Пролог

— Дед, а ты, правда, умирать собрался?

— Да, солнышко.

Смешная она, моя правнучка. Восемь лет, — какой прекрасный возраст! Смотрит с любопытством и разговор о моей неизбежной кончине ее не пугает. Зачем я с ней говорю? Люблю ли я ее, так как любил когда-то внучек? Тлеет что-то в сердце. Не горит…

— А тебе не страшно?

— В этой жизни хорошо было, а с Аллахом еще лучше будет!

— Это с Богом?

— С Ним, внучка…

— А почему ты сказал с «Аллахом»?

— У Бога много имен и все они прекрасны…

В самом деле, почему? Наверное, по-настоящему в Бога начинаешь верить, когда стоишь на пороге смерти. А Коран когда-то сын принес. Вот, рядом на тумбочке у кровати томик и лежит. Читаю…

— А ты точно умрешь?

— Точнее не бывает…

Так хочется посмеяться. От души, как раньше. Нет сил…

— Я не хочу, чтобы ты умирал!

Недовольно смотрит, но не плачет. Глупый ребенок, она ничего не понимает. Не знает, как болят спина и ноги, как ломит в костях, и нет сил, чтобы рассказать кому-нибудь об этом…

— А ты об этом не думай.

— Дед, а чего ты у Бога просишь?

Хороший вопрос! Спасибо, что надоумила. Чего бы попросить напоследок? Хотел бы я быть таким как ты, молодым. Ребенком? Да хоть бы и так! Но если можно было бы загадать два желания, то очень бы я хотел, чтобы со мной остались и память о прожитых годах и опыт.

— Дед, ты спишь, что ли?

— Сплю, солнышко. Устал я. Иди к маме…

Мезолит (15-6 тыс. лет назад). Европа

Глава 1

Голова не болела давно. Лет так с сорока восьми. А раньше мигрень мучила часто. Повезло однажды узнать о Гингко-Билобо — реликтовом растении, единственным сохранившимся представителем класса Гинкговые. Товарищ вырастил его на участке и подарил пакет с высушенными листьями. Я стал их добавлять в чай. Вот с тех пор и забыл о головной боли.

Открываю глаза и не понимаю, где нахожусь. Точно не в постели. Хотя совсем недавно разговаривал с правнучкой!

Пахнет гарью и чем-то кислым. Темно, вверху небольшое отверстие, но снаружи, наверное, вечереет.

Пытаюсь приподняться, в глазах темнеет и начинает тошнить…

* * *

Господи, ну зачем так меня трясти?!

Какая-то девчушка прижимает меня к груди, подвывая, раскачивается, а мне от этого не очень хорошо.

Пытаюсь оттолкнуть ее и вижу узкие кисти с маленькими пальчиками!

Не может быть! Неужели правда, что есть жизнь ближняя и последняя?! А ближних сколько? Что я там Ирочке о своих желаниях говорил?..

Все еще чувствую себя скверно, но голова уже не болит и в глазах не темнеет от напряжения.

Понимаю, что мои желания сбылись. Сейчас я ребенок и помню, что звали меня, Игорем Андреевичем и было мне девяносто четыре. А что оказался в месте, мягко говоря — неприятном, так это все одно лучше, чем доживать последние дни, лежа на ортопедическом матрасе.

Наверное, мои усилия утихомирить качку замечены. Девушка перестала скулить. Держит меня за плечи и внимательно смотрит. На первый взгляд ей чуть больше двадцати, но грудь большая с крупными коричневыми сосками, на правом выступила капелька молока…

Глаза темные, брови густые. Нос прямой, крупный, губы полные, а лицо вытянутое. Волосы вроде русые, завязанные в узел на макушке и блестят.

В ее глазах вижу радость сменяющуюся укором. Слышу приятный, но с хрипотцой голос:

— Лоло, не бегать, не бегать!

Грозит указательным пальцем и прижимает меня к груди.

Да уж. Содержательно…

Снаружи доносится мужской голос:

— Таша! Таша!

Девушка насторожилась, бережно опустила меня на пол и выскользнула из чума. Так я решил назвать свое теперешнее жилище. Его пол устилают шкуры с жестким ворсом. По центру очаг, выложенный из песчаника. В нем тлеют угли. Концы длинных жердин собраны вверху у отверстия дымохода и перевязаны ремнями. Они составляют каркас жилища. Снаружи вся эта конструкция покрыта берестой и шкурами животных. На уровне пола, наверное, присыпана песком. Щелей внизу не видно, да и не дует. Места вокруг много. Чум высокий, навскидку метров пять, а в диаметре где-то десять-двенадцать.

* * *

Через два дня я уже знал, что случилось с малышом, тело которого стало моим.

Родился он в племени Рыб. Два рода последние семь лет становятся зимовать на обширной песчаной дюне у реки.

Дюнку навеяло посреди заливного луга, что раскинулся перед хвойным лесом. Внизу по течению реки за гранитными валунами и заболоченной затокой зеленеет лиственный лес.

На те камни жители племени ходили справлять нужду. Вот там малыш переживший восьмую зиму и нарушил правило — не бегать, поскользнулся, и, упав, приложился головой о выступ.

Правила — это что-то! В прошлой жизни рассказал бы кто, никогда не поверил бы! Бегать нельзя никому, потому что можно споткнуться, упасть и сломать ногу или руку. Такой ребенок или взрослый становился тут же обузой роду. Все нужно делать степенно с расчетом.

У племени есть свой шаман, умеющий разговаривать с духами. Он самый старый житель поселка. Зовут его Ахой-медведь и ему аж тридцать две зимы! Живет в полуземлянке в метрах ста от поселка один. Выглядит он действительно как старик: седые космы на голове, усы и борода.

Помочь шаман понятное дело ничем не смог. Успокоил Ташу, мою мать, что духи заберут Лоло быстро и мальчик не будет мучиться.

Отец у меня, конечно, есть, но кто из двух взрослых мужчин рода Выдры, даже мать не знает. Наверное…

Главу нашего рода зовут Лим-камень. Ему двадцать шесть. Для меня пока все они на одно лицо. Этот светловолосый.

Зиму племени пережить не просто, поэтому тут считают зимы, но мне пока удобнее исчислять время годами. Второго мужчину называют Лют-дерево. Он на четыре года моложе. И волосы у него темные.

Живем вместе, точнее ночуем в чуме с четырьмя женщинами рода, братом и сестрой.

Род Тоя-копье зовется Белки, он больше. Их жилище стоит неподалеку в метрах двадцати от нашего дома. Три мужчины, пять женщин и шестеро детей от года до одиннадцати.

Моему брату всего годик, а сестре — уже десять. Почти взрослая. Правда, она дочь другой женщины, пришлой Саша. Ее принял в род еще мой дед женой для себя. Родилась она в другом племени охотников. Те как-то забрели в наши края ну, и поменялись женщинами. Хоть и дикари, но в этом вопросе понимание имеют. Знают о пользе новой крови. Саша из женщин самая старшая. До двадцати девяти лет обычно тут женщины не доживают.

Где я оказался? Пытался ответить себе на этот вопрос сразу же, как сообразил, что попал в чужое тело. Но наверняка правильно и сейчас не смогу. Может десять тысяч лет до рождения Иешуа, а может и раньше, поскольку луков у мужчин племени я не видел. А из прошлой жизни помню, что люди стали использовать лук четырнадцать тысяч лет назад.

Живут тут просто. Ничего не планируют, да и цель — всего одна — добыть еду.

Сейчас весна. Уже трава зеленеет, и появились полевые цветы. Мужчины весь день пропадают на рыбалке. Бьют гарпунами с костяными наконечниками крупную рыбу в затоках. Обычно к вечеру приносят две три. Их добыча похожа на форель. Пока еда есть. Но зимой, судя по состоянию тела Лоло ее было мало.

Я удивляюсь, что рыбу ем с удовольствием. В прошлой жизни представить себе питание одной только ей без гарнира или хотя бы хлеба, вряд ли мог.

Таша дала полизать белый камень. Лизнул. Почувствовал горечь, а спустя мгновение восторг.

Соль! Мать дала лизнуть соль. А это значит, что можно и рыбу и мясо хранить дольше! Сколько же всего нужно еще выяснить!

Пока мужчины на рыбалке женщины племени из шкур копытных шьют одежду, чинят короба и корзины. Где им удалось добыть лозу, пока не знаю.

Дети рядом. Те, что постарше, а это моя сестра, Толо из рода Тоя и ее брат помогают взрослым, а мы — мелюзга предоставлены самим себе.

В соседнем роду детей больше, но не намного. Семилетняя девочка — зеленоглазка ни на шаг от меня не отходит. Ее зовут Лило. А мой сверстник Тошо пока держится в стороне. Ему объяснили, что я еще болен.

Годовалых малышей по одному на род. У моей матери и Тибы-трава.

Всего в племени шесть мужчин это с шаманом и девять женщин. Детей в возрасте от года до одиннадцати — девять.

В племени почти не разговаривают. Слышу время от времени команды вроде — принеси, нельзя, ешь и просьбы — обычно от детей — дай.

Язык? Для меня русский. Может, это как то связано с переносом…

Пока мне не до разговоров. В туалет сходить и то тяжело. Слабость в ногах и голова еще кружится. Хотя самочувствие гораздо лучше, чем стариковское в прошлой жизни.

* * *

Прошла неделя. Мне уже лучше. Гораздо…

Женщины пошли вдоль реки вверх по течению за камнем. Так они называют кремень. В километрах трех от стоянки начинается галечник. Там они уже все выбрали. Искать собираются еще выше. Детей взяли с собой. Даже годовалых.

Нацепили на шеи короба. Таша и Тиба несут малышей в них.

Двадцати четырех летняя Тиса-огонь из рода Белок еще тащит копье с кремневым наконечником.

Хоть и мал я, но с завистью на нее поглядываю. Без оружия чувствую неуютно. Хотя до сих пор ничего такого, чтобы опасаться за жизнь не происходило.

Бреду за мамашей. Под ногами путается Лило. Тошо по-прежнему сам на льдине. Из прошлой жизни тюремный жаргон вспомнился. Пришлось отсидеть в восемьдесят шестом по швейке. Тогда цеховиков косяками принимали и за решетку. Грустное было время, а впрочем, веселого — в жизни было не так уж много…

Один на льдине — буквально сам по себе, вор-одиночка. Это Тошо подходит. Вчера украл рыбий хвост и заточил в сторонке. Тут дети сами еду не берут. Ждут, пока взрослые дадут что-нибудь.

Иду и под ноги поглядываю. Увидел черный камень, и сердце от восторга едва не выпрыгнуло. Уже успел заметить, что поведение и отчасти чувства изменились.

Поднял, посмотрел на просвет. Стекловидный, полупрозрачный точно обсидиан! Теперь я знаю, что нахожусь, где то в Венгрии. Только там, в Европе находили его. Прекрасная страна, окруженная горами. А главное, в горах есть медь и свинец!

Геологией, конечно, займусь, если доживу. А чтобы выжить этот, размером с кулак взрослого мужчины камень сейчас самое настоящее сокровище!

На днях увидел, что Лим оббивает кремень. Нож, наверное, делает. Подошел, смотрю. Ему все равно, не обращает на меня внимание.

Он приставлял к будущей режущей кромке костяное долото и бил по нему обычной галькой. От кремня отщипывались крошки-чешуйки. Вот их я и хотел взять себе, чтобы позже сделать нож. Если эти осколки вклеить в деревянное или костяное основание, то выйдет неплохое изделие. Им можно будет прекрасно резать все что угодно! Только потянулся за ними, получил по рукам. Было обидно.

Показал черный камень Лило. Она повертела его в руках, понюхала и отдала. Спустя какое-то время притаскивает почти такой, немногим меньше! Не удержался, расцеловал. Ей понравилось мое внимание, стала обнимать и гладить по голове.

Нашу возню заметили взрослые. Подошла Таша. Забрала у нас камни и выбросила. Хорошо, что не далеко. Забыв о правиле, я побежал. Схватил один, потом и второй. Очень хотелось сказать ей что-нибудь нелестное об умственных способностях…

Таша говорит:

— Не бегать! Брось! — опять грозится пальцем.

— Не брошу!

Голос звенит, во мне разгорается ярость.

Мать отвечает изумленным взглядом. А потом как ни в чем не бывало, уходит искать кремень.

Остальным теткам пофиг.

Когда в корзинах уже лежали по три четыре камня, женщины засобирались домой. Я позволил себе немного отойти от реки. На глаза попадались одуванчики, лопух, подорожник и крапива. Всю дорогу вспоминал травы и их лекарственные свойства.

Вернулись на закате. Опять поели рыбу и улеглись спать.

* * *

Проснулись с первыми лучами Солнца. Мужчины собрались в лес за мясом. Из их реплик я понял, что охота будет необычной — не такой, как я ее себе представляю. Вчера рыбаки видели, как медведь задрал лося. Как там на самом деле было, кто его знает? Может, лось раненый был или еще теленок, но сегодня они решили забрать у мишки то, что он не успел сожрать.

Бог в помощь! Лишь бы у них получилось. А у меня своих планов много. И первым пунктом стоит найти глину и сделать какую-нибудь посуду. У соплеменников вообще никакой посуды нет. Еще не додумались. А без горшка мне ни клей не сварить, ни травки какой-нибудь заварить.

Найти глину казалось простым делом. В принципе она везде есть. И на лугу и в болоте и в реке вполне могла оказаться. Только копать чем?

Из прошлой жизни помню, что не всякая глина подходит для гончарного дела. Слепить миску из любой можно, а вот обжиг выдержит не вся. Проверялась глина с помощью уксуса. Если плеснуть немного и поверхность зашипит, значит, такая глина содержит много кальция и обязательно треснет при обжиге. Тут, понятное дело, придется экспериментировать. Может, песочка добавить…

Подхожу к матери, та на камне вымоченные ивовые прутья галькой бьет. Дергаю за юбку. Оборачивается.

— Таша, мне нужно пойти, — показываю направление вниз по течению.

— Нет!

Хмурится.

— Нужно!

Встает и идет к чуму. Возвращается с копьем. Вручает его мне и говорит:

— Иди.

Беру и отвечаю:

— Спасибо.

В ее глазах снова изумление…

За мной собралась и Лило. Ее брат, тот, что сам на льдине стоит, раздумывает.

— Нет, — говорю.

Спокойно пошла к женщинам.

А Тошо таки увязался. И что характерно никто из мамаш его не остановил.

Идем молча. Копье зараза тяжелое. Но вещь, судя по всему статусная. Поэтому и волоку сам. Речка разлилась, кругом вода, местами еще ледяная. Оглядываюсь, и ничего подходящего пока не вижу. Просто так копать землю не хочется.

Шли недолго. Вышли к оврагу. Трудно представить, что такую расщелину вымыли ручьи. Но дело они полезное сделали. Там я и обнаружил глину.

Глина бывает белой, серой и красной. Еще жирной и постной. Мы нашли обычную — красную, и мне она показалась жирной.

Поднялся повыше от ручья и сколол небольшой пласт. Вручил малому. Тот не артачась, взял. Нарыл и себе кусочек. Потащили добычу домой.

Мамки заметили возвращение блудных сыновей, но невозмутимо продолжают лупить ивняк. Я же вижу, что они повеселели и тут же слышу их смех. О чем шутят, не расслышал.

Глину бросил размокать в воду у подножия дюны. А пока решил помочь старшим. Выбрал гальку по руке и присоединился к Таша. Тут же был обласкан взглядами.

Еще до заката вернулись добытчики. Притащили ногу и немного ребер. Я был прав, лось тот теленком оказался.

По этому поводу сложили костер у чума. Пировали оба рода вместе. Пока лосятина жарилась, Той-копье стал рассказывать, как у мишки добычу стырить удалось. Ну как рассказывать, в основном — показывать. От этой пантомимы стало мне и смешно и грустно. Наверное, они все тут телепаты. Иначе, как объяснить их восторг?..

Мясо стали пробовать почти сырым. Меня такая еда не устроила.

Спустился за глиной, обмазал кусочек и прикопал в угли на краю костра. Взрослым не до меня уже было. Устроили они сексуальную вакханалию. При детях то. Тьфу…

А лосятина приготовилась вкусно…

* * *

Утром мужчины куда-то ушли, а женщины снесли на солнышко размочаленный ивняк и принялись щипать из него волокна. То, что они веревки собрались вить, я понял еще вчера.

Проверил мокнущую глину.

После ночи в воде она стала мягкой и лепится хорошо. Хотел попросить Таша сплести маленькую корзинку, чтобы обмазать ее, а после сушки обжечь. Посмотрел на скудные запасы подготовленного материала и решил, что попробую просто вылепить руками.

Потащил глину на камни и начал ее месить, добавляя время от времени речной песок.

Лило и Тошо тут как тут.

Работаю и разговор с ними веду. Беседа у нас особая: я обо всем подробно рассказываю, мол, глину готовлю, потом горшок слеплю, высушу на солнце и обожгу в печи, а они внимательно слушают. То, что печи у меня пока нет и, вряд ли, они знают, что это такое — никого не смущает. Слушают и внимают.

Глина стала лепиться как пластилин. Хорошо!

Вылепил круглую болванку и стал палкой выбирать лишнее. Когда изделие стало походить на горшок, оставил работу и пошел к Таша клянчить скребок, которым обычно пользовались для снятия мездры со шкуры животных.

Она принесла сумку и высыпала содержимое передо мной. Сразу же увидел то, что лучше всего подошло бы для реализации моей задумки — длинную и немного изогнутую пластину кремня.

— Я это возьму.

— Бери.

Таша, загадочно улыбаясь, собрала скребки и проколки назад в сумку и отнесла в чум.

Я какое-то время тщательно и понемногу, используя кремневую пластинку, срезаю глину с внутренних стенок будущей посудины.

Потом леплю венчик, ручки и приделываю их на горшок. Получилось что-то похожее на казанок с двумя ручками по бокам.

Его я оставил там же на камнях, чтобы глина просохла на весеннем солнышке.

Любуюсь. Со стороны горшок смотрится очень даже хорошо!

Лило и Тошо, если судить по их восторженным взглядам, полностью разделяют мое мнение.

Пришло время подумать о том, как буду обжигать первенца. Решил, что и на открытом огне обожгу, и в печи запеку.

Неподалеку от чума в основном руками в песке выкопал ямку сантиметров на семьдесят в глубину и столько же в ширину. Дети с радостью помогали.

Закончив эту работу, взял копье, корзину и поманив Лило с Тошо, направился к оврагу.

По дороге снова говорю с детьми.

— Посмотрите как красиво вокруг! Небо синее, а облака на нем как комья снега. Река шумит, птицы поют и трава шелестит. Слышите?

Что они на самом деле понимают из того, что слышат, я не знаю. Лило после моего вопроса, заливается смехом, а Тошо прячет робкую улыбку.

Наковыряв из стенки оврага глины, сложил куски в корзину и вручил ее помощникам. Сказал им, чтобы шли домой. Объяснил, что это все нужно положить в воду.

Оба закивали.

Когда дети скрылись за валунами, отправился к лиственному лесу. Он оказался гораздо дальше, чем мне представлялось. Пришлось вернуться.

Приятно удивился, обнаружив глину замоченной, еще больше, когда услышал, что дети, устроившиеся неподалеку, о чем-то говорили…

Увидев меня, Лило подбежала и обняла. Не помню когда переживал такие приятные эмоции.

* * *

Когда до меня донеслись крики женщин племени, я тащил горшок в укромное место. Он немного подсох, а к вечеру на камнях появится слишком много людей. Как бы ни разбили…

Что у них могло случиться? Обычно женщины работали тихо. Пристроив казанок между опор чума, побежал к ним.

Вижу, Саша лежит на спине и орет. Пожимает колено к груди. А остальные бестолково скачут вокруг и кричат:

— Ахой! Ахой!

Поначалу, подумалось, что они расстраиваются — ахают. Потом вспомнил, что так шамана зовут. «Ну, сходил бы кто-нибудь, позвал бы», — думаю, а сам присаживаюсь возле Саша и пытаюсь рассмотреть, что у нее с коленом стряслось.

Заметив меня, женщина перестала кричать и сама показала распухший и покрасневший сустав. Наверное, полдня за работой просидела на корточках вот он и воспалился.

Вспомнив, что лопух снимает воспаление суставов, нарушая правило, бегу в чум. Хватаю копье и так быстро, как умею, бегу на маленький холмик стоящий почти на опушке леса к зарослям лопуха. За мной припустилась и Таша.

Думал, мамаша ругаться будет. Нет. Помогла выкопать корень. А я и листьев прихватил. Позабылось, что именно может помощь в таком случае.

Назад вернулись тоже бегом.

Хватаю гальку и перетираю корень с листиками на валуне. Таша мягко касается плеча, забирает у меня гальку и сама размочаливает корневище.

Пока мы готовили лекарство, приходил шаман. Только взглянул на ногу Саша и тут же ушел. Девушки расселись вокруг приболевшей и рыдают.

Подошли и мы с Таша. Она в обеих ладошках принесла кашицу из корневища и листьев, а я большой лист.

Намазали больное колено тем, что приготовили, обернули листиком и зафиксировали волокнами ивняка.

Я говорю:

— Саша, иди в чум. Нужно поспать.

Она поднимается и ковыляет к жилищу.

Тетки реагируют нормально. А я вот, задумываюсь: почему их поведение так поменялось?..

* * *

Утром узнал, что Саша чувствует себя лучше и женщины сами копали корни и рвали листья лопуха, готовили смесь и меняли компресс!

Справедливо полагаю, что теперь свободы реализовывать свои желания прибавится.

Так и оказалось.

Беру копье, подзываю Лило и Тошо, вместе отправляемся к лесу. Ожидаю от мамаш окрика. Тихо. Так и дошли до опушки.

Правда, нас с дюны женщины все еще должны видеть.

Бродим, собираем ветки. Сколько могут унести в руках дети? Немного. Вернулись. Оставив поклажу у ямы, выкопанной вчера и снова пошли.

Ходили раза три.

Прямо в яме сложил костер. Принес из чума угли в горшке. Поджег ветки. Сидим втроем у костра, я запекаю бока первенца. Лило и Тошо время от времени ветки в огонь подкидывают.

На небе ни облачка. Солнце припекает, а тут еще жар от костра. Не думал, что мое желание выкупаться приведет женщин и детей к такой панике.

Отставляю в сторону казанок и бегу к воде. Почти сразу ныряю. Водичка бодрит, но как приятно!

Выныриваю, а на берегу и женщины, и дети кричат, руками машут. Таша и Лило в слезах. Выбегаю из воды чтобы их утешить, получаю затрещину вначале от мамы, а потом и от крохи Лило.

Настроение утешать их сразу же улетучилось. Иду к костру, присаживаюсь, беру казанок и продолжаю обжиг.

Ну, хоть бы кто поинтересовался, что я в реке делал? Снова тихо и снова все при деле. Отходчивый народ в нашем племени и не любопытный…

Когда костер догорел и ветки закончились, я разгреб угли к краям ямы, поставил казанок в средину. Поглядывая на женщин, снял с чума кусок шкуры и накрыл им яму. Сверху песочком закидал. Все хорошо, всем все равно.

Пока изделие запекается, решил дамочкам помочь. Хоть и тяжела для детских пальцев работа, но старался, как получалось до вечера.

Появились мужчины, принесли рыбу.

Тиба собрала ивовое волокно и унесла в чум белок. Размочаленных прутиков осталось совсем немного. Другие женщины, бросив работу, побежали встречать рыбаков.

Я откопал шкуру и, подцепив палкой за ручку, вынул казанок из ямы. Пока он остывал, всю рыбу уже запекли. Ну, ничего, удивлю всех завтра. Главное, что звон от керамических стенок приятный…

* * *

Просыпаюсь от крепких объятий Саша.

«Не души меня своей любовью», — думаю, а сам пытаюсь вырваться.

Как оказалось краснота, и опухоль на ее колене к утру почти пропали. До полудня женщины то и дело бросали работу и прибегали потискать меня. А мы с Лило и Тошо между прочим очень важным делом занимались — лепили посуду!

Пришел и шаман.

Ахой стоял в метрах трех от каменной гряды, где мы обустроили гончарную мастерскую, и наблюдал за нашей работой. К его присутствию я уже успел привыкнуть и когда услышал: — Лоло, подойди, — вздрогнул от неожиданности.

Проявлять строптивость в этом случае счел неуместным. Подхожу и говорю:

— Слушаю тебя Ахой-медведь.

Он теребит длинную, доходящую до впалого живота бороду и пока молчит. Я терпеливо жду, пока самый старший в племени решит что-нибудь. Наконец, он посмотрел на меня и заговорил:

— Скажи, Лоло…

Наверняка он знает, чего от меня хочет, а то, что вопрос ему сформулировать трудно, для меня уже стало очевидным.

— Я отвечу тебе Ахой. Что мне сказать?

Мне почудилось, будто слышу, как у него мозги скрипят.

— С тобой говорят духи?

Что ему ответить? Нет — не скажешь, ибо вопросов потом еще больше будет. Попробую согласиться.

— Да, Ахой. Они говорят со мной.

Шаман кивнул и отправился восвояси. Я так и не понял рад он или напротив — огорчился.

К появлению охотников мы израсходовали весь запас глины и успели еще столько же принести. Четыре чашки и две тарелки сохли на камнях чуть дальше того места, что облюбовали соплеменники.

Вернулись мужчины чуть позже, чем обычно. Той загарпунил двухметрового сома, и притащить к стойбищу его, наверное, было не просто.

Я, конечно, обрадовался, что сегодня смогу испытать казанок в деле.

Пока взрослые потрошили рыбину, я развел в яме костерок, принес в казанке воду и поставил его на огонь.

На мою просьбу порезать небольшую рыбку Таша отмахнулась. Это сделала Саша. Она пошла со мной к огоньку и смотрела, как варится рыба. Ну, а варилась она недолго. Едва ее глаза побелели, как я заранее приготовленными рогульками вынул казанок из огня. Он не треснул!

Наколов палочкой кусочек, выложил на лопуховый лист. Предложил Саша попробовать.

Взяв в руки лист с рыбой, она подула на нее и немного откусила от угощения. С диким визгом, еще прихрамывая, нарушив главное правило, побежала к чуму. Удивился не только я. Все тут же бросили заниматься делом. А Саша тычет лист то Тиса, то Таша, то Тука. Наконец, Той все это представление прекратил, забрав у Саша рыбу, особо не раздумывая, отправил ее в рот.

Прожевав и выплюнув кости, он зацокал языком и вынес вердикт:

— Хорошо, дай еще!

Мы варили рыбу до ночи. Пока Луну не затянуло тучками.

Глава 2

Открываю глаза и понимаю, что-то произошло: в чуме никого нет! Почему никто не разбудил и где сейчас соплеменники?

Отверстие дымохода открыто, столб солнечного света наполнен пылинками. В очаге потрескивает сосновое полено.

«Кто-то же его положил туда?»

Сердце успокаивается.

Выхожу наружу и вижу соплеменников, ожидающих меня(!), и в этом нет никаких сомнений: Той-копье и Лим-камень сидят на земле в метрах пяти лицами к чуму; сразу за ними остальные мужчины племени, чуть дальше за спинами охотников — женщины и дети.

Взгляды у соплеменников обычные, без тревоги и ожидания, ни осуждающе и ни с надеждой, без любопытства. Только у Таша и Лило, пристроившейся у ее ног — с обожанием.

Той берет в руки казанок и поднимается. За ним и Лим встает с земли. У него в руках мои камни. Молча, проходят мимо и направляются к лесу.

«Ну, если ушли с моими вещами, то мне нужно идти за ними», — приходит мысль. Так и делаю.

Подходим к жилищу шамана. Они оставляют у входа вещи и так же, не говоря ни слова, уходят к стойбищу.

Понимаю, что с Ахоем что-то случилось и меня назначили новым шаманом. Пока не знаю радоваться или огорчаться. В первый раз вижу его жилище так близко. Устройство лишь только по принципу сооружения похоже на чумы. Если те можно разобрать и перенести на другое место, то навес над выкопанной в холмике ямой размерами, где то два на три метра, вряд ли.

По краям ямы строители этого дома вбили в землю метровые колышки и между ними пропустили тонкие ветки лещины. Слева рельеф холма понижается, поэтому правая стена получилась чуть выше и деревянная крыша покрытая камышом имеет небольшой наклон.

Дымоход сделан просто: сломали часть перекрытия, и положили два поленца у отверстия, чтобы крышка, сплетенная из ивняка, не закрывала его наглухо. Тут же лежит кусок гранита. Наверное, для того, чтобы придавливать крышку на случай ветреной погоды.

Внутри все обустроено, как и в чуме соплеменников. В очаге еще краснеют угли. Пол устлан шкурами. У стены стоят копье, острога и сверток какой-то лежит.

Разворачиваю выдубленную шкурку и при виде рубила, скребков, проколок и шовного материала из сухожилий животных, провощенных и свернутых в аккуратные колечки, радуюсь. На фигурки животных вылепленных из глины смотрю с улыбкой: «Кто— то же додумался вылепить, а сделать горшок, увы, нет».

Чуть позже обнаружил склад из кремневых окатышей, костей и рогов животных, выдубленных шкурок с мехом и просто кожаных кусочков, кусков соли и воска(!).

Кусок чистого воска размером с голову ребенка обрадовал больше всего. Применить настоящий воск можно и в быту и в медицинских целях. В прошлой жизни такого не найдешь. Пасечники в вощину обычно добавляют парафин.

Вытащил из жилища все вещи наружу. Вынес подальше объедки в виде рыбьих костей, ореховой шелухи и прочего мусора. Как смог выбил и вытрусил пыль из шкур.

Решил сходить к реке казанок вымыть и забрать вчерашние поделки. Поднимаюсь на дюну, а в стойбище никого нет. У подножия уже куча глины мокнет…

* * *

Пока заселялся, время текло незаметно. Еще за землянкой обнаружил навес, под ним ветки, колоды…

Собрался какую-то часть из запасов хвороста занести в дом. Когда разбирал, заметил еще один сверток. В старую с проплешинами шкуру обернуты древки для копий и заготовки поменьше. Вот разбирая все это добро, слышу голос Таша:

— Лоло!

Выхожу к ней. Мать стоит в метрах пяти и ближе, чувствую, не подойдет. Наверное, суеверия какие-то. Едва увидела меня, положила на землю рыбину и убежала.

Смотрю ей в след и замечаю на небе звезды, хоть вокруг еще и не темно. Думаю, что пару часов сумерки продержатся.

Поскреб рыбу кремневой пластинкой, выпотрошил. Руки в крови, да и рыбу помыть не мешало бы. Пошел к речке. На всякий случай стойбище обхожу стороной.

Вышел на бережок к камням и вижу на них горшки, тарелки…

«Когда? Как? Кто показал?!»

А тут и гадать не о чем. Лило и Тошо все видели и даже сами пробовали лепить. Вопрос в другом — как столь неразговорчивые соплеменники смогли расспросить детей, все для себя уяснить и повторить то, что увидели первый раз вчера?

Вспоминаю, с какой легкостью женщины приняли сбор лопуха и компресс для Саша и понимаю, что удивляться тут нечему. Достаточно показать, если сочтут полезным — повторят.

«Старый дурак! Даже обезьяны учатся друг у друга — обезьянничают. А ты в людях усомнился», — улыбаюсь. Приятно не только чувствовать, но и быть молодым!

Положил рыбку на бережок и медленно вхожу в воду. Холодная! Но телу Лоло привычно. Вспоминаю, как когда-то в двадцатиградусную морскую заходил, поеживаясь, задерживая дыхание, а тут просто иду и с удовольствием ныряю.

Лег на спину, смотрю в серое небо. Слова благодарности Всевышнему вырвались сами:

— Спасибо, Господи!

* * *

Все как в прошлой жизни: вроде уже и в сон клонило, а впустишь мысли и все — сна ни в одном глазу.

Подумалось о шамане. Куда он пропал? Узнал, что я в отличие от него действительно слышу духов и ушел умирать в лес? Скорее всего, так.

Подбросил хворост в очаг и взял небольшую, сантиметров тридцать длиной ветку. Обратил на нее внимание, когда разбирал наследство Ахойя. Структура дерева показалась не такой, как у других заготовок. Концы рубилом тесанные, но не размочаленные, как на других деревяшках.

Попробовал острой пластинкой обозначить рукоять будущего ножа. Дерево оказалось твердым.

Сижу, скоблю, пытаюсь вырезать подобие гарды, срезая лишнее на рукояти, и думы думаю.

Хорошо, что теперь сам живу. Работать смогу без лишних глаз. С другой стороны уже привык к зеленоглазке, Тошо и женщин племени как-то не хватает. Странно. По-стариковски днями мог ни с кем не общаться, а тут перспектива одиночества угнетает.

Ахоя звали, когда в племени что-то случалось. Интересно как часто он приходил сам? Наверняка мог в любое время, если бы хотел…

Сделаю нож, займусь луком.

А надо ли? Смогу ли я натянуть такой лук, чтобы стрела, выпущенная из него, раздробила птице кости или пробила шкуру животного?

Не о том думаю!

За все прожитое в новом мире время так и не узнал на что способно тело Лоло. В любом случае тренироваться начну. Подберу древко по росту, стану учиться метать.

Не мешало бы атлатль (копьеметалка в Мексике) вначале сделать. А под него уже и древко подбирать.

Допустим, есть у меня и дротик и атлатль, что голым в лес пойду охотиться? Оно, конечно, пока особых неудобств от рассекания голышом не чувствую, но скоро насекомые появятся, да и ветки, иголки… А если укусит кто? Нет, вначале нужно позаботиться об одежде и не такой как у соплеменников. Шкура, обернутая вокруг талии, у мужчин еще накидка прикрывающая грудь и спину, кожаный шнурок на поясе, чтобы «пончо» не вращалось на шее. Кутюрье нервно курят в сторонке от гениальности идеи.

Обуви не видел, но наверняка что-то у них есть. Зимой все-таки холодно…

Чувствую, глаза закрываются. Отложил скребок и деревяшку, прилег на шкуры.

* * *

Легко отжался сто раз! С улыбкой вспомнил, как учил отжиматься десятилетнего внука. Парень от напряжения даже пукнул, а нормально и раза не отжался. Что Сережу вспоминать, сам в лучшие годы больше пятидесяти не мог.

От приседаний тоже не устал. Попробовал бой с тенью. Тут облом случился. Голова знает как надо, а тело пока не может. А если потанцевать?

С танцами получилось чуть лучше. Тело гибкое, пластичное. Как-нибудь нужно попробовать с Тошо побороться. Наверняка у соплеменников существует какое-то соперничество для определения статуса среди мужчин.

Вышел на воздух, чтобы продолжить строгать основу ножа при дневном свете и невольно взглянул на поселок.

Надо же! Народ у ямы моей толпится. Соплеменники посуду обжигают. Интересно, когда готовить в ней начнут, треснет или нет? Если с другой стороны посмотреть все равно польза будет. Вода под рукой всегда пригодится.

Движимый любопытством, положил скребок и заготовку на землю, иду к стойбищу.

Навстречу бежит Лило. Тоже хотел сорваться к ней, но удержал себя. Не по статусу говорящему с духами нарушать правила.

«Хе-хе…»

— Лило, не бегать!

Тут же закричала Тиба и девочка останавливается, не добежав совсем чуть-чуть. В глазах стоят слезы, вот-вот заплачет.

Обнимаю малышку и говорю:

— Пойдем, посмотрим, как у них получается.

— Хорошо делают, — отвечает она.

— Кто научил?

— Ты.

Вот значит как!

Получилось у соплеменников действительно неплохо, скорее — хорошо. Некоторые поделки выделялись кособокостью, у других стенки получились в два пальца, но увидел я и шедевры получше моего казанка. Кто-то из племени явно не обделен талантом скульптора.

Пока я разглядывал горшки и «тазики», народ сбился в кучу и, судя по их взглядам, я должен сейчас что-то сделать.

Стучу ногтем по пузатым стенкам горшка, прислушиваюсь. Река шумит и лес, ничего не слышу. Беру горшок в руки, поднимаю к уху и после щелчка пальцами слышу глухой звон. Интуитивно чувствую, что этот горшок может треснуть.

Пока проверял посуду, соплеменники взирали на мои манипуляции, пребывая в состоянии мистической экзальтации.

Когда я разделил изделия, отставив в сторону те, что, по моему мнению, не удались, Той прихватив из разных партий небольшие мисочки, направился к реке. Остальные сели на землю, не выражая заметных эмоций.

Предсказуемо вожак «белок» поставил оба глечика на огонь. Когда вода в них закипела довольно сноровисто, используя палки, вытащил посудины из огня. Народ заулыбался. Мужчины стали лупить друг друга в грудь и по плечам, женщины обниматься и тискать детей.

И все-таки одна мисочка треснула. Прямо в руках у Толо — мужчины из рода Белок. Он виновато смотрел на вожака, но тот лишь махнул рукой и засмеялся. Напрягшиеся было лица соплеменников, тут же расцвели улыбками.

Горшки, что вылепила моя сестра Миши и Тина из «белок» оказались лучшими. И та и другая получили прозвище — Глина.

* * *

За строганием основы ножа пролетела неделя или дней десять. Взялся считать. Распорядок дня уже сложился. Просыпаюсь чуть позже соплеменников, но и ложусь, когда глаза начинают закрываться. Утром делаю зарядку, приучаю тело к боевым навыкам из прошлой жизни, бросаю в холм как копье палку с обожженным и заостренным концом. Потом иду в поселок, перекидываюсь парой фраз с Таша, обстоятельно общаюсь с Лило и Тошо. Ребята с каждым разом говорят лучше. В смысле уже вместо «хорошо» по любому поводу используют другие определения вроде — «красиво», «нравится». Взрослые так не говорят. Потом возвращаюсь к себе и работаю.

Надоело только ужинать. Вечером сам прихожу к чуму за рыбой, стараюсь растянуть порцию на завтрак и обед.

Вспоминаю детали разговоров, каких-то мелких событий, слава богу, ничего серьезного за это время не произошло, и прихожу к выводу, что прошло девять дней.

Завел палочку-календарь. Пока зарубками обойдусь, позже что-нибудь другое придумаю.

Ножу не хватает режущей кромки. Пока только процарапанный паз миллиметра три в глубину. Осталось отколоть от куска обсидиана полоски или микролиты и вклеить.

Оббивать камень не хочу. Обсидиан — почти стекло. И кремень, конечно, может глаз повредить… Знаю другой способ.

Острой кремневой пластиной, стараясь сделать метки одним движением, процарапал на куске обсидиана полоски. Нагрел камень в огне, быстро вынул и щетинкой вырванной из кабаньей шкуры, предварительно смоченной в воде, провожу по крайней метке. Он треснул!

Отколовшаяся от основы пластинка не годилась ни для наконечника дротика, ни для ножа, но ей, по идее, можно резать все, что угодно.

Решил проверить, не откладывая в долгий ящик.

Достаю несколько кусочков кожи. Размечаю контуры ножен по деревянной заготовке. Прорисовываю угольком линии разреза и приступаю к испытаниям.

Не идеально, но порезал. Наделал костяной проколкой по краям дырочки и, пропустив в каждую провощенное сухожилие, связал. Хотел обрезать концы, но передумал. Бахрома по краям ножен смотрелась красиво. Сделал две большие дырки вверху, тлеющей палочкой еще больше увеличил их диаметр, чтобы кожаный шнурок влез. Буду на шее носить как Маугли.

Потом из сосновой ветки выстрогал похожую на нож заготовку, но чуть больше и забил ее в ножны. Обстучал галькой края, потянув кожу, и отложил. Приобретет форму, попробую нагреть над огнем. Точно не уверен но, кажется, что кожа должна затвердеть.

Вторая пластина получилась идеальной. Смотрю на овальную пластинку сантиметров десять в длину и уже вижу наконечник своего дротика. Забыв о ноже, лезу на крышу за гранитным камнем. На нем галькой обстукиваю края пластины.

Разжигаю неподалеку от землянки костерок. Пока прогорает, бегу в лесок и срезаю ветку лещины. Расщепив кончик, вставляю туда заготовку. Тащу к костру миску с водой.

Когда провел по кромке нагретой пластины мокрой ворсинкой и отколол от нее несколько чешуек, сплясал у костра настоящий шаманский танец. Восстановив дыхание, попробовал добиться такого же эффекта снова.

Скол получился чуть больше, но и режущая кромка стала острее. Промучился часа два, но в итоге получил наконечник с идеальной режущей кромкой сантиметра на четыре от кончика. Осталось как-то сделать из нижней части черенок и наконечник-мечта готов.

Рискнул сделать кремнем косые метки в нижней части заготовки, чуть-чуть не доводя царапины до основания. Где-то на сантиметр. В итоге после нагрева идеального скола не получилось, но и не испортил. С обеих сторон отвалились кусочки, напоминающие лунные серпики. Для ножа они не годились, а наконечник получился что надо!

Чуть позже расстроился, правда. Понял, что с наконечником переусердствовал. Уж больно он стал похож на наконечник стрелы. Теперь, случись воткнуть его в кого-нибудь, возможно, чтобы извлечь, придется вырезать. Расстраивался не долго. Решил, что еще сделаю и не один.

Пока возился, а потом сокрушался, пришла новая мысль: «А не расщепить ли мне первую пластинку вдоль. Может, что-то путное для ножа выйдет?»

Стал делать и понял, что мне повезло в самом начале выбрать правильное направление меток. Пластина, кололась не так, как камень. Она крошилась. Вместо одной, получалось две-три с изгибом. С помощью обивания галькой и нагрева удалось подобрать части для режущей кромки ножа.

За этим занятием прошел день.

* * *

С утра начал ругать себя. Вспомнил, что рыбий клей лучше всего варить из плавательных пузырей. А тот, что варят из костей, шкуры и голов больше подходит в качестве лака, пропитки.

Посидел, погоревал, взял гарпун и пошел искать рыбаков. Прошел километра три, размышляя о том, сколько же рыбы надо набить, чтобы сварить хоть немного клея? И вдруг, словно удар грома, вспышка молнии, пришло озарение! Бегу, назад, с одной мыслю: «Только бы какой-нибудь зверь не утащил копыто лося…»

Пока бежал, подумалось, что и сосновую смолу можно попробовать. Тут же отказался от этой идеи, предположив, что она лучше подойдет для крепления наконечников стрел.

Кости, а главное, та, что с копытом лежали там, куда их выбросили соплеменники — в мусорной яме, выкопанной на краю дюны. Ни запах, ни мухи не отбили у меня желание захабарить столь нужный ингредиент. Хорошо, что из соплеменников по близости никого не было. Интересно, какие мысли возникли бы, увидь они меня с костяной ногой? Пугать народ в мои планы пока не входит.

Поставил казанок на огонь и бросил в воду отбитое камнем копыто. То, что немного с костью — даже хорошо. Теоретически для получения клея и кости варят. Помня, что до кипения варево доводить не стоит, часто снимал посудину с углей. Иногда опаздывал, но надеюсь, что клей все равно получится.

Отколол еще одну пластинку обсидиана. Проверенным методом заострил режущую кромку, не меняя формы наконечника. Срезал с палки-металки обугленный кончик. Не хотелось менять древко. Рука уже к этому привыкла.

Очень хочется закончить нож и приладить наконечник на дротик. С улыбкой вспоминаю, что «в дела спешащего, вмешивается дьявол», решаю варить клей еще.

Все чаще приходится подливать воду, но процесс идет!

* * *

Перед тем как уснуть слил густую желтую массу в самую маленькую посудину. Налепили мы с детворой что-то вроде чашек.

Едва проснулся, побежал смотреть, что получилось в итоге. Клей затвердел. Поковырял его немного костяной иглой, крошится. Хорошо это или плохо пока не знаю. Разбил посудину, от формованного куска отколол чуть меньше половины. Положил в миску и залил водой. Оставшуюся часть припрятал в землянке.

Пока клей проходит проверку, решил заняться гардеробом. Разложил у входа в жилище шкуры и куски кожи, прикинул, что для моих отнюдь невыдающихся габаритов кожи, чтобы реализовать задумку хватит. Взял уголек и приступил к разметке выкройки.

Для начала отмерил палочкой длину тела от плеча до пупка и обломил лишнее, чтобы не путаться. Такую же линейку сделал по ширине груди, оставил немного больше.

Вырезал кожаный прямоугольник и сделал полукруглый вырез с одной стороны, что бы будущий нагрудник ни натирал шею. Для спины размер увеличил, но не намного. Потом отрезал две широкие полоски для лямок, по задумке — соединительных. Для нагрудника и спины. Походил, подумал, вырезал еще две полоски, чтобы скрепить обе части «доспеха» в районе талии.

Отверстия в коже делал основательные, чтобы легко вставлялся любой шовный материал от сухожилий и веревки до кожаных ремешков. На первое время собрал с помощью сухожилий, благо от Ахоя «ниток» самой разной длины досталось много. Надел через голову, затянул немного на талии. Удобно. Лишь бы не натирал.

Тут же захотел приладить наплечники. Честно говоря, в этом доспехе не планировал каждый день ходить. Делал от страха столкнуться когда-нибудь с хищником или недружелюбным человеком.

Решил и сделал. Все, конечно, с точки зрения человека двадцать первого века выглядело криво. Как говорили в будущем — «сделано левой ногой», но мне нравилось.

Любуюсь своим творением и посмеиваюсь, представляя себя голозадым и босоногим, но в супер-бупер доспехе!

«Ничего, что-нибудь придумаю», — только мысленно обнадежился, как пришла идея вырезать из самой толстой кожи пояс.

Отрезал полоску шириной сантиметров семь, обернул чуть ниже талии и лишнее обрезал. Проколол с краев по две дырочки. Подобрал из запасов два ремешка и вставил в отверстия. Опоясался, завязав вначале верхние ремни, затем — нижние.

Снял пояс и приступил к нарезке так называемых «передника» и «задника», а к ним еще две полоски, чтобы закрепить подвижные элементы юбки чуть ниже бедер. Получилось в итоге просто замечательно: и поддувает и защищает.

Хотел еще наручи смастерить, но и сил нет, и пальцы болят.

Задумывался и о том, как обувь делать буду. Простой вариант это взять куски шкур, такие, чтобы ступня полностью помещалась и оставались края, которые можно, если сделать отверстия зашнуровать вокруг стопы и щиколотки.

Для более сложного времени потребуется гораздо больше, а главное — нужна кожа. Терзает меня подозрение, что соль, воск и кожа выменяны Ахоем на что-нибудь другое. У соплеменников кожи и воска не видел, а зализанная соль у Таша почти лакомство.

Можно вырезать из кожи что-то вроде стельки, приклеить одну к другой, если клей получится, навощенным сухожилием прошить, прихватывая подготовленные элементы верха. Что-то в итоге да выйдет.

Неустанно массируя натруженные пальцы, пошел посмотреть на клей. Водичка хоть и окрасилась, но кусочек в ней не растворился, а немного разбух. А это здорово! Такой клей не боится сырости.

Оставил воды так, чтобы она едва покрыла клей, и поставил миску на угли. Принес к костру подготовленные микролиты, основу ножа, древко для дротика и наконечник. Нарезал разных палочек-намазок и жду.

Когда клей расплавился миску с углей снимать не стал. Помниться, что работать можно только с горячим. Замазал паз на деревянной основе ножа и одну за другой вставил пластинки обсидиана. Отложил в сторонку просыхать.

На расщепленный конец древка будущего дротика обильно намазал клей, вставил обсидиановый наконечник и стал с усилием наматывать сухожилия. Когда решил, что намотал достаточно, сверху еще обработал клеем.

* * *

Нож получился скорее оружием. Кожу, шкуры или деревяшки куда удобнее резать острой, как бритва обсидиановой пластиной. Не мудрствуя, так же, как крепил наконечник на древко дротика, я приладил несколько пластин к деревянным ручкам.

Чехол для ножа, как и планировал, нагрел над пламенем, потом вынул из него палку. Нож входил свободно, что было хорошо для режущей кромки, но плохо для ношения. Наклеил на крестовину полоски кожи, намотал сверху сухожилия и еще раз намазал клеем. Когда все просохло, лезвие в чехле болталось свободно, а крестовина садилась плотно.

Чуни получились так себе. Обуюсь, когда в лес соберусь. Жарко в них и полагаю, что мочить не стоит: Шкура выделана плохо, может загрубеть, да и запах будет от них еще тот. Решил, что мастерить пока ничего не буду. Лучше с племенем больше времени проводить. Уже жалею, что все делал сам. Все равно придется обучать приобретенным навыкам соплеменников.

Как в воду смотрел!

Просыпаюсь от крика. Слышу голос Тоя.

— Лоло! Лоло!

Выбираюсь из землянки, а он, как и все близко не подошел. Стоит и окатыши обсидиана в руках держит.

— Покажи, — говорит.

Мне понятно, чего он хочет. Недавно подарил Таша и Лило свои поделки — обсидиановые пластинки с деревянными рукоятками.

Глава 3

Вода отходит. Уже кое-где по лужку можно и посуху пройти. Но все же для демонстрации новинок и обучения выбрали тот холмик, где заросли лопуха. Так сказать — на нейтральной территории. И от моей землянки, и от стойбища — место равноудаленное.

Как я показывать буду, смотреть захотели все мужчины племени. На мой вопрос о перспективах рыбалки, Той ответил просто:

— Рыбы много.

Уже и я телепатом становлюсь! По жестам и интонации понимаю — Не переживай, рыбы будет много!

Вожак «белок» вытащил из чума рода сверток. Все женщины принялись его разворачивать. По мере раскатывания, вынимали палочки и листики, застрявшие в крупных ячейках.

«Толи бреденек, толи сеть», — решаю.

Тина-рыба принесла веревку и сноровисто начала чинить порванные участки.

К полудню все племя, взяв сети, короба и корзины двинулось вниз по течению. Мужчины несли только копья, а Той прихватил еще и топорик. Я, понятное дело, не мог пропустить столь яркое по меркам однообразных будней событие. Отправился с ними.

Перешли вброд заболоченную балку и направились от реки к лесу. Прошли километров пять-шесть. Идем между березок и осин. Легкий ветерок принес свежесть и запах болота. Вскоре вышли к озерцу, заросшему камышом и осокой.

Той быстро обкорнал поваленную березку, оставив только трехметровую средину. Я заметил, что ствол облеплен трутовиком. Стал озираться в поисках чаги. Вспомнилась история из прошлой жизни.

Чага полезный для человека гриб. Мощнейший биостимулятор. Еще в девятнадцатом веке фармацевты пытались понять, что именно в нем полезно? Крестьяне, экономя деньги на чае, заваривали рыжеватую сердцевину гриба и пили. Никто в таких деревнях не заболевал онкологическими заболеваниями. Это все, что я знал о чаге, когда поехал с друзьями на рыбалку.

Все тогда уже в возрасте были и о здоровье переживали. Увидел я поваленные березки обросшие трутовиком, как позже выяснил — ложным и давай собирать. Феликс смотрел на мои потуги, смотрел, вдруг спрашивает, — что это я делаю? Я тут же выложил все, что знал.

— Мне тоже нужна онкологическая профилактика, — пробормотал товарищ и начал осматривать стволы засохших берез.

Смотрю и он собирать начал. Вдвоем веселее. Насбивали по большому пакету грибов. Обмениваемся впечатлениями, что пахнут они как съедобные и даже рыжую сердцевину в них нашли. Я подробно рассказываю, что именно ее нужно порезать кубиками и высушить. Потом, конечно выяснилось, что мы фигней занимались. Зато посмеялись от души.

Сейчас я знал, что искать. Пока мужчины давили бревнышком прибрежные заросли, медленно продвигаясь к чистой воде, посматриваю на березки, ищу взглядом черные наросты. Знаю, что обязательно найду. Зараженное спорами дерево обычно через двадцать-тридцать лет погибает. То там, то тут в роще у берега озерца стоят сухие стволы, а на земле их еще больше.

Взял топор Тоя, небольшую корзину и углубился в рощу. Сразу нашел два дерева с чагой. На одном черные наросты расположились высоко, а на втором — в самый раз, чтобы попробовать стесать их.

Топорик, так себе — обычный. Отретушированный кремешек сантиметров двенадцать примотанный к палке. Но с работой я и таким управился. Посмотрел снова по сторонам и еще оно дерево заприметил…

Так увлекся, что когда услышал крики, а звали меня, удивился: не замечал раньше за собой отсутствие контроля. Откликаюсь и возвращаюсь на берег. Вижу в метрах пятидесяти еще одну проложенную «просеку».

Той недоволен. Ведь я топор забрал! Оказывается нужны палки для бредня. Пожимаю плечами, показываю на корзину и говорю:

— Польза. Не болеть!

Ну, и руками размахиваю для пущей важности.

Кивает в ответ, берет топор и уходит в рощу. Соплеменники тут же сбиваются у корзины. Берут чагу, нюхают, кое-кто даже в рот сует.

«Ничего, научу народ варить чай».

Вернулся вожак, принес две полутораметровые жердины. Он и Тина примотали их по краям волокуши и стали заводить ее в «просеку». Толо — самый высокий человек в племени, взялся за капюшон бредня и пошел за ними.

Проваливаясь по колено в ил, они вышли на чистую воду и завернули снасть ко второму проходу. Толо загружает сеть, опустившись по шею в воду.

Соплеменники полезли в заросли камыша, топая и крича. Я с интересом, ожидая результата такой рыбалки, направился к месту, где они вытащат волок из воды. Ожидал чего угодно, но количество рыбы и раков, застрявших в веревочных ячейках, меня поразило. Крупные караси закупорили сеть и много мелюзги с ладошку тоже попали в западню. Интересно, что они с таким роскошным уловом делать будут?

А рыбачки очистили волок, тут же его подлатали и снова полезли в воду. Рыбачили, пока не заполнили корзины и короба.

* * *

Женщины потрошили крупных карасей, выбирая икру, а я кружил рядом, собирая плавательные пузыри в миску. Дети нанизывали мелкую рыбешку на прутики, в это время мужчины что-то сооружали над ямой, где недавно обжигали гончарные изделия.

Они воткнули заостренным концом четыре подготовленные заранее палки с множеством обрезанных на сантиметр-два от ствола веточек. На эти «рогульки» по периметру положили перегородки из лещины.

Развели огонь. Когда костер прогорел, парни разложили прутики с рыбой на перекладины и стали кидать в костер свежие ветки ивы. Тут же пошел густой белый дым.

«Была бы соль! Засолить на пару часиков, а только потом закоптить и хранить рыбу тогда можно долго», — мысленно сокрушаясь, я наблюдал, как бока рыбешек начинают менять цвет.

Вечером объедались раками, икрой и карасями, а с утра я показал, как из куска обсидиана получаю острые пластины. Мужчины радовались как дети. Потом принес клей, объяснил, как сумел, что сварил я его из копыта, той ноги, что отобрали они у медведя. Эта новость их расстроила. И не было уже радости, когда первые пластинки приладили с помощью моего клея на деревянные рукоятки.

Пришлось успокаивать, что, мол, из рыбы клей тоже сварить можно. И вообще, в чем проблема? Пойдем в лес, убьем лося и будет всем счастье!

Той просит:

— Покажи…

За те секунды, что находился в метальном ступоре, решил отомстить ему. Отвечаю:

— Покажу.

Понимаю, вопрос «когда» не услышу. Нет у них таких вопросов, как нет и понятий — вчера и завтра.

— Покажи.

Снова говорит, хмуря брови.

Развожу руками и повторяю с нажимом:

— Покажу!

Кивает в ответ…

* * *

«Обещать — не значит жениться».

Тут афоризмы мне вряд ли помогут. Строгаю копьеметалку и размышляю о своем обещании.

Сходил в елово-сосновый лес. Нашел кривую палку. Увидел в ней копьеметалку и подобрал. Еще немного и закончу работу. Получилась удобная ручка, чуть выше небольшое утолщение и изогнутый конец. Если держаться за рукоять, то окончание располагается почти параллельно предплечью, немного загибаясь вверх. Сейчас выравниваю ложе и ковыряю на самом кончике стопорную ямку.

В лесу опробовал чуни. Ходить в них понравилось. Решил выпросить у Таша веревку и сделать травяную юбку. Какой-то мягкой и высокой травы на опушке целые заросли обнаружил. Бродил не долго, но видел огромное стадо косуль голов так на пятьдесят, а может, и больше. Лисицу и беременную волчицу. Напугала она меня до смерти. Спокойно протрусила мимо и скрылась в овражке. Но я-то заметил ее не сразу!

Еды теперь в племени много. Отъедаюсь. И дары озера еще не приелись. Соль у соплеменников для посола все же нашлась. Крупных карасей порезали вдоль хребта и, пересыпав солью, уложили в короба.

Пытался выяснить у Таша где они берут соль, показывает направление — вверх по течению и растопыренные пальцы обеих рук. Смотрю на нее и ничего понять не могу. Сбегала в чум, принесла кремень. Гладит по голове, заглядывает в глаза.

— Лоло…

И ручкой вдаль, по реке машет.

— Таша, там?

Повторяю ее движение.

Думает не долго.

— Там.

Достает из сумки, она у нее почти все время на плече болтается, свой «леденец» и кладет перед собой на землю. Рядом кремень. И снова сует мне растопыренные пальцы под нос.

Беру соль и говорю ей:

— Соль! — потом камень обзываю: — Кремень!

Она повторяет…

— Соль, кремень.

— Соль менять на кремень… — перед тем, как произношу «кремень», показываю десять пальцев: — Так?

Киваю на всякий случай головой.

Сообразительная у меня мамаша! Зависает не долго.

— Так, — отвечает.

Прячет соль в сумку, идет к чуму, чтобы отнести кремень, слышу, повторяет: «Менять, менять».

«Больше с народом общаться нужно», — чешу затылок.

Мужчины теперь не рыбачат. С утра уходят обсидиан искать, а по вечерам, пока солнце не сядет, расщепляют его на пластины. Наверное, менять будут на соль и другой дефицит.

Вместо раздумий о рогах и копытах, мне тоже не мешало бы озаботиться личными запасами.

«Меркантильный…Чего я вообще переживаю? Ведь тут коммунизм строить не нужно. Он есть!»

* * *

Испытания атлатля меня порадовали.

В будущем энтузиасты делали копьеметалки самых разнообразных конструкций. Дротики для стабилизации оснащались оперением. Могу ошибаться, но память зафиксировала прочитанную когда-то информацию о рекорде броска с помощью атлатля на двести тридцать метров. Я запустил дротик метров на пятьдесят! И снова танцевал шаманский танец, потому, что рукой кидал, если целился — на пятнадцать и, максимум на двадцать пять, когда бросок направлял в небо.

«А, что если попробовать самому поохотиться», — мысль вызвала прилив энтузиазма.

Думая в большей степени о маскировке, прежде, чем отправиться в лес, хочу сделать травяную юбку и может быть — чего-нибудь на голову.

По моей просьбе Таша выделила метра полтора веревки.

Нарезал ножом травы. С этой задачей он справился великолепно! Конечно, я справился, но без ножа потратил бы на это дело уйму времени. Навязал метелок так, что над узелком остались колечки. Обмерял веревкой талию, завязал, не сильно затягивая. Обрезал лишний кусок. Таким же способом отмерил и для головы. Нанизал на веревки пучки травы и приоделся. Пока не знаю, как смотрюсь со стороны, но чувство удовлетворения испытываю. Обул чуни и пошел в лес.

Стараюсь во время ходьбы шуметь поменьше. Замечаю по характерным шарикам на земле, что косули в основном держатся у зарослей лещины или в густом ельнике. Там, где я видел стадо несколько дней назад, их теперь точно какое-то время не будет. Объели все, что смогли.

Застучал дятел, и лес сразу наполнился и другими звуками. Слышу крики ворона, стрекотание сорок, от рева медведя бросило в пот. Прислушиваюсь. Вроде, далеко косолапый…

Поглядывая на солнышко, прохожу дальше. Набрел на густые заросли и там увидел небольшое стадо. Косули объедали молодые побеги фундука и, мне показалось, что смогу подойти ближе, не потревожив их. Только показалось…

Я и не думал готовиться к броску, только крался, а животные уже насторожились и медленно пошли от меня вглубь зарослей. Бежать и кидать дротик наудачу, счел неразумным. Развернулся и пошел к землянке, обдумывая новую идею. Появились мысли, что и как нужно показать будущим охотникам. От охватившего меня нетерпения, побежал.

Перебирая наследство Ахоя, обратил внимание на фигурки животных, вылепленных из глины. Сейчас прихватив их, пошел к мужчинам, на облюбованный ими холмик. Увидел, что они сейчас там что-то мастерят.

Мой внешний вид привел мужскую часть населения в неописуемый восторг. Той стал выкрикивать имена женщин и вскоре, почти все племя собралось у мастерской.

Зеленоглазка тут же полезла обниматься. Слышу, шепчет на ушко:

— Ты, красивый…

От ее слов краснею вопреки прожитым в будущем годам. Смеюсь, чтобы нормализовать взбушевавшийся вдруг гормональный фон, отмечая речевой прогресс Лило. И ей смешно…

* * *

То ли я и, правда был неотразим, толи травяную юбку и венок соплеменники сочли удобными, но к вечеру уже все соплеменники щеголяли в обновках. Не знаю, одному ли мне показалось, что женщины стали выглядеть сексуальнее? Было трудно контролировать желание и не бросать случайные взгляды на места, что раньше надежно закрывали шкуры. Таша заметив, куда направлен мой взгляд, а смотрел я на присевшую у костра Тиба, лишь взъерошила волосы на затылке и рассмеялась.

План охоты удалось показать мужчинам только утром следующего дня. Они сами пришли к землянке и когда на зов Тоя я вышел, тут же услышал:

— Покажи!

Собрав для этого все необходимое, отправился с ними к мастерской.

Указываю на большой кусок песчаника, который Лим-камень использовал как табурет и обзываю его — лесом. Рукой указываю на виднеющиеся сосны. Ставлю на камень фигурки животных. Поглядываю на охотников.

Им интересно.

Подталкивая, отвожу их всех за камень и изображаю скрытность. С раза пятого одной и той же сцены моего спектакля они стали осмысленно повторять то, что я им показывал.

Потом я прыгал и кричал, после — развернул фигурки на камне, будто напуганные животные убегают от загонщиков, а сам присел перед ним, изготовившись для броска.

Заметив атлатль в моих руках, Толо все испортил. Пришлось дать всем его рассмотреть. Наконец, все более или менее получилось: Вначале охотники крались, потом стали прыгать и кричать, Той развернул ко мне фигурки и я метнул дротик.

И снова в их глазах восторг и изумление. Бросали по очереди раз по двадцать, а меня жаба давила — как бы с наконечником чего плохого не случилось. Как наигрались, пошли в лес. Я отвел их к тем зарослям, где вчера видел пасущихся косуль. Они и сегодня оказались там. Метров за сто, жестами я показал соплеменникам, что нужно обойти кустарник. Той кивнул и загонщики ушли.

Мне удалось приблизиться к животным метров на сорок, пока они не стали уходить. Затаившись за разлапистой елью, замер. Ожидал не долго. Только услышал крики, как увидел выбегающих из зарослей фундука косуль. Сердце тут же заколотилось и как водится, только сейчас стал сожалеть, что не сделал еще два или три дротика.

Пробежав метров двадцать, животные остановились. Поскольку загонщики приближались, косули пошли ко мне. Крупная самка медленно брела мимо, то и дело оглядываясь. До нее всего метров восемь. Забыв об атлатле, кидаю дротик рукой. Время для меня будто остановилось. Вижу, как черное жало пробивает шкуру, проходит под позвоночником. Отчаянный прыжок раненного животного и падение на живот, конвульсии и стекленеющие глаза.

Когда охотники, крича от радости, подбежали к трофею, я все еще стоял у ели.

Глава 4

Две недели — срок, конечно небольшой. Но две недели ничего неделания, если сравнить с жизнью, где каждый прожитый день был голодным, в трудах и заботах, наверное — долгий. Вспомнилась история, случившаяся со мной, там, в будущем, когда я ждал важного для меня решения от следователя. Он товарищем моим был, обещал помочь сыну. История неприятная вышла, но не о ней мои воспоминания.

Прошла неделя, вторая, а вестей от него все нет. И каждый день я ждал звонка. Наконец он позвонил.

— Привет, прости, что заставил тебя ждать.

— Да ничего. Думал, что ты уже не позвонишь.

Услышав в моем голосе упрек, а сказано было еще тем тоном, он объяснил так:

— Ты понимаешь, для тебя дни проходят, — и очень медленно он стал перечислять дни недели, — Понедельник, вторник, среда. А для меня — понедельник, понедельник, — сказал почти скороговоркой…

Время, оказывается, течет по-разному. Для меня эти дни тянулись долго, но не были ожиданием чего-то и этой особенности восприятия я был рад.

Единственной обязанностью — устраивать шоу у камня с фигурками животных для охотников племени, я не тяготился. Без этого аттракциона парни не верили в успех. Я понял, что шаманить — моя судьба. Дело всей жизни всерьез и надолго.

«Хе-хе».

Маясь бездельем, исключительно чтобы развлечься, сделал к доспехам наручи и простенький шлем, сшитый из двух полос кожи крест-накрест. Поскольку уже без сомнений именовал сделанный комплект «доспехом», то с удовольствием занялся изготовлением меча, прототипом для которого взял ацтекский макуахутл. То было страшное оружие. Деревянный обоюдоострый меч с режущей кромкой из обсидиановых вкладышей. Воины ягуары и орлы — рыцарство ацтеков таким оружием с легкостью перерубали врагам конечности. Меч наносил рваные раны, о которых в будущем скажут — несовместимые с жизнью.

Сделал и отложил к доспехам. Так, на всякий случай.

Пришло время угостить соплеменников чаем с чагой. Чаепитие я представил как ритуал, священное действо. А в процессе важен еще и разговор, общение. На чем я настаивал, увещевая соплеменников.

В один из вечеров зашел разговор о плохих людях. Вспомнила о них Саша. Ну, плохие, злые — люди, они такие, о чем новом я могу услышать? Они везде есть. Когда понял, что раньше племя жило у озера с теплой водой, и зимой в нем можно было согреться, я стал внимательно слушать. Подумалось, что, то озеро питают геотермальные источники. Она сожалела о тех славных временах и напомнила всем, что злые люди убили шестерых мужчин и одиннадцать женщин. Она просто напомнила, но я думаю, что все поняли и то, о чем она не сказала. «Сейчас живем хорошо, может, лучше, чем тогда у теплого озера, а вдруг злые люди придут снова?»

Соплеменники приуныли. У костра стало тихо. Я, молча, поднялся и побежал к землянке. Вернулся к костру в доспехах и с макуахутлем в руках.

В тишине, в отблесках костра я бил и рубил тени врагов. Прыгал и падал, приседал и делал выпады, танцевал, медленно рассекая мечом воздух. Когда закончил, ожидал привычной реакции — покажи, ощупываний и восхищения. На лицах детей восторг читался, а взрослые, все без исключения сидели с каменными лицами. Наверное, мой танец напомнил им те времена, когда половина племени остались на берегах Теплого озера, а выжившие бежали, пока не нашли приют на этой дюне.

Подзываю Тошо и прошу его принести копье. Товарищ, не раздумывая, отправляется к чуму. Приносит.

Я стучу себе кулаком в грудь и приказываю:

— Бей!

Когда он, вцепившись в древко, полный решимости ударить, нацелил кремневый наконечник прямо мне в грудь, стало страшно. Подумалось, что он всего лишь восьмилетний ребенок и ударить сильно не сможет! Тут же вспомнился внучатый племянник из будущего — младшенький Костенька. Он, семилетний, подрался с одиннадцатилетним Андреем. Тогда большой семьей выехали на пикник и дети что-то не поделили. Пока разняли, Костик крепко Андрея побить успел…

Тошо ударил. У костра закричали женщины, мужчины вскочили на ноги. Я понял, что зря все это затеял, но кожаный нагрудник остался цел и от удара Тошо я всего лишь отступил на шаг.

Вот тут и началось вполне предсказуемое поведение. Интерес, ощупывание, обнимашки и похлопывания…

* * *

Через три дня поутру слышу шум в стойбище. Пробираюсь сквозь заросли поднявшейся с мой рост травы, иду к дюне. Там вижу Тоя в доспехах — точной копии моих, с макуахутлем в руке, от удивления падаю на пятую точку.

Той ходил важно, покрикивал на соплеменников, раздавая указания, а они разбирали чумы, сносили в одно место тюки, корзины и короба. Я и сам чуть было не побежал одеваться и вооружаться. Всякие мысли в голову успели прийти. Но вскоре выяснил, что расплодившиеся комары, высокая трава и палящее солнце — знаки того, что племени пора переехать в лес. Новым пристанищем стала полянка неподалеку от того места, где я впервые увидел стадо косуль.

Я как раз положил на землю очередной тюк из шкур и уже собрался вернуться на дюну за новой поклажей, как услышал рычание зверя. Голодная, поджарая, с отвисшими молочными железами волчица неслась на меня. Понимая, что уже ничего не успею сделать, закрываю глаза и думаю: «В этой жизни хорошо было, а с Аллахом еще лучше…»

Повторил пару раз и все еще жив. Открываю глаза и вижу Тоя, горделиво, как античный герой, поставившего ногу на голову зверя. Он стряхнул с меча кровь. Воздев его к небу, закричал так, что сам Тарзан позавидовал бы.

Герой, конечно. А мне уже хорошо от понимания того, что еще немного поживу на этом свете. Тою досталась слава, а мне — почет и уважение соплеменников. За то, что жив, и за «изобретение» доспехов и меча. Кто-то обнимал, а кто-то хлопал по плечу.

Через пару часов все вещи племени перетащили на новое место. Пока соплеменники ставили чумы, копали палками яму для кострища, я решил нести в массы доброе и светлое — найти место для клозета, чтобы потом предложить вырыть небольшую яму и там. Спустился в овражек, что начинался в метрах двадцати от новой стоянки. Навстречу, из под корней старой сосны поскуливая, выкатился серый комочек. Беру щенка в руки и прижимаю к груди. Понимаю, что сегодня не только повезло избежать смерти, но именно из-за этой угрозы еще найти то, о чем пока не мечтал.

«Огородами», чтобы не попасться на глаза соплеменникам бегу к землянке. Пока бежал, сообразил, что надо было проверить — вдруг в логове еще волчата остались. Мой волчонок оказался «девочкой». Всю дорогу тыкался мокрым носом в шею. Особо не раздумывая, решил назвать Муськой. Оставил ее в землянке, вознаградив за терпение куском мяса. Может, и рано ей еще такое есть, но инстинкт подскажет. Мясо то вареное.

Прихватив корзинку, отправился назад, к логову. Там нашел двух волчат. Один забился под корни и рычит. Второй отнесся к моему визиту с безразличием. Спокойно дался в руки и был посажен в корзину.

Стою у сосны и думу думаю, как с третьим быть? Не хочется, чтобы он меня покусал. Пока размышлял, «злобный волк», виновато помахивая хвостом, вылез сам. Посадил в корзину и его.

Все так же скрытно пробрался к жилищу. Представив, что эта троица начнет гадить на мои шкуры, задумался, где поместить зверье? Освободил под навесом для дров немного места и положил туда кусок шкуры. Выпустил из корзины волчат.

Муська мясо съела и встретила меня, пытаясь допрыгнуть повыше. Наверное, чтобы зализать до смерти. Почесал ее за ухом, погладил брюхо, дал немного покусать пальцы. Отрезал кусочек мяса для волчат и пошел к ним. Муська выскочила следом, но сразу у нее это не получилось. Умиляясь, смотрел, как она пытается выпрыгнуть из ямы на выход.

— Молодец! — хвалю щенка, когда выбравшись наружу, он стал атаковать мои чуни.

Положил перед волчатами мясо, засобирался к чумам, чтобы все-таки найти то, что на самом деле хотел. Стал искать Муську и вижу серую красавицу, присевшую неподалеку, чтобы отлить. «Хорошо, если это не случайность…»

Уж очень мне хотелось, чтобы щенок жил в землянке. Решил, пусть сама выбирает то ли с братьями под навесом, то ли со мной.

* * *

О волчатах соплеменники пока не знают. Табу на приближение к жилищу шамана нерушимо. Народ в племени зверей уважает и боится. Наверное, что-то генетическое срабатывает. Еще не знаю, как они отнесутся к щенкам.

Муська живет в землянке. Иногда, мне кажется, что она понимает абсолютно все — и речь, и мое настроение. Кобельки тупые. Не то, чтобы я имел весомые аргументы так утверждать, достаточно просто посмотреть им в глаза, чтобы понять это.

По опыту прошлой жизни пришел к выводу, что животные могут быть яркими индивидуальностями и посредственностями, артистами, и даже незаурядными личностями. А уж характерами, они точно отличались друг от друга.

Хорошо, что пока по большей мере сидят под навесом.

Той все время ходит в доспехах и с макуахутлем. Ничего не делает. Решил, что охраняет племя от плохих людей. Народ относится к бездельнику с уважением. Благо, что рыбы и мяса достаточно. Подумываю, не сплести ли из ивовых прутьев щит. Можно еще тренировочные мечи сделать и подкинуть Тою идею о соревнованиях. Чего только от безделья в голову не придет…

Были мысли смастерить боевое копье ацтеков — тепустопилли. Полностью деревянное и тоже с вкладышами из обсидиана на наконечнике. Крепились они не очень хорошо и если оставались в теле после удара, обычно, раненный человек умирал.

От этой идеи отказался почти сразу. Случись, появиться плохим людям лук помог бы лучше. И охотится с ним, конечно, удобнее. Обсидиановых наконечников для стрел я уже сделал десятка три, а о луке только думал. Смущали меня два момента: смогу ли натянуть его и как подготовить дерево, сделать заготовки для плеч.

Знаю, что подойдет почти любое, даже сосна. Вот только не всякая древесина будет потом «стрелять». Если взглянуть на поперечный срез дерева, то можно рассмотреть темную древесину, состоящую из омертвевших и затвердевших клеток. Она служит твердым скелетом растения. По ее порам из земли к кроне поднимается вода и питательные минеральные вещества.

Древесину опоясывает более светлый слой дерева — луб. Он состоит из живых клеток с тонкой неодеревеневшей оболочкой, по нему вниз спускается сок. Между корой и лубом находится тонкий слой камбия — образовательной ткани, которая обеспечивает рост луба.

Весной образуется ранняя древесина, она более светлая и содержит много пор. Темная поздняя древесина намного плотнее, поэтому именно она представляет наибольшую ценность как материал для лука. Соотношение ранней и поздней древесины всецело зависит от условий роста. Выбирая материал для лука, нужно внимательно смотреть на срез. Лучше подойдет более темный. Идеальный вариант — это толстые темные кольца с тоненькими светлыми прослойками.

«Это сколько же сосен нужно спилить, чтобы найти правильное дерево?!»

«Спилить», — а ведь мысль верная! — «Не попробовать ли мне смастерить пилу?!»

Обратился к Лиму — камню. Попросил его показать все, что осталось после работы с кремнем. Он выставил целую корзину не пригодившихся отщипов и сказал:

— Бери.

Сам дотащить ее к жилищу не смог. Сел перебирать кремешки у чума выдр.

Отложил около пятидесяти, в сантиметр-полтора ширины основания, острых кусочков приблизительно одинаковой толщины.

Не поленился сходить в лиственный лес. Принес оттуда несколько толстых березовых и осиновых веток. Начал строгать дощечки.

Дней через десять, наконец, получилось так, как я себе представлял. Две одинаковые дощечки плотно прилегали друг к другу. Без сучков и со сведенной нижней кромкой, по принципу двухсторонней заточки ножа.

Вставил между ними подобранные куски кремния, залил клеем, и слой за слоем стянул дощечки ниткой из сухожилий. Пила получилась сантиметров сорок. Еще не знаю, как она покажет себя в работе, но я надеюсь, что молодую сосенку должна осилить, не сломавшись. Осталось набраться терпения и дать клею хорошо застыть.

* * *

Когда нашел подходящее дерево и приступил к работе, практически сразу понял — нужна помощь кого-нибудь из мужчин племени. Пила ложилась в руку, в основном прижимаясь большим пальцем к согнутому указательному. Ни сил, ни нужной жесткости мои пальцы обеспечить не могли. Вспомнил, что Лют из нашего рода имел второе имя — Дерево. Вот к нему и обратился за помощью.

Моими глазами он выглядел молодым с короткой курчавой бородкой. Над алыми губами вились тонкие волоски усов. Серые глаза всегда смотрели со странным выражением задумчивости. Он часто дергал себя за нос или подергивал бородку на подбородке. Роста невысокого, как почти все соплеменники.

Лют не только с легкостью спилил пятнадцати сантиметровый ствол, но и разделил его на чурки сантиметров по пятьдесят. Правда, пилу не отдал. Вцепился в нее как ребенок и предъявил очень весомый аргумент:

— Нужно!

Чурки я, как смог, обкорнал топором до состояния корявых брусков и часа по два в день срезал обсидиановыми пластинами лишнее дерево. В итоге получил несколько брусочков древесины с сердцевиной в центре. Половина из тех, что напилил Лют пошли в костер. При строгании в них обнаружились сучки.

Заготовки подвесил сушиться на элементы каркаса полуземлянки, чтобы Муська не испортила. Грызть ветки она любила. Если не треснут, осенью приступлю к изготовлению лука.

Ежедневные встречи с Лило и Тошо, прогулки по лесу вблизи стойбища позволили мне немного побыть ребенком, чувствовать как они и время от времени дурачится. С ними я почти не испытывал неудобства в общении. Словарный запас детей за четыре месяца общения со мной существенно увеличился. А они, общаясь с взрослыми, привносили в жизнь соплеменников новые понятия.

Во время такой прогулки я обратил внимание на рыжие шляпки, едва заметные под хвойным пологом. Вырвав гриб из земли, опознал в нем масленок. Сбегали в стойбище за корзинами и стали собирать. Дети восприняли сбор грибов, как очередную игру. Я же сделал вывод, что соплеменники грибы в пищу не употребляют. Когда наполнили лукошки, я попросил друзей помочь донести корзины к своему жилищу. О табу дети помнили, но любопытство взяло верх. А там нас встретила немного подросшая Муська. Щенок, сморщив верхнюю губу, зарычал. Побросав корзины, Лило и Тошо побежали прочь от страшного зверя. Муська тут же завиляла хвостом и бросилась ко мне «целоваться».

Первой остановилась Лило, за ней Тошо. Увидев меня играющим с волчонком, они робко приблизились. Я почесывал волчице живот, и она сделала вид, что не замечает гостей. Ребята, осмелев, подошли к нам. Минут через пять толкались друг с другом, чтобы погладить моего зверя. Я эту возню между ними прекратил привычным для них окриком.

— Нельзя!

И поманил за собой пальцем.

Показал пару щенков. Тут же мысленно смирился, что их придется отдать в хорошие руки Лило и Тошо. Уже решил, что к стойбищу провожу их. Как бы чего плохого не вышло.

Все обошлось. А Той меня удивил, сказав, что такое время от времени уже случалось. Дети разных детенышей приносили. Потом махнул рукой и добавил:

— Все равно вырастут и убегут…

Глава 5

По моему календарю наступила осень, но в природе пока перемен не замечаю. Разве, что грибов стало еще больше. Когда первый раз насобирал с друзьями, думал, что попробую немного с мясом сварить, что-то вроде супа, остальное высушу, если варево придется по вкусу. Получилось вкусно!

Сходил к соплеменникам и «показал». Теперь собирают и сушат, но только маслята. Я в прошлой жизни ходить за грибами любил, но так и не научился уверенно различать всякие рядовки, зеленушки, моховики…

Поэтому на правах шамана, на все остальные виды наложил табу.

Работы у соплеменников много. Племя небольшое, а животный мир вокруг богатый. Охотники — добычливые. Для шкур места в чумах уже не хватает. И пахнет в стойбище не очень приятно. Хоть и скоблят их, но дубить, как следует, не умеют. Чем-то натирают, потом смывают. Такой мягкости как у некоторых кусочков, что мне попадались, у соплеменников не получается. Все в племени ждут времени, а оно, как я понимаю, вот-вот настанет, чтобы пойти на встречу с другими, живущими выше по реке и поменять кремень и шкуры на кожу, соль и вощину.

Когда узнал об этом от зеленоглазки, Лило похвасталась, что на этот раз уйдет с родом туда, решил расспросить об этом походе у Тоя. Вожаку уже надоело патрулировать от чума к чуму, и он вернулся к привычным для мужчин племени делам — рыбалке и охоте. Ближе к вечеру увидев его у костра, подошел.

Той сидел на бревне. Время от времени Лют притаскивал в стойбище спиленные бревна. Моя пила давно развалилась, но он сделал другую, потом еще и еще. Последняя из тех, что я видел, даже имела ручку.

Той сидел, уперев локоть в ногу, поддерживая голову ладонью. Густые волосы собраны в хвост, широкий лоб покрыт горизонтальными морщинами. Борода с проседью полностью закрывала грудь, и его голова казалось большой именно из-за обильной растительности. Он заметил меня и в усталых глазах вождя белок промелькнул интерес.

— Показывай!

— Я хочу спросить, — присаживаюсь на корточки и грею ладони над костерком.

— А-а-а…

Кажется, он потерял интерес, но мне все равно.

— Кто пойдет к другим?

— Все белки.

— Я пойду?

— Пойдешь.

— Что понесем?

Он выпрямил спину, и будто делая одолжение, перечислил все то, о чем я и сам догадывался.

— Камень и шкуры. Еще черный камень понесем.

Видимо, вспомнив, что последний нашел я, расслабился и даже улыбнулся.

— Черный камень нести нельзя! — говорю и вижу, как серые глаза вожака темнеют. Он засопел и будь я Тошо, уже получил бы затрещину.

— Показывай!

Для взрослых говорить просто привычно. Любой из детей уже попросил бы рассказать. Но я и показать могу, да хоть «на пальцах»!

— Шкуры ты поменяешь на кожу. За одну, — показываю указательный палец, — Отдашь десять! — тычу ему растопыренные пятерни. — А если понесешь топоры и копья, ножи из черного камня, то получишь за один, за каждый — десять, а может, и больше других, нужных вещей!

Говорю медленно, речь сопровождаю жестами, смотрю ему в глаза.

Тонкие губы Тоя вытягиваются в улыбку, а в глазах заплясали веселые огоньки.

— Хорошо! — решает вождь, поднимается и кричит:

— Ли-и-им!

* * *

Полирую кусочком шкуры рукоять будущего лука. Лежащая рядом Муська, подняла голову и навострила уши. Смотрю, гости пожаловали. Слезаю с пригорка, иду навстречу к Лило и Тошо. Те тоже со щенками. Волчата подросли. Уже чуть выше колен. Что-то взрослое, волчье появилось в их движениях. Не было бы у меня своего щенка, пожалуй, уже не рискнул погладить таких зверюг.

Лило как обычно при встрече обняла, а Тошо смешно морща курносый, усыпанный веснушками нос, поинтересовался:

— Что делаешь?

— Потом покажу. Сейчас не знаю, как объяснить. Рассказывай новости.

Тошо мой отказ принял равнодушно и тут же сообщил:

— Завтра уходим!

— Как, завтра?!

Тошо пожимает плечами, а Лило подпрыгивая на месте, затараторила:

— Представляешь, завтра мы увидим новые места, новых людей…

— Других увидим не завтра, — перебил ее Тошо. Задумался, подбирая подходящее слово, — Потом увидим, — и, смутившись, схватил рукоять и стал тащить ее из моих рук.

Посмотреть поделку я ему дал.

Дети как обычно поиграть пришли, а я все думаю, что не готов идти завтра в поход. Полагаю, что нужно подготовиться, но, что именно сделать, пока не знаю. Все казалось, что это случится «не завтра».

Лило толкает в плечо, выводя меня из задумчивости и заявляет:

— Бусики хочу, скажешь Тою?

Взрослые соплеменники носили что-то. Стал обращать на это внимание, когда вожак повесил на шею клыки убитой им волчицы. Какие-то камни вроде куриного глаза, только не галька, а похожие на речной сердолик и агат, как-то раньше в голову не приходило попробовать сделать что-нибудь из примитивных украшений самому. Уже и рот раскрыл, чтобы пообещать, мол, сам тебе бусики сделаю, но представив, сколько времени, потрачу на эту забаву, кивнул, соглашаясь.

Лило на радостях, снова полезла обниматься. А мне в голову дурацкие мысли лезут: «Почему никогда не видел, чтобы она Тошо обнимала?»

* * *

Заснул глубокой ночью, а с рассветом Лило уже звала, чтобы я шел в стойбище.

За то рюкзак сделать успел. Вырезал из шкуры прямоугольный кусок. Нарезал по краям дырок и зашнуровал веревкой. Получился мешок. Если что-то тяжелое положить, то скорее, как раз от какой-нибудь дырки и порвется. Но запасные чуни, завернутые в шкуру наконечники и кое-какие инструменты нести в нем можно. Пришил лямки и — «Вуаля!»

Положил в него еще горшочек с чагой, пару чашек, взял дротик и пошел к соплеменникам. Муська, понятное дело за мной увязалась.

Вижу Тоя в доспехах с мечем в руке. В груди растет досада: «Вот павлин! На войну собрался?! Ему покрасоваться, а конкуренты-поставщики стратегического сырья, увидят готовое изделие и…»

Подхожу к Тою и говорю:

— Вождь…

Он отмахивается, кричит на Тибу:

— Оставь ребенка!

Та уперлась. Ни в какую не хочет оставить кроху с Таша. Получает подзатыльник и, всхлипывая, идет к провожающим белок выдрам.

Той замечает на мне рюкзак и снова за свое:

— Покажи!

— Покажу. Послушай меня!

Кивает.

— Говори!

— Не иди к чужим в доспехах.

Опять хмурится и сопит. Чувствую, отгребу. — Нельзя им показывать! — кричу и топаю ногой.

— Нельзя…

Вдруг он соглашается и спокойно уходит к чуму.

Вокруг тюки со шкурами и наполненные корзины. Внизу камни и изделия из них, сверху — рыбка вяленая. Все по-умному сделано. И тюки и корзины связаны толстой веревкой, чтобы по паре нести через плечо.

Как только вождь переоделся в шкуры, «белки» пошли. Иду замыкающим колонны. Шел так не долго. Толо решил идти последним. Ну, а вождь наш, как водиться, первым.

Шли, молча, сберегая дыхание для ходьбы. И только безразличный ко всему лес озвучивал наше движение вскрикиванием соек и сорок.

Когда я почувствовал тяжесть поклажи, лес становился все более сырым и темным. Сухой соснячок сменился дубовой рощицей, а вскоре и ольховник замигал еле шевелящимися на ветру густыми ржавыми листьями.

Солнце, наконец, пробило облачную муть и стало жарко. А вождь и не думал останавливаться. Мог бы ведь! Хотя бы для того, чтобы дать отдохнуть детям. Даже трусившая рядом Муська, вывалила из пасти язык и время от времени поглядывала на меня с укором.

Часто мы пересекали уютные поляны, поросшие высокой, не по-осеннему сочной зеленою травой. «Вот тут, тут отличное место для привала!» — звучала в голове мысль, а мы продолжали идти.

Просветы среди деревьев становились все ярче и вскоре мы вышли на лужок. По нему пробирались почти вслепую среди высокого ковыля и громадных кустов дербенника с уже поникшими длинными розовыми цветами пока вдруг не вышли к обрыву. Внизу поблескивала речушка, вся в тугих, масляных разводьях струй. По ней плыли седые узкие листья тальника. За рекой широко расстилались сизо-зеленые заросли ивняка.

Той остановился и мы за ним. Но спустя мгновение, отвернув от кручи, он возобновил движение, а я, споткнувшись, едва не толкнул Тиса, заметил на ее спине грязные дорожки пота, услышал прерывистое дыхание.

За лугом вновь начался сосняк. И мы опять стали. Я с трудом поборол желание привалиться спиной к сосенке. Увидел идущего ко мне Тоя и раскрасневшуюся мордашку Лило, крадущуюся за ним. Вождь навис надо мной, как скала и строго, с намеком спросил:

— Разве тебе духи еще не советовали остановиться?

«Они мне уже пару часов кричат об этом!» — хотел сказать ему, но вместо этого, приосанившись, ответил:

— Когда духи посоветуют, я скажу…

И снова «белки» колонной, едва переставляя ноги под грузом тюков и корзин, пошли звериными тропами и меж холмами, поросшими то высокими соснами, то величественными елями. Правда, недолго. Сам еле ноги переставлял. Едва увидел полянку, закричал:

— Стой!

Даже мне показалось, что отдыхаем долго. Успели, и перекусить, а кое-кто и вздремнуть. Муська дрыхла лежа на спине, смешно подергивая лапами. Я поднялся, чтобы спросить, а не пора ли нам идти? Как тут же встали с хвойной подстилки и соплеменники.

Той, не говоря, ни слова двинулся дальше, мы за ним. Я шел, критикуя себя за неосмотрительность.

«Понятное дело, коль духи посоветовали остановиться, то все ждали их позволения снова выступить в путь. Вот только вождь не нуждался ни в чьих советах, когда белки выходили из стойбища! Надо бы впредь не упускать возможности ссылаться на шепот предков…»

Темный еловый лес затих. Глубокое безмолвие царило вокруг. Черные зловещие деревья, клонились друг к другу в надвигающихся сумерках. Чувствую, что пора озвучить совет духов. Снова кричу:

— Стой!

Довольные, тут же сбросив поклажу, соплеменники засуетились как встревоженные муравьи. Мужчины рубили большие еловые лапы, женщины собирали хворост и стаскивали к Тою. Вождь присел на корточки, достал мешочек и что-то высыпал из него на землю. Я услышал стук и увидел сверкнувшую в сумерках искорку. Тут же под его руками появился огонек и, вскоре над сложенным костром взвилось пламя.

«Трут и кремень!» — улыбаюсь от мысли, что впервые вижу, как соплеменник разжег костер. Ведь в стойбище всегда были тлеющие угли…

* * *

Через два дня мы вышли на равнину, упирающуюся в горизонт. Идти по низкой припавшей траве стало легче. Соплеменники оживились, зазвучали голоса и смех. Я так устал, что не пытался вслушаться, о чем они говорят и понял, что мы близки к цели, когда белки остановились сами и опустили поклажу на землю.

Черная холодная река несла ивовые листья. Зябко подрагивали кусты, опустившие в воду тонкие ветви. И посвистывал ветер, гнал над головой темные, местами окрашенные закатом тучи. От ледяной воды свело зубы. Я старался пить маленькими глотками, вспоминая, как в прошлой жизни учила меня мать.

Немного отдохнув, шли снова, пока на речной протоке под обрывистым берегом не увидели дымящиеся костры.

Навстречу нам вышли люди. Их одежда была сшита из меха и мягкой дубленой кожи. Продрогший, я впервые в этой жизни испытал острое чувство зависти и страстное желание обзавестись такой же одеждой.

Глава 6

Чужаки не понравились мне сразу. То, что на «белок» они смотрели свысока, так, как белые колонизаторы на дикарей, я еще мог понять, мог и ошибаться, неверно истолковав взгляды. Но не предложить уставшим путникам кров и разделить с ними хотя бы тепло от костров — все вместе, что я успел почувствовать и увидеть, стало для меня первым откровением в новой жизни: «Люди всегда такими были!»

Мы разожгли костры, устелили вокруг них на землю мягкие еловые ветки и улеглись на них, накрывшись шкурами. От усталости спали крепко, но я проснулся от холода еще до рассвета. Подкинув в костер хвороста, снова прилег и провалился в глубокий, без сновидений сон.

С утра, прямо на берегу, чужаки выложили на землю свои товары. Куски соли в больших плетеных коробах, головки темного воска в корзинах и совсем немного пластин лосиной кожи. Выдубленных мягких шкур с пушистым мехом, к огромному сожалению, я не увидел.

Той прохаживался вдоль товаров с дурацкой улыбкой, и почесывал волосатый живот.

Соплеменники принесли на берег нашу поклажу.

Чужаки удивились увидев шкуры, что-то оживленно обсуждали и, наверное, их предводитель важный, почти на голову возвышающийся над соплеменниками, подошел к Тою.

Я стоял чуть в стороне от толпящихся людей и не слышал, о чем они говорили. Все раздумывал, как заполучить хотя бы комплект меховой одежды и сокрушался по поводу того, что такое желание возникло только у меня, расстраивался от мысли, что на обмен этого товара, возможно, какой-нибудь шаман наложил табу. Ведь я предложил Тою не нести сюда обсидиан!

Тем временем между вождями шел нешуточный торг. Они стали кричать и размахивать руками. Заинтересовавшись происходящим, я подошел ближе.

Оказывается чужак решил нас ограбить, предлагая Тою за тюк, а там было двадцать — двадцать пять шкурок косуль, небольшую пластину кожи. Наверное, Тою не стоило начинать торг именно с нее, но я его понимал. Доспехи ему понравились. А сколько еще можно сделать полезных вещей, пусть знал только я один, но и моего интереса еще в стойбище к особо невостребованной одноплеменниками коже хватило…

Я подошел к ним и громко заявил:

— Духи сказали мне, что Той отдаст десять, — показываю чужаку растопыренные пятерни, — за одну!

Сжимаю руку в кулак и выпрямляю указательный палец. Потом направляю его на стопку кожаных пластин. Задрав нос, не торопясь отхожу в сторону.

Той, разводит руками, мол, видишь как оно! Чужак таращит карие выпученные глазища, потирает ладошкой щеку и пытается что-то ответить, но пока только рот открывает. Наконец, я услышал его голос, тонкий, почти бабский, визгливый.

— Той, почему мальчик сказал, когда мужчины говорят?

Мне показалось, что он специально спросил так коряво. Вчера между собой, они непринужденно изъяснялись речью наполненной большим смыслом, чем у моих соплеменников.

— Он слышит духов. Они говорят.

Чужаку по всей вероятности крыть было нечем. Отдал он кожу, как духи велели. Но поглядывать на меня стал так, что даже Муська припадала к моим ногам и шерсть на ее загривке вздыбливалась.

Когда Той положил перед ним шкуру и стал выкладывать на нее изделия из обсидиана подошли и другие чужаки. Но особого интереса в их взглядах я не заметил. Такое равнодушие длилось до тех пор, пока Той одним движением руки не порезал кусочек шкуры, заранее подготовленный для этой цели.

Чужаки оживились, стали брать то пластины с деревянными рукоятками, то наконечники дротиков. Один из них, невысокий коренастый крепыш, попробовал проверить подушечкой пальца нож на остроту и тут же, порезавшись до крови, завизжал. И наши и чужаки засмеялись. Торг пошел веселее и судя по довольному выражению лица вожака «белок» — успешно.

* * *

Сумерки заползли к реке и забрали воду, съели постепенно, начиная снизу стебли камыша и осоки, поглотили корявые, черные притопленные кусты и вывороченные корневища, с протянутыми кверху острыми крючковатыми ветками, подрезали ольховник, оставив лишь голые прутья-вершинки…

Горели костры, и пахло жареным мясом. Я грелся у огня и смотрел на круглое лицо вождя чужаков. Оно густо заросло кудлатой бородкой, и нечесаные пепельные космы скрывали лоб.

Наверное, духи нашептали познакомиться именно с ним, а он к удивлению будто и сам, как оказалось, был не против пообщаться. Назвался Ниером. Услышав мое имя, усмехнулся и предложил посидеть у костра. К огоньку я присел не сразу. Достав из мешка горшок с чагой, высыпал сухие, рыжие щепки на кусочек шкуры, засунул обратно. Сходил к реке и, наполнив посудину, вернулся.

Выгреб из огня немного углей и поставил на них горшок. Ниер смотрел с любопытством, не более. Интерес в его маленьких, под припухшими веками глазах вспыхнул, когда вода стала закипать. Бросив в нее немного чаги, я достал и чашки.

— Что это? — спросил он.

Я, полагая, что вопрос относится к вареву, ответил:

— Лекарство. Чтобы не болеть и быть сильным!

Он рассмеялся.

— Наша шаманка могла бы многому тебя научить, мальчик. Я хочу знать, кто это сделал?

— Я сделал.

— Духи подсказали?

Ехидная улыбка обнажила белоснежные, но кривые зубы.

— Они.

— Пусть так. Что ты за это, — он ткнул пальцем в горшок, — И за это, — показал на чашки, — Хочешь?

Конечно, я ликовал! Поэтому, ответил сразу, без раздумий:

— Одежду, как у тебя!

— Получишь!

Ниер забрал из моих рук чашку и стал ее разглядывать. Потом позвал соплеменника, выкрикнув в темноту его имя. Мне послышалось, будто прозвучало — Онай. Хотя «о», брошенное с придыханием могло оказаться и «хо». Хонай — тоже имени подойдет.

К костру вскоре подошел тот чужак, что порезал палец. Ниер не попросил, скорее, приказал Хонаю принести для меня одежду. Он кивнул и растворился в темноте. Я пока вытащил из хвороста палку и, разломив ее пополам, снял горшочек с углей.

Ниер налюбовавшись чашкой, спросил:

— Зачем тебе зверь?

Муська пристроилась у моих ног, но время от времени вскакивала. Сейчас она тоже стояла, глядя вслед ушедшему.

— Нашел в лесу. Привык к ней.

Глажу волчицу и не могу скрыть, что мне это нравится.

— Это баловство. Вырастет в лес уйдет. Вот зиму назад Ноттой убил свинью, а поросят Хотта забрала и выкормила. Польза была…

«Все-таки — „хо“! Имя женщины прозвучало четче».

Хотел спросить у него, чем поросят кормили, тут же решил, что не хочу говорить об этом. Вот если бы он научил соплеменников шкуры выделывать, но знаю, что не научит. Молчу…

Коснулся горшка. Уже не горячий. И не мудрено, воздух холодный, градусов двенадцать, а может, и меньше.

Плеснул в чашку отвар, передаю Ниеру. Он принимает угощение и отдает мне пустую. Наливаю и себе.

Выпили по второй, третьей…

Пьем не спеша. Ниер даже снизошел до похвалы.

— Приятно пить горячую воду. А зимой…

Насколько приятно ему выпить чай зимой он так и не сказал. О чем-то задумался.

Вернулся Хонай и что-то прошептал Ниеру в ухо.

— Есть для тебя одежда! Пойдем, под крышей наденешь.

Я, понятное дело с готовностью поднялся. Обрадовался! Дурак старый…

* * *

Волчица бежала всю ночь, натыкаясь в темноте на препятствия и преграды, которые замедляли ее бег, но не сбивали охоты двигаться дальше. И днем ей не стало легче. Река вошла в лес, и бежать пришлось, часто обходя густые заросли. Она теряла из виду людей, сидящих на странном дереве, плывшем по воде.

Осторожно ступая, она вышла из-за деревьев на большую поляну. Несколько минут стояла там, слушая и принюхиваясь.

До ее слуха доносились глухие голоса мужчин, пронзительные женские и даже тонкий жалобный плач ребенка.

Она смотрела на высокие, обтянутые шкурами чумы, пламя костров и дым, медленно поднимающийся в спокойном воздухе. Ее ноздри улавливали множество знакомых запахов. Но она не стала спешить и улеглась на траву.

Прошел час, прошел другой, в ее глазах светилась тоска. Она дрожала от охватившего ее желания подойти ближе к кострам и найти единственного небезразличного ей человека.

Волчица помнила своих братьев, запах, и вкус молока матери — источник тепла и пищи. Но человек, случайно появившейся в ее жизни, стал чем-то большим и воспоминания о нем почти заслонили воспоминания о первых месяцах жизни.

Она не умела мыслить, как люди, но все, что она хотела, было ясным и определенным: найти человека и быть рядом!

Тот восторг и трепет, которые она чувствовала к нему, были сродни тому восторгу и трепету, которые ощущают дети к родителям.

От чувства одиночества вдруг охватившего волчицу, ей захотелось сесть и завыть. Громко и протяжно…

* * *

«Какой же я дурак!» — первое, о чем подумал, открыв глаза.

Одежда оказалось не новой, но вроде чистой и не сильно заношенной. К тому же комплектов обнаружилось два! Ниер пояснил, что один, кожа там действительно выглядела и тоньше, и мягче, надевается мехом к телу, а другой, сверху — мехом наружу. Артачится не стал. С удовольствием натянул штаны, чуни, которые никак не сравнить с моими обмотками и кухлянку. Похожие в будущем носили эскимосы.

Согрелся сразу, и даже стало жарко. Как говорят — пар костей не ломит, а мы, в кругу друзей шутили: «Отмороженных вокруг много, а ошпаренных, пока не видел!»

Настроение приподнятое! Стало немного грустно, когда представил лица соплеменников увидящих меня в одежде чужаков. Может, Тою удастся договориться с Ниером об обмене? Табу ведь нет! В моем будущем были, кажется, фьючерсы? «Лоси», а так называли себя чужаки, нам отдадут одежду сейчас, а мы им подгоним потом, например, горшки! А если вдруг сами додумаются слепить, то можно предложить пилы. С этой мыслью собрался выйти из чума, как вижу Ниер сует мне какой-то пучок травы.

— Ты меня угощал, и я тебя угощаю.

Беру, засовываю в рот и жую. Поначалу чувствую вкус обычной высушенной, потом будто язык онемел, и рот сразу же наполнился слюной. Хотел сплюнуть, но заметив пристальный взгляд вожака «лосей», проглотил. Сразу же стало хорошо…

Связанные кожаными ремнями руки затекли, пробую пошевелить ногами, констатирую, что они тоже связаны. В чуме я один. Снаружи ночь. «Лоси» не спят, шумно там. Празднуют, наверное. Слышу за стенкой будто кто-то роет землю. Прислушиваюсь. Точно роет. Когда грязная, вся в земле морда Муськи стала тыкаться в лицо, на глаза навернулись слезы.

Переворачиваюсь на живот и пытаюсь растянуть ремни на руках. Волчица помогает. Вцепилась зубками в ремешки и мотает туда-сюда головой. Ремни ослабли, и я смог освободить руки. Больше времени ушло, чтобы распутать узлы на ногах.

Через прорытый Муськой лаз выбрался наружу. Небо хмурое ни звезд, ни луны не видно. Вспоминаю, будто приходил уже в себя, когда по реке плыл в лодке(!). Но все было словно во сне: то ли со мной, то ли привиделось. От травки Ноера глюки меня посещали всякие. И будущее виделось и события из этой жизни.

Ползти, красться не вижу смысла. Одет я так же, как и похитители, заметит, кто ползущего человека наверняка насторожится. Говорю про себя: «Ничто и ничего не случится со мной без воли на то Всевышнего», — спокойно иду на журчание воды.

В темноте чуть было в воду не вошел. Споткнулся вовремя о корягу. Присел, ощупываю влажное дерево. «Что-то на корягу не очень похоже! Точно лодка!»

Вваливаюсь вовнутрь. Руки шарят вокруг, нахожу вроде весло. Отталкиваю им лодку от берега. Медленно, но она движется по скользкому берегу. Опустил в воду пальцы, чувствую течение. Решаю, что поплыву по нему, раз путь наш лежал сюда — против. Представляю маршрут пройденный белками и надеюсь, что топографическим дебилизмом не страдаю. Той срезал по лесам и лугам дорогу. Буду держаться левого берега. Авось доплыву.

* * *

Переливающийся, стеклянный звук долетел откуда-то сверху, словно бы загомонили сотни жалостливых, невнятных голосов. Открываю глаза и вижу высоко в небе клин летящих гусей.

«Все-таки заснул…»

Обычная по меркам будущего двухметровая или около того долбленка тут сделана результатом огромных усилий. Наверное, прежде, чем свести нос и корму каменными топорами сердцевина древесного ствола выжигалась. Я рассмотрел черные разводы на внутренней стороне стенок и немного на носу лодки. Течение усадило ее на галечный аллювий, и лодка остановилась в полутора метрах от берега в стоячей воде.

Гуси улетели, и стало тихо вокруг. Тяжелое небо приникло к земле, смолкли обычно хозяйничающие в лесу сойки и синицы и слышен только шелест воды, который, едва только привыкнет ухо, воспринимается как самая глубокая тишина.

Темный еловый лес стоял, нахмурившись по обоим берегам реки. Этот небольшой галечный пляж, пожалуй, был единственным местом, где я могу попасть на берег, не рискуя потерять лодку.

Склонившись за невысокий борт, зачерпнул ладошкой воду и выпил. Тут же почувствовал голод. Идей как решить эту проблему пока не было. Хоть я и опасался погони, но еще поразмыслив ночью, пришел к выводу, что спешить «лоси» не станут. Скорее решат, что ни я, ни запасы керамики в стойбище белок никуда от них не денутся. Наверняка еще расспросили обо всем недалекого Тоя.

Разувшись и сняв штаны, полез в воду. Вспомнил вопрос какого-то философа. Он спрашивал то ли аудиторию, то ли оппонента: «Что нежнее, глаза или ноги?» Вопрос был отнюдь не риторическим, ибо за ним, следовал другой: «Почему же тогда глаза не бояться холода, а ноги мы стараемся согреть?»

В моем случае философ оказался не прав. Например, мой рот ощущал холод воды, а ноги она лишь приятно холодила. Шучу, конечно, философы всегда правы…

Развернул лодку к берегу и вытолкнул нос на сушу. Еще не выходя из воды, среди серой гальки заприметил желтый камень. Неподалеку второй… Сердце забилось радостнее. Ведь кремень — это огонь!

Быстро собрал десяток камней и, бросив их в лодку, натянул штаны и чуни. Побродил по ельнику, притащил на пляж сухой травы и веток. Потом полез в густые заросли прибрежного тростника. Хотел нарвать метелок и даже начал, как увидел пустое птичье гнездо. Мне показалось, что оно лучше подойдет в качестве трута. Прижимать к камню его, несомненно, удобнее, чем пушистые тростниковые метелки.

Выбрав пару камней по руке, я присел у сложенного костерка. К камню в левой большим пальцем придавил птичье гнездо, а тем, что зажал в правой, стал наносить удары. Одна из искр попала на трут, и тот стал тлеть. Отбросив в сторону кремни, я стал раздувать пламя и, как только гнездо вспыхнуло, поджег траву и собранный хворост.

Муська зря время тоже не теряла. Похоже, нашла уже, что-то съедобное. Я видел ее спину и слышал, как она работает челюстями, разгрызая кого-то. Из интереса подошел посмотреть. Волчица поймала огромную лягушку. Где и как не заметил, но удивился. Знал, что вроде зимуют они на дне.

Разделся и сам полез в воду. Добрел к обрывистому берегу и стал шарить под ним в поисках нор. В первой же нащупал вялую рыбку. Оказалось, что поймал голавля! Небольшой, грамм на четыреста, он затрепыхался, едва оказался снаружи.

Поджарив рыбку, я согрелся и утолил голод. Потом снова полез вводу. Поймав еще четырех, запек их на углях и, укутав в сухую траву, перенес в лодку.

Свистнул Муське и полез в долбленку сам.

* * *

Местами, течение ускорялось, а кое-где почти не ощущалось. Стараясь не замечать мозоли и боли в ладонях, я греб из последних сил. Уже давно снял кухлянку, но пот все равно заливал глаза.

Мне казалось, что вот-вот за поворотом увижу пологие галечные берега, а за ними и знакомую дюнку, но свернув, снова и снова натыкался то на остров, выплывающий из тумана, то оказывался на просторах разлившейся вдруг реки, когда далекий берег темнел полоской леса под пронзительно синим, без единого облачка небом.

Глава 7

Прошла еще одна бессонная ночь…

К рассвету туман исчез, подгоняемый холодом, а подбитые набирающим силу ветром листья посыпались с ив.

Всходило солнце. Большое, красное оно легло на лес, казавшийся отсюда, с реки, густым и заманчивым.

Грести сил уже не было, только править, обходя плавни и мели.

Какая-то беспокойная, жгучая тревога терзала меня, как прилипчивый слепень, донимающий в жаркий летний день. Только упустишь его из виду и сразу же чувствуешь боль.

«Лоси приплывут», — почему то сомнений на этот счет я не имел, — «Они не станут убивать соплеменников. Наверное. Будут хитрить, высматривать, давить мнимым, но только для меня, превосходством или принуждать? А если я все-таки доплыву и расскажу, как они со мной поступили, не появится ли у Тоя желание обагрить человеческой кровью макуахутл, испытать на прочность доспехи?»

За тревожными мыслями пришли воспоминания из прошлой жизни. Вдруг они стали яркими, живыми, будто я снова оказался в полесских лесах сорок первого.

«…нас все глубже в лес загоняли егеря. Начались топкие места. Голые, чахлые осинки стали и вовсе низкорослыми, появились мохнатые и высокие кочки, украшенные красными глазками созревшей клюквы, и черные, зловещие окна стоячей воды.

Патронов нет, только винтовки с пристегнутыми штыками.

Двое „загонщиков“ с похожими на короны остролепестковыми эдельвейсами на рукавах курток вышли из-за деревьев. Они не оглядывались, шли спокойно, будто на прогулке.

Как было тогда зябко и тоскливо сидеть в болоте среди сизой сумеречной хмари, среди неизвестности…

— Да. Прижали нас. Ну, ничего, — успокоил старшина мудрым старческим шепотком. — Ты как, малой, еще не обосрался?

— Пока нет товарищ старшина, — механически отвечаю, а сам крепко сжимаю винтовку и не отвожу взгляда от егерей.

— Мы в своем краю, а они в чужом, нам легче. Родная земля — это, брат, не просто слова, живого она греет, а мертвому пухом стелется. Делай Игорек, как я!

Он встал и пошел навстречу немцам. Правая рука опущена, винтовку держит за ствол у самого штыка. Приклад хлюпает по грязи — чвак-чвак… Левую поднял вверх.

Поднимаюсь и я, догоняю старшину, идем вместе…

В лесу потрескивали короткие автоматные очереди. Безумолчно верещали, пролетая над головой и спасаясь от автоматного треска, сороки и сойки. Неожиданно выскочил из-за кустов заяц, шмыгнул у самых ног егерей.

Те оживились, один из них засвистел, потом пустил длинную очередь. Впрочем, пули пошли выше, срезав верхушки скрученных, словно древесным ревматизмом осинок. В стрелявшего немца старшина и ударил. Бил снизу в отчаянном прыжке, чтобы не только достать, но и насадить на штык как букашку. Развернувшись, прикрылся трупом от уже наведенного автоматного ствола.

— Бе-е-ей! — закричал из последних сил.

И я ударил. В бок, тоже снизу. Граненый штык пробил печень, задел почку и вышел из егерской спины. Немец упал как подкошенный.

Я запомнил на всю жизнь вдруг заострившийся нос, ставшие впалыми щеки и сжатые в тонкую полоску губы.

Тогда я первый раз в жизни увидел лицо смерти. Не в глаза ей заглянул, в глаза смерти потом пришлось смотреть много раз, а увидел именно лицо, когда достаточно только бросить взгляд, чтобы понять — человек умер…»

Сердце бешено колотилось, а течение несло лодочку мимо кривых прутьев ольховника, за пожелтевшей осокой, а над ними возвышались плотные кроны сосен.

«Зачем я сделал ацтекский меч? А позже, когда Саша рассказала о плохих людях, я решил научить соплеменников убивать?! Как неосмотрительно…»

И тут я понял, что если чужаки и приплывут, то приложу все усилия, чтобы наши племена не враждовали…

* * *

Столь изнурительное путешествие окончилось внезапно. Я уже перестал искать полными надежды взглядами знакомые места. Почти не греб и находился в полной апатии, когда заметил, что с брега мне кто-то машет. Вот и не верь после этого в магию материнских сердец! Мое внимание пыталась привлечь Таша.

Правлю к берегу. Она заходит в воду и, схватившись за нос лодки, вытащила ее на песок.

— Лоло — мужчина, Лоло рыбу привел… — шепчет она, а я вижу текущие по щекам слезы.

«Рыбу?» — выбираюсь из лодки и прежде, чем попал в крепкие объятия, действительно замечаю, что на носу едва-едва просматриваются рыбьи рот, глаз и жабры.

Пока шли к стойбищу, Таша сбивчиво поведала о вернувшихся белках. Я понял, что вернулись они чуть раньше, чем я приплыл. Не намного — на час, два. И, что все они решили, будто остался я с чужаками по своей воле. Выговаривали Таша, что много свободы мне давала и, что мать плохая. Вот она и убежала к реке. Случилось, встретить меня…

Как ни хотелось мне осмотреть землянку, не наведались ли часом в мое отсутствие туда звери, но разговор с соплеменниками откладывать не стоило. Оголодавшая в путешествии Муська, наверное, была другого мнения. Остановилась на опушке, смотрела на холмик с навесом — наше жалкое пристанище, и не хотела идти к чумам. Догнала нас, когда уже я почувствовал запах дыма.

— Таша, принеси поесть, — попросил мать, едва мы вышли к жилищам соплеменников, — И волку чего-нибудь не забудь! — кричу вслед.

Небольшая полянка вмиг заполнилась народом. Лило повисла на шее и зарыдала, почти как взрослая, в голос. Соплеменники стояли, молча, кто-то смотрел с удивлением, а кто-то с вопросом.

Тиба оттащила от меня Лило и я, прошмыгнув мимо взрослых, прошел к костру, уселся на бревнышко и заявил:

— Я не оставался с чужаками. Ниер — их вождь, дал мне траву пожевать, после чего проснулся связанным уже в их стойбище.

Пронзительна тишина, до звона в ушах, как после удара, когда слезы наполняют глаза, воцарилась от моих слов. Соплеменники молчали. И я не знал, пока не понимал, о чем они думают.

Таша принесла поджаренного мяса и горсть лесных орехов. Муське кинула приличный кусок на кости. Волчица, схватив его на лету, убежала за чумы.

В прошлой жизни услышал как-то, что прием пищи, когда голоден, занятие интимное. Сейчас понимаю почему. В животе бурлит, рот полон слюны, а кусок под взглядами соплеменников в рот не лезет!

А тут, еще Той, потрясая макуахктлем, заревел:

— Убьем их всех!

Что характерно, энтузиазма на лицах от такого призыва я не увидел.

Лим предложил альтернативу:

— Надо договориться.

Женщины тут же стали определять и свою позицию, все вместе и очень громко.

Пользуясь моментом, пока ко мне пропал интерес, пытаюсь побыстрее схарчить, в моем случае, завтрак, обед и ужин.

Закусывая орешками, стал прислушиваться, какие еще варианты в процессе столь бурной дискуссии возникли?

Понял одно — женщины за то, чтобы немедленно начать собирать манатки и валить, пока мужчины не нашли себе на всякие места приключений. Особенно аргументированной выглядела речь Саша. Ее слушали, почти не перебивая. Она напомнила, скольких племя потеряло, у Теплого озера.

Наслаждаясь чувством сытости, я смотрел на них, как на своих детей, там, в будущем. Они тоже вместо того, чтобы вначале подумать, начинали кричать.

Знаю, это пройдет.

Первой подошла Таша и присела рядом. За ней, к нам присоединились Лило и Тошо, потом Саша. Лим, Лют, Локша, все выдры следующими.

Той, Толо и Тис похоже не отказались от мысли повоевать, а женщины-белки уже не галдели, поглядывали в нашу сторону.

Когда снова стало тихо я спросил, обращаясь к Тою, но так, чтобы каждый задумался над ответом:

— Той, если ты их убьешь, где потом будешь брать соль, воск и кожу?

— А у кого они возьмут камень и много шкур?

Ответил, он не задумываясь.

— Так, может, и не надо никого убивать?

Я усилием воли сохранил серьезность, когда многие, с одним и тем же задумчивым выражением на лицах, негромко, и почти одновременно произнесли:

— Может, и не надо…

— Но готовыми ко всему нам быть нужно, — слушают… — Чужаки приплывут на своих «рыбах», бросят их на берегу и пойдут по натоптанной тропе к нашему стойбищу. Женщины и дети пусть спрячутся неподалеку. А когда появится возможность, заберут долбленки и уведут вниз по реке. Мужчины встретят чужаков у чумов. А там видно будет, сможем ли мы с ними, как сказал Лим, договориться или придется всех их убить, как предложил Той.

Я старался говорить медленно, но уверенности, что такую длинную мысль соплеменники поймут, у меня не было.

Судя по просветлившимся лицам, они поняли! Выглядели довольными и Той, и Лим.

Полагая, что мой план принят, я предложил организовать наблюдение за берегом выше по течению, чтобы о приближении чужаков мы могли узнать заранее.

Мое «коварство» привело соплеменников в восторг. Они кричали, как индейцы-Гуроны перед боем или, как кайфующие от скачки на верблюдах — берберы.

Тут же соплеменники решили заесть пережитый стресс. Воспользоваться воцарившейся суетой и сразу уйти мне не удалось. Каждый хотел пощупать мою новую одежду, пришлось даже снять обе кухлянки…

* * *

Вечер продолжился новым приступом всеобщего ликования, когда Таша рассказала, что я приплыл на лодке. Все тут же побежали на нее смотреть. Я достал из костра горящую палку и пошел к своему жилищу.

Шел не спеша, Муська брела рядом. Вдруг, волчица вся подобралась и, порыкивая, метнулась к землянке. Я, еще не понимая, что могло вызвать у нее такую реакцию, побежал за ней.

Слышу из землянки визг, потом хрип. Захожу, темно. Палка почти не дает света. Суетливо разжигаю огонь и только после, вижу дохлого барсука, а рядом, торжествующую Муську. Конечно, она просто сидела, но как смотрела! Похвалил ее.

Осмотрелся, и сразу стало понятно, что воришка явился в мой дом полакомиться грибами. Пришлось вытаскивать шкуры наружу и наводить порядок в жилище.

Таскаю туда-сюда всякое барахло, а сам думаю: «Эх, Муська! Мне бы поспать, а теперь работы на полночи…»

Барсук — это не только ценный мех, а еще еда для волчицы, а главное — барсучий жир! Им через месяц пора в спячку. Этот хоть и молодым был, но сразу видно, что жирок нагулять успел.

Вспомнилось, как в будущем попал на охоту именно на барсука. Обычно такой трофей не стреляют. Либо собаками травят, либо капканы ставят. А радости, сколько было у соседа, когда удалось зверя добыть!.. Он всю дорогу домой мне рассказывал о выгодах охоты на барсука и как правильный подход в обращении с трофеем принесет потом много пользы.

Важно начать как можно быстрее. Снять шкуру, срезать подкожный и внутренний жир и топить только на водяной бане, чтобы не разрушить полезные вещества вроде омега-кислот и витаминов.

Помню, что барсучий жир отменное лекарство для лечения кашля, пневмонии, туберкулеза легких, язвы желудка и двенадцатиперстной кишки. Можно применять наружно при ожогах, укусах насекомых, при ранениях и обморожениях. Ну как не сделать?!

Когда жир разлил по самым маленьким чашкам, из первых, что лепили с Лило и Тошо, задумался, как закупорить, чтобы кислород не окислял снадобье. Точно не уверен, но помнится, будто доступ воздуха желательно для конечного продукта ограничить. Строгать крышку, а потом попытаться запечатать воском, показалось долгим.

«Попробую я что-нибудь вылепить! Завтра…»

* * *

Перед сном вспомнил о рюкзаке, оставшемся у «лосей» и вещах в нем. Решив, что лодка стоит утраченного, сразу же заснул.

Глава 8

С утра заморосил скучный дождик. Воздух пропитался влагой, а серые облака, затянувшие небо, куда ни кинь взгляд, стояли основательно, надолго.

Повсеместная сырость ощущалась и в полуземлянке. Я подбросил в очаг хвороста и стал натирать воском кожу доспехов.

Пришла волчица. Стряхнула с себя воду и улеглась у входа. Смотрела, как я работаю не долго. Положила голову на лапы и задремала.

Снимать одежду лосей не хотелось, но до заморозков решил ее поберечь. Сказать, что мерзну, не могу, больше мысли холодят, чем ощущения тела. Хотя, босым решил не ходить. В памяти прочно укоренились стереотипы из прошлой жизни о том, что ноги нужно держать в тепле. Закончив с доспехами, стал мастерить чуни. Сделал, как у лосей — поддевка, мехом вовнутрь, но такие же обмотки, как и раньше.

Надев чуни и доспехи, пошел в стойбище. Там увидел только детей и Таша с Тибой или Тиба. Ударение, если имя заканчивается на «о» или «а» соплеменники ставили на последний слог.

Женщины не только присматривали за своими малышами, но и делали в стойбище всякую работу. Чинили сети, короба и корзины, шили примитивную одежду, скоблили шкуры, вили веревки и делали из сухожилий нитки.

Для изготовления шовного материала подходят не все сухожилия, а только те, что тянутся, словно ленты, вдоль позвоночного столба. Длина и ширина их меняется в зависимости от размеров животного. У лося эти сухожилия имеют около метра в длину, пять-шесть сантиметров в ширину и пол сантиметра в толщину. У косули они значительно короче — сантиметров двадцать.

Их нужно высушить, а затем они легко расщепляются на нитки. Соплеменники растягивают вымытые сухожилия на палке, и сушат у костра, или просто приставив к стене чума. Весной ниток в племени не хватало. А сейчас, благодаря ежедневной охоте собрался запас.

Женщины пытались пошить штаны, вроде тех, что я выменял у чужаков. Куски раскроенных шкур лежали вокруг них, а они сосредоточенно работали проколками и костяными иглами.

Увидев меня, Таша отложила шитье, поднялась и стала тискать. Недолго.

На очаге лежала запеченная в глине рыба. Мать, указав на нее пальчиком, сказала:

— Поешь.

Я разломил глиняный «пирожок», несколько капелек жира из него протекли на шкуры. Был бы голоден, как вчера, наверное, не обратил бы внимание, а сейчас положил угощение обратно на камни очага и вынул из ножен нож.

Обломив кончик ветки, из кучи, наваленной у выхода, стал затачивать кончик. Опустившись на колени перед очагом, наколол палочкой белую сочную мякоть и отправил кусочек в рот.

Таша, покачивая головой, затянула старую песню:

— Лоло, Лоло…

Который раз она так реагирует на мои причуды, а я до сих пор понять не могу — то ли радуется, то ли осуждает…

Слышу смех Тиба и ее звонкий голос:

— Духи сказали Лоло сделать так!

Теперь хохочут обе…

* * *

Позавтракав, я решил сходить к реке и набрать немного глины, изрядный запас которой там поддерживали соплеменники.

Сестра, как и всегда, что-то лепила на берегу. Накрывшись шкурой, колдовала над очередным замесом. Рядом, стояли несколько готовых горшков.

Подул резкий ветер. В сером небе заходили черные, но пока далекие тучи.

— Лило, будет сильный дождь!

Сказала сестренка, выбравшись из-под шкуры. В одной только юбке, босая, она хотела обнять меня, но бросив взгляд на вымазанные в глине по локти руки, остановилась. Я невольно обратил внимание на ее, еще не развившиеся груди и сморщенные, затвердевшие от холода коричневые соски. Вспомнилось, как в прошлой жизни, будучи еще совсем молодым, обсуждал с друзьями — а правда ли, что если у женщины ареолы вокруг сосков розоватые, то такая женщина скорее чувственная, нежели страстная, а если такие, как я наблюдаю сейчас у моей сестры, то держись: еще неизвестно, кто кого первым домогаться начнет…

Вот ведь как — телом еще не мужчина, старик в душе, давно потерявший интерес к женщинам, а мысли о них приходят в голову не первый раз.

— Давай помогу, — предлагаю.

Она кивает и идет к реке вымыть руки.

Накатав комок глины, положил его на ладонь левой руки. А в правую, взял горшок.

Слышу голос сестры:

— Лило, лило…

И эта туда же!

Она подставляет обе руки, соединив локти.

Теперь понимаю, от чего столько укоризны в ее голосе. Ставлю ей на предплечья посуду. Медленно идем к стойбищу.

Вернулся в землянку. Чудом не наступил на Муську. Пожалуй, впервые она не увязалась за мной. Положив на пол глину, немного посидел у очага, отогревая руки, и пошел к реке, чтобы помочь сестре донести оставшиеся на берегу изделия. Наверное, она успела это сделать раньше и без моей помощи. Горшков у реки я не увидел.

Не обращая внимания на первые крупные капли, падающие с неба, я смотрел на приближающуюся к берегу лодку.

Тина, правила уверенно, энергично подгребая против течения, вела долбленку к берегу под углом. Я зашел в воду и, ухватившись за нос, стал тянуть лодку из воды. Вдвоем с рыбачкой мы почти полностью вытащили ее на песок.

Огромную щуку, лежащую на дне, я не сразу заметил. По большей мере, когда тащил лодку, следил, чтобы не отдавить себе ноги. Увидел ее, когда Тина стала вытаскивать рыбину.

Ветер заметно усилился и начался ливень. Вода в реке булькала и пузырилась. Косые струи дождя под порывами ветра превращались у поверхности в водяную пыль. Тина, положив гарпун в лодку, жестами показала, чтобы я не стоял.

Помогая нести речного монстра, держал хвост. Пока добрели до опушки леса, вымокли, будто только что вышли из воды. Постепенно косые струи дождя выпрямились и ровно забарабанили по земле. За тем капли стали все реже и реже. Когда мы подошли к стойбищу дождь прекратился, запахло высушенными листьями и травой.

* * *

Народу в стойбище прибавилось. Наверное, с началом ливня они бросили свои дела и вернулись. Не увидел я только мужчин.

«Неужели сегодня ушли без утреннего камлания?! Придут вымокшие и злые. Теперь точно без шаманских штучек к важным делам не приступят. А жаль…»

Ко мне подбежал Тошо и с гордостью доложил, что смотрел за рекой. И если чужаки решились плыть, то плохая погода обязательно заставит их вернуться. Я похвалил его и постарался переключить внимание на улов Тина. Это удалось сделать без труда. Рыбачка уже начала рассказ-пантомиму о том, как она плыла, как стала у камышей вначале затоки и как ждала. Когда речь пошла о плывущей щуке, Тина упала на землю и притворилась речным хищником. Соплеменники в восторге! Смотрят и слушают затаив дыхание, как взрослые, так и дети. Тут же добытчица, вернувшись в свою ипостась, уже била рыбу гарпуном!

Не знаю, как долго длился бы еще ее бенефис, но очень кстати, развеяв мои тревоги, явились охотники. Они тащили на палке, привязанную за ноги тушу оленя. Знатный трофей и первый! Несли вчетвером, Толо шел позади.

Я прикинул навскидку, что рогач весит не меньше двухсот килограмм, а может, и больше. Вот это настоящая добыча, не косуля, от которой откинь потроха, голову и копыта, и племя досыта не накормишь. Чувствую, вопреки погоде, сегодня будет пир. Только присел к распаленному костру, как и Муська прибежала.

Порезвившись с братьями у стойбища, вместе с ними убежала в овраг. Наверное, волки решили наведаться в логово. Бегали они не долго. Как только охотники сняли шкуру и приступили к разделке туши, волчата уже кружили рядом, рассчитывая на подачки.

До вечера еще далеко, вспомнил, что есть у меня незаконченное дело. Пошел в землянку лепить крышки, чтобы, наконец, закупорить барсучий жир.

* * *

Вылепив крышечки, я не стал сушить их. Накрыл сверху горшочки и немного придавил, чтобы твердое горлышко вошло в мягкую глину. Выкопал небольшую ямку у стены и поставил закрытые емкости с барсучьим жиром туда.

Еще перед путешествием к чужакам все части лука я сделал. Не спешил склеивать, подравнивал и полировал. Еще побаивался, что где-нибудь может пойти трещинка, если дерево плохо просохло.

Растопив клей, приклеил к рукояти плечи и, обмотав веревкой, промазал клеем и сверху. Вставив в плетеную стену палочки, положил на них лук и отправился к соплеменникам на праздник живота.

Увидел все племя вместе. Они сидели у большего костра и жарили кусочки оленьей печени и сердца, кое-кто предпочел рыбу. Неподалеку стоял короб, наполненный свежим мясом и корзина с кусочками рыбы. За спинами соплеменников горели еще пять или шесть костров. Такой способ создать микроклимат, раньше, по крайней мере, при мне, не использовался.

Я сел с Таша и с удовольствием присоединился к готовке. Для себя выбрал первым блюдом печень.

Разговор завел Той.

— Сегодня не приплыли…

По интонации не поймешь, то ли он констатирует, то ли сокрушается по этому поводу.

Тут, сразу же тему вожака развил Лим:

— Хорошо, что не приплыли, нас мало…

Кто-то закивал, а кто-то повторил:

— Хорошо…

— Завтра могут приплыть, — не унимался Той.

— Дожди пошли, не приплывут, — возразил Толо.

— А если приплывут и побьют?

Вот уж не ожидал я услышать такой вопрос от вождя. Чувствую, пора вмешаться. Народ как-то загрустил, плечи женщин поникли, а дети стали жаться поближе к матерям.

Встаю и громко, протягивая слова, будто в трансе, вещаю:

— Духи услышали тебя храбрый Той!

Тут можно было бы и закончить. «К нам едет ревизор» — финал той сцены, если сравнивать с атмосферой, воцарившейся у костра, жалок. Переборщил ли я с драматическими нотками? Возможно. Торжественно продолжаю: — Они сказали мне, как вы, мужчины племени Рыб сможете победить много плохих людей!

— Показывай! — заревел Той.

Закрыв лицо руками, я упал на колени и содрогался в беззвучном приступе смеха. Хорошо, что соплеменники сочли такое поведение нормальным. Наверное, Ахой и не такое вытворял, пытаясь им заморочить головы.

Успокоившись, как ни в чем не бывало, встаю и требую:

— Принесите пустую корзину и копье с камнем на конце.

Специально уточнил, что наконечник должен быть кремневый.

Тина быстрой тенью метнулась к чуму белок и принесла. Прошу освободить место на бревне. Встают и отходят за него Толо Тиса и Тиба. Переворачиваю корзину на бок, оставляю на земле. Беру олений окорок и устраиваю его на бревне. Вручаю Тою копье.

— Ударь сюда! — показываю на мясо.

Той бьет и пробивает окорок, оставляя глубокую вмятину в бревне под ним. Положив оленину назад в короб, снова командую:

— А теперь ударь в корзину!

Он бьет и тут же под смех соплеменников пытается стряхнуть ее с наконечника. Удар раздвинул прутья, но наконечник вошел не глубоко. Помогаю снять корзину с копья и всем демонстрирую результат.

— Духи сказали, что женщины сплетут воинам щиты! — руками показываю, что «щиты» должны быть прямоугольными. — Между ними они положат шкуру и тут, и тут, и тут, — указываю, будто на края, где нужно скрепить половинки будущего щита, — они свяжут веревками, а здесь, — пытаюсь обозначить центр, где можно сплести ручку или сделать ее веревочной, мужчины будут держать его.

Что не смог объяснить, соплеменники, видевшие все, сами и додумали. Конечно, завтра придется еще показывать, но сегодня они снова повеселели и, похватав, брошенные «вертела» с энтузиазмом суют их в огонь и улыбаются.

* * *

В тумане меж деревьев двигался дым, неясные зыбкие тени плясали от языков пламени. Чуть слышно поскрипывали сосны и сочно, свежо падали на землю редкие капли.

Обильный ужин подошел к концу, и я почувствовал, что племя вот-вот разойдется по чумам. А как хорошо сидим! Не знаю, что на меня нашло, но я поднялся с бревна и затянул во весь голос, а у Лоло он был сильным и звонким, «Подмосковные вечера». В тексте заменил всего два слова: сад на лес и лето на осень.

Первой опомнилась Лило.

— Лоло, а что такое «подмосковные вечера»?

Я, воздев руки к небу, отвечаю:

— Духи сказали, что все там зовется Москвой! А мы пируем вечером под ней…

Сказанное на соплеменников произвело еще большее впечатление, чем песня. Были попытки со стороны особо одаренных повторить, то, что они смогли запомнить, но эти потуги тут же заглушал громкий смех большинства. Снова и снова, кто-то затягивал невпопад один из куплетов и снова был слышен смех.

Мне вспомнились послевоенные годы, как мы радовались мирной жизни и верили, что теперь все будет хорошо. Как в шестидесятые сидели у костра и пели под гитару песни. Стало вдруг грустно. На глаза навернулись слезы. Эмоции Лоло для меня оказались чем-то новым. Перенос как-то изменил меня, я стал по-другому не только чувствовать, но и мыслить.

«Ах, да! Всем людям свойственно эмоциональное мышление. Поэтому и совет верен, что утро вечера мудренее…»

Глава 9

Меня разбудил испуганный крик сойки. За ним короткой очередью простучал по стволу дятел. В землянке было сумрачно и сыро. Тлеющие угли в очаге уже не грели камни. Взяв палку, отгреб мерцающие огоньками головешки к краю и плеснул из горшочка в очаг воду. «Давно пора освободить его от золы».

Вышел на воздух.

Рассвет выдался по-настоящему осенним — зябким, осторожным. Сырость была густая, вязкая, как кисель. Полосы тумана плавали между черными кустами, а небо обозначилось синевой. День обещал быть солнечным.

Взял под навесом за землянкой старую шкуру и палок потолще прихватил, чтобы наверняка нагреть очаг. Вернувшись, расстелил шкуру у камней, стал выбирать ладошками золу, шипя и щелкая языком, иногда обжигаясь случайно попавшимся горячим угольком…

Когда легкое пламя затрепетало в очаге, пошел к реке. Там вымыл руки и лицо. Полюбовавшись на лосей, вышедших за чуть проступающую зубчатую кромку леса на том берегу, набрал в казанок воды и неспешно побрел по рыхлому песку и мокрой траве к жилищу. Из леса доносились крики.

Мужской, будто Той орет, а женских много, словно встревоженные сороки стрекочут. Чувства голода не испытывал, но любопытство подтолкнуло узнать, что случилось у соплеменников?

Мог бы и сам догадаться: еды вдоволь, а вчерашняя демонстрация «щита» с утра вовлекла в процесс производства все племя. Той бурно выражал недовольство опытными образцами плетенок от женского конструкторского бюро. И зря! Как по мне поняли они все правильно. Плетенные из ивовой лозы заготовки сантиметров семьдесят в ширину и чуть больше метра в высоту полностью соответствовали техническому заданию от духов. Разве, что получились они не прямоугольными, а овальными. По этому поводу, Той и возмущался.

Мое появление оказалось как нельзя кстати. Тиса, едва увидела меня, как тут же пошла навстречу, прихватив с собой изделия.

Я приложил шкуру к одной из заготовок, накрыл сверху второй, посмотрел и так и эдак, предложил попробовать не связывать их веревкой, а вплести по краю и в средине лозу, чтобы шкура при носке не сбивалась вниз. Тиба-трава не случайно получила такое прозвище, справилась очень быстро. Я поздоровался с соплеменниками, получил порцию обнимашек от Лило и Таша и еще не успел дожевать кусок мяса, как эта работа была закончена.

Я попросил Тиба, чтобы она попробовала сплести два жгутика. И даже Тоя привлек, определив толщину будущей рукояти в два пальца вождя. Можно было и веревками обойтись или ремнями из кожи, но мне показалось, что надежнее будет именно с рукоятками из лозы.

Получив их, я показал, как хотел бы видеть их на щите, чтобы в одну петлю на его краю полностью входило предплечье, а пальцы держались за вторую. Когда Тиба поняла, чего я хочу на самом деле, тут же услышал от нее:

— Лоло, Лоло…

И головой покачала, как Таша.

Достала из сумочки белемнит с острым кончиком, его в будущем называют еще «чертов палец» и им расширила отверстие в сантиметрах пятидесяти от верхней кромки будущего щита. Надрезала кожу и так же развела лозу на другой половинке. Стала вставлять туда длинные прутики. Когда они там хорошо сели, проделала отверстие сантиметров на двадцать пять ниже предыдущего. И один за другим пропустила в него концы. Заведя под основу первой ручки предплечье, проверила, как получилось. Я кивнул, мол, сойдет, еще не понимая, что она собирается делать дальше.

Тиба взяла длинный пруток и костяную проколку. С ее помощью затолкала кончик и так в плотно забитое отверстие и стала делать оплетку вокруг прутков составляющих основу рукояти. Закончив, забила кончик в центр второго жгутика.

Концы лозы, торчащие снаружи, используя для расширения ячеек белемнит, вплела по поверхности звездочкой. Получилось отлично. С трудом дождался, пока она закончит вторую рукоять, уж очень хотелось подержать щит.

Для меня, конечно, он получился, великоват, но главное, сидел на руке хорошо. Что будет, если прутики усохнут и когда это произойдет, пока не важно. Иногда лучше решать проблемы по мере их возникновения.

Первый щит вручил Тою. Тот подержал его немного, а потом приставил к дереву. Хорошо, что я вовремя заметил вождя уже с копьем в руках. Успел остановить. Попытался объяснить, что на руке щит пробить труднее. Той уперся, хочет проверить. Пришлось рискнуть, ну и схитрить немножко.

Надел на руку щит и говорю ему:

— Бей!

Просить второй раз не пришлось. Бил он, правда, неумело с большим замахом и сильно наклонился вперед перед ударом. Я принял наконечник, слегка отведя левую кромку щита к плечу, одновременно, отступая на полшага вправо. Копье соскользнуло, оставив лишь небольшие царапины на лозе.

Вряд ли кто разгадал мою хитрость, но восторг выразили все и очень бурно. Криками, прыжками с поднятыми руками, похлопыванием по ногам.

«Все равно придется им показать и, как правильно щит держать, и, как удары принимать…»

* * *

Мысль научить мужчин сражаться со щитом вызвала мгновенные воспоминания из будущего.

Когда началась война, я служил срочную на границе в Беларуси. Оставалось дослужить чуть больше года. Из нашего отряда только мы со старшиной и выжили. Тогда одиннадцать дивизий попали в окружение.

К концу января сорок второго вышли к своим аж под Смоленском. Прошли больше четырехсот километров по территории захваченной оккупантами. Еще тогда я понял, что старшина не прост. Будь я один, давно бы в земле лежал.

Радость от того, что выжил и выбрался из окружения, длилась не долго. Для особистов как раз наступили не лучшие времена. Шли разговоры о ликвидации ГУГБ НКВД СССР вот и начали они тогда звереть.

Вспомнил, как лежал избитый в каком-то сарае, но все еще удивлялся: «Почему они мне не верят?!»

Когда за мной пришли и повели куда-то под конвоем, подумалось, что на расстрел. Конвойные подвели к «Эмке». Открылась дверь, в машине увидел старшину. Гладко выбритого, в новой шинели, он улыбался и махал рукой, садись, мол.

Приехали на аэродром. Сели в новенький «Дуглас» и полетели в Москву. Там получил Красную звезду и был зачислен в разведшколу.

В сорок третьем младшим лейтенантом вылетел на первое задание. К концу войны уже майор и вся грудь в орденах.

Навыков диверсанта тело Лоло пока не имеет, но в голове все мои знания имеются. Показать соплеменникам, наверное, много чего еще смогу. А надо ли?..

* * *

Ярко светило солнце, но не грело. Хоть и ветерок едва дул, но день был холодным. Сидеть у костра, наблюдая за работой женщин, не хотелось. Повесил на плечо сумку — подарок Таша, взял топорик и пошел к березовой роще.

Сыпались дождем последние листья, и стало уже заметно, как поредел осенний холодный лес. Теперь хорошо видны уродливые, похожие на потеки дегтя наросты на березовых стволах. Насобирав чаги, я стал обходить озерцо в поисках птичьих перьев.

Брал все, что попадались. Утиные, гусиные, черное перо, наверное, с воронова крыла, и даже несколько штук из оперения цапли поднял.

Почему встревожился, трудно сказать. Услышал странный звук. Даже сухая валежина под ногой хрустнет по-особому. Хлестнет кого-нибудь по лицу пружинистая ветка и этот звук для леса уже чужой. А тут еще сойки протрещали тревогу, и заскакали, перекрикиваясь по веткам сороки.

Я упал за корягу и вжался в землю. Прошла минута, вторая и на опушку березняка к озерцу вышли люди. Мужчины, женщины с детьми, нагруженные тюками и коробами с длинными шестами в руках, кое-кто тащил волокуши.

«Какое-то племя кочует к югу», — подумалось и тут же пронзительно, — Где Муська?!

Волчицы не видел уж минут как пятнадцать-двадцать. Появись она сейчас и чужаки могут меня заметить. Они, похоже, решили остановиться тут, у воды. Уже сбросили на землю поклажу, и кое-кто налегке скрылся в роще.

Племя большое. Сосчитать всех не вышло, но человек сорок взрослых точно есть. Остановились на отдых или сочли это место подходящим для зимовки, кто знает? Поскольку к шестам до сих пор никто из них не подошел, может, и дальше пойдут. Но у реки наверняка станут. Вода уже холодная, а о переправах поблизости я не знаю.

Такое соседство рыбам во вред. Той уже говорил, что пора вернуться на дюну. А там стойбище заметным станет, да и охотники пришельцев наверняка рано или поздно наведаются и в наш сосняк.

«Уйти бы сейчас незамеченным…»

Отползаю, за холмиком перевожу дух. Юркнул в прибрежные заросли и, пригибаясь, пробежал через лужок, нырнул в низкорослый ольховник. Там затаился.

Слышу совсем рядом шорох. Сердце чуть из груди не выскочило. Вижу, что волчица зря времени не теряла. Тащит молодого гуся. Бока и лапы в грязи, где она его поймала? На озере птиц точно уже не было. Уж я бы заметил.

Гулко билось сердце, а я бежал и бежал. Ноги и руки безостановочно работали, легкие со свистом и хрипом вбирали воздух, а голова заполнена только одним видением, только одной картиной, которая назойливо повторяется, безостановочно, как музыкальная фраза в испорченной грампластинке — много чужаков, суетящихся на берегу озера.

Бросив у землянки сумку и топор, обессиленный, плетусь к стойбищу, тащу гуся за шею. Для Муськи такой забег — легкая разминка. Прыгает вокруг, покусывает птицу за крыло.

Соплеменники дембелюют, чему на этот раз я рад. Таша забирает у меня гуся, поднимает над собой и кричит:

— Лоло мужчина!

Все смеются.

Я пытаюсь начать рассказ о том, что видел у озера чужаков, но лишь издаю хрип. Той первым заметил необычность в моем поведении. Взял за руку, подвел к костру и усадил на бревно.

— Показывай! — говорит.

— Видел у озера много чужих. Большое племя! — едва произнес, как тут же закашлялся.

Думал, что увижу тревогу в глазах вожака, озабоченность. А Той, услышав такую весть стал глупо улыбаться. Завизжала Саша, соплеменники возбужденно загомонили. Спустя пару минут, толпой, почти все взрослые отправились к озеру.

Вскоре выяснилось, что, то племя — родичи Саша. Об этом мне поведала Таша. Будто ждали их прихода еще раньше и переживали, не случилось ли с ними чего-нибудь плохого.

* * *

Встреча с племенем Зубров, охотниками за парнокопытными мохнатыми быками, подтолкнула меня не затягивать с приведением лука в рабочее состояние. А вдруг еще встретится чужое враждебное племя? Лично я вряд ли смогу помочь мужчинам, размахивая перед врагами дротиком и ножом.

Вечерело, но я отправился к зарослям ивняка у реки.

Срезая только ровные мясистые прутики, из которых, по моему мнению, получаться неплохие стрелы, вспомнил о щитах. Мысль была мимолетной, случайной. Касалась она больше формы сплетенных из ивовой лозы половинок и процесса крепления ручки. Каким образом в моем сознании овальный щит ассоциируется с лыжами объяснить трудно, может, ожидание первой в этом мире зимы, но именно такая ассоциация подтолкнула нарезать еще и тонких прутков, чтобы попробовать сплести снегоступы.

Всходил месяц. Он выкатился еще по светлому небу над рекой, над округлыми ивовыми кущами, над похолодевшей, окутанной туманом землей. И тут же вода словно остановилась, накрывшись фольгой. Подул ветер, и сорванные длинные листочки с ив упали в реку и поплыли, разрушая иллюзию момента.

Глава 10

Племя Зубра ушло вниз по реке всего на два перехода. Как оказалось, уже месяц оно кочует за огромным стадом быков. Той сказал, что как только выпадет первый снег, будет Большая охота. Обещал, что все мужчины пойдут.

За рекой больше никто не наблюдает. Скорее всего, непогода помешала лосям снарядить погоню или они вообще не собирались делать это. Но лично я все еще тревожусь. Уж больно мерзким, скользким человечком показался мне их предводитель.

Вчера первый раз пострелял из своего лука. Хоть и делал его плечи тонкими, но натянуть тетиву до щеки не смог. Правда, и в пол натяжения стрела по прямой линии летит метров на тридцать хорошо. Ну, а насколько, надеюсь вскоре проверить.

Сегодня решил похвастаться луком. Но в стойбище идти не пришлось. Мужчины сами пришли к землянке, с копьями и щитами. Стал им «показывать» все, что знаю.

Вначале, как правильно держать, не прижимая к себе. Зачем? Долго пришлось объяснять, поскольку понять, что щит можно чем-нибудь пробить и если держать его вплотную, то и тело получит повреждение, они не могли. Ну, да: щит-то защищать должен!

Как я только не объяснял…

Но самым весомым оказался аргумент, что может попасться очень сильный противник. А силу соплеменники уважали.

Потом легче пошло. Поняли, что «в лоб» удар принимать тоже плохо. А вот если щитом «поиграть» в момент удара, то можно не только хорошо защититься, но и противника подловить, вывести из равновесия.

Непросто, оказалось, объяснить, что лучше всего им стоять вместе, прикрывая щитом не только себя, но и товарища. Аргумент, что лосей ожидали много, а в племени мужчин мало, не помог. А вот народную мудрость из будущего, когда одна палочка легко ломается, а пучок — никак, они поняли!

А когда показал Тою, с какой легкостью макуахутл рубит древка копий, и стратегия обрисовалась: Той атакует, а Толо, Тин, Лим и Лют обороняются или атакуют вместе. Как получиться, случись сражаться, время покажет. Главное, мужчины довольны и, вроде бы, кое-что хорошо уяснили.

Они уже собирались уйти к стойбищу, но я попросил остаться. Сказал, что хочу «показать». Заинтересовались…

Вынес лук и пару стрел. В их глазах читаю абсолютное равнодушие. Стреляю…

Той пожимает плечами и говорит:

— Играй сам.

Покровительственно похлопывает по плечу. Другие мужчины улыбаются с таким умилением, что захотелось сказать им что-нибудь эдакое…

Остаток дня тренировался стрелять, и если, какая-нибудь стрелка летела плохо, полировал древко, правил оперение.

Наступили сумерки, и пошел снег, первый снег года. Он был крупным, мокрым, тяжелым и вмиг облепил деревья и кусты.

Снег налетел порывом, усыпал землю, и сразу высветлило вокруг, и четко обозначились черные кочки холмов, пни и поваленные деревья.

* * *

Для меня это утро стало поздним. Заснул за полночь, мастерил колчан. Легкий морозец не дал подтаять первому снегу. В мутном воздухе мухами кружились редкие снежинки.

Натянув поддевку лосей, взял колчан с десятком стрел и лук, зашел в стойбище, чтобы чем-нибудь позавтракать.

Охотники с утра ушли в лес. Обычно они ходили по опушке вдоль реки. Я, перекусывая у костра, планировал отправиться вглубь леса, туда, где чаще встречались ельники.

— Что это? — спросил Тошо, указывая пальчиком на лук.

— Помнишь, ты держал в руках это, — указываю на рукоять. Он кивнул. — Я обещал тебе показать позже. Смотри!

Достал из колчана стрелу и, наложив на лук древко, натянул тетиву. Потом немного ослабив, отпустил. Стрелка улетела метров на десять и зарылась в снег.

Тошо залился смехом от восторга. Стал прыгать вокруг меня и просить:

— Дай, дай мне!

Через минут пять, когда дети и женщины во что бы то ни стало, решили пострелять тоже, я стал сожалеть о своей слабости к детям.

— Нет! — твердо ответил всем им. — Возьмите копье и играйте!

— Лило, Лило… — завела старую шарманку Таша, — Оружием не играют.

Грозит пальчиком.

— Лук, тоже, оружие!

Смеется Таша, смеются женщины и дети, но больше не просят дать им лук, пострелять.

Скармливаю остаток полусырого мяса Муське и спешу поскорее уйти в лес.

Посмеиваюсь над собой: им все-таки удалось вывести меня из себя.

Иду по заснеженному лесу, как когда-то, точнее, в будущем, стараюсь ступать мягко на носок или на пятку, избегая валежника, пригибаясь под ветками. Недовольно поглядываю на волчицу, нарезающую вокруг меня круги.

Простор между сосен постепенно стал заполняться подлеском. Пару раз волчица поднимала из снега тетеревов. От мысли опробовать лук на такой цели отказался сразу. Но запланировал себе, сделать стрелы с тупыми наконечниками.

Стали попадаться овражки, заросшие дубами и на холмах одинокие ели, одетые в роскошные зеленые шубы с белыми воротниками из снега. В сравнении с ними сосенки выглядели мерзнущими сиротками.

Суетливо хлопали крыльями, перелетая с ветки на ветку синицы и клесты.

Я подошел к краю глубокой балки, с зарослями ивы на дне, услышал звон ручейка и разглядел на снегу цепочки следов вокруг. На снегу, выпавшем накануне, отчетливо виднелись оленьи следы, чуть поменьше оставил кабан, а по склонам вились цепочкой заячьи.

Охотничий азарт захватил меня целиком. Взяв в левую руку лук, я наложил стрелу и, придерживая ее указательным пальцем, был готов выстрелить в любой подходящий момент.

Одинокая самка оленя вышла из ивняка. Она медленно шла вдоль зарослей, изредка останавливалась и грызла нежные веточки ив. Я провожал ее взглядом, пока она не скрылась в ельнике за оврагом.

Идти за ней по следам было бы неверным решением. Обычно, набив брюхо, олень делает крюк и ложится так, чтобы видеть тропу, по которой он шел. Если по ней пройдет охотник, животное припадет к земле и будет лежать неподвижно, пока тот не пройдет мимо. Потом потихоньку встанет и убежит.

Главное правило на охоте в лесу: не идти по следам зверя. Нужно свернуть в сторону и искать холмики или заросли — словом, удобное местечко, где животное могло бы лечь и отдохнуть.

Я двинулся в обход оврага, пробираясь между деревьями. За оврагом они росли так близко одно к другому, что я видел не дальше, чем на десять шагов вперед. Войдя в ельник, я стал пробираться вперед шаг за шагом и все же умудрился задеть плечом ветку ели, и снег посыпался тяжелыми хлопьями. Тут же увидел, как в шагах двадцати поднялось облако снежной пыли. Волчица бросилась в погоню, но что она сможет сделать, даже если и догонит оленя?

«Не беда! Зверья тут водится много, а до ночи еще далеко», — подумал я и пошел дальше.

На краю небольшой полянки в шагах пятидесяти от меня большой лось-самец объедал веточки какого-то кустика.

Видеть меня он не мог. Нас разделяла стена из молоденьких елочек, за которыми я и затаился, приготовившись к стрельбе.

Мимо, совершенно беззвучно пронеслась Муська. Слова проклятий едва не сорвались с языка. Но видимо, сохатый решил, что молодая волчица не опасна. Он, конечно, перестал объедать веточки, но и не убежал. Повернулся к охотнице и пару раз ударил копытами в землю перед собой.

Муська, кружила вокруг, заставив лося двигаться, чтобы не потерять возможности нанести удар передними ногами.

Я шаг за шагом подходил все ближе и ближе, пока не решил, что пора стрелять. Мне удалось натянуть тетиву к уголку рта. Тогда я даже этого не заметил. Стрела рассекла воздух и вонзилась в бок лося. Он перепрыгнул через волчицу и скрылся в ельнике. Муська побежала за ним.

Наложив вторую стрелу, я медленно пошел вдоль цепочки волчьих следов. Стрелять второй раз не пришлось. Вскоре я наткнулся на издыхающего лося. Он лежал, уткнувшись рогами в землю. Стрела торчала под лопаткой, войдя в тело рогача почти по оперение.

Волчица бегала вокруг, покусывая трофей то за ногу, то за живот.

Радовался ли я тогда?

Восторг был скоротечен, подобен оргазму, после секса в общественном месте. Когда тут же осматриваешься, пытаясь понять, а были ли нежелательные свидетели? Испортил себе праздник души одной только мыслью: «Как я сам его потащу?»

Понятно, что никак…

Взяв морду волчицы в ладони, заглянул в лукавые глазенки и несколько раз произнес: «Охраняй!»

Так, на всякий случай…

Но пробежав к стойбищу большую часть пути, рядом ее так и не увидел.

Едва заметил дым от костра, закричал:

— Я убил лося!

В ответ зазвучали детские голоса:

— Лоло убил! Лоло убил!

Навстречу мне бежали женщины и дети.

Обратный путь к ельнику мне показался очень долгим. Все-таки зря женщины позволили детям пойти с нами.

Возможно, на этот раз просто повезло. Но лось лежал там, где я его оставил. Рядом сидела Муська.

Всю дорогу переживал, опасался обнаружить у трофея хищников-мародеров и волновался о волчице. Хоть и доросла она до размеров взрослого волка, но все еще оставалась щенком.

Женщины ходили кругами вокруг сохатого, причитая, какой я молодец! Теперь их «Лоло» звучало для моих ушей приятно.

Тащить тушу самца было тяжело. Он весил пятьсот или шестьсот килограмм. Постоянно цепляющиеся за крупные ветки и лежащие на земле деревья ветвистые рога задерживали нас не меньше, чем необходимость обходить холмы и ямы.

К стойбищу подошли уже в сумерках. Навстречу нам вышли встревоженные мужчины. Они вернулись недавно и как раз обсуждали, идти ли по нашим следам или предпринять что-нибудь другое. Недоумевали, что побудило женщин и детей убежать в лес?

Кстати на этот раз им не удалось ничего добыть. Понятное дело: за подлеском не спрятаться, не обойти скрытно стадо. На снегу все не белое становится заметнее.

Еще веселей мне стало, когда Той понял, что лося я завалил из «игрушки». Ну, хоть как-нибудь смутился бы! А ему, что с гуся вода, снова слышу:

— Показывай!

А чем я вчера занимался?..

* * *

На этот раз пир начался необычно. Вначале мы пили лосиную кровь. Что было для соплеменников в этом сакрального я, так и не понял, но «разливать» пришлось мне, как шаману.

Дальше пошло все по плану. Вот только раскрасив лица, соплеменники не спешили смывать кровь. Понятное дело и я решил не выделяться.

Дело шло к моему сольному выступлению. Уже не раз ловил взгляды от женщин и догадывался, чего они хотят. Все сыты, вокруг темень. Вроде пора на боковую, но никто до сих пор не поднялся, и не ушел от костра.

— Зубры зовут нас на Большую охоту.

Как бы между прочим сказал Той. Женщины закивали и снова ловлю направленные в мою сторону их вопросительные взгляды.

Своими шаманскими обязанностями, по правде сказать, я пренебрегал. Не потому, что не хотел делать то, чего от меня ждали соплеменники, просто не знал, что именно я должен делать? Вот и сейчас они ждали, что я как-то начну шаманить, наверное.

Поднимаюсь, хлопаю раз, другой. Иду вокруг, за их спинами, ритмично похлопывая ладонями. Поднимаю Таша, Лило. Веду их за собой и снова хлопаю. Делаю знаки соплеменникам, мол, присоединяйтесь.

Вспомнилось, как однажды в будущем сын пригласил меня на рыбалку. И все было бы как обычно, но на реке неподалеку от нашего лагеря отдыхали реконструкторы. Кто-то из этой братии предпочитает погружение в мир Толкиена, их называют толкиенисты, другим нравится почувствовать себя викингами, а эти реконструировали древний обряд эвенков — икэнипкэ.

Это сложный обряд, представляющий собой восьмидневный хоровод, в котором имитировались, во-первых, погоня всех присутствующих вместе с шаманом и его духами за воображаемым оленем, «убиение» его и «приобщения» к его мясу; во-вторых, весь годовой цикл жизни охотника; в— третьих, движение вниз по шаманской реке для чего, уже и не припомню.

Водить хоровод вокруг костра по поводу предстоящей охоты мне показалось хорошей идеей.

Когда народ понял, чего хочет шаман, дело пошло на лад и началась дискотека! Вначале мы ходили вокруг костра и хлопали, потом я стал имитировать бросок дротика и все, стали повторять это движение за мной, потом разыгравшаяся фантазия подкидывала мне все новые, и новые образы-движения и хоровод становился все красочнее и разнообразнее.

Одних хлопков стало не хвать. Я затянул какую-то белиберду, сам удивляясь, что делаю это:

— Хозяин леса, Хозяин реки, Хозяин земли, сюда приходи, здесь сядь, мы мяса тебе дадим!

Соплеменникам понравилось. И вскоре движение мужчин, женщин и детей вокруг костра стало сопровождаться заученным призывом.

В какой-то момент я взял кусок мяса и, отбежав от костра метров на двадцать, бросил его в лес. На обратном пути заметил, что волки как-то странно себя ведут. Жмутся к Муське, а она пристально смотрит вроде бы на меня. А потом и соплеменники замерли. Обернувшись, увидел убегающего длинными скачками в лес волчару.

— Хозяин леса услышал! Он приходил! — закричал Той.

Соплеменники, конечно, радуются, а мне не по себе: волк был огромным. Такой вместо угощения мог бы и меня в лес утащить.

* * *

Наверное, ночной визит хищника к стойбищу обеспокоил не только меня. Проснулся, услышав шум и голоса. Племя переходило из леса на дюнку.

Снег сыпался небрежно и неспешно на плечи, на голову, залетал в нос и глаза. Легкий морозец пощипывал за щеки и, наблюдая за бредущими, согнувшимися от тяжести поклажи людьми, я испытывал легкую грусть, мимолетную печаль о чем-то безвозвратно потерянном…

Глава 11

Лодочка спокойно плыла по течению. Надо мной висело голубое небо. Слепило солнце. Мир был чист, красив и праздничен. Серебрились, сверкали, покрытые корочкой льда и мелким снегом прибрежные ивы. Вдали, на холмах величественно стоял лес.

Лют правил долбленкой, а я наслаждался пейзажами. Мы везли «зубрам» посуду и изделия из кремня и обсидиана. Остальные мужчины племени пошли пешком налегке.

Очень скоро радость солнечного утра сменилась глухой тоскливой тревогой: по оба берега, куда ни кинь взгляд, раскинулась снежная целина с чернеющими шишками кротовин и одинокими чахлыми деревцами, ютившимися у оврагов. Казалось, что на многие километры вокруг не осталось ничего живого.

Во второй половине дня небо затянулось, понеслась поземка, и я совсем приуныл, размышляя о предстоящей ночевке без костра. В этих краях даже берега стояли голыми.

Зря я переживал. Мы остановились на ночлег у небольшого островка, заросшего тальником и вербой. Весь берег был расчерчен заячьими следами. Муська заволновалась, почуяв зверьков еще до того, как мы причалили.

Волчицу я хотел оставить в стойбище. Ее пробовала удержать Лило, потом, Таша, но каждый раз она вырывалась и бежала за мной. Я как-то сразу сдался. Понял, что ничего с этой затеей не выйдет.

Едва причалили, как она выпрыгнула из лодки и исчезла в зарослях. Мы успели развести костер и соорудить рядом шалашик, как вернулась добытчица. Волчица притащила зайца и, положив его на землю передо мной, тут же юркнула под навес. Там улеглась и задремала.

* * *

К средине второго дня нашего путешествия я увидел зубров. Огромное стадо в несколько сотен голов двигалось по заснеженной долине к холмам, поросшим лесом. Странно, но это зрелище если и восхитило меня, то только мыслями о грандиозности предстоящей охоты. Наверное, потому, что животные шли далеко и рассмотреть их как следует, не получилось.

А спустя несколько часов мы увидели дымы и десяток чумов, приютившихся на небольшом холме, длинным и узким языком, входящим в воду. К нему мы и пристали. Только там можно было вытащить лодку на сушу. Берег реки в этих местах, увитый корнями ольхи и ивы, возвышался над водой на метр.

Встречали нас без суеты. К лодке подошли трое мужчин и две женщины. Потерлись по очереди щека о щеку с Лютом, не обратив на меня и волчицу никакого внимания, занялись разгрузкой.

Чуть позже в стойбище «зубров» народ словно пробудился. Началась какая-то беготня от чума к чуму, стали слышны голоса. Оказалось, что наши горшки произвели должное впечатление на соплеменников Саша. Они куда больше понравились им, чем изделия из обсидиана.

К вечеру подошли мужчины нашего племени.

Местный шаман, будто, только их и ждал. Глухо зазвучал барабан. Я представил, что любой другой шаман на моем месте испытал бы иррациональное чувство зависти: а как же, с «бубном» камлается совсем по-другому!

Народ потянулся за стойбище.

Там у большого костра стоял тотем племени — несколько жердин увенчанных черепом зубра и обернутые шкурами. Вот, вокруг него и начались пляски народов Севера.

Потом каждый мужчина кидал в тотем копье или дротик, воображая, что метит в зубра. Промазать было трудно, попадали все, но каждый раз очень радовались. Кричали: «Йо-хо!» — и потрясали над головой своим оружием.

Подошла моя очередь. Я натянул лук и спустил тетиву. «Вжик!» — и стрела исчезла. Наверное, пробила шкуру и упала внутри сооружения. Вокруг стало очень тихо. Только костер потрескивал.

Шаман подошел к тотему и просунул в дырочку пробитую стрелой палец. Когда понял, что тот хорошо входит и выходит, посмотрел на соплеменников и тихо воскликнул: «Йо-хо…»

— Йо-хо! — тут же заорали охотники, и мой лук пошел по рукам.

Шаман-Зубр еще тот заклинатель! Мужичонка — метр в кепке, как в будущем говорят о недомерках, бороденка куцая, глазки маленькие и брови белесые, редкие. На голове болтается смешной кожаный колпак. Ну, писаный шут!

Лук вернулся ко мне неповрежденным. Народ уважение к оружию имел. Чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, пользуясь массовым весельем в ожидании плотного ужина и, может, еще какой-нибудь развлекухи от местного шамана-клоуна, я направился к чумам.

Как назло Муська куда-то убежала. Именно сейчас я предпочел бы видеть ее рядом. Дюжина подростков встречали меня на краю стойбища, и выражение их лиц не предвещало для меня ничего хорошего.

Высокий мальчик, с рыжими локонами, торчащими из под мехового колпака, он вышел навстречу мне и спросил:

— Кто ты? И почему мы с женщинами, а ты празднуешь в ночь перед Большой охотой вместе с мужчинами?

— Спроси у них, — спокойно ответил я, думая, что, по крайней мере, дети за тысячи лет не изменились.

— Я у тебя спрашиваю!

Похоже, парень, таким образом, просит «закурить». А потом с криком: «Мне не нравится твоя шляпа!» — полезет в драку. Хотя его колпак мне действительно не понравился. Сам носить такой я бы не стал.

— Я шаман племени Рыб и охотник.

Девушки из компании подростков-Зубров захихикали, что, наверное, подзадорило их предводителя.

— Ты жалкий хорек, а не охотник!

«Ох уж эти дети…»

Вспомнился анекдот, когда Илья Муромец кричал и обзывал всякими словами чудище Лесное у его логова. Устал Ильюша ругаться и ушел, так и не дождавшись ответа. А чудище сидит под землей и шепчет: «Пусть чудище, пусть зеленое и мерзкое. За то — живое!»

«Хе-хе…»

— Я тебя услышал.

Отвечаю серьезно, сопровождая сказанное кивком. И спокойно прохожу мимо, к ближайшему костру.

Парень растерялся. Может, он что-нибудь еще придумал бы, как досадить или оскорбить меня, но появилась волчица. Полагаю, они знали, что прирученный зверь станет защищать хозяина. Поэтому и ушли.

Едва я подошел к костру, как самая старшая девушка из компании задиры догнала меня. Симпатичная белокурая и голубоглазая, с небольшим прямым носиком и чувственными губками, она отличалась от женщин моего племени. Я смотрел на нее, не отводя взгляда не потому, что она мне понравилась, просто успел привыкнуть к тому, как выглядят соплеменницы и, возможно, очаровался ею. Ну, и посмотреть было на что…

Став рядом, она спросила:

— У такого взрослого охотника как ты, наверняка уже была женщина?

Вижу, что компания подростков вернулась и остановилась в метрах пяти от костра. Делают вид, что разглядывают звезды.

Я улыбнулся.

«А ведь ребята куда более изобретательны, чем молодежь из нашего племени! А как говорят, мыслят! Чтобы я не ответил, все равно совру…»

Красавице показалось, что я недостаточно смущен и унижен, она обняла меня, потеревшись щекой о щеку. А я ответил поцелуем.

Как давно это было в последний раз! А когда поцелуй мне казался таким сладким уж точно не упомню.

Был момент, когда руки девушки напряглись, а может, мне только показалось. Для меня поцелуй длился вечность, но когда это чудесное мгновение закончилось, девушка ни говоря не слова, убежала.

— Что он сделал?

Спросил кто-то из ее компании и тут же, забыв обо мне, они побежали за ней.

«Хорошо все, что хорошо кончается…»

Я потрепал Муську за ухо и собрался найти соплеменников, чтобы узнать, где ночевать будем?

Но мои испытания на этом еще не окончились. Местный шаман решил поделиться опытом.

— Ты правильно поступил, что не полез в драку.

Услышал я за спиной скрипучий голос.

Обернувшись, увидел коллегу по охмурению соплеменников. Кивнул ему.

— Ахой, слышал я, не успел передать тебе свои знания, — то ли спросил, то ли утверждал он. — Пойдем со мной.

Шаман направился за чумы, и мне ничего не оставалось, как следовать за ним. Шли мы не долго. Как и мое жилище, его шатер стоял в стороне от стойбища.

Внутри его дом мне показалось уютным. Было чисто, чувствовался порядок, приятно пахли травки, развешенные на жердинах. Мы уселись на шкуры у очага, и Шаман начал «читать» свою лекцию:

— Люди живут потому, что все дыры в них могут закрываться с помощью духа, — такое начало меня, конечно, вдохновило. Я понятия не имел, как он закончит свой рассказ, если так начал. — Все вокруг живет, пока что-нибудь его не продырявит. Злые духи могут проникнуть в тело человека и ты, как шаман в первую очередь должен определить, найти место, через которое злой дух вошел в человека. Такое место может быть красным или синим, иногда черным. Когда найдешь его, сделай маленькую дырочку в том месте, чтобы хорошие духи могли изгнать из тела плохих. Убери мхом или травой все, что плохие духи ели и оставили после себя. Потом попроси защитников, чтобы они помогли больному.

В общем, коллега в чем-то был прав. По крайней мере, я понял, что дикое заблуждение, отраженное в учении об отверстиях, не помешала шаманам этого племени правильно подойти к методам лечения. Он вроде бы не собирался продолжать, и я позволил себе задать вопрос:

— А если человек слаб, у него все болит и он горячий, а места, через которое вошел дух не видно, что делать?

— Ты способный ученик! Я таких вопросов не задавал…

Шаман задумался, наверное, расстроился, что сам таким способным не был, но спустя какое-то время он продолжил: — Значит, духи вошли в тело через рот или нос. Если человеку давать много пить, то вскоре все плохое начнет из него выходить, главное, ты хорошо проси духов о помощи.

Он показывал свою коллекцию трав и рассказывал, что и как он применяет. Я слушал внимательно, но быстро утомился. Какое-то время держался мыслью, что любой этнограф из будущего много бы отдал за возможность так посидеть и послушать. Но где этнографы, а где я?..

Спросил коллегу, что он думает о звездах не небе?

— Это дыры в теле нашего мира. Мир, как зубр, он скачет в своем стаде, живет. А злые духи летают вокруг, как и тут…

Он поднялся, сорвал пучок засушенных листиков и бросил в огонь. Дымок запах чем-то очень знакомым…

Через минут пятнадцать мы уже по очереди стучали в барабан, и нам было очень весело.

* * *

Все утро и добрую половину дня мы шли вверх по течению, то удаляясь от реки, то приближаясь к ней. На Большую охоту отправилось все племя Зубра. Женщины и дети под руководством шамана вскоре станут загонщиками.

Охотники остались на узкой полоске заснеженной целины между крутым берегом и холмами, поросшими лесом. Шаман повел загонщиков дальше.

Охотники-Зубры, те, кого я еще мог видеть, другие укрылись в кустарнике и за деревьями, примерялись к броску, раскручивая над головой ремни с грузами-камнями на кончиках. В будущем такой метательный снаряд называли боло. Мне было любопытно увидеть результат применения такого приспособления. Думаю, что уже совсем скоро это случится. Уже задрожала земля. А значит, огромное стадо зубров побежало. Охота началась.

Оставаться на холме мне не хотелось. Отсюда до целины, по которой должны пробежать мимо охотников животные, было далеко — метров пятьдесят. Но я заметил у подножия холма глубокий овраг. Когда спустился к нему, мне показалось, что он рукотворный — древняя яма-ловушка. Ее края заплыли и заросли терновником. Склоны все еще оставались почти вертикальными. Наверное, такую яму могли вырыть во времена охотников за мамонтами. Хотя, кто может, знать наверняка, когда эти слоны вымерли на самом деле?

Я устроился на небольшом пяточке размытой земли, на краю ямы, за большим кустом. Муська улеглась рядом. Волчица дрожала и поджимала хвост. Ее поведение меня удивило. Но, ненадолго. Стук копыт приближался очень быстро и вскоре он заглушил крики охотников, перекликающихся на холме.

Теперь я знаю, что нет страшнее свиста пуль над головой и бега стада зубров, катящегося лавиной.

Стадо, налетев на яму, расступилось, а затем снова сомкнулось, охватив меня тесным кольцом. Сливаясь в сплошную массу, мелькали косматые головы и острые рога. Я вжимался в землю и помыслить не мог, что бы стрелять в них.

Вдруг, ситуация резко изменилась. Стадо почти остановилось. Наверное, узкий выход на равнину за холмами стал причиной затора.

В яму упал теленок, а его мать, упираясь копытами в землю, едва не последовала за ним. До нее от моей засады было не больше семи метров. Я натянул тетиву и пустил стрелу. Только после третьей она, вначале рухнув на колени, завалилась на бок. Зубры побежали снова, и спустя минут пять, я смог увидеть около двадцати забитых охотниками животных. Они лежали ближе к холмам, а над ними, потрясая копьями, ликовали люди.

Пошатываясь, от вдруг навалившейся усталости, я пошел к ним. Жалобно замычал теленок. Мне стало жаль его. Вернувшись, уже наложил стрелу, но подумалось, что такой шанс приручить животное упускать глупо. Решил остаться тут и дождаться соплеменников.

Глава 12

— Лоло, друг мой, ты же не откажешь в маленькой просьбе старику Яххе?

Шаман «зубров» попросил меня отдать ему телочку, угодившую в яму. «Как будет хорошо вырастить ее, чтобы приманивать бычков», — мечтал он.

И возразить ему я не мог. Яххе привел аргумент, что мол, несколько дней она должна посидеть в яме голодной. Привыкнуть к человеку, кормится из его рук… А наши решили не возвращаться в стойбище «зубров», тащить добычу отсюда куда ближе.

— Конечно, не откажу, но, что ты, Яххе, предложишь взамен?

— Племя отдаст одного из добытых бычков.

— Нас шестеро, один поведет назад лодку, а я еще мал. Смогут ли мужчины твоего племени помочь нам?

Оказалось, что наличие настоящего шамана в племени, преемственности накопленного опыта, дало свои положительные результаты. Яххе прекрасно считал до двенадцати, а когда чего-нибудь было больше, он добавлял к двенадцати необходимое число. То есть, шаман «зубров» легко оперировал цифрами в диапазоне двенадцать раз по двенадцать — до ста сорока четырех. А больше вокруг особо и сосчитывать нечего, разве, что звезды… и количество месяцев году, соответственно он тоже знал и даже называл их мне. Сейчас шел одиннадцатый месяц года — месяц, когда падают последние листья.

— Поможет кто-нибудь, не переживай, — ответил он и медленно заковылял к охотникам, обдирающим добычу.

К сожалению, соплеменникам не удалось убить ни одного из сотен скакавших мимо зубров. Эх! Была бы хоть у кого-нибудь из них копьеметалка…

Моя придумка им, конечно, понравилась, но в лесу они охотились скрытно, где не всегда можно было хорошо замахнуться, использовать копьеметалку — мешали ветки. Ведь в засаде они сидели, как правило, в каких-нибудь кустах. Поэтому с собой каждый взял по паре дротиков, копье и топор, а столь нужное для такой охоты приспособление они оставили в стойбище.

Местные бросали в ноги скачущим животным свои боло. Удачный бросок опутывал конечности, зубры падали и их потом добивали, чем получалось, и когда такая возможность появлялась. Ведь подойти близко к идущему лавиной стаду не каждый осмелится.

Я думаю, что даже Той и не пытался убить зубра. Сидел на холме и трясся от страха. Я и сам, скорее всего, поступил бы так же. Но мне «повезло» сглупить. До сих пор с содроганием вспоминаю мохнатые морды и острые рога вокруг себя и ужас, сковавший меня, когда они проносились совсем рядом.

Не убей я корову, наверное, без мяса нас «зубры» не оставили бы. Обязательно подкинули чего-нибудь на дорожку. А с учетом выменянного теленка, наша добыча оказалась не меньше добычи местных.

Соплеменники, узнав о моем успехе, обрадовались. Долго еще от выражения ими радости болели спина и плечи. А закончив ликовать, они побежали к лесу, чтобы нарубить там подходящих для переноски мяса жердин.

Местные снимали с убитого зубра шкуру. Привязывали к ней толстые и длинные палки. Получалось что-то вроде носилок. Вынимали из туши желудок и внутренние органы, отрубали голову, вырезали горб, отделяли ноги и ребра от позвоночника и все это клали сверху на подготовленную для переноски шкуру.

Желудок, конечно, они выбрасывали, но не ленились повозиться с кишками. Оказывается, женщины-Зубры их набивали замороженным мясом. Предварительно мелко его настрогав. Потом готовили на огне.

Жаль, что никто из них не додумался попробовать сделать колбасу. Наверное, специй не хватало. Но я думаю, что если замороженное мясо настрогать и подержать в рассоле, а только потом набить им кишку, то хранится такое изделие, если подвесить его, скажем, где-нибудь в чуме, будет долго.

Вечер и весь следующий день люди племени Зубра готовили добычу к переноске. А утром, мы пошли к своему стойбищу, а они — к себе.

Яххе выполнил свое обещание: вторые носилки несли мужчины из его племени. Когда и как шаман успел охмурить нашего вожака, не знаю. Но Той пообещал ему обучить охотников-Зубров лепить горшки.

Мог бы, и посоветоваться, прежде, чем давать обещание. Хоть я и не против. Ведь «зубры», по всем понятиям дружественное племя, не то, что «лоси»…

* * *

С ликующим пронзительным криком стаями и в одиночку летели, парили, носились над моей головой птицы. Даже если бы я не вел свой календарь, то подставив с утра лицо под теплые солнечные лучи, услышав пернатое многоголосье, не сомневался, что пришла весна.

Она радовала не только ощущением полноты жизни, наверное, для племени Рыб прошедшая зима была первой, когда соплеменники не страдали от голода и болезней.

Мясо добытых на Большой охоте зубров, замерзло и только им, племя питалось около трех месяцев. Скорее от безделья, показанный мной способ ловли животных простой ловушкой, когда на тропе ставится ременная петля, стал развлечением. И даже дети время от времени приносили в стойбище зайцев. Мужчинам же удавалось добыть косулю и кабана.

Лют смастерил несколько луков. И охотники регулярно практиковались в стрельбе.

Сестра, обучая лепке мужчин-Зубров, стала рисовать на кувшинах точки и черточки. Орнамент, на мой взгляд, выглядел простым, но соплеменникам такое творчество пришлось по душе.

Лим в совершенстве освоил технику работы с обсидианом и его изделия по-настоящему выглядели красивыми. Не то, что мои поделки.

Женщины племени научились шить штаны и теперь все в племени носили их. Из-за плохой выделки кожи они, намокая, после просушки становились жесткими, бывало, лопались на коленях и ягодицах, но сберегали соплеменникам здоровье, люди не переохлаждались. Даже Саша, страдающая воспалением суставов, пока не жаловалась на недомогание.

Тиба и Тиса сплели отличные снегоступы и если раньше, после обильных снегопадов для соплеменников было практически невозможным не только добыть какую-нибудь еду, но и пополнить запас валежника, то теперь даже дети составляли взрослым компанию в лесных походах.

Я бездельничал. Бродил по берегу реки.

Она так и не замерзла. Зима была мягкой. Чаще температура держалась около ноля. Лишь пару раз по моим ощущениям приходили десятиградусные морозы, но им не хватало времени, чтобы сковать реку льдом.

Облазил все галечники в округе. Там собирал речной сердолик и обсидиан. Однажды вспомнив о своем невыполненном обещании Лило, попробовал сделать для нее бусики.

Любой человек из будущего посмеялся над моими успехами в обработке камней, но соплеменникам понравились и бусы и амулеты.

Найденные камни я раскалывал. Потом подбирал кусочки подходящего размера и старался убрать все лишнее, шлифуя их на плите твердого песчаника. Ее я обнаружил среди камней очага.

Но труднее всего было научиться делать отверстия в самоцветах.

Лим помог мне сделать несколько каменных и костяных сверл. Я закрепил их на деревянных палочках и с помощью маленького лука, когда тетива, намотанная на древко сверла, обеспечивает ему большую скорость вращения, приступил к экспериментам.

Когда приобрел в этом деле сноровку, сверление стало самым простым делом, куда больше времени уходило на финишную полировку изделий кусками кожи.

Сидя на камнях у реки, я вспоминал события первой для меня в этом мире зимы. Наверное, глубоко задумался, погрузившись в воспоминания, когда увидел лодки, стремительно приближающиеся к берегу. Сердце бешено заколотилось, голос пропал, а ноги словно окаменели. К счастью такое состояние длилось секунды. Собравшись, я закричал:

— Враги у стойбища!

Заметив, что из чума вышла Таша, побежал к землянке, вооружиться.

Я увидел всего две лодки, но следом могли идти и другие, а в стойбище находились дети и мамаши с двухлетками.

«Только бы успели убежать в лес», — думалось, пока надевал доспехи.

Повесив на себя колчан со стрелами, я взял лук и выскочил из землянки. Присел на колено, приготовился стрелять.

Волчица сидела у входа и поглядывала на меня с интересом. Наверное, решила, что будем играть. Я как-то сразу успокоился. Если бы в стойбище происходило что-нибудь плохое, она не была бы такой спокойной.

Все же, я шел, не снимая с лука стрелы, в любой момент, ожидая появления врагов. Обойдя дюну, вышел к реке справа от стойбища. Увидел на берегу лодки и мирно беседующих с Таша чужаков. Моя сестра, Лило и Тошо, тоже были там.

Засунув стрелу в колчан, я подошел к ним.

Четыре женщины и всего двое мужчин выглядели странно. Измученными и обреченными.

Оказалось, что они единственные выжившие из племени Лося. Когда на их стойбище напало какое-то племя, они обдирали лыко на одном из островков. Рубили молодые деревца ракиты и вяза, остались там, на ночь, чтобы поутру содрать с них кору.

Заметили чужаков, когда возвращались, поняли, что на берегу их ждет смерть. Поплыли вниз по реке и какое-то время полуголые дикари, размахивая дубинами и копьями, преследовали их по берегу.

Ближе к ночи, решили пристать к берегу, но снова увидели чужаков. Так они и плыли без остановок, пока не увидели наше стойбище.

Тиба принесла им рыбу и немного мяса, а я вернулся на камни, чтобы подумать, как нам жить дальше.

Враги могли появиться в любую минуту. Но если предположить, что добыча их была велика и желудки полны, то день-два у нас, может, и есть.

«Неужели придется бежать?»

Как хорошо в преддверии близкой уже настоящей весны, когда краски вокруг еще пригашены, но уже появились на лужке первые желтые и белые цветочки, повешены шторы из высоких кисейных облаков, и когда вдруг, на недолго умолкнут птицы, в этот час редкий, неповторимый тишина шепчет: поразмысли, не спеши…

* * *

На теоретических занятиях в разведывательной школе нас, курсантов, всегда клонило в сон. Пока однажды в класс не вошел очень странный преподаватель. Увидев его, мы как-то сразу развеселились.

Шаркающей походкой он подошел к столу, снял ватник и остался в стареньком, узкоплечем грубосуконном пиджаке, седые сосульки, свисающие с головы, причесал кусочком старой гребенки, обнаруженной в необъятных карманах, пригладил бороду и объявил нам, что прочтет курс о травах лечебных и смертельных.

— Ну, какие травы! Мы же диверсанты! — загомонили курсанты. Кто-то рассмеялся.

— Это, конечно, не шутейное занятие. Очень даже…

* * *

А старик тот оказался прав…

Почти год назад, гуляя у стойбища, я наткнулся на заросли веха ядовитого. Его еще называют водяной болиголов, мутник, свиная вошь. Растение ядовито все, но особенно его корневище ранней весной.

В детстве, там, в будущем встречал его не раз, но белые шарики цветов меня не привлекали, хотя говорят, что пахнет он сельдереем, а корневище приятно на вкус. Кому— то напоминает брюкву или редьку, а кому-то морковь.

Для диверсий это растение подходит замечательно. Яды, содержащиеся в нем, не разрушаются ни при воздействии высокой температуры, ни при длительном хранении.

Помню, разволновался, что кто-нибудь из соплеменников вдруг сорвет, выкопает и съест. Но вскоре понял, что они не сильно жалую растительную пищу. И что Тиба-трава не травница, а мастерица сплести что-нибудь, а Ахой не настоящим шаманом оказался…

Та тревога прошла и волнения позабылись.

Я предложил соплеменникам взять ножи и корзины, немедля отправиться со мной, накопать корней, чтобы отравить ими чужаков.

Как хорошо иметь хоть какой-то авторитет! Наши гости вначале отнеслись к моей просьбе не серьезно, но едва услышали от Таша, что не мальчик сейчас говорил, а духи, подчинились и подошли к делу серьезно, попросив для себя ножи и корзину.

Я отвел их на место, где раньше видел зонтики веха. Мы стали выкапывать корни. Они действительно приятно пахли, и я предупредил гостей и соплеменников, что пробовать на вкус их нельзя.

К вечеру в стойбище вернулись мужчины, приволокли кабанчика, попавшего в петлю. А вскоре приплыли и женщины, бившие гарпунами нерестящуюся в затоке рыбу. Их добычу мы запекли с кореньями веха. Оставили у очага и корзину с накопанным. Пусть дикари решат, что корешки тоже еда. Забрали все ценное из чумов, и ушли в лес.

Соорудив для женщин и детей шалаши, мужчины взяли луки, копья и щиты, пошли к опушке, наблюдать за брошенным стойбищем.

Я присоединился к ним позже: все раздумывал, как быть с волчицей? Не побежит ли она к стойбищу, почуяв чужаков? Смотрел на нее и в какой-то момент понял, что, скорее всего она напротив, останется рядом.

Только под утро зазвучали, где то у реки пронзительные птичьи крики. Я понял, что чужаки уже близко. А вскоре мы услышали дикий вой и увидели, как на дюну поднимаются, размахивая оружием пришельцы.

Вскоре мы услышали их стоны, вскрики и даже увидели, что один из них шатающейся походкой пошел в сторону леса, на опушке которого мы затаились и как он упал…

Той вопросительно на меня посмотрел и я кивнул. Мы не спеша пошли к стойбищу. Вожак, поигрывая макуахутлом, шел первым и, поравнявшись с лежащим в позе эмбриона чужаком, несколько раз ударил мечом по нему.

Пришельцы съели отравленное угощение и корешки. Их тела лежали на песке по всему стойбищу и в чумах. Я не увидел ни одной женщины или ребенка.

Соплеменники словно делая обычную работу, пробивали копьями бесчувственные тела, я же просто смотрел, пока не обнаружил короб, принесенный чужаками, заполненный отрубленными конечностями убитых ими людей. Мое сердце сжалось от ужаса, словно в ледяном кулаке. И я хладнокровно стал помогать соплеменникам, добивать испускающих дух, корчащихся в муках с пеной у рта, дикарей.

Впереди Рыб ожидали поиски нового места для стоянки, обустройство и налаживание там быта, притирание к новым людям. А я понимал, что мое детство в теле Лоло было лишь необходимой ступенью, своеобразным предисловием к этому кровавому и ужасающему событию в жизни племени.

_{Конец первой части}

Глава 13

Я не испытывал к Лило какой-то бесплотной любви, о которой в будущем писали, когда вели речь о рыцарских обетах — «в честь почтеннейшей донны», и не страдал от той, что называли страстью, чувственностью.

Что чувствовало мое сердце, когда я смотрел на нее, плескающейся у берега или, когда она льнула ко мне на лесной поляне? Наверное, просто нежность…

Однажды в жаркий летний день около года назад, я купался в реке, туда же пришла и Тиби, молодая женщина из племени Лося. Спасаясь от дикарей-людоедов, ее семья нашла убежище в нашем стойбище. Тогда ей было не больше шестнадцати.

Тиби, немного поплескавшись на мелководье, вышла на бережок, заросший травой, там прилегла и стала наблюдать за мной. Опоясаться юбкой, похоже, она не собиралась.

Тогда мне шел пятнадцатый год, и бушующие гормоны уже не раз напоминали, что тело Лоло взрослеет. Конечно, в той ситуации можно было поступить как-то иначе, но я поспешил выйти на берег, пока влечение к противоположному полу не пробудило во мне желание.

Я, пряча глаза, быстро шел к брошенной неподалеку одежде. И так уж вышло, что девушка устроилась как раз перед лежащими на траве юбкой из тонкой кроличьей кожи и мокасинами. Она поймала мою руку, и я был вынужден, остановится перед ней. Ее лицо раскраснелось. Отпустив меня, она оперлась на руки и раздвинула ноги. Я невольно взглянул на открывшиеся для моего взора гениталии, покрытые курчавыми волосками, раскрывшийся бутон половых губ и уже не мог отвести взгляд. Заметил, что обычно розовые у других женщин ее лепестки страсти оказались с темными пятнышками. От этого зрелища у меня заиграла кровь и то, чего я так хотел избежать, случилось.

Ротик ее был приоткрыт, кончик языка высовывался между блестящими белыми зубками, прищуренные глаза, казалось, искали какого-то знака. В это время мой «знак» как раз устремился к небесам и ее губы изогнулись в лукавой улыбке, язык облизал их, а голубые глаза, расширившись, наполнились торжествующим светом. А когда Тиби заговорила, голос ее зазвучал необычно, словно доносившееся издалека эхо.

— Лоло, постой. Поговори со мной.

В ушах послышался звон, на глаза навернулись слезы. Я напоминал себе, что женщин там, в будущем, любил не раз, и то, что я душой — старый дед, а не юнец. Но почему-то все это не помогло мне справиться с вдруг появившейся нервической, нетерпеливой дрожью.

— Тиби… — я хотел сказать, что совсем не прочь заняться с ней любовью, но голос мой сорвался. Я уставился вниз, на собственный член, зажатый в ее руке. И мне показалось, что вынести тот восторг, что ощутило мое тело, я больше не смогу, но в следующий момент на меня обрушилось и вовсе небывалое наслаждение.

«Как же хорошо снова быть молодым!»

Мне не было стыдно, я жалел только о том, что все так быстро кончилось. Прилег рядом и растянулся на спине. Тиби подняла длинную стройную ногу и села поверх меня. Я снова почувствовал касание ее прохладной руки и почувствовал желание. Когда я оказался внутри нее — окруженный, согретый и увлажненный ею, а потом еще и мягко массируемый, едва Тиби начала двигать свое тело вверх и вниз в медленном ритме, небывалое наслаждение снова стало расползаться по всему телу…

Совсем по-другому у нас случилось с Лило.

Пару месяцев назад, когда мы, как обычно, бродили по лесной опушке неподалеку от поселка, крошка Лило, согрев меня своими объятиями, просто сняла юбку и стала передо мной на четвереньки. Опустила голову и ждала, что я сделаю то, что обычно, не стесняясь детей, делали мужчины с женщинами племени. Я не смог. Не захотел. Во мне не разгорелась страсть, вместо желания я испытывал какое-то отвращение. Не к ней, конечно, к себе, той части меня, что оправдывала, подталкивала принять все происходящее, как неизбежность, данность.

И даже ее слезы, громкий плач, а потом визгливая истерика не изменили моего решения. Обиженная, она избегала меня несколько дней, но вскоре наши отношения вернулись в прежнее русло.

* * *

Я регулярно пополнял запас стрел, самостоятельно изготавливая все необходимое. Когда мне понадобились кусочки обсидиана, я отправился к племенному складу, где хранилась посуда и прочее полезное, что не использовалось в данный момент соплеменниками. Плетеная заслонка почему-то лежала на земле у входа, а оттуда, из полуземлянки доносилось сипение и слабое постанывание.

Мне это показалось странным. Никаких догадок не было, просто недоумение — «Что там происходит?»

Я подкрался к входу и заглянул вовнутрь. В сумраке, расчерченном полосками солнечного света, проникающим через плетеные стенки надстройки над вырытой в земле ямой, увидел белый, двигающийся зад Тошо, пыхтящего над хрупкой фигуркой Лило.

Оставшись незамеченным ими, я вернулся в свое логово. Покормил заматеревшую волчицу, поиграл с ее щенками и, прихватив лук со стрелами, пошел в раскинувшуюся на высоких холмах у нового поселка Рыб, дубраву.

* * *

Почти семь лет прошло с тех пор, как бродячее племя дикарей, существовавших разбоем, разорило стойбище Лося и вторглось на земли Рыб.

Мы были предупреждены семьей, сумевшей избежать печальной участи соплеменников. Сейчас они зовутся родом Лосей, только нашего племени.

Убив восемнадцать мужчин, мы оттащили их тела подальше от стойбища и соплеменники стали разбирать чумы.

Когда я привел женщин и детей, всем племенем стали решать куда пойдем? Той предложил пойти на земли «лосей», но Лим возразил ему, сказав, что там мы вряд ли найдем кремень и обсидиан.

Мое предложение кочевать вниз по реке имело другой аргумент. Размышлял я просто: река текла на юг, а там теплее.

Поскольку у нас было три лодки, и плыть на них против течения было не просто, все согласились искать новое место на юге. Лют, плававший к стойбищу «зубров», вознамерился занять то место, где стояли они, я решил не спорить, хоть эта идея и не пришлась мне по душе.

Нагрузив в лодки все, что было бы тяжело нести, соплеменники пошли берегом, а я, Лют, Тина и Норх из «лосей» поплыли. Первую остановку сделали там, где заканчивались лесистые холмы, и начиналась покрытая лугами равнина. Пока взрослые суетились, подготавливаясь к ночлегу, я прогулялся к лесу и наткнулся на балку с пологими спусками. На ее дне били ручьи, а сама балка, изгибаясь, уходила к реке.

В будущем вплоть до девятнадцатого века люди предпочитали селиться на склонах именно в таких местах. Скрытность, защита от ветров, близость воды и леса, место, где можно не вырубая лес, распахать поле. И хоть, последнее пока было невероятным, но все остальное казалось мне привлекательным. Все равно на протяжении семи лет Рыбы кочевали на два километра в лес и оттуда. Племя маленькое, зверей в лесу много, а рыбы в реке — еще больше!

Запомнилось мне из того, что читал перед смертью, там, в прошлой жизни, что «в дела спешащего вмешивается дьявол», вот и не стал на ночь, глядя, ничего говорить попутчикам.

А утром, проснувшись первым, стал будить их, чтобы сообщить о советах духов. Мне показалось, что все кроме Лима даже обрадовались.

Дождались соплеменников. Поскольку и они к духам относились с уважением, вместе пошли к балке выбирать место.

Правда, духи и тут помогли с советом. Я выбрал такое место, где выход на поле почти не имел наклона, а к лесу, напротив, был крутым. Потомки, конечно, осудили бы мой выбор, но они больше опасались людей и предпочли бы быстро скрыться в лесу, а я — зверей.

За все годы, что тут стоит поселок никто не пожалел о вложенном в его строительство труде. Пришлось за много километров таскать камни для очагов, копать землянки, хоть дубовый лес и имел свои привлекательные особенности, но найти подходящее дерево для шестов было не просто. И за ивовыми ветками приходилось плавать.

Охота с луками доказала свою эффективность, хоть по-прежнему соплеменники предпочитали ее загонный вид. Я же обычно охотился с Муськой.

Волчата Тошо и Лило, как и прогнозировал Той, сбежали. Какое-то время они еще приходили, но зимой, наверное, их новая стая ушла далеко от поселка и их визиты прекратились.

Осенью били водоплавающую птицу. Тогда же по совету духов соплеменники выкопали яму под будущий ледник.

Рыба ловилась почти всегда.

В будущем по службе мне пришлось поездить по Восточной Европе, и географию стран Совета экономической взаимопомощи я знал хорошо. По первой весне семья «лосей» собралась в экспедицию за солью. Обстоятельно расспросив их о маршруте, пришел к выводу, что стоим мы на Дунае, а пойдут они к Тисе. За ней, будто есть много солончаков.

Они вернулись в поселок к концу лета и притащили килограмм двадцать пять соли. Это был их последний поход. Вскоре у племени появился ледник, и никто не стал больше солить рыбу. Иногда соплеменники коптили и рыбу, и мясо, но больше для пищевого разнообразия, в угоду желудку.

Люди из рода Лося очень быстро стали своими. Норх и Брех оказались искусными охотниками-следопытами. Умели делать из ремней и тяжелых деревянных колод ловушки на хищников. Женщины — Тиби, Нея, Оха и Таха в совершенстве владели искусством своего племени — выделкой кож. В дубовых рощах на окрестных холмах они нашли все необходимые для этой работы ингредиенты. Теперь все в племени зимой щеголяли в удобной и теплой одежде, а летом в кожаных юбках и мокасинах. Для дождливой или ветреной погоды мастерицы делали плащи, как меховые, так и из тонкой мягкой кожи.

Были в жизни поселка и печальные дни.

Саша однажды подвело больное колено и она, пытаясь загарпунить рыбу, свалилась с лодки и утонула.

Два года назад Таша пожаловалась мне, что ребенок перестал толкаться, шел шестой или седьмой месяц беременности. Помню, как от этой новости чуть было не остановилось и мое сердце. Как помочь ей, я не представлял. Мой товарищ, из будущего, вернувшись из Анголы, рассказывал, что ему пришлось оперировать местную женщину, проходившую с мертвым младенцем в утробе три месяца. Он говорил о невероятных способностях ее организма, прославляя Творца. Я понимал, что даже если произойдет чудо и Таша проживет хотя бы месяц, мне все равно придется попытаться извлечь плод.

Я готовился сделать это. Морально и практически. Собрал стебли дикого мака. Думал, что смогу усыпить ее, рассчитывал на это. Поговорил с соплеменниками, рассказал, что произошло и чем это угрожает Таша. Мы не успели. Внезапно у нее поднялась температура, она стала бредить и через два дня умерла.

Мне ее очень не хватает. Не могу понять, от чего становится так тоскливо, когда вспоминаю о ней.

Хоть с Тиби мы и были близки бесчисленное количество раз, она не стала для меня больше, чем партнером только в одном деле. После смерти Таша в моей жизни оставался единственный родной и любимый человек — Лило.

Я понимал, что можно, а может, и нужно отнестись к тому, что увидел с равнодушием. Ведь соплеменникам была чужда любовь только к одному мужчине или женщине. Конечно, они выбирали себе пару, руководствуясь сиюминутным чувством, симпатией, но я ни разу не был свидетелем сор между соплеменниками из-за ревности.

* * *

Изогнутое чашей звездное небо переливалось, мерцало, и сквозь слезы мне казалось, что оно течет как река.

В прошлой жизни, помнится, мне было лет девять, когда я сказал себе: «Мужчины не плачут», — и с тех пор, так и было…

В разведывательной школе нас учили не только управлять своими эмоциями, но и техникам манипуляции. Психология и психиатрия, пожалуй, были моими любимыми дисциплинами. У себя я обнаружил классические признаки депрессии. Еще бы, стал бы адекватный человек сидеть под дубом полдня, до ночи?

Сейчас мне нужно было побыть именно в таком состоянии, чтобы ответить себе, зачем мне такая жизнь? Понять, что у меня нет никаких планов. И, что привязанность к Лило — всего лишь иллюзия с усердием питаемая мной, чтобы ощущать смысл такого существования.

Услышав шорох, будто кто-то погладил листву мягким веником, я наложил стрелу на тетиву и прижался спиной к дереву. С тревогой вглядывался в темноту, пока не увидел свою волчицу.

Она подошла, толкнула массивной головой в пах и, когда я присел, предприняла попытку облизать лицо. На душе как-то сразу стало легче. Я принял решение. Побуду с племенем, пока щенки не подрастут, а потом уйду, то ли к морю, то ли в горы. И с собой возьму молодую сучку с рыжей шерстью. Назову ее Пальмой.

Глава 14

Отступала с росой и туманом ночь, уже светлело над степью, но плоские неподвижные облака еще таили в своих недрах тьму. Рассыпался ветерок по мокрым кустам, торопливо трепетали листья, вздрагивали лопухи с жемчужно блестевшей росой в зеленых чашках.

Я услышал, как заплакал ребенок. Долгие четыре года соплеменники спрашивали меня, что нужно сделать, чтобы женщины смогли, наконец, родить? И я старался показать им, что прошу духов о помощи. На самом деле они слишком много работали. Я так думаю. Прошли трудные времена, работы стало меньше, еды больше и за последние три года племя пополнилось четырьмя малышами. Вроде, как радость. Но и забот стало больше.

Послышались голоса, мужские, женские, и вскоре, у поселкового костра засуетились соплеменники. Кто-то из них подбросил веток в тлеющие угли и над камнями, выложенными вокруг кострища, затрепетало пламя. Едва солнечный свет отогнал от костра тени, мужчины, друг за другом, по натоптанной тропе пошли на охоту.

Кто-то из них, увидев меня, сидящего на холме, махнул рукой, но, не дождавшись ответа, побежал за остальными, наверное, уже привыкшим к вечно нахмуренному шаману.

После ухода охотников, Тиба и Тина поспешили к реке. Обычно по утрам они проверяют ловушки, расставленные на мелководье. Когда пришли на это место и стали обживаться, соплеменники разрывались между желанием поскорее наладить быт и потребностью добывать еду. Мне пришлось вспомнить чего-нибудь полезного из будущего. Вспомнилось, как в детстве ловили карася в самодельные морды. Ловушка простая, называли ее по всякому — морда, нероть или верша — сплетенный из ивовых прутьев круглый, продолговатый кувшин или бочонок. Внутри широкого отверстия вплетается горло в виде воронки, для того чтобы рыбе свободно можно было входить в ловушку, но никак нельзя было выйти. Сам я ее не делал. Жил в нашей деревеньке дедок — мастер на все руки. Вот он и одаривал детишек своими поделками. А мы ему, когда рыбы притаскивали, когда помогали в огороде справиться.

Тиба сплела ловушку быстро, и первое время такой способ ловли существенно помог соплеменникам не отвлекаться от работ по обустройству поселка. А потом, как-то само собой вышло, что ловушек ставили все больше и больше.

Иногда, чаще весной и летом в нее заплывали угри. Когда метровый экземпляр оказался пойманным в первый раз, женщины подумали, что змея попалась и, бросив вершу на берегу, испуганные, прибежали за помощью в поселок. А позже, распробовав нежное мясо и заучив название рыбы, они стали называть такую ловлю не иначе, как ходить за угрем. Хотя, по большей части улов составляли мелкие рыбешки.

«Тина, пойдем на реку угря ловить», — обычно так приглашала на рыбалку подругу Тиба.

Солнце светило все ярче, еще не палило, но уже согревало, исчезла утренняя роса, и поднимались от земли пряные и горькие запахи трав.

Который день мне не спится, встречаю рассветы и размышляю, почему я не могу жить так, как соплеменники и быть при этом счастливым и беззаботным? Лило и Тошо до сих пор избегаю. Понимаю, что поступаю плохо, обижаю, наверное, их, но, что сказать им, как объяснить свое поведение не знаю.

Вспомнил слова мудрого человека, услышанные как-то в прошлой жизни, когда мы все крепко перессорились на охоте. Стояли тогда на номерах. Как обычно, я стал спиной к сосенке и замер. Давно уже уяснил — сольешься с лесом и зверь, потревоженный загонщиками, осторожно, не спеша выйдет на выстрел. Морозы тогда были колючие. Градусов за двадцать, а я все стоял, замерев. Заяц в метрах пяти лениво проскакал, провожаю взглядом, боюсь пошевелиться: охота ведь коллективная шла. Ждал кабана, козу, на худой конец. Хотя в том лесу и олень мог быть.

Слышу в метрах двадцати, чуть правее, кусты зашумели. Медленно поднимаю ружье. Наперекор моде не изменил егерскому — пятьдесят восьмому Ижевского завода. Легка она была и надежна — горизонталочка шестнадцатого калибра. Многие тогда меняли свои старые ружья на только появившиеся в продаже вертикалки. Лукавлю, конечно, в пятьдесят восьмом и я повелся на новинку. Целюсь на шорох, жду, пока зверя увижу. Сплюнул от досады, услышав смачное покашливание…

Оказалось, товарищи какого-то полковника на охоту пригласили, а он, в охоте — полный профан. В этом загоне так ничего и не взяли. Крайние номера видели кабанов уходящих в поле. Может, и не в новичке дело было, но когда без первой крови дернули по сто грамм, я раздухарился. Возмущался, мол, мозгов у него нет! А Федя — целый генерал, вдруг, без особого предисловия, плеснул себе еще пятьдесят и сказал:

— Что ни говори, а здорово сотворен мир, с отделкой исключительной, до крапинки на какой-нибудь букашке или цветке. А вот человек в недоделке остался. Главное, так сказать сотворение, цель жизни — и с недоделкой, словно кто помешал. А недоделка-то знаешь где, Игореша? В мозгах!

Плеснул и я себе в рюмку из нержавейки.

— Так точно, товарищ генерал, в мозгах, — выпив, подтвердил, с ожиданием продолжения, еще более интересного.

— Да хрен с ним, с полковником этим. Гоняй тараканов в своей голове. В его башке точно не получится.

Каждое утро теперь только этим и занимаюсь — гоняю тараканов, но если за долгую жизнь в будущем так и не научился по некоторым вопросам находить компромиссы, то в этой, когда молодое сердце еще остро чувствует и щемит в груди от досады, подавно.

Сбросив с плеч плащ, поднялся, потянулся и заметил в степи темное пятно, будто краски, кто-то плохо положил на полотно. Мазнул завершающим штрихом не из той палитры.

Зубры идут…

А за ними, вскоре, появится и племя! Настроение пошло в гору. Смутную тревогу — А жив ли еще старик Яххе? — тут же отогнал.

«Не буди Лихо…»

Зашелестели дубы, будто, соглашаясь.

* * *

Племя Зубра появилось спустя неделю. Они пришли с запада. До сих пор не понимаю, как им удается идти за стадом лесами и в удалении на день пути. Может, шаман что-то, неведомое мне, знает?

Свои чумы «зубры» поставили, как и год назад у балки, но ближе к реке. Пока соплеменники обнимались и терлись щеками со знакомыми, я заметил среди «зубров» много новых лиц. И одежда их имела отличия. «Зубры», как и мы раньше носили меховые юбки и накидки-пончо. Появились у нас от «лосей» штаны, кухлянки и мокасины, и «зубры» со временем сменили свои одежды. А незнакомцы, встреченные среди них, носили набедренные повязки из шкур, были обуты в сандалии, кожаные ремни от подошвы охватывали щиколотки и вились по икрам почти до колен. Их тела покрывали красные татуировки. Волнами, галочками, черточками и точками они украшали не только спину, грудь и руки, но и лица.

Чтобы удовлетворить поскорее любопытство, а появление чужаков среди «зубров» меня еще и встревожило, я поспешил скорее найти Яххе. Впрочем, сделать это не было трудно. Сразу пошел к одинокому чуму, стоящему в метрах пятидесяти от стойбища, почти у реки.

Старика там не оказалось. Сел на крутом бережку и стал смотреть на реку. Мутная вода кружила, с хлюпаньем и журчанием вскипала в воронках, несла охапки водорослей и прелых веток. Крупная бабочка с сине-красными крыльями порхала над кувшинками. Какая-то рыба ударила хвостом, и цветастый летун оказался в воде. Сверкнула на солнце серебристая чешуя, и остались только круги.

— Лоло, Лоло…

«Опять Яххе подкрался незаметно! И не потому, что умеет, а момент правильный выбрал. И что это значит?..» — слышу его голос, а чувствую, будто Таша укоряет.

— Яххе? — оборачиваюсь и вижу шамана. С ним парень моих лет, черные волосы собраны на макушке в хвост, лоб высокий и серые глаза смотрят с любопытством. Сразу видно, что парень не глуп.

— Не смотри на воду, духи душу заберут.

Знаю, что ничего со мной от этого не случиться, но от голоса Яххе мурашки по спине пробежали. Решил возразить ему.

— Нет, не думаю, что это может произойти.

Мне показалось, что он улыбнулся и тут же совершил невероятный прыжок, нет, полет и беззвучно исчез, погрузившись в воду как раз там, где на моих глазах разыгралась маленькая трагедия. Что-то толкнуло меня в живот, и я упал на спину.

— Дархе явил тебе свою связь с духом воды.

Услышал я приятный баритон. Наверное, голос принадлежал юноше, что пришел с шаманом. «И что, черт возьми, значит — дархе?» — первый раз в этой жизни слышу совсем непонятное слово! В голове шумит, но мысли ясные. С трудом поднимаюсь.

— Кто ты?

Парень стоит все там же. Расслабленный, руки опущены, улыбается, обнажив белоснежную полоску зубов.

— Аль, ученик дархе Яххе.

— Почему ты называешь его дархе?

— Ты сам видел!

— Я видел, что старик в воду сиганул, — говорю, а сам понимаю, что каким бы невероятным ни был прыжок, но, похоже, шаман утонул!

— Дархе — водяной шаман. Духи воды говорят с ним, он говорит с ними…

Беседа у нас идет странная. Но дед был, и сплыл. Это факт.

— Значит, он не утонул?

— Нет, конечно. Пойдем.

Аль медленно, пошел вниз по реке, пристально вглядываясь в воду. Я, за ним и что характерно, тоже в воду смотрю, наверное, все еще рассчитывая увидеть там утопленника.

Прошли мы в полном молчании метров двести. Аль вдруг остановился и вытянул руку, указывая направление.

Чертовщина какая-то! Мгновение назад я ничего не видел. Только гранитные валуны. Когда и как на одном из них появился Яххе, не понимаю. Но он сидел там и даже помахал нам рукой, а потом снова совершил свой невероятный прыжок в воду и исчез.

Гипноз? Может быть. Только, кто из них гипнотизер? Я с подозрением уставился на юнца.

«Нет, не может быть. Точно, не он!»

— Я смогу сегодня встретиться со старым шаманом? — спросил, стараясь выглядеть равнодушным.

— Конечно. Он будет рад встретиться с тобой вечером, когда на небе покажутся сияющие дырочки.

— Ты хотел сказать звезды?

— Это ты сказал. Называй их как хочешь.

«Ладно. Разберемся. Надо бы его расспросить о чужаках», — я присел на траву и жестом пригласил парня последовать моему примеру. Он не стал артачиться, присел напротив.

— Аль, а ты давно Яххе знаешь?

— Сколько дышу.

— А научился, как он прыгать в воду?

— Этому нельзя научиться. Дух избирает тебя или ты его. Не важно.

«Вот, гаденыш, смотрит, как на убогого!»

— Ты избрал уже своего духа.

— Да.

Чувствую, что подробности расспрашивать не стоит. Уж больно у него лицо окаменело после последнего вопроса.

— Аль, я видел в стойбище чужаков. Кто они?

— Они оттуда, — он указал рукой на юг. — Мы встретились с ними, когда начали лить теплые дожди, и они сочли для себя это хорошим знаком, чтобы остаться. Солнце сожгло их траву, и они ушли на поиски нового дома. Теперь ходят с нами, ищут подходящее место.

«Если сегодня я не сойду с ума, будет славно. Вначале старик — прыгун в воду, теперь любители травы и путешествий. Вечерком Яххе своей травки в очаг подкинет и все разрешиться само по себе. Хе-хе…»

— Ну, и как вы уживаетесь с ними?

— Плохо. Другие они, не такие, как мы.

«Да уж. Тебе паря в партизаны определить надо. Если поймают, точно много не разболтаешь…»

— Охотитесь вместе?

— Они плохие охотники.

— А чем они занимаются?

— Сам увидишь. Мне нужно идти, — он не говоря больше ни слова, встал и пошел к стойбищу.

Пытаясь разобраться, а все ли со мной в порядке? Посидел у реки. Определившись, что таки да, поскольку не обнаружил никакого постгипнотического состояния, пошел вслед за пареньком, чтобы самому посмотреть поближе на быт чужаков.

Глава 15

Чумы чужаков стояли квадратом, немного в стороне от стойбища «зубров». Это стало заметно, когда я увидел татуированных мужчин, собравшихся вместе у четырех шатров. Как раз внутри пространства, ограниченного их жилищами. Их сборище со стороны выглядело именно как собрание. Высокий, хорошо сложенный, на вид не старый дикарь, что-то говорил соплеменникам. При этом он много жестикулировал, и со стороны мне его речь показалась излишне эмоциональной.

Я затаился у одного из чумов «зубров», поближе к лагерю пришлых, но толком так и не разобрал, о чем говорил чужак. Когда он закончил, его соплеменники разбежались по жилищам, и вскоре собрались вместе снова, но уже с оружием в руках: длинными луками, копьями и топорами. У некоторых на плече я заметил большие кожаные сумки. Их луки меня удивили. «Зубры» за годы прошедшие с нашей первой встречи, серьезно развили мою идею. Луки, сделанные ими, били куда лучше моего. Очень быстро они сообразили делать плечи оружия из рогов зубра. У пришельцев луки выглядели обычными палками, а длинные стрелы, торчащие над головами, из колчанов за спинами чужаков, и вовсе мне показались неподходящими для охоты.

Почти строем, по два человека, колонной они пошли в степь. Я, не спеша, за ними. Но когда они, увидев мою волчицу, выходящую из балки, остановились, и кое-кто из них натянул луки, я передумал. Хорошо, что Муська тут — же нырнула назад, в овраг. Мне эти ребята сразу не понравились, а теперь и подавно. Где их женщины и дети? И как их «зубры» терпят рядом? Чужаков я сосчитал. Чертова дюжина мужчин. Не так уж и много, если вспомнить скольких мы упокоили на дюне и, что у «зубров» не меньше двадцати молодых и сильных охотников.

Пахло дымом и подгоревшим мясом. Женщины в стойбище жарили его. И делали они это по-своему. Кидали в костер длинные камни, а когда те раскалялись, клали на них нарезанные кусочки.

Когда я следил за чужаками, заметил, что старик Охур, расположившись неподалеку от женщин, наблюдал за мной. Вот у него я и решил расспросить о чужаках. Он полулежал на старой шкуре, протертой до дыр, наверное, давно использовал ее как подстилку, и прятался от солнца в тени растянутой на шестах шкуры лося. Чем ближе я подходил, тем сильнее становился запах от нее. Но старика он не смущал, как и с десяток детишек, кидающих камни в сложенный из палочек домик прямо за растяжкой.

— Много еды и спокойного сна, — традиционно приветствую старика.

— И тебе того же, Лоло. Не знал, что тебе нравится подглядывать за мужчинами — старик хихикает и тут же заходится кашлем.

Подколол он меня крепко, улыбаюсь. Пытаюсь придумать что-нибудь подходящее, не для оправдания, конечно.

— Есть у меня для тебя снадобье, поможет хорошо смеяться.

Охур смотрит уже серьезно.

— Давай.

— Принесу. Расскажи мне о чужаках.

Он потер слезящиеся от дыма глаза, посмотрел вдаль, словно воспоминания даются ему с трудом, сел, согнув спину, положил сухие ладони на тощие колени.

«А он ведь настоящий старик! Интересно сколько ему? Пятьдесят, шестьдесят?..» — промелькнула мысль.

— Слушай. Я давно не хожу с охотниками, а в тот день вода лилась сильно. Сижу в чуме, кости у огня грею. Слышу, охотники вернулись. Рано вернулись. Вышел встретить, и увидел чужаков. Они выгнали наших женщин из чумов и заняли их. Не всех, конечно, но многим пришлось дожидаться охотников у родичей. Когда они, наконец, вернулись, вождь чужаков поговорил с Тоххе. И с тех пор они кочуют с нами, живут в наших чумах и едят наше мясо.

— А где Яххе тогда был?

— Тут и был. Он смотрит, смотрит и ничего не говорит. Может, Тоххе что-нибудь и говорил? Я не знаю.

— А женщины, дети с чужаками были?

— Были. Много. Остались там, — Охур махнул, указывая на степь. — Нашли что-то, остались собирать.

— Спасибо, сейчас снадобье принесу, — пообещал я старику и в раздумьях отправился к стойбищу «рыб».

«Странно, конечно, что „зубры“ терпят самоуправство пришлых. Знать бы, о чем договорились Тоххе и их вождь?»

Навстречу выбежала Муська, за ней выводок уже подросших щенков. И все они прыгали вокруг меня, соревнуясь между собой за порцию ласки. Потрепав за холку Пальму, погладил серые спины волчат. Заметив под ногами палку, подобрал и отбросил в сторону. Щенки, повизгивая, и кусая друг друга, бросились за ней. «Тоххе увидит щенков, опять выпрашивать станет. Только почему-то волки долго у „зубров“ не живут, а плащи из волчьих шкур почти все охотники носят…»

Тропа пошла под уклон. Из низины засквозило холодком и гнильцой болотной. Если бы не запах протухших рыбьих потрохов, то прохлада в такой жаркий день радовала бы. «Нужно серьезно поговорить с Тоем. Что-то разленились наши женщины…»

И мусорная яма имеется в метрах ста от стойбища, но почему именно рыбьи потроха наши женщины носить туда не хотят. Вначале оставляли, что бы бросать в верши, в качестве приманки, а потом и вовсе без повода.

Я пообещал старику барсучий жир. Сделанное по случаю снадобье, не раз помогало и мне, и соплеменникам справляться с недугами. Время от времени в ловушки «лосей» попадали и барсуки. Так, что несколько посудин с их жиром у меня пока имелись. Вспомнил, как не хотели соплеменники глотать его и мстительно ухмыльнулся: «Будешь знать, как смеяться над Лоло!» — хохотнул, представив Охура, пробующего на вкус мое снадобье.

* * *

Вечерело. Солнце медленно садилось за зубцами далекого леса, узкой полосой лежащего в бескрайних степных просторах. Среди спокойных серых облаков, растянувшихся цепью по еще голубому небу, расцветали румяные сполохи. Вскоре, облака потемнели, местами до черноты, а небо над ними стало красным.

Я, наблюдая за небесными метаморфозами, подумывал, что уже пора навестить Яххе, как увидел Алья. Парень спускался по тропе, точнее, перемещался в моем направлении. Он, то спокойно двигался, лениво переставляя ноги, без каких-нибудь для стороннего наблюдателя причин, вдруг, почему-то замирал на месте, потом падал на живот, поднимался и снова двигался, то отпрыгивая в сторону, то вращаясь вокруг себя, высоко подняв руки. Он не танцевал, его движения, резкие и непредсказуемые, меня встревожили, и я почувствовал легкое раздражение. Наконец, Аль-каракатица, так мне захотелось его обозвать, добрался к моему жилищу и, как ни в чем не бывало, сообщил:

— Яххе ждет тебя.

— Я готов. Сам уже собирался, но увидел тебя, — улыбаюсь, не в силах сдержаться, спрашиваю, — Ты всегда так ходишь?

— Иногда, когда хочу обмануть злых духов, — без смущения, отвечает Аль.

Мы вместе и не спеша пошли к стойбищу «зубров». «Рыбы» и их охотники уже вернулись с добычей. Сегодня не повезло кабанам. Три ободранные туши уже лежали на шкурах, и вокруг них суетился народ из обоих племен. Тошо и Лило увидев меня, подошли. Я остановился, подняв руку в приветствии.

— Лоло, завтра все пойдут ловить рыбу. Мы, наконец, закончили плести большую сеть. Сделали все, как ты показывал!

Глаза Лило сияли. И девушка, я каким-то образом чувствовал это, излучала душевное тепло и радость. Мне стало грустно. Стараясь скрыть эмоции, я кивнул, добавив:

— Конечно, пойду!

Улыбнулся и, погладив ее плечо, быстро пошел за Альем. Парень уже скрылся за чумами.

Я действительно рассказывал соплеменникам, что духи показали мне большую сеть, которой можно в узком месте перекрыть реку. И поплавки им описал, и грузы из камней, благо сверлить их в племени научились. Ведь раньше для этой цели искали крупную гальку с отверстиями природного происхождения. Соплеменники слушали, кивали, но не спешили начать работу.

Вспоминаю, весной они завалили ивовыми прутьями весь ручей в балке. Тогда подумал, что запасы веревки подошли к концу. Мысленно одобрил такую предусмотрительность. Хоть торговать излишками не с кем, но, как говорили в будущем: «Запас карман не тянет!» Теперь понимаю, что неспроста они это затеяли. Немного корю себя за самоустранение от племенных дел. Наверное, и сеть эту они сделали, скорее, чтобы угодить мне.

В чуме Яххе царил полумрак. В очаге лишь иногда вспыхивали маленькие язычки пламени. И стоял запах разнотравья, уже забытый, приятный. Входя туда, немного поежился, вспоминая утренние события. Так и не решил за весь день, свидетелем чего я был: мастерского гипноза или действительно какой-нибудь шаманской чертовщины.

Шаман сидел у очага, глаза его сверкали в полутьме, что еще сильнее напугало меня. В будущем ничего не страшился, а чудное и непонятное сегодня, заставляло от каждого услышанного шороха испытывать волну иррационального страха — сжималось, что-то в животе, обрывалось сердце с мурашками по спине и щекоткой в затылке.

— Что ты видел у реки? — спросил Яххе, будто мы и не расставались.

— Тебя с Альем. Как ты прыгал в воду…

— А ты уверен, что видел именно меня?

Мне как-то сразу совсем поплохело, опустился на корточки перед ним, стараюсь дышать, чтобы унять заколотившееся сердце.

— Тебя видел, — говорю не слишком уверенно, но видел то в действительности я его!

— Аль там был, — он замолчал, может, на самом деле спросил?

— Был, — отвечаю на всякий случай.

— Спроси у него, где он тогда оставил меня?

Спрашивать не пришлось, Аль из-за моей спины зашептал:

— Я оставил Яххе спящим под дубом на лесной поляне. И побежал сразу искать тебя. Об этом он попросил прежде, чем уснуть.

— Ну, ты же был там, у реки, что ты сам видел?!

— Тебя видел, очень напуганным дархе, — Аль негромко рассмеялся.

Я хотел разобраться во всем и был уже готов приступить к подробному допросу несносного мальчишки, как Яххе примирительно заявил:

— Не волнуйся, сегодня ночью ты сам попробуешь…

Я очень хотел спросить, что именно мне предстоит испытать, но слова застревали в горле, будто кто-то забил его ватой. Яххе дал мне хлебнуть из горшочка, как я думал воды, но питье оказалось травяным отваром. Мне сразу стало легче и в голове прояснилось.

Шаман снова заговорил:

— Понимаешь, лишь один из моих родичей, когда то мог говорить с духами наяву. Он мог слышать их всегда. Многие до него и после слушают и видят, когда спят. И в отличие от охотников, Говорящие с духами живут, когда спят, и могут из своего сна приходить к тем, кто бодрствует. Когда мы спим, все возможно! Я, например, погружаюсь в воду, и она несет меня, куда пожелаю, Аль летает, а что ты сможешь, вскоре сам узнаешь.

От паники овладевающей мной, задрожали вначале руки, а потом и все тело. «Наверное, отвар был особый», — подумалось, и я тут же погрузился в странное состояние оцепенения. Мыслить я мог, но не хотел. Тела почти не чувствовал, смотрел как Яххе поднялся и куда то ушел. По-детски радовался, когда, вдруг в поле зрения попадал Аль, подкидывавший в очаг хворост. Пламя взвивалось, и мне было приятно смотреть на него ни о чем не думая. Было хорошо, пока Яххе не стал совать мне в рот костяной мундштук трубки.

— Дыши! — требовал он, а чувствовал пробуждение уже забытого страха.

Собрав остатки воли, все же втянул в себя воздух. Рот онемел, но задышалось легко и тело обрело подвижность.

— Еще!

На этот раз я услышал из-за спины голос Алья.

Я затягивался из трубки, но не чувствовал дыма, попробовал выпустить его, и тоже ничего не увидел. Пробовал сделать это еще и еще. Наконец, кто-то из них забрал трубку и в поле моего зрения появилась маленькая ладошка с серым шариком на ней.

— Съешь!

Услышал я голос. Яххе или Алья разобрать уже был не в состоянии.

Взяв с ладони комок то ли трав, то ли чего-то намешанного в мел, положил в рот. Ничего не почувствовал. Совсем…

Мне показалось, что я уронил его. Став на колени, начал перебирать шерстинки на шкуре перед собой. Яххе справа, что-то зашептал, и Аль слева шептал тоже. Мне показалось интересным узнать, о чем они мне говорят? И я начал прислушиваться, забыв о потере.

— Ты можешь все! — услышал я будто голос шамана.

— Ни о чем не думай! — доносился шепоток Алья.

Мне казалось, что их слова разделяют мою голову на две половинки. Потом, я будто услышал о своих ушах.

— Смотри, какие у него большие уши! — сказал кто-то из них.

— А лапы какие!..

Мне казалось, что я лежу на траве и смотрю на облака. Будучи четко очерченными на фоне неба, вдруг они стали видится мне расплывчатыми белыми пятнами на смутном голубом фоне. С моим зрением происходило что-то странное. Белые и голубые разводы сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее начали вращаться, словно кто-то принялся ворошить небо венчиком, взбивая сливки. Я закрыл глаза и почувствовал свои уши. Я мог шевелить ими!

Порывом ветра оторвался от собратьев желтый листок и понесся над землей. Какая— то часть меня устремилась за ним, а спустя мгновение я осознал себя бегущим по лесу. Волчьи ноги, словно крылья, несли меня, едва касаясь земли. Море запахов пощипывало ноздри: прелый грибной и листьев, терпкий коры, вкусно запахло из оврага кабанчиком, непривычное многозвучие ночного леса шумело в ушах. Я слышал, как заворочалась мышь под старым пнем, встряхнулась высоко на ветке сова, далекий хруст веток и комариный писк в зарослях чистотела.

Бежать без цели, не выбирая направления, было приятно. Мыслей почти не было, но едва я вспомнил о чужаках, внутри появилось странное чувство-знание. Используя его в качестве путеводной нити, я мчался, не разбирая ничего вокруг, пока не оказался на опушке. В степи горели костры. В отблесках яркого пламени я увидел лежащих прямо на земле людей.

Крался к ним, припадая брюхом к земле. Едва заметив татуировку на ноге одного из них, изменил направление. Забившись в высокую траву, стал следить за ними. Розовый вьюнок оплетал мясистый стебель какого-то растения. Вьюнок должен горчить, а вот травка мне показалось привлекательной.

Я жевал траву и чувствовал знакомый из будущего вкус. Что-то укололо в небо, вдруг, запершило в горле. Нагнув к земле голову, я попытался выдавить, «откашлять» то, что беспокоило, мешалось в пасти.

У костра поднялся человек, он выхватил из огня горящую палку и высоко поднял ее над головой. Жгучая ярость проснулась во мне, и я выпрыгнул из травы ему навстречу…

Глава 16

Дежа вю… Я снова лежу в чуме с головной болью, накрытый шкурами, меня бьет озноб, и чувствую холодную испарину на лбу. В отверстие дымохода сочится лунный свет, видно только темное небо.

Вспоминаю свое приключение. Все очень ясно, в красках и запахах, только припомнить не могу, что случилось потом, после того, как я прыгнул на державшего горящую ветку человека.

Зашуршала занавеска входа, улавливаю мягкие шаги. Вижу Яххе. Шаман присел рядом и ударил костяшками пальцев по моему лбу. Было больно, увидел в глазах искорки и испытал острое чувство обиды.

— Лоло, Лоло, — слышу голос Таша, и сердце обрывается. — Тебе рано еще учится. Нет в тебе разума и твердости, — резюмирует уже Яххе.

— Я…

— Молчи! Пусть дух волка покинет тебя.

Вопросов к старику, конечно, много, но возражать ему, по крайней мере, сейчас не могу, нет сил. Пью какую-то отраву, что он сунул мне и засыпаю.

* * *

Шаманские эксперименты стоили мне трех дней постельного режима. Я пропустил два важных события. Соплеменники и «зубры» за день наловили столько рыбы, что до сих пор возятся с ней. Дух копченостей и запах дыма, рыбьих потрохов можно почувствовать далеко за пределами стойбища.

Вернулись из степи чужаки. Вместе со своими женщинами и детьми. У края той балки, на склонах которой стоит наш поселок, они ножами подрезали землю и снимали дерн. Таскали на шкурах его ближе к реке, за стойбище «зубров» и складывали в большие кучи. Рядом с ними лежат приличные вязанки длинных жердин из лещины.

Яххе куда-то пропал. Полдня найти его не могу, а Аль на мои вопросы отвечать не хочет. Похоже, общаться на другие темы тоже. О чем не спрошу, слышу в ответ сопение, пытаюсь взгляд поймать, парень смотрит в землю.

Чтобы не случилось той ночью, но шаманы меня походу не сдали. Все вокруг приветливы, улыбаются и продолжают радоваться улову.

К вечеру чужаки освоили где-то гектар. Бросили подрезку и столпились у куч дерна. Вкопали или вонзили глубоко в землю шесты, расположив их кругом. Мужчины сели друг другу на плечи и сразу несколько их пар, схватив кончики шестов, сошлись в центре. Связав верхушки кожаными ремнями, всем племенем стали закладывать просветы между шестами дерном. Через пару часов работы, получился приличный земляной домик, только пока без крыши. Но я уже догадался, что разложенные на берегу осока и камыш — дело их рук. Крышу крыть будут именно этим материалом.

Закончив работу, чужаки вернулись к чумам. Я походил вокруг новостроя, посмотрел и решил, что они все здорово придумали. После первого же дождя громадные куски дерна срастутся, скрепятся корнями и стены обретут прочность. Хотя я бы, на их месте, вначале сделал плетеную стену. А дерном обкладывал бы ее снаружи.

Со стороны чумов чужаков стали слышны крики, потом зашумели и «зубры». Темной толпой в сумерках все население стойбища пошло к чернеющему среди травы и цветов пятну. Пропустить какое-то новое событие мне не хотелось, и я припустил за ними, едва не споткнувшись о волчицу и ее выводок. Какое-то чутье подсказало, что сейчас со стаей не стоит появляться перед чужаками. Решил посмотреть на все происходящее с любимого места на холме.

На очищенном от травы участке загорелись десятки костров, люди, почему-то шумно радовались этому. Когда костры прогорели, их разбросали по земле. Несколько раз я мысленно называл ту, теперь уже выжженную площадку, полем, но тогда, я еще и подумать не мог, насколько был прав.

Ночи становились все холоднее и я, спустившись в свою берлогу, зажег огонь в очаге. Щенки задремали, и Муська прикрыла глаза. Вышел на воздух, постоял немного у входа, прикрыл его плетеной заслонкой и пошел к стойбищу «зубров», где продолжался праздник.

В стойбище горели костры. Столько людей вместе я в этом мире еще не видел. Они ели и громко общались, повсюду слышался смех. Я пристроился у костра, где пировали «белки». Увидев меня, подошла Тиби и стала кормить копченой рыбой. Все шло к тому, что ночь я проведу не сам. Настроение потихоньку шло в гору, я расслабился и орал вместе со всеми просто так.

— Хэй! Йо-хо! — стоило закричать кому-нибудь и тут же ото всех костров отвечали десятки голосов:

— Йо-хо! Хэй!

В какой-то момент шум утих. Из-за чумов вышли обнаженные молодые девы с венками на голове и охапками травы в руках. Их бронзовые тела блестели в свете костров, и хоть они были из племени чужаков, но татуировок на них я не увидел.

Зазвучал барабан. Не Яххе. Тот глухо бухал, а этот — звонко. Девушки пританцовывая, двигались от костра к костру и раздавали прутики из охапки «зубрам», своим соплеменникам и «рыбам». Когда они подошли к нашему костру, я почувствовал слабость в коленях. Пришлось опереться на руку Тиби. На головах юных дев были надеты венки из розовых вьюнков и колосков. Мне тут же вспомнилось, как я волком лежал среди них и даже попробовал один на вкус.

Одна из девушек вручила мне колосок. Маленькие зернышки соцветия были не больше спичечной головки, рыжие усики напротив, очень длинными. Я залюбовался большими темными глазами красавицы, то поглядывающей на меня с интересом, то прячущей взгляд под пушистыми ресницами. Когда она ушла, я механически отломил зернышко и, очистив его от плевел, сунул в рот. Несомненно, я держал в руках колосок пшеницы. Вкус был похожим.

Не знаю, чем больше я был потрясен? Пониманием, что события ночи, проведенные в волчьей шкуре, оказались реальностью, перспективами когда-нибудь отведать лепешку или красотой юной девушки. Еще меня тревожило, чем все-таки окончился мой прыжок на чужака? Но недолго. Ночевал я действительно не сам, и Тиби помогла на время избавить мою голову от тревожных мыслей.

* * *

Из леса, с полян тянуло грибной сыростью. Шелестом дубов, затлевшими кое-где желтизной листьями уже разжигала свои холодные костры осень. Все чаще моросили холодные дожди, по утрам и вечерами ползли в степь клочья тумана.

«Зубры» откочевали за стадом. Чужаки освободили от травы и выжгли огромное поле — гектар на десять-пятнадцать, огородили его плетнем. Работали они от зари до первых звезд на небе.

В метрах ста от реки они отстроили поселок. Под желтыми крышами стоят аккуратные домики «хоббитов», такое название для них я придумал. Наверное, именно такие и строили для себя представители мифического народца. А рядом чужаки вырыли глубокие ямы и обмазали их стены глиной. Наверное, чтобы хранить там зерно…

Отношения с соседями у меня не задались. Не нравились им мои волки. Хоть и отдал я Тоххе серых волчат, но Муськи и Пальмы за глаза хватило, чтобы почувствовать неприязнь почти от всех из племени земледельцев. Называли они себя просто Люди. Их речь была понятной, но отличалась от нашей певучестью. Говорили они медленно, иногда растягивая некоторые слова, те, где после согласной шло «е». «Не-ебо, ре-ека, ле-ес…»

Я как-то спросил у Тоя, что он думает о соседстве с «людьми»? Вожак ответил: «Других женщин получим, своих отдадим, поможем мы, и нам помогать будут. Санг обещал, что их трава накормит и „рыб“, будет от нее польза. Хорошо…»

Оспорить его мнение, конечно, трудно. Но он, наверное, не замечал, что чужаки общались с соплеменниками только тогда, когда им что-нибудь было нужно. Жили сами по себе. А как по мне, то относились к нам с высокомерием. Только с Утаре — голубкой, девушкой, что подарила мне колосок, я общался душевно. Голубкой назвал ее я. В будущем, прожил в Таджикистане пять лет и понимал язык. Услышал ее имя, и в голове всплыло — кабутаре, то есть — голубка на таджикском. А имя вождя чужаков один в один переводилось — камень. Далеко Таджикистан от Венгрии, может, случайно совпало…

Дня через два после праздника первого поля, я вечерком спустился к реке. Увидел ее, сидящей на бережку. Возможна ли любовь с первого взгляда? Не знаю, но сердце тогда забилось и с чего разговор начать, я не знал. Присел рядом и молчал. Услышал тихое:

— Я Утаре…

И так же тихо ответил:

— Лоло…

Она положила свою ладонь на мою кисть.

— Ты славный и смелый. С волками дружишь. Научишь меня?

Я кивнул, не веря, что все так хорошо складывается. Спросил о татуировке на ее запястье. Только там по кругу у нее шел рядок красных уголков.

— Мне пятнадцать. И каждый урожай отмечен тут, — она указала пальчиком на уголки.

— А ваши мужчины? Они покрыты знаками по всему телу, что это значит?

— Любое событие остается с ними на всю жизнь. Чем их больше, тем лучше…

От Утаре я узнал, что в ту ночь, когда я «обернулся» волком, в степи, где племя собирало урожай дикой пшеницы, на Дарахта под утро напало, что-то странное. Он не смог объяснить, описать то, что видел, но такие следы на груди и руках обычно оставляли голодные волки, время от времени нападавшие на одиноких путников в тех краях откуда пришли ее соплеменники.

Так я получил ответ на вопрос, задать который Яххе не сумел: Был ли я волком на самом деле или мне все привиделось? Теперь понятен гнев шамана, и его нежелание продолжать обучение.

Попрощалась осень с деньками бабьего лета, теплыми, томящими пряно-горьким жарком осушенных трав и вдруг поникла ненастьем. Захлестало с беспросветно хмурого неба. Из леса, как из бочки, запахло квасным духом преющей листвы.

Встречи с Утаре прекратились. Чужаки почти все время проводили под крышами своих домиков. И я коротал дождливые дни у очага, мастеря новый лук. Давно хотел сделать такой же или даже лучше, чем у «зубров».

* * *

Первый снег выпал ночью. А утром над заснеженной степью и лесами раскрылись глубины студеной синевы. Той засобирался к «зубрам» на Большую охоту. Я тоже ждал, первого снега, хотел отправиться с ним. Снова пережить незабываемые эмоции, когда бурным потоком стадо зубров проносится мимо, азарт и ликование, понятные только охотникам. Но узнав, что «люди», все мужчины племени, тоже пойдут, решил остаться.

Работая в сумраке землянки, я мечтал об Утаре. Мечтая, видел ее образ, жил чувствами к ней. Не тосковал и не безумствовал, благодарил жизнь: она подарила мне нечто божественное, и не мешал творившемуся в душе. Мужчину от мальчишки отличает присутствие ума, прежде всего, и сдержанность. Я терпеливо ждал, зная, чего именно жду и верил — время придет…

Той мой отказ принял спокойно. «Духам виднее», — пробормотал он, прежде, чем попрощался. Проводив охотников, я взобрался на облюбованный холмик и стал наблюдать за поселком «людей». Женщины ходили к реке, суетились у племенного костра, но рассмотреть издалека среди них Утаре мне не удалось.

Прихватив новый лук и колчан со стрелами, я отправился побродить по лесу. Волчицы на этот раз не увязались следом. Хоть и редко такое случалось, но бывало и раньше. Ушел далеко. Вышел к молоденьким соснам. Сюда еще не доходил. Прошел метров десять, как под елкой в черничнике что-то забилось и загремело…

Тетерев!

Вслушиваясь в удалявшийся шум тяжелых крыльев, я не переставал идти, поглядывая на деревья. В эту минуту стая тетеревов выпорхнула из кустов, мимо которых я проходил. Птицы опустились на ветки ближайших сосен и елей. Я остановился в нескольких метрах от одного из тетеревов, который, казалось, не обратил внимания на мое приближение. Не отводя от него взгляда, нащупал стрелу с зарубкой на древке у оперения, так я метил стрелы с тупыми наконечниками. Приладил к тетиве стрелу, прицелился и выстрелил. «Вжик!» Стрела попала в цель, и птица свалилась на землю. Я не бросился тут же ее поднимать. Искал других. Их оперение сливалось со стволами деревьев, но вскоре я заметил еще парочку, сидящих чуть повыше на другой ветке. Выстрелил и снова попал! Хоть попасть в цель метров с десяти для меня уже давно не было сложным, но радости от удачного выстрела мне это обстоятельство не убавило. Подобрав стрелы и птиц, отправился назад, чтобы дойти, пока солнце не село.

Добрел к закату, в лесу уже было сумеречно. Услышал голоса и затаился, присев у старого дуба. Оказалось, что женщины «людей» бродят по опушке, собирают валежник. Я не хотел их напугать, поэтому продолжал двигаться скрытно. Может судьба так распорядилась, но ближе других ко мне оказалась Утаре. На девушке был надето длинное меховое платье и высокие чуни. Она собрала уже целую кучу веток, и я полагал, что вот-вот любимая уйдет с ними в поселок.

— Утаре, — тихо позвал и она услышала. Обернулась, посмотрела, но не увидела. Я махнул рукой и девушка, заметив движение, медленно пошла навстречу.

Ее черные глаза блестели из-за ресниц, поднявшись на носки и положив руки на мои плечи, она прошептала:

— Лоло, я так хотела увидеть тебя…

Все засверкало вокруг, все стало красивым, весь мир пел и кружился вокруг нас. И это от Утаре случилось такое чудо — она со мной, трепетная, теплая. Дышал ее красотой, пьянился ее близостью, губами перед собой и тихим шепотом: «Люблю…»

Глава 17

Десять счастливых дней, наполненных встречами с Утаре, пролетели быстро.

Вернулись охотники. Притащили трех коров. Шумно стало у балки и у реки. Если в степи снег еще не подтаял, то у поселка земледельцев скользкая земля липла к ногам и люди барахтались в темной жиже, среди остатков желтеющей травы, увязая в сырой чавкающей земле.

Мне хотелось быть там, среди них и делать с ними обычные дела: отнести в ледник кусок мяса, кинуть на грязевое месиво веток, просто посидеть у костра, послушать рассказы участников охоты. Но с волчицами появиться в поселке я не мог, как и объяснить им, что идти за мной нельзя.

«А может, все-таки пойти? Прямо к их вождю. Поговорить по-мужски, разобраться, чем я лично ему и племени не угодил. Волки мои, то предлог…»

Мысль замириться с чужаками мне понравилась. Вышел из «берлоги» и едва не столкнулся с Утаре. Сразу заметил, что ее лицо, припухло от слез и, что пришла она с каким-то тюком. Разволновался…

— Возьми, — она протянула мне свою поклажу.

Забрал у нее тюк и моя любимая, проскользнув мимо змейкой, вошла в землянку. «Дела!..», — иду за ней.

Вижу ее сидящей у очага, в глазах плескается тоска, Пальму гладит, скорее, чтобы самой успокоиться.

— Расскажешь сейчас или потом? — стараюсь придать голосу мягкость, а у самого мысли в чехарду играют: «Что могло случиться? Прогнали или сама ушла? Возможно ли это? Кто обидел и как?..»

— Сейчас, — она глубоко вздохнула, смахнула со щеки слезинку, — Когда вернулись мужчины, мне стало грустно, что рядом не вижу тебя. Слезы потекли сами, и я осталась в доме. Пришел Пар, он уже давно на меня смотрит и стал ругаться. Кто-то, должно быть, рассказал ему, что мы гуляли. Когда он схватил меня за волосы, я стала кричать. Мать и сестра услышали, пришли и заступились, потом позвали Бохирад, нашу знающую. Она сказала, что я должна уйти к тебе и больше не появляться среди Людей.

Утаре обхватив голову руками, снова заплакала.

— Не плачь, любимая! Разве плохо, что теперь мы будем вместе?!

— Хорошо! — отвечает, и снова всхлипывает.

Обнимаю ее, целую влажные от слез щеки.

— Правда, хорошо?

— Хорошо, но только Пар тебя не простит. Чувствую, будет беда!

И снова руки на голове, ерошит пальцами волосы и поскуливает…

«Знала бы ты, что только здравомыслие удерживает меня от желания пойти прямо сейчас и сломать шею щенку. Попасть в этот мир — беда! А какой-то хлопчик Пар и его родня — это так, мелочи жизни…»

* * *

Небо не обрушилось на наши головы, и река не остановилась. Соплеменники ласково, радушно приняли Утаре. Надарили подарков: хорошей одежды, чтобы зимой не мерзла, а летом не упаривалась; нитки, костяные иголки и проколки, чтобы всегда можно было ее починить. Не забывали и приглашать ее, когда сами собирались, чтобы поработать или пообщаться. Прошла неделя, и душа моей Голубки отогрелась, забылись недавние страхи.

Многие годы у моего логова лежал гранитный валун. Идея поставить над ним небольшой чум, нагревать камень огнем и париться возникла давно. Даже как-то десяток дубовых веников навязал и подвесил на стены в землянке. Какие-то моменты, вроде, отсутствия воды, земляной пол останавливали меня. Увидел зернохранилища у земледельцев и мысли сразу же появились правильные. Утаре каждый день проводила с женщинами, запасы еды у племени имелись в избытке и я решил попробовать реализовать старую задумку.

Вырыл у валуна яму литров на сто, обмазал глиной. Поставил сверху небольшой чум и стал жечь валежник. Когда глина просохла, накрыл шкурой и придавил ее крупной галькой, чтобы поменьше грязи попадало вовнутрь. Собрал по округе десяток гранитных булыжников и у большего валуна выложил очаг. Когда шел дождь или падал снег, чум разбирал, шкуру с емкости убирал. Пока бочка наполнялась, лепил из глины кирпичики и обжигал их. Выкладывал ими сток и пол будущей баньки. Пилил чурки, делал запас, полагая, что валежником камни как следует не нагреть. Наконец, наступил день, когда я накрыл шесты шкурами и зажег в очаге огонь. Поначалу даже расстроился. Вроде и тепло в баньке, но не настолько, чтобы сбросить одежду. Сжег в итоге приличную кучу дров, но большой валун все-таки разогрел. А когда закрыл отверстие дымохода, так о жары и вовсе в пот бросило. Заскочил в землянку, стал сбрасывать чуни, кухлянку и снимать штаны, а тут Утаре вошла. Смотрит и не понимает, что я удумал. Потом, наверное, решив, что ее мужчина захотел любви, сама стала раздеваться. Я, понятное дело, помог. Затем схватил горшок, веник под мышку, взял за руку Утаре и потащил ее к выходу. Тут у моей жены глаза совсем округлились, но она, безропотно, последовала за мной.

Попарились тогда славно. Утаре поначалу смотрела на меня с жалостью, а когда я брызнул немного воды на горячие камни и от них пошел пар, даже пискнула от испуга. Но уже минут через десять начала понимать, что сидеть в теплом, наполненном горячим паром чуме приятно, а когда я дубовый веничек нагрел и стал легонько охаживать ее им, совсем расслабилась.

Не знаю, что именно она рассказала женщинам на следующий день, но попробовать новую придумку Лоло захотело все племя. Чему я был рад. Особенно, когда без всякого принуждения народ и чурки начал пилил, и воду в «бочку» таскать. Пообещал себе, что к следующей зиме построю большую баню с печкой, чтобы топилась она снаружи. Думаю, теперь соплеменники обязательно согласятся помочь.

* * *

Птицы прилетели рано, и сразу, будто испугавшись их криков, ушла и нудная погода, когда с неба сыпал не то дождь, не то снег, что-то мокрое, мелкое, не поймешь.

Ручьи в балке покрылись водой, и на появившееся вдруг озеро прилетела стая лебедей. Они носились над соплеменниками, смотревшими на птиц, словно происходило какое-то чудо, присаживались на воду, шумно плескались, далеко разгоняя кипучие круги пены, и снова взлетали. Потом они вытянулись в цепочку и полетели, все разом, взмахивая крыльями, дальше, на север.

А на следующий день все племя «людей» вышли в поле. Мотыжками из рогов и лопаток животных они рыхлили еще влажную землю. Той повел всех Рыб им на помощь. Пошли и мы с Утаре. Думали, что все позабылось и ее соплеменники в такой важный день будут рады любой помощи. Ведь взрыхлить поле нужно успеть, пока земля мягкая.

И вроде поначалу все неплохо складывалось. Мать Утаре отдала ей свой инструмент и на меня поглядывала благодушно, как вдруг, Пар ударив мотыжкой по земле, решительно направился к нам. Я, понятное дело, весь напружинился и когда парнишка протянул руки к моей женщине, оказался перед ним. Видимо, он решил, что и со мной справится, схватил за руки и попытался повалить. Как же тогда мне хотелось сломать ему что-нибудь, но я всего лишь сделал подсечку и парень упал. Я отступил, все еще прикрывая от него Утаре. Он поднялся и, не помня себя, бросился на меня. Его лицо, искаженное гневом, сделалось страшным. Безумные глаза сверкали, ноздри раздулись, как у бычка, тонкие губы растянулись в оскале, он, как зверь зарычал. Ждать, чем закончится его бросок, я не стал. Впечатал в озлобленное лицо двоечку. Парень тут же свалился у моих ног.

Вроде все видели, что произошло, но с поля прогнали именно нас с Утаре. На шум прибежали мои волки и знающая «людей», Бохирад, вдруг заголосила, стала грозить всякими карами. И, то, что возмущенные соплеменники тут же ушли за нами, настроение мне не подняло. Все перепуталось, перехлестнулось, теперь разобраться кто прав, а кто виноват, станет еще труднее. Были мысли уговорить Тоя, перебраться в другое место. Как жаль, что тогда я не сделал это…

* * *

С приходом весны оба племени стали в основном питаться пошедшей на нерест рыбой. Я же почти каждый день ходил на лесное болотце, бил гнездящихся там гусей и уток. Выходил поздно, когда солнышко уже пригревало, и возвращался обычно к закату. В тот день удалось подстрелить парочку гусей. Птицы попались крупные, тащить их было неудобно. В одной руке нес лук, а в другой, держал за лапы трофеи. Неподалеку от опушки дубняка, что раскинулся над балкой у поселка Рыб, присел отдохнуть. Волчицы, воткнув носы в землю, покружили рядом и убежали. Я, прислонившись к дереву, закрыл глаза и наслаждался сладкими весенними запахами, слушал ласковый шелест дубовых крон. Мог бы, и задремать, но будто резиновый мячик легонько брошенный, попал в живот, что-то толкнуло, я открыл глаза и в метрах пятнадцати от себя увидел Пара, натягивающего тетиву.

Стрела летела медленно, и я понял, что она пролетит мимо. То ли стрелком он был никудышным, то ли злость на меня, помешала парню выстрелить точно. Время все так же текло медленно. Пар развернулся и побежал к овражку. Передо мной, словно паря над землей, пробежали волчицы. Когда их хвосты скрылись за кустами, мир снова ожил, где-то совсем рядом закаркал ворон, и я услышал доносящиеся из оврага хрип и бульканье. Сердце сдавило от нехорошего предчувствия, безмолвного знания — случилось что-то непоправимое. Спустившись в овражек, заросший осинами, я не удивился, когда увидел лежащего с разорванным горлом Пара. Волчицы кружили вокруг него, поджимая хвосты, и пытались заглянуть в мои глаза.

Тогда промелькнула мысль просто оставить тело тут или вообще попытаться его спрятать и никому не рассказывать о происшедшем. Не делать так, подобно требованию свыше обрушилось на меня. Ноги будто вросли в землю, дышать стало трудно. Но как только я принял решение пойти в поселок и обо всем рассказать Тою, почувствовал, что снова могу дышать, словно вынырнул из воды, когда воздуха в легких почти не осталось, жадно, с шумом втянул в себя воздух.

Вернулся, подобрав птиц и стрелу, побрел к поселку. Все мужчины племени, собравшись у костра, строгали древки стрел, ладили оперение и крепили наконечники. Можно сказать, что мне повезло. Позвал я и женщин, чинивших неподалеку сеть. Рассказав соплеменникам все, как было, спросил:

— Что мне теперь делать?

Лучше бы не спрашивал. Пока рассказывал, видел на их лицах всякое: женщины встревожились, дети слушали с восхищением, да и Тошо вроде бы внимал, как они, Той нахмурился сразу, за ним и Лим приуныл. А когда я озвучил вопрос, у всех без исключения лица вытянулись, глаза широко раскрылись от растерянности и удивления.

— Ты с духами говоришь, не мы! — нашелся с ответом Той.

— Что, по-вашему, мне теперь делать?

— Идти нужно к «людям». Говорить… — ответил вожак.

Пошли в поселок земледельцев всем племенем. Только Утаре осталась с волчицами в поселке Рыб.

Навстречу нам вышли мужчины «людей» во главе с Сангом. Все они держали в руках копья. Мы, увидев в их руках оружие, остановились. Чужаки тоже не стали приближаться. К нам подошел Санг и спросил:

— Той, зачем ты напугал наших женщин?

Вожак Рыб протянул ему стрелу и ответил:

— Твой охотник хотел смерти нашего шамана. Мы пришли, чтобы ты узнал…

Санг стрелу взял, внимательно осмотрел и кивнул.

— Наша стрела. А где сам Пар сейчас? Что вы хотите?

— Он с духами. А хотим мы, чтобы вражды между Рыбами и Людьми не было.

Ни один мускул не дрогнул на лице вождя Людей. Он пошел к своим так ничего и не ответив Тою.

Мне показалось, что сейчас они набросятся на нас, и я был готов сражаться с ними, проклиная себя за неосмотрительность. Но все случилось по другому, совсем не так, как я себе представлял тогда.

Оказывается, в этом племени важные вопросы решали женщины. Санг ушел, чтобы позвать их.

Вскоре оба племени стояли друг против друга. Вперед вышла Бохирад и громко прокричала:

— Верните нам Пара!

Какое-то время ушло, чтобы притащить его труп. Увидев его, женщины «людей» заголосили, стали рвать на себе волосы и раздирать ногтями лица. Бохирад, растрепав на голове рыжие космы, совсем ополоумела. Потребовала, чтобы мои соплеменники убили волков, а потом отдали и меня на суд «людей».

До этого Рыбы стояли молча, только хмурились. Услышав требование старшей Людей, загомонили. Нет, они не обсуждали ее требование, мои соплеменники сочли его неприемлемым. Той вышел вперед и подбоченясь, заявил:

— Волки защищали того, кто о них заботится. Пар стрелял в Лоло! Не станем их убивать!

Отдать меня на суд в чужое племя соплеменники и вовсе себе не представляли возможным.

Наверное, Бохирад раньше никто не отказывал. Щеки широкого круглого лица пошли пятнами, глаза превратились в щелки, но глупой она не была, сообразила, что еще можно потребовать от Рыб в такой ситуации.

— Пусть он уйдет! Тогда мы забудем…

Кто знает, чем бы все это закончилось. Но в тот момент Той обернулся и посмотрел на меня, а я кивнул ему, мол, соглашайся.

— Хорошо, — ответил наш вожак…

Глава 18

На рассвете, когда было еще мглисто, а в соседнем лесу грозно откликалось эхо уханья филинов, я и Утаре, нагруженные тюками пошли к реке. Холодом веяло от болота, но подумывая о предстоящем путешествии под палящим солнцем, я старался дышать глубже, запомнить запахи места, ставшего за эти годы родным. Вроде еще с вечера простились с соплеменниками, но будто карауля нас всю ночь, они, услышав шаги, вышли из своих чумов, чтобы проводить.

У реки стало еще свежее, зябко от росы, берег покрывал молочно-серый туман. В нем вербы и ивы казались большими и темными, стояли как будто на горе. Я закрыл глаза, опустил голову и шел, угадывая дорогу по шагам Утаре. Короткие, яркие воспоминания о временах прожитых тут вдруг вспыхивали и угасали. Остановился, открыл глаза. Обнял по очереди мужчин, женщин и детей. Приложил палец к губам, когда Лило что-то начала шептать и сказал им:

— Я еще вернусь! Уходите…

Они побрели к стойбищу, и мне подумалось, что соплеменникам сейчас тяжелее, чем мне. Положил свои тюки в лодку, потом забрал вещи у любимой. Столкнул долбленку в воду и помог Утаре пробраться к носу. Когда волчицы устроились на тюках, залез на корму сам. Оттолкнулся веслом от берега и стал править к средине реки.

Куда плыть решил еще вчера. Если я оказался на территории Венгрии, то наш поселок стоял где-то в центре страны, может, чуть ближе к ее северной части. Рыбы пришли с запада. Где-то там раскинулось озеро Балатон, а еще западнее — Хевиз, которое соплеменники называли Теплым. Это самое большое в Европе термальное озеро. Даже зимой температура в нем не опускалась ниже двадцати четырех градусов. В будущем там построили много курортов и лечебниц, и мне довелось побывать в этом сказочном месте. К этим озерам можно доплыть, если свернуть направо в первый приток, что должен вскоре оказаться на нашем пути, а дальше по другой реке, название которой я позабыл, мы сможем доплыть к восточным Альпам, где с древности был известен меднорудный промысел, пришедший в упадок к первому веку до новой эры. Если древние смогли там добывать медь, то почему бы и мне не попытаться найти ее? Так я рассуждал, когда определялся с маршрутом путешествия. Если этот вопрос рассматривать с точки зрения будущего, то там, в современной Венгрии, действующие медные рудники известны мне в Прикарпатье. Увы, чтобы добраться туда пришлось бы сотню километров пройти пешком.

Соплеменники согласились отдать нам самую большую лодку. Я был благодарен им, но понимал, что нагрузить много вещей в нее все равно не получится. Узкая, сантиметров семьдесят шириной и в длину около трех метров, она никак не походила на корабль для длительных путешествий. Поэтому список вещей, которые я собирался взять в дорогу составлял тщательно. Решил, что в первую очередь нужно брать то, на изготовление чего обычно тратилось уйма времени: одежду, инструменты и оружие. Из посуды взяли всего пару горшков. И то, один из них я наполнил кусочками воска, второй — мелкими наконечниками для стрел и пластинами из обсидиана. Разбирая вещи, наткнулся на приданое Утаре. Тюк с тех пор, как она вошла в мое жилище, так и лежал перевязанный кожаным ремешком. Может, в этом мне повезло. Увесистый мешок был замотан в одежду любимой. Развязал горловину и увидел маленькие пшеничные зернышки. Было там килограмм пять. Кто-то решил бы, что это мало, но я был счастлив.

Плыли мы не быстро, любуясь кувшинками, желтыми и белыми, тальником на берегу и ивовыми рощами, обходили камышовые островки и пробирались мимо зарослей осоки там, где быстрина била из глубины, ворошила листья и тягуче тянула под черную воду стебли речных цветов.

Солнце палило нещадно. На небе ни облачка. Мы сняли одежду, и дрожь от ветерка радостью разбудило все тело. Время от времени я смачивал лицо и оплескивал водой грудь и плечи.

Сухо трещали стрекозы, зудели шмели в траве под ольховыми кустами. Сверкающим роем кружились на воде паучки вокруг склоненных течением тростинок. Я смотрел на задремавшую Утаре, и в душе просыпалась радость: «Все позади. Жалеть не о чем!» Чувство свободы освежало, как освежает дождь, дурманило, манило ожиданием чего-то нового, еще неизведанного.

Остановки наши были недолгими, только чтобы размяться. Вот и вход в приток показался, весь заросший камышом. Вошли в него, и мне пришлось взяться за весло. Устал, увы, быстрее, чем ожидал. Пристал у размытых, обнажившихся из-под глинистого берега, корней вяза. Рассеивался по воде ветер сумрачной рябью. Река в этот предвечерний час притихла среди потемневших кустов, чуть розовела от неба, а на повороте, вдали, казалось, текла из заката.

Лодку я закрепил между корнями и, поскальзываясь на мокрой глине, мы выбрались на крутой бережок. Стали готовится к ночлегу. Собрали костер и зажгли огонь. Бросили рядом тюки, постелили шкуру. Перекусили тем, что соплеменники в дорогу собрали. Осмотрев содержимое корзины, решил, что дня на три нам точно хватит.

Закатывался и меркнул последним всплеском долгий день. Рогатый месяц вынырнул из сумрака. Завтрашний день обещал быть ясным. Мы улеглись на шкуру и накрылись плащами. Я сразу уснул.

* * *

Утаре молчала два дня и на ласку отвечала неохотно, а на третий, наверное, придя в своих размышлениях к какому-то компромиссу, защебетала. Говорила о том, как ей нравится плыть со мной по реке и что, оказывается, совсем неплохо попробовать начать новую жизнь. Мы, по ее мнению, будем первыми, у кого это получится вдвоем. Она долго думала и решила, что обязательно получится!

Слушая ее болтовню, я успокоился. Полагал, она переживает разлуку с близкими. А оказалось, все это время, она боролась со страхами.

«Жизнь прожил, а женщин так и не научился понимать. Эх…»

Вскоре изливать душу любимой надоело, и она стала задавать вопросы, куда мы плывем и что я собираюсь делать? Хотел бы я ей ответить, но сам знал только, что хочу добраться до гор, а доберемся ли вообще туда, был не уверен. Показать ей сейчас, что сомнения и меня терзают, счел глупым. Сказал, чтобы не волновалась, посмотрела на мир вокруг, хоть раз в жизни, не думая о том, что обязательно нужно что-то делать, выжить в нем. Задумалась. Ненадолго.

— Лоло, как можно так? Не думать?

— Посмотри на кувшинки. Нет у них шкур и шить они не умеют, а одеты в красивые одежды, радуют глаза. А птицы! Нет у них рук, но живут они в домах, почти как «люди» и всегда сыты, щебечут, поют. А все потому, что тот, кто создал все, что ты видишь вокруг, позаботился и о своих творениях. Понимаешь?

— Понимаю.

Снова задумалась. Ненадолго…

* * *

Луга и березовые рощи остались позади. Бескрайняя степь, поросшая разнотравьем, раскинулась по оба берега. Белые валуны высились вокруг, некоторые из них возвышались над берегом выше человеческого роста. Я, поглядывая на них и вдаль, уже стал сожалеть, что не сходил поохотиться в какой-нибудь лесок. Проплывая мимо группы таких камней, заметил над ними роение пчел. Перестал грести, а когда лодку отнесло метров на сто по течению, стал править к берегу и причалил в метрах двадцати от странных камней.

К счастью небо затянуло тучками, и солнце не палило так безжалостно, как с утра. Отправив Утаре по берегу, собрать хоть что-нибудь для костра, я натянул штаны и чуни, надел кухлянку и шапку. Вымазал руки и лицо грязью, отправился посмотреть, что там над камнями делают пчелы? Напевая известную в будущем песенку, что тучка я, а не медведь, осторожно крался к камням. Едва увидел среди них белые пирамидки сот, наполненные темным медом, не став искушать судьбу, вернулся к лодке.

Утаре пришла ни с чем. Сбросив с себя одежду, к ее возвращению с помощью своего чудо ножа я уже успел накосить стожок ковыля. Не спрашивая, зачем я это делаю, любимая стала помогать мне. Спустившись к воде, нарезал еще камыша и осоки.

Перекусив копченой рыбкой, сложил траву перед камнями с подветренной стороны и поджег ее. Бросил в пламя и охапки свежих растений. Пока костерки дымили, снова надел на себя зимнюю одежду и, вымазавшись в грязи, пошел к камням. Пчелы все еще там летали. Но над сотами их было немного. Достав нож, я срезал несколько пирамидок прямо с ползающими по ним насекомыми и, чертыхаясь, кто-то из них смог таки укусить за руки и в щеку, я побежал к реке. Мне показалось, что ограбленные пчелы отстали от меня. Положив добычу на траву, я снял шапку и почувствовал, как холодеют ноги. Вся она была усыпана умирающими насекомыми. Пчелы ползали по ней, а за ними тянулись и вырванные жала. Ту же картину я увидел и на штанах и кухлянке. Можно сказать, повезло, что в лицо получил только один укус. И от него щека напухла так, что правый глаз заплыл.

Мед оказался на вкус просто божественным нектаром. Мы жевали соты и сплевывали воск на листья лопуха. Утаре, увидев, мое опухшее лицо очень испугалась, а тогда, слизывая с пальцев тягучий мед, добродушно посмеивалась.

Задерживаться у камней не стали, поплыли дальше. Уж очень мне не хотелось проводить ночь без огня. К счастью, вскоре на горизонте показалась темная полоска леса. Но доплыли мы к нему, когда стемнело. Лес оказался сосновым. Устроившись на опушке, улеглись спать.

Утром нас разбудили волчицы, решившие забраться к нам под плащи. Полежав еще немного, пока вокруг не развиднелось, я встал и натянул на лук тетиву. Утаре тоже решила составить мне компанию. Опухоль со щеки немного спала, но место укуса стало сильно чесаться. Немного задержался у вещей, отыскивая чашку с барсучьим жиром. Как-то уже наступал на пчелу, и вроде тогда мазь быстро сняла отек.

Совсем недалеко от опушки мы вышли к ягоднику. То там, то тут виднелись заросли малины и черники. Ягоды были еще незрелые, но в кустарнике паслась огромная стая тетеревов. Без особых усилий мы подстрелили десяток птиц. Накормили волчиц и, содрав с крупного петуха вместе с перьями шкуру, зажарили тушку на углях.

Загрузив лодку, снова отправились в плавание.

Какое-то время мы плыли мимо сосен, затенявших реку от солнца, вскоре зеленых великанов потеснили заросли ольхи, а за ними снова увидели луга и лиственный лес вдали, на опушку которого вышли люди. Их было трое. Мне показалось, что нас они тоже заметили, и я помахал им рукой. Тут же они скрылись в лесу и меня такое поведение чужаков обеспокоило.

До заката мы видели их еще два раза. Опасаясь, что намерения у них могли оказаться враждебными, причалил к противоположному берегу. Кусты ивы, конечно, не так хороши для ночевки, как лес, но сухостоя и валежника мы обнаружили там с избытком, чтобы ночью не замерзнуть.

Рассчитывая на волчиц, лег спать, не тревожась о внезапном нападении, но копье и топор из лодки достал, положил рядом. Долбленку мы припрятали в кустах неподалеку от места ночевки.

Может, мне показалось, но ночью на том берегу я слышал шаги. И волки поднимались, смотрели туда. С утра решил проверить. Действительно, прямо напротив нашего костра трава была примята. Неизвестность порождает страх. Я не боялся чужаков, но беспокоился об Утаре. Мы снова поплыли, на всякий случай, держа луки с натянутыми тетивами.

Волчицы дремали, я греб, а когда уставал, весло забирала Утаре. Как оказалось, с этой работой она была знакома. Чужаков мы больше не видели, а вскоре выплыли на большую воду.

«Неужели уже приплыли к Балатону?» — удивился я, хотя, скорее обрадовался. По моим прикидкам полпути осталось позади. Голубая, кристально-чистая вода, в которой на глубине можно было разглядеть резвящуюся форель, манила. Дно озера было песчаным. Берега видны не все и вправо и влево водная гладь тянулась до горизонта. А те, что я видел, были крутыми и высокими, поросшие лесом.

Вспомнилось, как называли в будущем реку, что нам предстояло еще найти. Ее называли то ли Зала, то ли Драва и именно по ней мы, как я думаю, доплывем до Альп. Плыть через озеро к другому берегу я не рискнул. По моим прикидкам до него было километров восемь, может, десять. Свернул налево и правил вдоль берега, поглядывая, куда можно причалить.

Плыли часа два, солнце уже спряталось за лесом на другом берегу, но было еще светло. Вода в озере позеленела, и все чаще стали встречаться заросли камыша. Я правил совсем рядом с ними, надеясь обнаружить проход к берегу. Наконец, камыш закончился, и я увидел базальтовые скалы на берегу, а между ними удобный проход к лесу. Там мы и вытащили лодку на берег.

Утаре пошла за хворостом, а я стал выгружать наши вещи. Прошло где-то полчаса, а любимой все нет. Вроде и волчицы спокойно себя ведут…

— Утаре! — заорал я.

В ответ, тишина, только рыба плеснулась неподалеку.

Схватив колчан и лук, едва сдержав себя, чтобы не побежать, пока не разберусь, что на самом деле произошло, пошел в лес.

Глава 19

За скалами росли величественные ели, земля под ними была усыпана мелкими иголками и шишками, какая-то тонкая трава, пробилась через этот покров и стелилась сверху. Небольшие сухие веточки там попадались. Вряд ли Утаре стала бы их подбирать.

Осмотревшись, пошел прямо от базальтовых исполинов. Метров через пятьдесят появились сосны и одинокие березки. Поглядывая на волчиц, кружащих вокруг, я шел дальше, пока не набрел на небольшую полянку. Там увидел несколько крупных сухих веток, лежащих вместе. Должно быть, их притащила сюда любимая.

Под ногами хрустели сухие иголки и я, стараясь двигаться как можно тише, вглядывался в землю, пытаясь в надвигающихся сумерках увидеть хоть какие-нибудь следы. Мне показалось, что слева потянуло запахом дыма, пота и еще чем-то странным, неприятным. Свернув туда, вскоре обнаружил разворошенный покров, местами там оголилась песчаная почва, на росшей кустом мушмуле, заметил недавно обломанную веточку. Сердце забилось сильнее, выдернув из колчана стрелу, приладил ее к тетиве и пошел быстрее, прерывисто вдыхая носом, пытался еще раз уловить запах человека.

Следы на земле стали попадаться все чаще и чаще. То кто-то за ветку зацепился и она, отодвинув покров хвои, обнажила песчаную полоску, то неловко ногой уперся, оставив в мягком грунте характерное углубление. Они привели меня к зарослям непролазных кустов.

Стена замшелого терновника тянулась далеко. Прошел вначале к воде, метров двадцать. Ничего, никаких следов не обнаружил. Вернулся и, всматриваясь в поросшие зелено-голубым мхом веточки, медленно двигался дальше, вдоль кустов. Наконец, у едва заметного прохода, заметил на колючих ветках клочки бурой шерсти. Присел пониже, там веток было меньше, и полез по тропке, через кусты. Вынырнул из них прямо к овражку у сосны-исполина. Ее вековые корни под комлем обнажились, и было очевидным, что спускаясь в балку, за них держались похитители Утаре: черная дорожка следов змейкой шла вниз от дерева, будто скользил, кто и разворошил хвою.

Спустился по следам и побежал по хорошо различимой тропе. Вдруг, запахи чужаков усилились, в метрах ста от меня захлопали крылышками кем-то потревоженные пташки. Едва заметив смутные фигуры людей, поднимающихся из оврага, я остановился и замер, услышал, как гулко стучит в груди сердце. Они тоже остановились, наверное, заметив волчиц. Те, обогнав меня, не издавая ни звука, уже неслись к чужакам. Душераздирающий крик, визг, вопль, полный боли и отчаяния заставил меня побежать за ними. Что происходило на склоне, я уже в сгустившихся сумерках разобрать не мог. Заметил темный силуэт человека, карабкающегося из оврага наверх, где было еще чуть светлее. Почти не целясь, выстрелил в него из лука. Чужак выпрямился, взмахнул руками, словно пытался поймать равновесие и упал на спину, покатившись к рычащему темному пятну на фоне мрачных деревьев. Стоны оттуда уже стихли.

Поднимался я уже не спеша. Увидел, что кто-то извивается на земле, словно гусеница в муравейнике и понемногу сползает вниз. Не сомневался, что это связанная по рукам и ногам Утаре пытается отползти подальше от трупов чужаков. Волчицы поскуливая, сопровождали ее спуск. Тонкое деревце попалась на ее пути и Утаре остановилась. Я был уже рядом.

Распутал узлы кожаного ремешка на ее ногах, потом, на руках, закрученных за спину. Освободившись от пут, любимая сама вынула изо рта кляп и тут же на четвереньках полезла к чужакам, извергая проклятия, о существовании которых в этом мире я узнал впервые. Самым невинным из них было что-то вроде — «будете заниматься сексом с козами».

«Неужели такая мерзость и им известна?! Земледельцам?..» — подумал тогда.

Утаре пинала чужаков, пока я не остановил ее, обняв сзади за плечи. Повернувшись ко мне лицом, она заплакала. Всхлипывала не долго. Стоило мне сказать, что скоро совсем стемнеет и, что пора нам вернуться, тут же успокоилась.

Проверить вещи чужаков и осмотреться вокруг я решил завтра. Все равно сейчас ничего разглядеть не получится. На пути к лодке Утаре рассказала, как все произошло. Я оказался прав в своих наблюдениях. Не обнаружив валежника в ельнике, она дошла к соснам и стала собирать там сухие ветки. Услышала в лесу плач ребенка и, ясное дело, пошла на него. Должно быть, кто-то из чужаков обладал талантом в совершенстве имитировать разные звуки.

Я спросил ее:

— Тебе было страшно?

— Я знала, что ты придешь за мной, — призналась она, схватившись обеими руками за мое предплечье.

* * *

Проснулся я рано, было еще темно. Низкие облака проносились над головой, то и дело, затемняя Луну. Спал плохо: с вечера над озером поднялся ветер; вода шумела и лес скрипел. Под меховым плащом и с Утаре под боком было тепло, выбраться, чтобы подбросить в огонь деревяшки или перебраться за скалы не хотелось, хоть мысли такие время от времени появлялись.

Разбудив любимую, мы погрузили в лодку вещи и спрятали ее в зарослях тростника. После, пошли посмотреть на вчерашних похитителей. Пока дошли к оврагу, где я догнал чужаков, начался рассвет. Верхушки сосен заголубились, потом покраснели, внизу, под кронами деревьев, стало быстро светлеть.

Спустившись в овраг, я попросил Утаре остаться там, объяснил, что ей не стоит смотреть на то, что осталось от чужаков. Сам тогда еще не понимая, насколько оказался прав. Зрелище растерзанных волками пришельцев впечатлило даже меня. Наверное, еще местные хищники ночью постарались обезобразить тела чужаков. Моя стрела попала одному их них в спину и вышла из груди. Его тело за ночь почти не пострадало, только глаза…

Одеты они были так, как и мои соплеменники, когда я впервые увидел их. В сумках чужаков я нашел кремневые ножи, скребки, проколки и высушенные сухожилия. Неподалеку от места бойни валялось копье. С поясов похитителей я снял два топора. Оттащив их подальше от тропы, позвал Утаре.

Прихватив трофеи, мы пошли дальше. Мне захотелось найти их лагерь. Та же заметная тропа вывела нас к берегу озера. Там мы увидели шалаш, сооруженный из еловых веток, кострище и корзину, наполненную камнями. Содержимое корзины меня впечатлило, чего только там ни было! Я высыпал все на песок и стал перебирать друзы и единичные кристаллы кварца, куски геленита и зеленоватые камни, как мне показалось — руды с высоким содержанием меди.

Ирония судьбы — мы убили первых рудокопов той эпохи. Похоже, что они собирали все, что отличалось от повседневно встречаемого в обычной жизни. В корзине я обнаружил множество образцов пород, определить которые не мог, хоть в свое время, в будущем на курсах повышения квалификации по линии разведки изучал минералогию. Я знал, что Восточные Альпы богаты бокситами, медными и свинцовыми рудами, но сомневался, что содержимое корзины чужаков происходило оттуда. По моим прикидкам до гор было не меньше ста километров. Лодки мы не нашли, и как они смогли дотащить оттуда эти минералы, я не представлял.

Озеро возникло миллионы лет назад, когда вода заполнила котловину тектонического происхождения. Базальтовые столбы на берегах и холмы, поросшие лесом, имели вулканическое происхождение. Я размышлял, что осесть тут, и поискать минералы было бы неплохо. Увы, очень скоро пришлось снова поменять планы.

Вернувшись к лодке, мы увидели в метрах пятидесяти от берега, проплывающую долбленку. В ней двух человек. Спустя пару часов еще одну, большую и в ней — пятерых. Такое движение на воде не способствовало упрочнению желания остаться тут. Еще помнился рассказ Саша о плохих людях…

Решив, что поплывем дальше вечером, сходили в лес поохотиться. Подстрелили четырех тетеревов и там же, поделившись с волчицами, съели их. Ни косуль, ни кабанов, других желанных целей, даже их следов нам не повстречалось, что только упрочило мои опасения по поводу присутствия многочисленных соседей у озера.

На закате мы сели в лодку и держа луки с натянутыми тетивами, поплыли искать реку, впадающую в озеро. Когда вокруг стало совсем темно, нам пришлось снова остановиться у берега и ночевать там. И весь следующий день мы плыли и даже успели порадоваться, решив, что вошли в реку, но спустя полчаса снова увидели перед собой большую воду. И снова ночевали на берегу.

Поутру, только погрузившись в долбленку, увидели лосей, вышедших на водопой. Утаре предложила поохотиться. Я, радуясь, что, скорее всего тут чужаков не встретим, пообещал ей, что сделаем это чуть позже. Тревожился по другому поводу: мы все время плыли на юг, как бы удаляясь от гор. Развернув лодку, направился к противоположному берегу. Как оказалось, не напрасно. Мы снова порадовались, что, наконец, нашли реку и так же пережили разочарование, увидев озерные просторы. Я успокоил Утаре, объяснив ей, что худшее для нас возвращаться, держась западного берега. Убедил смотреть по сторонам и радоваться возможности видеть новые земли, новый мир.

Став на ночевку с полдня, мы славно поохотились, добыв парочку косуль. Особенно радовалась Утаре: она лично подстрелила рогатого самца. Потом я жарил и коптил мясо, Утаре вычищала на шкурах мездру до глубокой ночи.

На следующий день, поплыв на северо-запад, мы, наконец, без всяких сомнений попали в русло реки. Она текла по заболоченной равнине точно на север, ночью я нашел в небе Полярную звезду.

Берега речушки заросли осокой и тростником. Я все ждал, что вот-вот встретится поворот на запад, но это случилось только через два дня. Спустя еще два, вдали мы увидели вершины гор, но плыть стало трудно: порой вода между зарослями прибрежной растительности текла ручьем шириной не больше метра. Заприметив на берегу высокую дюну, а в метрах двухстах от нее лесную опушку, я принял решение обосноваться тут. А к горам сходить когда-нибудь…

Кто обрадовался по настоящему, так это Утаре. Ближе к лесу она тут же, едва мы разгрузили лодку, стала подрезать дерн. Мне пришлось отправиться в рощу искать лещину и заготавливать жерди для перекрытий. Потом резать тростник и осоку, таскать вместе с любимой к дюне кирпичики дерна. Глаза боятся, руки делают! Мы построили дом за три дня. Еще неделя ушла на всякие мелочи: внимательно изучив устройство весла, сделал по его подобию лопату, песок копался легко; выровнял в доме пол, подготовил ямы для ледника и для всякого мусора. Охотились, искали по округе и приносили на дюну камни. Вскоре внутри дома очаг выложили. Нарезали ивовых прутьев и замочили их в отрытом озерце, небольшом, где-то метр на два. Приятно удивился, когда обнаружил там рыбу — десятка полтора карасиков. Немного усовершенствовал ловушку, сузив проход в озерцо.

Прошел месяц…

Проснулся я как-то, а бесконечных дел вроде и нет. Хотя, о чем я? С чего бы начать? Глину нужно найти и сделать посуду, нажечь угля, размолотить трофейную руду и попробовать хоть что-нибудь из нее выплавить. Утаре со шкурами все время возится и хочет веревок еще наплести…

Лучше иметь плохой план, чем никакого! Отправился на поиски глины. У реки искать, сразу не стал. Болото там. Пошел к опушке и не спеша, вдоль нее направился в сторону гор. Увидел входящую в лес балку с крутыми спусками, вошел в нее. Спугнул стадо кабанчиков. Был бы сам, то скорее они меня спугнули бы, а так волчицы порезвились, вдвоем задавили подсвинка килограмм на восемьдесят. Уже не зря сходил! Обычно, когда везти начинает, то во всем. Корни дуба обрушили с края оврага землю, обнажив пласты глины. Работа была нудной и тяжелой. Набирал полную корзину и тащил ее на дюну. Делал это, пока не собралась у реки приличная куча. Глина была похуже той, что копалась у стойбища Рыб. Песка в нее почти не добавлял, но звенели изделия из нее хорошо и их стенки попробовал делать тоньше, горшочки не трескались. Стало быть, жирная глина совсем не означает — лучшая!

Пока с глиной возился, Утаре смотрела ласково, время от времени бросала свои дела, чтобы обнять. Но когда стал жечь уголь, моя милая разве, что пальцем у виска не крутила. Неделю провозился, занимаясь только этим.

Вначале вырыл яму сантиметров семьдесят в глубину, утрамбовал дно и стенки. Натаскал из леса толстых веток, часть наломал, что-то пришлось рубить. По мере того, как дрова в яме загорались, подкладывал новые, заполнив ее до верха, накрыл кирпичиками дерна и притоптал. Вырыл вторую яму и все повторил. Из трех ям удалось вынуть пять корзин угля. Высыпал у стены дома, накрыл на всякий случай кучу шкурой. Потом задумался, как руду дробить буду?

Вспомнил, что неподалеку от дюны видел серые верхушки камней — скальной породы. Там и устроился. Клал кусочки минералов на эти камни и лупил по ним, другим, поменьше. Что-то удалось раскрошить, а те, что прочными оказались, больше не пытался раздробить. Обрадовался, когда заметил блеск меди и свинца в крошках.

Вспоминается, как сидел на закате у костра и придумывал способы плавки руды. Именно придумывал. Не может человек знать все! Знал байку о том, как древний человек, работая с камнем, бил по нему, а он никак не хотел раскалываться, плющился в лепешку. Мол, так древний человек познакомился с металлами.

Наверное, речь шла о самородках золота или меди. А то, что в обычном костре они смогли расплавиться, мне вообще мало верилось. Разве, что свинец. Виделась мне плавка просто: вырыть ямку, положить слой угля, потом раздробленной руды, сверху еще присыпать углем и поджечь. По логике, в итоге должен был получить какой-нибудь слиток. Что с ним потом делать? Ковать? Лупить по нему каменным молотом? Нет, кузнец из меня пока никакой! Вот интересно, как древние кузнецы щипцы, например, в первый раз делали? Выплавили? Так, ничего тогда не придумав, решил попробовать получить хоть какой-нибудь слиток и изучить его потом.

Пока рыл яму, обдумывал, как можно расплавленный метал, хоть свинец, залить в форму. Надумал, что без тигелька не обойтись. Попытка не пытка! Выбрал горшочек с более-менее однородными по толщине стенками, насыпал в него руду. Потом, понял, что реально туплю, вернулся к первоначальному варианту. Вот получу какой-нибудь слиток и плавку в тигельке опробую!

Горшочек, правда, мне все равно пригодился. Отмерил с его помощью две меры дробленой породы на закладку в яму. Поджег. Ходил, кружил вокруг, пока угли горели и тлели. Еле дождался. Пока содержимое ямы остывало, ничем другим заняться себя заставить так и не смог. Достал оттуда серую лепешку, всю в ямках-кратерах, как лунная поверхность. Оббил на камне всякую труху и местами слиточек заблестел желтеньким! Не чистая медь получилась, а какой-то сплав, что в любом случае лучше!

Глава 20

Едва забрезжив, рассвет возвестил о начале нового «сладкого» дня. Уже дней десять мы совершаем многокилометровые марши по окрестным лесам в поисках ягодников. Каких только вкусностей мы не находили! Клюква и брусника, голубика и ежевика, малина и черника, земляника, казалось, попадались везде. Но каждый день мы уходили все дальше и дальше от дюны, чтобы найти новое место, где ягод было бы больше.

Тут, особенно мне полюбилось голубика. Там, в будущем, с голубикой я познакомился еще в детстве. Мне не было и шести, когда две моих старших сестры с подругами пошли в лес собирать эту ягоду, прихватив меня с собой. Сам сбор, я уже плохо помню. Только, что набрали все полные ведра, а я объелся этой ягодой и меня тошнило. Быть может, этот детский опыт, отбил у меня тогда вкус к этой ягоде. Скажу честно, она мне раньше не нравилась. Мог съесть в охотку стакан, но свежей, разве что с куста. А в этой жизни мягкий без приторной сладости вкус, пришелся по душе.

В научных статьях я читал о том, что голубика содержит массу полезных свойств. В этой ягоде много витаминов. Там же сказано, что она является лекарственным средством. Например, препятствует образованию раковых клеток, поскольку содержит большое количество высокоактивных антиоксидантов. Ягоды и сок голубики — диетический продукт, усиливающий обмен веществ и действие сахара понижающих препаратов. Укрепляют стенки кровеносных сосудов, нормализуют работу органов пищеварения и сердца. При регулярном употреблении ягоды снимают напряжение глаз и способствуют восстановлению зрения.

Может быть, этого всего не знали мои земляки из будущего, в пору моего детства и юности. Но использовали эту ягоду в двух случаях, сушили ее и готовили из нее вино, потому, что начинает бродить без всяких дрожжей. Как говорили тогда: «Опыт не пропьешь!» Собранные дары леса мы сушили, какую-то часть я, засыпав в кувшины, оставил бродить. Захотелось винцо ягодное сделать и тут. Под это дело налепил сосудов с узким голом. Кривые получились, за то смог горлышко плотно забить сухой травой. Через пару дней, закончим собирать ягоды, начну пробки резать. Срок к сливу первой партии вина уже на подходе.

Ягодная лихорадка случилась сама по себе. Не то, чтобы в этом мире я их не ел. Лакомился, конечно. Просто в краю Белок и на новом месте ягодники были небольшими, далеко в лес никто из нас не ходил. Жизнь в основном проходила у реки. А тут, обнаружив такое разнообразие, да еще и в огромном количестве, задумался, что с ними можно сделать? Если клюква и брусника до поздней осени достоят, то все остальные ягоды скоро отойдут. Вот, вместе с воспоминаниями из прошлой жизни и пришло решение сушить их и вино делать.

Собирались, как обычно. Положили в корзины немного мяса, две литровые или около того «фляги» — глиняные бутыли, закупоренные деревянными пробками. Резал я их, чтобы они входили в горлышко свободно, а с помощью обмотанной вокруг них травы, затычки садились уже плотно. Я подпоясался широким поясом, засунул за него первенца — топорик с лезвием из латуни…

Простите, друзья. Пережив так много интересного и несколько человеческих жизней в нашем историческом прошлом, я научился ценить и наслаждаться воспоминаниями таких мелочей, вроде сбора ягод и стал забывать о действительно важных, с точки зрения выживания событиях.

Работая с тем материалом, что удалось выплавить из руды, я пришел к выводу, что в ней было высокое содержание цинка. Отсюда и цвет металла получился не красный, а желтый. Когда получил результат от первой плавки, расплавил ту лепешку в глиняном тигельке. Горшочек таки лопнул, но дно его осталось целым, и расплавленный металл остался там. В итоге я получил металлическую болванку грамм на пятьдесят. Потом бил по ней камнем, растягивая, пока не сделал проволоку миллиметра три в диаметре. Ее порубил на кусочки сантиметров по семь-восемь. Расплющил одну сторону и просверлил костяным сверлом там отверстие, другую заточил, потирая о камень. Получилось сделать то, что задумывал. Мои иголки Утаре понравились. Точнее, получив семь металлических иголок, она была в восторге!

Всего из трофейной руды удалось выплавить грамм четыреста металла. Что из него отлить, долго не думал. Топор, нож и серп — тогда еще сомневался, что на все изделия латуни хватит.

Вылепил из воска модель небольшого, сантиметров пятнадцать в длину топорика, в будущем такие называли кельтами. Они имели втулку, которая насаживалась на изогнутое вверху топорище. Были мысли отлить просто пластину и крепить ее, как и каменные топоры, но захотелось сделать топор понадежнее. Потом, обмазал формочку глиной и внизу, проковырял отверстие до воска. Медленно обжигая ее на огне, по мере плавления воска сливал его в плошку. Когда весь воск вытек, обжег готовую форму в углях. Не поленился еще вылепить глиняную платформу, и пока она не засохла притопил в нее формочку кельта литником вверх.

В сделанный на днях тигелек из огнеупорной глины положил грамм двести — двести пятьдесят латуни, а относительно высокой огнеупорности от своих изделий к тому времени я добился. Вспомнил вначале мудреное слово — шамот. А потом и сделал. Натолок уже обожженной глины и добавил в свежую. Вроде таким простым путем в будущем добивались огнеупорности. У меня, по крайней мере, получилось. Все изделия разливались из одного тигля. Расплавив в нем металл, с помощью деревянного ухвата, вынул из углей и залил латунь в форму. Ее, позже, когда металл остыл, пришлось разбить. Литник перерубил не у самого основания, оставил немного. Этот пиптик расплющил и высверлил в нем отверстие, чтобы привязывать за него лезвие к топорищу, если кельтик и слетит с ручки после неудачного удара, то не потеряется.

На нож и серп воск не изводил. В глиняных кирпичиках вырезал углубления, чтобы получить в итоге необходимые формы пластин и залил в них расплавленный металл. Застывшие заготовки расковал на камне, заточил и посадил на деревянные ручки. Пусть мои первые изделия и выглядели уродцами, но функционально во всем превосходили свои каменные аналоги.

Подпоясавшись, прихватил колчан со стрелами, лук и корзину, был готов снова отправиться в лес за ягодами. Утаре лук тоже взяла. Стреляла она из него уже не хуже меня. Сама считала, что лучше. Стала так думать после одного происшествия. Однажды волчицы стадо куланов на дюну выгнали, и пока я смотрел на них, любимая, схватив лук, трех скакунов, очень похожих на ослов, успела подстрелить. Вот с тех пор она так и думает.

Собрались мы, как обычно и пошли в лес. Тогда решили, что идем в последний раз. Утаре настаивала, чтобы я еще в этом году сделал хранилища для зерна. Вроде, мышь в доме увидела. Пришлось мешок с пшеницей подвесить под крышу. А мне до холодов еще хотелось баньку соорудить, да с печкой, а не очагом. Осенью свободного времени не будет…

Луг за дюной там, где росла щучка, синел цветами васильков. Белыми пятнами у зарослей вейника цвел тысячелистник. Кое-где трава поднялась выше пояса, и поутру можно было выкупаться в росе. Тропку в низкорослой щучке мы натоптали, но все равно я шел первым, стараясь не промочить ноги. Выйдя к опушке, остановились, чтобы стряхнуть с мокасин и штанов росу. Намокшие от беготни по зарослям вейника волчицы отряхнулись и Муська, припав к земле, и подобрав под себя задние лапы, вытянулась в струнку. Мне ее поведение показалось странным. Я смотрел на луг, сверкающий в лучах восходящего Солнца, темную полоску далеких гор и ничего, так заинтересовавшее волчицу там не увидел.

Пока мы натягивали штаны и обувались, Муська не шевелилась и Пальма, усевшись чуть позади матери, тоже вглядывалась вдаль.

— Как думаешь, что с ними, — спросил я Утаре, показывая на волчиц.

— Не знаю, но думаю, что нужно это выяснить, — ответила любимая и стала натягивать тетиву на лук.

Хмыкнув в ответ, и я решил на всякий случай приготовить оружие к стрельбе. «Вдруг в высокой траве кто-то подкрадывается к нам?!» — подумалось, и я тут же улыбнулся. Будь так, наши волки уже были бы там, возле невидимых врагов.

Наверное, какая-то тучка закрыла солнышко, и трава на лугах перестала сверкать. Мне удалось рассмотреть вдалеке фигурки людей, бредущих вдоль реки. Показалось, что взрослых человек пять и два десятка детей с ними.

— Ты видишь?

Утаре ответила не сразу. Приложив ладонь козырьком к глазам, она вглядывалась вдаль.

— Люди! Люди идут! — закричала она, указывая луком в сторону реки.

Какое — то время я размышлял о ее соплеменниках, назвавшихся «людьми», потом сообразил, что, наверное, привыкнув к тому, что род и племя тут как-то называются, не правильно истолковал их ответ.

— Рано или поздно, но они дойдут к нашему дому. Нужно возвращаться…

— Мы поплывем им навстречу, — предложила Утаре.

«Ну, хоть ноги не намочим», — я кивнул, соглашаясь, и мы вернулись на дюну.

Утаре тоже решила, что чужаки идут с детьми. Как и я, она переживала, что наши волки могут напугать их. Я предложил из полоски кожи сделать для волчиц ошейники и привязать к ним веревку. Любимая, пожала плечами, посмотрела на меня, будто я только что пошутил, но все же за эту работу взялась.

Наблюдая за ней, я вспомнил, как когда-то делал себе доспехи. Но у Утаре были иголки. Она нагрела кончик одной и прожгла по краям будущих ошейников несколько дырочек. Вставив туда кожаные ремешки, вручила изделия мне. Надев их на волчиц, мы сели в лодку и поплыли навстречу чужаками. Пока я греб, Утаре пропустила под ошейники полутораметровые веревки. Привязывать их она не стала.

* * *

В какой-то мере чужакам повезло, что мы поплыли на лодке и позаботились о контроле над волчицами. Дети с ними действительно были, но не так много, как нам показалось с опушки. Чужаки гнали перед собой небольшое стадо коз. Когда я увидел этих животных вместе с людьми, мое сердце едва из груди не выскочило от переживаемого восторга.

Увидев нас, плывущими по реке, чужаки засуетились. Согнали стадо и стали перед ним. Три женщины взяли своих детей на руки, а двое мужчин с копьями в руках стали чуть впереди них. Наверное, мы их напугали.

Подплыв поближе, я разглядел, мальчишек, держащих в руках копья. Было им лет по двенадцать. Направив лодку к берегу, мы причалили в метрах тридцати от чужаков. Конечно, волчицы попытались сойти на берег первыми, но я предусмотрительно сделав последний сильный гребок, положил весло на дно долбленки и ухватился за концы веревок поближе к ошейникам.

На брег сошла Утаре, прихватив с собой колчан и лук. Хотя вряд ли ей кто-нибудь из скотоводов мог чем-нибудь угрожать. То, что они сами напуганы было заметно. Их женщины старались повернуться к стаду, прикрывая собой детей, а мальчишки, те, что держали копья, сами тряслись от страха, больше поглядывая друг на друга, чем на нас.

Любимая говорила с ними не долго, вернулась к лодке и спросила:

— Лоло, этим людям нужен дом. Я пригласила их, поселится с нами. Что ты думаешь?

От жены-тихони я такого не ожидал. Но сам бы на ее месте поступил так же.

— Пусть живут, — пробурчал в ответ, чтобы показать ей — вначале советоваться нужно! Посмеялся в душе, над выбранным образом.

Утаре бегом вернулась к чужакам, показав им направление к дюне, обнялась с женщинами. Пошла к лодке, но, словно вспомнив о чем-то важном, остановилась и оглянулась. Потом замахала мне, мол, плыви сам, я с ними пойду. Так мне показалась.

Волчицы хоть и сидели в долбленке, навострив уши, но вроде, не выглядели взволнованными. Я рискнул отпустить веревки и оттолкнулся веслом от высокого бережка. Тут же пришлось схватиться за ошейник Пальмы, рванувшей из лодки.

Плыть к дюне было легко. Сильное течение несло долбленку так быстро, что править к берегу я начал метров за сто от нашего дома. Серая и рыжая бестии, едва оказавшись там, рванули вдоль реки к чужакам. Я обреченно побрел за ними, уже представляя разорванное волками стадо. За то, как обрадовался, когда увидел, что козы чужаков целы, а недавно трясущиеся от страха юноши ведут Муську и Пальму на «поводках». Как им это удалось, я так и не выяснил. Не до таких мелочей было. Строили пастухам дом, загон для коз, пришлось и на охоту сходить…

Утаре в тот же вечер рассказала все, что узнала о чужаках. Они жили в предгорьях небольшой семьей. Пасли коз, иногда охотились. С теми, кого мы встретили, раньше делили крышу над головой еще двое мужчин и одна женщина. Пока, как я понял, пара горных львов не повадилась изводить стадо. Мужчины семьи, какое-то время терпели или просто не знали, что делать, но выследив кошек, обнаружили их логово. Пошли туда, чтобы убить хищников. Погибли сами и старшая женщина вместе с ними.

Слушая Утаре, я только и мог, что удивляться полному отсутствию логики в действиях этих людей. Мертвыми своих соплеменников они не видели. Те ушли к логову и не вернулись. Прошло три дня и, собрав кое-какие вещи, так, в безвестности, наши гости погнали стадо подальше от логова львов и беды, что пришла к ним.

Чем бы я ни занимался, помогая пришлым обустраиваться, все время думал об их соплеменниках. Прошла неделя и я, поговорив с Утаре, получил не только ее согласие, но даже и одобрение, отправился к горам. В проводники, попутчиком к себе пригласил Туро — одного из мальчиков-пастухов.

Глава 21

Наступил тот час, когда зной уже спадает, но до заката солнца еще далеко.

Близ речушки, текущей где-то там, за зарослями тростника мы устроили привал. Давно я так не уставал. Веревка натерла плечи. Корзины оставили на груди и спине ссадины. Туро сбросив тюк из плащей на траву, улегся в зарослях донника, рассчитывая, наверное, укрыться там от палящих лучей светила.

Раздевшись, я полез через стену тростника, намереваясь, во что бы то ни стало, добраться до воды. Проваливаясь, порой до колен в ил, брел метров двадцать пока с наслаждением не окунулся в холодную воду.

Поглядывая на горы, уже вполне различимые, отсюда похожие на большие холмы поросшие лесом и облака, плывущие высоко над ними, засомневался, что мне удастся там разыскать медь. Отправляясь к стойбищу пастухов, наряду с желанием посмотреть, как они жили, думал об этом.

Речка совсем обмелела. Местами вода не поднималась выше пояса, в самом глубоком месте я погружался по шею. Почувствовав под ногой камень, нырнул и достал его. Еще не смыв с него грязь, увидел, что мне попался кремень.

По моим следам к воде вышли волчицы. Они жадно лакали воду, поглядывая на меня, а я ходил по руслу, волоча ноги, рассчитывая наткнуться на кремень. Минут за пятнадцать обнаружил еще два камня. Выбрался из воды и пошел по своим следам к берегу. Бросил у ног дремлющего Туро находки.

— Смотри, что я нашел!

Парень сел, равнодушно посмотрел на камни и улыбнулся.

— Много найдешь…

Мой попутчик оказался еще тем молчуном. Пока не устал, я дорогой все пытался разговорить его. Интересовался, как они жили, откуда такое большое стадо? Туро отвечал только, если ответ предполагал «да» или «нет», на все остальные вопросы отмалчивался. Взял именное его с собой, потому что волчицам парень нравился, и мне казалось, что он любознательный. Ходил по дюне, высматривал все, дергал Утаре за руку и расспрашивал о том и сем. Так я решил, наблюдая за ними.

Бросив в камни в корзину, оделся и, взгромоздив на плечо поклажу, ответил ему:

— Ну, пойдем, поищем…

Туро молча, поднял свой тюк и зашагал к горам.

«Может я его, чем обидел?»

Догнав мальца, спрашиваю:

— Сколько камней я нашел?

Смотрит на меня с укором, потом три пальца левой руки показывает.

Тут же я ему и рассказал, как хорошо и полезно знать счет и уметь не только показать, но и сказать, сколько, чего вокруг. Парень заинтересовался.

Когда речка осталась позади, а впереди, куда ни кинь взгляд, раскинулись почти лишенные трав просторы, Туро уже мог сосчитать до десяти. И, похоже, лед между нами растопился.

— Ты говорил, что камней нужных мне где-то тут много. Далеко?

— Тут камни, — ответил мальчик и, бросив тюк, стал пальцами выковыривать из поросшей мхом земли на первый взгляд кусок известняка.

Хотел помочь ему, но он справился сам. Отдал мне окатыш размером со свою голову. На вид обычный камень, но в белой рубашке, как и раньше мне казалось — известковой. Бросил его под ноги, поставил рядом корзины, положил на землю чехол с оружием. Выковырял камень поменьше и постучал одним по-другому. Белая корка отвалилась, обнажив черную стекловидную поверхность. То, что это кремень уже сомнений не было и все же, он отличался от того, что я находил на галечниках Дуная. Те камни были желто-коричневыми.

Кремня вокруг было много. Вся земля, поросшая невысокими цветами вроде ромашек, только очень маленькими и разноцветными мхами пестрила шляпками окатышей. Думаю, что геологи из будущего удивились бы, встретив такую аномалию.

Наверное, раньше тут высились меловые горы. Потом их накрыл ледник. А когда случилось потепление, ледник стал двигаться, разрушил горы и превратил пласты кремния в эти окатыши.

Конечно, я не был уверен в верности гипотезы, но поделился мыслями с Туро. Еще пару часов он от меня ни на шаг не отходил. Слушал истории о великом оледенении, мамонтах, бродящих, когда-то, может быть и тут, шерстистых носорогах…

* * *

И этот день кончался. Еще одна ночь и мы подойдем к горам, уже близким, высоким, подпирающим темное небо. Все подвластно времени и даже солнце не в силах остановиться, бордовым пятном оно клонилось за острые уже различимые пики, а накануне долго не смиряло свой жар, и воздух, накаленный от зноя, заваривал на горизонте грозу фиолетовым маревом. Подул ветер. Закачались чахлые ели, чудом укоренившиеся в камнях. Заприметив овражек и десяток деревьев на его краю, я решил остановиться на ночевку там.

Темнело. Первым делом разжег костерок. Едва загорелись сухие ветки, как в недрах беременной дождем тучи, неумолимо двигающейся под порывами ветра к нам, разветвилась молния — мигнул ее ослепляющий след. Туро зайцем вылетел из овражка и спрятался под елью. С гулом грозы разлился пряный запах полыни и хвои.

— Туро, руби деревья! — закричал я, но парень, похоже больше всего на свете боялся стихийных бедствий и не отозвался. Пришлось самому заняться этим. Поглядывая на свернувшегося калачиком под деревом мальца и волчиц, устроившихся рядом с ним, срубил два деревца. Очистив от веток стволы, потащил их к костру. Одну из палок перерубил пополам и, заточив, вогнал колья в землю в метрах полутора друг от друга. На второй вырубил пазы, так, чтобы в них сели верхушки кольев и положил ее сверху перекладиной. Поглядывая на хмурое небо, срубил еще три небольших ели и ветки отделил от ствола только с одной стороны. Пристроил деревья на перекладину верхушками к земле. Едва соорудил из еловых веток подстилку под навесом, как сверху упали первые крупные дождевые капли.

Перетащив в укрытие вещи, срубил ближайшую ель и бросил ее в костер. Взметнулось высь пламя, затрещали, защелкали, попискивая зеленые иголки. Юркнув под навес, я распаковал меховые плащи и улегся на ароматные, пахнущие хвоей ветки. С неба полилась вода, как сквозь решето забрызгало по крыше и по земле. От костра поднялся столб белого дыма. Совсем рядом сверкнула молния и тут же, над головой загремело. Хотел позвать Туро, но раз парень сам до сих пор не пришел, то теперь и подавно останется ночевать в своем укрытии. Дождь поливал как из ведра. Хоть и капало сверху, и костер едва дымил, не давая тепла, уснул я быстро.

Проснулся от какого-то шума. У навеса потрескивал костерок и Туро резвился неподалеку с волчицами. Солнце уже грело, земля в овражке парила. Вынув из корзины два куска мяса, свистнул волчицам. Муська тут как тут, словно собачонка крутит хвостом и сама вертится, заглядывает в глаза. Получив свой кусок, тут же убежала с ним подальше, из оврага. Пальма устроилась перекусить тут же, у навеса.

Подошел Туро, стоит, смотрит, нахмурив брови.

— Как спал? — спрашиваю, представив себе его ночевку под елью, улыбаюсь.

— Холодно было…

— Боишься грозы?

— Грозы? — он посмотрел на меня с удивлением, — То духи злятся! Прятаться нужно!

— Не правильно, Туро! Гроза формируется в облаке. Само облако состоит из воды и льда. Крупные частицы в облаке несут отрицательный заряд, а мелкие, легкие — положительный. Хоть ты ничего и не понял, по глазам вижу, — мальчик, действительно смотрел на меня, как будто змею увидел, — Но запомнить должен, что во время грозы нельзя прятаться от дождя под одинокими деревьями или оставаться в «чистом поле», плавать в реке. Это без всякого злого умысла духов может привести к попаданию в тебя молнии, и тогда ты точно узнаешь, где и как живут духи.

Наблюдая за подвижной мимикой парнишки, я рассмеялся. Он вроде бы и верил мне, но при этом продолжал сомневаться. Выставив перед собой вторую корзину с припасами для нас, предложил ему перекусить, а сам пошел вглубь овражка, отлить. Журчу, поглядываю по сторонам. Тут, в метрах пятнадцати от костра стены оврага выветрились, оголив скальную породу. Мой взгляд скользил по осыпи и задержался на рыжем, местами, словно в зеленом мхе камешке. Не спешить и закончить то, чем я занимался, в тот момент было трудно. Я был уверен, что нашел самородок меди. Почти как в детстве, когда, например, в первый раз увидел жука. Я просто знал, что лежащее на спине и шевелящее лапками насекомое — жук!

Размером с кулак, местами с острыми отростками камень я потер о серую скалу и увидел характерный для меди блеск. Полез по осыпи выше, разгребая камешки ногой. Так увлекся поисками, что не заметил Туро. Мальцу, наверное, надоело за мной наблюдать, и он спросил:

— Лоло, я давно поел, ты сам будешь или пойдем?

— Буду, буду. Еще немного потерпи и пойдем, — пробормотал я в ответ, остервенело вороша ногами острые камни.

— Что ты делаешь?

— Медь ищу.

— Медь? Что это?

Вздохнув, я спустился к нему и показал самородок.

— Пойдем быстрее, может, найдем родичей, — заканючил Туро. Я хотел ему объяснить, насколько для меня важна эта находка, но паренек смог меня удивить снова, — Лоло, пойдем. Я дам тебе много таких камней!

— Много, это сколько? Больше десяти? — поинтересовался я, все еще не веря в удачу.

— Больше. Пойдем?

Перекусывал я на ходу, попутно расспрашивая Туро, как у него оказалось так много самородков меди? Он ответил, что камни ему понравились. Они были тяжелее обычных, и ему нравилось их бросать, а потом он заметил, что те камни стали блестеть на солнце и решил собирать их. Правда, и огорчить меня он сумел, поведав, что находил их он не часто.

* * *

Под синим небом, как на зеленом острове, расстилались снега. Только у подножия горы я смог рассмотреть такую, привычную красоту из прошлой жизни. Какая-то неведомая магия издали эти горы являла холмами, но стоило подойти поближе и крутые, поросшие лесом подъемы впечатлили открывшимся простором, а когда я оказался на подъеме среди высоких елей, увидел голые вершины горных пиков, будто выросшие из снега.

Часа четыре мы шли в гору, и я уже собирался скомандовать остановку на привал, как почувствовал запах дыма. Наверное, и Туро учуял костер одновременно со мной. Сорвавшись с места с криком: «Мама!» — он побежал, петляя между елями. А я просто брел, не меняя направления, и надеялся, что дойду к месту по запаху.

Так оно и случилось. Подъем становился все более пологим и как только рельеф выровнялся, я вышел на полянку. Волчицы на удивление жались к ногам даже тогда, когда я увидел Туро, обнимающегося с женщиной и двух мужчин метра под два ростом, стоящих рядом с ними. Домишки, обмазанные саманом, и пару козлят под навесом за изгородью я разглядел потом. Уж очень меня тогда потрясли выдающиеся габариты «воскресших» пастухов.

Тот, что носил длинную черную бороду, сузив маленькие глазки, схватился за копье, прислоненное к мазанке. Согнулся, выставив его перед собой, сделал шаг навстречу. Я, едва успел схватить волчиц за ошейники. Веревка соскользнула с плеча и корзины упали на землю. Второй, курносый с бороденкой покороче, подобрал дубину и положил ее на могучее плечо.

Было и у меня желание отпустить волчиц и выдернуть из колчана лук. Тетиву на него натянул, как только мы вошли в лес. Но свой страх я пока контролировал, да и надеялся, что Туро наконец этим бугаям что-нибудь скажет.

— Уро! Это Лоло! Я с ним пришел! — прокричал парнишка, будто услышал мои мысли.

Здоровяк выпрямился и поднял наконечник копья к небу. Курносый улыбнулся, показав белые зубы, и зарядил бородачу по спине ладонью. Женщина, положив на его плечи ладони, спряталась за широкой спиной мужчины.

— Не бойтесь! Волки чувствуют страх!

На всякий случай я решил предупредить чужаков. Волчицы все еще волновались, прижимали уши и их хвосты дрожали, шерсть на загривке стояла дыбом.

— Уро, Тун, мама, не бойтесь! Волки у Лоло, как наши козы! — мальчонка, схватив женщину за руку, потащил ее ко мне. Мужчины нехотя пошли за ними. Туро, отпустив руку матери, подбежал и стал гладить волчиц. Я рискнул отпустить их. Хвала Всевышнему, они не набросились на соплеменников мальчика. Муська улеглась в метрах двадцати от костра, а Пальма бегала по поляне, обнюхивая землю. Она успокоилась и легла у моих ног, когда Уро, насадив освежеванную тушу козы на кол, пристроил ее над углями.

Пока мясо жарилось, мы говорили о женщинах и стаде племени. Я заверил Уро, что все хорошо и его соплеменники устроены и ни в чем не нуждаются. Пригласив великана переселиться на дюну у реки, я, не дожидаясь ответа, поинтересовался, получилось ли у него убить львов?

Он удивился, но встретившись взглядом с глазами Туро, понял, что вопрос я задал не по глупости. Мальчонка, хоть и молчал, но всем своим видом давал понять, что и он заинтересован в ответе.

— Кто смог бы убить пару львов, да еще и с приплодом? Мы жгли костры у их логова. Львы ушли и утащили котят. Потом, они снова вернулись, и мы опять выкуривали их.

Я ожидал встречных вопросов, если не ко мне, то к Туро уж точно! Нет. Узнав, что соплеменники живы и стадо в сохранности ни Уро, ни Тун, ни Тано — мать Туро никаких вопросов не задали. И мне показалось, что идея переселиться на равнину хоть и оставила их равнодушными, но и протеста не вызвала.

После ужина, я поинтересовался, как им так быстро удалось раздобыть козлят. Ответил мне Тун. Оказалось, что коз на крутых горных тропах много. Места нужно знать. А поймать козлят — дело привычное. Пообещал как-нибудь показать.

На закате лесная тень выползла и на полянку. Едва на небе появилась Луна, как пастухи засобирались спать. Позвали и меня. Зашел в их дом и решил, что терпеть всю ночь застоявшийся скотный запах не смогу. Хлопнув устраивающего ко сну Туро по плечу, напомнил ему об обещании подарить много самородков. Мальчонка очень кстати поманил меня за собой и вышел на воздух. Показал пальчиком на кучу камней у стены и тут же вернулся в дом.

Я сложил все камни в корзину и устроился у костра. Прежде, чем сон сморил меня, еще долго перебирал самородки, мечтая и споря с самим собой, как много полезных вещей смогу теперь сделать! И что стоит попытаться изготовить в первую очередь?..

Глава 22

Залита туманом река, вьется среди темных кустов.

За лугами распалялась заря. Облака в высоте уже горели, но солнца пока еще не видно. Я смотрел, как над краем горизонта четко прорезался багрово-красный шар и медленно стал выкатываться, окрашивая в рубиновый цвет ряды скошенной травы. Как стекала роса в изумрудно-матовой зелени, полыхали малиновые клевера, белые ромашки и донники в золотистых сережках. На отстроенный пару дней назад сенник, который вот-вот начнет заполняться, чтобы наши козы пережили зиму. Вспоминал, как непросто мне все это далось.

Уро согласился переселиться на равнину. Я не уговаривал. Он сам так решил. Поначалу все было просто замечательно. Добрались до дюны без приключений. Здоровякам так понравился мой топор, что когда они узнали, для чего я несу полную корзину «ненужных» камней, взялись сами ее тащить. И несколько головок кремня по дороге я с молчаливого согласия вожака туда же пристроил. Вот только не успела еще утихнуть радость соплеменников от встречи, как верзила принялся командовать. Ладно бы только своими, но он и мне, и Утаре нашел, чем заняться! Пастух решил построить новый дом и сарай для коз, а нам предложил (я мягко выражаюсь) пасти стадо.

Тогда ночь была звездной, а утро выдалось хмурым, роса долго стояла на траве, и начинало сильно парить, ветерок почти не чувствовался. «Быть грозе» — думал я. Когда Уро начал диктаторствовать по небу плыли кучевые облака похожие на холмы — сверкать будет долго! Вот если бы облака столбами стояли, то отгремело бы быстро. Вспомнив Туро, боящегося грома, подумал, что яблоко от яблони далеко не падает. Подбоченясь, заявил верзиле:

— Уро, не зли духов!

Вожак пастухов обернулся, посмотрел на меня, потом на остановившихся соплеменников, они собрались все вместе пойти в лес, взъерошил густые космы.

— Ты чего? — он спросил так, на всякий случай, а по блеску ставших злыми глазенок, я понял, что сейчас меня будут бить.

— Духи привели твой род в это место. Так?

Шагающий ко мне Уро, остановился.

— Так.

— Но ведь я приютил твоих женщин, детей и коз. А потом, слушая духов, пошел и нашел тебя, Туна и Тано. Так?

— Так, — согласился он и будто перестал злиться.

— Сейчас духи говорят мне, что тебе нужно построить дом, — его лицо просветлилось, — Особенный. Для травы, которую зимой будут, есть козы. А мне они велят сделать из «ненужных» камней орудия, чтобы срезать траву.

Наблюдая за ним, я понял, что коз пасти нам с Утаре все-таки придется. Но искренне верил, что не долго. Покрасневший как рак вожак рявкнул:

— Я сказал!

Он махнул рукой, указывая на животных и резко развернувшись, пошел к лесу. Соплеменники, не выражая эмоций, потопали за ним. Только Туро как-то странно на меня посмотрел. Догнав Уро, он хотел что-то ему сказать, но в последний момент, наверное, передумал, оглянулся, потом, словно сбрасывая наваждение, мотнул головой и пошел со всеми дальше.

— Лоло, зачем ты притащил их сюда?

Крыть было нечем. Конечно, Утаре по-своему права. Жили, не тужили, вначале отгребли забот полный рот, а теперь и вовсе, будто не наш это дом и не хозяева мы в нем…

— Все будет хорошо! Сегодня нам не придется пасти животных, а что будет завтра, посмотрим.

— Как, не придется? — удивилась любимая.

— Скоро начнется ливень. В небесах засверкает и загремит…

— Правда?..

— Конечно, милая. Беги, прячь в дом наши шкуры, а я пока привяжу коз, чтобы со страху они не разбежались.

Утаре кивнула и побежала снимать с растяжек шкуры. Я, нарубив кольев, обходил животных. Вспомнив, как в деревнях бабульки оставляли своих коз на лугах, привязанных веревкой за колышки, решил и этих устроить таким же образом. В присутствии волчиц козы вели себя смирно и даже сами жались к ногам, косясь на хищниц. С этой работой справился за часок или около того. Потом сходил к реке, выкупался, а тут забарабанили по воде первые крупные капли. Услышав далекие раскаты, я мстительно улыбнулся.

И долго еще на реке булькало, всхлипывало, крапало и вздрагивало на траве. Голубые полосы дождя туманились в небе, разжигались огненные разводы над лугами и лесом. А гремело как!..

Гроза ушла ночью. На небе стали появляться звезды, ветер уносил серые клочья облаков на восток. От земли запахло сыростью. Как я и предполагал, пока лил дождь, и громыхало в небе, пастухи тряслись от ужаса в лесу. На дюну они вернулись только с рассветом. Правда, до этого пришлось мне сделать еще одну работенку за них. Две козы с вечера блеяли. Их жалобный стон пробивался через шум ненастья и земляные стены нашего дома. Прихватив горшки, пошел их доить.

Ох, и вкусным оказалось молочко! Пастухи выдаивали своих животных в кожаные бурдюки. Сшить кожи, чтобы мешок не протекал в моем понимании — мастерский шедевр, искусство. Наверное, и они так считали. Бурдюков имелось у них всего два. Понятное дело, что кожаные мешки никогда не мылись. День молоко собиралось в один, а во втором вчерашнее успевало скиснуть. Вот этот кисляк они и пили. Я не смог.

Хорошо лежать на шкуре у тихой реки, слушать птичий пересвист, смотреть на колосистую траву и попивать свежее молочко. А еще приятнее было увидеть уныло бредущих по высокой и мокрой траве пастухов во главе со злобным верзилой. Конечно, я им сочувствовал! Провести ночь в сыром лесу разве, что врагам пожелаешь, но ведь все слышали мое пророчество! Говорил для всех: «Духи будут злиться…» И что? Назовите меня очковым медведем, но на душе было радостно. А раз хорошо на душе, то и красота! И мокрый лужок, и облачное небо, и пастухи…

Уро все испортил. Смиренно подошел и спросил:

— Как построить дом для травы?

Пришлось объяснять. «Эх…»

* * *

Мой друг, ты удивлен? Ах, «очковый медведь» тебя смутил?! Ну, да, звучит не понятно. Но когда я так обозвал одного мутного коммерсанта, шагу не ступающего, чтобы не обмануть, все, кто его знали, сразу же поняли, что именно я имел в виду.

Раз смеешься, вижу, что и ты понял. Слушай, пока могу говорить…

В девяносто первом инфляция сожгла все мои сбережения. По старинке что-то хранилось на сберегательной книжке, что-то в облигациях. По меркам восьмидесятых — много. А тогда все закружилось, перемены в жизни происходили так быстро, что ни черта не понимал. Да и годы уже сковывали, утратил я былую остроту ума. Семья была большой, и по привычке заботился я обо всех. Им тоже не сладко жилось.

Помню, сижу в кресле и держусь за голову, размышляю: «Начинал зарабатывать не зарплату, а серьезные деньги, когда за это легко можно было угодить за решетку. Без опыта, капитала и связей. А сейчас и опыт есть и связи имеются…» Стал обзванивать старых знакомых. В том числе набрал Витьку, работал он директором на заводе «Продтоваров». Поговорили о том и сем. Дал ему понять, что тема нужна, чтобы денег поднять. Через неделю он сам позвонил. Сказал, что есть для меня квота на сто тонн смеси для блинчиков. Платить нужно безналом и лично Витюше откатить наличными столько же. К вечеру, побывав на городских рынках и гастрономах, понял, что процентов шестьсот на этой муке поднять можно. А на следующий день пошел к Андрюше-коммерсанту. Договорились мы с ним обо всем. Безнал ушел, оставалось съездить на завод и привезти оттуда товар. Это я сделал. Потирая в предвкушении заработка руки, поехал на встречу с коммерсом.

Тогда еще деловые люди не прятались друг от друга по офисным норам и загородным особнякам. В уютном ресторанчике к обеденному времени собирались знакомые компании, чтобы поделиться новостями, провернуть какую-нибудь сделку. Я поздоровался с «бизнесменами», присел за столик. Андрюха тут же убежал в туалет и сидел там минут двадцать. Тоха, общий знакомый, по этому поводу пошутил, что, мол, жлобы и с дерьмом расстаются долго и неохотно. Когда мой партнер вернулся, я сразу не стал говорить о деньгах. Выпили по сто грамм, закусили. Я как бы невзначай заметил, что работа сделана, пора бы и рассчитаться. На что Андрюха ответил:

— Я деньги дал и наликом, заметь, немало! Продай теперь все и забери свою долю.

Народ за столом стал улыбаться, а шутник Тоха, не выдержав, по этому поводу нашелся с комментарием:

— Ты Андрюха, как медведь в малине…

Он хотел сказать что-то еще, но я не выдержал и от досады поддакнул Тохе:

— Да, да, медведь… Очковый…

Смеялись за столом долго и сам Андрюха — до слез. Муку ту продать мне все-таки пришлось. Деньги нужны были очень. А прозвище то потом ко многим прилипало. Время, наверное, такое было, когда все дерьмо из человека напоказ лезло.

* * *

Стремительно летело время. Отлил ливнями июль, и проносились теплые августовские деньки холодными ночами и зябкими рассветами. Когда гремело в небе, Уро как ребенок прибегал ко мне с одним и тем же вопросом: «Почему духи злятся?» Я утешал его, объясняя, что им теперь нужно время, как некоторым людям, чтобы успокоиться. В августе гроз не было, и вожак пастухов немного повеселел.

Пока на окраине дюны, ее южном склоне ставили каркас сенника, я работал вместе с пастухами. А когда пришло время делать из лещины плетеные стены и резать тростник для крыши, занялся более важным делом. Пришло время отлить серпы, чтобы жать траву, сушить сено. А для начала нужно было нажечь угля.

Как то само по себе получилось, что в помощники мне подрядился Туро. Вместе рубили небольшие деревца, таскали их к дюне и пережигали в ямах. Потом занялись изготовлением форм и плавкой самородков. Пока мужчины строили сенник, мы выплавили из самородков заготовки и отковали пять серпов. Когда пастухи попробовали ими жать траву, сразу же позабылись и горести, и печали. Хоть и слушались они меня теперь, но не только работали, а казалось, и жили «из под палки». После первого «сенокоса» все поняли, что сенник не будет пустовать и стадо переживет зиму. Обычно они оставляли на зиму одну дойную козу, пуская под нож все поголовье.

До осени мы с Туро сделали десяток топориков и пять мотыжек, количество проколок и игл уже не упомню. Делали проволоку из остатков меди. Жаль, конечно, что медные изделия уступали во всем моим первым. Я надеялся, что когда-нибудь найду руду с высоким содержанием примесей цинка. Ведь удалось это похитителям Утаре! Кстати она эти месяцы стала для племени добытчицей. Охотилась с луком каждый день.

В ближайшие планы я наметил сплавать к камням, где роились пчелы. Из остатков воска уже ничего не лепилось. Та масса, что многократно выплавлялась из форм, начала крошиться.

Когда накрыли сенник тростником, от вида гигантского по меркам этого мира сооружения в душе расцветала гордость, что смогли построить шестьсот кубометровое хранилище!

Мне осталось сделать деревянные грабли, чтобы собрать с луга «накошенную» траву. Заготовки мы с Туро уже настрогали, а скрепить их я решил с помощью медных гвоздиков, хоть поначалу думал обойтись только клеем.

Второй день расковываю медь в проволоку и любуюсь сенником. Получив от меня в подарок медные топорики, мужчины-пастухи ушли в горы, искать медь. Я просил их подбирать любые необычные камни.

Солнце взошло и уже ласково грело, высоко повисло в прозрачной синеве. Подошла Тано. Услышав тяжелые шаги, я оторвался от работы и посмотрел на мать Туро. Черноволосая, кареглазая, ее можно было назвать симпатичной, если бы не выступающие вперед зубы. Когда Тано была серьезной, в ее глазах стояла грусть, но сжатые губы и узкие скулы, ошибочно формировали мнение, что она зла. А когда женщина смеялась, то и вовсе смотреть на нее было неприятно, до мурашек по спине.

— Лоло, посуда твоя нужна…

Голос же у Тано звучал звонко и был приятен для ушей. Горшки мои пастухи уже оценили. Жаль только, что никто из них так и не попробовал вылепить что-нибудь самостоятельно.

— Я слышу тебя, Тано. Сейчас принесу.

Несколько мисок я мог им отдать, но одной заботой стало больше. Пока тепло, не мешало бы пополнить запасы посуды…

Глава 23

Однажды в будущем поехали мы, чуть ли не всем гарнизоном помогать колхозникам в уборке урожая. Тогда, в средине шестидесятых с осени, а бывало, и зимой приходили на предприятия и организации разнарядки на овощные базы, в народе прозвали такую работу — «кагаты», производное от слова кагат — куча овощей в хранилище. А когда по весне поднималась зеленая травка, овощные базы как-то скисали, и наконец, пропадали совсем. Однако им на смену шли уже более обременительные командировки в подшефный колхоз. Пока шла пахота или сев яровых колхозники справлялись сами. Однако со средины июня, когда в лугах начинался покос кормовых трав, и до самого октября — уборки позднего картофеля, других корнеплодов и капусты, страну лихорадило от колхозных разнарядок. Если инженеров не хватало, а пролетариев трогать никак нельзя было, на помощь селу бросали армию.

Колона Икарусов допилила по проселку к полям. Солдаты и взводные выгрузились, а командному составу председатель решила экскурсию устроить по окрестностям села. Как заведено к местной речке с рыбалкой и ухой. Рука у колхозного руководителя Дарьи была сухая, горячая, рукопожатие крепкое, как и сама девица. В автобусе она выпила с нами по стаканчику и не просто так.

— За победу! За жизнь трудовую, мирную, сладкую! — сказала она. Выпила смело, прижалась губами к руке, заглушая так жгучую горечь в горле, и лукаво стрельнула большими бедовыми глазищами да прямо в меня. Огонь баба: высокая, с подлитой полнотою в груди и бедрах, ногами длинными, стройными. Когда вышла из автобуса, то к воде направилась с игривой быстринкой в походке. Ну, и поглядывали мы на нее время от времени.

Только устроились на берегу, как услышали громкий голос дамочки: «А это, товарищи, хрен!» — мы ржать начали, а она не понимает с чего, манит нас и кричать продолжает — «Который с большими листьями по центру!» — под ноги себе пальцем тычет. А мы уже лежим. Смеяться нет сил.

Вот и я, тащу пару горшков на просушку, место ищу подальше от поселка и натыкаюсь на заросли дикого хрена. И сразу захотелось мне крикнуть: «А это, товарищи, хрен!»

Как раньше эти заросли не заметил? Может, потому, что все в цветах было? Широкие длинные листья хрена с другими никак не спутаешь. Обрадовался, конечно. Хрен — природный лекарь. Его можно есть сырым, и делать компрессы, перетерев в кашицу. Точно помню, что богат корень на витамины, а компрессы показаны при зубной и головной боли, радикулите, для заживления ран. А главное! Если мясо или рыбу пересыпать измельченными корнями хрена, то они долго сохранят свежесть. В общем, решил копать. Поставил горшки там же. Пока перенес налепленную с утра посуду, алый закат окрасил небо над рекой. Достал нож и начал обкапывать корень. Вначале разрыхлял землю у корня, потом выгребал ее руками. Поглядывал на грязные пальцы и неровно обрезанные ногти и кручинился. Сколько лет прошло, а все никак не привыкну. Хоть и следил в меру сил за руками: потирал ежедневно песком, наносил жир, острыми палочками вычищал грязь, а все равно выглядели они ужасно.

Солнце село, взошла Луна, я обрубил то, что сумел выкопать — корешок сантиметров семьдесят в длину и потащил к дюне. Представил себе хренчик под сметанкой и чуть слюной не захлебнулся.

А смогу ли я сделать сметану из козьего молока? Помниться будто без сепаратора это сложно. Да еще, какие-то отличия существуют между козьим и коровьим молоком. Потом я подумал, что молока мне понадобится литров пять, а то и больше и отложил эту идею на потом. Нельзя у пастухов привычную еду отнимать.

Замечу, что товарищи скотоводы с удовольствием халявничали, но сами коммунистического сознания не имели, и это обстоятельство меня очень огорчало. Когда вернулись мужчины, они таки притащили корзину всяких камней. Обнаружил в ней три самородка меди и нужную руду. Правда, немного. Начал расспрашивать Уро, где он нашел этот камень? Показал ему на кусок породы уж очень похожий, на те, из которых удалось выплавить мои латунные изделия. Вожак сказал, что место помнит. Я на радостях принес «бутыль» вина. Сам еще не пробовал. Ну, и как водится, на троих мы ее распили. Хорошо пошло! И пить было приятно и в голову мне дало сразу. А утром проснулся от крика:

— Лоло!

Отодвинув плетеную заслонку, Уро откинул с входа шкуру, и ввалился в наш дом. Я тру глаза, на волчиц поглядываю. Начинаю злиться и их спокойствию, и на Уро, шарящему взглядом по жилищу.

— Потерял что-нибудь? — спрашиваю козопаса, а сам чувствую, очень хочу сделать с ним что-нибудь плохое.

— Пить хочу!

Утаре проснулась, села и тоже ничего не понимает. Не сошел ли с ума верзила? Я ему спокойно говорю:

— Так к реке тебе надо, а мы поспим еще…

— Нет. Дай, что вчера пили!

Ах, вот оно что! Бутылки с вином я прикопал у стен. И не потому, что переживал, будто кто без спроса возьмет. Такое мне даже в голову не приходило. Вино прохладу любит, поэтому и зарыл. Понял, что Уро желает и как-то сразу успокоился.

— Вина, значит, хочешь? — пробормотал и стал натягивать мокасины.

Уро не увидев в доме бутылей, кивнул. А я сделал вид, что не заметил. Обулся, нацепил пояс с топориком и ножом и вышел на воздух. Вожак пастухов за мной, как я и рассчитывал. Еще и лапу к плечу протянул, но я увернулся. На пороге с луком в руках появилась Утаре. Едва успел дать ей знак, чтобы не вмешивалась. Решил проверить, на что здоровяк способен, осмелится ли на рукоприкладство?

Стал напротив него и спокойно сказал:

— Вина не дам. В дом мой без спроса больше не заходи.

Сработало! Уро на удивление не впал в ярость, напротив, смутился. Поглядывая на меня, бочком отошел, потом побежал к стаду.

Я не знал радоваться или огорчаться. Его женщины и за детьми успевали смотреть и за козами, за несколько дней натаскали на дюну гору глины, в тот день на реке тростник резали. Знал, они саман месить будут и дом обмазывать, чтобы зимой тепло в нем было. Еще в их горном поселке обратил внимание на стены жилищ и решил, что утеплю так и наш дом.

В этом мире работали все! Я орудия труда и охоты делал, горшки лепил, обжигал, вынимал из ловушки рыбу, охотился с Утаре, любимая еще и скорняжничала, только Уро отгонял стадо метров на триста от поселка и ложился на травку отдыхать. Ничего делать больше не хотел. Я вспоминал, как он мне предложил пасти коз, а сам отправился в лес с племенем, и как потом даже возомнил, что вожак, таким образом, мне свое место уступил, может, поэтому сразу и не увидел проблему…

* * *

Близилась осень. У реки в болотах тревожно крякали утки. Сочились парным молоком рассветы, высоко в ясном небе стояли облака и смутно отражались в росе как легкие тени. Днем жара хватало лишь на полдень, как слепнем жалило августовское солнце, а к вечеру с ветерком холодило с сырого луга и от лесной опушки тянуло свежестью.

Поглядывая на женщин, заканчивающих обмазывать саманом мой дом, испытывал к ним почти братскую или как к дальним родственникам любовь. Но повод отметить это дело и сблизится с пастухами, был хорошим. Готовился к этому событию я заранее, как только увидел, что закончив утеплять свое жилище, женщины принялись таскать глину и к нашему дому. Задумал тогда устроить грандиозные посиделки у костра с едой и выпивкой. Поговорить о жизни, планах…

Начал, как водится с изготовления племенного «котла». Хоть и не было такого еще ни у кого на планете, но мне тут первым быть не привыкать. Заготовил огнеупорную глиняную смесь, обмазал ею стенки корзины и поставил изделие в огонь. Пока лоза выгорала, сходил в лес, подыскал там прочную осиновую ветку под ухват. Ручки на горшке я делать не стал, слепил особый, широкий венчик, чтобы под него хорошо рогульки заходили. Достав из углей горшок литров на десять-двенадцать, обмазал глиной образовавшиеся на венчике полости. Снова запек его в огне. На следующий день проверил, как вышло, вскипятил в нем воду. Утаре увидев, какое огромное чудо я сотворил, радовалась как ребенок, а еще больше, когда показал ей, как приятно обливаться теплой водичкой.

Когда ночь начала мутнеть и рассвет чуть мжил над горизонтом мы пошли через выкошенный луг к темнеющему лесу. Наведались к ягоднику и настреляли полтора десятка тетеревов. Принесли добычу в поселок и, подвесив тушки под крышу, отправились за клюквой. В овражках у реки ягоды еще не поспели, но сока для маринада в них было уже достаточно.

После полудня ободрав тетеревиные тушки, я порубил их на кусочки, положил в «котел» и засыпал ягодами. Размешал палкой и клюкву, и мясо, придавил смесь сверху тяжелым кремнем. Утаре осталась в поселке хрен чистить и резать на кусочки. Как делать и зачем, я ей объяснил, а сам опять в лес пошел, деревцо срубить, чтобы костерок наш племенной горел долго.

* * *

Курился дым, вливаясь в высоте в сумрачную завесу, поглотившую красный диск солнца, но еще не потерявшую багряные закатные полосы на почерневших облаках. Потрескивали в костерке свежие поленца, рядом Туро орудовал моим топориком, рубил ствол сосенки.

С женщинами пастухов я так за все время близко и не сошелся. Даже по именам не всех знал. Утаре пообещала устроить, чтобы они своим мужчинам в тот вечер ничего не готовили и пришли к большому костру за поселком. Мол, Лоло с духами при всех говорить будет.

Туро первым прибежал и сразу же выпросил топорик. За ним, только костер разгорелся, пришла Ата самая младшая из горянок. Стала она у костра, поглядывает на меня украдкой. Придерживает на плечах козью шкуру, теребит пальчиком легкие, нежные завитки черных волос. Смотрит серьезно, а по всему видать, что ласковая. Лицо ясное, открытое, лоб хочет нахмурить, а он не хмурится. Я тоже поглядывал на нее, пока мы не встретились глазами. Улыбнулась. Тогда я решился заговорить:

— Ата, поможешь мне?

— Помогу!

«И голос у нее приятный! Как бы Утаре не пришлось ревновать… Интересно, как у нее в племени заведено?» — старался потом не думать ничего лишнего, но тогда Ата мне понравилась.

— Пойдем к дому, принесем мясо.

Она с готовностью кивнула и мы пошли. Навстречу нам выскочили волчицы. Ата погладила Пальму, потрепала за уши Муську. Горцам что козы, что волки не то, что моим соплеменникам, те волков сторонились.

Вошли в дом. Увидев Утаре, Ата почему-то заволновалось, забеспокоилась, может, это только мне показалось. Любимая улыбнулась гостье, а я, чтобы не смущать ее, взялся за горлышко «казана».

— Несем?

Она ловко схватилась за широкий венчик, и лишь мы вышли за порог, как глаза ее снова засияли. Увидев у костра Уро и Туро девушка сразу скисла. Пропала из глаз улыбка и лоб нахмурился.

Мужчины тут же стали ощупывать горшок и нюхать содержимое. Поглядывали на меня с уважением.

— Пить будем? — спросил Уро.

— Сегодня, будем! — пообещал я и уже глаза верзилы засияли от предвкушения чудесного вечера. Впрочем, и Туро повеселел.

Темнело быстро. Варево в горшке булькало, распространяя аппетитные ароматы. Утаре пристроила на краю костра маленькие горшки и заваривала в них чагу. Время от времени, угощая чайком женщин. Мне не хватало разговоров, а сам я пока заговорить не решался. Все думал: «Не время еще…»

Поймал ласковый взгляд Ата, поманил ее ладонью. Он с радостью поднялась с травы и подошла к костру. Вручил ей палку и попросил все время мешать в горшке варево. Сам пошел за вином.

Когда вернулся, поймал жадный взгляд Уро, подмигнул ему и поставив бутылки, поспешил долить в горшок воды. Варево уже почти не булькало. Вожак уже рядом стоял с чашкой в руке. Ата помешивала, почему бы нам не выпить? Вынул пробку и плеснул верзиле ароматной жидкости в чашку. И тут он не облажался: кивнул Туро, дождался пока и наши чашки наполнятся. Хотел тут же выпить, но я его остановил, придержав за руку.

— Мы выпьем сейчас это вино, но не просто так, а по поводу, — многозначительно посмотрел на одного и второго. Убедившись, что и женщины нас слушают, продолжил: — Сегодня я буду говорить о том, что рассказали мне духи. Мы будем, есть и пить, чтобы потом сделать вместе много полезного, нужного.

То ли мужчинам очень хотелось снова попробовать вкусный и дурманящий напиток, то ли им понравилась моя речь, но оба дружно закивали и мы осушили чаши. Я отдал бутылку Утаре и она стала наливать по чуть-чуть женщинам. Схватив рогульку-ухват, я вынул из огня парующий горшок.

По меркам будущего блюдо приготовилась так себе. Не хватало в нем приправ и соли, но память не помешала мне получить удовольствие от изысканной по меркам этого мира еды, и горцы уплетали варево с удовольствием. Птичьи кости стали мягкими, а рассыпчатое мясо — сладким, с кислинкой.

Мы выпили еще, и Утаре снова налила вина женщинам. После третей я почувствовал, что время говорить пришло. Народ дошел до нужной кондиции. Судя по выражению лица Уро, он уже готовил речь и хорошо, что легкий дурман в голове наверное, мешал ему выразить свои мысли вслух. Женщины шептались, время от времени слышался их смех. Чтобы завладеть вниманием пастухов я запел проверенный временем хит — Подмосковные вечера. И голос мой звучал уже по-другому, но не хуже, чем когда-то. Когда я замолчал, вокруг стало так тихо, что пиликанье сверчка зазвучало оглушительно и шелест далекого леса и шум с реки стали слышны.

Я говорил долго. О том, что скоро придет зима и женщинам нужно научиться шить хорошую одежду, что нужно выкопать яму под ледник, чтобы хранить там рыбу и мясо. О ягодах и кореньях, которые тоже нужно успеть собрать или выкопать, чтобы потом готовить вкусную еду, такую, как сегодня. Поведал им о своих видениях, будто духи мне показали огромные стада коз, что когда-нибудь у нас будет так много молока, что даже если все племя станет пить его, то все равно выпить все не получится. И о выжженном неподалеку от поселка поле рассказал, что есть у нас особые семена, если вместе посадим их, то придет время, когда охотится, станем ради удовольствия. Еды у племени всегда будет много!

Посидели тогда хорошо и мои прожекты пришлись пастухам по душе. С утра Утаре показала женщинам нашу зимнюю одежду, а Уро сам пришел, спросил, когда за камнями пойдем?..

Глава 24

Мы были голодные и усталые. Я сплевывал на серые камни черную слюну, мечтал о глотке воды, терпел, ставший невыносимым жар от угольных и плавильных ям. Мерцали дни, один за другим проносились то облаками над вершинами гор, то моросящими дождями. Хотя в сырости работалось легче…

Усталость меньше всего вдохновляет на то, чтобы что-то тут же предпринять, скорее призывает оставить все как есть, но с нами все происходило не так. Чем сильнее мы уставали, тем яростнее брались за дело: двенадцать серых, покрытых шлаками и кратерами выплавленных из руды латунных лепешек подогревали не только мой энтузиазм. Уро и Тун тоже не жаловались, хоть и пришлось им поначалу тяжелее, чем мне…

То утро было поздним. Когда, проснувшись, я вышел из дома, уже провалились слои облаков, небо тронулось голубой акварелью с лимонными отсветами солнца. А Уро уже ждал меня. Как долго, не знаю; спал я крепко и проснулся сам. Вышел, взглянул на небо, а только потом увидел сидящего на корточках неподалеку от входа верзилу. Заметив мой взгляд, он спросил:

— Лоло, когда за камнями пойдем?

Его голос звучал тихо и смиренно. Он спрашивал, как ребенок, захотевший вдруг сходить в кинотеатр, зная, что мама или папа ему этого не обещали. И хоть были у меня на ближайшие дни другие планы, услышав вопрос от того, кто еще вчера смущал меня, кого в глубине души побаивался, я их поменял.

— Сегодня уйдем. Ты согласен?

Пастух поднялся и кивнул. Ни говоря больше, ни слова, побежал к своему дому.

Мои сборы были не долгими. Я поговорил с Утаре, объяснил ей, что в горах пробуду долго: много руды не принести, лучше выплавить бронзу там, на сколько, долго, тогда еще сам не представлял. Подозвал Туро, увидел его идущим к реке, попросил мальчика поиграть с волчицами (лучше им тут остаться). Он, конечно, расстроился, узнав, что со мной не пойдет, но и ему я смог объяснить — охранять женщин и стадо не менее важно и почетно. Взяв топор, нож, колчан и пару корзин, в одну из которых сложил наконечники, каменный топорик, веревку, пару небольших кремней и немного еды, накинул на плечи плащ и пошел к дому пастухов.

Ждал там не долго. Уро и Тун не обременили мозги размышлениями, что взять с собой в дорогу? Вышли ко мне с оружием — копьями в руках и топорами на поясах, да с тюками за спинами. Посоветовал им прихватить еще и корзины.

Шли быстро и, молча. Лишь к вечеру остановились у воды. Темнели вокруг силуэты низких березок, шумел камыш, а водичка в озерце показалась вкусной и очень холодной. Распалили костерок, улеглись рядом на шкурах, Быстро расправившись с моими припасами, завели разговор. В начале, Уро вопрос задал:

— Лоло, сделаешь мне большой нож? — руками он отмерил сантиметров двадцать-двадцать пять.

— Сделаю, — ответил я, намереваясь тут же уснуть.

— А мне? — поспешил спросить, чтобы не остаться без ножа Туро.

— И тебе сделаю. Вы пошли со мной только, чтобы ножи получить?

Спросил я их так, на всякий случай, из вредности. Признаю, что вопрос — скорее был старческим ворчанием. Но они снова смогли меня удивить, заявив, что мол, ничего подобного! Оказалось, что я знаю, что делать, а они — нет. Поэтому все племя решило делать, как я говорю! Беседа на эту тему мне показалась перспективной. Не потому, что тешила самолюбие, повод появился узнать пастухов поближе: чем живут, о чем мечтают? С этого вопроса я и начал нашу беседу:

— Уро, если найдем правильные камни, нож я тебе сделаю. Ответь мне, кроме ножа, чего бы ты еще хотел, о чем, может быть, мечтал? Понимаешь?

Он кивнул, но с ответом не спешил. Я терпеливо ждал. Спать расхотелось. Прошло, может, пять минут, а, может, и больше, когда Уро расправив могучие плечи, заговорил:

— Нож нужен. Еда нужна, женщины… Работать не хочу! От работы все мы быстро уходим к предкам…

Тун соглашаясь, энергично закивал, а я не в силах сдержать смех, расхохотался: ведь ничего не изменилось! В смысле — не изменится ни завтра, ни потом, в будущем. Там, кто-то остроумно заметил: «От работы кони дохнут…»

Пастухи от моего смеха сникли. Действительно, чего смешного в желании хорошо жить? Есть, пить и «кексом» заниматься. Моя милая в будущем, когда кровь еще бурлила, так деликатно интересовалась: «Игореша, а сегодня кекс будет? Ты планируешь?»

Кекса в этой жизни хватало…

Но что ответить им, как? Чтобы прониклись они предназначением: Человек — звучит гордо! Нет, иначе, вроде смысла в жизни, судьбы, будто заключающихся в том, чтобы находить и сохранять гармонию между всем ужасом человеческого бытия и чудом того, что мы называем — быть Человеком!

— Не обижайтесь на меня, — я старался говорить душевно, искренне, — Как думаете, зачем я, имея такую, как вы хотите жизнь, все бросил и ушел, чтобы найти вас? Зачем, не имея своих коз, помогал заготовить для ваших корм на зиму? Почему сейчас я тут, а не в своем доме с Утаре?..

Мы говорили долго. Робкие ответы на мои вопросы, поначалу граничащие с абсурдом (тебе надо) все же в чем-то оказывались верны. Так постепенно, выяснив, а мне зачем? Мы пришли к пониманию важных правил: работа дает больше благ, возможностей и удовольствия; работать для благополучия племени почетно и приятно; кто не работает — тот не ест!

Так прозвучали первые строки правил от Лоло. И Уро и Тун приняли их. Чуть позже их соплеменники и даже дети.

* * *

У подножия гор мы свернули на север. Шли еще пол дня, пока Уро не привел нас к ущелью. Я сразу заметил гигантские осыпи. Мой проводник, едва мы подошли к ним, остановился и заявил, что правильные камни он нашел тут.

Конечно! Наверное, именно здесь будут находиться шахты, истощившиеся в эпоху Древнего Рима. Я подобрал серый, с желтыми и зелеными вкраплениями камешек размером с фасоль и возрадовался: можно пробовать плавить, не дробя руду!

Осталось решить, где остановиться, разбить лагерь? Ближе к руднику или лесу? Рассуждал я просто: четыре корзины руды в одну большую плавильную яму, выкопать которую тут проблематично, а нажечь угля придется куда больше, чем мне уже приходилось. Следовательно, лагерем станем ближе к лесу и воде. Поделился мыслями с мужчинами. Тун заявил, что знает подходящее место. Пошли за ним. Когда отмахали от рудника километров пять, мне стало грустно. Впрочем, ходку в день здоровяки должны осилить, а, следовательно — ничего страшного не случилось.

В тот день успели соорудить шалаш из еловых веток и расставить петли на тропах. Легли спать голодными.

С утра, туманного и зябкого, добили и вытащили из петли молодого оленя. Настроение у всех было приподнятое, пока не начали рыть ямы. Земля копалась сантиметров на семьдесят, потом стали попадаться камни, а после метра обнажились скалы. Спустились метров на двести ниже. С горем пополам выкопали полутораметровую яму.

Около двух недель копали, собирали дерево, рубили и жгли. Очень хотелось приступить к плавке, да и морально я устал. Мне приходилось работать не больше, чем пастухам, но все время на одном месте.

Наконец, мужчины, получив наставление собирать самые маленькие камни, ушли к руднику. Я, отдохнув у родника, стал спускаться по течению и подстрелил косулю. К возвращению рудокопов поджарил печень и сердце. Мясо и кости порубил на куски и сложил в первую, выкопанную нами яму. Накрыл шкурой и присыпал ее землей.

Первая плавка удалась. Я держал в руках блинчик бронзы (латуни) сантиметров пятнадцать в диаметре и около сантиметра высотой. Богатая руда, хороший рудник! Жаль, что дробить камень не было ни возможности, ни сил. Думал, что когда сможем подготавливать руду, результат плавки станет еще лучше.

Количество лепешек увеличивалось, а с ним пастухи овладевали счетом. Особенно радовались одиннадцатой и двенадцатой. В их понимании знать числительные превышающие количество пальцев на руках, это как для человека из будущего защитить диссертацию. Я хотел домой, к Утаре, но, похоже, дикая мысль, будто мои товарищи готовы работать еще, чтобы выучить — тринадцать и четырнадцать — оказалась не шуткой. Они каждое утро уходили к руднику, и я восславил Всевышнего, когда сразу на двух корзинах оторвались ручки. К тому времени количество лепешек достигло шестнадцати, а по весу — килограмма три-четыре. Топорик мой весил не больше ста грамм, а нож и того меньше. Представив сколько всего полезного можно из добытой бронзы сделать, я от всей души благодарил Создателя. Подумал тогда, что весной отправлюсь назад, к соплеменникам. Уговорю их переселиться на новое место, а у Людей выменяю мотыжки, топоры, ножи и иглы на много зерна. Много… И мне смешно: научил пастухов считать, а сам стал мыслить уж очень абстрактно.

* * *

Протяжный воющий стон, угрюмый, хриплый на низах Пальмы и последний, тонкий, высокий Муськи. Волчица умерла у меня на руках. Она сумела дождаться своего хозяина. Лицо Утаре стало серым, как зола, я заплакал не от боли, что огненным шаром сжигала сердце, а от обиды, за которую не смогу отомстить.

Наш поход в горы длился около двух месяцев. Жизнь в поселке шла своим чередом. Утаре охотилась, время от времени озадачивая женщин-пастухов работой. Они выкопали яму под ледник, построили для коз пристройку к своему дому.

За две недели до нашего возвращения особо не таясь, к стойбищу подошли чужаки. Их было пятеро. Они хотели увести коз. Туро решил, что сможет прогнать пришельцев сам и попытался это сделать. Когда он, оглушенный ударом палки, упал, волчицы набросились на его обидчика. Любимая подстрелила еще одного. Перед тем, как убежать, кто-то из пришельцев бросил в Муську копье и ранил ее в живот. Утаре шла по их следам три дня, пока не вышла к берегу огромного озера. Наверное, по нему нам пришлось однажды плыть. Следы беглецов там оборвались…

Пока нас не было, Туро, хвала Всевышнему, он серьезно не пострадал, уходил с Пальмой в лес, чтобы чужаки не смогли больше появиться внезапно. Хорошо, что сам догадался. Я понимал, следить за лесом теперь придется все время…

Глава 25

Та осень выдалась ласковой, спокойной, с ночными дождями и ясными днями. Посмотришь, бывало, в небо, облака плывут, чуть-чуть трогаются, солнышко далекое, мутное уже не греет, но редкие порывы ветерка еще обдают теплом.

Женщины-пастухи увлеклись собирательством даров природы. А как не увлечься, если в осинниках тьма грибов с оранжевыми шляпками, а по березнякам — с бордовыми, опята на пнях в дубравах хороводами, по оврагам в ельниках брусника бусами несобранная?.. Зайдешь в заросли лещины, чуть загляделся — тяжело стукнуло в лоб. Схватился, а ветка с орехами, качается тяжеленная…

Каждое дело — лишь следствие, всегда имеет причину. Люди, конечно, об этом обычно не задумываются, но появились у пастухов горшки и тарелки, а с ними и возможность сварить или просто хранить там что-нибудь из еды — стала тем камешком, от сдвига которого в горах случаются камнепады. Женщины научились готовить мясо с хреном, брусникой, орехами и грибами. Смело экспериментировали, увидев в растущих вокруг травах, кустах источники еды, они откопали и принесли в поселок корни дикой моркови. Принесли, чтобы мне показать…

С женщинами-горянками отношения складывались по особому: как только Уро перестал претендовать на безусловное лидерство, они стали поглядывать на меня иначе. Тано — мать Туро и та глазенками сверкала при встрече. Молодые, всегда втроем, вместе держались и Ата, по их решению стала той, кому прочие доверили искушать меня. Наедине со мной она робела, млела, когда наши руки случайно касались, а при подругах становилась дерзкой или делала вид, что такая. Однажды заявила:

— Лоло, хороший козлик все стадо покрывает!

Им было смешно, впрочем, и я улыбался, хоть и промолчал. Тогда поймал себя на мысли, что любовь к Утаре не дает мне желать по-настоящему кого-нибудь еще: вроде и кровь бурлит, и приятно вдруг прикоснуться, но если становится слишком жарко, сбегаю. Женщины понимают, наверное, почему, и смеются по-доброму…

Ата принесла морковь, чтобы получить мое одобрение — можно копать или нет? С моей стороны никаких ограничивающих табу не было. Просто, когда первый раз за грибами пошли, а до этого, как повелось, сложилось перед важным делом племенного масштаба, после фееричной дегустации всем поселком тушеного с грибочками мяса лесной козочки, я разрешил собирать только те, что сам знал, нагнав страху, описывая последствия употребления в пищу ядовитых, вроде поганок.

Мужчины, когда свободное время появлялось, ходили в лес за деревом. Я решил, что по снегу шастать туда незачем, предложил о запасах позаботиться пока ноги легкие — не вязнут и не скользят. Еще сумели натаскать под дюнку кучу глины. Весной обязательно понадобиться, а долбить мерзлую, по оврагам, будет не просто.

По моему календарю, пора бы и снегу выпасть, а легкий морозец разве, что ночью крался по земле, оставляя по утрам на поникшей траве иней. Уже несколько раз стадо куланов появлялось в пределах видимости. Они, конечно, не зубры, но заполнить мясом скакунов ледник было бы не плохо. Вот только льда там никогда еще не лежало…

Налил в миску воды, оставил у реки на ночь. С утра первым делом побежал посмотреть — замерзла ли вода в ней? Увы, не замерзла. Думал вылепить из глины формы, залить их водой и получить к утру генераторы холода для ледника. Оказалось, не судьба…

Подумал, что раз уж решил с глиной возиться, наделаю пока кирпичей для печки. Увлекся так, что неделя пролетела, как день. Работал бы еще, но с низкого белесого неба повалило лохматым снегом, быстро выбелив все вокруг и далекую лесную опушку. Позвал Ата с подругами и мальчиков. О Туро я уже много рассказывал, а второго звали Тухо. Стал снег катать, будто для снежной бабы. Им это занятие понравилось. Быстро загрузили в ледник с десяток снежных шаров и настоящую бабу вылепили. Поставили между домами. Уро, услышав смех, выполз из дома, походил вокруг «скульптуры», воодушевился так, что бросил с оружием ковыряться и на пару с Туном свою бабу лепить начали. Настоящую! Всем в тот день было весело…

* * *

Санта Клаус в небе и восемь оленей скачут в упряжке. Дед наряжен в красную шубу, штаны белые как его борода. Он весь лихой, с покрасневшим носом и безумными глазами, и олени тоже… Безумны!

Нет, нет мой друг, я пока, что не сошел с ума. Из прошлой жизни, там, в будущем знаю от английских ученых, что народы Севера, оленеводы, чтобы выжить ходили за стадами оленей и наблюдали. Однажды, обнаружив оленей пожирающих мухоморы, и увидев, что даже моча от такого животного востребована другими оленями, какой-нибудь мудрый чукча решил вкусить и сам оленье лакомство. Говорят, что тот оленевод и стал первым Сантой, улетевшим с оленями в небеса. А бело-красный наряд на небесном возничем символизирует чудесный гриб мухомор.

Ночь стояла ясная и морозная, когда мы с Утаре тайком ушли из поселка, взяв с собой только корзины наполненные мухоморами. Такая секретность объяснялась просто — ничто не должно обрушить мой племенной авторитет. А в успешном исходе задуманного предприятия я был не уверен. Вначале мы крались, чтобы не разбудить пастухов, потом, чтобы не спугнуть большое стадо куланов. Рассыпав неподалеку от отдыхающих животных грибы, вернулись, чтобы немного поспать. А с первыми лучами солнца, взяв луки, пошли к скакунам.

Наше угощение пришлось им по вкусу. А главное, отведав грибов, куланы, увидев нас, не побежали. Мне стало как то не по себе от мысли, что нам предстоит расстреливать из луков одурманенных мухоморами животных, но Утаре была далека от моральных издержек вселенца из будущего. Она стала стрелять, едва определила, что расстояние до целей позволяет не промахнуться. Пришлось и мне, правда, без азарта расстрелять десяток стрел. Стадо отошло не на много. Но те животные, что успели отведать грибов, никак не реагировали ни на нас, ни на смерть собратьев. Заметив одурманенную самку с детенышем, я прекратил стрелять и остановил Утаре, пришлось придержать ее за руку, она не услышала, хотя я и кричал: «Хватит!»

Меньше чем за пять минут мы смогли убить восемнадцать осликов. Это где-то около двух тонн уже подготовленного к хранению мяса. Для того, чтобы зимой кормить десяток взрослых людей достаточно. Секрет успешной охоты, пока, мы решили не предавать огласке. Отогнали стадо подальше в степь и оттащили убитых животных метров на сто от места бойни к поселку. Только потом пошли за помощью. На всякий случай я прихватил моток веревки.

Пастухи, увидев добычу, обрадовались. Никто из них не удивился. Наверное, успехи Утаре по снабжению поселка мясом стали восприниматься пастухами как само собой разумеющееся.

Ослица стояла все там же. Накинув на ее шею веревку, я потянул одурманенную самку на себя. В глаза кулана лучше было не смотреть. Никогда в жизни не видел таких зениц ни у людей, ни у животных. Черные, без зрачков, выпученные, они ничего не выражали. Разве, что — безумие…

* * *

Зимний день короткий, а вечера — долгие. Я заботился об ослице и ее детеныше. Отвел их после охоты в летний козий загон. Самка с легкостью могла бы его перепрыгнуть, а теленок не мог. Впрочем, она и не пыталась. Через пару дней после пленения уже брала сено из руки. Через неделю я первый раз подоил ее. Тано помогала советами. Едва определил пленников в загон, как услышал от нее первый:

— Не корми их…

Не кормил в тот день и ночь, увидев, что ослица легла, отнес в загон охапку сена и казанок с водой. Был у меня в припасах низкий с широким горлом литров на пять. Наверное, отходняк от грибочков у животного был тот еще: и пила из рук и сено взяла.

Долгие вечера я коротал с мужчинами-пастухами. Их женщины уходили к нам в дом, общаться с Утаре. Мы говорили о мире вокруг и о желаниях каждого из нас. Так вечер за вечером я старался сформировать в их головах устойчивое представление об успешной жизни по меркам того времени. Уро, Тун и мальчики с нетерпением ждали весны, чтобы отправиться в горы и добыть там как можно больше живых козлят. Мечтали о стадах, пасущихся на лугах поблизости.

Как-то мне в голову пришла мысль состричь с коз немного шерсти и попробовать прясть ее. Тогда, как обычно по вечерам я проводил время в компании мужчин-пастухов. Мысль о пряже и шерстяных нитках, а там и одежде так захватила мое воображение, что стоило больших усилий, досидеть и общаться пока в дом не вернулись женщины. За то с утра я состриг с мохнатых козьих животов немного шерсти. Был не уверен, но знал, будто немытую шерсть прясть проще, поэтому мыть ее не стал. Вместо прялки приспособил плетеную задвижку, веретено выстрогал и налепил глиняных пряслиц-грузиков разного веса. Нитка из комка шерсти тянулась действительно легко, трудно было работать веретеном в левой руке. Утаре минут двадцать смотрела на мои потуги, потом хмыкнула и подсев поближе, попросила дать ей попробовать. Как она разгадала, в чем у меня возникала трудность, не знаю, но она сразу, не пытаясь держаться только за кончик веретена, подвесила его через большой палец на нить и дело пошло веселее.

К весне мы смогли накопить приличный запас шерстяной нитки. Осталось только вспомнить, как вязать спицами или крючком, да попробовать их изготовить из дерева или кости. Только тогда пришлось столь важное дело отложить на несколько месяцев. Утаре порадовала новостью, что ждет ребенка. Не было никакого особенного утра или вечера, повода тоже не было. Я смотрел на журчащую в ледяных промоинах реку, когда услышал ее шепот:

— Лоло, у нас будет ребенок…

Конечно, я обрадовался. Решил, что как только сойдет лед с реки, поплыву назад, к соплеменникам. А поскольку планировал сделать это не с пустыми руками, ушел с головой в плавку бронзы.

Так кончилась моя юность.

_{Конец второй части}

Глава 26

Путешествие в одиночестве всегда возвращает человека в его прошлое или, напротив, побуждает грезить о будущем. Я не грезил, из своего будущего дословно восстановил в памяти рассуждения жены: «Удивительное дело, чем насыщенней и содержательней становится моя жизнь, — говорила она, — тем чаще я обращаюсь к воспоминаниям. По идее, мое настоящее „здесь и сейчас“ должно превалировать над далеким и полузабытым прошлым, или, по крайней мере, конкурировать с ним. Но все происходит наоборот. Прошлое, когда я смело зову его к себе в гости, приходит не только с печалью об ушедших годах, но и с бесценными подарками осознавания себя в настоящем…»

Удивительной она была и совсем не похожей на Утаре. А может, я так и не понял того многого, что могло бы сроднить их? Оптимизм, например. Как мне смешно было тогда слушать рассуждения о возможностях в сорок лет еще запросто выучить несколько языков, родить ребенка. Я думал, что ей уже не стать балериной, а мне капитаном дальнего плавания. В пятьдесят она говорила о ярких переживаниях духовных и интеллектуальных открытий, а я думал, что она уже не сможет родить. В шестьдесят она подтолкнула меня к строительству дома, а восьмидесятилетний юбилей с ее подачи я отметил прыжком с парашютом.

Вспоминая, я размышляю, что дают воспоминания мне? Вдохновение или печаль? Силу или разрушение? Я плыву по реке в свое прошлое, к людям, ставшим для меня родными, радуюсь, ожидая встречи, и тоскую, грущу, вспоминая свое возвращение домой после окончания войны.

Ноги сами несли с той встревоженной паровозными гудками и гулом сотен голосов станции скорее домой, в тишину лесную. Позвякивали на груди награды, а сколько было на сердце радости. Верил, что встретит меня Катюша, провожавшая, когда-то в армию, но почему-то переставшая писать уже с полгода как. Думал, что не доходят ее письма, уж слишком быстро мы двигались на Запад.

У сруба колодезного, от которого половина пути до дома, остановился в ольховой прохладе. Пил бы и пил, но холодной была водичка, губы смочил и обрадовался знакомому с детства вкусу. Намочив волосы, тронулся дальше.

Из-за сосен показались избы, как в зеленом дожде, стояли они среди берез и лип, в которые врывалось солнце и, рассеянное листьями, сыпалось на крыши, на траву и на плетни, обнятые разомлевшими лопухами.

На повороте к родительскому дому у колодца мы с Катюшей и встретились. Увидел ее большой, выпирающий живот и сразу о письмах недошедших понял, и такое все родное вокруг, простенькое, как проталинка, с которой раскрывается земля, чтобы зеленеть потом, и цвести, и пахнуть гречишными, липовыми и ржаными медами вдруг совсем обесценилось злостью и стыдом…

В километре от поселка Рыб загнал долбленку в прибрежные кусты и скрытно пошел берегом, размышляя, какие чувства мне принесет встреча с соплеменниками? Недавние воспоминания еще сдавливали сердце, но увидев на берегу копошащихся у лодки Тиба и Тина, все недавние тревоги тут же позабылись и сердце забилось радостно. Я побежал к девушкам, но быстро с поклажей за плечами и в руках у меня не получилось. За то рыбачки, увидев меня, припустили навстречу. Бросив под ноги корзины, я раскрыл соплеменницам свои объятия. Пришлось закрыть ладошкой Тина рот. Она стала повизгивать, а обращать на себя внимание земледельцев мне не хотелось. Над их поселком курились дымы, и кое-кто уже проснулся: сюда доносились голоса.

— Тише! Меня изгнали…

— Лоло идем! — прошептала Тиба и, подхватив корзину, свободной рукой подтолкнула меня в спину к поселку.

Вторую корзину взяла Тина и мы, молча, пошли. Река залила балку, и узкая тропа вела нас в метре от поверхности темного озера. Я шел с опаской. Не очень-то хотелось поскользнуться и оказаться в ледяной воде. Тиба то и дело подталкивала меня, посмеиваясь над моей неуклюжестью.

Вскоре тропа стала шире, и я увидел костер и мужчин племени у него. Той, Лим, Лют и Тошо — наши и Норх с Брехом из «лосей». Они заметили нас и побежали навстречу. Представив, как сейчас станет шумно, я остановился и вытянул руки, рассчитывая, что они поймут. Не поняли, но Тина, поставив корзинку, метнулась к ним и остановила Тоя. За вожаком остановились и другие, судя по удивлению на их лицах, они так и не смогли понять причины в происходящем. А я был рад. Даже когда ребра затрещали от их объятий…

* * *

Меня накормили лепешками. Пока я рассказывал соплеменникам о своей жизни в изгнании, показывал металлические орудия труда, Лило, тут же у костра, перетерла каменным терочником зерна в муку и, замесив тесто, вылила мучную кашицу на разогретый камень. Запахло хлебом! Я, уже позабыл, каким на вкус был хлеб в моей прошлой жизни, но вкус этой лепешки мне показался совершенным. Ел бы и ел…

Ребенка моей детской подруги, пока та готовила для меня, держала на руках Тиба. Малыш, замотанный в заячьи шкуры, спал. Мне хотелось расспросить Лило о ее жизни и ребенке, но мужчины племени уже успели оценить бронзовые топоры и ножи и бурно выражали свой восторг. Стало немного шумно…

Пришлось приступить к вручению подарков. Тою, Лиму и Люту я подарил и топоры и ножи. Другим мужчинам — только ножи. Получив подарки, они как-то сразу притихли. Кое-кто отошел от костра, наверное, чтобы никто не помешал радоваться…

Наступил черед женщин. Их радовать было приятнее. Бронзовых и медных проколок и иголок хватило на всех. И как-то не создавая очереди, им всем удалось обнять меня.

Потом, я рассказывал, как ходил в горы и как плавил бронзу. Как мог, объяснял, что такое — литейная форма… Женщинам стало скучно, и они разошлись по своим делам. Мужчины, напротив, внимали. Хоть мне и показалось, что понимают на самом деле они немного из сказанного.

Я достал сверток с мотыжками, развернул и передал одну Тою.

— Это мотыга. Надевается на палку вместо рогов животных, чтобы рыхлить землю. Как думаешь, Люди поменяют свое зерно на это изделие?

Той вертел в пальцах мотыжку и сопел. Потом, прищурив глаз, спросил:

— Ты поэтому вернулся? Хочешь забрать зерно и уйти?

Я не собирался сегодня начинать этот разговор. Но подумал: «Раз уж так все благоприятно складывается, почему бы не рассказать о своих планах прямо сейчас?..» Тем более, что мужчины у костра умолкли. Мой ответ интересовал их всех.

— Я вернулся, чтобы мы вместе ушли! Там, где я поселился, Рыбам будет лучше!

— Тут у нас есть все, только тебя не хватает… — Той задумался. Я молчал и вскоре вожак снова заговорил, — Почему ты решил, что мы пойдем с тобой?

По правде, Той меня удивил. Что-то изменилось в вожаке за год. Раньше он вряд ли задал бы такой вопрос, потому, что мыслил иначе и никогда по своей инициативе не искал аргументов, пытаясь найти решение. Наверное, Тоя изменило общение с людьми из племени земледельцев. Прошла зима, а у соплеменников есть зерно, которое они могли получить только от Людей, а те выраженным альтруизмом во времена моего шаманского прошлого удивить не смогли. Определенно Тою приходилось думать чаще…

И все же вопрос он задал правильный. Я сам его себе задавал не раз. Поэтому ответил Тою сразу:

— Только там я смог сделать топор, что подарил тебе и эти мотыжки, которые, я надеюсь, ты сможешь выменять у Людей на зерно. Там с нами живут козы, почти, как мои волки. Они дают молоко, мясо и шкуры. Еще там есть поле, которое я собираюсь засеять. Мы засеем вместе! Конечно, мы сможем там жить лучше и будем делать все для этого вместе!

Получилось у меня не так убедительно, как мысленно, когда представлял себе этот разговор с ним, но Тою понравилось то, что он услышал. Естественно, после того, как он согласился увести племя на новое место, возник вопрос, как унести все нажитое с собой? Я предложил начать делать лодки. Мужчинам идея плыть, а не идти пешком, пришлась по душе. Лют тут же засобирался в лес, а с ним вызвались пойти Норх и Брех. Я не удивился: они ведь тоже неплохо умели работать с деревом. Нашлись дела и у других мужчин. У костра остался только Той. Он, указав на сверток с мотыжками, снова меня удивил:

— Люди спросят меня, где я это взял? Что смогу им ответить?

Жаль, что разглагольствовать о коммерческой тайне не имело смысла, но была у меня другая отмазка, в те времена — безотказная.

— Ты покажи им инструмент и попроси за каждую мотыгу по той мере зерна, что они отдают с женщиной, когда она уходит к мужчине. Спросят, откуда? Скажи, что духи не разрешают тебе отвечать.

Той, наверное, пока меня не было, успел позабыть о запретах небожителей. Он посмотрел на меня с недоверием, потом улыбнулся и погрозил пальцем. Спустя мгновение лицо его омрачилось. Не иначе, как вспомнил он все мои предыдущие разводы. Определенно вожак Рыб поумнел. От таких мыслей я заерзал на бревнышке, но обошлось.

— Скажу… — пробурчал Той и прихватив сверток, направился к земледельцам.

Я не рассчитывал, что меняться он пойдет сегодня, но останавливать его не стал. Смотрел на широкую спину вожака, холмы, окутанные дымом (то земледельцы разводили на своем поле костры), скучное, хмурое небо и от того, что вернулся, переживал радость и одновременно почему-то тяжесть на сердце…

* * *

Вечер гнал по небу черные как ночь тучи и подметал потемневшую от влаги равнину, спотыкался о холмы и свистел, скатываясь в балку. Косой дождь хлестал струями раскисшую землю, взъерошенный ивняк и бурлящую желтую воду разлившейся паводком реки. Мой вечер проходил в одиночестве, раздумьях и дремоте под убаюкивающую дробь дождя. И не беда, что вода течет через бесчисленные дыры в крыше, а ветер дует через прохудившиеся стены — словом, обе эти стихии бесцеремонно встречаются у меня на спине. Я не в обиде на соплеменников. Нет, конечно… В моем жилище почти год никто не жил, а то, что никто не предложил мне разделить с ним место под своей крышей, так это от привычки: шаман спит сам.

Воспользовавшись старыми запыленными шкурами, я соорудил ближе к очагу нечто вроде навеса, чтобы хоть как-то защититься от сырости. Значительно больше забот мне доставляет холод. Сквозняк не дает нагреться воздуху. Я вспоминаю, что Тою удалось договориться с земледельцами об обмене зерна на мои изделия и новости от мастеров, будто свалили они дерево из ствола которого сделают большую лодку. Так Лют мне сказал. Засыпаю и даже успеваю увидеть во сне, как иду под дождем по лесу. Загремело что-то над головой, и я вздрагиваю, просыпаюсь, и некоторое время бессмысленно смотрю широко открытыми глазами на темные гнилые шкуры у меня над головой. Снаружи по-прежнему слышится мерный шум дождя, а ветер в щелях то свистит, то утихает, будто делает вдох и выдох.

Глаза мои закрываются, чтобы через какое-то время открыться уже от страха. Я почувствовал чье-то присутствие и будто, что-то холодное прикоснулось к моей щеке. Хоть и вздрогнуло от испуга сердце, но хорошо, что она ничего не заметила. Носик Лило слегка покраснел, глаз под мокрыми ресницами вообще не было видно. Если она и привлекала раньше мое внимание, то вовсе не какой-то красотой, а сейчас в этом лице было что-то страдальческое и по-детски беспомощное: и хотя Лило повзрослела, стала матерью, она почему-то напоминала мне маленькую девочку, плачущую от того, что осталась одна, напуганную зыбкими тенями и непонятным шумом. Я обнял ее за плечи. Она повалила меня на пол и устроилась под боком, положив головку на мою грудь.

Все так же льет дождь, над раскисшей землей воет ветер. Лило успокоилась, греет мой бок и тихо посапывает. Я снова засыпаю, чтобы тут же проснуться, едва почувствовал касание ее тонких пальцев там, где никак не ожидал…

Глава 27

Эта осина простояла века, пока в нее не ударила молния. Совпадение, случайность или так всегда случается, когда дерево загорается от разряда в тысячи вольт? Я не знаю и сейчас, но та осина выгорела вдоль средины двадцатиметрового ствола. А в метре от земли огню почти удалось пережечь ее, поэтому Люту и его компаньонам было не трудно свалить дерево на землю. Если бы не молния, то как взяться за рубку и пиление того ствола я представить не смог бы. Наверное, чтобы свалить такую осину, им пришлось бы работать месяц или два…

Лют сделал топором отметину, разделившую дерево на две заготовки и неспешно, спиливал и рубил ветки, очищая ствол, а мужчины-Лоси, рубили древесину по его разметке. Они работали месяц, но в итоге племя получило две лодки. В той, что больше, позже, поплыли двенадцать человек. Лодка рядом с другими долбленками действительно казалась огромной. Лют, будто сомневаясь, что такую громадину заставит двигаться один человек, сделал десяток весел к ней. Когда поплыли всем племенем, в ту лодку сели все Лоси и из наших — рыбачки с детьми. Поначалу они гребли не дружно и плелись последними, но когда приноровились, стали плыть первыми. Шли ходко и часто останавливались, чтобы подождать нас. Ждали со смехом и шутками.

* * *

В ту ночь, когда Лило пришла ко мне вся в слезах, я не смог ей отказать. Но уже с утра раскаивался в этом. Пошел посмотреть на осину, что свалили «корабелы», Лило за мной увязалась. И так до отъезда: куда я, туда и она.

— Лило, когда родился твой ребенок? — спросил, чтобы она вспомнила о том, что стала матерью и может, вернулась к младенцу.

Она все поняла, загрустила, конечно. Скорее от того, что пытаюсь избавиться от нее, но все же ответила:

— Тиба кормит. У нее тоже появился ребенок. У меня молока мало, — объяснила и пожала плечами, мол, не знаю, почему?

Тогда я переживал еще и о Тошо. Не знал, как парень отнесется к тому, что Лило покинула его. Оказалось, что он сам не промах: Запал на мою Тиби. Ай да «бабушка»! По местным меркам она, конечно, была очень взрослой женщиной, но все так же красива и сексуальна по меркам будущего. И слезы Лило проливала как раз по этой причине, как выяснилось.

* * *

Люди-земледельцы в поселок Рыб не ходили. Той и Лим носили им иногда мясо, когда удавалось подстрелить в лесу крупного зверя. Расспросил Тиба, вопрос задал как-то утром, встретившись с ней у племенного костра:

— Рыбы много?

— Много…

— Людям носишь?

— Сами ловят…

Часто сидел на своем любимом месте, откуда и поселок Рыб и домики Людей видны как на ладони, наблюдал. Действительно, с утра многие из них уходили к полю и ковыряли своими мотыгами (теперь и моими) целину, жгли на земле костры, а кое-кто, будто не замечая, что вода ледяная, лез в реку и ставил сеть.

Тогда я и подумал, что раз Тиба умеет плести сети, то, может, сможет и связать что-нибудь из тех шерстяных ниток, что мы напряли зимой с Утаре? Сходил на «склад», то хранилище, где когда-то застукал Лило и Тошо, занимающихся любовью, нашел там обрывки веревки и моток длиной. Дождавшись вечера, подсел к Тиба-трава и как мог, объяснил, чего от нее хочу. Женщина задумалась, веревки забрала, а через два дня принесла что-то вроде циновки размером около квадратного метра. Свое изделие она принесла вечером, когда народ общался у племенного костра, женщины варили рыбу. Нея, пришлая из племени Лося весь вечер ту циновку из рук не выпускала, а через неделю пришла к костру в длинном пончо, свитым из веревок. Надела она его через голову, а на поясе перевязала кожаным ремешком, на котором по обычаю их рода-племени висели глиняные фигурки людей и животных — тотемы.

Новая одежда понравилась всем. Весеннее солнышко днем уже пригревало сильно и тело под шкурами потело и чесалось. Поутру почти все соплеменники отправились к зарослям ивы рубить ветки. Я уже успел позабыть, с каким трудом в племени делалась веревка. Мы с Утаре стали использовать для этой цели стебли крапивы. Я как-то вспомнил сказку Андерса Ганса «Дикие лебеди». В ней девушка Элиза плела для братьев, превращенных колдуньей в лебедей рубашки именно из крапивы. Собрали мы ворох той травы, оборвали веточки с листиками, оставили только стебли. Их на камне деревянным валиком раскатали, и волокна стали легко отделяться друг от друга. Усилий и времени на получение сырья, чтобы свить веревку затратили немного, если сравнивать с необходимостью потратить неделю на вымачивание ивовых прутков, а потом тяжелой и нудной работой по размочаливанию их на камнях. Чем соплеменники и занимались, пока корабелы возились с лодками. Уж очень всем хотелось получить легкую и удобную одежду. Жаль, что крапива в балке еще не выросла. Показал бы им тогда, как можно проще сделать веревку…

* * *

Мы отплывали скрытно, темной ночью, когда до восхода Солнца еще оставалось пару часов и яркие звезды помигивали высоко в черных колодцах-разрывах на облачном небе.

Несколько дней соплеменники, таясь от земледельцев, носили к новым долбленкам шкуры и посуду, запасы кремня, сети и одежду. Вечером накануне исхода, отнесли к лодкам зерно и, уложив кожаные мешки на дно самой большой лодки, накрыли их шкурами. Потом принялись загружать в долбленки другие, подготовленные к погрузке вещи. Закончив, вернулись в поселок и зажгли костры. Жарили на камнях и варили в горшках рыбу, шумели больше обычного, но не долго. Все понимали, что объяснить земледельцам решение уйти с насиженного места будет не просто, поэтому и старались в меру пошуметь, чтобы уснувшие чуть позже соседи, крепче спали и никто не смог заметить исход Рыб.

Тишина ведь разной бывает! Перед грозой, когда вдруг все вокруг умолкает, даже ветер и после, когда сверкает пестрыми боками радуга и все живое вокруг, наверное, любуется какое-то время на небесное чудо в безмолвии. Мы шли тихо, всего лишь не мешая миру вокруг шуметь: Реке, ивам, ветру и филину. Но когда мы уже рассаживались по лодкам, на небо выкатилась Луна и все тут же обратили внимание на юношу из племени Людей. Он стоял рядом с моей сестренкой и намеревался занять место в одной из долбленок. Вот тогда и стало тихо по-настоящему. Тревожная тишина оглушила меня. Я слышал стук своего сердца и дыхание. Рука потянулась к топорику, висевшему на поясе. Взволнованно заметались вокруг тени. Я отступил на пару шагов. Может, не я один тогда хотел избавиться от Муша, так звали того паренька, но сестренка предчувствуя беду, воспользовавшись моим замешательством беззвучно бросилась тому на шею, обняла, прикрыв собой. Я вспомнил Утаре и улыбнулся, подавляя последствия адреналиновой атаки, полез в лодку.

* * *

Мысли о том, что скоро увижу Утаре согревали меня холодной ночью и зябким утром. Слушая, как плещется за низким бортом вода, хлюпанье весел, я на какое-то время проваливался в сон, ненадолго, просыпаясь от тех же звуков, чтобы спустя несколько минут задремать снова. Вдруг, в воздухе, пахнущем водой и весной, потянуло тревогой. Весла перестали бить по воде, и женские голоса умолкли, я слышал лишь трескотню оляпки. У нас, в будущем, эту белогрудую птичку называли водяным воробьем. И спать захотелось еще сильнее, но почему то сердце замерло на какое-то время, стало трудно дышать, я открыл глаза и понял — что-то случилось. Той приложив козырьком ладонь ко лбу что-то высматривал на левом берегу, а неудавшийся заяц — Муш теребил пальцами древко копья.

Привстав на коленях, я попытался рассмотреть что-нибудь за широкой спиной Тоя, и чуть было не свалился в воду, когда совсем рядом, в заливчике, у тихой, пенившейся воды увидел человека.

Чужак стоял на берегу у самой кромки, широко расставив ноги, и обеими руками держал большой серый камень. Наверное, ему было тяжело. Юноша выглядел истощенным и что бы облегчить ношу, упирался локтями в живот, слегка отклонившись назад. Мне стало понятно, что зла нам он не желает. Даже если бы и захотел, то вряд ли смог бы бросить в нас вой снаряд. К тому же, то, что мне показалось камнем, Тою определенно виделось иначе. Вожак достал из-под ног подкопченную тушку гуся и поднял за шею над собой. Парень в ответ энергично закивал и, положив камень у ног, полез на песчаную кручу, испещренную птичьими норами.

Только когда Той затащил камень в долбленку, оставив на берегу десяток гусей, я понял, что мы обзавелись солью. И тут же взбодрился, высказался, что, мол, было бы неплохо поменяться еще раз. Увы, от парня к тому времени след простыл. Но нашего вожака это обстоятельство не смутило. Дождавшись другие лодки, он стал командовать, обращаясь то, к Лиму, то к Тиба. Вскоре на берегу выросла кучка из шкур, посуды и каменных орудий труда. Предложив все это на обмен, мы причалили к другому берегу и стали ждать.

Устроившись на мягкой клеверной подстилке подбиравшейся почти к краю берега, я снова задремал, и чуть было не пропустил появление чужаков. Увидел их сверкающие из-под накидок белизной зады, когда уже двое мужичков взбирались на кручу, чтобы передать третьему наши дары. Вскоре они все утащили, и мы снова стали таращиться на темную воду реки.

Прошел час, может, больше, но не намного. Правда, ожидания мне хватило для того, чтобы начать внутренне посмеиваться: «Развели нас как котят!»

Я только собрался сказать об этом Тою, как на круче появился новый персонаж. Он был хорошо сложен, с квадратными плечами, прямой спиной, густой шапкой черных курчавых волос и небольшим, выпирающим из-под меховой накидки животиком. Он помахал нам рукой и тут же его мелкие соплеменники стали бросать к воде куски соли.

Я бы предпочел поплыть и пообщаться с чужаками. Никто из племени судя по их расслабленному виду об этом не помышлял. Успокоился и я. Когда бродячие купцы ушли, мы переплыли реку, забрали соль и направились дальше, вниз по течению. Я вспоминал рассказ «лосей» о береге, за которым тянулась цепь высоких дюн, поросших редкой жесткой травой и осокой, покрытой налетом соли. Наверное, встреченные нами люди зимовали там, среди болотистых солончаков? Теперь уже наверняка узнать это невозможно.

Мы добрались к новому месту без приключений. И событий запоминающихся не случилось. Разве, что очень меня удивило отсутствие людей на Большом озере. Я все гадал, как нам проплыть его не привлекая к себе внимание рыбаков и даже сославшись на волю духов, заставил соплеменников вооружиться. Мы никого не повстречали, и мне жаль, что тогда меня это обстоятельство не обеспокоило.

Глава 28

Друг мой, что ты знаешь о любви? Не отвечай, позволь старику пофилософствовать. Все мы наивно полагаем, что знаем об этом состоянии все, «о ней все сказано…». А я глубоко убежден, что знаем ровно столько, сколько о происхождении Земли и человека. Мы только думаем, что знаем, а на самом деле лишь догадываемся, предполагаем. Если бы знали, что такое любовь, как должен поступать человек, когда ему кто-то нравится, какие должны быть вообще взаимоотношения между влюбленными девушкой и парнем, мужчиной и женщиной, мужем и женой, если бы мы знали все это — насколько счастливей стал бы человек! Эх…

Тогда, плывя по реке, я думал о Лило и готовился встретить Утаре. Мне, признаюсь, было не по себе. Может, жгучий стыд душил? Нет, конечно. Я давно утратил способность переживать такие эмоции, хотя часто огорчался, что в теле Лоло гормональный коктейль как-то по-особому бушует, будоражит кровь, и порой, совладать с этими гормонами было не просто.

Я твердил себе, что хватит думать об этом! Умничал, рассуждая о том, каким человек сам себя представляет, каким его знают другие, каков он наедине с собой, каким бы он хотел быть и каков он на самом деле, — последнее почти никому не ведомо…

В ту ночь, когда Лило пришла ко мне я услышал от нее признание в любви. Любит…думал я, не испытывая от этого особой радости, напротив, ощущая перед ней неясное чувство вины и молчал. Она вся была — ожидание. Еще мгновение — и она станет самой счастливой на земле или этот момент отодвинется на неопределенный период, а возможно, и навсегда. А счастье — это, как ни странно, был я. Тогда мне захотелось обнять ее и прижать к себе, хотелось, чтобы ей было лучше, чтоб ей было хорошо.

Плыть оставалось совсем недолго. Я надеялся вскоре увидеть Утаре и сокрушался, что для Лило все вдруг снова измениться. Я представлял, как она, затаившись зверьком, будет плакать, тихо, совершенно безмолвно. На душе было скверно…

Низкое серое небо засеяло мелким дождиком. Показался долгожданный холм у воды. Над жилищами пусто, не горят костры, не дымят очаги. Тихо вокруг, только плещутся о воду весла. Сердце забилось бешено и нервно. Не дожидаясь пока долбленка причалит к берегу, я прыгнул в ледяную воду. Добрел по пояс в воде до суши и побежал к нашему с Утаре дому.

Шкуры, посуда, вяленое мясо и сушеные травы исчезли, но прикопанные у стен вино и кое-какие инструменты остались нетронутыми. Значит Утаре не ушла сама! Кто-то, чужие напали на поселок! В какой-то мере тогда меня обнадежили отсутствие крови и относительный порядок в поселке. Хотя, мысли сменяли одна другую самые скверные…

Когда я вышел из жилища соплеменники уже были на берегу. Той надевал кожаный доспех, охотники проверяли луки. Они все сами поняли. Да и как не понять — так много жилищ, а вокруг — ни души!

— Угли в доме давно остыли. Мы не станем спешить. Нужно устроить женщин и детей, потом пойдем искать следы.

Той услышал, хоть голос меня подвел, сорвался, и я практически прохрипел, озвучивая свои мысли. Он кивнул, и соплеменники стали разгружать долбленки. Я смотрел на бородатого вождя и видел его не таким, как раньше — большим и сильным. Сейчас он мне показался тонким и уставшим. И в тот день я понял, что произошло со мной, — я постарел. Вот так, внезапно. Ведь быстрее всего старишься, когда остаешься один. Мир изменился, точнее — вдруг изменился я.

Задымили в чумах очаги, запылал на дюне племенной костер, и мне показалось, что где-то неподалеку заблеяла коза. Я отложил кинжал и точило, вышел из жилища. Дождь закончился, но Солнце по прежнему пряталось за серыми тучами, белело за ними словно бельмо на глазу и совершенно не грело. Порывы холодного ветра царапали шею и грудь. Поежившись, я направился за поселок к горам. Едва вышел за сенник, как увидел вдали стадо — темное пятно на пожелтевшей земле и маленькие фигурки людей. Сердце от радости чуть из груди не выскочило. Я припустил навстречу пастухам и не сразу заметил Лима и Бреха, бегущих за мной. Нужно было остановить их сразу же, как заметил. Пастухи испугались и, бросив на землю тюки и корзины, оставив стадо без присмотра, трусливо бежали от всего трех мужчин! Меня они, наверное, не узнали. Я выкрикивал их имена, и хвала Всевышнему, Туро узнал мой голос.

Встреча с пастухами не принесла радости. Утаре среди них не оказалось. Я понял, что не увижу ее, едва они побежали, испугавшись «чужаков». Уро прятался за женщинами, чтобы не отвечать на мой пронзительный взгляд. А неприязнь к нему я тогда скрыть не смог. Как мог он оставить Утаре одну?! Ко мне подошел Туро и, взяв за руку, спросил:

— Утаре вернулась?

— Нет, — ответил я и, подавив гнев, разрывающий грудь, спросил — Что случилось?

Вчера, позавчера и завтра горцы не знали. Они говорили, когда речь шла о вчера — было светло или темно и — будет светло, когда подразумевали — завтра. Туро поведал, как сумел о том, что вчера ближе к вечеру Утаре вернулась в поселок без добычи и взволнованная. Она собрала горцев и рассказала, что в лесу видела много чужаков. Собрав ценное имущество, горцы отогнали в степь стадо, а Утаре с волчицей вернулась в лес. Племя переночевало в степи, греясь теплом от животных, а увидев над поселком дымы, горцы решили вернуться.

Выслушав историю Туро, я подошел к Уро, оглядел его с ног до головы, потом с головы до ног, опять посмотрел в глаза. Он стоял, уныло спрятав голову в плечи, уставившись под ноги.

Надо ли заставлять человека лгать, когда ты все сам заведомо знаешь? Недолгое, но выразительное молчание, после которого я бросил последний уничтожающий взор на вожака горцев подействовали. Он вдруг отважно вскинул голову и сразу стал большим, уверенным в себе и неприступным.

— Утаре твоя женщина. Женщина вождя! Она сказала, Уро сделал… — ноздри его трепетали, глаза метали молнии, — Уро пойдет в лес, найдет чужаков и всех их убьет!

Мне пришлось бежать за рванувшим вдруг к лесу великаном, чтобы остановить его. Потом еще и уговаривать подготовиться к мести и пойти всем вместе.

Резкие порывы ветра утихли, и снова захлестал весенний дождь. Уро постоял какое-то время недвижимо, как изваяние, не обращая внимания на пляшущую под ногами воду, обдающую брызгами его чуни и крупные капли, стекающие по лицу, и посмотрел мне в глаза, грустно и горько…

* * *

Следы чужаков мы искали недолго. На поиски Утаре со мной отправились все мужчины нашего племенного союза. Туро и тот увязался. Всего нас было двенадцать — по меркам того мира большой отряд! Сырые дорожки-бороздки на рыжей подстилке из дубовых листьев, будто кто-то шел шаркающей походкой, еще были отчетливо видны. Будь я один, наверняка обнаружил следы раньше и, наверное, смог бы представить, что происходило в лесу вчера, но то будь я один… Норх и Брех из племени Лося обнаружили тропу чужаков и громкими криками известили об этом остальных преследователей. Собравшись вместе, мы побежали вдоль разворошенной листвы, не заботясь о скрытности. Наверняка пришельцы успели уйти далеко.

Когда над лесом закружили сырые сумерки, мы обнаружили холодное кострище. Я закричал, чтобы все оставались там, где стояли и, убедившись, что соплеменники меня поняли, сам стал кружить по округе, вглядываясь в землю. Вскоре на опавшей листве у дуба-великана чуть в стороне от углей я увидел кровь. Она успела высохнуть, потемнеть, но все равно мне стало понятно, что лежавший тут человек — не жилец. Можно сказать, что он истекал кровью, пока его соплеменники грелись у костра. А рядом листва тоже была примята, почти так же, как и окровавленная. Тут тоже кто-то лежал… Я верил, что Утаре и боролся с желанием тут же продолжить преследование.

Сумерки сгущались, и я знал, что очень скоро лес погрузится в зловещую черноту. Мои соплеменники уже разбрелись по округе, собирая валежник, Той «колдовал» над кострищем, пытаясь развести огонь.

Пока перекусывали вяленой рыбкой и не менее твердыми лепешками, я поделился с соплеменниками своими догадками. Что, мол, один из чужаков истекает кровью, а Утаре, наверное, с ними. Объяснил, почему я так думаю. Соплеменники молчали, работая челюстями, а потом и вовсе вповалку завалились у костров спать. Тогда мне пришла в голову мысль, что раз чужакам для ночевки хватило одного костра, то их меньше, чем нас.

Мне не спалось. Я ушел в лес, в темноту настолько густую, что казалось по ней можно плыть, разводя руками, как по реке. И не было над головой неба, потому, что сквозь темень ни звезды, ни Луна не могли проклюнуться. Обычно в такую ночь хорошо спиться, только не мне и не тогда…

Прислонившись спиной к дереву, не обращая внимания на сырость, я сидел и вглядывался в темноту, пока незаметно для самого себя погрузился в сон. Спал я без сновидений, пока влажный шершавый язык не прошелся по моей щеке и подбородку. Пальма поскуливала и все норовила забраться на колени. Я провел ладонями по ее боку, шерсть волчицы была спутанной и тяжелой в корках из грязи и, как я догадывался, засохшей крови. Уже у костра я смог рассмотреть десятки колотых и резаных ран на ее морде, спине и боках. Хвала Всевышнему, чужаки смогли испортить волчице лишь только шкуру. Я улегся у одного из костров, Пальма устроилась рядом и быстро уснула, разомлев от тепла и моих поглаживаний. Сам я спал плохо, мерзла спина, а я старался не шевелиться, чтобы не потревожить волчицу.

Серое мрачное утро не сулило облегчения. Холод пробирал до костей, не спасал даже теплый плащ. Я растолкал Тоя и Люта, они стали будить остальных. Собрались быстро. Затушив костры мочой, мокрыми листьями и ногами мы отправились по едва заметным следам.

Нам не везло, погода портилась на глазах, с каждой минутой. Сгущалась темнота. Пошел мокрый снег, который быстро запорошил наши плащи и следы на земле. Злобный ветер тем временем становился все сильнее, крупные хлопья снега били в лицо. Мне захотелось завыть по-волчьи от отчаяния и безысходности. В этот момент я почувствовал на своем плече руку. Брех подтягивал меня к себе и кричал:

— Мы нашли следы!

Наверное, раненный чужак не смог идти сам, и его товарищи срубили несколько деревьев, чтобы сделать волокуши. От пеньков осинок тянулся едва заметный след. Воодушевившись увиденным, мы побежали вдоль запорошенной снегом тропы. Вскоре и ветер почти совсем успокоился, и рассвет вдруг стал ясным и чистым. Лишь бледно-розовый туман потянулся с низин, время от времени пряча след чужаков у наших ног.

Тропинка, которая вела нас по лесу, вдруг исчезла в густых зарослях подлеска. Солнце уже садилось за деревья, когда мы, наконец, выбрались из колючего кустарника и увидели бескрайние серые воды озера и чуть левее за молодым ельником дым от костра. Я ласково погладил рычащую волчицу. На ее лапе и груди кровоточили глубокие царапины, но похоже, Пальму они не беспокоили. Волчица тоже хотела отомстить чужакам. Как и я…

Сбросив на землю плащ и сумку с припасами, я втащил из ножен кинжал и топорик из-за пояса. Той развернул шкуру и достал свой макуатль, мужчины — Рыбы и Лоси надевали на луки тетиву, а горцы ожидали, опираясь на копья с кремневыми наконечниками. Лют щелкнул тетивой, проверяя натяжение и не сговариваясь, словно по сигналу, все мы пошли к ельнику.

Я не обращал внимания на соплеменников, но сам старался двигаться предельно осторожно, крадучись. Чем дальше мы заходили в ельник, тем тише становилось вокруг, как вдруг отчетливо стали слышны треск горящего костра и тихие голоса у него. Может, нам стоило договориться о каком-то знаке к началу атаки или о том, чтобы вначале понаблюдать за чужаками, но случилось, что их голоса и стали тем самым знаком, услышав который, Уро взревев, побежал вперед, а мы за ним.

Я видел перед собой спины соплеменников и подумал, что глупо бежать за ними. Резко принял вправо и направился к воде, на случай если кто из чужаков побежит к своим лодкам. А что лодки или лодка должны быть, где-то на берегу я не сомневался. И оказался прав.

Мутная вода озера торопилась куда-то, пенилась и приплескивалась о крутой бережок там, где водяные заросли по какой-то причине отступили и обвалившийся берег сформировал заливчик метров на десять врезавшийся в береговую линию. Длинная долбленка лежала на берегу вверх днищем. Едва я присел на влажное дерево, чтобы перевести дух, как увидел выбегающего из-за елей чужака. На нем была накидка из шкуры, а в руках — копье. Он появился так внезапно, что рассмотреть его толком я не сумел, но когда бросил в него топор, смог увидеть, будто что-то вмиг приблизило его худое лицо, глаза — бледно-зеленого цвета наполненные ужасом или отчаянием. Дикарь все же каким-то чудесным образом успел отбить летящий в него топорик древком, но поскользнувшись на мокрой траве, упал. Второго шанса выжить я ему не дал. Бронзовое заточенное лезвие моего кинжала легко вошло в шею, чуть вздрогнуло, передавая в кисть сопротивление шейных позвонков. Он пытался подняться и даже смог подтянуть под живот колени, но я ударил его массивной рукоятью кинжала в голову и бросился к топорику, упавшему куда-то в прибрежный тростник. В тот момент, почему-то меня очень сильно взволновала вероятность потерять столь ценную в этом мире вещь. Увы, одно из первых своих изделий я так и не смог найти. Мысль о судьбе Утаре мешала, да и вода была еще очень холодной. Смирившись с утратой, я побежал в направлении по-прежнему дымящего костра чужаков.

Буйным пламенем полыхал огонь, распространяя сладковатый запах подгорающей плоти одного из пришлых павшего у костра. Горела его рука, угодившая в пламя. Его соплеменники лежали тут же, а мои, почему то столпились у могучей ели. Едва я появился, поднявшись по пологому склону от озера, как все они обернулись, и как-то странно стали смотреть на меня, то ли с жалостью, то ли с испугом. Что-то кольнуло в груди, потом обрушилось с пониманием утраты близкого человека. В глазах соплеменников я увидел правду и тут же смирился со смертью Утаре. Но Той, не дал мне подойти ближе, выскочил из-за спин воинов и не говоря ни слова стал теснить назад, к костру. Я увидел как блюет у могучих корней дерева Уро и понял, что там, за стеной из соплеменников находится что-то ужасное, от чего вожак хочет меня оградить. Оттолкнув его, я закричал и, не помня себя, кинулся через пламя, потом яростно работая руками, ногами, локтями и головой через заслон из соплеменников, чтобы, наконец, увидеть подвешенное на толстой ветке освежеванное безголовое тело. Поначалу, я даже удивился — ну, висит какая-то безногая туша. Добыли охотники себе на обед зверя…

Я вижу, что тебе и так не по себе? Стоит ли продолжать?.. Представь, что я пережил тогда, когда понял, что пришлось пережить моей Утаре?! Именно тогда и мелькнула у меня в голове черной молнией мысль, эта ужасная, чудовищная, стыдная теперь мысль, о которой в нашем обществе лучше никому не рассказывать — я захотел найти женщин этих чужаков и предать их мучительной смерти.

Глава 29

В другой жизни, там, в будущем я пережил многих, с кем судьба меня сводила и разводила. Видел, как они угасали и уходили в иной мир. Обычно это происходило внезапно и мне хватало одного взгляда для понимания — Всевышний оставил им совсем немного времени, может, три месяца, а может — полгода. Кто-то сдавался сразу, ложился в постель и ждал своего конца, кто-то изводил близких и врачей, рассчитывая на помощь. Я же нажил немало недоброжелателей, говоря им правду: «Молитесь, терпите, сражайтесь и снова молитесь!»

И хоть сам я не отличался от прочих глубокой религиозностью, но всегда, когда был счастлив, благодарил Бога, Вселенную, Небо, щедро делясь с миром своей радостью и в беде — верил, что если сделаю все, что смогу, Он мне поможет. А перед смертью вычитал и сумел уяснить для себя, да, что там уяснить! Весь мой жизненный опыт свидетельствовал: «Все хорошее, что есть у человека — от Бога, плохое — от самого человека!» И еще об искушении: будто дьявол нас всегда искушает, но власти над человеком он не имеет, а Всевышний властен над всем и всеми. Будь разумным и когда увидишь, что пребываешь в искушении, молись и справишься.

Наверное, тогда, ослепленный гневом, вместе с потерей Утаре я потерял и разум. И хоть не я первым предложил поплыть и найти поселок чужаков, но и не воспротивился, когда сделать это предложил Той. Его тоже можно понять и оправдать, ведь когда то с берегов этого озера Рыбы в ужасе бежали от дикарей-людоедов. Хотя о чем я?! Все наши беды начинаются, когда мы, так или иначе, прибегаем к оправданию…

То, что осталось от Утаре, соплеменники сожгли. Выкопав небольшую ямку, насыпали туда немного пепла и обожженных костей, положили сверху обломки ее лука (дикари сломали его) и несколько стрел. Я с отчаянием в сердце наблюдал, не принимая участие в этом ритуале, пока Той не напомнил мне о том, что я — Говорящий с духами. Немного подумав, ответил ему, что нужно найти большой камень и принести его сюда. Вскоре Уро, Тун, Туро и Тухо притащили пудовый гранитный валун. Потом появились Норх и Брех, тоже с камнем, но чуть поменьше. Той, Лим, Лют и Тошо принесли в руках небольшие, с кулак окатыши. Наверное, они набрели на галечник.

Под одобрительные кивки соплеменников я выложил из камней для Утаре надгробие. Едва закончил, как из леса с пустыми руками вышел Муш. Жених моей сестренки выглядел смущенным. Соплеменники смотрели на него с неприязнью, и я догадался, что парень струсил. Он не сражался вместе со всеми.

— Где твое копье? — спросил Той, нарочито спокойно, даже ласково.

Муш, развернувшись в пол оборота к лесу, указал рукой на ели и невозмутимо ответил:

— Там. Я гнался за женщиной чужих, но вдруг на меня напала твоя волчица, — он словно, обвиняя, нацелил на меня палец, — я не стал ее убивать, решил, что ты сам можешь сделать это, если захочешь. А ту женщину вместе мы поймаем быстрее.

Мое сердце радостно забилось, ростки надежды тут же проросли уверенностью — Утаре жива! Ведь действительно: в какой-то момент волчица исчезла из моего поля зрения, не было ее и во время короткой схватки с чужаком! И хоть я не стал присматриваться к телу, висящему на ветке, но тогда все вдруг стало на свои места: какой смысл убивать, способного самостоятельно передвигаться пленника, если раненный, скорее всего, отдал концы?! А почему соплеменники решили, что дикари умертвили именно Утаре? Может, умерший дикарь был женщиной?..

— Утаре! — закричал я и бросился в ельник.

Бежал и слышал за собой топот ног, а потом и голоса соплеменников, выкрикивающих имя любимой. «Я снова боду разговаривать с нею. От одного этого сердце замирает» — думалось мне, и от этой мысли душа затрепетала, а ноги вдруг стали ватными. Я больше не мог бежать и чудом не свалился сразу. Удалось прежде присесть и только потом упасть на влажную подстилку из опавшей хвои.

* * *

Можно ли назвать счастье каким-то другим словом? Можно, оно есть, и очень простое! Тогда, этим другим словом была Утаре. Прейдя в себя, обнаружил, что лежу там же, где и упал, но голова моя уже была на коленях любимой, пальцами она ерошила мои волосы и улыбалась. Ее правый глаз заплыл синевой, но мне это не мешало любоваться ею. Заметив, что я открыл глаза и смотрю на нее, Утаре тут же прикрыла подбитый глаз ладошкой.

— Я думал, что больше никогда тебя уже не увижу, а ты прячешь от меня лицо и не даешь насмотреться, — сказал, чтобы она не смущалась. И тут же услышал в ответ:

— Ты у меня хороший, ты у меня умный, ты самый красивый и сильный…

Треснула под чьей-то ногой ветка и я увидел смущенных нашими откровениями соплеменников. Все они стояли рядом, кто в метре, а кто в двух. Пришлось вставать и делать вид, что все хорошо, что будто и не было ничего.

Мы оттащили трупы чужаков в овражек, поохотились, добыв тощую лань, потом до ночи жарили у костров мясо. Я позволил себе коснуться весьма деликатной темы, особенно с учетом того, чем мои соплеменники были заняты у костра. Я спросил, обращаясь сразу ко всем:

— Кто первым решил, что чужак на дереве и есть Утаре?

Ответил Той:

— А сам ты, что подумал?..

Всем им вдруг стало смешно, даже Утаре. Отвечать Тою, что либо желание у меня пропало.

С утра Той с Рыбами и Лосями испытали долбленку и вожак сообщил о своем решении свершить акт мести озерным людям. Меня он в компанию не зачислил, мол, с Утаре все хорошо, да и кому-то все равно нужно вернуться в поселок к женщинам и детям.

В прошлой жизни, в будущем я часто слышал, что будто бы месть — блюдо, которое подают холодным. И даже как-то задумывался об этом. Помниться, что народная молва приписывала авторство на столь туманное изречение Сталину Иосифу Виссарионовичу. Почему именно холодным? Кому подавать? Себе или кому то еще? В какой момент это следует делать: на закуску, на десерт или в качестве основного блюда?

Куда лучше то же понимали итальянцы с их вендеттой. Продуманная, расчетливая, изощренная, неотразимая, чтобы все догадывались, кто ее совершил, но ничего доказать не могли. Месть — это блюдо, которое готовится для двоих: истцу — как небесная амброзия, ответчику — как кость в горло. Кроме того, есть ведь и окружающие! Кто не дурак, тот сразу смекнет: такого повара задевать не стоит!

Пока мое блюдо остывало, желание мстить развеивалось само по себе. Последний раз так случилось в другой жизни, когда пришлось отсидеть. Ведь были и те, кто решил, что лучше стучать, чем перестукиваться. Я знал их имена. И следак с прокурором и судья… Но не они были по настоящему виновны в том, что произошло тогда со мной. Персональная месть теряла опору, если посмотреть на «блюдо, которое подают холодным» с точки зрения здравого смысла — вспыльчивость и поспешность в благородном деле мщения недопустимы. Как я мог тогда все это растолковать Тою? Разве, что сослаться на волю духов? Но я промолчал. Ведь мое счастье было рядом и для меня тогда это было главнее всего. Воины отплыли, а я, Утаре, горцы и Муш пошли назад, к поселку.

* * *

Мы стали на ночевку едва солнце засобиралось скрыться за деревьями. Спешить было некуда, а я очень хотел расспросить Утаре о том, что произошло. Под голыми пока еще дубами земля была усыпана темно-бурыми прошлогодними листьями. И под ними что-то шумело, ползало, таилась какая-то скрытая жизнь. Осины шептались, волновались, вздрагивая ветками, среди ореховых и ольховых кустов носились птички. Еще вчера этот же лес казался мне мрачным и молчаливым…

Пока горцы и Муш таскали хворост, мы с Утаре уединились у глубокого оврага. Там, над обрывом высился дуб-великан, а под ним дымилась туманом пропасть. У могучих корней мы и расположились, чтобы пообщаться без лишних глаз. Волчица улеглась рядом, но нам она никак не могла помешать. Скорее, наоборот, ее присутствие напомнило, как все было, когда мы вместе охотились или собирали грибы и ягоды. Я обнимал Утаре, а она тихо, почти шепотом рассказывала о событиях последних дней.

…Чужаков первой заметила Пальма. Утаре услышала визг боли, а потом увидела и саму волчицу. За ней, молча, гнались какие-то люди. Утаре выстрелила из лука и попала. Охотник-чужак вскрикнул и упал, его соплеменники тут же остановились, а любимая побежала к поселку, предупредить горцев, чтобы встретить пришлых во всеоружии.

Вручив женщинам запасы зерна, отправили их со стадом подальше в степь. Сами стали готовиться встретить врагов. Близился вечер, а чужаки не только не появились, но судя по спокойному лесу, даже не приближались к его опушке. Тогда Утаре и предложила мужчинам на всякий случай забрать все ценное и присоединиться к женщинам, пока она — умелая охотница не выследит чужаков, чтобы узнать об их намерениях. Оказалось, что Утаре все же себя переоценила. События развивались совсем не так, как рассчитывала любимая.

Чужаки оставались с раненым товарищем там, где она его подстрелила. Вот только Пальма, увидев обидчиков, решила поквитаться. Рыча, бросилась к чужакам. Утаре наложив стрелу, медленно приближалась к отбивающимся от волчицы охотникам. Она не заметила еще кого-то из них, кто притаился за деревом и смог нанести ей внезапный удар. Очнулась любимая уже со связанными руками и ногами, когда чужаки готовились к ночевке. А ночью пошел дождь. Кожаные ремни намокли, и Утаре удалось их растянуть настолько, чтобы суметь освободиться. Помня, что до сих пор о намерении чужаков ей ничего неизвестно, с бегством она решила повременить и даже подтянула ремни на ногах. Слушала, о чем они говорили, и поняла, что этот отряд отправился на поиски женщин. Буд-то каждую весну мужчины их племени уплывали подальше от своего поселка за будущими матерями.

Утром она хотела поговорить с ними, но обнаружилось, что их товарищ ночью умер. Охотники были злы, и Утаре решила повременить с разговорами. А когда они пришли к озеру и первым делом приступили к расчленению павшего в бою соплеменника, вести с ними разговоры желание пропало. Она ждала пока представиться возможность незаметно убежать. А когда она услышала крики и шум битвы, увидела рядом волчицу и решилась на побег…

Быстро темнело. Вдали, за деревьями мерцал огонек костра. Из глубины оврага тянуло влажным, пахучим холодком. Не сговариваясь, мы встали и пошли к соплеменникам. Их костер догорал, а достаточного на всю ночь запаса хвороста рядом я не увидел. Горцы спали, а Мушу было все равно. Он сидел у ствола небольшой осины в метрах десяти от огня и о чем-то думал.

— Вставайте лежебоки! — закричал я и в шутку, не сильно пнул Уро в бок.

Тот вскочил, как ошпаренный, набычился, но увидев улыбку на моем лице, тут же остыл.

— Ночь впереди. Идем ломать ветки, — крикнул я и личным примером поддержал призыв, обломив засохшее деревце.

Все рассыпались по роще, ломая для костра нижние сухие сучья осин. Лес огласился треском, говором и смехом. Смеялись в основном Утаре и Муш. Любимая как-то смогла поднять парню настроение, сразу же составив ему компанию.

Я подбросил в костерок большую ветку и с умиротворением смотрел, как огонь запрыгал по трещавшим сучьям, освещая кусты и нижние ветви ближайших деревьев, между их вершинами синело темное звездное небо, с костра вместе с дымом срывались искры и гасли далеко вверху.

Мы долго сидели у огня. Под пеплом бегали огненные змейки, а я рассказывал о том, как вижу нашу жизнь «завтра». Пообещал горцам, что скоро, очень скоро, как только вернется Той, пойти с ними в горы.

Спали мы не долго. Проснулись от холода, едва забрезжил рассвет. Лес утонул в белом тумане, грудь теснило сыростью, тяжело было дышать. Мы пошли, рассекая туман, стараясь держаться оврага. Помниться он должен был выйти прямо к опушке, чуть выше нашего поселка.

Тишина вокруг стояла мертвая и вдруг, где-то неподалеку, робко, неуверенно зазвенел жаворонок. Его трель слабо оборвалась в сыром воздухе, и опять все смолкло, и стало еще тише. То ли от страха, витавшего в тумане, то ли от бодрящего холода мы побежали…

Остановились мы только у опушки. Мокрые от пота, усталые и довольные, что скоро окажемся дома. Солнце стояло высоко, роса давно высохла, небо было синим и горячим, ветер слабо дул с гор, освежая разгоряченные лица. Среди ореховых и терновых кустов опушки еще пахло влажным запахом дуба и прелых листьев, на лужке мы почувствовали томящий зной и услышали жужжание насекомых. Шли уже не спеша, пока навстречу нам не побежали от поселка женщины.

Я совершенно не удивился, когда увидел среди них Лило. Она бросилась мне на шею, тычась губами в нос, щеки и мои губы. Я искал глазами Утаре, беспокоясь, что любимой не понравится столь теплый прием девчонки, но она уже бежала к горянкам, сдержанно толпившимся у сенника. Конечно, она соскучилась по подругам…

Лило почувствовала мою тревогу, вспыхнула, отстранившись и оглядела меня быстрым, робким взглядом. Наверное, все поняла и резко развернувшись, побрела к реке. «Так будет лучше!» — подумалось, и тут же я попал в крепкие объятия Тиба и Тина, потом других женщин из Рыб. Только женщины Лосей не спешили выразить свою радость. Их волновала судьба мужчин. Тиби, дождавшись, когда соплеменницы перестали меня тискать, взяла за руку и, заглядывая в глаза, спросила:

— Они живы?

Я понял, что вопрос относится к мужчинам, уплывших с Тоем, и кивнул. Из глаз женщин, уже и Рыб тут же исчезла тревога, а у меня, напротив, вдруг заколотилось сердце в странном, смутном предчувствии беды…

Глава 30

Вся моя жизнь там, в будущем, была полна тем, что врачи называют стрессом. До встречи с женщиной-врачом, ее звали Оленька, я искренне считал, что пережил несколько микроинфарктов. Сердце мое частенько сжималось от печали, испытывал я и странное давление в груди, когда расстраивался, переживал…

Оленька вышла замуж за моего старого друга, когда ему стукнуло сорок пять, и как-то сразу стала вхожа в нашу семью. Помню, как праздновали семьями Первое мая и под вечер вышли мы с Оленькой на балкон. Недавно был дождь, во влажном дворике стояла тишина, и крепко пахло душистым тополем.

Она была необычным врачом. Много знала о человеческом теле и прекрасно ориентировалась в «фармакологических джунглях», но не раз говорила, что организм человека способен к самоизлечению, а пациент и доктор должны всего лишь создать для этого условия. Хоть и моложе нас она была лет на пятнадцать, но я все не мог избавиться от странной робости, сковывающей в ее присутствии и желания поговорить о здоровье (собственном, конечно) или болезнях. Тогда она накрыла своей ладошкой мою руку и спросила:

— Игорь Андреевич, ну что снова случилось? Беспокоит что-то?

Как ей удавалось почувствовать мои тревоги?!

— Знаешь, Оленька, подумываю сердечко проверить, — я рефлексивно стал потирать грудь, а Оленька, сразу будто бы повзрослев лет на десять, строго потребовала:

— Рассказывайте!

— Все время будто надышаться не могу. Как-то воздуха мне не хватает, — пожаловался и тут же смутился.

Оленька улыбалась.

— С сердцем у вас, Игорь Андреевич — все в порядке, а вот нервничать вам, действительно, по всяким пустякам не стоит.

Я хотел было возмутиться: да как же так! Тяжело мне дышится! А она, все так же улыбаясь, пояснила:

— Сердце, Игорь Андреевич, болит быстро! Долго оно не болит…

Третий день соплеменники заняты строительством, а я не могу им ничем помочь: давит в груди, голова кружится, чувствую странную усталость, но благодаря Оленьке из прошлой жизни знаю, что не болезнь сердца тому причина. А что? Почему мне так нехорошо? Не знаю…

Сидел на берегу, глину для очагов замешивал, поэтому первым и увидел лодочный караван, медленно плывущий по реке. «Чужаки!?» — от этой мысли я вскочил на ноги. Голова закружилась, в ушах появился шум, в коленях я ощущал слабость, а перед глазами поплыли белые мухи.

Лодок было пять, и кто-то на первой мне махал рукой. Права была Оленька — нервничать мне и в этой жизни не стоит. Я помахал в ответ и, оглянувшись, увидел Тиба, идущую с охапкой ивовых прутьев к реке, крикнул:

— Той возвращается!

Женщина, едва взглянув на движущейся караван, бросила поклажу, и побежала к соплеменникам, поделиться этой долгожданной вестью. Лодки еще плыли, а встречать их на берегу собрались почти все жители поселка.

На берег вышли отправившиеся в плавание мужчины, а за ними восемь женщин, почти каждая с ребенком на руках и четверо подростков. Хорошо, конечно, что Той не убил их, но зачем было забирать их с собой?! С этим вопросом я и обратился к вожаку, потянув его за руку, прервал поток самовосхваления перед женщинами-белками. Шепнул, скорее, прошипел ему в ухо:

— Зачем ты привез их сюда?

Той отстранился, поковырял в ухе пальцем, посмотрел на меня, как раньше, когда мне было восемь-девять лет, и спокойно ответил:

— Чем больше у мужчины женщин, тем сильнее его род!

* * *

Когда что-то в жизни начинает идти наперекосяк, кто-то умирает от жалости к себе, кто-то очертя голову, совершает безумные поступки, я же решил приручить отбитых от стада куланов. Тогда я не видел себя скачущим на кобыле, но приспособить ее и жеребенка к посильному труду намеревался.

Свое состояние я по-прежнему оценивал как стабильно плохое. С Тоем решил не выяснять отношений. Объяснять ему что-либо не было ни сил, ни желания. Вожак отправил свой гарем на поле и похоже, получал удовольствие от руководства. Наверное, чему-то по части земледелия он у Людей научился. Тот участок, что подготовили мы с Утаре, он увеличил раз в пять. По мере выжигания травы и корней, под неусыпным взором Тоя женщины рыхлили землю мотыжками. Я надеялся, он знает, когда начинать сеять, поскольку по этому вопросу, если вдруг вожак решит обратиться ко мне, духи ничего не подскажут…

Понаблюдав немного за их работой, я направился к козьему стаду. Спустился по влажной тропинке к реке. Вздрогнул от прерывистого крика цапли, будто там, в камышах, кто-то схватил ее и придавил. Время идет, — день за днем, год за годом… Ну, а я то, чем я живу и зачем?! Захотелось крикнуть, чтобы разрушить тишину вокруг. Яркое весеннее солнышко спряталось и еще недавно розовые облака стали скучного свинцово-серого цвета. По широкой равнине среди упавшей желтой травы темнели осиновые кусты. Там я наткнулся на бездельничающих горцев. Уро, Тун, Туро и Тухо валялись в травке в метрах ста от пасущихся коз. Небольшой сухой пригорок действительно был замечательным местом для отдыха. Мне тоже захотелось прилечь на мягкую травку и просто смотреть на небо.

Горцы, увидев меня, вскочили на ноги. Наверное, сами понимали, что когда все вокруг чем-то заняты, бездельничать нехорошо, вот только самоозадачиться эти парни были не способны.

— Ночи холодные… — сказал, не спрашивая и не утверждая.

— Холодные, — ответил Уро.

— Сучья и ветки в лесу… — все так же, не интонируя, намекнул я.

В ответ он едва заметно кивнул, и горцы побрели в сторону далекой полоски леса.

За стадом следила Тано. Хоть у меня не получалось вести с ней длинных и содержательных бесед, но к ее советам я прислушивался. Горянка бродила среди коз, опираясь на длинную палку. Останавливалась время от времени, гладила животных, удаляя из шерсти репейник. Я махнул ей рукой, не дождавшись ответа, пошел к куланам, которые спокойно паслись среди коз. Может, они забыли меня, но едва я приблизился к ним, кобыла навострила уши и отошла, жеребенок за ней. Какое-то время я безуспешно ходил за ними, потом, заметив улыбку горянки, решил обратиться к ней за помощью. Спрашивать ничего не потребовалась, Тано из сумки на поясе достала какой-то корешок и протянула мне. Я взял и стал рассматривать подарок. Корень как корень — белесый с ворсинками. И что мне с ним теперь делать? Женщина, поймав мой вопросительный взгляд, сказала:

— Покорми…

Вытянув руку с зажатым между пальцами корешком, я медленно приблизился к кулану и едва успел спасти кисть от ее зубов, цапнувших угощение. Тут же получил кулачком в лоб от Тано. Горянка, таким образом, завладевшая моим вниманием, достала еще один корешок и, положив его на ладонь, скормила кобыле, затем поманила меня пальцем.

— Ты умираешь.

Огорошив меня, развернулась и, как ни в чем, ни бывало, побрела прочь. От ее слов изнутри головы что-то со звоном подступило к глазам и ушам. Хотя, после всего, что я пережил там, в будущем, беспощадная и неотвратимая смерть меня не могла уже испугать. Звон из ушей вскоре исчез и мысли снова стали кристально чистыми.

Горянка не ушла. Она всего лишь отошла к кожаному мешку, лежащему неподалеку. Покопавшись там, она принесла мне какой-то черный корешок.

— Съешь. Будет хорошо! — пообещала она.

Трясущимися руками я взял подарок и, не задумываясь, положил в рот. Вкус надо сказать мне не запомнился. Немного горечи и во рту сразу же пересохло…

По-прежнему было прохладно, но уже чувствовались с порывами ветра теплые потоки воздуха, и по-прежнему медленно двигались в небе серые тучи, не угрожавшие дождем…

* * *

После холодной ночи потянул на рассвете теплый южный ветерок. Проснувшись, я вышел из полуземлянки на воздух. Выкатывалось над рекой яркое солнце, разгоняя предрассветную мглу над спящей пока дюной. Самочувствие мое заметно улучшилось. Еще была в теле слабость, но душевное волнение сигнализировало, что неизвестная хворь отступила, хотелось мне тогда что-то начать делать, в общем — продолжать жить!

За мной выползла из жилища волчица, потянулась и стала толкаться, заходя то сзади, то сбоку. Потрепав ее за ухо, стянул с себя кухлянку и, спустившись к реке, с удовольствием поплескался в бодрящей водичке. Улыбнулся, увидев Утаре, подбежал и подхватил любимую на руки.

— Тебе стало лучше? — прошептала она.

— Мне хорошо, — ответил и поцеловал ее в носик.

Не знаю, что она при этом чувствовала, но всегда, когда я делал это, Утаре заливалась смехом. И тогда она не смогла сдержать себя.

Вырвавшись из моих объятий, любимая отправилась к тлеющим углям, бросила на них большую, сухую ветку и скрылась в жилище горцев.

Наша возня разбудила соплеменников. Видя их беззаботные, улыбчивые лица, я вспоминал, как наш народ из будущего обычно просыпался и посмеивался: угрюмые, заспанные, уже с утра успевшие устать образы всплывали из глубин памяти, в тот момент изрядно меня веселя.

Уро вытащил из ледника подтаявшую тушу кулана и, бросив ее у костра, стал срезать с нее куски мяса и класть их в угли. Запах подгоревшего жира пробудил во мне аппетит. Вырубив ребро, я воткнул его под углом в песок, чтобы мясо запекалось от жара, а не горело. Уро, улыбаясь, выхватил из углей кусочек и, перекидывая его в ладонях, стал дуть, охлаждая. Почерневший, обуглившийся кусок внутри остался сырым, но горца это обстоятельство не смутило. Чавкая, он с удовольствием жевал полусырое мясо.

— Уро, пойдем в горы? — спросил я его.

Поскольку рот горца был занят, великан энергично закивал головой. Туро, крутившийся рядом, услышав о моих планах тут же убежал. Наверняка, чтобы поделиться этой новостью с Тухо. После освобождения Утаре я обещал, что мы все вместе пойдем в горы за маленькими козлятами.

Я предложил Люту и Лиму присоединиться к походу, обещая, что как только горцы отправятся назад с пойманными козлятами, показать соплеменникам, как я выплавляю бронзу. Уговаривать мастеров не пришлось и все мы, спустя какое-то время отправились в путь. Солнце еще не грело, но день обещал быть жарким.

* * *

К горам мы добрались без приключений, но уже вечером, мне пришлось славить Всевышнего за то, что остался жив.

Узким ущельем мы вышли к едва заметной тропе уходящей вверх пока еще по пологим, поросшим лесом холмам. Выше, вздымались заснеженные пики, их вершины прятались в облаках. Уро показал вверх, давая понять, что нам нужно идти туда. Он привел наш отряд к реке. Сильный, бурлящий поток создавал большой шум. Вода пенилась, но вопреки моим представлениям о горных реках весной была прозрачна, кристально чиста и казалось, что переправиться на широком, мелком участке будет просто.

Горцы знали, где расположен брод. Уро уверенно вошел в воду первым и, медленно переставляя ноги, побрел на другой берег. Поначалу вода едва достигала его колен, но где-то посредине пути, она поднялась к бедрам великана, и он все чаще стал использовать копье в качестве упора, чтобы не упасть.

Следом за ним пошли Лют и Лим. Туро и Тухо побежали вверх по течению, где из воды торчали мокрые валуны и, прыгая по ним, быстро оказались на противоположном берегу. Такой способ переправы я отверг сразу. Не было у меня их сноровки, а упасть в бурлящий поток с камня не хотелось. Пришлось перебороть страх и идти за соплеменниками. За мной реку переходил Тун и я надеялся, что случись что, он меня подстрахует.

Если первые шаги в бурлящий поток дались мне с трудом, дальше я стал чувствовать себя увереннее. Когда вода стала упруго давить на бедра, я смело шел вперед. Что произошло потом, я так и не понял. Нога, мгновение назад уверенно упирающаяся в каменистое дно, вдруг потеряла точку опоры, и я целиком оказался в воде. Очень быстро соплеменники исчезли из поля зрения. Первый в этом мире прототип рюкзака на моей спине был сшит из кожи и, намокнув, не давал возможности перевернуться на грудь. Тяжелый плащ не утащил меня на дно только благодаря скорости, с которой я двигался по воде. Копьем я пытался нащупать дно, а левой рукой не торопясь загребал к берегу. Как ни странно о смерти не думалось, я лишь переживал о болтающемся на боку колчане: как бы лук не выпал и стрелы…

И снова я не понял, что случилось на этот раз?! Рюкзак будто бы зацепился за дно, и я остановился. От неожиданности задержал дыхание и закрыл глаза, а когда открыл их, увидел над собой воду, за ней ствол могучей ели, пожелтевшие иголочки и розовое в лучах заходящего солнца небо. Выпустив копье, я руками попытался оттолкнуть дерево от себя. Не тут-то было — ствол даже не пошевелился и я понял, что через минуту или две умру.

Страха не было, скорее даже какое-то умиротворение, что умру я не от болезни, одновременно от нелепости такой смерти где-то глубоко в душе нарастала досада. Я даже успел пофантазировать по поводу того, что случиться со мной после смерти. Куда я попаду на этот раз? Едва подумал об этом, как поток воды выбил меня из под ели словно пробку из бутылки с шампанским. Освободившись, я что есть сил стал загребать к берегу. И выбрался из воды вместе с Туном. Понял, что горец помог мне вырваться из западни. Он лишился не только копья, но и своей корзины. Я, не задумываясь, вытащил из-за пояса свой топорик (его я сумел-таки разыскать у озера) и протянул Туну. Знал бы, что здоровяк будет так радоваться, подарил бы раньше.

Не сговариваясь, мы стали сбрасывать с себя одежду. Как-то резко почувствовался холод, и сразу же застучали зубы. Пока отжимали все, что могло отжаться, прибежали остальные участники нашего похода. Увидев нас, они обрадовались словно дети. Стали бегать вокруг, кричать что-то вроде «хей» и «эгэй» и хлопать по спине и плечам. Никому в голову не пришло ругать или каким-нибудь другим образом выказывать свое недовольство. Снова я невольно сравнил этих людей с людьми из будущего. Подумалось, как в мире будущего повели бы себя в такой ситуации люди? Да я и сам, наверняка устроил бы такому бедоносцу разнос. Эх…

Месяц слабо дрожал в быстрой воде, легкий ветер шелестел в кронах елей и забавлялся с язычками пламени костра. Я протянул руку, указывая соплеменникам на поваленное дерево, и сказал:

— Мы могли просто перейти реку по тому дереву…

Оглушительный смех эхом разнесся над верхушками деревьев, подняв в ночное небо какую-то птицу. И так хорошо мне давно не было…

Глава 31

Ночью было холодно. Камни у реки и деревья укрылись инеем. И все же весна раскрывалась ранними рассветами и ослепительно сияющим днем Солнцем. От солнечного тепла оживало все вокруг, и безмолвие зимы сменялось весенним шумом пробуждающейся жизни. Вода звенела, кричали птицы, а к полудню становилось слышно жужжание крыльев насекомых.

Уро не спешил покинуть место ночевки, хоть сам и проснулся с рассветом. Горец сидел у костра и время от времени подкидывал в огонь ветки, уходил в ельник, приносил оттуда большие, коряжистые сучья, но в костер он их не бросал, складывал неподалеку.

Когда воздух прогрелся, и наши тела, перестав дрожать от сырости, расслабились, Уро решительно поднялся, и я понял, что великан решил продолжить путешествие. Сам он прежде, чем выдвинуться, стал связывать веревкой сучья, и только закинув вязанку за спину, пошел вверх по течению по самому берегу. Мне собранного вожаком дерева не хватило. Лим и Лют тоже шли только со своей поклажей. Поглядывая вверх на голые, заснеженные пики, куда нам предстояло добраться, я понимал зачем Уро запасается топливом для костра. Решил, что обязательно смогу прихватить что-нибудь подходящее позже. Дошел к поваленному дереву, под которым довелось вчера побарахтаться, и почувствовал слабость в ногах: каким же чудом моя голова прошла под стволом?! Как я смог уцелеть?..

Я смотрел на почерневшее дерево, лежащее в воде, и не мог рассмотреть просвет между ним и рекой. Вода давила, билась о могучий ствол, но не могла опрокинуться выше, с шумом и водоворотами бурлила за ним. Вроде и недолго простоял там, но спины соплеменников уже скрылись из вида и я поспешил за ними.

Мы поднимались все выше и выше, изнемогая уже от жары. Не то, чтобы воздух прогрелся до духоты, он по-прежнему был свежим и прозрачным, каким бывает только в горах, но солнце жарило как в аду, трудно дышалось, тело обильно потело и чесалось. Я давно перестал обращать внимание на пейзажи и смотрел только под ноги, и почти перестал удивляться тому, как, по каким приметам, Уро удается разглядеть тропу и уверенно вести наш отряд то по лесу, то по пологим холмам, поросшим молодой изумрудной травкой.

Остановились мы только на закате у озерка стоящего подо льдом. Деревья тут не росли. Куда ни кинь взгляд — видны только валуны самых причудливых очертаний. Солнце уже не грело, и недвижимый холодный воздух медленно вымораживал все вокруг. А когда подул ветерок, мне захотелось лечь на камни, свернуться калачиком и умереть. Запылал костерок, застучали топоры об лед. Я побрел к озеру, чтобы помочь соплеменникам и сбросить странную апатию, парализующую мою волю.

Пили прямо из полыньи и, как ни странно, мне от ледяной водички стало легче. Появилась бодрость в теле и будто теплее стало… У костра погрызли подмерзшее, окаменевшее сушеное мясо и прижавшись друг к другу уснули. А утром, едва раскрыл глаза, вспомнились лермонтовские строки:

Чувствовал себя так скверно, будто вчера был избит и брошен без помощи. Еле поднялся на ноги, чтобы как-то размять окоченевшие мышцы. Вышел в путь уже смертельно уставшим и брел как слепой, различая все словно сквозь туман, не сбивался с тропы только потому, что ноги привычно ощупывали дорогу. Иначе легко можно было наступить на подвижный камень и, соскользнув с него, подвернуть ногу. Хвала Всевышнему! Мы так и не дошли до ледника. Уро остановился у стены из серых валунов. Я не сразу понял, что стена эта была воздвигнута людьми. Вначале отдышался, перекусил и лишь потом, пошел посмотреть, чем там заняты горцы.

Я видел головы Уро и Туна за стеной. Поднялся и с удивлением обнаружил, что стена — это только часть странного сооружения вроде лабиринта, сложенного из камней до груди взрослого человека, а кое-где и выше. Лезть, через те валуны не стал. Пошел искать вход. Обнаружил его сразу же: не такой уж и большой оказалось эта постройка, как с первого взгляда. У входа стояли козлы-заграждение, составленные из корявых веток связанных веревками. Стояли они чуть в стороне, но закрыть вход ими можно было быстро. Я попробовал приподнять их, пошатал и пришел к выводу, что хоть сейчас можно смело использовать козлы для пиления дров.

Не уж то горцы намерены каким-то чудесным образом заманить в лабиринт горных коз?

Я застал их, на мой взгляд, в пикантной ситуации. Туро и Тухо отливали под валун, почему то брошенный в центре прямоугольного загона. Журчали они прямиком в ямку, похоже, там тот валун и лежал когда-то. Моча пенилась и не уходила в землю, скорее всего Уро и Тун уже сумели отметиться там. Скажу без обиняков — нассали они прилично.

О, мой друг, зачем ты прячешь улыбку и морщишь нос? Я сам когда-то считал, что в таких случаях уместно говорить — «написяли», но жизнь моя там, в будущем была долгой, и довелось узнать, что реальные пацаны считают, что мужчине пристало непременно ссать, а писяют только голубки.

Смеешься напрасно… Как-то в году две тысяча шестом загнал свою машинку на станцию техобслуживания. После дефектовки накатали мастеровые список запчастей, а менеджера, что их подбирает и заказывает, найти не могли. Директор бегал по станции и орал: «Тоха-а-а!»

Спустя какое-то время появляется паренек в теле, директор спрашивает его:

— Где ты был?

— Писял, то есть — ссал! — ответил тот…

И не случайно! Видимо народ-работяги по этой теме ему уже втолковали…

И мне пришлось отлить в ту ямку и Лиму с Лютом. А потом все мы спрятались на обустроенной лежке в метрах двадцати от лабиринта. Отдыхали там часа два, вдруг Уро, наблюдающий за окрестностями присел и прошептал:

— Стадо спускается!

До сих пор для меня тот способ приманить горных коз остается чем-то магическим, непостижимым, но стадо голов в двадцать-двадцать пять спустилось с гор на запах мочи и вошло в лабиринт. Горцы выскочили из укрытия и оттащили заграждение, перекрыв выход. Потом закричали, и я увидел прыгающих через валуны взрослых коз и козлов. Потянулся за луком, но куда там: от коз и след уже простыл! Знал бы, что так все будет, может, и подстрелил бы рыжую бестию.

В итоге пятеро малышей угодили в ловушку. Их со связанными ногами принесли к лежке довольные собой горцы.

Я сходил посмотреть, не верилось, что козы станут пить мочу. Они ее не только выпили, но и края ямы успели выгрызть!.. Может, проще было взять с собой соль? Или все-таки у соли нет такого запаха, чтобы животные учуяли ее издалека. Я не знаю…

Думал, что мы останемся тут еще на какое-то время, но Уро сказал, что у этого стада малыши появятся не скоро, а других коз тут нет. Мы в тот же день спустились к лесу и там переночевали. На следующий день Горцы, проводив нас к выходам руды, втроем направились к поселку. С нами остался Туро. Уж очень малыш хотел стать металлургом.

* * *

Лагерем мы стали у осиновой рощи. Рядом и болотце обнаружилось. Там крякали утки, и я надеялся, что смогу обеспечить нашу компанию утиным мясом. Пусть это место было чуть дальше того, где я с горцами выжигал уголь в прошлом году, но ель давала маленький выход, а дуб был слишком твердым и требовал титанических усилий при заготовке.

Выкопав пять глубоких ям, мы разделились. Я и Лют заготавливали древесину, а Туро с Лимом таскали к ямам руду. Мы не спешили, и работалось в этот раз куда приятнее. Я полагал, что в поселке достаточно рук, чтобы и поле засеять и на охоте успеть.

Когда зарядили древесиной ямы и засыпали их землей, Лют стал помогать рудокопам, а я по большей мере пропадал на болоте. Хоть и промокал часто, но в хороший день бил по десятку уток. Их на болоте было так много, что тревожащие совесть мысли о браконьерском промысле покинули меня с улыбками соплеменников, отведавших запеченную в глине дичь.

Господи! Как же хорошо никуда не спешить! Пока я сооружал плавильню, соплеменники дробили собранную руду. Нет, не в пыль, конечно, но всякие селикаты и сульфиды наверное, оббить им удавалось. Я-то уже знал, чем меньше фракция, тем больше выход!

Каждый день я отмечал зарубками на палочке направление ветра и выяснил, что чаще тут дует восточный. Вот с востока я и оставил приличную щель в глиняном колпаке над ямой-плавильней и нарастил ее немного глиной в форме раструба. Как изготовить кожаные меха я раздумывал, и мне казалось, что сделать их возможно, но руки пока так и не дошли.

Саму яму я рыл на склоне и даже сделал глиняный сток, чтобы расплавленная руда не собиралась на дне в криницу, а вытекала из печи на залитую глиной площадку. Первая же плавка оказалось успешной. Все случилось так, как я себе представлял. Вот только едва я сунулся к тонкому ручейку, появившемуся из стока, как почувствовал во рту привкус металла и обратил внимание на едва заметную дымку испарений над печью и застывающей бронзой. В горле запершило, и я побежал к болотцу. Соплеменники тут же столпились над площадкой, криками выражая свой восторг.

Я полоскал рот и горло водичкой и уже с равнодушием констатировал, что давно отравлен теми ядовитыми парами. Сейчас, организм отреагировал сразу, а раньше я спокойно вдыхал вредоносные испарения, не чувствуя особого дискомфорта. Вот и обнаружилась причина моего недавнего недомогания. Надеюсь, что свежее молоко еще не поздно попить с пользой. Хотя, как говорят в будущем: «Поздно пить „Боржоми“, когда почки отказали!»

* * *

Мы возвращались домой нагруженные металлом. Соплеменники радостные и в предвкушении — «что-нибудь смастерить», а я опечаленный, с мыслями о скорой смерти. Но не смертью и унынием дышала природа. От земли шел теплый, душный, живой травяной запах, сквозь прошлогоднюю траву пробивались ярко-зеленые стрелки, в рощах наливались на деревьях почки. Весело стрекотали птички. Везде кругом все двигалось, шуршало, и весенний воздух был полон звуками пробуждающейся молодой, бодрой жизни.

Еще я раздумывал о том, как им сказать об угрозе. И думы ползли одна за другою злые и безотрадные: скажу я им, что если будут плавить руду, а из полученного металла изделия, то вскоре умрут и что? Вряд ли не станут. А помочь чем? Тряпку на маску и той в этом мире не найдешь. И не сказать нельзя. Вроде, как сам их тогда убью, обреку на мучительную смерть, как себя.

Тогда меня еще сильнее охватила эта через край бившая кругом жизнь. Ведь отовсюду плыла такая масса звуков, что, казалось, им было тесно в воздухе. Мы добрели до истоков реки и кругом во влажной осоке обрывисто и загадочно квакали проснувшиеся от долгой спячки лягушки, задумчиво трещал коростель. Природа жила вольно, безудержно, с непоколебимым сознанием правоты своего существования! Жить, жить сегодня, жить полной жизнью — эту тайну раскрывала для меня природа. И среди этого таинства неудержимо рвущейся, бурлящей жизни брел я, с упорными думами о смерти…

Глава 32

Той, вожак Рыб забрел в прибрежную осоку справить нужду и остался там. Нашли его спустя два дня с пробитым черепом. Кто его так приголубил, теперь предстояло выяснить мне.

Тогда понять не мог соплеменников! Мы вернулись в поселок к вечеру, когда Солнце село, но еще было светло. Повстречали вначале горцев — Уро и Туна. Они по своему выразили радость по поводу нашего возвращения отбив дружескими похлопываниями плечи. По крайне мере я от их проявлений симпатии даже взбодрился до слез в глазах.

Пастухи показали нам пойманных недавно козлят резвящихся в общем стаде, и я даже покормил своих куланов корешками, что дал мне Тун. О смерти Тоя они ничего не сказали и вели они себя как обычно — просто и безмятежно.

Женщины-горянки увидев нас, поднялись, оторвавшись от шитья, и прятали улыбки, а Ата подбежала ко мне и едва прикоснувшись к руке, пошла к реке, будто срочное у нее появилось дело.

Наши женщины выражали свои чувства как обычно после долгой разлуки: первой бросилась обниматься Лило, за ней Тиби, и по очереди все женщины-рыбы. Только моей любимой Утаре не было. Жена охотилась. И именно она, вернувшись в поселок после заката, рассказала о трагической гибели Тоя. Не сразу, конечно.

Я соскучился, и когда Утаре вошла в наш дом, помог ей развесить тушки гусей под крышу и снять кухлянку. Потом стал развязывать шнурок, поддерживающий штаны, но любимая не позволила мне сделать это, показав на едва заметно округлившийся живот. Она обняла меня и повалила на ложе, устланное шкурами. Устроившись под боком, Утаре положила голову на мое плечо и задремала. Я вдыхал травяной запах ее волос и боялся пошевелиться, чтобы не разбудить охотницу. Трещали поленья в очаге-печи, и поскуливала во сне Пальма, а я думал о жизни и смерти в этом мире, в котором, увы, долго не живут; успею ли я дожить до рождения своего ребенка?

Отдыхала любимая не долго, а может, вообще мне только показалось, что она уснула. Вздрогнул, когда вдруг услышал ее шепот:

— Тоя кто-то убил…

Услышав ее, я поначалу не осознал, что нашего вожака уже нет на этой Земле, промолчал. Утаре, воспринявшая мое молчание как должное, стала рассказывать о событиях нескольких дней до моего возвращения в племя. Говорила, как и все в этом мире, экспрессивно и порой — нескладно, но события, предшествующие смерти Тоя и после нее, я осмыслил так:

После засева поля любимая и Муш устроили в поселке праздник, как было заведено у Людей. Горцам праздник понравился и женщины Тоя, обычно хмурые, стали улыбчивыми и танцевали вместе со всеми. А на следующий день вожак исчез. Никто не видел, как он ушел из поселка. К вечеру выяснилось, что о своих планах он никому ничего не рассказывал. Встревоженные исчезновением предводителя соплеменники до ночи просидели у костра, гадая, что могло произойти и куда мог пойти Той сам? Решили дождаться утра. Утро было обычным, только без Тоя. Сама Утаре тогда, конечно, не знала, что произошло с вожаком, но была уверенна, что Той в поселок уже не вернется. И только на следующий день, с утра поселок огласил тревожный крик Ата. Девушка в прибрежной осоке обнаружила труп вожака Рыб. Утаре сразу же поняла, что Той не упал сам и не умер от того, что ударился головой о камень, который, кстати, так и не нашли. Убийца оттащил тело Тоя от того места, где время от времени появлялись соплеменники. И не одна Утаре пришла к такому выводу. Вот только, что делать и как разоблачить убийцу никто в племени не знал, но все почему-то полагались на решение любимой. Это случилось после того, как она остановила Уро, вдруг решившего, что всех женщин Тоя теперь нужно убить. Она охладила его, показав соплеменникам след от волочения тела и едва заметный, одиночный дальше в заросли. Убийца был один. А значит, женщины-пленницы могли оказаться невиновными. Так ответила горцу Утаре.

Я обдумывал рассказ любимой, и не спешил с вопросами. А когда вознамерился спросить ее о судьбе женщин Тоя, где они сейчас и как они восприняли смерть своего пленителя, Утаре уже уснула.

Холодные, цепкие и беспощадные думы о смерти захватили меня. Я размышлял, что Тою повезло не испытать мук угасания, вспомнил себя в будущем, когда уже не вставал и решил, что не стоит умирать от жалости к себе. Ведь делает нам больно не болезнь, а отношение к ней. Так, одновременно два слоя мыслей шли через мою голову, как, бывает, по небу идут, не мешаясь, два слоя облаков. Одни мысли — ясные и малоподвижные — говорили, как не пристало мужчине жалеть себя, другие мысли, мутные и тяжелые, быстро шли понизу, у них не было ясных очертаний, и они шептали о мучительной боли, когда откажут отравленные печень или почки. И все же, вспомнив, как сам я когда-то в будущем советовал жалеющим себя молиться, обратился в мыслях к Всевышнему. Тогда я просто благодарил Его за эту короткую, но в молодом теле жизнь! Тут же вспомнил Таша, ее с хрипотцой голос и заботливый взгляд, объятия крошки-Лило, ласки Тиби и встречу с Утаре и на сердце стало легко и радостно…

* * *

В ту ночь вроде и спал крепко, сном глубоким и здоровым, но проснулся под утро и, как будут говорить в будущем — «сна ни в одном глазу». Бессонница выгнала меня из душного чума. Цыкнув на увязавшуюся за мной Пальму, спустился к реке. Мне тогда было о чем подумать в тишине и одиночестве, ведь теперь все соплеменники ожидали, что именно я найду убийцу вождя.

Я всматривался в призрачную, дрожащую синеву реки, — в ней чуть заметно покачивались отражения прибрежной осоки, темнеющей на той стороне. Восковая луна, похожая на неровно обгрызенный круг сыра, иногда проглядывала между облаками. Тальник у воды, пробужденный от зимней спячки уже серебрился молодой кроной, но еще жадно топырил ветви, словно старался нащупать что-то в воде, и мои мысли лениво ворочались где-то на периферии сознания, но искра озарения от этого шевеления, почему то не вспыхивала.

И только с рассветом, когда от реки повеяло пресной свежестью, я понял, что сделаю и пришла уверенность — все у меня получиться! Отражение луны дробилось в реке на бесчисленные осколки, извиваясь и переламываясь, будто бронзовые ножи распарывали воду, стараясь пробить ее до дна. Но плеска воды не было слышно — солнышко еще невидимое, своей багровой аурой поглощало звуки природы. И вдруг… во влажной, плотной тишине возникла едва различимая, странная, нервная, будто подпрыгивающая, но уверенность. Невозможно было определить, где она рождалась, — словно сама по себе возникла не из головы, а воздуха по-весеннему томительной ночи, из одинокого свечения воды, в темно-синем колодце неба. Магия! Кто-то в будущем скажет, что магии нет, а кто-то напишет пять томов о когнитивном диссонансе и его проявлениях, значении и следствиях.

Мой друг, вижу, ты снова удивлен? Да, да… Магия, как воздействие на человека и его принуждение вовсю будет практиковаться в особом состоянии свойственном людям — когнитивном диссонансе. Точнее, тот, кто хочет воздействовать, сперва-наперво приложит усилия, чтобы жертва его будущих манипуляций вошла в то самое состояние когнитивного шока.

Поселок еще спал, хотя, уже не раз я слышал резкие детские вскрики и тихие голоса соплеменников. Постоял немного, всматриваясь в сиреневое подмигивание реки, потом неспешно, перебирая невеселые свои думы: «А выйдет ли?..» — побрел к погасшему кострищу.

Бросил на тлеющие угли сучковатую палку и залюбовался язычками пламени тут же заплясавшими на черном дереве. Мое одиночество долго не продлилось: из чума вышла Утаре с сумой на плече и колчаном.

— Вернись и отложи свой лук.

В глазах любимой я прочитал удивление, может, вопрос…

— Сегодня к вечеру я скажу, кто убил Тоя. Вы все для этого должны быть рядом. Понимаешь?

Она кивнула, вернулась и вскоре, присоединилась ко мне у костра.

Вышел из своего жилища Лим. Потянулся и, увидев нас, подошел. Ему я тоже почти слово в слово повторил сказанное чуть раньше Утаре. Потом Уро, и мужчинам-горцам, чуть позже — Люту и женщинам-рыбам.

В целом не плохо все складывалось: женщины и их дети — те, кого привел в поселок Той появились последними. Когда же все племя собралось, было так тихо, что потрескивание костра казалось громким и полусонно, плеском дышала река. Пленницы услышали от меня обещание, что укажу к вечеру на убийцу и, прижимаясь, друг к другу, стояли чуть в стороне, но понять, кто из них мог совершить убийство тогда я так и не смог. Все они выглядели напуганными и жалкими. И что в них Той нашел? Толстые, коротконогие, с большими отвисшими грудями мне озерные девы не нравились. И пахло от них рыбой. Помнил из прошлой жизни, что запах рыбы от женщины несовместим с любовными утехами. Можно, конечно, если экстремал и не брезглив, но врачи не рекомендовали…

Вздохнув, встала Утаре и скрылась в чуме. Спустя минутку вышла со шкурой косули в руках и присела у входа на замшелый валун, появившийся тут в мое отсутствие, принялась за шитье.

Муш увел пленниц к лесу, после них Лют, Лим и Туро ушли за чумы, а за ними и другие соплеменники потянулись. У каждого появились какие-то дела. Спустя полчаса дюна и ее подножия напомнили мне цыганский табор из кинофильмов семидесятых. Чтобы так шумно было в поселке, не вспомню.

Знойный степной ветер доносил запахи прогорклой полыни, опаленного солнцем ковыля и чего-то еще, имени ему я не знал. День клонился к закату, когда ко мне подошли металлурги-неофиты. День выдался неожиданно жарким, я все также сидел у костерка и, игнорируя палящее солнце, пытался смастерить уздечку. Мысль приучить куланов к труду все как-то из головы не выходила.

Лют и Туро остались стоять, а Лим присел рядом и протянул мне что-то завернутое в полоску кожи. Светлые, соломенные волосы мастера были растрепаны, лицо покрасневшее, зеленоватые все еще мальчишеские глаза источали радостный свет. Я осторожно развернул сверток и увидел топор. Нет, настоящий шедевр! Не то, что мои «кельтики». Такой красавец в будущем назовут вислообушным. Надевался он на топорище привычным для людей будущего способом и закреплялся клином. Как, каким образом этому мастеру, ранее работавшему только с камнем, удалось обогнать время на тысячи лет, и придумать такую совершенную форму я не представлял. Да и сейчас не знаю. Чудо, гений, а может быть и я стал тому причиной… Вспомнилось, что-то похоже я рисовал на песке, когда за моей работой наблюдал Туро. Но форму такую делать я не стал, экономил металл, да и сложной работа мне тогда показалась.

Своего восторга скрывать я не стал, с удовольствием колотил Лима по плечам, и все мы громко смеялись, чем заинтересовали соплеменников. Они подходили один за другим к нашей компании, смотрели, трогали и так, на всякий случай присоединялись к веселью. Не все тогда понимали, что именно сделал Лим.

Вдруг Уро пронзительно свистнул, десятки глаз мгновенно обратились к нему. Горец указал на лес, и я увидел возвращающихся с Мушем пленниц.

— Садитесь тут и ждите. Когда они придут, громко зовите дух Тоя…

Думал, что придется им разъяснять, как звать, ничего подобного — соплеменники молчали, значит, вопросов у них ко мне не было…

* * *

— Той, Той… — выли соплеменники. Жутко, выли…

Не знаю, что чувствовали озерные девы, но у меня после того, как внезапно заголосила, выбиваясь из общего тона высокими нотами Тиби, мурашки по спине побежали. Взяв флягу с вином и пиалку, я вышел из чума.

Непривычно сутулясь, как ходил обычно Той, я нес поклажу, стараясь выглядеть старым и изнуренным, не таким, как привыкли видеть меня соплеменники. Похоже, спектакль удавался: Тиби смотрела на меня тараща глаза, забыв, что нужно продолжать звать дух вождя, да и удивление в глазах Лило, тоже почему-то мотивировало меня сыграть задуманное как можно лучше.

Доковыляв к стоящим как на плацу подследственным, я плеснул вина в пиалку и опрокинул в рот. Потом, скаля зубы и зловеще посмеиваясь, налил снова и передал одной из женщин-пленниц. Пальцы озерянки дрожали, я почувствовал это, передавая ей пиалу, и подумал, что это хороший знак! Но все же она выпила подношение, и будто выдохнув, словно гора с ее плеч свалилась, вернула чашу.

Вторая, третья, мальчик лет двенадцати… Неужели ничего не получится?! Наливая очередную порцию «сыворотки правды» я зловеще зашептал:

— Чую, чую, рядом смерть моя, ох рядом…

Надо было раньше, что-то подобное учудить. Девушка, стоящая предпоследней в шеренге пленниц не выдержала и побежала к реке. Хоть за ней никто и не погнался, спускаясь с дюны, она споткнулась и упала, преодолев пару метров на четвереньках, поднялась и снова побежала. Плюхнулась толстой, неповоротливой рыбой в воду и поплыла. Шустро поплыла. Нашим бы так…

За рекой желто-зеленым океаном до самого горизонта раскинулась степь, маленькую, все еще бегущую фигурку человека уже и не разглядеть, если не знать, куда смотреть. И по-прежнему никто у костра не пошевелился и слова не вымолвил. И пленницы стояли там же грустные и обреченные.

— Останетесь с нами жить или уйдете? — спросил я у них.

Навстречу мне сделала шаг старшая, судя по ее крупным соскам на обвисшей груди женщина. Голос ее звучал по-молодому звонко:

— Я Лала! Мы просим тебя, говорящего с духами воды и неба принять нас в свой род!

Мне ее просьба не пришлась по душе. Ну, не питал я симпатии к озерным девам! Едва сумел удержать на лице беспристрастную маску. Пришлось кивнуть, улыбнуться, ответить:

— Принимаю Лала, женщин ее рода и детей в свой род Выдры племени Рыб!

Девы заулыбались, да и соплеменники вроде были не против моего решения. Зашумели и разбежались кто куда, оставив меня с озерянками. Только Утаре осталась сидеть на бревне у кострища.

Я поначалу чуть сам не впал в тот самый когнитивный шок от реакции соплеменников, но вскоре они по одному или компанией стали возвращаться к кострищу, принося с собой рыбу, мясо и мешочки с зерном. Я догадался, по какому поводу соплеменники решили закатить пир. На сердце стало легко и радостно. «Эх… придется расстаться с запасами вина. Ничего, скоро, совсем скоро появятся в лесу и на болоте ягоды…» — и мысли эти были в том, второстепенном слое почти незаметных облаков на небе. На самом деле думалось мне, скорее, что и на этот раз удалось справиться…

Вечерело. В степи гигантским веером размахнулись желтые и красные облачные перья, будто там, за горизонтом, прятался огромный ярко-красный петух, помахивал в небе тускнеющим хвостом. И карминные блики на воде тоже тускнели и гасли, покрывались налетом седого пепла. Так заканчивался тот много значивший в моей жизни день. А после выпитого вина все стало казаться мне доступным и легким и болезнь уже не страшила и новые женщины рода стали почти родными…

Глава 33

Ученые в будущем много напишут о зависти. В прошлой жизни я читал будто самый завистливый зверь — волк. Да и мудрые люди там, в моем прошлом говорили о трех, которые грызут человеческую душу: тигре, льве и волке. Один из них это амбиции, другой высокомерие, а третий — это зависть.

После череды событий связанных со смертью Тоя жизнь в поселке вошла в привычное, отчасти рутинное русло. Все работали почти как при коммунизме — каждый что-то делал по способностям, а получал не меньше других. Но и зависть у каждого была своя: Лют завидовал Лиму, отливающему прекрасные топоры и ножи, ковавшему иглы и украшения для женщин племени. А те, в свою очередь друг — другу. Сколько ценного металла было переведено на безделушки из-за их зависти!.. Их зависть, хвала Всевышнему, еще на получила в союзники коварство и подлость. На самом деле мои соплеменники просто жили, не пытаясь стереть с лиц эмоции.

Я наблюдал, как томится завистью Лют и ждал подходящего момента, чтобы и его талант смог в полной мере раскрыться на благо племени. Признаюсь, мое ожидание не было нарочным. Я пытался вспомнить то, что толком и не знал никогда — как устроен ткацкий станок? Осталось в памяти из прошлой жизни картинка: иду по анфиладе музейных залов, за стеклом восточные костюмы, прялки и будто ткацкие станки… Образ из двух рогулек с поперечной балочкой вспомнил и рисовал на прибрежном песке для себя не раз. И вроде все несложным виделось: два столба врытые в землю, от поперечной балки над ними к низу тянулись нити с грузами. А поперечные нити — уток вплетались вручную. Стояла перед глазами уже законченная картинка, с палкой расположенной горизонтально между вертикальными рядами нитей, с ее помощью легко поднимался вверх и прижимался к основе горизонтальный ряд, еще это примитивное устройство разделяла вертикальные нити. Я решил попробовать воплотить задумку в жизнь.

Близился вечер. Все кругом жило, распространяя запахи цветения. В прозрачно-сумрачном воздухе, колыхаясь и обгоняя друг друга, неслись вдали белые пушинки ив и осин, — неслись без конца, словно желая заполнить своими семенами весь мир. Легкие порывы ветра доносили запах пшеницы и лесной сырости. Над поселком витали ароматы жареного мяса и хлеба, слышались женские голоса и детский крик. Я решил присоединиться к соплеменникам и пошел к племенному костру.

Лют был уже там. Строгал, как обычно, что-то, но уже бронзовым ножом. Я присел рядом и признаюсь, когда рассмотрел чем именно занят Лют, удивился. Он вырезал на деревянной палке, которая вполне могла превратиться в рукоять топора или мотыги какой-то рисунок. В моей прошлой-будущей жизни сказали бы — абстрактный: черточки, линии, точки, зигзаги…

— Лют, — тихо позвал соплеменника.

Он бросил резать и с вопросом посмотрел на меня.

— Помнишь, как Тиба из травы плела для нас легкую одежду?

— Конечно, Лоло! Ты решил проверить, не прогневил ли я духов? — мастер рассмеялся и тут же закашлялся.

«Да уж… Не всегда проблемы с памятью сопутствуют нашим последним годам в земной жизни, а вот болезни — как правило» — подумал, но ничего об этом мастеру не сказал. Когда Лют справился с удушающим приступом, я заговорил снова:

— Представь, что сможешь сделать из дерева инструмент для Тиба, с помощью которого она сможет плести из травы шкуры!

Как объяснить по-другому, тогда я не придумал, но телепатия или развитое воображение присущее моим соплеменникам снова замечательно проявили себя: Лим закивал. Я молчал, давая ему время для полноты осмысления услышанного.

— Покажи! — он встал, выражая готовность увидеть что-то новое и тайное.

— Иди за мной! — ответил я, поднимаясь.

У входа в свое жилище сказал ему подождать. Взяв из корзины моток шерстяной нитки, не задерживаясь более, вышел к нему и мы не спеша пошли к реке. Люту, конечно, не терпелось рассмотреть, что у меня в руке, но он сдерживался, хоть и толкал время от времени меня в спину, пытаясь заглянуть через плечо и увидеть, что я так трепетно прижимаю к груди.

Вода, отражавшая небо, напоминала бездонную синюю пропасть с застывшими в ней белыми кучевыми облаками, если смотреть в одну точку и не видеть берегов. У реки я замер, вглядываясь в воду, восстанавливая в мыслях образ вертикального ткацкого станка. Присев у самой воды стал рисовать пальцем на мокром песке…

— Это Лют шерстяная нить, — я показал мастеру моток и наконец, передал ему клубок в руки, — Долгими, холодными вечерами мы с Утаре пряли эту нить из шерсти коз, — пояснил, ответив на невысказанный вопрос соплеменнику.

Он щупал волокна, скручивал их пальцами, попытался растянуть и наконец, порвав, попробовал нить на вкус. Потом, будто потеряв интерес, вернул моток мне и стал разглядывать, что я нарисовал на песке.

— Покажи! — Лют ткнул указательным пальцем в рисунок.

Около получаса я пытался показать, как вижу процесс построения станка и его работу. Рисовал на песке наконечник для протяжки горизонтальной нити и гребень, для подбивки и выравнивания полотна. Когда мое вдохновение исчерпалось, и я замолчал, Лют, наконец, кивнул.

— Сделаешь? — спросил я.

— Буду, — Лют снова кивнул и в задумчивости направился к своему жилищу.

Я смотрел ему в след и внутренне усмехался: «покажи» и «буду» — немногословие моих соплеменников отнюдь не означало, что дело не будет сделано! И Тиба обязательно поймет, что к чему в том приспособлении, что сделает Лют. Но ей лучше показать уже готовое изделие — размышлял я тогда, хоть и терзали меня сомнения.

Вспомнилось, как в начале нулевых в прошлом-будущем сын-бизнесмен дал разрешение установить в своем офисе кофе-автомат. Ну, и назначил паренька на испытательном сроке, уж и не припомню сейчас, кем именно он должен был работать у сына — ответственным за размен купюр на монеты. Прошел с того момента день или два тот паренек пришел к сыну просить мелочь, мол монеты уже закончились. Сын позвал секретаря, дал ей ключ от автомата, а когда та принесла банку с монетами, выяснилось, что купюр на обмен у того парня и нет. Сын, естественно ждал, что тот вот-вот достанет кассу и отдаст в обмен на монеты. А парнишка смотрел, хлопал ресницами, не понимая, чего от него хочет босс. Мы (я и моя жена) тоже не сразу поняли, когда сын рассказывал нам эту историю, что сотрудник тот решил будто фирма таким образом предоставила ему что-то вроде социального пакета. Не мудрствуя лукаво он «прокофеманил» весь разменный фонд. Тогда я надеялся, что «буду» сказанное Лютом, я все же понял правильно. Хе-хе…

Снова посмотрев на воду реки, увидел, что голубое наваждение исчезло, пропало чудесное ощущение подвешенности в центре необъятного шара: небо уже не отражалось в ставшей серой воде. Солнышко скрылось за горизонтом, но еще светило и воздух загудел от вибрации тысяч крылышек мошкары. Захотелось скорее перебраться к весело стреляющему искрами костру не потому, что замерз, а для защиты от поднявшегося с травы гнуса…

* * *

Быстро пролетали дни, опушенные беловатым пухом, когда жаворонки с утра до вечера висели в воздухе над поселком, мелькали разноцветные бабочки и выползали на свет божие коровки и все букашки, жужжали шмели, когда в воде движение, на земле шум, в воздухе трепет. Погода переменилась, заряди дожди. Правда, Люта они не остановили. Мастер под крышей сенника творил, а я, поглядывая на скудные запасы шерстяных ниток, раздумывал о новых источниках сырья для ткацкого производства. Крапива, крапива и только она! Как-то больше ничего в голову не приходило. Думал, конечно, и о льне и о хлопке, но, сколько ни говори «халва»— во рту слаще не станет.

«Кудель из крапивы…»

Когда решился попробовать, не знал сколько «велосипедов» мне предстоит изобрести. Не стану, мой друг, утомлять тебя пересказом моих изысканий, скажу, что если рвать крапиву у корня, где нет листьев и снизу вверх по стволу срывать их, зажав в ладони, то крапива не жалит, только руки красит. Настоящая, тонкая, как шелк кудель получилась из сердцевины. И годился для этого не весь крапивный ствол, а те части, что между почками — уплотнениями на стволе. Мои соплеменницы-озерянки, правда, освоили витье веревок и из других волокон, что получались у нас в процессе экспериментов — крапивной шкурки. Позже женщины под руководством Утаре научились и прядению кудели. Пришлось тогда отвлечь Люта от основной работы. Потребовались гребни для вычесывания высушенных крапивных волокон. Сам я тоже не бездельничал — лепил и обжигал грузики.

Когда Лют приступил к нанесению какого-то орнамента на дерево готового к работе станка, мое терпение лопнуло. Не по шамански, конечно, лишать мастера творческой магии, но вначале нужно было убедиться, что у нас получиться выткать полотно.

Под недобрыми взглядами Люта мы с Тиба, которая присоединилась к нашему дружному коллективу еще, когда мы стали ставить эксперименты с крапивой, начали готовить станок к работе. Крепили на балку нити, подвешивали грузы. Везение?.. Тогда именно так я и думал, но у нас получилось. Да, полотно было грубым, плотным и не совершенным, на мой взгляд, но из него можно было пошить одежду, мешки, пояса, завернуть еду или накрыть горшок, чтобы защитить его содержимое от насекомых. Я ликовал!

* * *

Календарь вести мне в голову пришло еще тогда, когда очнулся в теле крохи Лоло. И по моему календарю шла вторая половина июля, когда Муш и любимая засуетились: пришло время собирать урожай.

Сам я, когда спасался от полуденной жары в прохладе леса или выгуливал на поводу кулана, ходил обычно по тропе к полю: вокруг вытоптанной тропки высились луговые великаны. Даже вербейник обычно под палящим солнцем в моем прошлом стелящейся ковриком, тут стоял в рост, красуясь желтыми цветами.

Ты удивлен? Думаю, не метровым вербейником? Да, выгуливал на поводе своего кулана. Приучить кобылу к уздечке было не трудно, а регулярные прогулки с ней необходимы, чтобы не отвыкла. Машка, так я назвал кулана, работала в поселке тягачом. Сладил я для нее шлейку из кожаных ремней. Надевал на шею, а к концам груз привязывал. Обычно Машка бревна из леса таскала. Отвлекся я…

Под щебет и пение кружащихся в выси ласточек и жаворонков, соплеменники вышли в поле. Новая одежда из сотканной ткани хоть и не выглядела привлекательной, но куда лучше позволяла переносить жару и защищала от палящих солнечных лучей. Я, а позже и Лим сделали неплохие бронзовые и медные иголки, но шить одежду из сотканной ткани никто в племени не стал. Прорезали в полотне отверстие, надевали через голову, подпоясывались и все…

Любимая носила ребенка уже шесть или семь месяцев и тоже вышла в поле. Насилу уговорил, а сам, стараясь не замечать своего плохого самочувствия, присоединился к жнецам. Однообразная, рутинная работа, тем не менее, не стала скучной: я прислушивался к голосам соплеменников, их смеху и мне становилось хорошо, чувствовал какое-то тепло в душе пока вдруг, внезапно не закружилась голова. Сдерживая тошноту, я медленно побрел к лесу. «Перегрелся, наверное» — мысленно уговаривал сам себя. Остановился на опушке. Ветер мягко пронесся по зеленому травяному ковру и перебежал в осины. Осины зашептались, заволновались, с коротким шумом вздрагивая листьями. Ветер понесся дальше в темнеющую чащу. И свет померк.

* * *

Проскрежетали ржавыми голосами злодейки-сойки. Я открыл глаза. Полосы тумана плавали между черными кустами, небо обозначилось синевой. Было еще сумрачно. Лес словно вымер. Мой взгляд скользил по чахлому березняку, который спускался к болоту и переходил в осиновое редколесье. Сердце заколотилось, когда на пригорке я рассмотрел небольшой песчаный бруствер, над которым торчал, как палка, дырчатый кожух немецкого пулемета. За бруствером на пригорочке сидели солдаты в егерских куртках с изображением эдельвейсов на рукавах. Их кепи то и дело обращались к друг другу: немцы болтали.

— Хорош мечтать, Игореша, — услышал я шепот. — Два егерька фрицевых…

«Старшина?!»

— Да. Прижали нас. Ну, ничего, — успокоил старшина мудрым старческим шепотком. — Ты как, малой, еще не обосрался?

— Пока нет товарищ старшина, — ответил механически, а сам крепко сжимал винтовку и не мог отвести взгляда от егерей.

— Мы в своем краю, а они в чужом, нам легче. Родная земля — это, брат, не просто слова, живого она греет, а мертвому пухом стелется. Делай Игорек, как я!

Эпилог

Однажды нудным октябрьским вечером я прогуливался по набережной. Вечерело. В дрожащей синеве реки чуть заметно покачивались отражения домов. Курил сигарету за сигаретой и смотрел в окна, не замечая мелькающие лица прохожих, лишь иногда отвлекаясь на протяжные сигналы проносящихся по проспекту машин. Небрежно поигрывал в кармане сматртфоном и все не решался позвонить. Так и простоял, пока совсем не стемнело. Она не пришла…

— Расскажи про нее.

Услышав приятный баритон, я резко обернулся и увидел высокого старика в лихо заломленном набок берете из под которого торчали серые непослушные пряди. Смешинки плясали в его прищуренных глазах.

— Э-э… Мы знакомы? — промямлил я.

— Ах, нет! Позвольте представиться. Меня зовут Игорь, просто Игорь, — он протянул мне руку и я рефлексивно ее пожал.

— Андрей.

Он прислонил к чугунной решетке парапета сложенный мольберт и поставил рядом портфель. Спросил:

— Она не пришла?

— Вы наблюдали за мной?

— Да. Я работал неподалеку и не заметить ваших душевных терзаний просто не смог.

Я коротко поведал ему свою историю о том, как влюбился, а он смог меня удивить своей. Мы прогуливались туда-сюда от его вещей метров на двадцать и обратно и я по началу, когда услышал, что живет он уже во второй раз, стал подумывать, как бы деликатнее распрощаться с фантазером или не дай бог душевнобольным стариком. Но рассказывал он интересно, незаметно для самого себя я увлекся его повествованием.

С тех пор мы регулярно встречались там же, где и познакомились — на набережной. Спустя неделю я почувствовал непреодолимое желание записать то, что услышал, а позже и вовсе стал брать на встречу с этим удивительным человеком диктофон, чтобы ничего не упустить из его истории.

Когда он закончил, я не мог не спросить:

— Значит, вы проживаете свою жизнь второй раз?

— Именно это я тебе сказал при нашей первой встрече…

— И что? Не пробовали изменить историю?

— Пробовал, конечно! Только тебе трудно будет представить, что невозможно человеку поверить в то, чего он еще не видел и о чем он не имеет знаний. Я смог изменить только свою личную историю. И то не сильно: избегал подонков и негодяев из прошлой жизни, не попал за решетку. Так, по мелочам…

— А-а!

— Еще в этой жизни я стал художником, — произнес он глуховатым голосом.

_Конец