Как жаль, – им не случилось встретиться, —

Двум гениям, двум узникам судьбы.

А время, словно ветряная мельница,

Перемололо пересуд толпы.

Четыре года меж двумя дуэлями,

Две жизни взлетов, счастья и невзгод…

Быть может, небесами было велено,

Чтоб одинаков был у них исход.

Как жаль, – им не случилось встретиться

Еще при жизни и до встречи книг.

И до сих пор Земля на Небо сердится,

Что так оно жестоко было к ним.

Но в Небесах их души побратались,

Лишь в Небесах – не в жизни и не в снах.

А на Земле не дождалась их старость,

И в этом тоже есть особый знак.

Россия – страна поэтов.

Великих на все века.

И нам дорога при этом

Каждая их строка.

Россия – страна поэтов.

Настырных и молодых,

Чей дар нам пока неведом,

Но кто оседлал свой стих.

Россия – страна талантов.

Души золотой запас.

И в мире, враждой объятом,

Таланты спасают нас.

В Железноводск пришла весна,

Скорей похожая на осень.

Я все дела свои забросил.

И нас дорога понесла.

Висели тучи низко-низко.

Ручей под шинами пропел.

Фонарь, как вялая редиска,

В тумане медленном алел.

На повороте у дороги

Стоял обычный старый дом.

И сердце замерло в тревоге,

Как будто жил я в доме том.

Звенели женщины посудой.

Кому-то было недосуг.

…В то утро Лермонтов отсюда

Верхом помчался на Машук.

Над Машуком гроза, – как в день дуэли.

Природа свой переживает путч.

Но гром ушел, и дали просветлели.

И небо вдруг очистилось от туч.

У обелиска, где портрет поэта,

Четыре грифа сторожат покой.

И ветви дуба к небесам воздеты,

Как будто это царь, а не изгой.

Спускаюсь вниз по каменной дороге,

Которой он поднялся на Машук.

И думаю с пристрастием о Боге,

В то утро Богу было недосуг.

Иначе все б сложилось по-другому.

Не стал бы горьким символом Машук.

И всадники б спустились мирно к дому,

Чтобы продолжить прерванный досуг.

Но не всегда мы властны в наших бедах.

И Сатана, как прежде, правит бал…

А Лермонтов так грустен на портретах,

Как будто все заранее он знал.

Бал только начался… Выстраивались пары.

Но Пушкин обходил их стороной.

Какой-то чин – нахохленный и старый —

Любезно говорил с его женой.

Сверкали люстры и горели свечи.

Там у окна поэта ожидал

Тот, кто давно просил его о встрече.

Он передал – пусть явится на бал.

Не жалуя балы… Он поневоле

Туда являлся ради Натали.

Она играла в высшем свете роли,

Что только настораживать могли.

Сегодня он явился для другого.

Загадочный певец «Бородина»

Просил о встрече…

Пушкин вспомнил снова,

Что Муза та была ему мила.

Но все пришлось перенести на завтра.

Наверно, по причине срочных дел…

И Пушкины уехали внезапно.

До Черной речки оставался день…

Жизнь кончается нежданно.

Преждевременно всегда.

Лишь была бы не бездарна.

И тогда не в счет года.

Жизнь кончается нежданно.

Все у смерти под пятой.

На костер восходит Жанна,

Чтоб продолжить страшный бой.

Не царица, не богиня, —

Образ в синем свете глаз —

Жанна д’Арк – святое имя.

Совесть мира, Божий глас.

Жизнь кончается нежданно.

И грядущее подчас

Так туманно и обманно,

Что оно не греет нас.

Кто мог знать, что в вихре жизни

Гений вдруг прервет свой бег

И у Черной речки брызнет

Кровь его на белый снег?

Жизнь кончается нежданно.

Боль в душе или успех,

Поздно все пришло иль рано, —

Клясть ее – великий грех.

Кто-то лично сводит счеты

С нашей бренной суетой.

То ли бедностью измотан,

То ли с лета сбит бедой.

Жизнь кончается нежданно.

Жду в последнем вираже:

На земле – небесной манны,

Счастья райского – в душе.

Кто мог знать, что у подножья

Им воспетой же горы

Юный Лермонтов не сможет

Не принять чужой игры.

Потому что не был трусом,

Рисковать привык собой.

И считал – поэтам русским

Стыдно торг вести с судьбой.

Кто мог знать, что в «Англетере»

В час отчаянья и бед,

В жизнь свою уже не веря,

С ней порвет другой поэт.

Жизнь кончается нежданно.

И в любые времена, —

Зла она или желанна, —

Но у всех она одна.

Поэзия жива своим уставом.

И если к тридцати не генерал,

Хотя тебя и числят комсоставом,

Но ты как будто чей-то чин украл.

Не важно, поздно начал или рано,

Не все зависит от надежд твоих.

Вот тот мальчишка – в чине капитана,

А этот, старец, ходит в рядовых.

Пусть ничего исправить ты не вправе,

А может, и не надо исправлять.

Одни идут годами к трудной славе,

Другим всего-то перейти тетрадь.

Вся грусть земли поручена стихам.

И потому строка моя печальна,

Когда посвящена родным холмам

Или глазам твоим исповедальным.

Вся грусть земли поручена стихам.

И это поручение от Бога

Исполнит бесконечная дорога,

Которой мы восходим в Божий храм.

Нас много – поручителей Его.

И потому не оборвется слово,

В котором грусть обрящет торжество,

И мир тем словом будет околдован.

Вся грусть земли поручена стихам.

И все надежды тоже им поручат,

Когда нас жизнь отчаяньем измучит

И вознесемся мы к иным верхам.

Он прислал ей весточку в Тарханы,

Что приедет, как решит дела.

…Бричка подкатила спозаранок,

И усадьба мигом ожила.

Он вошел в мундире при погонах.

Сбросил на ходу дорожный плащ.

Покрестился в угол на иконы:

«Бабушка, ну что ты…

Да не плачь…»

«Мишенька…» Прильнула со слезами.

«Господи, уж как ты услужил…»

Он в объятьях на мгновенье замер

И по залу бабку закружил.

«Погоди… – она запричитала. —

Упаду ведь… Слышишь, погоди…»

А душа от счастья трепетала,

И тревога пряталась в груди.

Сколько дней горючих миновало

С той поры, как почивал он здесь…

Стол ломился… Уж она-то знала,

Как с дороги любит внук поесть.

Он наполнил рюмки, встал неспешно.

Замер в стойке – словно на плацу.

«За тебя…»

И полыхнула нежность

По его печальному лицу.

Жизнь ее, надежда и отрада!

Только что над ним прошла гроза…

Светит возле образа лампада.

И светились радостью глаза.

Лермонтов не знал, что эта встреча

Будет, как последнее «Прощай!»

Опускался на Тарханы вечер,

Затаив незримую печаль.

…На дороге пусто и безлюдно.

Дождь на листьях…

Или капли слез?

«Что же мне так больно и так трудно…»

Сердце вдруг отчаяньем зашлось.

Оттого ли, что опять в опале?

Что нависла новая гроза?

От разлуки или от печали

Так темны горючие глаза?

Велика цена его обидам.

В эту ночь он все готов простить.

Можно жить опальным и забытым.

Только без России не прожить.

Родина его звала и снилась…

Он по ней тоскует все сильней.

ЧТО поэту царская немилость!

Быть бы только в милости у ней.

Золотой кленовый лист

На стекло моей машины

Осень бросила небрежно,

Чтоб напомнить о себе.

Что простилось с нами лето

Алым пламенем рябины,

Ароматом поздних яблок

В старой дедовской избе.

Этот лист, как знак судьбы,

Я вожу с собой повсюду —

По загруженной столице,

По свободным большакам.

Не хочу с ним расставаться,

Потому что верю в чудо…

И несется свет осенний

По тяжелым облакам.

Золотой кленовый лист —

Словно выданный мне пропуск

В те грядущие метели,

Что уже давно в пути.

Как печальна ныне осень,

Или это мы печальны…

И тревожны краски леса,

Как последнее «Прости…»

Дай мне Бог еще не раз

Повстречать красоты эти,

Подивиться вдохновенью

Облетающих берез.

И обнять холодным утром

Белоствольные колени.

И увидеть лист кленовый.

И согреть его в мороз.

Стихи – это тоже поступки.

У них свой квадрат и овал.

Хотя они с виду и хрупки,

Но в ярости бьют наповал.

Не каждый крутым олигархам

Осмелится встать поперек.

Здесь сразу паленым запахнет

И станет печальным итог.

И только бесстрашное слово,

Великая сила его

За правду сражаться готова,

Взамен не беря ничего.

Что может быть

Прекрасней красоты?

Что может быть

Надежней верной дружбы?

А без любви и дружбы

Дни пусты,

Как Божий храм

Без прихожан и службы.

Что может быть

Прекрасней красоты?

Я страж ее

И добровольный пленник.

Благодарю судьбу,

Что ты явилась мне

По зову сердца

И надежд весенних.

Я принимаю эту красоту

И дружбу,

Освещенную любовью.

И к тем вершинам

Я всю жизнь иду

Сквозь радости,

Невзгоды

И злословье…

Даже если ты уйдешь,

Если ты меня покинешь, —

Не поверю в эту ложь,

Как весною в белый иней.

Даже если ты уйдешь,

Если ты меня покинешь, —

О тебе напомнит дождь,

Летний дождь

И сумрак синий.

Потому что под дождем

Мы счастливые ходили.

И гремел над нами гром.

Лужи ноги холодили.

Даже если ты уйдешь,

Если ты меня покинешь, —

Прокляну тебя…

И все ж

Ты останешься богиней.

Ты останешься во мне,

Как икона в Божьем храме.

Словно фреска на стене

Или алой розы пламя.

И пока я не умру,

Буду я тебе молиться —

По ночам и поутру, —

Чтоб хоть раз тебе присниться.

Чтоб проснулась ты в слезах

И, как прежде, улыбнулась…

Но не будет знать мой прах,

Что любимая вернулась.

Солнце упало в море,

Окрасив его края.

Синее с алым спорит,

Как с грустью любовь моя.

И словно бы павший ангел,

Парус вдали застыл…

Стекают краски заката

С его белоснежных крыл.

На юге темнеет быстро.

И вечер подвел итог.

Лишь в небе мерцают искры,

Словно там курит Бог.

Отсчитывает минуты

Волны осторожный плеск…

А парус исчез,

Как будто

И вовсе он не был здесь.

То ль, сорванный, сбился с курса,

То ль ангел по зову звезд

На небо свое вернулся

И парус туда унес.

Господи, спаси нас и помилуй.

Сохрани нам доброту и стыд,

Чтобы споры не решались силой,

Чтоб мы жили всласть,

А не навзрыд.

Мы приходим в этот мир однажды

И не повторимся никогда.

Только тот, кто умирал от жажды,

Знает, как вкусна в песках вода.

Только тот, кто бедами разрушен

И кому так трудно меж людьми,

Знает цену настоящей дружбе.

Знает силу истинной любви.

А пока мы столько нагрешили…

Пленники интриг и суеты…

Не в каком-то там чужом Алжире,

На Руси звереют от вражды.

То ли льготы чьи не поделили,

То ли властью обошла судьба…

И при всей их сатанинской силе

Эта жизнь бездарна и слаба.

Господи, спаси нас и помилуй,

Охрани от зависти и зла.

Чтоб не стыдно было над могилой

Говорить нам добрые слова.

Как странно жизнь устроена.

Все славы ждут одни,

Другие, став героями,

Мечтают быть в тени.

Как странно жизнь устроена.

Одним все сходит с рук,

А преданного воина

Не пожалел и друг.

Как странно жизнь устроена.

Дурак в чести подчас,

А умного порою мы

Затаптываем в грязь.

Как странно жизнь устроена.

Не знаю, чья вина,

Что так нескладно скроена

И так грустна она.

На всех портретах

Лермонтов печален.

Порой задумчив.

Иногда суров.

И в дни, когда

Со славою венчали,

И в сладкий миг

Предчувствия стихов.

Нигде ни разу

Он не улыбнулся.

И на портретах

Тот же строгий лик:

И у повесы

С юнкерского курса,

И у Поэта,

Взявшего Олимп.

Наверное, в душе

Все было

Слишком зыбко.

И потому

Невеселы штрихи…

Но сохранили нам

Его улыбку

Надеждой озаренные

Стихи.

…У Красных ворот,

Где прошло его детство,

Он встал над обидами

И суетой.

И кажется мне —

Он все хочет вглядеться

В тот мир,

Что остался за черной чертой.

Возможно, ему и не так одиноко

Быть с нами,

Как было в той жизни младой

Среди петербургских паркетов

И окон,

Где каждое слово

Грозило бедой.

Не избалованы мы солнцем ессентукским.

Спасаясь от московских непогод,

Который день живем под небом тусклым

В надежде, что июль свое возьмет.

Но только август возвратил погоду.

Прозрачны дни и светится Эльбрус.

Как будто бы природа нам в угоду

С души своей сняла ненастий груз.

Поэзия превыше суеты.

Она с небес нисходит в наши души.

Она – то «гений чистой красоты»,

То отзвук бед – минувших и грядущих.

Как жаль, что в наш непросвещенный век

Стихи на полках Родины пылятся.

А жизнь теперь так ускоряет бег,

Что некогда ей словом забавляться.

Поэзия превыше суеты.

Она подвластна совести и Богу.

И даже те, кто с Музою на «ты»,

Иной ее почувствовать не смогут.

Мне хорошо, когда мы с ней вдвоем.

Она со мной добра и откровенна.

Быть может, для того мы и живем,

Чтобы кому-то оставаться верным.

Стихи читают молодые.

И в поездах, летящих в полночь,

И у костра – в заре и в дыме…

Стихи читают молодые,

Чтоб души нежностью наполнить.

И я боюсь, когда пишу.

Я на костры в ночи гляжу.

Слежу за теми поездами,

Что где-то спорят с темнотой.

И, как на первое свиданье,

Иду я к молодости той.

Иду к ней сквозь привычный прессинг.

Несу любовь свою и грусть…

И все боюсь ее не встретить.

И встречи каждый раз боюсь.

Николай Мартынов

Приобрел кинжал.

И себя за это

Очень уважал.

Ибо в Пятигорске

Думали с тех пор,

Что кинжал за храбрость

Получил майор.

А на самом деле

Было все не так.

Он купил у горца

Золотой тесак.

Украшал кинжалом

Дорогой бешмет,

Поразить надеясь

Пятигорский свет.

Ничего ж другого

Не таилось в нем,

Чтоб пленить собою

Генеральский дом.

В тот июльский вечер,

В горький вечер тот

Лермонтов был весел,

Не жалел острот.

Музыка звучала

В гулкой тишине.

Никаких предчувствий.

Только синь в окне.

И когда последний

Смолк в тиши аккорд,

Вдруг упала фраза,

Словно камень с гор.

Лермонтов не думал

Обижать его.

Просто с губ сорвалось.

Больше ничего.

И хоть добродушен

Был девичий смех…

Но ведь над майором.

Да еще при всех.

А майор Мартынов

Так себя любил,

Что принять ту шутку

Не хватило сил.

И тогда был вызван

На дуэль поэт…

Впереди остался

Лишь один рассвет.

До чего ж нелепо

Все произошло.

Но молчало Небо

И зверело зло.

Мы все живем по собственным законам.

К чужим законам в нас доверья нет.

Ни к голубым чинам, ни к голубым погонам,

Подмявшим под себя весь белый свет.

Мы все живем по собственным законам.

По старым нормам чести и любви,

Где верили лишь правде да иконам,

Сверяя с ними помыслы свои.

Мы все живем по собственным законам.

И авторы их – совесть и народ.

Пусть власть когда-нибудь

Под думский гомон

Законы те своими назовет.

Как девальвировалось слово!

Забыв величие свое,

Оно сорваться

С уст готово,

Как с колокольни

Воронье.

Будьте осторожны,

Когда на скорости

Несетесь вы по гололеду.

Будьте осторожны

Рядом с чьей-то горестью,

Чтоб не ранить душу

Мимолетно.

Лицо выдает человека.

Все можно прочесть по нему.

Вот ты, например,

Добр и честен.

Я верю лицу твоему.

А друг твой,

Хотя и коллега,

Но очень завистлив

И зол.

Лицо выдает человека.

Поэтому я и прочел.

На Руси, как прежде, много бедных —

Старых обездоленных людей.

В нищету свалившихся, как в бездну,

Вместе с биографией своей.

Им теперь ни равенства, ни братства…

А на равнодушье нет суда.

Утекли народные богатства.

Им остались только их года.

Их года – в хворобах да нехватках…

Одиночеств горькие года.

Только жизнь не повернешь обратно.

В никуда ушли их поезда.

Я готов бы с ними поделиться,

Но на всех не хватит дележа.

И грустит еще одна страница.

И болит за сверстников душа.

В эту ночь ему опять не спится.

Он сидит, сутулясь, у стола.

Невеселый запах медуницы

Ночь неслышно в комнату внесла.

И плывет из сада робкий шорох,

Пропадая в шелесте страниц.

Близкие отзывчивые горы

Манят снова вспышками зарниц.

Любит он, увидев те зарницы,

На коне умчаться в темноту.

Добрым гостем к Машуку явиться,

Поклониться древнему Бешту.

Но сегодня он уйти не в силах.

Он грустит, не зная почему…

То ли сердце унеслось в Россию.

То ль она сама пришла к нему.

Вдруг пришла вот —

Зримо и незримо,

Как приходят грезы чередой.

Села рядом женщиной любимой,

Удивила редкой красотой.

И в глаза ей заглянув несмело,

Шепчет он, что уж который день

Все тоскует по березам белым,

По огням печальных деревень.

Что «с отрадой, многим не знакомой»,

Был бы рад, как в юности, опять

На избу, покрытую соломой,

Все богатства юга поменять.

«Говори…» – она в ночи просила

И совсем не ведала того,

Что была та песня о России

Лебединой песнею его.

Домик Лермонтова в Пятигорске.

Примечательный и неброский.

Окна узкие.

Низкий вход.

Сени.

Бурка – от непогод.

На скамейке —

Чубук старинный…

Все по-русски —

Гостеприимно:

В кухне —

Старенький самовар,

По преданию —

Чей-то дар.

К временам

Возвращаюсь

Давним —

Слышу

Шорох

Шагов по камню.

Груша юная на сносях…

Вновь папаху сорвал косяк.

Входит Лермонтов в кабинет.

Нет поручика.

Есть Поэт.

Он судьбу здесь свою не предал,

Завершая бессмертный круг…

Был готов и к боям, и к бедам.

Но не смог миновать Машук.

Как горько за Российскую державу!

Былой престиж страны взяв напрокат,

Она его высот не удержала.

Но в том народ ничуть не виноват.

Так и живем мы через пень-колоду

И тащимся в грядущее толпой,

Слабея и хирея год от году,

Смирившись с незавидною судьбой.

Но вечно продолжаться так не может.

Настанет время и прозреют все,

Когда поймут, что наша жизнь похожа

На скучный бег в железном колесе.

И если мы решимся вдруг когда-то

Все поменять или начать с нуля, —

Над нашей жизнью засияет дата,

И обновится древняя земля…

Может быть, я неласковый сын,

Что Отчизне

Признаний не множу.

Но слова – это шорох осин…

Мне молчание леса

Дороже.

Надпись на чужой могиле

Выбита словами медными:

«Не жалею, что меня убили.

А жалею, что предали…»

Возврати, судьба, мне

Прежний голос.

Ненависть вложи

В мои слова.

Наша жизнь

Жестоко раскололась

На ворье

И жертвы воровства.

Мятежный провидец,

Гусар и романтик…

Последняя ссылка.

Любимый Кавказ.

У жизни нет шанса.

У смерти – гарантий.

И молодость

Свой исчерпала запас.

А время ползло,

Как в походе пехота.

И вот уже день

До нажатья курка.

И нет у трагедий

Обратного хода.

Как нет у Истории

Черновика.

И вздрогнул Машук.

И встревожились птицы.

И черные тучи напряжены…

И в ужасе всадник

Никак не домчится

В былое,

Где не было этой вины.

И плакало Небо навзрыд

Над Поэтом.

Над прожитой жизнью,

Уставшей от бед.

Уткнулось плечо

Золотым эполетом

В прохладу земли,

В молодой горицвет.

Мы встретились в доме пустом.

Хозяин нас ждал и уехал,

Оставив нам праздничный стол,

Души своей доброе эхо.

Мы были гостями картин,

Пророчеств чужих и сомнений.

Сквозь сумрак тяжелых гардин

К нам день пробивался осенний.

Весь вечер и, может быть, ночь

Картины нам свет излучали.

Как будто хотели помочь

В былой и грядущей печали

Как будто бы знали они,

Что мы расстаемся надолго.

И ты мне сказала:

– Взгляни…

Как горестны эти полотна.

Наверно, он нас рисовал.

И нашу тоску в дни разлуки. —

Я слезы твои целовал

Сквозь грустные тонкие руки.

Мы в доме прощались пустом.

На улице солнце сияло.

И долгим печальным крестом

Окно нас с тобой осеняло.

похожий на свои портреты,

Сидел он между двух сестер.

И, как положено поэтам,

Был и галантен, и остёр.

Смеялись сестры. Он злословил.

Верней, задумчиво острил.

И в каждом жесте, в каждом слове

Неподражаем был и мил.

А за окошком краски меркли,

Ковры темнели на полу.

И как нахохлившийся беркут,

Мартынов высился в углу.

Грядущий день его прославит.

Да слава будет тяжела…

Слетали звуки с белых клавиш,

Как с веток птичья ворожба.

я в прошлой жизни был пастух.

Я пас коров до самой старости.

Не потому ли чувство стадности

И ныне мой смущает дух?

А в этой жизни я поэт.

Пасу рифмованное стадо

На белых выгонах тетрадок,

Поскольку книжных пастбищ нет.

Их жадно бизнес разобрал

И тут же сделал дефицитом.

Бессмысленно быть знаменитым

В стране, где бездарь правит бал.

На дворе уже август…

Он, словно октябрь,

Полон грустных,

Уже недалеких примет.

Возле прожитых лет

Я раскину свой табор,

Подарю своим книгам

Последний куплет.

На дворе уже август…

Кончается лето.

Как недолог

Его ежегодный удел.

По каким-то понятным

Лишь сердцу приметам

Может быть, как и он,

Окажусь не у дел.

На дворе уже август…

Он тих и печален.

И хотя далеко

До крутых холодов, —

Птицы смолкли,

Как будто о ком заскучали.

И остался под крыльями

Шум городов.

На дворе уже август…

Но слава Природе,

Что она эти дни

Повторит через год.

Мой восторг

Между тихими соснами бродит

И с зеленой волною

Встречает восход.

И я чувствую с августом

Тайное сходство,

Когда эти красоты

Рисует строка.

Мне бы так же вершить

Свое творчество просто,

Как и он…

Но у лета в запасе

Века.

Когда он после выстрела Мартынова

Упал, —

Ударил гром в горах.

И землю охватил внезапный страх,

Как будто Небо

От себя ее отринуло.

Средь туч метались молнии неистово.

Гроза зашлась во гневе и слезах.

И эхо рокового выстрела

Не утихало в скорбных небесах.

Я вспомнил вновь о той грозе —

В Тарханах,

Когда сорвали с памятника шелк…

Дождь перестал.

Хотя все утро шел.

И было все загадочно

И странно.

И так совпало —

Капля дождевая

Вернула нас к его былой тоске,

Когда та капля,

Как слеза живая,

Скатилась вдруг

По бронзовой щеке.

Когда-то здесь стоял зловещий замок,

На славе возведенный и крови…

Единственный на всей земле,

Тот самый,

Овеянный легендами любви.

Шумел камнями непокорный Терек,

Я мысленно остановил момент,

Взглянув печально на пустынный берег,

На грустные развалины легенд.

Неужто вправду вон с того обрыва

Ее любимых сбрасывали вниз?

Неужто так она была красива,

Что миг любви оценивался в жизнь?

И надо ж было как-то раз случиться,

Что юный рыцарь не погиб в ту ночь…

И утром вновь явился он к царице,

Сумев свою обиду превозмочь.

Царица этой встречей не смутилась.

И голос пал, как камень с высоты:

«Спасибо за оказанную милость.

Я очень рада, что вернулся ты.

Но почему пришел ты слишком рано?

Я в полночь жду тебя, а не сейчас…»

И он поверил сладкому обману…

Но во второй раз Бог его не спас.

Не замечаем, как уходят годы.

Спохватимся, когда они пройдут.

И все свои ошибки и невзгоды

Выносим мы на запоздалый суд.

И говорим: «Когда б не то да это,

Иначе жизнь мы прожили б свою…»

Но призывает совесть нас к ответу

В начале жизни, а не на краю.

Живите так, как будто наступает

Тот самый главный, самый строгий суд.

Живите, словно дарите на память

Вы жизнь свою

Тем,

Что потом придут.

Любовь не только возвышает —

Любовь порой нас разрушает,

Ломает судьбы и сердца…

В своих желаниях прекрасна,

Она бывает так опасна,

Как взрыв, как девять грамм свинца.

Она взрывается внезапно,

И ты уже не можешь завтра

Не видеть милого лица.

Любовь не только возвышает —

Любовь вершит и все решает.

А мы уходим в этот плен

И не мечтаем о свободе.

Пока заря в душе восходит,

Душа не хочет перемен.

старинный стол. Свеча. Свет из окна.

Бумаги лист. И кожаное кресло.

Гусиное перо. И тишина.

И профиль, вычерченный резко.

Стою благоговейно у дверей

И вновь хочу представить те мгновенья,

Когда он назначал свиданье Ей.

Она являлась – Жрица вдохновенья.

И, если оставалась до утра,

Ее уста таинственно вещали…

И взгляд Ее на кончике пера

Старался удержать он на прощанье.

И засыпал внезапно у стола,

Едва Она исчезнет простодушно.

И снова ждал, как и Она ждала,

Когда Господь соединит их души.

И лишь однажды не пришла Она,

Как будто знала, что он смертью занят.

Старинный стол. Свеча. И тишина.

И чистый лист – как боль Ее

И память.

И с той поры Она незримо здесь.

Ей некуда идти и некого тревожить.

И все, что было с ними, – то и есть.

И ничего другого быть не может.

Литературный киллер

Получил заказ:

Убить успех

Престижного коллеги,

Чтоб свет его

В чужих сердцах погас.

И чтобы сам ушел он

В тень навеки.

Старался киллер…

Он к смертям привык.

Чужая злоба

Щедро заплатила.

Однако на успех

Ста тысяч книг

Ему патронов

Явно не хватило.

Грустит ночами старый дом.

В нем поселились мрак да ветер.

А дому снится на рассвете

Все чей-то шепот под окном.

Он просыпается, волнуясь,

И затаив дыханье ждет,

Что кто-то дверь его резную

С привычным шумом распахнет.

Но тихо все. Во мраке комнат

Ткут паутину пауки,

Да половицы смутно помнят

Еще недавние шаги.

Покинут дом весельем детским,

Теплом хозяев и гостей.

И никуда ему не деться

От трудной памяти своей.

Я разных людей встречал —

Лукавых, смешных и добрых,

Крутых, как девятый вал,

И вспыльчивых, словно порох.

Одни – словно хитрая речь.

Другие открыты настежь.

О, сколько же было встреч

И с бедами, и со счастьем!

То надолго, то на миг…

Все в сердце моем осталось.

Одни – это целый мир,

Иные – такая малость…

Пусть встречи – порой напасть,

Со всеми хочу встречаться:

Чтоб вдруг до одних не пасть

И чтоб до других подняться.

Мою душу распяли на дыбе,

Оболгав и унизив ее.

Я до дна чашу горечи выпил

И слезами разбавил питье.

И душа моя корчилась в болях.

И не ведал я, чем ей помочь.

Словно шел я заброшенным полем,

Над которым нахмурилась ночь.

И терзали враги мою душу,

Исчерпав все уменье свое.

Не за то ли, что верил я в дружбу

И корысти не ждал от нее.

Но внезапно рассыпалась дыба

От мелькнувшего в небе огня…

И сказал я негромко: «Спасибо»,

Не узнав, кто услышал меня.

Парил орел над полем и цветами,

Над памятью растаявших снегов.

Его паренье – как застывший танец,

Как песня – без мелодии и слов.

Парил орел, навек влюбленный в небо.

И крылья распластались в синеве.

И весь он – миролюбие и нега.

Как вышивка по голубой канве.

Он снизу мне казался безобидным,

Смиренным обывателем небес.

Но, как я понял, это все для вида.

Настанет миг, и в нем проснется бес.

Не потому ль к траве прижался заяц

И в страхе спрятал уши и глаза?

Он царскую породу эту знает

И ждет, чтоб царь покинул небеса.

И миг настал – орел, как истребитель,

Вошел в пике и ринулся к земле.

И расхотелось мне все это видеть

И слышать крик, растаявший во мгле.

Просыпаюсь,

Говорю тебе в тиши:

«Будь счастливой.

Я люблю тебя всегда.

Дни тревоги нашей

В прошлое ушли,

Как весной уходят холода…»

Просыпаюсь,

Говорю тебе в тиши:

«Как я счастлив.

Я люблю тебя всегда.

И любовь моя

Вместила две души,

Потому что очень молода…»

Учителей своих не позабуду.

Учителям своим не изменю.

Они меня напутствуют оттуда,

Где нету смены вечеру и дню.

Я знаю их по книгам да портретам,

Ушедших до меня за много лет.

И на Земле, их пламенем согретой,

Я светом тем обласкан и согрет.

Звучат во мне бессмертные страницы,

Когда мы об искусстве говорим.

Все в этом мире может повториться.

И лишь талант вовек неповторим.

К Учителям я обращаюсь снова,

Как к Солнцу обращается Земля.

И все надеюсь —

Вдруг родится слово.

И улыбнутся мне Учителя.

За все несправедливости чужие

Несу вину сквозь память и года.

За то, что на одной планете живы

Любовь и боль,

Надежда и беда.

Я виноват, что не промолвил слова,

Которое могло все изменить:

Вернуть любовь —

Кто в ней разочарован,

Вернуть надежду —

Если нечем жить.

Будь проклято несовершенство мира —

Наш эгоизм и слабый мой язык.

Прошу прощенья у больных и сирых

За то,

Что я

К вине своей привык.

Не верится,

Что скоро нас не будет.

Не повторится жизнь.

Не встретятся друзья.

И для кого-то

Будет столь же труден

И первый шаг,

И поздняя стезя.

Но лишь одно

Меня утешить может,

Что станут все счастливей

И добрей…

А тот, кто в мыслях

И в делах ничтожен,

Не станет светом

На земле моей.

Фрейлины из школы номер семь

На балу танцуют выпускном.

Рядом с ними юные совсем

Офицеры в золоте погон.

Не отводят взоров от невест,

Здесь продлив свидания свои.

И звучит восторженно оркестр,

Словно бы играет вальс любви.

Новенькая форма на парнях.

На погонах звездочки надежд.

Дай вам боже не бывать в боях.

Дай вам бог полковничьих одежд.

Юных офицеров кружит вальс.

Школьных фрейлин закружил азарт.

Не стихает их счастливый вальс

Рядом с тишиною грустных парт.

власти нас не жалуют вниманием.

Был бы ты банкир иль олигарх, —

Мог, к примеру, на проект дать мани им.

А какая выгода в стихах?!

Власти нас вниманием не жалуют.

Мы не гоним нефть, не шьем бюджет.

И стихи для них – подобно жалобе,

Если гонор власти не воспет.

Ну, а то, что дарим мы надежду,

В душах зажигаем добрый свет, —

Это безразлично самодержцам.

Прибыли от вдохновенья нет.

Но и эта власть уйдет когда-то,

Уступив другим чинам черед…

У поэзии – всего одна лишь дата,

Та, что ей определит народ.

Пока мы боль чужую чувствуем,

Пока живет в нас состраданье,

Пока мы мечемся и буйствуем,

Есть нашей жизни оправдание.

Пока не знаем мы заранее,

Что совершим,

Что сможем вынести, —

Есть нашей жизни оправдание…

До первой лжи иль первой хитрости.

Жизнь нуждается в милосердии…

Милосердием мы бедны.

Кто-то злобствует, кто-то сердится,

Кто-то снова в тисках беды.

Жизнь нуждается в сострадании…

Наши души – как топоры…

Слишком многих мы словом ранили,

Позабыв, что слова остры.

Младший брат Онегина

Печорин

Многому учился у него.

Мог любую истину оспорить,

Только бы добиться своего.

А Татьяне и печальной Мери

С братьями весьма не повезло:

Им достались горькие потери.

А любви – насмешливое зло.

Берегите здоровье друг друга.

У Природы мы – малая часть.

Вы кому-то ответили грубо —

Чью-то жизнь сократили сейчас.

Одни по воротам целят.

Другие играют в нас.

Неважно, как нас оценят.

Важней – чем вспомянут нас.

У нас в России власть не любят.

Быть может, не за что любить.

Но лишь от власти той пригубят,

И все готовы ей простить.

Мужские слезы – дефицит.

У женщин проще со слезами.

Они то плачут от обид,

То над письмом, то в кинозале.

Не знаю – верить ли слезам…

Но сомневаться я не смею,

Что слезы помогают нам

Друг к другу быть добрее.

Я с женщинами спорить не могу.

Не потому, что все переиначит,

А потому, что лошадь на скаку

Не стоит останавливать —

Пусть скачет.

Стихи являются внезапно.

Они приходят поутру.

Не скажешь им, что лучше завтра,

Поскольку лень вступать в игру.

И ни гарантий нет, ни правил.

Все поначалу наугад.

Как на дорогу сыплют гравий,

Так и слова в строку летят.

Но вот игра ума и чувства

Меня захватывает вдруг.

И каждый звук я слышу чутко,

Как сердца собственного стук.

Во мне и радость, и тревога —

Осилен первый перевал…

Строка, что горная дорога:

Неверный камень – и обвал.

Но все кончается внезапно.

Стихи уходят, как пришли.

Мое перо застыло цаплей

Над тихой заводью души.

Так было и так будет,

Что каждый мой успех

Завистники осудят

Или почтут за грех.

Уж очень им неймется…

Но, злобе вопреки,

До моего колодца

Не долетят плевки.

Есть справедливость свыше.

И тот словесный чад

Читатель не услышит,

Пока стихи звучат.

Гром в небо ударил со зла,

И небо, как водится, в слезы.

Дырявая крыша березы

Опять надо мной протекла.

Как сотни серебряных гривен,

Тяжелые капли стучат.

Сердит неожиданный ливень,

Но я ему искренне рад.

От луж заблестела тропа.

И видно – на горизонте, —

Как травы купаются в солнце

И тянутся к солнцу хлеба.

Вдали еще сердится гром,

Видать, из последних усилий.

И свежесть такая кругом,

Как будто арбуз разломили.

Зеленый водопад плакучих ив

Беззвучно ниспадает в гуще сада.

Не от него ли так легка прохлада?

Не потому ли вечер так красив?

И очень жаль,

Что рядом нет тебя,

Что эту красоту

Ты не увидишь.

Вон тополь встал,

Как будто древний витязь,

Поводья еле слышно теребя.

Вот выкована ель из серебра —

Таких красивых не встречал я сроду.

О, как бы ни любили мы природу,

Нам век не оплатить ее добра.

Благословляю тихий звон дубрав

И красоту, что вновь неповторима,

Мне в сердце проливается незримо

Покой деревьев и доверье трав.

Мы все в гостях у этой красоты.

Приходим в мир

Ее любить и помнить.

Потом однажды —

Утром или в полночь —

Уйдем,

Оставив легкие следы.

Я поражаюсь мастерству Природы,

Великой сообразности ее.

Живут деревья, умирают годы,

И в дни весны весна берет свое.

И все подчинено ее законам:

Шум водопадов, и печаль берез,

И майский дождь в грозу, и птичий гомон,

Сменяющийся тишиною гнезд.

И человек в своем далеком детстве,

Когда он был и немощен, и мал, —

Он перед ней,

Доставшейся в наследство,

И падал ниц, и в страхе замирал.

Она его могуществу учила,

Сама ключи от тайн своих дала.

Не побоялась, что людская сила

Раскроет тайны те во имя зла.

Но человек был искренним и храбрым.

Он принял дар, скрывая торжество,

Как скульптор принимает мрамор,

Чтоб высечь людям чудо из него.

Нет без леса России,

Без снегов и озер,

Нет без сумерек синих

И без розовых зорь.

Нет России без луга,

Где от маков светло.

Где ромашковой вьюгой

Землю всю замело.

Нет без поля России,

Где высокая рожь,

Где зайдешь и не выйдешь,

Голосов не найдешь.

Нет без песен красивых,

Что поют соловьи.

А еще нет России

Без сыновней любви.

Темами для будущих стихов

Может обернуться жизнь поэта.

Вся – от торжества и до грехов.

Вся – от горькой тьмы до света.

Это только внешне о себе

Откровенно говорит поэт нам.

Речь его, по сути, о судьбе

И о буднях Родины заветной.

Время через частные черты

Снова распахнется настежь.

Все – от неожиданной беды

До чужого счастья.

У поэта нет других забот,

Как открыться людям.

Потому что в нем

Всегда живет

Эта схожесть судеб.

Собственности нет на красоту.

Никакой – ни личной, ни общественной.

Будь она природой или женщиной —

Собственности нет на красоту.

На деревьях грустный снег лежит.

Он в окне – как будто фотоснимок.

Красота его необъяснима.

Лишь глазам она принадлежит.

Красота восходит над людьми —

Милым ликом иль рассветом ранним.

Красотой мы нашу душу раним,

Чтобы стать ранимее в любви.

Собственности нет на красоту.

Нашим клятвам – поздним или давним —

Я твою улыбку предпочту

И останусь с красотой бесправным.

Все меньше на земле моих друзей.

Все больше вдов и горьких одиночеств.

Они уходят из судьбы своей

В былую жизнь, в былые дни и ночи,

Где рядом были рыцари любви,

Защитники их счастья и уюта.

Но жизнь не может возвратить, увы,

Из прошлого счастливые минуты.

И потому я бережно храню

Написанную нашей дружбой повесть.

И к душам вдов, как к Вечному огню,

Я вновь несу и боль свою, и горесть.

Когда-нибудь мы все туда уйдем.

И нашим женам тоже будет трудно

И возвращаться в опустевший дом,

И просыпаться одиноким утром.

Но мы пока на этом берегу.

Храним в себе своих друзей ушедших.

И чтоб не быть у совести в долгу,

Давайте помнить их любимых женщин.

Плачет женщина…

Отчего?

Я спросить у нее не смею.

Я иду торопясь за нею

Сквозь воскресное торжество.

Я иду по следам тревожным,

Сам не зная – зачем? Куда?

Молча я говорю прохожим:

«Осторожнее – здесь беда…»

А беда нагибает плечи.

Душит женщину чье-то зло…

Ей сейчас, может, станет легче,

Если стало мне тяжело?

На небе ни одной звезды,

Как будто и у неба траур.

Лишь очертания Бештау

Плывут ко мне из темноты.

Я помню, десять лет назад

В такой же августовский вечер

Я позвонил в Престольный град

И мы условились о встрече.

И разве думал я тогда,

Что возвращусь домой в разлуку,

В незатихающую муку

На все грядущие года.

Так вышло, что в последний раз

Я слышал голос твой отсюда.

Но мой звонок тебя не спас,

И не случилось в жизни чуда.

Из грустных лермонтовских мест

Я возвратился в жизнь иную.

Сошлись в минуту роковую

И твой уход, и мой приезд.

Но каждый август вновь сюда

Я приезжаю суеверно.

О Боже, как длинны года,

Когда отчаянье безмерно.

В Ессентуках стоит жара,

Какой не помнят старожилы.

Мы в этом пекле еле живы.

На север сматывать пора.

Но я люблю Ессентуки.

Люблю в любое время года.

…Орел расправил крылья гордо

И сделал первые круги.

В зеленом парке тишина.

Ни птиц, ни белок, ни прохожих.

Его молчание похоже

На вид, сошедший с полотна.

Иду безлюдною тропой

Сквозь августовские красоты.

И горы, как большие соты,

Мед источают надо мной.

Отсюда путь на Пятигорск,

Где память наложила вето

На то трагическое лето,

Которым был Мартынов горд,

Когда вблизи горы Машук

Он выстрелил…

И вся Россия

Вдруг замерла в немом бессилье,

Отчаяньем сменив испуг.

Жизнь моя – то долги, то потери…

Сколько я задолжал доброты

Тем, кто в дружбе мне искренне верил,

Наводил меж сердцами мосты.

Задолжал я сыновнюю нежность

Землякам на тверском берегу.

Пусть услышат мою безутешность

Все, пред кем я остался в долгу.

Я остался в долгу перед мамой,

Ожидавшей меня из разлук…

Наши встречи – как телеграммы.

Суета очертила свой круг.

Словно все мы расписаны свыше.

На счету каждый миг, каждый час.

Не успели войти – уже вышли…

Будто кто-то преследует нас.

Жизнь моя – то долги, то потери.

Близкий друг оборвал волшебство.

И оплакал неистовый Терек

Гениальные строки его.

Жизнь моя – то долги, то потери.

И теряются годы и дни.

Но душа – как заброшенный терем,

Где мы вновь остаемся одни.

Мне легко от таких одиночеств.

Мне светло от улыбки твоей.

Пусть судьба нам потерь не пророчит,

Чтоб долги возвратил я скорей.

на даче старого поэта

Все было старым:

Акварель

В тисках старинного багета

Казалась тусклой,

Но апрель

Сквозь эту тусклость пробивался

И синеву глазам дарил.

А наш хозяин улыбался,

Как будто путь к себе торил.

На даче старого поэта

Была вся прелесть в старине:

Узоры черного буфета.

И канделябры на стене.

Большие кресла, словно клети.

Ковром накрытая тахта…

И как из прошлого столетья

Старик читает нам с листа.

Его стихи крепки, как мебель.

И так же старомоден слог.

А за окошком в синем небе

Стриж вяжет хитрый узелок.

Он так похож на жест поэта,

На взмах пронзительной руки,

Став продолжением сюжета

Еще не начатой строки.

Амфитеатр Тархановской поляны

Весь в ожиданье лермонтовских строк.

Пылают розы, светятся тюльпаны.

И время начинает диалог.

Звучат стихи, знакомые нам с детства.

И горло перехватывает грусть.

Поэзия вершит здесь чудодейство,

Которое мы знаем наизусть.

И кажется – в незримом разговоре

Вновь повстречались Мцыри и монах…

И мрачно смотрит на гостей Печорин,

Успокоенья не найдя в стихах.

Какая-то девчушка вышла к сцене,

К портрету положила васильки.

И в то мгновенье взгляд ее весенний

Как будто оживил его зрачки.

Амфитеатр Тархановской поляны…

Поэзии и жизни торжество.

Пылают розы, светятся тюльпаны.

И все полно здесь имени его.

Пятигорский некрополь.

Тишина и покой.

Здесь землею был принят

Гениальный изгой.

Белозубый поручик,

Обреченный пророк,

Сколько взял он на Небо

Ненаписанных строк!

Сколько зорь и закатов

Без него отцвело!

На растерянном камне —

Роковое число.

А над ним только небо

Да шуршание крыл.

И печальные горы,

Что при жизни любил.

Он не знал, что недолгим

Будет этот приют.

Что в родные Тарханы

Прах его увезут.

Но осталось святыней

Это место навек…

Грустно кружатся листья.

Тихо падает снег.

Елизавета Алексеевна Арсеньева

Внука своего пережила…

И четыре черных года

Тень его

Душу ей страдальческую жгла.

Как она за Мишеньку молилась!

Чтоб здоров был

И преуспевал.

Но Господь не оказал ей милость

И молитв ее не услыхал.

И она на Бога возроптала,

Повелев убрать из комнат Спас.

А душа ее над Машуком витала.

«Господи, почто его не спас?»

Во гробу свинцовом, во тяжелом

Возвращался Лермонтов домой.

По российским побелевшим селам

Он катился черною слезой.

И откуда ей достало силы

Выйти за порог его встречать?

Бабы возле гроба голосили…

«Господи, дай сил не закричать…»

Сколько лет он вдалеке томился.

Забывал среди забот и дел.

А теперь навек к ней возвратился.

Напоследок бабку пожалел.

Лермонтов безмерно рисковал,

Вызывая недругов к барьеру.

И когда не принимал похвал,

И не ставил в грош свою карьеру.

Рисковал над начатым листом,

Чтоб душой с другими поделиться.

Но особый риск таился в том,

Что́ в себе хранили те страницы.

Рисковал, когда являлся в свет,

Потому что был остёр в беседах.

Не красавец, но лихой корнет,

Поразивший смертью напоследок.

В Россию пожаловал август

И землю росой окропил.

И люстры зажег на рябинах…

И выбилось пекло из сил.

В Россию пожаловал август…

Накинув цветочный наряд,

Он вышел на улицы наши,

И город был августу рад.

В Россию пожаловал август

С прохладою по вечерам.

С малиной лесной и грибами,

Медлительный, как ветеран.

В Россию пожаловал август…

И яблочный аромат

Развеял все наши тревоги,

Боязнь и разлук, и утрат.

Хотя и недолгим он будет,

Пленительный месяц щедрот,

Но света его нам хватает,

Чтоб встретиться вновь через год.

Я подумал – стать бы деревом,

Чтобы весь свой долгий срок

Не жалеть о всем содеянном

И о том, чего не смог.

Не страдая, не завидуя,

Позабыв друзей своих,

Молча встану над обидами

И над радостями их.

Не грустя о днях потерянных,

Буду ждать иной судьбы…

Почему не стать мне деревом,

Коль в чести у нас дубы.

Поэта решили сделать начальством,

А он считает это несчастьем.

И происходят странные превращенья:

Те, кто при встречах кивал едва,

Теперь – как пальто – подают слова.

Здороваются, словно просят прощенья.

Поэт не привык

К этим льстивым поклонам,

К фальшивым взглядам

Полувлюбленным.

Он остается во всем поэтом.

И еще чудаком при этом.

Прежним товарищем для друзей.

Чернорабочим для музы своей.

И добрая слава о нем в народе.

А он продолжает свое твердить:

«Должность приходит и уходит —

Поэзии некуда уходить…»

Никто не знает, что нас ждет.

А мы судьбе не доверяем.

Никто не знает наперед,

Где мы найдем, где потеряем.

Никто не знает, что нас ждет.

Я в ожиданье встречи замер…

Но птица счастья свой полет

Не согласовывает с нами.

И я загадывать боюсь.

Решишь – а жизнь переиначит.

Ужо, я думал, посмеюсь…

Но все во мне грустит и плачет:

То боль чужая бередит,

То сердце жжет своя обида.

Живу у радости в кредит

И не показываю вида.

Наверное, мы все во власти судеб.

И каждому намечена черта.

Но жизнь свою у Неба не отсудишь,

Когда она бездарно прожита.

И прав поэт – пусть неудачник плачет,

Коль слепо он доверился судьбе.

А мне хотелось жизнь прожить иначе

И, веря в рок, не изменять себе.

Хотя и не дано всего предвидеть,

Но каждый все же чуточку пророк.

Когда вставал я, как былинный витязь,

На перепутье нескольких дорог,

Я понимал, что все решает выбор,

Но он не подотчетен Небесам.

И, чтоб тебе счастливый жребий выпал,

Вначале все решить ты должен сам.

Не потому ли путь мой был отмечен

Невероятной путаницей вех,

Чтоб среди них я отыскал тот вечер,

Который нас соединил навек.

В небе звездные россыпи.

Тихий голос в ночи.

Пощади меня, Господи,

От любви отлучи.

Наша сказка вечерняя

Завершает свой круг.

Отлучи от мучения

Предстоящих разлук.

И меж синими соснами

Мы простимся навек.

Пощади меня, Господи,

Погаси этот свет.

Пусть все в жизни нарушится

И погаснет душа.

Отлучи от минувшего,

Чтобы боль отошла.

От улыбки божественной

И от слез отучи.

От единственной женщины

Отлучи…

Как важно вовремя успеть

Сказать кому-то слово доброе,

Чтоб от волненья сердце дрогнуло! —

Ведь все порушить может смерть.

Как важно вовремя успеть

Похлопотать или поздравить,

Плечо надежное подставить!

И знать, что будет так и впредь.

Но забываем мы подчас

Исполнить чью-то просьбу вовремя,

Не замечая, как обида кровная

Незримо отчуждает нас.

И запоздалая вина

Потом терзает наши души.

Всего-то надо – научиться слушать

Того, чья жизнь обнажена.

здесь унижают русскую культуру

Цинизмом и бездарностью невежд.

Над лбом Толстого примостились куры

Сорить помет поверх его одежд.

Здесь не нужны ни Левитан, ни Репин,

Ни Суриков с Боярыней своей.

Своих кумиров здесь настырно лепят,

И похвала струится, как елей.

Суди их Бог и наша с вами совесть,

Своей они уже не обретут.

Но время, о грядущем беспокоясь,

Всех призовет на справедливый суд…

И мы возьмем искусство на поруки.

Жизнь без него печальна и пуста.

И от цинизма, пошлости и скуки

В который раз спасет нас красота.

Хочу домой.

Хотя в России худо,

Что ныне не скрывает

Даже ТАСС.

Зато там есть немыслимое чудо —

Родной язык,

Который не предаст.

И так надежно искреннее слово,

Когда в душе не остается сил.

Родной язык – как оголенный провод,

Что нас с тобой навек соединил.

И этот свет, что согревает сердце,

Немыслим без мелодий языка.

Не потому ли не боюсь я смерти,

Что зазвучит в тебе моя строка.

«Чужому успеху завидовать грех…» —

Когда-то мне дед говорил.

Прекрасная песня —

Ведь это для всех.

Спасибо тому, кто ее подарил.

Чужая удача вам сил не придаст,

Коль зависть вам душу горчит.

И чей-то успех не обрадует вас.

Простите, скорее он вас огорчит.

Написан роман. Установлен рекорд.

Неважно, что автор не ты.

Над залом звучит гениальный аккорд.

Он ждет и твоей доброты.

Мне дорог лес зимой и летом.

Я не скрываю добрых чувств.

Ведь это он рожден поэтом,

А я лишь у него учусь.

Я слышу – шелестят страницы,

Когда листает ветер их…

И тишина, как мысль, струится.

И каждый лист – как первый стих.

Что в нашей жизни, словно в минном поле,

Ты ищешь настороженной строкой?

Рискуя между гибелью и болью,

Когда вдруг мина ахнет под ногой.

Гремят, гремят неслышимые взрывы,

Невидимые падают враги.

А ты идешь по краешку обрыва,

На поводу у собственной строки.

Саперы ошибаются так редко

И никогда не лезут на рожон…

И жизнь твоя —

Как в минном поле метка,

Куда лишь смелым доступ разрешен.

мы все настолько в Лермонтова вжились,

Что кажется, нас нечем удивить…

Но гении – всегда непостижимость…

И где найти нам Ариадны нить?

Не понимаю, как в такие лета,

Когда душа наметилась едва,

Грядущее величие поэта

Нам открывали юные слова?

Как мог он видеть в позапрошлом веке,

Что «спит земля в сиянье голубом»?

Еще Гагарин не расставил вехи,

И мир не вхож был в наш небесный дом.

Как рано он взорвал глаголом темень,

Чтоб светом обернуться на земле.

И отступил перед мальчишкой Демон,

Едва он уличил его во зле.

Наверное, он был посланец Бога?

Но почему Господь к нему был строг?

Оборвалась печальная дорога

На перекрестке гениальных строк.

Посланец Бога, он не знал, кем послан.

И, не сумев предчувствий одолеть,

Все чаще устремлялся сердцем к звездам,

Не думая, что звезды – тоже смерть.

Посланец Неба, жил он по-земному

И не считал обид своих и ран…

От бед спасала лишь дорога к дому

Да живопись возлюбленных Тархан.

Ненадежные друзья

Хуже недругов крутых.

Эти если бьют под дых,

Так иного ждать нельзя.

Надо лишь держать удар,

Чтобы знали наперед,

В чью бы пользу ни был счет,

Мы из племени гусар.

Ненадежные друзья

Ненадежностью своей

Стольких предали друзей,

Честно глядя им в глаза.

Чужая держава.

Родная земля.

Одна у нас слава —

От бед до Кремля.

Одна у нас вера

И правда одна.

Да мера им разная

Определена.

Вчерашние клерки

Пробились во власть.

Дремучие неучи

Стали элитой.

Теперь не властители дум

Знамениты.

А те,

Кто Россию сумел обокрасть.

Как жаль матерей российских,

Рожающих сыновей

Для будущих обелисков

На горькой земле моей.

Нас разлучило с мамой утро.

Ее я обнял у дверей.

Взрослея, все мы почему-то

Стыдимся нежности своей.

Награждают поэтов —

Хороших и разных.

Присуждают престижные

Премии им.

Хорошо бы, чтоб личный

Писательский праздник

И для тысяч читателей

Стал бы своим.

Это вечная тема – конфликт поколений.

И когда нас не будет —

Продолжится спор.

Это было до нас.

Это будет со всеми.

Ведь былое – грядущему

Вечный укор.

И гений трижды может быть

Ничтожен:

Когда он дружбу выгодой итожит,

Когда вослед своей любви былой

Он посмеется,

Словно шутке злой,

И в третий раз

Всего ничтожней он,

Когда забудет,

Где он был рожден.

У меня от хамства нет защиты.

И на этот раз оно сильней.

А душа немеет от обиды.

Неуютно в этом мире ей.

Поэзия – рискованный полет…

Что страховаться полотном газетным?

А если падать – то на черный лед.

Как это и положено поэтам.

Мы возвратились к крепостному праву:

Скупив деревни с жителями их,

Нувориши свою внедряют правду,

Что мир был создан Господом для них.

Для них одних – достаток и свобода.

И справедливость тоже только им.

А что негоже – это для народа.

Пускай послужат господам своим.

На месте сел возносятся хоромы.

Былую жизнь перевели в изъян…

И перестала Русь быть отчим домом

Для бедных и обманутых крестьян.

Вначале было Слово…

И позже слово было.

Запаса золотого

Мне время не намыло.

Но вымыло породу

Пустую

Из души.

И по сухому броду

Мы с прииска ушли.

А слово возрождалось

В доверии друзей.

Какая это жалость —

Не знать судьбы своей.

Не знать, что все случится

И вслед за суетой

Прольется на страницы

Мой дождик золотой.

Сверкнет веселым грузом

Волшебный золотник.

То ль на колени Музы,

То ли в одной из книг.

Пока же время длится,

Слеза из жизни той

Упала на страницу

Случайной запятой.

Душа – мой вечный прииск.

И путь туда тяжел.

Песок глаза мне выест

За то, что вновь пришел.

Но я стерплю все боли.

Я, что ли, не мужик?!

Мое спасенье в слове…

А кто умнее книг?

И я пришел на прииск,

Вернулся сам к себе,

Где слово – добрый призрак

Или маяк в судьбе.

Я благодарен дружеской поруке,

Той самой круговой поруке душ,

Когда от бед ты мечешься в испуге,

Надеясь втайне на поддержку дружб.

Я благодарен дружеской поруке,

Когда в опасный или в трудный час

Ты чувствуешь протянутые руки

И бескорыстной доброты запас.

Иначе в нашей суете тревожной

Не выживешь, не одолеешь бед…

Судьба своя натягивает вожжи,

Чтоб не меняли мы надежный след.

А нас влечет крутое бездорожье,

И тайна встреч, и неоткрытый мир…

И в этих вечных поисках тревожных

Нам дружба – как слепому поводырь.

Я люблю смотреть, как мчится конница

По экрану или по холсту…

Жаль, что все когда-то плохо кончится,

Жизнь, как конь, умчится в пустоту.

Все когда-нибудь, к несчастью, кончится.

Солнце станет экономить свет.

И однажды выйдут к морю сочинцы —

Ну а моря и в помине нет.

То ли испарится, то ли вытечет,

То ли все разрушит ураган…

И Господь планету нашу вычеркнет

Из своих Божественных программ.

И она в космические дали

Улетит среди других планет…

И никто ей песен не подарит,

Не вздохнет, не погрустит вослед.

И Земля вовеки не узнает,

Что часы остановили ход…

Оборвется наша жизнь земная,

Хоть недолог был ее полет.

Не люблю хитрецов,

Не умею хитрить.

Не могу дурака

Похвалой одарить.

Не умею молчать,

Если сердце кипит.

Не меняю на выгоду

Горьких обид.

Можно хлеба краюху

Делить пополам.

Половину души

Никому не отдам.

Отдавать – так уж всю,

Без остатка, до дна.

Потому что, как жизнь,

Неделима она.

Не люблю хитрецов,

Не умею хитрить.

Что подумал о ком-то,

Могу повторить.

Все могу повторить,

Глядя прямо в глаза.

Если б так же всегда

Поступали друзья…

Когда вам беды застят свет

И никуда от них не деться, —

Взгляните, как смеются дети,

И улыбнитесь им в ответ.

И если вас в тугие сети

Затянет и закрутит зло, —

Взгляните, как смеются дети…

И станет на сердце светло.

Я сына на руки беру.

Я прижимаю к сердцу сына

И говорю ему: «Спасибо

За то, что учишь нас добру…»

А педагогу только годик.

Он улыбается в ответ.

И доброта во мне восходит,

Как под лучами первый цвет.

Если жизнь вас чем-то огорошит,

Горькою разлукой или злом, —

Вспомните о чем-нибудь хорошем,

Что осталось некогда в былом.

Вспомните ночную нежность моря,

Утреннюю музыку лесов…

И тогда утихнет ваше горе,

Отойдет на несколько часов.

Полегчает вам от встречи с прошлым.

Вы себе признаетесь тогда:

Боже мой, как счастливо я прожил

Некие мгновенья и года.

Я воспоминанием спасаюсь,

Ухожу в любимый день иль год.

Силами в минувшем запасаюсь

Против всех сегодняшних невзгод.

В тяжкой хвори иль навете грязном,

Когда жизнь – как молчаливый крик,

Вспомните о чем-нибудь прекрасном,

Вновь переживите этот миг.

Осень вновь в права вступила

У зимы посредником.

Ива смотрит в пруд уныло,

Шелестит передником.

На пруду, позолоченном

Листьями осенними,

Лебедь белый, лебедь черный

Выплывают семьями.

Грустно я смотрю на небо

В бесконечность серости.

Ах, как хочется мне снега!

Снега первой свежести.

Друг познается в удаче

Так же порой, как в беде,

Если он душу не прячет,

Чувства не держит в узде.

Друг познается в удаче.

Если удача твоя

Друга не радует, значит,

Друг твой лукав, как змея.

Или же горькая зависть

Разум затмила его.

И, на успех твой позарясь,

Он не простит ничего.

Он не простит… Но иначе

Скажет об этом тебе.

Друг познается в удаче

Больше порой, чем в беде.

Отцы, не оставляйте сыновей!

Не унижайте их подарком к дате…

Все можно изменить в судьбе своей,

Но только сыновей не покидайте.

Пока малы, за них в ответе мать —

От первых слез и до вечерней сказки.

Но как потом им будет не хватать

Мужской поддержки и отцовской ласки.

Им непременно надо подражать

Своим отцам, на то они и дети.

Родную руку молча подержать,

Уйти с отцом рыбачить на рассвете.

Обида вас настигнет иль любовь —

Не уходите… Вы им всех дороже.

Ведь в жилах сыновей отцова кровь.

И заменить ее уже никто не сможет.

Издали Эльбрус похож

На грудь Венеры…

Может, это памятник Богине?

Чтоб ее не путали с другими,

Богу изменило чувство меры.

Но те формы вновь меня тревожат.

Сексуальны белые холмы.

И средь лета празднество зимы

Так на одиночество похоже.

А когда бесстыдный луч восхода

Грудь Венеры обнажает вновь,

Я ловлю себя на мысли,

Что природа

В нас бессмертна,

Если есть любовь.

Никогда ни о чем не жалейте вдогонку,

Если то, что случилось, нельзя изменить.

Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,

С этим прошлым порвите непрочную нить.

Никогда не жалейте о том, что случилось,

Иль о том, что случиться не может уже.

Лишь бы озеро вашей души не мутилось

Да надежды, как птицы, парили в душе.

Не жалейте своей доброты и участья,

Если даже за все вам – усмешка в ответ.

Кто-то в гении выбился, кто-то в начальство…

Не жалейте, что вам не досталось их бед.

Никогда, никогда ни о чем не жалейте —

Поздно начали вы или рано ушли.

Кто-то пусть гениально играет на флейте.

Но ведь песни берет он из вашей души.

Никогда, никогда ни о чем не жалейте —

Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.

Пусть другой гениально играет на флейте.

Но еще гениальнее слушали вы.

Господь не прощает предательств…

Любой, кто черту преступил,

Вдруг чувствует яростный натиск

Каких-то неведомых сил.

И душу знобит и колотит,

Как будто простыла она.

Как будто ей нужен наркотик,

Чтоб вновь позабылась вина.

Господь не прощает предательств,

Иуда ты или Фуше.

И страх, как невидимый дятел,

Стучит в обреченной душе.

Но как бы наш путь ни был труден,

Мы помним об этом всегда,

Что жизнь свою призваны люди

Судить высшей мерой стыда.

Звонок из прошлого:

Знакомый голос

Навеял давнюю печаль.

И возвратился я в наш город.

В былую жизнь.

В чужую даль.

Там было счастье в нас и рядом.

И окрыляло наши дни.

И нежность я свою не прятал

На людях и когда одни.

Но все ушло и не вернулось.

Не знаю – кто был виноват.

И разминулась наша юность

С грядущим много лет назад.

Звонок из прошлого:

Ты позвонила…

И голос рядом твой почти.

Благодарю за все, что было.

За все, что не было, – прости.

Когда надежда вдруг провиснет

И вера падает во мне,

Я вновь читаю ваши письма,

Чтоб выжить в горестной стране.

Исповедальная Россия

Глядит с бесхитростных страниц,

Как будто сквозь дожди косые

Я вижу всполохи зарниц.

За каждой строчкой чья-то доля,

Мечта, обида или грусть.

О, сколько в мире бед и боли!

И как тяжел их горький груз.

И перехватывает горло

От этих трепетных страниц.

Не знаю, кто еще так гордо

Мог выжить и не падать ниц.

Благодарю вас за доверье,

За эти отсветы любви…

И если я во что-то верю,

То потому лишь,

Что есть вы.

Муза моя,

Ты сестра милосердия.

Мир еще полон страданий и мук.

Пусть на тебя чья-то радость не сердится.

Нам веселиться пока недосуг.

Как не побыть возле горести вдовьей?

В доме ее на втором этаже

С женщиной той

Ты наплачешься вдоволь.

Смотришь —

И легче уже на душе.

Не проходи мимо горя чужого,

Рядом оно или где-то в глуши.

Людям так хочется доброго слова,

Доброго взгляда и доброй души.

Горем истерзана, залита кровью,

Наша планета опасно больна.

Муза,

Ты сядь у ее изголовья,

Пусть твою песню услышит она.

Знаю, что песня ничто не изменит.

Мир добротой переделать нельзя.

Все же ты пой…

Это позже оценит,

Позже поймет твою песню Земля.

Я думаю, что где-то в царстве Божьем

Все наши судьбы в Книгу внесены.

Но ни строки мы в ней прочесть не сможем,

И только что-то знают наши сны.

И в этом есть особый смысл и мудрость.

Иначе как бы жили мы тогда,

От будущих потерь напрасно мучась,

Шагреневые вычислив года?

И все же я хотел бы знать заранее

Твою судьбу и обмануть ее.

Взяв на себя хотя бы часть страданий,

Отдав взамен терпение свое.

Я записал бы на свои страницы

Твои невзгоды и грехи твои.

Пускай во мне твой черный день клубится.

Пускай в тебе продлится миг любви.

И вспомнишь ты зарю в конце аллеи,

Где в стылых ветках зимний день притих.

И жизнь твоя окажется светлее

Моих предчувствий и надежд твоих.

Мы плывем на белом корабле

Через город древний, как преданье.

Высшей пробы знак на серебре —

Чей-то герб на проходящем зданье.

Палуба Поэзии полна

Музыки Европы и Востока.

Все смешалось…

Только ты одна,

Ты одна, грустна и одинока…

Из веселой праздничной толпы

Я тебя выискивал глазами.

Мы плывем на корабле судьбы

Через город древний, как сказанье.

Ты была среди своих чужой.

Или это просто показалось…

Я тебя почувствовал душой.

Ты меня улыбкою касалась.

Я с тобою говорить не мог.

Речь моя с твоей не сопрягалась.

И мое молчанье – как восторг.

И твоя улыбка – словно жалость.

Вот и пристань…

Мы идем в отель.

Здесь мы и расстанемся, печалясь.

Только как мы будем жить теперь,

Если наши Музы повстречались.

Какие горы!

Боже мой!

Какая тишина…

Вот если б взять их все домой,

Поставить у окна.

И просыпаться среди гор,

И засыпать при них.

И чтоб наш коммунальный двор

Восторженно притих.

И чтоб в горах пылал закат,

И в нем кружил орел.

И чтобы твой весенний взгляд

Мои глаза нашел.

Повидаться лишний раз

Было некогда.

Я теперь спешить горазд,

Только некуда.

Было некогда, стало некуда.

Если можешь, то прости…

Все мы дети суеты,

Ее рекруты.

Прихожу в твой дом пустой —

Грустно в нем и тихо.

Ставлю рюмочки на стол

И кладу гвоздики.

Сколько праздников с тобой

Мы не встретили.

А теперь лишь я да боль.

Нету третьего.

Посижу и помяну

Одиноко.

Ты услышь мою вину,

Ради Бога…

Нас старят не годы, а беды

И боль от нежданных утрат.

И я выбираюсь из бездны,

Боясь оглянуться назад.

Господь иль судьба – я не знаю —

Вернули надежду душе.

Иду я по самому краю

В последнем своем вираже.

И нету ни боли, ни страха,

Ни прошлых обид и ни ссор.

Хоть жизнь – как нежданная плаха —

Означила свой приговор.

Но я ничему не поверил

И даже не сбавил шаги.

И лишь у спасительной двери

Я тихо сказал: «Помоги…»

И руки к глазам твоим поднял,

Почти умирая уже.

И в это мгновение понял,

Откуда надежда в душе.

Прощаю всех, кого простить нельзя,

Кто клеветой мостил мои дороги.

Господь учил: «Не будьте к ближним строги —

Вас все равно всех помирит земля».

Прощаю тех, кто добрые слова

Мне говорил, не веря в них нисколько.

И все-таки, как ни было мне горько,

Доверчивость моя была права.

Прощаю всех я, кто желал мне зла.

Но местью душу я свою не тешил,

Поскольку в битвах тоже не безгрешен, —

Кого-то и моя нашла стрела.

Читает мама дочери своей —

Больной малышке —

Радостные сказки.

И девочка,

Откинувшись в коляске,

Уходит в мир фантазий и затей.

И жизнь уже ей кажется иной,

Как песни детства,

Что еще не спеты…

Но радость вновь обходит стороной

Ее мечты, надежды и секреты.

И рядом с этой девочкой больной

Ничто все наши горести и беды…

Как горько видеть мне ее глаза.

Недетскую печаль и ожиданье.

Я чувствую душой ее страданье

И мучаюсь, что ей помочь нельзя.

Но без надежды невозможно жить.

И девочка надеется на чудо —

Забыть болезнь, уснуть, заворожить,

К себе самой прислушиваясь чутко.

Читает мама сказки допоздна…

И засыпает девочка в коляске.

И сон продолжит начатую сказку,

Чтоб счастливо закончилась она.

Если что-нибудь случится

И расстаться суждено, —

Обернусь однажды птицей,

Постучусь в твое окно.

Ты подумаешь, что ветер,

Или ветка, или дождь…

Что-то смутно заприметив,

Вдруг к окошку подойдешь.

Полыхнет в глаза зарница.

Отпылает тишина.

И загадочная птица

Встрепенется у окна.

И душе тревожно станет,

Будто что произошло.

И предчувствий не обманет

Промелькнувшее крыло.

Мы говорим на разных языках.

А дети плачут на одном —

Единственном.

Наверное, на самом

Самом искреннем,

Понятном

На любых материках.

Если каждый житель

Страны моей

Скажет, что счастлив он, —

Тогда лишь можно

Присвоить ей

Титул великой державы.

На свете счастья нет.

Но есть стихи Поэта.

И будет много лет

Светить нам имя это.