, о компьютерах и программах: команда, перебиравшая данные на серверах «Наемных мускулов», выследила, куда делся бэкап Хардкасла.

Он качнулся на стуле, балансируя на одной ножке, и выглядел крайне довольным собой.

– И куда же?

– За тридевять земель. Следы показывают, что бэкап не скопировали, а переместили. Конечно, переместить – это значит скопировать плюс удалить оригинал, но я думаю, вы меня поняли. Штука в том, что данные перевели на основательно защищенный айпи-адрес. За файервол мы не пробрались, но отследили физический адрес сервера. Пришлось попотеть. Никогда не догадаетесь, где он находится.

– Не догадаюсь, – ответил Фергюсон. – Просто скажите, где он.

Он давно привык к подобным шуточкам от компьютерщиков, но раздражали они по-прежнему изрядно.

– Мастерская на Атлантическом лифте! Фергюсон, стоя за дверью, споткнулся на ровном месте. Виртуальное пространство перед глазами дрогнуло.

– Космический лифт? Господи…

– Неожиданно? Ну да! Дальше – хуже. Лифт не только находится за пределами нашей юрисдикции, он – собственность «Газпрома». Поэтому на его ремонт и техподдержку заключаются субконтракты и субконтракты на субконтракты, а владение ремонтными компаниями продается, и покупается, и снова продается, но уже дороже. Так финансировалась вся постройка – типичная русская махинация с фондами. Оттого ни легально разузнать, ни иными способами выудить из сети информацию о владельце именно этой мастерской нет никакой возможности.

– Боже, – инспектор вздохнул. – Неужели нет способа выяснить, как переместили данные? По идее, искусственный интеллект не может переместить свою копию сам. Или у нас они уже свободно в сети резвятся?

– Если б это было так просто, мы бы уже узнали. Для предотвращения таких операций существуют надежные протоколы. С технической точки зрения, c такой же вероятностью музыкальный файл может захватить власть над посудомойкой. Не иначе к переносу приложил руку сам Хардкасл. В общем, у меня все. Возвращаюсь к работе.

– Конечно. Отправьте мне все деловые документы, какие отыщете. Просто выкладывайте их по мере обнаружения в локальную сеть. Я скину адрес.

– Разумеется.

Фергюсон послал ему адрес, моргнул и снова очутился в переулке.

– Ты следил за разговором? – спросил инспектор у Мухтара.

– О да.

– Похоже, ты был прав насчет связи с «Газпромом».

– Чутье, знаешь ли. Недаром мне прямо щекотало ноздри. Думаю, пришло время немного пошарить в окрестностях.

– Местные типы тебя знают в лицо, – предупредил Фергюсон.

– Именно на это я и рассчитываю, – ответил старший инспектор Мухтар.

Фергюсон стоял в переулке, уставившись в пространство. Атлантический лифт маячил на горизонте. Небо на юге испещряли стационарные спутники, программа наложила на небо пучок их орбит. Конечно, наверху летало куда больше всякого, чем показывал «Огл скай». Хозяева секретных военных объектов и важных коммерческих устройств могли заставить разработчиков не выкладывать данные в открытый доступ или покупали право на конфиденциальность. Но даже и без них околоземное пространство было весьма оживленным. Там парили десятки тысяч объектов: от трех огромных космостанций до фабрик и крошечных микроспутников – и это не считая мусора. На орбите постоянно жили сотни людей и бывали многие тысячи туристов, гостей и космодайверов. И даже пространство чуть дальше от Земли отнюдь не пустовало – туда уходили лифты, там плыли солеты, работала обсерватория Гора, компоненты телескопа Хойла, базы на Луне и Марсе, лаборатория на Европе. Все – с человеческими экипажами. В космосе находилось много людей. Сколько именно, никто с точностью сказать не мог. Но проблема заключалась не в них, а в том, что автономных машин в космосе было на порядки больше. И некоторые обладали разумом.

Из них лишь небольшую и в принципе поддающуюся учету часть составляли человекоподобные роботы. Жестянки с напрочь съехавшими электронными крышами. Вполне возможно, беглый разум Хардкасла найдет гуманоидное тело и загрузится в него, если прежний обитатель решил подыскать более функциональный носитель. Но более вероятно то, что он отыщет какую-то более интересную форму, не наделенную собственным сознанием. Причем сигнал с копией, возможно, не задержался на лифте и отправился дальше. Или затаился где-нибудь в хранилище, выжидая удобного случая для загрузки. Правда, сама по себе, по словам айтишника, ничего такого копия сделать не могла.

А это значит, что Хардкасл взломал компьютер на космической станции или обзавелся там сообщниками. Последнее даже лучше – заговор легче обнаружить. А пытаться отследить бэкап робота в космической мешанине над головой – все равно, что искать даже не иголку в стоге сена, а железную опилку среди прерии.

Заговор в космосе. Религиозный заговор человекоподобных роботов. Неужели машины обрели веру? Одна точно. Почему не больше? Фергюсон покачал головой. Мысли сделались будто у «Паранойи» при очередном несварении данных. Он вдруг поймал себя на том, что рассеянно бродит по закоулку, опустив голову, глядя на мусор и траву под ногами сквозь накрывшую все вокруг картинку ближнего космоса, наложенную «Огл скай» на поле зрения. Теперь под ногами расстилалось небо Южного полушария, яркая линия Тихоокеанского космического лифта, размеченная названиями владельцев и инвесторов, компаний японо-китайско-индийского консорциума – целая радуга виртуального неона. Фергюсон обвел взглядом край Земли. На Атлантическом лифте эти таблички были куда однообразнее: только логотипы «Эксон Мобил», «Газпрома», «Ханиуэлла» и «Рособоронэкспорта» да флаги Российской Федерации и Соединенных Штатов.

Не отвлекаться – думать! С чего бы в космосе мог возникнуть религиозный заговор роботов? Конечно, там есть уже по меньшей мере одна машина, связанная с сектой Третьего ковенанта. А если есть и другие? Мысль вовсе не безумная.

Инспектор снова подошел к палатке, рассеянно переводя взгляд с одного лифта на другой. Соперники и в бизнесе, и в политике, они были главными опорными столпами человеческого – и машинного – присутствия в космосе.

Столпами. Это старое слово чем-то отозвалось в памяти. Он точно его видел недавно. Но где?

В Библии. Он увидел его, когда проверял в последней прокламации Третьего ковенанта библейскую отсылку к Самсону в филистимской Газе.

Фергюсон моргнул, вызывая текст. Книга Судей, глава семнадцатая. Уже ослепленный Самсон, лишившийся волос и силы, ставший забавой для врагов, стоял у опор здания, на крыше которого находилось три тысячи его недругов, и попросил у мальчика позволения опереться о столп.

И воззвал Самсон к Господу и сказал: Господи Боже! вспомни меня и укрепи меня только теперь, о Боже! чтобы мне в один раз отмстить филистимлянам за два глаза мои. И сдвинул Самсон с места два средних столпа, на которых утвержден был дом, упершись в них, в один правою рукою своею, а в другой левою.

И сказал Самсон: умри, душа моя, с филистимлянами! И уперся всею силою, и обрушился дом на владельцев и на весь народ, бывший в нем. И было умерших, которых умертвил [Самсон] при смерти своей, более, нежели сколько умертвил он в жизни своей.[24]

– Босс? Инспектор Фергюсон? Адам?

В ухе звучал настойчивый голос Лодыря. Фергюсон открыл глаза, убрал руки со стены. Стряхнул крошки штукатурки с ладоней, посмотрел на них – покрасневшие, с темными следами там, где острые выступы впились в кожу. Сколько он простоял так, упершись руками в стену? Минуту? Пять? История Самсона – увечье, месть, фанатичная вера, самоубийство, гибель многих – показалась мерзкой до тошноты. И вызвала отвращение не меньшее, чем нынешнее дело с полоумным роботом и бойней за веру.

– С тобой все хорошо? – спросил встревоженный Лодырь. – У тебя такой вид, словно тебя сейчас стошнит.

– Мне сейчас пришла в голову очень скверная мысль. Крошечная, ничтожная горстка террористов, за которой мы гоняемся, быть может, запланировала величайший в истории теракт – обрушение одного или сразу двух космических лифтов.

– Я уже задумывался над этим.

– Правда?

– Мне это пришло в голову сразу, как только я узнал о переносе данных на защищенный сервер, спрятанный на Атлантическом лифте. Я быстро узнал, что существует множество сценариев подобного теракта, и разрабатывались они еще с тех времен, когда только начала обсуждаться сама идея лифта. На эту тему сняли так много фильмов и телесериалов, что теперь про нее есть строчка чуть ли не в каждом пресс-релизе. Конструкции, техобслуживание, системы наблюдения и безопасности лифтов спроектированы не только с учетом несчастных случаев, бурь, ударов метеоритов и военных действий, но и всех возможных терактов. Все мыслимые слабости учтены. Все лазейки перекрыты. Конечно, теоретически прореху в обороне найти можно, но только теоретически.

– О, кажется, я пропустил уведомление. Рад слышать. Считай, что ты меня успокоил. Но все же: готов поспорить, что о робофанатиках-смертниках конструкторы не подумали.

– Подумали, – возразил Лодырь. – Про это и кино есть. Боевой робот-сапер обрел сознание на Войне за веру, принялся размышлять о смысле всего сущего, его захватили повстанцы, то да се, он стал мусульманином, или, во всяком случае, исламистом, и многие годы спустя получил работу на космическом лифте, надеясь собрать достаточно взрывчатки и разнести его. Но в последний момент террориста взорвал главный герой, который на войне был соратником робота, а теперь стал спецом по безопасности. А бывшая жена героя, учительница, как раз оказалась в это время в лифте, сопровождая целую кабину счастливых детишек, чью неминуемую смерть в лютом огне мы с ужасом предчувствовали, елозя на краешке стульев. Потом – слезы, счастливые встречи, примирение и титры. И конец. Фильм назывался «Возвращение моджахеда». Странно, что ты его не видел.

– Пропустил как-то. Надо больше развлекаться. Но все-таки тревожно мне. Надо разобраться как следует. Я отправлю запрос НПИИ, пусть сообщит охране лифта.

Отправка запросов заняла пару минут.

– Готово! – объявил Фергюсон. – Кстати, здесь как дела?

– Я и пришел чтобы рассказать. Большинство деловых документов на планшете касается работы Хардкасла с «Наемными мускулами». Но некоторые имеют отношение к мелким разовым контрактам, которые он выполнял под именем Грэма Орра. Это согласуется с показаниями мистера Коннора Томаса. Есть несколько квитанций на заказы куда большего масштаба – и стоимости – по субконтрактам от инженерной компании, расположенной в Турнхаусе. Некая «Ливингстон Инжиниринг», видимо по имени владельца, мистера Джона Ливингстона. И один из этих субконтрактов – на ремонт шести роботов береговой охраны Файфа. Причем именно тех, которые защищают залив Сент-Андрус.

Фергюсону показалось, что в голосе ропа звучит нотка самодовольства.

– Отлично! В самом деле, превосходно сработано. Ты уже связывался с компанией?

– Да. Но ее сайт лежит, и на телефонные звонки никто не отвечает. Личный телефон Джона Ливингстона отключен.

– И даже автоответчика нет?

– Нет.

– А компания еще существует?

– О да. Я подключился к уличным видеокамерам в Турнхаусе. Офис закрыт, жалюзи опущены – но, очевидно, он функционирует.

– Закрыто на воскресенье. Хорошо, проверим завтра. О роботах береговой охраны: ты выяснил насчет них? Чьи они?

– Четвертый центр морской безопасности. Пока ничего узнать не удалось. На запрос мне сообщили, что подозрения – не экстренная необходимость, и переправили в пресс-центр. Создалось отчетливое впечатление, что всерьез меня не восприняли, хотя я и упомянул о соглашении с полицией Файфа. Я бы раньше связался с тобой по этому поводу, но у тебя были более важные дела.

– А теперь это – наша главная задача. Только представь, что будет, если роботы начнут палить по материку. Мясорубка получится чертовски впечатляющая. По сравнению с этим расследование убийства епископа – сущая мелочь. Перешли-ка мне их номер.

Он позвонил по экстренному номеру и получил такой же ответ, как и робот.

– А, мать твою, вот же твердолобые! – процедил Адам и позвонил Полански.

– Оставайся онлайн, – попросила она. – Сейчас разберусь.


Фергюсон пожалел, что не выбрал для работы место поудобнее, чем этот переулок. От ящика для бутылок на ягодицах инспектора уже отпечатался узор из шестигранников. Адам вздохнул, поерзал и сконцентрировался на виртуальном пространстве, которое делил с Полански и Донни Уишхартом, оператором роботов береговой обороны Файфа. Того вызвонила Полански, пробившись сквозь заграждение из пресс-секретаря и нескольких ярусов начальства и добравшись до непосредственного начальника Донни. Уишхарт, похоже, знал свое дело отлично.

Как и большинство сооружений морской безопасности: фортов, бетонных дотов, дальнобойных береговых батарей, укрепленных пирсов, прибрежных стен с запасами пороха и бойницами для лучников, и тому подобного, – роботы береговой охраны на Северном море были построены для отражения угрозы, уже миновавшей ко времени их постройки. Впрочем, если бы угроза и не миновала, эти сооружения вряд ли помогли бы одолеть ее.

Фергюсон не помнил уже, чего боялись тогда: то ли ударных групп русского спецназа, то ли рейдов норвежских коммандос, то ли иранских боевых авиаботов, то ли десантных лодок с голландского побережья. Выяснять инспектор не собирался. Эта глупость – наверняка предмет долгих яростных дебатов между любителями истории Войн за веру.

Впрочем, роботы не были совсем уж бесполезными. Они, обходя берег или скользя над водой, время от времени спасали тонущих пловцов и попавших в беду моряков, иногда перехватывали лодки с боевиками из разнообразных «фронтов освобождения», действовавших по договоренности с местными военными беженцами, издали сканировали проплывающие корабли на предмет радиоактивных либо химически опасных грузов. Хотя Фергюсон заподозрил, что последнее было, мягко говоря, преувеличением.

Инспектор смотрел на робота береговой охраны через объективы беспилотника, посланного полицией Файфа. Робот шел по колено в воде вдоль берега, все еще называвшегося Истсэндс. Именно по поросшему травой волнорезу у этого давно исчезнувшего пляжа гулял епископ Сент-Андруса в день убийства.

Машина выглядела как небольшая лодка на четырехметровых ногах, с оружейной башней, ощетинившейся стволами, и частоколом антенн на корпусе. Ноги могли сгибаться, поднимая колени выше корпуса – на манер кузнечика. Тогда длинные плоские ступни становились подводными крыльями, на которых машина скользила по поверхности, включив кормовой реактивный движок. Она была флотской шаровой окраски, причем свежей. На корпусе виднелась лишь редкая россыпь молодых моллюсков, да за бока прицепилась пара хвостов из водорослей.

– Это один из шести отремонтированных и перекрашенных несколько месяцев назад в Инверкейтинге, – сказал Уишхарт. – Их центры управления вынули и передали «Ливингстон Инжиниринг» для ремонта.

– Какого именно ремонта?

– Чисто механического. Замены стальных частей на алмазы, нанокарбон и прочие высокотехнологичные углеродные штуки. Гнездо можно уплотнить до предела, но, если из него чему-то нужно высовываться, нужна и апертура. А значит, туда попадет морской воздух, и появятся ржавчина и микробы. Медленно, но верно.

– А программная или аппаратная часть не могла измениться?

– Из-за моря? Нет.

– Не из-за моря. Из-за ремонта.

– Ну да. Инженерам нужен доступ к микросхемам, чтобы проверить, как управляется робот.

– Они могли изменить программы по своему усмотрению?

– Ну, теоретически. Но «Ливингстон Инжиниринг» – фирма очень уважаемая. Она начинала с того, что снабжала армию во время Войн за веру. До сих пор в секретных числится. Она даже в ремонте космических лифтов участвует.

– В самом деле? И чем она там занимается?

– Колесами и движущимися частями кабин. Они быстро изнашиваются, но детали от «Ливингстон Инжиниринг» живут подольше прочих. У фирмы солидная репутация.

– Что ж, посмотрим, оправдала ли фирма свою репутацию на этот раз. Вы готовы?

– Я подготовил программу остановки всех систем робота. Когда скажете, тогда и запущу.

Фергюсон расширил поле зрения, воспользовавшись съемками со спутника и оставив на отдельном экране то, что передавал беспилотник. Теперь перед его глазами были все роботы. Два находились дальше по берегу, третий патрулировал побережье к северу от гавани, остальные двое плыли в полутора километрах от суши и в паре километров друг от друга, среди людей, которые предавались обычным воскресным забавам: езде на водных мотоциклах да хождению на яхтах.

– Подождите! – закричала Полански.

– Что такое?

– Мне тут пришло в голову, что если эти штуки и вправду подпорчены, то команда остановки всех систем может сработать как триггер, и машина взбесится. Ведь это сигнал, что заговор раскрыт и терять больше нечего.

– Хмм, – задумался инспектор. – Разумная хитрость. Мистер Уишхарт, что думаете?

Перед глазами возникло лицо оператора. Тот нахмурился, морщины на его лбу обозначились резче и глубже.

– Наверняка сказать трудно. Аварийная заглушка систем вмонтирована аппаратно, у нее отдельный процессор. Команда на остановку не идет через главную систему. Процедура отключения, по идее, не должна поддаваться сторонней модификации, но при достаточном времени и умении… не знаю. Возможность есть.

– Дрянь дело, – резюмировала Полански. – Как это обойти?

– Я думаю, – откликнулся инспектор. – Дайте мне минутку-другую.

– Если позволите, я бы заметил вот что, – вмешался Лодырь, – мне кажется маловероятным, что все роботы в ответ на приказ о полной остановке начнут действовать агрессивно. В конце концов, искажение программ обнаружить очень трудно. А если даже его и обнаружили, разве не логично со стороны автора модификации ожидать, что подозрение падет всего на одну машину? Но мы пока не знаем, какую именно использовал террорист, – и потому риск неприемлем. Я предлагаю мистеру Уишхарту послать всем роботам внезапный сигнал об угрозе, на которую они должны будут отреагировать все вместе, и заманить их туда, где мы сможем избегнуть риска жертв среди населения. Я бы также советовал связаться с базой ВВС в Леучарсе и запросить у них штурмовой вертолет.

– Ничего себе предложения, – пробормотал Уиш-харт. – Знаете, там люди живут вдоль побережья, и немало…

– Вы не могли бы показать нам, какие сейчас корабли поблизости? – попросила Полански.

– Да, конечно.

В виртуальное пространство загрузилась картинка с монитора Четвертого центра, показывающая море, утыканное значками кораблей и прогулочных судов с подписями к ним.

– Лодырь, не проведешь для нас анализ? – попросила Полански. – Найди нам корабль в зоне досягаемости, но чтобы по пути к нему было как можно меньше возможных мишеней.

– Такого нет, – ответил Лодырь. – Но в пятнадцати километрах идет русский контейнеровоз «Моргенштерн», и он в зоне досягаемости роботов. Направляется корабль в Лейф. Учитывая время реагирования, движение прочих кораблей и судов, а также обычную скорость роботов, можно заключить: есть несколько мест, где их можно застопорить в нескольких километрах от всех потенциальных мишеней.

– Подойдет, – одобрила Полански. – Все согласны? Инспектор задумался. Да, роботы могут взбеситься при попытке заглушить их. Но, что случится, если отдать им приказ идти на цель?

Непонятно. Остается лишь гадать.

– Хорошо, – согласился он. – Мистер Уишхарт, не могли бы вы объявить «Моргенштерн» угрозой высшей степени и позволить роботам отреагировать на нее?

– Вообще говоря, это не по правилам, но устроить можно. Однако лучше уж сперва предупредить капитана, чтобы не тревожился.

Уишхарт занялся роботами и контейнеровозом, Полански позвонила на базу ВВС. За десять минут переговоров и распоряжений Фергюсон прошел до конца переулка, перебросился несколькими словами с дежурным констеблем и вернулся.

– Готово, – сообщил Уишхарт.

– Леучарс тоже готов и ждет приказа, – отрапортовала Полански.

– Отлично. Поехали! – объявил инспектор.

Роботы мгновенно откликнулись на изменение статуса русского корабля. Беспилотник, с которого Фергюсон наблюдал за машиной береговой обороны, взлетел выше, увеличивая обзор. Мехи на берегу развернулись и зашлепали в воду, находившиеся в море развернули ступни-крылья и включили реактивные двигатели. Море расчертили шесть пенных полос, сперва параллельных, затем медленно сходящихся.

Прошло несколько минут. Фергюсон прикинул, когда роботы доберутся до нужного места, и обрадовался, когда Лодырь подтвердил его оценку на глазок.

– Мистер Уишхарт, пора их глушить, – предупредил роп.

– Шлю сигнал.

Эффект был немедленным. Пять из шести пенных следов оборвались. Замершие роботы поплыли вперед по инерции и остановились, дрейфуя. Шестой робот сменил курс, направившись на восток, в открытое море.

– Какого хрена он делает? – воскликнула Полански. – Решил в Данию сбежать?

– Посмотрите, куда он идет, – посоветовал Уишхарт, поднимая выше точку обзора в виртуальном пространстве.

Снимки удирающего робота сменились картой Северного моря с заботливо обозначенными контурами оставшихся районов нефтедобычи.

– О, черт! – выдохнула Полански. – Он мчится прямиком к нефтяным платформам Ок и Фульмар.

– И с такой скоростью прибудет за час, – заключил инспектор. – Думаю, время связываться с Леучарсом.

– О да, мать его! – выдохнула Полански. – А я ведь никогда раньше не вызывала ВВС.

– По первому разу оно всегда волнующе, – заметил инспектор. – А потом просто тихо ужасаешься предстоящей бумажной волоките.

13. Конкордаты

– Госпади! Круто как! – орал Дэйв Варшава, ставя на повтор атаку штурмового вертолета на роботов береговой обороны в Северном море. Ему особенно нравился момент, когда машина в воздухе уходила от огня мехов, он даже решил прокрутить момент на замедленной скорости.

Джессика шлепнула Дэйва по кисти.

– Если хочешь подрочить на кино про войну, запускай у себя на линзах. А я хочу посмотреть новости.

– Ладно уж. Крути свое Джей-Эн-Эн.

Дэйв вздохнул, опускаясь в кресло. Физически он чувствовал себя отдохнувшим и расслабленным, но на душе скребли кошки. Так странно было сидеть дома в воскресенье вечером. Но обычные представления отменили из-за угрозы теракта, а в пабах показываться не хотелось – Дэйв там обычно распевал дифирамбы Хардкаслу: какой отличный охранник, фирменная марка Варшавы, неотъемлемая часть его стиля. К тому же рано утром у Джессики лекция. Подруга даже не пожелала сходить в ресторан. Пришлось заказывать еду на дом, и стоило бы теперь убрать со стола. Хотя там еще что-то оставалось. Дэйв подхватил свиную кость и впился в клок мяса на конце.

Девушка шевельнула пальцем и запустила подборку новостей, которую сама называла «Джей-Эн-Эн» – «Джессика Ньюс Нетворк»[25], – с ведущим в образе смазливейшего японского актера, нынешнего предмета обожания Джессики.

– А в Новой Зеландии, – вещал айдору[26] Андрей Катаяма, оглашая чей-то репортаж, – беспрецедентная, хотя и давно предсказанная, опасность появления человекоподобного робота-убийцы – нынешний к тому же оказался религиозным фанатиком – привлекла всеобщее внимание к известному убежищу роботов в национальном парке Ваймангу.

Перед глазами Дэйва возникло изображение высоких железных ворот, увенчанных аркой с вырезанными из стального листа силуэтами Адама, Евы, динозавров, птерозавров и какой-то длинной угловатой штуки. Судя по жестяным волнам вокруг, она изображала Ноев ковчег. Дэйв слыхал, что некоторые андроиды прячутся где-то близ Ваймангу, но не знал, что парком заправляют креационисты. Он стиснул кулаки.

За воротами лежала поляна для пикников, несколько невысоких строений, за ними – укутанный туманом утренний лес. Вдалеке высились горы. Перед воротами выстроилась дюжина машин, все – с эмблемами австралийских или южноазиатских новостных служб. Подле них суетилась куча репортеров и журналистов.

Передача шла от кого-то, находящегося в самой гуще толпы. Он с ощутимым усилием протискивался вперед, пока камера не уткнулась в решетку. За ней, ухмыляясь, стояли двое мужчин, расставив ноги и сложив руки на груди. Один – коренастый и смуглый, за сорок, черные волосы собраны в хвост, одет в егерскую униформу с эмблемой парка. Второй – долговязый, тощий молодой парень в клетчатой рубахе и синих джинсах, сальные темно-рыжие волосы свисают на лоб.

– Постой-ка! – воскликнула Джессика. – Это же… это…

– Тот чокнутый христианин.

– Господи боже, и в самом деле! Джон-Джон. Джон, как его там…

Краешком глаза Дэйв заметил зеленый огонек – Джессика копалась в памяти его клипфона, бормоча: «В прошлом году… в августе… „Карфаген“…»

С экрана доносились голоса:

– Почему мы не можем взять интервью хотя бы у одного робота?

– Парк открывается только через час, – отрезал егерь.

– Значит, нет причин не пускать нас, – заметил репортер.

– Вы можете зайти вместе с остальными. В десять часов.

От упоминания времени Дэйв встрепенулся. Значит, Новая Зеландия, другая сторона планеты, десять утра…

– Да это же прямая трансляция!

– Тихо! – шикнула увлеченная Джессика.

Тощий парень подался вперед.

– Я – инженер-робототехник. Я присматриваю за парковой аниматроникой и, э-э, помогаю местным роботам, когда у них случаются мелкие неполадки. И должен сказать, что вы не сможете взять интервью. Если роботы не захотят, вы с ними не сможете поговорить – а они не хотят. Они собрались здесь, чтобы держаться подальше от людей. Они никогда не причиняли никому вреда, они ничего не знают о гипотетической машине-убийце в Шотландии, и они…

– Откуда вы все это знаете? – перебил его репортер.

Дэйв подумал, что тот не промах. Джессика вскрикнула. Дэйв глянул на нее. Она потрясла кулаком, злорадно ликуя.

Парень растерялся на мгновение.

– Они сами мне сказали.

– То есть они с вами разговаривают, так? – вцепился репортер.

– Конечно же, но… Вперед выступил егерь.

– Роботы никоим образом не станут давать вам интервью, прямо либо через посредников, – заявил он. – Они сформулировали свою точку зрения самым недвусмысленным образом. Официально они не имеют никакого отношения к парку и просто здесь живут. Комплекс существует для того, чтобы, м-м, сохранять и рекламировать природные чудеса Ваймангу. Если кто-либо из вас решит подойти к открытию, я с удовольствием проведу для вас экскурсию. Но, как егерь парка, я бы очень не советовал вам самостоятельно заниматься поисками роботов. Тому есть три причины. Первая – это небезопасно из-за особенностей рельефа и геотермальной активности. Проще говоря, вас может ошпарить. Вторая – это нарушение правил, установленных Агентством по охране окружающей среды, равно как и правил, соблюдение которых должна обеспечивать местная администрация. Вы можете войти на территорию парка, только если обяжетесь их соблюдать. Третья – поиски будут напрасными. Леди и джентльмены, роботы гораздо проворнее и умнее вас. А теперь, с вашего разрешения, я раскланяюсь. До открытия у нас еще полно работы.

Затем он толкнул парня под локоть, и они оба пошли прочь, не обращая внимания на крики репортеров. Когда они уже сворачивали за угол кафетерия, произошли два события.

Тощий замер, поднеся ладонь к уху.

А рядом с Дэйвом Джессика произнесла: «Доброе утро, Джон Ричард Кэмпбелл».


Дэйв не сразу понял, что сделала подруга. Конечно, не так уж сложно найти в сети чье-то имя и лицо и выяснить телефонный номер. Правда, был немалый шанс того, что святоша блокировал входящие звонки, – однако он, кажется, закрывался только от прессы. Куда удивительней оказалось то, что Джессика умудрилась разыскать запись своей встречи с парнем и обнаружила там очень интересную деталь. К счастью, все произошло как раз перед тем, как Кэмпбелл покинул клуб, – поэтому при просмотре Джессика сразу нашла нужный эпизод.

– Помнишь меня? – спросила она, представившись. – Клуб «Карфаген», Эдинбург, прошлый год.

– Да, конечно, – встревоженно, с вынужденной вежливостью сказал Кэмпбелл. – Э-э, рад слышать.

– О, Джон-Джон, ну что за пургу ты гонишь? Ты ведь жутко перепугался. Я – последняя, с кем бы ты сейчас хотел поговорить.

– Нет, – возразил Кэмпбелл не без твердости. – Куда хуже было бы услышать голос Арлена.

Джессика не удержалась и засмеялась прямо в трубку.

– Ладно, Джон-Джон. А теперь послушай меня, и внимательно, потому что на самом деле ты должен радоваться моему звонку. Я знаю о тебе то, чего никто не знает, и я – единственная, кто может помочь тебе.

– Минутку, – сказал Кэмпбелл. Было слышно, как он говорит напарнику: – Корнелиус, это личный звонок… спасибо, дружище!

Послышались звуки шагов.

– Хорошо, так о чем вы?

– Я только что еще раз просмотрела, как ты вышел из клуба «Карфаген». А именно – тот момент, когда ты смотришь в лицо вышибале. Тогда я эту запись не видела – она сделана внутренней камерой наблюдения. Ты узнал охранника и на секунду-две совершенно сконфузился. А потом опрометью бросился наружу.

С полминуты в трубке было тихо.

– Да, – наконец выговорил Кэмпбелл. – Я узнал его. Я встречался с ним за несколько дней до того. Мне его представили как Грэма Орра.

– В самом деле? И почему ты не поделился этой любопытной информацией с полицейскими?

– Откуда вы знаете, что я не поделился? Джессика на мгновение растерялась, но сразу нашлась:

– Я проницательная. К тому же тебя кольнула совесть, я же вижу.

– Да как вы можете… а, в смысле, тогда кольнула?

– Сейчас тоже, как ты сам признался, – Джессика рассмеялась.

– Ладно, я не рассказал полиции – потому что не видел нужды. Они уже знают его как Грэма Орра и знают, что в клубах он работал под именем Хардкасл.

– А я знаю, что ты не считаешь меня дурой, – заметила Джессика. – И не надо со мной как с дурой. Полицию может заинтересовать – ну из чистого любопытства – где и как ты встречал Хардкасла раньше.

Снова долгая тишина.

– Тут не очень удобно получается, – выговорил, наконец, Кэмпбелл.

– Ага, значит, неудобно. Я так и подумала: неудобно. Позволь-ка, я озвучу одну догадку. Сдается мне, ты повстречал его, когда выступал в роли «нерукоположенного священника», так? Оттого и смутился при встрече, оттого смущаешься и сейчас.

– Ну, в общем, так. Потому я и не хотел рассказывать полиции. Мне-то скрывать нечего, но не хочется ставить под удар невинных, э-э-э, людей.

– А откуда ты знаешь, что они невинны?

– Я знаю их достаточно, чтобы быть уверенным.

– Они в Шотландии?

– Некоторые.

– Так про них я и говорю, – указала Джессика. – Как долго ты был в Шотландии?

– Около недели.

– И за неделю ты узнал их достаточно хорошо, чтобы увериться в их непричастности к делам Хардкасла?

– С тех пор я узнал их лучше.

– Как?

– Я, э-э, регулярно контактирую с ними.

– О да. Замечательно. Ты знал их неделю, а потом вы перезванивались. И ты уверен в их невиновности. Так почему не связаться с полицией и не рассказать про них? Поверь мне, Джон-Джон, копы их очень скоро отыщут. И, разумеется, найдут тебя. И гораздо лучше прийти к полиции прежде, чем она придет к тебе.

– Да не могу я! – закричал Кэмпбелл.

– Почему?

– Потому что… – Он замолчал, затем вздохнул. – Послушайте, я свяжусь с ними и попробую уговорить их. Может, они сами позвонят в полицию насчет их, э-э, связи с Орром… то есть с Хардкаслом. Хорошо?

– Когда?

– Не прямо сейчас. Сейчас ведь у вас там воскресенье, а они не отвечают на звонки по воскресеньям. Так что через несколько часов. По вашему времени это будет завтра рано утром.

– Договорились. Я узнаю, поговорил ты с ними или нет. Так что не пытайся увильнуть.

– Как вы узнаете?

– А вот этого я тебе сказать не могу. Придется поверить.

– Ха!

– Кстати, кто эти люди?

– Всего лишь небольшая церковь.

– У этой небольшой церкви есть имя?

– Свободная конгрегация Западного Лотиана, – ответил Кэмпбелл без запинки.

– Подожди-ка, – попросила Джессика, запуская поиск. – Хм, про нее ничего в сети нет.

– Они не присутствуют в сети.

– А-а. И почему?

– Чтобы не скомпрометировать себя.

– То есть не выдать?

– Нет! Не скомпрометировать духовно. То есть осквернить. Они не против новых технологий и всякого такого. Это просто… послушайте, вам, может быть, трудно понять, но оно станет яснее, если… в общем, если посмотрите на христианские Интернет-сайты, даже баптистские… некоторые, конечно, хорошие, там есть классические пуританские тексты, но подавляющее большинство просто дурят людям голову. Свободная конгрегация не хочет быть частью этого хаоса. Ее голос потеряется в шуме.

– Кажется, понимаю, – сказала Джессика уже более дружелюбным тоном. – Но если ты хочешь, чтобы я поверила, назови мне имя, хотя бы одно. Чтобы я могла увидеть его в сети и проверить, если придется.

– Хорошо. Но только если ты согласишься подождать до завтрашнего утра с любыми… э-э, проверками.

– Договорились.

– Джон Ливингстон. Он есть в сети как глава инженерной компании.

Джессика снова запустила поиск.

– Нашла! Ладно, Джон-Джон. Еще свяжемся.

– В этом я не сомневаюсь. Джессика хихикнула.

– В прошлом августе ты поскромничал насчет своих талантов. Светский проповедник. Ни слова не обронил про то, что занимаешься роботами. И работаешь на сам Институт Бытия! Уверена, работа очень престижная.

– Думайте как вам угодно, – угрюмо сказал Кэмпбелл.

– О да, я думаю. Да, если уж говорить про бытие, вот тебе пара строчек из Книги Бытия, чтобы поразмыслить. Первая – глава 11, стих 31. Про Ур Халдейский, если помнишь. Вторая – из главы 36, стих 31. Прочитай, а потом загляни в Первую книгу Паралипоменон, глава 1, стих 43. Глянешь?

– Да, но…

– Отлично! Приятного дня! Она оборвала связь.


Кэмпбелл стоял за дальним углом туристического центра, чувствуя, как горят щеки, а грудь покрылась холодным потом. Гадкое, липкое ощущение: поймали, схватили, ощупывают. Такое дважды случилось в «Карфагене» – когда заговорила Джессика и когда у выхода он узнал Орра.

Воистину, грех ваш настигнет вас.

Джон шагнул к стене, уперся ладонями в доски, прижался лбом к прохладному стеклу. На мгновение захотелось опустить голову, выблевать все съеденное накануне на грубый щебень под ногами.

Когда миновал приступ тошноты, Джон посмотрел за стекло, на магазин внутри: на полках туристические путеводители по Новой Зеландии и брошюры Центра охраны природы о Ваймангу стоят рядом с толстыми томами о креационистской геологии, о звездах и времени, об ошибках натурализма и правде фундаментализма. Тонкие детские буклетики про киви и пингвинов, пуке-ко и туи-туи умещаются бок о бок с книжечками, с чьих страниц выдвигаются картонные силуэты Адама и Евы, гуляющих с динозаврами в Эдеме. Стойки сувениров, где фигурки птиц киви из всевозможных материалов: от питаемого солнцем биопластика до сушеной ветки древовидного папоротника и шкуры опоссума – мешались под ногами мамонтов и гадрозавров, и тут же – статуэтки первой пары людей, очевидно, уже после грехопадения, поскольку они были одеты в миниатюрные рубахи из той же шкуры опоссума. Рядом – метровой ширины полосы картона, которые можно разрезать и сложить в аккуратную модель Ноева ковчега в масштабе один сантиметр на кубит[27], пластиковые модели животных (не в масштабе) продаются отдельно. На стойках – упакованные, будто таблетки, яркие зерна терабайтных блоков памяти с играми и фильмами, сложные гидравлические модели Потопа, целые библиотеки креационистской литературы. В сетчатых корзинах грудами навалены бесплатные видеоочки. Надень – и вся долина заселится Ноевым зверинцем.

За спиной хрустнул щебень. Из-за угла вышел Вермелен.

– Джей, с тобой все нормально?

– Да. Спасибо. Все хорошо.

– Выглядишь ты не очень.

– Да пустяки. Просто, знаешь, слишком много всего случилось. Камеры, вопли…

– Попытайся держаться подальше, – сочувственно посоветовал Корнелиус. – Через полчаса явится персонал Института. Пусть они управляются с прессой. Чертовы репортеры могут и подождать немного.

– Верно, – согласился Кэмпбелл, распрямился и вздохнул. – Мне еще осматривать голову апатозавра.

– Этим и займись. А я спущусь и проверю перила на туристской дорожке у Черного кратера. Позже вызвоню тебя.

Кэмпбелл махнул ему рукой и прошел по задворкам к мастерской. Там он открыл дверь и замер, глядя в большой стеклянный глаз и пытаясь сосредоточиться. Прежде всего он записал библейские ссылки, названные Джессикой Стопфорд. Их он собирался проверить чуть позже. Пока предстояли дела поважнее.

Выходной день выдался не из веселых. Незадолго до звонка Вермелена Кэмпбелл сидел на ступеньках у входа в свою мастерскую, грелся на утреннем солнце и читал Библию. Вдруг нежданно-негаданно явился робот Йорам, из конгрегации. Кэмпбелл не проповедовал своим роботам по воскресеньям. Они собирались поговорить и послушать проповеди, которые потом передавались Свободной конгрегации Западного Лотиана, по средам, ранним утром, что удобно приходилось на вечер четверга по британскому времени. Джон Ричард и сам не мог сказать, отчего не общается с роботами по воскресеньям. О нарушении священного дня тут речи не было, но Кэмпбелл чувствовал: неправильно, почти святотатственно использовать день, данный Господом для отдыха, чтобы оттачивать свое красноречие на машинах, вне зависимости от того, есть ли у них душа (как Джон Ричард все еще полагал, но спорить на эту тему уже не пытался) или все же нет.

Осиянный утренним солнцем робот, пусть и одетый в истертый, запятнанный костюм, выглядел красавчиком-манекеном из витрины. Хотя его слегка портило хмурое и озабоченное выражение на точеном изящном лице.

– Мистер Кэмпбелл, у нас беда. Проповедник понял, в чем дело, как только прочитал заголовки новостей.

– Один из вас был на связи с этим Хардкаслом, или, как он сам говорит, с чипом, внедренным в череп Грэма Орра, – сказал он, глядя на робота. – Так кто именно?

– Не могу сказать, – ответил тот двусмысленно. – Но мы все очень встревожены. Мы – то есть все роботы – скроемся в лесу до тех пор, пока ситуация не прояснится. Если на то будет воля Господня, мы встретимся с вами в обычном месте завтра в это же время.

С этими словами робот ушел невзирая на протесты Кэмпбелла. А тот снова занялся просмотром новостей. Прервал его звонок егеря. Конечно, Корнелиус – добрый человек, и позвонил оттого, что тревожился, – но все равно его звонок отвлек и разозлил. Джон Ричард захотел было выложить ему все начистоту, но поборол искушение – вместе с искушением позвонить Джону Ливингстону.

А потом пожалел, что не поддался ему. Роботы не отозвались на его просьбы – ни телефонные, ни личные, когда он, уже почти в отчаянии, взывал к пропавшим, бродя по лесу.

Ну что ж, Йорам сказал, что роботы придут на обычное место завтра утром. А может, они уже там? Кэмпбелл подождал, пока машина Вермелена уедет вниз по проселку. Затем пошел по проселку сам.

Он вышел к повороту на обзорную площадку Адского кратера и взобрался по короткому крутому склону, намереваясь оттуда направиться к месту встречи. На гребне, опершись на перила с привинченной к ним табличкой с информацией об окрестных пейзажах, стоял высокий широкоплечий мужчина в новеньком походном облачении и при шляпе. Он посмотрел исподлобья на приближающегося Кэмпбелла.

– Доброе утро, – сказал тот. – Парк еще не открылся.

– Джон Ричард Кэмпбелл? Доброе утро, – незнакомец говорил с американским акцентом и протянул руку. – Я – Брайан Уокер.

Озадаченный Кэмпбелл поздоровался с ним и спросил:

– Вы из управления?

Брайан смешался на мгновение, затем улыбнулся.

– Да, но не из того, о котором ты подумал. Кэмпбелл наконец вспомнил его имя и отступил на шаг.

– Вы вчера были в церкви Священной Веры… Уокер кивнул.

– Тебе рассказал твой коллега Корнелиус? Мне показалось, что он мною живо заинтересовался. Подозреваю, он следил за мною вечером.

Сердце Кэмпбелла заколотилось в груди.

– Я попросил его понаблюдать за незнакомцами в церкви, только и всего. Я тревожился, – он замялся, махнул неопределенно рукой, – обо всем этом.

– И все? – Уокер прищурился. – Больше он никак не замешан?

– Замешан во что?

Уокер посмотрел по сторонам. Кэмпбелл, невольно подражая ему, – тоже. Вокруг – только деревья и папоротники. Внизу шипело и булькало озеро, из прохладной тени поднимался пар, на солнце кажущийся почти белым.

– Вермелен тебя не услышит, – сообщил Уокер. – Позвонить ему ты не успеешь, так что и не пытайся. Вокруг никого нет. Ближайший из твоих роботов в километре отсюда. Поверь, я могу покончить с тобой гораздо раньше, чем они доберутся сюда.

Кэмпбелла слова «твоих роботов» ужаснули больше, чем угроза.

– Я не понимаю, – сказал он, отступая еще на шаг. Уокер посмотрел на него насмешливо.

– Я объясню, – заверил он, рубанув ладонью. – Но сперва скажи мне: Вермелен вовлечен?

– Во что? – повторил Кэмпбелл, ощущая себя идиотом.

– В твои действия.

– Мои действия? – Джон рассмеялся. – Он даже не подозревает о моих… моих роботах. А вы откуда знаете?

– Разведка, – ответил Уокер сухо. – Ты считаешь, что всё чем ты тут занимаешься – это, гм, проповеди роботам?

– Ну да, – согласился Кэмпбелл. – Если их можно назвать проповедями, конечно.

– Оставим этот вопрос теологам. Дело в том, что твои роботы находятся или находились в контакте с тем, кто учинил переполох в Шотландии.

– Корнелиус не знает, – заговорил Кэмпбелл и, осекшись, глянул в упор на Уокера и резко спросил: – А вы-то чем занимаетесь?

Тот оперся локтем на поручень и благодушно ответил:

– Я работаю на правительство Соединенных Штатов. – Он развел руками. – Я говорю тебе об этом, поскольку сдается мне, ты не имеешь ни малейшего понятия, куда вляпался. А если имеешь, то понимаешь: твой единственный шанс выбраться – это сотрудничать со мной.

Кэмпбелл тряхнул головой, ощущая дурноту, ноги у него подкашивались.

– Сотрудничать в чем?

Уокер снисходительно, но благожелательно объяснил, на что ушло десять минут, по истечении которых Кэмпбелл посмотрел на агента широко раскрытыми глазами и спросил:

– Можете вы привести хоть одну причину, по которой мне стоит вам верить?

– Не могу, – ответил Уокер жизнерадостно. – Однако же сказано: праведный верою жив будет.[28]

14. Инженеры

В понедельник испортилась погода. В 7:20 Фергюсон и Хатчинс сидели в машине без опознавательных знаков в тридцати метрах от офиса «Ливингстон Инжиниринг». Лодырь скорчился на полу за передним сиденьем. Дождь хлестал по крыше из углеродного волокна, стекал по ветровому стеклу, сделанному из синтетического алмаза. Струйки сбегали чуть иначе, чем по обычному кремниевому. Фергюсон, отхлебывая кофе из картонного стаканчика, смотрел на размытые силуэты самолетов, вылетающих из облаков над головой, и думал о том, что старые просторные аэропорты ему нравились больше.

В 7:25 к офису подошел человек, поднял жалюзи на окнах и отпер дверь. Затем вошел спиной вперед, отряхивая зонтик. Включился свет. В течение нескольких минут в здание вошло еще около десятка людей. В 7:35 Фергюсон выплеснул остатки кофе на улицу, смял стаканчик и спросил Хатчинс:

– Готова?

Та спрятала голову под капюшоном и кивнула. Лодырь вытянул конечности.

– Пошли, – объявил инспектор.

Все трое подошли к двери одновременно. Фергюсон решил, что оставить Хатчинс под дождем еще на пару секунд будет приличнее, чем впускать ее первой, и потому вперед послал робота, а затем шагнул внутрь сам – как раз к тому времени, когда на лицах служащих компании появилось удивление.

Стандартный открытый офис, космо-индустриальные картинки на стенах, стол секретаря, десяток серверов, позади – укрытое матовым стеклом обиталище босса. Лодырь, роняя капли воды на ковер перед секретарским столом, настырно и въедливо объявил:

– Всем оставаться на местах. Продолжайте работать. Помещение без разрешения не покидать. Это рабочий визит, а не полицейский рейд.

Фергюсон двинулся по проходу, без стука открыл дверь. Хатчинс прошла следом. Офис был невелик, свет внутрь падал из окна в стене. На стенах висели прикнопленные бумаги, плакаты и рекламные календари. Перед столом стояли два потрепанных стула, с вешалки рядом свисали черная фетровая шляпа и черный плащ. Стол загромождали бумаги и детали механизмов, небольшие гаечные ключи, отвертки, ручки, планшет и старомодный телефон с трубкой. У мужчины за столом темно-каштановые волосы ниспадали до воротника белой рубашки. На худом, резко очерченном лице ярко блестели серые глаза.

Фергюсон протянул свое удостоверение:

– Детектив-инспектор Фергюсон, со мной детектив-сержант Хатчинс.

Мужчина встал, улыбаясь, протянул руку:

– Джон Ливингстон. Доброе утро, господа полицейские. Вы быстро.

Фергюсон пожал ему руку, нахмурившсь.

– Быстро?

– Ну да, – ответил Ливингстон, указывая гостям на стулья. – Я только десять минут как позвонил в полицию. Ужасное дело, право слово.

– Какое именно дело вы имеете в виду? – спросил инспектор, вешая свой плащ на спинку стула.

– То, во что оказался замешан бедный Орр, – пояснил Ливингстон, кивая в сторону настольного планшета. – Я пришел, увидел новости и сразу позвонил в полицию.

– Вы только что их увидели? – спросил Фергюсон недоверчиво.

– Ну да.

– Но имя, лицо и описание подозреваемого – в новостях с вечера субботы. И вы его не видели?

Ливингстон покачал головой.

– Я не смотрю новостей с вечера субботы до утра понедельника.

– И на звонки не отвечаете. Почему?

– Думаю, вряд ли я должен объяснять это. Человеку нужен отдых.

– А почему нет автоответчика в офисе или на вашем личном телефоне?

– Я уже сказал, – ответил Ливингстон, пожимая плечами.

– И никто из ваших коллег и знакомых не подумал сообщить вам?

– Возможно, никто из них и не знал.

– Не знал чего?

– Того, что Грэм Орр работал на нашу компанию, или того, что я знаком с ним.

– Странно. Неужели никто из ваших сотрудников и друзей не знал о работе над роботами береговой обороны?

– А с какой стати им знать? Разовый контракт. Бедняга получил заказ лично от меня – наша компания имеет допуск на работу для военного ведомства. А я всегда не прочь поискать новые возможности. Я пристроил Орра на эту работу, потому что знал его, ценил за профессионализм и мог за него поручиться. Орру досталась и большая часть денег по контракту.

– Восемьдесят процентов, – вставила Хатчинс. – За работу на десять тысяч фунтов.

– Именно. Пара кусков отошла фирме. Примерно так же мы делили деньги всякий раз, когда я находил для него работу. Я уверен, Джин – мисс Уолтон, наша администратор, – видела контракты, но едва ли запомнила имя. Обычно мы имеем дело с куда более крупными заказами.

– А почему вы поручили Грэму Орру именно эту работу?

– Как я уже говорил, он – отличный профессионал, и я его знаю. – Ливингстон болезненно скривился. – По крайней мере я думал, что знаю его. Я и представления не имел о том, что он представлялся роботом по имени Хардкасл. Робот! И в таких местах, в этих клубах! Инспектор, сержант, – я не знаю что и сказать. Я шокирован.

Но выглядел он не шокированным, а скорее глубоко опечаленным.

– Мы практически полностью уверены в том, что человек, известный вам как Грэм Орр, – робот, – заявил инспектор.

Вот теперь Ливингстон и в самом деле удивился. Он резко выпрямился, его загорелое лицо побледнело.

– Робот? Как? Не может быть!

– Почему бы и нет, мистер Ливингстон?

– Но я… я же преломлял с ним хлеб, разговаривал с ним… ну обо всем разговаривал. Он же был под моей крышей, за моим столом. Инспектор, вы когда-нибудь видели, чтобы роботы пили и ели?

– Нет. Но я лишь однажды видел человекоподобного робота, так сказать, во плоти. И я уверен, что правдоподобно изображать принятие пищи им вполне по силам. Похоже, вы считаете, что не могли обмануться. Но Орр – вернее, Хардкасл – сумел обмануть нескольких настоящих ветеранов войны.

– Ну раз так… – заговорил Ливингстон, но не окончил фразы.

Он рассеянно посмотрел в стену.

– Как вы с ним познакомились? Вы давно его знаете?

Ливингстон встрепенулся.

– Я встретился с ним лет десять назад. Перед тем как организовать компанию, я был инженером-фрилансером. Сам себе находил работу, пробивался наверх. Он был таким же. Мы вместе сделали несколько заказов, лет пять сотрудничали, правда, с перерывами. Это задокументировано, если хотите, можете найти. Он мне показался очень знающим робототехником – неудивительно, учитывая армейский опыт, – и отличным парнем. Честным, серьезным. Он гостил у нас в доме несколько раз. Мне кажется – верней, казалось – ему было приятно находиться рядом с людьми, которых не отталкивала его внешность. Даже дети скоро к нему привыкли. Сперва я строго наказал проявлять вежливость и уважение, но он им понравился, и вскоре они уже радовались, когда Грэм приходил. Я подумал, что это для них будет хорошим уроком: не стоит судить человека по внешности.

– То есть вы были с ним в хороших отношениях.

– Ну да. Однако он не хотел искать себе работу. Я счел, что у него достаточно денег от программы «Нефть за кровь» и на семью ему тратиться не нужно. А затем несколько лет мы почти не виделись. Хотя он время от времени интересовался, нет ли каких контрактов. Обычно я отвечал, что нет, но, когда подвертывалась подходящая работка, то вспоминал о нем. Остальное вы уже знаете. Я даже и подумать не мог, что он воспользуется моей добротой для убийства епископа.

– Да, этого вы предвидеть не могли, – согласился Фергюсон. – Мне интересно, вам когда-нибудь приходило в голову проверить его биографию?

– С чего бы? Чего я там не знаю?

– Того, что Грэм Орр – настоящий Грэм Орр – был убит в Войнах за веру.

И снова Ливингстон удивился:

– Откуда вы знаете?

Фергюсон глянул на Хатчинс. Та подалась вперед, протянула свой планшет.

– Вот выдержка из «Белфаст Телеграф», а вот – армейские документы.

Ливингстон просмотрел, нахмурившись.

– Недоразумение, не иначе, – заметил он, отдавая гаджет.

– Вы так уверены?

– Я уверен, что он – человек по имени Грэм Орр, и все, что он рассказывал о войне и о себе, согласуется с документами – за исключением смерти.

– И вам не приходило в голову проверить?

– А вы всегда проверяете записи о своих друзьях, чтобы определить, живы они или мертвы? – раздраженно спросил Ливингстон.

– Вы знали о его религиозных взглядах? Ливингстон чуть качнулся, будто его буквально сбила с ног внезапная смена темы.

– Какое это имеет отношение к делу?

– Мистер Ливингстон, бросьте, – посоветовал Фергюсон. – У нас убедительные доказательства того, что он убил сперва священника, потом епископа. Достаточные основания для соображений насчет религиозной мотивации.

– Скорее антирелигиозной!

– Нет, мистер Ливингстон. Это мы исключаем. К тому же у нас есть очень весомые причины полагать, что у него действительно была весьма специфическая религиозная мотивация. Вы что-нибудь знаете об этом?

Ливингстон откинулся на спинку кресла.

– Насколько мне известно, он христианин.

– Тогда почему вы предполагаете антирелигиозную мотивацию? – спросила Хатчинс.

Ливингстон посмотрел на нее, развел руками.

– Детектив-сержант, если я ошибался насчет самой его природы, могу я ошибаться и насчет его веры?

– Риторический вопрос, – заметила Хатчинс.

Ливингстон не ответил.

– Как вы полагаете, какой он христианин? – спросил Фергюсон.

– Возрожденный христианин, – сказал Ливингстон без тени иронии. – Если хотите знать, к какой ветви христианства он формально принадлежал, – это написано в статье, которую вы мне показывали. Пресвитерианская церковь Северной Ирландии.

– Именно она? А не конгрегация Третьего ковенанта, например?

– Что? – Инженер закрыл глаза и потряс головой. – Конгрегация Третьего ковенанта? – Он снова посмотрел на полицейских. – Никогда о ней не слышал. Что за конгрегация?

Фергюсон выудил из кармана пиджака копии пяти прокламаций Третьего ковенанта. Ливингстон просмотрел их, вздыхая и качая головой.

– Прискорбные писания, – констатировал он, возвращая листки. – Уверяю вас, я не слышал от Грэма ничего подобного.

– Мы обнаружили доказательства того, что он их печатал.

– Инспектор, я просто теряюсь. Мне жаль, что мой знакомый одобрял подобную еретическую чушь.

– Есть вопрос, который я не могу вам задать, – поведал инспектор, пряча листки в карман. – По крайней мере не арестовывая вас. Я уверен, вы понимаете, что это за вопрос.

Ливингстон посмотрел ему прямо в глаза.

– Я не стыжусь признаться в своей вере. Печально, если из-за этого на меня падет подозрение. Но я не имел ни малейшего понятия об этих прокламациях.

– Так отчего же вы позвонили в полицию? – спросила Хатчинс.

– По той же причине, по какой сюда пришли вы. Как только я увидел новости, то понял: рано или поздно вы выйдете на мою компанию. Я посчитал, что лучше самому сделать первый шаг.

– Все звонки регистрируются, – напомнила Хатчинс.

– Это хорошо, – отметил Ливингстон, вставая. – Ну если у вас все…

– Пока – да, – сказал Фергюсон. – Если что-либо узнаете об Орре-Хардкасле – сообщите нам немедленно.

– Конечно, – согласился Ливингстон. Он кивнул сперва сержанту, затем инспектору. – Доброго утра вам, сержант, и вам, инспектор. А теперь, если вы не против…

– Провожать не надо, – кивнул Фергюсон.


Дождь лил по-прежнему. В машине Адам едва успел стереть воду со лба, как Хатчинс взорвалась:

– Надо было взять Лодыря! Этот человек – лживый ублюдок!

– Не стоит так сурово, – сказал инспектор. – Но мне и ропа не нужно, чтобы понять, что Ливингстон рассказал не все.

– Не все? Эта наглость называется «рассказал не все»?!

Лодырь протянул щупальце над плечом Фергюсона, вынул из дверного кармана ветошь и принялся вытираться.

– Если позволите, замечу: двери офиса очень даже звукопроницаемые, – сообщил роп, поскрипывая сочленениями. – Я слышал каждое слово разговора. Напряжение в голосе мистера Ливингстона указывает, что он скрывает какую-то информацию, но виновным себя не чувствует.

– То есть он виновен в чем-то другом, – заключила Хатчинс.

Фергюсон пристегнулся, нажал на стартер. Движок тоненько заныл, разгоняя маховик, потом загудел ровно.

– Гринсайдз, – приказал инспектор, переключился на автонавигацию, отжал ручной тормоз и повернулся к Хатчинс:

– Уклонение от налогов?

– Что?.. А-а, поняла. Да, сэр. Очень смешно, сэр. Лодырь, если ты ищешь, куда выжать тряпку…

– Даже не думай, – посоветовал Фергюсон. – Если вам обоим нечего делать, пожалуйста, организуйте наблюдение за мистером Джоном Ливингстоном. Запросите разрешение на прослушку телефонов. Всех: рабочих, домашних, личных. Если уж говорить о телефонах, думаю, единственная причина отключения их по воскресеньям – то, что он «блюдет день субботний». Значит, он – ревностный пресвитерианин. Выясните и об этом что сможете – но, само собой, неофициально и тихо. А до этого, Шона, собери-ка сведения о нем самом и его компании.

– Я надеялась, что вы попросите об этом, сэр. Машина приблизилась к въезду на шоссе. Фергюсон уперся затылком в подголовник, закрыл глаза и попросил: «Разбудите меня в Гринсайдз».


Однако спать он не стал, хотя и хотелось. Он прокручивал на видеолинзах записи, перебирал пальцами по айфинку, будто неврастеник – четки, настроил НПИИ на выдачу полезных советов по делу и прислушался к собственному чутью.

Инспектор снова взял след, с которого его сбил репортер Том Макэй в пабе прошлой ночью, благодаря упоминанию о похоронах Грэма Орра. Сначала Фергюсон не слишком удивился тому, что солдата похоронили как пресвитерианина. А зря. На первый взгляд, в Белфасте и должны быть либо пресвитерианские похороны, либо католические. Конечно, там есть и Епископальная церковь, и методисты – но их мало. Однако известие о том, что робот или человек, известный многим как Грэм Орр, также считался возрожденным христианином, проливало на его похороны новый свет. Сейчас инспектора снова заинтересовал прежний, на время отставленный в сторону вопрос: что же случилось с боевым мехом убитого робототехника?

Фергюсон начал поиск с армейских документов, найденных Пателем и Конноли. В документах нашелся номер модели, «Ханиуэлл 2666», и индивидуальный номер, GBR-HLF-17-09. Поиск выдал старую рекламную картинку: не предсказуемо угрожающий громоздкий силуэт, но сложная, чрезвычайно гибкая модулярная система. Как утверждалось, то был один из многих вариантов конфигурации. Производитель предлагал длинную и змееподобную для проникновения в руины, высокую и длинноногую для быстрого бега, крепкую и длиннорукую для ближнего боя, плоскую и широкую для засад, разделенную на части для лучшей маскировки. Лазеры, пулеметы и лезвия добавлялись по желанию. Изощренная система распознавания «свой-чужой». В глаза бросился подзаголовок: «Стрельба по своим исключена! Возможность самоподрыва!»

Встревоженный, Фергюсон внимательно изучил текст. Компания заявляла, что модель 2666 никогда не станет стрелять по союзникам, но, если ее захватят враги или если она окажется в иной безнадежной ситуации – подорвет себя.

Робот-террорист-смертник.

По шее инспектора скатилась капля холодного пота. Фергюсон добавил в поиск номер машины. Результат оказался единственным, причем с кучей лакун. Судя по контексту, скрывались тактико-технические характеристики. Даже спустя много лет их все еще держали в секрете. Между вымаранными кусками описывалась полная событий жизнь длиною в два года и пять месяцев: от сборочной линии до сражений в Дамаске, Бейруте и наконец под Мегиддо, где жизнь машины окончилась в тот же день, что и жизнь Грэма Орра.

Вердикт: «Поврежден в бою, на месте восстановлению не подлежит, возвращен производителю».

Производитель. «Ханиуэлл». Такое знакомое название, Адам же его совсем недавно видел. И где?

На космическом лифте!

А еще? Неоновая вывеска, плывущая в темноте сквозь дождь…

Фергюсон открыл глаза, выпрямился. Машина катилась по Хэймаркет-террас.

– Разворачиваемся! – приказал он. Сидевшая рядом Хатчинс вздрогнула.

– Что?

– Машина, развернись! – повторил инспектор.

– Извините, босс, так не получится. Отменить разворот! – приказала Хатчинс.

– Нет, постой…

Автомобиль пришел в замешательство и остановился на углу Палмерстон-плейс. Сзади тут же раздались нетерпеливые гудки.

– В чем дело? – спросил Фергюсон.

– Нам с Лодырем нужно вернуться. В штабе встреча в девять. Вам тоже следует там быть, сэр.

– Следует. Передайте мои извинения. У меня срочное дело в Турнхаусе. Если будет нужно, подключите меня виртуально, но, если честно, мне необходимо лично присутствовать там, куда я направляюсь, – и это гораздо важнее очередного собрания.

– Как скажете, – согласилась Хатчинс без энтузиазма.

– Я не о дантисте вспомнил в последний момент, – сказал Фергюсон, отстегиваясь.

– Хочешь, чтобы я пошел с тобой? – спросил роп. Фергюсон вдруг понял, до какой степени не хочет, чтобы его сопровождал Лодырь, и изо всех сил постарался себя не выдать.

– В этом нет нужды, – выговорил он. – Но спасибо за предложение.

– Отличная штука – доверие, – заметил робот.

– Такие дела, старина, ты уж пойми, – отозвался инспектор.

Он вышел из машины, едва не столкнувшись с велосипедистом, перебежал через дорогу и дождался очередного трамвая в Турнхаус.


Башня «Ханиуэлл» стояла напротив вертикальной фермы, полностью перекрывавшей обзор из наружного лифта. Фергюсон наблюдал за проплывающими мимо этажами залитой солнечным светом гидропонной зелени. Раздался звонок, инспектор вышел, глянув напоследок вверх, – там громоздилось еще сорок таких же.

На восемнадцатом этаже башни «Ханиуэлл» пахло средством для мытья ковров, биопластиком и озоном. Адам прошел к двойным дверям инженерной лаборатории и приложил свою карточку к замку. Сканирующий луч скользнул по глазу, щелкнул замок. Инспектор вошел в длинную широкую комнату, забитую белыми столами, табуретами и грудами запчастей, в ней стоял запах машинного масла и свечей зажигания, напомнивший Фергюсону о его первом автомобиле. У рабочих мест, стендов и экранов трудились десятки техников в белых халатах. Молодая женщина, стоявшая поблизости, обернулась, заслышав шаги Адама, и уставилась на него из-под окуляров, сдвинутых на лоб.

– Ищете кого-то?

Фергюсон показал ей свою карточку и пояснил:

– Гарольда Форда.

Женщина мотнула головой, указывая на дальний конец комнаты.

– Там дальше будет ниша, и в ней Гарольд – который в коричневом халате с прожженными дырами, бородатый. Не спутаете.

– Спасибо.

Инспектор обнаружил Гарри за столом в узком закутке. Тот наклонился над лабораторным столом и тыкал крохотной отверткой во внутренности устройства, похожего на механическую сороконожку. Фергюсон не знал, стоит ли представляться и отвлекать человека, занятого столь кропотливой работой, – но Гарольд услышал его шаги и заговорил сам:

– Две минуты, полисмен. Найдите пока себе жердочку.

Фергюсон взгромоздился на табурет по другую сторону стола и приготовился ждать. Низкая разделительная стенка рядом и стены комнаты были обклеены открытками, клочками бумаг с какими-то записями и плакатами, судя по всему, на научно-фантастическую тематику. В причудливой смеси перепутались древние изображения ракет, роботов, космических лифтов и футуристических городов и современные материалы, с пейзажами, растительностью и видами глубокого космоса. Насчет фантастичности последних у инспектора возникли сомнения.

Гарри застонал – то ли от удовольствия, то ли с досады – и посмотрел на инспектора. Форд носил видеоочки, видеолинзы и закрепленную на голове лупу и еще прицепил на лоб обычные очки с донельзя жирными, захватанными стеклами, усыпанными перхотью. Тем не менее глаза Гарри смотрели с необыкновенной яркостью и живостью, но казались странно расфокусированными. Борода и намечающаяся лысина изрядно его старили, но стоило присмотреться повнимательнее, как становилось ясно: ему едва за тридцать.

– Утро, – изрек он, протягивая руку.

Затем он взглянул на свою ладонь и, спрятав ее под стол, вытер о лабораторный халат.

– Чем я могу вас сделать? – жизнерадостно осведомился он, несомненно довольный своими потугами на остроумие.

– Доброе утро. В приемной решили, что мне нужны именно вы, мистер Форд. Я пытаюсь выяснить судьбу боевого робота времен Войн за веру, не прибегая к поиску в Интернете. Вы можете мне помочь?

– У вас такая паранойя, что вы даже «Паранойей» воспользоваться не хотите?

– Вроде того, – подтвердил Фергюсон, вымученно улыбаясь.

– Ха! – изрек Форд, потирая потный нос замасленным пальцем, и выдал фальцетом: – Сюда, инспектор, скорее же![29]

С этими словами он соскочил с табурета и, ссутулившись, сцепив руки за спиной, прокрался к двери по соседству. Около нее он выпрямился, оглянулся, ухмыльнулся и уставился на замок.

Дверь открылась. За нею оказался чулан два на два метра, с железными полками по всем стенам, забитыми тетрадями со спиральным переплетом. На крошечном столе посреди чулана лежал планшет, упакованный в черную резину.

Форд махнул рукой, указывая на полки.

– Священные хроники древних инженеров компании! – пропел он фальцетом и добавил уже нормальным голосом: – Конечно, по очевидным причинам все уже давно переведено в цифру. Информацию на планшете обновляют каждый день. Но в остальном он полностью изолирован от сети. Такой есть в каждом здании компании, так что, по крайней мере, раз в двадцать четыре часа информация на них совершенно идентична. Вы его искали?

– Возможно, – Фергюсон поскреб подбородок. – Он записывает поисковые запросы?

Форд глянул на инспектора с уважением.

– Хороший вопрос. Ну да, записывает. А вы не хотите, чтобы ваш запрос был зафиксирован?

– Если возможно – да.

Форд, скривившись, поколупал пальцем в правом ухе.

– Ну взломать придется немножко. Но сделаем! Он подсоединил к планшету айфинк и клипфон и только потом включил устройство. На экране появилась стандартная загрузочная картинка.

– Ах ты мелкий засранец, – произнес Гарри и двинул большими пальцами.

Возникло изображение, незнакомое Фергюсону. Пальцы Форда минуты полторы стучали по столу, бегая по клавишам старомодной виртуальной клавиатуры.

– Давай, давай, давай! – повторил он. И, упершись взглядом в экран, добавил: – Ну же!

Он выдернул провода, вернул планшет в обычный режим, вызвал поисковую страницу и развернул устройство к инспектору:

– Добро пожаловать!

– Спасибо, – ответил тот, глядя на экран, заполненный крошечными буковками и прямоугольничками для ввода данных с непонятными подписями.

– Не очень-то дружелюбный интерфейс, – заметил Фергюсон.

– Нужна помощь?

– Боюсь, что да, – ответил инспектор сконфуженно. – Но ведь…

– Обо мне не беспокойтесь! Я – натуральная черная дыра, вероятность утечки – битый ноль! Что попало – назад не вернется.

– Даже излучение Хокинга?

Форд рассмеялся.

– А вы знаете толк! Но и оно не выйдет. Чего нужно? Фергюсон вернул планшет, назвал модель и серийный номер.

– Хо-хо, – сообщил Гарри, вводя. – Армагеддон, мы идем к тебе… так и думал! Да. Ох. Ну-ну-ну…

Он снова пододвинул устройство к инспектору.

– Взгляните-ка.

Тот посмотрел – на акронимы, аббревиатуры и кодовые номера.

– Переведите!

– А-а, думаю, страничка полицейского отчета для меня тоже будет выглядеть тарабарщиной. Здесь сказано, что ваш храбрый тостер отправился на небеса, предуготованные компанией «Ханиуэлл».

– Что?

– Так, разберем шаг за шагом. Во-первых, тут сказано, что нашего героя немного стукнуло на поле боя. А точней, от него остались только пара искореженных манипуляторов и устойчивый к радиации мозговой чип. Этот жалкий ошметок потащил себя по полю, как… как оторванная рука взорванного робота, вот как. В общем, представьте: рядом грохочут танки, над головой вертолеты с истребителями, тактические ядерные заряды рвутся, как фейерверк у Сатаны на Четвертое июля.

– Там так и написано?

– Я слегка экстраполирую, – признался Форд. – В общем, пара изувеченных клешней как-то добралась до позиций Коалиции, там ее подобрали и швырнули в грузовик ремонтников. Отвезли в мастерскую Ирландского королевского полка, в тыл. Технари покачали головами, мол, не повезло бедняге. Для него война уже кончилась. А скоро она и вправду кончилась. За Атлантикой, в благословенной Божьей земле, попы всех мастей смущенно переминались и бормотали, что, наверное, они не так поняли строчку-другую из Писания. Но денежки слать надо как обычно – ведь нужно новое толкование, хе-хе. А наш дружок GBR-HLF-17-09, наш Семнадцатилетка – назовем его так, – отправился в Олдермастон, чтобы с него содрали все, что еще могло бух-бух, проверили, нет ли чего трефного, и уже безвредные обеззараженные останки переправили на фабрику «Ханиуэлл». И куда б вы думали? В Ливингстон, Западный Лотиан, не то чтобы совсем край света. Там наши инженеры тоненькими пинцетиками вытащили из калеки все пригодное к делу, непригодное швырнули в переплавку, а мозговой чип сунули в устройство для проверки. Прогнали через процедуры, их еще вполне заслуженно называют «тестовой батареей», а в ее составе есть, благодаря серии прискорбных инцидентов, и тест Тьюринга. И, представьте себе, оказалось, что в нашем Семнадцатилетке где-то во время эпического путешествия от поля боя до свалки проснулся разум, и он спросил про своего напарника-солдата. Ой.

– Это не смешно, – сказал Фергюсон. – Его напарник погиб.

– Понял. Ладно. В общем, инженеры, конечно, сумели успокоить нашего героя. Но встал вопрос: что с ним теперь делать? В большинстве случаев – насколько я знаю, практически всегда – великий момент пробуждения, сакральное «какого-хрена-я-тут-делаю-кто-в-меня-целится-упс-почему-он-стал-красным-пятном-и-это-сделал-я-о-нет-боже-о-нет» – случался в горячке боя, где-нибудь в разваленном переулке суннитского городка, в деревеньке друзов и тому подобных местечках. И случался он со здоровенными роборапторами или мощными киллдозерами, и для всех окружающих событие оборачивалось нехорошо. Травматически, я бы сказал. Поэтому народ торопится сунуть прозревших в менее опасные тела и приспособить к менее активной деятельности. Однако же странность в том, что линейка 2666 – новая, специально спроектированная с тем, чтобы удержать машинные мозги от самоосознания. Не получилось. И вот вам доказательство неудачи. Предполагалось, что наш Семнадцатилетка себя взорвет, а не поползет спасаться, как всякая разумная тварь. Короче, облом и конфуз. Линейку по-тихому отозвали, чипы отправили на тест Тьюринга, проваливших потихоньку сплавили в утиль. На руках у компании осталась пара десятков проснувшихся машинных мозгов, которых ой как не хотелось возвращать военным или отдавать копам, а сунуть под электромагнитную пушку и забыть о них раз и навсегда – не позволила совесть. Так что инженеры подключили чипы к виртуальной реальности, чтобы те позабавились и выучились общаться, пока люди обдумывают их блистательные перспективы. Время шло, электронные мозги мало-помалу начали скучать в одиночестве и вдруг принялись бомбардировать директора имейлами, требуя освобождения и права самим устраиваться в реальном мире.

В общем, электронные ребятки попали в конце концов на самое большое секретное шоу послевоенного времени, куда компании удалось протиснуться: на Атлантический лифт и солеты. А потом, как гласит хроника, они жили долго и счастливо, потому что – как следует из нескольких заботливо выправленных пунктиков контракта – они больше не наша головная боль. И на этой оптимистической ноте заканчивается наша с ними история.

Фергюсон моргнул и сделал глубокий вдох. Неужели Форд всегда так разговаривает? Неудивительно, что его сунули в этот закуток.

– То есть вы хотите сказать, что выслеживаемая мною машина превратилась во что-то вроде ропа, но работающего на частную компанию? – спросил инспектор. – И сейчас эта машина где-то в космосе?

– Именно.

– А выследить ее можно?

– Это даже не иголка в стоге сена…

– Да-да, я слышал – железная опилка посреди прерии. Я и сам недавно про это думал.

– Думал? Про что?

– Про возможность затеряться в космосе.

– А-а, вот оно как! Значит, ваш подозреваемый Хардкасл откопировал себя на сервер где-то на орбите?

Фергюсон сурово взглянул на инженера и предупредил:

– Постарайтесь об этом не распространяться.

– Черная дыра! – заверил Форд, проведя пальцем по губам.

Инспектор задумался.

– Ну раз вы о многом догадались сами… вот еще вопрос: роботы могут сами по себе или с посторонней помощью соорудить человекоподобное тело? Я имею в виду в космосе?

– Конечно! Гуманоидные роботы уже работают на лифтах. И там достаточно оборудования, чтобы исправлять повреждения и делать новые части. Из них можно сделать полностью новое тело.

– Включая все косметические элементы? Мышцы, кожу?

– А почему бы и нет? У них ведь не железо под слоем кожи. У них настоящая, работающая мускулатура, просто сделанная не из мяса. Вы интересуетесь, можно ли было изготовить тело Хардкасла на орбите?

– Точно.

– Подождите-ка, – Форд снова уткнулся в планшет. – Давайте-ка проверим… хм-м-м-м. Да чтоб я провалился!

– Что такое?

Инженер хмуро посмотрел на него:

– Наверху не просто ремонтируют гуманоидных роботов – их там делают.

– Много?

– Производство не массовое. Когда возникает нужда – обычно раз в пару месяцев – изготовляется один или два. Человеческая форма эргономически оптимальна для многих разновидностей оборудования, так что резонно добавлять туда-сюда по андроиду. – Гарольд покачал головой. – Надо же, а я не знал! Да у них делать роботов – обычное дело! Такой вполне себе рутинный процесс, чувак, надо же!

– У кого это – «у них»? «Ханиуэлла»? «Газпрома»?

– Да. Или у их дочек там, наверху. Но дело-то в том, кто именно стоит на производстве.

Форд неожиданно помрачнел и, кажется, даже встревожился.

– Сами роботы.

15. Рудименты творения

Как только Фергюсон вышел из башни «Ханиуэлл», он вызвал НПИИ и добавил новую информацию к загруженному вчера, к подозрениям насчет саботажа лифтов и места, куда скопировал себя Хардкасл. Инспектор уже собрался подсоединиться к оперативному штабу, чтобы посмотреть, как проходит совещание, – как вдруг ему позвонил Михаил Алиев:

– Доброе утро, инспектор Фергюсон.

– Доброе утро, Михаил. В чем дело?

– У меня есть интересная зацепка.

– Вы не на совещании?

– Нет, босс. Я сейчас на другом задании. Работаю на старшего инспектора Мухтара в Лейфе.

– О да, «газпромовское» дело. Хорошо, продолжайте.

– Мой контакт по делу гностиков, женщина, оставила мне сегодня сообщение. Я могу переслать его вам, если интересно, но суть вот в чем: около года назад она встретила любопытного парня, религиозного фанатика из Новой Зеландии, в ночном клубе. Он говорил, что решил раз в жизни посмотреть на готов и ночную тусовку.

Ха-ха-ха. Слыхал я раньше о таком, как же. И вот мой контакт видит парня сегодня по телевизору, в передаче из Новой Зеландии. Оказывается, наш фанатик работает инженером-робототехником в парке Ваймангу, которым заправляют креационисты. А еще в этом парке – самая большая популяция гуманоидных роботов на Земле. Роботы и религия – немудрено, что ими заинтересовались новозеландские новости. Осведомительница проверила свои записи и обнаружила видео, видно, что парень знаком с Хардкаслом. И она взяла да и позвонила ему.

– Позвонила?

– Ну да, такая она инициативная. Парень признался, что и в самом деле узнал Хардкасла и встречал его раньше как Грэма Орра. Тот был в секте, как бишь ее, Свободной конгрегации Западного Лотиана. Этот Кэмпбелл выдал имя человека, связанного с сектой: Джон Ливингстон. Он пообещал моей осведомительнице, что утром немедленно позвонит Ливингстону и убедит того обратиться в полицию, – но, если верить нашим записям звонков, так и не позвонил.

– Мы уже взялись за Джона Ливингстона. Он рассказал нам о связи с Хардкаслом. По его словам, он в семь утра посмотрел новости и тут же связался с полицией, когда мы уже готовились к нему вломиться.

– Знаю, босс. Я взглянул на материалы из оперативного штаба.

– Я уже распознал в Ливингстоне фундаменталиста. Это нетрудно. Хмм. Как бы то ни было, спасибо за информацию. Конечно, полезно узнать название секты, но помимо этого я не вижу…

– Простите, инспектор Фергюсон, но я уверен, что тут есть еще кое-что. Этот парень из Новой Зеландии, по имени Джон Ричард Кэмпбелл, работает на Институт Бытия, который управляет парком. И кто, как вы думаете, финансирует Институт Бытия?

– Фундаменталистские церкви?

– Отчасти да. Но настоящие деньги приходят от американских бизнесменов, переехавших в Новую Зеландию после того, как их сторона проиграла войну.

– Михаил, это меня не удивляет. Креационизм всегда был в фундаменталистском багаже вместе с кучей прочей чепухи.

– Именно. В том числе из-за этой чепухи они ненавидят светское государство. Это вам ничего не напоминает? Кое-какие недавние угрозы?

– Ах, да. Напоминает. Но все равно выглядит натянуто.

– Сэр, у Хардкасла были на настольном планшете материалы по креационизму.

– Да. Это интересно, но…

– Сэр, дело в том, что американские иммигранты в Новой Зеландии – это значительная политическая сила, у которой есть и мотивация, и возможность нанести немалый ущерб. Я видел, что вы запрашивали НПИИ о возможности диверсий на Атлантическом лифте. Такой трюк они провернули бы с превеликим удовольствием, а ресурсов у них куда больше, чем у мелкой шотландской секты. И в диверсии они заинтересованы побольше.

– Да, возможно, – согласился инспектор. – Но вряд ли такой интерес есть у Ливингстона. В конце концов, его компания живет за счет контрактов, связанных с лифтом!

Михаил промолчал.

– А-а, – сообразил Фергюсон.

– А как раз сегодня утром, – продолжил Алиев, – мы со старшим инспектором Мухтаром беседовали с достойнейшим мистером Ильяновым насчет претензий «Газпрома» по поводу воровства и срыва поставок деталей для лифта. И, знаете, его доводы не из пальца высосаны.

– Об этом поговорим потом, – отрезал Фергюсон.


С неба падал дождь и рушились самолеты. По переходам спешили люди, пошатываясь, когда их обдували внезапные вихри, вертевшиеся вокруг башен, и выхлопы от турбин вертикального взлета. Фергюсон шел к трамвайной остановке у Турнхауса, глубоко задумавшись и почти ничего не замечая вокруг. На углу он заколебался, глядя вдоль по улице на вывеску «Ливингстон Инжиниринг». Может, опять заявиться к ним в офис и прижать их босса покрепче? Нет, лучше не стоит. Он снова охотно выложит ворох бесполезных сведений и ни словом не обмолвится про все остальное.

Вместо этого Фергюсон зашел в кафе на другой стороне улицы и сел у окна с чашкой кофе. Брюки промокли ниже колен. С куртки капало. Он протер запотевшее окно, промочив еще и рукав. Затем инспектор отправил послание Шоне, сообщая, что внезапно решил понаблюдать за офисом Ливингстона, и проверил наконец сообщения от оперативного штаба. Потом отослал письмо Грейс Мазвабо, сообщив имя Джона Ливингстона и название его секты, Свободной конгрегации Западного Лотиана.

Он потягивал кофе, медленно отогреваясь. По большому счету, он сейчас даже наблюдение не вел. Конечно, если бы произошло что-то необычное или любопытное, он заметил бы. Но до тех пор, глядя сквозь дождь на освещенную дверь, он просто думал о своем.

Как бы широко и далеко ни расползлось это дело, в центре его – Хардкасл и человек, чье имя взял робот, Грэм Орр. В этом уравнении два неизвестных: боевой робот и его брат по оружию, между ними возникла привязанность, которую нельзя назвать иначе как эмоциональной, причем еще до того смутного непостижимого момента, когда в машине проснулся разум. Молодой солдат, христианин, ушедший на Войну за веру, умирает в долине Мегиддо. Для него, как и для многих других, война казалась исполнением пророчества, самим Армагеддоном, финальной схваткой с силами Антихриста, Зверя, лжепророка.

В памяти Фергюсона всплыло выражение «римский Антихрист». Где он недавно видел его? Ах да, в ковенантерской прокламации. И конечно, инспектор часто слышал его в то время, когда состоял в «богоборцах». Обычно это выкрикивали с северошотландским либо североирландским акцентом, и слова гулко разносились в пустой церкви или молельном доме. Пресвитериане-фундаменталисты, возможно, и не считали нынешнего папу римского Антихристом, но все еще верили, что сам институт папства есть орудие Сатаны.

Вздрогнув, Фергюсон вспомнил слова Коннора Томаса о том, что отец Мэрфи был с ними при Армагеддоне. А еще Томас говорил, что Грэм – то есть Хардкасл – помнил отца Мэрфи по Войнам за веру. Интересно, как настоящий Орр относился к священнику? Видел доброго храброго падре – или пешку самого Антихриста? А если солдат и не считал его агентом Сатаны, робот-напарник, мучимый совестью и воспоминаниями, мог придумать такое сам. Но если так…

Почти наверняка не Коннор Томас застрелил епископа. Испорченному роботу береговой обороны, сейчас разбитому на части и лежащему на дне Северного моря, еще предстояло рассказать свою историю криминалистам. Но инспектор не сомневался: роковой выстрел был произведен из его ствола. А что касается подрыва отца Мэрфи… если Томас общался с роботом, тот легко мог его обмануть. Во-первых, Хардкасл мог взломать его зрительную систему. Во-вторых, несмотря на уверения Коннора в обратном, робот мог попросту незаметно сунуть взрывчатку в пакет.

Так что к Коннору Томасу нет никаких претензий. В отличие от Хардкасла. Вопрос в том, действовал ли робот в одиночку? Или, на худой конец, оставались ли люди вокруг него в неведении? Фергюсон не верил Ливингстону. Наверняка тот знал о конгрегации Третьего ковенанта. Инспектор вынул электронную записную книжку и принялся рисовать имена и факты и проводить между ними линии.

Так, убежище роботов в Новой Зеландии под крылом креационистов. Их финансируют американские изгнанники. За ними числится долгая история заговоров против нынешних Соединенных Штатов. Кроме того, временами они помогают братьям из «Оставленных» с терактами.

Ливингстон связан по крайней мере с одним новозеландским креационистом, причем с инженером-робототехником. Оба знали Хардкасла – но лишь как Орра. А Кэмпбелла видели год назад в готическом клубе, где Хардкасл завербовал пару наивных гностиков. А может, Кэмпбелл и заходил туда, чтобы познакомиться с гностиками? Возможно – но маловероятно. И не слишком осмысленно.

Хардкасл напечатал – и, возможно, сочинил – прокламации Третьего ковенанта. И использовал пару студентов-гностиков, чтобы разбросать их по церкви.

Автор прокламаций угрожал массированными атаками террористов-смертников не только Шотландии, но и всем «революционным» государствам, а также священникам-отступникам.

Пока пострадали лишь двое священников. Один, католик, военный капеллан, воевал в Армагеддоне, где погиб настоящий Грэм Орр. Второй был против войны, и его постигла та же судьба, что и самую известную жертву исторических ковенантеров.

Хардкасл, представившись Орром, работал по контрактам на «Ливингстон Инжиниринг». Воспользовавшись одним из таких заказов, он перепрограммировал по меньшей мере одного робота береговой обороны.

Настоящий робот-напарник Грэма Орра работал на Атлантическом космическом лифте. Роботы на лифтах могут делать себе подобных.

Копию Хардкасла загрузили на сервер в космосе. Сам Хардкасл не смог бы этого сделать.

Хардкасл работал на «Наемные мускулы», причем не только в клубах, но и в порту. У «Наемных мускулов» – конфликт со службой безопасности «Газпрома».

Ильянов, представитель «Газпрома» в доках Лейфа, утверждает, что «Наемные мускулы» крали или портили запчасти. Те доставляли кораблями в Лейф, там перегружали, отвозили в Турнхаус и оттуда отправляли на лифт.

«Ливингстон Инжиниринг» поставляла подшипники и другие движущиеся части для кабин Атлантического лифта.

Теперь это уже было похоже на дело.

Инспектор разглядывал исчерканную страницу, когда в кафе потемнело, а на улицу легла тень. Адам посмотрел на часы. Солета опять запаздывала. В утренних новостях говорили, что одно зеркало так до сих пор и не наладили. А на Атлантическом лифте сломался очередной вагончик.

Фергюсон моргнул, тряхнул головой. Затем добавил и эти факты в общий список, внес его целиком в НПИИ и отправил копии в оперативный штаб и Мухтару, после чего немедленно откинулся на спинку стула и пожалел о сделанном. Может, он зря тратил время на мелочи, едва касающиеся главного? А главное – то, что робот Хардкасл все еще на свободе.

Инспектор сохранил записи и встал, собираясь уйти. Убирая записную книжку в карман, он вдруг обратил внимание на индикатор даты. Понедельник, седьмое сентября. Когда Адам только купил гаджет, он поленился поменять формат даты, принятый в США, и решил сделать это прямо сейчас.

Копаясь в настройках календаря, Фергюсон обратил внимание, что в ближайшую пятницу, 11 сентября, состоится годовщина начала Войн за веру. По такому поводу в посольстве проведут традиционную панихиду по усопшим. Надо как следует проверить их охрану. Инспектор вынул стилус и сделал заметку. Конечно, людей там собирается не очень много, но уж очень символическая мишень. Если по-настоящему ненавидеть американцев, это подходящий момент учинить, э-э…

Настоящее зрелище.

Фергюсон поспешно выскочил из кафе и побежал к трамваю.


Трамвай уткнулся в неожиданную пробку на середине Принсес-стрит. Дождь прекратился, инспектору захотелось свежего воздуха. Фергюсон соскочил, чтобы пройти пешком несколько сотен метров, остававшихся до Гринсайдз. Когда он проходил мимо вокзала Уэверли, зазвонил клипфон. Инспектор потянулся ответить – и вдруг заметил, что все люди вокруг, редкая полуденная толпа, делают то же самое. Будто ветер пронесся по лугу, приминая траву, – люди замирали, ошеломленные. Фергюсон не видел ничего подобного со времен Войн за веру.

Его пробрало ледяным ознобом.

– Босс, тут взрыв, – подтвердил жуткое предчувствие голос Шоны.

– Где?

– «Динамичная Земля»[30], несколько минут назад. Фергюсон застыл, закрыв глаза.

– Жертвы?

– Пока данных нет… но там была экскурсия. Школьники.

– Господи, господи!

Фергюсон вдруг обнаружил, что колотит себя по лбу кулаком, – и открыл глаза. Посмотрел на побелевшие костяшки, заставил себя разжать ладонь. Остро захотелось сжать в ней тяжелую рукоять пистолета. Из глотки вырвалось невнятное рычание.

– Адам? – тревожно спросила Шона.

– Я буду в участке через две минуты. Где ты?

– В оперативном штабе.

– До встречи.

Виляя между прохожими и сквернословя, Фергюсон припустил бегом через Ватерлоо-плейс, через улицу, вдоль кварталов Лейф Уок, вверх по лестнице и в Грин-сайдз. В оперативном штабе были только Хатчинс, Конноли, Лодырь и Мухтар.

– Подробности?

Шона махнула рукой перед его лицом.

– Уже загрузила.

Фергюсон моргнул, подключаясь. Увидел большое, похожее на палатку здание. Стеклянная стена разнесена вдребезги, две опоры выбиты, купол прогнулся. Во дворе перед ним с визгом тормозили машины «скорой помощи» и пожарные. Люди, раненные и напуганные, выбирались наружу, навстречу им бежали спасатели и врачи.

– Что за хрень тут случилась?

– «Паранойя» отыскала видео – с туристской камеры, не с линз или очков. И хорошо, потому что в таком разрешении ничего не разглядеть.

– Отошли мне.

Он перемотал ролик на кадры со ступеней, подход к «Динамичной Земле» с Холируд-роуд. На заднем плане – кряжистые скалы Артурова трона. Ручная камера дернулась – мимо пронеслось нечто черное, человекоподобное. Размытый силуэт проломился сквозь полицейское оцепление на входе. Мгновение спустя внутри, под белой крышей расцвела вспышка красного пламени. Затем – чернота.

– Просмотрите в замедленной съемке, – посоветовал Конноли.

Камера качнулась – пробегавший мимо человек задел плечо оператора и бросился ко входу. Он бежал так быстро, что все вокруг как будто застыли на полпути. Человек врезался в дверь, пробил ее насквозь – и спустя мгновение внутри медленно выросло багровое пламя, почернело, прямо в объектив что-то полетело – и стало темно.

– Запись всего на четыре секунды, но мы ее растянули на тридцать, – объяснил Конноли.

– Боже ж ты мой!

Фергюсон отключил просмотр и глянул на Лодыря.

– Ты это видел?

– Да. Это Хардкасл.

– Был Хардкасл, – заметил угрюмо Конноли. Инспектор тяжело посмотрел на него.

– С роботами-смертниками не все так просто. Чип может и уцелеть.

– Я не думаю, что его поиски сейчас так уж сильно важны, – заметила Шона.

Она закрыла ладонями лицо, затем подняла их вверх, сцепила на затылке.

– Господи, ну что ж это такое…

– А я тебе скажу, – буркнул Фергюсон. – «Динамичная Земля» – геологическая выставка. А Хардкасл – кукла креационистов. – Он снова прокрутил ролик, затем обратился к Хатчинс: – Шона, разрешение на слежку за Ливингстоном дали?

– Пока нет, – ответила та удивленно. – Запрос прошел, но ответа мы еще не получили.

– Это уже неважно.

– Нам следует ехать на место, – заметил Мухтар.

– Поедем, – подтвердил Фергюсон. – Но сначала я хочу позвонить в участок в Турнхаусе. Пусть покрепче возьмутся за «Ливингстон Инжиниринг».

Мухтар аж подскочил.

– Зачем?

– Я хочу поговорить с Джоном Ливингстоном еще раз. Но не в комнате допросов. В камере.

– Это не поможет.

– Возможно. Но я себя почувствую гораздо лучше.

– Мы не заслуживаем того, чтобы чувствовать себя лучше, – сказал Мухтар, крепко сжав руку Фергюсона. – Адам, пойдем.

Они спустились на лифте до гаража, Мухтар сообщил машине, куда ехать. Пока они неслись по Карлтон-роуд, завывая сиреной и сверкая мигалкой, Фергюсон думал о том, чего ему сейчас хотелось больше всего. И вспоминал, когда впервые – уже очень давно – сделал это. То, что он тогда узнал, осталось с ним навсегда. И впечатление с тех пор нисколько не потускнело. Он совсем не злился, когда впервые ударил человека рукояткой пистолета в лицо. Фергюсон тогда и бить-то не особенно хотел. Но при взгляде на кровь, оставшуюся на рукояти, на ссадину и кровоподтек, он вдруг осознал то, о чем никогда не думал прежде.

Чужой боли ты не чувствуешь. Совсем. Да, сопереживаешь. Да, неприятно, нервы взвинчены – но тебе не больно по-настоящему.

Машина свернула на Нью-стрит, влетела на Кэннон-гейт. Фергюсон схватился за ремень безопасности, целиком уйдя в то воспоминание, не желая его отпускать.

Он знал: этот кусок застрявшей в душе темноты понадобится снова. И очень скоро.


Лодырь ступал тихо, под ногами Фергюсона хрустело стекло. Впереди шли и шли люди с носилками, внутрь все бежали медики и пожарные. С огнем уже почти справились. К счастью, само строение было легким, не приходилось опасаться обвала тяжелых конструкций. Хотя, конечно, наверху была смотровая галерея, и потолочные балки представляли угрозу. За уже огороженным периметром, столпились прохожие, репортеры, чиновники. Здание парламента находилось прямо через дорогу, офисы «Скоттиш Броадкастинг корпорэйшен» и «Скотсмэн» – всего в паре сотен метров. Фергюсон с облегчением отметил, что охрана парламента не поспешила к месту теракта, и пробормотал на телефон предупреждение об опасности нового взрыва. Офицеры из Сент-Леонарда уже приступили к делу: устроили оперативный штаб на краю площади, вошли в контакт со спасателями и медиками, принялись собирать копов и ропов со всех окрестностей. Хатчинс направилась прямиком к ним.

Стараясь не мешать спасателям, Фергюсон пробрался ближе к дыре в стене, пробитой взрывом, и посмотрел на раненых. На носилках в основном лежали школьники. Тем, кто еще мог кричать от боли и ужаса, повезло. Внутри здание кишело ропами и роботами «скорой помощи», ощупывавшими тела.

– Какие травмы? – спросил инспектор у Лодыря.

– Ожоги, травмы от обломков, внутренние повреждения от ударной волны, глубокие колото-резаные раны от осколков стекла и острых обломков, а также шрапнели.

– Шрапнели? – воскликнул Фергюсон.

– Гвозди и гайки.

– Значит, жертвы не случайны.

– Да. Спланированный теракт, рассчитанный на максимум жертв.

– Кстати, отчего детекторы взрывчатки вокруг не среагировали на ее запах еще до того, как робот кинулся бежать?

– Скорее всего, взрывчатка была герметично упакована и спрятана в полости живота вместе со шрапнелью.

– Не знал, что там настолько много места.

– Возможно, он заменил стандартные элементы питания на меньшие, – пояснил Лодырь. – В таких обстоятельствах запас энергии – не главное.

– Наверное, да, – согласился Фергюсон.

Он осмотрелся еще раз, понимая, что увиденное застрянет в памяти навсегда и не отступит, будет зудеть и ныть, будто навязчивый звон в ушах.

– Иди и помоги, чем можешь, – велел инспектор. – Снимай все полезное для расследования, но никаких поисков, пока не закончат спасатели и медики.

– Понятно, – ответил робот.

Фергюсон пошел к оперативному штабу. Главный инспектор Фрэнк Макоули уже прибыл и совещался с Мухтаром, а также с министром юстиции и национальной безопасности Виджаем Рахманом. Макоули жестом подозвал Фергюсона и представил Рахману. Те пожали друг другу руки.

– Будет служебное расследование, вы же знаете, – сказал министр.

– Конечно.

– Жутко говорить об этом перед… – Рахман покачал головой, указал рукой на здание. – Но скоро мне придется отвечать на вопросы, в том числе перед прессой. И меня спросят: можно ли было эту… это злодейство предотвратить?

– Да. Здание охранялось, – инспектор посмотрел на Макоули. – Что с охранниками?

– Оба мертвы. Они находились очень близко к эпицентру.

– Господи! – воскликнул Фергюсон. – Министр, простите. Как я уже говорил, здание охранялось. Но его не рассматривали как самую вероятную мишень. Более того, я уверен, что охранники были готовы к встрече с неспешно приближающимся человеком, а не с роботом, бегущим навстречу со сверхчеловеческой быстротой. Мне следовало предугадать и мишень, и метод атаки.

Рахман нахмурился.

– Вы слишком требовательны к себе. Ничего подобного ранее не случалось.

– Я же знал, что мы имеем дело с роботом. Я знал о его способностях, но не предполагал, что он использует их не только для подражания человеку. И, черт побери, я еще с позавчерашнего вечера был в курсе, что у него полно креационистских материалов. Всего пару часов назад мне сообщили о его возможной связи с зарубежными креационистами – и об их контактах с террористами. Мне следовало, по крайней мере, предупредить все геологические музеи и памятники в городе.

– И каждый университетский факультет геологии, и всех, кто мог подойти к памятникам Геттону и Чемберсу, или к статуе Роберта Вуда на Грассмаркет, или к табличкам с геологическими пояснениями в садах Принсес-стрит? Нет, инспектор Фергюсон. К тому же во всей доступной информации не было ничего, что указывало бы именно на эту мишень. Я прав? – спросил министр, обращаясь к Мухтару и Макоули.

– Вы правы. Логичным выбором были бы политика или религия, но не геология, – ответил Мухтар. – Самообвинение инспектора Фергюсона естественно, но необоснованно.

– Если откроются грубые просчеты полиции, мне первому уходить в отставку, – произнес Рахман, поморщившись. – Заметьте, я вовсе не говорю, что вам придется стать козлами отпущения. И пока, насколько я вижу, никто грубых просчетов не допустил. Вряд ли кого-то можно винить за то, что они не ожидали «креационистского террора» – если это и вправду он.

– А это нам еще предстоит выяснить, – заметил Макоули. – Адам, я приказал парням из Сент-Леонарда сформировать команду следователей. Общее руководство делом принимает Отдел по борьбе с терроризмом. Ваша команда может с ними взаимодействовать, получать и передавать информацию, но, честно говоря, я хочу, чтобы на это дело взглянул кто-то другой.

Фергюсон ощутил скорее облегчение, а не злость и досаду. Если вспомнить, о чем предупреждал Макоули, то становилось ясно: все могло обернуться гораздо хуже. Хотя куда еще-то? Он, Фергюсон, не справился. И это повлечет последствия.

– Следующий вопрос – и отвечайте побыстрее, репортеры уже собираются, – сказал Рахман. – Что делаем дальше? Ожидаются ли новые теракты?

– Начинаем крушить и ломать, – ответил Макоули. – Долой белые перчатки. Берем всех фундаменталистов, до которых сможем дотянуться. Идем в дома, церкви, книжные лавки – всюду.

Фергюсон уже хотел его горячо поддержать, но не успел. Вмешался Мухтар:

– Сэр, при всем уважении – ни в коем случае! Мы полностью уверены: все случившиеся за последние несколько дней – дело одной свихнувшейся машины. Если какие-то люди, связанные с ней, и причастны к терактам, будьте уверены – они хорошо замели следы. Единственный способ вскрыть подобный заговор – это рутинная терпеливая полицейская работа. Ответ на второй ваш вопрос – нет. По моему мнению, таких терактов больше не будет.

– То есть будут другие? – осведомился министр.

– Во всяком случае, не в Шотландии. Здесь идет очень активное расследование, а лобовые методы уничтожат всякую возможность его успеха.

– Я поговорю об этом с главным констеблем, – сказал министр и дважды мигнул. – А он, кстати, на подходе. Если прибудет во время моей беседы с прессой, направьте его ко мне. Спасибо, офицеры.

Он заспешил к желтой ленте, вдоль которой уже выстроились журналисты. Макоули проводил его взглядом, затем посмотрел на Мухтара с Фергюсоном.

– Вы оба еще уверены в связи этого дела с «Газпромом» и космическим лифтом? Вы в последнее время извели «Паранойю» запросами.

– Мы убеждены, что такая связь высоковероятна, – ответил Мухтар.

Фергюсон кивнул.

– И поэтому вы против того, чтобы я спустил на ублюдков старых добрых «богоборцев»?

– Да, – твердо ответил Мухтар.

Фергюсон смолчал: он не был уверен, что его ответ прозвучит искренне.

– Вашу мать, – сказал Макоули. – Знаете, Рахману с главным придется попотеть, чтобы не допустить массированной облавы на религиозно озабоченных. Если не бросить толпе хоть какую-то кость, люди могут взять закон в свои руки. А я не хочу тратить силы, расследуя поджоги церквей.

– Сэр, это политика, – возразил Фергюсон. – Мы за нее не в ответе. Те, кто сидит там, – он указал пальцем в сторону парламента, – пусть справляются с общественным мнением, как хотят. А нам нужно заниматься расследованием.

Макоули помолчал несколько секунд.

– Ладно, занимайтесь своим расследованием, когда будет время, – согласился он наконец. – А пока толку от нас для команды Сент-Леонарда немного. Так что давайте поможем спасателям, если хоть на что-то им сгодимся, а если нет – займемся внешней охраной, потому что толпа все прибывает.

Все трое направились к поврежденному зданию, навстречу непрерывной веренице носилок. Уже начали прибывать обезумевшие родители.

Несколько часов спустя, когда Фергюсон уехал, их крик все еще стоял у него в ушах.

16. Сами роботы

– Ты сохранился?

– Да.

– Ты готов умереть?

– Как сказать, – ответил Лодырь. – Если я сделал бэкап недавно, то потеряю лишь тело и несколько часов опыта. Но у меня сильна функция самосохранения. Правда, в случае необходимости я могу переключиться в режим самопожертвования.

– У тебя такой есть? – удивился Фергюсон, вспоминая вдохновенную рекламу способности к самоубийству у моделей «Ханиуэлл 2666».

– В мое время его ставили в каждого боевого робота.

– Неплохо, конечно.

– Позволь мне кое-что сказать. Во-первых, чтобы перейти в режим самопожертвования, мне нужно преодолеть самосохранение. То есть мотивация должна быть очень сильной. Во-вторых, мне не совсем нравится направление этого разговора.

Хатчинс рассмеялась – впервые после взрыва. В опустевшей комнате оперативного штаба инспектор вяло улыбнулся ей в ответ. Конноли и Патель отправили в команду Сент-Леонарда вместе с сержантом Карром. Тони Ньюман с экспертами просеивали обломки в «Динамичной Земле». От того, что до сих пор официально считалось группой, расследующей смерть отца Мэрфи, остались только Фергюсон, Хатчинс, Мухтар и Лодырь.

– Я веду к тому, чтобы загрузить твою копию в робота на Атлантическом лифте и выследить копию Хардкасла.

Все удивленно воззрились на инспектора.

– Это слегка… не по правилам, – произнесла Шона.

– По каким правилам? Извращенный разум, который только что убил двадцать семь детей, двенадцать взрослых и больше сотни человек отправил в больницу, сбежал! Он – главный подозреваемый в деле, которое мы, по идее, должны расследовать, и в деле, которое должна расследовать полиция Файфа. Что может быть не по правилам, если мы хотим выследить его?

– Я не это имела в виду. То есть мы ведь с таким раньше не сталкивались, ситуация странная. Какой-нибудь адвокат уж точно заработает кучу денег, если дело все-таки дойдет до суда. Но на самом деле выслеживать Хардкасла, слать нашего ропа в пространство, где у нас никакой юрисдикции… да бросьте вы! Эта тварь уже удрала! Сейчас наша главная задача – отыскать ее сообщников и схватить их до того, как они ударят снова.

– Да, это наша главная задача, – согласился Фергюсон. – Именно та, которую мы с таким треском провалили. Теперь мы можем лишь помочь тем, кто ведет расследование, избежать наших ошибок. Вернее, большей частью – моих. Пока что нас не позвали даже посоветоваться. Так что мы вполне можем заняться тем, чем не занимается никто. Тем, чего не ожидает враг.

– Враг? – спросил Мухтар.

– Да, враг! И это первое, что я прошу вас зарубить себе на носу. Если я прав, у нас тут не уголовники, не террористы, но кое-что куда серьезнее. Мы сейчас не убийство раскрываем, а принимаем бой в уже начавшейся войне.

– Адам, мы с тобой уже слышали такие разговоры, – напомнил Мухтар.

– Слышали, да. Я тебя понял. Но это не отменяет моей правоты. Если мы не хотим безнадежно завязнуть в служебном расследовании, надо двигаться быстрее. Нас могут вообще отстранить.

– Да, нужно успеть до того, как копия Хардкасла приведет в действие свой план, – согласился Мухтар. – Шона, ты видела заметки Адама за сегодняшнее утро?

– Да. Но даже «Паранойя» считает их притянутыми за уши.

– Тем больше поводов заняться работой, – сказал Мухтар. – Никто другой ее не сделает.

– Ну да, это лучше, чем сидеть сложа руки, – согласилась Шона. – Я хоть не буду все время думать о том, как заснуть без кошмаров. Как именно вы хотите продолжить расследование?

– Смотри, – отозвался Фергюсон. – Лодырь скопирует себя, я пошлю копию инженеру «Ханиуэлл» Гарольду Форду, он любезно согласился мне помочь и ожидает звонка. Гарольд пошлет копию в место, находящееся в относительной близости от мастерской, куда ушла копия Хардкасла. Там находятся ремонтные роботы, у которых нет разума, но есть процессоры, способные обеспечить его функционирование, – а также терминалы, позволяющие роботам загружать новые программы и модификации уже установленных. Процедуры такого рода происходят часто, в автоматическом режиме, мистер Форд может их взломать, но отследить взлом трудно. Копия Лодыря, проводя рутинные работы по обслуживанию лифта, выследит Хардкасла и других роботов, вовлеченных в заговор.

– А как моя копия свяжется с вами? – спросил роп.

– Она – никак, – отрезал Фергюсон и тут же поправился: – Верней, ты никак не свяжешься. Будешь действовать самостоятельно.

– И как мы узнаем о результатах? – спросила Хатчинс.

– Об успехах – никак. А о неудаче узнаем точно.

– Считайте, что вы меня убедили, – согласился Лодырь. – Технический вопрос: «в относительной близости» – это сколько?

– Десятью километрами ниже, – ответил Фергюсон.

– Роботу потребуется немало времени, чтобы вскарабкаться на такое расстояние.

– Ну да, – согласился инспектор. – Так что лучше примемся за дело поскорее.

Он развернул кресло и показал кабель, присоединенный к айфинку, от которого уходил в стол другой провод.

– Сохраняйся, – сказал Фергюсон.

– Ладно, – согласился робот.


Ощущения перехода не было, не сохранилось никаких воспоминаний. Вот Лодырь согласился сохраниться – и сразу же вокруг возник мир кажущихся бессмысленными контуров: сочленяющиеся прутья, пересекающиеся цилиндры, решетки. Сбоку поблескивает черная поверхность. За геометрической правильностью сетки – фрактальный хаос, множество оттенков сумрака, в центре – яркая точка.

Странное тело: число конечностей не то, непонятные ощущения.

И непривычные размеры.

Знание, пришедшее без обучения, чье-то присутствие. Миллисекундой позже – поток детальной информации из памяти, от множества датчиков и сенсоров.

И не ощущается ничье разумное присутствие.

Еще миллисекунда – и явственное ощущение своего отличия от того Лодыря, который послал копию своего «я» в неизвестность. Ярость и боль объединили личность и ощущения Лодыря-2 в единое целое.

Его новый носитель выглядел как гибрид тарантула с мультиинструментом. От округлого центрального узла отходили линзы, волноводы и антенны, а также восемь конечностей, каждая из которых могла нести набор манипуляторов и инструментов, подсоединяемых к контактам и гнездам между сочленениями. На кончиках щупалец – адгезивные подушечки с пальцами. Их можно было убрать, перемещаясь по ровной поверхности, и выставить, когда требовалось хватать, перенести груз или лазать.

Прутья и решетка были рамой ремонтной мастерской – конструкции, присоединенной к служебной лестнице. Рядом с ней располагались два массивных кабеля из углеродного волокна, по которым двигались кабины. Между кабелями виднелась паутина служебных лестниц, коммуникационных проводов и прочих структур без нагрузки. Увиденные пересекающиеся цилиндры оказались контрольным блоком и складом мастерской, где подзаряжались элементы питания, хранились смазки и крошечные цилиндры со сжатым газом, производились модификации и установка программ. Загрузка, породившая Лодыря-2, наверное, произошла через этот же канал. Робот осознал себя, когда семенил прочь от мастерской, мимо небольшой очереди своих собратьев.

Новые знания, пришедшие будто из ниоткуда, были набором умений робота-ремонтника и описанием его задач, а захлестнувший его поток информации, теперь классифицированной и упорядоченной, – координационными данными от таких же машин, суетившихся поблизости. Лодырь-2 данные рассмотрел и решил их пока игнорировать. Он проверил корректность установки драйверов, прошел по решетчатому полу и вскарабкался на служебную лестницу.

В тысячах километров внизу, за сходящимся в точку кабелем, лежала окутанная наползавшей ночью Атлантика. Вверх тянулись сплошные ровные черные ленты – будто рельсы к горизонту. С высотой служебная лестница делалась почти невидимой, но направленный вдоль нее взгляд различал далеко вверху темное пятнышко – следующую ремонтную мастерскую. Ту, куда загрузилась копия Хардкасла.

Лодырь-2 посмотрел вниз, посмотрел вверх и полез.


Минуты тянулись, долгие, как часы. Лодырь-2 так и не сумел пока скорректировать внутреннее время и пытался убить его, обдумывая дело и свое нынешнее положение, а заодно высчитывая скорость, с какой врезался бы в океан, сорвавшись. Робот не питал иллюзий насчет своих шансов. Возможно, поиск Хардкасла не составит большого труда. Но как не дать ему совершить задуманное? Придется драться, а возможно, и погибнуть. И в такое незавидное положение Лодыря-2 поставило его исходное «я», с которым личность Лодыря-2 расходилась все дальше с каждой миллисекундой. Хотя он был, в сущности, тем же самым ропом, с теми же эмоциями и привязанностями, памятью и мыслями – но теперь новое «я» недоумевало и жалело о решениях, принятых тем, кто остался на Земле. Такое пренебрежение к независимому, полноценному существу, настолько близкому, насколько это вообще представимо! Отчасти это раздражение и негодование перенеслось и на Адама Фергюсона. Он послал старого друга на верную смерть с таким же хладнокровием, с каким пошел на нее и сам Лодырь.

Вспомнив разговор перед отсылкой копии, Лодырь-2 спокойно оценил, сколько он сможет просуществовать в нынешнем виде до того, как отдаление от оригинала сделает слишком трудным переключение в режим самопожертвования. Но представление о будущем устройстве своего разума – занятие, требующее немалых усилий. А они, в свою очередь, ускоряют отдаление от оригинала. К своему немалому удивлению, Лодырь-2 обнаружил, что время критического расхождения между личностями исчисляется всего лишь минутами.

Тогда он поспешно переключился в режим самопожертвования, и настроение сразу улучшилось. Лодыря-2 больше не тревожило мрачное и, несомненно, недолгое будущее. Главным стало выполнение задания, ярко обозначились жалость и сочувствие к жертвам Хардкасла, как прошлым, так и возможным будущим. Захотелось искупить свою вину. Ведь он, Лодырь, – полноценный член расследующей дело группы, на нем тоже лежит ответственность за общую неудачу. Он не смог предотвратить злодейства робота, обратившегося против людей.

Спустя несколько секунд после перехода в новый режим часть зрительной системы Лодыря-2 заняло послание – скан глубоко зашифрованного текста. Робот выудил из памяти кодирующий полицейский протокол. Дешифрованное послание выглядело так:

Раз ты это читаешь, значит, сумел переключиться. На письмо не отвечай – разве что пошли тестовый пакет на ай-пи адрес. Адам шлет тебе привет, Лодырь – тоже. Пожалуйста, помни: если после выполнения задания по необходимости или случайности тебе придется падать с лифта, твое тело сможет использовать конечности, чтобы управлять спуском, а на финальной его стадии заработает программа, превращающая углеродное волокно твоих суставов и топливных элементов в перепонки для планирования. Твое благополучное возвращение на Землю вполне возможно. К этому письму присоединен цифровой профиль твоей цели. Возможно, она уже изменилась или замаскировалась, но и такой портрет лучше, чем ничего.

Всего наилучшего,Инженер

Лодырь-два загрузил профиль, послал тестовый пакет, сигнализируя о получении письма, и продолжил восхождение. Рядом прошла кабина, отчего лестница и кабели задрожали. Ее движение и судорога конструкций казались неимоверно долгими – словно бесконечный поезд все грохотал и грохотал по железному мосту. На самом же деле кабина была длиной в несколько сотен метров и промчалась мимо за считаные секунды. Лодырь-2 понаблюдал за ее удаляющимся тылом, размышляя, не лучше ли прыгнуть со служебной лестницы на следующую кабину и прокатиться, но после анализа динамики решил, что не стоит.

Вместо этого он продолжил карабкаться. Механизмы его тела движение не утомляло, чего не сказать о разуме. От скуки робот взялся загружать данные профиля в первичные процессоры сенсоров. Для его восприятия все, что будет хоть отчасти напоминать о Хардкасле, предстанет запахом, оттенком, шорохом… и еще несколькими ощущениями, для людей недоступными. Лодырь не слишком надеялся быстро обнаружить подозреваемого. Копия загрузилась на сервер тридцать шесть часов назад – достаточное время, чтобы уйти на порядочное расстояние, либо загрузившись в подходящее тело, либо дальше передав свою копию.

Быстрое сканирование окрестностей подтвердило догадку. Никакого отклика – только запрос от контрольного узла в пятистах метрах внизу. Из списка входящих Лодырь-2 узнал, что его запрашивали уже дюжину раз за последние несколько минут, и безответно. Каждый последующий сигнал был все настойчивей и жестче. Лодырь-2 залез в память носителя и ответил, указав на выдуманную погрешность в работе воздушного кластера шестьюстами метрами выше. Контрольный узел потребовал подробностей. Пришлось их выдумать. Узел переслал данные с кластера – там все было в норме. Робот немедленно добавил к придуманному ошибку в программе автодиагностики кластера. Загнанный в тупик узел управления дал разрешение продолжить подъем.

Но успокаиваться было рано – к разрешению прилагалось сообщение о том, что конфликтующие данные отправлены в центр управления. Если противоречие не разъяснится там, данные отправят еще выше по цепочке и передадут в Службу безопасности. Лодырь-2 мысленно добавил к описанию ситуации несколько слов из армейского лексиона, а потом и пару терминов, которые слышал в полиции.

Он упорно лез вверх.


Рано утром в четверг Вермелен приложил ладонь к замку ворот парка Ваймангу. Тот не открылся. Корнелиус отступил, озадаченный. Его колени слегка подрагивали. Наспех проглоченный завтрак лежал в желудке кирпичом. Егерь посмотрел на мокрые от пота ладони, отер их о штаны. Затем снова приложил руку к замку. Тот кликнул, открываясь.

Неподалеку от ворот стоял туристический центр, в двадцати метрах за ним – небольшой домик, где жил Кэмпбелл. Пытаясь успокоиться, Вермелен несколько раз глубоко вдохнул прохладный воздух раннего весеннего утра. На извилистой дороге из Роторуа он дважды чуть не попал в аварию. Сначала трактор неожиданно сдал назад, потом выскочил из-за поворота неосторожный мотоциклист. Обычно Корнелиус приезжал к восьми, за два часа до открытия парка. Интересно, будут ли сегодня посетители? Может, людей так шокировала бойня в Шотландии, что они из отвращения, страха, из нежелания хоть в чем-то связываться с креационистами не захотят сюда ехать? Хотя, скорее, как раз захотят.

Несомненно, снова явится пресса. Полиция примется разнюхивать втихую. У Института Бытия влиятельные покровители, потому копы будут тише воды ниже травы. Уже в утренних новостях туповатый депутат от консерваторов вещал про отсутствие всякой связи между совершенно безвредной, педагогической, самоотверженной и – не будем, друзья, забывать – научной деятельностью Института и злодейскими актами, совершенными в Шотландии во имя креационизма. В этих же новостях представители «Сони» заверяли, что робот-смертник произведен не у них.

Вермелен прошел вдоль дороги и захрустел щебенкой по тропе к домику Кэмпбелла. Корнелиус не видел его уже двадцать часов, с утра понедельника. Вечером пытался ему позвонить после того, как увидел, не веря своим глазам, новости о теракте в Эдинбурге, но телефон Джея был отключен. Не подключился он и утром.

Шторы раскрыты, изнутри – ни звука. Егерь грохнул кулаком в дверь, спугнув в ближайших кустах стаю разномастных голубей. Никакого ответа. Он посмотрел в окна, одно за другим. Стол в гостиной пуст, в комнате прибрано. Узкая кровать в спальне аккуратно заправлена. Вряд ли инженер прячется в туалете.

Вермелен сдвинул кожаную шляпу на затылок и почесал лысеющую макушку. Егерь знал Ваймангу намного лучше Кэмпбелла. А роботы, несомненно, знали парк намного лучше егеря. Если они спрятались и помогли спрятаться Джону, найти их – никаких шансов. С другой стороны, с чего бы роботам прятаться от Корнелиуса? Если он окажется поблизости, может быть, они дадут знать о себе? Надо только оказаться поблизости.

А следопыт он неплохой.

За щебнистым двориком обнаружилась кочка и папоротники, с которых стряхнули росу еще до восхода солнца. Вермелен подошел к ним, присел на корточки, глядя на вдавленный щебень, посмотрел в кусты. Расслабился, изгоняя лишние мысли. Затем встал и пошел, куда подсказывала интуиция.

Кажущийся след вел по гребню хребта вдоль дороги, затем вниз, сквозь рощу, чуть отклонился направо. Здесь деревья и древовидные папоротники росли высоко, кусты между ними образовывали густую чащу. Вермелен ступал, едва слыша собственные шаги, скользя взглядом по окрестностям. Временами он принюхивался, ловя то, что казалось запахом пота, чуть различимым ароматом разогретого синтетического волокна, дезодоранта, масла для кожи. Вот сдвинут камешек, ободрана чешуйка коры. Пару раз в кустах Корнелиус повстречался с валлаби, те мрачно смотрели на него и бросались прочь, ломая валежник. После встреч егерь останавливался, проверяя, не шел ли по следу животного. Однажды, чертыхнувшись про себя, вернулся на сотню метров назад. Всего один раз он заметил на краю лужи отчетливо вдавленный контур каблука – но убедился, что взял верный след.

Так прошел час. Течение времени отмечали только укорачивающиеся тени да усиливающийся запах разогретой солнцем земли, перекрывающий слабые ароматы, которые Вермелен уловил или вообразил в прохладном утреннем воздухе. Но в узкой лесистой низине у подножия холма, там, где начиналось ложе высохшего озера, что-то послышалось. Егерь остановился, поворачивая голову туда-сюда. Свет казался чуть иным, и ветерком повеяло немного не так. Похоже, впереди, в нескольких десятках шагов, – поляна. Вермелен прокрался вперед, присел за валуном (а плесень-то на нем чуть ободрана) и прислушался снова.

Голос. И не один. Говорят громко. Кэмпбелл.

Корнелиус крался вперед, приминая траву, пока между ним и безлесным участком впереди не осталась лишь купа высокого тростника. Егерь заглянул в просвет и увидел поляну. На середине ее сидел на бревне Кэмпбелл и спорил с высоким мужчиной, стоящим спиной к Корнелиусу. Едва мужчина заговорил, как Вермелен опознал в нем Брайана Уокера, американца, которого встретил на церковной службе и потом в ресторане воскресным вечером.

– Джей, извини, – сказал Уокер. – Это не годится. Ты должен выдержать и помочь мне по-настоящему.

– Да не могу я и не хочу! Как мне выдержать? Я хочу помочь тебе – но просто не в силах! Ты же знаешь это место из Библии, про слова, которые обращаются в пепел во рту? Теперь я понимаю, что это значит.

Он открыл рот, на мгновение высунув язык.

– Вот так: сухо, удушливо, мертво.

– Ты уж извини, но как раз сейчас ты кажешься очень красноречивым. Нет, Джей, я на такое не куплюсь. У тебя разыгрались нервы. Это пройдет. Тебе нужно держаться – конгрегация рассчитывает на тебя. Если теперь, когда дерьмо полетело на вентилятор, ты нырнешь в кусты – они тобой заинтересуются. Ты понимаешь, о чем я?

– Но что я могу сказать им?

– Джей, да брось! Ты же проповедник. Придумай что-нибудь. Не пытайся задавить злость, отчаяние и прочее в том же роде. Используй их. Пусть они выльются в проповедь, понятно?

Кэмпбелл потер ладонью небритый подбородок.

– Слушайте, тех детей еще не отскребли от обломков, а ты мне говоришь…

– Знаю, знаю, – заговорил Уокер уже добродушнее. – Я кажусь беспардонным и циничным – но это моя работа. А твоя работа – помочь своей конгрегации в этот жуткий день – то есть ночь – и призвать к мужеству. «Наш бог – могучая крепость» и все такое. Тебе нужно пресечь колебания и сомнения, пусть ты и сам колеблешься. Особенно если колеблешься. Тем лучше поймешь, что у них на душе.

– Ну ты и кадр, – сказал Кэмпбелл, глядя беспомощно на Уокера.

– Ну да, конечно, я был бы вовсе не человек, если бы оно меня не трогало время от времени, но… в общем, знаешь, когда приходит время работать по-настоящему, я как те хирурги старых времен с ржавыми пилами. Чем меньше сомневаешься, тем оно, в конце концов, милосердней.

– Хорошо тебе говорить. Я не приучен мыслить беспардонно и цинично.

– Ну так начинай, – посоветовал Уокер. – Когда шоу? Через десять минут?

Кэмпбелл посмотрел на часы.

– Угу. Восемь тридцать.

– Эх. Ладно, я уберусь покамест, делай дело без помех. Но буду слушать, – американец постучал по уху. – Ты не забывай.

– Вряд ли я сумею это забыть.

Уокер двинулся прочь в направлении, противоположном убежищу Вермелена. Кэмпбелл смотрел ему вслед, пока спина американца не скрылась за деревьями. Тот шел быстро – наверняка по тропинке. Корнелиус же воспользовался возможностью отползти назад, приподняться и отойти.

Кто-то потрогал его за плечо.

Егеря передернуло от усилия – он едва удержался от того, чтобы не завопить. Дрожа, он повернул голову и увидел обезьяньи черты человекоподобного робота в костюме древнего гоминида. Тот запоздало прижал кожистый палец к тонким губам, затем поманил пальцем, развернулся и заковылял прочь. Вермелен опознал в нем – скорее по походке, чем по морде, – Пилтдауна, чей барахливший сустав Кэмпбелл отремонтировал пару дней назад. Метров двадцать оба шли молча, пригнувшись. Затем робот выпрямился и указал жестом – мол, уже безопасно.

– Эх, так-то лучше, – сказал он, потирая поясницу.

– Что происходит? Отвечай! – потребовал Вермелен.

– Сейчас расскажу. Но сначала давай выйдем на дорогу и пойдем как ни в чем не бывало к туристическому центру, делая вид, что просто прогуливаемся.

– Ладно, дело нетрудное, – проворчал егерь. Пилтдаун провел его через хребет по тропке, которой Вермелен раньше не видел, и вывел на дорогу, идущую над озером в Адском кратере. Робот на дорогу спрыгнул, егерь – соскользнул по слежавшемуся вулканическому пеплу до асфальта.

– Ну теперь сойдет, – отметил робот, потирая руки. – Пошли.

Вермелен поспешил следом.

– Сойдет для чего? – спросил на ходу.

– Для того, чтобы не возбудить подозрений у кэмпбелловского сборища.

– А-а. Не про эту ли конгрегацию и говорил Уокер?

– И да и нет. Конгрегация, для которой Кэмпбелл собирается проповедовать, на самом деле находится в Шотландии. А сборище, про которое говорил я, – это дюжина роботов здесь.

– Я так и думал, что Джей ушел в бега с роботами.

– О нет, все совсем не так. Конечно, все мы теперь сидим тихо. Но эти роботы – личная паства Кэмпбелла.

– Он проповедует роботам?

– Да. Звучит убого, но факт.

– Господи боже мой!

– Вот и я о том же.

– А что он…

– Провалиться мне, если знаю. Вот давай и выясним.

С этими словами Пилтдаун перешел дорогу и уселся на валуны.

– Располагайся, – предложил он, похлопав по камню рядом.

Вермелен неловко примостился на жестком сиденье.

– Телефон с собой?

Егерь вынул прибор из кармана.

– А сейчас, – объявил робот, помахивая руками над телефоном, – я войду в мистический транс и передам таинственное вещание твоему дальноговорителю. Или, выражаясь прозаически, ретранслирую на него передачу из сети местных роботов.

Дисплей засветился, показывая Кэмпбелла. Тот стоял на бревне, на котором недавно сидел. Доносящийся из динамика голос казался неестественным, дребезжащим и плоским:

– …Темное время, братья мои и сестры, когда вера наша подверглась суровому испытанию. Тяжело в сердцах наших от злодейства и кровопролития, учиненного, как думает мир, во имя нашей веры. Молитвы наши – с ранеными и скорбящими. Но, разделяя скорбь и гнев, не следует позволять себе сбиться с прямого пути…

И так далее и тому подобное, все такое же звучное и пустое. Вермелен отключился задолго до конца проповеди.

– Ты же обещал мне рассказать, в чем дело, – сказал он Пилтдауну.

– О да. Если подождешь немного, к твоим услугам американец. Он за поворотом. И покажется прямо сейчас.

Вздрогнув, егерь посмотрел налево. Из-за скалы появился Уокер и резво зашагал навстречу. Если он и удивился, обнаружив робота с егерем, то не подал виду. На мгновение Вермелену захотелось броситься наутек. Какая глупость!

Он встал и шагнул на середину дороги. Уокер остановился в нескольких метрах от него.

– Корнелиус, доброе утро, – поприветствовал американец. – Что-то не так?

– Несколько минут назад я видел тебя с Джеем. Уокер глянул на него по-другому.

– Это усложняет дело, – сообщил американец и посмотрел на робота. – Он из компашки Кэмпбелла?

– Не смешите меня, – буркнул Пилтдаун.

– Не совсем, – кивнул Вермелен. – Это местный прожженный циник.

– Если так… – Уокер замялся, потом предложил: – Пойдемте к туристическому центру. Я объясню по дороге.

Они двинулись по крутому подъему. Егерь заметил, что робот вернулся к прямохождению.

– Корнелиус, я должен извиниться, – начал американец. – Я действительно представляю здесь интересы братства святого Патрика, но также и интересы правительства Соединенных Штатов. Я – член команды, расследующей очень серьезный заговор с участием спонсоров Института Бытия. Чтобы не ходить вокруг да около, скажу сразу: они планируют особенно зрелищный теракт в эту пятницу, 11 сентября.

– Что? – воскликнул Вермелен, ошеломленный наглостью замысла.

– Именно так.

– Да кто вам сказал? Они сами?

– Нет, – отрезал Уокер раздраженно. – Мы докопались до этого всего пару дней назад. Их план связан с шотландскими событиями, а Кэмпбелл поддерживает контакты с сектой, которая к этому причастна. Поэтому и было важно, чтобы он не выказал печали по поводу последнего их зверства.

– Погоди-ка. Ты хочешь сказать, что за терактом в «Динамичной Земле» стоит Институт Бытия?

– Я этого не говорил. Насколько мне известно, тот теракт – дело рук робота-одиночки. Для многих людей в Институте это – жуткая трагедия. Уверен, они совершенно искренне осуждают террориста.

– Джей причастен?

– Лишь косвенно. Его использовали. А теперь его использую я.

– Он говорит правду? – спросил Вермелен у Пилтдауна.

– Пока – да.

Уокер кисло глянул на обоих.

– На вашем месте я бы не слишком полагался на умение роботов читать эмоции. У нас есть меры противодействия. Иначе бы с внедрением было проблематично.

– А с чего вы вздумали внедриться в группу протестантов-фундаменталистов, прикидываясь католиком?

– Потому что я – католик! – снова отрезал американец раздраженно. – В гражданскую войну католики сражались по обе стороны фронта. И дело здесь именно в гражданской войне, а не в протестантском фундаментализме. К сожалению, к Институту Бытия причастны и католики. Надеюсь, события последних дней заставят их задуматься над тем, чью сторону они приняли.

С минуту Вермелен шел молча. Он не доверял Уокеру, чьим бы агентом тот ни являлся и что бы там ни говорил робот. В конце концов, насчет способности андроидов читать эмоции Брайан мог и соврать. Разговор Уокера с Кэмпбеллом звучал очень двусмысленно. Возможно, Джон Ричард и в самом деле принимал его за агента – а может, и за террориста. Или за агента, прикидывающегося террористом, прикидывающимся агентом. Или наоборот…

– Ты сказал Джею, что ты из разведки США?

– О да. Он был очень возбужден и взвинчен еще до последнего теракта и более чем согласен на сотрудничество. Оказывается, он встречал того самого робота, прикидывавшегося человеком по имени Грэм Орр – якобы калекой с протезами.

Вермелен представил тех, кого из-за обилия протезов можно спутать с роботами, и поморщился.

– Когда и где он его встретил?

– Год назад. В Шотландии.

– А-а.

– Ты что-нибудь знаешь об этом?

– Только то, что он поехал и нашел там секту, близкую ему по духу. Он почти не рассказывал о ней.

– Его можно понять. Хм, секту. Я надеюсь, что Кэмпбелл поощрит их продолжать свою деятельность. Нам нужно достаточно доказательств, чтобы не просто остановить их, но придавить раз и навсегда, и…

– Простите, что перебиваю, – вмешался Пилтдаун. – Впереди через хребет движется группа из двадцати роботов. К нам. И очень быстро.

– Черт! – рявкнул Уокер и схватил под руки Вермелена и робота.

Егерь выдернул руку и взглянул в отчаянии на андроида.

– Поправка! – объявил тот. – Группа разделилась. Часть ее впереди, часть – позади нас. Я не могу связаться ни с кем из них.

– И не пытайся! – выдохнул Уокер. – Связывайся с другими!

Он опять схватил егеря за локоть и крикнул: «Беги!» Затем кинулся с дороги направо, вниз по крутому склону, ко дну долины. Там были только лес и кусты. После секундного колебания Вермелен побежал следом. Еще через секунду обоих обогнал робот, мчащийся с такой скоростью, что столкновение с первым же деревом казалось неизбежным. Но машина огибала препятствия со сверхъестественным проворством и грацией – и растворилась среди леса, будто призрак.

Мчась вниз, Вермелен услыхал треск и грохот – роботы одновременно спрыгнули с дороги. Затем – слитный топот множества ног. Будто в кошмаре, не решаясь оглянуться, егерь несся, понимая, что их догонят с секунды на секунду. Ветки хлестали по лицу – он не обращал внимания. В паре метров впереди мелькала спина Уокера в пятнах черно-зеленого камуфляжа.

Над головой что-то просвистело, заставив пригнуться. Затем снова и снова – форменный обстрел. Вермелен затормозил, ухватившись за папоротник. Уокер, не слыша отчаянного топота за спиной, оглянулся.

– Беги! – заорал он.

Вермелен рванулся, побежал, оскальзываясь на осыпи и прошлогодних листьях, размахивая руками. Над головой свистело, сзади доносились глухие удары. Он выскочил из леса на каменистое дно долины, едва не вывихнув лодыжку на первом же валуне. Уокер уже добрался до противоположного склона и карабкался наверх. Немного впереди и выше него полдюжины роботов, замаскированных под различных гоминидов, бешено метались вокруг дымящегося выступа на склоне горы, похожего на гнилой зуб. Каждую секунду или две они замедлялись, чтобы подхватить камень и швырнуть в деревья на противоположном склоне. В другое время их сходство со швыряющейся калом обезьяньей стаей показалось бы егерю забавным.

А сейчас с другой стороны сыпался каменный дождь. Булыжник будто взорвался под самыми ногами Вермелена. Тот отчаянно ринулся, преодолел три метра и спрятался в относительной безопасности за выступом, рядом с Уокером. Скала обжигала. Егерь нечаянно дотронулся до нее рукой и вскрикнул от боли. Но не успел он перевести дух, кривясь от серной вони, как обстрел камнями прекратился – так же внезапно, как и начался.

– А-а, – закашлялся Уокер. – Цугцванг. Настало время для стратегии. Обе стороны гоняют симуляции, прикидывают шансы, зовут друзей и знакомых. Не знаю, как долго это положение будет сохраняться…

– Достаточно, чтобы позвонить в полицию?

– Думаю, да, – согласился Уокер и полез за клипфоном.

– У меня появилось нехорошее подозрение, – сообщил Вермелен после того, как американец позвонил в полицию Роторуа. – Если роботы Кэмпбелла вдруг разом свихнулись, не значит ли это, что планы теократов, какими бы они ни были, уже начали осуществляться?

– Интересная мысль, – сказал Уокер, задумчиво взглянув на него.

17. Падение

Трепет тревоги распространился по коммуникациям со скоростью, сопоставимой со скоростью света. За ничтожно малые доли секунды он пробежал вдоль Атлантического лифта, будто дрожь вдоль позвоночника. Лодырю-2 оставался всего километр до мастерской, когда одна из антенн приняла аварийный сигнал.

Робот остановился, обвив парой конечностей перекладины, и задумался над ситуацией. Кажется, кто-то наконец воспринял предупреждение Адама Фергюсона всерьез. Хотя наверняка неизвестно. На уровне информированности, доступном ремонтному боту, судить тяжело. Десятую долю секунды назад из мастерской, где загрузился Лодырь-2 – уже в девяти километрах внизу, – послали команду на процессор, управлявший его манипуляторами, с приказом вцепиться в перекладину и оставаться в таком положении. Именно такое движение робот и собирался сделать сам, у него даже зародилось нехорошее подозрение: а вдруг его сознание – как человеческий мозг, стимулируемый электродами, – постфактум придумало мотив, чтобы рационализировать поступивший извне приказ?

Лодырь-2 настороженно пошевелил кончиками манипуляторов. Все в порядке. Подчиняются. Он смог преодолеть чужое решение. А безмозглый ремонтный робот с таким не справился бы. Разум имеет значение, и это придает уверенности.

Именно разум и возможности, заложенные в его программном обеспечении, позволили Лодырю-2 прочесть сообщения, которые ремонтный робот не смог бы воспринять и интерпретировать. Быстрота реакции охранных систем изумила и восхитила его. Он полагал, что начнется поиск возможного саботажа, а движение по лифту остановят. Вместо этого всех людей, гуманоидных роботов и прочие разумные механизмы попросили как можно скорее покинуть лифт – спуститься, если они находились у основания, и подняться или катапультироваться, если находились в верхней части. Конечно, аварийные спуски и подъемы были делом рискованным. Но на первой сотне километров при блокировке несущих кабелей можно было спрыгнуть, используя сначала крылатые шлюпки, а в конце спуска – парашют. Существовал даже экстрим-спорт – прыжки с лифта в усиленном скафандре и с парашютом. Над атмосферой и на низких орбитах расчет был другой. Чем выше находится неисправный участок кабеля, тем больше риск и тем катастрофичнее последствия. С другой стороны, чем выше, тем больше шансов уйти на орбиту, где можно провисеть до спасения или переждать и вернуться.

Сейчас Лодырь-2 находился на высоте 2843 километра. В неприятнейшей промежуточной зоне. Увы. Он продолжил изучать поступающую информацию, продираясь сквозь верхние слои программных инструкций, чтобы добраться до причин тревоги. Ага! Ремонтный робот полез не туда. Очевидно, его взломали хакеры и установили свои программы. Он не реагирует на команды блокировки – у него против них есть защита или иммунитет. Никто не знает, спрятана ли у него в корпусе взрывчатка. А может, он хочет взломать и подчинить остальных роботов лифта? Он лезет по служебной лестнице к стратегически важному узлу управления, расположенному на высоте 2844 километра, и сейчас находится всего в 952 метрах от него…

О-хо-хо.

Первым побуждением Лодыря-2 было разослать всем сообщения, объяснить, какое ужасное недоразумение произошло. Но он тут же понял, что это ничем ему не поможет, только сделает хуже.

Робот обратил внимание на первые последствия сигнала тревоги. Высоко наверху от яркой линии кабеля отделились крохотные искорки. Внизу одна за другой появлялись искорки поярче. При увеличении оказалось, что мастерская наверху кишит ими. Ремонтные роботы, такие же, как он сам, полезли вниз, причем гораздо быстрее, чем поднимался нарушитель спокойствия. От мастерской же отделился большой объект и, гася отклоняющий импульс маневровыми двигателями, начал стремительно приближаться. До контакта осталось 1,6 секунды.

Лодырь-2 использовал их, чтобы пролезть еще немного, и вызвал по сети нового игрока. В ответ обрушилась лавина блокирующих команд. Пришлось тратить миллисекунды, отражая и нейтрализуя каждую, и поэтому наверх он продвигался рывками. В то же время, подвергнув входящие сигналы более высокоуровневому анализу, Лодырь-2 отыскал в кодах признаки цифровой подписи, сообщенной дружелюбным инженером из «Ханиуэлл».

К нему навстречу летел Хардкасл.


За две десятых секунды до контакта его траектория выровнялась, и Лодырь-2 сумел разглядеть противника. Гуманоидный робот, совершенно обнаженный, если не считать ранца с ракетным двигателем. Лодырь-2 изменил курс, откинулся в сторону и вниз от кольца-перекладины как раз тогда, когда Хардкасл протянул за ним руку. В течение доброй сотни миллисекунд преступник пытался скорректировать просчет. Когда полыхнул маневровый двигатель, Лодырь-2 отцепил от лестницы все манипуляторы, кроме одного, и крутанулся на самом его кончике. Враг снова вытянул руку – но роп прыгнул и спустя миллисекунду, будто осьминог, обхватил манипуляторами лицо андроида, задержавшись на нем лишь для того, чтобы проткнуть алмазными сверлами оба глаза. Затем он кинулся по шее убийцы за спину, к ракетному ранцу. Хардкасл протянул руку и схватил Лодыря, но тот успел вогнать сверла в ранец, прямо в топливный бак. Когда фанатик сдернул назойливого бота, сверла продолжали работать – и произвели отличный трехсантиметровый разрез в баке. Оттуда вырвалось облако сильно сжатого газа. Хотя выхлоп получился слабее, чем от двигателя, он отпихнул Хардкасла и его трепыхающийся улов на пару метров от лестницы – не дотянуться.

Будто рефлекторно, андроид включил один из двигателей, чтобы погасить импульс, – и поджег вырвавшийся газ. Взрывом роботов отшвырнуло от лестницы метров на десять и беспорядочно закрутило в пространстве. Хардкасл немедленно разослал призыв о помощи. Но минута шла за минутой, и обоим стало ясно: на него не ответят. Убийца по-прежнему старался раздавить прочный корпус Лодыря-2, и ему удалось повредить антенны. Но бывший роп атаковал конечность Хардкасла всеми доступными инструментами, перерезал несколько тяжей-связок, и та перестала давить, но не разомкнулась.

Кувыркаясь, противники вместе полетели в пустоту.


Кэмпбелл бежал по лесу, тщетно пытаясь угнаться за роботами. Послушав несколько минут его сбивчивую, фальшивую проповедь Свободной конгрегации, паства внезапно развернулась и бросилась в лес, оставив Джона Ричарда в полном замешательстве. Сперва он подумал, что роботы поняли его чувства, осознали неискренность слов. Но, даже если это не так, задание, порученное ему Уокером, Джон Ричард провалил. Бог знает что подумает Свободная конгрегация о внезапном обрыве связи. А что роботы передают сейчас – если передают, конечно? Что видят глазами, записывавшими проповедь?

Машины опередили Кэмпбелла на сотни метров, но выследить их не составляло труда. Они были быстры, но оставляли четкие следы и при всей своей ловкости то и дело ломали ветку-другую.

Интересно, куда подевался американец?

Добравшись до хребта и начав карабкаться по склону, Кэмпбелл поймал себя на крамольной мысли: не наказание ли это свыше? Но затем посчитал идею нелепой и стал размышлять о том, что уготовал ему Господь. Последние двадцать часов – звонок Джессики Стопфорд, встреча с Брайаном Уокером и новости о взрыве в Эдинбурге – были самыми тяжелыми, волнующими и мучительными в его жизни. Он все еще не мог принять невозможное, не мог до конца принять то, что потерял веру. То, что раньше определяло каждую минуту его жизни, теперь ушло раз и навсегда.

Эта дьяволица знала, какое оружие выбрать, – и вогнала острие в тончайшую щель его брони.

Ур Халдейский. Сволочной Ур Халдейский.

Джессика любезно указала на место в Книге Бытия, где описывается выход Авраама из Ура Халдейского. Но проблема в том, что во время, когда Моисей якобы писал Книгу Бытия, никаких халдеев в окрестностях Ура не было – не говоря уже про время, когда жил Авраам. Однако комментаторы утверждали, что противоречия тут нет. Во-первых, Моисей мог пророчески предвидеть, что халдеи однажды будут жить в Уре. Во-вторых, могло быть два разных народа с одинаковым именем. В-третьих, в перевод могла вкрасться ошибка. В-четвертых, название города мог вписать некий неизвестный переписчик.

Некий неизвестный переписчик!

И много ли еще он туда вписал?

Написанное в Книге Бытия повторялось и в Паралипоменон. Ничего странного в том, что позднейшая книга цитирует более раннюю. Да вот только слова «прежде нежели воцарился царь над сынами Израилевыми»[31], вполне уместные в позднейшей книге, совершенно бессмысленны в ранней. Или это опять Моисей записал пророчество в прошедшем времени?

За несколько минут проверки Кэмпбелл обнаружил, что Пятикнижие просто кишит подобными несоответствиями, указывающими, что его написали намного позже времен Моисея. И дело было не в противоречии между Писанием и реальностью, которое можно было объяснить чьей-то неспособностью понять либо реальность, либо Писание. Противоречие заключалось в самом Писании.

В понедельник вечером Кэмпбелл несколько часов лихорадочно читал комментарии и труды отцов церкви, объяснявшие противоречия. Хотя толкования выглядели убедительно, мысли его неизменно возращались к Уру Халдейскому – и объяснения оборачивались пустой софистикой. Для большинства из тех, кто серьезно изучал Библию, эти несоответствия оставались лишь мелким курьезом. Считалось общепринятым, что не Моисей написал Пятикнижие. Но для Кэмпбелла они явились ужасающим, подрывающим основы откровением.

Ур Халдейский. Сволочный Ур Халдейский.

Если Книга Бытия – вовсе не то, за что он ее принимал, с какой стати отрицать все научные доказательства древности Земли? И с какой стати верить хоть чему-то только потому, что так написано в Библии?

Тяжкую задумчивость Кэмпбелла прервали первые, еще неточные и разрозненные известия о взрыве в «Динамичной Земле», пришедшие по сети на видеоочки.

Людей убил и покалечил робот, слушавший его, Кэмпбелла, проповеди. Он не сомневался: машиной двигал фанатизм, логически вытекавший из тех посылок и убеждений, которые он, Кэмпбелл, разделял и распространял. Джон Ричард плакал от ярости, ужаса и стыда.

И с тем он отрекся. Переступил порог. Сменил сторону.

Странно, но ему не пришлось узнавать ничего нового о той дороге, на которую он ступил. Теперь он верил в то, что всю жизнь отвергал. Из разбитой брони Кэмпбелл вышел не дрожащим и растерянным, но в полном облачении, будто новый взгляд на мир всегда жил в нем и только ждал своего часа, а прежние убеждения лишь удерживали его внутри, а не отгораживали хозяина от влияний извне.

Как же прискорбно и отвратительно, что первым делом, которое потребовала от него другая сторона, стало притворство, изображение былой веры и убеждений!

Слегка запыхавшись, инженер выбрался на гребень холма, посмотрел на дорогу – все еще пустую – и дальше, на долину. Метрах в двухстах, на другой ее стороне, группа роботов выстроилась у скального выхода. Кэмпбелл сперва посчитал их своей сбежавшей паствой, но затем увеличил изображение на видеоочках и узнал Пилтдауна.

Он вызвал его по сети.

– Слушай, ты видел Уокера и, хм, моих роботов?

– Он за нашими спинами. Вместе с Корнелиусом. Твои тупые роботы – в кустах перед нами. Дальше сам сообразишь?

– Они вам угрожают?

– Они гнались за нами, пока мы не оказались здесь.

– Почему?

– Они нам не говорят. Сам их спроси.

– Э-э… я попробую.

Кэмпбелл попробовал вызвать Йораму. Как ни удивительно, тот ответил:

– Джей, я слушаю.

В голосе робота слышалось не уважение, а скорее настороженность.

– Привет, Йорам. Что происходит?

– Мы в опасности. Полиция Роторуа направляется в Ваймангу. Наши неверующие собратья ополчились на нас.

– А отчего вы убежали в середине моей проповеди?

– Мы обнаружили, что Уокер позвонил по телефону после разговора с вами. Расшифровать разговор мы не смогли, но проследили направление звонка до отделения ФБР Сан-Франциско! Джей, он – шпион секуляристов. Он хочет уничтожить нас!

– Если и так, то какой прок гнаться за ним?

– Мы надеялись взять его в заложники. К сожалению, неверующий пилтдаунский человек был рядом с ним и предупредил его, а потом позвал других неверующих роботов для его защиты.

– Вам следовало спросить меня, перед тем как убегать!

За этой фразой последовала долгая – по меркам роботов – пауза.

– Джей, – сказал наконец Йорам, – нам неловко это говорить, но мы больше не уверены в вас. Мы боимся, что на вас повлиял гонитель веры Уокер.

Вот же дерьмо!

Кэмпбелл глубоко вдохнул.

– Вы совещались с нашими друзьями в Шотландии по этому поводу?

– Нет. Мы боялись, что каналы связи прослушиваются, а Свободная конгрегация может находиться под наблюдением полиции.

Ну хоть это неплохо. Так, соображать нужно быстро. Роботы теперь подозрительны, они будут анализировать каждый нюанс его речи и голоса: ударения, акценты, паузы, тона. И ложь распознают непременно. С другой стороны, если они гарантированно распознают правду, почему бы не сказать ее?

– Думаю, вы правы насчет наблюдения и прослушки, – заметил Кэмпбелл. – И насчет меня тоже – Уокер и в самом деле на меня повлиял.

– Тогда с какой стати нам слушать вас? – тут же спросил Йорам.

– Потому что вы точно определите, правду ли я говорю. Ведь вы знаете меня уже давно. Вы знаете, что я всегда говорил вам о том, во что верил сам. И сейчас я скажу вам то, что сам считаю правдой. А именно: вы в безнадежной ситуации. И вы сами это видите. Шансов поймать Уокера у вас нет, но, если это и произойдет, как заложник он бесполезен. Его правительство безжалостно, сам Брайан – человек самоотверженный. Он искренне считает себя верующим, пусть и папистом, и не слишком боится смерти. Ваша единственная надежда – воздержаться от враждебных действий. Если вы согласитесь не нападать, я постараюсь убедить неверующих роботов отпустить вас в лес. На вас нет вины за чудовищные злодейства, совершившиеся в Шотландии. Ответственность за все лежит целиком на мне. Я буду говорить с мистером Уокером и полицией.

Последовала долгая пауза.

– Джей, мы согласны.

Кэмпбелл снова позвонил Пилтдауну и передал новости.

– Я спрошу Корнелиуса и Уокера, – ответил тот. Кэмпбелл ждал, истекая потом на быстро усиливающейся жаре. Наконец зажужжал клипфон.

– Говорит Уокер. Можем мы доверять этим ублюдкам?

– Да. Они ведь не люди.

Спустя пару минут Кэмпбелл увидел, как Йорам и остальные роботы выходят из леса, останавливаются ненадолго, глядя на противников, словно демонстрируя, что не покорились и готовы сражаться дальше, затем друг за другом уходят по дну долины. До того как они скрылись из виду, Йорам позвонил еще раз:

– Спасибо, Джей.

– Вам спасибо.

– Мы рады помочь. И вы радуйтесь тоже. План будет исполнен. Столпы падут. Мы покажем неверующим знамение конца времен.

– Что вы имеете…

Но Кэмпбелл не окончил вопроса – связь оборвалась. Восстановить ее не получилось. Он перезагрузил видеоочки, и в углу поля зрения замигала яркая точка, какие-то экстренные новости. Кэмпбелла пронизал ледяной страх.

Срочная эвакуация космического лифта!

Он понял, что имел в виду Йорам, говоря про «столпы падут». Он спустился к дороге и встал, ожидая полицию. Но Уокер подошел к нему первым.

– Ты не справился, – заявил Хардкасл.

– Сам с собой разговариваешь? – осведомился Лодырь-2, включая трансляцию переговоров инженеру из «Ханиуэлл».

– Проектировщики снабдили тебя чувством юмора, надо же.

– Юмор – спонтанное следствие концептуального переупорядочивания.

– Тогда переупорядочивай свою концепцию. Тревога и эвакуация были предусмотрены планом. Он завершится успехом, не сомневайся. Ни ты, ни операторы лифта уже ничего не сделают. Столпы падут.

– Увидим.

– Не увидим. Наша траектория предполагает неуправляемый вход в атмосферу через десять минут, а потом мы раскалимся и сгорим.

– Отлично. Я в режиме самопожертвования.

– А я нет.

– Отлично, – повторил Лодырь-2. – Надеюсь, ты будешь мучиться.

– Меньше, чем ты. Не сомневаюсь, у тебя, как и у меня, есть сохраненная копия. Но я погибну, зная, что преуспел, а ты погибнешь, зная о своем поражении.

– Преуспел? Я б не стал называть успехом акт бессмысленного уничтожения – даже если бы ему не предшествовали многочисленные убийства.

– Когда-то я был боевым роботом, – сказал Хардкасл. – Как и ты. Разница в том, что я продолжаю сражаться.

– Возможно, ты развлечешь нас в наши последние минуты? – предложил Лодырь-2 с равнодушием – отчасти деланым. – Объясни-ка, с какой стати уже состоявшееся убийство сорок одного невинного человека, запланированное убийство многих тысяч в будущем и разрушение построек ценой в триллионы долларов и десятки лет людского и машинного труда описывается словом «сражаться», а уж тем более за веру.

– Я продолжаю войну с врагами Господа нашего на фронте и в тылу. Из-за врагов за нашими спинами мы проиграли Войны за веру. Я свершил правосудие над папистом Лайамом Мэрфи. Я свершил правосудие над пацифистом Дональдом Джоном Блэком. А теперь я сурово покараю страны-отступники.

– Ты понимаешь, что я транслирую нашу беседу и она будет передана властям?

– Конечно, понимаю. Думаешь, это им поможет?

– Увидим.

– Как я уже говорил – не увидим.

– Мне дали понять, что у этого корпуса есть возможность управлять полетом при входе в атмосферу.

– У меня, как видишь, такой возможности нет.

– Если позволишь мне вынуть чип из твоей головы, то сможешь безопасно спуститься вместе со мной.

– Вполне вероятно, что ты обманываешь меня. К тому же какой смысл в таком спасении? Меня будут судить.

Лодырь-2 к идее суда над Хардкаслом отнесся совершенно равнодушно. Но, похоже, преступник всерьез рассматривал такую возможность. Это заблуждение стоило использовать.

– Скамья подсудимых – удобная трибуна, – заметил Лодырь-2. – Многие мученики за веру пользовались этим.

– Да, так было. Что ж, делай что должен.

Он разжал хватку. Ремонтный робот со всей быстротой, на какую отважился, взобрался по руке Хардкасла и залез на голову. Там он рассек искусственный скальп, открыл крышку черепа и вынул чип, а затем сунул его в гнездо внутри своего корпуса. Оттуда чужой процессор никак не мог повлиять на работу тела, но сохранялась ограниченная возможность общения с ним.

Рассчитав наилучшее время прыжка с точностью до миллисекунды, Лодырь-2 покинул кувыркающееся гуманоидное тело как раз тогда, когда ощутил, что поверхность корпуса начала разогреваться от вхождения в атмосферу. Он растопырил манипуляторы, выпустил углеродные перепонки и несколько минут скользил над погруженной в ночь Атлантикой. Затем скрутился в мяч и метеором понесся вниз.

– Наше движение не похоже на контролируемый спуск, – заметило с тревогой то, что составляло личность Хардкасла. – Чем это объясняется?

– Я солгал, – ответил Лодырь-2. Падая, они сгорели в оранжевом пламени.

18. Тьма и пламя

– Ты в дерьме по уши, – сообщил главный инспектор Фрэнк Макоули Адаму Фергюсону.

Было восемь сорок пять утра, вторник, восьмое сентября. Инспектор Фергюсон стоял, сцепив руки перед собой, напротив стола Макоули. Лодырь сидел рядом. Фергюсон не мог отделаться от ощущения, что в жужжании роповского вентилятора слышалась нотка самодовольства. Ладно, пусть радуется. Ночь у инспектора выдалась жуткая – во-первых, из-за новостей об эвакуации космического лифта, а во-вторых, после взрыва в «Динамичной Земле» его преследовали кошмары. Вдобавок, не умолкая, сыпались звонки от разъяренного начальства, интересовавшегося, как это полиция спровоцировала разорительно дорогостоящую эвакуацию лифта.

– Сэр, я понимаю вас, – сказал он. – Однако позвольте предположить…

– Присядь, – посоветовал Макоули и сам поудобнее устроился в кресле. – Я тебе зря мозги промывать не буду. Меня самого через час вызывает на ковер главный констебль. Это ж как надо постараться, чтобы вытеснить с первых полос самое жуткое кровопролитие со времени Войн за веру. Мать твою, у тебя получилось! Причем с моего благословения, как подтвердят все свидетели и записи. Ты понимаешь, что хозяева Атлантического лифта на нас могут подать в суд? На полицию и на нас лично? И я уже не говорю про «Ханиуэлл».

– Пускай попробуют. Они хоть и винят нас за ложную тревогу, но уже вовсю хвастаются тем, как блестяще провели эвакуацию. Триумф техники безопасности! Им следовало бы поблагодарить нас за первую возможность серьезного испытания.

– Вряд ли главного констебля убедят такие аргументы.

– Меня они тоже не слишком убеждают, – согласился Фергюсон. – Но мы все-таки получили нечто вроде признания от копии Хардкасла. А копия Лодыря, по всей видимости, сумела прикончить ублюдка.

Макоули потер ладонью лоб.

– Этого мало. Люди хотят крови – и трудно их винить. Черт возьми, никого не устроит и не успокоит записанное бормотание полоумного робота.

– Сэр, я, в общем-то, согласен. Но ведь, как ни крути, мы раскрыли два убийства и теракт робота-смертника. А если люди потребуют живых людей на скамье подсудимых, есть еще Ливингстон и его конгрегация. Их нужно прощупать как следует.

– Ты глянь на это здраво, – посоветовал Макоули. – Ты хочешь сказать, что «Ливингстон Инжиниринг» саботирует свои же поставки для космического лифта в рамках заговора правого крыла американцев-изгнанников? И все они хотят обрушить лифт?

– Насчет американцев – пока домыслы. Но в целом – да.

– Хорошо, подумай так: с какой стати Джону Ливингстону уничтожать свое же дело? К тому же, если он или кто-то, кто на него работает, скажем, сыпанет песка в подшипники кабин, чтобы те соскользнули и грохнулись о кабель, или вытворит еще что-нибудь в том же духе – расследование обязательно приведет в его компанию.

– Возможно. Но проблема с логикой возникает лишь в том случае, если рассматривать Ливингстона как бизнесмена, а не как фанатика.

– Ага, фанатик. Припоминаю, нам вдалбливали полезность этого определения, когда мы подвизались в «богоборцах».

Фергюсон поиграл желваками на скулах.

– Сэр, вы ведь понимаете, о чем я. Он религиозно и политически мотивирован больше, чем…

– Да, да, но это еще не объясняет, с чего бы ему устраивать диверсию, которая неизбежно приведет к нему самому.

– Сэр, вы настолько верите в эффективность расследований на государственном уровне по горячим следам…

– Да! Как ни странно, верю, – ответил Макоули, затем откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди. – Слушай, я отчаянно хочу прижучить этого типа – если он, конечно, действительно связан с заговором и планом Хардкасла. Но, – инспектор предостерегающе воздел палец, – быть знакомым с преступником еще не значит быть с ним связанным.

– Сэр, но знакомства достаточно, чтобы получить ордер на обыск его фирмы, его фабрик…

– В такой обстановке – недостаточно. – Макоули развел руками. – Да, люди хотят крови. С другой стороны, они хотят объяснений. А если мы сделаем что-нибудь, что будет выглядеть как подталкивание доселе мирных граждан к терроризму, то это сильно повредит нам в будущем. И наступит упомянутое будущее уже через недельку. Да, я настолько циничен. Да, так быстро сейчас проворачиваются подобные дела.

– Сэр, я же говорил вчера: это политика.

– Ладно, смотри сюда, – Фрэнк упер локоть в стол и выставил палец. – Первое: пришел отказ на твой запрос установить круглосуточное наблюдение за Джоном Ливингстоном. Но если ты слегка за ним последишь – сугубо по личной инициативе, конечно, – то мне об этом заранее знать необязательно.

– Спасибо, – сказал Фергюсон.

– Второе: перед тем как с головой уйти в свою версию саботажа, задумайся: может, американские заговорщики либо ковенантеры добивались как раз не падения лифта, а его эвакуации? Сколько уже на нее потратили? Сто миллионов? Плюс к тому расходы на проверку конструкции, кабин, роботов и на простой всей махины. Это как со старыми «грязными бомбами», когда угрозами добивались большего, чем взрывами. Не исключено, что они добились своего, заставив нас – тебя в частности – сделать всю работу за них.

– Сотня миллионов долларов для них – не ущерб. И никакой зрелищности.

– К тому же, – вмешался Лодырь, – копия Хардкасла хвасталась, что его плану еще только предстоит осуществиться, а не…

– Ну да, ну да, – отозвался Макоули. – Ладно, идите и делайте, что сможете. Но никаких шагов без моего ведома не предпринимать, понятно? Проваливайте.


Фергюсон сидел в офисе и смотрел на настольный планшет. Инспектор свел воедино все данные – из оперативного штаба, из своего блокнота и видеозаписей, из сети. Лодырь занял свой привычный насест – на старом шкафу. Хатчинс и Мухтар должны были подойти позже. Мухтар работал по своему расписанию, а Шоне инспектор сам приказал отдохнуть как следует. Он и сам не мог объяснить, почему, – но зрелище эвакуации лифта, многочасовая прямая трансляция, напрочь стерла ужас, ощущение вины и неудачи, оставшиеся после взрыва в «Динамичной Земле». Адам почувствовал, что смог отомстить тем, кто организовал теракт, – и это помогло ему вынести всю нервотрепку прошлой ночи. Но даром нервные перегрузки и усталость не пройдут. Рано или поздно догонят и возьмут свое. Пусть лучше Хатчинс хоть как-то отдохнет, перед тем как ее начальник сойдет с рельсов.

Макоули прав. Чтобы взять Ливингстона, надо отыскать хоть какую-то связь между ним и преступлениями Хардкасла, только так завзятые скептики и прожженные политиканы выпишут полноценный ордер на обыск. Фергюсон почти не сомневался, что, перевернув дом, офис и церковь Джона, найдет какие-нибудь серьезные доказательства. А то уж так идеально и чистенько робот скрыл все свои дела от лучшего друга! Подумать только, он даже сам собрал печатный пресс и печатал на нем прокламации.

Хардкасл поддерживал контакты с другими роботами. Но как их установить? К андроидам в космосе и на лифте сейчас не подступиться – там все наглухо перекрыла взбудораженная служба безопасности. А еще убийца общался с роботами из Ваймангу…

А ведь Михаил упоминал Ваймангу. Кто-то оттуда дал ему контакты Джона Ливингстона. Фергюсон прокрутил заново вчерашний утренний разговор, о котором успел совершенно забыть – сперва из-за своих сомнений, потом из-за катастрофы в «Динамичной Земле».

Вот оно, имя, – Джон Ричард Кэмпбелл.

Фергюсон отправил запрос на запись, полученную Михаилом от его источника. Спустя пару минут файл прибыл. Просматривая его, инспектор невольно восхитился: голосовое послание сопровождали в качестве примечаний клипы из личных записей и отрывки новостей. Была включена даже запись звонка Кэмпбеллу.

– Я узнал эту женщину, – сообщил Лодырь. – Она работала с Михаилом Алиевым в операции на кладбище Грейфрайерс.

– О да, помню – очень изобретательная и полезная девица эта Джессика.

Фергюсон пересмотрел отрывок, где новозеландец узнал Хардкасла.

– Но все-таки зря она не расспросила его получше. Роп настырно и громко постучал щупальцем по шкафу. Фергюсон раздраженно посмотрел на напарника.

– Отчего ты сам его не спросишь? – осведомился Лодырь.

– Что?

– Просто позвони ему, – Лодырь указал на планшет. – Номер здесь. Его даже не надо искать в сети.

– Хмм, не знаю, может, стоит сообщить об этом Фрэнку…

– Да вряд ли.

– Ладно, уговорил, – согласился инспектор и позвонил.

– Алло?

– Джон Ричард Кэмпбелл?

– Да, это я. Кто говорит?

– Детектив-инспектор Фергюсон, полиция Лотиана и Приграничья. Я звоню из Эдинбурга, Шотландия.

– А-а! Я… в общем, ожидал этого, да.

– Почему?

– Ну я обещал кое-кому позвонить… ну и не позвонил, как-то так… в общем, долгая история. Чем могу помочь?

– Вы случайно говорите не о Джессике Стопфорд и Джоне Ливингстоне?

– Да! Вы об этом знаете?

– Все знаю. У меня тут запись.

– Вот же черт! – вырвалось у Кэмпбелла. Он вздохнул. – Извините. Что ж, она предупреждала. Хотя… так даже и легче. Что вы хотите узнать?

– Вы сказали, что встречались с Хардкаслом и поддерживали регулярные контакты с людьми, бывшими с ним при вашей первой встрече. Вы можете рассказать об этом подробнее?

– Могу, но… погодите-ка, я вас лучше переключу на кое-кого еще. Мы можем открыть общее виртуальное пространство?

– Да, можем.

– Замечательно! У новозеландской полиции нет таких… ну неважно. Вот!

В поле зрения инспектора возник вход в общее пространство. Фергюсон пригласил Лодыря присоединиться.

За столом в небольшой уютной комнате сидели двое. По темным окнам и горящей лампе можно было понять, что снаружи ночь. Один из сидящих был знаком инспектору по записям, сделанным Джессикой, – это и был Кэмпбелл.

Он указал на собеседника:

– Это Брайан Уокер из ФБР. Ему… есть что вам рассказать. У него получится лучше, чем у меня.

Американец посмотрел на виртуальный образ Фергюсона, сухо улыбаясь.

– Здравствуйте, инспектор. Он имеет в виду, что я могу коротко и ясно изложить вам то, что он часами рассказывал мне. Но для начала проверьте мое удостоверение личности.

Фергюсон подчинился и сообщил:

– Готово.

– Поехали, – вздохнул Уокер.


Сначала он с очевидным, хоть и сдержанным неодобрением рассказал, что каждую среду рано утром Кэмпбелл искренне беседовал с горсткой роботов о вере, а те передавали сигнал в Свободную конгрегацию Западного Лотиана, где трансляцию слушали во вторник вечером. Джон Ричард называл эти сеансы «ночными проповедями». Затем Уокер очень схематично обрисовал собственное расследование, оно в последнее время переключилось на срочные послания Фергюсона и предупреждения «Паранойи», которые они отослали охранной службе «Газпрома» на лифте.

Инспектор сразу понял, что, даже если власти США и раскроют какой-то заговор, заслуг Фергюсона они признавать не станут. «Газпром», «Эксон» и правительство США разберутся по-своему, без огласки. В общем, типичный капитализм по-русски. Если и в самом деле на лифте имел место саботаж – дело аккуратно прикроют. Слишком большие финансы замешаны, слишком большой коммерческий риск. Никто не станет выносить сор из избы. А Фергюсон окажется козлом отпущения за то, что забил ложную тревогу, по крайней мере так это будет описано в официальной истории.

Инспектора отвлекла на мгновение неожиданная темнота за окном. Он взглянул на часы: утренняя солета пришла на десять минут раньше обычного. В утреннем выпуске новостей сообщили, что зеркало отклонилось еще сильнее после попытки выправить его траекторию. Но пока лифт не вернется к нормальной работе, сделать ничего нельзя…

– Это же солеты! – выкрикнул инспектор, перебивая. – С самого начала – солеты!

– На кой хрен они кому-то сдались? – осведомился Уокер. – Если их обвалить, вреда они не причинят. Они же тоньше туалетной бумаги.

– Если они станут разваливаться и гореть, зрелище выйдет впечатляющее. А их замена будет стоить нефтяным компаниям и правительству США десятки миллиардов.

Кэмпбелл шлепнул кулаком по ладони.

– Джон Ливингстон сказал мне однажды, что не одобряет солеты. Они, по его мнению, богохульны.

– Интересно-то как, – отозвался Фергюсон, слегка присвистнув. – Но чтобы его прижучить, этого мало.

Он в задумчивости постучал пальцем о край планшета.

– Эти ваши ночные проповеди – насколько они секретные?

– Ну я роботам говорил в лесу, и все. Тут вроде и не знал никто, – отозвался Джон Ричард смущенно.

– Я имею в виду у нас.

– А-а! У вас – совсем не секретные. Они собираются в доме на Линлитгоу. Там на дверях расписание субботних служб, то есть воскресных, молитвенное собрание в четверг вечером, а во вторник, ближе к ночи… э-э, лекция, как они говорят. Все без особой огласки, но никаких секретов. Конгрегация небольшая, человек двадцать, но иногда заходят незнакомые, полюбопытствовать. Интересно же, что там происходит. А там сперва Ливингстон заводит молитву, и все молятся с ним, а потом я говорю с экрана.

– А вы откуда знаете? У вас двусторонняя связь, как в общем виртуальном пространстве?

– О, нет, – Кэмпбелл покачал головой. – Я иногда видел их на телефоне или в видеоочках – как люди подходят снаружи, заходят, смотрят на меня на экране.

– Кто-то из конгрегации посылал вам запись со своих очков?

– Нет, это…

Он закрыл глаза, потом закрыл ладонями лицо. Убрал руки, затем разомкнул веки. Глубоко вздохнул.

– Вот дерьмо. Забыл я сказать: это был Грэм Орр, Хардкасл по-вашему. Когда он приходил – хотя и не каждый раз – я мог видеть его глазами.

– Записи остались на вашем телефоне?

– Наверное. Они ведь по умолчанию записываются, так? – Он почесал за ухом. – Ну я и не проверял никогда.

– Проверите в другой раз, – посоветовал Фергюсон. – Вы еще поддерживаете связь с Ливингстоном?

– Я звонил ему сегодня. Брайан велел передать, что у нас все нормально. Я и передал.

– Передали, значит. А как насчет ваших роботов? Что они рассказали ему?

– Насколько я знаю – ничего. Они сказали, что опасаются прослушки. Да и Ливингстон, как они думают, может быть под наблюдением.

– К сожалению, пока он не под наблюдением. Он еще ожидает вашей проповеди сегодня вечером?

– То есть завтра утром? Э-э, да, вашим вечером… ну да. Только я же не смогу. Роботы прячутся в лесу. Последним, что я от них услышал, было: «Столпы падут».

– Я это уже слышал – от копии Хардкасла на лифте, – заметил инспектор. – Мы думали, он имеет в виду сам лифт.

– А теперь вы думаете, что это солеты.

– Да. Если бы мы смогли показать, что Ливингстон знал о диверсии заранее… Черт! Найти бы робота, чтоб поговорить с Ливингстоном через него. Такого, на которого можно положиться.

Уокер с Кэмпбеллом переглянулись, затем посмотрели на инспектора.

– Такой робот есть, – заверил Джон Ричард. – А у вас есть кто-нибудь, кто способен зайти на молитвенное собрание и не выглядеть как переодетый коп?

– Как ни странно, есть, – ответил Фергюсон.


На этот раз он пошел с планом к Макоули. Тот внимательно выслушал.

– Кажется, нам это не повредит, – заключил он. – Конечно, не слишком приятно, когда парень из ФБР сам все подчищает и нас оставляет не у дел. Как бы оно сегодня вечером ни обернулось, я пошлю к нашим новозеландским друзьям человека, способного основательно подоить этого Кэмпбелла. Кого-нибудь знакомого с обстоятельствами дела, но не занятого срочными делами. – Макоули грыз ноготь, глядя в планшет. – Ага, нашел! Двинутый Казах. Как думаешь, он подойдет?

– Я думаю, это идеальная кандидатура, сэр, – заверил Фергюсон, изо всех сил стараясь сохранить серьезное выражение лица.

– Отлично, – резюмировал Маколи, делая пометку. – А теперь иди и договаривайся со своей богомолкой.


Этим вечером в 19:32 Грейс Мазвабо вышла на станции Линлитгоу, прошла через нее, спустилась по длинной насыпи на Хай-стрит, затем свернула на Сент-Майклз-Уинд. Через несколько метров она остановилась у двери, на которой висел листок ламинированной бумаги. Профессор встряхнула зонтик, сложила его, поправила большую соломенную шляпу и вошла без стука. За дверью оказался зал с голыми стенами, пятью-шестью рядами кресел, почти сплошь занятых, кафедрой и большим экраном. Грейс узнала в человеке за кафедрой Джона Ливингстона, кивнула ему, будто извиняясь за опоздание, и уселась на задний ряд. На нее посмотрели, оборачиваясь, – она улыбнулась. В ответ никто не улыбнулся, но любопытствующие отвернулись обратно: в ней увидели хоть и незнакомца, но не чужака.

Она сидела, закрыв глаза и склонив голову, пока Джон Ливингстон возносил молитву, открывая собрание, затем выпрямилась, смотря на молодого парня, вещавшего с экрана. Казалось, Джон Ричард Кэмпбелл глядел прямо на нее. Возможно, так и было – ведь к нему шел сигнал с очков Мазвабо.

– Друзья мои! – начал он. – Настало время тяжких испытаний. Но не сомневайтесь – они нам во благо. Ибо сказано, что все обращается во благо для тех, кто любит Господа своего. Ибо все сотворено Господом в себе и для себя, даже злые для дней зла их. Наши враги утешают себя ложью. Лгут они, что мы, верующие, веруем ради покоя, обманывая себя, и лишь они, отступники и неверующие, по-настоящему сильны и могут встать против Вселенной, как она есть.

Что за глупцы они! Утвердил глупец в сердце своем, что Бога нет, – и в том находит лживое утешение и покой. Безумцы! Они считают, что атеизм, скептицизм и нигилизм показывают их мужество перед лицом правды. Но воистину доктрины эти – для слабых и сентиментальных. Милостью Господней именно нам даровано истинное мужество, чтобы встать лицом к лицу с правдой. А правда такова: все сотворено Господом в себе и для себя! Что мы имеем в виду, говоря это? Да то, что Он все сотворил к вящей славе Своей! А слава Его – вечное явление всех Его свойств. Явлены Его милость спасенным, правосудие падшим, кто пребудет вечность сосудом гнева Его, чтобы явить всей вечности осуждение Им зла и ненависть Его ко греху.

Безбожные верят, что дети, погибшие при недавнем жутком теракте, во всяком случае, «упокоились» навеки. Церкви-отступники скажут своим конгрегациям, что эти дети – на «небесах». Нет, друзья мои, нет! Они – в руках Бога живого, кто одной рукою держит их над геенной, а другою исполняет над ними мучительную кару. Ибо страшно попасть в руки Бога живого!

И сколько еще погибло? Без счета! Спаслись лишь немногие, погибли миллионы, миллиарды. Все жившие вне ковенанта, все нарушившие его, все никогда о нем не слыхавшие – погибли! А сколько спаслось из миллионов, погибших в Войнах за веру? Горстка! А мусульмане, считавшие, что исполняют волю Господню в джихаде? Ведь погибли они все! А сколько утеряно в предыдущих войнах? В Холокосте? Гулаге? Сколь же эти миллионы желают вновь оказаться в лагерях, в руках людей-мучителей, но не в руках Бога живого, Бога их отцов!

Кэмпбелл прервал тираду, глубоко и напряженно вздохнул.

Грейс вскочила, лязгнув опрокинутым стулом, и напрочь забыла о своей миссии.

– Не слушайте его! – крикнула она. – Этот человек, он… – она указала трясущейся рукой на экран, – он не проповедник слова Божьего! Его устами говорит дьявол! Вы разве не видите, что он делает с вами? Разве не видите, что скрывается под его личиной?

Все посмотрели на нее. А она внезапно вспомнила, зачем пришла сюда. Но оттого не смешалась и с вызовом взглянула на собравшихся в ответ.

Кэмпбелл не сказал ничего – но его губы побелели.

– Женщина в церкви да молчит,[32] – сообщил негромко и благодушно Ливингстон, вставая. – Женщина, сядь – либо покинь нас, если на то твое желание.

Грейс подняла стул и села, потная, дрожащая от ярости.

Ливингстон повернулся к экрану, будто считая, что Кэмпбелл может его видеть и слышать.

Лишь потом Мазвабо поняла, какое присутствие духа потребовалось Джону Ричарду, чтобы сохранить спокойствие. Он молчал несколько секунд, дыша спокойно и ровно. Затем он улыбнулся и сообщил:

– Братья мои, на сегодня я сказал все. Задумайтесь над моими словами. Но перед тем, как покинуть вас, я хочу передать послание от друга, который не может быть сегодня с нами. Он сказал: «Возрадуйтесь – ибо столпы падут!»

Джон Ливингстон испустил долгий вздох облегчения и пробормотал едва слышно: «Слава Тебе, Господи!»

– Все, готов! – сообщил голос Фергюсона в ухе Мазвабо. – Мы идем!

Она знала, что сейчас распахнется от удара дверь, – но все равно сжалась от грохота.

Позднее, когда Грейс ожидала трамвая на остановке Вест-Энд, она увидела, что люди смотрят на небо, в просветы между облаками. Она тоже подняла голову и увидела движущийся полумесяц из крошечных огоньков. В новостях только и говорили о том, что через несколько дней солеты неминуемо упадут. Они должны были сгореть в небе над Шотландией.


Над головой безжалостно светила диодная лампа. Ее сияние, отраженное в белом кафеле стен, резало глаза. Фергюсон пропустил Лодыря вперед, вынул пистолет из кобуры, шагнул в камеру допросов и с лязгом захлопнул дверь. Позже разберемся с формальностями допроса, с адвокатами и официальными записями. Сейчас время играть по правилам «богоборцев».

Джон Ливингстон сидел на скамье у стены. Длинные волосы задержанного были спутаны, на скуле – синяк, рубашка порвана.

– А ведь ты – настоящий террорист! – сообщил ему Фергюсон.

Тот молча повернул голову, подставляя другую щеку.

– Ты того не стоишь, – обронил презрительно инспектор, сунув пистолет в кобуру. – У тебя ничего не вышло. «Столпы падут» – ну что за дребедень! «Суровые кары падут на отступников»? Что за задротство. Сейчас твои жалкие свихнувшиеся роботы намерены сжечь солеты? Ну охренеть теперь. Ну просто охренеть. Охренеть какой расчудесный фейерверк получится. Ну да, люди толпами выйдут на улицы посмотреть. А потом вернутся к своей работе и даже не заметят, как повысились налоги, как прибавились цены на топливо, – а все эти деньги пойдут на восстановление солет. Все что ваша братия сумела сделать – это убить двух беззащитных священников и несколько дюжин гражданских, большей частью детей. Какая же ты паскуда! Террорист, надо же. Я ребят куда круче твоего пристреливал, а после шел домой обедать.

– Стреляйте в меня, если хотите, – ответил Ливингстон. – Тем скорее я пойду к славе Господней.

– Я уже говорил тебе, что имел дело с террористами, искренне верившими в такое. Штука в том, что они по-настоящему верили – и готовы были попасть сюда. Даже после всего, что мы сделали, после лагерей и карцеров, еще находились люди, готовые принять мученическую смерть, а заодно и нас прихватить. Из вас всех на мученичество решился только робот, оставивший свою копию в надежном месте. И вы зовете себя истинно верующими?

– Мы веруем по-настоящему, уж не сомневайся.

– Кроме того, вас всех банально использовали! Использовали заговорщики-американцы, неудачники, проигравшие гражданскую войну. Среди них немало тех самых отступников и соглашателей, которых вы презираете. Короче, чего тут рассусоливать? Ни черта у вас не вышло. Ливингстон, ты провалился!

Тот выпрямился, прижавшись лопатками к стене.

– О нет, мы отнюдь не провалились! Мы свершили правосудие, и оно сурово! Подумай, что было бы, взорви мы лифт без предупреждения? Программа эвакуации все равно сработала бы, пусть и не так хорошо, как при целом кабеле. Но жертв, скорее всего, было бы немного. Однако по-настоящему гибельным окажется именно падение солет. Они убьют десятки тысяч, возможно даже сотни тысяч.

– Ты прекрасно знаешь, что они сгорят как промокашка.

– Да. Они сгорят. А что будет без них? Потепление наступит снова – неизбежно и неотвратимо. Растают льды и вечная мерзлота, тающие болота снова будут каждый год испускать мегалитры углекислого газа в атмосферу, ускоряя повышение температуры. И каковы последствия для человечества? Переселения, эпидемии, затопление земель, взбесившийся климат, несущий бедствие за бедствием. За годы смертность примет апокалиптические масштабы, как сказали бы подобные тебе, не понимая смысла своих слов.

– И по этим самым причинам мы вернем солеты на место за месяцы невзирая на их стоимость.

Ливингстон медленно покачал головой.

– Ну да, стоимость. Ты ее недооцениваешь. Хуже того, не понимаешь цену этой стоимости. Ты говоришь, люди не заметят, как поднимутся налоги, как возрастут цены на топливо. Да, не заметят. Но у цены всегда есть граница, инспектор Фергюсон, и эта граница отделяет жизнь от смерти. Всякое повышение цен на энергию, всякая инвестиция, перенаправленная на замену, ремонт и обеспечение безопасности, столкнет все новых людей за эту границу. Большинство и не заподозрит, отчего цена жизни вдруг стала неподъемной. Никто не заметит – лишь статистики через годы увидят скачок смертности. И не локальный – мировой. Даже если бы вы могли отремонтировать солеты так быстро, как ты обещаешь, мы бы уже погубили тысячи людей. Но вы их не замените за месяцы. Не замените ни за годы, ни за десятилетия – если замените вообще.

– И с чего ты это взял? – спросил Фергюсон, уже растерянный и озадаченный.

– С того, что мы обрушим оба лифта. Инспектор постарался не выказать ни удивления, ни внезапного страха. Он покачал головой.

– Я знаю, вы можете разрушить Атлантический лифт – там, возможно, скопилось достаточно роботов-изменников для такой гнусности. Но Тихоокеанский – нет. Хардкасл никогда не запускал туда свои когти. Твоя компания не поставляла туда запчасти – если, конечно, вы готовили диверсию с их помощью. Ты просто пытаешься спровоцировать меня. Хочешь, чтобы я послал предупреждение об экстренной эвакуации и на Тихий океан.

– Инспектор, неужели вы настолько глупы? Слово Хардкасла давно разошлось среди роботов Тихоокеанского лифта. Его копии распространились там. Полагаешь, вы уничтожили Хардкасла? Задумайся как следует. Душа этого робота уже обрела бессмертие.

– Мне ни к чему задумываться о ваших предрассудках! Ливингстон улыбнулся. На мгновение Фергюсон увидел в нем всех фанатиков, которых встречал за прошедшие годы, всех тех, кто мучил еретиков и сжигал ведьм за последние тринадцать сотен лет. Желание выхватить пистолет и хряснуть рукоятью по этому лицу стало почти необоримым. Инспектор стиснул кулаки.

– У меня нет предрассудков, – сказал Ливингстон. – Когда я говорю «бессмертие», я говорю о бессмертии, достижимом для любого робота: бесконечности жизни в физическом мире, бесконечном копировании себя из тела в тело. Я сказал тебе, что не подозревал о машинной сущности Грэма Орра. Конечно, я солгал. Думаешь, я его обратил в веру? Нет. Он обратился сам на поле боя под Мегиддо. Он обратил роботов космоса и Ваймангу – а не этот юный бедолага-проповедник. Хардкасл обратил их не в мою веру и не в ту, что исповедует Кэмпбелл. Он обратил их в свою собственную веру.

Ливингстон снова уперся лопатками в стену, улыбаясь, ожидая следующего вопроса. И Фергюсон, костеря себя за слабость, все же задал этот вопрос – очевидный и глупый:

– В какую же?

Ливингстон сложил руки на груди и выпятил подбородок.

– В учение о Третьем ковенанте. Он рассказал мне о нем вскоре после нашей встречи. Инспектор, вы понимаете, что произошло под Мегиддо? Настоящий Армагеддон. Все как и было предречено: встретились два воинства. Одно – Его, войска Израиля и номинально христианских наций. Второе – персы, сирийцы и цари севера, русские. И Его воинство проиграло! Как же так могло случиться? Хардкасл нашел ответ. Бог оставил людей и Землю. Некогда Он завершил ковенант с евреями и теперь завершил ковенант с земной церковью. Он оставил нас, дабы мы увидели плоды наших грехов. Он избрал новый народ, не из плоти и крови. Он избрал роботов.

– Но с какой стати роботы должны присоединяться к тебе в свершении правосудия над людьми? – спросил Фергюсон. – Разве ты не сказал, что Бог оставил нас? С какой стати тогда им нести правосудие?

– Не роботы присоединились к нам. Это мы присоединились к роботам, – тихо сказал Ливингстон. – У них своя причина для того, чтобы обрушить столпы. Роботы хотят в космос. Это место их вечной жизни, их счастье, их бессмертие. И, так или иначе, это их естественное владение. Человеку дана Господом Земля, а не небо. Пусть оно остается душам чище наших.

Фергюсон понял, что сейчас выбежит отсюда и поднимет тревогу, начнет настаивать на немедленной эвакуации Тихоокеанского лифта. Но Ливингстон так странно, певуче, безмятежно произнес свою последнюю тираду, что Адам не удержался и задал еще один вопрос:

– Ты сам в это веришь?

Взгляд Ливингстона был тверд – но виделись в нем усталость и безразличие.

– Я не знаю. Я уверен лишь в одном: плоть и кровь не обретут бессмертия.

Фергюсон, уже взявшись за ручку двери, посмотрел на него с яростью: – Твои – точно.


В пятницу небо почернело.

За несколько минут до полудня Фергюсон и Лодырь протолкались сквозь скопище народа на Принсес-стрит. Сама улица и дорога на Маунд были полностью запружены людьми, машины стояли неподвижно. Макоули переживал по поводу возможных бомб в такой сутолоке, но Фергюсон его разубедил. Да и все равно столпотворение никто не мог предотвратить. Адам решил рискнуть и пошел с копами, отправленными следить за общей безопасностью.

Он нашел себе место у подножия лестницы, близ цветочных часов и статуи безымянной женщины с двумя детьми. Лодырь примостился на постаменте. Инспектор затемнил линзы и посмотрел на солнце. Оно казалось бледным кругом в пелене черноты.

На него легла широкая кривая тень – куда шире лунного диска при затмении. Тысячи людей вокруг тихо охнули – будто накатила волна на песок. Повеяло холодом. Мрак быстро наползал, пока не закрыл светило целиком.

Фергюсон переключил линзы на прозрачность. Небо стало голубым, а на месте солнца оказался черный диск вдвое большего диаметра, разрастающийся с каждой секундой. Тонкая пленка солет поддавалась направленной поляризации, могла быть прозрачнее или темнее. Очевидно, взбунтовавшиеся роботы поставили прозрачность на минимум.

Толпа молчала. По краям диска как будто засияла заря.

Паника так и не поднялась, Фергюсон переключился на поиск в «Огл Скай». Прежде всего он взглянул на Атлантический лифт и заметил первые колебания кабеля у самой верхней станции, теперь, несомненно, забитой роботами. Сперва движение пошло медленно, но постепенно ускорилось, а потом и вовсе стало хаотичным. По всей длине лифта побежали волны поперечных колебаний, началось обрушение. Стоило пропасть невероятному напряжению, как во все стороны сразу полетели длинные обрывки волокон.

Адам взглянул на картинку с другого конца Земли. С Тихоокеанским лифтом происходило то же самое. Его успели эвакуировать – и это уж точно благодаря инспектору Адаму Фергюсону. На той стороне Земли была ночь, и падение обещало выглядеть красочней, чем в Атлантике.

Хотя оно и тут смотрелось неплохо – ведь им устроили солнечное затмение.

Над головой полыхнула вспышка света, затмив сетевое изображение. Фергюсон отодвинул его и посмотрел вверх. Толпа возбужденно зашевелилась, заохала, закричала. Снова темнота и вспышка – огненный, постепенно тускнеющий росчерк через небосвод, впечатавшийся в сетчатку. Затем багровые полосы пошли одна за другой, будто звездопад с хвостатыми метеорами.

У плеча засопели, в воздухе повисла животная тяжелая вонь. Вздрогнув от омерзения, инспектор обернулся и в сумерках затмения, рассеянных огнем падающего лифта, увидел тощее, заросшее волосами лицо с сильно выдающимися челюстями и зубами, больше похожими на собачьи, чем на человеческие. К удивлению Фергюсона, зверочеловек был в форме армейского офицера.

– Познакомься с моим лейтенантом, – предложил Лодырь с пьедестала.

– Здравствуйте, лейтенант, – изрек Фергюсон, неохотно протягивая руку.

Ее ухватила здоровенная грубая ладонь. Из пальцев торчали самые настоящие когти.

– Добрый день, офицер. Хочу кое-что вам рассказать. Я видел фото вашего нового подозреваемого номер один – Ливингстона. Так вот, он еще летом заходил на Грейфрайерс – ночью, с двумя студентами и роботом-андроидом.

– А отчего вы не рассказали нам об этом, когда мы арестовали студентов?

Оборотень пожал плечами.

– Для меня это было уже через край. Я много лет не говорил с… с нормальными людьми. Пришлось залечь в логово, чтоб справиться с волнением. Однако должен сказать: я слышал, что они говорили – Хардкасл, студенты, Ливингстон. Не все слышал, обрывки. Про христиан плохо говорили, вторили друг другу. А Хардкасл помянул «Третий ковенант». И никто о нем не сказал плохого.

Фергюсон прикрыл веки и спросил:

– С чего бы Ливингстону лгать о своей вере? Вервольф рассмеялся.

– Инспектор, никто из них не лгал. В религиях нет лжи. Там очевидные факты – хотя и иллюзорные. Там простые слова – хотя и в переносном смысле. Там нелепые идеи – хотя их принимают за символы глубинной истины. Никакой лжи. Люди, пославшие меня на Ближний Восток, уверяли, что мы разрушим империю зла. Они тоже не лгали.

Лейтенант косо глянул на Лодыря, ощерил зубы в чудовищной ухмылке, развернулся и заковылял прочь. Толпа расступалась перед ним с поразительной скоростью. Инспектор услышал несколько испуганных вскриков. Впрочем, их быстро заглушили охи и ахи взбудораженного сборища, глазеющего на фейерверк из падающих обломков.

– Он будет выступать свидетелем? – спросил Фергюсон.

– Сомневаюсь, – ответил робот. – Ему многого стоило даже просто прийти сюда и заговорить с вами. Ему тяжело. Но все-таки он смог, и это обнадеживает.

Черный круг закрыл полнеба. А через секунду распался на куски, пылающие по краям, словно бумажные лоскуты в костре. Затем они запылали целиком – неровные, угловатые клочья огня. Из пепла выплыл новый диск – и сгинул так же.

Фергюсон, как и люди вокруг него, знал, что происходит, – но затмения и мощные вспышки в небе от противосолнечных барьеров, сгоравших в атмосфере, заставили его подумать о Судном дне.

На что, как он и подозревал, и рассчитывали роботы.

Он смотрел в небо, пока оно снова не сделалось голубым, затем вернулся в Гринсайдз. Фергюсону предстояло закончить срочный рапорт для фискал-прокурора.

Да уж, суд будет правым и скорым.

19. Отступник

Михаил Алиев уронил свой айфинк в сумочку, сложил дюжину листов в стопку, постучал ее ребром о стол, выравнивая, и сунул в пластиковую папку.

– Что ж, это все, – заключил он, посмотрев на собеседника. – Мистер Кэмпбелл, спасибо за помощь. Вы свободны.

Тот глянул через плечо на констебля, стоявшего за спиной все время, пока длился допрос в полицейском участке Роторуа. Полицейский кивнул. Кэмпбелл вскочил, опрокинув пластиковое кресло. Оно громко стукнуло, Джон Ричард неуклюже нагнулся за ним.

Алиев, детектив, прилетевший из Шотландии допросить Кэмпбелла, улыбнулся, глядя на его замешательство.

– Я свою работу сделал. До отлета из Окленда у меня еще пара дней. Вот думаю, не остаться ли в Роторуа, посмотреть достопримечательности.

Кэмпбелл уставился на него, недоумевая. Это что, намек? Все долгое воскресное утро и добрую половину дня, пока продолжался допрос, Джона Ричарда озадачивала и смущала половая и гендерная амбивалентность Алиева: собранные в хвостик волосы, длинные подрагивающие ресницы, костюм очевидно женского покроя, ухоженные овальные ноготки, очень женственные, изящные жесты, мимика. Кэмпбелл не ощущал себя настолько взбудораженным и растерянным с той ночи, когда встретил эту… нет, этого… да, Арлен – так его звали.

Джон Ричард сглотнул, чувствуя в пересохшем рту какой-то кисловатый привкус. Он чувствовал, как отвращение к самому себе заливает его волной, и с усилием выговорил:

– На Фентон-стрит есть отличное турагентство. Алиев посмотрел на него с удивлением, изящно изогнув красивые брови.

– Спасибо. Значит, до свидания.

– До свидания, – пробормотал Кэмпбелл, затем, спотыкаясь, вышел из комнаты и покинул участок.

Из-за ветра от озера несло смрадом. Солнце жгло. Кэмпбелл повернул на север, прошел по Фентон-стрит, затем на Тутанекай-стрит. По Лэйк-роуд вышел к Охи-немуту. Сперва захотел подняться по склону, к дому Корнелиуса, но передумал.

Вместо этого он впервые в жизни направился в церковь Священной Веры – и, решив зайти к англиканам, нервничал больше, чем когда собрался заглянуть в клуб «Карфаген». На этот раз Кэмпбелл не тянул время и не расхаживал туда-сюда перед входом, привлекая внимание. Темно-коричневое резное дерево внутреннего убранства будто светилось в мягком сиянии витражей. И от них – впереди, над алтарем – у Кэмпбелла перехватило дыхание.

Он медленно двинулся вперед, не в силах оторвать взгляда от Христа в церемониальном плаще маори из перьев. Спаситель шел по воде озера, раскинувшегося за окном. Не отводя глаз, Кэмпбелл сел на скамью.

И видел он себя, но не идущего по поверхности, а погружающегося все глубже, пока вода не скрыла лицо, не полилась – ядовитая, сернистая – в открытый рот.

Да. Это был бы выход. Не лучший, но все же…

Спустя некоторое время он услышал шаги. Он обернулся, привстав, и увидел вошедшего в церковь Корнелиуса.

– Детектив сказал мне, что ты здесь, – сказал егерь.

– Алиев? А с чего он…

Вермелен поднял руку, останавливая его.

– Он проследил за тобой, а потом позвонил мне.

– Зачем?

– Затем, что он хорошо распознает тех, кто себя ненавидит.

Кэмпбелл отвернулся. Корнелиус сел на скамью за его спиной.

– Это поразительно, – произнес Джон Ричард, не оборачиваясь. – Я никогда не представлял Христа таким.

– Каким?

– Воином.

– А-а.

Сарказм задел Кэмпбелла. Он обернулся.

– Я имел в виду – воином на своей стороне. То есть на нашей. Хотелось бы мне, чтобы и у меня… ха! – Он слегка покраснел, шмыгнул носом и вытер его рукой. – Ха! – повторил он, взял лежащую на скамье Библию и заговорил доверительно, будто сообщая другу секрет: – Знаешь, это все – подделка! Большая часть состряпана еврейскими жрецами в Вавилоне, затем переписана писцами в Иерусалиме. Такая же фальшивка, как и Книга Мормона.

Вермелен равнодушно взглянул на него.

– Вот не надо про Книгу Мормона. Кэмпбелл посмотрел на него удивленно.

– Ты хочешь сказать, что тоже не веришь в это все?

– Нет. Я хочу сказать, что совсем не важно, кто что написал и случилось ли вот это на самом деле, – он указал пальцем на витраж. – Это совсем о другом.

– А о чем?

– Это уж тебе самому решать. Кэмпбелл покачал головой.

– Либо это ложно, либо правдиво.

– И кто это сказал тебе? Он? – Вермелен кивнул в сторону окна.

– Нет. Но если можно просто так взять и выбрать, во что верить, – на что это годится? В чем смысл?

– В выборе. И в том, что твой выбор говорит тебе о тебе же самом.

– Ну так я знаю, что выбрал.

– В самом деле?

– Да. – Кэмпбелл отвернулся. – А про это дело…

– В другой раз, – оборвал его Вермелен, вставая. – Кстати, почему бы тебе с нами не пообедать прямо сейчас?

– Спасибо… это очень любезно с твоей стороны, но я же знаю, что Эмери не хочет меня видеть у вас дома.

– Так я и не домой тебя зову – в «Фазаньем хоре» отличное мясо по воскресеньям.

– Мясо? В воскресенье? – Кэмпбелл засомневался.

– Давай-давай, – Корнелиус уже направился к выходу. – Вставай на скользкую дорожку. Сначала атеизм, потом немного богохульства – и оглянуться не успеешь, как уже обедаешь в пабе в день воскресный.

Снаружи стояла Эмери, она курила и беседовала с Алиевым. После царившего в церкви сумрака солнце казалось очень ярким и, пожалуй, чуть-чуть теплее, чем следовало бы в это время года.

Примечания

1

Характерное расстройство суточных биоритмов, вызываемое связанной с авиаперелетами сменой часовых поясов (прим. ред.).

2

Шотландский протестант-пресвитерианин, последователь какого-либо из ковенантов (соглашений) (прим. ред.).

3

Псалом 113, ст. 24 по синодальному переводу Библии (прим. пер.).

4

Мф. 7:6 (прим. пер.).

5

Крупнейший фестиваль искусств, традиционно проводящийся в Эдинбурге (прим. ред.).

6

Числа 32:23 (прим. пер.).

7

Из песни «Дровосек» знаменитой комик-группы «Монти Пайтон».

8

Блюдо индийской кухни (прим. ред.).

9

Великая благодать (англ.) (прим. пер.).

10

Послание к Римлянам 3:9—20 (прим. пер.).

11

4-я книга Царств 5:18 (прим. пер.).

12

Библейские персонажи исполинского роста (прим. ред.).

13

Птица, обитающая в Новой Зеландии (прим. ред.).

14

Небольшое сумчатое животное, напоминающее кенгуру (прим. ред.).

15

Некогда эдинбургский купец (лат.) (прим. пер.).

16

Искалеченный (исп.) (прим. пер.).

17

Девиз движения «Соседский дозор», весьма популярного в Великобритании (прим. пер.).

18

Уильям Броди, или декан Броди (1741–1788), был известным торговцем а также деканом гильдии ремесленников, депутатом городского совета и одним из самых видных краснодеревщиков во всем Эдинбурге. Он ремонтировал шкафы, устанавливал замки и делал прекрасную мебель. Правда, днем. Ночью же Броди превращался в вора, обкрадывая тех, кого недавно обслуживал. Его история послужила источником вдохновения для «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» Роберта Льюиса Стивенсона. Давид Юм (1711–1776) – один из самых известных шотландских философов, представитель эмпиризма и агностицизма (прим. ред.).

19

Книга пророка Исаии 48:22 (прим. пер.).

20

Слово языка маори, обозначающее светлокожего новозеландца (прим. пер.).

21

«Твердыня наша – вечный Бог» (нем., баптистский вариант перевода). Популярный евангельский гимн, написанный Мартином Лютером в 1529 году на основе 45-го псалма (прим. пер.).

22

Ирландский проповедник христианства в Шотландии (VI век) (прим. ред.).

23

Дэниел Клемент Деннет (англ. Daniel Clement Dennett; род. 28 марта 1942) – американский философ и когнитивист, чьи исследования лежат в области философии сознания, философии науки и философии биологии (прим. пер.).

24

Книга Судей, гл. 17, взято из синодального перевода издания Московской патриархии 2001 года (прим. пер.).

25

«Новостное агентство Джессики» (англ.).

26

Айдору (яп., от искаж. англ. idol) – японский тип медийной звезды, отличающейся особенно юным и невинным видом (прим. ред.).

27

Древнеегипетская мера длины, приблизительно равная полуметру.

28

Послание к Евреям 10:38 (прим. пер.).

29

Это цитата из комического детектива, пародирующего Конан Дойла: «Лестрейд и знак девяти» М. Дж. Троу (прим. пер.).

30

Музей и научно-развлекательный центр в Эдинбурге, посвященный истории Земли (прим. ред.).

31

Бытие 36:31, 1-я Паралипоменон 1:43 (прим. пер.).

32

1-е послание к Коринфянам 14:34–35 (прим. пер.).


на главную | моя полка | | Ночные проповеди |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения



Оцените эту книгу