Книга: Акулья хватка



Акулья хватка

АКУЛЬЯ ХВАТКА

Эндрю Шугар

Джейсон, ты мертв!

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Дорога совершенно не была заметна с воздуха, и только стоя прямо на ней можно было догадаться, что крошечный проход в буйной тропической растительности был тропой сквозь густые карибские джунгли. Эта не отмеченная на картах дорога, спускавшаяся мягкими дугами и зубчатыми изломами от гор к морю, была прорублена в диких зарослях очень давно и не зарастала только благодаря нескольким знавшим о её существовании людям. Тропа местами была не шире двух футов, на других участках, казалось, растворялась в плотной зелени, чтобы снова появиться через несколько ярдов. Это была самая обыкновенная тропа в джунглях, и по ней шли два человека, один из которых направлялся навстречу своей смерти.

Тот, что повыше, двигался от океана, другой — ему навстречу, но из-за плотной растительной стены, извивов дороги и мощной гряды облаков, почти поглощавших лунный свет, ни один не подозревал о другом. Горячий влажный воздух, не дающий толком вздохнуть, глушил все звуки, и даже шороха опавших листьев под ногами слышно не было.

Алексу Джейсону крупно повезло, что он почувствовал часового за поворотом прежде, чем услышал или увидел. И прежде чем страж обнаружил его самого. Этого мгновения было достаточно, чтобы Джейсон получил решающее преимущество. Часовой не успел даже вскинуть оружие, когда правая рука Джейсона быстрым и неожиданным движением схватила его за глотку, лишив возможности поднять тревогу и перекрыв дыхание.

Винтовка глухо шлепнулась о землю, а часовой изо всех сил пытался оторвать пальцы Джейсона от своей шеи. Но хватка была слишком сильной, настолько мощной, что взбухшие мускулы на руке Джейсона будто боролись за место под смуглой кожей, и страж лишь расцарапать эту руку, оставляя глубокие борозды в плоти.

Вряд ли Джейсон заметил эту боль, целиком поглощенный попытками покрепче ухватить рукав часового и швырнуть его на землю, закончив схватку. Но пальцы левой руки отказывались повиноваться, вместо того, чтобы вцепиться в оливкового цвета шерстяную униформу, они оставались слабыми и безжизненными. Тогда Джейсон попытался тогда подтащить противника поближе, решив вывести его из равновесия ударом бедра. Но это не сработало, и часовой стал наносить удары правой рукой, одновременно левой тщетно пытаясь разорвать кольцо вокруг шеи.

Он отвешивал тяжелые удары, и силу умножал безумный ужас смерти. Но Джейсон уже утратил всякие ощущения в левой стороне тела и ударов не чувствовал. Страж мог бы с тем же успехом бить по подвешенной бычьей туше. Он не знал, что колотил по мертвому мясу.

Пальцы Джейсона ни на миг не ослабляли хватки, они будто высасывали жизнь из караульного, как питье через соломинку, и попытки освободиться очень скоро сошли на нет. Удары кулака ослабли до шлепков ребенка, и он сделал последнюю попытку избежать душащих тисков, ударив коленом в пах. Но все ощущения там давно исчезли, и колено таранило мертвую плоть без малейшего результата. Пальцы продолжали сжиматься, пока часовой вдруг не захлебнулся кровавой пеной, не успел вспомнить и половины молитвы и обмяк.

Но когда Джейсон попытался ослабить хватку, оказалось, что и правая рука каким-то образом вышла из-под контроля, и что его узловатые пальцы продолжали сдавливать глотку часового, уже по своей воле. Он был беспомощен, в то время как они вгрызались глубже и глубже, пока он не почувствовал запаха брызнувшей из разорванной глотки крови. Гортань буквально вырвало из шеи.

Шока от вида крови было достаточно, чтобы Джейсон вновь обрел контроль над рукой. Втягивая воздух сквозь стиснутые зубы, он сосредоточился на разжимании пальцев. Один за другим, медленно, как упрямые дети, пальцы ослабляли кольцо, и часовой упал на землю. Хотя он уже умер, в легких осталось достаточно воздуха, чтобы розоватая пена, чуть булькая, пузырилась на рваных ранах. От этого звука Джейсона замутило.

Такое же ощущение он испытал несколько дней назад и в лаборатории. Тошнота, сопровождавшаяся помутнением рассудка, временным параличем и онемением мускулов. А когда луна проглянула сквозь толстое кружево облаков, Джейсон выругался от бессилия. Он не хотел убивать солдата, а только вырубить его на время, чтобы успеть подальше уйти. Только оглушить. У него не было намерения убивать, он проклинал свое взбунтовавшееся тело, принудившее это сделать. А сейчас, когда стало видно, что часовой был совсем мальчишкой лет восемнадцати, Джейсону стало ещё хуже.

— Проклятье! — бормотал Джейсон, обращаясь к джунглям, луне и своей совести. — Почему они всегда оказывались почти детьми? Глупыми, неопытными, немыми щенятами?

Джунгли не ответили ни звуком, и снова на глаза навернулись слезы. Но только правый глаз оплакивал мертвого юнца. Левый оставался сухим, как пресытившийся зритель, все видевший и переживший. Пока Джейсон смахивал слезы, левый умудрился выдавить несколько капель печали. Он должен был устроить хоть какой-нибудь спектакль. Стая облаков поглотила луну, и Джейсон был очень этому благодарен. Он не хотел снова увидеть лицо юноши.

Швырнув тело с тропы в кусты, Джейсон подобрал винтовку часового, взвесил в руке, прикидывая, брать ли её с собой. С той поры, как левая сторона его тела стала почти бесполезной, вряд ли он смог бы воспользоваться винтовкой даже при крайней надобности, а потому выбросил её в кусты и снова начал медленное движение к морю.

Джейсон чувствовал себя леммингом, оттого что шел к океану, не останавливаясь ни перед чем, что бы это ни было, да ещё из-за раздирающих душу предчувствий, что он неуклонно приближался к своей собственной смерти. Так он медленно шел в одиночестве, перебирая мысли о смерти, а сам пытался вернуть жизнь левой руке.

Она не работала. Совершенно не работала. Джейсон полностью утратил над ней контроль. Он остановился, уставился на пальцы и собрал всю свою волю, чтобы заставить их сгибаться. Два отозвались легкой дрожью, но остальные молча насмехались над ним, оставаясь безвольными и мертвыми. Он попытался ещё раз, сделал усилие, чтобы коснуться левой рукой носа. Ткнув себя в глаз, Джейсон закряхтел и, когда рука упала вдоль тела, потер лицо правой. Хотя он чувствовал слабую боль в поврежденном глазном яблоке, оно не увлажнилось, а взглянув на лунный свет, пробивавший дорогу сквозь облачность, Джейсон заметил, что зрение стало нечетким. Это означало, что скоро, очень скоро, этот глаз утратит способность видеть. И толку от него больше не будет. В конце концов нечувствительность распространится на правую сторону, и Джейсон станет беспомощной разлагающейся грязью, кучей умирающей плоти.

Он не знал толком, сколько ещё осталось до берега, но начал сомневаться, хватит ли ему времени. Хватит ли этих драгоценных минут, пока его тело окончательно не разложилось. Джейсон потерял всякое понятие о времени и календаре и не был уверен, идет ли он два или три дня. Может, четыре или пять. У него не было иной возможности определить время, кроме как по степени разложения тела. Покалывание и онемение начались, когда он только тронулся в путь, а из того, что он помнил из наставлений Роузголда следовало, что на тропе он два дня. И осталось только несколько часов. Потом, когда онемение закрепится в каждом кубическом дюйме его тела, он начнет таять. Мускулы и кости буквально развалятся на составные химические компоненты. Клетки разложатся на молекулы, которые сформируют другие соединения, другие неорганические химические вещества. Джейсон станет сначала комком неузнаваемой протоплазмы, затем липкой грязью, которая когда-то было превосходным образчиком человеческого существа.

Единственное, что останется живым на этой стадии — мозг, согласно Роузголду погибающий последним. Купаясь в питательной жидкости своего разлагающегося тела, Джейсон узнает все о муравьях, земляных крабах и прочей живности джунглей, дерущейся за глоток — другой оставшейся от него жижи. Он содрогнулся, отчетливо это представив, и попытался ускорить шаг. Но тело игнорировало команды мозга, и он продолжал брести с той же скоростью, хромая на левую одеревеневшую ногу, как человек на протезе.

Он достиг одного из бесчисленных изгибов тропы, над которым листья смыкались густым балдахином, закрывая весь свет, и, хотя луна снова вышла из-за облаков, в тоннеле было абсолютно темно. Джейсон должен был присесть, чтобы пробраться сквозь него, но тут левая нога окончательно отказалась служить, он рухнул лицом вперед, ранец стукнул его по голове. И он пополз на четвереньках сквозь темноту, пока не увидел впереди бликов лунного света.

На свободном пространстве он медленно встал на ноги, покачиваясь вперед — назад, пока левая не попала в ритм шага, и опять с трудом двинулся вперед, к морю, на мгновение пожелав никогда не связываться с подобной миссией. Он с самого начала предчувствовал беду.

Но потом отказался от этого желания. Он был рад попасть в Пунта де Флеча. Знакомство с Бруни того стоило. Стоило боли и даже смертей. Ее любовь, даже всего на несколько часов, стоила любой цены, даже его жизни.

У Джейсона была и другая причина радоваться, что он согласился на это поручение. Впервые за тридцать восемь лет у него был шанс встретиться с опасностью лицом к лицу, оставшись без множества защитных устройств, которые он совершенствовал годами. Он не был счастлив от того, что в себе увидел, но и не пристыжен. По крайней мере он знал то, о чем другие только догадываются: знал, кто он и чего стоит.

А за следующим изгибом тропы он очутился на пляже.

Следовало убедиться, что это именно тот пляж, который нужен. Но ему вдруг все стало безразлично. От этого зависело, подберет ли его Институт, или вся борьба пропадет впустую, но он не придавал этому ни малейшего значения. Им завладела аппатия. Может, мысли о Бруни были причиной? Может, его омерзение перед человеческой природой и собственными недостатками вызвали её к жизни? Может, его вина? Джейсон не знал и не интересовался.

Глядя на волны, он понял, что уже не видит левым глазом и что нужно поворачивать голову влево, чтобы уловить шум прибоя. Вот оно. Упав на колени, он пополз к пятачку висячих растений, кусочку джунглей, который склонился над пляжем, словно бы не в силах решить, чему же он принадлежит. Усевшись под листвой, он стряхнул ранец и положил тот перед собой, чтобы иметь возможность самоуничтожения, если понадобится. И начал ждать — не зная чего. Джейсон не имел представления, подберет его субмарина Института или, — если он впитается в песок, — мистическая колесница смерти. Но в любом случае ему оставалось только ждать. Он был истощен и мечтал о сне. Но боялся, что, закрыв глаза, никогда их больше не откроет.

Порывшись в карманах, он нашел диск, который дал ему Коллинз, и почувствовал тепло в ладонях. Диск к тому же слабо светился, и в его тусклом голубом свете Джейсон увидел запекшуюся на руке кровь часового. Положив диск обратно, он уставился на воду. По крайней мере сигнал, по которому Институт определит его местонахождение, действует. А это было практически первая удача за последние два месяца.

Вытянувшись, он зарыл правый локоть в песок, почесал в голове, пропуская сквозь пальцы черные волосы, и оперся головой о руку. Он заметил, что и правая рука тоже начала слегка неметь и что кончики пальцев цепенеют, — несомненные признаки разложения и правой стороны тела. Вздохнув, он откинулся назад, гадая, сколько минут осталось до окончательного паралича. По какой-то странной причине он подумал о часовом на тропе, которого так безжалостно прикончила его правая рука. Умирая, тот бормотал что-то похожее на молитву, и Джейсону стало интересно, была ли это молитва солдата. Благоговейное прошение к какому-нибудь Богу, в которого верил мальчик, прошение безоговорочно принять его душу, потому что он умер, защищая свою страну.

Выругавшись, Джейсон перевернулся на бок и свирепо смотрел на океан. Он хотел бы обойтись без убийства. Или, по крайней мере, он бы хотел сказать юноше, что его держали за сосунка. Что его островной рай был на самом деле курортом — легальным убежищем и благоустроенным укрытием для всемирной бандитской организации. Стал бы юноша сопротивляться так упорно, знай, что он лишь кукла на ниточках, за которые дергают толстосумы в Нью-Йорке и Европе? Стал бы он носить униформу армии Пунта де Флеча с такой гордостью, если бы осознавал, что его правительство — только прикрытие для преступного синдиката, распростершего свои щупальца от Европы до Азии и эксплуатирующего миллионы людей, живущих на этих землях?

Теперь он позволил мыслям вернуться вспять, к тому времени, когда он впервые стал частью Института Джона Анрина, когда он стал миссионером.



ГЛАВА ВТОРАЯ

В тот первый день утреннее солнце давно уже палило сквозь окно, но Джейсон не замечал его, пока не перекатился на разогретую сторону постели. Солнце хлестнуло его по глазам словно огненным бичом, и Джейсон поморщился, перекатился обратно в тень и попытался вновь погрузиться в сон. Но солнце было слишком ярким, слишком жарким, и оно разбудило его дремлющий мозг, чтобы вернуть его к реальности.

Кряхтя, он приподнялся на локтях, медленно приходя в себя. Сознание возвращалось медленно и болезненно, молот похмелья был тоже разбужен треклятым солнцем. Его руки дрожали, а нос и губы вспухли и онемели результат слишком большой дозы за слишком малое время, отзывающейся теперь в гулом в черепе и вспышками в глазах, которые видел и слышал только он.

Но он был человеком дела, и вместо того, чтобы поуютнее устроить раскалывавшуюся голову на подушке, откинул простыни и сел, свесив ноги с кровати. Оглядел комнату, накрененную градусов на тридцать сначала в правую сторону, потом в левую, но теряющую по нескольку градусов с каждым наклоном. Наконец пол замер в надлежащем положении, и он встал, проклиная похмелье, все так же бьющее по голове.

Сосредоточившись на том, чтобы стоять не раскачиваясь, он передвигал свои отяжелевшие ноги по очереди, осознавая, что если сможет повторять процесс достаточно долго, то доберется до ванной. Он сделал это, и холодный кафель пола ванной комнаты ожег его голые ступни и пятки двумя десятками булавочных уколов в секунду. Постанывая, он опорожнил переполненный мочевой пузырь и решил попробовать сбить боль 1 0КИ.

Но такой шанс ему не предоставился.

Головная боль вдруг стала неважной, тривиальной, второстепенной по сравнению с внезапным извержением боли в брюшной полости. Постоянная тупая пульсация в желудке взорвалась шаровой молнией добела раскаленной боли, и стон вырвался из его горла. Вслед за стоном последовало бульканье крови. Джейсону едва хватило времени согнуться, как кровь и зеленая слизь хлынули из него, и он оперся о холодный фарфор бака, сотрясаемый спазмами рвоты. Первый приступ немного ослаб, ровно настолько, чтобы Джейсон смог перевести дыхание, но затем рвота началась вновь, выбрасывая ещё больше крови и слизи. Опять отпустило и опять прижало, продолжая извергать кровь. Наконец все кончилось, но боль осталась. Она разрывала его тело, вспарывала каждый мускул и сотрясала каждый нерв. Она сковала позвоночник, и он только-только смог добраться до кровати, когда мутная тьма, впоследствии сопровождавшая каждый приступ, завладела им.

Тяжело упав на матрас, он сгреб простыни в кулак и вцепился зубами в угол подушки, и вновь судорога разорвала живот, докатившись до легких.

КИ 1.

Нужно ускользнуть в 3 0КИ.

Если только тьма останется на окраинах сознания, он сможет победить боль с помощью 3 0КИ.

Еще сильнее вцепившись в подушку, он вызвал образ треугольного оружия, застрявшего глубоко в его желудке. Острие оружия было эпицентром боли, и как только позвоночник свело новой судорогой, он мысленно вырвал острие, представляя вызванную им боль. Как устремляющийся в вакуум воздух, боль должна была отступить за воображаемым оружием, а как только оно будет полностью извлечено, она снова сменится слабым пощипыванием. Болью реальной. Раздражающей. Но не убивающей.

Не помогло.

Джейсону пришлось повторить все сначала.

Снова.

И снова.

В конце концов 3 0КИ сработало, и свивающая легкие боль стала заметной, но терпимой. Тяжело дыша, Джейсон расслабился, глубоко вдохнул и перестал комкать простыни и кусать подушку. Другой вдох, чуть поглубже первого, и он вытер слезящиеся глаза, ощущая небольшое торжество. Он снова победил боль силой мозга. Снова ему не пришлось прибегать к пилюлям в маленьком пузырьке, стоящем в его аптечке. Возможно, глупо было изгонять смертельную боль, атакуя её одним только 3 0КИ, но чувство победы, которое оставалось, стоило этого. 3 0КИ было всем, что у него осталось. И он вовсе не собирался от него отказываться. Он не прикасался к пилюлям 5 месяцев, с того времени, как впервые их получил, и собирался оставить бутылочку нераспечатанной до самого конца. Не так много, чтобы этим хвастаться. Но это все, что у него было. Все.

Джейсон заметил, что весь покрылся испариной, и решил принять душ. Медленно перевернувшись на бок, очень осторожно сел на краешке кровати. Его глаза блуждали по комнате, выхватывая загроможденный стол, пишущую машинку, битком набитый шкаф и туалетный столик. И задумался, кому оставить свою собственность, барахло, тряпье, ценное только для него одного. Решив позвонить в Армию Спасения, он отправился в душ.

Стоя под струей водяной пыли, позволяя острым иголочкам горячей воды смывать пот и память о приступе, он расслабил до сих пор сведенные мускулы. Но по мере того, как исчезало напряжение, нарастал гнетущий страх в уголках сознания. Приступы становятся все более частыми и жестокими. Большее время требуется 3 0КИ для их обуздания. Это означает…

Он закрыл краны, вышел из-за пластиковой шторы и стал вытираться, не решаясь осознать, что же означают жестокость и частота приступов. Ощущая голод, как ему хотелось, чтобы судороги мучили кого-нибудь другого эти несколько часов, нужных для переваривания завтрака.

Вернувшись в спальню, он вдруг осознал, что похмельная боль прошла, и едва не рассмеялся. Одним 3 0КИ он уничтожил две разных боли. Неплохо. Подойдя к зеркалу на туалетном столике, Джейсон ухмыльнулся своему отражению. Шестифутовый манекен, обтянутый очень белой кожей, средней длины светлые волосы и мрачное изможденное лицо, смягченное красновато-рыжей бородой… Он снова вздохнул, ощутив волну уныния, ударившего в спину и обосновавшегося на плечах. Поиграв мускулами, Джейсон подумал, что, должно быть, потерял несколько фунтов и вряд ли загонит стрелку весов за 120. Кстати, забавно. Год назад он выглядел на десяток лет моложе своих тридцати восьми. Сейчас, спустя всего 365 дней, он больше походил на пятидесятилетнего. Но все же казался здоровым.

— Никто бы не догадался, что я разглядываю труп, — заметил он своему отражению, плавно становясь в защитную перекрестную позицию джиу-джитсу и нанося короткий удар в зеркало. Нет, никто бы никогда не подумал, что он мертвец, но это именно так. "- Шесть месяцев, мистер Джейсон. Год, если нам повезет." Это говорили доктора. Все три. Джейсон спросил себя, почему медики использовали собирательное "мы", когда выносили смертный приговор. Значило ли это, что они умрут вместе с ним? Когда боль станет слишком сильной, чтобы её заблокировать, слишком сильной даже для самых мощных наркотиков, когда жизненно важные органы превратятся в кашу, будут ли три доктора поглощены тьмой в то же мгновение, как его мозг разлетится вдребезги? Когда Джейсон погрузится в окончательное забвение, последуют ли они за ним?

Как-то он читал историю о необычном колдуне, который настолько мысленно сживался со своим пациентом, что когда пациент умирал, колдун исчезал тоже. Он приподнял левую бровь, исхудавшее лицо исказила сатанинская гримаса, и он решил, что доктора 1 0должны умереть вместе с ним. Хотя и понимал: они не виноваты в том, что в его внутренности изъедены раком, его желудок, почки и кишечник поражены неудержимо расползавшейся серой массой.

Нет, он не отказался от своего желания. К дьяволу всех их. Если он должен уйти, почему бы им не сделать того же? Почему они должны занимать собой кусочек космоса, который скоро от него откажется? Почему бы и всему миру не последовать за ним?

Почему бы нет? Изучая зеркало, он спрашивал отражение — почему? — но все, чем оно ответило — немой гримасой, не добавив ничего нового. Заглянув самому себе в глаза, он сказал:

— Ты никогда не узнаешь, что я мертв.

Но вынужден был согласиться, что все 1 0будут знать. Загнанный взгляд был похож на неоновый знак. Депрессия предсмертной тяжестью давила на плечи, и он увидел слезы, набухавшие за веками. Несколько минут он пытался стряхнуть меланхолию. Несколько делений циферблата, чтобы её и страх прогнать обратно в темные закоулки сознания. Уголок, в котором обитают подобные чувства, незаметен и недостоин внимания.

Вытерев глаза, он повернулся, намереваясь пойти в кухню, почесывая голую спину и возвращаясь к мыслям о еде.

— Мистер Джейсон!

Испуганный неожиданным вмешательством, Джейсон остановился и, отступив на несколько шагов, ударился о край открытой двери.

— Мистер Джейсон, простите, если я испугал вас.

Джейсон уставился на толстяка, сидевшего на диване в гостиной. В его квартиру с тройным замком, с противовзломной сигнализацией, наглухо закупоренными окнами, в здании с круглосуточно дежурящим швейцаром, обладателем черного пояса по карате и дюжиной сторожевых телекамер, умудрилась пробраться тучная маленькая фигурка, восседающая теперь на тахте Джейсона с тоненьким кейсом на коленях.

Маленький толстячок, произносящий:

— Мистер Джейсон, надеюсь, что…

Джейсон отключил звук, чтобы разглядеть пришельца. По крайней мере 240 фунтов были распределены по скелету, размером максимум в пять футов, и человечек походил на Будду, облаченного в современную одежду. На бочкообразной фигуре был двубортный пиджак и светло-голубая рубашка с соответствующим галстуком. Венчала корпус массивная, но подвижная голова. Огромная голова с густыми черными волосами, обрамляющими розовощекое лицо херувима, украшенное огромными висячими усами. Щеки пухлые, такие невозможно удержаться потрогать у ребенка, и они колыхались в такт с покачивающимися усами, когда мужчина говорил:

— Мистер Джейсон, у меня такое ощущение, что вы меня не слушаете, гудел глубокий, вкрадчивый, воспитанный голос. Простите, если я вас ошеломил, но я позвонил, и поскольку дверь была открыта и никто не ответил, я позволил себе войти.

Джейсон машинально покосился в сторону двери и понял, что мужчина лжет. Все замки были на месте, а цепочка по-прежнему в своем гнезде. К тому же слишком невероятно, что Джейсон, коренной обитатель Нью-Йорка, забудет закрыть дверь, каким бы пьяным он ни был. В городе грабителей так не поступают.

Он перевел взгляд назад, одновременно завершая свой короткий путь из спальни в кухню-гостиную, и облокотился на стойку бара, отделявшего раковину, плиту и холодильник от остальной части комнаты. Прищурившись на тушу Будды, Джейсон попытался придать голосу как можно более злобный тон.

— Проклятье! Как вы сюда попали?

— Я же сказал, — улыбнулся человек, игнорируя резкий тон Джейсона. Должно быть, вы заперлись после того, как я вошел. Сила привычки, вероятно.

Джейсон ему не поверил, но не мог придумать другого объяснения. Однажды он сделал что-то подобное — машинально запер дверь в квартире друга, когда его впустили.

Мужчина улыбнулся, сверкнул белыми зубами из-под густых усов, и представился:

— Меня зовут Флэк. Мортимер Дж. Флэк, я представитель Института Джона Анрина.

Он замолчал, давая возможность осмыслить свои слова. Джейсон уже где-то слышал это имя, но даже не пытался вспомнить, кто такой Джон Анрин и что у него за институт; нет, его глаза остановились на Флэке, Мортимере Дж. Вероятно, тот был коммерсантом, возможно, весьма опытным. Но было во Флэке что-то нереальное, чего Джейсон никак не мог уловить. Когда он заглянул в глубоко посаженные глаза мужчины, осталось впечатление чего-то сверхъестественного. Как будто Флэка на самом деле не было в его квартире. Как будто здесь он не присутствовал физически и ничего не предлагал.

— Мистер Джейсон, для начала я бы хотел сказать, что прочел вашу последнюю книгу и нашел её крайне увлекательной и превосходно написанной. Флэк напыщенным жестом пригладил усы, и Джейсон был вынужден улыбнуться. Он мог чувствовать себя неуютно с этим толстяком, но, по крайней мере, Флэк был профессионалом, использовавшим безотказный прием — начать с похвалы Джейсону на очень личную тему: его творчество. А если Флэк потрудился узнать о Джейсоне и его работе, меньшее, что Джейсон мог сделать выслушать его.

Кроме того, он был рад чему угодно, если это помогало удержать страх и депрессию на задворках сознания и отсрочить неизбежное одиночество смерти.

— Как я сказал, мистер Джейсон, я бесконечно наслаждался вашей книгой и с нетерпением ожидаю следующей. А теперь, если я могу рассчитывать на несколько минут вашего времени, полагаю, вы извлечете пользу из того, что я хочу сказать. Я уверен, что Институт Джона Анрина сможет решить ваши специфические проблемы.

— С чего вы взяли, что у меня проблемы?

Флэк вновь усмехнулся, открыл лежащий на коленях кейс, вынул папку с бумагами и открыл её.

— Вас зовут Александр Грэм Белл Джейсон?

Джейсон кивнул.

— Необычное имя.

— Мой старик работал в телефонной компании и был верен ей во всем.

Почесав подбородок, Флэк сказал:

— Я хотел бы, чтобы мой отец был бы верным в чем-нибудь другом, а не называл меня в честь богатого дядюшки — который, между прочим, умер без гроша, так что родственникам, кстати, шести Мортимерам, пришлось скинуться на похороны.

Джейсон захохотал и расслабился. Флэк был действительно профи, а Джейсон всегда восхищался профессионалами, неважно, в какой области. Затем до него вдруг дошло, что он все ещё голый, и он расхохотался вновь. Флэк был чертом в купле-продаже, его ни капли не смущала обнаженность потенциального покупателя. Джейсон решил купить, чтобы Флэк ни пытался ему впихнуть. Горшки или сковородки, энциклопедии, болотистый остров в Окефеноки, — Джейсон купит. Одно из преимуществ быть живым мертвецом. Можно покупать что угодно, не заботясь о том, что потраченные деньги когда-нибудь понадобятся.

— Как бы там ни было, мистер Джейсон, Институт хотел бы помочь вам в нынешнем кризисе.

— Каком кризисе? — Джейсону снова стало не по себе. Как будто Флэк знал про рак.

— Ну, давайте посмотрим. Вот. Пять месяцев назад доктор Вильям Ф. Фелдман, известный терапевт, предположил, что у ваших постоянных болей в желудке может быть более серьезная причина, чем предполагаемая язва. Он пригласил другого специалиста, доктора Конрада Ринклера, тоже превосходного врача.

Джейсона Флэк более не забавлял, в нем вскипела ярость от осведомленности этого человека о его состоянии.

— Обстоятельное обследование, включавшее лапароскопию и биопсию, доказало, что первоначальный диагноз был точным. У вас неоперабельный рак в последней стадии.

Джейсон не знал, каким образом Флэк запустил руки в медицинские досье, но это ужасно его бесило. И вдруг его осенило. Он понял, что именно продавал Флэк. Места на кладбище. Маленький человечек сбывал могилы, надгробия и склепы.

— С того времени, — продолжал Флэк, не подозревая, что Джейсон терял самообладание, — вы посещали другого врача и получили тот же прогноз: от 6 месяцев до — в лучшем случае — года. До сих пор все верно, мистер Джейсон?

— Как вы раздобыли всю эту информацию? — прохрипел Джейсон, на этот раз ему не пришлось подделывать тон. Ярость превратила его голос в скрежет катящихся камней.

— Ну, скажем, у Института есть каналы…

— Вы жирный сукин сын, — Джейсон вышел из-за стойки бара и навис над толстяком, его кулаки сжались, готовые к удару. — Не можете позволить человеку умереть хоть с небольшим достоинством, без того, чтобы не сунуть нос, не покопаться в его жизни. Медицинские записи считаются священными. Как исповедь. Так какого дьявола вы лезете?

— Это неважно, мистер Джейсон. Что действительно важно — Институт Джона Анрина может помочь вам в эти последние часы.

Флэка ни в малейшей степени не волновало, что Джейсон готов был его ударить, он так и остался сидеть, спокойно улыбаясь.

— Помочь мне? Каким образом? — взорвался Джейсон. — Продать немного грязи, чтобы швырнуть её мне в лицо? Или, может быть, вы хотите сбыть десятиэтажный склеп с моим именем в неоне и красными и зелеными стрелками, указывающими на запечатанную каменную дверь? Можете забрать ваши треклятые могилы и подавиться ими.

Флэк сначала было слегка сконфузился, но быстро воспрянул и произнес:

— Мистер Джейсон, я не продавец могил.

— О! Что же вы тогда продаете? Место в больнице? Страховку жизни? Я не знаю, как вы добыли историю моей болезни, коротышка, но разрешите вам гарантировать одно. Прежде чем я умру, я собираюсь увидеть, как Институт Джона Подтирателя Задниц, или как его там, вышвырнут из бизнеса, и как тот, кто дал вам мою историю болезни, будет оштрафован и отправлен за решетку или подвергнут взысканиям за нарушение врачебной этики.

— Мистер Джейсон, уверяю вас, я…

— Не знаю, как вы попали сюда, но буду иметь удовольствие вышвырнуть вас таким пинком под зад, что вы пролетите до Джона Подтирателя Задниц собственной персоной!

Джейсон одолел прыжком разделявшие их несколько футов и протянул руки, чтобы сгрести…



Охапку воздуха.

Ничего, кроме воздуха.

Флэк исчез.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Джейсон оставался в этом положении, хватая привидение, несколько долгих и мучительных секунд, вытаращившись на пустое место на диване, где сидел Флэк. Когда он нагнулся, чтобы сгрести лацканы пиджака, усатый Будда просто растворился. Исчез, не оставив даже вмятины на подушке, где располагался его толстый зад. Пожевывая нижнюю губу, Джейсон неохотно опустил руку на это место, и ему отчетливо представилась светящая ему смирительная рубашка. Голубая с серебром смирительная рубашка с его именем. Подушка даже не была теплой.

Выпрямившись, Джейсон огляделся в отчаянной надежде, что Флэк как-то выскользнул и был где-то здесь. Не тут то было. И Джейсон понял, что окончательно сошел с ума. Когда он дотронулся до Флэка, толстяк исчез. Толстая туша, кейс — все исчезло без следа. Сердце Джейсона колотилось о ребра, но на этот раз не от гнева. От страха. Страха, что он обезумел от властной мечты быть спасенным в последний момент кем-то или чем-то. Как все, ожидающие смерти, он надеялся на чудесное лекарство или человека, который даст ему побольше времени, а сейчас, должно быть, жажда спасения была настолько велика, что рассудок помутился.

Не в силах сдержать слезы, Джейсон облокотился о бар и, судорожно всхлипывая, вновь уступил страху.

Его пугала смерть, но страх безумия был сильнее. Мозг всегда был его единственным оружием, а сейчас угасал, порабощенный раком или страхом. Он впервые почувствовал себя побежденным. Рак действительно победил. Даже смертный приговор не так ошеломил его, как страх безумия. Он надеялся умереть человеком, смирившись и сохраняя достоинство, и вот — поражение и картина бьющегося и визжащего в каком-то припадке умирающего, которая убила в нем все.

Неуверенно, как ребенок, учащийся ходить, он обошел бар, порылся внизу в поисках бутылки брэнди. Открыл и сделал несколько больших глотков, задыхаясь от обжигающего пищевод коньяка. В голове стучала ясная мысль, что, может, это конец. И галлюцинация — предвестник смерти. Может, он все-таки не безумен. Возможно, только возможно, мозг на минуты опередил тело. Возможно, он на краю жизни и безумия, а потом — смерть.

По каким-то причинам мысль о смерти в здравом уме немного его успокоила, и он прокричал в пустоту:

— Значит, так умирают? Мозг погибает раньше тела?

К его удовлетворению, пустота не ответила, и он, сев на пол и хихикая от щекочущей прохлады в ягодицах, опрокинул бутылку для другого глотка. Пустота не ответила на вопрос Джейсона. Это сделал Флэк.

— Нет, мистер Джейсон, ваш ум в полном порядке. Вы не сходите с ума. Если вы встанете и пообещаете не бросаться на меня, я объясню.

Джейсон не хотел, но не смог противиться и встал, опершись дрожащими руками на бар. Флэк был в том же положении, как в момент исчезновения. Удобно сидел в кресле по-прежнему с кейсом и папкой на коленях, улыбался Джейсону и вел себя так, будто и не трогался с места.

— Позвольте заверить вас, мистер Джейсон, ваш мозг так же здоров, как и был.

Усы заколыхались, но Джейсона это уже не очаровывало. И не забавляло. Мурашки бегали от чувства, захватившего его снова и скребущегося в глубине сознания сильнее, чем раньше. Флэк казался ненастоящим, как телеперсонаж. Облегчение испарилось в одно мгновение. Флэк был каким-то телеперсонажем. Джейсон захихикал, но внезапно подавился смехом, когда прошел несколько футов и увидел Флэка сбоку.

— Я голограмма, мистер Джейсон, — сказал Флэк, видимо, угадывая разрывающие того сомнения. — Чуть более сложная, чем игрушки, изготовляемые в большинстве американских лабораторий, но все же я лишь своего рода фотография.

Джейсон уставился на него, мысли мгновенно застыли, а руки обняли бутылку брэнди, как спасательный круг.

— Если посмотрите наверх, мистер Джейсон, то увидите крошечную, но заметную черную дырку на потолке над раковиной. Так я появился здесь.

Джейсон нашел её. Еще он увидел нечто похожее на линзу, выглядывающую оттуда, и хотя не видел излучаемого света, понял, что это проекционная установка.

— На самом деле я сижу в офисе далеко отсюда, — добавил Флэк. — Это мое пространственное изображение.

Он помолчал, прежде чем продолжить:

— Там есть другой аппарат. Это передатчик, и ваше изображение шагает передо мной в моем офисе.

Джейсона вдруг смутила его нагота, он без единого слова бросился в спальню и влез в джинсы. Когда он вернулся, Флэк ещё сидел, или его показывали таким, на диване, терпеливо поджидая Джейсона.

Тот стоял за баром, сохраняя между собой и изображением три фута дерева, нащупывая стакан. Отыскав один, он сдул пыль и налил порцию спиртного, не предлагая выпить похожему на живого гостю. Он осушил стакан и налил ещё янтарной жидкости, на этот раз медленно её потягивая и чувствуя себя достаточно успокоившимся, чтобы спросить:

— Ладно, зачем вам все это нужно?

— Ну, — начал Флэк, ерзая на диване или на чем там он сидел в своем офисе, — вообще-то я коммерсант. Я продаю что-то вроде страховки. Но то, в чем вы нуждаетесь куда отчаянней, чем в деньгах. Мистер Джейсон, я продаю время.

— Время? — Джейсон удивился, каким по-детски и слабо звучит его голос.

— Да, время. Месяцы и годы. Институт Джона Анрина продает экстра-время людям вроде вас. Приговоренным к ранней смерти от болезни или несчастья. Институт Джона Анрина за разумную плату продает время, которого у этих людей нет. Дополнительные годы жизни.

Джейсон улыбнулся и расслабился. Он не спятил и не умирает. По крайней мере в эти несколько часов. Он был в своей стихии. Он не поверил болтовне, но она ему не мешала. Джейсон был счастлив, он был втянут а аферу, игру, но это совершенно его не раздражало. Он имел дело с мошенниками всю жизнь, они больше забавляли его, чем злили. Флэк был крайне умным игроком с ораторским даром, но и все. Просто хищник, желающий заполучить доллары Джейсона, пока тот не умер.

Джейcон усмехнулся. Он был более доволен, чем обычно, потому что Флэк сильно просчитался. У Джейсона не было столько денег, чтобы им интересоваться. От 100. 000 долларов, полученных за последнюю книгу, осталось около 10. 000. Не имея родственников и друзей, которых он хотел бы обогатить, он пытался потратить все, прежде чем умереть. И ему отлично удавалось проделывать прорехи в банковских счетах. Его 10 тысяч не могли удовлетворить продуманного плана Флэка. После вычета стоимости голограммы из полученных денег толстяку останется не более 5. 000, что вряд ли можно разделить между сообщниками. Джейсон рассмеялся.

— Ну, вы потратили на это бешеные деньги, — заметил он, посмеиваясь. Я действительно восхищаюсь мастерами красивых авантюр.

Это было правдой. В юности героями Джейсона были знаменитые мошенники, ворующие с умом, а не сотни тысяч вооруженных накачанных бандитов, вместе взятых. Даже сейчас ему нравились профессионально орудующие мошенники. Он восхищался, но не попадался.

— Нет, Флэк Мортимер Дж. У меня нет денег, стоящих вашего времени и хлопот.

— Мистер Джейсон, плата — не деньги.

Джейсон усмехнулся. Так всегда. По крайней мере в начале аферы.

Флэк возвратил ухмылку, охладившую излучаемый Джейсоном сарказм, и продолжил.

— Вы писатель, отлично манипулирующий словами как в беллетристике, так и в документальном материале. Ваша последняя книга попала в бестселлеры, и вполне возможно, следующая будет ещё лучше.

Однако так же, как мы восхищаемся вашей художественным даром, мы интересуемся вашим репортерским мастерством. Вам удалось разоблачить немало пороков общества, вы знаете, как и где раскопать необходимую для статьи или книги информацию. А когда вас загнали в угол люди, которыми вы интересовались, вы проявили немалую изобретательность, чтобы обойти обстоятельства и добыть, что хотели.

Мне не нужно вам напоминать, мистер Джейсон, о экс — конгрессмене, угодившем в Федеральную тюрьму из-за серии ваших статей о нем. Уверен, вы помните, как буквально потрясли большой город на западе другой серией заметок о его политиках, жиреющих и богатеющих на взятках. Есть много других примеров вашего особенного таланта, который и станет вашей платой.

— Вы хотите, чтобы я работал на вас?

— Да. Институт нуждается в вашем таланте и заплатит за него временем.

— Сколько?

Флэк улыбнулся, погладил усы и ответил:

— Два года как минимум. Максимум пока те же два года, но потенциально не ограниченно. Может, даже вечность. Но по крайней мере два года, чтобы писать, у вас будет.

Глаза Джейсона не отрывались от Флэка, он пытался разгадать интригу. В предложении должен был быть какой-то подвох, который оставит его на улице голым и увечным, а Флэк будет радоваться добыче. Должна быть уловка, и пока он искал её, боль в желудке резко усилилась. Приступ собирал энергию. Сопротивляясь порыву согнуться, подчинившись боли, он глубоко вдохнул, задержал воздух на минуту и медленно выдохнул, спрашивая:

— Итак, моим вкладом будут книги?

— Не совсем, мистер Джейсон. Не совсем. В чем мы действительно заинтересованы — в вашем исследовательском таланте, способности добыть правду и изобретательности в моделировании ситуации и уточнении деталей. То, что нам нужно, похоже на книги, но без слов.

Боль не затихала. Она била о ребра, распространялась по телу, как масло по воде. Он бы мог освободиться от нее, но по какой-то глупой причине не хотел, чтобы Флэк видел, насколько он плох. Вместо этого он запер боль внутри и с бесстрастным лицом спросил:

— Вы хотите, чтобы я расследовал преступления и находил виновных? Неразгаданные случаи, затрагивающие власти?

— Близко, но не совсем. Не совсем точно.

Боль звенела в ушах, и Джейсон задержал дыхание, чтобы не застонать. Но каждая пульсация легких только усиливала боль. Весь покрытый потом, но с твердым взглядом, он спросил напряженным голосом:

— Так какого черта вам от меня нужно?

— Мы хотим, чтобы вы планировали терракты.

Слова достигли ушей Джейсона, и тут более сильный приступ боли прошел по кишкам, угрожая захватить его целиком. Он сосредоточился на круглом рте Флэка, слушая сквозь нарастающую боль.

— В обмен на жизнь, мистер Джейсон, вы будете планировать терракты — и будете исполнителем…

Боль победила, и Джейсон сморщился и согнулся пополам, тщетно схватившись за пылающий желудок. Когда он снова взглянул на Флэка, того не было. Комната опустела, но склоняясь к коленям, он слышал эхо голоса:

— … планировать терракты… быть исполнителем…

А потом впервые Джейсон провалился в тьму обморока без сопротивления.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Джейсон стоял на углу 54 Стрит и Лексингтон-авеню и смотрел на штаб Института Джона Анрина, высокую прямоугольную башню из пластика, стекла и металла на той стороне улицы. Здание словно гипнотизировало его, и он не мог отвести взгляд. Но он так свирепо смотрел на башню, будто пытался растопить все балки, чтобы весь памятник современной архитектуры ушел в землю и не нужно было бы в него заходить. Но здание стояло непоколебимо, а необходимость войти билась болью внутри, набирая силу для приступа.

Но он не двигался; он все смотрел на башню и гадал, почему в последний момент ослаб. Где-то в этой массе кварца и черного металла скрывалась организация, предназначенная для убийств. Штаб, скрывающийся за именем одного из наиболее колоритных героев Америки, заставлял Джейсона планировать эти убийства. За это Джейсон получит два дополнительных года. Дополнительных 730 дней без постоянной боли и мучительных приступов.

Но стоило ли это чужих жизней? Настолько ли это важно, что Джейсон откажется от почитаемых всю жизнь ценностей — и украдет у другого?

А убийство это и означает. Джейсон украдет годы у другого, кто, по всей вероятности, никогда ничем ему не вредил. У невинной жертвы чужой жадности или ненависти. Джейсон походил на убежденного атеиста, уверовавшего в Господа на смертном одре, он попытался стряхнуть захватившую его депрессию, рассуждая, что его решение встретиться в Флэком ничем на отличается от убийства на войне. Так сравнил Флэк. Солдат. Убить, чтобы выжить. Просто. Брать жизни тут и там и наслаждаться ещё двумя годами.

Так почему ему этого не принять? Зачем сопротивляться Флэку и Институту Джона Анрина?

Когда Флэк позвонил через пару часов после исчезновения, Джейсон послал толстяка в самый дальний угол ближайшего ада — он не будет убивать в любом случае. Но Флэк был настойчив и позвонил четыре раза в тот день и несколько — на следующий, каждый раз повторяя адрес и телефон Института и предполагая, что Джейсон в конце концов придет обсудить сделку. У него был прекрасный довод, и он не раз его использовал: от встречи Джейсон ничего не потеряет.

Хотя каждый раз он Флэка посылал, но адрес забыть не мог. Тот остался, затертый мыслями, угнездился в уголке сознания, цифры завораживали его, как песни сирен моряков древней Греции. Два дня он старался стереть адрес из памяти, и два дня только об этом мог думать более двух минут. Дни переходили в ночи, приступы сливались в сплошную боль, один хуже другого, разделенные только парой минут обморока, и адрес стал для Джейсона самым важным.

Обмороки заставили его всерьез задуматься о предложении. Раньше он сохранял контроль над мозгом во время приступов. Но теперь каждый раз отключался и знал, что однажды не встанет. Все же он бы дождался конца, если бы прошлая ночь была просто кошмаром. Если бы вчерашняя встреча с Марси была дурным сном, Джейсон не стоял бы напротив Института, заставляя себя войти.

Марси была из того типа женщин, который Джейсон запихивал в романы для своего развлечения и остроты сюжета. Типа, которому другие посвящают целые книги. Просто сладострастным животным, живущим для одного: заполучить мужчину, извергающего в неё семя. Ее не заботило и не касалось все происходящее вокруг, кроме дюймов плоти, которые ей могли предложить. Короче, глубины в Марси было, как в грязной луже, и она была превосходной партнершей для Джейсона, предпочитавшего женщин, которые обеспечивали расслабление оргазма без всяких проблем типа верности или лживого шепота о любви.

Когда Джейсон год назад впервые встретил её на литературном вечере, он был сразу заинтригован стройным телом с огромными грудями, очаровательно неприкрытыми лифчиком. Ее соски двигались вверх-вниз под красным платьем, и когда их знакомили, Джейсон почти чувствовал запах влажной вагины. Его ожидания окрепли, когда Марси, узнав, что он писатель, схватила его за руку и прошептала:

— Меня никогда не трахал писатель.

Рассмеявшись, Джейсон ответил:

— Мы не слишком отличаемся от других, если не считать, что восхищаемся сильнее, потому что переживаем каждый раз дважды. Один в действительности, а второй — когда пишем.

— Значит, вы сделаете меня персонажем следующей книги?

Ей понравилась идея.

— Если ваши действия будут соответствовать обещаниям, сказал он и ущипнул сосок, проверяя, настоящий он, или это только пуговица на платье.

По её взгляду он понял, что сосок настоящий, и через несколько минут они ушли, через полчаса оказались в постели, а к рассвету совершенно обессилели.

С тех пор вечера с Марси были похожи только тем, что заканчивались, когда оба были слишком обессилены сексом, чтобы продолжать. И когда Марси позвонила прошлой ночью, Джейсон рад был её пригласить. Он надеялся, что оргазм позволит ему забыть про рак, смерть и адрес. Это ему почти удалось.

Марси появилась в красном плаще, и, когда Джейсон открыл, сбросила и осталась без всего.

Они рассмеялись её наготе, она, шагнув в квартиру, упала на колени, стряхивая плащ и возясь с молнией, пока он закрывал дверь. Она расстегнула её в тот момент, как он задвинул последний засов и сполз по двери, потому что Марси вынула взбухший член из штанов, потирая чувствительную головку, прежде чем поцеловать её мягкими губами.

Он тихо застонал, и Марси атаковала его, пока Джейсон собирал силы, чтобы пройти в спальню. Но как только он выпрямился, её губы сомкнулись вокруг его хозяйства, пальцы сжали ягодицы, и тот совсем исчез во рту. Его колени задрожали, и он прислонился обратно, пока Марси сосала, лизала и ласкала его с присущим ей мастерством. Наконец, ему удалось начать двигаться в спальню, Марси следовала за ним на коленях, её язык лизал головку, как змея пробует воздух в поисках добычи, её пальцы прочно окольцевали раздутую пульсирующую плоть.

Джейсон ударился о кровать и остановился. Марси велела ему не двигаться, и прежде чем он ответил, её губы снова сомкнулись вокруг члена, она весь втянула его в себя. Джейсон задрожал, и Марси покосилась на него, щеки раздуты, глаза блестели от удовольствия.

Ее пальцы скользнули по паху, и Джейсон в тысячный раз восхитился эластичностью и упругостью её рта. Инструмент у него был не из маленьких, но Марси всегда умудрялась всосать его так, что её губы касались волос на лобке. Она уже успела это сделать, и казалось, сотни мягких языков двигались вверх и вниз по нему. Вверх и вниз и вокруг.

Посасывая, она расстегнула штаны и стянула их, провела ногтями по голым ягодицам. Джейсон выбирался из штанов, когда Марси толкнула его на кровать и сама последовала за ним, продолжая держать член во рту, а когда он поднял ноги, стряхивая джинсы, ткнулась носом в промежность и застонала.

В сотую долю секунды она переместила член изо рта во влагалище, одновременно вскакивая на него, и это произошло так быстро, что воздух не успел высушить слюну, смазавшую его для быстрого проникновения.

Устроившись на Джейсоне, Марси сжала мускулы и втолкнула член глубже, вызвав обоюдный тихий стон удовольствия. Положив голову ему на плечо, она кусала, лизала и целовала его шею, уши и лицо все время, пока скакала на нем. Потом, стиснув его ногами, сказала задыхаясь:

— Перевернись, Джейсон, так ты войдешь глубже.

Месяцами отработанным движением он перевернулся в унисон с Марси, и она оказалась внизу, не потеряв ни дюйма его инструмента.

Он извлек его почти по головку и вонзил со всей силы. Она взвизгнула от удовольствия и вцепилась ногтями ему в плечо, прося еще. Он так и сделал, и Марси выгнулась в экстазе, задыхаясь:

— Черт! Почему у тебя нет ещё одного, чтобы я сосала его, пока ты меня трахаешь!

Еще удар, и Марси забыла про слова. Другой, ещё мощнее, и она забыла про все, кроме стонов, вздохов и всхлипов, в переводе означавших: "- Еще!" Постепенно усилия Джейсона и Марси подвели обоих к оргазму, и каждый готов был излиться по-своему, когда спазм боли пронизал Джейсона. Будто желудок проткнули тупым серпом, и он застыл, пока Марси извивалась в ожидании потоков животворной спермы.

Потока не было.

Боль напала настолько быстро, что Джейсон не смог её остановить. Он глотнул воздуха и свалился с кровати и с Марси, мгновенно провалившись во тьму.

Уже светало, когда он очнулся, голова лежала в луже засохшей крови. Крови из желудка и носа — он ударился лицом при падении. Естественно, Марси ушла. Не оставив даже записки.

Но Джейсона больше беспокоила тишина вокруг него. Тихое смирение с неизбежным, испугавшее его, так что затрясло от близко подошедшей смерти.

Обретя контроль над собой, он принял душ, оделся и ровно в девять позвонил Флэку договориться о встрече. Уходя из квартиры, он надеялся, что дойдет до штаба Института раньше следующего приступа. Следующего, могущего быть последним. Следующего…

Приступ тошноты, сопровождаемый бульканьем крови, настиг его. Он сглотнул кровь, но ничего не мог сделать с болью, и напряг волю, чтобы не упасть, пробираясь сквозь транспорт к зданию.

Помня инструкции Флэка, Джейсон вступил в лифт, который толстяк ему описывал, рухнул на стену и нажал кнопку 45-го этажа. Он отшвырнул собирающуюся в уголках глаз темноту и пытался удержать сознание КИ и стоять. Дальше он помнил, что сидел на диване напротив регистатуры, и над ним склонился Флэк.

— Снова приступ? — прошептал толстяк, но для Джейсона голос громыхал, он кивнул и задержал дыхание.

— У вас есть лекарство?

— Да, — выдавил сквозь стиснутые зубы Джейсон. — Но не с собой.

Восхищение промелькнуло в глазах Флэка, он положил руку на плечо Джейсону и спросил:

— Вы можете дойти до моего офиса? Это рядом.

Снова только кивок.

— Может, вызвать каталку?

Это немного привело Джейсона в себя и он обрел голос:

— Нет, я сам.

Флэк улыбнулся.

— Тогда следуйте за мной.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Опять все действия и движения были монтажом нечетких фото в памяти Джейсона, и когда он вырвался из туманных теней и шепчущих звуков, то сидел на кожаном диване, схватившись за живот, и смотрел, как толстяк шарил в столе ручной работы. Джейсон попытался вспомнить путь из регистратуры, но помнил только мелькание секретарей, столов, стрекот пишущих машинок и шум, звеневший в ушах. Он понял, что отключился, но мозг продолжал его двигать. Боль чуть отпустила, будто отдыхая и собирая силы для удара, и Джейсон мог оглядеться.

Он увидел роскошно меблированную комнату, и подумал, что скорее в офисе должны быть мужчины в тогах, ласкающие обнаженных женщин, а не шкафы, стулья, предметы искусства, кожаный диван, большой аккуратный стол и два человека, сговаривающиеся об убийстве. Кресло Флэка протестующе скрипнуло под тушей — толстяк вынул бутылку и стакан из ящика. Только когда он поставил их перед собой и взглянул на Джейсона, кресло замолчало.

Но Джейсон не мог молчать и застонал, сгибаясь от проснувшейся с новой силой боли, и почти провалился в темноту. Попытка самовнушения была прервана Флэком:

— Возьмите.

Джейсон открыл глаза и увидел стакан коричневой жидкости у локтя.

— Это поможет, — мягко добавил Флэк, и Джейсон не возражал. Он не мог говорить. Он взял то, что принял за брэнди, и дрожащими руками поднес к губам, стараясь донести побольше до рта. Большая часть стекла по бороде.

Это было не брэнди. Жидкость оказалась практически безвкусной и не обжигающей. Поставив стакан, он опять схватился за живот, считая, что Флэк не будет против, если он применит КИ. Если КИ сработает. Он никогда не думал, что он потеряет уверенность в КИ. Но потом он утрачивал необходимую веру, когда оно требовало все больше времени, и однажды эта защита…

Боль ушла!

Как гигантский ластик, жидкость стерла пульсацию крови и боль спазмов, и когда странное тепло разлилось по телу, проникая всюду и сметая малейшую боль, Джейсон сел и осторожно вдохнул. Боли нет. Другой вдох. Наконец, глубокий, полной грудью. Ничего. Впервые за месяцы не было боли нигде. Даже постоянной тупой боли. Даже воспоминания. Ничего.

— Что за черт? — спросил он, поглаживая живот и не веря.

Флэк откинулся на спинку кресла и сказал:

— Анестезия. Химическая защита, называемая Эй-Си-Ес-39, достигающая мозга за секунду и снимающая всю боль. Не наркотик. Не затуманивает мозг. Нет побочных эффектов. И безопасна, как аспирин.

Гордость сверкала в темных глазах Флэка, и Джейсон мог только кивнуть. Средством можно было гордиться.

— Почему вы не взяли пилюли? — спросил Флэк, убирая бутылку со стаканом в ящик и вынимая из другого ящика папку. Он взял ручку и ждал ответа.

— Я в самом деле не знаю, — наконец сказал Джейсон. — Не считая, что я не люблю одурманивать себя наркотиками. Чувствую боль — значит, ещё живой. Кроме того, мне удавалось контролировать её без химии. До недавнего времени.

Флэк за ним записывал. Закончив, он поднял голову.

— Скажите, мистер Джейсон, почему вы пришли после решительного утверждения, что не нуждаетесь в нашем предложении? Как я помню, вы грозились являться мне после смерти.

Джейсон посмотрел в глаза Флэку и приятно удивился, что толстяк смотрел без обычной самоуверенности. Напротив, взгляд был твердым, и Джейсону Флэк нравился все больше и больше. И он решил говорить правду.

— Я не хочу умирать.

— Хорошо. — Флэк продолжал записывать. — Насколько не хотите?

Вопрос был задан, и Джейсон удивился, что не выпалил, что сделает все для сохранения жизни — включая убийство. Нет, он сказал, глядя на Флэка:

— Я не знаю, но я — здесь.

— Да, но это не обязательство. Насколько сильно вы желаете отсрочки?

Сначала Джейсон улыбнулся от облегчения. На самом деле он не был готов изменить стиль жизни, но он уже не боялся сказать:

— Я не знаю, насколько далеко я зайду.

— Вы убьете?

— Если жертва будет того заслуживать, возможно.

— А если вы не будете так считать?

— Тогда нет.

Джейсон не жалел, что сказал это. Ему было хорошо. Как тому атеисту, позвавшему священника и в последний момент пославшему слугу божьего к черту. Но восторг был недолгим и быстро сменился страхом, когда Флэк вернулся к записям, что-то мыча в густые усы, проверяя и спешно добавляя в записанное комментарии от себя. Затем он откинулся на спинку скрипучего кресла, скрестил руки на широкой груди и сказал:

— Прежде чем продолжить, позвольте рассказать вам об Институте Джона Анрина.

Для начала, Институт — исследовательский центр в конгломерате фирм, основанных гением Джона Анрина. Как вы помните, его талант и изобретательность подчинили молекулы его воле, а на его химических процессах и формулах базируются многие многомиллиардные отрасли. Джон Анрин создал сотни профессий, и целые города выросли вокруг его заводов. И все же он наиболее оклеветанный человек в современной истории.

Мало найдется учителей истории, права или экономики, которые не порицали бы его в то или иное время за философию созидательного эгоизма, которую он сделал антитезисом альтруизму. Он жил для себя, не предполагал и не требовал, чтобы другие жили для Джона Анрина. Он не был ни эксплуатируемым, ни эксплуататором. Джон Анрин жил ради одного: продолжать создавать продукты индустрии. Он только хотел, чтобы его оставили в покое и он мог бы изобретать, заодно улучшая этим положение человечества.

Но некоторые слои общества не оставили его. Во-первых, промышленники. Становясь богаче и могущественнее, они скупали местные правительства и целые части федеральной системы, а взамен финансовой поддержки сенаторы и конгрессмены, члены правительства и всякие разные бюрократы мчались им на помощь с деньгами всякий раз, как их дрянные делишки проваливались. Эти люди настаивали, чтобы Джон Анрин присоединился к ним, и когда он отказался, пытались любыми расследованиями государственных агентств устроить саботаж и свалить его.

Потом были общественные реформаторы, которые требовали от Джона Анрина отдать заработанное людям, имеющим меньше, и когда он отказался даже слушать их идиотские планы раздела богатства, они тоже прокляли его, и пытались вытянуть, что хотели, угрожая властями и социальными действиями.

Наконец, были бандиты, пытающиеся влезть в его дела путем угроз, шантажа и даже убийств.

Но хотя Джон Анрин и жил в мире молекул, химии и промышленной продукции, он осознавал, что на каждый заработанный им доллар приходилось десять человек, желающих забрать его любым путем. Он видел бедняков, убивающих для заработка, и богачей, подрывающих устои, чтобы выстроенный годами бизнес неожиданно перешел в другие руки. Новые хозяева никогда не работали, а только плели интриги.

И он понял, что нужно создать организацию, борющуюся с этими угрозами, этими кучками, которые требовали его деньги, его ум, его талант и время, как свою собственность. Эта организация — Институт Джона Анрина.

Наша организация не освобождена от налогов, что на самом деле лазейка для сверхбогатых. Институт был и остается деловой фирмой, а прибыль идет от продажи открытых нашими учеными научных секретов.

Но главная цель — защищать свободу индивида, сделать так, чтобы любой мог делать то, что хочет. Хочет ли индивид делать столько денег, сколько может, или презреть богатство и жить в пещере, питаясь ягодами, Институт поможет ему в борьбе за право делать то, что нравится. А это значит бороться с теориями коллективизма, поощряющими рабство обязательным самопожертвованием для "общего блага", пресечь попытки преступников контролировать рынки и людей.

Джейсон улыбнулся и спросил:

— Вы имеете в виду мафию?

— Больше, чем мафию, — ответил Флэк. — Это международное объединение, мистер Джейсон. Ассоциация преступников из Америки, Европы, Азии и любой точки на глобусе, где один человек может вымогать, красть или убивать, чтобы получить заработанное другим.

Видите, неважно, будет ли он страстным коллективистом, провозглашающим, что порабощенные, живя для других, в конце концов сделают всех свободными, или панком, вытрясающие из соседского уборщика десять долларов в неделю, здесь играет власть. Такая тактика основана на стремлении контролировать людей — заставить жить по своим правилам. И остановить любую критику, прежде чем она начнется, имея силу заглушить любые вздохи протеста.

Маклеры власти, мистер Джейсон. Это настоящие враги любого человека и свободы. Продавцы власти, живущие только чтобы контролировать других. И их мы хотим убрать. Убить.

Сморщившись, Джейсон покачал головой и сказал:

— Глупая идея. Убейте одного — появятся десять.

— Правда, — согласился Флэк. — Но пока они будут бороться за власть, у жаждущих свободы появится шанс занять пустое место и установить свои правила. Может, они не будут сразу распоряжаться собой, но если будет убрано достаточно маклеров силы, каждый просвет даст им ещё чуть могущества.

Не забывайте, мистер Джейсон, слабость власти в индивидуальном мнении. В человеке с мозгами, решающем для себя, чего он хочет в жизни. В презирающем лозунги и пропаганду, имеющем свое мнение. И пока сильные не позволяют этим индивидуумам возражать, их уничтожение даст свободно мыслящим чуть большую власть над событиями. В конце концов, они должны иметь право совершить неизбежные ошибки. И как только рабовладельцы упустят достаточно времени, мыслители поднимутся.

Флэк развалился в кресле и улыбнулся, когда гримаса Джейсона стала кислее. Казалось, он знал, что хотел сказать Джейсон, но не перебивал.

— И все таки это глупо, — снова проворчал Джейсон, добавив, — нельзя обвинять рабовладельца. Надо обвинять раба — без его согласия тот бы не существовал.

Флэк вцепился в это, как новичок на дискуссии старших.

— Но что, если рабы пытались бороться, но всегда были побеждены лучшим оружием? Если революции не удавались из-за недостатка подходящего оружия, чтобы стать серьезным противником, и недостатка союзников? Будете вы их обвинять? Или поможете?

Джейсон обдумал и, чувствуя себя попавшимся на аргумент второкурсника, ответил:

— Возможно, помогу — до определенного предела.

— Какого?

— Я помогу им добраться до колючей проволоки, отделяющей их от желаемой свободы. Затем я удалюсь и дам рабам решить самим. Если им суждено разорвать проволоку, то мне не нужно показывать, как.

Но если они решат, что рабство не было настолько плохим и жестоким, чтобы рвать пальцы о колючую проволоку, я ничем не смогу убедить их в обратном. Свобода ничего не стоит для раба, пока он сам её не завоюет.

Закинув голову, Флэк смеялся смехом победителя, усы колыхались от вырывающегося из груди хохота:

— А что, к черту, вы думали, Институт делает? Мы помогаем рабам дойти до проволоки. И это все.

Он взглянул на Джейсона и добавил:

— Но вот вопрос: что, если там был вооруженный часовой и необходимо было убрать его? Что тогда?

Джейсон покачал головой ещё энергичнее:

— Не думаю, что убийство будет решением.

— Почему?

— Ну, убийство всегда может быть повернуто против убийцы. Незаметный идиот станет святым. Хуже, он может стать мучеником. И более логично найти другие способы убрать его от проволоки и уменьшить угрозу. Сделать его дураком. Идиотом. Предателем. Все будет лучше, чем хладнокровное убийство.

— Точно, — сказал Флэк, светясь и излучая удовольствие каждой клеточкой, и до Джейсона дошло, что он неправильно понял Флэка. Он буквально понял "убийство", а толстяк использовал его фигурально.

— Как я уже говорил у вас, мистер Джейсон, Институт заинтересован в ваших способностях разнюхать информацию о человеке и использовать материал для его уничтожения. Из-за вас сняли мэра в крупном городе, несколько советников, местного плута адвоката и конгрессмена Штатов, а вы пользовались словами вместо пуль и головой вместо пистолета. Но они так же мертвы, как если бы им пустили пулю в лоб. У них столько власти, что с тем же успехом они могли бы быть под шестью футами земли.

Джейсон расслабился, пробежала волна по скрученным от напряжения мускулам. Расслабился, но только на минуту. Пока Флэк не добавил кое-что к своей речи.

— Но не думайте, что не будет момента, когда пистолет, нож или яд станут единственным средством, — промурлыкал толстяк. — Честно говоря, вы должны быть готовы к вероятности буквального и настоящего убийства. Не часто, но такое возможно.

Это было то, чего Джейсон боялся больше всего, и сейчас он знал, что после всех мучений может не получить этих двух лет, они просачивались между пальцев. У него не было выбора, даже уменьшая свои шансы, обсуждая вопрос жизни и смерти. Он не смог сдержать вызывающего тона, спрашивая:

— Кто выбирает жертвы?

— Это имеет значение?

— Да. Я достаточно долго жил по известным принципам, это мои ценности. Возникшие, обдуманные и соблюдаемые мной самим. Я не могу руководствоваться чужими ценностями. Даже сейчас. Я жил и умру по своим принципам.

Он договорил. Возможно, он приговорил себя, но он был рад сказанному. Его глупая прямота вредила ему, но он знал, что не сможет спрятать её, как бы ни хотел.

— И я не сменю принципы ни для кого и ни для чего, дерзко добавил он.

Флэк остался безучастным и спросил:

— Даже для спасения жизни?

Джейсон кивнул и промолчал, чувствуя на голове венок смерти, душащий его колючими листьями.

— Мистер Джейсон, а если вы будете основным судьей? Если вы, Алекс Джейсон, будете судьей и присяжными жертвы и окончательным исполнителем приговора?

Джейсон чуть просветлел и сказал:

— Если только я смогу сказать "да" или "нет" по поводу жертвы, я…

Он не был уверен, что хотел сказать.

— Если у меня будет исключительное право выбрать врага, изучить его и выбрать способ уничтожения, я подумаю о присоединении к Институту.

Казалось, вечность Флэк оставался безмолвным, с прищуром глядя на него, а Джейсон обдумал сказанное. Верно. Он был рад, что не оправдывал получение этих двух сверх-лет. Он ненавидел людей, желающих распоряжаться другими, как и Институт, и знал, какой потенциальной опасностью были они для него и для человечества. Но он знал, что только он должен мочь одобрить или не одобрить свои действия. Он должен решать, кого ему убрать и как. Кроме того, он был уверен, что немногих жадных до власти ублюдков он сможет убрать, не убив. Он только не мог убивать по чьему-то приказу. Он не знал, почему этот вопрос так беспокоил его, но тот стал решающим фактором.

— Решено! — неожиданно усмехнулся Флэк.

— Решено?

— Да. Вы один будете выбирать жертвы и то, как их убрать. И если после изучения человека вы решите, что он не тот или не вреден, Институт не будет возражать. Мы можем не согласиться, назначить другого исполнителя, но мы не заставим вас поступать против вашей морали. Годится?

Джейсон кивнул, и и венок смерти стал благоуханными маргаритками.

— Конечно, право единоличного решения будет даровано вам после выполнения одного или двух заданий, спланированных другими. Это не…

— Подождите, — Джейсон вновь ощутил колючие иглы венца. Я не Джеймс Бонд, чтобы гоняться за тем, кто покажется вам вредным, по всему миру. Я только…

— Мистер Джейсон, послушайте. Эти задания просто дадут вам представление о специальности. Я вам лично гарантирую, что это не будут убийства в прямом смысле слова. Обещаю, что вы не будете убивать по чьему-то приказу. Ваше первое задание, в частности, разрушить пару нефтяных скважин.

— Нефтяных скважин?

— Да. Один из способов навредить сильному — уничтожить его богатство, и это назначение будет хорошим началом. Вы должны уничтожить несколько нефтяных вышек, которые добавляют силы диктату, обеспечивая деньги режиму террора.

И как только вы поймете, в чем дело, вы станете сам себе хозяин. Вы это одобряете?

Снова распустились маргаритки, и Джейсон согласно улыбнулся. Флэк залез в ящик и достал другую бутылку и два стакана. Бутылка была дорогим хрустальным графином, и когда Флэк наполнил стаканы, Джейсон ощутил мягкий запах первоклассного брэнди.

Подняв стакан, Флэк молча выдал тост за договор, наклонив голову в сторону Джейсона, и отхлебнул. Джейсон присоединился и, глотнув, подошел к последнему вопросу.

— Я должен отправиться на задание прежде, чем вы вылечите рак, или…

— Нет, — ответил Флэк, поставив стакан. — В таком состоянии вы бесполезны. Но мы не собираемся его лечить.

Джейсон ожидал какой-то уловки, и подумал, что Флэк к ней и прибегнет.

— Мистер Джейсон, то, что я скажу, звучит экстравагантно и невероятно, но поверьте, мы это можем. Институт даст вам новое тело вместо старого, испорченного. Здоровое, без болезни, молодое тело.

— Значит, так я получу два года? — Джейсон улыбнулся, он поверил, что ему могли дать новое тело. Почему он поверил такому невозможному, он не знал. Но верил.

Флэк кивнул и отхлебнул брэнди.

— Но если тело такое здоровое, — громко спросил Джейсон, почему только два?

— Ну, доктор Роузголд, глава центра исследований и развитий, лучше объяснит вам недостатки пересадки тела, и после разговора с ним вы можете отказаться. Но как я уже говорил, два года могут растянуться до бесконечности. Только…

Флэк замолчал, таинственно улыбаясь.

— Пусть лучше доктор Роузголд объяснит вам детали. Я не могу об этом судить. Но поверьте, мистер Джейсон, мы можем дать вам здоровое тело без боли.

Глоток брэнди, и Флэк сказал:

— Мы можем идти, если нет больше вопросов.

— Есть несколько, и первый: когда я получу новое тело?

— Если вы решите остаться после разговора с доктором Роузголдом, через два часа.

— Почему Институт выбрал меня? На свете много умирающих, которые бы воспользовались шансом ради двух лет. Почему я?

— Давайте посмотрим. Будь вы редактором, мистер Джейсон, вы бы наняли не умеющего говорить, читать и писать? Конечно, нет. Институт действовал так же. Зачем давать кому-то два года, если он не может заплатить? Не умеет того, что нам надо?

Вспомните, я говорил, нам нужны ваш талант и ум, и пока вам нужны два года, мы можем договориться. Свободная сделка между свободными людьми.

Флэк начал вставать, но у Джейсона был ещё вопрос, и он упал обратно.

— Зачем было тратиться на дорогую голограмму для первого визита? Не дешевле было прийти самому?

— Возможно, но наш отдел психиатрии сказал, что вы с норовом, и вы пытались напасть на меня, когда решили, что я продаю могилы. Кроме того, это было довольно необычно, чтобы заинтриговать.

Они улыбнулись друг другу, и Флэк встал. Он достал бумагу из стопки на столе и, толкнув их Джейсону, сказал:

— Подпишите, мистер Джейсон, и мы начнем.

— Что это?

— Прочитайте.

Джейсон пробежал бумагу и увидел, что это была короткая форма, говорившая, что он завещает свое тело Институту для исследований после смерти.

— Это все, что я должен подписать?

Флэк кивнул, и Джейсон взял ручку. Скрип пера, казалось, наполнил весь офис. Но это был приятный звук. Почти музыка.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Джейсон не мог понять, что за странный шум разбудил его. Не мог отыскать источник. Он лежал, удобно развалившись в кровати с закрытыми глазами, стараясь узнать шум. Ритмический, с равномерными ударами, знакомый и незнакомый одновременно. Он рассмеялся. Он слушал свое сердцебиение, отзывающееся в ушах. Он слышал его раньше, конечно, но никогда оно не было таким громким и уверенным, отбивая факт его жизни 72 раза в минуту. Он вспомнил пересадку и открыл глаза, уставился в белый потолок, вспоминая, что случилось с ним после подписания завещания в офисе Флэка.

Наконец он отделил факты от фантазий и вспомнил, как шел за Флэком через лабиринт холлов и стен, открывавшихся прикосновением ладони, в загроможденный кабинет, где они встретили доктора Натана Роузголда, главу Отдела исследований и развития.

Увидев доктора, Джейсон фыркнул. Он не знал, чего ожидать, но когда Роузголд вошел, Джейсон заметил, что тот больше походил на игрушку, собранную ребенком с чувством юмора, чем на гения медицины. Роузголд был высок, по крайней мере 6 футов, но весил никак не больше 150 фунтов. Руки, почти неприлично торчавшие из коротких рукавов, напоминали леденцы на палочке, а лицо с острыми чертами, казалось натянутым на каркас. Даже рыжие, очень кудрявые волосы, падающие на виски, состояли из углов и изломов, возмещая рыжие брови, идущие через лоб прямой линией, ровный прямой нос и прямой разрез, служащий ртом. Короче, он выглядел как картина, где художник использовал только треугольники, окружности превратил в изломы, а контуры — в острые углы.

Он был молод, хотя волосы старили его, и как большинство высоких худых людей, сутулился, превращая плечи в два острых пика с жердью шеи посередине. Светло-голубые глаза изучали Джейсона сквозь единственную округлость — очки в металлической оправе, и на этом сходство с игрушкой заканчивалось. Глаза были глазами человека, знавшего свое дело, знавшего, что знает, и не стыдившегося ни превосходства, ни ни осознания превосходства.

По всей видимости, Роузголд наслаждался своей компетентностью и, возможно, был безразличен к любому человеку, менее талантливому в своей области. Джейсону он сразу понравился, и некоторая фальшь его веселила, но не раздражала, — атмосфера отрешенности и профессионального безразличия, которое Роузголд пытался выказать, когда Флэк дал ему папку Джейсона. Джейсон был уверен, что Роузголд так же отрешен, как садист-управляющий на конном заводе.

Но Роузголд настаивал на игре "Я Мудрый Врач, А Вы Несведущий Больной", и Джейсон не стал противиться. После ухода Флэка доктор подверг Джейсона полному, серьезному осмотру, скупо отвечая на вопросы о странном оборудовании.

Роузголд ощупал Джейсона и исследовал его различными экзотическими электронными приборами. Подключил его к нескольким установкам, поместил в пластиковый ящик для исследования запаха. Джейсона очаровал какой-то световой карандаш, которым Роузголд провел по всему телу. Он вспыхивал каждый раз, оказываясь над раковой опухолью, и когда Джейсон спросил, что это, Роузголд пробормотал:

— Вы не поймете, если вы не физик.

Но по мере продвижения осмотра ледяной профессионализм таял, и интерес к Джейсону стал более очевидным, особенно когда его 3 0спросили об отказе от лекарств, и Джейсон объяснил про КИ.

Когда осмотр завершился и Джейсон начал одеваться, Роузголд открыл папку и долго её изучал.

— По тому, что я прочитал, и по результатам моего осмотра, мистер Джейсон, вы должны были лежать в больнице с трубочками во всем теле, задыхающийся и забытый. Но вы ещё ходите и, похоже, функционируете как здоровый человек, не принимая лекарств. Вы можете объяснить, почему вы не покойник?

— Конечно, — усмехнулся Джейсон. — КИ.

— Что?

— КИ. Это причина того, что я хожу и не убит болью.

— Что за черт такой — "КИ"?

— Хорошо, — Джейсон сел и почесал в голове, радуясь своему любимому предмету. — КИ — залежь энергии, причина силы, которая у большинства заперта в голове и используется редко. Это можно назвать "истерической силой", но КИ контролируется постоянно.

Уверен, вы читали, как люди в стрессовых ситуациях показывали фантастическую силу, проворство и скорость, или что им нужно для избежания опасности, причины стресса. Стофунтовая женщина приподнимает машину, потому что её сын застрял внизу, но не может сдвинуть её или пошевелить, когда он спасен. У мужчины в авиакатастрофе сломаны обе ноги, но он переживает травму плюс десять дней голода и холода, когда менее пострадавшие умирают. КИ оставило его жить и помогло женщине поднять машину.

Роузголд некоторое время переваривал, потом пожал плечами и спросил:

— Вы имеете в виду силу воли?

— Нет. Больше. Это способ обуздания истерической силы и использования её, когда надо и для чего надо. В любой ситуации. Видите, доктор, КИ неотъемлемая часть боевых искусств. В карате, джиу-джитсу, дзюдо или айкидо обучение контролю над энергией КИ — часть обучения ударам и защите. И КИ можно тренировать, как мускулы. Вот, разрешите показать.

Джейсон сделал "О" из указательного и большого левых пальцев и велел:

— Когда я скажу, попытайтесь разорвать их обеими руками.

Джейсон уставился на "О", и в его духовных глазах оно голубовато заискрилось. Он действительно видел энергию, бегущую от мозга к рукам, через указательный и большой, опять в руки и к мозгу, образовывая превосходную связь и замыкая пальцы. Когда электричество засветилось ярко голубым, Джейсон сказал:

— Давайте. Попытайтесь разорвать.

Взяв указательный одной рукой, большой другой, Роузголд скривился и дернул. Но пальцы не шевельнулись. Удивленно подняв бровь, он попытался сильнее, и снова неудачно. Он вытер руки о халат и попытался разорвать снова, морщась от напряжения. Пальцы оставались сомкнутыми, как спаянные. Наконец, Роузголд постарался просунуть два пальца через точку соприкосновения, потом три, изо всех сил. Каждый раз неудача.

— Впечатляет, — жестко усмехнулся Роузголд.

— И вы заметили, — сказал Джейсон, — я могу шевелить другими тремя без потери этого неразрывного кольца энергии.

Склонившись над лежащей на столе папкой и делая небрежные, корявые, совершенно неразборчивые заметки, Роузголд прервался для вопроса:

— Йога?

— В каком-то смысле. Сила мысли для контроля над телом, ладно, но если бы я боролся с вами мускулами, я бы проиграл. Но я использовал силу мысли, и вы сможете разорвать "О" только если будете лучше меня 3 0управлять своим КИ. Вы не смогли, потому что я не верил, что сможете.

— И вы сказали, что это упражнение?

Джейсон кивнул.

— Правильно. Неразрывное кольцо — одно из нескольких упражнений для улучшения КИ. Прелесть в том, что использовать его может любой. Мужчина, женщина или ребенок могут согреться в холод, освежиться в жару, похудеть, бросить курить, победить боль или, умирая на ходу, идти, с помощью КИ.

Роузголд закончил записи, положил ручку, безучастно посмотрел на Джейсона и сказал:

— Мы скоро подробней займемся вашим КИ и увидим, можно ли его применить к другим отраслям медицины.

Он облизнулся, но хотя казался безразличным, глаза выдавали маленького мальчика, впервые увидевшего разобранный мотор. Джейсон готов был поспорить, что в Натане Роузголде было немало от этого мальчика, и предположение подтвердилось, когда Роузголд показывал ему принцип трансплантации.

Он закончил одеваться, и Роузголд повел его сквозь другой лабиринт коридоров, они пока не дошли до двери без ручки. Как и со стенами, которые Флэк открывал прикосновением, Роузголд нажал на металлическую пластину, и дверь открылась. Они вошли в большую комнату, три стены которой были заняты ящиками, но Джейсон знал, чем она была. Для большинства она выглядела главной картотекой, но для Джейсон — моргом. У него всегда было зудящее, скребущее ощущение, когда он в них входил, как и на этот раз.

Как только он переступил порог, его охватила слабая дрожь, и он понял, что в ящиках были тела. Останки людей, а не бумаги. Но мрачное чувство морга было чуть другим. Было что-то странное в доме смерти Роузголда, чего он не мог понять. То же ощущение, но уникальное и полностью отличающееся от того, что он чувствовал раньше.

Это все, что он мог понять. Он огляделся, глаза наткнулись на закодированные 3 0ящики, вызвавшими смутное чувство. В отличие от других, в этом не было вони химии, запаха антисептиков из ящиков, который смешивался с запахом смерти, врывался в ноздри и жег гортань. Запаха не было, но не совсем. Только неопределенная тревога, покалывающая затылок.

— В чем дело? — голос Роузголда вторгся в его мысли.

— Я только пытался понять, почему этот морг действует на меня не так, как другие.

— О! А почему вы думаете, что это морг?

— Это он. Я не думаю, что это морг в настоящем смысле слова, и в то же время я… — до него вдруг дошло. — Преддверие. Жизнь, но не живая. Смерть, но не мертвая. Вот что я чувствую здесь.

Брови Роузголда полезли на лоб.

— Интересное наблюдение, мистер Джейсон. Даже восхитительное, потому что довольно проницательное и очень точное.

Роузголд открыл один из ящиков, и Джейсон машинально замер, готовый увидеть серую массу или что-то механически регулируемое, или что-то выше его живого воображения.

Колесики тихо катились по направляющим, но для Джейсона они кричали о трупе, и он слегка напрягся, прищурился и задержал дыхание. Вид мертвеца не самая приятная вещь.

Но ящик отличался от ящиков морга. Внутри был навес из прозрачного пластика. На нем — небольшая прямоугольная коробка с циферблатами, шкалами и выключателями, а в капсуле лежало тело симпатичного молодого мужчины, который скорее спал, чем был мертв. Кожа была розовой, и он как будто отдыхал, а не ожидал, когда плоть начнет отваливаться от костей.

Роузголд усмехнулся и сказал:

— Вы были правы, когда назвали это преддверием. Пощупайте пульс.

Джейсон уставился на Роузголда и не двигался.

— Давайте. Пощупайте пульс.

Джейсон неохотно дотронулся до одной руки и удивился, что она была теплой и пластичной, не как у мертвых. Обхватив запястье, Джейсон искал пульс и был готов бросить это, решив, что Роузголд провел его, как вдруг почувствовал. Слабый, почти неощутимый, пульс определенно был. Джейсон взглянул на Роузголда, потом на часы на стене, засекая время. Он насчитал 4 за 15 секунд, умноженное на 4 — 16 в минуту. Потом он заметил слабое шевеление груди при вдохе.

— Анабиоз? — спросил он, отпуская руку.

— В какой-то мере. Но, видите ли, мистер Джейсон, оно никогда не жило.

— Оно? — Джейсон спросил Роузголда его словами, немного оскорбленный, что человека назвали "оно".

— Да, — рассмеялся Роузголд. — Это созданное тело. Я вырастил его из одной клетки.

Он светился, и Джейсон был ослеплен излучаемой его глазами гордостью. Ледяная беспристрастность и профессиональное безразличие исчезли. Их сменили возбуждение, гордость достижением и энтузиазм, которые может испытывать только создатель.

— Созданное тело, — добавил Роузголд в раздумье, — измененное для быстрого взросления.

Роузголд повторил последнее предложение несколько раз и, возможно осознав, что стал непохож на холодного профессионала, извлек из кармана маленькую коробочку. Он открыл её, достал тонкую сигару, предложил её Джейсону. Прикурив, Роузголд начал объяснять.

— Этот экземпляр, — сказал он между затяжками, — зрел и физически нормален, как 28-летний, хотя ему год или около того по времени. И он совершенен — почти.

Радость умерла в его глазах почти мгновенно, и было очевидно, что ему что-то не удалось и что неудача ему не нравилась.

— Как вы знаете, — голос стал серьезным и чуть поучительным, вегетативное размножение — просто изъятие ядра из неоплодотворенной клетки с половиной генов и совмещение с ядром другой, с полным набором генов. Клетка думает, что была оплодотворена в женском теле обычным путем. Она растет, делится, растет и делится, и после 8 дней все помещается в искусственную утробу. Через 9 месяцев рождается нормально выглядящий ребенок.

Его помещают в другую среду, где искусственно питают и подвергают облучению лучами, похожими на космическую радиацию, пока развитие не ускорится до года в час.

Энтузиазм понемногу возвращался к Роузголду.

— Это правда замечательное событие — ребенок, развивающийся во взрослого за пару часов. Я как-нибудь покажу вам палату. В первый раз у вас волосы встанут дыбом. Я получил то, что вы видите.

Затянувшись, Роузголд посмотрел на свое "это" и, когда он продолжил, в его голосе печаль смешалась в гневом.

— К сожалению, процесс экспериментальный, и результат — тело не функционирует самостоятельно. Его надо кормить через трубочки и переворачивать, чтобы не было пролежней. Другими словами, они слабоумные инвалиды.

Взгляд Роузголда стал рассеянным, и по собственному опыту Джейсон понял, что доктор ускользнул в другой мир, где ничто, кроме его работы, не имело значения и не было ничего, кроме проблем и поисков решения. Он не мешал Роузголду и продолжал тихо курить, ожидая возвращения. Джейсон сам много раз блуждал в вакууме глубоких раздумий и знал, что человек захочет вернуться.

Роузголд вернулся так же тихо, как пропал, и продолжал говорить, будто не молчал последние три или четыре минуты.

— И мои крошки получились здоровыми вещами без разума. Их мозг полностью развит в физиологическом смысле, но он не функционирует нормально. Они совершенны во всем, кроме разума.

Роузголд подошел к маленькой полке около двери и швырнул сигару в металлический сосуд. Джейсон сделал то же, и сосуд с шипением опорожнился, дно откинулось и воздух втянул пепел, не оставив и пятна.

— Это одна из двух больших неудач, — заметил Роузголд. — И я уменьшил температуру тела, замедлил дыхание, сердцебиение и продолжаю работать над проблемой.

— Зачем возиться с замедлением? — Джейсон был искренне заинтересован. — Почему просто не отказаться от ускорения?

— Потому что созданные тела разлагаются, если их не ускорить. Пока я не открыл этот факт, получалось много слабоумных мертвецов.

Джейсон пожал плечами и спросил:

— Как вы думаете, почему не развивается разум?

Роузголд саркастически улыбнулся:

— Некоторые мои ассистенты предполагают нехватку Божественного.

— Божественного? Вы имеете в виду Бога?

— Да, Бога. Некоторые мои люди считают, что раз тела не зачаты по-обычному, у них нет души. Нет души 3–0 нет интеллекта.

Нажав кнопку, Роузголд замолчал и со злостью на свои провалы толкнул тело обратно, крышка упала на свое место и захлопнулась.

— Но я предпочитаю более логичное объяснение, — его глаза сверкнули. Во-первых, нормально зачатый ребенок постоянно подвергается всяким раздражениям даже в утробе матери. Раздражение продолжается после рождения в звуках, зрении, запахах, ощущениях холодного и горячего, твердого и мягкого, мозг сортирует всю информацию и сохраняет её. Из банка памяти формируется любимое и нелюбимое, опасное и безопасное, и в конце концов, результатом процессов становится личность. Так как все действия имеют химическую основу, раздражения вызывают реакции, которые я пока не нашел, эти соединения проходят через мозг и оставляют информацию.

Но мои тела не получили такого раздражения. Поэтому нет реакций и нет записей в мозгу. Они растут без формирования разума.

Прислонившись к стене, Роузголд посмотрел на Джейсона:

— Но вы должны быть счастливы, что я не догадался, как дать им раздражение. Вы должны быть счастливы, мистер Джейсон, потому что ваш мозг будет пересажен в подходящее тело, и оно будет жить с вами внутри.

Еще пристальный взгляд, и Роузголд добавил:

— Итак, вы решили?

— У меня есть выбор?

— Конечно, да. Но буду жестоко откровенен. Если вы не согласитесь на пересадку, завтра вы можете не проснуться.

По какой-то причине слова Роузголда не испугали Джейсона. Как будто он знал, что вдыхает последний раз, и не ожидал увидеть рассвет. Он улыбнулся, согласился на пересадку без колебаний, и Роузголд кивком велел следовать за ним. Они покинули хранилище и пошли обратно через холлы в кабинет Роузголда.

Роузголд сбросил дюжину книг и таблиц со стула возле стола и указал на него Джейсону.

— Хотите выпить? — спросил он, сбросив книги со своего кресла и сев. Знаю, вы любитель брэнди, но у меня есть сносный скотч.

Джейсон согласился, и Роузголд отыскал бутылку "Кэтти Сарк" в развале на столе, нашел два стакана и наполнил их скотчем.

Толкнув стакан Джейсону, Роузголд поднял свой и сказал:

— Наслаждайтесь. Наслаждайтесь последним глотком в этом вашем теле.

Сделав глоток, Роузголд продолжил:

— А сейчас позвольте вам объяснить в общих чертах, что с вами произойдет. Если хотите деталей, я позову кого-нибудь из биоэлектроников, чтобы объяснить вам основы процесса.

Джейсон покачал головой и отхлебнул скотч.

— Хорошо. Вряд ли вы что-нибудь поймете. — К удивлению Джейсона, Роузголд усмехнулся и продолжил. — Волны мозговой деятельности, всей деятельности, память, изобретательность, мышление, все будет воспроизведено в созданном мозгу, и тело будет жить с вашей памятью и мыслями. Другими словами, мы создадим личность из двух частей. Сущность Александра Грэма Бела Джейсона будет жить в другом теле.

Он осушил стакан и посмотрел на Джейсона, который только и мог сказать:

— Это так легко?

— Это может звучать легко, но много работы, много таланта и много денег потрачено на совершенствование процесса. И он почти безопасен. Так, из больше чем тысячи пересадок только две закончились неудачно, и из-за оборудования, а не из-за технологии.

— Ну, — заметил Джейсон, допивая, — два из тысячи — неплохой показатель.

— Для человека, который не доживет до следующего часа — чертовски хороший.

Они оба долго молчали, глядя на пустые стаканы, и, наконец, Джейсон нарушил паузу вопросом:

— Вы сказали, что слабоумие — один из двух недостатков. Какой второй?

Усмехнувшись, Роузголд сказал:

— Я ждал, когда вы это спросите. Большинство думают об этом только после пересадки в новое тело. Мистер Джейсон, тела не так безупречны, как я вас убеждал.

Джейсон взглядом 3 0спросил об изъяне, и Роузголд, наполнив стаканы, сказал:

— Не знаю, что-то не так с телом, или это результат пересадки, но когда тело получает мозг и становится активным, оно в порядке только 90 дней или около того.

К концу второго месяца тело начинает стареть, но очень странно. Вместо старения оно разлагается на начальные элементы и буквально тает.

Джейсон глотнул скотч и напрягся. Он не знал, был ли холод вызван сквозняком или мыслью о его красивом новом теле в виде лужи на обочине. Он почти чувствовал проходящих сквозь него людей, их каблуки и подошвы.

— И что потом? — спросил он с надеждой. — Другая пересадка?

— Да, но…

Джейсон рассмеялся. Всегда где-нибудь пряталось "но", и он знал, каким было это.

— Не говорите мне. После определенного числа пересадок мозговые волны изнашиваются, или что там, и не могут быть перенесены. Верно?

Сначала выражение лица Роузголда не изменилось, потом он жутковато улыбнулся и спросил:

— Как вы догадались?

— Ну, это что-то вроде копирования с оригинала, и как все записи, звуки, или мозговые волны в этом случае, ухудшаются. Запись все слабее с каждой пересадкой.

— Совершенно точно. По какой-то причине, которой мы пока не знаем, пересадка их мозга в мозг — мы не используем оригинал — ухудшает экземпляр. Сначала это ничего не значит, но если пересадки повторяются, проявляется на седьмой раз.

Каждый процесс занимает больше времени до седьмого. Тогда он отнимает на 12 или 11 часов больше, чем первый. И хотя нет потерь в памяти или мастерстве, любая работа, физическая или психическая, замедляется.

Роузголд погрузился в молчание, и Джейсон решил, что он снова ушел в пустоту. Но он продолжал.

— На восьмой раз мозги безнадежно разрушены, и субъект все три месяца проводит, уставившись в пространство, как человекоподобное растение.

Еще молчание, пока они изучали друг друга, и снова Джейсон его нарушил:

— Есть какие-то предупреждения, что тело начинает разлагаться?

— О да. Сначала легкое онемение в том боку, который вы обычно не используете. В вашем случае, вы правша, значит, сначала онемеет левый бок.

Когда он совершенно омертвеет, вам станет сложно идти и не будет работать рука, когда вы ослепнете и оглохнете, онемение перекинется на правый бок, и процесс повторится до паралича.

Онемение обычно занимает 48 часов, так что у вас будет много времени, чтобы известить нас, и мы начнем новую пересадку. Иначе вы буквально растаете изнутри в лужу протеина. Молекулы образуют другие цепи, и Алекс Джейсон будет только сгустком углеродных соединений.

Мозг умрет последним, и хоть вы не будете чувствовать боль, зато будете осознавать происходящее, пока он тоже не распадется и не исчезнет. Но если вы окажетесь на пересадочной станции до полного паралича, пересадка может быть сделана. В мире есть шесть станций, три из них в Америке.

Роузголд посмотрел на Джейсона, как будто хотел идти, но тот остался сидеть и спросил:

— Девяносто дней — предел?

— Да, если тело эксплуатируется разумно. Не забывайте, созданное тело — живое, и если оно не питается и не отдыхает, то разрушается быстрее.

Джейсон посмотрел в сторону и уставился на руки, как будто они могли ему ответить. Они не ответили, возможно потому, что у него не было больше вопросов.

— Вы готовы? — спросил Роузголд, вставая.

Кивнув, Джейсон тоже встал и сказал:

— Почему нет? Если вы дадите мне сексуальное тело.

На этот раз Роузголд не улыбнулся. Он остался бесстрастным, ответив:

— Оно будет соответствующим.

— Тогда пошли.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Вернувшись в комнату и в новое тело, Джейсон вспоминал трансплантацию, но, как предупреждал Роузголд, не помнил ничего после выхода из офиса. И он переключился на обследование нового тела — узнать, была ли пересадка удачной. Он не знал, потому что боялся посмотреть.

Черт!

Он заставил себя поднять руку и…

Пересадка была удачной!

Он понял это, увидев короткие толстые пальцы на квадратной мускулистой ладони, покрытой смуглой кожей. Прежние были длинными, а цвет — от бледного до розового. Сжав кулак, он смаковал вид перекатывающихся мускулов. По крайней мере, он не стал похож на Роузголда.

Сунув руку под одеяло, он нежно потрогал грудь, улыбнувшись, когда пальцы нащупали мускулы и множество волос, намного больше, чем раньше.

Он рассеяно погладил их, чуть разочарованный тем, что чувствует себя так же. Он не знал, чего ожидал, но…

Вдруг он понял. Нет боли! Впервые за месяцы изматывающая пульсирующая боль, встречающая его каждое утро, пропала. И тошнота, тоже ставшая частью его жизни. Оскалившись, Джейсон решил проверить этот набор клеток, глубоко вдохнул и напряг пресс, как только мог. Это всегда вызывало крутящую боль и кровавую рвоту. Но нет. Нет даже крошечного пузырька.

Он внезапно вскочил, что тоже всегда скручивало живот болью, и не знал, что сказать или думать, когда боли не было. Слов не хватало. Он был писателем, и все же не мог описать восторга. Слова были слишком неопределенными, слишком невыразительными. Джейсон хотел бы быть композитором, и воссоздать чувство в звуках. Или художником, и брызгами красок описать свою неослабевающую радость.

Но ими он не был, а подходящих комбинаций букв для верных слов не находил. Как объяснить чувство пробуждения без боли впервые за месяцы? Как объяснить, что само пробуждение было великим чудом? Как описать ощущение спасенного с виселицы в момент, когда опора уже выбита? Или снова рожденного? Он не мог описать даже себе.

Он бросил это, и слезы показали, что он чувствует. Он не стыдился слез и не останавливал их. Он не прятал всхлип, рвущийся из горла, за ним следующий. И следующий. Жалостливые звуки, которые бы вызвали сострадание в любом другом случае. Звуки, которые говорили, насколько ему хорошо.

Всхлипы быстро прекратились, и, сопя, Джейсон встал и пошел к настенному зеркалу, улыбаясь появившемуся мускулистому отражению. Вытерев глаза, он уставился на себя — на Исполнителя. Ему было около 25, и у него не было ни унции жира. Глаза скользнули по широким мощным плечам, тонкой талии, стройным, пропорциональным ногам и остановились на лице с индейскими чертами, увенчанном шапкой курчавых черных волос.

Теперь у него были карие глубоко посаженные глаза, блестевшие на скуластом лице с прямым носом и полными губами. Сквозь темную кожу пробивалась щетина без единой проплешины.

— Комо эстас?

— Буено. — Джейсон ответил машинально, прежде чем понял, что говорит на другом языке, Которого не знал до пересадки.

— Комо эста нуево кьеро? — Роузголд запинался.

— Муй бьен! Маравиллосо! — Джейсон рассмеялся знанию испанского и своему глубокому, резкому голосу, потом сказал по-английски. — Смотрю, вам удалось втиснуть испанский в пересаженные мозги.

— Пересаженное мышление, — поправил Роузголд, добавив, Языки легко добавляются при трансплантации.

— Очевидно, первое мое назначение будет в Южной Америке, — без эмоций заметил Джейсон, возвращаясь к зеркалу. Он был доволен, даже когда увидел, что стал ниже ростом дюймов на 7. И черт с ним. Он мог бы быть карликом, и данное обстоятельство его не волновало.

Глаза остановились на пенисе, и он улыбнулся, как подросток первой поллюции, показав превосходные белые зубы. Как любой шовинист-мужчина, он любовался гениталиями, как вдруг неожиданная и удручающая мысль поразила его.

— Я способен испытывать наслаждение от секса? — спросил он, надеясь, что импотенция не была ещё одним недостатком жизни в созданном теле.

— Да, — ответил Роузголд, — но вы не можете зачать. Вы стерильны.

— О, — пробурчал Джейсон. Он не собирался делать отпрысков, но неспособность все же его раздражала.

— Все тела стерилизованы, — объяснил Роузголд. — Это позволяет предотвратить проблемы.

Роузголд ничего больше не сказал. Ясно было, какие проблемы могут возникнуть, если мужчина обрюхатит нормальную женщину, исчезнет и появится в новом теле, крича:

— Эй, дорогая, это я, твоя любовь.

Или если такая женщина забеременеет, обрекая новую жизнь на уничтожение, когда её тело умрет через 90 дней.

Вернувшись к зеркалу, не в силах не любоваться собой, Джейсон увидел, как Роузголд заглянул в гардероб, вытащил светло-голубой халат и пару тапок, швырнул их ему и сказал:

— Оденьте и идите за мной. Мне надо протестировать вас и убедиться, что все работает нормально.

В коридоре было много людей, и все были в белых халатах, как Роузголд, или в светло-голубых, как Джейсон, и все осторожно уворачивались от рвущегося вперед Роузголда, качающего треугольной головой и что-то бормочущего. И никто не считал его странным, разбегаясь с дороги. На Роузголда не смотрели, зато Джейсон получил пару взглядов и присвистов от девушек, когда его халат распахнулся. Запахнувшись и покраснев, он побежал быстрее и наконец догнал Роузголда, влетевшего в комнату, похожую на первую приемную, только больше и лучше оборудованную.

Следующий час Джейсона зондировали, били резиновыми молоточками и снова подсоединяли к установкам. Он прыгал на месте. Бегал по узкой платформе и трогал различные части тела по указанию Роузголда. И, как мастер джиу-джитсу, он бил специальные машины, чтобы понять, утратил ли он навыки и реакцию.

Обследование не было изматывающим, но вскоре Джейсон заметил тупую боль в черепе. Он отнес это к сложности пересадки, но боль становилась сильнее, и он забеспокоился, что что-то было не так.

Когда слабые вспышки в голове стали пожаром, Джейсон испугался. Шум вокруг дополнялся стуком в голове, и звуки били по ушам с силой боксера, собирающегося убить. Даже легкое жужжание различных машин усиливалось в миллионы раз, отзываясь в черепе.

Он был уверен, что-то не так, но вместо того, чтобы сказать Роузголду, запер боль внутри. Он не хотел говорить из страха, что последует новая пересадка, и он потеряет три месяца жизни. Он знал, что сможет жить с болью, если надо, и, возможно, сможет контролировать её КИ. В конце концов, он делал это месяцами, и после рака головная боль _ просто ерунда.

Он бы проверил КИ сейчас, но это докажет Роузголду, что что-то не так. И пока доктор командовал ему дотронуться до носа или локтя или растопырить пальцы, Джейсон должен был сосредоточиться на приказах и, значит, не мог применить КИ.

Наконец, когда он почти потерял сознание от ударов в черепе и захватывающего шума, Роузголд велел ему сесть и, положив папку, вышел из кабинета.

Как только он скрылся за стеклянной дверью, Джейсон закрыл на несколько секунд глаза и постарался убрать боль КИ, одновременно навострив уши. Но оно не действовало. Для КИ нужно было все сознание, и он не заметил Роузголда, наблюдавшего за ним.

— У вас болит голова? — спросил Роузголд совсем рядом.

Джейсон открыл глаза, и удар света заставил его зажмуриться и вздрогнуть, когда он посмотрел на доктора с маленькой чашкой в руках.

— Голова? — Он все ещё боялся сказать.

— Болит, — заключил с усмешкой Роузголд и протянул Джейсон чашку. Это Эй-Си-Эс-39. Если, конечно, вы не хотите сбить боль сами вашим замечательным КИ.

Джейсон принял вызов с улыбкой облегчения. Вероятно, боль была нормальной реакцией на пересадку, и, покачав головой, он соединил пальцы, сложил руки и закрыл глаза. Он мысленно отделили себя от комнаты, громких звуков и Роузголда, представив удары, уплывающие из извилин в кости черепа. Потом боль просочилась через кожу в волосы, пока не улетучилась из головы, как дым, и Джейсон глубоко вдохнул, открыл глаза и рассмеялся. Доктор смотрел на него, как на жука под микроскопом, но он не оскорбился. Для Роузголда он был сейчас жуком под микроскопом, и он снова тихо рассмеялся, когда доктор начал бешено черкать в папке.

Окончив, Роузголд сказал:

— Головная боль абсолютно нормальна, хотя многие думают, что-то не так с процессом и боятся сказать.

Когда Роузголд объяснял, Джейсон вздрогнул от голоса, показавшегося ему громом.

— Что её вызывает? — спросил он, только чтобы заткнуть Роузголда на миг. — Пересадка?

— Нет. Шум.

Джейсон поднял бровь, и Роузголд продолжил.

— Уши не привыкли к ежедневным атакам могучих шумов, с которыми вы сталкиваетесь всю жизнь. Звуки, которые ваши прежние уши не улавливали, шумы, которые вы не слышали, для этих болезненны. Чувствительный слух неприятный недостаток, но на задании он может стать вашим решающим преимуществом.

— Если не надо будет работать на бойлерной фабрике, — усмехнулся Джейсон и замычал, неожиданно прикусив язык.

— Это тоже надо знать, — заметил Роузголд довольно, — ваши зубы ужасно остры. Они не использовались. Но это все неприятное, к чему надо привыкнуть — до следующей трансплантации.

Доктор опять усмехнулся, наградив Джейсона человеческим смехом дважды за первый в новой жизни час.

— В любом случае, — сказал Роузголд, — физически вы здоровое животное, полное сил и всего необходимого для успеха в этом жестоком мире. Ваши мозги в порядке, но я надеюсь, вы будете информировать меня о своем творчестве. Хотя я пока не видел творческих людей, потерявших силу воображения после пересадки, я бы хотел время от времени получать отчет.

Джейсон кивнул, и Роузголд добавил:

— Ладно, сейчас идите за мной, у меня есть ещё тест.

Джейсон потащился сквозь лабиринт холлов, проходные комнаты, пока совсем не заблудился. Если бы Роузголд оставил его здесь, он бы умер от голода у стены, не открывшейся прикосновением. Он перестал запоминать дорогу и спросил:

— Что стало с моим старым телом?

— Оно в анатомической, там мы возьмем все пригодное для экспериментов и кремируем остальное. Хотите посмотреть?

Джейсон почти согласился, но возможность увидеть свое тело, разорванное на части, звучала не очень приятно, и он покачал головой.

Роузголд, подходя к двери без ручки, рассмеялся и сказал через плечо:

— Никто никогда не смотрит.

Дверь открылась нажатием пальца, и они вошли в ещё одно хранилище. Джейсон едва не спросил, зачем они здесь, но понял, что у него нет ощущения морга. Комната была пуста, хоть и выглядела в точности так же. Он готов был поклясться жизнью.

Он взглядом спросил Роузголда, и доктор вернул ему вопрос:

— Скажите, что вы чувствуете?

Это был последний тест.

Мгновение у Джейсона было искушение одурачить ученого и сказать, что ощущения те же, что и в первый раз. Но ожидание на лице Роузголда, как у ребенка, открывающего рождественскую коробку, переубедило его:

— Это пустое хранилище тел.

— Почему?

— Потому что у меня нет того ощущения, как в первый раз.

— Отлично! — восторженно взорвался Роузголд, хлестнув Джейсона по ушам неожиданным вскриком. — Вы не утратили это при пересадке.

— Не утратил что?

— Восхитительный разум. Стремление справиться с болью, умение читать чужие мысли. И талант чувствовать все вокруг, прежде чем об этом скажут. Не знаю, прочитали вы мои мысли или нет, но комната пуста, и сказать это можно, лишь зная априорно или по интуиции. Я не знаю, что это, но без сомнения буду продолжать опыты.

— Опыты?

— Верно. Тесты, чтобы понять, как возникают ваши предчувствия и как их превратить в экстрасенсорное восприятие. Джейсон, я собираюсь доказывать и опровергать теории, пока у меня не будет твердого научного доказательства, что такое существует и что любой может этим пользоваться.

— Ну, у вас есть два года.

— Да, — взгляд Роузголда опять стал стеклянным. — Два года.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

У Роузголда было два года, у Джейсона — две недели для подготовки к первой миссии. Но из слов Флэка он заключил, что двух дней, двух часов будет достаточно.

Первые указания он получил во время ленча с Флэком и Роузголдом вскоре после возвращения в комнату. Он удивился, что шкаф был полон одежды, но не удивился, что штаны и светло-голубая рубашка сидели превосходно. Институт знал его размеры лучше его самого. Натянув черные носки, он спросил Роузголда о личном имуществе, оставшемся в квартире.

— Дайте мне список необходимого, и я прослежу за доставкой, — сказал тот Джейсону. — Остальное можно продать или отдать друзьям, но я предлагаю оставить одежду и мебель в квартире и позволить хозяину распоряжаться ими, как угодно. Не забывайте, что вы избежали большей части арендной платы.

— Вы считаете, что я должен исчезнуть?

— Это лучший вариант. У вас нет близких друзей или родственников, которых бы волновало исчезновение?

— Нет, единственный, кого волнует, жив я или мертв — мой агент.

— Тогда напишите ему, что вы уехали в отпуск, и отдайте письмо нашим юристам. Они заберут его и проследят, чтобы все ваши гонорары и платежи переводились на банковский счет.

— Разумно.

— Обычно Институт больше похож на обычную корпорацию. Кстати, вы хотите, чтобы зарплату платили вам или перечисляли на счет?

— Значит, мне платят? — Джейсон даже рассмеялся.

— Да, 300 долларов в неделю, но в первое время вы не будете много тратить. До завершения первого задания вы будете жить здесь и есть в специальном кафе, выходя только после работы, если захотите. Жилье и еда бесплатные, так что в начале расходов не будет.

Застегнув черный ботинок по щиколотку, Джейсон встал и спросил:

— Ну, как вам будет угодно. Что сейчас?

— Сейчас — обедать.

Роузголд повел Джейсона по коридору и свернул налево. Они стояли напротив кафе.

— Вы сказали, оно специально зарезервировано? — спросил Джейсон, не испытывая от этого удовольствия.

— Да, многие служащие Института не подозревают о его назначении, и на верхние этажи, 44 и 45, допускаются только пациенты и члены правления. Большинство работает внизу.

Джейсон обдумывал это, пока делал заказ и шел вслед за Роузголдом к столику, за которым уже сидел Флэк.

Толстяк энергично пожал Джейсону руку и сказал, как хорошо он выглядит. Потом все трое сели и стали есть, а Флэк перешел к указаниям.

— Как я упоминал, мистер Джейсон, вы разрушите несколько нефтяных вышек на побережье маленького карибского острова, известного как Пунта де Флеча.

— Остров-наконечник, — вставил Джейсон с набитым ростбифом, жареной картошкой со сметаной и салатом под густым французским соусом ртом. Остальную пищу он думал перепробовать за шесть месяцев.

— Правильно, — продолжил Флэк, разминаясь салатом и черным кофе. Остров мал, 250 миль в самом широком месте, и оканчивается похожей на наконечник горной грядой, Сьера Верд Лимбо, разрезающей его пополам. Это около 8 миль от Гондураса, около рифа Хаф-Мун в Карибском море.

— Не думал, что там есть нефть, — сказал Джейсон. — Я знал, что несколько нефтяных компаний там искали, но думал, они ничего не нашли.

— Нашли, — Флэк лакомился листом салата. — Но это на шельфе и финансируется заинтересованным преступным синдикатом.

Флэк откусил салат и отхлебнул кофе, давая осмыслить.

— Во всяком случае, единственный значительный город, Ла Джойя, находится в одном из судоходных заливов, и населения в нем 250 тысяч. На западе с гор спускаются плодородные плантации сахарного тростника и других тропических культур. Ла Джойя — на западной окраине. На востоке — ничего, кроме диких джунглей с одинокими деревнями и тут и там разбросанными армейскими бараками. На восточной окраине острова есть второй залив, но из-за густых джунглей и крутых гор, через которые невозможно проложить дороги, восток более или менее забыт.

Флэк отхлебнул кофе и оттолкнул салат, бросив борьбу. Он позвал официанта и заказал кусок мяса с картошкой и ещё салата под сырным соусом. Роузголд усмехнулся, Флэк на мгновение вышел из себя и бросил:

— Пошел к черту, тощее дерьмо!

Он улыбнулся Джейсону, взглянул на его почти пустую тарелку и продолжил.

— Политика — как во многих банановых странах: тиран, секретная полиция для удержания власти и банда плохо вооруженных повстанцев, пытающихся свергнуть его и посадить своего тирана. Но у повстанцев Пунта де Флеча нет такого человека, и это не дало им свергнуть нынешнего, Джезуса де Гомереза, или Ублюдка, или привлечь людей.

Итак, политика почти та же, кроме одного — Пунта де Флеча поддерживает преступный синдикат, состоящий из американцев, латиноамериканцев и двух французов. Личности неизвестны, кроме двух французов, торговцев наркотиками. Пунта де Флеча не знает международных конфликтов и туризма только потому, что синдикат хочет сделать из острова личный курорт. Но что более важно, так они хотят избежать закона.

Пунта де Флеча — независимая страна, и она подала прошение о приеме в ООН. Если оно будет одобрено, у синдиката будет легальная лазейка в случае неприятностей. Я говорю об аренде этого недоступного для закона места другими гангстерами.

Флэку принесли еду, и его глаза сверкнули в предвкушении. Яростно набросившись на мясо и картошку, он объяснял детали с набитым ртом.

— Мы боремся против признания, и так как нефть — веское основание, уже несколько компаний пытались договориться о праве разработки — вышки должны быть разрушены.

— Вы сказали, что вышки на шельфе, — прервал Джейсон, и Флэк смог уплетать пищу без разговора. — Но я не Ихтиандр.

— Неважно, сказал Флэк, вытирая губы. — Вы выстрелите с гор за 15 миль оттуда и через минуту будете очень далеко.

— Выстрелю в вышки?

— Мы создали новое оружие, мистер Джейсон, бесконечно дальнобойное лазерное ружье, так что 15 миль — ничто. Все детали вы узнаете в эти две недели от инструктора. Я только добавлю, что вас высадит субмарина на восточном побережье, вас встретят три местных повстанца и проведут в горы. На следующий день они покажут вам вышки, вы их уничтожите, и вас проводят обратно к океану, где ночью вас заберут.

Очень несложная обычная операция, почти не может быть провала. Настолько проста, что превосходна для начала.

Джейсон не расхохотался в лицо Флэку, но по опыту он знал, что все было не так просто, как убеждал Флэк. Всегда упускались незначительные детали, возникающие в самый неожиданный момент. Он не поверил Флэку, что задание было для дураков, особенно когда обнаружил, что даже богатый талантами, разумный, точный Институт принимал решения на основании мелочей и пристрастий, а не логики. Он узнал это от первого инструктора, Брунгильды Стейгманн.

Брунгильда Стейгманн! Имя вызывало образ домохозяйки ростом шесть футов десять дюймов, со светлой косой, толстыми руками и грудями, как Колокол Свободы, но Брунгильда была красивой стройной маленькой умненькой брюнеткой с правильными грудью и бедрами, с ангельскими, но чувственными чертами, какими старые мастера украшали холсты. Но когда Флэк представил Джейсона как человека для Операции Нефть, Брунгильда застыла и наградила Джейсона взглядом, исказившим её личико подавленным гневом.

Но даже в раздражении она была соблазнительна. Испанские черты пылали, и Джейсон согласился с клише, что латинские женщины сексуальны в гневе. Что-то зашевелилось в паху, легкое ощущение, которое не могла вызвать даже Марси. И чем больше Брунгильда смотрела на него, тем больше Джейсон игнорировал болтовню Флэка. Он внес её, как бы глупо это ни было, в список потенциальных любовниц. Когда Флэк оставил их одних, Брунгильда, непонятно почему, разбудила все сексуальные фантазии, которые Джейсон строил со времени обнаружения разницы между мальчиками и девочками.

Фантазии были мгновенно растоптаны реальностью, когда они сели напротив друг друга за длинным столом.

— Слушай, — буквально зарычала Брунгильда. — Договоримся с самого начала.

Ее носик очень провоцирующе сморщился, и Джейсон переместил её имя на пол-списка вверх.

— Наши отношения чисто деловые, — её глаза вызвали мечту о смятых простынях, тихом дыхании и двух мерцающих в темноте сигаретах, когда они расслабляются после секса. — И можешь заверить свою задницу, это все, что будет.

Она снова сморщила нос и сверкнула глазами, и Джейсон с трудом слышал остальное.

— Я не хочу рассказывать тебе о местности, в которой ты будешь работать. Насколько я знаю, все можно узнать из атласа. Мне велели впихнуть все, что я знаю о Пунта де Флеча, в дерьмового идиота. Я это сделаю. Но если в твоем черепе возникнет что-либо еще, можешь сразу выкинуть. Понял?

— Я люблю тебя, — ловко бросил Джейсон, и она подавилась, — Иисус Христос, мать твою!

Секунду он думал, она его ударит. По-мужски сжав кулак, она отвела его к плечу и спросила:

— Ты сказал "твою мать"?

Джейсон кивнул, глядя на её саркастическую улыбку, и она чуть расслабилась и опустила руку.

— Не знаю, где Большой Джон подобрал такого чертового чудака, сказала она, — но давай будем взрослыми, ладно?

— Большой Джон?

— Ага. Так большинство пациентов называют Институт. Подходит, как презерватив к члену.

Джейсон посмотрел на неё и решил, что единственная возможность победить её напускную, как ему казалось, суровость, быть циничным, как она. Или даже больше.

— Прежде чем мы начнем, я хочу спросить, — сказал он.

— Да?

— Зачем вы разговариваете, как грузчик, пойманный на крюк?

— Мне кажется, это мое дело, мать твою.

— Хорошо, сеньора, я только поинтересовался.

Он опустил глаза и добавил:

— Если вы перестали изображать из себя главного надсмотрщика, можем начать.

Злобы не было, наоборот, она старалась сдержать улыбку, тронувшую губы, но та прорвалась в овальные глаза, и она чуть расслабилась, хоть и сохраняла злое отношение "отвали".

Джейсон почти видел её напряжение, и, пока она пустилась в детали, гадал, почему она бесится. Будто кто-то схватил её за глотку и выдавил проклятия, и будто говорила она не ему, а тому. Он не хотел оказаться у неё под каблуком, но ему не удавалось стряхнуть растущее сочувствие к этой женщине, и он становился все напряженней, пока не стал таким же взвинченным, как сама Брунгильда Стейгманн.

Наконец, усилием воли он успокоил нервы и заставил себя слушать, что она говорила о Пунта де Флеча.

Она начала лекцию, притащив что-то вроде слайдового проектора. Джейсон был поражен трехмерным видом пляжа, джунглей, гор и даже светящегося неба, освещавшего стол между ними. Это была голограмма, и поразительная, как образ Флэка. С маленькой указкой она описывала ориентиры, тропы, дороги и здания, которых надо избегать, и так далее, меняя виды ножным переключателем.

Они работали с двух до пяти, просматривая голограмные пейзажи, карты, фото трех друзей, которые должны его встретить, и другое, что ему понадобится, и в пять объемная информация расплылась в мозгу Джейсона. Наплыв фактов смешивался со смущением, и он изменил отношение к подготовке. Ему надо больше двух часов или дней. Две недели — превосходно, особенно если инструктором будет Брунгильда. Она остывала и в то же время теплела все эти три часа, и её голос не был таким стервозным и ломким, когда она сказала:

— Давайте прервемся и перекусим.

Она подошла к маленькой кофеварке, и он заметил, что даже мешковатая спецодежда не портила её налитого соблазнительного тела. Она принесла две чашки дымящегося, черного варева и поставила одну перед Джейсоном вместе с пакетиком сахара и сливок.

— Я не знаю, какой вы любите кофе, — пробормотала она, так что сами. Я пью просто черный.

— Естественно, — пробурчал Джейсон себе под нос, пока Брунгильда села напротив и зажгла маленькую вонючую сигару. Она предложила Джейсону, но он в ужасе замотал головой, закурил сигарету и, кинув в кофе пару кусков сахара, откинулся назад и поймал взгляд Брунгильды.

Суровость пропала, она просто улыбнулась и сказала:

— Слушай, извини за резкость, но миссия была моей. Я спланировала её и разработала детали. Но в последний момент кто-то наверху вроде этого ублюдка Флэка вышвырнул меня ради дерьма — ради мужика — ради тебя.

Она, казалось, боролась со злостью и победила.

— Мне это было не настолько важно, меня нанимали не как агента, а как исследователя. Но когда мне отказали, я взбесилась. История моей жизни: слышать, что женщина не может сделать этого и того. Я думала, в Институте по-другому, но когда меня принесли в жертву мужчине только из-за пола, я поняла, что мужской шовинизм царит везде, даже у Большого Джона. Но это не твоя вина, и я извиняюсь. Годится?

Джейсон кивнул и отхлебнул кофе, пока Брунгильда выпустила остатки ярости с неистовой затяжкой. Затем, смягчившись, она сказала:

— Ты не знаешь, что значит быть женщиной. В школе учителя постоянно твердили, что я не должна думать о карьере ученого. Они говорили, что я должна учиться готовить, шить и печатать.

В колледже то же. Меня не приняли все высшие технические вузы, и пришлось идти в Государственный Университет. И я слышала ту же историю: иди на женские курсы, развлекайся и ищи мужа. После колледжа предрассудки мешали мне ежедневно. Даже в старости мужчины с половиной моих способностей принимались, а мне предлагали лизать чью-нибудь задницу, если мне предлагали секретарскую работу.

— Старости?

Это развеселило Брунгильду, и она гортанно рассмеялась. Хриплый звук подействовал на Джейсона, и он передвинул её имя в самый верх списка.

— Да. Старости. Я родилась в 1912.

Оглушенный, Джейсон высчитывал её возраст и поднял брови, когда получил 61.

— Пожилая леди, — усмехнулся он. — Пожилая несгибаемая леди.

Она снова рассмеялась и сказала:

— Не будь таким непочтительным. Даже физически я намного старше тебя. Двумя неделями фактически, но с нужным коэффициентом это делает меня подростком, пока ты ещё в пеленках.

Гортанный смешок, и Джейсон выбросил все имена из любовного списка, оставив только Брунгильду. Старуха или нет, он хотел её.

Она правда расслабилась, и Джейсон знал, что они перешли невидимую черту дружбы. А в следующие дни дружба становилась крепче и ближе с каждым совместным вздохом. Связь становилась ближе, но, к разочарованию Джейсона, без секса.

Он постоянно боролся с желанием поцеловать её, сорвать одежду и попробовать тело. Но всякий раз тихий голос умолял не делать этого. Он не знал, это внутренний голос или он читает её мысли. Во всяком случае, он слушал его. Впервые за годы он с первого дня их встречи вползал после занятий на кровать с болью и напряжением внизу живота, которые мог снять только оргазм. Десять дней и десять ночей боли в ожидании освобождения от заключенной в промежности спермы.

Они оставались хорошими друзьями, но, переживая интимные мгновения, которые помнят все хорошие друзья, Джейсон никогда не переходил этой черты.

И он страдал физически — до одиннадцатого дня, когда их разделили, и Джейсон продолжил подготовку. Теперь его муки были больше душевными, эту ночь он метался и ворочался в постели, думая о ней, гадая, не лучше ли мучиться физически, чем не видеть её. К счастью, он приступил к следующей фазе тренировок, и у него не было времени скучать по Бруни — она все-таки позволила так её звать — так, как при других обстоятельствах.

Пару дней он сидел в солярии, чтобы густо загореть, как рабочий с плантаций — легенда на случай неудачи и ареста. После пропитки различными растворами руки Джейсона стали грубыми, на ладонях и пальцах были мозоли от капель кислоты. Ему сделали дюжину инъекций гипосульфидов, долгосрочных доз антибиотиков и питательных веществ, которые его тело будет использовать в случае необходимости. Обычной вакцины и другой химии от болезней, о которых он никогда не слышал. И он прошел сеанс наркотического гипноза, где его подсознание запрограммировали на легенду о некоем Лопесе, работающем на государственной ферме в Сьерра Верде, которую мозг будет машинально выдавать под воздействием наркотиков.

Хотя он понимал и допускал объяснения этих приготовлениях, он гадал насчет предполагаемой простоты операции. Можно просто охранять исполнителя, добирающегося любым возможным путем, но все приготовления укрепляли уверенность, что все не так просто. Потом ему показали его оружие, и большинство сомнений исчезло. Большинство, но не все.

Оружие объяснял второй инструктор, мускулистый оклахомец Терлей. Его задачей было рассказать о механизме оружия, инфракрасного лазерного ружья, и натренировать стрелять. Но хотя у Терлея было два дня на рассказ об основах ружья, в голову Джейсона попадало мало — из-за событий предыдущей ночи.

Джейсон был в комнате и переносил на бумагу некоторые мысли, когда в дверь постучали. Он встал, все ещё погруженный в работу, и открыл дверь, не обращая внимания на стоящую там Брунгильду. Он уже повернул к машинке, чтобы доделать вырисовывающийся фрагмент, когда голос ударил в затылок:

— Эй, ты болен или что?

Джейсон повернулся и увидел в дверях Бруни в белой мини-юбке и темно-синем свитере с глубоким вырезом вместо обычной серой мешковатой формы или брючного костюма, которые она носила в здании и на занятиях. Секунду он не знал, что сказать или сделать, и Бруни взяла инициативу в свои руки.

— Меня завтра переводят в другой сектор, — сказала она, подходя и протягивая руку. — Это далеко. И я зашла попрощаться.

Не думая, Джейсон схватил её руку и рванул ближе, заглядывая в темные глаза. Затем ласково усмехнулся.

— Что смешного? — спросила она, не сопротивляясь.

— О, голосок вдруг охрип от ларингита.

Ее лукавое выражение было быстро подавлено губами Джейсона, и Бруни вернула поцелуй со страстью, которую он подозревал все время. Без слов его руки скользнули под свитер, и, не обнаружив лифчика, двинулись прямо к крепкой груди. Они ласкали слабо дрожащие холмики тепла и мягко щипали и мяли соски.

Она захныкала и сжала его шею, вонзая ногти в кожу. Затем потерлась бедрами о его пах и запрокинула голову, глядя на него умоляющими, влажными от желания глазами.

Слова были не нужны, он поднял её, запер дверь и понес к кровати. Нежно положив Бруни на покрывало, он без труда стянул с неё свитер. Губы нашли сосок, и Бруни упала на подушки, обняв его голову и одурманивая ароматной горячей плотью.

Оторвавшись, чтобы перевести дыхание и заняться другой частью её тела, Джейсон увидел, каким маленьким и потерянным темным пятном было её тело на желтом одеяле. Но физические размеры Бруни возмещала лучащимся желанием. Точно так же желание струилось из Марси. Но была существенная разница. В глазах Бруни не было ни вызова, ни требования быть удовлетворенной. Только мольба о ласках и поцелуях. Просьба, в которой Джейсон не мог отказать. И он заполнил Бруни, когда они сорвали одежду и соединились в любовном договоре, который подписали, став единым. Одним существом, которое боролось, чтобы получать и доставлять удовольствие. Услаждать и наслаждаться. И достигнуть высшего момента, когда обе части целого растворяются друг в друге, чувствуя, что они одни переживали такие эмоции такой силы.

Она была неопытна, и хотя Джейсон ненавидел роль учителя в постели, он показал ей, как двигаться, как обнимать его ногами и как получать наслаждение от каждой доли секунды их единения.

И она отвечала короткими вскриками удовольствия, когда он вытаскивал член почти по головку и нежно вводил обратно. Он двигался напористо, но мягко, и они взбирались по ступеням, пока не оказались наверху. Рука в руке, они бросились в теплую, яркую бездну оргазма, ощущение, которое никто не может испытать без взрыва радости и всегда готов к другому.

Когда они спустились в вершин вселенной в крошечную комнату, они не разъединялись. Они не хотели нарушать этот высший момент, стараясь продлить его как можно дольше. Они наконец отделились с великим сожалением и молчаливым обещанием стать единым, как только будет возможно. Позже, в объятиях, они обрели голос и курили её маленькие сигары, уже не воняющие, говоря о ближайшем будущем, как влюбленные всех времен. Потом разговор перешел к недавнему прошлому.

— Почему ты не сделал этого раньше? — спросила Бруни.

— Ну, это, может, глупо, но я слышал запрещающий голос. Этот голос умолк, я не слышал его сегодня.

Бруни ничего не сказала, и Джейсон продолжал:

— Не знаю, был это внутренний голос, или что-то еще.

— Нет. Это был мой.

Он обнял её и прошептал:

— Голос умер. Надолго замолчал.

Она хихикнула, потом серьезно, почти со слезами, сказала:

— Знаешь, Джейсон, я… я была девственницей. В старом теле, и в новом тоже. И когда мы начали заниматься, я боялась, что ты предложишь. Потом боялась, что нет. Поэтому я пришла сегодня. Я не хотела умирать девственной, как несколько месяцев назад.

Лаская её грудь, он боролся со слезами и попытался облегчить разговор:

— Ну, для старой девы ты ничего.

Она улыбнулась, но слезы все равно потекли, и Джейсон почувствовал её облегчение настолько, что и его глаза увлажнились. Он ненавидел свою симпатию до этого момента. Сейчас он благодарил гены, из-за которых чувствовал чужую боль и радость, и они уснули, согласные, что не жили друг без друга. Мечтали об этом, но не верили, что найдут. Когда он проснулся, Бруни уже ушла, и следующие дни, когда он должен был изучать функции лазерного ружья, были заполнены Бруни, а в ту ночь он нашел то, что ищет каждый мужчина. Он понял, что невозможно жить с любовью и работать нормально. Она вторглась в его дни и заполнила его ночи.

И будто этого было мало, ему надоедал Терлей. Ему приходилось слушать бесконечные лекции. Высокий, мускулистый, похожий на воплощение идеала WASP, голубоглазый блондин с бело-розовой кожей, Терлей как будто прожил вечность. Он был молод, как и Джейсон, но глаза были глазами старика. Они смотрели загнанно, и Джейсон узнал этот взгляд, потому что сам смотрел загнанно до контакта с Институтом. Должно быть, Терлей в последнем теле.

В первый день после ленча Джейсон узнал, что был прав. Терлею осталось несколько недель. Месяц — все, что было отпущено Джеймсу Орвилю Терлею, и у него был взгляд приговоренного потому, что он был приговорен.

Терлей не жаловался, и все же чувство обреченности сочилось из него, поглощалось Джейсоном и добавлялось к тоске о Бруни. Ум Джейсона был занят, и он не мог сосредоточиться, когда бы Терлей ни начинал говорить о лазере.

— Это особое лазерное ружье, — Терлей начал, как большинство инструкторов по стрельбе, — оно полностью автоматическое, укомплектованное, с собственной энергией, и его нельзя разбирать ни в коем случае. Оно водозащитное и практически неуничтожимое. Стреляет инфракрасным лазером, невидимым невооруженным глазом, на неограниченное расстояние.

Мысли Джейсона ускользнули, и дальше он услышал уже:

— Это оружие на 15 выстрелов, 14 — в мишень, и один для самоуничтожения.

Снова прочь, и снова вернулись:

— Сверху есть окошечко, говорящее, сколько выстрелов сделано. "Один" значит, что израсходованы все выстрелы, следующее нажатие курка запустит механизм самоуничтожения, и ружье мгновенно растает в массу неузнаваемого металла.

Гнусавый выговор был поглощен образом Бруни, Джейсон отключился и вернулся, только когда Терлей задал ему вопрос о лазерном ружье, на который Джейсон не ответил. Терлей объяснил, но Бруни снова забрала Джейсона, и он мысленно сбежал.

Из-за таких проблем с вниманием Терлею пришлось повторять лекцию снова и снова, разъясняя то, что Джейсон полностью пропустил.

Например:

— Курок сделан из особого сплава, который запрограммируют на ваш пот, проценты жира, отпечатки пальцев и ритмы тела, и если кто-либо другой попытается выстрелить, автоматически запустится механизм самоуничтожения.

Или:

— Использовав 14 выстрелов, выройте яму, положите туда ружье, нажмите на курок и быстро назад, забрасывая ружье землей. Иначе вас жестоко обожжет при плавлении лазера.

И:

— Прицел настраивается автоматически, и вы попадете, независимо от того, что увидите в перекрестье.

Наконец, в последний день, Джейсон получил личный лазер. После определенного числа выстрелов ружье исчезло, и Джейсону прошлось выдержать экзамен, который он с трудом сдал. Но время подошло, и на другой день его должны были снарядить другим лазером и отправить на остров, поэтому Терлей махнул на него рукой и вышел, бормоча, что Джейсону не придется мучится из-за последней трансплантации, потому что он не вернется с первого задания.

Джейсон подумал, что это не так плохо. Куда лучше погибнуть в бою, чем сидеть в ожидании смерти, как Терлей, и размазывать вокруг уныние, как прогорклое ореховое масло по свежему крекеру.

Тогда Джейсон не понял, насколько Терлей был прав. Но вскоре он узнал.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Первая неудача случилась при всплытии. Фактически первой неудачей было согласие на идиотскую операцию, как бормотал Джейсон, стоя на качающейся палубе. Второй — сильные волны, в которых субмарина ныряла, как раненый дельфин, всплыв в заливе острова. Обещанная божественная погода была неправдой.

Джейсон хорошо знал метеорологов, независимо от места работы их прогнозы были верны на 85 %. И это был один из тех пятнадцати.

Прогноз уверял, что в ночь на 15 июня погода будет превосходной для тайной высадки. Будет зеркально гладкое море, легкий бриз, полускрытая сильной облачностью луна и густой туман. Но сильный ветер поднимал трехфутовые злые волны, и луна глазела с безоблачного неба, как садистский, насмешливый, полуоткрытый глаз, все видящий и запоминающий.

Следующая ошибка произошла после спуска Джейсона на плот. Плот был, по словам Терлея, "средством спасения и высадки, на котором есть все для шести недель в открытом море. Есть пищевые концентраты, рыболовная снасть, очиститель воды, репеллент против акул, встроенный электронный компас, ракеты, радио и все нужное для выживания". Все — кроме воздуха, чтобы держаться на плаву.

Джейсон боролся, пытаясь направить плот к берегу, но волны и ветер отбрасывали его к субмарине. Выругавшись, Джейсон вложил все силы в греблю, и, поймав ритм, медленно стал продвигаться. Песок был примерно в тысяче ярдов, когда плот неожиданно стал сдуваться и исчез под бесчисленными волнами, и последние пять сотен Джейсон преодолевал вплавь.

Он потерял ранец, в котором были радио, пища, личные вещи и приборы, но умудрился схватить лазер, когда плот затонул. И первое, что он сделал, переведя дыхание, — проверил оружие. Вроде оно было водонепроницаемым, но и плот вроде был непротыкаемым. Когда лазер загудел, он поблагодарил Большого Джона за создание такого хорошего оружия и проклял за дрянной плот.

Потом Джейсон заметил неприятность номер четыре.

Его высадили не на тот пляж.

Или не на ту часть нужного пляжа.

Ориентиры, горные вершины и беспорядочные силуэты вершин на ярко-голубом небе не были теми, что показывала ему Бруни в Нью-Йорке. Те линии навсегда запечатлелись в его мозгу, а эти были похожими, но не теми, что он помнил. Взглянув через плечо, он увидел, что субмарина исчезла и у него не было возможности определить дорогу. Нужный пляж должен был быть напротив субмарины. Сейчас, без отправной точки, Джейсон не был уверен, слева он или справа от нужного места.

Он снова выругался, убедился, что его не обнаружили, и побежал к темневшим в сотне ярдов джунглям. Здесь, достаточно скрытый навесом растительности, он сел и постарался понять, куда идти.

Джейсон думал, что не слишком сбился с курса, и был на расстоянии крика от встречающих. Но он не мог кричать и должен был идти. Но куда? Налево? Направо? Он не был даже уверен, что попал в Пунта де Флеча. Он знал только, что он возле Майами Бич.

Он положил лазер на колени и подумал, что в качестве проводника подошла бы интуиция. Но предчувствий не было. Вдруг эта проблема сменилась более насущной. Джейсон услышал тяжелые шаги позади в джунглях. Шаги приближались к пляжу. И к нему.

Шаги не могли принадлежать друзьям. Слишком шумные. Местные знали, что их убьют, если обнаружат в запретной зоне; они бы не топали с шумом, привлекающим все патрули в окрестности. Навострив слух, Джейсон понял, что шли по тропе. В нескольких футах справа была тропа сквозь джунгли, и Джейсон искал в памяти голограмму с системой троп. Он не успел найти её, как заметил слабые проблески света в зарослях, и он понял, что это полиция или армия Пунта де Флеча.

Когда блики стали лучами, Джейсон зарылся глубже в листья и навел лазер на звук. Шаги были как раз напротив — а потом за ним. Свет пропал, и пока глаза не привыкли, Джейсон с трудом различал две уходящие все дальше фигуры в оливковой шерстяной форме с автоматами через плечо. К счастью, они были так же слепы и его не заметили.

Они, разговаривая, прохрустели по песку до кромки воды. В слабом свете луны они были пятнами, и Джейсон прищурился, чтобы сделать четче неясные очертания. Вдруг вспыхнул свет, и две красные точки затанцевали вокруг фигур. Ветер донес запах табака, и Джейсон расслабился и выключил лазер. Точки вновь вспыхнули; Джейсон тоже не отказался бы от хорошей сигары.

Возможно, это был патруль, о котором его предупреждали, и он открыл часы проверить время. Звук пружины показался ему выстрелом, и он затаил дыхание, следя за солдатами. Они не слышали его, продолжали курить и разговаривать, и Джейсон облегченно вздохнул.

Было 3: 50 утра, и если этого патруля Джейсону надо было опасаться в 4: 05, он узнает, куда идти и как далеко. Когда они двинулись, Джейсон решил одну проблему, но решение создало другую. Джейсон не знал, как последовать за ними. По берегу — его обнаружат, через джунгли — он заблудится.

Конечно, можно было решить все проблемы, убив их одним выстрелом, как только они показали направление. Но он отверг это и искал другой способ.

Но не нашел. Он только придумал ещё одно оправдание убийству. Если они наткнутся на друзей, ждущих Джейсона, они сначала откроют огонь, а потом будут разбираться, почему штатские оказались на пляже.

К дьяволу их!

А Флэк говорил, ему не придется убивать.

Джейсон выругался, когда часовые прогулочным шагом пошли направо, на восток, поднял лазер и поймал их на прицел.

Они стали красным пятном на инфракрасном экране, и он попытался нажать курок. Но не смог. Глаза заслезились, и он опустил ружье, чтобы вытереть их, и снова прицелился. И снова не смог нажать на курок.

Да ему и не пришлось.

Едва он убедил себя в необходимости выстрелить, как услышал сзади шаги по тропе. Кто-то тихо пробирался к пляжу, и Джейсон надеялся, что это повстанцы. Пока они подходили ближе и ближе, на всякий случай он все же держал лазер наготове.

Света не было, идущие от кого-то скрывались — от него или от стражников. И когда две фигуры выступили из темноты, Джейсон снова затаил дыхание. Вдруг одна фигура включила яркий фонарь и осветила часовых у воды.

Те машинально выкинули сигары и вытянулись, когда человек с фонарем всего в нескольких футах от Джейсона начал на них орать. Второй стоял в паре дюймов от первого, и Джейсон слышал, как он тихо смеялся. Вероятно, это были сержант и капрал, и, подходя к воде, сержант поливал часовых оскорблениями, как все сержанты на свете. Он оскорблял их лично, их предков, их чувство долга и их подружек. Он орал, что посадит их под стражу на хлеб и воду, будет рвать и метать, пока они не подтянутся и не будут нести службу, как положено. Джейсон подавился смешком, когда часовые проглотили это, не шелохнувшись. Он был рад, что не убил их. Они просто дети. Испуганные подростки, сейчас больше боявшиеся сержанта, чем любых врагов.

Пока сержант продолжал орать, Джейсон чуть расслабился и вспомнил нужную голограмму. Он понял, что был в паре миль от нужной точки высадки, и понял, какая дорога выведет его с пляжа в горы. Он решил идти за солдатами, когда сержант и капрал уйдут, надеясь, что у друзей хватит ума не попасться.

Сержант прорычал, что лучше бы они начали патрулировать, один на одном краю пляжа, другой — около джунглей, развернулся и направился к дороге и убежищу Джейсона. И тут один из юнцов включил фонарь и поймал лучом Джейсона.

Но тому опять повезло.

Свет не задержался на нем, скрытом листьями и тенями, свет понесся дальше по кромке джунглей, солдат бросился к кустам и окончательно потерял Джейсона. Командиры тоже были достаточно слепы, а второй часовой на бегу светил фонарем по кромке воды.

Сержант стоял в нескольких дюймах от Джейсона, наблюдая за ними, и убедившись, что те патрулируют, как приказано, скрылся, поглощенный джунглями, вместе с помощником.

Джейсон был один в своем маленьком государстве. Но не успел он пошевелиться, как пляж взорвался какофонией звуков.

Автоматные очереди и крики часового вернули сержанта. Светя фонарем, он вбежал на пляж, через плечо отдавая приказ помощнику доложить в штаб. Снова выстрелы и крики, и когда все внезапно стихло, тишина показалась невыносимой. Джейсон выполз из убежища и, держась тени, последовал за сержантом, надеясь, что кричали не его связные.

Он не мог бежать, поэтому добрался до группы людей медленно, и стал наблюдать сквозь листья тропических кустов.

Три солдата окружили двух мужчин и женщину, наведя на них оружие и светя в лицо фонарями.

Те были одеты крестьянами, и у Джейсона упало сердце, когда он узнал в мужчинах проводников. Должно быть, они начали его искать, когда он не появился, и случайно наткнулись на патруль. Мужчин должно было быть трое, и Джейсон не узнал женщину, но возможно, третий пошел искать в другом направлении. Он отбросил это предположение, увидев уткнувшееся лицом в песок тело. Темная лужа под ним росла с каждой секундой. Он не видел лица, но мог поклясться, что это третий.

— Вы знаете, что это запретная зона, — рявкнул сержант, обращаясь к женщине, — и что нарушители будут убиты. Вы хотите быть убитыми?

Он поднял пистолет, и она съежилась, пятясь и закрываясь руками. Она что-то бормотала, и он улыбнувшись, ударил её по плечу пистолетом.

Застонав, она упала и зарыдала, когда часовой ударил её в живот.

Оба, сержант и часовой, смеялись, когда она захлебывалась слезами и рвотой, юнец ударил снова, заставив её уткнуться в песок. Мужчины не шевелились и не пытались ей помочь, напротив, стояли, тупо и ошеломленно, вроде не уверенные, что же происходит.

— Теперь ты, — сержант полоснул крестьянина помоложе пистолетом по щеке.

Он пошатнулся и получил удар от юнца, потом ещё один прикладом в грудь.

Человек глотнул воздух и тяжело упал. И снова удар от юнца, теперь по почкам. Сержант и юноша, смеясь, били его по очереди, пока он не затих.

Второй часовой не хотел присоединяться к зверствам отошел. Но взгляд начальника вернул его, и он навел автомат и фонарь на старика, когда сержант переключился на него.

— А вы, старичок, хотите немножко боли?

Тот втянул голову типичным крестьянским жестом беспомощности, пытаясь объяснить, что они с друзьями гуляли при луне и не заметили, как перешли запретную зону.

— Просто прогулка, ага? — фыркнул сержант, проводя фонарем по пляжу. Вы всегда берете ружья, когда гуляете? — Свет выхватил полуприкрытый телом ствол.

— Мы боялись партизан, — заскулил старик, и сержант снова фыркнул.

— Я думаю, что вы партизаны, — заорал он. — Все партизаны, и я даю вам десять секунд, чтобы сказать правду.

Когда он начал считать, старик перекрестился, но по напряженному взгляду Джейсон понял, что он не хныкал. Он играл. Но роль не удалась. Как только сержант сказал "десять", женщина прекратила рыдать и закричала:

— Эспера!

Но было слишком поздно.

Сержант с улыбкой спустил курок.

На лбу у старика появилась маленькая дырочка, и он начал сгибаться пополам, как будто ноги не знали, что мертвы. Он ударился о песок затылком и плечами, а потом и оставшееся признало смерть.

Нагнувшись, сержант положил фонарь на песок и схватил молодого за волосы. Свет вызывал жуткие тени, и сержант выглядел сатаной, когда поднял связного и прорычал ему в лицо:

— Следующий ты, амиго.

Он приставил пистолет ему ко лбу и добавил:

— Даю тебе десять се…

Сержант не договорил, потому что один из часовых вдруг развалился на куски у него на глазах.

Руки разорвала какая-то невидимая и неслышимая сила, сзади расползалась огромная дыра, и часовой, пройдя несколько шагов, упал как раз на старика.

Не размышляя, Джейсон поднял лазер и выстрелил юнцу в спину. Он бы предпочел сержанта, но того закрывал часовой. И был убит. Лазер попал в предплечье, и руки были буквально сожжены.

Второй часовой, обезумевший от вида друга, дергающегося на песке как разорванная марионетка, беспорядочно поливал огнем окрестности, на дюйм не попав в Джейсона.

Он ненавидел это, но выбора не было. Джейсон снес выстрелом юноше голову. Обезображенное тело выронило автомат, пробежало несколько ярдов и упало. Но Джейсону было не до щепетильности, он навел лазер на сержанта, стоящего на коленях с открытым ртом, и приказал бросить пистолет.

Тот повиновался, и Джейсон приказал светить фонарем в лицо. Он снова повиновался, Джейсон увидел, что он крестится и читает молитву. Это его ещё больше взбесило, но изучая лицо сержанта, длинный крючковатый нос, высокие скулы, опухшие заплывшие глаза, он решил пощадить его. Бросить его, чтобы он попал к повстанцам. Джейсон был уверен, что те предпочтут его повесить, и почти успел сказать женщине поднять пистолет, когда произошли чертовы неприятности номер пять, шесть, семь и миллион.

Джейсон забыл о четвертом, который отправился в штаб, он вспомнил о капрале, когда тот ударил его со спины. В ушах зазвенело, тысячи гадких рук тянули его на гальку. Усилием воли Джейсон отогнал обморок. Он почти победил надвигающуюся темноту, когда часовой ударил ещё раз. На этот раз Джейсон ничего не мог сделать и отдался рукам, которые крепкими путами обвились вокруг него и втянули его глубоко в песок.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В нос Джейсону ударило удушающее зловоние пота, крови и человеческих испражнений. Его бы стошнило, если бы стучащая боль в голове и жар, невыносимый, удушливый жар не одолели даже тошноту. К запаху и жару добавилась темнота, полное отсутствие света, и Джейсон в панике гадал, где он. Он не помнил ничего с отъезда из Нью-Йорка. Отъезд из Нью-Йорка. Но куда? И где он сейчас?

Джейсон выругался и отдернул руки, когда они коснулись металла в нескольких дюймах над ним. Обжигающе горячего металла. Он попытался перевернуться со спины на бок, но горячий металл и узость того, в чем он был, помешали ему. Он сглотнул, но слюна застряла в горле. Он облизал распухшим, наждачным языком отекшие растрескавшиеся сухие губы. Значит, он долго был без воды. Но сколько? Где? И почему?

Вдруг он вспомнил пляж, солдат-убийц и забытого четвертого. Когда события на пляже высветились в его мозгу, он понял, где он. Он в какой-то тюрьме, а боль — из-за удара того, четвертого. Медленно, стараясь не касаться металла, он ощупал затылок в поисках неизбежной шишки или шишек.

Но их не было.

Потом он обнаружил ещё более странное. Пальцы запутались в длинной бороде. В волосах длиной в дюймы. При отъезде из Нью-Йорка у него была двухнедельная щетина. Сейчас жесткие пряди были по крайней мере в пять дюймов. Им были недели, месяцы.

Он нащупал припухлости на лице, и отдельные куски воспоминаний, вызванные припухшими глазами и мягкими губчатыми отеками на губах и носу выплыли из глубин сознания. Странные воспоминания, бестелесные фигуры будто плавали, а не двигались нормально. Все они были удлиненные, как на картинах Эль Греко, а в центре была женщина в белой униформе, изящная женщина, рычащая приказания, которые Джейсон не мог уловить. Как только он попытался сосредоточиться и сложить куски вместе, они растворились, и Джейсон снова оказался в тесном аду, потея, страдая и гадая.

Ощупав себя, он понял, что абсолютно гол, но сломанных костей нет. Только израненные ребра, живот и пах. Вероятно, это были кровоподтеки. Ноздри были забиты, и он осторожно выдохнул, надеять, что это не сломанные хрящи. Нет. Только сгустки крови, и когда он выдул их, то пожалел об этом: в нос ударила вонь. Языком он обнаружил, что потерял пару зубов. Верхний левый клык и нижний левый резец. Это снова расшевелило память, и он увидел женщину, бьющую его резиновым шлангом. Холодное чучело без эмоций, уставившееся на него, а правая рука со шлангом дергается туда-сюда, хлеща по лицу снова, и снова, и снова. Картина растворилась почти мгновенно, но Джейсон был этому рад.

Бросив попытки вспомнить, Джейсон переключился на КИ в надежде освободиться от мучений. Положив руки на грудь, а пальцы на подбородок, он погрузился в КИ, и головная боль почти сразу исчезла. Так же, как боль в боках, животе, паху и остальном теле. Он начал успокаивать дыхание, когда КИ вызвало какие-то смутные образы. Это что-то означало. Но что?

Картина разлетелась на миллионы кусков прежде, чем Джейсон что-то понял, и он вернулся к дыханию. Наконец, он сделал условия сносными, и направил КИ на соединение отдельных частей памяти. Только вода, сиреневый свет и снова вода. Он не видел воду, но он слышал звук всплеска о керамическую раковину. Он подумал, что вода означала его обезвоженное состояние, но сиреневый свет был бессмысленен. Он начал придавать ему разумную форму, как вдруг металл распахнулся, и солнце вонзилось в глаза миллионами маленьких иголочек. Что-то твердое ткнуло его в грудь, он открыл глаза и сквозь слезы увидел возвышающегося над ним мужчину в хаки. Тот казался двадцатифутовым, и тыкал его дубинкой.

— Эс ла хора, — голос гиганта оглушил Джейсона. — Ту велас.

Джейсон повиновался и сел, гадая о второй части приказа. Какое время закончилось? Джейсон случайно дотронулся до стен своей тюрьмы и замычал от боли. Он увидел, что был заперт на солнце в металлической коробке, и почти уловил обрывок памяти, когда страж хлопнул его по плечу и сказал на грубом диалекте батраков:

— Вставай и иди к бараку.

Джейсон встал и закачался, удерживаясь на затекших ногах. Он взглянул на ящик и понял, что КИ помогало ему выжить в стандартном железном гробу. Но как долго, он не знал.

Ботинок пнул его под зад, подгоняя к большому сборному бараку в сотне ярдов.

Еще пинок, и он пошел быстрее. Он с трудом видел барак и моргал, чтобы высушить слезы.

Голые подошвы коснулись горячих бетонных ступеней, и Джейсон без пинков взлетел по ним в прохладную тень здания.

После ящика полутьма была восхитительна, Джейсон глубоко вдохнул и вытер глаза. Он стоял в коридоре, разделенном фанерой, и сквозь тонкое дерево слышал пишущие машинки, шелест голосов, а когда он услышал звук текущей воды, в нем взорвалась ненависть к образу женщины. Только это была не женщина. Она была…

— Вперед.

Страж толкнул Джейсона дубинкой, и он пошел по узкому холлу и повернул по приказу налево. Еще несколько ступеней, и вдруг его ноги отказали, колени подогнулись и он упал на фанерную стену. Дубинка ткнула его, но он не заметил. Он терял сознание, но падая, он услышал ржание женщины, и этого было достаточно, чтобы привести его в себя. Он открыл глаза и огляделся, но в холле были только они со стражем. Женщина и её смех были только у него в голове. Он снова пошел, на каждом шагу вдыхая запах покрывавших его экскрементов. Когда он дошел до дальней двери, она открылась, и он услышал звук льющейся воды. Но не тот, который он помнил, и Джейсон надеялся, что его привели попить. Именно.

В комнате было двое мужчин в резиновых перчатках и со шлангами. Из них тоненькой струйкой текла вода, и Джейсон облизнулся, сморщившись от боли. Ему велели стать к стене с распростертыми руками, и он повиновался. Мощная струя воды швырнула его об стену. Душ продолжался несколько секунд и повторился, когда его повернули лицом.

Когда он прекратился, Джейсон, задыхаясь, упал на колени, но его быстро подняли и пихнули обратно к стене, где начали скрести жесткими щетками. Он закусил губу, когда щетки рвали его тело в сотне мест спереди и сзади, и облегченно вздохнул, когда лицо пощадили и помыли жесткой губкой. Его ополоснули из шлангов, накинули на голову полотенце и приказали вытереться.

Он не знал, как держался на ногах, но пока он нежно промокал воду с израненной кожи, осколки образа текущей воды и сиреневого света вновь сверкнули в мозгу. Теперь, правда, к ним добавился свистящий звук, но все расплылось, когда ему приказали идти.

Его провели нагишом через фанерный холл к стеклянной непрозрачной двери, и он рассвирепел. Это напомнило ему о боли и призрачной женщине, которая совсем не женщина. Джейсона остановили, он опустил взгляд, и его уверенность в себе чуть поколебалась. В локтевых ямках были красные точки, значит, ему кололи наркотики, возможно, сыворотку правды. Его грызла мысль, что он мог все рассказать.

Стражник постучал, и высунулась рука с дезинфицирующим пульверизатором. Страж взял розовую банку, приказал Джейсону положить руки на затылок и обрызгал его всего жидкостью с цветочным запахом.

Дверь распахнулась, и Джейсону приказали войти в комнату, где находился объект его ненависти. Или страха?

— Входи, Лопес, я знаю, что тебе уже лучше.

Лопес! Джейсон снова был уверен в себе. Он не сознался под наркотиками. Он рассказал историю о крестьянине, на которую запрограммировали его подсознание.

Мощные руки толкнули его в кресло и пригвоздили толстыми ремнями с разводами от пота, затянув их вокруг предплечий и бицепсов. Смутно он помнил, что это уже было, было много раз, и, подняв взгляд на маленькую фигурку в выцветшем хаки, понял, почему женщина в кошмарах была не женщиной. Объектом ненависти или страха, — Джейсон не мог понять, чего именно, оказался стройный молодой мужчина с темными вьющимися волосами, безбородый, с правильными чертами лица, большими влажными глазами, густыми черными ресницами и слишком пухлыми для изящного лица губами. На маленьком лице было выражение гнева, глаза с прищуром смотрели на Джейсона, и он вспомнил имя врага. Капитан Джулио О'Брайен, офицер армии Пунта де Флеча с ирландским именем, вероятно, мешавшим ему больше, чем хрупкое телосложение и девичьи черты.

Джейсон поспешно опустил взгляд и настроился на роль простого крестьянина, которую играл и раньше. Роль батрака во всех деталях. Он должен выглядеть и действовать, как ничтожество, редко смотрящее выше своих ног или пупка, и он изучал комнату уголками глаз, пока О'Брайен сел напротив и отпустил часового.

Маленькая комната была почти забита огромным железным столом, раковиной, столом с накрытым красной тканью предметом, парой шкафов и, конечно, тяжелым стулом Джейсона, прикрученным к бетону. Потом Джейсон заметил блондина в светлом деловом костюме. Единственным звуком было жужжание кондиционера на единственном окне, но вскоре добавилось шуршание целлофана, когда О'Брайен достал сигарету, аккуратно зажал губами и закурил от маленькой золотой зажигалки. Дым был хорош, и Джейсону тоже захотелось курить. Но крестьяне не курят сигарет, поэтому он смотрел вниз, чувствуя взгляд О'Брайена и гадая о втором мужчине. Казалось, даже О'Брайен проигнорировал того и спросил:

— Должен сказать вам, Лопес, вы удивительный человек. Вы выжили неделю в моем ящике, установив рекорд, а выглядите так, будто загорали.

О'Брайен говорил с элитным классическим произношением, скорее как ирландец, выучивший кастильский испанский, чем житель Пунта де Флеча.

Джейсон пожал плечами и промолчал, глядя на обнаженный пах и держа голову под нужным углом.

— Слушайте, Лопес, может, бросим кошки-мышки, в которые мы играли последний месяц?

Месяц! Месяц! Джейсон теперь знал, сколько он в Пунта де Флеча, но не верил. Тридцать дней, а он может вспомнить всего пару часов. Но, по крайней мере, теперь у него есть точка отсчета времени. Джейсон посмотрел на О'Брайена с придурковатым выражением и недоумением в глазах.

Тот расхохотался.

— Превосходно, Лопес, превосходно. Я не знал, что ЦРУ обучает своих агентов актерскому мастерству.

ЦРУ! Три буквы. Но они ободрили Джейсона. Все-таки он ничего не сказал, и О'Брайен только берет его на пушку. Он чуть не расхохотался, но, продолжая играть, взглянул вверх и снова вниз, не говоря ни слова и слушая, как незнакомец переминается с ноги на ногу.

Это не понравилось О'Брайену. Черты его стали жесткими, волоокие глаза окаменели, все эмоции исчезли.

Он привстал и ударил Джейсона в ухо.

В ухе зазвенело, но это было не в первый раз, и Джейсон взял себя в руки.

— Что бы ты ни делал, Лопес, не оскорбляй меня. А твоя роль тупоголового крестьянина оскорбительна. — Голос тоже был без эмоций, и Джейсон понял, откуда появился образ манекена.

— Лопес, я знаю, что ты никогда не работал на ферме. Записей нет ни в одной провинции, но даже если это упущение бюрократов, я знаю, что ты не из Пунта де Флеча, потому что ты это сказал.

Джейсону это не понравилось.

— Твое тело, твои манеры, все просто кричит, что ты не здешний и вообще не с Кариб.

Джейсон посмотрел на капитана как можно более тупо.

— Во-первых, Лопес, твои зубы говорят, что ты лжешь.

О'Брайен вынул маленькую коробочку из ящика и высыпал содержимое на стол. В ней было два зуба. Зубы Джейсона.

— Ты знаешь, какая редкость — мужчина твоего возраста с тридцатью двумя превосходными зубами, Лопес? И что просто невозможно найти крестьянина с такими зубами, выросшего там, где дантист так же редок, как мясо, шампанское и икра? Нет, Лопес, крестьянин не доживет до таких лет без дырок, слабых десен и следов любых зубных проблем, которые можно найти у любого настоящего батрака. Кроме того, зубы во рту обычного батрака вылетают с одного удара. Но потребовалось много ударов, чтобы выбить эти.

О'Брайен был прав, и Джейсон запомнил это, чтобы передать Роузголду, если выберется от гостеприимного капитана.

— Твое тело тоже выдает тебя, Лопес, или как тебя там.

О'Брайен машинально улыбался, укладывая зубы обратно в коробочку. Было впечатление, что он хотел добавить их к длинному ожерелью, сделанному из коренных зубов других узников.

— Следующая очевидная для тренированного глаза вещь — выросший на высококрахмальных, низкопротеиновых зернах, сладком картофеле и минимуме мяса не может не страдать от несбалансированной диеты. Нет кривых ног следов детского рахита. Пятен на коже. Желтых глаз. Ничего. Другими словами, Лопес, ты слишком здоров, чтобы быть настоящим.

У Джейсон был ещё факт для Роузголда.

— Но сильнее всего тебя выдает способность переносить наказания. Выдерживать удары, калечащие батраков. Ты выдержал семь дней в моем ящике; после такого никто не выживал. Ты выдержал побои, которые убили бы или свели с ума обыкновенного батрака. Наконец, я не видел батраков без мозолей на ногах. У тебя есть следы поля на руках, но не на ногах. ЦРУ упустило это, Лопес. Батраки не работают обутыми.

О'Брайен затянулся, выпустил дым изо рта и втянул носом. Это выглядело так по-женски, что Джейсон с трудом подавил презрительный смех.

— Твоя психика тоже говорит, что ты не крестьянин, Джейсон уловил под внешней образованностью невнятность мысли. — Под наркотиками, последняя разработка, кстати, ты повторял одну историю слово в слово. Ты повторял ослиную легенду дословно, но Лопес, никто не повторит себя слово в слово, если не был запрограммирован под гипнозом или наркотиками. Так тебе не кажется, что глупо продолжать роль батрака?

О'Брайен опять был прав, и Джейсон сбросил маску скромника, выпрямился и посмотрел в мраморные глаза капитана.

Детские гляделки продолжались несколько минут, и Джейсон позволил себе улыбнуться и пожать плечами. Он надеялся, О'Брайен поймет это как смирение пойманного с поличным. О'Брайен отвел глаза, когда мужчина в углу комнаты что-то буркнул, и, повинуясь приказу, О'Брайен подтащил покрытый красным стол к Джейсону.

— Хорошо. Если ты решил прекратить игру, возможно, мы чего-то достигнем. — О'Брайен усмехнулся, и Джейсон увидел потемневшие зубы, портящие остальные совершенные черты.

— Сейчас, Лопес, меня не волнует, кто ты и откуда ты, сказал он, усаживаясь и оставя стол с загадочным предметом накрытым. — Меня не волнует, кто послал тебя или почему ты здесь. Я хочу только узнать об этом.

Он картинно сорвал красное покрывало, и Джейсон задохнулся, когда увидел, что под ним.

Длинная треугольная клякса металла выглядела, как произведение сумасшедшего, воплотившего в бронзе причудливый отклик на что-то. Как непристойная современная скульптура, она была длинной, около трех с половиной футов, шесть дюймов шириной с одного края и заостренная с другого. И прямо из металла свисали руки и что-то похожее на лицо. Обугленные обрубки были частью скульптуры, один — с широкого края, другой посередине. Нечто напоминавшее нос и обрывок кожи с дыркой глаза были возле одной из рук. На широком конце болтались лохмотья цвета хаки и, наверное, ещё кожа.

Сначала он не был уверен, что это. Но когда узнал крючковатый нос сержанта, торчащий из металла, догадался. Вероятно, сержант поднял ружье, приставил к плечу, как всякий стрелок, и попытался выстрелить.

Но Джейсон не показал О'Брайену, что узнал, и, натянув маску тупицы, пожал плечами и покачал головой.

— Отлично, — с отвращением сказал О'Брайен. — Немного поиграем по твоим правилам.

Он выкинул сигарету и закурил другую.

— Раз ты забыл, Лопес, — начал он сквозь облака дыма, — я освежу твою память.

Тридцать два дня назад я, комендант маленького гарнизона в нескольких милях отсюда, получил рапорт от капрала одного их патрулей о происшествии на пляже. Я приказал ему доложить подробнее. Но он не вернулся.

И я послал другой патруль проверить, что случилось. Сержант второй группы доложил настолько бестолково, что мне пришлось заняться самому.

То, что я нашел, было довольно странным. — О'Брайен выпустил дым в лицо Джейсону, и даже переработанный, он был хорош. — Я обнаружил пятерых мертвых, живого капрала в невменяемом состоянии и тебя. Двое из пяти мертвых были штатскими. Остальные — из моего гарнизона, сержант и двое рядовых.

Джейсон подавил улыбку. Его обрадовало, что женщина и её спутник сбежали, хотя и бросили его на пляже.

— Позже выяснилось, что одного штатского убил один из часовых, другого — сержант. Нас смутило то, как умерли остальные. Один часовой был без рук и с зияющей дырой в спине. Другой был без головы, и хотя 12 человек обыскали все вокруг, когда рассвело, её не нашли.

Другая странная вещь — отсутствие крови. Кровь сочилась из обрубков безрукого, но не было ни малейшего следа её в огромной дыре. Обезглавленный тоже не был окровавлен. Будто их раны немедленно прижгли чем-то горячим.

Еще затяжка, сердцебиение Джейсона соревновалось по громкости в кондиционером.

— Но что действительно нас шокировало и, вероятно, повергло в транс капрала — то, как умер сержант. Мы нашли его вросшим в эту массу, и нам пришлось буквально отрезать руки и часть лица, чтобы его освободить. Он был мертв, и вскрытие показало, что его мозги буквально сварились в собственном соку.

Джейсон глубоко вздохнул и посмотрел на металл. Но он остался безучастным, хотя чувствовал, что О'Брайен и мужчина в тени знают, что это за металл, и только хотят, чтобы Джейсон подтвердил предположения.

— Оставшийся в живых ничего не мог толком сказать, а ты говорить отказался. Кроме, конечно, этой забавной сказки про крестьянина.

О'Брайен прикурил сигарету от старой, запрокинул голову и улыбнулся, выпустив облако дыма.

— Но после нескольких дней лечения специалистами из Лас Джойя и применения наркотиков капрал вышел из транса и смог доложить, что ты напал на патруль со странным новым оружием, стреляющим без звука и без вспышки, он вырубил тебя, и сержант стал изучать оружие, когда то буквально вспыхнуло. Следующее, что он помнит, — сержант на песке, мертвый, навечно впаянный в эту штуку.

К сожалению, он ушел в себя и до сих пор не вернулся.

Холодно посмотрев на Джейсона поверх сигареты, О'Брайен продолжил.

— Я показал знание проблемы, и мне поручили расколоть тебя. И я использовал собственные методы получения информации. Должен признать, до сих пор они не дали результата.

Кто-то кашлянул, и О'Брайен ушел совещаться в человеком в углу. Между ними шел беззвучный диалог на испанском со странной примесью английского и их ублюдского диалекта. Они спорили неслышно, но ухо Джейсона уловило достаточно из спора, чтобы понять, что блондин не хотел тратить время и собирался убить Джейсона, а О'Брайен предлагал подождать. Наконец, мужчина в костюме пожал плечами, дал О'Брайену ещё 24 часа и оставил Джейсона наедине с О'Брайеном.

Маленький офицер потушил сигарету, подошел к Джейсону и положил руки на его голые плечи.

— Ты этого не знаешь, Лопес, но я только что сохранил тебе день жизни. Но если ты не заговоришь, я не смогу отсрочить смертный приговор. Я не многого хочу от тебя. Расскажи о твоем оружии. Я не жду деталей. Ты можешь сам многого не знать. Но я хочу знать все, что знаешь ты.

О'Брайен медленно погладил плечи Джейсона, пальцы пощекотали затылок, помассировали шею.

— Подумай, Лопес, — мягко сказал он, нагибаясь к самому уху, — какая польза в молчании? Ты слишком молод, чтобы умереть. Как о тебе позаботилось ЦРУ? Ты уже вычеркнут. Разве их волнует, что ты умрешь?

Руки прошлись по привязанным рукам Джейсона и ласкали его грудь, ласково раздвигая волосы и трогая мускулы.

— У тебя красивое тело, Лопес, — шептал О'Брайен ему в ухо. — Уверен, что ты ещё хочешь насладиться плотскими радостями. Зачем умирать, когда столько девочек жаждут твоей любви? Смерть — черная дыра. Если ты расскажешь, о чем я хочу знать, я обещаю, что ты будешь жить и трахать девочек.

Пальцы О'Брайена прошли вниз по груди и остановились на животе, щекоча пупок.

— Ты ведь не хочешь лишиться радостей жизни? — Губы О'Брайен коснулись его мочки, и Джейсон невольно вздрогнул, когда язык залез в ухо.

Пальцы были в паху и расчесывали волосы, О'Брайен схватил его пенис, большим пальцем атакуя головку, и прошептал:

— Ты ведь не хочешь оставить это? Ты хочешь чувствовать губы на пенисе? Губы сладкой женщины?

Джейсон знал, что не должен реагировать. Однажды он писал об обработке, и эксперты сказали ему, что заключенный избежит насилия, пока остается равнодушным и отстраненным. Пока он не реагирует ни на что, он избежит пытки и обработки. Джейсон знал, что должен остаться безучастным, отстраненным, молчаливым и бесчувственным, что бы не происходило. Он знал, но когда пальцы О'Брайена защекотали его промежность, Джейсон не смог не отреагировать.

И помочился на руку О'Брайену.

Маленький капитан взревел, как от удара, и в бешенстве ударил Джейсона в лоб маленьким, но ужасно твердым кулачком. Стул опрокинулся бы, если бы не был привинчен, тем более, что последовал удар в грудь.

В ушах взорвался ужасный звон, глаза наполнились слезами, Джейсон задыхался. Но он не потерял сознание и видел панику О'Брайена.

Всхливывая, капитан тряс руками, будто они были обожжены кислотой; повизгивая, он отскочил от Джейсона и бросился к раковине в другом конце комнаты. Она была оборудована длинными кранами, как в операционных, О'Брайен открыл кран локтем и подставил руки под струю. Схватив мыло и щеточку, он драил руки, всхлипывая, как от боли.

Сцена была знакома Джейсону, он знал, что видел её раньше. Много раз.

О'Брайен ногой нажал педаль, и над раковиной распахнулся шкафчик с кучей полотенец и сиреневым светом, вероятно, ультрафиолетом для дезинфекции.

Сиреневый свет. Текущая вода. Джейсон все вспомнил, его ощущения переполнили воспоминания. Воспоминания побоев, мытья рук и побоев. Даже когда О'Брайен использовал шланг или Джейсона обрабатывала пара стражников, он прерывался, чтобы помыть руки. Джейсон вспомнил ярость О'Брайена, когда боль не помогла и пришлось применить наркотики. Он слышал, как О'Брайен говорил кому-то, может, блондину, что наркотики никогда не были так хороши, как обыкновенные побои. А когда наркотики не помогли, Джейсона впихнули в железный ящик. 168 часов бездействия с использованием КИ, чтобы выжить. Джейсон не знал, разбавленное КИ бездействие стерло память или побои О'Брайена. Да и неважно. Он вспомнил все и чувствовал триумф, будто победил капитана по всем статьям.

Он знал, что это глупо и что все это только борьба двух "Я", — его и О'Брайена. Они бились друг с другом, никто не сдавался и каждый хотел победы. Но "Я" поддерживало Джейсона довольно долго, когда он умирал от рака, и он решил победить в этой борьбе, неважно, сколько О'Брайен причинит ему зла.

Вытерев руки, О'Брайен закрыл кран полотенцем и выкинул его в мусор. Полив руки лосьоном, он втер сладко пахнущий крем и медленно подошел к столу со спокойной маской профессионализма на лице. Он уже не был паникующим ребенком.

Сидя в кресле, он закурил и посмотрел на Джейсона холодными, уже не яростными глазами. Потом несколько раз глубоко затянулся, продолжая тур гляделок.

Но Джейсон только наполовину воспринимал его глаза. Он морально готовился к боли, которая, он был уверен, последует. Но нет. Напротив, О'Брайен нажал кнопку вызова и приказал стражнику отвести Джейсона в камеру.

Капитан был полон достоинства, пока Джейсона развязывали. А когда его выталкивали из офиса, О'Брайен чуть улыбнулся, чтобы показать, кто здесь победитель.

Но дверь не успела захлопнуться, как послышался звук текущей воды, и Джейсон улыбнулся, представив снова моющего руки маленького капитана. Усмешку стер грубый пинок, и Джейсон пошел в камеру позади барака, которую, как он вспомнил, он занимал до ящика. Уютная камера, в которой он проводил пару часов между побоями и допросами. Где он ждал, что Большой Джон спасет его и гадал, почему он не появился. А в этот день Джейсон окончательно разуверился, что Институт Джона Анрина беспокоится об Исполнителях, и всю энергию направил на завершение жизни своего "Я".

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

После этой встречи Джейсон ожидал смерти назавтра, но, к его удивлению, 24 часа незнакомца растянулись во много дней. Хотя тот иногда присутствовал на "обработках", Джейсон заметил, что он был не всегда. Но когда бы он ни приходил, Джейсона не удавалось заставить говорить, и мужчина в костюме становился все яростнее и все больше спорил с О'Брайеном.

Но сам О'Брайен к Джейсону больше не прикасался. Он не подходил достаточно близко. Маленький капитан перешел к другой стадии обработки. От неслыханно жестоких побоев к наказанию. Удары и шланг были заменены днями без сна.

Только он начинал дремать в камере, как стражник бил его и заставлял ходить по меловой линии между камерами. Как мячик пинг-понга, он шатался вдоль линии только для того, чтобы повернуть обратно. Его пихали, когда он спотыкался, и били в пах, когда он заступал за линию, и он ходил часами, до водянок, боли в ногах и помутнения рассудка от недостатка сна.

О'Брайен наблюдал за этим, иногда с незнакомцем, совершенно без эмоций. Он курил и смотрел, пока Джейсон окончательно не падал. Когда удары его уже не поднимали, О'Брайен щелкал пальцами, и Джейсона волокли в душ и окатывали ледяной водой. Потом, привязанный к креслу, Джейсон тупо смотрел на капитана, который настаивал всего на нескольких ответах. Только пара ответов. Только пара.

Но Джейсон знал, что за ними последуют ещё и еще, пока О'Брайен не победит, вытянув все. Конечно, он мог солгать. Он мог придумать правдоподобную историю об агенте ЦРУ. Мог даже сказать правду об Институте Джона Анрина и задании на острове. Если О'Брайен узнает это, земля не перевернется, но если узнает незнакомец — может. Джейсон был убежден, что тот — из правящей иерархии синдиката, информация о противоборствующей организации даст им преимущества. Даже если они подозревают об этом, они узнают, что их святилище нарушено, обнаружив, что он оттуда.

И Джейсон молчал, безропотно все снося. К тому же, неутомимый оптимист, Джейсон ожидал спасения в любой момент. В любую секунду он ожидал, что распахнутся двери, и Большой Джон освободит его. И он молчал, часами глядя на миниатюрного капитана тупыми глазами, разинув слюнявый рот. Естественно, молчание провоцировало новые прогулки, но Джейсон не сказал коротышке ни слова.

К бессоннице прибавился голод, Джейсона кормили только раз в день, если горсть червивого риса и чашку мутной воды можно назвать едой и питьем. Хотя сначала его мутило, Джейсон скоро понял, что надо есть все, что дают, и благодарил Институт за предусмотрительные инъекции протеинов, минералов, витаминов и всего прочего перед отъездом из Нью-Йорка. Он благодарил Большого Джона в перерыве между проклятиями за то, что того долго нет.

Голод очень просто подавлялся КИ, как и остальные пытки. Джейсон легко заглушил истощение, голод, разочарование и сотни укусов ползающих и летающих насекомых, которые слетались на грязь его камеры, бывшего туалета, покосившейся, ржавой клетки с полустертой цифрой "3". С КИ он убирал боль и молчал. Сначала это было просто, у него была надежда. Он был уверен, что Институт откроет двери в любую секунду.

Но когда время расплылось, как свет сквозь мутное стекло, Джейсон использовал КИ, чтобы выжить и молчать. Но и это становилось все труднее, а потом запасы питательных веществ и антибиотиков истощились. Когда кожа пошла пятнами от плохого питания, губы и десны покрылись язвами цинги, от грязи воспалились язвы на ягодицах, ногах и ступнях, а легкие воспалились, Джейсон со всей оставшейся энергией стал думать, как забрать О'Брайена с собой. Он бросил мысль о спасении и надежду остаться невредимым после пыток, их заменила мечта прикончить О'Брайена, прежде чем умереть.

По своим расчетам, Джейсон был в Пунта де Флеча почти три месяца, значит, его тело скоро разложится. Он надеялся добраться до О'Брайена, прежде чем растечется окончательно. Молчания уже не было достаточно. Джейсон хотел почувствовать глотку О'Брайена под своими пальцами, пока те не онемели. Одно движение за месяцы пыток. Джейсону нужен был всего один момент. Только минута, чтобы выжать из О'Брайена последнюю каплю жизни.

Смешно, конечно. Джейсон вспомнил, как сомневался, что может хладнокровно убить. Как колебался у Флэка, стараясь избежать соглашения, а потом — убийства. Сейчас он мечтал убить О'Брайена. Он лелеял мысль об убийстве. Он питался ею. Мысль о горле О'Брайена в его пальцах давала ему силы поглощать наказания и ждать минуты для нападения.

Но Джейсон хотел убить не из благородства. Не для того, чтобы О'Брайен уже никого не мучил. Нет, Джейсон хотел убить капитана потому, что тот его насиловал. Он посягнул на систему ценностей Джейсона, пересек границу, которую раньше никто не пересекал. Много лет назад Джейсон утратил радость любить и быть любимым, но утратил и боль ненависти. Он никого не хотел убивать, потому что никого так сильно не ненавидел. А сейчас, когда Бруни стала его первой любовью, О'Брайен стал первой ненавистью; он изведал сладость любовь с Бруни и хотел полноты ощущений от ненависти. Ощущения убийства. Кроме того, он принял теорию Флэка, что агентов силы придется убирать силой. О'Брайен стал олицетворением системы безжалостной диктатуры жестокости.

Но война не закончилась, и в конце концов Джейсон рассказал все. Рассказал, судорожно выдумав правдоподобную историю и отчаянно надеясь, что в его ложь поверят, потому что маленький капитан нашел его слабость. Трещину в броне, о которой он сам и не подозревал.

В последний день войны Джейсона вытащили из камеры до рассвета, и он настроился на прогулку и допросы, но, к его удивлению, его провели в офис О'Брайена без обычных хождений, душа и дезинфекции. Его провели в офис, привязали к креслу и оставили одного.

О'Брайена не было, и Джейсон почувствовал перемены. Но офис был таким же. Стол. Раковина, стерильный шкаф с полотенцами, лазер…

Не было шкафов. Длинных черных шкафов, и Джейсон внутренне возликовал от мысли, что произошел переворот и О'Брайен, нагой, сидит где-то в камере. Но его фантазии были сметены появлением О'Брайена.

О'Брайен облокотился о дверной проем и улыбался Джейсону, похожий на Джоан Кроуфорд в её первых фильмах.

— Лопес, ты побеждал меня во всем, — усмехнулся О'Брайен, глотая слова от возбуждения. — Ты пережил побои, допросы под наркотиками, ящик — все. Даже эти 12 дней…

Только 12 дней? И это все? Он провел с О'Брайеном чуть больше месяца? 12 и 32 будет 44. Меньше девяностодневной жизни его тела. Он ещё не умирал. Предстояло ещё 46 дней с О'Брайеном.

— Ты отказывался говорить, что я хотел. Ты вообще не говорил со мной.

Тысяча сто четыре часа. Не прошло и половины срока.

— И я решил попробовать новый метод извлечения информации. Новый путь в твой мозг за нужными ответами.

О'Брайен хихикнул, и Джейсон содрогнулся, представив все мыслимые пытки, какие ещё не испытал О'Брайен.

Потом он перестал гадать.

Последняя пытка была прикручена к каталке, на каких возят пациентов в больницах, за ним следовал мужчина в деловом костюме, скептический, как всегда. Стол был накрыт простыней, вероятно, из-за тяги О'Брайена к театральности, но холмы и впадины не были похожи на форму лазера. Больше было похоже на женщину.

Несколько мучительных мгновений, пока О'Брайен ставил перед ним стол, а незнакомец занимал место в тени, Джейсон думал, что это Бруни. Мысль испугала его больше, чем все изобретения О'Брайена, и он повторял, что Бруни в Нью-Йорке, а не в Пунта де Флеча. Когда тело затрепетало, Джейсону показалось, что все же это не Бруни. Может, контуры были чуть другими. Может, он просто не хотел, чтобы это была Бруни. По какой бы то ни было причине, Джейсон был уверен, что это не Бруни, и страх о время речи О'Брайена куда-то ушел.

— Вот новый способ, Лопес. Дорога в твой мозг.

Как кудесник, показывающий фокус, О'Брайен сорвал простыню, и предчувствие Джейсона подтвердилось.

Он был прав. Это была не Бруни. Под простыней оказалась девушка, которой не было и двадцати, Голая, как и Джейсон, слишком испуганная, чтобы смущаться. Два ремня обхватили лодыжки и бедра, ещё два — талию и грудь. Кто-то положил её большие груди поверх ремней, и они походили на два омута плоти с розовыми сосками. Руки были заведены за голову, и девушка была беспомощна, как муха в паутине. Вроде её не били и не насиловали, на личике с огромными глазами не было кровоподтеков. Но черты её искажал страх, а большие глаза уставились на О'Брайена.

— Вот козырная карта, — хихикал О'Брайен, взяв её лицо в руки. Она сжалась и пыталась уйти от прикосновения. О'Брайен только смеялся, и Джейсон с трудом держал тлеющую ненависть под маской безразличия.

— Лопес, — О'Брайен толкнул стол, и лицо девушки оказалось в паре дюймов от лица Джейсона, — за все это время ты не сказал ни слова, кроме своей глупой сказки. Теперь ты будешь говорить столько, сколько я захочу.

Хихикая, капитан подошел к столу, взял пару перчаток и длинный нож. Перчатки скрипнули, и девушка в страхе забилась и захныкала. Увидев нож, она разразилась истерикой и мольбами о пощаде в унисон с участившимся пульсом Джейсона. Не нужно было особого воображения, чтобы понять, что О'Брайен собирается сделать.

О'Брайен облокотился на каталку, как на стойку бара. Приставив длинный нож к горлу девушки, он улыбнулся Джейсону и сказал:

— Думаю, ты понимаешь, что я убью её, если ты не расскажешь все, что я хочу.

Девушка плакала и умоляла Джейсона рассказать. Когда он промолчал, она закрыла глаза и вознесла молитву к Богоматери. На средине она открыла глаза, вздрогнула, увидев О'Брайена, и со слезами взглянула на Джейсона.

— Ну, Лопес?

О'Брайен погрузил нож во впадинку на шее. Неглубоко. Только чтобы сквозь проколотую кожу выступила капелька крови. Вреда было не много, но девушка забилась в истерике. Визжа, она недолго боролась с ремнями, потом сдалась, судорожно вздохнула и начала молиться, всхлипывая:

— Господи, прости мне мои прегрешения!

Борьба двух "Я" закончилась. Джейсон проиграл. Он хотел молчать до конца, особенно если не мог забрать с собой О'Брайена. Это был вопрос чести. Но никакая война "Я" не стоила жизни, и когда капитан приказал говорить, Джейсон сгорбился, кивнул и начал говорить то, что от него ожидали услышать.

Джейсон согласился, что расплавленный металл был новым лазерным ружьем. Он сказал правду, потому что они уже это предполагали, но налгал во всем другом. Он сказал, что он агент ЦРУ, засланный по просьбе повстанцев, пытающихся свергнуть правительство, и что его заданием было убийство двух высших членов правительства. Он обнаружил себя на пляже, потому что патруль выиграл перестрелку. Он налгал про смерть сержанта, сказав, что ружье было двухзарядным, а третий выстрел запускал самоуничтожение. И он утверждал, что не знал, кого надо убить, их должны были указать местные.

На это О'Брайен нахмурился, и Джейсон запаниковал. Казалось, что капитан не купился на это, и Джейсон выпалил гневно и растерянно:

— Дьявол! Я просто затраханный бюрократ! Только управляюсь с ружьями вместо карандашей. Во всем остальном я как оловянный солдатик: делаю, что сказано, и не спрашиваю, зачем.

О'Брайен вдруг улыбнулся Джейсону, и оба взглянули на мужчину в тени. Деловой костюм кивнул, значит, оба купились на чушь о ЦРУ. Джейсон чуть расслабился, когда О'Брайен убрал нож, положил его на книгу на столе и достал сигарету. Он выпустил дым в потолок и уставился в пространство, подняв брови в молчаливом раздумье. Девушка тоже чуть расслабилась и благодарила Джейсона взглядом. Она молчала, О'Брайен курил, а Джейсон ненавидел. У него была ещё причина убить капитана. Личное поражение, хотя история и была чистой фантазией.

Положив сигарету, О'Брайен схватил нож и снова подошел к девушке. Он облокотился на стол и посмотрел на Джейсона, прежде чем приставил лезвие к её горлу и спросил:

— Ты повторишь это иностранным корреспондентам?

Нож вошел глубже, и девушка замерла.

Джейсон ожидал что-то вроде этого, и держась роли побежденного солдата, взглянул на О'Брайена, в сторону, на нож, кивнул и закусил губу.

— В Пунта де Флеча это означает пожизненное заключение, бросил О'Брайен, не убирая нож.

— Какая разница? — вздохнул Джейсон. — Я покойник в любом случае.

Он поднял глаза с лезвия на О'Брайена, тот улыбался во весь рот.

— Я верю тебе, Лопес, верю. Кстати, это настоящее имя?

Джейсон кивнул, и О'Брайен засмеялся на самых высоких тонах.

— Хорошо, Лопес, очень хорошо. Я верю, что ты сказал правду. Верю каждому слову.

И О'Брайен воткнул нож в горло девушке, повернул его и вырвал.

Кровь хлестнула на резиновые перчатки О'Брайена, на лицо, на грудь Джейсона. Фонтанирующая кровь била прямо в него. На мгновение Джейсон даже перестал соображать, пока умирающее сердце выбрасывало кровь из зияющей дыры.

Кровь уже только пузырилась, но ноги девушки подрагивали, будто не хотели умирать. Хоть её привязали крепко, её безумные судороги растянули путы на ногах, и левая дергалась в такт неслышимой мелодии, а правая отбивала свой ритм. Потом ступни замерли, и она умерла.

Умерла.

О'Брайен все-таки ему не поверил.

Наконец, Джейсон собрал мысли и спросил, с трудом ворочая языком:

— Почему? Я сказал правду. Почему вы…

— О, я уверен, что ты сказал правду, — смеялся О'Брайен, поддержанный мужчиной за спиной. — Я поверил каждому слову.

Он вытер нож о живот девушки и отошел к столу, добавив:

— Это был урок, Лопес. Пример для понимания, что я применю любую тактику, если ты передумаешь насчет публичного признания при иностранных газетчиках.

Щеки О'Брайена горели, голос был, как у простуженной женщины. Он посмотрел на труп, наклонив голову в восхищении, как художник или скульптор при последней оценке работы. Потом ткнул ножом Джейсона, лицо стало серьезным, но голос остался возбужденным:

— На другом столе будет другая женщина, Лопес, если ты передумаешь. Еще мертвая женщина. Может, она будет беременной, и отказ погубит две невинные жизни. И поверь мне, Лопес, я перережу глотки всем девушкам и женщинам в Пунта де Флеча, если ты меня вынудишь.

Он рассмеялся и переключился на тело девушки.

Взорвавшаяся ненависть была так сильна, что перекосила лицо Джейсона и заскребла рычанием в горле. Он пытался достать капитана, но стул держал крепко. О'Брайена развлекали попытки Джейсона, он издевался над ним. Кожаные ремни были слишком крепки и хорошо выделаны, Джейсон был беспомощен. Еще попытка и снова неудача. Даже КИ не помогало, и он рвался, рычащий, но не опасный для О'Брайена.

Наконец, он бросил борьбу, чтобы перевести дыхание, и О'Брайен, снова хихикнув, спросил мужчину сзади:

— Скажи, Грэмер, как ты думаешь, вырезать мне свое имя на её животе?

Оба рассмеялись, зайдясь в восторге.

— Так республика Пунта де Флеча узнает, кого почитать настоящим художником.

Может, если бы они не смеялись так. Если бы О'Брайен не говорил о вырезанном на теле имени. Если бы Грэмер, человек в тени, не смеялся так громко, у Джейсона не появилась бы необходимая сила. Стук в висках от напряжения и ненависть, усиленная смехом этой парочки, помогли Джейсону разорвать ремень на правой руке. Он наполовину освободился, и не успел О'Брайен шевельнуться, как рука молниеносно схватила его за горло, сдавливая изо всех сил.

Привязанный за левую руку, Джейсон подтащил О'Брайена ближе, игнорируя все и сосредоточенно выдавливая из коротышки жизнь.

Инстинктивно О'Брайен схватил нож и вонзил в живот Джейсону. Но боль не имела значения, как и старые желудочные боли. Язык О'Брайена вывалился, глаза вылезли из орбит, он ткнул ножом еще, но скользнул по ребрам, только содрав кожу. Безобразно, но не серьезно. Грэмер огибал стол, но Джейсон толкнул О'Брайена, и Грэмер отлетел к стене.

Лицо человечка побагровело, у него оставалось несколько секунд жизни, и он ударил ножом по привязанной руке.

Джейсон заметил движение и рванул О'Брайена вбок. Нож просвистел в сантиметре, но маневр вывел Джейсона из равновесия, и он начал падать обратно на стул.

Отчаянным усилием О'Брайен оторвал душащие пальцы от горла и отскочил, пихнув стол на Грэмера. Тело девушки так и было привязано к столу, и задыхающийся О'Брайен упал на него, образовав кучу-малу.

Наполовину на стуле, наполовину на полу, Джейсон сквозь туман наблюдал за этим, и когда дыхание капитана восстановилось, Джейсон признал полное поражение. Действительно, впервые его победили, и он выругался, проваливаясь в темноту. Выругался, потому что не смог забрать с собой О'Брайена. Короткое богохульство — и пустота.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Туман был так густ, что сначала Джейсон ничего не видел. Он попытался сбросить его, но не мог пошевелиться. Сквозь туман он увидел, что его руки держали металлические змеи. Сверкающие серебряные животные обвились вокруг запястий, а по бокам были железные перекладины. То же на ногах, а живот пересекали какие-то белые плоские черви. Они будто пробовали воздух красными язычками и искали, где лучше начать есть его тело. Внезапная боль в желудке, и Джейсон беспомощно смотрел, как огромный червяк въелся в кожу, блестя глазами. Поменьше, над большим, тоже пировал.

Потом из тумана медленно выступили две фигуры, но они были слишком далеко и остались расплывчатыми контурами. Неясными, словно неумелый художник набросал их, но не сумел нормально закрасить. Только пустые контуры, низкий и высокий. А змеи продолжали есть.

— Очнись, Лопес.

Раскат голоса из меньшей безротой фигуры, её голова вибрировала от каждого слова.

— Лопес, очнись!

Джейсон недоумевал, кто такой Лопес, когда одна из фигур подошла и слегка его ударила.

— Проклятье, Лопес, очнись!

Знакомый голос, но он отступал и сливался с фигурой, и Джейсон не смог вспомнить его. Он вместе с контуром растворялся в тумане до неразличимости, и Джейсон забыл о формах и голосах и смотрел на змей.

Вдруг набросок вернулся и ударил Джейсона в живот, взметнув грибообразное облако оттуда, где вгрызались черви. Жестокое жжение с болью как опахало сдули мглу, контуры обрели цвет, черты и выражения. Черты О'Брайена и мужчины, которого Джейсон раньше не видел.

Увидел О'Брайена, Джейсон сморщился и попытался достать его. Но он был прикреплен к кровати, как бабочка в коллекции.

— Ты прикован к кровати, Лопес. По рукам и ногам, и ты не сможешь шелохнуться без того, чтобы не растравить раны.

Для убедительности О'Брайен тронул его живот. Несильно. Легкое прикосновение. Но у Джейсона выступили слезы.

— Нет, Лопес, ты слишком важен для меня, чтобы позволить тебе сдохнуть. — О'Брайен хихикнул. Он наслаждался собой. — Ты мой билет наверх, и я никак не позволю тебе сбежать. Сейчас, Лопес, ты наиболее ценная вещь в моей жизни. Человек ЦРУ с новым оружием поведает миру, как собирался убить невинных борцов за свободу. Мое правительство искало предлога для разрыва отношений с твоей страной, и теперь он есть.

Пронзительный смех, О'Брайен подошел к кровати, нежно погладил волосы Джейсона и сказал:

— Ты прекрасная дорога вверх по лестнице, Лопес, и я о тебе буду очень заботиться.

Он наклонился и заглянул в глаза Джейсону, но лицо его казалось в милях отсюда.

— Правильно, красавчик, — прошептал он, — храни эту ненависть горящей внутри. Чем больше ты ненавидишь, тем ты привлекательнее. И убедительнее для иностранных газетчиков. Никто о тебе ещё не знает, но скоро ты станешь одним из самых знаменитых людей во всем мире. Скоро ты сделаешь и меня таким же знаменитым, рассказав все-все о ЦРУ и террактах. Ты сделаешь это для меня, разве не так, любимый?

О'Брайен нагнулся для поцелуя, и когда их губы почти соприкоснулись, Джейсон вцепился в изящный маленький нос зубами, размалывая и кусая его, как только мог.

Взвизгнув, как женщина, О'Брайен рефлекторно отдернул голову, но это движение только помогло коренным и резцам войти глубже.

Джейсон подавился кровью, но держал. Снова взвизгнув, О'Брайен схватил Джейсона за глотку, и этого было достаточно, чтобы тот разжал зубы, хватая воздух и давясь кровью.

Маленький капитан отпрянул со стонами, тряся руками и широко раскрытыми глазами глядя на кровь. Слезы текли из зажмуренных глаз, и он, трясясь, приказал другому мужчине осмотреть его рану. Оба исчезли из поля зрения, но Джейсон слышал звук воды и чего-то рвущегося липкого. Высокий утешал О'Брайена как ребенка, повторяя, что все будет хорошо. Он разве что не целовал капитана в носик.

— Это будет уродливо? — прохныкал голос, и Джейсон улыбнулся. Робкий голос доходил даже сквозь горение в желудке, и Джейсон улыбнулся шире. Пожалуйста, доктор, скажите, я не буду уродлив?

Доктор несколько раз заверил, что раны поверхностные, всхлипы и гнусавое хныканье наконец затихли. И когда О'Брайен появился перед Джейсоном, его женский нос и часть щек были скрыты пластырем. Глаза капитана были дырами на лице. Глубокие черные точки, сверкающие огнем.

— Ты заплатишь за это! — О'Брайен был слишком шокирован и глотал слова вместе со слезами. Он нежно поглаживал пластырь на лице, гневные точки загорелись снова, обжигая Джейсона ненавистью.

В ответ Джейсон плюнул в О'Брайена его кровью. Он промахнулся: капитан испуганно отшатнулся. Но ненависть быстро вернулась, блеснув в глазах О'Брайена почти сразу же.

— Ты заплатишь! Ты заплатишь! — повторял О'Брайен со слезами на глазах, держась за пластырь. Потом повернулся к появившемуся у края кровати доктору:

— Никаких наркотиков. Никаких обезболивающих. Даже аспирина. Понятно?

Доктор пожал плечами, и О'Брайен покинул комнату, все держась за пластырь на носу, будто не веря, что тот здесь.

Когда дверь захлопнулась, доктор посмотрел на руки, на Джейсона. Несколько раз его глаза пробежали туда-обратно, пока их выражение не застыло, и он снова пожал плечами.

— Простите, — промямлил он и исчез из поля зрения.

Джейсон улыбнулся. По крайней мере, доктор колебался, и его решение не помогать Джейсону было понятно. К тому же, Джейсон не нуждался в наркотиках. У него было КИ, а если будет недостаточно, у него была ненависть к О'Брайену. Джейсон никогда не думал, насколько сильной может быть ненависть. Она поддерживает ещё долго после того, как исчезнут все эмоции. Подумав о докторе, Джейсон улыбнулся и переключился на мысли об убийстве О'Брайена, с каждым ударом сердца чувствуя свивающую боль в желудке.

Он допустил ошибку. Надо было рубящим ударом перебить глотку. Раздавить её, чтобы О'Брайен захлебнулся собственной кровью. Надо было сделать именно так, а не душить его. Именно так. И он это сделает, как только предоставится шанс.

Сбоку появился доктор со шприцем, и Джейсон наконец-таки разглядел его. Высокий, особенно из-за разницы в положениях, уже за 50, круглое морщинистое лицо, в черных волосах проблески седины. Густые черные брови пересекали лоб, правильные черты. И они искажены гневом.

— Будь я проклят, если позволю всякому пидару мне указывать! проворчал доктор, и не успел Джейсон ответить, как он протер участочек на руке и вколол обезболивающее.

Джейсон улыбнулся доктору, когда тепло наркотика разлилось из руки в мозг, и подмигнул. Он полюбил этого человека, который рисковал головой, и, проваливаясь в обещающее тепло, услышал:

— Если это что-нибудь для вас значит, О'Брайен изувечен навсегда. Вы почти откусили кончик его носика.

Джейсон смог только улыбнуться и мигнуть. Он слишком устал, а успокаивающая темнота была слишком приятной, в ней не было боли, тюрьмы и О'Брайена.

Джейсон начал мечтать о Бруни.

Они были в комнате в Институте, и она ласкала его инструмент, обследуя его языком с профессионализмом Марси. Бруни заглотила его, он исчез во рту, и Джейсон почувствовал странное кручение в животе. Желание, поселившееся в мозгу после их последней ночи.

Бруни сосала, крепко обхватив пенис и двигая губы вверх и вниз, приближая оргазм в теле и мозгу. Она быстро сменила позицию, перевернувшись, и Джейсон в безумном желании схватил её ягодицы и рванул вниз. Он зарыл лицо в её влажную вагину, вдыхая аромат мускуса и двигая языком по стенкам. Он дошел до клитора, и Бруни застонала, но звук был заглушен пенисом, а он массировал складочку кожи. Когда язык скользил по ней, Бруни стонала от удовольствия и всасывала энергичнее, обхватив пальцами разбухшую плоть. Ее ноги дрожали, когда он всасывал клитор, и она выгибалась в экстазе, прижимаясь к его лицу влажной вагиной.

Но они не достигли оргазма. Как во всех снах, сцена быстро сменилась, Джейсон был в паре футов от нее, танцующей. Не по настоящему. Скорее вертящейся. Поворот, и снова, и снова, Бруни улыбалась Джейсону, а центробежная сила подняла её груди под прямым углом к телу. Черные волосы разлетелись, и в потоке воздуха иссиня-черные пряди, казалось, манили его, как щупальца. Джейсон хотел ответить призыву, когда образ пропал, и он очутился в тюремной больнице. С Бруни.

Она была здесь, не обнаженная, а одетая в солдатскую форму, и она нежно срезала повязку и кровавые лохмотья, похожие на червяков из какого-то кошмара, ещё не умершего в мозгу. Бруни заметила его взгляд и улыбнулась:

— Успокойся, Джес, ты будешь в порядке через минуту.

Джейсон обматерил глупый сон. Он не хотел, чтобы Бруни ухаживала за ним по-матерински. Он хотел её как женщину. Партнершу в сексе. Он хотел Бруни как любовницу. Обратно в Нью-Йорк. Где она обнаженна и желанна. Но сон не подчинялся и продолжался по-своему. К своей цели. И Джейсон подчинился.

Бруни осторожно сняла разрезанную повязку, и Джейсон увидел рваный рубец в 8 дюймов слева на ребрах, и под ним поменьше. На краю меньшего запеклась кровь возле крестообразных швов, и Джейсон понял, что эта рана серьезнее. Результат первого удара О'Брайена.

Он снова попытался покинуть проклятый госпиталь и вернуться к зовущей в постель Бруни. Но, беспомощный, он смотрел, как Бруни достала из кармана серую трубочку. Держа её над ранами, Бруни сказала:

— Сначала будет жечь, как черт, Джес, но через несколько секунд остынет. Очень важно не двигаться, не дергаться и не вставать, пока я не скажу. Понял?

Подчиняясь кошмару, Джейсон кивнул, и Бруни нажала на трубочку, выпуская струю серой пены на живот Джейсона.

Сон действительно был кошмаром, когда жидкость запузырилась на животе, проникая в каждую пору горящей лавой. Но он старался не двигаться и не дергаться.

Бруни была права. Жжение быстро остыло, и там, где впитывалась жидкость, затихала боль и на глазах затягивались рваные раны.

— Это ускоряет заживание, — сказала Бруни, убирая трубочку обратно в карман формы. — Но не напрягайся пару минут. Пусть он закрепится. Так что закрой глаза и немного поспи.

Джейсон надеялся, что это указание пришло из подсознания и оно вернет его в Нью-Йорк к занятиям любовью. Но происходящее на животе завладело его мыслями, и он сразу же открыл глаза и смотрел, как зеленая слизь затягивает разрезы. Пурпурный цвет блек с каждым ударом сердца. Широкие кровавые рубцы быстро стали красными разрезами. Полосками. И красными линиями. Закрыв глаза, он мечтал, чтобы это было взаправду. По-настоящему и на самом деле. Потом он забыл о зарубцевателе, чтобы вернуться к Бруни и сексу.

Но не получалось.

Вместо этого он бежал по длинному бесконечному коридору, как в Институте. Разноцветные ковры щекотали его голые ноги, и он бежал, открывал стены ладонью и искал Бруни. Он не мог найти её и начал ругаться, когда услышал её зовущий голос. Он усмехнулся. По крайней мере он услышал её голос во сне.

— Давай, тихо улыбайся, как расстриженный монах в борделе, и вставай.

Голос был близко, он пошел на него, открыл глаза и увидел себя в госпитале и сидящую на краю кровати Бруни.

Цепи, серебряные змеи из сна, были сняты, и он вскочил, схватил Бруни за плечи и заглушил протест поцелуем. Бруни сопротивлялась, но не сильно, и его вновь охватило сумасшедшее желание. Он проник языком ей в рот, терся им о зубы, и она отвечала. Он искал её грудь под униформой, когда она оттолкнула его и встала.

Оправив форму, она выглядела довольной, но удивленной. И до него медленно дошло, что это все же не сон. Бруни правда здесь, в этой чертовой тюрьме, и зарубцеватель — тоже правда.

— Черт! — улыбнулась Бруни. — Ты, должно быть, мазохист. Боль, должно быть, тебя заводит.

Он улыбнулся и потрогал живот.

Тот не болел.

— Как ты здесь? — он улыбнулся и потянулся к ней снова. Но на этот раз она отодвинулась с суровой миной.

— Какая разница? — лицо озарилось улыбкой. — Мы здесь, разве не так?

Бруни отошла в ноги и добавила:

— Ты можешь встать, Джейсон, но не обнимай меня, я не возражаю против ночи с тобой, но сейчас это может растравить твои раны.

Джейсон сел, свесив ноги и чувствуя легкое головокружение, и тут заметил на полу ноги человека. Доктор! Он подошел к распростертой фигуре, и был рад увидеть, что спина вздымается в ровном дыхании. Жив.

— Мы его только усыпили, — сказала Бруни, с серьезным лицом глядя на живот Джейсона. — Действительно жуткие рубцы.

— Он со мной хорошо обошелся, — сказал Джейсон. — Он не заслужил смерть.

— Он тайком лечил крестьян, — сказала Бруни. — Его бы посадили, узнай это О'Брайен. Особенно, что он использовал лекарства и оборудование Армии.

— Как вы узнали?

— Большой Джон знает все и видит все, — рассмеялась она. К тому же местные сказали. Не переживай, Джес. Он скоро очнется даже без головной боли.

Она сморщила носик и направилась к двум рюкзакам на полу. Из одного вытащила форму, белье и солдатские ботинки и бросила на кровать.

— Оденься, — она рылась в другом. — У нас мало времени.

Джейсон забыл, что он гол, и был чуть огорчен, что Бруни это не волновало. И он подошел к кровати, натянул рубашку и брюки, ворча от слабой боли, отзывающейся в животе.

Когда он сел и схватился за живот, Бруни сказала:

— Подожди чуть, Джес. Раны ещё не окончательно затянулись. В глубине ещё нет.

Подойдя, она протянула три пилюли, по-матерински строго приказав.

— Возьми и прими.

Джейсон посмотрел на пилюли и, когда она протянула ему чашку воды, кинул их в рот. Они прошли легко, и он спросил:

— Что я проглотил — селитру?

Бруни захихикала и покачала головой.

— Нет, это специальные витамины, быстродействующий антибиотик и энергетическая пилюля. Но селитра — неплохая идея. Я упомяну об этом Роузголду вместе со всей остальной информацией.

— У меня тоже есть, что ему сказать, — добавил Джейсон, обувая и зашнуровывая ботинки.

— Поторопись, — Бруни проверила часы и взялась за рюкзаки. Под ними Джейсон увидел два лазера.

Подняв их и бросив на кровать, она поторопила снова:

— Давай, нам нужно сегодня много пройти.

Он почти спросил, кому "нам", как дверь распахнулась. Его нервы были издерганы, и он повернулся, скорчившись от боли, готовый ударить непрошенного гостя.

Но он не ударил, хотя сначала не узнал входящего. Мужчина был выше Джейсона, 6 футов 7 дюймов, одет в форму, смуглый, как кубинец. Джейсон никогда его не видел; и все же было что-то знакомое. Что-то щелкнуло, когда их глаза встретились.

— Терлей? — Джейсон спросил без раздумий.

— Да, — худое лицо разрезали белые зубы. — Но как ты узнал, что это я?

Бруни подошла к кровати, положила руку на плечо Джейсону и сказала:

— Помнишь, Терл, Роузголд говорил, у Джейсона какое-то предвидение.

Она посмотрела на Джейсона и добавила:

— И я верю. Я не думала, что это Терлей в новом теле.

— В новом теле? — изумился Джейсон.

— Да, — Терлей усмехнулся. — Роузголд догадался, почему мозги распадались, и исправил. Нет линии смерти.

Джейсон засмеялся, радуясь, что нет ограничений пересадкам, и заметил, что загнанный взгляд Терлея исчез. Теперь он говорил "проваливай". Счастье жить сверкало только с проблесками опасности. Неосязаемое предчувствие чего-то, о чем Джейсон не хотел знать.

— Сколько нас? — спросил он громко, сменив тему.

— Терлей, я, ты и двое местных.

— Ты хочешь сказать, вы захватили поселок только вчетвером?

— Конечно. Почему нет? — вмешался Терлей. — Эти лохи не многого стоят, когда доходит до драки.

Выражение "лох", выговоренное с предубеждением, хоть и на грубом крестьянском диалекте, рассмешило всех, и все трое рассмеялись.

Но смех Джейсона стих, когда он подумал об О'Брайене:

— А где малыш, который тут командовал?

— Ты говоришь про О'Брайена?

— Да. Где он?

— О нем позаботятся.

— Дьявол! — воскликнул Джейсон. — Он мне нужен.

— Он был обещан местным. — Бруни была удивлена ненавистью, исходящей от Джейсона.

— Мне наплевать. Он мой!

Терлей хихикал, Бруни молча уставилась на Джейсона.

— Почему он для тебя так важен? Только потому что он тебя слегка помучил? Побил?

Джейсон удивился бы осведомленности Бруни, если бы такая ненависть к О'Брайену не билась в каждой извилине мозга.

— Все это может быть, — попытался он объяснить. — Я не знаю.

— Джес, такая эмоциональность ни к чему. О'Брайен может быть ублюдком, но он делал свою работу так, как умел. Ты не можешь…

— Дьявол! Не быть эмоциональным с человеком типа О'Брайена невозможно. С таким ты не можешь не отвечать всем существом. Я остался жить только из-за ненависти, которую он разжег во мне. Только. О'Брайен должен умереть. Больше, чем кто-либо, кого я знаю.

— Слушай, Джес, об О'Брайене позаботятся местные. У них больше претензий к нему. Из-за его забав они теряли друзей и близких. Вспомни, если люди не верят в борьбу за свободу, мы не можем заставить их рисковать головой. И мстить мучителям — их дело. Не твое.

Его слова эти не слишком убедили. Джейсон все ещё хотел насладиться, выжимая из капитана жизнь по капле. Он слишком долго об этом мечтал, чтобы ему отказали. Он даже собирался заспорить, но Бруни приложила пальчик к его губам.

— Верь мне, Джес, верь мне. О'Брайен в лучших руках.

Она подошла к рюкзакам и подала один Джейсону.

— Неси на правом плече, — сказала она. — Это ослабит напряжение в левом боку. Помни, тебе придется терпеть пару дней.

Бруни проверила лазеры и протянула один Джейсону. Он узнал свои инициалы на стволе и взял без слов, все думая про О'Брайена.

— Пошли, — приказала Бруни, Джейсон с Терлеем последовали за ней. Они прошли по знакомому Джейсону холлу в кабинет О'Брайена. От увиденного Бруни подавилась, Терлей усмехнулся, а Джейсон сконфуженно улыбнулся.

О'Брайен был прикручен к операционному столу, как девушка тогда, только руки были по бокам, а голова свисала в края. Но привязан он был так же крепко, как она. Повязка на носу сползла, и Джейсон улыбнулся, увидев зияющие раны. Глаза О'Брайена уже не были точками ненависти. Они были полны страха, и капитан снова был испуганным ребенком, каким его видел Джейсон несколько раз. Он плакал, губы дрожали в молитве или мольбе. Голос был слишком тих, чтобы быть уверенным.

В комнате были ещё мужчина и женщина с пляжа. Они кивнули Джейсону и продолжали готовить казнь О'Брайена. Джейсон не догадывался, чего они хотят, пока не увидел парашу. Полная до краев, та была прикручена к тяжелой железной ножке перевернутого стола. Увидев приготовления, он понял все и смутился. Он думал, что ненавидит О'Брайена больше всего на свете, но ему и в голову не приходила такая казнь.

Мужчина наклонил стол, и голова О'Брайена погрузилась в фекалии. Бруни снова подавилась и вышла в холл. Терлей стоял, наслаждаясь борьбой О'Брайена, когда лицо и вся голова того погружались в бак. Джейсон тоже остался, но он не испытывал триумфа. Он даже чуть сочувствовал капитану. Такая смерть не привлекательна, а для О'Брайена, сделавшего культ из чистоты, она, должно быть, хуже всяких пыток.

Маленький капитан начал визжать, когда стол наклонялся, но быстро захлебнулся экскрементами. Он рвался, как только мог, но молодой повстанец держал стол и, когда борьба прекратилась, не поставил его на место. Напротив, женщина прикрутила его к ножке стола, и они оставили О'Брайена головой в параше, памятник человеку, которому лучше было бы не рождаться.

В холле стояла побелевшая Бруни с мертвым лицом, и Джейсон обнял её. Она не стряхнула его руки и прижалась к нему, тихо всхлипывая. Он чуть сжал её, лицо прояснилось, но Джейсон чувствовал, что она дрожит.

— Эй, подожди, — он внезапно остановился. — Здесь есть ещё босс. Блондин по имени Грэмер, он был с О'Брайеном…

— О нем тоже позаботились, — сказала Бруни слегка надломившимся голосом. — Местные его знают — когда кого-нибудь арестуют и пытают, он всегда поблизости.

Они завернули за угол, и Джейсон увидел Грэмера, или что от него осталось. Там были ещё трое, и они не были усыплены, как доктор. Их тела, как и тело Грэмера, были пробиты пулями, и кровь обагрила стены и пол.

— Грэмер начал стрелять, едва мы вошли, — объяснила Бруни. — Я бы предпочла поговорить с ним, особенно потому, что он из Нью-Йорка. Но у нас не было выбора… — её голос дрогнул, но уже не от огорчения. Она быстро забыла казнь О'Брайена. — Другие — О'Брайены мельче калибром.

Джейсон насчитал всего шесть тел, ещё и на выходе. Девять, включая доктора, О'Брайена и Грэмера. Он удивился.

— Значит, целый лагерь управлялся всего восемью и начальником?

Бруни кивнула.

— Да. И для захвата нам потребовалось только четверо. Только доктор заслуживал пощады, и его усыпили.

Она указала на длинноствольный духовой пистолет у Терлея на боку, добавив:

— Остальных убили местные. Все они ублюдки типа О'Брайена, и теперь они все мертвы.

Солнце ударило по глазам прожектором, и Джейсон понял, что значит быть свободным. Вкус и запах воздуха был другим. Они перешли дорогу перед лагерем и углубились в джунгли, пока Бруни рассказывала о захвате.

— Гарнизон был только для охраны пленных, и от местных мы узнали, что охранников немного. И мы пришли и уничтожили их, так же как и все записи, так что правительство будет убеждено, что на гарнизон напали революционеры.

— Что случится, когда найдут О'Брайена?

— Его репутация хорошо известна, как и его причуды. Правительство подумает, что у повстанцев было больше воображения, чем обычно.

— А Грэмер?

— Его убили в перестрелке. Но я бы хотела бы поговорить с ним и забрать в Институт. Мы не знаем, кто он, кроме как из документов: нью-йоркские водительские права и кредитная карточка на имя Максвелла Грэмера из Квинз. Возможно, он был советником синдиката и здешним консультантом.

Они свернули с дороги в густую свисающую растительность и достали мачете для борьбы с лианами и листьями; несколько вопросов продолжали грызть Джейсона, но Бруни остановила его распросы.

— Я все объясню потом, так что побереги дыхание.

Они замолчали, продолжая путь, и когда в растительности появился узкий проход, Бруни очутилась рядом и обвила Джейсона за талию. Он затрепетал от прикосновения и стал мечтать о ночи любви, а они все шли куда-то. Он не знал, куда, но не беспокоился. Пока Бруни с ним, он спустится в ад. Или вырвется из него, что он и делал.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Они шли все утро. С восьми, когда они покинули гарнизон, до полудня, когда солнце жгло спины даже сквозь висящий над ними полог зелени. Когда они упали, чтобы спокойно глотнуть влажного воздуха, Бруни засуетилась, будто боролась за звание Богоматери месяца.

Она несколько раз справилась о самочувствии Джейсона, протягивая ему пилюли. Она впихнула их двоим местным, расположившимся в стороне. Те промямлили "грасиас", проглотили их и молча уставились на дорогу. И когда вернулся Терлей, этот бойскаут-индеец тоже получил пилюлю и порцию распросов о самочувствии. Тот только пожал плечами, проглотил пилюлю без воды и снова исчез.

Но когда они снова пошли, настроение Бруни изменилось. С сострадания до тихого безразличия и, наконец, неприкрытого гнева. Когда солнце зашло и они остановились на ночь, её лицо застыло грубой маской, готовой расколоться в любой момент.

Все сели, освободившись от рюкзаков и потирая ноющие плечи, Джейсон издал вздох облегчения и лег, полной грудью вдыхая вязкий воздух. Он был совершенно измотан и знал, что не сделал бы больше и шести шагов. Конечно, его могли бы тащить, но он был слишком горд, чтобы повиснуть на Бруни; и он шел, хотя ноги болели и стучало в боку. Лежа на рюкзаке, головой на сцепленных руках, он смотрел, как Бруни бросила свой рядом, подозвала Терлея по маленькому наручному радио и направилась к местной женщине.

Пару секунд между ними шел оживленный диалог, потом женщина закивала, Бруни пожала плечами и слабо улыбнулась, и обе скрылись за кустами.

Джейсон не понимал, что происходит, особенно когда местная почти сразу вернулась, порылась в рюкзаке, что-то достала и растворилась вновь. Джейсон подумал о внезапной перемене в Бруни и её загадочных исчезновениях, и переключился на Терлея, маячившего в наступающей темноте.

Тот выбрал себе место в стороне от всех, и Джейсон гадал, что он видел в глазах Терлея, что обеспокоило его в гарнизоне. Он почти начал разговор в надежде понять, когда вернулась Бруни, такая же злая и колючая.

Лицо её было бледным, губы крепко сжаты. Без единого слова она встала на колени, порылась в рюкзаке, вытащила толстую банку и приказала Джейсону сделать то же.

Он достал в недоумении, что дальше. Бруни сказала, глотая звуки:

— Открой, потянув за кольцо.

Он открыл и уставился на коричневую жидкость дьявольского вида со слабым прогорклым запахом.

— Нашел кнопку на дне? — спросила она и, когда Джейсон кивнул, сказала, — Нажми её быстро, как получится.

Он нажал.

— Не бойся, что будет горячо. Не настолько, чтобы ты не смог держать.

Банка нагревалась, но Джейсон забыл об этом, глядя на кипящую жидкость, чудесный запах которой щекотал ноздри. Запах был похож на и мясной бульон, и на тушенку, и на гуляш, и невозможно было это не попробовать, к тому же Джейсон не помнил, когда в последний раз сносно ел.

— Что за черт? — спросил он, вдыхая запах.

— Это высокопротеинный суп из сои, особо обработанного мяса, жира и других веществ, — монотонно ответила Бруни. — Суточная норма минералов и витаминов для взрослого.

Она отхлебнула, Джейсон сделал то же. На вкус лучше, чем на запах, если это возможно.

Доев, он откинулся и слушал приятное урчание в желудке, благодарящем за еду. Затем он повернулся к Бруни и спросил, что не так.

— Если ты закончил, — она будто не слышала, — закрой крышку, вырой ямку, верни кнопку на место, кинь банку в ямку и закопай.

Джейсон последовал её примеру, вырыл яму, отжал кнопку, кинул и закопал.

— Банки растворятся до неузнаваемости, — объясняла она, и если кто-то на них наткнется, он не догадается, что здесь прошли люди.

В мозгу Джейсон возникло видение расплавленного лазера и свисающих носа и кожи, и он отогнал его, спросив:

— Суп — одна из идей Роузголда?

— Нет. Моя.

— Твоя?

Бруни кивнула и саркастически заметила:

— Да, моя. У меня степень по биохимии и агрокультуре, и хотя у меня женские мозги, я умудрилась кое-что изобрести.

Чтобы не спорить, Джейсон стал рассматривать во мраке остальных. Женщина свернулась подле мужчины, а тот раскинулся и вроде уже спал. Она свернулась калачиком у его бока, будто прячась от уродливого мира. Терлей, как видел Джейсон, позировал для обложки мужского журнала. Он стоял, положив руки на бедра, форма распахнута на волосатой груди, во рту сигара. Она не была зажжена, и Терлей яростно жевал её, подняв лазер и заявив:

— Я буду первым караульным. Через четыре часа меня кто-нибудь сменит.

Он пошел по тропе, и Джейсон рассмеялся над этим Рэмбо, который двигал плечами на каждом шаге, высоко держал голову и смотрел прямо вперед.

Бруни спросила, что смешного, и Джейсон объяснил, вызвав слабую улыбку. Потом она скривилась, выругалась и полезла в карман за пузырьком, вытряхнула маленькую белую пилюлю, проглотила и, откинувшись, закрыла глаза.

— Что тебя мучит? — спросил Джейсон, искренне обеспокоенный.

— Ничего. У меня дела, и все. Это штука, которую вы, мужики, не поймете.

Джейсон в самом деле не мог помочь. Он фыркнул. Так вот её проблема! Вот причина внезапной перемены: Бруни страдала от месячных.

— Что так дьявольски смешно? — оборвала она и села, облокотившись на локоть. Джейсон чувствовал её злость.

— Ты не поймешь, Бруни. Штука, о которой знаем только мы.

— Ты сукин сын! — огрызнулась она. — Глупый сукин сын!

Она кинулась на него с кулаками, изрыгая ругательства.

Джейсон без труда поймал её руки, и Бруни упала на него, вызвав слабое трепетание в раненом боку. Она продолжала поливать его бранью, но он не оскорбился. Усмехаясь, он завел руки ей за спину, сделав её совершенно беспомощной, и впился в неё губами. Борьба вскоре сменилась страстью, и когда Джейсон отпустил её, она обхватила его голову и ответила всем существом.

Они оторвались на мгновение, и даже в темноте Джейсон видел, что выражение лица Бруни было тем, к которому стремятся все художники в картинах и камне, но достигают — горстка великих. Сейчас Бруни была женщиной. Полной любви и желающей её выразить. Женщина. Только так можно было описать её. Просто женщина. Этого больше, чем достаточно.

Они снова целовались, но их соединила не только страсть. Не бешеный поцелуй. Нежное доверие друг к другу, и двое, всю жизнь отрицавших альтруизм, поняли, что он значит. Поняли, что жить для других, особенно для одного, нужно добровольно. Это должно быть основано на любви, а не на словах.

Они снова оторвались и долго молчали, наслаждаясь объятиями друг друга. Бруни рассеянно расчесывала курчавые волосы на его груди, поднимая их крошечными волнами и прижимая обратно, а он ласкал её груди, и тут она нарушила молчание, спросив:

— У тебя была последняя стадия рака?

Он промычал и спросил:

— А ты от чего умерла?

— Отказали почки, но это неважно. Рак желудка?

Снова мычание.

— Больно?

— Довольно.

— Роузголд говорил, что ты до самого конца боролся с болью волей. Он меня провел?

— Нет.

— Ты можешь победить волей любую боль?

— Да. Но почему?

— Потому, — она сбросила куртку и сорвала брюки, — что я хочу тебя, сейчас, немедленно.

Джейсон ничего не сказал и срывал одежду, а она продолжала:

— Если это вызовет боль, я хочу знать, справишься ли ты без наркотиков.

Больше она ничего не сказала. Словами. Губы обхватили его член, как в том сне. Он трепетал от нежданного удовольствия. Еще движение губ, и он тверд, как всегда. С большим опытом, чем во сне, Бруни ввела его в себя, вынув тампон, и втолкнула глубже.

Джейсон взял её за плечи и чуть потянул, её груди висели как раз над его ртом. Он слегка двинул бедрами, и Бруни изогнулась в экстазе, её соски коснулись его губ. Он поймал один и куснул, сильно, но не больно. Она застонала, отдавая ему грудь и душа своей теплой плотью.

Джейсон обнял её и аккуратно положил на спину. Когда он перемещался, желудок чуть скрутило, но боль потерялась в более сильных ощущениях. Забыв о роях жалящих насекомых, забыв, что на них могут смотреть, Джейсон двигался сильнее, чем в Нью-Йорке. Как с Марси, но Бруни не возражала. Она вздыхала и молила еще. И еще. И еще. Пока в них ничего не осталось, и они воспарили в оргазме. Над джунглями и над всем миром. И вернулись с теплым чувством, что любят и любимы. И оба согласились, что любовь лучше войны.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Следующим утром, когда первые лучи разогнали ночь, Терлей разбудил Джейсон ударом по подошвам. Пришлось ударить несколько раз, пока реальность воскресла в спящем мозгу Джейсона, ещё через несколько минут он сел, стряхивая сон и слушая Терлея:

— Нам нужно уходить — и быстро.

Джейсон плохо соображал со сна.

— Почему?

— Утром, в последнюю смену, я обнаружил огонь и услышал голоса в двух милях отсюда. Кто-то встал лагерем. Кто-то, кто может быть врагом.

— С чего ты взял, что они враги?

— Они говорят на диалекте.

— Большинство людей в Пунта де Флеча так говорят.

— Да, — усмехнулся Терлей. — Но не в армейской форме.

— Ты видел?

— Да. И я видел, что они вооружены. Это, должно быть, патруль.

— Ты говорил Бруни? — Джейсон огляделся, услышав "нет". Не было ни её, ни местной. Мужчина так же валялся на рюкзаке со шляпой на глазах.

— Ты говорил кому-нибудь? — Джейсон почувствовал тревогу, потому что Терлей так же жевал сигару и усмехался.

— Нет. Только тебе.

— Почему только мне?

— Ну, твоя девчонка соображает, но вообще… От местной нет толку и, Терлей огляделся, остановил взгляд на спящем повстанце, оперся на Джейсона и шепнул, — ты и я — единственные белые мужчины здесь, и я думаю, мы сами справимся.

Что-то Джейсону не нравилось в улыбке Терлея. Тот хмыкнул, передвинул сигару и, вновь словно позируя для журнала, отправился к рюкзаку, бросив через плечо:

— Собирайся. Ты должен доказать, что я хороший учитель.

Джейсон отошел в джунгли облегчиться и заторопился обратно, тревожно хмурясь от ощущения, что решение Роузголда насчет мозгов не работало. Терлей был не таким, каким был в Нью-Йорке. Тот Терлей не был таким деревенщиной. Не таким, какой помогал вчера сбежать. И он боялся, что и завтра Терлей будет другим. Бруни вышла из джунглей, встала рядом на колени и спросила, посмотрев ему в лицо:

— Боль?

Джейсон покачал головой и глазами указал на Терлея:

— Насколько Роузголд уверен в технологии?

Выражение лица Бруни подтвердили подозрения, и она сказала то, что он уже знал:

— Он не был стопроцентно уверен, что не возникнет осложнений. А что?

— Терлей сказал, что заметил угрозу на дороге, и я думаю, существует ли она в действительности. Кроме того, он говорит все более по-деревенски. Он не тот, кого я знал в Нью-Йорке.

Бруни разглядывала его, словно проникая в мозг.

— Что не так? — Джейсон прервал зондирование, но она только пожала плечиками.

— Ты пугаешь, Джейсон, — сказала она, когда они встали. Ты действительно колдун. Ты знал, что я вначале не хотела секса. Ты узнал Терлея в новом теле. А сейчас тебя беспокоит то, что упоминал Роузголд как признаки повреждения ума. Ты определенно колдун.

— Но приятный колдун, — заключила она, обвив его талию.

Бруни хорошо пахла. Как настоящая женщина без искусственных запахов. Ее природный мускус мог возбудить любого, и Джейсон хотел бы забыть о Терлее, о Пунта де Флеча, о мире и провести жизнь, слившись с ней дыханием. Но у них не было даже минуты, Терлей портил приятный момент нежелательным присутствием.

— Не хочу беспокоить вас, — проворчал он, — но думаю, нам лучше уйти, и побыстрее.

Терлей взглянул на Бруни особенно выразительно, чего Джейсон не понял и добавил к списку подозрений.

Бруни замяла неловкость и улыбнулась Терлею, сказав:

— Ладно, мы будем готовы через минуту. Кстати, как ты себя чувствуешь?

Терлей прищурился и огрызнулся:

— Эй, заботься о своем парне и оставь меня в покое. У него раны на брюхе. Не у меня. Я в полном порядке.

Терлей взялся за лазер, и мгновение Джейсон ожидал выстрела в Бруни. Но Терлей перекинул лазер через плечо и пошел к рюкзаку, бормоча что-то вроде:

— Проклятое женское сюсюканье.

Джейсон с Бруни переглянулись и начали собираться. Джейсон почти накинул рюкзак, но отставил, чтобы рассмотреть оружие. Точь-в-точь, как он потерял на пляже. Тот же дизайн. Вес. Цифирка "15" в окошечке. Единственное отличие — инициалы на стволе. Он вспомнил лазер с человеческой плотью и двух убитых солдат. Сможет ли он опять так машинально убить?

Когда Бруни отошла проинформировать местных, Терлей присоединился к Джейсону, лицо его было спокойно и без следа злости или страха, бывших пару секунд назад.

— Слушай, Джейсон, я извиняюсь, что сорвался на твою девчонку, но я не спал ночью. Я охранял наши задницы.

— Да, — сказал Джейсон, — а почему меня никто не разбудил на мою смену?

— Девчонка не позволила. Она сказала, что заменит тебя, а я этого не терплю и отстоял две смены. Я в порядке, а тебе нужен отдых.

Терлей отвел Джейсона подальше и прошептал, оглядевшись:

— Я нашел параллельный с нашим путь. Он хорош только 200 ярдов, но по нему мы можем уйти от патруля.

— Звучит неплохо, — Джейсон думал, подыгрывать ли Терлею. Сделать вид, что уходят от патруля, если такой был, в чем он не был уверен.

— Хорошо, — Терлей пососал сигару и кивнул, сказав: — Я рад, что здесь есть ещё белый, чтобы помочь мне.

И они пошли сквозь листья. Подняв рюкзак, Джейсон последовал за ним, ведя Бруни. Местные не задавали вопросов и делали то же.

Новый путь был хуже, уже и более заросшим. Но стены растительности стали превосходным убежищем от солдат, если те здесь были.

На ходу Джейсон объяснял Бруни, почему он решил подыграть Терлею и что они оба должны за тем наблюдать, как вдруг его желудок резко и громко пожаловался на невнимание. Хихикая, Бруни протянула Джейсону пакет, и снова рассмеялась громкому голосу внутренностей. Пакет был белым кирпичом в прозрачном пластике, и Джейсон собирался его открыть, когда Бруни сказала:

— Я вынула это, пока ты совещался. Это безвкусное питательное вещество, ешь все. Содержимое так же хорошо, как обертка, — она прервала инструкцию, откусив от своего.

Разнесся аромат печеных яблок с корицей, и голодный Джейсон поглотил завтрак, мечтая только о чашке кофе. Закончив, он молча смаковал оставшийся во рту вкус и мучился от нерешенных вопросов.

— Ладно, — сказал он с некоторым раздражением, — у меня пара вопросов.

— Например?

— Например, почему Институт рискнул и послал экспериментального Терлея, когда кто-нибудь другой мог разрушить вышки и вытащить меня от О'Брайена?

Бруни ещё не ответила, а Джейсон продолжал:

— Почему ты, высококлассный специалист, рискуешь головой, когда у Большого Джона есть масса людей, обученных вытаскивать своих?

И почему вы рискнули сначала вытащить меня, хотя умнее было бы уничтожить вышки, а потом выручить меня, тем более, что это далеко?

Почему теперь для вышек понадобились трое, хотя пару недель назад было достаточно одного?

И почему мы направляемся не к той части гор, что ты вбила мне в голову в Нью-Йорке?

— Ну, чтобы сразу ответить на большинство твоих вопросов, — начала Бруни, — уничтожение нефтяных вышек отменено. У нас новое задание, более важное, чем несколько вышек. А что до тебя, все были за то, чтобы завершить миссию, и потом вытащить тебя. Но мы с Роузголд подумали, что для успеха понадобится твоя голова. Предчувствия и воображение. С этого момента все планируется по ходу дела.

Он остановился и уставился на нее, моргая и гадая, что может быть так важно. Он не придумал ничего, кроме убийства самого диктатора. Но если это, почему планировал Роузголд? И Бруни? Она участвовала в операции по вышкам только потому, что знала местность, но для грязной работы можно было научить Терлея или кого-нибудь еще.

— Я объясню с самого начала, это около месяца назад, сказала Бруни. Разыграв героя на пляже, ты закрутил колеса, которые до сих пор не остановились. Для начала знай, что женщина не должна была тебя встречать, но она пришла, потому что знала информацию, сделавшую вышки второстепенными. Она решила, что ты по радио можешь вызвать подмогу.

Но когда ты опоздал и они наткнулись на патруль, она решила, что все пропало. Потом ты нашелся, а ей с братом удалось сбежать.

— Почему они меня бросили?

— Они думали, ты мертв. Ударивший тебя часовой кричал сержанту, что случайно убил тебя, и когда лазер слился с сержантом, а второй впал в шок, они просто сбежали. Они добрались до другого лагеря, где было радио, но из-за армейских патрулей смогли воспользоваться им только через две недели.

Потом они узнали, что ты жив и что О'Брайен тебя пытает, и передали новую информацию и то, что ты жив. Институт тоже решил, что ты погиб, потому что ты не явился на встречу, не было слышно о горящих вышках и о твоем плене. Теперь Большой Джон стал планировать задание, чтобы проверить информацию и освободить тебя.

К несчастью, необходимый для этого человек был в Новой Гвинее, и только через две недели его нашли и доставили в Штаты, — Бруни стиснула руку Джейсона, лицо её стало серьезным. — Поэтому мы опоздали. Через месяц мы были наполовину готовы, через неделю или около того высадились, установили лагерь и пришли в горы за тобой. Прости.

Джейсон пожал плечами, сумев спросить только:

— Ты сказала, другой спец?

— Угу. Без него бы операция провалилась. Он единственный действительно необходим в команде, и он ждет нас в лагере.

— Прекрасно. Но что за информация так переполошила Большого Джона?

— Этого я не знаю. Коллинз, наш эксперт, сейчас исследует и объяснит нам. Но я знаю, что недалеко от лагеря есть лаборатория, проводящая эксперименты на людях.

Она помолчала, потом сказала:

— Ты заметил, что глаза женщины постоянно горят ненавистью?

Борясь с искушением обернуться, Джейсон кивнул.

— Один из её детей, дочка, была подопытным кроликом. Это запутанная история, но она вызволила ребенка, увидела, что с ней сделали и известила Институт. Она думает, что Большой Джон — ЦРУ, как и большинство местных.

Бруни взглянула через плечо и мягко сказала:

— Знаешь, Джес, они с братом очень переживают, что бросили тебя на пляже. Техника О'Брайена хорошо здесь известна, и они очень жалеют, что ты прошел этот ад. Жалеют и чувствуют вину.

Джейсон посмотрел на повстанцев и спросил Бруни, не отводя глаз:

— Как их зовут?

— Анна и Луис.

Он отпустил руку, подошел к местным и, улыбнувшись, сказал по-испански:

— Грасиас, что вытащили меня. И это моя вина, что меня поймали. Не ваша.

Луис пожал ему руку, Анна улыбнулась, на мгновение ненависть в глазах сменилась благодарностью и лаской. Но тут же вернулась и ожесточила лицо. Ненависть. Похоже, она преобладала в Пунта де Флеча. Даже Джейсон научился ненавидеть. Снова улыбнувшись, он вернулся к Бруни и облегченно вздохнул. К счастью, в ней не было ненависти.

— Все же, — она снова взяла его руку, — наша задача — проникнуть в лабораторию и собрать информацию, чтобы Институт знал, как остановить эксперименты, если они начнутся где-либо еще.

— Так Терлей нужен для этого?

— Да. Он один из лучших разрушителей в мире. Он разработал много способов уничтожения зданий и вещей.

Разрушить. Это слово превосходно подходило к Терлею. В Нью-Йорке он казался не на своем месте. Но здесь, в джунглях, это было превосходное определение. Бруни прижалась к Джейсону и обняла его за талию. Он взглянул на неё и заметил слезы в глазах. Мысли о Терлее были вытеснены, и Джейсон почти спросил её, в чем дело, когда она прошептала:

— Мне так жаль, что мы так долго добирались.

Он остановился и смотрел на нее, чувствуя вину за то, что его пытали. Если бы О'Брайен не истязал его, она не была бы несчастна. Альтруизм любви вылился в абсурд.

— Роузголд говорил, что ты сможешь пережить все, но мысль, что этот маленький ублюдок…

Он подавил остальное губами, прижав её к себе. Бруни ответила, и где-то в реальном мире мужчина и женщина дружелюбно усмехнулись, проходя дальше и не оглядываясь. Джейсон и Бруни сбежали в свой личный мир, где были только они, и тут он был завоеван Терлеем.

— Не хочу нарушать такое великолепие, — проскрежетал он полушепотом, но мы не одни.

Отпрянув, Бруни и Джейсон навострили слух и сквозь дебри услышали голоса и шаги на другой тропе. Все-таки солдаты не были вымышленными. Сейчас они находились буквально в двух шагах, разделенные только стеной растительности. Джейсон не знал, радоваться или огорчаться, что они были.

Сорвав лазер с плеча, он присел рядом с Терлеем, наблюдая, как те топают по дороге с ружьями за плечами, не готовые к нападению.

Солдаты разговаривали, курили и получали удовольствие от марш-броска. Очевидно, они ничего не подозревали, и Джейсон посмотрел на командира, чтобы убедиться. Он разглядел толстого сержанта со счастливым лицом, затягивающегося сигарой и увлеченно спорящего с подчиненными, и чуть успокоился. Если их не заметят, солдаты скоро скроются. Если все будет нормально, они не узнают о Джейсоне и остальных.

Если все будет нормально.

Но нет.

Как только последний, двенадцатый в длинной колонне, прошел, Терлей издал какой-то клич и открыл огонь, наполняя джунгли кусками разрываемых тел. В последнего он выстрелил первым, и того отбросило с тлеющей дырой в спине. Следующему в строю оторвало правый бок. Остальные схватились за оружие и начали поливать пулями джунгли по сторонам, пытаясь вслепую убить кого-то, кого не видели, но знали, что он здесь. И снова Джейсон стал Исполнителем.

Оцепенение длилось только пару секунд, и Джейсон, Бруни и местные последовали примеру Терлея и открыли огонь, шестерых убив на месте. Тишина взорвалась. Солдаты кричали друг на друга, командир отдавал приказы, которые не слушали, Джейсон орал на Терлея, а Терлей вопил от удовольствия.

Джейсон проклинал его за перестрелку. За то, что он не убил командира первым — правило любой засады — и исправил ошибку сам. Круглолицый сержант больше не был счастливым крестьянином, лицо обуглилось, превратившись в шипящую черную дыру.

Одного убил Луис, автомат Анны разорвал другого пополам. Терлей пробрался сквозь заросли, бросил оружие и пустился за убегающим. Джейсон тоже вышел и увидел, что Терлей ещё и мастер единоборств, когда тот сбил солдата, схватил за волосы и впился в глотку приемом карате. Джейсон услышал задохнувшийся в раздавленной глотке визг.

Мимо уха просвистела пуля, и Джейсон обернулся, нажимая на курок. Выстрел прошел под кустами, и кто-то закричал от боли. Подбежав, Джейсон увидел, что сжег ступню совсем молодому солдату. Юноша сидел, уставившись на обуглившийся обрубок, и Джейсона замутило. Он отвернулся, борясь с тошнотой, и не увидел, как юноша потянулся за пистолетом.

Выстрел оторвал солдату половину лица, выведя Джейсона из шока, и он обернулся к Бруни, уставившейся на убитого ею человека. Бескровные губы потерялись на бледном лице. Джейсон хотел её поблагодарить, как вдруг заметил тень за ней. Он велел ей лечь и вскинул лазер, но солдата разорвал выстрел Луиса.

И все время Терлей стоял, широко расставив ноги, руки на бедрах, и пронзительно смеялся.

Надо бы убить Терлея, но Джейсон повернулся к Бруни:

— Сколько ты насчитала?

— Одиннадцать, думаю, — промямлила она таким же бесцветным, как и лицо, голосом.

Одиннадцать. Значит, один где-то прячется. Было двенадцать, а они убили одиннадцать. Где-то в кустах скрывался солдат, который сейчас мог целиться в Джейсона или Бруни.

Джейсон мысленно прокрутил пленку назад и, прищурившись, пополз по тропе. Куча листьев чуть затрепетала, и он заскользил тихо, как мог, нацелив лазер на кусты.

Но тот не понадобился.

Двенадцатый был мальчишкой не старше пятнадцати, и не собирался убивать. Слезы текли из широко открытых от шока глаз по шоколадным щекам, и он весь трепетал от ужаса. Вероятно, это была его первая операция, а полное уничтожение испугает любого, тем более неоперившегося юнца.

Наведя лазер, Джейсон приказал:

— Встать, руки за голову.

Мальчишка не слышал. Его поглощало несмолкающее эхо криков умирающих друзей, и Джейсону пришлось пару раз его ткнуть. Не сильно, но чувствительно. Подросток вернулся в реальность, давясь рыданиями, и застыл, увидев лазер. Джейсон повторил приказ, мальчик вытер нос тыльной стороной грязной руки и повиновался.

И умер.

Лицо исчезло, завоняло паленым, и он упал в зелень со сцепленными за головой руками, лицо стало кровавой массой съежившейся кожи.

Джейсону не нужно было оборачиваться, чтобы знать, что убил Терлей.

— Почему? — закричал он, все-таки повернувшись к стоящему в двух шагах за ним Терлею, который держал лазер, как новорожденного. — Почему ты убил его?

Терлей не ответил, только усмехнулся и подмигнул.

— Почему ты убил его? — не отставал Джейсон, не надеясь на ответ.

— Почему тебя это так волнует? — отрезал Терлей. — Он только тупой негр. Не стоящий ломаного гроша.

— Но он сдался.

— Конечно, — Терлей передвинул окурок из угла в угол, так же двинув глазами.

— И он был просто ребенком.

— Не больше, чем не был им.

Джейсон не знал, что ещё сказать. Терлей не поймет. Терлеи никогда не понимали. Они не чувствуют. Только убивают.

— Сначала ты делала все правильно, — сказал Терлей. — Неплохо, хоть ты и застыл. Но думаю, у человека есть право однажды подавиться. Но не делай так снова. В другой раз твоей девчонки может не оказаться рядом, чтобы спасти твою задницу.

Он вскинул лазер на плечо и потопал к дороге, крича:

— Ладно, собирайтесь и пошли.

— А похоронить тела? — вскричал Джейсон. — Это меньшее, что…

— Сеньор, ла формигас, — мягко сказал Луис.

— Оставь тела, Джейсон, — согласилась по-английски Бруни. — Луис прав, муравьи и другие насекомые растащат их за день или два. Позволь природе подобрать трофеи.

Ее слова ударили Джейсона и, всматриваясь в её лицо, он увидел сожаление, отвращение и ненависть к тому, к чему её принудили. Глаза её были полны слез, когда она развернулась и пошла за Терлеем и местными.

Но Джейсон не двигался. Слез недостаточно. Не сейчас. Всегда найдется Терлей, который заставит убить против воли. Всегда. Джейсона тошнило от Терлея и от чувства вины, хотя у него и не было выбора. Конечно, выбор был. Остаться безучастным и быть убитым. Он мог смотреть, как Анну и Луиса убивали на пляже, мог сидеть и смотреть, как уничтожают патруль, потому что так хотел Терлей. Но он реагировал и проклинал неспособность изменить себя. Он обвинял мозг и тело за убийство без раздумий, как рефлексы. Исполнитель — автомат.

От такой глупости звенело в ушах, крутило в желудке, и Джейсон хотел бы вовсе не приходить в Институт. Несколько мгновений он жаждал шанса сказать "нет", даже если он умрет на улице и бездушный незнакомец услышит последний вздох, но он умрет Алексом Джейсоном, а не будет жить тупым Исполнителем. Алекс Джейсон встретит только свою смерть. Исполнитель в джунглях Пунта де Флеча увидит, как Смерть вносит чужие имена в свой список.

Бруни вернулась и толкнула Джейсона. Один взгляд на нее, на боль и вину на её лице, и Джейсон отказался от желания вернуться и все изменить. Она стоила всего, и когда он увидел боль из-за случившегося, понял, что в эту секунду любит её больше, чем когда либо. Жаль, что он никогда снова не будет её так любить.

— Почему мы всегда оправдываем войну, говоря, что не было выбора? — Он спросил Бруни, но на самом деле — себя. — Почему мы никогда ничего не делаем, если есть возможность?

Ни она, ни окружающие джунгли не ответили, и Джейсон обнял её и пошел к Терлею, решив сделать что-нибудь в следующий раз. Остановить Терлея, прежде чем он убьет без нужды. Единственная проблема — для этого надо убить его, а если приходится убивать, то какая между ними разница?

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Убийство ошеломило всех, и, кроме Терлея, никто не хотел отдыхать. Они ели и даже дремали на ходу, идя день и ночь, пока не добрались до секретного лагеря рано утром третьего дня.

Тот располагался в густых джунглях Верд Лимбо, на самом высоком горном пике, примерно там же, где несколькими годами раньше другой революционер, Иисус де Гомерез, поднял восстание. Сейчас в этой же земле зарождалась новая революция, и мельком оглядев просвет в густой листве, Джейсон понял, что для Верд Лимбо неважен характер восстания. Сама земля казалась предназначенной для зарождения протеста, каким бы он ни был или будет. Будто какой-то бог войны указал на джунгли и провозгласил, что отныне земля будет пупом революций. Густые джунгли заслоняли лагерь от тропы, расчищенный участок прятался от незванного гостя, пока тот не очутится в самом центре. Жесткие эластичные листья предупреждали о вторжении, как стража, и смыкались, как только сквозь них проходили. Джейсону казалось, он пришел к рождению неистовства войны, чтобы, как повитуха, помочь матери.

Но для Джейсона лагерь не был сюрпризом. Он знал о нем последние три мили. Как только они сошли с тропы и стали продираться сквозь джунгли, он понял, что они приближаются к штабу. Он понял, когда почувствовал две пары глаз, и хотя он не заметил ни треска веточки, ни дрожания листвы, он знал, что за группой постоянно следят. Но им не досаждали, только наблюдали, и он решил, что это друзья.

Листва неожиданно расступилась, и они очутились на краю лагеря, если его можно так назвать. Единственными сооружениями были палатки, но при внимательном осмотре он заметил что-то почти невидимое на фоне растительности. Группу приветствовали четверо мужчин, все в армейской форме, да плюс Анна и Луис, плюс два наблюдателя — всего восемь местных, два иностранца и Бруни. Джейсон внес поправки, когда из палатки вышел высокий молодой блондин и помахал им. Восемь местных и четыре пришельца. Не слишком мощно, чтобы взять лабораторию, вероятно, охраняемую дюжиной натренированных для отражения атак бойцов.

Из зеленой тени выступили две фигуры, справа и слева, и через плечо Джейсон увидел улыбающихся мальчика и девочку. Дети. Которые случайно держали оружие и носили форму. Дети, которые случайно будут биться и извиваться на земле, когда жизнь будет уходить через раны. Дети. Почему все солдаты оказывались детьми? Воевать должны только старшие. Которые попробовали жизнь и слишком её уважают, чтобы отнять. Или отдать.

Луис с Анной молча приветствовали соотечественников исступленным объятием, и Джейсон понял, что их революция не удается, но с момента убийства на тропе он не был уверен, хочет ли он им помочь. Оправданием была только необходимость перемен. Если он поможет убивать, может, эти подростки проживут достаточно, чтобы вырастить своих детей. Может, смогут уберечь детей от обещаний будущих хозяев силы. Мечта, которая никогда не сбывалась: поколение без войн. Может, когда-нибудь. Может, никогда.

Философствование было прервано высоким блондином, подошедшим широкими шагами и с широкой, кривой улыбкой. Джейсон определил его как Коллинза, какого-то эксперта, и надеялся, что у него найдутся ответы.

Бруни всех представила, все обменялись рукопожатиями, и Коллинз отвел их в палатку. Внутри Джейсон почуял запах кофе, мечта стала реальностью. Слюнки потекли, и он попросил:

— Я не пил кофе с прежней жизни.

Коллинз усмехнулся и налил всем кофе; Джейсон, Бруни и Коллинз расселись на маленьких стульчиках вокруг столика. Терлей передвинул свой к стене и откинулся вместе со стулом, похлебывая кофе и посасывая сигару.

— Нормально добрались? — нарушил молчание Коллинз, будто это его в самом деле интересовало.

— Да, — вмешался Терлей. Визгливые тона его голоса смягчал мокрый табак. — Без проблем.

Коллинз взглянул на Бруни, у него едва не сорвался вопрос, но она остановила его, слегка покачав головой и прикрыв веки. И переменила тему:

— Как успехи?

— Достаточно, чтобы рвать и метать, — вздохнул Коллинз, становясь серьезным, предложил сигареты всем, кроме Терлея, сидевшего в стороне со шляпой на глазах и лазером на коленях. — И достаточно, чтобы знать, что атаковать придется скоро, очень скоро.

Коллинз подождал, пока все прикурили, достал из-под стола нечто вроде мощного фонаря — шестидюймовый отражатель, вкрученный в гнездо в квадратном пластиковом корпусе. Он положил это перед собой и сказал:

— Для начала, я узнал, что лаборатория действует по меньшей мере шесть месяцев. Тогда они получили первую партию подопытных кроликов.

Он пошарил под столом и вытащил пластиковую папку, расстегнул и положил рядом с фонарем.

— И я думаю, они закончили эксперименты. По крайней мере, здесь.

Коллинз порылся в папке и вытащил что-то вроде микроскопического слайда. Он вставил его в прорезь на корпусе фонаря, повернул рефлектор и включил. Голограмму трех зданий, высокого сплошного забора и пятен гористых джунглей разрезала мерцающая на голом столе дорога.

— Я сделал эту первой, — сказал Коллинз, указывая на трехмерное изображение. — Последние десять лет тут был только бетонный бункер для небольшого подразделения, патрулирующего тропы в джунглях и разбросанные в горах деревушки. Но около года назад была построена эта дорога от шоссе из Ла Джойи через побережье, и началась реконструкция.

Когда это впервые заметили повстанцы, они решили, что будут строить ещё бараки для войск — Верб Лимбо становилась колыбелью революций. Но когда бункер разрушили и заложили глубокий фундамент, повстанцы решили, что здесь будет ракетная база или что-то похожее, и не спускали глаз.

Бетонное здание в центре было закончено первым, и туда потекло всевозможное странное оборудование. Генераторы, электрические провода, химические приборы и другие экзотические принадлежности. Затем были пристроены будки поменьше, их разделил забор. 12 солдат поселились во внутренней будке, а шестеро гражданских — в главном здании. Отряд из большого гарнизона возле пляжа, где мы высаживались, занял внешнюю.

Коллинз смял сигарету и, прежде чем продолжить, какое-то время изучал их лица.

— Отряд снаружи никогда не заходит внутрь, а внутренний и гражданские никогда не выходят наружу. Если бы не круглосуточно дежурящий патруль, не скажешь, что там есть жизнь. Людей из здания видно редко.

Он вдохнул и без нужды покрутил настройку, продолжая объяснение:

— Итак, стройка завершилась, персонал прибыл, и внешний отряд арестовал шестерых подозреваемых революционеров из ближней деревни. Их подвели к воротам, передали внутренним, и они исчезли в здании. Их больше не видели.

То же произошло через две недели. Шестерых поймали и доставили в здание. Процедура повторялась около пяти месяцев, когда поймали шестерых детей под предлогом отправки в госшколу.

Тогда все раскрылось.

Джейсон перевел взгляд с изображения на Терлея, подвинувшегося ближе. Хоть что-то интересовало его больше, чем разыгрывание героя из дешевого боевика. Он прикурил от окурка, ожидая продолжения.

— Детей забрали, и они тоже исчезли. Но дочке Анны как-то удалось сбежать и добраться до деревни. Тогда девочка была нормальной и рассказала, что с ней случилось. Анна, опасаясь, что армия придет за дочкой, забрала ребенка в горы и несколько недель скрывалась от погони.

Армия сделала все, чтобы поймать её. Двенадцать стражников снаружи, кроме этого для поисков были вызваны отряды из Ла Джойи. Довольно глупо сотня людей швыряла по джунглям в поисках беглянки.

Но что хуже — девочка стала меняться. И физически, и психически.

Это произошло, когда Анна привела её сюда, и услышав, что собираются встречать агента ЦРУ — вас, Джейсон, — она увязалась с ними, чтобы рассказать о случившемся, в надежде, что вы вызовете подмогу, и лабораторию разрушат.

Каждый посмотрел на другого, снова на голограмму, и никто не хотел задавать волнующий вопрос. Наконец, Джейсон высказал его:

— Что стало с ребенком?

— Подождите. Я покажу.

Коллинз встал и вышел. Он вернулся через две минуты, ведя голую, очень худую, но все же очаровательную малышку лет девяти.

— Это Люсия, — сказал он. Джейсон и Бруни улыбнулись и сказали "привет". Она не прореагировала и уставилась вперед, мимо Джейсона, на тент за ним.

— Так, Люсия, встань здесь, — приказал Коллинз, ставя девочку перед собой и садясь.

Девочка послушалась, но стояла она не как нормальный ребенок. Она не ерзала. Не кривлялась, не переминалась с ноги на ногу, даже не оглядывалась с обыкновенным любопытством девятилетних. Нет, она стояла, руки по швам, уставившись на тент самыми странными зелеными глазами, какие Джейсон когда-либо видел.

Не обычные зеленые глаза. Без вкраплений карего, голубого и серого. Чисто-ярко-зеленые глаза почти светились. К тому же Джейсон заметил зеленоватый оттенок по всему телу.

— Покажи им ногти, Люсия, — скомандовал Коллинз, и девочка вытянула руки с ярко-зелеными ногтями, все так же глядя в стену.

— Посмотрите получше на её волосы, — предложил Коллинз.

И они увидели странный зеленый отлив на черных волосах.

— Когда Анна увидела дочку сразу после побега, она была как все пухлые здоровые дети, — медленно начал Коллинз, игнорируя девочку. — Люсия сказала, ей что-то вкололи и заперли в комнату, набитую людьми, больными и малоподвижными. Через несколько дней её заставили вдохнуть что-то из резиновой маски, от чего у неё закружилась голова.

Той ночью ей удалось спрятаться за оборудованием и, когда никто не видел, выскользнуть из лаборатории, пролезть в щелку в воротах и ускользнуть в джунгли и домой.

Но через пару недель она стала меняться. Она беспрекословно делает все, что ей говорят, и, не считая отказа от одежды, она самый послушный в мире ребенок. Она не причиняет хлопот. Она просто сидит на солнце и никого не беспокоит. Она даже не ест. Кроме… — Коллинз взглянул на девочку и добавил, — валяй, Люсия, ешь.

Одно слово, и девочка медленно прошла мимо к зачаровывающей её стене. Никто этого до сих пор не заметил, но к холсту прицепилась саранча, Люсия схватила её и засунула в рот.

— Нет, — Бруни хотела остановить, но Коллинз удержал её и приказал девочке снова встать у стола.

Люсия заняла прежнее положение, уставившись на другую стену и жуя саранчу. Бруни со стоном отвернулась, Джейсона замутило от вида торчащих изо рта девочки лапок, дергающихся при каждом движении челюстей. И лапки, и все насекомое исчезло, и Люсия оглядывала стены в поисках ещё одного. Взгляд остановился над головами, они взглянули и увидели таракана, медленно ползущего по потолку.

— Пошли, малышка, я отведу тебя обратно.

Коллинз увел девочку, и, хоть она не сопротивлялась, глаза не отрывались от таракана. Голодные глаза.

Анна забрала Люсию, села вместе с ней на солнце перед своей палаткой, воркуя, обнимая и пытаясь растормошить ребенка.

Когда Коллинз вернулся, они молчали, и Бруни содрогнулась от ужаса, когда Джейсон подумал вслух:

— Росянка — ловушка насекомых.

— Что? — Бруни выглядела смущенной.

— Девочка напоминает мне растение, которое ловит насекомых и перерабатывает их в пищу.

Коллинз удивленно сказал:

— Да будь я проклят, довольно точно.

— Насколько точно?

— Почти в точку, разве что тело девочки использует не только протоплазму насекомых. Ей нужны и другие соединения. Пока я здесь, я проверил своим скромным оборудованием, и все показывает одно: девочка частично стала растением.

Бруни судорожно вдохнула, Джейсон только поморщился.

— Неделю назад она была на 60 % животным и на 40 % — растением. Пару дней назад показатели изменились на 50–50 и сегодня были теми же. Сейчас в ней половина протоплазмы, половина хлоропласта. Я думаю, это не изменится.

Но это не все. Иммунореакция каким-то образом остановилась. Тело должно отвергать чужеродный хлоропласт. Но нет. Оба типа клеток живут в абсолютной гармонии. В крови почти нет белых телец, минимум красных. Я не знаю, как она ещё не заражена, но уверен, что если она не умрет от голода, то подхватит инфекцию. Тело — не думаю, что оно станет полностью растением — не получает достаточно питания от насекомых и солнца.

— И она умрет? — Джейсон спросил, уже зная ответ.

— Да. Вопрос только времени, чтобы она порезалась и получила заражение. Если ей повезет, она умрет от голода. Вы видели, как она выглядит. Сейчас у неё первая степень истощения. Половины её нет.

Бруни опустила голову и молча плакала. Джейсон обнял её за плечи, чуть унимая дрожь. Он был беспомощен.

— Анна знает? — спросил он Коллинза, который кивнул и снова взялся за настройку.

Наступило долгое молчание, нарушенное Терлеем, которого, казалось, не тронула девочка:

— Что вызвало изменение клеточной структуры? — акцент впервые исчез.

— Я не знаю, — пожал плечами Коллинз. — Может, вирус, бактерии и даже химия. Я смог установить, что в клетках нет аномалий, кроме, конечно, содержания хлоропласта. Вирус — не форма жизни, для размножения ему нужны вещества живой клетки. Эти ученые могли найти вирус, который привел к изменению химического состава, изменяя протоплазму в хлоропласт. Бактерии могли сделать то же своими токсинами, как ботулизм, токсин бактерии Clostridium botulinum, убивающий нервные клетки. Это могла быть вызванная какими-то катализаторами реакция. Мое чутье указывает на вирус.

— Переносимый воздухом? — спросил Джейсон.

Коллинз опять только кивнул, все уставились на изображение, а в голове стучали вопросы. Вопросы, ответы на которые были в маленьком бетонном здании.

— Итак, мы должны забраться в лабораторию и изучить записи, заметки, файлы и другие образцы, чтобы ты был уверен, с чем мы имеем дело — так? Джейсон выразил то, что думали все, включая и Коллинза.

— Да, — вздохнул он. — Но это не просто.

— Почему бы не открыть огонь с холма, — предложил Терлей, опять на деревенском диалекте. — У нас три лазера, мы сможем перебить охрану и прожечь дыру в бункере.

— Нет, — возразил Коллинз. — В нем могут быть встроенные механизмы самоуничтожения, и любое воздействие может запустить их и уничтожить все записи и образцы.

— Может, — настаивал Терлей, — но если все будет разрушено, продолжения не последует. У тебя есть девчонка, которая может дать ключ, если её доставить Большому Джону.

— Правильно, — кивнул Коллинз. — Если они не выносили информацию, а мы не можем быть уверены в этом, пока не проникнем внутрь. Видишь ли, каждую неделю, к воротам подгоняли фургон и выгружали снабжение для людей из лаборатории. Мы не можем быть уверены, что обратно не забирали отчеты, образцы или что там. Сомневаюсь, чтобы такой материал отправили без охраны, но нельзя упускать и эту возможность.

Единственный путь — проникнуть внутрь, изучить, что сможем, и разрушить все. Тогда, если существуют другие записи и эксперименты начнутся вновь, у нас будет что-то, чтобы создать противоядие.

— Кроме того, — поддержал Джейсон, — они могли посылать материал по радио или по компьютерным сетям.

— Верно, — согласился Коллинз. — Не думаю, что они делали это по радио, когда каждый может настроиться и перехватить послание, но сети вполне возможно, но мы не узнаем наверняка, пока я не взгляну на их оборудование.

Опять воцарилось молчание, они смотрели на маленькое, с виду такое уязвимое, здание. Коллинз ткнул во что-то на заднем плане, когда Терлей сказал:

— И все же оно не так прочно.

— Посмотри на ярко-зеленое здесь и здесь, — он указал на голограмму. Более зеленые, чем остальная растительность, участки, — то, что осталось от 12 мужчин, пытавшихся атаковать. Они дошли до ближайшего зеленого участка, около двух сотен ярдов, прежде чем их расстреляли из автоматов из хижины и здания. Один умудрился добраться обратно, и перед смертью сказал, что их ждали. Часовые узнали, что они были рядом в джунглях. Но он не знал, как.

— Датчики массы, — сказал Терлей.

— Что за дьявол — датчик массы? — все спросили одновременно.

— Маленькие устройства, зарытые в различных местах. Датчик поднимает тревогу при различном весе, обычно большем сотни фунтов, и когда что-то тяжелое двигается над ним или рядом, оно задевает механизм и посылается радиосигнал. Если приемник соединен с сигнализацией, можно установить, какой датчик задет, и шквалом огня уничтожить все в той точке, даже не видя его.

Терлей присмотрелся к голограмме и добавил:

— Возможно, все джунгли вокруг начинены ими.

— Так вот как девочке удалось сбежать, — одновременно сказали Коллинз и Джейсон. Коллинз больше не сказал ничего, а Джейсон добавил:

— Значит, нам нужно идти по дороге.

— Нас изрешетят уже на полпути, — фыркнула Бруни.

— Не обязательно, — возразил Джейсон, в чьей голове уже вырисовывался план. — Нам нужно опасаться двух дюжин часовых, так? — уточнил он у Коллинза.

— Нет, только двенадцати.

— Мне казалось, ты говорил, их 12 внутри и 12 снаружи.

— Было, но внешний отряд ушел пару дней назад. Еще одна причина, почему у нас мало времени. Их обязанностью было доставлять подопытных кроликов, а за последнюю неделю никого не привели. Значит, исследователи нашли ответ и сворачиваются.

— Так внешнее подразделение ушло, гм? — пробормотал Джейсон, подергивая бороду.

— Да. По правде говоря, они шли одной с вами дорогой, и мы тут волновались, что вы на них наткнетесь.

— Так и было, — усмехнулся Терлей. — Мы наткнулись — и пошли дальше.

Коллинз нахмурился, и Джейсон вкратце рассказал ему о случившемся. Коллинз хмурился все больше, все больше мрачнел, и сказал:

— Значит, мы должны напасть в течение двух часов.

Бруни хотела спросить, почему, её остановило саркастическое фыркание Терлея. Но Коллинз ответил.

— До лагеря от пляжа, где гарнизон, — два или три дня. В зависимости от скорости, пусть будет два с половиной. Плюс полдня от лаборатории до лагеря — три дня. Когда патруль не придет однажды ночью, возникнет вопрос, могут выйти на связь в лабораторией и узнать, ушли ли они. Узнав, что да, но задерживаются, пошлют поисковый отряд. Лабораторию известят, они будут настороже, намного затрудняя нападение и проникновение.

Бруни бросила взгляд на Терлея, который только заржал:

— Не смотри так, проклятая баба. Лаборатория могла быть встревожена уже тогда, когда дошла молва о спасении твоего дружка.

— Может, нет, — Терлей утомил Джейсона. — Функции лаборатории не многим известны. Отряд снаружи точно не знал, иначе бы их не отпустили. Даже те, кто внутри, возможно, не очень знают, что происходит. Так почему лабораторию известят о действиях партизан за много миль отсюда? Нет причин.

Терлей передвинул сигару и уставился на Джейсона. Не сумев смутить его, он усмехнулся и сказал:

— Все же это не решает проблему, как попасть внутрь, не сжигая все к черту.

Джейсон тоже усмехнулся, уже чуть менее раздраженный:

— Никаких проблем.

Повернувшись к Коллинзу, он уточнил еще:

— Когда разыскивали Люсию, за забор кого-нибудь пускали?

— Я об этом не знаю. Они получали указания от сержанта у ворот.

— Ладно, её все ещё ищут?

— Нет, поиск прекратился около недели до того, как мы сюда прибыли.

— Может, ты кого-нибудь знаешь из работающих в лаборатории? Особенно из руководителей?

Коллинз, к всеобщему удивлению, кивнул и вытащил из пластиковой папки обыкновенное фото. Подтолкнув его Джейсону, он объяснил:

— Это снял один из повстанцев, когда гражданские только заступали. К сожалению, фото снято обычной камерой, качество неважное — пришлось снимать с расстояния.

Джейсон пристально разглядывал фото; семеро мужчин направляются к зданию, и он был уверен, что знает первого, точно так же, как и второго.

— Человек впереди, — начал объяснять Коллинз, — доктор…

— Миллард Сент Джон, — прервал Джейсон, вспомнив, где видел его. Как-то он брал интервью у Сент Джона, когда писал книгу об иммунологии.

Коллинз и Бруни растерялись, Джейсон расхохотался:

— Нет, это не экстрасенсорика. Как-то я писал о том, как тело борется с болезнями, и расспрашивал Сент Джона о вирусах. Мы очень долго дискутировали по разным вопросам.

Повернувшись к Коллинзу, Джейсон добавил:

— Так что твое чутье, что мы имеем дело с вирусом, в точку. Потому что ублюдок Сент Джон — один из ведущих специалистов по вирусам, и один из самых уважаемых и известных в этой области.

Коллинз усмехнулся и пожал плечами, как батрак. Бруни и Джейсон дружно рассмеялись. Только Терлей остался угрюмым и молчаливым.

Наконец, Джейсон спросил:

— Ты знаешь второго?

И Коллинз, и Бруни покачали головами, но Терлей хмыкнул:

— Он — мафия.

Удивленно усмехнувшись, Джейсон поправил:

— Ну, не мафия, а рэкетир со Среднего Запада. Его зовут Альфред Лохнер, и его имя пару раз всплывало в материалах о коррупции в крупных городах, которые я делал. Репутация у него довольно крутая.

Потом Джейсон спросил Коллинза:

— Он ещё здесь?

Тот покачал головой:

— Нет, только остальные шесть. Лохнер уехал на следующий день.

— Хорошо, — Джейсон вздохнул, откинулся и нащупал сигарету, — по крайней мере хоть в чем-то Большой Джон прав. Синдикат хочет и здесь приложить руку.

— Но почему такой человек, как Сент Джон, пошел на это? спросила Бруни.

— Может, деньги? Может, возможность экспериментов на людях? Чего он не мог сделать в Штатах, особенно в таких масштабах. Кто знает? Но что очевидно — Сент Джон — наш ключ в лабораторию.

Терлей фыркнул:

— Ты строишь умника, "великого взломщика", но не думаю, что туда есть дорога.

Он передвинул сигару и добавил:

— Кроме как убить сначала несколько придурков.

Джейсон возразил:

— Нет. Наконец что-то идет по-нашему. На нас свалилась удача, и мы не только без проблем попадем в лабораторию, но Сент Джон будет счастлив все показать, все рассказать и безумно захочет сопровождать нас в Институт.

— Ага, — хмыкнул Терлей, — и как мы это сделаем?

— Просто пойдем по дороге, постучим в ворота и спросим Сент Джона. Совсем просто.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Джейсон был прав; попасть в лабораторию было просто, даже то, что он считал сложным — убедить Анну разрешить использовать дочку как приманку, получилось так же просто.

Он думал, Анна воспротивится участию Люсии, которое могло обернуться смертью девочки. Но Анна выслушала аргументы, изредка посматривая на Люсию, сидящую на солнце и смотрящую в никуда зелеными глазами, и кивая. Она согласилась с обрисованным планом. Но с условием.

— Я пойду тоже.

Голос и взгляд требовали, и бесповоротно. Джейсон не спорил.

Нет, почти все было легко. Единственная действительно сложная часть плана — найти паука.

Они ушли в полдень и прибирались сквозь цепкую листву до тропы, с которой свернули накануне. Анна, Луис, Бруни, Терлей и Джейсон шли без сна, они проглотили по энергетической пилюле и стали вдвое более внимательны, чем остальные. Они слышали каждый звук, видели подрагивание растительности, казалось, даже читали чужие мысли.

Выйдя на дорогу, они пошли группками на вершину Верд Лимбо. Они разбились по плану: двое повстанцев — направляющие, затем Коллинз и Терлей, за ними — Анна и Луис, держащие Люсию за руки, Джейсон и Бруни и ещё двое местных — замыкающие. Не было только подростков, Джейсон настоял, чтобы те охраняли лагерь. Те протестовали, но повиновались, и по крайней мере они не будут у него на совести в случае неудачи.

Все были одеты в форму армии Пунта де Флеча, у Джейсона были регалии сержанта, и даже женщины выглядели круто. Только Коллинз выделялся светлыми волосами и кожей, но Джейсон посчитал, что его не заметят до тех пор, пока они не будут внутри. А тогда — неважно.

Они только тронулись, когда Бруни сжала руку Джейсона и спросила:

— Зачем, Джес? Зачем это сделали с ребенком?

Она указывала на голый зад Люсии, прыгающий вверх-вниз. Внутри все сжалось. Он понимал, что её худые ягодицы никогда не будут нормальными, старик не захочет ущипнуть их, юноша не позарится на них. Ярость на такою несправедливость вскипела внутри, но он не пытался её унять.

— Зачем? — вновь спросила Бруни, её глаза были влажными от сострадания, печали и отказа отвечать на собственный вопрос.

— Один ответ — вымогательство, — наконец ответил Джейсон. — Бизнес тот же. Синдикат только улучшил действия с выбивания из местных торговцев пары долларов в неделю до террора целых стран. Но цель одна — власть. Какая нация не заплатит, чтобы избежать того, что случилось с Люсией? Какая страна не подчинится планам синдиката, чтобы не быть зараженной?

Кроме того, очевиден ещё резон. Ты видела, как действует Люсия — как робот. Она делает, что ей говорят, без шума и жалоб. Она — превосходный работник. Одноразовое существо, которое выполнит любое задание даже не спрашивая зачем, что и отличает человека от животных. Люсия — раб, но в прошлом они требовали крова, пищи, одежды и медикаментов, Люсии не нужно ничего, кроме солнца, воды и изредка — насекомых. Она стопроцентно подходит. Она ничего не стоит и дает все. Она — персонификация альтруизма. Существо без эгоистических мыслей. Существо без мыслей вообще.

Он яростно пнул корень и добавил:

— Умножь её на миллион — получишь чудовищную рабочую силу. Чудовищную военную силу. Армию, которую не надо кормить, одевать и снабжать медикаментами. Дай ей оружие, прикажи прицелиться и выстрелить. Люсии атакуют любого без вопросов, несмотря не косящий огонь. Поставь Люсий на поле сражения — они завоюют любую позицию.

Опять повисло унылое молчание. Джейсон уже не сожалел о бессмысленном убийстве. В каком-то смысле убитые были ответственны за Люсию. Не так, как те, кто финансировал и создавал изменившее её средство, но часть ответственности была и на них. Хоть они и не знали, что происходит, они должны были осознать что-то странное, когда арестованные, исчезнувшие в здании, никогда не возвращались. А когда они поймали детей, у них должны были появиться сомнения, но опять никто не сказал "нет", они способствовали преступлению. Цепи власти похожи на цепи питания, где один потребляет другого, значит, зависит от его существования; Джейсон надеялся нарушить баланс этой особенной цепи и вывести её из строя. Как человек умрет от голода, если водоросли исчезнут из морей, так и люди наверху, надеялся он, задохнутся, если он вырвет середину.

— О чем ты думаешь? — подтолкнула его локтем Бруни.

— О, я размышлял о жизни и смерти, — сказал Джейсон и стал думать о другом, чтобы с ясной головой выйти на дорогу. Он переключил внимание на Терлея, который старался имитировать походку Рэмбо, и хихикнул, когда тот развернулся налево, подтянулся и снова развернулся, упорно пытаясь двигать плечами как киногерой, — очень неестественная для Терлея походка. Он указал на это Бруни, и та тоже сдавленно засмеялась. Потом они дошли до дороги, и веселье сменилось глубоким вниманием.

Все ещё скрываясь в джунглях, группа остановилась для последнего инструктажа. Джейсон проверил время по часам Бруни. Скоро стемнеет. Через пару часов гарнизон на пляже известит о пропавшем патруле; у них мало времени. Нужно попасть в лабораторию и выйти оттуда за пару часов. Каждому ещё раз объяснили его обязанности, и они стали выстраиваться, когда Терлей прервал инструктаж.

Протягивая Бруни металлическую коробочку, он сказал:

— Смотри, в случае, если никто не сможет выйти из лаборатории, или что-нибудь пойдет не так, я просигналю тебе по наручной рации. Ты повернешь крышку цилиндра вправо до упора, и уноси ноги. У тебя пять минут до взрыва, а он достаточно мощный, радиусом в полмили. Он разрушит бараки и, может быть, запустит механизм самоуничтожения здания. Но в обоих случаях, для тех, кто внутри, это все равно. Но не отворачивай крышку, пока я не скажу по радио.

Бруни посмотрела на Джейсона, ища подтверждения, и когда тот кивнул, опустила коробочку в свой рюкзак, ставший самым обвисшим. Джейсон ухмыльнулся Терлею, надеясь, что эта последняя идея была отказом от настроя на убийства, но не верил в это. Герой из дешевого боевика поступил бы также.

— Ладно, готовы? — спросил Джейсон и, подтянув рюкзак, поднял на плечо Люсию, которая повисла безвольно и неподвижно. Коллинз и Терлей выстроились за ним, потом Луис и ещё мужчина. Женщины замыкали строй. Такой колонной они протопали сквозь джунгли на дорогу, направляясь к воротам.

Джейсон был уверен, что за ними наблюдают, как только они ступили на асфальт, и орал по-испански своим людям команду держать равнение. Они промаршировали оставшиеся две сотни ярдов до лаборатории, не вызывая реакции охраны.

Он остановился у ворот, проорал колонне "стой!", постучал по металлу и закричал, чтобы открывали.

Никто не подошел, а два человека внутри продолжали патрулировать, даже не взглянув на Джейсона. Он снова постучал, ругаясь как можно громче. Наконец, из барака вышел мужчина и медленно направился к ним.

Джейсон поторапливал его шквалом оскорблений, и подошедший солдат тоже заорал, что ему надо.

— Что надо? — передразнил Джейсон. — Тупой бастардо, у меня девчонка. Мы нашли её.

— Какая девчонка?

— Какая девчонка? — снова притворно взорвался Джейсон, и между длинными ругательствами прокричал, — давай сюда сержанта. Быстро!

Толстый мужчина без рубашки, с волосатым торсом, не спеша вышел из барака и медленно пошел к воротам и Джейсону.

— Какого дьявола надо? — барским тоном осведомился он.

— Мы нашли пропавшую девчонку, — Джейсон говорил таким же тоном, что и сержант.

— Мы прекратили поиски две недели назад.

— Вы что? — он снова изобразил гнев, пригнав кровь к лицу и сжав губы.

— Вам никто не сказал? — казалось, сержант развлекался, и Джейсон свирепо посмотрел на него.

— Мне никто не сказал, потому что мы были в джунглях месяц. Посмотри на меня. На моих людей. Оборванные. Грязные. Вонючие. Голодные. Уставшие. А когда мы наконец находим девчонку, ты говоришь, она не нужна. Я хочу видеть начальника. Сейчас! — Для эффекта он колотил в ворота.

— Никто не заходит внутрь. У меня приказ…

— Впусти нас, или я сам вышибу ворота.

— Ты ничего не вышибешь, амиго, — сержант усмехнулся и поднял руку. Из сторожки высунулись винтовки. Восемь винтовок.

— Сукин сын! — завизжал Джейсон, прокричал своим команду, и когда все вскинули оружие, сержант побледнел и отступил назад. Но не дал отбой, и противостояние продолжалось.

Как бы то ни было, Джейсон надеялся, что разговор наблюдали в лаборатории. Если и не слышали, то хоть видели. И думал, что они остановят спор.

Так и было.

Возле ворот зазвонил телефон, сержант ответил. Глотая слова, он рассказал о проблеме, уставился на Джейсона и, держа трубку, сказал:

— Покажи девчонку.

Джейсон опустил Люсию, покрутил её и сказал:

— Думаю, она больна или что там.

Сержант что-то промямлил в трубку, чего Джейсон не расслышал, повернулся и сказал:

— Ладно, оставь девчонку и возвращайся на базу.

— Возвращаться на базу? Вот как? — Джейсон покраснел даже без усилий, так вжился в роль. — Мои люди голодны. Устали. А ты говоришь просто оставить девчонку и идти домой! Нет, проклятье, у меня приказ. Приказ передать её начальнику и никому больше. Только главному. Я никому другому не позволю прикоснуться к ней. Я пойду на базу и заберу её с собой, и заверяю, мой капитан будет очень недоволен.

Сержант скривился и передал слова Джейсона кому-то на другом конце провода. Прижимая трубку к уху, он сказал:

— Я разговариваю с начальником, и он говорит, что ты должен оставить девчонку.

— И не получить вознаграждения? — заржал Джейсон. — А как я объясню капитану, что провел четыре недели в джунглях и нашел девчонку, но нет доказательств? Нет, я передам её главному или заберу с собой. Кроме того, она больна, а откуда я узнаю, что она не заразна? Что мои люди не подцепили это? Нет, я буду разговаривать с главным или ни с кем.

Снова разговор был передан, сержант прищурился, повесил трубку и подошел к воротам. Он порылся в карманах, вытащил металлическую пластину и впихнул её в щель в воротах, они резко загудели и с треском открылись.

— Ладно, — злобно буркнул сержант. — Ты можешь войти. Твои люди останутся снаружи в бараках.

Он мотнул головой и закончил:

— Им принесут еду, и вы можете переночевать.

Джейсон подавил улыбку: все шло хорошо, его успокаивало и то, что винтовки уже не были наведены.

Он поднял Люсию и понес её в здание в сопровождении толстого сержанта. Большая дверь поднялась вверх, и худая фигура в белом халате поджидала их. Первая помеха операции. Человек, ждущий Люсию, не был Миллардом Сент Джоном. Но он должен быть Сент Джоном, или план провалится.

Все же Джейсон сориентировался, и придумал, что говорить. Это было хуже оригинала, но выбора не было.

— Я сказал, мне нужен главный, — мягко сказал Джейсон, когда вошел в здание. Сержант ждал снаружи у открытой двери, чтобы провести Джейсона обратно.

— Я главный, — сказал человек, и Джейсон рассмеялся.

— Позови доктора Сент Джона.

Имя доктора шокировало мужчину и он хотел что-то спросить, когда Джейсон прервал его:

— Вам повезло, что именно я нашел образчик.

— Кто вас послал? — Мужчина заикался, смущение на лице смешалось со страхом.

— Кто, ты думаешь, послал меня, осел? Лохнер.

Джейсон сказал последние слова так холодно и тихо, как только возможно, чтобы сержант не слышал. И сказал по-английски.

Это подействовало. Глаза мужчины расширились, он бросился ко внутреннему телефону. Подняв трубку, он сказал:

— Он знает о вас и о девчонке. Я думаю, он человек Лохнера.

Неясный голос что-то ответил, чего Джейсон полностью не расслышал, и мужчина ответил:

— Да. Думаю, да. Но он хочет видеть вас и только вас.

Снова невнятный гул, но мужчина понял и, положив трубку, вернулся к Джейсону:

— Доктор Сент Джон сейчас будет.

Он чуть улыбнулся и потупился, как ребенок. Джейсон оглядел барак; тот выглядел как обыкновенное хранилище. Пандус для въезда грузовика, другой пандус вел к единственной двери в глухой стене, и через неё появился Сент Джон.

Грузное лицо было озабочено, и, подходя, он изобразил улыбку на бугристом лице.

— Сержант, я действительно рад, что вы нашли девочку и…

— Да-а? — Перебил Джейсон, смутив доктора взглядом. Вероятно, доктор боялся, что кто-нибудь вышестоящий обвинит его в побеге.

Придерживаясь новой роли хладнокровного профи, Джейсон прищурился и сказал:

— Я хочу поговорить наедине, доктор. Наедине.

Сент Джон отпустил сержанта и ассистента без колебаний, и когда они ушли, вирусолог выдавил улыбку и начал говорить. Но слова заглохли. Безумный страх заполнил сознание, он застыл, когда увидел, что держит Джейсон.

Джейсон залез в карман и вынул пластиковую коробочку, а в ней был восьмидюймовый паук. Обычный паук, которого всякий спокойно убьет. Но не Сент Джон. Не человек, страдающий паукофобией.

Парализованный страхом, Сент Джон не мог отвести взгляд от пытающегося выбраться паука. Взгляд передвинулся, когда Джейсон опустил Люсию, приказал ей стоять и начал открывать коробку. Краски исчезли с лица Сент Джона, глаза вылезли из орбит, когда Джейсон сказал:

— Я собираюсь провести троих ассистентов в лабораторию, доктор, а вы прикажете сержанту у ворот впустить их. Иначе…

Джейсон уже открыл коробку, когда Сент Джон промямлил:

— Пожалуйста! Нет, пожалуйста!

— Тогда делайте, что я сказал.

Джейсон закричал: — Гонсалез! не отводя глаз от Сент Джона, и доктор повиновался. Он приказал сержанту впустить людей.

Пожав плечами, сержант открыл ворота и Коллинз, Терлей и Луис вскоре встали рядом с Джейсоном.

Терлей огляделся, увидел механизм закрывания двери и потянул рычаг. Она поползла вниз так же шумно и медленно, как и вверх.

Джейсон сделал два шага вперед, и Сент Джон чуть не упал в обморок. Это бы все испортило, потому Джейсон отступил, держа паука перед вирусологом, пока дверь закрывалась.

— Хорошо, доктор, сейчас пошли внутрь, — сказал Джейсон по-английски, когда дверь окончательно закрылась. Сент Джон так и не заметил перемены языка, и пошел по пандусу, не отрывая глаз от мохнатого коричневого паука, бившегося внутри в попытках сбежать.

Луис подобрал Люсию и пошел за Джейсоном. Терлей проверил дверь гаража, убедился, что она закрыта изнутри и взяв лазер, встал в хвосте колонны.

Сент Джон уже поворачивал ручку двери, когда Джейсон остановил его.

— Сколько здесь человек? — спросил он, сунув паука ближе.

Сент Джон глотнул воздух, закрыл глаза и промямлил:

— Пять. Только пять.

— Где они?

— В главной лаборатории.

— Хорошо, поворачивайтесь и ведите нас в главную лабораторию. И держитесь обычно, доктор, или мой друг будет ползать по вашей шее.

Сент Джон задрожал от одной мысли и медленно вошел в дверь, боясь слушаться приказа и боясь не слушаться.

На полдороги Луис опустил Люсию и велел сидеть. Она безмолвно послушалась, шлепнулась на кафель, руки её были безвольны, а глаза блуждали по стенам в поисках насекомых. Джейсон снял лазер с плеча, включил и схватил одной рукой. Терлей был готов, и Джейсон проверил, готов ли Коллинз, если завяжется стычка. И они пошли в главную лабораторию.

Это была просторная комната, заполненная сложным оборудованием, о котором упоминал Коллинз. Все же она и хранилище занимали не более половины здания, и Джейсон гадал, для чего используется остальное. Мысль о дюжинах мертвых и умирающих в тесных клетках людях пробудила гнев.

Дверь была в центре комнаты, налево — длинные столы со сплетением стеклянных трубок и прочими тонкими химическими принадлежностями. Столы шли вдоль половины стены, на другой они были встроены. Дальнюю стену занимали компьютеры и электроника, правую — электронный микроскоп, несколько оптических, инкубаторы, центрифуги и остальное, необходимое для исследований. У правой стены была изолированная будка, вероятно, место, где жертв привязывали многими путами, которые увидел Джейсон, и заражали вирусом. Большая стеклянная перегородка и пульт управления, где сидели Сент Джон и его люди, дополняли будку. В центре комнаты — несколько столов, шкафов и маленький кофейный столик. Удобство, чтобы доктор и его люди не тратили время на обеденные перерывы.

Пятеро работающих взглянули на входящих и вздрогнули при виде оружия.

— Хорошо, все закончили дела и не двигаются, — закричал Джейсон по-английски, и все замерли, стали частью жуткой картины.

Трое возились с пробирками, один работал с компьютером, пятый — с электронным микроскопом, Джейсон оглядел их с прищуром и приказал:

— Так, осторожно положили, что держите, на ближайший стол и руки за голову.

Все, кроме одного, повиновались. Один, возле столов, поднял колбу, которую держал, и закричал:

— Опустите пистолеты, или я взорву вас!

— Не будь идиотом, — фыркнул Джейсон с сарказмом, — положи колбу, пока ещё способен это сделать.

Терлей вышел вперед и навел лазер. Колба была положена на стол без слов.

Терлей согнал всех в круг и посадил на пол с руками за головой. Коллинз пошел прямо к компьютеру, а Джейсон жестом приказал Сент Джону сесть на пол возле столов и положить руки на голову.

— Где все записи, заметки и образцы? — спросил он доктора, и Сент Джон впервые заметил, что говорят на английском.

— ЦРУ? — Прохрипел он, вопрос застрял в горле.

Джейсон не ответил. Он только улыбался и взгромоздился на край стола, направив лазер на Сент Джона и держа на виду паука.

— Где записи? — Он не удостоил ни подтверждения, ни отрицания подозрения Сент Джона.

— Некоторые здесь, некоторые в главном хранилище и в файлах, — голос Сент Джона стал совершенно смиренным.

Коллинз вернулся от компьютера с широкой улыбкой.

— Нам повезло, — сказал он. — Из того, что я узнал, компьютеры не соединены с другими. Вся информация, какая есть, здесь в здании.

— Он сказал, все записи поблизости. Что нужно в первую очередь?

— Отчеты, сделанные перед загрузкой в компьютер.

Джейсон посмотрел на Сент Джона.

— Ну?

Впервые вирусолог заартачился, но Джейсон быстро укротил его, протянув паука. Сент Джон выдавил:

— В главном архиве — следующая комната.

— Пошли, — скомандовал Джейсон, и доктор встал.

Приказав Терлею и Луису наблюдать за мужчинами, Джейсон вышел за Сент Джоном и Коллинзом из лаборатории, прошел пару футов до двери с большой металлической цифрой "5". Они остановились, и Сент Джон сказал:

— Все отчеты здесь.

Коллинз начал открывать дверь, когда Джейсон остановил его.

— Постой, — сказал он, оборачиваясь к Сент Джону. — Ты откроешь, доктор, но перед этим позволь кое-что объяснить. У нас ещё десять пауков, и хоть ты и нужен живым, я посажу тебя в ящик, и они будут ползать по тебе, если ты сделаешь глупость.

Сент Джон прислонился к стене, опять почти в обмороке.

— Так что если ты попытаешься поднять тревогу или как-нибудь помешать операции, знай, что тебя ждет.

Вздохнув, Сент Джон выпрямился и убрал руку с ручки. Большим пальцем он нажал цифру "5" в центре двери, и та открылась. Они вошли в тесную комнату, казавшуюся ещё меньше из-за шкафов и фотооборудования.

— Как ты узнал, что дверь с ловушкой? — спросил Коллинз, но Джейсон только улыбнулся и лазером показал на голову.

— Жуть, — усмехнулся Коллинз, входя в кабинет и просматривая цифры на ящиках. Без принуждения Сент Джон сказал, где окончательные отчеты. Потом прислонился к стене и отер пот, уставившись под ноги.

Но, просмотрев ящики, Коллинз разъярился, подошел к Сент Джону, схватил вирусолога за воротник и сказал:

— Слушай, сукин сын, ты знаешь, что мне надо. Результаты экспериментов. Выводы. Распечатанные выводы. Хватит тратить наше время, говори, где они.

Сент Джон закрыл глаза, несколько раз моргнул и наконец указал на последний шкаф, возле камер. Джейсон продолжал держать 200-фунтового Сент Джона пауком в четверть унции.

Быстро роясь в папках, Коллинз бросал одни на пол, едва прикасаясь к другим. Пара "угу", несколько "э-э-э", пока он просматривал четыре ящика, откладывая определенные папки наверх. За десять минут он исследовал все ящики и отложил шесть папок. Закончив, хмыкнул и стал осматривать фотооборудование, крутя ручки и выключатели. Потом вернулся к Сент Джону.

— Выворачивай карманы.

Джейсон не знал, что обеспокоило Коллинза, но молчал, пока Сент Джон вынимал все из карманов и клал на верх шкафа.

Коллинз осмотрел бумажник, вынул из него все, изучил карточки и деньги. Так же внимательно он изучил пачку сигарет, газовую зажигалку, особенно заинтересовавшись черной расческой, провел пальцами по зубьям и посмотрел её на свет.

Вероятно, он не нашел, что хотел, и протянул руку со словами:

— Дай часы.

Сент Джон выглядел, как игрок в покер, чей блеф был раскрыт мастером. Он снял их с запястья.

Один взгляд на часы, и Коллинз рассмеялся.

— Положи их под увеличитель. В нужном порядке.

Смущенный Джейсон спросил:

— Какого черта, что здесь происходит?

Коллинз снова рассмеялся и объяснил:

— Микрофильм. Я увидел оборудование и заподозрил, что, у нашего дорогого доктора вся важная информация может быть на микрофильме. А из того немногого, что я о нем знаю, решил, что он не доверит никому и будет носить записи всегда при себе.

— Какого черта, — добавил Коллинз с довольным оскалом, даже у ординарных людей типа меня время от времени бывают предчувствия.

Джейсон усмехнулся, а Коллинз подвел доктора к оборудованию и смотрел, как тот раскрыл кварцевые часы и парой пинцетов вынул деталь, казавшуюся украшением циферблата. Положив почти невидимую пленку на предметный столик, он щелкнул выключателем, и увеличенные материалы появились на экране.

Джейсон не понимал химических символов и математических формул, но Коллинз понимал и быстро читал, командуя Сент Джону сменять кадры.

Десять микропленок располагались по кругу возле крепления стрелок, и прошло ещё десять минут, пока Коллинз изучал материал. Джейсон начал нервничать.

— Ты закончил? — спросил он. Коллинз кивнул.

— Да. Все, что нужно, — пройти в ту комнату и ещё раз все проверить.

Он бросил папки, и Джейсон скривился на заверения, что нужно ещё только несколько минут.

Коллинз убедился, что микроснимки аккуратно помещены обратно и закрыл часы. Отстегнув собственные, он протянул их Джейсону и надел часы Сент Джона.

Джейсон положил часы в карман и кивком велел Сент. Джону идти в лабораторию, оставив дверь открытой. Там Коллинз сел за один из столов и начал быстро читать. Сент Джон по-турецки сел на пол и сцепил руки на затылке даже без приказа. Джейсон снова устроился на столе, держа паука на виду и положив лазер на колени.

Подошел Терлей.

— Ты очень остроумен, Джейсон, я тобой восхищаюсь.

Джейсон только улыбнулся и заметил, что окурок сигары был настолько изжеван и смят, что стал почти невидим между толстыми губами.

— Кстати, — продолжал Терлей, — как ты узнал, что в колбе нет взрывчатой жидкости?

— Зачем взрывчатка вирусологу?

Терлей заржал и сказал:

— У тебя есть мозги в голове, Джейсон, очень светлые мозги. Например, уловка с пауком. Как ты узнал, что Сент Джон боится пауков?

— Когда я интервьюировал его пару лет назад, он сказал мне о своей фобии, меня это позабавило. Человек играет с смертоносной микроскопической квазижизнью — и боится пауков.

При словах Джейсона Сент Джон взглянул на него и явно пытался вспомнить лицо. Не сумев этого, он стал таким сконфуженным, что и Джейсон, и Терлей рассмеялись.

— Знаешь, Джейсон, мы будем дьявольской командой, — объявил Терлей. Нам надо держаться всегда вместе.

Рефлексы подвели Джейсона, и он невольно поморщился. Легкое сокращение лицевых мышц, но Терлей заметил и нахмурился.

— Итак, мы не любим друг друга. Ну и что? Пока мы команда и работаем вместе, кого волнуют личные вопросы?

Джейсон контролировал лицо и не отреагировал, и Терлей сказал:

— Обдумай это. Я могу принести тебе немало пользы.

Терлей вернулся сторожить ученых, пару раз покосившись на Джейсона с саркастической улыбкой.

— Эй, Джейсон, — окликнул Коллинз, — группу спонсировала мафия. Даже местное правительство об этом не знало. Для Пунта де Флеча это экспериментальный центр.

Сент Джон снова посмотрел на Джейсона и прервал диалог вопросом:

— Алекс Джейсон?

Джейсон кивнул и улыбнулся вирусологу. Сент Джон наконец вспомнил имя, а когда Джейсон подтвердил это, он ещё более смутился от различия ситуаций.

Открыв другую папку, Коллинз дотронулся до неё и сказал:

— Да, это вирус. Переносимый воздухом. Он делает две вещи. У взрослых он разрушает сопротивляемость и оставляет их умирать даже от простой простуды. Детей, ещё не созревших, превращает в человекоподобное растение.

Перевернув страницу, Коллинз продолжил:

— И похоже, они почти закончили. Они усовершенствовали процесс, и изменение стопроцентное.

— Отмена? — спросил Джейсон.

— Нет. Полное изменение. Необратимо.

Закрыв папку, Коллинз добавил:

— В отчетах сказано, что вирус можно побороть инъекцией, когда он действует или умирает — 72 часа. А за неделю взрослые умерли или умирают, а дети бродят с мертвым мозгом и зелеными телами.

Рядом с ухом Джейсона раздалось ржание, обернувшись, он увидел ухмыляющегося Терлея. Он не слышал, как тот подошел, ржание раздражало, скрипело и разъяряло. Он хотел ударить его, но вместо этого приказал смотреть за сотрудниками.

Терлей игнорировал приказ, и стоял там же, пока Коллинз читал. Передвинув крошечный окурок в угол рта, Терлей уставился в папку, и Джейсон отвернулся от вони мокрой сигары. Все трое были так заинтересованы папкой, что не заметили, как Сент Джон сделал знак одному сотруднику попытаться нажать кнопку на стене.

Они ничего не замечали, пока не услышали позади шум.

Круто обернувшись, Терлей и Джейсон вскинули лазеры и увидели, что один, тот, кто встретил Джейсона, вскочил на ноги и кинулся к кнопке тревоги. Но Луис успел срезать его из автомата. К счастью, местного больше волновали люди, чем папка. Тело рухнуло на пол и задергалось, умирая.

Попытался второй, и Терлей выстрелил. Но выстрелил левее, и луч просто отрезал руку и попал в стену. По инерции рука дотронулась до кнопки, но нажать не смогла и упала на стол, подергивая пальцами. Мужчина свалился на мертвого.

В суете третий схватил со стола флягу и сумел швырнуть в них, хотя в него выстрелили и Терлей, и Луис. Терлей выпустил ещё выстрел, но промахнулся, хотя сумел высушить жидкость внутри, как только фляга коснулась кафеля. Терлей снова выстелил в катающегося по полу, попал в правый бок, и комнату наполнила вонь паленого мяса. Джейсон смотрел на черную массу на полу.

— Что это было? — спросил он неподвижного Сент Джона.

— Агар. Просто Агар.

— О? — не поверил Джейсон. — Тогда подползи и сунь туда нос.

Сент Джон пополз и застыл рядом с твердой массой; Джейсон успокоился. Вероятно, это просто реактив, и сотрудник швырнул им, потому что только до него дотянулся. Сент Джон вернулся, посмотрел на Джейсона и солгал:

— Слушайте, я ничего не мог сделать.

Он указал на мертвого и добавил:

— И если вы обещаете взять меня с собой, я буду полезен.

Взгляд его наткнулся на упавшего паука, и он вздрогнул. Подобрав коробку, Джейсон посмотрел на Сент Джона, думая, брать вирусолога с собой или оставить его Анне и Луису.

— Он нам нужен? — спросил он Коллинза, который подводил итог.

Коллинз поднял глаза и улыбнулся.

— Нет, информации достаточно, и доктор нам не нужен. Мне нужны только образцы.

— Ты слышал? — спросил Джейсон Сент Джона. — Если ты или твои люди сделают глупую попытку, ты станешь пищей для многих, многих вот таких, — он поднял коробку, и Сент Джон отпрянул, ударившись о стол.

— Итак, где образцы?

Сент Джон указал на стол, за которым сидел Коллинз.

— Нижний ящик. Он открывается электронным ключом.

Джейсон встал, потряс пауком и произнес:

— Какие-нибудь ловушки?

Сент Джон покачал головой и полез в карман. Он вынул бумажник и достал кусочек пластика, похожий на кредитку. Но на одном конце была полоска металла.

— Надеюсь, для вашего же блага, что глупостей не будет, прорычал Джейсон, Сент Джон облизал сухие губы и попятился от паука.

Карточка сработала, ящик с шестью металлическими пятидюймовыми цилиндрами с лязгом открылся.

— Они герметично закрыты, — предупредил Сент Джон, демонстрируя, насколько он может быть полезен. — Ради Бога, осторожно. Если вы проткнете цилиндр, лаборатория будет заражена.

Коллинз снял рюкзак, запихнул в него папки и цилиндры, застегнул и объявил, что готов.

Джейсон повернулся к Терлею.

— Ты можешь расставить здесь и в соседней комнате устройства, которые взорвут все здание?

— Не будь идиотом, — нахмурился Терлей. — Одного заряда достаточно, чтобы запустить самоуничтожение.

— Если оно есть.

— Ну, спроси своего дружка.

Сент Джон подтвердил, что самоуничтожение предусмотрено, и Джейсон сказал:

— Все же поставь парочку в архиве.

— Не надо…

— Терлей, пожалуйста, не мог бы ты поставить устройства? У нас нет времени.

Терлей вышел, ворча на любителей, которые указывают профи, а Джейсон переключился на оставшихся сотрудников. Он не мог рисковать и брать их с собой, и склонялся к убийству, когда Луис указал на изолированную будку и предложил:

— Давай посадим этих бастардо сюда.

— Безопасно её открыть? — спросил Джейсон Сент Джона, заметив, что дверь закрыта.

Пристегнув рюкзак, Коллинз подошел к будке, секунду изучал управление и сказал:

— Обыкновенная изоляция. Я пользовался такой много раз.

Он повернул диск, и дверь с шипением открылась.

Двоих, протестующих и умоляющих отпустить, впихнули в будку, под дулом ружья Луиса Коллинз привязал их прикрепленными к стене кожаными ремнями. Снаружи Коллинз повернул другой диск, и дверь захлопнулась, отрезав визги. Через стеклянную перегородку Джейсон видел их борьбу с путами, немую мольбу о пощаде, которой сами они никому не давали.

Отвернувшись, Джейсон начал инструктировать Сент Джона, пока Терлей расставлял мины.

— Охрана знает, что здесь происходит?

Сент Джон только покачал головой, лицо его стало обретать краски, когда паук исчез в кармане Джейсона.

— Здание звуконепроницаемо.

— Ладно, — продолжил Джейсон. — У вас полный контроль над стражей? Другими словами, они сделают, что вы прикажете?

Еще кивок.

— Хорошо. Так, позвоните сержанту и прикажете вывести отряд, включая людей за воротами, выстроить возле ворот и салютовать, когда мы пройдем. Будет возражать, скажете, что он ответит головой. Понятно? Вся стража возле ворот салютует, когда мы выйдем.

Сент Джон кивнул и подошел к телефону на столе. Джейсон слушал весь разговор. Сент Джон повторил приказ Джейсона и встретил лишь слабое сопротивление. Немного поспорив, сержант с проклятиями повесил трубку.

— Очень хорошо, — сказал Джейсон. — Продолжайте сотрудничать, и доживете до возвращения в Штаты. Глупая выходка — и я передам вас матери девочки, которая знает большую пещеру, полную пауков.

— Не волнуйтесь, — голос возвращался к Сент Джону вместе с надеждой. Я сделаю все.

— Хорошо. И можете начать с рассказа, что здесь делал Лохнер. Он ваш босс?

— Он наш партнер, — Сент Джон достаточно пришел в себя, чтобы возмутиться предположением, что он не полностью распоряжается собой. Лохнер наблюдатель за проектом от группы бизнесменов.

— Как вы сговорились?

— У него было некоторое научное образование, и он знал о моих работах. Он связался со мной и обрисовал, что хочет: вирусное оружие. Я уже работал с такими вещами, а он обещал деньги, помощь и людей, нужных для усовершенствования. Я согласился. Что было ещё делать? Один шанс за всю жизнь. Создать вирус, который буквально изменяет человеческое тело из животного в растение.

Сент Джон продолжал лепетать о науке и Лохнере, но Джейсон не слушал. Он запомнил информацию о Лохнере и был уверен, что убить того доставит ему наслаждение.

— А что сделали с подопытными кроликами? — прервал Джейсон Сент Джона, и вирусолог чуть протрезвел.

— Когда объект умирал, его бросали в кислоту и растворяли без следа, а жидкость выкачивали в цистерны в задней части здания, — Сент Джон сообразил, что говорит, на лице проступил страх.

Но Джейсон равнодушно спросил:

— И детей?

— Да. Всех, кроме девочки, которую вы принесли, — Сент Джон затрепетал и взмолился. — Слушайте, мне сожалею о детях, но я…

— Заткнитесь, черт возьми. Меня не волнуют оправдания. Только отвечайте на вопросы, — отрезал Джейсон ледяным голосом и холодным взглядом. — Вы прекратили операции здесь?

— Почти, — ответил Сент Джон уже не так самоуверенно. Лохнер должен был приехать на следующей неделе, мы собирались продемонстрировать вирус на внешнем карауле. Когда через несколько дней они умрут, мы разрушим лабораторию. Лохнер обвинит в этом партизан и начнет операции ещё где-нибудь, скрывая до поры до времени наше открытие.

Терлей вернулся, молча поставил в лаборатории несколько цилиндров вроде того, что он дал Бруни, и сказал:

— Все готово. У нас пятнадцать минут, чтобы убраться.

Они стали выбираться, остановившись в холле подобрать Люсию, не сдвинувшуюся с места. Терлей взял оружие Луиса, чтобы девочке было удобнее, остальные повесили лазеры на плечо, не желая заранее тревожить охрану.

Возле двери к пандусу Джейсон остановил группу и сказал Сент Джону:

— Ведите себя, будто мы старые приятели, и идите с нами до ворот. Когда те откроются, падайте на землю ничком, если я не скажу другого. Понятно?

Сент Джон кивнул, и они пошли. Джейсону не нравилось убийство ещё двенадцати человек, но Сент Джон, его вирус, образцы и записи были слишком дороги, чтобы рисковать. Как и во всех оправданиях, в этом было зерно истины.

Дверь открылась вверх, Джейсон увидел неровный строй охраны, изображающей почетный караул, и чуть не улыбнулся. Они скверно выглядели, когда выполнили приказ сержанта "на караул!". Он был так занят разглядыванием солдат, что не заметил, как Терлей вытащил что-то похожее на транзистор. Не видел, как Терлей нажал кнопку. Кнопку, которая с ревом разорвала гладкость операции.

Когда Терлей нажал кнопку, внешняя сторожка, в которой были четверо повстанцев, Анна и Бруни, взорвалась, швырнув всех на землю.

Джейсон успел выкрикнуть "Бруни", обматерить Сент Джона за предательство и проклинал себя, что не почувствовал этого, когда Терлей открыл огонь из автомата Луиса. Перекатившись вправо, Джейсон схватил лазер и начал стрелять, как только тот включился. Он убил двоих, остальные падали от выстрелов Коллинза, но вели они себя сконфуженно, мечась в панике, не зная, в кого стрелять.

Они были настолько неуверенны, что Джейсон понял: они не знали о взрывчатке в наружном бараке, пока та не взорвалась, и повернулся к Терлею. Но не увидел его. Мельком — ствол оружия Луиса, обрывок голоса Терлея:

— Может, теперь ты изменишь мнение насчет партнерства.

Джейсон услышал только это — и приклад ударил по лицу. Хруст в голове — и тьма обморока. Звук отозвался слабым эхом и затих. Мертвая тишина.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Тишина была непродолжительной, Джейсон очнулся от жужжания. Машинально он потянулся к раздражающему будильнику, но вместо пластика пальцы погрузились в мягкую массу. Он открыл глаза: эти клочья когда-то были лицом повстанца Луиса.

Джейсон быстро пришел в себя, когда понял, что жужжало у него в голове.

Луис лежал на спине справа от Джейсона. Лицо было отстрелено, грудь изрешечена по диагонали от желудка к правому плечу. Там же была и Люсия, её ноги лежали на Луисе, безжизненные зеленые глаза смотрели в темное небо. Зеленовато-розовая жидкость вытекала из множества ран на животе и груди, сотни мух ползали по телам, хоботками пробуя кровь и рваную плоть.

Перевернувшись, Джейсон увидел слева Коллинза с массой запекшейся крови вместо лица, но живого. Его грудь вздымалась, и Джейсон перевернул его, помогая отхаркнуть сгустки крови. Временно Коллинз победил смерть.

Джейсон оглядел тюремный двор, подсчитывая потери. Перед ним была туша Сент Джона, разорванная, как спелый банан, пулями Терлея, двенадцать часовых разбросаны, будто великан поднял их, встряхнул, как кости, и бросил обратно.

Он посмотрел на горящий барак, но не почувствовал боли потери Бруни. Что-то оборвалось в нем, когда барак взорвалась, но он ничего не чувствовал. По всем стихам и правилам, он должен страдать. Но он был бесчувственен. Может, он никогда её не любил. Или был слишком шокирован, чтобы что-либо чувствовать.

Во дворе было неправдоподобно тихо; Джейсон закрыл глаза и представил себя на пикнике среди пышной природы. Шипение и потрескивание пожара костер, крики птиц — кошачий концерт ворон, усевшихся вокруг. Это могло быть что угодно. Только не двор лаборатории в джунглях. Коллинз застонал и закашлял, вырывая Джейсона из мечтаний.

Он встал на колени, и Коллинз выдохнул:

— Джейсон, убирайся отсюда. Лаборатория взлетит на воздух в любую минуту.

— Если я подниму тебя, ты сможешь дойти до дороги?

Коллинз закусил губу, сплюнув кровь, но кивнул. Обхватив Коллинза, Джейсон поднял его и впервые заметил, что у того оторвана не только правая сторона лица, пули изрешетили его грудь и правое плечо и оставили зияющие дыры в спине. От напряжения раны открылись и пузырились кровью.

Но Джейсон довел его до дороги, где осторожно положил на бок, и побежал к бараку, пока Коллинза сотрясал новый приступ кашля.

Бесполезно.

Насколько он видел, Анну, четырех местных и Бруни разорвало взрывом, а то, что осталось, поджарил огонь. Он даже не мог попрощаться. Хоть мельком увидеть Бруни. Теперь он чувствовал боль потери и страдал больше, чем от рака. Чем от ножа О'Брайена. Больше, чем когда-либо.

— Джейсон, — голос Коллинза был слаб, но слышим, и Джейсон смахнул слезы, возвращаясь и присаживаясь рядом.

— Это Терлей, Джейсон. Он…всех.

— Я знаю.

— Должно быть, он дал Бруни радиоуправляемую мину, и в этом аду после убийства охраны открыл огонь по нам.

Коллинз сплюнул кровь и глотнул воздух. Но продолжал говорить, будто словами удерживая смерть:

— Когда я увидел, что он убивает, я попытался выстрелить в него. Но он направил в меня шквал огня и…

Снова потекла кровь, Коллинз задыхался.

Джейсон сжал его плечо и посмотрел на здание, гадая, сколько осталось до взрыва.

— Пошли, — сказал он Коллинзу. — Я помогу тебе встать. Мы должны уйти до взрыва.

— Нет, — скривился Коллинз. — Я не смогу.

— Прекрати изображать раненого Честера Мориса, сражающегося с дивизией японцев одной винтовкой, пока Ричард Арлен убегает.

Коллинз выдавил улыбку и смешок. Остальное потонуло в кашле. Когда приступ отпустил, он глотнул воздух и сказал, задыхаясь:

— Джейсон, Терлей забрал рюкзак с образцами и папками. К счастью, он забыл часы.

Вытянув руку, Коллинз добавил:

— Возьми часы, Джейсон, а в левом кармане брюк найди диск. Возьми его.

Джейсон держал диск на ладони, гадая, что это за черт.

— Это сигнальное устройство, — объяснил Коллинз. — Положи в карман и иди к пляжу. По дороге, по которой мы шли. Она ведет к пляжу. Жди там людей из Института. Тебя найдут по сигналу.

— Слушай, Коллинз, мы оба…

— Это похоже на дешевый боевик. Забирай чертовы часы и убирайся.

Надев часы на запястье, Джейсон вспомнил про лазер и встал, оглядывая пыльный двор. Он его не видел. Подходить близко к зданию было жутковато, но без оружия… Он пробежал через калитку и обыскал участок. Но нашел только расплавленный кусок металла. В нескольких футах был второй — Терлей тщательно уничтожил все лазеры. С проклятьями Джейсон вернулся к Коллинзу.

— Терлей позаботился о наших лазерах, — сказал он. — Значит, у меня нет…Оружие охраны!

Вскочив, Джейсон бросился к часовым, но ничего не обнаружил. Ни винтовок, ни пистолетов. Даже ножа. Терлей был весьма предусмотрителен.

Вернувшись к Коллинзу, он присел и сказал:

— Терлей, может, и маньяк, но мыслит он достаточно ясно, чтобы уничтожить все оружие.

— Забудь о Терлее, Джейсон, и иди к пляжу. У тебя есть три дня. На третью ночь Большой Джон будет искать тебя. Забудь Терлея.

— У него образцы и папки.

— Что он будет с ними делать? — Коллинз задыхался и яростно сплюнул кровь, чтобы прочистить разорванную глотку.

— Не забывай, Терлей создан, — прошептал он. — Как ты и я, он через три месяца умрет.

— Он может заразить людей за эти три месяца.

— Джейсон, ты говоришь, как альтруистическая задница. Терлей никого не заразит. Он умрет раньше. Он эксперт по оружию, но не знает, как обращаться с вирусом.

— Он может доставить много проблем.

— Кто похож на Честера Мориса? — перебил Коллинз. — Забудь о нем и иди на пляж. Информация в часах важнее тысячи Терлеев. Важнее личной вендетты.

Джейсон нахмурился, но вирусолог не видел этого, — он повалился лицом на асфальт. Джейсон нащупал слабый пульс как раз в тот момент, когда Коллинз слегка шевельнулся и выдохнул:

— Джейсон! Если все же будешь охотиться за Терлеем и доберешься до моего рюкзака, дерни правую лямку. Она потолще, в ней механизм самоуничтожения. Дерни — и внутри все обратится в пепел. Не взорвется, но уничтожит образцы и папки.

А теперь — убирайся!

Коллинз снова повалился вперед, но на этот раз Джейсон не нащупал пульса.

Он побрел по дороге, прихрамывая на отсиженную ногу. Заметив тропу, свернул в заросли, как вдруг взрыв сбил его с ног. От взрыва содрогнулась земля, Джейсон подполз к дороге и увидел горящую лабораторию, бараки и джунгли на сотню ярдов вокруг. Густые облака черного дыма подымались вверх, загораживая неясный свет, зато огонь освещал всю маленькую долину.

Двор потряс взрыв поменьше, и Джейсон не мог не признать, что зрелище впечатляющее. Его поразила мысль. Впечатляющее зрелище. Слишком впечатляющее, чтобы такой, как Терлей, пропустил его. Джейсон бросился в заросли. Не разбирая дороги, он пробирался сквозь них, пока не был уверен, что глубоко укрылся в зелени. Терлей должен был ждать его на тропе. Иначе зачем бы он оставил его в живых? Нет, он хотел партнерства в каком-то плане, Терлей хотел дальнейших переговоров. Он мог подстеречь Джейсона и одновременно видеть взрыв только на перекрестке, где был Джейсон, или в миле отсюда, где тропа расширялась, а заросли открывали вид на лабораторию. Там и будет ждать Терлей.

Было недостаточно темно, и Джейсон стал ждать ночи. А насекомые трудились. Они ползали по коже, нежно пробуя её мохнатыми хоботками. Они заползали в брюки, в рукава, кружились над головой с пиликающим звуком, вползали в уши и волосы. Одни устроились под вздувшейся кожей. Другие вонзили хоботки в поры в сотне мест и пировали. Но Джейсон их не чувствовал и не видел. Его не волновали такие тривиальные вещи. Его мысли были заполнены Бруни.

Каждый нерв трепетал от её запаха, звука её голоса, прикосновения губ, её языка, щекочущего и возбуждающего тело. Все это трепетало внутри, он в мгновение прожил несколько жизней с Бруни, оставив только пару клеток мозга для перехвата Терлей, если бы тот вздумал искать его в зарослях.

Они поженились, родили крепких, здоровых детей, вместе состарились в ежеминутной любви. Он чувствовал физически и умственно её лучащееся тепло, он вроде мог погладить её нежное тело. Но стоило ему протянуть руки, как все растворялось в смутной тени тропических растений. И ему приходилось восстанавливать её снова. Восстанавливать и начинать новую жизнь. И так три или четыре раза, пока он не заметил, что достаточно стемнело. Бруни ускользнула в уголок мозга, оставленный для любимых, а он начал планировать поиск и уничтожение врага.

Для начала было два недостатка — у него не было оружия, и Терлей более опытен в поисках врага. Но у Джейсона были и преимущества. Первое — он был уверен, что у Терлея проблемы. Психические. С глазами или с мозгом. Он был экспертом практически в любом оружии, в меткой стрельбе, но все же стрелял влево. Он видел прицел, но что-то случалось между глазами и мозгом, и Терлей стрелял, хоть из лазера, хоть из ружья, влево. Он не думал, что Терлей понял это и позаботился о поправке.

Второе преимущество — у Терлей осталось мало выстрелов. Конечно, Терлей осознавал это. Поэтому он использовал оружие Луиса. Мысленно подсчитав сделанные Терлеем выстрелы, Джейсон получил одиннадцать: шестеро часовых на тропе, сдавшийся подросток и четыре — в лаборатории. Значит, осталось три, и нужно придумать, как заставить его их растратить.

Но лучшее оружие Джейсона — он хотел смерти Терлея. Не из-за альтруизма, как он говорил Коллинзу. Не для того, чтобы остановить заражение. Джейсон хотел смерти Терлея, потому что тот вор. Если бы не его больной мозг, Бруни шла бы рядом с ним к пляжу и штабу Института в Нью-Йорке. Она была бы жива. Они были бы вместе хотя бы два года. Терлей украл у них это время. Похитил, убил и сжег в горящем бараке. И Джейсон собирался заставить Терлея оплатить это время.

По крайней мере одно он понял в Пунта де Флеча: он Исполнитель. Он пытался переубедить себя. Но это было так. Он научился любить и ненавидеть и узнал, как это — хотеть убить. Один объект ненависти был уже мертв, другой ждал смерти неподалеку. Джейсон не заставит его ждать долго.

Медленно он поднялся с корточек и чуть не упал. Нога снова онемела, и он старался расшевелить её как можно бесшумнее. Это не помогло, и он ударил ногу, но ничего не ощутил. Мир перевернулся. Правая рука подтвердила, что левый бок, весь левый бок, был мертв. Он ничего не чувствовал. Он попытался ударить левой и выругался — рука ударила слабо, неохотно и неэффективно.

Он вспомнил объяснение Роузголда про онемение и вздрогнул. У него есть 48 часов. Слишком мало.

Роузголд говорил, что тело при правильном уходе живет три месяца. Три месяца. Прошло только два. Он снова чувствовал себя одураченным, но с онемением не поспоришь. Он решил, что сказалось время, проведенное с О'Брайеном. Дрянное питание, недостаток сна, постоянное физическое и психическое напряжение вылились в ускоренное разрушение клеток.

Он выругался и записал разложение в список недостатков. Даже время было против. До пляжа — минимум два дня, ещё день дожидаться посланцев Института. И если он потратит время на игры с Терлеем, то никогда не доберется. Без слежки за Терлеем шанс был. Но все это не заставило его передумать, тем более, что он придумал план. Он не станет охотиться за Терлеем, он даст тому найти себя. Это быстрее всего.

Джейсон поковылял сквозь свисающие лианы и листья к дороге, вышел на свободный участок и споткнулся обо что-то. В сумерках он увидел тело. Мальчик из лагеря. Он был мертв, глотка перерезана, а в двух шагах лежала девочка, убитая точно так же. Терлей был тщателен. Джейсон перешагнул через тела и через полчаса был там, где путь расширялся, и была видна лаборатория.

Джейсон видел все ещё пылающий огонь, но нигде во тьме не заметил Терлея. Он затаил дыхание и навострил уши. Ничего, кроме звуков джунглей. Ему оставалось только идти.

— Ищешь меня, парень?

Голос прозвучал сзади, и Джейсон улыбнулся. Теперь — только реакция. Он взглянул через плечо, но не увидел ничего, кроме черных джунглей. Он ковылял дальше.

— Я с тобой говорю, парень.

— Ты не можешь со мной говорить, — закричал Джейсон. — Ты мертв! А мертвецы не разговаривают!

Раздалась ругань, но Джейсон шел и смотрел прямо вперед.

— Стоять, Джейсон, или я сожгу тебя.

— Ты никого не можешь сжечь, Терлей. Ты мертв! Являйся другим. Убирайся и…

Джейсон почувствовал рядом жар, тропа наполнилась шумом и светом, мимо просвистели пули и шлепнулись о землю. Пули! Он и не думал, что у Терлея осталось обычное оружие. Этого он не планировал.

Джейсон быстро обернулся и увидел Терлея, широко расставившего ноги, с автоматом у бедра. В темноте его почти не было видно, но Джейсон был уверен, что Терлей все так же выглядит, как на обложке журнала.

— Ты пришел по адресу, мальчик, — заржал Терлей. — Нам нужно поговорить.

— Нам не о чем говорить, — сказал Джейсон, подходя на несколько шагов.

— Стой, — закричал Терлей, и Джейсон повиновался. — И не пытайся.

Они смотрели друг на друга пару секунд, потом Терлей сказал:

— Ты нужен мне, Джейсон, иначе я убил бы тебя ещё раньше. Ты нужен мне, но не пытайся выкинуть глупость. Я убью тебя — это так же точно, как то, что у тебя есть задница.

Снова гляделки, и Терлей рассмеялся.

— Конечно, ты шумел, выбираясь из джунглей. Будто корова мочилась на камни. Помнишь, Роузголд говорил, что слух у нас острее, чем у других? Мои уши моложе. По правде, Джейсон, ты просто старый придурок, — он опять засмеялся, раздражая Джейсона, который с трудом понимал неожиданно грубый акцент.

— Чего ты хочешь? — спросил он.

— Ты будешь моим агентом.

— Агентом?

— Да. Торговым партнером в Институте.

— Что?

— Слушай, Джейсон, — он говорил с яростью, и Джейсон надеялся использовать эту ярость и заставить его сделать глупость. — я знаю, ты считаешь меня психом. И я знаю, ты скажешь это по возвращении Роузголду. Он снимет меня с операций. Но у меня есть вирус. Значит, у меня есть власть, Терлей поднял рюкзак Коллинза и пронзительно захихикал.

— Знаешь, дружище, я собираюсь жить долго. Я не псих. О, я люблю убивать. Всегда любил. Любил даже ребенком. Но мне за это не доставалось. В юности мне давали медали и говорили: "Старина Терл — герой". Когда я вырос, мне давали ещё медали и сказали, что я должен учить молодых убивать так же хорошо. Даже когда я умирал от лейкемии, Большой Джон сохранил мне жизнь, потому что я хорошо убивал. Я не псих. Но я в отчаянии.

Поэтому я заключу сделку. Когда мне нужно будет новое тело, я буду отдавать одну папку. Когда они закончатся, я буду отдавать образцы. Это просто. Роузголд любит тебя, я уверен, ты сможешь его уговорить.

— А если нет?

— Тогда я заражу уйму людей. Я мало об этом знаю, но спорю, заражу чертовски много, прежде чем разложусь. Что скажешь, Джейсон? Ты будешь моим агентом, и Терлей оставит тебя в живых.

— Пошел ты!

Сперва Терлей не шевельнулся и только смотрел. Потом медленно положил рюкзак на землю и поднял оружие. Джейсон досчитал до пяти, метнулся вправо — и град пуль обрушился туда, где он только что стоял.

Терлей взял другой автомат, но тот был пуст, курок щелкнул впустую. Выругавшись, он швырнул автомат на землю, выхватил из-за плеча лазер и побежал, когда Джейсон исчез в джунглях.

Терлей пробирался сквозь листья в поисках Джейсона, слишком занятый этим, чтобы заметить его. Терлей пролетел так быстро, что Джейсон не мог схватить его, поэтому он снова вышел на тропу, не заботясь о производимом шуме.

Он побежал, хромая, и, когда вышел на чистый участок, внутренний голос приказал пригнуться, и он опять бросился вправо. Луч лазера прошел рядом и опалил растения слева. Терлей все так же стрелял левее.

— Проклятое дерьмовое оружие! — услышал Джейсон. — Как можно убивать тем, что не работает!

Проблема. Терлей понял, что стреляет не туда и обвинил лазер. Но это неважно. Терлей узнал о проблеме и стал её исправлять. Он взял винтовку, но так же дважды выстрелил влево.

Вскочив, Джейсон попытался сбежать в джунгли, но Терлей выстрелил, на этот раз поверху, и джунгли впереди загорелись. Он хотел повернуть, но левая нога подвела, и он упал, воздух выдавился из легких, из глаз искры посыпались.

— Не двигайся, Джейсон!

Джейсон посмотрел вверх и увидел красную точку лазера в двух дюймах от головы. С такого расстояния не промахнется даже слепой.

— Я уверен, ты примешь сделку, Джейсон. Мы оба можем жить долго и богато. Очень плохо, — Терлей засмеялся и добавил, — последний шанс. Будешь моим агентом?

Джейсон скорее чувствовал, чем видел, как пальцы напряглись на курке, и сказал:

— Думаю, у меня нет выбора. Ладно, буду твоим партнером.

— Ты что-то знаешь, Джейсон? Я тебе не верю.

Вдруг Джейсон вскочил и схватил ствол, одновременно делая Терлею подножку. Но левая отказалась слушаться, а правая была недостаточно сильна, чтобы сбить Терлея.

Но он вывел его из равновесия и, когда Терлей оступил на пару шагов, Джейсон, держа лазер правой, левой пытался дотянуться до курка.

Терлей зарычал, вырвал ружье, завизжал и хотел ударить Джейсона прикладом по лицу. Он промахнулся, но курок оказался ближе к правой руке Джейсона, и он смог просунуть палец под палец Терлея и оттолкнуть его.

Он дотронулся до курка на долю секунды. Но этого хватило, чтобы лазер среагировал на незапрограммированный палец и самоуничтожился.

На мгновение Джейсон был ослеплен светом, оглушен шипением и треском. Но Терлей не кричал. Ужасный жар расплавил крик вместе в лицом, грудью и руками, вплавляя их в металл. Терлей стал современной скульптурой. Как сержант.

Терлей рухнул, и, когда свет перестал сверкать в глазах Джейсона, он увидел, почему Терлей смог вырвать ружье так легко, но не смог его отшвырнуть.

Заметив, что стреляет влево, Терлей, как настоящий профи, привязал лазер к руке, чтобы зафиксировать прицел, и это его убило.

Джейсон взглянул на то, что осталось, и ничего не почувствовал. Ни отвращения. Ни вины. Ни радости. Ничего. Будто эмоции разлагались вместе с телом. Он поднялся и пошел к оставленному рюкзаку.

Цилиндры были так же запакованы, папки вроде нетронуты. Он положил часы Сент Джона в рюкзак, поднял его и заметил, что правая лямка действительно толще.

Рюкзак на плечи — и Джейсон пошел к пляжу, покачиваясь, как на протезе. Хромая, он вернул Бруни, и печаль захватила его. Она была так сильна, что почти сбила его с ног. Все-таки чувства не умерли.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Кроме одинокого часового, Джейсон никого не видел. Он думал, что наткнется на проверяющих посты, но, как понял, на тропе никого не было. Никого, кроме одного мертвого подростка, оказавшегося не в то время не в том месте. И когда он вышел на песок пляжа, то смог только отползти под кусты, обхватить рюкзак Коллинза и ждать.

Онемение перешло с левого на правый бок, левый глаз уже не видел, в правом волны расплывались в тени, светлое на темном без определенной формы. Нащупав рюкзак, Джейсону пришлось повернуть голову влево и смотреть на него несколько секунд, чтобы убедиться, что он схватил правую лямку — на случай уничтожения. Логика подсказывала, что дернуть её надо сейчас, не дать шанса властям Пунта де Флеча или синдиката. Но материалы обошлись слишком дорого, чтобы их терять. Может, ему повезет, и его подберут вовремя. Если нет, он может рвануть лямку в последний момент.

Вдруг он услышал звон в обоих ушах. Мертвое левое и умирающее правое оба слышали звон колоколов. Мягкие, как на похоронах, приглушенные — они были только в его мозгу, как решил Джейсон. Наверно, это ещё шаг к смерти. Если считать это галлюцинацией.

Колокол сменился жужжанием, как от огромного вентилятора. Вентилятора, крутящегося над ним и готового порезать его, как салями. Потом вспыхнули огоньки, красный и зеленый. Огоньки прошли по пляжу и остановились прямо перед ним. Он зажмурился, открыл глаза, поморгал, но огоньки не исчезали. Ритмическое "хамп-хамп" стало громче, и Джейсон понял, что это вертолет. Вертолет. Синдикат мог использовать вертолет. Но не Институт. Он пощупал рюкзак, пытаясь дернуть лямку. Но не мог сжать пальцы. Не мог даже шевельнуть ими.

Огни стали ярче, вертолет завис над Джейсоном, повернул обратно и приземлился. Скрипнул песок, шаги захрустели к его убежищу. Джейсон неистово пытался с помощью КИ дернуть лямку, но не смог. Он хотел поднять рюкзак и дернуть лямку зубами, но руки были слишком слабы. Бросив его, Джейсон перегнулся, вцепился зубами в лямку и откинулся назад как мог резко и быстро. Но рюкзак пополз по рыхлой земле, и он не мог остановить скольжение и запустить механизм.

Впустую. Вся миссия — впустую. Бруни, Коллинз, Анна, Люсия, мертвые впустую. Скоро все будет так же. Будто Джейсон никогда не приезжал в Пунта де Флеча и не пытался остановить эксперименты. Ноль. Все так же. Будто Исполнителя не было. Джейсон хотел выругаться. Хоть как-то выразить ярость. Но даже этого он не мог. Губы и язык были слишком толстыми, чтобы повиноваться, он не мог даже закричать. Он лежал, как беспомощный тюлень, подбородком на рюкзаке, почти мертвыми глазами уставившись на фигуры, выступающие из темноты.

— Я вижу его, — сказал один неясный контур, и Джейсон чуть шевельнулся.

Английский. Фигура говорила по-английски.

Синдикат нашел его.

— Потерпи, дружище. Только потерпи.

К первому контуру вскоре присоединились другие тени, слившиеся вместе, и Джейсон не мог понять, сколько всего людей. На песок опустили длинный предмет, Джейсона подняли и положили снова. Потом подняли. Он смог выдохнуть "рюкзак!", прежде чем голос пропал. Рядом появилась фигура:

— Не волнуйся, мы нашли рюкзак.

Фигура бежала рядом, пока Джейсона несли к вертолету.

Носилки скользнули внутрь, щелкнули болты в гнездах, и другая фигура присела рядом.

— Все будет хорошо, Джейсон. Мы дадим тебе кучу времени.

Голос показался знакомым, но было слишком темно, чтобы рассмотреть человека. Кроме того, он никого не знал в преступной организации.

— Я не нашел никого больше, — услышал он издалека, и ближайшая фигура спросила:

— Был кто-нибудь еще?

Он выдавил слово из парализованной глотки, слово, полное боли: "Нет".

Его поняли, послышался хруст шагов по песку. Потом он услышал, как закрылась дверь, и шум начавших вращаться лопастей. Он не почувствовал обычного ощущения полета, он пытался понять, что это за свист справа. Очень громкий, бьющий по ушам. Но тот прекратился прежде, чем Джейсон повернул голову, и сменился другими шумами. Щелканьем замков, бормотаньем голосов, жужжанием лопастей, они становились громче, а тени — яснее и цветнее. Хоть и одним правым, Джейсон взглянул вверх и увидел Роузголда.

— Я просто вколол тебе пневмосульфиды, Джейсон. Это замедлит ухудшение, и мы сможем подготовить операцию. Через минуту — другую ты сможешь сидеть и говорить.

Как обычно, Роузголд был прав, и, когда чувствительность вернулась в правый бок, Джейсон сел и огляделся. Кроме него было пятеро мужчин и Роузголд, и все втиснулись в вертолет. Было ощущение, что они летят быстрее, чем обычный вертолет.

Роузголд, казалось, читал его мысли.

— Мы в новой модели вертолета, — сказал он. — Он летает довольно быстро, и мы будет в Нью-Йорке всего через час. Мы решили, что подлодка будет слишком медленна.

Слабо улыбнувшись, Джейсон лег и начал рассказывать, что случилось с момента высадки не на том пляже. Доктор слушал, нахмурившись, а когда он упомянул материалы в рюкзаке Коллинза, перекосился от ярости. Несколько раз Роузголд пробормотал "проклятые ублюдки!" и долго смотрел на металлические контейнеры, словно мог их прожечь и испепелить содержимое.

Он вынул все из рюкзака и задал несколько вопросов о Терлее. Лицо его искривилось от отвращения, когда Джейсон подтвердил провал восьмой пересадки.

— Проклятые машины! — сплюнул Роузголд, смутив Джейсона своей вспышкой. Потом объяснил: — Я наконец проследил, что образцы слабели из-за протеинов, которые содержатся в человеческом мозге. Это длинноцепочечная молекула, а без неё мышление не работает, развивается безумие. Это то, что мне не удавалось при пересадках, и я решил, что решением проблемы будет вкладывать мозг перед пересадкой.

У меня было два пути: испытать метод на сильном мозге, первой или второй пересадки, или на восьмой, чтобы не погибал ценный мозг.

Я склонялся к первому, но дважды проверил компьютерами оба. Заключение говорило, что я одинаково успешно могу использовать оба. И когда мы узнали о вирусе, и срочно нужен был человек вроде Терлея, я испытал на нем. Я до сих пор не уверен, что это действует для слабого мозга, и предупредил Бруни, что следует следить за ухудшением мышления.

Но я не знал… Дьявол! Почему ошибка всегда так дорого стоит?

Джейсон заметил слезы в глазах Роузголда, и уважение к нему сильно возросло.

— Почему должны Коллинз, Бруни и остальные платить за мою ошибку? И почему крошечная ошибка всегда все портит?

Роузголд несколько раз выругался, сел, посмотрел на Джейсона, слабо улыбнулся и сказал:

— Но по крайней мере я знаю правильный процесс, и, значит, ограничений в пересадках нет. Это обошлось дорого, но хоть что-то хорошее вышло.

Слушая, Джейсон расслабился и закрыл глаза, погружаясь в сон. Уплывая, он слышал:

— Правильно, Джейсон, спи. Ты заслужил отдых, и когда ты проснешься, жизнь опять будет прекрасна.

Но Джейсон знал, что жизнь никогда не будет так хороша, как несколько дней назад, когда он был с Бруни. Ничто уже не будет так прекрасно для Исполнителя. Никогда.

Джеймс Мэйо

Акулья хватка

МС — с любовью

1

Слуга распахнул дверь на площадку и длинная тень скользнула по лестничной клетке.

Чарльз Худ поправил шелковое кашне, одарил слугу лучезарной улыбкой, попрощался и вышел из квартиры.

Дверь за его спиной тихо закрылась. Худ подумал, что Эсприту Лобэр, чью квартиру он только что покинул, оказался владельцем бесценных сокровищ, что, безусловно, свидетельствует об огромных средствах, находящихся в его распоряжении. Худ специально приходил в отсутствие хозяина, рассчитывая взглянуть чего на коллекцию его картин. Ведь частенько богачи покупали Бог весть что.

Он бесшумно пересек площадку, покрытую белоснежным ковриком, и приблизился к лифту. Рубиновый глаз кнопки сообщал, что лифт занят. Худ ждал. До него донесся слабый запах духов. "Голубые сумерки" от Гэрлена. Вспомнилась строчка из песенки "Мое сердце отдано моей киске", незатейливый мотив напомнил ему об очаровательной малышке, которую он когда-то любил.

Лифт миновал площадку, на которой стоял Худ, и остановился этажом выше. Вокруг стояла тишина. Воистину, этот дом был для миллионеров. Сюда не проникал вечерний шум парижских улиц. Подъезд выходил на Елисейские поля, но те словно находились в двадцати милях отсюда.

Красный глазок померк. Послышалась какая-то возня, словно кто-то спешно вбежал или, наоборот, выбежал из лифта. Худ нажал кнопку и вошел в спустившуюся кабину. Невысокий толстяк, стоявший в ней, явно не принадлежал к числу живущих в доме воротил. Худ подметил в нем что-то неуловимо английское: черты лица, их пропорцию, и особенно покрой зеленой фетровой шляпы. Плотно закрыв за собой дверь, он нажал на кнопку первого этажа.

Лифт плавно опускался. Слабо жужжал мотор, Худ стоял у самой двери. Его попутчик жался в дальнем углу. Худ почувствовал, что что-то не так. Попутчик неотрывно смотрел на него, даже не пытаясь скрыть свою дрожь. Прошла пара секунд, толстяк бросился вперед, к Худу, и схватил его за руку.

— Господи Боже, я…

Его лицо посерело и покрылось бисеринками пота. Искусственная челюсть ходила ходуном, то поднимаясь, то опускаясь от судорожных сотрясений подбородка. Ноги человека подкосились и Худу показалось, что он вот-вот упадет в обморок.

— Что с вами? Вы больны? Вам плохо?

Худ нажал кнопку экстренной остановки. Лифт замер. У человека искривился рот, он закрыл лицо руками и рухнул на колени. Шляпа слетела на пол.

— Попытайтесь прилечь, — сказал Худ, силясь припомнить, что следует делать в подобных случаях. Кажется, лучше расстегнуть воротничок. Человек что-то мычал, не сводя с Худа перепуганных глаз. Положение становилось довольно щекотливым, чего доброго, толстяк начнет отбиваться. Худ склонился над ним и протянул руки к шее, но толстячок издал душераздирающий вопль и резко отпрянул назад.

— Нет! Д-дайте мне шанс…

— О чем вы говорите?

Внезапно Худ понял, что для обоих будет гораздо лучше покинуть замкнутое пространство. Он повернулся и снова нажал кнопку первого этажа. Лифт плавно скользнул вниз и остановился. Худ раздвинул дверь.

— Побудьте здесь. Я вызову портье.

Но не успел он сделать и шага, как человек вскочил на ноги и вцепился в его запястье. Худ терпеливо не стал высвобождаться.

— Никого не надо звать. Все в порядке.

— По вашему виду этого не скажешь.

— Через минуту я буду в порядке. — Он тяжело дышал.

— Вы а этом уверены?

Худ внимательно пригляделся к человеку и все понял: толстяк был чем-то безумно напуган. Едва не до смерти. И все ещё хватался за Худа.

— Не оставляйте меня, пожалуйста, не уходите, ради всего святого.

— Ладно.

— Простите, я, конечно, выгляжу нелепо.

— С чего вы взяли, что мне можно доверять?

На Худа таращились круглые от ужаса пуговички глаз. Толстяку пришлось перевести дух, прежде, чем он мог собраться с силами и ответить.

— Если кто-то спускается в лифте вместе с вами и не причиняет вам зла, значит все в порядке, так?

— Что вы имеете в виду, говоря "все в порядке"?

— Я считал, что вы… Не обращайте внимания. Выйдем отсюда. Прошу вас.

Они уже находились в белом мраморном холле со статуей греческой нимфы, на которую, по сведениям Худа, Лобэр не пожалел денег, выкупив её из римского дворца, только бы заполучить в свою коллекцию. Худ снова взглянул на спутника. Малорослый рыжеволосый субъект лет пятидесяти, чем-то неуловимо напоминавший то ли актера, то ли игрока. Маловатая шляпа туго сидела на голове. На шее пестрый галстук. Отставной жокей, вот кем он казался.

При выходе на улицу мужчина вновь занервничал и стал пошатываться. Именно здесь, откуда рукой подать до Елисейских полей, освещение было неважным. От взгляда Худа не ускользнуло, как глаза мужчины тревожно шарили по темным аллеям напротив. Неподалеку взад-вперед сновали машины, мелькали огни водоворота жизни, доносились сигналы и грохот проносящегося в сторону площади Конкорд и обратно транспорта, и на фоне этого вечернего оживления большого города аллеи выглядели ещё более уединенными и погруженными в застывшую тьму спускавшейся ночи. Затерянный среди деревьев фонарь, отбрасывавший тусклое пятно света, изредка освещал случайных прохожих.

Коротышка зашевелил губами, что-то неслышно бормоча.

— Это всего-навсего служащие, спешащие домой, — подбодрил его Худ.

— Не все.

— Что случилось? Я могу вам помочь?

Казалось, человек едва слышал, что к нему обращаются.

— У вас есть машина?

— Не здесь.

— Послушайте, я умоляю вас, не бросайте меня. Я вам верю. Возможно, единственному во всем Париже. Вам ничего не стоило прикончить меня в этом чертовом лифте. Если бы вы были… — он не договорил, прервав свое лихорадочное бормотание.

— Вас кто-то преследует? — спросил Худ.

Человек продолжал неотступно вглядываться в глубь аллей.

— Есть здесь какое-то место, куда мы могли бы отправиться вместе? Надежное и безопасное?

— Позволю заметить, что неподалеку есть неплохой бар.

Человек облизнул языком пересохшие губы и по его лицу словно пробежала тень воспоминания о чем-то хорошо известном, но потерянном из виду в кутерьме последних событий.

— Да, выпить чего-нибудь. Вы ведь не откажетесь?

Худ заколебался. Как секретному агенту, ему не хотелось рисковать, ввязываясь не в свое дело. Он уже задавал себе вопрос, не был ли этот испуганный человечек элементарной наживкой. Вроде бы такое лицо не фигурировало среди предъявленных ему картотекой спецслужб фотоснимков, хотя на все сто процентов ручаться не мог. Но даже самый искусный актер вряд ли смог бы сыграть это отчаяние, сумел бы так натурально покрыться холодным потом и леденящей душу мертвенной бледностью.

— Хорошо, — спокойно кивнул он.

Они зашагали по улице. Новый знакомый Худа передумал подниматься по Елисейским полям, и они повернули на авеню Мариньи. Человек придерживался внутренней стороны тротуара и льнул к Худу. Спустившись совсем немного вниз, они увидели на противоположной стороне улицы полицейского, стоявшего на часах возле караульной будки под стенами Елисейского дворца, бдительно сторожа покой его обитателей.

— Подойдем к нему? — осведомился Худ.

Коротышка отрицательно покачал головой. Потом спросил:

— Вы англичанин?

— Да. Меня зовут Чарльз Худ. А вас?

Однако тот внезапно сжал его руку и вынудил остановиться. В свете уличного фонаря его лицо производило впечатление перекошенной маски, тронутой печатью мертвенной белизны. Щеки дрожали. Сзади послышались быстро приближавшиеся шаги. Они стояли на освещенном островке в центре темной улицы. Человечек сморщился и, словно осев, стал ещё ниже ростом. У него начали подгибаться коленки. Худ оглянулся назад. Полицейский из будки на противоположной стороне улицы смотрел в другую сторону. Вокруг было пустынно и, казалось, даже в уличном движении наступила пауза. Шаги сзади стремительно приближались. Мысль о том, какую превосходную мишень они оба представляют, заставила Худа вытолкнуть своего попутчика за пределы светлого пятна, отбрасываемого фонарем, а самому предусмотрительно спрятаться за его спиной. В следующее мгновение из темноты вынырнул капрал в военной форме и стремительно пронесся мимо них. Худ с облегчением вздохнул и улыбнулся.

Однако его попутчика это не ободрило. Он не сводил глаз с капрала до тех пор, пока тот не скрылся за завесой тьмы. Затем трясущимися руками закурил.

— Извините.

В самом начале рю Миромени находилось кафе, за стеклянным фасадом которого виднелись несколько столиков, занимавших половину зала. Внутри ярко горели люстры, освещая нескольких посетителей за столами. Не самое удобное место для приватных разговоров. Однако Худ не видел поблизости чего-нибудь поуютнее и, кроме того, кафе выглядело вполне нейтральным. На возвышении, покрытом красным линолеумом, в углу против стойки, находился удобный столик, за который они и присели.

— Два скотча, одинарный и двойной, — сделал заказ Худ подошедшему официанту. Затем обратился к незнакомцу.

— Так как вас зовут?

— Артур Тейт. Сокращенно Туки. Туки Тейт.

Худу имя ни о чем не говорило.

Сняв шляпу, Тейт принялся машинально приглаживать ладонью жидкие волосы на одну сторону. Он сидел на самом краешке стула, как подранок. Нервно хрустя суставами сплетенных пальцев, он периодически посматривал на стеклянную дверь. Когда принесли выпивку, одним залпом осушил двойной скетч, оттопыривая мизинец.

— Почему вы не обратитесь в полицию? — спросил Худ.

Тейт тревожно качнул головой.

— Нам не стоит здесь оставаться. Вы мне не закажете ещё стаканчик?

Он сделал знак официанту. Худ выполнил его просьбу. Молодая парочка переместилась к дверям, чтобы поиграть в кегли, и Тейт вынужден был склоняться вбок, пытаясь не выпускать вход из поля зрения. Дважды он порывался что-то сказать и прерывал себя на полуслове, как будто ему хотелось поведать что-то важное, но никак не мог собраться с силами и выдавить из себя хотя бы слово. Принесли новую выпивку.

В это время по радио прозвучали сигналы точного времени и Худ вспомнил об информации, которую следовало передать.

— Мне очень жаль, мистер Тейт, но я вынужден вас покинуть. Весьма сожалею, что нам не довелось познакомиться в более приятной обстановке.

Тейт перевел взгляд с двери на Худа и в его глазах застыл ужас, а лицо начало подергиваться. Невероятным усилием воли он заставил себя прошептать:

— Сделайте одолжение, мистер Худ, не уходите. Побудьте со мной, прошу вас.

Худ задумался над его словами. Сообщение Вальдоку следовало оставить в посольстве до восьми тридцати. А передать по телефону такую информацию невозможно. Осторожно, как больному, объяснил он Тейту ситуацию.

— У меня есть неотложные дела, и время не терпит. Они займут не больше пятнадцати минут. Если хотите, потом я вернусь сюда.

Тейт не проронил ни слова, будто потерял дар речи. Он нащупал и с трудом прикурил новую сигарету. Потом кивнул.

— Ждите меня здесь, — Худ поднялся из-за стола. — Я вернусь через четверть часа.

На улице было довольно свежо. Худ прошелся по Фобур Сент-Оноре, заглянул в британское посольство и направился в западное крыло здания, где ему никто не смог бы помешать. Там он написал записку для Вальдока и оставил её у доверенного лица.

Пробираясь назад через толпы праздных зевак, гуляющих в районе фешенебельных магазинов, он глянул на часы. Пятнадцать минут истекли; он запаздывал.

В кафе все та же парочка продолжала игру в кегли перед самым входом. Худ с ободряющей улыбкой повернулся к Тейту, но вместо того за столиком сидел совсем другой человек — работяга-француз, читавший вечернюю газету и попыхивавший трубкой. Остальные столики на возвышении пустовали.

Худ посмотрел по сторонам. Тейта нигде не было. Он ощутил внезапный холодок в спине. В туалете Тейта тоже не оказалось.

Официант пожал плечами.

— Не знаю. Он ушел? Я его не видел.

Тут Худ обратил внимание, что это совсем не тот официант, что обслуживал их с Тейтом. Он подошел к кассирше. В ответ на её вопрос официант из зала крикнул:

— Жюль только что сменился.

Женщина покачала головой.

— Официант, обслуживавший вас, только что ушел. А на вашего друга я не обратила внимания.

От неё веяло спокойствием и уверенностью. Она вовсе не выглядела встревоженной и даже одарила Худа милой улыбкой.

Худ вгляделся в лица остальных посетителей бара. Заурядная внешность ничем не примечательных людей. Все в высшей степени обыкновенно, ничего особенного. Он вновь пристально посмотрел на работягу, попыхивавшего трубкой. На столике все ещё стояла пепельница, в которой тлела недокуренная сигарета, неумолимо превращающаяся в горстку пепла.

2

Верхушка клиновидного здания штаб-квартиры НАТО прорезала кроны деревьев Булонского леса. Под стенами её совершали чинный променад элегантнейшие парижские няни, выгуливая своих подопечных. Стареющие графини выводили своих пудельков, задиравших лапки на хромированные перила. С высоты здания самым настойчивым из бдительных сотрудников порой удавалось высмотреть в кустах сценки поинтереснее, особенно в сумерках. Место способствовало романтическим приключения.

На седьмом этаже у окна своего кабинета стоял сэр Ричард Кэлверт, постоянный и полномочный представитель Великобритании в Атлантическом Союзе. На верхушках деревьев проклевывались первые зеленые листочки. Неподалеку возвышалась громада Монт Валери. Два коротких телефонных звонка заставили сэра Ричарда отвлечься от созерцания пейзажа и снять трубку красного телефона.

— Министр, сэр Ричард, — доложила телефонистка.

— Эй, Дик, — раздался знакомый голос. — Звоню тебе очень коротко, поскольку мне сейчас предстоят две встречи.

Однако беседа затянулась. Ричард Кэлверт довольно долго обсуждал с министром детали и несколько раз громко хохотал. Затем он повесил трубку. Наряду с даром непринужденного общения, у него было ещё одно весьма редкое качество — отсутствие мании величия. Внутренний телефон зазвонил, когда он делал пометки в блокноте.

— Звонит мистер Худ, сэр Ричард. Будете говорить?

— Ну конечно, — улыбнулся Ричард Кэлверт. — Чарльз, старина, сколько лет, сколько зим! Что ты здесь делаешь?

— Да вот проходил мимо. В общем-то, я торгую картинами.

— Картинами? — Ричард Кэлверт сразу осекся, зная, что по телефону не стоит уточнять.

— У меня есть Шарден, лакомый кусочек. Кстати, страшно непристойный.

— Почему бы тебе не ввести в искушение наши блистательные корпорации? Только вообрази себе те суммы, которые они нажили, продавая картины Ван Рога, Пикассо или кого-нибудь в этом роде, купленные лет тридцать назад за гроши.

— На картине изображена молодая женщина, демонстрирующая свой пухлый зад воздыхателю. Я просто вижу её в министерстве на Ломбард-стрит.

— И не говори… А ты как? Надолго к нам?

— Сегодня вечером отбываю. Решил просто передать мои добрые пожелания. Как Дези?

— Отлично. Я бы пригласил тебя на обед или просто пропустить по стаканчику, да нет ни минуты времени. На подходе целая серия встреч и совещаний на высшем уровне. Меня только что вызвали в Лондон.

— Не расстраивайся. Мы встретимся, когда я снова заеду в Париж.

Они поболтали ещё пару минут, и Худ стал прощаться.

Сэр Ричард набрал номер телефона своей секретарши.

— Завтра утром нам нужно быть дома, Элисон. Премьер-министр приглашает министра на выходные в свою загородную резиденцию.

— И вас тоже?

— Нет. Наша задача — подготовить документы. Судя по всему, повестка дня вполне конкретна. Нам предстоит пробыть там всего тридцать шесть часов. Берем все: протоколы последнего совещания, отчеты военных ведомств, секторов А2 и АЗ, доклад — обоснование и э-э…

— И дело Хэнзингера?

— Да. Сколько у нас копий?

— У нас одна. Всего их шесть. Дело возвели в ранг новейшего сверхсекретного космического проекта.

— Прекрасно, Элисон. Вы, как всегда, займитесь документами и билетами. Хорошо бы выехать восьмичасовым завтра утром. Кстати, шведы ещё не нашли мой плащ?

Плащ сэра Ричарда пропал в гардеробе шведского посольства.

— Нет. Они в смятении. Утверждают, что бессменно дежурили в гардеробе штатные сотрудницы посольства. Выдвигают версию, что кто-то из гостей по ошибке надел не свой плащ, и сейчас проверяют весь список приглашенных.

— Будем надеяться… Приступайте, Элисон, и пришлите ко мне мисс Паркинсон. Надо кое-что продиктовать.

3

Восхитительным утром Чарльз Худ прогуливался по рю де ля Пэ. Улица славилась своим блеском во всем мире. Ее знаменитость вытекала не от величественных пространств, и не от роскоши стоявших на ней особняков. Фасады зданий тут не поражали очарованием, ширина улицы не подталкивала прохожих расправлять крылья. Великолепие магазинов, предлагающих товары невиданной красоты и редкости, также не являлись причиной её известности далеко за пределами Франции. Все, что есть в этой улице — это какая-то неуловимая дымка французского шарма, неповторимая гармония и атмосфера чуда. А каким шиком веет от женщин, которых можно здесь встретить…

Этим утром особенно чувствовалось приближение весны, посылавшей своих предвестников в виде дуновений теплого ветерка и роя запахов пробуждающейся жизни. Худ шел за какой-то девушкой, наслаждаясь божественной грацией её движений, особенно в нижней части тела, плавной линией шеи и элегантной хрупкостью фигурки, на которой безупречно сидел костюмчик от Шанель.

Она задержалась у витрины магазина Картье. На черном бархате сверкало бриллиантовое колье с изумрудами. Он узнал это колье. Во времена правления Луи-Наполеона оно принадлежало Евгении. Взгляды Худа и девушки встретились в отражении.

— Вы, как никто другой, достойны этого ожерелья императрицы Евгении, заметил он. Она окинула его долгим внимательным взглядом и пошла дальше. Он отстал от неё на несколько ярдов. Девушка вошла в модный магазин и через стеклянную дверь одарила его приветливой улыбкой. Кивнув ей с нескрываемым восхищением, он прошествовал далее.

В зеркалах вращающейся витрины отразился облик самого Худа — мужчины рослого и хорошо сложенного. Он на полдюйма превышал шесть футов и весил около ста семидесяти семи фунтов, в основном за счет мускулов. Это чуть выводило его за рамки полутяжелого веса, но будучи всего на четверть фунта легче, он успешно боксировал в полутяже и даже выигрывал соревнования в Кембридже.

У него были темные насмешливые глаза; при улыбке в уголках его губ рассыпались симпатичные ямочки, вокруг глаз — морщинки. Ладно скроенный англичанин с большим жизненным опытом, — такое впечатление он производил на окружающих. И таков был на самом деле. Обладатель слегка вьющихся темно-каштановых волос и великолепных зубов, он притягивал женщин своим голосом, который многие находили завораживающим.

Женщины, для которых он был прекрасным незнакомцем, часто принимали его за плейбоя и богатого искателя приключений. Но они ошибались. Его внешность нельзя было причислить к какому-нибудь определенному типу. Скорее наоборот, был в нем некий налет космополитизма, та непринужденность и свобода, которая приходит к человеку, бывавшему во многих странах и много повидавшему, знавшему не только победы, но и поражения, тонко чувствующему и понимающему людей.

Одевался он хорошо, хотя и без претензий, скорее с подчеркнутой небрежностью. Ему шили по мерке несколько портных в Лондоне, Нью-Йорке, Париже и Гонконге. Обувь он заказывал в Сент-Джеймсе, оружие — в Берне, а спортивную одежду — в Рио.

Космополитом Худ стал по профессии и по призванию. В ежегоднике "Кто есть Кто" его характеризовали спортсменом и тонким знатоком искусств. До сих пор он успешно выступал на беговой дорожке. Однажды для развлечения Роджер Баннистер дал ему сорок ярдов форы на средней дистанции в четверть мили, и Худ пробежал это расстояние с приличной скоростью, не сумев, правда, удержать свой отрыв от Баннистера. Он был метким стрелком и на Олимпийских играх 1956 года в Мельбурне стал пятым в соревнованиях по пятиборью; на двухместных санях в соревнованиях по бобслею в Сент-Морице вместе с Гансом Фрозеком превысил рекордное время на шесть десятых секунды.

Он действительно занимался торговлей произведениями искусства, и среди его клиентов числились воротилы из европейских, американских и азиатских столиц. Но все это служило только прикрытием истинной работы Худа. Его закадычный друг сэр Джордж Трид, глава военной разведки МИ5, член знаменитого карточного клуба "Уайтс и Бэдлз", некогда служивший в королевской конной гвардии, однажды попросил оказать ему услугу, выполнив некую секретную миссию, которая оказалась первой в длинной цепочке. Во время войны Худ был одним из агентов шефа секретных служб сэра Уильяма Стефенсона в Америке, и до сих пор то военная разведка, то Министерство иностранных дел время от времени прибегали к его услугам.

Худ всегда имел право отказаться от возложенной на него задачи, если та была ему не по душе. С другой стороны, по молчаливому уговору он всегда обязан был информировать соответствующие органы, доведись ему столкнуться с чем-то подозрительным. Кто займется расследованием — он сам или другой сотрудник, — не имело значения. По желанию он мог пользоваться привилегиями секретного агента; за ним всегда оставались право выбора и право личной оценки происходящего.

Однако ежегодник "Кто есть Кто" умалчивал не только про этот род его деятельности.

Чарльз Худ был секретным агентом консорциума, объединяющего крупнейшие финансовые компании королевства. Так случилось, что некоторые влиятельные друзья, знавшие о его работе на ведомство Трида и Министерство иностранных дел, обратились с просьбой о содействии в разрешении некоторых дел, связанных с сверхсекретными финансовыми операциями, проводимыми за рубежом. Худ согласился, успешно справился с делом и был приглашен вновь. Не испытывая материальных проблем, он не нуждался в вознаграждении и работал только ради собственного удовольствия.

В первые годы возникали неизбежные трудности, когда Худ, выполняя возложенную на него миссию, иногда попадал в переплет и ему ничего не оставалось, как сдаваться на милость властей иностранных держав. Однако в высших эшелонах Вестминстера быстро признали, что такое положение не лишено и ряда преимуществ. За Худом закрепилась слава надежного, проверенного и весьма осмотрительного человека, который мог принести гораздо больше пользы чем кто-либо другой, "за поведение которого на чужой территории пришлось бы краснеть, если не опасаться", как выразился в закрытых дебатах министр иностранных дел.

Это служило прекрасной возможностью прикрывать Худа на тот случай, если бы ему пришлось принимать экстренные меры по собственному спасению. Так что его деятельность представляла из себя финансируемую частным образом разведслужбу, с возможностью прибегнуть к привилегиям служебного иммунитета и помощи в трудных ситуациях.

Но сейчас, этим солнечным апрельским утром в Париже, он не работал на финансистов. Он приступал к выполнению очередной правительственной миссии, поручения военной разведки.

Худ вышел на площадь Бандам, отметив белый "роллс-ройс" с мексиканскими номерами, на переднем сидении которого сидела рыжеволосая девушка. Он представлял, кому могут принадлежать машина и девушка, и у него даже возникло искушение, но он подавил соблазн.

В галерее Харуэлла он провел около часа, переходя от картины к картине, но цены там были заявлены совершенно абсурдные.

Выйдя из галереи, он немного прошелся и, свернув за угол, направился по рю дю Монт-Табо. Не прошло и секунды, как сзади послышался громкий лязг металла. Оглянувшись, Худ успел мельком заметить стремительно надвигающуюся и грохочущую серую массу. Судорожно рванувшись, он врезался в стеклянную дверь магазина, широко распахнувшуюся под тяжестью его тела. Падая, он услыхал звук приглушенного выстрела. Его окатил ливень осколков разбившегося стекла.

Дикий визг из магазина смешался с криками на улице. Худ поднялся из-под груды обрушившегося на него стекла. Боли, похоже, не было. Позволив продавщицам покудахтать вокруг своей персоны, он вышел на улицу. И как раз вовремя, чтобы заметить серый фургон "ситроен", который, качаясь и громыхая, уже поворачивал за угол. Еще мгновение, и тот бы пропал из вида. Шоферы и посыльные расположенного напротив отеля "Морис" высыпали на улицу и обменивались негодующими возгласами. Продавщицы магазина продолжали визжать.

— Он сумасшедший!

— Ни с того, ни с сего так вылететь на тротуар!

— Шоферня просто распоясалась! Что они себе позволяют!

— Да он пьян. Разве вы не видели, как он петлял?

Возбуждение нарастало и обещало достичь апофеоза. Худ снял плащ и осмотрел разорванное место. Фургон со всего хода влетел на единственное пустующее место у тротуара, незанятое стоящими впритык автомобилями, причем в тот самый момент, когда там проходил Худ, затем резко откатился назад и понесся вперед, не остановившись. В тот момент из-за ворот напротив осторожно выруливал длинный лимузин. Была какая-то вероятность, что фургон шарахнулся, чтобы избежать столкновения. Но у Худа было неприятное ощущение, что все слишком напоминает покушение на убийство. Судя по всему, стреляли из пистолета с глушителем.

Стряхнув с себя остатки стекла. Худ быстро осмотрелся в поисках следов пули. Однако в гуще осколков и в беспорядке попадавших на пол товаров найти что-либо было трудно, если вообще возможно. Он поискал взглядом стреляную гильзу на тротуаре, но опять безуспешно. Одна из продавщиц протянула его плащ, сколотый наспех булавками.

— Мы вызовем полицейского. Мишель за ним уже побежала.

Худ сделал вид, что не слышит. Выходя на тротуар, он увидел боковым зрением, как к магазину приближается одна из продавщиц с полицейским, и поспешно двинулся в противоположную сторону. Немедленно раздался призывный хор наивных и добропорядочных зевак. Он не обращал на них никакого внимания. Многоголосие хора переходило в крещендо.

— Вот он, вот он, мсье! Мсье!

Каждую минуту любой из них мог подбежать и схватить его за руку.

Худу только не хватало разборок с французской полицией. Слева загудело такси, отозвавшись на его вытянутую руку. Худ одним прыжком очутился возле дверцы и они умчались.

У Северного вокзала Худ расплатился с таксистом. Купив билет на пригородную электричку до Пьерфона, он отправился в туалет. Потом заглянул в буфет, и, выйдя оттуда через другие двери на шумную привокзальную площадь, прыгнул в такси, отъезжающее от стоянки. Теперь он был совершенно уверен, что за ним не следят.

Когда такси доставило его до ворот де ля Виллетт, к нему уже вернулось спокойствие, а с ним и аппетит. Он направился в бистро, которое, помимо стопроцентной гарантии не встретиться ни с кем из знакомых, сулило отменную отбивную. Так и вышло. К отбивной он заказал полбутылки молодого свежеохлажденного "божоле". В бар ввалились рубщики мяса с виллеттских скотобоен и, не снимая фартуков, заляпанных пятнами крови, устроились у стойки, попивая винцо. Завсегдатаи знали, что в этом бистро подавали великолепные мясные блюда, с которыми не могли идти ни в какое сравнение изделия изысканнейших парижских ресторанов. Здесь всегда царили оживление и вам всегда были рады. Официанты обслуживали проворно, любезно и внимательно. Ничто не напоминало о тяжелой атмосфере чревоугодия парижских ресторанов, где бизнесмены поглощали свиные ребрышки или гигантские шницеля, сдобренными бесчисленным количеством вина и двойного бренди на десерт.

Однако вместо того, чтобы по обыкновению наслаждаться уютом и умеренностью цен, Худ приуныл. Происшествие с фургоном отодвинулось в дальний уголок памяти: бессмысленно думать об этом, если все равно ничего нельзя сделать. Но его настойчиво и с завидной регулярностью посещали мысли о Тэйте.

Почему тот был так испуган? Перед ним вновь встала странная сцена в лифте. Куда толстяк исчез из кафе? Он чувствовал, что в этом человеке таилось нечто необычное, за всем его обликом скрывалась какая-то тайна, ожидающая разгадки. Возможно, он тогда ушел, чтобы напиться где-нибудь на Монмартре, или в одном из баров на плас Пигаль с тамошними девицами. Хотя в глубине души Худ признавал, что нарисованная в его мозгу картинка казалась неправдоподобной.

Впереди у Худа оставалось полдня. Ночной поезд увезет его в городишко Болью к Лобэру. Все, что он мог сделать за это время — отправиться в то же кафе и понаблюдать там часок.

Вернувшись в центр, он прогулялся вверх по бульвару Мальзерб к площади Сент-Августин. Безобразная серая громада церкви возвышалась, словно утес, над вереницей машин и снующими толпами. Худ огляделся, потом направился на рю Миромени и завернул к кафе.

На этот раз он подходил к кафе с другой стороны и потому, только добравшись до конца квартала и не заметив стеклянной витрины, сообразил, что пропустил нужную дверь. Тогда он извернулся и зашагал обратно. Медленным шагом он вернулся туда, откуда вышел. Кафе на улице не было. Остановившись на углу. Худ ощутил, как по его спине пробежал слабый холодок, сигнал опасности. Не раз в прошлом, когда ситуация становилась непонятной, такое состояние заставило его быть настороже и готовиться к чему-то непредвиденному. Вот и сейчас все чувства Худа предельно обострились.

Худ пошел назад по собственным следам, отслеживая каждый шаг. Он был уверен, что ошибки не произошло. По узкому тротуару сновали прохожие. Он узнал картинную галерею с картиной Мунка на витрине. Прямо за ней располагалась лавка шляпника, а следом антикварный магазин, который он хорошо помнил. Кафе не было…

И тут он его увидел. Витрина была загорожена деревянным щитом, который ставились, когда точка переходила в другие руки и начинались переоборудование и ремонт. На щите была наклеена афиша с изображением танцовщицы из кабаре, тело которой стыдливо-вызывающе прикрывали несколько перьев марабу.

Худ толкнул дверь за щитом и заглянул внутрь. Несколько рабочих с инструментами молча передвигались по залу. Интерьер преобразился до неузнаваемости: на полу валялся мусор, на голых стенках зияли дырки от выдранных розеток. Он посмотрел наверх. Вывеска исчезла.

Всего лишь день назад это место казалось хорошо обустроенным и процветающим. Он ещё помнил запах свежего линолеума, покрывающего помост. Его перестилали совсем недавно. И он прекрасно помнил впечатление новизны, которой веяло в свете розового неона от сверкающей кофеварки, и свежий блеск зеркал.

— Мсье? — один из рабочих заметил его.

— Что случилось с кафе?

— С кафе? Откуда я знаю? — рабочий был крупным мужчиной с большими висячими усами.

— А хозяин здесь? Или кто-нибудь из начальства?

— Я прораб. Больше здесь никого.

— Вчера вечером здесь за кассой сидела женщина. Похоже, хозяйка. Не знаете, где её найти?

Мужчина прервал его.

— Не знаю. Мы только рабочие, мсье. Нам ничего не известно.

И повернулся спиной. Остальные последовали его примеру.

Худ ещё раз огляделся. За окном светило солнце, освещая улочку в самом сердце великой европейской столицы. По ней прогуливались сотни горожан, полицейский свистел водителю резко затормозившей машины. Мойщик окон напротив заливался смехом от непристойной шутки. Светловолосый мужчина разглядывал ножки выходящей из автомобиля девушки. Прямо за углом высилось здание Министерства внутренних дел. И в то же время Худ на мгновение испытал чувство нереальности происходящего.

Кусок штукатурки шумно упал на пол.

Рванув дверь, Худ вышел на улицу.

4

Утром, завтракая в экспрессе Париж — Вентимилья, мерно постукивавшем колесами вдоль средиземноморского побережья, он обдумывал план своих действий в предстоящей ситуации.

— Эсприту Лобэр — весьма незаурядный человек, — говорил Джордж Кондор из внешней разведки, который инструктировал Худа после встречи с шефом.

— Во всяком случае у него незаурядная коллекция живописи, — отозвался Худ. — А что с ним за проблемы?

— Собственно говоря, причиной того, что мы обратились к вам, и стали картины. Говорят, у вас уже были с ним сделки такого рода.

— Я свел его с Гильдштейном по двум очень приличным полотнам Эль Греко и Давида, цены на которые были довольно устойчивыми. Еще раз я общался с ним в связи с каталогом к выставке-продаже, он спрашивал мое мнение и мы беседовали по телефону. Но лично я с ним никогда не встречался.

— Сейчас вы его увидите на кинопленке. Своего рода уникум, исключительно незаурядная личность. Уверен, ни одно агентство в мире не может похвастаться наличием хотя бы одной его фотографии в своей картотеке. Все, которые когда-либо делали, он давным-давно скупил.

Кондор предложил Худу сигарету. Они закурили.

— Лобэр, по нашим данным, родился в Корсакове на Сахалине. Его мать, а может, наоборот, отец, — здесь достоверных сведений нет — была местной уроженкой. Как бы там ни было, доминирует в нем вовсе не азиатская кровь. Увидите, у него даже не восточный разрез глаз. Детство он провел в нищете и своих первых успехов добился в ловле жемчуга для японцев. За какие-то прегрешения его наградили пароходиком, который считался брошенным: затем ещё один, он им делает косметический ремонт и выходит в море. Начинают ходить слухи, что он замешан в пиратстве. Но никаких доказательств нет. Некоторое время спустя с пароходов, совершающих каботажные плавания, похищают нескольких богатых китайских купцов, и за них требуют громадный выкуп. И вновь Лобэр под подозрением. Прошло немного времени и он меняет гражданство, становясь португальцем, возглавляет флотилию китобойных судов, направляющихся на промысел в Антарктику. В связи с этим походом поднялась буря протеста по всему миру, но ему опять удалось остаться безнаказанным и выйти сухим из воды. Оттуда он прямиком двинулся в Чили, готовый к новым авантюрам. Не стану надоедать утомительными подробностями его карьеры. Скажу только, что, похоже, его настоящая фамилия — Урин. Известен также как Ганс Гендорф, Рюсука Такамура, Хуан де Сильва, Андре Сакани, Костас Дилос и Анри Дювернье. Враги, кто, разумеется, сумел выжить, — называют его Акулой. Он был японцем, португальцем, немцем, чилийцем, греком, гаитянином, ну а сейчас он гражданин Либерии. Понятия "страна" или "нация" для него не существует. И несомненно, он преступник с большим криминальным прошлым.

— Детали я представлю сам, — остановил его Худ. — Но почему им занялась разведка?

Кондор затянулся сигаретой.

— Лобэр — это дьявол во плоти. — Слова прозвучали странно, слишком патетично для столь прозаической обстановки. А Кондор продолжал:

— Раньше я всегда считал, что дьявол — это всеобщая абстрактная идея со знаком минус. Сейчас же я убежден, что это живое и активное порождение каких-то сил. Такое впечатление, что в Лобэра вселилась сверхъестественная сила, которая им управляет и побуждает к уничтожению.

— Однако картины он не уничтожает, — трезво заметил Худ, возвращая Кондора на землю.

— Все верно. Шедевры живописи — это, пожалуй, единственное, чем он, по-видимому, дорожит и что хочет уберечь. Но за этой маской, которой он обращен к миру — неимоверно богатый человек, знаток и ценитель искусств, гурман, яхтсмен, на редкость знаменитая фигура без лица, поскольку не существует его фотографий, — скрывается другой Лобэр, сеющий повсюду тлен и гибель.

— Он растоптал безумное число женских судеб. Верность и преданность превращаются в прах, стоит его рукам к ним прикоснуться. Всю свою сознательную жизнь он посвятил тому, чтобы приводить людей в разлад с внешним миром и собственной душой. Он уничтожал их веру в себя. Если проследить его карьеру, легко обнаружить, что где появлялся он — там возникали обманы и предательства. Он покупал и продавал честь, достоинство и любовь. И я с сожалением вынужден констатировать, что это вовсе не голословное утверждение. Есть множество конкретных примеров его деяний, с которыми вы ознакомитесь после нашей беседы. Лобэр сеет вокруг себя зло, и причина вовсе не в жажде наживы. Нет, он просто не может иначе. Я бы даже сказал, что он обречен на это.

Кондор поднялся и прошелся к окну.

— У него есть яхта "Тритон". Несомненно, это лучшая яхта в мире. Она огромна, водоизмещение более трех тысяч тонн, и она гораздо больше по размерам старых грузовых парусников. Зарегистрирована она, как четырехмачтовая шхуна, но её силуэт постоянно меняется. Последнее время яхта провела много времени в двух точках: в восточном Средиземноморье и в районе испанского острова Фернандо По у западного побережья Африки. "Тритон" видели в нейтральных водах вблизи запретной зоны Турции, около Кипра, неподалеку от острова Лора, — французского торпедного полигона, и дважды к западу от Мальты.

— И что она там делала?

— Не знаем. Известно только, что всякий раз на борту яхты находился сам Лобэр. Зачем? Он не гуляка и яхтсмен, а весьма деятельная личность.

— А как насчет женщины? — небрежно поинтересовался Худ.

Кондор улыбнулся.

— Если бы такая и имелась, ей пришлось бы здорово потрудиться, чтобы надолго удержать его. Какое-то время он владел "Чудом света" в Сайгоне, вы наверное слышали об этом фешенебельном игорном и публичном доме, так что можете понять, что недостатка в женщинах у него не было. Ну так вот, яхта "Тритон", как нам удалось заметить, потребляет гораздо больше топлива, чем требуют её технические характеристики. К тому же она гораздо быстроходнее. Когда она оказалась у берегов Мальты, за ней следила одна из подводных лодок английского королевского флота, которая находилась на расстоянии нескольких кабельтовых. На лодке определили, что яхта делала больше тридцати пяти узлов, а это чертовски много.

Худ в подтверждение кивнул.

— Еще более поразительна её манера передвижения. Вы помните русский крейсер "Свердлов", прибывший в Портлэнд на морской праздник? Он буквально влетел в гавань на бешеной скорости без лоцмана, без связи, без сигнальных огней и без штурмана: штурманская рубка была заперта. Так сказать, не моргнув глазом, будто это было обычным делом.

— Вы посылали Лайонелла Крэбба узнать, каким образом им удавались такие фокусы?

— Вот именно. И до сих пор хотим это узнать. Крэбба мы потеряли, когда он обследовал "Орджоникидзе", но до того он успел побывать под крейсером "Свердлов" и передать нам результаты исследования. Там было какое-то устройство, и дело вовсе не в уникальных мозгах капитана, как пытались представить дело газеты. Есть мнение, что подобного рода устройство вмонтировано и в "Тритон".

Худ снова кивнул.

— С вами будет взаимодействовать морская разведка, чтобы разобрать и обсудить все технические вопросы. Вполне резонно допустить, что это дальнейшее развитие инерциальных систем судовождения, которые используются на наших атомных подводных лодках. По крайней мере один раз яхту видели передвигающейся в такой странной манере, что это, собственно, и навело нас на размышления. Произошло это в зоне Алиаджи у берегов Турции при плохой видимости. Всегда довольно трудно входить в этот порт, но яхта влетела туда так стремительно, словно её хозяин был из местных лоцманов.

Худ затянулся сигаретой. Откуда-то с улицы, словно из другой жизни, доносились звуки джаза.

— Но самое поразительное заключается в том, что русские погнались за Крэббом. Вы ведь, наверное, уже в курсе, что у нас существует система подводной защиты. Вам должны были рассказать.

Худ кивнул, информация числилась сверхсекретной.

— Люди из морской разведки посвятят вас в необходимые детали. Во всяком случае, мы не думаем, что русские могут что-то противопоставить этой системе и справиться с ней. А вот что касается "Тритона"… Не крутилась ли яхта тогда где-то неподалеку?

— Посылали водолазов? — осведомился Худ.

Последовала пауза.

— Мы нет, — медленно признал Кондор, — а турки — да.

— И тела не нашли?

— Не нашли ничего.

— Ясно.

— Мы снабдим вас картинами Гейнсборо, Ромни и тремя ещё — в качестве приманки. Выбирайте любую по вашему вкусу и берите с собой. Если Лобэр не заинтересуется ни одной, что мне кажется невероятным, ради всего святого, не настаивайте и не давите на него. Можете себе представить, через что мы прошли в Министерстве финансов, чтобы получить доступ к этим картинам. Нас интересует все, что вы сможете выяснить насчет яхты "Тритон" и Лобэра. По нашему мнению, здесь явный шпионаж.

— На кого он работает? — спросил Худ, — на китайцев?

— Возможна масса вариантов. Трудно сказать. У него вообще может не быть хозяина. Но если вам, мой мальчик, нужно имя и адрес, то скорее всего — это Сатана. Лобэр очень опасен и обязательно убьет вас, если поймет, что вы слишком к нему приблизились. А теперь давайте просмотрим пленки, которыми мы располагаем. Они не очень-то удачны, но общее представление вы себе составите.

Поезд мчался мимо колонии ярко-желтых веселеньких домишек. Вдоль железнодорожного полотна стройными рядами росли оливковые деревья и эвкалипты. Сзади по линии горизонта тянулась горная цепь. У неба был нежно-лазурный цвет. Поезд прибывал в Ниццу. Мимо проплывали указатели пансионов: "Голубые цветы", "Уютный дворик", "Английская чайная". Рассказ Кондора, киносеанс, комнаты вблизи Сент-Джеймс Парк, где заботились о безопасности британских островов, а также мест, изрядно от них удаленных, сейчас канули в прошлое.

— Еще кофе, мсье? — любезно осведомился официант. — Болье через пятнадцать минут.

— Спасибо, не надо, — ответил Худ, расплатился и вышел из вагона-ресторана.

Маленькая открытая станция пестрела цветочными клумбами. Худ с удовольствием втянул носом знакомую смесь средиземноморских ароматов. Кондуктор спустил вниз две заботливо упакованные картины вместе с остальным багажом и под бдительным оком Худа носильщик их принял. Они прошествовали через крошечный кассовый зал. Снаружи у обочины стояла длинная темно-зеленая "альфа-ромео" с откидным кожаным верхом от фирмы Джанетти. Навстречу Худу выскочил шофер.

— Мистер Чарльз Худ? Мне приказали вас встретить, сэр. Мистер Лобэр. В бухте вас ожидает катер, чтобы немедленно доставить на борт яхты.

"— Боже праведный, — подумал Худ, — вот это сюрприз." Оставалось только надеяться, что лицо не выдаст овладевшего им замешательства. Очевидно, Лобэру доложили о визите Худа в его парижскую квартиру. Но остальное? Худ быстро просчитывал варианты.

— Очень мило со стороны мистера Лобэра. Но прежде всего я должен позвонить. Вы не откажетесь подвезти меня в "Ля Резерв"?

— Конечно, сэр.

Проследив за погрузкой картин и багажа. Худ сел в машину. Всю дорогу к морю он пытался трезво оценить навязанную ему игру. Мудрый Лобэр, не таясь, сделал первый и весьма красноречивый ход. Худ отдавал себе отчет, что теперь все зависит от того, как он поведет игру. Звонок был всего лишь предлогом потянуть время.

Машина подъехала к отелю. Худ попросил шофера подождать. Внутри его приветствовал дежурный

— О, доброе утро, мистер Худ. Какая честь…

— Доброе утро, Марсель. Не подскажешь, здесь ли доктор Альберг?

— Доктор Альберг? Сейчас посмотрим… так… Нет, кажется, он ещё не прибыл. Если вам хочется узнать, зарезервирован ли ему номер…

— Нет. Вполне возможно, он задержится ещё на пару дней Лучше я оставлю ему записку.

— Конечно, мистер Худ.

Худ нацарапал ничего не значащую записку воображаемому доктор Альбергу и запечатал её в конверт. Потом постоял у окна любуясь сказочным видом на море. Следует ли ему таким путем проникать в логово Лобэра? Судя по всему, Лобэр готов к его визиту. Пренебречь этим фактом нельзя. Глядя из окна на этот прекрасный пейзаж — лазурные воды, скалы, одинокий парус — он вдруг почувствовал дыхание смерти, на него пахнуло могильным холодом. Такое чувство испытывает пловец в безбрежном океане, зная, что где-то рядом притаилась акула.

Нет, такую возможность нельзя упускать. Приглашение подняться на борт "Тритона" означает немалый шанс. Он докурил сигарету, выбросил окурок и, выйдя в холл, вручил портье письмо вместе с чаевыми. Решение принято.

— Спасибо, мистер Худ.

На улице шофер открыл ему дверцу.

— Отлично, теперь прямо на яхту, — воскликнул Худ.

Они помчались по дороге, тянувшейся вдоль берега, потом свернули на тихие улочки в сторону Сент-Жан и Кап Ферм. Повсюду стояли роскошные виллы. В садах зрели лимоны и апельсины. Пальмовые листья шелестели под дуновениями теплого бриза. Улицы были чисто выметены и политы из шлангов. Изредка он ловил на себе взгляды слуг или привратников. Промелькнули садовники с корзинами. Здесь на всем ещё чувствовалась печать жизни. И это ободряло Худа. Но что-то неуловимое мешало ему расслабиться и невольно раздражало. Может быть, шофер. Временами ему казалось, что он уже видел этого человека. Он не сводил взгляда с бокового зеркала, с отражения лица шофера.

И наконец вспомнил. Это был тот самый капрал, который промчался мимо них с Тейтом.

5

Они остановились у бухты Сент-Джеймс. Возле пристани мягко покачивался на волнах катер. Шофер и матрос перенесли багаж и картины Худа. Чуть выше уровня воды в кормовой части катера Худ заметил сдвоенный глушитель, что означало наличие двух V-образных сил по пятьсот каждый.

Он ступил на палубу, тут же взревели моторы и забурлила вода. Шофер прощально махнул рукой и поспешил к машине. Моторы набрали обороты и катер устремился вперед.

Худ осмотрелся. Катер был довольно комфортабельным, явно построенным по спецзаказу. По всему пространству двухъярусной рубки разместились зачехленные белоснежной парусиной сиденья, надраенная палуба сверкала непорочной чистотой. Поблескивал хромом приборный щиток. Весь катер производил впечатление выставочного образца. Помимо рулевого, ещё двое матросов находились в средней части и один на носу. Худ понимал, что в такой большой команде нет необходимости. С таким катером вполне могут управиться двое. Смуглые мужчины крепкого сложения напоминали малайцев; одетые в белую повседневною робу, они помалкивали и не обращали ни малейшего внимания на пассажира.

Яхта "Тритон" стояла на якоре вдалеке от берега. Едва завидев на горизонте её белый силуэт. Худ был очарован и не мог отвести от яхты глаз. Она оказалась гораздо больше, чем он ожидал, и многократно красивее. Яхта напоминала быстроходные парусные клипперы, но втрое превосходила их размерами. Мерцающая зелень корпуса оттеняла сияющую белизну надстроек. То тут, то там на солнце вспыхивала золотом надраенная медяшка.

С мостика им салютовал капитан вместе с каким-то человеком. Спустя несколько минут Худ уже шел по палубе в сопровождении стюарда — стройного, моложавого, хотя и лысеющего человека с длинными белыми пальцами.

— Сюда, сэр. — Худ никак не мог различить его акцент.

Они вошли в коридор. Стюард открыл дверь на его противоположной стороне.

— Ваши апартаменты, сэр.

Они вошли в гостиную, и первое, что увидел Худа, была божественная античная фреска, от которой у него перехватило дыхание. За гостиной разместились спальня с гардеробом и туалетная комната с ванной. На всем пожала печать роскоши и изысканного вкуса. Мебели было немного, но каждая вещь была достойна музея. Стул времен короля Якова, небольшой письменный стол работы Ризнера, греческий кувшин для умывания, шкатулка для сигар эпохи Ренессанса — перегородчатая эмаль с орнаментом из драгоценных камней — и чудо ювелирной работы Фаберже — массивная ваза, инкрустированная золотом и бриллиантами по осыпанному розами фону из финифти, одна из пары созданным мастером шедевров. Вторая, насколько знал Худ, находилась в коллекции королевского замка Сэндринхем в восточной части Англии, где Их величества проводили рождественские праздники.

Маленькая туалетная комната являла собой образец простоты и аскетизма. Ее стены украшала картина Сезанна, в гостиной висел портрет девушки кисти Ван Донгена, взирающей на мир широко распахнутыми глазами из-под розовой шляпки, а в спальне соблазняла прелестями "Обнаженная" Курбе.

— Мистер Лобэр просил передать, он весьма сожалеет, что не смог встретить вас на борту яхты и приветствовать лично. Он уверен, что до его прибытия вы будете чувствовать себя как дома, — поклонился стюард.

— Когда он прибудет?

Стюард пожал плечами.

— Если позволите, сэр, я покажу вам устройство связи, которым вы можете пользоваться на борту. — Он выдвину небольшой пульт. Воспользовавшись этими кнопками, сэр, вы сможете вызвать горничную, парикмахера, прислугу или секретаря. Каждая из кают на яхте снабжена таким же пультом.

— Прекрасно.

— Вы предпочитаете, чтобы массаж вам делала девушка? Ил китаец? Он у нас ещё и специалист по иглоукалыванию.

— Я подумаю, — протянул Худ.

Стюард нажал кнопку и открылась ещё одна панель.

— Здесь, как вы видите, радиотелефон, телевизор, диктофон, стереосистема, внутренний телефон…

Худ все пытался понять, какой национальности был этот человек, однако ничего не получалось.

— Сколько пассажиров может взять на борт "Тритон"?

— Смотря по обстоятельствам, сэр.

— То есть?

— Все зависит от того, насколько далеко и в каком направлении мы плывем.

Расплывчато и непонятно. На роль осведомителя стюард явно не годился.

В спальне демонстрация технических чудес продолжалась.

— Что касается вашей кровати, сэр, если вам будет угодно закрепить эту ручку, вы не станете ощущать ни малейшей качки, Кровать скользит по направляющим и не зависит от движения яхты.

Худ пристально посмотрел на стюарда. Лобэр собирается выйти в открытое море? Но стюард в это время поднял голову к круглой раздвижной панели над кроватью.

— Вам может понадобиться зеркало, сэр. Нажмите эту кнопку возле спинки…

Худ запрокинул голову и увидел свое собственное отражение. Зеркало вернулось в прежнее положение над двухместной кроватью.

— Вы можете поворачивать и наклонять его по вашему желанию, сэр. Нужно только повернуть эту ручку.

Угол наклона зеркала поменялся.

— Вижу.

— Здесь кондиционер, сэр. — Они двинулись дальше.

Оказалось, на яхте были турецкие бани, спортивный зал, картинная галерея Лобэра и врач, который, "обеспечит вас всем, что бы вы не пожелали, сэр".

Это прозвучало как открытое приглашение развлечься кокаинчиком, к примеру, если за вами числилась такая слабость.

И на прощание стюард выдал:

— Вот здесь есть плоская кнопка, сэр. Нажав её, вы можете пригласить в свою каюту дежурную. У нас на яхте их двое.

— Да?

— Они проследят, чтобы вы не скучали, сэр. Любыми способами по вашему усмотрению.

— И даже могут составить партиею в бридж?

— Да, сэр, — стюард остался невозмутим.

— И в какие часы они работают? — шутливо поинтересовался Худ.

— Когда вам будет угодно. Они в вашем распоряжении в любое время, сухо констатировал стюард.

— И часто у вас на борту случаются пассажиры?

— По разному, сэр. Вам ещё что-нибудь угодно, сэр?

— Нет. Благодарю.

Едва он вышел, Худ приободрился. Массажистки по вызову, зеркало для зрительного наслаждения любовными ласками, врач, подсовывающий наркотики, дежурные, не дающие скучать! Чисто восточная манера. Лобэр не зря возглавлял "Чудо света". Его гости обслуживались на высшем уровне. Тут на отсутствие развлечений не пожалуешься.

Худ взял сигарету из эмалевой шкатулки и закурил. Но после первой же затяжки выплюнул — сигарета была с марихуаной. Он задумчиво глянул на шкатулку, потом отложил себе парочку сигарет, — на всякий случай.

Время тянулось медленно, едва приближался полдень. Он разделся и лег в ванну. Ванна, как и в большинстве французских отелей, оказалась для него коротковата. Пока он нежился в теплой пенистой воде, вошедший слуга спросил разрешения распаковать багаж. Он стоял совсем рядом с дверью, ведущей в ванную комнату и говорил очень громко. Худ дал добро, но просил не трогать картины.

Воспоминание о странном появлении капрала в качестве здешнего шофера не покидало Худа ни на миг и не давало покоя. Он не мог придумать этому никакого разумного объяснения. Еще его интриговало, что Лобэр, так очевидно его дожидаясь, тем не менее сам отсутствовал.

Завернувшись в купальный халат, он заказал по телефону двойной "мартини" и принялся обследовать свои апартаменты. В каюте наверняка были потайные глазки, чтобы вести за ним непрерывное наблюдение, если не съемку, но обнаружить их оказалось задачей не из легких, Возможно, где-то включен и микрофон, чтобы прослушивать его разговоры. Он задвинул назад пульт управления радиотелефоном и прочей аппаратурой. Еще лучше, в качестве меры предосторожности, вывести их из строя.

Худ распаковал две привезенные с собой картины, Сикерта и маленькое полотно Гейнсборо. В картине Сикерта преобладала зеленая гамма. На мгновение он замер и погрузился в созерцание. Но тут же отвлекся на дела прозаические. Куда-то надо было спрятать оружие. Свой израильский пистолет "яссида" он очень любил. Весивший около полукилограмма, с крупной рукояткой и коротким стволом, самовзвод 38 калибра, тот легко помещался в специальный карман-кобуру на его поясе.

Теперь нужно было подумать, куда спрятать эту игрушку. Он уложил картины обратно в упаковку и присмотрелся. Пистолет вполне можно было спрятать внутри, но эта идея не вдохновляла. Он оглядел каюту. Пространство между подложкой фрески и стеной было чересчур узким. Проем, в который опускались жалюзи бортового иллюминатора? Мешали крепежные винты, да и глубина выемки оказалась слишком велика.

Худ отправился в ванную. Заслонка в облицовке ванны слишком наталкивала на мысли о тайнике. В углу он заметил маленькое вентиляционное отверстие. Сняв решетку Худ прощупал пальцами его внутреннюю поверхность. Отверстие сужалось к низу дюймов на шесть. Опущенный на эту глубину пистолет не будет виден снаружи. Он сунул в отверстие завернутый в носовой платок пистолет и поставил решетку на место. Годится.

Вернувшись в каюту, Худ оделся. До появления Лобэра есть отличный шанс прогуляться по яхте с небольшой инспекцией. Застегивая среднюю пуговицу рубашки, он вдруг остановился и прислушался.

Его поразило, что на яхте было как-то слишком тихо. Эта же звенящая тишина сопровождала его во время посещения многоэтажного парижского дома. Ниоткуда не доносилось ни звука. Если не считать поскрипывания, которое обычно издает судно, стоя на якоре. Худ знал, что его каюта расположена не намного ниже верхней палубы. И, однако, кругом царила тишина.

Он зашел в ванную, выдернул пробку и пустил сильную струю воды, выкрутив оба крана до предела. Потом закрыл дверь и вернулся в спальню. Напряженно вслушиваясь, он с трудом слышал слабый шелест льющейся воды.

Звуконепроницаемые переборки.

Он посмотрел себе под ноги. Повсюду, даже в туалетной комнате, толстенные ковры. Очень любопытно. Худ оделся и вышел из каюты. В коридоре стоял стюард. Ну конечно же, случайно. Худ понял, что с Лобэром или без Лобэра, но одному ему тут разгуливать не дадут. Обстановка не та.

— Если желаете выпить перед ленчем, сэр, бар на нижней палубе. Лифт здесь, сэр.

— Спасибо.

Худ забрался в узкий лифт, скрючившись, чтобы разместить в нем свои шесть футов. Он недоуменно огляделся по сторонам, никого не встретив на выходе из лифта. Но едва успел закрыть дверь, как лифт умчался наверх. А перед ним открылся просторный овальный бар с обитыми белой кожей стенами, кушетками ми под леопардовыми шкурами, уютными мягкими креслами. Свет был приглушен, где-то играла приятная музыка. За стойкой бара было пусто. И вокруг ни души.

Худ ухмыльнулся, подошел к стойке и смешал себе "мартини". Срезав кусочек цедры, бросил её в стакан с коктейлем и пожелал сам себе здоровья.

В этот момент, в дальнем углу он заметил смуглую женскую руку, которая медленно всплыла над спинкой стула, затем к ней присоединилась другая рука и, сомкнув пальцы в замок, кто-то с хрустом потянулся. Потом руки также неторопливо исчезли, а вместо них показались голова и плечи девушки, которая повернулась и молча уставилась на Худа.

6

Девушка была божественно красива.

— Кто вы? — спросила она. — Как вы сюда попали?

"— Вот это да! — с восторгом подумал Худ. — Да это самое прекрасное создание, которое я когда-либо встречал!"

Она лениво поднялась, не сводя с него глаз. У неё была золотисто-смуглая кожа и красивый рисунок губ. Она представляла собой то чудо совершенства, при встрече с которым теряется дар речи и замирает дыхание. Такое чудо рождает порой смешения крови Востока и Запада, когда слияние рас неисповедимыми путями воссоздает новую божественную гармонию.

Девушка была высокой, как и подобает героине грез снов. Лебединая шея плавно переходила в лепные обнаженные плечи. Она была в кремовом вечернем платье с глубоким декольте.

— Вы что, оглохли? Эй, вы! — Она шагнула вперед, неожиданно нагнулась, — и Худ едва успел увернуться от пущеной в него бутылки, которая со звоном и треском влетела в стойку бара позади него.

— Что вы здесь делаете? Кто вас сюда впустил? Какого черта вы приперлись? Это мое место. — Она схватила бокал со стола и яростно швырнула в Худа. — Пошел к черту! Худ улыбался, наслаждаясь при виде такого сочетания темперамента и красоты. Очередной метательный снаряд просвистел в воздухе и шлепнулся перед стойкой с шеренгой бутылок за его спиной. Уворачиваясь, он расплескал свой "мартини".

— Моя прекрасная юная леди, — начал было Худ, но…

— Убирайтесь отсюда! Вон! Оставьте меня в покое! — Она пришла в неистовство и бешено озиралась вокруг в поисках чего-нибудь потяжелее. — Я не желаю вас видеть, не желаю вас слушать. Если вас прислал Лобэр, пойдите и скажите ему, чтобы он проваливал к чертям.

— Если вы меня выслушаете…

Девушка внезапно метнулась к застекленной двери у основания шахты лифта и с таким шумом забарабанила по стеклу, что Худ удивился, как то не вылетело. Она извергала поток проклятий на каком-то неведомом Худу языке, видимо, адресуя их стюарду с верхней палубы, и дергала, как безумная, ручку двери. Затем переключилась на смесь английского с французским.

— Эй, сукин сын Перрин! Я же предупреждала, чтобы меня оставили в покое! Что ты вытворяешь? Отвечай!

Но Перрин явно знал, что притвориться глухим гораздо лучше, чем ответить.

Как фурия, она подлетела вплотную к Худу и уставилась ему прямо в лицо. Губки приоткрылись, ноздри раздувались, роскошные глаза пламенно сверкали.

Худ знал множество женщин, но сейчас им завладело совершенно новое чувство. Присутствие красавицы действовало на него магнетически. Она провела язычком по нижней губке и, закусив её, продолжала упорно разглядывать Худа.

— Простите, — извинился Худ, — я не знал, что вы здесь.

Она вызывающе оглядела его с ног до головы.

— Дайте мне что-нибудь выпить, — девушка провела рукой по волосам цвета темного махагони.

Худ налил ей скотч "Черный ярлык" с содовой. Она поднесла стакан к губам и опрокинула залпом. Худа так и подмывало заметить, что такой виски не хлещут подобным образом.

— Вы до сих пор не представились, — сказала она.

— Меня зовут Чарльз Худ.

— Что вы здесь делаете?

— Привез показать Лобэру кое-какие картины. Вы, надеюсь, не против?

Она медленно улыбнулась, и Худ ощутил неописуемое блаженство. Она была совершенно неотразима. Если она одна из "дежурных", это лишь подтверждало безукоризненный вкус Лобэра.

— А вы кто?

— Зовите меня Айвори. — Она отвернулась, подошла к стойке бара, и, обернувшись, остановилась, глядя на Худа со стороны.

— Долго вы здесь пробудете, мистер Худ?

— Не знаю. Когда возвращается Лобэр?

Девушка не ответила и отвела взгляд в сторону. Он заметил, что у неё опять поменялось настроение.

— Налейте мне ещё стаканчик, мистер Худ. И, ради Бога, выключите эту слезливую музыку. Я хочу слушать джаз, громко, шумно! А то сидим здесь, словно замурованные заживо или утопленники!

Она сама щелкнула тумблером и нежная музыка прервалась. Затем отошла в сторону и что-то покрутила. Худ не заметил, что именно, но после этого стенная панель поехала вбок, открыв взгляду массивное зеркальное стекло огромного иллюминатора, за которым плескалась морская вода. Они находились ниже ватерлинии. В лучах солнца зеленоватая вода искрилась и переливалась всеми цветами радуги.

— А вы разве не знали, что мы потонули? — рассмеялась она.

В следующий миг картина подводного царства, представшая их взорам, как будто осветилась и изумрудную зелень залил поток света. Какая-то рыба ткнулась носом в стекло и уплыла.

— Аркадийская идиллия?

Она кивнула.

— Маленькое развлечение. Ночью, особенно в тропиках, ты словно попадаешь в другой мир. Подплывают громадные рыбины, хищные монстры, осьминоги, морские звезды и акулы. Лобэр получает массу удовольствия, когда видит акул на расстоянии вытянутой руки. Они его забавляют.

— Мило.

Она снова залпом осушила стакан. Потом вдруг положила обе руки на грудь, выгнула спину, расправила плечи, затем сладко потянулась всем телом, заведя руки за спину.

— Включите стерео, вон там. Мне хочется танцевать, — бросила она Худу.

Худ повернул ручку устройства, вмонтированном в стойку бара. Из невидимого динамика донеслись звуки джаза. Айвори стояла в центре бара. Сбросив туфли, она запрокинула вверх лицо и начала танцевать что-то первобытно-искушающее. Ее гибкие бедра плавно двигались по кругу, сначала медленно, неторопливо, затем их покачивание учащалось, потом вновь замирало. В движение постепенно пришли мышцы живота и все её тело начало пульсировать резкими толчками, сопровождая эти движения судорожными вздохами, едва не всхлипами.

— Громче, — велела она, наполовину прикрыв глаза. Худ увеличил громкость. Зал наполнился звуками ритмичной джаза вой импровизации. Стремительно двигая бедрами, она то поднимала, то опускала плечи, раскачиваясь всем телом в бешеном водовороте звуков. Она двигалась все быстрее и резче, затем слегка присогнув колени, начала опускаться вниз, все яростнее, будто сжигая себя в невидимом пламени. Динамичная музыка разбудила в ней какую-то дикую пьянящую силу.

— Еще!

Худ вновь повернул регулятор громкости. Музыка стала оглушительной. Содрогания тела стали ещё быстрее. Лицо Айвори с закрытыми глазами и полуоткрытым ртом подернулось тончайшей вуалью из бисеринок пота. Одна бретелька соскользнула с её плеча и от резких движений платье сползло, слегка оголив грудь. Голова безжизненно откинулась назад.

Худ смотрел, как зачарованный. Он был поражен той легкостью, с которой она вдруг погрузилась в экстатическое состояние.

Внезапно его внимание привлекло какое-то движение в углу комнаты. В оглушающем грохоте джаза бесшумно приоткрылась дверь и в бар вошел какой-то человек — невысокие мужчина с растрепанными волосами, в белом кителе стюарда и черных брюках.

Застыв у двери, тот смотрел на Айвори. На Худа он даже не взглянул. В его взгляде сквозило что-то странное, даже маниакальное, смешанное с деревенской неотесанностью.

Он смотрел на девушку с едва заметной усмешкой и увлажнившимися губами.

Айвори безудержно несло вперед. Она с каким-то демоническим темпераментом раскачивалась из стороны в сторону, расставив перед собой руки, будто сжимая в объятиях кого-то невидимого и сильного. Ее дыхание участилось, тело содрогалось, грудь и плечи вздымались в вихре звуков. Она, безусловно, впала в транс.

Худу она казалась одержимой. Ее эротическая энергия, казалось, переливалась через край, передавая Худу свои импульсы. Стук барабанов и вопли кларнетов, становясь все более и более навязчивыми и нетерпеливыми, с бесноватой неотвратимостью приближали кульминацию и развязку.

Бретелька лопнула. Стюард шевельнулся. Каким-то образом она заметила это движение. Повернувшись, она увидела мужчину, и лицо её мгновенно изменилось. Она неловко остановилась, сделала попытку овладеть собой, своими эмоциями, но, не выдержав напряжения, затряслась всем телом и бросилась на него с кулаками.

В беспамятстве она визжала, но её вопли перекрывал грохот джаза. Худ очнулся. У него было чувство, что он вышел из летаргического сна. Подойдя к стереосистеме, Худ выключил звук. В упавшей тишине её голос звучал совсем слабо:

— Пошел, пошел отсюда, грязный шпион! Да как ты посмел войти сюда! Я убью тебя, Эндрюс! Я убью… — Она колотила его, как попало. Стюард закрывал руками лицо и уклонялся от ударов.

— Ну же, мадмуазель. Придите в себя… Я не сделал вам ничего плохого, — гримасничал он, шутливо обороняясь.

Казалось, она вцепится ему в глотку. Но стюарду удалось вовремя ретироваться за дверь. Она принялась стучать и барабанить по ней, выкрикивая ругательства. Затем, явно устав, отошла в сторону и устало плюхнулась в одно из кресел, уронив голову на руки.

Опершись на стойку, Худ не отрывал от девушки взгляда. Она казалась ему ещё красивее, чем прежде. Ее высокая грудь тяжело вздымалась над декольте, округло выдаваясь под платьем. Спустя мгновение она приоткрыла глаза и улыбнулась.

— Вам понравился танец Саломеи?

— А чему он был посвящен?

— Дайте мне выпить, мистер Худ. — У неё в голосе появились кошачьи нотки.

Он принес очередной скотч.

— А где ваш стакан? — поинтересовалась она.

Смешав для себя "мартини", Худ присел на подлокотник кресла, в котором расположилась Айвори. Лежа глубоко в кресле, она смотрела на него снизу вверх.

— Мы с вами, как бы это сказать… минутку, сейчас вспомню, — а, вот оно, — родственные души, — заметила она.

— Может быть. — Каким-то непостижимым шестым чувством он ощутил её правоту.

— Не "может быть", а так и есть, мистер Худ. — Повернув голову, она ущипнула его за руку.

— Кто этот стюард, которого вы преследовали с такой страстью?

— Эндрюс? Всего-навсего лакей Лобэра. Он доводит меня до умопомрачения. Постоянно крутится поблизости.

За их спиной послышался слабый щелчок. Худ оглянулся. Из лифта выходил Перрин, стюард, показывавший ему апартаменты. Вероятно, решил, что Айвори достаточно успокоилась.

— Вам подать обед сюда, сэр?

— Почему бы нет?

— На двоих, — добавила Айвори. — И принесите розовое шампанское "Редерер".

— Хорошо, мадмуазель.

Она вновь ущипнула Худа за руку.

Сервировка и выбор блюд были безукоризненны. Салат из креветок, седло ягненка с веточками розмарина, салат из свежих овощей и мороженое. Обед затянулся, и Худ с удивлением обнаружил, что ему не хочется, чтобы он вообще кончался. Айвори выпила большую часть шампанского и велела Перрину принести ещё бутылку. Она была навеселе и громко смеялась.

Он подкинул ей вопросик насчет шофера, но ничего не добился.

— Их несколько, — сказала она, — одни уезжают, другие приезжают. И вообще, какого черта, — она оценивающе посмотрела на него поверх бокала. Он вспомнил, каким почти невероятным образом умели обольщать свои жертвы британские агентессы, и стало интересно, не подослали ли Айвори к нему с подобной целью. Почему-то в наше время многие полагают эти методы устаревшими, но Худ знал, что это совсем не так.

Он попытался мельком разузнать у неё что-нибудь насчет Лобэра. Почему, к примеру, она на того сердилась? На мгновение у неё омрачилось лицо и сверкнули глаза, так, что Худ даже испугался очередной вспышки ярости. Однако она быстро справилась с собой и в следующую минуту уже звонко смеялась.

Нет, с ней не соскучишься, и, кроме того, он не уставал ею любоваться. Прошло немало времени, как Перрин убрал со стола посуду, и только тогда Худ обнаружил, что забыл в каюте часы. Но сейчас время не имело для него никакого значения.

Они с Айвори покуривали. Девушка рассказала, что родилась в Монаде на Целебеских островах, куда её отец, "светловолосый Бог из Хельсинки", прибыл с миссией на один сезон. Он совратил её двенадцатилетнюю мать, которая в то время была очередной юной невестой вождя. Вождь убил обидчика и подвесил его за ноги к верхушке кокосовой пальмы. Он заставил мать спать под этим деревом и смотреть на тело до тех пор, пока оно не сгниет и не обвалится на землю. Но месяц спустя сам, бедолага, утонул. Когда Айвори исполнилось тринадцать лет, её увез с собой богатый португалец.

— Он дал матери за меня пятьдесят эскудо. Это очень большие деньги. Он вел себя по отношению ко мне прилично, хоть не без причуд. Но понимал, что меня ему не удержать. Вокруг ходили толпы мужчин. Я сбежала. Может быть, когда-нибудь я вам расскажу об этом.

— Расскажи сейчас.

— Мне хочется остаться чуть-чуть таинственной, самую малость. — Ее голова склонилась к его плечу.

— Все же, что вы здесь делаете?

— Я уже говорил, продаю картины.

Она мягко положила ладонь на его руку.

— Вы приехали, чтобы развлечь меня, мистер Худ?

Из-за движения бретелька, скрепленная наживо булавкой, снова отлетела. Посмеиваясь, она приподнялась и занялась починкой, в то время как Худ отправился к стойке и принес ещё два виски.

К Айвори быстро вернулось лирическое настроение, она заставила снова поставить джаз и они стали танцевать. Он чувствовал рядом её упругое тела, понимая, что ей не терпится вырваться на свободу и сотворить что-нибудь безумное. Неожиданно она изогнулась всем телом и начала вертеться.

— Погодите, погодите. Сделайте громче, ещё громче.

Худ снова увеличил громкость. Она находилась в центре комнаты, качаясь и дергаясь в ритме джаза. Обернувшись, он обнаружил, что она расстегнула молнию на своем платье, и изгибаясь всем телом, стряхивает его с себя. Платье медленно упало к её ногам.

Худ остановился, как вкопанный. Ее грудь прикрывал узкий лифчик, кроме пояса с подвязками и трусиков на ней больше ничего не было. Казалось, опьянение высвободило пламя её чувственности. Движения были раскованны и несдержанны. Повернувшись лицом к Худу, она томно сплела руки за головой, затем резко потянулась, передернула плечами, и щелкнула застежка лифчика, который полетел в Худа. У неё были роскошные пыные груди. Она протянула к нему руки.

— Чарльз…

Такой матово-смуглой коже могла позавидовать любая женщина. У неё были длинные, стройные очаровательной формы ноги. Темп музыки нарастал, грохот барабанов усиливался. Она опустила руки к подвязкам и принялась отстегивать чулки — один, потом другой. Груди колыхались, подрагивая от нетерпения. Худ видел, что она не старается возбудить его, а сама сгорает от желания.

Ритмично поводя бедрами, она медленно приспустила трусики. Те скользнули вниз и когда коснулись тола, она высвободилась ногой отшвырнула их далеко в сторону. Теперь на ней остался только черный пояс с подвязками.

Она откинула голову назад, обхватила руками свое тело, ласкала и массировала грудь, плотно сведя бедра и потирая ими друг о друга. В следующий миг, не в силах выдержать этот сладкий плен, она щелкнула застежкой пояса, который, шурша, опустился к её ногам.

Еще какую-то долю секунды её тело пульсировало в такт музыке, затем она пошатнулась, все её ослабело и расслабилось, она опустилась на колени и мягко растянулась на ковре.

Худ, не совсем понимая, как ему на это реагировать, подошел и взял её за руку. Она осталась неподвижна.

— Айвори! По-моему, тебе пора немножко отдохнуть.

Она вырвалась, и он увидел, что она совершенно пьяна. Худ поднял её на ноги. Девушка положила голову на его плечо. Обняв за талию, он довел Айвори до кушетки и аккуратно уложил на шкуру. Казалось, она потеряла сознание. Он прикрыл её обнаженное тело платьем, но в то же миг она его отбросила и вскочила на ноги.

— Нет, Айвори, будь хорошей девочкой…

— Выведите меня на палубу. — Она обняла его за шею, сцепив руки в замок. — Мы скоро все здесь затонем.

Худ мгновенно вообразил себе сцену прибытия Лобэра на яхту. На борту его встречает Худ, поддерживающий в стельку пьяную голую девушку.

— Лучше остаться здесь, Айвори, правда, так будет лучше. Ты сейчас приляжешь…

— Нет, нет. Мы пойдем на палубу. Я хочу выйти на палубу прямо сейчас.

— Ладно, только оденься. Нельзя же туда идти в таком виде.

— Я здесь делаю то, что мне нравится, понятно? Кто мне запретит? Или вы думаете, что им всем не хотелось бы посмотреть на мое тело?

Она качалась, настойчиво цепляясь за него. Худ попытался её угомонить. В какой-то момент она навалилась на него всем телом и отяжелела. Ее грудь скользнула по его груди, и тело сползло на пол. Айвори отрубилась.

Худ с минуту её рассматривал, потом вздохнул, поднял её платье и умудрился натянуть его на голое тело. Подложив пояс для чулок ей под голову, он дружески похлопал малышку по ягодицам и пошел к лифту.

В кабине он закурил сигарету, глубоко затянувшись, выпустил колечко дыма и поздравил себя с приятным знакомством.

7

Уже совсем стемнело, когда он протрезвел и поднялся подышать на палубу. Пил он куда меньше Айвори, и, однако, этого оказалось более чем достаточно. Свежий ветерок приятно холодил разгоряченное тело.

Цепочка огней по левому борту освещала окрестности Кап Ферра и тянулась вдоль побережья через Болье к Монако и Италии. Вдоль всего побережья светили гирлянды фонарей, отбрасывая яркие блики на темную громаду гор.

"Тритон" стоял с подветренной стороны Кап Ферра. Береговую полосу заливал свет прожекторов, расположенных в самой верхней точке мыса, а временами на небе появлялись короткие и яркие сполохи от вспышек мощного маяка на противоположной стороне мыса.

Немного подальше Худ разглядел огни Осписа. В маленьком порту бухты Сент-Жан царило оживление. До него доносились отдаленные звуки музыки. В направлении Болью единственный огонек освещал старинную виллу, на которой Леопольд Второй Бельгийский забавлялся со своими прелестными любовницами. Интересно, кто бродил сейчас среди привидений этого давно заброшенного особняка? По виадуку из Монако мчались машины, освещая дорогу светом включенных фар.

С палубы "Тритона" взору открывался прелестный уголок Лазурного побережья. Роберт был бы в восторге.

С Робертом Уитни, или просто Чаком, Худ знаком был давно, с того самого июльского дня в Хенли, когда во время отборочных соревнований на празднике "Даймонд Скулз" они дважды заканчивали заплыв с одинаковым временем, что явилось беспрецедентным случаем в анналах праздника. В третьем заплыве Уитни, который был моложе Худа на пару лет, победил, опередив его на четверть корпуса.

Ирландец по происхождению, Уитни был внуком человека которому когда-то улыбнулась фортуна. Скупив заброшенные золотые прииски в Австралии, дед Чака в двадцать четыре года сказочно разбогател. Чак, будучи единственным сыном своего отца, полностью унаследовал дедовское состояние. Отец настоял, чтобы Чак специализировался в области права и работал в Сити. Некоторое время юноша провел под крышами Уолл-стрит, что привело его в глубокое уныние, ибо по природа своей он был таким же искателем приключений и авантюристом, как его дед. Он глушил в себе скуку, швыряясь деньгами на театр и даже сам фигурировал в нескольких крошечных эпизодах на гастролях. Когда к Худу обратились с известным предложением, он в первую очередь подумал об Уитни. Из него бы получился прекрасный партнер. Помимо всего прочего, Уитни знал огромное количество людей, у него была масса приятелей и знакомых. Совершенно случайно они обедали вместе незадолго до этого разговора. Худ предложил Чаку работать в одной команде и Уитни эта идея привела в восторг. Офис они открыли в тихом доме на Керзон-стрит, где под самой крышей Худ снимал маленькую квартирку.

На палубе было прохладно. Яхта мягко качалась и поскрипывала. Волны накатывалась на борт. Худ прогуливался по всему судну, переходя от борта к борту. Мимо него то и дело проносились с носа на корму и обратно члены команды. Со стороны левого борта, которым яхта была обращена к берегу, он увидел стрелу шлюпбалки с вывешенным катером. Похоже, Лобэр не собирался появиться на яхте сегодня вечером.

Выкурив сигарету, Худ спустился в свою каюту, позвонил и заказал в консомэ, тосты, сыр, печенье и бутылку "Виши-селестен". Когда слуга принес заказ, Худ заявил, что не желает, чтобы его сегодня беспокоили.

— Хорошо, сэр. В котором часу вам угодно встать завтра утром?

— Не волнуйтесь, я проснусь сам.

Худ обладал великолепной особенностью заводить себя, словно будильник, устанавливая заранее в мозгу нужное время. Он просыпался в назначенный час на следующее утро с ошибкой не более десяти минут.

Во время ужина он спрашивал себя, какое место отводилось Айвори на борту яхты. Как бы там ни было, она не "дежурная". Теми были две датчанки Карен и Бента, она сама сказала. Но больше из неё вытянуть ничего не удалось. Похоже, она подруга Лобэра. Ладно, скоро все прояснится.

Он разделся и лег в постель, потушив верхний свет и оставив только лампу у кровати, распространявшую приятное слабое марево. Постель оказалась сказочно удобной, прохладной, упругой, мягкой, и, что самое главное, вполне подходила ему по росту: оставалось даже пространство между ногами и спинкой кровати. Худ предпочитал удобные постели. Об их достоинствах не раз рассуждали эпикурейцы и прочие философы. Важный элемент удобства составляла подушка, которая должна была представлять собой не бесформенную массу, в которую погружались ваши уши, — нет, подушке отводилась одна из главных ролей. Худ скорее предпочел бы улечься на голые доски, если бы они больше удовлетворяли его понятиям о комфорте и отдыхе.

Зевая, он протянул руку к выключателю, и мысленно дал себе команду проснуться в семь часов. Семь часов. Затем кое-что вспомнил и, отдернув руку от выключателя, вылез из постели. В ванной он вынул металлическую решетку из вентиляционного отверстия и пошарил в нем рукой.

Пистолет исчез.

На следующее утро Худ проснулся в три минуты восьмого Через занавески иллюминаторов в каюту проникал яркий солнечный свет. В дверь кто-то стучал.

— Войдите.

Вошел Перрин с подносом, на котором стоял серебряный кофейник и лежала стопка газет.

— Доброе утро, сэр. Надеюсь, вы хорошо спали. Позволите набрать вам ванну?

— Спасибо. — Дьявольски любопытно, как все удачно спланировано по времени. Худ начинал чувствовать легкую антипатию о отношению к Перрину. Эти длинные пальцы с перламутровыми когтями — наверняка, они ещё и холодные — напоминали ему усики ядовитых растений.

Перрин поставил поднос и отправился в ванную. Выйдя оттуда, он поинтересовался:

— Чай или кофе, сэр?

— Сейчас ничего, — ответил Худ. — Я выпью чай за завтраком.

— Мистеру Лобэру будет приятно, если вы присоединитесь к нему.

"— Итак, он здесь", — подумал Худ.

— С удовольствием.

— В кормовой части, на юте, сэр, Когда вы будете готовы, я покажу дорогу. — Он забрал поднос и вышел.

"— Ну вот, — подумал Худ, — начинается. Интересно, когда Лобэр взошел на борт? Катер ночью был поднят, так что, скорее всего, хозяин прибыл на рассвете, Если, конечно, вообще покидал яхту".

Растираясь докрасна жестким махровым полотенцем, Худ чувствовал себя не в своей тарелке. Слава богу, что он воспользовался предоставленной ему возможностью увидеть Лобэра в кинокадрах из архива разведки и ему не придется столкнуться с ним вслепую. Его прежние сделки с Лобэром казались не имевшими никакого значения эпизодами.

В спальне он обнаружил, что вещи разложены аккуратными стопочками. Очевидно, бесшумно заходил и выходил слуга. Он оделся. В коридоре его поджидал Перрин. Они вышли на палубу, проследовали к корме и поднялись по короткому трапу. Перед ними в тени огромного навеса находилась полукруглая площадка, где стоял столик с белыми дачными стульями. За столом завтракал Лобэр.

— Мистер Худ! Доброе утро. Я рад, что мы наконец встретились. — Он встал. — Присаживайтесь и располагайтесь.

Пожимая протянутую руку Лобэра, Худ испытал двойной шок. По своим физическим данным этот Лобэр намного превосходил того, которого он видел на кинопленке. У него были могучие плечи, руки и грудь борца сумо, но без жировых складок и огромного живота, который необходим там настоящему мастеру. Его лысый череп поражал овальностью формы, а в расщелине рта сверкали три золотых зуба. В огненно-красном шелковом кимоно хозяин производил впечатление человека огромной силы и мощи.

Но что особенно потрясло Худа, так это его глаза и алый рубец через всю шею. Левый глаз, лишенный века, смотрел, не мигая.

— Очень рад вашему приезду, мистер Худ. Вы привезли другие картины Эль Греко?

Тут Худ заметил свою "яссиду", лежащую на столе.

— Фруктовый салат, сэр? — склонился к нему Эндрюс, прислуживавший за завтраком. — Авокадо? Папайя? Грейпфрут?

— Авокадо, — машинально ответил Худ.

— О, я вижу, вы интересуетесь оружием, — Лобэр взял пистолет в руки. Возможно, вы полагаете, что на нас могут напасть пираты? — Он снова оскалился, приоткрыв верхний ряд зубов, в котором сияли три золотых коронки. — Мне сообщили, что это обнаружили в вашей каюте. Я слегка сбит с толку. Кто-то припрятал эту игрушку, верно? Как же иначе? И я спросил себя… Это не ваше, мистер Худ?

Глаз без века уставился на Худа.

— Мне намекнули в Скотланд-Ярде, — невозмутимо ответил Худ, — что картины, которые я сюда доставил, несколько раз пытались похитить. Т я воспользовался добрым советом принять все меры предосторожности. Вот откуда этот пистолет.

— В таком случае позвольте вернуть его вам. — Лобар помахал пистолетом. — Я пытался пострелять из него, но у меня ничего не вышло. Не разбираюсь я в этой системе. Но думаю, что вы не причините вреда вашим друзьям, мистер Худ, разве только ворам, а? — В его смехе прозвучали металлические нотки.

Он отдал Худу пистолет.

— Покажите мне, как он стреляет. Продемонстрируйте, как вы собираетесь из него палить. Это такое занимательное зрелище за завтраком.

Поднимая пистолет, Худ огляделся по сторонам, однако спусковой крючок свободно заскользил под его пальцем. Пистолет был сломан, хотя патроны остались на месте. Он осознал, что появилась причина для беспокойства. Возвратная пружина была аккуратно выведена из строя, эдакая крошечная поломка, сделанная рукой опытного профессионала.

— Так, — усмехнулся он, — значит, у меня остался только один способ сбить воров со следа. Придется продать вам обе картины. — Он бросил "яссиду" под ноги на палубу.

Лобэр разглядывал его, откинувшись на спинку стула.

— Скажите, мистер Худ, как вам понравился мой Хальс в Париже? Я слышал, вы ко мне заходили.

Худ поперчил авокадо и слегка приправил его уксусом. Шел опасный и очень изощренный поединок, хотя внешне все выглядело по-светски обходительно и любезно. Их окружала атмосфера роскоши. За бортом сверкала безбрежная морская гладь, переливаясь и искрясь в лучах солнца. На расстоянии полумили от яхты тянулось Лазурное побережье, жемчужина Европы, сейчас подернутая легкой дымкой зеленовато-серого утреннего тумана. Судно, на котором он находился, сулило фантастические возможности наслаждаться жизнью. А за столом перед ним восседал сам Сатана.

Лобэр завтракал каким-то специально приготовленным блюдом из риса. Он ел довольно много и прищелкивал пальцами всякий раз, когда хотел добавки. В какой-то миг Эндрюс замешкался, и Лобэр щелкнул пальцами дважды. Еще один лакей, прислуживавший за столом, толкнул Эндрюса локтем, чтобы привлечь внимание к хозяину.

Худу никак не удавалось уйти от преследовавшего его застывшего взгляда. Казалось, этот взгляд забирался внутрь его черепа и пристально шарил по самым дальним уголкам сознания.

— Насколько я понимаю, — продолжал Лобэр, — вы интересуетесь, — он приложил палец к багровому шраму на своей шее, вот этим.

— Мне просто любопытно, как это с вами произошло, — ответил Худ.

— Этот шрам остался у меня после того, как меня вешали. — Лобэр проглотил очередную порцию риса. — Видите ли, когда я был молод и беден, я путешествовал на одном из судов в северной части Китайского моря. Нас атаковали пираты. Они убили всех членов команды и многих пассажиров, а трупы сбросили за борт. Они планировали отсечь оба моих века и, как видите, успешно начали. Но затем, передумав, решили меня просто повесить на рыболовной леске. Она была тонкой, но очень крепкой. У них был свой метод казни подобного рода: вогнать леску под кожу и затянуть вокруг. Меня вздернули на рее. Но, как и сейчас, я был очень тяжел, и мне удалось её порвать.

Он резко подергал своей массивной шеей. Худ содрогнулся.

— Этот сувенир мне остался на память. Но это не так плохо. Ведь говорят, что дважды человека не повесишь.

Лобэр усмехнулся.

— Итак, какие же картины вы привезли, мистер Худ?

— Пусть это останется для вас тайной до того момента, когда вы их увидите.

Сзади послышался грохот посуды и испуганный возглас. Эндрюс уронил тарелку с каким-то блюдом. Худа поразился той неловкости, с которой лакей исполнял свои обязанности. Лобар, как заметил Худ, бросил на Эндрюса пристальный взгляд, не ничего не сказал.

— Какие у вас планы, мистер Худ? Вы должны погостить у нас несколько дней.

Не отрываясь от омлета с беконом, Худ поблагодарил за гостеприимство, ответив, что почтет за честь. В этот момент на трапе возникла фигура высокой светловолосой девушки в матросской блузе и широких брюках.

— Всем привет, — пропела она.

"— О, Боже милостивый, — подумал Худ, — англичанка, да ещё и с претензиями". — Он поморщился при мысли о том, как это может усложнить дело.

Лобэр вскочил, чмокнув девушку в щеку, взял её руку и, игнорируя присутствие Худа, начал о чем-то вполголоса с ней беседовать, сверкая золотыми зубами. Она несколько раз захихикала. Затем он обернулся к Худу.

— Это мисс Тредмен…

— Трентон, — порозовев, поправила она.

— Мистер Худ.

— Здравствуйте.

Ясно было, что они с Лобэром знакомы недавно. Эдакая свеженькая блондиночка с туманного Альбиона. Миленькая и аппетитная, с вздернутым носиком и кожей, словно персик в сливках. Роза, которая увянет к тридцати, если не будет о себе заботиться. Но она как раз меньше всего производила впечатление девушки, которая за собой следит.

Втроем они снова сели за стол. Лобэр уделял девушке много внимания и подолгу переговаривался с ней тихим голосом, не обращая на Худа никакого внимания. Худ предположил, что Лобэр подобрал её где-то на побережье. Ее звали Сью. Она не производила впечатление опытной женщины, но её жизнерадостность, серебристый смех и естественность, видимо, очаровали Лобэра. Впрочем, как и самого Худа.

Она явно думала, что перед ней открываются богатые перспективы. Худ содрогнулся при мысли о том, с каким чудовищем она связалась. Но ничем не мог ей помочь и уговаривал себя, хотя и безуспешно, что это не его дело и нечего соваться.

Затем его осенило. Вот почему безумствовала Айвори — попросту ревновала. Интересно, появится ли она за завтраком. Почему-то он был уверен, что нет.

Через минуту Лобэр что-то сказал девушке и встал.

— А сейчас, мистер Худ, пойдемте, я хочу, чтобы вы взглянули на мою коллекцию.

Худ поднял с пола "яссиду" и положил на стол.

— Отнесите в мою каюту, — бросил он стюарду, не упустив удивленный взгляд девушки на пистолет.

Стояло восхитительное утро. Лобэр зашагал в носовую часть яхты. Дежурная смена заступила на вахту. Рулевой на мостике отдал честь Лобэру и Худу. Задрав голову, Худ подивился, как быстро сужался вверх конус мачт. Легко подумать, что они телескопические. Однако в следующее мгновение он издал невольный возглас удивления, забыв о мачтах.

Главным в одной из бригад, занятых приборкой, обшивки мачт, был матрос, на руках которого, как показалось Худу, были одеты толстые защитные перчатки. Однако, приглядевшись внимательно, он увидел, что это были не перчатки, а чудовищных размеров руки. Они поражали несоразмерностью форм, доведенной до гротеска. В ширину они составляли дюймов девять, никак не меньше, и заканчивались гигантскими пальцами. Настоящие клешни.

"— Слоновая болезнь, не иначе, — подумал он. — Хотя та чаще поражает ноги."

— Насыр, — окликнул мужчину Лобэр и сказал ему на восточном языке. Мужчина улыбнулся, приблизился и поднял руки вверх, будто штангист брал вес. Его руки напоминали конечности гигантской статуи, однако по ним текла кровь и они были живыми. Худ отчетливо видел, что кожа на этих безобразных руках не имеет того розоватого оттенка, характерного для несчастных, пораженных слоновой болезнью.

Лобэр продолжал о чем-то говорить с уродом. Мужчина молчал кивнул и глянул на Худа. На вид ему можно было дать лет тридцать пять. Среднего роста, с узкими глазами и желтоватой кожей, он производил впечатление вполне нормально человека, за исключением этой пугающей аномалии.

— Удивительно, не правда ли, мистер Худ? — сказал Лобэр. — Вы ведь никогда прежде не видели деформации подобно рода? И впрямь, случай довольно редкий. Такие опыты на свои собратьях когда-то ставили киргизы-аматы, племя, расселившееся на территории Китая. Сейчас это искусство позабыто. А жаль. Скоро мир утратит даже память о множестве прелестных секретов, которыми владели изобретательные умы предков. Тогда на землю придет царствие небесное и мы все окажемся погружены в непреодолимую скуку бытия. Вы так не считаете, мистер Худ?

— Вы хотите сказать, что таких уродов выводили намеренно?

— Вот именно. Насыр, мистер Худ, является шедевром. Он диковинка, которую можно встретить значительно реже, чем гениальные произведения искусства — статуи, картины, к примеру — хотя бы только потому, что он живой. Я удачливый коллекционер, чем невыразимо горжусь. У меня таких живых шедевров два. Это пара близнецов — Насыр и его брат. К сожалению, сейчас брата с нами нет. Поверьте мне на слово, он ещё более необычный экземпляр.

Лобэр рассмеялся, что-то сказал Насыру и матрос вернулся к работе.

— Но как это делалось? И зачем, ради чего?

— Немногим сейчас известно, что киргизы-аматы зарабатывали себе на жизнь, давая публичные цирковые представления и славились артистическим мастерством. По ярмаркам Китая кочевали бродячие цирковые труппы, поглазеть на выступления которых сбегались толпы зевак. Свое искусство демонстрировали жонглеры, акробаты и фокусники. Но не они были главной причиной успеха. Секрет популярности заключался во вставных номерах, которыми сопровождалась смена декораций, и именно они привлекали и завораживали зрителей. Публику подогревал ужас и отвращение с привкусом сладости запретного плода, который вызывали в них участники вставных номеров. Ими были уроды, специально выращенные и выпестованные для этой цели. Власти страшно противились их присутствию в труппах и порой запрещали им появляться на публике. Затем выяснилось, что это уродство передается по наследству.

Выводили таких уродов путем намеренного стимулирования секреторной функции гипофиза. В результате такого гипервоздействия у жертвы возникала опухоль передней доли гипофиза, сопровождаемая чрезмерным выделением соматропного гормона, — болезнь, известная медикам как гигантизм. Киргизы аматы научились выводить чудовищ. Совершенствуя свои методы, они добились поразительных результатов, мистер Худ. Один из трюков, которыми они овладели, заключался в том, что свои опыты они начинали ставить на-жертве только после того, как у неё завершался процесс роста и отвердевания продольных костей. Это приводило к состоянию, которое называется акромегалия, и помимо всех прочих прелестей характеризуется колоссальным увеличением размеров рук и ног.

Насыр обладает такой силой рук, которой не может похвастаться ни один человек из живущих на земле. На ярмарках коронным был номер, когда его сажали в клетку к волкам. Наивные зрители визжали от страха, они даже не догадывались, насколько это было безобидно для Насыра. Волку не удавалось даже оскалить клыки. Одной рукой — большим пальцем и мизинцем — он удерживал волчью пасть в сомкнутое положении. Я видел, мистер Худ, как он разрывал стопку из восьми шкур пополам, будто лист картона. Он на редкость способный.

Позади них послышался топот и смех. Маленький поросенок семенил по палубе, убегая от пытавшегося схватить его Насыру. Кто-то поймал поросенка и передал его в руки монстра. Тот приподнял его над головой — поросенок завизжал и стал судорожно подергиваться в клешнях молчаливо застывшего урода. Худ почувствовал, что сейчас произойдет что-то ужасное.

Лобэр дал знак. Насыр зажал голову поросенка в своих клешнях и медленно сдавил. Послышался тошнотворный приглушенный хруст костей. Поросенок внезапно перестал биться. На палубу закапала кровь. Это было отвратительное зрелище.

Худ отступил назад. Лобэр пристально на него посмотрел н расхохотался.

— Идемте смотреть картины, мистер Худ. Вы увидите превосходную обнаженную натуру.

8

В половине четвертого, сидя в каюте. Худ услышал, ка от борта яхты отвалил катер. Выглянув наружу, он заетил, что катер устремился в сторону берега. На корме возвышалась громадная фигура Лобэра и тоненький силуэт Трентон. Она смеялась, словно вырвалась на волю из заключения. Худа никто не предупреждал, что они намеревались уехать.

"— Черт бы побрал эту куклу, — досадовал Худ. — Она все развлекается".

Во время ленча сидевшие за столом безмолвно и исподтишка изучали друг друга. В глазах Айвори тлел огонь. От Лобэра, пошучивал ли он со Сью Трентон или обменивался репликами с Худом, исходила какая-то немая угроза. Временами Худа начинало коробить при виде многозначительных взглядов, которыми тот обменивался с девушкой, и он постоянно ожидал, что Айвори вот-вот не выдержит и взорвется. Лобэр мастерски её провоцировал.

Он никак не выдал своего впечатления от картин, которые привез ему Худ. В середине ленча произошел очень странный эпизод. Смеясь, Сью Трентон обратилась к Эндрюсу, который прислуживал за столом, с просьбой изобразить Перрина. Не вызывало сомнений, что она уже видела это исполнение раньше и оно привело её в восторг. Эндрюс не заставил себя упрашивать Он поставил на стол огромное серебряное блюдо, которое держал в руках. Худ ожидал увидеть мягкую безобидную пародию. Но то, что он увидел, приковало его к стулу.

Эндрюс внезапно стал Перрином. Даже голос стал голосом Перрина. Он приобрел рост, стать Перрина и даже его лицо. Подобрав со стола крошки хлеба и высыпав из карманов какие-то мелочи, он молниеносными движениями засунул все это себе в рот, заполнив пространство между кожей губ и деснами. Вытащив карандаш, нарисовал глубокую морщину на переносице и следом ещё одну на лбу. Его лицо преобразилось. Легким щелчком он затянул галстук. На глазах его пальцы сделались тоньше и превратились в щупальцеобразные бледные пальцы Перрина. Это было пугающе и восхитительно.

Сью Трентон смеялась и восхищенно аплодировала. Худ тоже не выдержал и захлопал в ладоши. Однако все это продолжалось всего несколько секунд, потому что Лобэр раздраженно прервал Эндрюса и велел ему заниматься своим делом.

Худ собирался уже отойти от иллюминатора, когда в поле его зрения неожиданно попал серый корпус американского легкого крейсера, двигающегося в направлении бухты Вилльфранш. Худ всмотрелся повнимательнее. Крейсер перемещался медленно. В носовой части отчетливо виднелись орудийные башни главного калибра, трубы торпедных аппаратов и установки ракетного комплекса. На грот-мачте были установлены два огромных закрытых прожектора, или что-то, напоминающее по форме прожектора. На юте разместился оранжевый вертолет, вокруг которого суетилась команда.

Худ заинтересовался, с какой целью крейсер вошел в прибрежную зону. Единственным опознавательным знаком служила черно-белая цифра "7", нарисованная на носу и корме судна. Прибытие таких кораблей, как всегда, знаменовало наплыв американских машин, американских жен и американского морского патруля, то есть всех тех нежелательных, атрибутов, которыми сопровождалось присутствие кораблей Военно-Морского флота США в мирное время в чужих водах. Хотя вид такого красавца доставлял удовольствие и служил неким противовесом Лобэру.

Крейсер постепенно скрылся за Кап Ферра. Худ потушил сигарету. пересек каюту, и, подойдя к двери, приоткрыл её на дюйм. В коридоре никого. Он вышел и, пригнув голову, нырнул под задрапированную арку на противоположной стене, за которой отходил узкий коридорчик.

Похоже, поблизости никого не было. Он торопливо пробирался на цыпочках по коридору, дергая ручки кают. Одни были заперты, другие открыты. В одной из кают обнаружился шкаф с какими-то нарядами и полки с книгами: "Белые бедра", "Изнасилование", "Моя дорогая секретарша", "Любовные приключения".

Проход вывел его к бассейну и спортивному залу. Он скользнул в коридор, расположенный перпендикулярно первому. Вдоль него то же тянулись каюты. Худ уже коснулся дверной ручки, когда ему почудилось, что внутри кто-то ходит. Он резко отпрянул.

Здесь, видимому, находилось главное пассажирское отделение. Он свернул в кормовую часть, и спустившись по трапу, попал в твиндек. Здесь его глазам предстала совсем иная картина: слабое освещение, никаких ковров, облупленная краска на стенах. Худ решил, что здесь размещаются кубрики. Из двух дверей он выбрал первую и приоткрыл. Там кто-то посапывал во сне. Худ заглянул внутрь. На койне, ворочаясь и подергиваясь, растянулся Эндрюс. Худ прикрыл дверь.

Каюта Лобэра, как он заметил утром, находилась на верхней палубе. Туда можно было подняться по трапу, который начинался в межпалубном пространстве. Уже наверху Худ наткнулся на одного из членов команды, которого встречал раньше. Тот отдал ему честь и проскочил мимо.

Тяжелая дубовая дверь каюты Лобэра оказалась заперта. Худ вышел на открытую палубу. Там он обнаружил большой солнечный зонтик. Море сверкало под лучами солнца. В рулевой рубке возились несколько членов команды. Передвинув зонт к левому иллюминатору каюты Лобэра и укрываясь им от посторонних взглядов, он просунул палец сквозь жалюзи, сдвинул щеколду и в два прыжка оказался внутри.

В каюте было просторно и уютно. В гостиной стояли стулья, обтянутые белой кожей, великолепная софа с покрывалом, прикрытая водопадом ниспадающих портьер, большой письменный стол, китайский ковер, абажур из коралла, при виде которого у Худа перехватило дыхание, маленькие светильники и прочие милые безделушки. На одной из стен висел "Портрет Дона Игнасио Севера, герцога Альмерии" работы Ван Дейка. К гостиной прилегали спальня и ванная. Открыв дверь с противоположной стороны каюты, Худ обнаружил кладовую, и остановился, оглядывая каюту.

На фоне роскоши, с первого взгляда, поражавшей воображение, от внимательного глаза Худа не ускользнули следы царившего там беспорядка. Пепельница, валявшая, на софе, была переполнена окурками, диванные подушки смяты и разбросаны. Эндрюс ещё не прибирал здесь после ленча и скоро, вероятно, явится. Худ начал с письменного стола. Осмотр не дал никаких результатов. Затем он обследовал приборную панель, спрятанную за обшивкой стены. Кроме стандартного пульта управления, как в его собственных апартаментах, никаких новых кнопок он не обнаружил. Даже за портьерами.

Между диванными подушками застрял скомканный женский платочек. Худ увидел изящную крошечную монограмму "С". Худ мысленно выругал глупышку (хотя была ли она такой наивной на самом деле?) и сунул платочек назад.

В спальне он тоже не нашел ничего интересного. В обширном шкафу висела масса костюмов. Отодвинув их в сторону и включив фонарик-карандаш, он принялся искать след вмятины на поверхности обшивки, которая бы безошибочно указала место, в котором пряталась потайная дверца сейфа. Такие вмятины обычно остаются, когда головка ключика, вставленного в замок раскрытой настежь дверцы сейфа, упирается в боковую стенку. Ощупывая сантиметр за сантиметром, он действительно наткнулся на едва заметную шероховатость поверхности у самого основания обшивки. Приоткрылась выдвижная панель, за которой виднелась дверца сейфа. Худ сразу понял, что такой замок ему быстро не открыть, а времени предпринять основательную попытку не было. Задвинув панель, он вернулся в гостиную.

Худ прекрасно понимал, что Лобэр прячет кое-что поважнее сейфа с драгоценностями. Но где? Он стоял посреди комнаты, методично обводя взглядом поверхность каждого предмета. В любой момент мог войти Эндрюс. Помимо воли, его глаза времени от времени возвращались к вандейковскому портрету. Что-то в нем настораживало. Масштаб кой фигуры не соответствовал высоте картины. Холст странно тянулся вниз под ногами герцога, намного превосходя необходимую достоверность в передаче размеров изображения. Хотя это несоответствие мог заметить только опытный взгляд эксперта.

И тут его словно ударило громом. Ну конечно же, холст был намеренно удлинен. Сделано это было весьма искусно. Дополнительная длина холста соответствовала размерам рамы, за которой могло кое-что прятаться.

Он сунул руку под картину. Пришлось сделать несколько безуспешных попыток, прежде чем он услышал легкий щелчок и портрет вместе с рамой поехал в сторону. В открывшемся пространстве Худ обнаружил стальную дверь. Заперто.

За его спиной послышался мягкий зуммер. Замигал красный глазок телефона, установленного на письменном столе. Кто-то пытался дозвониться Лобэру.

Худ продолжал работать над дверью. Язычок верхнего замка не был защелкнут. Дверь запиралась на нижний замок. Вновь зажужжал телефон. Худ решил вернуться сюда позже, предпринять новую попытку, но неожиданно дверь подалась. Он распахнул её настежь, и, включив фонарик, шагнул внутрь, задвинув картину на прежнее место.

Он оказался на винтовой лестнице, круто ведущей вниз. Откуда-то проникал слабый свет. Худ выключил фонарик и начал бесшумно спускаться. Лестница заканчивалась узким коридорчиком. Проходя по нему. Худ простукивал костяшками пальцев переборки по обе стороны коридора. Они были стальными. Судя по звуку, можно было предположить, что за ними находятся бортовые отсеки топливных цистерн.

Неожиданно в нескольких ярдах перед ним скрипнула тяжелая металлическая дверь и вышел какой-то человек.

Худ метнулся назад в поисках укрытия. Из-за двери вышли ещё трое в робах механиков. Переговариваясь, они с лязгом закрыли и заперли на ключ дверь, а сами удалились по коридору. Худ проследил за ними взглядом и увидел, как они свернули в конце прохода за угол. Затем стал красться следом.

Выглянув за угол, он обнаружил, что они беседуют с молоды негром-вахтенным. Тот, улыбаясь, потянулся к рабочему щиту и повесил на крючок ключ, который ему только что отдали. Худ запомнил, где располагался этот крючок: в правом верхнем углу щита. Механики в сопровождении вахтенного удалялись в сторону трапа, ведущего на верхнюю палубу. Худ обрадовался, что останется один. Однако вахтенный вернулся.

Худ развернулся и поспешил назад по коридору. На верхне ступеньке винтовой лестницы он замер и прислушался. В каюте Лобэра было тихо. Он потянул вбок раму картины. Кто-то пустил воду в ванной. Шагнув в каюту, Худ мягко прикрыл за собой дверь и вернул картину в прежнее положение. В ванной громко запел Эндрюс.

Влетев к себе, Худ сел и закурил. Очевидно, в отсеке, из которого вышли механики, что-то тщательно прятали. Обычное машинное отделение не запирали бы на ключ. Нужно как можно быстрее снять копию ключа, пока он ещё висит на том же месте и его можно опознать.

Затянувшись сигаретой, он подумал о молодом негре. Затем зашел в ванную и снял с полки стеклянный флакон с лосьоном для бритья. Флакон представлял собой специально спроектированную емкость, в которой, наряду с лосьоном, хранилось множество полезных мелких предметов профессионального характера. Оттуда он вынул небольшой пакетик с воском и, отделив маленький кусочек, сунул пакетик назад. Растерев воск до мягкости, он прилепил его к ладони, потушил сигарету и вышел на палубу.

Трап, ведущий вниз к тому месту, где сидел вахтенный, находился далеко впереди, в зоне рулевой рубки на носу яхты. Худ неторопливо приблизился к этому месту, вынул из портсигара одну из позаимствованных сигарет с марихуаной, и, прикурив её, спустился по трапу.

— Привет, — дружески махнул он рукой. — А я тут гуляю. Меня зовут Худ. Здесь довольно мило, верно?

— Что? — молодой негр вскочил на ноги.

Худ повторил свой монолог ещё раз и помедленнее.

— Да.

— Давно ты здесь на яхте?

— Да.

Худ придал ладоням форму лодочки — знаменитый жест курильщиков марихуаны — и затянулся. Он изобразил глубокую затяжку, но, не вдыхая наркотик, тут же выпустил длинный ряд колечек дыма.

— Откуда ты? — поинтересовался он.

На лице негра отразилось некоторое замешательство Затем он ответил:

— Либерия.

Худ не поверил, хотя вспомнил, что Лобэр сейчас числился гражданином Либерии. В данную минуту его гораздо больше интересовали жадные взгляды, которые бросал негр на сигарету.

— Ну да! А откуда именно? Из Монровии?

Молчание. Немигающий взгляд.

— Я хорошо знавал Монровию. — Худ снова затянулся выпустив облачко дыма. — У меня был дом в районе "Перекрестки Конго". Знаешь этот район?

— Да.

— А пляж Люмли Бич? Правда, классное местечко Люмли Бич, да? — На самом деле Худ перечислял известные ему места в столице Сьерра-Леоне Фритауне, страны, граничащей с Либерией.

— Да.

Взгляд огромных черных глаз был неотрывно прикован к сигарете. Негра начало пошатывать.

— А морская щука барракуда там все ещё водится?

Ответа не последовало. Худ снова поднес ко рту ладони лодочкой. На этот раз он выдохнул дым прямо в лицо парню. Негр стремительно рванулся к сигарете, но вовремя спохватился.

— Ты чего? — Худ изобразил на лице неожиданное понимание и щедро протянул парню сигарету. Негр сжал её в руке, глянул по сторонам, и прыгнул на трап. Шмыгнув наверх, не доходя трех ступенек до верха, он остановился. Худ не шевелился. Он видел ноги парня. Внезапно негр опустил голову вниз, посмотрел на Худа и, полностью удовлетворившись, снова выпрямился.

Худ работал быстро. Сдернув с крючка ключ, он тщательно прижал его к ладони и, убедившись, что на воске остался аккуратный отпечаток, повесил ключ на место. Икры парня подрагивали, когда он затягивался марихуаной, он поднимался на носки и блаженно извивался всем телом. Через минуту он уже был внизу, пряча погашенный окурок под фуражкой, и молча кивнул Худу, весь состоящий из белков глаз и губ.

— Эй, — махнул рукой Худ, — до встречи!

На палубе он чуть не налетел на Эндрюса, скрытого стопкой белья. Худ остановился. Другой раз такая возможность могла не представиться. Он пересек палубу и, облокотившись на перила, праздно уставился на бескрайние морские просторы, поджидая возвращения Эндрюса. Худ дождался, пока тот прошел вдоль палубы и срылся в каюте Лобэра, затем метнулся вниз, бросил отпечаток ключа в спичечный коробок и сунул его в носок своей второй пары туфель. В коридоре никого не было. Он незаметно прошмыгнул к каюте Эндрюса, заглянул в неё и проскользнул внутрь.

Стояла кромешная тьма. Он включил свет.

9

Худ оказался в царстве вырезок. Первое, что бросилось ему в глаза, бесчисленные фотографии, словно цветистый ковер украшавшие стены каюты. Они пестрели повсюду, цветные и черно-белые, маленькие и большие, в рамках и без рамок, с каждой из них на него смотрела девушка в корсете.

Худ озирался в поисках хотя бы одной фотографии обнаженного тела, или, по крайней мере, торса. Но безуспешно. Ни на одной нельзя было увидеть обнаженный сосок или девичью грудь. А тем более голые ягодицы или бедра. Разве что на стене, к которой примыкала койка Эндрюса, висел забавный плакат. На нем в полный рост красовалась фотомодель, чьи чулочки защелкивались подвязками в форме мужской ладони, а затененный просвет между ногами сладко манил своей недосказанностью.

"— Ну, вообще-то, в этом есть резон, — подумал Худ. — Эти застенчиво сжатые бедра, дразнящие припухлости ягодиц, эти тщательно выбранные позы стыдливой добродетели выглядят куда сексуальнее, чем изображения голых бюстов и мохнатых треугольников, не дающие простора воображению. Если есть время воображать, конечно".

Более того, все эти задраенные в корсет сладкие королевы служили только фоном, призванным оттенять блистательный и залитый лучами слепящих прожекторов мир товаров и услуг, который они рекламировали.

Определенно, Худ не мог считать себя знатоком по этой части. Женские корсеты в его жизни занимали не большее место, чем в жизни большинства мужчин. Но стоя в этой каюте, он мог себе признаться, что девочки вокруг него предлагали такое разнообразие форм и такой широкий спектр сексуальной изобретательности, с которыми ему вряд ли когда-либо суждено столкнуться вновь. Некоторые из них были довольно незатейливы, другие при всем параде, одни сверкали каким-то немыслимыми застежками, другие — ажурами, как сыр "Бри". Над подушкой, где отдыхало ухо Эндрюса, висела маленькая журнальная вырезка из старого номера "Квик", которая легко бы поместилась в дамскую сумочку, сверни её в рулончик. На фоне некоего изделия, именуемого "Сладкой парочкой", плыл витиеватый призыв: "Ваша "Сладкая парочка" — ваша судьба".

"— Да уж, — думал Худ, — так со "Сладкой парочкой" и обретешь покой и славу; правда, куда потом деваться от толпы обожателей, которые начнут обивать порог твоего дома?"

Отключившись от созерцания марева тел, Худ констатировал, что каюта у Эндрюса маленькая и грязноватая. На полу перекатывались три пустые пивные бутылки. Неподалеку валялись скомканные французские газеты. На шкафу стопкой возвышались картонные коробки, пылилась обувь, треснувшая цветочная ваза и прочее барахло. Худ заглянул внутрь. Там висела какая-то одежда, внизу стояли несколько пар старомодных ботинок на шнурках, на полках лежали рубашки, белье, наглаженные белые кителя Эндрюса и два женских корсета. Внутри одного из них чернилами было написано "Зарубин". Зарубин? Худ отложил это в памяти, чтобы подумать на досуге.

Он выдвинул ящик. В нем были носки, рубашки, пакет старых почтовых открыток опять корсеты. Следующий ящик был забит кучей старого тряпья. В нижнем хранились только корсеты: черные, розовые, белые, с резиновыми и пластмассовыми подвязками, на змейках и на шнуровках. Так, все ясно. Парень — обыкновенный фетишист. К углу зеркала был прилеплен пригласительный билет на демонстрационный показ новых моделей корсетов, предлагаемых парижскими модельерами. Это сугубо профессиональное шоу корсетов состоится в парижском отеле "Альберт Шестой". Имя приглашенного проставлено не было. Дата шоу двадцать первое апреля. Интересно, намеревается ли Эндрюс попасть в это время в Париж? Очевидно, да, и это очень интересно.

Раскрыв один из продолговатых сундуков, стоявших под койкой, он удивленно замер: там лежали аккуратными стопками выглаженные брюки, свеженакрахмаленные рубашки, галстуки и жилеты. Их было довольно много. И их вид любопытно контрастировал с неряшеством, царящим снаружи. Он потянул на себя дверцу стенного шкафа.

— Кто бы мог подумать? — раздался голос за его спиной.

Худ оглянулся. В дверях стояла Айвори в облегающем белом платье с голубой окантовкой.

— Привет, Айвори. Входи. Я никак не могу понять, что сделал Перрин с моими вещами. — Невзирая на приглашение, сам он направился к выходу. Отступив на шаг, она не сводила с него скептического взгляда.

— Интересно, что это за вещи?

— Я давал ему в стирку спортивные брюки, пару свитеров и так далее. Да ладно, не стоит. Забудем об этом. Как ты, Айвори?

— А это не каюта Перрина.

— Как не Перрина? А, тогда не удивительно, что я не могу найти эти чертовы тряпки. — Он незаметно подталкивал её, чтобы заставить отойти от двери на случай, если вдруг появится Эндрюс. — Я только что подумывал, не выпить ли чего-нибудь? Ты как? Мне показалось, что за ленчем ты не слишком веселилась.

Она бросила на него испепеляющий взгляд, но тем не менее отошла от двери и зашагала по коридору. Он закрыл дверь каюты и последовал за ней. Они выбрались в коридор, где Худ снова обнаружил несущего караул Перрина и велел тому принести им два двойных виски с содовой и со льдом, а сам вышел с Айвори на палубу.

Они расположились в плетеных креслах. Допивая первую порцию, Айвори поднялась и заказала ещё два виски. Стояла солнечная погода. Над побережьем вилась струйка дыма, тянувшаяся за поездом, торопливо стучавшим колесами среди серых и рыжих скал. Где-то высоко в горах на ветровом стекле проезжавшей машины блеснул солнечный зайчик. Худ едва ощущал легкое влияние марихуаны, беспокоиться было не о чем. По Айвори чувствовалось, что ей хотелось рвать и метать, но, невзирая на такое состояние, она делала заметные усилия, чтобы скрыть свое настроение и держаться с Худом приветливо. На палубе, в лучах солнца, обдуваемая легким бризом, который ворошил и перебирал её волосы, она была необыкновенно красива. Одна из прядей выбилась и медленно скользнула по её щеке, что ещё более усилило эффект и подчеркнуло её прелесть.

Худ перевел разговор на Лобэра и Сью Трентон.

— Он познакомился с ней пару недель назад, подобрал где-то на берегу. Дайте мне сигарету, будьте любезны. — Она нервно закурила.

— Она живет на яхте? — спросил Худ.

— То приезжает, то уезжает. Она до сих пор не знает Лобэра.

— Ты хочешь сказать, что обычно двух недель бывает достаточно?

Она промолчала. Худ не унимался.

— Как думаешь, куда они сейчас отправились?

Она пожала плечами.

— Откуда мне знать? Может быть, на виллу. Она что, ваша подруга, мистер Худ?

— Нет. Но она очень милая и приятная девочка, правда?

— О, да. Веселая, умная, обворожительная. — Она пыталась себя сдерживать.

— Я не знал, что у Лобэра есть вилла.

Айвори стряхнула пепел с сигареты.

— Она называется "Оливье" и расположена совсем неподалеку отсюда, в маленькой бухте позади косы Сент-Осписа, — она обернулась в сторону берега и указала направление. — Отсюда виллу не видно, она скрыта за деревьями, вон там, слева от белого особняка и вверх по дороге.

Худ проследил взглядом, куда указывала её рука.

Коса Сент-Осписа отходила в море от Кап Ферра, как каменный палец, образуя укромную крошечную бухточку с пляжами, огражденными от ветров красновато-белыми утесами и скалами. Множество вилл высилось над заливом. Однако многие из них были не видны, прячась в глубине каменных террас или садов и парков. На противоположной стороне залива резко обрывался утес и чуть ниже виднелся кемпинг, на котором приютились несколько прицепных домиков на колесах. В лучах солнца ярко поблескивало чье-то отдаленное окно.

— Не сомневаюсь, что пляж там частный.

Но она уже встала.

— Поднимается ветер. Идемте внутрь.

Худ приподнялся. Внезапно она схватила его за руку и прижалась всем телом.

— О, Чарльз, будьте умницей.

— А разве я им не был?

— Я имею в виду, не раздражайте меня расспросами об англичанке. Ведь вы все понимаете.

Худ рассмеялся. Несомненно, он выбрал правильную тактику, подстрекая её насчет Сью Трентон, и сможет ещё кое-что выжать из её коралловых уст.

Они вошли в лифт и спустились в бар. Но уже на выходе из лифта она вдруг о чем-то вспомнила.

— Смешайте мне виски с содовой. Да побольше содовой. Я через секунду вернусь. — С этими словами она его оставила. Он услышал, как лифт остановился наверху, где располагались каюты.

Худ закурил и подошел к стойке бара, чтобы смешать напитки. Интересно, насколько Айвори была посвящена во всю историю? И если она действительно что-то знает, в какой степени можно рассчитывать на её ревность, из-за которой она способна предать Лобэра и свести с ним свои женские счеты? Если вся её ревность вообще не была искусной игрой. Другими словами, если весь этот аттракцион — не тщательно разработанная до мелочей попытка его одурачить.

Лифт опустился, она вышла из кабины и закружилась по бару.

— Послушай меня, Айвори…

Она хохотала, запрокинув голову.

— Послушай, девочка, ты что, собираешься устроить очередной танцевальный тур? — Он тоже смеялся. Момент был приятный. Он видел, что её настроение изменилось.

— Ладно, не буду, — ответила она наконец. — Но хотя бы потанцуем щекой к щеке, а?

— Без всяких "но". Пей виски и расслабься.

Они сидели бок о бок. Его искушал сладкий запах её духов. Платье подчеркивало божественную форму плеч и шеи. Казалось, она почти не пользовалась гримом, да медовому золоту кожи он и не был нужен.

— Вы пришли сюда, чтобы я не скучала, скажите правду, Чарльз? вкрадчивым голосом поинтересовалась ода.

— Да, и у меня есть документ, подтверждающий мои полномочия. Почему ты все время спрашиваешь? — буркнул он, размышляя, заняться с ней любовью сейчас или чуть позже.

— Потому что я вас подозреваю.

Она взяла в руки его стакан и рывком поднялась.

— Подожди, Айвори, я ещё не допил.

— Здесь остался только растаявший лед.

— Разве? А в чем ты меня подозреваешь?

Она улыбнулась ему из-за стойки бара, смешивая новые напитки.

— Ну давай, рассказывай.

— Два кубика льда? Воду?

— Нет, лед не клади, только пару капель содовой.

— Я подозреваю, что у вас нет сердца, — сказала она.

"— Слабовато сказано", — подумал он. Она принесла стаканы.

— Это новое виски "Горная роса", недавно закупили. Как вам нравится?

Он отпил глоток.

— А ты когда-нибудь была в горах, Айвори?

Она отрицательно покачала головой. Он не отставал.

— Где ты взошла на борт "Тритона"?

Айвори пустилась в длинные и пространные объяснения, избегая прямого ответа. Затем увела разговор в сторону и заворковала о каком-то греческом миллионере и вечере, который тот устроил не так давно на борту яхты. Худ дал ей возможность выпустить пар Она знала очень много, это было очевидно: слишком уж уклончиво и осторожно она говорила. Ее шутка насчет того, что она его подозревает, могла оказаться правдой. Она коснулась крошечных складок в уголках его глаз.

— Они мне нравятся, — заметила она.

Чем больше он смотрел на нее, смеющуюся, тем привлекательнее она ему казалась. Его очень занимала мысль о том, как было бы приятно заниматься с ней любовью. Он скользил взглядом по её глазам, груди, блуждал по всему телу и ногам. При воспоминании о том, что он видел её обнаженной, в эротическом танце, внутри у него что-то екнуло. Если бы она повторила свой танец, он бы не смог удержаться.

Она скрестила ноги. Низ платья плотно обтянул её бедра. Он не смог противиться охватившему его желанию и нежно провел рукой по её бедру. Затем, склонившись над ней, принялся ласкать поцелуями её шею.

— Допей свой виски, — спокойно сказала она. Худ послушно допил и получил очередной стакан. Взяв его, он обнял её одной рукой за плечи и крепко притянул к себе. Он словно сошел с ума. Она всецело завладела его чувствами. Под рукой, которой он привлекал Айвори к себе, ощущался упругий контур её напрягшейся груди.

Худ выпил немного виски и понял, что хочет её сейчас и ни секундой позже. Допив до конца, он поставил стакан на пол. Она повернула к нему лицо и он принялся осыпать её поцелуями. Прохлада её губ возбуждала и пьянила. Под натиском его губ она откидывалась все дальше, пока наконец не упала на спину, хрипло дыша и постанывая. Он покрывал поцелуями её грудь.

Мягкость её тела там, где заканчивались чулки, заставляла его хищно впиваться в её тело. Ему хотелось разорвать на ней платье. Она задыхалась от сладостного удовольствия, не решаясь заводить его сильней, её груди набрякли от возбуждения.

Худ больше не мог себя сдерживать. Он впал в неистовство. Он ничего не видел, ни о чем не думал, и только ощущал в себе страстный порыв овладеть ею сейчас, здесь, немедленно, с каким-то диким сладострастием. Поза её полураздетого упоительно сладкого тела среди беспорядочного вороха скомканного белья довела его до экстаза. И он вошел в нее. Ее длинная нога, слегка согнутая в колене, упиралась каблуком туфельки в кушетку. Затем выпрямилась и напряженно зависла в воздухе. Руки девушки судорожно ласкали его спину, нервно сжимаясь и пульсируя, и поглаживали все тело.

Она тяжело дышала. Ее пальцы больно впились в его спину, на какое-то мгновение сжали шею, её колени поджались и затрепетали под его телом — и затем как-то враз обмякли, тело Айвори ослабело, ноги соскользнули вниз, руки разжались и она застыла неподвижно, чуть заметно поглаживая его шею.

Она дотянулась до стены, с закрытыми глазами вслепую нащупала выключатель и потушила верхний свет. Остался только светильник над стойкой бара. Все повторилось заново. Затем она сказала:

— Чарльз, подвинься, ты очень тяжелый.

Но Худ снова тяжело сжимал её в объятиях. Все та же дикая страсть овладела им с новой силой. Какой-то частью рассудка он понимал, что ведет себя, как безумный. Он был полон только одним желанием, и оно заглушало все остальные, доводя его до помешательства. Он яростно пронзал её тело и слабое сопротивление с её стороны только усиливало ярость его горячечного состояния.

Через момент её колено уперлось ему в бок. Казалось, он был близок к тому, чтобы последним толчком послать мощную струю в недра её тела. Он чувствовал, что больше не может себя контролировать. Внутри него словно засела какая-то хищная тварь. Каблук Айвори коснулся его позвоночника. Через мгновение она попыталась его оттолкнуть. Но он был неудержим, они яростно бились, она вновь покорилась и в момент оргазма впилась ногтями в его кожу и укусила в плечо. Потом откинулась на спину. Худ лежал, пытаясь справиться с собственным дыханием.

Она отодвинулась и начала приводить себя и свою одежду в порядок.

В слабом розоватом свете он разглядывал Айвори. Когда она добралась до верха платья, её груди все ещё торчали из-под незастегнутого лифа. Выпрямив ноги, она натянула узкие чулки и принялась застегивать подвязки. Их разделяли какие-то пара дюймов. Он схватил её за руку и потянул к себе.

— Чарльз, да подожди же. Нет! — Она выглядела наполовину испуганной, наполовину дразнящей. Она уступала ему в силе и изогнулась всем телом, сопротивляясь.

И вдруг его будто пронзила эта притворная интонация, этот едва заметный налет двуличности, который перекрыл сумасшедший животный импульс, вновь зажегший огнем его тело.

Невероятным усилием воли он взял себя в руки и встал на ноги. Он чувствовал себя опьяневшим. И тут ему все стало ясно. Она подмешала ему эротический наркотик.

— Чарльз, куда ты?

Он зашатался. Ему не удавалось идти прямо. Она была рядом с ним, придерживая его за руку. Он мягко отстранился, вошел в лифт и захлопнул за собой дверь.

Наверху в вестибюле никого не было. Он заперся в своей каюте. В его воображении крутились образы обнаженной Айвори. Он видел, как она натягивает чулки высоко на бедра. Она предлагала себя ему. Он все ещё находился под властью мощного наркотика. Трясущимися руками он достал сигарету и прикурил, однако в следующий момент потушил.

— Чарльз, — прошептала она за дверью. Худ подскочил к двери, чтобы впустить её, но подавил в себе этот первый импульс.

Она постучала.

— Позволь мне войти.

Он сжал кулаки, только бы не поддаться искушению.

— Чарльз.

Он подошел к двери, взял ключи и повернул в замке. Ее голос стал ближе.

— Милый…

Худ слегка приоткрыл дверь и вновь почувствовал запах её духов. Он стоял в двери, сражаясь сам с собой. В щель он хорошо видел покачивание её тугих грудей медового цвета в разрезе платья.

Худ сцепил зубы и, облокотившись на дверь, закрыл её и запер на ключ.

— Ты должен меня впустить. — В её голосе слышались умоляющие нотки.

Худ перешел на противоположную сторону каюты, пытаясь отвлечься и не слушать, Но серьезно опасался, что не справится со своей задачей.

Он резко повернулся и пошел в ванную. Вытащил коробку, спрятанную в флаконе с лосьоном для бритья, и достал из неё миниатюрный шприц для подкожных инъекций. Потом сделал себе укол, быстро закрыл коробку и засунул её обратно в флакон.

Эффект, оказываемый одним наркотиком, который был призван нейтрализовать действие другого, нельзя было назвать приятным и безобидным. Возвращаясь в спальню, он весь покрылся холодным потом.

Айвори все ещё не уходила.

— Чарльз, иди ко мне, я хочу с тобой поговорить. Ну иди сюда…

Худ упал на кровать и отключился.

10

Над Вандомской площадью ярко светило солнце. Мсье Генри Харуэлл, владелец знаменитой галереи искусств, поклонился, целуя руку леди Кэлверт. Это был старосветский пустячок, но женщины обычно таяли, особенно иностранки. Мсье Харуэлл тешил себя мыслью, что изрядная доля успеха, который сопутствовал ему в бизнесе, зависела от целования женских ручек.

— Благодарю вас, леди Кэлверт. Спасибо, сэр Ричард. Подумайте о Делакруа. Как бы там ни было, я все же надеюсь, что все мы будем иметь удовольствие добавить Луара в вашу коллекцию. Восхитительное полотно, не правда ли?

Он доверительно понизил голос:

— Вы очень проницательны, сэр Ричард. Выбор картин сделан безупречно, — и понимающе кивнул.

— Мы подумаем. Всего доброго, Харуэлл.

— Всего доброго.

Кэлверт с супругой перешли через улицу и направились к "роллс-ройсу". Шофер услужливо придержал открытую дверцу. Они сели сзади и машина тронулась. Ричард Кэлверт вздохнул.

— Не стоит и думать о Делакруа. Но насчет Луара он прав. Картина, по-моему, очень хороша. Остается только надеяться, что он не набивает цену. Три сотни гиней — довольно кругленькая сумма.

— Он говорил, что картина висела в нескольких музеях.

— Да, в провинциальных, там хватает всякого хлама.

— Наряду с шедеврами. — Дези Кэлверт обожала, когда ей целовали руки.

— Это правда, дорогая. Луиджи Луар… Не скажу, чтобы я много знал об этом художнике.

— Но тебе понравилась картина, Дик? Да?

— Да. Хотя триста гиней мне нравятся не меньше. Жаль, что с нами нет Чарльза, сейчас бы так пригодился его совет. А раз его нет, то и не о чем разговаривать.

Машина выехала на бульвар Капуцинок в направлении площади Мадлен. Леди Кэлверт почувствовала, что перспектива покупки картины становится весьма туманной, и сделала последнюю попытку.

— А где Чарльз? Может быть, он скоро появится?

— Очень сомневаюсь, — отсутствующим голосом отозвался Кэлверт.

По его тону она поняла, что скорее всего это действительно так. Леди Кэлверт откинулась, глядя немигающим взглядом за окно. Порой она уставала сражаться с официозным миром, пытаясь завоевать внимание мужа.

Поток машин медленно продвигался по бульвару Капуцинок.

— Я и не знала, что нас сопровождает эскорт, — заметил леди Кэлверт.

— Эскорт? — он проследил за взглядом жены через лобовое стекло. Прямо перед "роллс-ройсом" стоял мотоцикл, на котором восседал французский полицейский в шлеме. Широко расставив ноги, он приподнялся, пытаясь вглядеться далеко вперед, туда, где виднелся конец огромной пробки. Наверно, увидел флажок. Кстати, он там?

— Да. — На крыле был установлен маленький "Юнион Джек". — Хотя не следовало бы, ведь мы просто ездим за покупками.

— Я считал, что полицейский эскорт состоит из ребят специального дежурного подразделения, — сказал Кэлверт, посмотрев на мотоциклиста. Странно…Должна была быть какая-то причина.

— Никогда не знаешь, какой фокус выкинут эти французы в следующий момент. Если задуматься, эскортом мы обязаны американцам. Кстати, во время пробок довольно удобная штука Они говорят, это непозволительная роскошь, когда их посол задерживается и теряет время на дорогу. В результате Сэм Хэблен получил эскорт. И срабатывает, они действительно вытаскивают из пробки. Полиция, наверное, решила прикрепить к каждому из нас по полицейскому. Хотя, я бы не сказал, что этот парень очень уж полезен.

Действительно, мотоциклист не размахивал руками, не гудел и не демонстрировал иными путями свою власть и служебное положение. Он праздно сидел на мотоцикле с выключенным двигателем. Ричард Кэлверт становился все более заинтригован.

В это время поток машин впереди начал медленно продвигаться. Полицейский мгновенно оттеснил к обочине грузовик, начал свистеть в свисток и подавать знаки шоферу Кэлверта, приглашая следовать за ним. Перемена в его поведении выглядела разительно неожиданной и странной. По крайней мере, так показалось Кэлверту. Однако…

Машины впереди сбились на одну сторону, уступая полосу движения черному "роллс-ройсу", следовавшему за мотоциклетным эскортом. Они промчались через перекресток бульвара в самый последний момент, когда мигнул глазок светофора.

— Ну вот! — расцвел Кэлверт. — Эффективно работают. Интересно, почему раньше мы никогда не пользовались их услугами?

11

Худ проснулся со страшной головной болью. Голова раскалывалась.

На прикроватной тумбочке разрывался телефон. Он протянул руку и снял трубку. Пришлось сглотнуть слюну, прежде чем он смог заговорить.

— Алло?

— Доброе утро, сэр! Какие будут пожелания по поводу завтрака? — Это был Перрин.

Худ все ещё пребывал в наваждении после событий, приключившиеся с ним накануне. Он расслабил галстук и расстегнут верхнюю пуговицу рубашки.

— Алло, сэр?

— Стакан фруктового сока. — Он облизнул губы. — И черный кофе.

— Слушаюсь, сэр.

Худ положил трубку. С минуту он полежал. Затем, несмотря на головную боль, расхохотался. Интересно, что она ему подсунула? Он не представлял, каким ещё способом мог бы выбраться из этого безумия, не выведи себя из сознания другим наркотиком.

Часы стояли. Должно быть, уже поздно. Худ встал, отпер дверь каюты и пошел в ванную. Дверь осталась приоткрытой. Он принял две таблетки от головной боли на основе, сбросил туфли, разделся и встал под душ. Пришлось слегка согнуться, потому что голова почти касалась распылителя. Открутив до упора кран холодной воды, он почему-то подумал о Ги де Мопассане, который, скитаясь по всему свету, доходил до сумасшествия, требуя все более и более холодную воду в душе — "душе Шарко, — как он говаривал, — способном свалить быка" Следовало признаться, что в этой схватке с Лобэром тоже присутствовал элемент сумасшествия.

Кто-то внес сок и кофе. Худ поинтересовался:

— Мистер Лобэр уже завтракает?

— Его нет на борту, сэр, — услышал он ответ Перрина.

— А миссис Трентон?

— Тоже нет, сэр.

— Спасибо. Вы свободны.

Перрин не ответил. Худ быстро вылез из душа, накинул на себя полотенце и вышел в каюту. Перрин уже подходил к двери, держа в руках пару коричневых туфель, в которых Худ спрятал восковой слепок ключа.

— Можете их оставить.

— Я тотчас принесу назад, сэр. Только почищу.

— Не стоит, поставьте их на место.

— Слушаюсь, сэр. — Перрин поставил туфли обратно в шкаф, поклонился и вышел. Худ нагнулся. Слепок был все ещё там. Он переложил его к себе в карман. На случай, если подвернется шанс. Хотя вряд ли.

Он стоял, завернутый в полотенце, и выглядывал в иллюминатор. Искрилась и вспыхивала морская рябь. Вдоль берега ползали морские велосипеды. Его глаза блуждали по склону горы, поднимаясь к её вершине. Там, над отвесным обрывом, стоял большой особняк с колоннами и греческим фронтоном — один из тех нелепых образчиков эпохи Эдуарда, когда миллионеры и куртизанки всей Европы застраивали побережье виллами в виде замков, неоклассических храмов и готических монастырей. Левее самолет, спускался к аэропорту Ниццы.

Худ выпил сок и налил себе чашку кофе. Тот был ароматный, крепкий и горьковатый, в самый раз. Худ решил съездить на берег. Ему хотелось выяснить, что происходит на вилле "Оливье" и узнать побольше о шофере.

Он выпил две чашки кофе и оделся, на палубе трудились матросы. Одну из групп возглавлял Насыр. Худ выглянул за борт и не обнаружил там шлюпок. Катер тоже до сих пор не вернулся.

Он небрежной походкой прошелся на корму. Там находилась маленькая рубка. Палуба с обеих сторон была перекрыта проволочным заграждением. Худ обернулся. Насыр следил за его передвижениями. Худ пересек палубное пространство, вышел к правому борту, облокотился на перила и мгновенно заметил за кормой моторную лодку. Насыр тоже перешел к правому борту и подошел поближе к Худу.

Худ закурил и расслабился, облокотившись о борт. Ему только оставалось надеяться, что Айвори не выйдет на палубу. Краем глаза он наблюдал за Насыром, которому, очевидно, приказали за ним следить. Худ смотрел на чаек, на море, незаметно разглядывая заграждение. Проволока тянулась от борта до борта, огораживая палубу, словно клеткой, футов на десять. "- Как насчет внезапно охватившего непреодолимого желания искупаться в море?" — спросил он себя, докурил сигарету и швырнул её за борт. Внизу он мог бы переодеться в легкие брюки и рубашку-поло, быстро прыгнуть за борт, и, прежде чем его схватят, добраться до лодки. Одежду придется сушить на берегу.

С палубы послышались крики — Худ обернулся, и вовремя. Произошло непредвиденное: оборвался такелажный трос и вместе с тяжеленной балкой летел прямо на Насыра. Тот в последний момент успел заметить опасность и отпрянул в сторону. Груз врезался в шлюпбалку. Насыр выпрямился, устремив мрачный взгляд в сторону матросов, которые к тому же перевернули бидон с краской и теперь жарко обсуждали случившееся. Его плечи угрожающе сгорбились, лицо исказилось яростью. Он направился в их сторону, растопырив свои гигантские клешни, как абордажные крюки.

У Худа не было времени посмотреть, чем закончится это происшествие. Он глянул за борт. В трех футах ниже уровня палубы внешнюю кормовую обшивку опоясывал привальный брус. Он был настолько узок, что на него с трудом помещалась часть ступни.

Он перескочил за борт, ухватился за штаг и встал носками на узкий деревянный выступ. Его пальцы напряженно сжимали такелаж. Если он соскользнет, все будет кончено. Худ так тесно прижимался к борту, что даже видел своих ног, зависающих над узенькой опорой, но продолжал продвигаться вперед. Он знал, что вскоре у него начнут трястись ноги. Так всегда бывало, если на пальцы перепадала длительная нагрузка.

С палубы все ещё доносились отзвуки перепалки и сердитые выкрики. Напряжение в пальцах стало невыносимым. Он уже почти добрался до того места, где кончалось проволочное заграждение, оставался всего один фут. Внезапно нога, не которую он перенес всю тяжесть тела, соскользнула. Худ пошатнулся, судорожно вцепился рукой в поволоку и в этот момент оступился на другую ногу. На несколько секунд он повис в воздухе, барахтаясь и царапая ногами обшивку в попытке нащупать брус, затем неимоверным усилием смог забросить на него одну ногу, и, перенеся на неё весь вес, подтянул другую.

Он перескочил через борт обратно на палубу и, метнувшись под спасительное прикрытие рубки, быстро бросился к корме. Моторка, слава богу, никуда не исчезла. С того места, где стоял Худ, к ней спускался веревочный трап. Оперившись на фальшборт, Худ уже занес ногу, чтобы перелезть на трап, как вдруг чья-то рука сзади сжала его плечо,

Худ резко обернулся. Позади стоял желтокожий рослый матрос с перебитым носом. Худ сбросил его руку и снова повернулся лицом к трапу. Но ещё не успел схватиться за веревку, как рука матроса мертвой хваткой сжала его горло. Желтокожий оттягивал его голову назад, стремясь завалить Худа на палубу. Худ пытался удержать равновесие и, отчаянно сопротивляясь, неожиданно упал вперед на колени. Матрос со всей силы врезался головой в перила, завыл и выпустил Худа.

Худ выпрямился и прыгнул назад. Матрос, одной рукой держась за разбитое лицо, выхватил кинжал. Взгляд Худа стал ледяным, лицо выглядело со стороны каменным и бесстрастным. Каждый мускул его тела замер, приготовившись отразить нападение. Он мысленно проигрывал ситуацию, оценивая свою позицию и шансы. Теперь он был открыт для удара, но все ещё обладал возможностью обороняться.

Словно прикованный цепью, он стоял без движения, давая возможность матросу подходить все ближе и ближе. В самый последний момент он слегка дернулся вправо, одновременно повернувшись к матросу боком. В таком положении он представлял из себя не такую удобную мишень. Матрос стремительно занес руку с кинжалом над головой. Когда рука начала опускаться, Худ сделал молниеносный выпад левой, блокируя кисть матроса, находившуюся ещё в поднятом положении. В тот же миг он быстро наклонился вперед, и, схватившись мертвой хваткой за внутреннюю сторону предплечья матроса, отразил удар. Рука нападавшего зависла в воздухе. Худ провел великолепный прием, заламывая её назад и наваливаясь на неё всей тяжестью своего тела. Под его сокрушительным натиском послышался какой-то треск. Рука сломалась, моряк попятился и опрокинулся на спину. Худ повалился вместе с ним, грохнулся на колени, ухватился за уши своей жертвы и дважды со всей силы ударил его головой о металлическую обшивку фальшборта.

Матрос остался лежать, Худ огляделся в поисках кинжала, но нигде его не увидел, возможно он перекатился через палубу и валялся у другого борта. Худ вскочил, перепрыгнул через бортовые поручни и ступил на веревочный трап. Спустившись по трапу, он заскользил по канату, которым крепилась лодка, и в два счета оказался на борту.

Якорь лодки был отдан. Худ втянул его на борт, открыл дроссельную заслонку в карбюраторе, помчался в носовую часть лодки и отвязал канат. Вернувшись на корму, он рванул на себя трос стартера. Мягко загудел джонсоновский мотор в восемнадцать лошадиных сил. Худ выжал сцепление, и плавно дал газ на полную мощность.

Он держал курс в сторону Ниццы. Индикатор показывал, что бак заправлен наполовину. Оглядываясь назад, он видел мечущиеся по палубе фигуры и среди них одну в белом кителе, вероятно, Перрина.

За ним пустятся в погоню не раньше, чем найдут, на чем. Он сладко потянулся. Эта авантюра доставляла ему огромное наслаждение.

Худ добрался до Ниццы, влетел в торговый порт и заглушил мотор у причала. Привязав моторку к другой лодке, которая покачивалась на волнах по-соседству, он поднялся на набережную.

В это время года маленький порт смотрелся очаровательно. Прозрачный воздух и синева высоких небес служили ему прекрасным обрамлением. С противоположной стороны бухты у причала высился пароход "Наполеон", направлявшийся на Корсику. На его носу красовалось имперское "Н", увенчанное зелеными лаврами. Худ насмешливо фыркнул. Его веселили французы, которые обожествляли Наполеона, душителя революции, деспота и тирана, палача целого поколения ни в чем не повинных людей.

Немного дальше толпа зевак наблюдала за тем, как большой кран спускал на воду быстроходную яхту класса "Дракон". Худ гулял по набережной, думая о том, как милы и симпатичны эти старые запылившиеся дома желтого, рыжего и розового цветов с крышами из красной черепицы. Невзирая на пыль времен, они выглядели куда более элегантными, чем современные каменные здания, краска с которых уже облупилась и выветрилась. По улице мчался экскурсионный автобус, из окон которого торчали чисто английские лица. Какой-то алжирец, нагруженный пледами, подхватив свои кожаные сумки и пуфик, на котором сидел, с надеждой бросился к автобусу, но тот уже пронесся мимо, сияя чисто вымытыми стеклами.

Худ поднялся по лесенке и перешел через дорогу. Проходя под колоннадой, он свернул на авеню де ля Виктуар и вновь подумал, как по-итальянски выглядит старый город с его цветными фасадами.

— Участвуете в розыгрыше? — женщина с загорелым лицом сунула ему под самый нос лотерейный билет.

Худ отрицательно тряхнул головой и пошел дальше. Послышалось шипение, и у обочины чуть впереди него раскрылись двери бело — голубого троллейбуса. Длинная, прямая, как стрела, улица служила своеобразной пограничной полосой. За ним облик города менялась. Пальмы исчезли. Вдоль улицы стройными рядами стояли серые некрасивые деревья с подрезанными в форме куполов ветвями. Это был жилой район, банальный, озабоченный своими ежедневными проблемами и разительно контрастирующий с другой частью города, по которой разгуливали туристы, наслаждаясь едва уловимым духом старого центра.

На Променад дез Англэз цветочницы обходили кафе, распевая свои неизменные "- Купите цветы, свежие цветы".

Сады и парки, как всегда, дышали закатом и увяданием. Они были царством полумертвецов. В них можно было увидеть трясущиеся пары, медленно проползавшие вдоль аллеи, древние существа, греющие старые кости оживших мумий на садовых скамейках. Они взирали на мир с опаской, как будто все время ожидали подвоха, и подозрительно оглядывали каждого прохожего, не говоря уже о велосипедистах, которых боялись как огня — а вдруг задавит? Рекламный щит со стены многоквартирного дома возвещал: "Проведем нашу старость, — счастливый вечер жизни, — на солнце".

"— Могу поспорить, что не доживу до такой солнечной идиллии," подумал Худ.

Какая-то древняя старуха приближалась к нему, опираясь на две клюки, по одной в каждой руке. На ней была черная шляпка, прозрачная черная вуаль, черное платье, черная горжетка и черные шнурованные ботинки. Безжизненное лицо, бескровные губы и щеки, впалый беззубый рот производили страшное впечатление какого-то привидения, похоронившего и пережившего всех сверстников, давно сошедших в могилу. Мысль о том, как она, должно быть, выглядит в домашней обстановке, заставила Худа поежиться. Она остановилась, рассматривая сквозь очки что-то у себя под ногами. Там полз жук. Старуха неимоверно сконцентрировалась, прицелилась клюкой и методично его раздавила. Худ предпочел перейти на другую сторону. Под аркой стояла миловидная жизнерадостная брюнеточка. Ее блузка просвечивала на солнышке, демонстрируя прелестные выпуклости. Это выглядело гораздо приятнее!

На следующем перекрестке он остановил такси и велел шоферу ехать к бухте Сент-Жан. Добрались они туда через двадцать минут. Неподалеку от пристани Худ расплатился и вышел из такси. Тихими боковыми улочками он дошел до маленькой заброшенной бухточки и начал взбираться на Кап Ферра. На дороге никого не было. В большинстве вилл, стоящих в глубине садов, были спущены жалюзи и наглухо закрыты ворота. На некоторых воротах висела предупреждающая табличка "Осторожно, злая собака". Проехал одинокий автомобиль, немного погодя — рабочий в спецовке на велосипеде.

На двери в высокой каменной стене висела бронзовая табличка с названием виллы — "Оливье". Чуть дальше располагалась ещё одна дверь поуже, "Служебный вход". Вдоль верхнего торца стены торчал слой битого стекла, металлических штырей и гвоздей. Худ прошел до конца стены. Следующая дверь вела сад соседней виллы, где лежала в беспорядке груда красной черепицы, оставленная рабочим. Это не выглядело многообещающе, и он вернулся назад.

С другой стороны виллы "Оливье" тянулся местами обвалившийся забор. Его окаймляли заросли кустов, буйно разросшихся на жирной земле. В глубине сада Худ увидел край фасада виллы викторианской эпохи, наполовину скрытой от глаз. К дереву был прибит небольшой деревянный щит с надписью "Продается" и названием агентства.

Мимо проехал мопед. Худ проследил взглядом, как он скрылся из виду, и вошел в ворота. Вилла напоминала осыпающийся кремовый торт. На её стенах шелушилась облупленная штукатурка. На плоской крыше был оборудован резервуар для сбора дождевой воды. Он протекал во многих местах, и весь фасад сверху донизу испещряли ржавые полосы потеков. Вдоль крыши тянулась лепная балюстрада в виде ножек концертного рояля. С одного из окон, словно шутовская гармошка, свисали сломанные жалюзи.

Худ продолжал обход. Вдоль бокового фасада по-прежнему тянулась стена, отделяющая этот участок от владений виллы "Оливье". Пробираясь вдоль стены, Худ вышел на площадку, с которой далеко внизу открывалась гладь залива. Почти на линии горизонта он различил корпус "Тритона". Одичавшие плодовые деревья покрывал поверхность склона всего лишь ярдов на двадцать. Ниже склон заканчивался крутым каменистым обрывом. Худ наклонился вперед и опустил глаза. Внизу отвесно вздымалось нагромождение валунов, о которые с шумом разбивались морские волны.

Каменная стена тянулась вплоть до самого обрыва и увенчивалась веером стальных остроконечных штырей. Под ними торчал ряд железобетонных брусьев. Вероятно, они должны были служить преградой на пути каких-то безумных альпинистов. По берегу моря тянулся ряд таких же заграждений, но гораздо более устрашающего вида.

Худ решил попробовать пробраться сквозь эти рогатины. По крайней мере, они не казались непроходимыми, и, в то же врем, выглядели довольно прочными, чтобы выдержать его вес. Тут о вспомнил о предупреждении "злая собака" и поскучнел. В этой части побережья ограбления вилл происходили настолько часто, что их владельцы частенько оставляли цепных псов непривязанными. Верные сторожа служили на совесть. Полуголодные, они метались по вверенной им территории в поисках жертвы, и если таковая подворачивалась, обходились с ней безжалостно. Но выбора у Худа не было. Он тешил себя надеждой, что будь на вилле "Оливье" сторожевой пес, его лай давно бы будоражил окрестности.

Ступив на край обрыва, он отряхнул руки и обследовал подошвы ботинок. Затем нагнулся, крепко уцепился руками за шипы и, оттолкнувшись, повис над пропастью.

Больно поцарапав колени об острые края штырей, он нащупав носками их стальную поверхность и поставил на них ноги, как на спицы колеса. Весь трюк заключался в том, чтобы не касаться края штырей. Постепенно переставляя ноги с одного штыря на другой, он двигался вниз, словно по ступенькам стремянки. До него доносился шум волн, разбивавшихся о валуны где-то у подножия утеса. Вниз он старался не смотреть. Колючий веер заканчивался острым, но коротким штырем, выступающим не больше, чем на пять дюймов. Высвободив левую руку и ногу, он схватился за штырь с противоположной стороны, и, подтянувшись к нему всем телом мимо заостренных пик, разжал и высвободил правую руку и ногу.

Повиснув на одной руке, он развернулся всем телом и, схватившись другой рукой за штырь, торчащий впереди по ходу, перемахнул на другую сторону. Стараясь обогнуть остроконечные выступы, он продолжал перемещаться вбок и вверх, осторожно выбирая опору для ног. Когда дальнейшее продвижение стало невозможным, он изловчился и, подпрыгнув, взобрался на край обрыва по другую сторону заграждений. Потом влез по склону наверх, туда, где начинался сад виллы "Оливье".

Огромный сад выглядел очень ухоженным: лужайки, газоны пальмы, экзотические растения, молоденькие деревца. Неподалеку расположились два гаража с квартирами наверху, возможно для смотрителей виллы. Собаки, слава Богу, не было.

Двойные двери одного из гаражей были распахнуты настежь Внутри стоял "линкольн континенталь" с номерными знаками Монако. Худ ждал, спрятавшись в тени деревьев, никто не появлялся. Он вошел в открытый гараж и потрогал капот машины. Мотор ещё не остыл.

Он стоял, оглядываясь по сторонам. На верстаке лежали инструменты, запасной руль, шины, все без единой пылинки. Стояла тишина. На крючках висела пара спецовок. Подойдя на цыпочках к двери, он прислушался. Ни звука. Тот, кто оставил эту машину, исчез, испарился. Тишина интриговала. За стеной, ограждающей территорию виллы, проурчала проезжавшая по дороге машина.

Худ вышел из гаража и обошел виллу кругом. Все двери заперты. Маленькое правило никогда не пренебрегать мелочами, вламываясь в чужой дом, иногда помогало Худу. Нагнувшись, он приподнял дверной коврик, под которым частенько хранились ключи. Увы, не на этот раз.

Он опять тщательно обследовал каждый уголок наружной части виллы и нашел одно незапертое маленькое оконце. Втиснувшись в него, он попал в туалет. Рядом находилась роскошная кухня: деревянная мебель, гриль, большой набор ножей для разделки мяса, медные кувшины, глиняные горшки и прочая утварь.

Открыв дверь, Худ перешел в главную часть здания. Здесь все утопало в роскоши. В глаза бросались сотни изящных вещиц, дорогих картин и ценных безделушек. Но сейчас ему было не до них, он заставил себя отключиться от их созерцания: в это момент они существовали для него как бы в ином измерении.

В огромной уютной гостиной со старинным камином стояли низкие стулья. На столе в высокой хрустальной вазе ещё не увяли розы. Дальше располагались комнаты поменьше, там разместились библиотека и кабинет — Худ бегло просмотрел содержимое письменного стола. В нем лежали открытки с видами Монако, довольно оригинальные, проспект какой-то горнодобывающей компании, неиспользованная чековая книжка, каталог картин, распродаваемых из частных парижских коллекций, пачки писчей бумаги, и стопка конвертов, адресованных на виллу "Оливье". Ничего путного он не обнаружил. В другом крыле виллы находились столовая и салон с картинами "голубого" периода Пикассо. Худ вышел оттуда на цыпочках. Тишина дома оглушала.

Он поднялся по лестнице. На втором этаже дверь в одну из комнат была заперта. Пощупав рукой обшивку, Худ обнаружил, что она бронированная. Осмотр продолжался. Чередой тянулись ничем не примечательные комнаты. В конце коридора он толкнул приоткрытую дверь ванной комнаты. На кафельном полу виднелись капельки крови, эмалевую поверхность умывальника покрывали какие-то грязные пятна.

Худ нагнулся пониже. Кровь на полу совсем свежая. Он осмотрел содержимое шкафчика с зеркальной дверцей. На одной из полок лежал чистый станок безопасной бритвы. Возле умывальника висел ряд наглаженных и накрахмаленных полотенец. Любопытно.

Возвратившись на лестничную площадку, он вдруг услышал какой-то странный звук. Застыв неподвижно. Худ попытался определить, откуда он донесся. Но опять повисла мертвая тишина. Он поднялся на следующий этаж. В четырех спальнях никого не было. На полу одной из спален стояла бутылка виски и стакан. Худ вышел и уже занес ногу на ступеньку, чтобы подняться на верхний этаж, как вдруг услышал громкий звук падения и приглушенное бульканий. Он на мгновение замер, потом медленно прокрался наверх. Первая дверь вела в спальню. Там было пусто. Он бесшумно заглянул в следующую комнату. В ней царил полумрак.

На полу скрючилась какая-то фигура, облокотившись спиной на ножку перевернутого стула. Вид обезображенного лица был пугающим. Оно представляло из себя кровавую маску. Глядя на Худа, человек испускал какое-то нечленораздельное мычание и что-то в его горле клокотало.

— Боже праведный, — воскликнул Худ.

12

Это был тот самый испуганный коротышка, исчезнувший тогда в Париже Туки Тейт.

Худ бросился к окну и поднял жалюзи. Затем вернулся к Тейту и опустился на колени. Глаза Тейта взирали на него с непередаваемым ужасом. Из его носа струилась кровь. Но Худ не сводил взгляда со рта Тейта. Губы страшно вспухли и были залиты кровью. Худ тихо проронил:

— О Боже!

Губы Тейта были плотно пришиты одна к другой.

Он мягко приподнял и перенес Тейта на кровать. Руки и ноги бедняги были связаны. Худ сбегал в ванную на этаж ниже и взял там лезвие. Разрезав веревки, стягивающие конечности Тейта, он рванул полотнище простыни и оторвал длинную белую полоску. С большими предосторожностями он промокнул ею кровь на губах и под носом маленького человечка. Тейт молящим взглядом глядел на Худа.

— Я все знаю, старина. Попытаюсь причинить тебе как можно меньше боли. — Он оторвал ещё одну полоску ткани от простыни, смочил её под краном и, придерживая голову Тейта руками, осторожно протер окровавленное лицо.

Опустив Тейта на спину, Худ встал. Он видел, что губы Тейта туго сшиты кетгутом и зажаты металлическими скобками. Видимо, в ход пошел один из тех скобосшивателей, которыми пользуются для бумаг в конторах.

Между изуродованными посиневшими губами пенилась и пузырилась кровь. Вглядываясь в лицо Тейта, Худ размышлял. Он видел, что если что-то срочно не предпринять, Тейт долго не протянет. Нагнувшись к самому уху Тейта, он внятно шепнул:

— Лежи смирно и не двигайся. Я скоро вернусь.

Тейт не шелохнулся.

Худ вышел, прикрыв за собой дверь. В доме стояла все та же тишина. Он быстро сбежал по лестнице. Кухня была заперта изнутри и ключ торчал в кухонном замке. Худ на цыпочках вышел из дома и обогнул гараж. В гараже ничего не изменилось. Он подошел к верстаку, нашел плоскогубцы и кусачки, и, захватив их с собой, вернулся в дом. В одной из ванных комнат стянул с вешалки два чистых полотенца.

Уже поднявшись на верхнюю площадку, он вдруг остановился. Ему послышалось или вправду внизу закрылась входная дверь? Им овладело искушение немедленно спуститься вниз и проверить. Но снизу не доносилось ни звука, и, секунду помедлив, Худ пошел к Тейту. Тот лежал все в той же позе.

Худ снял пиджак, засучил рукава и вымыл руки. Тщательно почистив головки плоскогубцев и кусачек, он выложил их на чистое полотенце. Потом стянул с Тейта пиджак, расстегнул рубашку и расслабил узел галстука. Подперев ему голову подушкой, ласково прошептал:

— Я сделаю все, что в моих силах. Буду работать быстро, чтобы тебе было не так больно.

Глаза Тейта вылезали из орбит. Но у него не было сил даже пошевелиться.

Худ промокнул с его губ кровавую пену и насчитал под ней пять скоб. Их концы загибались друг к другу. Эти торчащие металлические кусочки были чересчур короткими и слишком плотно прилегали к коже, чтобы за них можно было ухватиться. Лучше пытаться перекусить их в средней части. Он поднес нижний клюв кусачек к первой из скоб. Но плоть с обеих сторон от скоб вспухла настолько, что вонзенные глубоко внутрь они казались словно сросшимися с мясом. Худ попытался вставить кусачки между губами. Тейт издал звериный вопль, извергнув поток кровавой пены.

— Успокойся, старина, — пробормотал обескураженный Худ. Он промокнул кровь и вновь принялся за дело. Ему удалось коснуться одной скобы клювом кусачек. Но когда он попытался легонько подсунуть их чуть дальше, от невыносимой боли голова Тейта резко дернулась назад и все сбила. Худ видел только самый кончик скобки. Он сжал кусачки, и, придерживая Тейта за плечо, резко перекусил её.

Тело Тейта отяжелело.

Худ снова стремительно ввел кусачки и подцепил скобку изнутри. Сдвигая пальцами плоть, чтобы не зацепить и не поранить и без того измученного Тейта, он вновь щелкнул головкой кусачек. Тейт зарычал.

С одной скобкой было покончено.

Следующая скобка впилась в кожу гораздо сильнее. Она туго ухватила мясистую часть губы. Губа вокруг посинела, по ней липко сочился гной. Худ испытывал непреодолимое желание закурить. Следовало вывезти отсюда Тейта и мчаться с ним в госпиталь. Ему нужен хирург со специальными инструментами, наркоз и стерильность. Но это будет означать, что в дело непременно вмешается полиция. И тогда можно распрощаться с надеждой выяснить, чем же в конце концов занимается Лобэр. Тейт был ниточкой, которая могла привести Худа к цели. Он что-то знал, и очень важное. Это не вызывало сомнений.

Худ провел влажным полотенцем по лбу Тейта и промокнул кровь на губах. Потом собрал волю себя в кулак. Опершись на грудь Тейта, чтобы помешать ему дернуться вперед, он резко раздвинул пальцами мякоть по обе стороны скобки. Тейт схватил его за руки. В тот же миг Худ подцепил скобку кусачками и крепко сжал. Пузыри крови, вскипевшие на губах Тейта, помешали ему одним движением перекусить внутреннюю поверхность. Он промокнул пену чистым куском простыни и подложил его под подбородок Тейта. Биение пульса Тейта стало слабым и неровным, глаза его закрылись.

Худ ласково провел рукой по его плечу.

— Все будет хорошо, Туки. Только позволь мне закончить. Обещаю, что из-под земли достану этих сволочей. Клянусь. — Он перекусил внутреннюю часть второй скобки.

Следующая скобка пронзала губы Тейта прямо посередине. Но она, видимо, была пробита очень сильно и, не выдержав напряжения, погнулась. Этот изгиб давал небольшое пространство, чтобы ухватиться клювом кусачек.

Проделав это, Худ щелкнул кусачками. Однако точка опоры оказалась чересчур близко к концу скобы. Кусачки промахнулись, разорвав скобку под кожей. Тейт взвыл и забрызгал Худа фонтанчиком крови.

Худ знал, что если он сейчас остановится, у него не хватит сил возобновить страшную процедуру. Утерев тряпкой кровь, он зажал и перекусил скобку кусачками. Ему пришлось слегка придавить коленом грудь вырывающегося Тейта, пытаясь разжать его губы на расстояние, достаточное, чтобы проникнуть внутрь и перекусить внутреннюю часть скобы.

Так или иначе, но он сумел разъединить все оставшиеся скобки. Дав Тейту пятиминутный отдых, Худ взял плоскогубцы и принялся удалять концы скобок из губ Тейта. Эта процедура оказалось ещё страшнее предыдущей. Из-за дугообразной формы загнутых скоб ему все время приходилось сначала их расшатывать и выворачивать. Опухшая губа практически полностью закрывала концы скоб в трех местах, и приходилось отыскивать их наощупь. Только затем, проталкивая их пальцем наружу, он мог извлекать скобы плоскогубцами. Тейт сопротивлялся, но все слабее и слабее.

Худ закончил работу, лоснясь от пота. Он поудобнее устроил Тейта и на минуту отлучился к окну вдохнуть свежий воздух. Затем прошел через комнату к двери, спустился вниз и вернулся назад с бутылкой виски. Наполнив высокий стакан на три пальца, он взболтал его с водой, принес к кровати и, приподняв голову Тейта, протянул ему стакан.

— Постарайся выпить, идет? — Тейт медленно приоткрыл глаза, увидел стакан и раздвинул рот. Осторожно, стараясь не задеть губ. Худ влил ему порцию виски. Затем наполнил стакан ещё раз и выпил сам. Он присел на край постели. Через минуту Тейт снова открыл глаза.

— Еще по глотку? — спросил Худ.

Тейт кивнул. Приподняв ему голову, Худ влил в рот Тейта добрый глоток виски. Тейт выпил и откинулся на подушку.

— Спасибо, — еле слышно проронил он.

Худ встал, приоткрыл окно и закурил сигарету. Тейт должен рассказать ему все и немедленно. Но он ещё не оправился от шока. Нужно дать ему время прийти в себя. Докурив сигарету, он потушил её и отвернулся от окна. Тейт подавал рукой какие-то знаки. Худ приблизился. Тейт жестом пригласил его сесть.

— Ты мне можешь рассказать, что здесь произошло? — спросил Худ. Тейт кивнул.

— Попытайся не двигать губами. Просто шепчи, когда устанешь и захочешь прерваться, похлопай меня по руке. Хочешь ещё выпить?

Тейт кивнул, Худ принес стакан с виски и дал ему в руки.

— Тебе зашили рот прямо здесь?

Очередной кивок и вслед за ним шепот, настолько слабый, что Худ не смог разобрать ни слова.

— Что ты сказал? — он вплотную придвинул ухо к губам Тейта.

— Дальше они собирались зашить мне нос.

— Кто они?

— Не знаю. Очень большие люди. Сказали, что постепенно зашьют мне все дырки, одну за другой.

Наступила пауза. Худ приподнял голову. По щекам Туки Тейта стекали две крупные слезы.

— Все хорошо, Туки. Теперь они не смогут причинить тебе вреда. Ты уверен, что хочешь говорить со мной?

— Конечно. — Он выглядел уже получше.

— Что тогда произошло в кафе?

Тейт перевел дыхание и очень тихо зашептал.

— То же самое. Это началось как раз перед тем, как я встретил вас. Я проворачивал свои собственные делишки в "Голден Грин Хаус". Современное здание. По воскресеньям там обычно никого не бывает. Легкая и приятная пожива.

— Ты имеешь в виду кражу?

Тейт кивнул.

— Но мне пришлось здорово попотеть, чтобы забраться туда. Врезанные замки на окнах. Особая система сигнализации. Я вывел из строя три устройства, которые поднимают тревогу. Провозился два часа. И сказал себе: "- Брат Туки, ты сорвешь приличный куш и вознаградишь себя за все труды". Но там ничего не оказалось. Тридцать два года я в деле и ни разу так не накалывался.

Он вынужден был передохнуть. Худ терпеливо ждал. Когда Тейт снова заговорил. Худ едва различал слабеющий шепот.

— Там было чуть больше трех фунтов наличными. Но я обнаружил несколько тайников, очень хитроумных. В одном лежал фотоаппарат. Потом какие-то катушки пленок, очень маленькие.

— Микрофильмы?

Тейт пожал плечами.

— Там ещё было миниатюрное записывающее устройство. Затем в прачечной комнате снаружи, внизу под сливным отверстием умывальника, там, где обычно эта публика прячет деньги и драгоценности, я нашел радиоприемник и наушники. Я стащил все, что смог унести — фотоаппарат, радио, наушники, разную прочую ерунду — и очистил помещение.

Он снова замолчал. Худ вытер ему лицо.

— На следующий день я загнал приемник. Наверное, так меня и выследили. Но детектив — сержант Эверетт из Скотланд-Ярда узнал об одном дельце, которое я провернул за неделю до этого. Поэтому я решил слегка отдохнуть на континенте. И вместо того, чтобы сбывать в Лондоне оставшееся барахло, передал его своему другу. Случайно с ним столкнулся и попросил отправить мне посылкой до востребования в Ниццу.

Худ его перебил.

— Туки, ты не боишься об этом рассказывать? Если нет, у меня есть к тебе вопрос.

— Не боюсь.

— Ты уверен, что все это имеет отношение к тому, что с тобой случилось?

Тейт кивнул.

— Продолжай, — сказал Худ.

— Мне не хотелось, чтобы сержант засек меня с этим имуществом, если бы ему вздумалось выдернуть меня, когда я буду пересекать Канал. Я молил бога, чтобы все обошлось. Но потом, впервые за всю свою жизнь я горько пожалел, что не оказался в тюрьме. Они, видно, следили за мной, с того самого момента, как я сошел с корабля. Однажды ночью на улице ко мне подошли три человека. На обочине стояла машина и, прежде чем я успел опомниться, меня схватили и бросили внутрь, сунули в рот кляп и связали по рукам и ногам.

Тут Худ прошептал:

— Подожди!

Снизу послышался какой-то звук. Он подошел к двери и прислушался. Тот, кто был внизу, тоже остановился. Тишина. Худ спустился на нижний этаж, проскользнул в столовую и выглянул в окно. Все выглядело как прежде. Дверь в кухне была по-прежнему открыта, как он её и оставил. Он выругал свое богатое воображение и снова взбежал по лестнице.

— Можешь продолжать?

Тейт слабо кивнул и махнул Худу головой, чтобы тот наклонился ближе. Худ нагнулся. Тейт снова невнятно зашептал.

— Они держали меня в наручниках, избивали ногами. Жгли тело зажженными сигаретами. При них ещё был какой-то француз и они занимались с ним отвратительными вещами. Со мной они тоже собирались это делать. Им был нужен фотоаппарат, радио и магнитофон, которые я стащил. Я говорил им и повторял, где они могут найти все это, но они мне не верили и считали, что я пытаюсь их надуть.

— Где все это происходило?

— Они постоянно меняли адреса, возили меня с места на место, с квартиру на квартиру. Потом как-то ночью сказали, что решили меня убить. Но медленно, чтобы выпустить из меня всю кровь, каплю за каплей. Они доставили меня в комнату на верху какого-то здания…

— Того, где я вас увидел?

— Да. Но мне удалось оттуда сбежать. Я был до смерти напуган. У меня дрожали поджилки. Я вызвал лифт. Но когда вы остановили его и вошли, я подумал, что вы один из них и пырнете меня ножом или ещё как-нибудь убьете.

— Они тогда пришли за вами в кафе?

Глаза Тейта округлились от ужаса. Он кивнул.

— Да. Меня пытали. Я висел на крюке с гирями между ногами. С каждым днем гири тяжелели. Они говорили, что собираются… — он всхлипнул и замолчал. Худ снова ждал, пока Тейт соберется с силами, чтобы продолжить.

— А среди них был крупный мужчина с вытаращенным глазом без века и красным рубцом через всю шею?

— Один раз.

— Куда тебя привезли после кафе?

— Не знаю. Кажется, в районе площади Оперы, если я правильно прочел. Я видел указатель.

— Возле площади Оперы? А улица или номер дома?

— Все, что я знаю, — что меня опять втащили на верхний этаж. Там ещё был один из таких старых лифтов, на стальном тросе, который выходит из-под земли. Потом меня перевезли сюда.

Худ налил ещё виски и протянул ему стакан. Неожиданно многое стало на свои места.

В "Гольден Грин" Тейт наткнулся на оборудование, используемое какой-то шпионской сетью, и желая поживиться, прибрал его к рукам. Однако шпионская группа смогла каким-то образом выйти на него, пытаясь вернуть украденное и замести следы. Они очистили кафе, путем угроз или подкупа удалили всех свидетелей и даже саму возможность подозревать, что Тейт имеет хотя бы малейшее отношение к Лобэру. Кроме прочего, они тщательно оберегали тайну места пребывания Лобэра, и не в их интересах было давать кому-либо шанс сопоставить факты и провести параллели. И, конечно же, Лобар знал, что последним, с кем говорил Тейт, был он, Худ. Все говорило за то, что Лобэр возглавлял эту шпионскую сеть и к нему сходились все ниточки.

— Но Туки, разве ты не признался, куда дел награбленное? — спросил Худ. — Не сказал про "до востребования" в Ницце?

— Я постоянно им говорил. Но они отвечали, что ходили туда и там ничего не было, и, значит, я вру. Но я говорил им чистую правду. Клянусь мамой. Тогда они сказали мне: "- Ты не хочешь говорить?" и прошили мне рот скобами.

— Значит твой дружок тебя обманул и ничего не послал? Раз на имя Тейта ничего не оказалось?

— Нет, не Тейта. Маллинза. На имя Маллинза. Это мое настоящее имя. Оно записано в паспорте, который они предъявили.

Шепот Тейта затихал. Его глаза закрылись. Худ низко склонил голову.

— Рассказать мне побольше, я не совсем понял насчет Маллинза.

Тейту нужно было время передохнуть.

— Когда я выезжаю из Англии, я никогда не подписываюсь фамилией Тейта в письмах или документах. В целях предосторожности. Ясно? Если я проворачиваю дело и меня ловят, пользуюсь своим паспортом на имя Маллинза, и никто в полиции не догадывается навешивать на меня собак за делишки, которые натворил Тейт на острове. Конечно, можно и накрыться, но Интерпол не всегда все и обо всех знает.

— Понятно, — задумался Худ. — А твой дружок знает тебя как Маллинза?

Тейт на мгновение смешался. Он открыл глаза, медленно поднял их на Худа и вдруг до него дошло. Голова начала подрагивать, кровавая пена выступила на губах.

— Господи Иисусе! Вы хотите сказать, что он послал все это на имя…

— Он же знал вас как Туки Тейта, верно?

Тейт слабо кивнул.

— И именно так надписал на посылке. Понятно теперь, почему этим людям ответили, что на имя Маллинза ничего нет.

Тейт резко сдавал. Худ видел, что тот отдаст концы, если ему срочно не оказать квалифицированную медицинскую помощь. Его следует увозить отсюда как можно скорее. Самое быстрое — вызвать скорую помощь по телефону. Но опять же, это будет означать вмешательство полиции, допросы и крест на его миссии.

Глядя на распростертое лицо Туки Тейта с безобразно распухшими губами, страдающего от невыносимой боли, он чувствовал, как в нем закипает ненависть по отношению к Лобэру. Нельзя позволить Лобэру улизнуть. Так уж получилось, что Туки Тейт превратил это в дело чести. У Худа появился личный счет к Лобэру.

Худ приложил губы к самому уху Тейта.

— Будь спокоен, Туки. Я за тебя отомщу. Положись на меня.

Он поднялся. Надо перенести Тейта в машину, которая стоит внизу, и отвезти его в Ниццу. Но это большой риск. Придется бросить Тейта одного в дежурном отделении неотложной помощи, куда обычно доставляют пострадавших от несчастного случая, а самому быстренько смотаться оттуда без объяснений. Он будет в машине Лобэра, которую, по всей видимости, здесь знают.

Но это были только планы. Он налил себе немного виски и выпил. Затем повернулся и, осторожно приподняв Тейта, взял его на руки. Открывая дверь, он услышал урчание двигателя подъезжающей к вилле машины.

13

Худ вернулся к кровати, уложил Тейта и подошел к окну, пытаясь что-то разглядеть, но безуспешно. Наверное, машина заехала в гараж. Он вышел на лестничную площадку, осторожно притворив за собой дверь, и остановился в ожидании. Кто-то вошел в дом.

Вошедший оставался на первом этаже — медленно переходил из комнаты в комнату, вероятно, осматриваясь. Вскоре его шаги послышались в гостиной. Через минуту он оттуда вышел. Худ на цыпочках подкрался к перилам и перегнулся вниз. Чья-то тень пересекла полоску света, и в следующий момент Худ услышал еле различимый звук шагов вверх по лестнице.

Он слегка отклонился назад, наблюдать за нижним пролетом. Человек бесшумно крался вверх по лестнице. Худ почувствовал слабый запах табака. Шаги затихли на площадке второго этажа, затем Худ услышал, как человек возобновил движение вверх. На третьем этаже звук шагов ослабел, человек зашел в одну из спален.

Внезапно тишину разорвал звонок телефон. В пустом доме звук показался оглушительным. Застыв на месте, Худ старался расслышать звук шагов человека в спальне, но звонки заглушали все остальные звуки. Они не прекращались, удивляя своей настойчивостью. Почему вошедший не снимал трубку? Затем он увидел тень на ступеньках. В этот момент телефон перестал звонить и он расслышал звук шагов вниз по лестнице.

Худ дождался, пока шаги смолкли, и стал бесшумно спускаться вниз. Холл у и гостиная на первом этаже пустовали. Стараясь не издать ни звука, он пробрался в кухню, резко пнул дверь и оказался лицом к лицу с шофером.

Шофер даже не вынул сигарету изо рта. Пожевывая, он перебрасывал её языком из одного угла рта в другой и смотрел на Худа.

— Доброе утро, — бодро приветствовал его Худ, распахнул дверь настежь и вошел в кухню.

Шофер был здоровенным детиной со сросшимися у переносицы бровями. От него веяло силой и мощью.

— Мистер Лобэр где-то поблизости? — с улыбкой поинтересовался Худ.

Шофер медленно перевел взгляд с груди Худа на его брюки и туфли. Худ видел, что тот заметил пятна крови на его одежде. Небрежным движением шофер потянулся к сигарете и вдруг молниеносно метнул её, как дротик, прямо в глаз Худу. Затем прыгнул вперед и нанес сокрушительный удар правой.

Горящая сигарета больно ударила Худа в уголок глаза и на миг ослепила. Буквально за секунду перед ударом, он успел чуть уклониться вправо и занести левое плечо вверх, прикрывая голову, благодаря чему удержался на ногах. Но не переводя дыхания, шофер со ваяй маха врезал ему левой по печени. Ослепший на один глаз, Худ попытался увернуться, но только смог слегка отшатнуться. Невероятная боль пронзила его насквозь. Голова мгновенно закружилась и перед глазами все поплыло. Вслепую он боднул шофера головой и отбросил его назад. Он не собирался вступать в кулачный бой, тем более когда кулак соперника сжимал кастет. Худ знал, как трудно вырубить крепкого мужика парой даже очень мощных ударов, но как легко это проделать с помощью кастета.

Шофер уже размахнулся для удара снизу и Худ, оттягивая время, перевернул ногой кухонный стол. Он пытался смахнуть пепел, застрявший в уголке глаза. Шофер кинулся к нему. Чуть отскочив. Худ схватился за левую руку шофера, занесенную для удара, и яростно рванувшись всем телом назад и увлекая шофера на себя, ударил его ногой в пах. Он все ещё плохо видел и нога угодила неточно, но шофер хрипло выдохнул и, громко застонав от боли, запрокинул голову вверх. Худ со всей силы двинул его в подбородок. У шофера лязгнули зубы, он отлетел назад и врезался спиной в буфет. Тот зашатался и ему на голову посыпались горшки.

Шофер выбрался из-под груды обломков, вне себя от боли и бешенства, и схватил огромный нож для разделки мяса. Худ думал, что он бросится на него, и машинально пригнулся. Но шофер молниеносным движением метнул нож в Худа на уровне груди. Худ едва увернулся, но рукоятка ножа оцарапала его шею. Шофер выхватил очередной нож. Худ рванул первый предмет, подвернувшийся ему под руку — тяжеленный серебряный поднос — и метнул его, как диск. Поднос просвистел в воздухе и врезался торцом в лицо шофера. Пока поднос падал на пол. Худ подпрыгнул и, выбросив обе ноги вперед, протаранил живот шофера. Тот рухнул, ударился затылком о плиту.

Перевернутый стол помешал Худу. Прежде чем он смог броситься к шоферу, тот швырнул ему под ноги стул и, хромая, выскочил за дверь. Худ помчался вдогонку: в машине наверняка было оружие. Пока Худ огибал угол дома, шофер добрался до передней дверцы машины, которая стояла открытой. Худ со всего разбега прыгнул ему на спину. Шофер, бешено вырываясь, упал вперед, ударившись лицом. Уцепившись за ноги, Худ потянул на себя распластавшееся на животе тело и принялся топтать каблуками его позвоночник. Засунув голову шофера в машину, он со всей силы хлопнул дверцей. Тот дико зарычал и, в шоке от боли, лягнул Худа обеими ногами. Худ взвился и успел отскочить под прикрытие машины. Прогремели два неприцельных выстрела, расшвыривая гравий под ногами. Затем послышались щелчки взведенного курка, шофер выругался и бросил в него разряженный пистолет.

Худ выпрямился. Шофер уже вбежал в гараж и метнулся к верстаку с инструментами. По его лицу текла кровь. Худ, пригибаясь, бросился вперед. Шофер что-то схватил с верстака и, выбежав из гаража, бросился в сад, возясь с предметом, который держал в руке. Но Худ никак не мог понять, что это было. Он прибавил шагу, и шофер попятился.

Если он пытается зарядить пистолет, шансов практически нет, мелькнуло в голове Худа. Он почти настиг шофера. Тот быстро пятился, затем вдруг остановился, вытянув руку вперед. В ней он держал бутылку.

Худ мгновенно понял, что в бутылке кислота. Вверху клубилось ядовитое облачко.

Какая кислота, Худ не знал, но не сомневался, что стоит поберечься. Но если он попятиться, то шофер немедленно плеснет ему в лицо содержимое бутылки. Если будет приближаться, то…

Не двигая глазами, Худ исследовал местность позади противника. Два куста раскинули свои колючие ветки прямо за спиной шофера, и ещё несколько уходили вправо. Худу оставалось надеяться только на чудо. Если ему удастся заставить шофера резко отступить назад, тот упадет или, по крайней мере, потеряет равновесие и немного замешкается.

Худ стремительно пригнулся и сделал ложный выпад вправо. Рука шофера дернулась и кислота пролилась в воздух, на то самое место, где только что стоял Худ. Худ отпрыгнул вправо, схватил ком земли и, швырнув в лицо шоферу, бросился вперед. Одной рукой он вцепился в руку шофера, державшую бутылка другой — в его глотку. Шофер пошатнулся и они оба упали назад. В какую-то долю секунды Худ почувствовал, что они оба скользят по склону. Где-то совсем рядом отвесно обрывался утес.

Рука шофера впилась в челюсть Худа мертвой хваткой, стараясь отодвинуть голову Худа назад. И Худ и шофер держали бутылку. Худ догадался, что на дне, вероятно, ещё оставалось немного кислоты.

Он вложил всю силу в то, чтобы вывернуть руку шофера. Постепенно бутылка приближалась к запрокинутому вверх лицу. Жилы на шее шофера страшно напряглись и выпирали, словно лопасти вентилятора. Его глаза вылезли из орбит. Он издал вопль, который становился все громче и громче.

Рука Худа медленно наклоняла бутылку горлышком вниз. Она заходилась как раз на уровне глаз шофера. Затем кислота потекла, заклубилась и зашипела. Шофер по — звериному взвыл. Его глаза и верхняя часть лица покрылись пузырьками пены. Крошечные пузырьки пенились и множились, и Худ сцепил зубы. Он перевернул бутылку вверх дном и держал её так до тех пор, пока не вытекла последняя капля.

Потом расслабился. Лицо шофера, покрытое шипящими пузырьками кислоты, было ужасно. Казалось, оно кишит стаей насекомых, вгрызающихся в плоть. Он медленно подергивал в воздухе руками со скрюченными пальцами, словно хватался за воздух.

Когда Худ встал на ноги, шофер начал сползать по склону. Худ наблюдал за ним, затаив дыхание. Корчась от боли, шофер перевалился через парапет, как-то неуклюже перевернулся и полетел с обрыва в пропасть.

Худ стал на колени и заглянул вниз. Шофер упал с обрыва, напоровшись на один из штырей, торчавший у самой кромки воды. Его пронзило насквозь, но руки до сих пор подергивались.

Пора было возвращаться на виллу.

14

Смеркалось. Он поднялся в комнату, где лежал Тейт, плеснул себе немного виски и выпил залпом. Худа всего трясло.

Ситуация складывалась неважно. Наверняка утром кто-нибудь обнаружит тело шофера. Появится полиция, начнутся расспросы, Лобэра предупредят. От виллы к морю спускалась металлическая лестница. Он может попробовать спуститься вниз и забрать тело, но есть риск, что его могут заметить. Худ бросил взгляд на Тейта. Срочно нужно в госпиталь. Придется оставить шофера на берегу и надеяться только на свою счастливую звезду.

Худ взял Тейта на руки и спустился на первый этаж. Усадив беднягу на переднее сиденье "линкольна", Худ пожалел, что нет машины поменьше и попроще. Он заглянул в соседний гараж. Там было пусто.

Худ закурил. Как только Лобэр узнает, что случилось на вилле, он немедленно организует погоню. Проследить маршрут "линкольна" не составит труда. А Худ не представлял, как долго ему придется пользовался машиной.

Оставив Тейта в "линкольне", он пошел к служебному входу, повернул ключ в замке и выглянул наружу. В пятидесяти ярдах от ворот стоял "ситроен". Немного впереди, на другой стороне улицы, — серый "фиат 1800".

Худ вернулся к гаражу, нашел в "линкольне" шоферские перчатки и два ключа. На сиденье валялась шоферская фуражка. Она оказалась ему мала, пришлось оторвать подкладку. Теперь фуражка более-менее сидела. Старый трюк. Непонятно, какая магия срабатывала, но фуражка на голове шофера становилась неким символом. Любой, кому случалось видеть такую машину, мог присягнуть, что за рулем сидел личный шофер.

Тейт сполз на один бок и находился в обмороке.

Худ понес к служебному входу. На улице никого не было. С Тейтом на руках Худ прошел к "фиату". Он слышал, как где-то неподалеку играет радио. Конечно, "ситроен" был предпочтительнее, однако к нему нужны ключи. С "фиатом" такой проблемы нет, он заводится без ключей, и это довольно распространенная марка автомобиля.

Худ тронулся, не зажигая фар и включил их только после первого поворота. Съехав вниз к бухте Сент-Жан, он повернул налево и поехал вдоль побережья, направляясь в сторону Болье. Впереди сверкали огни Кап Ро и Монте-Карло. Далеко в Море темнел силуэт "Тритона". Машина была новенькой и шла легко. Внизу он снова повернул налево, взяв курс на Ниццу. Движение на дороге было очень оживленным и машины мчались быстро, словно по автостраде.

У Вилльфранша дорога поднималась вверх. Машина Худа застряла в пробке. Он посматривал на Тейта. Тот подпирал головой дверцу машины. Худ усадил его прямо и опустил стекло, чтобы впустить немного свежего воздуха.

— Как дела? Сможешь ещё немного продержаться?

Тейт не ответил. Худ вытер кровь на его лице. Водитель автомобиля, стоящего впритык сзади, нетерпеливо мигнул фарами. Худ выпрямился, посмотрел вперед, поспешно включил скорость и поехал. Когда машина обгоняла его, ревя двигателем, Худ заметил удивленный взгляд пассажирки. Должно быть, она что-то заметила. Худ слегка притормозил, давая возможность машине быстрее вернуться на свою полосу.

За окнами замелькал пригород Ниццы. Внезапно послышался какой-то булькающий звук и Тейт уронил голову на плечо Худа. Худ слегка оттолкнул его в противоположную сторону, стараясь придать вертикальное положение, но Тейт завалился на другой бок. В его рту раздавался беспрестанный клекот.

"— Кровотечение, вот черт", — подумал Худ.

Он въехал на обочину. Резкие сигналы полицейского свистка перекрыли шум машин. Худ быстро выглянул из окна. Конный постовой нетерпеливо махал ему жезлом, заставляя проехать вперед. В этой зоне нельзя было останавливаться. Худ поехал дальше. Через двести ярдов зона действия знака "Остановка запрещена" кончилась. Но Худу пришлось икать место для стоянки. Он все ехал и ехал мимо заставленных машинами обочин. Тейт постанывал. Худ въехал на площадку перед вереницей магазинов и подтянул Тейта за плечо, пытаясь его выпрямить. У Тейта было сильное кровотечение. Его подбородок и грудь заливало кровью.

Худом овладела беспросветная подавленность. Ему хотелось забыть обо всех остальных проблемах, сосредоточившись только на том, чтобы быстрее доставить Тейта к докторам. Такое состояние возникало у него и прежде, когда он один на один вступал в схватку с врагом, и вдруг оказывалось, что за прегрешения сполна расплачивались не они, а какой-то заурядный, слабый, жалкий человечек, наподобие Туки Тейта.

Но мир, в котором жил Худ, не позволял давать волю эмоциям. Это был безумный мир. И согласиться жить по его правилам, подчиняться жестоким законам, означало уступить ему право на превосходство, позволяя бешено раскручивать по спирали смерть и разрушения, всегда сознавая собственное бессилие и смиряясь с поражением.

Худ пощупал пульс Тейта. Пульса не было. Туки умер.

"— Дело дрянь, — мелькнуло в голове Худа, — надеюсь, я убил того, кто пытал беднягу".

Тело снова повисло на сиденье. Голова Тейта завалилась назад и обезображенные, изувеченные губы выпирали вздутой горой на запрокинутом лице.

— Извини, Туки, — сказал Худ и оттолкнул его. Тело обмякло и скорчилось у противоположной дверцы. Худ поднял стекло.

Не помешало бы потоку машин двигаться хоть чуть-чуть быстрей. Скорость движения едва ли превышала скорость пешеходов. Он был зажат кольцом машин, они двигались, как улики. Какие-то люди шли шеренгами по дороге. Это был праздничное шествие, люди размахивали фонариками и что-то пели.

Худ понял, что он попал в гущу какого-то марша. Он мигнул фарами, включил подфарники и прибился на одну сторону дороги. Колонны марширующих людей взялись за руки и, подняв их вверх, шли вдоль дороги и пели. Около машины появился полицейский на мотоцикле. Он сделал Худу знак двигаться. Худ неохотно подчинился. Полицейский продвигался вровень с ним с той же стороны, где находилось тело. Худ следил за ним краем глаза. Через какую-то секунду патрульный бросил взгляд в сторону Тейта, затем перегнулся в седле и ткнул пальцем в его сторону. Вопросительно указав подбородком, он спросил:

— Что с ним такое?

Худ снял руки с руля и изобразил кулачный бой. Потом сложил руку в форме стакана и сделал жест, как бы опрокидывая его содержимое. Патрульный кивнул с видом удовлетворенного результатами эксперта, как будто он и сам пришел к такому же заключению. Он слегка отодвинулся вбок. Худ видел, как он пристально смотрит на Тейта. Тело скособочилось и пребывало в неестественном положении. Вдруг ему пришло в голову, что если полицейский что-то заподозрит, или даже просто окажется чрезмерно бдительным, он непременно запишет номер машины. Оставалось надеяться, что информация об украденных машинах не распространялась настолько быстро. Он благодарил бога, что ехал не в "линкольне". Патрульный отстал. Худ отчетливо слышал рокот его двигателя позади.

Машины и марширующая процессия сворачивали к порту. Впереди и позади, насколько видел глаз, было море машин и людей. Ко многим машинам были подвешены рыболовные сети. Наверное, это был какой-то рыбацкий праздник, чествовавший покровителей рыбаков и благословляющий их на удачный лов.

Когда дорога спустилась вниз, почти к самой кромке воды, стали видны разукрашенные лодки, оплетенные сетями, помигивающими фонариками и флажками. Нормальное движение машин по дороге застопорилось. Повсюду стояла дорожная полиция, призванная наводить порядок. Все машины они направляли в одну сторону. Худ высунул из окна голову.

— Куда мы едем?

— На стоянку, — ответил полицейский, тыча большим пальцем в сторону. Не останавливайтесь.

Стоянка находилась на западной стороне залива. По периметру её ограждал забор. Внутри сновали с дюжину распорядителей Один из них показал Худу свободное место. Худ попытался проехать дальше — но распорядитель тут же засвистел в свисток. Пришлось подчиниться. Сверху ярко светил фонарь. Распорядитель крутился поблизости, сердито бурча. Худ нагнулся, давая понять, что ищет что-то в салоне. Распорядитель убрался.

С правой стороны между его машиной и соседним автомобилем была удобная щель. Огромный красный бакен, опутанный большим клубком цепей, стоял на свободном месте, не давая возможности въехать ещё одной машине. Но предательский свет фонаря не позволял расслабиться.

На стоянку одна за другой въезжали машины, и распорядители бегали по всей площадке. Со стороны лодок доносилось громкое пение. На всякий случай Худ обыскал карманы Тейта, но они были пусты.

— Здесь мне придется расстаться с тобой, Туки, — пробормотал вслух Худ и потянул ручку дверцы. В этот момент медленно проезжавший мотоциклист увидел свободное пространство перед бакеном с цепями, повернул руль и заглушил двигатель.

Худ наблюдал за ним. Это был молодой, проворный парень в шлеме и куртке на молнии. Он вкатил мотоцикл на пустующий уголок, осмотрелся и бросил взгляд на "фиат". Худ вышел из машины, хлопнул дверью и пошел к выходу. Он спешил выбраться, огибая ряды машин и стараясь держаться в тени.

— Мсье! Мсье! — распорядитель подступил к Худу и коснулся его руки. Худ напрягся.

— В чем дело?

— Вы оставили включенными фары.

Только этого не доставало. Фары привлекали бы к машине назойливое внимание.

— Спасибо, — он вернулся к машине. Мотоциклист ошарашено разглядывал тело Тейта. Худ попытался выглядеть непринужденно.

— С вашим пассажиром что-то случилось? — спросил парень.

— Беспробудно пьян. — Худ глянул через стекло. Один глаз Тейта открылся и отвратительно таращился. К счастью, нижнюю пасть его лица окутывала тень. Мотоциклист молчал, но, похоже, ничуть не поверил в такое объяснение. Худ шагнул вперед, перекрыв ему возможность видеть лицо в машине.

В моменты, подобные этому, глаза Худа скрывал ледяной холод. От них веяло скрытой угрозой. Ни одна черточка не двигалась на его лице. Он застывал, леденя взглядом собеседника, и тому, кто был способен постичь значение этого взгляда, вдруг открывалась морозящая душу бездна превосходства его разума и чувств. Воля Худа подавляла. Он, как никто другой, представлял из себя тот самый образ человека, игра с которым означала игру с огнем и вечностью.

Мотоциклист отвернулся и завозился с мотоциклом.

— Хорошая ночь, — заметил Худ.

— Да уж. А вы здешний?

— Да. А вы?

Парень не ответил. Худ закурил. Он видел, что парень заметил его одежду и внешность. Немного спустя, смерив в последний раз Худа внимательным взглядом с ног до головы, он развернулся и ушел.

Теперь Худ начал действовать быстро, хотя внешне оставался совершенно спокойным. Он обогнул машину, выключил фары, вернулся назад и открыл дверцу. Тейт стал медленно сползать вбок. Худ подхватил его и, легко взяв на руки, захлопнул машину. Свет фонаря ярко освещал обезображенное лицо. На противоположной стороне стоянки Худ увидел неосвещенную зону и направился к ней.

Там, куда куда не доходил свет фонарей, он обнаружил перевернутые лодки и сложенные грудой снасти. Осторожно пройдя среди сложенных куч, Худ оставил тело Тейта под одной из лодок.

"— Да, Туки, — думал он, — у тебя выдалась длинная дорога. Надеюсь, похоронят тебя по-христиански."

Возвращаясь назад среди моря машин, он стащил с головы шоферскую фуражку и сунул её в карман. Худ старался держаться подальше оттого места, где стоял "Фиат", и, сделав большой крюк, направился к выходу. Неожиданно он увидел мотоциклиста, оживленно беседующего с одним из распорядителей и полицейским. Они стояли под фонарным столбом, и Худ отчетливо видел, как парень выставил вперед руку с растопыренными пальцами, на которую внимательно смотрели его собеседники.

— Если это не кровь… — донеслась до Худа его фраза.

Худ посмотрел назад. За его спиной маневрировала машина, давая задний ход. Он легко мог спрятаться за ней, но если поднимут тревогу и оцепят стоянку, он окажется в западне, тогда как выход совсем рядом и можно попытаться проскочить. Лучше всего спокойно пройти мимо. Он приближался к этой троице. Подойдя совсем близко, поднял одну руку и начал почесывать голову, прикрывая лицо.

— Он мертв, говорю я вам.

— Ты видел, как он выходил, Джордж? — спросил полицейский.

— Я нет, — ответил распорядитель, — я был на том конце.

— Он очень высокий и здоровый мужик, — продолжал жестикулировать мотоциклист.

Худ почти поравнялся с ними. И тут почувствовал на себе взгляд мотоциклиста.

— О, погодите, так ведь… Господи, я могу поклясться, что это он. Вот он!

Худ прибавил шагу и услышал, как пошли за ним. Он выругался и побежал. Поднялся крик. Полицейский в любую секунду мог выхватить пистолет.

Худ едва ли имел преимущество. Мотоциклист был поджарый и здорово бегал. Худ уже выскакивал за ворота стоянки, когда услышал, как полицейский что-то крикнул и они все приостановились. Вот оно, подумал Худ и отпрыгнул в сторону. Укрыться было негде.

Прогремел выстрел и пуля, отлетев от каменной стены, за которой находилась набережная, рикошетом разбила фонарь. Худ мчался вперед. Целая флотилия освещенных лодок, покачиваясь на волнах, тянулась вдоль набережной в сторону порта. У кромки воды перед толпой людей стоял священник с распятием в руке и возвышалась статуя девы Марии. Люди из задней части толпы пробирались вперед, подходили новые зеваки и толпа не стояла на месте, все время двигаясь и бурля.

Худ мчался во всю прыть. Прогремел ещё один выстрел и слева послышался лязг металла. Но сейчас Худ уже почти поравнялся с толпой. Полицейский не мог больше стрелять и начал яростно свистеть. Худ обернулся. Мотоциклист вместе с каким-то мужчиной атлетического сложения быстро мчались вдогонку, но были ещё на приличном расстоянии.

Он влетел в толпу, остановился и дал себе пару секунд отдыха, пытаясь привести дыхание в порядок. Затем выхватил фуражку, и, наскребя в карманах всю мелочь, какая у него была, перевернул фуражку и бросил в неё все деньги. Вытянув её перед собой, Худ начал пробираться сквозь толпу.

— Не забывайте о вдовах и сиротах… Милостивые господа… мсье и мадам…, - заговорил он по-французски, — будьте так добры… для вдов и сирот. Спасибо, господа… Вдовам и сиротам… Благодарю…

Худ звенел мелочью в фуражке, все время низко наклоняя голову. Руки лезли в карманы и в фуражку сыпался денежный дождик. Мимо промчались мотоциклист с атлетом, потом двое полицейских. Он углублялся в толпу.

— Умоляю, вдовам и сиротам… Могу ли надеяться на вашу милость…

Постепенно он дошел до противоположного конца толпы и вновь вернулся назад. Преследователи умчались вдоль набережной. Прямо перед собой он увидел ступеньки на верхнюю дорогу. Он медленно к ним приблизился. Когда он занес ногу на первую ступеньку, мимо торопливо проскочил сбегавший сверху толстый полисмен. Худ спокойно поднялся по ступенькам.

Наверху он перешел дорогу и боковыми улочками вышел к центру. На скамейке у конечной остановки автобуса ссутулилась сухонькая сморщенная старушка — Худ приблизился к ней и поклонился.

— Если вы позволите, мадам, у меня есть для вас подарок в честь праздника. — Старушка подняла на него слезящиеся глаза. Он взял её узловатую морщинистую руку с голубоватыми прожилками и сунул в ладошку все деньги. Старушка заморгала и дрогнула.

— Хорошо бы, если бы вы смогли прочесть молитву за упокой души человека по имени Тейт.

Из-за угла выехал черно-белый полицейский фургон. Завывая сиреной и вращая мигалкой, он пронесся по дороге мимо Худа. Тот повернулся и пошел прочь. Сейчас он был уверен, что должен поднять перчатку, брошенную ему Лобэром. Как там говорил Кондор? "Он наверняка вас убьет, если почувствует, что вы подошли к нему слишком близко".

По спине Худа пробежал холодок. Он собирался подойти ближе. Он возвращался на виллу.

15

Но прежде всего он был голоден и ему очень хотелось выпить. Он миновал целый ряд кафе, но не решился зайти ни в одно из них. Настроения сидеть за столиком в ресторане, копаясь в обширном меню, у него тоже не было. Вывеска над дверью гласила: "Ле Ниша". Звучало приятно.

Он толкнул дверь. Тяжелая драпировка, мягкий ковер с густым ворсом, приглушенный свет, запах застоявшегося табачного дыма. Это был ночной клуб. Он увидел стойку бара и направился к ней. Перед ним возникла девушка с высоко взбитыми пепельными волосами, на каблуках высотой никак не менее четырех дюймов и с сигаретой, испачканной в помаде, окрашивающей губы чудесной формы.

— Мы ещё не открылись. Слишком рано. Приходите в десять.

— Я не могу прийти в десять. Это мой последний вечер в Европе. Не дадите мне чего-нибудь выпить?

— Но здесь никого нет.

— А как насчет того, чтобы выпить вместе со мной?

— А где вы будете завтра, если сегодня ваш последний вечер?

— В Уагадугу.

— Где это?

— В Африке. Верхняя Вольта.

— А-а, черные женщины?

— Они становятся все светлей и светлей. Так, по крайней мере, говорят мужчины, прожив там с годик.

Он сел на табурет у стойки.

— Это романтично. Что будете пить?

— Мне виски. Спасибо… Сверхромантично — пальмы, мангровые топи, москиты. А нельзя ли ещё заказать к этому сэндвич, как вы считаете?

Она наполнила стаканы. Казалось, что он ей очень понравился, она не сводила с него глаз. Худ тоже находил её привлекательной. Отхлебнув глоток, она сказала ему:

— Я принесу вам сэндвич, — и скрылась.

Худ курил и потягивал виски. Через щелку в двери он видел пустующую танцевальную площадку и столики. Ему нравилось убранство клуба. Здесь чувствовался порядок и уют. Он наслаждался покоем и тишиной. Кто-то поставил музыку и Эррол Гарднер заиграл "Любовь на продажу". Приятная мелодия слегка расслабляла.

Неожиданно в соседний зал из служебного помещения вышел мужчина в рубашке с короткими рукавами в сопровождении шестерых девушек. Мужчина, оживленно разговаривая, начал озабоченно носиться по залу, включая свет, двигая стульями, и затем стал отдавать девушкам распоряжения, кому встать здесь, кому вон там и так далее. Девушки посбрасывали с себя свои плащи, шарфики и жакеты, и к удивлению Худа, пара из них расстегнула пуговки на блузках и, сняв их, осталась в лифчиках.

— А, они уже там.

Худ повернулся лицом к стойке — блондинка вернулась с сэндвичем.

— Вы счастливчик, правда. В последний вечер среди белых женщин — и такая удача.

— Что это? — кивнул он в сторону танцевального зала. — Кто эти ваши очаровательные подруги?

— Стриптиз. Они ищут работу. Нам не хватает двоих в программе.

— Вы хотите сказать, что к сэндвичу я могу получить ещё и обнаженную грудь?

— Если соблаговолите развернуться и поведать мне про Уагадугу.

— Я думаю, что справлюсь и с тем, и с другим. Вон та, справа, весьма недурна.

— Вам бы стоило для начала подкрепиться сэндвичем.

— Давайте ещё выпьем, — внес предложение Худ и налег на еду. Сэндвичи были вкусные, один с салями, другой с курицей. Менеджер — мужчина в безрукавке — по-прежнему суетился, увлеченный делом.

— Это виски "Джонни Уокер блэк лейбл", я не ошибаюсь? — спросил Худ.

— Вам следовало бы заглядывать сюда и раньше, не только перед отъездом, моряк.

— Я ещё вернусь, мадам Баттерфляй.

Из танцевального зала послышались громкие хлопки и менеджер выкрикнул:

— Так, тишина! Минуту внимания! Итак, номер один. Мадмуазель Арлетт. Выйдите вон туда. Помните, я буду платить деньги за то, что вы делаете, и за то, что вы беспрекословно подчиняетесь моим распоряжением. Мне не нужны эти "схватить и бежать". Вы должны дать клиенту то, что он хочет. Ну, давайте, давайте.

Арлетт была высокой, темноволосой и неопытной девушкой. Она сняла свитер, блузку и бюстгальтер с неловкой грацией.

— Вы, наверное, думаете, что она собирается на боковую, — ехидно заметила блондинка. — В одиночестве.

— Да. Но надеюсь, перед этим она нам кое-что успеет показать. Девушка была премиленькой. — Все, чего ей недостает, — это тренировки и опыта.

— Этого не избежит ни одна из нас.

Арлетт скрестила ноги и стянула чулки. На ней остались маленькие трусики с розовыми бантиками.

— Вот здесь вы пользуетесь служебными привилегиями, моряк, — заметила Худу блондинка.

— В смысле?

— Под этим у неё нет ничего.

— И ни у кого из них?

— Ни у кого.

Арлетт только на мгновение замешкалась, затем, сладко улыбаясь, стянула с себя трусики и выставила вперед колено.

Худ заметил:

— Она достойна того, чтобы потренироваться.

Менеджер, сидящий за столом, заставил ею сменить позу, раз, другой, третий, чтобы потянуть время.

— Хорошо. Встаньте вон там.

Затем он дал какие-то инструкции и вызвал вторую девушку.

— Рита! Приступай. Выйди сюда, малышка.

Рита была профессионалкой и пользовалась в этой игре избитыми штампами.

— Она вам не очень-то нравится, правда? — девушка наклонилась к нему поближе. Их глаза встретились. Затем она опустила ресницы. Худ считал её просто красавицей.

— Как вас здесь называют?

— Китти.

Следующая девушка по имени Сюзи играла в стеснительность. У неё были формы настоящей профессионалки, и когда она начала раздеваться. Худ увидел, что менеджер дозревает. Она сбросила юбку, кофточку и очень медленными и плавными движениями сначала приспустила, а потом сняла лифчик.

В тишине послышалось учащенное дыхание. Менеджер перестал раскачиваться и подскакивать на стуле.

— Ну и ну!

— Что вы сказали?

— Вот это да!

Сьюзи сделала паузу и прижалась лицом к плечу. Она отстегнула сначала задние подвязки, потом передние, и попеременно описывая дугу то одним, то другим бедром, придерживала верхнюю полоску чулок высоко над коленями. Худ все ещё не сводил глаз с её груди. С хитроумной предосторожностью она носила пояс поверх трусиков.

Сюзи выступила вперед, расстегнув пояс с подвязками. На ней остались черные трусики. Менеджер облизнулся. Казалось, она не знает, как поступить с поясом. В конце концов. она его просто сбросила. Вспыхнув, она оттянула резинку на трусиках и спустила их на пару дюймов. Худ восхищенно оглянулся на Китти, та ему ответила улыбкой.

Сюзи медленно оттягивала ткань, обнажая живот, затем плавно оголила бедра и позволила черному треугольнику упасть себе под ноги. Она осталась в чулках и туфельках. Эти маленькие аксессуары недосказанности добавляли ей очарования. Менеджер нервно закашлялся.

— Как вам нравится этот специальный эффект? — спросила Китти.

— Неплохо, неплохо, — невозмутимо ответил Худ. Она расхохоталась.

Но Сюзи ещё не закончила. Слегка покачиваясь на своих высоких каблуках, она прижала руки к бедрам и начала растягивать ноги в шпагат. Каблуки медленно скользили по полу. Длинные ноги разъезжались все шире. Потом колено коснулось пола, следом за ним бедра и, упруго качнувшись, она села на шпагат.

— Будем считать спецэффектом эту концовку, идет? — предложил Худ. — Я знаю кое-кого, кто согласился бы поцеловать землю под тем местом, где её ножки растянулись в шпагате.

Они снова рассмеялись.

Менеджер стремительно бросился вперед, помогая девушке встать со шпагата, одобрительно погладил её. Затем просто погладил.

Худ повернулся за стаканом и в зеркале за стойкой бара увидел Эндрюса. Воротник его пиджака был поднят, будто он только что вошел с дождя. Он не отводил глаз от Сюзи. Глазки блестели и по лицу блуждала слащавая улыбка.

Худ взял стакан и хлебнул виски. Он сидел спиной ко входу и, очевидно, лакей его не заметил. Китти продолжала следить за действием в соседнем зале и не обратила внимания на приход Эндрюса. На какую-то секунду Худ задержал взгляд на картине под стеклом и в рамке. На ней изображалось что-то патологически абстрактное. Тщетно силясь вникнуть, но так и не разгадав тайну сюжета, Худ стал рассматривать в отражении себя, свою прелестную собеседницу и низкорослого лакея с всклокоченными волосами и неизгладимым видом землепашца. Тут Китти повернула голову и увидела Эндрюса. По её лицу пробежала усмешка.

— Так-так. Мы снова здесь. Какой сюрприз!

Внимание Эндрюса было всецело поглощено Сюзи и другими девушками. Менеджер о чем-то живо беседовал с Сюзи, всячески мешая ей одеваться и делая одно за одним замечания, едва девушка собиралась надеть на себя трусики или лифчик. Рядом стояла голая Рита с сигаретой во рту.

— Как дела? — спросила Китти погромче.

Эндрюс приблизился.

— Э-э… добрый вечер. — Он продолжал машинально улыбаться. — Я просто… так сказать, мм-м, просто заглянул…тут он увидел отражение Худа в стеклянной витрине за стойкой бара. Выражение его лица едва заметно изменилось. На пару секунд улыбка погасла, затем просияла вновь. — Добрый вечер, сэр.

— Добрый вечер.

— Вы хотите увидеть Жожо? — спросила Кит.

— Да… Мне интересно… Я собирался…спросить… есть ли у него… немного…

— В общем, он там, — сказала она, указывая на соседний зал. — Но вам лучше дождаться, когда он освободится, что не так уж сложно, верно?

— Спасибо. — Его взгляд переместился с неё на Худа. Он неуклюже присел, как бы кланяясь, и, не стирая с лица улыбки, поспешил в зал. Присев на самый краешек стула, он составил ножки, сложил ручки и принялся смиренно созерцать. Худ допил свой стакан.

— Кто этот коротышка?

— О, — улыбнулась Китти, — завсегдатай, вот и все. По крайней мере, был. Во время последнего шоу — оно закончилось дней десять назад — приходил каждый вечер. Ну, скажем так, почти каждый. Он сидел за ближайшим столиком и просто пожирал девочек глазами.

— Они, случайно, не были затянуты в корсеты?

— Откуда вы знаете? Я бы вас запомнила, моряк.

— Мне телеграфировали в Уагадугу. Это было большое шоу в корсетах, да?

— В три действия. У нас где-то осталась куча фотографий. — Она пробежала глазами содержимое полки под стойкой. — не знаю, где они сейчас.

— А что он имел в виду, когда поинтересовался, нет ли у Жожо немного чего-то, черт побери, не знаю чего. Может, это он о корсете "на вечную память"?

Она улыбнулась.

— Да, связь с Уагадугу налажена здорово. Вы много чего там узнали, признайтесь. Он пытался купить два прямо с девушек. Я думаю, что сейчас он приперся из-за денег. Он удивительный человек. Настолько хотел купить эти корсеты, что мы, в конце концов, дали ему один. Тогда он начал приходить перед началом программы и твердить, что ему хочется выступить с номером, но это звучало несколько двусмысленно. Мы побоялись каких-нибудь, ну, как бы вам сказать, неприличных выходок, и ему отказали.

— А что вы называете неприличных?

— Извращения. Но он уверял, что это не так. Он — мим, и все, что ему хотелось, — выступать с десятиминутным сольным номером, изобразив любого из присутствующих в зале по его желанию. Мы его попробовали. Это оказалось удивительно. Он привык наблюдать за нашими посетителями. Мы выделили ему площадку и пятнадцать минут времени между выступлениями девушек. Он вышел и сначала изображал знаменитых людей, потом с полдюжины завсегдатаев, а потом просто тех, кого видел здесь, меня, к примеру, или Жожо, или кого-то из музыкантов. Публика была в восторге. Это было нечто невероятное, никто не мог в это поверить. Он с быстротой молнии преображался из одного человека в другого, подмечая и копируя манеры, голос, малейшие характерные черточки каждой личности. Язык не имел никакого значения. Он просто создавал шумовые эффекты, которые давали полную иллюзию того, что вы слышите французский или какой-нибудь иной язык. Он вызывал кого-нибудь к себе на площадку, перебрасывался с ним парочкой-другой фраз, отправлял человека на место, и внезапно превращался в того человека. Это была настоящая магия!

— Почему же вы не позволили ему продолжать?

— Как-то раз сюда ввалились его дружки. А может, вовсе и не дружки. Выглядели довольно свирепо. Он сказал Жожо, что больше сюда не придет. Чувствовалось, что он очень несчастен. Они его забрали.

— Один из тех, кто за ним приходил, был такой здоровенные детина со сросшимися на переносице бровями?

Она кивнула.

— Это вы узнали не в Уагадугу.

— Это телепатия, — сказал Худ, — вот, скажем, вы сейчас подумали, что нам нужно пропустить ещё по стаканчику.

Она посмотрела на него, и в её взгляде сквозила меланхолия.

— Есть множество других вещей, о которых я думаю. — Она налила два стаканчика виски и один протянула Худу.

— Вы ему что-нибудь платили за выступления?

— Да. Он с виду сущий агнец, но обожает наличные, тут он без комплексов. Говорил, что выступает просто для удовольствия, и, тем не менее, постоянно клянчил деньги. Мы много ему не платили.

Худ оглянулся.

— Куда же они все подевались?

Соседний зал пустовал, только Рита, наконец одевшись, возилась с чулками.

— Там позади контора.

Худ чувствовал себя не в своей тарелке. В Эндрюсе было что-то необъяснимое, чего он не мог понять.

— Его друзья появлялись здесь после этого?

Она отрицательно покачала головой.

— Ни разу не видела. В соседнем зале между столиками забегали официанты. Музыка смолкла и из конторы вышел Жожо. Пересекая зал, он шлепнул Риту по заду.

— Молодец, Рита. Может быть, в следующий раз.

Она с горечью посмотрела на него.

— Из-за этой грудастой суки!

— Дай ей время, Рита! Дай ей время, — засмеялся Жожо.

Когда он подошел к стойке бара, Китти спросила:

— Чего хотел наш неподражаемый мим?

— Наличные.

— Вы хотите сказать, что он уже ушел? — быстро спросил Худ. Жожо с недоумением посмотрел на него.

— Да. И что из этого? Он спешил. Ваш приятель, что ли?

— Знакомый моего приятеля.

Жожо вышел за дверь позади стойки. Худ потягивал виски. Интересно, где сейчас находится Лобэр? Скорее всего не на "Тритоне", раз Эндрюс пожаловал на берег. Из-за двери, за которой скрылся Жожо, вышла рыжеволосая особа лет тридцати пяти с сигаретой в зубах. Она выглядела самоуверенной и нахальной. Не взглянув в сторону Худа, она подошла к стойке бара, заглянула в ящичек с наличными и налила себе рюмку коньяка "Реми Мартен".

Худ вопросительно приподнял брови, молчаливо интересуясь дамой.

— Жена Жожо, — шепнула ему Кит.

— Ясно, — сказал Худ. — Вообще-то мне пора уходить. — Он вытащил деньги и расплатился. Затем наклонился к Китти и мягко поинтересовался:

— Кстати, о фотографиях. Есть среди них снимки этого мима, когда он кого-нибудь изображает?

Она слегка замялась.

— Думаю, да.

Рыжеволосая повернулась всем телом и сигарета в её рту задвигалась:

— Можешь идти, Китти, если хочешь.

— Спасибо, Полетт. — Она кивком пригласила Худа пойти с ней и вышла через заднюю дверь. Худ прошел следом. Когда за ними захлопнулась дверь, он остановил её, схватив за руку.

— Она что, сказала, чтобы вы отвели меня наверх?.

— Идиот — огрызнулась возмущенная Кит. — После десяти её очередь стоять за стойкой. За кого вы меня принимаете? — её глаза пылали.

— Извини, Китти.

Она прижалась к нему, приподнялась на цыпочки и поцеловала. Затем отвернулась и снова пошла впереди. Наверху у неё были две уютные комнатки. В них слегка пахло пудрой, мягко падал рассеянный свет. Худу место показалось премилым. Они немного выпили.

— Мне интересно, что вы сделали с телом, — непринужденно поинтересовалась Китти.

Внутри у Худа все сжалось, но, сдержавшись, внешне он никак не проявил своей обескураженности и улыбнулся.

— Как обычно, я разрезал его на части и разбросал по вентиляционным шахтам на вокзале.

— Должно быть, этого вы разрезали ещё живым.

Она подошла к нему и оттянула полы пиджака наружу. На них были пятна крови. Она показала ему ещё много пятен на одежде.

— И самое большое возле колена, — добавила она.

— Если честно, Китти, я…

— Не надо ничего говорить, — шепнула она. — Я ничего не хочу знать. Есть такие вещи, о которых лучше не знать. Интересно, почему люди всегда хотят знать то, что потом может испортить им самые приятные моменты в жизни? Их ведь не так уж много. И, кажется, это один из них.

Она подошла к нему совсем близко и подняла глаза. Они поцеловались. Худ прижал её к себе. Она обвила руками его шею. Потом уткнулась лицом ему в грудь.

— Ты мне очень нравишься, моряк.

— И это признание мне ничего не испортило. Худ хотел её. Он прижимал её и гладил, и она доверчиво тянулась к его губам. Они слились в долгом поцелуе. Потом она откинулась, тяжело дыша, и высвободилась из его объятий. Закурив, она отошла в другой край комнаты, словно опасаясь дать выход чувствам, которые в ней бурлили.

— Лучше избавиться от этих пятен. Дай мне пиджак.

Он снял пиджак, она ушла в спальню, откуда вернулась с бутылкой какой-то жидкости, присела на диван и стала оттирать пятна. Потом удалила пятно с колена.

— Ты бы могла найти фотографии? — спросил Худ.

— А… Да. — Она как будто очнулась, вернувшись откуда-то издалека, и посмотрела на него. — Сейчас.

Китти подошла к шкафчику и вынула из ящика пакет фотографий. Но на всех были сняты только девицы в корсетах и певец. Она вновь все просмотрела, потом вдруг вспомнила:

— Подожди, он есть на одном снимке. По-моему, единственном.

На этом снимке фотограф во время шоу запечатлел одну из солисток в самой провокационной позе. Миловидная девушка извивалась всем телом, выпутываясь из корсета, и демонстрируя крутые бедра, обнаженные груди, подавшиеся вперед вместе с её выгнутой спиной, и крошечную часть интима. Она явно намеревалась накалить публику до предела, вводя посетителей в экстаз. Казалось, она поддразнивает кого-то из публики. На самом краешке снимка, уже в полутени, где изображение расплывалась, не попав в фокус, оказался столик, за которым сидел поглощенный зрелищем Эндрюс. Его лицо можно было различить с большим трудом.

— Можно, я её возьму?

— Если хочешь. Есть причины?

Он опустил фотографию в карман.

— Для приятеля одного моего знакомого.

Она прижалась к нему, расстегнула пуговицу на рубашке, просунула руку и стала нежно гладить грудь.

— А что, если нам заняться любовью, моряк?

Худ поцеловал её. Она мечтательно сощурилась.

— У меня на тебя огромный аппетит. Он возник сразу, едва, едва я тебя увидела.

С Худом тоже такое случалось много раз, и он благодарил провидение, которое посылало ему, недостойному, эти приятные моменты.

— Мне немножко страшно. Обычно я так себя не веду, ни разу со мной такого не было. Чем ты меня взял, моряк?

— Должно быть, вытаращенными глазами. Как у вурдалака.

— А, точно, я и забыла про труп. Ты ведь убийца. Мне кажется, с тех пор, как я тебя узнала, прошла целая вечность. Поцелуй меня.

Худ поцеловал. Потом мягко высвободился и сжал её лицо обеими руками.

— Китти, я должен тебя покинуть. Мне этого страшно не хочется. Ты только что очень здорово сказала, что чувствуешь. Я ценю твои слова и ты не представляешь, как они для меня приятны и что это вообще для меня значит. Но я ничего не могу поделать. Мне нужно уходить.

— Ты не можешь завести меня вот так, моряк, и просто уйти, — тихо сказала она.

— Не я решаю, Китти.

Она ничего не сказала. Отпустив её, он добавил:

— Давай полагаться на случай. Здесь некого винить.

Она не поднимала глаз.

— Ладно. Все равно, спасибо.

— Я вернусь, если смогу.

— Моряки обычно не возвращаются.

— Даю тебе слово, — сказал Худ. — Китти, покажи мне, как отсюда выбраться.

Она поднялась, улыбнулась и провела тыльной стороной ладони по щекам.

— Конечно. Пойдем.

16

Прошел дождь. Стояла теплая ночь. Асфальт влажно поблескивал после ливня.

Проходя по улице, он заметил такси, выстроившиеся друг за другом в ожидании запоздалых пассажиров. Замедлив шаг, Худ остановился. Сунув руки в карманы, он смотрел вдаль, раздираемый сомнениями и полный каких-то смутных предчувствий. Ему страшно не хотелось возвращаться на виллу "Оливье". От этого места веяло могильным холодом и немой угрозой. Он понимал, что его поход в "Ле Ниша" был ни чем иным, как простой попыткой оттянуть время. Он выругался. Конечно, шанс приоткрыть завесу над тем, чем конкретно занимался Лобэр, существовал. С другой стороны, если Эндрюс доложил, что встретил его в городе, его наверняка будут там поджидать. То, что они сотворили с Тейтом, могло оказаться просто детской шалостью в сравнении с тем, что уготовано ему, ведь они считают его по-настоящему опасным.

Худ решился. Поравнявшись с первым такси, он забрался в салон и скомандовал шоферу: "Поехали в Сент-Жан".

Затянувшись сигаретой, он откинулся назад на сиденье. Какую неоценимую услугу мог бы ему сейчас оказать Туки Тейт с его тридцатидвухлетним стажем взломов и ограблений. Уж он-то смог бы дать дельный совет, где на вилле нужно искать. И где там укромные тайники.

Хотя ночь уже вступила в свои права, оживленное уличное движение не прекращалось. Огни Ниццы остались далеко позади. Ему казалось, что фонари, расставленные вдоль дороги, отбрасывают мертвенный и зловещий свет. Дорога изогнулась, и внизу, в бухте Вилльфранша, появился американский крейсер, увитый цепочками светящихся огоньков. Между крейсером и берегом сновали шлюпки. Худ смотрел вниз. В Дарсе, старом порту Вилльфранша, празднично сияли окна открытого в этот поздний час магазина военной базы США.

Фары такси осветили плакат над дорогой. "Выставка цветов". И вдруг так пахнуло покоем и легкостью мирной жизни обывателя!

Вилльфранш был переполнен американскими военными моряками. Такси еле ползло, попав в неожиданную пробку. На развилке одна дорога уходила вправо и спускалась в порт. С обеих сторон она была заставлена машинами. Несколько французских проституток восседали на террассе кафе в свете разноцветных бегущих огоньков, пытаясь завлечь клиентов своей раскованностью, под которой скрывалась усталость, скука и отвращение. Какой-то моряк лениво приблизился к широкому как дом, "олдсмобилю", выплюнул жевательную резинку и сел за руль. Таксист, везущий Худа, глядя за окно, невнятно выругался.

На сером автобусе у обочины красовалась табличка с надписью: "ВМФ США. В город". Автобус отходил по расписанию и в салоне уже сидели несколько семей. Светловолосые мальчуганы в синих штормовках на молниях шумно сопели, возились, карабкаясь и взбираясь на сиденья. Жены попыхивали сигаретами. Мужья, стриженные под бобрик, были в штатском. Группа лейтенантов, несущая кителя на вешалках, пересекла дорогу и зашла в автобус. Американский флот закреплялся в этой зоне — американские квартиры, американские школы и все прочее. Жены моряков проводили время вместе, томясь и скучая, когда их мужья выходили в море, обреченные оставаться чужими во французской среде.

В одном из баров виднелось множество голов, стриженых под бобрик. Матросы пока вели себя осмотрительно и благоразумно. Такси вырвалось из пробки и начало взбираться на гору, чтобы попасть на противоположную сторону бухты. Повыше, ярдах в пятистах, на склоне при въезде в город движение было перекрыто. Мигали красные сигнальные огни, и с обеих сторон дороги два черно-белых полицейских фургона перегораживали проезд.

"— Ну вот, начинается", — подумал Худ.

— Полицейский кордон, — бросил через плечо таксист, плавно затормозил и остановился. Показались два полицейских. Один остался стоять на шаг сзади с легким автоматом наперевес. Второй отрывисто бросил: "Документы".

Худ открыл дверцу такси и вышел. В подобных случаях лучше выходить на свежий воздух, на открытое пространство. Они находились высоко над заливом. С одной стороны тянулся низкий каменный парапет, окаймлявший дорогу. Он отвесно спускался к железнодорожным рельсам и валунам глубоко внизу. Другим боком дорога упиралась в гладкий каменный утес. Место полиция выбрала удачное.

Французская полиция часто выводила Худа из себя. По его мнению, она представляла из себя сборище беспринципных бюрократов. Он взял себя в руки и на самом ломаном французском, какой ему только удался, произнес:

— Добрый вечер, мсье.

Худ сунул руку в карман, вытащил портмоне и достал из него водительские права гонщика, выданные Международной федерацией автомобильного спорта, с фотографией морды орангутанга в правом верхнем углу, которая должна была символизировать собой лицо владельца документа. Он пользовался ими бессчетное количество раз прежде и они никогда не подводили его перед полицией. Эти ребята обычно внимательно разглядывали фамилию и имя. Шевеля про себя губами, они читали по слогам "Чарльз Килдар Худ". Затем козыряли с улыбкой и на ломаном английском, дескать, и мы не лыком шиты, картавили: "- Спасибо, сэр. Доброй ночи, сэр".

Никто никогда не смотрел на фотографию орангутанга.

На всякий случай. Худ всегда имел при себе и нормальные водительские права со своей фотографией. Но "обезьяна" была одним из элементов его оснащения. Если бы её заметили, у него всегда был шанс отшутиться и наболтать какие-нибудь малозначащие смешные пустяки с примесью лести. Фраза "это не могло укрыться от вашего взгляда, офицер" или подобная ей всегда выручали его, и он успешно избегал неловкой ситуации.

Он протянул документы полицейскому. Тот внимательно изучал написанное, переводя взгляд с Худа на документ и обратно.

— Я англичанин, — на ломаном французском начал Худ, и затем продолжил по-английски, — точнее говоря, ирландец, если вам это, конечно, интересно.

Полицейскому явно не понравилась английская речь и он нахмурился.

— Как? — неодобрительно переспросил он по-французски. У него было смуглое лицо, гладко зачесанные назад волосы и усики военного образца, типичный облик болвана-полицейского.

Худ пожал плечами. Полицейский с сомнением посматривал на него из-под нахмуренных бровей, хотя на фотографию орангутанга внимания не обратил. Худ тревожно чувствовал между этими двумя близкое родство. Незаметно уронив на землю фотографию Китти, которую она дала ему перед уходом, он быстро метнулся, чтобы её поднять.

Как он и рассчитал, полицейский немедленно заинтересовался.

— Дайте сюда. Что это? — спросил он, вытаскивая снимок из рук Худа.

— Моя подруг, — залепетал по-французски Худ, — или мне должно произносить мой подруг? Гелфренд, знаете ли, — свернул он на английский, премиленькая душечка, правда?

Тень понимания озарила глуповатое лицо. Губы сложились в какое-то подобие усмешки. Он показал фотографию своему напарнику, и, смерив Худа презрительным взглядом с ног до головы, вернул Худу документы и фото.

— Поезжайте, — он мотнул головой, чтобы они поспешили.

Худ вернулся в машину, хлопнул дверцей, водитель нажал на газ и они понеслись. В Сент-Жане, не доезжая до набережной. Худ расплатился и вышел. Стояла тишина. Ярко светили огни одного из соседних ресторанчиков. Портовый бар был открыт. Из динамика одного из катеров доносились звуки соло на трубе.

Он начал взбираться к Кап Ферра. Через десять минут показалась вилла "Оливье". Сначала Худ подергал дверь служебного входа. Она была все ещё заперта. Вытащив из кармана ключи, найденные в "линкольне", он слегка приоткрыл дверь. Света на вилле не было. Худ шагнул вперед.

Мрачная громада здания возвышалась на фоне темного неба. Стараясь ступать по траве, Худ обошел гараж. Спрятавшись в тени деревьев, он замер, осматриваясь и прислушиваясь. Безмолвие, полное скрытой и невидимой угрозы. Только отдаленный рокот моря и шорох гальки. Больше ни звука.

Он подумал о теле шофера, распятом далеко внизу, у самой кромки воды. Следовало спрятать тело. Он стиснул зубы при мысли о подобной перспективе. Но делать было нечего. Через пару часов труп обнаружат и на виллу стянутся все полицейские округи. Начнут допрашивать Лобэра и потом… Он, Худ, может смело выходить в отставку.

Все выглядело по-прежнему. "Линкольн" стоял на дорожке перед гаражом. Ворота гаража открыты. Худ обошел "линкольн" и зашел в гараж. Внутри он зажег свой маленький карманный фонарик с виде карандаша. В гараже тоже ничего не изменилось.

Худ выключил фонарик, вышел и побрел к кустарникам, которые отмечали начало склона, спускавшегося к краю пропасти. Пробравшись во тьме через заросли кустарников, он оказался на обрыве. Холодный ветер обдувал кожу, совсем близко шуршала галька и шумело море. Момент бы неприятный, но он взял себя в руки. Включив фонарик. Худ осмотрелся вокруг и понял, что стоит на поляне между кустарниками. Отойдя в сторону, он добрался до железной лестницы, ведущей на берег моря, и начал спуск. Слабый средиземноморский отлив заставил отступить море примерно на фут и приоткрыть узкую полоску мокрой гальки у прибрежных камней. Галька громко хрустела под ногами. Немного дальше ему предстояло карабкаться по камням.

Впереди выступал "еж", составленный из металлических штырей и прутьев. Тела нигде не было. Худ обошел все кругом, посветил фонариком в воду, но ничего не увидел. Он провел рукой по верхушке прутьев и фонарик высветил засохшую кровь. Пучки морских водорослей на отмели говорили о том, что иногда морские волны докатывались до "ежей", омывая их. Не они ли унесли тело шофера?

Худ вернулся наверх. Кухонная дверь на вилле все ещё была распахнута настежь. Войдя в здание, он остановился и прислушался. Тишина,

Вернувшись в гостиную, Худ включил лампу. В серванте стояла батарея бутылок со спиртным, и он решил смешать себе виски с содовой, но уже поднося стакан ко рту, внезапно передумал и швырнул его через всю комнату. Стакан разлетелся в дребезги. К черту Лобэра вместе с его выпивкой! При воспоминание о Тейте и его предсмертной агонии Худа охватила холодная ярость. Он почувствовал омерзение. Как бы ему хотелось взорвать этот дом! Все зло, о котором говорил Кондор, перечисляя послужной список Лобэра, в этом доме воплощалось в действительность, и фоном служила роскошная обстановка, коллекции картин и антиквариата. В душе Худа бушевали страсти, он внутренне восставал. Лобэр внушал ему отвращение потому, что окружал себя этими предметами искусства, которые во все времена были выражением и порождением добра и любви.

В глазах Худа вновь воцарился ледяной холод. Он вышел в гараж, нашел тяжелый молоток, топор и долото. Под верстаком лежал короткий железный лом, который вполне мог сойти за "фомку". Все это он взял с собой в дом, включил свет и поднялся на второй этаж. Порогом бронированной двери служила панель из дорогого дерева. Он начал крушить её, разрубая топором дерево и расшвыривая щепки во все стороны. Им овладел приступ безумия.

Теперь он добрался до стального покрытия. В дело пошел лом. Худ покрылся потом и работал, не покладая рук. Он вспотел, скинул пиджак. Но дверь, как видно, обивал мастер своего дела. Она не поддавалась. Полчаса работы ни к чему не привели, и Худ бессильно отшвырнул инструменты.

Он уныло спускал рукава, когда услышал, как снаружи кто-то подъехал. Парадная дверь отворилась, хлопнула и из коридора донеслись звуки голосов. Худ набросил на себя пиджак, закурил и вышел на площадку.

Эсприту Лобэр и Сью Трентон изумленно подняли головы.

Последовала короткая пауза. Лобэр в темном костюме с галстуком-бабочкой замер неподвижно. Девушка в маленьком вечернее платье озадаченно хлопала ресницами.

Затем немая сцена пришла в движение. Девушка сняла руку с плеча Лобэра. Тот ухмыльнулся и шагнул вперед.

— Добрый вечер, мистер Худ.

— Добрый вечер, — Худ спускался вниз.

— Добро пожаловать на виллу "Оливье". Рад, что вы смогли найти дорогу и войти. Можно поинтересоваться, каким образом?

— Меня привез ваш шофер. Я уже давно вас поджидаю. Он ездил за вами?

Сью Трентон покачнулась и, схватив за руку Лобэра, захихикала.

— Нет, хотя мы его ждали. И он нам сейчас нужен, правда, Коко? Он должен отвезти нас в казино.

Она была пьяна. Вероятно, сюда они приехали на такси. Неожиданно произошло то, чего Худ до сих пор никогда не видел. К массивному лицу Лобэра прилила кровь, оно потемнело, как будто чьи-то невидимые руки сжали мощной хваткой его горло. Через все лицо проступила красная полоса, словно от удара плетью. Его тело содрогнулось. Длилось это всего одно мгновение. Никто не проронил ни слова. Приступ бешенства прошел также неожиданно, как и начался. Худ никогда не видел ничего подобного.

— Входите, — Лобэр свернул в гостиную. — Позвольте предложить вам выпить.

— Мне тоже хочется выпить, — протянула девушка.

— Жаль, что на вилле сейчас нет слуг, мистер Худ. Обычно здесь всегда находятся смотрители, но позавчера они попали в аварию. Люди так беззаботно гоняют на больших скоростях.

Он сделал многозначительную паузу, и тут заметил на стене мокрое пятно от разбитого стакана.

— Виски, мистер Худ?

Худ холодно взглянул на Лобэра.

— Я собирался выпить виски с содовой и со льдом, но передумал. Сейчас, с вами, я не прочь.

— Будем надеяться, что мой шофер не попал в аварию, — заметил Лобэр.

— Вы считаете, его можно назвать беспечным?

— Я уверен, вы назвали бы его осторожным. На него можно положиться. Он надежный и классный шофер. Вам покрепче, мистер Худ?

— Спасибо.

Лобэр протянул девушке маленький стакан, наполовину заполненный кубиками льда, а Худу — высокий, наполненный до краев. Себе он плеснул виски на пару пальцев.

— За вашу долгую жизнь, мистер Худ.

— За ваше здоровье, мистер Лобэр.

Похоже, Лобэр привез сюда Сюзи, чтобы переспать. Иначе с ним был бы телохранитель. Видимо, Лобэр ещё ничего не знал о шофере.

— Интересно, мистер Худ, вы видели Веласкеса? У меня две картины. Они…

— Тьфу, что за гадость, — прервала его Трентон. — Я ничего не хочу слышать про картины старых мастеров. Я хочу играть! Поехали в казино. Я весь вечер твержу про это. Я хочу сейчас.

Лобэр оскалился. Это никак нельзя было назвать улыбкой. Сюзи сидела рядом с Лобэром, крохотная на фоне его здоровенной фигуры, теребя пальчиками его плечо.

— Нет. Я считаю, не стоит, — произнес Лобэр. — никакого казино.

— Что? — с гримаской раздраженной подвыпившей барышни она демонстративно от него отодвинулась и повернулась к Худу.

— Мы поедем, не правда ли, мистер Худ?

— Замечательная идея, — ответил Худ. Лобэр в этот момент выглядел особенно отвратительно. Его изувеченный глаз налился кровью. Он, вероятно, пришел в ярость от перспективы провести вечер с испорченной и избалованной девицей. В интересах Худа было раздразнить его как можно сильнее.

Сейчас Худу предстояло раскалить Лобэра до бела, чтобы тот, раздраженный и взбешенный, совершил какой-нибудь опрометчивый шаг, и Худ смог бы сделать ответный ход, переиграть его и уничтожить. У него было сильное подозрение, что яхта "Тритон", несмотря на его лоск и роскошь, представляет собой нечто гораздо большее, чем воображают Кондор и его ведомство. Нужно вынудить Лобэра раскрыть свои карты.

Он допил виски.

— Ну что же, тогда пошли.

Девушка пьяно расхохоталась.

— Одну минуту, — сказал Лобэр. — Я схожу посмотрю, где шофер. Наливайте еще, мистер Худ. — Он вышел из комнаты.

— Налейте и малышке Сью стаканчик, ладно? — девушка пошатывалась рядом с Худом, придерживая его за руку. — Вы хороший парень, мистер Худ. Мистер как вас там? Почему я все время называю вас…? Эй, почему вы не нальете мне выпить?

Пытаясь понять, в какую сторону ушел Лобэр, Худ неслышно подкрался к двери. Момент был довольно щекотливый. Свет в коридоре у входа не горел. Перед ним простирался погруженный во тьму дом. Не доносилось ни звука. Лобэр куда-то исчез. Вполне возможно, он затаился где-нибудь всего в пяти футах отсюда. Интересно, он уже видел следы на бронированной двери? Худ услышал щелчок и чей-то металлический голос. По звукам это напоминало коротковолновой передатчик. Худ почувствовал, как над его головой сгущаются тучи.

Девушка сидела, зажав во рту сигарету, и пыталась найти в сумочке спички. Худ вернулся в комнату и смешал коктейль.

— Эй, а где моя выпивка? — она приблизилась и выпустила ему в лицо облачко дыма.

— Попозже, — улыбнулся Худ. — Кстати, а куда вы ездили с Лобэром?

Она вновь захохотала, откинув голову назад.

— Мы ездили в страну чудес, далекую и прекрасную. Мы взбирались к ней долго. Она высоко, высоко в горах, там ещё строят новый горнолыжный курорт. Лунные горы, сплошной восторг.

Краешком глаза Худ заметил какое-то стремительное движение за распахнутой дверью, а, может быть, ему это просто почудилось. Он страшно жалел, что у него не было при себе пистолета.

— Знаете, иногда вы становитесь каким-то странным, мистер — как вас, опять забыла.

— Чарльз. — До него внезапно дошло, что Лобэр вызывал подмогу. Сейчас он вернется и скажет что-нибудь вроде: " — Мне очень жаль, но шофера до сих пор не нашли. Я вызвал машину. Она приедет через пару минут".

Этот вариант был крайне нежелателен. Находясь в машине вместе с Лобэром и его головорезами. Худ легко мог стать жертвой несчастного случая, причем избавиться от его трупа не составит никакого труда. Это нельзя допустить. Конечно же, он мог бы ответить Лобэру: "- Шофер рассказывал мне, что ваша машина здесь. Можем воспользоваться ей".

Но Лобэр на это пожмет плечами.

"— Я не люблю водить. Кроме того, я уже вызвал машину. Кое-кто из моих друзей мне обязан и почтет за честь меня сопровождать."

Худ посмотрел на девушку.

— Пошли, Сью.

— Да? Мы идем? — Она просияла. — Здорово. Я буду играть по-крупному и намерена выиграть тысячи, понимаете, тысячи. — С пьяной развязностью она прошлась по комнате к тому месту, где валялась её сумочка и снова начала в ней рыться. Дым сигареты застилал глаза и она никак не могла найти то, что искала.

— Чарльз, дайте мне выпить — Она повернулась к нему. — Почему вы не даете мне выпить?

— Мы закажем выпивку в казино. Идем. — Он подошел к ней и взял под локоть.

— Нет уж, подождите. — Она капризно смахнула его руку. Я хочу взглянуть в зеркало. Мне надо привести себя в порядок. — Она вытащила косметичку. В ней лежала коробочка с пудрой. Дунув на пуховку, Сью припудрила носик. Потом, не вынимая изо рта дымящуюся сигарету, стала мазать губы помадой.

Худ напрягся. В любое мгновение мог вернуться Лобэр.

— Сью, пойдемте.

— Хорошо.

Она не спешила. Закончив краситься, она бросила косметичку обратно в сумочку. Затем задрала юбку и начала подтягивать чулки, заправляя их потуже в резинки. Поймав взгляд Худа, стеснительно пожала плечико и отвернулась, не переставая возиться с резинкой.

Худ тревожно глянул на дверь. Нельзя было терять ни минуты. Сью все ещё деловито копошилась под юбкой.

— Девочка, милая, сейчас не время заниматься пустяками.

Он подбежал к ней, легко приподнял и бросился к двери.

— Эй, постойте! — Она хихикала и протестующе дрыгала ногами. — А как же Коко?… Мы должны подождать Коко. — Они уже спустились вниз и приближались к выходу.

— Коко, он меня уносит…

— Замолчи! — Худ зажал рот свободной рукой. Она начала извиваться. Они уже выходили через парадный выход. Она давилась смехом и одновременно закашлялась. Худ забросил её на плечо, как ковер, и побежал к дорожке перед гаражом.

"Линкольн" стоял на прежнем месте. Он рванул дверцу, сбросил Сью на переднее сиденье, с силой оттолкнул её подальше и сам уселся за руль. Внезапно он увидел, что внешние ворота виллы открыты. Он включил фары. В пучках света стал виден стоящий в воротах Лобэр. Очевидно, он кого-то поджидал. Тот резко дернулся и прикрыл глаза от слепящего света фар. Он отступил немного назад, и в этот момент в проеме ворот появился красный "мерседес". Худу хватило времени заметить в машине четверых или пятерых громил. У сидящего за рулем был перебит нос. Ошибки быть не могло. Прибыли ребята Лобэра.

Он резко воткнул скорость, нажал на газ, машина, сорвавшись с места, рванулась впереди и вовремя — "мерседес" остановился, дверцы приоткрылись. Худ все поставил на карту. Огромный "линкольн" едва не врезался в "мерседес". Их разделяли какие-то три дюйма, не больше. Худ бешено вывернул руль и через мгновение "линкольн" вылетел за ворота, стремительно удаляясь вниз, к городу.

— Эй, а где же стрельба? — девушка опустила окно.

Худ промолчал. Глаза его метались с дороги в зеркала заднего вида и обратно. Через секунду на дороге должен был появиться преследующий их "мерседес"

Дорога вилась змейкой по темному склону. Они достигли первого поворота. Погони ещё не было. Машина Худа неслась на максимальной скорости. Он объехал Болье и вырулил на дорогу, которая петляла по направлению к капелле Сент-Мишель. В конце длинного прямого участка он оглянулся назад. На дороге позади никого не было. "Мерседес" их не преследовал.

Он откинулся на сиденье и закурил.

Итак, он попал в западню. И эта западня — Сью Трентон.

17

Было два часа ночи. Акустика огромных игровых залов казино с их устремленными ввысь потолками и позолоченной лепниной напоминала залы ожидания на железнодорожных вокзалах. На потолке красовалась фреска, изображавшая то ли святого Панкратия, то ли святого Лазаря.

Сью Трентон удалилась в туалетную комнату. Они успели сыграть в рулетку по маленькой. До сих пор ничего не произошло. Но Худ был уверен, что произойдет, и очень скоро.

Он прогуливался по залам. Это место всегда поражало его своей холодностью, хотя внешне её проявление было незаметным в окружающих лоске и роскоши. У поколений англичан захватывало дух, когда воображение переносило их в сказочный мир, где за одну ночь можно было поймать птицу счастья, выиграв баснословное состояние. При слове "казино" в сознании мгновенно вспыхивали громадные выигрыши, романы под пальмами и корзины шампанского, эдакие копи царя Соломона. В былые времена, по рассказам старожилов, казино в самом деле знавало золотые деньки. Однако Худ с трудом представлял себе то казино времен расцвета, когда залы заполняли куртизанки и благородные джентльмены со всей Европы. Разве что тогда позолота амуров блестела поярче, да игроки блефовали при романтических бликах газовых рожков.

Худ смутно сознавал, что казино строилось не для человека, а ради иллюзорной идеи всесилия Денег, Славы и Власти. Ему доводилось бывать в казино в разные времена и наблюдать его жизнь с разных сторон. По утрам в нем царила атмосфера апатии, когда игроки, ищущие и пытающиеся выстроить свою собственную систему игры, отрывали утомленные глаза от гроссбухов, блокнотов и таблиц. Оставалось только поражаться, как каждый из них был одержим идеей рациональной системы игры, считая всех остальных просто идиотами. И все вместе они верили в то, что такая система существует, причем одна — единственная.

Дневное время принадлежало экскурсантам, обнимающимся парочкам, заезжим обывателям и их женам. Они одевались в шорты цвета хаки, сандалии, цветастые летние рубахи или футболки, а в воздухе витал дух пренебрежения к святыне. Экскурсанты мельком окидывали взглядом интерьер казино, нимало не интересуясь теми страстями, которые кипели здесь во время игры. Но самым впечатляющим в распорядке дня казино были вечера в приватных залах.

Прохаживаясь и наблюдая постоянных игроков, холодных дам с резкими чертами лица и иссохших бледных мужчин, Худ думал о том, как уныла и безрадостна, нет, даже кошмарна их жизнь. Стареющие актрисы с крашеными волосами, руками в браслетах, набеленными лицами, несущими на себе печать смерти, сидели бок о бок с чопорными дамами, унизанными драгоценностями, в мехах и в платьях на шнуровках, которые наверняка вошли в моду на каком-то давно позабытом балу в честь именитого иностранного гостя.

В воздухе висел какой-то бальзамический дух. Перед глазами Худа мелькали запутанные миры отдельных личностей, их дни, проведенные в крошечных задних комнатах, их отвратительная еда, множество сигарет, их сознание, распаленное наркотиком азарта. Изредка по залам ковыляли реликтовые посланники прежних дней, оглядывавшие слезящимися глазами публику, но никогда не делая ставок, и Худ тщетно гадал, кем они были в прошлом. Среди толпы встрепались старики — англичане, бледные и нуждающиеся, но до сих пор не сломленные и неистребимо живучие. Они с легкостью делились своими проблемами с соседями по залу, и от них можно было услышать истории о том, как, к примеру, получая из дома свое месячное содержание, они проигрывали его в первый же вечер, а все оставшиеся дни месяца проводили объединенные общим несчастьем.

Худ усмехнулся и закурил. И тут увидел Лобэра. Тот только что вошел в зал в белом смокинге и с сигарой. Не глядя по сторонам, он неторопливо направился к большому игровому столу, за которым играли в "баккара", и сел на стул. Крупье как раз сдавал. Лобэр взял свои карты, глянул на них, поднял глаза и увидел Худа. В его глазах мелькнула тень удивления. Он слегка поклонился Худу, буркнул: — Карта! — и принял выпавшую ему карту от крупье.

Худ обвел глазами игроков за столом. Слева от Лобэра сидели двое из красного "мерседеса", внимательно следя за ходом игры. Итак, план сработал. Лобэр притащился сюда вслед за ним и оказался вовлечен в действие.

В зал из вестибюля вошла Сью Трентон. Быстрая езда подействовала на неё отрезвляюще. Худ понимал, что вряд ли она была сильно пьяна. Но если она действительно притворялась, то делала это мастерски.

— Я проиграла, — заявила она.

— Что вы имеете в виду? Я считал, что вы были в…

— Я и была. Но там стоит "Однорукий бандит".

— О, Господи!

Ее глаза скользнули мимо, и она увидела Лобэра. Но по её взгляду Худ ничего не мог прочесть.

— Нужно отметить наш совместный вечер, — сказал Худ.

Она смотрела на него немножко виновато.

— Я бы не отказалась от апельсинового сока.

— В такое время не пьют апельсиновый сок, дитя мое. Лучше выпьем по бокалу шампанского.

Они пересекли зал и, сев за столик, заказали официанту бутылку шампанского. Оба громилы, сидевшие рядом с Лобэром, уже заметили Худа. Прикрывая рукой рот, Лобэр что-то прошептал одному из них, и пара удалилась, держа Худа в поле зрения.

— Давно знакомы с Лобэром? — спросил Худ.

— Вы собираетесь меня предупредить, что с ним нужно быть настороже? улыбнулась она. Она и вправду хорошенькая, отметил про себя Худ.

— Вы так говорите, словно знаете, что именно это я и хотел сказать.

— Он незаурядный человек, вам не кажется?

— Даже слишком незаурядный, чтобы чувствовать себя рядом с ним в безопасности.

— О, мистер Худ, разве вы не знаете, что у каждой девушки есть скрытые резервы самозащиты?

Рассмеявшись, она принялась за шампанское.

Он ощущал, что в происшедших с ней резких переменах было что-то подозрительное, немного неестественное. Хотя никаких доказательств, что её просто подставили, у Худа не было. Возможно, его первое впечатление о глупенькой простушке было верным. Кто знает.

Затянувшись сигаретой, она выпустила облачко дыма и сказала:

— Ой, смотрите, вон тот смешной человечек, забыла, как его зовут.

Худ проследил за её взглядом.

За ближайшим игровым столом, где крутилась рулетка, склонился Эндрюс, лихорадочно расставляя фишки. В его глазах был тот же самый блеск, с которым он смотрел стриптиз.

— Ставки сделаны, — пропел крупье и вбросил костяной шарик. Эндрюс ерзал, как на иголках, сгорая от нетерпения. Он не мог стоять спокойно.

— Выиграло пять, красное, нечет, — провозгласил крупье. Эндрюс просиял — значит, выиграл. Он пробрался среди игроков и занял стул, с которого встала проигравшая женщина

— Странный тип, правда? — заметил Худ.

— Вы видели как он имитирует разных людей? Просто чудо!

— Да.

— Ему так здорово удалось разыграть швейцара в дверях.

Худ рассеянно кивнул. Он только что заметил, что к двум людям Лобэра присоединились ещё трое. Они рассеялись по всему залу. Новая пара, также мощного сложения, стояла в дальнем углу зала, не спуская с него глаз. Третий находился в одиночестве, праздно чистя спичкой ноготь большого пальца.

Пока Худ осматривался, у стола, за которым играл Эндрюс, возникла какая-то суматоха. Двое из громил Лобэра, которых Худ видел в "мерседесе" обступив Эндрюса с обеих сторон, пытались вывести его из зала. Эндрюс, вскочив на ноги, сопротивлялся. Присутствующие за столом стали протестовать. Громилы принялись действовать настойчивее. Эндрюс силился освободиться от их хватки и сгрести свой выигрыш.

Распорядитель, наблюдавший за ходом игры, немедленно ринулся к ним. Они начали что-то приглушенно обсуждать, удаляясь от игрового стола. Худ видел, как Эндрюс продолжал протестовать, но его быстро тащили к выходу. Вдруг у стола, за которым играли в "баккара", Эндрюс остановился. Его невозможно было сдвинуть с места. В зале находилось множество людей, одни играли, другие наблюдали, третьи переходили от стола к столу, примериваясь и присматриваясь. Худу показалось, что сейчас что-то произойдет. Эндрюс выглядел очень рассерженным, из-за того, что ему испортили чудесный вечер. Теперь становилось понятно, отчего он приходил клянчить деньги в "Ле Нища". Он был игрок, и игрок азартный.

Худ окинул взглядом остальную троицу. Те были наготове. Из-за стола поднялась массивная фигура Лобэра. Он небрежно направился к Эндрюсу и державшим его людям. Ему некуда было спешить, шел он неторопливо. При приближении Лобэра его люди попятились. Отступив, они смешались с толпой, словно выполнили порученное им дело, и все прочее их больше не касалось.

Эндрюс увидел Лобэра и нервно оглянулся по сторонам, не в силах пошевелиться. Лобэр подошел к нему вплотную и начал что-то говорить. Затем внезапно лицо его исказилось яростью. Такую резкую перемену Худ уже наблюдал на вилле "Оливье". Лицо и шея побагровели от прилива крови, ярко заалел рубец на шее. Лобэра била мелкая дрожь. Картина выглядела зловеще. Казалось, Эндрюс весь усох и сморщился под взглядом Лобэра, краска сошла с его лица и оно стало мертвенно-бледным. Он не поднимал глаз. Через секунду Лобэр оправился и пришел в себя.

Эндрюс незаметно отодвинулся. Лобэр невозмутимо обвел глазами присутствующих. Все были увлечены своими делами и заражены вирусом азарта. Никто не обращал на них ни малейшего внимания. Лобэр вернулся к столу и сел на место.

Почему он взбеленился? Худ ломал голову, не в силах найти причину. Покосился на Сью Трентон. Та держала бокал у рта, но не смаковала шампанское. Он видел, что начни он обсуждать с ней увиденное, Сью сделает вид, что ничего не заметила.

— Так, — сказала она, — настало время отыграться. Спасибо за шампанское.

— Надеюсь, вы сорвете банк, — заметил Худ.

Он видел, как она пересекла зал и села за стол "баккара" около Лобэра. Худ очень хотел проследить за Эндрюсом. Тот мог ещё быть неподалеку. Он кинулся к дверям. Краем глаза Худ заметил, что сидящий отдельно мужчина встал и пошел следом. Остановившись у стола, за которым играли в покер, он стал незаметно продвигаться вперед, огибая стол и прячась за спинами игроков. Но шедший за ним не отставал. Худ вернулся назад и тихонько шепнул ему:

— Почему бы тебе не прикупить немного фишек и не отыграться, Мак?

Мужчина смерил его взглядом, не проронил ни слова и отправился на свое место за игровым столом.

Худ шел к дверям. Дальний стол, за которым играли в рулетку, окружала толпа игроков и зевак. Когда он подошел поближе, двое из тех, под чьим неусыпным взглядом пребывал Худ, выступили из толпы, преграждая ему дорогу. Это были крепкие ребята, у одного заячья губа, обнажала зубы и десны. Мерзкий тип, с таким не поспоришь.

Оба молчали. Сбоку к Худу подступил третий.

На пути стояла группа игроков. Худ не мог пробраться между ними. Внезапно от этой группы, окружающей игровой стол, отделился ещё один, четвертый, которого Худ раньше не заметил. Он отличался от остальных: худой, лысый, с тонкой щелью губ и в очках. Все они потихоньку стягивались к нему, обступая его со всех сторон. В какой-то момент человек с заячьей губой наступил на ногу Худу, и тут же очкастый подозрительно сунул руку за борт пиджака. Худ мимолетно увидел, как у него что-то блеснуло за отворотом. Это был шприц иньекций. Худ стремительно соображал. Толпа была великолепным прикрытием для подобного рода экспериментов, проводимых скрытно и молниеносно, особенно, когда все вокруг были всецело поглощены игрой. Худ знал об одном таком убийстве, знаменитом в среде контрразведчиков, хотя и выдаваемом за случай естественной смерти. Его произвели с помощью маленького шприца в баре лондонского театра во время антракта, при большом скоплении народа.

Возникнет неразбериха, замешательство, на которое никто не обратит ни малейшего внимания, только через некоторое время послышится возглас удивления, когда кто-нибудь заметит его лежащим на полу. Чьи-то заботливые руки поднимут его, посадят не стул, принесут стакан воды и так далее. Не пройдет и минуты, как они поймут, что он мертв. Затем кто-нибудь грустно промолвит "- Вот черт! Не иначе выиграл крупную сумму и от счастья сыграл в ящик."

И в толпе понесется торопливый шепот:

— Надо пересесть, Рауль. Говорят, чтобы тебе повезло, нужно сменить место, когда увидишь мертвеца.

Только через несколько часов, а возможно, и дней, пронесется слух, что смерть наступила не от инфаркта, если, конечно, этому вообще придадут значение.

— Господа, ставки сделаны. Тишина.

Худ отступил и прислушался к движениям на игровом столе. Он почувствовал, как кто-то взял его за руку. Он слышал легкое жужжание вертящегося костяного шарика, подброшенного крупье, и дребезжание вращающегося колеса рулетки. Затем пощелкивающие звуки, когда шарик скачет по ячейкам. Худ вырвал руку и освободился, но его окружала плотная стена громил.

Очкастый достал шприц.

— Тридцать, красный, четный, — провозгласил крупье.

— Мой номер! — выкрикнул Худ. — Пропустите, мне нужно забрать выигрыш — С этими словами, мощно орудуя локтями, он вырвался из кольца и начал пробираться вперед. Протискиваясь среди игроков, он добрался до стола, и начал собирать фишки и жетоны. Он ещё не успел выпрямиться, как послышались громкие крики негодования и возмущения.

— Эй, мсье…!

— Это моя фишка!

— Да как вы смеете! Это моя.

— Мсье крупье!

— В чем дело? Что происходит?

— Это мои фишки!

— Ваши, мадам? Я положил их сам. — Худ вел себя возмутительно. В мгновение ока его окружили игроки.

— Отдайте!

— Как вы смеете, мадам?

— Она моя жена!

Разразился настоящий скандал.

Худ стоял, отбиваюсь одновременно от крупье, помощника крупье, пяти игроков и распорядителя, наблюдающего за игрой.

— Вы лжец, мсье!

— Что! Боже праведный…

— Это неслыханно.

— А вы, мсье, вы меня оскорбили. Я требую проводить меня к директору! Я требую…

Они яростно спорили, пререкались и перебивали друг друга. Худ старался изо всех сил, провоцируя их и играя на тонких струнах.

— Самое главное, я вам доложу, мсье распорядитель, что эти люди сообщники. Вот эти двое или трое. Я за ними наблюдал. Они профессиональные шулеры.

Игроки, на которых указывал Худ, вытаращили глаза и посинели от праведного гнева. Единственный путь, который, по мнению Худа, мог разрешить спор и показать всем, кто есть кто — это встреча с директором. Худ на этом настаивал. Послали курьера. Началась беготня вверх и вниз. Бледный от бешенства распорядитель бросил:

— Следуйте за мной!

— Непременно! — ответил доблестный Худ.

Он возглавлял процессию, не отступая ни на шаг от распорядителя. Удрученные игроки, крупье и дюжина зевак шествовали сзади. Они прошли через весь зал, провожаемые удивленным взглядами присутствующих. На другом конце зала находилась дверь с табличкой "Посторонним вход воспрещен". Распорядитель повернулся лицом к маленькому отряду борцов за справедливость и поднял руку.

— Прошу вас, по очереди. Не все сразу. Это невозможно!

Раздался ропот и протестующие возгласы.

— Нет, нет! Я не могу просить мсье Казимира, такого занятого человека и высокопоставленного руководителя… Сначала со мной пройдет этот мсье, он коснулся рукой Худа и, приоткрыв дверь, кивком пригласил пройти его и крупье. Когда Худ входил в дверь, один из людей Лобэра, проталкиваясь среди стоящих, вырвался вперед.

— Я партнер этого мсье, — сказал он, и, не дожидаясь реакции инспектора, который не успел его удержать, ворвался внутрь. Это был очкастый. Инспектор пропустил крупье, хлопнул дверью перед носом остальных и запер её на ключ.

Они оказались в коридоре, который вывел в мраморный холл. Вверх вилась винтовая лестница. Распорядитель шел впереди. Очкастый немедленно ухитрился пристроиться к Худу. Шествие замыкал крупье. Когда они подошли к лестнице, очкастый начал теснить Худа сзади. Худ метнулся вперед, пытаясь придерживаться середины ступеней.

Распорядитель яростно мчался вперед — Худ пытался не отставать от него ни на шаг. Он мог бы справиться с пистолетом, приставленным к спине. Но при мысли о том, что в любой момент его может уколоть смертоносная игла, он панически содрогался.

Когда они приближались к верхней площадке, он услышал, что человек Лобэра прибавил шагу. Он почти нагнал Худа. Существовал только один шанс рвануться в рукопашную, моля Бога, чтобы не оступиться. Худ прыгнул вперед и стремительно развернулся. Его локоть, зайдя сбоку, с размаху врезал по руке очкастого. Тот отлетел назад, хватаясь свободной рукой за перила. В другой он держал шприц.

Худ понимал, что это мгновение решало все. У него было одно преимущество: он стоял на одну ступеньку выше. Отступив немного назад, он размахнулся, оттопырив перпендикулярно большой палец, напряг все мышцы руки так, что на ней выступили бугры, и ударил очкастого по гортани, сразив его наповал. Худ не вкладывал в удар всю свою силу, иначе тот оказался бы смертельным. О подобных приемах было известно по нашумевшим делам об убийстве.

Глаза очкастого закатились, голова дернулась и он сорвался вниз. Шприц просвистел в воздухе. Падая, очкастый рухнул на крупье, и они вместе покатились вниз, пересчитывая головой ступеньки. Худ помчался следом за ними. Инспектор громко закричал.

Сбежав вниз по лестнице, Худ переступил через два распростертых тела и ринулся по коридору, прочь от игровых залов, наткнулся на какую-то дверь, рванул её на себя и попал в следующий коридор. Одолев его, он почувствовал запахи кухни. На его пути снова возник проем распахнутой двери. Он влетел туда, не раздумывая.

Вероятно, это было служебное крыло казино, где размещались подсобные помещения и кухня с грязноватым залом и неистребимым запахом. Тянулись ряды печей, длинные прилавки и стойки, ещё погруженные в полумрак. Возле холодильника стояли шеф-повар и несколько официантов.

Справа была служебная раздевалка со шкафчиками. Проскочив её, Худ через дверной проем увидел, что в следующем помещении находилась табельная, где дремал над газетой вахтер. Он закурил, не спеша приблизился к табельным часам, взял карточку, пробил на ней время и положил обратно в ячейку.

Затем повернулся к выходу.

— До свидания.

— А? До свидания, Филипп, — зашелестела газета.

Захлопнув за собой дверь, Худ обернулся и через стекло поймал на себе удивленный, немного подозрительный взгляд поверх полуопущенной газеты. Затем табельщик пожал плечами и вернулся к газете.

Худ выскользнул из здания, поспешно огляделся, но вокруг не было ни души. Он перешел на бег и буквально скатился по склону к набережной. Около Морского музея Худ приостановился, и, сделав огромный крюк, вновь вернулся в верхнюю часть города. Начинало светать.

Улицы были пустынны. Все ночные такси наверняка дежурили возле казино. Он проходил мимо какого-то отеля. Внутри за стойкой дремал ночной портье. Войдя внутрь, Худ попросил его вызвать такси. Подъехал старенький "рено".

— Куда поедете? — спросил портье. — Какой адрес назвать таксисту?

— В Ниццу. — Худ сунул ему в руку десять франков и сел в такси.

— Спасибо, сэр, — поблагодарил портье. Едва такси успело тронуться, Худ узнал шофера. Этот человек сидел за рулем "мерседеса", на котором приехали бандиты Лобэра.

18

Автомобиль мгновенно набрал скорость. Послышались несколько резких щелчков. Худ наклонился вперед, чтобы опустить стекло, отделяющее его от передней половины салона, где сидел водитель. Однако стекло было прочно закреплено и не сдвигалось.

Он дернул ручку дверцы вверх, потом вниз. Безрезультатно. Двери оказались запертыми. Впереди водитель настраивал коротковолновой передатчик, вмонтированный в переднюю панель — Худ видел, как он что-то говорил в микрофон, но не удавалось разобрать ни слова. Затем шофер переключился на прием. Наступила пауза, послышался треск и вдруг раздался голос Лобэра.

— Добрый вечер, мистер Худ. Или мне стоит пожелать вам приятного возвращения? Надеюсь, вы простите тягостную и некомфортную поездку в такси. К сожалению, оттуда вам не выйти. Едете вы вовсе не туда, куда хотите, но есть и приятные моменты. Вам не придется давать на чай шоферу. В Министерстве финансов оценят эту небольшую экономию. Мне бы хотелось, чтобы мое гостеприимство оказалось более щедрым. Но должен с грустью констатировать, что сегодня мы весьма ограничены во времени и потому вынуждены импровизировать. Не сомневаюсь, вы проявите понимание и будете к нам снисходительны.

Голос стих, послышались щелчки и треск.

Машина мчалась на огромной скорости, визжали тормоза на поворотах, перекрестки пролетали на красный свет.

Худ откинулся на спинку сиденья и бешено ударил ногой по стеклу, разделяющему салон. Сжавшись, как струна, он вцепился в металлические поручни наверху и, повиснув на руках, всю силу вложил в новый удар обеими ногами по стеклянной панели. Стекло треснуло и вылетело крепление. Худ отпрянул назад и вновь ударил ногами по панели.

Водитель неотступно следил за его действиями в зеркало заднего вида. Худ опять сделал мощный выпад ногами. Стекло раскололось. Водитель попытался уберечь себя, съехав вперед на самый край сиденья, но ногу с педали газа не убрал. Правая нога Худа прошла насквозь в образовавшуюся щель. Он в ярости рванул её назад. Тело покрылось испариной. Он подобрал колени и ударил по стеклянной панели каблуками. посыпался град мелких осколков и его нога больно ударилась о спинку водительского сиденья. Такси вильнуло. Худ подпрыгнул и, просунув локти через рваные края разбитого стекла, изо всех сил потянулся вперед и ухватился за руль. Водитель оттолкнул его локтем и вновь завладел рулем. Такси на сумасшедшей скорости петляло по дороге.

Худ боролся с шофером, налегая плечом на выпирающий нижний срез стекла, пытаясь его выдавить. Неожиданно машину вывернуло вбок, и, скрипя тормозами, они по бешеной дуге понеслись по полосе встречного движения. Худ нанес увесистый удар кулаком в лицо шофера и судорожно вцепился в руль. Водитель изо всех сил пытался оттолкнуть от себя Худа, и выпустил руль. Послышался душераздирающий скрежет, их тряхнуло, подбросило и на полном ходу машина слетела в кювет.

Худ перелетел через своею часть салона и на миг потерял сознание. Придя в себя, он выбрался из-под обломков, сел и потрогал голову. Боли не было, но он никак не мог сориентироваться. Секунду спустя он сообразил, что такси лежит на боку, и тут же заметил в свете включенных фар чью-то мелькнувшую перед машиной фигуру. Шофера, очевидно, выбросило из такси, и, не оправившись от удара головой, он пошатывался и страдальчески мычал.

Худ ударил дверцу головой. Она все ещё была заперта. Другая дверь находилась под его ногами. Снаружи в отдаление светили голубоватые огоньки. Авария произошла рядом со станцией техобслуживания, тускло освещенной фонарями. Худ успел заметить, что шофер перебежал через дорогу и скрылся за одним из строений. Почти мгновенно из мрака вынырнул другой человек и стал вглядываться во тьму, туда, где лежало разбитое такси.

Худ нутром почуял опасность. Нужно как можно скорее выбираться из автомобиля. Его окружали люди Лобэра.

Пробившись к сиденью водителя, он развернулся, чтобы спрыгнуть вниз на землю. И внезапно ощутил нестерпимую боль, будто его пырнули ножом. Худ резко отпрянул назад. Такси попало в самую гущу серовато — зеленых зарослей агавы с мечеобразными листьями. С дороги донесся топот. Худ быстро обернулся. К нему бежал вооруженный человек. Времени на колебания не оставалось. Худ стиснул зубы и прыгнул в заросли. Зазубренные края листьев, подобно стальным когтям, разрывали его тело, вгрызались в кожу до крови. На миг он почувствовал, что больше не может терпеть эту адскую боль и замер, в отчаянии вздрагивая всем телом. Затем превозмог секундную слабость и заставил себя снова двигаться вперед. Вскоре заросли кончились и он вырвался на свободу. Шаги преследователя слышались совсем рядом.

Он пригнулся к земле. На краю дороги возникла фигура. Худ узнал человека с заячьей губой, которого видел в Казино, мощного и свирепого гиганта. Ползком пробираясь по земле. Худ наткнулся рукой на что-то острое. Страшная боль заставила его не только отдернуть руку, но и инстинктивно отпрянуть всем телом. Это была верхушка листа агавы, срубленная корпусом такси при падении, дюймов шести длиной. Она заканчивалась черным смертоносным шипом. Худ мысленно поблагодарил провидение, пославшее ему это оружие.

Сжимая его, словно кинжал, он медленно продвигался в сторону противника. В последний момент тот его заметил и вынес вперед руку с пистолетом. Худ молниеносно прыгнул на него, ткнув шипом прямо в глаз. Страшное оружие врезалось в плоть. Бандит взвыл и обмяк. Худ обхватил пальцами курок, пытаясь помешать выстрелу, а сам вновь вонзил шип в лицо соперника и рванул изо всех сил вниз, безжалостно вспарывая кожу на лице бандита. Они оба рухнули на землю. Падая, противник извернулся, вырвался и попытался откатиться в сторону. Пистолет выпал из его рук. Он хрипло дышал. Худ вскочил, оседлал его спину и заломил голову что было мочи назад. Понимая, что обречен, гигант даже не пытался вырваться, и только выл. Худ свирепо оттягивал его голову все сильней и сильней, пока не раздался хруст шейных позвонков. Гигант плюхнувшись лбом оземь, дважды дернулся в предсмертных судорогах и затих.

Худ поднялся на ноги, пытаясь перевести дух. Его мучила боль от уколов шипами. Пиджак и брюки были изорваны. Он нагнулся в поисках пистолета, но в темноте никак не мог его найти. Торопливо обшарив карманы бандита, он обнаружил кошелек с деньгами и карточкой, на которой было что-то нацарапано, но что именно — не сумел разобрать и сунул карточку в карман, понимая, что нельзя терять ни минуты.

Кругом стояла мертвая тишина. Он окинул взглядом станцию техобслуживания на другой стороне дороги — она казалась пустынной и заброшенной. Среди глухой ночной тьмы в каком-то из строений светила одинокая лампа.

Худ под покровом темноты перебежал дорогу, остановился в тени одного из строений, затаил дыхание и осмотрелся. Казалось, все спокойно. Куда же делся шофер? До него донесся какой-то слабый отзвук, напоминавший приглушенный и искаженный человеческий голос. Прямо перед ним стояла бетонированная арка для въезда автомобилей. Напротив неё находилось рабочее крыло станции. Он осторожно заглянул за угол.

Немного поодаль в дощатом сарае горела лампа. Внутри стояла машина, в ней сидели двое: водитель и ещё кто-то. век. Они говорили по радио, до Худа доносился чей-то еле слышный голос, странно звучавший в этой глухой тишине. Еще не успев сосредоточиться, чтобы понять, о чем идет речь, он вдруг увидел во тьме третьего человека. Хул мгновенно отпрянул назад, но у него возникло ощущение, что человек его заметил. На несколько секунд он вжался в стену. Затем услышал, как щелкнул затвор автомата. Стараясь не дышать, Худ неслышно отступал в темноту. Вытянув руку назад, он нащупал раму дверного проема, ведущего в мастерскую, и нырнул в спасительную тьму. Через мгновение снаружи послышались шаги. Человек приближался.

В полнейшем мраке Худ принялся лихорадочно шарить вокруг в поисках какого-нибудь оружия. Вслепую его рука наткнулась на верстак, на нем нащупала предмет цилиндрической формы. Это была тавотница. Отблеск света проник в гараж в тот самый момент, когда он схватил насос в руки. Отскочив в угол у двери. Худ решил воспользоваться преимуществом внезапной и молниеносной атаки. Сильный удар тавотницей выбил автомат из рук человека и тот шумно ударился об пол. Не давая противнику опомниться. Худ нанес ему удар в солнечное сплетение, затем ещё два удара кулаком и наконец соплом тавотницы в помутневшее лицо. Человек повис на Худе, судорожно цепляясь за него и пытаясь увлечь за собой вниз. Худ не смог удержать в руках тавотницу. Человек тыкал кастетом ему в лицо, пытаясь ударить по глазам, и тщетно силился позвать на помощь.

Худ прекрасно понимал, что нельзя позволить противнику крикнуть, иначе сбегутся остальные и ему конец. Но с каким-то паническим неистовством тот пытался выдавить из себя крик или стон, только бы дать сигнал своим сообщникам. Худ затыкал ему рот, обхватив бычью шею руками, но человек, крутясь и извиваясь, все время вырывался. На какой-то момент он захрипел и широко раскрыл рот, пытаясь набрать в легкие побольше воздуха. Худ зажал ему нос и вдруг вспомнил о тавотнице, валявшемся под ногами. Подняв её, он сел на противника верхом и, удерживая двумя руками, вставил её сопло в разинутый рот своей жертвы.

Человек замолчал. Худ всунул сопло ему в глотку и пустил струю. Человек забился, глаза его полезли на лоб. Потекла густая желтая маслянистая жидкость. Выгибая спину, он попытался схватить тавотницу, но Худ крепко удерживал его в глотке своей жертвы и вновь выпустил мощную струю. Его противник ослабел, закашлялся, в горле его заклокотало. Лицо бандита посинело, он уронил руки, дернулся и остался недвижим.

Худ поднялся, тяжело дыша. Клубы воздуха выбивались из легких бандита, неся с собой тошнотворный запах машинного масла. Затем изо рта забил омерзительный желтый фонтан. Худ отвернулся, пытаясь прийти в себя и собраться с мыслями. Потом осторожно выглянул за дверь.

Радио до сих пор потрескивало и хрипело. Неожиданно со стороны дороги послышался шум приближающейся машины. Худ метнулся в темный угол станции и, едва спев спрятаться, увидел черный "ситроен" с тремя пассажирами, вкатившийся под бетонированную арку станции. Худ свернул за ближайший угол. Вроде бы никого. Пробежав вперед пятьдесят ярдов, он остановился и прислушался. Погони не было. Он пересек дорогу, пробежал по обочине немного вперед и начал дергать все подряд ручки стоящих машин. Две из них были не заперты, но он никак не мог их завести. Затем он обнаружил незакрытую "симку 1000", к которой не требовались ключи зажигания. Отъезжая, Худ глянул назад. На углу кто-то стоял.

Уже светало, когда Худ добрался до Ниццы. Оставив "симку" на Променад дез Англэз, он перешел через улицу и вошел в отель "Николеску". Номер он снял на имя Синглтон Рут.

— Будьте добры, зарегистрируйтесь, сэр, — с улыбкой обратился к нему служащий, протягивая регистрационную карту.

— С удовольствием.

Первым в графе стояла фамилия. Худ написал Рут. Имя — Синглтон Керью. Отвечая на остальные вопросы анкеты, он убавил себе пару лет, причислил себя к профессиональной гильдии садоводов, добавил несуществующие паспортные данные, сочинил адрес в Турции и поставил подпись "Стайнберг". Худа всегда развлекали эти анкеты. Они предназначались для полиции. Почему-то считалось, что на мошенников эти белые листы должны действовать пугающе, и они не обманут, водя дрожащими преступными ручонками по официальным бланкам.

— Благодарю вас, мистер Рут. Комната четыре-двенадцать, мистер Рут.

— Ой, подождите минуточку! — сказал Худ и быстро взял анкету назад. Пол. Мужской, я чуть не забыл.

Служащий улыбнулся.

— Проводите мистера Худа в его номер. Войдя в номер.

Худ сразу стал наполнять ванну водой, вызвал прислугу, и, указав на дырки в пиджаке и брюках, попросил срочно привести костюм в порядок, почистить и отгладить. Затем заказал двойной скотч. На завтрак в восемь утра он велел подать фруктовый сок, омлет с тостами и чай с гренками и мармеладом.

Когда ему принесли выпить, он сидел, завернувшись в полотенце, и рассматривал восковой оттиск ключа. Спичечный коробок слегка помялся в кармане, однако оттиск почти не пострадал.

Худ сбросил полотенце и отправился в ванную, прихватив с собой оставшийся скотч. Стоя перед зеркалом, он внимательно разглядывал свое лицо. Учитывая все обстоятельства, приходилось признать, что оно не слишком пострадало. Ему было не привыкать к шрамам на лице, которые он получал на боксерском ринге или в автогонках. Но сейчас ему досаждали рассеченная губа, обещавший почернеть сильный кровоподтек на челюсти и синяк под левым глазом.

Он содрогнулся, вспомнив сцену, когда противник захлебывался машинным маслом, громко выругался, допил скотч и лег отмокать.

Утром, как следует позавтракав и приведя себя в порядок, Худ в безупречно отутюженном костюме выбрался из отеля на Променад дез Англэз. На его руке красовался аккуратный пластырь.

Утро выдалось славным. Над Средиземноморьем ярко сияло солнце. Носители ангин, тромбозов и артритов куда-то исчезли. Полотнища желтых и синих тентов трепетали под теплым бризом. Под пальмами зеленела влажная от росы трава. На нарукавной повязке американского моряка значилась надпись "Спрингфилд". "- Так оно и есть, чем не весенняя поляна", — думал Худ. Вдоль по улице, крутя педали, проехала девушка в узеньких розовых брючках, подняв над седлом маленький задик. Уличный фотограф успел щелкнуть её сзади — для себя.

Худ свернул к центру, зашел в канцелярский магазин и накупил ручек, запасных перьев и чернила. Затем нашел следующий магазин и приобрел там ещё несколько бутылок чернил. Возвращаясь в отель, он взял в киоске свежую газету. Ни слова о том, что на пляже найден труп шофера. Наверное, ещё слишком рано.

Вернувшись в номер, он сел за стол у залитого солнцем окна и достал свой паспорт вкупе с международными водительскими правами. Открыв паспорт на той страничке, где стояли его имя и фамилия, он подложил под него чистый лист почтовой бумаги и начал пробовать разные перья и ручки, меняя цвет чернил. Замысел был прост: подобрать цвет, соответствующий цвету чернил, какими были записаны его имя и фамилия в паспорте. Когда нужный цвет был, наконец, подобран, он начал практиковаться, стараясь добиться идентичности своего почерка с почерком, которым была составлена запись паспорте. Пододвинув паспорт к себе поближе, на строчке, следовавшей после записи "Чарльз Килдар Худ", он написал: "профессиональный псевдоним Артур Тейт". То же самое он сделал и с водительскими правами (настоящими, а не с обезьяной).

Паспорт немного изменился, но не очень. Он и раньше пользовался подобными уловками. Обычно никто никогда на смотрел в конец паспорта, чтобы убедиться в наличии штампа "Добавлен псевдоним…". С водительскими правами вообще не возникало никаких проблем.

Сунув оба документа в карман, он спустился вниз. В парочка арабов в белоснежных рубашках разговаривала с девушкой-француженкой в обтягивающей юбочке. Худ пристально окинул взглядом присутствующих. Все выглядели довольно благопристойно. Интересно, сколько времени понадобится Лобэру, чтобы выйти на него? Водитель такси слышал, как он говорил портье, что хочет попасть в Ниццу. Вполне может быть, что псы Лобэра уже рыщут по городу.

Сидевшая за окошком "До востребования" хрупкая служащая походила на птичку в очках. Ее волосы были собраны в пучок. Худ льстиво улыбнулся.

— Что-нибудь для Артура Тейта?

— Документы, — сказала она.

Он протянул права. Она внимательно их изучила, время от времени бросая на Худа пристальный взгляд, потом отошла от стойки к какому-то мужчине, вероятно, начальнику, сидящему за столом в глубине. Тот нахмурился при виде водительских прав и они перекинулись парой фраз. Мужчина поднял глаза на Худа. Худ размышлял. Если мужчина встанет, ему придется молниеносно ретироваться. Начальник вернул служащей права и, когда она возвращалась обратно к стойке, поднял трубку телефона.

Худ уже хотел развернуться и поспешить к двери. Но что-то в манере начальника его остановило, вряд ли тот бы действовал подобным образом. Худ выругался про себя. Это был один из тех моментов, когда нужно было полагаться на волю случая и рисковать. Времени на раздумье не оставалось. Женщина вернула ему права со словами:

— Не пойдет.

Худ облегченно перевел дыхание, изобразил крайнее удивление, прикинувшись, что захвачен врасплох. Быстро пошарив в карманах, он вынул паспорт и, открыв на страничке с именем, протянул его служащей. Она положила бумаги на стойку, проверяя данные паспорта и сравнивая фотографию с оригиналом. Затем она улыбнулась, вернула назад паспорт, и, поискав глазами, вынула из-под стойки маленькую посылку, завернутую в коричневую бумагу.

Худ вышел, держа посылку, словно бомбу.

Остановившись на мгновение в двери, он внимательно огляделся по сторонам. Казалось, на улице все было спокойно. Решив не возвращаться в отель, он зашагал в сторону старого города. Там он знал одно маленькое кафе, в котором можно было посидеть, не опасаясь быть застигнутым врасплох людьми Лобэра. На бульваре Жана Жореса свернул направо и попал в паутину узких улочек и переулков. В этот район Ниццы редко заглядывали туристы. В глубоких расщелинах улочек было прохладно. Солнце проникало в эти колодцы только в полдень. Дома с обеих сторон почти касались друг друга. Он проходил мимо каменных порталов с высеченными на них инициалами давно ушедших в мир иной прежних владельцев домов: Н. 0. 1649, И. С. 1668. Белье, сохнущее на разных этажах, полоскалось на ветру, как реющие стяги. Крошечные окошки со спущенными жалюзи и двери с металлическими решетками. В этом районе было множество церквей и лавчонок с занавесками при входе из деревянных бусин.

Худ миновал рю де ля Олль оз'Эрб, пересек Сен-Ренар и устремился в сторону дю Макона. Постепенно асфальт перешел в каменные ступеньки, поднимавшиеся мимо ряда колонок с водой, превращенных в общественную прачечную. Рядом с колонками валялась куча грязного белья. Журчала струя мыльной воды, стекая по металлическому желобу. Эта улица могла с успехом находиться в любом бедном квартале Алжира или Туниса. Впереди появился вход в кафе. Он зашел внутрь. В крошечном пустующем зале царил полумрак. Хозяин приветливо кивнул Худу. Тот присел за столик в углу.

— Кофе.

Хозяин снова молча кивнул, любовно и умело сварил кофе и поставил на столик. Худ вскрыл посылку.

В ней оказались две коробки. В одной лежал фотоаппарат без фирменной марки, вероятно, сделанный по спецзаказу. Там же находился маленький футляр с набором насадочных линз и специальным блокнотиком, в котором место бумажных листов занимали листики специальной ткани для протирания оптики. Худ уже собирался положить блокнот на место, когда заметила нем торчащий краешек пленки. Среди "листиков" блокнота затерялись несколько негативов, которые Тейт, очевидно, не заметил.

Худ поднес их к глазам. Они были маленькими, детали не различить. Похоже на снимки, сделанные второпях уличным фотографом. На них был изображен один и тот же человек. На двух снимках он был снят спереди, а на одном — со спины. Худ почувствовал что-то неуловимо знакомое в этом человеке. Невысокого роста, тот стоял, как будто не догадываясь, что его снимают, и вовсе не позировал. Вполне возможно, что он только что выбрался из машины. Худ сунул негативы к себе в бумажник и открыл другую коробку. Там оказался миниатюрный магнитофон с бобиной. Ни провода, ни штепсельной вилки он не нашел.

Спрятав фотоаппарат в карман, Худ завернул линзы и магнитофон в бумагу от посылки и вышел из кафе. Спустившись в центр, он отыскал магазинчик, специализирующийся на продаже магнитофонов и лент. Продавец подобрал к магнитофону Худа нужный провод с разъемом и вилкой.

— Вы не позволите прослушать одну ленту прямо сейчас? — спросил Худ. Мне нужно кое-что проверить.

— К вашим услугам, мсье — Продавец отвел Худа в кабинку, включил магнитофон в розетку и ушел. Худ запер дверь и пустил ленту с записью. Мужской голос говорил по-английски.

— Я полагаю, что все здесь присутствующие согласятся: военное командование должно быть освобождено от нашей мелочной политической опеки. И я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы дать им право принятия самостоятельных решений по вопросам применения, э-э, ядерного оружия в ответ на ядерную атаку противника, — твердо установленную ядерную атаку. Политическое руководство, как мне кажется, необходимо осуществлять тогда, когда есть предпосылки к тому, чтобы воспользоваться ядерным тактическим оружием в ответ на предпринятую противником атаку обычными видами вооружения, которую, э-э, невозможно успешно отразить такими же обычными видами вооружения. Я считаю, что в подобных обстоятельствах у нас будет достаточно времени, чтобы принять взвешенное и продуманное решение…

Худ прищелкнул пальцами. Голос принадлежал Ричарду Кэлверту! Ошибки быть не могло. Слышались какие-то шумы: неожиданное покашливание, позвякивание вилок и звон фужеров, стук тарелок, быстрый шепоток, эхо огромного зала. Казалось, запись была сделана во время какого-то официального приема или банкета. Лента была не очень длинной. Она продолжала крутиться, послышались аплодисменты и звук исчез. Худ дал ей возможность немного промотаться в тишине и уже собрался выключить магнитофон, как снова раздался тот же голос.

— Я полагаю, что все здесь присутствующие согласятся: военное командование должно быть освобождено от нашей мелочной политической опеки. И я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы дать им право принятия самостоятельных решений…

Это были те же самые слова. Но никаких посторонних звуков слышно не было. Фразы произносились в полной тишине. Глаза Худа сузились. В этом было что-то подозрительное. Возможно, Дик Кэлверт репетировал дома свою речь, хотя, в таком случае непонятно, почему репетиция записана после выступления, второй на ленте. Это определенно голос Дика… Внезапно голос что-то забормотал на непонятном языке, изменился и стал… чьим, чьим же?

Худ что-то смутно улавливал, у него крутилось в голове ощущение чего-то знакомого, но ниточка все время ускользала. Он перекрутил ленту назад, снова запустил и нагнулся вперед, напряженно вслушиваясь. Вдруг он вспомнил. Это был голос Эндрюса, который имитировал Кэлверта. Худ вытащил из бумажника негативы и поднес их к глазам. На них был снят Ричард Кэлверт, не оставалось никаких сомнений. Очевидно, Дика снимали и записывали для того, чтобы Эндрюс мог совершенствовать свою имитацию. Возможно, существовал ещё ряд записей и фотографий Дика. Эндрюсу достаточно было увидеть снимки и прослушать пару записей голоса Кэлверта, чтобы превратиться в британского полномочного представителя в НАТО. По комплекции и росту он вполне подходил.

Худ перевел дыхание. В крошечной кабинке он не мог сделать и двух шагов, поэтому поворачивался взад-вперед, озабоченно и напряженно размышляя. Неужели это возможно? Неужели их планы могут осуществиться? Зная Лобэра и стоящую за ним организацию, в это можно было поверить. Вероятно, они ждут какого-то запланированного мероприятия, и довольно крупного. Ему вспомнился голос Лобэра в такси: "Сегодня мы весьма ограничены во времени…" и ещё раньше слова Ричарда Кэлверта: "- Последует целая серия встреч и совещаний на высшем уровне. Меня только что вызвали в Лондон…"

Во время пребывания в Лондоне Худа держали в курсе дела. Ему дозволялось знакомиться с некоторыми телеграммами Министерства иностранных дел. Так, к примеру, он знал, что на предстоящей сессии Совета НАТО предполагается принять новую программу по созданию ультрасовременной западной оборонительной системы, ту самую программу, внедрение которой откладывалось многие годы из-за её непомерной стоимости и колоссального вовлечения ресурсов военно-промышленного комплекса.

Топот Худа сотрясал кабинку сверху донизу. Поскрипывал дощатый пол.

Теперь, кажется, все стало на свои места. Они собирались подменить Ричарда Кэлверта Эндрюсом на одном или нескольких рабочих совещаниях, когда будет проводиться голосование по принятию и утверждению новой программы. Они улучат подходящий момент, когда осуществление подмены потребует минимальных технических затрат. Наверняка у них есть специалист, который подстрахует Эндрюса на тот случай, если тот "поплывет" при обсуждении какого-нибудь вопроса. Как бы там ни было, в иностранных посольствах в Париже хватает специалистов, чтобы проинструктировать и ввести его в курс дела по всем вопросам, о которых они получают регулярную информацию. У них в руках соберется вся секретная документация, о которой только можно мечтать. Если они даже не получат ничего больше, и придется ограничиться материалами, добытыми на сессии, то и тогда это окажется колоссальным успехом. И тогда произойдет катастрофа. Худ поежился при мысли о потоке встречных взаимных упреков между ЦРУ, британскими и французскими разведслужбами, а также прочими органами, призванными не допускать и предотвращать подобные утечки информации.

Значит они собираются убить Кэлверта. Иначе тот впоследствии выступил бы с открытым заявлением и раскрыл обман. Скорее всего, он попадет в аварию, или с ним произойдет несчастный случай, короче, что-нибудь довольно заурядное, так, что не возникнет ни тени подозрения, что с его смертью что-то неладно. Новую программу, разрабатываемую в течение долгих месяцев, если не лет, плод совместной работы экспертов по военной технике, наземных служб, военно-морскому обеспечению и противовоздушной обороне, придется выбросить за ненадобностью. Перестав быть секретной, она автоматически потеряет смысл.

Если это произойдет, возникнет невообразимая путаница. Задача планирования и разработки новой системы обороны станет невероятно трудной. Если в этой холодной войне сопернику удастся претворить в жизнь задуманное, то он получат в руки ключ к оборонительной системе Запада, которая сейчас только задумывается и будет построена через годы.

Худ со свистом выдохнул. Возможно ли такое? Кто знает. Как можно это проверить? Тут он вспомнил о номере, записанном на карточке, найденной в кармане бандита с заячьей губой. "Опера+4003". Не может ли это быть тот самый адрес, по которому привозили Тейта?

Он лихорадочно соображал, что делать.

— Работает, мсье? — продавец заглянул в кабинку.

— Что? Да, благодарю, — Худ собрал свои вещи, расплатился и вышел.

У обочины притормозило такси, вышла женщина и рассчиталась с водителем.

— Такси, мсье?

Худ сделал вид, что не слышит. Он говорил себе, что это абсурд, не могла же половина таксистов Ниццы работать на Лобэра. Но рисковать ему тоже не хотелось. Он был погружен в тягостные раздумья в связи со своим открытием.

Такси медленно проехало мимо него и остановилось у обочины чуть впереди. Худ свернул направо и вошел в большой универмаг. Он проталкивался сквозь толпы покупательниц, намереваясь пересечь огромное здание и выйти через боковую дверь. Проходя мимо шляпного отдела, Худ бросил взгляд в зеркало. Сквозь толпу позади него продирался таксист.

Худ метнулся вверх по ступенькам. Поворачивая на площадку второго этажа, он заметил, что таксист уже шагнул на нижную ступеньку лестницы. На пролет выше Худ увидел дверь. "За Королеву и Англию", — пробормотал он про себя и вошел. Позади него хлопнула дверь с застенчивой надписью "Дамский туалет".

Две женщины любовались на себя в зеркало, висевшее над умывальниками. Еще одна поправляла что-то интимное под юбкой. Худ приподнял плечо и отважно нырнул в одну из кабинок. Запершись, он услышал, как одна из женщин сказала спутнице по-английски:

— Агнес, ты видела…?

Послышался шепот, затем:

— Нет!.. Ты думаешь… должно быть, ты ошиблась.

— Да клянусь тебе! Так и есть. И самое главное, он напоминает… — она что-то стала шептать.

— Уолтер, Уолтер! У тебя только и в голове, что Уолтер. Я конечно, знаю, дорогая, что он очень ревнив, но не до такой же степени, чтобы подозревать, что ты удовлетворяешь свою страсть с сама знаешь кем — в женском туалете, нет, ну правда.

— Это происходило в разных местах, ты же понимаешь… Они вышли. Но тут же ввалился очередной отряд дам. Они сновали взад-вперед, переговариваясь друг с другом, шумела сливные бачки, поднимались и опускались задвижки на дверях, били струйки воды в умывальниках. Худ присмирел и отчаяно жаждал воли. Наконец, такая возможность представилась. Послышалось клацание ручки на двери и последняя дама с чувством выполненного долга проследовала на выход. Худ сбросил крючок и выскочил из кабинки. Потянув на себя наружную дверь, он лицом к лицу столкнулся с орлиным носом какой-то величественной престарелой дамы, неописуемо торжественно шествовавшей в направлении клозета. На секунду Худа сковал парализующий страх.

Он сглотнул, затем поежился под ледяным взглядом.

— Я…это…, кажется. я заблудился. — благочестиво скрестил руки Худ. — Отдел мужских носков — туда?

Орлиный нос ещё не успел поморщиться, как он сбежал по лестнице и пробрался к боковому выходу. Выглянув наружу, он не увидел такси. Времени оставалось в обрез, и Худ бодро зашагал по улице.

19

В телефонном справочнике значились девять фирм, в которых можно было арендовать машину. Худ выбрал черный "Ситроен DS", машину быструю и примелькавшуюся, не привлекающую внимания.

Он поехал в британское консульство. Обычно Худ всеми силами избегал таких контактов. Во-первых, это рискованно. Во-вторых, не входит в обязанности консула. В-третьих, консула не полагается вмешивать в тайные операции — он не должен себя ничем скомпрометировать. Да и вообще он очень занятой человек. Но сейчас особый случай и выбора не было.

Обменявшись приветствиями и парой ничего не значащих фраз, Худ упомянул имя одного доверенного лица из британского посольства в Париже, который может за него поручиться.

— Мне очень неловко беспокоить вас по такому поводу, мистер Парди. Я хочу попросить отнестись очень внимательно к вашим средствам связи. Утечки информации быть не должно. Вы меня понимаете?

Парди страшно заинтересовался. Его распирало от гордости, что ему доверят тайну. Возможность поиграть в секретность преисполнила его энтузиазма.

— Да, разумеется. Чем могу служить?

— Прежде всего, необходимо отправить две срочные телеграммы. Я составлю текст прямо сейчас.

Заинтригованный Парди придвинул ему блокнот. Худ написал:

"РЕЗЕРФОРД АД 461В МИНИСТЕРСТВО ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ ХУД ДЛЯ "ИМПЕРИАЛ ВАТЧ КОМПАНИ" ТЧК СРОЧНО ОБЕСПЕЧИТЬ ЛИЧНУЮ БЕЗОПАСНОСТЬ И ЗАЩИТУ СЭРА РИЧАРДА КЭЛВЕРТА НАТО КРУГЛОСУТОЧНО ТЧК"

"Империал Ватч Компани" было кодовым обозначением британской военной разведки, но Худ не счел нужным посвящать Парди в эти тонкости. Вторая телеграмма также адресовалась Резерфорду от имени Худа.

"ИМПЕРИАЛ ВАТЧ КОМПАНИ ТРАНСОКЕАНСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ ПО ВОПРОСАМ СБЫТА ТЧК ВСЯ ИНФОРМАЦИЯ О ЗАРУБИНЕ ИЛИ ЭНДРЮСЕ ФОТОГРАФИЯ ПРИЛАГАЕТСЯ ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО ПРИБАЛТИЕЦ ТЧК ОДАРЕННЫЙ ИМИТАТОР КОРСЕТНЫЙ ФЕТИШИСТ ТЧК ЖДУ СРОЧНЫЙ ОТВЕТ НА ИМЯ КОНСУЛА ПАРДИ НИЦЦА ЛИЧНО ТЧК"

Трансокеанское отделение по вопросам сбыта было ни чем иным, как специальной картотекой в ведомстве Кондора, однако никакого смысла разъяснять это Парди, Худ не видел.

— Будьте добры, перешлите это в виде шифровки, мистер Парди.

Парди понизил голос.

— У нас здесь нет шифровальщика. Этим занимаются в Марселе. Видите ли, наше консульство в Ницце всего лишь филиал.

— Тогда закодируйте. Это возможно? Парди прочитал обе телеграммы. Он весь был окутан дымкой конспирации. Когда он добрался до слов "корсетный фетишист", его брови поползли вверх и он тихонько присвистнул. Худ вытащил из бумажника фотографию стриптиза и Эндрюса.

— Я прошу, чтобы это было отправлено в Лондон самым срочным образом, он вручил фотографию Парди.

Челюсть Парди отвисла. Он всматривался в фотографию так пристально, будто хотел разглядеть складки внутри пупка исполнительницы. Затем поднял глаза и беспомощно развел руками.

— Не представляю, каким образом…

Неожиданно в его тоне пробилось сожаление, мол, это было бы чересчур здорово, чтобы оказаться правдой.

— Послушайте, старина, а вы с вашим приятелем Резерфордом не того…

— Если бы… К сожалению, я не могу предоставить вам никаких доказательств противного, разве что друга моего Резерфорда в природе не существует и это имя служит кодовым сигналом в одном из каналов связи. Вы можете выяснить это для себя, сделав запрос в Париж, правда, должен вас огорчить, сам канал вы обнаружить не сможете. Мне очень жаль, что я не могу высказаться более подробно, но, как я уже говорил, не я устанавливаю правила в этой игре.

— Что вы, что вы! Конечно. Я все понимаю. — Парди понизил голос до шепота. — Во время войны я и сам служил в Джи2. — Он снова глянул на фотографию. Худ видел, что его прямо-таки распирало от любопытства.

— Вы сможете переслать это с надежным курьером?

Парди прищурился.

— Я прослежу за этим. На следующей неделе пойдет?

— Фотография должна быть там сегодня, в крайнем случае, завтра утром.

Парди присвистнул.

— Вот что я вам скажу. Мы можем отвезти её в аэропорт и дать летчику из британской авиакомпании. Обязательно следует предупредить его, насколько это секретно. Фотографию нужно положить в почтовый конверт и надписать "Пресс-фото".

— Мистер Парди, это сработает только в том случае, если в аэропорт отправитесь вы лично или пошлете своего помощника в качестве курьера срочной правительственной почты. Но это нужно сделать немедленно.

— Правда? — глаза Парди загорелись. Он покосился на дверь, словно боясь, что кто-нибудь может подслушивать.

— Мой помощник сейчас в отъезде. Я доложу консулу в Марселе, что выполняю тайную операцию. Мне нужно обязательно с ним связаться. Но вовсе не обязательно посвящать его в детали. Зачем ему знать, что это дело, которым занимается разведка. Я просто скажу, что должен кое-кому помочь. Полагаю, мне лучше захватить с собой оружие?

— Вы можете позвонить ему сейчас? Очень лаконично?

— Конечно, что за вопрос. Вы говорили об осторожности. Если нас будут подслушивать, никто ничего не поймет. Я буду говорить невнятно. Хотя, подождите-ка минуточку. А ведь его сегодня нет. У них возникли какие-то неприятности с фрахтовщиком в порту Вендрис. Грязное дело, доложу я вам. В истории замешана женщина. Она утверждает, что шеф…

Худ его перебил.

— Ладно, забудьте про фотографию. Я как-нибудь сам справлюсь.

Парди казался разочарованным.

— Но консул Бликерслоу, завтра, возможно, появится.

— Если вы будете любезны отправить эти телеграммы, то в шесть вечера, с вашего позволения, я вернусь за ответом. Проведите их по самому высокому рангу кодировки. Это строго секретная информация.

Парди кивнул.

— Как только я отошлю телеграммы, оригиналы будут немедленно сожжены.

Худ вытащил оттиск ключа.

— Не могли бы вы сделать заказ на срочное изготовление ключа по этому слепку?

— У меня есть надежный человек. Его не нужно призывать хранить тайну. Я просто скажу, чтобы он держал язык за зубами.

Худ выругался про себя.

— Совсем не обязательно. Это ключ от моего гаража, я просто хочу иметь на руках дубликат.

— А-а…

Худ передал ему фотоаппарат и магнитофон.

— Вот это куда важнее. Буду вам очень обязан, если вы запрете все в своем сейфе.

— Да, да, конечно. — Парии бережно взял их в руки, как будто это были бриллианты короны.

— И последнее, — Худ вытащил карточку, которую нашел в кармане Заячьей Губы. — Если вы сможете выяснить, по какому адресу в Париже находится телефон с номером "Опера+4003", буду премного благодарен.

— Если кто-нибудь начнет наводить обо мне справки, вы меня не знаете.

— Даже никогда не слышал о вашем существовании!

Парди пылал от возбуждения.

— Жаль, что вы не можете выйти отсюда черным ходом — здесь его нет. А я всегда говорил, что следовало бы иметь такой на всякий случай.

— Не беспокойтесь.

Они попрощались, Парди свистящим шепотом пожелал "ни пуха, ни пера". Худ, насмешливо ухмыляясь, спустился к машине.

Стоял жаркий безветреный день. Безжизненно повисли пальмовые листья. Проезжающие машины поднимали на дорогах пыль. Худ страшно хотел есть. Он приехал в "Чико", занял столик, стоявший в тени дерева, растущего из кадки, и заказал мясное ассорти, омара, хорошее шампанское и "Шабли" 1952 года. Официант принес ему целую корзинку живых омаров, и Худ выбрал себе экземпляры одинакового размера.

Он смотрел вниз на зеленоватую воду, омывающую камни на берегу.

"— Все было бы прекрасно, — думал он во время этого коротенького перерыва, когда он отвлекся от преступных и страшных вещей, которыми занимался, — все было бы прекрасно, составь мне компанию милая и веселая девушка."

И тут он вспомнил. Китти, конечно же!

Он прошел к телефону. Но "Ле Ниша" не отвечало. Длинные гудки чередой сменяли друг друга. Худу казалось, что он слышит гулкое эхо пустоты. У него упало настроение. Не стоило ему звонить. Неожиданно на том конце провода сняли трубку.

— Алло? — произнес сонный голос.

— Можно пригласить к телефону Китти?

— А кто её спрашивает?

— Это вы, мадам Баттерфляй? С вами говорит лейтенант Пинкертон. Не откажетесь пообедать со мной?

— Кто? У нас закрыто. Открываемся вечером в десять.

Она говорила медленно и как будто с похмелья. У него упало сердце. Какой же он идиот! Вообразил, что она его помнит.

— Погодите, как вы сказали? Кто вы? — Ее голос понизился до шепота. Неужели это вы, нет, неужели и в самом деле это вы? Моряк, вы откуда?

— Из-за океана.

— Но я думала, что вы уехали. Вы что, хотите сказать, что уже вернулись?

— Я плыл на самом быстром пароходе. Китти, что случилось?

— Ничего, ничего. Все в порядке. Боже, а я всего-то и поцеловала вас пару раз. Как вы обращаетесь с девушкой, моряк?

— Я не могу как следует обращаться с девушкой по телефону.

— Вообще-то я спала. Надеюсь, не обязана докладывать вам, с кем.

— Китти, прости, конечно, я об этом не подумал. Когда закрылся клуб? Ты, должно быть, валишься с ног.

— Утром, в восемь. Но если вы считаете, что я слишком устала, чтобы прибежать к вам, то глубоко ошибаетесь.

— Тут поблизости омар, готовый умереть ради тебя.

— Где вы?

— В "Чико".

— Я буду через полчаса.

— Мы с омаром ждем. Слушай, Китти, сделай одолжение. Не говори никому, ни Жожо, ни мадам, что я звонил.

— Они об этом догадаются по моим сияющим глазам.

— Тогда надень темные очки, малышка. Ну давай, вперед.

— Хорошо… Ох, моряк.

— Что?

— Я вас люблю. — Она положила трубку.

Худ попросил отсрочки для омара, потом выбрал экземпляр побольше.

— Подождите пару минут. Ко мне присоединится подруга. Сейчас принесите коктейль с шампанским, а когда придет дама — ещё два.

— Слушаюсь, сэр.

Худ покачивался на волнах нечаянной радости и счастья, которые вдруг ощутил после разговора с Кит. Это женщина создана для больших страстей. Такие женщины рано или поздно добиваются своего.

Она вошла, невозмутимая и прекрасная. До сих пор он не замечал, какие синие и красивые у неё глаза.

— Ты выглядишь так, словно последние десять часов отсыпалась.

— Надеюсь, у вас продолжительный отпуск, лейтенант.

Все произошло так, как ему хотелось. Она была удивительна и маняща. Еда была отменной. Худ почувствовал в себе вдохновение и наплыв свежих сил. Лобэр, опасность, все темное и страшное отступило куда-то далеко.

Выяснилось, что она работает в "Ле Ниша" уже три года, с тех пор, как рассталась с мужем. Работа в клубе стала её прибежищем. И вообще, у неё возник своего рода иммунитет в смысле чувств. Полетт и Жожо очень к ней добры и она вполне довольна работой. Серьезно ли насчет иммунитета? Пожалуй, да. Была пара поклонников, но так, ерунда, ничего серьезного.

За кофе Худ её спросил:

— Кит, ты случайно не знаешь какого-нибудь газетчика, которому можно доверять? Мне бы хотелось переслать фототелеграфом снимок, который ты мне давала.

— Газетчика?… Да, есть такой. Его зовут Жорж Ларю или просто Бейли. Он лучше всех. Работает в редакции "Орла". — Она посмотрела на Худа. — Кому нужно переслать эту фотографию?

— Одному приятелю для его знакомого. Тот коллекционирует подобные фото.

Она мешала ложечкой кофе, опустив глаза, и молчала. Она была умницей, и Худ чувствовал — Китти понимает, что за его просьбой стоит нечто большее.

— Ты просил никому не говорить, что я иду на встречу с тобой…

— Китти, — он взял её за руку, пытаясь сгладить разочарование. — Я очень хотел тебя видеть.

— Мне просто интересно…

— Преступник я или нет? Что тебе сказать, на прошлой неделе меня приговорили к пожизненному заключению, но я сумел вырваться из тюрьмы. Ты же меня не бросишь, правда?

— Ладно, я ничего не буду спрашивать. — Она печально улыбнулась. — Да и какая, собственно, мне разница?

— У тебя умопомрачительные глаза.

Немного погодя он вновь заговорил о Жорже Ларю.

— Насколько хорошо ты его знаешь?

— Он мой старинный приятель. Когда-то хотел на мне жениться, и хочет до сих пор. Он сделает все, что я попрошу.

— Когда ты позвонишь ему, предупреди, что я к нему хочу зайти как можно скорее и попроси оказать мне содействие. Это будет очень мило с твоей стороны.

Она улыбнулась.

— Договорились.

— И никому ни слова про этот снимок. Доверь это мне. Раз уж мы ввязались в это дело, лучше о нем не болтать, а тем более упоминать, что я приходил в клуб.

— Разве мы не станем заниматься любовью, моряк?

— Китти, милая, я не могу. В такие моменты я чувствую себя идиотом. Поверь мне, рядом с тобой сидит нормальный полноценный мужчина, но мне предстоит дождаться другого случая. Ты славная, и я хочу тебя не меньше. Но не сейчас…

Она погладила его руку и кивнула.

— Я тебя дождусь.

— Сможешь позвонить Ларю прямо сейчас? Чтобы мы встретились немедленно.

— Попробую. — Она взяла сумочку и встала.

Худ закурил. Он чувствовал себя неуютно. Они засиделись в ресторане и были последними клиентами. Он огляделся. Вместо стен вдоль зала с двух сторон тянулись огромные застекленные окна с видом на скалы, и если люди Лобэра шныряли поблизости, то наверняка его уже засекли. Что же, сам виноват. Сюда его никто не заманивал. Единственное, чего он страстно желал, это не впутывать в свои дела Китти. Худ начал даже подумывать, не сбежать ли ему потихоньку, пока она не вернулась. Но было слишком поздно. Она уже вошла в зал.

— Он тебя ждет. Здание редакции вместе с типографией — на бульваре Гамбетта. Пошли?

Он заставил её постоять в холле ресторана, пока сам не сел в машину и не завел мотор. Слежки как будто не было. По дороге он сказал:

— Китти, не могла бы ты выйти пораньше, не доезжая до клуба пару кварталов? Я немного беспокоюсь.

— Нет проблем. Высади меня на следующем углу.

— И ты дойдешь сама?

Она наклонилась к нему и поцеловала. На перекрестке он открыл ей дверцу.

— Спасибо, Китти. Я тебя найду.

— До скорого, моряк, — ответила она. — Будь осторожен.

Она вышла, хлопнув дверцей, и пошла вперед, а Худ уже мчался на бульвар Гамбетта.

Это была одна из главных улиц, оживленная и переполненная машинами. Он кое-как нашел свободное место и вошел в здание. Остановившись перед стендом с газетой, он наблюдал за людьми, которые входили в дверь следом за ним. как будто чисто.

Жорж Ларю оказался здоровенным парнем, обаятельным и сердечным. Он сразу понравился Худу. При виде фотографии Ларю заржал.

— Вы хотите сказать, что англичане собираются публиковать такое фото?

— Как вам сказать, это для частного издания. То, что англичане называют "клубничкой". Читается только профессионалами, вы понимаете.

Очередной взрыв смеха.

— Хотите, чтобы я предал фото по "Белино"?

— Это возможно?

— Почему бы нет?

— Мне бы хотелось узнать, дошла ли фотография, если вы не возражаете.

— Конечно. Хотя, минуточку. Ваш журнал должен иметь "Белино" — связь с лондонским почтамтом. Иначе ничего не выйдет.

— У них есть эта связь. Вы соединяетесь с почтовым отделением 1234 и сообщаете, что это для "Империал ватч компани". Это владельцы журнала.

Ларю с Худом пошли по коридорам и кабинетам, минуя замотанных сотрудников, оживленно снующих взад-вперед по зданию. Эта редакция как две капли воды походила на любую другую, которые были разбросаны по всему миру, с присущими им беспорядком, нервозностью и спешкой. В фототелеграфной царила такая же суматоха и неразбериха. Ларю передал фотографию двоим усталым сотрудникам в длинных серых халатах. Они стали звонить в Лондон. Когда телефонная связь установилась, фотографию разместили на барабане факсимильного аппарата, и начали передавать её изображение, синхронизировав фазу развертки. Процесс передачи изображения занял гораздо больше времени, чем ожидал Худ. Наконец передача закончилась и Ларю вернул ему фотографию.

Когда Худ потянулся к бумажнику, чтобы расплатиться. Ларю отмахнулся.

— Счет представит почтовое отделение. Если хотите, я сообщу Китти.

— Огромное спасибо, — Худ пожал Ларю руку.

Сев в машину, он вдруг подумал, где сейчас Эндрюс? Откуда-то из глубин сознания до него вдруг дошла странная фраза, которую обронила прошлой ночью в казино Сью Трентон. Как она сказала? Эндрюс разыграл швейцара? Что бы это могло значить?

Худ был заинтригован той сценой, когда произошла между Лобэром и Эндрюсом. Мистика какая-то. Ему захотелось вернуться и попытаться выяснить, что же, собственно говоря, происходит.

Промчавшись по бульвару Гамбетта, он свернул на рю дю Маршал Жоффр и в киоске на углу купил газету. На страничке местных новостей ни слова об инциденте в казино. Естественно, о том, что происходит за столами, никто а прессу не передает, но про драку?

Он отложил газету и свернул к морю. У него есть было в запасе время, чтобы успеть вернуться к Парди. Худ миновал порт и черед полчаса приехал к Казино.

Разношерстная толпа бурлила на ступеньках. Дневные игры уже почти закончились, а для вечерних было слишком рано. Худ поднялся по ступенькам и вошел в огромный холл казино.

Он вел себя осмотрительно. В маленьком зале позади фойе работали игровые автоматы. Седовласые дамы возились с "однорукими бандитами", методично дергая за ручку, и меланхолически взирая на череду вращающихся дисков. Но Худ ни разу не услышал звона падающих монет, означающего выигрыш. Большинство женщин действовали довольно механически и уныло, как будто заранее знали, что им не светит ничего хорошего в поединке с машиной.

Ничего подозрительного он не заметил.

Он повернул по коридору и медленно толкнул дверь в приватные салоны. Там, как всегда, пребывали толпы зевак. Никто из них не проявил к нему никакого интереса. Худ приблизился к служащему казино в клубном пиджаке и спросил директора.

— Какого директора, монсеньер?

— Самого главного, мсье Казимира.

После длинного обсуждения и расплывчатого представления — Худ выступал в роли Синглтона Рута — его вновь вели по той же лестнице, на которой он прошлой ночью сражался не на жизнь, а на смерть.

Наверху находился элегантный кабинет.

Мсье Казимир поднялся из-за стола. Это был высокий, худощавый, смуглый человек с тяжелым взглядом полуприкрытых глаз. Он был изысканно одет и от него слегка пахло духами. Его редкие волосы с серебристой проседью были начесаны с боков на лысину, венчавшую голову, и от этого голова запоминало яйцо, завернутое в фольгу.

— Добрый вечер. Я не вполне понимаю, чем обязан…

Глядя в его печальные глаза, казалось, что он только что проиграл миллионы. Директор указал рукой на стул.

— Вчера ночью со мной произошла небольшая неприятность на лестнице, ведущей к вашему кабинету. Возможно, вы наслышаны об этом происшествии.

— Что? Так это были вы? — Мсье Казимир потянулся к телефону.

— На вашем месте я бы этого не делал, — остановил его Худ. — Мне очень жаль, что я причинил столько неприятностей, ни ничего не поделаешь.

— Но ведь погиб человек! Вы его убили. Наш сотрудник видел, как вы его ударили. Вы убили его, сломали ему шею…

За спиной Худа открылась дверь. Он оглянулся — в кабинет вошли два громилы. Видимо, Казимир все-таки поднял тревогу. Худ вскочил, смерил обоих вошедших цепким взглядом и предупредил:

— На вашем месте я бы не вмешивался.

Вошедшие неуверенно переглянулись. Худ вновь повернулся к Казимиру.

— А что случилось с телом?

— Разумеется, за ним явилась полиция. Поскольку вы в розыске, я обязан задержать вас и передать в руки полиции.

Казимир пытался совладать со своими нервами. Его измученные глаза сверкнули, громилы приблизились на один шаг.

— Подождите минутку. — Худ собирался сам управлять событиями. — Вы говорите, что за телом пришла полиция и забрала его с собой. О чем они вас спрашивали?

— Зачем им меня спрашивать?

— Когда происходит убийство, полиция проводит опрос свидетелей, верно? — щелкнул пальцами Худ. — Полицейские интересуются, как все произошло, кто при этом присутствовал, в котором часу это случилось и выясняют массу прочих подробностей. Они фотографируют, записываю фамилии свидетелей и так далее. Вы видели, чтобы они занимались чем-либо подобным?

По лицу Казимира было заметно, что его раньше волновал этот вопрос.

— Они очень спешили. У них была масса других вызовов. Они заявили, что расследование проведут позже.

— Но не провели?

— Нет, но меня это не касается. Я им сейчас позвоню.

Он потянулся к телефону. Худ, положил руку на рычаг.

— Если вы это сделаете, мсье Казимир, то навлечете на свою голову огромные неприятности. Вы обнаружите, что полиция абсолютно не в курсе дела. Но ей станет очень интересно и она захочет узнать многое. К примеру, где тело? Давайте начистоту, Казимир, вы избавились от тела, чтобы избежать скандала, и состряпали всю эту сказочку про полицию. Так?

— Да как вы смеете! — лицо мсье Казимира приобрело землистый оттенок. Он отдернул руку от телефона.

— Прекрасно. Итак, где тело? — У Худа был суровый начальственный голос. — Вы были последним, кто его видел.

— Тело в полиции.

— Попытайтесь заставить их в это поверить. Почему в газетах не появилось ни слова? Почему сюда не набежали репортеры?

Казимир впал в депрессию.

— Сколько было полицейских?

— Двое.

— В форме?

— Да.

— Без экспертов?

Казимир отрицательно мотнул головой.

— Ваши детективы, которые работают в залах, знают этих людей?

— Нет. Они их почти не видели.

— Однако ваши люди наверняка были бы в курсе, попади тело действительно в руки полиции?

— Это… Это мне тоже непонятно.

— Мсье Казимир, вы не находите, что история весьма загадочна? И за ней кроется большее, чем вы думаете?

Удрученностью мсье Казимира усиливались. Он на мгновение заколебался, затем дал знак громилам покинуть кабинет. Те молча вышли. Худ слегка смягчил тон, но продолжал атаку.

— Мне кажется, лучше всего вам забыть про это убийство. Если вас кто-нибудь спросит, вы честно ответите, что тело увезла полиция. Но смею вас заверить, это дело никогда не всплывет. И, скорее всего, труп не обнаружат. Вы вряд ли когда-нибудь снова о нем услышите.

— Но… но…

— Случилось так, что мне пришлось обороняться. У того, кто собирался меня убить, был шприц, который ваши люди не могли не заметить возле тела. Но я вовсе не собирался его убивать. Я уверен, он просто сломал себе шею, когда летел вниз головой, пересчитывая ступени. Не сбрось я его с лестницы, он без колебаний убил бы меня на месте, вколов смертельную дозу яда. Кого мне действительно жаль, так это крупье. Он сильно пострадал?

— У него сломана нога. Сейчас он в больнице.

— Я сочту своим долгом оплатить его лечение. И позабочусь о выплате компенсации и ему, и тем игрокам, которым нанес моральный ущерб за игровым столом.

Казимир махнул рукой.

— Мы все уже устроили.

Худ почувствовал, что настал подходящий момент.

— Причина моего визита к вам, мсье Казимир, состоит в том, что я пришел просить вас мне помочь.

Не давая директору опомниться, Худ протянул ему фотографию Эндрюса.

— Вам знакомо это лицо? Не девушки, прошу прощения, а сидящего сбоку мужчины?

— Лицо? — Казимир понуро пожал плечами. — Разве можно сказать? Я не в состоянии…Вам надо поговорить с физиономистом. Он…

— Точно! Именно то, что нужно. — Худа осенило. — Человек, умеющий читать по лицам!

Казимир кивнул.

— Он не позволяет войти в Казино нежелательным посетителям?

— Он стоит на дверях и рассматривает каждого входящего. При виде нежелательного посетителя подает знак и мы выводим такого субъекта. Его зовут мсье Эрне. Он работает с нами уже тридцать три года и знает в лицо любого из меченых в нашем бизнесе: шулеров, фальшивомонетчиков, аферистов, торговцев наркотиками и прочих. — Мсье Казимир с трудом заставлял себя упоминать об этой грязной стороне игры.

— И так же прекрасно он знает лица знаменитостей, известных всему миру. Я прав?

— Разумеется.

— Он хорошо работает?

— Феноменально.

— Можно пригласить его подняться к нам? Я хочу задать пару вопросов.

Казимир испытывал страшную неловкость, распространяясь о профессиональных тайнах. Впрочем, ему вообще было не по себе от происходящего.

Но Худ продолжал нажим.

— Вам что, нужны неприятности, Казимир?

— Ради Бога… — Директор позвонил и велел пригласить к нему мсье Эрне.

Мсье Эрне вошел в кабинет с приветливой улыбкой. Это был юркий усатый мужчина со щечками как наливные яблочки. На нем ладно сидела синяя ливрея швейцара. Худ спросил:

— Мсье Эрне, когда в последний раз видели здесь сэра Ричарда Кэлверта?

— Он приходил вчера, — ни минуты не колеблясь сообщил мсье Эрне.

— Вы это утверждаете?

— Ну… Мне кажется.

— Что! Мсье Эрне! — Казимир был потрясен неуверенностью в его голосе.

— Вы сомневаетесь, было это вчера или был ли то сэр Ричард? невозмутимо допрашивал Худ.

Эрне поправил фуражку.

— Понимаете, так получилось, что меня ввел в заблуждение один мсье, весьма напоминающий сэра Ричарда. Одинаковый рост, комплекция, походка и внешность. Вплоть до того, что у него, как и у сэра Ричарда, одно плечо чуть выше. Обычно при подобном сходстве всегда есть ряд мелких деталей, которые позволяют различить людей. Скажем, жемчужная булавка в галстуке, покрой воротничка или форма бутоньерки. Но эти двое были одеты совершенно одинаково, или по крайней мере, почти одинаково. Но теперь, когда вы меня спрашиваете, я понимаю, что прошлой ночью здесь был не сэр Ричард.

Худ показал фотографию, прикрывая девицу на первом плане.

— Кто это, по вашему? Сэр Ричард или тот, второй?

Эрне тщательно всмотрелся.

— Ну, я полагаю, это тот, другой.

— Тот самый, о котором вы говорили?

— О, да. Но я уверен, что и сэр Ричард заходил к нам на прошлой неделе. Никаких сомнений. Я его приветствовал: "Добрый вечер, мистер Ричард" и он с улыбкой мне ответил: "Добрый вечер".

— Вы знаете мсье Лобэра?

— Ну разумеется! — засмеялся мсье Эрне. — Его ни с кем не спутаешь!

— Он был здесь вместе с сэром Ричардом? Я имею в виду, вдвоем?

Мсье Эрне задумался.

— В первый вечер, когда нас посетил сэр Ричард — это было примерно с неделю назад — они пришли почти одновременно. Хотя, возможно, не вместе. Постойте, я вспомнил. Точно, сэр Ричард явился первым, я с ним поздоровался: "- Добрый вечер, сэр Ричард! Много воды утекло с тех пор, как мы имел удовольствие видеть вас в нашем заведении". Он мне тогда ответил: "- Да, Эрне, ты прав. Надеюсь, у тебя все в порядке?". Я ответил, что да, все отлично. Он стал расспрашивать о моей дочери и мы проболтали с ним минут пять. Он всегда очень доброжелателен. И вообще, любезный человек. Затем он проследовал дальше и сразу после этого вошел мсье Лобэр. Он, как правило, неразговорчив. Я только поздоровался с ним, и все.

— Вы уверены, что в тот вечер вы беседовали именно с сэром Ричардом?

— Абсолютно.

— Благодарю вас, мсье Эрне.

Теперь ему стала очевидна вся дерзость задуманного плана. Эндрюс был подвергнут самому суровому испытанию. которое только могло прийти в голову Лобэру. Он выдал себя за сэра Ричарда Кэлверта перед профессионалом-физиономистом, знатоком причуд и манер, перед тем, кто тридцать три года зарабатывал себе на хлеб, наблюдая за тончайшими нюансами во внешности и поведении людей. И Эндрюс триумфально прошел эту проверку. Он не стал торопливо проскакивать мимо Эрне. Он стоял и беседовал с ним, а Лобэр за ним приглядывал. Если Эндрюс успешно справился перед Эрне, он, безусловно, добьется этого и перед сотрудниками Кэлверта. Трюк был задуман гениально.

Теперь Худ понимал, отчего Лобэр пришел в бешенство, неожиданно обнаружив в казино присутствие Эндрюса, притащившегося туда поиграть в своем собственном облике. Непростительная глупость ставила на карту успех всей виртуозно задуманной комбинации.

Казимир поднялся и проводил Эрне до двери, при этом он что-то тихонько ему шепча. Вернувшись, он бросил Худу через плечо:

— Прошу прощения, окажите любезность подождать меня минуту?

Он вышел вместе с Эрне и захлопнул за собой дверь. Худ вскочил. Конечно, это только уловка. Казимир ему не доверяет. Он только сделал вид, что принял подозрительное объяснение насчет полиции. Дверь заперта! Он в западне. Худ расхохотался. Надо же было оказаться таким болваном!

Он бросился к окну. Там оказался узенький балкончик. Длинная каменная терраса тянулась слишком далеко внизу, чтобы на неё можно было спрыгнуть.

Худ отступил в глубь кабинета и огляделся. Кроме окна выхода не было. Ну что же, Казимир, тем хуже для тебя. Худ ухватился за шелковые шторы, повис на них всем телом и сумел сорвать вместе с карнизом. Ткань была прочная и длинная. Связав пару штор, он привязал конец к опоре балкона, перепрыгнул через перила и скользнул вниз. Это оказалось нетрудно. А прыгать на террасу пришлось всего с трех футов.

На террасу выходили окна танцевального зала. Он ударил ногой по раме, запертой изнутри на задвижку, и забрался внутрь. Пустой огромный зал с натертым до блеска полом в одном конце украшал рядом кадок с пальмами. Прячась за них, Худ пробрался к двери. Слева был гардероб и стеклянные двери парадного входа в Казино. Направо уходил устланный коврами коридор. Входные двери были заперты.

Он побежал по коридору, прислушиваясь к топоту над головой. Слева находился пустой бар. Влетев туда, он подскочил к окну. Оно выходило на каменный балкон, заканчивавшийся крутыми ступенями. За ними зеленел газон, пальмы, размеченная флажками дорожка. Едва он добрался до ступеней, как в баре появились люди. Худ прибавил ходу. За его спиной послышались крики. Дорожка огибала здание. Совсем рядом он увидел ещё одну лестницу и огромную запертую дверь.

"— Ничего хорошего", — подумал он и неожиданно заметил тачку на узкой тропинке, уходившей в сторону от главной дорожки.

Он поспешно нырнул в кусты. Тропинка привела его к домику садовника, расположенному почти у самых ворот. На ходу Худ заметил открытый замок, висящий на одной из петель. Сорвав его с петли, он перемахнул через забор, и защелкнул замком снаружи.

Устремляясь вниз по бульвару, он заметил, как из казино торопливо выскочила группа людей. Заметив его, они закричали. И тут прямо перед собой Худу увидел машину полицейского патруля. Он на мгновение заколебался между погоней и патрулем у тротуара стояла машина. Мельком он углядел в ней двух монашек.

Худ рванул на себя дверцу и спросил с очаровательной улыбкой:

— Не подвезете?

Два мужеподобных лица как по команде повернулись в его сторону и улыбнулись. Руки потянулись, чтобы помочь ему влезть внутрь. За его спиной захлопнулась дверь, машина тронулась. Худ получил сокрушительный удар по голове и потерял сознание.

20

Солнечный луч проникал в прорезь ставня в форме трефового туза. Ничего другого Худ не видел. Туго спеленутый по рукам и ногам, он лежал на доске, к которой его привязали веревками.

Должно быть, около шести утра. Он пришел в себя довольно скоро после того, как его сюда бросили. Голова раскалывалась, томила жажда. Он не имел ни малейшего понятия, где находится. Оставалось лежать и разглядывать трефовый туз.

Дверь открылась и вошли трое не по-французски широколицых здоровяков. Приблизившись к Худу, они молча его рассматривали. Время от времени они обходили его со всех сторон и пристально вглядывались ему в лицо, не проронив при этом ни звука. Затем двое из них отвязали его и подняли.

Руки и ноги Худа по-прежнему были связаны. Поддерживая его под руки, незнакомцы потащили его к дверям. Он споткнулся и рухнул на пол. Один из сопровождающих тут же пнул его ногой в живот. На мгновение Худу показалось, что он теряет сознание. Поставив на ноги, его поволокли в соседнее помещение.

Там находились четверо мужчин, праздно развалившихся в креслах или шатающихся без дела по комнате. Все они были в черном, на голове двоих высились черные цилиндры. Голова Худа то и дело заваливалась на грудь, но он пытался осмотреться. Судя по виду, это была приемная похоронного бюро. Повсюду стояли друг на друге гробы, серебряные канделябры, таблички с выгравированными скорбными текстами, урны для праха, висели фото катафалков на траурных процессиях. Один из гробов стоял отдельно на помосте и был открыт. Его обрамляла куча венков и цветов с траурными лентами и золотыми по черному надписями. Мужчины с бесстрастными лицами рассматривали Худа. Он понял, зачем его сюда привели. Вокруг стояли полицейские кордоны. Лобэр выбрал самое безопасное транспортное средство, дававшее известный шанс на безопасное передвижение.

Один из мужчин отделился от конторки и подошел к Худу. Не проронил ни звука, он молниеносно нанес удар правой в челюсть Худа, но тот успел отдернуть подбородок и уклониться. Удар не достиг цели. Когда рука ещё свистела над плечом Худа, тот изо всех сил боднул обидчика головой в подбородок. Клацнула челюсть и человек упал. Двое других прыгнули на Худа. От удара по голове он снова потерял сознание.

Придя в себя, Худ ощутил, что его тело слегка подпрыгивает и подрагивает. Над головой светилось круглое отверстие с теннисный мяч. Все остальное скрывала тьма.

Он лежал на спине. И ясно, что в гробу. На миг Худ запаниковал, вообразив, что погребен заживо и находится в могиле. Потом услышал автомобильный гудок, который донесся странно приглушенно, откуда-то издалека, и ощутил инерцию торможения. Должно быть, он все ещё в катафалке. Светлое пятнышко над головой, конечно, означает, что его намерены оставить в живых как можно дольше. Или просто приберегают для пыток.

Руки и колени Худа были связаны, но лодыжки оставалась свободны. У него было чувство, что его бросили в гроб немедленно после удара в голову. Интересно, как долго он сможет протянуть, если гроб все же спустят в могилу? Наверное, в обычной могиле — не больше нескольких минут, за которые он использует весь кислород в гробу и попросту лишится чувств. Это будут долгие минуты! И страшным покажется глухой звук от падения комьев земли на крышку. Если же его замуруют в склепе, то можно продержаться с неделю, или даже дольше.

Катафалк периодически тормозил и вновь набирал ход. Худ услышал приглушенный рев проехавшего мимо грузовика. Вероятно, они ехали по запруженной дороге с оживленным движением. Он попытался приподнять руки. Яростно опираясь локтями в бока, изловчился, и сумел связанными руками надавить снизу на крышку гроба. Ему удалось немного приподнять верхнюю половину туловища, чтобы усилить давление на крышку, когда вдруг даже передернуло от внезапной резкой боли. Осторожно ощупывая пальцами деревянную поверхность над лицом, он обнаружил острие гвоздя, торчащего из-под крышки примерно на дюйм. Явно вместо того, чтобы закрепить крышку шурупами, её в спешке забили гвоздями.

Худ прижал кисти к острию гвоздя и стал перетирать стягивающую их веревку. Опираясь суставами пальцев о дерево, он методично пытался подсунуть веревку под гвоздь и двигать сжатыми запястьями, стремясь перетереть пряди. Каждый раз, когда удавалось зацепиться за гвоздь веревкой, он больше всего боялся его погнуть. И тем не менее чувствовал, как одно за другим слабели волокна веревки.

Это был очень медленный процесс. Монотонно нащупывая подушечкой большого пальца острый металлический кончик гвоздя, он пытался направлять к этому месту веревку. И каждый раз после судорожного спазма боли, когда гвоздь вонзался в одно и тоже место на запястьях, отдергивал руки.

Потом все начиналось сначала. Он перетер одну веревку из трех. Из запястий струилась кровь. Со второй пришлось возиться настолько долго, что он уже и не надеялся на успех. Когда же наконец и с ней было покончено, Худ почувствовал, что оставшаяся третья висит свободно.

Опустив руки, он дал себе время расслабиться. Катафалк все ещё подпрыгивал раскачивался. Медленно подтянув колени вверх, он уперся руками в дно и изо всех сил налег на крышку. Дерево громко заскрипело, крышка слегка поддалась и Худ увидел тонкую щель.

Оказывается, в коленях человека скрыта огромная сила. Ограниченное пространство гроба весьма способствовало тому, чтобы сосредоточить все усилия на крышке. Худ отталкивался от дна, помогая себе напряжением бедер. Через пару минут он сумел приподнять крышку на пару дюймов и развязать веревки, впивавшиеся в его ноги сразу под коленями. Через щель виднелись цветы и венки, прислоненные к гробу снаружи. За окнами катафалка мелькали придорожные откосы.

Он сильнее толкнул крышку и свернул её набок. Два огромных овальных венка с вплетенными лентами почти напрочь перекрывали обзор задней части катафалка. Однако ему удаюсь увидеть в просвете черный "ситроен DS", медленно тащившийся позади. Вероятно, внутри, горестно понурившись, сидел вооруженный отряд "скорбящих" головорезов. Худ улыбнулся, мысленно представив, какого рода надписи золотились на траурных лентах. В кабине катафалка сидели водитель и ещё один человек. Худ знал, что смог бы выскочить из гроба. Но следовавшая позади "группа сопровождения" его непременно заметит и навряд ли позволит дорогому "покойничку" ускользнуть.

Он осматривался вокруг, пытаясь сориентироваться. Катафалк миновал две автозаправки, потом ряд домов. Судя по всему, они въезжали в Вилльфранш. Если так, вероятно, ночью его везли довольно долго.

Катафалк затормозил и остановился.

Вопрос "почему" Худа не волновал. Его взгляд сфокусировался на мотоциклисте, остановившемся сбоку. Худ узнал в нем того самого активного парня, который на стоянке в Ницце заметил в машине Худа труп Тейта и поднял на ноги всю окрестную полицию.

Опираясь на локоть. Худ высунул из гроба свободную руку. К счастью, это движение было замаскировано в ворохе венков, которые перекрывали обзор ехавшим сзади. Худ боялся постучать в окно — стук бы непременно услышали сидящие впереди. Стеклянные бока катафалка обрамлял серебряный ажур решетчатой подпорки, и, вставленная непрочно в её пазы, стеклянная панель то и дело проскальзывала, приоткрывая поверхность решетки.

Худ сорвал с ближайшего венка крошечный бутон и незаметно швырнул в приоткрывшееся пространство между стеклом и решеткой. Тот упал на дорогу рядом с мотоциклом. Но парень его не заметил. Худ повторил бросок и на этот раз бутон ударился в переднее колесо мотоцикла, но внимание парня было всецело приковано к девушке, проходившей по тротуару. Вскоре они снова тронулись под контролем полиции, на этом участке дороги встречный транспорт продвигался попеременно по одной из двух полос движения. На другой полосе шли дорожные работы. Мотоциклист отстал, Худ в отчаянии выругался.

Дорога тянулась вдоль берега. Катафалк тащился еле — еле, видимо, чтобы не вызывать подозрений. Худ мысленно проигрывал ситуацию, когда за ним придут. Он не сомневался, что сумеет выпрыгнуть из гроба и даже, возможно, разбить боковое стекло. Но на этом месте его фантазия иссякала. Что могло произойти дальше — ведал один Господь.

Когда катафалк притормозил в следующий раз, мотоциклист снова появился рядом, нетерпеливо газуя в типично французской манере. Целых тридцать миль от тащился за катафалком, не имея возможности вырваться вперед.

Огромный грузовик перекрыл все движение на дороге, пытаясь въехать задним ходом на стройплощадку. Мотоциклист спустил ногу на землю и прикуривал. Худ метнул очередной бутон, потом ещё один. Ничего не вышло. Парень затянулся, выпустил дымок и прокатил мотоцикл на пару шагов вперед, чтобы лучше разглядеть маневры гигантского грузовика.

Двигатель грузовика ревел так, что не имело никакого смысла стучать в окно! Худ махнул из — под венка рукой, хотя понимал, что это тоже бесполезно.

Наконец, грузовик вывернул колеса достаточно, чтобы вписаться задним ходом во двор. Через минуту катафалк и мотоциклист возобновят движение. В отчаянии Худ рванул из венка целую кучу лепестков и просунул их через решетку. Те медленно и плавно оседали на землю.

Парень краем глаза уловил какое-то движение, удивленно глянул вниз, затем поднял голову и увидел Худа. У него озадаченно округлились глаза и поглупело лицо. Однако, оправившись через мгновение от неожиданности, он принял невозмутимый вид, словно такие штуки с гробами ему приходилось частенько наблюдать и раньше. Его глаза сузились. Подав мотоцикл поближе, он всматривался, пытаясь разглядеть детали.

— Молодец, старик! — просиял Худ.

Шофер "ситроена" немедленно начал сигналить, то ли чтобы мотоциклист отодвинулся, то ли чтобы заставить тронуться катафалк. Однако мотоциклист уже узнал Худа и его не нужно было подгонять. Он бросил мотоцикл в сторону, дал газ и рванул вперед.

Водитель катафалка услышал сигнал, поданный "ситроеном" и попытался прорваться следом, но впереди, насколько видел глаз, движение застопорилось. Машины стояли, томительно дожидаясь, пока проедет поток встречных автомобилей. Вереница машин растянулась в длинной очереди. Водитель катафалка несколько раз пытался выбраться вперед и проскочить перед чьим-нибудь носом, но каждый раз был вынужден нырять назад, прячась в свой ряд.

Когда они приблизилась к горам, Худ увидел мотоциклиста, торопливо объясняющегося с двумя полицейскими из черно-белого патрульного "Рено", указывая на проезжающий катафалк. Это было мимолетное видение, потому что в следующий миг венки и проезжающие машины полностью перекрыли Худу видимость. Однако ему показалось, что полицейские препирались с мотоциклистом, не слишком доверяя его рассказу.

Катафалк снова тронулся. Поток машин начинал растягиваться. Худ потер разбитые костяшки пальцев. Ну что же, будь что будет. Неожиданно "ситроен" начал подавать беспрерывные гудки. Катафалк прибавил ход. "Ситроен" быстро его догнал и теперь шел вровень. До Худа донесся вой сирены. В тот же миг послышался звон разбитого стекла — в боковое окно катафалка влетела пуля. Видимо, до скорбящих кое-что дошло.

Худ поднатужился, и, приподняв повыше крышку гроба, вылез наружу, прижимаясь к постаменту и стараясь остаться незамеченным. Спрятавшись под прикрытием венков, он увидел нос маленького тупорылого "Рено". Далеко сзади ехал мотоциклист, торопясь не упустить свой шанс. "Ситроен" пропал из поля зрения. Катафалк мчался на всех парах. Он вырулил на боковую дорогу, влетел на склон, круто поднимавшийся вверх между виллами, затем свернул ещё на одну из боковых дорог. Вероятно, ему удалось оторваться от полиции. Но вскоре Худ снова увидел "Рено", который все ещё не сдавался.

Катафалк мчался все быстрей. В какой-то момент он очутился на раскопанной вдоль и поперек грязной проселочной дороге, огороженной по бокам насыпями. Должно быть, водитель не сразу понял, что произошло. Он безуспешно попытался притормозить, стремясь обойти рытвины и ухабы. Катафалк бросало из стороны в сторону, а скорость его все не падала. Водитель не справлялся с управлением, внутри что-то громыхало и лязгало. Гроб вместе в венками перекатывался по углам. Вдруг катафалк резко занесло и со страшным скрежетом сбросило в канаву. Худ рванул на себя заднюю дверь и распластался в грязи. Приподняв голову, он увидел, как водитель и его спутник помчались к ближайшей оливковой роще. Вскочив на ноги и пригибаясь к земле, Худ побежал по канаве в противоположном направлении. Вскоре заревел мотор "Рено". Рухнув ничком на землю, он переждал, пока проехала полиция, и вновь помчался вперед.

У ближайшего поворота Худ выпрыгнул из канавы, перебежал на другую сторону и понесся вниз по склону в сторону вилл и потока машин. Добравшись до торгового центра, он увидел на гараже табличку "Машины напрокат". Оказалось, что свободных машин нет, однако хозяин вызвался подбросить Худа в Ниццу, где в гараже его зятя можно было сразу нанять машину.

— Отлично. Поехали.

При въезде в Ниццу за ними пристроился черный "Ситроен DS". Худ предложил:

— Может, пропустите его вперед?

Водитель принял вправо, притормозил и дал сигнал следовавшей сзади машине проехать вперед. На какой-то момент "Ситроен" замер, затем медленно тронулся и проехал мимо. За рулем "Ситроена" сидела блондинка. Она кивнула Худу, дескать, следуйте за мной, и улыбнулась. Худ перевел дух и широко улыбнулся ей в ответ: "- Не сейчас, Жозефина, чуть позже".

— Да, сэр, — заметил хозяин гаража. — Сейчас эти городские барышни все на колесах. Разъездились…

21

Пышущий энтузиазмом Парди предложил Худу присесть:

— Что у вас с рукой?

— Царапина.

— Пришел ответ на вашу телеграмму. Я лично её раскодировал. Рассчитывал, что вы зайдете ещё вчера, и прождал вас до десяти.

Худ закурил.

— Меня чуть было не похоронили заживо.

— Как это?

— О, всего-навсего под кипой бумаг.

Парди мгновенно попытался найти в его словах тайный смысл или намек, глаза его горели любопытством. Он отпер сейф, вытащил из него сообщение и передал Худу.

"ХУД КОНСУЛЬСТВО НИЦЦА ОТ "ИМПЕРИАЛ ВАТЧ КОМПАНИ" ТЧК ДОСТОВЕРНО УСТАНОВЛЕНО ФОТОГРАФИЯ ИГОРЯ ЗАРУБИНА СОРОКА ДЕВЯТИ ЛЕТ УРОЖЕНЦА ГОРОДА ЧИТЫ ЖЕНАТ АННЕ ХУ ОНГ СЧИТАЮЩЕЙСЯ УМЕРШЕЙ 1938 ГОДУ ТЧК В ПРОШЛОМ ЗАРУБИН МУЗЫКАНТ ЦИРКОВОЙ АКТЕР ЗВЕЗДА КИЕВСКОГО ЦИРКА ИЗВЕСТЕН КАК ГЕНИАЛЬНЫЙ МИМ. ТЧК ПОСЛЕДНИЙ РАЗ О НЕМ СЛЫШАЛИ СЕНТЯБРЕ 1939 ГОДА ВЛАДИВОСТОКЕ ТЧК ВЕРОЯТНОЕ НЫНЕШНЕЕ МЕСТОПРЕБЫВАНИЕ ШАНХАЙ ТЧК ТРЕБУЙТЕ КОНСУЛА ПАРДИ СОБЛЮДЕНИЯ СТРОЖАЙШЕЙ СЕКРЕТНОСТИ ТЧК"

Гениальный мим! Эндрюсу вполне подходил этот эпитет. Худ вспомнил, как неловок и неуклюж показался ему Эндрюс в роли лакея на борту "Тритона", как неопрятно он выглядел на фоне вышколенных стюардов. Сейчас становилось ясным, что это была просто маска, нечто вроде прикрытия.

Парди приоткрыл ящик письменного стола.

— Ваш ключ готов. Не беспокойтесь по поводу последней фразы в телеграмме, вы понимаете, о чем я говорю. Я глух и нем, — он отдал Худу ключ.

— Ну и прекрасно, — Худ сунул ключ в карман. Он подумал о картинах Гейнсборо и Сикерта, которые так любезно предоставили ему из музейных фондов по распоряжению министерства финансов. Теперь эти картины остались на "Тритоне". Впрочем, как и прочие картины Лобэра. Странная комбинация красоты и дьявольской мерзости в их сильнейшем воплощении. Хотя, по своему опыту Худ знал, что этот случай не единственный.

Было около одиннадцати часов. Худ понимал, что ему нужно разыскать Эндрюса. Лобэр уже вполне мог приступить к выполнению своего зловещего плана и запустить механизм в действие. Тут Худ заметил, что вот уже несколько минут он сидит молча, погруженный в размышления.

— Задумался о другом, — усмехнулся он Парди. — Кстати, вы случайно не знаете дату открытия очередной сессии Совета НАТО в Париже?

— НАТО? Это выходит за рамки моих полномочий, — отозвался Парди. Впрочем, могу узнать. — Он снял телефонную трубку и переговорил с кем-то из сотрудников в приемной. Пришлось немного подождать, пока там выясняли.

— Завтра? Заседание Комитета военного планирования? А Совет НАТО послезавтра? Спасибо.

Послезавтра! Худа словно обожгло. Необходимо принимать срочные меры. Господи!

Парди снова полез в ящик стола.

— Чуть не забыл. Я выяснил насчет адреса по номеру телефона. Улица Дюбош, 14.

Худ запомнил адрес и поблагодарил мистера Парди.

— Последняя просьба. Не могли бы вы одолжить мне свой пистолет, если таковой имеется?

Парди прямо-таки расцвел, порозовев от удовольствия, и весь напыжился.

— У меня есть пистолет, который всегда здесь хранится. На всякий случай, знаете ли. Но им никогда не пользовались. Надеюсь, вы не собираетесь…

— Если мне все же придется, я дам вам отчет о расходе боеприпасов, если хотите.

Парди подошел к сейфу и достал "уэбли" 45 калибра с обоймой.

— Вот, держите.

— Ну и ну! — Пистолет был чересчур тяжелый и громоздкий для Худа, но все равно лучше, чем ничего.

Парди и слышать не хотел о том, чтобы давать пистолет под расписку. Когда Худ собирался уходить, он схватил его за плечо.

— Вы уверены, что не понадобится помощь, старина?

— Надеюсь, что справлюсь. Но все равно, спасибо за предложение.

Парди раскрыл перед ним дверь, и проскользнув вперед, все ещё розовый от возбуждения, конспиративным кивком пожелал доброго пути.

"Пежо 404", нанятый Худом, стоял на обочине. Он сел в машину, зарядил "уэбли" и сунул его за пояс. Так или иначе, но ему снова нужно пробраться на "Тритон", попасть в каюту Эндрюса, а потом… Одному Богу известно, что потом. Время действовать неумолимо приближалось.

Боковыми дорогами он выбрался в Болье, оставил машину у гостиницы и прошелся доль прибрежных скал к Сент-Жану.

Там Худ направился в сторону порта. Повсюду маячили рыбаки с удочками, кое-где попадались туристы. Неожиданно за одним из столиков кафе "Маскотт", расставленных на улице под зонтиками, он увидел Сью Трентон. Та сидела в одиночестве, потягивая "кока-колу". Он усомнился, подходить ли к ней, однако она его уже заметила.

— Так — так… — протянула она. — Последний раз, когда я вас видела, у вас были крупные неприятности. Вчера ночью вы всех сбили с толку, молниеносно ретировавшись и никого не предупредив о своем позорном бегстве.

— И надо вам заметить, что больше всех с толку был сбит я сам.

Она пригласила сесть, Худ приглашение принял и заказал себе "кампари" с содовой.

— Интересно, как прореагировал Лобэр, когда с его очкастым приятелем случилась неприятность?

Она покосилась на него и пожала плечами.

— Ничего про это не слышала. Я ведь играла в "баккара".

— Ну и как? — Худ внимательно наблюдал за девушкой. Неужели она действительно так глупа, как хочет казаться? С другой стороны, он никак не мог поверить, что она так искусно притворяется.

— Я выиграла. Было очень весело.

— А Лобэр проиграл?

— Как вы догадались?

Худ только усмехнулся.

— А что у вас с рукой? — Она заметила страшные ссадины. В голосе и взгляде чувствовалось непритворное сострадание. — Ой, даже с обеими!

— Это после встречи с дружками Лобэра. Веселая была вечеринка. Правда, время выбрали неудачное — раннее утро.

— Зря вы ничем не обработали руки. Идемте со мной. Здесь неподалеку есть аптека. Ваше "кампари" никуда не денется.

— Мы сейчас вернемся, — поставила она в известность гарсона.

Худ позволил привести себя в аптеку, где ему обработали ранки антисептиком и залепили пластырем. Они вернулись к столику. Казалось, такое проявление заботы их сблизило. Неожиданно Сью Трентон поинтересовалась:

— С вами все в порядке? Я чувствую, что что-то происходит, но пытаюсь закрывать на все глаза. Но сейчас мне кажется, случится нечто ужасное… Она странно хихикнула, ей было явно не по себе.

Худ закурил. Можно ли ей довериться?

— Вы знаете, где сейчас Лобэр?

— На вилле. На пляже обнаружили труп, и его вызвали на виллу для опознания, похоже, это тело его шофера.

— Вы его ждете?

— Нет.

— Сью, позвольте мне вас так называть? Мне кажется, не слишком умно мозолить всем глаза, рассиживал здесь. Нас могут увидеть. Может, пройдем в мою машину?

Она кивнула и поднялась. Они перешли в машину.

— Вы хорошо знаете Лобэра? — спросил он.

— Не слишком.

Глаза их встретились. Она отрицательно качнула головой в ответ на его незаданный вопрос. Она с ним не спала.

— Он очень опасный человек. С ним нельзя шутить.

— Да? — В её смехе чувствовалась самонадеянность молодости. Правда, слышалось и сомнение.

— Как бы там ни было, сегодня я вернусь на яхту, чтобы забрать свои вещи. И скажу, что уезжаю. Мне все равно пора домой. О, Господи, назад к соляным копям!

Худу показалось, что она пытаться скрыть свою грусть. Он решил воспользоваться шансом. Придется ей довериться.

— А вы не знаете, Эндрюс, тот коротышка-лакей, на борту яхты или нет?

— Вчера днем был. С тех пор я там не появлялась.

— Тогда, вероятно, он по-прежнему там, раз Лобэр занят на вилле. Сью, слушайте меня внимательно. Необходимо, чтобы Эндрюс сегодня вечером был на берегу. Я умоляю вас помочь мне в этом. Смогли бы вы что-нибудь придумать, чтобы завлечь его сюда до возвращения Лобэра?

— Зачем?

— Это длинная и очень запутанная история. Я бы очень хотел посвятить вас в детали, но, к сожалению, не имею права. Вам придется поверить мне на слово. Даю слово, что вы не окажетесь втянуты в преступление, даже наоборот. Я буду с вами вполне откровенен. Есть доля риска. Возможно, не большего, чем вообще связаться с Лобэром. Я не могу вам гарантировать достойное вознаграждение, если вы справитесь с задачей. Но обещаю, что если вы сделаете то, о чем я прошу, я устрою в вашу честь фантастический вечер, будь то Париже или Лондоне, когда эта история закончится.

Она долго смотрела ему в глаза.

— Риск меня не пугает.

Худ взял её за руку.

— Умница. А как вы собираетесь попасть на яхту?

— В час дня обычно посылают катер.

— Не знаете, Лобэр тоже собирается на яхту?

Она неуверенно пожала плечами.

— Думаю, это зависит от полиции, хотя, по-моему, он не планировал. Я слышала, как говорили о поездке в Ниццу.

— Ясно. Теперь к делу, Сью. Когда вы попадете на яхту, найдите предлог поболтать с Эндрюсом. И как бы между прочим заметьте, что вечером вы отправляетесь смотреть новое шоу в каком-нибудь из кабаре Ниццы, или Антиба, или где угодно. Добавьте, что это интимное шоу, в новом, только что открытом заведении, и что реклама очень многообещающа. Будет страшно интересно. Если вы при этом поведете себя непринужденно, многозначительно и сексуально, все получится! Скажите, что в изобилии будут представлены девушки в корсетах.

— В чем?

— В корсетах. Ну, знаете, лифы, корсажи, пояса, трусики, подвязки, в общем все те прелести, которыми заманивают нашего брата. Нет, правда, я вполне серьезно. Эндрюс — страстный коллекционер корсетов, знаток, если так можно выразиться. Если он узнает, что есть реальный шанс пополнить коллекцию, то неминуемо клюнет. И кинется выспрашивать, где это заведение, в котором часу состоится шоу-программа и так далее. Вы должны продумать все детали заранее, чтобы отвечать без колебаний. Придумывать подробности вы просто не сможете. Он ни в чем не должен усомниться. Ему наверняка захочется пойти, и все, что от вас нужно — это предложить ему пойти вместе с вами. Короче, ваша миссия — любой ценой уговорить его отправиться на берег. Говорите что угодно — что без вас не попадет, что зрелище только для избранных, что вы туда вхожи через друзей. Все что угодно, но добейтесь, чтобы он поехал с вами. Надеюсь, вы можете попросить катер, чтобы отправиться на берег, когда вам вздумается?

Она кивнула.

— Если Лобэр вернется на борт, что маловероятно, придется вывозить Эндрюса тайно. Это будет не так трудно, учитывая, что он сам будет сгорать от желания. Посоветуйте ему спрятаться на катере ещё до того, как туда спуститесь вы. Но любой ценой постарайтесь, чтобы Лобар ни о чем не догадался. Можете сказать Эндрюсу, что на берегу вас ждет машина, которая отвезет прямо в заведение, и что он сможет вернуться на этой же машине назад. Очень важно, чтобы он понял, что его не хватятся на борту и что долго на берегу не задержится. Но корсеты перевесят чашу его сомнений, если вы преподнесете все так, как нужно. Сделаете, Сью?

— Нет ничего проще, — ответила девушка. — Он меня обожает.

— Ну и отлично. Когда вы сойдете на берег, я буду ждать в этой машине. Надеюсь, вы рулите? Превосходно. Нам это может пригодиться, если Эндрюс вдруг заартачится. Когда он попадет к нам в руки, я не предвижу особых осложнений. Все ясно?

— Да. Где встречаемся?

— В бухте Сен-Жан. Когда сойдете с катера, поверните налево от кафе "Маскотт" и идите вдоль набережной, как будто собираетесь попасть на другую сторону полуострова Сент-Оспис. Там в стене вы увидите узкую арку, нечто вроде прохода в порт. Над ней висит сине-голубая эмблема фирмы "Ситроен". И два указателя: "Рудничные дороги", а с другой стороны — "Вершина Сент-Оспис". Это короткий путь на верхнюю дорогу. Туда ведет лестница. Вот там наверху я и буду вас поджидать.

— Предоставьте все мне.

— Хорошо, Сью. Договоримся на пять?

— Идет. И начинайте думать, как поинтереснее провести обещанный вечер в Париже.

— Сью, я бы хотел внести первый взнос прямо сейчас и пригласить вас на превосходный экзотический обед. Но лучше, чтобы нас не видели вместе. Не возражаете?

Она улыбалась, и Худ отметил, как похорошело при этом её лицо.

— Я пойду назад пешком. До вечера.

Она вышла и Худ долго смотрел ей вслед, мусоля новую сигарету. Если она — подставка, то он, сделав красивый ход, загнал себя в капкан. Причем одно было совершенно ясно: на этот раз Лобэр его живым не отпустит

22

"Роллс-ройс" мчался в потоке парижских улиц. Он шел на приличной скорости, — впереди ехали два полицейских на мотоциклах с мигалками и воющей сиреной, которые расчищали дорогу, заставляя посторониться другие машины. Шел дождь и, хотя рабочий день был в разгаре, транспорт запрудил все улицы. Кое-где не помогал даже полицейский эскорт, и "роллсу" приходилось с трудом преодолевать фут за футом в гуще парижских пробок.

Сэр Ричард Кэлверт сидел на заднем сиденьи в сопровождении охранника, на постоянном присутствии которого настаивало руководство. Рядом с ним валялся портфель. Прошло несколько дней, как эскорт не появлялся. Сейчас они внезапно объявились вновь. Пожалуй, французы все слишком сумасбродны.

Он переключился на мысли о грядущих крупных перестановках в Министерстве иностранных дел. Ему предлагают Дели. Однако он предпочитал оставаться поближе к дому, скажем, не далее Каира, Пока не появится реальный шанс попасть в Вашингтон. Кроме всего, Дези всегда неважно чувствовала себя в Индии. Он вздохнул. Наедине с собой он мог признать, что слишком переутомлен, чтобы осилить всю эту шумиху, закулисную возню, кулуарные интриги, через которые необходимо пройти, чтобы добиться исполнения мечты. Последний год некогда было перевести дух, а теперь ещё и интенсивная подготовка к сессии Совета НАТО… О к крайнем истощении красноречиво говорили хроническая бессонница и разгулявшиеся нервы. Дези, бедняжка, тоже измучена.

Эскорт, сторонясь узких улиц, забитых пробками, свернул на бульвар Османа. Но там творилось то же самое. С трудом добравшись до первого перекрестка, они изменили маршрут и направились к рю Вашингтон, на которой было одностороннее движение. Перед тем, как на неё выезжать, первый мотоциклист обернулся назад и замахал им рукой: вероятно, там дальше на дороге было такое же автомобильное столпотворение. С трудом подтянувшись к мотоциклам, водитель "роллс-ройса" вывернул за ними на рю д'Артуа, которая почти вдвое удлиняла возвращение назад по только что проделанному пути.

— Что-то кошмарное, сэр! — пробурчал охранник.

— Что? А, пробки? Точно.

По счастью рю д'Артуа была относительно свободна. Проехав по ней полпути, первый мотоциклист отклонился вправо, выехал на рю де Бастай и затем резко повернул вправо. Второй мотоциклист задержался, позволив "роллсу" проскочить вперед, и затем поехал следом. Сэр Ричард заметил мельком табличку. Какой-то тупик. Это был узкий проезд, кончавшийся гаражом. Вероятно, они окончательно заблудились, мечась по лабиринту улиц. Он глянул на часы.

Позади, перегораживая выезд, встал желтым фургон.

— Черт, только этого ещё не хватало, — сквозь зубы процедил охранник. — Теперь и не выедем…

Они остановились. В тот же момент с обеих сторон распахнулись дверцы и двое мужчин, вооруженных автоматами, плюхнулись с боков на сиденье. Рядом с водителем стоял третий. Моторы мотоциклов ревели, перекрывая шум возможных выстрелов. "Роллс-ройс" медленно въехал в гараж. Позади него медленно опустилась стальная дверь.

Худ покосился на часы. Четверть седьмого. Сью Трентон не появилась.

Из предосторожности он оставил машину чуть в стороне от того места, где заканчивался подъем на верхнюю дорогу, и стал позади машины. Он сразу мог заметить головы Сью и Эндрюса, если те показались на лестнице. Он ждал их с половины пятого. Но их не было.

Он проклинал себя за то, что выбрал такое неудобное место: оттуда не было возможности наблюдать за на набережной. Он не мог даже точно сказать, выходила Сью с катера на берег или нет. Раз шесть он сбегал по ступенькам, чтобы посмотреть, пришел ли катер. Далеко на линии горизонта маячил "Тритон". Каждый раз, отлучаясь от машины. Худ беспокоился, что Сью может прийти в назначенное место с другой стороны и растеряться, не увидев его. Тогда он стремглав мчался назад к машине.

Худ чувствовал себя виноватым. Девушка с ним не играла, иначе здесь бы уже орудовали люди Лобэра. На яхте что-то произошло, и она попала в беду. Стоило Лобэру заподозрить, что она что-то знает об Эндрюсе, и ей конец.

Они не станут рисковать. Эндрюс должен быть полностью готов к выезду в Париж, если ещё не выехал. Лобэр все наверняка рассчитал до минуты. В Париже Эндрюс заляжет на дно на сутки или около того, пока не пробьет его час. И тогда он появится перед миром в облике сэра Ричарда Кэлверта, причем пребудет в нем столько времени, сколько понадобится, чтобы собрать все необходимые сверхсекретные данные.

Интересно, что предпринял Кондор для охраны Дика?

По дороге прошла женщина с собакой. Потом на верхних ступеньках показались две девчушки с удочками. Худ продолжал ждать. Когда он в следующий раз посмотрел на часы, было десять минут восьмого. Сью не пришла.

Неожиданно Худа охватил приступ холодного бешенства. Он чувствовал себя виноватым, что втянул девушку в свою рискованную затею. Вполне возможно, не будь Худа, она могла бы выйти сухой из воды и даже не пострадать от знакомства с Лобэром. Какой же он мерзавец, этот Лобэр! Сейчас понятно, что имел в виду Кондор, когда говорил о Лобэре — дьяволе и Лобэре — разрушителе. Худ ненавидел его всеми фибрами свой души.

Он отправится на яхту за девушкой и Эндрюсом — и будь что будет.

Худ оставил машину и спустился в порт. На причале расположились рыбаки: кто красил лодки, кто возился с мотором, а кто просто болтал. Обходя лодку за лодкой, Худ нашел наконец парня, согласившегося его отвезти. Но когда выяснилось, что отправиться нужно в десять вечера, парень не проявил энтузиазма и отказался.

— Ладно, — сказал Худ, — давай тогда в пять утра. Где лодка?

Рыбак согласился и подвел Худа к лодке. Она была местного производства, довольно вместительная, с высоким носом.

— А как двигатель? — поинтересовался Худ. Парень прыгнул в лодку и завел мотор.

— Отлично, — кивнул Худ. — К утру на этом же причале. Договорились? Он сунул рыбаку аванс.

Вернувшись к машине, он уже собирался садиться, как вдруг заметил, что позади кто-то резко метнулся за угол. Но за поворотом на пустынной улице не было ни души. Только в отдалении брел старик с клюкой.

Худ решил не садиться в машину. Прогулявшись по тихой улочке, он спустился на пляж и сел на гальку, спиной к бетонной стене, дожидаясь темноты.

Стояла теплая лунная ночь. Прячась в тени пристани. Худ внимательно осматривался. Вокруг было тихо и покойно. Часы собора пробили один раз, затем, по странному средиземноморскому обычаю, ещё раз.

Лодка стояла ярдах в пятидесяти от того места, где скрывался Худ. Он мысленно молился, чтобы рыбак не забрал на ночь весла. Вроде не похоже. Тихонько пробираясь к лодке, он держался в тени, которую отбрасывала стена, и старался быстро проскакивать освещенные места. Никаких следов присутствия людей Лобэра. Добравшись до лодки, он забрался внутрь.

Весла лежали на дне. Приладив их на место, Худ стал бесшумно выгребать в сторону волнореза и налегал на весла до тех пор, пока не отплыл на достаточное расстояние от берега. Тогда тогда он убрал весла и запустил мотор, бешено взревевший в ночной тиши. Сколько Худ не уменьшал обороты, особой разницы не наблюдалось. Лодка, разрезая морскую гладь, мчалась по направлению к яхте.

Даже слабый ветерок не шевелил застывшую поверхность моря. Полный штиль. На некотором расстоянии от "Тритона" он заглушил двигатель, вытащил весла и снова принялся грести. Яхта освещалась довольно скудно, виднелась буквально пара огоньков. Худ правил в сторону кормы, надеясь уменьшить риск быть обнаруженным.

Поравнявшись с кормой, он резко повернул лодку и начал приближаться к "Тритону". Он греб, повернувшись лицом к яхте и не спуская с неё глаз. По бортам никто не выглядывал. Катера на стреле не видно, возможно, это означало, что Лобэра нет на яхте. Он продолжал бесшумно работать веслами. Течением его чуть-чуть сносило в сторону и приходилось постоянно выравнивать лодку.

Худ подобрался к самой корме "Тритона", положил весла на дно и, ухватившись за веревочную лестницу, осторожно начал карабкаться. Когда его глазам открылась палуба, он замер и осмотрелся.

Вокруг никого не было, хотя часть пространства за рубкой не просматривалась. Вцепившись в перила, он приподнялся и перескочил на палубу. Тишина. Вжимаясь в металлическую обшивку, он обошел рубку по правому борту. Ни звука. Бесшумно двигаясь на носках, Худ подкрался к проходу в заграждение на корме. Открыто. Худ скользнул внутрь и затаился. Кто-то пересек палубу в сторону носового кубрика. Чиркнула спичка и через мгновение закраснели огоньки двух сигарет. Вахта.

Впереди темнела каюта Лобэра. Худ тихонько к ней пробрался и почти достиг двери, когда заметил приближение чьей-то фигуры. Пришлось отпрянуть в тень — слишком поздно подыскивать более надежное убежище. Он вытащил "уэбли".

Человек шел прямо на него. Это был Перрин в парусиновых туфлях на мягкой подошве. Худ напрягся и затаил дыхание. Перрин подошел к двери каюты Лобэра и остановился. Он стоял футах в четырех от Худа, доставая из кармана связку ключей. Осветив замочную скважину фонариком, он вставил в неё ключ и отпер дверь. Затем прошел в каюту, оставив дверь полуприкрытой.

Кто там может быть? Сью Трентон?

Перрин включил фонарик, свет которого проник наружу сквозь створки жалюзи. Худ подполз к двери и заглянул в каюту. Перрин, стоя спиной к двери в другом конце комнаты, возился с замком кладовки. В комнате царил полумрак. Кроме Перрина, там никого не было.

Худ слегка приоткрыл дверь. Не отрывая глаз от спины Перрина и выставив перед собой "уэбли", он бесшумно ступил в каюту и скользнул за портьеры. Он ждал. Казалось, Перрин не спешил. Наконец, он закрыл кладовку и пошел к двери, светя перед собой фонариком. Выйдя из каюты, он запер дверь на ключ — до Худа донеслось слабое побрякивание ключей в кармане удаляющегося Перрина.

Выйдя из укрытия. Худ секунду помедлил, затем чиркнул спичкой и прикрыл её ладонью. Перед тем, как разыскать Сью, ему представляется уникальная возможность выяснить, что же творится там, в машинном отделении. Спичка сгорела. Он зажег другую, воспользовавшись зажигалкой, валявшейся на столе, нашел фонарик и скользнул под портрет Ван Дейка.

Ключ, сделанный Парди для двери машинного отделения, почти поворачивался и в замке двери за портретом. Но Худу пришлось немало попотеть, прежде чем после долгих манипуляций замок все еже уступил. Прикрывая фонарик рукой, он начал спускаться по металлической лестнице.

Он шел в кромешной тьме, неслышно пробираясь по коридору и ощупывая стену в поисках двери. Казалось, так, впотьмах, он бредет уже целую вечность и давно затерялся в лабиринте переходов. Но отступив чуть назад, Худ тут же наткнулся на дверь. Весь в поту, он вставил ключ в замочную скважину. Дверь открылась с громким и натужным скрипом.

Он ничего не видел из-за темноты, но у него возникло ощущение, что попал в какой-то огромный зал. Пахло дизельным топливом, машинным маслом и чем-то еще, смутно знакомым, но название никак не удавалось вспомнить. Крохотное пятнышко фонарика осветило ещё одну лестницу, круто спускающуюся вниз. Худ потянул на себя стальную дверь и заперся изнутри на ключ. Гулкое эхо отразилось от стен, снова вызывая ощущение громадности пространств. Спустившись вниз на шесть ступенек, он остановился и перестал прикрывать ладонью фонарик.

Впереди тянулся длинный пустой проход со стенами, выгнутыми по форме днища. На полу и стенах были смонтированы стапели для закрепления какого-то вспомогательного судна.

Худ медленно водил фонариком, исследуя участок за участком. Выше уровня стапелей крепились стальные кольца и цепи, которые посредством приводного механизма фиксировать и удерживать загадочное судно. Проход заканчивалась шлюзом, сейчас открытым. За ним темнел следующий шлюз, ныне задраенный.

Он пошел вдоль прохода, освещая путь фонариком. На стапелях, на разбросанных деревянных балках виднелись маслянистые пятна. На дне дюймов на пять плескалась вода. На стенах множество приборов, в нишах — какие-то механизмы, инструменты, в том числе мощные аккумуляторы. Он насчитал шесть цистерн одинакового размера, расположенных друг возле друга. К двум из них подходили гибкие шланги.

Худ втягивал ноздрями воздух, пытаясь опознать знакомый запах, витавший в галерее. Внезапно этот запах сложился в памяти со словами парней из военно — морской разведки, прибывших на встречу с Худом в кабинет Кондора во время их последнего разговора. Рассказывая о "Тритоне", они упоминали перекись водорода. Точно, он вдыхал сейчас перекись водорода. Ему рассказали, как во время войны немцы, пользуясь огромной энергией, выделяемой в результате реакции взаимодействия концентрированной перекиси водорода с морской водой, умудрялись запускать мощные турбины. Такие запуски оборачивались фантастическими затратами, в тысячи раз превышающими затраты на дизельное топливо, однако в особых случаях подобные эксперименты оказывались незаменимы. Итак, вот в чем причина сверхскоростных качеств "Тритона"!

Стапели, шлюзы, аккумуляторы, цистерны, — все красноречиво говорило о том, что яхта "Тритон" служила плавучей базой для какого-то небольшого судна. Возможно ли это? Он ругал себя, что не захватил фотоаппарат, хотя в окружающем мраке едва ли можно было надеяться на хорошие снимки.

В конце прохода находился отсек, скрытый от глаз наглухо запертой дверью. Туда тянулись кабели и трубы. Возможно, там располагался главный навигационный пост. Худ попытался вскрыть дверь, перепробовал все методы вскрытия замков, каким его ни обучали, но безуспешно. Как же открыть? Отступать нельзя. Внезапно он услышал наверху слабый шум и выключил фонарик.

Повисла мертвая тишина. Он прислушался, но больше не услышал ни звука и вновь включил фонарик. Возможно, удастся взломать дверь железным ломом. Он вернулся назад по проходу и наклонился над поручнями в поисках какого-нибудь инструмента.

Что-то впилось ему в горло, сжало мертвой хваткой и потащило назад. Худ потянулся за пистолетом, но его неумолимо тянули. Он яростно сопротивлялся. На горле чувствовался жар огромной человеческой руки. Он сражался за каждый глоток воздуха, но стальное кольцо сжималось все крепче и крепче. Легкие готовы были разорваться на куски. В глазах почернело. И настала ночь.

Болезненное биение пульса в гортани — вот было первое, что почувствовал Худ, когда очнулся. Он был привязан за руки и за ноги к тяжеленной доске, закрепленной наклонно. В помещении или каюте, если они до сих пор находились на борту яхты, царил полумрак. Откуда-то сверху через решетку проникал слабый свет. Челюсть ужасно ныла и все тело ломило от напряжения, словно его избивали в бессознательном состоянии.

Затем, футах в двадцати от себя, он различил чью-то фигуру на кровати, со связанными руками и ногами. Это была Сью. Она лежала довольно смирно и на мгновение Худу показалось, что она мертва. Его охватил липкий страх. Он попытался заговорить, но свежая рана в горле причиняла острую боль, так что получился только хрип. Она шевельнулась, потом повернула голову в его сторону и обратила на него немой взгляд.

— Сью, — ему пришлось дважды перевести дух, — с тобой все в порядке?

— Молчите, — шепнула она.

— Где они?

Она показала глазами в темный дальний угол.

— Вам больно?

Она покусывала губы.

И тут обоих ослепил яркий свет. Худ увидел, что их держат в продолговатой просторной каюте с выложенным плиткой полом и белыми больничными стенами. Пара стальных стульев, кровать, больничного вида шкафчики из стекла и белой эмали. Вероятно, судовой лазарет. Сбоку стояло стоматологическое кресло, бормашина, плевательница, лежали инструменты.

Распахнулась дверь, за которой находилось ещё одно помещение больничного вида, и вошел Насыр. На нем была фуфайка и рабочие брюки, безобразные клешни свисали вдоль тела. Пройдя в центр каюты, он остановился и посмотрел на Сью Трентон. Она задрожала от ужаса и закрыла глаза. Насыру это явно понравилось. Затем он приблизился к Худу и выбил ногой опору из-под доски, к которой тот был привязан. Худ рухнул с доской на пол, застонав от боли. Доска прищемила его пальцы, а неровный край нанес сокрушительный удар по голове.

Он лежал на полу, глядя снизу на Насыра. Тот слегка наклонился и без усилия придал доске прежнее наклонное положение, только на этот раз Худ висел под доской. Затем вновь выбил из-под доски опору.

Лоб и нос Худа со всего маху врезались в пол. У него словно треснул череп, хоть сознания Худ и не потерял. Вновь легко приподняв Худа, Насыр закрепил доску. Худ часто заморгал, пытаясь что-нибудь увидеть. Он чувствовал, как из носа хлещет кровь. Сью слабо испуганно вскрикнула. Насыр перевел свирепый взгляд на нее.

Тут опять открылась дверь и вошел Лобэр. Он был изысканно одет, как для визита в роскошный дамский будуар. Безупречно сидел великолепного покроя темный костюм. Рубашка слепила белизной, туфли сверкали зеркальным блеском. От него веяло элегантностью и скромностью одновременно. Насмешливо сверкал золотой зуб, когда он разглядывал поверженного Худа. Массивная лысая голова сверкала, словно золотое яйцо. Глаз без века казался на редкость огромным. Лобэр курил толстую сигару.

Вместе с ним вошел азиат в белом медицинском халате и стал в стороне.

— Доброе утро, мистер Худ, — поздоровался Лобэр. — Как я вижу, Насыр постарался создать вам уют. Он у нас спец по этой части. Врожденный талант к подобным вещам. Впрочем, кому что нравится. Он считал, что вы неожиданно покинули нас, даже не попрощавшись. — Теперь он повернулся в сторону Сью Трентон и иронически поклонился. — И вам доброе утро, мисс Трентон. Если чего-нибудь не достает, скажите, и мы примем срочные меры.

Он пожевывал роскошную сигару, огладывая Худа и Сью.

— А вы прекрасно смотритесь вдвоем. Кто устоит перед очарованием юности и непосредственности мисс Трентон? Или сможет взирать без одобрения на открытое и мужественное лицо мистера Худа? Знаете, мистер Худ, вы чересчур изысканны, а древний китайский мудрец никогда не назвал бы это добродетелью. Скорее, это порок и его следует любой ценой искоренять. Я следую этой заповеди. Вы её одобряете, мистер Худ?

Худ не сводил с него глаз. Это церемонное обращение представляло собой не что иное, как все ту же схему, все те же идеи, вписывающиеся в схему красоты и разрушения. Фразы этого человека в шикарном двубортном костюме с белой бабочкой служили только цветистой увертюрой, изящным прологом к обыкновенной и страшной в своей обыденности жестокости. У Худа не было никаких иллюзий по поводу того, что им предстояло. Лобэр убьет и его, и Сью, но сначала будет пытать и мучить.

Худу страшно хотелось пить. Он слизывал кровь с губ.

— Я верю, что дьявола можно уничтожить, Лобэр, — прохрипел он, пробуя на прочность опутывающие его веревки, но тугие узлы не оставляли надежды на спасение.

— Ох, эти мне разговоры о дьяволе! Философствование заведет нас в дебри, мистер Худ. — Лобэр хихикнул. — У старого китайца, — надеюсь, вы простите, что я опять на него ссылаюсь, — был бесценный опыт по отношению к провинившимся парам. Он сращивал их вместе путем пересадки тканей и давал возможность жить, никогда не расставаясь.

Сью Трентон застонала. Худ смотрел на азиата в медицинском халате.

— Конечно, у них было больше времени, — сказал Лобэр. — А сейчас, мистер Худ, вам первому надлежит испытать наши методы лечения. С чего начнем? Возможно, вы предпочитаете бормашину? Бывало, китайские пираты вонзали напильник длиной в фут между зубов человека и работали, не покладая рук. Для удобства наших гостей на яхте имеется более современная аппаратура. Наш Чанг — настоящий мастер своего дела. Он прекрасно вылечит все ваши зубы, мистер Худ. У него собственный метод. Он предпочитает пломбировать их через щеку, так сказать, наружным методом.

Чанг явно понял, улыбнулся, слегка кивнул и подошел к стоматологическому креслу. Щелкнул тумблер бормашины, разнесся пронзительный свист высокооборотного привода. Насыр взялся за доску и потащил её по полу к креслу. Приставив её одной стороной к подлокотнику кресла, он отошел. Чанг снял с держателя бор покрупнее. Его руки деликатно сжимали прибор, словно собираясь нанести последний мазок кистью на холсте или заняться каллиграфией.

— С какого зуба желаете начать, мистер Худ? — поинтересовался Лобэр.

Сью Трентон отчаянно закричала. Худ не представлял, сколько он сможет выдержать. Вспомнились хирургические операции, которые люди выдерживали до изобретения наркоза: удаления глаз, ампутации конечностей и прочее. Он сможет владеть собой ровно столько, сколько сможет, хотя сверло в глазу очень быстро уничтожит его самоконтроль.

— Есть ли в этом смысл, мистер Лобэр? Кроме вашей садистской радости?

Лобэр пожевал сигару.

— Вы не правы, мой друг. От подобных вещей я не испытываю никакого удовольствия. Вас следует убить. Ведь вы убили моих людей. Вы довольно опасны и заставили меня немало побеспокоиться. Вы мне досаждали. В качестве компенсации обещаю, что умирать вы будете так страшно, как только можете себе представить. Месть родилась задолго до нашего с вами рождения, мистер Худ

— Старый китаец?

Лобэр усмехнулся.

— Вы бросили мне обвинение, что я — инквизитор. Это ложь. Разве я требую от вас какой-нибудь информации, мистер Худ? Нет. Разве я предлагаю оставить вас в живых в обмен на что-то? Нет. Разве я призываю вас к духовному перерождения? Опять нет. Я даже не собираюсь быть свидетелем ваших страданий, которые, кстати сказать, продлятся так долго, как выдержат мои закаленные люди. Я вас покину. Срочные дела. Однако, честно говоря, не слишком сожалею.

— Вам придется пожалеть, Лобэр. Мы знаем о трюке, который вы задумали с мимом Зарубиным.

В глазах Лобэра мелькнула искорка удивления, он улыбнулся.

— Вас наградят. Посмертно.

— У вас ничего не выйдет, — заявил Худ.

— Не говорите ерунду, мистер Худ. Вы не сможете нам помешать. У нас все продумано, спланировано и разработана до мельчайших деталей. Все пройдет как по маслу.

— Зарубина, или Эндрюса, как вы его называете, не подпустят на пушечный выстрел. — Худ страстно желал, чтобы это было так. Лобэр сделал нетерпеливый жест.

— Он уже там. Вставьте в уши цыганские серьги и погадайте на картах, предскажите его судьбу. Чанг, просверли ему дырки для серег.

— Слушаюсь.

Худ почувствовал обжигающую боль в ухе. Хлынула кровь Он сжал зубы и напрягся всем телом, только бы не крикнуть. Если нестерпимая боль заставит его закричать, его истерзают, каждую точку на его теле.

Сверло пробило мочку.

— Побольше, — велел Лобэр.

Чанг начал водить сверлом взад-вперед по ране, свист турбинки достиг пугающей частоты. Чанг заменил бор и вопросительно посмотрел на Лобэра. Ухо Худо пылало, краем глаза он видел Сью. Та отвернулась.

— Чанг, хочешь поработать с коренными зубами? — ласково предложил Лобэр.

Чанг кивнул, поклонился и приставил сверло к челюсти Худа на уровне корней. Худа пронзил жалящий укус сверла, вгрызающегося в его плоть. Он дернул головой и вжался со всей силы в доску, чувствуя, что вот-вот потеряет контроль над собой и завоет.

— Одну минуту, — остановил Лобэр Чанга. — Мистер Худ, мне хочется вас уведомить, что Чанг специалист по акупунктуре. Он истинный мастер своего дела и без труда находит зубной нерв. Хотите, он сделает вам укольчик в тройничный нерв, или один из лицевых? Это ужасно болезненно. Говорят, люди сходят от такой боли с ума.

Чанг, усмехнувшись, кивнул. Он прикоснулся к челюсти Худа, обрисовывая нервную ветвь. Худ в бешенстве отдернулся назад. Доска заскользила и рухнула. Насыр поднял её снова. Лобэр взглянул на часы.

— Ну, мне пора. Прошу извинить, мистер Худ, вы сами знаете, я должен приступить к выполнению важного задания. Его нельзя откладывать. Но не переживайте, мистер Худ. Я оставляю Насыра, он за вами присмотрит. Передаю вас ему лично в руки. — Верхняя губа Лобэра приподнялась в ухмылке. Он что-то быстро шепнул Насыру и повернулся к Худу:

— Я порекомендовал ему испытать на вас старый пиратский прием подвешивания тела на рыболовной леске, с крючком, втыкаемым в известный орган. О мисс Трентон тоже не забудут. Вряд ли мы ещё когда-нибудь увидимся. Вы проиграли, мистер Худ. Все очень просто. Прощайте. — Он повернулся и вышел.

Насыр закрепил доску в углу, закурил и подошел к Чангу, протиравшему инструменты. Оба стояли спиной к Худу и о чем-то переговаривались. Насыр подошел к сумке, стоявшей в углу, что-то из неё вынул и вновь присоединился к Чангу. Через плечо он следил за Сью Трентон.

Худ напряг последние силы, пытаясь ослабить путы, но безрезультатно. Рана в челюсти дико болела. Он принялся соображать, как ускорить приближение конца, если предстоящие муки окажутся нестерпимыми.

Насыр повернулся и направился в сторону Худа. В руках он держал моток нейлоновой лески. Значит, они собираются сейчас его повесить, чтобы потом заняться девушкой? Его охватило отчаяние. Он начал орать, теряя контроль над собой.

Громадная ладонь зажала ему рот и глаза. Огромные стальные пальцы невыносимо сдавили виски. Худ пытался глотнуть воздух. В глазах посыпались искры и он потерял сознание.

Пришел он в себя от жгучей боли в голени. Все ещё связанный, он был подвешен за ногу к крюку перекладины. Садисты закатали штанину и привязали леску к голой ноге. Она уже врезалась в мышцы. Насыр держал в руке моток. Пола касались лишь плечи Худа.

Чанг безучастно смотрел на происходящее. Худ не видел Сью. Он попытался качнуться, чтобы посмотреть, что с ней, но Насыр резко дернул его за ногу. Боль была адской. Он перенес тяжесть тела на плечи. Кровь ручьем текла по ноге.

Неожиданно зазвонил телефон и над дверью зажглась красная сигнальная лампа. Насыр и Чанг подняли головы, потом переглянулись. Насыр поспешно сунул моток лески за подлокотник стоматологического кресла, что-то вполголоса бросил Чангу и вышел.

В каком-то кровавом тумане Худ подумал, что это сигнал с другого судна или от Лобэра, который уже на берегу. Потом попытался закинуть на перекладину свободную ногу, чтобы ослабить натяжение лески. Но для этого ему пришлось поднять над полом плечи и леска врезалась ещё сильнее. В ноге стреляло, поднимаясь к паху. Видимо, были поражены нервные центры. Он взвыл от боли.

На мгновение в поле его зрения попала рыдающая Сью.

— О, Чарли, это ужасно! Они просто палачи…

Дверь распахнулась. Худ увидел ноги. Они приближались. Платье, рука с его "уэбли". Айвори.

Ее волосы были растрепаны, под глазом чернел кровоподтек, с уголка губ сочилась кровь. Она целилась в Чанга.

— Айвори, ради Бога, — завизжал тот.

— Заткнись, — процедила она сквозь зубы, заставила Чанга повернуться и держала его на мушке. Быстро оглянувшись, рванула на себя дверцу одного из шкафчиков и, вытащив оттуда скальпель, перерубила леску. Худ плюхнулся вниз.

— Руки — быстрее! — коротко приказал Худ. Она встала на колени. Пистолет все ещё был нацелен в спину Чанга, тот косился через плечо.

— Отвернись! — приказала ему Айвори, и тот покорно подчинился.

Запястья Худа освободились. Срывая остатки лески, он лихорадочно шептал:

— Айвори, девочка, ты великолепна! Что с тобой случилось? Дай мне пистолет и освободи Сью. Что они с тобой сделали?

Она протянула "уэбли". Худ видел, что у неё выбит зуб. Она рванула с плеча платье, открыв грудь.

— Боже, — прошептал Худ. Грудь покрывала рябь сигаретных ожогов. Кто? Лобэр?

Она кивнула. Только сейчас Худ заметил, что она еле дышит. Лицо разбито и осунулось. Натянув на плечо платье, она и пошла к кровати. Когда Айвори разрезала веревки на Сью, Худ сказал:

— В любую минуту войдет Насыр. Если удастся выскочить отсюда, прыгайте за борт вместе со Сью. За кормой к веревочной лестнице привязана лодка. Захватите с собой скальпель.

— Я не смогу… — Айвори лишилась сил и опустилась на кровать. Сью Трентон встала.

— Сможешь, Сью тебе поможет. Эндрюс уехал?

— Да.

— Скажи мне, что у них внизу, на дне? Там, где стоят цистерны с перекисью водорода. Знаешь, о чем я?

— Подводная лодка.

— Подводная лодка!

Ну, конечно! Яхта "Тритон" служит плавучей базой для подводной лодки, скорее всего, небольшой, с командой не более четырех — пяти человек. Система шлюзов позволяет лодке легко входить и выходить из трюма яхты. Турбины на перекиси водорода дают ей преимущества автономного плавания и позволяет развивать огромную скорость подводного хода.

— Чем они занимались, Айвори? Только говори быстрее.

— Подводные сооружения… Что-то связанное с обороной. По всему Средиземноморью расставлена аппаратура, тайно нейтрализующая системы защиты НАТО. Подводная лодка постоянно уходила в автономное плавание.

Худ присвистнул. Из секретных документов, а также на основании рассказов парней из военно-морской разведки в кабинете Кондора, Худ знал, что эти системы подводной защиты считаются на западе самыми современными. А посвященных вообще можно было пересчитать по пальцам. По словам Кондора, Лайонеллу Крэббу поручалось выяснить, имелось ли на "Свердлове" и "Орджоникидзе" специальное оборудование, чтобы противостоять этим системам.

— Где сейчас лодка?

— Ушла незадолго до того, как мы пришли сюда. Кажется, у турецких берегов.

Чанг шевельнулся.

— Не двигаться! — приказал Худ. Азиат замер. Худ сорвал со спинки кресла полотенце для рук и приложил к щеке. — Продолжай, Айвори.

— Они занимались только подводными системами защиты. Но вскоре Лобэру поручили подготовку операции с Эндрюсом. А это означало прекращение работ с лодкой. Лобэр взбесился. Он не хотел этим заниматься. Но пришлось. Лодка была выгружена. Сначала они попытались убить вас. (Худу вспомнился инцидент с фургоном в Париже.) Затем возникла идея задержать вас на борту до тех пор, пока Эндрюс не отправится с заданием в Париж. Они говорили, что в любом случае вы не много узнаете.

Айвори ссутулилась, сильно побледнела и, казалось, была близка к обмороку. Худ протянул руку, чтобы её поддержать. Молниеносно Чанг развернулся и кинулся на них. Худ заметил стальной блеск клинка и успел вовремя наставить пистолет на Чанга. Осечка. Откинувшись на кровать, он снова нажал курок. Пуля попала Чангу в глаз и тот рухнул замертво.

Тут распахнула дверь и ворвался Насыр.

Худ отшвырнул в сторону тело Чанга, но прежде чем успел поднять пистолет, Насыр схватил стальное кресло и с силой метнул в него. Кресло выбило пистолет из руки Худа, но он успел вскочить на ноги.

Насыр двигался к Худу, вытянув перед собой клешни с расстопыренными пальцами. Лицо его застыло зловещей маской.

Сью Трентон вскрикнула и отшатнулась. Айвори стремительно нагнулась за пистолетом. Но в этот миг добравшийся до неё Насыр сжал в железные тиски её затылок. Его руки сжимались все сильнее. Раскосые глаза пристально следили за Худом, на девушку он даже не смотрел.

Худ с ужасом видел, как Насыр сдавливал виски девушки. Айвори не могла даже пошевельнуться, не могла издать ни звука. Потом послышался отвратительный хруст костей, из ушей Айвори хлынула кровь, тело неуклюже дернулось и застыло.

Сью Трентон вопила, не переставая.

— Гад! Сволочь! — Худ побелел и хотел броситься на Насыра. Но попасть в зону действия его рук означало подписать себе смертный приговор.

У стены валялась доска. Он поднял её и швырнул в Насыра. Тот отпустил голову Айвори, окровавленной рукой поймал один конец доски и на лету, без всякого усилия, отшвырнул её в сторону. Тело Айвори безжизненно осело на пол.

Насыр вновь наступал с растопыренными руками, но теперь уже на Худа. Худ понимал, что нужно избежать любой ценой зловещих клешней. Краешком глаза он заметил, как Сью Трентон незаметно отступает к кровати, где лежал скальпель.

— Не трогай! Он тебя убьет!

Насыр резко обернулся к Сью. Худ метнулся в сторону, подхватил упавшее кресло и, замахнувшись, запустил им в Насыра. Тот успел отпрянуть, но ножка кресла ударила его по груди. Он схватил ножку и, раскрутив кресло, швырнул его в Худа, кривя губы в зловещей ухмылке. Худ отскочил, кресло со свистом пролетело через всю комнату.

Сью с дикими воплями отступала назад. Насыр снова оглянулся, явно предвкушая, как разберется с ней по-своему.

Худ был ограничен в маневрах, чтобы не попасть под руку Насыра. Его глаза искали оружие. На полу валялось отброшенное им полотенце. Резко дернувшись, он подхватил его ногой и расправив, запустил в лицо Насыра, выиграв пару секунд. Теперь он успел подскочил к шкафчику, возле которого стоял Насыр, и схватить с полки стеклянный графин. Когда Насыр сорвал полотенце и шагнул вперед. Худ ударил графином об стену.

Жидкость из графина полилась на пол. Насыр поскользнулся, качнулся и взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, но в этот момент Худ протаранил его лицо рваным краем разбитого графина. Обхватив графин обеими руками, он вонзал его все глубже в тело Насыра. Нижний срез стекла пропорол глубокую рану в горле Насыра, верхний выколол ему глаза.

Насыр испустил звериный вопль. В агонии он одной рукой дотянулся до Худа. Тот бросил графин и стремительно отскочил в сторону. Насыр упал на колени и снова напоролся на осколки стекла Кровь хлестала из раны в горле при каждом ударе сердца. Он рухнул вперед. Худ поднял стальное кресло и изо всех сил опустил его на череп врага.

Потом подхватил пистолет. В том оставалось четыре патрона.

— Сью, сюда! — крикнул он. Девушка стояла в углу, с обезумевшими от страха глазами, закрывая рот рукой. Он обнял её.

— Будем прорываться. Возьми скальпель и не отставай от меня ни на шаг.

Худ склонился над Айвори. Та была мертва. Он сделал знак Сью следовать за ним. Соседнее помещение пустовало. За ним шел узкий тамбур и отлогий трап на верхнюю палубу. В конце трапа брезжил свет.

— Держись ближе, — отрывисто бросил Худ и зашагал по рапу, держа пистолет наготове. Выглянув наружу, он увидел, что они на корме. Ярко светило солнце. На палубе стояли трое здоровенных матросов. Казалось, они не обращают на него никакого внимания.

— Идем, Сью — Он вышел на палубу, дождался, когда она подойдет, и взял её за руку. Глянув через плечо назад, он увидел на корме ещё троих матросов. Стараясь держать пистолет незамеченным, Худ прошептал:

— Могут быть неприятности. Держи скальпель острием вперед, ни в коем случае не вниз. Если придется им воспользоваться, просто воткни его в брюхо нападающему. За меня не волнуйся. Я за себя постою. Держи себя в руках. За кормой лодка, если что — прыгай. Теперь не отставай.

Они шли по палубе. Матросы сгрудились и перекрыли путь.

— Что происходит сзади? — прошептал Худ.

— Они идут за нами. — Голос Сью дрожал.

В трех шагах от стоявших на пути матросов Худ шепнул:

— Стой здесь. Следи за теми, что сзади. Когда я крикну "беги", мчись со всех ног на корму. — Он шагнул вперед, выхватил из-за пазухи пистолет и, размахивая им перед физиономиями матросов, велел им отойти с дороги. Те, казалось, были удивлены, увидев в его руках оружие. Но один из них, в центре, отрицательно мотнул головой. Худ снова сделал им знак расступиться. Они насупились и сомкнули плечи. Худ выстрелил в живот матроса, стоявшего слева, и тут же прицелился в его соседа. Среди матросов наступило замешательство. Раненый с дикими воплями катался по палубе.

— Беги!

Сью метнулась вперед. В руках матроса в центре блеснула сталь. Худ вцепился в его руку. Но тут на Худа бросился третий матрос, а на подмогу уже спешили трое остальных. Худ выстрелил третьему в лицо, развернулся и побежал. Сью уже мчалась за ограждением: дверь оказалась незаперта.

Он мчался с пистолетом в вытянутой руке, готовый стрелять в любой момент. За ним гнались по пятам. Когда он проскакивал ограждения, невесть откуда выскочил ещё противник и прищемил металлической дверью его руку. Худ разжал пальцы, "уэбли" отлетел по палубе. Худ развернулся и побежал, скомандовав на ходу девушке:

— Давай вниз. Быстро.

Она стояла на корме возле веревочной лестницы.

— Спускайся! — Два пальца Худа были раздроблены, от боли сводило зубы.

Они находились в самой худшей позиции, которую только можно было придумать. Матросы могли выскочить в нескольких футах от них по обе стороны рубки, служившей для них великолепным прикрытием. Одна удачная атака — и им со Сью конец.

Худ перекинул ногу через борт.

— Быстрее!

Металлическая дверь с лязгом распахнулась.

Они слетели вниз и прыгнули в лодку. С криком "- Отдать концы!" Худ метнулся к мотору. Открыв дроссельную заслонку, он рванул к себе рукоятку. Но мотор молчал. Еще попытка. Без толку. Мотор не подавал признаков жизни. Худ с силой отчаяния дернул рукоятку. Ничего. Он открыл крышку двигателя, чтобы найти топливный насос.

Сью тяжело дышала. Он поднял голову. Она изо всех сил пыталась оттолкнуть лодку от борта яхты. В этот момент над перилами появился ряд черных голов. Затем к ним присоединилась голова Перрина. У него в руках была автоматическая винтовка.

— Сью, берегись! В сторону! — Худ прыгнул к ней и заслонил собой. Затем схватился за канат и развязал узел. Прогремел выстрел. Пуля ударилась о планшир.

— Спрячься на корме — и, ради Бога, пригнись, — крикнул он девушке. Вцепившись в веревочную лестницу, он попытался оттолкнуть лодку, но та не сдвинулась ни на дюйм. Он снова бросился к мотору. Перрин выстрелил снова. Пуля отколола щепку прямо перед носом Худа. Почти сразу прогремел следующий выстрел — один из матросов подобрал "уэбли". Худ в отчаянии рванул на себя рукоятку. Мотор чихнул. Он глянул за борт. Каким бы ни было течение, его скорость явно мала и лодку не сдвинет.

Весла. Теперь оставалось надеяться только на них. Он нагнулся за ними на дно лодки, стал вытягивать наверх, и тут заметил, что пуля разбила одну из железных уключин.

Прогремели ещё два выстрела. Сью вскрикнула.

— Ты ранена?

— Царапина, ерунда.

Они представляли из себя великолепные мишени. Он отбросил весла, вновь кинувшись к мотору. Тот вновь чихнул. У Худа проснулась надежда.

— Чарльз, осторожно!

Над фальшбортом "Тритона" свесилась голова человека в спецовке механика. В его руках был легкий автомат. Он прицелился…

— Прячься под кормой, — закричал Худ.

Но Сью лишь повторила:

— Чарльз, смотри! Смотри! — и показала рукой в сторону Кап Ферра. Оттуда величаво выплывал огромный океанский лайнер водоизмещением не меньше тридцати тысяч тонн. Худ не верил своим глазам. Лайнер был совсем рядом, неторопливо рассекая носом морскую гладь. На палубах стояли сотни пассажиров, держась за перила и глядя на них. Назывался лайнер "Аркада". Должно быть, он только что вышел из гавани Вилльфранша в один из круизов, и внезапно Худ вместе со Сью оказались в центре внимания пассажиров! Худ завопил от безумной радости. Какое везение!

— Помаши им, Сью! Ради всего святого! Не переставай! Пусть они не сводят с нас глаз! Кричи!

Пока она стояла, размахивая обеими руками, Худ снова склонился над двигателем.

— Эй! Йо-хо-хо! — Сью кричала во весь голос. Толпы людей с палуб махали ей в ответ. Приветственно реяли косынки. Команда "Тритона" неожиданно исчезла. Перрин и механик с автоматом умчались вместе с остальными. Огромный лайнер проплывал совсем рядом. Слышались крики людей с палубы, приветствующих Сью. Один из членов команды на мостике смотрел на них в подзорную трубу, а несколько пассажиров разглядывали в бинокли.

Худ удвоил усилия, и вдруг мотор чихнул, затарахтел — и заработал. Очень осторожно, чтобы не заглушить мотор, Худ прибавил газу. Мотор стал постепенно набирать обороты, и медленно взревел.

— Поехали, девочка! — крикнул он. — Держись! — Он выжал сцепление, повернул руль, они отошли от борта и помчались к берегу.

Худ сжал Сью в объятиях.

— Приветствуем "Аркаду"! Кричи громче! "Аркада" нас спасла. Они размахивали руками, подпрыгивали и кричали "ура" вслед уходящему лайнеру. И не нужны были слова. Лайнер спас им жизнь.

23

Безумно торопясь в Париж, Худ не мог терять ни минуты. Сойдя на берег, они позвонили Парди. Но консул отсутствовал. Худ нацарапал короткую записку и велел Сью отнести это Парди для отправки по тому же самому адресу, что и прежде — в военную разведку. К счастью, рана на её ноге оказалась несерьезной. Парди наверняка даже не поинтересовался подлинностью сообщения. Иметь союзником энтузиаста совсем не плохо!

В парижском аэропорту Орли Худа ожидала машина с его помощником Чаком Уитни и сотрудником военной разведки Генри Прайсом, через которого Кондор переправлял срочную документацию из Брюсселя. Они ему сообщили, что решено не впутывать сюда французские секретные службы. Они отлично работают, но, по мнению Кондора, их не стоит информировать о деятельности Худа на территории Франции. Это серьезно усложняло выполнение задачи, Но Худ прекрасно понимал позицию Кондора. Скорее всего, это был приказ с самого верха.

Темноволосый и голубоглазый Уитни был стройным парнем атлетического сложения. Прайс был пониже его ростом, крепок и жилист. Худ быстро ввел их в курс дела. Судя по всему, они не успевали добраться в штаб-квартиру НАТО на другом конце Парижа к началу первого заседания открывающейся сессии Совета.

По мере приближения к Сене количество автомобильных пробок все возрастало и они принимали угрожающие размеры. Вдобавок ко всему, дорога поднималась вверх. Машины вынужденно въезжали на тротуары, пытаясь пробиться хоть как-то пробиться вперед.

— А что же тут твориться в часа пик? — поинтересовался Прайс.

— Они его не замечают, для них нет никакой разницы.

Через сорок минут они добрались до Трокадеро. Челюсть и голень Худа зверски болели. Все, что он успел сделать — заклеить раны пластырем. После бормашины его не отпускала дикая зубная боль. Два раздробленных ногтя на пальцах правой руки распухли и почернели.

Десять минут они потратили, чтобы обогнуть площадь Трокадеро. Небо затянули черные дождевые тучи. Худ изнемогал нетерпения.

— Езжай между деревьями, парень, прошу тебя! — взмолился Прайс. Водитель вырулил на центральную аллею, тянувшуюся вдоль широкого проспекта, и газанул. Тотчас десятки других машин последовали их примеру.

Наконец они подъехали к Булонскому лесу. Машина остановилась на бульваре Лан.

— Быстрее, — бросил Худ, выпрыгивая из машины, и они помчались к зданию НАТО. Преодолев бегом четверть мили, запыхавшиеся и раскрасневшиеся, они вбежали по ступенькам в мраморный холл здания и направились к лифту.

Им преградили дорогу двое в штатском.

— Будьте добры, сначала пройдите к столу регистрации и осмотра.

Французский служащий, сидевший за центральным столом, прищурил маленькие близко посаженные глазки.

— Нам необходимо срочно встретиться с мистером Джорджем Уизерби. Это очень важно. — Они решили сообщить обо всем Уизерби, который был человеком номер два в британской делегации. Однажды он встречался с Худом. Обращаться к людям из службы безопасности, охранявшим здание, означало увеличить проволочки, пускаться в объяснения и только запутать дело, не называя имен и цели визита.

Служащий плюнул на палец и начал неуклюже водить им по списку приглашенных.

— Британская делегация, — нетерпеливо бросил Худ.

— Да, мсье, — отозвался француз, не переставая водить пальцем. Ему было под пятьдесят и он напоминал водителя грузовика, поставленного на пуанты. Он послюнил палец, перевернул страницу, внимательно её просмотрел, затем перевернул следующую.

Худ осматривал холл. В нем были три широченных двери. Первая, которой воспользовались они, выходила на парковую зону Булонского леса, засаженную правильными рядами деревьев. В солнечные дни там обычно играли дети. Вторая вела к выходу на бульвар Лан, тянувшийся вдоль здания, и третья выходила на одну из дорог, проложенных через Булонский лес. В холле крутилось множество людей: журналисты, штатные сотрудники штаб-квартиры, прибывающие делегаты. Группы людей входили и выходили из лифтов. То и дело к зданию подъезжали длинные черные лимузины и из них торжественно выходили официальные лица. У лифтов и внутренних дверей здания дежурили сотрудники службы безопасности.

— Поторопитесь, дружище, — обратился к служащему Прайс. В ответ француз что-то буркнул, не поднимая глаз от списка.

— В чем дело? — спросил Худ. — Господи, вы что же, не можете понять, что это очень срочно? Уизерби, вы понимаете?

Худ начал соображать, как лучше прорываться наверх. Подождать, пока лифт не начнет закрываться, и потом стремительно в него нырнуть? Но это может только усложнить дело, да к тому же где искать Уизерби, ведь здание такое огромное.

Наконец служащий снял телефонную трубку, набрал номер и стал ждать. Время остановилось. На другом конце провода никто не отвечал. С видом полнейшего равнодушия он положил трубку и тупо посмотрел на них. Худ взбесился. Служащий снова снял трубку и позвонил. Говорил он по-французски.

— Алло? Говорите. Это Пулярд. Уо-зэг… Как? Нет, не видел. Я здесь один. Ты уже обедал? Хм, нет… Слушай. Уо-зэг… Алло? Алло?… Куйо…ты что, повесил трубку? — Он снова набрал номер.

— Не могли бы вы поспешить? — с нажимом произнес Худ.

— Алло…алло, алло? Это я… А?… Это он тебе сказал? Ну, как хочешь. А?

— Уизерби! — зарычал Худ.

— Слушай, Уозэгби, это шестьсот двенадцатый?… Нет, первая "У". Отлично. Спасибо. До скорого..

— Шестьсот двенадцать, пошли — Худ уже развернулся к лифту, но их окликнул служащий.

— Минуту, мсье! Ваши документы!

Скрипя зубами, Худ протянул ему паспорт, остальные сделали тоже самое. Француз начал скрупулезно переписывать паспортные данные, заполняя специальную форму.

— Зачем это?

— Так нужно. И не стоит так раздражаться, мсье.

— Ладно, — мрачно буркнул Худ, — продолжайте.

Клерк погрузился в записи, склонившись над бумагами. И тут Худ увидел, как в дверь на противоположной стороне холла вошел Эндрюс.

— Вот он!

Уитни и Прайз проследили за его взглядом. Эндрюс вышел из "роллс-ройса", остановившегося у входа со стороны парковой зоны, где размещались постоянные представительства, и теперь шел через холл к лифту. На нем были плащ и шляпа Ричарда Кэлверта, а в руке он сжимал его портфель. Он выглядел идеальным двойником Дика в каждом движении, в каждой детали.

Худ зачарованно следил, как Эндрюс улыбнулся, махнув рукой швейцару и охраннику. В нем не чувствовалось никакой натянутости или напряжения. На какую-то долю секунды Худа охватило странное чувство, что это и вправду был Ричард Кэлверт. Эндрюс сунул руку в карман и что-то предъявил, возможно, пропуск. Охранник глянул в документ, и поздоровался. Швейцар уже нажал кнопку вызова лифта.

Худ молниеносно сорвался с места и пустился через весь холл. За ним неслись Уитни с Прайсом. Они увертывались от стаек стенографисток и машинисток, расталкивали аккредитованных журналистов и уворачивались при встречах с официальными лицами. Все ошарашенно следили за внезапным марш-броском. Впереди открылась дверь опустившегося лифта, в него вошел Эндрюс. Но лифт ещё стоял.

Пробиваясь вперед, Худ закричал:

— Эндрюс! Зарубин! Лицо Эндрюса не дрогнуло. В следующую секунду лифтер закрыл дверь и они уехали. И тут же Худ с друзьями почувствовали на своих плечах чью-то крепкую хватку.

— Что это значит? — Рядом с ними стояли сотрудники службы безопасности и охраны здания.

— Человек, который только что уехал в лифте, самозванец и мошенник. Его необходимо задержать.

— Кто вы такие?

— Я здесь для того, чтобы срочно встретиться с мистером Уизерби из британской делегации. Поверьте, это очень срочно.

— Только что в лифт вошел британский постоянный представитель, послышался нестройный хор голосов. Кричал швейцар и стоявшие около лифта.

— Это сэр Ричард. У входа стоит его машина.

— Он сюда приходит каждый день.

— Мы его знаем уже два года.

— Итак, что все это значит?

Худ взорвался. Хаос нарастал. Эндрюс находится в кабинете Ричарда, среди секретных документов. Через несколько минут он отправится на заседание Совета и сложность убедить кого-либо в том, что это не настоящий Ричард Кэлверт возрастет тысячекратно. Можно будет распрощаться с возможностью выдворить его из здания НАТО. Наверняка у него имеются ключи и от сейфа Ричарда. Худ представил, как он звонит секретарше Кэлверта: "Элисон, принесите мне папку со сверхсекретными материалами по военно-воздушной тематике".

Неожиданно в толпе показалась голова служащего из регистрационного бюро. Он подслеповато щурился.

— Дайте пройти. — Пробравшись к троице, он вернул им паспорта. Их взял Уитни.

— Cейчас, ради всего святого, давайте вместе поднимемся наверх, обратился Худ к людям из охраны.

У старшего охранника отвисла челюсть.

— Ну ладно.

Худ, Уитни, Прайс, лифтер и три охранника вошли в лифт. На шестом этаже Худ сказал: — Комната 612, - и они пошли по коридору. Внезапно Худ воскликнул: — Уизерби!

Прямо перед ними из распахнутой двери выходил рослый и элегантный Уизерби с красной дипкурьерской папкой в руках. Все остановились.

— Минуточку… Чарльз Худ, если не ошибаюсь? — протянул Уизерби.

— Да. Послушайте, нет времени вдаваться в детали нет. Вы видели Ричарда Кэлверта?

— Он только что пришел. Сейчас он в своем кабинете.

— Где?

Уизерби указал на одну из дверей.

— Но он очень занят. Никого не принимает. Если только…

— У нас тут есть право экстерриториальности?

— Черт, я не знаю. Возможно, да.

Худ глянул на Уитни и Прайса, затем на охранников, и вытащил пистолет.

— Не пытайтесь нас остановить.

Худ осторожно повернул ручку. Дверь была заперта. Жестом он велел Уитни оставаться на месте и повернулся к Уизерби.

— Где сидит секретарша?

— Сюда.

Они подбежали к следующей двери и вломились в приемную. Две молоденькие секретарши удивленно подняли голову. Одна держала поднос с чашками чая. Вторая, стоя у полки с папками, уставилась на револьвер Худа. Дверь в кабинет Кэлверта была закрыта.

— Элисон, — обратился Уизерби к одной из девушек, — сэр Ричард у себя?

Дверь отворилась и курьер в униформе проворно выскочил из кабинета. Худ мельком увидел Эндрюса, стоящего в кабинете с кипой документов в руке. Он поднял голову, когда дверь почти закрылась. Худ бросился к двери. Возникла суматоха и всеобщее замешательство. Курьер и девушка с подносом оказались на пути Худа. Девушка завопила, словно сумасшедшая, и заметалась взад-вперед с подносом, чашки посыпались на пол. Худ рванул дверь. Эндрюс его увидел и успел запереться.

Худ обернулся к Уизерби.

— Есть другие выходы?

Уизерби заколебался.

— Не думаю. Впрочем, подождите минутку, с другой стороны конференц-зал. Хотя, должен заметить, не понимаю, кого вы ищете.

— Ради Бога, все вопросы потом. Где этот чертов конференц-зал?

Уизерби снова вывел их в коридор. Они пробежали мимо Уитни и в самом конце коридора свернули налево. Повсюду тянулся ряд одинаковых дверей. Уизерби бросился ко второй из них. Они влетели внутрь и остановились, увидев длинный пустой стол для заседаний и приоткрытую дверь в кабинет Кэлверта в другом конце зала. Прайс побежал вперед и заглянул в кабинет.

— Ушел…

Худ выругался.

— Могу я поинтересоваться, что происходит? — спросил Уизерби.

— Здесь был вражеский агент, а не Ричард Кэлверт. Теперь у него все бумаги Дика.

— Неужели?!

— За пару минут он выскочит из здания и скроется. Здесь есть какая-то система сигнализации, чтобы поднять тревогу?

— Кажется, да. Впрочем, если даже есть, мы никогда ей не пользовались. И в любом случае, сейчас это проблематично. С минуты на минуту начинается первое пленарное заседание. Он не сможет далеко уйти…

— Этот человек способен поминутно менять свою внешность.

— Что!?

Худ лихорадочно обдумывал, что предпринять. В конце коридора открылись двери лифта.

— Задержите его — крикнул Худ, Прайс кинулся к кабине.

— Послушайте, Уизерби, — торопливо заговорил Худ. — Как только мы спустимся вниз, отдайте службе безопасности приказ объявить общую тревогу. Проверять каждого, кто захочет покинуть здание. Если вы его увидите, задержите любой ценой и помните: неважно, кто и что будет говорить, не имеет значения, что вы сами будете об этом думать. Он не Ричард Кэлверт! Пошли, Чак. — Они побежали к лифту.

Бульвар Лан был забит машинами, безнадежная пробка сковала движение. Вереницы автомобилей тянулись через Булонский лес.

— Ну все, он сбежал.

Они переглянулись. Худ знал, это так. Лобэр наверняка просчитал все варианты, в том числе и поспешное бегство.

— Поехали. — Они побежали к стоянке такси на авеню Бужо.

— Рю Дюбош, четырнадцать.

— Возле Оперы? — спросил водитель.

— Именно. И поспешите.

Поездка через центр, как обычно, превратилась в пытку. О, эти парижские пробки! На Итальянском бульваре они выскочили из такси и помчались бегом, расталкивая толпы прохожих. Дом четырнадцать оказался высоким узким зданием, в далеком прошлом, видимо, доходным домом, теперь дававшим приют различным фирмам. Весь первый этаж здания занимала страховая компания.

Оставив Прайса у входа, они вошли в здание. Внутри было мрачно и грязновато. Казалось, со времен Луи Наполеона здесь не ступала нога человека. Старинный гидравлический лифт стоял на втором этаже. Как и рассказывал Туки Тейт, из-под земли тянулся вверх замасленный стальной трос.

— Здесь, — уверенно сказал Худ.

Они вызвали лифт и вошли в опустившуюся кабину. Худ нажал кнопку верхнего этажа. Лифт зашипел, тяжело вздохнул, словно не понимая, отчего его не оставят в покое, и медленно поехал вверх. В здании стояла тишина. Они миновали второй, затем третий этаж. Наверху хлопнула дверь. Они переглянулись.

В этот момент лифт проезжал четвертый этаж. Худ толкнул дверь. Лифт задрожал, задергался и с шипением остановился. Выйдя на площадку и запрокинув голову, Худ пытался увидеть, что происходит наверху. Какое-то время они слышали шарканье шагов. Человек спускался вниз. Но сейчас шаги замерли. Повисла звенящая тишина. Тот, кто спускался, прятался на лестнице этажом выше.

Худ отступил назад, Чак Уитни вытащил пистолет. Прижимаясь к стене, они ждали. Через секунду где-то наверху метнулась тень, и человек, видимо, вновь затаился, явно что-то подозревая. Затем они снова увидели тень, уже на ступеньках пониже. Что-то слабо скрипнуло.

Внезапно над перилами вынырнула голова. Это был Лобэр. Он их заметил и голова мгновенно исчезла.

Худ помчался вверх по ступенькам. Они слышали топот шагов бегущего впереди Лобэра. Когда они были на площадке пятого этажа, Лобэр сворачивал на седьмой — последний. Они слышали, как он хрипел, но при этом ускользал от них удивительно проворно. Худ из последних сил старался его догнать.

Яркая вспышка предварила грохот выстрела. Худ отскочил. Пуля рикошетировала от стены. Лобэр мчался вверх, они следом. Когда он вбежал на площадку, Худ выстрелил. Но Лобэр успел влететь в темный проем в дальнем углу лестничной клетки.

Худ налег на дверь плечом. Она была закрыта на ключ. Он мотнул головой Уитни: — Проверь черный ход! — а сам бросился в темный угол.

— Осторожней! — крикнул вслед Уитни.

Худ почувствовал на лице прохладную свежесть. За проходом виднелся ещё один лестничный пролет. Подняв голову, он увидел ночное небо. Дальше крыша. Он выставил перед собой пистолет, и, придерживая курок большим пальцем, оттянул спусковой крючок. Теперь только напряжение большого пальца удерживало пистолет от выстрела.

Худ неслышно поднялся наверх и выбрался на крышу. Во тьме полыхнул второй выстрел Лобэра. Худ укрылся за дымовой трубой. Вдали он едва различил темное пятно удаляющейся фигуры и пальнул наугад. Попал он в Лобэра или нет — не известно. Но Лобэр исчез.

Худ побежал в ту сторону, где исчез Лобэр и споткнулся о какое-то препятствие. При падении пальцы разжались, пистолет выпал из рук, покатился в сторону и со стуком провалился вниз.

Он склонился, ощупывая препятствие, сбившее его с ног. Это была радиоантенна с подводящим кабелем. Справа, в двух футах от него, крыша уходила вниз. Слева она тянулась ровно и на её поверхности громоздились трубы дымоходов. Немного дальше на одной из крыш сияли мощные прожекторы, заливая потоками света Оперу и прилегавшую площадь.

Худ помчался по крыше в сторону огней. Прямо на него из темноты шагнул Лобэр.

Худ рванулся вперед и нанес мощный удар в челюсть Лобэра. Прогремел выстрел и пуля ушла куда-то в сторону. Лобэр размахнулся, чтобы ударить пистолетом по голове. У Худа времени на раздумья не было. Он ударил ногой по колену Лобэра, и когда тот согнулся от боли, отскочил в сторону и выбил пистолет из его рук.

Свободной рукой Лобэр схватил его за лодыжку и рванул на себя. Худ опрокинулся на спину. В ту же секунду Лобэр распрямился, целясь ногой ему в голову. Ботинок с заостренным металлическим носом угодил в висок Худа. Перед его глазами рассыпались мириады искр. Лобэр побежал по краю крыши, среди кабелей и прожекторов — там явно был какой-то запасной выход! Он закрывал лицо рукой от слепящего моря огней.

Худ вскочил и помчался вдогонку. На миг Лобэр оглянулся, и Худ, следовавший за ним по пятам, ухватился за его плечо. Лобэр оступился. Худ вырвал полусгнивший металлический козырек дымовой трубы у себя из-под ног и ударил Лобэра. Тот зашатался и рухнул на один из прожекторов. Посыпались осколки, вспыхнул яркий свет и мгновенно потух. Все погрузилось в кромешную тьму.

Лобэр завизжал. Худ почувствовал запах горелого мяса. Его нога заскользила по краю крыши. Он стал стремительно озираться в поисках опоры, затем нащупал кабель и сумел подтянуться.

Поблизости раздавалось тяжелое дыхание Лобэра, но самого его разглядеть не мог. Худа ослепила вспышка. Что-то больно ударило по груди, так что перехватило дыхание. Он рухнул на спину, как подкошенный, и больно ударился головой. Затмевая небо, над ним высилась зловещая фигура Лобэра. Он высоко занес треногу, готовясь нанести смертельный удар. Худ попытался откатиться. Тренога только задела его плечо, но от невыносимой боли он едва не потерял сознание. Но в мозгу непрерывно стучало: "- Не останавливайся, двигайся, иначе он тебя убьет. Да шевелись же!"

Машинально, как нокаутированный боксер, он конвульсивно задергал руками и ногами, отодвигаясь подальше от Лобэра и с ужасом вспоминая, что неподалеку крыша кончается. Худ временами отключался, его сознание то вспыхивало, то гасло, в глазах все плыло, он задыхался. Глоток воздуха, ради Бога, только один глоток. Он напряг глаза.

На него снова надвигался Лобэр. Худ собрался с последними силами, вскочил на ноги и ударил наступавшего Лобэра в солнечное сплетение. Тот сразу поник и весь скрючился. Вцепившись обеими руками в его затылок, Худ изо всех сил гнул голову Лобэра ещё ниже, одновременно врезав коленом в его опущенное лицо. Послышался кошмарный хруст. Лобэр содрогнулся и неверной походкой отступил на пару шагов. Худ прыгнул на него и сжал мертвой хваткой могучую шею. Нетвердо стоявший на ногах Лобэр пытался расцепить руки повисшего на нем Худа.

Позади них сиял огромный прожектор. Нога Лобэра зацепилась за кабель. Он зашатался и рухнул на прожектор спиной. И тут же взвыл, как зверь, почувствовав палящий жар прожектора. Лобэр бился, как рыба на сковородке, изо всех сил пытаясь уберечь шею и голову от раскаленного металла. Сцепив зубы. Худ не давал ему возможности привстать, придавив живот ногой и вдавливая Лобэра в самое пекло.

Одежда на Лобэре вспыхнула. Затем зашипела и стала с треском лопаться кожа. Худа душил кашель от гари и зловонного дыма. Лобэр ловил руками воздух и судорожно бился, но Худ по-прежнему прижимал его к прожектору. Постепенно Лобэр слабел и уже почти не сопротивлялся. Над прожектором длинной дугой свешивался кабель. Худ дотянулся до него, подхватил и, накинув на Лобэра, привязал того намертво. Лобэр вновь задергался, шипение обгорающей кожи стало громче. Отвратительная гримаса обезобразила его лицо, изувеченный глаз полез на лоб. Он шевелил губами, хватая ртом воздух, и невнятно мычал. Жизнь стремительно уходила из его тела.

— Это за Айвори, — сплюнул Худ, развернулся и помчался по крыше к выходу. Его качало. На минуту он остановился, чтобы привести в порядок дыхание. На площадке седьмого этажа Уитни как раз выходил из открытой квартиры.

— Дьявол! — воскликнул он при виде исполосованного лица Худа. — Что произошло?

— Я его прикончил, — Худ все ещё тяжело дышал. — Где же второй?

— Там никого нет. Я проверил и черный ход. Дверь заперта с этой стороны, и ключ все ещё торчит снаружи.

— Хочешь сказать, он сюда не приходил?

— Похоже. С тобой все в порядке, Чарльз?

Худ кивнул и отмахнулся от сигареты, протянутой ему Чаком. Зубы и рана в челюсти невыносимо болели. Он механически отряхнул рукой одежду.

— От Прайса ничего не слышно?

— Ничего.

Они вошли в квартиру и дозвонились в кабинет Уизерби. Эндрюса не обнаружили. Худ повесил трубку.

— Лучше принять вот это. — Уитни нашел бутылку виски и плеснул Худу. Подкрепившись, они спустились на улицу. Прайс не заметил никого подозрительного.

Худа одолевало сознание бессилия. Он в отчаянии выругался.

— Сейчас они наверняка делают копии с документов. Мы должны их найти. Во что бы то ни стало!

Его взгляд упал на афишу напротив. "Корсет — шалун". Корсеты! Он схватил Уитни за руку.

— Какое сегодня число?

— Двадцать первое апреля.

— Двадцать первое апреля. — Он неожиданно вспомнил пригласительный билет в каюте Эндрюса. — Сегодня открывается демонстрационный показ корсетов. Плановая работа торгово-закупочной комиссии. Сотни манекенщиц, грандиозное шоу. Вот оно! Срочно едем. Такси! Эй, такси! Такси!

— Куда едем?

Они прыгнули в машину.

— Отель "Альберт Шестой". И постарайтесь побыстрей. Неважно, если вы нарушите правила дорожного движения, если они вообще есть в Париже. Гоните!

— В чем идея, Чарльз?

— Вам обоим лучше изобразить потенциальных заказчиков большой партии корсетов, — коротко ответил Худ.

Проблемы с парижским уличным движением, если то, что происходило на улицах, можно было называть движением, да и то, с большой натяжкой, не исчезли. Но водитель, молодой парнишка с бледным курносым лицом, был неисправимым романтиком. Срезая углы на поворотах и периодически взбираясь на свободные островки бордюра, заезжая на полосу встречного движения и лихача почем зря, он между делом рассказывал, что в вождении такси обычно не хватает приключения и авантюры. А в такие моменты, как сейчас, в таксисте по-настоящему просыпается гонщик! Город состязается с ним, бросая вызов и превращаясь в арену соперничества. Основа его техники заключалась в том, чтобы напугать других водителей безрассудной ездой и заставить уступить ему дорогу. Он игнорировал знаки "Поворот запрещен", сокращал дорогу, проезжая по переулкам с односторонним движением всем навстречу. Полицейские таращились и пожимали плечами. Водитель махал им рукой.

— Сегодня вечером они никого не останавливают и не выписывают штрафы, — смеялся он, проскочил между грузовыми "рено" и "пежо", отчаянно сигналя шоферам, и, наконец, круто затормозил у парадного входа отеля "Альберт Шестой".

— Это было грандиозно, — признал Худ, протягивая ему деньги.

Они поспешили внутрь. В вестибюле бурлило людское море. Они осмотрелись. Худ увидел шлемы с перьями и сине-алые мундиры.

— Сюда, — скомандовал он.

Они прошли к лестнице, ведущей вниз. Вдоль неё стояли солдаты республиканской гвардии — золоченые шлемы, синие мундиры с алыми обшлагами, белые галифе, начищенные до блеска сапоги. Гвардейцы замерли, приветственно салютуя обнаженными саблями. Надпись над лестницей гласила: "Представительство синдиката производителей женского белья".

Прайс и Уитни с сомнением посмотрели на Худа.

— Ты уверен, что нам сюда?

— А что здесь делают гвардейцы?

— Человек, которого мы ищем, — здесь. На профессиональном шоу женского белья.

Прайс кивнул головой на блистательных гвардейцев.

— И все это ради корсетов?

— Они их примеряют на досуге.

Спускаясь вниз. Худ инструктировал друзей:

— Слушайте, ради всего святого, перестаньте выглядеть такими придурками. Поймите, это сугубо профессиональное мероприятие. У вас должен быть взгляд пресыщенных скептиков. Вы смотрите на это многие годы. Вы производите черт знает какие штучки. Наша цель — найти Эндрюса.

У подножия ступенек группа людей с солидностью послов, во фраках и смокингах, с улыбкой им поклонилась. Худ предъявил водительские права с фотографией обезьяны и кивнул самому лоснящемуся и прилизанному из послов. Чувствуя, что идет по острию бритвы, он не собирался отступать.

— Худ и партнеры, "Корсет Лимитед".

— Как-как? — переспросили его по-французски.

— Ну, вы же понимаете. Одень На Меня Пояс и Пристегни Чулки, продолжал резвиться Худ по-английски.

— Пригласительный билет, мсье? — улыбался "посол", разводя ручками, словно играя на невидимом концертино. Потом попытался выразить все это на английском. — Показывать ваш пригласительный билет, мистер.

Худ изобразил полное недоумение. Он уцепился за английский, как за маму.

— Но мы его просто выбросили после того, как вошли. Мы уже здесь были. Но потом нас срочно вызывал к телефону министр торговли.

"Посол" улыбнулся. Его ручки сжали меха концертино. Он, явно понимал лишь половину сказанного и оглянулся на остальных "дипломатов".

— А где же ваш коллега, который нас выпустил? — удивлялся Худ.

Недоуменные взгляды. Худ сделал вид, что увидел за их спинами в зале знакомых, и стал оживленно жестикулировать.

— Подойди сюда, старина, — громко позвал он, оживленно размахивая водительскими правами перед носом посла и продолжил щебетать по-английски. — Мы разрабатываем специальный вид подвязок для бала дебютанток в Виндзорском дворце. — Он приставил ладони к воображаемым пышным грудям. N'еst-се раs, не так ли?

Брови "посла" поползли вверх. Он глубоко поклонился. Остальные чины последовали его примеру и пропустили их в зал.

Огромный зал был забит до отказа. Мужчины и женщины сидели рядами вокруг узкого дефиле, закругленного в форме подковы. В зале было накурено и царил полумрак. Яркие пятна света выхватывали отдельные участки помоста.

— Немного рассредоточимся, — сказал Худ. — Посматривайте изредка на меня.

Раздвинув занавес, в дальнем углу зала появилась девушка, миловидная блондинка с ямочками на щеках. Дойдя до помоста, она стряхнула окутывающую её накидку и обнажила плечи.

Когда девушка стала двигаться по помосту. Худ услышал, как засопел Прайс. Девушка демонстрировала пояс, не прикрывающий бикини, и узкий бюстгальтер на бретельках. Ее сексуальность увеличивали черные чулки, резиновые подвязки и туфельки на высоких каблуках.

— Гарнитур "Дерзость", — пропел в микрофон диктор.

Девица лихо прошлась по помосту, то и дело останавливаясь, поворачиваясь и принимая театральные позы. Худа смешило, что даже корсет, выставляемый напоказ, в конечном счете становился предметом женского тщеславия. Едва ли в мире существует профессия, которой женщины завидовали бы больше, чем профессия манекенщицы. Как же тешится самолюбие, когда женщина может чем-то похвастаться перед другими женщинами!

Девушка прошла прямо перед ним. У неё была прелестная маленькая родинка высоко на внутренней поверхности бедра. Когда она дошла до конца помоста, раздались громкие аплодисменты.

Худ смотрел на лица сидящих. Торговцы женским бельем делали пометки в блокнотах, обменивались впечатлениями, наклоняясь к уху друг друга, и курили. В зале находилось множество мужчин, но Эндрюса среди них Худ не видел.

На помост вышла утонченная брюнетка. Сбрасывая накидку, она повернулась к зрителям спиной, затем элегантно развернулась на каблуках, прикрыв руками обнаженную грудь, и шагнула вперед. Под ажуром черного корсета просвечивала смуглая кожа. Она провокационно застыла, затем широко расставила ноги и медленно покачала бедрами.

— Гарнитур "Откровение", — проворковал диктор.

В зале послышались возгласы одобрения. Девушка повернулась спиной. В сеточках ажура призывно подрагивали её бедра. Она нагнулась. Замаячило видение — увы, на краткий миг — земли обетованной, девушка выпрямилась, улыбнулась и помахала зрителям рукой.

Слева от себя Худ видел раскрасневшегося Прайса, силившегося изобразить на лице пресыщенность профессионального заказчика, сосредоточенно царапающего какие-то каракули в своем блокноте. По другую сторону от Худа находился Уитни. Он старательно хмурил брови, но на губах играла идиотская улыбочка.

Худ стал пробираться вперед мимо зрителей. Интересно, как долго идет шоу. Не может быть, чтобы Эндрюс уже насытился и убрался восвояси. Кроме того, при таком скоплении народа его легко и упустить. Тем более в полумраке зала. Силуэты некоторых зрителей были едва различимы.

Вышла очередная модель. В просвете между головами и плечами Худ увидел обнаженную спину и длинную ногу. Чуть ниже, в первом ряду было свободное место. Он убедился, что Уитни его заметил, и только после этого стал пробираться вперед.

Зрители неохотно уступали ему дорогу. Пригнувшись, Худ спустился к помосту и добрался до свободного места. Тучная дама на соседнем стуле вытянула руку:

— Здесь занято, занято!

Худ радостно ей кивнул и сел. Дама продолжала отстаивать свои права и распаляться. Худ не обращал на неё никакого внимания. С этого места он мог лучше видеть зал. Модель находилась на другом конце помоста. Он переводил взгляд с одного лица на другое, просматривая ряды стоящих и сидящих зрителей. Эндрюса не было.

Сзади началось какое-то движение. Обернувшись, он увидел, как несколько человек выходили из зала, и вдруг подумал, что Эндрюс, явившись сюда, вполне мог поменять внешность. Справа от Худа высилась колонна. Часть зала за ней была не видна. Худ наклонился вперед, чтобы заглянуть за колонну. Женщина рядом снова разворчалась.

— Гарнитур "Кукушка".

Прямо над головой Худа на помост выпорхнула следующая манекенщица. Худ поднял голову. Вожделенная зона, затененная блеском корсета, приняла неясные очертания, таинство мистерии исчезло. Ничего особенного, так себе. Без сомнения, это была квинтэссенция профессионализма. Бюстгальтер на груди удерживался лишь за счет двух круглых маленьких дырочек посредине каждой из чашечек. Кукушка! Два крошечных розовых соска словно приветствовали аудиторию. Она стояла совсем рядом. Худ мог разглядеть гладкость её кожи; девушка отстегнула застежку резинки, взялась за нижний край корсета и закатила вверх, демонстрируя его эластичность. Послышались возгласы одобрения.

Кто-то коснулся плеча Худа.

— Здесь мое место!

Над ним склонилась мужеподобная женщина в галстуке.

— Простите, — сказал Худ и поднялся, подумав, что вряд ли корсет чем-нибудь сможет помочь такому экземпляру.

Возвращаясь между рядами, он вдруг увидел Эндрюса. Тот протискивался между сидящими зрителей в середине ряда на другом конце зала. Он спешил, не спускал глаз с манекенщицы на помосте. Худа вдруг пронзила невероятная догадка, что Эндрюс знает эту девушку и собирается её встретить. Потом понял, что Эндрюс его заметил, когда он крутился в переднем ряду.

Худ бросился в гущу стоявших позади зрителей, пытаясь пробиться на противоположный край зала. Прайс с Уитни пропали. Он продирался через группу ничего не подозревающих зрителей, которые аплодировали только что вышедшей модели, и, работая локтями, расталкивал всех подряд, спеша добраться до заднего ряда стульев. Отовсюду слышалось негодующее шипение и возмущенное шиканье.

Следующий проход начинался на несколько рядов правее. Эндрюс уже успел до него добраться, но увидев преследовавшего его Худа, отскочил назад и побежал. Худ кинулся к нему, отшвыривая всех со своего пути. Раздались сердитые окрики. Позади себя он услышал перепалку. Очевидно, Прайс и Уитни, пытаясь присоединиться к нему, попали в переделку.

Подбежав к проходу, он увидел, что Эндрюс в крайнем замешательстве замер у ног модели на помосте. Та как раз приняла позу скромности и добродетели: личико повернуто чуть в сторону, грудь приподнята, длинная нога отведена назад, а живот и все, что возбуждает желание, выставлены вперед.

— Гарнитур "Возьми меня" — хрипло прошептал голос в микрофон.

Фотограф снимал девушку, то почти касаясь объективом её бедер, то удаляясь от нее, чтобы изменить ракурс.

Неожиданно Эндрюс вскочил на помост рядом с ней. В одной руке он сжимал толстый портфель. На его лице смешались невероятная радость и животный страх. В своем парадном костюме он выглядел совершенно абсурдно рядом с полуобнаженной девицей. В то время, как все изумленно в мертвой тишине следили за его выходкой, не понимая, что происходит, он подлетел к девушке и схватил её за руку. Эндрюс весь дрожал, не в силах справиться с искушением овладевшей им страсти. Казалось, он хочет погладить девушку. Все зачарованно молчали. Потом зал ухнул. Ошеломленная девушка отступила назад.

Эндрюс пришел в себя, проскочил мимо неё и помчался вдоль помоста. Через секунду его фигура исчезла за занавесом. Худ подлетел к помосту, вскочил на него и бросился вдогонку за Эндрюсом. Зрители вскочили с мест. Отдернув на ходу занавес, Худ вбежал в огромный зал, полный манекенщиц и портных. Последовала немая сцена. Все подняли головы, привлеченные неожиданным появлением Эндрюса и рокотом моря голосов, сотрясающих зал за занавесками. Некоторые из девушек стояли в корсетах, готовясь к выходу, другие переодевались. Несколько девиц стояли и вовсе голые. Кто-то из них взвизгнул. Одна обнаженная барышня невозмутимо взглянула на Эндрюса, даже не пытаясь прикрыть свою наготу. Худ видел, что отсюда был только один выход, в другом конце зала.

За ним начинался коридор и каменная лестница. Худ перепрыгивал по три ступеньки, услыхав, как наверху хлопнула дверь. На площадке второго этажа он замер и прислушался. Нет, не здесь.

Он взбежал на следующий этаж и метнулся к двери. Внезапно послышался звон разбитого стекла. Худ изловчился и ударил по двери ногой. Та распахнулась, но за ней был тупик. Он вновь выскочил на площадку и бросился в другую сторону. Мчась во весь опор по коридору, он вдруг заметил разбитое окно. А за ним — Эндрюса.

Вцепившись кончиками пальцев в крошечный карниз, сжав зубами ручку портфеля, Эндрюс осторожно перебирал ногами, пытаясь продвигаться вперед но удалился всего футов на шесть.

— О, Господи, — пробормотал Худ.

Сзади подошел Уитни. Худ коснулся его руки, призывая к молчанию. Уитни выглянул наружу, переводя дух. Скрипнув зубами, он переглянулся с Худом. Оба молчали.

Эндрюс переместился ещё на несколько дюймов. Его шея вздулась от усилий удержать в зубах портфель. С ужасом они увидели, как пальцы Эндрюса начали соскальзывать. Они стали скользкими от выступившей из порезов крови. Пальцы медленно съезжали вниз, только самые кончики ногтей судорожно вгрызались в камень, дрожа от неимоверных усилий выдержать вес тела. Эндрюс уставился в каменную кладку, пытаясь удержать равновесие, но пальцы соскользнули, он вскрикнул, опрокинулся и рухнул.

Худ заставил себя посмотреть вниз.

— Чак, спустись и забери портфель. Поторопись. И лучше сюда не возвращайся. Встретимся на углу Елисейских полей.

Шеф поднял шифровку со стола.

"Вчера в семь вечера яхта "Тритон" с трудом вышла в океан, несмотря на обширные повреждения после столкновения с крейсером "Спрингфилд".

— Мы сделали все, что могли, сэр, — сказал Кондор.

Шеф кивнул. На его лице мелькнула тень улыбки.

— Кстати, Худ, Ричард Кэлверт интересуется, когда может с вами увидеться. Ему нужен ваш совет по поводу каких-то картин.

— С ним все в порядке?

— Абсолютно. Он немного поскучал взаперти, вот и все. Его слегка потрепали, но без приказа Лобэра не решились причинить никакого вреда.

— Французские спецслужбы крайне рассержены, — заметил Кондор. Чувствуют, что пропустили что-то важное, но понять, что именно, не в состоянии.

— Ну, если так, это прекрасно. — Шеф встал. — Спасибо, Чарльз. — Они обменялись крепким рукопожатием.

Вернувшись в кабинет Кондора, Худ обратился к его секретарше:

— Софи, соедините меня с Ниццей!

— Кого вызвать? Снова консула?

— Нет, на этот раз мне нужен ночной клуб "Ле Ниша".

— И что это значит?

— Много всего хорошего.

Покосившись на Худа, она начала звонить в Ниццу. Трубку сняла Китти.

— Пинкертон, это ты?

— Нагуляла аппетит, девочка?

— Еще бы.

— Слушай, Китти. Есть причины, по которым я не могу прямо сейчас вернуться к тебе ради общего удовольствия. Значит тебе придется приехать в Лондон. Скажи Жожо, что тебе нужен отпуск. У британского консула в Ницце получишь билет. Консул мне сообщит, когда ты прилетаешь, и я встречу в аэропорту. Годится?

— Я буду в Лондоне завтра вечером.

— Как насчет того, чтобы слетать в Малагу или куда — нибудь еще?

— Не возражаю. Но только не в первую ночь.

Джек Хиггинс

Недурная погода для рыбалки

Глава 1

Ночное путешествие

Временами Жан Мерсье удивлялся тому, как устроена жизнь, и это был как раз один из тех случаев. Где-то далеко от катера в темноте была береговая линия, которую он не видел, опасности, которые он мог только предполагать, и отсутствие навигационных огней отнюдь не помогало.

Ветер, настойчиво дувший с востока, проносился над заливом Сен-Мало, поднимал волны с белыми барашками и швырял брызги на ветровое стекло катера. Мерсье сдвинул назад рукоятку газа и осторожно начал править к берегу, пристально вглядываясь в темноту и ожидая света, как посланца небес.

Потом Мерсье неуклюже достал одной рукой сигарету и увидел, что пальцы у него дрожат и не слушаются.

Он замерз, устал и испытывал страх, но деньги были хорошими, как говорится, деньги на бочку и никаких налогов — больше, чем мог он заработать за три месяца рыбной ловли. С больной женой на шее следовало хватать то, что само идет в руки, и быть благодарным.

Огонек мигнул три раза и исчез так быстро, что поначалу он подумал, уж не померещилось ли. Потом устало протер глаза, и в этот момент огонек мигнул снова. Он как загипнотизированный ждал третьей вспышки, потом весь подобрался и постучал по полу рулевой рубки. На трапе послышались шаги и появился Жако.

Тот снова выпил, и от кисловатого запаха перегара в соленом свежем воздухе Мерсье замутило. Жако отодвинул его в сторону и встал за штурвал.

— Где мы? — проворчал он.

Огонек ответил ему, появившись впереди и немного слева. Жако кивнул, прибавил скорость и повернул штурвал. Когда катер рванулся в темноту, он достал из кармана полбутылки рома, проглотил то, что там оставалось, и вышвырнул пустую бутылку в открытую дверь. В свете нактоуза его фигура казалась бесформенной, а голова, скрывалась в темноте.

Его лицо напоминало какое-то животное, зверя, ходящего на двух ногах: маленькие поросячьи глазки, сплющенный нос и грубые складки кожи, загрубевшие от долгих лет пьянства и болезней.

Мерсье невольно вздрогнул, как не раз прежде, а Жако ухмыльнулся.

— Боишься, малыш? — Мерсье не ответил и Жако сгреб его одной рукой за волосы, продолжая другой держать штурвал, и подтянул поближе. Мерсье вскрикнул от боли и Жако снова рассмеялся.

— Бойся, бойся, мне это нравится. А теперь пойди и подготовь лодку.

Он выпихнул Мерсье в открытую дверь, и тому пришлось схватиться за поручень, чтобы удержаться. Слезы ярости и раздражения навернулись ему на глаза, пока он пробирался в темноте по палубе. Опустившись на колено возле резиновой лодки, Мерсье достал из кармана нож с пружинным лезвием, нащупал веревку, удерживавшую лодку на месте, перерезал её и коснулся большим пальцем острого, как бритва, лезвия, думая о Жако. Одного хорошего выпада было бы достаточно, но даже при мысли об этом он почувствовал спазм в животе, торопливо сложил нож, встал и перегнулся через поручень.

Катер продолжал двигаться в темноте, огонек снова мигнул. Когда Жако заглушил мотор, скорость упала и они легли в дрейф бортом к берегу, отмеченному фосфоресцирующей линией прибоя в сотне ярдов. Мерсье бросил якорь, Жако сам спустил лодку на воду и придержал её за носовой швартов.

— Теперь твоя очередь, — нетерпеливо буркнул он. — Я хочу поскорее убраться отсюда.

Холодные злые волны били в днище лодки, пока Мерсье прилаживал весла. Он снова испытывал страх, как и все эти дни; берег оставался неведомой землей, хотя что он уже бывал на нем в аналогичных обстоятельствах не меньше полудюжины раз. Но у него всегда оставалось ощущение, что на этот раз все пойдет иначе — что полиция их ждет. И тогда он может схлопотать пять лет тюрьмы.

Лодка неожиданно подпрыгнула на волне, на какой-то миг повисла в воздухе, а потом проскользнула через пену прибоя и остановилась, коснувшись гальки. Мерсье убрал весла, шагнул в воду и развернул лодку носом к морю. Когда он выпрямился, вспышка света на мгновение ослепила его.

Он поднял руку, словно защищаясь, свет погас и спокойный голос сказал по-французски:

— Вы опоздали. Давайте пошевеливаться.

Это снова был тот англичанин, Росситер. Мерсье мог судить об этом по его акценту, хотя его французский был почти безупречен. Это был единственный человек, к которому Жако относился с почтением. В темноте он был всего лишь тенью и такой же тенью был человек, стоявший рядом с ним. Они коротко обменялись несколькими словами по-английски, на языке, которого Мерсье не понимал, затем второй мужчина шагнул в лодку и устроился на носу. Мерсье последовал за ним, поднял весла, Росситер толкнул лодку через первую волну и шагнул на нос.

Когда они добрались до катера, Жако уже ждал их на корме, его сигара слабо светилась в темноте. Пассажир выбрался первым, за ним последовал Росситер с его чемоданом в руках. К тому времени, когда Мерсье взобрался на палубу, англичанин с пассажиром уже исчезли внизу. Жако помог ему вытащить лодку на палубу, оставил возиться с креплениями, а сам прошел в рулевую рубку. Немного погодя мягко заурчал мотор, и они направились в открытое море.

Закончив работу, Мерьсе прошел вперед, чтобы убедиться, что все в порядке. Росситер присоединился к Жако в рулевой рубке и они стояли рядом у руля, при этом тонкое изящное лицо англичанина сильно контрастировало с физиономией Жако, словно две противоположные стороны монеты. Один был животным, другой — джентльменом, и тем не менее казалось, они так подходят друг к другу… Этого Мерсье никогда не мог понять.

Когда он проходил мимо рубки, Жако что-то тихо сказал и оба расхохотались. Даже если они и были такими разными, веселый смех англичанина так странно смешивался с грубым хохотом Жако, что казалось, что они каким-то образом дополняют друг друга.

Мерсье пожал плечами и прошел вниз в камбуз.

Большая часть пути проходила на удивление спокойно, ЛаМанш выглядел как обычно, и только на рассвете начался дождь. Мерсье стоял у штурвала, и когда они начали приближаться к английскому берегу, перед ними плотной стеной встал туман. Он постучал по палубе и через некоторое время появился Жако. Выглядел он ужасно, от бессонной ночи глаза опухли и налились кровью, лицо стало серым и помятым.

— В чем дело?

Мерсье показал на туман.

— Что-то он мне не нравится.

— И где мы находимся?

— Осталось миль семь-восемь.

Жако кивнул и отодвинул его в сторону.

— Хорошо, дальше поведу я.

В дверях появился Росситер.

— Неприятности?

Жако покачал головой.

— Ничего такого, с чем я не смог бы справиться.

Росситер подошел к лееру, немного постоял там, лицо его оставалось непроницаемым, только подергивавшаяся на правой щеке жилка выдавала напряжение. Потом он повернулся и, обойдя Мерсье, спустился вниз.

Мерсье поднял воротник бушлата, сунул руки глубоко в карманы и остановился на носу. В сером свете раннего рассвета катер выглядел ещё более дряхлым, чем он был на самом деле, и именно тем, чем он и был в действительности — жалким рыбацким баркасом; корзины для крабов были в беспорядке свалены на корме возле резиновой лодки, сети брошены на фонарь машинного отделения. Все было пропитано влагой из-за дождя, и когда они вошли в туман, его серые щупальца, холодные и липкие, противные, как прикосновения мертвеца, мазнули Мерсье по лицу.

И его снова охватил страх, настолько сильный, что ноги задрожали, а желудок болезненно сжался. Он вытер рот тыльной стороной ладони и стал раскуривать сигарету, стараясь унять дрожь в пальцах.

Катер проскользнул через серую завесу тумана на чистую воду и пачка сигарет упала на палубу, когда Мерсье, вцепившись в поручень, наклонился вперед. В двух сотнях ярдов впереди наперерез им двигалось что-то серое и длинное.

Жако сбросил скорость и в этот момент на палубе появился Росситер. Англичанин подошел к поручню и остановился, прикрывая рукой глаза от дождя. В сером утреннем свете вспыхнул какой-то сигнал и он повернулся, лицо его было мрачным.

— Поворачивай, начинай лавировку. Это катер королевского военно-морского флота. Давайте убираться отсюда.

Мерсье вцепился ему в рукав, паника так навалилась на него, что он чуть было не задохнулся.

— Эти катера делают по тридцать пять узлов, мсье. У нас нет никаких шансов.

Росситер схватил его за горло.

— Ты получишь семь лет, если нас схватят с пассажиром на борту. А теперь прочь с дороги.

Он кивнул Жако, пробежал по палубе и скрылся внизу. Моторы взревели, когда Жако включил их на полную мощность, одновременно круто повернув штурвал, и катер резко накренился на один борт, почти остановившись на какое-то мгновение, а потом рванулся вперед в туман.

Серые стены тумана снова надвинулись на них, скрыв из виду, дверь в кубрик со стуком распахнулась и на палубе появились Росситер с пассажиром. Тот оказался негром средних лет, высоким и симпатичным, одетым в тяжелое пальто с меховым воротником. Негр растерянно огляделся вокруг и Росситер что-то сказал ему по-английски. Негр кивнул и шагнул вперед к поручню, а Росситер вытащил автоматический пистолет и сильно ударил его в основание черепа. Негр осел на бок и беззвучно упал на палубу.

То, что произошло затем, было похоже на кошмар. Англичанин начал двигаться с невероятной скоростью и энергией. Он схватил тяжелую цепь, лежавшую на палубе на корме и несколько раз обмотал её вокруг безжизненного тела. Последний раз он обернул цепь вокруг шеи и скрепил её свободные концы. Потом повернулся и закричал на Мерсье, перекрикивая рев моторов.

— Все в порядке, хватай его за ноги и бросай за борт.

Мерсье стоял неподвижно, словно окаменев. Не теряя ни мгновения, Росситер опустился на одно колено и посадил негра. Тот с трудом поднял голову, веки у него дрогнули и глаза открылись. Он взглянул на Мерсье не с мольбой, а с ненавистью, губы его шевельнулись и он закричал что-то по-английски. Росситер наклонился и схватил его за плечи, потом выпрямился, негр полетел вниз головой через поручень и мгновенно исчез под водой.

Росситер повернулся и наотмашь ударил Мерсье по лицу так, что тот растянулся на палубе.

— А теперь вставай и начинай заниматься сетями, иначе я отправлю тебя следом.

Потом он прошел в рубку. Мерсье полежал некоторое время, потом поднялся на ноги и заковылял на корму. Этого никак не могло случиться. Боже мой, но ведь этого никак не могло случиться. Палуба неожиданно накренилась, когда Жако снова переложил штурвал, Мерсье рухнул лицом на ворох вонючих сетей и его начало рвать.

На обратном пути к французскому берегу их спас туман, закрывший половину Ла-Манша.

В рулевой рубке Жако глотнул ром прямо из бутылки, которую передал ему Росситер, и хрипло рассмеялся.

— Мы ушли от них.

— Тебе повезло, — сказал Росситер.

— Жалко груз.

— Такова жизнь. — Росситер выглядел совершенно спокойным и кивнул в ту сторону, где Мерсье продолжал лежать на сетях, обхватив голову руками.

— А что с ним?

— Червяк, — бросил Жако. — Слабак. Может быть следовало и его пустить поплавать.

— А что ты скажешь в Сен-Дениз? — спросил Росситер, покачав головой. — Предоставь это мне.

Он прошел по палубе и остановился перед Мерсье, протянув ему бутылку рома.

— Тебе не мешало бы выпить.

Мерсье медленно поднял голову. Лицо его было белым, как брюхо рыбы, в глазах стояла боль.

— Мсье, ведь он же был ещё жив. Он был ещё жив, когда вы сбросили его в воду.

Светлые соломенные волосы Росситера блестели на раннем утреннем солнце и делали его до странности лишенным возраста. Он посмотрел вниз на Мерсье, лицо его было полно заботы. Росситер тяжело вздохнул, нагнулся и вытащил из кармана великолепную «мадонну» (пружинный нож с выбрасывающимся при нажатии лезвием — прим. пер.). Нож был длиною около восьми дюймов и явно очень старым, какой-то мастер сделал ему ручку из слоновой кости, украшенную серебром. Когда Росситер нажал большим пальцем на рукоятку, словно чудом появились шесть дюймов синеватой стали, любовно и тщательно заточенных с обеих сторон и острых, как бритва.

Росситер почтительно поцеловал нож и без малейшей тени насмешки приложил его лезвие к правой щеке.

— У тебя есть жена, Мерсье, — мягко сказал он, при этом лицо его ни на миг не утратило своего непроницаемого выражения. — Насколько я знаю, она — инвалид?

— Мсье? — шепнул Мерсье, и ему показалось, что сердце остановилось.

— Только скажи слово, Мерсье, только шепни, и я перережу ей глотку. Ты меня понял?

Мерсье отвернулся, желудок его сжался и его снова начало рвать. Росситер выпрямился, прошел по палубе и остановился в дверях рубки.

— Все в порядке? — грубо спросил Жако.

— Естественно, — Росситер глубоко вдохнул свежий соленый воздух и улыбнулся. — Отличное утро, Жако, прекрасное утро. И подумать только, ведь кто-то может быть ещё в постели и пропустить все это.

Глава 2

Вниз, к мертвецам

Туман перекатывался через город и где-то вдали суда печально гудели друг другу, пробираясь через низовья Темзы в открытое море. Туман был самым настоящим, который можно встретить только в Лондоне и нигде больше. Этот туман убивал стариков, душил улицы и превращал один из самых больших городов мира в царство хаоса и неразберихи.

Пол Шавасс вышел из такси возле Марбл-Арч, тихонько насвистывая поднял воротник плаща и прошел в ворота парка. Лично ему больше тумана нравилось только одно, и это был дождь. Может быть корни этой идиосинкразии уходили куда-то в юность, а может быть тому было и более простое объяснение. В конце концов, дождь и туман замыкали человека в его маленьком собственном мирке, что временами было очень удобно.

Он остановился, чтобы закурить. Шавасс был высоким симпатичным мужчиной со столь же галльским лицом, как площадь Пигаль в субботу вечером, и наследие его отца-бретонца отчетливо проступило в его кельтских скулах. Служитель парка выступил из темноты и без единого слова исчез, как это может произойти только в Англии. Шавасс продолжил свой путь, чем-то необъяснимо довольный.

Больница святого Беде помещалась в дальнем конце парка, это было готическое чудовище викторианской эпохи, обладавшее всемирно известной репутацией. Его уже ждали и когда он вошел в приемный покой, служитель в аккуратной синей форме проводил его по длинной цепочке выкрашенных зеленой краской коридоров, каждый из которых, казалось, уходил в бесконечность.

Затем его передали старшему технику лаборатории, сидевшему в небольшом стеклянном кабинете, а тот доставил его в морг на на удивление современном лифте. В тот момент, когда двери лифта распахнулись, Шавасс отметил две вещи — пропитавший все запах антисептики, столь характерный для больниц, и необычайный холод. Обширное помещение, в котором гулко перекатывалось эхо, было заполнено рядами стальных шкафов, каждый из которых, скорее всего, содержал труп, но предмет его визита лежал на операционной тележке, закрытый резиновой простыней.

— К сожалению, мы не смогли поместить его в один из боксов, — объяснил техник. — Он слишком раздулся. Воняет как прошлогодняя рыба, только ещё хуже.

В непосредственной близости от трупа запах был совершенно непереносимым, несмотря на то, что наверняка были предприняты соответствующие меры. Шавасс вытащил носовой платок и прижал его к носу и рту.

— Я понимаю, что вы хотите сказать.

Ему приходилось много раз в самых разных вариантах сталкиваться со смертью, но эта чудовищность была чем-то новым. Слегка нахмурившись, он посмотрел вниз.

— Как долго он пробыл в воде?

— Шесть или семь недель.

— Вы уверены?

— Да, конечно, анализы мочи, скорость химического разложения и все прочее. Кстати, он был негром, или это вы уже знаете?

— Да, мне сказали, но я никогда бы не подумал.

Техник кивнул.

— Длительное пребывание в соленой воде приводит к странным изменениям пигментации кожи.

— Да, похоже на то. — Шавасс отступил назад и спрятал платок в нагрудный карман. — Большое спасибо, думаю, что я увидел все, что было необходимо.

— Сэр, теперь мы можем распорядиться этим трупом? — спросил техник, снова закрывая его простыней.

— Да, я забыл, — Шавасс вытащил бумажник и достал оттуда печатный бланк. — Только кремация и все документы должны быть отправлены завтра в Министерство внутренних дел.

— Его рассчитывали использовать для вскрытия в медицинском колледже.

— Скажите, пусть свяжутся с Барком и Хейром. — Шавасс натянул перчатки. — Этого парня сжечь дотла и больше ничего. Я сам найду дорогу.

Когда он вышел, техник закурил и слегка нахмурился. Шавасс его несколько удивил. У него был вид иностранца, но совершенно очевидно, что он был англичанином. Достаточно симпатичный парень — джентльмен в старом смысле этого слова, но что-то было не совсем так. Глаза, все дело в них. Черные и совершенно лишенные какого бы то ни было выражения. Казалось, что они смотрят прямо на вас и сквозь вас так, словно вас вовсе здесь нет. Они были похожи на глаза японского полковника в лагере в Сиаме, где техник провел три самых ужасных года своей жизни. Странным парнем был тот японец. В один момент он был полон доброты и участия, а буквально в следующее мгновение мог, не моргнув глазом, курить, наблюдая, как забивают насмерть какого-нибудь пленного.

Техник вздрогнул и развернул переданный ему Шавассом бланк. Тот был подписан самим министром внутренних дел. Он аккуратно сложил его, сунул в карман и покатил тележку к соседней двери, за которой помещался крематорий. Буквально три минуты спустя он закрыл стеклянную дверцу одной из трех специальных печей и повернул выключатель. Словно по волшебству вспыхнуло пламя и раздувшееся от собственных газов тело немедленно обуглилось.

Техник закурил вторую сигарету. Профессор Хенсон будет не очень доволен, но все уже сделано, и кроме того, он получил письменное предписание. Довольно насвистывая, он вышел через другую дверь и отправился выпить чашечку чая.

Прошло почти два месяца с того момента, когда Шавасс последний раз навещал дом в Сент Джонс Вуд, и возвращение было похоже на возвращение домой после долгого отсутствия. Возможно, в этом не было ничего особенно странного, если учесть тот образ жизни, который он вел в течение последних двенадцати лет, работая агентом Бюро, малоизвестного отделения британской разведки, занимавшегося делами, которые оставались практически никому не известны.

Он поднялся по ступенькам и нажал кнопку звонка под латунной табличкой с надписью «Браун энд Компани — импорт-экспорт». Дверь почти тотчас же открыл высокий седеющий мужчина в синей форме, склонившийся в почтительном поклоне.

— Рад вас видеть, мистер Шавасс. Вы хорошо выглядите и загорели.

— Я тоже рад, что вернулся, Джордж.

— Сэр, мистер Меллори спрашивал про вас. Мисс Фрейзер звонит через каждые несколько минут.

— В этом нет ничего нового, Джордж.

Шавасс быстро поднялся по изогнутой лестнице в стиле Ренессанса. Ничего не изменилось. Буквально ничего. Все было совершенно также, как и прежде. Проходили большие промежутки времени, когда ничего не случалось, и только потом что-то прорывалось на поверхность и тогда хотелось, чтобы в сутках было по двадцать семь часов.

Когда он вошел в маленький кабинет в конце узкого коридора, Джин Фрейзер сидела за столом. Она подняла взгляд, сняла тяжелые очки и улыбнулась Шавассу чуточку теплее, чем кому-нибудь другому.

— Пол, вы прекрасно выглядите. Просто чудесно вновь увидеть вас.

Она вышла из-за стола, миниатюрная и тоненькая, чем-то напоминавшая хиппи, но на свой манер достаточно привлекательная. Шавасс взял её руки в свои и поцеловал в щеку.

— Я никогда не прощу себе, что пропустил тот вечер в Седдл-Рум. Это останется на моей совести.

— О, я уверена, — но на её лице появилась немного скептическая ухмылка. — Вы получили мое сообщение?

— Мой рейс задержался, но посыльный дождался, пока я не появлюсь на квартире. У меня не было даже времени распаковать вещи. Я побывал в больнице святого Беде и взглянул на corpus delicti (состав преступления — лат. — прим. пер.) или как они это называют. Весьма неприятное зрелище. Он довольно долго пробыл в воде. Кстати, он совершенно побелел, что показалось мне очень необычным, особенно учитывая то, что вы мне о нем сообщили.

— Избавьте меня от деталей. — Она нажала кнопку переговорного устройства. — Мистер Меллори, пришел Пол Шавасс.

— Пусть войдет.

Голос был сухим и далеким, и вполне мог принадлежать к другому миру — миру, который Шавасс почти забыл за два месяца, проведенных в постели. Легкая дрожь возбуждения сжала ему желудок в тот момент, когда он открыл дверь.

Меллори ничуть не изменился. Тот же самый фланелевый костюм от того же самого известного портного, тот же самый галстук именно той же школы, ни один серо-стальной волосок не лежит не на месте, тот же самый холодный отстраненный взгляд поверх очков. Он не расщедрился даже на улыбку.

— Привет, Пол, рад вас видеть, — сказал он таким тоном, словно не вкладывал ни в одно слово содержащийся в них смысл. — Как ваша нога?

— Сейчас все в порядке, сэр.

— Никаких последствий?

— Немного побаливает в сырую погоду, но врачи сказали, что со временем все пройдет.

— Вам повезло, что вы можете ещё ходить на двух ногах. Пули из «магнума» — вещь довольно неприятная. Как дела в Олдерни?

Мать Шавасса, англичанка, была на пенсии и жила на этом самом чудесном из всех островов Ла-Манша, так что его лечение проходило в её заботливых руках. Ему с удивлением пришло в голову, он несколько удивился, что накануне в это же самое время он дышал свежим воздухом на белых песках Телеграф-Бей; холодный цыпленок и салат, а к ним бутылка немецкого вина «Либфраумильх», замороженная в холодильнике и завернутая в мокрое полотенце, что было, строго говоря, не совсем по правилам, но зато единственным способ, которым следовало его пить.

Он вздохнул.

— Прекрасно, сэр. Все просто чудесно.

Меллори сразу же перешел прямо к делу.

— Вы видели тело в больнице святого Беде?

Шавасс кивнул.

— Есть у вас какие-нибудь соображения о том, кем он может быть?

Меллори потянулся за папкой и открыл её.

— Негр по имени Харви Престон с Ямайки, по происхождению из Вест-Индии.

— Как вам удалось это установить?

— Его отпечатки пальцев были в картотеке.

Шавасс пожал плечами.

— Его пальцы были раздуты как бананы, когда я его видел.

— О, парни из лаборатории умеют решать такие проблемы. Они взяли кусочек кожи и уменьшили его до нормальных размеров с помощью соответствующих химических средств. И получили вполне надежный отпечаток.

— Кому-то пришлось изрядно повозиться с телом неизвестного мужчины, пробывшим в воде более шести недель. Почему?

— Прежде всего, все произошло не совсем так. Он был обнаружен на дне трала рыболовного судна в Бриксхеме, причем на него было намотано около семидесяти фунтов цепи.

— Вероятнее всего, убийство.

— Смерть наступила от того, что он утонул.

— Довольно противная штука.

Меллори передвинул к нему по столу фотографию.

— Это его фотография, сделанная во время процесса в Бейли в 1967 году.

— За что он был осужден?

— Ограбил казино в Бирмингеме, украл пятьдесят две тысячи фунтов. Кстати, деньги так и не нашли. Он был оправдан в связи с отсутствием улик. Свидетелей не нашлось и все такое. Обычная история.

— Должно быть, у него были неплохие связи.

Меллори достал одну из своих турецких сигарет и откинулся назад в своем кресле.

— Харви Престон прибыл в Англию в 1938 году и вступил во вспомогательные войска во время Мюнхенского кризиса. Его мать и отец вместе с младшей сестрой прибыли вслед за ним несколько месяцев спустя и он поселил их в небольшом домике в Брикстоуне. Он сам находился в Олдершоте с транспортным полком и служил водителем грузовика. Его мать родила ещё одного сына, которого назвали Дарси, на третий день после начала войны в сентябре 1939 года. Неделю спустя полк Харви был переброшен во Францию. Во время большого отступления, когда в 1940 году прорвались немецкие танки, его полк был разбит, а он сам дважды ранен в правую ногу. Его эвакуировали через Дюнкерк и он вернулся в Англию, но так сильно хромал, что был уволен в отставку с пенсией.

— И чем же он занимался после этого?

— Сначала он машину скорой помощи, но потом ему пришлось пережить личную трагедию, столь естественную для времен бомбежек Лондона. Домик в Брикстоуне был разрушен прямым попаданием бомбы и в живых остался только его младший брат. С этого момента все повернулось по-другому.

— И что же он делал?

— Выбирайте, что хотите. Черный рынок, проституция. После войны он организовал несколько нелегальных казино и приобрел кое-какой вес в уголовном мире. В 1959 году связался с организованной преступностью. Полиция была уверена, что он стоит за весьма эффективной бандитской группировкой, но ничего не смогла доказать. За ним числилось несколько ограблений и было совершенно ясно, что он имеет отношение к перевозке наркотиков.

— Вполне определенная личность. И что же случилось после его оправдания в прошлом году? Его выслали?

Меллори покачал головой.

— Для этого он слишком долго здесь прожил. Но Скотланд Ярд занялся им вплотную. Для начала он потерял свою лицензию на проведение азартных игр, что исключило его из игорного бизнеса. Они так плотно наступили ему на пятки, что он едва осмеливался высунуться из собственного дома. Это случилось вскоре после того, как были украдены деньги из казино в Бирмингеме. Даже если бы он и не попытался предпринять что-нибудь вновь, ему могли помешать истратить эти деньги.

— Он был женат?

— Нет, он жил один. Кстати, ничего ненормального в его поведении не было. Просто каждый вечер появлялась новая девица, и так продолжалось до самого конца.

— А что стало с братом, тем, что выжил после бомбардировки?

— Молодым Дарси? — Меллори усмехнулся. — Там случились довольно странные вещи. Харви держал его при себе. Он отправил его в колледж святого Павла. Должно быть, хотел устроить ему блестящую жизнь. День он проводил вместе с сыновьями лучших семей, а вечера — с самыми отъявленными подонками в Лондоне. В любом случае он решил жить строго по закону, и три года назад сдал все выпускные экзамены. После суда над Харви он уехал на Ямайку.

— А что сделал Харви?

— Два месяца назад улетел в Рим. В лондонском аэропорту его буквально разобрали его на части, но на нем ничего не было. И его вынуждены были выпустить.

— А куда он двинулся из Рима?

— Интерпол проследил за ним до Неаполя, а там он исчез из виду.

— Для того, чтобы два месяца спустя вновь появиться на дне рыбацкого трала неподалеку от английского побережья. Довольно интригующе. Как вы думаете, что за игру он вел?

— Следует предположить, что все довольно очевидно. — Меллори пожал плечами. — Он пытался нелегально проникнуть в страну. Если бы полиция не знала, что он находится здесь, то он смог бы не спеша извлечь свои деньги из тайника и тем же самым способом, каким бы он ни был, снова покинуть страну.

Шавассу кое-что начал понимать.

— Кто-то вышвырнул его за борт в Ла-Манше, именно это вы предполагаете?

— Что-то в этом роде. В этом бизнесе, связанном с ночными поездками, после принятия закона об иммиграции в Британском содружестве наций крутятся большие деньги. Пакистанцы, индусы, выходцы из Вест-Индии, австралийцы, — любой, кто не может получить визу обычным способом, платят весьма неплохо.

— Пару дней назад в газетах описывался подобный случай, — сказал Шавасс. — ВМС остановили старый катер неподалеку от Феликсстоува и обнаружили на борту тридцать два пакистанца. Каждый из них заплатил за перевоз по 350 фунтов. Кто-то мог за ночь неплохо заработать.

— Это любители, — покачал головой Меллори. — У большинства из них нет никаких шансов. Но существуют и профессионалы, занимающиеся этим, люди с хорошо сколоченной организацией. Существует тайный маршрут, тянущийся от самого Неаполя. Итальянская полиция устроила несколько проверок и сообщила нам весьма интересные вещи относительно судна «Анна», совершающего под панамским флагом регулярные рейсы между Неаполем и Марселем.

Шавасс потянулся за папкой, открыл её и стал просматривать лежащие в ней фотографии. Там было несколько снимков Харви Престона, сделанных в течение ряда лет, фотография на ступеньках Олд Бейли после судебного процесса, где рука его лежала на плечах младшего брата. Шавасс перелистал сообщения, потом поднял глаза.

— Это дело полиции. Какое это имеет отношение к нам?

— Нас попросил помочь специальный отдел Скотланд-Ярда. Им кажется, что для проведения этой работы нужны специальные таланты, которыми обладают наши оперативники.

— Последнее время их просьбы о помощи привели к тому, что мне пришлось провести шесть месяцев в трех самых отвратительных тюрьмах Великобритании, — сказал Шавасс, — да ещё я чуть было не потерял ногу. Почему они сами не могут делать свою грязную работу?

— Мы разработали для вас подходящую легенду, — без всякого выражения заметил Меллори. — Используйте свое собственное имя, нет никаких причин его менять. Австралийский гражданин французского происхождения. Разыскивается в Сиднее за вооруженное ограбление. — Он передвинул к нему через стол папку. — Все, что вам понадобится, находится внутри, включая вырезки из газет, подтверждающие ваше преступное прошлое. Естественно, вы готовы заплатить любую цену за то, чтобы попасть в Англию, и чтобы при этом вам не задавали вопросов.

Шавасс почувствовал себя так, словно его захлестнул штормовой вал.

— Когда я должен выехать?

— В три тридцать самолет в Рим из лондонского аэропорта. Вы успеете на него, и если поспешите, у вас ещё будет пятнадцать минут свободного времени. Снаружи вас ждет чемодан. Я позаботился, чтобы его доставили сюда. Очень хорошо получилось, что у вас не оказалось времени его распаковать. — Он встал и протянул руку. — Удачи, Пол. Связь с нами — как обычно.

Меллори сел, надел очки и потянулся за очередной папкой. Шавасс забрал свои бумаги, повернулся и вышел. Закрыв дверь, он рассмеялся.

— Что такого смешного? — строго спросила Джин Фрейзер.

Он перегнулся через стол и потрепал её по щеке.

— Ты самая симпатичная юбка, которую мне приходилось видеть с тех пор, как я покинул Сидней, — сказал он с великолепным гнусавым австралийским выговором.

Она изумленно взглянула на него.

— Вы сошли с ума?

Он подхватил свой чемодан и расхохотался.

— Должно быть, Джин. Должно быть, я на самом деле сошел с ума, — сказал он и вышел.

Глава 3

Девушка из Бомбея

Девушка была индианкой, и очень молодой, насколько мог судить Шавасс, не старше шестнадцати. У неё была тонкая безупречная фигурка и печальные карие глаза, которые идеально оттенялись алым сари. За двое суток плавания от Неаполя Шавасс видел её только однажды, и предположил, что у них может быть общая цель.

Когда она вышла на палубу, он наклонился над поручнем. Она немного неуверенно кивнула ему и постучала в дверь каюты капитана. Спустя какое-то время дверь открылась и появился Скирос. Он был раздет до пояса и весьма нуждался в том, чтобы побриться, но заискивающе улыбался, выглядя при этом ещё более отталкивающе, чем обычно, и отступил в сторону.

Девушка немного поколебалась, но затем шагнула внутрь. Скирос мельком взглянул на Шавасса, подмигнул и закрыл дверь, что явно не предвещало ничего хорошего для мисс Индия. Шавасс пожал плечами. В такое дело ему не следовало совать свой нос. У него были другие проблемы, над которыми ещё стоило подумать. Он закурил и двинулся на корму допотопного парохода.

Павлос Скирос родился у неизвестных родителей в Константинополе сорок семь лет назад. В его жилах текло какое-то количество греческой крови, немного турецкой и довольно много русской, и он был позором для всех трех наций. Всю свою жизнь он бродил по морям, и тем не менее его права судоводителя были весьма неопределенными, чтобы не сказать больше. Но он в избытке обладал другими, более темными качествами, что прекрасно устраивало владельцев «Анны».

Он уселся на краю стола в своей захламленной каюте, почесал левую подмышку и почувствовал вожделение, взглянув на девушку.

— Чем могу быть полезен? — спросил он по-английски.

— Мои деньги, — сказала она. — Вы сказали, что вернете их, когда мы прибудем в порт.

— Все в свое время, моя дорогая. Мы причалим через полчаса, и вам следует не попадаться на глаза, пока таможенники не закончат досмотр.

— Могут быть неприятности? — испуганно спросила она.

Он покачал головой.

— Обещаю, что никаких неприятностей не будет. Все договорено. Через пару часов вы сможете продолжить путешествие.

Он встал и придвинулся к ней вплотную, так что она ощутила его запах.

— Вам совершенно не о чем беспокоиться. Я лично все организую.

Он положил руку ей на плечо, и она слегка отшатнулась.

— Спасибо, большое спасибо. Я пойду переоденусь. Не думаю, что сари будет подходящим нарядом вечером в Марселе.

Она открыла дверь и остановилась, глядя на Шавасса.

— Кто этот человек?

— Просто пассажир — австралиец.

— Понимаю. — Казалось, она колеблется. — Он такой же, как и я?

— Нет, ничего подобного. — Скирос стер пот со лба тыльной стороной ладони. — Вам лучше пройти в свою каюту и оставаться там. Я зайду за вами попозже, когда все успокоится.

Она снова улыбнулась, выглядя при этом ещё более юной, чем на самом деле.

— Спасибо. Вы просто не представляете, что это для меня значит.

Дверь за ней закрылась. Некоторое время Скирос тупо смотрел на нее, затем достал из стола бутылку виски и грязную оловянную кружку. Пил он, продолжая думать о девушке и о том, что он с ней сделает, когда все уладится и успокоится и они останутся одни. Выражение его лица удовольствия не сулило.

Они вошли в Марсель с вечерним приливом, и когда причалили, было уже темно. Шавасс ещё раньше спустился в свою каюту, лежал на койке, курил и смотрел в потолок, на котором шелушащаяся краска образовала целую серию интересных картинок.

Да и все судно оставляло желать много лучшего. Еда была почти несъедобной, одеяла грязными, а общий вид всей команды, от Скироса до последнего матроса, был весьма зловещим.

Используя информацию, полученную от итальянской полиции, Шавасс подошел к Скиросу в одном из кафе на набережной Неаполя и вытащил пачку в семьсот фунтов пятерками, что заставило загореться глаза капитана. Шавасс не стал использовать криминальную часть своей легенды — он предпочел, чтобы Скирос сам это обнаружил. Он просто представился австралийцем, который очень хочет попасть в старую Англию, и которому отказано в визе. Скирос проглотил эту историю. Они договорились, что за сто фунтов Шавасса доставят в Марсель, нелегально высадят на берег и передадут людям, которые обеспечат безопасную переправу через Ла-Манш.

Оказавшись на борту, Шавасс умышленно оставлял на виду свой бумажник, правда без банкнот, однако содержавший, помимо всего прочего, вырезки из «Сидней Монинг Геральд», в которых говорилось, что полиция разыскивает Пола Шавасса, чтобы допросить его в связи с целым рядом вооруженных ограблений. Для полной достоверности там была даже фотография, и наживка должна была сработать, так как каюту обыскивали — у Шавасса были средства узнать о подобных вещах.

Его несколько удивило, что он доплыл почти до места и за это время не последовало попыток освободить его от наличности и выкинуть за борт, хотя Скирос выглядел как человек, который охотно продаст на рынке родную сестру, причем за вполне умеренную цену.

Каждую ночь, ложась спать, Шавасс запирал дверь каюты на два замка, и его «смит-вессон» все время был под подушкой. Теперь он достал его и тщательно проверил. В тот момент, когда он сунул его в специальную кобуру, аккуратно пристроенную у него на боку, раздался стук в дверь и внутрь заглянул Мелос, первый помощник Скироса.

— Капитан Скирос ждет вас.

— Спасибо, дружище. — Шавасс надел черный плащ и подхватил чемодан. — Пора в путь.

Снаружи шел дождь, Шавасс прошел вслед за Мелосом по скользкой палубе к каюте капитана. Когда они вошли, Скирос сидел за столом и поглощал свой ужин.

— Итак, мистер Шавасс, мы добрались благополучно?

— Похоже на то, приятель, — добродушно признал Шавасс. — Я дал вам в Неаполе пятьдесят фунтов, так что теперь должен ещё пятьдесят.

Он достал пачку пятерок, отсчитал десять штук и положил их на стол. Скирос быстро сгреб их.

— Приятно иметь дело с таким человеком, как вы.

— И куда я должен идти? — спросил Шавасс.

— В этом доке нет охранника. Когда будете проходить ворота, никто вас не остановит. Садитесь на экспресс, отправляющийся в 9-30 в Париж. Подождите на платформе в дальнем конце возле книжного киоска и к вам подойдет человек, который спросит, не вы ли его кузен Шарль из Марселя. Обо всем уже договорено.

— Тогда все в порядке. — Шавасс все ещё изображал дружелюбие, застегивая плащ и поднимая чемодан. — Что-то я не вижу нашу индианку?

— А, собственно, почему она вас интересует? — насторожился Скирос, его улыбка исчезла.

— Да просто так, ничего особенного. Просто подумал, что она может тоже путешествовать тем же способом, что я.

— Вы ошибаетесь, — Скирос поднялся, вытер рот и протянул руку. — На вашем месте я не стал бы задерживаться. У вас осталось времени только-только успеть на поезд.

Шавасс улыбнулся обоим мужчинам.

— Я ведь не могу опоздать на этот поезд, верно? Не хотелось бы доставлять людям лишние хлопоты.

Он вышел на дождь, прошел по палубе и спустился по сходням. Внизу он на мгновение остановился под фонарем, а потом шагнул и исчез в темноте.

Мелос вопросительно посмотрел на Скироса.

— Немало денег было в этой пачке.

Скирос кивнул.

— Проследи за ним. Возьми с собой Эндрю. Думаю, вас двоих будет достаточно.

— А что если он поднимет шум?

— А как он может это сделать? Он в стране нелегально и сиднейская полиция разыскивает его за вооруженное ограбление. Шевели мозгами, Мелос.

Мелос вышел. Скирос продолжил ужин, методично уничтожая еду. Закончив, он налил себе большой стакан виски и медленно выпил его.

Когда Скирос вышел наружу, дождь лил ещё сильнее, разбрызгивая серебряные брызги в желтом свете стояночных огней. Он прошел по палубе к каюте девушки, постучал и вошел. Он повернулась к нему от койки, выглядя очень непривычно в голубом свитере и плиссированной серой юбке. На её лице появилось что-то, похожее на тревогу, но она пересилила себя и улыбнулась.

— Что, уже пора, капитан Скирос?

— Да, уже пора, — сказал Скирос и, двигаясь с неожиданной скоростью, толкнул её на койку и навалился сверху, зажав ей рот рукой, чтобы не могла издать ни звука.

Мелос и матрос Эндрю торопливо прошли пристань и остановились, прислушиваясь, возле ворот. Было совершенно тихо и Мелос нахмурился.

— Куда он делся?

Он успел сделать всего шаг, как Шавасс выступил из темноты, одним ударом свалил его на землю и наступил на горло. Мелос заерзал на мокром булыжнике и Шавасс, придерживая корчившееся тело, усмехнулся, глядя на Эндрю.

— Что вас задержало?

Эндрю стремительно рванулся вперед, в его правой руке блеснул нож. Однако его ноги весьма профессионально были подсечены и он также очутился на булыжнике. А когда начал было подниматься, Шавасс схватил его правое запястье и вывернул руку в сторону и вверх, в том направлении, в котором она никогда не должна была двигаться. Эндрю закричал, когда в плече у него лопнуло сухожилие, и Шавасс швырнул его головой вперед в металлическую ограду у ворот.

Мелос попытался подняться на ноги, но не смог этого сделать. Шавасс оставил от Эндрю и схватил его шкирку.

— Меня действительно должны были встретить возле книжного киоска на вокзале в Париже?

Мелос покачал головой.

— А девушка из Индии? Что Скирос собирался сделать с нею?

Мелос не ответил. Шавасс с отвращением отшвырнул его прочь и побежал обратно к судну.

Зубы девушки впились в руку капитана и прокусили её до кости. Он зарычал от боли и ударил её по лицу.

— Черт возьми, я тебя проучу! — Ты у меня ещё поползаешь в ногах, прежде чем я с тобой покончу.

Когда он с искаженным от боли лицом двинулся вперед, дверь распахнулась и вошел Шавасс. В одной руке он небрежно держал пистолет, а черные глаза на бледном лице горели опасным огнем. Скирос обернулся, и Шавасс покачал головой.

— А ты и в самом деле подонок, Скирос!

Скирос шагнул вперед и Шавасс ударил его по лицу стволом пистолета, так что хлынула кровь. Тот упал на койку, а девушка бросилась к Шавассу, который обнял её за плечи.

— Ничего не говорите, я сам попробую догадаться. Вы хотели попасть в Англию, но вам не дали визы.

— Да, правильно, — удивилась она.

— Тогда мы с вами в одной лодке. Много денег он с вас потребовал?

— Он забрал в Неаполе все мои деньги. Больше четырехсот фунтов. Сказал, что сохранит их для меня в безопасном месте.

— Ну и как, он это сделал? — Шавасс поднял Скироса и толкнул его к двери. — Забирайте свой чемодан и ждите меня у сходен. У нас есть что обсудить с нашим добрым капитаном.

Когда Шавасс втолкнул Скироса в дверь его собственной каюты, тот злобно обернулся, по лицу его текла кровь.

— После этого ты не выберешься отсюда.

Шавасс ещё дважды ударил его пистолетом и свалил на пол. Потом присел на корточки и дружелюбно сказал:

— Давай сюда деньги девушки. У меня не так много времени.

Скирос достал из кармана ключ, проковылял к небольшому сейфу позади койки и открыл его. Потом вытащил оттуда пачку банкнот и швырнул их Шавассу.

— Мог бы вести себя повежливее.

Шавасс отодвинул его в сторону, сунул руку в сейф, вытащил оттуда черный денежный ящик, перевернул его и на пол упали ещё две-три пачки. Шавасс засунул их в карман и усмехнулся.

— Это для тебя урок на будущее, Скирос, теперь ты будешь ценить каждый пенни. — Он постучал стволом пистолета ему по лбу. — А теперь давай адрес — настоящий адрес, где мы сможем найти судно, чтобы перебраться через Ламанш.

— Отправляйся в Сен-Дениз на побережье Бретани неподалеку от залива Сен-Мало, — проворчал Скирос. — Ближайший большой город — Сен-Брие. Там найдешь отель, который называется «Беглец». Спроси Жако.

— Если ты соврал, я вернусь, — сказал Шавасс.

Скирос с трудом смог прошептать:

— Это правда, и можешь делать все, что хочешь, черт бы тебя побрал. С меня довольно.

Шавасс отшвырнул его к стене, встал и вышел из каюты. Девушка с беспокойством поджидала его у начала сходней. На голове у неё был шарф, сверху наброшен полиэтиленовый плащ.

— Я уже начала беспокоиться, — сказала она своим мягким певучим голосом.

— В этом не было необходимости. — Он протянул ей пачку денег, которую забрал у Скироса. — Думаю, это ваши.

Она удивленно посмотрела на него.

— Кто вы такой?

— Друг. — спокойно сказал он и подхватил её чемодан. — А теперь пошли. Думаю, для нас это будет лучшим выходом.

Он взял её под руку и они вместе спустились по сходням.

Глава 4

Ночной поезд до Бреста

Они сели в ночной экспресс до Бреста, отправления которого пришлось подождать всего десять минут. Народу было не много. Шавасс сумел найти свободное купе в конце вагона, оставил девушку караулить вещи, а сам отправился в буфет. Через некоторое время он вернулся с картонным пакетом кофе, бутербродами и дюжиной апельсинов.

Девушка с благодарностью выпила кофе, но покачала головой, когда он предложил ей бутерброд.

— Я ничего не могу есть.

— Думаю, нам предстоит долгая ночь, — сказал он. — Я оставлю его, вы сможете съесть потом.

Поезд двинулся и она вышла в коридор, чтобы посмотреть на огни Марселя. Когда в конце концов девушка вернулась в купе, казалось, большая часть напряженности исчезла с её лица.

— Теперь вы лучше себя чувствуете? — спросил он.

— Я совершенно уверена, что-то ещё может случиться: может появиться капитан Скирос.

— Это просто был страшный сон, — сказал он. — Теперь вы можете о нем забыть.

— Временами вся жизнь похожа на страшный сон.

— Почему бы вам не рассказать мне об этом?

Казалось, она страшно смутилась и когда заговорила, в её голосе в первый момент явно чувствовалась нерешительность. Ее звали Фамия Надим, и он ошибся, оценивая её возраст. Ей было девятнадцать. Она родилась в Бомбее, мать её умерла, когда она была ребенком, а отец эмигрировал в Англию, оставив её на попечение бабушки. Дела его пошли хорошо, сейчас он владеет процветающим индийским рестораном в Манчестере и три месяца назад прислал ей приглашение приехать к нему, после того как старушка умерла.

Но затем начались сложности, хорошо знакомые Шавассу. В соответствии с положениями закона об иммиграции только кровные родственники граждан Британского содружества наций, уже проживающих в Великобритании, получали въездные визы без разрешения на работу. В случае с Фамией отсутствие формального свидетельства о рождении не позволяло доказать её родственные отношения с отцом. К сожалению, изобилие просьб о визах, основанных на фальшивых документах, заставило власти строго придерживались буквы закона. Если не существовало абсолютно строгого доказательства родственных отношений, въезд не разрешался и Фамия буквально следующим рейсом была выслана обратно в Индию.

Но отец не сдался. Он послал ей денег и сообщил о подпольной организации, специализирующейся на помощи людям, оказавшимся в таком же затруднительном положении. Она была необычайно наивна и Шавасс столкнулся с известными трудностями, пытаясь вытащить из неё необходимую ему информацию, от экспортной фирмы в Бомбее, где началась её поездка, через Каир и Бейрут, и кульминационной точкой явился Неаполь, где её встретили люди, контролирующие «Анну».

— Но почему вы отдали Скиросу все свои деньги?

— Он сказал, что так будет безопаснее. Сказал, что могут найтись люди, которые воспользуются моей доверчивостью.

— И вы поверили?

— Он показался мне добрым.

Она откинулась на своем сидении и повернула голову, чтобы посмотреть на отражение своей головки в темном стекле вагона. Она была прекрасна — слишком прекрасна, чтобы это могло послужить ей на пользу, — подумал Шавасс. Милая, легко ранимая молодая девушка в этом мире, полном кошмаров.

Фамия повернулась и, заметив, что он наблюдает за ней, слегка покраснела.

— А вы, мистер Шавасс? Не могли бы вы рассказать о себе?

Он пересказал ей свою легенду, опустив преступную часть, и представившись художником из Сиднея, который хотел провести несколько месяцев в Англии, что ему пришлось бы там работать, чтобы заработать на жизнь, и оказалось, что существует длинный список людей, ожидающих получения разрешения на работу. У него не было никакого настроения стоять в этой длинной очереди.

Она без всяких возражений приняла его историю, что было довольно плохо, так как та содержала множество явных прорех, потом откинулась назад и постепенно её глаза закрылись. Он начал испытывать какое-то чувство ответственности по отношению к ней — что было уже совершенно абсурдно. Она была для него ничем — ничем и никем. В любом случае, при некоторой доле везения, все должно было обойтись относительно благополучно, пока они не доберутся до Сен-Дениз.

Но что произойдет, когда они попадут на берега Англии, и Меллори начнет действовать в соответствии с его информацией? Ее навсегда отправят обратно в Бомбей. Ей уже никогда не позволят снова просить разрешения на въезд после того, как она предпримет попытку нелегально проникнуть в Англию. Временами жизнь бывает довольно трудна. Шавасс вздохнул, сложил руки на груди и попытался заснуть.

В Сен-Брие они приехали около пяти утра. Девушка мирно проспала всю ночь, и Шавасс разбудил её перед самым прибытием. Она исчезла в конце коридора, а когда через некоторое время вернулась, её волосы были аккуратно причесаны.

— Есть там горячая вода? — спросил он.

Она покачала головой.

— Я предпочитаю умываться по утрам холодной. Это очень освежает.

Шавасс потрогал жесткую щетину на подбородке и покачал головой.

— Мне не очень улыбается заживо сдирать кожу. Побреюсь позже.

Через пять минут поезд подошел к Сен-Брие. Они оказались единственными пассажирами, которые вышли из поезда. На перроне было холодно и пустынно и царила та атмосфера, которая так характерна для железнодорожных вокзалов во всем мире в ранние утренние часы. Такое впечатление, что все люди исчезли.

Билетный контроллер, защищенный от холодного утреннего воздуха тяжелым пальто и шарфом, явно собирался на пенсию. Он относился к тем людям, которые безразличны ко всему, даже к самой жизни, и бледность его кожи в сочетании с непрекращающимся кашлем выдавала слабое здоровье. Отвечал он на вопросы Шавасса с холодной любезностью, мысли его явно были были далеко.

Сен-Дениз? Да, есть автобус до Динара, который пройдет примерно в миле от Сен-Дениз. Он уходит в девять часов от сквера. Есть кафе, которое обслуживает рабочих рынка и открывается довольно рано. Мсье Пино свой доход не упустит. Контролер вновь погрузился в свой унылый мир, а они вышли в город.

Под дождем они спустились по ступенькам и пересекли сквер, направляясь к ярко освещенным окнам кафе. Внутри было тепло, но не очень оживленно. Шавасс усадил девушку за столик возле окна и двинулся к отделанной цинком стойке бара.

Лысый мужчина средних лет в полосатой рубашке и белом переднике видимо и был тем самым мсье Пино, о котором говорил контроллер на вокзале. Отложив в сторону газету, он улыбнулся.

— Вы только что с поезда?

— Да. — Шавасс заказал кофе и булочки. — Нам сказали, что в девять часов есть автобус до Динара. Это действительно самый ранний рейс?

Наливая кофе, Пино кивнул.

— Вы хотите попасть в Динар?

— Нет, нам нужно в Сен-Дениз.

Кофейник замер в воздухе, хозяин кафе осторожно покосился на Шавасса.

— Сен-Дениз? Вы хотите попасть в Сен-Дениз?

Его реакция была довольно любопытной и Шавасс дружелюбно улыбнулся.

— Совершенно верно. Я хочу отдохнуть там несколько дней с подружкой. Договорился, что остановлюсь в отеле, который называется «Беглец», и встречусь там с мсье Жако. Вы его знаете?

— Возможно, мсье. Здесь бывает столько людей. — Хозяин пододвинул ему кофе и булочки. — Пожалуйста, тридцать пять франков.

Шавасс забрал две чашки с кофе и тарелку с булочками и отнес их на столик. Когда он садился, мсье Пино тщательно вытер стойку, потом двинулся к двери, которая явно вела в заднюю комнату, и исчез за нею.

— Я отлучусь на минутку, — сказал Шавасс девушке и шагнул следом.

Он очутился в пустом, выложенном камнем коридоре. Табличка в дальнем конце отмечала туалет. Никаких признаков Пино не было. Шавасс осторожно двинулся вперед и замер. Справа от него оказалась слегка приоткрытая дверь. По звукам, доносившимся из-за нее, стало ясно, что Пино говорит по телефону. Интересно было то, что он говорил на бретонском наречии, на котором сам Шавасс, чей дед со стороны отца несмотря на свои восемьдесят лет до сих пор трудился на ферме недалеко от Во, говорил как местный житель.

— Привет, Жако. Две посылки, которые ты ждешь, прибыли. Девушка полностью соответствует описанию, но мужчина меня беспокоит. Он говорит по-французски как француз, вернее, как должен говорить француз, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Да — очень хорошо. Они ждут девятичасового автобуса.

Шавасс проскользнул обратно в кафе. Фамия уже заканчивала вторую булочку.

— Поторопитесь, ваш кофе остывает.

— Это не важно. Я пройдусь на станцию, чтобы ещё раз проверить, когда отправится автобус. Долго не задержусь.

Он вновь вышел под дождь, не дав ей возможности ответить, и торопливо зашагал к станции. Там все ещё было пустынно, но он быстро нашел то, что искал: ряд металлических ящиков, для багажа, причем каждый имел собственный ключ. Шавасс достал бумажник и те дополнительные деньги, которые забрал у Скироса, составившие в общей сумме тысячу двести американских долларов и тысячу фунтов стерлингов, сунул все это в заднюю часть ящика, быстро запер его и положил ключ под стельку правого башмака.

Когда он вернулся в кафе, Фамия с беспокойством посмотрела на него. Он успокаивающе похлопал её по руке и шагнул к стойке.

— Я уже начал удивляться, что с вами случилось, — сказал Пино.

Шавасс пожал плечами.

— Я подумал, что может быть какой-нибудь местный поезд или что-то в этом роде. Чертовски долго ждать автобуса.

— Пусть это вас не тревожит, — Пино наградил его широкой улыбкой. — Просто посидите спокойно и выпейте ещё чашечку кофе. В это время множество фермеров и торговцев с рынка заглядывают сюда. Я организую, чтобы вас подвезли до Сен-Дениз. Кто-нибудь обязательно поедет в ту сторону.

— Это очень любезно с вашей стороны. Может быть, вы выпьете со мной рюмочку коньяку? Сегодня довольно прохладное утро.

— Прекрасная мысль, — Пино потянулся за бутылкой и двумя рюмками и быстро их наполнил. — Ваше здоровье, мсье. — Он поднял свою рюмку и улыбнулся.

Шавасс улыбнулся в ответ.

— И ваше здоровье.

Коньяк приятно обжег ему пищевод. Он забрал свою чашечку кофе и вернулся к столику в ожидании дальнейшего развития событий.

В кафе входили и выходили люди, главным образом грузчики с соседнего рынка, Шавасс взял девушке ещё чашечку кофе и продолжал ждать. Примерно через полчаса из узкой улочки с другой стороны сквера вывернул старый грузовик.

Он лениво наблюдал за ним и заметил, что из той же самой улочки выехал «рено» и остановился у обочины. Грузовик продолжал двигаться и затормозил буквально в двух метрах от витрины кафе. Из него вышел Жако.

Девушка немедленно отреагировала.

— Посмотрите на этого человека — какое ужасное лицо. Он кажется настоящим дьяволом.

— Внешность иногда может быть весьма обманчивой, — заметил Шавасс.

В дверях Жако остановился на мгновение, небрежно осмотрел кафе так, словно разыскивал приятеля, и тем не менее он их заметил. Шавасс был уверен в этом. Жако попросил пачку сигарет и Пино что-то сказал ему. Он глянул через плечо на Шавасса и снова отвернулся. Пино налил рюмку коньяку и вышел из-за стойки.

— Вам повезло, мсье, — сказал он, обращаясь к Шавассу. — Этот человек едет в Сен-Дениз. Он согласился вас подвезти.

Шавасс повернулся к девушке и сказал по-английски:

— Наш симпатичный друг предлагает подвезти. Следует ли нам принять его приглашение?

— А разве есть какие-то причины отказаться?

Он улыбнулся и покачал головой.

— Вы кажетесь безнадежно несовременной. Но вообще — дареному коню в зубы не смотрят.

Жако проглотил свой коньяк и направился к двери. Потом остановился и взглянул на Шавасса, лицо его было непроницаемым.

— Насколько я понимаю, вы хотите попасть в Сен-Дениз? Я как раз сейчас собираюсь туда. Можете поехать со мной.

— Прекрасно, — обрадовался Шавасс. — Мы поедем с вами.

Жако коротко кивнул Пино.

— Я свяжусь с тобой по поводу дальнейших указаний, — бросил он на бретонском наречии и вышел.

Он уже сидел за рулем, когда Шавасс и девушка вышли и присоединились к нему. В кабине было место только для одного пассажира. Девушка заняла это единственное сидение, а Шавасс устроил чемоданы сзади и забрался внутрь через задний борт. Грузовик тотчас тронулся, загремел по булыжнику и миновал стоявший на обочине «рено». Шавасс поймал быстрый взгляд водителя, заметил его тщательно уложенные волосы; «рено» отъехал от обочины и двинулся вслед за ними, что уже становилось интересно.

Шавасс коснулся ручки пистолета, висевшего в кобуре у него на боку, сел и стал ждать, что произойдет дальше.

Через несколько минут они выехали из города и покатили по узкой проселочной дороге. Сильный дождь и поднимавшийся от земли туман существенно уменьшали видимость, но он успел бросить мимолетный взгляд на море, видневшееся вдали за полоской сосен.

«Рено» держался так близко от них, что он мог ясно видеть водителя, человека с бледным изможденным лицом и великолепной прической, похожего на священника. Они подъехали к перекрестку в том месте, где сосны, казалось, придвинулись со всех сторон. Грузовик продолжал двигаться прямо, а «рено» повернул налево и исчез. Шавасс нахмурился. Становилось любопытней и любопытней, совсем как у Алисы в стране чудес.

Наконец грузовик свернул на узкий песчаный проселок налево, и двинулся через сосны к морю. Несколько мгновений спустя двигатель пару раз кашлянул, чихнул, а затем полностью заглох. Грузовик проехал немного по инерции, дверца открылась и Жако обошел машину сзади.

— Неполадки? — спросил Шавасс.

— Кончился бензин, — сказал Жако. — Но это ерунда. Я всегда вожу с собой запасную канистру. Посмотрите там сзади под скамейкой.

Шавасс достал старую армейскую английскую канистру, выглядевшую так, словно ею пользовались со времен Дюнкерка. Она была полна, с нею очень неудобно было возиться в таком тесном пространстве, и ему пришлось ухватить её обеими руками, на что, по всей видимости и рассчитывал Жако. Когда Шавасс с явным усилием поднял канистру над задним бортом, из-за спины водителя появилась рука с монтировкой, и он резко опустил её вниз.

Только Шавасса там уже не было. Он увернулся, держа канистру обеими руками, и монтировка ударилась о задний борт. Жако рванулся назад, стараясь избежать опасности, причем сделал это в силу инстинкта, который позволял ему оставаться невредимым в течение сорока трех лет и который подсказал теперь, что он совершил грубую ошибку. Но он опоздал. Канистра ударила его в грудь и он рухнул на землю, перевернулся вниз лицом, попытался подняться, но Шавасс уже оседлал его.

Рука, схватившая Жако за горло, была похожа на стальной капкан, и настолько лишила его доступа воздуха, что он сразу начал задыхаться.

Шавасс не успел понять, что произошло потом. Просто он услышал крик Фамии, и свет неожиданно погас. Боли не было — вообще никакой боли. Удар по шее был нанесен профессионалом — мысль мелькнула и исчезла, и в тот же момент к нему вернулось зрение.

Он взглянул вверх в разъяренное лицо, сожженное до костей жаром дикой ярости. Под приглаженными волосами были видны совершенно пустые голубые глаза. В них не было ни любви, ни жестокости, он нагнулся над Шавассом, держа обеими руками великолепную «мадонну» с рукояткой из слоновой кости.

Шавасс почувствовал, что его пистолет по-прежнему надежно лежит в кобуре у него на боку. Фамия Надим стояла возле грузовика, стиснув руки, на лице её был написан ужас, Жако стоял рядом. Шавасс решил ещё пару минут потянуть время. Он повернулся к Росситеру, посмотрел на него отсутствующим взглядом и потер ладонью глаза.

Англичанин ударил его по лицу.

— Ты слышишь меня, Шавасс? — Шавасс попытался подняться на локте и Росситер коротко улыбнулся. — Я начинаю думать, что ударил тебя сильнее, чем собирался.

— Да, достаточно сильно. — Шавасс сел и потер шею рукой. — Думаю, что вы узнали обо мне от Скироса?

— Естественно. Он дал мне понять, что в твоем распоряжении находится приличная сумма денег, принадлежащая организации, на которую я работаю. Где они?

— В надежном месте в Сен-Брие. Я решил сделать то, что игрок в покер называет тузом в кармане. Кстати, с кем я разговариваю? Вы наверняка не мсье Жако.

— С мсье Жако вы уже встречались. Меня зовут Росситер.

— И он со Скиросом работает на вас?

— Можно сказать и так.

— Тогда мне не очень нравится, как ваша организация обращается с клиентами. Когда я прибыл в Марсель, Скирос направил меня по ложному пути и послал следом двух подонков, чтобы меня ограбили. Когда я вернулся на судно, чтобы поговорить с ним, он не придумал ничего лучшего, как изнасиловать эту девушку. И кроме того он забрал у неё более четырехсот фунтов. Я не знаю, насколько хорошо он работает на вас, но должен сказать, что на его банковском счету может оказаться много интересного.

Казалось, что Росситер его не слушает. Нахмурившись, он повернулся к Фамии Надим, шагнул вперед, и когда она опустила глаза, взяв за подбородок, резко поднял ей голову.

— Он говорит правду?

Странно, но казалось, что весь её страх совершенно исчез. Она холодно кивнула. Росситер неожиданно повернулся и подошел к Шавассу. Взгляд его был суровым, лицо крайне расстроенным.

— Что за мир, — сказал он. — Что за ужасный отвратительный мир… — Он глубоко вздохнул, потом словно что-то щелкнуло и он снова стал самим собой. — Встать!

Шавасс встал и одновременно выхватил свой пистолет. Жако что-то злобно крикнул, но Росситер жестом заставил его замолчать. Он остановился, слегка расставил ноги, подбросил высоко в воздух свою «мадонну» с рукояткой из слоновой кости и вновь поймал её правой рукой.

— Ну, и что теперь?

— А ничего, — сказал Шавасс. — Я просто хочу целым добраться до Лондона и раствориться.

— Достаточно ясно, — на этот раз Росситер действительно улыбнулся. — Десять лет в австралийской тюрьме едва ли представляют заманчивую перспективу. Думаю, их исправительная система работает все ещё по старинке.

Шавасс постарался выглядеть достаточно удивленным.

— Приятель, есть что-нибудь, чего ты не знаешь?

— Нет, если это касается моих клиентов.

Шавасс вздохнул и отвел пистолет в сторону.

— Послушай, Росситер, у меня последних нескольких месяцев хватало неприятностей. Больше я их не хочу. Просто доставь меня в Англию, вот все, о чем я прошу. Я заплачу все, что нужно. Поверь мне, что вся история в Марселе — дело рук Скироса.

Росситер сунул нож в правый карман.

— Деньги? Где они?

Шавасс рассказал, потом снял правый ботинок и достал ключ, который Росситер тут же перебросил Жако.

— Мы подождем тебя здесь. Можешь взять «рено».

Не говоря ни слова, Жако шагнул в сосны и Шавасс закурил. Пока все шло хорошо. Он посмотрел сквозь сосны на море и улыбнулся.

— Симпатичный край. Я смотрел вперед во время поездки. Видишь ли, мой отец родом из Бретани.

— А меня ещё удивил твой французский, — сказал Росситер. — Он просто великолепен.

— Конечно, моя мать была англичанкой, но насколько я помню, в доме мы не пользовались никаким языком, кроме французского. Мой старик не признавал ничего другого.

Росситер кивнул, достал из нагрудного кармана узкий кожаный портсигар, вынул тонкую черную сигару и тщательно раскурил её.

— Расскажи мне о девушке.

Она сидела на месте пассажира в кабине грузовика и наблюдала за ними. Шавасс ей улыбнулся.

— Я знаю только то, что она рассказала.

Он быстро пересказал её историю и когда закончил, Росситер коротко кивнул.

— Она слишком молода, чтобы столько пережить.

Он сказал это так, словно действительно так думал, с настоящей симпатией в голосе, и шагнул к ней. Росситер что-то говорил, девушка отвечала ему. Неожиданно она улыбнулась и немного погодя громко рассмеялась. И Росситер тоже рассмеялся вместе с ней, что было совсем уж странно, так что на короткое время он показался совершенно другим человеком. Все любопытнее и любопытнее…

Шавасс на какое-то время отмахнулся от своих мыслей, встал и подошел к краю открытого пространства, вдыхая запах влажных сосен и терпкий соленый воздух моря, запах, который, где бы он не находился, возвращал его в Бретань его детства. Было бы неплохо удивить дедушку в Во. Старику это наверняка понравилось бы — неожиданный визит его умного внука, наполовину англичанина, который читал лекции в университете, названия которого он никогда не мог запомнить. Он был немного слишком занудой со своей докторской степенью по современным языкам, но в конце концов он был Шавассом.

Шавасс смотрел сквозь деревья в сторону моря и вспоминал детство, которое было тысячу лет назад, и все чудесные мечты того времени. И вот теперь он вернулся в Бретань и не может навестить дедушку в Во…

Сквозь деревья донесся звук автомобильного сигнала, означавший, что вернулся Жако; когда Росситер позвал его, он вздохнул и вернулся к действительности.

Глава 5

Беглец

Сен-Дениз состоял из двух — трех десятков каменных домов среди сосен, окаймлявших подковообразную бухточку, служившую естественной гаванью. Там была деревянная пристань, к которой был причален старый катер длиной футов в тридцать, который выглядел так, словно когда-то знавал и лучшие времена. Возвращался прилив, и четыре плоскодонных рыбачьих лодки, обшитые внахлест, выходили друг за другом в море. Такая же лодка лежала на берегу выше максимальной отметки прилива и двое мужчин возились с ней.

Шавасс заметил все это в тот момент, когда грузовик выехал из сосен по узкой дороге, превратившейся в главную улицу деревни. Единственным признаком жизни была бездомная собака, печально сидевшая под дождем перед дверью одного из домов.

Грузовик проехал деревню и почти остановился, так как Жако включил вторую передачу, чтобы справиться с крутым подъемом. На вершине холма находился «Беглец», представлявший собой двухэтажное каменное здание, огороженное высокими стенами. Жако въехал в ворота и остановился посреди вымощенного булыжником внутреннего двора. Шавасс выбрался из грузовика и с интересом осмотрелся. Все имело до странности заброшенный вид и остро нуждалось в покраске. Ставень громко хлопал на ветру, болтаясь взад и вперед, и, когда он взглянул наверх, то заметил, как в окне слегка шевельнулась занавеска, задвинутая кем-то, его разглядывавшим.

«Рено» въехал во двор и остановился позади грузовика. Из него вышла Фамия и остановилась, растерянно оглядываясь вокруг. Росситер вышел с другой стороны, достал её чемодан и взял её под руку. Она выглядела усталой, готовой свалиться в любую минуту. Он заботливо склонился над ней, что-то пробормотал и повел её внутрь.

Шавасс повернулся к Жако.

— А что будет со мной?

— Если бы распоряжался я, ты бы спал в свинарнике.

— Поаккуратнее, — сказал Шавасс. — Не гони волну. А теперь пошли.

Не сказав ни слова, Жако вошел внутрь, Шавасс подхватил свой чемодан и последовал за ним. На пороге он на мгновение остановился, чтобы рассмотреть вывеску над дверью. Было совершенно ясно, что она очень старая и изображает бегущего человека, по-видимому спасающегося бегством, которого по пятам преследует свора собак. Это была неплохая картина, ужас в глазах бедняги остался запечатленным навеки.

Внутри оказалась большая квадратная комната с низкими потолочными балками и вымощенным плиткой полом. По ней были разбросаны столы и стулья, в большом открытом камине горел огонь и у противоположной стены красовалась отделанная мрамором стойка бара.

Жако обошел её и налил себе большую рюмку коньяку. Он засунул пробку обратно в бутылку и Шавасс опустил свой чемодан на пол.

— Я бы присоединился.

— Черта с два. Сначала я хочу увидеть, какого цвета у тебя деньги.

— Ты же знаешь, что их все забрал Росситер.

— Тогда тебе придется помучиться от жажды. — Он поставил бутылку на полку и громко крикнул, — Эй, Мерсье, ты где?

Дверь позади бара открылась и в комнату вошел щуплый, болезненного вида мужчина лет сорока или около того. На нем были заплатанные рыбацкие штаны, руки он вытирал грязным полотенцем.

— Да, мсье, я вас слушаю.

— Еще пассажир для «Леопарда». Отведи его наверх. Он может жить вместе с Джонсом.

Он хмуро набычился на Шавасса, повернулся, пинком открыл дверь и исчез на кухне.

— Прямо представление, — заметил Шавасс, — Он у вас всегда такой или сегодня стряслось что-то особенное?

— Пойдемте, мсье. — Мерсье подхватил чемодан.

Они поднялись на несколько ступенек и прошли по узкому беленому коридору, миновав несколько дверей. В дальнем конце коридора Мерсье постучал в одну из них. Ответа не последовало и он открыл дверь.

Комната была маленькой и голой, с двумя узкими низенькими койками, стоявшими друг возле друга. На одной из стен висело распятие, на другой — дешевая репродукция, изображавшая святого Франциска. Там было довольно чисто — но и все.

Мерсье опустил чемодан на пол.

— Мсье Джонс, наверное, скоро вернется. Обед будет в двенадцать тридцать. Если вы захотите ещё что-то узнать, придется обратиться к мсье Росситеру.

— А к кому должен будет обратиться мсье Росситер?

Мерсье нахмурился, он казался искренне удивленным.

— Я не понимаю, мсье.

— Ладно, оставим это, — сказал Шавасс.

Мерсье пожал плечами и вышел. Шавасс бросил чемодан на одну из коек, подошел к окну и выглянул наружу. Так это и есть «Беглец»? Не очень-то располагающее место.

— Добро пожаловать в Дом Свободы, приятель, — сказал кто-то позади него.

Высоко в небе кричала чайка и камнем падала в песчаные дюны. Негр стоял у края воды и бросал камни в море. Это был высокий симпатичный человек с крепким угловатым лицом и удивительно голубыми глазами, явным свидетельством смешения крови, которое было так характерно для Вест-Индии. Джек Джонс? Ну, это имя подходило не хуже любого другого. У него были плечи боксера-профессионала и он явно выглядел так, что может проводить каждый день по десять раундов, или Шавасс ничего не понимал в этом деле.

Негр вытянулся на песке, достал из кармана пачку «галуаз» и закурил.

— Так значит вы из Австралии?

— Вот именно, из Сиднея.

— Мне говорили, это неплохой город.

— Лучше не бывает. Вам следует туда съездить.

Это был неудачный шаг, и уроженец Ямайки посмотрел на него отсутствующим взглядом.

— Вы, должно быть, пошутили. Мне же не позволят даже сойти с корабля. Там предпочитают, чтобы иммигранты обладали самым светлым оттенком кожи, какой только бывает и людей белой расы, разве вы этого не замечали?

Это была просто констатация факта без какого-либо признака злобы, и Шавасс пожал плечами.

— Дружище, законы — не по моей части. Я слишком занят тем, что их нарушаю.

Уроженец Ямайки сразу заинтересовался.

— Тогда это многое объясняет. А меня то удивляло, почему свободный и здоровый белый протестант вроде вас пользуется черным ходом, вроде нас, чтобы попасть в страну.

— Католик, — поправил Шавасс. — Свободный здоровый белый католик — просто к сведению.

Джонс усмехнулся, вновь вытащил свою пачку «галуаз» и предложил ему сигарету.

— И просто любопытно, насколько рьяно дома вас преследует закон?

— Считается, что это может стоить примерно десять лет. И то, если мне повезет и судью в этот великий день не будет слишком сильно донимать печень.

Негр легонько присвистнул.

— Ого, дружище, вы, должно быть, настоящий тигр, когда выходите на дело.

— Все мои неприятности вызваны слабостью к чужим деньгам. — Шавасс взглянул через песчаные дюны на небольшую гавань и расстилавшееся за ней море. — Все правильно; это самый великолепный берег, на который мне доводилось ступать после того, как я покинул Бонди.

— Именно так я подумал пять дней назад — сейчас же здесь просто скучно. Я бы уже хотел уехать.

— А что вы собираетесь делать после того, как пересечете Ламанш?

Джонс пожал плечами.

— У меня есть друзья в нужных местах. Они что-нибудь придумают.

— И долго это будет продолжаться?

— Сколько выдержу. После того, как я попаду в Лондон, я уже не могу ошибаться. Мне просто нужно вписаться в ту жизнь. В конце концов, одна черная физиономия весьма похожа на другую, разве вы не замечали?

Шавасс не хотел сдаваться.

— А что вы скажете об остальных клиентах?

— Если вы повернете голову на пару румбов вправо, то их увидите.

На старике, появившемся из-за песчаной дюны в нескольких ярдах от них, было синее пальто примерно на два размера больше чем нужно, что придавало ему до странного увядший вид, а коричневая морщинистая кожа была туго обтягивала скулы. Он не слишком твердо держался на ногах. У Шавасса создалось впечатление, что, если бы не женщина, поддерживавшая его под левую руку, а другой рукой обнимавшая за плечи, он мог бы рухнуть.

— Старому Хамиду семьдесят два года, — сказал Джонс. — Он из Пакистана. Надеется добраться до своего сына в Бредфорде.

— А женщина?

— Миссис Кемпбелл? Она англо-индианка, пятьдесят на пятьдесят. То, что в добрые старые времена империи обычно называли фи-фи. У неё прекрасная шотландская фамилия, но изза цвета своей кожи она не может въехать, точно также, как и я. Ее муж умер в прошлом году и осталась единственная родственница — сестра, которая много лет назад вышла замуж за врача-англичанина и решила поселиться в Харроугейте. Миссис Кемпбелл пыталась получить разрешение на въезд, но ей отказали.

— Почему?

— По закону об иммиграции она не является родственницей, находящейся на иждивении, по национальности она индуска и больна туберкулезом. Она родилась в Индии, никогда в жизни не была в Англии и тем не менее говорит об этом, как о возвращении домой. Странно, не правда ли?

— Не особенно.

Миссис Кемпбелл было около пятидесяти лет, у неё были темные печальные глаза и кожа более темного оттенка, чем обычно у евразийцев. Казалось, что ей холодно, на ней было потертое меховое пальто, а шея и голова замотаны толстым шерстяным шарфом.

Они остановились, старик с трудом переводил дыхание.

— Сегодня холодно, мистер Джонс, вам не кажется?

Джонс и Шавасс поднялись, и негр кивнул.

— Это мистер Шавасс, он только что прибыл. Он поедет вместе с нами.

Старик не выказал никакого удивления.

— Ах, да. Мисс Надим говорила о вас.

— Вы её видели? — спросил Шавасс.

— Буквально перед тем, как пошли на прогулку, — вступила в разговор миссис Кемпбелл.

Старик протянул мягкую безвольную руку, которую Шавасс слегка коснулся, и она выскользнула из его руки также легко, как жизнь выскользнет из этого хрупкого старого тела, причем ждать этого осталось не так уж долго.

Миссис Кемпбелл, кажется, почувствовала себя немного смущенной и потянула старика за рукав.

— Пойдемте, мистер Хамид, мы не должны зря тратить время. Скоро обед. Всего хорошего, мистер Шавасс. — Ее английский язык привлекал своей точностью, а манера, в которой она говорила, напоминала давно минувшие времена. Шавасс наблюдал, как они заковыляли по песчаным дюнам, странные, похожие на тени создания, казалось бы совершенно бестелесные, дрейфующие по воле волн в этом жестоком мире, и почувствовал необъяснимое чувство горечи. Люди создают законы, чтобы защищать себя, но всегда находится кто-то, кто страдает от этого — всегда.

Он повернулся и обнаружил, что Джонс наблюдает за ним с загадочной улыбкой на лице.

— Мне кажется, вам их жаль, слишком жаль для парня из Сиднея, за которым по пятам следует закон.

Воцарилась странная тишина.

— Не понимаю, о чем вы, черт побери, говорите, — сказал Шавасс грубым, лишенным всяких эмоций голосом.

— Я тоже, дружище. — Джонс усмехнулся, и неловкое состояние исчезло. — Вы наверное хотите есть, так что нам лучше вернуться.

Они зашагали по песчаным дюнам и прошли по берегу над деревянным пирсом. Шавасс показал на пришвартованный к ней моторный катер.

— Это наше судно?

Джонс кивнул.

— Не правда ли, оно очень подходит Жако?

— А что вы имеете против него?

Джонс пожал плечами.

— Когда-нибудь он продаст свою сестру и бабушку за бутылку рома. Он выпивает пару бутылок в день и постоянно увеличивает дозу.

— А человек, который работает на него — Мерсье?

— Боится собственной тени. Живет в лачуге на другом конце деревни. С женой. Та чем-то больна. Просто ходячее растение. Он едва не падает в обморок, когда Жако рычит на него.

— А Росситер?

Джонс мягко улыбнулся.

— Вы любите задавать вопросы, верно?

Шавасс пожал плечами.

— Как вам угодно.

— Хорошо, я продолжу. Вы знаете, что такое зомби?

Шавасс нахмурился.

— Это что-то, связанное с культом вуду?

— Чтобы быть точным, скажем, что это мертвый человек, вырванный из своей могилы прежде, чем его коснулось тление.

— И возвращенный к жизни, вы это хотите сказать?

— К определенному виду жизни, способный бродить по ночам и выполнять приказания своего хозяина — дьявольское создание, не способное самостоятельно думать.

— И именно таков Росситер?

— Таков Росситер. — Негр резко рассмеялся. — И самая странная вещь заключается в том, что раньше он был священником — иезуитским священником.

— И как вам удалось это выяснить?

— Как-то ночью я вышел в поисках спичек и постучал в его дверь. Его не оказалось дома.

— И ваше естественное любопытство возобладало?

— Ну, а как же иначе, приятель? — усмехнулся Джонс. — На дне правого ящика его стола я обнаружил парочку интересных фотографий. Он не слишком изменился с тех пор. На одной симпатичной фотографии, датированной 1949 годом, изображена группа примерно в двадцать человек — что-то вроде выпускной фотографии в семинарии. Другая была сделана в 1951 году в Корее. Там он запечатлен вместе с полудюжиной парней в воротах какой-то миссии или чего-то в этом роде.

Тысяча девятьсот пятьдесят первый год. Год, в котором началась корейская война. Может быть, именно там Росситер утратил свою веру? Шавасс нахмурился, вспоминая это искаженное изящное лицо. Он вполне мог быть священником, но убийцей… это казалось невозможным.

Он продолжал думать об этом, когда они вошли во двор «Беглеца».

Глава 6

Каинова печать

Когда они вошли внутрь, зал был пуст, Джонс прошел за стойку бара и взял с полки бутылку коньяку и две рюмки.

— Выпьете со мной? — спросил он.

Шавасс кивнул.

— А почему бы и нет?

Неожиданно раздался яростный вопль и из задней двери появился Жако.

— Поставь все на место. Ты слышишь меня, черная обезьяна?

Джонс холодно взглянул на него, на лице его не было и тени каких-то эмоций.

— Конечно, я вас слышу, — заметил он на очень приличном французском языке.

Джонс откупорил бутылку и наполнил обе рюмки. Жако быстро шагнул к нему, схватил за плечо и повернул к себе.

— Жако! — Росситер стоял в дверях, его резкий стальной голос, не допускал никаких возражений.

Жако неохотно повернулся.

— Они даже не платят, — недовольно проворчал он.

Росситер его игнорировал и шагнул вперед. На нем были серые брюки, рыбацкий свитер ручной вязки и очки в стальной оправе. В одной руке у него была тонкая книжка, пальцем он зажимал нужную страницу.

— Джентльмены, вы — мои гости.

— Хотите присоединиться? — спросил Шавасс.

— Мистер Росситер не пьет, — сказал Джонс. — Нам придется выпить вдвоем, приятель.

Он отсалютовал Шавассу, одним глотком опустошил свою рюмку и тут же наполнил её вновь. Жако что-то проворчал себе под нос, взял другую бутылку и рюмку и ушел с ними на другой конец бара.

— Как я вижу, вы вышли прогуляться, — сказал Росситер.

Шавасс кивнул.

— Совершенно верно. Интересное место. В сезон тут должно быть полно людей.

— Сюда слишком далеко ехать по разбитому проселку и жители не очень приветствуют посторонних.

— Интересно, когда мы сможем отплыть.

— Я не могу сказать точно. Нужно дождаться ещё одного пассажира. Все зависит от того, когда он приедет. Это может произойти либо сегодня либо завтра.

— И когда мы отправимся?

— В соответствующее время вам скажут. Вам не следует беспокоиться. Мы знаем, что делаем.

Позади них робкий голос нерешительно спросил:

— Можно войти?

В дверях стояла Фамия, к её безупречной фигурке как нельзя лучше шло алое сари. На шее у неё было серебряное ожерелье, а на запястьях — золотые браслеты. Больше всего Шавасса заинтересовала реакция окружающих. Негр выразил ей своеобразное одобрение, которое можно увидеть на лице знатока в картинной галерее, когда тот столкнется с истинным шедевром. Жако смотрел на неё с плохо скрываемым вожделением. А Росситер? Росситер, казалось, окаменел. Его лицо побледнело, что сделало его глаза ещё более голубыми, чем обычно, а потом он улыбнулся и показалось, что в груди у него что-то растаяло.

Росситер шагнул вперед и протянул ей руку.

— Все уже должны были приготовить. Позвольте вас проводить, — сказал он и повел её в столовую.

Книгу он оставил на стойке бара, Шавасс её поднял. Это была книга «Город Бога», написанная святым Августином и изданная издательством «Эвримен».

Иногда у Шавасса возникало вполне определенное чувство, что он единственный здравомыслящий человек в этом обезумевшем мире. Это был как раз один из таких случаев. Он опорожнил свою рюмку, кивнул Джонсу и зашагал следом.

Позади гостиницы был большой огороженный забором сад, печальное место, где росли сучковаты искривленные яблони, давно уже не плодоносившие из-за отсутствия должного ухода. Для цветов было ещё слишком рано, узкие дорожки завалены нескошенной прошлогодней травой.

Фамия шла по саду, рядом с ней Росситер, её фигурка в алом сари словно сошла с картины Брейгеля, ослепительно яркая на фоне серо-зеленого ландшафта. Она смеялась, и смеха её разносился в тихом воздухе, достигая окна комнаты, где Шавасс сидел с Джонсом, наблюдая за садом сквозь занавеску.

— Первый раз вижу его улыбающимся, — заметил негр.

— Она действительно затронула в нем какие-то струны, — ответил Шавасс. — Но не знаю точно, какие.

Росситер что-то сказал девушке, повернулся и пошел прочь. Она продолжала гулять одна и остановилась, чтобы посмотреть на черную птичку на ветке над головой. Немного погодя появился Жако.

Было совершенно очевидно, что он пьян и даже слегка покачивался. Она не замечала Жако, увлеченная птичкой, пока он не подошел и не коснулся её плеча. Девушка обернулась, тотчас же в ужасе отпрянула, но он схватил её за руку, притянул к себе и поцеловал. Может быть в его намерениях и не было ничего большего, так как, когда она закричала, пытаясь вырваться, он только рассмеялся.

Коротким кивком негр указал Шавассу на дверь. Они спустились по лестнице, пробежали по коридору и через кухню. Но опоздали.

На полпути между ними и Жако стоял Росситер, обнимая одной рукой девушку. Потом очень нежно её отстранил, рука его скользнула в карман и на свет появилась «мадонна» с рукояткой слоновой кости.

Жако даже не пытался убежать, что было уже совсем странным. Он упал на колени, по мере того, как Росситер медленно приближался, на лице его отражалась напряженная работа мысли. Росситер схватил бретонца за волосы и отогнул ему голову назад. Раздался резкий щелчок и блеснула сталь. Очень осторожно он провел кончиком острого, как бритва, ножа по лбу Жако, кожа расступилась и кровь темно-малиновым занавесом залила лицо.

Жако беззвучно откатился в сторону и Росситер механическим движением вытер лезвие ножа. Фамия стояла, глядя на него, на лице её застыло странное выражение. Он подошел к девушке, обнял её рукою за плечи и повел мимо Шавасса и Джонса, даже не взглянув на них.

Шавасс перевернул Жако и опустился на колено. Потом достал носовой платок и вытер кровь, струившуюся по большой безобразной физиономии.

— Ну, и как он? — спросил Джонс.

— Потерял сознание, думаю, просто от страха. Росситер знал, что делал. Он крепко его пометил, и не более того. Лейкопластыря должно быть вполне достаточно.

— Вы видели его лицо?

— Росситера? — Шавасс кивнул. — Оно напомнило мне, что говорит Фауст в пьесе Марлоу.

— Что это ад и я нахожусь в нем? — сказал негр. — Это больше чем искусство.

Шавасс усмехнулся.

— Можно сделать единственный вывод о системе образования на Ямайке — она определенно пристрастила вас к чтению.

— И письму, приятель. И письму. Черт возьми, это всегда полезно.

Негр подставил плечо под руку Жако и поднял его. Вдвоем они внесли моряка в дом.

Позднее днем дождь возобновился с новой яростью, словно разверзлись небеса, и закрыл все вокруг серым занавесом. Старая женщина, готовившая еду, пришла с кухни, зажгла керосиновую лампу и, не сказав ни слова, тотчас удалилась. Миссис Кемпбелл и Хамид устроились как можно ближе к огню и тихо разговаривали с Фамией. Джонс читал книгу, а Шавасс уселся с недельной давности экземпляром газеты «Монд».

Потом он бросил её на пол, встал и прошел к двери, ведущей в бар. Росситер с Жако сидели за столиком и тихо разговаривали, между ними стояла бутылка коньяку. Остальная часть помещения была пуста, если не считать Мерсье, перетиравшего за стойкой бара стаканы. Ему показалось, что такая возможность едва ли в ближайшем будущем повторится и, решив ею воспользоваться, он повернулся, выскользнул из комнаты и прошел в коридор.

Затем он поднялся по лестнице, шагая сразу через две ступеньки, прошел по коридору и остановился перед дверью Росситера. Замок был просто детской игрушкой, он легко открылся первой же отмычкой, и Шавасс проник внутрь.

Комната была почти такой же, как и его собственная, маленькой и голой, с одной кроватью и старым шкафом с ящиками. В комнате было полутемно, слабый свет проникал через подслеповатое узкое окно, но перед статуэткой непорочной девы спокойно горели две высоких свечи, что давало необходимое освещение.

Под кроватью стоял чемодан, в котором не было ничего, кроме одежды. Он снова все аккуратно уложил и задвинул его так, чтобы не было видно. Потом просмотрел ящики и нашел фотографии, о которых упоминал Джонс, причем точно такие, как тот их описал. Шавасс изучил их при мигающем свете свечей и лицо Росситера бросилось ему в глаза, оно было совершенно отчетливым и ошибки быть не могло.

Осторожно положив снимки на место, Шавасс продолжал осматривать остальные ящики. Больше там не было ничего интересного, если не считать книг, выстроившихся аккуратной стопкой на подоконнике. Библия, «Жизнь святого Франциска Лойолы», «Город Бога» и различные комментарии. Кроме того, там были экземпляры «Высказываний председателя Мао-Цзедуна» и «Капитал», что представлялось довольно странным для книг, собираемых католиком.

Он проверил, убедился, что оставляет все в полном порядке, как и было до него, осторожно открыл дверь и вышел в коридор. Почти тотчас же из полумрака напротив выступил Джонс и улыбнулся, невозмутимо спросив:

— Я был прав?

Шавасс кивнул.

— Абсолютно.

— Вот такова у меня жизнь. Я так часто оказываюсь прав, что меня просто тошнит от этого.

В это время раздался шум подъезжающей автомашины. Они подошли к окну в конце коридора и выглянули наружу. У входа остановился «мерседес», возле него стояли Росситер и Жако. Жако открыл заднюю дверцу и оттуда появился мужчина в тяжелом пальто с каракулевым воротником, в черной старомодной фетровой шляпе. Это был крепко сложенный китаец с круглым гладким загадочным лицом, по которому трудно было определить его возраст.

— Черт возьми, приятель, это место с каждой минутой становится все больше похоже на Организацию объединенных наций, — прошептал Джонс.

Шавасс кивнул, «мерседес» отъехал и Жако подхватил багаж корейца.

— Видимо, это и есть ещё один пасажир. Нам, пожалуй, лучше спуститься и посмотреть, что будет дальше.

В гостиной Росситер уже представлял гостей друг другу, и когда появились Джонс и Шавасс, повернулся к ним с добродушной улыбкой.

— А, вот теперь мы все здесь. Джентльмены, это мистер Ченг.

Кореец шагнул вперед, чтобы пожать им руки. Вблизи ему можно было дать примерно лет сорок пять, и на лице его сияла обворожительная улыбка.

— Итак, вы — австралиец? — обратился он к Шавассу. — У меня было много дел с фирмами в вашей стране. Я из Гонконга.

Он довольно формально и со значительно меньшим энтузиазмом пожал руку Джонсу и исчез вместе с Росситером и Жако, который выглядел бледным и больным, а лоб его был заклеен белой лентой.

— По крайней мере он пожал мне руку, — заметил негр. — Приятель, они не любят черных, или ты уже и раньше это знал?

— Для китайца человек, принадлежащий к другой расе, естественным образом является низшим существом, — заметил Шавасс. — Так что не очень расстраивайтесь. Я с этим также сталкивался.

Он вышел в коридор и стал натягивать один из старых клеенчатых дождевиков, висевших на деревянной вешалке. Джонс прислонился к двери и наблюдал за ним.

— Вы куда-то собрались?

— Хочу немного подышать воздухом.

— Не возражаете, если я составлю вам компанию?

— Как вам будет угодно.

Негр надел дождевик и они вышли под дождь. Он падал на землю вертикально, так как никакого ветра не было, и когда они миновали ворота, оказалось, что Сен-Дениз почти исчез из вида. Шавасс шел через сосновую рощу вдоль берега в сторону песчаных дюн и обдумывал сложившуюся ситуацию.

Существовала достаточно простая по своим целям организация, которая могла переправить вас через Ла — Манш в Великобританию, не задавая вопросов, за достаточно скромную плату в четыре сотни фунтов, деньги на бочку. Если не считать того, что при определенных обстоятельствах так же охотно вас переправят за борт, обвязав цепями. Познакомившись с Жако и Росситером, совсем не трудно было согласиться с такой версией.

Так что же делать с Росситером? Иезуит утратил свою веру, скорее всего в Корее, где страшная и кровавая конфронтация тянется уже много лет. Легко было согласиться с существованием Хамида, Фамии и миссис Кемпбелл, да и Джонс вполне соответствовал этому месту, но мистер Ченг из Гонконга? Он представлял весьма интересный фрагмент головоломки.

Шавасс остановился на вершине песчаной дюны и посмотрел на серое море. В этот момент Джонс толкнул его локтем в ребро.

— Посмотрите, что я вижу? Мне кажется, последний пассажир направляется на судно.

Шавасс припал к земле, потянув за собою Джонса. Росситер и Ченг шагали по деревянной пристани, направляясь к «Леопарду». Пока Шавасс с Джонсом следили за ними, те взобрались на палубу и спустились по трапу.

— Интересно, что они собираются делать? — спросил Джонс.

— Есть только один способ это выяснить.

Шавасс поднялся на ноги и пошел к воде, прячась за песчаными дюнами. Джонс последовал за ним. Маленькая рыболовецкая флотилия уже давно вернулась с моря, лодки были вытащены на берег и лежали ровным рядом, что обеспечивало прекрасное укрытие.

Через несколько мгновений они оказались под прикрытием пирса. Шавасс остановился и Джонс спросил:

— А что, собственно, вы собираетесь делать?

— Бог его знает — это просто мое ненасытное любопытство. Мне хочется знать, что они затевают.

Шавасс пробрался по тяжелым балкам и вскарабкался туда, где серо-зеленые волны лениво бились о пирс. Здесь все перекрывал тяжелый запах моря, пахло соленой водой, морскими водорослями, мертвой рыбой, резко и остро, но не противно. Он вскарабкался по поперечной балке. Джонс следовал вплотную за ним и тут они услышали шум шагов по настилу у них над головой.

Росситер и мистер Ченг разговаривали между собой на кантонском наречии. Шавасс напряг все силы, чтобы услышать, о чем они говорят, но мог уловить только отдельные слова и фразы. Потом неожиданно раздался взрыв смеха, шаги прогремели над головой и удалились.

— О чем они говорили? — спросил Джонс.

Шавасс покачал головой.

— Я не все уловил. Короче говоря, складывается впечатление, что Ченг прислан из места, которое называется Хеллгейт, человеком по имени Монтефиори. Имеет это для тебя какой-то смысл?

Джонс кивнул.

— Монтефиори — это что-то новое, а с названием Хеллгейт я уже встречался. Я как-то подслушал разговор между Росситером и Жако.

Шавасс взобрался по поперечным балкам и посмотрел вниз на палубу «Леопарда». Она имела заброшенный вид, неухоженная, увешанная сетями и заваленная корзинами из-под крабов. Там же лежала резиновая лодка и к её корме был прикреплен мощный подвесной мотор.

— Одно очевидно, — сказал он. — Если что-то пойдет не так, кому-то из нас придется поплавать. Эта штука не сможет выдержать более четырех человек и ещё двигаться при этом. Пошли, нам лучше выбраться отсюда.

Они снова пробрались по балкам и добрались до берега. Когда они шагали по песчаным дюнам, негр рассмеялся.

— Что смешного? — спросил Шавасс.

— Ты, — Джонс старался сохранить невинный вид. — Послушай, дружище, ты единственный австралиец, какого мне доводилось встречать, который умеет говорить по-французски и по-китайски также легко, как по-английски. Да, ваши школы в Сиднее, наверное, действительно что-то!

— Пошел ты к черту, — буркнул Шавасс и двинулся через сосновую рощу к гостинице.

Когда они вошли, Росситер в одиночестве стоял возле бара и Мерсье наливал ему виски. Англичанин обернулся и улыбнулся.

— А, вот и вы. А мы вас искали.

— Мы решили подышать свежим воздухом, — сказал Шавасс. — Что-нибудь важное?

— Пожалуй. Вы, наверное, будете рады узнать, что мы отправляемся сегодня вечером приблизительно в девять часов.

— А сколько времени займет переход?

— Около семи часов. Если погода позволит, вы высадитесь на берегу недалеко от Веймута.

— Нас встретят?

— Естественно. Мои коллеги на той стороне доставят вас в Лондон не позднее девяти утра. Потом вы будете предоставлены самим себе.

— А что случится, если что-нибудь пойдет не так? — спросил Джонс.

Росситер немного удивленно посмотрел на него.

— Могу вас уверить, что никогда ничего не случалось. Встретимся позже.

Он вышел, закрыв за собой дверь, и легкий ветерок прошелестел по углам и затих.

Джонс вздохнул.

— Хотелось бы мне иметь его уверенность. Как ты думаешь, эта штука сработает?

— А ты? — спросил его Шавасс.

Они вопросительно переглянулись, прислушиваясь к своим невысказанным мыслям. Джонс первым нарушил молчание, по его физиономии расплылась улыбка.

— Я знаю только одно. Ночь сулит быть интересной.

Глава 7

Ночной пожар

Ночью пристань была совершенно пустынна, единственным источником света был одинокий фонарь на шестифутовом столбе. В его резком свете «Леопард» выглядел ещё большей развалиной, он был стар и безобразен, как шлюха, которая знавала лучшие дни и теперь была застигнута врасплох, прежде чем успела накраситься.

Мерсье с Жако были уже там и готовили катер к отходу, когда появилась компания из «Беглеца». Росситер шел впереди с чемоданом Фамии в руках. Сам же он по отношению к девушке был воплощенной заботливостью, помогая ей подняться на палубу, а затем спуститься по трапу. За ними следовали и остальные, Шавасс и Джонс по очереди помогли Хамиду и миссис Кемпбелл, поддерживая их с обеих сторон.

Росситер придержал за рукав Шавасса.

— Мне хотелось бы сказать пару слов, прежде чем вы спуститесь вниз.

— Вас что-то беспокоит? — вежливо поинтересовался Шавасс.

— Ваш пистолет. — Росситер вытянул руку. — Не стоит делать глупости. Вы же хороший парень.

Шавасс пожал плечами, достал пистолет и протянул его.

— Здесь хозяин вы.

— Это всего на несколько часов. А теперь давайте присоединимся к остальным. — Он кивнул Жако. — Можете отваливать, как только будете готовы.

Шавасс спустился по трапу в каюту и обнаружил, что все остальные уже сидят по обе стороны стоящего в центре стола, все выглядело до абсурдности официально, словно они собрались на заседание компании и ждут председателя. Джонс подвинулся, чтобы освободить ему место на обитой войлоком скамейке, и улыбнулся.

— Что вас задержало?

Прежде чем Шавасс успел ответить, появился Росситер. Он склонился над концом стола, опершись на него руками.

— Леди и джентльмены, мы близки к тому, чтобы начать последний отрезок нашего путешествия. Если погода не ухудшится, а я могу заверить вас, что прогноз был благоприятным, то примерно через семь часов вы сможете высадиться на английском берегу в заливе неподалеку от Веймута. Один из членов нашей организации будет поджидать вас там, чтобы доставить в Лондон. Во время плавания я попросил бы вас оставаться в каюте. Есть какие-нибудь вопросы?

Никто не сказал ни слова, и он улыбнулся.

— Если кто-то проголодался, на камбузе вы найдете бутерброды, там же есть небольшая плитка, на которой можно приготовить кофе. Несколько позже я зайду снова..

Он вышел и почти тотчас двигатели закашляли, ожили и катер пришел в движение. Шавасс выглянул в ближайший иллюминатор и в тот момент, когда они отчалили, увидел стоящего под фонарем на пристани Мерсье. Тот повернулся и пошел прочь, а Шавасс сел на место.

Джонс предложил ему сигарету.

— Ну, и что вы думаете по этому поводу?

— Кажется, они знают, что делают. — Шавасс наклонился к Фамии. — С вами все в порядке?

Она улыбнулась.

— Прекрасно, все просто прекрасно. Мистер Росситер был настолько добр! Он внушает такое доверие… Я уверена, что теперь все будет в порядке.

— Будем надеяться.

Шавасс откинулся назад. История с пистолетом дала ему повод для размышлений. За этим мог быть какой-то зловещий смысл. С другой стороны, возможно, Росситер просто предпринимал все меры предосторожности. Хотя это не имело большого значения, так как Шавасс уже много лет назад на своем горьком опыте научился никогда в жизни не полагаться на волю случая, поэтому перед самым отъездом он прикрепил клейкой лентой к внутренней стороне своей левой ноги немного повыше лодыжки автоматический «вальтер».

Он сидел, наполовину закрыв глаза, и наблюдал за Ченгом, читавшим книгу на противоположном конце стола, рядом с миссис Кемпбелл. Шавасс размышлял, что бы все это могло означать, и неожиданно вспомнил две вещи. Прекрасный китайский язык Росситера и экземпляр «Высказываний председателя Мао-Цзедуна» у него в комнате. Да, действительно, чем больше он размышлял над этим, тем более интересным представлялся ему мистер Ченг.

Испытывая большую любовь к морю, что было вполне естественным для человека, предками которого были бретонцы, плававшие к берегам Ньюфаундленда на рыбную ловлю задолго до того, как Колумб открыл Новый Свет, Шавасс, покинув Олдерни, восемь лет водил тридцатифутовую моторную яхту и знал залив Сен-Мало и весь район Нормандских островов, как свои пять пальцев.

В силу этого, он мог достаточно точно определить маршрут их плавания не только по скорости катера, но и прямым наблюдением разных ориентиров.

Хотя погода и оставалась превосходной, катер сильно качало, так как приливный поток несся мимо Нормандских островов, поднимая уровень воды в заливе на тридцать футов. Хамид и миссис Кемпбелл страдали от морской болезни, несмотря на таблетки, которые Росситер раздал всем ещё в гостинице перед отъездом, и старик выглядел совсем больным.

Причиной неприятностей была не только качка, испытываемая «Леопардом». К ней добавлялось всепроникающее зловоние бензина, которое, казалось, в последний час ещё усилилось. Шавасс выглянул в иллюминатор и увидел, как они обогнули маяк, находившийся на западной оконечности острова Джерси.

— Отсюда уже прямая дорога, — сказал он Джонсу. — Если погода не изменится, осталось не больше двух часов.

Негр скорчил кислую мину.

— Еще немного и меня тоже начнет тошнить. Бензин достал…

— Мне это тоже не нравится, — тихо сказал Шавасс. — Думаю, стоит подняться на палубу и переговорить с нашим приятелем.

Однако дверь в верхней части трапа оказалась запертой. Он постучал в неё кулаком, некоторое время спустя появился Росситер и пристально посмотрел на него.

— Чего вы хотите?

— У нас внизу чертовски воняет бензином, — сказал Шавасс. — Старика Хамида уже несколько раз вырвало. Он очень неважно выглядит.

Росситер спустился вниз, принюхался и нахмурился.

— Я понимаю, что вы имеете в виду. Пожалуй, лучше будет поднять его наверх, чтобы он мог подышать свежим воздухом, а я прикажу Жако проверить мотор.

Джонс с Шавассом подхватили старика с обеих сторон и помогли ему подняться по трапу. Наверху они обнаружили трехбалльные волны, но старая посудина прекрасно справлялась с ними. Фонарь на мачте ритмично качался из стороны в сторону и в его свете был виден Жако, согнувшийся над носовым люком, открывавшим доступ к двигателю. Потом он исчез. Шавасс оставил Джонса присмотреть за стариком и двинулся к открытому люку.

Высота этого помещения была всего лишь четыре фута, и Жако пришлось растянуться на нижней ступеньке короткого трапа, чтобы нащупать в темноте выключатель. Наконец он нашел его и при свете стало совершенно очевидно, что они столкнулись с серьезными неприятностями: вокруг его ног плескалась лужа бензина глубиною около дюйма.

Жако пролез вперед и исчез из вида, но почти тотчас же появился вновь.

— И насколько плохо обстоят дела? — спросил Шавасс, когда Жако поднялся по трапу.

Жако его игнорировал, закрыл люк и пошел назад к рулевой рубке. Шавасс вернулся к Джонсу, который стоял, опираясь на поручень, а другой рукой поддерживая Хамида.

— Ну и что дало ваше обследование? — спросил негр.

Шавасс пожал плечами.

— Жако не слишком общителен. Думаю, там течь в топливном баке.

— Вы совершенно правы. — Росситер присоединился к ним, у него в руках вспыхнула спичка, когда он прикуривал сигарету. — Так как такие вещи случаются, у нас имеются дополнительные баки с горючим, запаса которых хватит на всю дорогу. Жако на них уже переключился. Думаю, вы быстро убедитесь сами, что обстановка улучшается.

— Нам следует вернуться вниз? — спросил Шавасс.

— Один из вас может минут на десять остаться здесь со стариком. За это время ему станет лучше.

Он вернулся в рулевую рубку, а Шавасс повернулся к Джонсу.

— Вы побудете здесь?

Негр кивнул.

— Конечно.

— Хорошо, тогда я спущусь вниз и посмотрю, как чувствуют себя остальные.

Когда он спустился по трапу в каюту, оказалось, что там ещё чувствуется запах бензина, но уже не такой сильный, как раньше. Миссис Кемпбелл выглядела бледной и болезненной, но с Фамией, казалось, все было в порядке, а Ченг откинулся назад, сидя на месте, закрыл глаза и скрестил руки на груди.

Шавасс выглянул в иллюминатор над головой. Вдали мелькнули и исчезли зеленый и красный навигационные огни, словно их задернули занавесом. Нахмурившись, он начал пристально вглядываться и в этот момент на трапе послышались шаги.

Джонс помог старому Хамиду сесть на место и усмехнулся.

— Наверху стало не слишком хорошо. От воды поднимается туман, и снова начинается дождь.

Именно в этот момент судно встряхнул приглушенный взрыв. Миссис Кемпбелл вскрикнула, её швырнуло на середину стола, а Шавасс стукнулся о дальнюю стенку. Когда он пришел в себя, «Леопард» остановился и начал дрейфовать.

Шавасс забарабанил в дверь у трапа, она почти тотчас же открылась и на пороге появился Росситер с пистолетом в руках. Его лицо было очень бледным, глаза сверкали, однако ствол пистолета не дрожал.

— Вернитесь назад.

— Не говорите глупостей, — сказал Шавасс. — Если что-то случилось, мы имеем право об этом знать.

— Когда у меня появится для этого настроение и готовность. — Росситер толкнул его назад и захлопнул дверь.

— Что там случилось? — спросил Джонс — Мне кажется, это не слишком безопасно.

В этот напряженный момент его ямайский акцент претерпел удивительное превращение и сменился безукоризненным английским, столь характерным для выпускников английских частных школ.

— Парень спекся, — подумал Шавасс, но потом отбросил эту мысль.

Миссис Кемпбелл истерично рыдала и Фамия пыталась её успокоить. Старый Хамид каким-то странным образом вернулся к жизни и оказался на ногах, обняв руками обеих женщин. Наиболее интересной оказалась реакция Ченга. Никакой паники, никакой истерики. Он продолжал сидеть за столом, лицо его было лишено какого-либо выражения, а глаза внимательно наблюдали за происходящим.

Шавасс открыл один из иллюминаторов и выглянул наружу. Чувствовался запах гари, Жако с Росситером ругались по-французски прямо у него над головой.

— Я тебе говорил, что из этого не выйдет ничего хорошего, — прокричал Жако, и в его голосе слышалась паника. — С такой старой калошей это должно было случиться.

— Далеко мы сейчас от берега? — спросил Росситер.

— Пять или шесть миль, может быть семь.

— Хорошо, доберемся на резиновой лодке. Выбрасывай её за борт. Наши друзья в Фиксби помогут нам вернуться в Сен-Дениз.

Остальную часть разговора отнесло ветром и Шавасс, повернувшись, увидел Джонса, который стоял рядом с ним на коленях.

— Что происходит? — спросил негр.

— Из того, что они сказали, следует, что «Леопарду» пришел конец. Они собираются проделать оставшуюся часть пути на резиновой лодке.

— Это можно сделать?

— Не вижу причин, почему бы и нет. До берега около шести миль, и у них на этой штуке хороший подвесной мотор. Конечно, на ней место только для четырех пассажиров, но я не думаю, что для Росситера это представит проблему.

Дверь у трапа неожиданно распахнулась и на пороге появился Росситер с пистолетом в руках. Он указал стволом на Шавасса и Джонса и сказал:

— Сядьте и не двигайтесь.

Они поступили так, как было приказано. Шавасс наклонился под столом и ухватился за ручку «вальтера», прикрепленного к ноге повыше лодыжки.

Росситер указал на Фамию.

— Мисс Надим, на палубу.

Она покачала головой, на её лице было написано полное недоумение.

— Но я не понимаю…

Маска спокойствия разлетелась на тысячу кусков, он грубо схватил её за руку, дико закричал:

— Вы хотите умереть, да? — и толкнул её вверх по трапу. — Марш на палубу!

Мисс Кемпбелл всхлипнула, когда Фамия скрылась из виду, а Шавасс сказал,

— И что же мы собираемся делать? Пойти на дно вместе с судном с пением гимна «Будь верен мне»?

Росситер не обратил на него внимания и обратился к Ченгу по-китайски:

— Быстро выходите на палубу. Катер тонет.

Китаец протиснулся мимо Хамида и миссис Кемпбелл, а Шавасс наклонился через стол, крепко сжимая рукоятку «вальтера».

— Должен отдать вам должное, Росситер. Нужно было иметь крепкие нервы, чтобы видеть то, что вы сделали с Харви Престоном, но в этом случае все выглядит даже лучше. Четверо вместо одного пойдут на дно…

Росситер повернулся и выстрелил, вслепую и в какой-то мере рефлекторно, пуля ударилась в балку над головой Шавасса и ушла примерно на фут в сторону. Миссис Кемпбелл снова вскрикнула. Шавасс толчком отшвырнул Джонса на пол и быстро выхватил пистолет. Пуля попала Ченгу в щеку, проделала в ней кровавую дыру и ушла дальше, отщепив деревянную щепку от двери.

Ченг не произнес ни звука. Он повернулся и взлетел по трапу наверх, а Росситер в бешенстве выстрелил три раза. Шавасс нырнул под стол. Когда выстрелы затихли, дверь захлопнулась и щелкнул засов.

Он вскочил и обнаружил, что Джонс бросился к трапу. Шавасс успел как раз вовремя, схватил его и рванул назад, и в это время сквозь дверь прогремели ещё два выстрела.

— Послушай, подожди! Он только и ждет, чтобы один из нас это сделал!

Они прижались к стене по обе стороны трапа, и Джонс спокойно сказал:

— А вы знаете свое дело, должен отдать вам должное.

Шавасс усмехнулся.

— Вы тоже неплохо вели себя — для адвоката.

Негр не удивился.

— Вы знаете, кто я такой?

— Дерси Морган Престон, двадцать девять лет, по профессии адвокат; занимается адвокатской практикой на Ямайке с августа 1967 года. Женат, двое детей. Вы пытаетесь выяснить, что произошло с вашим братом Харви.

— А вы это знаете?

— Наши друзья выбросили его за борт, обвязав шестьюдесятью фунтами якорной цепи.

Дарси Престон выпрямился, отодвинулся от стены, его лицо помрачнело. В этот момент снаружи кашлянул и подал признаки жизни подвесной мотор.

— Пошли, — сказал Шавасс и прыгнул на трап.

Он выстрелил четыре раза, разнося в щепки дверь вокруг замка, поднял правую ногу и сильно ударил. Дверь отлетела назад и он кубарем вылетел на палубу. Однако опоздал, шум подвесного мотора исчезал в темноте и тумане.

Глава 8

Серый рассвет

— Ну, мои дорогие, — спокойно спросил Дарси Престон, — и что же мы теперь будем делать?

Внезапно раздался какой-то свист, словно откуда-то стал вырываться газ, облако пара поднялось над люком, ведущим в машинное отделение. Корма уже низко осела в воду и «Леопард» лениво покачивался на волнах, чуть возвышаясь над поверхностью моря.

Неожиданно от трапа донесся чей-то крик и, обернувшись, Шавасс увидел старого Хамида. В рассеянном желтоватом свете фонаря на мачте казалось, что ему по меньшей мере сто лет. Но когда он заговорил, казалось, что он нисколько не испуган.

— Мистер Шавасс, они сбежали? И оставили нас тонуть?

— Если бы я смог, они бы этого не сделали, — ответил Шавасс. — Как себя чувствует миссис Кемпбелл?

— Боюсь, не очень хорошо.

Шавасс повернулся к Престону.

— Выведите её на палубу и посмотрите, не найдете ли чего-нибудь выпить. Жако очень любил ром, возможно, где-нибудь найдется несколько бутылок. Заставьте её выпить как можно больше. Сделайте все возможное, чтобы её успокоить. А я посмотрю, что здесь можно найти. И, ради Бога, поторопитесь. У нас не так много времени.

В рулевой рубке в шкафчике он нашел три спасательных жилета и протянул один из них Хамиду. Старик начал было расстегивать пальто, но Шавасс покачал головой.

— Одевайте поверх того, что на вас есть. В воде будет холодно.

Старик продел руки в лямки, а Шавасс отправился дальше осматривать палубу. Единственной вещью, которую можно было сдвинуть и которая могла бы позволить человеку удержаться на воде, была крышка кормового люка. Он отсоединил её и потащил к поручням и в этот момент на палубе появился Престон с миссис Кемпбелл.

В желтом свете она выглядела ужасно, темные глаза её были полны ужаса, а вся она съежилась от страха. Шавасс почувствовал запах рома. Негр держал одну бутылку в руке, а ещё две были зажаты у него подмышкой.

Он передал одну из них Шавассу.

— Суньте в карман, может пригодится.

Шавасс протянул ему два спасательных жилета.

— Это все, что я смог найти.

— А вы?

— Есть старый пробковый спасательный пояс, который поможет мне продержаться. А теперь поторопитесь. У нас осталось всего несколько минут.

Неожиданно стало очень тихо, и только дождь продолжал мутными струями падать в свете фонаря, а они все собрались возле поручней, готовые броситься в море. Оно уже закрыло корму и ползло по палубе, как зеленый занавес.

Шавасс взглянул на часы.

— Через час наступит рассвет. Мы находимся где-то в пяти-шести милях от берега, может быть меньше, но скоро начнется прилив и нас понесет вместе с ним. Не пытайтесь плыть, вы только быстро устанете и потеряете тепло тела, и не пытайтесь снимать какую-то одежду. Это самое плохое, что вы сможете сделать. Миссис Кемпбелл, мы хотим устроить вас на крышке люка. Я хотел бы, чтобы вы лежали спокойно, даже если вода будет перекатываться через вас. Остальные будут держаться по бокам. Очень важно, чтобы мы все оставались вместе. Есть какие-нибудь вопросы?

«Леопард» неожиданно накренился на борт. Престон потерял равновесие и вылетел в море. Потом вынырнул и ухватился за поручень. Он даже смог улыбнуться.

— Следовало бы проделывать это почаще. Пожалуй, стоит как можно быстрее сбросить крышку люка. Не думаю, что наше суденышко долго протянет.

Странно, как всегда о судне думают как о живом существе, наделенном собственной душой. Неуклюже плывя со спасательным поясом подмышками и ударяясь о край крышки люка, Шавасс обернулся и смотрел, как «Леопард» плавно исчез с поверхностью моря. Какое-то время красный и зеленый навигационые огни ещё горели на верхушке мачты, а затем и они исчезли.

Не холод, в котором не было ничего хорошего, а темнота была их настоящим врагом. Спустя некоторое время тело приспособилось к температуре воды, существенно помогало, что все они были полностью одеты.

Но темнота угнетала, к тому же миссис Кемпбелл непрерывно стонала, причем эти стоны очень часто прерывались ужасными приступами рыданий, и никто ничего не мог с этим поделать.

Постепенно наступил серый из-за тумана рассвет. Видимость не превышала сотню ярдов, и Шавасс с некоторой тревогой заметил, что свежий бриз холодит его левую щеку, а вокруг них стали появляться белые барашки.

Он обернулся к Хамиду, который держался рядом за крышку люка. Старик прилично держался над водой благодаря спасательному жилету, но тюрбан его намок, кожа сморщилась так, что выступила каждая косточка.

— Как вы себя чувствуете? С вами все в порядке? Можете держаться?

Хамид молча кивнул и Шавасс перебрался на другую сторону крышки к Дарси Престону. Негр устало ему улыбнулся.

— Давайте поскорее бухту Монтего. Я не шучу.

— Поднимается ветер, — сказал Шавасс. — Вы чувствуете? Он гораздо быстрее погонит нас к берегу, но дело усложняется, так что будьте внимательны.

Рот негра раскрылся в беззвучном крике. Шавасс обернулся и увидел быстро надвигавшуюся и закрывавшую небо серо-зеленую стену воды. Он ничего не мог с этим поделать, да и никто ничего бы не смог. В этот раз миссис Кемпбелл, слава Богу, не успела даже вскрикнуть. Волна подняла крышку люка как пробку, перевернула её и швырнула вниз.

Шавасс вынырнул на поверхность в потоке белой пены, пытаясь вздохнуть и все ещё сохраняя плавучесть благодаря старому спасательному поясу. Миссис Кемпбелл отбросило на двадцать или тридцать футов в сторону. Престон плыл к ней. Хамид оказался справа и Шавасс поплыл к нему.

Было похоже на то, что старик сильно ударился. Он потерял свой тюрбан и длинные стального цвета седые волосы свободно распустились по воде, так как он лежал на спине и совершенно обессилел. Когда Шавасс добрался до него, порыв ветра разорвал туман и он увидел на горизонте не более чем в миле от них низкий берег.

Либо Жако был слишком осторожен в своих оценках, либо их несло гораздо быстрее, чем он представлял. Он повернулся к негру, который все ещё плыл к миссис Кемпбелл и закричал:

— Земля, Престон, земля! Не больше мили.

Престон поднял руку, чтобы показать, что он понял, и поплыл дальше к миссис Кемпбелл. Туманный занавес снова упал и скрыл землю. Шавасс добрался до старика и прижал его к себе.

— Теперь осталось уже недолго. Я видел землю.

Хамид устало улыбнулся, но казалось, неспособен был говорить. Шавасс достал из кармана бутылку рома и выдернул пробку зубами.

— Выпейте немного.

Он заставил старика открыть рот и выпить. Хамид закашлялся, наполовину задохнулся, покачал головой и прошептал:

— Моя религия это запрещает.

— Старина, на этот раз Аллах вас простит, — сказал Шавасс на урду и проглотил остатки рома.

Странно, но единственной реакцией старика на то, что к нему обратились на родном языке, было то, что он ответил на этом же языке.

— Если я выживу, то потому, что такова воля Аллаха. Если я умру — пусть будет так.

Прошло ещё полчаса, и Шавасс начал по-настоящему ощущать холод. Он снял пояс своего плаща и привязал им себя к Хамиду, который плавал рядом. Никаких признаков Престона и миссис Кемпбелл не было видно — некоторое время тому назад они исчезли из виду.

Старый Хамид был неподвижен, глаза закрыты, лицо, синее от холода, напоминало маску смерти. Шавасс ударил его пару раз по щекам, глаза открылись и старик посмотрел на него отсутствующим взглядом. На лице появилась какая-то тень, свидетельствовавшая, что он узнал его. Губы пошевелились, но он смог только шепотом произнести какие-то слова.

— Али, Али, сын мой, это ты? — спросил он на урду.

— Да, отец. — Шавасс собрал все силы, чтобы ответить правильно. — Осталось уже недолго. Скоро мы будем дома.

Старик улыбнулся, глаза его снова закрылись, и в этот момент волна неожиданно подняла их высоко к свинцовому небу и продержала там достаточно долго, чтобы Шавасс смог увидеть крутые скалы не более чем в двух сотнях ярдов от них. К ним неслись волна за волной, и белая вода ударялась о далекий берег.

Теперь они быстро неслись вперед, оказавшись совершенно беспомощными в объятиях потока, тащившего их к берегу. Когда вода попыталась их растащить, Шавасс крепко ухватился за старика, и ту снова стена воды, зеленая как бутылочное стекло, обрушилась на них.

Шавасс ушел глубоко вниз, слишком глубоко, почувствовал, что он один, и стал яростно бороться за жизнь, как попавшаяся на крючок рыба. Старый Хамид исчез, но странно, что он не испытывал никакого страха. Если он должен умереть, то умрет в борьбе.

Такое поведение, общее для всего живого, и известно психологам как реакция на критическую ситуацию, это ярость, с которой каждое живое существо борется за свое выживание, когда не остается ничего другого и оно либо загнано в угол своими врагами, или оказалось в одиночестве в море белой воды, как это случилось теперь с Полем Шавассом.

Он вырвался на поверхность, глотнул воздуха и снова ушел вглубь, срывая пуговицы плаща. Ему удалось сорвать плащ, а затем и пиджак, и он снова всплыл наверх, чтобы глотнуть воздуха. Немного больше времени понадобилось, чтобы сбросить ботинки, но видимо это произошло от того, что ноги его онемели от долгого пребывания в холодной соленой воде, но наконец он освободился и от них и снова поплыл, его яростное желание выжить придавало ему силы, которые он черпал из скрытых резервов, дремлющих в каждом человеке.

И вдруг его ноги почувствовали песок и он снова ушел под воду. Волна бросила его вперед на большой круглый валун, с которого стекала вода, и он очутился по колено в морских водорослях.

Вторая волна накрыла его. Пальцы вцепились в расщелину в скале и держались за нее, пока вода не отхлынула. Когда она отступила, Шавасс поднялся на ноги и неуклюже заковылял к полоске белого песка у основания скал, где мог оказаться в безопасности.

Некоторое время он лежал ничком, жадно глотая воздух, затем заставил себя подняться. Хамид — нужно найти Хамида. Вода была у него во рту, в ушах, в горле, казалось, она проникла в самое сердце, но он повернулся и пошел через скалы к линии прибоя.

И тотчас увидел Хамида в тридцати или сорока футах; тот лежал на мели, волны перекатывались через него. Шавасс бросился бежать, крича на урду.

— Я иду. Держитесь! Держитесь!

Конечно, это было глупо. Он понимал, что старик должен быть мертв. Он вытащил тело из воды, перевернул его, и произошло величайшее чудо из чудес: глаза старика открылись.

Хамид улыбнулся, всю усталость и боль смыло с его лица.

— Али, сынок. Я знал, что ты придешь, — прошептал он. — Благослови меня.

— Бог благословит тебя, старик, возьми меня за руку, — сказал Шавасс на урду. — Благословит и трижды благословит. Иди с Аллахом.

Старик удовлетворенно улыбнулся, глаза закрылись и жизнь покинула его тело.

Шавасс какое-то время стоял рядом на коленях, не обращая внимания на холод, глаза его слепо смотрели в пространство. Когда он наконец поднялся, то увидел, что в нескольких ярдах поджидает Дарси Престон, мрачно глядя на него.

Как и Шавасс, негр был в одной рубашке и брюках, его спасательный жилет исчез. На лице у него была царапина, а другая — на левом плече.

— Что с миссис Кемпбелл? — спросил Шавасс.

Негр пожал плечами.

— Я пытался схватить её, когда большая волна разделила нас, но поток был слишком силен для меня. Она ещё плавала на поверхности, когда я последний раз её видел. Думаю, она могла выжить.

Хотя он сам себе не верил, да и никто из них не верил в это, поэтому Шавасс устало пожал плечами и сказал:

— Давайте выбираться отсюда.

— Мы его не заберем?

— Пусть все остается, как есть, — сказал Шавасс. — Обстоятельства в данный момент складываются так, что будет значительно лучше, если нас не обнаружат рядом с ним. Если мы поднимем его выше на берег, станет ясно, что кто-то перенес его туда.

— Но какого черта мы теперь собираемся делать? — требовательно спросил негр.

Шавасс посмотрел на часы.

— Без четверти пять. Мы найдем дорогу и ближайшую телефонную будку. Я позвоню своим людям, а потом мы спрячемся у ближайшей изгороди и будем ждать. Через час после этого вы окажетесь на пути в Лондон.

Дарси Престон покачал головой.

— Кем бы вы не были, одно совершенно ясно, — вы не из полиции.

— Справедливое замечание, — сказал Шавасс. — А теперь давайте убираться отсюда.

Шавасс повернулся и в свете серого утра двинулся к скалам.

Глава 9

Высшая безопасность

— Монтефиори — Энрико Монтефиори, — Меллори отвернулся от окна и набил свою трубку из изящного кожаного кисета. — Один из самых богатых людей в Европе, хотя очень мало кто вообще о нем слышал. Очень не любит фотографироваться, но вы найдете в его досье одну или две фотографии. Он относится к крупным финансистам, не любящим быть на виду. Таинственная фигура, скрывающаяся где-то на заднем плане, однако его палец нажимает на такое количество кнопок, что трудно сосчитать.

— А Хеллгейт? — спросил Шавасс. — Что известно о нем?

Меллори покачал головой.

— Ничего. Насколько мне известно, у Монтефиори есть поместье на Люцернском озере и дворец в Венеции. Действительно, последние три или четыре года он почти полностью исчез из виду. — Он покачал головой. — Вообще в этом нет никакого смысла. Зачем, черт возьми, такому человеку как Монтефиори связываться с такими вещами?

Раздался стук в дверь и вошла Джин Фрейзер. Она протянула Меллори конверт.

— Дополнительные материалы из отдела С2, сэр, благодаря любезности китайского отдела ЦРУ.

Она вышла, Меллори открыл конверт и вытащил оттуда несколько карточек с записями, причем к каждой из них была приколота фотография.

— Взгляните-ка на это, Пол. Посмотрите, может быть вы за что-то зацепитесь.

Пятым в этой пачке оказался Ченг, только здесь его звали Хо Дзен и он был полковником армии КНР. Он был изумительно похож, и Шавасс передвинул фотографию по столу.

— Вот это и есть наш приятель.

Меллори просмотрел карточку и кивнул, слегка нахмурившись.

— Вполне определенный тип. Судя по этим данным, один из их лучших людей. Довольно глупо было отправлять его на три года в Париж в качестве военного атташе. ЦРУ в течение этого времени было вынуждено за ним присматривать.

Зазвонил телефон, он поднял трубку и в течение минуты слушал. Когда он положил трубку, лицо его выглядело задумчивым.

— Это был Трэверс, он звонил из того местечка, что называется Фиксби. Это маленькая деревушка на побережье недалеко от Веймута. За деревней есть небольшая запущенная шлюпочная мастерская, в которой хозяйничает некий Гормен. Сейчас его нет. Последний раз его видели, когда около шести часов сегодня утром он выходил в море на тридцатифутовом катере, на котором обычно возит на рыбалку любителей острых ощущений.

Шавасс взглянул на часы и увидел, что уже почти полдень.

— Если погода не изменится, сейчас они должны быть уже почти на месте.

— В Сен-Денизе? — Меллори кивнул. — Да. Я склонен согласиться с вами и, насколько я могу судить, наш друг из КНР вернется с ними. С одной стороны, ему наверняка понадобится какая-то медицинская помощь, а с другой стороны, он не захочет тут болтаться после того, как дела обернулись так плохо. Китайцы — весьма практичные люди.

— А как насчет Росситера?

Меллори поднял телеграмму.

— Да, это действительно весьма любопытный тип. Я не могу в нем разобраться. Стоунхерст (военная академия — прим. пер.), дважды первый в Кембридже, пять лет в английском колледже в Риме, а потом Корея. Корейцы захватили его и четыре года держали в плену — четыре года за решеткой. Должно быть, это было ужасно.

Вспомнив свой собственный опыт, длившийся всего неделю, Шавасс кивнул.

— Да, вы правы. Но почему он покинул Орден? В чем была причина?

— Трудно сказать. Церковь не любит обсуждать подобные вещи. Однако я нажал на некоторые пружины, и это дало мне адрес священника, отбывавшего заключение вместе с Росситером. Его приход находится здесь в Лондоне, что довольно удобно.

Шавасс посмотрел на карточку, которую протянул ему Меллори. Отец Анри да Суза, португалец, что видимо означало, что последние пять столетий его семья живет в Англии.

— Существует ли хоть малейший намек на то, что Росситер переметнулся к красным?

Меллори пожал плечами.

— Дорогой мой мальчик, все возможно в этом самом ужасном из всех возможных миров. Ради Бога, посмотри на Блейка. Они действительно проделали над ним неплохую работу. Конечно у священника было что-то, на что он мог опираться; что-то с чем он мог бороться против них. Не подлежит сомнению, что религиозные служители, которых корейцы держали у себя некоторое время, а потом освобождали, после возвращения нуждались в серьезной психиатрической помощи, настолько глубоким был процесс промывания мозгов. В любом случае вам стоит пойти, встретиться с отцом да Сузой и посмотреть, что вы сможете из него вытянуть.

— А что относительно Дарси Престона?

— Здесь нет никаких проблем, во всяком случае до тех пор, пока он будет правильно вести себя и помалкивать. Завтра мы посадим его в самолет, вылетающий на Ямайку.

— Можно, чтобы пока он остановился у меня?

— Я не вижу, почему бы этого нельзя было сделать. — Меллори покачал головой. — Святой Павел днем и Сохо — ночью. Какую странную запутанную жизнь приходилось вести этому парню.

Шавасс встал.

— Кажется, он перенес все это достаточно хорошо. Я свяжусь с вами сегодня ближе к вечеру.

Он был уже на полпути к двери, когда снова зазвонил телефон. Меллори жестом вернул его обратно и снял трубку. Потом со вздохом положил её обратно.

— Час назад тело женщины среднего возраста, одетой в спасательный жилет, было выловлено рыбачьей лодкой недалеко от Веймута. Пол, мне жаль, чертовски жаль. Особенно в свете того, что вы мне рассказали.

— Мне тоже, сэр, — сказал Шавасс и тихо вышел, сердце его было наполнено горечью.

Церковь Непорочного Зачатия находилась недалеко от Остиндских доков, места с весьма сомнительной репутацией. Шавасс остановил машину на противоположной стороне дороги и заглушил мотор. Потом достал сигарету из пачки, а другую предложил Дарси Престону.

— Грэм Меллори меня повесит и четвертует, если узнает, что я взял вас с собой. С другой стороны, он велел мне присматривать за вами и не могу же я одновременно быть в двух местах.

— Вы могли бы попытаться это сделать, но я вам не рекомендую, — сказал Престон и вышел из машины.

Церковь выходила задним фасадом на реку и представляла из себя небольшое, довольно грязное здание в псевдоготическом стиле, столь модном в девятнадцатом веке. Они прошли через вход в виде арки в зал, наполненный свечами и тенями, запахом ладана и спокойствием. Оно было пустым, если не считать человека в сутане священника, преклонившего колени у ограждения алтаря, его белые волосы светились в свете свечей, как нимб.

Шавасс инстинктивно перекрестился и преклонил колено, хотя в течение многих лет не исполнял церковных обрядов, и они двинулись по проходу между рядами. Священник поднялся на ноги и собирался было направиться в ризницу, но заметил их и остановился, слабо улыбаясь.

— Джентльмены, могу я вам чем-то помочь?

Судя по глазам, этот человек любил весь мир, — сейчас это встречается достаточно редко. От правого глаза в волосы уходил глубокий шрам, но в остальном его лицо было спокойным и безмятежным как лицо годовалого ребенка.

— Отец да Суза? Меня зовут Шавасс, думаю, вы меня ждали. Это мистер Престон, мой помощник.

— О, да, — кивнул отец да Суза. — Что-то связанное с Леонардом Росситером, верно? — Он улыбнулся. — Почему бы нам не выйти наружу? Сейчас там довольно неплохо.

От задней стены церкви к Темзе спускалось кладбище, на низкой стене было металлическое ограждение с шипами. На реке шла активная жизнь, и священник оказался прав — там было довольно приятно даже при неярком солнце.

Он присел на могильный камень и взял предложенную Шавассом сигарету.

— Здесь приятно, очень приятно. Видите ли, я часто прихожу сюда подумать. Здесь какая-то очень хорошая атмосфера. — Он наклонил голову над спичкой, предложенной ему Престоном, и откинулся назад с довольным вздохом. — Ну, а теперь, что вы хотите знать о Леонарде Росситере?

— Прежде чем мы продолжим, святой отец, думаю, что мне следует сразу же пояснить, что речь идет о серьезном деле и совершенно секретном. Фактически речь идет о национальной безопасности.

Казалось, эти слова ни в малейшей степени не взволновали да Сузу.

— Продолжайте.

— Скажите, мог ли Леонард Росситер стать коммунистом?

Отец да Суза внимательно посмотрел на кончик своей сигареты, по лицу его прошла легкая неопределенная тень и он вздохнул.

— Я не думаю, что в этом следует сомневаться.

— Понимаю. Вам приходилось прежде с кем-нибудь говорить об этом?

— Меня никто никогда не спрашивал.

Шавасс кивнул.

— Очень хорошо, святой отец, расскажите мне все, что сможете.

— Меня послали в Корею сразу после окончания второй мировой войны. Через несколько дней после начала корейской войны я был взят в плен войсками Северной Кореи.

— А Росситер?

— О, я не встречал Росситера довольно продолжительное время, только девять месяцев спустя я увидел его, когда меня перевели в специальный лагерь в Манчжурии. Это был центр по идеологической обработке.

— И вы думаете, что там Росситеру промыли мозги?

Отец да Суза негромко рассмеялся.

— Святые небеса, видите ли, все это не так просто. У них был чрезвычайно простой метод обработки, и тем не менее он довольно часто срабатывал. Первоначальная идея принадлежит Павлову. Вопрос заключается в том, чтобы вызвать чувство вины или гипертрофировать то чувство вины, которое лежит в каждом из нас. Сказать вам, джентльмены, что прежде всего спросил у меня мой инструктор? Был ли у меня в миссии слуга, который убирал у меня в комнате и готовил мне постель. Когда я сказал, что был, он выразил удивление, достал Библию и прочел оттуда отрывок, в котором наш Господь говорит о служении другим людям. Таким образом, я оказался одним из тех, кто позволял другим людям обслуживать себя. Просто удивительно, как один этот небольшой вопрос заставил меня почувствовать себя виновным.

— Но ваша вера, святой отец? — спросил Престон. — Разве она не могла вам помочь?

Старый священник выглядел искренне встревоженным.

— А разве я нуждаюсь в помощи? — Он улыбнулся чудесной улыбкой. — Сын мой, моя вера победила: она позволила мне преодолеть все трудности несмотря на все то, что они пытались со мной сделать. Никогда не чувствовал себя более верящим в Бога, чем в те темные дни моей жизни.

— А Росситер? — спросил Шавасс. — Что можно сказать о вере Росситера?

Старый священник с тревогой посмотрел на них.

— Джентльмены, здесь я оказываюсь в трудном положении. В Ном Беке я был его исповедником, а он — моим. Тайна исповеди священна. Могу только сказать, что у него возникли проблемы задолго до того, как он попал в руки коммунистов. С их точки зрения он был созревшим плодом.

— А какого рода были эти проблемы?

— Если мне будет позволено использовать марксистскую терминологию, то я бы сказал, что у каждого человека есть теза и антитеза. Что касается священника, его тезой является все то, во что он верит, все то, что поддерживает он и его призвание. С другой стороны, его антитезой является его темная сторона, та сторона, которая присутствует в каждом из нас. Страх и ненависть, насилие, агрессивность, стремление к материальному благополучию. Чувство вины мучило Леонарда Росситера задолго до того, как инструкторы в Ном Беке начали с ним работать.

— Но почему он покинул Священный Орден?

— Официальное объяснение состояло в том, что он испытал кризис веры — что он не мог больше оставаться священником. Это произошло три или четыре года спустя после его возвращения.

— Но вы не думаете, что он был изгнан из-за того, что проводил партийную линию?

Отец да Суза кивнул.

— Думаю, они смогли предложить ему то, что он искал, сильную веру, веру, которая могла его поддержать.

— Вы сказали, что они смогли предложить ему, святой отец? — переспросил Дарси Престон.

Отец да Суза мягко улыбнулся.

— Одно я могу сказать вам со всей определенностью. Леонард Росситер — человек с измученной душой. Он подобен герою поэмы Томсона, всю жизнь преследуемого псами Господа, бегущего от надежды на спасение, обреченного на гибель из-за отвращения к самому себе.

Шавасс медленно кивнул.

— Пожалуй это все, святой отец. Думаю, что вы все нам сказали.

— Надеюсь, что смог вам помочь. Всего хорошего, джентльмены.

— Прекрасный человек, — сказал Дарси Престон, когда они сели в машину.

— И даже более того.

Шавасс повернул ключ зажигания и они быстро уехали.

Меллори выслушал все то, что ему рассказали, со странным рассеянным выражением лица.

— После того, как вы ушли отсюда, я связался с разведкой НАТО.

— По поводу Монтефиори?

Меллори кивнул.

— Все оказалось чрезвычайно странным, Пол. У них ничего нет против него. Именно это-то меня теперь и беспокоит — по-настоящему беспокоит. Я уже готов услышать, что он является наиболее опасным двойным агентом в той игре, которую ведет. Но вся данная ситуация пахнет чертовски плохо. Что вы думаете по этому поводу?

Шавасс встал и прошелся взад и вперед по комнате.

— Давайте рассмотрим два наиболее важных момента. Полковник Хо Дзен — и Леонард Росситер, который, как представляется, во время своего плена стал сторонником коммунистов. Однако все это оставляет нас лицом к лицу с самой удивительной загадкой. Зачем понадобилось финансисту и мультимиллионеру вроде Энрико Монтефиори поддерживать воинственный коммунизм китайского толка? И ещё один момент — весь этот иммиграционный бизнес. Все это выглядит совершенно по-любительски. Я готов перерезать себе глотку, что смог бы организовать все гораздо лучше.

— Все правильно, действительно, организация Росситера является любительской, как вы сказали, но у китайцев нет особого выбора, когда дело идет о друзьях и союзниках. Ведь вы же помните, у них единственная опора в Европе — Албания. Весьма возможно, они просто не представляли, насколько второсортной является организация Росситера.

— Возможно, вы правы, — согласился Шавасс. — Наверняка они не могли позволить себе быть слишком разборчивыми. Любого рода контакт с европейским рынком лучше, чем ничего. Подозреваю, они именно таким образом смотрели на все это и оказались при этом чертовски наивными. Люди всегда говорят, что мы не понимаем Восток. Возможно, это правда, но и Восток понимает нас не лучше.

Меллори примерно полминуты смотрел в пространство, потом кивнул.

— Правильно, Пол, вот вы этим и займитесь. Найдите их, всех троих. Хо Дзена, Росситера и Монтефиори. Мне хотелось бы знать, в чем здесь дело, но самое главное заключается в том, чтобы остановить их.

— Остановить навсегда?

— Естественно. Найти и уничтожить. Я не вижу никакого смысла в том, чтобы ограничиваться полумерами. С настоящего момента это полностью ваше дело. Когда сможете, используйте нашу обычную систему связи, чтобы держать меня в курсе событий. По дороге поговорите с Джин относительно денег. Что-нибудь еще?

Шавасс кивнул.

— Тот человек, которому вы поручили наблюдать за этим Горменом в Фиксби — уберите его.

— Вы хотите сами туда отправиться?

— Мне представляется, что для начала это место может быть не хуже любого другого.

Меллори потянулся к телефону.

— Я немедленно этим займусь. Удачи вам.

Джин Фрейзер взглянула на Шавасса, когда тот вышел из кабинета.

— Вы довольны собой.

— Верно.

Шавасс достал сигарету из пачки, лежавшей у неё на столе. Глаза на его смуглом кельтском лице сверкали, как черное стекло. Он и сам был похож на дьявола, и она почему-то вздрогнула.

— В чем дело, Пол?

— Я не совсем уверен, — сказал он. — Я уже довольно давно не испытывал такого чувства.

— Какого?

— Личной заинтересованности в каком-то деле. Я, Пол Шавасс, а не Бюро. Я думаю о старике, лежавшем на спине на берегу, единственным желанием которого было повидаться со своим сыном, и о слабой маленькой женщине, умершей в одиночестве и испуганной до предела. Маленькой глупой беззащитной женщине, которая никогда в своей жизни никому не причинила зла.

Он тяжело вздохнул и потушил сигарету,

— Я хочу отомстить, Джин. В первый раз я хочу заняться кем-то из личных соображений. Это новое чувство. Меня беспокоит только то, насколько я буду чувствовать себя счастливым в будущем.

Он с сожалением расстался с Дарси Престоном, так как ему начал нравиться этот негр с блестящим язвительным умом и не только потому, что им столько довелось пережить вместе. Пока он укладывал свои вещи, Дарси сидел на подоконнике и наблюдал. На нем были брюки Шавасса, свитер с глухим воротом и твидовый спортивный пиджак.

— Вы уверены, что у вас все в порядке с деньгами? — спросил Шавасс, запирая свой чемодан.

Дарси кивнул.

— У меня есть здесь банковский счет.

Шавасс застегнул на все пуговицы старый морской плащ, который придавал ему вид морского волка.

— Не думаю, что мне придется вновь встретиться с вами. Завтра в это время вы уже будете на пути в солнечную Ямайку.

— Страну беззаботного калипсо и городков из лачуг. Давайте мне как можно скорее Бирмингем, — Дарси усмехнулся. — А что будете делать вы? С чего вы начнете? С этого местечка под названием Фиксби?

— Это место ничем не хуже любого другого.

Негр протянул ему руку.

— Пусть будет так. Удачи вам, Пол, и в следующий раз, когда встретитесь с Росситером, передайте ему привет от меня; я бы предпочел, чтобы вы сделали это ногой.

Шавасс наполовину приоткрыл дверь, когда Дерси заговорил вновь.

— Еще одно. Это гложет меня, поэтому я должен спросить. Почему они убили Харви таким способом?

— Я могу только предположить. Видимо, возникла опасность, что их будут досматривать. Можно сказать, что они уничтожили улики.

Дарси Престон искренне рассмеялся.

— Вы знаете, это похоже на иронию судьбы. Но именно так, как поступали в старину работорговцы с рабами, когда их настигали суда королевского флота — выбрасывали их за борт в цепях.

Он снова рассмеялся, но на этот раз у него в глазах стояли слезы и Шавасс закрыл дверь, оставив его одного со своим горем в этой тихой комнате.

Глава 10

Птички улетели

Фиксби была приходящей в упадок деревушкой. Это место знавало времена процветания, когда рыбная ловля была экономически выгодной, но сейчас все осталось в прошлом. Молодежь уехала в город и большую часть домиков снимали горожане, стремившиеся найти место отдыха на выходные дни.

Шавасс доехал до Веймута на машине Бюро, а дальше продолжил путь на местном автобусе. В четыре часа дня он уже был в Фиксби, где оказался единственным сошедшим с автобуса пассажиром.

Единственная улица была пустынной и пивная, в строгом соответствии с английскими законами, наглухо закрыта. Он прошел мимо неё и направился к берегу, сунув одну руку в карман старого плаща, а другой помахивая небольшим кожаным чемоданчиком.

Найти шлюпочный двор не представляло труда, это был дух этих мест, могила надежд и судов, выброшенных на берег, как мертвые киты и печально гниющих под дождем. Тут же было нечто вроде конторы, расположенной позади разваливающейся лесопилки. Казалось, там никого нет, и он зашагал к пристани.

Возле неё стоял мореходный катер, находившийся, насколько он мог видеть, в отличном состоянии. Он было оснащен для большой рыбалки, на корме на палубе были укреплены два вращающихся стула и лебедка.

Это прекрасное судно, не могло быть никакого сомнения — настоящий драгоценный камень среди сорняков. Он постоял, некоторое время его разглядывая, а потом обернулся.

В тени старой баржи стоял человек и наблюдал за ним. Высокий и худой, он был одет в старый матросский бушлат, остроконечную шапочку и замасленный комбинезон. Наиболее примечательной деталью было его лицо. Это было лицо Иуды, один глаз смотрел в угол, рот — как лезвие ножа, лицо было просто завораживающе отталкивающим, как у средневековой горгульи.

— Любуетесь, да? — Голос его был чуть громче шепота, когда он подошел, Шавасс заметил рваный шрам, тянущийся от правого уха к гортани.

— Неплохое судно.

— Слабо сказано. Стальной корпус, бензиновый двигатель фирмы «Пента», радар, эхолот. Тридцать пять узлов. Вы разбираетесь в судах?

— Немного. Вас зовут Гормен?

— Правильно. Чем могу быть полезен?

— Мне хотелось бы совершить на вашем катере небольшую прогулку, если это возможно.

— Половить рыбу? — Гормен покачал головой. — Сегодня уже слишком поздно.

— Речь идет о другом, — сказал Шавасс. — Мне нужно как можно быстрее перебраться через Ламанш, и приятель сказал, что вы могли бы помочь мне за соответствующую мзду.

Гормен посмотрел вниз на берег и присвистнул.

— И как зовут вашего приятеля? — спросил он после короткой паузы.

Шавасс изобразил некоторое замешательство.

— Сказать по правде, не такой уж он мне и приятель. Я встретил его в баре в Сохо. Он сказал, что в любое время, когда мне понадобится быстро выбраться из страны, вы как раз подходящий человек, который может помочь.

Гормен резко повернулся и, двинувшись прочь, бросил через плечо:

— Пойдемте в контору. Собирается дождь.

Шавасс последовал за ним и поднялся по расшатанным деревянным ступенькам на крыльцо. Наверху он остановился и резко повернул голову, заметив какое-то движение внизу среди брошенных бесхозных лодок. Собака, а может быть кролик. Но это оставило у него смутное чувство беспокойства.

Комната была завалена всяким хламом, назначение которого угадывалось с трудом. Одним махом Гормен расчистил стол и достал бутылку виски и два стакана.

— Итак, вам очень нужно быстро перебраться за море? — спросил он.

Шавасс положил на стол свой чемоданчик и открыл его. Он поднял рубашку и на свет появилась тысяча фунтов стерлингов, упакованная в несколько аккуратных пачек английских пятифунтовых банкнот и французских франков. Все это выглядело значительно солиднее, чем было на самом деле, и поврежденный глаз Гормена изумленно выкатился.

Шавасс вынул две пачки и двинул их по столу.

— Гормен, теперь вы понимаете, насколько быстро мне необходимо перебраться на ту сторону. Здесь две сотни и ещё сотню вы получите, когда мы доберемся до французского берега, при условии, что вы не станете задавать вопросов. Договорились?

Улыбка Гормена была настолько дьявольской, что выглядела почти ангельской. Он сгреб деньги и сунул их в помятый бумажник.

— Когда бы вы хотели отплыть?

— Если речь идет обо мне, чем скорее, тем лучше.

Гормен снова улыбнулся той же самой ангельской улыбкой.

— Тогда чего же мы ждем? — спросил он и вышел наружу.

Судно называлось «Мери Грант», и каждый уголок на нем был также хорош, как и его внешний вид. Шавасс стоял возле поручней, когда они прошли вдоль берега и повернули в открытое море, и глубоко вдыхал соленый воздух. Было неплохо снова двигаться, даже если это был путь к неизвестному будущему. Если быть честным с самим собой, именно эта особенность его работы вызывала у него наибольшее восхищение — просто жизнь день за днем, когда не знаешь, что ждет тебя за следующим углом.

Волны со странным, немного глуховатым звуком начали бить в корпус судна, заставляя его вибрировать, когда они вышли из-под прикрытия берега на основной фарватер Ла-Манша. Он подошел к рулевой рубке и остановился в дверях.

— Где вы предполагаете меня высадить?

— Где вам захочется, — сказал Гормен. — Вы — хозяин.

— Я думаю об одном местечке, которое находится несколько в стороне от проторенного пути. Это залив Сен-Мало. Оттуда я смог бы добраться до Марселя.

— Меня это устраивает.

Гормен сменил курс на пару румбов, и Шавасс сказал,

— Я пойду вниз и немного вздремну.

— Это лучшее, что вы можете сделать. В середине Ла — Манша будет немного качать. Барометр падает. В камбузе в большом термосе найдете готовый кофе.

Шавасс спустился в салон. Он устал — чертовски устал, что наверное было не так уж удивительно. Шавасс нашел в камбузе термос, налил чашку кофе и вернулся в салон. Там он медленно выпил кофе, шаг за шагом обдумывая всю ситуацию. Стычка с Горменом прямо сейчас ничего бы не дала, её можно было отложить на потом.

Совершенно неожиданно его мозг почти полностью отказался работать. Боже мой, как же он устал. Он вытянулся на обитой войлоком скамейке и уставился на переборку. Казалось, бимсы крыши также медленно покачиваются, как легкие волны на поверхности пруда, и во рту у него стало почему-то очень сухо. И только в последний момент перед погружением в темноту в его затуманенном мозгу мелькнула мысль о том, что что-то происходит не так.

Он медленно вынырнул на поверхность, в первые несколько мгновений ощущая только то, что он жив. В салоне было темно, а он лежал вниз лицом на обитой войлоком скамейке. Он попытался пошевелиться, потерял равновесие и свалился на пол, что едва ли должно было вызвать удивление, учитывая то, что его руки были надежно связаны за спиной.

«Мери Грант» продолжала двигаться, но в тот момент, когда он попытался подняться на ноги, двигатель заглох и катер лег в дрейф. На трапе раздались шаги, был включен свет и появился Гормен. Он подошел так близко, что Шавасс почувствовал тяжелый запах пота от его немытого тела.

— Ну, и как ты себя чувствуешь, парень? — Гормен похлопал его по щеке.

— Что это за шутки? — требовательно спросил Шавасс, временно придерживаясь той роли, которую для себя выбрал. — Я думал, мы заключили сделку.

Гормен встал, открыл небольшой чемоданчик, лежавший на столе, и вытащил оттуда одну из пачек банкнот.

— Вот эти игрушки, парень — зелененькие. Я всегда был к ним неравнодушен. Я просто весь покрываюсь мурашками. Эта небольшая коллекция мне так нравится, что я просто не перенесу мысли о том, чтобы расстаться хотя бы с её частью.

— Хорошо, — сказал Шавасс. — Я не доставлю никаких неприятностей. Вы просто высадите меня на другом берегу, вот и все, о чем я прошу.

Смех Гормена стоило слышать; он поднял его на ноги и толкнул к трапу.

— Правильно, я вас высажу, приятель, здесь нет никакой ошибки. Прямо на самой глубине.

На палубе было холодно, в желтом свете серебрился падающий дождь. Шавасс повернулся лицом к свету. Гормен поднял кусок ржавой якорной цепи и Шавасс холодно спросил:

— Кто тебя научил этой штуке — Росситер?

Эти слова заставили Гормена остановиться. Он взглянул на Шавасса, его глаз страшно выкатился и, когда он заговорил, голос был как тихий шепот.

— Кто ты такой? В чем дело?

— Придет время держать ответ, Гормен, — безразличным тоном сказал Шавасс. — Мои люди знают, где я нахожусь. Если я исчезну, тебе придется придумать, как это объяснить.

Он совершенно неправильно оценил этого человека. Гормен издал яростный крик, рука его откинулась назад, чтобы ударить, и цепь просвистела в воздухе.

Но не опустилась. Из темноты возникла чья-то рука и вырвала цепь у него из рук. Гормен обернулся и на свет появился Дарси Престон.

Гормен не растерялся. Его рука скользнула в карман и появилась уже с пистолетом, но здесь он сделал обычную ошибку, выстрелив в тот момент, когда вытаскивал пистолет. Пуля врезалась в палубную надстройку и Дарси головой вперед бросился через поручень в воду.

Гормен наклонился, вглядываясь в темную воду, и в этот момент Престон, проплыв под килем, перемахнул через поручень. Единственным оружием у него под рукой оказалась острога с длинной ручкой, которая применялась во время рыбной ловли, а сейчас висела на пружинном зажиме на стене рулевой рубки. Когда он схватил острогу, зажим издал музыкальный звон и Гормен обернулся.

В этот раз он поступил строго по правилам. Его рука вытянулась в прямую линию, своим здоровым глазом он старательно целился. Шавасс рванулся к нему и ударил плечом, как форвард во время игры в регби, что заставило того пошатнуться и удариться о поручень. Пистолет выстрелил, не причинив никому вреда, и когда Гормен выпрямился и попытался прицелиться снова, Дарси сделал выпад острогой и угодил её острым концом прямо подмышку. Гормен откинулся назад и с криком перелетел через леер. К тому времени, когда Шавасс добрался до поручня, темная вода сомкнулась у Гормена над головой и больше он не появился.

— Вытяните руки, — приказал Дарси и перерезал веревки, удерживавшие руки Шавасса, острым как бритва наконечником остроги. Шавасс обернулся, растирая запястья, чтобы восстановить кровообращение.

— Ну, я должен назвать это весьма своевременным вмешательством. А теперь позволено ли мне будет спросить, откуда, черт возьми, вы выпрыгнули?

— Все достаточно просто, — ответил Дерси. — После того, как вы уехали, я подумал примерно пять минут, а потом спустился в гараж и воспользовался вашим автомобилем. Оставил его на автостоянке возле аэропорта и остальную часть пути проделал на такси. Поэтому я оказался в Фиксби прежде вас. В местной пивной подают весьма неплохое горькое пиво.

— А потом?

— О, я поболтался немного возле шлюпочного двора, ожидая, как говорится, дальнейшего развития событий. Слышал большую часть вашего разговора с Горменом, подождал, пока вы скроетесь в конторке, а потом пробрался на борт и спрятался в ящике для цепей.

— Вы сами выбрали время для своего великолепного появления или просто почувствовали драматизм ситуации?

— Честно говоря, я заснул. И не просыпался до тех пор, пока Гормен не начал топать вокруг и шуметь.

Шавасс вздохнул.

— Очень хорошо, и что вы здесь делаете?

— Это очень просто. По всем стандартам мой брат был преступником. Он был вором и гангстером, но он был добр ко мне. Если я скажу, что я любил этого человека, это вас устроит?

— Абсолютно, — торжественно заявил Шавасс.

— Пол, он не предполагал умереть таким образом. Он много чего в жизни мог ожидать, но не такого. Я намерен, когда придет время, лично убить Росситера. Мы, жители Ямайки, люди религиозные и гордые. Глаз за глаз, — сказано в Библии, не больше и не меньше. Я отберу у Росситера жизнь, потому что это будет справедливо.

Шавасс кивнул.

— Я уважаю ваши чувства. Я понимаю их, но между замыслом и его осуществлением часто лежит глубокая пропасть, особенно для такого человека как вы. Я могу убить, когда я должен это сделать, убить быстро, квалифицированно и без малейшего размышления, потому что я профессионал. Уверены ли вы в том, что тоже сможете это сделать?

— Посмотрим?

— Ладно-ладно! Я заставлю эту штуку двигаться, а вы обсохните. Обсудим наши дела попозже.

Негр кивнул и исчез на трапе. Шавасс прошел по палубе в рулевую рубку и запустил двигатель. Тот издал высокий приятный звук и, после того, как он сдвинул дроссельную заслонку, «Мери Грант» мощно устремилась в ночь.

— Я всегда хотел быть боксером, — сказал Дарси.

Он прислонился к закрытой двери рубки, завернувшись в одеяло и держа в руке кружку с чаем, почти невидимую в темноте.

— И что вам говорил на это Харви?

Дарси рассмеялся.

— Он обычно спорил по поводу процентов, а в этом он не видел никаких процентов. Он всегда говорил, что хорошо драться может только голодный боец, а я был кем угодно, только не голодным бойцом. Видите ли, до определенной степени он доставлял мне удовольствие. Я брал уроки у лучших профессиональных боксеров. Он был одним из владельцев спортивного зала в Уайтчепеле.

— А что заставило вас выбрать профессию юриста?

— С моим-то окружением? — рассмеялся Дерси. — Чертовски много людей считало такой выбор весьма странным и неожиданным. Но, с другой стороны, я знал каждого проходимца в Сохо, что оказалось весьма полезным, когда я начал заниматься юридической практикой.

— Вы постоянно были кому-то нужны?

— Что-то в этом роде. После суда над Харви я прекратил эту деятельность, так как понял, что просто не смогу и дальше продолжать ту двойную жизнь, которой жил до этих пор. Уехал на Ямайку и начал все сначала. Это было правильным решением. Там я встретил свою жену.

— Время и шанс, — сказал Шавасс.

— Как я уже говорил вашему мистеру Меллори, Харви прислал мне письмо, в котором детально описал, что собирается делать. Когда он не вернулся, друзья известили меня и я решил пойти по его следам. Мне кажется, что я поступил достаточно логично.

— А ваша жена знает об этом?

Дерси усмехнулся.

— Она думает, что я нахожусь в Нью-Йорке по юридическим делам.

Он опустошил свою кружку и поставил её на столик для карт.

— А что вы можете рассказать о себе? Как получилось, что вы занялись работой такого рода?

— Снова виноваты время и шанс, — пожал плечами Шавасс. — Я оказался большим любителем языков. Просто впитывал их как губка воду, мне совершенно не приходилось работать над ними. Я преподавал в провинциальном университете, это занятие мне изрядно наскучило, и однажды друг попросил меня помочь вытащить его сестру из Чехословакии. Это предвещало целую цепь приключений, и я согласился.

— И добились успеха?

— Только частично. Я оказался в австрийском госпитале с пулей в ноге, когда там появился Меллори и предложил мне работу. Это было двенадцать лет назад.

— Вы сожалеете об этом?

— Слишком поздно сожалеть. Слишком, слишком поздно. А теперь давайте вернемся к настоящему и обсудим, что мы собираемся делать, когда прибудем в Сен-Дениз.

Глава 11

Шаги в ночи

Они так удачно рассчитали время, что когда подошли к Сен-Дениз, было всего девять тридцать утра. На карте примерно в четверти мили к востоку была показана небольшая бухточка, соединявшаяся с Ла-Маншем глубоководным каналом и Шавасс решил попытаться причалить там.

Едва ли можно было сделать лучший выбор. Бухточка представляла собой почти замкнутую окружность диаметром не более сотни ярдов, защищенную высокими скалами, обеспечивавшими великолепное укрытие со стороны моря. Они бросили якорь и спустились вниз.

Шавасс положил на стол чемоданчик, открыл его и протянул Дарси пару пачек франков.

— Половина вам, половина мне. Просто на всякий случай.

— Вы хотите сказать, что включили меня в платежную ведомость?

Дарси спрятал деньги во внутренний карман, а Шавасс нажал потайную застежку и приподнял фальшивое дно чемоданчика. Там лежали тщательно уложенные «магнум» 38 калибра, автоматический «вальтер» и автомат.

Дарси слегка присвистнул.

— Это что, как во времена сухого закона?

— Ничего особенного, просто подготовка. — Шавасс предложил ему «магнум». — Гарантировано, что его никогда не заест. Пожалуй, лучше средства остановить человека я не знаю.

Он сунул «вальтер» в карман, поставил на место фальшивое дно и спрятал чемодан в ящик под столом.

— И теперь начинается самое интересное.

Они переплыли на берег на пластмассовом ялике, вытащили его и по узкой тропинке поднялись на скалы. Небо было иссиня-черным, и каждая звезда горела, как костер. Луны не было, однако все освещалось каким-то странным светом, так что видно было значительно лучше, чем можно было ожидать при подобных обстоятельствах. Они быстро миновали разбросанные как попало сосны и скоро подошли к точке, с которой хорошо была видна деревня.

Тут и там в отдельных домиках горели огни, несколько огоньков светилось в окнах нижнего этажа «Беглеца».

— И как вы собираетесь разыграть эту партию? — спросил Дарси.

— По слуху, — ответил Шавасс. — Исключительно по слуху. Давайте сначала посмотрим, сколько участников в нашей игре.

Они спустились с холма, перебрались через изгородь и двинулись по узкой проселочной дороге, которая вскоре привела их к окраине деревни. Здесь домики стояли довольно далеко друг от друга и каждый был окружен участком возделанной земли.

Они прошли мимо первого домика и когда подошли ко второму, Дарси положил руку на рукав Шавасса.

— Это дом Мерсье, или вы это знали?

— Интересно, — протянул Шавасс. — Давайте взглянем.

Они пересекли вымощенный булыжником двор и, согнувшись, подобрались к окну. Свет золотыми пальцами указывал в темноту, сквозь неплотно закрытую занавеску можно было разглядеть Мерсье, сидевшего за кухонным столом с опущенной головой, бутылкой виски и оловянной кружкой.

— Он не выглядит слишком счастливым, — еле слышно выдохнул Дарси.

Шавасс кивнул.

— Вы кажется что-то говорили о том, что жена у него — инвалид?

— Да. Она четыре года не встает с постели.

— Тогда маловероятно, что она станет вмешиваться, если мы поведем себя тихо. Постучите в дверь, а потом спрячьтесь. Я с ним управлюсь.

Мерсье не торопился открывать, но потом его шаги странно прозвучали по каменному полу. Он открыл дверь и начал всматриваться в темноту, потом сделал шаг вперед, с беспокойным ожиданием на лице. Шавасс прижал ствол пистолета к его виску.

— Мерсье, один возглас — и вы покойник. Пошли внутрь.

Мерьсе шагнул назад, и Шавасс вошел вслед за ним, а негр замкнул шествие. Он закрыл дверь, и после этого Мерсье оглядел их обоих и неожиданно рассмеялся.

— Недурной сюрприз для Жако. Он сказал мне, что вы оба погибли.

— Где он?

— В «Беглеце», угощает своих закадычных друзей из деревни.

— А Росситер?

Мерсье пожал плечами.

— Они вернулись сегодня утром почти перед самым полуднем на катере англичанина.

— Гормена?

Мерсье кивнул.

— В прошлом мы провернули с ним немало дел. Он всегда приезжал сюда и уезжал.

— А власти?

— В этих краях, мсье? — Мерсье пожал плечами. — Каждый интересуется только своим делом.

Шавасс кивнул.

— А где Росситер и остальные? Они все ещё в «Беглеце»?

Мерсье покачал головой.

— Мсье Росситер вскоре после полудня уехал на машине. Он забрал с собой индианку и китайца. У китайца было сильно забинтовано лицо.

— А как выглядела девушка?

— А как по-вашему она должна выглядеть, мсье? Прекрасно, как всегда.

— Я не это имею в виду. Выглядела она испуганной, боялась ли она Росситера?

Мерсье покачал головой.

— Напротив, мсье. Она смотрела на него так, словно…

Казалось, ему трудно подобрать правильное слово.

— Словно он был…

— Богом, — предположил Дарси Престон.

— Что-то в этом роде, мсье.

Он выглядел странно спокойным и охотно, без боязни отвечал на вопросы. Шавасс решил некоторое время ничего не предпринимать и продолжил.

— Куда они направились?

— Не имею ни малейшего представления.

— Бросьте, Мерсье, вы могли бы сыграть и получше. Для начала расскажите о Хеллгейте и Монтефиори, не говорите мне, что никогда о них не слышали.

— Конечно, мсье. Я несколько раз слышал эти имена или названия в обрывках разговоров между Жако и мсье Росситером, но это и все. Для меня это просто слова и ничего более.

Он говорил правду. Шавасс был уверен в этом, но не видел никакого смысла.

— Что случилось, Мерсье? — мягко спросил он. — Вы стали каким-то другим человеком.

Мерсье не говоря ни слова повернулся, подошел к двери, распахнул её и отступил в сторону.

— Господа, — он сделал беспомощный жест рукой.

Шавасс и Престон подошли к нему и заглянули в маленькую заставленную вещами комнату. На столе стоял простой деревянный гроб, на концах его горела свеча.

Шавасс осторожно закрыл дверь.

— Ваша жена?

Мерсье кивнул.

— В течение четырех лет она не могла без страданий прожить ни дня, мсье, и тем не менее она никогда не жаловалась, хотя знала, что конец может быть только один. Я пытался сделать все, что мог. Известные врачи из Бреста, дорогие лекарства — и все напрасно.

— Это должно было стоить больших денег.

Мерсье кивнул.

— А как вы думаете, из-за чего ещё я пошел работать на такого зверя, как Жако? Только ради моей Нанетты, только ради нее. Только ради неё я выдерживал весь этот ужас. Ради неё и только ради неё одной я помалкивал все это время.

— Вы говорили, что боялись за свою жизнь?

Мерсье покачал головой.

— Нет, мсье, это был страх за жизнь моей жены; я боялся того, что этот дьявол Росситер мог с ней сделать.

— Он угрожал вам?

— Чтобы заставить меня молчать. Особенно он угрожал, мсье, после одной поездки несколько недель тому назад, когда я плыл с ними на «Леопарде» матросом.

— А что тогда произошло?

Мерсье заколебался и Шавасс сказал:

— Позвольте мне рассказать вам, что случилось после того, как мы отплыли вчера вечером. «Леопард» затонул в Ла-Манше, разве Жако не говорил об этом?

— Он сказал, что произошел несчастный случай. Что двигатель взорвался и все остальные погибли.

— Он с Росситером бросил нас, оставив тонуть запертыми в каюте, — сказал Шавасс. — Женщина и старик умерли, пытаясь доплыть до берега.

Казалось, Мерсье искренне потрясен.

— Боже мой, они же звери, а не люди. Вот почему, мсье, только несколько недель назад произошел случай, о котором я вам говорил. Возле английского берега нас обнаружил английский патрульный катер. В тот раз у нас на борту был только один пассажир — по какой-то причине это была специальная поездка. — Он повернулся к Дарси. — Мсье, он как и вы был из Вест-Индии.

Видно было, как потемнело лицо Дарси, он выглядел совершенно расстроенным.

— И что же произошло?

— Росситер сказал, что мы все получим по семь лет тюрьмы, если нас поймают с этим пассажиром на борту. Он обмотал его цепями и выбросил за борт, когда тот был ещё жив. Еще жив. Иногда во сне я вижу взгляд, который он бросил, когда Росситер переваливал его через поручень.

Дарси с отсутствующим видом кивнул.

— И он сказал вам, что убьет вашу жену, если вы расскажете кому-нибудь?

— Совершенно верно, мсье.

Дарси повернулся, резко распахнул дверь и вышел наружу. Мерсье удивленно посмотрел ему вслед и Шавасс тихо сказал.

— Это был его брат — брат, Мерсье. Мы приехали, чтобы рассчитаться. Вы нам поможете?

Мерсье снял с двери матросский бушлат и надел его.

— Конечно, мсье.

— Хорошо. Вот что вам следует сделать. Подождите возле «Беглеца» и понаблюдайте за гаванью. Через некоторое время вы увидите, как появится «Мери Грант». Вы знаете это судно?

— Конечно, мсье. Это катер Гормена.

— После этого вы зайдете в гостиницу и скажете Жако, что Гормен вернулся и очень хочет встретиться с ним на пристани. Сделайте так, чтобы остальные слышали, когда вы будете ему это говорить.

— А потом?

— Есть у вас собственная лодка?

Мерсье кивнул.

— Старый вельбот с дизельным двигателем.

— Отлично, — когда мы выйдем из гавани, вы отправитесь в бухту, которая называется Панмарш. Вы её знаете?

— Точно так же, как знаю на этом берегу каждый дюйм.

— Мы будем ждать вас там. — Шавасс похлопал его по плечу. — Мы остановим его, вашего Жако, не так ли, Мерсье?

Глаза Мерсье вспыхнули огнем ненависти, которая годами копилась в нем, и они вместе вышли наружу.

Когда Мерсье зашел в гостиницу, в баре было около дюжины рыбаков, и всем заправлял Жако. Все в ожидании столпились вокруг него, он наливал красное вино из глиняного кувшина, оставляя за собой красный, словно кровавый след, а женщина, прислуживавшая за стойкой, наблюдала за ним, плотно сжав губы.

— Я угощаю всех, — проревел Жако. — Все за мой счет. Утром я уезжаю отсюда, и вы никогда больше не увидите старину Жако.

Мерсье с трудом пробился к бару, но когда Жако заметил, то радостно приветствовал и его.

— Мерсье, старый дружище, где ты прятался?

Речь его была неразборчивой и он производил впечатление пьяного. В Мерсье тотчас же закралось подозрение, так как он никогда за всю свою жизнь не видел, чтобы Жако опьянел.

— У меня для вас есть сообщение, — громко сказал он. — От мсье Гормена.

Несколько голов с интересом повернулись и Жако нахмурился, мгновенно собравшись.

— Гормен здесь?

— На пристани. Он только что подошел на «Мери Грант».

Жако поставил кувшин и кивнул женщине.

— Это все твое.

Потом повернулся и сгреб Мерсье.

— Пошли.

Снаружи с моря дул легкий ветерок и покачивал верхушки сосен.

— Он сказал тебе, что ему нужно? У него неприятности?

Мерсье пожал плечами.

— Мсье Жако, с чего это он будет говорить со мной, человеком, который для него ничего не значит? Он ничего мне не сказал.

Жако удивленно взглянул на него, отметив некоторую новую для него воинственность в тоне Мерсье, но сейчас у него не было времени детально разбираться. В конце улицы Мерсье остановился.

— Здесь я покину вас, мсье.

— Собираешься пойти домой?

— Конечно.

Жако попытался вложить в свои слова хотя бы какую-то долю дружелюбия.

— Я зайду к тебе позже, если смогу, после того, как выясню, чего хочет Гормен. Теперь, когда я собираюсь уехать, мне хотелось бы поговорить с тобою кое о чем.

— Как вам будет угодно, мсье.

Мерсье исчез в ночной тьме, а Жако зашагал дальше, причем шел он быстро и в его поведении не было ни малейшего намека на опьянение. Если его что-то и беспокоило, то он не слишком-то щедро был одарен интеллектом. Росситер оставил ему строгие инструкции относительно того, что нужно делать, и Гормен в эти инструкции никак не вписывался.

«Мери Грант» стояла возле пристани, её двигатель тихо урчал. Он поднялся по трапу на палубу и остановился в некоторой нерешительности. Потом заметил движение в рулевой рубке и быстро направился туда.

— Гормен? — требовательно спросил он.

Он подошел к двери, и его сердце едва не остановилось, так как лицо, которое холодно смотрело на него из темноты и казалось совершенно лишенным тела в свете, падавшем от нактоуза, он никогда в жизни уже не рассчитывал увидеть.

Шавасс ласково улыбнулся.

— Заходите, Жако.

Жако шагнул назад и почувствовал ствол пистолета своего виска. Он невольно повернул голову и увидел прямо перед собой Дарси Престона.

На лице у него выступил смертельно холодный пот, и он начал дрожать, так как этого просто не могло быть. Жако со стоном осел у двери рулевой рубки, и «Мери Грант» с ревом отошла от пристани и направилась в открытое море.

К тому времени, когда они бросили якорь в бухте Панмарш, Жако уже больше не верил в привидения, а только в чудеса, а чудо было тем, что в любой момент может случиться с каждым. Его страх сменился яростью, и он страстно искал какого-то шанса, собираясь отчаянно бороться за свою жизнь. Это произошло в тот момент, когда подплыл Мерсье и пришвартовал свой старый вельбот к борту. Престон пошел, чтобы поймать брошенный им конец, оставив караулить Шавасса, который неожиданно показался каким-то невнимательным. Жако попытался было выхватить пистолет и Шавасс, ожидавший этого движения, отклонился в сторону и ударил его по голове.

Такой удар заставил бы любого другого отключиться и отправил бы его на несколько минут в нокаут. Однако Жако только повел плечом, вскочил на ноги и бросился к поручням. Дарси вовремя успел подставить ему ногу, и тот растянулся на палубе.

Когда Жако вновь поднялся на ноги, то обнаружил, что негр снимает пиджак.

— Давай, Жако, — сказал он, — Давай посмотрим, на что ты годишься.

— Ты — черная обезьяна. Ты — грязная черная обезьяна.

Жако бросился вперед как дикий зверь, его большие руки молотили воздух, стремясь дотянуться до чего-нибудь, что они могли бы уничтожить и тем самым спасти свою жизнь, когда Дарси остановил его с той ювелирной точностью, которая вызывала страх своей экономичностью. В своих действиях негр представлял блестящее зрелище, а ненависть давала ему дополнительные преимущества.

Жако успел сделать три-четыре удара, но все они пришлись в воздух. Он же, в свою очередь, получил целую серию ударов, разрушительных по своей силе, раз за разом отправлявших его на колени, пока удар правой окончательно не опрокинул его на спину.

Он лежал, пытаясь перевести дух, и негр опустился возле него на колено.

— А теперь, Жако, ты ответишь на несколько вопросов, быстро и точно.

— Черная свинья, — Жако плюнул ему в лицо.

Шавасс отодвинул Дарси.

— Отдохни. Давай я попробую.

Он закурил сигарету и выпустил длинную струйку дыма.

— Здесь все ненавидят тебя, Жако. Дарси — за то, что ты с Росситером несколько недель назад утопил его брата. Мерсье — потому что ты затащил его в эту мерзость. Я — за то, что мне не нравится твой запах. Ты — животное, нечто такое, что живет под камнем, и убить тебя точно так же не вызовет у меня никаких колебаний, как наступить на слизняка. Теперь, когда мы все выяснили, давай попробуем начать сначала. Куда отправился Росситер?

Ответ Жако был грубым и однозначным.

Шавасс поднялся.

— Вставай.

Жако заколебался, и Мерсье ударил его под ребра.

— Ты слышал, что сказал джентльмен.

Жако неохотно поднялся и Шавасс протянул Мерсье моток веревки.

— Свяжите ему руки.

Жако не стал сопротивляться.

— Вы можете делать что угодно, но не заставите меня говорить. Скорее я увижу вас в аду.

Какое-то время он что-то бессвязно выкрикивал, но Шавасс не обращал на него никакого внимания и прошел на корму, где к палубе были привинчены вращающиеся стулья для рыбалки на крупную рыбу и подготовлены ворот и лебедка, чтобы поднимать тунца или акулу.

— Так, а теперь давайте его сюда и бросьте в воду.

Дарси толкнул Жако вперед. Шавасс согнул его и зацепил его веревки за крюк на конце троса, прикрепленного к вороту.

— И что ты собираешься делать? — спросил Жако.

Шавасс кивнул своим спутникам.

— Поднимайте его.

Когда негр и Мерсье начали крутить ручку лебедки, ноги Жако оторвались от палубы и на какое-то время он повис над палубой. Он начал было бороться, яростно извиваясь и брыкаясь, и Шавасс повернул лебедку так, что он повис над водой. Жако замер, продолжая ругаться, и Шавасс снова спросил.

— А теперь ты намерен говорить, Жако?

— Черт бы тебя побрал, черт бы побрал вас всех.

Шавасс кивнул. Дарси отпустил ручку лебедки и Жако исчез под водой. Шавасс отвел ему целую минуту, внимательно следя за временем по часам, потом кивнул и Мерсье с Дарси вытащили Жако наверх.

Он висел рядом с поручнями, грудь его тяжело вздымалась, когда он пытался перевести дыхание. Потом начал кашлять и наконец его вырвало. Шавасс дал ему некоторое время, чтобы прийти в себя.

— Хеллгейт, Жако, и Монтефиори. Я хочу знать о том и о другом.

Жако обругал его и снова начал дико извиваться. Шавасс повернулся и кивнул, лицо его оставалось холодным и неумолимым, ворот лебедки снова заскрипел.

На этот раз он отвел на процедуру полторы минуты, и когда Жако вновь появился, первое время он оставался совершенно неподвижным. Шавасс пнул его, и немного погодя большая голова поднялась и глаза открылись.

— Хеллгейт, — простонал он, — это дом в Камарге, недалеко от деревни, которая называется Шатийон. Он принадлежит мсье Монтефиори.

— И именно туда отправились Росситер и остальные?

Жако слабо кивнул.

— А Монтефиори сейчас тоже там?

— Я не знаю. Я его никогда не видел. Я знаю только то, что говорил мне Росситер.

— А почему ты не поехал вместе со всеми?

— Росситер хотел, чтобы я присмотрел за Мерсье, он считал, что тот слишком много знает, и хотел, чтобы я уехал открыто, чтобы это не вызвало никаких вопросов. Меня задерживала только аренда гостиницы. Все это могло быть улажено в течение пары месяцев, и я передал её той старой ведьме, которая работала на меня. Всем я сказал, что завтра уезжаю на Корсику, где дальний родственник оставил мне ферму.

Шавасс медленно кивнул.

— Итак, ты должен был убить Мерсье?

Жако начал кашлять, а потом издал странный сдавленный крик. Его тело обвисло, словно от приступа боли и Мерсье и Дарси быстро опустили его на палубу. Мерсье опустился на колени и приложил ухо к груди Жако. Когда он взглянул вверх, лицо его было мрачным.

— Он мертв, мсье. Сердце не выдержало.

— Будем надеяться, что он сказал правду, — спокойно сказал Шавасс. — Снимите с него веревки и отнесите тело в каюту.

Он повернулся, и Дарси схватил его за локоть.

— И это все, что вы можете сказать, черт возьми? Ведь мы просто убили человека.

— Так или иначе, он это заслужил, — сказал Шавасс. — Так что не нужно слез и цветов. Для этого нет времени.

Он освободил руку и прошел в рулевую рубку. Когда остальные присоединились к нему, он изучал карту.

— Нужно найти глубокое место, — сказал он Мерсье, — достаточно глубокое для того, чтобы там можно было затопить «Мери Грант», не оставив никаких следов.

Мерсье вздохнул.

— Очень жаль, мсье. Такое прекрасное судно.

— С ним должно быть покончено, — сказал Шавасс. — Так что вы предлагаете?

Мерсье некоторое время рассматривал карту, а потом показал пальцем на группу скал, отмеченных на карте как опасное место, примерно в шести милях от бухты, где они находились.

— Башни, мсье. В свое время там погибло немало судов. Они выступают из расщелины глубиною около тысячи футов. Все, что туда попадает, там и остается, поверьте мне.

Шавасс кивнул.

— Тогда поплыли туда. Вы пойдете на вельботе и будете показывать дорогу. Я пойду за вами. Дарси, отправляйтесь с ним.

— Я останусь с вами, — сказал негр.

Шавасс покачал головой.

— Не имеет смысла, для работы такого сорта достаточно одного человека.

— Я сказал, что останусь, — голос Дерси был лишен всякого выражения. — Я имею в виду именно то, что говорю.

Он прошел на нос и встал там, засунув руки в карманы и ссутулив плечи.

— Думаю, он не очень счастлив, мсье, — заметил Мерсье. — Что меня не удивляет. Особенно после всего того, что сделали с его братом.

— Именно это его и расстраивает, — сказал Шавасс. — Он не охотник по натуре, Мерсье. А теперь пошевеливайтесь. У нас не так много времени.

Сначала Башни появились вдали, как полоски белой пены. По мере их приближения бурлящие воды вокруг них стали видны лучше и Шавасс увидел вздымавшиеся фонтаны брызг.

Башни представляли из себя группу зазубренных скал, некоторые из них постоянно находились на уровне воды, тогда как другие выступали на двадцать или тридцать футов над поверхностью моря. Когда Мерсье, как они договорились, резко свистнул и взмахнул рукой, Шавасс выключил мотор и скомандовал Дарси. Негр поджидал у переднего люка с пожарным топором в руках и теперь спустился и пробил несколько дыр в носовой части судна. Когда он вновь появился наверху, судно уже осело на нос, и он был мокрым до нитки. Шавасс отвязал пробковый спасательный пояс с названием судна и выбросил его в море, а Мерсье в этот момент подошел к борту.

— Погиб в море, — сказал он. — Утонул. Больше никто никогда не увидит Жако.

— А Гормен? — спросил Дарси. — Что с ним?

Шавасс пожал плечами.

— Хотите верьте, хотите нет, но большинство людей, ныряющих в Ламанш, никогда не всплывает наверх. И даже если ктонибудь найдет то, что останется от него через несколько недель, это ничего не даст.

— Вы очень рационально мыслите, — заметил Дарси.

— Вы слишком сложно выражаете свою мысль. Просто я профессионал, а вы — нет. Вот и все.

Вельбот подошел вплотную и они перебрались через борт. Мерсье описал большой круг, пока они смотрели на тонущий катер. «Мери Грант» уже почти ушла под воду и только корма торчала над поверхностью моря. Когда она погрузилась полностью, то исчезла так быстро, что если бы ктонибудь из них на мгновение закрыл глаза, то наверняка пропустил бы этот момент. Вода сомкнулась над ней, Мерсье двинул рукоятку двигателя и вельбот помчался прочь.

— И что теперь? — спросил Дарси, опускаясь на одну из широких скамеек и подняв плечи, чтобы укрыться от брызг.

— Мы должны попасть на поезд, — ответил Шавасс. — На поезд до Марселя, если такой есть, конечно, если мы по-прежнему вместе.

Дарси медленно кивнул.

— Я зашел слишком далеко, чтобы отступать. Вам не стоит беспокоиться — я всю дорогу буду с вами.

— Очень хорошо. — Шавасс повернулся к Мерсье. — Высадите нас в каком-нибудь тихом местечке на берегу как можно ближе к Сен-Брие. Вы сможете это сделать?

— Конечно, мсье.

Шавасс предложил ему сигарету и подержал спичку в сложенных ладонях, пока тот прикуривал.

— Кстати о Жако, Мерсье. Вполне могут возникнуть вопросы.

— Возможно, мсье, но я сомневаюсь. Он собирался уехать утром. Большинство людей подумает, что он просто уехал немного раньше. В любом случае, видели, как он поднимался на борт «Мери Грант», и где она теперь? Может быть, вопросы возникнут через несколько дней, когда рыбаки выловят спасательный пояс или его где-нибудь прибьет к берегу, а может быть и не возникнут. Анри Жако никогда не существовал, мсье.

— А вы? Что будете делать вы?

— Я собираюсь похоронить свою жену, мсье, — сказал Мерсье.

Глава 12

Фламинго и белые лошади

Они добрались до Сен-Брие почти в полночь. К счастью оказалось, что через пятнадцать минут отправляется поезд до Ренна и Шавасс решил ехать им, чем болтаться здесь.

В Ренне, дожидаясь поезда на Марсель, им пришлось задержаться на полтора часа, которые они провели в кафе возле железнодорожного вокзала. Негр все ещё оставался мрачным и Шавассу это надоело.

— Если вы будете так себя вести, ни к чему хорошему это не приведет, — сказал он. — Либо мы выясним сейчас наши отношения, либо вы пойдете своей дорогой.

— А не создаст ли это дополнительные трудности? — усомнился Дарси. — Официально меня даже нет в этой стране.

Шавасс покачал головой.

— Я могу связаться с парижским отделением. Они отправят вас отсюда.

Дарси выглядел явно расстроенным.

— Не знаю, Пол. Когда мне впервые пришла в голову мысль последовать за вами, то казалось, что это имеет смысл, а особенно, когда я услышал, что они сделали с Харви; я расстроился и хотел отомстить.

— А теперь?

— Против всей этой истории с Горменом я ничего против не имею. В конце концов, он же пытался убить вас. Здесь я ничего не мог поделать, но Жако… — он покачал головой. — Это застряло у меня, как кость в горле.

— Если вы так все это воспринимаете, нам лучше расстаться, — сказал Шавасс. — Росситер без тени сомнения утопил вашего брата как крысу, он приложил руку к групповому убийству, когда затонул «Леопард», и неплохо бы вам вспомнить, что случилось с миссис Кемпбелл и старым Хамидом. Он не поколеблется отправить и нас обоих туда же, едва обнаружит, что мы остались живых. Это ведь не Олд Бейли и не Верховный суд Ямайки. Здесь существует только один закон — убивать или быть убитым — и у меня есть прямой приказ в этом случае убивать, не забывайте. Хо Дзен, Росситер, Монтефиори — со всеми должно быть покончено.

Негр покачал головой.

— Видите ли, возвращаясь к тем временам, когда я жил вместе с Харви в Сохо, должен сказать, что мне приходилось встречаться с разного рода циниками и преступниками, но вы в своем роде выдающийся тип.

— Вот потому-то я и остаюсь живым после двенадцати лет участия в этой кровавой игре, — сказал Шавасс. — Ну, а теперь, вы со мной или нет?

— Насколько я вижу, у меня не так велик выбор. Как я понимаю, едва я окажусь где-нибудь поблизости от Росситера, то если не разделаюсь с ним первым, он разделается со мной. Такая точка зрения противоречит закону. Я провел годы в джунглях, в которых жил Харви — поэтому психологу не составит труда понять, почему я встал на сторону закона. — Он тяжело вздохнул. — Но вы можете рассчитывать на меня, Пол. Я вас не подведу.

— Хорошо, теперь, когда мы со всем разобрались, я позвоню нашему агенту в Марселе, чтобы он подготовился к нашему приезду.

Он встал и Дарси спросил:

— Местечко, которое называется Камарг — что это такое?

— Это район дельты реки Роны, — пояснил Шавасс. — Примерно три сотни квадратных миль лагун и проток, болот, белых песчаных дюн и горячего солнца, хотя сейчас и не самое подходящее время года. Знаменито тремя вещами. Белыми лошадьми, боевыми быками и фламинго. Я однажды был там мальчиком двадцать лет назад, и никогда не забуду этого.

— Но что, черт возьми, они делают в таком месте? — спросил Дарси.

— Нам предстоит это выяснить, верно? — сказал Шавасс и пошел заказывать телефонный разговор.

Яков Малик был поляком по происхождению и оставил свою родную страну по политическим соображениям перед началом второй мировой войны. Пару лет он работал на Второе бюро, старую французскую секретную организацию, которая прекратила свое существование в 1940 году. Войну он провел, работая в британской организации по специальным операциям в качестве курьера между отрядами французского сопротивления. Конец этой полной приключений карьере положил взрыв гранаты, брошенной кем-то из Фронта национального освобождения (F. N. L. (Front Liberation Nationale — фр. — алжирская националистическая организация времен борьбы за независимость Алжира — прим. пер.) в окно его спальни во время алжирских событий. Он ушел в отставку и держал в Марселе небольшое кафе на берегу и жил там же с женой-мавританкой и тремя детьми. Сейчас он работал в этом городе в качестве агента Бюро и Шавассу дважды доводилось с ним встречаться.

Когда они вышли из вокзала, он стоял возле своего «Рено», тяжело опираясь на трость, с которой не расставался; это был худощавый элегантный мужчина с остроконечными усиками, хорошо сохранившийся для своих шестидесяти лет.

Он подковылял к ним и радостно приветствовал Шавасса.

— Мой дорогой Пол, как это чудесно, вновь встретиться с вами. Как ваши дела?

— Прекрасно. — Шавасс тепло пожал ему руку. — А как себя чувствует Нерида и ваша семья?

— Цветет. Она все ещё тоскует по Алжиру, но мы никогда туда не вернемся. Я не проживу там и недели. У этих людей долгая память.

Шавасс представил его Дарси, они сели в машину. Было тепло и довольно душно, солнце скрывалось за плотными серыми облаками, и тем не менее всюду был тот характерный для Марселя яркий свет, резавший глаза.

— Что вам удалось организовать? — спросил Шавасс.

— После вашего телефонного звонка я долго размышлял, — сказал Малик. — Буквально до четырех часов утра. Я напал на гениальную идею, хотя и говорю об этом со всей присущей мне скромностью. Попасть в Камарг не представляет никаких проблем. Остаться там незамеченным просто невозможно.

— На трех сотнях квадратных миль лагун и болот? — сказал Шавасс. — Я что-то вас не понимаю.

— О, населения там совсем немного, главным образом охотники за дичью и пастухи, которые выращивают молодых бычков и лошадей, свободно пасущихся по всему этому району. Именно благодаря малочисленности населения посторонним трудно проникнуть туда так, чтобы это не стало известным. Поэтому вам нужна законная причина, чтобы оказаться там, причина, с которой согласится любой, кто вас увидит.

— И вы нашли такую причину?

— Наблюдение за птицами, — просто сказал Малик.

Дарси Престон громко расхохотался.

— Не может быть, чтобы он говорил серьезно.

— Но я говорю совершенно серьезно. — Малик немного обиделся. — Камарг известен своими дикими птицами, особенно колонией фламинго. Со всей Европы приезжают сюда, чтобы их изучать.

— Знаете, думаю, что в этом действительно что-то есть, — согласился Шавасс.

— Более того, мой дорогой Пол, у меня уже есть для этого все необходимое. Небольшая яхта и все остальное: резиновая лодка, охотничьи костюмы и болотные сапоги, бинокли, подходящая кинокамера. Я связался с отделом С2 в Лондоне и получил от них добро. Мне казалось, что не имеет смысла терять время.

— Прекрасно. — Шавасс неожиданно почувствовал признательность к старику и похлопал его по плечу. — Это действительно прекрасно.

— Нет нужды преувеличивать мои заслуги, Пол. За такого рода услуги я получаю приличные деньги — и они удваиваются, если я сам принимаю участие в деле.

— А вы этого хотите?

— Я знаю Камарг, а вы его не знаете, и это может иметь смысл. — Он улыбнулся. — И кроме того, вы не имеете представления, как скучна в наши дни жизнь. И небольшая разминка будет для меня весьма полезна.

— Тогда будем считать, что договорились. — Шавасс повернулся к Дарси, сидевшему на заднем сидении. — Ничего похожего на какую-то организацию, не правда ли?

— О, я потрясен, — сказал Дерси. — Я был бы потрясен ещё больше, если бы кто-нибудь вспомнил в течение ближайшей пары часов о том, чтобы наполнить мой желудок. Он сжался уже настолько, что начинает болеть.

— Все это я тоже организовал, мсье, — сказал Малик. — Мое кафе находится на расстоянии броска камнем от гавани. Там моя жена неохотно накормит вас местной достопримечательностью — буйябезом (рыбный суп — фр. — прим. пер.). Но если вы догадаетесь предпочесть её фаршированного барашка с рисом, то завоюете её вечную дружбу.

— Тогда вперед, это единственное, о чем я прошу, — вскричал Дарси, и Малик перестроил свой «Рено» из одной полосы в другую, проскочив вплотную к автобусу, и свернул в узкую улочку, ведущую к гавани.

Фаршированный барашек и жареный рис были именно такими, как и обещал Малик, и после этого они спустились к старой гавани, поставили «Рено» и пешком прошли на каменный причал. В гавани на якорях стояли суда всех форм и размеров, множество шлюпок и маленьких суденышек самого разного назначения были пришвартовано прямо к пристани. Они спустились по ступеням и Малик подвел их к шестиместному катеру.

Шавасс встал за руль и, строго подчиняясь командам, провел катер по забитой гавани, пока они не подошли к борту каютной крейсерской яхты длиною в двадцать футов с подвесным мотором. Яхта называлась «Алуэт» — «Жаворонок» и была выкрашена в белый цвет с ярко-алой каймой. Дарси вскарабкался на борт и повернулся, чтобы подать руку Малику. Привязав катер, Шавасс поднялся следом за ними. Каюта была маленькой, две боковые скамейки, обитые войлоком, на ночь превращались в койки. Единственными удобствами были туалет и небольшой камбуз. Малик со вздохом сел, достал тонкую черную сигару и закурил:

— А теперь к делу. В этом ящике, Пол, вы найдете карту, и кстати, у него двойное дно. Там же — пара автоматических пистолетов и с полдюжины гранат. Мне показалось, что это будет разумно.

На развернутой карте в деталях был изображен весь район Камарг, причем были показаны не только несколько устьев Роны, но и каждая лагуна, каждая отмель и каждая протока.

— Эта карта не даст вам слишком много, — заметил Малик. — Прилив и речное течение сильно меняют обстановку. Отмель, которая сегодня существовала, на следующий день может исчезнуть или появиться в другом месте, и то же самое может произойти и с протоками. Но это не должно доставить нам больших неприятностей. «Жаворонок» сидит в воде всего на два или три фута.

— А Хеллгейт? Вы можете указать его на карте? — спросил Дарси.

— Конечно могу. Посмотрите сюда, возле Марселя недалеко от Пуан-дю-Норд. В трех или четырех милях вглубь побережья находится деревня Шатийон. А примерно в двух милях к северо-востоку от деревни отмечен и Хеллгейт.

Шавасс сразу же обнаружил это место, — островок в лагуне, имевшей форму полумесяца.

— Вам удалось что-нибудь выяснить относительно этого места или насчет Монтефиори?

— Естественно, из-за ограниченности времени я был привязан к Марселю, но мне удалось получить кое-какую полезную информацию. Дому около семидесяти лет. Он был построен в девятисотых годах русским писателем по фамилии Курбский, не любившим царя и не скрывавшим этого. В свое время его романы были в моде в Америке и вообще в Европе и он стал вполне состоятельным человеком. Он приехал в Камарг, чтобы посетить ферму по выращиванию бычков, и решил там остаться. Дом он построил в таком месте, потому что страшно стремился к уединению. Это деревянное строение, очень русское по стилю.

— А что с ним стало потом? — спросил Дарси.

— После революции он вернулся домой — это была серьезная ошибка. Он не любил Ленина ещё больше чем царя, но на этот раз ему не удалось уехать. Он умер или был убит в 1925 году. Кстати, в те времена никому не нужны были гении. В местном земельном управлении у меня есть друг, который позвонил в Арль, чтобы выяснить, кто владеет этим домом в настоящий момент. Во время войны это место использовалось немцами в качестве военной базы. После войны оно пустовало, пока четыре года назад не было приобретено неким Ледюком.

— Ледюк? — нахмурился Шавасс.

— По крайней мере, в регистре записано это имя.

Шавасс медленно кивнул:

— Хорошо. Пожалуй, мне лучше познакомить вас со всеми деталями, чтобы вы ясно представляли себе обстановку.

Когда он закончил, Малик задумчиво посмотрел на него:

— Довольно странное дело. Возьмем, например, этого Росситера. С одной стороны — неумелый любитель, который часто попадает впросак. С другой стороны — беспощадный хладнокровный убийца без малейших угрызений совести.

— А Хо Дзен?

— Мерзкий, очень мерзкий тип. Что может иметь общего настоящий профессионал с такими людьми?

— Именно это мы и должны выяснить, — сказал Шавасс. — Хотя у меня есть на этот счет кое-какие собственные соображения. Вы же знаете, с какими трудностями приходится сталкиваться китайцам, когда речь идет о шпионаже. Русские не испытывают ничего подобного, они могут отправлять своих собственных людей под видом местных жителей в большинство стран мира. Совершенно очевидно, что китайцы этого делать не могут, потому и вынуждены использовать людей вроде Росситера, неважно, любитель он или нет. Только это все ещё не объясняет, при чем тут Монтефиори.

Малик кивнул:

— А что потом?

— Ликвидация — полная и абсолютная.

— А девушка, — вмешался Дарси. — Что будет с ней?

— Постараемся вытащить её, если сможем.

— Но только если сможем?

— Совершенно верно. Ну, а теперь пора двигаться дальше. Так как большая часть дня прошла, нам до захода солнца предстоит ещё проделать большую работу. Вы согласны, Яков?

Малик кивнул:

— Я выведу судно из гавани. Я знаю, как это сделать. С таким мотором нам потребуется немного больше трех часов, чтобы добраться до места, если конечно погода позволит. А она, должен заметить, мне что-то не нравится.

Он вышел на палубу, Шавасс следом. Пока ни выходили в открытое море, он стоял у поручня и смотрел назад на Марсель. В этом старом городе побывали все, — финикийцы, греки, римляне. За мысом Круазет небо было темным и зловещим и, когда они вышли в открытое море и началась качка, на палубу упали первые крупные капли дождя.

Со стороны моря Камарг выглядел чередой песчаных дюн, медленно плывущих в отдалении по мере того, как они заходили вглубь, обширных зарослей тростника и болотной травы, поднимавшихся из воды словно для того, чтобы приветствовать их, вместе с тяжелым острым запахом болот, состоявшим из запаха соли и гниющих водорослей, а также черной насыщенной газами грязи; этот запах напоминал о темном первобытном давно исчезнувшем мире.

Погода не испортилась окончательно, как ожидалось, и дождь прекратился, если не считать перемежающихся зарядов. По мере того, как они продвигались вглубь суши, Малик снова взялся за руль, а Шавасс и Дарси стояли у поручней.

С полдюжины белых лошадей стояли на песчаном берегу и наблюдали, как они проплывали мимо, сотни фламинго расхаживали по мелям, заставляя воздух пылать от их огненного оперения.

— А что мы теперь будем делать, Пол? — спросил Малик. — Остановимся в деревне или поплывем дальше?

— Я думаю, не будет ничего плохого в том, что мы зайдем в деревню, — сказал Шавасс. — Вы можете посетить местный магазинчик, посмотреть, не удастся ли вам что-нибудь выяснить. Нам с Дарси, пожалуй, пока лучше оставаться в тени.

— Хорошо, — кивнул Малик. — Пройти мимо без остановки — значит вызвать нездоровый интерес к нашим личностям и занятиям. Маленькие общины людей одинаковы по всему миру.

Именно такой была и деревня Шатийон. Две примитивных деревянных пристани, выступавших из воды, стайка лодок и пара дюжин домов. Малик подвел «Алуэт» к дальнему концу пристани и Шавасс закрепил швартовы. Дерси оставался внизу.

Полак поковылял прочь, а Шавасс расположился на корме, вертя в руках удочку из того снаряжения, что приобрел Малик. Казалось, на берегу ничего не происходит. Примерно в пятидесяти ярдах какой-то мужчина возился с лодкой, два старика сидели на другой пристани, штопая сети.

Через пятнадцать минут Малик вернулся, неся бумажный пакет, наполненный всяческой провизией.

— Типичные французские провинциалы, — буркнул он, когда Шавасс помог ему перебраться через поручень. — Чертовски подозрительны по отношению к любому чужаку, но хотят знать о вашем деле до малейшей детали.

— И что вы им сказали?

— Что я прибыл из Марселя, чтобы вместе с другом понаблюдать за птицами и немного половить рыбу. Как я уже говорил, здесь они постоянно сталкиваются с такими людьми.

— И они поверили вашей истории?

— Полностью. Там была старуха под семьдесят и её сын — идиот. Я достал карту и спросил у нее, где можно найти хорошее местечко, чтобы остановиться на ночь, что позволило мне наряду с другими местами ткнуть пальцем и в Хеллгейт.

— И какова была её реакция?

— Ничего особенного. Она сказала, что это частное владение. Приятные люди, но не очень приветствуют посетителей.

— Вполне похоже, — сказал Шавасс. — Нужно двигаться. Скоро стемнеет.

В отдалении угрожающе прогремел гром, и когда Шавасс отдал концы, Малик нажал стартер. Дарси не выходил на палубу, пока они не отошли достаточно далеко от деревни и не вошли в узкий канал, с обеих сторон которого к ним вплотную подступал тростник.

Шавасс забрался на крышу каюты и развернул карту. Сначала прокладывать курс было относительно легко, но постепенно, чем глубже они заходили в болота, это становилось все труднее.

Они сознательно избегали основного водного пути, ведущего прямо к Хеллгейту, и держались к северо-востоку, так что в конце концов подошли к нему сзади.

Уже почти совсем стемнело, когда они вошли в маленькую лагуну и Шавасс тихо сказал:

— Хорошо, здесь мы и остановимся.

Малик выключил мотор, Дарси выбросил за борт якорь, ушедший на глубину восьми-девяти футов. Неожиданно стало очень тихо, если не считать квакания лягушек и случайного шороха птиц в зарослях.

— Далеко мы от места? — спросил Дарси.

— Четверть мили, не больше, — ответил Шавасс. — С первыми лучами рассвета подплывем поближе на резиновой лодке и осмотримся повнимательнее.

— Интересное предложение, — протянул Малик.

— О, я думаю, что все будет в порядке.

Над их головами удар грома расколол небо, и когда вновь наступила тишина, дождь превратился в ливень и загнал их в каюту.

Глава 13

Хеллгейт

Когда на следующее утро в четыре часа тридцать минут утра Шавасс вышел на палубу, он окунулся в холодный и серый мир. Дождь на тысячу голосов стучал по болотной воде и тем не менее были слышны какие-то признаки жизни. Пели птицы и под дождем летали дикие гуси.

На нем были непромокаемые нейлоновые болотные сапоги и куртка с капюшоном, натягивающаяся через голову, на шее висел бинокль. К нему присоединился одетый таким же образом Дарси Престон, а за ним последовал и Малик, укрывшийся под большим черным зонтом.

— Это самое последнее место, которое создал Господь Бог. — Полак вздрогнул. — Я и забыл, что здесь бывает такая погода.

— Самая чудесная погода, Яков. — Шавасс спустился в лодку. — Мы будем отсутствовать не очень долго, не больше пары часов. Я просто хочу немного осмотреться вокруг, и все.

— Только посматривайте за тем, чтобы найти дорогу обратно, — сказал Малик. — В таком месте это не просто.

Дарси Престон взялся за весла и через несколько мгновений «Жаворонок» скрылся в темноте. С помощью карты и компаса Шавасс проложил курс на Хеллгейт, который напрямую вел их через грязь, тростники и узкие протоки, и они все глубже и глубже погружались в этот затерянный мир.

— Здесь все выглядит так, как и было испокон веков, — сказал Дарси. — Ничего не изменилось.

Слева от них в тростнике раздался треск и через заросли проломился молодой бычок. Он остановился на мелком месте и подозрительно посмотрел на них.

— Плывем дальше, — сказал Шавасс. — Это боевой бычок и родословная у него длиною с твою руку. Они не очень любят чужаков.

Дарси налег на весла, и вскоре бычок исчез из виду.

— Мне явно не хотелось бы идти пешком, имея позади себя такую штуку, — заметил он. — Какого черта они свободно здесь бродят?

— Тут их выращивают — здесь они на свободе набирают силу и приобретают боевой характер. Дарси, это страна быков. Они здесь пользуются большим уважением. Это мы здесь лезем в чужие дела, а не они.

Они вошли в большую лагуну и в пятидесяти ярдах от них из тумана выступили башни дома. Шавасс быстро взмахнул рукой и Дарси укрылся справа в тростнике. За тростником был небольшой кусок суши, они причалили и выбрались из лодки. Шавасс припал к земле и навел бинокль.

Как и говорил Малик, дом был очень русским по стилю, построен из дерева, на каждом конце четырехэтажная башня, а по фасаду тянулась веранда. Весь дом был окружен соснами, которые наверняка высадили после постройки дома, но то, что когда-то было садом, сейчас превратилось в заросшие джунгли.

В этом месте было что-то странно фальшивое. Оно слишком походило на голливудскую декорацию для пьесы Чехова.

Шавасс не видел главного входа, который, видимо, находился с другой стороны. С точки зрения подходов к нему дом не мог бы занимать лучшего стратегического положения. Лагуна имела форму полумесяца, ширина её составляла около сотни ярдов, а длина — две сотни. При дневном свете не было никакой возможности скрытно приблизиться к зданию.

Шавасс передал бинокль Дарси.

— Ну и что вы думаете?

Негр взглянул и покачал головой.

— Не представляю, как можно подобраться поближе, оставшись незамеченным.

Тут залаяла собака, и из-за угла дома вышли двое. Когда Шавасс навел бинокль, они попали в его поле зрения; это были два китайца, каждый с винтовкой в руках. Немного погодя к ним присоединилась и собака, эльзасская овчарка, которая бегала взад и вперед, рыская в подлеске.

— Не знаю, что она ищет, но при таком дожде она много не унюхает, — сказал Дерси.

— Я не был бы так уверен, — заметил Шавасс, продолжая наблюдать в бинокль. — Немецкую овчарку обмануть довольно трудно.

Внезапно справа от них донеслись тяжелые всплески, словно кто-то продирался через тростник. Сначала Шавасс подумал, что это может быть ещё один бычок, но потом стремительно выхватил свой «вальтер». Раздался стон, а вслед за всплеском кто-то позвал по-французски на помощь.

Шавасс и Дарси пробились сквозь тростник и, появившись на другой стороне отмели, увидели голову, вынырнувшую из воды в протоке, и мелькнувшую в воздухе руку.

Шавасс бросился вперед, вода доходила ему до груди, и схватил вытянутую руку в тот момент, когда человек снова ушел под воду. Их пальцы встретились, и он начал медленно отступать назад, так как толстый слой грязи отпускал неохотно.

Дарси помог ему и они вместе уложили человека на спину; это был худой истощенный седой старик лет семидесяти. На нем были пижамные брюки и безрукавка, и он весь посинел от холода. Глаза у него дико выкатились, он что-то невнятно бормотал, а потом от страха отключился.

— Бедняга. — Шавасс поднял худую, как палка руку. — Приходилось вам раньше видеть что-либо подобное?

Дарси внимательно посмотрел на многочисленные тонкие шрамы и мрачно кивнул.

— Похоже, он наркоман, употребляющий героин, и дело зашло уже довольно далеко. Интересно, кто он такой?

Шавасс начал снимать свою куртку.

— Последний раз я видел его на фотографии, которую мне показывал Меллори, хотя должен заметить, что тогда он выглядел значительно лучше.

— Монтефиори? — безразличным тоном спросил Дарси.

— Он самый. — Шавасс приподнял лежавшего без сознания старика, натянул ему через голову куртку и окончательно поднял его. — А теперь давайте выбираться отсюда, пока он не умер у нас на руках.

На обратном пути Шавасс устроился на корме. Энрико Монтефиори лежал у него на руках. Он был в очень плохом состоянии, в этом не было никакого сомнения, и беспокойно стонал, временами вскрикивая и ни на мгновение не приходя в сознание.

Где-то в неприятной близости раздался лай немецкой овчарки, а потом утреннюю тишину разорвал резкий стук подвесного мотора.

Шавасс с компасом в свободной руке отдавал четкие команды Дарси, сидевшему на веслах спиной к движению. В одном месте они попали в густые заросли тростника, он положил Монтефиори на дно и выпрыгнул за борт, чтобы подтолкнуть лодку.

Было холодно, чертовски холодно, так как к этому времени вода пробралась под его нейлоновый плащ, а без куртки верхняя часть тела оказалась вообще незащищенной.

Собака продолжала монотонно лаять, теперь уже гораздо ближе, звук подвесного мотора неумолимо приближался. Шавасс изо всех сил толкнул лодку и, когда она снова двинулась, перепрыгнул через борт.

Через несколько секунд они вырвались из тростника на чистую воду и из тумана выступил силуэт «Жаворонка».

— Яков! — закричал Шавасс и увидел Малика, сидящего на корме, черный зонт защищал его от дождя.

Лодка мягко ударилась о борт «Жавронка». Шавасс встал и взглянул на лицо Малика под черным зонтом, теперь он понял, что тот привязан длинной веревкой к поручню на корме. Глаза Малика были неподвижны, он был мертв, левое ухо отсутствовало, а над самой переносицей темнела небольшая синяя дырочка.

— Доброе утро, Шавасс, рад приветствовать вас на борту.

Из каюты появился Росситер, добродушно улыбавшийся, словно ему действительно доставляло удовольствие снова с ними встретиться.

Позади стоял полковник Хо Дзен, половина лица которого была заклеена пластырем. В руках у него был автомат Калашникова и выглядел он мрачным и неумолимым, каждый дюйм в нем выдавал профессионала.

— Когда вы вчера вечером появились, один из моих людей сфотографировал вас, — сказал Росситер. — Нас всегда интересуют все вновь прибывающие в эту часть Камарга. Можете себе представить мое удивление, когда он показал мне фотографию.

— Вам понадобилось довольно много времени, чтобы добраться сюда, — ответил Шавасс. — Вы не спешили.

— Во всем виновата эта отвратительная погода, старина. Мы прибыли сюда сразу же после вашего отъезда. И решили подождать. Хотя, по сути дела, мы не зря потратили время. Ваш друг оказался весьма общительным, после того как полковник перекинулся с ним несколькими словами. Да, теперь я понимаю, что вы все знаете о нас. С другой стороны, мы все знаем о вас.

— Это очень мило с вашей стороны. А что вы скажете о Монтефиори?

— Тут серьезная проблема. Он уже и прежде проделывал подобные вещи, и это очень нехорошо. Мне придется серьезно поговорить с человеком, который должен был за ним присматривать.

Росситер подошел к двери, достал свисток и свистнул три раза. Когда он повернулся, Дарси спросил:

— А кто посадил его на героин — вы?

— Это делало его послушным большую часть времени, — ответил Росситер.

— Как живое растение. Почему вы не дали ему умереть?

— Но кто же тогда стал бы подписывать чеки? — почти с юмором спросил Росситер, словно пытаясь сделать так, чтобы все происходящее выглядело разумным.

Это многое объясняло. А потом произошло сразу несколько событий. Монтефиори начал стонать, судорожно дергая ногами, потом сел в лодке, а из тумана появилась лодка с подвесным мотором, в которой сидели два корейца и эльзасская овчарка.

Мужчины поднялись на борт яхты, оставив собаку в лодке. Хо Дзен резко бросил что-то одному из них, причем настолько быстро, что Шавасс не разобрал. Человек тихо ответил, опустив глаза, и Хо Дзен ударил его по лицу.

— У них есть с собой героин? — спросил Росситер по-китайски.

Один из прибывших опустил винтовку на пол, достал небольшой кожаный футляр, открыл его и достал шприц для подкожных вливаний и стеклянную ампулу. Росситер наполнил шприц, кивнул корейцу, придерживавшему Монтефиори за плечи, и сделал тому укол.

— Это должно поддержать его.

Монтефиори перестал бороться и затих, напряжение покинуло его, а затем произошла странная вещь. Глаза его открылись, он взглянул на Росситера и улыбнулся.

— Отец Леонард? — сказал он. — Это вы, отец Леонард?

И, пока он продолжал улыбаться, жизнь с тихим вздохом отлетела от него и голова склонилась на бок.

Наступила неожиданная тишина. Росситер осторожно коснулся его лица. Первым опомнился Хо Дзен. Он оттолкнул Росситера и грубо потряс Монтефиори. Потом обернулся, глаза его были полны злобы.

— Он умер — вы понимаете? Вы убили его. Я предупреждал вас, я говорил вам, что вы даете ему слишком большую дозу. — Он ударил Росситера так, что тот отлетел в сторону и перелетел через скамейку. — Одна ошибка за другой. Вам придется ответить за все, когда мы доберемся до Тираны.

На какой-то момент все внимание оказалось прикованным к англичанину. Шавасс оттолкнул одного из корейцев так, что тот зашатался, повернулся и прыгнул к двери. Потом перемахнул через поручни, всплыл на поверхность и бросился под защиту тростников.

Быстро обернувшись через плечо, он увидел, что Дарси борется с двумя корейцами возле поручней. Появился Хо Дзен, ударил Дарси прикладом автомата и поднял тот к плечу. Когда он начал стрелять, Шавасс нырнул и под водой поплыл к зарослям тростника.

Оказавшись в безопасности, он обернулся и посмотрел назад. Оба корейца были уже в лодке, торопливо отвязывая её, а овчарка выла, как волк. Шавасс начал продираться сквозь заросли, временами вплавь, временами вброд. А затем тишину утра прорезал ещё один звук — заработал мотор «Жаворонка».

Наконец он добрался до протоки, настолько глубокой, что ноги перестали доставать дно. Он переплыл её, добрался до высокой стены зеленой болотной травы и двинулся дальше. Пройдя по воде несколько минут, он остановился. Звук мотора теля «Жаворонка» затих. Возможно, яхта направилась к Хеллгейту, но подвесной лодочный мотор стучал поблизости и мрачный вой овчарки жутким эхом доносился через туман, словно голос из могилы.

Он снова поплыл, прокладывая себе дорогу через тростник, и неожиданно подвесной мотор заглох, а овчарка замолчала. Это было плохо, с какой стороны не посмотреть, так как теперь он не имел ни малейшего представления, где противники.

Ноги коснулись дна, он пробрался через толстый слой черной грязи и выбрался из тростника и травы на относительно твердую почву. Компас по-прежнему висел у него на шее, что давало возможность определить направление, и он сосредоточился, стараясь мысленно восстановить этот участок карты. Старый трюк оказался на удивление эффективным. Поблизости от стоянки «Жаворонка» этот остров в любом случае был единственным, имел примерно пару сотен ярдов в диаметре и был расположен в четверти мили к юго-западу от Хеллгейта.

Он побежал, но вдруг неожиданно остановился, так как прямо перед ним из тумана появился бык. Животное высоко подняло голову и уставилось прямо на него. Из ноздрей его вырывался пар и Шавасс начал медленно отступать назад. Справа от него послышалось какое-то движение и как темная тень появился другой бык, бока его блестели. Он нервно бил копытом по земле, голова его была опущена, большие изогнутые рога угрожающе сверкали, а потом за ним следом появился ещё один и ещё один, всего показалось шесть или семь крупных животных, это были боевые быки, известные своей смелостью, специально выращиваемые для боев.

Шавасс глубоко вздохнул и очень медленно пошел вперед, пройдя так близко между двумя из них, что мог бы вытянуть руку и коснуться их. Он продолжил свой путь, прошел через заросли болотной травы и вышел на песчаный берег. Внезапно раздался резкий крик, за ним последовали два выстрела и песок фонтанчиками взметнулся вверх справа от него.

Примерно в двадцати ярдах из тумана появилась лодка. На какое-то мгновение время остановилось и он успел отчетливо заметить, что на овчарку был надет намордник, заставивший её замолчать, но это продолжалось недолго. Снова затрещал автомат Калашникова и овчарка взвыла и бросилась в воду.

Это будет продолжаться недолго — минуту или самое большее полторы, пока она его не догонит. Он споткнулся и яростно рванул свой пояс. Существует способ борьбы с большими собаками, но его успешное применение полностью зависит от вашего спокойствия и в значительной мере от того, насколько вам повезет в первые секунды нападения.

Пояс расстегнулся, он обмотал его концы вокруг обеих рук и остановился в ожидании, вытянув руки вперед и туго натянув ремень. Овчарка выскочила из тумана и на какой-то миг остановилась. Почти тотчас же пес бросился вперед, широко раскрыв пасть. Шавасс резко поднял ремень — и старый трюк чудесно сработал. Собака схватила его — зубы впились в кожу. Шавасс рванул изо всей силы, поднял собаку вверх так, что она только задними лапами касалась земли, и сильно ударил её в пах.

Овчарка упала и он ещё раз ударил её по ребрам и по голове. Она страшно завыла и начала барахтаться в грязи, а он бросился дальше, так как на помощь ей уже спешили два китайца.

Вслед ему раздался ещё один выстрел и где-то рядом кто-то взревел от боли. Быки! В пылу схватки он забыл о них. Неожиданно раздался топот и появился один из быков, кровь сочилась у него из раны на плече.

Шавасс нырнул под защиту тростника и упал вниз лицом, слыша, как тяжелые тела проламываются через грязь. Потом раздался испуганный крик, выстрел и кто-то завопил. Подняв голову он увидел, как сквозь завесу дождя появился старый бык, один из корейцев висел вниз головой на его правом роге. Бык стряхнул человека и начал топтать его.

Где-то в тумане раздалось ещё два выстрела и снова раздался отчаянный крик. Того, что услышал Шавасс, было достаточно. Он быстро выбрался из тростника и бросился в воду. Через некоторое время он добрался до другого участка твердой земли, проверил по компасу направление и направился на югозапад в сторону Хеллгейта.

Ему понадобился почти час, чтобы добраться до того наблюдательного пункта, с которого сегодня утром они с Дарси рассматривали дом. Он скорчился в тростнике и начал пристально рассматривать лагуну. Туман стал, если это вообще было возможно, ещё гуще, и все выглядело расплывчатым и неопределенным, и больше чем когда-либо напоминало унылый русский ландшафт. Но теперь на внешней стороне острова у пристани с задней стороны дома был причален «Жаворонок», и если что-то и можно было сделать, то начинать следовало оттуда.

Слева от него тростник уходил в серую воду, что примерно до половины пути создавало надежное укрытие. Но последний участок пролегал по открытому пространству, другого пути не было.

На нем все ещё были нейлоновые болотные сапоги, выданные Маликом, теперь он их сбросил. Под сапогами брюки оказались настолько мокрые, что облепили его, как вторая кожа. Он прошел вдоль линии тростников и, низко пригнувшись, скользнул в воду. В первый раз после прыжка с «Жаворонка», вернувшего ему свободу, он почувствовал холод, настоящий холод, и невольно вздрогнул, когда вода стала подниматься все выше. А потом его ноги потеряли дно и он поплыл.

В дальнем конце зарослей он остановился и внимательно осмотрелся. Предстояло проплыть около пятидесяти ярдов по открытой воде. Шавасс сделал пару глубоких вдохов, нырнул и поплыл. Когда он поднялся на поверхность, чтобы снова вздохнуть, оказалось, что он проплыл половину пути. Он как можно осторожнее всплыл, перевернулся на спину, чтобы немного отдохнуть, а потом нырнул снова.

Через некоторое время он наткнулся на черную грязь на дне, так как подплыл к острову, и тогда он вынырнул на поверхность и стал неуклюже выбираться на берег, чтобы укрыться в кустах.

Там Шавасс скорчился под дождем, перевел дыхание, потом встал на ноги и осторожно двинулся через заброшенный сад к дому. Ничего не было слышно, нигде не было никаких признаков жизни — ничего, и его начала охватывать странная растерянность. Что, если все уехали? Что, если Росситер решил убраться отсюда, пока не поздно?

Но в этот момент в конце заросшей дорожки, по которой он пробирался, появилась Фамия Надим.

На ней были резиновые сапоги до колен и старый матросский бушлат с накинутым капюшоном. Она была все такой же в в тоже время не такой, каким-то странным образом она стала другим человеком. Она спокойно шла, засунув руки в карманы бушлата, на лице её было серьезное выражение. Шавасс подождал, пока она не поравнялась с ним, потом вытянул руку из кустов и коснулся её плеча.

Стоило увидеть выражение её лица. Глаза у неё расширились, рот раскрылся, словно она собиралась закричать, а затем она с трудом перевела дыхание.

— Я не могла поверить, когда Росситер сказал, что вы живы.

— Он здесь? Вы его видели?

Она кивнула.

— Они вернулись примерно час назад на другой лодке с мистером Джонсом, хотя он конечно не мистер Джонс, не так ли?

Шавасс положил руку ей на плечо.

— И как, здесь было плохо?

— Плохо? — Она выглядела почти удивленной. — Все относительно. Но мы не можем вот так стоять здесь и разговаривать. Вы схватите воспаление легких. За этими деревьями есть заброшенный летний домик. Подождите там, я принесу какую-нибудь сухую одежду, а потом мы решим, что делать дальше.

Она исчезла, как призрак, а он стоял и смотрел ей вслед сквозь дождь, ощущая эту тишину и свое полное бессилие. Бог знает, что сделал с ней Росситер, но видимо были какие-то причины для того, чтобы она так быстро и глубоко изменилась.

Летний домик напомнил ему его детство. Крыша протекала, половина пола отсутствовала, и он тяжело ступил к стене с распахнутым окном. Много лет назад ему часто приходилось играть в таких местах.

Он закрыл глаза, усталость буквально затопила его, и в этот момент скрипнула половица. Когда он открыл глаза, в дверях стоял Росситер, а рядом с ним Фамия.

Ее лицо было спокойным, совершенно лишенным какого бы то ни было выражения, чистым, как на средневековых изображениях Мадонны.

Глава 14

Лицом к лицу

В подвале, куда его втолкнули два других китайца — охранника, было так темно, что пришлось остановиться и подождать некоторое время, пока глаза не привыкнут к темноте.

— Дарси, ты здесь? — тихо спросил Шавасс.

— Иди сюда, Пол. — В темноте послышалось какое-то движение, Шавасс протянул руку и коснулся лица негра.

— Что произошло после того, как я прыгнул за борт? С тобой все в порядке?

— Удар по голове, вот и все. А что случилось с тобой? Я думал, ты уже далеко.

Шавасс рассказал все. Когда он закончил, негр тяжело вздохнул.

— Наверняка он как-то смог заручиться доверием девушки.

Шавасс кивнул.

— Хотя это не имеет никакого смысла. Ведь она же знает, что произошло на «Леопарде». Как после этого она может верить хоть чему-то из того, что он говорит?

— Этому может быть весьма простое объяснение, — заметил Дарси.

— Ты хочешь сказать, она в него влюбилась?

— Может быть даже больше, чем просто влюбилась. Возможно, это одна из тех сильных сексуальных привязанностей, которые некоторые люди испытывают по отношению друг к другу. Это вполне возможно.

— Возможно. Во всяком случае, сейчас это не имеет значения. — Шавасс шагнул в темноту, пока его вытянутые руки не натолкнулись на стену.

— Тебя допрашивали?

— Еще нет. Я был без сознания, когда меня швырнули сюда.

Шавасс продолжал двигаться вдоль стены, осторожно её ощупывая. Он коснулся какой-то доски, нащупал её край и потянул. Та со скрипом подалась и в подвал хлынул свет.

Окно было заделано решеткой, стекло в нем давным-давно исчезло. Оно находилось на уровне земли и поле зрения было ограничено куском того, что когда-то было дорожкой, ведущей к пристани, которую с другой стороны острова Шавасс видеть не мог.

Пристань когда-то знавала лучшие дни, половина её обрушилась в лагуну. А вторая половина была занята морским катером длиною в сорок футов, который явно был когда-то торпедным катером, и «Жаворонком».

Четверо мужчин прошли мимо, неся тяжелые ящики, и направились к катеру. Они явно были не китайцами, и Шавасс весь напрягся и потянулся вперед, стараясь разобрать странные слова, которыми они обменивались.

— Албанцы, — прошептал он, обращаясь к Дарси. — Это становится понятным. Помнишь тот момент на «Жаворонке», когда Хо Дзен ударил Росситера? Он сказал ему, что тому придется за все ответить, когда они доберутся до Тираны.

— А Тирана — столица Албании, — сказал Дарси.

— Это единственная европейская коммунистическая страна, охотнее сотрудничающая с китайцами, нежели с Россией. Это явно многое объясняет.

Люди с катера вернулись. Несколько минут спустя они вновь появились, неся пару тяжелых дорожных чемоданов.

— Похоже на то, что кто-то собирается покинуть дом, — прокомментировал Дарси.

Шавасс кивнул.

— И направляется в Албанию. Они вынуждены убраться, после того как мы сунули сюда нос. Нет никакой гарантии, что за нами не последуют другие.

— Но почему они нас не прикончили? — спросил Дарси. — Не думаю, что им нужен лишний багаж.

— А мы для них не лишние. Мне приходилось раньше иметь дело и с албанцами, и с китайцами. Им безусловно доставит удовольствие заполучить меня обратно. И ты тоже можешь оказаться полезным. Они ничего не решат, пока не выжмут тебя досуха.

В двери повернулся ключ, она открылась и появились два китайца. Один из них угрожающе поднял автомат, другой шагнул вперед, схватил Шавасса и грубо вытолкнул его наружу. Потом они заперли дверь и повели его по коридору.

Они прошли через большой холл, поднялись по голым ступенькам лестницы и постучались в первую дверь. После короткой паузы она распахнулась и на пороге в халате появился Росситер. Он выглядел так, словно только что его накинул, и грудь его была голой. Росситер затянул пояс и кивнул.

— Введите.

Позади него была другая распахнутая дверь, и Шавасс мельком увидел постель со скомканными простынями и Фамию, надевавшую перед зеркалом юбку. Росситер закрыл дверь и повернулся.

— Ты все ещё продолжаешь совать свой нос? Конечно, теперь, когда мы знаем, кто ты такой, в этом нет ничего удивительного.

— А что случилось с человеком из Пекина? — спросил Шавасс. — Он не хочет принять участия в разговоре?

— Да, конечно, но сейчас он занят сборами. Благодаря вам и вашему другу мы вынуждены спешно покинуть эти места.

— И отправиться в Албанию.

Росситер улыбнулся.

— Я вижу, вы хорошо информированы. Вы понравитесь людям в Тиране.

— Одним словом, все указывает на Восток.

— Естественно. — Росситер достал пачку сигарет и предложил одну из них Шавассу.

— Дружеское предупреждение. Когда появится полковник, он хотел бы перекинуться с вами парой слов. Ведите себя прилично. Вы видели, что он сделал с вашим другом. Он спросил его только раз, а потом начал резать. Лишившись одного уха, ваш друг говорил не умолкая. Думаю, вы поведете себя более разумно.

— Он был пожилой человек, — сказал Шавасс. — Не было никакой нужды обращаться с ним подобным образом.

Росситер пожал плечами.

— По всему миру каждый день умирают тысячи людей. Ваш друг Малик был просто одним из них. Если его смерть помогла нашему делу, тогда он жил и умер не напрасно.

— Прекрасные слова, — сказал Шавасс. — Они неплохо поработали с вами там, в Ном Беке.

— Вы просто не понимаете, люди вашего сорта никогда не смогут этого понять. — Росситер был серьезен и мрачен. — Шавасс, я когда-то был таким же как и вы, до тех пор, пока мне не помогли найти новый ответ, правильный ответ, новый смысл жизни.

— Так что теперь для вас стало нормальным убивать людей, стариков и женщин?

— Ради дела, разве вы этого не понимаете? И что значит одной жизнью больше или меньше — вашей или моей? Мы же все лишь расходный материал. Сколько человек вам пришлось убить за время своей работы? Десять? Двадцать?

— Я не делаю зарубок на стволе своего пистолета, если вы это имеете в виду, — сказал Шавасс, чувствуя себя странно неловко.

— Вам когда-нибудь приходилось убивать женщин?

У Шавасса пересохло во рту и на короткое мгновение в его памяти всплыло лицо женщины, которое он предпочел бы забыть.

Росситер улыбнулся, на его странном безгрешном лице появилось что-то очень похожее на сочувствие.

— Я так и думал. Так что разница между нами заключается только в том, из-за чего мы это делаем. Первый и самый важный урок, который следует усвоить, состоит в том, что важно не то, что мы делаем, а важно почему мы это делаем. Я служу своему делу — борюсь за свободу для каждого человека, справедливость, равенство. А вы можете сказать тоже самое? Что вы защищаете, Шавасс? Империализм, капитализм, церковь, повсюду распад, люди задыхаются и гибнут, лишенные возможности дышать. Боже мой, когда я думаю о годах, которые я потратил, служа упадку.

— При всех недостатках моего общества я предпочитаю идти своим путем, а не вашим. Сколько людей погубили китайцы во время войны? Миллион или больше, и все во имя своего дела.

Похоже, Росситеру все это надоело.

— Вы просто не понимаете. Ничто не имеет значения — один человек или множество. Шавасс, мы работаем ради завтрашнего, а не сегодняшнего дня.

Это было прямой противоположностью тем принципам, в которых он вырос и которым был призван служить. Шавасс понимал, что он просто зря тратит время, но не оставлял своих попыток.

— Таким образом годится все, даже превращение Монтефиори в наркомана?

— Я впервые встретился с Монтефиори после своего возвращения в Европу, когда кончилась корейская война. Мои руководители отправили меня в Вену, так как решили, что я нуждаюсь в психиатрическом лечении, чтобы ликвидировать последствия того, что им нравилось называть промыванием мозгов по-корейски. Монтефиори уже несколько лет принимал наркотики. Однажды нам позвонили из частного санатория, в котором он находился, и сказали, что он очень тяжело болен. Они думали, что ему нужен исповедник.

— И послали вас?

Росситер кивнул.

— Так началась наша плодотворная дружба. Он, как бы это сказать, привязался ко мне. Когда я окончательно решил расстаться со Святым Орденом, то убедил Монтефиори, что он нуждается в покое и уединении, и он купил это поместье на вымышленное имя. Тогда он был в очень плохом состоянии. В течение последующих трех лет я должен был ухаживать за ним, как за ребенком.

— В промежутках между выполнением заданий для ваших начальников в Пекине.

— В Тиране, Шавасс, давайте уж будем точными. Албания доказала, что является для нас весьма удобным европейским плацдармом. Конечно, китайцы считали, что по определенным причинам я представляю для них необычайную ценность. Потому что они как правило находятся в трудном положении. Англичанин может сойти за русского, если знает язык, а что делать китайцу?

— Масса китайцев из Гонконга и с Малайских островов сейчас живет в Великобритании.

— Но все они известны и состоят на учете — и вероятнее всего, что МИ-6 (британская контрразведка — прим. пер.) или Специальное Бюро регулярно их проверяют. Гораздо лучше быть там и вроде бы не быть, если вы понимаете, о чем я говорю.

— И именно для этого была организована ваша деятельность по обслуживанию нелегальных иммигрантов?

— Совершенно верно, но это была не моя деятельность — этим занимался Жако. Это он вез этих людей через Ла-Манш на перегруженном суденышке. Из Вест-Индии, Пакистана, Африки, самой Индии, и вполне естественно, там могло оказаться и несколько китайцев из Гонконга.

Действительно, это была неплохая идея, и Шавасс кивнул.

— Вы заслуживаете отличной оценки за использование ваших умственных способностей. И, конечно, Хо Дзен был не первым?

— Если я скажу, скольких мне удалось переправить, вам станет плохо.

Он добродушно улыбнулся, и Шавасс пожал плечами.

— Но теперь с этим покончено, и они будут не слишком довольны, когда вы вернетесь.

— Ну, не знаю. Это не могло продолжаться бесконечно и, кроме того, я везу вас, весьма ценный приз.

Шавасс не нашел, что сказать, чтобы стереть улыбку превосходства с лица Росситера, и потом он по какой-то причине вспомнил свой разговор с отцом да Суза.

— Да, я почти совсем забыл, у меня есть для вас послание. — Он лгал весьма убедительно. — От да Сузы.

Эффект был потрясающим. Казалось, Росситер сразу как-то съежился.

— От отца да Сузы?

— Совершенно верно. Он служит священником в Ост-Индских доках в Лондоне. Когда мне понадобилась информация относительно вас, он оказался вполне подходящим человеком.

— И как он себя чувствует? — Голос Росситера буквально превратился в шепот.

— Прекрасно. Он просил передать вам, что не проходит и дня, чтобы он не вспоминал вас в своих молитвах. Он был весьма уверен, что я должен сказать вам это.

Лицо Росситера стало совершенно белым и он проговорил сквозь стиснутые губы:

— Я не нуждаюсь в его молитвах, вы меня поняли? Никогда не нуждался и не буду нуждаться в будущем.

Дверь в спальню открылась и появилась Фамия. На ней был дождевик и головной платок, а в руке она держала небольшой чемодан. Она совершенно не обратила внимания на Шавасса и повернулась к Росситеру.

— Я готова. Отнести это вниз на катер?

На короткий миг, несмотря на присутствие Шавасса, они оказались как бы совсем одни, охваченные этой удивительной близостью, присущей только людям, безнадежно влюбленным друг в друга. Для Шавасса это было, пожалуй, самым интересным открытием. Было совершенно очевидно, что Росситер искренне любит девушку.

Он положил руку ей на плечо и подвел к двери.

— Да, отнеси свой чемодан на катер. Я приду позже.

Один из охранников открыл дверь. Фамия взглянула сквозь Шавасса, словно его там и не было, и вышла.

Когда дверь закрылась, Шавасс спокойно спросил:

— И что вы с ней сделаете? Бросите ей что-нибудь в чай?

Росситер круто повернулся, на его лицо было страшно смотреть. Его рука нырнула в карман и вытащила щелкнувший складной нож. Щелчок был очень резким, лезвие выскочило наружу. Шавасс пригнулся и прикрылся руками, ожидая миг нападения, но дверь открылась и вошел Хо Дзен.

— Какие-то неприятности? — спросил он по-китайски.

Росситер, казалось, утратил дар речи и тотчас стал другим человеком; он был похож на незадачливого ученика, пойманного на месте преступления и вынужденного оправдываться перед учителем.

В первый раз на лице Хо Дзена появились какие-то признаки эмоций, своего рода презрение. Он подошел к Шавассу, заложив руки за спину, и когда оказался достаточно близко, ударил того в живот.

Это было сделано весьма профессионально, было видно, что ударивший прекрасно знает карате. Шавасс был вполне способен оценить это перед тем, как рухнуть на пол.

Он пару раз перевернулся и откатился к стене. Там он и лежал, сконцентрировавшись на том, чтобы восстановить дыхание, тогда как где-то в отдалении звучали голоса, неразборчивые и бессмысленные. Нога полковника ударила его не между ног, так как такой удар сделал бы его калекой на всю жизнь, а в нижнюю часть живота, как это, видимо, и было задумано.

Шавасс смог по крайней мере напрячь мускулы, чтобы встретить этот удар. В результате хотя он и чувствовал себя отвратительно, но ещё был способен как-то двигаться, когда двое охранников его подхватили.

Он продолжал изображать полную беспомощность, волоча ноги и тихо постанывая. Его спустили по лестнице, протащили через холл и подошли к подвалу. У двери его бросили на пол. Один из охранников взял наперевес автомат, а другой достал ключ и отпер дверь.

Человек с автоматом наклонился и схватил Шавасса за воротник, пытаясь поставить его на ноги. Шавасс направил сжатые пальцы своей левой руки ему под подбородок, в открывшееся горло; такой удар, правильно выполненный, был смертельным. Охранник даже не вздохнул, а просто осел на пол, как старый мешок, выронив автомат. Шавасс вскочил на ноги и двинул плечом в лицо второму охраннику, оказавшемуся сзади. Удивленный китаец издал сдавленный крик и влетел в камеру. Там его встретила сильная рука — Дарси Престон двинул его один раз в живот и дважды в челюсть.

Шавасс молча поднял автомат и усмехнулся.

— Как видите, мы снова в деле.

— И что у нас дальше на повестке дня? — спросил Дарси.

Шавасс поднял автомат.

— Даже с этой штукой у нас нет никаких шансов против Росситера, Хо Дзена и всех албанцев. Если бы нам удалось попасть на борт «Жаворонка», дело стало бы выглядеть несколько иначе. Гранаты и автоматы, которые Малик спрятал под фальшивым дном, могли бы существенно поднять наши шансы.

— А что с девушкой?

— Она нас выдала, не так ли? Если тебя интересует, твое предположение оказалось правильным. Она с Росситером не могут оторваться друг от друга. Что касается меня, то она свое получит.

Он прекратил дальнейшее обсуждение этой темы и направился наружу, намереваясь добраться до другого конца коридора. В верхней части лестницы, до которой они добрались, оказалась незапертая дверь. Когда Шавасс осторожно открыл её, то увидел большую квадратную кухню, где в открытой печи горел огонь. В этот момент открылась другая дверь и в комнату вошли двое албанцев. Он осторожно прикрыл дверь, приложил палец к губам и они отступили назад. На другом конце коридора другие ступени привели их к двери, которой давно не пользовались. Дарси повозился с заржавевшей задвижкой, в конце концов та поддалась и они очутились в небольшом обнесенном забором саду, представлявшем такие же густые джунгли, как и все остальное. Миновав арку в дальнем конце сада, они побежали, чтобы укрыться среди деревьев.

Шавасс бежал впереди по одной из заросших дорожек, растительность с обеих сторон которой была такой плотной, что им приходилось буквально продираться через нее.

Без всякого предупреждения дорожка превратилась в пустырь на берегу лагуны с развалинами псевдогреческого храма. Перед храмом стояла Фамия и, сунув руки в карманы своего матросского бушлата, смотрела на обветшалые колонны.

Она удивленно обернулась, и на её лице застыло выражение неподдельного испуга. Шавасс отбросил автомат в сторону и грубо схватил её, зажав рот рукой.

— Послушай меня, маленькая подлая сучка. Твой приятель — агент китайских бандитов. Он виноват в смерти множества людей, включая старого Хамида и миссис Кемпбелл. Поняла?

Фамия Надим смотрела на него широко раскрытыми глазами, и он убрал руку. Она тотчас же раскрыла рот, и в её горле зародился крик, поэтому он двинул её в челюсть.

Потом опустил на землю и повернулся к Престону.

— Взвали её на плечо и отправляйся к пристани. Подберись как можно ближе и жди в кустах.

— А что ты собираешься делать?

— Устроить панику. Если я смогу отвлечь их внимание, это даст тебе время добраться до «Жаворонка» и отчалить.

— А что будет с тобой?

— Я поплыву отсюда и присоединюсь к тебе на ходу, но если меня во-время не окажется на месте, не нужно героических поступков. Просто убирайся отсюда.

— Здесь командуешь ты.

Негр поднял девушку, перебросил её через плечо и зашагал прочь, укрываясь в зарослях. Шавасс поспешил обратно к дому. У него уже сложился определенный план. Весь дом был выстроен из дерева. При правильном подходе он должен вспыхнуть, как факел, и было совершенно ясно, откуда следовало начать.

Он прошел через заросший сад и снова спустился в подвал. В этот раз, когда он осторожно открыл дверь, в кухне никого не было. Шавасс вошел, снял стекло с керосиновой лампы, стоявшей на столе, и вылил её содержимое на пол. Затем быстро осмотрел шкафы и в одном из них обнаружил жестяную банку с керосином. Для большего эффекта он опорожнил и её и двинулся к огню. Позади него открылась дверь и вошел полковник Хо Дзен.

Если тот и был вооружен, то этого не было видно, и в любом случае он оказался под прицелом автомата.

Хо Дзен улыбнулся.

— Вам не кажется, что вы ведете себя неспортивно, мистер Шавасс?

— Это твоя свинячья точка зрения, — буркнул Шавасс. — Бретонец, а я являюсь им наполовину, находится сейчас при исполнении служебных обязанностей, а мы всегда платим свои долги. Это за Якова Малика.

Первая очередь пришлась Хо Дзену в правое плечо и развернула его, вторая ударила в позвоночник и вышвырнула его в открытую дверь. Когда он упал, Шавасс выхватил из печи горящее полено и швырнул его в центр комнаты. Произошло что-то вроде небольшого взрыва, и когда он добрался до двери в подвал, языки пламени вытянулись, пытаясь поглотить его.

Когда он бежал по саду, ему были слышны тревожные крики с другой стороны дома, услышав которые, албанцы бросились выяснять, что происходит. На это он и надеялся.

Шавасс подождал ещё минуту, потом побежал к деревьям. Когда он укрылся среди них, ожил мотор «Жаворонка». Стало быть, Дарси в конце концов справился? Позади него раздался внезапный треск, когда пламя охватило окна и начали вылетать стекла.

Пуля расщепила дерево у него над головой, он обернулся и опустошил магазин автомата одной длинной очереди, которая заставила стрелявшего в него албанца отступить за угол дома.

Шавасс бежал, пригнув голову, и пули свистели вокруг, визжа в кустах и ударяясь в сосны у него над головой. Он вырвался из укрытия и головой вперед бросился в лагуну в тот самый момент, когда «Жаворонок» появился из-за мыса в пятидесяти ярдах от него.

Когда он поплыл, «Жаворонок» изменил курс, направляясь к нему и разворачиваясь бортом, а Дарси бросил руль и заглушил мотор.

Негр кинулся к поручням и с неожиданной легкостью перебросил Шавасса через них.

— Ради Бога, убирайся скорее отсюда, — прохрипел Шавасс, задыхаясь.

Когда Дарси исчез в рубке, пуля рикошетировала от поручня, и на берегу появился первый албанец. Шавасс повернулся и увидел между деревьями Росситера и с ним ещё троих мужчин. Мотор «Жаворонка» взревел, и Дарси на полной скорости повел его прочь, а пули продолжали стучать по корпусу яхты.

Глава 15

Конец игры

Обогнув южную оконечность острова, они оказались вне досягаемости огня и в безопасности. Девушка лежала на корме лицом вниз, там, где Дарси её оставил. Когда Шавасс поднял её, она застонала и её ресницы задрожали.

Он отнес Надим в каюту, осторожно положил на одно из сидений, открыл ящик с картами и поднял фальшивое дно. Потом расстегнул свою мокрую рубашку, положил в неё гранаты, чтобы легче было нести, взял два автомата и вышел на палубу.

Дарси старался выжать из мотора все, что мог, но Шавасс покачал головой.

— Зря стараешься. У их катера скорость в четыре раза больше нашей. Есть примерно пять минут на то, чтобы приготовиться, поэтому сбавь обороты.

— И что мы должны делать?

— Сражаться. Прежде всего я покажу тебе, как пользоваться одной из этих штук.

Он коротко объяснил основные принципы стрельбы из автомата, потом перешел к гранатам.

— Я хочу, чтобы ты бросал эти штуки быстро. У тебя будет только три секунды после того, как сорвешь кольцо, не забывай. Три штуки тебе и три — мне. Можешь спрятать их под рубашку.

Он оглянулся и посмотрел назад сквозь туман, туда, где под густым дождем медленно поднимались клубы дыма.

— Не думаю, что от Хеллгейта много останется после того, как эта штука окончательно догорит. Заглуши мотор.

Где-то неподалеку как разъяренный лев взревел двигатель катера. Они вошли в маленькую лагуну и «Жаворонок» бортом дрейфовал к узкой протоке в её дальнем конце. Дрейфовал, пока не остановился, уткнувшись носом в тростники, и Шавасс удовлетворенно кивнул.

— Это место не хуже любого другого. А теперь давай перенесем девушку и я расскажу тебе, что будем делать дальше.

В узкой протоке скорость катера значительно сократилась, он медленно двигался до тех пор, пока не вошел в маленькую лагуну и стоявший на носу возле готового к стрельбе пулемета албанец не увидел «Жаворонка» и не закричал.

Двигатели катера замолчали и он медленно скользил по инерции мимо того места, где посреди тростника по грудь в воде стоял Дарси Престон, крепко держа девушку и зажав ей рот рукой.

Шавасс поджидал на другой стороне лагуны на относительно высоком участке мягкого черного песка, окруженного болотной травой. Две гранаты лежали возле него на земле, третья была в руке.

Он мельком заметил соломенные волосы Росситера в окне рубки, и в этот момент катер оказался у него на траверзе. До катера было двадцать или тридцать футов, когда он бросил первую гранату. Та упала на корму, скатилась в воду и взорвалась. Катер покачнулся на волне и раздался испуганный крик, а человек на носу полетел головой вперед в воду.

На другой стороне лагуны Дарси отшвырнул от себя девушку, выхватил из-за пазухи гранату, выдернул чеку и швырнул гранату. Ей предстояло пролететь дальше, чем ему показалось и она, не долетев, упала в воду и подняла к небу фонтан брызг. Когда он выхватил вторую, девушка закричала и кинулась на него в момент броска. Из-за этого граната упала в воду не далее пятнадцати футов, взрыв пригнул тростники и накрыл их обоих.

Дарси вынырнул на поверхность, схватил девушку и обнаружил, что оказался под плотным огнем двух албанцев, пригнувшихся у борта катера с ручными пулеметами в руках. В рулевой рубке Росситер включил двигатель на полную мощность и повернул руль, и в этот же момент под катером взорвалась вторая граната Шавасса, оторвав большую часть кормы, а вместе с ней и винт. Катер вздрогнул и встал на дыбы, как живое существо. Когда он опустился, Шавасс швырнул свою последнюю гранату. Она упала посреди судна и взорвалась со страшным грохотом.

В этот самый момент Росситер выбрался из рулевой рубки, взрыв поднял его в воздух, как тряпичную куклу, и швырнул в воду. Катер накренился, из моторного люка повалил черный дым. Двое албанцев все ещё стояли возле поручней и стреляли в сторону Дарси. Шавасс передвинулся на несколько ярдов к месту, откуда ему было хорошо видно, и снял обоих длинной очередью из автомата.

Потом в машинном отделении раздался ещё один взрыв и из люка взметнулись языки пламени. Катер накренился на борт, перевернулся и ушел под воду.

Все было кончено. В неожиданно наступившей тишине были слышны только истерические крики Фамии, барахтавшейся на мелком месте и пытавшейся освободиться от Дарси, державшего её за руку.

Шавасс повесил автомат через плечо и поплыл к ним. Оказавшись достаточно близко, он пошел вброд и схватил девушку за другую руку. Она яростно боролась с пугающей силой. В какой-то момент они трое напоминали картину сумасшедшего. Шавасс держал её за одну руку, Дарси за другую, и в то же самое время пытался сохранить свой автомат сухим, ошибочно считая, что в мокром состоянии тот перестанет действовать.

И в этот момент произошло нечто, напоминающее ночной кошмар. Из воды среди плавающих обломков как какой-то ужасный Феникс поднялся окровавленный Росситер. Его странное аскетическое лицо было спокойным и лишенным какого-то ни было выражения, мокрые соломенные волосы прилипли к черепу.

Девушка выкрикнула его имя, вырвалась и бросилась к нему. В этот же самый момент его рука отошла назад, раздался щелчок и в воздухе мелькнуло стальное лезвие.

Казалось, все произошло в одно мгновение. Фамия Надим оказалась между Росситером и Шавассом и нож вошел ей в грудь, рукоятка «мадонны» из слоновой кости торчала у неё ниже соска.

Росситер ужасно завопил и бросился к ней, Дарси выпустил в него длинную очередь из автомата, и он ушел под воду.

Когда девушка покачнулась, Шавасс подхватил её, на лице её было выражение полного изумления. Он тесно прижал её к себе и осторожно высвободил нож. В тот же самый момент, когда нож вышел из её тела, жизнь покинула её. На какое-то мгновение она повисла на его левой руке, потом он отпустил её и она исчезла под водой.

Он обернулся, а Дарси яростно закричал:

— Именно для этого мы пришли сюда и устроили такую резню?

Негр швырнул автомат в воду, повернулся и зашагал к «Жаворонку». Шавасс пошел следом и, когда он перебрался через поручень, Дарси был уже в рулевой рубке.

Яхта начала двигаться, пробираясь по узкой протоке, и через некоторое время вышла на основной канал. Позади неё сквозь пелену дождя был виден дым, поднимавшийся над Хеллгейтом. Совершенно окоченевший Шавасс скорчился, стуча зубами, возле поручней, опустошенный переживаниями.

Потом он осознал странную вещь — он все ещё сжимал в руке нож Росситера. Они продвигались по дельте реки к морю, канал расширялся, а он все смотрел вниз на рукоятку «мадонны» из слоновой кости.

— Скольких вам пришлось убить за время вашей работы, Шавасс?

Казалось, слова прошептал ему на ухо сам Росситер.

С неожиданным отвращением Шавасс отшвырнул нож. Тот ещё раз сверкнул и погрузился в волны. Где-то высоко над головой прокричала чайка, они выходили в открытое море, он устало поднялся на ноги и пошел в рубку к Дарси.


на главную | моя полка | | Акулья хватка |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения



Оцените эту книгу