Глава I

Декабрь в этом году выдался сравнительно мягкий, но зато изобиловал мелкими, моросящими дождями, о коих во всех парикмахерских и у консьержек шли нескончаемые споры с целью установить, что предпочтительней – этот дождь или же снег, на который после пятнадцатого числа мы обычно имели право рассчитывать. Одно можно было сказать с уверенностью: эта мерзопакостная изморось не красила улицу Сайда.

Само собой, лучше уж жить на улице Сайда, чем вообще не иметь пристанища и спать под мостами. По сравнению с жизнью бездомных бродяг тут ощущается явный прогресс, и все-таки! Улица эта, что там ни говори, невеселая.

Позвонившая мне женщина проживала на улице Сайда, как раз в одном из тех домов с рассчитанной на людей среднего достатка квартплатой, которые, вероятно, были задуманы архитектором, отличавшимся чрезвычайно развитыми родственными чувствами, а на этом участке практиковал, видимо, один из его родственников – врач. На такую мысль навел меня вид прямо-таки разбойных металлических лестниц, сооруженных с наружной стороны зданий. Приставные – так, мне думается, они называются. Прошу прощения, если я ошибаюсь, однако приставные или еще какие – неважно, главное, что они совершенно негодящие. Соединяя между собой два здания, жители которых ими пользуются, эти самые лестницы образуют мрачного вида вертикальную клеть высотою в пять этажей и продуваемую всеми ветрами, с какой бы стороны они ни дули. Короче, торчать на лестничных площадках было противопоказано, в особенности человеку со слабыми легкими. А иначе тут же подцепишь хворь и… пожалуйте к доктору – ловкий трюк, ничего не скажешь! Хотя, если вдуматься хорошенько, то трюк этот, возможно, не так уж плох, ну, например, в тех случаях, когда речь идет о хвори, которую могут подцепить всякие там податели счетов или уведомители о каких-либо принудительных мерах. Так что в конечном счете равновесие соблюдено, ибо нет худа без добра. (Я подумал, сколько же таких липовых утешений приходится, наверное, изобретать, чтобы привыкнуть жить в подобном месте.)

Однако, возвращаясь к описанию открывшейся моему взору картины, нельзя не упомянуть об отвратительном белье, развешанном на наклонных перилах каждого лестничного пролета движимыми похвальным оптимизмом руками и, вопреки своему отвращению ко всему на свете, пытавшемся сушиться под унылой моросью.

Между уличной оградой и строениями простирался двор, то есть участок грязного месива, который где-то году в 1939-м был, видимо, газоном, засеянным травой.

Двое мальчишек, один из которых временами покашливал, торчали посреди двора, не обращая внимания на моросящий дождь. Глаза их были мечтательно устремлены к одному из верхних этажей, где на окне проветривались голубые трусики с воланами, которые влажный ветерок то надувал, то заставлял трепетно биться, подобно сердцу.

Я шагнул за ворота.

Нельзя сказать, чтобы я наделал много шума, и тем не менее оба мальца, почуяв мое присутствие, резко обернулись, словно застигнутые на месте преступления. Курили оба, но только один из них достиг того возраста, когда это более или менее позволительно. Они безуспешно пытались спрятать свои окурки.

Улыбнувшись, я помахал им трубкой.

– Ладно, ребята, я тоже дымлю,– сказал я.

– Н-да,– ухмыльнулся тот, что был постарше, лет пятнадцати; из-под кепки, сдвинутой набекрень, выглядывало некрасивое, до времени постаревшее лицо. «Н-да»,– ухмыльнулся он, всем своим видом давая понять, что если в мои намерения входит сделать им выговор, то это все равно ни к чему не приведет – бесполезно.

Видать, взрослым он не шибко доверял, и если бы ему пришло вдруг в голову сбагрить как-нибудь по дешевке это свое доверие, чтобы купить себе бутерброд, то хорошо бы это случилось, когда он будет не слишком голоден, ибо бутерброд ему обломится скорее всего малюсенький. Его приятель был ничуть не похож на него. На его помятом личике болезненного ангелочка печально поблескивали серые, обрамленные почти женскими ресницами глаза. Не такой закоренелый, как его дружок, и потому сразу же успокоенный, он, коснувшись указательным пальцем берета в знак приветствия, первым снова сунул в рот свой окурок, отчего опять закашлялся.

– Курить не умеет,– заметил старший, последовав его примеру в отношении сигареты.

– А ты его учишь, папаша? – спросил я.

Он не ответил, занятый тем, что силился выпустить дым через нос, который был чуточку длинноват. Другой тем временем продолжал кашлять, и, судя по всему, причиной его кашля было отнюдь не курение. Опустив глаза, я взглянул на башмаки мальчонки. Близилось Рождество, но вряд ли найдется камин, который их примет^[1]. Очень уж они были паршивые, и притом злобно скалились – ни дать ни взять два прожорливых крокодильчика. А камин чаще всего находит себе добротные ботинки. Ну хорошо. (Так уж принято говорить.) Не найдется, стало быть, камина жалкому ангелочку. Ни камина, ни дерева, то есть пресловутой традиционной елки, сверкающей, разнаряженной и все такое прочее. Ничего не поделаешь, это еще одна радость, которую не каждый может себе позволить. Бывает, что на этой самой елке кому-то охота повеситься…

Я отряхнулся, что заставило меня мысленно крепко выругаться. Невероятно! Не иначе как вид окружающих зданий спровоцировал меня на это! Я уже начинал сожалеть о том, что отговорил жену Демесси явиться ко мне в контору на улицу Пти-Шан. А все потому, что предпочитаю самому себе дать труд двинуться с места, дабы поглядеть на людей в привычной для них обстановке. Иногда это помогает. Так вот, что касается обстановки, я сполна получил то, к чему стремился, да и чего другого, кроме угнетенного состояния, можно было ожидать от одного вида домов, сооруженных по соседству с этим унылым четырехугольником, где расположены вожирарские бойни, загон для скота и бюро находок – заведения общественно полезные, не спорю, хотя по части забав им, мне думается, трудно соперничать с Фоли-Бержер. Я еще раз отряхнулся и поморщился. Ну и тощища! Мне-то чихать на все это. Я, как говорится, не здешний. Меня привела сюда работа. Маленькая работенка, которая, как можно было догадаться заранее, не принесет мне прибыли и не даст возможности взять на содержание какую-нибудь танцовщицу, даже при условии, что остались еще среди них незанятые. Однако, как я уже сказал, Рождество было не за горами, а мне и прежде не раз случалось играть роль Деда Мороза для Демесси, Поля Демесси, парня, которого когда-то я вытащил из нищеты и отвратил от бродяжничества.

Тут я в свою очередь поднял глаза к голубым нейлоновым трусикам, трепыхавшимся так, словно в их складках скрывалась сама Мэрилин Монро, отплясывающая сногсшибательный танец. То был словно клочок неба, зацепившийся там и хлопающий в знак протеста на фоне мрачной декорации, подчеркивая ее неодолимую печаль.

Но вернусь к моим двум молодчикам. Кашлюн перестал кашлять. Он бросил свой окурок. Другой – нет; тот косился на меня, не скрывая лукавого блеска своих гляделок.

– Хорошенькие трусики, а, месье? – молвил он с видом знатока.– Это вы к ней пришли?

– Почему? А что, можно?

Он переступил с ноги на ногу.

– Говорят.

– Но ты не уверен?

Он заколебался:

– Ну…

– В таком случае закрой пасть.

Он, напротив, ее открыл, да так, что челюсть отвисла, по не издал ни единого звука. Окурок вывалился у него изо рта и упал прямо в лужу, где, тихонько зашипев, погас.

Я повернулся к мальчику, которого одолевал кашель.

– Ты здесь живешь, Тото? Тото, Пьер или Поль?

– Анри, месье. Анри Лагранж. Да, месье. Я живу здесь.

– Я к мадам Демесси. Ты ее знаешь?

– Да, месье.

– Можешь показать мне, где она обитает?

Я это знал, но искал способа всучить ему милостыню, не оказавшись притом в дурацком положении. И тем хуже, если он купит себе сигарет на те монеты, что ему перепадут. Хорошего времечка (ха-ха!) ему будет отпущено ровно столько, сколько он сам себе пожелает дать. Я не принадлежу к числу людей, которые отказывают в нескольких грошах бродяге под предлогом того, что бродяга тут же поспешит обратить их в глоток вина. Глоток вина иногда бывает нужнее, чем кусок хлеба. Все зависит от обстоятельств.

– На четвертом, месье,– сказал парнишка, показывая этаж.

Верно, на четвертом. Вон оно, окно с вязанными крючком занавесками, похожими на двух непонятных зверюшек, обреченных вечно глядеть друг на друга. Голубые трусики подпрыгивали в проеме окна этажом выше.

– Спасибо, сынок.

Я сунул ему двести франков.

– Спасибо, месье,– молвил он, сжимая в своей ручонке две белые монетки.– Я провожу вас,– добавил он.

Мы оставили посреди двора старшего в кепке и стали взбираться по железным ступенькам, скользким от хлеставшей воды. Мы добрались до второго этажа, когда наверху разразился скандал. Кто-то, рискуя расквасить себе физиономию, стремительно спускался по лестнице, стуча каблуками по гулким ступеням. Снизу до нас донесся голос старшего в кепке:

– Ты собралась на бал черномазых, Жанна? Так рано? Ты забыла свои трусики.

Та, что стремглав бежала по лестнице и к кому были обращены эти слова, предстала перед нами на ближайшем повороте. Остановившись, она наклонилась над перилами и тут же со смехом ответила:

– Я могу купить себе не одни, голодранец несчастный. А бал черномазых, видать, в печенках у тебя сидит.

Затем, довольная собой, она двинулась вниз, с улыбкой проскользнув мимо нас. То была девушка лет восемнадцати – двадцати, с темно-русыми волосами, на которые был наброшен завязанный на шее платок. Кроличий жакет с вытертыми рукавами и юбка, суженная чуть пониже колен, где начиналась плиссированная оборка, колыхавшаяся при малейшем движении,– вот ее туалет. Выглядела она вполне элегантно, на красивых ногах – довольно тонкие чулки, хорошенькая мордашка подкрашена без излишеств, туфли – на высоких каблуках. От нее веяло здоровьем и веселым задором, такой она наверняка была здесь одна. Она исчезла с радостным шумом, и ветер, врывавшийся сквозь прутья перил, подхватил и унес безвозвратно запах духов, которые она употребляла, судя по всему, не скупясь, духов нежных, тонких, с долей эротики, престижных – они плохо сочетались с кроличьим жакетом,– такие духи мне уже доводилось вдыхать, ими душилась Элен, моя секретарша, – в общем, духи эти – довольно дорогая штуковина. Я выглянул во двор как раз в тот момент, когда она туда ступила. Она попыталась обойти подростка в кепке, но тот преградил ей дорогу. Они торопливо обменялись несколькими словами, которых я не расслышал, дело кончилось оплеухой, которую девушка влепила парню, и тот остался стоять в грязи дурак дураком, его и без того длинный нос вытянулся, пожалуй, еще больше. Девушка вышла на улицу Сайда и двинулась по направлению к улице Оливье-де-Серр. Где-то в доме открылось окно, и хриплый женский голос прокричал: «Ну что, кончил, Фернан? Иди есть»; под градом последовавших затем ругательств подросток в свою очередь тоже исчез.

А мы продолжали свое восхождение. На площадке четвертого этажа навстречу нам вышла женщина, оставив открытой дверь квартиры.

– Вот она, мадам Демесси, месье.

– Спасибо, сынок.

– До свидания, месье.

– До свидания.

Повернувшись на стоптанных каблуках, он удалился. Я вынул изо рта трубку и стащил с головы шляпу.

– Добрый день, мадам,– сказал я.– Я тот самый Нестор Бюрма. Вы меня ждали, мы с вами когда-то уже встречались, но зрительная память не у всех хорошая.

Я уж не стал говорить, что с годами люди к тому же меняются. Мадам Демесси (которая, впрочем, узурпировала это имя) сильно изменилась с той поры, как я ее видел.

– Добрый день, месье,– ответила она.– Я вас узнала.

Голос ее звучал тихо, устало. В довершение картины остается добавить, что это была выцветшая блондинка, не уродливая и не красивая, с тупым выражением лица и покрасневшими веками, крепкого, как у сельской жительницы, сложения, но без красок на осунувшемся лице. Если память мне не изменяет, звали ее Ортанс. Демесси говорил, что она славная девушка. Ради меня она, несомненно, принарядилась, надев лучшее, что у нее было из праздничного старья. Я не сумел бы определить ее возраст. Знал только, что ей около сорока. Но что сразу бросалось в глаза, так это ее беременность уже приличного срока. Это мне тоже было известно.

– Что случилось? – спросил я.

– Входите,– сказала она в ответ.

Столовая была крохотная, чистенькая, но обставлена кое-как. Вязаные занавески, эти странноватые зверюшки, никак не оживляли общую картину, скорее, напротив. В воздухе витал запах стирального порошка и сильный дух нафталина. Первый исходил из прилегающей кухни, второй – от праздничного старья. Зато никакого намека на пищу. И хотя наступило время обеда, хозяйка моя, похоже, ничего не приготовила. Ей, возможно, не хотелось есть, а меня приглашали вовсе не на обед. Взяв мою шляпу, она положила ее на угол стола, где посреди скатерки уже стояли рюмки и непочатая бутылка «Мартини», явно купленная специально для меня, затем подвинута мне стул.

– Садитесь, месье… Можете курить,– добавила она, видя, что я все еще держу трубку в руках.– А если хотите пить…

Я снова сунул трубку в рот и сел. Она тоже села, но с трудом, окинув предварительно взглядом все вокруг, словно впервые видела комнату, где мы находились.

– Мне очень неловко принимать вас здесь,– смущенно, с хрипотцой сказала она.– Не потому, что я стыжусь этой квартиры, но, видите ли… Хотя, в общем-то, конечно, немного стыдно… Мы небогаты…

Я выпустил струйку дыма.

– Бедность не порок,– заявил я, невольно изрекая одну из тех дурацких формул, придуманных на потребу доброго люда, пользу которой я понял всего несколько минут назад, ибо она, эта формула, помогала мириться со множеством самых разнообразных мелочей.

Бедность не порок! К несчастью, в этом и заключается народная мудрость! Отчего же в кои-то веки не воспользоваться ею!

– Почему вы не захотели, чтобы я пришла рассказать вам о своих невзгодах в вашу контору, месье Бюрма?

В тоне отчетливо прозвучало нечто вроде упрека.

– Мне надлежит выполнять волю клиентов, я всегда к их услугам,– ответствовал я.

– Да-а…– вздохнула она.– Извините меня…– Она показала на бутылку.– Не хотите ли выпить?

– Капельку, если позволите.

– Будьте любезны, налейте сами.

Я налил себе капельку, о которой шла речь. Довольно, правда, внушительную.

– Да, вы всегда к услугам клиентов,– говорила она тем временем.– А может, вы решили… или подумали… вы, верно, предположили, что я обратилась к вам тайком от Поля, и вам это не понравилось, и вы сказали себе, что, придя сюда…– Она тряхнула головой.– Я полная идиотка, как я могла подумать, что вы мне поможете…

Я поставил свою рюмку.

– Ну полно, полно. Почему бы, собственно, мне не помочь вам? А кстати, о Демесси и независимо от того, с его ведома вы мне звонили или нет, что с ним стряслось?

Она скрестила на выпуклом животе свои короткие, испорченные домашней работой руки.

– В том-то и дело,– молвила она.– Это-то мне и хотелось бы знать. Он исчез.

Глава II

Я переменил положение на стуле, и он жалобно скрипнул.

– Исчез? – повторил я.

– О!…

Женщина развела руками.

– …Его не украли, или, как принято говорить, не похитили, он не бросился в Сену – ничего такого не было. Он просто-напросто оставил меня.

Болезненная усмешка скривила ее лицо.

– Детишки – это мило, не правда ли, месье? Это распрекрасно, они приносят в дом свет и радость, верно? Во всяком случае, так говорят… К черту все. Уж не помню, в какой гнусной газетенке я читала на днях, что драма персидской шахини и Джейн Рассел, киноактрисы, в том, что у них нет детей. И вот эти дамочки убиваются. Все-то у них не так да не эдак. Жизнь, видите ли, идет прахом. Черт! Такая драма не про нашу честь, а? Как вы думаете? У нас-то ведь ни гроша. Тут уж не до…

Она погладила свой живот.

– Я на него не сержусь, на того, кто там, внутри, нет, нисколечко не сержусь, не дикарка же я…

Глаза ее наполнились слезами.

– Только если Поль бросил меня, то это наверняка из-за него. Нам и без того с трудом удавалось сводить концы с концами, понимаете? А тут еще один рот… Но что со мной-то теперь будет, теперь, когда я совсем одна? Что со мной станется?

Я понимал. Трое или четверо ребятишек, если взяться за дело с умом, могут обеспечить кучу всяких хозяйственных выгод – тут тебе и денежная надбавка, и семейное пособие, да мало ли что, но один-единственный младенец – это поистине катастрофа… Я искоса взглянул на живот несчастной женщины. Если она высиживает, скажем, пятерых, то проблема так или иначе будет решена. Я, конечно, не гинеколог, но мне показалось, что места там не больше чем на одного.

– То, что я узнал от вас, огорчило меня,– сказал я.– Никогда бы не подумал, что Демесси из числа тех подлецов, которые, справив свое удовольствие, бегут от ответственности. Когда я с ним познакомился, он был хорошим человеком.

– Когда же это было?– всхлипнув, спросила она.

– Больше десяти лет назад.

– Ну, знаете, за десять лет можно измениться,– отрезала она.

– Конечно, но мне случалось изредка встречаться с ним то тут, то там, хотя… В общем, измениться, разумеется, можно.

Наступило молчание. Ортанс Демесси достала откуда-то платок, вытерла глаза и шумно высморкалась.

– Хороший человек! – проворчала она, пожав плечами.– Может, и не такой уж хороший, в конце-то концов.

Я тоже пожал плечами. В самом деле! Ей-то лучше это знать, чем мне. Ведь это она с ним жила, не так ли? Она, а не я. Я ей об этом сказал.

– Жила,– согласилась она.– Да, жила. Я с ним жила. По-семейному. Но не зарегистрированной. Может, я и несправедлива, но мне не нравилось, что он отказывался узаконить наши отношения, жениться на мне. Я хотела выйти за него замуж! И говорила ему об этом. Что поделаешь? Такая уж я дура. И мысли у меня дурацкие. Я часто поднимала этот вопрос, но он всегда находил предлог, чтобы отложить решение на потом. И в конце концов я потеряла всякую надежду. Ладно, раз мы и так были счастливы, не все ли равно? Счастливы…– вздохнув, она бросила ожесточенный взгляд на вязаные занавески,– насколько можно быть счастливыми, сидя без гроша. Но теперь мне опять все вспомнилось. Боже мой! Чем это можно объяснить? Говорить о совместной жизни, жить, в общем-то, вместе и отказываться жениться. Нет, верно, он был не такой уж хороший человек.

Я не остался в долгу и ответил ей вздохом, добавив к нему немного дыма.

– Думается, вы и в самом деле несправедливы. Разве нельзя относиться к браку как к ненужной формальности и не быть при этом подлецом?… Давайте все-таки разберемся,– добавил я, не желая до бесконечности обсуждать этот деликатный вопрос.– Давайте разберемся. Он исчез или покинул вас. Во всяком случае, вы его больше не видели с какого… С каких пор?

– Вот уже три дня.

– И вы, конечно, хотите, чтобы я отыскал его и доставил к вам?

– Я на это надеялась, но теперь поняла, что я идиотка.

– То есть?

– Ведь вы меня, в общем-то, не знаете. Поль как-то познакомил меня с вами, да с тех пор уж сто лет прошло, и вы меня, по сути, не знаете. Я хочу сказать, что у вас нет причин помогать мне… в особенности во вред ему. Если он сбежал с другой женщиной или просто не хочет меня больше видеть из-за ребенка, который должен родиться, то, уж конечно, не вы, один из его приятелей…

Не закончив фразы, она снова тяжело вздохнула.

– Давайте разберемся,– снова сказал я.– Он ушел с другой или сбежал сам по себе? У вас есть какие-нибудь основания предполагать либо одно, либо другое?

– О, я уж и не знаю, да и потом… осточертело мне все, осточертело. Мужчины всегда поддерживают друг друга. Я просто не в своем уме и потому на что-то надеялась. Вы можете идти, месье. Извините, что побеспокоила вас.

Голос у нее сорвался. Она обхватила голову руками и разразилась нервными рыданиями. Я дал ей выплакаться всласть. Ей это пойдет на пользу. После того как она отведет душу, можно будет поговорить обо всем более обстоятельно.

Дождь разошелся, небо, видимо, не желало, чтобы Органс Демесси исходила слезами в одиночку. Ветер, набирая силу, дул теперь с другой стороны. Слышно было, как он завывает у дома и на железных лестницах, как швыряет потоки воды в двух зоологических чудищ в виде занавесок, которые, казалось, насмехались над ним, чувствуя себя в полной безопасности за стеклами. Оконные рамы потрескивали, словно пораженные артритом суставы.

Время шло. Женщина понемногу успокаивалась. И вот наконец она уронила руки на свое оплодотворенное чрево, подняла голову и взглянула на меня сквозь слезы.

– Вы все еще здесь,– проговорила она с удивлением в голосе.

– Я все еще здесь,– отвечал я,– и если уйду, то для того лишь, чтобы вернуться. А вернусь непременно в обществе вашего благоверного. Ну а если его со мной не будет, то вам в любом случае не придется тревожиться о своем ближайшем будущем и о будущем вашего малыша. Я сумею заставить его позаботиться о вас. Демесси многим мне обязан. Я спас его от бродяжничества. Если бы не я, он и сейчас еще спал бы под мостами. Я намерен напомнить ему об этом.

– Да,– сказала она, понемногу приходя в себя и вытирая лицо платком.– Да, он говорил мне, что был клошаром и что вы отвадили его от бродяжничества. Но… как раз поэтому…– она громко проглотила слюну,– вы, верно, крепко дружили, если…

Все страхи разом проснулись в ее душе. Я замахал руками.

– Успокойтесь. Мы вовсе не были приятелями. И даже никогда прежде не виделись. Я встретил его случайно среди других голодранцев на площади Мобер. Но он мне сразу понравился, внушил симпатию. Потому-то я и не могу понять теперешнего его поведения. Можно, конечно, как вы говорите, измениться. А появление ребенка всегда так или иначе меняет поведение людей. Как только появляется ребенок, какой-нибудь закоренелый хулитель семейных уз впадает, например, в восторженный маразм. Стоит появиться ребенку, и семейный круг… зачастую порочный круг…

–Мне всегда казалось, что выбраться оттуда нелегко, прошептала она, думая о чем-то своем.

– Откуда? Из порочного семейного круга?

– Я имела в виду бродяжничество.

– Это попросту невозможно,– твердо сказал я.– Совершенно невозможно, за исключением редких случаев. Демесси в его несчастье нашла удача, вот и все. Мне нужен был человек, обладающий определенными качествами. У Демесси эти качества были. У других клошаров – тоже, но он был самый симпатичный из них, его легче всего было спасти.

– Вы были тогда в Армии Спасения?

– Я был тогда частным сыщиком, как и теперь,– усмехнулся я,– но входил в некую организацию, занимавшуюся спасением заслуживающих внимания бездомных бродяг.

– Вы нашли ему работу?

– Да.

– И это была… гм…– Она на мгновение заколебалась.-…Это была честная работа?

– Это была честная работа,– сказал я, слегка покривив душой.– Почему вы об этом спрашиваете?

– Не знаю. Видите ли, он никогда по-настоящему не рассказывал мне, каким образом вы отвадили его от этой бродяжьей жизни. Разве могут быть секреты между людьми, которые… которые любят друг друга, вместе живут?

– Зря вы беспокоитесь,– заметил я.– Все это давнишняя история.

И так как она подозрительно глядела на меня, я решил дать ей разъяснения, которые на деле, правда, таковыми не являлись.

– Речь шла о работе, связанной с моей профессией. Организация по спасению бродяг, достойных лучшей участи, о которой я вам говорил,– это было своего рода развлечением. Так вот, речь шла о легкой и хорошо оплачиваемой работе, причем платили наличными. Это немаловажно, если хочешь поставить человека на ноги. Нечего и думать спасти кого-то от бродячей жизни с помощью милостыни. Только глупцы могут вообразить себе такое, те, кто никогда не видел истинной нужды, то есть нищеты самого настоящего дна. Я нашел ему работу, которая позволила ему снять комнату и купить кое-что из одежды, чтобы иметь достаточно приличный вид в любой конторе по найму, если он действительно хотел получить постоянную работу и окончательно встать на ноги. Что, кстати, он и сделал. Тут я тоже ему подсобил, потому что он этого заслуживал. Я направил его к кое-кому из моих знакомых. Но все это, повторяю вам, давнишняя история. Вернемся, однако, к сегодняшнему дню. Демесси бросил вас, и вы хотите, чтобы я вернул его вам? Так ведь?

– Да.

– Я вам его верну.

– Спасибо, месье,– сказала она, словно я уже собирался вытащить его из собственного кармана.

– Он ведь работает?

– Работал,– уточнила она.– К вам я обратилась, когда уже совсем отчаялась. Но прежде я провела маленькое… как бы это сказать…

– Расследование?

– Вот именно. Началось это, стало быть, во вторник…

Она принялась считать на пальцах:

– В понедельник он пошел на работу… Он работает чернорабочим на «Ситроене», в листопрокате, на набережной Жавель… Вернулся он после работы как обычно. А во вторник – ушел и не вернулся. Тогда в среду, так как он все не приходил, я пошла справиться на заводе. Там они тоже его больше не видели. Меня это не очень удивило. Если он намеревался бросить меня, не станет же он оставаться на той работе, о которой я знаю, верно?

– Он взял расчет?

– Нет.

– Вы ходили еще раз на завод?

– Вчера.

– И каков результат?

– Он так и не появлялся. Тогда я позвонила вам.

– А полиция?

– Полиция?

– Вы сообщили туда?

– Нет,– смущенно ответила она.

Я не стал настаивать.

– Вы расспрашивали его товарищей по цеху? – спросил я.

– Нет. Я решила поставить в известность вас. Я подумала, что вы с этим справитесь лучше меня.

– Безусловно.

– И потом, мне было немножко стыдно. И немножко страшно. Там полно арабов.

– Если бы вы могли назвать мне одно-два имени…

– Этих арабов?

– Людей, с которыми он общался.

– Ну, есть месье Фроман, тоже рабочий с «Ситроена». Это один из наших соседей. Он живет в соседнем доме на последнем этаже. Я спрашивала, не знает ли он чего. Мы соседи, немного знакомы; с ним мне говорить легче, чем с другими. Но он ничего не знает.

– А его товарищи по… по конвейеру?

– Я не знаю их имен.

– Неважно. Я разберусь.

– Мастера его зовут Рьессек, может, вам это пригодится…

Я записал скудные сведения: имя соседа, имя мастера, номер цеха листопроката и так далее, потом спросил:

– Могу я взглянуть на его вещи? Если он их не унес…

Если же он их унес, значит, хотел сбежать от Ортанс и ее чада. Это было бы не слишком красиво, но. в общем-то, гораздо лучше (разумеется, для его здоровья), чем если бы он их не взял. Ибо если он их не взял, стало быть, с ним что-то стряслось. Хотя, по правде говоря, я плохо себе представлял, что могло случиться с чернорабочим, который относится скорее к разряду малоимущего слоя, чем к числу богатых наследников. Правда, встречаются бродяги, готовые рискнуть своей шкурой меньше чем за тысячу монет.

– Проходите,– сказала женщина.– Все наши вещи в спальне – и его, и мои. Их не так много.

Мы прошли в спальню.

Я проверил карманы пиджака, штанов, годных на выброс, залатанной спецовки и так далее, и все без толку. Обследовал тумбочку у кровати – вещицу в пейзанском стиле с отделением для ночного горшка. В ящике обнаружил грязный носовой платок, тюбик аспирина, градусник в футляре, шариковую ручку, две потрепанные книжицы и школьную тетрадь. Обе книжки были по механике, а в тетрадке – записи и рисунки, имеющие к ней отношение.

– Он чернорабочий или механик? – спросил я.

– Чернорабочий,– ответила женщина.– Но около года назад он взялся за изучение механики. Ему надоело быть чернорабочим, хотелось подняться повыше. Не знаю, как получилось, только он провалился. Хотя по этой части он наверняка не так уж плох, потому что ему случалось помогать типу, который держит мастерскую по ремонту машин и мотоциклов в двух шагах отсюда, у заставы Ла Плен.

Я еще раз перелистал тетрадь.

Было бы преувеличением сказать, что я не способен отличить гайку от прищепки для белья или коробки скоростей, хотя что-то такое, конечно, есть, недаром я всегда путал распределитель зажигания с похожим по звучанию названием какой-то краски. Поэтому торопливая проверка этих записей и набросков ни в коей мере не просветила меня относительно талантов Демесси в области механики. Но чтобы отыскать парня, в этом, пожалуй, и не было необходимости. А если и была, то все нужные сведения о способностях своего временного служащего сообщит мне владелец ремонтной мастерской у заставы Ла Плен. Я спросил, как его зовут.

– Месье Жаннен,– сказала жена Демесси.

Я записал и положил обратно в ящик технические книжки и тетрадь.

– Это все?

Женщина показала на полку:

– Вон там, наверху, есть другие книги.

Там тоже стояли учебники, а рядом – роман о любви, два-три полицейских романа и еще несколько – про шпионов. По привычке я полистал их и даже потряс, чтобы выпала записка, если таковая была вложена в книгу, например записка со словами: «Я пошел туда-то, вернусь в такое-то время», или же: «Разогрей картофельную запеканку, мясо в холодильнике», как это обычно случается в кино или в книжках, как раз таких, какие я держал в руках. Но никакой записки не было. Одна только пыль. Пыль, научный анализ которой ни о чем бы мне не поведал. Я бросил свои поиски.

Я имел в виду в основном одежду.

– Все тут, месье.

– Ничего не пропало?

– Ну… недостает только того, что было на нем, когда он ушел. Серый пиджак, серый свитер, вельветовые брюки и старый плащ.

– А его исчезновение не совпадает, случаем, с получкой?

– Нет. Зарплату он получил неделей раньше.

Стало быть, на него не набросились и не швырнули, например, в воду те, кто воспылал желанием завладеть его бумажником. Однако случаев нарваться на неприятность могло подвернуться немало. Предположим, можно было весьма некстати ввязаться в пьяную драку.

– Он пил? Я имею в виду – допьяна?

– В последнее время, пожалуй, да.

– Дома или еще где-нибудь?

– Не дома.

– А в каких бистро?

– Не знаю…

Сложив руки на животе, она вздохнула:

– Это все ребенок… Все из-за ребенка… С тех пор как я влипла, он стал неузнаваем… Моя беременность его доконала.

– А вы не… гм… вы не пробовали сделать аборт?

– Я об этом как-то не подумала,– молвила она, и я не понял, что крылось в ее словах: сожаление или негодование.

– А он?

– Он ничего мне об этом не говорил.

Но он об этом думал. Я-то это знал.

Мы вернулись в столовую. Она снова села на стул. Я остался стоять.

– Ну что ж,– сказал я,– посмотрим, что я смогу сделать… Гм… Не поймите неправильно то, что я вам сейчас скажу. Положение у вас неважное, и вместо того, чтобы требовать с вас гонорар, я, напротив, хотел бы помочь вам. Если вы в чем-то нуждаетесь…

– Мне ничего не надо,– возразила она.– Он не оставил меня без гроша. И даже добавил несколько купюр к нашим скудным запасам в последний день, когда был здесь.

– Вот как!

– Да. Я только потом заметила, когда подсчитывала деньги.

– Вот видите, оказывается, он не так плох!

– Уж и не знаю. В голове у меня все перемешалось. А по поводу денег… Может, я потому и спрашивала вас, что за работу вы тогда ему нашли, честная ли она. Я уже говорила вам, моя беременность совсем его доконала, и если раньше ему случалось поступать нечестно, то он снова мог взяться за старое… Короче, уж не знаю, месяц или два, нет, пожалуй, месяц, а то и полтора назад он принес в получку немного больше денег, чем обычно,– тысяч на двадцать. Он мне ничего не сказал, но… в общем, я узнала.

– А он? Он знал, что вы знали?

– Да. Я спросила у него, откуда эти деньги.

– Ну и что?

– Он со смехом ответил, что ему следует подумать о будущем. Но это был не ответ, потому что деньги-то эти, по его словам, он занял.

– А вы ему не поверили. Вы решили, что он их стащил…

– С тех пор как я забеременела, он стал совсем другим. Все могло статься.

– И потому вы не сообщили о его исчезновении в полицию.

– Да. Я не желаю ему неприятностей. И не собираюсь отыгрываться. Я просто не хочу, чтобы он бросал меня, не хочу, чтобы он нас бросал, меня и ребенка, хочу, чтобы он вернулся.

– Не волнуйтесь. Если это зависит только от меня, он вернется. И не ломайте себе голову ни насчет денег, ни насчет способа, каким он их раздобыл. В конце концов, он и правда мог занять их. Не все люди плохие. Бывают и хорошие, которые умеют помогать другим.

Она затрясла головой.

– Если он их занял, чего мне, спрашивается, радоваться. Разве вы не понимаете, что тот, кто одолжил ему деньги, придет и будет требовать их с меня, не сегодня, так завтра? Только этого не хватало.

– Не ломайте себе голову,– повторил я.– Там видно будет.

– Ладно. А что касается вашего гонорара, хорошо, что вы заговорили об этом. Я…

Жестом я попытался остановить ее.

– В другой раз.

– Ни в коем случае,– возразила она.– Послушайте, месье, я себя знаю. Если вы не возьмете хотя бы самую малость, я буду думать, что вы не хотите всерьез помочь мне.

– Хорошо. В таком случае, раз уж вам непременно хочется потратить деньги, двух-трех тысяч вполне довольно. Как раз на первые расходы. А там посмотрим.

Она встала и пошла доставать из ящика буфета старую коробку из-под печенья, возведенную в ранг сейфа. Открыв ее, она вынула две бумажки по пять тысяч и одну – на десять. Потом протянула мне одну из тех, что были по пять. Я не стал спорить, чтобы не огорчать ее, и спрятал ассигнацию с твердым намерением возвратить ей ее при первой же возможности. Осушив до дна свою рюмку, я схватился за шляпу.

– Буду держать вас в курсе,– сказал я.

Верните его,– взмолилась она.– Это он в припадке отчаяния, с тоски.

– Безусловно.

– Не может быть, чтобы он совсем меня бросил. Что со мной будет, да еще с ребенком? А все эти неприятности, я так их и чую, словно они уже навалились на меня!

– Ну, будет, перестаньте расстраиваться. В вашем положении это не годится.

Она проводила меня до лестничной площадки, по которой гулял ветер. По-прежнему лил дождь, и где-то на заднем дворе из переполненного водосточного желоба вода с особой звучностью падала на крышки помоек.

– Скажите,– спросил я на прощанье,– кто эта юная особа, с которой я встретился на лестнице, поднимаясь к вам? Если не ошибаюсь, ее зовут Жанна.

На лице сожительницы Демесси появилась презрительная гримаса.

– Вы имеете в виду Жанну Мариньи?

– Возможно. Не знаю. Мне кажется, она живет этажом выше.

– Это Жанна, дочь вдовы Мариньи. Ничего особенного, пустышка.

– Кто, вдова?

– Дочь. Почему вы об этом спрашиваете?

Я мог бы ответить, что в мои функции входит проявлять интерес к судьбе вдов и сирот; но я ограничился следующими словами:

– Просто так.

Она нахмурила брови.

– Ну да… просто так! Вы предполагаете, что она с Полем…

– Предполагаю – что?

– Что они затевали или могли затевать что-то вместе?

– Вам это, пожалуй, лучше знать. Вы что-нибудь заметили?

– Я заметила,– проворчала она,– что все мужчины в доме – и молодые, и старые – только и делают, что косточки ей перемывают, а сами глаз с нее не сводят.

– Или с ее трусиков,– улыбнулся я.

– Ах, и вы тоже!

– Да это же сразу бросается в глаза.

– Эта потаскушка считает, что таким образом оживляет местный пейзаж.

– А вы полагаете, он в этом не нуждается?

– Боже мой! Кого вы об этом спрашиваете? Меня! Да ладно! Вам-то что за дело, а?

– Потом скажу. До свидания, мадам Демесси. Как только что-нибудь узнаю, сразу сообщу вам.

Я спустился по лестнице, преследуемый ветром, которому, видно, чем-то не понравилась моя шляпа, и получая прямо в лицо целые потоки воды, словом, ни дать, ни взять – отважный капитан. Но вот наконец я ступил на твердую землю, пересек пустынный двор и, выйдя за ворота, окинул взглядом фасад дома. На четвертом этаже вязаные зверушки по-прежнему невыносимо скучали. На пятом – нейлоновые трусики, промокнув до нитки, резвились, выделывая голубые прыжки.

Глава III

Я оставил свою машину на улице Данциг, у решетки Боен. (В округе полно оград и решеток.) Забрав ее, я поехал по направлению к перекрестку Конвент-Вожирар.

Моя секретарша Элен, большая любительница бистро, сообщила в тот день, как раз перед тем, как мне ехать к подруге Демесси, что Ривале, парень, с которым мы познакомились, когда он еще держал табачную лавочку с баром на улице Пти-Шан, прямо напротив моей конторы, обзавелся теперь шикарным кафе-рестораном, расположенным на этом самом перекрестке. И раз уж я очутился в этих краях, следовало подумать о визите вежливости. Ривале был отличный парень, а после того, как он уехал с улицы Пти-Шан, мне не часто доводилось с ним встречаться. К тому же давно пора было перекусить, голод давал себя знать. Так что лучше уж подкрепиться у него.

Я остановился на улице Ален-Шартье, чуть подальше кинотеатра «Гомон». Как всегда в преддверии новогодних праздников, на площадке у выхода из метро, как и в других местах Парижа, выстроился ряд традиционных павильончиков. Толпы вокруг них не было. Вместо дождя теперь падал мокрый снег, погода стояла на редкость паршивая, так что, кроме пассажиров метро, проходивших мимо лотереи или тира, не удостаивая их даже взглядом, никого не было. Площадку заполняли одни только голуби. Целая стая с насмешливым видом прохаживалась гоголем перед никому не нужными ружьями, словно бросая им вызов. Остальные с жадностью вырывали друг у друга смесь зерна и хлеба, которую престарелая девица насыпала для них у подножия дерева. Одна из этих птиц порою взлетала, испугавшись вдруг проезжавшей по шоссе машины или чтобы просто размяться, и присоединялась к другим пернатым, сидевшим на фронтоне кинотеатра. Висевшее над ними громадное, ярко раскрашенное панно возвещало о фильме, идущем на этой неделе, на нем была изображена красивая смеющаяся девушка с очень выразительной, прямо-таки воинственной грудью. Впрочем, воинственная или нет – дело десятое, главное, что подозрительного вида следы свидетельствовали о полном неуважении птиц к титькам этой заморской красы.

Кафе-ресторан-бар, а иными словами, новое заведение бывшего табачника имело вполне подходящее название: «В Конвенте». Ничего не скажешь: смелость, смелость и еще раз смелость. Оно располагалось на углу улицы Вожирар. Я с удовольствием окунулся в приятную атмосферу тепла, вдыхая дым сигарет и аромат кофе. У стойки трое каких-то типов болтали, потягивая из своих рюмок. Один из них сказал, что из-за находившегося поблизости тира на выстрел никто не должен был обратить внимания, это было ловко придумано. Другой добавил, что именно так все и произошло, третий спросил, жив ли он, а бармен без малейших эмоций ответил, что умер. После чего все они сошлись на том, что времена мерзкие. За стойкой не было никого, кто напоминал бы Ривале. Стоявший у кассы молодой человек, занятый раскладыванием монет по размеру в полукруглые желобки предназначенного для этой цели ящика, не напоминал мне никого и ничего. У Ривале, правда, был сын, но только не этот парень. Отказавшись от своих светских поползновений, я прошел в уютный зал, где несколько скромных и тихих пар заканчивали трапезу. Я сел у окна с видом на оживленную улицу, который открывался мне из-за спины торговца устрицами, склонившегося над своими корзинами. Я заказал бифштекс. Мне его принесли. Я принялся за еду. Неустанно работая челюстями, я тем временем думал о Демесси.

Он заходил ко мне два месяца назад, ну, или почти. Где-то около пятнадцатого октября.

Это было в моей конторе на улице Пти-Шан. Элен печатала в соседней комнате на машинке.

– Я снова хочу обратиться к вам, Бюрма,– начал он с жалкой, смущенной улыбкой.– Как всегда, с просьбой об услуге. По правде говоря, если бы вас не было… не знаю, что со мной сталось бы.

Минутой раньше я застал его с моей секретаршей, он глядел на нее такими сладкими глазами, что я подумал было, уж не собирается ли он позаимствовать ее у меня на короткое время, а может, и на целую неделю. Но речь шла не об этом. Усевшись, он продолжал:

– Вы спасли меня от бродяжничества. Потом, чтобы я опять не погряз в нищете, вы нашли мне работу. И с тех пор я живу более или менее нормально. У меня есть жена… Не красотка, конечно…

Он искоса глянул в сторону стены, отделявшей нас от Элен; казалось, он весь обратился в слух, наслаждаясь стуком «Ундервуда».

– В общем…

Наконец он очнулся:

– После того как вы меня определили на работу, я сменил несколько мест, но теперь все в порядке.

– Глядя на то, как вы крутитесь вокруг да около, этого, пожалуй, не скажешь, старина,– заметил я.– Вы так много говорите о работе, что тут-то, видно, и кроются какие-то нелады. Остался без работы?

– Нет, нет, с работой все нормально. А вот с женой… Вы знаете Ортанс?…

Он завозился на своем стуле.

– Конечно, знаете… Я вас с ней как-то знакомил, когда мы случайно встретились в воскресенье на блошином рынке у ворот Ванв.

Опять ненужные подробности, чтобы оттянуть время, когда придется-таки открыть свои карты.

– Знаю. С ней что-нибудь случилось?

– Д-да. Такая штука, которая случается и с очень приличными людьми… и даже с теми, кто похуже, вроде нас…– И тут он внезапно решился признаться: – У меня нет возможности кормить будущего ребенка, Бюрма.

– А! Только и всего?

– С меня более чем достаточно,– вздохнул он.– Так вот, я пришел вас попросить… Я подумал, что такой человек, как вы… с которым я могу поговорить откровенно… Словом, у вас, должно быть, есть такие знакомые, а?

Я ответил не сразу. Тогда он нервно стиснул руки.

– Боже мой, Бюрма! Я долго не мог решиться, так что теперь это, может, уже и поздно, я еще не говорил с Ортанс, потому что мне это кажется все-таки отвратительным, но другого выхода у меня нет. Во всяком случае, гак хоть одним несчастным будет меньше, верно? На земле и без того полно горемык, которым все осточертело.

Он жаловался, а я тем временем размышлял.

– У меня есть то, что нужно,-сказал я наконец.– Но придется…

– Само собой, Бюрма! – прервал он меня.– Это врач?

– Особа, умеющая хранить тайну; не врач, но тоже очень опытная в таких делах, обычно все оставались довольны.

– Это… это обойдется дорого?

– Таксы я не знаю, но, уж конечно, не даром. В прежние времена я знавал людей, практиковавших во имя идеала, но в наши дни идеалов больше нет, никто теперь не хочет пачкаться ради чести. Ничего не осталось, кроме этой пакости – чертовых бабок.

– Да. Ну что ж, я как-нибудь устроюсь, постараюсь раздобыть нужную монету. Надеюсь, состояния все-таки не потребуется, а?

– Думаю, нет.

На клочке бумаги, до ужаса ординарной, я написал имя и адрес, добавив к этому в уголке маленький рисуночек. Затем протянул листок своему посетителю.

– Скажете, что вы пришли ради будущего своей семьи. Это своего рода пароль. Славная женщина, о которой идет речь, особенно сильна по части будущего.

– О, спасибо, Бюрма. Тысячу раз спасибо. Не знаю, как и…

– Да ладно.

Я уже чуял момент, когда, утратив всякое представление о реальной ситуации, он, чего доброго, предложит мне стать крестным отцом.

Не уставая благодарить меня, Демесси, в конце концов, удалился, немного успокоенный.

Это произошло два месяца назад. И с тех пор…

Из того, что мне удалось узнать на улице Сайда, явствовало, что он, должно быть, ходил договариваться насчет аборта, условился о цене, о сроке и все такое прочее, раздобыл даже денег для операции, но по той или иной причине не дал хода этому делу и держал Ортанс в полном неведении. Хорош гусь, этот Демесси. Его поведение я воспринимал как личное оскорбление. «Я долго не мог решиться… Мне это кажется все-таки отвратительным…» Притворщик! Сдрейфить в последний момент, испугаться за себя, предвидя какие-нибудь осложнения, и удрать, прихватив занятые бабки и оставив бедную женщину выпутываться одну,– разве это хорошо, разве соответствует морали и все такое прочее? Ну не отвратительно ли? Правда, он добавил несколько купюр на расходы, оставил на прощание маленький подарочек – как раз чтобы хватило первое время на молоко. Если он воображает, что отделался таким образом, то здорово просчитался.

Я покончил с едой. Пока я ел, соседи мои, отобедав, ушли, и теперь я остался в зале ресторана один. Закурив трубку, я заказал кофе и попросил счет. Расплачиваясь, я вручил гарсону банкноту в пять тысяч, которую в виде задатка дала мне жена Демесси. Машинально проследив за ним взглядом, благо расположение места способствовало этому, я заметил маневры молодого человека, стоявшего за кассой. Он с жадностью набросился на ассигнацию и стал разглядывать ее с таким интересом, словно речь шла о какой-нибудь крапленой карте. Затем вытащил из кармана записную книжку, открыл ее и стал что-то сверять, то и дело поглядывая на мои пять косых.

Стоя перед ним в ожидании сдачи, официант явно терял терпение, о чем свидетельствовала его нога в черном ботинке, которой он постукивал по полу.

Наконец молодой человек решился. Он присоединил купюру к другим, уже лежавшим в ящике, а на блюдечко положил все, что причиталось мне.

Гарсон принес сдачу. Я оставил ему кругленькую сумму на чай, дабы получить возможность завести разговор.

– Бумажка была фальшивая, что ли? – спросил я. Он ответил, пожав плечами:

– Эти молокососы сами не знают, чего хотят,– только бы поразвлечься. Ну и времена, месье! Да вот, как вы думаете, что я увидел на днях на улице? Мальчишка лет десяти-двенадцати, не больше, записывал в блокнот номера проезжавших мимо него машин. Полицейский, да и только!

– А номер моей бумажки соответствовал номеру краденой машины? – решил я пошутить.

Он опять пожал плечами.

– Вот уже три дня, как он занимается этой дурацкой проверкой. После ограбления.

– Какого ограбления?

– Да банка напротив – «Контуар де креди».

Он показал мне его в окно. Банк находился на углу улиц Ален-Шартье и Вожирар. Через головы людей, дожидавшихся автобуса № 62, видно было его угловую дверь, расположенную между тиром и лотереей. Только теперь мне стал понятен смысл беседы посетителей. Я имею в виду, конечно, посетителей бистро, а не банка. (А это далеко не одно и то же; скорее даже наоборот.)

– Вы разве не слыхали об этом ограблении, месье?

– Видите ли,– заметил я,– уж чего-чего, а ограблений у нас хватает. И потом, я не из этого квартала.

– Я – тоже. Я здесь только работаю. А вот местные жители считают, что дело провернули ребята из квартала. Лиц-то их никто не видел – из-за масок, они, надо вам сказать, были в масках, но все уверены, что они из этого квартала…

И он пространно изложил мне причины, говорившие в пользу такого предположения.

– Короче,– продолжал он,– бандиты захватили кучу деньжищ… Говорят, миллионов десять-двенадцать… Так, пустячок! А некоторые утверждают, будто все пятнадцать…

– Кое для кого два-три миллиона и правда пустячок.

А так как сам он к числу таковых не принадлежал, момент ему показался вполне подходящим, чтобы положить в карман чаевые, оставленные для него на блюдечке.

– Короче, говорят, будто в этой куче полно было пачек по пять и по десять тысяч, так вот кассир банка записал их номера. Уж не знаю зачем, но это так. Сам-то я в банковских делах ничего не смыслю. А кассир их – из наших клиентов. Зовут его месье Жорж. В полдень и вечером он точно, как часы, пьет свой анисовый ликер. Так вот, месье Жорж передал список номеров этому парню, и с тех пор, как только мне дают разменять пяти– или десятитысячную бумажку, вы только подумайте, я должен еще проверять и изучать ее. Улавливаете всю хитрую механику, а, месье? Вы только представьте себе: бандиты из местных идут и тратят краденые бабки в своем же квартале! Меня от таких рассуждений просто с души воротит, но, в конце-то концов, если парню эта работенка по вкусу, пускай, а?

– Разумеется. И лучше уж так проводить время, чем околачиваться в кафе.

– Впрочем, мне-то лично плевать. Хотя это и не положено, клиентам такое не нравится, а ну как не понравится нескольким, и все – только их и видели. Уж поверьте мне.

– Это сын хозяина?

– Нет, сын управляющего. Месье Ривале с семьей уехал на праздники к родителям в Сент-Африк.

– Во время ограбления были убитые?

– Служащий. Молодой парень. Он взбунтовался, и они его хлопнули. А кто говорит, будто он и не думал бунтовать. Да это все одно – главное, что хлопнули. Порешили, словом!

После этого, довольный сам собой и полагая, что вполне отработал свои чаевые, официант оставил меня наедине с моей трубкой. Я докуривал ее, рассеянно созерцая сквозь стекло «Контуар де Креди». Потом, наконец, вытряхнул пепел и взглянул на часы. Скоро три. Пятнадцать часов, выражаясь языком благородным, железнодорожным и административным. Мадам Жозефина уже начала свой прием, но, конечно, не откажет мне в свидании, улучит момент между какой-нибудь консьержкой и служаночкой.

Я вышел из бистро и сел в машину.

Глава IV

Я не знал доктора Финле. Но, видно, при жизни это был врач, заслуживающий внимания, раз его именем назвали бывшую Заводскую улицу, что находится за Зимним велодромом. Гражданка, к которой я адресовал Демесси, проживала именно там, на углу улицы Нелатон, на пятом этаже, с видом, если немного свеситься из окна, на наземное метро и верхнюю часть Эйфелевой башни. Мне это было известно, потому что я заглядывал к ней раза два или три.

Открывшая мне дверь славная женщина хлопала главами, вроде старой совы, и всеми своими повадками до боли напоминала удалившуюся от дел вице-содержательницу публичного дома. Словом, служанка и хозяйка были под стать друг другу.

– У меня тяжелое прошлое, будущее мне рисуется отнюдь не в розовом свете, поэтому я более всего ценю настоящее,– заявил я.

У той челюсть отвисла, да так, что со всей очевидностью можно было пересчитать недостающие зубы, зато отыскать те, которые еще как-то держались в деснах, было гораздо труднее; она прыснула со смеху:

– Ой, месье, вы так неожиданно заявились! Что вы такое говорите?

– Вот моя визитная карточка…

Я уже собирался сунуть в ее сомнительной чистоты веснушчатую руку свою карточку, как вдруг заметил, что это не та. На ней значилась моя профессия, а было вовсе не обязательно посвящать прислугу в отношения, которые поддерживала ее хозяйка с частным сыщиком. Я спрятал эту карточку в карман своего пальто и вручил ей другую, на которой значилось одно только имя.

– Вот моя визитная карточка,– повторил я.– Передайте ее Жозефине и попросите ее не заставлять меня слишком долго торчать здесь.

– Да вы, я вижу, большой оригинал,– молвила она.– Я сразу это поняла по вашей стрижке. Служба-то у вас, судя по всему, не одна.

Правда, это обстоятельство не взволновало ее сверх меры. Взяв визитную карточку, она – сама скромность – поднесла ее к близоруким глазам.

– А, вот теперь вижу!– сказала она в точности, как ее хозяйка.– Вижу. Нестор Бюрма. Наверно, коллега!

– Да.

– Ну что ж, входите, месье. Пойду погляжу. В приемной уже дожидаются два человека, а мадам Жо дает консультацию. Ничего, если вы подождете на кухне?

Я ответил, что ничего. С трубкой во рту я расположился на кухне. Через какое-то время экс-вице-содержательница публичного дома присоединилась ко мне.

– Жо примет вас через минуту,– сказала она.– Хотите кофейку? Жо велела сварить вам, если пожелаете.

– Я бы с удовольствием выпил чашечку.

Она вступила в схватку с кастрюлькой.

– Послушайте, папаша,– усмехнулась она,– ну и обманщик же вы! Я спросила у Жо, не факир ли вы, она сказала, что нет.

– Не иначе как ее дар ясновидения пошел на убыль.

Не сказав больше ни слова, она пожала плечами и продолжала свою возню. Минута. Минута гадалки. Эта минута прошла. А вслед за ней и еще несколько. Но вот наконец послышался приглушенный стук закрывшейся двери. Затем раздался громкий перезвон металлических украшений, нараставший по мере их приближения к кухне. А в следующее мгновение все аравийские ароматы, за исключением разве что запаха нефти, бросились мне в нос – передо мной предстала Жозефина.

– Привет, Нестор,– молвила она голосом, подпорченным нескончаемым ларингитом.– Мы целую вечность не виделись, а, старик? Каким счастливым ветром вас занесло?

Счастливым ветром? Ну да, как бы не так! Сама она верила в это ничуть не больше, чем в ту чепуху, которую молола своим клиентам. В ее огромных черных глазах, подведенных коричневой краской, обрамленных тяжелыми от туши ресницами и удлиненных проведенной к вискам чертой, отражалась тревога. Ничего удивительного. При своем-то ремесле она вечно ждала каких-нибудь неприятностей. И частный сыщик не мог быть никем иным, кроме как их предвестником.

Это была женщина лет пятидесяти, хорошо сохранившаяся, но несколько отяжелевшая, с медного цвета лицом и довольно благородными чертами, во всяком случае, приятная на вид. Патентованная ясновидящая, занесенная в коммерческие регистры, она гадала на кофейной гуще, на чернильных пятнах, на картах, на хрустальных шарах и разных прочих штуковинах, в зависимости от цены и внешности жертвы. А на досуге зондировала кое-что другое, помимо секретов оккультизма. В жилах ее текла арабская кровь; правда, не в таких количествах, как она утверждала. И в самом деле, она стала живым воплощением братания, доведенного до крайних пределов. Мазь ее была дитя дуаров^[2]; отец – какой-то аджюдан^[3] (а может, их было несколько) колониальной пехоты. Несмотря на весь свой дар ясновидения, ей так и не удалось с точностью определить, кто он. В ту пору, когда на заморских территориях все шло относительно хорошо, она охотно афишировала свое происхождение. Этот восточный запашок производил на клиентуру впечатление. Тогда она звалась Зорга-Тинеа, что отдаленно напоминало читателям – и прошлым, и нынешним – «Атлантиду»^[4]. Мадам Зорга-Тинеа, «прирожденный медиум, прибывшая прямо из Алжира»,– ни дать ни взять какой-нибудь высококачественный овощ или фрукт. Однако с тех пор, как между метрополией и департаментами, расположенными по другую сторону Средиземного моря, возникли разногласия, она всеми силами старалась затушевать этнический аспект своего происхождения, дабы не отпугнуть клиентуру, состоявшую в основном из мелкого люда, легко поддававшегося страхам и вполне способного заподозрить, что она не кто иной, как феллага^[5] в юбке. И с тех пор, стало быть, она уже звалась не Зорга-Тинеа, а просто Жозефина – как все. И хотя она по-прежнему была «прирожденным медиумом», никто не знал, откуда она явилась. Впрочем, раз теперь она жила в Париже, всем было наплевать, откуда она приехала. И уж как там она звалась – Зорга-Тинеа или Жозефина,– не имело значения, тем более что на самом-то деле ее звали Мари Дюбуа, по имени того из аджюданов колониальных войск, который ее признал.

Когда она отправлялась за провизией на бульвар Гренель или Торговую улицу, она была одета, как все. Но при исполнении обязанностей – а именно в таком виде она предстала предо мной на кухне – Жозефина надевала что-то вроде чалмы, скрепленной золотой брошкой, изображавшей извивающуюся змею. Несколько вьющихся прядей черных волос выбивались в беспорядке из-под стягивавшей ей лоб ленты, соревнуясь с металлической рептилией. Чалма отличалась ослепительной белизной, точно так же, как и два конца ткани (это чуточку отдавало Египтом), закрывавшие ей уши и ниспадавшие великолепными складками на обнаженные плечи. Мне кажется, что плечи – к слову сказать, довольно аппетитные – она прикрывала мантильей, когда принимала женщин. Но, имея дело с клиентами мужского пола (а такое случалось), она пренебрегала этой принадлежностью своего туалета, и те, не стесняясь, могли погружать свои взоры в ее щедрое декольте. Как-никак развлечение. Ее тяжелые груди, казалось, молили о сострадании милосердную руку. Собственные ее руки были унизаны кольцами, украшенными большими разноцветными камнями, имевшими, по всей видимости, величайшее магическое значение, и все эти варварские побрякушки сопровождали каждый из ее жестов шумным перемещением вдоль обнаженной руки.

– Привет, Жо,– сказал я.– Мне нужны кое-какие сведения.

– А!

В глазах ее по-прежнему сквозило беспокойство. Мне показалось, она вся напряглась, приготовившись к обороне. Имея привычку играть на чужих нервах, она не могла справиться со своими.

– Ну как, готов кофе? – спросила она у служанки, склонившейся над кофеваркой.

– Да, мадам. Осталось только разлить по чашкам.

– Так разлейте и отнесите все это ко мне в кабинет. А потом ступайте в гостиную, посидите там с двумя дурочками, развлеките их, пускай подождут.

– Да, мадам.

Наполнив чашки, она поставила их на поднос и, схватив его, словно речь шла о святом причастии, двинулась в святилище ясновидящей. Мы последовали за ней. Она тут же убежала, оставив нас одних. Комната была затянута черным, кое-где виднелись вышитые знаки зодиака. Окна были закрыты шторами. Из-за благовоний, горевших в курильнице, трудно было дышать. Неясный свет струился из огромного шара, стоявшего посреди стола.

– Садитесь, Бюрма,– сказала Жо.

Я сел на псевдоарабский табурет. Жо погасила шар и включила самый что ни на есть обыденный плафон.

– Не могу же я обращаться с вами, как с прочими дуралеями,– заметила она.

И тоже в свою очередь села, прикоснувшись пухлыми губами к чашке с кофе. Я последовал ее примеру.

– Итак,– начала она наконец,– вам нужны сведения? Какого рода сведения?

Я поставил чашку на поднос.

– По поводу одного типа, которого я посылал к вам два месяца назад. Что-то около пятнадцатого октября. Некто Демесси – на тот случай, если он называл вам свое имя. Жена его нуждалась в вашей помощи. Этот Демесси – сторонник ограничения рождаемости. Надеюсь, вы поняли, о чем речь.

– Ну конечно же, Демесси, как же, как же. Однако, прежде чем продолжать, хочу спросить вас: вы разве не знаете, что я перестала этим заниматься? Уж очень опасно. У меня было две неприятности, одна за другой. Так что я бросила это дело.

– Стало быть, вы и моего приятеля тоже бросили?

– Нет. Это он сам. Так как он пришел по вашей рекомендации, я подумала, что тут уж дело верное, без подвоха, и сделала для него исключение. Может, он счел, что это слишком дорого. Черт возьми! Я ведь назначила ему подходящую цену. Ну как же: ваш приятель, да и потом он сказал мне, что небогат, что работает чернорабочим на «Ситроене» и так далее.

– Сколько вы с него запросили?

– Двадцать тысяч. Цена сходная, говорю вам, по дружбе.

– Словом, все было готово, но вы его больше не видели?

– Нет. А… а почему вы меня об этом спрашиваете, старик?

– Мне надо было узнать, приходил он к вам или нет. Он исчез, и я его разыскиваю.

Ясновидящая так и подскочила.

– Эй, полегче на поворотах,– проворчала она.– Уж не собираетесь ли вы втянуть меня в какие-нибудь неприятности, а? Вы что же, думаете, будто я причастна каким-то образом к его исчезновению?

– Не заводитесь, Жо. Ведь исчез-то он не в тот момент, когда вышел от вас. Да и потом, исчез – это чересчур громко сказано. Он не вернулся домой, вот и все. И случилось это всего три дня назад.

– Ах так! Ну что ж, тем лучше,– облегченно вздохнула она.– Не хочется навлекать на себя неприятности. Момент неподходящий… Я хочу сказать, что подходящего момента для этого вообще не бывает.

– Я вас прекрасно понимаю, Жо. Ну что ж, благодарю вас. Скажите-ка, вот вы с ним договорились, а как, по-вашему, он был настроен: решительно или все-таки колебался?

Ее пухлые губы скривились.

– Видите ли, старик…

– Ясно,– усмехнулся я,– вы не можете предугадать.

– Нет,– ответила она, безуспешно пытаясь подыграть мне и поддержать мою шутку.

Та показалась ей (и не без оснований) несколько плоской. Мы обменялись еще несколькими пустыми фразами, и я откланялся. Она проводила меня до лестничной площадки, мы снова прошли через кухню.

На лестнице мне повстречалась женщина зрелого возраста, одетая с изыском и довольно элегантно, по всему видно, не только из богатых, но и из породы дамочек, которые страсть как любят командовать. Спустившись на следующую площадку, я остановился и, склонившись над перилами, прислушался. Без всякой на то причины, просто ради интереса, я хотел узнать, была ли эта особа, такая серьезная и респектабельная на вид, квартиранткой этого дома или же принадлежала к числу клиенток матушки Жо. Я услыхал звонок. Дверь отворилась, и послышался голос экс-вице-содержательницы публичного дома: «Добрый день, мадам». Дверь закрылась. Я двинулся вниз по лестнице. Чертова Жозефина! А я-то думал, что она набирала свою клиентуру только среди кухарок или прислуги в критическом возрасте, не удовлетворенных жизнью служаночек и охочих до астральных небылиц консьержек! Как видно, я ошибся. Ну что ж, тем лучше для нее и ее счета в банке… Вряд ли такого рода сведения помогут мне отыскать Демесси.

Глава V

По железнодорожному пути, идущему вдоль набережной Жавель, медленно двигался состав платформ с каркасами автомобилей «дё шво», тащил его локомотив, он тяжело пыхтел, посылая в низко нависшее небо густые клубы белого дыма. Плывущий по реке невидимый буксир выразил свою симпатию ползущему с трудом локомотиву хриплым стоном гудка. Сквозь ветровое стекло, по которому гуляли дворники, я увидел здания большой автомобильной фирмы. Четырехэтажные зеленоватые строения с широкими окнами и названием Ситроен, выведенным на самом верху огромными синими буквами. По обе стороны шоссе стояли машины, и все либо «дё шво», либо «дээс». Так что я даже засомневался, а не будет ли моя «дюга-12» выглядеть здесь непрошеной гостьей. Я остановился, чуть-чуть не доезжая улицы Леблан. По счастью, нашлось-таки свободное место между «дофином» и «фрегатой», которые казались там явной провокацией. Зато между этими двумя машинами моя «дюга» будет чувствовать себя не так сиротливо, подумалось мне. Втиснув ее туда, я вышел и направился к широким воротам, откуда шли рельсы, ведущие к железной дороге. Как только я миновал вывеску, запрещавшую доступ посторонним лицам, из застекленной будки вышел сторож в форме и спросил, что мне нужно.

– Рьессек,– сказал я в ответ, заглянув в свои записи, которые сделал у жены Демесси.– Он начальник или мастер цеха № 15. Могу я его видеть?

– По какому поводу?

– По поводу одного человека, который работает под его началом. Некий Демесси. Мне нужны кое-какие сведения на его счет…

Я сунул под нос церберу свои документы частного сыщика.

– Я работаю на одного нотариуса. Этот Демесси получил наследство, а найти его не удается. Он, можно сказать, сбежал из родного дома…

Я нарочно так подробно все объяснял ему, чтобы он окончательно запутался и вынужден был, чтобы избавиться от меня и заставить замолчать, либо выдворить меня коленом под зад, либо выполнить мою просьбу. Видно, парень он был неплохой, хоть и в форме. Он предпочел выполнить мою просьбу.

– Послушайте,– сказал он,– я позову Рьессека, но не могу вам гарантировать, что он сразу же прибежит. Здесь работают, понятно?

И чтобы доказать мне это, он зевнул. Затем вернулся к себе в будку, оставив меня на улице, на промозглом ветру. Какие-то типы в комбинезонах сновали по двору взад-вперед, занимаясь различными делами. Монотонный гул свидетельствовал о том, что огромный завод работает. В нос бил запах металла и масла. Через какое-то время сторож, который – я видел это через стекло его будки – позвонил куда-то, положил трубку на место и вышел ко мне.

– Он скоро придет,– молвил он.– Только не следует этим слишком часто увлекаться. Так что ж, этот Демесси, выходит, получает наследство?

– Выходит так. От какого-то дальнего родственника, он о нем, может, вообще никогда и не слыхал.

И в этот самый момент он дает деру?

– Похоже, что так. Вы его знаете?

– Здесь их несколько тысяч. Всех не упомнишь. Но об пом я слышал дня два или три назад. Жена приходила и спрашивала его.

– Знаю,– сказал я.

В этот момент появился какой-то тип в белом халате, он вышел через металлическую дверь, вделанную в стену из красного кирпича.

– А вот и месье Рьессек, – сказал сторож.

Это был мужчина лет сорока с немного полысевшей макушкой. Я представился и выложил ему свою нехитрую историю. Он счел нужным заметить, что это и впрямь обидно: не знать, где найти Демесси в тот момент, когда с неба ему падает богатство.

– Гм…

Рьессек задумался, потом смущенно улыбнулся, словно извиняясь за то, что собирался сказать.

– А он один получает наследство или их несколько?

– Их несколько.

– А наследство большое?

– Относительно. Мэтр Пешмор, нотариус, который обычно поручает мне такого рода поиски (а это, представьте себе, случается чаще, чем принято думать), не называл точную сумму, но, думаю, она превышает три миллиона.

Когда требовалось, я тоже не скупился: одним куском больше или меньше – какая разница.

– А его не могли убрать, чтобы увеличить оставшуюся долю, а? – высказал предположение мастер.

– О! Не думаю…

Нет, откровенно говоря (неудержимый взрыв внутреннего веселья), я так не думал.

– Не думаю,– повторил я.– Хотя в наше время ничему не следует удивляться. Но откуда вдруг такая идея, месье Рьессек? Вы заметили что-нибудь необычное?

– Да нет, ничего. То есть вообще-то в последнее время он казался каким-то странным. Надо сказать, что я всегда относился к нему внимательнее, чем к остальным моим рабочим. Это серьезный парень, который стремится занять более высокое положение, чем простой чернорабочий. Год назад, например, он принялся долбить механику и сразу все усек. К несчастью, обстоятельства не позволили перевести его в другой цех. Но я не терял надежды.

– Странным, вы говорите?

– Да.

– Что вы имеете в виду?

– Точно, ей-богу, не знаю. Он был сам не свой, вот и все!

– Удрученный?

– Наоборот, скорее воодушевленный. Словно он чего-то ждал. Но, откровенно говоря, эта мысль пришла мне в голову только сейчас. Вам такое, конечно, знакомо?

Я сказал, что мне такое знакомо.

– Короче, он сам был не свой. Вот я и подумал… это еще одна мысль, которая пришла мне в голову только сейчас… что, может, он знал об этом наследстве, а если знал, не пойму, зачем ему понадобилось бросать жену и работу как раз в тот момент, когда на него должно было свалиться целое состояние? Да ладно бы работа, это-то еще можно понять, но ведь ему следовало сидеть дома и дожидаться визита нотариуса, как вы считаете?

– Да, это было бы гораздо логичнее, чем ударяться в бега.

– Вот почему я и говорю, что он, возможно, не удирал. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Еще бы, отлично понимаю. Удар по башке, кирпич на шею и бросок в Сену. В газетах много болтают о подобных штуках, но люди всегда почему-то удивляются, если это случается с кем-то из знакомых, и все-таки я не думаю, что в отношении Демесси можно предположить что-либо похожее… Хотя как знать. Однако вернемся к более конкретным вещам, к чему-нибудь такому, что вы видели собственными глазами. Когда у него появилась эта странность в поведении, эта перемена, которую вы заметили?

– Особенно в последние дни. Скажем, с неделю или полторы. Хотя началось это гораздо раньше.

– То есть?

– В конце октября.

Он посмотрел на свои часы и сверил их с контрольными часами на проходной, в углу двора.

– Ну что ж, благодарю вас, месье Рьессек,– сказал я.– Не хочу вас больше задерживать. Извините,– я улыбнулся,– но у нас, следователей, свои методы работы, порою непонятные для непосвященных. Я задам вам еще один вопрос, который, возможно, покажется вам глупым… Скажите, Демесси не занимал у вас денег?

– Никогда.

– Вы его ценили. Он, должно быть, знал, что вы его цените. Если бы он нуждался в помощи, он наверняка обратился бы к вам, не так ли?

– Безусловно.

– Но он этого не сделал?

– Он этого не сделал.

– Кроме вас, к кому из заводских служащих он мог бы обратиться с просьбой о деньгах?

– Понятия не имею. И потом, все зависит от суммы. Среди товарищей по цеху случается, конечно, перехватить тайком от жены тысячу франков или две… на холостяцкие расходы в ожидании получки, ясно?

– Речь не о двух тысячах франков, а много больше.

– В таком случае не знаю. И потом… если вы спрашиваете об этом, у вас, конечно, есть свои резоны… Но может, вы не в курсе, так я вам скажу: он не просил расчета, просто не вышел на работу, и все. Стало быть, там, где он находится – где бы он ни находился,– деньги ему не нужны.

– Да,– сказал я,– деньги ему в любом случае не нужны. Если он плывет в сторону Руана, он уже, само собой, не помышляет ни о приключениях, ни о том, чтобы утолить жажду, ни тем более о бабках. Но мне думается, что такого рода трагический поворот событий исключен. Речь, видимо, идет о банальнейшем закидоне.

– От всей души этого желаю.

Он протянул мне на прощанье руку. Мастер был так любезен, стараясь всеми силами помочь мне, но ничего другого он не мог. Я пожал его руку и, не отпуская, сказал:

– Мне хотелось бы порасспросить кое-кого из его приятелей по цеху. Людей, с которыми он был в более или менее близких отношениях. Не могли бы вы посодействовать моей встрече с этими ребятами?

Я отпустил его пальцы.

– Это очень легко сделать,– сказал он.– Но только не здесь.

– Где им будет угодно.

– Через час кончается рабочий день. Стало быть… Маршан, Дютайи и Буска были в очень хороших отношениях с Демесси. Они нередко выпивали по стаканчику у Фирмена, это бистро на площади Балар. Если бы вы могли подождать их, я сказал бы им, что вы там.

– Решено. И еще скажите, что сегодня угощаю я.

Прежде чем расстаться, мы снова пожали друг другу руки.

* * *

Я высвободил свое авто, зажатое между «дофином» и «фрегатой», предоставив тех своей судьбе средь вереницы «дё шво», и направился к площади Балар по улице Леблан, названной так в честь химика, а не романиста. Окаймленная с левой стороны заводами, чьи зубчатые крыши готовы были, казалось, укусить уже подернутое вечерней мглой свинцовое небо, а справа – высокой, угрюмой стеной, служившей когда-то опорой крепостных укреплений, улица Леблан выглядела пустынной и мрачной. И только когда я добрался уже до улицы Сен-Шарль, навстречу мне попалась первая машина – городской автобус. Проехав еще немного, я очутился на площади Балар, чертовски провинциальной, на удивление тихой и спокойной, как, впрочем, многие площади 15-го округа, будь то внутри него – например, Богренель – или возле мостов, в особенности Гренель и Мирабо. Очарование этих площадей и перекрестков не поддается описанию, и, так как в тот момент внимание мое поглощали другие заботы, я решил отвлечься от мечтаний одинокого автомобилиста и принялся искать бистро, указанное мастером цеха Рьессеком. Оно находилось у входа в метро, рядом с парикмахерской. Надпись «У Фирмена» была выведена наискось на стеклянной двери. Краску росчерка под ней следовало бы освежить.

Я посмотрел на часы. Мастер сказал – через час. У меня оставалось время, чтобы заскочить на заставу Л а Плен, к некоему Жаннену, использовавшему какое-то время таланты Демесси в механике.

Развернувшись под железнодорожным мостом, я выехал на бульвар Виктор.

Над министерством военно-воздушного флота слабо подрагивал на ветру промокший до нитки трехцветный флаг. У ворот стоял на вахте дежурный солдат. Над полиюном Исси-ле-Мулино маневрировал вертолет.

Я доехал до Версальских ворот. Здания Выставочного парка олицетворяли собой, если можно так выразиться, полную заброшенность и запустение. Поставленный у входа большой щит возвещал скорое появление в этих помещениях международного цирка, но даже подобная перспектива не вносила ни малейшего оживления в окружающую картину. До Парижской ярмарки было еще далеко и соответственно, конечно, до сопровождавшей ее обычно пыли, составлявшей главное очарование этого коммерческого мероприятия.

Свернув на авеню Ла-Порт-де-ла-Плен, я заметил на углу кокетливую лавчонку, возле которой стояли два мотоцикла и мотороллер. Чуть поодаль виднелся гараж или мастерская. Я остановился, вылез из машины и вошел в лавку, всю заставленную новенькими двухколесными средствами передвижения. Молодая женщина за конторкой что-то подсчитывала при свете лампы. Заслышав меня, она подняла от работы красивое и необычайно симпатичное лицо, приветливо поздоровавшись со мной.

– Добрый день, мадам,– сказал я, приподняв шляпу и добродушно улыбнувшись.– Месье Жаннен здесь?

– Да, месье.

– Могу я его видеть?

– Конечно.

Она встала и, открыв находившуюся за конторкой дверь, позвала:

– Кики!

– Да,– ответили ей откуда-то из глубины мастерской.

– Тебя здесь спрашивают.

– Иду.

Минуту спустя месье Кики Жаннен стоял передо мной. Это был человек среднего роста, крепыш, с умным лицом и смеющимися глазами. Я выложил ему ставшую уже привычной байку о так называемом наследстве, которое сделает Поля Демесси почти ровней Ага-Хану, с разницей, ну, скажем, в каких-нибудь несколько миллиардов, затем принялся расспрашивать его об этом человеке. Месье Жаннен подтвердил, что да, Демесси помогал ему иногда, но вот уже два месяца, как он не нуждается больше в его услугах. А точнее, он его попросту выставил за дверь.

– По двум причинам. Видите ли, в основном я занимаюсь мотоциклами. Иногда попадается автомобиль, но это, в общем-то, редкость. А Демесси интересовался почти исключительно механикой автомашин. Нельзя сказать, что он был плохим механиком, но ему не хватало практики.

– И это вторая причина?

– Нет. Он позволил себе отпустить один или даже несколько сомнительных комплиментов в адрес моей жены.

Я взглянул на молодую женщину. Не было ни малейших сомнений в том, что она достаточно красива и наверняка вызывала восторги, а уж сомнительные или нет – дело десятое.

– А!

– Словом, неприятный тип,– заявил в заключение мой собеседник.

Я не стал его спрашивать, занимал ли у него Демесси деньги. На это у того, пожалуй, не хватило бы нахальства. Мы обменялись еще кое-какими замечаниями, затем я распростился с приятной парой и двинулся в обратный путь, на площадь Балар.

* * *

Хозяин бистро, судя по всему овернец, с большими черными усищами и густыми бровями, угрюмо мыл, и мыл, и мыл стаканы. То и дело погружая руки в мойку, он обменивался односложными замечаниями с молоденькой девушкой, которая время от времени приходила из кухни через дверь, находившуюся в восточной стороне стойки, и без всякой видимой пользы вставала рядом с ним. Из «заднего зала», отделенного невысокой створкой, доносился стук костяных шаров, сталкивавшихся на зеленом сукне бильярда. Бистро освещалось тусклым желтоватым светом. Конечно, это не Бог весть что, но, по мне, лучше уж такое освещение, чем эти новомодные лампы дневного света, которые суют теперь повсюду, отчего все вокруг принимают очаровательный вид жмуриков.

В зале со стойкой я был единственным клиентом. Я выбрал столик у радиатора, от которого веяло приятным теплом, упомянутая мной девушка принесла аперитив. Компанию мне составлял красивый, упитанный, полосатый кот, дремавший, застыв вроде сфинкса, на планке радиатора. С трубкой во рту я дожидался, пока у «Ситроена» пробьет час освобождения. Дым от моей трубки медленно, но довольно-таки нахально устремлялся к потолку.

На улице лил дождь. Вода струилась по стеклам, и порою на фоне этого водяного занавеса возникали редкие тени – прохожие, которые куда-то спешили, прижимаясь к стенам, то ли чтобы укрыться, то ли чтобы принять душ, попав под водосточный желоб. В автобусной конторе на другой стороне улицы тихо мерцал свет. Когда автобус проходил по улице Леблан слишком близко к тротуару, слышно было, как громко хлюпает взметнувшаяся из-под колес вода.

В бистро вошли двое рабочих, они размахивали фуражками и отряхивались, кляня эту собачью погоду. То, что падало с неба, похоже, не отличалось приятной теплотой. Они пожали руку хозяину, который другой рукой продолжал тем временем полоскать свои стаканы, сделали заказ, потребовали игральные кости и начали партию в 421. Не прошло и минуты, как явились еще двое посетителей. Девушка, о которой уже говорилось, с привычной улыбкой заняла свое место за стойкой, в любой момент готовая принять заказ. Глубоко вздохнув, хозяин бросил мытье посуды. Таков, видно, здесь обычай. Теперь, когда клиенты были уже на месте, им предстояло самим заниматься мытьем стаканов, если они хотели получить их чистыми, свежевымытыми.

Кафе мало-помалу заполнялось шумным пролетарским людом. Потревоженный кот открыл один глаз, потом второй, потянулся и потихоньку отправился на поиски более спокойного местечка.

Я заранее сообщил свое имя хозяину бистро и официантке и попросил, в случае если ребята, которых я не знаю, спросят меня, направить их к моему столику, но до сих пор ко мне так никто и не подошел. От набережной Жавель до площади Балар не ближний конец, и, возможно, мои металлисты отступили под натиском холодного ливня, который, казалось, вовсе не собирался утихать.

Но вот в ту минуту, когда двое мужчин покидали бистро, четверо других, наоборот, вошли, и вместе с ними ворвался сырой воздух. Среди этих четверых один был североафриканец, но он, похоже, не принадлежал к их компании. Едва переступив порог, он оторвался от группы, с трудом нашел место у стойки и, облокотившись на нее, со смиренным видом заказал кофе. А трое других, войдя в заведение, все вместе стали оглядываться по сторонам. За столиком сидел только я один, и как бы там ни было, верно, по моему виду сразу можно было догадаться, что я кого-то дожидаюсь. Самый молодой из этой тройки, высокий и сухощавый, в американской фуражке с поднятым вверх козырьком, подошел к моему столику.

– Извините, месье,– сказал он, поднося палец к своему намокшему кепарю,– но, может, это вы нас ждете. Вы – Нестор Бюрма, тот самый, о котором говорил нам наш мастер?

– Да, это я,– отвечал я.– Господа Маршан, Дютайи и Буска, если не ошибаюсь?

– Верно.

– Дружки Демесси?

– Точно.

– Ну что ж, очень рад, господа.

Мы пожали друг другу руки. Буска – это был молодой парень в фуражке. Дютайи – тот чуть постарше, женатый, на нем была куртка и мягкая шляпа. Маршан, ровесник Дютайи, походил на Исидора Флапи – самый настоящий атлет: нос посреди его треугольного лица, казалось, так и просил оплеухи. Мы уселись, и, когда молодая официантка принесла нам выпить, я выложил свою историю с наследством Демесси.

– Да,– сказал Дютайи, закуривая сигарету, мастер говорил нам об этом наследстве. Он еще говорил, что мы вроде могли бы подкинуть вам кое-какие сведения.

– Неясно только какие,– добавил Маршан,– но раз уж мы все равно имеем привычку приходить сюда каждый вечер, то вот и подумали, что…

– Послушайте, ребята,– сказал я.– Я задам вам несколько вопросов, а вы постарайтесь на них ответить. Мне нужно отыскать этого Демесси, он сбежал, как самый последний кретин, причем в тот момент, когда нотариус, на которого я работаю, собирался туго набить его кошель.

– И сколько же это потянет? – поинтересовался Маршан.

– Около грех миллионов.

– Вот это да,– одобрительно закивали они все разом.

– А если Демесси не найдется, нельзя ли его заменить, к примеру, мной? – усмехнулся Маршан.

– Не думаю, иначе я сам бы уже выдвинул свою кандидатуру. Но если вы поможете мне напасть на его след, если я найду моего клиента, немного деньжат всем перенадет.

– Десять процентов,– пошутил Буска.

Если и дальше так пойдет, хорош я буду в конце концов с этими моими байками и надувательством.

– Немного деньжат,– снова повторил я.

– Ну что ж, валяйте, шеф. Задавайте ваши вопросы.

Я задал свои вопросы, и они, как могли, ответили мне, но ничего нового я не узнал. Они с Демесси были дружками, это верно, только он никогда не делал им никаких признаний. И в общем-то я остался ни с чем. Пропустив еще по стаканчику, мы поболтали о том, о сем.

– Может, следует поискать какую-нибудь бабенку,– высказал предположение молодой Буска.– Не хочу сказать о Демесси ничего плохого, но все думаю, а не был ли он… как это называется?…

– Сексуально озабоченным? – подсказал Маршан.

– Ага. Сексуально озабоченным.

– Сам ты сексуально озабоченный,– ухмыльнулся Дютайи, пожав плечами.– Кто этот шельмец, который покупает журналы, где сплошь одни фотографии голых девок?

Буска покраснел.

– Что за черт! Просто я люблю красивые вещи.

– Сексуально озабоченный? – переспросил я.– А почему вы думаете, что Демесси сексуально озабочен?

– Ну,– промычал Буска,– сексуально озабоченный – это, может, чересчур сильно сказано, определение, может, не совсем то. Вот это, пожалуй, будет вернее: неудовлетворенный. Точно. Он был не удовлетворен. Он… Нет, опять не то… В общем, с некоторых пор женщины, можно сказать, не давали ему покоя.

– А мне кажется,– подхватил Маршан,– что это всегда не давало ему покоя, и реагировал он на такие вещи не совсем нормально. Не знаю, как объяснить, только в словах малыша Луи есть правда.

Малыш Луи – это был Буска.

– А я понимаю, в чем тут суть,– проворчал Дютайи.– Не удовлетворен! Что это значит? Да все мы в той или иной мере неудовлетворены, и неважно, идет ли речь о женщинах или о зарплате, а то и о самой гнусной жизни, которую мы ведем.

– Согласен, но он – другое дело. Не знаю, как объяснить, только тут совсем другое.

– А я так понимаю, в чем тут суть,– повторил Дютайи.– Несете черт-те что, лишь бы выманить монету у этого человека…

И пальцем, на котором блестело обручальное кольцо, показал на меня.

– Не страшно,– с улыбкой сказал я.– Плачу только после того, как найду Демесси.

– Тогда это еще не скоро. Я хочу сказать, не скоро – в том случае, если вы рассчитываете найти его с помощью нашей болтовни. Что касается меня, то я выложил все, что знал. Боюсь, негусто, это верно. А теперь мне пора идти.

Он встал и протянул мне руку.

– До свидания, месье.

– До свидания… Кстати, к вопросу о деньгах, скажите-ка, прежде чем уйти, Демесси, случаем, не брал у вас взаймы?

– Нет. А что?

– Похоже, будто он занял недавно.

– Во всяком случае, не у меня.

– И не у нас,– заявили Буска с Маршаном.

– А-а! Ну что ж, спасибо и на том.

Эта история с деньгами не давала мне покоя. Я чуял, что тут-то и кроется разгадка тайны.

Дютайи ушел, а Буска, возвращаясь к своей мысли, проворчал:

– Что там ни говори, а он был чудной по части баб. Его-то бабу вы знаете, месье?

– Я видел ее.

– Нельзя сказать, что соблазнительна, а?

– Не шибко. Но если вы хотите сказать, что она ему осточертела и поэтому он смылся, то я в курсе. Я вовсе не доискиваюсь причин его бегства. Я просто хочу установить, куда он мог деться. Вы не знаете, была у него какая-нибудь связь? Ну, например, с женщиной с «Ситроена»?

– Уж и не знаю, какая баба могла бы ему потрафить,– вздохнул Маршан.– С этим Дютайи со смеху умрешь. Изображает из себя почтенного отца семейства, умудренного опытом старца. А почему, спрашивается? Он всего на два года старше меня. Малыш Луи, в общем-то, прав, Демесси из категории неудовлетворенных. Да и по части баб чудной. А почему – не могу вам объяснить. Чувствовалось, что дело тут неладно. Чертовски требователен. С такой женушкой, как у него, оно понятно, и все-таки. Надо же знать меру. Ему подавай Мартин Кэрол или Брижит Бардо, и то, пожалуй, мало!

– Может, он чересчур увлекался кино?

– Уж и не знаю. Но Боже ты мой, скажи-ка, малыш Луи, помнишь, что он отмочил в тот день, когда мы заигрывали с Зизи?… Зизи, пояснил он,– это та самая, которую вы видите вон там, за стойкой, она нас обслуживала. Лакомый кусочек, а?

– Ничего.

– Ничего?… – Он чуть было не задохнулся от возмущения. – Вот черт! Ну и ну! Скажите на милость! Ничего себе! Да вы, я вижу, и сами-то не хуже Демесси!

– Не знаю. Так что же он такого отмочил?

– Мы заигрывали, шутили, говорили, что Зизи многим нам обязана, но мы с нее все равно ничего не возьмем. Тогда он – да с каким презрением, вы бы видели, бросил нам, будто у него кое-что и получше есть, только он этим не пользуется. Слово в слово.

– Это так, для красного словца. Сами знаете. Он просто шутил.

– Какое там шутил. И Зизи это сразу почувствовала, она здорово обиделась, а нам, само собой, было неприятно. Ведь так, Луи?

– Да, что и говорить, он всех нас умыл.

Я ничего не сказал вслух, но про себя подумал: немного же вам надо. И еще подумал, что все это никуда меня не продвигает.

– Не о своей же жене он говорил,-заметил Маршан.

– А о ком тогда?

– Ну уж!…

И металлист в недоумении развел руками. Я полностью разделял его чувство беспомощности. Никогда еще мне не доводилось испытывать такого острого ощущения, что молодость уходит. Я машинально взглянул на часы, висевшие над стойкой,– неумолимый механизм, как говорит поэт. Следуя моему примеру, Маршан тоже посмотрел на настенные часы, поморщился, увидев время, которое они показывали, и встал.

– Ну что ж, месье, если мы вам больше не нужны…

– Пожалуй, нет.

– Пошли, Луи?

– А? – очнулся углубленный в свои мысли Буска.

– Пошли?

– Ну… ну, конечно.

Он тоже поднялся со стула.

– До свидания, месье.

– Мы вам, наверно, оказались не так уж полезны, а? – спросил Маршан.

Я пожал плечами.

– Видите ли, сразу попасть в точку трудно. К тому же я застал вас немного врасплох… – И в утешение всем добавил:– Возможно, какие-то детали придут вам на память – не сегодня, так завтра, словом, в ближайшее время. В таком случае… Напомню вам свое имя. Бюрма. Нестор Бюрма. Вы найдете меня в справочнике.

– Ладно. Привет, месье.

– Привет.

Они удалились.

Снова набив трубку, я закурил ее и подошел к стойке, где стало чуть-чуть посвободнее. Расплачиваясь с небезызвестной Зизи за аперитивы, я рассмотрел девушку гораздо внимательнее, чем прежде. Она была недурна, эта Зизи, даже более того – очень хороша, но было кое-что и получше, как говорил Демесси, и… Внезапно меня осенила одна идея. Впрочем, по правде говоря, не так уж внезапно, ибо она, должно быть, давно уже пробиралась в моем подсознании, громко стуча высокими каблуками. Да, было кое-что и получше, и вполне возможно, что Демесси это лучшее заполучил… Но теперь, когда он этим не пользовался, доказательств не было никаких.

Я вышел из бистро.

На улице по-прежнему лил дождь. Я надвинул шляпу на глаза, поднял воротник пальто и направился к машине, которую оставил в самом начале авеню Феликс Фор.

И тут я услыхал, как меня окликнули:

– Эй! Месье!

Я обернулся на голос молодого Буска. Его залихватский козырек завзятого буяна нисколько не защищал лицо от дождя. Капли шлепались на него с размаху, стекая вниз, но он не обращал на это внимания. Он весь запыхался.

– Я откололся от Маршана,– едва выговорил он.– И примчался, как только смог, чтобы… Короче, я хочу вам кое-что показать. Вернемся в бистро?

– Пойдем лучше ко мне в машину,– предложил я.– Там можно включить свет.

– Я не знал, что у вас есть машина,– молвил он, как бы извиняясь.

– Я тоже не знал, что вы собираетесь мне что-то показать,– возразил я с усмешкой.– Вы только сейчас это обнаружили?

Он не ответил. Мы добрались до моей «дюга», сели на переднее сиденье, и я включил верхний свет.

– Ну что?– спросил я.

Малыш Луи откашлялся, стряхнул стекавшую вдоль носа каплю дождя.

– Так вот,– начал он.– Я не стал ничего говорить в присутствии ребят, не хотел прослыть легавым. Они и без того все время подшучивают надо мной, потому что я покупаю эти легкомысленные журнальчики да еще читаю полицейские романы, куда уж больше… только имейте в виду, что это мои приятели и я вовсе не собираюсь в чем-то винить их, а если то, что я покажу вам, чего-то стоит, я с ними, конечно же, поделюсь, но говорить об этом в их присутствии мне было не с руки. В общем, хочу вам сказать, что, как только мастер рассказал нам о частном сыщике, который работает на какого-то нотариуса и разыскивает Демесси на предмет наследства, а потому желает встретиться с дружками Демесси, я сразу смекнул… привычка к полицейским романам, ясно?… что вы нам зададите кучу вопросов и чем больше всего мы вам расскажем, тем лучше будет для Демесси. Словом, упускать нельзя ничего!

– Верно.

– И тогда мне пришла мысль заглянуть в шкафчик Демесси. Я знал, что он оставил там комбинезон и старый пиджак. Может, я ничего и не найду, думал я. Но я нашел.

Я протянул руку.

– Выкладывайте, старина.

Он вручил мне конверт в масляных пятнах. Я открыл его. В нем лежали профсоюзная листовка, маленький рекламный календарик и любительская фотография. На смятой по краям фотографии с загнутым левым верхним углом на фоне сельского пейзажа была изображена смеющаяся во весь рот девушка в бикини. Я тотчас узнал ее. То была Жанна Мариньи – свеженькое, жизнерадостное и скандальное создание,– с которой я встретился на лестнице дома на улице Сайда.

– Великие умы всегда найдут общий язык,– заметил я.– Две минуты назад я как раз думал об этой девушке.

– Вы ее знаете?

– Более или менее. А вы?

– Фотографию эту я вижу не в первый раз. Однажды она выпала из бумажника Демесси. Я сказал ему, что девчонка у него классная.

– Да. Не то что ваша Зизи, а?

– Точно, тут уж надо признать. Так вот я сказал ему, что девчонка у него классная, и он с этим согласился.

– А вы не спросили его, спал он с ней или нет?

Малыш Луи поморщился.

– Бывают моменты, когда от скромности мы не умрем, так ведь?

– Ну а он что ответил?

– Посмеялся, и все. Но смех у него был какой-то странный.

– Со временем все начинает казаться странным. Особенно смех.

– Возможно.

Он мотнул подбородком, показывая на фотографию, которую я держал в руках, и в результате несколько дождевых капель упали с его козырька на приборный щиток.

– Это чего-нибудь стоит?

– Тысячу монет за то, что пошарил в шкафу, и еще тысячу за то, чтобы эта находка осталась у меня. Две косых на круг. И я в убытке.

– А я – нет,– ухмыльнулся он.

Я вручил ему деньги.

– Ничего другого нет?

– Пока нет.

– Тогда спасибо и до скорого, если что-то появится.

– Ладно.

Он вышел из машины и бегом пересек авеню, пытаясь выйти сухим из воды. А дождь лил пуще прежнего. Я полюбовался фотографией Жанны Мариньи, прочитал профсоюзную листовку, что было далеко не так весело, потом сунул все это себе в карман и несколько секунд сидел с погасшей трубкой во рту, положив руки плашмя на руль и слушая, как дождь лупит по крыше машины. «Ты собралась на бал черномазых, Жанна? Так рано?» – звучал у меня в ушах насмешливый голос подростка с улицы Сайда. Я погасил верхний свет и включил сцепление. Светящиеся стрелки на часах бортового щитка показывали двадцать часов пять минут.

Глава VI

Я отправился на улицу Вожирар и съел, не торопясь, в «Брассри Альзасьен» свинину с картошкой и кислой капустой местного приготовления. Затем двинулся на улицу Бломе. Мокрые тротуары печально отражали тусклое сияние фонарей. Близилась ночь, и холод становился все пронзительнее, а прохожие встречались все реже. Пробило десять, когда я переступил порог «Колониального бала». Музыка тропиков, безудержно экзотическая, пожалуй даже чересчур, обдала меня своим горячим дыханием. На танцевальной площадке метались более или менее в такт белые и черные. Пахло потом, табаком и ромом островитян.

Я купил входной билет у девушки цвета кофе с молоком, с курчавыми, забранными сеткой волосами. Склонившись к ней в окошечко, черный парень с лицом боксера, такой фатоватый в своем клетчатом пиджаке, делал ей авансы с изящнейшим парижским акцентом. От национального колорита у него остался только цвет кожи, и Антильские острова он видел разве что в кино.

Вдоль правой стены, на пол-этажа выше, шла галерея, ее занимали посетители, расположившиеся там скорее ради того, чтобы насладиться живописным спектаклем, а вовсе не затем, чтобы принимать в нем участие, к тому же на лестнице, ведущей туда, ни на минуту не прекращалось движение. Я поднялся наверх, и мне удалось отыскать местечко у балюстрады, откуда я мог обозревать все заведение целиком. На эстраде развеселые музыканты, казалось, радовались еще больше тех, кого заставляли отплясывать. Рядом со мной, за соседним столиком, сидели две пары, насколько я понял, артисты с Монпарнаса. Высокий блондин, вдрызг пьяный, все время ссорился со своей женой. Он полагал, что она слишком часто танцует с одним и тем же мартиниканцем. Жена отвечала, что тот никакой не мартиниканец, а сенегалец, хотя по сути это ничего не меняло. Блондин же – жертва расовой борьбы – заказал себе в качестве утешения еще один пунш. Я последовал его примеру.

Закончив один танец, музыканты, прежде чем начать другой, решили немного отдохнуть. Я все глаза проглядел, пытаясь отыскать Жанну Мариньи, но безуспешно. Я предпочел попробовать перехватить ее здесь, так как она вроде бы посещала это заведение, нежели идти с визитом к ней домой – пришлось бы в таком случае слишком многое объяснять ее матери,– однако теперь я задавался вопросом, а не трачу ли я время попусту. Но вот наконец я ее все-таки заметил. Смолк последний аккорд энного за вечер танца, и девушка покинула своего кавалера, как мне показалось, к величайшему его разочарованию. Она направилась к лестнице, черный двинулся вслед за ней. Поднявшись со своего места, я, как мог, стал протискиваться между столиками, устремившись ей навстречу. Наверху лестницы мы столкнулись. Я с улыбкой остановил ее:

– Мадемуазель Жанна Мариньи, если не ошибаюсь?

От изумления она сначала открыла было рот, но тут же решила воспользоваться удобным случаем.

– О, добрый вечер! – молвила она.

Повернувшись к преследовавшему ее парню, сказала:

– Сожалею, но следующий танец я обещала этому господину. Вы же видите, он спешит.

Поверив ей или нет, черный не стал настаивать. Что-то проворчав, он начал спускаться по лестнице. Жанна Мариньи показала ему язык.

– Никак не удавалось от него отделаться,– сказала она, обращаясь ко мне.

Духи, которыми она была пропитана, заглушали все остальные запахи. Свой кроличий жакет она, должно быть, оставила на вешалке, на ней была очень симпатично расстегнутая блузка.

– Вы подвернулись весьма кстати, месье,– добавила она.– Но теперь уж ничего не поделаешь, придется с вами танцевать.

– Не стоит, если вы рассматриваете это как тяжкую обязанность.

– Я не то хотела сказать. Я…

И тут она, казалось, вдруг что-то вспомнила, живо прикрыв рукой рот, который опять широко раскрылся. Это был красивый ротик с красивыми зубами. И рука тоже была красивой.

– Но скажите мне, месье, вы… вы назвали меня по имени… Откуда… откуда вам известно мое имя?

– Мы с вами уже виделись.

Она с притворным гневом нахмурила брови. Хотя на самом деле ей, видимо, все время хотелось смеяться.

– Это не ответ.

– А давайте считать это ответом.

– Ну, знаете! Вы говорите, мы с вами уже виделись?

– Встречались.

– Где же это? Здесь?

– У вас, на улице Сайда. На лестнице. Сегодня днем, около полудня.

Я сообщил ей все необходимые подробности.

– Вот как? – сказала она.– Да, в самом деле, припоминаю… Извините. Я не обратила на вас внимания.

– Ничего страшного. Ведь я не Луи Мариано.

Рассмеявшись, она подмигнула:

– В каком-то смысле так оно для вас лучше.

В ней удивительно сочетались ребячливость и серьезность, и тут, внезапно став степенной, она добавила:

– Кстати, раз уж вы не Луи Мариано, то кто же вы? Вам известно мое имя, а мне ваше – нет.

– Меня зовут Нестор Бюрма.

– О-ла-ла! Это до того чудно, что не может не быть псевдонимом.

– Увы, нет!

– Кроме шуток? Вы работаете в цирке?

– Примерно. Я – частный сыщик.

– Что?

– Да-да.

– Стало быть, правда!

– Ей-богу. Сегодня, например, когда я встретил вас на лестнице, я шел к одному из ваших соседей – Полю Демесси. Знаете такого?

– Конечно.

– Я его приятель.

– А!

– И мне хотелось бы поговорить о нем с вами. Можно?

– А почему нет?

– Пойдемте за мой столик. Там нам будет спокойнее. Мои соседи немного лаются, но зато ничуть не интересуются другими.

Заинтригованная, она последовала за мной. Как только мы сели, я выложил фотографию, обнаруженную Буска.

– Это вы или ваша сестра?

Она подскочила, воззрившись на фото своими красивыми карими глазками.

– Это я. У меня нет сестры. Откуда у вас эта фотография?

– Демесси забыл ее в комбинезоне, который он оставил на «Ситроене». Не слишком, конечно, галантно с его стороны, но, возможно, между вами ничего и не было.

– Между нами? Что вы хотите этим сказать?

– Да ладно, не валяйте дурочку. Вы достаточно много всего знаете, так что вряд ли надо вам растолковывать. Вам прекрасно известно, что может произойти между мужчиной и женщиной.

– Да никогда ничего не было.

– И тем не менее вы дали ему эту фотографию? Да вы здесь, почитай, совсем голая.

– Не давала я ему никакой фотографии…

Сунув руку в разрез своей блузки, она, казалось, искала вдохновения, поглаживая бретельку лифчика.

– Ясно. Он украл ее.

– Ну конечно.

– Уверяю вас, он украл ее. Послушайте, месье. Однажды я потеряла маленький бумажник. На лестнице или во дворе дома – не знаю. А месье Демесси нашел его и принес мне. Кроме небольшого количества денег и удостоверения, в этом бумажнике были еще фотографии, и среди них – вот эта. Я не проверяла, все ли они на месте. Я даже об этом не подумала. Но теперь…

– Стало быть, он присвоил этот снимок?

– А как иначе он мог завладеть им? Клянусь вам, я никогда не давала ему фотографий – ни этой, ни других. Не было причин.

– На кой черт он ее стащил?

Она улыбнулась. То была жалкая, грустная и, пожалуй, немного брезгливая улыбка, никогда бы не подумал, что она способна на такое.

– Теперь моя очередь спросить вас, надо ли вам растолковывать,– сказала она.

– Вы и правда много всего знаете,– заметил я.

Она пожала плечами.

– Возможно. Хотя, может, только делаю вид.

– В знак протеста против улицы Сайда и против среды без всяких перспектив, в которой вы живете?

Она взглянула на меня с удивлением и даже с каким-то проблеском надежды в глазах.

– Неужели вы можете понять меня, месье?

– Пытаюсь.

– Хоть один нашелся. А все остальные с их сплетнями да пересудами… Послушайте, месье. Вам известно мое имя. Откуда вы его узнали, я понятия не имею, но вместе с именем вы, должно быть, узнали и много чего другого, а?

Я пожал плечами.

– Пускай люди болтают. Это все, что им остается, других развлечений у них нет.

– И то верно, пускай идут к черту…

Она испытующе смотрела на меня своими влажными глазами.

– А вы, видно, хороший человек. Меня не удивляет, что вы дружите с месье Демесси. Он тоже хороший.

– Значит, он вас не осуждает, как другие?

– Нисколечко.

– Ну а если вернуться к нему, как вы думаете, эта фотография была для него все равно что карманный лучик солнца?

Такое сравнение заставило ее рассмеяться.

– У вас довольно необычная манера изъясняться, просто диву даешься! Да, что-то вроде солнечного лучика. Пожалуй, вы правы. Вы ведь знаете его жену?…

Ничего не поделаешь, отсутствие сексапильности у этой разнесчастной Ортанс, видно, всем бросалось в глаза, если можно так выразиться. Обстоятельство малоприятное.

– Впрочем,– добавила Жанна Мариньи,– говорят, будто он ее бросил.

– Я узнал об этом сегодня утром. Вы тоже об этом слыхали?

– У нас там не захочешь да услышишь. Любая новость сразу всем становится известной.

– Что вы об этом думаете?

– А я никогда ничего ни о ком не думаю. Предоставляю эту возможность другим. У них там все так прекрасно организовано, что они вполне способны думать за всех.

– Возможно. А вам, случаем, не доводилось слышать, куда он мог отправиться? Мне надо с ним связаться, у меня на то личные причины. Поэтому я и приходил сегодня утром на улицу Сайда.

– Не знаю, куда он мог уйти. Да и откуда мне знать?

– Если вы были его возлюбленной…

Она так и вскинулась от возмущения:

– Сколько раз надо вам говорить…

Судя по всему, она была искренна.

– Ладно,– прервал я ее.– Не заводитесь. Видно, я совсем спятил. Если бы вы были его возлюбленной, вас бы здесь не было. А раз вы здесь, то и он должен был бы быть с вами.

– Рада от вас это слышать,– насмешливо сказала она.

– Ладно. Последний вопрос, и забудем об этом. Демесси никогда не занимал у вас денег?

Она широко открыла глаза от удивления.

– Я думаю, вы и впрямь чуточку спятили.

– Это точно. Но все-таки ответьте.

– Откуда у меня деньги, чтобы давать взаймы? Я без гроша, ясно?

– И к тому же, я полагаю, не работаете.

Она вся ощетинилась.

– Вот-вот, уж не собираетесь ли и вы тоже читать мне мораль?

– Еще чего.

– Еще чего,– повторила она, передразнивая меня.– А я уж было подумала, что и вы туда же. Сейчас я не работаю, верно, но неделю назад работала. Я с пятнадцати лет работаю. Машинисткой. Работы у меня было немного. А у хозяина – и того меньше. Он не знал, какое применение найти своим рукам.

– И опасаясь, что они у него окостенеют…

– Вот именно. Так что я это дело бросила. А расскажи я об этом на улице Сайда, никто бы мне не поверил: такую репутацию они мне там создали…

– Я вам верю.

– Из вас еще может выйти толк,– усмехнулась она.

Она взглянула на танцевальную площадку: после недолгого перерыва музыканты опять принялись за дело, только еще отчаяннее и громче.

– Я обещала вам танец,– сказала Жанна Мариньи.– Пошли?

Я встал.

– Как вам будет угодно. Вот, возьмите вашу фотографию. Она мне больше не нужна. Думал, что пригодится. Но, видно, ошибся.

Она взяла фотографию и неторопливо положила ее в кармашек своей блузки. Мы пошли танцевать. Когда мы вернулись обратно, она чуть-чуть отошла; стала почти такой же, как была,– жизнерадостной девушкой, слегка вызывающей, а то, пожалуй, и провоцирующей, которую я встретил на мрачной железной лестнице. Мы поговорили о том о сем, выпили еще по пуншу, затем я выразил желание смотать удочки.

– Вы остаетесь?

– Я тоже хочу уйти,– сказала она.

– Если вы собираетесь домой, я могу отвезти вас на машине.

Она согласилась.

За все время пути Жанна не проронила ни единого слова. Если бы не ее духи, я мог бы подумать, что еду один, без пассажирки. Она тихонько сидела в своем углу. Между нами свободно можно было бы поместить какого-нибудь кетчиста.

Сумрачная масса дома на улице Сайда вздымалась на фоне ночной тьмы. Все вокруг было погружено в сонное безмолвие.

– Вот вы и приехали. Прошу прощения…

Протянув руку, я открыл дверцу.

– Всего хорошего, мадемуазель.

– Можете называть меня Жанной,– сказала она.

– Доброй ночи, Жанна.

Я протянул ей руку. Она вложила в нее свою.

– Доброй ночи. Я…

В ночной покой ворвалась трагическая нота: до нас донесся приглушенный крик.

– Что такое? – спросил я.

– Ничего,– вздохнула она.– Кому-то приснился скверный сон. Даже по ночам кое-кто мается.

Она вздрогнула.

– Особенно по ночам,– сказал я.– Всего хорошего.

– Всего хорошего. Мы еще увидимся?

– Ну…

– Мы должны увидеться.

– Как хотите.

Мы все еще держали друг друга за руки. Не отнимая руки, она скользнула на сиденье, внезапно рывком прижавшись ко мне. Обхватив другой рукой мою шею, она притянула меня к себе и поцеловала. Затем торопливо выскочила из машины, и я услыхал, как она бегом пересекает двор. В кромешной тьме она быстро поднялась по лестнице. Каблуки ее громко стучали по железным ступенькам.

Я закрыл дверцу, опустил стекло и высунул голову. Несколько минут я сидел так, созерцая враждебную глыбу здания, внутри которого страшные кошмары тревожили вполне заслуженный покой тружеников. В одном из окон пятого этажа вспыхнул свет и почти тут же погас. Я поднял стекло, пришпорил свою «дюга» и покинул эти места.

Нельзя сказать, что поцелуй был неприятным, но он мне не понравился.

* * *

Я рулил уже минут десять, как вдруг услыхал повелительный свисток. Всякая ошибка исключалась. В такой поздний час, на этих пустынных улицах да еще с этакой ласковой манерой – наверняка полицейский. Я замедлил ход. Полицейская машина, выехавшая с прилегающей улицы, преградила мне путь. Я остановился. Еще одна тачка, из числа тех, что по причине красного фонаря на крыше прозвали «борделем на колесах», подъехала сзади и встала слева от меня. Организовано было отлично, срежиссировано, как в балете. Под аккомпанемент громко хлопающих дверей блюстители закона вышли из машин. Одни – в форме, другие – в штатском. Один из них размахивал электрическим фонариком, луч которого падал иногда на посылавший ответный отблеск автомат, который держал его приятель. Дуло оружия ткнулось в стекло у руля. Я отвел его. Автомат просунул свою морду в окошечко; полицейский – тоже. Втянув в себя воздух, он ухмыльнулся:

– Это от вас так пахнет?

– Я отвозил даму, только что.

– Отвозил!

Он смачно засмеялся. Я закрыл глаза, ослепленный светом фонарика, направленного мне прямо в физиономию.

– Оно и видно,– сказал держатель прожектора.– Скажите-ка, у вас что, специально задний номер не освещен?

– Ах, так вы поэтому мне свистели? Я не знал.

– Идите посмотрите.

Я вышел. Пока двое полицейских сопровождали меня, третий занялся проверкой внутренности моей «дюга». Табличка с номерным знаком и в самом деле не могла тягаться с замком Шенонсо^[6] и прочими зрелищами в духе «Звука и света». Несколько месяцев назад я уже натерпелся по тому же поводу. Мне казалось, что с тех пор все было отремонтировано, а выходит, не совсем. Я объяснил это тем двоим, но тут как раз подоспел еще один тип – в штатском.

– Ну как?

– Ни шиша,– сказал в ответ полицейский в форме.

– Наоборот, одни шиши,– проворчал вновь прибывший.– Ваши документы,– потребовал он.

Я ему их протянул. Тут заплясал еще один пучок света.

– А! Частный сыщик!

– Да. Мы, можно сказать, собратья.

– Если угодно.

Он вернул мне мои документы.

– В машине ничего подозрительного,– сказал кто-то, появляясь из тьмы, вероятно, тот, что проверял машину.

– Что происходит?– спросил я.

Инспектор зевнул.

– С полчаса назад из какой-то машины выпустили автоматную очередь и бросили гранату в арабское бистро, здесь поблизости.

– А! Арабский рэкет, сбор налогов, политические страсти и прочий бред?

– Да.

– Ну что ж, я тут ни при чем. Весьма сожалею.

– Вы сожалеете?

– Это так, к слову пришлось.

– Гм… Придется также улучшить ваше освещение, ясно?

– Завтра же.

Рука инспектора (и весь он, конечно, сам) сделала широкий жест, как бы даруя мне свободу и вместе с тем словно швыряя в помойку что-то не шибко чистое.

– Вытрите губную помаду, которой вы заляпаны, и поезжайте спать.

Им непременно требуется дать совет. Они не могут обойтись без этого. Это сильнее их. Они расселись по своим тачкам и рванули с места. Следы губной помады я оставил, а вот спать домой поехал. Что, кстати, я и собирался сделать, когда они меня остановили.

На сон грядущий я опять-таки предавался думам о Поле Демесси. Найти тина, который, не говоря ни слова, втихомолку бросает свою жену, бывает порою труднее, чем найти того, кто пал жертвой в стычке. Я по опыту это знаю. Между тем в случае с Демесси я с недавних пор инстинктивно стал подозревать что-то иное. Мне не давали покоя эти бабки. Где же он их все-таки раздобыл? Мне казалось, что, как только я сумею локализовать это скромное золотое дно, остальное прояснится само собой. В голову мне пришла одна мысль. Демесси был чернорабочим на «Ситроене», но он интересовался механикой и проявлял в этой отрасли кое-какие способности. Большие фирмы автомобилестроения вечно враждуют между собой, ревностно охраняя секреты своего производства. А что, если Демесси… Однако я тут же отбросил эту мысль. Если бы он подтибрил на «Ситроене» чертежи, ну, или что-то похожее, ему наверняка выложили бы больше двадцати косых. Правда, эту цифру – двадцать тысяч – мне назвала Ортанс. А у него могло быть и больше. Может, следовало копнуть и с этого бока тоже. Кстати, по поводу бока – сам я повернулся на другой и тут же заснул.

Глава VII

Если верить ему, то звали его Кахиль Шериф или что-то в этом роде. Подобно большинству своих соотечественников, одет он был как придется, возможно, это этническая особенность, своеобразный природный дар. Любая одежка неизменно выглядела на них неумело пригнанным мешком. С невозмутимым видом он праздно сидел за чашкой кофе в табачной лавочке на площади Фернан Форе. Он ждал меня, глядя прямо перед собой, созерцая, быть может, сквозь стекло входной двери статую Свободы, вознесшую над мостом Гренель свой угасший факел. А может, обдумывал какую-то махинацию. Похоже, он располагал кое-какими сведениями и собирался продать их. Сведения касались Демесси.

* * *

Свидетель этот упал, можно сказать, прямо с неба. Хвала Аллаху. Если бы не он, я, возможно, отказался бы от дальнейших поисков семейного дезертира. Вернувшись ночью домой после своих обескураживающих демаршей, я забыл, ложась спать, завести будильник. И в результате встал я где-то около полудня с гнусным привкусом поражения во рту, хотя не исключено, что виной тому был белый ром, поглощенный в больших количествах на «Колониальном балу», либо свинина с картошкой и кислой капустой специального приготовления, съеденная мной в «Брассри Альзасьен» и обильно сдобренная эльзасским вином. Впрочем, особого значения это не имело. Времени, чтобы очнуться с похмелья, у меня было предостаточно. Демесси мог не опасаться. Начало оказалось неудачным, а типа, который, не говоря ни слова, втихомолку бросает свою жену, отыскать порою бывает труднее, чем… На эту тему я уже рассуждал, причем точно в таких же выражениях. Нечего повторяться. Ладно. Я снова сел в машину и отвез ее к механику в надежде, что он найдет возможность осветить заднюю табличку с номерным знаком люминесцентной лампой или еще чем, по своему усмотрению, только бы ее было видно ночью, чтобы у меня не возникало больше неприятностей с полицейскими патрулями. Затем, перекусив, отправился к себе в контору. Элен с мученическим видом висела на телефоне. Увидев меня, она с облегчением вздохнула.

– Подождите секунду,– сказала она в трубку, а затем продолжала, обращаясь уже ко мне:– Боже мой, патрон, как вовремя вы пришли…– И она протянула мне трубку.– Может, вам больше повезет, чем мне. Я ни слова не понимаю из того, что плетет этот бродяга араб.

Ибо это действительно был бродяга араб. Ну, или что-то вроде этого. Кахиль Шериф, сослуживец Демесси на «Ситроене». Парень, который, похоже, был в курсе пресловутого дела о наследстве (ну и ну!) и в случае, если я согласен подбросить немного деньжат, готов… Мне с трудом удавалось разобрать кое-что из его нескончаемого потока слов, ибо изъяснялся он на немыслимом тарабарском наречии, хотя и с завидным терпением… Он назначил мне свидание в тот же день, часов на шесть, в табачной лавочке на площади Фернан Форе, на углу улицы Линуа, как раз напротив помещения «Военно-морского бала», прилепившегося, казалось, к одной из пристроек завода «Ситроен».

* * *

И вот теперь я стоял перед ним.

Я сразу его узнал, этого Кахиля Шерифа.

То был араб с тонким носом, тонкими губами, тоненькой ниточкой усиков, заостренным подбородком и острым, проницательным взглядом. У него все было острое и тонкое. Но особенно, пожалуй, слух. Это был тот самый парень, который накануне вошел в бистро на площади Балар вместе с Буска и остальной компанией и тотчас рванул к стойке, где стоял паинькой, не упустив, видно, ни словечка из нашей беседы. И должно быть, он слышал, что мое имя фигурирует в телефонном справочнике; уж не знаю, сколько времени ему пришлось потратить после той нашей первой тайной встречи, чтобы отыскать номер моего телефона, но он таки его нашел, а следовательно, и меня тоже.

– Вот так встреча!– сказал я, присаживаясь за столик.

Он улыбнулся. Тонкой, с хитрецой, улыбкой. И только. Обрадовавшись клиентам, официант бросился к нам, интересуясь, что мы собираемся пить. Шериф заказал еще чашку кофе, а я – аперитив. И мы разговорились. Что касается речей араба, то я их лучше переведу. Так будет легче для всех.

– Мне нужны деньги,– начал он.

– Они всем нужны,– заметил я.

– Я – другое дело. У меня – расходы.

Я в этом не сомневался. С некоторых пор этих мусульман потрошили и справа, и слева, деньги вымогала то одна организация, то другая, и все – во имя величайших принципов, которые только можно себе вообразить. Правда, такое нередко случалось в разных местах, причем во все времена, словом, везде одно и то же. Метафизические подъемные краны, поднимающие на борьбу толпы дуралеев (конечно же, в приливе энтузиазма), не делают различия между разными расами и широтами.

– Хорошо,– сказал я.– Немного денег, согласен. А взамен что?

– Сведения насчет Демесси.

– Вы мне это уже говорили по телефону. Какие сведения?

– Его адрес.

– Мне он известен.

– Нет.

– Улица Сайда.

– Не улица Сайда. Другой.

– Где же это?

Он положил руку – ладонью вверх – на мраморный с прожилками столик. Руку смуглую. Руку тонкую.

– Монету.

Я решил доказать ему свои добрые намерения. И достал пятьсот франков. Он тряхнул головой.

– Дудки,– сказал он, на этот раз без всякого тарабарского акцента.

– В каком смысле – дудки?

– Мало.

– Дудки,– заявил я в свою очередь.

И быстро спрятал купюру.

– Ты – мелкий жулик, друг-приятель. И все, что ты плетешь,– чепуха. Хочешь надуть меня, вот и все. О Демесси тебе известно не больше моего. Я могу вложить в это дело немного денег, но только совсем немного, а главное, не могу терять попусту время. Я и так свалял дурака, придя на свиданку с тобой. Довольно того, что я потратился на дорогу и на угощение. Все это ты придумал сегодня ночью. Промахнулся, старик.

– Клянусь тебе, друг.

– Дудки. Слушай меня хорошенько. Я могу израсходовать три косых, чтобы узнать, где живет Демесси, если он вообще где-нибудь живет. Полторы тысячи я готов выложить за сведения заранее и столько же – после их проверки, если сведения подтвердятся. Если же они лопнут, у тебя в любом случае останется полторы косых. Я вроде бы все сказал, дело за тобой: хочешь – соглашайся, хочешь – нет. И притом, что бы я ни говорил, сам видишь, я – в дурацком положении, потому что ты можешь всучить мне любой адрес, и я останусь с носом. Я это чую заранее. Но что поделаешь, у меня слабость – потворствовать пороку. И все-таки не до такой степени, чтобы прослыть полным кретином.

Он все выслушал и все взвесил. Думается, мне удалось найти стоящую приманку.

– Согласен,– сказал он после короткого раздумья.

И добавив, что хватит уже торговаться – вот тебе на!– он завел долгий разговор, с тем чтобы расположить меня, доказать мне свои благие намерения и в то же время отработать свою выручку.

Как я и предполагал, он слыхал все, о чем мы – Буска с компанией и я – говорили в бистро у Фирмена. Точно так же раньше, в цеху, он слышал, как начальник, Рьессек, рассказывал им, что я разыскиваю Демесси и буду ждать их на площади Балар. Самому Шерифу никто ничего не говорил, и никто ни о чем его не просил, во-первых, потому что если он и знал Демесси, то не был с ним настолько близок, как другие; и во-вторых, что такое «грязный козел»^[7]? На него порой и внимания-то никто не обращает, как будто его и вовсе нет. Но «козел» уж там или нет, а Шериф кое-что знал насчет Демесси, кое-что такое, чего другие не знали и о чем сам он, конечно, никому не рассказывал, вот он и пришел в бистро, чтобы разведать, откуда ветер дует. Когда я остался один, он не отважился подойти ко мне.

– Никогда не знаешь, как тебя примут, понимаешь, друг?

– Я не такой. Овернец, турок или мавр – для меня все едино. Особенно когда я при исполнении обязанностей.

Шериф не знал этого. И потому позволил мне тогда уйти. Зато ночью пораскинул мозгами и решил, что была не была, но если обломится хоть немного деньжат… Само собой, если меня интересует его мнение, три косых – это нежирно. Он рассчитывал на более значительную сумму. Тем более, что он, можно сказать, вошел в долю с приятелем.

– Как это?

– Я бедный круйа^[8], друг…

Оказывается, он не умел читать. И вообще плохо разбирался в нашей цивилизации. Один приятель, который когда-то чему-то учился в школе, помог ему найти мой телефон в «почтовой книге» и позвонить мне. Шериф собирался расплатиться за эту услугу.

– Три тысячи,– сказал я.– И ни гроша больше. Хоть ты один, хоть вас целая шайка.

– А как же наследство…

– Брехня все это.

– Ну да?

– Точно.

– О чем тогда речь?

– Не твое дело. Адрес?

Он как раз подошел уже к этому моменту. На другой день после того, как Демесси не вышел на работу, он встретил его на улице Вожирар. Встретил и глазам своим не поверил. Демесси был неузнаваем, разодет, как милорд. Тут что-то не так, решил он, это не Демесси. Кто-то на него похожий, либо это его брат-близнец. Короче, с не совсем ясными намерениями (я высказал предположение, что он имел виды на кошелек Демесси, но Шериф заверил меня в своей честности) мой круйа увязался за элегантным господином. И кто бы это ни был – Демесси или его двойник,– он довел его до улицы Паен.

– Улица Паен?

– Это чуть пониже, если спускаться,– сказал араб.– В аккурат у того моста – моста Мирабо. Третий или четвертый дом справа по улице Паен, если идти от авеню Эмиль Золя. Улица Паен находится между авеню Эмиль Золя и улицей Жавель.

– Ты мог бы стать хорошим гидом. Шериф. Но хватит болтать. Ты пойдешь со мной, так будет проще. Если, конечно, ты не возражаешь.

Он молча заерзал на своем стуле.

– Ясно,– сказал я – Ты меня надул.

– Клянусь, друг, нет.

Он еще спрашивал, как же я не понимаю, Боже ты мой, что теперь он начинает задумываться, а не натворил ли он глупостей. В конце-то концов, если этот Демесси смотался из дома, с работы, в общем, отовсюду, а он, Шериф, увидел его разодетым в пух и прах, разве ему известно, что за всем этим кроется? Когда говорили о наследстве, это еще куда ни шло, но наследства-то никакого нет… Так что теперь ему кое-что стало виднее. Перспективы, прямо сказать, довольно мрачные. Разве не глупо будет вляпаться в какой-нибудь шахер-махер всего-то за полторы косых, а в лучшем случае – за три.

Тревога его была непритворной. Она-то и служила мне гарантией неоспоримой ценности его сведений.

– Да будет,– сказал я,– не надо бояться, старик. Да и чего тут бояться? Я слыхал, что с тех пор, как начались события в Алжире, у вас среди единоверцев случается грызня. Но Демесси-то тут ни при чем. Он ведь европеец.

– Эти-то как раз хуже всего.

– Ты говоришь о европейцах, которые вхожи в политические организации североафриканцев?

– Да.

– Ну и насмешил ты меня. Демесси плевать на политику, чья бы она ни была: североафриканская или какая-нибудь молдавская.

– Во всяком случае, живет он… не всегда, правда, но время от времени… в бистро-гостинице, которую держит мусульманин.

– Кроме шуток?

– Факт. Я там ночевал одно время. И знаю, о чем говорю. Я знаю тьму типов из наших, которые там живут. Вот так мне и стало известно, что он один занимает целую комнату, десятый номер, самый лучший… один. А в остальные Амедх – это хозяин – набивает нас по пять, по шесть человек.

– Десятый номер, говоришь? Да ты, я вижу, много чего знаешь!

– Я справлялся. Мне хотелось рассказать вам побольше всяких сведений. Только я рассчитывал на большее, а не на три тысячи.

– Вот они, держи,– сказал я, протягивая ему три ассигнации.– Думаю, ты говоришь правду. Тем хуже для меня, если я ошибся.

– Я же сказал.

– Боже мой! Что может делать Демесси в гостинице для арабов, да еще вдобавок разодетый, словно принц?

– Понятия не имею.

– Может, он прячется?

– Не знаю.

Я задумался на несколько секунд.

– Ну что ж, скоро все узнаем. Так ты говоришь, десятый номер?

– Да.

– И вход, конечно, через бистро?

– Нет. Сбоку есть коридор.

Придется попытать счастья.

* * *

В первый раз я проехал мимо бистро за рулем моей «дюга», просто чтобы определить место. Тусклый свет – что-то вроде смеси нищеты и порока,– который бистро отбрасывало прямо перед собой на тротуар, придавал ему сходство с несущим гибель маяком. Я поставил свою машину на некотором расстоянии, в той части улицы Паен, которая под прямым углом сворачивает к реке. Там стояло немало машин, и в частности одна американская, двухцветная, разукрашенная, точно ларец какой, за ней-то мне и удалось приткнуться. Пожелав от всей души, чтобы моя старая колымага устыдила владельца этой современной кареты, я направился в сторону бистро на своих двоих.

Окна, видимо, так давно не мылись, что стекла вполне могли сойти за матовые. Тем не менее, проходя мимо, я, не останавливаясь, попытался заглянуть внутрь сквозь покрывавшую их грязь. Слабый чахоточный огонек – отнюдь не лучезарный – едва освещал зал с низким потолком, стены которого были выкрашены чем-то вроде морилки. К одной из стен была прикреплена вырезанная из бумаги рука Фатимы^[9] с загнутым большим пальцем. За стойкой восседала смуглая туша, величием своим не уступавшая расплывшемуся камамберу, а красочностью – лопатке для торта. Несомненно, тот самый Амедх. За столом темного дерева, возле исходившей дымом печи, трое задумчивых арабов играли в домино. Непохоже было, чтобы трактирчик сообщался с коридором, о котором рассказывал Кахиль Шериф.

Коридор этот начинался тут же, справа, за плохо закрывавшейся дверью с разбитой задвижкой. Я толкнул дверь. Против всякого ожидания, она без особого шума повернулась на своих петлях. Тем лучше. Я вовсе не хотел привлекать к себе внимание, и, если Демесси был здесь, я собирался застать его врасплох. Его странное поведение оправдывало мое.

Мы были на равных! Что он там затевал, в этом жалком трактире? (Заглядывая туда время от времени, по словам моего осведомителя.) Не изображал же он там, словно в театре при аншлаге, невесту пирата, ту самую, из песенки в «Трехгрошовой опере»:

Ну, прежде всего, лохмотьев он не носил. И даже совсем напротив. Бедуин уверял, будто он одет с иголочки, в самый модный костюм. Если это подтвердится, то, мне думается, дело тут уже не просто в бегстве из родного дома, от семейного очага.

Я шагнул в зловонный мрак коридора. Пошарил рукой по стене в поисках выключателя. Выключателя не было. Мне лишь удалось убедиться в том, что стена источает сомнительную влагу. Я двинулся вперед по узкому проходу. В доме не слышно было обычного шума, присущего в этот час дня всем домам. Возможно, еще не настал момент, когда клиенты Амедха, освободившись после работы на заводах, заполняют бистро и номера. Возможно. Где-то неподалеку раздавались звуки клавесина – это гнусавое радио пыталось хоть немного оживить обстановку, но безуспешно. Уличные шумы доносились сюда как бы издалека и звучали глухо, словно проделывали путь не в один километр. Хотя на деле все обстояло иначе. До авеню Эмиль Золя было рукой подать. А доносившийся до меня неясный гул был отзвуком идущих по ней автобусов и приглушенного громыхания поезда на линии Версаль – Дом инвалидов, проходящего в траншее между набережной Жавель и Сеной, которая тихо течет под мостом Мирабо и уносит множество всякой всячины, если верить поэту^[11]. Короче, место было далеко не из веселых. Я имею в виду коридор, конца которому было не видать. Но вот он все-таки кончился. Нога моя наткнулась на что-то, оказалось – на лестницу. Радио стало слышно отчетливей. На меня пахнуло холодом. Сразу за лестницей коридор сворачивал и выходил во двор, в глубине которого высилось двухэтажное строение. Атмосфера тут была совсем иной. Большинство окон было освещено. Пьеса для клавесина, темперированного хрипом, доносилась как раз из одного окна. Я понял, почему в коридор мог войти любой, что поначалу, признаюсь, немного меня встревожило. Я плохо понимал резоны, по которым меня могли бы заманить в ловушку, но существует столько всяких вещей, которых мы не понимаем… Это было смешанное, пестрое строение, как в отношении конструкции, так и в отношении его использования и населяющих его людей. Отчасти гостиница, отчасти нет; наполовину арабы, наполовину европейцы. И коридор предназначался не только для постояльцев Амедха, которому, судя по всему, принадлежали всего-навсего бистро и этаж над ним, но и для тех, кто жил во дворе.

Вернувшись на лестницу, я стал взбираться по ней, держась за липкие перила. Добрался до площадки. Никакой музыки, только храп и поскрипыванье кроватей. Я чиркнул спичкой. Оказалось, я попал в другой коридор с дверями по обе его стороны; корявый пол коридора в последний раз подметали, видно, не иначе как по случаю Выставки искусства интерьера. Воняло плесенью, как из помойки. Спичка моя погасла. Я чиркнул второй. При ее дрожащем свете я увидел цифру 10, начертанную мелом на ближайшей ко мне двери. Новенький ключ без всякой этикетки или номера торчал в замочной скважине. Демесси был дома… если это и был его новый дом. Я бросил догоревшую спичку и прислушался. Мне показалось, будто из-за деревянной перегородки донеслось что-то вроде стона, затем послышалось какое-то шуршание, но я не был в этом уверен. Я повернул ключ и открыл дверь.

В комнате света не было никакого, но кое-что все-таки можно было различить. Мутный свет, излучаемый муниципальным канделябром, проникал через окно без малейшего намека на какие-либо занавески. Я увидел человеческое тело, распростертое на жалкой железной кровати и скрытое наполовину свесившимся до полу одеялом. И уловил тяжкое, прерывистое, стесненное дыхание. Переступив порог, я направился к спящему. Внезапно новый резкий запах ворвался в нездоровую атмосферу окружающей затхлости, я почувствовал за спиной чье-то присутствие и… слишком поздно! Какой-то тяжелый предмет вошел в далеко не дружеское соприкосновение с основанием главного моего мыслительного инструмента, и я отлетел вперед, счастье еще, что инстинктивно мне частично удалось отвести удар, хотя агрессор явно не жалел сил. Я плюхнулся со всего размаха, однако у меня хватило присутствия духа, чтобы в отчаянном порыве попытаться схватить что-то, оказавшееся у меня под рукой, мне думается, ногу, но нога оказалась проворнее моих рук, и я поймал только пустоту. Хлопнула дверь, вызвав в моей черепушке болезненное ответное эхо. И я остался лежать, приникнув ухом к полу – ни дать ни взять краснокожий из вестерна,– скорее оглушенный и ошарашенный, нежели действительно побитый или нокаутированный, вслушиваясь в резкий стук каблуков на лестнице, внимая тому, как он удаляется, как он замирает,– все вслушиваясь и вслушиваясь.

Совершенно ошеломленный, я встал. Прислонился к стене и попытался прийти в себя, глубоко втягивая воздух. В двух шагах от меня что-то, по всей видимости моя шляпа, выделялось более темным пятном на фоне окружающего полумрака. Я глядел на нее невидящими глазами. Человек на железной кровати, с каркаса которой свешивался плоский, как доска, матрас, не шевелился. Я вытащил свою пушку, дабы отразить в случае необходимости непредвиденный удар, подошел и склонился над этим типом. Света хватало, чтобы различить его черты, не спутать его лицо с кофейной чашкой. То был Поль Демесси. Демесси или кто-то другой, чертовски на него похожий. Ибо в последний раз, когда я видел Демесси, он был не так бледен и гораздо более подвижен. Правда, с тех пор… Ну что ж, дело его было дрянь, просто дрянь, до последней степени дрянь, но зато теперь по крайней мере все более или менее прояснялось. И не было никаких причин отказываться от полного прояснения этого дела, тем более что вокруг меня кое-кто начал давать дуба и в ход пошли дубинки.

Демесси был мертв, мертвее и быть уже не могло, даже если бы его мать решилась в свое время, когда носила еще его во чреве, прибегнуть к особым услугам ясновидящей Жозефины.

Так-то вот!

И теперь не оставалось ничего другого, как извлечь наибольшую выгоду (?) из сложившейся ситуации. При том положении, в котором я очутился… уберусь я чуть раньше или чуть позже… к тому же то, что мне предстояло сделать, займет не так много времени.

Я подошел к двери, от всей души желая, чтобы тот тип, уходя, не запер меня здесь в обществе жмурика. Нет. Я повернул ручку, и дверь отворилась. Ключ по-прежнему торчал в замочной скважине. Я вынул его. Прислушался. Ничего особенного, какие-то шумы, но самые обыкновенные. Те самые, что сопутствовали мне с той минуты, как я вошел в этот дом. Точно такие же и к тому же, как прежде, немногочисленные. Ничего нового или внушающего тревогу. Я вернулся в комнату и заперся изнутри.

Окно выходило на улицу. А точнее, на древесно-угольный склад, в этот час совершенно безлюдный. На фоне неба виднелась островерхая крыша ангара. И ни души в этих сверхтемных глубинах. Нечего было опасаться нескромных глаз; следить за мной было некому. Можно было бы зажечь свет, если бы в этой комнатенке отыскался какой-нибудь огарок. Я отправился на поиски выключателя. И нашел-таки его, хотя он едва держался. Я повернул выключатель, и на потолке вспыхнул свет, как и следовало ожидать, желтый и анемичный, похоже, такие лампочки слабого напряжения фабрикуются исключительно на потребу хозяев ночлежек, будь то арабы или овернцы.

Преодолев отвращение, я вернулся к Демесси и полностью открыл его тело, швырнув в сторону изъеденное молью одеяло. И правда, Демесси одет был что надо. Тут уж ничего не скажешь. Светлый костюм в клетку, сшитый, видимо, на заказ. Вполне сгодится для гроба. Я посмотрел, что с ним все-таки приключилось. Свернувшаяся кровь (вот только нельзя определить, давно ли) застыла на подушке, там, где покоилась его голова. И немного крови было на простыне, в области поясницы. Подушка и простыня вовсе не нуждались в дополнительных пятнах, чтобы превзойти все допустимые границы грязи. Я осторожно подвинул тело, повернув его на бок и поддерживая в таком положении. Демесси схлопотал классный удар по затылку. Он, верно, здорово прочувствовал его, если только не умер сразу. Надо будет проверить. На его великолепном новеньком пиджаке красовалась дыра возле лопаток, и почти по всей спине расползлось кровавое пятно. Ему, стало быть, всадили еще и нож. Это мне совсем не нравилось. Демесси, верно, тоже это не понравилось, но ему в отличие от меня не приходилось подгонять все под наспех придуманную теорию. Я положил труп в изначальное положение и обыскал его. Черта с два. В карманах было пусто. Я набросил на него одеяло примерно так, как было, когда я пришел.

В углу комнаты стоял хромоногий шкаф. Я открыл его. На полке лежал чемодан, содержимое которого я проверил. Тряпье, одно тряпье – то самое, которое описывала Ортанс, то есть одежда, в которой он ушел в тот день с улицы Сайда, чтобы никогда уже не вернуться, и еще другое – рабочие комбинезоны, на редкость замызганные. Я в самом деле не понимал, что все это означает. И у меня не было времени подумать над этим. Я исследовал карманы всех этих тряпок и ни черта, конечно, не нашел.

Поставив чемодан обратно в шкаф, я закрыл его, подобрал свою шляпу, все еще валявшуюся на полу, выключил свет и, прежде чем рискнуть выйти в коридор, прислушался – нет ли чего подозрительного. Похоже, что не было. Я выскользнул наружу, придержав дверь, чтобы замок защелкнулся бесшумно, и удалился прочь, унося с собой ключ. Он мне еще пригодится, если я вернусь… если надумаю вернуться. Без всяких заковык и неприятностей я выбрался на улицу Паен, унылую и пустынную, пронизанную резким ветром.

Я добрался до своей колымаги, сел за руль и, очутившись в полном одиночестве на темной улице, попытался дать роздых себе и своей ушибленной черепушке. Двухцветная американская машина, у которой я припарковался, за это время отчалила. И я все думал, устыдила ли моя «дюга» ее владельца. И еще я думал о том, выплачивает ли служба социального обеспечения хоть какую-то толику оставшемуся в живых члену неузаконенного семейства в случае смерти другого. Я ничегошеньки об этом не знал. С ума сойти, сколько всяких вещей я не знал, если вдуматься хорошенько. Спустя какое-то время я закурил трубку, включил сцепление и взял курс на улицу Сайда.

Но вовсе не для того, чтобы сообщить Ортанс о ее вдовстве.

Глава VIII

А между тем дверь открыла, когда я постучал, именно вдова, только она давно уже не носила траура. Стройная и, можно сказать, элегантная в своих скромных одеждах, она удивительно была похожа на свою дочь. Я снял шляпу, и ветер, гулявший по лестнице, вздымавшейся прямо к небесам, взъерошил мне волосы и охладил своим дыханием шишку, украшавшую мой затылок.

– Добрый вечер, мадам,– сказал я.– Мадам Мариньи, не так ли? Извините за беспокойство. Вы меня не знаете, но я немного знаком с вашей дочерью. Мне хотелось бы повидать ее. Мое имя Бюрма. Нестор Бюрма.

– А! – произнесла она несколько странным тоном, в котором сквозила тревога. Тогда как мой голос невольно прозвучал резко и повелительно. Как у полицейского, если уж говорить начистоту.– А! Входите, месье. Я…

Она не закончила фразы. Я вошел. Квартира, точно такая же, как у четы Демесси этажом ниже, была очень чистенькой, но без проблеска радости. Мадам Мариньи оглядела меня с ног до головы.

– Вы хотите ее видеть или…– вздохнула она,– или просто пришли по ее поводу?

– Скажем, и то, и другое,– смягчившись, ответил я с улыбкой.

– Она сделала какую-нибудь глупость, месье?

Глаза ее смотрели на меня с мольбой.

– Глупость? – повторил я.– Вы считаете ее способной на это?

– О, откуда мне знать? Видите ли, месье, я так волнуюсь, мне вечно приходится волноваться… Вы не… Извините, но вы-то ведь уже не молодой человек… Так вот я хочу сказать, что, когда за ней приходит или спрашивает ее какой-нибудь молодой человек, один из тех, с кем она встречается, я тоже волнуюсь, потому что боюсь, как бы они не наделали глупостей, но когда это кто-нибудь вроде вас… я начинаю думать, а не идет ли речь о какой-то еще более серьезной глупости. Она ведет себя так свободно, так своевольно… Хотя знаете, месье, девушка она совсем не плохая. Здесь все ее критикуют за то, что она ведет себя свободно, может, даже чуточку свободнее, чем следует, не знаю, или просто потому, что завидуют ее молодости, ее красоте, но… но девочка она неплохая.

– Напрасно вы волнуетесь,– солгал я.– Я пришел к мадемуазель Жанне по поводу работы.

– Вы хотите дать ей работу?

– Да.

И тут я не совсем соврал.

– Боюсь, что вы напрасно побеспокоились,-с огорченным видом сказала мадам Мариньи.– Конечно, она еще не вернулась, и я не знаю результата, да и сама она, может быть, еще не знает, но…

– Какого результата?

– Она позвонила по объявлению, напечатанному сегодня утром в газете. И на вторую половину дня ей назначили пробу.

– В котором часу?

– Это должно занять у нее все время после полудня.

– А где это?

– Я уж и не помню. Кажется, где-то в нашем квартале. Если хотите, я поищу газе…

– Не стоит. Так, значит, ее нет?

– Нет, месье.

– И все-таки мне надо бы с ней встретиться… чтобы знать, на что рассчитывать, понимаете?

– Разумеется…

Она взглянула на ручные часы.

– Четверть девятого. Для нее это не поздно. И я не знаю, вернется ли она к ужину… Я никогда ничего не знаю… она меня ни о чем не предупреждает… хотя и понимает, что я волнуюсь, и все-таки она неплохая девочка… Но этот дом… она его не выносит… Если нам удастся найти что-то другое, может, она опять станет такой, как прежде… не такой своенравной… не такой взбалмошной…

– Не стану вас больше задерживать,– сказал я.– Еще раз прошу извинить меня за беспокойство. Я приду попозже.

– Как вам будет угодно, месье.

Она меня не удерживала. Проводила до лестничной площадки и вернулась к своим тревогам. Ветер свистел сквозь прутья перил.

Я набил трубку, закурил ее, причем не с первого раза, и уже собрался было спускаться, как вдруг услыхал, что кто-то стремительно мчится вверх по лестнице. Каблуки громко стучали по железным ступенькам. Я, можно сказать, принял ее в свои объятия, когда она добралась до площадки, едва освещенной лампочкой, вделанной в угловую нишу.

– О!… Вы!… Вы!…– заикаясь, проговорила она, со страхом поглядывая на дверь своей квартиры.

Вместо кроличьего жакета она надела непромокаемый плащ особой фактуры и цвета, благодаря которому она стала похожей на незабываемую Мишель Морган в «Набережной туманов». Косынку она держала в руках, и прядь непослушных волос падала ей на лоб. То ли из-за подъема, то ли еще почему, только дышала она тяжело, отрывисто.

– Вспомните, вы сами этого хотели,– заметил я.– Мы ведь собирались увидеться.

– Да, да, конечно.

– Вот я и пришел.

– Вы были у мамы?

– Я только что от нее.

– Вот как? Поздравляю,– бросила она.– Да ладно… Плевать мне на то, что вы думаете, все вы. Хотя, признаться, я надеялась, что убедила вас вчера в том, что между мной и Демесси ничего не было. А кроме того, мне показалось, что вы не такой, как другие. И вот вам, пожалуйста: вы являетесь и отравляете жизнь моей матери своими сплетнями и глупыми предположениями.

– Хватит,– проворчал я.– Вашей матери я сказал, что пришел насчет работы. О Демесси разговора не было. Но если я явился к вам сюда, то, конечно, потому, что мне срочно нужно было встретиться с вами и поговорить, причем как раз о Демесси. Послушайте. Ваша мать ждет вас, но не надеется скоро увидеть. Домой вы возвращаетесь, когда вам вздумается. Так что часом раньше или позже, это не смертельно для вашей матери. Вы пойдете со мной… И нечего упираться! Иначе мы вместе отправимся к вам домой, и я все выложу в присутствии вашей матери.

– Интересно, что вы там еще откопали,– сказала она.

– Кучу всяких вещей.

– Прекрасно…

Пожав плечами, она тряхнула головой, чтобы привести в порядок свою густую шевелюру. Сделать ей этого не удалось. Приходилось бороться с ветром.

– Прекрасно. Лучше уж сразу покончить со всей этой комедией.

Мы спустились. Я – на своих бесшумных подошвах, она – на высоких грохочущих каблуках, исполненных, казалось, неудержимой ярости. Голова у меня болела, и все тело – тоже. А тут еще этот тяжелый, с долей эротики запах духов, с которым я уже свыкся и который буквально преследовал меня, накатывая сладострастной волной при каждом ее движении.

– Как называются? – спросил я, когда мы сели в машину.

– Что вы имеете в виду?

– Ваши духи.

– Никак не называются. У них просто номер. «Тринадцать».

– Счастливый,– усмехнулся я.

– А почему бы и нет?

– Во всяком случае, встречаются они не часто.

– Да уж, где попало не встретишь,– бросила она с наивной гордостью.

– Как сказать. Порой этот запах можно почувствовать совсем в неподходящем месте.

– Вот как? Скажите на милость! Это где же, на улице Сайда?

– На улице Сайда и кое-где еще.

– Во всяком случае,– молвила она,– вы правы, такие духи не часто встречаются, и далеко не все ими пользуются.

– В том-то и загвоздка,– заметил я.

– Хватит ерунду городить,– сказала она.– Поговорим серьезно. Чего вы от меня хотите?

– Я скажу вам это, когда будем у меня.

Машина тронулась.

– Не подумайте чего плохого… У меня – это значит в моей конторе, а не в спальне. Правда, и в конторе тоже есть диван, но нам он не понадобится. Разве что… Я хочу сказать, если вы не против, то, пожалуй, отчего бы и нет, а?

– Вы нарочно себя так гнусно ведете, да?

– Не знаю. Всему виной поцелуй.

– Какой поцелуй?

– Да тот, что вы подарили мне минувшей ночью. Вы разве забыли? Ни за что не поверю.

– Нет, не забыла. Но можно ли из-за того, что я вела себя, как полная идиотка…

– Идиотка – самое подходящее слово. Вам не кажется, что это было преждевременно, слишком поспешно?

– Слишком поспешно? Что вы еще там выдумали?

– А то, что вы хотели связать мне руки.

– Связать вам руки? А может, вам лучше не ломать себе голову?

– Ломаю не я. Об этом позаботились другие. Потрогайте мой затылок.

– Оставьте, прошу вас…

– Потрогайте, говорю вам.

Она потрогала и чуть не вскрикнула.

– И правда! Откуда эта шишка?

Я долго смотрел на нее, потом сказал:

– Уж конечно, не от ума. А вы – самая гнусная, грязная, отъявленная потаскушка, каких мне за всю свою жизнь не доводилось встречать.

– Как вы сказали? Я не позволю вам… Остановите сейчас же машину. Я не поеду с вами.

– Успокойтесь. Я вам все объясню.

– Это будет совсем не лишним. Потому что, признаться, я…

– Как раз этого-то я и добиваюсь – ваших признаний. Но признание за признание: мне кажется, я на ложном пути.

* * *

– А мне не кажется. Я в этом просто уверена,– заявила она, как только мы очутились у меня в конторе.– Признания? Какие еще признания? Я вам уже сказала, что между месье Демесси и мной никогда не было никаких других отношений, кроме самых чистосердечных, товарищеских. Вот это я признаю. Мы охотно болтали с ним, когда встречались. Один раз он мне сделал подарок. Ну и что? Говорят, он бросил свою жену, сбежал. Но я-то здесь при чем? Я ничего не знаю. Раз вы сыщик, вот и ищите его, может, найдете. В конце концов, это ваша работа – искать людей. Так вот, когда вы его найдете, можете сами спросить у него и тогда увидите.

– Я его нашел,– сказал я.

Казалось, это ее ничуть не удивило. В конце концов, это ведь моя работа, ну и так далее…

– Так в чем же дело? К чему все эти тайны? Надеюсь, вы сказали ему…

– Ничего я не сказал.

– Ах, так вы не осмелились! Вы предпочитаете приставать ко мне со всей этой ерундой, в которой я ничего не понимаю, зато с мужчиной…

– Я мог бы говорить с ним до бесконечности, пока не потерял бы голос. Он все равно бы меня не услышал…

Она сидела в кресле. Я решительно встал перед ней.

– Он был мертв.

– Что?

Она так и подскочила. Изумление ее было неподдельным.

– Что?– повторила она.– Мертв?

– Вот именно, убит.

– Уб…

Я думал, она упадет в обморок. Наклонившись, я схватил ее за плечи и стал тихонько трясти в такт своим словам.

– Убит, причем в сшитом на заказ дорогом элегантном костюме в клетку, да к тому же в самом гнусном номере, который только можно сыскать в сомнительной гостинице из самых что ни на есть подозрительных. И говорят еще, это лучший номер во всем заведении. Представляю, какие же там остальные. И в конуре этой он был не один. По крайней мере, когда я пришел, там находилась женщина. Я видел только ее силуэт, и притом не очень отчетливо. Но зато почувствовал ее. Почувствовал дважды. Сначала носом, потом затылком. Именно она при помощи рукоятки здоровенной пушки наградила меня такой очаровательной шишкой, которую я просил вас потрогать…

– Боже мой!

– Дама сильно благоухала. С конурой это никак не вязалось. И было, пожалуй, даже смешно. Вернее, должно было быть смешным. Но не было. Дело в том, что она употребляла те же духи, что и вы,– «Тринадцать».

Жанна обмякла в моих руках.

– Боже мой! – прошептала она.– И вы подумали… вы думаете…

– Я подумал. Но уже не думаю. В общем, сам не знаю. Может, это совпадение. Согласитесь, однако, что я не мог оставить без внимания этот след… Духи и эта манера бегать по лестницам, громко стуча каблуками… Само собой, не одна вы так грохочете и душитесь «Тринадцатым номером»… к счастью для фабриканта, конечно… Но вы знакомы с Демесси… вы клялись, что не были его любовницей, но я-то ничего об этом не знаю… К тому же прошлой ночью вы пытались соблазнить меня… Возможно, я покажусь вам привередой, но поцелуй ваш мне не понравился…

Очень быстро, гораздо быстрее, чем я мог предположить, она взяла себя в руки и овладела собой.

– Извините,– сухо произнесла она.– Больше не буду. Постараюсь преодолеть свою импульсивность.

– А вы импульсивны?

– Говорят.

– Тем лучше для вас. Та, верно, совсем не такая. Во всяком случае, она умеет владеть собой, когда это нужно. Признаюсь, мне было бы больно приписать вам те качества, которые она проявила там в деле. И хотя вы живете по соседству с Бойнями, вряд ли это может повлиять до такой степени. В руках у нее была пушка, однако она не воспользовалась ею, как положено,– боялась шума. Она долбанула Демесси по кумполу, причем классно, а потом довершила начатое, всадив в него перо.

– Перо?

Пришлось объяснить ей, что такое перо, и на этот раз трагическое описание заставило ее окончательно лишиться чувств.

– Ну вот! – сказал я, когда моими стараниями она пришла в себя.– Извините, что заподозрил вас в этой резне, моя крошка. Конечно, если бы виновной были вы, это облегчило бы мою работу, потому что теперь мне придется либо все бросить… и я так никогда и не пойму смысла столь странного поведения Демесси в последнее время… а это, признаюсь, меня смущает… либо начать с нуля… если, конечно, это даст какой-то результат… Однако я рад, что вы тут ни при чем. Вы мне симпатичны.

– Но без поцелуев.

– Я этого не говорил.

– А что же вы тогда говорили? Вы сказали, что мой поцелуй вам не понравился.

– Потому что мне он показался расчетливым, своего рода попыткой нейтрализовать меня. Но независимо от того, понравился он мне или нет, мне было приятно. Понимайте это, как знаете.

– Ну и мудреный же вы человек.

– Я мудрствую, распутывая премудрости. Хотя… порою, кажется, все вроде бы так просто… так просто…

Я подошел к ней, заключил ее в свои объятия и приник губами к ее губам. Я почувствовал, как содрогнулось ее юное тело, затрепетавшее, словно ретивый жеребенок. Она ответила на мой поцелуй. Когда же она отстранилась, на ресницах ее дрожали слезы.

– Не так все просто,– прошептала она.– Что вы теперь обо мне подумаете?

– Что вы отличная девушка, прелестная, ладная, словом, восхитительная. Вы довольны?

– Вы хороший. Знаете, вчера… когда вы провожали меня… так вот, это потому, что вы наговорили мне много хороших вещей…

– Я всегда говорю только хорошие вещи. Не считая тех случаев, когда ругаюсь и позволяю себе грубить… Ну, а сейчас…

Я взглянул на часы.

– Уже больше девяти. Хотите есть?

– Не очень.

– Я тоже, и все-таки надо подкрепиться. Здесь служебное помещение агентства «Фиат люкс» – так-то вот,– но там, в глубине, находится комната, похожая на кухню, во всяком случае, в шкафу там есть консервированная ветчина и сухари.

Я принес все, что требовалось для легкой закуски, и мы нехотя принялись за еду.

– Мне надо бы еще раз поговорить немножко о Демесси,– сказал я.– Расскажите мне о нем все, что придет на ум… Не надо ничего выдумывать, просто расскажите все, что знаете. Среди массы всяких подробностей могут отыскаться детали, которые внесут хоть какую-то ясность. Вы мне рассказывали, что часто болтали с ним, когда случайно встречались… он даже сделал вам будто бы подарок…

Она невольно прикрыла рот рукой, чтобы не вскрикнуть.

– Боже мой! Эта женщина… я знаю, кто она.

– Что?

– Ну или… почти. Вот, смотрите…

Поднявшись из-за стола, она взяла свою сумочку и, достав оттуда какой-то блестящий предмет, протянула его мне. Это был футлярчик, разделенный на две неравные части, похожий на тюбик губной помады, но только потолще и, судя по всему, золотой. Маленький бриллиантик, вделанный под ободок роскошного цилиндра, служил кнопкой. Я нажал на него, что-то щелкнуло, освободив механизм, удерживающий на месте пробку. В этом футлярчике находился стеклянный баллончик с пахучей, подкрашенной жидкостью. Пресловутые духи «Тринадцать».

– Это подарок месье Демесси,– сказала Жанна.– С тех пор я уже несколько раз покупала и меняла баллончики, но сам золотой футляр – это подарок, о котором я вам рассказывала. Когда он вручил мне его, он не был пустым, и духи мне понравились. Они недешевые, но…

– Этот футлярчик тоже, должно быть, не очень дешевый. Ох уж этот Демесси, какими подарками швыряется, ну и ну! Где это он купил? И на какие шиши?

– Он не покупал. Он это нашел… Нашел или украл. Придется рассказать вам все с начала и до конца. Однажды я встретила его, он показался мне очень веселым, только веселость его была какая-то неестественная, словно он немножко выпил. «Скоро ваши именины, Жанна?» – сказал он мне. Я ответила, что до них еще далеко. Мои именины в конце июня, а дело было в конце октября или начале ноября…

Я сразу все усек, но ничего не сказал. А девушка продолжала:

– Он стал возражать, сказал, что это неважно, что он не хочет больше ждать и отдает мне мой подарок сейчас. И вручил мне этот футлярчик. Я отнекивалась, но, должна признаться, только для вида. Я поняла, что это золото. «Да ладно,– сказал он мне,– пускай так. Уж это-то я вам должен…»

Она раскраснелась.

– Может, я несу чепуху, но теперь-то мне кажется, что это он намекал на фотографию…

– Я тоже так думаю,– согласился я.

– Он наверняка считал, что поступил плохо, и в каком-то смысле хотел загладить свою вину. «Уж это-то я вам должен,– сказал он мне,– и обошлось мне это недорого. Я его нашел…» И еще добавил со смехом – я это очень хорошо помню, потому что смех у него был какой-то чудной, пьяный смех: «Поразительно, сколько всего можно найти в Париже. Главное, обратиться в нужную контору, а не в то бюро находок, что на улице Морийон, нет. Надо обращаться к тем, у кого такая профессия – искать и находить…» Может, это он о вас говорил, месье Бюрма?

– Вполне возможно. Когда, вы говорите, это было?

– В конце октября или в начале ноября.

– Он приходил ко мне в середине октября, но я не вижу… Это все, что он сказал?

– Нет. Он еще говорил мне… наверно, я потому и запомнила его слова: слышать такое от мужчины, пускай даже немного пьяного, было странно… он говорил мне о ясновидящих. А точнее, о какой-то одной ясновидящей.

– Вот как?

Да. Он был немного чокнутый, правда? Ясновидящие! Я не знала, что мужчины ходят гадать к ясновидящим.

– Бывает. А что он говорил об этой ясновидящей?

– Что их недостаточно ценят и не признают их заслуг, а уж что касается прошлого и настоящего, то лучше той, которую он знал, вообще не найти. Словом, знакомая песенка! Умора да и только: мужчина интересуется ясновидящими!

Зная то, что мне было известно, я сразу бы должен был догадаться об истине. Но Жанна невольно помешала этому, она, словно дерево, заслоняла мне лес. Да, я сразу должен был понять. Или по крайней мере взять верный след. Хотя что бы это изменило?

– Если я правильно понял,– сказал я,– вы считаете, что Демесси не нашел эту ценную вещицу, а украл ее у женщины, той самой женщины, которая теперь его убила?

– Да.

– И вы говорите, что знаете, кто эта женщина?

– Мне кажется, этот футлярчик… Не знаю, как объяснить вам, но у меня сложилось впечатление, что он не случайно заговорил одновременно и об этой вещице, которую будто бы нашел, и о ясновидящей… что это как-то связано… Вот я и подумала сейчас, что если футлярчик принадлежал этой ясновидящей…

Я с сомнением покачал головой.

– Не торопитесь. Эта ясновидящая душится в основном арабскими благовониями.

– Вы ее знаете?

– Демесси отправился к ней с визитом по моему совету…

Она ничего не сказала, но всем своим видом яснее ясного выражала: «Теперь я вообще отказываюсь что-либо понимать».

– И мы тоже нанесем ей визит,– добавил я.– Если вам никогда не доводилось видеть вблизи прорицательниц, надо воспользоваться случаем.

– Вы хотите, чтобы я поехала с вами?

– Да, в качестве свидетеля. Это будет выглядеть серьезнее.

– В такой поздний час?

– Час для серьезного дела самый подходящий. Надо ковать железо, пока оно горячо. Правда, что касается Демесси, то он, пожалуй, уже остыл, хотя в принципе выражение это остается в силе. Вполне возможно, что футлярчик с бриллиантом не имеет ни малейшего отношения к свиданию Демесси с мадам Жозефиной (так зовут эту славную женщину), но пойти и спросить ее об этом ничего не стоит. Во всяком случае, я чую здесь что-то неладное. А после недавнего удара нельзя пренебрегать ничем. Тем более что… Может, я, конечно, фантазирую, но я видел ее не далее, как вчера, эту самую матушку Жозефину, и она показалась мне весьма обеспокоенной, пожалуй, даже чересчур, сверх всякой меры. Думается, она не все мне сказала. Никто, впрочем, всего не говорит, никто и никогда. Да вы сами, Жанна, почему вы не могли сказать мне об этом вчера?

– Не было причин,– вполне резонно ответила она.– А сегодня, после того, что вы мне рассказали… духи этой женщины… и этот футлярчик, которого он не покупал, с такими же точно духами…

– Прекрасно. Тогда в путь.

Было около одиннадцати часов.

* * *

Уж не знаю, какая манифестация проходила на Зимнем велодроме – спортивная или политическая,– только гам стоял невообразимый. Восторженные вопли толпы слышны были чуть ли не от моста Пасси. В доме, где проживала мадам Жозефина, было далеко не так шумно. Входная дверь открывалась автоматически. Мы прошли мимо ложи заснувшей консьержки, пробурчав первое попавшееся имя; я нажал кнопку выключателя, и мы двинулись вверх по лестнице. На площадке второго этажа нас встретила негромкая музыка, звучавшая по радио. На третьем – каскад спускаемой воды. На четвертом царило молчание, точно так же, как на пятом, конечном этаже нашего восхождения. Мы не стали подниматься на шестой, чтобы проверить, дрыхнут там или нет. Я позвонил в дверь ясновидящей причудливой трелью.

– Знаете, что она спросит, когда выйдет на мой звонок?– с усмешкой спросил я.

Жанна покачала головой.

– Она спросит: «Кто там?»

– Ну и глупенькая же вы!

– Может, я и глупенькая, но она-то со своим даром ясновидения все равно не может знать, кто к ней пришел. Вот увидите, правду ли я говорю.

Но мы ничего не увидели, ибо никто не откликнулся и не задал нам никакого вопроса. Я снова потянулся к звонку и на этот раз долго держал палец на кнопке. В ответ – ни звука. Свет на лестнице погас. Я снова его включил.

– Ладно,– сказал я.– Она пошла в кино или на Зимний велодром. Что ж, придется подождать ее.

– Здесь, на лестнице? – спросила девушка, плотнее запахивая ворот плаща на закрывавшей ей шею косынке.

– Я не прощу себе, если вы простудитесь. Будем ждать у нее. Заодно и кофейку ее попробуем. Кофе у нее отменный.

– У вас есть ключ?

– Да.

Она знала меня не первый час, чтобы ничему уже не удивляться. Я вынул «ключ» из кармана и, не показывая его своей спутнице, попробовал, не поддается ли замок. Свет снова погас. Жанна опять включила его. Я не шибко продвинулся в своей работе. Девушка решила познакомиться с ней поближе.

– Но,– воскликнула она,– но… это же не ключ!

– Это трубкочистка-открывалка-отмычка-консервный нож-зубочистка. Я называю это просто ключом. Так короче.

Она забеспокоилась.

– О! Но это же… это же…

– Это противозаконно. Однако между людьми, которые знают друг друга да к тому же еще отличаются одинаково оригинальными вкусами…

– Нам не миновать неприятностей, месье Бюрма,– простонала она.

– Никаких неприятностей,– успокоил я ее. И она тут же успокоилась. Она была молода. Ее одолевал страх и вместе с тем захватывала радость приключения, это последнее чувство, несомненно, пересиливало.– Жо – старинная моя приятельница и все-все понимает,– продолжал я.– Она не осудит мои методы. И даже независимо от того, понравится ей это или нет, я не хочу ее проворонить и не собираюсь откладывать наше свидание. По дороге я все обдумал. Начало делу Демесси было положено здесь, я в этом уверен. Именно после того, как Демесси побывал у этой ясновидящей с определенной целью по делу, которому не дал хода, в жизни его произошли перемены, которые и привели к сегодняшней драме. Взять хотя бы духи, подаренные вам, он их дарит, так или иначе соединяя их с именем Жо. Именно эти духи употребляет женщина, которая его шлепнула. И ухлопали его в таком месте, куда ходят арабы. А Жо наполовину арабка. Все это, видимо, одна цепочка. Вот почему я не желаю больше торчать тут. Если Жо дома и не хочет отвечать, она поплатится за свое молчание. А если ее нет, мы подождем, когда она вернется.

Ее не было, ибо, войдя в прихожую, я наткнулся на подставку для зонтиков, и поднявшийся шум должен был бы привлечь ее внимание, и она непременно появилась бы с кочергой или какой иной хозяйственной утварью. Я включил свет, и мы прошли в салон, где обычно дожидались посетители, а оттуда в спальню. Кровать была пуста, может, конечно, и не так убрана, как сделал бы это специально обученный лакей, но, во всяком случае, она не была разобрана.

– Так я и думал,– сказал я.– Она куда-то ушла. Если она была на спектакле, то здесь ее ждет еще одно развлечение.

– Она сочтет нас, пожалуй, нахальными,– с явным смущением заметила Жанна.

– Да не изводите вы себя. Прежде чем сварить нам кофейку, не хотите ли заглянуть в ее кабинет, где она принимает своих посетителей? В логово, где стоит треножник… берлогу пифии… Почтенной прорицательницы. Пошли поглядим. За показ денег не берут, а посмотреть стоит. Прошу вас, дамы и господа.

Я толкнул дверь, поискал выключатель, щелкнул им. Плафон осветил святилище, затянутое черной материей, украшенной знаками зодиака. Жанна раскрыла рот до размеров печи. Бросившись к ней, я с силой зажал его рукой, чтобы вовремя остановить готовый вырваться крик. Жозефину это все равно не разбудило бы, однако следовало уважать покой других жильцов этого благопристойного дома. К тому же можно было и впрямь схлопотать себе неприятности, тогда как ясновидящей они отныне уже не грозили. Голова Жанны качнулась, лицо позеленело. Тело ее обмякло, стало тяжелым. Я поддержал ее, чтобы она не рухнула ничком, затем осторожно опустил на пол – она была в обмороке.

Оставив ее без сознания в уголке, я пересек комнату, где царил страшный беспорядок. Подогнув под себя правую руку, Жозефина лежала на спине возле стола, среди опрокинутых табуретов, бумаг, разбросанных гадальных карт и осколков стеклянного шара. Если лица ее почти не было видно под крепко завязанным кляпом, то этого никак нельзя было сказать об остальных частях тела. Полуголая в своем распахнувшемся кое-где халате, со свисающей из лопнувшего лифчика тяжелой грудью и торчащими из-под задранных юбок раскоряченными ногами, она выглядела до смешного непристойно. Открывшаяся мне картина наводила на мысль о преступлении на сексуальной почве, и я сразу подумал о Демесси, Демесси, который, судя по всему, был травмирован беременностью своей сожительницы, Демесси, которому, казалось, осточертела эта самая сожительница, Демесси, которому, по словам его приятелей по цеху, «не давали покоя» женщины, Демесси, который стащил у Жанны не совсем приличную фотографию с определенной целью. И все-таки Демесси наверняка был тут ни при чем, и вполне возможно, что в преступлении этом вообще никакого садизма не было. Наклонившись, я схватил труп за волосы, чтобы повернуть голову. Не исключено, что ясновидящая умерла, задушенная кляпом, но вначале она получила чудовищный удар по затылку. Точь-в-точь как Демесси. А что, если та милая женщина… С запоздалой дрожью я потрогал собственную шишку. Своею жизнью я, верно, был обязан рефлексу, заставившему меня уклониться от удара, а может быть, своей башке, которая, подвергаясь постоянным преследованиям, научилась сопротивляться.

Раздавшийся стон заставил меня обернуться. Жанна приходила в себя. Я оставил кудри Жозефины и поспешил к своей подруге. Она поднялась с пола, и я опять едва успел помешать ей закричать. Но она дрожала словно лист, и я уже почти не надеялся предотвратить шумный нервный припадок. Тогда я отхлестал ее по щекам, чтобы вызвать ответную реакцию, затем оттащил ее на кухню и сунул голову под кран над раковиной. Потом вытер ее, рискуя содрать всю кожу. Она не противилась, с ужасом глядя на меня широко открытыми глазами.

– Пора сматываться,– сказал я, запихивая в карман тряпку, на которой остался весь ее макияж.

Мне пришлось чуть ли не вынести ее на лестничную площадку. И в тот момент, когда мой палец почти коснулся кнопки автоматического выключателя, зажегся свет: по лестнице кто-то поднимался. Я уже захлопнул за нами дверь квартиры ясновидящей. Укрыться там было нельзя. Оставался только шестой этаж, при условии, что возвращавшиеся люди жили не там. «Мектуб»^[12],– как сказала бы Жо. Я не шевелился. И вот наконец с облегчением услыхал этажом ниже звон связки ключей, щелчок замка, затем стук двери и снова шум запирающегося замка. Свет погас. Я подождал немного, прижимая Жанну к себе. Сердце ее громко стучало. Я пожалел, что втянул ее в эти дела,– из-за нее и из-за себя. Ее присутствие было мне, скорее, в тягость. Я даже не осмотрел должным образом место действия, что не преминул бы сделать, если бы пришел один. Ну что ж, тем хуже… Спускались мы в темноте, при полном молчании. Она шла как во сне. Из дома мы выбрались без всяких неприятностей.

Я вывел машину, припаркованную чуть поодаль, и мы двинулись в сторону моста Бир-Хакем, бывшего Пасси, открыв все окна, чтобы дать возможность холодному ночному воздуху освежить нам лица. Посреди моста я остановился и пошел выбросить в Сену прихваченную у Жозефины тряпку. Прямо передо мной крутящийся прожектор Эйфелевой башни неусыпно оберегал Париж. Поезд метро с грохотом прошел по виадуку, его огни бороздили темные воды реки. Со стороны Зимнего велодрома нарастал шум выходившей оттуда толпы. Я взглянул на часы. Было что-то около полуночи. И до чего же странно оказалось обнаружить, что еще совсем не поздно и что столица все еще полна жизни. Я снова сел за руль и направился к себе в контору. Прижавшись ко мне и положив голову на мое плечо, так что волосы ее ласкали мне щеку, Жанна тихонько плакала. Успокоившись, она почувствовала облегчение, ей стало гораздо лучше, однако говорить о спектакле, на который я ее пригласил, у нее, видно, не было ни малейшего желания. Я дал ей выпить подкрепляющего питья, затем, спустя какое-то время, удостоверившись, что она обрела некоторое равновесие, проводил ее па улицу Сайда, посоветовав не говорить о случившемся никому, решительно никому. Да и сам в свою очередь отправился спать, совсем отупев от фразы, которая вертелась у меня в башке и которую мысленно я все повторял и повторял, словно человек, страдающий нарушением речи: «Никакой жалости к пифии». Клянусь вам, бывают минуты…

Глава IX

В результате всех этих волнений и удара по голове случилось так, что на другой день я еще спал, когда около одиннадцати часов ко мне заявились два типа. Веселенькое было пробуждение… Комиссару Фару понадобилось, видите ли, поглядеть на меня, так что не могу ли я… Я поехал с ними. Само собой, на их авто и через весь Париж. Когда мы добрались до бульвара Гренель – а я за все время не проронил ни слова, да и попутчики мои не отличались болтливостью,– я сразу смекнул, в чем дело. Не надо было быть провидцем, чтобы понять: мы держали путь к ясновидящей. Покидая второпях ее дом, я, верно, оставил там кое-какие следы своего пребывания, а может, Жанна не удержала секрета.

– А! Вот и Нестор Бюрма,– громогласно воскликнул Фару, увидев меня.

Он находился в кабинете, где произошли трагические события, в обществе покойной, накрытой одеялом, и нескольких своих коллег из уголовной полиции. Блюстители закона, которые тоже иногда нуждаются в струе свежего воздуха, сняли со стены одну из траурных драпировок – хотя именно сейчас они были здесь особенно уместны,– и свет неудержимым потоком хлынул в освобожденное таким образом окно.

– Что происходит? -спросил я.

– Дело обычное,– усмехнулся комиссар.– Совершено преступление, и вы к нему причастны.

– Ну да?

– Да.

Взяв мою руку, он подвел меня к телу и подал знак. Один из его людей приподнял одеяло, открыв лицо Жозефины.

– Не очень красиво,– заметил я.

– Я посылал за вами вовсе не для того, чтобы получить от вас эстетическую оценку. Вы знакомы с мадам, не так ли?

– Да. Это Мари Дюбуа, она же Жозефина и Зорга-Тинеа.

– Прекрасно. Что вы замышляете в данный момент?

– Ничего.

– Распутываете какое-нибудь дело?

– Нет.

– В таком случае есть человек, который отнюдь не желает вам добра, вам это известно?

– Вы говорите о себе? А вам известно, что говорить все время только о себе неприлично?

Он пожал плечами.

– Я говорю вот о чем,– молвил он.

И схватил лежавшую на столе, на специально, видимо, отведенном для нее месте визитную карточку, всю измятую, потрепанную и согнутую пополам.

– Можете свободно манипулировать ею. Мы извлекли из нее все, что было возможно извлечь. Улов нежирный.

Я разогнул визитную карточку и поморщился. Затем, немного придя в себя, сказал:

– Напрашиваются кое-какие досадные выводы, не так ли?

– Почему?

– Это моя визитная карточка.

– Да. Нестор Бюрма, частный сыщик. Забавно, правда?

Забавнее, чем он полагал, однако вслух я ничего не сказал.

– Она держала ее в руке,– добавил комиссар.

– Скорее уж паршиво,– заметил я.– Выходит, я – убийца?

Флоримон Фару пожал плечами.

– Может, такую именно мысль желали нам подсказать. А может, это неудачная инсценировка. Может, да, а может, и нет. Не исключено, что эта женщина в предсмертной агонии схватила первую попавшуюся бумажку из тех, что были разбросаны вокруг нее, и попалась ей ваша визитная карточка. А возможно, убийца решил всего-навсего пошутить. Обнаружив во время обыска визитную карточку среди вещей своей жертвы – сами видите, как тут все перерыто,– он счел весьма забавным направить подозрения на частного сыщика – ну, или, во всяком случае, впутать его в неприятную историю,– не слишком, правда, веря в успех. Просто решил доказать, что и у него с юмором все в порядке. Модное словечко. Никогда еще гак много не говорили о юморе, как после войны.

– Может, потому что после войны его требуется гораздо больше, чтобы выдержать это существование. Неплохой способ.

– Возможно. Однако мы отклонились в сторону. Пофилософствуем потом. А пока мне хотелось бы, чтобы вы объяснились, старина Бюрма.

– Что вас интересует? Каким образом эта карточка очутилась здесь?

– Нет. Это нам уже более или менее известно. Вы знаете Селину?

– Нет.

– Это прислуга.

– А! Вы с ней уже связались?… Еще одно послевоенное словечко.

– Она сама с нами связалась. Приходит она сюда не каждое утро, но сегодня как раз ее день. Она обнаружила преступление и подняла тревогу. Впрочем, это единственное, что она сделала. Она из бывших проституток, и от прошлого ремесла у нее сохранилось определенное предубеждение по отношению к полицейским. Ей кажется, чем меньше болтаешь, тем оно лучше. Но когда мы ее спросили, говорил ли ей что-нибудь имя Нестор Бюрма, она, поразмыслив, ответила, что человек с таким именем был вроде бы в приятельских отношениях с мадам Жозефиной и приходил к ней не далее как позавчера.

– Точно.

– Тогда выкладывайте. Какого рода отношения были у вас с этой гадалкой и зачем вы приходили к ней позавчера? Понятия не имею, поможет ли это нам в нашем расследовании, но задать вам этот вопрос я обязан.

– Я приходил к ней разузнать что-нибудь об одном приятеле,– сказал я.– Речь идет о некоем Демесси, который бросил свою жену и которого я разыскиваю.

– Стало быть, вы все-таки ведете дело?

– Не могу назвать это делом. Сам приятель на мели…

– Да, куда уж дальше.

– …Жена его, разумеется, тоже. Так что работаю я за здорово живешь.

– Почему?

– Не одобряю поведения этого парня.

– А при чем тут ясновидящая?… – Флоримон Фару нахмурил свои густые брови.– Только не говорите мне, что приходили к ней консультироваться по долгу службы, ладно?

– Да, в общем, почти что так,– усмехнулся я.– Теперь-то вы уж ничего не можете с ней сделать. Она неподвластна ни полицейским, ни судьям. Так что у меня нет причин скрывать от вас, что время от времени она занималась кое-какими гинекологическими делишками. Два месяца назад Демесси приходил ко мне поплакаться в жилет. Жена его забеременела, и экономическое положение вынуждало его принять определенные меры. Я направил его сюда. Он, кстати, не дал хода этому делу. К Жозефине он действительно приходил, но на том все и кончилось, жена его по-прежнему беременна. Короче, он испугался ответственности за аборт, а вместе с тем и ответственности, которая ложится на отца семейства, и сбежал. Этот его поступок не вызвал у меня восторга, поэтому, когда его жена попросила меня вернуть его в лоно семьи, я принялся за дело, хотя заранее знал, что это не принесет мне ни гроша. А вам не хуже, чем мне, известно, что это значит, когда кого-то ищешь, верно? Спрашиваешь направо и налево, кого придется, пока не ухватишься за тонкую ниточку. Но Боже мой, если бы я только знал, я, конечно, не пришел бы сюда. Либо торчал бы вместе со всеми в салоне, дожидаясь своей очереди, а не посылал бы Жозефине визитную карточку, чтобы она приняла меня раньше других.

– Ладно,– сказал Фару.– Что было, то было. Так вы говорите, что этот Демесси…

Судя по всему, он не подвергал сомнению мои слова, но не зря же он был полицейским. Он заставил меня повторить мою историю скорее по привычке, не надеясь, впрочем, что я попадусь, но мало ли, кто знает…

– Хорошо,– сказал он, выслушав все еще раз. Он погладил свои усищи, обменявшись понимающим взглядом с одним из коллег.– Хорошо. Не думаю, что вы имеете хоть какое-то отношение к этому преступлению, вы и ваш Демесси…

Возможно, он переменил бы свое мнение, если бы знал, что того тоже убили, причем точно таким же манером, как и ясновидящую, а пока… «Как же это получилось,– задумался я внезапно,– что труп до сих пор не обнаружили?»

– Извините за беспокойство,– продолжал он,– но упускать ничего нельзя, и согласитесь, что, обнаружив вашу визитную карточку в руке покойной, я не мог поступить иначе, а?

– Разумеется. Скажите-ка, уж не собираетесь ли вы поставить об этом в известность журналистов? Я, конечно, не против рекламы, но реклама такого рода…

– Прессе мы ничего не скажем,– заверил меня Фару.

– Спасибо, старик.

– О! Не только ради спасения вашей репутации, улыбнулся он.– И не только о вас не скажем, но и о ней, о Жозефине, тоже, насколько это удастся, конечно.– И тут же добавил, словно меняя тему разговора и переходя к светским делам, хотя вряд ли это было так: – Вы знакомы с инспектором Бенхамидом? Я забыл вас представить друг другу.

Он показал на типа в сером костюме хорошего покроя, видневшемся из-под расстегнутого короткого пальто, который, тихонько сидя в своем углу, читал бумаги, доставая их наудачу прямо из кучи, в беспорядке валявшейся на полу в кабинете ясновидящей. Услыхав свое имя, тип поднял голову, улыбнулся, встал и сделал два шага вперед. Это был араб с тонкими чертами лица и челюстью молодого волка. Ничего общего с уличными торговцами коврами, ничегошеньки.

– Инспектор Бенхамид из бригады особого назначения,– пояснил Фару.

Экзотический полицейский пожал мне руку.

– Очень рад,– произнес он без малейшего акцента.

– Нет ничего лучше насильственной смерти, сказал Фару.– Тут уж ничего не скроешь. Мало найдется людей из числа жертв, которых внезапная смерть не заставила бы предстать совсем в ином свете. Мы не знали, что эта славная женщина занималась абортами. Вы нам об этом поведали. Неопровержимые документы, найденные прямо здесь, поведали нам также, что она служила передаточным пунктом для некоторых организаций, состоящих в связи с алжирскими мятежниками. Феллага, ФНО^[13] и все прочее.

– Она была полукровкой, помесь поросенка с индейкой,– заметил я.

– Так точно.

Я взглянул на Бенхамида, вернувшегося к своей работе, затем вновь обратился к Фару:

– Ну что ж, остается узнать, зачем вам понадобилось приставать к бедному частному сыщику под предлогом того, что его визитная карточка была найдена на месте преступления, в то время как вы уже знаете если не виновного или виновных, то по крайней мере категорию людей, к которой они относятся.

– Вы хотите сказать: североафриканцев?

– Да. Сведение политических счетов и все такое прочее.

– Ерунда,– сказал Фару.– Если бы речь шла о сведении политических счетов, будьте покойны, на этих типов можно положиться. Они-то уж наверняка уничтожили бы все компрометирующие документы, и мы никогда бы не узнали – или, во всяком случае, узнали бы не сразу,– что эта ясновидящая была передаточным пунктом.

– Справедливо,– признал я.– Тогда что же это?

– Самое обычное воровство, отягченное убийством. И совершил его, возможно, кто-то из близких. Она была полуголая.

– Хе-хе!

– Нет, это не то, что кажется на первый взгляд. Не горячитесь. Такие тетки зарабатывают уйму денег, налоги их не обременяют, и всегда у них есть кубышка, о чем рано или поздно становится известно, во всяком случае, их в этом подозревают. Во всей квартире не осталось ни единого су. Все подмели подчистую. Не взяли только драгоценности, да они по большей части фальшивые.

– Словом,– усмехнулся я,– убийца исполнил свой долг перед родиной и оказал услугу службам госбезопасности? Без него никто бы так и не узнал о политической деятельности Жозефины.

– А мы и не собираемся этого разглашать. Бенхамид устроит здесь засаду. Любой, кто явится сюда за почтой или, наоборот, принесет ее, будет арестован. Вот почему мы умолчим обо всем, что с нею связано. Надеюсь, не стоит предупреждать вас, что и вам тоже следует помалкивать, а теперь, с вашего позволения, мы продолжим свою работу…

Он протянул мне указующую на дверь руку. Я пожал ее, кивнул на прощание Бенхамиду и двум другим фараонам и поспешил убраться, довольный тем, что так дешево отделался.

* * *

Рути, бывший чемпион по боксу, держит одно из самых симпатичных бистро, которое расположено на углу улицы Нелатон и бульвара Гренель, как раз рядом с Зимним велодромом, напротив наземной станции метро. Мне необходимо было выпить стаканчик и поразмыслить. Заведение Рути, казалось, как нельзя более подходило для такого вида спорта.

За стойкой трое типов в белых халатах с синей отделкой, вернее всего, служащие из соседнего гаража, пили кофе перед тем, как вернуться на работу. Из зала ресторана доносился шум оживленной беседы. Часы показывали тринадцать с чем-то, но есть не хотелось.

Сидя за кассой, Рути, добродушный и симпатичный, с очками на носу, читал «Экип», не проявляя, в общем-то, никакого интереса к тому, что творилось вокруг него.

И хотя Флоримон и Бенхамид со своей компанией решили умолчать об ограблении матушки Жозефины, их прибытие в дом усопшей не прошло незамеченным, и посетители у стойки все-таки обсуждали это событие, не зная, впрочем, толком, о чем идет речь, однако нетрудно было предугадать, что подготовка к Рождеству и великолепное празднество на Зимнем велодроме заставят их вскоре забыть об этом происшествии.

Я сел у окна с видом на чугунные опоры и металлическую надстройку станции метро; стены, украшенные боксерскими мотивами, были увешаны фотоснимками самых разных размеров, изображавшими крупным планом Жоржа Карпантье, Пладне, Рути и прочих прославленных представителей благородного искусства, обменивающихся поздравлениями или рассказывающих друг другу всякие небылицы; у всех у них были веселые, смеющиеся лица. Сидя перед взбадривающим напитком, который по моей просьбе принес официант, обладатель хорошего комплекта ног, я попытался разобраться в создавшемся положении.

Итак…

Где-то около 15 октября Демесси решил, скрепя сердце, обратиться к знахарке насчет аборта. По моей рекомендации он идет к Жозефине, договаривается о цене, о дате и так далее, но на том все и кончается, и с этого самого момента его поведение становится странным.

Он достает где-то деньги, но не употребляет их для осуществления изначально намеченной цели. Другой признак: из его разговора с юной Жанной Мариньи следует, что началось все, похоже, с его визита к Жозефине, и вполне возможно, что найденный или украденный им роскошный флакончик духов, который он дарит Жанне, принадлежит кому-то из окружения ясновидящей. Далее: похоже, а вернее, точно известно, что он сексуально озабочен, но не удовлетворен. Тем не менее он продолжает довольствоваться Ортанс, не предпринимает ничего определенного в отношении Жанны, ограничившись похищением у девушки фотографии, на которой она не только предстает во всей красе, но и в весьма нескромном купальном костюме. Все это свидетельствует о какой-то неуравновешенности. Явившись ко мне по поводу несвоевременной беременности Ортанс, он буквально пожирает мою секретаршу Элен глазами, словно изголодавшийся человек. Что не помешало ему, однако, примерно в то же время заявить своим приятелям по цеху относительно официантки Зизи: «У меня кое-что и получше есть, только я этим не пользуюсь». Это что – пустые слова? Расхожая фраза, которую употребляют просто так, хотя он-то вроде бы высказал ее довольно странным тоном, и тогда, стало быть, она соответствовала чему-то реальному? Так что же получается: этим лучшим, что у него было и чем он, однако, не пользовался, оказалась женщина, которая его убила? И она же убила Жозефину? (И Демесси, и Жозефине смертельный удар нанесла одна и та же рука – я свою готов был дать на отсечение,– рука того, кто мастерски умел управляться с ударным оружием.) И стало быть, эта женщина, которая душилась «Тринадцатым номером» и которой наверняка принадлежал роскошный футлярчик – а значит, ее следовало отнести к высшим слоям общества,– так, стало быть, эта женщина, которая оглоушила меня в гнусной комнатенке на улице Паен, снабдила Демесси деньгами, что и позволило ему одеться с иголочки? Но что же он все-таки делал в этой подозрительной гостинице? Что оба они там делали? Демесси и таинственная незнакомка, если не считать того, что могут делать вместе мужчина и женщина в гостиничном номере? (Хотя для этого выбирают – по крайней мере мне так кажется – более симпатичное любовное гнездышко.) А Жозефина? Она была передаточным пунктом для определенных кругов арабов, членов повстанческих организаций. Неужели она втянула Демесси в какую-нибудь махинацию, связанную с событиями в Алжире, и он попался на удочку? Может, шпионские романы, которые я заметил у него на улице Сайда, повредили ему рассудок, и без того уже пошатнувшийся из-за этой истории с беременностью? Гм… Однако, возвращаясь к Жозефине, в чем смысл этого преступления? Предположение о сведении политических счетов не выдерживает критики. Эти молодчики не оставили бы доказательств причастности ясновидящей к этой сфере. Фару склонен считать это трагическим следствием самого обычного воровства. А я – нет. Убийца, разумеется, унес все достояние потерпевшей, но это наверняка было частью мизансцены, точно так же как наличие в руке убитой моей визитной карточки. Фару не угодил в ловушку, прямо скажем довольно грубую, но тем не менее ловушка была расставлена, чтобы скомпрометировать меня. На карточке, которую я велел передать Жозефине, когда приходил к ней с визитом, не значилась моя профессия. А на той, что была зажата в ее скрюченных пальцах, значилась. Так как же? Кто раздобыл эту карточку и где? Кто и где? Да это же проще простого (наконец-то отыскалось хоть что-то простое!). Всего-навсего служанка – Селина. И не где-нибудь, а у порога квартиры своей хозяйки. Теперь я это вспомнил. Сначала я достал одну визитную карточку, но так как на ней была указана моя профессия, я спохватился и сунул ее в карман пальто. По крайней мере мне так казалось. Вполне возможно, что она упала на коврик и тогда… Да, Селина многое, видно, знала. Неплохо было бы допросить Селину. Но на этом сразу надо поставить крест. Раз полицейские решили молчать об этом убийстве, значит, они будут держать эту женщину под замком, чтобы она не проболталась. Во всяком случае, учитывая ее прошлое, они наверняка станут следить за ней, и пытаться что-либо предпринять в этом направлении было довольно опасно. Так что в настоящий момент Селина была столь же недосягаема, как и неопознанная преступница с улицы Паен.

Я пережевывал все это с добрый час и под конец пришел к выводу, что комок жевательного табака в наше время можно задаром пережевывать до бесконечности.

Потом меня осенила одна идея. Существовал, быть может, способ – или хотя бы самый малый шанс выйти на женщину, употреблявшую такие восхитительные духи. Л там уже гори все синим огнем. И никакой тайны. Дурак я. что раньше не подумал об этом способе.

Глава X

Выйдя из кафе Рути, я запасся вечерними газетами, остановил такси и велел отвезти меня на улицу Сайда. По дороге я внимательно просмотрел прессу. Ни «Крепюскюль», ни «Франс-суар», ни «Пари-пресс» не сообщали о том, что обнаружен труп Демесси. И я полагал, что теперь его не скоро найдут. Эти арабы, обычно такие осмотрительные, должны были в последнее время побить в этом отношении собственные рекорды. Не станут же они ради какого-то отдавшего концы руми^[14] впускать к себе полицейскую свору. Если они заметили, что в комнате под номером десять скрывается жмурик, они, верно, преспокойненько ухватили его за руки и за ноги и швырнули поблизости в Сену. Я не мог разобраться, радоваться мне этому или нет. И тут как раз мой водитель с неподражаемым акцентом династии Романофф сообщил мне, что мы прибыли.

Солнце сегодня соизволило-таки выглянуть. Оно было не ярким и не теплым, но придавало окружающему пейзажу сносный вид. Однако требовалось нечто большее, чтобы оживить фасад дома и разбойную железную лестницу. От всей души желая не столкнуться с Ортанс Демесси (мне нечего было сказать ей, да я и не хотел пока ничего говорить; к тому же сейчас скорее уж я нуждался в чьей-то помощи), я стал подниматься по лестнице. Взобравшись на пятый этаж, я постучал в дверь Мариньи, матери и дочери. Открыла мне мать.

– О! Добрый день, месье Бюрма,– сказала она.– Входите, прошу вас.

Видимо, я внушал ей симпатию. Хоть какое-то разнообразие – это позволяло мне не думать о тех, кто терпеть меня не мог. Я вошел.

– Мне хотелось бы повидать вашу дочь,– сказал я.

– По поводу работы, о которой вы мне говорили? Работы для Жаннет?

– Да.

– Видите ли… мы получили ответ из конторы, куда она вчера ходила на пробу. Ее приняли, и она приступит к работе второго января.

– Неважно. Мне все равно надо с ней повидаться.

– Она только что встала, и ей, видно, не по себе. Вчера она пришла страшно поздно и всю ночь ворочалась.

– И все-таки мне надо повидать ее,– снова повторил я.

– Вы так нетерпеливы и требовательны,– жеманно сказала она,– точно влюбленный. А знаете, она всю ночь грезила вслух и несколько раз произносила ваше имя. Я-то думала, что вы едва знакомы.

– Мы виделись всего два раза. Что же касается моего имени, которое она произносила во сне… Многие женщины поступают точно так же. Есть другой Бюрма, тот самый, который торгует жемчугом, бриллиантами и ожерельями. И хотя все это подделка, многие даже самые разборчивые дамы и наяву готовы были бы довольствоваться его товаром, тем более что на настоящие у них, конечно, не хватит средств.

– Да вы шутник. Пойду скажу ей, что вы пришли.

Она вернулась вместе с дочерью. Скверно проведенная ночь, бесспорно, оставила свои следы на лице Жаннет, но – чтоб мне платить налоги строго в указанный срок!– ей это лишь прибавило очарования. Она мило улыбнулась мне и протянула руку. Мамаша все еще была тут и не спускала с нас глаз. Но вот наконец хозяйственные заботы потребовали ее присутствия в соседней комнате.

– Что… что-нибудь новое? – с тревогой спросила Жанна.

– Ничего. Все идет отлично. Во всяком случае, неплохо. Я вам потом объясню. Сегодня прекрасная погода. Мне хочется прогуляться. Вы пойдете со мной?

Она согласилась.

– Не забудьте свои духи,– сказал я.

– Они вам нравятся?

– Особенно футлярчик.

Когда мы вышли на улицу Сайда и стали спускаться по ней в сторону улицы Оливье-де-Серр, я сказал:

– Не могли бы вы отдать мне его на несколько дней?

– Пожалуйста. А что…

– Вам часто доводилось видеть в продаже такие штучки?

– Нет.

– Тогда одно из двух: либо это какой-нибудь ювелир или владелец ювелирной лавки, называйте как хотите, делает такие штуки в большом количестве на потребу богатой клиентуре, и в таком случае я ничего не найду. Либо это идея, дорогостоящая фантазия той самой женщины, и тогда, если хоть немного повезет…

– Повезти должно основательно, вам не кажется?

– Не приводите меня в уныние. Я и так в упадке. Может, там есть какая-то марка.

– Я ничего не заметила.

Она открыла свою сумочку, достала золотой футлярчик с бриллиантовой кнопкой и протянула его мне. Я положил его себе в карман.

Дойдя до перекрестка Вожирар-Конвент, мы вошли в кафе-ресторан Ривале. Теперь я уже немного проголодался, Жанна тоже. Мы сели в укромный уголок. И дожидаясь, пока принесут еду, я стал изучать пресловутый футлярчик. И в конце концов обнаружил хитро замаскированную – дабы не нарушать хорошего тона и хорошего вкуса – пробу на драгоценном металле. Она соседствовала с другой отметкой – микроскопической. И в самом деле, только в микроскоп можно было разглядеть, что она собой представляет: был ли то вензель, символ, божество или что иное. Я направился к телефону, чтобы позвонить Элен, моей секретарше.

– Есть работенка, моя дорогая, – сказал я.-Для вас и для всех остальных. Пригласите как можно скорее всю банду в контору, потом приезжайте ко мне на площадь Конвента, кафе «В Конвенте». По дороге заскочите к моему дому и возьмите мою машину.

Она явилась, когда принесли десерт.

– Садитесь,– сказал я, представив их друг другу.– Садитесь и закажите себе что-нибудь. Что-нибудь для подкрепления ваших красивых ножек. Им предстоит поработать. А вам придется побегать.

– А! – молвила она, кинув понимающий взгляд в сторону Жанны.– А вы что будете делать? Спать пойдете?

– Я слишком стар.

– Чтобы спать?

– Чтобы бегать. И чтобы спать – тоже, если уж вам все непременно хочется знать. Ну а теперь хватит болтать…– Я вручил ей драгоценный футлярчик.– Тут есть,– я показал ей где,– клеймо и какая-то отметка. Мобилизуйте всех, поговорите с ювелирами, словом, расстарайтесь и велите узнать, означает ли что-либо эта отметина, может, клеймо фабриканта или еще что… Мне хотелось бы знать, кто это сделал и для кого.

– Только и всего?

– Пока – да…

– Ну и ну! В общем… И результат, конечно, через час? – усмехнулась она.

– Зачем торопиться? Убийца с собой не покончит, а мертвым спешить некуда.

Ее карие глаза потемнели.

– Это настолько серьезно?

– Да.

Она не стала ни о чем расспрашивать. Спрятала роскошный футлярчик в свою сумочку и сказала:

– Ну что ж, я посмотрю. Мне взять машину или ехать на метро?

– Оставьте машину мне. А сами поезжайте на такси. Поберегите ноги, говорю вам, они еще понадобятся.

Она рассмеялась.

– Мне понадобятся в основном чулки. Тем более, что с этой беготней я наверняка прикончу две или три пары.

– Я куплю вам новые, какие хотите. И в придачу пояс, если это доставит вам удовольствие.

– Красота! Только тогда уж с застежками из стразов, ладно?

– Нет. О них пальцы обдерешь.

Она расхохоталась и ушла.

* * *

Теперь оставалось только ждать результатов расследования Элен, если, конечно, таковые будут. Другого ничего не придумаешь… да к тому же и мыслей-то у меня никаких не было. Я понятия не имел, с какого боку подступиться к этому темному делу. Футлярчик для духов, тот, кто его сделал, та, кто его заказала,– вот единственные конкретные вещи, конкретные, но такие ненадежные. Все остальное – сущие пустяки. За исключением Жанны Мариньи, нежное присутствие которой могло послужить оправданием принятому мной решению устроить себе каникулы.

– Воспользуемся хорошей погодой и погуляем,– предложил я девушке, когда мы покончили с едой.

Мы сели в машину и спустились к Сене. Это было сильнее меня; мне хотелось во что бы то ни стало заглянуть на улицу Паен. Там было по обыкновению тихо. Бистро-гостиница североафриканцев стояла на месте, и никакого волнения там не замечалось. Я потрогал в кармане ключ от комнаты, где уснул вечным сном Демесси. Что сталось с его трупом, томился ли он все еще там или же?… Ничто мне не мешало отправиться туда на днях и удостовериться в этом… или в чем-то совсем другом. До чего же соблазнительная вещь – этот ключ. Соблазнительная и полезная. Хотя, если вспомнить, жене Синей Бороды не очень-то повезло с одним ключиком. Во всяком случае, отложим это дело на потом – ну не сегодня же. Когда, замедлив ход, я поравнялся с трактирчиком, оттуда вышел клошар-европеец. С трудом волоча ноги, он направился к берегу – неизменному пристанищу всех бродяг.

Чуть позже и мы тоже пошли побродить в порт Жавель. Грешно было бы упустить хоть один луч этого доброго солнца, еще высоко стоявшего в небе. Оставив мою «дюга» в конце улицы Паен, почти на том же месте, что и в тот вечер, мы спустились на берег по наклонной поверхности моста Мирабо. По зеркальной глади вод шла баржа, ее тащил буксир с красно-черной пригнутой трубой – это давало ему возможность пройти под арками моста. Расходившиеся от него во все стороны волны замирали у берега, с плеском ударяясь о борта стоявшей на якоре баржи, на пузатом корпусе которой было написано что-то вроде… честное слово, примерно то, что вы говорите. Что-то похожее на голландское, если только не датское, а может, норвежское с приместью шведского. Я всегда это немного путаю. Впрочем, не я один. И мне было не совсем понятно, на каком языке лаяла собака, ходившая взад-вперед по верхней палубе все той же баржи, но она без всякой надписи или переводчика яснее ясного давала понять, что относится к разряду злых собак. А может, виной тому был всего лишь акцент. Чуть поодаль высилась груда железного лома. Вооружившись газовым резаком, рабочий резал металлические листы. Выгрузив старую рухлядь, грузовики отъезжали пустые. Еще дальше, на приподнятой платформе, где крутилась дробилка, арабы, широко размахивая вилами, загружали машину металлической стружкой, блестящей или проржавелой, но, как правило, беспорядочно спутавшейся, зато с другого конца воронки она выходила маленькими, послушными кусочками, которые тут же укладывались пирамидой.

Когда мы спустя какое-то время возвращались назад, Жанна вдруг с восторгом сказала:

– Некоторые не теряются, а? Поглядите-ка на это авто. Вряд ли оно принадлежит какому-то рыболову.

То был автомобиль американской марки или что-то похожее; великолепная машина – ее хромированные украшения так и сверкали на солнце,– немножко смахивающая на крем-брюле из-за своей двухцветной окраски и все-таки великолепная. Она стояла в нескольких метрах от баржи со злой собакой, с той самой злющей собакой, которую теперь было не видно и не слышно. Из каюты вышли двое мужчин. Один с виду мореплаватель, другой – коренастый, весь из себя такой важный и одет во все самое лучшее. Лица его я не разглядел. Мужчины расстались, не пожав друг другу руки. Водник исчез внутри своего плавучего дома, и почти сразу же на палубе вновь появилась собака и стала лаять. Другой тип сел в машину.

– Какой у вас странный вид,– сказала Жанна.

– У меня? Гм… да, возможно…

А все из-за этой чертовой двухцветной тачки, которую, мне казалось, я уже где-то видел. И вдруг, как раз в тот момент, когда владелец ее включил сцепление, я вспомнил. Я снова увидел ее в окружении той обстановки, на фоне которой заметил ее в первый раз. Именно за ней я приткнулся в тот вечер, перед тем как направиться в логово Демесси. А когда я вернулся со своей рискованной прогулки, ее уже не было.

Роскошная тачка…

Женщина, которая пользуется дорогими духами в роскошном футлярчике…

Тачка, которая стоит на месте, пока женщина находится у Демесси…

Тачка, которой нет, когда женщина в свою очередь дала деру…

Пресловутая тачка вместе со своим шикарно одетым водителем тронулась с места, мгновенно преодолев наклонную поверхность моста Мирабо, и затерялась в потоке машин.

Но я инстинктивно успел запомнить ее номер.

Возможно, я напал на след.

Глава XI

На другой день, когда зазвенел будильник (я поставил его на девять часов), я уже был на ногах. Я знал одного человека, который работал в полицейской префектуре и занимался техпаспортами,– славный, неболтливый парень, всегда готовый оказать услугу. Накануне, как только мне пришла в голову мысль о возможной взаимосвязи между американской, ну, или выглядевшей таковой машиной и женщиной, убившей Демесси, я сразу же позвонил ему из телефонной будки одного бистро на перекрестке у моста Мирабо, но вот невезенье – в тот день он ушел с работы раньше обычного. Не могли бы вы позвонить завтра, после девяти часов… И вот во всех уголках Парижа пробило девять часов, уж не знаю, радостное это было событие или нет, да меня это и не интересовало. Я схватился за телефон. Второй тур невезения. Оказывается, мой чиновник сообщил, что плохо себя чувствует. Не могли бы вы… да, конечно, мадам. Я позвонил Элен домой. Она собиралась уходить. Как дела?

– Черт побери, дайте мне время обернуться,– запротестовала она.– Вы думаете, это будет так легко?

– Нет, я этого не думаю.

Весь день я провел в одиночестве за рулем «дюга», израсходовав уйму бензина и исколесив вдоль и поперек улицы 15-го округа в поисках двухцветной тачки. Это было глупо, но помогало избавиться от ощущения бездействия. Часа два я провел в окрестностях моста Мирабо, на тот случай, если тачка опять завернет на набережную, и тогда я поеду за ней и так далее, и так далее. Мне не пришлось наполнять конкретным содержанием эти «и так далее». Двухцветной машины нигде не было видно.

Я лег спать, ни капельки не продвинувшись в своих делах с момента пробуждения.

* * *

Наступил следующий день. Холодный и неприятный. День, когда следовало побывать на улице Сайда и дать отчет Ортанс Демесси в том, что отчитываться пока не в чем. Не мог же я все-таки бросать ее надолго. В конце концов, она вообразит, что ей от рождения уготована участь быть всеми покинутой. Прежде чем выполнить эту тягостную обязанность, я решил позвонить тому парню из полицейской префектуры. Он уже оклемался и сидел при исполнении на своем рабочем месте.

– Говорит Нестор Бюрма,– сказал я.– Хочу попросить о маленьком новогоднем одолжении, please^[15].

– Да.

Я назвал номер двухцветной машины.

– Да.

– Имя и адрес.

– Да.

– Как можно скорее.

– Да.

Этот парень не умел говорить «нет».

Я взял свою «дюга» и отправился к Ортанс выслушивать ее жалобы и горестные сетования. После встречи с ней я вышел порядком удрученный. Представляете себе, что меня ожидает в тот день, когда придется сообщить ей о ее вдовстве! Правда, в тот день я, возможно, принесу ей немного денег в виде компенсации на воспитание ее младенца. По моему разумению, Демесси ввязался в сомнительные делишки, и будет странно, если, разобравшись во всей этой мешанине, я не сумею извлечь какую-то пользу, облегчив тем самым участь его ребенка. Впрочем, только по этой причине и с этой единственной целью я продолжал из кожи вон лезть. Если такое выражение применимо к тому, что мне приходилось делать,– ждать, все время ждать. Ибо и в этот день я опять ничего другого не делал.

* * *

Дом находился на площади Бретёй (из названия которой отнюдь не ясно, что она названа так в честь некоего Ле Тоннелье, министра королевского дома не то при Людовике XV, не то при Людовике XVI^[16], дом богатый, как почти все дома этого пограничного района, весьма чувствительного к близкому соседству с 17-м округом (это как раз напротив), итак, стало быть, дом богатый и почтенный, где наверняка не полагалось шуметь после десяти часов и даже ранее того.

Удача, видимо, решила сменить гнев на милость. Едва я выехал на авеню де Сакс, как тут же заметил ту самую двухцветную машину, стоявшую у тротуара. Припарковав свою «дюга» на некотором расстоянии от нее, я вышел и направился к окошечку ложи консьержки.

– Извините, сказал я, постучав, вы не знаете, месье и мадам Лоредан дома? Месье и мадам или кто-то из них.

В тот же день около полудня, когда я уже начал сомневаться в любезности моего приятеля-чиновника, он позвонил мне. Владельца машины, номер которой я записал, звали Габриель Лоредан, и проживал он на площади Бретёй.

– Они оба дома,– сказала консьержка, пытаясь незаметно прожевать пищу, которую держала во рту.– Шестой этаж.

Я взглянул на часы, будто только теперь вспомнил о наличии этого механизма на своей руке.

– О! Я не знал, что уже так поздно. Боюсь побеспокоить их в такой час и… Пожалуй, я приду в другой раз.

Как вам угодно,– молвила та, торопясь продолжить свою трапезу более обстоятельно и за столом.

– Благодарю вас, мадам…– «В особенности за те сведения, которые вы мне сообщили»,– мысленно добавил я, ибо мне надо было знать: женат этот самый Лоредан или нет.

Я занял наблюдательный пункт в соседнем бистро, не отрывая глаз от тачки двух тонов. Меня отделяла от нее только ширина улицы. Время шло, однако теперь я мог позволить себе быть терпеливым. Цель была близка. При условии… при условии, что жена Лоредана и была женщиной Демесси, я хочу сказать, той самой, которая укокошила его в гнусной комнатенке гостиницы Амедха. Я молча улыбнулся. Женщина Демесси! Ничего себе оговорочка… Я снова стал серьезным. Кстати о женщинах, одна как раз, на редкость очаровательная, высокая, стройная, элегантная, словом, блистательная и все такое прочее, открывала дверцу тачки, за которой я наблюдал. Когда она садилась за руль, полоска обнаженного тела выглянула из нейлоновой пены. Дверца захлопнулась. Авто тронулось.

Итак, одним меньше: из двух остался один. Я предпочел бы, конечно, чтобы отвалил Габриель Лоредан, оставив в моем распоряжении свою жену. Но ничего. Буду ждать другой оказии.

Я вышел из бистро и с час бродил в окрестностях, практически не теряя из виду интересующий меня дом. С ярмарочного празднества, проходившего под виадуком метро в Севр-Лекурб, ветер доносил временами звуки музыки. Я вернулся на свой пост в бистро. Спешить мне было некуда, и ожидание мое скрашивалось множеством разнообразных мыслей.

Так прошло около часа, и вот послушная, изящная машина снова стала у тротуара. Из нее в сопровождении все того же вихря исподнего вышла женщина. Но я главным образом вглядывался в ее лицо. Очень красивое, неподвластное годам лицо. Женщина удалилась на своих высоких каблуках, от ее походки веяло чувственностью. Она возвращалась домой. Навстречу ей шел мужчина, коренастый, важного вида, в пальто по последней моде: тот самый тип из порта Жавель, но тут, конечно, никакого сюрприза не было. Поравнявшись друг с другом, мужчина и женщина остановились и обменялись всего несколькими словами. Затем женщина продолжила свой путь, а мужчина, воспользовавшись в свою очередь машиной, сел за руль. Ему было лет сорок, под круглой шляпой – низкий лоб, лицо суровое, изрезанное морщинами, выдающийся вперед подбородок. Он включил зажигание, собираясь отправиться туда, куда призывали его дела.

Мои же дела требовали, чтобы я проинтервьюировал его жену. Я проник в дом, беспрепятственно прошел мимо консьержки и сел в лифт. В кабине на меня пахнуло хорошо знакомыми духами.

Я приготовил конверт со своей визитной карточкой, на которой нацарапал несколько слов. И вручил его молоденькой служанке, ответившей на мой звонок. А так как должен был вроде бы быть ответ, она позволила мне дожидаться его в прихожей, а сама тем временем пошла передать мое послание кому следует. Вернувшись, она пригласила меня в соседнюю комнату – со вкусом обставленную гостиную, где и оставила в обществе благоухающей духами женщины, которая стояла возле изысканного столика на тонких, витых и резных ножках.

Ей было немногим больше тридцати, года на четыре или на пять. Очень моложавая с виду и наверняка спортивная. Волосы довольно короткие, теплого красновато-коричневого оттенка, крашеные. Изящный ротик и трогательной голубизны глаза подчеркивали красоту хорошо очерченного лица, и слегка серьезное выражение ничуть его не портило. На ней было элегантное шерстяное платье с косым вырезом – настоящее чудо искусства. Платье, отличавшееся удивительной простотой, которая не имеет цены и является секретом великих парижских модельеров. Она держала мою визитную карточку в своих длинных, тонких пальцах с красным лаком на ногтях; нервно теребила ее и казалась обеспокоенной. Она не знала, с чего начать разговор, и, возможно, ожидала, что его начну я. Ну что ж, если это может доставить ей удовольствие…

Я снял шляпу и с улыбкой внезапно произнес:

– Добрый день, мадам Демесси.

Глава XII

Для нее это был страшный удар. Она пошатнулась, словно и ее в свою очередь порядком долбанули; упав в ближайшее кресло и уронив мою визитную карточку, плавно приземлившуюся на ковер, она закрыла лицо руками.

– Боже мой! – простонала она.– Чем все это кончится?

Слова звучали глухо, но легкий иностранный акцент, который, видимо, усиливало волнение, можно было уловить.

– Мне главным образом хотелось бы знать, как все это началось,– сказал я, подойдя к ней поближе.

Наклонившись, я поднял свою визитную карточку и положил в карман. Затем, схватив молодую женщину за руки, заставил ее взглянуть на меня. В ее голубых глазах отражалась самая настоящая паника.

– Вы не помните меня, Ванда? спросил я. – Вот видите? Я и имя ваше вспомнил. Ванда! Вы по-прежнему неотразимы. Я понимаю, вас трудно забыть. Однако «забыть» фигурировало в контракте. Это было одно из основных условий. Вы не припоминаете меня? Бюрма. Нестор Бюрма, частный сыщик и сводник. Я был у вас свидетелем при заключении брачного контракта. Правда, я был свидетелем со стороны вашего мимолетного мужа, и речь шла всего лишь о пустой формальности, без всякой особой церемонии, да и было это ох как давно. Лет десять или двенадцать назад, а? В ту пору я был кем-то вроде профессионального свидетеля. Меня то и дело видели в парижских мэриях. Раз в две недели я обязательно представал перед господином мэром в сопровождении какого-нибудь неженатого бродяги, подобранного на набережных, подобранного и отобранного моими стараниями по заказу специализированного учреждения, с тем чтобы дать ему возможность вступить в эфемерный союз, ну а потом приходилось, конечно, наблюдать, как он спокойно пропивает свои быстро заработанные деньги либо выбирается из нужды с помощью этого небольшого капитала. Но в любом случае нельзя было позволять ему тешить себя рождественскими сказками и досаждать иностранке, которой он дал свое имя, а вместе с ним и французское гражданство – посредством фиктивного брака. Видите, Ванда, я знаю, о чем говорю, так что ошибки тут быть не может.

– О! Молчите! – взмолилась она.– Ради всего святого, молчите! – И вопреки всякому здравому смыслу – ибо не мог же я отвечать ей и в то же время молчать – добавила: – Значит, вы меня вновь повстречали?

– А вы, судя по всему, повстречали Демесси?

– Да.

– У ясновидящей?

– Да. Пустите меня.

Она высвободилась.

– Забавно получилось! – заметил я.– Вы поинтересовались своим будущим, и оно тут как тут…

Я коснулся пальцем ее обручального кольца.

– Замужем? Я хочу сказать: законная мадам Лоредан?

– Да.

– Стало быть, двоемужница. Впрочем, теперь уже нет. С недавних пор вдова.

Она так и вскинулась.

– Я его не убивала.

– Это вы о ком?

– О Демесси.

– Значит, вам известно, что он умер?

– Да. В этой вонючей арабской конуре, куда он велел мне прийти к нему…

Внезапно она повернулась ко мне лицом:

– Он умер, и черт меня побери, если я хоть капельку его жалею. Так уж было решено судьбой, что день этот станет для него последним. Я пошла туда с одним намерением: убить его, но кто-то другой опередил меня.

– Вот как! И чем же вы собирались его укокошить?

Вопрос мог показаться глупым, но она на него все-таки ответила:

– Револьвером.

– И уж конечно, не игрушечным. Вы с такой силой долбанули меня рукояткой…

Я поднес руку к затылку.

– До сих пор чувствую.

– Ах, так это были вы?

– Да.

Губы ее скривились в страдальческой, презрительной гримасе.

– Значит, вы были в курсе. Он, должно быть, и вас пригласил… Стало быть, он еще гнуснее, чем я думала… Он… Чего вы от меня хотите? Что вам надо? Денег? Демесси шантажировал меня. Полагаю, вы тоже не прочь пошантажировать?

– А почему бы и нет? Демесси жил с одной женщиной. Незарегистрированный. Неженатый. Он-то не захотел стать двоеженцем. Разумеется, эта славная бедная женщина никак не может соперничать с вами в отношении элегантности и внешности, но вопрос в другом. Эта женщина ждет ребенка, а Демесси уже нет, чтобы его кормить. Так вот, если Демесси шантажировал вас, не исключено, что теперь его сменю я и буду вас в свою очередь тоже шантажировать.

– Только деньги,– проронила она, и ее иностранный акцент стал намного заметнее.– Не вздумайте требовать чего-то другого. Потому что иначе я убью вас,-с горячностью добавила она.– Я убью вас, это так же верно, как то, что я не убивала того негодяя, но твердо намеревалась это сделать.

– Успокойтесь,– сказал я.– Мне и без того несладко.

Она с удивлением взглянула на меня. Я пожал плечами.

– Не везет мне с женщинами. Я хочу сказать: по части моих подозрений. Вы уже вторая, кого я подозревал, но дело опять не выгорело. Придется обратить мои подозрения на какого-нибудь мужчину. Тогда, возможно, больше повезет. Короче говоря, я думал, что покончил с этим темным делом, а выходит, потемки опять сгущаются…

Я подвинул себе стул и сел напротив молодой женщины. Инстинктивным движением она стыдливо натянула платье, ибо с того момента, как она рухнула в кресло, можно было вволю любоваться ее прекрасными ногами: видна была даже кромка чулок. Забавно! А ведь садясь в машину или вылезая из нее, она нисколько не стыдилась показывать все исподнее… Ну да ладно… Я взял ее за руку.

– Послушайте, Ванда…

– Боже мой! – прошептала она, устремляя на меня исполненный надежды взгляд голубых глаз.– Боже мой! Неужели вы…

– Что я?

– Вы мне верите! – воскликнула она.

– Будем считать, что да. Посмотрим, что это даст.

– Верьте мне,– настаивала она.

– Да я и сам бы этого хотел, и хотя ваша виновность, как я уже говорил, наиболее легкое для меня решение, однако…

– Я не убивала его.

– Но собирались. К тому же вы и так уже преступница. Вы – двоемужница. Разумеется, двоемужество нельзя равнять с убийством. Но в конце-то концов, вы сами признаетесь, что пришли к нему на улицу Паен только затем, чтобы убить его. Вам надоел шантаж? Насколько я понимаю – нет, раз вы готовы выложить монету другому шантажисту.

Ее мученический взгляд был красноречивее всяких слов.

– Ясно,– сказал я.– Он хотел переспать с вами. Привести в исполнение брачный контракт. Через десять лет после регистрации в мэрии.

Она опустила голову.

– Да. Со всей изощренностью выбрав эту гнусную конуру, чтобы унизить меня…

– Чтобы отыграться за свою мерзкую жизнь,– сказал я.– Это был несчастный, не удовлетворенный жизнью человек. Их миллионы, таких, как он. К счастью, не все они отличаются такой… изощренностью, и не всегда это кончается для них столь трагично. А если бы он выбрал не такое гадкое место, вы…

– Не знаю. Не думаю. Он внушал мне ужас.

– Вы были бы не первой замужней женщиной, у которой завелся бы любовник. Зато были бы первой – хотя я и не могу с полной уверенностью утверждать это,– кто по праву мог бы представить своего любовника как мужа.

– Мне не до смеха,– сказала она.

– Мне тоже. А теперь, Ванда, расскажите мне все…

– Это так необходимо? – устало возразила она.

– Да, если хотите убедить меня в своей невиновности.

– Так вот, я встретила его у одной ясновидящей, мадам Жозефины…

– Где-то около пятнадцатого октября?

– Да. Я еще спросила себя, что он там делал. После того, конечно, как он сказал мне, где он меня видел, потому что в тот день я не обратила на него никакого внимания.

– А вы? Что вы делали у Жозефины?

– Это была самая большая глупость в моей жизни. Я слыхала об этой ясновидящей от своего мужа, уж не помню, по какому случаю…

Я улыбнулся.

– Кстати, о вашем муже, месье Лоредане… Извините, что задаю вам этот немного водевильный вопрос. Не может ли он вдруг вернуться?… Мне, пожалуй, было бы трудно дать ему вполне убедительное объяснение по поводу моего присутствия здесь.

– Он вернется очень поздно.

– Хорошо. Продолжайте.

– Так я, стало быть, слыхала об этой мадам Жозефине, и мне было любопытно сходить к ней на консультацию. Лучше бы уж я сломала ногу. Нам довелось с ним встретиться в приемной. Он узнал меня. Тогда я, правда, была блондинкой, я хочу сказать, в то время, когда выходила за него замуж, но он меня все-таки узнал…

– Ему это, верно, нетрудно было сделать, у меня такое впечатление, что он никогда не переставал о вас думать, что ваш образ всегда присутствовал в его сознании. В пору своей липовой женитьбы он удовлетворился денежным вознаграждением, позволившим ему начать новую жизнь, но чисто по-человечески его можно понять, он наверняка сожалел… гм… о некоторых неосуществленных преимуществах. И должно быть, всегда думал о вас, как о некоем рае, который он, едва увидев, потерял. Итак, он заговорил с вами у Жозефины?

– Нет. Несколько дней спустя я увидела его здесь. Не знаю, как ему удалось раздобыть адрес. Может быть, он прочитал именную табличку на машине. На улицу Доктора Финле я ездила на машине. Так что не знаю. Но если даже он был возле машины, когда я вышла от мадам Жозефины, то я его не заметила. Говорю вам, в тот день я не обратила на него никакого внимания. Так вот, он пришел сюда, назвался и угрожал рассказать обо всем не только моему мужу, но и властям. Я испугалась. Мне не хотелось, чтобы обнаружилось мое двоемужество; я не хотела терять своего мужа. Я предложила ему деньги. Он сказал, что это очень кстати, что они нужны ему позарез; кстати, потому что он как раз собирался совершить убийство, но если он может рассчитывать время от времени на небольшую сумму, ему не придется идти на это убийство.

Я кивнул головой.

– Он имел в виду того, кто еще не родился. И сейчас пока еще не родился. Это ребенок, которого ждет его жена. За двадцать тысяч франков он мог убить его. А с надеждой на большее мог рассчитывать его вырастить.

– Какой ужас, – пробормотала Ванда.

– Такова жизнь. Забавная штука, ничего не скажешь. Ладно. Так, значит, вы дали ему денег и он время от времени возвращался?

– Да. И чем дальше, тем все более странным он становился. Он настойчиво разглядывал меня… Потом однажды вдруг заявил, что хочет меня, что в конце-то концов, мы с ним муж и жена. Я увильнула от ответа, но он продолжал упорствовать, и наконец… Он дал мне ключ, совсем новый ключ, который, мне кажется, заказал специально. «В такой-то день, в такой-то час ты придешь к «козлам» на улицу Паен»,– сказал он мне и назвал номер дома, номер комнаты, рассказал, как туда пройти. Никогда не забуду его слов: «Я хочу, чтобы ты изведала любовь в непривычных для тебя условиях. Обещаю, тебя ждут редкие ощущения. Постарайся стать еще красивее, надень все самое лучшее, и я сделаю то же самое, на твои деньги я купил все, что нужно, я хочу оказать тебе честь. И еще хочу подарить себе что-то вроде каникул – немножко радости. Мы будем любить друг друга так, как тебе ни разу еще не случалось,– в гнусной комнате, на гнусном матрасе, средь запахов гнилья, испражнений, неизбывной нищеты. Вот ключ. Если меня не будет, ты войдешь и будешь меня ждать. Только без обмана, ясно? Иначе я все расскажу, изобличу тебя в двоемужестве и заставлю папашу Лоредана выставить тебя из твоего дворца. Поверь, дорогая, гнусный матрас лишь изредка гораздо лучше, чем гнусный матрас всегда». Боже мой, месье Бюрма, никогда в жизни я ни у кого не видела такой ненависти в глазах.

Голос ее осекся. Она выложила свою тираду на одном дыхании со все возрастающим волнением, быть может потому, что воспоминание об этом и теперь еще приводило ее в смятение, а быть может для того, чтобы оправдать решение, принятое ею вследствие полученного предписания. Но потом вдруг возбуждение улеглось. И Ванда, содрогнувшись, печально сказала:

– Боже мой, как можно быть таким злым, таким низким, таким гнусным?

– Это не злость,– заметил я.– А просто жестокость. Из-за множества всяких вещей. Под давлением обстоятельств. Ну а дальше?

– Дальше? Я решила, что это уже слишком. А может, к тому же мне стало надоедать все время выкладывать деньги. Не знаю. Только я поняла, что мне от него никогда не избавиться. Если только… я действительно от него не избавлюсь. Я сказала ему, что приду на свидание. И пошла, взяв револьвер и набросив на себя старый плащ…

– …И сев за руль машины, которую вы оставили в самом конце улицы Паен.

– Да. Я вошла в комнату при помощи ключа. Было темно. Я включила свет. Он лежал на кровати. Мертвый. Мне кажется, я расхохоталась. Я пришла убить его, а он был уже мертв. И еще, мне думается, я спрашивала себя, не лучше ли так, потому что, как мне показалось, у меня могло не хватить смелости выстрелить в него. Я выключила свет, чтобы не видеть его больше. Как видите, я не собиралась упиваться этим зрелищем. Но тут силы изменили мне. Я упала в обморок. Я пришла, чтобы убить его, а сама упала в обморок. Нет, не думаю, чтобы у меня хватило сил убить его. Не знаю, сколько времени я пролежала без сознания. Но вот наконец я очнулась. И вдруг слышу, кто-то открывает дверь, кто-то входит в комнату. Я действовала бессознательно, повинуясь инстинкту самосохранения. Нельзя было, чтобы меня застали в этой комнате. Я взяла револьвер и ударила.

– И крепко,– с улыбкой заметил я.– Извините, что допекаю вас из-за этого тумака. Вы говорите, нельзя было, чтобы вас застали в этой комнате. Я прекрасно понимаю это, но… если бы вы ухлопали Демесси из пушки, как намеревались, это наделало бы шума, привлекло бы людей, и вам возможно, не удалось бы бежать, и тогда вас могли бы застать в этой комнате… на месте совершенного вами преступления.

– У меня был план. Несколько рискованный, но я готова была пойти на риск. Я сказала бы, что прогуливалась, что меня в этот дом затащили арабы и что я защищала себя от их домогательств.

– И это могло бы возыметь успех. С некоторых пор у нас склонны навешивать на этих североафриканцев кучу всяких вещей. Ну хорошо. Это так, к слову. Стало быть, вы вернулись сюда и так далее. Ваш муж, тот, который остался, ничего не заметил.

– Насколько я знаю, нет.

– Тем лучше для вас. Все это, однако, не объясняет мне, кто же убил Демесси. Поистине таинственное преступление.

Тем более таинственное, что к нему добавилось другое, на улице Доктора Финле, и вполне возможно, что совершено оно тем же самым лицом, но об этом я ничего не сказал Ванде Лоредан, вдове Демесси.

– Вы опять начинаете меня подозревать, да, месье Бюрма? У меня был подходящий мотив, было намерение, но, повторяю вам, я его не убивала.

– Ну что ж… Возможно, он был замешан в каких-то темных делишках и… Так, так… На основании того, что я знаю и что вы мне сейчас рассказали, можно, пожалуй, нарисовать такой портрет: он был травмирован известием о будущем отцовстве. Дела и так шли неблестяще. Малыш только усугублял это. К несчастью, случаю было угодно, чтобы вы встретились. А он и раньше-то был склонен изводиться из-за женщин. Возможно, потому, что носил в себе, в тайниках своей души скрытую, неосознанную рану, чувство неудовлетворенности с тех самых пор, как женился на вас без малейшей надежды претворить это в жизнь. Это не Обманутая на пороге комнаты новобрачных, а Покинутый на ступеньках мэрии. Я пытаюсь найти объяснение этому своим слабым умишком ударного детектива, своей головушкой, столько раз ударенной, может, я, конечно, и ошибаюсь, но не думаю. Однажды он сказал своим товарищам по цеху, нет, вернее, они так это восприняли: «У меня кое-что и получше есть, только я этим не пользуюсь», но теперь, в свете того, что мне стало известно, я вношу поправку: «У меня кое-что и получше было, только я не воспользовался», и каким странным тоном, говорят, он это сказал – да, очень странным! – тоном сожаления, невыносимого сожаления. И сожаление это отравило ему всю жизнь. Хотя он и сам этого толком не знал. Я не собираюсь его защищать. Я просто пытаюсь понять его. Он уже не любил свою жену. Я говорю не о вас, Ванда. Я говорю о… скажем, об Ортанс. Он уже не любил Ортанс, если согласиться с тем, что он вообще когда-нибудь ее любил; он публично сетовал, что она не красотка, хотя, может, и не изменял ей. Он довольствовался другим. Я знаю одну девушку, красивую девушку, соседку Демесси, у которой он стащил фотокарточку. Он ударился в иконографию, если можно так выразиться. Кстати…

Я рассказал о золотом футлярчике с бриллиантовой кнопкой.

– Но это же моя вещь! – воскликнула Ванда.– Каким образом…

– Он украл ее у вас и подарил этой девушке. Мудреный был тип. Если я приду к вам опять, я вам его принесу. Не типа, конечно. А футлярчик.

– О, пускай оставит у себя! – сказала она, неопределенно махнув рукой.

– Итак,– продолжал я,– Демесси терзали самые разнообразные чувства, его мучила неудовлетворенность, в особенности сексуальная. И вот ваши пути скрестились. Ваш вид, ваше возвращение в его жизнь делают его жалкую участь, как с точки зрения материальной, так и эмоциональной, еще невыносимее. И тут он совсем сбрендил. Вначале добрые чувства берут вверх. Он шантажирует вас, согласен, но с благородной целью: он откажется от аборта и будет растить ребенка, которого они ждут. Но из-за того, что видит он вас слишком часто, им все больше овладевает горячка. Он рассчитывает осуществить на деле ваш брак, причем в условиях, о которых вы мне рассказывали, чтобы отыграться за свою гнусную жизнь без надежды и цели, отыграться на вас за себя, за мерзкий вид стен на заводе, за мерзкий вид дома, где он живет, за все и ни за что,– словом, взять ничтожный реванш. Этот Демесси был вовсе не плохим парнем, когда я с ним познакомился незадолго перед тем, как мы все вместе отправились в мэрию – вы, он, я и хозяин того самого учреждения – ваш свидетель. Я выбрал его среди всех других бродяг, потому что он был симпатичным, казался уравновешенным, и я знал, что с… вознаграждением, которое ему причитается за это дело, он сумеет встать на ноги, вот почему я и впоследствии продолжал им интересоваться и следил за ним издалека. И он встал-таки на ноги, поднялся, но недостаточно высоко, несмотря на мою помощь, и в конечном счете я оказал ему плохую услугу, предложив вступить в этот фиктивный брак с такой красивой девушкой, как вы. Вы заронили в его сердце сожаление, которое отравило его, так как его психика не могла справиться с ним. Ладно. Вернемся к бистро и к арабской свалке; он, верно, узнал об этой гостинице от североафриканцев, которые работали с ним на «Ситроене». Он снимает там комнату и, говорят, лучшую. Причем для себя одного, что считается верхом роскоши. Но приходит он туда лишь изредка. А после того, как он бросил Ортанс – может, временно, а может, и навсегда,– он, должно быть, часами воображал себе, что вы с ним, дожидаясь того дня, когда он заставит вас прийти к нему туда. Жил-то он, наверно, где-нибудь в другом месте, не в такой убогой гостинице. На ваши деньги он очень хорошо оделся, можно даже сказать, шикарно; он бросил работу и целыми днями, верно, шатался или сидел в кино. А вид актрис вряд ли способствовал восстановлению равновесия в его душе. Таков портрет; таков этот человек. Не очень хороший, но бывают и хуже. Все это похоже на истину, и у меня нет причин для недовольства собой. Это вполне соответствует полученным мною сведениям. Но черт побери! Я же говорил о сомнительных делишках, в которых он мог быть замешан,– других объяснений тому, что его пустили в расход, попросту нет,– но не вижу, как их увязать со всем остальным, идет ли речь об ограблении вроде того, что было совершено недавно на перекрестке Вожирар-Конвент, или иных каких преступлениях.

Ванда Лоредан, бывшая Демесси, проскрипела, словно проржавевший флюгер:

– И какой же вывод?

– Никакого.

– Как же так! – взвизгнула она. И стукнула каблуком по ковру, отчего платье опять полезло вверх, приоткрыв колени, а она и не думала поправлять его, дабы я мог насладиться этим зрелищем и воспылал желанием, вроде Демесси.– Как же так! Будьте же наконец откровенны. Вы все еще подозреваете меня!

– Не будьте идиоткой.

Она разгневалась.

– Вот именно, я не идиотка и хочу, чтобы у нас была полная ясность. Вас уже передернуло, когда речь зашла о моем двоемужестве. Досадно, не правда ли? Как подумаешь, что месье Демесси, такой симпатичный, которого вполне можно понять и простить, так вот этот самый месье Демесси не пошел на двоеженство, а эта преступила закон… Хорошо. Почему вы не спрашиваете, какие тайные причины толкнули меня десять лет назад обманным путем заполучить французское гражданство?

– Вот именно. Тайные причины явно фиктивного брака.

– Может, я искала зацепку, чтобы меня не выслали. А может, я совершила преступление, да не одно, у себя на родине…

– Не будьте идиоткой,– повторил я.

Надоела мне ее глупая болтовня, а она не только языком молола, но еще и ногами двигала в такт своим дурацким словам, отчего платье ее задиралось все выше и выше…

– Мне хотелось остаться во Франции, оградив себя от неприятных случайностей, которые часто преследуют иностранцев, вот и все. У меня было немного денег… что позволило мне расплатиться со своим партнером… Я полагала, что это выгодное капиталовложение. А если бы понадобилось работать… Кстати, я и работала. И вот два года назад встретила Габриеля Лоредана и вышла за него замуж. Я боялась, как бы фиктивный брак не испортил все дело. Мне кажется, это производит скверное впечатление. Я промолчала и решила попытать счастья. Все сошло благополучно. Ну вот. Вы удовлетворены?

– Послушайте,– с досадой сказал я.– Ведь я ни о чем вас не спрашиваю, а вы разошлись на всю катушку. И уж если вам так хочется начать все сначала, то я тоже начну. Револьвер.

– Револьвер?

– Да, револьвер…

Я стал считать на пальцах:

– Первое: таинственные причины, толкнувшие вас на получение французского гражданства. Второе: двоемужество. Третье: хранение оружия. Это что, в обычаях тех, кто живет на площади Бретёй,– держать у себя револьвер? Разве мало им пушек Дома инвалидов, которые находятся у них под боком?

– Это не мой. Это револьвер мужа.

– Какая разница? Разве профессия месье Лоредана позволяет ему иметь револьверы?

– Не знаю, но у него они есть.

– Чем он занимается?

– О! Какое вам до этого дело? Мой муж не имеет к преступлению ни малейшего отношения. И я тоже. Я изо всех сил пытаюсь втолковать вам это.

– А он, случаем, не судовладелец? Я не имею в виду ничего особенного. Но думается, я его видел недавно на борту баржи.

– Вот это да! Что вы хотите еще от меня узнать? Мне кажется, вы достаточно осведомленный человек.

– Послушайте, Ванда. Чего вы так разошлись? А как, вы думаете, я добрался до вас? Пришлось всюду рыскать, вынюхивать, порой мне помогала чистая случайность.

– Это верно,– сказала она, смягчившись.– Нет, он не судовладелец, он занимается импортом-экспортом. Хотя у него действительно есть небольшая флотилия, не знаю в точности, так ли это называется.

– Я тоже не знаю, но это неважно…

Про себя я очень удивился одному из ответов молодой женщины. И одна из моих собственных реплик, по зрелом размышлении, показалась мне непреднамеренно исполненной скрытого смысла. На старости лет придется, видно, удариться в психоанализ или стать ясновидящей с бородкой, чалмой и роскошным декольте.

– Покажите мне этот револьвер, Ванда,– сказал я.

– Зачем?

– Хочу проверить, подходит он к моему затылку или нет.

– К затылку! А что там у вас в затылке? Задние мысли? По-прежнему задние мысли!

– Возможно! И уж во всяком случае, поможет их развеять отнюдь не отказ показать мне эту пушку.

– Послушайте,– простонала она.– Мало что ли выпало испытаний на мою долю в последние дни? Недели? И эти два месяца? С тех пор, как я встретила Демесси? Сжальтесь хоть немного. Я уже на пределе…

Она встала.

– Я принесу вам револьвер. Но потом умоляю вас! Уходите! Уходите!

Она вышла из комнаты и вернулась с крупнокалиберным револьвером, держа его в своей маленькой ручке. Я схватил эту штуковину, похожую на портативную пушку; такую модель – по всей видимости, иностранного производства – я видел впервые, и ею, судя по всему, никогда еще не пользовались, а весила она будь здоров.

– Этим свободно можно размозжить голову самому несговорчивому избирателю. Стоит только вспомнить черепушку Демесси: ничего удивительного, если по ней пришелся удар такой массы. Разумеется, после рукоятку могли почистить. Если только это действительно тот самый револьвер. – Удививший меня ответ был таков: «Не знаю (обусловлено ли наличие револьвера профессией мужа), но у него они есть…» – Могу я взглянуть на остальные? Сколько их?

– Три,– удивившись, хмуро сказала она.– Но вы можете осмотреть их все. Я брала лишь один, этот или какой другой, но не пользовалась.

– Поэтому я не стану их осматривать. Но раз уж месье Лоредан имеет три револьвера, хотя руки у него только две, а у меня нет оружия, хотя моя профессия позволяет его иметь, я возьму с собой этот. На всякий случай, от греха подальше, а то рыщут тут всякие североафриканцы.

И я спрятал револьвер, который сразу сильно оттянул карман моего пальто.

– Вы не смеете… – возмутилась она.

– Такова цена моего молчания.

Она не настаивала, сразу смирившись. Только просвистела:

– Уходите!

Служанке звонить она не стала, решив проводить меня вместо нее. Внезапно она схватила меня за руку. Глаза ее блестели, словно она только что сделала какое-то открытие.

– Не знаю, зачем я из сил выбивалась, доказывая вам свою невиновность,– сказала она.– Самое лучшее тому доказательство – пресса. Нигде ни слова нет о Демесси. Тела так и не нашли. Потому что убийцы наверняка убрали его. Если бы Демесси убила я, неужели вы думаете, что я стала бы возвращаться на улицу Паен, чтобы убрать тело, или вы полагаете, кто-то мог сделать это для меня?

– Справедливо,– согласился я.

Можно было бы возражать, приводить какие-то доводы, словом, из кожи вон лезть. Я же предпочел сказать: «Справедливо». Не она, конечно, прикончила закомплексованного чернорабочего, если принять во внимание хотя бы нож, который завершил дело дубинки. Да и рассказ ее, безусловно, был правдив. Ее протесты звучали искренне.

Она тихонько рассмеялась.

– До чего же я глупа! Эта мысль только сейчас пришла мне в голову.

Несмотря на двусмысленность этой фразы, я понял, что она хотела сказать. Задним умом мы все крепки, не так ли? Ну, или примерно так. Ба! Не одна она не может сразу разобраться, что к чему. Куда более сведущим людям не всегда удается вовремя сделать это.

– Так что…

Она перестала смеяться и протянула руку.

– Отдайте револьвер. Не нуждаюсь я в вашем молчании.

– Черта с два,– сказал я.– Виновны вы или нет, неважно, но то, что я расскажу Габриелю Лоредану в том случае, если вы заставите меня просить у него аудиенции, вряд ли ему понравится. А Габриель не слишком покладистый, а? И если уж начнет… Это человек властный, лучше не раздражать его, правда?

Она вытаращила глаза.

– О, так вы его знаете! Вы не сказали мне, что знакомы с ним!

Я молча улыбнулся. Говорю вам, ясновидящая. То есть… точнее сказать: факир, дабы избежать возможного недоразумения.

Пока лифт с урчанием устремлялся вниз, к первому этажу, множество мыслей теснились у меня в голове. Я чувствовал, как она давит мне на плечи, не уступая в тяжести той игрушке, что оттягивала карман моего пальто, можно было даже подумать, будто ее только что приласкали этой самой игрушкой.

Глава XIII

Когда я сел в свою «дюга», мои часы, а также часы на бортовом щитке показывали восемнадцать часов. Я направился к себе в контору. Прибыл я туда вместе с Элен, вернувшейся после беготни по ювелирам, владельцам ювелирных лавок, членам Палаты ювелирных профсоюзов и так далее в поисках художника, который, возможно, изготовил роскошный футлярчик для духов, принадлежавший Ванде Лоредан. Закончив свои походы, а вместе с тем и свой рабочий день, моя секретарша зашла в контору сменить туфли на низких каблуках, которые она надевала, чтобы вести расследование, на обычные лодочки, более симпатичные.

– По-прежнему ничего,– удрученно сказала она.– Придется обойти все лавки до одной.

– Нет,– возразил я.– По другим каналам я уже нашел хозяйку этой вещицы. Так что теперь с ней покончено.

– С кем, с хозяйкой?

– С работой. Отдайте мне эту вещь, надо будет вернуть ее другой хозяйке.

– А их несколько?

– Две.

Порывшись в сумочке, она достала золотой футлярчик и протянула мне. Я положил его в карман.

– Может, как-нибудь на днях,– заметила она,– когда очаровательное создание, с которым вы тогда обедали, даст вам передышку, вы нарисуете мне план.

– Элен, дорогая, займемся этим сейчас же.

Я достал бутылку с джином, дабы подстегнуть свой интеллект, ибо собирался не только поведать ей о фактах и событиях, но изложить также зачатки теории, которая, так я полагал, не замедлит оформиться.

Когда я покончил с первой частью своей задачи, Элен воскликнула:

– Ну и ну! Куда уж дальше! – И тут же добавила, но уже совсем другим тоном и с несколько иными нюансами:– Ну? А дальше?

– Дальше? Не знаю, выведет ли меня все это на убийцу или же убийц Демесси и Жозефины, только сдается мне, что я разузнал интересные вещи и на их основании вычислил (прошу прощения за это слово) другие, не менее завлекательные. Взгляните-ка на эту пушку, Элен…

Я выложил револьвер на письменный стол, прямо ей под нос, вернее, очаровательный носик.

– Новехонький! Ни разу не был в деле. Только что с завода. Из Роттердама. У Габриеля Лоредана их несколько. Что-то вроде набора образцов. Этот Габриель Лоредан занимается импортом-экспортом. На днях он посетил экипаж, который состоит из молчаливого мореплавателя, злющей собаки и баржи, не то голландской, не то датской, а может, еще какой, но теперь я, правда, все больше склоняюсь к Голландии, итак, стало быть, баржи, пришвартованной к порту Жавель. Возможно даже, это судно принадлежит ему. Но независимо от того, принадлежит оно ему или нет, для меня важно только одно. Баржа – из Голландии, и эта пушка – тоже. Значит, все совпадает, а и то и другое вместе – это хорошенькое дельце.

– Контрабанда? – молвила Элен.

– Так точно, моя лапочка. И еще одна вещь… Ванда надумала проконсультироваться у Жозефины только потому, что слыхала о ясновидящей от мужа. Она уже не помнит, по какому случаю, но это не имеет значения. Если Лоредан говорил о Жозефине, то наверняка с кем-то из своих коллег по импорту-экспорту, а может, сразу с несколькими, и не иначе как потому, что состоял с ней в деловых отношениях. Сюрреализм – не его стихия. Я плохо себе представляю, чтобы он посещал ясновидящих на почве поэтических интересов. Рожей не вышел.

– Он похож на гангстера?

– Трудно сказать. Сами знаете, как это бывает. Газетные бандюги – вовсе не плохие ребята, скорее уж традиционалисты и даже конформисты,– всегда являют верным читателям ряшку, которую так и ждут от них. Стоит только кому-то сказать: «Это тот-то и тот-то», как все тотчас начинают кричать: «И точно, похож». Лоредан в этом смысле – не исключение. Теперь он внушает мне беспокойство.

– Это чисто субъективное впечатление,– заметила Элен.

– Попробуем снова стать объективными,– возразил я, чтобы не уступить ей в словопрениях.– Лоредан состоял в деловых отношениях с Жозефиной. Жозефина при жизни служила передаточным пунктом для некоторых подпольных группировок североафриканцев в метрополии, поддерживающих связь с мятежниками в Алжире. А теперь чуточку воображения. Некоторые из этих ребят пытаются раздобыть оружие. У Лоредана оно, похоже, есть…

– Пожалуй, тут вы попали в точку,– заметила прелестница.

– Лучше поздно, чем никогда. Я склонен думать, что Демесси, вопреки, а может, и благодаря своим взбалмошно-эротическим мизансценам (выбор арабского бистро для своих увеселений; посещение этого притона, ставшее возможным за счет ситроеновских связей), оказался проворнее меня (ему это, впрочем, было нетрудно; он очутился на месте в нужный момент) и поплатился жизнью за то, что сумел пронюхать. Если только сам не принадлежал к одной из группировок и не пал жертвой соперничества, примеров тому среди всех этих движений немало. Но я лично в это не верю. На мой взгляд, он увидел и подметил запретные вещи, и ему заткнули рот. Словом, это дело не принесло мне до сих пор ничего, кроме шишки на голове, да ничего и не принесет, и еще меньше принесет – если, конечно, не случится что-то неожиданное – вдове Демесси, истинной, то есть ложной, в общем, Ортанс.

– Почему же вы упорствуете?

– Из-за этих возможных неожиданностей. Начнем сначала. Итак, наши исламские мужики пытаются раздобыть оружие. У Лоредана оно, похоже, есть. Я принимаю за факт то, что оно у него есть. Жозефину убили из-за бабок, которые у нее могли быть. Понимаете, какую цепочку я выстраиваю?

– Лучше сами объясните. Так будет быстрее.

– Жозефина была передаточным пунктом. А почему бы ей не быть к тому же еще и кассиром? То есть посредником между покупателями (ФНО) и продавцом (Лореданом). Вот откуда значительная сумма денег, оказавшаяся у нее во время этой операции. А теперь… Подождите. Мне надо кое-что разузнать у Фару, если он еще у себя в кон-горе.

Я схватил телефон и набрал номер уголовной полиции. Комиссар оказался на месте.

– Алло! Фару? Добрый вечер. Говорит Нестор Бюрма. Как дела? Скажите-ка, эта мышеловка, расставленная вашим инспектором Бенхамидом, действует?

– Лучше некуда,– усмехнулся он.– Полное фиаско.

– Никого, даже кошки?

– Даже кош… Забавная шутка.

– Да, ничего получилось. Итак, стало быть, никто не явился?

– Никто.

– Нечего удивляться. Знаете, убийство трудно все-таки скрыть. Всегда кто-нибудь найдется, кто в курсе, а там уж покатится как снежный ком.

– Нет. Мы сразу спохватились, поэтому мало кто знает. Я-то думаю -у Бенхамида, правда, иное мнение, а это мое, и, в конце концов, чего я голову себе ломаю, меня же это не касается, я имею в виду эту часть дела,– так вот, я думаю, что вся эта история с передаточным пунктом всего-навсего хитрость под стать выдумке с вашей визитной карточкой. Нас попросту хотели ввести в заблуждение.

– Возможно. Кстати, по поводу моей визитной карточки, надеюсь, вы не переменили своего мнения в отношении меня, а? Признаюсь, я поэтому вам и звоню.

– Беспокоитесь?

– Мало ли.

Должно быть, он пожал плечами.

– Пожалуй, и правда бывают моменты, когда вы становитесь отчасти кретином.

– Да, бывают. Но не всегда.

Я повесил трубку и вернулся к Элен.

– Вы слыхали? Мышеловка не сработала. Зато навела меня на мысль. Точнее, убедила меня в правильности той, что у меня уже была.

– Что за мысль?

– Один из членов этой организации ФНО, который был в курсе того, что у Жозефины припрятаны полученные деньги,– близкий знакомый ясновидящей… Вспомните такую деталь: она была полуголой. Об этом забывать нельзя…

– О! – со смехом сказала Элен.– В этом отношении я полностью полагаюсь на вас. Такого рода деталь вы вряд ли упустите, тут нет ни малейшего риска.

– Скажите на милость! Уж не намекаете ли вы на то, что я извращенец?

– Примерно. Итак, этот близкий знакомый ясновидящей?…

– Он приканчивает ее и уносит добычу. Не знаю, почему он оставляет на радость полицейским доказательства, скажем так, почтовой деятельности пострадавшей, однако я полагаю (и потому-то мышеловка не сработала), он постарался проинформировать своих приятелей о том, что приближаться к дому на улице Доктора Финле опасно. Короче, подтибрить у них бабки он желает, а вот отправить их в тюрягу или повредить делу – нет.

– И все-таки делу-то он повредил, раз эти деньги предназначались на его осуществление, неважно, в купюрах или в виде оружия.

– Да, это верно. Возражение стоящее, как говорится. А это вынуждает нас рассмотреть данную проблему под другим углом зрения… И потом, я забыл про эту историю с визитной карточкой… Вот черт! Пошли поедим.

В ресторане, рискуя перевернуть майонез, я опять принялся за свои теории:

– Эта история с визитной карточкой в каком-то смысле забавна. Я знал Жозефину: ее убили. Я знал Демесси: его убили. И оба они убиты примерно одинаковым образом. Ясновидящая держит в своей скрюченной руке одну из моих визитных карточек. Не ту, которую я передал ей (ту она, видимо, уничтожила), а другую, с указанием моей профессии, которую я, должно быть, уронил на коврик, когда менял эти визитные карточки, и которую кто-то подобрал… Либо Селина, близорукая служанка, либо кто другой… Я склонен думать, что кто-то другой, а не Селина. И этот другой и есть убийца Жозефины. Это он сунул мою визитную карточку в руку убитой. Причем с определенной целью, которая мне неизвестна. А вовсе не для забавы, как воображает Фару. Сдается мне, что этот тип далек от всяких забав, фарсов и веселых шуток, это определенно не по его части.

– Неужели у вас нет ни капли жалости? – взмолилась Элен. – Я весь день пробегала в бесплодных поисках нужных вам сведений, хотя вы их уже раздобыли. Я ног под собой не чую. А теперь голова того и гляди расколется от вашей долбежки.

– Ну хорошо. Хотя из вас получается довольно странная сотрудница. Да ладно. Я заткнусь. К тому же настало время действовать. Что-то говорит мне: пора. У меня в конторе есть старые обноски. Как только выйдем отсюда, пойду натяну их. Переоденусь бродягой.

– В честь Демесси?

– Чтобы заглянуть на набережную, не привлекая внимания ночного люда. На набережную, а если представится случай, то и в бистро-бойню Амедха.

– Вы с ума сошли! К этим арабам?

– А что? Не сожрут же они меня живьем. Не такие уж они злые.

– А разве… они пускают европейцев?

– Пустили же они Демесси.

– Вот именно. Не слишком обнадеживающее гостеприимство.

– Не волнуйтесь. Это вредно для вашей головы, для ног и уж не знаю для чего еще.

Глава XIV

Не знаю, чем считать улицу Паен: мысом или кручей, яблоком или грушей, как поется в одной песне, но в конце концов когда-нибудь, наверное, узнаю. Вот и в тот вечер, часов в одиннадцать, я опять поставил там машину у тротуара. На голове у меня была сдвинутая набекрень, бесформенная шляпа, поношенное пальто, убожество которого подчеркивала дыра, идущая вдоль всего рукава сверху донизу, прикрывало помятый, но чистый костюм, а из-под пиджака виднелся высокий ворот свитера – так что я вполне мог сойти за гостя, приглашенного на костюмированный бал к испанской королеве Марии-Кристине.

Я вышел из машины и, крадучись, словно бездомный бродяга, направился в сторону набережной. А точнее, в сторону нордической баржи. Дул злющий, холодный ветер, его внезапные порывы временами становились просто нестерпимыми, принося с собой не менее нестерпимую гадость, похожую на мокрый снег. Сквозь окна нескольких кафе, расположенных на перекрестке и отбрасывавших свет на середину шоссе, виднелись колеблющиеся силуэты посетителей. Ресторан «Три ступеньки», что на углу набережной Жавель и улицы Балар, к которому ведет лестница, состоящая, кстати, из пяти ступенек, если я правильно сосчитал, когда шел мимо в последний раз, походил из-за своего расположения на светящееся подвальное окно. На самом перекрестке, если не считать таких признаков жизни, как огни светофоров, было безлюдно. Время от времени откуда-нибудь с соседней улицы доносились шуршание шин или рокот мотора. Какой-то автомобиль, выскочив с улицы Конвента, устремился на мост Мирабо и, проехав несколько метров, неизвестно почему мигнул фарами. Я вышел на берег по наклонному спуску, что отделяет реку от железнодорожной линии, идущей мимо Дома инвалидов. На левом берегу 16-го округа высокие дома набережной Луи Блерио сияли всеми своими горящими окнами. Поверхность воды бороздили огни, разбегаясь во все стороны, словно клавиши аккордеона, исполняющего горестную мелодию. Под одной из арок текла смехотворная по сравнению с Сеной струйка воды. На первой опоре в вечном ожидании неведомого, гонимого течением тела застыла статуя, та самая, что занесла над жидкой массой, почти касаясь ее, свой огромный, угрожающий гарпун.

Вокруг царила угрюмая тишина, нарушаемая лишь легким плеском воды, лизавшей портовую кладку и пузатые бока стоявшей на якоре баржи. Далекий и словно бы нереальный шум большого города, докатившись сюда, умолкал средь нагромождения железного лома, тихо покачивающихся кораблей, грузовика, стоявшего под металлической конструкцией, и каких-то неуловимых теней, которые то вдруг оживали, то замирали.

Где-то на барже ветер трепал флаг или развешенное белье. Я приблизился. Собака, та самая собака, которая только и ждала случая, чтобы хрипло залаять, подала голос. Однако это никого не встревожило. До того как собака проснулась, на борту не было видно ни единого огонька; но и после огонь тоже не зажегся. Баржа спала, убаюканная течением. Я не стал упорствовать. Я пришел не затем, чтобы брать баржу приступом. Я пришел сюда случайно, в поисках некоего вдохновения; то была своеобразная обкатка экспедиции, которую я собирался предпринять, не зная толком, во что она выльется. С трубкой в зубах я поднимался вверх к мосту Мирабо, оставив позади себя враждебный мрак и лай собаки, который стихал по мере того, как удалялся незваный чужак.

Изображая на всякий случай бредущего усталым шагом завзятого клошара, я пошел по улице Паен и поравнялся с бистро-гостиницей-комфорт-модерн (с трупом в придачу), которую держал Амедх, экзотическая туша. Ставни были закрыты, но сквозь щели едва сочился обычный желтоватый свет. Изнутри доносился слабый шум. Совсем слабый. Чуть слышный.

Как там Демесси: разлагается преспокойно в десятом номере или же его унесли прочь? Но в любом случае, независимо от того, по-прежнему ли труп лежит на кровати или его куда-то дели, дом этот весьма любопытен. Занятный барак, с которым наверняка стоит познакомиться поближе, а иными словами, посетить его.

Ты все понял, Нестор? Ты – клошар. Пьяный клошар, если того потребуют обстоятельства. Держи нос по ветру и действуй в соответствии с этим. Должно быть, в этом доме можно обнаружить интересные вещи. Перво-наперво надо удостовериться, там ли еще жмурик.

Я проник в узкий коридор с сырыми стенами и поднялся на второй этаж. Ударившие мне в нос запахи не уступали по силе, разнообразию и тошнотворности тем, которые я вдыхал во время первого своего посещения этого идиллического места, как сказал бы Демесси. Но того, которого следовало опасаться, я не учуял. Я подошел к двери десятого номера и прислушался. Старая, устоявшаяся привычка. Ничего. Ни единого шороха. Я достал ключ, который унес в тот день, новенький ключ, тот самый знаменитый ключ, который Демесси заказал специально для Ванды. И открыл дверь.

На меня пахнуло чем-то звериным. Рука моя, взметнувшаяся к выключателю, наткнулась на другую руку. Щелчок. Включилась прикрепленная к потолку большая лампочка, вспыхнул свет.

Тут, пожалуй, пошли кое на какие расходы. Это касалось освещения и занавесок (лампочка прогнала весь мрак, а окно закрывала какая-то тряпка, само собой, арабская), ну а в остальном… Вместо одной кровати стояло две (причем одной и той же модели), и в угол был брошен соломенный тюфяк. На тюфяке – пусто. Его владельцем был, видимо, тот парень, который включил свет, вернее всего для того, чтобы я не ушибся, войдя в темную комнату. Это был молодой араб с угловатым лицом и колким, словно консервный нож, взглядом черных блестящих глаз. На нем была застегнутая до самого ворота куртка, из-под которой торчали ноги, обтянутые синим полотном.

Два других прихожанина того же вероисповедания лежали на кроватях. Один из них, наполовину приподнявшись на левом локте и не вынимая из-под одеяла правой руки, глядел на меня. Гляделки у него были точно такие же, как у парня в куртке. Другой дрых без задних ног, не издавая ни звука – ни носом, ни горлом. Все вместе они составляли на редкость молчаливое трио. Прислушиваясь у двери, я не уловил никаких признаков их присутствия в комнате.

– Привет, дамы и господа,– заикаясь, проговорил я.

– О-о-о-х,– вздохнул молодой парень.– Ты разбудить товарищ. Мы спать. Завтра работа.

Акцент у него был в пределах необходимого. Забавно, но у меня сложилось впечатление, будто он нарочно старается говорить на ломаном французском. Лежавший на кровати тип встал и подошел к нам. Под одеялом он лежал одетый. На нем был самый обычный костюм – серый пиджак и коричневые штаны. Тип улыбался. Осторожно взяв меня за руку, он заставил меня сделать два шага вперед. Потом отпустил меня, закрыл дверь и прислонился к ней.

– Ключ,– сказал он, протянув руку.

Он по-прежнему улыбался, но улыбка его не внушала доверия.

– Ключа нет, папаша,– молвил я.– При мне нет.

И это была сущая правда. Я оставил ключ в замочной скважине, а этот дурачок не заметил. Он уже открыл было рот, чтобы ответить мне или обругать меня (скорее уж, обругать, таковое намерение отражалось в его темных глазах), как вдруг третий мужчина, тот, что спал, мирно спал, забился на своей кровати, точно рыба об лед, то ли под воздействием кошмара, то ли из-за особо чувствительного клопиного укуса, и уронил одеяло, а вместе с ним и другую вещь, далеко не такую миролюбивую, с глухим стуком упавшую на корявый пол. Небольших размеров автомат.

Трое бедуинов обменялись крепкими словами на своем наречии, вроде как слегка полаялись. Нельзя сказать, что я этому удивился – то была комната, где невероятное становилось нормой, но в конце-то концов… Короче, я был несколько озадачен, что и побудило меня решиться на необдуманный жест, то есть сделать то, чего делать не следовало.

При виде утвари такого сорта я стал искать аналогичного утешения и поднес руку к карману, где лежала моя пушка. И это меня погубило. То были глазастые ребята, которые знали толк в жестах и мигом все понимали, несмотря на весь свой дурацкий вид. Они тут же набросились на меня с неотразимой ретивостью арабских скакунов, ни больше ни меньше. Опять-таки местный колорит. И так огрели меня по голове – видно, от судьбы не уйдешь (мектуб), видно, стоит войти в эту конуру и – бац! – ну как тут не вспомнить Ванду, только Ванда была красивая и хорошо пахла, а вот сегодняшние ребята… нет, что и говорить, сегодняшние ребята…

* * *

Звуки, сначала отдаленные, приглушенные, становились все громче и явственней, и вот наконец мне удалось локализовать их и определить, если уж не понять. Вокруг меня говорили на каком-то иностранном языке, языке диком, в основном гортанном, но с прорывающейся местами пронзительной ногой. Ясно. Я был пленником феллаг или что-то вроде этого.

Я открыл глаза.

Их было по-прежнему трое, тех, кто интересовался мной, но вовсе не трое прежних, хотя близкое этническое происхождение и тех и других не оставляло сомнений.

Я лежал на глинобитном полу (вот видите, тоже битом), нельзя сказать, чтобы мне было удобно, но зато движения мои ничем не были скованы, хотя я, откровенно говоря, не испытывал пока желания производить их в большом количестве. Должно быть, я находился в довольно просторном подвале, превращенном в зал заседаний, там стояли железная кровать, старый шкаф, широкий стол, буфет и множество самых разных стульев. В стенах виднелись внушающие тревогу углубления. Штукатурка местами отвалилась, и остались голые кирпичи. В одном углу недавно проводились, видно, ремонтные работы, если только эта свежая кладка не скрывала замурованного отверстия. Помещение освещалось четырьмя или пятью электрическими лампочками, висевшими на некотором расстоянии друг от друга по осевой линии потолка.

Их было трое вокруг меня, и промеж расставленных ног одного из них я заметил в глубине молодого араба, который так сердечно встретил меня, когда я вошел в комнату Демесси. В небрежной позе с автоматом в руках он картинно нес вахту.

Я зашевелился и попробовал встать или по крайней мере сесть. Один из типов наклонился и помог мне прислониться к замызганной стене. Услужливый тип – североафриканец в прекрасном костюме под поношенным плащом, со следами оспы на узком лице, которого я тотчас окрестил Зенаной из-за его кожи, напоминавшей эту рябую, пузырчатую ткань, и потом Зенана смахивает вроде бы на что-то арабское (хотя на деле Зенана – это скорее уж Индия, но с этим афро-азиатским блоком – все один черт), так вот, услужливый тип, загадочно улыбнувшись, поднес мне что-то ко рту. Я узнал свою трубку, добрую старую трубку. И что? Уж не собирается ли он распекать меня за то, что я курю? Я-то ведь не круйа. Да если бы даже и был… Эти олухи желают, видите ли, освободиться, болтают о свободе, а сами остаются рабами дурацких предрассудков.

– Курите же,– сказал Зенана, к величайшему моему удивлению.– Курите. Вам станет легче.

– Я думал, вы против,– усмехнулся я.

Он пожал угловатыми плечами.

– Мы же не фанатики.

Вот как? Ну что ж, тем лучше! Он чиркнул спичкой. Я сделал несколько затяжек. У табака был гнусный привкус, вряд ли он поможет мне прийти в чувство, однако трубка в зубах придаст мне уверенности. Они еще немного посуетились вокруг меня, потом один тип остался меня сторожить, а остальные пошли и сели за стол. Они положили на него отобранные у меня пушку и бумажник и принялись изучать мои документы. Для этого товарищ Зенаны, который был у них вроде бы за начальника, нацепил затемненные очки в роговой оправе. В очках да еще с довольно густыми черными усищами он был хорош. Ни дать ни взять Сеуд^[17].

Судя по всему, это были не совсем обычные круйа из числа тех, кого можно увидеть на стройках выполняющими самую грязную работу или на террасах бистро увешанными всяким барахлом, которое они пытаются продать. Они были того же сорта, что и Кахиль Шериф, только другого уровня. Плохо выбритые и грязноватые, но иного типа люди. Я не знал, хорошо ли это для меня. Если вдуматься, то, пожалуй, нет.

Они дотошно изучали мои документы, перемежая эту инспекцию и чтение отдельными репликами на своем тарабарском наречии с лаем, ворчанием и сопением. Потом долго спорили. Под конец очкарик ударил кулаком по столу и что-то рявкнул. Мой стражник поднял меня и подвел к столу, стиснув своими нервными пальцами мою руку.

– Положение очень тяжелое,– произнес очкарик. Он изъяснялся на правильном французском языке с едва заметным, но неизбежным акцентом.– Очень тяжелое. Мы не любим шпионов.

Он подождал ответа или какого-нибудь комментария. Я молчал. Тот, что держал меня за руку, отпустил ее и посадил меня на просиженный стул, а сам встал за мной, положив руку на спинку стула.

– По одежде вы клошар,– продолжал Сиди^[18] Очкастый.– А по документам,– он показал на них,– вы полицейский… Да еще с оружием.– Он похлопал по револьверу, по-прежнему лежавшему на столе, и отодвинул его чуть подальше, чтобы я не мог дотянуться до него.– У вас был ключ от комнаты наверху. Так что положение очень тяжелое. Откуда у вас этот ключ и зачем вы сюда пришли?

– Я приходил к приятелю,– сказал я.– К тому, кто жил там наверху, он сам дал мне ключ. Некто Демесси.

– Д-да,– молвил он.– Демесси. Демесси был шпионом. И то, что вы его приятель и к тому же полицейский, лишний раз подтверждает это.

– Не знаю, был ли Демесси шпионом. Вы сочли его таковым, но это ничего не доказывает. Я, во всяком случае, не полицейский.

Он сунул мне документы.

– Частный сыщик,– сказал он.– Я умею читать.

– А надо еще и понимать. Частный сыщик и официальный полицейский…

– Это одно и то же,– отрезал он.

– Нет. Мне на вашу политику плевать. Если вам хочется сменить дубинку, валяйте, дело ваше.

– У вас был ключ,– повторил он.– Вы вошли украдкой. По одежде…

И он снова начал объяснять мне, что положение очень тяжелое.

– Вы собираетесь сделать большую глупость,– убежденно сказал я.– Неужели вы не понимаете, что если я рискнул заглянуть в ваш притон, то конечно же, принял все необходимые меры предосторожности. Если через несколько часов я не вернусь домой…

Он прервал меня резким движением руки.

– Через несколько часов здесь уже никого не будет. Это был наш последний совет. Прискорбно для вас, что вы пришли именно в этот момент.

– Послушайте,– сказал я.– Не валяйте дурака. Это просто свинство, а свиней вам любить не положено. Я…

Я произнес великолепную речь, дабы выиграть время и получить возможность подумать над тем, как найти способ выбраться из этого осиного гнезда. Я говорил и не слышал звука собственных слов (да и смысла их не улавливал). Кроме того, я испытывал довольно странные ощущения. Время от времени я делал затяжки и каждый раз удивлялся необычайному привкусу табака, который курил. Хотя виной тому могла быть и моя голова, трещавшая как с похмелья! Но Боже ты мой, мне ли не знать, что такое похмелье, и… Да, чертовски странный и, я бы сказал, гнусный вкус у этого табака. Что они там творят, в этом Управлении табачных фабрик! Да они… Впрочем, нет, Управление тут ни при чем. Не припомню, чтобы я набивал трубку из своего кисета. Это Зенана дал мне чубук… уже набитый. Любезный тип, ничего не скажешь… Ну и тип… Гашиш! Индийское зелье, которое действует на всех по-разному. Одни тупеют от него и чувствуют себя разбитыми; других оно возбуждает, взбадривает, наделяя поразительной проницательностью и ясностью ума. Его, возможно, это отупляло, и он вообразил, что и на меня это окажет точно такое же действие… А у меня от его зелья посветлела башка, и я торопливо стал перебирать одну за другой теории, которые излагал Элен несколько часов назад, в том числе и ту, которую она не пожелала выслушать…

– Заткнитесь! – резко оборвал меня Сиди Очкастый. Ему надоело мое словоблудие.– Заткнитесь. Мы…

Мне так и не суждено было узнать, что он хотел сказать. Чудовищный грохот прогремел над нами, казалось, барак вот-вот рухнет. Земля содрогнулась, и с потолка посыпался мусор. Одна лампа погасла. Араб в очках и Зенана вскочили, опрокинув стулья. Не знаю, откуда у них взялись пушки, только каждый держал одну – в одной руке, другую – в другой. Молодой парень с автоматом, стоявший в глубине на страже, исчез, пошел, видно, на разведку. Но тотчас вернулся вместе с другим туземцем, трясущимся от страха. Поднялся истошный крик, и в подвале атмосфера сразу накалилась. Раздался второй взрыв, и вся ватага ринулась сверху в подземное помещение. Послышались выстрелы. Пахло пылью и взрывчаткой. Стороживший меня бедуин кинулся в схватку. Никто уже не обращал на меня внимания. Я прижался к земле. Стол опрокинули, мой револьвер буквально свалился мне в руки, словно сорвавшийся с ветки листок, только был, конечно, потяжелее. Какого дурака ты свалял, Нестор Бюрма. Угодил в самый разгар карательной экспедиции, тут тебе и сведение счетов, и соперничество между различными группировками, и семейная свара – называйте это как хотите, мне плевать. Нет, плевать-то как раз было не время. Пуля просвистела у меня над головой и ударила в стену, в ту самую ее часть, которая была заново оштукатурена. Я тоже в свою очередь выстрелил в сторону парня, избравшего меня своей мишенью: это был Зенана, вежливый араб, приветливый, любезный и услужливый, тот самый тип, который готовил для меня такие хорошие трубки с индийской коноплей. Судя по всему, он-то и стрелял в меня. Я не был в этом уверен и потому говорю: судя по всему. Не знаю, попал я в него или нет. Неподалеку от меня разорвалась граната, и все вокруг заволокло дымом. Я метнулся к буфету и спрятался за ним. Но, едва оказавшись там, перемахнул обратно. Ко мне катилось что-то круглое… какой-то шар… только бросил его отнюдь не любитель игры в петанк. Я схватил эту штуковину, прежде чем она успела грохнуть, и быстренько швырнул ее к чертям подальше. Она ударила в свежую кладку и взорвалась, пробив стену, словно та была из картона.

И тут на сцене появился новый персонаж. Наполовину голый субъект, который, похоже, не собирался предаваться веселью. Тридцать лет в стене, или Жизнь кирпича. Субъект с некрасивого цвета кожей. Ведь туда, где он находился, солнце не попадало. Субъект глядел на меня своими широко открытыми, немигающими, угасшими глазами.

– Привет, Демесси,– сказал я.

Он поклонился. То есть, иными словами, следующий взрыв заставил его потерять равновесие или, проще говоря, освободил его от известковой оболочки, и он упал лицом вперед.

Не знаю, почему я бросился к нему. Он мог падать и падать сколько угодно. Вреда ему это не причинило бы. Меня окатило горячей волной. На этот раз я попался. И может потому, что в момент кончины так всегда и бывает… то, за чем мы гонимся всю жизнь, настигает нас наконец… прежде чем потерять сознание, я увидел, как вокруг меня летают тысячи банковских билетов.

* * *

– Демесси, о Хранитель сокровища…

Кровать, простыни и стены были белыми. Стараясь попасть в тон, я спросил бесцветным голосом:

– Что это?

– Теория,– сказал Фару.

Он постучал пожелтевшим от никотина концом указательного пальца по исписанному листку бумаги.

– Теория, которая начинается как бы стихами, но некоторые ее пункты были проверены и уже подтвердились. Похоже, вы находились под воздействием какого-то наркотика…

– А-а! Где я? В больнице?

– Да, имени Бусико. Вас привезли сюда полицейские, сбежавшиеся, чтобы навести хоть какой-то порядок в бистро Амедха, где происходило кровавое сведение счетов, они нашли вас среди других раненых и нескольких убитых.

– Если это были те самые полицейские, которые уже останавливали меня однажды ночью…

– Не знаю. Но мне стало известно о том, что с вами случилось, и я пришел. Три дня вы были в таком состоянии, что вас нельзя было допрашивать. Но сегодня вроде бы можно. А вам известно, что вы еле выжили?

– Чувствую я себя ни к черту. Меня ранили?

– Да не один раз.

– Обычно все начинается с головы.

– На этот раз и тела не пожалели.

– Может, ему было завидно. Ну что ж, теперь завидовать нечему.

– Ваши соседи по палате тоже завидуют. Видите ли, к вам наведывались гости. Сначала Элен, потом совсем молоденькая девушка, на редкость привлекательная. Их прозвали вдовами.

– Вдовами? Черт побери! Неужели я был так плох?

– Да. Но теперь дело пошло на поправку. Выкарабкаетесь.

– Ну что ж, тем лучше. Итак, я готов познакомиться с вашей теорией. Вы ударились в теорию?

– Не я, а вы. Практикант, дежуривший в ту ночь, когда вас привезли, слыхал, как вы бредили. Его настолько заинтересовали ваши слова, что он их записал.

– Как тот парнишка, который записывал номера машин.

– Какой парнишка?

– Парнишка, о котором рассказывал мне гарсон в кафе. К нам это не имеет отношения.

– Тем лучше. А то я уж испугался, нет ли чего другого. Какого-нибудь дополнения, которое все опять поставит под вопрос. Так я зачитаю вам ваш бред?

Он снова постучал по бумаге, которую держал в руках.

– Давайте,– сказал я.

– «Демесси, о Хранитель сокровища,– начал он.– Хранитель сокровища, но подтибрил его не ты. Может, бабки эти принадлежат «Контуар де креди», перекресток Вожирар. Уж наверняка там несколько миллионов. Л миллионы эти предназначались для покупки оружия, которым торговал Габриэль Лоредан, и место им было не в этой стене. Миллионы эти хранились у Жозефины. Демесси, Хранитель сокровища…»

Фару остановился и вздохнул:

– У меня не хватило духу напечатать весь этот текст. Впрочем, вы и так его знаете, он ведь вышел из вашей черепушки. Очень уж тут много непонятных фраз. Вы, конечно, бредили, но во всем этом была и правда, много правды. И это позволило нам разоблачить одного из черномазых, тоже раненного во время схватки, но бодренького.

– Сиди Носогрейка,– молвил я.

– Сиди Носогрейка?

– Я прозвал его так из-за трубки с гашишем, которую он дал мне в надежде на то, что это выведет меня из строя, но он здорово промахнулся. Еще его зовут Зенана.

– Зенана?

– Он рябой.

– Верно. Это тот самый парень. Точно, некий…

И, не обращая внимания на то, что у меня снова может подскочить температура, он ляпнул такое имечко, которое режет и ухо, и горло.

– Этот Зенана,– сказал я,– зная о наличии у Жозефины бабок, предназначенных для покупки оружия, и желая заполучить их втайне от освободителей алжирской территории во имя своего личного, индивидуального освобождения, воспользовался случаем, который ему представился, так?

– Да.

– И бабки, спрятанные в вертикальной могиле Демесси,– это бабки из «Контуар де креди»?

– Да.

– К вопросу о вдовах… Деньги возвращены полностью?

– Почти.

– Отчасти ведь благодаря мне.

– Вроде бы так. Вы хотите получить вознаграждение?

– А оно положено?

– Думаю, да.

– Тогда прошу походотайствовать. Не ради меня, а ради жены Демесси и малыша, которого она ждет.

– Посмотрим. А пока… Послушайте, Бюрма, вы были со мной не слишком-то откровенны, а? Когда я вызвал вас к Жозефине, на горизонте был уже один убитый… да и о смерти ясновидящей вам тоже было известно.

– О! Не будем больше говорить об этом. Поговорим лучше о Зенане. Так он сознался?

– Да. Благодаря вашей теории, изложенной вами в бреду и записанной практикантом, мы задали ему такие вопросы, причем, пожалуй даже, в утвердительной форме, что он не стал упрямиться. Он признал, что, явившись однажды к Жозефине, которая была передаточным пунктом и к которой он часто наведывался, он нашел на коврике вашу визитную карточку. Ему не понравилось, что Жо связана с частным сыщиком. Он задумался: а не собирается ли она подложить свинью своим сводным братьям по крови? Вы в этот момент как раз, должно быть, беседовали с ясновидящей. Он не стал соваться. Но с верхнего этажа следил, дожидаясь, когда вы уйдете. А потом потребовал объяснений от доброй женщины. Она оправдалась, сказав, что вы приходили к ней по поводу некоего Демесси, чернорабочего с «Ситроена». Зенана не дурак…

– Не всегда.

– В общем-то, он скорее пройдоха.

– Хитрец.

– Если угодно. Так вот, Зенана стал соображать. У Жо хранились бабки – несколько миллионов,– украденные в «Контуар де креди» и предназначенные для покупки оружия… Кстати, мы были у Лоредана, знаете?

– Ну и что?

– Если он оказал сопротивление, Ванда снова стала вдовой.

– Он в кутузке. И хозяин баржи тоже.

– На барже нашли оружие?

– Да. Но вернусь к Зенане. Политика ему поднадоела. Он давно уже искал случая сколотить состояние. И задумал присвоить кубышку, спрятанную у Жозефины, сочинив для этого план. Он убьет ясновидящую и устроит мизансцену, чтобы свалить убийство на вас. А если его приятели займутся расследованием, то узнают, что Жозефина была связана с вами. Они сделают из этого несколько выводов: ясновидящая собиралась, видно, предать их и, возможно, уже начала это дело, а причиной драмы стал дележ добычи. Дальше они допытываться не станут. Тем более, что им придется поостеречься, ибо Зенана оставит на месте преступления документы, свидетельствующие о том, что Жозефина служила передаточным пунктом, и это должно насторожить полицию. Была, правда, одна загвоздка. Если вас арестуют, каково будет ваше поведение? Само собой, вы будете отрицать убийство, но признаетесь, что поддерживали отношения с ясновидящей. И объясните, зачем приходили к ней недавно. Тогда всплывет дело Демесси, человека, который покинул семейный очаг и так далее. Демесси станут разыскивать, чтобы узнать, правду ли вы сказали. И довольно быстро найдут, ведь полиция располагает мощными средствами. Что же в таком случае произойдет? Демесси подтвердит слова Бюрма… Бегство из супружеского дома и так далее. Тут-то и обнаружится хитрая махинация, направленная против сыщика. Это даст, конечно, возможность настоящему преступнику выиграть время, но его может оказаться недостаточно. Зато если Демесси вообще не найдут, времени можно выиграть гораздо больше. А так как его приятели будут уверены, что убийство совершил частный сыщик, никого другого они подозревать не станут. Зенана настолько был уверен в успехе, что без долгих раздумий привел свой хитроумный план в исполнение. Ибо он-то знает, где найти Демесси, и, может, потому, что он это знает, в мозгу его и зародились такие мысли. Без этого он не стал бы ничего предпринимать. Ему известно, что Демесси бывает иногда у Амедха – бистро, гостиница и центр, где в подвале проходят собрания. Он приканчивает Демесси, обманув своих сообщников – одного или двух, к чьей помощи вынужден прибегнуть. Говорит, что Демесси – шпион. Они помогают ему замуровать парня в подвале…

– Вдохновившись, насколько я понимаю, происшествием, имевшим место несколько лет назад на улице Нёв-дю-Театр – ради… театральности.

– Да. Но к строительным работам он приступает лишь после того, как разделывается с ясновидящей, и уж тогда прячет вместе со жмуриком дважды похищенные бабки, потому что его великолепная комбинация начинает трещать по швам. У него был приготовлен другой тайник для денег, но не хватило времени отвезти их туда. Не мог же он до бесконечности всюду таскать за собой чемодан-сейф, да еще в обществе своих приятелей. И он решил, что там-то уж, рядышком с Демесси, бабкам ничто не угрожает. Он вернется за ними позже, вот и все. Однако вас не арестовали… и, так как существовала опасность, что кто-то из их шайки может попасться в квартире Жозефины, ставшей мышеловкой – а он это сразу усек, ничего не обнаружив в печати о драме на улице Доктора Финле,– он исхитрился поставить своих дружков в известность относительно смерти Жозефины, сказав, будто слыхал об этом разговоры по соседству с ее домом, что, кстати, вполне могло случиться. И с этого момента в их компании начался разброд. Оружие было, но не было ни гроша, чтобы заплатить за него. Собрания шли одно за другим. И как раз в разгар одного из таких собраний заявились вы. Из ваших документов Зенана узнает, кто вы такой. Зачем вы сюда пришли? Вы, верно, многое знаете. А вдруг вы заговорите, и тогда Зенану могут разоблачить. Он дает вам наркотик, чтобы вы вовсе перестали соображать, надеясь, что до того, как вы очухаетесь, другие, взвинченные до предела, успеют разделаться с вами.

– Что в конечном счете и произошло бы, если бы не эта мясорубка… Надо будет узнать, к какой из соперничающих политических группировок принадлежали посланные самим провидением метальщики гранат. Я бы охотно внес им взнос.

Через несколько дней я вышел из больницы. И отправился на улицу Сайда, заглянув предварительно на перекресток Вожирар, в «Контуар де креди», где, как сказал Фару, меня ждали. Ортанс успели сообщить о прискорбной судьбе Демесси. Стало быть, мне уже не было необходимости придумывать путаные фразы. Я пробыл у нее совсем недолго, ровно столько времени, сколько потребовалось для того, чтобы вручить ей деньги, которые позволят ей без лишних мучений ждать появления ребенка, а затем воспитывать его. На исхлестанной холодным ветром лестничной площадке я искал спички, собираясь закурить трубку. Рука моя наткнулась в кармане на роскошный ларчик для духов, украшенный бриллиантом золотой футляр, который Демесси подтибрил у Ванды и который теперь принадлежал Жанне Мариньи. Я закурил трубку и вместо того, чтобы спускаться, стал взбираться по железным ступенькам, отделявшим меня от пятого этажа.

1

По старинному обычаю на Рождество дети оставляют свои башмаки возле камина, а утром находят в них подарки. Прим. ред.

2

Дуар – селение в арабских странах.– Прим. перев.

3

Воинское звание младшего офицерского состава во французской армии.– Прим. ред.

4

Имеется в виду роман Пьера Бенуа «Атлантида», героиню которого звали Антинеа. Прим. перев.

5

Головорезы, так во время национально-освободительной войны в Алжире (1954–1962) французы называли алжирских повстанцев. Прим. перев.

6

Ныне в Шенонсо, как и в других замках долины Луары, ставятся спектакли под названием «Звук и свет»: зажигаются огни, и актеры надевают старинные костюмы, изображая обитателей замка.– Прим. ред.

7

Прозвище североафриканцев в метрополии.– Прим. перев.

8

Верующий, зд.: мусульманин (искаж. фр.).

9

Фатима – дочь Мухаммеда, основателя ислама. От нее вели свое происхождение Фатимиды, исмаилитская династия, правившая на Ближнем Востоке в 909–1171 гг. Государство Фатимидов основано в Тунисе. К середине X в. Фатимиды подчинили всю Северную Африку и Сицилию.– Прим. перев.

10

Перевод С. Апта.

11

Обыгрывается стихотворение Г. Аполлинера «Мост Мирабо» (из сборника «Алкоголи»), первые строки которого (в переводе М. П. Кудинова) звучат так:

– Прим. ред.

12

Судьба (араб.).

13

Фронт национального освобождения, партия, возглавившая национально-освободительную борьбу алжирского народа. Прим. перев.

14

Европеец (араб.).

15

Пожалуйста (англ.).

16

Барон де Бретёй, Луи-Огюст Ле Тоннелье (1730–1807), французский дипломат, министр при Людовике XVI. Прим. ред.

17

Имеется в виду Абд аль-Ваххаб Ибн Сеуд, правитель Неджда и Хиджаза, коронованный в 1926 г. в Мекке.– Прим. перев.

18

Почтительное обращение к мужчинам в арабских странах.– Прим. перев.