Книга: Две улыбки дамы
СТРАННАЯ РАНА
Рассказ о всех обстоятельствах этой драмы и всех перипетиях этой загадочной трагедии займет лишь несколько страниц, и не останется в тени ни единого факта, за который можно было бы уцепиться тому, кто захочет пролить свет на недоступную истину.
Все произошло самым естественным образом. Никаких страшных знамений, что посылает порой судьба в преддверии неких грозных событий. Ни ветерка — предвестника бури. Ни тревоги. Даже ни малейшего беспокойства среди тех, кому довелось стать свидетелями этого случая, тем более трагичного оттого, что его окутал густой покров тайны.
История такова: господин и госпожа де Жувель вместе с друзьями, гостившими у них в овернском замке Волник (большом строении с башенками и рыжей черепичной крышей), были в Виши на концерте известной певицы Элизабет Орнэн. На следующий день госпожа де Жувель, знавшая Элизабет еще до того, как та потребовала развода от банкира Орнэна, пригласила ее на обед. Замок находился в нескольких километрах от Виши.
Обед удался на славу. Хозяева, проявляя добродушие и деликатность, сумели занять каждого из приглашенных, и все восемь гостей остались очень довольны. Там были три молодые пары, отставной генерал и сорокалетний красавец маркиз Жан д’Эрлемон. Перед его чарами не могла устоять ни одна женщина.
Блистательное остроумие речей каждого из собравшихся имело лишь одну цель — понравиться Элизабет Орнэн. Любое слово в ее присутствии произносилось как будто лишь для того, чтобы вызвать ее улыбку, привлечь ее взгляд. А сама она не прилагала ровно никаких усилий ни чтобы понравиться, ни чтобы чем-то особенно блеснуть. Говорила мало, замечания ее были разумны, тонки, но в них не чувствовалось ни пыла, ни остроумия. К чему? Она и так была красива, И красота заменяла в ней все. Даже если бы она изрекала глубокомысленные вещи, они все равно терялись бы в сиянии дивной красоты. Глядя на нее, люди не могли оторваться от этих голубых глаз, чувственных губ, от этой прелестной белой кожи. Хотя у Элизабет Орнэн был глубокий голос и она обладала недюжинным талантом, сердца зрителей в театре актриса покоряла именно своей красотой. Одевалась она всегда просто — ведь любой, самый элегантный наряд остался бы на ней незамеченным, его затмило бы изящество ее фигуры и грациозность ее движений. Вокруг ее шеи струились, сплетаясь, сверкающие рубины, изумруды и бриллианты. И когда кто-то восхищался этими украшениями, Элизабет с улыбкой прерывала поток восторгов:
— Это реквизит… Но сделано очень умело.
— А я бы поклялся… — звучало в ответ, и она соглашалась:
— Я тоже. Они вводят в заблуждение многих.
После обеда маркизу д’Эрлемону удалось отвести Элизабет в сторону, чтобы поговорить наедине. Она слушала с интересом, и вид у нее при этом был какой-то мечтательный.
Прочие гости окружили хозяйку дома, явно раздосадованную этой приватной беседой.
— Он даром теряет время, — шепнула она. — Я уже несколько лет знаю Элизабет и могу сказать: у маркиза ничего не выйдет! Ведь это всего лишь прекрасная равнодушная статуя. Дерзай, мой мальчик, веди свою игру, используй самые отменные трюки! Ничто не поможет.
Все расселись на террасе, в тени дома. У ног их раскинулся ухоженный сад: зеленые лужайки, желтые песчаные аллеи, газоны с аккуратно подстриженным тисовым кустарником. А вдали, на холме, куда вели тропинки сквозь заросли самшита, остролиста и лавровых деревьев, возвышались развалины старинного замка, виднелись башни и часовни.
Все эти руины выглядели гордо и величественно еще и потому, что позади нагромождения камней зияла пропасть: как раз за ними проходил овраг, на пятидесятиметровой глубине которого, пенясь, несся поток.
— Какая декорация! — восхитилась Элизабет Орнэн. — Что по сравнению с этим разрисованный картон у нас в театре! Полотняные дрожащие стены, тряпичные деревья! Как хорошо было бы сыграть здесь!..
— Кто же вам мешает спеть там, Элизабет? — сказала госпожа де Жувель, — Боюсь, в таком огромном пространстве голос просто потеряется.
— Только не ваш! — запротестовал Жан д’Эрлемон. — Как будет прекрасно! Подарите нам это чудо!
Элизабет Орнэн рассмеялась, она искала предлог, чтобы отказаться, но гости продолжали настаивать на своем.
— Нет-нет, — сказала она. — Зря я об этом упомянула… Я буду выглядеть смешной… покажусь вам оттуда просто крошечной…
Но мало-помалу Элизабет теряла твердость. Маркиз взял ее за руку и, увлекая за собой, говорил:
— Пойдемте… Я покажу дорогу… Пойдемте… Это доставит нам такое удовольствие!
Элизабет Орнэн все еще колебалась, но потом вдруг решила уступить:
— Хорошо. Проводите меня к развалинам.
И медленно, уверенной походкой, как в театре, пошла через сад. За лужайками взошла по пяти каменным ступенькам на террасу напротив замка. Там виднелись другие ступеньки, поуже, и перила, вдоль которых стояли горшки с геранью и старинные каменные вазоны. Тропинка вела налево. Элизабет с маркизом свернули и скрылись за кустами.
Вскоре она показалась, уже одна. Певица поднималась вверх по крутым ступеням, а Жан д’Эрлемон в это время шел обратно через парк. Наконец Элизабет Орнэн появилась еще выше, на площадке среди трех готических арок разрушенной часовни. Позади нее оказалась стена из зарослей плюща.
Взобравшись на холмик, как на пьедестал, Элизабет остановилась. Она казалась очень большой, гигантского роста, и, когда, протянув вперед руки, начала петь, всем почудилось, будто голос ее заполнил все пространство огромной сцены из гранита и листвы, увенчанной куполом голубого неба.
Госпожа и господин де Жувель, а также все гости смотрели и слушали с благоговением, чувствуя, что от этого концерта у них останутся незабываемые воспоминания, Слуги из замка, работники с фермы, прилепившейся слева от замковых стен, десяток крестьян из соседней деревни — все высыпали наружу. Каждый сознавал торжественность минуты.
Что именно пела Элизабет Орнэн, не разобрал никто. Звуки ее голоса поднимались ввысь и уносились в пространство, охватывая все вокруг. Порой звучали трагические ноты, но и в них проступала мелодия надежды и жизни. И вдруг…
Напомним, однако, что все это происходило в обстановке полного спокойствия, и не было, казалось, никаких видимых причин, чтобы всеобщее спокойствие нарушить. То, что случилось, произошло внезапно, мгновенно. И если впоследствии зрители в чем-то и расходились в своих показаниях, то об этом моменте все утверждали одно и то же: случившееся было подобно неожиданно разорвавшейся бомбе.
Да, катастрофа разразилась внезапно. Волшебный голос вдруг оборвался. Живая статуя, поющая в вышине, пошатнулась на пьедестале из руин и в тот же миг рухнула, без единого крика, не выразив испуга. Не было ни борьбы, ни отчаяния. Люди были непоколебимо убеждены, что бегут они не к умирающей женщине, а к той, кого смерть уже поразила.
И когда первые добрались до верхней площадки, то увидели там смертельно бледную Элизабет Орнэн, лежавшую неподвижно. Умерла она от внутреннего кровоизлияния? Или от сердечного приступа? Кто знает. Ее шея и плечо были в крови. Ручейки крови сразу бросались в глаза. И в ту же минуту кто-то удивленно воскликнул:
— Пропало колье!
Не хочется подробно пересказывать расследование по этому делу: в свое время им были увлечены все. Оно не дало никаких результатов и закончилось довольно скоро. Следователи и полицейские с самого начала натолкнулись на наглухо запертую дверь, и об эту дверь разбивались все их усилия. Было совершенно ясно, что сделать тут ничего нельзя. Преступление — убийство и ограбление — налицо. И это все…
Да, преступление действительно было совершено, но не удалось найти ни оружия, ни пули, ни убийцы. Хотя все были убеждены, что они должны быть. Из сорока двух свидетелей пятеро утверждали, что видели какой-то луч, но куда он был направлен, в какое место, — тут показания их расходились. Остальные тридцать семь ничего не видели. Трое заявили, будто слышали глухой выстрел, но остальные тридцать девять не слышали ничего подобного.
Во всяком случае, никто не отрицал факта совершения преступления — ведь все видели рану. Страшную, ужасную рану на правом плече у ключицы — видимо, туда попала та чудовищная пуля. Пуля ли? Ведь тогда убийце надо было спрятаться в руинах выше того места, где стояла певица. Пуля должна была бы войти глубоко и вызвать внутренние повреждения. Но этого не произошло.
Похоже было, что рана, из которой текла кровь, нанесена каким-то тупым предметом, например молотком или палкой. Но кто в таком случае мог ударить Элизабет молотком или палкой? И почему убийцу никто не видел?
Кроме того, где же колье? Если речь идет об убийстве и ограблении, то кто мог совершить и то и другое? Каким чудом убийце удалось ускользнуть: ведь слуги, прильнувшие к окнам последнего этажа замка, не выпускали из виду певицу ни тогда, когда она пела, ни тогда, когда она упала замертво? Эти люди, вне всякого сомнения, не могли не заметить, если бы к ней приближался человек, а затем убегал, отчаянно пытаясь скрыться среди камней. К тому же за руинами шла крутая скала, на которую просто невозможно взобраться, нельзя по ней и спуститься вниз.
Может быть, убийца спрятался в зарослях плюща или забился в какую-нибудь яму? Две недели продолжались поиски. Из Парижа вызвали честолюбивого и упорного молодого полицейского по имени Горжере. На его счету уже было несколько успешных расследований. Все напрасно. Поиски не привели ни к какому результату. К величайшему огорчению Горжере, дело было закрыто, но он поклялся во что бы то ни стало раскрыть эту тайну.
Господин и госпожа де Жувель, напуганные происшествием, покинули Волник, твердо заявив о своем намерении никогда больше туда не возвращаться. Замок со всей обстановкой предназначался к продаже.
Спустя полгода его кто-то купил. Однако осталось неизвестным, кто именно, поскольку нотариус мэтр Одига не сказал, на кого оформил купчую.
Все слуги, садовники получили расчет. Съехали и работники фермы. Лишь в большой башне над воротами остался жить вместе с женой бывший жандарм Лебардон. Выйдя в отставку, он согласился на место сторожа.
Напрасно жители окрестных деревень приходили к нему с расспросами: их любопытство так и осталось неудовлетворенным. Бывший жандарм честно нес службу. Многие замечали, что примерно раз в год в замок приезжал на автомобиле какой-то господин, оставался ночевать и уезжал на следующий день рано утром. Видимо, это был новый хозяин и он приезжал переговорить с Лебардоном. Однако полной уверенности в этом ни у кого не было. Толком так и не удалось никому ничего разузнать.
Спустя одиннадцать лет бывший жандарм Лебардон умер.
В башне жила только его жена. Такая же неразговорчивая, как и муж, она никому не рассказывала о том, что происходило в замке. Да и происходило ли там что-нибудь вообще?
БЛОНДИНКА КЛАРА
Сен-Лазарский вокзал. Между заграждениями у перрона и выходами в большой зал ожидания сновали пассажиры. Людское море, разделяясь на два потока прибывающих и отъезжающих, текло потерянно то в одну, то в другую сторону, то уносясь к проходам на перрон, то откатывая стремительно к залу ожидания. На круглых щитах неподвижные стрелки указывали пункты назначения поездов. Служащие вокзала проверяли и компостировали билеты.
В толпе выделялись прохаживавшиеся от одной группки пассажиров к другой два господина, явно не имеющие отношения ко всей этой спешке и горячке. Один из них был крупный и крепкий, на вид малосимпатичный мужчина с суровым лицом, другой же, напротив, какой-то куцый и хлипкий молодой человек. На головах у обоих были котелки, а их лица украшали усы. Они остановились у щита, на котором не было пока ничего обозначено. Перед выходом на перрон стояли четверо служащих вокзала. Худой молодой человек подошел к контролерам и вежливо осведомился:
— В котором часу прибывает поезд, который ожидают в пятнадцать сорок семь?
— В пятнадцать сорок семь, — ответил контролер.
Крупный господин пожал плечами, будто сочувствуя глупости своего товарища, и в свою очередь спросил:
— Это ведь поезд из Лизьё?
— Да, триста шестьдесят восьмой, — ответили ему. — Он будет здесь через десять минут.
— Без опоздания?
— Без опоздания.
Оба отошли и облокотились на парапет.
Прошло три минуты, четыре, пять.
— Вот незадача, — заметил крупный господин. — Что-то не видно того типа, которого к нам послали из префектуры.
— А он вам нужен?
— А то! Ведь если не принесут ордер на арест, как, интересно, быть с пассажиркой?
— Может, он нас ищет? Просто не знает в лицо?
— Идиот! Разумеется, никто не знает в лицо тебя, Фламана! Но только не меня, Горжере, старшего инспектора, который со времен убийства в замке Волник ведет неустанную борьбу с преступниками!
Тот, кого назвали Фламаном, с обидой возразил:
— Убийство в замке Волник — дело минувших дней. Прошло пятнадцать лет!
— А ограбление на улице Сент-Оноре? А моя мышеловка, куда попал Верзила Поль, — это что, тоже случилось во времена крестовых походов? И двух месяцев не прошло!
— Попал!.. Попал!.. Он ведь все еще в бегах, ваш Верзила Поль…
— Но я так хорошо все подготовил, что снова и снова требуются мои услуги. Погляди-ка, разве не мое имя стоит тут в приказе?
Он вытащил из бумажника сложенную вчетверо бумагу и, развернув ее, прочитал:
4 июня
Полицейская префектура
Приказ
(Срочно)
Сожительница Верзилы Поля, по прозвищу Блондинка Клара, замечена в поезде № 368, прибывающем из Лизьё в 15 часов 47 минут. Старшему инспектору Горжере следует немедленно отправиться на Сен-Лазарский вокзал. Ордер на задержание будет передан ему перед прибытием поезда.
Приметы разыскиваемой: светлые волнистые волосы, голубые глаза. Возраст от 20 до 25 лет. Привлекательна. Одета просто. Выглядит элегантно.
— Вот видишь. Мое имя! Ведь я занимался Верзилой Полем, и мне теперь поручено заняться его подружкой.
— А вы ее знаете?
— Плохо. Видел один раз, когда взламывал дверь комнаты, куда заманил их с Верзилой Полем. Да только в тот день мне не повезло. Пока пытался связать его, в окно выпрыгнула она. А когда бросился за ней, Верзила Поль смылся.
— А вы что, тогда один были?
— Нет, втроем. Но Верзила Поль сразу же оглоушил тех двоих.
— Грозный тип!
— Но я все-таки поймал его!
— На вашем месте я бы его не отпустил.
— Знаешь что, голубчик, на моем месте тебя бы оглоушили, как моих приятелей. Ведь всем известно, какой ты идиот!
В устах старшего инспектора Горжере это было самым веским аргументом. Всех своих подчиненных он считал идиотами, а себя — непогрешимым и полагал, что в любом деле последнее слово всегда будет за ним.
Фламан, по-видимому смирившись, произнес:
— Во всяком случае, вам в жизни повезло. Сначала дело в замке Волник. Потом эта история с Верзилой Полем и Кларой. А знаете, чего не хватает в вашей коллекции?
— Чего же?
— Ареста Арсена Люпена.
— Два раза я чуть было не поймал его, — проворчал Горжере, — ну на третий-то раз обязательно поймаю. А что касается убийства в Волнике, то я все время слежу за тем, что происходит в замке… так же, как все время слежу за Верзилой Полем… Что же до Блондинки Клары… — Вдруг он схватил Фламана за руку: — Смотри! Поезд…
— А у вас нет ордера на арест!
Горжере быстро огляделся вокруг. К ним никто не спешил. Вот невезение!
Вдали, в конце одного из перронов, уже показалась пыхтящая утроба локомотива. Поезд понемногу вытягивался вдоль перрона и наконец остановился. Дверцы распахнулись, и гроздья пассажиров высыпали наружу.
У прохода людской поток растянулся и потек мимо контролеров. Горжере придержал Фламана, выступившего было вперед. К чему? Пассажиры, рассредоточившись, проходили по одному, и как можно в таких условиях не заметить девушку, точное описание примет которой лежало у них в кармане?
И в самом деле, вот она, появилась, и оба полицейских сразу поняли, что ждут именно ее. Совпадали все приметы. Без сомнения, перед ними стояла та, которую звали Блондинка Клара.
— Да-да, — шепнул Горжере, — узнаю. Ах, чертовка, теперь не уйдешь!
Девушка была красива: чуть настороженная улыбка, светлые волнистые волосы, ярко-голубые глаза, чудесные зубы, сверкавшие белизной всякий раз, когда чуть приоткрывался рот, вот-вот готовый засмеяться.
На ней было серое платье с белым полотняным воротничком, отчего она походила на школьницу. Девушка держалась скромно, будто хотела укрыться от непрошеных взглядов. В руках у нее был небольшой чемодан и сумочка. Все чистое, но тоже очень скромное.
— Ваш билет, мадемуазель.
— Билет?
Вот незадача! Билет! Куда она его засунула? В карман? Или в сумочку? А может быть, в чемодан? Оробев, смущаясь под взглядами забавлявшихся ее замешательством людей, которых она заставляла ждать, девушка поставила чемодан, раскрыла сумочку и в конце концов обнаружила билет пришпиленным к отвороту рукава. Показав его контролеру, она наконец прошла.
— Эх! — сокрушался Горжере. — Жаль, нет ордера! Сейчас бы я ее отловил!
— Отловите и так.
— Идиот! Придется начать слежку. Только бы не попасть впросак! Пойдем за ней по пятам.
«По пятам» — пожалуй, слишком сильно сказано, ведь приходилось иметь дело с молодой особой, однажды уже чрезвычайно ловко ускользнувшей от Горжере, поэтому было очень важно не вызвать у нее подозрений. Стараясь держаться на расстоянии, они заметили, что Блондинка Клара остановилась в растерянности. Может, конечно, она притворялась, но вид у нее был такой, будто она впервые попала в зал ожидания. Не решаясь спросить дорогу, она пошла наугад. Горжере прошептал:
— Ну и хитра!
— В чем ее хитрость?
— Никогда не поверю, что она не знает, где выход из здания вокзала! Раз ведет себя так, значит, чувствует, что за ней хвост, и пытается принять меры предосторожности.
— И правда, — заметил Фламан, — вид у нее довольно загнанный. Но какая все-таки симпатичная! И грациозная…
— Не заводись, Фламан! Эта девушка и так пользуется большим успехом. Верзила Поль от нее без ума. Смотри, нашла наконец лестницу, Быстро за ней.
Она спустилась вниз и вышла через зал ожидания на привокзальную площадь. Подозвала такси.
Горжере поспешил за ней. Он увидел, как девушка вынула из сумочки конверт и прочитала шоферу адрес. Хотя она говорила очень тихо, Горжере все же расслышал:
— Отвезите меня на набережную Вольтера, шестьдесят три.
Девушка села в такси. Горжере тоже подозвал машину, Но в эту минуту к нему подошел ожидавший на улице посыльный из префектуры.
— Ах, это вы, Рено! — удивился инспектор, — Ордер у вас?
— Вот он, — ответил тот.
И устно передал дополнительные указания от начальства.
Когда инспектор наконец освободился, то увидел, что его такси уже отъехало, а машина, в которой была Клара, завернула за угол…
Еще три-четыре минуты было потеряно. Не страшно! Ведь адрес ему известен!
— Шофер, — обратился он к водителю подъехавшего такси, — отвезите нас на набережную Вольтера, шестьдесят три.
С тех самых пор, когда полицейские, облокотись на парапет, ожидали прибытия поезда № 368, возле них вертелся какой-то господин. Смуглый, с заросшим бородой худым лицом, этот немолодой уже господин был одет в слишком длинное заплатанное пальто оливкового цвета. Ему удалось незамеченным пробраться к машине в тот момент, когда Горжере сообщал шоферу адрес.
И, вскочив в следующее такси, тот субъект приказал:
— Набережная Вольтера, шестьдесят три.
ГОСПОДШ СО ВТОРОГО ЭТАЖА
Дом № 63 на набережной Вольтера — это частный особняк, обращенный к Сене серым старинным фасадом, с высокими окнами. Почти весь первый этаж и три четверти второго занимали антикварный и книжный магазины. На третьем и четвертом располагались просторные, роскошные апартаменты маркиза д’Эрлемона; вот уже целый век его фамилия владела этим домом. Когда-то очень богатый, но теперь стесненный в средствах в результате неудачных биржевых операций, маркиз был вынужден отказаться от прежнего образа жизни и сократил штат своей прислуги.
По этой же причине он выделил на втором этаже небольшую четырехкомнатную квартиру, которую его поверенный в делах согласился сдать какому-нибудь интеллигентному человеку за высокую плату. Таким образом, вот уже месяц жильцом маркиза являлся некий господин Рауль. Ночевал он в квартире очень редко и лишь на час-другой заходил ежедневно после обеда.
Квартира располагалась прямо над помещением для консьержа и под комнатами, которые занимал секретарь маркиза. Дверь из темного вестибюля вела в гостиную. Справа находилась спальня, а слева — ванная.
В тот день гостиная была пуста. Меблировка ее казалась довольно скудной, да и то, что было, видимо, подбирали кое-как. Никакого уюта. Комната походила на перевалочный пункт, временное жилище, которое по воле случая можно покинуть в любой удобный момент.
Между двумя окнами, из которых открывался великолепный вид на Сену, стояло большое кресло, повернутое своей высокой, обитой тканью спинкой к входной двери.
Против него с правой стороны на столике примостился ящичек, очень похожий на бар для ликеров.
Часы, стоящие у стены в узком футляре, пробили четыре раза. Прошло минуты две, и с потолка три раза постучали, через равные промежутки времени, как в театре перед началом действия. Затем еще три удара. И вдруг оттуда, где стоял бар, раздался торопливый звонок, похожий на телефонный, только звучавший приглушенно.
Потом наступила тишина.
И все началось сначала. Трижды топнули ногой. Раздалось приглушенное треньканье телефона. Но на этот раз звонок не прекратился — из бара, как из музыкальной шкатулки, продолжали вырываться звуки.
— Черт бы вас побрал! — проворчал чей-то разбуженный голос.
С правой стороны кресла, повернутого к окну, показалась чья-то рука, она потянулась к ящичку на столике, приподняла крышку и сняла телефонную трубку с аппарата, находившегося внутри.
Трубка поплыла к противоположной стороне большого кресла, и невидимый господин, утопавший в нем, уже более отчетливо недовольно произнес:
— Да, это я, Рауль… Ты что, не можешь не будить меня, Курвиль? Вот дурацкая мысль провести телефон между моей комнатой и твоей! Ведь тебе нечего мне сказать, а? Ну и дай поспать.
Рауль повесил трубку. Но снова раздалось топанье и задребезжал телефонный звонок. Тогда он наконец смирился, и между жильцом нижнего этажа, господином Раулем, и секретарем маркиза д’Эрлемона, Курвилем, произошел такой диалог:
— Ну давай, выкладывай… Маркиз у себя?
— Да, от него только что ушел господин Вальтекс.
— Вальтекс! Опять этот Вальтекс! Вот черт! Этот тип мне тем более неприятен, что явно преследует ту же цель, что и мы. Но в отличие от нас, похоже, цель ему известна. Что-нибудь услышал через дверь?
— Ничего. — Ты никогда ничего не слышишь. Тогда зачем меня беспокоишь? Дай, черт возьми, поспать! Мне на свидание только к пяти, пойду попью чаю с несравненной Ольгой.
Он захлопнул крышку ящичка. Но, видимо, от разговора окончательно проснулся, так как, не вылезая из кресла, прикурил сигарету.
Вверх к потолку от кресла потянулись голубые колечки дыма. На часах было четыре десять.
И вдруг неожиданно опять раздался звонок, теперь уже из вестибюля. Кто-то звонил у входной двери. В то же время в проеме между двумя окнами как раз под карнизом скользнула вниз часть стены, судя по всему, под действием механизма, приводимого в движение электрическим звонком.
Показалась прямоугольная пластинка, похожая на небольшое зеркальце, и зеркальце осветилось, как киноэкран. На экране возникло очаровательное девичье личико, обрамленное светлыми волнистыми волосами.
Господин Рауль даже привстал с кресла, шепча:
— Ах, какая красивая!
Секунду он глядел на изображение. Нет, решительно, девушка была ему незнакома, он никогда не видел этого лица.
Нажав на пружину, закрывающую экран, он в свою очередь взглянул в зеркало на стене напротив и встретился глазами с тридцатипятилетним мужчиной приятной наружности, статным, элегантно одетым, в общем, выглядевшим безупречно. Такой господин вполне может ожидать визита любой красивой девушки.
Он поспешил в вестибюль.
Там ожидала блондинка. В руках у нее был конверт, а у ног на ковре стоял чемодан.
— Что вам угодно, мадам?
— Мадемуазель, — тихо поправила гостья.
— Что вам угодно, мадемуазель? — снова спросил он.
— Здесь живет маркиз д’Эрлемон?
Господин Рауль понял, что она ошиблась этажом. Гостья сделала два-три шага вперед в направлении комнат, а он тем временем подхватил чемодан и важно произнес:
— Это я, мадемуазель.
Девушка остановилась на пороге гостиной и растерянно прошептала:
— О! Мне говорили, что маркиз… уже в летах…
— Я его сын, — холодно заметил господин Рауль.
— Но у него нет сына…
— Что вы говорите? В таком случае, допустим, я ему не сын. Впрочем, это не имеет никакого значения, Я в наилучших отношениях с маркизом д’Эрлемоном, хотя и не имею чести быть с ним знакомым.
Он очень ловко пихнул ее в гостиную и прикрыл дверь.
Девушка запротестовала:
— Но, месье, мне нужно идти… Я ошиблась этажом.
— Именно так. Передохните. Лестница у нас крутая, как скала.
Он говорил так радостно и беззаботно, что девушка невольно улыбнулась, все еще порываясь уйти.
Но в этот момент снова раздался звонок в дверь, и опять появился светящийся экран, отражая на этот раз сердитое усатое лицо.
— Черт, полиция! — воскликнул господин Рауль, погасив экран. — Ну что ему здесь нужно?
Девушка забеспокоилась, напуганная появлением чьего-то липа.
— Прошу вас, месье, дайте мне уйти.
— Но это же старший инспектор Горжере! Проклятый рогоносец! Грубиян! О, его физиономия мне так хорошо знакома… Нельзя, чтобы он вас увидел, и он вас не увидит.
— Мне абсолютно безразлично, увидит он меня или нет, месье. Я хочу выйти отсюда.
— Ни за что на свете, мадемуазель. Я не хочу, чтобы вы оказались скомпрометированы.
— Я не буду скомпрометирована.
— Будете, будете… Пройдите лучше в мою спальню. Нет? Но ведь так нужно…
Он засмеялся вдруг посетившей его забавной мысли. Потом галантно подал девушке руку и усадил ее в широкое кресло.
— Не двигайтесь, мадемуазель. Здесь вы будете укрыты от всех нескромных взглядов и через три минуты сможете уйти. Если моя спальня в качестве укрытия не подходит, то не откажетесь же вы от этого кресла?
В веселом, добродушном тоне на этот раз появились властные, решительные нотки. Невольно она подчинилась.
Господин Рауль даже слегка подпрыгнул от радости — приключение начиналось наиприятнейшим образом — и пошел открывать.
В дверь ворвался инспектор Горжере со своим верным Фламаном и тотчас же грубо крикнул:
— Здесь одна дама! Консьержка видела, как она вошла, и слышала звонок!
Господин Рауль мягко остановил его и очень вежливо произнес:
— С кем имею честь?
— Старший инспектор Горжере, из криминальной полиции.
— Горжере! — притворно удивился господин Рауль. — Знаменитый Горжере! Тот, который чуть не поймал Арсена Люпена?
— Да, и рассчитываю арестовать его со дня на день, — похвалился инспектор. — Но сегодня у нас другое дело, то есть другая дичь. Дама поднялась наверх?
— Блондинка? — переспросил господин Рауль. — Очень красивая?
— Кто ее знает…
— Тогда это не она. Та, о которой я говорю, очень красива, необыкновенно красива… обворожительнейшая улыбка… свежее лицо…
— Она здесь?
— Только что ушла. Три минуты назад она позвонила и спросила господина Фроссена, который живет в доме шестьдесят три на бульваре Вольтера. Я объяснил ей, что она ошиблась адресом, и показал, как пройти к бульвару Вольтера. Она тут же и пошла.
— Ну что за невезение! — проворчал Горжере. Он все-таки осмотрелся, бросил взгляд на развернутое к окну высокое кресло и уставился на двери.
— Открыть? — предложил господин Рауль.
— Не надо. Найдем ее на бульваре Вольтера.
— Когда за дело беретесь вы, инспектор Горжере, то я спокоен.
— Я тоже, — простодушно подтвердил Горжере. И добавил, надевая котелок: — Только бы не задумала опять какой-нибудь ловкий трюк. Ох, и хитрющая же бестия!
— Бестия? Такая изумительная блондинка?
— А как же, ведь только что на Сен-Лазарском вокзале я чуть было не зацапал ее у самого поезда. Нам сообщили о ее приезде. А ей вот уже второй раз удается сбежать.
— Но мне она показалась такой милой, симпатичной!
Горжере досадливо отмахнулся и нехотя произнес:
— Настоящая бой-баба! Знаете, кто это? Любовница Верзилы Поля!
— Как? Этого знаменитого бандита? Взломщика? Убийцы? Того самого Верзилы Поля, которого вы чуть было не поймали?
— Еще поймаю, и его и любовницу эту, Блондинку Клару.
— Нет, ну это просто невозможно! Значит, очаровательная блондинка — та самая Клара, о которой писали в газетах? Ее ищут вот уже полгода.
— Она самая. Теперь понимаете, как важно ее схватить? Идем, Фламан. Значит, она искала господина Фроссена на бульваре Вольтера, шестьдесят три?
— Именно этот адрес она назвала мне.
Господин Рауль проводил полицейских до двери, и пока они спускались по лестнице, он, перевесившись через перила, любезно их напутствовал:
— Удачи вам! Заодно хватайте и Люпена. Это все одна компания.
Когда он вернулся в гостиную, то увидел, что девушка, побледнев, с беспокойством озирается по сторонам.
— Что с вами, мадемуазель?
— Ничего… ничего… Значит, эти двое ждали меня на вокзале? О моем прибытии им сообщили!
— А вы и есть Блондинка Клара, подруга Верзилы Поля?
Она пожала плечами.
— Даже не знаю, кто это — Верзила Поль.
— Так вы не читаете газет?
— Читаю, но очень редко.
— Вас зовут Блондинка Клара?
— Меня зовут Антонина.
— В таком случае чего же вам бояться?
— Нечего. И все-таки меня хотели арестовать… хотели…
Она осеклась и вдруг улыбнулась, словно осознав, насколько детским казалось ее волнение.
— Я ведь приехала из провинции и теряю голову при малейшем недоразумении. Прощайте, месье.
— Вы действительно спешите? Подождите, я так много должен вам сказать! У вас такая чудная улыбка… она просто сводит меня с ума… когда вот так поднимаются кверху уголки губ…
— Я не хочу больше ничего слышать, месье… Прощайте!
— Как! Я только что спас вас, а вы…
— Спасли меня?
— Ну как же! Тюрьма… суд присяжных… эшафот. Все это чего-то да стоит. Сколько времени вы пробудете у маркиза д’Эрлемона?
— Может быть, полчаса…
— Я встречу вас на обратном пути, и мы, как добрые друзья, выпьем здесь по чашечке чая.
— Чай? Здесь? О, месье, вы хотите воспользоваться тем, что я обозналась… Прошу вас, отпустите меня.
Она подняла на него невинные глаза, и он тут же понял, насколько неуместным было его предложение. Сдаваясь, господин Рауль проговорил:
— Мадемуазель, хотите вы того или нет, случаю будет угодно, чтобы мы встретились еще раз… Я помогу ему, этому случаю. Бывают такие встречи, которые требуют продолжения…
Остановившись на лестничной площадке, он смотрел, как девушка поднимается на верхний этаж. Она обернулась и помахала на прощание рукой.
«Восхитительна, — думал он. — Чудесная улыбка! Но что могло ей понадобиться у маркиза? Кто она? Какую тайну скрывает ее жизнь? Любовница Верзилы Поля? Может быть, замешана в каких-нибудь его делишках… Но любовница?.. Нет, только в полиции могут придумать подобные нелепости!»
Господин Рауль понимал, что, оставшись с носом на бульваре Вольтера, инспектор Горжере вполне может повернуть обратно. Тогда он встретится с девушкой, а вот этого ни за что нельзя допустить.
Заходя обратно в квартиру, он вдруг хлопнул себя по лбу, воскликнув:
— Вот черт! Совсем забыл!
И бегом бросился к другому, стоявшему на видном месте городскому телефону.
— Вандом ноль-ноль, ноль-ноль! Алло! Поскорее, мадемуазель! Алло! Это ателье мод Бервица? Королева у вас? Я спрашиваю, Ее Величество у вас? На примерке? Так скажите ей, что у телефона господин Рауль. — И добавил раздраженно: — Никаких «нет»! Я хочу, чтобы вы позвали к телефону Ее Величество! Ее Величество будет очень недовольна, если ее не позовут к телефону!
Он ждал, нетерпеливо постукивая по аппарату костяшками пальцев. Наконец на другом конце провода взяли трубку. Он заговорил:
— Ты, Ольга? Это Рауль, Что? Прервала примерку? Стоишь полуголая? Ну что же, тем лучше для тех, кто мог случайно тебя увидеть, прекрасная Ольга, У тебя ведь самые красивые плечи во всей Центральной Европе! Ну прошу тебя, Ольга, что у тебя за рычащее «р»? Что я хочу сказать? Я не могу прррийти на чай. Нет, дорррогая. Успокойся. Здесь нет никаких женщин. Пррросто деловое свидание. Но послушай, попррробуй понять. Ну, моя любимая кошечка… Давай лучше заеду за тобой к вечеррру… Поедем ужинать. Хорррошо, дорррогая…
Он повесил трубку и поспешил к полуоткрытой двери.
ГОСПОДИН С ВЕРХНЕГО ЭТАЖА
Расположившись в своем рабочем кабинете, маркиз д’Эрлемон раскладывал бумаги. Кабинетом ему служила просторная комната со множеством книг. Маркиз читал мало, но любил смотреть на красивые переплеты.
За пятнадцать лет, прошедшие со времени трагедии в замке Волник, Жан д’Эрлемон состарился не по годам. Он поседел, лицо избороздили морщины. Он уже не был тем красавцем д’Эрлемоном, перед чарами которого не могла устоять ни одна женщина. Стать оставалась той же, но лицо, некогда горевшее желанием нравиться, теперь сделалось чересчур серьезным и даже — озабоченным. В салонах, где он бывал, говорили, что это из-за денежных неприятностей, но точно никто ничего не знал. Жан д’Эрлемон ни с кем не вел доверительных бесед.
В дверь позвонили. Он прислушался. Вскоре постучался лакей и доложил, что маркиза хочет видеть какая-то молодая особа.
— Сожалею, — ответил он, — но у меня нет времени.
Слуга вышел и через некоторое время вернулся снова.
— Эта молодая особа настаивает, господин маркиз. Она говорит, что она дочь мадам Терезы из Лизьё. У нее с собой письмо ее матери.
Маркиз на минуту задумался. Силясь что-то вспомнить, он повторял про себя: «Тереза… Тереза…» Затем наконец произнес:
— Просите.
Поднявшись, он пошел навстречу девушке, протянув ей обе руки.
— Добро пожаловать, мадемуазель. Конечно, я не забыл вашу матушку. Господи, как вы на нее похожи! Такие же волосы… Такая же робость во взгляде… И, конечно, ее улыбка, которую все так любили. Так, значит, это она послала вас ко мне?
— Мама умерла, месье, прошло вот уже пять лет. Но перед смертью она написала вам письмо, и я обещала передать его… если мне когда-нибудь понадобится поддержка.
Скорбная тень набежала на ее милое лицо. Девушка протянула маркизу конверт, на котором рукой ее матери был написан его адрес. Он мельком взглянул на письмо и вздрогнул, отходя в сторону:
«Если Вы можете что-нибудь сделать для моей дочери, сделайте это… в память о прошлом. Она думает, что Вы были мне всего лишь другом. Умоляю, не открывайте ей правды. Антонина очень горда, я была такой же. Она хочет лишь, чтобы ей помогли заработать на жизнь. Благодарю Вас.
Тереза».
Маркиз не сразу заговорил. Ему пришло на память очаровательное приключение на водах в Центральной Франции. Тереза служила гувернанткой в одной английской семье. Для Жана д’Эрлемона это был просто мимолетный флирт. В то время его беззаботная натура вовсе не склонна была погружаться в мысли и чувства той, что доверчиво отдала ему себя всю без остатка. В памяти его сохранились лишь несколько часов, проведенных вместе. Но, быть может, для Терезы случившееся оказалось более серьезным и повлияло на ее дальнейшую жизнь? Быть может, грубо, без всяких объяснений порвав с ней, он стал причиной мук, оставив ей лишь разбитое сердце и ребенка?
Он ничего об этом не знал. Она ему никогда не писала. И вот сейчас, при столь волнующих обстоятельствах, из прошлого возникло ее письмо. Растроганный, он подошел к девушке и спросил:
— Сколько вам лет, Антонина?
— Двадцать три.
Маркиз еле сдержался. Все совпадало! И повторил срывающимся голосом:
— Двадцать три года! — Чтобы не молчать, он, выполняя волю Терезы, сказал: — Я был другом вашей матери, Антонина, и одновременно другом того…
— Не будем больше об этом, прошу вас.
— Значит, у вашей матери остались плохие воспоминания?
— Мама никогда не говорила со мной о том времени.
— Хорошо. Скажите только, у нее была нелегкая жизнь?
Ответ ее прозвучал твердо:
— Мама была очень счастлива и мне дала много радости. И если я сейчас здесь, то лишь потому, что не поладила с теми, под чью опеку попала.
— Вы еще расскажете мне об этом, дитя мое. Самое важное сейчас — позаботиться о вашем будущем. Чего бы вам хотелось больше всего?
— Не быть ни у кого на иждивении.
— И ни от кого не зависеть?
— Я не против подчиняться.
— А что вы умеете делать?
— Все и ничего.
— Это и много, и мало. Хотите быть моим секретарем?
— А у вас уже есть секретарь?
— Да, но я ему не доверяю. Он подслушивает под дверьми и роется в бумагах. Хотите его заменить?
— Я не хочу отнимать у кого-то место.
— Тогда это уже сложнее, — засмеялся маркиз д’Эрлемон.
Усевшись друг против друга, они повели долгую беседу. Маркиз слушал внимательно, доброжелательна, и Антонина, освоившись, беззаботно ворковала. Но были моменты, когда девушка, казалось, чего-то не договаривала, и это слегка беспокоило маркиза. Он не понимал, в чем тут дело. В конце концов он попросил девушку не торопить его, дать возможность получше узнать ее, поразмыслить. Назавтра маркиз собирался в деловую поездку на автомобиле. А возвратившись, должен был отправиться на двадцать дней за границу. Антонина согласилась сопровождать его в первой поездке.
Она написала на клочке бумаги адрес семейного пансиона в Париже, где собиралась остановиться, и они договорились, что завтра утром маркиз заедет за ней.
В передней он поцеловал ей руку. Будто случайно, мимо прошел Курвиль. Маркиз сказал:
— До скорого, дитя мое. Ведь вы еще придете меня навестить?
Подхватив чемоданчик, Антонина спустилась вниз. Девушка была так счастлива, что чуть не запела.
То, что случилось потом, произошло так неожиданно, что она уловила лишь обрывки каких-то реплик и была буквально потрясена. С последних ступенек темной лестницы до нее донеслись голоса людей, пререкавшихся возле двери в квартиру на нижнем этаже.
— Вы просто посмеялись надо мной, месье… На бульваре Вольтера нет дома шестьдесят три.
— Не может быть, господин инспектор! Ведь сам-то бульвар Вольтера есть, не так ли?
— Кроме того, хотелось бы узнать, где важная бумага, которая лежала у меня в кармане, когда я сюда вошел.
— Ордер на арест мадемуазель Клары?
Девушка узнала голос инспектора Горжере и совершила промах. Вместо того чтобы тихо подняться на третий этаж, она вскрикнула и сбежала вниз. Старший инспектор, услышав шаги, обернулся, увидел беглянку и кинулся к ней.
Но две сильные руки схватили его за запястья и попытались увлечь в квартиру. Горжере сопротивлялся, уверенный в своих силах: ведь телосложением он значительно превосходил неожиданного противника. Однако вскоре с величайшим удивлением обнаружил, что не только вырваться не удается, но и приходится во всем подчиняться воле нападавшего. В гневе он крикнул:
— Да отпустите вы меня!
— Нет-нет, прошу вас, пройдемте сюда, — убеждал господин Рауль. — Ордер у меня, вы же его просили.
— Плевать мне на этот ордер!
— А мне нет! А мне нет! Надо вам его отдать. Вы его просили.
— Черт возьми! Ведь девица за это время успеет сбежать!
— А разве ваш товарищ не с вами?
Он на улице, но ведь это такой болван!
В конце концов инспектор оказался в вестибюле за надежно закрытой дверью. Кипя от бешенства, он бормотал страшные проклятия, барабанил в дверь, пытался открыть замок. Но дверь не поддавалась, а замок, казалось, был какой-то особый: ключ свободно в нем проворачивался, но открыть им что-либо было невозможно.
— Вот ваш ордер, господин инспектор, — произнес Рауль.
Горжере чуть было не схватил его за шиворот.
— Ну вы и ловкач! Этот ордер был у меня в кармане пальто, когда я пришел к вам в первый раз!
— Видимо, он выпал, — спокойно парировал Рауль. — Я нашел его здесь, на полу.
— Чепуха! Во всяком случае, вы не станете отрицать, что просто посмеялись надо мной со своим бульваром Вольтера и, пока посылали меня туда, девица находилась где-то поблизости!
— Даже очень близко.
— Что?
— Она была в этой комнате.
— Что вы такое говорите?
— В этом кресле, повернутом к вам спинкой.
— Ах, так! Ах, так! — повторял Горжере, скрестив руки на груди. — Она была в этом кресле… и вы посмели… Да вы что, с ума сошли? Кто вам позволил?
— Мое доброе сердце, — притворно жалостливым тоном ответствовал Рауль. — Послушайте, господин инспектор, вы и сами, в сущности, человек не злой. У вас, наверное, есть жена, дети. И вы бы выдали эту красавицу блондинку, позволили бы засадить ее в тюрьму? Не может быть! На моем месте вы бы поступили точно так же, отправили бы меня прогуляться на бульвар Вольтера, разве нет?
Горжере буквально задыхался от бешенства:
— Она была здесь! Подружка Верзилы Поля была здесь! Ну и в дрянную же историю вы попали, голубчик мой!
— В дрянную историю? Да, но только при условии, что вам удастся доказать, что здесь была действительно любовница Верзилы Поля. А ведь вам придется это доказывать.
— Но вы же сами признались…
— С глазу на глаз — да, а в другом месте — дудки!
— Я засвидетельствую, как старший инспектор…
— И при всех сознаетесь, что вас провели, как мальчишку?
Горжере никак не мог прийти в себя. С чего этому типу вздумалось бросать ему вызов? Инспектору захотелось потребовать у него документы, спросить фамилию. Но он никак не мог избавиться от ощущения какого-то превосходства над собой этого странного человека.
— Значит, вы — друг любовницы Верзилы Поля? — поинтересовался Горжере.
— Я? Да я виделся с нею всего минуты три.
— Так в чем же дело?
— Она мне нравится.
— И этого вам показалось достаточно?..
— Да. Не люблю, когда беспокоят тех, кто мне нравится.
Горжере сжал кулак и с силой послал его в лицо господина Рауля, А тот, не проявляя никаких признаков страха, проворно отскочил к двери и быстро повернул ключ в замке, причем на этот раз замок сработал безотказно. Дверь открылась.
Инспектор нахлобучил на голову котелок и вышел через широко распахнутую дверь, выпятив грудь, с таким видом, будто говорил: «Ну подожди! Наступит и мой черед!»
Спустя минут пять господин Рауль увидел из окна, как Горжере вместе со своим товарищем медленно побрели прочь от дома. Он понял, что красивой блондинке ничто более не угрожает, и тихонько постучал в потолок, тем самым приглашая к себе секретаря маркиза д’Эрлемона Курвиля. Как только тот вошел, Рауль засыпал его вопросами:
— Видел наверху красивую блондинку?
— Да, маркиз ее принял.
— Подслушивал?
— Да.
— И что услышал?
— Ничего.
— Идиот!
Рауль частенько награждал Курвиля теми же эпитетами, что употреблял и Горжере, обращаясь к Фламану. Но в отличие от тона инспектора, тон «комплиментов» Рауля оставался дружеским.
Курвиль выглядел весьма достойно, это был мужчина с квадратной белой бородой, вместо галстука он носил белую бабочку и всегда был одет в черный редингот, отчего очень походил на провинциального судью или распорядителя похоронной процессии. Речь его была правильной, размеренной, хотя выражался он немного напыщенно.
— Господин маркиз с этой молодой особой беседовали так тихо, что самый тончайший слух не смог бы уловить, о чем шла речь.
— Старик, — перебил его Рауль, — твое красноречие меня буквально убивает. Отвечай конкретно!
Курвиль поклонился с таким видом, будто считал все эти грубые окрики знаками особого расположения.
— Послушай, Курвиль, — разозлился Рауль, — не в моих привычках напоминать людям о тех услугах, которые я им оказал. Все же скажу, что, даже тебя не зная, лишь оценив, какое достойное впечатление сможет произвести твоя чудесная белая борода, я сначала спас тебя от нищеты, а заодно твою старую мать и старого отца, и затем устроил для тебя это место, где невозможно перетрудиться.
— Месье, моя признательность вам не знает границ.
— Умолкни. Я говорю не для того, чтобы ты мне отвечал, просто мне необходимо сейчас тебе кое-что сказать. Итак, продолжаю. Я поручал тебе разные дела, но, согласись, ты выполнял их чрезвычайно неловко, демонстрируя при этом полное отсутствие смекалки. Я не жалуюсь, твоя восхитительная белая борода и физиономия честного человека меня вполне устраивают, Но указать на недостатки все же не мешает. Таким образом, месяц назад я выхлопотал для тебя это место, так как намеревался защитить маркиза д’Эрлемона от интриг. Твоя роль заключалась лишь в том, чтобы найти потайные ящички, собрать вызывающие подозрение документы и подслушивать разговоры. И чего ты достиг? Ничего. Мало того, совершенно ясно, что маркиз тебе не доверяет. И наконец, каждый раз, когда ты пользуешься нашей телефонной связью, ты выбираешь момент, когда я сплю, чтобы сообщить о невероятных пустяках. В силу всего этого…
— В силу всего этого вы намерены выплатить мне недельное пособие… — жалостливо промолвил Курвиль.
— Нет, просто теперь я сам возьму все в свои руки, И сделаю это потому, что тут замешана самая очаровательная девушка, какую я когда-либо встречал.
— Позволено ли будет напомнить вам, месье, о существовании Ее Величества королевы Ольги?
— Плевать мне на Ее Величество королеву Ольгу. Теперь для меня нет никого, кроме Антонины, по прозвищу Блондинка Клара. Нужно все как следует разузнать, выяснить, что замышляет этот Вальтекс, что за секрет у маркиза и почему сегодня весьма некстати появилась так называемая любовница Верзилы Поля.
— Любовница?
— Не пытайся понять.
— Что я должен попытаться понять?
— Истинную роль, которую ты играешь при мне.
Курвиль прошептал:
— Лучше об этом не знать.
— Правда никогда не должна пугать, — строго сказал Рауль, — Знаешь ли ты, кто я такой?
— Нет.
Вор Арсен Люпен.
Курвиль не произнес ни слова. Возможно, он подумал, что господин Рауль мог бы избавить его от подобных признаний, однако никакие самые суровые испытания не были в состоянии ни поколебать его безграничную признательность, ни умалить авторитет господина Рауля.
А Рауль продолжал:
— Знай же, что я ввязался в дело д’Эрлемона, как всегда… даже не подозревая, куда это может меня завести, толком не зная о событиях, которые могли бы указать на нужный след, лишь доверяясь своей счастливой звезде и интуиции. Впрочем, нет, все-таки мои осведомители донесли мне, что разорение некоего д’Эрлемона, продававшего один за другим свои замки и владения в провинции, а также несколько наиболее ценных книг из своей библиотеки, вызывало в некоторых кругах дворянства немалое удивление. Я провел расследование и установил, что дедушка д’Эрлемона по материнской линии очень любил путешествовать. Он был этаким ярым конкистадором, имел огромные владения в Индии, даже считался набобом. А потом вернулся во Францию уже мультимиллионером. Вскоре после возвращения дедушка умер и оставил свои богатства дочери, то есть матери нашего маркиза. Что сталось с этим богатством? Можно было бы предположить, что Жан д’Эрлемон промотал состояние, хотя он никогда не жил на широкую ногу. Но случай помог мне получить один документ, из которого я узнал иное. Это был обрывок какого-то старого письма, подписанного маркизом. В нем, кроме всего прочего, сообщалось:
«Дело, которое я Вам поручил, похоже, непродвигется ни на шаг. Наследство моего деда так и не найдено. Напоминаю Вам два пункта нашего договора: абсолютная тайна и Ваша доля, равная десяти процентам, но не превышающая миллиона… Но увы! Я обратился в Ваше агентство в надежде на скорый результат. Однако время идет…»
На том обрывке не было ни даты, ни адреса. Речь шла, конечно, об агентстве, собирающем информацию, но о каком именно? Я не стал терять драгоценное время на поиски агентства и решил, что гораздо лучше связаться с маркизом и внедрить к нему тебя.
Курвиль отважился высказать свою точку зрения:
— Не кажется ли вам, месье, что еще лучше было бы, раз уж вы решили сотрудничать с маркизом, обратиться к нему и пообещать за те же десять процентов оказать ему услугу?
В ответ Рауль буквально испепелил его взглядом:
— Идиот! Если какому-то агентству с легкостью предлагают миллион, значит, речь идет о двадцати-тридцатимиллионном наследстве. На эту цену я, пожалуй, соглашусь.
— А как же ваше сотрудничество?
— Мое сотрудничество в том, чтобы забрать все.
— А маркиз?
— Он получит свои десять процентов. Для него это и так будет целое состояние, ведь он холостяк и бездетный, Только нужно поскорее самому наложить лапу на этот кусок пирога. Когда ты отведешь меня к маркизу?
Курвиль явно заволновался.
— Это очень сложно. Не кажется ли вам, месье, что с моей стороны по отношению к маркизу…
— …это будет предательством? Согласен. А как ты думал, старина? Судьба жестоко поставила тебя между признательностью и долгом, между маркизом и Арсеном Люпеном. Выбирай.
Курвиль закрыл глаза и ответил:
— Сегодня вечером маркиз ужинает в городе и вернется не раньше часа ночи.
— А слуги?
— Они, как и я, живут этажом выше.
— Дай мне свой ключ.
Снова внутренняя борьба. До сих пор Курвиль воображал, что помогает обеспечивать защиту маркиза. Но теперь отдать ключ от квартиры, содействовать ограблению, оказаться замешанным в мошенничестве?.. На душе у Курвиля было неспокойно.
Рауль протянул руку. Курвиль отдал ключ.
— Спасибо. — Рауль от души забавлялся щепетильностью Курвиля. — В десять вечера запрись в своей комнате. В случае, если слуги что-то заподозрят, спустись вниз и предупреди меня. Хотя это маловероятно. До завтра.
Когда Курвиль ушел, Рауль присел отдохнуть перед ужином с прекрасной Ольгой. Но он случайно уснул и проснулся только в половине одиннадцатого. Кинувшись к телефону, он попросил соединить его с отелем «Трокадеро-палас».
— Алло! Алло! «Трокадеро-палас»? Соедините с апартаментами Ее Величества. Алло! Алло! Кто у телефона? Секретарь машинистка? Это ты, Жюли? Как поживаешь, дорогая? Скажи, королева ждет меня, а? Передай ей трубку. Ну что еще за новости! Я посадил тебя на это место вовсе не для того, чтобы слушать твои жалобы! Ну-ка, позови ее к телефону… Алло! Алло! Это ты, Ольга? Представь, дорррогая, мое деловое свидание затянулось… Но я так рад, удалось уладить одно дело. Нет, дорррогая, я не виноват… Хочешь, поужинаем в пятницу? Я за тобой заеду… Ты не серррдишься? Ведь знаешь, что ты для меня пррревыше всего… О, дорррогая Ольга!..
ВТОРЖЕНИЕ
Отправляясь в свои ночные экспедиции, Арсен Люпен никогда не надевает черных или темно-серых костюмов.
— Иду в чем есть, — говорит он, — без оружия, просто засунув руки в карманы, спокойно себе иду, как если бы шел за сигаретами, и совесть моя так спокойна, будто я совершаю доброе дело.
Иногда он решает размяться, попрыгать тихонько на месте или походить тренируясь в темноте, не задевая мебели. В тот вечер он так и сделал. Все шло отлично, он был в хорошей форме, морально и физически был готов противостоять любым неожиданностям.
Он съел несколько хлебцев, выпил стакан воды и прокрался на лестничную клетку.
Было четверть двенадцатого. Темнота. Тишина. Никакого риска встретиться ни с другими жильцами, поскольку таковых не имелось, ни с кем-нибудь из слуг — те спали, а Курвиль сторожил наверху. Как приятно действовать в полной безопасности! Не придется даже взламывать дверь — ведь у него был ключ. Не нужно соображать, куда идти: у него был план квартиры.
Он и вошел, как к себе домой, и, как у себя дома, пройдя по коридору к кабинету, зажег там свет: хорошо поработать удается только при ярком свете.
В большом зеркале, висевшем в проеме между окнами, появилось его отражение. Он поклонился ему и помахал приветливо рукой, играя, как всегда, даже перед самим собой.
Затем сел и огляделся. Нет смысла терять время на бесполезную суету, судорожно выдвигать ящики, ворошить книги. Нет, лучше подумать, посмотреть, определить пропорции, вычислить вероятность, угадать размеры. Вот этот шкаф должен выглядеть не так. Кресло тоже какое-то подозрительное. Только какой-нибудь Курвиль может не заметить тайника: для Люпена же секретов не существует.
Минут десять он изучал обстановку, потом направился прямо к письменному столу, встал на колени, ощупал полированное дерево, осмотрел медные ручки. Затем поднялся, как фокусник, сделал несколько неопределенных движений, открыл один из ящиков, полностью вынул его, нажал с одной стороны, надавил с другой, произнес несколько слов и поцокал языком.
Раздался легкий щелчок. Из глубины выдвинулся второй ящик.
Он снова поцокал языком, подумав про себя: «Вот оно что! Так и бывает, когда за дело берусь я! Этот белобородый болван за целых сорок дней не смог ничего обнаружить, а мне было достаточно и сорока секунд. Какой же я молодец!»
Однако принесет ли ожидаемый результат его открытие? В глубине души он надеялся найти там письмо, которое принесла маркизу Антонина. Но письма в ящике не было, это он сразу увидел.
В большом желтом конверте лежало десять банкнот по тысяче франков. Ну, это святое! Нельзя воровать карманные деньги у соседа, у владельца дома, у представителя древнего французского дворянского рода! Люпен с отвращением отодвинул конверт.
Что до остального… Мимолетного осмотра оказалось достаточно, чтобы убедиться: в ящике лежали только письма и фотографии. Все от женщин… Конечно, воспоминания. Бесценные реликвии мужчины, пользовавшегося успехом. Он не решался уничтожить эти следы прошлого — то, что ранее составляло счастье и любовь.
Письма? Надо бы их все прочесть, может, что и нашлось бы в них представляющее интерес. Работа утомительная и, возможно, бесполезная, к тому же не так-то легко решиться читать чужие письма. И хотя Люпен и сам был покорителем женских сердец, но все же из деликатности не осмеливался вот так врываться в чужую интимную жизнь, заглядывать в любовные послания, предназначенные не ему.
Однако он никак не мог удержаться, чтобы не взглянуть на фотографии. Их набралась бы добрая сотня. Мимолетные приключения и связи, длившиеся годами. Доказательства любви и нежности… Все эти женщины были молоды, прекрасны, влюблены, ласковы…. То многообещающие взгляды, то отрешенные выражения лиц, похожие друг на друга улыбки, иногда грусть, иногда тревога. Сотни имен, посвящений, намеки на какие-то обстоятельства, связи. Тут были и великосветские дамы, и актрисы, и просто белошвейки, они, конечно, не знали друг друга, но все были связаны общим — воспоминаниями об этом человеке.
Рауль не стал рассматривать все фотографии. Его внимание привлек самый большой снимок, с обеих сторон обернутый бумагой и лежавший на дне ящика. Он взял его в руки, отогнул бумагу и взглянул.
Конечно, она была красивее всех остальных, просто необыкновенно красива. Обнаженные плечи были прекрасны. Стать, посадка головы свидетельствовали о том, что она умела держаться на публике и даже, может быть, часто выступала.
«Конечно, актриса», — решил Рауль.
Он не мог отвести от фотографии глаз. Повернул ее в надежде отыскать надпись, имя. И тут же вздрогнул. Через весь лист шла размашистая подпись: «Элизабет Орнэн», И внизу слова: «Твоя навеки»
Элизабет Орнэн! Рауль был в курсе светской и театральной жизни своего времени, и имя великой певицы, безусловно, было ему знакомо. Он, конечно, не помнил всех подробностей события, происшедшего пятнадцать лет назад, но все же знал, что молодая красавица погибла при таинственных обстоятельствах, когда пела в каком-то парке.
Значит, Элизабет Орнэн тоже была в числе любовниц маркиза, а то, что он с благоговением, отдельно от других хранил ее портрет, свидетельствовало о том, что она занимала в его жизни особое место.
Между листками бумаги, прикрывавшими фотографию, Рауль нашел незапечатанный конвертик. Осмотрев его, он чрезвычайно удивился. Там лежала прядь волос, коротенькое письмо Элизабет к маркизу, где она признавалась ему в любви и назначала свидание, и еще одна небольшая фотография, на которой, к величайшему своему удивлению, Рауль прочел «Элизабет Валътекс».
На снимке она выглядела совсем молодо. Видимо, певица носила фамилию «Вальтекс» до того, как вышла замуж за банкира Орнэна. Сверившись с датами на фотографиях, он понял, что так оно и есть.
«Значит, теперешний Вальтекс, которому можно дать лет тридцать, — какой-то родственник, а может быть, племянник или кузен Элизабет Вальтекс. Не потому ли Вальтекс поддерживает отношения с маркизом д’Эрлемоном, выпрашивает у него деньги, зная наверняка, что тот не сможет отказать? Ограничивается ли его роль простым вымогательством? Или здесь кроется другая причина? А может быть, он занимается тем же, что и я, но только более успешно, тогда как мне приходится действовать наугад? Неизвестно. Ну уж эту тайну я разгадаю, можно сказать, что я появился как раз вовремя», — размышлял Рауль.
Он принялся было снова разглядывать фотографии, но неожиданно прервал свое занятие. Откуда-то донесся стук.
Он прислушался. Опять какой-то шорох. Любой другой на его месте вообще бы ничего не услышал, но он-то понял: звуки шли от входной двери, со стороны лестницы. Вот кто-то вставил ключ в замочную скважину. Повернул его. Тихо толкнул дверь. Теперь чуть слышные шаги заскользили по коридору, ведущему в кабинет.
Значит, шли именно сюда.
За каких-нибудь пять секунд Рауль поставил ящики на место и погасил свет. А потом спрятался за четырехстворчатой лакированной ширмой.
Тревога! В таких случаях он просто приходил в восторг. Какая радость чувствовать опасность! Даже интересно: вдруг удастся узнать что-нибудь, чем впоследствии можно будет воспользоваться. Ведь если кто-то чужой тихонько прокрался в квартиру маркиза, то этому должна быть веская причина. И эту причину Рауль вскоре узнает. Вот так удача!
Чья-то рука осторожно взялась за ручку двери. Дверь отворилась совершенно бесшумно. Появился слабый лучик электрического фонаря.
Сквозь щель Раулю был виден приближающийся силуэт. Ему показалось, что это женщина, невысокого роста, в плотно облегающей юбке.
Женщина остановилась, повернула голову вправо, потом влево, будто желая сориентироваться. И направилась прямо к письменному столу, осветив его фонариком.
«Безусловно, ей известен тайник, — подумал Рауль. — Она ведет себя так, будто не впервые здесь».
Лицо женщины все время оставалось в тени. Она обошла вокруг стола, наклонилась, выдвинула средний ящик и, повторив в точности все движения Рауля, достала потайной ящичек. И тут она поступила так же, как и он. Не обратив никакого внимания на деньги, принялась перебирать фотографии, словно искала среди них ту, что ее особенно интересовала.
Женщина действовала быстро. Ее белая изящная рука торопливо мелькала в скудном свете фонаря.
Вот наконец нашла. Он заметил, что она взяла фотографию средних размеров, примерно 13 х 18, долго ее разглядывала, затем перевернула, прочитала надпись и вздохнула.
Она так увлеклась, что Рауль решил воспользоваться моментом. Неслышно приблизившись к выключателю, он поглядел на ее склоненную голову и резко включил свет. И бросился к вскрикнувшей от ужаса, убегавшей женщине.
— Подожди, красотка! Я не сделаю тебе ничего плохого.
Догнав, он схватил ее за руку и рывком повернул к себе.
— Антонина! — пораженно прошептал Рауль, узнав свою давешнюю случайную гостью.
Вот уж никогда бы не поверил! Антонина, провинциалочка. Ее невинный вид и чистые глаза покорили его с первой же минуты! А сейчас она стояла перед ним, потерянно озираясь, с перекошенным лицом. Развязка была настолько неожиданной, что он не смог удержаться от смеха.
— Так вот что вам было нужно от маркиза! Значит, днем приходили на разведку? А вечером…
Казалось, она не понимала, о чем он говорит, и лишь повторяла:
— Я ничего не украла… Не тронула деньги…
— Я тоже. Но, надо признать, мы оба пришли сюда вовсе не затем, чтобы помолиться.
Он с силой сжал ее руку. Девушка попыталась высвободиться, бормоча:
— Кто вы? Я вас не знаю…
Он снова расхохотался.
— А вот это уже невежливо! И это после нашей встречи в моей маленькой квартирке! Вы еще спрашиваете, кто я такой? У вас случаются провалы памяти? А я-то думал, что произвел на вас сильное впечатление, ах, красотка Антонина…
— 562.
— Я не Антонина, — возразила она зло.
— Разве? Но ведь и я не Рауль. При нашей с вами профессии приходится иметь десятки имен.
— Какой профессии?
— Воровской!
Она запротестовала:
— Нет-нет! Я не воровка!
— Ладно, вы украли не деньги, а фотографию. Ну и что? Значит, эта фотография для вас более ценна, чем деньги, и завладеть ею вы могли, только действуя тихо, как мышь. Ну-ка, покажите мне эту самую фотографию, вы ведь, увидев меня, сразу сунули ее в карман.
Он попытался отнять у девушки снимок. Она отбивалась, вырываясь из державших ее сильных рук, и, конечно, он, разгоряченный этой борьбой, поцеловал бы ее, если бы девушка в конце концов не вырвалась.
— Ишь ты, — разозлился Люпен, — она еще и ломается! Кто бы мог предположить, что подружка Верзилы Поля такая недотрога?
Девушка взволнованно произнесла:
— Что? Как вы сказали? Верзила Поль? А кто это? Я его не знаю.
— Знаешь, — переходя на «ты», ответил он, — очень-хорошо знаешь, красотка Клара.
Все больше волнуясь, она тихо повторяла:
— Клара… Клара… А кто это?
— Да вспомни… Блондинка Клара.
— Блондинка Клара?
— Совсем недавно, когда Горжере чуть было тебя не зацапал, ты так не волновалась. Ну-ка, приди в себя, Антонина, или Клара. Ведь это я сегодня оба раза спас тебя от полиции, а значит, не желаю тебе зла. Улыбнись, блондиночка… У тебя такая обворожительная улыбка!
Внезапно ослабев, девушка не могла ничего сказать. По ее бледным щекам потекли слезы. У нее не было сил оттолкнуть Рауля, а он, снова взяв ее руки в свои, гладил их так нежно, что на него просто невозможно было рассердиться.
— Успокойся, Антонина… Да, именно Антонина… это имя нравится мне гораздо больше. Пусть для Верзилы Поля ты была Кларой, а для меня оставайся той, что приехала сюда, — этакой провинциалочкой, назвавшейся Антониной. Именно такая ты мне и понравилась. Ну, не плачь! Все обойдется! Этот Верзила Поль преследует тебя, да? Тебе страшно? Не бойся… Я здесь… Только надо все мне рассказать.
В отчаянии она прошептала:
— Мне нечего рассказывать… Я не могу ничего рассказать.
— Говори же, детка.
— Нет… Я вас не знаю.
— Не знаешь, а все-таки доверяешь мне, ведь правда?
— Может быть. Не знаю почему… Мне кажется…
— Тебе кажется, что я смогу тебя защитить, да? Сделать для тебя что-то хорошее? Но для этого нужно и мне помочь. Как ты познакомилась с Верзилой Полем? Почему пришла сюда? Зачем искала фотографию?
Очень тихо девушка попросила:
— Умоляю, не спрашивайте. Когда-нибудь я сама вам скажу…
— Но мне нужно сейчас. А то можем потерять день, даже час… И того много.
Видя, что девушка не сопротивляется, он продолжал ласкать ее. Но когда начал целовать ей руку, поднимаясь губами все выше, она так умоляюще взглянула на него, что он отпрянул и даже снова перешел на «вы».
— Обещайте мне, — попросил Рауль.
— Снова встретиться? Обещаю.
— И довериться мне.
— Хорошо.
— А пока чем бы я мог вам помочь?
— Проводите меня, — быстро сказала она.
— Вы чего-нибудь боитесь?
Он видел, что она вся дрожит. Девушка сказала тихо:
— Когда я сюда входила, то мне показалось, что за домом следят.
— Кто? Полиция?
— Нет.
— А кто же?
— Верзила Поль… И его друзья…
Это имя она произнесла с ужасом.
— Вы уверены?
— Нет… Но мне показалось, что там был и он… Он стоял поодаль… у парапета набережной… Я узнала его главного сообщника по кличке Араб.
— А давно вы виделись с Верзилой Полем?
— Несколько недель тому назад.
— Значит, он никак не мог знать, что вы приедете сегодня?
— Нет.
— Так что же он там делает?
— Тоже бродит возле дома.
— Вы хотите сказать, возле маркиза? И по той же причине, что и вы?
— Не знаю… Он как-то говорил при мне, что убить его готов.
— За что?
— Не знаю.
— А вам известны все его сообщники?
— Только Араб.
— Где они встречаются?
— Понятия не имею. Правда, он однажды очень тихо называл кому-то бар.
— Не помните какой?
— Помню. «Креветки».
Он не стал спрашивать дальше, почему-то решив, что сегодня она больше уже ничего не скажет.
ПЕРВОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ
— Пошли, — сказал он. — И, что бы ни случилось, не бойтесь. Я все беру на себя.
Он огляделся, проверяя, все ли в порядке. Выключил свет и, взяв за руку Антонину, помогая ей найти дорогу в темноте, пошел к выходу; тихо прикрыв дверь, они стали спускаться по лестнице.
Ему не терпелось выйти на улицу и свести счеты с теми, кто преследовал девушку. Рауль даже начал опасаться, не ошиблась ли она. Но маленькая рука в его руке была такой холодной, что ему пришлось даже остановиться и попытаться согреть ее, взяв в свои ладони.
— Если бы вы меня знали получше, то понимали бы, что рядом со мной вы не подвергаетесь ни малейшей опасности. Не двигайтесь. Когда ваши руки совсем согреются, то сами увидите, насколько спокойнее и смелее будете себя чувствовать.
Так, рука в руке, не двигаясь, они простояли долго. Наконец, немного успокоившись, девушка сказала:
— Пойдемте.
Он постучал консьержке и попросил, чтобы она открыла. А потом вышел с девушкой на улицу.
Ночь выдалась туманной, фонари буквально расплывались в темноте. В этот поздний час на улицах почти никого не было. Но опытный взгляд Рауля сразу же различил два силуэта, переходящие дорогу. Вот они скользнули за стоящий возле тротуара автомобиль. Около него ждали еще двое. Он с трудом сдержался, чтобы не потащить девушку прочь от них. Но такой случай, может, больше не представится. Впрочем, уйти все равно не удалось бы: четверка быстро разделилась и их стали окружать.
— Это точно они — испуганно прошептала Антонина.
— А тот, длинный, Верзила Поль?
— Да.
— Тем лучше. Заодно и поговорим.
— Вам не страшно?
— Нет, только постарайтесь не закричать.
На набережной не было видно ни одного прохожего. Длинный воспользовался этим и вместе со своим товарищем кинулся им наперерез. Двое других подкрадывались вдоль стен домов. Заурчал мотор машины: наверное, невидимый шофер готовился отъехать.
И вдруг раздался свисток.
Все произошло очень быстро. Три человека подбежали к девушке и попытались втолкнуть ее в машину.
А перед Раулем, угрожая пистолетом, вырос тот, кого называли Верзилой Полем.
Но не успел он выстрелить, как тут же выронил пистолет: Рауль ребром ладони сильно ударил Верзилу по запястью.
— Идиот! Вначале стреляют, а потом уже целятся? — усмехнулся Рауль.
И побежал к остальным бандитам. Один из них успел повернуться к нему лицом и тут же получил страшный удар ногой в подбородок. Бандит покачнулся и рухнул наземь. Двое других решили не дожидаться продолжения драки, а, быстро вскочив в машину, уехали. Антонина, вырвавшись от них, кинулась в другую сторону. За ней побежал было Верзила Поль, но неожиданно на его пути оказался Рауль.
— Проход закрыт! — предупредил Рауль. — Дай крошке уйти. Между вами все давно кончено. Забудь о ней, голубчик.
Верзила Поль попытался, однако, обойти противника. И справа, и слева. Но тот все время оказывался перед ним, а бандиту очень не хотелось ввязываться в драку.
— Пройдешь? Не пройдешь! Правда, веселая игра? Один большой мальчик порывается бежать, а другой, поменьше, не пускает. А за это время девочка умчится… Вот так..’. Теперь она в безопасности… И начнется настоящее сражение… Ты готов, Верзила Поль?
Одним движением Рауль крепко схватил Верзилу за руки.
— Щелк! Ну вот, ты и в наручниках! Послушай, Верзила Поль, а ведь банда твоя не экстра-класс! Какие увальни твои дружки! Стоило один раз получить по носу — и фюйть! Сразу смываются. Однако это еще не все, уж очень хочется при свете взглянуть на твою физиономию.
Верзила Поль отбивался, не понимая, почему никак не может вырваться из цепких пальцев. Как он ни пытался, никак не удавалось разомкнуть кольцо, которое сдавливало его так сильно, что он едва держался на ногах.
— Ну-ну, — усмехался Рауль, — покажи-ка дядя свою мордашку… не кривляйся, мне надо убедиться в том, что я тебя не знаю… В чем дело, старина, ты недоволен? Не хочешь слушаться?
Он потихоньку начал поворачивать его, как какой-то слишком тяжелый предмет, сдвинуть с места который можно только огромным усилием. И как бы Верзила Поль того ни хотел, вскоре он оказался почти под лучом фонаря.
Еще рывок — и цель достигнута. Взглянув на лицо бандита, Рауль с удивлением вскрикнул:
— Вальтекс! — И не смог удержаться от смеха. Смеясь, он повторял: — Вальтекс!.. Вальтекс!.. Вот уж не ожидал! Так, значит, Вальтекс — это Верзила Поль? А Верзила Поль — Вальтекс? Вальтекс ходит в модном пиджаке и котелке. А Поль — в жеваных брюках и кепке. Господи, как смешно! Дружит с маркизом, а сам главарь банды!
Верзила Поль бросил сердито:
— Я тебя тоже знаю, ты с нижнего этажа…
— Верно. Господин Рауль… к твоим услугам. Мы, значит, оба идем по одному и тому же следу. Но тебе не повезло! Не говоря уже о том, что и Блондинка Клара теперь моя!
При упоминании Клары Верзила Поль резко оборвал:
— Запрещаю тебе!..
— Запрещаешь? Да посмотри на себя, старик. Выше меня на целых полголовы, наверное, боксом занимался, да и ножом орудовать умеешь, а попался мне в лапы и стал паинькой!
Рауль отпустил Верзилу. Тот пробурчал:
— Подонок! Ты еще мне попадешься…
— А зачем попадаться? Я и так здесь. Давай начинай.
— Если ты хоть пальцем притронулся к малышке…
— Дело сделано, старик. Мы с ней друзья.
Верзила Поль зло пробормотал:
— Врешь! Неправда!
— Это только начало. Основное пойдет следующим номером. Я предупрежу тебя заранее.
Стоя напротив, они примеривались друг к другу, готовые к новой схватке. Но Верзила Поль, видимо, решил подождать более удобного случая. Выругавшись в ответ на смех Рауля, он бросил противнику последнюю угрозу:
— Шкуру с тебя спущу.
— Давай, топай отсюда. До скорого, трусишка!
Рауль смотрел ему вслед. Верзила Поль шел, слегка прихрамывая — видно, нарочно, потому что за Валь-тексом такого не замечалось.
«Надо быть поосторожнее с этим парнем, — решил Рауль, — Такие, как он, всегда подолгу готовят свой удар. С одной стороны Горжере, с другой — Вальтекс… Да, черт возьми, придется глядеть в оба!»
Возвращаясь к дому, Рауль с удивлением обнаружил присевшего у парадного человека. Он стонал, и Раулю показалось, что это тот самый бандит, которому он только что ботинком разбил подбородок. Наверное, чуть оправившись от удара, пострадавший отполз в сторону и теперь постепенно приходил в себя.
Склонившись к нему, Рауль увидел смуглое лицо, выбившиеся из-под кепки длинные курчавые волосы и сказал:
— На два слова, приятель. Ведь это тебя в банде Верзилы Поля называют Арабом? Хочешь заработать тысячу франков?
Тот с явным усилием (челюсть была сильно повреждена) ответил:
— Если хочешь, чтоб я предал Верзилу Поля, то нет.
— Отлично, ты-то верный друг. Но речь вовсе не о нем, а о Блондинке Кларе. Знаешь, где ее найти?
— Нет. И Верзила Поль тоже не знает.
— Тогда почему вы устроили засаду перед домом маркиза?
— Она сюда приходила.
— Откуда вы узнали?
— Я узнал. Следил за инспектором Горжере. Он был на Сен-Лазарском вокзале, ждал поезда. Девчонка должна была приехать в Париж, переодевшись провинциалкой. Горжере подслушал, какой адрес она назвала шоферу. А я подслушал, какой адрес он назвал другому шоферу. И приехал сюда. А потом побежал к Верзиле Полю. Мы сторожили тут весь вечер.
— Верзила Поль знал, что она приедет?
— Может, и знал. Мне он о своих делах никогда не рассказывает. Каждый день в один и тот же час мы встречаемся в баре. Он приказывает, я передаю остальным. Так и действуем.
— Дам вторую тысячу, если вспомнишь что-нибудь еще.
— Мне нечего вспомнить.
— Врешь! Тебе ведь известно, что его настоящее имя Вальтекс и что он ведет двойную жизнь. Значит, я могу подстеречь его у маркиза и выдать полиции.
— Он тоже может вас подстеречь. Мы знаем, что вы живете на нижнем этаже и что девчонка только что была у вас. Опасная игра.
— Но мне-то скрывать нечего!
— Тем лучше для вас. Верзила Поль — человек злопамятный, он просто с ума сходит по этой блондинке. Будьте осторожны, И маркизу передайте. Верзила Поль против него чего-то замышляет.
— Что именно?
— Поговорили, и будет.
— Ладно. Держи две тысячи. А вот еще двадцать франков — возьмешь вон то свободное такси.
Раулю никак не удавалось уснуть. Он все размышлял о событиях прошедшего дня и вспоминал соблазнительную красавицу блондинку. Из всех загадок истории, в которую он ввязался, эта занимала его больше всего, казалась такой непостижимой! Антонина или Клара? Чье лицо было настоящим? Какой на самом деле была очаровательная девушка, с которой он встретился сегодня? Такая открытая и в то же время загадочная улыбка! Взгляд то невинный, то манящий; то детская безмятежность, то какое-то беспокойство. То грустная, то веселая, она волновала его душу. То смех, то слезы, то они шли из одного чистого, свежего источника, то поднимались со дна темных и мутных глубин.
На следующее утро он позвонил Курвилю:
— Как там маркиз?
— Сегодня очень рано уехал. Лакей подогнал машину и снес вниз два тяжелых чемодана.
— Значит, надолго?
— Сказал, на несколько дней. Думаю, он поедет не один, а вместе с этой молодой блондинкой.
— А адрес он тебе оставил?
— Нет, маркиз такой скрытный, всегда устраивает так, чтобы я не знал, куда он едет. Да это и нетрудно, веда, во-первых, он сам за рулем, а во-вторых…
— Во-вторых, ты болван. Раз так, пожалуй, съеду отсюда. А ты уберешь телефонные провода и вообще все, что может нас выдать. Улизну потихоньку. Прощай. Три-четыре дня объявляться не буду. Мне надо поработать. Да, вот еще что. Не забывай о Горжере. Возможно, он следит за домом. Смотри в оба. Он хоть и грубиян, и тщеславней тип, но, однако, упрямец, иногда у него бывают ну прямо-таки просветления…
ПРОДАЕТСЯ ЗАМОК
Замок Волник, типичная дворянская усадьба с башнями и рыжей черепичной крышей, почти совсем не изменился. Хотя кое-где обветшали и жалко болтались ставни, с крыши начала сыпаться черепица, а аллеи почти целиком заросли колючим кустарником и крапивой. Величественная громада руин скрылась под разросшимся плющом. Плющ обвивал стены, и от этого, казалось, изменилась сама форма полуразвалившихся донжонов.
В волнах зелени целиком утонула и площадка, на которой некогда пела Элизабет Орнэн.
Снаружи, на стенах въездной башни, справа и слева от массивной двери, ведущей в усадьбу, висели написанные на больших листах объявления о продаже усадьбы с подробным перечнем всех помещений, хозяйственных построек, ферм и лугов, входящих во владение.
Объявления вывесили месяца три назад, когда в газетах появились первые сообщения о продаже, и с тех пор в определенные часы двери замка частенько открывались, пропуская для осмотра будущих покупателей. Вдове Лебардон пришлось нанять кое-кого из местных жителей, чтобы привести в порядок галерею и освободить проход к развалинам. Припомнив происшедшую здесь когда-то трагедию, любопытные повалили в замок. Но ни вдова Лебардон, ни молодой нотариус, сын и преемник мэтра Одига, так и не нарушили некогда данный ими обет молчания. Кто много лет назад купил замок? Кто его теперь продавал? Это было неизвестно.
В то утро, на третий день после отъезда д’Эрлемона из Парижа, ставни на окнах второго этажа замка распахнулись и появилась белокурая головка Антонины. Антонина, в своем сером платье и соломенной шляпке, от которой ей на плечи падал широкий ореол тени, улыбнулась июньскому солнцу, зеленым деревьям, запущенным лужайкам, такому голубому небу и позвала:
— Крестный!.. Крестный!..
Маркиз курил трубку на ветхой скамейке у дома.
— Уже встала? — весело прокричал он. — Ведь еще только десять!
— Здесь так хорошо спится! Смотрите, крестный, что я нашла здесь, в шкафу… старую соломенную шляпу.
Она скрылась в комнате, но вскоре, сбежав по ступенькам, пересекла галерею и, подойдя к маркизу, подставила ему для поцелуя лоб.
— Крестный, вы не сердитесь, что я вас так называю? Боже мой, как я счастлива! Как здесь красиво! Как вы добры ко мне! Я как будто вдруг попала в сказку.
— Ты всего этого заслуживаешь, Антонина… после того, что рассказала мне о своей прошлой жизни. Конечно, рассказала совсем немного, и мне кажется, ты не особенно любишь говорить о себе.
На ясное лицо Антонины набежала легкая тень. Она сказала:
— Это совсем не интересно. Главное — то, что сейчас. Ах, если бы «сейчас» могло продолжаться долго!
— А почему бы и нет?
— Почему? Потому что сегодня после полудня замок продадут с аукциона. И уже завтра вечером мы будем в Париже. Какая жалость! Здесь так хорошо дышится! Сердце и глаза прямо наполняются радостью!
Маркиз молчал. Она, накрыв его руку своей, мягко спросила:
— Ведь вам нужно обязательно его продать?
— Да, — ответил он. — А как же иначе? Я купил его у моих друзей Жувелей, повинуясь душевному порыву, и с тех пор не был здесь и десяти раз, заезжая ненадолго, на какие-нибудь сутки. А сейчас мне нужны деньги, и я решился, если только не произойдет какого-нибудь чуда… — И улыбаясь, добавил: — А вообще-то, если тебе нравятся эти места, есть и другой способ здесь остаться…
Она глядела на него, не понимая. Он засмеялся.
— Сдается мне, что с позавчерашнего дня нотариус Одига, сын и преемник своего покойного отца, слишком зачастил сюда. Он, конечно, не такой уж красавец, но прямо-таки пылает, глядя на мою крестницу.
Антонина покраснела.
— Не смейтесь надо мной, крестный. Я даже внимания никакого не обратила на мэтра Одига. А замок мне понравился только потому, что со мною здесь были вы.
— Правда?
— Чистая правда, крестный.
Он был растроган. С первой же минуты эта девочка, его дочь, сумела растопить лед в сердце стареющего маркиза. В ней чувствовались большая доброта и юная чистота. И еще его привлекала окружавшая ее тайна, сдержанность девушки в разговорах о ее прошлом. Порою непосредственная, порывистая, она иногда замыкалась в себе, держалась удивительно сдержанно и, казалось, становилась безразличной, с какой-то даже враждебностью принимала знаки внимания и заботу того, кого стала называть крестным.
Как бы ни были сильны взаимная симпатия и желание обрести дружескую привязанность, они никак не могли за такое короткое время преодолеть все препятствия, возникающие между двумя, абсолютно не знавшими ранее друг друга людьми. Жан д’Эрлемон, частенько глядя на девушку, поговаривал:
— Как ты похожа на мать! Узнаю ее улыбку, так преображающую лицо.
Она не любила разговоров о матери и всегда отвечала вопросом на вопрос. Пришлось ему вкратце рассказать о драме, происшедшей в замке, и о смерти Элизабет Орнэн. История девушку очень взволновала.
Вскоре вдова Лебардон подала завтрак.
В два часа нотариус, мэтр Одига, приехал выпить кофе и проследить за приготовлениями к аукциону, который должен был состояться в четыре часа пополудни в одной из гостиных, специально открытой по этому случаю. Нотариус был бледным молодым человеком, с виду неловким, фразером и большим почитателем поэзии. Он кстати и некстати вставлял в разговор свои собственные четверостишия, каждый раз добавляя: «Как сказал поэт».
И тут же смотрел на девушку в надежде на неотразимый эффект от сказанного.
Вначале терпеливо сносившая все его бесконечно повторяющиеся пошлые приемы, Антонина в конце концов не выдержала и вышла в парк, оставив мужчин одних.
Час аукциона приближался. Во дворе начал собираться народ. В основном это были богатые крестьяне, жители соседних городков и несколько местных дворян. По большей части они пришли из любопытства. Возможных покупателей, как предполагал мэтр Одига, не набралось бы и полдюжины.
Антонина тоже заметила, что некоторые явились лишь для того, чтобы осмотреть развалины, к которым долгое время никого не допускали. Она тоже пошла в ту сторону, привлеченная необычным зрелищем. В этот момент раздался звон колокольчика, и люди потянулись обратно к замку. Антонина осталась в саду одна и стала пробираться по тропинке, которую так И не очистили от травы и кустарников.
Постепенно она добралась до площадки с холмиком Посередине, где пятнадцать лет назад было совершено убийство. И хотя маркиз рассказывал ей об обстоятельствах происшествия, она так и не смогла определить, где именно все происходило: настолько место заросло плющом и колючими кустами.
Антонина едва выбралась оттуда и вдруг, выйдя на более или менее открытую площадку, остановилась как вкопанная. В десяти шагах от нее тоже на удивление резко остановился мужчина. За прошедшие четыре дня она, конечно, не забыла эти огромные плечи, мощный торс и суровое лицо.
Перед ней стоял инспектор Горжере.
Хотя девушка видела его лишь мельком на лестнице у маркиза, она не ошиблась: это был он. Тот самый полицейский, чей резкий, грубый голос она слышала там, инспектор, который преследовал ее еще с вокзала, заявив, что изловит ее во что бы то ни стало.
На твердокаменном лице появилось злорадное выражение. Рот перекосился в злобной ухмылке.
— Вот это удача! — прорычал он. — Та самая блондиночка, которую я проворонил… Что это вы здесь делаете, барышня? Тоже интересуетесь продажей замка?
Он сделал шаг вперед. В страхе Антонина бросилась было бежать, но ноги будто приросли к земле. Да и куда бежать? Позади нее возвышалось непреодолимое препятствие.
Инспектор сделал еще шаг вперед.
— Не убежишь! Вот ты и в силках! Ах, какой подарок для Горжере! Столько лет Горжере пытается распутать эту историю в замке! И решил не упустить возможность поохотиться здесь в день аукциона. И вот пожалуйста: встретился нос к носу с подружкой Верзилы Поля. Если есть на свете провидение, то оно, как видите, благоприятствует мне во всем.
Еще шаг. Антонина собрала все силы, чтобы не упасть в обморок.
— Похоже, она боится меня. Ишь, как вся сжалась! Верно, верно, положение не из лучших, вдвойне плохое: ведь придется еще и объяснять Горжере, какая связь между Блондинкой Кларой, Верзилой Полем и историей в замке. Придется рассказать, что тут замышляет Верзила Поль. Ах, как интересно, ни за что не уступлю никому свое место!
Еще три шага. Горжере вынул из бумажника ордер на арест и развернул его, продолжая издеваться:
— Прочитать мою бумажку? Или не стоит, а? Вы и так спокойненько пойдете со мной к машине, а в Вищи сядем в поезд на Париж. Эх, жаль, пропущу аукцион. Ладно, хватит и этой дичи… Но что за черт?
Он неожиданно умолк. Происходило что-то странное. Выражение ужаса на лице белокурой красотки постепенно исчезало. И что уж совсем было непонятно, лицо почему-то озарилось некоторым подобием улыбки. Что такое, почему взгляд ее оторвался от его взгляда? Она уже не походила больше на загнанного зверя, на дрожащую, замершую птицу. На кого же это она смотрела, кому улыбалась?
Горжере обернулся.
— Проклятие! — прошептал он. — Что ему здесь надо, этому типу?
Но на самом деле Горжере была видна лишь рука, вытянутая из-за колонны там, где сходились полуразрушенные арки часовни, и рука эта держала нацеленный на него револьвер. По внезапно появившемуся на лице девушки выражению облегчения инспектор сразу догадался, что рука эта могла принадлежать только господину Раулю, так рьяно взявшемуся ее защищать. Раз они находились в замке Волник, раз здесь была Блондинка Клара, то неминуемо должен был появиться и господин Рауль. Это так на него похоже: самому оставаться невидимым и в то же время угрожать револьвером.
Вообще же Горжере ни на секунду не растерялся. Он не был трусом и никогда не отступал перед опасностью. И девицу, даже если позволить ей убежать (а она немедленно улизнула), можно будет потом догнать в парке или в соседней деревне. И он бросился вперед, крикнув:
— Эй, приятель, теперь не уйдешь!
Рука исчезла. И когда Горжере приблизился к портику, то не увидел ничего, кроме занавеса из плюща, Тянувшегося от одной аркады к другой. Он не замедлил бега. Не мог же противник в самом деле раствориться в воздухе! Но в какое-то мгновение рука из-за плюща появилась снова. На этот раз револьвера в ней не было. Это был кулак, который пришелся Горжере прямо в подбородок.
Один точный быстрый удар — и цель достигнута: Горжере, потеряв равновесие, грохнулся наземь, как Араб от удара ботинком. Но инспектор так и не понял, что с ним: он потерял сознание.
Задыхаясь, Антонина домчалась до галереи. Сердце ее так стучало, что пришлось присесть передохнуть перед тем, как войти в замок, где публика рассаживалась по местам. Она так поверила в этого невидимого защитника, что почти сразу же оправилась от волнения. Девушка не сомневалась, что Рауль образумит полицейского, не причинив ему при этом никакого вреда. Но как он оказался здесь, в который раз готовый защитить ее?
Обратив взгляд к руинам, она прислушалась. Ничего не слышно. Не видно и человеческих фигур, вообще — ничего подозрительного.
Окончательно успокоившись, она все же решила встать в гостиной на такое место, откуда можно было бы легко убежать через другой выход в случае неожиданного появления Горжере. Однако начавшийся аукцион так увлек ее, что она позабыла обо всякой опасности.
В гостиной все столпились вокруг нескольких человек, которых мэтр Одига, определив как возможных покупателей, усадил на лучшие места. На столе по традиции аукционов стояли три маленькие свечки.
Мэтр Одига выглядел очень торжественно и выражался по такому случаю особенно напыщенно. Время от времени он переговаривался с маркизом д’Эрлемоном, в котором люди заподозрили владельца замка. Незадолго до начала аукциона мэтр Одига счел уместным дать некоторые пояснения. Он похвалил местоположение замка, рассказал о его исторической ценности, красоте и великолепном виде и в заключение заявил, что тот, кто купит его, совершит выгодную сделку.
Затем нотариус перешел к объяснению правил аукциона. Каждая из трех свечей будет гореть около минуты. Таким образом, торги будут вестись до того момента, пока не догорит последняя свеча. Однако если покупатели будут слишком подолгу думать, то они рискуют опоздать.
Пробило четыре.
Мэтр Одига извлек из кармана коробок спичек, вынул одну, чиркнул и поднес пламя к первой свече. Движения его напоминали действия фокусника, который вот-вот вытащит из высокого цилиндра дюжину зайчат.
Первая свеча загорелась.
В зале воцарилась тишина. Все напряглись, а лица сидящих здесь женщин делались вдруг то нарочитобезучастными, то жалкими, а то и просто отчаянными.
Первая свеча догорела.
— Дамы и господа! Осталось две свечи, — напомнил нотариус.
Появилась вторая спичка, Вспыхнул второй огонек. И вторая свеча догорела.
Мэтр Одига заговорил загробным голосом.
— Последняя свеча… Еще раз уточняю, чтобы избежать недоразумений. Первые две свечи сгорели. Осталась третья. Первоначальная цена замка — восемьсот тысяч франков. Цену ниже этого предела называть нельзя.
Загорелась третья свеча.
Чей-то робкий голос произнес:
— Восемьсот двадцать пять.
Другой ответил:
— Восемьсот пятьдесят.
Нотариус по знаку одной из дам набавил:
— Восемьсот семьдесят пять.
— Девятьсот, — сказал кто-то.
Наступила тишина.
В панике нотариус беспокойно повторял:
— Девятьсот?.. Девятьсот?.. Кто больше? Ну что это за сумма, дамы и господа? Замок ведь…
Ответом ему было молчание.
Свеча догорала. Еще несколько мгновений огонек попляшет среди расплавленного воска и потухнет.
Из глубины зала чей-то голос вдруг произнес:
— Девятьсот пятьдесят.
Толпа расступилась. К столу медленно прошел с улыбкой на лице приятный господин и спокойно повторил:
— Девятьсот пятьдесят тысяч франков.
Антонина сразу узнала господина Рауля.
НЕОБЫЧНЫЙ ПОМОЩНИК
Несмотря на все свое напускное хладнокровие, нотариус едва продышался: просто дух перехватило. Вдвое больше, чем прибавляли раньше! Такое случается нечасто.
Он тихо проговорил:
— Девятьсот пятьдесят тысяч франков! Кто больше? Девятьсот пятьдесят. Продано.
Все столпились вокруг незнакомого господина. Мэтр Одига неуверенно направился было к нему за подтверждением, а заодно — чтобы узнать его имя и получить рекомендации, но по взгляду господина Рауля сразу же понял, что тот не даст себя провести. Существуют традиции и правила, которым надо следовать. И такого рода сведения при публике не сообщают.
Нотариус поспешил выпроводить любопытных, чтобы в гостиной можно было без помех заключить неожиданно удавшуюся сделку. Когда мэтр Одига вернулся, господин Рауль, уже сидя за столом, подписывал чек.
Маркиз д’Эрлемон, стоя чуть поодаль, и Антонина молча глядели на него.
Все так же спокойно и непринужденно Рауль поднялся и нехотя, как человек, которому приходится принимать ответственные решения, обратился к нотариусу:
— Чуть попозже, мэтр Одига, если позволите, я зайду к вам в контору и представлю для ознакомления все необходимые документы. Не могли бы вы уточнить, что именно от меня требуется?
Нотариус, ошеломленный таким обращением, пролепетал:
— Прежде всего ваше имя.
— Вот моя визитная карточка: дон Луи Перенна, португальский подданный французского происхождения. Это мой паспорт и все необходимые рекомендации. Для уплаты — чек на половину суммы в Португальский кредитный банк в Лиссабоне. У меня там счет. Вторую половину внесу в те сроки, которые по окончании нашей беседы назовет мне господин д’Эрлемон.
— Какой еще беседы? — удивился маркиз.
— О, мне нужно рассказать вам так много интересного!
Вконец растерявшийся нотариус собрался было возразить: ведь в самом деле неизвестно, сколько там у него на счету. Кто поручится, что по истечении срока уплаты счет не окажется закрытым? Кто поручится? Но он промолчал, не находя слов, робея перед этим человеком, Интуиция подсказывала ему, что щепетильностью господин Рауль не страдает, поэтому для чиновника, привыкшего соблюдать букву закона, он может оказаться очень опасен.
В общем, нотариус предпочел сначала хорошенько поразмыслить и решил удалиться.
— Я буду у себя в конторе, — сообщил он на ходу.
И вышел с портфелем под мышкой. Жан д’Эрлемон, желая перекинуться с нотариусом парой слов, проводил его до галереи. Антонина, с видимым волнением выслушивавшая объяснения Рауля, тоже хотела уйти. Но Рауль оттолкнул девушку и захлопнул дверь. В тревоге она кинулась ко второй двери. Но Рауль догнал ее и обхватил за талию.
— В чем дело? — засмеялся он. — Что-то вы сегодня не любезны. А может, мы не знакомы? Только что спас вас от Горжере, позавчера ночью вывел из строя Верзилу Поля… И все это мадемуазель в расчет не принимает?
Он хотел поцеловать ее в затылок, но вместо этого Неуклюже уткнулся носом в платье.
— Оставьте меня, — лепетала Антонина, — оставьте… это чудовищно…
Настойчиво пытаясь открыть дверь, она яростно отбивалась. Рауль, разозлившись, запрокинул девушке голову и стал грубо искать ее тубы.
— Ах, какой стыд! — крикнула она, — Я позову на помощь. Какой стыд!
Вдруг он отпустил ее. Послышались шаги маркиза. Рауль усмехнулся.
— Везет же вам! Не ожидал такого отпора! Черт побери! Той ночью в библиотеке маркиза вы были гораздо покладистей. Ну мы еще увидимся…
Антонина больше не пыталась открыть дверь. Она отступила от Рауля подальше. Вошел Жан д’Эрлемон и, увидев ее смятение, спросил:
— Что с тобой?
— Ничего… ничего, — все еще не отдышавшись, ответила она. — Я хотела с вами поговорить.
— О чем?
— Да нет. Неважно… я ошиблась… Уверяю вас, крестный…
Маркиз повернулся в сторону улыбавшегося Рауля, и тот на его немой вопрос ответил:
— Мне кажется, мадемуазель хотела поговорить с вами о пустячном недоразумении, которое я сам хотел бы прояснить.
— Не понимаю вас, — недоумевал маркиз.
— Дело вот в чем. Я только что назвался своим настоящим именем, доном Луи Перенна. Однако в силу причин личного характера в Париже я проживаю под именем господина Рауля. Именно как господин Рауль я снял у вас квартиру на набережной Вольтера. Недавно мадемуазель ошиблась этажом и позвонила ко мне в дверь. Я объяснил ей, что вы живете выше, и назвался при этом Раулем. Поэтому, конечно, сегодня она была несколько удивлена…
Жан д’Эрлемон, казалось, удивился не меньше. Чего от него хотел этот странный человек? Его поведение было по меньшей мере двусмысленным, а социальное положение представлялось весьма неопределенным.
— Кто вы такой, месье? Вы хотели побеседовать со мной? О чем именно?
— О чем? — переспросил Рауль, стараясь не смотреть на девушку. — Об одной сделке…
— Я не заключаю никаких сделок! — отрезал д’Эрлемон.
— Я тоже, — заверил его Рауль, — но люблю заниматься чужими делами.
Это уже было серьезное заявление. Может быть, начало шантажа? Угроза врага, собирающегося объявить войну? Д’Эрлемон нащупал в кармане револьвер и вопросительно взглянул на крестницу. Та слушала с тревогой, стараясь не пропустить ни одного слова…
— Короче, что вам надо? — спросил маркиз.
— Вернуть наследство, которое у вас отняли когда-то.
— Наследство?
— Да, пропавшее наследство вашего деда, которое вы тщетно искали с помощью одного агентства.
— Ах, вот что, — рассмеялся маркиз, — так, значит, вы работаете в информационном агентстве?
— Нет, я всего лишь любитель. Люблю оказывать услуги ближним. Я просто без ума от такого рода расследований. У меня какая-то страсть узнавать, прояснять, разгадывать загадки. Вы даже не представляете себе, каких удивительных результатов я достигаю в таких делах, сколько загадок века я уже разгадал, какие отыскал исторические ценности, на какие тайны пролил свет!
— Браво! — развеселился маркиз. — Ну и, конечно, за небольшое вознаграждение?..
— Ни за какое.
— Вы работаете бесплатно?
— Для своего удовольствия.
Эти последние слова Рауль произнес, широко улыбнувшись. Как он был далек в это мгновение от замыслов, о которых говорил Курвилю! Заполучить двадцать, тридцать миллионов… выделить маркизу десять процентов… Сейчас желание выглядеть наилучшим образом, выступить в благородной роли перед собеседником и особенно перед девушкой заставило его предлагать деньги вместо того, чтобы требовать их для себя.
Он шагал по комнате, высоко подняв голову, счастливый тем, что восторжествовал над д’Эрлемоном и предстал в выгодном свете.
Растерявшись, убедившись в его превосходстве, маркиз уже без всякой иронии произнес:
— У вас есть для меня какая-то информация?
— Наоборот, именно от вас я и хотел бы ее получить, — весело возразил Рауль. — Моя цель проста: предлагаю вам сотрудничество. Видите ли, месье, во всех моих предприятиях всегда бывает период, когда я двигаюсь наугад. Он был бы значительно меньше, если бы мне с самого начала доверялись. А такое случается нечасто. Я, естественно, сталкиваюсь со сдержанностью, скрытностью, и приходится обо всем догадываться самому. А время идет! Вы только пользу принесли бы себе, если бы согласились дать мне возможность не идти по ложному следу, если бы, например, сказали, в чем именно заключалось таинственное наследство и обращались ли вы в полицию.
— И это все, о чем вы хотели бы узнать?
— Конечно, нет! — воскликнул Рауль.
— Что же еще?
— Могу ли я в присутствии мадемуазель говорить о драме, разыгравшейся в этом замке, когда вы еще не были владельцем Волника?
Маркиза передернуло. Он глухо ответил:
— Конечно. Я сам рассказывал крестнице о смерти Элизабет Орнэн.
— Но вы, конечно, не открыли ей секрета, который в свое время утаили от полиции?
— Какого секрета?
— Ведь вы были любовником Элизабет Орнэн.
И, не дав Жану д’Эрлемону опомниться, Рауль продолжал:
— Это совершенно необъяснимо и сразу же меня заинтересовало. Женщина убита, ее драгоценности похищены. Ведется следствие. Вас допрашивают, как и прочих свидетелей. И вы не говорите, что между вами и этой женщиной существовала связь! Отчего такая скрытность? И почему впоследствии вы покупаете этот замок? Вы сами здесь что-то искали? Знаете ли вы больше, чем писали в газетах? Наконец, существует ли какая-либо связь между драмой в Волнике и похищением вашего наследства? Может быть, у обоих преступлений одни и те же мотивы, состав и действующие лица? Вот те вопросы, на которые я хотел бы получить исчерпывающие ответы, с тем чтобы успешно двигаться дальше.
Последовало долгое молчание. Маркиз сначала колебался, но затем в чертах его лица проступило такое явное нежелание что-либо говорить, что Рауль даже слегка пожал плечами.
— Очень жаль! — воскликнул он, — Какая досада, что вы не соглашаетесь! Разве вам непонятно, что нераскрытое дело никак не может быть похоронено навеки? Оно продолжает жить в умах причастных к нему людей, продолжает занимать тех, кто из личной корысти, о чем вам может быть неизвестно, стремится извлечь выгоду для себя. Не заставит ли это вас изменить свое мнение? — Он сел рядом с маркизом и, выделяя каждое слово, продолжил: — Мне лично известны четыре попытки покопаться в вашем прошлом. Во-первых, я сам. Для чего я снял квартиру на нижнем этаже в вашем особняке на набережной Вольтера, а потом купил и этот замок? Только для того, чтобы его не приобрел кто-либо другой. Ведь мне хотелось самому вести поиски. Это раз! Во-вторых, Блондинка Клара, бывшая любовница Верзилы Поля, знаменитого бандита. Блондинка Клара однажды ночью проникла в ваш кабинет в Париже и взломала секретный ящик вашего письменного стола, чтобы порыться в фотографиях. Это два!
Рауль умолк. Он старался не глядеть на девушку и, склонившись к маркизу, именно на нем сосредоточил все свое внимание. Заглянув ему в глаза, воспользовавшись смятением Жана д’Эрлемона, он тихо произнес:
— Ну как, месье, перейдем к третьему, а? Он из всех наиболее опасен… Поговорим о Вальтексе.
Маркиз даже подскочил.
— Вальтекс? Что вы такое говорите?
— Да, Вальтекс, племянник или кузен, во всяком случае, родственник Элизабет Орнэн.
— Какая ерунда! Это невозможно! — запротестовал д’Эрлемон. — Вальтекс — игрок, кутила, согласен, он немного аморален, но говорить о какой-то опасности с его стороны? Это уж слишком!
Сев прямо напротив маркиза, Рауль сказал:
— У Вальтекса есть и другое имя, скорее, кличка, под которой он широко известен в преступном мире.
— В преступном мире?
— Вальтекса разыскивает полиция.
— Это немыслимо!
— Вальтекс — не кто иной, как Верзила Поль.
Маркиз разволновался не на шутку. Задыхаясь, он замахал руками:
— Верзила Поль? Этот главарь банды? Что за чушь!.. Вальтекс вовсе не Верзила Поль… Как вы можете такое заявлять?.. Нет-нет, Вальтекс не Верзила Поль!
— Вальтекс — не кто иной, как Верзила Поль, — невозмутимо повторил Рауль. — Той ночью, о которой я вам говорил, Верзила Поль с сообщниками, как мне известно, подстерегал на набережной возле дома свою бывшую подружку. Когда Клара вышла от вас, он пытался ее похитить… Но там был я. Я подрался с ним и узнал в нем Вальтекса. А перед этим я целый месяц наблюдал, как он крутится возле вас. Это три! Теперь о четвертом — о полиции… Полицейские официально закрыли дело, но один из них, упрямый и мстительный инспектор, много лет назад проявив здесь свою беспомощность, все еще продолжает копать. Я говорю о старшем инспекторе Горжере.
Дважды Рауль украдкой бросал взгляды на девушку. Лицо ее было в тени — Антонина стояла против света, — но он догадывался о ее волнении, понимал, какую тревогу она должна была испытывать, слушая его рассказ, в котором и сама играла вовсе не последнюю, довольно таинственную роль!
Маркиз, потрясенный до глубины души услышанным от Рауля, покачал головой.
— Припоминаю этого Горжере, хотя лично меня он тогда не допрашивал. Не думаю, что ему известно о нашей связи с Элизабет Орнэн.
— Я тоже в этом сомневаюсь, — подтвердил Рауль — Но он, прочитав объявление о продаже замка, приехал сюда.
— Вы уверены?
— Я встретил его на развалинах.
— Значит, он был и на аукционе?
— Нет, здесь его не было.
— Как же так?
— Он остался на развалинах.
— Не может быть!
— Я счел за лучшее задержать его там. Засунув ему в рот маленький кляп, я завязал ему платочком глаза и связал веревочками руки и ноги.
Маркиз вскочил с места.
— Я отказываюсь попустительствовать подобным действиям!
Рауль улыбнулся.
— А вы, месье, ничему и не попустительствуете. Вся ответственность за эти действия целиком лежит на мне. И рассказал я вам это просто из любезности. Мой долг — следить за тем, чтобы нашей общей безопасности и успешному ведению дела ничто не угрожало.
До Жана д’Эрлемона стало наконец доходить, куда может завести такое нежелательное для него сотрудничество. Однако обстоятельства и воля собеседника давили на него, он колебался: принять условия Рауля или отказаться?
Рауль между тем продолжал:
— Таково, месье, положение вещей. Ситуация довольно непростая или же очень скоро станет таковой. Опасность исходит прежде всего от Вальтекса, и поэтому я счел себя вправе вмешаться уже сейчас. Верзила Поль угрожает своей бывшей подружке и, как я знаю, решительно настроен действовать против вас. Я же намерен перейти в наступление и дать возможность полиции завтра арестовать Верзилу Поля. Что произойдет потом? Будет ли доказано, что Верзила Поль и Вальтекс — одно и то же лицо? Расскажет ли он в полиции о ваших отношениях с Элизабет Орнэн и втянет ли вас тем самым в историю, имевшую место пятнадцать лет назад? Все это мне неизвестно. Потому-то я и хотел узнать, быть в курсе того, что произошло…
Рауль выжидательно замер. Однако на этот раз маркиз не медлил с ответом. Он заявил:
— Я ничего не знаю и не могу ничего сказать…
Рауль поднялся.
— Ладно. Справлюсь и сам. Но это будет дольше. Дело пойдет туго, ну что ж, вы сами этого хотели. Когда вы собираетесь съехать отсюда?
— Мы выедем завтра, на машине, в восемь утра.
— Хорошо. Постараюсь устроить так, чтобы Горжере не смог сесть в поезд в Виши раньше десяти утра. Значит, пока беспокоиться не о чем. Позаботьтесь о том, чтобы никакие сведения о вас и о мадемуазель не дошли до Горжере. Потом вы все время будете в Париже?
— Лишь переночую н сразу же уеду недели на три.
— Ага, значит, встретимся через двадцать пять дней, в среду, третьего июля, на скамейке в галерее этого замка. В четыре пополудни. Подходит?
— Да, — ответил д’Эрлемон. — А я пока подумаю.
— О чем?
— О ваших разоблачениях и о том, что вы мне предлагаете.
Рауль рассмеялся.
— Боюсь, тогда будет уже поздно, месье.
— Поздно?
— Конечно! Я не могу посвящать делу д’Эрлемона так много времени. Через двадцать пять дней все будет улажено.
— Что будет улажено?
— Дело Жана д’Эрлемона. Третьего июля в четыре часа пополудни я расскажу вам всю правду о драме, разыгравшейся в замке, а заодно верну вам наследство вашего деда по материнской линии… и это позволит мадемуазель, если только она пожелает, за вычетом суммы, на которую я только что подписал чек, оставить за собой замок и жить в нем, раз ей тут так нравится.
— Значит… значит… — взволнованно повторял д’Эрлемон, — значит, вам кажется, что вы на правильном пути?
— Только одно может мне помешать.
— Что именно?
— Если меня вдруг не станет на этом свете.
Рауль взялся за шляпу, поклонился Антонине и маркизу и, не говоря более ни слова, повернулся и вышел, слегка покачиваясь, что было у него верным признаком полного довольства собой.
Какое-то время еще слышались его шаги, затем хлопнула входная дверь, и все стихло.
Маркиз, сбросив оцепенение, задумчиво проговорил:
— Нет… нет… нельзя доверяться первому встречному… Мне, конечно, особенно и нечего было ему сказать… но вообще-то с такими людьми лучше не связываться. — И, поскольку Антонина молчала, он обратился к ней: — Ты тоже так считаешь, правда?
Нехотя она ответила:
— Не знаю, крестный… У меня нет мнения на этот счет…
— Ну что ты, он же просто авантюрист! Человек, у которого два имени, появляющийся неведомо откуда!.. Преследует Бог знает какие цели… вмешивается в мои дела… издевается над полицейскими… и в то же время, не раздумывая, готов выдать им Верзилу Поля. — Устав перечислять плюсы и минусы Рауля, он на минуту задумался и заключил: — Сильный все-таки человек. Вполне может преуспеть. Необыкновенный человек.
— Необыкновенный, — вполголоса повторила Антонина.
В ПОГОНЮ ЗА ВЕРЗИЛОЙ ПОЛЕМ
Встреча Рауля с мэтром Одига была недолгой. Нотариус задал несколько совершенно бесполезных вопросов, на которые Рауль ответил четко и находчиво.
И мэтр Одига, вполне удовлетворенный своим тонким чутьем и прозорливостью, обещал выполнить все необходимые формальности в предельно сжатые сроки.
Рауль на глазах у всех выехал в автомобиле из усадьбы и отправился в Виши, где снял комнату и пообедал. Однако к одиннадцати вечера он возвратился в Волник. Обследовал подступы к замку. В глухой стене, недоступной ничьему глазу, нашел щель. Прошел в парк, направился к руинам и в зарослях плюща увидел лежавшего со связанными руками и ногами и кляпом во рту инспектора Горжере. Рауль шепнул ему на ухо:
— Я — друг, который подарил вам несколько часов приятного отдыха. Вижу, вам это понравилось. А теперь принес лакомства: ветчину, сыр и красное вино.
Он любезно освободил рот полицейского. Тот сразу же осыпал его потоком ругательств, но от злости все слова инспектора слились во что-то нечленораздельное. Рауль остановил этот клокочущий поток:
— Ну, раз вы не голодны, не буду вас заставлять, господин Горжере. Извините, что побеспокоил.
И с этими словами он снова пристроил кляп, тщательно проверил все веревки и пошел прочь.
В парке было тихо. Галерея пустынна. В доме темно. Еще днем на крыше одного из строений Рауль заметил лестницу и сейчас отцепил ее. Он знал, где располагалась спальня Жана д’Эрлемона. Приставив лестницу в том месте, стал подниматься. Ночь выдалась теплой, за закрытыми ставнями виднелось широко распахнутое окно, Рауль уверенно откинул крючок со ставни и вошел внутрь.
Услышав ровное дыхание маркиза, он зажег карманный фонарик и увидел аккуратно сложенную на стуле одежду.
В кармане пиджака обнаружил бумажник. В бумажнике — письмо маркизу от матери Антонины. Это письмо и было целью ночной экспедиции. Он прочитал его.
«Так я и думал, — сказал себе Рауль. — Эта женщина была некогда одной из многочисленных любовниц соблазнителя — маркиза. А Антонина — их дочь. Значит, я не ошибся».
Положив все на место, он снова вылез в окно и спустился вниз.
Через три окна от спальни маркиза находилась спальня Антонины. Рауль опять приставил лестницу к стене и полез вверх. Также запертые ставни и распахнутое окно. Он взобрался на подоконник. Луч фонарика нашел постель. Антонина спала лицом к стене. Светлые волосы разметались по подушке.
Он выждал минуту, потом еще. Почему он не двигался? Почему не шел к постели, где лежала она, столь беззащитная? Ведь той ночью в кабинете маркиза он убедился в ее слабости. Она не противилась пожатию руки, его ласкам. Почему бы не воспользоваться случаем — ведь у Антонины, несмотря на ее необъяснимое поведение днем, недостанет сил сопротивляться?
Он постоял и полез вниз.
«Вот черт, — думал Рауль, уже выходя из замка, — бывает же так, что и храбрецы оказываются рохлями. Ведь стоило только захотеть… Да в том-то и дело, что не всегда можно получить то, чего желаешь».
Вернувшись в Виши, он лег спать, а утром, очень довольный собой, покатил в Париж. Теперь он в самом центре треугольника, между маркизом д’Эрлемоном и его дочерью. Антонина будет принадлежать ему, исторический замок уже принадлежит. Как все переменилось за те несколько дней, что он сам занимается этим делом! Нет-нет, конечно, он не потребует вознаграждения за услуги в виде женитьбы на дочери маркиза д’Эрлемона…
«Я такой скромник и вовсе не честолюбив, да и почести меня не привлекают. Нацелился я на другое… Но на что же? На наследство маркиза? На замок? На успех ради успеха? Чепуха! Моя цель — Антонина. Да, это так!»
Он вполголоса заговорил сам с собой:
— Ну и простофиля же я! Миллионы, проценты — все побоку! Разыгрываю какого-то принца из сказки, чтобы понравиться красавице! Дурак! Дон Кихот! Шут гороховый!
Однако, думая о ней, Рауль испытывал такое волнение, что даже сам удивлялся. Он вспоминал не ту Антонину, от которой прятал глаза в замке Волник, и, конечно, не ту, которая первой ночью делала свое черное дело в кабинете маркиза. Нет, он вспоминал другую Антонину — ту, которую увидел с самого начала, чьим лицом залюбовался на светящемся экране, сидя у себя в гостиной. В тот момент, во время их невольной встречи, Антонина была само очарование, беззаботность, жизнерадостность, надежда. И в эти короткие мгновения он успел вкусить настоящее наслаждение и радость, это был подарок судьбы.
Вот только (он часто думал об этом с раздражением) зачем ей так себя вести? С какой тайной целью понадобилось ей завоевать расположение маркиза? Знает ли она, что он ее отец? А может быть, она хочет отомстить за мать? Или охотится за богатством?
В плену воспоминаний и дум об этом странном, непонятном и таком восхитительном существе, он, против обыкновения, ехал не торопясь. Пообедав в дороге, он прибыл в Париж в три часа и решил порасспросить Курвиля о том, как идут приготовления. Однако, поднимаясь по лестнице, он вдруг бросился вперед, перепрыгивая через ступеньки. Подскочив к двери, ворвался внутрь и, пролетев мимо Курвиля, прибирающего в комнате, схватил трубку городского телефона:
— О, Боже, совсем забыл, ведь я сегодня должен обедать с прекрасной Ольгой! Алло! Мадемуазель! «Трокадеро-палас», пожалуйста!.. Соедините меня с апартаментами Ее Величества… Алло! Кто у телефона? Массажистка?.. Ах, это ты, Шарлотта? Как дела, дорогая? Довольна своим местом? Что ты говоришь? Завтра приезжает король? Ольга, наверное, просто в бешенстве… Передай ей трубку… Побыстрее, дорогая…
Он помолчал несколько секунд, а потом вновь заговорил, теперь уже медоточивым тоном:
— Наконец-то, несравненная Ольга! Вот уже два часа пытаюсь с тобой связаться… Ну не глупо ли? Что?
Что ты говоришь? Я? Негодяй? Ну послушай, Ольга, не сердись! Я не виноват, что машина сломалась. Я застрял в восьмидесяти километрах от Парижа… Ведь ты же понимаешь, что в таких условиях… А что поделываешь ты, дорогая? Массаж? Ах, Ольга, как жаль, что меня нет рядом с тобой…
Он услышал щелчок на противоположном конце провода. Несравненная Ольга в гневе бросила трубку.
— Повезло! — ухмыльнулся он. — Бесится. Мне тоже Ее Величество уже начало надоедать.
— Это же королева! — с упреком прошептал Курвиль. — Как может надоесть королева?
— У меня есть кое-что получше, Курвиль! — воскликнул Рауль. — Знаешь, кто та девушка, что недавно сюда приходила? Нет? Ну и простофиля же ты! Она — незаконнорожденная дочь маркиза д’Эрлемона. Ну и чаровник наш маркиз! Мы с ним только что вместе провели два дня в деревне. Я так ему понравился! Он отдает мне руку своей дочери. А ты будешь у нас шафером. Да, кстати; он выгнал тебя вон.
— Что?
— Ну или скоро выгонит. Так опереди его. Оставь записку, что у тебя сестра заболела.
— У меня нет сестры.
— Тем лучше, значит, ей это не повредит. И сматывайся со всеми своими манатками.
— Где же я найду приют? — Под мостом. Если только не предпочтешь комнатку над гаражом в нашем павильоне в Отейе. Согласен? Тогда беги. Поторопись. И не забудь оставить все в полном порядке в доме моего тестя. А то засажу тебя в тюрьму.
Курвиль в ужасе испарился. Рауль придирчиво проверил, не осталось ли где чего подозрительного. Он сжег несколько бумаг и в половине пятого уехал на машине на Лионский вокзал. Там выяснил, когда приходит экспресс из Виши, и, выйдя на нужный перрон, стал ждать.
В толпе пассажиров, сошедших с поезда и торопящихся к выходу, он опознал высокую фигуру Горжере, Инспектор показал служащему вокзала свое удостоверение и прошел. Вдруг на плечо Горжере опустилась чья-то рука и кто-то с любезной улыбкой произнес:
— Как дела, господин инспектор?
Горжере был не из тех, кто легко даст себя провести. Он немало повидал за свою жизнь полицейского, встречался и с необычными вещами, и с фантастическими личностями! Но тут он просто оказался застигнутым врасплох и не мог понять, что происходит.
— Что с вами, дорогой друг? — удивился Рауль — Вы, надеюсь, не больны? А я-то думал, обрадуетесь мне. Что ж, это ведь просто дань любезности и уважения…
Горжере цепко схватил его за руку и оттащил в сторону. Дрожа от возмущения, он пробормотал:
— Какая наглость! Ты что думаешь, я не узнал тебя ночью в развалинах? Подлец! Бандит! Вот пойдешь сейчас со мной в префектуру. Там и поговорим!
Он перешел чуть ли не на крик. Вокруг них стали собираться любопытные.
— Пожалуйста, старина, если это доставит тебе удовольствие. — Рауль, кажется, был абсолютно спокоен. — Только подумай сначала: раз уж я сюда пришел и заговорил с тобой, значит, у меня есть на то серьезные основания. Просто так в волчью пасть не лезут. Да еще в какую! Какое уж тут удовольствие!
Его веские доводы слегка смягчили Горжере. Он спросил:
— Что тебе надо? Выкладывай, да побыстрее.
— Хочу поговорить с тобой об одном человеке.
— О ком это?
— О том, кого ты ненавидишь, о твоем личном враге, о том, кого ты схватил, а потом упустил. Мысль об его аресте гложет тебя постоянно, ты хочешь прославиться, поймав его. Назвать имя?
Побледнев, Горжере прошептал:
— Верзила Поль?
— Именно он, — подтвердил Рауль.
— А что дальше?
— Как это «дальше»?
— Ты пришел на вокзал поговорить со мной только о Верзиле Поле?
— Да.
— Хочешь что-нибудь о нем порассказать?
— Даже больше — сделать предложение.
— Какое?
— Арестовать его.
Горжере, казалось, не дрогнул. Но его волнение выдавали подмеченные Раулем подергивание ноздрей и какое-то подмигивание. Инспектор спросил:
— А когда? Через неделю? Через две?
— Сегодня вечером.
Снова задергались ноздри и замигали глаза.
— Сколько ты хочешь?
— Три пятьдесят.
— Давай без глупостей… Что тебе надо?
— Чтобы ты меня и Клару оставил в покое.
— Хорошо.
— Обещаешь?
— Да, обещаю, — лукаво подмигнул Горжере.
— Мне нужно пять человек, не считая тебя.
— Я приду с пятью парнями.
— Ты знаешь Араба?
— Еще бы! Опасный тип.
— Он — правая рука Верзилы Поля.
— Ничего себе!
— Они встречаются каждый вечер в час аперитива.
— Где?
— На Монмартре, в баре «Креветки».
— Знаю.
— Я тоже знаю. Нужно спуститься в подвал, а из подвала есть еще другой запасной выход.
— Точно.
— Встречаемся в шесть сорок пять, — уточнил Рауль. — В подвале, с револьвером наготове. Я там буду раньше. Но только смотрите, не пальните по смельчаку в английской жокейской шапочке. Это буду я. Поставьте двоих у запасного выхода, они будут подстерегать беглецов. Ясно?
Горжере смерил его долгим взглядом. Зачем разделяться, вместо того чтобы всем сразу пойти в бар? Что Это еще за военная хитрость? А может быть, он и вовсе Не собирается приходить?
Не меньше, чем Верзилу Поля, Горжере ненавидел и этого человека, который с такой легкостью водил его за нос, а прошлой ночью и вовсе заставил пережить жестокое унижение в развалинах замка. Но, с другой стороны, искушение было велико. Поимка Верзилы Поля! Да о таком можно только мечтать…
«Ладно, — решил Горжере, — этого потом тоже поймаю… А с ним и Блондинку Клару…»
А вслух сказал:
— Договорились. В шесть сорок пять ворвемся неожиданно.
БАР «КРЕВЕТКИ»
Бар «Креветки» посещала сомнительная публика: неудачливые художники и журналисты, безработные, не желающие искать работу, бледные юноши странного вида, накрашенные девицы в шляпках с перьями и ярких платьях. Сборище это было вполне спокойное. Однако если вы хотели увидеть что-нибудь поинтереснее, окунуться в особую атмосферу, вам следовало, не заходя в зал, пройти в закуток, а оттуда в заднюю комнату, где вас ожидал, развалясь в кресле, толстяк хозяин.
Каждый вновь пришедший обязательно останавливался у кресла, перекидывался с хозяином парой слов и, раскланявшись, направлялся к маленькой дверце. За ней тянулся длинный коридор. В конце его виднелась обитая железом дверь. Если ее открыть, в лицо ударяла волна музыки, запах табака и теплый затхлый воздух.
Пятнадцать ступеней или, вернее, пятнадцать перекладин вделанной в стену лестницы вели прямо в просторный, сводчатый зал подвального помещения. В тот вечер там под пиликанье скрипки, над которой трудился слепой старик, кружили в танце четыре-пять пар.
В глубине зала за цинковым прилавком восседала супруга хозяина. Она выглядела толще своего мужа и вся была обвешана бусами.
За столиками сидели посетители, В числе их — двое мужчин. Расположившись за отдельным столом, они молча курили. Это были Верзила Поль с Арабом. Араб был одет в свое оливковое пальто, на голове у него красовалась грязная фетровая шляпа. Верзила Поль был в кепке, рубашке без воротника со светло-коричневым шейным платком. На лицо он нанес грим, отчего казался стариком с пепельного цвета лицом, выглядевшим грязно и вульгарно.
— Ну и личико! — усмехнулся Араб — Столетний дед с похоронной миной.
— Отвяжись, — сказал ему в ответ Верзила Поль.
— Нет, ну почему, — не унимался Араб, — сто лет — это еще ладно. Но смени хоть свою напуганную рожу, а то выглядишь как последний трус. А причин для того — никаких.
— Наоборот, очень много.
— Например?
— Я чувствую, что за мной следят.
— Кто? Ты больше трех дней не ночуешь в одном и том же месте… Боишься собственной тени. А ведь тебя окружают друзья. Посмотри же на них. Из дюжины парней, что здесь находятся, половина пойдет за тебя в огонь и в воду.
— Потому что я плачу им.
— Ну и что? Ведь у тебя охрана, как у короля.
Появлялись новые посетители. Приходили по одному и парами. Садились за столики. Танцевали. Араб и Верзила Поль подозрительно всех оглядывали. Араб подозвал официантку и очень тихо спросил:
— Что это еще за англичанин там напротив?
— Хозяин говорит, жокей.
— А часто он тут бывает?
— Не знаю. Я ведь новенькая.
Слепой старик запиликал танго, и какая-то женщина с набеленным лицом запела надтреснутым голосом. Все вокруг погрузилось в какую-то меланхолическую тишину.
— Знаю я, что тебя гнетет, — сказал Араб. — Клара. Никак не можешь оправиться после того, как она ушла.
Верзила Поль с силой сжал его руку.
— Замолчи. Меня терзает не то, что она ушла. Я все думаю о том типе, в которого она по уши влюбилась.
— О Рауле?
— Дорого бы я дал, чтобы врезать ему как следует!
— Чтобы ему врезать, надо сначала его найти. Вот уже четыре дня, как я прямо из кожи вон лезу, да все попусту!
— Все-таки надо с этим покончить. Не то…
— Не то пропадешь? А ты его, часом, не боишься ли?
Верзила Поль так и подскочил.
— Боюсь? Ты что, спятил? У нас с ним свои счеты, и, чувствую, один из нас уже не выкарабкается.
— Тебе хотелось бы, чтоб не выкарабкался он?
— А как же иначе?
Араб пожал плечами.
— Ну ты даешь! Из-за какой-то девки!.. Вечно ты со своими любовными историями.
— Клара для меня не просто какая-то девка… В ней вся моя жизнь. Я не могу без нее.
— Но она же тебя никогда не любила.
— Точно. А как подумаю, что вот теперь влюбилась… В другого… Ты уверен, что в тот день она вышла именно от Рауля?
— Ну да, я же тебе говорил… Консьержка проболталась. Денежки хоть кого заставят разговориться.
Верзила Поль сжал кулаки. А Араб продолжил:
— Потом она поднялась к маркизу. И когда спускалась, внизу вышла потасовка. Там был Горжере. Девица убежала. А вечером вместе с Раулем орудовала в квартире маркиза.
— Что они там искали? — задумчиво протянул Верзила Поль. — Наверное, она открыла дверь моим ключом. А я-то думал, потерял его. Что же они искали? Что замышляют против маркиза? Как-то она мне сказала, что мать ее знала его и перед смертью рассказала ей о нем кое-что… Но что? Тогда она не захотела мне ответить… Такая странная девчонка! Я о ней ничего не знаю… Но ведь она не врунья… Нет. В ней все как на ладони. Но иногда бывает такой плутовкой, забивается в свою нору…
Араб усмехнулся.
— Да встряхнись ты! А то вот-вот заревешь. Ты что, не пойдешь сегодня на открытие нового казино?
— Пойду.
— Ну так и подцепишь там другую красотку. Вот в чем твое спасение.
Между тем зал заполнялся народом. Пар пятнадцать пели и кружились в клубах табачного дыма. Слепой и женщина с лицом, похожим на гипсовую маску, шумели больше всех. Девицы оголяли плечи, а хозяйка, заботясь о приличиях, строго им за это выговаривала.
— Который час? — спросил Верзила Поль.
— Без двадцати семь… Или чуть больше.
Они помолчали. Потом Верзила Поль заметил:
— Этот жокей уже второй раз смотрит в нашу сторону.
— А может, он из полиции? — сострил Араб. — Угости-ка его выпивкой.
Оба снова замолчали. Тихо заиграла скрипка. Потом звуки оборвались и наступила полная тишина. Завсегдатаи с трепетом ждали последних торжественных рулад, которыми гипсовая певица заканчивала обычно свое пение. Вот она взяла одну ноту… другую… И вдруг раздался пронзительный свист. Толпа хлынула к стойке.
Дверь распахнулась. На пороге появились какие-то люди, и выскочивший вперед Горжере, потрясая револьвером, завопил: «Руки вверх!.. Не двигаться с места!..»
Для острастки он выстрелил в воздух. Трое агентов скатились кубарем по лестнице, тоже вопя: «Руки вверх!..»
Человек сорок, стоявших перед полицейскими, подняли руки. Но те, кто хотел скрыться, кинулись к стойке такой плотной массой, что англичанин-жокей, хотя и вскочил первым с места, не сумел, однако, пробраться к Верзиле Полю. Не обращая никакого внимания на протесты хозяйки, толпа опрокинула стойку. За ней была потайная дверь. Именно к ней, крича и толкаясь, бежали люди. Тут случилась минутная задержка: двое беглецов в отчаянии боролись за право пройти первым. Взобравшись на стул, жокей увидел, что это были Верзила Поль и Араб.
Схватка была яростной. Ни тому, ни другому не хотелось попасться в лапы полицейских. Прогремело два выстрела, но дерущихся они не задели. Неожиданно Араб упал на колени. Верзила Поль сразу же исчез в черном проеме двери, захлопнув ее за собой в тот самый момент, когда к ней подбежали преследователи.
Горжере торжествующе захохотал: пятеро бандитов ломились в запертую дверь.
— Картина что надо! — весело воскликнул он.
— Да, если только Верзилу Поля удалось схватить на выходе, — добавил жокей.
Горжере взглянул на англичанина, в котором узнал Рауля.
— Все будет в порядке, — заверил он — Я поставил там Фламана. Этот справится.
— Все-таки лучше вам пойти туда самому, господин инспектор.
Горжере принялся давать распоряжения. Одних бандитов связали, а других зажали в углу.
Рауль подошел к инспектору.
— Можно вас на минутку? Распорядитесь, чтобы мне разрешили переговорить с Арабом. Сдается мне, он будет не прочь кое-что нам рассказать… Только действовать нужно незамедлительно.
Горжере был не против.
Тогда Рауль присел на корточки возле Араба и тихо сказал:
— Признал меня, а? Это я, Рауль, с набережной Вольтера. Помнишь, я дал тебе две денежки? Хочешь еще две?
— Не хочу никого предавать, — пробормотал Араб.
— Ну конечно! А ведь Верзила Поль не дал тебе уйти. Но какая разница, его все равно поймают на выходе.
Вдруг рассердившись, Араб зло бросил:
— Черта с два! Ведь есть другой выход… Лестница ведет прямо в тупик.
— Ах ты черт! — расстроился Рауль. — Вот что значит положиться на Горжере.
— А ты что, тоже из полиции?
— Нет, но сейчас мы работаем вместе. Так чем же я могу тебе помочь?
— Сейчас ничем, даже деньги у меня отнимут. Но против меня нет никаких улик. Когда меня отпустят, пошли деньги До востребования А.Р.Б.Е. контора семьдесят девять.
— Значит, ты мне доверяешь?
— Приходится.
— Верно. Сколько?
— Пять тысяч.
— Вот как? Ничего себе аппетиты!
— Ни сантимом меньше.
— Ладно. Получишь всю сумму, если сообщишь что-нибудь важное, и если будешь помалкивать о Блондинке Кларе. Так где мы можем найти Верзилу Поля?
— Эх, была не была! Он ведь меня надул. Сегодня вечером в десять он будет в «Голубом казино». Оно только открывается.
— Он там будет один?
— Да.
— А зачем ему там надо быть?
— Все хочет найти свою блондиночку… ну, которая теперь твоя… Но ведь это праздничный вечер. Ты увидишь не Верзилу Поля.
— Вальтекса?
— Да, Вальтекса.
Рауль задал еще несколько вопросов, но Араб, по-видимому исчерпал запас своих откровений и дальше отвечать отказался.
В это время в зал вернулся сконфуженный Горжере. Рауль увлек его в сторонку.
— Ну что, остался с носом? А как же иначе? Вечно вы действуете как идиоты, ничего как следует не разузнав. Ладно, не огорчайся.
— Араб что-нибудь сказал?
— Нет, но неважно. Постараюсь исправить твой промах. Встречаемся в десять вечера в «Голубом казино». Надень вечерний костюм, чтобы не очень выделяться в толпе.
Горжере просто ушам не поверил.
— Ну да, — подтвердил Рауль, — фрак и цилиндр. И немного рисовой пудры на шеки и нос, ладно? Они же у тебя пунцовые! А нос как у пьяницы! До скорого!
И он пошел к машине на соседнюю улицу, а потом поехал через весь Париж к своему дому в Отейе. В то время там находилось его жилище и центр всех операций, На малолюдной широкой улице в глубине маленького садика стоял незаметный двухэтажный домик. На каждую сторону выходило по одному окну.
Из задней комнаты можно было выйти во двор, где стоял пустующий гараж, А из гаража был выход на соседнюю улицу. В этом заключалось главное преимущество всякого жилища Рауля. На первом этаже — просторная столовая из двух комнат. Мебели немного. На втором располагалась роскошная удобная спальня с ванной. Прислуга: преданный камердинер и старая кухарка, которая жила над пустующим гаражом. Машину ставили обычно в сотне метров от дома.
В восемь подали ужин. Явился Курвиль и доложил, что маркиз приехал в шесть часов, но девушки с ним нет.
Рауль забеспокоился:
— Значит, она одна где-то в Париже, беззащитная. Достаточно какой-нибудь роковой случайности, и она снова попадет в лапы Вальтекса. Надо действовать. Поужинай со мной, Курвиль. А потом поедем вместе в мюзик-холл. Не забудь про парадный костюм. Во фраке ты выглядишь просто бесподобно.
Рауль переодевался долго — ведь пришлось еще сделать разминку. Он был убежден, что вскоре ему придется туго.
— Браво! — воскликнул он, увидев Курвиля, — Ты похож на какого-нибудь вельможу.
На безукоризненном стоячем воротничке сияла белизной квадратная борода. Выпятив грудь над внушительным округлым животом, Курвиль действительно походил на настоящего дипломата.
«ГОЛУБОЕ КАЗИНО»
Открытие «Голубого казино», построенного на месте знаменитого кафешантана на Елисейских полях, стало важным событием в светской жизни города. Две тысячи приглашений было разослано великосветским особам, артистам и прочим знаменитостям.
Под высокими деревьями у входа в вестибюль, завешанный объявлениями и афишами, царил холодный голубоватый полумрак. Посетители заполняли зал, около десяти вечера пришел и Рауль.
Он предупредил Курвиля:
— Меня не узнавать и ко мне не подходить. Но вертеться поблизости… особенно возле Горжере. Горжере — враг, надо остерегаться его как чумы. Если ему представится случай нанести двойной удар — по Верзиле Полю и Раулю, — он не Остановится ни перед чем. В общем, не спускай с него глаз и держи ушки на макушке. Здесь есть и полицейские, он будет им что-либо говорить. Вот тут-то ты и подслушаешь и постараешься догадаться даже о том, о чем он вслух не скажет.
Курвиль согласно кивнул головой и, воинственно выставив вперед свою великолепную квадратную бороду, важно заявил:
— Все ясно. Но если на вас нападут, а я не успею предупредить?
— Будешь прикрывать мое отступление обеими руками и вот этой самой бородой.
— А если они будут настойчивы?
— Немыслимо. Думаю, твоя борода обязательно вызовет у них почтение.
— Но все-таки…
— Тогда дашь убить себя на месте. Вон, смотри, Горжере. Отойди и постарайся незаметно держаться около него.
Согласно полученному приказу, Горжере облачился в костюм светского льва: слишком узкий блестящий фрак буквально трещал по швам, старый шапокляк не открывался, а лицо инспектора было не столь искусно, как хотелось бы, засыпано мукой. Через плечо у него был перекинут аккуратно сложенный старый макинтош грязно-серого цвета.
— Ну и ну! Тебя и не узнать! — тихонько заметил ему Рауль. — Настоящий джентльмен!.. Теперь-то на тебя действительно не обратят никакого внимания.
«Он издевается», — подумал Горжере и разозлился.
— Сколько с тобой человек?
— Четыре, — ответил Горжере (На самом деле он привел с собой семерых).
— Они так же хорошо замаскировались, как и ты?
Оглядевшись, Рауль сразу заметил в толпе шесть или семь человек, которые явно могли бы похвастаться тем, что все взгляды обращены на них, — полицейских, напяливших на себя светские одежды. Он встал напротив инспектора, чтобы тому было не так-то легко показать его своим подручным.
Гостей все прибывало. Вдруг Рауль шепнул:
— Вот он!
— Где? — живо отозвался Горжере.
— Вон там, за двумя дамами у входа, стоит длинный тип высок ом цилиндре и белом шелковом кашне.
Горжере поглядел в ту сторону и шепнул:
— Но это не он… Это не Верзила Поль…
— Самый настоящий Верзила Поль… разумеется, в светском варианте.
Инспектор присмотрелся:
— И правда… Вполне может быть… Ах, мерзавец!
— Высокий класс, а? Ты никогда его таким не видел?
— Да… Кажется, видел… В игорных домах… Но я и не догадывался… А как его настоящее имя?
— Он сам тебе скажет, если пожелает… Только постарайся обойтись без скандала… и не очень-то торопись… Возьмешь его на выходе. Тогда и узнаем, зачем ему нужно было быть здесь.
Горжере подошел к своим людям, показал им Верзилу Поля, затем вернулся к Раулю. Вместе они молча прошли в зал. Верзила Поль свернул налево. Горжере с Раулем — направо.
В большой ротонде, где пересекались, то сливаясь, то вновь расходясь, двадцать голубых лучей разных оттенков, царило необычайное оживление. Народу за столиками сидело вдвое больше, чем мог вместить зал. Пели песни. Сотрудники какой-то фирмы шампанских вин, желая создать себе рекламу, щедро наполняли бокалы посетителей.
Новизна этого вечера в «Голубом казино» заключалась в том, что с самого начала был взят стремительный темп. Все время в центре зала кружились пары, а в перерывах между танцами на маленькой сцене в глубине исполнялись номера программы. За каждым танцем сразу же следовал номер. Разгоряченная публика хором подхватывала припевы песенок.
Горжере и Рауль стояли в правом проходе, прикрыв программками лица. Они не спускали глаз с Вальтекса, стоявшего шагах в двадцати от них. Стараясь казаться пониже, он нарочно сутулил плечи. Позади него под бдительным оком инспектора Горжере находилось несколько сыщиков.
Вот закончился номер индусских жонглеров и заиграли танго. Потом вальс… Вслед за вальсом на сцене появились клоуны. За ними акробаты, гимнасты па перекладине — и снова танцы. Публика, охмелев от шума и напускной веселости, разгулялась вовсю: из зала что-то кричали клоунам, тут и там обменивались репликами.
Но вот на сцену вынесли большую цветную афишу, на которой был изображен силуэт изящной танцовщицы в вуали. На двадцати светящихся экранах загорелась надпись: «Танцовщица в маске». Грянул оркестр. Из-за кулис выбежала танцовщица. Вместо корсажа на вей были две широкие ленты, скрещенные на спине и на груди. Пышная голубая юбка с золотыми звездами при малейшем движении обнажала ноги.
Она замерла на мгновение, похожая на грациозную статуэтку Танагра [* Танагра — известный скульптор.]. Голову ее и часть лица скрывало тончайшее газовое покрывало золотистого цвета. Из-под него выбивались легкие белокурые локоны.
— Вот черт! — процедил сквозь зубы Рауль.
— Что? — встрепенулся стоявший рядом Горжере.
— Ничего… ничего…
Но Рауль глаз не мог отвести от светлых волос, грациозной фигурки…
Она начала танцевать, сперва медленно, держась очень прямо, едва перебирая ногами. Невозможно было понять, как же ей удается двигаться. На цыпочках танцовщица дважды обошла сцену.
— Вы только гляньте на рожу этого Поля, — шепнул Горжере.
Рауль глянул и поразился. Лицо Вальтекса было в сильнейшем напряжении, чтобы лучше видеть, он мучительно вытягивал шею и от этого становился как бы еще выше. Взгляд его был прикован к танцовщице в маске.
Горжере злорадно ухмыльнулся.
— Это от ее волос он пришел в такое состояние? Вспомнил свою Клару… Разве что… разве что… — Он все еще не решался высказать вслух свою догадку. И лепетал: — Разве что… Ну да… может, это она и есть, его пташка… ну, или ваша… Вот потеха будет!
— Вы с ума сошли! — сухо бросил Рауль.
Но сам он думал о том же. Сначала обратил внимание на сходство волос: такой же цвет, такие же легкие локоны. Но потом, увидев, как разволновался Вальтекс, как ему страстно захотелось откинуть покрывало, закрывавшее лицо, был просто сражен. Он-то, Вальтекс, должен был знать о ее таланте танцовщицы, наверное, не раз видел, как Клара танцевала на других сценах, и, наверное, ему была знакома эта почти детская грациозность, это видение, похожее на саму мечту.
«Это она… она…»— решил Рауль.
Но возможно ли такое? Чтобы провинциалка в таком совершенстве владела искусством танца? Когда дочь маркиза д’Эрлемона успела после возвращения из Волника переодеться и явиться сюда?
Рауль размышлял. В его уме проносился целый вихрь доводов «за» и «против», факты выстраивались в некую логическую цепочку. Нет, это никак не могла быть она — но в то же время нельзя было слепо отрицать, что это могла быть и она.
Публика распалялась все больше, и танцовщица на сцене тоже заметно оживилась. Вот она закружилась на месте, потом резко остановилась и снова начала кружиться под звуки оркестра. Точеные ножки ее взлетали вверх, такие легкие, гибкие, как и плавно движущиеся руки.
Горжере заметил:
— Похоже, Верзила Поль пробирается к кулисам. Туда, наверное, каждый, кто захочет, может пройти.
Действительно, справа и слева от прохода можно было подняться по ступенькам и пройти за кулисы. Один из распорядителей тщетно пытался сдержать толпу желающих сделать это.
— Да, — подтвердил Рауль, взглянув на Верзилу Поля, — он пытается проникнуть за кулисы. Знаешь, лучше бы твоим ребятам посторожить возле служебного входа на соседней улице, чтобы в случае чего не упустить птичку.
Горжере согласился и отошел. Три минуты спустя, пока инспектор собирал свое войско, Рауль покинул зал. На улице, обойдя казино и опередив полицейских, он встретился с Курвилем, Тот сказал:
— Я слышал приказ Горжере, месье. Он хочет схватить вас вместе с танцовщицей в маске.
Этого-то Рауль и опасался. Он не знал, была ли танцовщица Антониной. Но Горжере легко мог, ничем не рискуя, в этом убедиться, и тогда Антонина, если это была она, попадет в тиски между Верзилой Полем и полицией. Ей несдобровать.
Он побежал. Ему было страшно. Угроза и решимость на лице Верзилы Поля не оставляли никаких сомнений в том, что если он окажется рядом с Антониной, то не остановится ни перед чем.
Рауль с Курвилем ворвались в дверь служебного входа. Дорогу им преградил консьерж. Рауль коротко бросил: «Полиция!» — и показал удостоверение. Их пропустили.
Лестница, а затем коридор вели к артистическим уборным.
Неожиданно одна из дверей уборных открылась и в коридор вышла танцовщица. Пока публика аплодировала, она забежала за шалью для следующего танца. Заперев дверь на ключ, танцовщица стала пробираться между черных фраков, буквально заполонивших проход. Вот она вышла на сцену, и тут же грянули аплодисменты, крики «браво!».
Рауль отыскал глазами Верзилу Поля. Тот стоял неподалеку, ошеломленный, со сжатыми кулаками. На лбу его вспухли вены. Теперь Рауль уже не сомневался, что это она, и понимал, какая опасность угрожает несчастной девушке…
Он поискал глазами Горжере. Ну где этот болван? Неужели не понятно, что поле боя именно здесь, в тесноте кулис?! Если инспектор не появится сейчас со своими агентами, произойдет что-то ужасное.
Рауль решил не мешкать и постараться направить на себя слепую ярость врага. Он тихонько тронул его за плечо. Вальтекс обернулся и прямо перед собой увидел лукавое лицо ненавистного Рауля, которого так боялся!
— Вы… вы… — с ненавистью произнес он, — Вы здесь из-за нее? Вы пришли вместе?
Но ему надо было владеть собой: хоть они и стояли у самого края толпы, все равно мимо все время кто-то проходил — то зрители, то машинисты сцены, то костюмерши… Если говорить на повышенных тонах, их могут услышать.
Рауль усмехнулся и тихо ответил:
— Ну конечно, я с ней. Она попросила меня о защите… Похоже, какие-то типы гоняются за ней. Представляешь, как мне все это смешно?
— Почему это тебе смешно? — пробурчал Верзила Поль.
— Да потому, что когда я начинаю какое-нибудь дело, то оно всегда удается. Такая уж у меня привычка.
Вальтекс задрожал от бешенства.
— Так тебе удалось?
— А как же!
— Чепуха! Тебе удастся только тогда, когда я буду Мертв. А я жив! И я здесь!
— Но и я тоже здесь. И в погребке недавно был.
— Что?
— Помнишь жокея? Это был я.
— Подлец!
— Я привел с собой полицию, чтобы взять тебя прямо в гнездышке.
— Не вышло, — попробовал усмехнуться Поль.
— Тогда не вышло. Но теперь, можно считать, дело в шляпе.
Вальтекс подошел к нему вплотную и, взглянув в упор, спросил:
— Что это ты болтаешь?
— Горжере здесь, и его дружки — тоже.
— Врешь!
— Он здесь. Предупреждаю тебя, чтоб ты успел смотаться. Только быстрее! Еще есть время…
Вальтекс растерянно огляделся. Он был похож на загнанного зверя. Конечно, идея сбежать подходила ему в самый раз. И Рауль, думая прежде всего о спасении Антонины, был рад помочь — ведь, когда Вальтекс уйдет, проще простого будет защитить ее от полиции.
— Давай беги. Глупо оставаться… Сматывайся!..
Но, похоже, было уже поздно. Со сцены возвращалась танцовщица. В это же время, промчавшись мимо артистических уборных, выскочил Горжере с пятью агентами. Горжере летел прямо к своей цели.
Вальтекс будто окаменел. Он смотрел на подходящую танцовщицу. Она в страхе остановилась. Потом Верзила кинул взгляд на Горжере. Тот был уже шагах в пяти. Что делать? Тут на него бросился Рауль. Сумев высвободиться, Вальтекс быстро сунул руку в карман, выхватил револьвер и направил его на танцовщицу.
В общей суматохе грянул выстрел. Рауль резко ударил по вытянутой руке. Пуля, пробив декорацию, ушла вверх. Танцовщица рухнула без чувств.
То, что произошло потом, заняло не больше десяти секунд. Завязалась потасовка, Горжере вцепился в Верзилу Поля, крикнув остальным:
— Фламан, ко мне! А вы не упустите Рауля и танцовщицу!
Вдруг появился маленький толстенький человечек с белой бородой. Расставив ноги, он встал на пути полицейских, громко возмущаясь их грубостью. А какой-то шикарный господин, воспользовавшись этим вмешательством и общей суматохой, нагнулся, схватил танцовщицу в золотистой вуали и взвалил ее себе на плечо. Это был Рауль. Под защитой отважного неукротимого Курвиля, уверенный в том, что нападавшим будет нелегко пробиться сквозь толпу, он двинулся со своей ношей к залу. Ему казалось, что с этой стороны отход возможен.
И он не ошибся. Публика не подозревала о том, что творилось за кулисами. Звучал негритянский джаз, все пели, смеялись, танцевали. И когда из толпы черных фраков с правой стороны рампы появился Рауль, держа на вытянутых руках женщину, в которой все сразу же узнали танцовщицу в маске, публика подумала, что это какая-то шутка, силовой трюк акробата, переодетого джентльменом, несущего через зал свою якобы жертву. Толпа расступалась перед ним и вновь смыкалась сзади, плотная, враждебная к тому, кто попытался бы пройти следом. Передвигали даже столы, стулья.
Вдруг со сцены кто-то закричал:
— Остановите его! Остановите!
Ответом был взрыв хохота. Все окончательно уверились в том, что это шутка. Надрывался оркестр, вопили голоса. Никто не преградил путь Раулю. Он шел, улыбаясь, запрокинув голову назад. Его сопровождали неистовые аплодисменты. Так он добрался до выхода в просторный вестибюль.
Кто-то услужливо распахнул перед ним двери. Он вышел. Зрители решили, что теперь он, обойдя вокруг казино, вернется с другой стороны, выйдет на сцену. Служители казино и полицейские, с удовольствием взирая на это неожиданное развлечение, тоже ничего не заподозрили. Но, едва оказавшись на улице, Рауль решительно взвалил танцовщицу себе на плечо и бегом бросился к боковой улице, то появляясь, то исчезая в тени раскидистых деревьев.
В пятидесяти шагах от казино он еще раз услышал:
— Остановите его! Остановите!
Но он не торопился. Машина стояла тут же, в длинной веренице автомобилей. Шоферы дремали за рулем или болтали, собравшись группками. Они услышали крики, но вначале ничего не поняли, стали переспрашивать, заволновались, но так и не предприняли ничего.
Рауль посадил танцовщицу в машину. Она все еще была без чувств — во всяком случае, не двигалась и ничего не говорила. Он завел мотор, который, к счастью, сразу же заурчал.
«Если повезет, — подумал он, — и не будет пробок, то полный порядок».
Нужно всегда рассчитывать на везение. Это один из принципов Рауля. Удача улыбнулась ему и на этот раз. Заторов не оказалось, полицейские, бежавшие к машине, когда он трогался, остались далеко позади.
Он ехал на большой скорости, но вел машину осторожно — ведь второй принцип Рауля гласил: нельзя испытывать удачу. Так они доехали до площади Конкорд, пересекли Сену и поехали по набережной. Наконец, уверившись в том, что его уже не догонят, Рауль притормозил.
«Ну, вот и готово!» — сказал он себе.
И впервые с тех пор, как очертя голову бросился к девушке, он снова задал себе тот же вопрос: «А что, если это не Антонина?»
И так же, как раньше, когда он кинулся на ее защиту, теперь уверенность мгновенно оставила его. Нет-нет, это никак не могла быть она. Похоже, он ошибся, поддался порыву, как следует не поразмыслил. Стоило хорошенько все проанализировать — и рухнуло бы всякое доказательство того, что это она. Верзила Поль, он же ненормальный, псих, его эмоциям нельзя доверять.
Рауль расхохотался. Каким наивным он бывал иногда, стоило какой-нибудь таинственной женщине взволновать его душу! Прямо как школьник! Но школьник, влюбленный в приключения. Антонина или другая — в конце концов, какая разница! Ведь он спас эту женщину, такую прекрасную, нежную. Она, конечно, ни в чем ему не откажет.
Он прибавил скорость. Его подгоняло горячее желание узнать, кто она такая. Зачем скрывала лицо за вуалью? Может быть, боялась, что некрасивое лицо испортило бы впечатление от ее божественного тела? Или прятала какое-то уродство? А если все-таки была красива, тогда по какой странной прихоти — из страха ли, из-за волнения ли, или повинуясь какому-то капризу, или ради любви — не могла разрешить публике любоваться своей красотой?
Он снова переехал Сену и помчал по набережной с другой стороны реки. Вот и Отей, Тихие улочки. Он затормозил.
Пленница была неподвижна.
Склонившись над ней, Рауль тихо спросил:
— Вы можете встать и подняться по лестнице? Вы меня слышите?
Ответа не последовало.
Он отворил калитку и позвонил. Затем взял танцовщицу на руки и прижал к груди. Снова он держал ее на руках, охмелев от близости ее тела, губ, чувствуя ее дыхание.
— Кто же ты? Кто? — шептал он, трепеща от желания и сгорая от любопытства. — Антонина? Или другая?
Появился слуга.
— Отведи машину в гараж и не беспокой меня!
Рауль вошел в дом, быстро, словно не чувствуя ноши, поднялся наверх, вошел в спальню, уложил пленницу на диван, сам встал перед ней на колени и снял газовое золотистое покрывало.
— Антонина! — обрадованно воскликнул он.
Прошло несколько минут. Он дал ей нюхательной соли, смочил влажным полотенцем виски и лоб. Она приоткрыла глаза и обратила на него долгий взгляд, понемногу приходя в себя.
— Антонина! Антонина! — в восторге повторял он.
Она горько улыбнулась сквозь выступившие слезы, но в улыбке чувствовалась глубокая нежность.
Он приблизился к ее губам. Оттолкнет ли она его, как тогда, в замке Волник? Или примет его объятия?
Она не стала сопротивляться.
ДВЕ УЛЫБКИ
Они заканчивали завтрак, поданный слугою прямо в спальню. Из сада через открытое окно поднимался аромат цветущей бирючины. Между двумя каштанами, росшими справа и слева от окна, виднелась улица, и солнце золотило голубое небо, Рауль болтал без умолку.
Вся радость победы — над Горжере, над Верзилой Полем и над обворожительной Кларой — изливалась в нескончаемых смешных историях, в забавной восторженности и даже в хвастовстве, в бесконечном потоке слов, очаровательных и несуразных, остроумных и порою циничных.
— Говори… Говори еще… — молила она, не отрывая от него взгляда, в котором к детскому веселью примешивалась грусть. И как только наступал конец очередной истории, она вновь просила: — Расскажи мне все, что ты знаешь… Что случилось с Горжере в развалинах Волника, и об аукционе, и о твоей беседе с маркизом…
— Но ты ведь тоже была там, Антонина!
— Неважно! Мне нужно знать все, что ты делал, все, что говорил. И потом, я ведь тогда не все поняла… Так, значит, ночью ты поднялся ко мне в комнату?
— К тебе в спальню.
— Но не посмел приблизиться к постели?
— Нет, черт возьми! Я тебя боялся. Ты ведь была такая грозная в замке Волник.
— А до этого ты был в комнате маркиза?
— Твоего крестного. Я хотел узнать, что было в письме твоей матери, которое ты ему отдала. И узнал, что ты его дочь.
— Да, — задумчиво протянула она, — я уже знала об этом, я ведь еще раньше нашла у него фотографию матери. Помнишь, в Париже, в кабинете? Ладно, неважно. Говори ты. Начни все сначала. Объясни….
И он начинал все сначала. И объяснял. И изображал всех в лицах. Становился то смешным педантичным мэтром Одига, то обеспокоенным, ошеломленным д’Эрлемоном, то грациозной, гибкой Антониной.
Она возражала:
— Нет, это не я… Я не такая…
— Ты была такой позавчера и когда приходила ко мне. Вот такое делала личико… и такое… Погляди…
Она смеялась, но не уступала.
— Нет, ты меня не разглядел как следует… Вот я какая.
— Конечно! — отвечал он. — Сегодня ты такая, с сияющими глазами и ослепительной улыбкой… Ты уже не провинциалочка, какой была тогда, не девочка из замка. Я в тот день не хотел на тебя смотреть, но знал, что ты выглядишь именно так. Теперь ты другая, но твоя сдержанность, чистота не исчезли. Те же золотистые волосы, я вчера узнал их… узнал милую грациозную фигурку в костюме танцовщицы.
Она так и не переоделась, сидела в своих лентах и голубой юбке, усыпанной звездами. И выглядела так соблазнительно, что он снова заключил ее в свои объятия.
— Да, — сказал он, — я узнал тебя, потому что только ты могла вызвать такое волнение. Но как я пытался угадать твое лицо под маской! И как боялся ее снимать! Но это была ты! Ты! И ты будешь рядом со мной и завтра, и всю жизнь. Мы уедем далеко отсюда.
В дверь тихонько постучали.
— Войдите!
Это был слуга. Он принес газеты и несколько распечатанных писем. Их разбирал Курвиль.
— Вот и отлично, поглядим, что там пишут о «Голубом казино», о Горжере и Верзиле Поле… ну и, конечно, о баре «Креветки». Это был поистине исторический день!
Слуга вышел. Рауль развернул газеты.
— Подумать только! О нас пишут на первой странице! — Но, едва взглянув на заголовок и пробежав первые строки, он помрачнел. Вся его веселость вмиг исчезла, и Рауль проворчал: — Ну и идиоты! Какой же дурак этот Горжере! — Вполголоса он начал читать: — «Верзила Поль ускользнул от полиции во время облавы в баре на Монмартре. Его удалось схватить на открытии «Голубого казино», но бандит вновь ушел от старшего инспектора Горжере и его агентов».
— Ой! — испугалась девушка. — Какой ужас!
— Ужас? Никакого ужаса нет. На днях его арестуют… сам этим займусь.
Но на самом деле побег Верзилы Поля его обеспокоил. Рауль не на шутку разозлился. Приходилось все начинать сначала. Опасный бандит вновь на свободе, и Антонине снова угрожала опасность. Теперь Вальтекс не отступит и при первом удобном случае попытается ее убить.
Рауль просмотрел всю статью. Там говорилось о взятии под стражу Араба и еще нескольких членов банды. Вокруг этого незначительного успеха полиция подняла невообразимую шумиху. Писали и о покушении на танцовщицу в маске, и о том, как ее похитил один из посетителей. Предполагали, что это был соперник, но никто, однако, не мог назвать ни единой приметы, по которой можно было бы узнать Рауля.
Лица же танцовщицы в маске не видел никто. Директор казино пригласил ее по рекомендации одного берлинского агентства, где она — без всякой маски — с успехом танцевала прошлый сезон.
«Недели две назад, — рассказывал директор репортерам, — она мне позвонила и уведомила, что прибудет в точно назначенный день. Но выступать хотела только в вуали якобы из-за причин личного характера. Я согласился, сочтя, что в этом будет даже некая пикантность, но собирался в тот же вечер подробно ее обо всем расспросить. Однако она приехала ровно в восемь часов уже в костюме танцовщицы и сразу заперлась в своей уборной».
— Это правда? — поинтересовался Рауль.
— Да, — подтвердила Клара.
— А давно ты танцуешь?
— Всегда танцевала, но только для себя самой, когда никто не видел. После смерти мамы брала уроки у одной бывшей танцовщицы и потом ездила на гастроли.
— Как ты жила, Клара?
— Не спрашивай. Я была одинока, за мной ухаживали… Не всегда удавалось постоять за себя.
— А где ты познакомилась с Верзилой Полем?
— С Вальтексом? В Берлине. Я не была в него влюблена, но поддалась его влиянию, хотя полностью голову не теряла… Как-то ночью он взломал дверь в моей комнате и взял меня силой. Я оказалась слабее.
— Мерзавец! Долго это продолжалось?
— Несколько месяцев. Потом в Париже он попался на одном деле. Полиция окружила дом. Я была с ним. Вот тогда-то я и узнала, что он — Верзила Поль. Я ужасно перепугалась, но, пока длилась потасовка, успела убежать.
— И уехала в провинцию?
Немного помедлив с ответом, она наконец произнесла:
— Да. Я хотела прийти в себя и снова начать работать, но не смогла. Денег совсем не осталось. Тогда я позвонила в казино и сказала, что приеду.
— Но… зачем ты ходила к маркизу?
— Надеялась покончить со своей прежней жизнью и попросить у него защиты.
— И поэтому поехала в Волник?
— Да. А вчера вечером я осталась в Париже совсем одна и вдруг решила поехать в казино… Так хотелось снова танцевать… ну и потом я никак не могла нарушить ангажемент… Всего на восемь дней… Больше я не хотела… Я так боялась! И видишь, не напрасно!
— Напрасно, — возразил он, — ведь там был я. И вот теперь ты здесь.
Она доверчиво прижалась к нему. Он прошептал:
— Забавная ты девчушка! Неожиданная… непонятная…
Ни в этот день, ни в следующие два дня они не выходили из особняка. Читали все, что публиковалось о происшествии в казино, — в основном всякие домыслы, ведь и на этот раз работа полиции не принесла результатов. Промелькнуло единственное правдоподобное предположение о том, что танцовщица в маске, по всей видимости, была Блондинкой Кларой, о которой уже писали в газетах в связи с делом Верзилы Поля. Имя Вальтекса даже не упоминалось. Горжере и его подручные так и не узнали, кем был на самом деле их противник. Вытянуть что-либо из Араба тоже оказалось не под силу.
С каждым днем у Рауля и его подруги росла взаимная привязанность. Он открылся перед ней, отвечал на все ее вопросы, стараясь как можно полнее удовлетворить снедавшее ее любопытство. Она же, наоборот, все более замыкалась, превращаясь в еще большую тайну. Все, что касалось ее самой, ее прошлого — матери, занятий, теперешних забот, ее загадочной души, планов относительно маркиза, ее роли подле него, — было окутано молчанием, упрямым, мучительным и даже каким-то яростным. Она или переводила разговор на другое, или сводила все к неясным полупризнаниям, всегда оканчивающимся одним и тем же:
— Нет-нет, Рауль, умоляю тебя, ничего не спрашивай. Моя жизнь и мои мысли вовсе не интересны… Люби меня такой, какая я есть.
— Но я как раз и не знаю, какая ты есть.
— Люби такой, какой видишь.
Получив этот ответ, Рауль подвел ее к зеркалу и шутя произнес:
— Сегодня я вижу чудесные волосы, бесконечно чистые глаза, обворожительную улыбку… Но в лице у тебя что-то тревожное. Вот вижу (ты не рассердишься?), вижу мысли, вовсе не угодные твоему свежему личику. А завтра увижу тебя совсем другой. Те же волосы, те же глаза, но улыбка иная и такое выражение лица, что все вокруг мне тоже начинает видеться чистым и прекрасным. Ты все время меняешься. То провинциалка… то умудренная опытом дама, натерпевшаяся от судьбы.
— Ты прав, — согласилась она, — во мне две дамы…
— Да, — рассеянно проговорил он, — две дамы. И они борются между собой… а иногда просто никак не могут совместиться… две дамы, каждая со своей улыбкой. Ведь именно улыбкой и отличаются эти два образа: один юный, наивный, с приподнятыми уголками рта… а другой — не чуждый горечи и как бы разочарования.
— А какая из них тебе больше нравится, Рауль?
— Со вчерашнего вечера вторая… таинственная и непонятная… Она молчала, и он весело позвал:
— Антонина! Антонина, или Дама о двух улыбках!
Они подошли к раскрытому окну. Она сказала:
— Рауль, я хочу тебя кое о чем попросить.
— Заранее говорю «да».
— Не называй меня больше Антониной.
Он удивился.
— Не называть Антониной? Но почему?
— Так звали провинциалку, которой я была тогда… неопытную… храбро вступающую в жизнь… Я утратила это имя и стала Кларой… Блондинкой Кларой…
— Ну и что?
— Называй меня Кларой… до тех пор, пока я не стану снова такой, какой была.
Он рассмеялся.
— Такой, какой была? Но я же так запутаюсь, дорогая! Если бы ты осталась провинциалкой, то не была бы сейчас здесь. Не полюбила бы меня.
— Как можно не полюбить тебя, Рауль?
— Тогда я в свою очередь спрошу: знаешь ли ты, кто я?
— Ты — это ты, — горячо ответила она.
— Ты так уверена? А я — нет. У меня ведь столько лиц, я сыграл столько ролей, что теперь уже не узнаю себя настоящего. Видишь ли, малышка Клара — раз ты хочешь, буду так тебя называть, — видишь ли, не пришлось бы тебе за меня краснеть, ведь, что бы ты ни натворила, я натворил гораздо больше.
— Рауль…
— Ну да… Жизнь искателя приключений… такого, как я… не всегда усыпана розами… Ты когда-нибудь слышала об Арсене Люпене?
Она вздрогнула.
— Что? Что ты сказал?
— Ничего… просто хотел сравнить… Ты права. К чему нам самим себя очернять? Клара и Антонина — вы обе так нежны и чисты. Но все-таки больше я люблю тебя, Клара. Пусть я плохой, но все же славный малый, умею любить, и если даже мне не удается всегда быть верным, то от этого я не становлюсь менее внимательным, достойным во всех отношениях… — Он смеялся, целуя ее и с каждым поцелуем повторяя: — Клара… Нежная Клара… Грустная Клара… Загадочная Клара…
Она кивала головой, а потом сказала:
— Ты меня любишь… Но ведь сам сказал, что такой непостоянный… Господи, как же я буду из-за тебя страдать!
— Но еще больше будешь счастлива! — весело воскликнул Рауль. — И потом, я ведь не так неверен, как ты вообразила. Разве я тебя когда-нибудь обманывал?
Теперь уже рассмеялась она.
Целую неделю все газеты кричали о «Голубом казино». Но потом, видя тщетность предпринимаемых усилий и крушение всех версий, о деле стали понемногу забывать. Репортеры сами не могли ничего разнюхать, а Горжере избегал давать интервью.
Осмелев, Клара по вечерам начала выходить, ездила за покупками в ближайшие магазины, прогуливалась в Булонском лесу. Рауль же в это время встречался со своими людьми. Он намеренно не появлялся в городе с ней вместе, не желая привлекать к себе внимание.
Время от времени Рауль приходил на набережную Вольтера, к дому 63. Он догадывался, что где-то поблизости бродит Верзила Поль, а полиция будет пытаться при случае расставить ему ловушку.
Однако ничего подозрительного обнаружить не удавалось, и Рауль поручил Курвилю самому нести караул, делая вид, будто перебирает книги у букинистов, расположившихся на набережной. Как-то раз, а точнее, через две недели после похищения Клары Рауль пришел на набережную и вдруг издали увидел ее. Она вышла из дома 63, села в такси и уехала. Он решил обойтись без слежки, подозвал Курвиля и отправил его к консьержке обо всем расспросить. Через несколько минут Курвиль пришел обратно и рассказал, что маркиз еще не вернулся, но молодая блондинка уже дважды в один и тот же час проходила мимо консьержки и звонила в дверь маркиза. Прислуги дома не было, и она удалялась ни с чем.
«Любопытно, — подумал Рауль, — а мне она об этом ничего не говорила. Что ей там надо?»
Он поехал к себе в Отей.
Спустя четверть часа вернулась и Клара, такая свежая, оживленная.
— Гуляла в Булонском лесу? — поинтересовался Рауль.
— Да, — ответила она. — На воздухе чувствую себя гораздо лучше. Так приятно походить пешком!
— А в Париже ты не была?
— Нет, конечно. Почему ты спрашиваешь?
— Потому что я видел тебя там.
Нисколько не смутившись, она сказала:
— Ты видел меня… во сне.
— Во плоти и крови, как говорят.
— Не может быть!
— Имею честь тебя заверить, что глаза мои никогда еще меня не обманывали…
Она взглянула на него. Он говорил серьезно, даже слишком, с упреком в голосе.
— Где ты меня видел, Рауль?
— Ты вышла из дома на набережной Вольтера и потом уехала на машине.
Она растерянно улыбнулась.
— Ты уверен, что это была я?
— Конечно. А консьержка утверждает, что ты приходила в третий раз.
Она густо покраснела, не зная, что ответить.
— В твоих визитах нет ничего предосудительного, — сказал Рауль. — Только зачем скрывать их от меня?
Она все не отвечала, и тогда Рауль, сев рядом с ней, взял ее руку в свою и мягко заметил:
— Опять какие-то тайны, Клара? Ну как же ты не права! Если бы ты только знала, куда нас может завести твое упорное недоверие!
— О, но я ведь во всем доверяю тебе, Рауль!
— Доверяешь, а сама поступаешь наоборот. И опасность растет. Расскажи мне все, дорогая. Разве ты не понимаешь, что в конце концов я и сам узнаю то, чего ты не хочешь мне открыть, но, кто знает, может, тогда уже будет слишком поздно? Говори же, милая.
Казалось, девушка вот-вот решится. Лицо ее разгладилось, а в глазах появились грусть и тревога, словно она боялась того, о чем сейчас скажет. Но нет, смелости не хватило, и Клара расплакалась, закрыв руками лицо.
— Прости меня, — пролепетала она. — Запомни, вовсе неважно, скажу я или нет… От этого не изменится то, что есть, и то, что будет… Для тебя это просто пустячок, мелочь… но для меня все совсем иначе… Знаешь, женщины ведь как дети… Вобьют себе что-нибудь в голову… Может, я и не права… Но не могу… Прости…
Он в раздражении пожал плечами.
— Ладно. Но я категорически против того, чтобы ты туда ходила. Иначе когда-нибудь обязательно встретишься с Верзилой Полем или с кем-нибудь из полицейских. Разве ты этого хочешь?
Она попросила:
— Но и ты не ходи туда. Тебе угрожает такая же опасность.
Он пообещал ей это. И она сказала, что больше не пойдет на набережную Вольтера и даже не будет выходить из дому в течение двух недель.
ПОХИЩЕНИЕ
Рауль не ошибся, предположив, что за домом на набережной Вольтера ведется наблюдение. Но слежка была нерегулярной, иначе столкновения, которого опасался Рауль, было бы не избежать. Горжере опять совершил промах: он лично появлялся на набережной Вольтера ненадолго, полностью перепоручив дело своей команде, а та не особенна ретиво выполняла его приказания. Поэтому полицейские и не заметили, как приходила красавица блондинка, не обратили внимания и на довольно неосторожные вылазки Курвиля. К тому же консьержка, подкупленная с одной стороны Раулем, передававшим ей деньги через Курвиля, а с другой стороны — Вальтексом, через одного из его приспешников, не давала Горжере ясных и определенных сведений.
Вальтекс же следил за домом постоянно. Вот уже несколько дней с десяти утра на противоположной стороне улицы прямо напротив особняка д’Эрлемона располагался какой-то художник с длинными седеющими волосами, в фетровой широкополой шляпе. Сутулясь, он тащил за собой мольберт, коробку с красками и складной стульчик, а усевшись, сразу принимался сажать на полотно какие-то цветные пятна. Они, по-видимому, должны были изображать берега Сены и очертания Лувра. Это был Верзила Поль. Это был Вальтекс. Полицейские даже не подумали обратить внимание на экстравагантно одетого мазилу, вокруг которого всегда собиралась толпа любопытных.
Однако Верзила Поль уходил около половины шестого и поэтому не встречался с красавицей блондинкой: она обычно являлась позднее.
О ее последнем визите он узнал лишь на следующий день. Верзила Поль как раз взглянул на часы и собирался сделать несколько последних мазков, когда рядом с ним кто-то прошептал:
— Не оборачивайтесь. Это я, Состен.
Возле художника стояли трое-четверо зевак. Вот они по одному отошли. Их место заняли другие.
Состен, толстяк, похожий на рыболова, с видом знатока склонился над картиной и тихо, так, что его мог услышать только один Вальтекс, спросил:
— Читали вечерние газеты?
— Нет.
— Араба снова допрашивали. Вы были правы: это он предал, послал полицейских в «Голубое казино». Но больше ничего говорить не хочет и отказывается давать показания против вас. Ни разу не произнес имя «Вальтекс», не сказал ничего о Рауле и ни слова о малышке. Короче, тут все пока идет хорошо.
Состен выпрямился, стал рассматривать картину под другим углом, взглянул в сторону Сены и снова склонился, то и дело приближая к глазам лорнет. Он тихо продолжал:
— Маркиз послезавтра возвращается из Швейцарии. Малышка приходила вчера и сказала об этом консьержке, чтобы передали слугам. Значит, они что, переписываются с маркизом? И где она живет? Просто загадка. А Курвиль вывез еще какую-то мебель. Я уверен, что это был он. Курвиль работает на Рауля. Консьержка сказала, что он тоже все время околачивается здесь.
Художник, внимательно слушая, вдруг поднял кисть и принялся водить ею в воздухе, словно примериваясь к полотну. Его дружок воспринял этот жест как сигнал и, взглянув туда, куда ему указывали, увидел бедно одетого старика, рывшегося в старых книгах, разложенных прямо на тротуаре. Вот он обернулся, и показалась великолепная квадратная белая борода. Уж тут не ошибешься.
— Видел, видел, — шепнул Состен. — Это Курвиль. Пойду за ним. Встретимся вечером на вчерашнем месте.
Он отошел и незаметно приблизился к Курвилю. Тот предпринял несколько обманных маневров с явной целью запутать свои следы, на случай если кто-нибудь За ним идет. Но голова у него была занята другим, й он, не заметив ни Верзилы Поля, ни его дружка, направился прямиком в Отей, ведя на буксире за собой толстяка, похожего на рыболова.
Верзила Поль подождал еще час. На этот раз Клара не пришла. Но потом на горизонте возник Горжере, и он, быстро собрав свои принадлежности для рисования, ретировался.
Вечером вся банда собралась в бистро на Монпарнасе, заменившем бар «Креветки».
Подошел и Состен.
— Готово! — объявил он. — Они в Отейе, авеню дю Марок, дом двадцать семь. Курвиль позвонил у калитки, и она сама распахнулась. А без четверти восемь заявилась и малышка. Тоже позвонила, и калитка открылась.
— А его самого ты видел?
— Нет. Но не сомневаюсь, он там.
Верзила Поль подумал с минуту и изрек:
— Все-таки… прежде чем действовать, надо убедиться… Подай машину завтра к десяти утра. Богом клянусь, если Клара там, ей не поздоровится!
На следующее утро у дверей особняка, который в то время снимал Верзила Поль, остановилось такси. За рулем в соломенной шляпе сидел пузатый краснощекий Состен.
— В дорогу!
Он оказался опытным шофером, и вскоре они уже катили по Отейю, по авеню дю Марок — широкой улице, обсаженной молодыми деревцами, проложенной среди старых садов и недавно отданных в собственность владений. Особняк Рауля как раз и был частью такого владения.
Машина остановилась шагах в тридцати от дома. Верзиле Полю, спрятавшемуся в глубине салона, через заднее стекло была видна ограда и два открытых окна на втором этаже. Шофер углубился в чтение газеты.
Время от времени они обменивались парой слов. Верзила Поль начинал злиться.
— Проклятье! Какой-то прямо нежилой дом! Вот уже час никто не показывается!
— Ха-ха! — отвечал ему толстяк. — Влюбленные не торопятся вставать…
Прошло еще минут двадцать. На часах было половина одиннадцатого.
— Ах ты дрянь! — процедил Верзила Поль, притиснув лицо к стеклу. — И он тут, проклятый!
В одном из окон появились Рауль и Клара. Они стояли, прижавшись друг к другу, облокотись на подоконник, и счастливо улыбались. Волосы Блондинки Клары отсвечивали на солнце золотом.
— Поехали отсюда! — бросил Верзила Поль. Лицо его перекосилось от злости. — Поглядели, и хватит! Мерзавка! Этим она подписала себе смертный приговор!
Машина тронулась и покатила к одному из оживленных кварталов Отейя.
— Стой! — крикнул Верзила Поль. — Пошли.
Он спрыгнул на тротуар, и они направились к кафе. Посетителей в нем в этот час было немного.
— Два вермута, бумагу и ручку! — скомандовал Верзила Поль. Он надолго задумался. Губы его были плотно сжаты, лицо приняло жесткое выражение. Он тихо бормотал: — Вот так… да… так… она попадется в ловушку… это уж точно… Если любит, попадется… А тогда уж я не выпущу ее… Уступит… А нет, так получит свое… — Он помолчал, потом обратился к Состену: — Жалко, нет образца его почерка. А у тебя?
— Тоже нет. Но… у меня есть письмо Курвиля. Я стянул его со стола в нижнем этаже.
Лицо Верзилы Поля вмиг просветлело.
— Давай сюда.
Он принялся изучать почерк, переписывал слова, копируя заглавные буквы. Затем взял чистый лист бумаги и, быстро что-то написав, поставил подпись; «Курвиль».
На конверте тем же измененным почерком написал:
«Мадемуазель Кларе, авеню дю Марок, дом 27».
— Какой дом? Двадцать семь?.. Хорошо… Теперь слушай и постарайся хорошенько запомнить. Я ухожу, а то, если останусь тут, могу наделать глупостей. Завтракай. Потом станешь наблюдать за домом. По идее Рауль и Клара должны выйти порознь, причем Рауль выйдет раньше, а потом уж и Клара отправится на прогулку, Через час-полтора после ухода Рауля поедешь на машине к особняку, позвонишь, тебе откроют, ты сделаешь вид, что волнуешься, и попросишь передать малышке это письмо. На, читай.
Состен прочитал и покачал головой.
— Место вы выбрали неудачное. Встречаться на набережной Вольтера! Промашку дали! Она не пойдет.
— Пойдет, даже и не подумает ни о чем подозрительном. Не может же она предположить, что я выбрал именно это место, чтобы расставить ей ловушку?
— Пусть так. Но Горжере? Горжере ведь может ее увидеть… Он и вас может увидеть, шеф…
— Ты прав. Ладно, тогда отнесешь на почту еще и эту телеграмму. — И Верзила Поль написал: «В полицию. Верзила Поль с друзьями ежедневно в часы аперитива собираются в бистро на Монпарнасе». — Горжере сразу побежит туда, — пояснил он. — Станет всех расспрашивать, проверять, не ложное ли сообщение. Он будет ждать нас. А мы воспользуемся этим и спокойно отправимся куда захотим. Только ребят предупреди.
— А если Рауль не выйдет из дома или выйдет слишком поздно?
— Неважно. Тогда перенесем все на завтра.
Они расстались. После завтрака Состен отправился наблюдать за домом.
Рауль и Клара больше четырех часов сидели в садике перед особняком. Стояла сильная жара, но они мирно беседовали, укрывшись от солнца в тени куста.
Собравшись уходить, Рауль заметил:
— Что-то моя блондиночка сегодня грустит. Что за черные мысли? А может быть, тебя гложут предчувствия?
— Не хочу больше верить ни в какие предчувствия. Но все-таки каждый раз так грустно расставаться!
— Мы расстаемся всего на несколько часов.
— И этого много. В твоей жизни… столько секретов!
— Хочешь, все расскажу, посвящу тебя во все свои добрые дела? Только тогда придется послушать и о плохих тоже!
Поразмыслив немного, она ответила:
— Нет. Лучше не знать.
— Ты тысячу раз права! — рассмеялся он. — Я и сам не хотел бы знать, что творю. Но у меня такое острое зрение, что вижу даже тогда, когда глаза закрыты. До скорого, дорогая, и не забудь: ты обещала никуда не выходить.
— А ты не забудь, что обещал не соваться на набережные. — И добавила, уже тише: — Это-то меня и пугает… Ты так рискуешь…
— Я никогда не рискую.
— Рискуешь. Когда я думаю о твоей жизни вне этого дома, то поневоле представляю себе, как на тебя бросается куча бандитов или преследуют полицейские.
Он весело закончил:
— Или собаки, пытающиеся укусить, или черепицы, падающие мне на голову, или огонь, который мечтает меня сжечь!
— Точно! Точно! — засмеялась она. И проводив его до ограды, нежно поцеловала. — Поторопись, мой Рауль! Нет в мире дела важнее, чем быть рядом со мной.
Она снова села в саду. Сначала пыталась читать, потом вышивать, а затем вернулась в дом и решила прилечь отдохнуть. Но беспокойство не отпускало, все было немило.
Время от времени она смотрелась в зеркальце. Как она изменилась! Появились первые признаки увядания! Под глазами круги. Усталая улыбка, отчаяние во взгляде.
«Пускай, — думала она, — он меня любит такой, какая я есть».
Потянулись нескончаемые минуты.
Часы пробили половину пятого.
Вдруг шум подъезжающего автомобиля заставил ее броситься к окну. И правда, перед оградой остановилась машина. Оттуда вылез толстый шофер и позвонил в дверь.
Она увидела, как лакей прошел через сад и вскоре вернулся обратно с письмом. По дороге он внимательно разглядывал конверт.
Вскоре он постучал и протянул ей послание.
«Мадемуазель Кларе, авеню дю Марок, дом 27».
Она вскрыла конверт и начала читать, И тут же вскрикнула:
— Иду… Иду!..
Лакей осмелился заметить:
— Могу ли я напомнить мадам, что хозяин… — Взяв в руки письмо, он прочитал:
«Мадемуазель, шефа ранило на лестнице. Его уложили в кабинете на нижнем этаже. Все в порядке. Но он зовет Вас. С уважением, Курвиль».
Почерк подделан был так умело, что даже лакей, знавший почерк Курвиля, и не подумал удерживать Клару.
Она быстро что-то набросила на плечи, выбежала в сад, увидела добродушное лицо Состена, о чем-то его спросила и, не дожидаясь ответа, села в машину.
СОПЕРНИКИ
Кларе ни на секунду не пришло в голову, что здесь, возможно, был какой-то свой расчет или ловушка. Рауль был ранен, а может быть, уже мертв! Страшнее просто не придумаешь! Правда, она пыталась поразмыслить спокойно, но в воспаленном мозгу возникали только сцены ужасных несчастий. Она представляла себе, как входит Рауль в дом 63, как вдруг сталкивается с Горжере или Верзилой Полем — удары, драка. И вот его, раненного, несут на нижний этаж. Ей чудились драмы, катастрофы, виделась страшная рана, откуда хлестала кровь.
Нет, рана — это еще наилучший исход, она в него вовсе не верила. Смерть — вот что вероятнее всего! Ей казалось, что, если бы все окончилось благополучно, Курвиль в своей торопливой записке написал бы по-другому. Да, Рауль мертв. Она не имела никакого основания сомневаться в этой смерти, которая, как она думала, волею обстоятельств обязательно должна была наступить. Судьба, соединив ее с Раулем, делала его смерть неизбежной. Мужчина, любимый Кларой и любящий ее, просто должен был умереть.
Ни на секунду не задумалась она о последствиях, которые мог вызвать ее приезд на набережную Вольтера. Если между Раулем и Горжере или между Раулем и Верзилой Полем произошло столкновение, то было совершенно ясно, что внизу в вестибюле собралась полиция. И если полицейские вдруг увидят Блондинку Клару, то немедленно схватят разыскиваемую ими вожделенную жертву. Такой исход даже не промелькнул в ее сознании, настолько это казалось ей незначительным. Какая разница, бросят ее в тюрьму или нет, если Рауля не стало?
От всех этих нахлынувших мыслей она вконец обессилела. В мозгу ее проносились обрывки каких-то фраз, какие-то несуразные, фантастические видения. Они как бы сливались с мелькавшими за окном берегами Сены, домами, улицами, тротуарами, прохожими. И все эти чудовищные картины так медленно сменяли одна другую, что она то и дело кричала шоферу:
— Скорее! Езжайте быстрее! Ах, как мы тащимся!
Состен, оборачивая к ней свое добродушное улыбающееся лицо, отвечал:
— Не беспокойтесь, дамочка, сейчас приедем.
И вот наконец они на месте.
Клара спрыгнула на тротуар.
Шофер отказался от платы за проезд. Она, не глядя, бросила деньги на сиденье и кинулась в вестибюль. Консьержки не было видно. Она быстро взбежала по лестнице, удивилась, что ее никто не встретил. И вообще в доме было подозрительно тихо.
На лестничной площадке тоже никого. Ни звука.
Все это показалось девушке странным, но она тем не менее ни на секунду не остановилась, отчаянно летя навстречу злой судьбе, едва не желая, чтобы за смертью Рауля последовал и ее собственный конец.
Дверь была приоткрыта.
Вдруг чья-то рука начала запихивать Кларе в рот скрученный платок, а другая, схватив ее за плечо, неожиданно толкнула с такой силой, что девушка, потеряв равновесие и не успев даже понять, что происходит, покачнулась и отлетела в гостиную, а там растянулась на полу лицом вниз.
Тогда, успокоившись, Вальтекс, не торопясь, прикрыл за собой дверь гостиной, накинул на нее крючок и склонился над лежащей Кларой.
Она не была в обмороке. Девушка быстро пришла в себя и сразу же поняла, в какую ловушку ее заманили. Открыв глаза, она с ужасом взглянула на Вальтекса.
А Вальтекс, уставившись на беззащитную, поверженную, лежавшую неподвижно жертву, вдруг захохотал. Такого хохота ей не приходилось слышать еще никогда в жизни. В нем звучало столько жестокости, что было бы чистым безумием искать сочувствия у этого человека.
Он поднял ее и усадил на диван. Этот диван и большое кресло — вот все, что стояло здесь из мебели. Затем, распахнув двери в смежные комнаты, Вальтекс сказал:
— Комнаты пусты. Квартира заперта. Тебе никто не поможет, Клара, никто, даже твой дружок, а он — меньше, чем кто-либо другой, потому что по его следу я пустил полицию. В общем, ты пропала и сама знаешь, что тебя ждет. — И повторил: — Ведь ты же знаешь, что тебя ждет? Что тебе остается? — Он раздвинул оконные занавески. Под окнами стояла машина. Около нее на тротуаре сторожил Состен. Вальтекс снова ухмыльнулся: — Нас охраняют со всех сторон, и охраняют очень хорошо. Целый час в нашем распоряжении. А за час столько может произойти! Столько всего, но мне много не надо, достаточно одного. А потом, в добром согласии, мы вместе уедем отсюда. Машина ждет внизу… Можем сесть в поезд, и отправиться путешествовать… Договорились?
Вальтекс шагнул к ней.
Клара дрожала с головы до ног. Она опустила взгляд на свои руки, пытаясь заставить их лежать неподвижно, но руки продолжали дрожать, как осиновые листочки, и ноги тоже, и все ее тело. Кларе показалось, что ее вдруг обдало и холодом, и жаром.
— Боишься, да?
Она шепнула:
— Я не боюсь умереть.
— Но боишься того, что случится?
Она покачала головой.
— Ничего не случится…
— Случится, — заверил он, — что-то очень важное, то единственное, чего я хочу. Помнишь, это уже было между нами, в первый раз, и потом еще столько раз, пока мы жили вместе. Ты не любила меня… скажу даже, ненавидела. Но ты была слабее… такая усталая, измученная… Помнишь?
Он подошел ближе. Она отодвинулась, вытянув вперед руки, чтобы оттолкнуть его.
— Готовишься, — пошутил он. — Как тогда… Тем лучше… Я не прошу, чтобы ты соглашалась… Наоборот… Ведь так приятно целовать тебя насильно… А я уже давно потерял всякое самолюбие…
— Лицо его стало отвратительным, ужасным в ненависти и похоти. Пальцы готовились перехватить, сжать нежную шею, чтобы вырвать из горла предсмертный хрип…
Клара вскочила на диван, спрыгнула вниз, решила спрятаться за кресло. Вдруг она увидела в одном из приоткрытых ящиков стола револьвер. Хотела его схватить, не успела, побежала в соседнюю комнату, споткнулась и тут же почувствовала, как страшные пальцы впиваются ей в горло, отнимая последние силы.
Ослабев, она упала на колени. Он опрокинул ее на диван. Она чувствовала, что вот-вот потеряет сознание.
Но вдруг пальцы, сдавливающие Кларе горло, чуть-чуть разжались. В вестибюле прозвучал звонок, в комнате раздалось легкое позвякивание. Верзила Поль, повернувшись к двери, прислушался. Тишина. Крючок накинут. Так чего бояться?
Он снова навис над своей жертвой, но вдруг вскрикнул. Взгляд его упал на какое-то свечение, появившееся между окнами, и Верзила Поль замер от удивления.
— Он!.. Он!.. — растерянно шептал бандит.
Что это? Галлюцинация? Кошмар? На светящемся экране — таком, какие бывают в кино, — ясно виднелось сияющее лицо Рауля. И оно не было нарисовано, нет, это было живое лицо, с живыми глазами и приятной радостной улыбкой. Он словно говорил: «А вот и я. Не ждали? Рады меня видеть? Может быть, я чуть-чуть опоздал, но это ничего, наверстаем. Я здесь».
И правда, послышался скрежет ключа, вставляемого в замок. Затем звук откидываемого крючка. Шорох открываемой двери… Вальтекс поднялся и в ужасе уставился в ту сторону. Клара с облегчением перевела дыхание, прислушалась.
Дверь отворили, но не толчком, как открыл бы ее грабитель или незваный гость, а спокойно, будто кто-то шел к себе домой, где все в порядке, вещи на своих местах, а добрые друзья мило беседуют о хозяине дома.
Уверенно, не спеша Рауль прошел мимо Вальтекса и погасил светящийся экран. Затем обратился к бандиту:
— Ну и вид! Прямо осужденный на казнь! Конечно, может быть, судьба тебе ее и уготовила, но сейчас-то никакой опасности нет. — И повернулся к Кларе: — Вот что значит не слушаться Рауля, моя девочка. Тебе этот господин написал письмо? Ну-ка покажи. — Он мельком взглянул на протянутую ею смятую бумажку, — Я сам виноват, — горестно заметил он, — надо было предвидеть такую ловушку. Классический трюк! А влюбленные женщины первыми попадаются на эту удочку. Но теперь-то, девочка, бояться нечего. Ну-ка, быстро, давай улыбнемся. Погляди, он и мухи не обидит… Просто баран… Настоящий баран… Он же помнит наши прошлые встречи, этот Верзила Поль, помнит и не станет ввязываться в драку, а, Вальтекс? Ты теперь стал поумнее, правда? Поумнее, но все-таки еще глупый. Как же так? Оставил шофера на набережной! Да еще с такой запоминающейся физиономией! Я его сразу узнал — толстяка, который утром торчал на авеню дю Марок! В другой раз лучше спроси у меня совета.
Вальтекс пытался прийти в себя от потрясения. Он сжимал кулаки. Хмурил брови. Издевательства Рауля приводили его в ярость, а тот, видя это, не унимался:
— Нет, правда, вожми себя в руки, старина! Я сказал «казнь», но это еще не значит, что она назначена на сегодня. У тебя еще есть время привыкнуть к этой мысли. А сегодня речь идет всего лишь о пустячке, надо будет очень осторожно и почтительно связать тебе руки и ноги. Ну и потом позвонить в префектуру, Горжере сразу явится за товаром. Видишь, нас ждет просто детская забава…
С каждым словом Рауля бешенство Вальтекса росло. Видя, в каком согласии между собой Рауль и Клара, он просто выходил из себя. Клара больше не боялась, она чуть ли не улыбалась — в открытую насмехалась над ним вместе со своим любовником!
Именно осознав всю смехотворность положения, в которое он попал, Вальтекс наконец встряхнулся. Его унижали на глазах у любимой женщины! И он задумал перейти в наступление, нанести точный удар, как разъяренный человек, который знает, что у него есть опасное оружие и во что бы то ни стало он воспользуется им.
Он уселся в кресло и, чеканя фразы, пристукивая в такт ногой, заговорил:
— Ах, так, значит, ты все-таки хочешь выдать меня полиции? Один раз уже пытался в баре на Монмартре, потом в «Голубом казино», а теперь желаешь воспользоваться случаем, когда я оказался на твоем пути? Ладно. Не думаю, что тебе это удастся. Ну, конечно, тебе не мешает узнать, к чему приведет твоя победа. Надо, чтобы и она узнала, особенно она.
Он повернулся к Кларе, неподвижно сидевшей на диване. Она выглядела уже гораздо спокойнее, но все-таки тревога, напряжение еще не оставили ее.
— Давай-давай, — подбодрил Рауль, — выкладывай свою побасенку.
— Для тебя, может быть, и побасенка, — ответил Вальтекс, — а для нее — важная вещь, будь уверен. Погляди-ка, как она меня слушает. Знает ведь, что я никогда не шучу и не теряю времени на пустую болтовню. Всего несколько слов, но каких! — Он нагнулся к Кларе и, заглянув ей в глаза, спросил: — Знаешь, кем тебе приходится маркиз?
— Маркиз? — переспросила она.
— Да, ты как-то говорила мне, что он знал твою мать.
— Он был знаком с ней.
— Я тогда сразу понял, что ты догадываешься об истине, но доказательств у тебя нету.
— Каких еще доказательств?
— Не хитри! Ночью ты ходила к д’Эрлемону как раз затем, чтобы найти доказательства, о которых я говорю. И в одном потайном ящичке, в котором я уже порылся еще до тебя, ты нашла фотографию своей матери с надписью, не оставляющей никаких сомнений.
Твоя мать была любовницей, одной из тысячи любовниц маркиза, а ты дочь Жана д’Эрлемона.
Она не стала возражать. Ждала, что он скажет дальше. И он сказал:
— Но дело совсем не в этом обстоятельстве, если я на него намекаю, то только затем, чтобы четко определить, что к чему, Жан д’Эрлемон — твой отец, Не знаю, какие у тебя к нему чувства, но это факт, и он должен влиять на твое поведение. Жан д’Эрлемон — твой отец. Но… — В голосе Вальтекса и даже в его осанке появилась особенная важность, какая-то торжественность. — Но известно ли тебе, какую роль играл твой отец в драме, происшедшей в Волнике? Ведь ты слышала о той трагедии, да? Может быть, от любовника. — Это слово Вальтекс произнес в полной ярости. — И ты знаешь, что та дама, Элизабет Орнэн, моя тетка, была убита. У нее украли драгоценности. Так известно ли тебе, какую роль играл твой отец в том деле?
Рауль пожал плечами.
— Идиотский вопрос. Маркиз д’Эрлемон играл роль гостя. Он тоже был тогда в замке, и все.
— Так считает полиция. Но ее точка зрения расходится с тем, что происходило в действительности.
— А что же, по-твоему, происходило в действительности?
— Элизабет Орнэн убил и обокрал маркиз д’Эрлемон…
Вальтекс выпалил эту фразу, стукнув кулаком по столу и поднимаясь с кресла. Рауль же вместо ответа весело расхохотался.
— Ой, ну и остряк этот Вальтекс! Ой, умора! Настоящий юморист!
Клара же возмущенно твердила:
— Лжете!.. Вы лжете!.. Вы не имеете права…
Но Вальтекс повторил то, что сказал, еще громче и с каким-то бешеным вызовом в голосе. Снова сев, он стал обосновывать свои слова:
— В то время мне было двадцать лет и я ничего не знал о любовной истории Элизабет Орнэн. Только десять лет спустя из случайно найденных наших семейных писем я узнал об их связи и очень удивился, почему маркиз утаил это от полиции. Тогда я решил все выяснить сам, как-то перелез через стену, что вокруг замка, И кого увидел? Жана д’Эрлемона, прогуливающегося с утра вместе со сторожем, нет, рыскавшего в руинах! Жана д’Эрлемона, тайного владельца замка! С тех пор я стал искать, перечитал все газеты тех лет, овернские и парижские, раз десять ездил в Волник, все разнюхивал, расспрашивал местных жителей, пытался проникнуть в жизнь маркиза, в его отсутствие залезал к нему в дом, обыскивал ящики, распечатывал письма, и все это с одной только мыслью, которая не пришла в голову людям из прокуратуры: нужно было проанализировать абсолютно все поступки человека, который скрыл от правосудия такой важный факт.
— И тебе удалось отыскать что-нибудь новенькое, старина? Ну и хитрец!
— Много новенького, — важно ответил Вальтекс, — и более того, мне удалось связать между собой некоторые факты, которые позволяют видеть поведение д’Эрлемона в истинном свете.
— Выкладывай.
— Именно Жан д’Эрлемон попросил мадам де Жувель пригласить Элизабет Орнэн. Именно он уговорил Элизабет Орнэн петь в развалинах, именно он точно указал ей место, где ее появление якобы вызовет наибольший эффект, и, наконец, именно он провожал Элизабет Орнэн через сад к подножию ступеней.
— На глазах у всех.
— Не все время. Между моментом, когда они завернули за угол, и моментом, когда она показалась уже одна, выходя из-за кустов, был интервал примерно в минуту, то есть времени прошло гораздо больше, чем нужно для того, чтобы преодолеть такой маленький отрезок пути. Что происходило в ту минуту? Легко предположить, если согласиться с утверждениями многих свидетелей из числа прислуги, показания которых не учли, их-то почти и не допрашивали: когда Элизабет снова показалась на вершине развалин, колье на ней уже не было.
Рауль снова пожал плечами.
— Как же так, он его украл, а она и не заметила?
— Нет, она сама дала его ему, считая, что эти украшения не подходят к песне, которую она собиралась исполнять. Это как раз очень похоже на Элизабет.
— А он потом, вернувшись к замку, убил ее, чтобы не возвращать колье? Убил издалека, святым духом?!
— Нет. Приказал убить.
Рауль заметил раздраженно:
— Мужчины не убивают любимых женщин только из-за того, чтобы присвоить фальшивые драгоценности, поддельные рубины и сапфиры.
— Конечно. Но на убийство вполне можно пойти, если украшения настоящие и стоят миллионы.
— Да что вы! Элизабет сама утверждала, что они не настоящие.
— Она была вынуждена так говорить.
— Почему?
— Она была замужем… а драгоценности достались ей от любовника-американца. Элизабет Орнэн держала подарок в секрете от мужа… и от завистливых подруг. Всему этому у меня есть письменные доказательства, а также описание драгоценных камней несравненной красоты.
Рауль, смутившись, умолк и поглядел на Клару. Та закрыла лицо руками. Он спросил:
— И кто же совершил убийство?
— Один человек, которого никто не заметил. О том, что он в замке, даже никто не знал… Гассиу, местный пастушок, как говорят, блаженный, нет, не сумасшедший, а просто дурачок. Доказано, что, когда д’Эрлемон гостил у Жувелей, он часто виделся с Гассиу, давал ему одежду, сигары, даже деньги. Зачем? С какой целью? Я сам тоже встретился с Гассиу… и вытянул из него кое-какие признания… он говорил о женщине, которая пела… и упала, не допев… Бессвязные, отрывочные признания… Но однажды я увидел, как он крутит над головой большую пращу, целясь в пролетавшую хищную птицу. Из пращи вылетел камень и поразил птицу. Это навело меня на мысль. Я понял.
Последовало молчание. Затем Рауль спросил:
— Ну и что?
— Что? Открылась правда. Маркиз выдрессировал, подкупил Гассиу, и он в тот день укрылся в развалинах за обломком стены. Пущенный им снаряд смертельно ранил Элизабет Орнэн. А сам он потом сбежал.
— Это всего лишь предположение.
— Уверенность.
— У тебя есть доказательства?
— Неоспоримые.
— Ну так что же? — рассеянно спросил Рауль.
— А то, что если я когда-нибудь попадусь в руки правосудию, то стану обвинять маркиза в убийстве Элизабет Орнэн. Отдам им все мое досье. Докажу, что в то время д’Эрлемон уже был стеснен в достатке, что разыскивал через посредство одного агентства свое пропавшее наследство и что в течение всех этих пятнадцати лет он никак не смог бы жить на такую широкую ногу, если бы не ограбление. Кроме того, я, как племянник, потребую вернуть украшения или по крайней мере возмещения ущерба соответственно ценности украденных камней.
— Ты не получишь ни гроша.
— Пускай. Зато д’Эрлемон будет обесчещен и попадет в тюрьму. А он так этого боится, что, даже не зная о том, что мне известно, никогда не отказывал мне в деньгах…
УБИЙСТВО
Рауль, размышляя, мерил шагами комнату. Клара сидела по-прежнему неподвижно, не открывая лица. А Вальтекс стоял, скрестив руки на груди, и вызывающе глядел на них.
Наконец Рауль остановился перед ним.
— Короче говоря, ты просто шантажист.
— Сначала я хотел только отомстить за тетю Элизабет. Но теперь вижу, что в досье — мое спасение, И воспользуюсь им. Дай пройти.
Рауль не спускал с него глаз.
— А потом? Спросил он Вальтекса.
— Потом?
Вальтексу показалось, что он победил, что угроза возымела свое действие и что теперь твердо можно идти до конца. Поведение Клары еще больше утверждало его в этой мысли.
— Потом, — заявил Вальтекс, — моя любовница последует за мной. Я требую, чтобы в течение часа она явилась по адресу, который я укажу.
— Твоя любовница?
— Вот эта самая, — подтвердил Вальтекс, указав на Клару.
Рауль побледнел.
— Так ты все еще претендуешь на нее? — отчеканил он. — Еще надеешься?
— Не надеюсь, — вспылил Вальтекс, — а хочу. Я требую ее. Она была моей… а ты украл ее у меня…
Он не договорил до конца, вдруг испугавшись лица Рауля, которое сделалось просто страшным. Рука Вальтекса потянулась к карману, в котором лежал револьвер.
Враги смерили друг друга взглядом. В следующий миг Рауль, подпрыгнув на месте, дважды сильно ударил Вальтекса ногой по щиколоткам и железной хваткой вцепился ему в руки.
Тот зашатался от боли, не в силах сопротивляться, и от следующего удара рухнул на пол.
— Рауль! Рауль! — крикнула, бросаясь к ним, Клара. — Нет, прошу тебя… не надо…
Рауль, обезумев от бешенства, все наносил и наносил уже бесполезные удары с одной только целью — наказать. Ни объяснения, ни угрозы Вальтекса теперь уже не действовали на него. Он дрался с человеком, который хотел отнять у него Клару, был ее любовником, похвалялся этим и требовал вернуть прошлое. Рауль пинками и ударами кулака старался это прошлое из него вышибить.
— Нет-нет, Рауль, умоляю, — стонала Клара, — нет, оставь его. Пусть уходит, не выдавай его полиции. Умоляю… ради отца… Нет… Пусть уйдет…
— Не беспокойся, Клара, — бросил Рауль. — Он не скажет ничего против маркиза. Может, это все еще и неправда. Да не будет он говорить. Это не в его интересах…
— Будет, — рыдала она, — будет… он будет мстить…
— Ну и пусть мстит! Это опасный зверь… Надо от него освободиться, не то он рано или поздно примется за тебя.
Но она не отставала. Твердила, что они не имеют права подвергать Жана д’Эрлемона доносам и оговорам.
Наконец Рауль остановился. Гнев его поутих.
— Ладно, — сказал он. — Пусть идет. Слышишь, Вальтекс, убирайся! Но если когда-нибудь попробуешь хоть пальцем дотронуться до Клары или до маркиза, ты пропал. А сейчас катись отсюда.
Несколько мгновений Вальтекс не двигался: видимо, Рауль так его избил, что он никак не мог прийти в себя. Попытался опереться на локоть, снова упал, дополз до кресла, хотел встать, но, не удержавшись на ногах, рухнул на колени. Однако на самом деле он лишь притворялся, ломал комедию. Целью было одно — добраться до стола. Вдруг он быстро сунул руку в ящик, схватил револьвер и, хрипло что-то выкрикнув, наставил его на Рауля.
Жест был неожиданным, мгновенным, но все же Вальтекс не успел выполнить задуманное. Кто-то опередил его. Это Клара, бросившись между ними, выхватила из-за корсажа нож и со всей силы ударила им Вальтекса прямо в грудь, так что он даже не успел увернуться, да и Рауль не смог вмешаться вовремя.
Казалось, Вальтекс вначале даже ничего не понял н не почувствовал боли. Но лицо его, обычно желтоватого оттенка, внезапно побелело. Тело вытянулось, стало огромным. И он разом рухнул грудью на диван. Глубоко вздохнул, несколько раз икнул… И утих…
Клара, с окровавленным ножом в руке, глядела на Него растерянно, безумными глазами. Когда Вальтекс Упал, Раулю пришлось се поддержать. В ужасе и отчаяний она бессвязно лепетала:
— Я убила… убила… ты не будешь меня больше любить… О, какой ужас!
Он зашептал:
— Что ты, буду, буду любить… я люблю тебя… Но зачем ты его ударила?
— Он бы выстрелил в тебя… револьвер…
— Но, милая… он же не был заряжен… я нарочно оставил его здесь, чтобы он и не подумал хвататься за свой…
Рауль усадил Клару в кресло и развернул его так, чтобы ей не было видно тело Вальтекса. Потом склонился над ним, осмотрел, послушал сердце и процедил:
— Еще бьется… но это уже агония…
И, думая теперь лишь только о ней, об этой женщине, которую надо было спасти, во что бы то ни стало увести отсюда, он быстро проговорил:
— Уходи, родная… тебе нельзя здесь оставаться… Сюда придут…
Она вскинулась:
— Уходить? Оставить тебя одного?
— Ну подумай сама! Если тебя здесь увидят…
— А как же ты?
— Я не могу оставить этого человека.
Он колебался. Понимая, что Вальтексу конец, он все же не решался уйти, растерялся, не зная, как поступить.
Она твердо заявила:
— Я не уйду… Это я его ударила… Я и должна остаться… Это меня должны арестовать…
Рауля просто передернуло от этой мысли.
— Никогда! Никогда! Арестовать тебя! Не хону… Он был дрянным человеком. Тем хуже для него!.. Пойдем отсюда… Я не имею права оставлять тебя здесь — Он подбежал к окну, откинул занавеску и тут же отступил: — Горжере!
— Что? — испугалась она. — Горжере? Идет сюда?
— Нет, наблюдает за домом… и с ним еще двое… Бежать невозможно.
Они растерялись. Рауль набросил скатерть на тело Вальтекса. Клара взволнованно заходила по комнате, не соображая, что делает и что говорит. Умирающий конвульсивно вздрагивал под скатертью.
— Мы пропали… мы пропали… — шептала Клара.
— Что ты болтаешь? — возразил Рауль, вновь обретя после секундного замешательства свое обычное спокойствие и хладнокровие. Он задумался, взглянул на часы, взялся за городской телефон и властно произнес:
— Алло! Вы что, не слышите меня? Нет, не надо соединять… Алло! Позовите старшую… Алло! Старшая? Это ты, Каролина? Как повезло! Здравствуй, дорогая… да-да… Звони сюда непременно в течение пяти минут… Тут в комнате раненый… Нужно, чтобы кондьержка услыхала звонок и поднялась наверх. Хорошо? Нет-нет, Каролина, не беспокойся… Все в порядке. Пустяки. Прощай!
Рауль положил трубку. Почти сразу же раздался телефонный звонок. Тогда он схватил за руку Клару.
— Пошли. Через две минуты здесь будет консьержка. Она позаботится обо всем. И, конечно, позовет с улицы Горжере — ведь она, наверное, знает его. Пошли. Выйдем через верхний этаж.
Он говорил так уверенно и так крепко держал ее за руку, что она даже и не подумала протестовать.
Рауль подобрал нож, протер телефонный аппарат, чтобы полицейские не могли снять с него отпечатки пальцев, убрал скатерть с тела Вальтекса, сломал механизм, приводящий в действие светящийся экран, и они вышли, оставив дверь распахнутой настежь.
Звонок, пронзительный, упорный, все дребезжал, пока они поднимались на четвертый этаж, где над апартаментами Жана д’Эрлемона размещалась прислуга.
Рауль взялся за дверь, и она легко поддалась, так как не была заперта на ключ и даже на крючок.
В тот момент, когда они уже собирались захлопнуть за собой дверь, снизу раздались пронзительные крики. Это, привлеченная звонком, в квартиру на нижнем этаже поднялась консьержка и в открытую дверь увидела Царивший в комнате беспорядок, а на диване раненого Вальтекса.
— Все к лучшему, — заметил Рауль, к которому вернулась его привычная ирония. — Пусть теперь консьержка покрутится. Ей и придется за все отвечать. А мы тут ни при чем.
На четвертом этаже располагались комнаты для прислуги, которые в это время дня пустовали, и чуланы, где хранились чемоданы, баулы и прочий хлам, отслуживший свой срок. Чуланы запирались на большие висячие замки. Рауль взломал один из таких замков. В помещение падало немного света через слуховое окошко. К этому-то окошку и подошел Рауль.
Клара молча исполняла все его приказания. На лице ее застыло скорбное выражение. Лишь иногда она вновь принималась шептать:
— Я убила… убила… ты не будешь меня любить…
Видимо, убийство и его последствия в том, что касалось любви Рауля, занимали все ее мысли. Она совершенно не заботилась о собственной безопасности, не думала ни о возможной погоне за ними инспектора Горжере, ни о том, как закончится их бегство по крышам.
— Ну, вот и готово, — сказал Рауль, который в противоположность ей (ведь всему свое время) заботился лишь о том, как бы уйти от погони. — Все складывается в нашу пользу. Шестой этаж соседнего дома оказался на одном уровне с нашей крышей. Ведь не будешь же ты отрицать…..
Она ничего не отрицала, и Рауль решил переключиться на другую тему:
— Этот болван Вальтекс сам напросился, это он виноват в том, что получил незамедлительный отпор. Значит, если что — мы были в состоянии необходимой обороны. Он нападал… наш долг был — предупредить удар. Мы в прекрасном положении.
Но каким бы прекрасным ни было их положение, все же приходилось думать о безопасности, и Рауль добросовестно, с энтузиазмом взялся за дело. Он прошел и помог пройти Кларе по переходу, который привел их в пустую комнату соседнего дома. Удача продолжала сопутствовать им: в квартире, куда они попали, никто не жил. В комнатах в беспорядке валялась какая-то мебель, были разбросаны вещи, которые, видимо, не успели перевезти. В коридоре обнаружили входную дверь, и та услужливо растворилась, пропуская Рауля и Клару. Лестница… Они спустились на один этаж. Потом еще на один. Когда подошли к лестничной площадке нижнего этажа, Рауль тихо сказал:
— Давай договоримся. Во всех парижских домах есть консьержи. Не знаю, увидят нас здешние или нет. Во всяком случае, лучше вместе не выходить. Иди первой. Выйдешь из дома и попадешь на улицу, расположенную перпендикулярно набережной. Свернешь налево, от Сены. Найдешь на третьей улице справа дом номер пять. Там будет вывеска «Японский отель в предместье». Войдешь и подождешь меня в холле. Я подойду минуты через две. — Он обхватил ее за шею, запрокинул голову и поцеловал. — Смелее, девочка, ну, не расстраивайся ты так. Подумай: ведь ты спасла мне жизнь. Ну да, револьвер, конечно же, был заряжен.
Рауль солгал ей с легким сердцем. Но ничего не помогло: Клара по-прежнему оставалась невменяемой. Она пошла вперед, низко опустив голову, и вид у нее был довольно жалкий.
Перегнувшись через перила, он смотрел, как она выходит на улицу.
Потом сосчитал до ста. И из осторожности — еще раз. А затем вышел сам, нахлобучив на голову шляпу и нацепив на нос пенсне.
Рауль пошел по узкой оживленной улице, дошел до дома с красивой вывеской «Японский отель в предместье». Это был скромный на вид особняк, но холл с витражами вверху был обставлен с большим вкусом.
Однако он не увидел там Клары. В холле вообще было пусто.
Обеспокоенный, Рауль снова вышел на улицу, обежал все вокруг, возвратился к дому, из которого они вышли, снова вернулся в отель.
Никого.
Он прошептал:
— Немыслимо!.. Подожду еще. Подожду…
Он подождал полчаса, час… еще раз обежал соседние улицы.
Никого.
В конце концов его осенило: Клара укрылась в Отейе! Ведь она была так расстроена, наверное, не поняла толком, где им встречаться, или забыла место встречи и теперь томится в ожидании дома.
Он вскочил в такси, сам сел за руль — он всегда так поступал, если очень торопился.
В саду его встретил слуга, а на лестнице ожидал Курвиль.
— Где Клара?
— Ее здесь нет.
У Рауля опустились руки. Куда бежать? Что делать? Бесполезность всяких дальнейших поисков угнетала еще больше. И тут у него возникла ужасная мысль. Чем больше он думал об этом, тем сильнее убеждался в возможности такого поворота событий. Это был единственный выход из состояния транса, в котором оказалась бедная Клара. Убийца, убежденная в том, что из-за своего преступления она потеряет любимого, могла ли она не прийти к мысли о самоубийстве? Может быть, именно для этого она и сбежала? Не доказывало ли ее поведение того, что она не хотела, не смела больше встречаться с ним?
Он представил себе, как она бродит в ночи. Идет вдоль Сены. Черная вода с отблесками фонарей так притягивает! Вот она подходит ближе. Бросается вниз.
Рауль провел кошмарную ночь. Хоть он и умел прекрасно владеть собой, но все же не мог не строить всякие предположения, которые с наступлением темноты быстро превращались в уверенность. Он мучился угрызениями совести из-за того, что не почуял ловушки Вальтекса, пренебрег мерами предосторожности, что оставил несчастную Клару одну.
Уснуть удалось лишь под утро. А в восемь часов он уже вскочил с постели, словно услышав призыв к действию. От кого?
Он позвонил.
— Что нового? Мадам не появлялась?
— Никаких новостей, — отвечал слуга.
— Не может быть!
— Господин Курвиль подтвердит мои слова.
Вошел Курвиль.
— Так она не вернулась?
— Нет.
— И никаких новостей?
— Никаких.
— Лжешь!.. Ты лжешь! — закричал Рауль, схватив секретаря за отвороты сюртука. — Лжешь! Смотри, сам же и смутился! В чем дело? Да говори же, болван! Ты что, думаешь, я боюсь правды?
Курвиль вытащил из кармана газету. Рауль развернул ее и страшно выругался.
— На первой странице, вверху, крупными буквами было напечатано:
«Убийство Верзилы Поля. Его бывшая любовница Блондинка Клара арестована на месте преступления инспектором Горжере. Полиция утверждает, что она и совершила убийство вместе со своим новым любовником, неким Раулем, похитившим ее в день открытия «Голубого казино». Сообщнику удалось скрыться».
ЗОЗОТТА
На этот раз старшему инспектору Горжере улыбнулась удача. Когда пришла телеграмма от Верзилы Поля, его в префектуре не было: инспектор, как всегда в это время, сторожил на набережной Вольтера. Было установлено, что та самая блондинка приходила туда именно в эти часы. С улицы он услышал крики консьержки, высунувшейся из окна нижнего этажа.
Горжере пулей влетел в квартиру Рауля. И остановился как вкопанный. Нет, его не испугал вид агонизирующего Верзилы Поля. Инспектор глядел на проклятое кресло, повернутое к окну. Помнится, благодаря ему Рауль сыграл с ним одну из своих злых шуток.
— Стойте! — крикнул он двум полицейским, вбежавшим в квартиру вслед за ним.
И медленно, осторожно, держа на взводе револьвер, стал приближаться к креслу. При малейшем движении врага он тут же выстрелил бы.
Полицейские глядели на Горжере с удивлением.
Убедившись в том, что ошибся, он, весьма собою довольный, сказал им:
— Не надо никогда пренебрегать мерами предосторожности, и тогда ничего непредвиденного не произойдет.
И, сбросив с плеч этот груз, он принялся за умирающего, стал его осматривать.
— Сердце еще бьется… Но ему все хуже… Срочно доктора! Есть тут один, в соседнем доме.
Он позвонил на набережную Орфевр и сообщил о ранении Верзилы Поля, о том, что он в агонии, и добавил, что перевозить раненого пока нельзя. Однако на всякий случай надо прислать «скорую помощь». Горжере попросил также вызвать районного комиссара полиции, а затем начал допрашивать консьержку. Из ее ответов и описания примет стало ясно, что убийство совершили Блондинка Клара с любовником Раулем.
Узнав об этом, инспектор страшно разволновался. Когда появился врач, он подскочил к нему, бормоча суетливо:
— Слишком поздно… Он умрет… Но все-таки попробуйте… Для правосудия, для меня лично так важно, чтобы Верзила Поль остался жить… для вас это тоже важно, доктор…
Но тут произошло нечто, от чего Горжере вконец потерял голову. В квартиру, задыхаясь, вбежал верный помощник Фламан:
— Клара! Я ее поймал!
— Что? Что ты говоришь?
— Блондинка Клара! Она у нас в руках.
— Черт побери!
— Да, болталась тут на набережной.
— Где она сейчас?
— Заперта в комнатке консьержки.
Горжере скатился по лестнице, вцепился в девушку, снова помчался наверх, волоча ее за собой, и наконец грубо подтолкнул к дивану, на котором умирал Верзила Поль.
— Гляди-ка, это твоя работа.
Клара в ужасе отступила. Инспектор заставил ее встать на колени и приказал:
— Обыскать! У нее должен быть нож… На этот раз попалась, голубка, и твой сообщник тоже. Красавец Рауль… Вы что, думаете, что можно вот так безнаказанно убивать?
Ножа не нашли, и он еще больше взъярился. Несчастная пыталась вырваться от него. В конце концов она не выдержала, упала в обморок. Разозленного, жаждущего отомстить Горжере это не остановило. Он взял девушку на руки и приказал:
— Фламан, ты остаешься тут. Должно быть, «скорая помощь» уже приехала… Я пришлю ее к вам через десять минут. — И обратился к вошедшему комиссару: — Рад видеть вас, комиссар. Я инспектор Горжере… Мой сотрудник все вам расскажет. Необходимо изловить некоего Рауля, сообщника и подстрекателя. А я отвезу убийцу.
Действительно, перед домом стояла машина «скорой помощи». Из подъехавшего такси вылезли еще три инспектора. Горжере направил их к Фламану, а сам, уложив Клару на подушки в машине, повез ее в полицейское управление. Она была без сознания, и ее пришлось поместить в маленькой комнатке, где, кроме двух стульев и складной койки, ничего больше не было.
Придется потерять еще часа два, прежде чем можно будет начать суровый допрос. Горжере заранее радовался этой возможности. Наскоро поужинав, он готов был приступить к делу. Однако сиделка, находившаяся при девушке, запротестовала: арестованная была не в состоянии отвечать.
Тогда он поехал обратно на набережную Вольтера, но и там ничего нового не произошло. Никто не знал, где находился Жан д’Эрлемон, его ждали только послезавтра утром.
Наконец около девяти вечера Горжере разрешили подойти к кровати, на которой лежала Клара. Она отказалась отвечать. Напрасно он задавал свои вопросы, настаивал, даже рассказывал сам, как, по его представлению, все произошло, твердил об уликах, заявлял, что завел дело на Рауля, что его вот-вот поймают, — ничто не поколебало решимости Клары молчать. Она даже не плакала. Ничего нельзя было прочесть и на ее невозмутимом лице.
На следующее утро и в течение дня все оставалось по-прежнему. Она не сказала ни слова. Прокуратура назначила следователя для ведения дела, но тот отложил свой первый допрос на завтра. Когда ей сказали об этом, она обратилась к Горжере, н это были ее первые слова. Девушка заявила, что невиновна, что не знает, кто такой Верзила Поль, ничего не понимает и уверена, что ее отпустят раньше, чем придется предстать перед следователем.
Означало ли это, что она рассчитывала на помощь всемогущего Рауля? Горжере снова забеспокоился и удвоил бдительность. Он приставил к девушке двух полицейских, а сам отправился ужинать домой, пообещав, что вернется к десяти и в последний раз попытается оказать на арестованную давление, которому она, измученная, противиться будет уже не в силах.
Старший инспектор Горжере жил в старом доме в предместье Сент-Антуан. Квартира его состояла из трех со вкусом обставленных комнат. Здесь явно чувствовалась женская рука. И верно, инспектор вот уже десять лет как был женат.
Это был брак по любви, но супружеское счастье вполне могло бы оказаться непродолжительным — ведь Горжере обладал поистине невыносимым характером, — если бы госпожа Горжере, миловидная аппетитная дамочка с рыжими волосами, не взяла сразу над ним верх. Она была превосходной хозяйкой, но вела себя довольно фривольно, кокетничала с мужчинами, обожала развлекаться. Ничуть не заботясь о репутации старшего инспектора полиции Горжере, жена его проводила все вечера в соседних дансингах и не допускала ни малейших замечаний мужа на этот счет. Даже если бы он и решился накричать на нее, это бы не помогло: она умела ответить.
В тот вечер, забежав домой поужинать, он обнаружил, что жены дома нет. Она редко возвращалась так поздно, потому что всякий раз из-за этого между ними происходили жестокие перепалки. Горжере не терпел опозданий.
Разозленный, представляя, какую сцену устроит ей по приходе, какими упреками будет осыпать, инспектор широко раскрыл дверь и встал на пороге.
В девять часов ее все еще не было. Инспектор, кипя от бешенства, принялся расспрашивать прислугу и узнал, что «мадам надела платье для дансинга».
— Значит, она пошла в дансинг?
— Да, на улицу Сент-Антуан.
Сгорая от ревности, Горжере подождал еще немного. Как могло случиться, что жены до сих пор нет, ведь танцы должны были закончиться уже давно?
В половине десятого, взбешенный, готовый учинить ей настоящий скандал, он внезапно надумал отправиться на улицу Сент-Антуан. Там уже никто не танцевал, хотя за столиками еще сидели посетители. Он стал расспрашивать хозяина дансинга, и тот сразу припомнил, что мадам Горжере находилась в компании нескольких мужчин. Он даже вызвался показать столик, за которым перед уходом она пила коктейль.
— Посмотрите туда, она была вон с тем господином, он и сейчас здесь.
Горжере поглядел, куда ему указали, и обмер. Спина «того господина» была ему явно знакома. Да, точно, он знал эту спину.
Первым его побуждением было бежать за полицейскими. Единственно верное решение при таком вызывающем поведении, решение, которое подсказывала ему совесть. Но в ту же минуту что-то в нем возобладало над чувством долга, умерив пыл, не позволив в этом случае применить силу и все те методы, которые честный полицейский, вроде Горжере, должен использовать против преступников и убийц. Это нечто было острым желанием узнать, что же все-таки произошло с мадам Горжере. И он решительно, даже в бешенстве направился к нему. Однако за столик к «тому господину» инспектор садился уже с видом побитой собаки.
Он подождал немного, изо всех сил стараясь не вцепиться сразу же в горло своему противнику и не осыпать его проклятиями, В конце концов, видя, что Рауль не собирается начинать разговор, Горжере процедил сквозь зубы:
— Подлец!
— Хам!
— Подлец из подлецов! — выругался Горжере.
— Хам из хамов! — огрызнулся Рауль.
Затем последовало долгое молчание, которое прервал подошедший официант.
— Два кофе со сливками, — заказал Рауль.
Им подали два кофе. Рауль любезно чокнулся своей чашкой с чашкой инспектора и стал пить маленькими глотками.
Горжере же, несмотря на все усилия, не удавалось отвлечься от желания немедленно схватить его за горло или сунуть ему под нос дуло револьвера. Эти действия, суть его профессии, вовсе не были ему чужды, но в данный момент он, к своему сожалению, никак не мог к ним прибегнуть.
В присутствии Рауля инспектора охватил какой-то паралич. Он вспоминал об их встрече в развалинах замка, затем на Лионском вокзале, за кулисами «Голубого казино» и от этих воспоминаний словно весь цепенел, не отваживаясь на нападение, — будто на него надели смирительную рубашку.
Рауль тем временем доверительно сообщил:
— Она прекрасно поужинала… съела много фруктов… она ведь их обожает.
— Кто? — переспросил Горжере, решив, что речь идет о Кларе.
— Кто? Не знаю, как ее зовут.
— Кого как зовут?
— Мадам Горжере.
У Горжере вдруг закружилась голова. Задыхаясь, он прошептал:
— Так это твоя работа, подлец?.. Ты все подстроил? Похитил Зозотту…
— Зозотту? Очаровательное имечко. Ты, наверное, так ее называешь, когда вы вдвоем? Зозотта… Лучше не придумаешь… Ах, что за милые образы вызывает это имя! Зозотта Горжере! Горжетка Зозотты! Твоя Зозотта — именно то, что надо!
— Где она? — выпучив в гневе глаза, прошипел Горжере. — Как ты посмел похитить ее, негодяй?
— А я ее не похищал, — спокойно ответил Рауль, — Просто угостил коктейлем, потом еще одним, мы станцевали сладострастное танго. Она несколько легкомысленно согласилась покататься со мной на машине по Венсеннскому лесу… потом мы решили выпить еще по коктейлю в гарсоньерке одного моего друга… о, в очень приличном месте… вдали от нескромных взглядов.
Горжере так и захлебнулся.
— И что же? Что там произошло?
— Как «что»? Конечно, ничего. А что бы ты хотел, черт побери! Что должно было произойти? Зозотта — для меня святыня. Дотронуться до супруги старины Горжере! Приподнять горжетку Зозотты! Кинуть похотливый взор! Никогда!
Горжере снова, по вине Рауля, оказался в ужаснейшем положении. Схватить его сейчас за руку, выдать властям? Невозможно — тогда все уж обязательно поднимут инспектора на смех. Не говоря о том, что после ареста Рауля, может, и не удастся отыскать Зозотту. Приблизившись к нему вплотную, заглянув в ненавистные глаза, Горжере прохрипел:
— Чего ты хочешь добиться? Ведь у тебя должна быть какая-то цель?
— А как же!
— Какая?
— Когда ты увидишься с Блондинкой Кларой?
— Очень скоро.
— Будешь ее допрашивать?
— Да.
— Не делай этого.
— Почему?
— Потому что я знаю, как у вас это делается, знаю ваши мерзкие полицейские допросы. Просто какое-то варварство, пережиток средневековых пыток. Один только следователь имеет право допрашивать. А ты оставь ее в покое.
— Это все, что ты хочешь?
— Нет.
— Что еще?
— В газетах писали, что Верзиле Полю уже лучше. Это правда?
— Да.
— Думаешь, его могут спасти?
— Да.
— Знает об этом Клара?
— Нет.
— Она думает, он умер?
— Да.
— Почему ты скрываешь от нее правду?
Взгляд Горжере сделался жестким.
— Потому что это ее слабое место, и я уверен, что заставлю ее заговорить, если она будет думать, что он мертв.
— Мерзавец! — прошептал Рауль. И строго приказал: — Отправляйся к Кларе, но допроса не устраивай. Скажи ей так: «Верзила Поль не умер. Его спасут». Только это, и больше ни слова.
— А потом?
— Потом? Придешь ко мне сюда и поклянешься жизнью жены, что все передал как надо. Через час после этого Зозотта твоя вернется к семейному очагу.
— А если откажусь?
Чеканя каждый слог, Рауль ответил:
— Если откажешься, я поеду к Зозотте…
Горжере сразу все понял и в бешенстве сжал кулаки. Поразмыслив, он сказал серьезно:
— Ты просишь меня о важных вещах. Мой долг — не пренебрегать ничем, чтобы попытаться узнать правду, а если я предупрежу Клару, это будет предательством.
— Выбирай: Клара… или Зозотта.
— Нельзя так ставить вопрос.
— А мне можно.
— Но…
— Дело твое.
— Зачем тебе это? — не унимался Горжере.
Наверное, не стоило отвечать, но Рауль сказал, волнуясь:
— Боюсь, что она впадет в отчаяние. Кто знает! Для нее мысль о том, что она убила…
— Ты что, действительно ее любишь?
— Зачем бы иначе…
Он осекся. В глазах Горжере что-то промелькнуло, № сказал:
— Ладно. Жди тут. Вернусь через двадцать минут, все расскажу, а ты…
— А я отпущу Зозотту.
— Клянешься?
— Клянусь.
Горжере поднялся и подозвал официанта:
— Сколько за два кофе со сливками?
И расплатившись, быстро вышел.
ТРЕВОГА
Весь день, с того момента, когда Рауль узнал об аресте Блондинки Клары, и до самого вечера, когда Горжере встретился с ним в дансинге на улице Сент-Антуан, Рауль просто места себе не находил.
Действовать, необходимо было немедленно действовать. Но что именно делать? Он никак не мог успокоиться и находился в подавленном состоянии, чего с ним никогда не бывало. Это началось с той минуты, когда ему впервые пришла в голову мысль о возможном самоубийстве Клары.
Опасаясь, как бы сообщники Верзилы Поля, и в особенности толстяк шофер, не выдали полиции его особняк в Отейе, он поселился у своего друга на острове Сен-Луи, который всегда с радостью предоставлял в его распоряжение половину квартиры. Оттуда рукой подать было до префектуры, где у него имелись свои осведомители. Так он узнал о том, что Клара арестована и находится в управлении уголовной полиции.
Что можно было тут предпринять? Похитить ее? Это почти невозможно, во всяком случае, похищение требовало долгой подготовки. Однако уже к полудню Курвиль, которому было поручено покупать и просматривать все газеты — и с каким рвением он взялся за это дело, чувствуя за собой вину оттого, что невольно, по недосмотру, как сказал Рауль, привел врага к дому в Отейе, — притащил «Фей дю жур» — газету, в которой публиковались последние новости.
Там была такая заметка:
«Несмотря на то, что мы сообщили в утреннем выпуске, выяснилось, что Верзила Поль жив! Ранение, конечно, очень тяжелое, но благодаря крепкому организму раненого появились шансы выжить».
Рауль радостно воскликнул:
— Надо срочно рассказать об этом Кларе! Во-первых, успокоить, ведь как раз известие о смерти Верзилы Поля и повергло ее в такое отчаяние, полностью вывело из равновесия. Надо, если понадобится, даже придумать добрые вести…
В три часа пополудни Рауль тайно встретился с одним своим давним знакомым — служащим управления уголовной полиции. Тот был Раулю очень обязан и согласился передать записку через одну из сотрудниц, которым разрешалось приближаться к заключенным.
Одновременно с этим Рауль принялся собирать о семье Горжере самые разнообразные сведения.
В шесть часов, не получив никаких известий от своего посланца из уголовной полиции, он вошел в дансинге на улице Сент-Антуан, где без труда, по приметам, обнаружил соблазнительную мадам Горжере. Он начал за ней ухаживать, впрочем не называя своего имени.
Час спустя, убедившись, что его ухаживания принимают весьма благосклонно, он повез слишком доверчивую Зозотту к другу на остров Сен-Луи. А в половине десятого угодивший в расставленные сети Горжере уже разговаривал с ним в сент-антуанском дансинге.
Короче говоря, пока все складывалось в пользу Рауля. И тем не менее от разговора с Горжере у него осталось тяжелое впечатление. Несмотря на быструю победу, события начали разворачиваться как бы вне его, выходили из-под контроля, Горжере был у него в руках, но он дал ему уйти, доверился, хотя сам никак не мог проследить, что сделает и чего не сделает инспектор. Как же узнать: предупредили ли Клару? Верить ли на слово Горжере? А если он сочтет, что честное слово у него вырвали, а то, чего от него требуют, противоречит профессиональному долгу?
Рауль отчетливо представлял себе ход мыслей Горжере, когда тот сел к нему за столик, согласившись вести переговоры и даже торговаться. Но можно ли не сомневаться в том, что, выйдя из зала, инспектор передумает и станет действовать, исходя из совершенно других принципов? Долг полицейского — арестовать виновного. В тот момент Горжере это сделать не удалось, но кто поручится, что за отпущенные ему двадцать минут он не попытается наверстать упущенное?
«Ясно, как день, — думал Рауль, — он помчался за подкреплением. Ах, мерзавец, ну ты у меня еще попляшешь!»
— Официант, перо и бумагу! — И, когда принесли требуемое, он решительно написал: «Поразмыслив хорошенько, я решил отправиться к Зозотте». На конверте Рауль вывел: «Инспектору Горжере» — к передал письмо хозяину дансинга.
Затем он вышел и, сев в автомобиль, стоявший в сотне метров от дансинга, стал следить за входом.
Рауль не ошибся. В назначенный час появился Горжере. Он повсюду расставил своих людей и вместе с Фламаном вошел внутрь.
«Ничья, — констатировал Рауль, трогаясь с места, — По крайней мере я добился того, что в такой поздний час он больше уже не будет терзать Клару».
Приехав на остров Сен-Луи, он узнал, что вначале Зозотта буйствовала и долго стенала, но в конце концов умолкла и, видимо, уснула.
Из префектуры не поступало никаких сведений, он по-прежнему был не в курсе, пробовали ли вступить с Кларой в контакт.
— На всякий случай, — сказал Рауль другу, — подержим Зозотту до завтра, до полудня, хотя бы для того, чтобы насолить Горжере. Я сам приеду за ней в автомобиле со спущенными шторами, чтобы она не могла понять, откуда ее везут. Если ночью захочешь мне что-нибудь сообщить, звони в Отей. Поеду туда, мне нужно спокойно обо всем подумать.
Все сообщники Рауля разошлись по заданиям, Курвиль и прислуга спали в своих комнатках над гаражом, в доме было пусто, Рауль уселся в кресло у себя в спальне и поспал часок. Этого было достаточно, чтобы отдохнуть и обрести ясность мыслей.
Проснулся он от кошмара, опять увидев во сне Клару, бродившую по набережной и склонявшуюся над призывно блестевшей водой.
Он вскочил с кресла, зло топнул ногой и заходил взад и вперед по комнате.
— Хватит! Хватит! Я не трушу — просто надо кое-что прояснить. Так что же? К чему мы пришли? С Горжере партия, конечно же, закончилась вничью. Дело в том, что я поспешил и как следует не подготовился. Когда человек слишком влюблен, он всегда делает глупости, особенно если дает волю своим чувствам. Ну, хватит об этом думать. Спокойнее. Будем вырабатывать план действий.
Но какими бы логичными и правильными ни казались эти умозаключения, облегчения они не приносили. Он знал, конечно, что все равно добьется освобождения Клары что в один прекрасный день любимая окажется рядом с ним, так и не заплатив дорогой цены за свой неосторожный поступок. Но это было делом будущего. А сейчас предстояло отвести реальную угрозу.
Она росла с каждой минутой, и, казалось, жуткая ночь эта кончится лишь тогда, когда следователь сам возьмет дело в свои руки. Для Клары это будет спасительное мгновение, потому что она узнает наконец, что Верзила Поль жив. Но до тех пор достанет ли у неб сил?
Его продолжало донимать ужасное видение. Все усилия Рауля были направлены на то, чтобы предупредить страшный исход, — он пытался использовать для этого и Горжере, и приятеля из уголовной полиции. Если не удастся предупредить Клару, то совершенно ясно, что она полностью потеряет голову. Девушка вынесет все: тюрьму, состязание с правосудием, приговор… — но только не мысль о том, что от ее руки погиб человек.
Он вспоминал, как она в ужасе отскочила от зашатавшегося, падавшего бандита. «Я убила! Убила! — твердила она. — Ты больше не будешь меня любить».
И он подумал, что бегство несчастной было вызвано желанием умереть, безумным стремлением уничтожить самое себя. А поимка ее, арест? Разве все это логически не вытекало из того факта, что она совершила преступление и попала теперь в число проклятых всеми существ, которые отважились на убийство?
Все эти мысли ужасно мучили Рауля. И чем ближе к рассвету, тем больше он убеждался, что самое страшное вот-вот должно произойти или уже произошло. Он представлял себе самые неожиданные жуткие сцены, связанные с самоубийством, слышал стоны и крики, и эти картины прокручивались в его воображении вновь и вновь.
Позднее, когда он узнал правду и разгадка предстала перед ним в своей простоте, Рауль не переставал удивляться, как это раньше он сам не догадался об этом. «Уже тогда, — думал он, — перед моим мысленным взором обязательно должно было пройти то, что происходило на самом деле, ведь с таким в жизни сталкиваешься не раз». С самого первого дня по многим признакам можно было бы все понять самому — бывают моменты, когда вопрос встает так ясно, что уже невозможно не сообразить, что к чему.
Но пока этот момент не настал, и ему приходилось бродить в потемках. Страдания закрывали от него всякую перспективу, заставляли пребывать в настоящем, где не было ни лучика надежды. И хотя он привык до всего додумываться сам, находить точку опоры, стоя у самого края пропасти, тогда, в ту ночь, Рауль только и мог, что нанизывать одна на другую бесконечные минуты.
Два часа ночи. Половина третьего.
Рауль из открытого окна следил за первыми проблесками зари, появившимися над деревьями. Как ребенок, он говорил себе, что если Клара еще не умерла, то у нее недостанет смелости лишить себя жизни при свете дня. Для самоубийства нужны темнота и тишина.
На часах соседней церкви пробило три.
Он взглянул на свои часы и стал следить за движущейся стрелкой.
Пять минут четвертого… Десять минут четвертого…
И вдруг он так и подскочил.
Кто-то позвонил в дверь ограды. Может быть, это друг? Или пришли что-нибудь сообщить?
В другое время Рауль, прежде чем нажать кнопку, открывавшую двери, сначала бы узнал, кто там. Но теперь он, не задумываясь, открыл прямо из своей комнаты.
В темноте невозможно было различить, кто вошел, кто идет через сад. Вот кто-то медленно, чуть слышно стал подниматься по ступенькам лестницы.
Испугавшись, Рауль не решался выйти за порог и лицом к лицу встретить нежданного гостя, чей приход, возможно, нес ему новые несчастья.
Но вот несмелая рука надавила на дверь.
Клара…
ТАЙНА ДВУХ УЛЫБОК
В жизни Рауля, а значит, и Арсена Люпена, как ни в чьей другой, было столько неожиданностей, драматических и комических случаев, необъяснимых столкновений, происшествий, абсолютно фантастических, не имеющих ничего общего с реальной действительностью, но все-таки, в чем потом не раз признавался сам Арсен Люпен, внезапное появление Блондинки Клары, как никогда раньше, потрясло его до самой глубины души.
Клара была здесь, бледная, падающая с ног от усталости, вконец расстроенная, с лихорадочно горящими глазами, в грязном, смятом платье с разорванным воротником. Нет, это было просто невозможно! Живая, да, но — свободная? Нет, тысячу раз нет! Из полиции жертву просто так не отпускают, особенно если изловили настоящую преступницу, взяли ее, как говорится, с поличным на месте преступления. С другой стороны, ни одной женщине не удавалось еще сбежать из префектуры, особенно если ее денно и нощно сторожили люди Горжере. В чем же дело?
Они глядели друг на друга, не произнося ни слова: он — смешавшись, сгорая от желания узнать наконец недоступную истину, и она — несчастная, униженная, словно спрашивающая со стыдом: «Я нужна тебе? Согласен ты принять ту, которая убила? Можно мне броситься тебе в объятия? Или лучше убежать прочь?»
В конце концов, вся дрожа от волнения, она прошептала:
— Смелости не хватило умереть… Я так хотела… сколько раз склонялась к воде… но не смогла…
Он смотрел на нее в растерянности, не двигаясь с места, пытаясь понять… Перед ним был непреложный факт: Клара здесь и Клара в камере полицейской префектуры. Кроме двух этих абсолютно несовместимых вещей, больше ничего не было. Ничего. Какой-то замкнутый круг. Как из него выбраться?
Такой человек, как Арсен Люпен, никак не мог не переступить некий предел, за которым скрывалась истина. Если ее до сих пор именно из-за невероятной простоты и не удавалось угадать, то теперь пришло время покончить с сомнениями.
Заря осветила небо над деревьями, она слилась со светом электрических ламп. Лицо Клары будто озарилось. Она снова сказала:
— Сил недостало умереть… Так было нужно, правда? Ты бы меня простил… Но я не смогла…
Долго еще он смотрел на нее, и мало-помалу на лице его растерянность начала сменяться безмятежностью, он даже будто бы улыбнулся. И вдруг, хотя ничто не предвещало веселья, громко расхохотался. Это был не короткий смешок, не сдержанное хихиканье, неуместное в такую минуту, но настоящий хохот, заставляющий сгибаться пополам. Казалось, он никогда не кончится.
В приступе непонятного веселья Рауль вдруг неожиданно, как мальчишка, пустился в пляс. Глаза его словно говорили в свое оправдание: «Если я и смеюсь, то только потому, что невозможно не смеяться, когда судьба ставит вас в такое положение».
Клара, измученная своим же собственным смертным приговором, от этого непристойного взрыва веселья настолько оторопела, что он кинулся к ней, схватил на руки, закрутил, как куклу, пылко поцеловал, прижав к своей груди, и наконец опустил на кровать со словами:
— А теперь плачь, моя милая, а когда наплачешься и поймешь, что не было никаких причин себя убивать, тогда поговорим.
Она резко села на постели и обхватила его за плечи:
— Так ты прощаешь меня? Простишь?
— Мне нечего тебе прощать, и тебе не за что извиняться.
— Неправда. Я убила.
— Ты не убила.
— Что ты говоришь? — изумилась она.
— Когда убивают, остается труп.
— Труп и остался.
— Нет.
— О Рауль, ну что ты! Разве я не ударила Вальтекса ножом?
— Ты ударила Вальтекса. Но таких, как он, не проймешь. Ты что, газет не читала?
— Нет. Я не хотела… Боялась увидеть свое имя…
— Твое имя как раз везде есть. Но это совсем не значит, что Вальтекс мертв.
— Как это может быть?
— Сегодня вечером мой дружок Горжере сам мне заявил, что Вальтекса спасли.
Она отпустила его и только тогда залилась слезами. Наступил тот самый кризис, которого он и ожидал. В нем растворилось все ее отчаяние.
Она лежала на кровати и рыдала, как ребенок.
Рауль дал ей поплакать, а сам задумчиво сидел, пытаясь распутать клубок. Он только что случайно ухватился за кончик нити. Но сколько еще оставалось вопросов, на которые не было ответа!
Он стал ходить по комнате. Снова и снова вызывал в памяти образ провинциалки, тогда, в первый раз, ошибившейся этажом и случайно вошедшей к нему. Какое очарование таилось в девичьих чертах! Какое невинное выражение лица и детский приоткрытый ротик! Сейчас она была так далека от него — юная, неопытная провинциалка, изо всех сил старавшаяся противостоять жестоким ударам судьбы. Образ одной уже не сливался в его воображении с образом другой, составляя одно целое — нет, теперь эти образы стояли отдельно. Две улыбки разделились. Одна принадлежала провинциалке, а другая — Блондинке Кларе. Бедная Клара! Она, конечно, была привлекательней, желанней, но уже не имела ничего общего с невинностью.
Рауль снова сел на краешек кровати и ласково погладил ее по голове.
— Не очень устала? Сможешь отвечать?
— Смогу.
— Во-первых, главный вопрос, от него зависят все остальные. Ведь ты же знала, что я в конце концов догадаюсь?
— Да.
— Но если знала, то почему сама сразу не сказала? К чему столько ловкости, обмана, чтобы держать меня в заблуждении?
— Потому что я любила тебя.
— Потому что ты меня любила… — повторил он, словно не понимая смысла этой фразы.
Догадываясь, как она страдает, он, чтобы успокоить девушку, пошутил:
— Все это так сложно, моя девочка… Если бы кто-то тебя сейчас услышал, то подумал бы, что ты немножко того…
— Немножко ненормальная, да? — уточнила она. — Тебе прекрасно известно, что это не так и все, что я говорю, истинная правда. Ну скажи сам…
Он пожал плечами и мягко попросил:
— Расскажи все по порядку, дорогая. Начни с самого начала и тогда поймешь, насколько ошибалась, не захотев мне довериться. Это из-за твоего молчания с нами произошли все несчастья, и теперь приходится расплачиваться.
Она вытерла одеялом слезы, упорно катившиеся по щекам, и тихо начала:
— Я не стану больше обманывать. Не буду делать вид, будто у меня было какое-то счастливое детство, нет, я всегда была несчастной. Мою мать звали Арманда Морен, она меня очень любила, но только жизнь… жизнь, которую она вела, не позволяла уделять много времени ребенку. В нашей квартире в Париже все время кто-то бывал… то один господин командовал… таскал нам подарки… всякую снедь… бутылки шампанского, то другой, много других, и среди этих сменявших Друг друга мужчин попадались разные. Одним я нравилась и тогда могла сидеть вместе с ними в гостиной, а другим нет — и была вынуждена обедать с прислугой… Мы не раз переезжали, все в меньшие квартиры, и в итоге оказались в одной-единственной комнате.
Она умолкла, потом заговорила еще тише:
— Бедная мамочка болела. Она как-то сразу состарилась. Я заботилась о ней… Занималась хозяйством… А заодно читала учебники, ведь в то время я уже больше не могла ходить в школу. Она всегда грустно смотрела, как я работаю. А однажды, наполовину в бреду, сказала одну вещь… Я не забыла с тех пор ни единого слова: «Клара, тебе нужно узнать о том, как ты родилась, узнать имя своего отца… Я тогда жила в Париже, была очень молодая и очень серьезная девушка… днем работала швеей в одной семье. Там я познакомилась с одним человеком, полюбила его, а он меня соблазнил. Я чувствовала себя очень несчастной оттого, что у него было много других женщин… За несколько месяцев до твоего рождения тот человек покинул меня и после этого год или два посылал деньги… Потом уехал в путешествие… Я никогда не пыталась увидеться с ним, и он больше никогда обо мне не слышал. Он был маркизом… богачом… я скажу тебе, как его зовут…»
В тот день бедная мама, как в бреду, все рассказывала мне об отце: «Еще до меня у него была любовница, одна девушка, она подрабатывала уроками где-то в провинции. Я случайно узнала, что он ее тоже бросил, когда она была беременна. Несколько лет назад я ездила на экскурсию от Довиля до Лизьё и вдруг случайно увидела какую-то девочку лет двенадцати. Она была удивительно похожа на тебя, Клара. Я узнала, как ее зовут. Ее зовут Антонина, Антонина Готье».
Обо всем этом рассказала мне мама. Она умерла, так и не открыв имени отца. Мне было семнадцать лет. В бумагах, оставшихся от мамы, я нашла фотографию большого письменного стола в стиле Людовика Шестнадцатого. Мама своим почерком приписала, как открывается секретный ящик, и пометила его на снимке. Тогда я не придала этому никакого значения. Ведь я говорила себе: мне нужно искать работу. Я стала танцевать. А через полтора года познакомилась с Вальтексом.
Клара умолкла. Казалось, вспоминать об этом ей было тяжело. Но все же вскоре она продолжила:
— Вальтекс был очень скрытный, он никогда не говорил со мной о своих делах. Как-то раз я ждала его на набережной Вольтера, и он тогда рассказал мне о том, что поддерживает отношения с маркизом д’Эрлемоном. Он шел как раз от него, все вспоминал, какая там красивая старинная мебель, и в особенности великолепный письменный стол в стиле Людовика Шестнадцатого. Маркиз… письменный стол… Я стала наугад расспрашивать, Ответы его подтвердили мои предположения, теперь я была почти уверена, что это тот самый стол, что и на моем снимке, а маркиз вполне мог быть тем человеком, которого любила мама. Все, что я узнала потом, только укрепило мои предположения.
Но на самом деле у меня не было никакого четкого плана действий, я расспрашивала, повинуясь, скорее, чувству любопытства и вполне естественному желанию узнать правду. Но как-то раз Вальтекс со странной улыбкой сказал мне: «Смотри, вот ключ от квартиры маркиза д’Эрлемона… Он забыл его в замочной скважине… надо будет отдать…» И я, сама не знаю почему, тут же припрятала этот ключ. Через месяц полиция окружила квартиру Вальтекса, мне удалось сбежать и спрятаться в Париже.
— Почему же, — спросил Рауль, — ты не пошла тогда к маркизу д’Эрлемону?
— Если бы я была уверена, что он мой отец, то, конечно, попросила бы его о помощи. Но чтобы увериться в этом, надо было сначала попасть к нему в квартиру, найти тот самый стол и порыться в секретном ящике. Я часто приходила на набережную. Видела, как маркиз выходил из дома, но не смела подойти к нему. Я знала его привычки… начала узнавать Курвиля, и тебя, Рауль, и прислугу… В кармане у меня был ключ. Но я не могла решиться. Это дело было не по мне. И вот однажды к концу дня сами обстоятельства заставили меня туда пойти, обстоятельства, толкнувшие нас друг к другу на следующую ночь…
Она опять замолчала. Рассказ, похоже, приближался к своему самому загадочному финалу.
— В половине пятого я стояла на тротуаре с противоположной стороны улицы. Я нарочно оделась так, чтобы меня невозможно было узнать, забрала волосы под косынку… Вскоре от маркиза вышел Вальтекс, и, когда он скрылся из виду, я стала подходить ближе к дому. В это время у дверей остановилось такси. Из него вышла женщина с чемоданом, нет, даже девушка, очень похожая на меня, с такими же светлыми волосами, с таким же овалом лица и даже похожим выражением. Сходство было настолько явным, каким-то даже семейным, что оно сразу же бросалось в глаза, и я тут вспомнила о девочке, с которой случайно встретилась моя мама по дороге в Лизьё. Может, это и была та девочка? Ведь она шла к маркизу д’Эрлемону — девушка, похожая на меня, как сестра или почти как сестра, и, возможно, маркиз был и моим отцом тоже? В тот же вечер, зная, что господина д’Эрлемона нет дома и он вернется поздно, я, без лишних колебаний, поднялась в квартиру, где сразу же узнала по фотографии письменный стол в стиле Людовика Шестнадцатого. Я залезла в секретный ящик и там нашла мамину фотографию. Теперь мне все стало ясно.
— Хорошо, — сказал Рауль, — но откуда ты узнала, что девушку зовут именно Антонина?
— Ты сам мне сказал.
— Я?
— Да, ты. Ты назвал меня этим именем. От тебя я узнала, что Антонина приходила к тебе, ведь ты думал, что это была я. Ты сразу нас спутал.
— Почему бы тогда же не сказать мне, что я обознался? Вот главный вопрос.
— Да, именно главный, — подтвердила она. — Но подумай сам. Я ночью забралась в чужую квартиру. Ты застал меня там. И с моей стороны было бы совершенно естественным стараться продлить твое заблуждение, заставить тебя поверить, что это была не я, а другая. Ведь мне казалось, мы больше не увидимся.
— Но мы увиделись, и ты могла все рассказать тогда. Почему же ты этого не сделала, не сказала, что вас двое, что есть Клара и есть Антонина?
Она покраснела.
— Ты прав. Но когда я увидела тебя в тот вечер в «Голубом казино» и ты спас мне жизнь, уберег от Вальтекса и от полиции, я полюбила…
— Но это не должно было помешать тебе сказать правду.
— Нет, как раз именно это и помешало.
— Почему?
— Я ревновала.
— Ревновала?
— Да, я сразу же приревновала к ней. Я чувствовала, что это она, а не я покорила тебя и что бы я ни делала, ты все равно будешь думать о ней, даже считая, что Думаешь обо мне. Ты говорил: «Провинциалка». И привлекал тебя именно этот образ, ты все искал его в моих жестах, во взгляде. Такая женщина, как я, пылкая дикарка, подверженная резкой смене настроений, страстно влюбленная, не трогала твою душу. Ты хотел другую, невинную, и вот… тогда я заставила тебя спутать обеих женщин: ту, которую ты желал, и ту, которая очаровала тебя с первой же минуты. Вспомни-ка, Рауль, в тот вечер, когда ты попал в спальню Антонины в замке Волник, ведь ты даже не посмел подойти к ее кровати. Инстинктивно ты испытывал уважение к провинциалке… а через день, после вечера в «Голубом казино», опять же повинуясь инстинкту, сразу заключил меня в свои объятия. И все-таки Антонина и Клара казались тебе одной и той же женщиной.
Он не Возражал. Только задумчиво проронил:
— Странно, как это я мог вас спутать?
— Странно? Но отчего же? — возразила она. — На самом деле ты встречался с Антониной всего один раз, у тебя в квартире на нижнем этаже, но уже в тот же вечер ты видел меня, Клару, и в совершенно других условиях. Потом ты снова встретился с ней уже в замке Волник и там нарочно старался на нее не смотреть. И все. Как бы ты мог различить нас, если с тех пор видел только меня? А я была так осторожна! Я столько раз расспрашивала тебя обо всех обстоятельствах ваших встреч, что могла говорить о них так, как если бы сама была на месте Антонины. Я знала все, что она делала, какие слова произносила. И даже старалась одеваться так же, как она в день своего приезда в Париж!
Он сказал с расстановкой:
— Да… Ведь это так просто, — И добавил, подумав с минуту, заново переживая свое приключение: — Любой мог бы ошибиться… В тот день, на вокзале, даже Горжере принял Антонину за Клару. А позавчера арестовал ее, думая, что это ты.
Клара вздрогнула.
— Что ты говоришь? Антонину арестовали?
— Так ты не знала? — удивился он. — Да, да, правда, ты ведь и не подозреваешь о том, что произошло с позавчерашнего дня. Так вот, через полчаса после нашего бегства на набережной появилась Антонина. Наверное, она хотела подняться в квартиру маркиза, Фламан заметил ее и передал с рук на руки Горжере, а тот отвез в уголовную полицию и там замучил допросами. Ведь Горжере решил, что это Клара.
Клара встала на колени в кровати. Румянец, заливший было ее щеки, вмиг погас. Бледная, она твердила, вся дрожа:
— Арестована? Арестована вместо меня? Она вместо меня сидит в тюрьме?
— Ну и что? — весело ответил Рауль. — Не станешь же ты теперь страдать из-за нее?
Но она уже, встав с кровати, оправила платье и дрожащей рукой стала надевать шляпу.
— Что ты делаешь? — спросил Рауль. — Куда ты?
— Туда.
— Туда?
— Да, туда, где она. Ведь не она же ударила ножом, а я. Блондинка Клара — не она, а я. Что же мне, позволить, чтобы ее судили вместо меня?
— И приговорили вместо тебя, и подняли на эшафот вместо тебя. — Рауля снова одолел приступ веселья, Он, хохоча, заставил ее снять шляпу и пальто, а сам приговаривал: — Забавная девчонка! Ты что же, думаешь, ее там так и оставят? Да подумай сама, глупышка, она прекрасно может себя защитить, объяснить происшедшее недоразумение, представить алиби, вызвать маркиза, наконец… Какой бы дурак ни был Горжере, придется ему открыть хорошенько глаза.
— Я все-таки пойду, — заупрямилась Клара.
— Ладно, пошли. Я с тобой. В конце концов, такой поступок не лишен элегантности, «Господин Горжере, а вот и мы. Мы пришли занять место этой девушки». А Горжере в ответ: «Девушку мы отпустили. Произошло недоразумение. Но раз вы оба здесь, входите, дорогие друзья».
Наконец она поддалась на его уговоры. Он снова уложил ее в постель и начал убаюкивать. Клара, утомленная, уже в полудреме тихо сказала:
— Почему же все-таки она сразу не стала защищаться и не дала никаких объяснений?.. Должна же быть какая-то причина?..
Она уснула. Рауль тоже задремал. А очнувшись, вновь стал размышлять, прислушиваясь к шуму просыпавшегося города: «Да, почему же все-таки она не стала защищаться, эта Антонина? Ведь самое легкое для нее. — сразу все прояснить. Она, конечно, должна понимать, что существует другая Антонина, другая, похожая на нее женщина, а я — сообщник и любовник этой Другой женщины. Но она не пытается протестовать. Почему?». И он снова с волнением подумал о провинциалке, такой ласковой, нежной… и не желающей отвечать полицейским…
В восемь утра Рауль позвонил другу на остров Сен-Луи. Тот сразу сказал:
— Здесь наш человек из полиции. Он сможет поговорить с заключенной сегодня же утром.
— Прекрасно. Напиши моим почерком такую записку: «Мадемуазель, спасибо за Ваше молчание. Горжере, конечно, сказал Вам, что я арестован, а Верзила Поль мертв. Это ложь. На самом деле все в порядке. Теперь Вы спокойно можете говорить и получите обратно свою свободу. Умоляю, не забудьте о нашей встрече 3 июля. С глубоким уважением…» Все ясно? — осведомился Рауль.
— Да, конечно, — крайне удивленный, ответил его друг.
— Отошли всех назад. Все закончено, я уезжаю с Кларой. Отправь Зозотту домой. Прощай.
Он положил трубку и позвал Курвиля.
— Прикажи приготовить большую машину, собрать чемоданы и вывезти все бумаги. Дело пахнет жареным. Как только Клара проснется, нам всем надо будет отсюда бежать.
ГОРЖЕРЕ ТЕРЯЕТ ГОЛОВУ
Между супругами Горжере произошла бурная сцена. Зозотта, желая направить ревность мужа против некоего мифического мужчины, похожего на принца из сказки, принялась с изрядной жестокостью восхвалять его качества утонченного, куртуазного джентльмена, деликатного в обращении, остроумного и очаровательного.
— Ну просто рыцарь, — скрежетал зубами инспектор.
— Даже лучше, — загадочно улыбалась жена.
— Повторяю тебе, что твой сказочный принц не кто иной, как Рауль, убийца Верзилы Поля и сообщник Блондинки Клары, Да-да, ты провела ночь с убийцей!
— С убийцей? Ах, как интересно! Просто прелесть!
— Потаскуха!
— Я не виновата. Он меня похитил.
— Похищают только тех, кто сам этого хочет! Почему села к нему в машину? Зачем ходила в гости? Для чего пила коктейли?
— Даже не знаю, — призналась она, — У него такая сильная воля. Просто невозможно не подчиниться.
— Ах вот как! Подчинилась! Сама же призналась!
— Но он меня ни о чем не просил.
— Ах не просил? Просто поцеловал ручку, и все. Нет, Богом клянусь, Клара мне за все заплатит! Придется потрясти ее хорошенько!
Горжере выскочил из дома в таком раздражении, что даже на улице размахивал руками и разговаривал сам с собой. Этот дьявол просто выводил его из себя. Инспектор был убежден, что чести его жены нанесен серьезный урон и что преступное приключение на этом не закончится. Главным доказательством тому было нежелание Зозотты показать дом, где она провела ночь. Возможно ли не запомнить дорогу, когда тебя везут по ней дважды?
В префектуре уголовной полиции его ждал верный Фламан. Он сообщил, что первый допрос арестованной в прокуратуре состоится только днем, после того как Горжере представит дополнительную информацию.
— Прекрасно! — обрадовался инспектор. — Давай сюда малышку, Фламан. Нужно ее разговорить. А не то…
Однако, когда привели арестованную, весь воинственный пыл Горжере вмиг угас. Произошло нечто непредвиденное и необыкновенное. Теперь перед ним сидела совершенно другая женщина, мягкая, веселая. Она так любезно улыбалась, что Горжере показалось, будто До сих пор плутовка просто притворялась, когда падала без сил или выражала протест. Она сидела на стуле в аккуратном платье, с красивой прической и весьма сердечно взирала на инспектора.
— Чем могу быть вам полезной, господин Горжере?
Горжере явился в префектуру такой злой, что, не задумываясь, начал бы ей угрожать в случае отказа отвечать на вопросы, но эти слова просто озадачили его.
— Господин инспектор, я целиком в вашем распоряжении. Поскольку через несколько часов меня освободят, как-то не хочется огорчать вас. Прежде всего…
Вдруг страшная догадка пронзила Горжере. Он пристально взглянул на девушку и сказал торжественно и тихо:
— Вы говорили с Раулем!.. Вам известно, что он на свободе!.. Вы знаете, что Верзила Поль не умер!.. Рауль обещал вас спасти!..
Он был просто поражен и словно молил, чтобы ему возразили. Но она этого не сделала. Она весело проговорила:
— Может быть. Не исключено. У этого человека большие возможности.
Горжере выкрикнул в бешенстве:
— Болыние-то большие, но ты, Клара, у меня в руках! Тебе конец!
Девушка не сразу ответила. Она с достоинством поглядела на него и мягко произнесла:
— Господин инспектор, прошу вас не говорить мне «ты» и не злоупотреблять тем, что я в вашей власти. Произошло недоразумение, и теперь необходимо во всем разобраться. Я — не та, за кого вы меня принимаете. Меня зовут Антонина.
— Антонина или Клара, все одно.
— Для вас, может быть, господин инспектор, но на самом деле это не так.
— Что же значит, Клары не существует?
— Она существует, но я — не она.
Горжере не уловил разницы. Он просто прыснул.
— Ишь ты, новая система защиты. Она и гроша ломаного не стоит, бедняжечка вы моя. Пора уж нам договориться. Ведь это же за вами я ехал от Сен-Лазарского вокзала до набережной Вольтера?
— Да.
— Это вас я видел у квартиры некоего Рауля?
— Да.
— Вас я застал в развалинах Волника?
— Да. — Так какого черта!.. Сейчас напротив меня сидите тоже ведь вы?
— Тоже я.
— В таком случае в чем же дело?
— Дело в том что это не Клара, потому что я — не Клара.
Горжере с отчаянием водевильного актера схватился руками за голову и вскричал:
— Ничего не понимаю! Ничего!
Антонина улыбнулась.
— Господин инспектор, вы не понимаете потому, что не хотите принять все так, как оно есть. С тех пор как я сюда попала, я много думала и поняла. Именно поэтому я и не хотела говорить с вами.
— С какой же целью?
— Чтобы не нарушать планов того, кто спас меня от вашего необъяснимого преследования сначала дважды в день моего приезда, а потом, в третий раз, в замке Волник.
— А в четвертый, милочка, в «Голубом казино»?
— Нет, — засмеялась она, — здесь уже замешана Клара, как и в драке с Верзилой Полем.
Горжере стало не по себе. Не говоря ни слова, он прошел в кабинет начальника уголовной полиции и там обрисовал ему создавшееся положение.
— Надо немедленно позвонить в пансион «Два голубя».
Горжере позвонил. Начальник взял отводную трубку, и только тогда инспектор заговорил:
— Это пансион «Два голубя»? Говорят из полицейской префектуры. Скажите, пожалуйста, среди ваших жильцов числится некая мадемуазель Антонина Готье?
— Да, месье.
— Когда она приехала?
— Минуточку. Сейчас посмотрю в журнале… В пятницу, четвертого июня.
Горжере шепнул начальнику:
— Все сходится. — И продолжал уже в трубку: — Она куда-нибудь уезжала?
— На пять дней. Вернулась десятого.
Горжере снова шепнул:
— В день открытия «Голубого казино»… Скажите, мадам, а десятого вечером она никуда не выходила?
— Нет, никуда. Мадемуазель Антонина вообще все то время, что жила у нас, не выходила до вечерам. Днем иногда бывало, еще до ужина… А в остальное время она шила у меня в кабинете.
— Сейчас она тоже у вас?
— Нет, месье. Позавчера в четверть седьмого вечера она вышла из дому, собираясь куда-то ехать на метро. А домой так и не вернулась и даже не предупредила, хотя это на нее совершенно не похоже.
Горжере положил трубку. Казалось, он обескуражен.
Помолчав, начальник произнес:
— Боюсь, что вы поспешили, Горжере. Бегите скорее в этот пансион, обыщите ее комнату. А я пока вызову маркиза д’Эрлемона.
Поиски Горжере ни к чему не привели. В скромном гардеробе девушки на всех вещах стояли инициалы: А. Г. В метрике значилось: Антонина Готье, отец неизвестен, родилась в Лизьё.
— Вот проклятье!.. Проклятье!., — ворчал инспектор.
Горжере провел три томительных часа. Он пошел пообедать с Фламаном, но не смог проглотить ни кусочка. От растерянности инспектор потерял всякую способность хоть сколько-нибудь логически мыслить. Фламан, сочувствуя, пытался его подбодрить.
— Да бросьте вы, что вы заладили одно и то же. Если Клара тут ни при чем, нечего и упрямиться.
— Так ты, трижды идиот, считаешь, что она тут ни при чем?
— Считаю.
— Ведь это она танцевала в «Голубом казино»?
— Она.
— Как же вы тогда объяснишь, что, во-первых, она была дома в день открытия «Голубого казино» и, во-вторых, сидела в «Двух голубях» в то время, как закололи Верзилу Поля?
— Я ничего не объясняю. Я констатирую.
— Что констатируешь?
— То, что ничего нельзя объяснить.
Ни на мгновение ни Горжере, ни Фламану не пришло в голову разделить Антонину и Клару.
В половине третьего явился маркиз д’Эрлемон. Его провели в кабинет начальника, где тот совещался с Горжере.
Оказалось, только вчера, вернувшись из Тироля, Жан д’Эрлемон из газет узнал о драме, происшедшей у него в доме, о том, что полиция обвиняет его жильца, господина Рауля, и что арестована некая Клара.
Маркиз добавил:
— Я думал, на вокзале меня встретит одна девушка, Антонина Готье. Она вот уже несколько недель служит у меня секретаршей, Я ее специально предупредил о точном времени моего приезда. Но, судя по тому, что я узнал от слуг, эту юную особу пытаются привлечь к расследуемому делу.
Ему ответил сам начальник:
— Действительно, она находится в руках правосудия.
— Арестована?
— Нет, просто задержана.
— Но почему?
— Как считает старший инспектор Горжере, которому поручено ведение дела Верзилы Поля, Антонина Готье — не кто иная, как Блондинка Клара.
Маркиз, казалось, был ошеломлен.
— Что? — возмущенно воскликнул он. — Антонина — Блондинка Клара? Но это немыслимо! Что за неуместная шутка? Я требую, чтобы немедленно освободили Антонину Готье и принесли ей извинения за то, что она стала жертвой ошибки, из-за которой ей пришлось пострадать.
Начальник взглянул на Горжере. Тот и не дрогнул.
Под недовольным взглядом своего шефа инспектор встал, подошел к маркизу и, словно невзначай, произнес:
— Значит, месье, о самой драме вам ничего не известно?
— Нет.
— И вы не знаете Верзилу Поля?
Жан д’Эрлемон подумал, что, наверное, Горжере еще не сообразил, кто такой Верзила Поль, и потому ответил:
— Нет.
— И вы не знаете Блондинку Клару?
— Я знаю Антонину, а Блондинку Клару нет.
— А Антонина — это не Клара?
Маркиз только пожал плечами, оставив вопрос без ответа.
— Еще одно слово, господин маркиз. Когда вы с Антониной Готье ездили в Волник, вы все время были вместе?
— Да.
— Значит, когда я встретился с Антониной Готье в замке Волник, вы тоже там были в тот день?
Д’Эрлемон угодил в ловушку. Теперь уж не отвертеться.
— Я был там, — ответил он.
— А не могли бы вы нам сказать, что вы там делали?
Маркиз на минуту смешался, но в конце концов ответил:
— Я был там как владелец замка.
— Что? — удивился Горжере. — Как владелец?
— Разумеется. Я купил замок пятнадцать лет назад.
Горжере никак не мог прийти в себя.
— Вы купили замок?.. Но никто же об этом не знал!.. Почему вы приобрели его?.. И почему молчали?..
Горжере попросил разрешения переговорить с начальником с глазу на глаз и, отведя его к окну, тихо сказал:
— Шеф, все эти люди заодно. Они хотят нас провести. В замке Волник была не только красавица Блондинка, там был еще и Рауль.
— Рауль?
— Да, я застал их вместе. Видите, что получается? Маркиз д’Эрлемон… эта Блондинка… и Рауль!.. Все они — сообщники. Но и это еще не все.
— Что же еще?
— Когда-то маркиз присутствовал при драме, разыгравшейся в Воднике, Там убили и обокрали певицу Элизабет Орнэн.
— Вот как? Тогда это осложняет дело.
Горжере склонился прямо к его уху.
— Мало этого, шеф. Вчера я наконец выяснил, в каком отеле в последнее время жил Верзила Поль. Там остался его чемодан. И в нем, в бумагах, я кое-что нашел, нечто очень важное. Я как раз собирался сказать вам об этом. Во-первых, маркиз был любовником Элизабет Орнэн, а на следствии об этом ничего не сказал. Почему? Кроме того, Верзилу Поля на самом деле зовут Вальтекс. А Вальтекс — племянник Элизабет Орнэн. Я узнал, что он часто бывал у маркиза д’Эрлемона. Ну, что вы на это скажете?
Начальник очень заинтересовался тем, что рассказал Горжере. Он заметил:
— Дело принимает иной оборот, и, я думаю, мы должны изменить тактику. Не стоит ввязываться в споры с маркизом. Давайте пока освободим эту Антонину, а вы вплотную займетесь делом и выясните, какая роль принадлежит тут маркизу. Согласны, Горжере?
— Абсолютно, шеф. Мы доберемся до Рауля только тогда, когда начнем для вида сдавать позиции. А в остальном…
— Что такое?
— Мне кажется, что скоро я смогу вам кое-что сообщить…
Антонину тотчас же освободили. Горжере заявил д’Эрлемону, что через пять-шесть дней зайдет, чтобы уточнить некоторые сведения, и проводил его к камере Антонины. Та, увидев своего крестного, сейчас же кинулась к нему в объятия, одновременно смеясь и плача.
— Комедиантка! — сквозь зубы проворчал Горжере.
Итак, к середине дня Горжере почти полностью пришел в себя. По мере того как ему открывались некоторые крупицы истины, о которых он тут же сообщал начальнику, инспектор обретал свою обычную способность рассуждать.
Но это продлилось недолго. Произошло новое событие, которое почти полностью разрушило только что возведенное здание. Горжере без стука влетел в кабинет шефа. Казалось, он обезумел. Инспектор потрясал каким-то зеленым блокнотом и, пытаясь дрожащей рукой указать на нужные страницы, все твердил:
— Этого еще не хватало! Ну и ну! Кто бы мог подумать? Теперь все ясно…
Начальник пробовал успокоить его. Горжере кое-как взял себя в руки и сказал:
— Я говорил вам, что скоро узнаю одну вещь… Ну вот… Мы нашли этот блокнот в чемодане Верзилы Поля… то есть Вальтекса… Там всякие пустячные заметки, какие-то цифры… адреса… Но одну фразу, видимо, стирали резинкой… но стерли плохо… Я подумал, это что-то важное… и отдал блокнот на расшифровку в одну из наших служб. Там ее и расшифровали, посмотрите, написали сверху; если взглянуть повнимательнее, все становится понятно. Эта информация просто бесценна.
Начальник взял блокнот и прочитал написанное. Оно выглядело так:
«Адрес Рауля. Авеню дю Марок, дом 27. Отей. Соблюдать осторожность: из гаража есть второй выход. Мне кажется, Рауль и есть Арсен Люпен. Надо будет проверить».
Горжере важно изрек:
— Не сомневайтесь, шеф! Это ключ к разгадке! Теперь, имея ключ, мы можем открыть сундук… все прояснится. Только Арсену Люпену под силу провернуть такое дело! Никто другой не смог бы так долго держать нас в заблуждении, смеяться над нами. Рауль — это Арсен Люпен.
— Что же нам предпринять?
— Побегу туда, шеф. Когда имеешь дело с этим мерзавцем, нельзя терять ни минуты. Девчонку отпустили… Он, наверное, уже знает… попытается смыться. Все, бегу!
— Возьмете кого с собой?
— Мне нужно десять человек.
— Хоть двадцать, — ответил начальник. Он тоже заволновался — Скачите во весь опор, Горжере!
— Да, шеф, — бормотал инспектор, направляясь к двери. — Нападем внезапно… Возьмем подкрепление… Объявим общую тревогу!
Выйдя из кабинета, он схватил за руку Фламана, по дороге позвал еще четырех полицейских и вместе с ними вскочил в машину, стоявшую у тротуара.
Вслед за ними тронулась еще одна машина с шестью полицейскими, за ними еще одна…
Это было как срочная мобилизация. Словно зазвонили во все колокола, забили в барабаны, рожки заиграли сбор, а горнисты затрубили сигнал к бою.
Во всех коридорах, в кабинетах, во всей префектуре сверху донизу люди восклицали: Рауль — это Арсен Люпен!.. Арсен Люпен — это Рауль!
Дело было в начале пятого.
Чтобы доехать от полицейской префектуры до авеню дю Марок, если идти на предельной скорости, но с учетом пробок, понадобилось бы добрых пятнадцать минут…
АУСТЕРЛИЦ ИЛИ ВАТЕРЛОО?
Ровно в четыре пополудни Клара еще спала у себя в комнате в Отейе. В полдень она проснулась от голода, немного поела как бы в полудреме и вскоре снова уснула.
Рауль нетерпеливо ждал. Не то чтобы он волновался, но, однако, он не любил тянуть, когда решение уже принято, да еще и продиктовано элементарной осторожностью. Он понимал, что возвращение к жизни Верзилы Поля только увеличивало опасность, а свидетельства маркиза и заявление Антонины только запутывали дело.
Все было готово к отъезду. Он отослал прислугу, предпочитая в минуты опасности обходиться без лишних людей. Чемоданы уже лежали в машине.
В десять минут пятого он вдруг вспомнил: «Черт, не могу же я уехать, не попрощавшись с Ольгой! Что она обо мне подумает? Интересно, она читала газеты? Сообразила ли, что я и есть господин Рауль? Нет, с этой историей необходимо кончать…»
Он снял трубку.
— Пожалуйста, «Трокадеро-палас»… Алло!.. Будьте добры, соедините меня с апартаментами Ее Величества.
Рауль очень торопился и не стал выяснять, кто подошел к телефону. Голос был не похож на голос секретарши или массажистки. Но он, считая, что король Боростирии уже успел уехать из Парижа, подумал, что трубку сняла сама королева, и самым вкрадчивым, любезным тоном начал:
— Это ты, Ольга? Как поживаешь, любимая? Наверное, злишься на меня, ругаешь… Не сердись, я просто был занят, забот по горло… Что? Не слышно, дорогая?.. Что это ты так басишь? Ну вот… Увы, мне придется срочно уехать… Деловая поездка к берегам Швеции. Такое невезение! Но почему ты ничего не отвечаешь своему малышу Раулю? Злишься, да?
И вдруг малыш Рауль так и подскочил. Сомнений быть не могло: ему отвечал мужской голос — голос короля. Он слышал его уже однажды. И король в гневе, грассируя еще больше, чем его супруга, кричал на другом конце провода:
— Вы пррросто мерррзавец, месье, я вас прррезиррраю!
Рауля прошиб холодный пот. Король Боростирии! Мало того, обернувшись, он увидел, что Клара проснулась и, наверное, не упустила ни слова из разговора.
— Кому ты звонил? — встревоженно спросила она. — Кто такая эта Ольга?
Он ответил не сразу — никак не мог прийти в себя. Ну и что, в конце концов? Он знал, что мужа Ольги нисколько не задевали шалости супруги. Одним больше, одним меньше — какая разница? И нечего об этом думать!
— Кто такая эта Ольга? — повторил он Кларин вопрос. — Да одна старая грубиянка кузина, приходится время от времени делать вид, будто за ней ухаживаешь. Видишь, к чему это привело?.. Ну ладно, ты готова?
— Готова? — Мы уезжаем. Воздух в Париже становится нездоровым.
И так как Клара продолжала сидеть в задумчивости, он попросил:
— Умоляю тебя, поторопись. Здесь нам больше нечего делать. Задержка может плохо для нас обернуться.
Она взглянула на него.
— Тебя что-нибудь тревожит?
— Да, начинаю беспокоиться.
— А что тебя беспокоит?
— Ничего… И в то же время все…
Она поняла, что Рауль не шутит, и начала поспешно одеваться. В это время Курвиль принес вышедшие в полдень газеты. Рауль бегло их просмотрел.
— Все в порядке, — заявил он. — Рана Верзилы Поля действительно не смертельна, но еще неделю он будет не в состоянии отвечать на вопросы. Араб тоже пока молчит.
— А Антонина? — спросила Клара.
— Ее отпустили, — рассеянно ответил Рауль.
— Так пишут в газетах?
— Да. Дело решили показания маркиза. Ее освободили.
В тоне его сквозило такое самообладание, что Клара почти успокоилась.
Курвиль стал прощаться.
— Здесь не осталось никаких компрометирующих бумаг? — поинтересовался Рауль. — Все вывезли?
— Абсолютно все.
— Осмотри дом в последний раз и уходи, старина. Не забудь: вы встречаетесь каждый день в нашем новом месте — на острове Сен-Луи. Да я еще увижусь с тобой у машины.
Клара заканчивала свой туалет. Рауль поторапливал ее. Она надела шляпу и вдруг схватила его за руки.
— Что с тобой? — удивился Рауль.
— Поклянись, что эта Ольга…
— Как? Ты все еще об этом думаешь? — рассмеялся Рауль.
— Нет, правда…
— Уверяю тебя, это старая богатая тетка!
— А ты говорил, кузина.
— Она и тетка мне, и кузина. Ее тесть и сестра одного моего дяди поженились в третьем браке.
Она, улыбнувшись, прикрыла ему ладонью рот.
— Не надо лгать, любимый. В конце концов, мне все равно. Я ревную только к одному человеку.
— К Курвилю? Ну что ты, нас связывает только дружба…
— Замолчи… Не смейся… — взмолилась она. — Тебе прекрасно известно, о ком я говорю.
Он прижал ее к груди.
— Ты ревнуешь к самой себе. К своему отражению.
— К моему отражению, ты прав, к такому отражению, у которого другое выражение лица и глаза понежней…
— У тебя самые нежные глаза в мире, — заверил Рауль, страстно ее целуя, — просто чудные глаза…
— Но они слишком много плакали.
— И слишком мало улыбались. Именно улыбок тебе и недостает, ну ничего, я постараюсь это восполнить.
— И вот еще что: ты знаешь, почему Антонина не прояснила все сразу, знаешь, почему она молчала целых два дня?
— Нет.
— Она боялась, что своими словами может тебе повредить.
— А почему боялась?
— Потому что любит тебя.
Он даже запрыгал от радости.
— Ах, как любезно с твоей стороны сказать мне об этом! Ты действительно думаешь, что она меня любит? А как же, я ведь неотразим! Меня любит Антонина. Меня любит Ольга. Меня любит Зозотта. Меня любит Курвиль. Меня любит Горжере!
Он приподнял ее и понес к лестнице. Но вдруг резко остановился.
— Телефон!
Действительно, рядом раздался звонок.
Рауль снял трубку. Это был Курвиль. Задыхаясь, Курвиль бормотал:
— Горжере! И с ним двое… Я был уже на улице и вдруг увидел их издалека… Они пытаются взломать калитку… Я забежал тут в одно кафе…
Рауль положил трубку и замер на мгновение. Потом вдруг схватил Клару и перекинул ее через плечо.
— Горжере, — только и сказал он.
Со своей ношей Рауль побежал вниз по лестнице.
Перед дверью вестибюля он остановился и прислушался. По гравию к дому кто-то шел. Сквозь матовые стекла за решетками были видны силуэты людей. Он поставил Клару на пол.
— Беги в столовую.
— А может, в гараж? — спросила она.
— Нет. Наверное, они все окружили. Иначе их здесь было бы больше. А так всего три человечка, сейчас я сделаю из них отбивную.
Он даже не стал задвигать засов — наоборот, повернувшись лицом к двери, ждал встречи с незваными гостями. Они уже начали трясти дверь.
— Я боюсь, — сказала Клара.
— Из страха люди делают всякие глупости. Вспомни-ка историю с ножом. А Антонина и в тюрьме не дрогнула. — И добавил, уже помягче: — Вот ты боишься, а мне весело. Ты что, думаешь, после того, как я снова тебя нашел, так просто и отдам? Улыбнись же, Клара. Представь, что ты в театре. Смотришь комедию.
Дверь резко распахнулась. На пороге стоял Горжере, держа наготове револьвер.
Рауль загородил собой Клару.
— Руки вверх! — крикнул Горжере. — А не то — стреляю!
Рауль лишь усмехнулся.
— Как ты мне надоел! Вечно у тебя одно и то же! Ты что, посмеешь в меня выстрелить? В меня, Рауля?
— В тебя, Люпена! — победно выкрикнул Горжере.
— Ах, так ты знаешь мое имя?
— Сознаешься?
— Нельзя же отказываться от своих благородных титулов.
Горжере опять заорал:
— Руки вверх! Стрелять буду!
— Даже в Клару?
— Даже в нее, будь она здесь.
Рауль отошел в сторону.
— Она здесь, дурачок.
Горжере вытаращил глаза. Рука его помимо воли опустилась. Клара! Блондиночка, которую он передал С рук на руки маркизу д’Эрлемону! Не может быть! Нет, это казалось ему совершенно невероятным. Если действительно перед ним стояла Клара, а это, вне сомнения, была она, приходилось признать, что другая женщина…
— Ну же, ну! — улыбался Рауль. — Горячо! Подумай-ка еще немножечко. Уф! Вот и готово! Ну да, простофиля, их двое… одна приехала из своей деревни, а ты избрал ее жертвой вместо Клары, а другая…
— Любовница Верзилы Поля.
— Ну и хам! — ответствовал Рауль. — Разве скажешь, что это муж восхитительной Зозотты?
Горжере в бешенстве крикнул своим:
— Хватайте этого парня! — И Раулю: — А попробуешь сбежать, убью на месте!
К Раулю кинулись двое. Он вдруг подпрыгнул, и каждый из нападавших получил по сильному удару ногой в живот. Парни отступили.
— Вот это по-моему! — крикнул Рауль. — Знаете, что такое двойной удар во французском боксе?
Раздался выстрел, но Горжере стрелял так, чтобы никого не задеть.
— Ну вот, теперь разбил весь мой карниз! Ты просто недотепа! Как же можно было так глупо кидаться сюда, не приняв никаких мер предосторожности? Догадываюсь, что произошло. Тебе сообщили мой адрес, и ты рванул, как бык на красное. Надо было захватить с собой еще дружочков двадцать, старина.
— Будет и сто! И тысяча! — завопил Горжере, оборачиваясь на шум машины, подъезжавшей к дому.
— Тем лучше, — воскликнул Рауль, — а то я уж заскучал.
— Ах, подлец, теперь тебе крышка!
Горжере хотел выйти, чтобы самому встретить подкрепление. Но, странное дело, дверь, когда он входил, закрылась за ним, и теперь он напрасно нажимал ручку.
— Не утруждай себя, — посоветовал Рауль, — эта дверь сама собой запирается. А она тяжелая. Из гробовых досок. — Он тихонько шепнул Кларе: — Теперь, дорогая, внимательно за мной следи.
И побежал в глубь комнаты, направо, за выступ, оставшийся от бывшей стены, в том месте, где когда-то сломали перегородку, чтобы объединить две комнаты в одну.
Горжере, понимая, что теряет время, снова бросился в атаку, крича:
— Стреляйте! А то уйдет!
Рауль тем временем нажал на какую-то кнопку, и, пока полицейские выхватывали оружие, с потолка вдруг скользнул вниз железный занавес, разделив комнату надвое. В этот же миг изнутри захлопнулись ставни.
— Щелк! — пошутил Рауль. — А вот и гильотина! Горжере отрезало голову. Прощай, Горжере!
Он взял с буфета графин и наполнил водой два стакана.
— Пей, дорогая.
— Бежим отсюда, — жалобно взмолилась Клара.
— Не беспокойся, моя девочка. — Он настоял, чтобы она выпила воды, и сам мигом осушил свой стакан. Теперь Рауль казался совсем спокойным. Он никуда не торопился. — Слышишь их там, с той стороны? Как сельди в бочке. Когда опускается занавес, одновременно блокируются все ставни. И наступает черная ночь. Крепость, неприступная снаружи, а внутри — тюрьма. Ничего придумано, а? — Но она не испытывала никаких восторгов. Пришлось ему поцеловать ее в губы, и только тогда Клара несколько оживилась, — А теперь — сказал он, — в деревню, на свободу, отдыхать, как и положено людям, которые славно потрудились!
Он прошел в маленькую комнату, служившую кабинетом. Между кабинетом и кухней был стенной шкаф. Он открыл его. Там оказалась лестница, ведущая в подвал. Они начали спускаться.
— Не мешало бы тебе знать, — назидательно проговорил он, — что во всяком порядочном доме должно быть три хода: один — парадный, другой — потайной, но явный для полиции, а третий — невидимый, как раз для выхода. Таким образом, пока команда Горжере сторожит у гаража, мы уйдем под землю. Хитро придумано, не правда ли? Этот дом мне продал один банкир.
Минуты три они шли под землей, а потом поднялись по лестнице в какой-то дом совсем без мебели с закрытыми окнами. Дом стоял на оживленной улице.
У дверей под присмотром Курвиля стоял большой автомобиль. Он был набит чемоданами и сумками. Рауль дал Курвилю последние указания, и машина рванула с места.
Час спустя сконфуженный Горжере докладывал об операции шефу. Вместе они решили, что не будут ничего сообщать журналистам о Люпене, а если в газетах все же появится его имя, дадут опровержение.
Однако уже на следующий день Горжере вновь обрел прежнюю самоуверенность. Он заявил шефу, что блондиночка — не Клара, а та, которую арестовали и затем отпустили, — переночевала у маркиза и только что уехала вместе с ним в автомобиле.
Еще через день он узнал, что путешественники прибыли в Волник. Из достоверных источников ему стало известно, что Жан д’Эрлемон, все эти пятнадцать лет являвшийся владельцем замка, недавно купил его повторно, а посредником в сделке был человек, чье описание совпадало с приметами Рауля.
Горжере и начальник полиции тут же отдали все необходимые распоряжения.
РАУЛЬ ГОВОРИТ И ДЕЙСТВУЕТ
— Ну что ж, мэтр Одига, — сказала Антонина, — с вашей стороны это весьма любезно, но…
— Прошу вас, мадемуазель, не называйте меня мэтром Одига.
— Не будете же вы настаивать, чтобы я называла вас просто по имени? — рассмеялась она.
— Я был бы только счастлив, — проникновенно заявил он, — это бы означало, что начинают осуществляться мои самые сокровенные желания.
— Я никак не могу ни осуществить, ни отвергнуть их так скоро. Мы в замке всего четыре дня, и я вас едва знаю.
— Когда же, мадемуазель, вы узнаете меня настолько, чтобы дать ответ?
— Может быть, через четыре года? Или три? Это не слишком долго?
Он огорченно пожал плечами. Нотариус понимал, что не дождется от этой красивой девушки, так скрашивавшей ему серую жизнь в Волнике, каких-либо маломальски определенных обещаний.
Беседа подходила к концу. Мэтр Одига попрощался и с большим достоинством, хоть и с обидой в душе, покинул замок. — Антонина осталась одна. Она обошла кругом развалины и отправилась прогуляться по парку и соседнему лесу. Девушка весело шагала, а от ее обычной улыбки, как всегда, чуть приподнимались вверх уголки губ. Она надела новое платье и водрузила на голову свою большую соломенную шляпу. Антонина что-то напевала. Потом нарвала полевых цветов и пошла к маркизу д’Эрлемону.
Тот ждал на каменной скамье с краю террасы, на которой они так любили сидеть вдвоем. Маркиз встретил девушку словами:
— Как ты хороша! Никаких следов усталости и треволнений… А ведь на твою долю выпало немало!
— Не будем больше об этом, крестный. Старая история, пора уже забыть о ней. — Значит, теперь ты совершенно счастлива?
— Совершенно, крестный, ведь я с вами, здесь, в замке, который так люблю.
— Но который нам не принадлежит, и завтра мы уедем отсюда.
— Он принадлежит вам, и мы никуда не уедем.
Маркиз усмехнулся.
— Так ты все еще рассчитываешь на этого человека?
— Больше, чем когда-либо.
— А я нет.
— И вы тоже, крестный, да так, что вот уже в четвертый раз предупреждаете меня, чтобы я не рассчитывала.
Д’Эрлемон скрестил на груди руки.
— Ты что, думаешь, что он вот так придет на встречу, вскользь назначенную больше месяца тому назад и после стольких событий, которые произошли с тех пор?
— Сегодня третье июля. Он подтвердил эту дату в записке, которую мне передали в префектуре.
— Пустые обещания.
— Но он всегда сдерживал их.
— Значит, в четыре часа?
— В четыре, то есть уже через двадцать минут, он будет здесь…
Д’Эрлемон покачал головой и весело сказал:
— Ладно, открою тебе секрет, Я ведь тоже надеюсь. Удивительная все-таки вещь — доверие! И кому доверился? Какому-то искателю приключений. Он стал заниматься моими делами, хотя его никто об этом не просил, да вдобавок так настойчиво, что сумел восстановить против себя всю полицию! Ты читала последние газеты? Знаешь, о чем там пишут? Что мой жилец, господин Рауль, любовник этой таинственной Клары, которая, видимо, очень на тебя похожа, на самом деле — Арсен Люпен. Полицейские, конечно, это отрицают. Им слишком часто повсюду мерещился Люпен, и теперь они боятся, что их поднимут на смех, если и на этот раз они опять увидят Люпена там, где его нет. Понимаешь, с кем мы связались?
Она задумалась и сказала серьезно:
— Мы доверились человеку, который приходил сюда. Невозможно было ему не довериться.
— Ну разумеется, разумеется… Сильный человек, не буду отрицать, он произвел на меня такое впечатление…
— Такое впечатление, что вы сейчас надеетесь увидеться с ним вновь и узнать от него то, что неизвестно нам… Пусть его зовут Рауль или же Арсен Люпен — неважно, если он может выполнить все наши просьбы.
Она необычайно оживилась. Маркиз с удивлением глядел на Антонину. Щеки ее порозовели, в глазах появился какой-то блеск.
— Послушай, девочка, ты не рассердишься, если я скажу тебе одну вещь?
— Нет, конечно.
— Я вот все думаю: может быть, с мэтром Одига обошлись бы гораздо любезнее, если бы не появился господин Рауль…
Он не договорил. Порозовевшие щеки Антонины стали совсем пунцовыми, а глаза, казалось, не знали, куда бы им спрятаться.
— О, — попыталась она улыбнуться, — что это вы себе вообразили?
Он поднялся, С колокольни деревенской церкви послышался легкий удар: было без пяти четыре. Маркиз пошел впереди Антонины за угол дома и встал справа, откуда можно было видеть массивную, обитую железными гвоздями дверь, венчавшую свод, прорубленный в башне.
— Он позвонит оттуда, — пояснил маркиз. И, смеясь, добавил: — Ты читала «Графа Монте-Кристо»? Помнишь, как он появляется в романе? Несколько человек, познакомившись с ним в разных уголках мира, ожидают его к обеду. Много месяцев тому назад он пообещал, что будет в полдень, и хозяин дома подтвердил, что, несмотря на все тяготы путешествия, граф явится точно в назначенный час. Часы бьют полдень. С последним ударом входит дворецкий и объявляет; «Его сиятельство граф Монте-Кристо». Мы сейчас тоже ждем, и верим, и тревожимся.
Под сводом задребезжал звонок. По ступенькам крыльца стала спускаться сторожиха.
— Кто там, не граф ли Монте-Кристо? — сказал Жан д’Эрлемон. — Решил прийти пораньше? Что ж, это мило.
Дверь распахнулась.
Однако на пороге появился совсем не тот, кого ожидали, а другой человек, при виде которого оба смешались. Это был Горжере.
— О, крестный, — вся дрожа, шепнула Антонина, — я все еще боюсь этого человека… Что ему здесь надо? Мне страшно.
— Страшно за кого? — так же, как и она, неприятно удивленный, осведомился Жан д’Эрлемон. — За себя? За меня? Но нас-то все это не касается.
Она не отвечала. Инспектор, переговорив со сторожихой, заметил наконец маркиза и теперь направлялся прямо к нему.
В руках он вместо трости нес здоровую дубину с железным набалдашником. Толстый, вульгарный, короткошеий, он, тяжело ступая, приближался к ним. Однако на обычно злом лице появилось нечто похожее на любезное выражение.
С церкви послышалось четыре удара.
— Могу ли я просить вас, господин маркиз, — нарочито предупредительным тоном начал инспектор, — оказать мне честь побеседовать с вами?
— На какую тему? — сухо поинтересовался маркиз.
— На тему о… нашем деле.
— Каком еще «нашем» деде? Мне кажется, между нами уже все сказано, а ваше непростительное поведение по отношению к моей крестнице отбивает всякое желание беседовать с вами.
— Извините, между нами сказано далеко не все, — уже не таким любезным тоном возразил Горжере, — и побеседовать есть о чем. Я уже говорил вам об этом в присутствии начальника уголовной полиции и предупреждал, что мне будут нужны от вас некоторые сведения.
Маркиз д’Эрлемон повернулся к сторожихе, стоявшей неподалеку, и крикнул:
— Закройте дверь. Если постучат, не открывайте… Никому, ясно? И принесите мне ключ.
Антонина в знак одобрения сжала его руку. Дверь будет закрыта, а значит, невозможно и столкновение между Горжере и Раулем в случае, если тот появится в замке.
Сторожиха принесла ключ и ушла к себе. Инспектор ухмыльнулся:
— Вижу, господин маркиз, вы ожидали кого-то другого, а теперь хотите помешать ему прийти. Но не слишком ли поздно?
— Я нахожусь в таком состоянии, господин инспектор, — ответил Жан д’Эрлемон, — что любые посетители кажутся мне незваными гостями.
— И прежде всего я.
— И прежде всего вы. Поэтому закончим побыстрее. Прошу в мой кабинет.
Маркиз пошел к замку через двор. Антонина и инспектор шли следом.
Но когда они уже поворачивали к дому, то увидели на скамейке у террасы какого-то господина. Он спокойно сидел и курил.
От удивления маркиз с Антониной даже остановились.
Горжере тоже остановился, но, в отличие от них, инспектор сохранял спокойствие. А может быть, ему было заранее известно, что в этих стенах уже находился Рауль?
Рауль же, заметив их, бросил сигарету и радостно поднялся навстречу маркизу:
— Обращаю ваше внимание на то, что встреча была назначена на этой скамейке. И я был здесь ровно в четыре.
Такой элегантный, в светлом дорожном костюме с зауженной талией, Рауль, с улыбкой на приятном лице, снял шляпу и низко склонился перед Антониной.
— Еще раз прошу извинить меня, мадемуазель. На мне лежит большая доля ответственности за те страдания, которые вам пришлось перенести из-за некоторых грубиянов. Надеюсь, вы на меня не в обиде, поскольку я действовал исключительно из интересов маркиза д’Эрлемона.
Ни слова о Горжере. Можно было подумать, Рауль его и не заметил. Массивная фигура инспектора как бы оставалась невидимой для него.
Но Горжере это не задело. Он тоже, хоть и более тяжеловесно, но с не меньшим спокойствием, играл свою роль, притворяясь, что все происходящее вполне в порядке вещей. Он ждал. Маркиз д’Эрлемон с Антониной тоже ждали.
Однако в этой пьесе был только один настоящий актер — Рауль. Остальным полагалось лишь слушать, смотреть и терпеливо дожидаться, пока их пригласят на сцену.
И такая роль, видимо, была ему очень по вкусу. Он обожал красоваться и разглагольствовать, особенно в минуты наибольшей опасности, когда в последнем акте поставленных им же пьес по ходу действия требовались, напротив, лаконичность и трезвость суждений. А он прогуливался себе, заложив руки за спину, и то старался предстать в выгодном свете, то принимал задумчивый вид, то развязный, то мрачный, а то вдруг расплывался в радостной улыбке. В конце концов, остановившись, он обратился к маркизу:
— Я все думал, говорить ли вам? Мне казалось, что поскольку беседа наша должна носить частный характер, то в присутствии посторонних нельзя свободно говорить о вещах, для обсуждения которых мы и собрались. Однако, поразмыслив, я понял, что это не так. То, о чем пойдет речь, может быть сказано в присутствии кого угодно, даже кое-кого из низших полицейских чинов, сотрудников этой самой полиции, позволяющей себе подозревать даже вас и требовать у вас отчета. Таким образом, сейчас я изложу ситуацию такой, какова она на самом деле, с единственной целью — добиться истины и справедливости. Честные люди должны иметь право жить с высоко поднятой головой.
Он умолк. Несмотря на торжественность момента, Антонине, хоть она и была чрезвычайно встревоженна и растерянна, пришлось со всей силы сжать зубы, чтобы не рассмеяться. В самой интонации, в напыщенных словах, произносимых Раулем, в чуть заметном подмигивании, в подергивании губ, в каком-то покачивании его туловища было что-то такое комическое, отчего сказанное им приобретало смешной оттенок. И при этом какая уверенность в себе! Какое спокойствие перед лицом опасности! Нетрудно было догадаться, что каждое его слово тщательно выверено, и все они оказывались стрелами, летящими во врага.
— Не будем возвращаться к тому, что случилось совсем недавно, — между тем продолжал Рауль. — Двойная жизнь Антонины Готье и Блондинки Клары, их сходство, действия, поступки Верзилы Поля и поступки господина Рауля, конфликт, который в какой-то прекрасный момент привел к столкновению этого прекрасного джентльмена с полицейским Горжере, полное превосходство первого над вторым — все эти вопросы уже окончательно улажены, и никто в мире не может заставить нас к ним вернуться. Сегодня нас интересует другое, а именно: драма, происшедшая в Волнике, гибель Элизабет Орнэн, а также возвращение вам, маркиз, вашего состояния. Надеюсь, вы не сердитесь за столь продолжительный пролог. Теперь мы можем изложить суть проблемы в нескольких коротких репликах и избавить тем самым вас от унизительного допроса одного типа.
Маркиз воспользовался минутной паузой, чтобы возразить:
— Я не потерплю никаких допросов.
— Я убежден, — продолжал Рауль, — что полицейские, так и не распутав дело в Волнике, пытаются теперь направить машину правосудия против вас и, еще не ведая, куда едут, желали бы уточнить вашу роль в имевшей место драме.
— Но у меня там не было никакой роли.
— Я тоже в этом уверен. Но правосудию интересно знать, почему вы не заявили о своих отношениях с Элизабет Орнэн, почему тайно от всех приобрели замок Волник и почему иногда приезжали сюда по ночам. В особенности, располагая некоторыми вескими уликами, вас обвиняют…
Маркиз так и подскочил:
— Обвиняют? Меня? Это что еще за новости? Кто это меня обвиняет? И в чем? — Он с раздражением бросал в лицо Раулю эти вопросы, словно именно Рауль и был нападавшим противником. Маркиз повторил сурово: — Еще раз спрашиваю: кто меня обвиняет?
— Вальтекс.
— Этот бандит?
— Этот бандит собрал против вас увесистое досье и по выздоровлении немедленно передаст его в руки правосудия.
Антонина от волнения даже побледнела. Горжере тоже сбросил маску невозмутимости. Он жадно слушал.
Маркиз д’Эрлемон приблизился к Раулю и властно потребовал:
— Говорите… Говорите же… В чем обвиняет меня этот несчастный?
— В убийстве Элизабет Орнэн.
Страшные слова словно эхо отдались во внезапно наступившей тишине. Но вот лицо маркиза разгладилось, он засмеялся без тени смущения.
— Объяснитесь, — попросил Жан д’Эрлемон.
Рауль стал рассказывать:
— Вам известно, маркиз, что в те времена здесь жил один пастух, Гассиу. Он был немного не в себе, какой-то блаженный, и вы с ним частенько болтали, когда гостили у господина и госпожи де Жувель. Так вот, этот Гассиу обладал необыкновенной ловкостью. Он с легкостью убивал птиц на лету камнями, выброшенными из пращи. И говорят, именно этот полубезумный, подкупленный вами, убил камнем Элизабет Орнэн, пока она, по вашей просьбе, пела в развалинах.
— Но это же просто абсурд! — воскликнул маркиз. — Должна же у меня быть какая-то причина! Зачем бы я приказал убить женщину, которую любил?
— Чтобы присвоить драгоценности, которые она вам дала подержать, пока пела.
— Камни были фальшивыми.
— Они были настоящими. Элизабет Орнэн получила их от одного миллиардера!
На этот раз маркиз д’Эрлемон не выдержал. Он был вне себя от гнева.
— Ложь! Элизабет до меня никого не любила! И эту женщину я велел убить? Ту, которую так любил, что и сейчас не могу забыть! Да что там! Ведь ради нее, ради ее памяти я и купил этот замок, чтобы место, где она умерла, не принадлежало никому другому, кроме меня! А возвращался я сюда лишь для того, чтобы помолиться в руинах! Если бы я убил, то стал бы так бережно хранить воспоминание о своем преступлении? Нет, такое обвинение просто-напросто чудовищно!
— Браво! — потирая руки, воскликнул Рауль. — Ах, если б вы ответили мне вот с этакой горячностью двадцать пять дней тому назад! Нам бы удалось тогда избежать многих неприятных происшествий. Еще раз браво! И будьте уверены, лично я ни на минуту не принял всерьез обвинения этого отвратительного Вальтекса и его насквозь лживое досье. Гассиу? Праща? Какая чушь! Все это лишь только шантаж, но шантаж исключительно ловкий, который мог бы иметь для вас пренеприятнейшие последствия. Именно от него мы и должны сейчас защититься. В таких случаях самое лучшее средство — это истина, истина абсолютная, бескомпромиссная. И мы с сегодняшнего же дня противопоставим ее начавшемуся следствию.
— Однако мне она не известна.
— Мне тоже. Но на теперешнем этапе выяснение ее будет зависеть только от того, насколько четко вы станете отвечать на мои вопросы. Скажите «да» или «нет». Пропавшие драгоценности были настоящими?
Маркиз больше не колебался. Он преисполнился решимости отвечать.
— Они были настоящими.
— И они принадлежали вам, не правда ли? Вы поручили одному агентству заняться поисками похищенного у вас наследства. Я знал, что состояние д’Эрлемонов досталось им в наследство от одного предка, жившего в Индии и обладавшего титулом набоба. Поэтому я предположил, что этот предок обратил все свои неисчислимые богатства в красивейшие драгоценные камни. Это так?
— Да.
— Полагаю также, что наследники набоба д’Эрлемона никогда никому не рассказывали о своих колье с драгоценными камнями из нежелания платить долг с наследства?
— Думаю, так оно и было, — ответил маркиз.
— И вы их отдали Элизабет Орнэн?
— Да. После развода она должна была стать моей женой. Я любил ее, гордился ею и хотел видеть на ней эти сокровища.
— Она знала, что они настоящие?
— Да.
— Все без исключения камни, которые были на ней в тот день, принадлежали вам?
— Нет. У нее была еще нитка жемчуга, которую я подарил ей раньше. Она тоже стоила немало.
— Вы подарили ей эту нитку сами, передав из рук в руки?
— Я отправил ей подарок через ювелира.
Рауль покачал головой.
— Видите, как легко Вальтексу было бы одержать над вами победу. Если бы ему удалось получить документ о том, что эта нитка принадлежала его тетке, то такой документ мог бы сыграть на следствии решающую роль. — И добавил: — Остается только найти нитку жемчуга и другие колье. Однако прежде еще несколько слов. В тот день вы проводили Элизабет Орнэн до подножия руин?
— Я поднялся с ней чуть выше.
— Да, до аллеи, которую можно увидеть и отсюда.
— Именно так.
— И какое-то время вас обоих не было видно. Гораздо дольше, чем требовалось для того, чтобы просто пройти это место.
— И это верно. Я целых две недели до этого не был с Элизабет наедине, и мы там поцеловались.
— А потом?
— Потом она захотела изменить кое-что в своем туалете. Ей казалось, что она должна быть одета просто. В общем, она пожелала отдать мне украшения. Я был против. Она не стала настаивать и просто смотрела, как я ухожу. Когда я обернулся, дойдя до конца аллеи, она все еще стояла там.
— А были ли на ней украшения, когда она показалась на вершине развалин?
— Никак не могу вспомнить. Ведь именно по этому пункту расходятся показания свидетелей. То, что колье пропали, выяснилось только потом.
— Хорошо. Однако в досье Вальтекса содержатся и другие свидетельства. В момент драмы на Элизабет Орнэн не было никаких украшений. — Значит, их похитили где-то между аллеей и верхней площадкой? — предположил маркиз.
Наступило молчание. Чуть погодя Рауль медленно, чеканя слоги, произнес:
— Камни не украли.
— Как это «не украли»? А почему же тогда убили Элизабет Орнэн?
— Элизабет Орнэн никто не убивал.
Рауль обожал делать такие сенсационные заявления. В его глазах веселым огоньком зажглась радость.
— Да что вы! — горестно воскликнул маркиз, — Я сам видел рану… Никто никогда не сомневался, что было совершено преступление. Но кто его совершил?
Рауль поднял вверх указательный палец и важно изрек:
— Персей!
— Что это значит?
— Вы спрашиваете, кто совершил преступление. И я вам отвечаю: «Персей!» А теперь, — заключил он, — окажите любезность пройти со мной к развалинам.
ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПЕРСЕЯ
Жан д’Эрлемон не последовал сразу за Раулем. Он все не мог решиться и, видимо, очень волновался.
— Так, значит, — сказал он, — цель уже близка?.. Я столько искал и так страдал от того, что не мог отомстить за Элизабет!.. Неужели мы наконец узнаем тайну ее гибели?
— Мне-то она известна, — заявил Рауль. — Ну а что касается украденных драгоценностей, то, думаю, смогу утверждать…
Антонина преисполнилась спокойной уверенности. На лице ее читалось поистине беспредельное доверие. Она сжала руку Жана д’Эрлемона, пытаясь передать то, что чувствовала, и ему.
Все мускулы на лице Горжере неимоверно напряглись, рот инспектора был крепко сжат. Ему трудно было смириться с тем, что вопросы, на решение которых он потратил столько напрасных усилий, не являлись загадкой для ненавистного противника. Горжере, конечно, надеялся на успех и боялся унизительной для себя победы со стороны того, за кем он охотился.
Жан д’Эрлемон снова зашагал по дороге, по которой пятнадцать лет назад шел вместе с певицей. Сейчас следом за ним шла Антонина, за ней — Рауль и Горжере.
Увереннее всех чувствовал себя, конечно, Рауль. Он так радовался, что видит перед собой эту девушку, и невольно отмечал некоторые особенности, отличавшие ее от Клары, Вот, например, походка. У Антонины она была не такой гибкой и призывной, как у Клары, но более ритмичной, естественной. В ней было меньше женской неги, сладострастной грации, но больше гордости, естественности. И то, что было в походке, читалось также и на лице Антонины. Дважды им пришлось замедлить шаг из-за переплетавшихся над тропинкой растений, и дважды она оказывалась рядом с ним. Он заметил, что она краснела при этом. И, однако же, они не обменялись ни единым словом.
Маркиз поднялся по каменным ступеням в конце парка, затем по лесенке, ведущей на насыпь, от которой вправо и влево отходили аллеи со старыми вазонами на замшелых, растрескавшихся цоколях. Он повернул налево, к ступеням, карабкавшимся на вершину развалин. Однако Рауль остановил его.
— Здесь вы задержались с Элизабет Орнэн?
— Да.
— В каком именно месте?
— Тут, где я стою.
— Из замка вас можно было увидеть?
— Нет. Сейчас кусты поредели, за ними давно никто не ухаживал, не подстригал их. А тогда они росли так плотно, что получался настоящий занавес.
— Значит, именно на этом месте стояла Элизабет Орнэн, когда вы повернули обратно?
— Да. В моей памяти сохранился точный ее образ. Она послала мне воздушный поцелуй. Я и сейчас как бы вижу это ее страстное движение, всю ее, стоящую возле этого цоколя в обрамлении зелени.
— А когда вы спустились обратно в сад, то снова обернулись?
— Да. Я хотел увидеть ее, когда она будет идти по аллее.
— И вы не сразу ее заметили?
— Не сразу, но очень скоро.
— Но ведь, по логике вещей, вы должны были увидеть ее сразу? Она в это время должна была бы уже выйти на аллею?
— Да.
Рауль тихонько засмеялся.
— Чему вы смеетесь?. — удивился д’Эрлемон.
И Антонина, тоже в недоумении, вся потянулась к нему.
— Да я смеюсь потому, что, чем сложнее кажется нам случай, тем упорнее начинаем мы искать наиболее сложные решения. Мы не хотим видеть простого, стремимся идти причудливым, извилистым путем. Что же вы все это время искали? Колье?
— Нет, ведь их украли. Я искал следы, которые могли бы привести меня к убийце.
— И ни разу не подумали о том, что, может быть, колье и не украли?
— Ни разу.
— И ни Горжере, ни его подручные никогда не задавали себе подобного вопроса. Мы никогда не думаем о единственно верном, а все крутимся вокруг да около.
— Так в чем же этот единственно верный вопрос?
— Да он поистине детский, и вы сами меня на него натолкнули: если Элизабет Орнэн хотелось петь без колье, то, может быть, она их где-то оставила?
— Никак невозможно! Такие богатства не бросают где попало на милость любого прохожего.
— Какого прохожего? Вам же прекрасно известно, и она тоже об этом знала, что все собрались у замка.
— Так, по-вашему, она оставила эти драгоценности где-то поблизости?
— Собираясь забрать их через десять минут, когда будет спускаться вниз…
— Но ведь после убийства мы все побежали туда! И никто ничего не увидел!
— Ну и что? Она могла положить их в такое место, где они были не видны.
— Куда?
— Ну, например, в этот старый вазон, он стоял совсем близко от нее, В нем наверняка, впрочем как и в остальных вазонах, что-то росло, виднелись побеги растений. Ей нужно было лишь приподняться на цыпочки, вытянуть руку и спрятать драгоценности в земле. Это ведь так естественно! Прекрасное временное хранилище, которое по воле случая и из-за людской глупости стало вечным.
— Как это «вечным»?
— Но ведь растения разрослись, сверху налетели опавшие листья, потом они сгнили и образовался слой почвы, под которым и скрылся недоступный тайник.
Д’Эрлемон с Антониной молчали под впечатлением от его убедительных доводов.
— И вы это утверждаете? — произнес д’Эрлемон.
— Да, утверждаю, потому что так оно и есть. Вы сами легко в этом убедитесь сейчас.
Маркиз колебался. Он был очень бледен. Наконец он отважился проделать то же, что и Элизабет Орнэн: привстал на цыпочки, опустил руку в вазу, порылся во влажной земле, плотным слоем накрывавшей дно, и вдруг, задрожав, прошептал:
— Да… Кажется, они здесь… Я нащупал колье… Грани камней… Оправы… О Господи! Подумать только, ведь она же их носила! — Его охватило такое волнение, что он никак не решался достать украшения. Потом все же по одному стал вытаскивать колье. Их было пять. Несмотря на покрывавшую их грязь, засверкали красные рубины, зеленые изумруды, голубые сапфиры, заблестело на солнце золото. Он тихо сказал: — Одного не хватает, их было шесть… — И, помолчав, повторил: — Да… Одного не хватает… Нет жемчужной нитки, которую я ей подарил… Странно, не правда ли? Может быть, ее украли еще до того, как Элизабет положила сюда все остальное?
Он задавал вопросы словно бы самому себе, не надеясь на разрешение этой загадки. Но тут взгляды Рауля и Горжере скрестились.
«Это он стащил жемчуга… — подумал инспектор.
А теперь изображает из себя фокусника, вынимающего из-под покрывала разные вещи. Тогда как сам, наверное, еще утром или вчера порылся тут и забрал свою долю добычи».
Рауль кивнул головой и улыбнулся в ответ, словно говоря:
«Ты прав, старина… Угодил в самое яблочко. Что поделаешь! Жить-то ведь как-то надо!»
А наивная Антонина и вовсе ничего не заподозрила. Она помогала маркизу укладывать и заворачивать колье. Когда они закончили, маркиз д’Эрлемон увлек Рауля к развалинам.
— Продолжим, — попросил он. — Расскажите мне о ней, о том, что произошло. Как она умерла? Кто убил несчастную? Я никогда не мог забыть об этой ужасной смерти. И так и не оправился от горя. О, мне очень хочется знать…
Он так просил, словно Раулю были известны ответы на все вопросы, словно он мог снять завесу с любой тайны. Стоило Раулю захотеть, и сумерки сменились бы ослепительным светом казалось, для него были открыты врата истины.
Они дошли до верхней площадки, до места, где погибла Элизабет. Отсюда были хорошо видны замок, парк и въездная башня.
Антонина, стоявшая возле Рауля, тихонько сказала ему:
— Я так счастлива за крестного, спасибо вам… Но мне страшно…
— Вам страшно?
— Да… Я боюсь Горжере… Лучше бы вам уйти!
Рауль так же тихо ответил:
— Как приятно это слышать! Но никакой опасности нет, пока я не сказал всего, что знаю. Ведь Горжере сам сгорает от желания услышать правду. К чему же уходить заранее? — Убедившись, что девушка успокоилась, он начал объяснять, так как маркиз буквально засыпал его вопросами: — Как все случилось? Видите ли, чтобы ответить на этот вопрос, я выбрал путь, полностью противоположный тому, которым следовали вы. То есть начал свои рассуждения, исходя из обратного. И, заключив, что, возможно, не было вора, я с самого начала предположил, что не было и убийцы. А предположил я это, исходя из того, что, судя по обстоятельствам, никак не могло бы случиться, чтобы никто не увидел убийцы. Нельзя убить человека в присутствии сорока свидетелей, средь бела дня и так, чтобы никто из этих сорока не видел, как совершилось убийство. Выстрелить? Выстрел бы обязательно услышали. Стукнуть дубиной? Ее бы увидели. Кинуть камень? Люди заметили бы, как его бросали. Однако все происходило в полной тишине, никто ничего не заметил. Значит, разгадку надо было искать за пределами человеческих возможностей, то есть поверить, что смерть певицы не была вызвана волей человека.
— Значит, смерть ее была случайной? — спросил маркиз.
— Смерть была случайной, то есть происшедшей по воле случая, А когда имеешь дело со случайностью, то приходится мириться с тем, что она может принимать самые разнообразные формы. У случая бесконечно много вариантов, и поэтому могут происходить самые необыкновенные вещи. Я как-то помогал одному человеку, честь и состояние которого зависели от документа, хранящегося в высокой башне без лестницы. Однажды утром этот человек заметил, что по обе стороны башни свисают два конца веревки. Оказалось, что веревка спускалась от воздушного шара, из которого пассажиры прошлой ночью, чтобы разгрузиться, выбросили все вспомогательные предметы, и случаю было угодно, чтобы шар завис именно в том месте, которое было наиболее удобно, чтобы подняться на башню. Чудо, скажете вы, но многообразие вариаций такового, что в природе каждый час происходят тысячи и тысячи таких чудес.
— Значит…
— Значит, смерть Элизабет Орнэн была вызвана довольно частым физическим явлением, хотя смерть человека оно может вызвать лишь в исключительно редких случаях. Эта гипотеза возникла у меня, когда я узнал, что Вальтекс обвиняет пастуха Гассиу в том, что тот выпустил из своей пращи камень в Элизабет. Я подумал, что Гассиу, конечно, никак не мог быть там, но камень вполне мог бы убить певицу. Скажу больше, это показалось мне единственно приемлемым объяснением ее смерти.
— Камень, брошенный с неба? — не без иронии заметил маркиз.
— А почему бы и нет?
— Ну что вы? Кто мог его бросить оттуда?
— Я же говорил вам — Персей!
— Прошу вас, не смейтесь, нам не до шуток! — взмолился маркиз.
— Но я говорю вполне серьезно, — заявил Рауль, — и берусь это утверждать, опираясь не на гипотезы, но на неоспоримые факты. Каждый день миллионы таких камней: болидов, аэролитов, метеоритов, частиц распавшихся планет — с головокружительной скоростью пересекают пространство и, возгораясь, входя в атмосферу, падают вниз. Каждый день на землю падают тонны камней — всевозможных форм и размеров. И если какой-то из них по страшной, но вполне возможной случайности попадет в живое существо, то неминуемо вызовет смерть, смерть нелепую и порой необъяснимую. Однако… — Рауль на мгновение умолк, затем продолжал: — Однако град таких снарядов, обрушивающихся на землю в течение всего года, бывает в определенные периоды особенно интенсивным. Известно, что такой период приходится на август, как раз с девятого по четырнадцатое, и в это время они летят от созвездия Персея. Их так и называют персеидами — эти частицы пыли от падающих звезд. Поэтому-то я и позволил себе шутку насчет Персея. — И, не дав маркизу времени возразить или хотя бы выразить сомнение, он снова заговорил: — Вот уже четыре дня один преданный мне ловкий человек ночью пробирается в замок через брешь в стене и с наступлением утра ведет поиски в развалинах около того камня, на котором она стояла. Я и сам приходил сюда сегодня на заре и вчера.
— И вы нашли?
— Да.
Рауль вытащил из кармана маленький шарик, не больше ореха, круглый, но шероховатый, весь покрытый бугорками, острые концы которых как бы притупились, расплавившись, и словно были покрыты каким-то черным блестящим лаком.
Прервавшись на минуту, он вновь пустился в объяснения:
— Не сомневаюсь, что этот снаряд не заметили полицейские, проводившие первое расследование, и никто его не видел, потому что все искали пулю или другой предмет, сработанный человеческими руками. Я считаю, моя находка — это неоспоримое доказательство истины. Но есть и другие доказательства. Во-первых, день, когда произошла драма, — тринадцатое августа. В этот день на землю как раз обрушивается град персеидов. Когда я услышал, что все произошло именно тринадцатого августа, то впервые почувствовал нечто вроде озарения.
У меня есть еще одно неопровержимое доказательство, на этот раз не из области логических рассуждений, а чисто научное. Вчера я отвез этот камень в Виши, в лабораторию химико-биологических исследований. И там нашли приставшие с внешней стороны обгоревшие частицы человеческих тканей… да, кусочки кожи и мяса, клеточки, вырванные из живого существа и обуглившиеся при соприкосновении с пылавшим снарядом. Они соединились с камнем настолько прочно, что не отстали даже по прошествии стольких лет. Частицы эти взял на анализ химик, а результаты он изложит во вполне официальной справке, которую передадут вам, господин д’Эрлемон, и, если будет нужно, вам, господин Горжере. — Рауль повернулся к Горжере. — Вообще-то дело закрыто пятнадцать лет назад и возобновлено быть не может. Господин Горжере мог заметить некоторые совпадения и заключить, что вы играли во всем этом какую-то роль. Но у него никогда не будет иных доказательств, кроме лжи Вальтекса, и, думаю, он не станет возвращаться к делу, в котором уже показал себя в крайне невыгодном свете.
Встав напротив Горжере, словно только что его заметил, Рауль бросил ему прямо в лицо:
— Ну что, сойдет мое объяснение? Что скажешь, инспектор? Верно ведь, оно точно отражает то, что произошло в действительности? Ни кражи. Ни убийства. В чем же дело, значит, ты уже ни на что не годен? Правосудие… полиция… все это чепуха, что ли? Приходит такой молодой человек, как я, такой симпатяга, берется за дело, в котором вы так долго копаетесь, и распутывает весь клубок, подбирает снаряд, которого никто не нашел, возвращает колье, да с таким шиком, словно это просто связка обычных камней… и уходит, высоко подняв голову, с улыбкой на устах и с сознанием выполненного долга. Прощай, толстяк! Передай привет госпоже Горжере и расскажи ей эту историю. Она ее развлечет и вдобавок еще более приукрасит мой портрет в ее воображении. Я это заслужил.
Очень медленно инспектор поднял руку и опустил тяжелую ладонь на плечо Рауля. Тот удивленно воскликнул:
— Что? Что это ты задумал? Арестовать меня? Ничего себе! Я делаю за тебя работу и вместо благодарности получаю наручники? Ты ведешь себя так, словно перед тобой не джентльмен, а обыкновенный взломщик!
Горжере так и не разжал зубов. Он изо всех сил пытался сохранить безразличный вид, демонстрируя полное пренебрежение к тому, что могут подумать или сказать люди. Пусть Рауль болтает, если ему так нравится… Тем лучше! Он, Горжере, воспользуется его болтовней, возьмет на заметку сделанные им открытия, сам взвесит аргументы, но судить уж будет, только как ему вздумается.
Горжере достал большой свисток и поднес его ко рту. Пронзительный свист эхом отдался в развалинах и унесся в долину.
Рауль не мог скрыть удивления.
— Значит, ты так?
Инспектор снисходительно хмыкнул.
— И ты еще спрашиваешь?
— Новое сражение в сомкнутых боевых порядках?
— Да, но на этот раз у меня было достаточно времени и я как следует подготовился. Со вчерашнего дня, малыш, мы наблюдаем за парком, и нам известно, что ты прячешься здесь с самого утра. Все подступы к замку, его стены в тех местах, где они упираются в отроги, постоянно охраняются. Бригада жандармерии, инспектора из Парижа, местные полицейские комиссары — все подняты на ноги.
Со стороны въездной башни послышался звонок.
— Штурм начался, — объявил Горжере. — Как только войдет эта команда, по второму свистку начнется генеральное наступление. Если попробуешь бежать, пристрелим тебя как собаку. Я уже дал на этот счет точные распоряжения.
Однако тут вмешался маркиз:
— Господин инспектор, я не потерплю, чтобы ко мне входили без разрешения. У нас с этим человеком была назначена встреча. Он мой гость. Он оказал мне услугу. Двери не откроются. К тому же ключ у меня в кармане.
— В таком случае мы их взломаем, господин маркиз.
— Чем же, интересно, вы собираетесь их крушить? Тараном? Или топором? Так вы не управитесь и до ночи. А за это время я буду уже далеко.
— Мы просто взорвем их, — пробурчал Горжере.
— А что, у тебя в карманах динамит? — Рауль отвел его в сторону. — На два слова, Горжере. Ты ведь слушал меня битый час, и после всего этого я мог надеяться, что мы выйдем отсюда вместе, рука об руку, как добрые товарищи. Не хочешь, не надо, но умоляю, откажись от своего плана нападения, не разрушай исторические ворота и не унижай меня перед дамой, чьим уважением я бесконечно дорожу.
Горжере искоса поглядел на него и спросил:
— Ты что, издеваешься?
Рауль даже возмутился.
— Нисколько не издеваюсь, Горжере. Хочу только, чтобы ты начал отдавать себе отчет о последствиях этой атаки.
— Я прекрасно отдаю себе отчет о всех последствиях.
— Кроме одного!
— Какого же?
Если будешь упрямиться, то через два месяца…
— Что будет через два месяца?
— Укатим куда-нибудь с Зозоттой недельки на две.
Горжере весь так и вскинулся. Лицо его стало пунцовым.
— Но сначала я спущу с тебя шкуру! — пригрозил он.
— Валяй! — весело воскликнул Рауль. И обратился к Жану д’Эрлемону: — Заклинаю вас, идите с господином Горжере и велите отворить ворота. Даю честное слово, что здесь не прольется ни капли крови. Все будет происходить спокойно и весьма достойным образом, как и принято между джентльменами.
Слова Рауля оказали на Жана д’Эрлемона свое действие, к тому же он втайне радовался возможности выйти из затруднительного положения.
— Идем, Антонина, — позвал он.
— И ты с нами, Рауль, — потребовал Горжере.
— Нет, я останусь здесь.
— Рассчитываешь сбежать, пока я буду там?
— Приходится принимать во внимание и такой риск.
— Тогда я тоже остаюсь… Не отойду от тебя ни на шаг.
— Ну а я снова свяжу тебя и засуну кляп тебе в рот. Выбирай, что лучше.
— Чего ты, в конце концов, хочешь?
— Выкурить последнюю сигарету перед арестом.
Горжере колебался. Конечно, опасаться было нечего, Все заранее рассчитано. Побег невозможен. И инспектор поспешил вслед за маркизом.
Антонина тоже хотела было пойти за ними, но силы оставили ее. На побледневшем лице девушки появилось выражение крайней тревоги. Ни тени улыбки не осталось на губах.
— Что с вами, мадемуазель? — тихо произнес Рауль.
Она слабым голосом попросила:
— Спрячьтесь где-нибудь… должно же здесь быть какое-то надежное укрытие.
— Зачем прятаться?
— Как? Но ведь они схватят вас!
— Никогда в жизни. Я уйду.
— Но выхода нет.
— Это еще не причина, чтобы я не ушел.
— Они убьют вас!
— А вам это будет неприятно? Станете вы сожалеть о том, кто оскорбил вас в стенах этого замка? Нет… не отвечайте… нам так недолго осталось побыть вдвоем! Всего лишь несколько минут… а мне так много надо вам сказать…
Не касаясь девушки, он как-то незаметно увлек ее подальше, туда, где из парка их никто не мог увидеть. Между широкой частью стены, оставшейся от старинной башенки, и наваленными в кучу большими камнями образовалось пространство шириной около десяти метров. Проход этот вел прямо к обрыву. От пропасти его отделял лишь низенький каменный парапет. Получалась как бы маленькая комната с широким окном над пропастью. В глубине ее текла река, а сверху открывался великолепный вид на холмистые долины.
Антонина заговорила сама, уже более спокойным тоном:
— Не знаю, что случится… но мне уже не так страшно… Я хотела поблагодарить вас от имени маркиза д’Эрлемона… ведь замок останется за ним, как вы и обещали?
— Да.
— И еще… мне хотелось бы знать… ведь только вы можете ответить… Маркиз д’Эрлемон — мой отец?
— Да. Я прочитал письмо вашей матери к нему, которое вы привезли. Там все совершенно ясно.
— Я и не сомневалась, но все-таки доказательств никаких не было. И поэтому между нами что-то не клеилось. Я так счастлива, что теперь могу любить его без всяких задних мыслей! А Кларе он тоже отец, не правда ли?
— Да, Клара — ваша сводная сестра.
— Я скажу ему об этом.
— Мне кажется, он и сам догадался.
— Не думаю. Во всяком случае, пусть сделает для нее то же, что собирается сделать для меня. Мы с ней как-нибудь увидимся, правда? Если она не против, пусть напишет мне…
Речь ее была простой, без всякой напыщенности и преувеличенной серьезности. Уголки рта снова приподнялись в восхитительной улыбке. Рауль вздрогнул, не в силах оторвать взгляда от прекрасных губ. Она шепнула:
— Вы ее очень любите?
Он, заглянув ей в глаза, очень тихо ответил:
— Я люблю ее, но вспоминаю о вас. Осталось лишь сожаление, но оно уже не пройдет. Я люблю в ней образ той девушки, что случайно в день приезда в Париж зашла в мою квартиру. У этой девушки такая улыбка, которую я никогда не забуду. И что-то еще в ней есть особенное, оно-то меня и взволновало с самого начала. Это особенное я все искал с тех пор, полагая, что существует только одна женщина и зовут ее то Антонина, то Клара. Теперь я знаю, что их две, и уношу с собой прекрасный образ… образ моей любви… а может быть, и саму любовь, ее-то вы уж никак не сможете у меня отнять.
— О Господи, — зарделась она, — какое вы имеете право так говорить со мной?
— Имею, потому что мы, должно быть, больше не увидимся. Из-за случайного сходства мы все трое оказались прочно связаны друг с другом, С тех пор как я люблю Клару, я люблю и вас, и наверняка к ее любви ко мне примешивается немного вашей симпатии… доброго отношения…
Она прошептала в глубоком волнении:
— Уходите, умоляю.
Он сделал шаг к парапету. Она ужаснулась.
— Нет! Нет! Не в ту сторону!
— Другого выхода нет.
— Но это ужасно! Как! Я не хочу! Нет! Нет, прошу вас!..
При мысли о страшной опасности, угрожавшей ему, черты ее лица словно изменились. В несколько мгновений она вся преобразилась. Вмиг страхи, тревога влюбленной женщины, и не подозревавшей о своих чувствах, всколыхнулись в ней.
Со стороны замка доносились голоса — видимо, кто-то шел по парку. Может быть, это Горжере со своими людьми направлялся к развалинам?
— Останьтесь!.. Останьтесь!.. — твердила она. — Я вас спасу. О, какой ужас!
Рауль уже перекинул одну ногу через парапет.
— Не бойтесь, Антонина! Я тщательно изучил поверхность этой скалы. И, наверное, не я первый буду тут спускаться. Клянусь, это для меня просто детская забава. — И снова, в который уже раз, под влиянием его спокойной уверенности ей удалось кое-как овладеть собой. — Улыбнитесь мне, Антонина. — (Сделав над собой усилие, она улыбнулась.) — О, — сказал Рауль, — что может со мной случиться, когда в моих глазах отражается такая улыбка? Сделайте для меня еще одну вещь, Антонина! На счастье, дайте вашу руку.
Она стояла напротив и протянула было руку, но не успел он ее поцеловать, как она отняла ее, наклонилась и, помедлив несколько мгновений, вдруг, прикрыв глаза, подставила губы.
Это было настолько очаровательно-наивно, настолько невинно, что Рауль понял: для нее это поцелуй брата. Она сама не понимала, почему сделала такое. Он едва прикоснулся к улыбающимся губам и почувствовал ее легкое дыхание.
Она выпрямилась, удивленная вдруг нахлынувшими чувствами, чуть пошатнулась и прошептала:
— Уходите… Я больше не боюсь… Уходите… Никогда не забуду…
И пошла назад к развалинам. Она неотваживалась заглянуть в пропасть и увидеть Рауля, карабкающегося, цепляющегося за выступы скалы. Но, вслушиваясь в уже приближавшиеся грубые голоса, все ждала от него какого-нибудь знака. Девушка была уверена: он обязательно даст знать, что с ним все в порядке. И она ждала, даже не особенно волнуясь, уверенная, что он останется жив и здоров.
Внизу, на площадке, виднелись фигуры людей, они то и дело нагибались — что-то искали в зарослях.
Маркиз позвал:
— Антонина! Антонина!
Прошло еще несколько минут. Сердце девушки так и сжималось. Вдруг из долины послышался шум мотора и раздался, раскатываясь эхом, веселый гудок.
Тогда лицо ее озарила грустная улыбка, и с полными слез глазами она прошептала:
— Прощай… прощай…
В двадцати километрах от замка в комнатушке одного из трактиров томилась ожиданием Клара. Вся дрожа, она выбежала к нему навстречу:
— Ты видел ее?
— Спроси сначала, — ответил он смеясь, — видел ли я Горжере и как мне удалось вырваться из его страшных объятий. Нелегкое это было дело. Но я блестяще довел свою роль до конца.
— А она? Расскажи мне о ней…
— Я нашел колье… и камень…
— А она? Ты видел ее? Ну, скажи…
— Кого? Ах, Антонину Готье? Ну да, она тоже случайно оказалась там.
— Ты говорил с ней?
— Нет… нет… она сама со мной говорила.
— О чем?
— Ну конечно, о тебе, только о тебе. Она догадалась, что ты ее сестра, и хочет как-нибудь увидеться…
— Она похожа на меня?
— И да, и нет… Разве что совсем немного. Дай я расскажу тебе все по порядку, дорогая.
Но в этот день Клара так и не дала ему ничего рассказать. Сидя в автомобиле, увозившем их в Испанию, она то и дело спрашивала:
— Она хорошенькая? Лучше меня или хуже? Такая провинциальная красотка, да?
Рауль отвечал как мог: рассеянно бросал что-то. В глубине души он снова и снова с большим удовольствием переживал свое бегство от Горжере. Действительно, на этот раз судьба была к нему благосклонна. Такой романтический побег, а ведь на самом деле он совершенно к нему не готовился, так как не знал, что замышляет Горжере. Стремительное бегство сквозь пространство! И в награду — поцелуй девственницы с юной улыбкой.
«Антонина! Антонина!»— твердил он про себя.
Вальтекс во всеуслышание заявил, что вскоре сделает сенсационное сообщение. Но потом передумал и так ничего и не сказал. К тому же Горжере собрал против него такие веские улики по двум преступлениям Верзилы Поля, полностью доказав виновность Вальтекса, что бандит окончательно потерял голову.
Однажды утром его нашли повесившимся.
Арабу тоже не довелось получить вознаграждение за предательство. Его признали сообщником в обоих преступлениях и приговорили к каторжным работам. Позднее он был убит при попытке к бегству.
Отметим, кстати, что три месяца спустя Зозотта Горжере неожиданно на две недели сбежала из дому, а вернувшись к семейному очагу, не пожелала дать мужу никаких объяснений.
— Поступай как знаешь, — заявила она Горжере. — Если я тебе нужна…
Никогда раньше она не выглядела так соблазнительно, как по возвращении из этой своей поездки. Глаза блестели, — Вся она так и сияла от счастья. Ослепленный Горжере раскрыл объятия и попросил прощения.
А позже случилось еще одно, достойное внимания событие…
Спустя некоторое время, а точнее, в конце шестого месяца с тех пор, как королева Ольга вместе с королем покинула Париж, в дунайском королевстве Боростирия зазвонили все колокола, сообщая всем важную новость. На десятом году супружества, когда уже не оставалось никакой надежды, королева Ольга неожиданно произвела на свет наследника.
Король появился на балконе и показал младенца ликующей толпе. Его Величество так и сиял от счастья и законной гордости. Продолжение королевского рода было теперь Надежно обеспечено.
Когда в 20-е годы на экранах нашей страны появился элегантный, изящный вор во фраке и цилиндре, с цветком в петлице, великолепно представленный актером А. Кторовым в фильмах «Процесс о трех миллионах» и «Праздник святого Йоргена», многие зрители увидели в этом персонаже бросающееся в глаза сходство со знаменитым Арсеном Люпеном — «джентльменом-грабителем» — персонажем, созданным французским писателем Морисом Лебланом (1864–1941).
Произведения этого автора были хорошо известны читателям России: с 1911 по 1917 год журнал «Аргус» опубликовал на русском языке все, что было написано к этому времени Морисом Лебланом, а издательство «Сфинкс» выпустило восемнадцать томов его сочинений. Он считался тогда одним из самых значительных писателей Франции.
Со страниц романов и рассказов Арсен Люпен попал и на экран. В 10-20-е годы вышло немало лент немого синематографа, посвященных приключениям героя Леблана. Некоторые из этих фильмов демонстрировались в России и были очень популярны. Нет никаких сомнений в том, что незабвенный Остап Бендер возник не без влияния на его создателей образа Арсена Люпена.
Но после небывало бурного успеха Мориса Леблана не издавали у нас… в течение почти 60 лет. История нашего общества развивалась таким образом, что было не до его книг. И только в последнее время (с конца 80-х годов) стали выходить в переводе на русский его рассказы и некоторые романы, появились сборники его произведений. Наша книга в отличие от всех других строится на четком хронологическом принципе.
Сюда вошли произведения начального периода творчества писателя — первые новеллы об Арсене Люпене, опубликованные в 1905–1907 годах, и один из самых последних романов о «воре-джентльмене» — «Две улыбки дамы» (1932). У читателя есть возможность понаблюдать, каким был герой Мориса Леблана, когда он впервые появился на страницах его рассказов, и каким он стал к концу творчества писателя, после того как был выведен почти в двух десятках произведений в качестве главного действующего лица. Иными словами говоря, наш сборник дает представление об эволюции этого знаменитого персонажа, который стал своеобразной достопримечательностью французской литературы и определенной вехой в развитии детективного жанра.
* * *
Морис Леблан родился и вырос в Нормандии в городе Руане. Его отец был богатым судовладельцем, человеком широких либеральных взглядов и гостеприимным хозяином. В его доме часто собиралась местная интеллигенция, заходили к Лебланам и их знаменитые земляки — Гюстав Флобер и Ги де Мопассан. Юный Морис любил их обоих, особенно спортивного и сильного Мопассана. Сестра будущего писателя — Жоржетта Леблан — стала известной актрисой и вышла замуж за Мориса Метерлинка — крупнейшего бельгийского драматурга-классика.
Окончив руанский лицей, М. Леблан уехал учиться в Париж на юридический факультет. Но, будучи студентом, он увлекся спортом, стал велосипедистом высокого класса. Он начал с увлечением писать статьи и репортажи о велосипедном спорте, стал сотрудничать в журнале «Пари-Вело», а позже, расширив круг тем, публиковался и в других периодических изданиях. Постепенно освоил профессию журналиста. В свободное время он сочинял романы в духе уже покойного к тому времени Ги де Мопассана. Но книги молодого автора не имели успеха, равно как и стихи, которые он писал, подражая входившим в моду поэтам-символистам…
Так Леблан и прожил до сорока лет, не очень нуждаясь в деньгах (поскольку принадлежал к богатой семье), занимаясь тем, что ему было приятно. Удачно женился по любви на умной и красивой женщине, стал более или менее известен в спортивных и журналистских кругах.
Однажды (это было в 1905 году) его хороший знакомый Пьер Лаффит — в ту пору директор популярного журнала «Же сэ ту» («Я знаю все») — попросил его написать рассказ на детективную тему, ибо в те годы огромным успехом пользовался Конан Дойл с его Шерлоком Холмсом. Морис Леблан написал «Арест Арсена Люпена», где как бы в пику модному английскому романисту главным героем и носителем «детективной мудрости» сделал не сыщика, а преступника и вора, придав ему благородное обличье и наделив его привлекательными чертами характера.
И — произошло невероятное. Этот небольшой рассказ вызвал бурю восторга. Образ «джентльмена-грабителя», родившийся с чисто иронической целью ради изображения эдакого «анти Шерлока Холмса», чтобы позабавить публику, обрел глубокий смысл и явно пришелся по вкусу самым разным читателям.
Естественно, что взрыв интереса к персонажу, созданному Лебланом, побудил Пьера Лаффита заключить с писателем контракт на серию рассказов об его новом герое. И в течение 1905–1907 годов журнал «Же сэ ту» публикует его восемь новелл, В конце 1907 года они выходят отдельным сборником, названным «Арсен Люпен — вор-джентльмен». Открывающие сборник рассказы — «Арест Арсена Люпена», «Арсен Люпен в тюрьме», «Побег Арсена Люпена» — составляют единое связное повествование. Они могут рассматриваться как одна большая новелла, представляющая читателям героя всех последующих книг Мориса Леблана.
После выхода в свет этого сборника популярность автора рассказов об Арсене Люпене резко возросла. В течение 1907–1908 годов журнал публикует новые, на этот раз более крупные новеллы (скорее, уже повести), посвященные все тому же персонажу. Они выходят в 1908 году в сборнике, получившем оригинальное название «Арсен Люпен против Херлока Шолмса» (имя английского сыщика, посрамленного удалым «джентльменом-грабителем», здесь сознательно искажено).
Вдохновленный все нарастающим успехом, Морис Леблан параллельно с рассказами, которые он продолжает публиковать время от времени в журнале «Же сэ ту», пишет теперь уже романы об Арсене Люпене: «Пустая шла» (1909), «813» (1910) — этот роман стал настолько популярным, что сейчас во Франции существует литературная премия «Трофей 813», ее вручают за лучший детективный роман года, — «Кристальная пробка» (1913). В 1913 году выходит также сборник рассказов, опубликованных в журнале в течение 1910–1913 годов. Он озаглавлен «Исповеди Арсена Люпена», и вошли в него самые знаменитые новеллы о «воре-джентльмене»: «Солнечные зайчики», «По подсказке тени», «Шарф из красного шелка», «Смерть бродит вокруг», «Эдит, лебединая шея», «Женитьба Арсена Люпена». Публикация «Исповедей Арсена Люпена» стала своеобразным «пиком» мировой известности писателя. К этому времени его произведения уже не только издаются и переиздаются во Франции, но и переводятся на иностранные языки, инсценируются в театрах, по ним пишутся сценарии первых фильмов.
Когда в 1914 году разразилась первая мировая война, Морис Леблан решил расстаться с Арсеном Люпеном. (Он еще не терял надежды создать что-нибудь серьезное в «большой литературе».) Но поднялась такая волна возмущения, что, несмотря на протесты писателя, утверждавшего, что нельзя же во время войны писать о таких несерьезных людях, как его герой ево буквально вынудили (к этому подключились даже правительственные круги) регулярно поставлять публике очередные порции приключений Арсена Люпена. Кстати сказать, нечто подобное произошло и с Конан Дойлом: читатели помешали ему «покончить» с Шерлоком Холмсом, его пришлось «воскресить» — ведь автор уже поведал о гибели своего героя. Разумеется, Морису Леблану было легче, ибо его Арсен Люпен оставался живым и здоровым, однако, решил автор, в годы войны его авантюрно-жульнические и детективные таланты должны быть обращены на защиту отечества. Было показано, что Арсен Люпен по-своему борется с врагами [в частности, в романах «Взрыв снаряда» (1913), «Военная тайна» (1916), «Золотой треугольник» (1917)].
После войны Морис Леблан так и не возвращается к психологической прозе, о которой мечтал, — продолжает писать об Арсене Люпене. За двадцать лет (1919–1939) выходят еще два сборника новелл, посвященных этому персонажу, и десять романов, из которых наиболее известны «Графиня Калиостро» (1924), «Барышня с голубыми глазами» (1927), «Таинственное жилище» (1928), «Калиостро мстит» (1935) и «Миллиарды Арсена Люпена» (1939). К этому периоду относится и включенный в наш сборник роман «Две улыбки дамы» (1932).
Писатель значительно расширил круг сведений об Арсене Люпене: информировал о происхождении «джентльмена-грабителя», рассказал об его жене, привел еще несколько лихо закрученных детективных историй во славу своего героя. Но, несмотря на заметное увеличение сюжетов об Арсене Люпене, ничего существенно нового Морис Леблан так и не прибавил к тому образу, который он представил читателям в книгах, изданных до войны. Можно сказать, что вершины популярности его герой достиг в период с 1905 по 1915 год, когда были написаны наиболее знаменитые, уже упоминавшийся нами произведения. Весь последующий успех книг об Арсене Люпене вызван скорее силой инерции и устойчивой репутацией писателя. После первой мировой войны читательский интерес к этому персонажу начал постепенно угасать. Сохраняется, конечно, определенная художественная значимость образа, что привлекает к нему внимание и по сей день. К 30-м годам Морис Леблан выходит из моды, но уже в 70-е годы во Франции начинают вновь переиздавать его книги.
Естественно возникает вопрос: почему столь горячо и взволнованно встретили читатели начала XX века появление такого, далеко не безупречного в своем поведении литературного героя? Ведь каким бы привлекательным и благородным ни казался этот безукоризненно одетый господин, по роду своей деятельности он все-таки был вором.
Правда, писатель всегда стремился подчеркнуть, что его Арсен Люпен не только и не столько вор, сколько джентльмен, что он, конечно, преступник в глазах блюстителей закона, но, по сути дела, он прежде всего рыцарь, готовый прийти на помощь обиженным и слабым. Он грабит только очень богатых, бесчестных и, как правило, плохих людей. Никогда не убивает — напротив, старается никого не ранить, разве что только в состоянии самообороны.
Арсен Люпен — своеобразный наследник тех «благородных разбойников», которые были известны в мировой литературе: от Робин Г уда до пушкинского Дубровского, не говоря уже о ближайшем литературном предшественнике Люпена — Рокамболе. Этот персонаж, созданный Пьером Алексисом Понсон дю Террайем (1829–1871), был хитрым и бестрепетным плутом, всегда выходившим сухим из воды. Несмотря на свою потрясающую изворотливость, он сохранил все же черты и признаки героя романтической литературы, хотя и в «удешевленном», сниженном варианте.
Словом, сугубо книжное происхождение Арсена Люпена легко просматривается. Тем более что и сам автор неоднократно заявлял, что никогда в жизни не видел ни одного живого вора и не имеет ни малейшего представления о преступном мире. «Преступный мир, о котором я пишу, — плод чистейшего авторского вымысла, полет фантазии и больше ничего», — признается он в одном из интервью. Его Арсен Люпен не имеет ничего общего с жизнью и нравами воровской среды. Он весьма далек от реального вора. Это искусственно сконструированный, почти символический образ, воплощающий неприятие законов, норм, порядков «Прекрасной эпохи». Так французы окрестили период примерно последних 15 лет XIX века и начала XX века (до первой мировой войны), когда во Франции окончательно утвердилось господство буржуазии, окреп и усилился финансовый капитал, страна вошла в число главенствующих в мире держав. Но именно в эти же годы с особой силой сказались и социальные контрасты (резкое обнищание наряду со сказочным богатством). Стал активно выступать рабочий класс, заявили о себе профсоюзы, возникла и укрепилась социалистическая партия. Однако многие французы не признавали постепенной и организованной борьбы за права трудящихся, за улучшение жизни. Они хотели выплеснуть немедленно свой протест, нанести удар по несправедливому общественному устройству. В этой среде недовольных появились люди, готовые совершать террористические акты, бросать бомбы, убивать власть имущих, применять силу, с тем чтобы заставить богатых уступить часть своих богатств бедным. В стране возникло широкое движение анархистов, которые порой действовали с помощью разного рода уголовников.
Попутно заметим, что в том же 1905 году, незадолго до появления первого произведения, где будет показан Арсен Люпен, в Париже состоялся шумный процесс главаря банды по кличке Жакоб, который со своими подручными, прикрываясь разными именами и личинами, организовал более ста пятидесяти крупных ограблений. На процессе он заявил, что действовал не столько ради корысти, сколько ради восстановления социальной справедливости. Он грабил только богатых людей, и особенно тех, кто нажил добро нечестным путем («социальных паразитов», по его определению). Часть награбленного (всякий раз не менее 10–15 %) Жакоб отдавал своим политическим друзьям — анархистам. Точных данных о том, что именно этот Жакоб стал прототипом героя Мориса Леблана, нет, однако писатель (сознательно или бессознательно) вложил в создаваемый им как раз в момент судебного процесса над Жакобом образ Арсена Люпена идею определенного социального протеста. Его герой не просто вор, а еще и «джентльмен», который совершает свои преступные деяния умно, тонко, даже изящно, без насилий и убийств. Он всякий раз как бы стремится посрамить негодяя богача, хищника, доказать, что он, Арсен Люпен, интеллектуально и морально превосходит того, кто несправедливо, незаслуженно владеет богатством.
Жертвами его изощренного ума (а не грубого насилия!) становятся порой и представители государственной власти — как правило, люди ограниченные, неумные, а то и просто невежественные. Воровство для него вроде бы и не самоцель, а лишь средство борьбы с разного рода мерзавцами и способ проявить свои незаурядные умственные способности. Поэтому Морис Леблан заставляет своего героя прибегать к методам детективного расследования и логических размышлений. Арсен Люпен в какой-то мере Шерлок Холмс воровского мира, почти равный ему в аналитических способностях. Автор подчеркивает необыкновенный детективный талант своего героя. Во многих рассказах и романах Арсен Люпен проявляет просто чудеса наблюдательности, оказывается способным выстраивать почти по шахматному сложные комбинации, благодаря которым раскрывает тайну преступления, но не ради торжества правосудия, а прежде всего с целью собственного обогащения (вроде Остапа Бендера, проявившего удивительные детективные способности, чтобы вырвать миллион у жулика Корейки).
Истории об Арсене Люпене — это и особый, новый этап развития детектива как жанра. Морис Леблан внес некоторые новшества в создание детективного эффекта. Так, в своем первом же рассказе «Арест Арсена Люпена» он ввел совершенно неожиданный, до него не употреблявшийся прием: рассказ о преступлении и о разгадке его тайны ведется от лица самого преступника (потом он повторит его в романе «813»), Этот оригинальный способ изложения детективного сюжета заимствует у Мориса Леблана Агата Кристи в романе «Убийство Роджера Эккройда» (1926), который принес ей мировую славу. Но больше всего автор историй об Арсене Люпене обогатил арсенал средств детективного повествования необыкновенным разнообразием «масок», обличий, которые принимает его герой. Переодевался и играл разные роли уже и Шерлок Холмс, но для Арсена Люпена это вхождение в чужой образ и как бы полное перевоплощение в другого человека становится стержневой основой большинства его приключений. Однако заметим, что в отличие от обыкновенных преступников, даже таких, как Жакоб, который тоже менял личины, но всегда оставался человеком из низов общества, Морис Леблан наделяет Арсена Люпена безукоризненно аристократической внешностью и изысканными манерами. Он принимает обличья лиц из высшего света — герцогов, баронов, виконтов, шевалье — и чувствует себя легко и свободно в их образе. Всегда великолепно одетый, с моноклем в глазу, он вводит в заблуждение людей, проникая в самые богатые кулуары, чтобы вершить свое преступление, имеющее целью не только грабеж, но и своеобразное социальное возмездие…
В образе, созданном Морисом Лебланом, явственно прощупывается также национальная, почти фольклорная традиция, идущая еще со времен средневековых фарсов и так называемого «плутовского» авантюрного романа XVI–XVII веков. Речь идет о прославлении ловкости, хитрости, изобретательности, свойственных персонажам сказок и мифов многих народов, особенно когда при этом посрамляется жадность, хвастовство, глупость. Именно к этому сводится, если взять ее как бы в очищенном виде, суть деятельности Арсена Люпена.
Особый шарм образу Арсена Люпена придает его чисто парижская насмешливость. Несмотря на монокль в глазу, он ведет себя порой как эдакий парижский «гамэн» (паренек, мальчишка): заливается звонким искренним смехом, с мальчишеским бахвальством говорит о своих удачах и дразнит противника, как бы играет с ним, даже если это и опаснейший преступник или отъявленный негодяй. Здесь совмещаются сразу как бы два персонажа — благородный романтический разбойник типа шиллеровского Карла Моора и Гаврош — веселый юный житель рабочих предместий Парижа.
Таким образом, в историях об Арсене Люпене соединилось сразу несколько литературных традиций: детективная, авантюрно-приключенческая, «плутовская», фольклорная. К ним еще следует добавить традицию литературы романтизма, Дело в том, что детективный жанр возник в прошлом столетии в виде так называемого «романа-фельетона» — остросюжетного повествования, публикуемого в газете. Композиционно такой роман состоял из множества отдельных эпизодов (каждый был рассчитан на один номер газеты), обрывающихся на самом интересном месте, чтобы читатель стремился узнать продолжение и покупал газету на следующий день. Этот тип «газетной прозы» особенно широко использовался в прошлом столетии писателями романтического направления с демократической ориентацией (Эжен Сю, Жорж Санд, Александр Дюма и др.). В форме «романов-фельетонов» были опубликованы, например, популярные произведения Дюма «Три мушкетера», «Граф Монте-Кристо». Уйдя из «большой литературы» во второй половине XIX века, романтизм сохранился только в «романах-фельетонах», которые продолжали выходить в газетах и журналах, рассчитанных на широкий круг читателей. В них как бы законсервировались прежние принципы построения произведений и чисто романтическое, резко контрастное противостояние добра и зла, деление персонажей на «благородных героев» и «черных злодеев». Не исчезли, естественно, и увлекательность и острота сюжета (без этого «роман-фельетон» немыслим).
Первый в Европе автор детективных романов — французский писатель Эмиль Габорио (1832–1873) — печатался только в газетах, в «романах-фельетонах», что и определило характер развития и стилистику этого жанра. Детективные произведения (во Франции их называют «полицейские романы») рассматривались долгое время лишь как одна из разновидностей «романа-фельетона», как часть так называемой «народной литературы».
Морис Леблан создает произведения об Арсене Люпене в строгом соответствии с требованиями старинных «романов-фельетонов» и публикует их в прессе. Так, роман «Две улыбки дамы» печатался в 46 номерах газеты «Ле Журналь» с 6 июня по 20 октября 1932 года. И только в 1933 году вышел отдельной книгой. Сама эта форма публикации и связанная с ней традиция требовали романтической стилистики, что отвечало и замыслам автора. Его герой — «благородный грабитель» — ведет себя вроде графа Монте-Кристо: делает широкие, красивые жесты, проявляет чудеса благородства, наказывает злодеев, спасает обездоленных.
Состав нашего сборника дает возможность увидеть, что в первых публикациях об Арсене Люпене заметнее детективная сторона повествования: подчеркивается его искусство решать головоломные задачи, находить остроумные выходы из самых сложных ситуаций, умело и талантливо обогащаться за счет богачей. А в последних явно усилилась романтическая линия, и леблановский герой выступает прежде всего как идеализированный защитник и заступник тех, кто страдает от преследований и жестокостей со стороны разного рода негодяев, в том числе и представителей официальных властей. В романе «Две улыбки дамы» Арсен Люпен в обличье благородного господина Рауля спасает пожилого маркиза Жана д’Эрлемона и его дочерей Клару и Антонину от притязаний алчного и безнравственного Вальтекса (он же уголовник Верзила Поль), посрамляя при этом полицейского инспектора Горжере. Главное в этом сюжете не столько описание детективных качеств и ловкой изворотливости Арсена Люпена — удачливого вора, сколько прославление его человекозащитной, спасательной функции. «Джентльмен» берет верх над «грабителем». И сам персонаж становится олицетворением мечты о победе Добра над силами Зла. Эта мечта неистребима и присуща всем людям земли, поэтому книги Мориса Леблана об Арсене Люпене всегда будут находить отклик у читателя.
Ю. Уваров