Книга: Вектор атаки



Вектор атаки

Евгений Филенко

Вектор атаки


Вектор атаки

Пролог

В сумерках перед рассветом

Все кошки кажутся серыми —

Особенно серые.

Кетансубеки

«Ну вот ты и дома, Северин Морозов.

Ты своего добился. Хотел увидеть Эхайнор? Вот ты его увидел. Глянул одним глазком на самый краешек чужого необъятного мира в надежде ощутить свое с ним родство. Понравилось? Ну, не обессудь: что бы о нем ни говорили, но это твой мир, он дал жизнь твоим предкам, а значит – и тебе тоже. Он должен принять тебя так же, как ты примешь его. Может быть.

Что же дальше-то, дурачок?»

У меня к этому миру есть несколько вопросов. Проблема в том, что я не знаю, как их задать, чтобы не в пустоту, чтобы получить ответ. Ну да, я напуган. Но это пройдет. В любой, самой неприятной ситуации человеку… даже если он эхайн… нужно перестать психовать, и он сразу к ней приспособится. Или, что намного лучше, приспособит ситуацию к себе.

Наверное, меня ищут друзья и родные. Наверное, мама не находит себе места. Наверное, я слишком легкомысленный, чтобы до конца понять, каково им всем сейчас. Один мудрый человек сказал: «Как только наши дети осознают свою ответственность за нас, значит – они повзрослели». Выходит, я еще не повзрослел.

Но и ждать я больше не мог.

Вам всем придется меня простить. Вы добрые, умные и понимающие. Да и нет у вас выбора.

Поэтому я побуду растерянным человеческим детенышем неполных осьмнадцати годков от роду еще немножко, напоследок. А потом, как в сказке, грянусь оземь и обернусь добрым молодцем – юным эхайнским грандом из знатного рода.

Если, конечно, у меня получится такой кульбит.

И если перед этим не наделаю чересчур много глупостей.

* * *

…Итак, она сказала:

– Если вы заблудились, сударь, я могу вам помочь.

Прошла вечность, прежде чем я уловил смысл обращенных ко мне слов на чужом языке и собрал из расползающегося, будто ветхая тряпка, словарного запаса ответ. Ну, может быть, и не вечность, но лет пять – это уж точно.

– Я в затруднении… мне действительно нужна ваша помощь… подскажите, как поскорее отсюда выбраться… пожалуйста…

Все в этом зале было нарочито грубым, прямоугольным, окрашено в гнетущие тона: серый, темно-серый и кое-где светло-серый. Девушка была единственным ярким пятном. В своем форменном костюме оранжевого цвета, с солнечно-рыжими волосами, она выглядела, как молодая, тщательно вымытая морковка. Находилась она за стандартной, как и во всех, наверное, космопортах Галактики, стойкой: под руками сенсорная панель, сбоку большой видеал с картинками и неразборчивыми эхайнскими каракулями. Черты лица ее далеки были от земных представлений о совершенстве, хотя по-своему правильны и даже привлекательны – только к ним следовало привыкнуть. Уж это-то я знал наверняка… и привыкал уже однажды. Но при звуках моего жалобного лепета лицо ее застыло и сделалось безнадежно некрасивым. Девушка продолжала улыбаться, только улыбка ее теперь казалась приклеенной к тонким блестящим губам и неприятно холодной.

– Разумеется, сударь, – сказала девушка с неопределенным выражением. – Вам не следует волноваться. Сейчас вы получите всю необходимую помощь.

Даже в ее голосе похрустывали ледышки.

Ее можно было понять. Существо, выглядевшее, как эхайн, тем не менее, одето было иначе, вело себя иначе и разговаривало иначе. Стоило присмотреться повнимательнее, чтобы увидеть: эхайнского там не в пример меньше, чем чужеродного. И с этим удручающим обстоятельством надлежало что-то срочно делать.

Что происходит в больших и маленьких транспортных терминалах, когда вновь прибывший пассажир у стойки ведет себя неадекватно?

На Земле в таких случаях очень скоро появляется доктор-психотехник. Ему достаточно пары фраз и легких касаний, чтобы привести страждущего в относительно вменяемое состояние и снять ощущение тревожности. После чего вдумчиво, не спеша, в другом уже месте, разбираться с причинами, ставить диагноз и назначать лечение с процедурами. Дядя Костя, будучи природным кладезем разнообразных историй из области межрасовых отношений, утверждает, что имели место по меньшей мере два случая прибытия на Землю совершенно безумных инопланетян. Один был рептилоид и вел себя агрессивно: разрушил стойку, перепугал девушек из персонала, так что пришлось его обездвижить мобильными изолирующими полями и опрыскать наспех синтезированными транквилизаторами, что годились для его нервной системы, до прибытия этнически родственных специалистов. Другой, гуманоид, принадлежавший к расе, которую дядя Костя по малопонятным мне этическим соображениям поименовать напрочь отказался, вел себя тихо, беспрепятственно покинул космопорт и затерялся в толпе. А спустя пару дней выдвинул ультиматум земному правительству, в котором провозгласил себя императором Галактики и потребовал изменить спектральный класс местного светила на красный, предпочтительнее – коралловый, как более ласкающий взоры и не оскорбляющий эстетические чувства самодержца. Поскольку он не знал, где находится резиденция правительства – а возможность принципиального отсутствия таковой он как верховный иерарх категорически отметал! – то изложил свои требования устно встреченной в холле гостиницы официантке ресторана. Последняя отнеслась к его словам легкомысленно и неуважительно и в результате едва не оказалась в заложницах маньяка. Ну, уж тут-то на сцену и явился традиционный персонаж, то есть доктор-психотехник, введенный в заблуждение внешним сходством лжеимператора со среднестатистическим образчиком Homo sapiens, у которого вдруг обнаружилась мегаломания в классическом смысле. Заливаясь жизнерадостным смехом, дядя Костя поведал мне, как двое несчастных, маньяк и психотехник, на протяжении нескольких суток потихоньку лишали друг друга остатков рассудка, поскольку ни один не мог добиться от другого ожидаемых результатов. Доктор – улучшения состояния больного, а больной – гарантий аудиенции у президента Федерации и подобающих императорскому статусу почестей. «И сделайте же наконец что-нибудь с вашим светилом!» Поэтому, когда на Землю явились наконец хватившиеся своего пациента инопланетные психиатры, они оказались в затруднении, кого из двоих эвакуировать, а кому поднести пиво и сигарету со словами благодарности за потраченное время. «Представь картинку! – покатывался дядя Костя. – Сидят рядком два небритых и сильно помятых мужика, внешне практически неотличимые, и несут бессвязную чушь. Вошедшие в офис персоны и официальные лица столбенеют в замешательстве от обилия психотиков. В этот момент один из упомянутых мужиков поводит вокруг себя мутным взором и говорит собеседнику: друг мой, у нас гости, потому нам сей же секунд нужно определиться, кто из нас псих. Не знаю, кто здесь псих, отвечает тот с олимпийским спокойствием, а вот лично я – магистр… э-э… м-мм… Его, не дослушавши, берут под белы руки, глушат транквилизатором и, натурально, эвакуируют на лечение. Оставшийся же раскланивается с представителями компетентных структур, пожимает руки, одаряет всех воздушными поцелуями, после чего интересуется, когда же наконец обитатели этого строптивого мирка принесут ему присягу на верность и как долго намерены терзать его чувство прекрасного этим отвратительно желтым светилом…» – «А что случилось с магистром?» – «Ну что с ним могло случиться? Втихомолку избавились от тела… – Дождавшись, пока мои глаза достаточно округлились, дядя Костя продолжил: – Что с тобой, Сева? Это же Галактическое Братство, а не пиратская вольница! Разбудили, убедились в том, что он действительно магистр психотехники, организовали познавательно-восстановительную экскурсию по курортным достопримечательностям, принесли извинения. Там вообще многим пришлось щедро и энергично извиняться»…

На эхайнской планете Анаптинувика все обстояло иначе.

Девушка продолжала городить успокоительную чушь, старательно глядя мне в глаза, чтобы не прервать зрительный контакт и не дать мне натворить глупостей сверх того, что я уже натворил, а я в ответ лишь кивал, сохраняя самый удрученный вид. Может быть, она нажала какую-то скрытую кнопку или сделала некий специальный жест. Но рядом очень скоро обнаружился внушительный, с явными признаками избыточного веса эхайн в униформе: просторные брюки и долгополый, едва ли не до колен, объемный сюртук, все это мрачного густо-синего цвета и осыпано металлизированными знаками различия, словно брызгами замерзшей ртути. Спрашивается: можно ли такое носить? А если можно, то зачем? Неудобно, некрасиво, нефункционально. Еще один «символ созревающей красоты»… И еще один эхайн в моей жизни. Какие же они, оказывается, бывают разные… Тяжелая загорелая физиономия в ранних морщинах, без большого тщания выбритая, как у самурая, макушка в обрамлении венчика соломенных волос, пышные, слегка запущенные бакенбарды. Упомянутая физиономия не выражала никаких эмоций, однако же маленькие рыжеватые глазки изучали меня с нескрываемым интересом. Не каждый, надо полагать, день здесь объявлялись чокнутые пришельцы.

– Сударь, – скрипнул он не слишком-то дружелюбно. – Благоволите следовать за мной.

– Вы поможете мне выбраться отсюда? – спросил я на всякий случай.

– Это моя работа, – ответил он уклончиво.

Я обернулся. За моей спиной громоздились еще двое в таких же синюшных нарядах, только полы покороче – дабы не стеснять движений, в низко надвинутых пластиковых касках. Рукава сюртуков были закатаны, а мощные мохнатые лапы покоились на зловещего вида агрегатах, в которых без труда угадывалось оружие. Если уж бритоголовый не пробуждал особой к себе симпатии, то эти двое не понравились мне совершенно. Слишком они были не по-хорошему одинаковые. Двое из ларца, одинаковых с лица. И с торца… На почетный эскорт они никак не тянули, зато откуда-то из самых глубин памяти всплыло недоброе слово «конвой».

– У вас естьгутанкагхорга? – тщательно проследив мой взгляд, вдруг спросил бритоголовый.

«Громкое железо» – какая-то нелепица.

– Железо?.. Какое железо?!

– То есть как это «какое»? – в свою очередь изумился эхайн, и на его лице впервые отразилось некое подобие эмоций.

Я напряг воображение. Похоже, это была какая-то идиома, а с местными идиомами, извините за каламбур, у меня были проблемы… Спустя мгновение меня осенило. Ну конечно же: огнестрельное оружие!

– Нет, я не вооружен.

– С вашей стороны, сударь, – проговорил эхайн, – было бы разумно предъявить игутаннана.

На сей раз я сообразил быстрее – «тихое железо»! – и даже попытался свести возникшую напряженность к шутке:

– Только это, – и полез во внутренний карман куртки.

Бритоголовый проворно отшатнулся, а конвоиры, наоборот, шагнули вперед, вскинув раструбы своих агрегатов.

Происходящее выглядело столь же угрожающе, сколь и комично. Словно эпизод средней руки боевика из старинной жизни. Не станут же они, в самом деле, стрелять в меня из-за безобидных пустяков вроде складного ножика с отверткой и устричной вилкой – пижонского подарка от соучеников на один из дней рождения?!

– Спокойно, – сказал я, вытаскивая ножик двумя пальцами. – У меня естьтихое железо. Оно совершенно тихое… никакой опасности.

А они все же выстрелили.

…Грянулся оземь, вот только добрым молодцем обернуться не сумел…

Я еще успел услышать горестный женский вскрик позади себя, поймать удивленную реплику одного из конвоиров: «Господин старший инспектор, у него тартег!» – и подумать, до чего глупо все сложилось… а как же мама?!



Часть 1***Забавы дилетантов

Зыбкие покровы тайн

– Он был на Дхаракерте, – сказал Фабер. – Это доподлинно известно, потому что его видели представители по меньшей мере четырех рас, и все идентифицировали его как эхайна.

– И все отнеслись к этому как к чему-то обыденному, – проворчал Эрик Носов.

– Что, и тахамауки? – недоверчиво спросил Кратов.

– Тахамауки проявили наибольшую степень озабоченности, – ответил Фабер. – Но они не пожелали предпринимать каких-либо резких шагов, не убедившись предварительно в его агрессивных намерениях.

Фабер сидел за громоздким столом в архаичном стиле, на крученых ножках, со столешницей, затянутой в вишневый бархат, вперясь в слишком большой, по мнению Кратова, экран видеала, временами отрываясь лишь затем, чтобы поделиться какой-то информацией. Находиться ему за этим столом никак не полагалось, равно как и вообще присутствовать в этом помещении. Еще при входе Кратов спросил наэхойлане: «А это что еще за фрукт?» – «Фабер, – отвечал Носов, усмехаясь. – Просто Фабер». – «И к чему нам на нашей встрече нужен просто Фабер?» – «Пускай будет. Так надо». – «Кому это надо? Мне или тебе?» – «Допустим, Наблюдательному совету». – «Дабы ты, спаси-сохрани, не сболтнул при мне лишнего?» Носов не ответил, зато откликнулся Фабер: «Могли бы не утруждаться. Я прекрасно понимаюэхойлан. Равно как иэххэг, эхрэиэххурур». Кратов тут же перешел на русский: «Эрик, неужели ты утратил способность посылать назойливых попутчиков по известным адресам?» – «Не тот случай, моншер», – деликатно пояснил Носов. «Ну давай я его пошлю, я не связан условностями служебного этикета…» – «Русский я тоже знаю, – сообщил Фабер. – И даже могу предположить, куда именно вы желали бы меня отослать». – «Поразительно!» – хохотнул Носов. «Имя у вас есть, просто Фабер?» – не запозднился Кратов, наперед испытывая к этому непредвиденному субчику внезапную антипатию. «Есть, – ответил тот. – Но я предпочитаю, чтобы ко мне обращались по фамилии. И меня действительно снарядил сюда Наблюдательный совет, если угодно – лично доктор Авидон. У вас есть возражения?» – «Добрый доктор Авидон, – сказал Кратов с неопределенной интонацией. – Отчего бы ему самому было не почтить своим присутствием наш междусобойчик, а не посылать вместо себя…» – «…всякую шушеру? – деловито уточнил Фабер. Носов засмеялся, а Фабер с готовностью ответил: – Доктор Авидон нездоров. И по выздоровлении его ожидают другие не менее важные дела. Это не значит, что ваша тема для него малозначительна. Напротив: он желает, чтобы мое участие в любых ваших начинаниях было равнозначно участию в них всего Наблюдательного совета, а значит – всех интеллектуальных и материальных ресурсов, которыми совет располагает и готов предоставить в ваше распоряжение по первому требованию». – «Вы всегда изъясняетесь на столь изысканном канцелярите?» – серьезно осведомился Кратов. «Я обыкновенный чиновник, – без тени обиды промолвил Фабер. – Я аутентичен отправляемой должности. И мне постоянно приходится излагать свои аргументы так, чтобы они были доходчивы и не допускали неверного толкования». Кратов и Носов переглянулись. «Чиновник, – сказал Кратов. – В каком чине состоять изволите?» – «Инспектор. Простой инспектор, – ответил Фабер с недоумением. – Есть возражения?» Он был молод, несуразен в своем официозном темно-синем в полоску костюме не по сезону, в ослепительно-белой сорочке и огромном вишневом галстуке. Кратову он сразу напомнил птицу фламинго: такой же худой, сутулый и с громадным поникшим носом. В их джинсово-ковбойском обществе он выглядел пришельцем из иного мира. «Простой инспектор просто Фабер, – произнес Кратов со вкусом. – Чиновник. Надо думать, тоже простой. И радует, что не простейший. Эрик, зачем в нашей шальной компании чиновник?» – «Ничего, – сказал Носов. – Когда мы будем штурмовать Эхайнор, господин из Наблюдательного совета сможет при сей баталии присутствовать в первых рядах». – «Ловлю на слове», – произнес Фабер, оживившись. И, едва войдя в кабинет, немедля занял кресло за неприкосновенным для посторонних смертных столом Эрика Носова.

Стол этот был старомоден и обширен. Его пространство в колоритном беспорядке занимали малопонятные для непосвященных предметы. Кратов знал: они здесь непросто, за каждым тянется свой шлейф событий и образов, у каждого есть своя история, и каждый нашептывает хозяину о чем-то для него исключительно важном.

По одну сторону видеала стоял антикварный письменный прибор из розового мрамора, с торчащим пером из крыла неведомой науке птицы и чернильницей под массивной медной крышкой. Чернильница, как доподлинно было известно Кратову, служила хранилищем для мелких трофеев. Не так давно, а возможно, и по сю пору, там соседствовали старинный оружейный патрон в стальной гильзе и «Узница Миров» – удивительная самосветящаяся жемчужина с морского побережья Сарагонды.

Патрон был обычной, хотя и редкой уже находкой из заросших бурьяном окопов под Старой Руссой, где Носов провел несколько отпускных сезонов,поднимаяиз земли незахороненные останки солдат Второй мировой войны («Тебе этого не понять, Кратов. Это нужно было сделать наконец. Мы подняли всех. Всех до единого! Они там лежали триста с лишним лет, одинокие, потерянные, давно забытые. Я знаю, что того света не существует, и не слишком по этому поводу огорчаюсь, но если бы он был, могу себе представить, какую обиду на нас, равнодушных неблагодарных ублюдков, они накопили… Но мы нашли всех. У нас же техника, селективная органическая интроскопия, прецизионная чувствительность – пятьсот метров… Там, где они лежали, сейчас просто земля, а не безымянная братская могила. А эти ребята наконец упокоились, как им и полагалось: с вечной славой и воинскими почестями…»). К патрону, кстати, прилагался и пистолет, такой же древний, но любовно вычищенный, отлаженный, в рабочем состоянии. Он был упрятан в дальнем конце кабинета, в сейфе за неодолимым шифром. Кратов однажды в шутку спросил, есть ли в сей диспозиции некий тайный смысл. «Разумеется, – ответил Носов. – Смысл есть всегда и во всем. Когда я чувствую, что весь мир на меня ополчился, и сознаю, что пора отсюда валить, рука сама тянется к патрону. Для того он, собственно, тут и соблюдается. Но еще нужно доковылять через весь кабинет до сейфа, да не напутать с шифром… все это требует времени и мобилизации мыслительного аппарата. И уж тут что одержит верх: лень-матушка или благоразумие…»

А вот жемчужина не имела цены, таких в распоряжении человечества насчитывалось не больше десятка, и все они напоминали о Сарагонде. Насколько было известно Кратову, напоминание для всех было чрезвычайно болезненным (страшная пандемия… несанкционированное вмешательство спасательной миссии Галактического Братства… полное, бескомпромиссное фиаско…), но лишь он один нашел в себе силы от него избавиться, причем по вполне утилитарным соображениям. Попросту подарил небольшому музею в родном своем городе Оронго – якобы из опасений бесславно потерять в многочисленных переездах с места на место. Был у него в жизни период, когда он много и бессистемно метался по планете.

По другую сторону экрана обреталась уродливая лепная фигурка, по всей видимости гипсовая, изображавшая собой горгулью с нелепо заломленными крылышками; с ней также была связана какая-то давняя и темная история, от расспросов о которой Носов аккуратно уходил, отделываясь шуточками и туманными намеками. Ну, для Кратова это был секрет Полишинеля: силы умиротворения на Уанкаэ, корпус шагающих боевых машин-арматов, «стояние» на реке Ихнонф под дружественным и недружественным огнем со всех сторон… Что же до четырехцветной кошки, выполненной из прихотливых сплетений стеклянной проволоки, то с ней вообще было все ясно: Эльдорадо, сезон дождей, похищение Озмы и для Кратова первая, а для Носова – черт знает какая по счету серьезная сшибка с эхайнами. «Если господин чиновник заденет на столе хотя бы что-нибудь, – желчно подумал Кратов, – в аппарате Наблюдательного совета откроется вакансия для штатного раздолбая». Однако же Фабер, производя своими хваталками перед видеалом уйму лишних и на взгляд бессистемных движений, как-то умудрялся избегать неприятностей. Небрежно полистав антикварное бумажное издание «Законов войны почтенного Сунь-цзы» на языке, разумеется, первоисточника (Носов, со сдержанным раздражением: «Не ищите, картинок там нет…»), отложил с легкой тенью недоумения на худом лице. Ну еще бы: кто сейчас читает на бумаге!.. Бросив же беглый взгляд на «Записки маршала Шароба о пестовании и натаске панцирных гребнистых драконов», вообще не понял, что за связка ракушек здесь брошена и зачем; оно было и к лучшему.

Эрик же Носов неспешно совершал эволюции по сложной траектории, засунув руки в карманы джинсов, ни на миг не останавливаясь и словно бы задавшись целью как можно более равномерно вытоптать раскинутый по всему пространству пола совершенно уже допотопный ковер с нелепым орнаментом в эллиническом стиле. Сам Кратов занимал позицию у окна, опершись задом о подоконник. Это давало ему возможность держать всех в поле зрения, а вдобавок временами позволяло выглядывать наружу, хотя он точно знал, что с высоты двадцатого этажа ничего и нигде не разглядит. Вечерний Брисбейн, с его осиянными изнутри разновысокими каменными башнями, с безмолвным полыханием рекламных парусов, с вознесшейся над городом циклопической елочной игрушкой центра космической связи «Сэнди Крик», с парящими под темно-синим пледом небес воздушными кораблями, не оставлял никаких шансов. Кратов и сам не ведал, что же он пытается разглядеть и чего ждет, и умом понимал, что все самое неприятное уже случилось. Но оставались какие-то смутные предчувствия, что в самом ближайшем будущем ситуация грозит ухудшиться, и не просто грозит, а несомненно усугубится, и даже выйдет из-под контроля. И он снова ничего не успеет поделать.

– Нашли агрессора, – вдруг фыркнул Носов. – Восемнадцатилетнего пацана с ветром в голове!

– Вероятно, тахамауков смутил его совершенно человеческий поведенческий стереотип, – пояснил Фабер.

«Ну вот тебя-то кто спрашивает?!» – подумал Кратов.

Фаберу явно доставляло удовольствие сидеть в этом неописуемо удобном кресле перед большим видеалом и разглагольствовать с самым важным видом. Справедливости ради нужно было отметить, что в своем бюрократическом наряде на роль вице-президента Департамента оборонных проектов он годился больше, чем сам вице-президент Носов, который всегда, во все времена и во всех обстоятельствах походил на мальчишку во взрослой одежке.

– Не менее вероятно, – продолжал он, – что тахамауки сочли, будто перед ними блестяще кондиционированный соглядатай. Однако же, как нам известно, они навели справки, выяснили, что на территории Федерации постоянно проживают по меньшей мере три этнических эхайна с правами гражданства, что Морозов – один из этой троицы, и успокоились.

– Кто третий? – недоуменно взметнул бровь Кратов.

– Третий? – переспросил Фабер. – Хм… Отчего вас не заинтересовало, кто второй? Впрочем, извольте. Некий Алекс Тенебра. Тридцать пять лет, доктор биологии, последнее достоверно установленное место проживания – планета Сиринга, поселок Бобровые Хатки, в южной оконечности Берега Русалок. Необходимо уточнить: когда я говорю «тридцать пять лет», то имею в виду эквивалентный биологический возраст…

– Твои люди знали о нем? – осведомился Кратов, обращаясь к Носову.

– Несомненно, – сказал тот. – И не только знали, а и принимали живейшее участие в его судьбе.

– И Забродский знал?

– Его это не должно было касаться.

– А тахамауков должно?

– Тахамауков – должно.

– И что? – спросил Кратов немного растерянно.

– И все, – с раздражением произнес Носов. – Тайна личности. Что тебе непонятно?

– Ни черта мне уже непонятно, – объявил Кратов. – Этот ваш Тенебра – он эхайн?

– Он эхайн, – сказал Носов. – Если тебе интересно, он Красный эхайн. У него есть эхайнское имя, но в пределах Федерации все зовут его Алекс Тенебра. Ему тридцать пять лет, и по эхайнским меркам он вполне взрослый мужик с богатым прошлым. И я не хотел бы вдаваться в обсуждение этой темы. Тебе и без того не следовало бы знать это имя.

– Мне его только что назвали, – буркнул Кратов.

– И ты любопытный, – покивал Носов. – Это я помню еще по Тритое.

– Позвольте пояснить, – вмешался Фабер. – Поскольку в рамках операции по спасению Северина Морозова вы, доктор Кратов, наделены чрезвычайными полномочиями и высшей степенью компетенции…

– «Операция по спасению», – поморщился Кратов. – «Чрезвычайные полномочия»… Дьявол, ненавижу эту терминологию.

«Вообще ненавижу кого-то спасать, – продолжил он про себя. – В особенности близких мне людей. Вместо того чтобы сидеть с ними на веранде, лопать крыжовниковое варенье, пить травяной чай и беседовать о высоком искусстве хайку, приходится их разыскивать, извлекать из передряг, защищать и отбивать, отмывать от адской смолы… залечивать душевные раны. Это с моими-то аховыми способностями к психотерапии! Я давно уже не задаю вопрос, отчего такое происходит. Судьба… предназначение. Так уж моя карта легла – раньше других влезать в эпицентр бедствия, иной раз даже и до того, как само бедствие приключится. Как говорят в подобных случаях, надо это принять и с этим жить. Я и живу. Но! Вот если бы это касалось меня одного, я бы с этим примирился и даже, наверное, как-то использовал. Ну, такой вот закон природы, противостоять которому невозможно. И, следовательно, надлежит его употреблять к своему и ко всеобщему благу. Одним дурацким законом природы больше, одним меньше – какая разница!.. Отвратительно, когда в это безобразие вдруг оказываются втянуты люди, мне глубоко небезразличные. Которые внезапным промыслом высших сил вдруг выказывают намерение встревать в разнообразные неприятности, причем выбирать из предлагаемого ассортимента злоключений именно те, что способны нанести максимальный ущерб и собственно им самим, и вообще всем, кто посвящен в их дела, и человечеству в целом… Да, звучит эгоистично, зато искренне. Не хочу я никого спасать. А, напротив, хочу, чтобы у всех все было хорошо. И пускай бы лучше мне отчекрыжили любую руку… я бы потом как-нибудь новую отрастил… но чтобы ничего и никогда ни с кем не происходило плохого».

Ему на мгновение показалось, что с определенного момента он упускает нечто важное, никакого касательства к его нерадостным думам не имеющее, а, наоборот, впрямую относящееся к тому, ради чего они здесь и собрались. К спасению шалого юнца по имени Северин Морозов.

Но зануда Фабер сей же миг вынудил его сбиться с мысли.

– Наверное, вам будет небезынтересно узнать, – прогундел он, – что госпожа Лескина в этом перечне не числится вовсе.

– Ах, Фабер, Фабер, – сказал Носов с непонятной интонацией. – Лизать вам на том свете раскаленную сковородку длинным своим языком!

– Отчего же госпожа Лескина лишена такой чести? – для порядка спросил Кратов, которому происходящее с каждой новой репликой отчего-то все сильнее напоминало комедию абсурда, которую хотелось поскорее прекратить и неплохо бы все же поймать за хвост утерянную мысль.

– Как известно, госпожа Лескина является «неакромми», – сказал Фабер. Кратов изобразил удивление, и тот с большой охотой пояснил: – Так мы называем детей от союза неонеандертальцев, сиречь эхайнов, и посткроманьонцев, сиречь людей… точнее, единственного известного нам ребенка от вышеуказанного союза. Между тем как тахамауков интересовали только чистокровные эхайны. Ведь господин Морозов является чистокровным эхайном, не так ли?

– Фабер, угомонитесь, – проговорил Носов сердито.

– Назревает еще одна тайна личности? – усмехнулся Кратов.

– Ну разумеется…

– А я все пытаюсь понять, отчего мне так не нравятся ваши игры.

– И отчего же? – с интересом спросил Носов.

– А оттого, – сказал Кратов, – что правила у них какие-то слишком древние и потому довольно дурацкие. Например, произвольно оперировать так называемой ложью во спасение. И под этим предлогом постоянно лгать не только обществу, но даже своим коллегам, а в особых случаях, полагаю, и самим себе.

– Ложь не входит в число наших правил, – деликатно заметил Фабер. – На прямой вопрос мы обычно даем прямой и точный ответ. Но, конечно же, широко используем фигуры умолчания…

– Заткнитесь, Фабер, – тихо сказал Носов, и тот осекся на полуслове. – Это не игры, Константин. Кому-то, безусловно, хотелось бы убедить себя и окружающих, что вот есть, мол, такая горстка озабоченных маньяков, которые играют в неумные и малоприятные общественному обонянию игры. А на самом деле все хорошо и прекрасно, и никакие заботы не могут омрачить всеобщего мировецкого настроения. Боюсь, что и тебе отчасти сообщилось это прекраснодушие. Между тем, я не склонен полагать играми все предприятия, в которых под угрозу ставится хотя бы одна человеческая жизнь.



– Тогда какого черта? – так же тихо спросил Кратов.

– То есть? – сдержанно удивился Носов. – Нет, поставим вопрос иначе: о каком именно черте ты справился только что?

– Пропал мальчик, – сказал Кратов. – Пропал, можно считать, на враждебной территории. У меня фантазии не хватает вообразить все опасности, которые угрожают ему прямо сейчас. Я даже не до конца уверен, что он вообще жив. А ты мотаешься по своему кабинету с видом чрезвычайной озабоченности, уверяешь меня, что ни о какой игре и речи нет, и в то же время нагло, практически не маскируясь, разыгрываешь передо мной одну из своих циничных партитур.

– Позвольте, но это звучит не просто оскорбительно… – начал было Фабер, но был остановлен небрежным взмахом руки вице-президента.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Носов. – Что конкретно возбуждает в тебе столь острый когнитивный диссонанс? Развивай свою чудовищную мысль.

– Твое удивительное хладнокровие. И та легкость, с которой вы только что наперебой выдали мне одну за другой несколько страшных тайн своего Департамента.

– Это ты про неучтенных в твоих поминальниках эхайнов? – бледно усмехнулся Носов.

– Я не сразу понял, зачем этот клоун, – Кратов небрежно кивнул в сторону Фабера, – угнездился за твоим видеалом, к которому и Голиаф, небось, подойти остережется.

– Позвольте… – обиженно проговорил Фабер, багровея лицом.

– А потом до меня дошло, – продолжал Кратов. – Ведь это рутинный прием «вовлечения в игру». Тебе чесать языком не к лицу, да я и не поверю, что ты на такое способен, а сей господин, поскольку я вижу его в первый и, вероятно, в последний раз, в роли болтуна покажется мне вполне убедителен. Затем он и нужен, затем здесь и очутился, со своими баснями о полномочиях от доброго доктора Авидона… («У меня действительно есть полномочия…» – жалобно сказал Фабер.) Ты знаешь, насколько я любопытен, и ты уверен, что я стану докапываться до всей правды, в особенности когда это затрагивает мои профессиональные интересы, да еще в болезненно близкой мне сфере. Что я заложу свою душу и выну чужую за доступ к информации, чей уровень конфиденциальности превосходит даже мои привилегии доступа. И что закладывать мою душу я буду именно тебе.

– И зачем же, позволь узнать, твоя душа может мне понадобиться?

Вместо ответа Кратов ткнул пальцем в Фабера – тот невольно посунулся назад в несколько великоватом для него кресле.

– Анаптинувика, не так ли? – спросил Кратов.

– Э… гм… да, – промямлил Фабер.

– Пока мы тратили драгоценное время на тахамауков, – промолвил Носов с легкой укоризной, – ты сразу вышел на виавов.

– Что мешало вам сделать то же самое?

– Не люблю я общаться с этими раздолбаями.

– У тебя паранойя, – сказал Кратов убежденно. – У вас всех паранойя. Профессиональное заболевание контрразведчиков. Вам куда приятнее якшаться с такими же параноиками на понятном обоим языке теории заговоров.

– Ты не очень-то учтив в отношении старших братьев по разуму…

– …которые до сих пор сохраняют мощную службу имперской безопасности.

– У всех культур Галактического Братства существуют аналогичные службы. В офисе одной из таковых ты прямо сейчас имеешь несказанное счастье пребывать. Увы, это все еще необходимый элемент любой административной системы.

– Но тахамауки не только ее сохраняют. Но всячески лелеют и развивают.

– Возьмем те же Скрытые Миры… – подал голос сильно потускневший инспектор.

– Уймитесь, Фабер, – сказал Носов чуть более поспешно, чем полагалось бы.

– Тем более что на эту наживку я уже не клюну, – фыркнул Кратов. – Я там даже бывал.

– Где?! – тихонько взвыл Фабер.

– В Скрытых Мирах тахамауков, разумеется, – сказал Носов. – Я же давал вам читать справку о… гм… похождениях нашего визави.

– Там ничего не было о визите в Скрытые Миры, – уныло проронил Фабер. – Я бы держал это в уме.

– Возможно, это не касалось даже вас, – сказал Носов безжалостно.

– Вы, естественно, снеслись с имперской Тайной Канцелярией, – сказал Кратов. – То, что каждый второй тахамаук, занятый в межрасовых проектах… а применительно к таким проектам, как Галактический маяк «Дхаракерта», пожалуй, и каждый первый… является штатным сотрудником Канцелярии, не секрет ни для одного профессионального ксенолога. Уж какие аспекты имперской безопасности они там пытаются охранять, одному богу известно. Но с паранойей у них полный порядок.

– Иногда подозрительность не бывает излишней, – как бы между прочим промолвил Носов.

– Не спорю, – сказал Кратов. – Но пока тахамауки блюли свои интересы в условно дружественном окружении, эхайнский мальчик Сева прозорливо обратился за помощью к добрым и радушным виавам… я даже могу предположить, кто подсказал ему этот удачный ход…

– Я тоже могу, – пробурчал Носов.

– …и таковую помощь незамедлительно получил. У меня пока нет ответа на мой запрос в транспортные компании халифата Рагуррааханаш – тамошняя бюрократия славится своей бесподобной заформализованностью, ее даже специально изучают в ксенологических академиях. Но связать два конца одной веревки я еще в состоянии. И пока вы тут старательно интриговали на публику в моем лице, разыгрывали свою цирковую репризу…

– Но ведь ты тоже играешь в те же игры, – негромко заметил Носов. – И даже почти по тем же правилам.

– Отчасти, – сказал Кратов. – Но я не был уверен насчет Анаптинувики. Вернее, до последнего момента не хотел в это поверить. Потому что ничего хуже и вообразить невозможно… Пока не увидел этого шута в твоем кресле и не выслушал его внезапные, никаким здравым смыслом не мотивированные откровения.

– Я не заслужил таких оскорблений, – горько произнес Фабер.

– Не принимайте на свой счет, господин простой инспектор, – сказал Кратов. – Полагайте их адресованными тому, кто всучил вам эту неблагодарную роль.

– Это мне, что ль? – усмехнулся Носов.

– Именно, господин вице-президент, – слегка поклонился Кратов.

– В старые добрые времена в подобных случаях говорилось: я убивал и за меньшее…

Кратов скорчил глумливую физиономию и продекламировал:

Ой, не бейте муху!

Руки у нее дрожат…

Ноги у нее дрожат…[1]

Жаль, что старые времена прошли, верно?

– Действительно, жаль, – сказал Носов раздельно. – Фабер, освободите-ка мое место.

Краснея и морщась от смущения, тот вылез из кресла и удалился в противоположный угол кабинета. При этом ему пришлось обогнуть Кратова, что было сделано по излишне, пожалуй, широкой дуге.

– Надо ли понимать это как завершение аттракционов и переход к активной фазе операции по спасению Северина Морозова? – спросил Кратов.

– Надо, надо, – сказал Носов. – Давно уже надо именно так и понимать.

– Тогда позволь последний вопрос. Удовлетвори мое пресловутое любопытство.

– Валяй, – позволил Носов.

– Какое название вы присвоили этой операции? Небось, «Бумеранг на один бросок»?

Фабер в своем углу неопределенно хрюкнул. Носов же покрылся пятнами, словно покраснел и побледнел одновременно.

– Нет, – наконец вымолвил он. – Нет. Твоя интуиция, не менее пресловутая, чем твое любопытство, на сей раз подвела.

– Продолжай, я слушаю, – сказал Кратов.

– Тогда вот что, Консул. Ты сейчас думаешь только об этом пареньке. Я понимаю: он твой друг, ты видишь в нем чуть ли не сына, ты обещал Елене Климовой опекать его как зеницу ока, и теперь ощущение неисполненного обязательства гложет тебя изнутри, как злая болезнь… А я много лет назад поклялся столь же ревностно оберегатьвсехграждан Федерации. Всех до единого, без изъятий. Всех! Даже тебя, как отвратительно твоему уху это ни звучит. Даже тех эхайнов, что укрылись от своей недоброй матушки-родины под нашим радушным крылом. Хотя граждане Федерации в подавляющем большинстве своем, быть может, меня о том и не просили, и не подозревают о моем существовании. Или подозревают, но видят во мне… хорошо, если просто параноика, а то ведь и какого-то инфернального злодея без страха и упрека, которому нет дела до прав личности… Забродский ушел, но я-то остался. И двести заложников до сих пор не вернулись домой.

– Неплохо сказано, – заметил Кратов. – Только поменьше пафоса.

– Пафос тут ни при чем. Это ты меня достал.

– Я понимаю, я кого угодно могу достать.

– Маугли хренов[2], – сказал Носов с сердцем.

– При чем здесь Маугли? – безнадежным голосом спросил Фабер, прозорливо не рассчитывая на ответ.

– Как вы намерены использовать Северина Морозова в достижении своих целей? – осведомился Кратов.

– Понятия не имею, – заявил Носов.

– Как вы можете ему помочь в достижении его целей?

– Совершенно никак.

– Что вы намерены предпринять в случае его обнаружения?

– Взять за шкварник и безотлагательно вернуть мамочке.

– Годится, – помолчав, сказал Кратов.

– Работаем вместе? – спросил Носов.

– Работаем вместе.

В этот миг насовсем, казалось бы, утраченная мысль вернулась и засияла ослепительным светом.

– Но ты будешь делиться информацией, – уточнил Кратов, стараясь не выдать волнения.

– Посмотрим, – сказал Носов. И тут же поправился: – Конечно, буду. Почему бы и нет! Чего тебе надобно, старче?

– Полный список всех граждан Федерации нечеловеческого происхождения.

– Годится, – усмехнулся Носов.

– Подчеркиваю: полный. Без этих ваших… фигур умолчания.

– Безумно интересно знать, что ты задумал.

– Я и сам еще не решил.

– Будет тебе полный и достоверный список. – Кратов иронически прищурился, и Носов поспешно сказал: – Честно. Я обещаю. А когда я обещаю, то исполняю в точности. Что еще?

– Всю информацию по ангелидам.

Носов вытаращил глаза:

– А это-то тебе зачем?!

– Хочу проверить некую продуктивную гипотезу.

– И в какой связи это находится с нашей проблемой?!

– Пока – в косвенной. Но я ожидаю, что мне удастся найти и прямую связь…

– Я предоставлю тебе эту информацию из чистого интереса, поскольку ятожелюбопытный.

– Кстати, – подал голос из своего угла Фабер. – Операция называется «Вектор атаки».

– Браво, – проговорил Кратов и, обратившись к нему, слегка поаплодировал. – Что вы собрались атаковать, дети мои, коли не секрет?

– Фабер, – сказал Носов с ожесточением. – Убить бы вас.

Спецканал ЭМ-связи, протокол XDT (eXometral Depeche Transfer), сугубо конфиденциально

21.05.152 – 00.15.25

(Федеральное нормализованное время).

НОМАД – ВОРОНУ

Из источников проблематичной надежности получена информация об инциденте в прилетной зоне космопорта «Анаптинувика-Эллеск». Утверждается, что имело место санкционированное применение эхайнским патрулем энергоразрядного оружия в отношении пассажира, прибывшего из халифата Рагуррааханаш и обнаружившего признаки девиантного поведения. С высокой степенью вероятности можно считать, что пассажиром является объект «Эфеб». Несмотря на то что энергоразрядники относятся к оружию нелетального действия, высказывается обоснованное предположение, что пассажир получил ранения, несовместимые с жизнью. Тело находится в холодильной камере медицинского пункта космопорта, ожидается прибытие судебных экспертов. Об учреждении комиссии по расследованию инцидента сведения отсутствуют. В то же время прослеживаются косвенные признаки интереса к инциденту со стороны спецслужб Черной Руки и в частности Оперативного дивизиона Бюро военно-космической разведки.


21.05.152 – 00.18.55 (ФНВ)

ВОРОН – НОМАДУ

Продолжать наблюдение и сбор информации. Результаты сообщать непосредственно мне. В случае подтверждения гибели объекта «Эфеб» необходимо предпринять любые (подчеркиваю –любые) меры к извлечению и доставке тела в пределы Федерации. Если последнее окажется невозможно, обеспечить получение репрезентативных биологических образцов для генетической идентификации. Принять к сведению категорическую недопустимость распространения информации среди третьих лиц любого уровня компетенции.

Розовый конверт

Контр-адмирал Каннорк, шеф Отдела криптопочты, небольшого и редко упоминаемого вслух подразделения в составе Дивизиона планирования Бюро военно-космической разведки Черной Руки, смотрел на лежащий перед ним конверт из шершавой плотной бумаги нежно-розового цвета и не верил своим глазам. В том, что он видел, раздражало, выводило из равновесия и казалось какой-то неумной насмешкой буквально все. Даже сам цвет донесения, на розовой же бумаге с водяными знаками, выглядел издевательским.

– Почему подаете информацию в таком виде? – наконец спросил он, не скрывая раздражения. – Какой сейчас век на дворе? Есть каналы спецсвязи… мемокристаллы, наконец… У вас там что, мемокристаллы закончились?!

– Не могу знать, янрирр контр-адмирал, – с нагловатой ленцой отвечал стоявший перед ним навытяжку унтер. – Велено было доставить лично в руки. При недоразумениях предписано было ссылаться на особое распоряжение Директора Бюро за номером три-три-два-шесть-девять-ноль-девять, подтвержденное лично Субдиректором Оперативного дивизиона гранд-адмиралом…

– Я помню, – сказал Каннорк недовольным тоном.

Он действительно вспомнил. И даже с какой-то болезненной поспешностью. В конце концов, для того он и сидел в этом пустом кабинете, похожем на отшельничью келью, чтобы помнить самые курьезные директивы начальства… розовые конверты… Да, было некое распоряжение, сопровожденное реестром совершенно фантастических, то есть практически невозможных в реальной жизни, событий. Факты наступления каковых событий безоговорочно воспрещалось поверять традиционным каналам и носителям информации, хотя бы в теории допускающим восстановление оной по ее уничтожении.

– Надеюсь, ваше руководство отдавало отчет в своих действиях, – проворчал Каннорк. – Распоряжение три-три-два-шесть… гм… это вам не истребование теплого исподнего для рядового состава.

Унтер – а это был заурядный оперативник в чине мичмана,сарконтир– «Полевой Скорпион», из тех, что самоуверенно полагают, будто все уже в мире повидали и ничего теперь не боятся, конечно – наглый, тертый, высушенный чужими ветрами и прожаренный чужими солнцами, в вылинявшей, пожеванной форме, ни демона трепаного не смыслящий в настоящих, штабных разведывательных играх, да и не желающий смыслить, словом – та еще сволочь… едва заметно усмехнулся. Растерянность и плохо скрываемое раздражение начальства его лишь забавляли. Отчего же ему не веселиться, если на самом деле ничего он еще не видал и не знал, а только о том и думал, что вот-де доставил он пред начальственные очи сию нелепую бумажонку, а теперь отсалютует, выйдет на свежий, пропитанный ароматами столичной вольницы и разгула воздух, зальет в себя пару-тройку емкостей ядовитого бухла в портовой забегаловке и спустя небольшое время снова уметется туда, откуда прибыл… на какой-нибудь Деамлухс… нет, кажется, на Анаптинувику… и этим для него все закончится. А о том, что воспоследует далее, пускай-де голова болит у того же начальства, для чего оно, собственно, над ним и поставлено. Каннорк сразу же ощутил, что голова у него и вправду заболела. Что гармонии с окружающей реальностью ему никак не прибавило.

– Ваше имя, унтер-офицер? – спросил Каннорк.

– Первого батальона отдельного тридцать восьмого полка специального назначения мичман Ахве-Нхоанг Нунгатау, верный солдат янрирра и гекхайана! – заученно рявкнул тот.

Каннорк старательно сложил донесение (розовое, мать его тряпка…) и убрал в конверт. Поднял глаза на унтера.

Широкий нос, от природы приплюснутый, а в обильных житейских приключениях расплющенный окончательно… вывороченные потрескавшиеся губы… далеко расставленные светлые глаза с нависающими редкими бровями… ранние морщины на чересчур высоком лбу… ранняя щетина на тяжелых скулах. Рост ниже среднего, таких в гвардию гекхайана не берут, а вот в колониальные спецвойска – с охотой. В обслугу, в охрану, в следопыты. Этот явно из следопытов. В такой змеиной норе, как Анаптинувика, и в ее окрестностях следопыты всегда в цене.

– Судя по родовому имени, выкхэри?

– Так точно, янрирр контр-адмирал, – ответил унтер, не моргнув глазом. – Имею несравненную честь быть этническимкхэри.

– Честь… кхм… – Каннорку, этническомуксухегри, с запротоколированным во всех анналах родовым деревом глубиной в пятнадцать поколений, пришлось приложить изрядное усилие, чтобы подавить ироническую ухмылку.

Кхэри известны были упрямым характером, своеволием и завышенной самооценкой. Иных достоинств за ними не отмечалось. Несмотря на отдаленное этническое родство с ксухегри, они не подарили Эхайнору ни одной сколько-нибудь выдающейся личности – ни в изящных искусствах, ни в науке, ни в военном деле. От них всегда и всюду были одни проблемы. Кхэри всегда были как жгучий стручок в блюде с изысканным десертом. Или, что вернее, как заноза в заднице… Отчего по окончании плебейских военных училищ их в первую голову бросали в ближайшую доступную топку боевых действий в качестве дешевого хвороста, а наиболее одаренных – насколько это понятие было к ним вообще применимо! – загоняли в самые удаленные и глухие углы мироздания, где их упрямство и твердолобость могли принести хоть какую-то пользу Черной Руке. Анаптинувика была одним из таких углов, там они испокон веков гнездились и размножались, и если кто там и мог выжить без риска спятить от неустроенности и тоски, так это кхэри – хамоватые, самодостаточные, напрочь лишенные воображения и амбиций. И дикие черные бунты, с поджогами и кровопролитиями, вспыхивавшие там с безрадостным постоянством, устраивались, верно, не по причине тяжкой жизни, а скорее от скуки, варварского веселья ради…

Впрочем, достоинство офицера, стоящего на неизмеримо более высокой ступени служебной лестницы, не позволяло открыто выказать личное пренебрежение. В конце концов, кхэри есть кхэри, а ксухегри был и таковым останется во веки веков, чего их равнять?! (Здесь контр-адмирал отвлекся от несуразной фигуры мичмана и окинул взором свою келью, полукруглую в периметре и несообразно вытянутую в высоту на манер артиллерийского снаряда, поместиться в которой с комфортом мог только он сам, его стол, единственное кресло и скудный видеокластер, большую часть времени уныло простаивавший… кому в эпоху экзометральных сообщений могла понадобиться криптопочта?! только любителям старины и знатокам изобретенных по тяжелой накурке инструкций… и мысленно переадресовал часть иронии самому себе.)

Ну что ж… вот он, конверт из гнусной розовой бумаги. А внутри, быть может, скрыто нечто более важное, нежели достоинство офицера и аристократа… более важное, чем вся его несостоявшаяся, загнанная в этот снаряд и там безнадежно заржавевшая карьера.

Тогда, быть может, еще сохраняется шанс подорвать этот снаряд?!

– Кто ваш непосредственный начальник? – спросил Каннорк значительным голосом.

– Капитан-командор Хэйхилгенташорх, – отрапортовал мичман, выкатив от рвения глаза.

– В каких вы отношениях с руководством?

– В прекрасных!

«Врет, негодяй, – подумал Каннорк. – Такие ни с кем не бывают в прекрасных отношениях, даже с собственной матерью. Если уж на то пошло, кхэри состоят в неважных отношениях со всем остальным миром. Потому тебя и отправили, что капитан-командор Как-бишь-его-не-упомню-шорх давно уже мечтал избавиться от такого подарка в расположении вверенной ему части».

– Как эти сведения оказались в распоряжении штаба Полевых Скорпионов?

– Не могу знать точно…

«Кто бы сомневался, – мысленно сыронизировал Каннорк. – Простые радости жизни с легкостью исключают нужду в интеллекте».

– Могу лишь предполагать, – продолжал мичман с неохотой. –Псекацаги… патрульная служба безопасности космопорта «Анаптинувика-Эллеск»… как это за ними водится,захемозячили хлямную омлыжку и хемижнулись козюхрыжным цырцыбриком… жежувыкнулись тямахом по дудозле. Натурально,телебокнулись и гопыхнулись

«Наглая сволочь, – желчно подумал Каннорк. – Проверяет на вшивость. Мол, крыса ли я штатская в краденом мундире, а значит,кнакабум,грубый солдатский жаргон, для меня все равно что пустой звук… или все же понюхал реальной службы, не напрасно занимаю это кресло. Или, может быть, он хочет вывести меня из равновесия. Зачем? Откуда он взялся на мою голову?» Вслух же сказал ровным голосом:

– Достаточно. Не увлекайтесь преамбулой.

– …и спихнули дельце по принадлежности к зоне ответственности, то есть подогналихирцак с тибрязникомнам, добрым сарконтирам. Рассуждая таким образом, что-де сарконтиры – твари простые, в обращении грубые, при оружии… что не раскумекают, то в грунт закопают.

«Скверно, – подумал Каннорк. –Хирцак с тибрязником… не то слово! Своих мы, как и предписано особым распоряжением, зачистим, а вот что делать с этими… спсекацагами… ума не приложу. И прилагать не стану. Пускай об этом заботится получатель розового конверта».

– Отчего в качестве курьера были выбраны именно вы? – спросил он.

– Полагаю, янрирр контр-адмирал, оттого, что в тот момент нес караульную службу и потому имел фортуну оказаться в коридоре штаба ближе всех к дверям кабинета янрирра капитан-командора.

«И ведь не запнулся ни разу, скотина, – поразился Каннорк. – Живая речь – даже с поправкой на плебейские аберрации… проблески сарказма… гляделками постреливает по сторонам… Не так уж он глуп, как выглядит».

– Капитан-командор ознакомлен с содержанием этого конверта?

– Да, янрирр контр-адмирал. Иначе и быть не могло. Он составлял послание и вручал его мне из рук в руки для препровождения.

– Вы правы, наивный вопрос. А вы тоже… ознакомились?

– Нет, янрирр контр-адмирал. Такого распоряжения от янрирра капитан-командора не поступало. Мне было лишь предписано доставить его по назначению, что я и выполнил в точности.

– Ваши действия по прибытии в Дивизион планирования?

– Зарегистрировал факт доставки в секретариате, без предъявления к прочтению.

– Сканирование?

– Имело место, как полагается, на предмет опасных веществ.

– Вас ничто не насторожило? Не удивило?

– Удивляться не входит в мои обязанности, янрирр контр…

Каннорк постучал ногтем по столешнице.

– От вашего рева у меня болит голова, – сказал он. – Или, как это по-вашему, по-простому…в тибряз чиргануло. Интересно, для чего простомусарконтиру-мичпоцутакая луженая глотка?

– Благоволите выслушать ответ? – осклабился наглец-кхэри, впервые взглянув на собеседника с уважением.

– Хм… Было бы любопытно. Но не сочтите за труд – в терминах нормативной лексики.

– Приложу все усилия, янрирр контр-адмирал… Полевой батальон специального назначения, дислоцированный в районе космопорта «Анаптинувика-Эллеск», состоит из сорока офицеров, – с охотой пустился в объяснения мичман, – по большей части штабных, а также пятисот контрактников разного возраста и степени тупости, янрирр контр-адмирал. Нас, мичманов, всего по двое на роту, а до полного комплекта необходима по меньшей мере дюжина. Чтобы день за днем приводить в смирение этотмисхаз… прошу извинения… сброд, требуется не только луженая глотка, как вы только что изволили заметить, но и стальные кулаки. Да и третий глаз на затылке не помешает, поскольку кое-кто из упомянутогоми… сброда мнит себя цветом эхайнской нации, – при этих словах мичман паскудно ухмыльнулся, – но поквитаться при случае норовит самым подлым образом, зайдя с тыла в темном месте…

– Достаточно, мичман, – сказал Каннорк, и тот заткнулся. – Вы всегда так велеречивы?

– Виноват, янрирр контр-адмирал! – заорал Нунгатау, изобразив на кирпичной роже максимальное раскаяние, какое можно только ожидать от такого засранца.

«Мы играем в какие-то идиотские игры, – подумал Каннорк. – Я корчу из себя высокородного отца-благодетеля, а он – безголового солдафона из захолустья. И никто не является тем, за кого себя выдает. Мне хочется достать личное оружие и прихлопнуть его на месте, как муху, потом забыть о самом факте его былого существования… и об этом злосчастном конверте цвета дамского белья… и затеряться в веселых лабиринтах Эхайнетта, где можно ни о чем не думать, да тебе и не дадут ни единого шанса использовать мыслительный аппарат по назначению. То есть никакой я ему не благодетель, а уж наипаче не отец. Скорее уж, я его самый страшный ночной кошмар – если ему вообще снились какие-то сны отродясь… Да и он тоже не безголовый и далеко не тупой, а хитрое циничное мурло, выдающее себя за то, что я хочу в нем видеть, и делающее то, что я от него в настоящий момент ожидаю. Все кхэри таковы… И с содержимым конверта он прекрасно знаком, потому что такие конверты все едино толком не запечатывают, а с подателями оных поступают согласно приложению номер три точка два к особому распоряжению Директора, о котором сам Директор, интеллигент, гуманист и чистоплюй, и знать не знает, но зато знает лично гранд-адмирал – персона, вне всякого сомнения, образованная в пределах фундаментальных дисциплин военной академии, но ни гуманизмом, равно как и щепетильностью в выборе средств, ни в коей мере не отмеченная, – каковой означенное приложение и составлял. Вот он стоит передо мной, мелкий наглец из галактической глухомани, и того не ведает, что его эскорт в составе двух квартирмейстеров, троих пилотов и двух рядовых неясного предназначения, возможно – группы экстренной зачистки, уже подвергнут принудительной ментокоррекции, после которой даже и не вспомнит о факте перелета с Анаптинувики на Эхитуафл, не говоря уж о самом мичмане… а двое из эскорта – второй пилот и рядовой, оказавшиеся особо восприимчивыми к промывке мозгов, уже и родного отца не вспомнят. Отчет о каковой ментокоррекции только что промелькнул по одному из экранов за его спиной, только для моих глаз… Что вопрос об осведомленности капитан-командора Какая-на-хрен-разница-шорха был сугубо риторическим, и упомянутый капитан-командор вот уже пять минут как сидит в своем кабинете весь в ледяном поту, мучительно пытаясь сообразить, чем таким он прогневил свое руководство, что отныне из этого кабинета ему уготованы только два пути. То есть, конечно, как следует из другого отчета, строго для моих же глаз, из формальных соображений предложен только один путь, и ведет он в полярный гарнизон на Мефиссе, совершенно за пределы культуры и цивилизации, в безвестность и недосягаемость, при полном отсутствии связи с метрополией, куда раз в год прибывает транспорт с головорезами-каннибалами и маньяками-детоубийцами, у которых не было иного выбора, кроме как подписать контракт с Военным Департаментом и отдавать сыновний долг Черной Руке в этой жуткой, немыслимой, несусветной дыре, по сравнению с которой Анаптинувика – хрустальные своды небес. Место начальника полярного гарнизона как раз оказалось вакантным, а уж отчего да почему – про то история умалчивает, но что умер сей начальник, помнится, не своей смертью, а отнюдь не ушел на заслуженный отдых по выслуге лет, в том никаких сомнений не усматривается. А второй путь не оглашается, но подразумевается: он прост, понятен и в какой-то мере даже более предпочтителен. Тем более что личное оружие – фотонный дезинтегратор прицельного боя «Глаз Ярости» – всегда соблюдалось в идеальном состоянии, прицел откалиброван по ниточке, батареи самые новые и заряженные по самое не хочу. И сейчас личное оружие наверняка лежит на столе, перед носом, между сжатыми кулаками, и ждет, каков будет окончательный выбор хозяина. А ждать осталось недолго, на все про все отпущено ему пятнадцать минут, и пять… нет, шесть уже минут истекли, кстати. И все потому, что об особом распоряжении за номером три-три-два-шесть-девять-ноль-девять капитан-командор Кому-это-сейчас-интересно-шорх знал и оное исполнил с большим служебным рвением, а вот о приложении за номером три точка два, не говоря уж о приложении три точка три, знать не мог, ибо определяют эти документы регламент соблюдения конфиденциальности применительно не только к мичману Нунгатау и его эскорту, но и к лицу, явившемуся непосредственным источником информации, а что еще хуже – свидетелем информационного повода. Жестоко, расточительно, а поделать ничего нельзя – соображения высшей бескомпромиссной секретности!.. И все означенные события происходят прямо сейчас, вне пределов расположения Бюро военно-космической разведки, в реальном масштабе времени. То есть по мере течения беседы между мной и мичманом Нунгатау. С того момента, как отвратительный розовый конверт лег на мой стол. О чем вышеуказанный мичман вряд ли подозревает, и уж совершенно не предполагает той злой участи, что уготована ему самому…»

– Что ж, мичман, – сказал Каннорк со вздохом. – Благодарю за службу. Вы прекрасно справились с возложенной на вас миссией.

Немного тепла в отношениях командира и подчиненного не повредит. Никакого урона для чести аристократа. Тем более что видятся они в первый и последний раз.

У всякой работы есть свои нравственные издержки. Каждое событие имеет свою цену. Цена розового конверта – судьба этого засранца-кхэри. Чье несчастье заключалось лишь в том, что он, по его же словам, «имел фортуну оказаться» не в том месте и даже не на той планете, на какой следовало бы ему находиться из соображений личного благополучия.

– Вы свободны, мичман.

«Свободны… Звучит лицемерно. Нет у него никакой свободы. Ни поступков, ни воли. Ни будущего. Все предрешено с того момента, как он переступил порог моего кабинета. Приложение три точка два, пункт восемнадцать. Так что жить Ахве-как-там-его Нунгатау осталось с полчаса, не больше. Во исполнение означенного приложения, он уже бесследно исчез при исполнении особо важного и чрезвычайно секретного поручения. Рубить концы – так под самый корешок. А потом заняться зачисткой на той стороне веревочки, на Анаптинувике… Что, если спросить? Так, без задней мысли, совершенно из любопытства…»

– Одну минуту, мичман.

Тот замер на полпути к выходу. Обернулся, изъявляя лицом полную готовность к продолжению беседы.

– Вы знаете, кто такиекелументари?

Пауза. Ровно той продолжительности, какая необходима, чтобы в мозгу открылись клапаны памяти и провернулись шестеренки ассоциативного мышления. Не больше и не меньше.

– Нет, янрирр контр-адмирал. Но…

– Но?

– …я кое-что слыхал о них. Краем уха. И не очень-то склонен доверять услышанному.

– Гм… Что ж, ступайте.

– Еще момент!

Последний возглас прозвучал особенно резко, как если бы соприкоснулись и пробороздили друг дружку два обломка ржавого металла.

Контр-адмирал Каннорк обнаружил себя стоящим навытяжку в шаге от собственного стола, рядом с точно так же оцепеневшим мичманом Нунгатау, так что вся разница между ними, двумя перепуганными истуканами, состояла единственно в воинских знаках отличия, да еще, пожалуй, в возрасте.

Между лопаток пробежала струйка ледяного пота.

Впрочем, стоявшего на пороге немолодого эхайна в штатском персона контр-адмирала занимала весьма незначительно. Вновь вошедший рассматривал мичмана – а точнее, сверлил выпученными, как у безумца, глазами с неестественно расширенными зрачками. Пышные бакенбарды, что начинались, казалось, прямо от глянцевой лысины, трепетали, словно морская водоросль в прибое.

– Что вы там слыхали о келументари, мичман Нунгатау? – спросил гранд-адмирал Вьюргахихх, Субдиректор Оперативного дивизиона Бюро военно-космической разведки Черной Руки Эхайнора.

Бессонница

Сон пришел под утро, он был коротким и мучительным. Все сны коротки по времени, они лишь кажутся продолжительными и богатыми на события, в силу особенностей работы сознания. Но этот был почти мимолетным и вряд ли запомнился бы, кабы не боль под самым сердцем, заставившая немедленно очнуться. И пока Винсент де Врисс нашаривал в утренней полумгле коробочку с пилюлями, сон продолжал неясным призраком парить в его памяти и таять с каждым мгновением…

«Я могу умереть, – подумал де Врисс. – В любой момент. Взять и умереть. И никогда больше не увидеть ее. И вот она явилась в моем сне. Это был знак. О чем? Один господь знает… но никогда не скажет. Может быть, мы скоро увидимся. Или, наоборот, не увидимся никогда. Но почему я так спокоен, словно между этими двумя выходами из одного тупика нет никакой разницы?»

Страдальчески морщась, он сел и какое-то время привыкал к боли, которая никак не отступала. (Болело как раз в том месте, где была рана от эхайнского разрядника. Или как они его называют на своем лязгающем языке –скернкуррон,что переводится как «Глаз Ярости»… а то и простоскерн… да и не разрядник это, если разобраться, а какая-то бесовщина, предназначенная для упромысливания себе подобных… импульсное оружие ожогового воздействия… Под самым сердцем. Взять чуть правее и выше – и он не сидел бы сейчас на своем жестком лежбище, кутаясь в плед и гримасничая, как старый павиан…) Потом поднялся, накинул казенную теплую куртку болотного цвета, просторную, как палатка, замотался в плед и выполз на крыльцо. В сухую душистую прохладу, в неумолчный шорох колосьев на ближнем поле, под серое, с лиловым оттенком предрассветное небо. Низкое, плоское, словно бы нарисованное. Посмотришь на такое – и невольно поверишь, что звезды к нему приколочены и все на одинаковом от тебя расстоянии. Чужое небо. По-прежнему чужое – для него. Но не для всех… в особенности, не для тех, кто провел тут больше половины своей жизни. Не для тех, кто ничего иного попросту не знал и не видел.

«Возможно, я должен что-то сделать. Что-то особенно безумное и важное. До того, как сердце однажды возьмет и остановится. Просто встать и, к вопросу о безумном, пойти напрямик, напролом, через это поле, пока хватит сил. Что там, за полем? То же, что и несколько лет назад, или что-то изменилось? А вдругониповерили, что мы смирились с этой спокойной, растительной жизнью и давно сняли все свои заставы… сторожевые башни и защитные поля? – Де Врисс нахмурился и поскреб щетину на горле. – А вдруг мы и вправду смирились, что тогда?»

Память с негодной услужливостью начала было возвращать ему картины тогдашнего унижения… Но он научился ей противостоять. Он ненавидел вспоминать о нелепой и безрассудной попытке побега, и ему, как правило, удавалось это прекратить. Такое было джентльменское соглашение между ним и его памятью. Коль скоро она не сохранила для него уйму нужных или всего лишь приятных воспоминаний, то взамен просто обязана была упрятать подальше в свои сундуки кое-что отвратительное…

А еще Винсент де Врисс ненавидел эти сумеречные часы. За бессонницу, за этих лезущих на волю из самых дальних темниц памяти монстров воспоминаний. А теперь добавилась еще и боль, которая никуда ни на миг не исчезала окончательно, а лишь чуточку глохла с приходом дня, с его незатейливыми заботами, с неспешными разговорами о ерунде, с укоренившимися за долгие годы изоляции ритуалами. Боль, которая теперь дремала в нем постоянно, а под утро совершенно некстати просыпалась и мало-помалу подчиняла его себе.

…Ее звали Кристина. Имя как имя, ничего особенного. И сама она ничем не выделялась из стайки практиканток, что прибыли на Тайкун исполнить рутинный миссионерский долг Федерации перед колонией. Нет, не тусклая мышка, пугающаяся всякой тени, – довольно высокая, с короткими русыми волосами, что казались не стрижеными, а грубо подрубленными чем-то вроде овечьих ножниц. Потом она смеялась над его предположениями насчет овец и поясняла, что теперь многие так носят, стиль такой. А он слушал ее смех, ее голос и не мог понять, как всю свою прежнюю жизнь обходился без нее…

Во сне он, впервые за целую вечность, снова услыхал ее голос.

Она сказала: «Светает, а ты не уходишь».

…Тысячу лет назад, в полутемном номере отеля «Тайкунер-Маджестик» (ничего особенного, никаких изысков, самый минимум удобств, только скоротать какое-то время и наутро следовать по своим делам), Кристина произнесла эту фразу – не спросила, а констатировала, – когда он провел с ней целую ночь и все окончательно для себя решил. Он ждал, что же последует за этой фразой, прогонит она его или позволит остаться… Но Кристина не сказала больше ни слова. Обняла его за шею, уткнулась носом в плечо и продолжила прерванный сон. И он понял, что его определенно не прогоняют…

Де Врисс усмехнулся. «К черту метафизику, – подумал он. – Если я начну в любом сне искать скрытый смысл, то свихнусь прежде, чем умру от боли, что внутри меня. Светает? Ну конечно, ведь уже утро… И я никуда не ухожу. Потому что идти здесь некуда. Ни одна дорога не ведет на свободу».

Он огляделся. Южный ветерок гонял по полю волны, как по озерной глади. По ту сторону поля чернела плотная стена леса. Ни дать ни взять Земля, средняя полоса, исход лета! Только вот запахи совсем чужие, и небо это дурацкое… За лесом – он помнил это вполне отчетливо, как будто вчера там побывал! – стояла ограда в три человеческих роста. Переплетенные трехдюймовые прутья из местного эквивалента стали. Сразу за ней скрытые генераторы вздували невидимый, но абсолютно неодолимый пузырь изолирующего поля. Впрочем, дотуда де Врисс не добрался: его встретили еще на подходах к стене, а поскольку остальных перехватили намного раньше, то все аплодисменты достались ему. И это был уже второй случай – в первый раз, из скерна, ему перепало еще во время захвата «Согдианы», при сколь отчаянной, столь и идиотской попытке оказать активное сопротивление… а возле стены его встретили и чувствительно отходили этими жуткими нейротравмирующими плетками, что прячутся у них в безобидных на вид стеках… было невыносимо больно и невыносимо унизительно… На окраине леса, нелепая и чужеродная посреди этой пасторали, торчала сторожевая башня. На ее вершине светился огонек. Да, все пространство поселка просматривалось вдоль и поперек, и от недреманного ока охраны негде было укрыться. Но башня все же стояла, как и еще три точно такие же по периметру поселка. И на ней денно и нощно обретался живой, вооруженный тяжелым парализатором дальнего боя (цкунгавашт, он же, из соображений экономии фонетических усилий,цкунг, еще одна бесовщина из того же разряда, что и скерн, и тоже придуманная во вред себе подобным) страж, а то и два. Башни были воздвигнуты после того, как им с ван Ронкелом и Готье удалось вывести из строя систему наблюдения, беспрепятственно пересечь все открытое пространство до леса и добраться до той самой ограды. («Ну доберемся мы туда… неизвестно куда…» – «Заодно и узнаем, что там и как». – «Ну хорошо, допустим, узнали. Дальше-то что?!» – «На месте разберемся. Технари мы или погулять вышли? Найдем пункт связи и подадим сигнал». – «Не хочу никого разочаровывать, но это будетэхайнскийпункт связи». – «Держу пари, эхайны взяли за основу тот же самый прототип с Сигмы Октанта, что и мы…») А наземная система видеомониторинга, как говорят, заменена была на орбитальную.

«Не ведет на свободу… Или все же ведет?»

– Господин первый навигатор!

Де Врисс оторвался от своих размышлений, обернулся на голос.

Капрал Даринуэрн… кто же еще мог назвать его титулом, давно утратившим всякий смысл. Причем совершенно искренне, без тени издевки.

– Доброе утро, янрирр, – сказал де Врисс.

Капрал стоял на углу дома, в круге от прожектора, похлопывая себя стеком по сапогу. Несмотря на прохладу, в одной фуфайке все того же болотного цвета, заношенной, обнажавшей мощные, густо татуированные лапы, в просторных серых штанах неуставного покроя, но при обязательном форменном, с легкомысленным помпоном, берете на выстриженной под бескомпромиссный ноль макушке. Еще двое патрульных топтались в отдалении. Они-то как раз были в полной боевой выкладке, в глухих мимикрирующих накидках, co скернами наперевес. Ночной, изволите видеть, дозор.

– Вы неважно выглядите, господин первый навигатор, – промолвил Даринуэрн на неплохом интерлинге и почти без акцента.

– Пустяки, – ответил де Врисс. – Ноют старые раны.

– Когда рассветет окончательно, – сказал Даринуэрн, – то есть через два часа пятнадцать минут по местному времени, вас посетит доктор.

Все равно возражать было бесполезно. Если капрал сказал, то доктор придет, даже если через два с небольшим часа разверзнутся небеса. Визит доктора – не тема для дискуссии, а пункт в расписании на обозримое будущее.

– Доктор так доктор, – проворчал де Врисс. – Надеюсь, он разбирается в людях.

Даринуэрн, разумеется, иронии не уловил.

– Вы же знаете, – сказал он с укоризной. – У нас здесь один доктор. Доктор Сатнунк. Он разбирается. Даже лучше, чем в эхайнах. Не такие уж вы и… – Он осекся и надолго погрузился в лексический ступор, подбирая нужное слово в своем небогатом словаре чужого языка.

– Хотите сказать – особенные? – усмехнулся де Врисс.

– Да, разумеется, – с облегчением согласился капрал. – Особенные.

Время действовать

Путь лежал через араукариевую аллею, выложенную пористыми плитами, чья пологость с расчетливой случайностью прерывалась ступенями, а границы отмечены были приземистыми мраморными постаментами с изысканным фарфором. Меж грубых смолистых стволов с одной стороны виден был океан – ровная, мертвенная в своей недвижности гладь, больше похожая на свинцовый расплав, с другой – круто уходил кверху гористый склон. А в конце аллеи ждал Президент Департамента оборонных проектов, доктор исторических наук Роберт Вревский. Высокий, худой, с тонкими белыми волосами, с острыми чертами бледного лица, с недобрым взглядом слишком светлых глаз необычного разреза, в ослепительно-белом костюме и белой же кружевной сорочке, он напоминал злого эльфа из средневековой сказки.

– Голиаф, – приветствовал его нарочитым поклоном Эрик Носов.

– Ворон, – ответил тот, кивнув едва заметно. – Доктор Кратов.

– Доктор Вревский…

– Полагаю, мы не станем тратить время на обмен любезностями, – сказал Голиаф. – Перейдем сразу к конкретике. Прошу садиться. Нам понадобится стол?

– Да, – сказал Носов. – Возможно, мне придется развернуть здесь свой видеал.

– Твойзаветныйвидеал, – усмехнулся самым краешком рта Вревский. Он едва сдвинул брови, – у него вообще была очень экономная мимика, – и прямо из земли, растолкав палую хвою, вспучился большой белый гриб и обернулся невысоким круглым столом. – Мы здесь потому, что положение дел с заложниками стало совершенно неприемлемым для всех административных институтов Федерации.

– Появились новые сведения? – быстро спросил Кратов.

– Нет, – еле слышно сказал Носов.

Почти все его усилия уходили на то, чтобы не позволить Кратову прочесть его эмоциональный фон. «Применение эхайнским патрулем энергоразрядного оружия… ранения, несовместимые с жизнью…» Обо всем этом надлежало молчать, пока не придет исключающее всякую надежду на благополучный исход подтверждение от Номада.

– Нет. Разве это что-то меняет? – Вревский пожал плечами. – Ситуация и без новых сведений столь же абсурдна, сколь и нетерпима. От нас требуют эффективных действий, причем в кратчайшие сроки. И, собственно говоря, меня удивляет только то, что в такой резкой форме этот вопрос не поднимался намного раньше.

– Похоже, инцидент с Морозовым стал последней каплей в чаше терпения, – проворчал Носов.

– Да, задачу возвращения Морозова и освобождения заложников никто там, – Голиаф указал большим пальцем куда-то себе за спину, – разделять не намерен. Они просто хотят, чтоб граждане Федерации не околачивались по враждебным территориям. И, уж разумеется, речи быть не может о каких-то сроках продолжительнее нескольких месяцев. Нам обещана любая помощь и выдан полный карт-бланш. – Носов недоверчиво хмыкнул, и Голиаф с ядовитой иронией уточнил: – Перспектива силовых акций не обсуждалась.

– Как они там у себя это видят? – спросил Носов. – Без силовых акций?

– Они видят решение двух поставленных перед нами задач так и только так. И мы не имеем права выходить за рамки, которые нам отведены Наблюдательным советом.

– Лично я не представляю… – начал было Эрик.

– Я тоже представляю это довольно слабо, – прервал его Вревский, – но другого выбора у нас нет. Впрочем… в самом крайнем случае… нам было позволено использовать фактор непреодолимой силы.

– Ну хоть что-то…

– Бескровно и строго в пределах разумной целесообразности.

– А кому нужно кровопролитие? – усмехнулся Носов. – Исторически доказанная неэффективность…

Кратов, усмехаясь, произнес:

Писать с натуры

гораздо трудней баклажан,

нежели тыкву…[3]

Голиаф посмотрел на него в некотором смятении, а затем сдержанно осведомился:

– Доктор Кратов, у вас по случаю не образовались какие-то новые дипломатические рычаги воздействия на Черных эхайнов?

– Увы, нет. Но я намерен проверить одну свою давнюю ксенологическую гипотезу… и если она подтвердится, применить на практике.

– Он у нас такой же затейник, как и секретник, – заметил Носов.

– И все же вам придется поделиться со мной своими тайнами, – твердо сказал Голиаф.

– Никакие это не тайны, – сказал Кратов. – С недавних пор меня занимает тема ангелидов. Как вы знаете, это…

– Я знаю, кто такие ангелиды, – перебил его Вревский.

– Так вот: мне показалось, что мы недооцениваем размеры ксеноэкспансии в дела человечества…

– Вы хотели сказать – Федерации?

– Нет, именно человечества. Федерация – всего лишь обозначение общественно-политического устройства нашей цивилизации. Мы развиваем культурную конвергенцию с близкими нам галактическими расами и ничего не имеем против экономической экспансии в приемлемых для нас формах. Но здесь я подразумевал эволюционный, если угодно – антропогенный аспект этой темы.

– Вы уверены, что это имеет какое-то отношение к нашим высокоприоритетным задачам?

– В широком смысле – нет. На настоящий момент тема ангелидов, как я ее понимаю, целиком и полностью относится к компетенции ксенологии. Но за недостатком времени я не собираюсь исследовать ее углубленно… этим я займусь чуть позже, когда двести один человек ступит на поверхность любого из миров Федерации.

– Двести человек и один эхайн, – поправил Носов. – И не факт, что последний… – Он едва не сказал «вернется» и постарался, чтобы пауза, вызванная неточным выбором слова, осталась для Консула незамеченной. – …пожелает вернуться.

– Пусть он прежде сам изложит свои намерения собственной матери, в собственном доме и по достижении возраста самостоятельности! – Кратов начал закипать.

– Не отвлекайтесь, – строго сказал Голиаф. – Что там с вашими ангелидами?

– Да, конечно… Мне кажется, что мы сможем использовать эту покуда весьма расплывчатую тему в узком и совершенно конкретном качестве.

– И каким же образом?

– Кажется, кое-кто только что упомянул матушку юного Морозова, – нервно проговорил Носов.

– Ну, я упомянул, – ответил Кратов. – Что, не следовало?

– Пожалуй, – сказал Носов. – Похоже, мы разбудили лихо.

По аллее легким стремительным шагом на них надвигалась Елена Климова. Не шла, а именно надвигалась. Как стихия, как самый разрушительный ураган. По мере приближения непринужденными жестами она сносила с постаментов все вазы на своем пути.

– Коллекционный фарфор, – слегка задохнувшись от невиданного вандализма, промолвил Вревский трагическим голосом. – Эпоха Мин. Бесценный антиквариат. Вдребезги, все вдребезги…

– Не о том беспокоитесь, коллега, – сказал Кратов. – Сейчас она до нас доберется.

Возвышение мичмана Нунгатау

– Итак, мичман? Я жду.

Пока бедолага кхэри, с которого мигом, как шелуха с переспелого зерна, слетела вся наглость, беззвучно шлепал губами на манер выброшенного на берег осклизлого обитателя вод, гранд-адмирал Вьюргахихх протиснулся между ним и Каннорком к столу и сграбастал розовый конверт.

– Вы намерены отвечать на мой вопрос?

– Д-да, янрирр…

– Ну так самое время начать.

– Ке… келументари – это предание. Миф… Никто не верит, что они существовали. О них рассказывают всякуюшрехну… всякий вздор.

– Тогда как вы относитесь к тому, что здесь написано? – Вьюргахихх повертел злосчастным конвертом перед носом мичмана Нунгатау.

– Виноват… Не могу судить… не ознакомлен…

– Ложь, – с наслаждением произнес гранд-адмирал, – есть одно из десяти наитягчайших согрешений, что вверг в наши души демон-антином Юагрморн, с тем чтобы отвратить нас от духосообразности и совершенства Стихии Стихий. Хотя вы как этнический кхэри вправе и не разделять наши религиозные догматы… А уж говорить о лжи перед лицом своего военачальника и вовсе не приходится.

Что ж, гранд-адмирал не был слишком сведущ в этнических нюансах. И не в пример более образованные персоны терялись в предположениях, во что на самом деле верили и чему поклонялись кхэри. Многие сходились на том, что в числе их добродетелей правдолюбие – наипаче в отношении начальства, да еще чуждого исповедания, – не упоминалось. Но в том, что кхэри издавна славились дерзостью и своенравием, разногласий не было. А уж о их упрямстве ходили не только легенды, но и анекдоты. Дерзить в лицо гранд-адмиралу мог бы только безумец с суицидальными наклонностями. Гнуть свое до последнего – только чистокровный кхэри.

– Не могу судить, – повторил мичман и набычился.

– Я облегчу вашу задачу, – сказал гранд-адмирал, хотя на самом деле намерен был облегчить ее в первую очередь себе. – Келументари – не миф. Информация о том, что один из этих выродков некоторое время тому назад вторгся извне в пределы Эхайнора, вызывает мое полное доверие. «Извне», как подразумевается, – из той части обитаемой Галактики, где его пригрели и выпестовали. Кто выпестовал? Наши древние противники. Я почти двадцать лет ждал этого дня. И я к нему готов… Поскольку на меня возложена ответственность за покой и благополучие внутренних миров Черной Руки, я сделаю все, чтобы найти и обезвредить выродка келументари прежде, чем он обрушит в преисподнюю все, что мы с вами любим и охраняем. Что скажете, мичман?

– Верный слуга янрирра… – пробормотал Нунгатау, теряясь в догадках, куда клонит гранд-адмирал.

Каннорк был озадачен и того более, но счел за благо повременить с вопросами. Например, с таким: откуда Вьюргахихх вообще узнал о содержании конверта.

– Я буду откровенен с вами, и скоро вы поймете, отчего, – продолжал гранд-адмирал.

«Кажется, яужепонял, – подумал Каннорк и вновь облился холодным потом. – Неужели существует еще и приложение три точка четыре?! Я не трус… я эхайн, а значит – прирожденный воин, презрение к смерти у меня в крови… но я не готов умирать сейчас! Особенно так бесславно, будто скот на скотобойне…» На самый короткий миг он вдруг испытал братские чувства к мичману, которого незадолго перед этим с жестоким равнодушием готов был спровадить на ту самую скотобойню, где равнодушно и беспощадно соблюдаются высшие государственные соображения.

– Т’гард Аттамунтиарн, военный атташе Черной Руки в халифате Рагуррааханаш, вернулся в расположение миссии мрачный и одновременно восторженный, – с артистическими интонациями вещал гранд-адмирал, удобно расположившись в единственном кресле. – На расспросы сослуживцев отвечать отказался. Но вечером того же дня, ввиду употребления небывалой для него дозы горячительного, сделался несколько более обычного словоохотлив и сообщил, что во время своего вояжа имел фантастическую встречу с собственной мечтой. От развития темы, впрочем, уклонился. Еще чуть позднее, во время амурного свидания с некой высокородной янтайрн, каковая по счастливому стечению обстоятельств оказалась нашим штатным информатором, обмолвился в том смысле, что видел живого, полного сил и вполне юного на вид келументари из рода Тиллантарн. – Вьюргахихх пересказывал содержимое розового конверта наизусть, хотя продолжал держать его под ладонью даже невскрытым. – Покуда упомянутый информатор составлял послание в мой офис, келументари благополучно достиг пределов Эхайнора и не таясь объявился в космопорте Анаптинувики… Благодарение Стихии Стихий, что наделила крупицей ума капитан-командора, вашего начальника: он верно интерпретировал полученную от компетентных служб космопорта информацию и стал действовать в полном соответствии с особым распоряжением Директора Бюро военно-космической разведки за номером… Впрочем, воображаю, как этот олух потешался над содержанием сего авторитетного документа!

Мичман Нунгатау побагровел. Вероятно, так и обстояло дело, и он в той потехе принимал живейшее участие.

– Так вот, мичман, – сказал гранд-адмирал зловещим шепотом. – В наш безмятежный и радостный мир пришел келументари. Если вам рассказывали милые сказочки о творимых этими выродками чудесах, то сказки эти – ложь. Если вас пугали на сон грядущий страшными историями об их запредельных злодеяниях, то это – ложь. Ибо ничего милого и доброго в келументари изначально нет, а несомое ими зло во сто крат ужаснее всех ночных кошмаров. Келументари молод, полон сил и амбиций. Но я должен остановить его прежде, чем его амбиции обретут реальные очертания, и я его остановлю. А вы, мичман, мне поможете.

– В-верный слуга…

– И когда все закончится нашей победой, я обрету покой, а вы – титул, родовое имя и подлинную честь эхайна. Т’гард Нунгатау – звучит недурно, не так ли?

Мичман закрыл глаза и мечтательно улыбнулся.

– Да, янрирр гранд-адмирал, – промолвил он внезапно выровнявшимся голосом. – Звучит просто потрясающе.

– Значит, мы с вами сработаемся. Верно, вы не знали, что за пределами этого офиса вас ждала расстрельная команда. Ну, это мы так ее называем, на деле же никто стрелять в вас не намеревался, ликвидация имела бы место бесшумно и нечувствительно… Таковы правила. Но я решил, что вы еще способны прекрасно послужить Эхайнору. Цените это и помните, кто подарил вам жизнь. И это не последний из моих подарков, ибо я щедр с теми, кто мне полезен.

Нунгатау совершил трудное глотательное движение. Мысль о том, что у него только что хотели отнять жизнь, но вместо этого вернули обратно – и даже с прибытком! – поразила его своей новизной до самых печенок.

«А я? Что со мной?!» – потерянно гадал контр-адмирал Каннорк, поникший и всеми забытый.

– Что я должен сделать для моего гранд-адмирала? – прорычал мичман Нунгатау, на глазах набирая значительности.

– Возвращайтесь на Анаптинувику. Я дам вам в подчинение своих людей… Найдите мне этого келументари. Ведь вы следопыт? Пройдите по следам от космопорта до его логова. И приведите мне его живым. Невредимым – не требую… Учтите, мичман: вы не единственный, кто займется поисками. Вполне возможно, что его и след простыл с Анаптинувики. Но я на вас надеюсь. Что-то вещует мне, что в этой гонке нужно ставить на новичка. – Гранд-адмирал покопался в нагрудном кармане кителя с искроблещущим шитьем, извлек оттуда плоский керамический медальон на металлической цепи и толкнул его пальцем по столешице в направлении мичмана. – Вот, возьмите, и ежели вознамеритесь утерять, то исключительно сразу после собственной башки. Как это у вас, накнакабумевдогонец по тибрязу.

Нунгатау сграбастал медальон со всевозможным проворством, словно это была его бессмертная душа. «Церрег», личный знак гранд-адмирала, поднимавший любые шлагбаумы и открывавший самые невообразимые врата, и сам – маленькие овальные врата в умопомрачительное будущее.

– Да, янрирр гранд-адмирал. Я не подведу.Вдогонец по тибрязу.

– Еще бы! – усмехнулся Вьюргахихх. – Еще бы вы вякнули что-то иное. Я бы сам вас порвал прямо тут… А теперь отправляйтесь в Административный дивизион, в замок Кебарн. Испытание не для слабодушных натур… ну да вы, я уверен, справитесь. Отыщете в Персоналиуме квартирмейстера Рамиакту – кстати, ваш сородич-кхэри… он введет вас в курс дела и снабдит необходимыми полномочиями. И помните: теперь у вас один хозяин – я. – Выдержав паузу, добавил: – Ах, да: еще Стихия Стихий… но высшими силами вы не настолько востребованы, как о себе мните.

Игры разумов

– Какими предпочтете первую партию? – спросил Дирк Оберт соперника.

– Не знаю, понимаете ли вы это или нет, но ваша манера начинать игру с унижения моего достоинства эхайна и воина… – проворчал капитан Ктелларн, впрочем – без особого раздражения.

– Что мешает вам использовать против меня то же оружие?

– Я не настолько хорошо владею вашим языком, чтобы уметь вывести вас из равновесия. Порой складывается впечатление, что вас вообще ничто в этой жизни не волнует.

– Отчего же… Волнует, и многое. Например, оставили ли вы дома свой скерн и где прячетехоксаг

Усмехаясь, капитан извлек из-за сапога тонкий черный стек с витой рукоятью и небольшим утолщением на конце.

– Видите, я кладу его на подоконник, – сказал он. – У вас ведь не возникнет вредных иллюзий, будто вы способны им завладеть?

– Я даже не знаю, что потом с ним делать, – пожал плечами Оберт. – Могу пораниться.

– Вы правы, в обращении с этой игрушкой необходим навык. Я знавал офицеров, которые в серьезном подпитии либо по накурке пускали хоксаг в дело и сами же оставались без пальцев или чего поважнее…

Оберт подровнял пешечный строй, щелчком смахнул невидимую пушинку с кельтского крестика на шапочке белого короля.

– Итак, янрирр?

– Белыми, черт возьми!

Усмехаясь, Оберт перевернул доску черными фигурами к себе.

– Ваш ход, капитан.

Ктелларн расстегнул воротник мундира, сдвинул брови, беззвучно пошевелил губами (иногда Оберту думалось, что эхайн относится к игре, как к некому мистическому акту, и перед тем, как двинуть вперед королевскую пешку, молитвой призывает на помощь добрых духов своего народа… хотя Руссо, который лучше других разбирался в эхайнской культуре, утверждал, что в наиболее распространенной мировой религии эхайнов нет ни добрых духов, ни злых, а в качестве божественных сущностей выступают объективированные аллегории Десяти Стихий, и постоянно путался в их перечислении) и принялся, как обычно, разыгрывать испанскую партию.

– Любопытно, почему вы избрали меня для оттачивания своего гроссмейстерского мастерства, – сказал Оберт. – В поселке есть куда более сильные игроки. Тот же Леклерк. Или Руссо. Последний даже участвовал в каких-то региональных чемпионатах.

– Да, я знаю, – ответил Ктелларн. – Леклерк молчит во время игры и все время потеет. Как будто боится одновременно и проиграть, и выиграть. Кому интересен партнер, который только сопит и потеет? А этот ваш Руссо мурлычет под нос какие-то отвратительные песенки и рассказывает несмешные анекдоты. И вдобавок выигрывает. Выигрывает всегда, с предопределенностью смены времени суток. Однажды он играл со мной, стоя спиной к доске и любуясь закатом. И даже когда я, сгорая от стыда, украл с доски одну из его ладей, он все равно выиграл, потому что ему не нужны были две ладьи. Ему вообще не нужна половина фигур, чтобы поставить мне мат. Хорошо, что к нему я приходил без скерна, без хоксага, только что не без штанов… Это было не только унизительно, а и оскорбительно. Любого эхайна за такое бесчинство я давно призвал бы на Суд справедливости и силы и порезал бы на ремни. Или он меня… Но поступать так с вами бессмысленно. Вы не в состоянии защитить свою честь смертью обидчика.

– Вы же знаете: мы не убиваем себе подобных.

– Вы вообще никого не убиваете. Даже животных. Если речь не идет о шахматной игре. Может быть, в играх вы компенсируете свой недостаток агрессии в реальной жизни!

– Разве моя игра так уж агрессивна?

– Ваша – нет. Вы умеете брать верх, не унижая соперника. Насчет Руссо можно поспорить… Нет, я не хочу с ним играть. Кому интересен партнер, который всегда выигрывает?

– Но ведь я тоже всегда выигрываю, – заметил Оберт.

– Потому только, что янедостаточно сильноиграю. А Руссо – потому что он играетслишком сильно. Улавливаете разницу?

– Ну еще бы… Я просто выигрываю. И тем самым оставляю вам надежду. «Питай надежды; испытывай скорее спокойное веселье, чем буйную радость; стремись скорее к разнообразию удовольствий, чем к их излишеству; переживай удивление и восхищение от знакомства с новшествами!..»[4] – вдруг возгласил Оберт с неожиданным воодушевлением. Эхайн смотрел на него с легкой оторопью. – Гм… Руссо… он не выигрывает, а побеждает, потому что он сильнее и будет сильнее во веки веков.

– Вот именно. Какой же эхайн смирится с мыслью о собственной неполноценности? Что станет с его самооценкой?

Несколько минут они молча двигали фигуры по доске.

– Де Врисс болен, и очень серьезно, – сказал Ктелларн. – Мне сказал об этом капрал Даринуэрн. А чуть позже – доктор Сатнунк, который его осматривал.

– Я знаю.

– Как вы можете знать? Вы же почти не выходите из дома.

– И тем не менее…

– Может быть, вы даже знаете, в чем причина его нездоровья?

– Разумеется.

И от того не раз его лечили,

Да все болезнь не ту в нем находили…[5]

Плохо залеченная рана. На Земле лечат не так, как в Эхайноре. Мы восстанавливаем целостность тканей и покровов с помощью естественной регенерации. А вы только тормозите разрушительные процессы и не слишком умело пытаетесь сращивать края ран. Улавливаете разницу?

– Не очень.

– Просто примите как данность. И не забывайте: мы здесь все больны. Кто-то больше, кто-то меньше. Как морские рыбы, выпущенные в затхлый пруд. Трепыхаемся, плещем плавниками, шевелим жабрами… и медленно умираем.

– Но ведь никто до сих пор не умер.

– Потому что тоже вы оставили нам надежду, – усмехнулся Оберт. – Прозорливо и даже благоразумно. Мы живы потому только, что хотим вернуться домой.

– Надеетесь на спасение? Вам не кажется, что Земля пренебрегла двумястами своими согражданами ради нерушимости своих гуманистических идеалов?

– Вы опять за свое…

– Если вас могли спасти, почему не сделали это раньше?

– Я не знаю. Наверное, это не так легко, как хотелось бы им… и нам. Это повышает вашу самооценку?

– А если все затянется на десятилетия? – спросил Ктелларн, пропустив колкость мимо ушей.

– У меня нет ответа. Только предчувствие… что-то должно начать происходить. Либо ваше начальство решит избавиться от нас тем или иным способом – уничтожить или отпустить на свободу. Либо все же нас вызволят свои.

– А если ничего не начнет происходить?

Оберт помолчал, внимательно разглядывая собеседника.

– Мне куда более любопытно знать, что вы станете делать, когда мы начнем умирать, – сказал он.

– Хотите, скажу?

– Хочу.

– Ничего не станем делать. Конечно, это громадное везение, что до сих пор все вы живы и относительно благополучны. Но когда это случится… как это говорится в вашей священной книге… «предоставь мертвым погребать своих мертвецов».

– Спаситель имел в виду несколько иное, нежели вы.

– Главная прелесть Библии состоит в том, что там есть цитаты на все случаи жизни, и даже вне контекста они звучат остроумно… Так вот, мы предоставим вам хоронить своих мертвецов. Пока вы не вымрете все. А Федерация, с нашей помощью, будет продолжать думать, что вас по-прежнему двести, как и было. Неведение об истинном положении вещей так успокаивает…

– Нас уже не двести, – сказал Оберт. – Нас двести шестнадцать.

– Да, как выяснилось, люди неплохо размножаются в неволе. В отличие от некоторых других видов животных.

Оберт стиснул зубы. «Ненавижу, – подумал он. – Иногда я чувствую, что мог бы его убить. Он это понимает или нет?» Взгляд его невольно сместился к всеми забытому на подоконнике хоксагу. «Только руку протянуть. И знать бы еще, как привести в действие… Хотел бы я посмотреть, как ты поведешь себя в этот момент, сохранишь ли свою спесь, останешься ли разумным и довольно-таки наглым существом или обратишься в запуганную тварь, изнывающую от одного только страха боли…»

– Вам доводилось убивать, янрирр? – спросил он.

– Забавный вопрос, – пожал тот плечами. – Я эхайн. Меня учили этому с детства. Я офицер Космического флота Черной Руки. Примите во внимание два Суда справедливости и силы, на которых мне с оружием довелось отстоять собственную честь.

– Мат, – с наслаждением произнес Оберт.

– Что? – переспросил эхайн рассеянно.

– Вам мат, капитан.

С минуту, а то и дольше, Ктелларн таращился на игровую доску.

– Уже? – наконец спросил он, старательно изображая хладнокровие. – Так быстро? Похоже, я не на шутку раззадорил вас.

– Ну что вы… Меня многое волнует в этой жизни, но только не ваши подначки. Шахматы намного сложнее той игры, что вы ведете со мной за пределами деревянной доски.

Ктелларн молча встал и порывисто вышел на улицу. Оттуда донесся глухой звук удара, стену коттеджа тряхнуло, в хозяйственном пристрое посыпалась какая-то посуда. «И кто из нас двоих животное? – мстительно подумал Оберт. – Чудо, что Руссо до сей поры не остался без крыши над головой!»

И он снова посмотрел на хоксаг. «Не сейчас. Будет еще подходящая минута… когда я узнаю или подсмотрю, как эта штука работает, когда окончательно вытесню ненавистью свой страх. И когда не смогу уговорить себя, что будет еще случай поудобнее».

Вернувшись, Ктелларн выглядел обычно и даже улыбался почти приветливо. Только, как бы невзначай, спрятал за спину левую руку. «Башкой нужно было, она явно покрепче», – продолжал мысленно потешаться Оберт.

– Еще партию?

– Почему бы нет? Но на сей раз я бы предпочел увидеть приз…

Притворно хмурясь, Ктелларн извлек из нагрудного кармана форменной куртки кристаллик в квадратной оправке из черного пластика, напоминающего эбонит, и неспешно, соразмеряя движения с величием момента, опустил в центр шахматной доски.

– Что здесь? – осведомился Оберт, стараясь казаться безразличным.

– Не все ли равно? – хохотнул Ктелларн.

«Словно сцена обольщения из ветхозаветного водевиля, – подумал Оберт. – А мы – актеришки провинциального театра в маленьком, затерянном среди звездных россыпей мирке. Но, любезный враг мой, сейчас у тебя нет ни единого шанса на победу. За возможность обладать этим кристалликом я буду безжалостен, как старина Руссо, я растопчу тебя и унижу…»

Титания в бешенстве

При виде Климовой всем, не исключая Кратова, захотелось сделаться невидимыми или по крайней мере достаточно миниатюрными, чтобы юркнуть в кусты за скамейкой и там затаиться. Это желание было написано даже на застывшем лице Голиафа, что в сочетании с горьким сожалением по поводу расколоченной посуды сообщало ему выражение опереточного комика.

– Леночка, ты совершенно напрасно… – быстро заговорил Кратов. И осекся, вдруг услышав внутренним ухом, насколько омерзительно звучит его жалкий лепет.

– Чем вы тут заняты, господа? – спросила звенящим от ненависти голосом Климова.

Голиаф звучно прочистил горло.

– Э… м-м… если угодно… мы обсуждаем план по безопасному извлечению Северина Мо… – он поморщился и тут же поправился: – Вашего сына оттуда, куда он имел неосторожность угодить.

– Собственно, мы даже знаем, где он сейчас… – предпринял вторую попытку Кратов и снова замолчал.

Климова не удостоила его взгляда.

– Кстати, как вы нас нашли? – строго осведомился Вревский. Если в этот момент он и походил на эльфа, то на изрядно потрепанного жизнью. – И как вообще сюда попали?!

Носов страдальчески поморщился. Подобные вопросы были в равной степени неуместны и несообразны, и уж лучше им было бы оставаться риторическими. Впрочем, Климова и не собиралась на них откликаться.

– Пока вы обсуждаете свои планы, – сказала она, – не возражаете ли, если я начну действовать?

– Это плохая идея! – воскликнул Голиаф. – Просто ужасная идея! Думаю, что…

– А мне плевать на то, о чем вы думаете, – сказала Климова. – У меня есть сын. Вы приняли на себя ответственность за его безопасность. Вы не справились. Тупо и бездарно не справились. Мне было обещано, что нас оставят в покое навсегда. Вы меня обманули… Теперь моя очередь решать мои проблемы.

– Лена, выслушай меня, – проговорил Кратов.

– Я уже однажды сделала такую глупость.

– И все же дай мне еще один шанс…

Климова упорно не смотрела в его сторону.

– Хорошо, говори, – наконец позволила она.

– Это не было операцией Департамента оборонных проектов.

– Да?! Что же это было?

– Ты можешь думать что угодно, но… твой мальчик повзрослел. Не забывай, что он эхайн, а эхайны взрослеют раньше.

– Не произноси при мне этих слов!

– Хорошо, постараюсь… Сева почувствовал себя достаточно взрослым, чтобы самому принимать решения. Да, он еще подросток, дитя – для тебя, для меня… для всех. Но не для себя самого. И он – опять-таки неожиданно для всех! – начал совершать поступки. Никто не ожидал, что он на такое способен. Он же никогда не совершал поступков! Поэтому он всех застал врасплох.

– Еще недавно он и не помышлял об этом. Что же его так изменило? Или кто?

– Он получил слишком много информации, – тихо сказал Носов.

– От кого?!

– От меня, – сказал Кратов. – От Забродского. От Ольги. И от тебя, кстати, тоже. Ты знаешь, что бывает, когда достигнута критическая масса.

– Где он сейчас?

– По нашим сведениям, на Анаптинувике, – сказал Голиаф. – Это один из миров Черной Руки…

Климова наконец бросила короткий взгляд на Кратова. Тому понадобилось некоторое усилие, дабы убедить себя, что это не залп из фогратора и уворачиваться необязательно.

– Эхайнор, – сказала она почти спокойно. – А ведь я даже не удивлена. Эхайнор… Но, если мне не изменяет память, туда нет доступа гражданам Федерации. Кто научил, кто помог моему сыну? Я бы очень хотела знать, очень…

– Это… – начал было Голиаф, но Кратов опередил его:

– У нас есть предположения на сей счет, мы собираемся их проверить. И наказать виновных.

– Уж постарайся, пожалуйста, – сказала Титания. – Как ты и обещал. Не мне же этим заниматься… Или все же мне?

– Госпожа Климова, – торжественным голосом произнес Вревский. Он уже собрался с духом, вернул себе утраченное в первые минуты лицо и снова выглядел впечатляюще. – От имени Департамента оборонных проектов мы приносим вам искренние извинения за все допущенные ошибки. Мы намерены в самое ближайшее время их исправить и вернуть вашего сына домой. Живым и невредимым.

Носов, стиснув зубы, отвернулся. Он тоже неплохо умел притворяться, но всему были свои пределы. «Что мы творим? – подумал он. – Кого мы пытаемся обмануть? Зачем?! Мы сами загоняем себя в тупик, откуда никогда уже не выйдем хорошими людьми».

– Один месяц, – сказал Кратов. – Дай нам только один месяц. За меньший срок мы просто не управимся. А больший – неприемлем ни для кого в пределах Федерации.

– Хорошо, – сказала Климова. – Один короткий месяц – тридцать дней. Кстати, время пошло. – Она покачала у него перед носом указательным пальцем, словно маятником метронома. – Тик-так, тик-так… Но если у вас не получится, не окажитесь ненароком на моем пути.

Климова повернулась и быстро зашагала прочь. Задержалась лишь на мгновение – чтобы смахнуть наземь случайно устоявшую на своем постаменте вазу. Голиаф невольно втянул голову в плечи.

– Откуда вы взяли этот чертов месяц? – спросил он. – Почему же не год? Мы не уложимся.

– Конечно, – согласился Носов. – Спецоперация требует слишком серьезной подготовки. Даже если мы попросим поддержки у Галактического Братства.

– А мы безусловно попросим, – сказал Кратов. – Так или иначе… И в наших общих интересах все же управиться за один месяц.

– Пожалуй, – вздохнул Вревский. – С одной стороны эхайны, с другой – Климова. Воевать на два фронта всегда было нелегко. В таких ситуациях я всегда чувствую себя дилетантом.

– Так мы и есть дилетанты, – мрачно заметил Кратов. – Что, не знали?

– И мне это уже порядком надоело, – промолвил Носов.

– Что тебе надоело? – спросил Кратов.

Носов обреченно усмехнулся. «Быть гнусным лжецом», – подумал он. А вслух ответил:

– Быть дилетантом.

Кратов задумчиво посмотрел на него сверху вниз.

– Пошел ты знаешь куда, – сказал он наконец.

Факты биографии мичмана Нунгатау

Когда за мичманом закрылась дверь, гранд-адмирал озорно крутанулся в кресле и с дивной легкостью закинул ноги на стол.

– Сволочь, – сказал он энергично. – Кхэри чистейшего розлива. Терпеть их не могу, а вы? Не отвечайте. Никогда не знаешь, чего от них ждать, а значит – жди какого-нибудь негодяйства, и не ошибешься. Главное – правильная и сильная мотивация. Ну, это универсальный рецепт, и не только для дрессировки всех этих кхэри… ксухегри… Кстати, вольно, контр-адмирал. – Каннорк выдохнул колом стоявший внутри воздух и ослабил колени. – Что вы стоите, как идол Праматери всех женщин? Вы здесь хозяин, а я гость.

– Как прикажете, янрирр, – прошелестел Каннорк.

Похоже, приложения три точка четыре все-таки не существовало.

– Присаживайтесь, дружище. Ах да… Впрочем, согласитесь, если кресло одно, то восседать в нем должен старший, а я старше вас и по званию, и по возрасту, не говоря уж о месте в административной иерархии… Вы ждете моих объяснений? Хотя я и не обязан их давать… впрочем, извольте. Вас интересует, отчего я не выгляжу чересчур удивленным при самом употреблении фантастического термина «келументари» применительно к реальной действительности? Потому что я точно знаю: келументари существуют. Можно не верить в демонов и в первичные силы, можно, как это ни кощунственно прозвучит, усомниться в Стихии Стихий… но келументари реальны. Я скажу вам больше: они были всегда. Это долгая история… Без малого двадцать лет назад мы эффективно использовали уникальный шанс навсегда избавиться от них. Успокоились все… только не я. В моих счетных книгах обнаружилась недостача в восемь единиц. Восемь детей-келументари в возрасте от двух до десяти лет[6].

– Келументари размножались? – осторожно спросил Каннорк.

– Вы будете смеяться, но они практически ничем не отличаются от обычных эхайнов. Келументари мог бы сейчас находиться в этом кабинете, и вам в голову не пришло бы, кто же это так бойко беседует с вами на философские темы. Разумеется, они размножаются, у них та же половая дивергенция. У них есть имена: того, кто нам нужен, зовут Нгаара Тирэнн Тиллантарн… Особенности, которые превращают их в инкарнацию Темных Стихий, лежат в иной плоскости, нежели банальный этногенез… На чем я остановился?

– Восемь детей.

– Да, восемь… Очень скоро по своим каналам нам удалось достоверно установить гибель семерых выродков. Но остался один, который исчез. И коль скоро я не знал, что он мертв, то вынужден был полагать его живым. И ждать, что рано или поздно он объявится.

Вьюргахихх не глядя вытолкнул конверт на середину стола.

– Он и объявился. Внезапно. По правде говоря, я не ждал его так скоро. Люди взрослеют медленно…

– Люди? – вскинул брови Каннорк.

– Кто же еще! Только они, со своей слепой терпимостью, со своей генетической неразборчивостью могли принять и воспитать последнего из келументари…

Каннорк обессиленно прислонился плечом к стене. Мерзкий постыдный трепет, нутряной, до самых костей, теперь понемногу утихал, сменяясь обычной меланхолической уверенностью.

– Я было решил, – промолвил он вернувшимся голосом, – что вы упомянули «наших древних противников» в качестве эмоциональной фигуры речи, дабы придать весомости своим словам и побудить мичмана Нунгатау к вящему рвению в исполнении его служебного долга. Как вы справедливо заметили – сильная мотивация…

– Не без того. Фигура… гм… Но мне не пришлось лгать. Семнадцать лет этот келументари провел в окружении людей, в самом сердце Федерации, ничем не обнаружив своей дьявольской сущности. Им бы следовало удавить его в колыбели… или, уж если на то пошло, ему следовало бы явить свои качества там, где от них была бы ощутимая польза Эхайнору. Но что случилось, то случилось. Теперь он здесь, в пределах моей досягаемости. И я даже рад, что смогу сыграть с ним в догонялки… и что наконец-то все закончится. Так или эдак.

– Если все, что рассказывают о келументари, правда… вам достался нелегкий соперник, янрирр гранд-адмирал.

– Я небольшой ценитель игры в поддавки. Сильный противник – мечта настоящего эхайна… В старых байках много преувеличений. Во всяком случае, келументари остается существом из плоти и крови, он уязвим, в его жилах течет кровь, и если ее выпустить, он умрет… надеюсь. Ведь как-то же его можно уничтожить! Удалось же нам истребить всех его сородичей… Люди, сами того не ведая, сослужили нам добрую службу: они не готовили из него разведчика и воина. У них такое, благодарение Стихии Стихий, не принято. Это обычный инфантильный юнец, счеловеческимипонятиями о добре и зле. Следовательно, он уязвим вдвойне. Но зато воинов готовили из нас с вами. И мы обязаны использовать это преимущество как можно лучше и скорее. Не питайте иллюзий, Каннорк: соперник достался не только мне, но и вам, и всей контрразведке Черной Руки, и мичману Нунгатау… Кстати, о мичмане.

– Я не ожидал, что вы сохраните ему жизнь и пообещаете столь высокую награду за услуги.

– Наш мичман не так прост, как кажется. Да, он кхэри, он нагл, упрям, столь вероломен, сколь и прямодушен. Но вам следовало бы дать себе труд заглянуть в его досье.

– Я не успел…

– …между тем как отрядить его на смерть, во исполнение приложения три точка два, пункт восемнадцать, вполне успели. Хотя могли бы заглянуть, совершенно из любопытства. Я же вот успел! Впрочем… должно быть, именно поэтому каждый из нас на своем месте. И тот, кто успевает раньше, занимает лучшее… Полагаю, для вас не секрет, что ваш офис подключен к системе тотального мониторинга?

Каннорк изобразил печальную улыбку, но от комментариев воздержался.

– Я летел сюда как угорелый и слышал все, о чем вы говорили. А этот конверт гадкого розового цвета еще до того, как перекочевал из рук в руки, был просканирован вдоль и поперек в секретариате. Вследствие чего у меня было время ознакомиться с послужным списком мичмана Нунгатау. Да будет вам известно, что он вырос на Анаптинувике и знает ее, как свои пять пальцев. Его детство прошло в общине кхэри, в самом дурном районе мегаполиса Хоннард, в самых гнусных трущобах. В двенадцатилетнем возрасте его почти запороли насмерть, во время известных событий в Скунгакском порту. С большой охотой и неоднократно сей экземпляр рода эхайнского искал приключений на свою задницу и, как правило, находил. Он и в сарконтиры завербовался, чтобы избежать наказания за разбой. Обычно ублюдки вроде него кончают быстро и плохо, но наш Нунгатау попущением Стихий дослужился до мичмана. Да еще и многажды употребил свое знание темных уголков Анаптинувики на благо Эхайнора. Например, сыскал взятую в заложники головорезами некоего Крысохвоста высокородную Намтар, дочь адмирал-губернатора Мтугэринтинна, и лично освободил, войдя в охраняемое душегубами узилище свой-свояком и зарезавши всех, кто попытался оказать сопротивление. За что благодарной девой был публично облобызован в губы, а донельзя огорченным Крысохвостом оглашен в розыск за большую награду. Только вот Нунгатау, в ту пору – младший сержант, нашел Крысохвоста несколько раньше, чем тот его… Что там еще? – Вьюргахихх нетерпеливо пощелкал пальцами, припоминая. – Добровольцем принимал деятельное участие в подавлении мятежей в каторжных поселениях Нтана и Майртэнтэ. Был схвачен вырвавшимися на волю смертниками, которым сам черт был не брат, но при неясных обстоятельствах завладел их же оружием и лично перебил двенадцатерых, среди которых, на беду, случился начальник охраны. Что и воспрепятствовало произведению за беспримерную доблесть в ординар-лейтенанты, как имело бы место при иных, более удачных для него обстоятельствах. Далее… Был одним из восьми проводников Злого Дракона… гранд-адмирала Линталурна… во время его знаменитого рейда по Ктетхонской тундре и, между прочим, из упомянутых проводников единственным выжившим. Там вообще мало кто выжил… Линталурн счел себя обязанным ему жизнью и поклялся облагодетельствовать простолюдина-кхэри как себе равного, продвинуть наконец по службе и в аристократы… но погиб в снегах Гхорогра прежде, чем хотя бы приступил к воплощению своих намерений. Пробуждая в мичмане особую ретивость к поискам келументари, я лишь позволил себе освежить в его памяти то, что было обещано Линталурном. И уж будьте покойны: я не намерен погибнуть столь же нелепо и безвременно, как Злой Дракон, тело которого даже не смогли отыскать, дабы предать упокоению с подобающими его заслугам почестями! И если этот раздолбай кхэри добудет мне Тиллантарна, я выполню свои посулы с лихвой. Потому что это самое малое, чем я готов заплатить за такую услугу.

Субдиректор Оперативного дивизиона вдруг сменил глумливую физиономию на холодную официозную маску и звонко опустил ладони на столешницу.

– Теперь о вас, – промолвил он сухо. – Приложение три точка четыре, как вы, верно, уже заподозрили, действительно существует. И пункт четыре означенного приложения выглядит для вас весьма неблагоприятно.

Каннорк собрал все свои ослабевшие силы, с тем чтобы не сползти по стене, подобно случайному плевку.

– Мы должны быть в ответе за исполнение собственных приказов, – продолжал Вьюргахихх. – Но… я не готов прореживать и без того небогатое на всходы кадровое поле разведывательного сообщества в угоду умозрительным инструкциям. В момент составления которых никому и в голову не приходило, что возникнет необходимость применять их на практике. Что однажды возникнет та самая ситуация, каковая приводит эти пыльные инструкции в действие… Мне понадобится порученец. Еще один – в дополнение к тем, что уже есть и чьих имен я даже не помню. Особо доверенный, чрезвычайно сообразительный и совершенно преданный. Вы загостились в этой дыре… тоже мне занятие для умного и амбициозного офицера – криптопочта! Ну да, будете сидеть здесь и дальше, но работать на меня. Перспективы – гарантирую. – Выпученные гляделки с огромными зрачками буравили собеседника до самых печенок. – Впрочем, в случае отказа… вы ведь вольны в своих поступках… Расстрельная команда еще не отозвана.

Контр-адмирал Каннорк тщательно откашлялся.

– Что я должен сделать для моего гранд-адмирала? – осведомился он.

В кают-компании

«Кают-компанией» практически все, не сговариваясь, с самого начала, назвали просторное помещение, специально выделенное для дозволенных сборищ в центральном строении поселка. Собственно говоря, означенное строение являло собой коробку с несколькими диванами, низкими и неудобными, число которых всякий раз странно и непредсказуемо менялось, примерно с полусотней трехногих седалищ из грубого пластика, каковые решено было считать креслами, и с большим примитивным экраном на стене. Все население поселка могло одновременно расположиться здесь только стоя. Может быть, поэтому совместные просмотры выигранных в шахматы у капитана Ктелларна видеосюжетов, перехваченных эхайнами по информационным каналам Федерации и бессистемно пакетированных, с каждым разом собирали все меньше публики.

Какое-то время ушло на дележку кресел и диванов – конфликты интересов возникали крайне редко, и их главным источником обычно выступал Россиньоль с его скверным характером, пока вовсе не перестал посещать посиделки. Те, кому недостало мест, устраивались на полу, на предусмотрительно захваченных из дому циновках, а Дирк Оберт всегда стоял, по одному ему известным и понятным причинам. «Хочешь еще вырасти?» – спросил как-то желчный Россиньоль. «Духовно, друг мой, духовно», – отшутился Оберт. На самом деле для него было чрезвычайно важно видеть всех и сразу.

Когда шум голосов улегся, Оберт оглядел пришедших и объявил:

– Не вижу де Врисса.

– Он не придет, – сказал Геррит ван Ронкел, инженер-навигатор «Согдианы». – С ним эхайнский доктор.

– А где командор?

– Я здесь, – откликнулся командор Томас Хендрикс из самого дальнего угла.

– Не хотите быть ближе к экрану?

– Благодарю, коллега, я здесь весьма удобно устроился на диванчике, в окружении двух очаровательных дам…

– А что с де Вриссом? – спросил кто-то.

– Обострение, – сказал ван Ронкел неохотно. – Старые болячки.

– На Земле его бы живо поставили на ноги…

– На Земле у него не было бы никаких болячек, – отрезал ван Ронкел.

– Земля, Земля… – сказал молодой Дюваль. – Вас послушать, так это какой-то остров блаженства и вечной молодости.

– Но это действительно так, – сказал Руссо. – Земные медики не чета здешним коновалам. Когда я увидел, как они лечат открытые раны, то отчего-то сразу вспомнил «Молот ведьм»…

– По крайней мере, они делают что могут, – с вызовом сказал юнец. – Здесь и сейчас. А не где-то и когда-нибудь.

– Тони, уймись, – сказал Дюваль-старший. – Тебе было четырнадцать лет, когда ты видел Землю. Как ты можешь судить?

– Я был бы не прочь иметь такую возможность, – сказал Дюваль-младший немного заносчиво. – Судить и сравнивать.

– Земля тут ни при чем.

– Ваша Земля могла бы…

– Наша! – возвысил голос Дюваль-старший. – Наша Земля!

Командор негромко, но значительно кашлянул. Его авторитет был по-прежнему непререкаем, хотя Хендрикс ничего, кажется, не делал специально для его укрепления. Перепалка пресеклась, не успев толком разгореться. «Воображаю, что у них творится дома, – подумал Оберт. – Бедный Юбер Дюваль, бедная Лили Дюваль. Бедный Тони… Самое подлое, что все правы. Те, кто никогда не видел Землю или вырос не видя, уже не понимают тех, кто не забыл. Ни у кого на руках нет решающих доказательств своей правоты, остается только раздражение. В нашем маленьком человеческом сообществе давно уже возникла трещина, она ширится с каждым днем, хотя до настоящего, трагического раскола еще далеко. Но те, кто был слишком юн в день захвата, ходят в кают-компанию только по делу. Или вообще не ходят. У них свои дела и свои интересы… и эхайнским они владеют не в пример лучше нас, стариков. Хотя какие же мы старики? Может быть, правильнее сказать – ветераны? Или – чтобы уж быть до конца точным – очевидцы?.. Нужно как-нибудь заглянуть к Дювалям на огонек… если на то будет соизволение эхайнского недреманного ока».

– Чем нас обрадуете, Дирк? – спросил командор.

– Ктелларн проиграл, – сказал Оберт. Все засмеялись, даже Тони Дюваль, которому эхайнский капитан был симпатичен, не удержался от усмешки. – Он честно расплатился.

– Он уже не играет со мной, – заметил Руссо. – И обходит стороной мсье Леклерка. Что будет, когда он окончательно убедится, что и вы, Дирк, слишком сильный игрок для него? Может быть, вам стоит иногда ему поддаваться?

– Я пытался, – сказал Оберт. – Все складывалось наилучшим образом. А в финале он с упорством, достойным лучшего применения, раз за разом вдруг допускал зевок, совершеннейшую нелепость, и мне ничего не оставалось, как ставить ему мат. Не мог же я прикинуться полным идиотом и не видеть его промахи!

– Любопытно, кого наш капитан изберет своим спарринг-партнером, когда ему надоест вам проигрывать, – сказал командор Хендрикс.

– Кого-нибудь, кто ни черта не смыслит в шахматах, – предположил Оберт. – И мы останемся без последнего источника информации.

– Кого-нибудь из молодых, – сказал ван Ронкел. – Возможно, даже девушку. У него все еще сохраняются иллюзии насчет интеллектуального превосходства мужчин. Не знаю, как там у эхайнов, но в нашем случае его ожидает сюрприз.

– Вот было бы забавно, если бы его выбор пал на Эрну Шмитт, – усмехнулся Дюваль-старший.

Эрна Шмитт выглядела сущей простушкой: соломенные косички, круглое личико в веснушках, наивные васильковые глазенки, несколько более пышные формы, чем случается в ее возрасте. За этой подкупающей внешностью скрывалось недюжинное математическое дарование, с отчетливыми наклонностями к мультипространственной логике. Ее отец, который остался на Земле, и мать, Анна Шмитт, которая была здесь, к высшей математике не имели никакого отношения. Возможно, это на них природа отдохнула, чтобы наверстать упущенное на толстушке Эрне. Которая, как и многие сверстники, почти не наведывалась в кают-компанию.

– Пустяки, – сказал Руссо. – Без призов мы не останемся. Кого бы капитан ни выбрал, я берусь за пару недель натаскать любого до уровня перманентного победителя. Этот парень не чувствует природы шахмат. Прискорбно, понижает самооценку, не спорю, но похоже, это не эхайнская игра…

– Будем надеяться, – сказал командор. – Что он этого не знает. Что ему не надоест проигрывать. Что он не предложит сыграть в другую игру.

– В маджиквест я у него тоже выиграю, – пообещал Оберт.

– Хочется верить, что ваша самоуверенность, Дирк, имеет под собой основания, – проворчал командор. – А сейчас не томите нас, разделите с друзьями радость победы. Где ваш трофей?

– Вот он, – сказал Оберт, извлекая заветный кристаллик в эбонитовой оправе. – Ничего из ряда вон выходящего. Как было сообщено – стандартная нарезка земных и, подозреваю, титанийских информационных каналов.

– Отчего бы им не перехватить пару концертов Озмы, – проворчал кто-то. Оберт отметил: из ветеранов.

Несколько молодых людей потянулись к выходу.

– Или какой-нибудь веселенький сериал, – сказал Тони Дюваль, который остался. – Последний сезон «Охваченных пламенем».

– Я пробовал заранее обговаривать условия выигрыша, – сказал Оберт. – Ктелларн в самой резкой форме отказался даже обсуждать эту тему. Нам не дано понять логику его поведения. Так что пока все остается лотереей.

– И вы с вашей компанией уже до дыр промозолили этот последний сезон, – сказал Юбер Дюваль сыну.

– То был предпоследний. За полгода должны были уже запустить новый.

– Ожидание усиливает желание, – сказал Дюваль-старший. – Вообрази свою радость, когда через неделю-другую ты вдруг увидишь знакомые идиотские рожи…

– Я не люблю ждать, – возразил Тони. – И рожи не идиотские. Просто веселые. Не то что у некоторых.

– …и мы все принуждены будем наблюдать за обезьяньими ужимками толпы имбецилов.

– Это лучше, чем обрывки новостей из потустороннего мира! – огрызнулся юнец.

– Ну, будет вам, – возвысил голос командор. Впрочем, всего на полтона. – Начинайте же, Дирк, не то мы тут все перецапаемся от нетерпения.

От слуха Оберта не укрылись иронические смешки. Но тут уж ничего нельзя было поделать… Он вставил кристаллик в гнездо медиацентра, приложил палец к сенсорной панели и отошел в сторону, чтобы никому не мешать смотреть.

На экране запрыгала плоская размытая картинка. Цвета были искажены, временами пробегала рябь, фоновый голос то затихал до едва различимого бормотания, то срывался в натужный хрип. На нарезку походило мало, не было это и стандартной новостной лентой, со сбивчивым монотонным комментарием из-за кадра, с необъяснимыми прыжками от темы к теме и еще менее понятными возвратами к уже показанному, где сюжеты были спрессованы до того предела, за которым теряется всякий смысл. Скорее это выглядело как ухваченный целиком информационный кластер, обстоятельный, неспешный, озвученный хорошо поставленными голосами с правильной речью и снабженный развернутым видеорядом.

…Двухсотый юбилейный симпозиум Пиренейского отделения Академии Человека вопреки ожиданиям не ознаменовался эпохальными прорывами в профильных научных дисциплинах, а оказался практически целиком посвящен вполне традиционной проблематике – семье, спорадическим брачным союзам и аналогичным социальным институтам во всем их многообразии. Научный сотрудник Каталонского Центра гуманитарной репродукции доктор Абель Казанова…

Оберт, не удержавшись, хихикнул. Те, кто был рядом, посмотрели на него с неудовольствием, а молодежь – с искренним недоумением.

– Очень симпатичный, – сказала вполголоса сидевшая рядом Ольга Шнайдер, серьезная и несколько педантичная особа неполных восемнадцати лет от роду. – В прекрасном костюме. Галстук удачно подобран. Что вы нашли забавного?

– Э-э… м-мм… Я после вам разъясню, в чем тут соль, – пообещал Оберт.

Он давно уже смирился с тем печальным обстоятельством, что даже самые бородатые остроты и каламбуры здесь порой приходилось растолковывать в деталях. Утрата чувства юмора всегда виделась ему реальной угрозой для человеческой самоидентификации.

…Вот уже на протяжении нескольких десятилетий процессы гендерной дисклюзии являются предметом тщательного исследования нашего Центра, – вещал доктор Казанова. –Ряд научных дисциплин, объединенный общим понятием «эконетика», то есть «наука о семье»…

– Но что действительно забавно, – шепотом продолжала Ольга Шнайдер, – так это его речь. Неужели на Земле все разговаривают так заумно?

– Нет, уверяю вас, – отвечал Оберт, склонившись над нею. – Только лишь те, кто желает выглядеть умнее, чем есть на самом деле…

– А что такое «гендерная дисклюзия»?

– Понятия не имею. Но наверняка звучит намного более грозно, нежели означает. Когда вернемся домой, специально изловим доктора Казанову и вытрясем из него признание…

– Вы хотели сказать – дефиницию? – без тени улыбки осведомилась девушка.

– И дефиницию тоже, – подтвердил Оберт со вздохом.

…Агентство внеземных территорий приняло решение расконсервировать базы «Амазонис» и «Дедалия» на Марсе. Это связано с небывалым в этом году притоком туристов, желающих совершить восхождение на гору Олимп – высочайшую вершину обитаемых пространств Федерации…

– Ну вот еще! – на сей раз не сдержался Ланс Хольгерсен, в прошлом – второй навигатор «Согдианы». – Что за первобытный гелиоцентризм!..

– Мы знаем, Ланс, – мягко осадил его командор Хендрикс. – Мы все в курсе.

– И ничего не все, – проворчал Тони Дюваль.

…Расположенные по соседству вершины Арсия и Павлин, лишь немного уступающие Олимпу в природном величии, также вправе рассчитывать на свою долю привлекательности для странствующих и путешествующих. И хотя современное состояние спортивного альпинизма сводит к минимуму риск увлекательных предприятий, Агентство сочло необходимым обеспечить им исчерпывающую техническую поддержку и позаботиться о дополнительном комфорте визитеров. Напомним, что Олимп является колоссальным потухшим вулканом, высота его составляет более тринадцати миль, из которых последние четыре мили представляют собой почти отвесную стену – подлинное испытание силы и мастерства…

– Тринадцать миль! – не удержался от восторженного возгласа Тони Дюваль. – Ничего себе! Прогуляться бы по такой горке!

– А потом с вершины… на крылышках!.. – мечтательно откликнулся Моран Виньерон, долговязый анемичный бретонец, которого никто бы не мог заподозрить в пристрастии к экстремальным поступкам.

– Крылышки там не годятся, – авторитетно заявил ван Ронкел. – Слишком низкая плотность атмосферы. Особенно на такой высоте.

– Разве на Марсе нет воздуха? – поразился Тони.

– Ну… строго говоря… нет, – ответил ван Ронкел несколько озадаченно. – Воздуха, в нашем понимании, кроме Земли, вообще нигде нет.

– Но здесь, в этом мире, мы дышим воздухом! – пожал плечами Тони. – На Эльдорадо был воздух. И там, куда мы летели, на этом… как его… на Титануме…

Командор Хендрикс бросил красноречивый взгляд в сторону Руссо, Леклерка и Цугшвердта, которые составляли костяк педагогического сообщества колонии, в меру сил занимаясь образованием подрастающего и за эти годы вполне уже подросшего поколения. Их семинары посещала не только молодежь, но и вполне взрослые поселенцы, и даже эхайны. Капрал Даринуэрн так и вовсе не упускал ни единого случая пополнить свой лексикон и познания в человеческой культуре, и трудно было заподозрить его в том, что все это делалось сугубо по долгу службы.

– Среди нас нет специалистов по астрофизике, – процедил сквозь зубы Руссо. – Так уж сложилось, что все педагоги здесь сплошь гуманитарии. А вы, господа навигаторы, уклоняетесь под любыми предлогами…

– Я не уклоняюсь, – возразил командор Хендрикс. – Но пользы от моего сотрудничества немного.

Это было чистой правдой. Привыкший изъясняться лаконично и в то же время обстоятельно, командор в аудитории, числом превышавшей обычный для него летный состав из трех или пяти особей мужского, как правило, пола, разительно менялся: делался нелепо многословен, невразумителен, путался и терял нить повествования и, дабы не утратить лицо окончательно, самоустранился от публичных выступлений. Остальные же «господа навигаторы» манкировали, то есть уклонялись от просветительской деятельности под любыми предлогами.

– А при чем тут гелиоцентризм? – спросил Тони Дюваль нетерпеливо.

– Все просто, – сказал Ланс Хольгерсен, довольный тем, что о нем не забыли. – Туроператоры, как видно, так и не нашли в обозримых пределах Галактики ничего сравнимого с Олимпом по величию и, самое главное, доступности. А есть еще Тройной Грифон на Ферре и горная страна Полифемия на Серой Хризантеме, с ее перепадами высот в шестнадцать миль… это вообще нечто, не помещающееся в человеческом воображении… но сии удовольствия имеют несчастье пребывать в местах, крайне удаленных от границ Федерации, неустроенных и попросту опасных. Что вовсе не означает, будто их не существует вовсе!

– Вот видите! – прошептала с укором Ольга Шнайдер. – Он тоже так говорит. А ведь ему незачем казаться умнее, мы же знаем. На Земле все так говорят!

– Это не заумно, – успокоил ее Оберт, – чего там заумного… а витиевато. Старина Ланс просто выпендривается.

– Перед кем?!

– Хотя бы даже и перед вами. Передо мной. Перед командором. Выпендриваться вообще в мужской природе…

И мысленно добавил: «Как и в женской».

– Для чего ему… как вы говорите… выпендриваться перед командором? – не унималась Ольга.

– Наверное, у него дефицит общения. И он просто доказывает самому себе, что еще способен выстраивать сложные синтаксические конструкции. Еще один способ сохранения самоидентификации.

Ольга посмотрела на него с тревогой:

– Вы тоже себе это доказываете?

– Постоянно! – фыркнул Оберт. – Хотя у меня не бывает дефицита общения…

– На Венере и спутниках тоже есть замечательные горки, – сказал Виньерон. – Да только кому захочется тратить время на тягомотное восхождение в тяжелом скафандре, в полной темноте…

– …без киосков с сувенирами на каждом встреченном по маршруту балконе! – благодарно подхватил Хольгерсен.

В обращенном к нему взгляде Ольги Шнайдер читалось сочувствие.

…Комиссия по мониторингу перспективных исследований в очередной раз наложила вето на эксперименты по восстановлению контролируемой популяции хищных динозавров в национальном парке Адские Врата в Кении. Как известно, десять лет назад была успешно проведена генетическая репликация растительноядных зауроподов в местности Макхава-Вангару в центральной части архипелага Лассеканта на Тайкуне. Контролируемая популяция нескольких амфицелий и посейдоновых ящеров, известная как «Монструм-Парк», обещала стать Меккой научно-познавательного туризма…

– Ничего себе зверушки! – воскликнул кто-то.

– Самые большие существа, когда-либо попиравшие Землю, – прозвучал из темного угла позади Оберта сиплый голос, какой случается от долгого молчания. Это был Ниденталь, известный своими познаниями в самых неожиданных предметах. – Длина от носа до кончика хвоста шестьдесят метров, вес до ста шестидесяти тонн.

– Когда успели? – спросил Руссо. – Шли разговоры, помню. Но чтобы развернуть целый парк! Странно…

– Тайкун, – сказал ван Ронкел, усмехаясь. – Они там все такие тихушники.

…Местные административные структуры давно рассчитывали провести ребрендинг управляемой территории, с тем чтобы наконец-то Тайкун ассоциировался в массовом сознании не со старомодными грубыми развлечениями сомнительного этического содержания, а с передовыми естественно-научными исследованиями и технологиями. Не секрет, что значительная часть этого мира до сих пор остается неизученной и ждет своих Ливингстонов и Фосеттов, и это ожидание неоправданно затянулось. Однако в 147 году вследствие события, известного как «Макхавская экологическая катастрофа», вся популяция зауроподов погибла, что нанесло тяжкий урон не только амбициозным планам тайкунской администрации, но и всем научным разработкам в области генетической репликации на федеральном уровне…

– Действительно, странно, – театральным шепотом сообщил Ниденталь и этим ограничился.

– …Основу исследовательской экспедиции на Мормолику, более известную как Морра, одиннадцатую достоверно установленную планету Солнечной системы, куда, как известно, не ступала нога человека вот уже более ста лет, составят планетологи и палеоксенологи. Руководителем экспедиции утвержден Федор Нарбут, раддер-командор Корпуса Астронавтов. Научную часть экспедиции возглавит доктор Ункорруг Унонваунту Хгиалв Уолмэкеониату…

– Удивительное имя, – сказала Ольга Шнайдер.

– Вполне обычное, – заметил Оберт. – Для виавов. Я вам про них рассказывал.

– Действительно, виав, – согласился командор Хендрикс. – Я слышал, они давно хотели попасть на Морру. Есть там у них какой-то тайный интерес.

– Тоже тихушники, – сказал ван Ронкел. – Не хуже тайкунеров.

– Оставьте, Геррит, – возразил командор Хендрикс. – Все виавы, с которыми я был знаком, весьма приличные люди. То есть, разумеется, не люди… Возможно, они что-то там утеряли в стародавние времена галактической экспансии. И теперь хотят вернуть. Но из этических соображений не желают действовать через голову Федерации. И нам следует воздать должное их деликатности. В конце концов, это наша планета.

– Нечего нам туда лезть, – проворчал ван Ронкел. – Если виавам что-то нужно, пусть они и лезут. Гиблое это место. Нехорошее.

– Вы правы, Геррит, – сказал командор. – Но согласитесь, странно иметь в своей системе планету, о которой известно только то, что она есть и что сто лет назад там побывала экспедиция Бартенева–Беренса…

– …ничего толком не исследовав и едва унеся ноги, – добавил ван Ронкел.

– Федор Нарбут, – раздумчиво произнес командор Хендрикс. – В Корпусе Астронавтов не так много раддер-командоров. Но такого я не припоминаю. Возможно, из молодых… хотя он не выглядит юнцом. Смею надеяться, что это добрый звездоход, опытный и осмотрительный. Что он не повторит ошибок Бартенева и Беренса. К тому же, сейчас у нас не в пример более надежный флот, чем сто лет назад.

Ван Ронкел хотел бы поспорить еще, но сюжет новостей уже сменился.

– Внезапное появление на конференции по управляемому антропогенезу мегаакадемика Дитриха Гросса не только стало наглядным опровержением возникающим с завидной регулярностью слухам о его кончине, но и послужило причиной жестокого кулуарного скандала. Для начала грозный старец обвинил основного докладчика, доктора Клостермана из Канадского Института экспериментальной антропологии, в этических аберрациях и заимствованиях. «Хотел было сказать, что слухи о моей смерти несколько преувеличены. Но это уже кто-то говорил до меня, а в вопросах интеллектуального приоритета я более щепетилен, нежели мои традиционные оппоненты. Каковым было бы не в пример комфортнее обнаружить мое имя в академических синодиках, а не в списках официальных рецензентов их квазинаучных опусов. Поскольку я лучше многих ориентируюсь в дискурсе, который они неоправданно монополизировали, исказили и употребили в своих более чем сомнительных целях усовершенствования человеческого естества. Возможно, они тешили себя надеждой, будто Ветхий Завет уже не входит в круг обязательного чтения, поскольку их реминисценции произрастают именно из этого первоисточника…»

– Интересно, сколько ему лет? – спросила Ольга Шнайдер.

Оберт хотел сознаться в полном неведении, но его опередил Ниденталь.

– Еще недавно я бы назвал цифру сто девяносто семь, – сказал он. – А теперь уж и не знаю.

– Он что, самый старый в мире?

– Вовсе нет. Скорее, самый страшный…

Мультиэтнический фестиваль популярной музыки «Космовидение-153» состоится на Эльдорадо в канун Рождества. Местом проведения на сей раз выбрана Коралловая концертная арена в бухте Ифритов, на берегу Южной Нирритии. Организаторы фестиваля направили приглашение всем выдающимся вокалистам современности, не исключая, разумеется, Озмы, хотя расчет на визит последней невелик. Разве что Озма вдруг сочтет возможным на пару часов изменить классическому репертуару, вернуться к истокам своей популярности и указать остальным участникам на место, занимаемое ими под жарким нирритийским солнцем…

– Там я тоже был бы не прочь потолкаться! – объявил Тони Дюваль.

– Вот видишь, – сказал Юбер Дюваль со значением. – В нашем мире столько интересного!

– Но мы-то здесь, – парировал Тони. – А ваш мир непонятно где… поет и пляшет.

– А что это за цифра? – спросил командор Хендрикс. – Год или порядковый номер?

– Еще недавно я бы утверждал, что год… – промолвил Ниденталь в своей туманной манере.

Находка мегалитических сооружений в полярной зоне Царицы Савской в очередной раз оказалась «информационной уткой». Руководитель постоянной археологической экспедиции доктор Иван Шапиро выступил со специальным заявлением, в котором с нескрываемым раздражением дезавуировал поспешные выводы своих коллег и назвал информацию агентства «Паникс-Ньюс», мягко говоря, не заслуживающей доверия. «Экзарация, или иначе – ледниковая эрозия, способна и менее образованным натурам внушить беспочвенные иллюзии…»

После долгого перерыва, вызванного капитальным ремонтом и повышением качества обслуживания, вновь принял гостей известный во всей обитаемой вселенной отель «Тайкунер-Маджестик»…

Несколько человек засмеялись.

– Бывали, живали, – сказал Руссо, поймав недоумевающий взгляд Оберта. – То еще заведеньице. Комнатушки тесные, с видом на Амиркадскую трясину, очень-очень ненавязчивый сервис, а кухня просто-таки чудовищная, уж не знаю, из чего они там готовят, но узнать никогда не рвался…

…одним из первых посетителей ресторана при отеле стала доктор Кристина Величко из Пальковиц, планета Земля. Мы обратились к мадам Кристине с вопросом…

– Боже, – выдохнул Винсент де Врисс, появления которого никто не заметил.

И медленно, цепляясь за стену скрюченными пальцами, сполз на пол.

Малый ксенологический конвент

Все знали всех, и все были рады любому поводу собраться вместе. Не сойтись в видеоконференции, находясь за тридевять земель или за тридесять парсеков, а встретиться въяве, заглянуть друг дружке в глаза и обменяться осязаемыми рукопожатиями. Просторный номер на восемнадцатом этаже средиземноморского отеля «Золотая Устрица» был ничуть не хуже базы «Хард Металл» на Титануме или безымянного лагеря в дельте Волги. То обстоятельство, что основой для дружеских уз изначально стала профессиональная деятельность, презентовало этим встречам титул «Малого ксенологического конвента».

Принимающей стороной на сей раз выступал Марко Муравский, который давно и накрепко обосновался неподалеку отсюда, в Дубровнике. «Ну да, море и солнце, – объяснял он, словно бы оправдываясь. – Вино и женщины. Я существо примитивное, предпочитаю простые, незатейливые житейские радости…» Собственно, он выбирал лишь место и время и фантазию особо не напрягал. Море и солнце, чего уж тут. Оповещением же традиционно занимался Кратов, который всегда знал, кто и где находится.

Опаздывать было не принято. После приветствий, объятий и – в меру душевной близости – целований, а также непременного первого тоста «За Разум!», конвент был провозглашен открытым и оглашена была «злоба дня».

– Кто все эти достойные господа? – спросил Павел Аксютин (Тверской Институт общей ксенологии, сектор ксеносоциологии гуманоидного типа; знакомство состоялось в чрезвычайной миссии на странной планете Финрволинауэркаф, при самых экстремальных обстоятельствах, и хотя с той поры Аксютин зарекся совершать подвиги и вообще избегал покидать пределы родной планеты, не прекратилось, а со временем переросло в спокойную дружбу; последние полтора десятка лет Аксютин внешне не менялся, оставаясь таким же худым, бледнокожим и подвижным, разве что добавились морщины на лбу и возле глаз), глядя на развернутый во всю стену, от пола до потолка, видеокластер.

– Это ангелиды, – сказал Кратов.

– Что, все? Я имел в виду – все достоверно установленные в пределах Федерации ангелиды?

– Надеюсь, без изъятий. Во всяком случае, мне было обещано именно это, с полагающимися страшными клятвами и битием в грудь.

– И все они проходят по нашему ведомству? – уточнил Джейсон Свифт (Федеральный Совет ксенологов, Комиссия по культурной и экономической интеграции, где, собственно, и пересеклись их дорожки; спорили-вздорили много и разнообразно, часто вынося пикировку далеко за стены Совета, на лужайку парковой зоны или в окрестный ресторанчик с многозначащим названием «Три желудя», и в результате сошлись весьма тесно).

– А по чьему ведомству они могут еще проходить? – засмеялся Макс Тиссен (Агентство внеземных поселений, сектор «Сиринга»; впервые повстречались с Кратовым на галактическом стационаре «Протей» в самый разгар известных событий, когда человечество и рептилоиды-тоссфенхи синхронно заявили права на одну и ту же планету; по разрешении конфликта Кратов упомянутое небесное тело с чувством исполненного обязательства и с нескрываемым даже облегчением покинул, поручив заботам Тиссена и его компании, после чего всякая первопроходческая романтика пресеклась, сменившись кропотливой, обстоятельной, не без явственного бюрократического налета, колонизацией; Тиссену, с его врожденной педантичностью и наклонностями к старомодному формализму, там было самое место). – Папы Римского?

– Фактор сверхъестественного мы здесь рассматривать не станем, – сказал Кратов. – Уговоримся сразу не вмешивать метафизику в наши дела. По крайней мере, насколько нам достанет здравого смысла.

– Хорошо, – сказал Свифт. – Здесь не меньше сотни человек обоего полу и всех этнических групп. Что мы ищем?

– Сто десять, – уточнил Кратов. – А вот здесь, – он коснулся сенсора на пульте управления, и картинка сменилась, – шестьдесят семь. Всего ничего. И это…

– Дай угадаю, – сказал Муравский (когда-то – Сан-Марино, Академия ксенологии, кафедра математических методов, а ныне вольный художник и мыслитель, житейский гедонист и научный анахорет, лохматый, бородатый, всем костюмам предпочитавший клетчатый саронг и гавайскую рубашку самых ужасных расцветок; в перерывах между женщинами, скайсерфингом и, по слухам, крофтингом занятый анализом самых бредовых идей на стыках нестыкуемых научных дисциплин; в один прекрасный момент обнаружил себя в составе множества рабочих групп, члены которых, такие же подвижники-одиночки, никогда друг с другом не встречались, но нечувствительно обслуживали Федеральный Совет в тех сферах, где академическим персонам обозначать свое присутствие было не с руки). – Знакомые все лица… Резиденты нечеловеческого генезиса, не так ли?

Обсуждение набирало обороты, и Кратову это нравилось. Никто не дремал в тенечке, никто не отвлекался на пустяки. Напротив: все потирали ладони, произвольно переходили с уважительного «вы» на непринужденное «ты», маневрировали по помещению не присаживаясь, энергично грызли яблоки и деятельно уминали бананы, словом – были полны энтузиазма и готовности решить любую задачу, даже не зная толком условий.

– Где ты взял эту информацию? – спросил Аксютин. – Даже я не всех знаю. Черт! – Он пристально всмотрелся в лица. – С этим я знаком, и мне в голову не приходило, что и он тоже…

– Нужно знать места, иметь связи и владеть рычагами, – усмехнулся Кратов.

– Ставлю свою шляпу, здесь замешано ведомство Голиафа, – сказал Тиссен.

– Шляпа остается при вас, – сказал Кратов. – Кстати, где она?

– Я фигурально. Но если бы я не угадал, то специально обзавелся бы шляпой, чтобы вручить вам заслуженный приз.

– Какие же это резиденты? – удивился Свифт. – Я еще понимаю – Медруадефт… Урпиуран… Мелиасс… но тот же Лайгид… или Амакомтар…

– Тот же Виктор Ильич Погодин, – сказал Аксютин с обидой в голосе. – Ведущий специалист саратовского филиала ИОК… я с ним коньяк пил на прошлогодней конференции, а он, оказывается, эвон что…

– У термина «резидент», – сказал Муравский назидательно, – несколько значений. Я имел в виду не разведчиков под прикрытием, а в первую очередь инопланетян, которые постоянно проживают на территории Федерации, пользуясь всеми правами и привилегиями нашего гражданства.

– Так бы и сказал – граждане Федерации нечеловеческого происхождения, – проворчал Свифт. – А то резидент… Мы должны найти связь между первым списком и вторым?

– Верно, – сказал Кратов. – И вот по какому признаку. Все знают, что такое «ксеногенная экспансия»?

– Еще спроси, все ли знают, как надевать штаны, – хмыкнул Аксютин.

– И все же давайте сверим позиции, – предложил Свифт.

– Давайте. Ни для кого не секрет, что человечество не раз и не два становилось полигоном для генетических экзерсисов старших братьев по разуму. Как выяснилось, наш генетический аппарат относительно податлив к разного рода искусственным воздействиям. То, что этим обстоятельством частенько пользовались без нашего согласия, не отрицается и не оспаривается… в особенности под давлением фактов.

– Лферры и Локкен, – нетерпеливо сказал Тиссен. – Тахамауки и толпа буколических полинезийцев острова Рапа-Нуи. Виавы с их доктриной межрасовой конвергенции… хотя последнее не совсем в тему: они просто нас любят. К нашей чести будь сказано, нас есть за что любить. Но к чему вы клоните, Консул?

– Предполагается, что со вступлением человечества в Галактическое Братство эксперименты по улучшению нашего генетического фонда прекратились или, как в случае с виавами, вошли в цивилизованное русло. Между тем я склонен считать, что это не так.

– Есть факты? – спросил Муравский.

– Нет… пока. Если, конечно, не считать всю эту толпу, – Кратов вернул на экран коллаж из застывших лиц ангелидов.

– Ксеногенный фактор происхождения ангелидов – всего лишь одна из версий, – сказал Свифт. – Некоторые серьезные исследователи склонны полагать, что человечество потихоньку мутирует. В самом деле, с какой бы стати ему вдруг, при таком обилии мутагенных факторов, застыть в своем развитии?!

– Ангелиды бывают разные, – заметил Аксютин. – Принято делить их на три-четыре группы…

– Значит, мутации происходят по разным сценариям.

– Консул, давайте сэкономим время друг другу, – сказал Тиссен. – Упростите нашу задачу. Мы же не затем собрались, чтобы просто так потрепаться и выпить вина в хорошей компании. Кто из этих ребятишек вас интересует? Назовите имена, и мы будем искать зависимости.

– Я не знаю, – честно признался Кратов.

– Что же тогда нам искать?!

– Консул прав, – впервые за все время подала голос Лив Беринг. По своему обычаю она сидела в самом дальнем уголке, с ногами в кресле, и делала вид, что происходящее касается ее крайне мало, занимаясь своим мемографом. Несколько лет назад она появилась в этой сугубо мужской компании вместе с Ферри Фернхаутом, координатором постоянной ксенологической миссии на пятой планете Сигмы Октанта, в тот же вечер означенным раздолбаем Ферри была благополучно здесь забыта; сам он по причине чрезвычайной занятости конвенты уже не посещал и на связь выходил нерегулярно, а Лив тем временем приходила, забивалась в уголок, вела себя скромно, никому неудобств не причиняла; вскорости между делом обнаружилось, что у белобрысой девушки с невыразительной нейтрально-европейской внешностью помимо объяснимых защитных реакций (мрачноватая ирония и полное пренебрежение женским стилем в одежде) наличествует еще и классическое образование по специальности «ксенолог общего профиля», а также недюжинные навыки в обращении с поисковыми системами; этого оказалось достаточно, чтобы с общего молчаливого согласия кооптировать ее в постоянные члены конвента.

– В чем прав? – удивился Аксютин. – Что не знает, в каком направлении нам искать?

– Ага, – сказала Лив. – В этих двух списках наверняка не все ангелиды и не все их эвдемоны.

– Кто такие эвдемоны? – спросил Свифт.

– Ангелы-хранители. Те, кто присматривает за ангелидами.

– Впервые слышу.

– А я только что придумала.

– Логично, – сказал Муравский задумчиво. – Если имел место акт ксеногенной экспансии, то за его результатом кто-то должен постоянно присматривать. Наблюдать, опекать… охранять. Помнится, была у меня одна темка…

– Так, все, перерыв! – Кратов хлопнул в ладоши и поднялся из кресла, разминая затекшие ноги.

Он ушел на веранду – туда, где слепящее солнце, аккуратно и ровно раскрашенное синей краской небо, струи горячего, аппетитно пахнущего чем-то вкусным и здоровым воздуха, трудно доносящийся до восемнадцатого этажа голос моря. Подставляя лицо солнечным лучам, сквозь прикрытые веки он видел, как Тиссен, держа полный бокал наотлет, пристает к Лив Беринг с глупостями: «Вот вы жуете здесь в своем углу какую-то травку, а это неправильно. Женщина должна хорошо и правильно питаться. И не дудлить простую воду с рафинированным льдом, а выпивать разумное количество хорошего вина. Это сообщает ее формам приятную округлость и, кстати, способствует неукоснительному исполнению ею функции продолжения рода…» – «Я не собираюсь продолжать ваш род, Макси». – «Но я не имел в виду именно себя!..» – «И не желаю в угоду вам таскать на себе лишние десять-двадцать фунтов…» Спустя какое-то время он услышал, как тот же Тиссен выясняет у Свифта: «Джей, ради бога, фунт – это сколько?» – «Ты меня удивляешь, Макси… Конечно же, шестнадцать унций!» Все было хорошо, все было как всегда. Друзья, неглупые беседы… какая-никакая, а женщина… Вот если бы только не эта заноза в сердце – постоянное напоминание о том, что вот сейчас, в эту самую минуту, за двести с лишним парсеков отсюда в чужом враждебном мире скитается родной человечек восемнадцати лет от роду, одинокий, растерянный, и неизвестно, что с ним творится, здоров ли он, благополучен ли, да и жив ли вообще.

Вернувшись в номер, он обнаружил, что обсуждение возобновилось без него, хотя протекало уже с некоторой вялостью.

– Бонна Понтоппидан, – говорил Аксютин, развалившись в кресле и не слишком удобно, зато живописно пристроив ноги на журнальный столик.

– Нехарактерный пример, – отвечал Муравский, изучая свой бокал на просвет.

– Не согласен.

– Она вынужденно, хотя и сочувственно, присматривала за результатом чужого эксперимента.

– Это нюансы…

– Консул, а что вы намерены предпринять, когда найдете неучтенных ангелидов и тех, кто за ними присматривает? – спросил Тиссен. – Одних учтете, а других выдворите?

– Честно говоря, для меня это второстепенная задача.

– А что же тогда первостепенная?

– Наверное, я ищу нечто несбыточное, – хмыкнул Кратов. – Человека с нечеловеческими свойствами. Марсианина.

– Марсиан не бывает, – сказал Свифт. – Если не считать марсианами тех, кто постоянно живет и работает в Море Сирен или той же Меридиании.

– Консул имел в виду марсианина из рассказа мастера Рея Брэдбери, – снова откликнулась Лив Беринг.

«Умница», – подумал Кратов с нежностью.

– И чем же тот был примечателен? – ревниво спросил Свифт.

– Марсианин становился тем, кого в нем хотели увидеть окружающие его люди.

– И что?

– В конце концов, его замучили насмерть несбыточными претензиями.

– Наш марсианин должен уметь менять внешность? – спросил Муравский, подобравшись.

– Не обязательно. Вот если бы он умел модулировать эмоциональный фон…

– Фантастика! – воскликнул Тиссен негодующе. – Я бы даже выразился сильнее – фэнтези! Не бывает такого!

– Ренфанны, – сразу же сказал Аксютин.

Какое-то время все молчали, разглядывая экран видеала.

– Ренфанны никогда не интересовались человечеством, – сказал наконец Муравский.

– По крайней мере, такова официальная версия, – добавил Свифт.

– С какой стати им совать свои носы в наши дела? – размышлял вслух Тиссен. – У нас нет общих интересов в Галактике. Мы далеко. Мы даже внешне мало схожи. Никто не спутает человека и ренфанна даже в сумерках.

– И у ренфаннов нет психоэма в нашем понимании, – добавил Муравский.

– А вот и есть, – сказал Аксютин. – Только не регистрируется нашими детекторами. Для него требуется принципиально иная техника.

– Что мы знаем о ренфаннах? – спросил Кратов.

– Да почти ничего, – сообщил Аксютин. – Не помню зачем, но я специально занимался ими лет десять назад и даже хотел посетить их метрополию. Но меня что-то отвлекло, а потом я утратил интерес к этой тематике.

– Ну и напрасно, – сказал Муравский с неудовольствием. – Экий ты ветреный! Сейчас у нас была бы хоть какая-то информация…

– Не следует думать, что уж вовсе никакой информации нет, – промолвил Аксютин уязвленно. – Например, я могу утверждать совершенно точно, что они живо интересуются прикладной евгеникой. Был в их истории период, когда кривая рождаемости катастрофически пошла вниз. Они даже вынуждены были законсервировать несколько своих колоний. Но потом все как-то устаканилось.

Кратов, вот уже несколько минут черкавший стилом по листу бумаги, закончил свой рисунок и пустил его по рукам.

– На кого это похоже? – спросил он.

– На кактус, – ответил Свифт.

– А ты переверни, – посоветовал Муравский.

– На перевернутый кактус, – тотчас же сказал Свифт.

– Нет, – заявил Аксютин. – На ренфанна это определенно не похоже.

– А на кого тогда? – спросил Кратов.

– На тахамаука, быть может…

Лив Беринг вылезла из своего гнездышка и тоже подошла полюбопытствовать.

– Скорее, на згунна, – сказала она.

– Тогда уж на гледра, – возразил Свифт.

– Где это ты видел живого гледра, кабинетный червь? – иронически осведомился Аксютин.

– У себя в офисе, – ответил тот с неменьшей иронией. – Буквально на прошлой декаде. Культурный, знаешь ли, обмен.

– Не спорю, – сказала Лив. – Згунна или гледр. Во всяком случае, кто-то этнически близкий тахамаукам. Прямой генетический потомок.

– Тем более что они уже тут засветились, – добавил Тиссен. – Тысячу лет назад, на Рапа-Нуи.

– Да, да, ты говорил, мы помним, – промолвил Аксютин.

– Лет двадцать назад, – сказал Кратов, – когда я еще не был ксенологом, мне довелось при странных обстоятельствах встретить одного примечательного индивидуума. Тогда я, по причине полной неосведомленности, воспринимал его как человека, пусть даже и необычного. А сейчас вдруг подумал, что ошибался.

– Где это случилось? – спросил Муравский.

– Не помню. Точнее – не знаю. На Земле, где-то в одном из европейских мегаполисов, не исключено – в каком-то университетском городке.

– Его нет в списке резидентов?

– Определенно нет.

– Может быть, он был там раньше, а потом покинул Землю? Или умер? Инопланетяне тоже умирают.

– Его звали Харон, – сказал Кратов. – Во всяком случае, так к нему обращался человек, который привел меня в его дом.

– Харон, Харон… – бормотала под нос Лив Беринг, колдуя над своим мемографом.

– Я тоже поищу, – сказал Свифт, пытаясь отодвинуть кресло вместе с Аксютиным от журнального столика.

– Не трудитесь, – сказала Лив. – Вы все равно не знаете, где искать. А я уже закончила. В пределах Федерации никогда не было инопланетянина по имени Харон.

– А по созвучию? – спросил Свифт. – Гайрон… Харон…

– А на кой нам сдался этот Харон? – спросил Муравский. – Мы же ищем «марсианина».

– Программа поиска ангелидов по признаку парадоксального психоэма действует довольно давно, – сказал Кратов. – Но Лив только что сказала, что Харон обнаружен не был. Значит, ему удалось обхитрить программу.

– Да мало ли на то причин! Он мог покинуть Землю. Или банально умереть.

– Программа действует более тридцати лет. А я точно знаю, что двадцать лет назад он был жив.

– Между тем у тахамауков, а значит – у згунна и гледров, вполне тривиальный психоэм, – заметил Аксютин. – Разумеется, насколько описатель «тривиальный» вообще применим к носителям Иного Разума… Во всяком случае, он легко регистрируется программой «Сито Оккама», о которой ты только что говорил. И тахамауки совершенно точно не в состоянии просочиться сквозь «Сито».

– Откуда ты знаешь? – спросил Тиссен недоверчиво. – Тебе тахамауки нажаловались?

– Я с ней работал какое-то время. И знаю, что тахамауки были весьма озадачены своими неуспехами. Они не любят, когда кто-то или, применительно к нашему случаю, что-то оказывается умнее, чем их Тайная Канцелярия. Это провоцирует в них статусную фрустрацию.

– Да, пожалуй, – сказал Кратов смущенно, скомкал свой рисунок и выбросил в урну.

– Статусная фрустрация?! Впервые слышу! – снова возмутился Свифт. – Тоже сам придумал?

– Ну вот еще! – сказал Аксютин. – Подцепил где-то. Я ведь восприимчив к чужим мнениям, не то что некоторые.

– Хорошо, и что бы нам это дало? – рассуждал Муравский. – Нам не нужен тахамаук-эвдемон. Ну вот нашли бы мы твоего Харона… не факт, что он занимается тут незаконными исследованиями.

– Помнится, он был не чужд этой тематики, – проворчал Кратов. – И уж в чем в чем, а в человеческих мозгах вел себя как дома…

– Чтобы тебя успокоить, замечу, – сказал Аксютин, – что на тахамауков и иже с ними твой шарж похож весьма отдаленно. Между прочим, напрасно ты его выкинул.

Кратов немедленно полез в урну, развернул листок и тщательно разгладил ладонями.

– Слишком уж много человеческого, – подтвердил Тиссен. – Нос, например. У гуманоида всегда обязан быть нос?

– Хотелось бы, – промолвил Аксютин. – Из соображений формальной эйдономии.

– А что, если этот ваш Харон… он не эвдемон, а ангелид? – вдруг спросила Лив Беринг.

Муравский колдовал над пультом.

– Вот, – сказал он. – Хочу предложить достопочтенной публике нижеследующий визуальный аттракцион… взамен малохудожественного шаржа… был у меня однажды такой проект…

– Не тяни кота, – сказал Аксютин.

– И в мыслях не имел. Слева – композитный портрет человека европеоидной расы. Справа…

– Тахамаук? – спросил Свифт.

– Нет, ренфанн. Все же ренфанн. А теперь посредством простого морфинга совмещаем оба портрета… Ну, каково?

– Похож, – сказал Кратов. – Определенно похож. И если ты увеличишь долю ренфанна…

– Вот так? – спросил Муравский.

– Н-да, – проговорил Кратов. – Я это лицо навсегда запомнил. В кошмарных снах часто видел.

– У тебя бывают кошмарные сны? – поразился Аксютин. – Кто бы мог подумать!

– Ну хорошо, – сказал Свифт, – допустим, Харон был ангелидом. Хотя этот термин мы употребляем скорее по инерции, здесь он не годится. Что нам это дает?

– Я уже закончила, – сказала Лив Беринг из своего угла. – В пределах Федерации нет человека или человекоподобного существа по имени Харон, имеющего сходство с предлагаемым портретом.

– Харон – это могло быть прозвище, – сказал Тиссен. – Звать его могли как угодно.

Какое-то время все просто молчали.

– Кстати, Консул, а как звали того человека, что вас с ним познакомил? – спросила Лив Беринг.

Мичман Нунгатау в лабиринтах бюрократии

Замок Кебарн, как и все феодальные крепости рыцарской эпохи, изначально, то есть в ту прекрасную пору, когда расстояние измеряли полетами стрелы, был возведен далеко за городскими стенами. Но город со временем разросся так, что почти втянул его в свои пределы и с наглостью нувориша-простолюдина распорядился его неприступными стенами из векового замшелого камня по-своему. Замок был выпотрошен, как редчайшая глубоководная рыба, подаваемая к столу гурмана; с его внутренностями обошлись примерно так же, как и с рыбьими. Истлевшие гобелены с картинами подвигов давно утерявших имя воителей были содраны, наполовину осыпавшиеся витражи вышелушены окончательно, прогнившие балки выколочены, запутанные винтовые лестницы обрушены, а в освободившееся пространство во всех его трех измерениях вторгся Административный дивизион Военно-космической разведки. Управления, департаменты и канцелярии под самыми затхлыми вывесками, какие только можно себе вообразить. Паучье гнездо самых промозглых бюрократов, что когда-либо примеряли военную форму. Зануды, буквоеды и формалисты всех калибров и чинов. Угодить в их жвалы было нетрудно, вырваться – большая удача. Никакой не существовало гарантии, что рано или поздно добьешься желаемого результата, но что промотаешь на сей процесс сутки, декаду, месяц, а заодно половину жизни и рассудок почти целиком – в том не могло быть никаких сомнений.

Объемные схемы при входе, словно бы специально рассчитанные на то, чтобы запутать потенциального диверсанта и заодно уж деморализовать случайного визитера, утверждали, что Персоналиум, кадровое управление ВКР, таился на третьем ярусе замка Кебарн, если первым ярусом считать парадный вход, вестибюль и пять защитных контуров, из которых внешний и внутренний функционировали без участия разумной составляющей. Тот же Дивизион планирования, простое, даже неказистое здание с узкими окнами-бойницами в серых бетонных стенах, притулившееся в одном из тупичков центральной части Эхайнетта, где мичман Нунгатау в течение короткого времени был приговорен к смерти, а затем обласкан и возвышен, не охранялся с подобной тщательностью, в которой невооруженным глазом угадывались параноидальные мотивы. Возражать, протестовать и прекословить было бесполезно. И когда мичмана в третий раз подряд обыскали с головы до ног не реагировавшие на его язвительные реплики гвардейцы в глухих бронированных костюмах, ему открылся смысл туманных напутствий гранд-адмирала о неких испытаниях для неких натур… Благополучно, если пренебречь моральными издержками, миновав последний, электронный контур, где он до позвоночника был просвечен невидимыми лучами, Нунгатау внезапно оказался предоставлен самому себе. После того как его личность была удостоверена, лояльность подтверждена, а безопасность для деятельности сонмища бюрократов констатирована, им более никто не интересовался. В атмосфере полнейшего безразличия (на него не просто не смотрели – на него натыкались, как на пустое место!), по указателям, на подсекающихся еще от эмоциональной встряски ногах он добрался до искомого Персоналиума. Здесь он окончательно утратил врожденную наглость и внушенную новым работодателем веру в собственную значимость, не говоря уже о приподнятом настроении, с каким он переступал заветный порог.

Выгнутые широкой дугой мраморные ступени нисходили в ад.

Ад был беспределен и суетен, как ему и полагалось.

Сделав с десяток шагов по ступеням, мичман Нунгатау нырнул в него с головой и окончательно заблудился. Он, следопыт Злого Дракона, личность почти легендарная, утратил всякую надежду как-то ориентироваться в этом хаосе и пережил внезапный приступ детского страха. Примерно таким же болезненно одиноким и потерянным он чувствовал себя много лет назад, посреди дымящихся руин и окровавленных тел в Скунгакском порту, сразу после удара сил умиротворения по беснующейся толпе, один из немногих уцелевших – потому только, что в приступе внезапного гуманизма командующий силами умиротворения запретил убивать детей, но, конечно же, не распространил этот запрет на их родителей…

Мимо него проносились самодвижущиеся тележки, доверху нагруженные запечатанными пакетами и боксами. Пробегали, проходили и шествовали спесивые официалы, в чинах не ниже гранд-капитана или приближенного советника. Чины поплоше, среди которых, возможно, были и мичманы, проносились в гравитационных поясах по запутанным траекториям под необозримыми сводами. В иных обстоятельствах аттракцион «Летающий мичман» выглядел бы забавно… да только не до веселья было сейчас бедному заплутавшему кхэри! А впереди простирался лабиринт, за разноцветными перегородками которого жила собственной жизнью чудовищная бюрократическая машина, и у чужака не было здесь ни малейшего шанса на успех его безынтересного этой машине предприятия. Повсюду были рассеяны указатели на всех официальных языках Черной Руки. Полевому унтеру, привыкшему изъясняться на полукриминальной солдатской фене, эти указатели были как мертвому припарка…

Титул и герб, еще недавно сиявшие в мыслях Нунгатау ярко и зримо, вплоть до щербинок на чеканке и налипших соринок на свежей краске, трепетали и таяли дымными призраками, и вовсе намереваясь растаять при первом дуновении ветерка.

Мичман сцепил зубы. «Нет, – подумал он в отчаянии. – Я не пропал в Нтанском аду и Ктетхонской тундре. Не пропаду и здесь. Клянусь всеми демонами и Стихиями, я, первый т’гард Нунгатау… а я стану им, даже если мне придется притащить всех келументари Вселенной к ногам гранд-адмирала в собственной пасти!.. – я превращу этотмуздрягв свой родной дом».

Ему понадобилось сделать несколько глубоких вдохов и произнести про себя, с переходом на полушепот, самое длинное ругательство, какое только пришло на ум. И только после такой психологической подготовки наконец вернулись присущие ему дерзость и простое отношение к жизни.

– Виноват, янрирр гранд-капитан, – сказал мичман Нунгатау и выкинул руку перед чиновником, что следовал параллельным курсом и менее всего выглядел расположенным к беседе с приблудным унтером.

– Вы спятили, мичман, – брезгливо произнес тот, слегка притормаживая.

– Виноват, – упрямо повторил тот. – Выполняю особое поручение гранд-адмирала Вьюргахихха.

Офицер – худой, не по полевому уставу долгогривый, с надменным желтым лицом, весь какой-то пыльный, остановился и окинул неказистую персону мичмана недоверчивым взглядом с головы до ног. Он был выше почти на голову, так что это не составило ему труда.

– Это легко проверить, вы знаете об этом, мичман? – спросил он. – Допускаю, что у вас есть какие-то дела в Персоналиуме… но упоминатьтакиеимена без серьезных оснований! Вряд ли это сойдет за шутку.

– Я не шучу, янрирр гранд-капитан.

Чиновник усмехнулся. Ох, уж эти кхэри…

– Я теряю с вами время, – сказал он. – Доложите свою проблему, и покончим с этим.

– Я ищу квартирмейстера Рамиакту.

– Здесь туча квартирмейстеров, мичман. Допускаю, что среди них есть и этот ваш… Рамиакту. Возможно даже, что и не один.

– Мне нужен тот из них, которого гранд-адмирал считает своим доверенным сотрудником.

– При известном напряжении мыслительного аппарата вы могли бы и сами без труда справиться с этой задачкой – отыскать служащего с известной вам фамилией. Но вижу, вы здесь действительно случайный гость…

– Точно так, янрирр гранд-капитан. Случайный. До сей поры…

А мысленно присовокупил: «И впредь не намерен.Хемижнитесь ужмохлой ховятрой, тыргапы чурухазые».

– Мы упростим задачу. – Гранд-капитан поднес наручный коммуникатор к лицу. – Сектор тридцать два, центральная зона, свободного сопровождающего ко мне!

Наверху образовалась небольшая суматошная круговерть. Низший чин (Нунгатау с удовлетворением отметил, что это был мичман, совсем юный, еще розовощекий, но уже подернувшийся легким налетом пыли) завис напротив них, не касаясь ногами пола, поедая глазами гранд-капитана и старательно делая вид, что более здесь никого нет и в помине.

– К вашим услугам, янрирр гранд-капитан!

– Не к моим, – поморщился тот. – Поручаю вашим заботам этого славного боевого унтер-офицера. Проводите его, куда он пожелает, и доложите лично мне об исполнении.

– Слушаюсь, янрирр гранд-капитан!

Мичман Нунгатау и гранд-капитан обменялись короткими салютами. «Все не так плохо, – подумал первый. – Первый колобок блином… но вполне съедобным. Нас, сарконтиров, еще не разучились ценить. Возьмем того же гранд-адмирала…» – «Наконец-то я избавился от этой колючки в сапоге, – подумал другой. – Нужно что-нибудь придумать, чтобы полевое быдло не шлялось где ему заблагорассудится, а не то Административный дивизион рискует превратиться в солдатский бордель. Право, странные у гранд-адмирала возникают фантазии, если он всерьез привлекает к оперативной работе кретинов-кхэри, когда вокруг маются бездельем сотни профессионалов высочайшего класса…»

Мичманы, тертый Полевой Скорпион и мелкий Канцелярский Клоп, обменялись исполненными нескрываемого презрения взглядами.

– Ну, чего?.. – спросили они в унисон.

Хочешь не хочешь, а захохочешь.

Два ржущих унтера в самом сердце Персоналиума – картинка нерядовая, что и говорить.

На них с недовольством оборачивались, что почему-то лишь добавляло веселья.

– Ладно, – сказал Нунгатау, отсмеявшись. – Заткнись, брат, и сделай наконец для меня доброе дело.

– Говори, брат, – сказал Канцелярский Клоп.

– Мне нужен квартирмейстер Рамиакту. Слыхал о таком?

– Никогда, – с охотой ответил Клоп. Завидя помрачневшее чело Нунгатау, он беззаботно добавил: – Это не значит, что его не существует в природе.

Он поискал глазами ближайшее информационное табло – их здесь было великое множество. Нунгатау, закусив губу (мог бы сам догадаться и хотя бы сделать попытку!), заглядывал ему через плечо.

– Так… квартирмейстеры… ка… вэ… Cколько же их развелось! Как ты говоришь? Рамиакту? Ищем… Ра… ми… Рамиагн… Рамиагх… Рами… ак… ту… Есть такой. На твое счастье – один.

– Я даже знаю почему, – проронил Нунгатау пасмурным голосом.

– Почему?

– Он тоже кхэри, как и я.

– А-а… – протянул Клоп с сочувствием. – Сектор сто двадцать девятый, офис двадцать пять. Сам найдешь или?..

– Провожай давай, – буркнул Нунгатау. – Тебе поручили, стало быть – шевели унтами.

– Не будем мы ничем шевелить, – сказал Клоп.

Он толкнул потайную шторку в стене и достал из открывшегося хранилища такой же точно пояс, как и у него самого.

– Умеешь пользоваться?

– Не доводилось…

– Тогда стой и не дергайся.

Сноровисто, стараясь лишний раз не оскорблять случайными касаниями, Клоп приладил пояс на чреслах Нунгатау.

– Тебе придется держать меня за рукав, – предупредил он.

– С этим я справлюсь, – ухмыльнулся Нунгатау, тщательно скрывая смущение.

Он не успел заметить, что произошло, как пол внезапно ушел из-под ног, а все беспредельное пространство Персоналиума прянуло вниз. Сердце запоздало за телом и провалилось в самые пятки.

– Заткнись, брат!

Нунгатау обнаружил прямо перед собой довольную рожу Клопа и понял, что самым постыдным образом только что орал во всю глотку, отчего окончательно пал в глазах сопровождающего и своих собственных. Он захлопнул пасть и подавил желание выразить обуревавшие его сложные эмоции в простых унтерских выражениях. Крыть было нечем, оплошал так оплошал…

Сверху Персоналиум уже не казался таким устрашающе запутанным. Теперь он напоминал аккуратно расчерченную карту, в которой при известном усилии можно было ориентироваться. Тем более что на полу большими цифрами были написаны номера секторов и офисов, стрелками указаны направления, а кое-где можно было прочесть даже наименования служб. В общем, ничего инфернального.

– Нам туда, – сказал Клоп. – Сектор спецопераций… Ого! – И он впервые посмотрел на Полевого Скорпиона с уважением.

– Ты думал, я сюда пирожки явился хавать? – строго спросил Нунгатау.

– Никак нет, мичман, – сказал Клоп, торопливо воздвигая между ними рухнувшую было уставную стену. – Мне и в голову такое не могло прийти.

– То-то же, мичман…

Твердый пол чувствительно ударил по пяткам. Нунгатау по инерции сделал несколько шагов, на ходу избавляясь от пояса. Его внимание целиком было поглощено сдвижной дверью с надписью «Сектор специальных операций. Квартирмейстер Р. Н. Рамиакту».

– Я могу считать себя свободным, мичман? – услышал он за спиной.

– Да, да, проваливай… И не забудь доложить гранд-капитану, что я тобой доволен.

«Вот урод, – подумал Канцелярский Клоп. – Верно говорят об этих кхэри – они только притворяются людьми, а сами как были дикари, так дикарями и помирают. Хотя…» Размышлять о тернистых карьерных путях, что привели в святая святых Персоналиума – в сектор спецопераций – того же квартирмейстера Рамиакту, он сейчас не имел ни малейшего желания.

Потому он свечкой взмыл под высокие своды, оставив мичмана Нунгатау перед хлипкой полупрозрачной створкой, за которой для того начиналась совершенно новая, неизведанная и непрямая дорога к ослепительнейшей цели.

Квартирмейстер Р. Н. Рамиакту сидел в своей клетушке, как моллюск в раковине, и выглядел примерно так же. Сгорбленный, иссохший, с темным морщинистым лицом, по которому невозможно было прочесть истинный возраст. Канцелярская пыль лежала на нем громадными пластами. Позади него до самого верху клетушки громоздились кипы розовой бумаги, и на столе перед сизым носом с проломленной, как водится, переносицей, тоже лежал розовый лоскут. Это был действительно сородич-кхэри… но трудно было даже вообразить, в какую же убогую рухлядь способен превратиться свободолюбец и лиходей кхэри, если его запереть в тухлом закутке какого-нибудь Персоналиума.

– М-мм? – спросил квартирмейстер Рамиакту, с явным неудовольствием отрываясь от чтения.

– Первого батальона отдельного тридцать восьмого полка… – затянул привычную песенку мичман Нунгатау.

– Знаю, – пробурчал Рамиакту. – Слышал. Мне уже доложили.

«Кто же это к тебе с докладом на цырлах заявился, старый тыушкурт? – подумал мичман со смешанным чувством презрения и жалости. – Уж не лично ли гранд-адмирал Вьюргахихх? Кому ты с высокого камня на грунт упал, чтобы тебе докладывали?..»

Между тем квартирмейстер без особой спешки, но с большим тщанием сложил розовый листок вчетверо, скрепил на углах словно по волшебству возникшей в руке полимерной печатью с голографическим эффектом и так же не спеша препроводил куда-то себе за спину. И только тогда поднял выцветшие рыжие глазенки под кустистыми бровями на переминавшегося с ноги на ногу мичмана Нунгатау.

– А теперь слушай меня,мичпоц, – прохрипел он с задушевной свирепостью.

– Чего слушать-то… – попытался было надерзить тот.

– Чего скажут, то и выслушаешь,мисхазер

«Ладно, послушаем, – решил про себя мичман. – Время есть, денег не берут… отчего ж не послушать бывалого, мать его ящерица, эхайна?!» Всю жизнь и свои, и чужие голоса втемяшивали ему грубое и обидное правило, почти что закон мироздания: дерьмо есть дерьмо, а кхэри есть кхэри, как родился в грязной, вонючей и темной дыре, так в ней и помрешь, и чем раньше, тем проще будет смерть, и если есть какие-то окольные тропинки из этой смердящей тьмы к свету, то проложены не для тебя, а для кого-то поумнее и пооборотистее… и жил он в полном соответствии с этим законом, потому что так оно спокойнее, да и удобнее, кстати. Нет нужды задавать лишние вопросы ни себе, ни другим. А если и дослужился до мичмана, то не ахти какой это чин, было бы что поплоше – его бы и сунули в пасть, чтобы заткнулся и впредь не рыпался. И кабы этим утром пустили славного мичмана в расход во исполнение распоряжения за номером хрен-да-еще-столько-же, это было бы понятно и нормально, на то и расходный материал, чтобы пускать его в расход, а кхэри всегда были наипервейшим расходным материалом, какой никому и ни при каких стратегиях не жаль. Но все вдруг переменилось, и тропинка к свету внезапно обернулась торной дорогой, да чего там! – рокадой, которая уносила его из-под обстрела невзгод навстречу блистательному будущему. И сейчас он, ерничая и подтрунивая про себя над траченным жизнью квартирмейстером, все же взирал на него сверху вниз с почти сыновней нежностью, как никогда не доводилось ему взирать на собственного отца, которого он по сути и не помнил, и мысль о том, что простой, как домотканый половик на веревке, кхэри все же способен достичь некоторых постов, и не где-нибудь, а в Административном дивизионе ВКР, согревала ему сердце и укрепляла свою собственную, особенную надежду.

Квартирмейстер Рамиакту жестом фокусника извлек неведомо откуда, едва ли не из воздуха, пять одинаковых конвертов – розового, разумеется, цвета, – и метнул их перед носом мичмана.

– Выбирай, – сказал он. – Пять вариантов спецгрупп тебе в подчинение. Выбирай со смыслом, не хапай кого ни попадя…

Нунгатау, не дослушав, вытянул конверт, что оказался к нему ближе прочих.

– Ты чего? – удивился Рамиакту, трудно моргая глазенками.

– Все, я выбрал, – сказал Нунгатау.

Гопыхнутьсяне опасаешься,мичпоц? – спросил квартирмейстер с иронией. – Хотя бы взгляни в остальные конверты.

– Мне, если честно, плевать, кто там есть…

Однако из приличия развернул все бумаги, что остались на столе, пробежал равнодушным взором.

– Рядовые, сержанты… Зачем мне этот балласт?

– А ты хотел боевых офицеров?! Сам дослужись сначала до офицера-то… Не смотри, что парни в малых чинах, ты и сам еще унтер, я специально подбирал, чтобы тебе с ними проще было. Люди не скажу что опытные, но подготовленные по высшему разряду. Оперативники ВКР, не рыбий хвост. Если до дела дойдет, сам увидишь. Не хочешь изменить решение?

– Не приучен.

– И зря. Командир всегда должен быть готов к разумному маневру, а не переть рогом, как некий степной зверь-нрапамаух. Знаешь, к какой категории относятся те трое, что ты выбрал? «Болтуны»!

Мичман немного подумал.

– А ничего, – сказал он. – Когда болтают, и время легче тянется, и о тайных мыслях проще проведать.

– Может быть, ты и прав. Но учти, «болтуны» наши своими острыми языками и тебе могут иной раз воспрекословить, так что ты уж сразу-то за скерн не хватайся, а трижды подумай. Вот, полюбуйся, какие демоны! Сержант Аунгу, родился на Анаптинувике, полукровка, по отцу – кхэри, по матери – южныйарарэйби… и такое бывает, не удивляйся… уж как они там сошлись и ужились, да и ужились ли… так что практически из наших, но в младенчестве был вывезен родителями в метрополию. Образован, остроумен, проверен в деле, по службе характеризуется положительно. Хлопот не доставит, коли привыкнешь к его подначкам. Ефрейтор Бангатахх, местный, чистокровныйпеллогри, немногословен, по службе характеризуется нейтрально-положительно… известно, что любит посачковать, но в трудную минуту не подведет… замечались за ним наклонности лезть на рожон в рискованных обстоятельствах. Эти двое давно служат вместе, хотя и не друзья. И еще рядовой Юлфедкерк, полукровка, отец –пеллогри, мать –ксухегри, исполнителен, нетребователен, по службе характеризуется нейтрально-положительно, любит порассуждать на рискованные темы, должно быть, по причине своих религиозных убеждений. Сектант. Как ты относишься к сектантам?

– Если он в заварушке прикроет мне спину, – сказал мичман, – то будь он хоть сам демон-антином Юагрморн…

– Тогда все в порядке, – сказал Рамиакту удовлетворенно. – Ты выбрал, после не жалуйся… И вот еще что, мичман. – Для значительности квартирмейстер сделал долгую паузу. – Сегодня тебе удалось поймать удачу за хвост. Ты уж и сам, верно, понял. Гранд-адмирал наш – эхайн со странностями, и слава о нем идет когда недобрая, когда худая, а когда такая, что оторви да брось. Но если он тебя приметил да приблизил, то все, что посулил, непременно исполнит. Если, конечно, прежде собственноручно не шлепнет из именного скерна… А такое возможно, если ты чем-то огорчишь старину Лысого Вьюрга – отщепенством ли, небрежением ли, неслыханным ли раздолбайством. Вижу тебя в первый, да и в последний, думается, раз, и потому судить не могу, умный ты парень или дурень законченный и как ты с этим единственным своим шансом намерен поступить – распорядиться им к собственному благу и гранд-адмирала удовольствию либо простебать его впустую, в полном сообразии с тем, как о нас, о кхэри, говорят и думают во всем прочем мире. И уж от тебя только зависит, воротишься ли ты в тот навоз, откуда только-только начал кое-как выскребаться, или же поднимешься над собой и над жалкой долей, что у всех таких, как ты, на роду написана. И никто здесь тебе не указчик и не помощник – ни мать, ни отец, ни гранд-адмирал, ни даже все Десять Стихий, вместе взятых. Что смотришь?

– Гляделки есть, вот и смотрю, янрирр квартирмейстер.

– А нечего на меня смотреть. Мне такие шансы ни разу не выпадали. А те, что выпали… распорядился я ими не лучшим образом. Все время думал: зачем рисковать, чего ради? И так все неплохо складывается, не раздет, не разут, накормлен, напоен, в тепле, в хорошем месте… куда еще выше-то лезть? Для чего дергаться? С высоты падать всегда больнее, можно и костей не собрать. Вот и не влез я ни на одну из вершин, что сулила мне фортуна, так и остался в тесной конуре… хоть и теплая, и при хозяине, а все равно конура, иначе не назвать… а мог бы… мог бы…

«Давай, жужжи себе, старый жук, – подумал Нунгатау. – Я-то своего упускать не намерен. И не упущу. И в навоз, как ты говоришь, ни за что не вернусь, но и таким, как ты, зачуханнымушкуртом, никогда не стану».

– Ладно, – промолвил квартирмейстер Р. Н. Рамиакту другим уже, казенным голосом. – Мысли твои начертаны на лице твоем… а вернее сказать, на роже твоей шкодливой. И потому,мичпоц, распахни уши пошире, как некий степной зверь-моммакенх, и приготовься воспринимать инструктаж.

…Едва только мичман удалился, квартирмейстер вызвал офис гранд-адмирала.

– Наш следопыт выбрал команду «болтунов», – сообщил он.

– Неожиданно, – сказал гранд-адмирал. – Курьезно. Я полагал, он захочет командовать бессловесными тварями. В чем я ошибся?

– Собственно, он и не выбирал. Взял первое, что под руку попало.

– Хм… И что это может означать, старина?

– Только одно, янрирр гранд-адмирал. Мичман Нунгатау – звереныш дикий и на дрессировку не податливый. А потому намерен действовать в одиночку, как и привык, и при удобном случае попытается избавиться от нашего присмотра.

В лимбургском стиле

– Как вы себя чувствуете, Винс? – спросил командор Хендрикс.

– Прекрасно, – сказал де Врисс. – С поправкой на реальное положение вещей, разумеется. Хуже, чем вчера, но лучше, чем завтра. И вообще это была импровизация. Мне просто нужно было отвлечь внимание системы наблюдения от моего невольного возгласа.

Де Врисс лежал на койке, вытянувшись, закрыв глаза и сложив руки на животе, старательно изображая из себя немощного. Лицо у него осунулось и было того же цвета, что и застегнутая под горло казенная куртка, щеки запали, так что в больших артистических усилиях нужды не было. Остальные со скорбными лицами стояли у изголовья. Лишь командор, соблюдая такую же кислую физиономию, сидел в единственном кресле. Со стороны мизансцена ни у кого не могла бы вызвать подозрений, благо была многократно отрепетирована. В том, что наблюдение «со стороны» имеет место, сомнений не было очень давно. Беседа шла на лимбургском языке, которым по счастливому стечению обстоятельств владели все члены экипажа «Согдианы», да еще Оберт, хотя последнему пришлось изучить его эмпирическим путем. Эхайнов же всякое применение в обиходе лимбургского и других неофициальных языков Федерации очень раздражало. Поэтому с минуты на минуту следовало ждать появления кого-нибудь из дежурных офицеров, и не в лучшем расположении духа.

– Отель «Тайкунер-Маджестик» и Кристина, – сказал де Врисс. – Моя Кристина. Моя женщина, я рассказывал вам, Дирк, и вам, командор. Такое не может быть случайным совпадением.

– Почему?

– Не та новость, которую стоило бы транслировать по всей Галактике. Таких отелей на каждой планете воз и маленькая тележка. Сюжет шел по линии агентства «Юниверсал Ньюз» – уж не знаю, как сейчас, а в наше время это был информационный монстр, который не разменивается на подобные мелочи.

– Мы же не досмотрели до конца, – сказал командор. – Вдруг в конце сюжета возникла бы какая-то ударная сцена, способная заинтересовать всю человеческую Галактику.

– Я потом досмотрел, – вмешался Оберт. – Ничего там не возникло. Мадам выглядела несколько напряженно и, я бы сказал, озадаченно. Как если бы ее затащили туда против воли.

– Еще бы, – сказал де Врисс. – Мы уже тогда решили, что впредь нас в эту жуткую дыру пряником не заманишь. И встречались в более годных для приятного времяпрепровождения местах. Тот же «Золотой Феникс» или «Конгрив-44»… Нет, воля ваша, это был постановочный сюжет. И предназначался он для нас, а конкретно – для меня. Нам подают какой-то знак.

– Почему именно для вас, Винс? – спросил ван Ронкел. – Чем вы заслужили такую честь?

– Понятия не имею.

– Я думаю, такие сюжеты были раньше, – сказал Оберт. – И адресовались разным пассажирам «Согдианы» – в расчете на то, что хотя бы один дойдет до адресата и будет верно интерпретирован. Они не дошли, потому что были отфильтрованы: в эхайнских спецслужбах нет дураков, как бы нам ни мечталось. Или по той банальной причине, что не попали в пакет информационных перехватов.

– Или не были восприняты адресатом, – добавил командор.

– Будь это не первый случай, – сказал ван Ронкел, – стоило бы говорить о какой-то системе и пытаться сочинять гипотезы. А так это все же, извините мой скептицизм, больше смахивает на случайность. И я не стал бы искусственно возбуждать в себе необоснованный оптимизм…

– Взгляните на меня, – сказал де Врисс. – Я похож на оптимиста?

– Еще вчера, Винс, я ответил бы отрицательно, – осклабился ван Ронкел. – А сейчас просто одно лицо.

– Хорошо, допустим все же, что Винс прав, – сказал командор. – Тогда как мы должны интерпретировать это послание… гм… из потустороннего мира?

– Не знаю, – сказал де Врисс. – Может быть, просто извещают, что не забыли. Простой дежурный звоночек. Или мы все здесь слишком отупели, чтобы прочесть скрытый смысл.

– Дешевый отель, – сказал Оберт. – Подруга одного из членов экипажа. Какие-то тривиальные похвалы гадюшнику, ни в коей мере их не заслуживающему.

– Тогда так, – сказал командор. – «Мы знаем, что условия вашего содержания приемлемы, хотя и далеки от идеальных. Но…»

– Что «но»? – спросил ван Ронкел.

– Не знаю, – проворчал командор. – Должно же быть какое-то «но»!

– На Земле должны понимать, где мы находимся и что с нас наверняка не спускают глаз, – сказал Оберт. – Что вряд ли нам удастся смотреть и бесконечно пересматривать информационные сюжеты, чтобы вылавливать тайные сигналы. Поэтому для нас все должно быть прозрачно с первого раза. И в то же время не будить излишней подозрительности в эхайнах.

– А что, если там были еще сходные сюжеты? – предположил ван Ронкел. – Основное сообщение прошло мимо нас, а сюжет с отелем был просто всплеском несущей частоты… чтобы привлечь внимание.

– Марсианские горки, – сказал командор Хендрикс. – Недоделанные динозавры. Злобная стерва Морра, которая и раньше никому была не нужна, а теперь и того более, ломать себе там шею… Выживший из ума старик Дитрих Гросс, которым впору уже детей пугать. Липовые мегалиты Царицы Савской. Что я еще пропустил?

– Фестиваль «Космовидение-153», – напомнил Оберт.

– Вот именно, – сказал командор. – Песни и пляски диких гуманоидов. Ничего примечательного. Кроме цифры. Раньше я думал, что это год проведения фестиваля. А сейчас обнаруживается, что это вовсе не год, а непонятно что.

– Значит, нам что-то говорят изо дня в день, а мы ни черта не понимаем, – сказал де Врисс досадливо. – Или эхайны просто играют с нами в теорию заговора.

– Я думаю, нужно поговорить с Ниденталем, – решительно заявил Оберт.

– С Ниденталем? – переспросил де Врисс. – Это тот странный тип, который постоянно ухмыляется и теребит свою бороденку?

– Он самый, – сказал Оберт. – Он действительно со странностями… но его странности могут нам помочь.

– Он, кажется, дружен с Руссо?

– Без него ни на шаг. Этакие Кастор и Поллукс… Руссо сам не без странностей, так что эти двое прекрасно дополняют друг друга.

– Все мы не без странностей, – сказал командор. – Кстати, об играх. Дирк, вам не приходило в голову, что Ктелларн проигрывает нарочно?

– Нарочно? – Оберт пожал плечами. – Зачем?! Чтобы таким образом снабжать нас дезинформацией? Во-первых, это никаким образом не похоже на дезинформацию. Особенно идиотские сериалы… Во-вторых, в том нет ни малейшего смысла. Играть в конспирологические игры с нами? Пустая трата времени…

– Вы когда-нибудь видели, как играет кошка? – спросил ван Ронкел.

– Кошки не играют, – усмехнулся Оберт. – Они поддерживают форму.

– Вот-вот, – сказал ван Ронкел.

– Да бросьте, – сказал Оберт. – Знали бы вы, как он переживает свои проигрыши. Вон всю стену мне разбомбил своими кулачищами.

– Эхайны порой бывают весьма артистичны, – сказал командор. – С их эмоциональностью только Шекспира представлять.

Стоявший возле окна ван Ронкел чрезвычайно выразительно откашлялся.

– Понятно, – сказал Оберт по-лимбургски и сразу же перешел на интерлинг: – Отдыхайте, Винс, друг мой, и больше не пугайте так почтенное собрание…

– Подождите, – сказал де Врисс на лимбургском. – Вы не заметили больше ничего странного?

– Просто поясните, что вы имеете в виду, Винс, – проговорил командор. – У нас уже нет времени на иносказания.

– Кристина… Когда мы простились, она была моложе меня на двадцать три года. Ей только-только исполнилось двадцать, а мне, соответственно, сорок три. С учетом того, что сейчас мне сорок восемь, ей должно быть двадцать пять. Но она кажется… старше.

– Действительно, – сказал Оберт. – Доктор Кристина Величко выглядит чрезвычайно привлекательной молодой женщиной лет сорока.

– И ее назвали «мадам», – сказал де Врисс. – Когда мы простились, она была еще мадемуазель…

– Обращение «мадемуазель» было упразднено в начале двадцать первого века, – заметил Оберт назидательно.

– Не знаю, – промолвил де Врисс упрямо. – На Тайкуне к ней все так обращались. В то же время патронессу миссии все величали «мадам», ну так она и была старше нас с Кристиной, вместе взятых…

– Возраст не всегда имеет значение, – сказал командор. – Когда вы простились, Винс, она была еще не «доктор Величко», а юная несмышленая девочка. Возможно, за время твоего отсутствия она заняла ответственный административный пост. И теперь обращение «мадам» приличествует ей по социальному статусу.

– Или вышла замуж, – сказал де Врисс. – Бросьте, меня это не убьет. В конце концов, мы не давали друг дружке обетов верности. Я вижу, что она благополучна, и этого уже достаточно… Хотя все это весьма и весьма странно.

Дверь открылась. На пороге мрачной крепостной башней громоздился капрал Даринуэрн, в обязательном своем легкомысленном берете с помпоном, в неизменной форменной фуфайке, топырившейся на могучих пластах грудных мышц, на сей раз – в форменных же брюках со стрелкой, в высоких начищенных сапогах и с хоксагом в руке.

– Господин первый навигатор, – провозгласил он сердито и, как всем показалось, несколько обиженно. – Досточтимые господа… Вы знаете правила.

– Добрый вечер, господин капрал, – сказал де Врисс. – Мне стало нехорошо, и мои друзья сочли, будто при звуках родной речи я скорее пойду на поправку.

– Возможно, – сказал капрал. – Но я вынужден настаивать, чтобы все без промедления покинули ваш дом и разошлись по своим жилищам. Таковы правила.

– Да, да, – вздохнул командор Хендрикс, поднимаясь из кресла. – Не мы их устанавливаем. Но мы их выполняем… Мы уже уходим, капрал. Вы нас проводите? Спокойной ночи, Винс.

– Отдохните, как полагается, – сказал Оберт. – Посмотрите, наконец, эту успокаивающую дурнину… «Охваченных пламенем». Правда-правда, посмотрите. Я тоже посмотрю – мне интересно, что привлекательного в этом бурлеске находит наша молодежь. – Он засмеялся. – Вдруг там сокрытнекий смысл?

Капрал Даринуэрн молча смотрел поверх голов собравшихся, и лицо его выражало обычную серьезную сосредоточенность, с легким оттенком страдания. Наверняка он мечтал прямо сейчас оказаться где-нибудь в другом месте, среди близких по крови и по духу товарищей, и заняться наконец каким-нибудь стоящим делом.

– Спокойной ночи всем, – промолвил де Врисс.

Дверь закрылась.

Винсент де Врисс лежал на спине – теперь уже без притворства, в том положении, когда боль досаждала меньше всего, – и таращился бессонными глазами в низкий потолок. «Она не дождалась. Женщины… что с них взять? Она была слишком молода и нетерпелива, чтобы ждать столько лет. Я не могу ее судить. В конце концов, каждый из нас на своем месте… еще неизвестно, как бы я повел себя в подобной ситуации. Это сейчас у меня нет иного выбора… только лежать в этой клетке и ждать, ждать… теперь уже совершенно непонятно – чего именно».

Человек из прошлого

Доктор Стеллан Р. Спренгпортен задумчиво потеребил тугой завиток светло-рыжей бороды.

– Нет, не помню, – сказал он. – Сколько, вы говорите, прошло лет? Двадцать? Больше? Ну посудите сами: я был у вас один, а сколько за эти годы у меня было таких, как вы?

– Охотно верю, – сказал Кратов. Тут же уточнил: – В то, что нас было много. И всех нас вы приводили в келью к Харону?

– Кто такой Харон? – нахмурился доктор.

– Как это вы его отрекомендовали мне: очень хороший психомедик. Но очень ленивый.

Стеллан пожевал губами, поглядывая на Кратова снизу вверх. Он по-прежнему выглядел могучим и самоуверенным гномом, хотя заметно прибавилось морщин на лбу и седины в бороде и нарочито неухоженной шевелюре, а любопытства в маленьких серых глазках, наоборот, поубыло.

– Курсант-звездоход, – сказал Стеллан немного печально. – Бросила девушка. Сумерки, самое ненавистное время для медиков. Попытка суицида на обочине автострады… Конечно же, я вас помню. Попытка прикинуться склеротиком была неуклюжа. Но вы очень сильно изменились, друг мой.

– А вы – очень мало, доктор.

– Напомните мне ваше имя.

– Константин Кратов, ксенолог…

– …и, очевидно, преуспевающий. Судя по суровой физиономии цвета застарелой бронзы, вам удалось излечиться от сердечного недуга и покорить не только Галактику, но и множество девичьих сердец.

– Да, Харон мне помог, хотя при первом же удобном случае я избавился от следов его вмешательства в мою память.

– Как вам это удалось? Занятно.

– Долгая история, – сказал Кратов неохотно. – Как-нибудь в другой раз.

– Жаль. Я крайне любознателен… Так что же вам от меня нужно, юноша?

– Расскажите мне про Харона.

– Вы все еще утюжите экзометрию от звезды до звезды?

– Не слишком активно. Ксенология располагает к кабинетным рефлексиям.

– И чем же вас, эксперта по межрасовым взаимодействиям, привлек Харон?

– Что-то мне подсказывает, что он находится в сфере моих профессиональных интересов. Если угодно – интуиция.

– Не смотрите на меня так, я не инопланетный шпион. И не имею намерений уничтожить изнутри экономику Федерации или обрушить нравственные устои развитого гуманизма.

– Я знаю. Вы действовали из лучших побуждений.

– Из каких иных побуждений может действовать медик-педиатр, когда его просят присмотреть за больным ребенком?!

– Больной ребенок – это Харон?

Они сидели друг напротив друга; вся стена за спиной Стеллана увешана была наивными акварельными рисунками, выполненными детской рукой. Несколько навесных полок занимали раритетные старинные книги, и, судя по беспорядку, не моды ради, а натурально для дела. Еще одну полку, аккурат возле правого подлокотника, целиком занимали аляповато раскрашенные глиняные поделки, вроде той, что Стеллан рассеянно вертел в пальцах. Временами его видеобраслет начинал громко и настойчиво жужжать, и тогда Стеллан подносил его к губам и, не отрывая взгляда от собеседника, мягко говорил: «Дорогуша, я занят… у меня встреча чрезвычайной важности». Дверь, а точнее – полупрозрачная перегородка-сёдзи, выглядела слишком легкомысленно, чтобы послужить препятствием для персоны с серьезными намерениями; иногда с той стороны доносились приглушенные голоса и разыгрывалась мистерия театра теней; однако же их уединения никто нарушить не отваживался.

– Итак, – сказал Стеллан. – Эрнст-Кристиан Юнгард – вот настоящее имя человека, который известен нам обоим как Харон. Так он был наречен при рождении. Он действительно выглядел нездоровым, физически неблагополучным ребенком. У него была мать – Фрида Юнгард… вам что-то говорит это имя?

– Ровным счетом ничего.

– Известная в околокультурных кругах художница-авангардистка. Очень любила эпатировать публику: броско одевалась – когда вообще одевалась, ярко гримировалась… как и все авангардисты, которым нелегко привлечь внимание к своему творчеству собственно творчеством. Возможно, любит и по сей день, но я уже не слежу за ее судьбой.

– Она действительно талантлива?

– Легкий налет одаренности, не более. Авангардисты все таковы по определению. Как вы понимаете, она думала о себе иначе, хотя… подозреваю, только Эрни с его феерическими эмпатийными задатками знал о ней всю правду. Фриде попросту было не до него. Он и появился-то на свет помимо ее воли и, кажется, для нее довольно неожиданно. Это была странная беременность.

– Отец, разумеется, неизвестен?

– В окружении Фриды беспорядочные связи были в порядке вещей. Они называли себя «Дети Радуги», были чем-то вроде персистентного богемного сообщества. Кочевали, как цыгане, по странам и континентам… какое-то время вообще обитали на Амрите…

– Не оттуда ли Фрида вернулась с ребенком?

– Угадали, сударь. Только ребенок в ту пору был еще в ее чреве, так что она безусловно его биологическая мать.

– Значит, Харон – ангелид?

– Я слышал, в околонаучных кругах таких необычных детей называют «детьми ангелов»… Но Дети Радуги не рожали детей от ангелов – у них были здоровые, абсолютно нормальные младенцы, с обычными человеческими качествами, от обычных партнеров мужского пола. Харон был инойво всем. Его габитус был необычен, но все же в рамках наших представлений о человеческом теле. Анатомически он отличался гораздо сильнее.

– Когда вы поняли, что он не человек?

– Не сразу, друг мой, не сразу. Все же его произвела на свет человеческая мать… Я думал, что имею дело со сложным набором генетических аномалий. Тератогенез редко, но встречается. Осложняет жизнь – на какое-то время, пока индуцируются реконструктивные процессы, только и всего. Ужасно, знаете ли, не хотелось множить число сущностей сверх необходимого…

– Но затем кое-что произошло.

– Да… Мне был нанесен довольно странный визит. Трое джентльменов в темных одеждах, вечерней порой, в уединенном месте, в парке Трех Фонарей на окраине Гетеборга. Фонарей действительно было три, причем один отчего-то не горел… Признаюсь, я сильно трусил, хотя, казалось бы, чего можно опасаться такому бугаю, как я, да еще в родном городе, на родной планете?!

– Вечерняя пора – чтобы вы не могли разглядеть их своим наметанным глазом?

– Я все равно понял, что это не люди, хотя они очень старались походить на людей и вести себя по-человечески. Знаете, детишки иногда усердно пытаются изображать из себя взрослых – зрелище одновременно комичное и умильное. Но упаси бог смеяться над ребенком в такой момент!.. Вот и я не смеялся. Мне было не до смеха по иной причине – я дрейфил самым похабным образом, а в какой-то момент испытал вполне первобытный страх. Эти люди-нелюди прямо-таки дымились ужасом…

– «Волна страха», – понимающе сказал Кратов.

– Что? А, ну да… ваш ксенологический жаргон, запороговый психологический дискомфорт при прямом контакте с представителем инопланетной расы… – Стеллан поморщился от неприятных воспоминаний. – Между тем разговор шел на очень понятную и близкую мне тему.

– О Хароне?

– Ну разумеется. Мне было сообщено, что маленький Эрни Юнгард – результат неудачного эксперимента по ксеномиксису – межрасовому оплодотворению. Что вряд ли он окажется жизнеспособен и полноценен. Но, сознавая свою вину за это печальное обстоятельство и принимая на себя ответственность за его последствия, некая могущественная внеземная культура просит меня, известного специалиста-педиатра, принять на свои широкие – они так и сказали! – плечи бремя призрения за ребенком, который ни в чем не повинен и потому не должен быть лишен никаких радостей детства. В каковом призрении мне будет оказана любая помощь, какую я только сочту возможным истребовать. Абсолютно все, в чем будут нуждаться младенец и его воспитатель.

Стеллан помолчал, глядя в пространство.

– Разумеется, я согласился. Трепеща от ужаса… Я бы и без них занимался тем же самым. Но кто я такой, чтобы отказываться от помощи?! Вас интересует, в какой форме я ее получал?

– Не очень, – признался Кратов. – Так что же Харон?

– Эрни, а не Харон. Хароном он стал много позже… Вопреки опасениям моих вечерних визитеров, он выжил. Какое-то время он провел в клинике доктора Дальберга, здесь же, в Гетеборге… уж не знаю, был ли Донни Дальберг посвящен в тайну личности младенца в той степени, что и я… наверняка был, уж слишком мало вопросов он задавал… Потом Эрни перевели в Дом ребенка в Карлстаде, в надежде социализировать в естественной детской среде. Это был не слишком удачный опыт… все же, Эрни был весьма необычен внешне. Не сказать, чтобы уродлив, но его отчетливо нечеловеческие черты лица привлекали излишнее внимание. А о реконструкции уже не могло быть и речи. Вдобавок он не разговаривал.

– Совсем?

– А вы не заметили?

– Помнится, мы как-то общались…

– Не льстите себе, друг мой. Вы всего лишь попытались закатить неубедительную истерику, и то адресовали ее мне. А Харона вы боялись, что его изрядно повеселило, хотя источником «волны страха» он никогда не был – так, легкий бриз необъяснимого внутреннего трепета… Эрни не смог полностью адаптироваться в человеческом обществе. Он так и остался асоциальным. Хотя правильнее было бы сказать – внесоциальным… Он был вне общества, отдельно, где-то сбоку. То есть он не был диким животным, которое следовало содержать в изоляции. Принимал установленные правила сосуществования с людьми… но относился к ним, скорее, как к игре, и порой играл с большой охотой. Он был невероятно одинок – как может быть одинок единственный представитель вида…

– Эти ваши люди-нелюди не предпринимали попыток вступить с ним в контакт?

– Нет, ни разу. Похоже, они были обескуражены собственной неудачей, а результат нелепого эксперимента был чересчур обременителен для их совести… если в их мире существует такое понятие. Эрни был точно так же чужой для них, как и для нас. Справедливости ради замечу, что помощь не иссякала и порой была действительно эффективна. Например, они указали мне единственно верный способ двунаправленных коммуникаций с моим подопечным.

– Телепатия?

– Я бы назвал это «эмоциональной интродукцией». Не уверен, что всегда правильно понимал желания Эрни. Нелегко относиться к собеседнику как к черному ящику… Он-то понимал меня всегда, с самого начала.

– Вам бы следовало сразу обратиться к ксенологам. Нам постоянно приходится общаться с разумными черными ящиками. Иногда настолько индетерминированными, что возникает сомнение в их разумности.

– Никаких ксенологов! – Стеллан помотал коротким толстым пальцем. – Это было одним из условий нашего соглашения с джентльменами в темных одеждах.

– Ну, еще бы, – усмехнулся Кратов.

– Рядом с Эрни я, доктор медицины, профессор, лауреат, частенько ощущал себя всего лишь сообразительным домашним питомцем… чуть умнее собаки и уж гораздо глупее кошки. Полноценного общения все равно никогда не получалось. Он высказывал желания; если мне удавалось их осознать, я их удовлетворял. – Стеллан снова поднес браслет к губам: – Занят я, занят, птичка моя, для всех в этом мире занят!

Кратов выждал паузу, убедился, что Стеллана оставили в покое, после чего продолжил беседу:

– О чем он вас просил?

– Об очень простых вещах: темнота, одиночество, покой. Я перевел его в пансионат для девиантных детей в Боргхольме, что на острове Эланд в Балтике… увы, девиантные дети все еще встречаются. И психологические отклонения намного сложнее исправить, чем врожденные уродства… Надеюсь, там ему было комфортно.

– Его совсем не интересовало человеческое окружение?

– Он избегал общества. В конце концов, я оставил нелепые попытки социализировать его… и это оказалось разумным решением. Эрни стал проявлять отчетливый интерес к нашей культуре. От видеала мог не отходить сутками. Он даже пытался творить – одно время его увлекла метаморфная топология в ее эстетическом аспекте. Я показывал его работы специалистам, но все, что они отметили, так это старательность и несколько нестандартных спектральных решений. – Стеллан вдруг смущенно улыбнулся. – Однажды я нашел у него стихи.

– Стихи?!

– Ну да, две странички верлибра, причем от руки. Бесподобным каллиграфическим почерком – если бы не карандаш, я счел бы это декоративной печатью. Что-то наподобие такого:

Я, которому жизнь отмеряет часы,

познакомился с ночью.

Храм, разрываемый светом,

тайные шлет мне призывы.

Но в звуках радости слышится смерть…

Только не ищите здесь никакого отношения к его внутреннему миру, никакой эмоциональной окраски. Эрни не понимал смысла слов, хотя ощущал их взаимосвязь и, очевидно, пытался ее воспроизвести. Постичь содержание через форму. А может быть, просто из баловства жонглировал словами. Или упражнялся в письме, механически воспроизводя фрагменты случайных текстов. Кто ведает…

– Как вы узнали, что он приобрел наклонности к психотехнике?

– Совершенно случайно. Ему исполнилось двадцать земных лет, для Боргхольма он был уже слишком большой мальчик. Обычной практикой в случаях, когда терапия не дает позитивных результатов, является перевод пациента в специализированный стационар для взрослых. Но Эрни не представлял угрозы ни для себя, ни для общества. Он и сам понимал собственную инаковость, но, по-видимому, не испытывал по этому поводу никаких терзаний. Я знаю это наверняка, потому что с какого-то момента между нами установилась некая трансцедентная связь. Например, я научился интерпретировать его психологическое состояние. Так вот: спокойное одиночество – это все, в чем он нуждался. Я забрал его в наш университетский городок, под свою руку. Он сам выбрал себе дом в историческом квартале, сам обустроил свое странное гнездо, наполнил его малопонятной атрибутикой… вы должны помнить, не так ли?

– Я и помню. Зачем ему понадобилась коса?

– А черт знает! – развеселился Стеллан. – Затем же, наверное, что и небольшой гномон, проку от которого в потемках было столько же, сколько и от косы, которой нечего было косить на городских газонах. Или вполне функциональная клепсидра почти в человеческий рост… – Стеллан вдруг посерьезнел и с удвоенной энергией принялся издеваться над игрушкой в руках. – Наверное, Эрни трепетно относился ко времени, воспринимал его не как физическую абстракцию или, там, философскую категорию, а более материально – как одно из странных измерений, в которых обитал… вне пределов наших о нем представлений. Так вот, о чем бишь мы?.. Однажды я по своему обычаю заглянул к нему, но был в тот час не в лучшей форме. Научная конференция, провальный доклад, дружеская критика, после которой на душе остаются долго не заживающие следы когтей… Мне нужно было выговориться, а он подвернулся под руку. Я говорил, а Эрни молча слушал. Обычное его состояние – молчаливое участие… А потом простер ко мне длань, эдак вот посучил пальцами невидимую нить и выдернул ее из моего воспаленного сознания. Напрочь… насовсем. Я остановился на полуслове, потому что внезапно ушла боль, ушла злость, ушла вся эта сиюминутная накипь. Ушла, испарилась. Я вдруг понял всю мизерность своих обид во вселенской системе координат. Как будто свежим взглядом прочел надпись внутри кольца Соломона: «И это пройдет». Определенно у моего Эрни были какие-то свои особенные, доверительные отношения со временем. Из болезненного ребенка внезапно, одним скачком он превратился в усталого, умного, да что там – мудрого старца. Которому в сущности безразлично, как к нему относятся окружающие, с их беспрестанной суетой и мелкими заботами, понимают ли его, ценят ли… Темные джентльмены из парка Трех Фонарей вряд ли рассчитывали на подобный результат своего жестокого эксперимента. Может быть, они ожидали чего-то похожего, но все с самого начала делали неправильно. Хватили через край… нарушили баланс чужеродного и человеческого… Это долгая история, друг мой, и вряд ли она вам интересна.

– Еще и как интересна, – возразил Кратов.

Стеллан вдруг рявкнул на свой браслет с раздражением:

– Солнце мое, потом, все потом, я занят, у меня архиважный гость!

– Польщен, – усмехнулся Кратов.

– Не обманывайтесь: я обо всех так говорю… Но вернемся к Эрни. Я несколько раз испытывал его целительный дар на своих студентах… да и на обитателях Боргхольма, считавшихся безнадежными. Это не те поступки, которыми следует гордиться: их этическая сторона уязвима, но… «Finis sanctificat media»[7]. И я контролировал процесс, а мои коллеги оценивали результат. Эрни удивительно хорошо ориентировался в механизмах человеческого разума. Даже слишком хорошо. Как это ему удалось? Когда? С чего вдруг?! Словно в один прекрасный момент в нем вдруг включилось некое сверхзнание… как если бы его чужая половина досконально разобралась в устройстве половины человеческой. Не исключая самое сложное, что в нас есть: мозг, психику, сознание, подсознание… Эрни смотрел на человека и видел, что и где у того сломалось. И видел правильно. И не просто видел, а ремонтировал. Ваш случай был для него так – милым пустячком, скрипкой Шерлока Холмса… он такие эгодистонии гасил, что вам и не снились!

– Но почему «Харон»?

– А ч-ч… никто не знает. Можно только, как всегда, строить догадки. После одного из Хэллоуинов, которые у нас проходят с особенным размахом, Эрни подобрал на улице «призрачный жезл». Знаете? Штуковина, чтобы рисовать в воздухе светящиеся страшные рожи и зловещие слова. Они потом красиво парят и долго тают, меняя цвета… Когда я навестил его наутро после разгула нечистой силы, в келье под потолком витало, переливаясь мертвенно-зеленым, имя «Харон». Начертанное, кстати говоря, безупречным готическим шрифтом. Эрни сидел в углу, смотрел на мерцание букв и, верите ли, улыбался. Это выражение его лица трудно назвать улыбкой в традиционном смысле, но я-то знал… «Что это значит?» – поинтересовался я. Он медленно, словно бы не особенно надеясь, что я пойму, начертил «жезлом» пунктирную стрелку от себя к этому слову. «Хочешь стать Хароном?» – спросил я наобум. Он продолжал улыбаться, и я сам осмыслил нелепость собственного вопроса. Разумеется, он не хотел стать Хароном. Это глупо, потому что ближайшая река называется Фюрисон, а не Стикс, и услуги перевозчика на ней окажутся невостребованы, поскольку есть мосты, а на другом берегу отнюдь не Аид, заполненный беспамятными душами, а вполне живые, хотя и тесноватые, что греха таить, улочки, не говоря уже о ратуше, библиотеке или садах Линнея. Да и сам он был вполне живой и выглядел умиротворенно. «Хочешь, чтобы тебя звали Хароном», – сказал я и понял, что на сей раз угадал. Но, как и вы, не понял, почему. Один бог ведает, что творилось в его голове, какие выстраивались ассоциативные цепи, какие тени подсознания там блуждали… Возможно – всего лишь возможно! – что это было опять-таки связано с его особыми взаимоотношениями со временем. Или вот еще: Харон был проводником из мира живых в мир мертвых, не так ли? Мы как ответственные материалисты понимаем: граница между этими двумя мирами пролегает по линии мозговой активности. Что, если Эрни так своеобразно манифестировал свою власть над человеческим мозгом? К слову, его собственный мозг практически не отличался от человеческого – просто работал по нечеловеческим правилам. Вы понимаете, о чем я?

– «Харон» созвучно с «Хронос», – заметил Кратов. – Эрни мог перепутать.

Стеллан не успел возразить. Перегородка сдвинулась, и в комнату деловито, по-хозяйски вошло дитя лет пяти, в костюме пингвина и с клювастой башкой за плечами.

– Не хочу быть Честером! – с порога объявило дитя вредным голосом.

– Вот как? – спокойно отреагировал Стеллан, отложил свою цацку и всем корпусом развернулся к визитеру. – А кем же ты хочешь быть, позволь узнать?

– Декстером, вот! – ответствовал пингвин.

– Ренни, ангел мой, – сказал Стеллан, сообщив своим интонациям меду и уксусу в равных пропорциях. – Но ведь ты должен помнить, что Декстер – это, прости меня за ненужные подробности, медведь. Причем белый!

– Честер тоже белый, – заявил Ренни.

– Не весь, друг мой, а лишь спереди. Спина у него черная, а уши, позволь напомнить, оранжевые. Оранжевые! А знаешь почему?

– Почему? – спросил Ренни, несколько потерявшись.

– Потому что Честер – императорский пингвин, а не бараний чих! А уши у него все равно что… что… – Наморщив лоб, Стеллан отмобилизовался и воскликнул: – Все равно что эполеты!

Кратов, изнывавший от удовольствия при виде этой репризы, ждал, что малыш спросит, что такое «эполеты», но тот, внутренне смирившись, что оранжевые уши – это ничего себе, однако же насупленно ждал более серьезной аргументации. И таковая не заставила себя ждать:

– Позволь также заметить, что императорские пингвины существуют, и Честер один из них. А вот императорских медведей не бывает! Бывают белые, бурые и… – Стеллан требовательно пощелкал пальцами в сторону Кратова.

– Полосатые! – радостно подсказал тот.

Ренни залился счастливым смехом.

– Не бывают! – закричал он.

– Еще и как бывают! – настаивал Кратов. – Только не на полюсе, а в тайге. И не медведи, а тигры. – В потрясенной полетом его мысли тишине он добавил отчаянным голосом: – Или зебры.

– Зебры, – сказал Стеллан озадаченно. – В тайге.

– Тигром мне нельзя, – молвил Ренни со вздохом. – У нас на утреннике полюса встречаются. И дружат.

– Это верно, – согласился Кратов. – С тигром особенно не задружишься.

– То ли дело белый медведь, – подхватил Стеллан. – Сама доброжелательность! И вот еще что, Ренни, ангел мой… Чтобы быть Честером, тебе даже не нужно вставать на цыпочки. Ты размером как раз в одного императорского пингвина. Ты прирожденный пингвин. Никому на утреннике не будет так комфортно в костюме своего персонажа, как тебе.

– Ну да, – кивнул Ренни опечаленно. – Медведь из Акселя получится лучше, чем из меня. Аксель большой. И толстый.

– Спасибо что напомнил, – проговорил Стеллан. – Сразу после утренника пропишем Акселю диету. Не все же ему медведя представлять!

– Я пойду, наверное, – сказал Ренни.

– Конечно, милый, – закивал Стеллан. – Прости, что задержали.

Уже в дверях малыш, и впрямь дивно похожий на меланхоличного пингвина, проронил себе под нос:

– Можно еще бегемота…

Стеллан сопроводил его любовным взглядом.

– Мы сами шьем костюмы, – сказал он немного заносчиво. – Можно было бы использовать фантоматоры, но дети должны уметь кое-что делать руками.

– Мне понравилось, – осторожно промолвил Кратов.

– Врете, – сказал Стеллан. – А все равно приятно. Мы все становимся тщеславны, когда речь заходит о делах рук своих… Как вы думаете, друг мой, – вдруг сменил он тему. – Для чего это все? Эти жестокие опыты над нами? Вы ксенолог, вы с ними встречались чаще моего, скажите.

– Много причин, – ответил Кратов неохотно. – Борьба с вырождением. Резервирование генофонда на случай форс-мажорных обстоятельств. Или когда такие обстоятельства уже наступили. Абстрактная евгеника. Чистая наука.

– Забавно, – сказал Стеллан с мрачным выражением лица. – Они что же, питают иллюзию, будто мы не вырождаемся?

– Мы относительно молодая раса. Мы можем сколько угодно рассуждать о вырождении, но пока, слава богу, отвлеченно… теоретизировать. Особенно после того, как главные угрозы отошли в историю. Некоторые даже склонны считать, что мы все еще эволюционируем как вид. В Галактике обитают расы, чья история началась вскоре после Большого Взрыва. И, возможно, те, что зародились до него, хотя мы их еще не встречали. Археоны, одна из мрачноватых легенд Галактического Братства.

– Отчего же мрачноватых?

– Не очень ясно, как и о чем мы станем говорить. У наших парадигмальных континуумов нелегко будет найти точки пересечения… Поэтому вряд ли Археоны приходили с вами поболтать в парк Трех Фонарей. У человечества, как ни досадно, мало шансов попасть в сферу их интересов.

– А вот я нимало не раздосадован, – заметил Стеллан.

– Как говорит один мой друг, вы не совсем неправы. Да и я питаю к Археонам сугубо академический интерес… Судьба всякой цивилизации складывается из суммы событий и поступков. Некая вселенская карма. И не всегда она ведет к благополучию. Сколько галактических культур выродились и умерли? Сотни? Тысячи? Никто не ведает. Я бывал на руинах, в сравнении с которыми Гизанский Сфинкс – детская поделка из глины вроде тех, что у вас под руками. Они грезили могуществом и бессмертием, а потом угасли, рассыпались в прах. Возможно, они были бы не прочь передать в наследство кому-нибудь помоложе часть своих генов. Хотя бы как-то вписаться в историю.

– Понятное желание, – проворчал Стеллан. – Извечный конфликт между личностными амбициями и конечностью бытия. Только иной масштаб. Как смертный индивидуум я понимаю и сочувствую. Но Эрни… его судьба… украдкой, втихомолку решать за него… Это неправильно по отношению к нему. Неправильно, нечестно. Разумеется, иногда удается… гм… И все же нельзя ли это прекратить?

– Мы непременно это прекратим, – сказал Кратов сквозь зубы. – Все и так зашло слишком далеко… А почему вы так легко рассказали мне о Хароне, доктор? Разве вы не связаны тайной личности?

– И никогда не был связан, – пожал плечами Стеллан. – Эрни ни от кого не скрывался, хотя и особенно себя не афишировал. Затворник, чудак со своеобразной внешностью… кого этим удивишь в наше время! Вы первый, кто спросил о нем как об ангелиде. Впрочем… мой рассказ все равно не причинит ему никакого ущерба. Харон… Эрни умер восемь лет назад. Официальный диагноз – кардиогенный шок. У него просто выключилось сердце.

– Да, – сказал Кратов печально. – Что-то подобное я и предполагал.

– Предполагали? Что вы предполагали? – спросил Стеллан раздраженно. – Зачем он вам понадобился спустя столько времени? Вы снова влюбились и хотите излечиться?

– Нет, с этой болезнью я уже научился справляться… Я сейчас в таком положении, что волей-неволей вынужден бросать камни по кустам. В надежде, что оттуда вдруг выскочит кролик.

– Кролик? Забавная метафора… А, кажется, я понял. У вас, монголов…

– С вашего позволения, доктор, я русский. Но – горячо, горячо!

– Что это значит?

– Я вырос в Монголии.

– Русский, монгол… какая, в сущности, разница? Так вот, у вас есть красноречивый фразеологизм: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.

– Это как раз про меня. Я ищу человека с нечеловеческими качествами для решения одной застарелой задачи.

– Звучит интригующе.

– Наверное…

– Не желаете посвятить меня в подробности?

– Нет. Могу лишь уточнить, что речь идет о спасении большой группы людей.

– Харон был бы не лучшей кандидатурой на роль супермена-спасителя.

– Собственно Харон и не был мне нужен. Возможно, я хотел напасть на след ему подобных. Должны же они быть! Мир слишком велик и разнообразен, чтобы их не было…

Доктор Стеллан отложил очередную игрушку и встал, показывая всем своим видом, что аудиенция окончена.

– Что ж, – сказал он, бледно улыбаясь. – С Хароном вам не посчастливилось.

Мичман Нунгатау в «Бездонной Заднице»

Покинув замок Кебарн и еще раз повосторгавшись со стороны его замечательной архитектурой («Да-а… умели, мерзавцы! У нас на Анаптинувике такого небось и быть не могло… ну так мы и живем да мучаемся в нашей разлюбезной дыре всего-то ничего, и вся история у нас соткана из бунтов да погромов, а единственным памятником старины отродясь была каталажка… Не то, что здесь… Сколько же ему лет?.. А это что за хреновина сбоку торчит? Неужто барбакан? Окна светятся… интересно, кто там обретается? Самый главный Канцелярский Жук?!»), мичман Нунгатау наведался в казарму, где познакомился с командой «болтунов». Подчиненные сразу ему не понравились. Да и сам он, судя по скисшим физиономиям, не произвел на них должного впечатления. Сержант Аунгу действительно был полукровка с явным преобладанием варварских кровей, приземистый здоровяк с традиционно расплющенным носом (кхэри, без различия полов, в любой драке меньше всего заботятся о защите собственной вывески, отчего встретить в природе кхэри с неизувеченной носопырой можно не в пример чаще, чем наткнуться на гекхайана в солдатском кружале), с прилипшей к губам наглой ухмылкой и рискованными шуточками. Ефрейтор Бангатахх, темнокожий и рослый, как все пеллогри, среди «болтунов» был самый сдержанный – что вовсе не означало, будто язык у него был худо подвешен; вел себя невозмутимо и держался слегка особняком. Рядовой же Юлфедкерк, бледный, анемичный, с длинными (что дозволялось приверженцам официально признанных сект) светлыми волосами, по-походному заплетенными в косичку, выглядел, как и положено сектанту, не от мира сего, говорил медленно, раздельно, чтобы все слышали и понимали, и временами норовил сбиться на какие-то заумные притчи. Полюбовавшись таким образом друг на дружку, обговорили распорядок на вечер, счастливо удержались от взаимных колкостей и с видимым облегчением расстались.

Мичман в свою клетушку, однако же, не пошел, а отправился на поиски развлечений. Настроение было таково, что настоятельно требовался праздник для души, и чем больше окажется фейерверков и орудийных залпов, тем лучше. Впрочем, ответственная миссия, что ожидалась в самом ближайшем будущем, склоняла его к умеренности в выборе радостей жизни. И потому от курения веселой травы, инъекций нехорошей химии, жевания мозговыносящей резины и тому подобных камерных плезиров решено было отказаться. Активными формами досуга, вроде задирания прохожих и разборок с патрулем, также на сей раз пришлось пренебречь.

Сориентировавшись по мобильному навигатору, Нунгатау швырнул свое пузырящееся адреналином естество в забитый до отказа шумной солдатней и мрачными работягами вагончик магнитопоезда, потолкался там пару остановок и вышел на крытую платформу в Сарикрорке.

Сарикрорк, отдаленный район столицы, с одной стороны подпираемый военным космодромом, а с другой – мрачным и сильно запущенным лесопарком, пользовался дурной славой далеко за пределами метрополии. Его имя в переводе с мертвого языка когда-то населявших эти места первопоселенцев означало «Змеиное Гнездо». И хотя змеи, движимые инстинктом самосохранения, давно покинули эти пространства, на их место вселились существа намного более опасные – эхайны-переселенцы, отброшенные низким достатком, житейскими неурядицами или сомнительными наклонностями на задворки социума. На девственного выходца с глухой периферии полыхание огней, густой шумовой фон и всеобщая озабоченная суета действовали вдохновляюще. Он даже мог бы по наивности принять это за высший класс, испытать первозданный детский восторг и нырнуть в бурлящий пахучий котел люмпенского пригорода, чтобы остаться в нем навсегда. Так оно часто и случалось: Сарикрорк редко отпускал свои жертвы. При всей своей неприглядности и низменности, этот район, как и другие пригороды Эхайнетта, такие же неприглядные и низменные в своих представлениях о богатстве и великолепии, выполнял важную социальную функцию. Он фильтровал неизбежные для всякого сколько-нибудь привлекательного мегаполиса миграционные потоки. Мало кто из тех, кто сюда стремился, ясно понимал, зачем он это делает. Обычно все сводилось к простой формуле: поиск лучшей жизни. Громадное большинство мигрантов имело весьма нехитрые представления о качестве жизни, как то: жратвы побольше и послаще… крышу попрочнее, чтоб не капало… лежанку помягче… и зрелищ! зрелищ! да немудрящих, понятных… чтобы в морду, и брызги веером… если уж задница, то непременно голая и без прыщей… Сарикрорк обещал: получишь что хочешь. А вернее, дарил иллюзию: непременно получишь, если будешь скучно и много работать, хорошо себя вести с начальством и патрулем и оставлять все заработанное в кабаках, вертепах и бурлесках этого ослепительного, запашистого, гремучего чистилища.

Здания примитивных кубических очертаний, сложенные из грубых серых панелей в облезшей от времени и ядовитых осадков «вечной краске», в безобразной шелухе из непробиваемого и огнеупорного стекла, громоздились впритирку, словно одна сплошная уродливая стена, стиснув узкие и потому вечно переполненные улочки уродливыми фасадами и угрожаще нависая над живым потоком козырьками, балконами, шахтами лифтов и воздушными переходами. Сполохи настырной, лезущей под ноги и в лицо, аляповатой рекламы, беззастенчиво и лживо сулящей все радости бытия в одном сосуде. Навязчивые ритмы, отдающиеся где-то под сердцем, в печенках и селезенках, попутно взламывающие черепную коробку с единственной целью – вырубить мозги… плеск воды, топот ног, громкоголосье… здесь никто не разговаривал вполголоса, если желал быть услышанным – орали прямо в уши, в лицо, будто угрожали всеми Стихиями сразу, желали оскорбить и вызвать на поединок, и при иных обстоятельствах поединком до смерти все и закончилось бы… а прислушаться – ничего серьезного, невинный обмен приветствиями и новостями, назначение встречи, какие-то мутные сделки на бегу…

В каждом тупичке, в каждой щели чем-то торговали: аппетитной на вид и на запах жратвой, густо сдобренной самыми ядовитыми специями, чтоб отбить запах синтетики и тухлятины; блескучим новомоднейшим тряпьем, сшитым здесь же за ближайшим углом в глухом промозглом подвале полуслепыми от сумрака и болезней мигрантами-кхэри; запрещенными к распространению имплантатами, психостабилизаторами, гиперкоммуникаторами и прочей высокотехнологичной лабудой, хорошо если украденной с воинских складов, хуже, когда перекупленной у утилизаторов, а то и, что совсем плохо, слепленной на коленке местными умельцами, за которыми военная разведка охотилась даже более рьяно, нежели за чужаками-лазутчиками, а если находила, то либо вербовала на закрытые научные производства, либо разбиралась по всей строгости и в соответствии со своими тайными уложениями; вживление отчаянным покупателям могли сделать в ближайшей подворотне с тем же успехом, что и пристукнуть и обобрать, чтобы долго не заморачиваться; фармакопея от всех недугов, существующих и выдуманных, от всех печалей и забот, хотя бы тот же «стабиль», предлагались на развес; органическая дурь, какие-нибудьгнячкаизузыряг, здесь шли наравне с леденцами и пончиками, а реально ценились, дорого стоили и предлагались из-под полы церебральные резонаторы, трансперсонаторы, программируемые ундосуггесторы и тому подобная бесовщина, придуманная с единственной целью – разорвать зыбкую связь между реальностью и сознанием, отправить – быть может, без обратного билета! – в дальнее странствие по призрачным мирам, где сбывается все несбыточное и материализуются иллюзии; ну и, разумеется, оружие, куда же без него,гутанкагхоргаигутаннанана любой вкус и для любых целей, от сведения счетов до заказного убийства, а если с наличностью проблемы отсутствуют, то найдутся игрушки и посолиднее, годные для того, чтобы стереть в прах небольшое поселение. Сжечь, взорвать, отравить – как душе будет угодно.

В вечно пасмурном от скверных испарений небе суматошливо скользили, едва не толкаясь бортами, утлые суденышки местных обитателей. Отрешенно и высокомерно парили патрульные платформы, изредка роняя книзу пилоны нестерпимо-яркого плотного света. Да еще иногда, словно призраки иного, сколь недосягаемого, столь и непостижимого мира, укутанные облаками защитных полей, в великой спешке проплывали к центральным районам столицы многопалубные, изысканнейших очертаний лайнеры подлинных хозяев этого мира.

Мичман Ахве-Нхоанг Нунгатау стоял на квадратном пятачке, который, если верить ориентир-навигатору, кичливо именовался «Плац Вовек Неизгладимой Памяти Пяти Именных Штандартов и Восьми Вымпелов Маршала Шаагрна и Его Бесстрашного Воинства». Тот же навигатор свидетельствовал, что по мере удаления от центра столицы названия улиц и площадей становились все более витиеватыми и многословными. К примеру, самый большой парк Эхайнетта, разбитый в элитарном районе Тьелперинкуарн, куда заурядного солдафона в унтерском чине запросто могли и не допустить без специального приглашения, назывался коротко и без затей – Диск. В то же время имена улиц, что упирались в «Плац Вовек Неизгладимой…», выглядели на экране навигатора намного длиннее их самих. Стекавшиеся по ним живые реки сталкивались, учиняя вокруг мичмана Нунгатау прихотливые завихрения. Иногда его сердито толкали, словно бы стараясь сдвинуть с места и куда-то унести, словно щепку. Мичману было наплевать. Он не знал, куда податься, несколько дезориентированный обилием возможностей.

По правую руку завлекал иллюзорными девицами в бутафорской броне «Галактический Паноптикум», предлагая незабываемое путешествие по запретным уголкам мироздания с полным кинестетическим эффектом. Девицы корчили свирепые гримасы и как бы между делом предъявляли неестественной длины конечности. По левую вводил в телесные соблазны «Элитарный Бурлеск Пяти Планет», также с девицами в эфемерных одеяниях, которые, однако же, не гримасничали, а непрерывно облизывались, имитируя жгучую страсть… Поискав глазами, мичман остановил выбор на шалмане, осененном вдохновляющей вывеской «Бездонная Задница». Он уже слыхал кое-что об этом заведении. Судя по отзывам, название всецело соответствовало содержанию. Зайти туда мог всякий. Выйти оттуда с полными карманами или уцелевшей рожей не удавалось никому. Это соображение, подкрепленное многочисленными свидетельствами, лишь распаляло азарт испытателей судьбы и даже в самом добропорядочном туристе, которого занесли в сей вертеп проказы Стихий, пробуждало низменные страсти.

Что же до Ахве-Нхоанга Нунгатау, карманы его были отягощены лишь скромными командировочными, к игорному полю он всегда был равнодушен, во всяких там бурлесках и паноптикумах он ощущал себя чужим, забредшим без спросу, да еще и без штанов. Потому можно было смело утверждать, что им управляло любопытство.

В «Бездонной Заднице» ему с первого взгляда понравилось все, начиная с названия и заканчивая барменом, который взирал на него из-за стойки с таким видом, будто хотел прикончить еще до того, как клиент сделает первый заказ.

– Ну? – грозно спросил бармен.

– Под жопу пну, – с удовольствием ответил мичман Нунгатау.

– Сможешь заплатить за себя, сынок? – полюбопытствовал бармен, пропуская мимо ушей оскорбление, которое носило скорее ритуальный характер, нежели реальную угрозу действием. – Или придется дзынькнуть мамочке?

– Скоро я смогу купить твою конуру со всем хламом. Не исключая тебя самого. Но от тебя избавлюсь при первом удобном случае.

– Надеюсь, ты не метешь своей поганой метлой, а действительно в состоянии расплатиться за миску болтушки. – Бармен мотнул головой в сторону свободного столика. – Топай в темный уголок и засохни там, чтобы меня не оштрафовали за спаивание малолеток.

Довольно улыбаясь, мичман плюхнулся на продавленный и отполированный сотнями седалищ диванчик. Придвинул миску с орехами и отправил в рот сразу целую пригоршню. Окинул хозяйским взором интерьеры и публику. «А ведь я и впрямь смогу стать хозяином такой вотхабарени, – вдруг подумал он. – Если Лысый Вьюрг сдержит обещание. Я не слыхал, чтобы он бросал слова на ветер. Хотя, возможно, те, кого он обманул, давно уже тешат демонов в Воинских чертогах Стихий…» Он криво усмехнулся. Да… змеи не летают. Его унтерские фантазии еще долго не распрострутся дальше кабаков для всякогомисхаза. Между прочим, т’гарду Нунгатау не к лицу будет содержать притоны и веселые заведения. Его заботы – замки да угодья. Хотя бы один небольшой замок на теплой, лесистой планетке, и чтобы спереди – охотничья рощица, а позади – колосящееся поле до самого горизонта… И никаких каторжников с кривыми от злобы и увечий рожами, никаких обер-офицеров с идиотскими претензиями, никаких тревожных побудок ни свет ни заря и марш-бросков в пески, в снега, в болота, где спустя самое короткое время становится непонятно, кто охотник, а кто добыча… «А ведь у меня, наверное, будет жена. И не жена даже, а супруга… высокородная янтайрн, прекрасная и спесивая, с младенчества знающая, как вести себя за столом, как молвить и как ступить, как можно и как нельзя смотреть на императора. Ахве-Нхоанг, первый т’гард Нунгатау… в присутствии самого Тултэмахиманору Эварна Эвритиорна, Справедливого и Грозного гекхайана Черной Руки Эхайнора!»

– Ты чего на меня пялишься, скорпион? – донеслось до него из-за пелены сладких грез.

Возвращение к реальности оказалось малоприятным.

Размечтавшись, Нунгатау и сам не заметил, как оскорбил прямым взором одного из сидевших на диванчиках в тени высокородных янрирров. И никого не волновало, что в эту минуту мичману все равно было, где и на чем, а уж тем более – на ком, остановить свои затуманенные зеницы. При иных обстоятельствах он и не смутился бы нисколько, а ответил бы с неменьшей наглостью, не опасаясь перспективы доброй заварушки, а если повезет – то и Суда справедливости и силы. Хотя вряд ли настоящий, рафинированный аристократ унизит себя Судом с каким-то паршивым кхэри… в стародавние времена с этим, говорят, бывало проще, без различий чинов, званий и кровей… вот вздуть нахала и так поразвлечься, разогнать застоявшуюся голубизну в жилах – это они могут… но тут уж как фишки лягут, не единожды мичману удавалось пощекотать самонадеянного янрирра ножичком между ребер и безнаказанно смыться под шумок… Но теперь все было иначе. Потому что отныне Нунгатау себе более не принадлежал, а хозяином души его и тела был гранд-адмирал Вьюргахихх, и поступки его диктовались необычным заданием, а следовательно, подвергать себя излишней опасности мичман права не имел. Более того, высокородные янрирры на диванчиках, числом трое, были не какое-нибудь штабное офицерье, большого уважения не заслуживавшее, аэршогоннары, Истребители Миров, то есть не просто армейская элита, а всем элитам элита, гордость и слава Эхайнора, и на счету у каждого, если верить знакам отличия – а не верить таковым никак нельзя, знаки эти именные, ни подделать, ни украсть невозможно, делают их вручную те же мастера, что и по тартегам работают, – по два, а то и по три боевых рейда, а всякий такой рейд – это выжженный до голого камня, выпотрошенный и ни к чему более не пригодный вражеский мир… И вот один из таких монстров, в чине капитана – а в прочих родах войск это все едино, что полковник! – темноликий, до зеркального блеска бритый, набычившись, сомкнувши челюсти-капканы, выжигал немигающим взглядом бледно-желтых глаз бедолагу мичмана, как один из тех миров.

– Мои извинения, капитан-торпедир… – пробормотал Нунгатау, вытирая несуществующий пот со лба. Ему полагалось выглядеть как можно более растерянным и жалким, хорошо бы – смешным, чтобы гнев эршогоннара сменился весельем, а прицел его гляделок наконец расфокусировался. Он опустился бы даже на колени, кабы помогло. – Виноват… впервые в таком нескромном месте… глаза разбежались…

– Хочешь сказать, это место слишком вульгарно для тебя? – проскрежетал эршогоннар. – Что же тогда говорить обо мне?!

– Никак нет, капитан-торпедир… осмелюсь предположить, что присутствие таких особ служит украшением любого места, даже самого неприличного… а уж вашей чести ничто не может навредить…

– Много болтаешь, – зловеще промолвил тот. – У меня уши заложило от твоей трескотни. И зачем только унтерам длинный язык?

Все складывалось самым скверным образом, и Нунгатау, продолжая корчить из себя опачкавшееся от ужаса ничтожество, однако же, присутствия духа не терял и краем глаза высматривал пути к бесславному отступлению. Каковых, к его неудовольствию, было совсем немного. «Как дурно сложилось, – подумал он с досадой. – И какой демон погнал меня развлекаться перед самым важным делом всей жизни?! Лежал бы себе тихонечко в казарме, пялился бы в потолок… так ведь нет, захотелось отведать столичной жизни… вот и отведал, хапнул, можно сказать, ртом и жопой…»

– Заткнись, Уррохорх, – лениво промолвил сидевший спиной эршогоннар, чьих знаков различия Нунгатау не мог рассмотреть в темноте. – Это у меня уши закладывает от твоего лязга. Оставь парня в покое.

– Пускай не таращится, – буркнул капитан-торпедир уже не так злобно. По всей видимости, слова товарища были для него не пустой звук, и уж что служило тому порукой – более высокий чин или изрядные ратные заслуги, о том Нунгатау судить никак не мог.

– Хэнтауту прав, – сказал третий торпедир, в лейтенантском чине. – Коль явился в вертеп – не мешай блудить остальным. Нервы, мастер, нервы… Выпейте-ка лучше да смотрите на девок.

– Позволите удалиться? – промямлил Нунгатау, обрадованный столь благоприятным поворотом событий.

– Разве ты еще здесь? – изумился Уррохорх.

– Ступай, брат-скорпион, – бросил благодетельный Хэнтауту через плечо.

Нунгатау попятился, опасаясь повернуться к эршогоннарам спиной – кто знает, не покажется ли это им оскорбительным?! «Как он меня назвал? Брат-скорпион?! Да ведь он из наших, из кхэри… – вдруг сообразил он. – Как бишь его – Хэнтауту? Ну конечно… И как я сразу не догадался? Выходит, и мы из своих болот можем воспарить под самые сказочные небосводы!»

Мичман отступал в клубящийся полумрак, подальше от опасного соседства, на ходу обдумывая это внезапное открытие. «Что же получается? Рассказывают, за плечами у каждого торпедира не только офицерское училище высшего разряда, а и какая-нибудь научная академия. И боевой налет измеряется не часами или, там, декадами, а страшно подумать – годами. Годами! В пустоте, в темноте, в холоде, взаперти в пустотелой затхлой коробке… Но ведь этот кхэри сумел – значит, и я сумел бы. Если бы не проклятая жизнь в проклятом месте, где меня угораздило явиться на свет в проклятый день и час… А может быть, напрасно я списываю все на свою незаладившуюся жизнь? В конце концов, все мы, кхэри, от одних корней произрастаем и на одном поле… Просто он – смог, а я – нет. Все эти годы, пока я гонялмисхазное бушлопо пригородам, он впихивал в себя науки и знания, терпел унижения от таких, как этот гад Уррохорх, не ел, не спал, телок не валял, а корпел в училищах и академиях и поднялся над собой, достиг всего, чего желал, чинов и уважения, и никто ему слова поперек больше не молвит и подлым происхождением в нос не натычет. А я сейчас пытаюсь обмануть собственную судьбу в погоне за келументари, которого, быть может, и нет вовсе… но разве кому-то хотя бы раз удавалось обвести судьбу вокруг пальца? Скорее, наоборот: это она объедет тебя по кривой дорожке, выждет за углом и отгрузит по полной всего, что тебе от нее причитается…»

Нунгатау даже потряс головой, чтобы отогнать неприятные мысли. «Херюзгавсе это. Судьба не всегда злодейка… иногда она дает хороший шанс, быть может – единственный, и буду я последний дурень, всем дурням дурень, стыд и срам всему племени кхэри,мисхазный мисхазер,если не употреблю этот шанс к собственному благополучию!»

На короткое мгновение разгоряченную голову мичмана посетила вполне здравая мысль: коль скоро впереди расстилаются столь ослепительные перспективы, то не лучше ли и впрямь забиться в самый темный угол казармы и провести там остаток ночи тихо и безопасно, а уж поутру поручить себя воле Стихий и пуститься на поиски келументари, взяв за правило впредь подвергать себя исключительно оправданному и целесообразному риску? Но он прогнал ее прочь, выругавши себя за малодушие. «Да, я сарконтир… скорпион. Не выслужился еще до иных, более уважительных прозвищ. Какие мои годы? Успею. – Здесь его думы снова свернули на прежнюю дорожку. – Интересно, сколько лет этому… как бишь его… торпедиру Хэнтауту? Что, если он мой ровесник? Вот он точно успел. А я – я успею ли?»

Нунгатау шепотом выругался и с печалью проводил глазами стайку пышнотелых юных дев в сногсшибательно легких одеждах. «Ладно. Уговорили. Казарма так казарма. А веселуха подождет. Никуда ей от меня не деться. Нарочно вернусь сюда уже в т’гардовском звании, наведу здесь шороху, и не то что торпедир Уррохорх – сам демон-антином Юагрморн мне будет не указ. А с Хэнтауту я во благовременье непременно выпью. Сам же его и угощу. И уж он-то мне не откажет в такой малости, как равному по чину и племени…»

Господа торпедиры развлекаются как умеют

– Уррохорх, дружище, с тобой положительно невозможно появляться в присутственных местах, – лениво выговаривал своему соседу капитан-торпедир Хэнтауту.

– Слава творцу, это не светский прием в замке Роргомарн, – возражал тот. – Мы затем сюда и сбежали, чтобы почувствовать себя живыми солдатами, а не манекенами вдоль стены с портретами сиятельных предков гекхайана. Вдохнуть свежего воздуха после пропахших вековой плесенью коридоров!

– Свежий воздух! – засмеялся лейтенант Теурхарн. – Шуточки у вас, мастер. Тут из любой щели тянет гнячкой!

– Плевать, – сказал Уррохорх. – Да хотя бы даже и дерьмом! Запах родного дерьма… как это у классика… «утешит нас и усладит»… Мне после оплавленного пластика и горелого металла здесь любое амбре в радость.

– Вот и радуйся, – сказал Хэнтауту. – И не цепляйся к посторонним.

– Я всего лишь пытаюсь дать выход избытку агрессии, – заявил Уррохорх, оправдываясь. – Где еще я могу это сделать? Зачем мы собственно сюда и пришли? Сублимироваться, отвлечься…

– Обратись к медикам, – посоветовал Хэнтауту безжалостно. – Пускай вживят тебе психостабилизатор за ухо…

– …как какому-нибудь унтеру, – подхватил Теурхарн, веселясь. – У несчастного кхэри, на которого ты изволил наброситься, яко тать в нощи, наверняка есть такая фишка за ухом.

– Конечно, есть, – сказал Хэнтауту. – Не будь ее, мы бы с Теуром оттаскивали этого мичмана за ноги от твоего перегрызенного горла.

– Ерунда, – возразил Уррохорх беспечно. – Что тупой необученный скорпион может сделать матерому эршогоннару?

– То же, что тупой необученный кхэри тупому необученному пеллогри пятнадцать лет назад, – усмехнулся Хэнтауту. – Только намного больнее. Ты же все-таки мне друг.

– Предлагаю тост, – объявил лейтенант Теурхарн. – За дружбу. За воинское братство, которое выше сословий, званий и племен! Пьем!

– Хорошо сказано, – одобрил Уррохорх. – Пьем!

– Пьем! – отозвался Хэнтауту и отсалютовал тяжелым кубком из темного металла.

– Похоже, к ведьмочкам мы нынче не попадем, – сказал Теурхарн, опорожнив свой сосуд до дна.

– Забудь, – промолвил Уррохорх. – Через каких-то пару часов мы будем пьяны и безобразны. И станем говорить друг другу пьяную правду в глаза.

– И это правильно, – заметил Хэнтауту. – Мы не в том положении, чтобы копить взаимные обиды. Лучше избавиться от них в те часы, когда рука бессильна удержать оружие.

– Вот послушай, – сказал Уррохорх слегка заплетающимся языком. – Нам с детства талдычат: племена… сословия… Но как объяснить, что из нас троих ты, кхэри, самый умный? Не я, чистопородный пеллогри, элитных кровей, всеми летописями заверенное происхождение от первопоселенцев… не Теурхарн, наследный т’шегр, какому родовые тартеги некуда уже повесить, кроме как на те места, что для таких целей изначально не предназначены.

– Я не самый умный, – ответил Хэнтауту, иронически усмехаясь, чтобы не было так заметно его удовлетворение услышанным, – я самый жизнью потрепанный. Только без обид… Вы, други мои, существа нежного происхождения, мягкие, для вас вся жизнь – игрушка и война – войнушка. А я с десяти лет убивать научился…

– И был это, конечно, эхайн, – хмыкнул Теурхарн, – какой-нибудь загулявший ярыжка, добиравшийся пешим ходом от любовницы к семейному очагу.

– Наверное, – пожал плечами Хэнтауту. – Где мне было в Гнугаагрских подворотнях найти иной источник средств к выживанию?

– Нет, подожди, – возразил Уррохорх. – По… дожди. Когда я вывожу свой штурм-крейсер на ударную позицию… я, Истребитель Миров, мать его грешница… двойным залпом торпед превращаю целый континент в обломки литосферы… и эти обломки разбегаются, как… как жуки от сапога… а если там есть океан, то еще и волны до небес… слизывают, что осталось, языком… а что не осталось, добивают циклоны… когда я чувствую себя одиннадцатой Стихией… это что? Это, по-твоему, войнушка?!

– Не кощунствуйте, мастер, – рассмеялся Теурхарн. – Хватит с вас и десяти Стихий. Можете полагать себя олицетворением Урангау-Огня. Или, чтобы не мелочиться, даже самого Вихре-Хаоса. Старина Вихре-Хаос вас устроит?

– Вполне, – мотнул отяжелевшей головой Уррохорх.

– Обожаю, когда он надирается! – воскликнул Теурхарн. – Либо стихи читает, либо философствует, что твой Спегурн, либо командовать пытается.

– Это ничего, – снисходительно заметил Хэнтауту. – Лишь бы в драку не лез. Кстати, чья очередь говорить тост?

– М-моя, – объявил Уррохорх. – И я скажу! Десять Стихий свидетели – скажу! Вы у меня все… боевым строем… из всех аппаратов…

– С радостью! – успокоил его Теурхарн. – С готовностью!

– Эршогоннары! – возгласил Уррохорх, против ожиданий поименовав род войск без запинки. – Имею ни с чем не сравнимую честь свидетельствовать вам свою дружбу и уважение… ибо увидимся не скоро… один демон-антином знает когда… ввиду моего предбудущего отбытия в распоряжение Оперативного, мать его хищница, дивизиона Бюро военно-космической разведки…

– То же самое, – ввернул Хэнтауту, – но на десять децибел тише. Мы во вражеском окружении!

– Кто здесь враги? – нахмурившись, Уррохорх закрутил головой по сторонам. – Эти девки? Или этот твой… брат-скорпион? Всех в расход… боевым строем… но потом. Потом!.. На чем я?..

– Вы как раз начали выдавать военные секреты, мастер, – напомнил ему Теурхарн.

– Именно! – Уррохорх воздел палец к потолку. – Это секрет… никто не должен знать… а кто не знает, тот дурак. На вверенном мне штурм-крейсере… с двойным боекомплектом… куда – не знаю даже я… по личному указанию гранд-адмирала Вью… хью…

– Мы тебя поняли, – сказал Хэнтауту. – Это имя можешь опустить.

– С превеликим… На чем я?.. Так вот: куда укажет лично гранд-адмирал… не то ин… спектировать… не то разнести все к демонам… Известно только, что периферия. – Последнее слово он выговорил очень старательно и по слогам. – Пе-ри-фе-ри-я. Глухая и беспросветная. Голые камни… какие и разнести не грех… двойным залпом… жаль, ни океанов, ни циклонов… одни обломки…

– Любопытно, кому понадобилось инспектировать голые камни? – поднял бровь Теурхарн.

– Когда разведке нечем заняться, – сказал Хэнтауту, – она ищет себе врага.

– Врага? – пьяно изумился Уррохорх. – Камень быть врагом не может… Расходовать боезапас на камни?! Это расточительно… Зато безопасно! Камень не даст сдачи… и мне не грозит судьба злосчастного Маг… Магхатайна, у которогоэтелекхи[8] без засре… зазрения совести отняли крейсер… вместе со всеми потрохами… хорошо, штаны при нем оставили… при Магхатайне, естественно… ибо крейсеру ни к чему штаны… Отсюда – тост!

– Да уж, пора бы, – заметил Теурхарн, смеясь.

– Пьем здоровье гранд-адмирала Вью… гью…

– Не отвлекайся, – сказал Хэнтауту.

– …а оно ему крайне необходимо… в особенности душевное… дабы не наделать глупостей… когда ему вверены столь могучие, планетарные средства разрушения… поскольку, имея в распра… распас… распоряжении крейсерское соединение Истребителей Миров, трудно удержаться и не наделать глупостей…

– Надеюсь, гранд-адмирал лично возглавит ваш поход, – промолвил Теурхарн с сарказмом.

– Не дождетесь!.. – возразил Уррохорх с угрозой. – Не дожде… Гранд-адмирал считает выше своего достоинства… или ниже… как правильно, друзья мои?..

– «Проклятие ветерана», – усмехнулся Хэнтауту. – Пьем!

– Пьем! – воскликнул Теурхарн.

Капитан-торпедир Уррохорх перевернул свой кубок, демонстрируя отсутствие содержимого.

– Эршогоннары! – произнес он ясным голосом. – С глубоким прискорбием принужден буду на короткое время покинуть ваше прекрасное общество. Надеюсь застать вас здесь же и в том же составе…

С этими словами он откинулся в кресле, умостил голову на собственном плече, подперевши рукой, и мгновенно уснул.

– Обожаю его, – сказал лейтенант Теурхарн. – Но что за проклятье вы только упомянули?

Хэнтауту поморщился.

– Так, ерунда. Циркулируют слухи, что бесстрашный гранд-адмирал пал жертвой нелепого суеверия. Некий вояка-ветеран якобы предрек ему страшную смерть в космическом рейде. «Тьма и безмолвие чужого мира поглотят тебя…»Или что-то в этом духе. По каким-то своим соображениям гранд-адмирал счел разумным отнестись к бреду выжившего из ума инвалида со всей серьезностью. Поэтому-де он оставил командование Двенадцатой штурмовой эскадрой на фронтире и посвятил себя штабной разведке. Навсегда зарекшись покидать пределы метрополии… Я считаю, это чушь. Гранд-адмирал получил новое назначение от гекхайана, отвергнуть каковое не отважился. Заодно и свел к минимуму риск для своей драгоценной шкуры.

– Я тоже думаю, чушь, – кивнул Теурхарн. – Кстати, не успел разгласить еще один военный секрет: моя судьба также вверена гранд-адмиралу. Со дня на день жду указаний из его офиса в замке Плонгорн, к каким голым камням направить мой штурм-крейсер.

– Забавно, – промолвил капитан-торпедир Хэнтауту с непроницаемым выражением лица. – И я жду примерно того же. В таком случае, за голые камни. Пьем!

Мичман Нунгатау в «Бездонной Заднице» (окончание)

Кажется, Нунгатау снова увлекся своими мечтаниями настолько, что ломил напрямик, ничего не видя и не разбирая дороги. Поэтому очень скоро его нос уткнулся в что-то мохнатое и дурно пахнущее. Мичман поднял глаза. Над ним лесистой горой возносился непомерных размеров эхайн, поросший густым волосом на всех доступных обозрению участках туши, бородатый и закутанный в какие-то шкуры. И вся эта шерсть воняла.

– С дороги, – злобно прошипел Нунгатау.

– Повежливее, скорпион, – рыкнул эхайн-гора. – Здесь тебе не пустыня.

«Убью, – холодея от ярости, подумал мичман. – На ленточки порежу. И ничего мне за это не будет».

– С дороги,мисхазер, – повторил он ядовитым шепотом.

– Остынь, кхэри, – сказал эхайн-гора. – С тобой хотят поговорить.

– Зато я не хочу с тобой говорить.

– Ты не поверишь, – усмехнулся гигант, – но я тоже. Терпеть не могу скорпионов… от них воняет падалью.

– Это от меня воняет?! – Нунгатау даже задохнулся от неслыханной дерзости. – От меня?.. Да ведь это твои шкуры разят закисшей болотной падалью!..

– Сам ты шкура, – с достоинством произнес гигант. – Шкура… То есть, конечно, это шкура, спору нет, но не какая-нибудь тебе шкура, снятая с подлой мохнатой твари, какую если и доведется помянуть, так только в лихом срамословии. А шкура эта принадлежалапхишшепшу, ты о таком и не слыхивал, а это животное редкостное, благородное и достойное уважения много более того, что заслуживает иной эхайн. Взять, к примеру, того же тебя…

Сочтя, что собеседник достаточно увлекся воспеванием собственного наряда, Нунгатау попытался было обогнуть его, как одну из колонн, подпирающих здешние своды. Не тут-то было… Ни на миг не прерывая своих пышнословий в том смысле, что «я за эту, как ты ее назвал, кислую падаль отвалил ни много ни мало, а пригоршню чистейших самородков из самого нутра Шаклогрских копей…», гигант сграбастал его за плечо и вернул на прежнее место, то бишь прямо перед собой.

– …так что если ты не пойдешь туда, куда я покажу, и не поговоришь с тем, кто хочет с тобой говорить, – закончил он, слегка запыхавшись, – то я уже с тебя сдеру твою шелудивую шкуру, хотя и наперед знаю, что не выручу за нее и обломка гнилого зуба.

Зарычав от ненависти, Нунгатау цапнул себя за то место, где обычно располагался скерн на боевом взводе, и с неприятным разочарованием обнаружил пустоту. Да он же сам, своими руками, сдал его на входе в заведение, чтобы не дразнить судьбу и не создавать проблем!..

– Ага, – подтвердил его беззащитность мохнатый гигант. – Гол, как мосол. А вот мне оружие полагается, и я непременно пущу его в ход, если ты не прекратишь артачиться и показывать свою скорпионью прыть.

– Видывал я пустозвонов, – пробормотал мичман обескураженно. Без оружия он был как без штанов. – Звонари среди звонарей, собственную смерть могли уболтать! Пока не встретил тебя, красавчик.

– Так ястабильжру пригоршнями, – пояснил тот и показал, как именно он это делает. Упомянутая пригоршня не слишком уступала вместимостью карьерному экскаватору. – Мне нужны ясная голова и железные нервы. Работа такая. Без стабиля я бы тебя уже веничком на совочек собирал.

– Это мы еще поглядели бы, кто кого на совочек… – проронил Нунгатау, озираясь в поисках хотя бы чего-нибудь применимого в качестве оружия.

– Уровень адреналина в организме понижается, – продолжал гигант, – зато возникают побочные эффекты, вроде недержания речи. Я не очень понимаю, что значит вся эта хрень, но своему доктору верю. Уж лучше болтливый вышибала, чем горы мертвых клиентов. Вот вам, скорпионам, я слышал, специальную фишку за ухо вшивают, чтобы гасить природную вашу злобу и соблюдать ясность ума, ведь так? Иначе вы давно бы друг дружку зубами загрызли, не говоря уж о том, чтобы оружие вам доверить… Так мы идем?

Нунгатау про себя решил, что добрая доза стабиля ему сейчас тоже не повредила бы.

– Идем, – сказал он с наигранным смирением. – Полагаю, твой приятель сознает, что имеет дело с офицером, находящимся при исполнении особо важного задания?

– Не бзди, скорпион, – усмехнулся мохнатый. – Офицер… туда же… Никто над тобой не надругается, даже если сильно попросишь. Простой уважительный разговор двух взрослых эхайнов. Кстати, хоть ты и скорпион, да еще кхэри, а грубить моему хозяину не следует. Он большой человек[9] в своем деле, не чета нам с тобой, да и большинству твоих генералов-адмиралов, или под кем ты там у себя в песках ходишь…

Мичману не оставалось иного выбора, как отдаться на волю провидения. Слегка подталкиваемый в спину словоохотливым вышибалой, не перестававшим развлекать его описаниями положительного эффекта ударных доз стабиля на отравленный гиперадреналемией (это слово гигант произносил с особым вкусом, в три приема, словно растягивал удовольствие) эхайнский организм, как то: незлобивость, хорошее настроение, философское отношение к эмоциональным всплескам окружающих, ну, и словоохотливость, куда ж ее денешь-то…

Они прошли по узкому навесному мостику, под которым в клубах цветного дыма извивались лоснящиеся от пота тела неопределенного пола, и уперлись в легкомысленную тростниковую занавесочку, из тех, что обычно разгораживают покои для интимного увеселения. Над занавесью болталсягаххег– амулет в виде травяного фонарика, охранявший от дурного глаза, скверного слова и непрошеного гостя. Вышибала, намеренно, на всякий случай, задев гаххег макушкой, раздвинул тростниковые стебли, за которыми обнаружилась грубая металлическая дверь с застывшими потеками расплава и отчетливыми следами от залпов из скерна в упор.

– Кто? – послышался из зарешеченного динамика недовольный рык.

Гигант внезапно преисполнился благоговения и даже стал меньше ростом.

– Хозяин, это Меллагн-Зашибец, – промурлыкал он самым нежным голосом, на какой только был способен. – Посылочка при мне… скорпион в оригинальной упаковке…

– Какой еще, к демонам, скорррр!.. – взревели было по ту сторону двери и тут же добавили вполне миролюбиво: – Подавай его сюда.

Меллагн-Зашибец с легким недоумением пожал плечами и бережно открыл бронированную дверь, словно опасался, что от несоразмерного усилия она слетит с петель.

– Ты только того… – сказал он мичману. – Поаккуратнее в выражениях. Хозяин – человек сложный, непредсказуемый. Стабиль не употребляет, фишки под кожу не вшивает – опасается, как бы ему туда заодно и маячок не подсадили. Сам попусту не обидит, но и обиды не спустит.

Нунгатау протиснулся у него под мышкой в темный коридор с низкими сводами.

– Учи ученого, – высокомерно бросил он через плечо.

И в самом деле, что ему, пережившему Скунгакскую резню, какой-то там мелкий городской князек!..

Впрочем, князек оказался не мелкий – четыре добрых мешка навоза, а то и все пять. Он сидел за необъятным столом из бесценного дерева, совершенно пустым, а над его головой тускло горела жестяная тюремная лампада. То ли так полагалось по здешним понятиям, то ли просто ностальгия замучила… Князек совершал бесцельные помавания просторными ладонями над столешицей, поводил вокруг себя бессмысленными глазами, как морской рак, и в своем театральном мохнатом халате, не сходившемся на густо зататуированной груди, производил впечатление скорее комическое, нежели угрожающее.

– Ты хто? – спросил он, с трудом зафиксировав взгляд на мичмане.

– Хрен в пальто, – отвечал тот, уже нисколько не опасаясь.

Ногой подвинул случившийся поблизости табурет и опустил на него задницу.

– Зачем? – бормотал князек. – Кто позвал?

– Теперь так, – сказал Нунгатау со всевозможной наглостью в облике и голосе. – Если я здесь никому не нужен, тогда я, пожалуй, встану и отправлюсь по своим делам. Тем более что дела у меня важные, государственные, а не то что у некоторых – шпану грязными портками гонять да всякой дурью закидываться…

– Ты хто? – снова спросил князек с мучительной тоской и вдруг уронил громадную башку прямо на ладони, как будто кто-то щелкнул внутри его утробы невидимым выключателем.

Нунгатау презрительно сплюнул. «А ведь и я мог бы стать таким уродом, – подумал он. – Сидел бы где-нибудь в затхлом подвале в том же Скунгаке иксахлял бы хлямные кубланшиперед лебезящей дешевоймильтепней… Однако было бы неплохо поскорее отсюда убраться. Потому что шутки шутками, а у старины Меллагна кулаки здоровые, не чета моим, оружие за поясом настоящее, и когда до дела дойдет, все может повернуться и так, и эдак».

Он уже совсем было собрался уходить, как вдруг уловил в густой тени позади князька смутное шевеление.

Прежде чем мичман успел насторожиться, его накрыла волна первобытного ужаса.

Вслед за ужасом навстречу ему из мрака выплыли два пробирающих морозом до самых печенок мутно-синих глаза без зрачков и, что самое кошмарное, без лица.

…Ему редко бывало страшно. Даже в ту ночь, когда в камере подземной тюрьмы в Ршаронне трое душегубов-мутантов жрали четвертого, а он, двадцатилетний ушлепок, сидел в углу, выставив перед собой нож, напряженно ждал, когда они дожрут и примутся за него, и думал о том лишь, как бы не уснуть. Где-то там, наверху, правительственные войска добивали мятежников, и никому не было дела до заключенных, про них просто забыли и не кормили вот уже неделю. У бедолаги, которого сейчас доканчивали, не нашлось весомых аргументов, чтобы не быть съеденным, кроме сомнительного заявления, что он советник департамента и несправедливо обвинен в извращенном пристрастии к детишкам самого нежного возраста. А у Нунгатау такой аргумент был – он сам на скорую руку изготовил его из осколка керамической плитки, выковырянного из стены. Как долго этот аргумент ему послужит, вопрос был совершенно отдельный…

Но сейчас, при виде этих синих глаз без зрачков, ему было необъяснимо и непреодолимо страшно.

Обливаясь потом, он вцепился обеими руками в табуретку – лишь бы не свалиться в беспамятстве!..

– Мичман Нунгатау, если не ошибаюсь? – прозвучал тусклый, неживой голос.

Так могли бы разговаривать высохшие без воды и света мумии древних эхайнов, что он видел в пещерах-криптах Ктетхонской тундры, когда сопровождал Злого Дракона в его походе.

Мичман попытался извлечь сведенной гортанью хотя бы какой-то звук и мало в том преуспел. Все, чем он мог в этот момент подтвердить свою личность, свелось к поспешному троекратному кивку.

– Душевно рад, – сказал голос с отчетливой иронией. – Ведь вы, кажется, получили от высокого начальства некое поручение чрезвычайной важности, не так ли?

Нунгатау нашел в себе силы, чтобы никак не отреагировать на ничем не прикрытое побуждение к выдаче сведений, составлявших военную тайну.

– Впрочем, в вашем признании сего непреложного факта нет нужды. Все, что необходимо, начертано на вашем лице и в вашей оригинальной позе…

Мичман сей же час попытался придать своему нелепо скрюченному телу положение некоторой развязности, но и в этом потерпел фиаско.

– Да вы напуганы, мой храбрый витязь, – продолжал потешаться бесплотный голос. – Не к лицу доблестному кхэри столь плачевное состояние. Наипаче в рассуждении тех блистальных перспектив, что распахиваются его взору в свете упомянутого поручения.

«Никто так не говорит, – промелькнуло у мичмана в опустевшей башке. – Наипаче… Так только в книжках пишут, и то в стародавних. Кто это… или что это такое? Какой-то древний демон? А может быть, это тот самый келументари добрался до меня прежде, чем я до него – как однажды я опередил Крысохвоста в его намерении сыскать меня и покарать? Может быть, так он и выглядит – два синих глаза в темноте, и больше ничего?!»

Скрипнув зубами от усилия пополам с ненавистью – к себе, к зловещему келументари, ко всему враждебному миру, – Нунгатау отклеился от табурета и выпрямился во весь свой незначительный рост.

– Что тебе от меня нужно,жаховец ярезявый? – просипел он.

Со стороны жуткого синего взгляда посыпался мелкий смешок.

– Похоже, вы меня с кем-то путаете, мичман. Я нежаховец– во всяком случае, в вашем представлении этого довольно растяжимого понятия. Я не желаю вам зла – впрочем, как и блага тоже. Однако же оговорюсь, что я искренне заинтересован в успехе возложенного на вас поручения. Некоторые предрасположенности к экстраполяции, которые в вашем кругу принято называть предвидением или интуицией, сообщают мне убежденность, что означенного успеха вы непременно достигнете. У вас есть для этого все необходимые личные качества – хватка, мобильность, отсутствие принципов. Не стоит сбрасывать со счетов и солидную мотивацию в виде рассыпанных гранд-адмиралом авансов…

– Если ты и так все знаешь, – с трудом выговорил Нунгатау, понимая обращенную к нему чрезмерно затянувшуюся тираду с пятого на десятое, – чего ж растягиваешь удовольствие?

– То ли вы глупее, чем кажетесь. То ли объяты трепетом настолько, что утратили последнюю способность рассуждать… – Мерзкий смешок рассыпался снова. – Ах, вот оно что! Как же я не догадался… Вы решили, будто я и есть ваш приз! Ведь верно, я угадал?

Мичману ничего не оставалось, как отделаться очередным кивком.

– Если бы все было так просто… – вздохнули в темноте. – Если бы все сложилось для вас так удачно… Вы могли бы взять меня под стражу и препроводить пред ясны очи гранд-адмиралу. А затем востребовать обещанное воздаяние и, с изрядной долей вероятности, оное получить! Хотя кто знает, что там у Лысого Вьюрга под лысиной на уме… Принужден вас разочаровать. Я не тот, за кого вы меня приняли. Я даже не демон, как вы подумали в минуту слабости. И потому не стану предлагать все сокровища Эхайнора в обмен на вашу хрустальную душу. Между тем есть просьба, которую я намерен вам адресовать, и вы, верится, не откажете мне в услуге, которая, буде исполнится, также не останется без вознаграждения.

– Что за…

– Услуга?

– Вознаграждение…

– Деловой подход. Ценю. Но не намерен открывать все карты до того, как игра началась. Могу лишь уверить: когда мы встретимся снова – а уж я постараюсь получить от вас личный отчет об исполнении моей просьбы! – вы испросите у меня то, что вам будет в тот миг нужнее всего на свете. И я вам это дам.

– Гарантии?

– Никаких. В вашем, опять-таки, представлении. Будьте покойны: я не подведу. Но уж и вы меня не подведите.

– Хорошо, – выдавил Нунгатау. – Ладно. Что за просьба?

– Сущая безделица. Когда вы встретитесь с существом, на поиски кого отправляетесь… вы называете его «келументари» и понятия не имеете, что сие означает на самом деле… ну да оно и к лучшему… так вот: когда вы столкнетесь с келументари лицом к лицу, вам надлежит передать ему одну вещь. Где же она… – Шевеление в темноте приняло беспорядочный характер. – Эта тупая скотина все время вертела ее в руках. Собственно, мое участие в беседе с вами не предполалагалось изначально – я рассчитывал, что сей выродок эхайнского племени, которого здесь все называют «хозяином», найдет в себе достаточно рассудочности, дабы объяснить вам суть задания и передать упомянутую вещь. Но я переоценил его психологическую устойчивость… Должно быть, вещь все еще у него, заберите сами.

Превозмогая страх, мичман шагнул на подсекающихся ногах к столу и приподнял одну из мохнатых лап князька, тяжелую и сухую, как копченый окорок.

– Вот она, – сказал голос.

Браслет. Простенький, из дешевого светло-желтого пластика, с металлическими прожилками и овальным утолщением посередине. На вид сущая безделица и по весу карман не оттянет.

– Просто передать? – спросил Нунгатау недоверчиво.

– Да. Просто передать и позволить употребить по назначению. Уверяю, вам это не повредит. Зато мне доставит массу удовольствия, что само по себе заслуживает любой награды.

– А потом?

– А потом поступайте, как вам диктуют свобода воли и служебный долг. Хотя эти понятия трудно сочетаются. Например, хватайте свою добычу и волоките в логово гранд-адмирала. Если, конечно, сможете.

– Смогу, – произнес Нунгатау вполне уже твердым голосом.

– Хотел бы в этом убедиться воочию.

– А если я не найду его?

– Может и такое случиться. Но у вас есть хороший шанс успеть, пока он не покинул Анаптинувику. Поверьте, он все еще там… А если вы все же не успеете, то примите к сведению: из всех возможных путей он выберет наихудший.

– Почему?

– Потому что он – келументари.

– И что?

– И все.

– Неужели он настолько глуп?

– Вам придется иметь дело с существом, которое многократно умнее и сложнее вас. Просто келументари все еще не ведает, что именно ищет. Молите ваших богов… апеллируйте ко всем Десяти Стихиям, чтобы он не ведал как можно дольше… И вот еще что: не бывает случайностей, бывают хорошо поставленные трюки.

Пара синих гляделок вдруг потускнела, подалась назад, а через самое короткое время и вовсе растаяла в сумраке. Следом за нею схлынула волна необъяснимого ужаса. Как будто ничего и не было.

Зато внезапно и совершенно не к месту ожил князек. Оторвал тяжелую башку от стола – на дряблой щеке отпечатался сложный узор, – не сразу, но обнаружил присутствие в своих покоях постороннего…

– Ты хто?!

– Никто, – быстро сказал Нунгатау. – Совсем никто. Меня тут и не было вовсе.

– А-а, – понимающе кивнул князек. – Привидится же всякое…

Откровения человека со странностями

– Видите ли, – сказал Франц Ниденталь смущенно. – Все дело в том, что у меня с детства проблемы с памятью.

– У меня тоже, – сказал Оберт серьезно. – Никак не могу вспомнить, что было сегодня на завтрак.

– То же, что и вчера, – сурово промолвил командор Хендрикс. – Удивительно, что вы не в состоянии запомнить такой простой вещи, Дирк.

Они как бы волей случая оказались в одной и той же точке пространства, все четверо. Точкой этой был задний дворик кают-компании, что располагалась на пересечении под геометрически прямым углом двух тропинок с разных концов поселка. Почти вплотную к дворику подступало поле местных злаков, с его неумолчным костяным шорохом, а от солнечного света укрывал покатый козырек. Специально собираться числом более двух воспрещалось, и то, что они нарушали правила, в общем-то, было секретом Полишинеля. Впрочем, капрал Даринуэрн и его молодцы никогда не прибывали на место безобразия скорее, чем за пятнадцать минут – не то тяжелы были на подъем, не то закрывали глаза на эту легковесную попытку расширить личные свободы. И сейчас неустрашимая четверка заговорщиков топталась на голом пятачке твердого грунта, прислушиваясь к каждому постороннему звуку, какой можно было различить среди белого шума над полем, и беспрестанно озираясь.

– Оставьте шуточки на потом, – потребовал Руссо. Было очевидно, что он не склонен был давать в обиду своего друга. Обратившись к Ниденталю, он спросил: – И в чем же они состоят, ваши проблемы, Франц?

– Я не умею забывать, – пояснил Ниденталь и покраснел. Он вообще очень легко краснел, и со своей запущенной блеклой растительностью на лице, в обвисшем казенном наряде с какими-то сомнительного происхождения пятнами на локтях и коленях, выглядел сущим тюфяком. – Это называется «гипермнезия», и не лечится иначе, как с ущербом для интеллекта. Мне предлагали терапию, объяснив, что с обретением способности забывать сочетается исчезающе малая, но реальная угроза вообще на время лишиться долговременной памяти. Это тоже лечится, но там уже свои побочные эффекты… Как вы понимаете, я уклонился от такой перспективы.

– Кем вы работали на Земле? – спросил Оберт с любопытством.

– Системным аналитиком в аппарате Юго-Западного экономического сектора. В прогнозировании макроэкономических показателей весьма полезно иметь инструмент, который способен по первому требованию и без промедлений отследить историю какого-нибудь малозначимого на первый взгляд фактора…

– Если возможно, короче, коллега, – сказал Руссо. – У нас не так много времени.

– Хорошо. В общем, я оперировал тем же информационным фондом, что и когитры и мемоселекторы, но выполнял их работу несколько более… гм… творчески. – Ниденталь сокрушенно вздохнул. – Не представляю, как они там без меня обходятся.

– Судя по новостям, экономика Юго-Запада не рухнула, – заметил командор Хендрикс. – Вы же не считаете себя единственным, кто в нашем мире страдает от гиперземнии.

– Гипермнезии, – поправил Ниденталь и покраснел еще гуще.

– Разумеется. И что же вы хотели бы нам сообщить?

– Я помню все, что происходило с нами на протяжении всего периода изоляции.

– Я тоже помню все, – проворчал командор. – На тот случай, если представится возможность предъявить счет. И уж последнее, что я способен позабыть, так это утреннее меню…

– Но я-то, в отличие от вас, помню все буквально, – возразил Ниденталь. – И вдобавок, чтобы не утратить профессиональных навыков, иногда пытаюсь анализировать. Сопоставлять. Оценивать. Делать выводы.

– Ну, и?.. – спросил командор нетерпеливо.

– Есть нестыковки.

– Что вы имеете в виду?!

– Нарушения причинно-следственных связей. Лакуны. Так, по мелочам, и все же…

– Ну-ну, мы слушаем, – подбодрил Руссо.

– Вы заметили, что здесь всегда лето? Одно и то же время года? Сухое, не слишком жаркое, не слишком дождливое? И солнце стоит на одной и той же высоте?

– Допустим, на той же Амрите… – сказал Оберт с некоторым сомнением.

– На Амрите бывают сезоны дождей, – заметил Ниденталь. – Если, конечно, считать дождем низвергающуюся тебе на голову чертову Ниагару мутной-мутной воды. Прелесть Амриты состоит в том, что обитаемая суша чрезвычайно удачно расположена в тех широтах, которые…

– Не будем про Амриту, – остановил его Руссо. – Про Амриту как-нибудь в другой раз.

– Тем более что там наверняка все уже побывали, и не по разу, – добавил Оберт.

– Хорошо, не будем, – легко согласился Ниденталь, который, очевидно, привык, что все воспринимают его как зануду. – Планетам «голубого ряда», к которым, очевидно, относится наша, названия которой мы так и не знаем, присущи смены времен года. Хотя бы в самой условной форме. Это очевидно. Здесь же ничего такого не происходит. С определенного момента я следил за восхождением светила и отмечал в памяти его положение на небосводе. Я не самый большой специалист в астрономии, но по моим наблюдениям год здесь длится девяносто пять суток.

– Абсурд! – сказал командор Хендрикс.

– Я тоже так подумал. И мое внимание переключилось на группу деревьев, что растут на задворках моего дома.

– Что у вас там? – спросил Оберт. – Сиббоды или габрары?

– Ктимокабрены, – ответил Ниденталь. – Такие, знаете, с синеватой мелкой листвой… очень красивые, и плоды по вкусу напоминают гуаву, только мякоть имеет пугающе бирюзовый цвет. Возможно, это вызвано повышенной концентрацией природных нитратов меди в почве… хотя химик я тоже никакой. Другой особенностью ктимокабрен является их стремительный рост. В самом начале это были молодые деревца, практически саженцы, а сейчас это уже вполне себе тенистая роща. Я как-то спросил капитана Фоллорна… помните, был такой задолго до Ктелларна… эндемики ли это или завезены из другого мира. Эхайны, как вы знаете, весьма скрытны, но тут мне удалось его разговорить, и он поведал, что флора этого мира чрезвычайно скудна высшими растительными формами, и все, что выше человеческого роста, действительно завезено из метрополии. В порыве откровенности капитан Фоллорн упомянул и другую особенность ктимокабрен: плодоносить они начинают на шестой или седьмой год. Я уточнил, о каком годе идет речь, местном или метрополии, на что капитан отвечал в том смысле, что разница невелика и составляет дюжину дней. Помнится, я не сразу обратил внимание на то обстоятельство, что сразу после этих своих слов капитан Фоллорн не слишком технично сменил вектор нашей беседы и битых сорок минут с нарочитым интересом вызнавал подробности моих взаимоотношений с соседями. Теперь-то я понимаю, что он догадался о своем промахе и постарался замусорить мою память избыточной информацией, среди которой затерялась бы и полезная. Ему это почти удалось, – Ниденталь снисходительно усмехнулся. – Но вообще-то ему следовало бы меня убить. Потому что он не знал о моей гипермнезии.

– Тс-с! – вдруг потребовал Оберт.

Они прислушались.

– Рано, – сказал командор Хендрикс.

– Так что там с ктимокабренами? – спросил Руссо.

– Они начали плодоносить через два года, – сказал Ниденталь.

– Не стоит недооценивать эхайнские спецслужбы, – с сомнением покачал головой командор Хендрикс. – Вполне возможно, что Фоллорн вас ловко запутал с единицами измерений.

– Я тоже так подумал, – сказал Ниденталь. – И потому не поленился тайно нанести зарубку на один из стволов. После чего ежедневно под благовидными предлогами ходил ее проверять. Да, ктимокабрены растут быстро. Но не скачками.

– А что, был скачок? – спросил Оберт с живейшим интересом.

– Да, и он пришелся на тот период, когда по моим оценкам здесь начался новый девяностопятидневный цикл, назвать который годом у меня язык не поворачивается. – Ниденталь перевел дыхание. – Сколько у меня еще времени?

– Минут пятнадцать, – сказал командор Хендрикс. – А то и десять. Пока они хватятся…

– Тогда об эхайнах, – сказал Ниденталь. – Наверное, никто не обратил внимания, но эти парни дряхлеют прямо на глазах.

– Не замечал, – сказал Оберт. – Между прочим, эхайны в сравнении с людьми рано стареют.

– Но не такими темпами, – возразил Ниденталь. – Первым начал сильно сдавать Фоллорн. И однажды без объяснения причин, совершенно в эхайнском стиле, он исчез, а вместо него появился Ктелларн. Молодой, энергичный, весьма дружески настроенный… и тоже начал стареть. Хотя, стоит признать, не так стремительно, как его предшественник.

– А не совпала ли эта замена первых лиц?.. – начал было Оберт.

– Совпала, – коротко ответил Ниденталь. – Точно так же, как и внезапное появление возле правого глаза, ниже брови, у славного капрала Даринуэрна хорошо зажившего и потому едва заметного шрама.

– Вы на редкость наблюдательны, – сказал командор.

– Это профессиональное качество, – промолвил Ниденталь, снова порозовев. – Я просто пытаюсь поддерживать форму, с тем чтобы по возвращении иметь возможность вернуться к прежней работе, которую я люблю и которой дорожу. И потом, не забывайте, я всегда могу сызнова переворошить все увиденные картинки.

– Мы не знаем, на какие чудеса способна эхайнская пластическая хирургия, – заметил Руссо.

– Насколько мне известно, у них нет традиции избавляться от боевых шрамов, – возразил Ниденталь. – Считается, что это прибавляет брутальности к их облику. Присмотритесь к низшим чинам: они буквально разлинованы шрамами.

Командор задумчиво помассировал лицо.

– И что вы об этом думаете? – спросил он.

– Здесь что-то не так, – сказал Ниденталь. – По моим предположениям, эхайны неким не до конца мне понятным способом изымают у нас значительную часть биологического времени. Если судить по темпам их старения, изымаемая часть составляет от двух третей до трех четвертей года как единицы измерения времени на этой планете.

– «Космовидение-153», – пробормотал себе под нос командор Хендрикс.

– Вы тоже заметили? – Ниденталь посмотрел на него с нескрываемым уважением. – Теперь понятно, отчего именно вы командор, а не кто-то другой… Собственно, одной этой информационной ленты было бы достаточно, чтобы навести нас на подозрения.

– Что там еще было? – сумрачно осведомился Оберт.

– «Монструм-Парк», – ответил Ниденталь. – Когда мы вылетали с Эльдорадо, никакой популяции зауроподов на Тайкуне еще не было.

– То-то я изумился, – сказал Руссо.

– А уж я такое событие никак бы не пропустил. И ни о какой «Макхавской экологической катастрофе» 147 года не слышал. По очень простой причине.

– По какой же? – спросил командор Хендрикс. – Ах, да…

– Ведь мы с вами пребываем в уверенности, будто существуем в 138 году, – все же пояснил Ниденталь. – Это рассогласование дат дополнительно свидетельствует в пользу моей гипотезы о дефекте времени. – Он помолчал. – И я очень хотел бы понять, как они это делают.

– Я тоже, – сказал Руссо.

– А я – если дела обстоят именно так, как вы утверждаете, –зачемони это делают, – промолвил Оберт.

– Это как раз вполне объяснимо, – сказал Руссо. – Очевидно, мы их единственные заложники. Поставить киднеппинг на поток им не удалось. Поэтому они стараются сохранить нас как можно дольше.

– Консервируют, – усмехнулся командор.

– Что такое «киднеппинг»? – с живейшим интересом спросил Ниденталь.

– Похищение людей, – сказал Руссо. – Архаичный и не очень точный термин.

– Откуда вы знаете?

– Я же историк.

– И чем обычно заканчивались похищения? – спросил Оберт.

– Весьма разнообразно. Если к родственникам или коллегам похищенных выдвигались какие-то требования и не удовлетворялись, похищенных убивали. Если, напротив, требования исполнялись, то… опять же по-разному.

– С нами дело обстоит несколько иначе, – сказал командор. – Нас используют как фактор сдерживания. Пока мы живы и относительно благополучны, эхайны могут полагать себя в безопасности от жестких решений Федерации.

– Если Федерация вообще намерена что-то и как-то решать, – сказал Руссо, бледно усмехаясь.

– Прекратите, Антуан, – нахмурился командор. – Уж от кого, но не от вас я готов выслушивать пораженческие речи.

– Странно, – сказал Оберт. – Долго и тщательно скрывать, а потом вдруг ни с того ни с сего выдать истинное положение вещей… Неужели эхайны настолько глупы? Или легкомысленны?

– Это не они глупы, а мы, – буркнул Руссо.

– Возможно, – сказал Оберт. – И мы сами приучили их к этой мысли. Своей ненаблюдательностью, граничащей с безразличием. Вот они и расслабились.

– Не нужно обобщать, – сказал Ниденталь ревниво.

– Да, да, – рассеянно промолвил командор Хендрикс. – Нам повезло, что у нас оказались вы… с вашей исключительной наблюдательностью. А может быть, это очередная игра?

– Во что? – с интересом спросил Оберт. – В циферки? Или в зарубки на стволах? Воля ваша, но я не могу представить себе капитана Ктелларна, под покровом тьмы с сопением выкапывающего все ктимокабрены за домом нашего друга, дабы заменить их на точно такие же, но с другими зарубками!

– Здесь мое воображение тоже пасует, – сказал командор. Он оборотился к Ниденталю: – В ваших замечаниях, Франц, есть пища для размышлений. Хотя я не очень понимаю, как это может повлиять на наше положение.

– У нас почти не осталось времени, – нервно сказал Руссо. – Пора расходиться.

– Вы к себе, Дирк, – распорядился командор Хендрикс, – я останусь здесь, а вы, Антуан, и вы, Франц…

– Жаль, – огорчился Ниденталь. – Я не успел вам поведать еще о двух фактах, возможно – наиболее любопытных.

– О господи, – вздохнул командор. – О каких еще фактах?

– Человек по имени Феррейра, – промолвил Ниденталь. – И надпись на тангутском языке. – Он красноречиво покосился в сторону Руссо. – Последнее – к вопросу о «что-то и как-то». Но это уж, как видно, завтра.

– Вы интриган, Ниденталь, – сказал Оберт удрученно. – В нашей ситуации завтра может и не наступить.

Консулу нужен хороший психомедик

Кратов открыл глаза и понял три вещи: что наступило утро, что сон так и не пришел и что ни одна из задач не получила даже намека на решение. Глаза можно было бы и не закрывать, но так ему удавалось создать для себя хотя бы иллюзию покоя. На столике в изголовье россыпью валялись капсулки каких-то транквилизаторов. Кратов даже не помнил, откуда они взялись. Интересно, кому в голову пришла идея их подсунуть? Не самому же… или самому?! На протяжении сорока с лишним лет он ни разу не пользовался психотропиками, чтобы совладать со своими нервами. Может быть, пришла пора начать?

Он поднялся с дивана, на котором провел почти всю ночь в тщетной надежде отключиться, подошел к распахнутому окну. Окно он тоже позабыл закрыть, а потом всю ночь дремотно удивлялся, отчего в помещении так зябко. За те три дня, что он здесь провел, этот пейзаж с серебристыми башнями на фоне холодной океанской равнины порядком надоел. Подобное однообразие начинало угнетать: в какой бы точке земного шара он ни оказался, всюду за окном видны были какие-то башни и какой-нибудь океан.

«На что надеюсь? Или на кого? Что вдруг явится некий «бог из машины» и одним взмахом крыла разведет все беды?!

Всю ночь напролет

жду, не запоет ли кукушка, —

фонарь в саду не гашу…[10]

Наивно. И глупо вдобавок».

Браслет услужливо предъявил ему серию пропущенных вызовов. Оказывается, он все же спал какое-то время… Самым первым шел поцелуй от Рашиды. («В течение этой недели, а то и следующей, я буду занят. Очень занят. Я люблю тебя, но постарайся не отвлекать меня разговорами – ты же знаешь, что можешь без труда меня отвлечь. Если у меня будет пауза, я сам с тобой свяжусь, хорошо?» – «Конечно, мой господин…» – «Кто-то хочет, чтоб его отшлепали!» – «Просто мечтает об этом, мой господин…» – «Вредина! Мне послали тебя небеса в наказание». – «М-мм… это как посмотреть… Ну да, конечно, не ангел. А зачем тебе еще один ангел?») Что ж, она держала слово: один поцелуй, посланный на расстояние в полторы тысячи километров, не мог повлиять на ход его мыслей…

Далее – сообщение от Стиганта:

– Доброй ночи, Консул. Ведь там, где вы сейчас, кажется, ночь? У меня плохие новости. Как вы и предполагали, тектоны вновь отклонили нашу просьбу о помощи. Мотивировка стандартная: бескомпромиссная позиция невмешательства в межрасовые конфликты. С этим ничего нельзя поделать, мы должны уважать их право на одинаковую симпатию, или хладнодушие, кому как удобнее полагать, ко всем носителям разумного начала без исключений по субъективным критериям… В качестве вялого реверанса мне было сообщено, что, по мнению некоторых тектонов, наблюдающих за Эхайнором, людей в пределах метрополии Черной Руки нет. Разумеется, я задал прямой вопрос? «Как это следует воспринимать? Нет – в физическом смысле?» Ответом было сдержанное недоумение по поводу моего непонимания. Или непонимание моего недоумения, опять-таки кому как нравится. Иногда тектоны бывают просто невыносимы… Как вы думаете, что бы это значило? Удачи вам, Консул…

Одному черту было известно, что это могло означать. Например, то, что тектоны ошиблись. Тектоны тоже ошибаются. Особенно в мелочах. Особенно когда им наплевать. Или когда хотят ошибаться. В конце концов, рассеять две сотни людей, с их специфическими психоэмами, среди миллиардов эхайнов, было тривиальной задачей. Так ли уж сильны тектоны в различении людей от эхайнов?.. А еще эхайны могли научиться глушить или маскировать эмоциональный фон. Это неприятно, это усложняет задачу, но по крайней мере психологически приемлемо.

Он даже и думать отказывался, что людей нет, потому что ихвообщенет.

– Мои приветствия, Костя. Неужели вы спите? Это радует, я уж грешным делом решил, что у вас окончательно вошло в обычай саботировать, простите за невинные экивоки, императивы собственной плоти.

Жан Батист Рошар, собственной персоной и в собственном репертуаре.

– По вашей просьбе я снесся с дипломатической миссией тшарилхов. Как вам, полагаю, известно, гуманоиды – не моя стихия, мне ближе и понятнее плазмоиды или, по крайности, сцифоиды, да и то еще не всякие. Впрочем, мы – здесь подразумеваются великий магистр Нкрур «Корундовый Клюв» Нкетрзанк, статс-секретарь Акргар «Третье Крыло» Рмтамаукар, каковой, если я не ошибаюсь, курирует все контакты Н’Гиоху… нужно ли мне напомнить вам, что это метрополия цивилизации тшарилхов?.. с Эхайнором и как бы волею случая оказался на Сфазисе, когда мы вдруг обозначили свой интерес к данной тематике, еще несколько персон, от оглашения своих имен и титулов по каким-то соображениям деликатно уклонившихся, и, разумеется, ваш покорный слуга… Так вот, все мы были удовлетворены ходом консультаций, носивших подчеркнуто неформальный характер. Но отнюдь не результатом. Причем, как мне представляется, вы окажетесь удручены гораздо более меня, хотя сказать, что я удручен, значит не сказать ничего. Да, тшарилхи разочарованы позицией Эхайнора относительно проблемы заложников. Да, они неоднократно доводили свое разочарование до компетентных инстанций Черной Руки, равно как и предлагали свое посредничество в урегулировании конфликта в обмен на весьма привлекательные для эхайнов, в их актуальном статусе галактических enfants terribles, предложения и проекты. Но! Предпринимать же какие-то активные действия они категорически отказываются по целому ряду соображений морально-этического свойства, каковые соображения они готовы были перечислять довольно долго, но я решил ограничиться двумя-тремя, после чего счел за благо откланяться и довести эту информацию до вашего сведения…

Кратов, поморщившись, подошел к столу, развернул видеал и вызвал Рошара.

– Что, это все? – спросил он неодобрительно.

– И я также весьма рад вас видеть, – промолвил Рошар, энергично массируя помятую со сна физиономию. – Вы будете поражены, но на Сфазисе, в земном секторе, глубокая ночь. А у вас?.. Но, коль скоро я принужден к бодрствованию – что конкретно вас интересует?

– То, что они откажут в действенной помощи, было ясно с самого начала. Припомните лучше, не возникали ли в вашей беседе какие-то случайные, прежде неизвестные подробности о состоянии заложников?

– И великий магистр, и статс-секретарь старательно подчеркивали свою полную неосведомленность в деталях. По их мнению, заложники живы и не покидали метрополии Черной Руки. Этим все и ограничилось. Впрочем, Рмтамаукар позволил себе некоторые аналитические спекуляции. Так, он утверждает, что высшее руководство Эхайнора, а именно – верховный квинквумвират, не исключая, между прочим, и представителя Черной Руки, в свое время крайне неодобрительно отнесся к захвату заложников, сочтя использование живого щита из мирных жителей ущербом для чести эхайнского сообщества. Но, как вы знаете, вмешательство правящей пятерки в военную сферу каждой из Рук имеет свои пределы и носит по большей части рекомендательный характер. Иными словами, мнением квинквумвирата на Эхайнетте было решено пренебречь.

– Как вы любите словоблудие, коллега!

– Это всего лишь моя уникальная манера изъясняться, милый Костя. Вы просто отвыкли. Вам надлежит принять ее и смириться. И вы не станете спорить, что скорость, с которой я это делаю, практически компенсирует некоторую, согласен, лексическую избыточность моих дозволенных речей…

– Вы забыли упомянуть, что я вынужден мириться с вашей манерой топить собеседника в архаичных оборотах, потому что смиренно жду хоть какой-то ценной информации.

– Но я же предупредил вас: рассчитывать не на что… Между прочим, статс-секретарь намекнул, что ситуация с заложниками неоднозначно воспринимается и в самой высшей администрации Черной Руки. Ввиду сомнительной этической мотивации, равно как и по естественным утилитарным соображениям. Очевидно, содержание колонии людей и соблюдение абсолютной секретности обходятся эхайнеттской казне отнюдь не дешево. Есть мнение, что и сами эхайны уж не знают, что им делать с людьми и как выйти из тупиковой ситуации, по возможности не потеряв лица.

– Никто не пробовал довести до их сведения, что можно просто взять и отпустить людей на свободу?

– Вы смеетесь над стариком, Костя. Мы делаем это по всем доступным дипломатическим и неформальным каналам изо дня в день вот уже двадцать лет…

Следующим в очереди пропущенных вызовов был Эрик Носов. В отличие от словоохотливого Рошара он был лапидарен и конкретен.

– Константин, если ты спишь, продолжай спать. По линии Департамента пока ничего нового. Разве только военные союзники Федерации – традиционно я имею в виду Директорию Вифкенх, Галактический архипелаг Утхосс и Империю Ярхамда, а сейчас добавилось еще и Планетарное герцогство Эгдалирк – подтвердили свою готовность участвовать в активной фазе операции по извлечению заложников с любого из миров Эхайнора, если у нас возникнут какие-либо затруднения. Не мне тебе говорить, что затруднений у нас до черта…

Обсуждать с Носовым детали возможной военной акции не было никакого желания. Поэтому он был счастлив воспринять еще один дистанционный поцелуй от Рашиды («Кратов, я соскучилась!» – «Соскучилась? Я тоже, но… Отвлекись на что-нибудь полезное. Или, что получается у тебя намного лучше, на бесполезное. Ты ведь хотела, кажется, расцветить свою обитель в психоделическом стиле, чтобы всякому, кто туда войдет, моментально выносило мыслительный аппарат…» – «И чем я, по-твоему, сейчас занята?!»), а следом за ним открытку с двумя кувыркающимися лягушатами от Марси («Это мы с Иветтой, будет время – угадай, кто есть кто, а пока мы тебя целуем, угадай, кто в какую щеку…» – «В правую. И в левую! Я угадал?»)

Последним был пустой вызов из университетского городка Уппсалы.

Пожав плечами, Кратов послал ответный вызов.

Вначале на экране возникла рыжая с сильной проседью борода, затем мощные челюсти, в которых зажата была нераскуренная трубка, и только потом – доктор медицины Стеллан Р. Спренгпортен анфас.

– Чему обязан, доктор?

– Видите ли, доктор… Забавно: мы будто бы дразним друг друга. – Поскольку каменная физиономия Кратова не отразила никакой ответной реакции, Стеллан смущенно откашлялся и продолжил: – Я долго думал после нашей встречи. Поверьте, было над чем… Мне нужно было сделать некий весьма нелегкий выбор, поэтому я так запозднился с моим ответом.

– Ответом – на что?

– Да, я помню, вы ничего от меня не потребовали и, расставаясь, не задали никаких вопросов. Хотя могли бы… Но ведь вы приходили не только затем, чтобы справиться о судьбе случайно встреченного на заре своей юности странного существа по имени Харон или, там, восстановить некую лакуну в собственной биографии. Вы приходили с просьбой о помощи, на которую в тот час я не откликнулся. Да и не мог, потому что это касалось не меня одного.

– Извините, доктор… я не в лучшей форме. Чувствую, что вы старательно интригуете, но не в состоянии оживленно реагировать на ваши обиняки.

– Похоже, не у одного меня была бессонная ночь, – хохотнул Стеллан не слишком весело.

– В самую точку. Две ночи я просто не спал. А сегодня вот решил позволить себе расслабиться, но реакция организма оказалась не той, на какую я рассчитывал…

Стеллан выдержал паузу, а затем подался вперед и произнес отчетливо:

– У меня есть на примете хороший психомедик. Он в два счета приведет вашу расшатанную нервную систему в порядок.

– Тронут заботой, но с давних пор я никому не доверяю свое психологическое здоровье, – проворчал Кратов.

Стеллан молча разглядывал его маленькими блекло-голубыми глазками, и до Кратова понемногу начал доходить смысл фразы.

…«Это Харон, – говорил ему Стеллан двадцать с лишним лет назад, при самых неприятных для него обстоятельствах, вспоминать о которых без стыда было тяжко и по сю пору. – Очень хороший психомедик. Но очень ленивый. Как в нем сочетаются эти два качества, уму непостижимо…»

– Хороший психомедик? – переспросил он, подобравшись. – Очень хороший?

– Чрезвычайно, – подтвердил Стеллан с удовлетворением.

– А достаточно ли он ленив?

– В данном случае – наоборот. Я бы даже сказал: весьма деятельная натура.

– Харон… Он был не единственным вашим подопечным, не так ли?

– Я бы не хотел комментировать это вольное предположение. Повторюсь: это не только моя тайна… Сойдемся на иной формулировке: после трагической неудачи с Хароном мне, еще при жизни моего мальчика, теми же таинственными визитерами была вверена судьба другого воспитанника.

– И что же? На сей раз этим лиходеям повезло больше?

– Я бы выразился энергичнее: они потерпели сокрушительный успех… констатировав который, прекратили все эксперименты и свернули свою активность в этой части мироздания. Во всяком случае, так мне было заявлено со всей убедительностью, на какую только способны выходцы с чертовых куличек.

– Какое чудное решение! Коли был успех, что их остановило? Обескуражил результат?

– Они всего-навсего достигли поставленной цели. Убедились, что все сделали как надо. Зафиксировали положительный эффект и вздохнули с облегчением. Это так редко случается, друг мой, – положительный эффект!

– Вы правы, – сказал Кратов, натягивая свитер. – Вот уж от чего бы я не отказался, так это от положительного эффекта хотя бы в чем-нибудь… Поэтому мне срочно нужен хороший и, что важно, деятельный психомедик.

– Меня несколько настораживает ваш энтузиазм, – сказал Стеллан. – Вы ведь не думаете, что это было легкое решение, по крайней мере – с моей стороны? Я даже не знаю, насколько могу вам доверять. И насколько бережно вы отнесетесь к моему подопечному.

– Как к хрустальному сосуду с олимпийским нектаром, – заверил Кратов. – Обещаю сдувать пылинки. Где он обитает? В вашей любимой Уппсале?

– Собственно говоря, – озабоченно промолвил доктор Стеллан Р. Спренгпортен, – это неон, аона.

Спецканал ЭМ-связи, протокол XDT, сугубо конфиденциально

02.06.152 – 07.00.25

(Федеральное нормализованное время)

НОМАД – ВОРОНУ

Информация о гибели объекта «Эфеб» фактического подтверждения не находит. В то же время событие инцидента с применением оружия в полетной зоне полностью подтверждено, но в значительной мере и, как представляется, умышленно транслируется в юмористическом аспекте. Сам объект «Эфеб» на территории космопорта не обнаружен.


02.06.152 – 07.15.15 (ФНВ)

ВОРОН – НОМАДУ

Продолжать мониторинг ситуации. Разведывательную группу разделить. Малыми силами вести наблюдение за космопортом «Анаптинувика-Эллеск». Остальным выдвинуться в сторону мегаполиса Хоннард, рассматривая последний как наиболее целесоответственный участок для расширения зоны поиска. В отношении полученных сведений сохранять максимальный уровень секретности.


02.06.152 – 08.35.10 (ФНВ)

НОМАД – ВОРОНУ

Во исполнение вашего указания группа разделилась – если это можно так назвать. Я, полагая свою легенду в значительной степени скомпрометированной, остался в районе космопорта «Анаптинувика-Эллеск». Остальные члены группы направились на прорыв защитных контуров Хоннарда с разных направлений. Шансы невелики, но попытаться можно. Подробный отчет и диспозиции прилагаются.

Эрик Носов наедине с собой

Эрик Носов прочел переписку еще раз от начала до конца и выключил видеал. Со второй попытки – пальцы дрожали, – подцепил лежавший перед ним патрон, опустил в чернильницу и захлопнул крышку. «Не сейчас, – подумал он, трудно дыша, как после марафонской пробежки. – Не этим утром. Жди своего часа». Вышел из-за стола, собирая ногами ковер с эллиническим орнаментом. Достал из шкафчика массивную емкость из темного стекла и сделал долгий глоток прямо из горлышка. Посмотрел в потолок – в том направлении, где, по его предположениям, могло располагаться эхайнское гнездовище. «Весело вам, да? Юмористический аспект? – Он глотнул еще, дождался, пока голова слегка поплыла, и убрал емкость на прежнее место. – Я тоже люблю веселье, вскорости мы непременно и от души повеселимся… но мой юмор вряд ли придется вам по вкусу».

Мичман Нунгатау торопится в герои

…Когда он посреди ночи вломился в казарму, в коленях все еще ощущалась гнусная слабость, где-то в районе желудка трепыхался страх, в голове звенела пустота, изредка прерываемая призрачными отголосками мумифицированного голоса.

А во внутреннем кармане, возле самого сердца, холодной змейкой свернулся презентик для келументари…

Мичман включил свет, весьма кстати обнаружил на тумбочке возле лежанки початую фляжку какой-то прохладительной дряни, впрочем – уже нагревшейся до комнатной температуры и оттого сделавшейся еще мерзостнее. Как раз то, что было ему сейчас нужнее всего – жидкое и мерзкое… Винтом засосал содержимое фляжки, передернул плечами, стряхивая последние лохмотья наваждения.

– Команда, подъем!!!

Вверенные ему в подчинение раздолбаи, числом трое, зашевелились на лежанках, кто-то лишь натянул одеяло на голову, но ни одна сволочь не поднялась.

– Я сказал: подъем, уроды!

Нунгатау отвесил пинка тому, кто был поближе. Ему не повезло: это оказался сержант Аунгу, записной хам и пижон («Надеюсь, вы не выстрелите мне в спину, сержант…» – «Никак нет, янрирр мичман. Любоваться на мужские спины и задницы не приучен. Говорю в лицо, бью в лицо, а будет нужда – туда же и выстрелю…»), и оный, не продравши даже толком глаз, тотчас же наметил кулачищем обидчику в табло.

– Сержант,мисхазер, отставить! Пристрелю за неподчинение!..

Это был скорее вопль отчаяния, нежели реальная угроза, потому что сержант, если верить личному делу, и с закрытыми глазами мог оружие отобрать и употребить для нанесения максимального урона чести, достоинству и физическим кондициям противника. Однако же сержант Аунгу приоткрыл гляделки, погонял шарики в своей непропорционально маленькой в сравнении со всем остальным, хотя бы даже с теми же кулаками, напрочь обритой головенке, что-то там вспомнил и счел за благо изобразить подчинение:

– Виноват, янрирр мичман… Осмелюсь, однако, доложить: на дворе ночь, команда отдыхает согласно распорядку…

– Все, отдых закончен! Выдвигаемся в пункт назначения!

– А что у нас нынче пунктом назначения? – попытался дерзить сержант Аунгу.

Остальные, напротив, свое место понимали вполне отчетливо и потому собирались молча, одними лишь спинами демонстрируя крайнюю степень неудовольствия.

– Анаптинувика! – рявкнул мичман. – Еще вопросы есть? Кто-то желает выразить претензию?!

В ответ он получил реакцию, какую ожидал менее всего.

– Анаптинувика – это хорошо, – умиротворенно проурчал сержант. – Это, можно сказать, наш с янрриром мичманом дом родной, вам, сынки, понравится…

Один из «сынков», не оборачиваясь, процедил сквозь зубы длинное ругательство.

– Что ты сказал?! – взвился Нунгатау.

– Палец прищемил, – равнодушно пояснил ефрейтор Бангатахх. – Виноват, не сдержался.

– Хорошо, что палец. Ежели что иное нужно будет прищемить, обращайся…

Спустя десять минут они уже неслись по ночным улицам в «ракушке» – как все, вне зависимости от родов войск, именовали военно-транспортный штабной катер на гравигенной тяге «Урштер ТЛ», который, со своей стороны, получил название от летающего моллюска с предгорий Умкарна. (Означенный моллюск способностей к полету, разумеется, не имел, но мог парить в воздушных потоках благодаря пустотам в раковине, заполненным некими инертными газами – за каким лядом он это делал, для мичмана, воочию имевшего случай наблюдать сей феномен, так и осталось загадкой, несмотря на личные разъяснения гранд-адмирала Линталурна, непонятливостью своего лучшего проводника весьма удрученного…) Водитель, заспанный и потому ничуть не менее злой, пристроил «ракушку» в самом нижнем эшелоне, то есть практически между городскими строениями, да вдобавок еще старался выбирать самые темные переулки, словно бы нарочно стараясь лишить пассажиров созерцания ослепительных картин ночной столичной жизни – как и они лишили его сладкого сна. На попытки мичмана, по праву главного устроившегося в кабине, заговорить на отвлеченные темы он отвечал агрессивными междометиями, а то и не реагировал вовсе.

Скоро внимание мичмана было отвлечено тем обстоятельством, что рядовой Юлфедкерк развернул среди личного состава религиозную пропаганду, что уставом настрого возбранялось. Выглядело все достаточно безобидно и подавалось в форме некой поучительной притчи.

– Случилось, что Назидатель Нактарк явился на циркулярный диспут с учениками с большим опозданием, облаченный в скорбные одежды и в легком подпитии… – размеренным, немного заунывным голосом вещал рядовой.

– Ну, диспут я еще понимаю, – заметил сержант Аунгу. – А что такое «циркулярный»?

– Это когда ученики по кругу задают Назидателю вопросы на любые темы, проверяя таким образом его эрудицию и универсальную способность к логическим построениям, – охотно пояснил Юлфедкерк. – Итак: пораженные переменами во внешности Назидателя ученики задали ему вопрос нециркулярного свойства, не приключилось ли какой беды, не утратил ли он кого-либо из родных или друзей. На это Назидатель Нактарк ответствовал, что нынче в диспуте участвовать не станет, поскольку с печалью в сердце и на языке пришел проститься с любезнейшей аудиторией. Причиной тому, по его словам, стало одно прискорбное обстоятельство: во дворе его дома внезапно остановились часы, которые шли неизменно с того еще момента, когда свет был осчастливлен появлением прадедушки почтенного Назидателя, из какового обстоятельства проистекает естественный вывод, что ход времени на этом пресекается. Ученики попытались склонить Назидателя к веселью, осыпая его равно шутливыми и целесоответственными по их мнению пропозициями, как то: вызвать умельца, который упомянутые часы приведет в годность, не скаредничать и обзавестись новыми, и тому подобное. Выслушав всех, Назидатель Нактарк поблагодарил учеников за изреченные советы, отдал дань их остроумию, а в заключение разъяснил, что часы, каковые к его сугубому сокрушению пресекли нынче свой ход, были солнечные.

– Где-то я уже слышал эту историю, – заявил ефрейтор Бангатахх.

– Конечно, слышал, – легко согласился рядовой Юлфедкерк. – Любое слово в этом мире уже произнесено хотя бы однажды. Все дело в порядке слов.

Не успел Нунгатау разогреться до необходимого градуса злости и призвать к порядку, как город закончился, и без какой-либо паузы возникла военизированная периферия, с гарнизонами, базами и складами, с настороженно вперившимися в темное небо вышками противокосмической защиты, с непременными защитными полями и патрулями, тоже невыспавшимися и потому особенно злыми. Впрочем, предъявляемый по требованию и без такового церрег мгновенно преисполнял патрульных несвойственной роду их занятий кротости.

Немного утомленный свалившимся на его бедную голову вниманием Нунгатау и не заметил, как впереди замаячил военный космопорт «Гелелларк».

При подлете к территории космического объекта высшей категории секретности «ракушку» принудили припарковаться в последний раз и обшмонали с особым тщанием. Церрег был осмотрен с обеих сторон и просканирован неким прибором, напоминавшим архаичную синюю лампу для лечения простуды и чирьев. Из карманов злонравного сержанта Аунгу, о котором, судя по всему, патруль имел особые сведения, было вытряхнуто все содержимое и частично изъято.

– Я за эту траву половину жалованья отдал!.. – попытался было ерепениться сержант, но патрульный унтер пресек его роптание одним лишь коротким взглядом, в котором мороза было не меньше, чем во всей Ктетхонской тундре.

Испытав от этой картинки короткий пароксизм удовлетворения, мичман, однако же, счел за благо вступиться за подчиненного и, вдобавок ко всему, соплеменника.

– Янрирр офицер, нам не нужны неприятности. Для выполнения возложенной на меня миссии мне требуются именно такие люди, как…

– Следуйте своим курсом, – проронил патрульный, пропуская его речи мимо ушей.

Водитель, все это время старательно и умело изображавший деталь интерьера, шумно выдохнул, ожил и с видимым облегчением проследовал в дозволенном направлении.

– Сука, попадется он мне в увольнении! – досадовал сержант Аунгу, распихивая по карманам всякую ерунду.

– Помню, сопровождал я как-то герцога Кордарна в инспекционной миссии по службам технического обеспечения… – начал было водитель в приступе нервической общительности.

Но мичман Нунгатау, у которого настроение сменилось на прямо противоположное, резко оборвал его:

– Если какая-нито тыловаяфикаважелает поделиться конфиденциальными сведениями, случайным носителем коих попущением Стихий оказалась, со сторонними персонами, буде и военнослужащими при выполнении особого задания, то означеннаяфикаваесть или провокатор, или тупое трепло и в обоих случаях подлежит искоренению!

Водитель обиделся и заткнулся, и ко времени: урштер уже прибыл в пункт назначения, а именно: на стартовую площадку сто двадцать семь, где в ожидании команды «болтунов» разводил пары военный галактический транспорт класса «Тинкад ВГТ» – маломерный, с повышенной обтекаемостью и теплозащитой для скоростных маневров в плотных газовых оболочках, и чрезвычайно прыткий. Курьерский «доккан», на котором Нунгатау прибыл в метрополию (восемнадцать часов мертвой скуки в четырех голых стенах, прерываемых сном вполглаза; в одной руке скерн на боевом взводе, в другой – бронированный кейс со зловещим розовым конвертом… уж кто мог напасть на курьера посреди экзометрии с целью завладеть сверхсекретным посланием, мичман не мог взять в толк, но инструкция есть инструкция, сочиняли ее либо умники на основании собственного боевого опыта, либо полные идиоты, никогда из своей канцелярской клетушки носа не казавшие… последнее, по итогам общения с несуразным контр-адмиралом из Отдела криптопочты, представлялось более правдоподобным), перед этим шустриком мог показаться речным паромом в сравнении с глиссером.

Экипаж «тинкада», по причине давно сбитых биологических циклов сонливостью не страдавший, был уведомлен заранее и находился в полной готовности рвануть на Анаптинувику. Первый пилот, как ему и полагалось, находился на центральном посту, а второй встречал команду у трапа и выглядел при этом отвратительно бодрым.

– Что, мичман, торопитесь в герои? – спросил он.

Нунгатау, привычно ощетинясь, изготовился было ответить что-нибудь в особенно оскорбительном ключе, но по общему равнодушию выражения лица и голоса летчика вдруг понял, что тот говорит примерно одни и те же слова всякому, кто ступает на борт его корабля. Будь то специальная команда, отправляющаяся к черту на рога на поиски ожившего мифа, будь то кучка военных инспекторов, скукожившихся от постоянного корпения над документами… в розовых, мать их салфетках, конвертах… будь то штурмовая когорта девиц облегченного поведения для поддержания боевого духа гарнизона на каком-то забытом всеми Стихиями форпосте.

Поэтому он промолчал и нырнул в душное жерло люка.

И уже оттуда услыхал, что сержант Аунгу не погнушался и таки ответил:

– Да уж не рассчитываем отсидеться в жестяной скорлупке в рассуждении, что авось не заденет и пронесет!

Пилот, против ожидания, не обиделся:

Пушинкой пронесусь над битвой,

Себя не уронив молитвой…

А сержант, чью кривую ухмылку Нунгатау ощутил буквально лопатками, неожиданно докончил строфу:

…Скользя по кромке тьмы и света,

Покуда тлеет сигарета.

И они обменялись понимающим смешком.

«Я что-то о тебе не знаю, Аунгу, сволочь? – подумал Нунгатау. – Сигарета у него, изволите видеть, тлеет! А сам наколотит, небось, в штакетину самой гнусной травы, той же гнячки, и скользит… по кромке тьмы и света…» Однако же до расспросов решил не унижаться, а лишь гаркнул напоследок:

– Располагаться на отдых!

И ушел в командирскую каютку – чуть просторнее гальюна, рослому эхайну и ног не распрямить. К мичману это не относилось, он, как и все кхэри, был приземист и потому со всем комфортом обрушился не раздеваясь на жесткую, без матраца и покрывала, койку, несколько раз глубоко вдохнул стоячий, напитанный застарелыми корабельными запахами воздух и легко скользнул в нездоровый, даже нервический сон. Впрочем, успев перед этим подумать: «Ну да, тороплюсь. В герои не в герои… а к вершинам жизни, это уж точно…»

И сразу же увидел перед собой страшные синие глаза без зрачков.

Часть 2***Боги из машин

«Дайте нам знать!»

– Не понимаю, за каким чертом мы это делаем, – проворчал Оберт.

– А мне нравится, – сказал Руссо.

– Мне тоже, – откликнулся де Врисс.

– По вам не скажешь, – усмехнулся Оберт.

– Просто я себя неважно чувствую. Но мне нравится смотреть, как вы все работаете.

– Труд облагораживает, – сказал Руссо. – Мы, историки, все еще придерживаемся гипотезы, что труд превратил древнюю обезьяну в древнего человека.

– Современного человека он превращает в лошадь, – возразил Оберт сварливым голосом.

– Один старинный русский поэт писал: все мы немножко лошади, – заметил де Врисс. – Вам не повредит, если вы станете лошадью чуточку больше остальных.

Оберт прекратил копать и выпрямился, опершись о лопату.

– Вы говорили с доктором? – спросил он деловито.

– Точнее, он со мной. Бедняга Сатнунк уж и не знает, как меня ублажить.

– Так помогите ему. В конце концов, никому не лучше оттого, что вам хуже.

– Недурная антитеза, – улыбнулся де Врисс. Он сидел на пригорочке, подставляя лицо яркому солнцу и бессознательно удивляясь, что оно совершенно не припекает. – Но я действительно не понимаю, что со мной. Я же не медик и не обязан это понимать. А доктор Сатнунк не человек и тоже не обязан…

– Обязан, – веско сказал командор Хендрикс. – Коль скоро он взялся за эту неблагодарную работу – лечить нас, то должен соответствовать. Ничто не мешает ему обратиться за помощью к земным специалистам.

– Я предлагал, но он боится, – пояснил де Врисс.

– Чего же? – засмеялся Оберт.

– Что зловредные земные спецслужбы тотчас же спеленают его по рукам и ногам, заточат в каземат и нечеловеческими… то есть, конечно, неэхайнскими… пытками выведают у него Самый Страшный Секрет Эхайнора.

– Это какой? – удивленно дернув себя за бороденку, осведомился подошедший Ниденталь.

Оберт посмотрел на него как на идиота, но промолчал.

– Наше местонахождение, – ответил Руссо.

– Глупости, – проворчал командор Хендрикс.

– Вот именно, – согласился де Врисс. – Приходится все сваливать на старые раны. Ничего, если я лягу? – Стиснув зубы от внезапной боли в груди, он медленно опустился на травку. – А ведь доктор Сатнунк даже мог бы прихватить с собой пару-тройку наших специалистов с надлежащим диагностическим оборудованием!

– И вообще им стоило бы договориться с Федерацией о нашем медицинском обслуживании, – оживился Оберт. – Мы оставались бы в заложниках, но у эхайнов перестала бы болеть голова о нашем здоровье.

– А у нас перестало бы болеть все остальное, – подхватил Руссо.

– Могли бы организовать визиты родственников, – ввернул Ниденталь. – Я читал, в прежние времена в местах заключения такое полагалось.

– А на уик-энды и праздники нас отпускали бы домой, – прибавил Оберт.

– Такое тоже полагалось, – с серьезным видом кивнул Руссо. – Но не повсеместно, а только в самых цивилизованных на ту пору странах.

– А еще… – начал было Оберт, но командор Хендрикс остановил его жестом.

– На отдых нам положено десять минут, – сказал он. – Из них добрую треть мы стоим и ржем, как последние глупцы.

– Отчего же последние… – промолвил Руссо в сторону.

– Извините, командор, – смутился Оберт. – Но ведь кое-кто хотел поведать нам кое-что любопытное.

– Не кое-кто, а я, – сказал Ниденталь. – Постараюсь быть лапидарным.

– Каким?! – не понял де Врисс.

– Очень кратким, – поморщился Ниденталь. – И если меня не станут перебивать…

– Никто не станет, – обещал командор Хендрикс. – А кто рискнет, того я отправлю дальше копать лунки.

Проходившая мимо с корзинкой рассады Клэр Монфор улыбнулась им и спросила:

– Что это вы тут секретничаете?

– Кто, кто секретничает?! – вскричал Оберт. – Да мы открыты, как просторы небес!

– У вас у каждого на лице написано, – сказала Клэр.

– Что именно, дорогая? – спросил Руссо.

– Ну что-то вроде: «Я – член тайного общества и замыслил ужасное», – ответила женщина.

Когда она, провожаемая гробовым молчанием, удалилась на достаточное расстояние, де Врисс поинтересовался:

– Вы по-прежнему намерены держать наших женщин в неведении?

– Это не обсуждается, – отрезал командор Хендрикс. И тут же счел необходимым добавить: – Если у нас вдруг возникнет некий план… не стану загадывать наперед, какой именно… в колонии достаточно мужчин, чтобы его воплотить. В конце концов, это мужское дело.

– Еще минута долой, – проговорил Ниденталь, ни к кому специально не обращаясь.

– Ну так начинайте, Франц, – сказал Оберт. – Хотя сразу оговорюсь: в домыслы о нашем дискретном бытии я не верю.

– Хорошо, – сказал тот со вздохом. – Буду краток. Очень краток. – Не обращая внимания на смешки, он продолжил: – Кто-нибудь видел за последние дни человека по имени Хоакин Феррейра?

– А кто это? – спросил де Врисс.

– Один из пассажиров, – сказал командор озадаченно. – Я даже его помню – он еще поразил меня своим обликом.

– Что в нем было такого удивительного? – спросил де Врисс.

– Среди довольно-таки бледнокожих европейцев он выделялся своим интенсивным тропическим загаром. У него были пышные черные усы…

– И от него было много шума, – промолвил Оберт. – И весь он был такой… ажитированный. Чересчур энергично жестикулировал, громко смеялся.

– А еще при разговоре потешно таращил глаза, – добавил командор Хендрикс. – И надувал щеки.

– То есть разнообразно пытался выглядеть объемнее и солиднее, чем есть на самом деле, – пояснил Оберт. – Как многие люди невысокого роста и с завышенной самооценкой.

– Я не помню, – сказал де Врисс удрученно.

– Это-то и странно, – заметил Ниденталь. – Кого бы я ни спросил, либо не помнят, либо давно не видели.

– Это же легко проверить, – сказал командор.

– Уже, – сказал Руссо. – Франц поделился со мной, и я взял на себя ответственность… Например, заглядывал к нему в окно. В комнате идеальный порядок, постель слегка примята, на столе кружка с водой, цветы на подоконнике вполне живые. Такое впечатление, что хозяин только что отлучился и вот-вот вернется.

– Может быть, он был в душевой, – предположил командор Хендрикс.

– Его там не было вовсе, – поморщился Руссо. – Иначе, учитывая его темперамент, постель выглядела бы не смятой, а скомканной. И на полу что-нибудь валялось. Вот у вас, командор, при всей вашей любви к порядку, всегда что-нибудь да валяется.

– Думаете, он умер? – мрачно спросил командор Хендрикс.

– Думаю, вам стоит спросить об этом Ктелларна, когда он придет в гости, – сказал де Врисс.

– Нет, – возразил Оберт. Все посмотрели на него. – Ни в коем случае. Они хотят, чтобы мы не знали, что случилось с этим человеком. Пускай продолжают хотеть дальше.

– Но я тоже хочу знать, что с ним случилось, – сказал командор. – Черт знает что! Потеряли человека… В чьей он был группе?

– Думаю, ни в чьей, – сказал Ниденталь. – Идея с группами возникла после того, как он исчез.

Это была одна из удачных придумок командора: разбить все население поселка на группы по десять человек, по числу пальцев на руках, назначить старшего и благодаря этому иметь полную картину происходящего с пассажирами «Согдианы». Были и неудачные, но поскольку их никто не воплощал в жизнь, они скоро забывались.

– Черт знает что, – повторил командор сердито. – Как я мог?!

– Вы же не Ниденталь, чтобы помнить обо всем, – сказал Руссо.

– А мне и не нужно помнить обо всем…

– Когда мы определимся, есть ли у нас планы или нет, – сказал де Врисс и посмотрел в сторону Клэр Монфор, которая на дальнем конце делянки высаживала в лунки свою рассаду, – когда мы на что-то решимся, у вас будет возможность задать все вопросы.

– А у нас есть планы? – спросил Оберт.

– И, кстати, у нас есть время? – в тон ему откликнулся Руссо.

– Ни того, ни другого, – промолвил командор. – Давайте расходиться и думать. А то наш добрый капрал Даринуэрн начинает нервничать.

– Пускай нервничает, – криво усмехнулся Оберт. – У него работа такая. Впрочем, пойдемте уже копать эти чертовы лунки.

– Вы же сами просили устроить всем какое-нибудь занятие на свежем воздухе, – пожал плечами командор. – Чтобы не спятить от праздности и одиночества. Эхайны нашли нам такое занятие…

– Я удивлен, – вдруг сказал Ниденталь.

– Чем именно? – с живым интересом спросил де Врисс.

– Что у нас нет планов.

– Видите ли… – начал командор.

– Ведь нам постоянно шлют сигналы, – продолжал Ниденталь, – а мы делаем вид, что нас это не касается.

– Какие, к дьяволу, сигналы?! – сдавленным шепотом вопросил Оберт.

– Ну как же! – удивился Ниденталь. – Можно сказать, открытым текстом!

– Сейчас не лучшее время для интриг, – сказал Руссо. – Со мной вы могли бы поделиться заранее…

– Это не интриги, – сказал Ниденталь обиженно. – Вот еще! Да я постоянно вижу эти сигналы. Вначале, почти два года назад, в сериале, который так любит наша молодежь, на тридцатой минуте двенадцатой серии на стене дома, где живет протагонист, появились тангутские иероглифы. Они были совершенно не к месту, выглядели так, словно кто-то стряхнул здесь кисть с краской…

– Вы сумели их прочесть? – недоверчиво спросил командор.

– Конечно. Я могу прочесть надписи на всех живых и восьмидесяти двух мертвых языках. И говорить на сорока пяти живых…

– Ниденталь, я вас сейчас придушу за ваше тщеславие, – процедил сквозь зубы Руссо. – Почему вы даже мне об этом не сказали?!

– Потому что я думал, что все видят эти сигналы.

– Что там было написано, мать вашу? – спросил Руссо.

– Примерно следующее: «Дайте нам знать».

– Что мы должны дать знать? – нахмурился командор Хендрикс. – И, главное, кому?

– Так вот, – сказал Ниденталь. – В следующей серии эта же надпись появилась в заголовке новостей, которые смотрела на большом видеале одна из девушек сериала. Но на двадцатой минуте и русскими буквами.

– Та же самая? – переспросил де Врисс.

– Только по-русски, – кивнул Ниденталь. – Мне не составило труда экстраполировать ситуацию, и я не ошибся. На десятой минуте очередной серии какой-то случайный прохожий обратился к главному герою со словами: «Эраман-ро!» Тот еще, помнится, слегка удивился, но не придал значения и продолжал болтать со своей девицей. – Он помолчал. – Видимо, вы тоже не придали значения.

– Ну еще бы, – сказал Оберт.

– А, между прочим, было сказано: «Дайте нам знать!» на ломаном айнском языке.

– Что, есть такие языки? – спросил де Врисс недоверчиво. – Тангутский… айнский…

– Есть, – вздохнул Ниденталь. – А еще грузинский. На первой минуте новой серии. Красивая такая вязь на борту одного из гравитров, что опустился рядом с аппаратом нехорошего парня. Потом еще старовьетнамская письменность «тьы ном», иврит, катакана, азбука Морзе… – Он вдруг встрепенулся. – Если бы мы все знали азбуку Морзе или хотя бы шифр Полибия, он же «тюремная азбука», то могли бы постоянно общаться хотя бы даже и в присутствии эхайнов!

– Пижон, – сказал Руссо с неудовольствием.

– Выводы! – потребовал командор. – И быстрее, Франц, вы же аналитик!

– Извольте. Эти надписи – сигналы, адресованные нам. Они возникают в каждой серии однажды и на минутах, кратных десяти, в убывающей последовательности. Они закодированы средствами земных языков, которые не являются родными ни для одного из нас. Я убедился несколько раз, что это правило соблюдается. Экзотические языки выбраны в рассуждении, что среди эхайнов не найдется ни одного специалиста по земной лингвистике.

– Но ведь и среди нас нет лингвистов, – вставил Оберт.

– Вот сейчас-то я почти уверен, что все делалось в расчете на меня, – сказал Ниденталь упавшим голосом. – Мне как-то и в голову не пришло, что эти сигналы могу прочесть только я. Я что, один это видел? Простите…

– Удовлетворение тщеславия – наивысшее наслаждение для людей, – ядовито проговорил Руссо, – но возможно оно лишь через сравнение себя с другими. Шопенгауэр.

– Будет вам, – сказал Оберт. – Как беден был бы человеческий дух без тщеславия! Ницше. Выводы, коллега Ниденталь, выводы! К нам уже идут…

– Это обратный отсчет, – сказал тот печально. – Он повторяется с постоянной периодичностью. И в День Ноль, то есть в день, совпадающий с сигналом на первой минуте серии, от нас ждут каких-то ответных действий.

– Не каких-то, – сказал де Врисс, страдальчески морщась. – А ответного сигнала. Чтобы знать, куда прийти на помощь. Информационные перехваты, право на просмотр которых эхайны любезно позволяли нам выигрывать, наверняка были нафаршированы сигналами. Отель «Тайкунер-Маджестик»… этот сериал дурацкий… Все это время спасатели висели в открытом пространстве на расстоянии броска от всякого эхайнского обитаемого объекта и ждали от нас хотя бы малейшей поддержки. А мы бездарно хлопали ушами. Лунки, изволите видеть, выкапывали для цветочков…

– Простите, – повторил Ниденталь, нахохлившись.

– Вы ни при чем, Франц. Вы обычный самодостаточный феномен, что с вас взять.

– Я обычный больной, – возразил тот. – Только недуг у меня особенный. И, чтобы уж у всех было скверное настроение, а не только у меня – в той серии, что вы, херр Оберт, выиграли у капитана вчера, сигнал был на десятой минуте.

Оберт окинул его медленным задумчивым взглядом.

– Я начинаю вам завидовать, – промолвил он. – Помнить все! Просто здорово. Должно быть, с вашими воспоминаниями вы никогда не испытываете одиночества.

– Еще бы, – хмыкнул Ниденталь. – До одиночества ли в окружении старинных металлических стеллажей с пыльными амбарными книгами в три ряда?!

– Получается, нам осталось дней пять, чтобы на что-то решиться? – спросил де Врисс.

– Получается так, – подтвердил Ниденталь.

– Я, конечно, не слишком верю в эту заумь, – сказал Оберт в некоторой растерянности. – Но что же мы теперь станем делать?

– Расходиться, – ответил командор Хендрикс. – Причем быстро. И думать, господа, думать!

– Ах, да, – сказал Оберт. – Вы это уже говорили. Кстати, добрый вечер, господин капрал!

– Я вас приветствую, – сумрачно откликнулся подошедший капрал Даринуэрн. – Что происходит? Почему вы постоянно нарушаете правила? Вам это доставляет удовольствие?

– Нисколько, – ответил Оберт. – Правила нужно соблюдать. Они придают нашей жизни иллюзию реальности.

– Что вы имеете в виду? – спросил Даринуэрн с подозрением.

– Не сердитесь, господин капрал, – сказал де Врисс. – Я почувствовал себя нехорошо, и друзья пришли мне на помощь.

– Тогда вам следует немедленно вернуться в свой дом, – строго сказал Даринуэрн. – И я, как обычно, приглашу доктора.

Он знаком подозвал привычно безмолвствующих громил из своего эскорта. Так же без единого звука те сцепили пальцы рук, соорудив нечто вроде висячей скамейки.

– Прошу вас, господин первый навигатор, – пригласил Даринуэрн.

– Не проще ли вызвать какой-нибудь транспорт? – спросил Руссо.

– Вы же знаете, – сказал эхайн. – Использование транспортных средств, равно как и других высокотехнологичных устройств, на территории поселка запрещено.

– Да, разумеется, – промолвил Оберт. – Вдруг мы попытаемся их захватить!

– Дирк! – одернул его командор Хендрикс.

– И вообще, – сказал капрал Даринуэрн, – время позднее, на сегодня развлечений достаточно. – И он зычно возгласил: – Оставьте инвентарь на поле и возвращайтесь в свои дома, досточтимые господа и дамы!

Де Врисс в это время трясся на руках у эхайнов, испытывая громадную неловкость от своей слабости и одновременно из последних сил одолевая приступы тошноты. «Не хватало еще осрамиться перед потенциальным противником», – думал он сконфуженно…

Вечером де Врисс не смог подняться на ужин. Вызванный капралом доктор Сатнунк застал его лежащим почти без чувств.

– Что же с вами происходит, господин первый навигатор? – спросил доктор. За отсутствием практики у него был жуткий акцент, хотя слова он подбирал достаточно точно. – Чем же вы больны?

– Я не болен, – не размыкая губ, прошептал де Врисс. – Я умираю.

Ледяная Дези

– А я все же уверена, что вам нужна моя помощь, – сказала Ледяная Дези и тонкой ладонью всколыхнула воздух в сантиметре от его лица.

«Словно птица крылом», – подумал Кратов. Ему неодолимо захотелось поддаться ее чарам, откинуться на спинку кресла и ни о чем не думать столько времени, сколько позволит эта колдунья.

– В другой раз, хорошо? – промолвил он, громадным усилием преодолев сладостный соблазн.

На тонком, казалось, – вырезанном из чистого льда лице мелькнула едва заметная гримаска неудовольствия. И сгинула. Доктор Дезидерия Вифстранд вновь обратилась в холодную статую, символ неприступности и отчуждения. За что, между прочим, и получила от коллег свое прозвище.

– Ваше право, сударь, – проговорила она. – Хотя на вашем месте я не сопротивлялась бы столь истово.

Кратов разглядывал ее, стараясь обнаружить и вычленить следы инаковости в ее безукоризненном облике. В конце концов, в кресле напротив него сидела сестра Харона. Какие-то трудноуловимые черты… немного птичий разрез широко расставленных глаз ведьмовского зеленого цвета… волосы слишком светлые и на его вкус слишком короткие, хотя сейчас этот стиль, «фар-винтаж», вошел в моду… чуть более обычного высокая переносица… странноватый рисунок губ… ничего существенного, чтобы заподозрить присутствие чужеродных генов в этом живом совершенстве. Если только означенное совершенство само не было результатом такого присутствия. «Удивительно, – подумал он. – А где же «волна страха», если в этой чаровнице таится тот же генетический коктейль, что и в Хароне?»

– Вы знаете, зачем я здесь, фрекен Дези? – спросил он.

– Нет. – Голос был негромкий, низкий, как показалось Кратову – избыточно вкрадчивый. Но при этом легко и сразу проникающий сквозь защитные барьеры, которые он мысленно вздымал на его пути. – Мой друг, доктор Стеллан… я привыкла называть его по имени с детства… просил меня сделать для вас все исключения из правил, какие я только в состоянии себе позволить. Он был чрезвычайно убедителен.

– Да уж, он умеет быть убедительным, когда захочет.

Дези закинула ногу на ногу, переплела пальцы на остром колене и обратила к нему взгляд ярко-зеленых глаз.

– Вот уж не ожидала, что однажды ко мне придет человек, который мне будет задавать вопросы, а не я ему, – произнесла она насмешливо. – Впрочем, я в вашем распоряжении, сударь.

…Досье доктора Дезидерии Вифстранд – по крайней мере, та его часть, что не составляла тайну личности, – являло собой занимательное чтиво, но лишь для компетентного читателя, для остальных же не более любопытное, чем мог бы составить о самом себе всякий человек, живущий активной жизнью и увлеченный работой. Любящие родители из технарей, люди вполне зрелые, с изрядной репутацией. Отец, инженер Отто Андерссон, конструировал сверхтяжелые энергонасыщенные сервомеханизмы, а мать, доктор Карин Вифстранд, исследовала свойства органических композиций. Спокойная, благополучная семья, образцовое родовое гнездышко, кстати – довольно большое. Все доселе известные ангелиды были единственными детьми у своих родителей, но здесь дело обстояло иначе. Дези была пятым ребенком, и довольно поздним. Вероятно, перспектива ее появления оказалась для немолодых уже супругов приятным сюрпризом. Но развитие плода протекало не слишком хорошо, и будущая мать принуждена была провести почти месяц в отделении женщины и ребенка Каролинской больницы в Стокгольме. Режим был щадящим, процедуры по приведению плода в благоприятное состояние – вполне комфортными. Хотя поначалу госпожа Вифстранд испытывала необъяснимые ночные кошмары, о чем поведала супругу и лечащему доктору… (Кратов – Носову: «Не слишком ли много неучтенных ангелидов с парадоксальным психоэмом для такого маленького региона? Что им в этой Швеции, медом намазано?! Локкен, Харон, Ледяная Дези… а о скольких мы не знаем?» Носов – Кратову: «Да-да, мы уже занялись этой больницей. Там вообще обнаружилось много любопытного… и не только в ней…») Впрочем, кошмары прекратились так же внезапно, как и начались, динамика же развития плода сделалась стабильно положительной, и все неудобства были объяснены эффектом лечебных мероприятий. Появление Дезидерии на свет было встречено остальными членами семейства с полагающейся радостью. В особенности был рад доктор Стеллан Р. Спренгпортен, как раз незадолго до счастливого события предложивший свои услуги в качестве семейного врача. Слегка хватив лишку по этому случаю в обществе господина Андерссона, он произнес странную фразу: «Человечек, хвала всевышнему – настоящий человечек!» На высказанное господином Андерссоном недоумение последовал уклончивый ответ: «Уж теперь-то все будет прекрасно! И я никому не позволю… ни-ко-му!..» Что именно и кому Стеллан не позволит, уточнить не удалось, поскольку ему вдруг на ум взбрела фантазия спеть «Три маленьких селедки», на каковой порыв господин Андерссон не откликнуться никак не мог, и о странных репликах было позабыто. Впрочем, прибавлению в семействе оказались рады не все, а именно – восьмилетняя Агнес, утратившая статус младшего и самого любимого ребенка. Да что там говорить: Агнес невзлюбила сестренку и с трудом справлялась с приступами жестокой детской ревности. Дошло до того, что взрослые опасались оставлять Дези без присмотра, если в доме находилась Агнес. «Что с тобой, дитя мое? – допытывался Стеллан. – Взгляни же на нее! Дези – сущий ангел, как ее можно не любить?!» – «Никакой она не ангел, вот, – сердито отвечала Агнес. – Она притворяется ангелом, а на самом деле…» И уходила, не докончив фразы, оставляя доктора в тревожном недоумении и ощущении педагогического бессилия. Все разрешилось само собой, когда Дези заговорила – а произошло это удивительным образом прежде, чем она толком научилась ходить. Получилось так, что малышку, занятую игрой, оставили без присмотра, и в детскую с недобрыми, как представляется, намерениями вошла Агнес… Спустя несколько минут родители вернулись, но обнаружили двери детской запертыми изнутри. Пока они спрашивали друг дружку, кто мог это сделать и зачем, Стеллан со словами: «Это Агнес, кто же еще…» – растолкал их и вынес дверь могучим плечом. Агнес стояла на коленях перед сидящей на полу Дези, закрыв глаза, а та с обычной своей улыбкой, которую трудно было назвать иначе нежели «неземная», гладила ее по щеке ладошкой. «Что здесь произошло?» – попытался было спросить строгим отцовским голосом господин Андерсон, но получился задушенный жалкий шепот. «Мы зайки», – ответила Дези радостно и непонятно. «Зайка Агнес, – эхом отозвалась сестра и шмыгнула носом. – Зайка Дези. Мы зайки…» – «Зайки хорошие», – резюмировала Дези и вернулась к игре как ни в чем не бывало, в то время как Агнес, обливаясь слезами, бросилась прочь. «Ступайте за ней», – велел Стеллан родителям. И, когда за теми закрылась дверь, убрал ногу в громадной тапочке с помпоном с валявшихся на полу ножниц… Добиться от Агнес удалось немногого: «Я все поняла, вот… Дези хорошая… она просто другая, вот… она мне объяснила… и я все поняла…» – «Ну, разумеется, дитя мое, – говорила госпожа Вифстранд, поражаясь и одновременно не слишком доверяя вдруг случившимся в Агнес переменам. – Вы все разные, но мы всех вас любим». – «Мама, – возражала Агнес, виновато глядя на нее снизу вверх. – Я знаю, ты любишь Дези сильнее меня. Она маленькая и беспомощная. А я уже взрослая, вот. Зато Дези любит всех одинаково, она мне объяснила. Она маленькая, но в ней океан любви, вот. Хватит всем поровну. Я едва не утонула в этом океане, мне столько не нужно…» Стеллан, присутствовавший при этом разговоре, был единственным, кто понял больше, чем было сказано. Что, впрочем, не мешало ему вскорости обнаружить себя полным идиотом. «Агнес, – молвил он, оставшись с девочкой наедине. – Ножницы». – «Да, я гадкая, – легко согласилась та. – Хотела отрезать у Дези прядку, чтобы сделать куклу вуду. Я знаю, что это чушь, но мне хотелось попробовать, вот. Не у себя же я стану отрезать! А вы что подумали, Стеллан?» В этой семье, как и во всех прочих, было принято обращаться к доктору по имени. Он запоздал с ответом, и несносная пигалица заметила, иронически качая головой: «Стеллан, вы насмотрелись ужастиков, вот». Он не спорил. Уж он-то предостаточно знал о девиантном поведении… Проверить свои выводы относительно «океана любви» Стеллан смог много позже, когда Дези подросла достаточно, чтобы вступить с ним в отношения сознательного сотрудничества. Как изысканный плод, она вызревала в атмосфере любви, которая возникала сама по себе, вне зависимости от того, что происходило в этом обществе, в этом помещении за мгновение до того, как она переступала порог. Люди могли ссориться, могли враждебно молчать, могли не замечать происходящего вокруг себя. Все менялось с появлением Дези… С годами она исполнялась странной, необъяснимой красоты, такой же отчужденной, как и ее улыбка, и самым простым, с ходу просящимся на язык определением этой красоты было «холодная». Так могла бы выглядеть Снежная Королева из сказки. Очевидно, поэтому Дезидерию Вифстранд продолжали обожать сверстники, но уже на расстоянии, как нечто слишком совершенное, чтобы дотрагиваться до него руками и уж наипаче приглашать на вечеринки или в походы. Дези не возражала. Семейный круг и одиночество за его пределами – этого достаточно. Доктор Стеллан уже сталкивался с чем-то похожим, и это сходство его пугало… но сейчас все было иначе, не столь безысходно, без печати злого рока, словно бы по взаимному согласию сторон. Не то океан любви сильно обмелел, не то Дези научилась управлять его стихией… не то его и не было никогда, а была лишь иллюзия, защитная реакция, сообщаемое вовне желание всегда получать то, в чем нуждаешься больше всего: ответную любовь. А в том, что сестра Харона от рождения наделена некими труднообъяснимыми способностями, доктор Стеллан Р. Спренгпортен сомневался менее всего. Равно как и обоснованно предполагал, чем именно займется Дези по вступлении во взрослую жизнь…

– У вас необычные глаза, – сказал Кратов, просто чтобы хоть что-то сказать.

– Да, мне говорили об этом.

– Это фантоматика или…

– Или, – серьезно ответила Дези. Она вообще выглядела чересчур серьезной и до такой степени глубокомысленно отвечала на самые идиотские вопросы, что возникало подозрение, уж не издевается ли она над собеседником. – Таков естественный цвет радужки. Это имеет какое-то отношение к теме нашей беседы?

– Пожалуй, да… У эхайнов не бывает зеленых глаз.

– Вот как?

– Я думал, вы спросите: кто такие эхайны?

– Вы говорите о цвете глаз. Но, похоже, это цвет моих волос вводит вас в заблуждение. Я знаю, кто такие эхайны.

– Да, обычно у них глаза с рыжинкой, почти желтые, как у тигра.

– Такие? – спросила Ледяная Дези, изучая еготигрино-желтымиглазами.

Кратов зажмурился и против воли встряхнул головой. Наваждение никуда не исчезло.

– Как вам это удалось? – пробормотал он. – Если это гипноз… но я практически не поддаюсь внушению.

– Это не гипноз, – безмятежно произнесла Дези, плеснула ресницами… глаза снова были чистого изумрудного цвета. – Я даже не совсем уверена… Вы хотели увидеть тигриные глаза, и вы их увидели.

– А если я захочу увидеть рога?

– Вы уверены, что мне пойдут рога?!

– Не слишком.

– Значит, вы их не увидите.

– Вы меня совсем запутали.

– Не обращайте внимания. Во-первых, я люблю путаницу. Дезориентированный пациент не столь ригиден и легче поддается излечению. Confusio – моя традиционная и, собственно говоря, излюбленная среда обитания. А во-вторых, мне кажется, мы теряем время, которое могли бы употребить с большей пользой. Вот к примеру… – и она снова потянулась ладонью к его лицу.

Кратов неторопливо отстранился.

– Кто же вы, фрекен Дези? – спросил он.

– Я – то, что вы хотите во мне найти, сударь.

– Найти – или увидеть?

– Сформулируем иначе: найти – значит увидеть.

– Готовясь к встрече, я навел о вас некоторые справки. И был готов встретить невероятно красивую женщину… спокойную, как сфинкс.

– Благодарю, мне приятны ваши комплименты, – кивнула она. – Надеюсь, я не обманула ваших ожиданий?

Он уже позабыл, каково это – разговаривать с человеком и не ощущать его эмоций. Эмоциональный фон Ледяной Дези ни на секунду не переставал быть нейтральным, как туго натянутое серое полотно. Однажды он видел нечто подобное… когда давным-давно, ненормально храбрым юнцом, облаченный в скафандр высшей защиты модели «Сэр Галахад», заглянул в экзометрию.

– Не только не обманули, а и превзошли, – сказал Кратов. Ему вдруг нестерпимо захотелось вывести ее из себя. – Не просто сфинкс, а высеченный из самого холодного льда, какой только отыскался в Антарктиде.

– И, заметьте, – Дези воздела указательный пальчик, – из безупречно чистого!

Все то же серое полотно.

– Какая же вы на самом деле, милая фрекен?

– Этого не знает никто. Пожалуй, даже я сама. Вы же не станете спорить, что восприятие субъективно. У любого живого существа свои особенности взаимоотношений с реальным миром. Каждый по-своему воспринимает цвет, звук, запах… и лишь система коммуникативных соглашений заставляет нас считать этот цвет – зеленым, этот звук – громким, этот запах – волнующим… Если вам хочется видеть во мне хладнодушную красавицу, вы ее и увидите. Кто я такая, чтобы противиться вашему восприятию меня? – Она улыбнулась. Улыбка и вправду была неземная. – Некоторые коллеги рассматривают это мое качество как феномен и упражняются в изобретении для него различных наукообразных обозначений: эморегрессия… психотрансляция…

– Дезидерия – странное имя для этих краев.

– Так меня назвали родители. «Дезидерия» – многозначное имя: «дорогая», «печальная»… «аппетитная», кстати… в том числе и «желанная». Меня не ждали, но я стала желанным ребенком. И не придавала имени особого значения, пока не стала задумываться о своем месте в этом мире.

– И тогда?..

– И тогда поняла, что другого имени у меня просто быть не могло. Я – та, которую ждут.

– Это помогает вам в работе?

– О, еще и как! Люди приходят поговорить со мной о своих бедах и уже с порога видят во мне того, кто выслушает их с полным вниманием и отнесется к их невзгодам как к своим собственным.

– И вы действительно?..

– Вы шутите! Если я стану перекладывать на свои хрупкие плечи всю психологическую ношу, которую приносят ко мне, я попросту сломаюсь, как лучинка. Я сойду с ума и окажусь бесполезна как специалист. Кому от этого лучше?! Я психомедик, моя работа – врачевать больных, а не становиться больной вместо них. Но навевать исцеляющие иллюзии… почему бы нет?

– Марсианин, который сознает правила игры, – пробормотал Кратов себе под нос.

– С вашего позволения, марсианка, – деликатно поправила его Ледяная Дези. – Впрочем, я читала мистера Рея Брэдбери. Итак, сударь, какую иллюзию мне предстоит навеять на сей раз и кому? Где тот пациент, которому понадобилась помощь психотерапевта с не самыми стандартными методами?

– Он довольно далеко, – сказал Кратов. – И даже не человек. Кроме того, он весьма опасен. Вы уверены, что хотите услышать финальную часть моего делового предложения?

– Горю от нетерепения, – сказала Дези самым ровным голосом, какой только можно было себе вообразить.

Кратов невольно усмехнулся.

– Понимаю вашу иронию, – кивнула она аккуратной головкой (из прически в стиле «фар-винтаж» не выбивалось ни единого платинового локона). – Меня называют Ледяная Дези, но поверьте, этот лед способен гореть. Я невероятно любопытна. Просто ужасно! – Теперь в ее голосе отчетливо звучали почти детские эмоции… хотя и это могло быть искусно разыгранной партией. – Не лучшее качество для психомедика, но ничего не могу поделать со своим кошачьим пороком. – Дези вдруг состроила умильную гримаску, сделала просительные глаза и протянула: – Ну пожа-а-алуйста!..

«Мы зайки», – вдруг вспомнил Кратов.

– Неужели я хочу сейчас видеть ребенка, который клянчит игрушку? – улыбнулся он. – Или это ваша игра?

– Игра, – с готовностью подтвердила Дези. – Но ведь жизнь и есть игра, разве нет? Именно так говорят и даже поют прекрасными русскими голосами.

Мичман Нунгатау в своем мире

Кабинет капитан-командора отдельного тридцать восьмого полка сарконтиров был прежним, и мебель в нем была прежняя, и картины на мифологические сюжеты все так же развешаны по глухим стенам, стращая посетителей безобразным качеством исполнения, и даже уродливое растение в углу никуда не делось. Прежний хозяин, помнится, питал к этому скрюченному шипастому монстру мерзкого болотно-бурого цвета необъяснимо нежные чувства, поливал, подкармливал питательными солями и чистил специальной щеточкой. Уж что их там связывало, какие общие воспоминания, о том простому мичману знать было не дано… Иными словами, все было на своих местах.

Кроме собственно капитан-командора Хэйхилгенташорха.

На его месте по-хозяйски расположился незнакомый тип, худой, белобрысый, с хищным заостренным лицом. По-походному короткая стрижка резко контрастировала с густым медным загаром. Форменная куртка с теми же нашивками капитан-командора была небрежно расстегнута до середины, а поверх синего поношенного тельника болтался тартег.

«Вот, значит, как», – подумал мичман Нунгатау в некотором замешательстве.

Хотя нельзя было сказать, что он вовсе не ожидал чего-то подобного.

– Осмелюсь доложить о прибытии в расположение гарнизона… – начал он.

– Я предупрежден, – лязгнул белобрысый.

– Имею особое поручение от гранд-адмирала Вьюргахихха, – предпринял новую попытку мичман и продемонстрировал личный знак.

– Имеете? – равнодушно переспросил тот. – Адресовано мне?

– М-мм… Никак нет… вообще поручение.

– Вот и выполняйте.

– Вынужден буду просить о временном откреплении от Первого батальона отдельного тридцать восьмого полка…

– Считайте, что откреплены.

«Так просто? – мысленно поразился мичман. – Старый капком всю душу бы вынул из меня, прежде чем принять решение, да еще с главным командованием несколько дней переписывался бы… Но, кажется, наш белобрысый не в том положении, чтобы прекословить Лысому Вьюргу».

– Разрешите обратиться с вопросом, – сказал Нунгатау, холодея от собственной наглости.

Все указывало на то, что новому начальнику гарнизона всякие условности были до лампочки.

– Обращайтесь, – процедил он сквозь зубы.

– Перед кем имею исключительную честь находиться?

Белобрысый изобразил на лице что-то наподобие улыбки.

– Капитан-командор т’гард Магхатайн, к вашим услугам. Если уж любопытно… так или иначе узнаете… в недавнем прошлом капитан-торпедир, эршогоннар. Или, что звучит не в пример убедительнее, Истребитель Миров.

Нунгатау обнаружил себя стоящим по самой что ни на есть натянутой струнке, с выпученными в пароксизме подобострастия гляделками.

– Расслабьтесь, мичман, – сказал Магхатайн. – Все это действительно в прошлом. Наверняка этот ваш мирок… Анаптинувика… – он выговорил это имя по слогам, словно боясь споткнуться, – ничем не хуже других.

«Да чего уж тут хорошего-то», – подумал мичман.

– Хотел бы рассчитывать на ваше содействие в ознакомлении с местными достопримечательностями, – продолжал Магхатайн. – Театры… музеи… бордели…

– Могу гарантировать, – сглотнув, отрапортовал Нунгатау. – Все из перечисленного… кроме театров и музеев.

Магхатайн снова скорчил улыбку.

– Примерно на такой ответ я и рассчитывал, – сказал он. – Впрочем, вы ведь, кажется, ангажированы нашим любезнейшим гранд-адмиралом. Позвольте-ка…

Он протянул длинную жилистую руку – на запястье виднелся, исчезая под рукавом, хвостик какой-то сложной татуировки. Почтительно склонившись, мичман шагнул вперед и вложил в его ладонь церрег.

– Знакомая вещица, – промурлыкал Магхатайн. – Я как-то в молодости простебал одну такую цацку. Думал, разжалуют бесславно, сошлют, казнят, а обошлось… тогда. Заберите и не теряйте.

– Позвольте еще вопрос, янрирр капком, – сказал Нунгатау.

– Дайте угадать, – сказал тот. – Мой предшественник, капитан-командор Хэйхилгенташорх, жив и благоденствует – до известной степени. Однако же обстоятельства сложились так, что ему пришлось принять в свое ведение намного более ответственный участок Эхайнора, нежели сей блаженный уголок мироздания. Впрочем, вряд ли это можно расценить как повышение по службе. Не ошибусь также, предположив, что имеется в виду не Деамлухс и даже не Мефисс, а нечто более удаленное от очагов цивилизации и культуры… возможно, Троктарк.

«Ни хрена себе выпала фишка нашему старику!» – подумал Нунгатау.

– Осмелюсь уточнить, – промолвил он. – Ведь янрирр Хэйхилгенташорх, полагаю, сообщил вам, с каким поручением экспедировал меня в метрополию?

– Мы даже не виделись, – пожал плечами Магхатайн. – А я не настолько любопытен, чтобы идти на риск усугубить свое и без того незавидное положение.

– Что бы вы сказали, – осторожно, как по минному полю, начал формулировать мичман, – если бы вам донесли, что в расположении вверенного вам гарнизона самолично объявился демон-антином Юагрморн? Или двуглавый змей Оркуриргус? Или живой келументари? Или…

Капком протестующе выставил перед собой ладонь.

– Можете не оглашать весь список. Разве я похож на человека, который верит в сказки и мифы? Не трудитесь отвечать, читаю по вашему лицу подспудные колебания. И тем не менее… коль скоро ваше особое поручение от гранд-адмирала Вьюргахихха заключается в поисках и депортации перечисленных субъектов… или объектов… или инкарнаций… то могу с прискорбием сделать вывод, что кое-кому в верхах окончательно изменил здравый смысл. Еще вопросы, мичман?

– Не имею, янрирр капком.

Вопросов, разумеется, было море. И мичман весьма рассчитывал в самом обозримом будущем узнать ответы.

– Тогда спрошу я, – промолвил т’гард Магхатайн. – Что это за неведомаяжежувыклая херюзгаторчит в углу? У меня стойкое ощущение, что она примеряется, как бы половчее меня сожрать.

– Э-э… позволю себе дать совет, янрирр капком, – отважился пошутить Нунгатау. – Не давайте ей шанса. Избавьтесь от нее, и поскорее.

– Совет принимается, – сказал Магхатайн.

С неожиданным проворством он выдернул из-под куртки большой черный с блестящими вставками скерн («Именной», – подумал Нунгатау завистливо), в движении понизил большим пальцем мощность импульса до минимального и не глядя выпалил в сторону бурого монстра.

И промазал.

«Психопат, – подумал мичман, невольно присев. – Наверняка сидит на гнячке или на чем похуже. Мои поздравления личному составу гарнизона. Сменили пофигиста на психопата».

А вслух сказал:

– Поправка на три градуса по ходу светила, янрирр капком. Если на те же три градуса, но против хода светила, то прихлопнете меня.

– Такая задача пока не ставится, – сообщил тот, нимало не конфузясь. – Увы, я привычен стрелять из орудий намного большего калибра и по мишеням не в пример более внушительным.

С этими словами Магхатайн тщательно прицелился и в три залпа напрочь искоренил наследие предшественника.

– Разрешите удалиться? – осведомился мичман и, получив таковое разрешение, обуреваемый смешанными чувствами, покинул кабинет.

Быстрым шагом он пересек плац, отсалютовал равнодушному дежурному на посту и вышел за ограждение.

Анаптинувика. Свой мир. Низко натянутое грубое полотнище небес в белесых прорехах облаков. Под ногами – словно бы рассевшаяся от времени бурая корка, слегка припорошенная пылью. Хаотически разбросанные по всему обозримому пространству каменные клыки, где-то у горизонта сливавшиеся в сплошной горный массив, отороченный дикими зарослями непроходимого безымянного кустарника. Никому и в голову не приходило туда наведываться даже из любопытства: во-первых, ничего любопытного в переплетении колючих плетей не усматривалось; во-вторых же, один демон-антином Юагрморн знал, кого там можно было повстречать на свою задницу.

Команда «болтунов» дожидалась его вместе с камуфляжной раскраски урштером на обочине автострады. Ефрейтор Бангатахх развалился на месте водителя и пытался поймать по бортовому коммуникатору хоть какую-то развлекаловку, а рядовой Юлфедкерк дремал в кресле у него за спиной. Сержант Аунгу, сидя на корточках, на самом солнцепеке, что особенно отвратительно – без единой капли пота на низком загорелом лбу, хотя даже просто смотреть на него было и то жарко, гонял между зубов тлеющую штакетину.

– Как все прошло, янрирр мичман? – спросил он с фальшивым участием в голосе.

– У нас новый капком, – сказал Нунгатау мрачно.

– И он вам отчего-то не нравится, – констатировал сержант.

Мичман не удостоил его ответом.

– Хорошо, наверное, вернуться домой, – ухмыльнулся Аунгу. – А еще лучше сбрызнуть отсюда при удачном раскладе… Возьмем, к примеру, меня. Я в этом змеюшнике, изволите видеть, родился, как и вы, но только мои родители, в отличие от ваших, сумели удрать с милой родины подальше. Прихватив и меня, несмышленыша, за что я им буду благодарен до последней горсти праха на мою могилу…

– Заткнитесь, сержант, – сказал Нунгатау. – Это поможет вам воздавать благодарности своим родителям несколько дольше, чем вы того заслуживаете.

– Витиевато, но доступно, – промолвил Аунгу, старательно растирая штакетину в придорожном сухостое. – Но этот ренегат огорчил вас не на шутку.

– Какой еще ренегат? – насторожился мичман.

– Ваш новый капком, – пояснил Аунгу. – Я тут перемолвился словечком со штабнымипсекацагами… иногда они бывают полезны своей неумеренной болтливостью, хотя в военное время за такое можно и реальное бесчестное разжалование схлопотать, а то и похуже обхождение…

Нунгатау ждал, стиснув зубы от ненависти.

– Короче, разжалован ваш новый капком, – продолжал сержант, – изгнан из эршогоннаров с ущербом для репутации.

– Тоже мне новость, – фыркнул Нунгатау. – По доброй воле сюда ни один начальник не согласится… Трава и прочее дерьмо никого до добра не доведут!

– Трава тут ни при чем, – возразил Аунгу. – Тут похуже травы. Сдался на милость противника ваш капком вместе со всем экипажем, боевой техникой и штурм-крейсером.

– Как это?

– Очень просто. При выполнении боевой задачи по нанесению непоправимого ущерба планетарного масштаба штурмовой крейсер Истребителей Миров был перехвачен и лишен способности к самостоятельному маневрированию, – с видимым удовольствием декламировал сержант, – а личный состав деморализован и обездвижен. То есть никакого реального сопротивления этелекхам оказано не было: те просто пришли и взяли все, что хотели.

– И в чем же тут вина? – нахмурился Нунгатау.

– Не столько вина, сколько бесчестье. Собственно говоря, только то, что весь личный состав, включая доблестного капитан-командора, валялся в глубокой отключке, пока этелекхи хозяйничали на корабле, и спасло его от полного и позорного разжалования. Хотя, если поглядеть на этот мирок, еще неизвестно, что предпочтительнее – позорное безделье в родовом замке или служебная опала в гарнизоне у черта на рогах…

– Как такое вообще возможно, – подал голос из кабины ефрейтор Бангатахх. – Обездвижить, прийти и взять!

– Видать, как-то возможно, – сказал сержант глубокомысленно.

– Да вы и сам, янрирр сержант, этого не знаете, – хмыкнул ефрейтор.

– Много ты понимаешь, – сказал тот.

– И как же тогда с ними воевать? – задумчиво спросил рядовой Юлфедкерк.

– Как-нибудь сообразят, наверное, – сказал Аунгу. – Только тем, небось, и занимаются денно и нощно лучшие умы Эхайнора…

– Абсолютно неясно, – вдруг объявил Юлфедкерк.

– Что тебе неясно, солдат? – спросил Нунгатау со вздохом.

– Неясно, янрирр мичман, если эти самые… этелекхи… такие хитрые и могучие, что им ничего не стоит тормознуть на ходу снаряженный для боевого задания штурм-крейсер Истребителей и ободрать его, как тушку… отчего они нас до сей поры не поработили, не извели под корень?

– Однажды им это почти удалось, – сказал сержант Аунгу вполголоса.

– А вот почему, солдат, – произнес Нунгатау ядовито. – К примеру, явятся к нам этелекхи в рассуждении поработить. И начнут, разумеется, с периферии, с Анаптинувики. И кого они встретят в первую голову? Тебя, рядовой, да вот сержанта Бангатахха… а от сержанта Аунгу они попросту охренеют! Переглянутся этелекхи меж собою: нет уж, скажут, ну их к ляду, этих эхайнов, толку от них с комариный нос, а хлопот выше самой высокой крыши…

Сержант и ефрейтор загоготали, а рядовой Юлфедкерк с пониманием кивнул:

– Я сразу подумал, что, наверное, мы им даром не нужны. – Он возвел очи горе и, пожав плечами, сказал: – Это мы к ним вяжемся не пойми зачем…

– Отставить пораженческий базар! – гаркнул мичман Нунгатау, опешив от подобных речей.

– Есть отставить, – ответил за всех сержант Аунгу и, все еще посмеиваясь, полез в кабину урштера.

– Куда теперь? – спросил сержант.

– В космопорт, – буркнул мичман. – Есть намерение допросить тамошний персонал.

– Верное решение, – согласился Аунгу.

– А вот в вашем одобрении, сержант, я нуждаюсь менее всего, – прошипел Нунгатау.

– Да без проблем, янрирр мичман, – ответил тот беззлобно.

Капком Магхатайн не верит в случай

Оставшись один в кабинете, капитан-командор Магхатайн извлек из нагрудного кармана тяжелый военный коммуникатор в керамическом защитном корпусе и без экрана. По памяти ввел пятнадцатизначный код.

– А помнишь анекдотец, что поведал тебе Кадет? – спросил он без предисловий, словно продолжая недавно прерванную беседу.

– Какой именно? – осведомился незримый собеседник.

– Про его удивительную встречу в обители Синих Плюшевых Зверушек.

Наступила долгая пауза.

– Ты спятил, Виртуоз, – прозвучало наконец. – Обсуждать такую тему открытым текстом…

– А ты, Скромник, запамятовал, что, несмотря на перемены в моем положении, это все еще закрытый канал Истребителей Миров, – небрежно возразил капитан-командор. – Он не сканируется.

– А само помещение?! Ты где находишься? Посреди Ктетхонской тундры?

– В своем кабинете. Ты можешь не верить, но даже на Анаптинувике командиру отдельного полка сарконтиров полагается отдельный кабинет. Первое, что я сделал, так это разбросал по углам «шумелки». Детская хитрость, не спорю. Но если кому-то и взбредет на ум прослушивать мои разговоры, то ему гарантирована акустическая травма.

– Допустим… И что же по поводу той встречи?

– Только что мне нанес визит порученец одной любезнейшей столичной персоны. Той самой, что от бесконечного радения о благе Эхайнора лишилась всякой растительности на черепе. Кстати, мой подчиненный. Сарконтир в звании мичмана, не слишком далекий, но весьма наглый кхэри. С неким особым поручением от вышеупомянутой персоны – оно действительно особое и подкреплено церрегом… Из его нескладных речей я понял, что Кадет не солгал.Шебуркузы

– Кто, кто?!

Шебуркузы– так на здешнем жаргоне называют всякого, кто принадлежит к разведывательному сообществу… по-моему, очень выразительно… действительно ищут того, с кем наш Кадет встретился в зверинце.

– Кадет и не мог солгать. Это человек слова и чести. Но он мог искренне заблуждаться.

– Во всяком случае, кое-кто решил проверить глубину его заблуждений… и, вполне вероятно, на основании параллельных источников информации.

– С помощью мичмана-кхэри? – В голосе Скромника прозвучало громадное сомнение.

– Подозреваю, мичман – лишь один из многих, кто пущен по следу. Наверняка есть ищейки и покрупнее. В такой игре сгодится любой охотник, лишь бы имел чутье. Наш мичман, чтоб ты знал, был проводником у Злого Дракона. Это сильная аттестация. А теперь самое интересное: если он здесь, то выходит, что след, по какому его пустили, начинается тоже здесь, на Анаптинувике.

– Ничего удивительного. Сюда регулярно прибывают транспорты с плюшевыми экипажами.

– Я все больше склоняюсь к мысли, что все в этой жизни не случайно. Кто-то управляет нашими поступками, ведет свою игру, а мы лишь фигуры на игровой доске. И этот игрок очень рачительно заправляет своими фигурами. Прямо скажем: не разбрасывается. Тут поневоле станешь религиозным – религия помогает смириться с несвободой воли.

– Что ты нынче курил, Виртуозушка?

– То же, что и всегда. Здесь это называется «гнячка».

– Тебя послушать, так потеря корабля – это всего лишь маловажное звено в цепочке значимых событий.

– Ну да, я лишился своего корабля. Это удручает. Это создает некоторые служебные неудобства. Опять же обструкция. Но время, когда я хотел переглянуться с «Глазом Ярости», уже прошло. А обструкция неплохо лечится парой-тройкой Судов справедливости и силы. Зато я очутился на Анаптинувике, в том же месте и в то же время, что и…

– Ни слова больше, Виртуоз. Небеса помогают осторожному.

– Мозаика начинает складываться в очень интересную картинку, Скромник, не находишь?

– Нахожу. Но вот вопрос: что нам с этой картинкой делать?

Гранд-майор Джахакрударн в поисках мотыги

Гранд-майор Джахакрударн, начальник Управления информационного мониторинга периферии в составе Информационно-аналитического дивизиона Бюро военно-космической разведки Черной Руки, прослушал запись еще раз, развалясь на раздолбанном диване и равнодушно наблюдая оттуда за пляской разноцветных клякс на развернутом во всю стену экране.

– Вы действительно считаете, что мне нужно на это смотреть? – осведомился он.

– Предполагается, янрирр гранд-майор, что визуальное представление способствует смысловому восприятию… – осторожно заметил его собеседник в чине инженер-капитана, ответственный за перехваты с Анаптинувики.

– Может быть, вам и способствует, Согрорк, – прервал его Джахакрударн, – а у меня от этого трепыхания начинает болеть голова. Я еще достаточно далек от маразма, чтобы испытывать затруднения с восприятием на слух.

Разговор проходил в укромном помещении под главным операционным залом, куда стекалась, фильтровалась и распределялась по заинтересованным адресатам информация со всех удаленных от метрополии уголков Черной Руки. В зале, разгороженном на сегменты прозрачными звуконепроницаемыми перегородками, редко появлялась живая душа: системы интеллектуальной обработки данных, заключенные внутри угольно-черных сфер из высокопрочного сплава, очень мало нуждались в обслуживании. Об этой комнатушке помнили разве что архитекторы, во время оно переоборудовавшие внутренние пространства старинного и мрачного замка Рутунгарн под нужды Информационно-аналитического дивизиона. Да и то, наверное, полагали, что единственным применением затхлой конурке может быть хранение ручного инвентаря для обихаживания газона во внутреннем дворике замка. Инженер-капитан Согрорк решил иначе: свил здесь тайное и защищенное по высшему классу паучье гнездо, куда поступала, дабы во благовременье быть предъявленной начальству в лице гранд-майора Джахакрударна, и только ему, информация особой важности и секретности.

– Подберите наконец себе приличную мебель, – сказало начальство брюзгливым тоном. – На какой помойке вы откопали этого звероящера? Однажды он развалится подо мной.

– Янрирр гранд-майор, вы должны помнить, – заметил Согрорк, почтительно склонившись. – Всякая попытка улучшить интерьеры этого помещения будет тотчас отслежена финансовым управлением и приведет к его компрометации. Прошу разрешения сохранить существующее положение вещей.

– Ну-ну, храните… Но если я отобью себе задницу!.. «Виртуоз» – это, полагаю, капитан-командор Магхатайн?

– Да, янрирр гранд-майор.

– Стало быть, он – Виртуоз, а мы –шебуркузы… – проворчал Джахакрударн. – Поразительное самомнение! За каким демоном ему понадобилось расстреливать несчастное растение? Оставил нас без мониторов…

– При первой же возможности визуальное наблюдение будет восстановлено, – заверил Согрорк.

– О каких там «шумелках» упоминал Виртуоз?

– Сверхкомпактные мультичастотные интерференсоры. Интердиктом[11] директората Научно-технического дивизиона Бюро внесены в кластер технических средств, запрещенных к несанкционированному использованию. В нашей профессиональной среде известны как «жужжалки». Существует тщательно поддерживаемое соответствующими службами Бюро заблуждение, будто «жужжалки» способны существенно затруднить акустический мониторинг пространства в пределах их покрытия.

– Так бы сразу и сказали… Кто еще там упоминается?

– «Кадет», по нашим сведениям, это т’гард Аттамунтиарн, военный атташе в халифате Рагуррааханаш. Персона, именуемая «Скромником», пока не идентифицирована однозначно. Ее локализация затруднена: капком Магхатайн воспользовался военным коммуникатором класса «Бестия» и закрытым каналом эршогоннаров. Взломать этот канал на лету невозможно. Есть предположения, что это…

– Я подожду фактов, Согрорк. И меня несколько раздражает вольное обращение этого разжалованного торпедира с нашими интердиктами. Военные коммуникаторы… шумелки-жужжалки… Кто ему позволил унести все это добро к новому месту службы, не состоящей ни в какой связи с прежними заслугами?

– При первой же возможности… – начал было инженер-капитан.

– Ерунда, Согрорк. Это так… начальственное брюзжание. Ничего вы не сделаете ни при первой возможности, ни при десятой. Никто и пальцем не тронет эршогоннара, даже разжалованного. Потому что сегодня он давит насекомых в зачуханном углу вроде Анаптинувики, а завтра разгорается реальный конфликт, и этого подонка и отщепенца достают из пыльного чулана, чистят организм от гнячки и швыряют на командный пост крейсера Истребителей. Не вас же туда ставить, в самом деле, и не меня… – гранд-майор Джахакрударн перевел дух. – Кадет… Скромник… взрослые люди, но, по всему видно, не наигрались в войнушку… Что связывает эту троицу? Общее прошлое? Росли, учились вместе? О какой встрече в халифате идет речь?

– По нашим сведениям…

– Прекратите подчеркивать собственную значимость. Я прекрасно знаю вам цену, Согрорк… Хорошо, будем считать формулу «по нашим сведениям» фигурой умолчания.

– Как прикажете, янрирр гранд-майор, – невозмутимо сказал техник. – Позволите продолжать?

– Какого черта, Согрорк…

– Наш информатор, который по удачному стечению обстоятельств оказался – вернее, оказалась – романтическим интересом т’гарда Аттамунтиарна, он же… гм… Кадет, совершенно случайно узнала о его встрече с живым и здоровым келументари из рода Тиллантарн.

– Что же они там, в халифате, пьют и курят? – задумчиво спросил Джахакрударн. – Паршивой гнячкой тут не обойтись… А с двуглавым змеем Оркуриргусом наш т’гард часом не встречался?

– То, что прибывший из метрополии со специальной миссией и с личным знаком гранд-адмирала Вьюргахихха мичман Нунгатау в докладе капитан-командору Магхатайну упоминал двуглавого змея в контексте с келументари, должно вас позабавить, янрирр гранд-майор.

– Гм… позабавить… а слово «мотыга» он часом не упоминал?

– Мотыга?!

– Во времена моей адъютантской юности, Согрорк, в нашем кругу существовало шутливое соглашение: если был рассказан не слишком смешной или вовсе непонятный сообществу анекдот, рассказчику надлежало упомянуть мотыгу в том месте, где, по его мнению, следовало смеяться.

– Если вы считаете это необходимым, янрирр гранд-майор…

– Не считаю. Итак, эта троица – Виртуоз, Скромник и примкнувший к ним Кадет – убеждены, что келументари существуют во плоти и возвращаются к родным очагам.

– Как следует из контекста, келументари упоминается в единственном числе.

– Если это правда, всем нам и одного келументари хватит за глаза… Гранд-адмирал, судя по всему, тоже верит в эту сказку, для чего и отрядил сюда мичмана… кстати, присоединюсь к мнению Скромника: почему какого-то безродного мичмана, а не более солидную фигуру из своего окружения?

– Позволю себе присоединиться к мнению Виртуоза, – сказал Согрорк вполголоса.

– Никогда не мог понять, отчего сарконтиры, подразделение сухопутных войск, используют флотскую иерархию званий.

– Дань традиции, янрирр гранд-майор. В память о временах, когда Полевые Скорпионы именовались Звездным Флотом и принимали деятельное участие в колониальной экспансии Черной Руки.

– Вы ведь не намереваетесь читать мне курс истории, Согрорк? Те славные романтические времена давно минули. Никому давно нет дела до экспансии, разобраться бы с тем, что успели захапать. Звездный Флот превратился в заурядные сухопутные силы для проведения мутных полицейских операций. Этот мичман, поди, и океана приличного в глаза не видывал.

– Возможно, военное руководство Черной Руки не до конца распрощалось с планами расширения владений Справедливого и Грозного…

– Вначале нужно прекратить заниматься всякими глупостями, вроде разборок с этелекхами и поисков келументари.

Инженер-капитан не ответил, ограничившись бледной улыбкой. Он вдруг почувствовал, что и без того наболтал много лишнего.

– Молчите? Понимаю… Резюмируем. Трое эршогоннаров несут какую-то чушь, от которой за версту тянет дешевой гнячкой и еще более дешевой мистикой. На горизонте возникает сколь загадочный, столь и нелепый мичман с гранд-адмиральским церрегом наотлет. А если сюда же подверстать инцидент со странным типом, имевший место в космопорту на Анаптинувике… то что же у нас получается?

– Что некто, похожий на келументари, повел себя как келументари, да при этом еще имел несказанную глупость объявить себя келументари. Чем вызвал справедливое недоумение гранд-адмирала, и последний счел необходимым рассеять недопонимание в этом вопросе при посредстве эксцентричной, как вы изволили заметить, фигуры мичмана. Либо же… что келументари существуют, янрирр гранд-майор.

– Вы снова забыли ввернуть слово «мотыга», Согрорк…

Спецканал ЭМ-связи по анонимному эхайнскому протоколу голосового обмена

Дата и время не установлены.

ГРАНД-АДМИРАЛ ВЬЮРГАХИХХ: Ну как там наш кхэри, Ворчун?

ВОРЧУН: Роет землю, янрирр гранд-адмирал. Успехов в поисках ноль, но уже успел совершить все мыслимые и немыслимые промахи.

ВЬЮРГАХИХХ: Не принимайте близко к сердцу. Колотить палкой по траве – всегда выигрышная тактика. Авось и выпорхнет птичка.

ВОРЧУН: Не уверен, что в его откровенности с новым капкомом был какой-то резон.

ВЬЮРГАХИХХ: Был, был, Ворчун, не ревнуйте. Вам еще предоставится возможность проявить себя. Кстати, он ничего не заподозрил? Я все понимаю, вы опытный разведчик, но не стоит недооценивать природное чутье этого маленького скорпиона.

ВОРЧУН: Для него, с его врожденным антагонизмом к окружающему миру, мы трое… да что там – все двуногие мыслящие существа есть враждебная и заведомо агрессивная среда. Кого-то он ненавидит больше, кого-то меньше. Но симпатий не испытывает ровно ни к кому.

ВЬЮРГАХИХХ: У вас есть какие-то соображения по дальнейшим поискам?

ВОРЧУН: Готов доложить по пунктам. Пункт первый: избавиться от этого несчастного кхэри.

ВЬЮРГАХИХХ: Перестаньте, Ворчун. У вас, разумеется, есть карт-бланш на ситуативные силовые акции… но пока что судьбу мичмана Нунгатау решаю я. Что у вас следующим пунктом?

Спецканал ЭМ-связи, протокол PXVE (Protected eXometral Voice Exchange)

03.06.152–23.05.26

(Федеральное нормализованное время)

ВОРОН: Лунь, вы заставили нас поволноваться.

ЛУНЬ: Я тоже рад вас видеть, Ворон. Должен просить у вас прощения за затянувшуюся паузу. Надеялся подобраться к объекту поближе и обмануть сканеры.

ВОРОН: Держу пари, вам не удалось.

ЛУНЬ: Я и не рассчитывал. Есть кое-что, в чем эхайны близки к совершенству, и это их сканеры психоэма… Поэтому я бесцельно ошиваюсь в пригородах Хоннарда, уповая на простое человеческое везение.

ВОРОН: Почему именно Хоннард?

ЛУНЬ: Космопорт «Анаптинувика-Эллеск» для Эфеба закрыт – он там уже изрядно засветился, и в самом неблагоприятном для себя статусе. Если бы не эти чертовы сканеры, я бы успел его застать… Военными космопортами Эфеб, как представляется, может смело пренебречь – да он и не знает об их существовании. Остается второй гражданский космопорт – «Хоннард-Хаттара». Оттуда Эфеб сможет попасть в любую точку Черной Руки, будь то метрополия или какой-нибудь занюханный Мефисс, а то и Троктарк. Хотя в последних двух случаях от него потребуются изрядные переговорные таланты и финансовые вливания.

ВОРОН: Ему не нужно ни на Мефисс, ни на Троктарк. Как насчет халифата?

ЛУНЬ: «Хоннард-Хаттара» обслуживает исключительно внутренние линии. Чтобы вернуться в пределы нашей досягаемости, Эфебу придется покинуть Анаптинувику. Ему нужно добраться до другой эхайнской планеты с развитой транспортной сетью, откуда он сможет переместиться в миры Галактического Братства, поддерживающие отношения как с Эхайнором, так и с Федерацией. Как вы понимаете, вариантов здесь не так много.

ВОРОН: Если быть точным, то два. Первый вариант: Деамлухс, кстати – родовое гнездо Тиллантарнов, а уже оттуда – в системы Сутахтана или Нторрунс. В обеих системах есть наши консульства. Ну, а второй…

ЛУНЬ: Эхитуафл, метрополия Черной Руки. Самое осиное гнездо. Оттуда он может улететь куда угодно, будь то Рагуррааханаш, Сутахтана, Нторрунс и полдюжины разнообразных аутсайдеров, которым безразлична наша затянувшаяся на десятки тысячелетий распря. Надеюсь, ему достанет здравого смысла туда не соваться.

ВОРОН: Будь у него здравый смысл, он вообще не сунулся бы в Эхайнор…

ЛУНЬ: И тем не менее, бесследно раствориться на просторах Анаптинувики ему все же удалось.

ВОРОН: Если, конечно, эхайны не водят нас за нос и не держат нашего парня где-нибудь в своих тайных казематах.

ЛУНЬ: Вы переоцениваете динамичность эхайнской бюрократической машины, Ворон. В условиях гипертрофированной секретности ничто не происходит моментально. Донесение о появлении Эфеба наверняка ушло к гранд-адмиралу Вьюргахихху с курьерской почтой, а не по обычным каналам связи. За то время, пока гранд-адмирал решал, как ему поступить, Эфеба успели задержать и упустить.

ВОРОН: Хотел бы я знать, какие трансцендентные силы снабжают его таким незаслуженным везением.

ЛУНЬ: Вы же помните, Ворон: под лежачий камень вода не течет, вода течет под плавучий камень…

ВОРОН: А что, бывают такие?!

ЛУНЬ: Конечно: то же вулканическое стекло.

ВОРОН: В таком случае хотел бы я знать, что за вулкан извергнул этот наш камешек…

ЛУНЬ: Кстати, как там остальные?

ВОРОН: Должен вас огорчить, коллега: вы самый удачливый. Или в нашей ситуации это называется – порадовать? Остальным пришлось вернуться. Кречета я отозвал под угрозой разоблачения, Стрепет и Ястреб сами отступились, выбрав неверную тактику. Вы остались в одиночестве, Лунь.

ЛУНЬ: Ничего страшного, Ворон, мне не привыкать. Я самодостаточная птица. И я, кажется, знаю, как подобраться к космопорту. Рассказать?

ВОРОН: Уж будьте любезны, сделайте одолжение, не сочтите за труд…

Как спят дикие слоны

– Знаешь, на кого ты сейчас похож, Кратов? – спросил Муравский. – На большого, слегка замотанного жизнью кота, которому удалось утащить с хозяйского стола кусок свежей вырезки.

– У этого кота устойчивое расстройство сна, – проворчал Кратов. – И аппетита.

– Ну, вырезку ты все же стащил, – заметил Муравский, глядя на него блестящими глазами. – Так вот, по поводу вырезки… сиречь твоей новой подружки. Все очень интересно, Костя, очень интересно.

– Я это уже заметил.

– Для начала, она действительно ангелид. Только незарегистрированный. Понимаешь, что это значит?

Они сидели за столиком на открытой веранде из белого камня, на самом солнцепеке, а над головами трепетала весьма условная пелеринка. Мимо проходили люди, с острым любопытством поглядывая в их сторону. Виной всему был просторный, как парус, видеал, по которому весело бежали цветные блямбы. А может быть, обычный для Муравского, но диковинный для этих мест экстравагантный наряд – саронг и гавайка.

– Понимаю, – неохотно сказал Кратов и отпил вина из своего бокала.

– Это значит, что на Земле еще полно таких, как она. А мы о них ничего не знаем. Зато мы знаем, что наша методика выявления ангелидов ни к черту не годится.

– Теперь тебе будет чем заняться в обозримом будущем, – промолвил Кратов.

– А еще меня беспокоит вот что, – продолжал Муравский. – Все зарегистрированные, так сказать – официальные ангелиды практически ничем от обычных людей не отличаются. Есть нюансы, которыми мы, как ксенологи и по определению специалисты с весьма широкими взглядами, смело можем пренебречь… И вдруг, буквально в течение нескольких дней, я узнаю о существовании сразу нескольких ангелидов с отчетливо проявляющимися способностями, которые иначе, как паранормальными, я пока назвать не могу! Этот твой Эрни Юнгард по прозвищу Харон… эта твоя Ледяная Дези! А о скольких мы еще не знаем!.. Тебя не тревожит такое положение вещей?

– По правде сказать, не очень, – признался Кратов. – Возможно, я несколько беспечен, но в данный момент я занят решением одной-единственной проблемы, которая отвлекает все мои интеллектуальные и физические ресурсы. А проблемой ангелидов с паранормальными способностями я великодушно предоставляю заниматься тебе. И еще сотням не менее компетентных в этом вопросе персон.

– Что еще любопытно, – сказал Муравский с воодушевлением. – Ведь они, сукины дети… да не буду я понят буквально… особо и не таятся, и способностей своих не скрывают, как поступил бы на их месте всякий уважающий себя инопланетный монстр. Хотя, следует признать, и не афишируют. Харон вел уединенный образ жизни в местечке, где полно людей с явными признаками альтернативной одаренности, но, однако же, никому, если верить доктору Спренгпортену, в экстренной психотерапевтической помощи не отказывал. Дези Вифстранд спокойно трудится в престижном медицинском центре, в самом центре европейской столицы, ничьего внимания своими явно запредельными дарованиями не стяжая. И это все происходит на скромном пятачке Скандинавии! Можно себе представить, какой паноптикум таится на просторах Африки или, там, Южной Америки, где наши суперангелиды могут свободно ходить толпами, и никто не обратит на них неравнодушного внимания. Кратов, что происходит? Нас что, это совсем не должно пугать?

– А что нас в этой ситуации должно пугать? – рассеянно спросил Кратов.

– Ну как же! Какие-то мутные пришельцы ведут себя в нашем родном мире, как у себя дома… хорошо еще, не как слоны в посудной лавке… но ведь это до поры до времени, пока они не вошли во вкус собственной безнаказанности. Они экспериментируют с нашим генофондом. Они ломают жизни нашим детям.

– Не преувеличивай. Ледяная Дези выглядит вполне жизнерадостно и не испытывает никаких неудобств от своего происхождения.

– Не преуменьшай, да не преуменьшен будешь, – возразил Муравский. – Харон был одинок, и мы никогда не узнаем, отчего он умер. Кардиогенный шок… могли бы придумать что-то более правдоподобное. Быть может, от одиночества. Или от болезни, которой подвержены ангелиды его генезиса, все без исключений… то есть в единственном экземпляре.

– У Харона и Дези, если ты не уловил, общий генезис.

– Во-первых, это значит, что твоя внешне благополучная прелестница находится в зоне риска. А во-вторых, мы можем лишь строить догадки по поводу общности их с Хароном генезиса, опираясь на мнение доктора Спренгпортена. Которого могли ввести в заблуждение эти горе-экспериментаторы. Или он мог вводить в заблуждение нас, вступив с ними в сговор. Удавалось же это ему раньше, на протяжении десятков лет, да еще и в союзе с коллегами!

– Согласись, что делал он это из лучших побуждений.

– Ну да, благие намерения. Hell is paved with good intentions[12]. И ни разу не крикнул своим работодателям в лицо… или что там у них в передней части головы… мол, что же вы, паскудники, творите! Ведь это же живые люди, живые судьбы!

– Вряд ли это возымело бы на них какое-то действие. Нашли бы другого, посговорчивее. А так он хотя бы в какой-то мере мог держать ситуацию под контролем.

– Вообще-то ему следовало сразу обратиться к нам. Или, на худой конец, к твоему другу Носову… в представляемые им структуры.

– Он мог не знать о существовании таких структур, – сказал Кратов уклончиво.

– Или упомянутые структуры были осведомлены, находились с ним в тесном контакте… но не сочли необходимым посвящать тебя в подробности.

– Тебя послушать, так в Департаменте оборонных проектов собрались отпетые социопаты.

– Ты знаешь мое к ним отношение. И мое отношение к твоим контактам с ними.

– Быть может, я тоже пытаюсь таким образом держать ситуацию под контролем. – Он спокойно выдержал иронический взгляд Муравского. – Не питай на мой счет иллюзий. Мне это нравится не больше твоего. С каждым новым открытием. Ангелиды… генетическая экспансия… джентльмены в темных одеждах и с депрессивным эмоциональным фоном… Я пока что формирую свое отношение к этой проблеме. А уж как сформирую, никому мало не покажется.

– Я в тебя верю, – сказал Муравский, усмехаясь. – Кстати, ты уверен, что твой мальчик… Северин Морозов… не ангелид?

– Он эхайн чистейших кровей и наверняка с такой серьезной родословной, какая не снилась никому из наших действующих монархов. А согласно принятому научным сообществом определению, ангелиды – это потомки человека и родителя неустановленного ксенобиологического этноса. Даже Ольга Лескина не является ангелидом – потому что мы знаем, кто оба ее родителя. В ведомстве, к которому ты питаешь трогательную антипатию, ее называют «неакромми».

– Все лучше, чем «людайн», – проворчал Муравский, – или, там, «гомайн», как у нас пытались внедрить в активный лексикон отдельные умники.

– Нужно было обратиться к Лив Беринг, – сказал Кратов. – Уж она у нас мастер в сфере словотворчества.

– Женщина-ксенолог! – фыркнул Муравский. – Мог ли я подумать, что доживу до этого дня?

– Шовинист, – сказал Кратов с укоризной. – Сексист. Как бы тебя еще обозвать… Даже у эхайнов есть женщины-ксенологи! Чем тебе не по нраву наша Лив? Умница, красавица…

– Не такая уж и красавица. И не такая уж умница.

– Ты просто завидуешь. Не то ей – за то, что она умная и, в отличие от вас, весьма привлекательная, не то ее мужчине. За то, что у него есть она.

– Нет у нее никакого мужчины, – желчно сказал Муравский. – У нее есть только видеал с постоянным соединением с Глобалем и Библиариумом Совета ксенологов.

– Оставь девушку в покое, – потребовал Кратов. —

Чужих меж нами нет!

Мы все друг другу братья

Под вишнями в цвету[13].

И поведай наконец что-нибудь о Ледяной Дези. Только без разных сексистских ужимок.

– Ну изволь, – сказал Муравский. – Здесь интересное заканчивается, зато начинается невероятное. Вот погляди на экран, если ты что-то смыслишь в эмодинамических моделях. Ее психоэм не регистрируется! – Он испытующе поглядел на Кратова, но тот не выглядел ни удивленным, ни восторженным. – Для вящей наглядности: вот это, – Муравский показал пальцем на скопление ярких блямб, – принадлежит тебе. Ты немножко нервничаешь, стараешься выглядеть значительным и не говорить много глупостей… вот с этого момента ты вообще не знаешь, о чем говорить…

– Ну еще бы, – сказал Кратов. – Трудно общаться с собеседником, у которого вместо эмоционального фона непроницаемо серая пелена.

– Ты так ее увидел? – оживился Муравский. – Забавно. А вот как ее увидели наши детекторы. – Он смахнул ладонью с экрана танцующие блямбы.

– Та же серая пелена, – усмехнулся Кратов. – Ну хорошо: бежевая.

– На детекторах ничего нет, ни единого маркера, – сказал Муравский. – Ты сидел в пустом кабинете и нес бессвязную, а главное – безадресную чушь. Где ты откопал этого монстра?

– В своем давнем прошлом, – сказал Кратов. – Если бы все монстры, противостоящие нам, выглядели так же, как она, мы сдавались бы в плен марширующими колоннами. К счастью, она на нашей стороне. Потому что наши детекторы ни на что не годятся. Они на ясном глазу пытаются мне втереть, что у Дези Вифстранд вовсе нет психоэма.

– А его и нет, – сказал Муравский. – В том смысле, какой мы привыкли вкладывать в это понятие.

– А он есть, – возразил Кратов. – Психоэм есть у всякого живого существа. Доктор Дези вполне себе живое существо.

– И премиленькое, – хмыкнул Муравский.

– Вот именно. Ее психоэм парадоксален. Равно как и психоэм Харона, и прочих ангелидов, о которых мы сейчас даже не подозреваем, поскольку они легко и непринужденно просочились сквозь «Сито Оккама»… Меня все время мучил вопрос: а чего я так вдруг ухватился за идею ангелидов, за Харона? Что это на меня вдруг нашло?

– И действительно, – согласился Муравский. – То есть, конечно, кое-что очевидно. Ты пытаешься решить вполне тривиальную, хотя и непростую задачу: обмануть защитные контуры эхайнов. Коль скоро имитировать эхайнский психоэм мы пока не в состоянии, мы должны обмануть их детекторы. Или хотя бы поставить в тупик.

– При помощи парадоксального психоэма, – подхватил Кратов. – Но как его найти? Между тем, все люди чувствительны к эмоциональному фону, хотя и по-разному. И на парадоксальный эмоциональный фон как на отражение парадоксального психоэма они тоже должны как-то реагировать. Они и реагируют.

– «Волны страха», – сказал Муравский с наслаждением.

– Бич начинающих ксенологов, – покивал Кратов. – То, чему в первую очередь учат противостоять при непосредственном контакте с Чужим Разумом. Негативная реакция на инородное психологическое присутствие. Она присутствует всегда, но особенно ярко проявляется при контакте с негуманоидами либо гуманоидами, чья нервная деятельность протекает по принципиально иным правилам, нежели наша.

– На виавов мы реагируем как на родных, – кивнул Муравский. – Спокойно относимся к тоссфенхам, хотя они и вовсе рептилоиды. Мы вполне толерантны даже к тахамаукам. Но! Никогда не забуду, как меня трясло, когда в одном из лабиринтов Вхилугского Компендиума я лицом к, снова скажу, передней части головы столкнулся с живым игатру…

– Притом что те же нкианхи, те же виавы и тахамауки никогда не жаловались на психологический дискомфорт при контактах что с нами, что с игатру, что с кем бы то ни было.

– Возможно, они попросту темнят, полагая ниже своего достоинства упоминать об этом, – предположил Муравский.

– Так вот: от Харона тоже исходили волны страха, хотя им можно было противостоять. Следовательно, у него был парадоксальный психоэм, хотя и сглаженный человеческими генами. Стеллану же перепало сполна от темных джентльменов с их рафинированно парадоксальным психоэмом.

– Воображаю, как ты трясся от первобытного ужаса в кабинете Ледяной Дези! – усмехнулся Муравский.

– В том-то и дело, что нет, – сказал Кратов удрученно. – И даже наоборот: давно я не чувствовал себя так покойно и умиротворенно. Это меня даже озадачило: ведь я ожидал от себя хотя бы какой-то реакции на чужака, пускай даже в ослабленной форме…

– Много бы она наработала психомедиком с волнами-то страха!

– Да уж… ее эвдемоны проделали классную работу.

– У доктора Дези парадоксальный психоэм, – констатировал Муравский. – Он не регистрируется нашими детекторами, и у нас нет оснований полагать, что эхайнская техника преуспеет больше.

– Я искал то, не знаю что, – кивнул Кратов. – Но я нашел.

– Ты нашел даже чуть больше, чем искал, – заверил его Муравский. – И что особенно отвратительно, ты даже не в состоянии оценить масштаб своей находки. Потому что намереваешься употребить этот драгоценный камень в качестве снаряда для обрушения эхайнских крепостей… Парадоксальный психоэм юной шведской дамы – лишь побочный эффект ее способностей. О которых, кстати, мы ничего не знаем, поскольку никогда всерьез эту диву не изучали. Отзывы ее пациентов – это лишь субъективные впечатления от чего-то грандиозного, впечатляющего и малопонятного. Мы даже названия подходящего ее феномену пока не придумали.

– Обратись к Лив Беринг, – произнес Кратов ядовито. – Она тебя завалит вариантами.

– Вот и целуйся со своей Лив Беринг… Резюмирую, что же она умеет, твоя находка. Во-первых, условно-пассивная манипуляция на эмоциональном уровне. Эмпатическое отражение?.. Реципиент видит ее такой, какойему хочетсяее видеть. Это якобы помогает ей установить необходимый контакт. Любопытно, что произойдет, если реципиент пожелает увидеть ее обнаженной. Ты не спрашивал?

– И в голову не пришло, – признался Кратов.

– Вот именно. Отсюда, во-вторых, активная манипуляция с использованием все того же эмоционального контура. Реципиент видит в ней то, чтоона хочетему продемонстрировать. Активная ретросуггестия. Это не гипноз в классическом варианте. Это… не очень понятно что. Может быть, она что-то излучает? Какие-нибудь волны в диапазоне, который нам и в голову не пришло регистрировать. Кстати, она не догадалась, что ты явился на встречу, с головы до ног увешанный приборами?

– Если и догадалась, то виду не подала.

– А еще вернее, и впрямь не догадалась. Ее способности лежат в иной плоскости. Она не ходячий сканер, просвечивающий собеседника насквозь рентгеновским взором, – она гениальный эмоциональный манипулятор. Но ведь ты понимаешь, что это ничего нам не даст. Дезидерия Вифстранд профессионал в одной сфере, феномен в другой… и дилетант в нашей. Она никогда не занималась тем, что мы от нее ожидаем. Она не умеет манипулировать эхайнами.

– Все правильно, – согласился Кратов. – А кто из нас специалист в этом подлом деле? Может быть, ты или я? Или, смешно сказать, Эрик Носов со своей шайкой-лейкой? Мы становимся специалистами на лету, учимся тому, чему учиться не хотим и при иных обстоятельствах никогда бы даже и не пытались.

– У тебя есть план? – терпеливо осведомился Муравский.

– Есть, – сказал Кратов. – И несколько очень коротких дней на его подготовку. Для начала я хочу испытать наше секретное оружие на настоящих эхайнах.

– Эхайны – те же люди, – сказал Муравский. – Но, как говорил один мудрый человек с широкими натурфилософическими взглядами, «только рубашка другой»[14]. Почему ты решил, что они способны воспринимать эмоциональный фон иначе?

– Не иначе, – сказал Кратов, – а глубже. Ты должен знать, что невербальный компонент общения для них чрезвычайно важен. Да что далеко ходить за примером: вот ты способен впадать в экстаз при звуках голоса Озмы?

– Способен, – заявил Муравский. – Если выпью много хорошего вина.

– А вот эхайны… – начал было Кратов, но вдруг почувствовал, что его аккуратно, хотя и настойчиво, трогают за колено.

Крохотный, дочерна загорелый, как майский жук, и такой же обтекаемый ребенок в белом комбинезончике.

– Что тебе, милый? – спросил Кратов.

– Кису! – объявил ребенок и требовательно показал пальчиком на видеал.

– Видишь ли… – смутился Кратов.

Муравский, посмеиваясь, колдовал над сенсорной панелью.

– Вот тебе киса! – объявил он с гордостью, и прямо из экрана в сторону дитяти выпятилась объемная мохнатая физиономия очень печального манула.

– Ты потерялся? – спросил Кратов участливо.

– Нет! – энергично сказал ребенок, пытаясь ухватить иллюзорного манула за шкирку. Манул прижимал уши и опасливо жмурился.

– А где твоя мама?

– Ты моя мама, – указующий перст переместился в район кратовского носа.

– Это слишком большая честь для меня, – пробормотал Кратов. – Прости, но я не могу быть твоей мамой.

– А кто ты? – поразился малыш.

– Н-ну… например… – замялся Кратов.

– Серый Волк, – с готовностью подсказал Муравский.

– Это ты Серый Волк, – отвечал ему ребенок. – А он – Большая Киса!

– Я знал, я знал! – обрадовался Муравский.

– Согласен, – промолвил Кратов с обреченностью в голосе. – Я киса. Большая, не спорю. И что мы с тобой будем делать?

– Играть! – сообщил ребенок.

И тут же унесся прочь по своим делам.

Кратов проводил его задумчивым взглядом.

– Она тоже любит играть, – заметил он. – И эхайны тоже. Но она взрослая, а эхайны… они как дети. У них миллион правил для самых разнообразных игр. Когда я был несмышленым отроком, у нас тоже были очень сложные игры с запутанными правилами, за отступления от которых следовало суровое наказание. Хорошо, если все обходилось простым пендалем… а могли и от компании отлучить! В этой парадигме мы взрослые, а эхайны никак не могут этого понять и обижаются, что мы не играем в их войнушку.

– Вот так примерно все ей и объясни, – посоветовал Муравский.

– Угу, – сказал Кратов. – И даже покажу ей нескольких игроков…

– Как ты думаешь, он не потеряется? – озабоченно спросил Муравский, глядя вслед малышу.

– Кто? Этот птенец?! – Кратов снисходительно пожал плечами. – Пора бы тебе знать: дети не могут потеряться, как бы ни старались. И пора бы тебе обзавестись своими детьми, чтобы знать это наверняка. Бери пример с Аксютина. Или с меня.

– Я умею обращаться с детьми, – сказал Муравский. – У меня четверо племянников!

Кратов вдруг несолидно хихикнул.

– Однажды я потерял собственную дочь, – сказал он. – Это было забавно и поучительно. Мы отправились на несколько дней в национальный парк Тарангире, весело и познавательно провели там время, а вернувшись в лагерь, обнаружили отсутствие Иветты. Выждав какое-то время и убедившись, что она не возникла из ниоткуда, как это обычно случалось дома, мы начали тревожиться. Даже не знаю, кто сильнее – я или моя Марси. Все же это не городское окружение, а довольно-таки дикая природа! Приведя мысли в порядок и выслушав несколько советов от опытных родителей, что обитали по соседству, я связался со службой глобального мониторинга – с тем ее подразделением, что занято поисками пропавших людей. Они сообщили мне, что могут использовать поиск психоэмоциональных схем лишь с согласия обладателей таковых схем… знаешь, бывают ситуации, когда человек не уверен в том, где окажется завтра и будет ли в состоянии вернуться в лоно цивилизации самостоятельно… какие-нибудь исследователи затерянных миров или экстремалы, искатели острых ощущений в жерлах потухших вулканов. Но поскольку речь шла о ребенке, то достаточно было заручиться согласием родителей. Таковое согласие было немедленно получено, наши полномочия нашли свое подтверждение по их каналам, после чего спустя десять минут… очень, скажу тебе, долгих минут!.. нас известили, что обладатель искомой схемы мирно почивает на вязанке хвороста, приготовленной для употребления дикими слонами в пищу, в полутора милях от лагеря. И что упомянутые дикие слоны ошиваются неподалеку, но угрозы ребенку не представляют, поскольку за ними наблюдает старший егерьбвана[15]Андабавамакади, человек в высшей степени ответственный и умелый. Первой нашей реакцией было: что ж этот ответственный егерь не сообщил никому, что на вверенном ему участке территории дрыхнет потерявшийся несмышленыш?! Оказалось, что сообщил, но поступил подобно пророку Мухаммеду, который не отважился беспокоить спящую кошку ценой отрезанного рукава своего халата, то есть будить и выяснять имя не стал… Утром дитя выспалось, позавтракало и объяснило наивным родителям, что хотело своими глазами увидеть, как спят слоны, но так случилось, что уснуло намного раньше. Притом намерений своих означенное дитя не оставляет, а следовательно, либо оно остается здесь жить вместе с егерем, пока не удовлетворит жажду знаний, либо мы к ней присоединяемся. Перспективой обрести на своей шее вдобавок к стаду слонов еще и человеческого детенышабванаАндабавамакади вдохновлен был незначительно. Что будет, спросил он осторожно, еслибиби кидого[16] Иветта поранит пятку или занозит пальчик? Собственно, угрозы он ожидал от меня, но я лишь выразил надежду, что дитя не утратило еще навыков самостоятельного оказания первой помощи, каким ее постоянно обучают. А ожидаемая угроза явилась откуда не ждали: матушка, существо эфирное и златокудрое, обещала убить нашего доброго егеря никому еще не известными способами, причем столько раз, сколько будет заноз.

– И чем закончилось? – спросил Муравский с живым интересом.

– С третьей попытки нам удалось совместить свои биологические циклы со слоновьими. Оказывается, слоны в большинстве своем действительно спят стоя. Но слонята могут себе позволить сон на боку. Как, ты не знал?!

– У меня четверо племянников, – сказал Муравский. – Но нет своих детей. Мне некогда! Кто-то же должен заниматься и ксенологией, а не только слонами!

Мичман Нунгатау наводит шороху

Мичман пинком – как всегда и мечтал! – распахнул дверь офиса службы безопасности космопорта «Анаптинувика-Эллеск». Еще никого не видя, он заранее испытывал праведную ненависть ко всякому, кто мог бы ожидать его за этой дверью. «Псекацаги, – думал он. – А еще туда же… служба безопасности… кто угодно может войти и перебить всех, как крыс в чулане. Крысы и есть…» Привставшему ему навстречу с выражением крайнего недоумения на помятом лице старшему инспектору он с порога ткнул в нос гранд-адмиральский церрег и, пропуская мимо ушей потрясенное «С кем имею честь… какому событию обязан…», начал командовать, обращаясь сугубо через плечо и самым хамским голосом, на какой оказался способен:

– Сержант, найти патрульных – тех, что участвовали в задержании, допросить с пристрастием. Особенно того идиота, что открыл огонь не разобравшись. Справитесь сами или как?

– Обижать изволите, янрирр мичман, – ухмыльнулся Аунгу. – Разрешите исполнять?

– И поживее. Ефрейтор, разыскать девицу, что подняла тревогу, и доставить сюда. Отказов не принимать, силу применять в крайнем случае… Рядовой, займите пост за дверью, никого званием ниже полковника не пускать. Для ефрейтора с девицей сделать исключение.

Затем Нунгатау придвинул пустующее кресло к столу и расположился в нем с максимальным комфортом.

– Мичман, не слишком ли много вы себе позволяете? – спросил старший инспектор негромко.

– По-моему, в самый раз, – удовлетворенно ответил тот.

– Не забывайте, что мой гражданский чин в табели о рангах существенно выше вашего воинского звания.

– Как вы понимаете, церрег не только нас уравнивает, но и дает мне изрядное преимущество.

– Не спорю, личный знак высокопоставленной особы снабжает вас исключительными полномочиями, но не правом на исключительную дерзость…

– Дерзость? Я всего лишь подстегиваю нашу беседу, чтобы не топтаться на месте попусту. – Мичман привстал в кресле, подался вперед и навис над столом. – Что-то не так? Проявляю неуважение? Можете потребовать удовлетворения. Суд справедливости и силы никто еще не отменял.

Лицо старшего инспектора окаменело. «А ведь он и впрямь готов бросить мне вызов, – быстро понял мичман. – Было бы забавно… хотя и не ко времени. Да и как оно все еще обернется! Может быть, потом как-нибудь… когда я стану посвободнее». И он благоразумно поспешил понизить градус возникшего напряжения:

– Но ведь у вас нет намерения воспрепятствовать выполнению особо важного задания?

– Что это значит? – спросил старший инспектор, хмурясь.

– Лишь то, что вы сейчас изложите мне все подробности одного инцидента трехдневной давности. Напомню: вы задержали – с применением, кстати, чрезмерной силы! – молодого эхайнского аристократа из рода Тиллантарн…

Старший инспектор потупил взор.

– Намерений нанести ущерб чести и достоинству высокородной персоны не было, – буркнул он. – Нет нужды вам объяснять: живем на фронтире. Приходится пребывать в постоянной готовности к провокациям и попыткам инфильтрации резидентуры потенциального противника…

– Юнец представлял явную угрозу интересам и безопасности Эхайнора? – спросил Нунгатау с легкой иронией.

– Он вел себя необычно.

– В чем это выражалось? Он был одет в лепестки цветов и плети лиан? С трудом изъяснялся? Стрелял из скерна по люстрам?

– Да вы поэт, мичман, – сказал старший инспектор. – Одет был не в лепестки, хотя и странновато. По люстрам не стрелял за неимением подходящего оружия. Но говорил с неустановленным акцентом, неверно подбирал слова и выглядел дезориентированным.

– И это дало вам основания подозревать в нем шпиона этелекхов? – уточнил Нунгатау.

– По долгу службы я обязан по всякому сомнительному случаю учинять надлежащее дознание. С тем, чтобы пресечь саму возможность…

– Дайте сообразить, – прервал его мичман. – Все задержанные вами шпионы вели себя подобным образом?

Он понимал, что далеко отклоняется от цели допроса, но ничего не мог с собой поделать. Просто не мог упустить случая поквитаться хотя бы с одним идиотом старше себя по возрасту, должности и званию. Пускай даже и при помощи заветного церрега.

– Гм… к счастью, на вверенном мне объекте еще ни один шпион не появлялся.

– Любопытно мне знать, что же их удерживает? Весть о том, что службу безопасности здесь возглавляет лично старший инспектор… э-э?..

– Итарну Рунтунк Имсантуарн, к вашим услугам, – мрачно сказал тот.

– И вы серьезно полагаете, старший испектор Имсантуарн, что всякий этелекх, решив прокрасться на территорию Черной Руки Эхайнора с недобрыми намерениями, оденется клоуном, станет трындеть со смешным акцентом, путать падежи и палить по люстрам?

– Дались вам эти люстры! – сказал старший инспектор с раздражением.

– Этелекхи не глупее нас с вами, – промолвил мичман с мстительным наслаждением. – И уж вам они точно дадут изрядную фору. Будь все иначе, вы уже давно заведовали бы вышибалами в какой-нибудь зачуханнойхабаренина Маудзариэне. А этелекхи подбирали бы объедки на заднем дворе. Вы ведь знаете, как называется метрополия этелекхов?

– Она называется «Земля», – сказал Имсантуарн. – Самим этелекхам и невдомек, что мы обозначаем их мир эхайнским астронимом «Маудзариэн». Кстати, я слыхал, что наши миры они называют правильно.

– И к чему я веду, старший инспектор?

– К чему же? – не понял тот.

– Например, к тому, что к аннексии наших территорий они готовятся не в пример более серьезно, нежели вы – к их незваным визитам. Так вот, касаясь их умственных достоинств: настоящий шпион этелекхов будет выглядеть, вести себя и говорить в точности как эхайн. Как мы с вами, а то и почище. Он просквозит мимо вас, и вы даже глаз в его сторону не скосите. Он будетшексязитьсяу вас в офисе, вертя на пальце тартег… или церрег… (Мичман сознавал, что его заносит, но остановиться уже не мог.) А вы будете сидеть напротив него вот так, как сейчас сидите передо мной, и лепетать какую-нибудь подобострастную чушь. Странно, что я, полевой унтер, должен объяснять эту простую истину вам – эксперту, профессионалу…

– По всему видно было, что это не шпион, – пробормотал старший инспектор, покорно проглотив все пущенные в его адрес оскорбления.

– Конечно, не шпион! – подтвердил мичман со злорадством. – Самый последниймисхазер,подорвавши штакет сзузырягом, будет выглядеть дезориентированным и неверно подбирать слова, а уж нарядится так, что охренеешь… Зачем было в него стрелять? Он оказывал сопротивление?

– Это была ошибка. Молодой человек желал продемонстрировать нам имеющееся у него холодное оружие… довольно безобидное, как выяснилось впоследствии, скорее декоративного свойства, нежели пригодное для употребления в боевых целях… а может быть, собирался предъявить нам тартег. Мы не касались этой темы в ходе последующего допроса…

– Коли парень явно не в себе, так чем глушить его на месте, не лучше ли было вызвать доктора?

– Мы и вызвали. Позже.

– Ну еще бы… О чем вы с ним говорили, когда он пришел в себя?

– О целях визита. О том, откуда он прибыл и куда намерен следовать дальше. Не скрою, я пытался уличить его в несообразностях…

– …и разоблачить как важного шпиона этелекхов, – покивал мичман. – Кем же ему еще быть! Не душевнобольным же, в конце концов. Или, что не в пример обиднее, оббацаным гнячкой и прочими веселыми растениями! За безобидного психа по служебной лестнице не продвинут и внеочередного звания не дадут… Так что там у него было не так с тартегом?

– С тартегом у юноши все было в полном порядке. Очень древний и прекрасно изготовленный тартег, и он безусловно принадлежал своему владельцу, а не был им похищен либо позаимствован на время. Вы, верно, знаете, как это проверяется…

– Знаю, – сказал Нунгатау. – Итак, вы в замешательстве понимаете, что только чтошмортанулиобладателя тартега, и не простого тартега, а очень древнего и влиятельного. И чувствуете, как на вашей заднице сходятся прицелы самого серьезного оружия, какое только способны себе вообразить. Какую глупость вы предприняли в качестве следующего своего шага?

– Я уже устал выслушивать оскорбления, – поморщился старший инспектор. – Что, если я прямо сейчас шлепну вас из личного скерна?

– У вас будут неприятности. Большие неприятности от самых влиятельных персон, уж будьте покойны.

– Разве могут мои неприятности сравниться с вашими? Допустим, меня разжалуют и сошлют на какой-нибудь Троктарк. А вас упакуют в черный пластиковый мешок и вскорости пустят на переработку…

– Наберитесь терпения, – пожал плечами Нунгатау. – Я не девочка, любезностям не обучен, делаю свою работу грубовато. То есть не так изящно, как вы привыкли. Ну так вас и не часто допрашивают, старший инспектор. Зато теперь на своей холке поймете, каково было тому парню с тартегом, когда вы принялись задавать ему неприятные вопросы… грубо и неизящно.

Старший инспектор побагровел.

– Возможно, вы правы, – сказал он. – Но я старался быть деликатным, насколько возможно в сложившейся ситуации. Наша беседа…

– Допрос, – безжалостно поправил мичман.

– Ну хорошо, допрос… он затянулся сверх всяких приличий. Парень все время терял сознание.

– Куда ему сошлось залпом из парализатора?

– Вроде бы штатно, в правое плечо – чтобы вывести из строя боевую правую руку. Доктор сказал, что парализующий эффект прошел без последствий. Причиной обмороков было что-то иное. Какая-то реакция психосоматического типа, если я ничего не путаю. Юноша отключался без видимых причин трижды за небольшое время.

– Я могу поговорить с доктором?

– Можете. Когда он вернется из Майртэнтэ. Это поселение ссыльных каторжан, и оно…

– Я знаю, что такое Майртэнтэ, – сказал мичман. – И знаю, что оно у демона-антинома в заднице. И что с вашим доктором нельзя будет связаться, пока он не закончит там все свои дела. Проклятие, здесь что – один доктор на весь континент?

– Выездной осмотр контингента, – равнодушно пояснил старший инспектор. – Туда отправилась сборная бригада медиков, из числа опытных специалистов, имеющих опыт общения с каторжанами. Если все пройдет благополучно, доктор вернется в конце декады. А если не слишком… то можете рассчитывать на осмотр его останков.

– Вы чрезвычайно меня ободрили, – буркнул Нунгатау. – Что дальше?

– Пока юноша валялся в очередной отключке в лазарете, куда его доставили после инцидента, я вынужден был информировать о случившемся капитан-командора Хэйхилгенташорха. Ему… как и вам… не понравилось, что по обладателю тартега стреляли из парализатора. Когда я продемонстрировал ему снимок тартега, недовольство капитан-командора сделалось несовместимым с нормами официального общения. («Старина капком начал орать, колотить кулаками по столу и валить тебя,псекацага, злыми солдатскими хренами», – злорадно подумал мичман.) На этом мы расстались. («Он тебя вышвырнул из кабинета и отправил стоять навытяжку в изголовье оскорбленного действием аристократа, пока тот не соизволит вернуться в сознание. А уж потом, успокоившись, сверился с Высоким родовым сводом, чтобы узнать, кому и куда адресовать униженные извинения за инцидент. И по каким-нибудь ссылкам понял, с кем имеет дело. Или обратился к какой-нибудь секретной базе данных. Или вызвал начальника гарнизонной секретной части капитана Аумиссирмарха – кстати, что с ним? последовал за капкомом в забвенную глушь? отделался каким-нибудь страшным обетом молчания? – и тот ему объяснил, как поступить, в каких терминах составить донесение и какого цвета конверт для транспортировки оного употребить. Одного только наш добрый секретчик не объяснил: какая участь ожидает капкома в тот момент, когда содержимое донесения станет известно гранд-адмиралу…») Вернувшись, я застал юношу в добром здравии и счел за благо продолжить беседу.

– Допрос, – машинально ввернул мичман.

– Это нельзя уже было назвать допросом, – возразил старший инспектор. – Мое видение ситуации изменилось. Стало очевидно, что это не агент этелекхов, а молодой человек, попавший в сложные жизненные обстоятельства. Мы мирно побеседовали и в процессе общения пришли к обоюдному согласию, что причин для его дальнейшего пребывания в лазарете, а наипаче под моим наблюдением, не существует.

– И вы его отпустили, – промолвил мичман.

– Да, – подтвердил Имсантуарн. – Я его отпустил. Если быть точным, я простился и оставил его на попечение медицинского персонала. Как мне доложили позднее, янрирр Тиллантарн недолго задержался в лазарете после моего ухода.

– В чем выразилось упомянутое вами «обоюдное согласие»?

– Я не помню в подробностях. Возможно, он выразил желание покинуть лазарет. И я не нашелся, что возразить.

– Разве капитан-командор не потребовал от вас держать молодого человека под строжайшим присмотром?

– Потребовал, – сказал старший инспектор. – Но в ходе беседы я счел разумным нарушить это требование. В конце концов, я не обязан подчиняться гарнизонному начальству.

«Любопытно, как тебе это сошло с рук», – подумал Нунгатау.

– Я удовлетворил ваше любопытство, мичман? – спросил старший инспектор.

– Слегка, – сказал тот. – Нашлаперик.

«Ничего от тебя больше не добиться, олух несчастный. Изволите видеть – обоюдное согласие!»

– Тогда и я хотел бы задать вопрос, – промолвил старший инспектор. – Кто был этот юноша? Из-за чего, собственно, такая суета?

«Так я тебе и сказал!»

– Молодой аристократ с нездоровой тягой к приключениям. Его потеряли родные и близкие.

– Если вам представится такая возможность, – сказал старший инспектор, выпрямившись во весь рост и преисполнившись значительности, – прошу уведомить старейшин рода, что не имел в виду нанести оскорбление их достойному отпрыску, а всего лишь исполнял служебный долг в меру своего умения и понимания оного.

– Уж доведу, будьте покойны, – обещал Нунгатау. – Уж так доведу, что… Но не расслабляйтесь: ничего еще не закончилось. И было бы очень неплохо с вашей стороны, если этот высокородный юнец вдруг обнаружится в пределах досягаемости, уважительно и в то же время непреклонно поумерить его прыть. Не забыв при этом известить меня.

Старший инспектор вдруг усмехнулся. Затем сел, непринужденно откинулся в кресле и посмотрел на мичмана, как на докучливого шута.

– Основания? – спросил он.

– Что вы имеете в виду? – опешил Нунгатау.

– Буквально следующее, мичман. Я хотел бы знать, на каком основании я вдруг должен ограничить свободу передвижения столь высокородной особы.

– Гм… однажды вы уже пытались это сделать.

– И в любой инстанции с готовностью признаю свою ошибку. Впредь намерен подобного превышения своих полномочий всячески избегать. Либо же… – Имсантуарн перегнулся через стол и приблизил сделавшуюся вдруг лукавой физиономию к мичману. – Либо же вы назовете мне обвинения, выдвинутые против юного Тиллантарна. Учитывая его родовое древо, таковые обвинения должны быть более чем серьезными.

– Похоже, в вас наконец проснулся законник, – с сарказмом промолвил Нунгатау.

– Он всегда во мне был, – ответил старший инспектор. – Законы, уставы, кодексы – это единственное, что спасает Эхайнор от саморазрушения. Не будь законов, не следуй мы их духу и букве, ни один эхайн не дожил бы и до Великого Самопознания.

– Да вы еще и буквоед, старший инспектор.

– А вы, мичман… впрочем, как и все кхэри… вы никогда не относились к установленному порядку с должным уважением. Поэтому вы до сих пор остаетесь дикарями, играющими в цивилизацию, и мичманские нашивки – предел вашей карьеры.

– Не пытайтесь меня раскачать. Вам это не понравится.

– Я просто хочу напомнить вам, что вы, даже принимая во внимание церрег, которым вы тычете во все стороны, действуете цинично и беззаконно. Чем отнимать мое время, не лучше ли вам озаботиться эдиктом на задержание Тиллантарна, причем в письменном виде, в надлежащем оформлении и со всеми необходимыми подписями? Гранд-адмиралы приходят и уходят, а Высокий родовой свод остается…

Так удачно складывался разговор. Так приятно было сознавать собственную неуязвимость и превосходство! И вдруг все переменилось. То есть вернулось в обычную колею. Мичман-сарконтир снова стал пыльным унтером, чье место в степи, а не в приличном месте, а старший инспектор – старшим инспектором, как ему и полагается по должности, высокомерным и властным ублюдком. «Где я перегнул? – лихорадочно соображал мичман. – Где хватанул лишку?! Вот ведь как бывает, когда на ровном грунте возомнишь о себе невесть что, и вдруг – стоймя, с макушечкой! – в яму с дерьмом…»

– Опасаетесь мести старших Тиллантарнов? – прошипел он. – Напрасно. Они далеко, пока еще соберутся в дорогу, а гранд-адмирал близко.

– Разве он изменил своим суверериям и отважился-таки покинуть стены замка Плонгорн? – с неприкрытой уже издевкой осведомился старший инспектор.

Это было открытое оскорбление. О тяготевшем над гранд-адмиралом Вьюргахиххом зловещем пророчестве ходили слухи, все дивились тому значению, которое столь высокопоставленный офицер и безусловно образованный эхайн придавал словам какой-то гадалки, кто-то относился к этому с пониманием, кто-то с юмором, а кто и с насмешкой… вот как сейчас. И хотя оскорбление не задевало чести самого мичмана, тем не менее, в силу установившихся между ним и гранд-адмиралом особых отношений, требовало достойной отповеди. Подходящих ситуации слов у мичмана не сыскалось, и он потянулся за скерном.

За дверью послышался шум, раздались недовольные голоса, а затем в помещение ввалилась разношерстная толпа. Впереди, раскинув руки, пятился рядовой Юлфедкерк и орал: «Не велено! Сдайте назад, пиявки болотные!» Прямо на него, покрикивая: «Сейчас я тебе сдам, скорпион недотоптанный!» – перли громадные и весьма недовольные возникшим препятствием оперативники службы безопасности, числом трое, в густо-синих куртках с закатанными рукавами и с парализаторами наперевес. Хоть и не боевое оружие вроде скерна, а тоже приятного мало… Позади всех маячили головы сержанта Аунгу и ефрейтора Бангатахха, причем сержант зазывно махал руками в том смысле, что: «Янрирр мичман, благоволите на выход, они ждать не станут!..» – а ефрейтор даже подпрыгивал, надеясь быть замеченным из-за широких спин оперативников.

– Извинения просим, янрирр старший инспектор, – угрюмо сказал один из густо-синих, – но что здесь делают эти скорпионы?

– Если мы их сейчас положим мордами к полу, а потом укатаем в холодную до выяснения, – прогрохотал другой, – это будет уместно?

– Более чем уместно, дети мои, – ответствовал Имсантуарн, украсив голос самыми благостными интонациями. – Но мичман и его люди нас покидают, не станем их задерживать.

– А я бы задержал, – буркнул оперативник. – То есть не просто задержал бы, а скерны поотнимал бы и употребил к стыду и унижению янрирров скорпионов, даром что прицелы не отстегнуты…

– Желаю здравствовать, старший инспектор, – сказал Нунгатау ласково. – Очень надеюсь на скорую встречу при более располагающих к душевной беседе обстоятельствах.

– Ваш покорный слуга, – не запозднился тот. – Эдикт не забудьте. А то, не ровен час, юный Тиллантарн решит воспользоваться услугами космопорта «Анаптинувика-Эллеск», так ему препятствий к перемещениям никто чинить не станет.

Нунгатау промолчал, нырнул под руку Юлфедкерка и буром попер на живую стену. Уткнувшись носом в грубую синюю ткань, поднял глаза и спросил с угрозой: «Ну?» На что последовал ответ в самом свирепом и вызывающем тоне: «В рыло ткну!» – «Пропустить!» – распорядился из глубины офиса старший инспектор, и оперативник, всем своим видом демонстрируя надежду на продолжение разборки, отступил на полшага. «За мной», – бросил мичман и устремился на двор.

Пройдя несколько шагов, он вдруг развернулся и пихнул рядового Юлфедкерка в грудь обоими кулаками.

– Я что тебе велел делать, рыбий пузырь, грунтоед,мисхазер, мать твоя гусеница?

– Никого не пускать, – ответил тот, потупясь. – Вы, кажется, не заметили, янрирр мичман: их было трое, и еще трое ошивались в коридоре…

– За каким демоном мне нужны такие помощники? – спросил мичман в пространство. – Уж лучше бы я отправился сюда один. По крайней мере, рассчитывал бы только на себя.

– Виноват, янрирр мичман.

– Зачем солдату боевое оружие, если он стесняется пустить его в ход? Что там было у этих дерьмодавов – цкунги? Чесалки для яиц. Я этими цацками лечусь от судорог в икрах. А у тебя что было, солдат? Скерн! То есть отменная горелка для разведения огня под адскими сотейниками…

– Больше не повторится, янрирр мичман, – равнодушно бубнил рядовой без тени раскаяния на бледной роже.

– Разрешите обратиться, – встрял сержант Аунгу, которого, в общем, никто ни о чем не спрашивал.

– Молчать, Аунгу!

– Наша задача, янрирр мичман, состоит в том, – упрямо сказал сержант, – чтобы найти и доставить по назначению некую персону мужского, как представляется, пола, а не вступать в огневой контакт со всеми подвернувшимися под горячую рукупсекацагами. Да хранят нас Стихии, но это игра с неясным исходом. Не скрою, мы в состоянии раскочегарить адские печки, но и патрульные не из грунта выкопаны и не из дерьма слеплены. Отсюда вывод: может сложиться и так и эдак, а вернее всего, перепадет всем и от щедрой души. То есть команда окажется выведена из строя частично или полностью, после чего воспоследуют разбирательства и прочие непредусмотренные нашими планами траты времени, потеря темпа и ущемление в маневре. Что, не так разве? Еще добавлю, что обращать эхайнское боевое оружие против эхайнов недостойно и недопустимо. Вам не следует требовать от Юлфы исполнения преступных приказов.

– Это я буду здесь решать, что преступно, а что нет, сержант! – рявкнул Нунгатау. – И если сочту необходимым, с легкостью шлепну и вас. Соответствующий опыт у меня имеется…

– Не сомневаюсь, янрирр мичман. Вы настоящий кхэри…

– От кхэри слышу!

Сержант Бангатахх, все это время торчавший в сторонке не у дел, вдруг расхохотался. На него посмотрели как на идиота. Первым не выдержал и зафыркал рядовой, затем прыснул сержант. «Чего это я раздухарился», – подумал мичман, изо всех сил сохраняя свирепое выражение лица.

– Есть что доложить? – спросил он. – Или вы, покуда я за всех отдувался, дурью маялись и курили самую гнусную траву, какую только надыбали на этой планетке?

– Для вас, янрирр мичман, у меня всегда найдется пара словечек, – осклабился сержант Аунгу. – Начну с патрульных, не возражаете?

Последняя партия

– У меня сегодня прекрасное настроение, – сказал капитан Ктелларн. – Не пойму, по какой причине. Но хочется распространять вокруг себя свет и всем делать добро.

– Вот как? – усмехнулся Оберт. – Хотите я подскажу вам, как сублимироваться?

– Дайте угадать. Сейчас вы предложите мне доставить вас домой.

– С вами становится неинтересно. Не то вы научились читать мысли, не то я делаюсь недопустимо предсказуем.

– Забыли третий вариант: вам не хватает полета фантазии. С годами она иссякла, а может быть, всегда была довольно скудна. Все ваши помыслы сводятся к одной идее фикс. Согласитесь, это серьезно облегчает мою задачу.

– Тогда уж и четвертый вариант. Гляжу я на вас, здоровенного, довольного собой и жизнью, сытого и благополучного эхайна, а про себя думаю: ну что с него взять? Что он способен предложить мне, с моим богатым внутренним миром, с моей исторической памятью, где, между прочим, хранится и непреложный факт, что когда-то, очень давно, мы, люди, надрали этим громилам задницу.

– Вам не удастся меня разозлить. Во-первых, времена изменились, и это именно вы сидите у меня в стеклянной коробочке, как экзотическое насекомое, а не я у вас в желудке. А во-вторых, как я уже говорил, у меня замечательное настроение, состояние умиротворения и гармонии, что случается крайне редко.

– Сгораю от любопытства, чем это ваше удивительное состояние чревато?

Ктелларн разжал громадную ладонь и выкатил на столик два кристалла.

– Что это? – спросил Оберт.

– Понятия не имею. Какие-то новости. Какой-то молодежный сериал. Ваша молодежь будет счастлива. Вы же знаете, я редко интересуюсь содержимым того, чем компетентные службы обычно утоляют ваш сенсорный голод.

– Я знаю только то, что вы лицемерите. И делаете это с трогательной наивностью и верой в собственный дар убеждения.

– Какой вы нынче злоречивый, – сказал Ктелларн укоризненно. – Отчего бы?

– Накопилась усталость. За столько-то лет… Белыми, как всегда?

– Вы же знаете, черными против вас у меня нет ни единого шанса. Я еще только двину королевскую пешку, а половины моих фигур как не бывало.

– Попытайтесь разнообразия ради сменить дебют. Изумите меня. Сколько можно разыгрывать одну и ту же испанскую партию?

– Ничего не могу с собой поделать. Мой король чувствует себя некомфортно, если перед ним нет пространства для маневра.

– Вы путаете пространство для маневра с голой задницей. Вашему королю комфортно без штанов перед моими слонами? Ну да как угодно… Ваш ход, янрирр.

Оберт с усмешкой наблюдал, как Ктелларн исполняет непременную в начале партии мимическую прелюдию: морщит лоб, шевелит губами, теребит правое ухо.

– Отчего вы не предложите мне однажды сыграть в какую-нибудь эхайнскую игру? – спросил он. – Ведь у эхайнов есть игры?

– Разумеется, – рассеянно промолвил капитан. – Не думаю, что они придутся вам по вкусу. Чересчур… гм… суровы. И зачастую оканчиваются смертью проигравшего. – Он оторвал взгляд от доски и посмотрел Оберту в глаза. – Не в кости же мне с вами играть!

– И то верно. Слишком мало логики, слишком много физики.

– Вы ни разу не говорили, чем занимались дома. Я имею в виду – в том мире, который раньше был вашим домом.

– Так… разными пустяками.

– Неразвитая мускулатура… бледная кожа… скудная мимика… Много лежали?

– Кто же работает лежа! Хотя… не стану спорить: лежа иногда лучше думается.

– Вы не похожи на серьезного мыслителя. Для философа вы чересчур поверхностны.

– А для офицера вы чересчур наблюдательны.

– Я военный психолог. К сожалению, не слишком компетентный и… гм… не самый удачливый. Академическое образование не всегда служит залогом профессиональной карьеры.

– Кому вы рассказываете…

– Я не снискал лавров там, куда был направлен. Не достиг высот в науке, не добился уважения подчиненных. То, что я прозябаю в вашем обществе – почетная, хотя и малоперспективная ссылка…

– Что это с вами нынче, капитан? Вы никогда не были столь откровенны!

– Говорю же вам: прекрасное настроение. А вы сейчас начнете мне его портить своими победами…

– Как психолог, даже военный… даже неудавшийся… вы давно должны сами себе дать ответ, почему я всегда выигрываю.

– С этим просто. Вы холодны, расчетливы. Несмотря на то что находитесь на вражеской территории, всегда леденяще спокойны. Кстати, почему вы всегда спокойны? Небось, лелеете некие коварные замыслы?

– Ночами не сплю! – засмеялся Оберт.

– Общеизвестно: люди более психологически устойчивы, нежели эхайны. В ситуации, когда мы теряем голову от бешенства и лезем на рожон, вы хладнодушно изучаете диспозицию и размеренным шагом отправляетесь за главным призом. Не так ли случилось пятьдесят тысяч лет тому назад?..

– Вы же не питаете опасений, что однажды ночью все мы соберемся вокруг вашего лагеря и забьем вас каменными топорами, как в старые добрые времена.

– Смею надеяться, в гастрономическом аспекте мы вас не интересуем. В конце концов, вам грешно жаловаться на качество пищи…

– Вот только кофе у вас дерьмовый.

– Это вообще не кофе, если вы не знали. И, коли уж на то пошло, сей факт не стоит того, чтобы сызнова разыгрывать здесь репризы эпохи среднего палеолита… Однако же поставим вопрос иначе: почему я всегда проигрываю?

– Потому что вы не умеете этого делать. Для вас каждая игра словно смертельный поединок, от которого зависит все на свете. Для меня же с одним поражением жизнь не заканчивается. Я отнесусь к нему с философским спокойствием и подготовлюсь к следующей партии более тщательно. В конце концов, это всего лишь игра.

– Люди, – сказал Ктелларн с непонятной усмешкой. – Вы можете себе позволить проигрывать. Ваш век долог. А мы, эхайны, живем недолго. Часто наш срок отмерен длиной клинка противника на поле Справедливости и Силы. Поэтому каждая партия для меня решающая, любая игра – поединок со смертью…

Когда спустя час с небольшим эхайн, содрогаясь от трудно сдерживаемого негодования, проигравшийся в пух и прах, подчеркнуто аккуратно закрыл за собой дверь, Оберт смахнул оба кристаллика себе в ладонь. Подошел к жерлу утилизатора. «Они ведь больше не понадобятся, верно? – подумал Оберт, стараясь быть спокойным. – Мне даже не слишком интересно, что там было. Игры закончились, коварные замыслы взлелеяны. Дело за малым: за каменным топором».

…Спустя мгновение он понял: ни черта подобного, все это лишь неуклюжая поза и пижонство, на самом деле ему невыносимо интересно, что хранят эти несчастные кристаллики, и, конечно же, он их не выбросит, а изучит содержимое со всем вниманием, на какое только способен, потому что воля ваша, господа и янрирры, но информацией приличные люди отродясь не разбрасывались и впредь не намерены…

Дези отправляется в поход

Дези Вифстранд явилась в пассажирский терминал космопорта Стокгольм – Спонга точно в назначенный час. На сей раз она избрала для себя облик любопытной девчонки-подростка, впервые в жизни отправляющейся из дому в дальнее путешествие, сулящее массу новых впечатлений и нестрашных приключений. Наряд ее состоял из искусно потертых в нужных местах джинсовых капри, просторной ковбойки и гигантской шляпы, напоминающей британский колониальный шлем. Шлемом она обмахивалась, а большую походную сумку за ней тащил мрачноватый немолодой джентльмен, несколько старомодный, длинный, как колодезный журавль, в деловом костюме, в тщательно подобранном галстуке и с благородной сединой в короткой стрижке и ухоженных усах. Судя по всему, шлем был заимствован именно из его гардероба. Кратов успел выстроить в воображении лишь одну гипотезу о том, что могло связывать этих двоих, по его мнению – самую очевидную, и тут же постарался изгнать ее из головы: кто знает, вдруг эта ведьма могла не только навевать иллюзии, но и читать мысли… Нынче Дези своему прозвищу «Ледяная» никак не соответствовала, а выглядела возбужденно и с живым интересом озиралась по сторонам, между тем как ее добровольный носильщик всем своим видом выражал неудовольствие от происходящего. Завидя Кратова, Дези кинулась ему навстречу так резво и радостно, словно собиралась повиснуть на шее. «Было бы неплохо», – мечтательно подумал Кратов и немедленно устыдился своего неподобающего любострастия.

– Как мило, что вы не опоздали! – воскликнула Дези. – Я могла заблудиться.

– С моей стороны было бы бесчестно поставить вас в такое положение, – сказал тот. – Ведь вы даже не представляете, куда мы отправляемся.

– Я готова ко всему! – объявила Дези и показала взглядом на сумку.

– Такое количество багажа нам вряд ли понадобится.

– Но это лишь малая часть вещей этого мира, без каких я не мыслю своего существования!

– Позвольте мне, – сказал Кратов и отобрал сумку у джентльмена.

Тот с явным облегчением избавился от ноши и принялся украдкой разминать ладони.

– Кажется, я вас не представила, – встрепенулась Дези. – Доктор Константин Кратов… инженер Отто Андерссон, мой отец.

«Ах вот оно что», – подумал Кратов и укорил себя за непонимание женской природы.

– Я очень беспокоюсь, – сказал инженер Андерссон значительным голосом. – Дезидерия нечасто покидает дом, не говоря уж о пределах Земли…

– Будем честны, папа, – сказала Дези. – Пределы Земли я покидаю впервые в жизни.

– Все когда-то случается впервые, – сказал Кратов. – Смею вас уверить, наш путь лежит в очень дружелюбный и красивый мир, где все опасности сведены к разумному минимуму. Обещаю, я буду очень внимательно и ответственно присматривать за фрекен Дези. – А мысленно прибавил: «Сдувать пылинки с хрустального сосуда». – У меня есть в этом вопросе значительный опыт.

– Надеюсь, там нет хищных животных, – проворчал Андерссон, которого слова Кратова не слишком убедили.

– Есть, – с готовностью сообщил тот. – Но в силу особенностей своего генезиса они не воспринимают людей как звено пищевой цепи. Достаточно соблюдать стандартные меры предосторожности, и все будет хорошо. Не гулять без присмотра старших, не пихать конечности в разверстые пасти, не тыкать палкой в нечто большое, многокрасочное и мирно загорающее на солнышке, если не знаешь его названия…

Лицо Андерссона потемнело.

– Доктор Кратов шутит, папа, – с нажимом произнесла Дези.

– Разумеется, шучу, – сказал Кратов. И едва сдержался, чтобы не присовокупить со всей искренностью: «Почти».

– Как называется планета, куда вы сопровождаете Дезидерию? – осведомился Андерссон траурным голосом.

– Сиринга, – ответил Кратов.

– Я наведу справки, – насупившись, обещал Андерссон.

Дези встала на цыпочки и поцеловала отца.

– Все будет хорошо, ты же знаешь, – сказала она. – Со мной ничего и никогда не происходит.

– Надеюсь, ты не стремишься изменить этому правилу, – проворчал Андерссон.

Дези вскинула сумку на плечо, взяла Кратова под руку и повлекла к посадочной галерее. Пройдя несколько шагов, она вдруг обернулась и послала отцу воздушный поцелуй. Глядевший до этого момента им вслед исподлобья, тот вмиг изменился в лице и расхохотался. После такого неожиданного взрыва эмоций, смущенно махнув рукой, удалился быстрым шагом.

– Что это с ним? – удивился Кратов.

– Папа наконец увидел то, чего от меня ждал все утро, – хихикнула Дези. – Маленькую послушную девочку в розовом сарафанчике и белом чепчике.

– А что вижу я? – осторожно спросил Кратов.

– Меня, сударь, и только меня, – сказала Дези, с наигранной спесью вскинув носик. – Или вы желали бы вот это?

Кратов шарахнулся.

Рядом с ним царственной походкой вышагивала сказочная принцесса с фиолетовыми волосами до полу, в шуршащем громоздком наряде с золотым шитьем и бриллиантами, в маленькой бесценной короне и с фальшивым румянцем на пухлых щеках.

Никто на них не оборачивался.

Кратов помотал головой. Несколько раз старательно моргнул. С третьей попытки ему удалось вернуть прежнюю Дези. Вернее, она вернулась сама, когда почувствовала, что ожидаемый эффект достигнут.

Он не нашел ничего более умного, как буркнуть:

– В старые добрые времена вас бы сожгли на костре.

– В старые добрые времена я бы правила миром, – беспечно возразила Ледяная Дези, в которой сейчас не ощущалось ни единого ледяного кристаллика.

Мичман Нунгатау и рыжая дева

– Поживее, сержант, – распорядился Нунгатау, – излагайте на ходу.

– Есть на ходу, – сказал сержант Аунгу и пустился излагать.

По дороге в космопорт до сведения мичмана было доведено, чтопсекацаги, сиречь патрульные, те самые, что недавно страстно алкали порвать спецгруппу в мелкие лоскутья, – в общем, нормальные парни, общительные и незлые. Возможно, причина столь терпимого отношения сержанта к упомянутым патрульным заключалась в гнячке, которой они с ним щедро поделились. «Подорвали мы с ними по доброму косяку… хорошая у вас тут трава, ничего не скажешь, наша против нее что солома прошлогодняя…» Ничего существенного, что могло бы дополнить картину происшедшего или сузить сектор поиска, сержант от них, впрочем, не узнал. «Ни за что бы не выстрелил, говорит, кабы намедни янрирр старший инспектор всему личному составу генеральный прозвездон не прописал за хладнодушие и утрату бдительности, а ему самому, надо думать, свое начальство перед тем навтыкало по самое спаси-сохрани…» Тартег разглядеть стрелявший толком не успел, заметил единственно, что матерый был тартег, старинный, не новодел и уж тем более не подделка из сувенирной лавки в торговых рядах. «Я, говорит, сразу смекнул, что попали мы все в деревянный переплет, и самым разумным со стороны янрирра старшего инспектора было бы каяться и лебезить, лебезить и каяться, и при первой благоприятной возможности выпустить пташку из клетки, пускай летит куда летела, и не оглядывается, и тогда, по воле создателя, может, все и устаканится… Но коли уж вы здесь, говорит, вижу, что не устаканилось…»

– А еще он мне запись инцидента разрешил скопировать, – напоследок похвалился сержант.

– Что же ты молчишь-то?! – вскипел Нунгатау.

– Кто молчит? – возмутился сержант. – Это я-то молчу?! Банга, скажи, я что – молчу?!

– Нет, янрирр сержант, – откликнулся ефрейтор Бангатахх, – сказать, что вы молчите, значит пойти против истины, вы не то чтобы не молчите, а, извините за крепкое слово, уж всех задрали своим жужжанием…

Они пересекли пустую площадь перед космопортом, с одной стороны подпираемую пыльными, высохшими от зноя скальными уступами, а с другой, сразу за невысоким, в половину роста взрослого мужчины, парапетом, жутковато-отвесно обрывавшуюся в пропасть.

– Красиво, – вдруг сказал рядовой Юлфедкерк.

– Чего тебе тут красивого? – недовольно спросил мичман.

Вместо ответа рядовой показал на небо: там, над бледно-голубой изостренной горной грядой в снеговых наплывах, вставали две призрачных луны – сизая, словно морозом прихваченная Днекка и тускло-желтая, как из старого янтаря, Изангэ.

– Не видал такого? – с тайной гордостью ухмыльнулся Нунгатау.

– Где у нас, в метрополии, такое увидишь! – сказал рядовой. – Либо серые тучи с дождем, для принудительного осаждения вредных выбросов, либо серая от этих самых, мать их ветреница, душу их дери, выбросов волокита вместо неба…

– Волокита, – засмеялся ефрейтор Бангатахх. – Слово-то какое нашел!

– Он у нас лирик, – фыркнул сержант Аунгу. – Можно сказать – пиит.

– Кто-кто?! – насторожился мичман.

– По-старинному – поэт, – пояснил сержант. – Помните, у летописца Кеммурверна? «Сей пиит приближен бе ко двору гекхайана, однако же за изрядное языкоблудие, пианство и распутство недолго подле оного продержался и отрешен бысть с поражением в чинах и телесном здравии…»

– Это про кого так? – с живым интересом осведомился ефрейтор.

– Про Сигнебарна. Слыхал такого?

– Слыхал, конечно, – сказал ефрейтор. – В лицее проходили, наизусть заучивали. Только забылось уж все давно.

Мичману это имя, равно как и предыдущее, ничего не говорило, поскольку лицеем для него были скунгакские портовые трущобы, а представления об изящной словесности ограничивались срамными стишками на стенах отхожих мест. Поэтому он счел за благо прервать культурную дискуссию, рявкнувши:

– Куда идем, грамотеи хреновы?

– Да почти уж пришли, – сказал сержант Аунгу. – Загвоздка в том, янрирр мичман, что дева, которую вы желали бы допросить, наотрез отказалась покидать рабочее место, сопровождая свой отказ какими-то мутными угрозами.

– В каком смысле? – нахмурился мичман.

– В том смысле, что, мол, папе пожалуюсь.

Ефрейтор снова заржал, а мичман спросил:

– Кто у нее… гм… папа?

– Не могу знать, – сказал сержант. – Из угроз упомянутой девы я сделал вывод, что некий офицерский чин из расквартированной под Хоннардом бригады егерей.

– Егеря – это нестрашно, – сказал рядовой Юлфедкерк беспечно.

– Смотря какие егеря, – заметил сержант. – Егерь егерю рознь. Случаются такие егеря, что уж лучше с бессрочными каторжниками дело иметь, чем с этими людоедами.

– Ну, посмотрим, – сказал Нунгатау несколько неуверенно. – В конце концов, мы при исполнении, допросить имеем право, не насиловать же мы ее станем, чтобы было зачем папу подпрягать…

– А вот я бы не отказался, – сообщил сержант, шкодливо скалясь. – Приятная девочка. Из высокородных. Одно только и удерживает, что папа-егерь и весь его род…

– Ну, за такое не грех и от папы получить что причитается, – философски заметил ефрейтор.

– Скотина ты, сержант, – сказал мичман и сплюнул на каменные плиты.

– Все мы немного скотины, – согласился тот. – Каждый из нас по-своему скот…

– Тоже, небось, из Сигнебарна? – ухмыльнулся ефрейтор Бангатахх.

– Почти угадал, – сказал сержант. – Мыслитель Спегурн, трактат «Сокровенное низкодушие и скотство всякой прямоходящей твари, неосновательно в любомудрие себя вверзающей». Издание Аквондакуррского университета, год от Великого Самопознания две тысячи девятьсот четвертый…

– Откуда ты, прямоходящая тварь, все это знаешь? – спросил Бангатахх недоуменно. – Ну вот откуда? На тебя глянешь бывало спросонья, так обделаешься с перепугу, а туда же… любомудр, мать твоя сладострастница…

Они вошли в вестибюль, и Нунгатау сразу понял: «Вот она. Рыжая, высокая, чрезвычайно недовольная происходящим. Высокородная сучка».

– Это она, – словно бы в подтверждение его мыслям, сказал сержант Аунгу и указал кивком, явно опасаясь, против обычного, тыкать пальцем. – Какие будут распоряжения?

– Взять под наблюдение периметр снаружи, – сказал мичман негромко. – И, в конце концов, не пускать никого, кто может помешать нашей беседе.

– Да всякий может помешать, кто соберется вот прямо сейчас отправиться в метрополию или тот же халифат, – заметил сержант вполголоса.

– Разговорчики! – лязгнул Нунгатау, и «болтуны» без большого рвения отправились выполнять приказание.

Сам же он стиснул зубы и, чеканя шаг, приблизился к стойке.

– Сударыня, – промолвил мичман, всевозможно умягчив голос.

– Сударь, – отозвалась она, не поднимая глаз от экрана со схемой какого-то рейса «Анаптинувика-Эллеск – К-черту-на-рога».

«Нужно было попросить в группу профессионального дознавателя, – подумал Нунгатау. – Хотя бы даже вместо того же рядового, все равно толку от него, как от кирпича – светлой радости. Я следопыт, а не переговорщик. Пустите меня в чистое поле, дайте след, и я приведу к тому, кто окажется на том конце тропинки. А правильно вести себя с этой рыжей змеюкой я не умею. Даже от грязной сволочи Аунгу на моем месте было бы больше проку, он же начитанный, гад… философов да стихоплетов цитирует». Тяжко вздохнув, мичман сказал:

– Уделите мне пару минут, осчастливьте солдата вниманием.

Наконец она соизволила оторваться от своей дурацкой схемы и смерить его взглядом. Хотя бы даже и таким, равнодушным.

– Я при исполнении…

– Я тоже, сударыня, – быстро сказал мичман.

– Здесь уже были какие-то… гм… солдаты.

– Это мои люди. Подозреваю, они не произвели на вас благоприятного впечатления.

«И сержант Аунгу явно пролетел со своей образованностью», – мысленно позлорадствовал Нунгатау.

– Отчего же, – промолвила дева с холодной учтивостью. – Они были вполне корректны. Хотя и не смогли ясно сформулировать суть своих претензий.

– Что вы хотите, – усмехнулся мичман и немного расслабился. – Быдло…

Она усмехнулась одними глазами.

– У вас есть желаемая пара минут.

– И тем самым вы окажете высокому военному командованию Черной Руки неоценимую услугу… – начал было мичман, но как-то сразу понял: Лысый Вьюрг и его сыскные мероприятия этой особе чистыхзеленых[17] кровей столь же безразличны, как и мельтешение каких-нибудь микробов на невымытой посуде в подсобках портового бара. Вздохнув, он закончил: – И скрасите мою простую казенную жизнь.

– Вы неважный психолог, янрирр… м-мм… – она выждала его реакцию на свое неловко разыгранное замешательство, обнаружила, что он не поверил в ее наивность, и спокойно закончила: – Мичман.

– Мичман Нунгатау, к вашим услугам, – он коротко поклонился. – Как прикажете обращаться к вам?

– Алестегг Раахинга Силхарн, старший специалист сервисной службы космопорта.

Мичман скосил глаза на обвивавший ее смуглое запястье металлический браслет со сложным узором. Не тартег, конечно, а все же вещица знаковая… Что эта породистая стервочка делает за стойкой занюханного периферийного космопорта?

– Каждый развлекается как умеет, – сказала она, заметив его взгляд. – Если я здесь работаю, следовательно, на то есть причины.

– Вы чрезвычайно наблюдательны, сударыня.

– Благодарю. А вы весьма демонстративны.

– Что это значит?

– Не считаете нужным скрывать свое любопытство. Или не умеете.

– Скорее второе. Я никогда прежде не занимался тем, к чему меня склоняют обстоятельства и воля начальства.

– Оперативным сыском?

– Можно назвать и так.

– Так мы перейдем к делу? Скоро прибудет очередной рейс, и я буду занята.

– У вас нет желания продолжить нашу беседу в более подходящем для нее месте?

– Чем вам не нравится это?

Нунгатау не сдержался и насмешливо фыркнул.

– Кто кого допрашивает, госпожа Силхарн?

– Так это все же допрос?

– Вы снова ответили вопросом на вопрос…

– Но вы постоянно даете мне возможность уйти от прямого ответа.

– Я не лучший дознаватель. Учусь на лету. Как истинный кхэри, наблюдаю за эхайнами и стараюсь подражать…

– Тогда позвольте вам помочь, – сказала дева серьезно, не оценив его иронии.

– Буду признателен.

– Из сбивчивых объяснений ваших друзей… («Таких друзей – за хобот и в музей», – печально подумал Нунгатау) я поняла, что вас интересуют подробности небольшого инцидента, что приключился на этом самом месте.

– Да, мне поручено расследовать обстоятельства…

– Я немногое могу добавить к тому, что вы, верно, уже узнали у сотрудников службы безопасности, которые превратили безобидное затруднение в то, что вы называете «инцидентом».

– Сударыня, это вы назвали случившееся «инцидентом».

– Хорошо, я так назвала, а вы так расценили.

– Игры слов… Но продолжим.

– Да, продолжим. Это был очень молодой человек, безусловно эхайн – иначе я увидела бы это на своем мониторе, а служба безопасности объявилась бы намного раньше.

– Вы хотите сказать, что он беспрепятственно миновал сканирующие контуры?

– Так оно и было. В то же время он совсем не походил на эхайна в традиционном смысле. Он был растерян, даже напуган и совершенно дезориентирован.

– Все мы однажды бываем в описанных вами состояниях…

– Я сразу обратила внимание на его глаза.

– Что было не так в его глазах? Цвет? Выражение?

– Я неточно выразилась. Обычные эхайнские глаза, как у нас с вами. Несколько непривычный разрез – как уарарэйбиилисеверных ксухегри, или…

– У келументари? – с усмешкой добавил мичман.

Она замолчала и на всем протяжении чрезмерно затянувшейся паузы старательно рисовала пальчиком одной ей понятные значки на панели монитора. Наконец спросила:

– Разве вы не знаете, янрирр мичман, что келументари – это не народ и не племя?

– Я знаю, что келументари – это страшная сказка из глубины веков. И еще три дня назад я был убежден, что келументари вовсе не существуют. Либо, если и существовали, то, ко всеобщему удовольствию, давно исчезли с лица Эхайнора. Мало ли чудовищных тварей вымерло во всех мирах от вполне натуральных причин… Если уж быть откровенным, то я и вовсе о них не думал. Я давно вышел из возраста страшных сказок.

– Келументари – не сказка, – сказала она медленно. – И ничуть не страшная. Келументари – это наша надежда на будущее.

– Надежда? Я не ослышался?

Дева молчала, погруженная в мысли.

– Это ново, – проговорил Нунгатау. – Надежда… ну пусть… И вот эта ваша надежда вдруг обнаружилась на том самом месте, где я сейчас стою? И растерянно крутила башкой, не зная, как ей поступить дальше, пока вы не пришли на помощь?

– Так оно и было, – снова сказала она. – Обычный грузо-пассажирский рейс. Экипаж, несколько вукрту, даже не покидал корабля, дождался разгрузки и отправился обратно, в Халифат. А пассажир остался. Молодой эхайн, совершенно на эхайна не похожий. Как только он заговорил, я подумала, что сканирующие контуры вышли из строя либо он каким-то образом их отключил. Его манера изъясняться, его акцент и подбор слов – все кричало о том, что это чужой. Да он и вел себя как чужой во враждебном окружении. И я… я допустила ошибку.

– Ошибку – вызвать службу безопасности?

– Да, – сказала она и твердо взглянула на мичмана. – Это была непростительная ошибка. Нужно было всего лишь успокоить его и прийти на помощь. Но перед этим у меня на обработке был тяжелый рейс – шахтеры с Эрарфу, усталые, злые… а еще у них вечно что-нибудь теряется. И, возможно, по этой причине я была не совсем адекватна и не готова к проявлению своих лучших профессиональных качеств. Поэтому я вызвала службу безопасности.

– И что дальше?

– Дальше? Судя по всему, тяжелый день был не только у меня. Они подумали то же, что и я, и повели себя неоправданно жестко. Даже мне было понятно, что он не агрессивен, что это всего лишь растерянный ребенок. А они выстрелили в него из парализатора.

– Это все?

– Да, это все.

– В какой момент вы поняли, что перед вами келументари?

– Янрирр мичман, я этого не поняла, – усмехнулась она. – Это вы мне только что сказали.

– Разве? Впрочем, это неважно. Вы разглядели его тартег?

– Н-ну… у меня была пара минут, пока я делала ему непрямой массаж сердца.

– Как выглядел тартег?

– Обычно. Старинный или искусно стилизованный под старину. Очевидно редкий – я не сразу смогла его прочесть. Немного напоминает родовой знак Эйлхакиахегеххов, но два поля вместо трех.

– И что же вы прочли?

– Только то, что передо мной юный отпрыск древнего рода Тиллантарнов с Деамлухса, где, собственно, он и появился на свет. И этот тартег был его личным тартегом… если вы понимаете, о чем речь.

– Да, сегодня мне об этом уже говорили.

– Тогда вам должны были разъяснить, что Тиллантарны – это не миф, не страшная сказка, а вполне реальные эхайны, и их родовые поселения можно обнаружить где-нибудь в окрестностях древнего города Оймкнорга, что на Деамлухсе. Вы изучали в колледже высшую генеалогию?

– Барышня, – криво усмехаясь, сказал мичман. – Мой курс обучения включал несколько иной набор дисциплин…

– Тиллантарны – весьма старинный и высокочтимый род, – не смутившись, продолжала дева. – В прошлом веке они были близки к тому, чтобы подарить Черной Руке очередного гекхайана, но не слишком удачно разыграли свою партию в придворных ингригах. И для справки: Тиллантарны – чистокровные этническиенталирри. Когда-то доминирующий этнос Деамлухса, в наше время фактически растворившийся среди ксухегри, пеллогри или тех же арарэйби.

– Вы думаете, этот юноша направлялся именно туда?

– Наверняка. Все, что от меня требовалось, – это объяснить ему, как добраться до космопорта «Хоннард-Хаттара» и каким рейсом отправиться на Деамлухс.

– На его тартеге был мемоглиф, указывающий на принадлежность владельца к келументари?

– Не понимаю вас.

– Допустим… Вы сделали юному Тиллантарну непрямой массаж сердца и больше никогда с ним не встречались?

– Никогда.

– Но ведь вы исправили свою ошибку?

– Я всего лишь пыталась оказать помощь невинно пострадавшему. Возможно, по моей вине. Впрочем, в моем вмешательстве не было необходимости – сердце билось ровно…

– Я не имею в виду массаж сердца.

– А что же тогда, янрирр мичман?

– Любопытно: вы так сдержанны и малоречивы, когда речь заходит о самом инциденте, и необыкновенно меняетесь, становитесь откровенны, воодушевляетесь, говоря о келументари.

– Быть может, я хочу рассеять некоторые ваши предрассудки.

– Каким образом вы помогли ему скрыться?

– Сударь, вы забываетесь.

– Прошу простить мне солдатскую прямоту, сударыня. Но я убежден, что юный келументари, – мичман произнес это слово со всей выразительностью, на какую был способен, – покинул территорию космопорта с вашей помощью.

– Нет, это поразительно! – принужденно рассмеялась она. – Не так давно вы признались, что считаете келументари страшной сказкой. А теперь стараетесь меня убедить в том, что молодой аристократ из рода Тиллантарнов, попавший в непростую ситуацию, возможно – не совсем душевно здоровый, на самом деле является тем самым сказочным келументари?!

– Вы уходите от ответа, дамочка.

– Не трать на него время, Алестегг, – услышал мичман позади себя.

И лопатками ощутил смертельную опасность.

Он медленно обернулся.

В нескольких шагах от него стоял немолодой, но самых впечатляющих статей егерский офицер в полной боевой выкладке. В его присутствии мичман сразу ощутил себя низкорослым, тщедушным и вульгарным. В руках у офицера был скерн, судя по индикатору заряда – совершенно готовый к употреблению, а на лице застыла гримаса глубочайшего отвращения к происходящему.

– Вот я, к примеру, полковник Силхарн, – сказал он медленно. – А вы кто такой, мичман? Впрочем, это не имеет значения…

– Отец, – проронила девушка в некоторой растерянности.

– Прости меня, птичка, – сказал полковник Силхарн бесцветным голосом. – Мне сообщили с непростительным запозданием. Встать, мичман.

– Что вы делаете, полковник? – спросил Нунгатау с недобрым весельем.

– Как что? – сдержанно удивился тот. – Выбираю, куда выстрелить, чтобы вы умерли не сразу, а по возможности в мучениях.

Прицел скерна блуждал где-то в районе полового аппарата, и мичман физически, кожей ощущал эти неприятные эволюции.

– Неужели вы готовы прикончить такого же солдата, как и сами?

– Солдата? – фыркнул полковник. – Я не вижу перед собой солдата. Но вижу наглое полевое насекомое, которое зарвалось и утратило всякие представления об уважении. Если у вас есть что-нибудь вроде мозгов, то подумайте, долго ли я намерен стоять здесь с оружием в руках без того, чтобы пустить его в ход.

Нунгатау хотел продолжить дискуссию, дабы потянуть время и принять какое-то решение. Но худое, обтянутое пергаментной кожей лицо полковника не выражало ни единой эмоции, на которой можно было бы сыграть. Он вдруг понял: бывают те, кто грозит оружием и не стреляет, но этот – выстрелит. От такого понимания моментально свело живот. Да, этот выстрелит, и ничего ему не будет. Потому что он – офицер, из высокородных, и гранд-адмирал ему не указ. Разве что пальцем погрозит, и то в шутку… Нунгатау же будет умирать долго и мучительно, а потом его зароют на ближайшей свалке, и никто не вспомнит, что-де был один такоймисхазер, мечтал выбиться из грязи в князи, да рылом не вышел, зарвался, попер на рожон, жил подлец подлецом, и погиб самым подлым образом.

– Извинения, полковник, – громко сказал мичман и самым быстрым шагом, на какой был способен, устремился к выходу.

Ему даже не было стыдно за свое отступление. Избежать глупой смерти на взлете – что в том постыдного?!

– Эй, мичман, – донеслось ему вдогонку. –Непреложность.

«Что это значит?!» – хотел было спросить Нунгатау, но не рискнул, а лишь прибавил шагу.

– Быдло, – сказал полковник Силхарн с невыразимой гадливостью. – Что здесь творится, Алестегг, птичка моя?

Беспечные беседы в экзометрии

Трансгалактический лайнер с незатейливым именем «Шаритхакраана», куда орбитальным челноком были доставлены Кратов и его спутница, а также два десятка иных путешественников, не отличался изысканными интерьерами и навязчивым комфортом. Все было скромно, уютно и рационально. То есть совершенно несравнимо с роскошью круизных многопалубных монстров, что неспешно плыли в пространстве от одного давно обжитого мира к другому, большую часть времени проводя в субсвете, вдали от всех мыслимых и немыслимых космических угроз, в стороне от нуль-потоков, кометных поясов и облаков темной материи, закутавшись в непробиваемые коконы защитных полей, услаждая взоры праздных туристов зрелищем черных бездн, чья бесконечность скорее будоражила фантазию, нежели изобиловала наглядностью.

Сиринга, конечный пункт прибытия, не могла пока считаться в полной мере обжитым миром, и потому туристов среди пассажиров было немного, а преобладали специалисты по освоению планетных пространств – «конкистадоры», как их называли дилетанты, сменный персонал действующих колоний, а также исследователи от всех научных сообществ, и даже из порядком отдаленных сфер. В центральной галерее не ко времени встречен был мастер-гастроном по имени не то Мартин, не то Манфред, зато с запоминающейся фамилией Крикливый, с которым Кратов имел приятность однажды тесно общаться на одном из ежегодных экономических форумов Центральной Азии, куда попал скорее по ошибке, нежели осознанно. Маэстро Крикливый разразился шумными, в полном соответствии с фамилией, приветствиями, сообщил, что прибыл самым первым челноком, то есть еще утром, и вполне здесь обжился, предложил свои услуги в качестве экскурсовода, на отказ не обиделся, а под конец пояснил, что летит на Сирингу, ибо ему обещаны были тамошними биологами новые вкусовые добавки, ни с чем прежде изведанным не сравнимые, но какие-то запредельно потрясающие воображение и чувства, и что особенно ценно – естественного, органического происхождения. С огромными нафабренными усами, расправленными параллельно бровям, в глухом кислотно-синем, с высоким стоячим воротником комбинезоне, оставлявшем свободными только пальцы рук, он привлекал всеобщее внимание. Адресуясь исключительно к Кратову, он возгласил:

– Сиринга – это наше будущее! Там нас ждут удивительные открытия, которых столь недоставало для нового гастрономического прорыва со времен прибытия в Европу каравелл Васко да Гамы! Я твой должник, друг мой, и уж поверь, непременно и с лихвою верну должок, когда мы вернемся на родную Землю!

Затем несколько экзальтированно откланялся и удалился, окруженный свитой из юных дев, не то почитательниц, не то ассистенток.

– Странно, что он не отпустил в ваш адрес ни единого комплимента, – сказал Кратов, переводя дух.

– Он меня не заметил, – пояснила Дези. И добавила с гордостью: – Я умею быть незаметной.

– Как такое возможно? – усомнился Кратов, красноречиво поглядывая на чудовищный колониальный шлем в ее руках.

– Этот человек во всем видит лишь самого себя. То, что не является его отражением, для него не существует. В девушках он усматривает себя обожаемого. В вас – себя несбыточного. В глубине души ему до жути хочется быть могучим, невозмутимым и самодостаточным, каким ему никогда уже не стать. – Кратов открыл было рот, чтобы возразить, но Дези приложила указательный палец к его губам: – Не ждите лишнего от этого блистательного господина. О том, что на самом деле у вас на сердце, какие демоны пожирают вас изнутри, он не знает и знать не желает, для него достаточно внешних проявлений, а у вас с этим все в порядке, то есть никак. Но во мне он не отражается вовсе. Я равнодушна к его мастерству и внешности. Я ничего не транслирую ему для ублажения его драгоценного эго. Следовательно, я не существую для его очень избирательных органов восприятия. Как видите, все просто… А почему он считает себя вашим должником за Сирингу?

– Это долгая история, – сказал Кратов уклончиво.

– Мы никуда не спешим.

«Спешим, еще и как», – хотел было ответить Кратов, но вспомнил, что в течение ближайших суток он заточен внутри металлической коробки по имени «Шаритхакраана», опутан по рукам и ногам защитными полями, а на шее… точнее, на левой руке у него висит молодая красивая женщина, которую он старательно втравливает в смертельно опасную авантюру. И поэтому в ближайшие двадцать пять часов спешить ему действительно некуда.

Они выбрали свободную каюту, одну на двоих, руководствуясь исключительно пристрастиями дамы («Розовенькая! Мелкими цветочками! Хочу-хочу-хочу…»), оставили там походную сумку – избавиться от шлема Дези категорически отказалась! – и отправились на поиски развлечений.

По внутренней связи трансгала звучали информационные сообщения, произносимые прекрасно поставленными бархатными голосами, мужским и женским попеременно. Смысл сообщений был темен для непосвященных:

– Наш лайнер «Шаритхакраана» отчалил от шлюзовых камер орбитального космопорта «Магеллан», экипаж благодарит персонал космопорта за обслуживание… Наш лайнер приближается к экзометральному порталу, возможны небольшие кратковременные изменения гравитационного режима, экипаж приносит свои извинения за причиненные неудобства… Наш лайнер то… наш лайнер се…

Пассажирам от всех этих эволюций было ни холодно, ни жарко.

Дези спросила было, что такое экзометрия, но пропустила объяснение мимо ушей, привлеченная внезапно открывшейся за поворотом смотровой палубой. Обширное пространство заключено было в стены из пористого материала пронзительных янтарных тонов и перехвачено металлическими ребрами на манер шпангоутов. Даже пол, и тот был ослепительно-янтарным. В лучах светильников, трепещущих столбов белого с желтизной газа, от разрозненных зрителей тянулись длинные контрастные тени. Гигантский полусферический экран усердно демонстрировал красоты открытого космоса. Небо, как ему и полагалось, было черным, звезды пронзительно-яркими и колючими, а лоскуток солнечной короны, предусмотрительно уведенной за пределы прямой видимости, выглядел теплым и домашним, как рукав махрового халата.

– Наш лайнер вошел в экзометрию, экипаж желает всем спокойного полета и приятного отдыха!..

«Шаритхакраана» ощутимо дрогнул, и экран заволокло непроницаемой серой пеленой.

– Это и есть экзометрия, – сказал Кратов солидным голосом.

– Да? Скучновато, – отреагировала Дези. – Похоже, ничего нет интересного в этих ваших космических полетах.

Возразить столь прагматической логике было нечего. Кратов попытался было пробормотать что-то интригующее о короне Юпитера, кольцах Сатурна и поющих лесах Амриты, но тема слишком скоро себя изжила.

Они покинули смотровую палубу, оставив ее любителям затяжных медитаций, и не успели даже подобрать подходящего предмета, чтобы нарушить затянувшееся молчание, как в одном из ответвлений главной галереи им весьма удачно подвернулся уютный, слабо освещенный бар.

– Может быть, на нижних палубах найдется что-то попросторнее? – предположил Кратов, с сомнением оглядывая пустующие столики. – С музыкой, с танцами, с людьми…

– Ах, оставьте, – сказала Дези, с ногами устраиваясь в свободном кресле. – Это как раз то, что нужно. Я не любительница шумных компаний. Имею некоторый… гм… негативный опыт. А здесь можно поговорить, не срывая голоса и не привлекая ничьего внимания.

Несмотря на то что путешествие только началось, Дези выглядела не на шутку утомленной; от ее веселого любопытства не осталось и следа.

– Слишком много впечатлений, – пояснила она, перехватив сочувственный взгляд Кратова. – У меня чересчур глубокие эмпатические отношения с окружающей реальностью. Тишина, темнота и покой – то, в чем я сейчас нуждаюсь сильнее всего. («Помню, помню», – подумал Кратов.) Вы не разочарованы, коллега?

Тот замахал руками, всем своим видом показывая, что нисколько не разочарован, и вообще кто он такой, чтобы в чем-то разочаровываться, не пройдя и половины пути.

Они заказали легкий фруктовый салат и бокал молодого темного вина для Дези, большое ассорти из дикой птицы и большую кружку пива для Кратова.

– Слишком много людей, – вздохнула Дези. – И все чего-то от меня хотят.

– Ну, не знаю, – сказал Кратов. – Мне показалось, что они спешат по своим делам и заботам и стараются не уделять нам внимания. Не такая уж мы и приметная парочка.

– Вам действительно показалось. Люди всегда чего-то хотят. Не высказывают вслух, а невербально транслируют. И не только мне – и вам тоже, вообще всем. Просто я умею принимать их сигналы, а вы умеете игнорировать. Вы счастливчик, и сами того не сознаете. Вот вы поняли, чего от вас хотел этот странный господин с гигантскими усами? Наверняка поняли, но сочли за благо пренебречь. И правильно, между прочим.

В стене рядом со столиком открылся лючок с заказом. Дези терпеливо дождалась, пока Кратов расставит блюда и сосуды по столу и в меру своего понимания разместит приборы. Взяв бокал в обе ладони, сделала большой глоток.

– Вам повезло больше, потому что я не просто принимаю, а в силу своей запороговой эмпатийности не могу не принимать сигналы, даже если бы пожелала. Я открыта всем взглядам, всем эмоциональным потокам, всем желаниям, я принимаю их и ретранслирую адресатам. И те видят во мне то, что хотели увидеть. Когда я в своем кабинете, наедине с пациентом, я использую свой дар ему во благо и себе не во вред. Но в толпе, в человеческом окружении… Это ужасно, Кратов… ничего, что я вас так называю?

Кратов согласно закивал. Он только сейчас понял, насколько голоден.

– Спасибо, друг мой. Ваша фамилия очень вам подходит: было бы странно, если бы вы были какой-нибудь там Готтентоттентентунштеллинген или хотя бы даже Конунгсоломонссон. Коль скоро мы с вами плывем по этой вашей экзометрии на судне под названием «Шаритхакраана»… Однажды у меня был пациент, которого звали Ардушабаралимат Дхаткамбилараба. Он страдал апейрофобией – страхом перед бесконечностью.

– Еще бы, – заметил Кратов. – Должно быть, произнося свое имя, он постоянно терял либо его начало, либо окончание.

– Я тоже так решила вначале, – слабо улыбнулась Дези. – Пока не выяснила, как звали его родителей, у которых с фобиями все было хорошо. То есть никак… Так вот, о марсианине из известного рассказа. Он умер от эмоциональной перегрузки и спровоцированного этим состоянием физического истощения. Может быть, я не все поняла или поняла неверно… Он пытался подарить всем их воспоминания, внушить иллюзию обратимости самых печальных событий и тем самым склеить заново осколки давно и вдребезги разбитой душевной гармонии. Но его собственное «я» не выдержало. Может быть, у него и не было никогда этого собственного «я»… Но у меня все иначе. У меня есть эго. Потому что я сама по себе – личность, такая же уникальная, как и все, кто меня окружает. Может быть, не такая уникальная, как вы… – Кратов попытался протестовать, но она снова остановила его, направив указательный палец куда-то в район его носа. – Не прекословьте, я наводила о вас справки. Как и вы обо мне.

– Вы честно не читаете мысли?

– Я читаю эмоции. Эмоции как императив. Ощущаете разницу? Это даже не то же самое, что воспринимать эмоциональный фон, как наверняка умеете вы. («Не в вашем случае, милая фрекен», – безрадостно подумал Кратов.) Кстати, вы знаете, что у животных тоже есть эмоциональный фон?

– Благодаря этому у меня есть друзья среди высших приматов, – улыбнулся Кратов. – Некоторым гориллам нравится, когда понимают их желания.

– Вот видите, даже гориллам нравится. А людям это бывает необходимо. И тогда они делаются неумолимы и эгоистичны в своих желаниях, сами того не понимая, против собственной воли, вопреки воспитанию и такту. Меня специально учили отгораживаться от этого потока сигналов, выстраивать защитные барьеры. Затем лишь, чтобы я однажды не сошла с ума… Я этого отчаянно боюсь.

– Чего именно?!

– Сойти с ума. Правда-правда. Я ни дома, ни на работе, нигде не расстаюсь с блистером «стоп-крафта»… это сильный транквилизатор, который и слона свалит с ног. Он и сейчас при мне. Показать? На тот случай, если увижу у себя признаки неадекватного поведения, но еще буду в состоянии контролировать свои поступки. Не смейтесь! Я не знаю предела своих способностей и боюсь, что однажды потеряю над ними контроль. И тогда неизвестно, что будет. Да, я могу манипулировать людьми, внушить им любые фантазии… это мой метод лечения. А вдруг эти фантазии будут злыми? Вдруг я захочу повелевать? Насчет «править миром» – конечно же, шутка… до тех пор, пока я не слетела с нарезки. Несчастный марсианин перед тем, как умереть, тоже сошел с ума. Капсулка «стоп-крафта» должна предотвратить беду, погрузив меня в долгий безмятежный сон.

– А вдруг?..

– Никаких «вдруг», – отрезала Дези. Она снова была подозрительно серьезна. – Я проверяла, действует безотказно. Кстати, существует и другой способ – на случай, если я опоздаю со «стоп-крафтом». Знаете какой?

– И знать не желаю, – проворчал Кратов.

– А я вам все равно скажу. Вы не первый… Нужно выстрелить в меня с большого расстояния… только чтобы наверняка. С достаточно большого, чтобы я не видела и не знала. Иначе я… могу не захотеть, чтобы в меня стреляли.

– Надеюсь, это ваша очередная шутка. Хотя здесь мое чувство юмора дает сбой.

Дези пожала плечами.

– Элементарная ответственность. Меры общественной безопасности. Если бы вы… ну, скажем… в минуты раздражения могли поджигать взглядом окружающие предметы, неужели не озаботились бы портативным огнетушителем? Нет никаких оснований думать, что я вдруг утрачу критичность восприятия. Недаром же я фундаментально занялась психотерапией. Все мои научные статьи посвящены теории эмоциональных микропереходов. Слышали про транзитулярную модель эмоционального поведения Горбуновой-Дефранс?

– Очень мало, – признался Кратов.

– А ведь это базисная модель для построения искусственного интеллекта третьего поколения. Ну, там еще есть и рациональная часть, но это не так интересно… Вам приходилось, наверное, общаться с людьми-2? Впрочем, о чем я спрашиваю… конечно, приходилось. Но о «казусе бланкеров» вы наверняка не слыхали вовсе. – Кратов отрицательно помотал головой. От неприятных воспоминаний Дези страдальчески сморщилась. – Почти месяц я просидела в лабораториях Института экспериментальной антропологии на Баффиновой Земле, пытаясь найти причину суицидальных интенций у людей-2 проекта «Бланкер»… от одного вида за окном становилось так холодно, будто меня выкинули голышом в эту нескончаемую ночь, в этот ледяной ад, и я еще битый месяц по возвращении домой не могла отогреться. И сейчас при одном воспоминании об этом у меня мурашки, вот поглядите…

– Что с ними стало?

– С кем? С бланкерами? Ничего хорошего… Заметьте: даже у людей-2 с их незыблемой, казалось бы, резистентностью к стрессогенным факторам обнаружились аффективные состояния, что, казалось бы, должно указывать на несомненный прогресс в интеллектронике. Стать измененным – неотчуждаемая привилегия человеческого сознания. А я все же человек… хотя и марсианин. Имею право сойти с ума. – Дези выбрала из салата самую большую виноградину и задумчиво посмотрела сквозь нее на свет. – Но я не хочу быть марсианином. Я хочу еще долго оставаться собой. Потому что мне до сих пор непонятно, кто же я на самом деле… Не ввашемсмысле – это я как раз прекрасно понимаю. Хотя и не знаю всего в подробностях. Генезис – еще не самое важное. Куда важнее найти свое место в картине мироздания. Хотя это мало кому удавалось… да вообще никому. Ну хотя бы на крохотном клочке мироздания… среди людей. Кто я, зачем я… почему именно я. И что мне с этим «почему» делать потом. Вот вы, Кратов, задаете себе такие вопросы?

– Задавал, – сказал тот. – В вашем примерно возрасте. Или даже чуть раньше.

– Значит ли это, что скоро я перестану их задавать? Или найду ответы?

– Ничего это не значит. Вы рефлексирующая натура, ваши поиски ответов могут затянуться. А я иначе устроен. Мне куда более интересен мир вокруг меня, чем внутри меня. И чем шире этот мир, тем интереснее. Хотя меня все время вынуждают заниматься не тем, что мне действительно интересно.

– Для этого безотрадного занятия вам и понадобилась я?

– Не считайте, пожалуйста, что я отношусь к вам как к бездушному инструменту для достижения своих целей.

– Я так и не считаю. Хотя это естественно. Есть цель. Хочется верить – достойная ваших усилий. Есть вы, который желает ее достичь. И есть ваше окружение, которое укажет вам направление, расчистит дорогу и поддержит, когда вы ослабеете. Люди не инструменты. Люди – сподвижники. Я не хуже других ваших сподвижников. У меня есть один недостаток.

– Какой? – с интересом спросил Кратов.

– Я хочу быть лучшей из них. Как вы думаете, у меня получится?

– Ответ на вопрос, стоит ли хотя бы попытаться, мы узнаем уже завтра.

– Кратов, вы негодяй. Теперь у меня разовьется повышенная тревожность, и я не смогу уснуть! Хотя вино на меня всегда действует усыпляюще. Жаль, что оно кончилось.

– Мы можем заказать еще.

– Для начала я хочу попробовать ваше пиво.

Кратов с улыбкой подвинул ей кружку. Придирчиво дергая носиком, Дези обеими руками поднесла немалую емкость к губам.

– Какой вульгарный вкус, – промолвила она. – Вам действительно такое нравится или вы следуете каким-то своим варварским традициям?.. В самом деле, закажите мне еще того же вина, что было. И легкую сигарету из эльфийского луноцвета. Не беспокойтесь, компания пьяной женщины с инопланетными генами вам не грозит. Алкоголь на меня не действует… но я начинаю много болтать и с трудом передвигаться.

– Я тоже, – сказал Кратов. – Это нормальная реакция.

Дези изящным движением заставила сигарету тлеть и поглядела на собеседника сквозь тонкие струйки дыма.

– Не вижу, – призналась она. – Какой-то вы неразличимый. Может быть, хватит интриговать и дразнить бедную девушку? Я хочу знать, зачем я здесь, а не в своем привычном окружении, что я потеряла на Сиринге, кроме туманных посулов чего-то неизведанного… и зачем я вообще понадобилась такой сильной и самодостаточной натуре, как вы.

– Вы забыли добавить: с наклонностями к авантюрам, – фыркнул Кратов. – Когда натура вроде меня оказывается в тупике, она ищет неожиданный выход либо… ломает стены. Ломать я покуда ничего не собираюсь. Потому что судьба подарила мне вас, с вашим фантастическим даром. Если все пойдет по моему плану, мы с вами, милая фрекен, спасем двести человек и одного эхайна.

– У вас есть план? – деловито осведомилась Дези. – И какое место в нем отводится мне?

– Ключевое, – заверил Кратов. – Только… у меня еще нет плана. Я сочиняю его на ходу, потому что завтра все может измениться. Например, эхайны окажутся неподвластны вашим чарам. И мне придется начинать с нуля. Искать кого-то другого. Или что-то. Или не искать, а…

– …ломать стены, – промолвила Дези, затягиваясь сигаретой. – Нет, это не годится. А вдруг стены имеют историческую ценность?.. Расскажите мне про двести человек и одного эхайна.

Мичман Нунгатау меж двух огней

На выходе его подсекли под колени, ударили прикладом между лопаток и швырнули на каменные плиты. Прямо перед носом Нунгатау обнаружил раструб огромного боевого разрядника, из тех, что способны навылет просадить старинную каменную кладку в десять локтей, а уж что они делают с броней боевых машин, и в страшном сне не привидится.

– Не дыши, скорпион, – услышал он зловещий шепот.

Краем глаза мичман обнаружил свою доблестную команду, мать их ягодица, в том же жалком положении, что и сам. Рядовой Юлфедкерк валялся мордой в грунт, руки на затылке, ноги вразброс, а ефрейтор Бангатахх сидел на корточках, поддерживая обеими руками челюсть, временами заваливаясь вперед, и тогда один из егерей, что держал его на прицеле, тыкал стволом ему в лоб. Не хватало только сержанта Аунгу, но судьба этой сволочи беспокоила мичмана менее всего.

– Имею личный знак гранд-ад… – завел было мичман привычную песенку.

И тотчас же вторично схлопотал прикладом по загривку, едва не прикусив язык и заодно проглотив остаток фразы.

– Сказано тебе, ублюдок: не дыши.

С него сорвали скерн, разрядили и швырнули под ноги. Злость от унижения мешала собраться с мыслями. «Ну сколько же можно?..» – повторял он про себя снова и снова. Егеря, огромные, как сказочные великаны, в пыльных комбинезонах защитных цветов, молча громоздились над ним и деморализованными «болтунами», даже не глядя в его сторону. Как будто он был ничем и никем… так, грязью под ногами. И жив он был до сих пор лишь потому, что приказа размазать его по плитам космопорта от полковника Силхарна пока не поступило.

Кстати, что там кинул ему вслед означенный полковник?..

Непреложность, – прошептал мичман.

Ближний из егерей покосился на него с тем выражением, какое бывает, если с обычным эхайном вдруг заговорит трепыхающее крыльями перед самым лицом неприятное насекомое.

– Повторить, – проскрежетал он.

Непреложность, – с готовностью повторил Нунгатау.

Дышащий смертью раструб неспешно сместился от его лица куда-то в неопределенность. В позах егерей обнаружилась некоторая расслабленность. Как по волшебству, эти головорезы вдруг утратили жгучий интерес к своим пленникам и даже начали со смешками о чем-то переговариваться… Мичман подобрал под себя ноги и сел. Один из егерей равнодушно подопнул к нему поближе батарею от скерна. «Не боятся, – подумал Нунгатау. – Страха не знают. А если я захочу поквитаться?» Он вдруг понял: не захочет. Все, что он желал сейчас, так это поскорее сделать ноги и забыть о нескончаемой веренице унижений.

Из-за здания космопорта на громадной скорости выскочила тяжелая, битком набитая «калоша», по широкой дуге пронеслась в опасной близости от обрыва. Из нее прямо на ходу посыпались, рассредотачиваясь, патрульные со своими парализаторами на изготовку. Егеря наблюдали за их эволюциями с веселым любопытством. И лишь когда следом вылетела вторая «калоша», удваивая численный перевес вновь прибывших, егерь в капитанском чине коротко проронил: «Занять оборону!»

Старший инспектор Имсантуарн, не прячась за спины подчиненных, но и не обнаруживая излишней склонности к авантюрам, зычно провозгласил:

– Вы находитесь на охраняемой территории режимного объекта космических коммуникаций. Предлагаю немедленно опустить оружие и внятно сообщить цель своего здесь пребывания!

Егеря зловеще молчали, поводя раструбами тяжелых разрядников, против которых парализаторы – что детские рогатки. Но этих рогаток было вдвое, а то и втрое больше.

– Повторно предлагаю выполнить мои требования, после чего вынужден буду приступить к активным действиям! – рявкнул старший инспектор.

– Ну-ну, – вполголоса произнес один из егерей.

Рядовой Юлфедкерк поднял голову и с некоторым изумлением огляделся.

– Что, наши прибыли? – спросил он.

Похоже, пока над мичманом изощренно измывались, этот балбес успел подремать…

– Где твое оружие,мисхазер, в грунт тебя по уши?! – прошипел мичман.

– А вот, – с охотой сообщил рядовой и вытащил из-под брюха вполне боеспособный скерн.

– Почему не противодействовал?!

– Я что, спятил?..

Между тем из дверей космпорта неспешным шагом появился полковник Силхарн, высокомерный и холодный, как Этвуррамак, Стихия льда и смерти.

– Отставить, инспектор! – лязгнул он.

Старшийинспектор! – ядовито поправил Имсантуарн.

– Неважно! Мои люди все равно вам не подчинятся. Поэтому предлагаю вам отогнать своих щенков на безопасное для них расстояние и приступить к переговорам.

– А я предлагаю вам уяснить для себя, как далеко вы намерены зайти в нарушении инструкции о безопасности объектов космических коммуникаций…

Полковник раздельно и с видимым наслаждением сообщил старшему инспектору, где и при каких обстоятельствах он видел сию инструкцию, лично янрирра старшего инспектора, всех его подчиненных и членов их семей, а также каким образом в самом обозримом будущем он намерен со всеми перечисленными персонами обойтись. Говорил он негромко, но был услышан всеми на площади. Егеря цинично ржали. Старший инспектор не подал виду, что обиделся. Он напомнил янрирру полковнику некоторые сугубо интимные подробности, связанные с появлением вышеназванного янрирра полковника на свет, указал на место, занимаемое в мировом порядке лично янрирром полковником, всеми его подчиненными, а также и родом войск, к которому сии господа имели невыразимую честь принадлежать, а под конец в ярких красках живописал незавидную участь, поджидающую всех, о ком только что шла речь, если они, разумеется, намерены упорствовать в заблуждениях относительно своей личной значимости для армии, Черной Руки и картины мира в целом. Патрульные поддержали своего начальника дружным гоготом.

Дело оборачивалось скверно. От стихийного Суда справедливости и силы полемизирующих отделяла какая-нибудь пара-тройка оскорблений.

Но тут на площадь выскочила дева Алестегг Раахинга Силхарн, недавно еще хладнодушная и надменная, как монумент первопоселенцам, а теперь в слезах и с криками: «Папа!.. Янрирр старший инспектор!.. Кто-нибудь!..» За ней, в непроницаемом для света и добра облаке самой страшной брани, вывалились несмываемо чумазые, громадные и злые, как все демоны мрака, шахтеры с Эрарфу. Из их семантически насыщенной хулы в адрес властей мирских и горних с трудом можно было вычленить нечто подцензурное, как то: «Куда подевали наш буровой снаряд, супостаты и лиходеи, когда цена ему выше, чем всей этой каменной коробке с ее железками, девками и вашими бронированными задницами?!»

Поэтому вывернувшаяся из-за угла «ракушка» с сержантом Аунгу ничьего внимания снискать уже не могла.

– Живо на борт, покойнички! – рявкнул сержант, веселый и явно обкуренный по самую маковку. – Пособите ефрейтору, видите, не в себе он!..

Призраки подсознания

На протяжении его рассказа лицо Дези не менялось. А может быть, всему причиной были полумрак и сигаретный дым, делавшие окружающий мир немного нереальным, словно бы размытым. Она не перебивала, не задавала вопросов, кажется – и не мигала. Просто молчала и слушала, как будто понимала много больше того, что содержалось в обычных и даже казенных словах. Кратову казалось, что если он уберет из повествования лишние эмоции, то сможет донести самую суть, и при этом еще и сэкономит время. Несколько раз в кафе заходили какие-то люди, проводили за соседними столиками какое-то время и снова уходили, не обращая на них внимания. Что может быть необычного в том, что молодая и красивая, пусть даже и неприступно холодной красотой, женщина пристально смотрит на своего мужчину и ловит каждое его слово?.. Между тем прошла половина ночи, а это значило, что трансгал преодолел уже добрый отрезок пути от Земли до Сиринги, а рассказ только-только выходил на финишные круги. Кратов умел рассказывать и был известен своим умением расцветить самые незначительные эпизоды своей обширной ксенологической практики, превратить смертельно опасные приключения в анекдот, заставить улыбнуться над сюжетом, где смерть была равноправным и отнюдь не второстепенным персонажем. Но было не единожды замечено, и вовсе не им самим, что, когда речь заходила об эхайнах, он катастрофически терял чувство юмора, расставался с обычной своей иронической интонацией, делался удручающе серьезным и даже занудным. Вдобавок не хотелось ему сейчас, чтобы Дези услышала в его словах страх и сомнение, чтобы узнала о бессонных ночах и ощущении постоянного цейтнота, чтобы прочла в его спокойных, отдающих архивным консервантом словах сжигавшие его изнутри страсти – а что она читать запретное мастер, он нисколько не сомневался. И защищался как умел, старательно и наивно, и сознавал при этом, что беспомощен и открыт перед нею, как младенец. Когда он счел, что рассказал достаточно, и остановился, то ощутил, что во рту от непривычно долгих речей пересохло, а пиво как назло кончилось. И тогда Дези так же молча придвинула ему свой бокал и попыталась дать сигарету, но та давно уже истлела до самого мундштука. Дези положила холодную узкую ладошку на его стиснутый кулак и бережно, как будто извлекала жемчужину из раковины, разжала его сведенные пальцы. «Боже, – сказала она. – Внутри вы весь горите…» – «Вы это видите?!» – «Я это чувствую». – «Ничего, я справлюсь, – ответил он севшим голосом. – Я умею справляться. И у меня нет иного выхода…» – «…из тупика? – спросила Дези с печальной улыбкой. – Мы найдем выход вместе, я обещаю. Вы не все знаете о моем даре… или проклятии, как иногда я думаю. Нет, конечно же, дар… Эмпатическая проекция – это лишь часть того, на что я способна. Кажется, я понимаю, какая роль уготована мне в ваших планах. И я хочу, чтобы вы знали: я тоже справлюсь. И это мы тоже сделаем вместе». Кратов хотел сказать что-то ироническое, в привычной своей манере, но внезапно ощутил, что все вокруг изменилось, как по волшебству. Он даже не успел толком понять, что, а главное – как! – произошло, и решил, что всему виной усталость и выпитое. Оборотившись к Дези, он начал было многословно и витиевато извиняться. За то, что невольно переложил часть своей ноши на ее хрупкие женские плечи, и гордиться тут нечем, не самый мужской поступок. За то, что позволил ей увидеть в себе то, чего никому и никогда при иных обстоятельствах не предъявил бы, и сейчас не имел таких намерений, и кабы не этот ее удивительный дар… Дези взирала на него бесстыжими зелеными очами, а по лицу ее блуждала неожиданно развязная ухмылка. «Эй, громила! – донеслось от соседнего столика. – Ты ведь не думаешь, что здесь тебе позволят приставать к малолеткам?» Кратов обернулся, остатками здравого смысла сознавая всю химеричность происходящего, и в то же время отчетливо понимая, что все правильно, так и нужно, ничего диковинного не творится. Красномордые небритые орясины, числом трое, здоровенные и пьяные, в потемневших от долгой носки и въевшейся грязи кожаных штанах, в потных затрепанных жилетках на голое мохнатое мясо, в сдвинутых на затылки шляпах, из-под которых торчали давно не мытые свалявшиеся патлы. Каждый держал в огромной лапе внушительных размеров глиняную кружку с каким-то непотребным пойлом, а посреди деревянного, истыканного ножами стола громоздилась чугунная сковорода с дымящимися кусками, о происхождении которых не хотелось бы задумываться. Картинка была столь же мерзкая, сколь и комичная, воспринимать ее серьезно не было никакой возможности, и тем не менее это не походило ни на галлюцинацию, ни на спектакль. Все трое пялились на Кратова с самым угрожающим видом, явно рассчитывая на потасовку. «Кого ты назвал малолеткой, redneck?![18] – вдруг рявкнула Дези неприсущим ей хриплым басом, сообщив своему голосу самые вульгарные оттенки. – Твоя мамочка знает, чем ты тут занимаешься?» Кратов решил, что пора бы и ему как-то обозначить свое участие в этом хеппенинге. «Парни, – сказал он, – я не хочу неприятностей…» И вдруг с кристальной ясностью понял: ни черта подобного, хочет. И непременно сейчас на означенные неприятности со всей дури нарвется. Добрая порция неприятностей – как раз то, что ему нужно сей момент. Вот только при чем тут какие-то сиволапые ковбои?.. И действительно, ковбои были совершенно ни при чем. И никакие то были не ковбои. Эхайны – вот кто были эти трое. Эхайны, один другого здоровее, один другого злее, рыжие, желтоглазые, в поношенных, но вполне опрятных мундирах защитных расцветок, с экономным набором знаков отличий, из которого следовала принадлежность к сухопутным войскам Черной Руки, а вот в званиях он разбирался неважно, да и ни к чему это было в подобной пиковой ситуации. Один против троих эхайнов – такого никому не пожелаешь. Или пожелаешь?.. Неприметной мышкой промелькнула вполне здравая мысль: откуда на борту трансгала, следующего рейсом Земля – Сиринга, взялась орда эхайнов… А откуда взялись ковбои, о которых за новыми перипетиями уже было благополучно забыто?! Зацепиться за эту мыслишку и как следует обдумать времени не оставалось, потому что все иные заботы померкли перед одной-единственной: уберечь, вывести из-под удара бесценное сокровище, не разбить хрустальный сосуд с амритой, что ненароком обронила в его ладони шкодница-судьба… не дать эхайнам добраться до Ледяной Дези, которая ни в чем была не виновата, никакой злой участи не заслуживала и вообще угодила в эту историю случайно. «Да ведь они за нею и явились, – вдруг понял Кратов, холодея от ужаса. – И как только узнали? Так ведь они профессионалы, не чета всем нам… захватили трансгал, как «Согдиану» когда-то… и вовсе не я им нужен, а она, потому что именно от нее сейчас исходит главная угроза всем их расчетам, хотя она и сама о том не подозревает. Но даже не это главное. А главное – я принял обязательство за нее, за всех, кто находится на борту трансгала, я один виноват в том, что сейчас происходит, мне и держать ответ». В том, что держать его он будет с максимальным для противника уроном, не оставалось никаких сомнений. «Делай, что должно, – еще успел со вкусом и некоторым даже злорадством подумать Кратов, – и будь, что будет…», как все трое, роняя мебель, поднялись и двинулись ему навстречу, а он бросил последний короткий взгляд на Дези, сидевшую за столом спокойно, словно студентка на лекции, с бокалом в ладонях, с любопытством в зеленых глазах, с таинственной, уже нисколько не вульгарной улыбкой на тонких перламутровых устах, и танком попер на противника, по пути прихватив одно из кресел за спинку. Этим креслом он как-то сразу очень удачно снес первого из нападавших, и тот укатился за пределы обзора, грохоча конечностями. С остальными никакие фокусы с предметами не проходили, и потому предстояла грубая мужская драка, где все участники получают одной и той же монетой и примерно поровну. Что ж, пускай драка… Поначалу все складывалось недурно: эхайны по каким-то своим соображениям отказались от применения импульсного оружия… впрочем, это было объяснимо, палить во все стороны на борту галактического лайнера столь же разумно, как и жечь бенгальские огни на пороховом складе. Холодным оружием также решено было пренебречь, и это облегчало Кратову положение. Он пропустил несильный удар по ребрам, от кулака, летевшего в челюсть, успешно уклонился и расчетливо вошел в ближний бой с обоими атакующими сразу, вынуждая их мешать один другому, путаться руками и время от времени отвешивать пинки напарнику. Важно было не дать им сбить себя с ног. Если он упадет, подняться ему уже не позволят. А это значит конец всем планам, всем надеждам, вообще всему на свете. «Я ни за что не упаду, – подумал Кратов. – Не подарю вам такой радости». Попытка ограничить ему свободу маневра захватом сзади закончилась для супостата тяжелым ударом в лицо затылком. В голове зазвенело, картинка перед глазами предательски поплыла, но вот и второй эхайн был выведен из строя и, хотелось верить, надолго. Воинственно ощерясь, последний боеспособный противник вытянул из-за пояса короткую гибкую плеть с изостренными краями – такие обычно употребляет военная аристократия Черной Руки на манер стека. «Я тебе эту игрушку засуну в зад, – весело пообещал Кратов. – А самого порву, как кошка тряпку…» Он испытывал небывалую легкость, словно каждый пропущенный удар выбил из него осколок за осколком накопившуюся внутреннюю боль. Ни страха, ни сомнений. И не нужно никакого оружия, чтобы победить. Голыми руками. Здесь и сейчас. Наконец-то – лицом к лицу.

…Дези продолжала сидеть там же, где он ее оставил, и в той же самой смиренной позе. Разумеется, никаких эхайнов не было и в помине. Не говоря уж о ковбоях, которые бог весть каким боком встряли в эту заваруху… Все то же пустое кафе, та же уютная тишина, тот же теплый усыпляющий сумрак.

Кратов шумно выдохнул. У него было такое чувство, будто он совсем не дышал в последние полчаса. Ему все еще было хорошо и легко. И – впервые за многие ночи! – ужасно хотелось спать.

«Похоже, это было то лекарство, в каком я нуждался», – подумал он с иронией.

– Почему трое? – спросил он вслух.

– Все просто, – ответила Дези. – Страх, неведение и гнев. Трехглавый дракон, пожирающий вас изнутри. Вы ведь не встретилитамдракона?

– Это были…

Дези привстала со своего кресла и прижала палец к его губам.

– Неважно, – сказала она. – Три стража на пути к цели. Неведение порождает страх, а страх порождает гнев. Произнесите эти слова как угодно. Расположите в любом порядке, и ничего не изменится: они все равно захотят вас остановить. Любопытно, от чего вы избавились в первую очередь?

– Думаю, от страха. Это оказалось проще всего.

– А что осталось непобежденным?

– Может быть, неведение? – осторожно предположил Кратов.

– Гнев, – сказала Дези уверенно. – Я совершенно в том уверена. Самый опасный враг, самый дурной попутчик.

Кратов, печально усмехаясь, продекламировал:

Хотел бы в гневе

Вдребезги вазу разбить!

Разбить бы сразу

Девяносто девять —

И умереть[19].

– Не умереть, – поправила его Дези. – А усмирить свой гнев. Тогда мы их порвем. – И добавила с потешной серьезностью: – О да, сударь, о да: как кошка тряпку!..

Часть 3***Изгнанники и отщепенцы

Мичман Нунгатау летит по следу

– Куда прикажете? – спросил сержант Аунгу.

– В город, – сказал мичман.

– В Хоннард, что ли? Неужто не спалили его до сих пор?

– Тебя дожидались.

– Так я с радостью!..

– При всем уважении, янрирр мичман, – промолвил Юлфедкерк. – Разве у вас нет намерения заглянуть домой? Взять какие-то вещи… просто осмотреться, все ли в порядке…

«В сыром окопе я видел этот дом, – подумал мичман Нунгатау. – Сказанул тоже – дом! Пустая затхлая клетушка в унтерской казарме… из личных вещей только заношенное солдатское белье и теплый свитер, подарок от каких-то приблудных благотворителей, тоже заношенный до утраты формы и цвета… Если найдется новый хозяин, пусть не поленится и вытряхнет все лохмотья в утилизатор. А потом вернусь я и выкину его самого…»

– А что мы потеряли в Хоннарде, ежели не секрет? – не унимался сержант.

– Я не обязан объяснять… – ощетинился было Нунгатау, но вспомнил, что долго еще принужден будет мысленно благодарить сообразительного сержанта за избавление от унижений. – В Хоннарде есть еще один гражданский космопорт. Думаю, наш объект засветится именно там.

– Это если наш, как вы изволили выразиться, объект решит, что ему позарез необходимо выбираться отсюда, – сказал сержант. – А вот я на его месте отсиделся бы где-нибудь в укромном закутке. Анаптинувика большая, есть где схорониться. Эршаронна или Гнугаагр… если эти паучьи гнезда еще кипящей смолой не залили.

– Я бы тоже так поступил, – буркнул мичман, про себя отметив, что Аунгу подозрительно неплохо ориентируется в местных реалиях. – Будь я криминальный элемент или дезертир. Или, к примеру, скрывайся я от кредиторов… Но он – ни то, ни другое и ни третье. И у него есть какая-то цель за пределами Анаптинувики.

– У вас есть предположения, что это за цель?

– Ни единого. Откуда мне знать, что вообще творится на уме у келументари…

– А что, если он вздумает вернуться?

– Не вздумает. – Мичман помолчал, размышляя. – То есть, конечно, нет никаких препятствий к тому, чтобы ему вернуться и спокойно отчалить туда, откуда он явился в наш мир. Но после радушного приема, устроенного старшим инспектором и его чурбанами-псекацагами, вряд ли он того захочет. Да он, поди, и не знает, что вполне может сделать это в любой момент и никто ему слова поперек не молвит.

– Янрирру старшему инспектору еще бы как-то пережить этот веселый вечерок, – ввернул рядовой Юлфедкерк.

Муздряг, – сказал сержант Аунгу и с отвращением сплюнул. – Попросту говоря, увеселительное заведение невысокого пошиба для младших чинов. Беда, когда слишком много командиров… Если у этелекхов этогомуздрягахотя бы втрое меньше, то они нас точно уделают.

– Чего ж до сих пор не уделали? – хмыкнул Нунгатау.

– Удовольствие растягивают.

– Да мы им на хрен не нужны, – сказал рядовой. – Мы сами к ним лезем зачем-то.

– Не зачем-то, а хотим вернуть отнятое, – назидательно промолвил мичман. – Между прочим, наш исконный родной мир.

– Ну, допустим, вернули, – сказал рядовой. – Что дальше? Переселимся туда и заживем? Прямо все здешнее так и бросим?

– Лично мне не жалко и бросить, – заметил ефрейтор Бангатахх, по причине того, что воспринял от егерей унижений и побоев более остальных, вольготно развалившийся на заднем сиденье урштера. – Я бы переселился.

– Нужен ты им со своей кирпичной рожей, – хмыкнул сержант.

– Если уж я буду там – никуда они не денутся, станут терпеть и мою кирпичную рожу, и мою чугунную задницу.

– А потом переглянутся, – сказал сержант, – перемолвятся парой словечек… мол, однажды мы уже сожрали этих здоровенных рыжих ублюдков, что мешает нам проделать это еще раз?.. и поимеют тебя, как в старые добрые времена.

– Не станут они этого делать, – возразил мичман.

– Это почему еще? – спросил ефрейтор. – Чем это мы им пришлись не по вкусу? Даже обидно…

– А потому, что нельзя дважды съесть один и тот же кусок мяса. То есть, конечно, можно… но во второй раз будет невкусно.

Рядовой хохотнул, а ефрейтор попытался улыбнуться, но вместо этого скорчил жалкую гримасу и схватился за скулу.

– Эй, Банга, – сказал Аунгу. – Ты, как я погляжу, очухался. Почему тогда я должен рулить этим корытом?

– У вас лихо получается, янрирр сержант.

– Вот ты льстишь, а лесть – это грех. А грехи отягощают душу. Демон-антином Юагрморн распростер тебе объятия.

– Лучше два раза польстить, чем один раз по башке словить.

– Философ, мать твоя мученица. Что ж ты егерям не польстил, вместо того чтобы дерзить и за оружие хвататься?

– Я было начал, да они еще большими грешниками, чем я, оказались…

– А еще потому не сожрут они нас, – вдруг сказал мичман, – что подавятся. Мы за то время, что живем вдали от родного мира, кое-чему научились. Мы стали другими. Все эти бесконечные годы мы готовились забрать свое: учились быть воинами, жить, как воины, думать, как воины… и научились. Я давеча перекинулся парой словечек с одним капитан-торпедиром… такой же кхэри, как и я, а вон каких вершин достиг! Нашим Истребителям Миров спалить любую планету этелекхов – что утереться…

– Везет вам нынче на эршогоннаров, янрирр мичман, – усмехнулся Аунгу. – Только, помнится, один из них не так давно сдался этелекхам с потрохами, и корабль свой сдал, и сидит теперь тут неподалеку, примерно где и мы, седалищную мозоль себе полирует.

– Ну, не готовы мы оказались к подлым вражеским штучкам, – с сердцем сказал Нунгатау. – Ничего, подготовимся, время есть…

– Странно, – сказал рядовой Юлфедкерк.

– Что тебе опять странно?!

– Вот захватили они наш боевой крейсер. Можно сказать, с поличным взяли, с оружием на боевом дежурстве. Почему тогда его командир сейчас здесь прохлаждается, а не у этелекхов за колючкой?

– Так они пленных не берут, – сказал мичман несколько удивленно. – Разве не знаешь?

– И это знаю. Только о том, можно сказать, и думаю. Не берут – это понятно. Не хотят лишнюю обузу на себя взвалить. А почему возвращают?

– А куда их – на колбасу, что ли, пускать?! – Нунгатау начинал сердиться.

– Вот если бы вы, янрирр мичман, взяли на поле боя в плен своего злейшего врага, да еще с оружием в руках – как бы вы с ним поступили?

– Мое отношение к пленному, солдат, определяется тактическими задачами. Если, к примеру, штабу нужен язык, то доставлю означенного пленного в особый отдел. Если есть необходимость в фортификационном строительстве или каких иных нуждах…

– А если такой необходимости нет? – упорствовал Юлфедкерк.

Мичман нахмурился, ловя на себе взгляды подчиненных. Особенно неприятен был взгляд сержанта Аунгу, исполненный веселого любопытства.

– Неужто отпустили бы? – спросил рядовой.

– Действовал бы по обстоятельствам! – рявкнул мичман. – Такого пустозвона, как ты, наверняка бы шлепнул на месте…

– Чего же они тогда вернули команду крейсера? – пожал плечами Юлфедкерк.

– А потому, солдат, – гнусно хихикая, встрял в разговор сержант Аунгу, – что для янрирров Истребителей ссылка в эту дыру будет похуже, чем этелекхские концлагеря. Такой вот у наших врагов есть циничный расчет, что мы всю работу сделаем за них, сами же своих и покараем, что мало не покажется…

– Враги, – сказал рядовой. – Это я понимаю. Но что, если они нас и за врагов-то не считают?

– А за кого? – с интересом осведомился сержант.

– Откуда мне знать, – сказал Юлфедкерк. – За придурков каких-нибудь малолетних, которые украли где-то коробку боеприпаса и фуфырятся, какие, мол, мы все из себя крутые… воины. Разве не обидно? Вот вы, янрирр мичман, говорите: мы не стояли на месте, учились… Так ведь и они не спали под лавкой все это время.

– Не тому они учились, как я погляжу, – буркнул Нунгатау, исключительно затем, чтобы оставить последнее слово за собой.

– Может быть, это не мы, а они стали другими. А мы, наоборот, остались прежними. Дикими, мохнатыми и запуганными. Все время ждем, что кто-то на нас набросится из кустов и примется жрать заживо. Только вместо каменного топора в лапах у нас нынче планетарные торпеды. Этелекхи обо всем уже и думать забыли, а мы ждем-пождем…

– Тебя послушать, так лучше и не напоминать этелекхам, какие они были, – сказал сержант. – Не ровен час, вспомнят!

– Не нравишься ты мне, рядовой, – сказал Нунгатау. – Разговоры ведешь пораженческие. А вдруг ты шпион этелекхов?

– А что, похож? – поразился Юлфедкерк.

– Не отличить! – загоготал сержант Аунгу. – Я на тебя утром глянул, пока ты еще рожу не сполоснул, так оторопел: зверь косматый, диковидный! Ну, вот как ты только что описывал. Одно слово – этелекх первобытный…

– Ну, если янрирры командиры полагают, будто Персоналиум Военно-космической разведки во все специальные группы отряжает вражеских лазутчиков, – с обидой сказал Юлфедкерк, – да еще в чине рядовых…

– Не старшими же вас, злыдней членистоногих, ставить над добрыми эхайнами! – продолжал веселиться Аунгу.

– Нет, откуда ты взялся на мою голову? – накручивал себя Нунгатау. – Ты солдат илихерюзга ужмохлая?

– Солдат, – уверенно ответил рядовой.

– Твоего командира бьют и унижают, а ты лежишь пластом, что особенно отвратительно – целый, невредимый и при оружии! – и покорно терпишь такое отношение со стороны этих мерзавцев!

– Эхайн не должен стрелять в эхайна, – сказал рядовой. – Вот и янрирр сержант вам подтвердит.

– Зачем тогда тебе оружие выдали?

– Для защиты Эхайнора от врагов.

– Ну, и?..

– Эхайн не может быть врагом Эхайнора.

– А где ты тут, посреди этой пустоши, найдешь других врагов?

– А я и не ищу.

– Ты идиот, рядовой. Ты должен стрелять в того, на кого я тебе покажу пальцем, понял?

– Никак нет, янрирр мичман. Я присягал Эхайнору, а не вам лично. Вы временно и в рамках конкретного задания исполняете обязанности моего командира, и сверх того я ничем вам не обязан. Вы даже меня не кормите, если на то пошло.

– В грунт тебя по уши, почему я могу стрелять в эхайна, почему егеря могут, а ты нет?!

– Янрирр мичман, у вас другой жизненный опыт. Наверное, жизнь не раз ставила вас в такое положение, когда вы могли себе позволить убивать такого же эхайна, как и вы сами. Или у вас не было иного выбора. А мне в глубоком еще детстве объяснили, что эхайн, убивший эхайна, есть душегуб и бандит.

– Я, по-твоему, бандит?!

– Не могу знать, янрирр мичман, не видел, чтобы вы убили хотя бы одного эхайна. А слова есть слова… я по накурке еще и не такого могу наговорить.

– А как же Суд справедливости и силы?!

– Это другое, янрирр мичман. Не путайте вопросы чести и сиюминутных выгод.

– Мусор у тебя в голове, рядовой. Не бывал ты еще в настоящих переделках, когда…

– Так точно, не бывал. И не стремлюсь особо. Вот если здесь, прямо сейчас, высадится десант вооруженных этелекхов и посягнет на территориальную целостность Эхайнора, я буду первый, кто откроет по ним огонь.

– Точно откроешь? – прищурился сержант Аунгу. – Не оставишь своих боевых товарищей без огневого прикрытия в серьезной заварушке? А то смотри, Юлфа, я ведь на тебя полагаюсь, как на брата, мне ведь, случись что, и положиться будет не на кого, кроме как на тебя…

– Отставить! – не выдержал мичман. – На дорогу смотри, сержант!

– Только тем и занят, янрирр мичман, – с готовностью откликнулся этот сквернавец.

Какое-то время Нунгатау молча наблюдал за дорогой. Придраться было не к чему. «Выдрессировали вас там, в метрополии», – подумал мичман со смешанным чувством удовлетворения и ревности. Сам он, будь его воля, давно бы уже резал напрямик через степь, в направлении заката, аккурат между двух зависших над горизонтом лун, и вскорости непременно уперся бы во внешний контрольный контур. Ведомая же сержантом Аунгу «ракушка» летела над дорожной направляющей полосой на небольшой высоте, на разумной скорости, старательно следуя всем указателям, правил не нарушая и на неприятности не нарываясь. Любоваться по сторонам было положительно не на что: степь – она и есть степь, голая, желто-серая и маловыразительная. В какой-то момент мичман даже провалился в чуткую звериную дрему и как сквозь пелену слышал негромкие комментарии сержанта: «Приближаемся к внешнему контуру… штатно миновали внешний контур… вижу промежуточный контур… штатно миновали патрульный пост…» Никто сержанту не отвечал, да его слова и не нуждались ни в чьей реакции, просто порядок есть порядок.

Уже в пригороде рядовой вдруг проронил с трепетом в голосе:

– Ух ты, это что за дура?

На приличном расстоянии, из ложбины между двумя покатыми, заросшими бурым кустарником холмами возносилась к небесам устрашающих размеров конструкция из черного металла. Видом своим она напоминала двухсторонний гребень с частыми изостренными зубцами, а завершалась тонким шпилем, оконечье которого таяло в облаках. Гигантский рукотворный артефакт. Инородное тело, не имеющее к окружающему ландшафту никакого касательства, оно будто выламывалось из естественной гармонии рельефа, что сотворена была за многие тысячелетия чередой сезонов с их ветрами, дождем и засухой, и своим присутствием бросало природе надменный вызов.

– Сканеры, – небрежно отвечал сержант Аунгу. – Игрушка типа «Поймай членистоногого!».

– Членистоголового, – проворчал мичман Нунгатау.

– Покрытие пятьдесят квадратных миль, – заливался Аунгу, не обращая внимания, – избирательность такая, что мелкий грызун не проскочит, будь он чужеродного происхождения. Пригороды Хоннарда закрыты полностью. А сам город сканируется избирательно, ситуативно: слишком много техногенных помех, да и жить под такой радостью для здоровья далеко не полезно.

– Как же это строили! – потрясенно вымолвил Юлфедкерк. – Сколько металла убухали, сколько сил! У нас в Эхайнетте не такие…

– Сравнил тоже! В метрополии техника посерьезнее, компактная и скрыта от глаз предполагаемого противника. А здесь все напоказ, чтоб, значит, видел и опасался…

– И что же, опасается?

– Насчет «опасается» не уверен, но, если верить внутренним сводкам, от активных действий воздерживается.

– Неинтересно ему тут, потому и воздерживается. Да и здоровье свое бережет. Для чего спешить? Сами скоро вымрем, от собственных мер предосторожности. Нет в этом логики…

– Это почему же нет логики?! – спросил сержант Аунгу ядовито.

– А потому, что защита от предполагаемого противника оказывается едва ли не более губительна, чем сам противник. Что есть нарушение принципа целесоответствия.

– Зануда ты, Юлфа. Сектант, одно слово.

– Сами вы сектант, янрирр сержант. Уж кто-кто, а мы видим истину высокой логики во всем ее сиянии, а что касается вас…

– И логика твоя – с запашком!

Рядовой препираться не стал, а вместо того ни к селу ни к городу, должно быть, от эмоционального потрясения, завел очередную свою байку:

– Назидатель Нактарк во времена своей юности много странствовал по отдаленнейшим уголкам мироздания в поисках истинной мудрости и незыблемой логики. Случилось, что он оказался в забытой эхайнами и Стихиями обители диалектиков в горах Умкарна. Принят он был со всем радушием, какое могли позволить себе престарелые затворники, обогрет и обласкан, а ввечеру приглашен к участию в обычном вечернем диспуте. После обмена новостями Назидателю Нактарку между делом задан был вопрос, а что-де слышно в живом миру пропигаклетазм

– Про что?! – вытаращил глаза сержант Аунгу.

– Пропигаклетазм, – терпеливо повторил Юлфедкерк. – Вот и Назидатель, отнеся свое неведение на счет юности, беспечно осведомился, что сие означает. Вопрошавший диалектик между тем вскочил на ноги, взъярился и возопил к Стихиям в том смысле, что-де персона, претендующая на высокое звание мыслителя и логика, но при том не ведающая, что естьпигаклетазм, никак не заслуживает ни упомянутого звания, ни малейшего почтения со стороны окружающих, ни даже сколько-нибудь учтивого обхождения. Нет нужды объяснять, что после таких слов Назидатель Нактарк, пребывая в полном недоумении о неощутительно допущенном промахе, был изгнан из обители по шее в холод и ночь…

– Вотмисхазеры! – не стерпел ефрейтор Бангатахх, придерживая челюсть.

– Но этим его злоключения отнюдь не исчерпывались. Воротившись к родному очагу, он поведал историю тогдашним сотоварищам и немало при том сетовал на жалкую свою планиду. Друзья же, отнесясь к услышанному со всем легкомыслием молодости, вопросили, отчего же он погнушался поведать горным затворникам все, что свершается в сподвижничестве логиков применительно кпигаклетазму. Изрядно озадаченный, Назидатель Нактарк со всемерной осмотрительностью вопросил, что означает сие темное слово. И был премного удивлен, когда дружеские умонастроения от веселья в одночасье переменились ко гневу, сам он был поколочен и из приятного общества навеки удален…

– Ну так что же это захерюзгатакая?! – взмолился сержант.

– История не закончена, – злорадно молвил Юлфедкерк. – Совершенно расстроенный и теряющий всякое представление о логике вещей и разумном устройстве мира, Назидатель Нактарк…

– Отставить, – сквозь дрему проворчал Нунгатау. – Обсуждение религиозных тем за пределами культовых сооружений уставом возбраняется, это ты, рядовой, должен знать.

– Виноват, янрирр мичман. Больше не повторится.

– Врешь ведь, – сказал Аунгу. – Непременно повторится. Пацифист хренов. Логику он видит.Пигаклетазмкакой-то выдумал…

– Отставить – значит отставить, ко всем относится, – рыкнул Нунгатау, и этот поганец сержант на время заткнулся.

Зато внезапно подал голос ефрейтор Бангатахх:

– Одно радует: если сканеры промолчали, стало быть, Юлфа наш точно не этелекх.

– Сами вы… – промолвил рядовой обиженно.

– Это если сканеры работают, – ввернул сержант.

– Как это они вдруг могут не работать? – промычал Нунгатау и проснулся окончательно.

– Очень просто. Я думал, вы знаете, янрирр мичман…

«С хрена ли я могу это знать, – подумал Нунгатау досадливо. – Я простая, как камень, скунгакская шпана,бушлоимисхаз, и мысли у меня насчет этих… гм… дур всегда были самые простые. Стоят – значит работают. Потому что так надо, и тебя с твоими убогими заботами не касается…»

– Система сканирования устроена таким образом, – продолжал сержант Аунгу, все более увлекаясь, – что находится в постоянном взаимодействии с орбитальными спутниками глобального мониторинга. Предполагается, что мониторы эти незыблемо висят над одним и тем же участком поверхности планеты. Над тем же Эхитуафлом таких мониторов много, а естественных лун нету вовсе. Тогда как здесь, на Анаптинувике, техническое решение аналогичное, а планетологическая ситуация иная. Близость лун вносит постоянные помехи в работу и орбитальное положение мониторов. А уж когда Изангэ и Днекка сойдутся потеснее, вот как сейчас, то гравитационные помехи становятся критическими, и мониторы теряют контакт с сетью наземных сканеров.

– И что же? – с интересом спросил рядовой Юлфедкерк. – Проходи, кто хочет?

– Размечтался, членистоногий, – хохотнул сержант. – Прощения просим, янрирр мичман – членистоголовый… А для чего все эти защитные контуры, все патрули? Чтобы дублировать работу сканеров и прикрывать их бездеятельность во время сбоев. К тому же пять-десять минут, и мониторы спохватываются, выполняют позиционную коррекцию, и связь со сканерами восстанавливается.

– Откуда ты все это знаешь? – спросил мичман с неудовольствием.

– Аквондакуррский университет, восьмой семестр факультета прикладной астродинамики, – усмехнулся сержант. – На факультативах для особо одаренных студентов можно было узнать очень много интересного.

– А ты, значит, был одаренный.

– Подавал некоторые надежды…

– За что ж тебя поперли?

– А с чего вы взяли, янрирр мичман, что меня вдруг поперли? – улыбнулся сержант Аунгу.

– Хочешь сказать, ты закончил обучение и получил надлежащую квалификацию?

– Именно так, янрирр мичман. Магистр прикладной астродинамики, профессиональная квалификация – штурман военно-космического флота второй категории…

– За каким тогда демоном, вместо того чтобы служить Эхайнору на передовых рубежах, как тебя учили и готовили, ты ошиваешься в пехоте?!

– Да врет он все, – лениво отозвался с заднего сиденья ефрейтор Бангатахх. – При всем уважении, янрирр мичман, но где вы встречали кхэри-магистра, да еще астродинамики?

– С тех пор, как я повстречал кхэри-эршогоннара, меня уже ничто не удивит…

– Ну, скажи, что соврал, – однако же настаивал ефрейтор. – Успокой мою душу… да и янрирр мичман переживает.

– Ну, может быть, и вру, – охотно согласился Аунгу.

Мичман открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь особо обидное про всезнаек, грамотеев и брехунов, но «ракушка» вдруг вильнула, клюнула носом и резко пошла на снижение.

– Патруль, – сказал сержант с неудовольствием. – Точно говорю вам, у сканеров нынче перекур. Готовьте свой церрег, янрирр мичман, коли не потеряли. А ты, Банга, не отсвечивай побитой рожей, дабы не было лишних вопросов.

Пигрины и другие обитатели Сиринги

Было раннее утро девятнадцатого числа месяца, именуемого в местном календаре «пирайон», что произведено было от греческого «огнецветный», в день с невзыскательным названием «энатон», что, в свою очередь, означало «девятый», поскольку он и был девятым в декаде. В шесть примерно часов трансгал «Шаритхакраана» причалил к орбитальной станции, космопортом назвать которую ни у кого не повернулся бы язык по причине малости и неустроенности, что не мешало означенному космическому объекту с достоинством носить имя «Коронида». Впрочем, пассажирам и не было нужды покидать комфортабельные пространства трансгала. По истечении короткого времени они все теми же шелковыми голосами приглашены были занять места в первом из трех челноков, какие должны были доставить их на поверхность планеты Сиринга, а именно – в наземный терминал «Аркадия». Кратов и Дези сочли, что им следует проявить расторопность, и отбыли упомянутым первым челноком. Внутри челнок был в точности таков, как и во всех обитаемых уголках Галактики – уютный, обжитой и слегка пообтрепавшийся. Эта часть путешествия заняла не больше часа, на протяжении которого Кратов бессовестно дрых, уронив голову на плечо Дези. Та не особо протестовала: поначалу смотреть было не на что. А когда облачный слой расступился и Сиринга явила себя во всей блистательной красе, женщина деликатно и в то же время решительно высвободилась, не упустив придать кратовской голове более удобное положение (он почувствовал сквозь сон, какие у нее удивительно нежные и при этом сильные руки, и, разумеется, тотчас же заспал это ощущение), и припала к окну. Кратову же казалось, что он просто закрыл глаза, а когда открыл, пассажиры уже покидали салон.

Решительно отказавшись от помощи, Дези сама несла свою чудовищную сумку, которую ни разу еще от самой Земли не открыла. Кратов вышагивал рядом налегке, испытывая от этого изрядное неудобство и борясь с желанием посадить упрямицу на плечо вместе с ее багажом.

Терминал космопорта «Аркадия» казался слишком велик для пяти сотен вновь прибывших, которые потерянно сгрудились на небольшом пятачке необозримого и совершенно пустого пространства в ожидании встречающих. Он был заложен в расчете на солидный и постоянный пассажиропоток, до какого было еще весьма и весьма далеко. И, кстати, строился до сих пор: из дальних концов зала доносились невнятные производственные шумы и что-то беспорядочно полыхало под высокими сводами.

Прежде чем Дези успела проронить хотя бы слово: восхититься амбициозными масштабами сооружения либо высказать очередное «фе» его архитектурной тривиальности, Кратов увлек ее на свежий воздух. Там, на залитой ярким солнцем площадке перед космопортом, их дожидался гравитр. Макс Тиссен стоял возле распахнутой дверцы, всем своим видом демонстрируя безграничное радушие.

– Добро пожаловать на Сирингу, коллеги! – возгласил он.

Тиссен выглядел необычно; вернее сказать, Кратов никогда прежде не видел его расхристанным. Он был экипирован в тропическом стиле, как то: белые шорты, белая жилетка на голое тело, белая бейсболка с выдающимся козырьком и громадные темные очки. Все доступные обзору части тела его были покрыты ровным медно-красным загаром.

– Зовите меня Макс, просто Макс, – промурлыкал Тиссен, обращаясь к Дези.

– Просто Дези, – откликнулась та несколько озадаченно.

Она задвинула сумку в дальний угол кабины, а сама с ногами устроилась на диванчике, прильнув носом к смотровому стеклу. Кратову не оставалось выбора, и он плюхнулся рядом с Тиссеном. Гравитр покачнулся. Усмехнувшись, Тиссен опустил ладони на пульт, и машина свечой взмыла в хрустальные небеса с редкими завитушками облачков.

– Бобровые Хатки – красивое место, – без предисловий объявил он. – Чистая вода, изумрудная травка… Что особенно приятно – там не бывает жарко.

– Высокая влажность?

– И это тоже. Все дело в крестолистах – это такие местные деревья. Хотя биологи упорно называют их ложнопапоротниками. А некоторые затейники считают животными.

– И чем же они замечательны? – вежливо спросил Кратов.

– Их очень много. Весь Берег Русалок… вы должны помнить это местечко, Консул… усыпан рощами и рощицами. Затем, они очень высокие и тенистые. Сядешь этак на песочек в узорчатой тени, откупоришь флакончик пива… – Тиссен мечтательно завел глаза. Кратов поглядел на него с изумлением. Таким жизнелюбивым он тоже его не знавал. – А еще они гуляют.

– Гуляют?! – не выдержала Дези.

– Натуральнейшим образом, сударыня. Вытаскивают лапы из песка и неспешно так перемещаются. Мы раньше полагали, что они гоняются за солнцем. Но для чего за ним гоняться? Днем оно светит, вечером заходит – не угонишься. Биологи грешили поначалу на возмущения магнитных полей, но не нашли закономерностей. Что-то эти разлапистые парни ищут, а что – не говорят… – Тиссен вдруг счастливо засмеялся. – Один чудак оставил на ночь в рощице гравитр. А сам отправился на бережок… гм… беседовать о возвышенном с подругой. Утром они вернулись, гравитр лежит на боку. А из кабины торчит ствол крестолиста в три обхвата и высотой со Стимфальский маяк.

– И что же? – с любопытством спросила Дези. – Неужели спилили?!

– Хотели, – серьезно сказал Тиссен. – Голову этому умнику. Слава богу, нашелся разумный человек… ну, не совсем, конечно, человек… шестирукий…

– Шестирукий?! – поразилась Дези.

– Ну да, тоссфенх. Вы знаете, кто такие тоссфенхи, Дези? Означенный тоссфенх посоветовал оставить у гравитра дежурного. Мол, ночью крестолист сам из кабины выберется и убредет по своим делам. И тут уж надо ловить момент и уводить технику. Пока в нее другой ствол не вскарабкался.

– Помогло? – хмыкнул Кратов.

– Всецело! Крестолист оттуда еще засветло эвакуировался. – Тиссен улыбнулся. – Забавную вы нам планетку подарили, Консул.

Дези с изумлением воззрилась на Кратова. «Заметьте, я еще не задала ни единого глупого вопроса, – читалось в ее зеленых глазищах, – но очень скоро задам много умных вопросов».

– Итак, Алекс Тенебра, – сказал Кратов. – Что я должен о нем знать?

– Биопсихолог. Большой человек. В буквальном смысле. Почти как вы.

– Чем он занимается?

– По-моему, пигринами. Это такие местные мохнатые зверушки. Держатся колониями по берегам рек, впадающих в Жемчужное море. С пигринами он ладит лучше, чем с людьми.

– Почему вы так решили?

– Это заметно. Он живет один. Избегает больших сборищ. Не говоря уж о всяких карнавалах, которые здесь устраивают раз в декаду, а то и чаще. Если все же удается его залучить в компанию, то он как-то исхитряется занять слишком мало места для его солидных статей. Говорит очень тихо. Сливается с пейзажем. Вещь в себе.

– Вы знакомы с Кантом? – воскликнула Дези уважительно.

– Конечно, знаком, – подтвердил Тиссен, подмигнув Кратову. – Густав Кант из поселка Грибные Горки, кто же его не знает?! – Он захохотал, а потом вдруг промолвил с недоверием: – Вы, Консул, и вы, Дези, проделали такой путь, чтобы повидать нашего затворника Алекса?

– Отчего бы нет? – сказал Кратов. – Это весьма любопытная персона…

Доктор Алекс Тенебра был предупрежден о визите и уже встречал их на стоянке гравитров на окраине Бобровых Хаток. «О-о!» – только и смогла прошептать Дези, завидя его. Несколько раз ее взгляд перемещался с Тенебры на Кратова, словно бы сравнивая, кто же из них громаднее. Тенебра и впрямь выглядел примечательно. Такой же загорелый, как и Тиссен, с грубыми, малоподвижными чертами лица и непокрытой глянцевой лысиной, в белом мешковатом облачении, в котором с трудом угадывались очертания комбинезона. При этом он сильно и, по-видимому, намеренно сутулился, и все равно был почти на голову выше Кратова. С первого взгляда ухватывалось в нем нечто варварское, первобытное, как если бы кому-то взбрела на ум причуда обрядить снежного человека в цивилизованные одежды. Когда он снял темные очки и, согнувшись втрое, куртуазно приложился губами к ладошке Дези, она успела приметить необычный охристый цвет его глаз.

– Собственно, вот… – промолвил Тиссен, неуверенно переминаясь с ноги на ногу.

В присутствии этой громадины он мигом растерял былую уверенность.

– Спасибо, Макс, – отвечал доктор Тенебра отчего-то шепотом. – Я позабочусь о гостях.

Тиссен с ощутимым облегчением скрылся в кабине гравитра.

– Я вас тут подожду, Консул, – сообщил он изнутри. – Вы же не останетесь здесь надолго, нет?

Доктор Тенебра неспешно водрузил очки на крупный нос с неестественно расплющенной переносицей.

– Пойдемте на веранду, что ли, – прошептал он печально. – Там не так жарко и ветерок. В лаборатории, прошу прощения, некоторое амбре… зверушки…

Бросив укоризненный взгляд на Кратова, одним не допускающим возражений движением отнял у Дези ее ношу – женщина даже пискнуть не успела, – и быстрым шагом двинулся по тропинке к видневшемуся на дальнем холме белому одноэтажному зданию. Визитерам не оставалось ничего иного, как последовать за ним налегке. Едва они поднялись на склон холма, как впереди внезапно и необозримо открылась спокойная водная гладь.

– Это море? – задохнувшись от восторга, спросила Дези.

– Река, – не оборачиваясь ответил доктор Тенебра. – Она называется Эйренис. Собственно, то, что вы видите – речная дельта: здесь Эйренис впадает в Жемчужное море. Конечно, никакого сравнения с дельтой Амазонки, не говоря уже о Волге. Все намного компактнее, я бы даже сказал: камернее. Но все равно впечатляет, не так ли?

– А это что там – птицы? – спросила Дези, указывая на недвижно парящие над водой темные лоскутки.

– Здесь не Земля, и здесь нет птиц, – сказал доктор Тенебра. – Этоэмпластроны. С некоторой натяжкой можно считать их разновидностью хищных растений.

– На кого они охотятся?

Доктор Тенебра обернулся. На его жестком лице внезапно появилась улыбка.

– Если вы подплывете туда на катере, – сказал он, – эмпластроны станут охотиться на катер. Отсюда они кажутся маленькими птичками, но на самом деле это громадные штуковины. Все, что меньше пяти метров в любом измерении, не существует для их фоторецепторов.

С веранды открывался замечательный вид на реку и прибрежную рощу. Доктор Тенебра убрал со стола рабочие материалы – стопку записей на простой бумаге, придавленную корявыми обрубками дерева со следами чьих-то мощных резцов, смел ладонью на пол труху, отогнал ногой выскочившего из норки в стене робота-уборщика, белой крыски с черными шашечками на спине.

– Пиво? Вино? – спросил он нормальным голосом, только очень скрипучим, как рассохшаяся дверь. Похоже, именно это обстоятельство вынуждало его экономить фонетические усилия на публике.

– На ваше усмотрение, коллега, лишь бы холодное.

– Так что привело вас сюда, доктор Кратов?

– Например, пигрины…

Шум воды вплетался в разговор самостоятельным собеседником – спокойно и настойчиво. Дези, извинившись, взяла свой бокал с легким, почти бесцветным вином – вино было местное и, вполне возможно, домашнего изготовления, – передвинула кресло к самым перилам в дальний угол веранды и устроилась там, по своему обыкновению, с ногами. «Забудьте про меня». И про нее тотчас же забыли. Она умела этого добиваться. А еще она умела убедить самое себя в том, чего быть на самом деле не может. Ну вот, например… От речной глади отделился узкий блестящий язык чистой воды, легко преодолел расстояние до веранды… перехлестнул через порожек, змейкой обвился вокруг ножек кресла, где умостилась Дези, успокоился и притих, как наигравшийся щенок… Дези свесила пятку – вода вспучилась и прянула навстречу. «А вот и не достанешь!» Она часто развлекала себя в детстве таким способом. Никто не обращал внимания на эти игры, словно и не происходило ничего особенного. Так было и сейчас. Двое громадных мужчин сидели друг напротив друга за столом и вели странную, уклончивую беседу. Поединок, участники которого старательно делают вид, будто им безразличен результат.

– Вас действительно интересуют пигрины, мой друг? – спросил Алекс Тенебра.

– Честно? – засмеялся Кратов. – Я узнал это слово с час тому назад. И до сих пор не уверен, что правильно понимаю его значение. Пигрины – это что-то вроде наших бобров?

– На Сиринге нет млекопитающих. Нет, и не может быть, потому что Сиринга – это не Земля, и эволюция здесь идет по другим законам.

– Согласен, я упрощаю. Пигрины – это животные, которые одинаково комфортно чувствуют себя в воде и на суше. У них водоотталкивающий мех, который к тому же мило смотрелся бы на плечах модниц. Сейчас вы скажете, что это не мех. – Тенебра покивал, усмехнувшись. – Пигрины строят свои жилища из толстых стеблей прибрежных растений, которые срезают своими мощными челюстями… что еще?

– Вы неплохо подготовились, мой друг. Прошлой осенью со мной пытался беседовать репортер какого-то молодежного медиаканала. Он полагал, что пигрины похожи на свиней.

– Хорошо хоть не спутал с пингвинами. Вероятно, юноша произвел это название от английского «pig». А я немного владею магиотским новолатом. Одна моя добрая знакомая постоянно жалуется в своих редких, увы, посланиях: «Пигриция[20] одолела… ничего неохота делать…»

– Я слыхал, Магия – довольно унылый мирок. Посоветуйте ей сменить обстановку. Например, на наш Берег Русалок. Я подыщу ей занятие по душе, и она сама не заметит, как излечится от лени.

– Не думаю, что она согласится. Это простое женское кокетство. На самом деле моя знакомая – очень энергичная и занятая особа. Да вы, наверное, о ней слыхали – Озма.

– Вы знакомы с Озмой?! – спросил доктор Тенебра уважительно.

– Горжусь этим знакомством и даже афиширую на каждом шагу. В надежде, что оно сообщит мне значимость в глазах собеседника.

– И как? Удачно?

– С переменным успехом.

– Ведь она, кажется, постоянно проживает на Эллемаре?

– Едва ли. Она вообще мало где задерживается подолгу. Хотя в последнее время отдает явное предпочтение миру, упомянутому вами. Между прочим, Светлые Эхайны на своем языке, эххэге, называют планету-метрополию «Эхлиамар». А вот на эхойлане, языке Красных Эхайнов, тут вы правы, оно произносится «Эллемар». В официальных источниках Федерации, насколько мне известно, используется первый вариант, хотя ваш не в пример благозвучнее.

– Ну, возможно… В конце концов, я не лингвист, а биолог. А вы, мой друг, для репортера изрядно осведомлены в эхайнских реалиях.

– Разве я говорил, что я репортер?

– Вначале я подумал, что так оно и есть. Кому еще может понадобиться биолог-отшельник, подвинутый на местной фауне? Но вы серьезно эрудированы, практически не путаетесь в топонимике и различаете эххэг и эхойлан. Для репортера вы слишком немногословны, несуетны и основательны. Особенный загар выдает вашу причастность к внеземным инициативам. Я не наводил о вас справок, но напрашивается определенный вывод…

– Это может послужить препятствием к продолжению разговора?

Доктор Тенебра пожал плечами:

– С какой стати? Мне интересно.

– И я подумал о том же… Так что вы расскажете нам о пигринах?

– Не уверен, что мой рассказ будет любопытен для неспециалиста.

– Это прошлогодний юнец вас так разочаровал?

– И он тоже. Хотя вы лучше подготовлены и не очень похожи на репортера. – Тенебра вдруг осознал, что давно уже кое-что, а точнее – кое-кого упускает из виду. – Да и ваша спутница…

Он осекся. Поскольку поймал себя на мысли, что не до конца уверен в половой принадлежности второго собеседника, который за все это время не проронил ни слова. То есть вначале было очевидно, что это молодая женщина, ухоженная, довольно привлекательная, даже эффектная. Но теперь в углу веранды сидел, болтая ногой в разбуханном ботинке, самого развязного вида юнец, наряженный черт знает во что.

– …ваш спутник, – закончил он в тяжком недоумении.

– Спутник?! – Кратов вскинул брови. – Хм… возможно… Ну да, я не репортер. Я ксенолог. Знаете, что это такое?

– Персона, которая считает, будто знает все о том, чего не знает никто.

– Вы только что дали классическое определение дурака.

– Разве вам не приходилось ощущать себя дураком?

– И очень часто. Но, как правило, не слишком долго… Впрочем, я не только ксенолог. Сами посудите: что здесь делать ксенологу?

– И действительно, – согласился Тенебра со всей деликатностью.

– Если угодно, я мемуарист. Вот уже несколько лет очень прилежно привожу в порядок свои воспоминания.

– Не рановато ли? – хмыкнул Тенебра.

– Поверьте, мне есть что вспомнить.

– Но при чем тут пигрины?

– Когда-то я имел некоторое отношение к началу колонизации Сиринги. А затем надолго отошел от темы. Для меня было откровением, что на Сиринге, оказывается, есть своя уникальная, ни на что не похожая биосфера.

– Вот как? Разве вы не знали, что это планета голубого ряда?

– Да, конечно же, знал… Но все время видел Сирингу с высоты в несколько сотен километров. Побывать на поверхности так и не удосужился. Аркадия, Жемчужное море, Карминное море… все это так и осталось для меня красивой мечтой. Абстрактной, как и всякая красивая мечта. И вдруг обнаруживается, что моя мечта довольно-таки густо населена – теми же пигринами, например.

– И не только! – сказал Тенебра с неожиданным воодушевлением. – В Жемчужном море обитают плиоцеты – гигантские сородичи пигринов. Их трудно изучать, потому что они строят свои дома на большой глубине, создавая там воздушные купола и пополняя их атмосферным воздухом, который переносят в защечных мешках. Правильнее сказать, до плиоцетов пока не доходят руки. К тому же они совершенно безопасны для колонистов. Иное дело – сирисциллы, они же «сциллы Сиринги», на этих тварей постоянно ведется охота, потому что они нападают на небольшие суда и даже на прибрежные поселения.

– Наверное, их не очень радует внезапно образовавшееся соседство с такими эксцентричными и шумными существами, как люди.

– Сирисциллы нападают даже на плиоцетов. Хотя в этом случае предугадать исход схватки не всегда удается. К тому же плиоцеты – стадные существа, а их челюстной аппарат сам по себе страшное оружие…

– Вы настоящий энтузиаст. Рассказываете об этих малосимпатичных тварях с той же теплотой, что и о кошках или собаках.

– Я небольшой ценитель одомашненных животных. В них сохранилось так мало естественного, что они порой кажутся ближе к людям, нежели к дикой природе. А пигрины выглядят весьма располагающе. У них живая мимика, выразительные глаза…

– Янтарного цвета?

– Почему вы решили, что янтарного?

– Я просто спросил.

– И янтарного тоже. Но по преимуществу красновато-бурого. Этот оттенок почему-то принято называть «каштановым», но не применительно к цвету глазной диафрагмы. – Алекс Тенебра помолчал, водя длинным пальцем по кромке своего бокала. – Мои глаза не столь выразительны, уж не обессудьте. И цвет их вполне обычен для тех мест, откуда я родом.

– Я знаю, – сказал Кратов. – Я же ксенолог… Прежде чем мы продолжим, хочу, чтобы вы знали. Одно ваше слово – и разговор прервется, мы оба просто встанем и уйдем из вашего дома. Никаких продолжений, никаких последствий.

– Жаль, что пигрины интересуют вас меньше, чем моя скромная персона.

– Это не совсем верно. В более подходящее для того время я с готовностью и непритворным любопытством прослушаю вашу лекцию о биосфере Сиринги. И буду самым благодарным экскурсантом по воздушным куполам плиоцетов. А если пофартит, даже подстрелю парочку сирисцилл – когда-то я неплохо стрелял.

– Тогда так. Вот вам формулировка, и она проста даже для ксенолога. То есть исключает неясность толкования. Я хочу знать, доктор Кратов, кто вы и с какой целью стоите на пороге моего дома.

– Если я скажу, что просто захотел на вас посмотреть, вы успокоитесь?

– Нет, – ответил Тенебра.

– Но вы не выглядите взволнованным.

– Я такой же гражданин Федерации, как вы и ваш… ваша… ваше сопровождение. На меня распространяются все права личности. И я действительно могу просто захлопнуть дверь перед вашим носом.

– Но не делаете этого.

– Удивляюсь, что меня удерживает от этого рационального решения.

– Наверное, то, что вам объяснили, да вы и сами не раз убеждались на практике: граждане Федерации изначально дружелюбны и всегда готовы прийти на помощь незнакомым людям.

– Даже когда никто не просит о помощи.

– Вас это раздражает?

– Скорее, удивляет.

– Поэтому вы и выбрали Сирингу? Подальше от утомительного сопереживания совершенно посторонних людей?

– Я по натуре анахорет. Люблю тишину и уединение. К тому же моя работа с речными животными приносит пользу науке. Редко случается, чтобы хобби наконец стало любимой профессией…

– Доктор Вифстранд, – сказал Кратов отвратительно казенным голосом. – Прошу вас, оставьте нас наедине на несколько минут.

Алекс Тенебра, откинувшись в кресле и обхватив себя за плечи, с безмерным любопытством наблюдал за происходящим.

– К вашим услугам, доктор Кратов, – без тени обиды сказала Дези и проследовала мимо них легкой, невесомой походкой.

Тенебра проводил ее взглядом, который менее всего можно было назвать равнодушным. Затем начал:

– Итак… – но Кратов остановил его жестом.

– Доктор Вифстранд, – повторил он в пространство. И добавил с нажимом: –Убедительно прошу вас.

– Да, пожалуйста, – пренебрежительно сказала Дези, с задранным носиком покидая свой угол. Проходя мимо них, обронила через плечо: – Кратов, уж постарайтесь правильно почесать пигрина.

– Что это было? – спросил Тенебра, сохраняя каменное лицо.

– Не обращайте внимания. Моя спутница обожает невинные розыгрыши.

– Гм… розыгрыш… меня нелегко разыграть. К тому же это больше походило на трюк какого-нибудь недурного иллюзиониста. «Исчезающая женщина» – ваших рук дело?

– Поверьте, меня она тоже охотно дурачит.

– Ее последняя фраза прозвучала интригующе.

– Это метонимия. В кругу психологов бытует выражение «правильно почесать свинью». То есть подобрать ключик к собеседнику, снискав его уважение в близкой тому профессиональной сфере.

– В таком случае начинайте чесать.

– Хорошо, Алекс. Буду с вами совершенно откровенен. Я знаю, что вы эхайн, и вы знаете, что я это знаю. Я ксенолог, и эхайны – одна из моих специализаций в последние годы. Хотя больше это смахивает на головную боль. Вы должны простить мне бесцеремонное вмешательство в вашу личную жизнь. В иных обстоятельствах я никогда бы себе этого не позволил, и сам встал бы на пути всякого, кто посягнул бы на ваш покой. Но мне нужна ваша помощь. Если вы откажете, я не буду настаивать и молча уйду из вашей жизни навсегда.

– Продолжайте, – сказал Тенебра.

– Вы не всегда были биологом. То есть это было вашим хобби, но основная работа заключалась в разработке и обслуживании систем локальной защиты для разведывательных служб Красной Руки. Вы были прекрасным специалистом, но однажды совершили ошибку, которая могла стоить вам жизни. Так или иначе, Федерация дала вам укрытие. И шанс превратить хобби в любимую профессию. Но вы нужны мне в прежнем своем качестве.

– Я не вернусь в миры Красной Руки.

– Речь идет о Черной Руке.

Тенебра молчал.

– Я хочу, чтобы вы помогли нам справиться с системами защиты замка Плонгорн. Это не агентурная акция, не банальный шпионаж. Нам плевать на секреты военно-космической разведки Черной Руки. Речь идет об операции по спасению наших заложников. Огромный риск, но дело того стоит. Я знаю: вы не самый храбрый из эхайнов, но и трусом никогда не были. Полагаю, вашей чести не помешало бы приумножиться за счет старинных недругов…

– Нет, – сказал эхайн пасмурным голосом.

– Благих начинаний, доктор Тенебра, – без малейшей паузы сказал Кратов, вставая. – Жаль, что я не увижу ваших пигринов.

Он уже почти покинул веранду, когда Тенебра с той же безразличной интонацией произнес:

– Согласен.

Мичман Нунгатау раздает указания

Лишних вопросов, однако же, не возникло. Церрег был предъявлен патрулю, тщательно изучен при помощи виданной уже «синей лампы», побитая физиономия ефрейтора Бангатахха вызвала лишь несколько сочувственных и одновременно насмешливых реплик, чем все и ограничилось. Спецкоманда была допущена в пределы города Хоннард.

– Нужно было раздобыть штатское и топать пешком, – проворчал мичман. – К гражданским они так не вяжутся.

– До сих пор бы и топали, – не запозднился сержант Аунгу. – К полуночи аккурат бы вступили во внешний контур.

Спорить тут было не о чем, да и не хотелось. Урштер сбросил скорость и нырнул в транспортный эшелон, ведущий к космопорту «Хоннард-Хаттара». Какое-то время мичман мог в полной мере насладиться восторженным вниманием подчиненных к башням из стекла и металла, образовывавшим индустриальный периметр. Впрочем, довольно скоро он обнаружил, что в репликах его спутников отчетливо слышатся сочувственные ноты:

– Чем же они тут дышат?..

– И жрет эта дура, думается, половину всех энергоресурсов полушария…

– Не хотел бы я оказаться в этом местечке темной ночкой, хотя бы даже и с оружием…

– А мы все гадаем, чего это туземцы-кхэри… при всем уважении, янрирр мичман… такие, как бы поаккуратнее выразиться, нервные…

Напыжившись от огорчения, Нунгатау собрался уж было рявкнуть сакраментальное «А-а-т-ставить!», но брутальный техногенный ландшафт скоро сменился буро-зелеными шапками парковой зоны, и обидные разговоры сменились научно-познавательными.

– Деревца эти, – разглагольствовал сержант Аунгу, – называются «теагаграриа». Замечательны тем, что в естественной среде растут непрерывно, покуда не обрушатся под собственной тяжестью. В лесных массивах центральной части материка встречаются экземпляры в полсотни человеческих ростов. В городской черте, понятно, до такого дело не доводят, искореняют заранее. Нигде, кроме Анаптинувики, теагаграриа не приживаются. А все потому, что им чем хуже, тем лучше! Подавай им для комфорта и цветения загазованность и рассеянные пары металлов, а уж если еще до кучи обнаружится повышенный радиационный фон, так они, глядишь, и плодоносить начнут. Причем мутировали они таким прихотливым манером под воздействием техногенных факторов, каковые суть неотъемлемые презенты всякой колонизации…

Рядовой Юлфедкерк озабоченно рассматривал цветные полоски датчиков на личном браслете.

– Фон – полторы допустимые нормы, – сказал он. – Мы получим компенсацию по завершении задания, янрирр мичман?

– Обязательно, – сказал тот. – Даже две: одну твоим родителям, а другую – подружке, чтобы хоть изредка вспоминала солдата…

Сержант Аунгу захохотал.

– Небахрыжься, Юлфа, – сказал он. – И здесь живут эхайны, а умирают не чаще, чем в других углах Черной Руки. Посмотри хотя бы на нас с янрирром мичманом, какие мы бравые да справные!

Рядовой посмотрел.

– Таких, как вы, – заявил он, – при всем уважении, разве что в адской смоле топить. Да и то, я думаю, придется сверху прижать чем-то тяжелым.

– Янтайрн и янрирры, – вдруг возгласил сержант Аунгу шутовским тоном, – а также милые дети и лица преклонного возраста! Мы приближаемся к самому шикарному и живописному району Хоннарда, каковой носит официальное название Феерическое Взгорье, в просторечии же именуется Бодливые Горки, если не сказать хуже…

– Молодец, – не удержался от похвалы Нунгатау. – Верно излагаешь, родные места не забываются!

– …да только хрен вы их увидите, поскольку доступ в означенные изысканные пределы лицам подлого происхождения, вроде нас с вами, наипаче на военном траспорте, сугубо ограничен. Впрочем, нам туда и ни к чему. – С этими словами сержант направил урштер в темное жерло ближайшего транспортного туннеля.

Туннель – он везде туннель, любоваться было особенно нечем, кроме светящихся указателей и объемной рекламы. Мимо проносились мелкие сверхскоростные снаряды дорожного патруля, солидно проплывали полыхающие всеми мыслимыми цветами пассажирские паромы, а встреченные по пути обшарпанные армейские «ракушки» казались заблудшими сиротками на роскошном празднике. Нунгатау не успел задремать снова, как туннель распахнулся прямо в свинцовые предвечерние небеса в тугих барашках облаков. Сержант Аунгу отпустился от управления, целиком доверившись автопилоту. Урштер сбросил скорость, описал широкую дугу и припарковался на свободном пятачке неподалеку от центрального терминала космопорта, напоминающего гигантский поникший парус из матово-черного металла.

– И что же мы тут станем делать? – шепотом спросил рядовой Юлфедкерк, на которого эта вздыбленная масса произвела в буквальном смысле подавляющее впечатление.

– Рыбачить, – ответил мичман с военной краткостью.

– Как долго? – деловито осведомился сержант.

– Пока рыбка не клюнет.

Они стояли перед «ракушкой», нарочито потягиваясь и переминаясь с ноги на ногу… чувствуя себя голыми среди обряженных.

Даже мичман никак не мог избавиться от ощущения собственной инородности. Да, он здесь явился на свет и вырос, как пыльный сорняк в холодной степи. Да, именно под это тяжелое небо он всегда возвращался из нечастых странствий по чужим мирам. Да, в этой суровой, негодной для садов и посевов земле упокоились его предки, все до единого, и порази его небесным каменьем Трикха, Стихия-твердыня, если он знал хотя бы одно имя, кроме имени матери. Ему бы взять ноги в руки, голову под мышку и убраться отсюда на городскую окраину, подальше от этого форса и глянца, от этих надменных рож и прямых хребтов… в родной Скунгак, к привычным малоэтажкам с выбитыми стеклами, расхлебененными воротами и облупленными стенами, до самой крыши размалеванными живописной срамотенью. Где говорят на языке, понятном только тем, кто родился в этой дыре и долго дышал ее зловонным воздухом. Где могут убить за пару монет и за кусок лепешки. Где смотрят только исподлобья и не верят ни единому слову. Где не дружат, а лишь сбиваются в стаи. Где шутят грубо и кроваво, над шутками гогочут громко и угрожающе, и никогда не улыбаются. Где правила жизни просты и понятны. Плохо лежит – подбери. Хорошо лежит – отними. Хочешь жрать – отыщи. Не хочешь жрать – подыхай. Слабак – найди себе стаю. Сильный – стань вожаком стаи. Не подставляй спину, не подпускай близко… Да вот только, воротившись из первого своего похода, сразу после унтерского училища, поднахватавшись воинской спеси и сильно почистив язык от колючек родной речи, юный сарконтир обнаружил, что те, кто вчера еще приветствовал его обычными скабрезностями и готов был предложить ночлег, кусок мяса и девку, молчаливым опасным зверьем глядят ему вслед, на обращенные к ним речи отвечают презрительным плевком и уходят в темные подворотни, не прощаясь и с собой не приглашая. А он, всего-то и было, что научился улыбаться… а дружить, следуя гвоздевому правилу Скунгака – «Не подпускай близко!» – так и не научился. Наверное, тогда он впервые задал себе вопрос: есть ли в этом громадном мире местечко, где он свой, где его дом и где ему будут рады? Да и нужно ли ему, дикарю, плебею и одиночке, такое место? Помнится, ответа он не нашел, поскольку вскорости вокруг затеялась такая кутерьма, что стало не до умствований… но вопрос никуда не делся и продолжал всплывать в его мозгу с постоянством и неотвязностью. Но даже теперь, когда где-то далеко, хотя уже в пределах видимости, забрезжили очертания родового поместья… да хрен с ним, с поместьем… домика с окнами, крыльцом и чистенькими, не уделанными светящейся краской-несмывашкой стенами… даже в этот час мичман Нунгатау не готов был дать окончательный ответ, хочет ли он остепениться, успокоиться, войти в свой дом хозяином – или нет.

Мимо них, изредка одаряя пренебрежительными взглядами, текли людские потоки и ручейки. Сопровождаемый надменными долговязыми адъютантами, прошествовал большой военный чин, и сам в годах, и свита ему под стать, все сухие, желчные и седые. «Инспекция, – шепнул сержант Аунгу. – Полетят чьи-то головушки. Не бывает, чтобы не полетели…» Птичьим клином проскользнули монахи Десяти Стихий в серебристых плащах с низко надвинутыми капюшонами. Галдя и закатываясь развязным хохотом, проскочили желторотые неоперившиеся курсанты военной академии – узнать их можно было по униформе, одинаково расписанной во все цвета радуги, одинаково болтающейся на не обросших еще тугим мясом плечах и одинаково расхристанной. При полном вооружении, закованные в броню с головы до пят, с недвижными каменными физиономиями, входили в толпу, словно штык в сало, патрульные наряды. Сотни и сотни эхайнов, мужчин и женщин, всех возрастов и рас – спокойные, незлые, слегка возбужденные в ожидании близкого путешествия лица… яркие дорожные одежды… простые, недоступные воинскому разумению, беспритязательные заботы… такие же простые, цивильные, надо полагать, мысли, в которых нет места ни зловещему и непонятному пришельцу-келументари, ни еще более зловещему гранд-адмиралу с его планами и интригами, ни тем более мертвящему синему взгляду из темноты.

Ничего нет проще затеряться здесь…

Мичман шумно откашлялся, чтобы подавить внутреннее смятение, и повел вокруг себя начальственным взором.

– Янрирры, – сказал он. – Вы знаете, зачем мы здесь. – Рядовой Юлфедкерк открыл было рот, чтобы выразить сомнение, но получил тычок от ефрейтора и промолчал. – Может быть, нам повезет, и мы оказались в нужном месте в нужное время. Точно так же мы можем потерпеть неудачу. («Что за хрень я несу?» – подумал он с раздражением.) В свете изложенного, задание: не привлекая стороннего внимания своими солдафонскими повадками, провести предварительный осмотр помещений терминала. Разрешается перекусить. («Наконец-то!» – вставил ефрейтор Бангатахх.) Только не суйтесь в рестораны… впрочем, вас туда и не впустят. И не экспериментируйте с местной кухней – у меня нет желания возиться с тремя дристунами! («С двумя, – поправил сержант Аунгу. – Меня здешней кухней не напугать».) Хорошо, с двумя… И чтобы никаких мне вредных излишеств – ни дурной травы, ни бухла! С патрулем не цапаться, к служителям культов с дерзостями не вязаться… Я возьму на себя окрестности. Встречаемся на той стороне площади через час. Хорошо, через полтора. Вопросы?

– Слабо, конечно, в это верится, – промолвил сержант Аунгу, – но если объект вдруг будет обнаружен?

– Никаких действий не предпринимать. Внимания не привлекать. Конечностями не размахивать, глупостей вроде «Встать на колени, руки за голову!» не выкрикивать. Вообще покинуть зону его обзора и прикинуться мебелью. Что-то мне подсказывает, с последним вы справитесь лучше всего… Немедленно известить меня и ждать. – Мичман подумал, не имеет ли смысл молвить что-нибудь воодушевляющее, и решил, что достаточно уже побыл шутом за эти несколько дней. – Выполняйте.

«Болтуны» с подозрительным рвением направились ко входу в терминал. Сержант Аунгу на ходу внушал рядовому: «Юлфа,мисхазер, в грунт тебя пятками кверху, если ты мне сейчас не объяснишь, что такоепигаклетазм…» – «Будет время, доскажу историю, как полагается, – упорствовал тот. – И все сами поймете в наилучшем виде».

Нунгатау проводил их критическим взглядом. А затем неожиданно для самого себя вздохнул с громадным облегчением. Впервые за все это время он почувствовал себя свободным.

Расчета на то, что объект вдруг появится и предъявит себя во всей красе, вяжите, мол, мне руки, добрые эхайны, разумеется, не было. Да и как его углядеть среди всей этой толпы? Мичмана никак не оставляло ощущение несоответствия цели и употребляемых для ее достижения сил и средств. Как бы он поступил на месте гранд-адмирала? Захлопнул бы планету на карантин, блокировал все космопорты. Ввел орбитальное патрулирование – на случай, если келументари располагает личным маломерным транспортом для эфирных перелетов… говорят, у этелекхов имеются такие машинки, что могут стартовать прямо с поверхности на орбиту, а оттуда нырком уходить в экзометрию… И уж потом, изолировав все наличное население Анаптинувики от остального мира, затеял бы планомерное и тщательное вычесывание местности, с поголовным контролем всякой живой души на соответствие оной предъявляемым документам и поручительствам свидетелей…

Да только кто же позволит?!

Мичман вспомнил столь же яростную, сколь и абсурдную сшибку егерей и патруля. «Сержант, конечно,мисхазери трепло, – подумал он. – Но иногда он говорит дельные вещи. Беда, когда много командиров. Не в характере эхайнов, достигших определенного ранга и положения, подчиняться чужой власти, даже если того требуют здравый смысл и общая цель. Это-то нас и губит. Но если правду говорят про этелекхов, что у них командиров нет вовсе, а подчиняются они по доброй воле и с полным осознанием целесообразности тому, кто умнее, опытнее или ни то и ни другое, а просто знает верное решение, почему тогда они впереди нас, а мы их догоняем? Или это и есть идеальная система управления, когда количество командиров сведено к абсолютному минимуму, то есть к нулю?! А что мы их догоняем и никак догнать не можем, того не отрицают даже самые отпетые чужененавистники, какой бы отвратительной ни казалась сама мысль об этом…»

Нунгатау снова вздохнул, на сей раз удрученно, и двинулся вдоль уходящей в небо стены терминала. Ему случалось бывать здесь и раньше, и за поворотом, между скрытыми под сенью пыльных теагаграриа частными лавочками и развлекаловками невысокого пошиба, его ждал чипок под совершенно соответствующей его свойствам вывеской «Зелье и порок» – хотя, если уж быть до конца справедливым, отмеченные свойства были несколько утрированы. Разумеется, за то время, что прошло с предыдущего визита, чипок могли прикрыть, мог смениться хозяин, а с ним – и предлагаемое меню… да мало ли что могло случиться в этом неустойчивом мире.

Но все обошлось. Вывеска была на прежнем месте, запахи из-за зазывно открытых дверей нимало не изменились, – местная кухня во всей ее первозданной силе! – да и негромкий перестук боевых барабанов, служивший здесь музыкальным фоном, похоже, не прибавил в темпе и не сломал раз и навсегда заданного ритма. Томясь предвкушением нехитрых удовольствий, мичман Нунгатау толкнул дверь и прошел в трепещущий полумрак. Пожалуй, вот здесь-то он был почти как дома.

Марш-бросок к черту в пасть

В прежние времена Кратову не составляло большого труда облететь несколько кубопарсеков Галактики за сутки. Правда, для этих целей обычные средства передвижения, вроде трансгалов с их комфортом и роскошью, совершенно не годились. Нужен был транспорт небольшой массы и повышенной мобильности, и он существовал, причем не в металле, а во плоти. Звали его Чудо-Юдо-Рыба-Кит, относился он к классу биотехнов – квазиживых организмов, специально выведенных для перемещений в экзометрии, и сейчас он смирно дожидался Кратова на удаленной от сторонних глаз посадочной площадке космопорта «Сиринга-Аркадия», принимаемый непосвященными за причудливый элемент ландшафтного дизайна. Собственно говоря, в силу упомянутой высокой мобильности сюда он прибыл своим ходом и порожняком задолго до трансгала «Шаритхакраана».

Узнав, что ее в эту часть путешествия не берут, Ледяная Дези сделалась настолько ледяной, что до абсолютного нуля оставалось рукой подать, то есть преисполнилась высокомерия, заговорила пренебрежительным тоном и не давала ни единого шанса поймать взгляд своих дивных зеленых глаз.

– Ничего страшного, – говорила она, всем своим видом демонстрируя запредельную обиду. – Я уже большая девочка и в состоянии добраться домой без посторонней помощи.

– Место, куда я отправляюсь, враждебно и непривлекательно, – отвечал Кратов невпопад, – населено существами, неприятными в общении, не имеющими представления о гуманизме.

– К тому же доктор Тенебра был так добр, что обещал мне незабываемое морское путешествие. Его несколько старомодные манеры весьма располагают к себе. А в особенности это сердечное обращение «моя госпожа»…

– Да уж, – сказал Кратов. – Несчастный собственник… дамский любезник… Я вернусь, не пройдет и суток. Цейтнот – вещь малоприятная, но по крайней мере не оставляет времени на долгие сборы.

Это был разговор двух глухих.

Он и вправду не мог взять ее с собой. В кабину Чуда-Юда могли поместиться двое, но безо всякого намека на комфорт. Кратову отчего-то представлялось, что эта женщина заслуживает большего, нежели трехчасовое стесненное соседство с его массой. Да и сам он не желал бы себя ни в чем ущемлять.

– Не стоит затруднений, – говорила Дези, упрямо глядя в сторону. Слава богу, она не превращалась на его глазах ни в разъяренную ведьму, ни в змееглавую горгону. Хотя могла бы, и наверняка. – Разумеется, у вас найдутся более неотложные дела…

– Я привезу вам сувенир, – брякнул Кратов совершенно уже наобум.

– Не обольщайтесь, – ее губы скривились в презрительной гримаске. – В этой вашей Галактике нет ничего, что может поразить воображение женщины.

– Дези, вы мне очень нужны, – сказал он проникновенно. – И я не желаю подвергать вас неоправданному и, что важно, бессмысленному риску.

– Идите к черту, Кратов!

Как будто не он буквально на днях склонил ее к самому рискованному путешествию, какое только могло выпасть на долю человека!

Впрочем, адрес был указан более чем точно.

Очередной точкой в его путешествии был Рондадд, малоизвестный мирок Светлой Руки Эхайнора, где вдали от цивилизации, предоставленные самим себе, содержались изгои и преступники. Проникнуть туда мог не всякий эхайн: без особых полномочий ни с кем и разговаривать бы не стали. На счастье, такие полномочия у Кратова имелись. Титул и положение т’гарда давали ему определенные преимущества, а необходимые регалии, полученные из рук самого гекхайана, единоличного и безраздельного властителя Светлой Руки, хранились до поры в его багаже, и в самом ближайшем будущем Кратову предстояло много и настойчиво их предъявлять.

Разумеется, Дези и представления не имела обо всех этих обстоятельствах. Что-то подсказывало Кратову: узнай она о них, и отговорить ее сделалось бы задачей абсолютно невыполнимой.

С тяжелым сердцем Кратов оставил взбешенную Дези в пустом номере гостиницы «Киллена» и спустился во внутренний дворик, где его дожидались гравитр и Тиссен в качестве пилота. Местные власти настаивали на том, чтобы в течение периода акклиматизации гости Сиринги перемещались строго в сопровождении квалифицированного летного персонала. Или, применительно к Тиссену, ответственного чиновного лица.

Что было тому причиной, оставалось загадкой: не то загадочные особенности атмосферных потоков, не то гипертрофированное чувство ответственного гостеприимства. Помнится, на Эльдорадо с его постоянными шквалистыми ветрами и непредсказуемо возникающими тайфунами Кратова сразу же без лишних слов запихнули в гравитр и предоставили судьбе. На Тайкуне отнеслись с еще бо́льшим равнодушием, утратив к нему интерес сразу после прохождения послеполетного контроля. Впрочем, справедливости ради стоило здесь же вспомнить и Титанум, где для перемещения была предложена бронированная гравитационная танкетка с допотопным ручным управлением, от удовольствия экспериментировать с которым он благоразумно отказался, положившись на автопилот. А взять к примеру Охазгеон, где передвигаться приходилось верхом на резвых и озорных тварях, которые помимо отличных ездовых качеств одарены были еще и начатками разума и потому, верно, при всяком удобном случае норовили слопать наездника! А взять Уанкаэ, где в качестве транспортных средств использовались бегающие и летающие рептилии, вдобавок еще и огнедышащие! А взять Са-Одд-Уарайд… нет, последний лучше не брать ни при каких обстоятельствах!..

Выгодой такого положения было еще и то, что Тиссен всю дорогу до космопорта развлекал Кратова болтовней, с упоением расписывая прелести Сиринги, делясь планами администрации, жалуясь на сложности с поставками и раздолбайством менеджмента среднего звена («Согласитесь, Консул, трудно заставить сразу и активно трудиться человека, вдруг ни с того ни с сего угодившего в райские кущи! Все вдруг становятся лириками, философами, ищут древо познания, а уж в Евах и наипаче в Лилит здесь недостатка не наблюдается…»), и, что самое ценное, при этом совершенно не нуждался в реакции собеседника.

Кратов расстался с другом возле центрального входа в необъятное взором здание космопорта, но заходить не стал и остаток пути до площадки, где под щедрым солнцем дремал биотехн, проделал пешком.

«Что тебя задержало? – проворчал Чудо-Юдо. – Опять женщина?»

«Для космического тарантаса ты удивительно прозорлив», – мысленно усмехнулся Кратов.

«Тарантас… новое слово. Мне нравится. Словно камни перекатываются в потоке. Тар… ран… Когда мы полетим? Я уже устал ждать. Пока я ждал, то, кажется, сожрал всю энергию у этого светила».

«Не льсти себе, Мелисса будет лелеять в своих лучах эту восхитительную планету еще очень долго. А мы полетим прямо сейчас. И очень быстро».

«Быстро – это мне нравится еще больше. Ведь я самый быстрый космический тарантас!»

«И самый хвастливый».

«Вот если бы я хвастался и при этом волочился по экзометрии, как одно из ваших огромных пассажирских корыт… тоже твое слово, заметь! – это было бы неправильно. Но я никогда не обещаю того, что не могу сделать».

«И самый тщеславный».

Если бы у биотехна было лицо, оно расплылось бы в довольной ухмылке. А так все обошлось теплой волной любви и преданности, что накрыла Кратова с головой, как пуховая перина.

«Ты ведь уже знаешь, куда мы направляемся, не так ли?» – спросил тот, ныряя во вскрывшийся в лоснящемся боку биотехна люк.

«Я знаю все твои намерения. Поверь, мы не успеем надоесть друг другу, как уже будем на месте».

«Не то чтобы я сильно тревожился, а для порядка, чтобы не тратить время попусту… гляди, не увязни в нуль-потоке!»

«Тьфу на тебя!»

Мичман Нунгатау близок к цели

В тесноватом помещении было безлюдно, теплый густой воздух стоял недвижно. В дальнем углу, сблизившись головами, о чем-то чирикала юная парочка – судя по нарядам, не из низших слоев: какие-нибудь искатели острых, но безопасных ощущений, удравшие из дому, отметившиеся в прилетной зоне Хоннарда… мы-де до самой Анаптинувики, пограничья цивилизации, долетели, и сам демон-антином Юагрморн нам теперь не брат… и теперь дожидающиеся обратного рейса в уютное родительское гнездышко, в метрополию-матушку. Возле окна, привалившись к стене, надвинув на лицо капюшон и упрятав руки в складках просторного серебристого плаща, дремал пилигрим, а перед ним стояла внушительная чашка уже остывшего супа. За стойкой скучал бармен. Бармен был новый и мичмана в лицо не знал. Равнодушно проводив нового клиента взглядом, однако же не предпринял никаких попыток обозначить служебное рвение, а продолжал пялиться в трепещущий прямо перед носом экран, на котором беззвучно разворачивалось какое-то спортивное ристалище. Нунгатау присел на свободный диванчик и пару минут пытался понять смысл состязания, то есть кто кого и по каким правилам должен был одолеть, но скоро убедился в тщетности своих усилий. Спортивный канал был явно не местного происхождения, а в других уголках Эхайнора почитаться спортом могло что угодно. Пока Нунгатау разбирался в хитросплетениях начертанного на столешнице меню, будучи совершенно уверен, что двух третей перечисленного в ассортименте так и так не наличествует, к нему неспешно приблизилась официантка, дебелая дама более чем средних лет, и вот она-то мичману была положительно знакома.

– Мое почтение, госпожа Боскаарн, – сказал он. – Есть же в мире вечные ценности…

– Рада видеть тебя живым и непопорченным, малыш Ахве, – отвечала госпожа Боскаарн с каменным выражением лица. – Хотя я могу что-то упустить.

– Все мое пока при мне, – ухмыльнулся Нунгатау и быстро произвел перед лицом отгоняющий злую судьбу жест. – Чем порадуете изнуренного солдата?

– Дай припомнить, что ты обычно заказываешь. Или нынче ты решил изменить своим обычаям?

– Обычаи на то и существуют, чтобы их блюсти, – сказал Нунгатау расслабленно.

– Тогда так, – сказала госпожа Боскаарн. – Плодовая корзинка –свау, хтоуисейруксонэ, крупно порубленные, в собственном соку с добавлением острого соуса из молодых побеговхмишаргуядовитого… представь себе, сюда иногда приходят те, что полагают, будто «хмишаргуядовитый» и впрямь ядовит, и шарахаются от безобидной специи, как демон от священного свитка!

– Безобидной эту адскую смесь можем считать только мы с вами, – заметил Нунгатау, – мы, уроженцы этого мира. Остальным разумнее держаться от нее подальше, если, конечно, дорог желудок и жаль времени, которое придется провести в отхожем месте.

– А ты все так же любишь поболтать, малыш Ахве, – сказала госпожа Боскаарн. – Дальше… Две горячие лепешки из зеренлугаугрубого помола. Два больших медальона из вырезки молодогоуорранха, в перечной пудре и в маринованных стебляхтилкугуа.

– И с ягодамипласароннэбез косточек! – напомнил мичман, требовательно воздев палец.

– Непременно, малыш. Как насчет большой, запотевшей кружки холодногонхетикмини?

Мичман сглотнул.

– Я на задании, моя госпожа, – молвил он виновато.

– И что? – Краешки каменных губ приподнялись в усмешке. – Кружка безобидного пойла собьет с пути моего отважного следопыта?

– Нет, но…

– Горсть ореховфару-фару, и никто не догадается, чем утолял жажду малыш Ахве в заведении под названием «Зелье и порок»… хотя трудно ожидать, что в забегаловке с такой вывеской подают парное молоко.

Нунгатау усмехнулся и едва заметно кивнул в сторону парочки:

– А ведь, похоже, подают!

– Ты же знаешь, мы всякому клиенту рады и никому не откажем в гостеприимстве.

«Гори оно все!» – подумал мичман.

Спустя самое короткое время он уже имел счастливую возможность припасть пересохшими губами к ледяному напитку, который перед тем, как провалиться в желудок, успевал нанести чувствительный удар по мозгам. Мир уже не выглядел привычно враждебным, а, как по волшебству, окрасился в приязненные тона… возможно даже розовые. Мичман вольготно раскинулся на диванчике в ожидании прочих блюд. Он жаждал общения.

– Эй, братишка, – окликнул он бармена. – Что захерюзгуты смотришь?

– Это нехерюзга, – неохотно откликнулся тот, но пояснениями не удостоил.

– У тебя там не найдется чего-нибудь одинаково забавного для всех?

Парочка прекратила миловаться, и теперь оба – красивая рыжеволосая девица с загорелым, неуловимо знакомым лицом, и худой мрачноватый парень, слишком коротко стриженный для штатского и потому, наверное, выглядевший болезненным, – смотрели в его сторону. В прежние времена мичман уже рявкнул бы что-то вроде: «Чего вылупились?!» – и полез в пузырь. Но сейчас в кармане у него был личный знак гранд-адмирала, а на плечах – великая ответственность за судьбы Эхайнора. Поэтому он ограничился тем, что пошевелил в воздухе пальцами, а это могло, например, означать: «Ладно вам, я не хочу неприятностей, продолжайте заниматься своими делами, а я дождусь своих медальонов и вернусь к исполнению воинского долга…»

Тут, кстати, подоспели и медальоны.

– Чего это ты расшумелся, малыш? – строго спросила госпожа Боскаарн. – Если ищешь приключений, так дождись темноты. Ночью у нас весело – да ты же помнишь, наверное.

Мичман кивнул.

– Такое не скоро забудется, – сказал он. – Да только давно уже нет в людях того веселья!

Госпожа Боскаарн потрепала его по ершистой макушке и удалилась. Мичман же принялся пластать дымящееся мясо. Он накалывал ломтики на острую палочку, окунал в соус, вокруг мяса наматывал стебелектилкугуа, а чтобы конструкция не распалась, последней поддевал большую черную в сизых потеках ягодупласароннэ. Без косточек, как и положено. Глотка превращалась в доменную печь, и тут нужно было продержаться достаточно, чтобы прочувствовать вкус мяса, стеблей и ягод, а уж когда станет невмоготу, затушить пекло глотком студеногонхетикмини. «Хорошо! – подумал Нунгатау после первого медальона. – Травки бы сейчас двинуть для полного счастья…» Впервые он пожалел об отсутствии рядом сержанта Аунгу, у которого наверняка было чем ужалиться.

– Сынок! – позвал он юнца, перекрыв голосом барабанные ритмы. – Не найдется лишлаперикаотравы для солдата?

После долгой паузы тот раздельно произнес:

– Я не понимаю.

– Ну и ладно. Без обид. Не понимает он…

Мичман отвернулся от парочки и занялся вторым медальоном, на сей раз уделяя больше внимания рубленым плодам. «Если бы и впрямь никуда не спешить… зависнуть тут до утра. Уродов этих позвать – сержанта и остальных… показать им настоящую ночную жизнь. А уж поутру заняться поисками всерьез, как полагается. Хотя проще, наверное, сыскать бриллиантовое зернышко в Ктетхонской тундре зимней порой, чем этого чудика… келументари… в огромном городе, на огромной планете… в особенности, если он не полный идиот. Здесь есть где схорониться, и хорониться можно годами… Эршаронна, Гнугаагр или Хахтаглугнская степь… и встретиться только при большом везении… случайно… а случайностей, как мы уже слышали, не бывает, бывают хорошо поставленные трюки. Знать бы еще, что эта жуткая синешарая тварь имела в виду…»

Стоп.

Он меланхолично дожевал уже почти остывший пласточек мяса и выплеснул в рот остатки пойла.

Стоп-стоп-стоп.

Хорошо поставленные трюки.

Вот оно, значит, как.

Отложил нож и палочку. Закрыл глаза, чтобы успокоиться. Прислушался к самому себе. Ни страха, ни азарта, никаких бурных эмоций. Одно мертвое спокойствие. Как у клинка в ножнах перед страшной битвой. Так и надо… Откинувшись на спинку дивана, как бы в умиротворении, поднес к лицу личный браслет и промолвил одними губами: «Аунгу, я в «Зелье и пороке», знаешь, где это?» – «Попадалось на глаза». – «Две минуты вам!..» – «Четыре. Быстрее не успеем». – «Занять позиции, внутрь не ломиться». – «Понятно». В животе было пусто и звонко, загривок увлажнился, а от приятного розового тумана в голове не осталось и следа. «Как я близок! – подумал мичман Нунгатау. – Почему мне это удалось? За что мне это? В том вовсе нет моей заслуги, ни на мушиное крылышко. Что особенно унизительно. Стало быть, трюки, в грунт вас по уши со шкурой и мощами… Неважно. Трюки, игры… есть игры, в которых не стыдно быть пешкой. Но как же близко я к нему подобрался!»

Спецканал ЭМ-связи, протокол PXVE

04.06.152–11.12.12

(Федеральное нормализованное время)

ЛУНЬ: Ворон, я вижу его. И, похоже, не я один.

ВОРОН: Это неважно. Вы знаете, что нужно делать.

ЛУНЬ: Знаю. Задержать, обездвижить и прорываться к месту эвакуации.

ВОРОН: Да, и не просто прорываться – а непременно прорваться. Переть танком, снося все препятствия. Этот парень мне нужен дома.

ЛУНЬ: Мне могут попытаться помешать.

ВОРОН: Лунь, я выдаю вам санкцию на любые действия. Вам ясно? На любые. Объясняться и разбираться станем позже. Просто верните мальчишку домой.

Личный друг гекхайана

Они могли бы подкрасться к планете исподтишка, выскочить из экзометрии на самой границе газовой оболочки, в области диссипации, и никто бы их, скорее всего, не заметил. При иных обстоятельствах Кратов именно так бы и поступил. Но сейчас он мог и имел полное право действовать официально, как аристократ Светлой Руки, приближенный ко двору гекхайана. Поэтому выход из экзометрии произошел в зоне видимости эхайнских локаторов, после чего был сделан запрос на причаливание к орбитальной станции слежения, и после некоторого раздумья (проверялись полномочия, совершались запросы в метрополию, наверняка имели место спекуляции на тему «А зачем он вообще сюда приперся и чего ему нужно?!») соответствующее разрешение было выдано.

Орбитальная станция всплыла на фоне белесого размытого шара планеты, словно фигурка из старинного театра теней, и лишь в непосредственной близости обрела объем. Теперь она казалась гигантской улиткой в угольно-черной гофрированной раковине. Чудо-Юдо-Рыба-Кит присосался боковым люком к свободному шлюзу, и Кратов, в сером походном, без изысков и золотого шитья, костюме т’гарда, однако же с обязательной тросточкой, при всех регалиях, как то: нагрудный знак личного друга гекхайана (чистая формальность, таких друзей у властителя наверняка набрался бы добрый полк), нагрудный же знак «Хранитель Очага» – стилизованный рубиновый трезубец в металлической оправе, вручаемый за прямое участие в искоренении злых умыслов против правящего рода (а вот это уже дорогого стоило, и очаг подразумевался не домашний, не какой-нибудь там декоративный в домике для отдыха, а вполне конкретный – сакральный Очаг в главной резиденции гекхайанов Светлой Руки, к которому допускают очень немногих из числа тех, кто не принадлежит к дому Нишортуннов), опять-таки нагрудный знак «Неоценимая польза» и еще кое-что по мелочам, – ступил на борт станции.

– Яннарр т’гард, – услышал он от важного, как домашний кот, сменного офицера в чинеашпайгаобращение наэххэге, языке Светлой Руки, – благоволите следовать за мной.

Кратов не без усилия нацепил на себя маску пренебрежительного любопытства и соблаговолил.

Внутренние пространства станции были аскетичны и утилитарны, как и полагалось космическому объекту военного назначения. Немного белого пластика, немного огнеупорного стекла и много темного пористого металла. Звук шагов тонул в упругом покрытии пола, навстречу никто не попадался, все было очень камерно и по-деловому, буквально не за что зацепиться глазу.

Возле одной из дверей, глубоко утопленных в металле, ашпайг остановился и прижал ладонь к сканирующей панели. Кратов усмехнулся: такая защита от несанкционированного доступа годилась в том случае, когда защищать особенно нечего. Возможно, так и было. Бронированные створки раздвинулись, и они ступили внутрь тесноватого, ярко освещенного помещения, больше напоминающего офис какой-нибудь мелкой транспортной компании в забытом богом и разумными существами уголке Галактики. Ашпайг коротко кивнул и удалился.

Кратов выждал с минуту и сел в единственное кресло возле овального стеклянного стола – Светлые Эхайны в большинстве случаев предпочитали хрупкую мебель, искренне полагая, что это позволит им лучше контролировать свои эмоции. Разнести вдребезги стол в присутствии стороннего посетителя означало безнадежно потерять лицо и унизить себя в чужих глазах… Впрочем, кресло оказалось достаточно прочным.

Немолодой эхайн в потертом вицмундире мышиных расцветок прервал свое занятие – он сосредоточенно, хотя на вид и бессистемно, тасовал на столе красиво и, по-видимому, от руки исписанные листы плотной бумаги, – и обратил изрезанное глубокими морщинами лицо на Кратова.

– Т’гард Лихлэбр, – сказал он сухим, невыразительным голосом. – Добро пожаловать в пределы Светлой Руки.

Кратов молча кивнул и обозначил правой рукой что-то вроде воинского салюта. Ему следовало бы вести себя нагло и независимо. Но скоро отрешиться от поведенческих стереотипов нормального человеческого общения было для него не просто.

– Инспектор Директората колоний и поселений Эркуэллэбр, – представился чиновник. – Имею честь сообщить, что ваше прошение было рассмотрено, как вы и настаивали, в чрезвычайном порядке.

– Надеюсь, вы не нашли оснований для отказа? – усмехнулся Кратов.

Инспектор смотрел на него прозрачным, ничего не выражающим взглядом.

– Если это шутка, то считайте, что я оценил, – произнес он бесстрастно. – Кто может отказать личному другу гекхайана?

– И действительно, кто? – фыркнул Кратов.

– Только самоубийца, – со всей откровенностью подтвердил инспектор. – То есть лицо, которое не заботится ни о своей карьере, ни о процветании своего рода.

– И однако же удовлетворение моего прошения не доставило вам большой радости, – сказал Кратов сочувственно.

– Никого в администрации поселения Рондадд не способны ободрить незапланированные визиты частных лиц, – сказал инспектор. – В особенности персон, приближенных к Справедливому и Беспорочному. И не потому, что нам есть что скрывать или в делопроизводстве допущены некие упущения. Хотя и это тоже… – добавил он с едва уловимой иронией. – Никому в администрации не по душе, что высокородный… – Инспектор запнулся, вдруг осознав, что допустил дерзость. Побагровев, он не без труда подобрал подходящее развитие своего периода: – …высокочтимый гость подвергает собственную жизнь серьезной опасности по весьма незначительному поводу.

– Высокочтимый гость с этим справится, – надменно сказал Кратов. – В конце концов, это его решение и его прихоть.

– Случись что, и в руководстве Директората не станут разбираться, чья это была прихоть. Не говоря уже о Департаменте внешней разведки.

– А они-то при чем? – сдержанно удивился Кратов.

– Ваши кураторы, – пояснил инспектор. – И, если можно так выразиться, незримые покровители. Разве вы не знали?

Кратов и вправду не знал.

– Сразу по получении нами предписания удовлетворить ваше прошение с директором администрации поселения Рондадд связался супердиректор Департамента внешней разведки и убедительно просил оказать вам всевозможное содействие…

«Можешь сколько угодно употреблять мужской род, но я-то знаю, о какой влиятельнейшей особе идет речь, – подумал Кратов. – Седовласая валькирия с дипломом ксенолога, янтайрн Авлур Этхоэш Эограпп, кто же еще. И я знаю, что в ее понимании означает «убедительно просить». Проскрежетать несколько приказных фраз тоном, исключающим не то что возражения, а даже саму возможность обсуждения означенных приказов, и разорвать связь ударом кулака по пульту…»

– Поэтому вам будет выделен конвой и предоставлен транспорт, – продолжал инспектор тусклым голосом. – Поскольку космический аппарат, на котором вы прибыли, вряд ли подойдет. Тем более что вы все равно бы запросили и то и другое. Хотя бы потому, что обитаемая площадь Рондадда составляет тридцать восемь миллионовдраконьих гнезд. И вы не знаете, где и как найти персону, которая вас интересует. Зато определенно рискуете, что персоны, до которых вам нет никакого дела, заинтересуются вами, и отнюдь не затем, чтобы просто побеседовать.

«Драконье гнездо» было малоупотребительной эхайнской единицей измерения площади, такой же архаичной, как земные десятина или акр, и составляло что-то около двух квадратных километров (судя по всему, эхайнские драконы обходились без лишних претензий). Кратов легко согласился, что выполнить намеченное в разумные сроки без поддержки администрации действительно немыслимо.

На каменном лице инспектора впервые проступило удовлетворенное выражение.

– Я отдам распоряжения, – сказал он. – Для вас благоразумным будет не покидать кабинет до моего прихода. Не потому, что нам есть что скрывать…

– …хотя и это тоже, – покивал Кратов. – Буду признателен, если это не займет много времени. И при случае отмечу вашу готовность к сотрудничеству перед руководством Департамента внешней разведки и лично перед супердиректором. За меня не беспокойтесь, я прекрасно умею дремать сидя.

Он был почему-то уверен, что инспектор не чает поскорее от него избавиться, и здесь их желания как нельзя более удачно совпадали.

– Позвольте вопрос, – сказал инспектор, складывая свои бумаги в аккуратную стопку и убирая в стенной сейф. – Что это за оригинальный вид транспорта, на котором вы прибыли?

– Это биотехн, и у него есть имя – Чудо-Юдо-Рыба-Кит, – отвечал Кратов, следя за тем, как шевелятся губы эхайна, безуспешно пытающегося повторить его слова. – Выпускается ограниченными партиями. Обладает повышенной комфортностью, своей прытью превосходит все известные средства передвижения в экзометрии.

– Он скорее похож на животное, чем на космический аппарат.

«Тарантас», – мысленно поправил Кратов.

– Так и есть, – сказал он. – Это вполне себе живое существо. И к тому же исключительно здравомыслящее.

С сомнением покачав головой, инспектор удалился. «Что за тайны мадридского двора, – подумал Кратов. – Чего, казалось бы, проще: включил интерком, отдал команду…» Ему тут же пришло в голову, что это часть какой-то непонятной ему игры, возможно – наивная в своей бесхитростности проверка на лояльность. Подняв глаза, он сразу же обнаружил нацеленные на него мониторы. Наивно и бесхитростно.

Устроившись поудобнее и вытянув ноги, он откинулся на спинку кресла и смежил веки. Игра игрой, а сон был тут как тут…

…ему давно уже не снились вещие сны: после известных событий он утратил эту свою странность и редко о том сожалел, а с годами начал подзабывать и сами сны, которые отличались от обычных не столько яркостью и богатством несмываемых деталей, сколько неподатливостью к забыванию, нестираемостью, что позволяло вновь и вновь возвращаться к этим никогда в реальности не случавшимся событиям, искать и находить в них смысл, который зачастую лежал на поверхности и вовсе не требовал напряженных поисков… все это осталось в прошлом, теперь сны были те же, что и у других – обрывки переживаний, смутные образы, разыгрываемые малознакомыми персонажами бессвязные скетчи, косноязычные старания что-то кому-то объяснить… и так же легко изглаживались из памяти, едва только он открывал глаза…

…и прервался оттого, что Кратова деликатно и в то же время настойчиво потрясли за плечо.

– Яннарр т’гард, – сказал инспектор Эркуэллэбр. – Транспорт и конвой в вашем распоряжении. В той части поселения Рондадд, куда вы направляетесь, сейчас полдень. Было бы весьма разумно, если бы вы вернулись на борт станции до наступления сумерек.

Кратов и сам не желал бы застревать здесь надолго. У него оставалось слишком много дел, с которыми надлежало разобраться так быстро, насколько позволяла физика экзометральных переходов.

Спустя четверть часа он уже сидел в слишком просторном для него пассажирском кресле эхайнского орбитального челнока, с профессиональным любопытством следя за работой пилота. Позади него клевали носами четверо конвоиров. Они были увешаны разнообразным самого устрашающего вида оружием и упакованы в мимикрирующую броню. Последняя, предприняв отчаянную попытку слить своих носителей с окружающей средой, сделалась песочно-желтой в крупную черную клетку, в тон диванам. А по ту сторону смотровых экранов клубилась тугая, темно-серая со спутанными седыми прядями, как праздничная прическа старой ведьмы, облачность тюремной планеты Рондадд.

Мичман Нунгатау огребает по полной

Между тем они уходили.

Мичман положил ладонь на рукоятку скерна. На ощупь сдвинул регулятор мощности до минимума. Оглушить, обездвижить, но не навредить. Живой келументари во сто крат ценнее мертвого!.. Когда эти двое проходили мимо, рука об руку (девушка заботливо поддерживала юнца, которому было нехорошо… выпил лишнего или местная кухня оказалась не по нутру…), Нунгатау нарочито грубо окликнул их:

– Эй, молодняк!

Юнец остановился, будто споткнувшись.

– Что вам угодно, сударь? – спросил он, старательно выговаривая слова, словно у него язык примерзал к зубам.

– Идем! – прошипела девица и потянула его к выходу.

– Плохая мысль, юная янтайрн, – сказал мичман, поднимаясь. – Я вооружен, я в боевом дозоре, и я хочу видеть ваши документы.

– Ахве, малыш! – услышал он за спиной. – Ты опять за свое?! Немедленно оставь в покое моих клиентов.

– Он пьян! – сказала рыжая девица с отвращением. – В дозоре не пьют. Этот эхайн просто ищет ссоры.

– Тогда мы уходим, – равнодушно сказал юнец.

– Стоять! – заорал мичман и перевел скерн в боевое положение.

…Краем глаза уловил невнятное движение где-то сбоку, за пределами обзора. Монах-пилигрим, о котором все забыли. Ему-то что понадобилось?! Мичман гаркнул что-то угрожающее, не отводя взгляда от главной цели, и в этот момент ему в висок врезался твердый, гулкий и горячий снаряд. Вдобавок еще и пахучий. Миска с супом… Мичман рухнул, как колода, и даже на несколько мгновений выключился… а когда способность соображать вернулась к нему, то первое, о чем он подумал, было: «Меня только что вырубили миской с супом. Хорошо, что никто из подчиненных не видел!» – а затем обнаружились три обстоятельства. Первое было из разряда приятных: он упал, но не выронил оружия. Второе можно было считать любопытным: оказывается, госпожа Боскаарн, несмотря на возраст и гвардейские стати, способна визжать, будто малолетка, узревшая привидение. Ну, а третье… что ж, никогда не получается, чтобы все срослось с первого раза. Уж слишком удачные выпали кости… Иными словами, юнец и его рыжая спутница, чье лицо теперь казалось уже совершенно знакомым и виденным при иных обстоятельствах, благополучно сбрызнули, не дожидаясь развития событий. Почти вечность мичман тупо таращился на пустой дверной проем, а затем с мыслью «Завалю гада!» перекатился на бок в рассуждении взять проклятого пилигрима на прицел. Больших усилий для того не понадобилось: тип в серебристом плаще, с пилигримом теперь сходный менее всего, слишком для этого мощный и не по-местному загорелый, стоял прямо над ним и рассматривал с явным любопытством… такое же точно выражение любопытства Нунгатау однажды видел у полевого хирурга, который целую ночь сшивал его лоскуток к лоскутку после бойни под Книргумуарти, причем где-то к утру делал это уже из чистого любопытства, чтобы утвердиться в собственном профессиональном искусстве, а заодно узнать, откроет ли после всего результат его бессонных трудов глаза, ну не глаза, так хотя бы рот, пускай для того лишь, чтобы выразить несправедливо обошедшемуся с ним миру свое крайнее презрение. Имя хирурга мичман за заботами по выздоровлению узнать так и не удосужился, хотя постоянно о нем думал и прикидывал, как бы получше отблагодарить в пределах солдатского бюджета… а вот к пилигриму благодарности он отнюдь не испытывал и, легким движением вскинувши скерн, выстрелил в упор. Не попал. Госпожа Боскаарн вне поля зрения снова завизжала. Не веря своим глазам, Нунгатау выстрелил снова. И снова промазал – с расстояния протянутой руки. Потому что пилигрим не упал, даже, кажется, и не шелохнулся, а продолжал изучать его, хотя и без прежнего любопытства, а с некоторым раздражением, как докучливое насекомое или прилипший к обуви комок грязи. Затем вдруг взмахнул рукой, и скерн улетел куда-то в угол, вывихнув перед этим мичману пальцы. «Этоне твое, – сказал пилигрим негромко и с сильным звенящим акцентом, какой бывает у Красных Эхайнов, – оставьэтонавсегда». Перешагнул через поверженного мичмана и двинулся было к выходу. «Драного демона я оставлю», – прошипел тот и обеими руками обхватил его за ногу. Боль в пальцах была жуткая, но терпеть можно, и не такое терпели. Госпожа Боскаарн перешла на ультразвук, а бармен с решительным выражением на лице перемахнул через прилавок и надвигался на дебоширов, поигрывая дубинкой из черного полированного дерева. Пилигрим с большим неудовольствием обернулся, коротко глянул на бармена – тот остановился, как будто к полу подошвами прилип. Снова оборотился к мичману, с какой-то неожиданной и неуместной печалью в глазах… не дотрагиваясь, произвел пальцами быстрое движение, словно стряхивал с них что-то мерзкое… Нунгатау ощутил мягкий тычок в шею и мигом обмяк, будто этим тычком из него выпустили воздух, ослабил мертвую хватку и даже выругаться не имел силы. И уж тем более сообщить своему обидчику, что досконально понял, с кем по случаю пересекся. Пилигрим же удовлетворенно кивнул, выпростал ногу…

…Рядовой Юлфедкерк боком выскочил откуда-то из подсобки, непривычно быстрый, собранный, как хорошо налаженная машина, с неприятным хищным выражением на обычно туповатом лице, ладонью отмел оказавшегося на пути бармена, словно соломенную куклу, и вогнал пилигриму короткую серию полновесных, убойных разрядов из скерна точно в спину.

Враг на вес золота

Пилот и один из конвоиров остались внутри челнока, благоразумно укрывшись защитным полем и для подстраховки открыв бойницы. Посадочная площадка являла собой пятачок утрамбованной земли в окружении высоких жестких стеблей какой-то растительности неприятного ржавого цвета. Небо было затянуто сизыми тучами, напоминавшими провисшие бурдюки с дождевой водой. «Дальше пешком, яннарр т’гард», – буркнул шедший впереди конвоир и двинулся по едва различимой тропинке, раздвигая стебли стволом личного энергоразрядника (модель, помнится, называлась «Горний Гнев», или как-то в этом роде). Повышенная сила тяжести слегка пригибала к земле. Земля была влажная, скользила, пахла сыростью и гарью. Звуковой фон чужого мира был невыразителен и однообразен, как и в большинстве обитаемых, но неважно обжитых миров. Ветер в траве, далекое невнятное щелканье, словно кому-то по ту сторону зарослей отсыпали розог, да еще гулкое печальное уханье. Через сотню шагов ржавая трава кончилась, и за участком голого, изрытого глубокими следами каких-то раздвоенных копыт поля обнаружился внушительный шипастый плетень. Передний конвоир выстучал по наручному коммуникатору кодовую комбинацию, и часть плетня шустро сдвинулась, открывая тайный проход шириной как раз в одного эхайна.

Поселок состоял из десятка вросших в землю хижин, сложенных из грубого камня и обмазанных для прочности и непродуваемости серой глиной. У доброй половины строений отсутствовала крыша, вместо нее на уродливые низкие стены навалены были сверху бесформенные шапки знакомого уже ржавого сена. Некоторые жилища обнесены были невысокими изгородями из колючки, призванными не столько воспрепятствовать нежелательному проникновению, сколько обозначить личное пространство, на какое претендовала персона, в нем обитавшая. Вместо окон были узкие, в два кулака, темные амбразуры. Разило болотной сыростью и тухлятиной, да еще внезапный порыв ветра временами доносил откуда-то запах паленого мяса. Ни единого звука, ни движения. Убожество и запустение. «Зачем мы здесь? – смятенно подумал Кратов. – Наверное, здесь давно никто не живет. Как тут можно жить?..» И тут же заметил аборигена, сидевшего перед входом в одну из хибар на замшелом бревне, такого же серого и неопрятного, как и все вокруг. Абориген был в ветхом мундире без знаков различий, в грязно-желтых арестантских брюках и босиком. Между безвольно скрюченных пальцев тлела самокрутка. Костистое, лишенное возраста лицо не выразило никаких чувств при виде нежданных гостей. Один из конвоиров гаркнул что-то угрожающее: не то велел убираться, не то спросил, как пройти. Эхайн не ответил, даже не пошевелился. Погруженному в замкнутый, возможно – огороженный той же колючкой мирок собственных мыслей, ему было безразлично все, что происходило за его пределами.

Оттоптав еще сотню шагов по узкой тропинке, процессия остановилась. На лысом, словно каска, угоре обнаружились несколько строений, которые с известным допущением могли называться домами. Стены были ровные, крыши высокие; у некоторых даже имелись застекленные окна. Изгороди здесь были повыше, и огораживали они пространство пошире. Должно быть, хозяева этих строений пользовались серьезным авторитетом у поселенцев. Но, как видно, не у визитеров из администрации. Передний конвоир свирепо выпятил челюсть и пинком распахнул калитку, едва не сорвав ее с петель. Перебросил разрядник на грудь и лютым зверем попер через поросший рыжей травкой дворик.

– Стоп, стоп! – вмешался Кратов. – Дальше я сам.

Конвоир остановился в нерешительности.

– Вы уверены, яннарр?..

– Абсолютно.

Эхайны сгрудились в кружок и коротко посовещались. Очевидно, никому не хотелось огрести неприятностей от Директората колоний и уж тем более от спецслужб.

– Плохая идея, яннарр т’гард, идти без охраны, – наконец сказал тот, что был за старшего. – Этот отступник очень опасен. У него скверная репутация. Он злостный нарушитель режима.

– Режима? Разве здесь есть режим?

– Режим есть повсюду.

– Во всяком случае, со мной он будет вести себя хорошо.

– Возьмите хотя бы оружие.

– В прошлый раз оно мне не понадобилось, – сказал Кратов высокомерно.

По мрачной физиономии конвоиров было заметно, что они не поняли, о чем речь. «Мирская слава действительно проходит», – подумал Кратов меланхолично. Наконец старший сказал, хмурясь:

– Малейший шум, малейшее возвышение голоса, и мы берем штурмом эту халупу. Так и передайте отступнику. Пусть проявит уважение.

– Всенепременно, – обещал Кратов.

Он поднялся на скрипучий порожек и постучал. Никакой реакции. По-видимому, здесь считалось нормой не отвлекаться на внешние раздражители. «Ну, как угодно…» Он толкнул дощатую, обитую для тепла какими-то вытертыми до лоска шкурами дверь. Пригнувшись, переступил порог.

Полумрак, едва разгоняемый тлеющим на столе фитильком. Раскрытая на середине толстая старинная книга, точнее – эхайнский ее вариант: свиток, сложенный гармошкой и схваченный по краям декоративными зажимами из темного металла. Деревянное кресло с одним подлокотником. Аккуратно застеленная суровым солдатским покрывалом лежанка в дальнем углу, подальше от окна и вне видимости с порога. Застойный кислый запах. И никого.

«Наивно. Я же чувствую: вы здесь, яннарр. Простой эхайнский эмоциональный фон выдает вас с головой и с потрохами…»

Кратов сделал еще шаг. И ощутил неприятный укол в области сонной артерии.

– Что вы потеряли в моей скромной обители, яннарр? – прошипели у него над ухом.

Проделано эффектно, ничего не скажешь. Но «эффектно» не значит «эффективно».

Учитель Рмтакр «Упавшее Перо» Рмтаппин о подобных ситуациях, помнится, говаривал: «Когда на тебя направлен нож, пусть дух твой стоит нерушимо, но тело уберется подальше».

Кратов мог бы обезоружить противника и даже нанести ему несколько легких, но обидных увечий. Мог выскользнуть из-под лезвия и сам оказаться позади. Но из всех вариантов он выбрал самый демонстративный. Глубоко вздохнув,ушел в теньи возник спустя мгновение в нескольких футах, по ту сторону стола. Лицом к врагу, в спокойной, расслабленной позе, скрестив руки на груди. И только тогда выдохнул.

– Ваше гостеприимство по-прежнему оставляет желать много лучшего, – сказал он с иронией.

Злоумышленник и изгнанник Кьеллом Лгоумаа, бывший третий т’гард Лихлэбр, опустил ставший бесполезным длинный изостренный шип из твердого дерева. Худой, неважно выбритый, безобразно обросший, с лицом, обтянутым темной нездоровой кожей в шрамах, которых прежде не было. С дурно заживленными, едва ли не зашитыми в стежок следами то ли от капкана, то ли от укусов всей пастью на предплечьях. В таком же жалком армейском тряпье, что и давешний эхайн с самокруткой. Сутулый, ощутимо постаревший, но по-прежнему злой и опасный.

– Все время забываю, – промолвил он, усмехаясь. – Ведь холодное оружие против вас бесполезно.

– Равно как и всякое другое. Не пробовали читать заклятия против нечистой силы? Авось подействует!

– Я не настолько суеверен. Да и экспериментальный материал в большом дефиците.

– Хотите подсказку? Солидная доза алкоголя все же способна меня уложить.

– Меня она уложит раньше вашего. Вам, людям, и здесь пофартило: эхайнские катализирующие ферменты не столь активны в присутствии алкоголя, нежели человеческие. Ведь вы же не станете пить в одиночестве.

– Разумеется, не стану. Только с друзьями и никогда с врагами.

– Следовательно, у меня нет ни единого шанса.

Кратов придвинул к столу случившийся неподалеку колченогий табурет и сел.

– Кстати, чувствуйте себя как дома, – великодушно позволил он.

Кьеллом Лгоумаа смущенно рассмеялся и аккуратно положил деревянный шип на специально обустроенную нишу в стене возле входа.

– И действительно, что это я торчу здесь, как болван? – проговорил он. – Уж из этих-то хором вы меня наверняка не вытряхнете. Никаких удобств для такого развращенного комфортом организма, как ваш. Мне они достались нелегко, ценой двух зубов и трещины в ребрах. Прежний хозяин был такой же упрямый наглец, как и я сам. Но день, когда я ступил на Рондадд, оказался не его днем…

– Мне это неинтересно, – отрезал Кратов. – Садитесь наконец в свое кресло. У вас там что-нибудь припасено для меня?

– Разумеется. – Эхайн бесшумно приблизился и сел напротив, с другой стороны стола. – Не все визитеры здесь настолько благожелательны к несчастному, всеми забытому изгою. Но сюрпризы я приберегу для других.

– Нельзя ли прибавить свет? – осведомился Кратов.

– Если хотите, зажгу еще один светильник. Раньше у меня был персональный светляк – здесь обитают такие самосветящиеся твари, настолько ленивые и малоподвижные, что я думаю, уж не грибы ли они. Но он подох, а за новым нужно идти на болото. Все было как-то недосуг… здесь вообще рискованно оставлять жилище надолго, вернешься – а там уже новый хозяин… да я и не ждал гостей. Мне даже угостить вас нечем: дневной паек от этой сволочи, – эхайн кивнул в сторону пристроенного в закутке полевого пищеблока, – я уже оприходовал, а вечернего, полагаю, вы ждать не станете.

– Тогда не стоит хлопот. Я и впрямь ненадолго.

– Скрывать не стану, – сказал Кьеллом Лгоумаа, глядя ему в глаза, – было время, когда в каждом, кто хотел моей смерти, я узнавал вас. На Рондадде моей смерти хотели очень многие. А я видел перед собой только вас. И если доводилось убивать – а мне доводилось! – то всегда убивал только вас. Хотите знать, сколько раз и каким способом я вас убивал?

– Да, мне уже поведали о вашей безнадежно испорченной репутации, – сказал Кратов. – Что же изменилось с тех пор в вашем ко мне отношении?

– Изменилось? – переспросил Кьеллом Лгоумаа. – Да ничего!

Эхайн захохотал так громко, что Кратов с опаской поглядел на дверь, ожидая появления разъяренных конвоиров.

– Прискорбно, – сказал он. – Я втайне надеялся, что затворничество склонит вас к благим помыслам и даст пищу всходам покоя и добролюбия в вашей смятенной душе.

– Здесь неподходящая почва для таких всходов. Это не жизнь, а выживание. Когда не уверен, что увидишь рассвет, прислушиваешься не к собственным мыслям, а к шорохам за дверью.

– Что ж, такова доктрина правосудия по-эхайнски, – пожал плечами Кратов. – За преступлением следует наказание, а не исправление.

– Разве где-то бывает иначе?

– Бывает. Среди людей. Я это знаю наверняка.

Кьеллом Лгоумаа смотрел на него, насмешливо прищурившись.

– Понятно, – сказал он наконец. – Украли у подружки мячик и были немилосердно отшлепаны. Или что-нибудь в этом роде… Рондадд – это мир, где никто не прощен и никто не прощает. В сущности, здесь один-единственный закон: месть. Ты затеял рискованную игру, но проиграл. Тот, за кем остался выигрыш, отомстил тебе, засунув в эту затхлую дыру и оставив подыхать. И теперь ты сам до смертного часа обречен мечтать о мести. Примерно как я мечтаю отомстить вам. Месть порождает месть, и эту цепь никто не способен разорвать.

– Не ждите от меня сочувствия, – сказал Кратов недобро. – Чем думать о мести, подумайте лучше о тех людях, кого вы безвинно и подло казнили на Эльдорадо, на Пляже Лемуров…

– Обычная акция устрашения, – хмыкнул Кьеллом Лгоумаа. – Все так поступают, когда хотят деморализовать неприятеля или вывести из равновесия.

– Нас вы не испугали.

– Но, согласитесь, порядком разозлили. Цель оправдывает средства, как говорите вы, люди.

– Если вы полагаете, что цель заключалась в том, чтобы я пришел в расположение Двенадцатого эскадрона Шестого бронемеханического батальона под Амулваэлхом и вышиб из вас все дерьмо, а гекхайан Нишортунн Справедливый и Беспорочный лишил вас имени, рода и титула, то, безусловно, эта цель была с блеском достигнута.

«Сейчас он зарычит, как подраненный зверь, – хладнодушно подумал Кратов, – а потом бросится на меня, роняя мебель. Вломятся конвоиры и начнут в темноте садить из разрядников без разбору. Его… гм… накажут за очередное нарушение режима, а меня погрузят в челнок, доволокут до Чуда-Юда и вышвырнут за пределы Светлой Руки. Не посмотрят, что я личный друг гекхайана. И все наши с Дези хитроумные психологические построения пойдут прахом».

Кьеллом Лгоумаа медленно поднес ладонь к прыгающему в светильнике язычку пламени.

– После трех лет на Рондадде, – сказал он, – моя кожа так задубела, что огонь ее не прожигает. Я мог бы собирать горстями стекляшки в Садах Равновесия. На что рассчитывали вы со своими булавочными уколами?

Кратов мысленно перевел дух.

– У меня не так много врагов, – промолвил он. – Каждый на вес золота. Если вам это льстит, вы в числе самых отпетых.

– Доктор Кратов, – сказал Кьеллом Лгоумаа, словно пробуя эти слова на вкус. – Или я все же вынужден буду обращаться к вам, как того требует устав Аатар?

– Не надейтесь на поблажку. По вашим отзывам, Рондадд – не лучший из миров, но он все еще пребывает под юрисдикцией Светлой Руки. Всякий из нас получил то, что заслужил, и что мое – то мое.

– Что привело вас в мою лачугу? Неразрешимые наследственные вопросы? С этим лучше обратиться к старому т’гарду, все скрижали рода хранятся в его библиотеке. Если, разумеется, он сочтет возможным с вами разговаривать. Все же он настоящий Лихлэбр, и его титул у него никто не отнимал.

– Последний раз мы виделись год с небольшим тому назад. Это была очень содержательная беседа. Она стоила старому т’гарду бочонка бесценного вина из родовых подвалов, а мне – жестокой головной боли наутро.

Лицо эхайна дрогнуло, хотя голос оставался насмешливым.

– Он ведь не называл вас сыном?

– На подступах к дну бочонка у него пару раз проскочило: «И вот что я тебе скажу, сынок…»

– Как здоровье старика?

– Гораздо лучше, чем до моего визита. Все же я обязан заботиться о благополучии хранителя традиций… как формальный глава рода.

– Он спрашивал обо мне?

– А как вы полагаете?

– Полагаю, нет.

– Правильно полагаете. Старый т’гард верен не только традициям, но и присяге. – Помедлив, Кратов добавил: – Я сам ему рассказал о вас.

Кьеллом Лгоумаа усмехнулся.

– Могу представить его реакцию.

– Если уж брать бочонок за систему отсчета времени, то где-то к середине вместилища он сказал, что понимает вас, но не одобряет. Когда на дне оставалось не больше пары кружек, мы вновь принялись мыть ваши косточки, и т’гард сделался более радикален. Он заявил, что не понимает вас и не одобряет. Что вы поступили безответственно, свалив все заботы на плечи безродного выскочки и не озадачившись даже наследником или двумя.

– Но ведь у вас наверняка есть дети.

– Да, я решил проблему продолжения рода Лихлэбров, – сказал Кратов уклончиво.

Кьеллом Лгоумаа выждал паузу, рассчитывая на развитие сюжета, но Кратов молчал.

– Впрочем, оставим сантименты, – сказал эхайн. – Что понадобилось четвертому т’гарду Лихлэбру в этом убогом уголке мироздания? Лирикой, вроде будоражащих душу воспоминаний, предлагаю пренебречь.

– Снисхождение гекхайана, – сказал Кратов. – Воссоединение с семьей. Разумеется, никакой политики, никакой военной карьеры.

– Посмотрите вокруг. Здесь нет ни политики, ни Двенадцатого эскадрона, который я собственными руками собрал из разномастного сброда и превратил в грозную боевую единицу. Сейчас мне все это не нужно, и этого у меня нет. Прощение гекхайана? Не уверен, что я готов его принять. И еще менее уверен, что Нишортунн готов его мне даровать. Семья? А нужен ли я своей семье, когда отец…

– Нужны, – сказал Кратов. – Уж в этом будьте совершенно уверены.

Эхайн коротко рассмеялся.

– Как говаривали в ваших плохих боевиках… кого я должен убить?

– Надеюсь, никого, – сказал Кратов. – Всего лишь, пользуясь своим высоким положением и мерзкой репутацией, войти в расположение Оперативного дивизиона Бюро военно-космической разведки Черной Руки в замке Плонгорн и получить аудиенцию у гранд-адмирала Вьюргахихха.

– У меня нет дел с этим лысым психопатом, – отрезал Кьеллом Лгоумаа.

– Значит, пора их затеять, – сказал Кратов. – Охотно верю, что с вашим хамством и гонором беседа продлится от силы полторы минуты, после чего вы расстанетесь взаимно раздосадованные, едва сдерживаясь, чтобы не швырнуть друг другу в лицо все перчатки, какие окажутся при себе. Этого будет достаточно…

– …чтобы ваш агент сделал свою работу? – спросил Кьеллом Лгоумаа, иронически приподняв бровь.

– Приятно иметь дело с профессионалом.

– Этот агент – эхайн?

– Нет.

– Его обнаружат еще на подступах к штабу. Или вы научились подделывать эхайнский психоэм?

Кратов не отвечал. Кьеллом Лгоумаа промолвил, морщась:

– Оставьте. Я бывал в диверсионных миссиях, вы бывали в каких-то там своих переделках… Успех авантюры зависит от степени доверия между авантюристами.

– У нашего агента вообще не будет психоэма, – неохотно сказал Кратов.

– Дело становится забавным! – воскликнул эхайн с веселым изумлением. – Робот? Киборг? Ваше биологическое супероружие – человек-2?

– Люди-2 не оружие, а часть нашего общества, отличающаяся лишь своим генезисом. В нашем же случае это человек из плоти и крови. Более того: это женщина.

– Как вам это удалось… хотя вот этого уж вы точно не скажете, не так ли?

– Разумеется, не скажу.

– Женщина без психоэма… Вы ничего не упустили, любезный т’гард, что бы еще могло привлечь внимание охранных контуров Плонгорна?

– Наш агент не привлечет внимания. Все, кто увидят его своими глазами, не исключая вас, будут полагать, что перед ними стопроцентный эхайн. Мониторы же визуального наблюдения, которые, в отличие от вас, не подвластны наведенному внушению, будут искусственно дезориентированы.

– Этот ваш агент… женщина… она хотя бы достаточно высокого роста?

– Шесть футов три дюйма – что существенно ниже среднего роста эхайнской женщины. Но вы, кажется, прослушали: все будут видеть в ней рослого молодого эхайна в военной форме Светлой Руки.

– Понадобится не меньше пяти эхайнов, чтобы агент укрылся от беглого взгляда контролеров защитного контура.

– Двое уже есть. Вы и специалист по системам наблюдения. До утра следующего дня я жду от вас еще три кандидатуры верных вам эхайнов.

– Выглядит заманчиво. Войти в Плонгорн, натянутьтемнякамнос и удалиться с приятным чувством беспримерного предательства… Как кропотливо и умело вы стараетесь поссорить все эхайнские Руки между собой!

– В том нет нужды. Вы и без нас неплохо вздорите.

– Пожалуй… вместо того чтобы объединиться перед лицом общего врага…

– …который изначально и был придуман практически из ничего с этой единственной целью. Но, как выяснилось, впустую. И эхайны не объединились, и враг оказался неважнецкий.

– Ну, кое-кто не оставляет еще надежды вас как следует раздразнить… – Лицо Кьеллома Лгоумаа вдруг приобрело мечтательное выражение: – Как вы думаете, после того, что случится, гранд-адмирал захочет со мной поквитаться?

– Совершенно в этом уверен.

– Этот мирок достаточно неблагоустроен и уныл. Но с реальными опасностями здесь беда. Раз в месяц у кого-то из каторжан выбивает пробки в мозгу, и он идет убивать соседей… но разве же это потеха?!

– У гранд-адмирала длинные конечности. Однако вряд ли они дотянутся до Рондадда.

– Очень надеюсь, что вы недооцениваете старину Вьюргахихха.

– Итак, ваше слово, яннарр.

– Я не яннарр. Уважайте устав Аатар, т’гард… Здесь, на Рондадде, таких, как я, принято называть «риарайг» – по-вашему, ренегат. Даже созвучно.

– С высоты моего положения я сам вправе выбирать, как мне к вам обращаться.

– Вы быстро учитесь, т’гард… Мой ответ – нет.

«Эхайны всегда говорят «нет», – подумал Кратов. – И только потом начинают думать. И самое главное сейчас – удаляться не выказывая и тени разочарования, но с тем расчетом, чтобы он успел изменить свое решение».

– Это ваш выбор, – сказал он, поднялся, неспешно обошел вокруг стола и направился к выходу.

Уже на пороге в спину ему прилетел отчаянный вопль:

– Поимей вас демон, т’гард… Да!!!

Кратов обернулся, изо всех сил сдерживая ухмылку.

– Признайтесь, вы знали, что я соглашусь? – спросил Кьеллом Лгоумаа досадливо.

– Конечно, знал. Это что-то меняет?

– Теперь уже нет… Не надейтесь, что я купился на ваши посулы. Или вдруг проникся дружеским к вам расположением. Ничего подобного. Я хочу выбраться отсюда. Либо я здесь сторчусь от болячек, либо ослепну, и меня вышвырнут подыхать на болота парни покрепче. А у меня нет ни малейшего желания подохнуть в этой паскудной дыре. Я хочу домой, понимаете?

– Сейчас разрыдаюсь, – сказал Кратов холодно. – Давайте уж и вы без иллюзий. Я по-прежнему считаю вас подонком и убийцей. И наказаны вы по заслугам. Век бы о вас не вспоминал… У вас есть то, что мне нужно. Ваша сволочная натура и ваш эхайнский психоэм. И я это покупаю. Родовое имение на Юкзаане. Могу вам обещать. Но ни шагу за пределы. Будете вести себя хорошо – гекхайан благосклонно рассмотрит прошение о частичном восстановлении в правах. Начнете шустрить – вернетесь на Рондадд. Только уж навсегда: мой интерес к вам не простирается за рамки этой сделки.

– Годится. Никогда не любил метрополию… А если я вдруг решу сыграть в свою игру?

– Не решите. Все, что вам нужно для игры, находится в пределах Светлой Руки. Но там вы больше не разыграетесь… А в Черной Руке, на Эхитуафле, кому вы будете нужны? Там своих игроков навалом, вам не чета.

– Но вы должны мне рассказать, ради какой цели я должен буду сунуть руку в котел с углями. Чем вам так насолил милашка гранд-адмирал?

– Ваша коронная тема, – сказал Кратов. – Заложники. Помните, однажды на планете Эльдорадо вы взяли в заложники двоих граждан Федерации?

– Кажется, нынче мы уже поминали этот инцидент, – кивнул эхайн. – Он положил начало цепочке необратимых и трагических последствий. Как для меня, так и для Светлой Руки.

– Не уверен насчет Светлой Руки… вы всегда имели наклонности к преувеличению собственной значимости.

Кьеллом Лгоумаа глумливо осклабился.

– Так вот, – продолжал Кратов. – Гранд-адмирал оказался удачливее вас. Но я хочу положить конец его неслыханному везению.

– Послушайте, т’гард… К чему все эти сложности, все эти игры, заговоры? Дайте мне несколько дней, я, не выходя из своего загона, соберу взвод отпетых головорезов и просто возьму штурмом этот гадюшник в Плонгорне. Если нужно, принесу вам голову гранд-адмирала на серебряном блюде. Ну, или притащу ее вместе с тушкой, если вы лично захотите у него что-то узнать о заложниках. Я его спрошу, и он будет чрезвычайно словоохотлив. Он вам расскажет все, что знает и чего не знает. Он будет петь, как небесная птицаФтаа.

– Становитесь в очередь, риарайг, – усмехнулся Кратов. – Не вы первый предлагаете мне прийти и взять то, что нужно. Помнится, вы всегда питали склонность к простым решениям. Да что там, я и сам иногда бываю непростительно прямолинеен. Но это не тот случай. Гекхайан Нишортунн сейчас не готов ссориться с гекхайаном Эвритиорном.

– Политики обожают все усложнять. От этого все проблемы.

– А военные – упрощать. Вот они-то и есть главная проблема.

…Глубоко за полночь Кратов вернулся на Сирингу, в тот же номер отеля, откуда отправился на Рондадд, и обнаружил Ледяную Дези спящей под пледом на диванчике в гостиной перед беззвучно трепещущим полотном видеала. Она даже не проснулась при звуке его шагов. Или сделала вид – как это она умела делать лучше всех на свете.

Мичман Нунгатау в отключке

Рядовой Юлфедкерк, продолжая держать на прицеле распростертое тело серебристого пилигрима, осторожно приблизился к валявшемуся рядышком – колода колодой! – мичману.

– Вы в порядке? – спросил он почему-то шепотом.

Нунгатау неразборчиво промычал нечто угрожащее в том смысле, что сейчас самое время для идиотских вопросов.

– Дышать можете? – уточнил рядовой.

Мичман попытался кивнуть, но шея тоже не повиновалась. Все тело превратилось в мешок, набитый, так и хотелось сказать – дерьмом, но нет, скорее колючими мурашками, словно каким-то образом удалось все наличные шесть с половиной футов долго и старательно отлежать. К счастью, как это и бывает с отдавленными членами, чувствительность понемногу возвращалась, хотя и не так скоро, как хотелось бы.

– Вам бы лучше сесть, – участливо сообщил рядовой. – То есть, конечно, всего разумнее было бы полежать, но с минуты на минуту подтянутся посторонние, невесть что о вас подумают, затеют оказывать помощь и вызывать медиков, а ни вам, ни нам это, как я понимаю, ни к чему.

– Пф… попф… – Язык все еще напоминал собой кусок замороженной рыбы, и Нунгатау отказался от попыток артикулировать свои намерения.

Он завозился на полу, кляня себя за беспомощность, с громадным трудом ухватился за протянутую руку рядового, мысленно взвыл от боли в пальцах и отказался от намерений изменить постыдно лежачую позу на что-нибудь более приемлемое для его воинской чести.

Но на этом испытания для чести эхайна и воина не закончились.

Рядовой Юлфедкерк подергал плоским носом.

– Чем это воняет? – спросил он озадаченно. Взгляд его упал на пустую миску. – А, супчик. Янрирр мичман, похоже, вас вырубили этой миской.

– Ззззаткнись!.. – прошипел Нунгатау.

Рядовой, бормоча извинения, ухватил его под мышки, оттащил к стене и привалил там, устроив голову так, чтобы не падала на грудь.

– Юлфа, – шепнул мичман. – Погляди, у меня на правой руке все пальцы на месте?

Тот поглядел.

– Так точно, все.

– Вывихнуты?

– Полагаю, что нет, янрирр мичман. Скорее всего, сильно ушиблены – ни царапин, ни крови. Неужели вам удалось его разок приложить?

– Нет, – честно ответил тот, сгорая от стыда. – Это он у меня скерн выбил с такой силой. Махнул рукой, и… Юлфа, найди мой скерн.

Держа оружие двумя пальцами наотлет, приблизился бармен.

– А вот оно, – сказал рядовой. – Не потерялось, так что не беспокойтесь, янрирр мичман.

– Я в него стрелял, стрелял, – с обидой сказал Нунгатау, – все равно что слюной плевал… ему, видать, надоело, он меня и того… унизил.

– Этелекхи, – промолвил Юлфедкерк со значением. – Их так просто не взять.

– Но тебе-то удалось!

– Он меня не видел, на вас отвлекся. Или спешил очень… Я же со спины зашел. А вас, янрирр мичман, он видел прекрасно. Вы стреляли и вреда не причинили не потому, что у него здоровья навалом. А потому что не попали ни разу. Он успевал уклониться.

– Я же в упор садил, – сказал мичман упрямо.

– Да хоть впритык. Этелекхи умеют двигаться быстрее мысли. Ну, не все, конечно. А уж те, кто прошел сквозь все защитные контуры со сканерами в придачу, определенно умеют.

– Откуда ты знаешь… – проворчал Нунгатау.

– На спецкурсах рассказывали. Вот вы до сих пор думаете, что нас, троих раздолбаев, вам придали в наказание за ваши прегрешения. А нас, между прочим, к подобным казусам специально готовили. В то время как вас, янрирр мичман, при всем уважении, на улице подобрали.

– И что? – ревниво спросил Нунгатау. – Столкнись ты с этим гадом нос к носу, смог бы его упаковать?

– При всем уважении, – без тени сарказма повторил рядовой Юлфедкерк. – Так ведь это я его и упаковал. А от вас супчиком разит и пальчики бо-бо. И келументари от вас ушел своим ходом, даже ручкой не помахавши. Поэтому вы пока отдыхайте, янрирр мичман, а я пойду злоумышленника паковать дальше, потому что живой он или мертвый, покажет только аутопсия.

Крыть было нечем, и мичман, изнывая от стыдобушки и ненависти к злой своей судьбе, смежил веки. Над ним происходило какое-то смутное движение. Кажется, госпожа Боскаарн выразила робкое намерение отправить раненого в госпиталь, благо тут неподалеку. «Это я раненый, – подумал Нунгатау отрешенно. – Но мне отсюда нельзя…» К его разбитому виску приложили что-то холодное и невыразимо приятное.

– Это лед, – сказала госпожа Боскаарн. – Вот еще чашка со льдом, опусти туда пальцы, малыш, чтобы снять опухоль.

Как сквозь туман, донесся непривычно серьезный голос сержанта Аунгу:

– Соображает?

– Мичман-то? – переспросил рядовой. – Соображает, но плохо. Этелекх его отключил.

– Чем это так смердит? – с отвращением спросил сержант. – Как будто супчиком!

– Миской с той бурдой, что вы здесь называете супчиком, этелекх мичмана и вырубил. А потом обезоружил и обездвижил.

– «Длинные пальчики»? – деловито и с каким-то профессиональным интересом уточнил Аунгу.

– В точку, янрирр сержант. Виртупрессура в натуральном виде. Коннотативно и денотативно.

«Умный, сука, – подумал мичман. – Только прикидывается говорящим поленом. Тоже, небось, магистр… спецкурсы опять же… А ты как полагал, скорпион? Что тебя отправят на такое ответственное задание с тремя строевыми придурками и голой задницей?» Он вдруг понял, что в его теперешнем положении есть и свои выгоды. Пока он сидит в уголке и без больших усилий притворяется бесчувственным телом, можно разузнать очень много интересного о боевых товарищах.

– Он вот так стоял, – между тем объяснял рядовой, энергично жестикулируя, – а мичман вот так лежал… супчиком накрытый… Сколько между ними было? Пять локтей?

– Никак не больше, – поддакнул сержант.

– Стандартная боевая дистанция. Ему даже нагибаться не нужно было. Первым пассом обезоружил, вторым обездвижил. Я о таком и прежде слыхал, да не очень верил.

– И зря, – сказал Аунгу. – Инструкторам верить нужно, если жизнью и честью дорожишь. Твоим инструкторам нынче – особое почтение. – Затем спросил с опаской: – А он нас самих… того… не обездвижит? Лежит вроде бы смирно, и все же… Как-то уж очень легко он тебе достался.

– Говорю же, торопился он, – сказал Юлфедкерк. – Бдительность утратил в спешке. Иначе, конечно, это мне лежать бы сейчас рядом с мичманом в луже той баланды, что вы здесь внутрь закачиваете.

«Ну, подожди, – подумал Нунгатау. – Я тебе однажды припомню этот супчик!»

– И к тому же я его… – здесь рядовой Юлфедкерк богато уснастил свою речь терминами явно профессиональными, но никогда прежде мичманом не слышанными, в то время как сержант Аунгу издавал одобрительное урчание: «Молодец… Это ты хорошо придумал…»

И наконец потянуло шмалью.

– Не повезло мичману, – заметил Аунгу, с наглым чмоканьем затягиваясь.

– Это как сказать, – обнаружил свое присутствие ефрейтор Бангатахх, доселе безмолвствовавший. – Сострадательный мичману этелекх попался. Мог бы единым пальчиком шевельнуть, и отдыхал бы уже наш начальник, вкопать его в грунт стоймя, мать его девственница, в Воинских чертогах Стихий. А так он посидит у стеночки, как набивная кукла, и вскорости оклемается.

– Этелекхи так не делают, – сказал рядовой. – Могут, но не делают.

– А ты сделал бы? – спросил сержант с обычным своим весельем.

– Конечно, – отвечал рядовой. – Сколько раз попадется мне этелекх на узкой тропинке, столько раз и завалю гада.

– Странный ты, Юлфа, – заметил сержант. – Не могу тебя раскусить.

– И не нужно, янрирр сержант. Я вам не орех, чтобы меня раскусывать.

– Я думал, ты бахвалишься… что, мол, начнешь валить этелекхов пачками, то-се… Теперь вижу, не врешь. Можно на тебя положиться. Если это и есть твоя высокая логика, меня устраивает… Из какого ты отдела?

– Не понимаю, о чем речь, янрирр сержант.

– Ладно, расслабься, ты так и должен говорить. Я и сам так говорю, когда спрашивают. Но ведь не рядовой, я полагаю?

– Я рядовой, янрирр сержант, а вы сержант, янрирр сержант. Давайте на том и остановимся.

– Ну давай, – хохотнул Аунгу. – Только во благовременье, если вдруг окажется, что ты старше меня по роду и званию, чтобы без обид…

– Катафалк вызвали? – негромко спросил ефрейтор Бангатахх.

– Уже в пути.

– Куда его потом?

– Для порядка попытаются допросить. Поймут, что напрасно тратят время. – Сержант снова засмеялся. – А потом… кто знает? Может быть, к своим, на Троктарк. А может быть, для таких, как он, специальная зона предусмотрена.

– Как бы он не очухался раньше, чем приедут.

«О ком это? – подумал Нунгатау. – Обо мне или об этелекхе? Ну как он может очухаться после такой чувствительной дозы местного гостеприимства… А мне катафалк и вовсе ни к чему: я еще немножко полежу, пока гадские мурашки внутри меня совершенно угомонятся, а потом встану и погоню эту хитрую братию пинкамивдогонецза келументари. И если вдруг выяснится, что у них на нашу миссию какие-то свои, особенные планы, то я эти планы живо приведу в полное соответствие с моими собственными. А кому из этих трепаных магистров убойных наук не понравится, так выбор будет небольшой: либо смириться и подчиняться, либо разряд между глаз, и пускай потом их начальство присылает катафалки пачками…»

Вдруг образовавшийся сквознячок принес прохладу и свежесть. Помещение наполнилось голосами, а небогатый предвечерний свет, пробивавшийся сквозь узкие окна-бойницы под самым потолком, окончательно померк.

– Патрульные, в грунт их по уши, мать их распутница, – процедил сквозь зубы сержант Аунгу. – Кто вызвал?!

– Никто, – откликнулся рядовой Юлфедкерк. – Получили сигнал с мониторов и прибыли. Видите, повсюду камеры слежения натыканы.

Ефрейтор негромко, но очень забористо выругался.

– Бросить оружие! – послышался свирепый командный рык. – Пять шагов к стене, опуститься на колени, руки положить на затылок и не вякать без прямо заданного вопроса!

Те же и Гайрон

Гатаанн Гайрон, дипломатический представитель Лиловой Руки Эхайнора в метрополии Федерации, вернулся с прогулки в прекрасном расположении духа. С просторного клетчатого дождевика стекала вода, непокрытые волосы были влажны: в Лимерике в это время дня всегда моросил дождик. Так здесь было заведено – не то каким-то неведомым синоптическим расписанием, не то традицией. Прогулки под дождем тоже были его маленьким личным ритуалом. Гайрон обожал ритуалы: эхайн до мозга костей, он воспринимал их как самый простой способ внести гармонию и ясность в хаотичность бытия, дабы тем самым сообщить ему хотя бы видимость порядка. И никогда не упускал случая превратить собственные устоявшиеся привычки в традиции.

Он сразу заметил, что кованые ворота ограды были открыты, и пожурил себя за рассеянность. Но уже пересекая небольшой палисадник по гравийной дорожке между низко подстриженных кустов барбариса, почувствовал чужое присутствие. Чужой эмоциональный фон. Нельзя сказать, чтобы его это не насторожило. Все же он был на Земле, среди людей, а люди всегда отличались особо трепетным отношением к персональным правам. Вторжение в чужое личное пространство без церемоний и позволений было чем-то из ряда вон выходящим… хотя, с другой стороны, само понятие «личного пространства» трактовалось весьма широко. Сбавив шаг, Гайрон прикинул, не следовало ли ему поставить в известность своего куратора в резиденции дипломатической миссии. Повод к тому мог быть довольно серьезный. В пределах любой из Рук Эхайнора это означало бы прямую угрозу, за которой могло последовать что угодно, от ареста с агрессивным допросом и неизбежной высылкой до попытки физического устранения.

Но никак не на Земле. Здесь это было невозможно. Даже если принять во внимание местную пословицу о том, что тихие воды текут в глубине.

К тому же, едва взойдя на крыльцо двухэтажного старинного особняка, во всех двенадцати комнатах которого он обитал в одиночестве, Гайрон обнаружил и узнал того, кто послужил невольной причиной его треволнений, во плоти, во всей красе и во всем спектре эмоций.

Доктор ксенологии Кратов, известный в профессиональной среде как «Галактический Консул», а в оперативных сводках спецслужб Лиловой Руки проходивший под псевдонимом Наглец, сидел в белом патриархальном кресле посреди веранды, нагло, то есть в полном соответствии со своим псевдонимом, закинув ноги в перепачканных садовой глиной ботинках на низкий мраморный столик. Джинсы и куртка его потемнели от сырости, а сам он выглядел озябшим и нахохленным.

– Вы не поверите, – сказал Кратов без предисловий, – но в последнее время я как-то особенно много времени провожу на верандах. Куда ни прилетишь – повсюду эти чертовы веранды, насквозь продуваемые или безобразно мокрые, как у вас.

– Это вы безобразны, сударь, – промолвил Гайрон с плохо скрываемой неприязнью, – коли решили, что вам позволено вторгаться в мой дом без приглашений.

– Я не вампир, – возразил тот. – Мне приглашение не требуется.

– Понятие экстерриториальности для вас пустой звук?

– Насколько мне известно, вы не истребовали специальный дипломатический статус для этого участка ирландской земли.

– Tacito consensu omnium[21], – сказал Гайрон сквозь зубы.

– Privata conventio iuri publico nihil derogat[22], – с готовностью возразил Кратов. – Вы ведь не откажете мне в короткой личной аудиенции?

– Что, если откажу? – осведомился Гайрон испытующе.

Кратов порывисто поднялся – Гайрону на миг почудилось, что громадная и одновременно легкая на шаг фигура Консула необъяснимым образом двоится. «Не может же он перемещаться с такой скоростью, что глазу не уследить! Что-то здесь не так…» Он старательно проморгался, а когда открыл глаза, все было в порядке. Кратов стоял перед ним, обхватив себя руками, и смотрел в глаза – прямо и нахально.

– Нельзя ли куда-нибудь уйти с этой промозглой веранды? – спросил он. – Например, на балкон? Я приметил у вас прелестный эркер с мозаикой.

– Обойдетесь, – сказал Гайрон. – Отсюда вас легче выставить вон.

Кратов рассмеялся и вернулся в кресло.

– Признайтесь лучше, что здесь у вас активные регистраторы, – сказал он. – А до эркера небось руки не дошли.

– Дошли, – заверил его Гайрон, демонстративно продолжая стоять. – Что там у вас, я персона занятая.

– Да ведь вы уже знаете, – сказал Кратов.

– О чем?

– Северин Морозов пропал.

– Мальчик, который решил стать эхайном? – Гайрон привычно изобразил недоумение. – Неужели он оказался настолько отважен, что добрался до Эхайнора?

– И вы ему в том помогли.

– Оставьте, сударь. Ничему нельзя помочь одними словами. Ничему и никому. Не скрою, я обсуждал с ним рискованные темы… давал опрометчивые советы. Мне и в голову не приходило, что он ими воспользуется. Он ни на йоту не производил впечатления деятельной натуры.

– Вы лжете, господин посол.

Гайрон усмехнулся.

– Желаете сподвигнуть меня на Суд справедливости и силы?

– Сподвигнуть… слово-то какое! Подтолкнуть к подвигу… Да только где же тут подвиг – валтузить друг дружку, полагая, что у кого кулак здоровее, у того и чести больше? Ну да, желал бы. Но это ничему вас не научит. И ничего не исправит.

– Что вы желали бы исправить?

– Ситуацию, разумеется. Юноше восемнадцати лет от роду нечего делать в вашем мире.

– В нашем мире и взрослым вроде вас не место… Но есть маленький нюанс: этот юноша, в отличие от вас, эхайн, всего лишь возвращается домой.

– Оставьте, Гайрон. Его дом здесь. Я не знаю подробностей, но в свое время этого мальчика грубо вышвырнули из дома, перед тем уничтожив всю его семью.

– Быть может, он желает знать, что послужило тому причиной.

– Ничего он не желает. Жажда самостоятельности, неоправданное стремление повзрослеть, поиск интересных и безопасных приключений. А тут появляетесь вы и дурите ему голову.

– Если уж быть справедливым, это он меня нашел.

– Со стороны именно так и выглядит. Но упаси вас бог, если вдруг обнаружится, что Северин Морозов оказался фигурой в одной из ваших многоходовых комбинаций!

– Мы все – фигуры в различных играх. Вот только игроки у нас разные.

– Философию оставим на потом… Поведайте лучше, что вы ему напели про зов зеленой эхайнской крови.

Гайрон не сдержал саркастической улыбки.

– Зеленая кровь, сударь, это ваш атрибут, – сказал он. – Это вы парвеню и варвар. В отличие от юного высокородного эхайна, которого полагаете своим подопечным. И, в таком случае, чего это ради я стою перед вами навытяжку? – спросил он с изумлением, придвинул к столу пустовавшее кресло и сел, сообщив своим членам не менее вызывающую позу. – Нгаара Тирэнн Тиллантарн не просто отпрыск древнего почитаемого рода…

– Ну, продолжайте, – подбодрил его Кратов.

– Вы знаете, что такое «тартег»?

– Родовой медальон. Такая красивая металлическая безделушка с буковками.

– Безделушка! – пренебрежительно фыркнул Гайрон. – Обладание такой безделушкой в старые добрые времена приводило в гекхайанский дворец…

– Вы же не имеете в виду, что Северин отправился предъявлять родовые права на Черную Руку.

– У Тиллантарнов был шанс. Но они упустили его в прошлом веке. Насколько мне известно, к этой теме они больше не возвращались. Тем более что перед ними открылись иные, не менее ослепительные альтернативы.

– Любопытно, – сказал Кратов. – Продолжайте.

– Не уверен, стоит ли. В конце концов, это дело эхайнов, а не людей. Люди здесь вообще ни при чем… Вы прочли те, по вашему выражению, буковки на тартеге?

– Я умею читать прописнойэхойлан.

– Тут нечем гордиться, даже моя дочь умеет его читать… А поняли написанное?

– А должен?

Гайрон не ответил, глядя куда-то сквозь него, в пустоту, с рассеянной улыбкой на лице.

– Обожаю этот дом, – сказал он наконец. – Эти этажи… лестницы… пустые комнаты… На Гхак-эннаск у меня никогда не было такого жилища. И не будет, когда я вернусь. Даже мне, с моим послужным списком и чинами, не полагается и сотой доли того, что я здесь имею. Демографический кризис перенаселения… Может быть, потому я не тороплюсь выкладывать перед вами все свои козыри, чтобы вы не вышвырнули меня из этого дома и из этого мира, с его дождем, с его зелеными праздниками… и даже с его пивом, хотя голова с него делается такой же дубовой, как и те бочки, в которых его варят. Вы же не воспользуетесь формулой Суда справедливости и силы, не так ли? Вы, люди, слабо представляете, что такое честь, какая это тонкая, уязвимая, болезненная субстанция, и что бывает легче умереть, чем жить с такой болью. Вы предпочтете мстительно выдворить меня за пределы Федерации, чтобы лишить меня общения с дочерью и превратить в кошмар остаток моих дней, но никогда не позволите залечить раны моей чести, поскольку вашей чести от этого ни холодно ни жарко…

– Можете не сомневаться. Как только прояснится степень вашего участия и, повторюсь – упаси вас бог, заинтересованности представляемых вами спецслужб Лиловой Руки в исчезновении Северина. Я горжусь тем, что ваша биологическая дочь – мой друг и коллега, но даже это обстоятельство меня не остановит. Что-то мне подсказывает, что в этом вопросе она будет на моей стороне.

– Мне рассказывали, что вы неплохой профессионал, – проговорил Гайрон. – Должно быть, это преувеличение. Дипломат из вас, как из дерьма свечка. Вы не упустили ничего, чтобы разрушить саму возможность хотя бы какого-нибудь взаимопонимания между нами.

– Такой цели не было.

– Хм… Для чего же вы тогда ввалились в мой дом в грязной обуви?

– Возможно, я просто хотел посмотреть на вас вблизи.

– И как, удовлетворены?

– Не очень.

– Все равно проваливайте.

Кратов неторопливо поднялся. Потянулся, как большое ленивое животное.

– Хотелось бы на прощание сказать очередную банальность, – сообщил он. – Ну, например: ухожу, но еще вернусь… мы скоро свидимся… Но ведь вы и без того знаете, что я непременно вернусь.

Гайрон промолчал.

Те же без Гайрона

– Что скажете, Дези? – спросил Кратов, когда они подходили к стоянке гравитров.

– Один вопрос, – сказала она. – Зачем мы летели за тридевять пространств и тратили время на безобидного биолога, когда могли бы сразу испытать меня на этом зловещем типе?

– Тенебра действительно безобиден и бесхитростен. Я даже не представлял, что среди эхайнов встречаются такие типы личности, как он. Среди людей – сколько угодно, но среди эхайнов… – Кратов вдруг оживился. – Особенно если вспомнить, как он таял и млел в вашем обществе!

– Вы невозможный циник, – сказала Дези. Она все еще немножко дулась на него.

– Мне все так говорят. Не приводя, впрочем, никаких доказательств.

– Доказательства и не нужны. Цинизм ваш проявляется не столько в словах, сколько в отношении. Только послушать, в какой невыносимой манере вы разговаривали с несчастным Гайроном!..

– Хотите знать, как меня именуют в шпионской почте по ведомству Гайрона? «Наглец»!

– Им не откажешь в наблюдательности, – усмехнулась Дези. – Мне было очень трудно подражать вашей манере общения. Вы умеете хамить столь непринужденно, что не знай я вас немного лучше, нежели ваши жертвы, то постаралась бы держаться от вас как можно дальше. Или посоветовала бы пройти курс психологической стабилизации.

– В вашей клинике? – с интересом осведомился Кратов.

– Кто же еще рискнет иметь с вами дело, как не я!

Кратов засмеялся и галантно распахнул перед ней дверцу кабины гравитра.

– Вы хотели, чтобы я вывел Гайрона из равновесия, – сказал он. – Мне это почти удалось. Любой другой эхайн на его месте кинулся бы на меня, рыча от ненависти. Выдержка у него колоссальная. Конечно, он вам не Тенебра. Он хищник. Эхайн au naturel[23]. И к тому же профессиональный разведчик. Мы не могли явиться к нему неподготовленными, потому что он сразу нас раскусил бы, невзирая на все ваши фантастические способности. Я и сейчас не уверен, что нам удалось заморочить ему голову.

– Удалось, будьте покойны, – беспечно промолвила Дези, забираясь на свое излюбленное место – задний диванчик. – Едва только Гайрон как следует рассвирепел, утратил самоконтроль и стал достаточно лабилен, разговор перехватила я. Он не заметил ни перехода, ни подмены. За это я ручаюсь.

– Я тоже, – кивнул Кратов. – Его эмоциональный фон оставался на прежнем градусе кипения.

– Что мне и требовалось доказать. Эхайны – те же дети. Ими несложно манипулировать. Нужно лишь ввести их в подходящее эмоциональное состояние. И они сразу начнут делать то, что от них ожидают…

– …и петь, как небесная птицаФтаа, – закончил Кратов. – Хотел бы я знать: насчет скрытых смыслов тартега – это он сгоряча проболтался или намеренно?

– Важно, что вообще проболтался, – заметила Дези. – А мотивация в этот момент вторична. Возможно, он искренне полагал, что делает это намеренно и расчетливо – хотя фактически пребывал в безраздельной власти неконтролируемых эмоций. Персональное бессознательное способно жестоко подшутить над самой устойчивой психикой… Как вы думаете, чем сейчас занимается господин посол?

– Просматривает записи регистраторов и чешет в затылке.

– Мы ведь не питаем иллюзий, что он глупее нас, верно?

– Верно, – согласился Кратов. – Мы в этом абсолютно уверены!.. Так я прощен? – спросил он, надеясь застать ее врасплох.

Ледяная Дези посмотрела на него хитрющим взглядом – один глаз был зеленый, другой янтарный.

– Я готова к заданию, сударь, – сказала она.

Гайрон сам по себе

Гайрон, все это время следовавший за ними на почтительном расстоянии, неуклюже таясь за стрижеными кустами, кляня себя за недальновидность и впредь зарекаясь давать волю секатору, вдруг понял: эта загадочная парочка знает, что он наблюдает за ними исподтишка. Было бы странно, если бы они этого не знали. Они ведь не считают его глупее, чем он есть на самом деле… хотя…

Поэтому он прекратил преследование и спешно вернулся в дом.

Там он первым долгом вызвал на экран видеозапись их с Кратовым беседы, сделанную скрытыми регистраторами. Теперь многое стало очевидным, хотя ясности от просмотра не добавилось. Кратов и незнакомая женщина вошли вместе. Затем они разделились: Кратов постоянно находился на расстоянии вытянутой руки, между тем как женщина свободно разгуливала по веранде, с любопытством рассматривая интерьеры, и вступала в беседу всякий раз, когда оказывалась в поле зрения Гайрона. А он все это время принимал ее за Кратова. Либо не замечал вовсе.

Кто она такая? Или… что она такое? Новая, усовершенствованная версия людей-2? Суперразведчик с фантастическими свойствами, делающими его неуязвимым для сканирующих систем Эхайнора? Эмиссар какой-то неустановленной, возможно даже – негуманоидной цивилизации, и потому наделенный нечеловеческими качествами, исполняющий союзнические обязательства перед Федерацией? Гадать не хотелось, а для прямых вопросов момент был необратимо упущен.

Гайрон выключил запись и по специальному, как ему хотелось верить, – конфиденциальному каналу связался со своим куратором в дипломатической миссии Лиловой Руки Эхайнора, что располагалась в Мдине.

Выслушав его доклад, куратор задал резонный вопрос:

– Для чего Наглецу мог понадобиться этот спектакль?

– Думаю, он испытал на мне свою новую игрушку.

– Агент без психоэма… агент без лица. Как вы думаете, для кого заготовлен этот сюрприз?

– Поскольку беседа касалась судьбы юного Тиллантарна, логично предположить, что на острие атаки находится Бюро военно-космической разведки Черной Руки. С высокой долей вероятности это Оперативный дивизион.

– Чтобы проникнуть в Плонгорн, этих качеств недостаточно.

– Возможно, мне было продемонстрировано далеко не все, что есть в арсенале у этой химеры.

– Наглец в самом деле полагал, что вы не узнаете, с чем, а точнее – с кем он к вам явился?

– Думаю, он сделал этот осознанно и с неким расчетом, смысл которого мне пока неясен.

– Это провокация, и она направлена против нас. Он ждет, чтобы вы или мы, словом – миссия Лиловой Руки, обозначили свою позицию к операциям спецслужб Черной Руки, направленным против Федерации.

– Рискну предположить, что объектом провокации являюсь единственно я. Наглец ищет повод выдворить меня с Земли. Он сам об этом заявил. Это месть за мое участие в инфильтрации Тиллантарна.

– Месть? Это слишком личное. Не думаю, что Наглец решил поступиться профессиональными принципами до такой степени. Если дела даже и обстоят таким образом, то он не мстит вам за Тиллантарна, а желает избавиться от вас как от потенциального источника политической дестабилизации. И заодно послать сигнал тем, кто не будет выдворен: ведите себя хорошо, не решайте свои задачи с нашей помощью… Но вернемся же к Плонгорну.

– Оперативный дивизион будет избран объектом атаки, поскольку именно оттуда исходила инициатива захвата и беспрецедентно длительного удержания заложников с «Согдианы». Очевидно, терпение Федерации иссякло, а Тиллантарн со своим авантюрным марш-броском стал катализатором для давно вызревавших оперативных сценариев. Не знаю, какая роль в них отведена Наглецу и его креатуре…

– Назовем ее Химера, как вы уже сделали однажды.

– Пусть будет Химера – мы ничего о ней не знаем, кроме того, что она существует во плоти, и подозреваю, не узнаем еще очень долго… Позволю себе предположить, что операция будет развиваться по нескольким направлениям, о содержании которых мы можем только гадать.

– Я всегда завидовал гранд-адмиралу Вьюргахихху, – сказал куратор. – Его положению, его авторитету, его могуществу, наконец… Но если все, о чем вы говорите, соответствует действительности, сегодня завидовать нечему. Как вы считаете, может быть, стоит по нашим каналам предупредить гранд-адмирала об угрозе?

– Тогда провокация Наглеца принесет свои плоды.

– Мы не знаем, какую из альтернатив он сочтет для себя приемлемой.

– Давайте рассудим. Что нам это даст? В чем наша выгода? В устной благодарности от Вьюргахихха? Рассчитывать на расширение сотрудничества разведок вряд ли разумно. И если компетентные органы Федерации узнают о наших контактах – а они рано или поздно узнают! – наши отношения с людьми утратят так старательно выпестованную доверительность. А вот если репутации гранд-адмирала, а то и всей обороноспособности Черной Руки будет нанесен серьезный ущерб…

– …в силу правила сообщающихся состояний это усилит позиции Лиловой Руки в Эхайноре. Как репутационные, так и политические. Пожалуй, вы правы, Гайрон. В этом случае оказанное вами провоцирующее содействие Тиллантарну принесет свои плоды.

– А если вдруг обнаружится, что никакой операции людьми и не замышлялось, мы рискуем попасть в глупое положение. В конце концов, Кратов не разведчик.

– Он ксенолог, а это родственные профессии.

– У ксенологов иная мотивация поступков. Что, если он действительно приходил просто поговорить… посмотреть на меня вблизи? Ксенологи обожают болтать с объектами профессионального интереса.

– Но для чего тогда ему понадобилась компания Химеры, этой женщины-невидимки… если это на самом деле женщина, а не что-нибудь трансцедентное, из своих смутных соображений принявшее облик женщины?

– Хм… Определенно есть вещи, которые он делаетпросто так.

– Как и вы? – не упустил подколоть куратор. – Этот ваш союз с человеческой женщиной… сложные взаимоотношения с ее дочерью…

– Смоейдочерью, – жестко сказал Гайрон. – И даже вам не следует касаться вещей, которые я делаюпросто так.

Мичман Нунгатау ищет неприятностей

– Оружие, допустим, я брошу, – злобно объявил сержант Аунгу. – Но ты, крысеныш, только посмей до него дотронуться!

– Довожу до вашего сведения, что в случае неповиновения имею право применить к подозреваемым в совершении убийства самые жесткие меры…

– Ну, рискни!..

– Янрирр сержант, при всем уважении, – вмешался ефрейтор Бангатахх и отодвинул вскипающего Аунгу. – Высокочтимые янрирры… Мы не хотим неприятностей, мы не намерены оказывать сопротивление, мы добровольно разоружились, так что делайте свое дело, но не подходите к телу этого эхайна.

– Здесь я решаю, куда нам подходить и что делать!

– Ничего ты не решаешь,псекацаг, – негромко, но отчетливо произнес мичман, про которого уже все и думать позабыли.

Пока тянулась пауза, он сумел подобрать под себя вялые ноги, с громадным усилием, по стеночке, выпрямиться во весь рост и придать занемевшему лицу надменное выражение.

– А, так этот жив! – с неподдельным изумлением сказал начальник патрульного наряда, долговязый молодой капрал в новеньком, только что со склада, обмундировании.

Мичман Нунгатау безрадостно отметил, что часть прицелов, ранее предназначавшаяся его команде, теперь переместилась на него.

– Оружие при себе? – неприязненно осведомился капрал.

– Еще бы не при себе, – промолвил мичман. – Вы, янриррыпсекацаги, видите перед собой воинское спецподразделение на боевом задании, каковому спецподразделению имеете несказанную наглость в осуществлении означенного задания препятствовать.

– Какое, к демонам, задание! – нахмурился капрал. – Пока что я вижу мертвый труп убитого покойника, предположительно служителя культа, причиной же смерти послужил залп из боевого оружия типа «скернкуррон», принадлежащего одному из присутствующих здесь лиц, выдающему себя за рядового…

– Он и есть рядовой, – отрезал Нунгатау. – А этот ваш служитель культа перед тем, как заделаться дохлым трупом, напал на меня, к слову – унтер-офицера на задании, и вообще никакой он не служитель, а… – Тут он увидел округлившиеся глаза сержанта Аунгу и губы рядового Юлфедкерка, беззвучно шепчущие: «Тих-х-хо…» – и закончил с воодушевлением: – Паршивый захолустный монах, надышавшийся воздуха свободы и спятивший от обилия доступной выпивки! – С этими словами мичман, болезненно морщась от боли в пальцах, извлек из нагрудного кармана церрег и ткнул под нос капралу. – Такое видели?!

Тот брезгливо взял личный знак гранд-адмирала в щепоть и поднес к глазам. Затем пренебрежительно фыркнул:

– Ерунда! Быть может, где-то в других мирах эта цацка и имеет какое-то значение, а у нас тут Анаптинувика, сударь! Так что потрудитесь заткнуться и встать рядом со своими соратниками, перед тем избавившись от оружия и вредных иллюзий на свой счет. А эту игрушку можете оставить себе, на портовых шлюх она вполне может произвести впечатление…

Церрег со звоном полетел под ноги мичману.

«Молодняк, – подумал тот. – Еще вчера в училище на плацу носочек тянул, а нынче большого командира из себя строит. Потому и хорохорится перед подчиненными. Я тебе покажу вредные иллюзии, сопляк…»

– Подними, – потребовал он страшным шепотом.

– Что? – переспросил капрал. – Ты что-то сказал, кхэри?

– Подними, – повторил Нунгатау.

Теперь почти все прицелы были устремлены на него.

– Ты прав, большой парень, – проговорил Нунгатау голосом, напоминающим змеиный шип. – Это Анаптинувика. Только это мой мир, а не твой. И таких, как ты, я резал пачками, а была нужда – так и на жратву переводил. Что вылупился? Думаешь, твои ублюдки успеют меня подстрелить? Нет, не успеют. А хотя бы и успели… я тебе глотку и мертвый перегрызу.

– Янрирр капрал, – вмешался ефрейтор Бангатахх. – В самом деле, вам лучше поднять личный знак Субдиректора Оперативного дивизиона Бюро военно-космической разведки Черной Руки Эхайнора гранд-адмирала Вьюргахихха. А то у камер слежения есть неприятная особенность: они фиксируют и желаемое, и порочащее. Начнется разбирательство, да еще, упаси-сохрани, дойдет до гранд-адмирала… не думаю, что ему понравится, как вы обращаетесь с его церрегом.

– Мы не подчиняемся армейскому начальству, – сказал капрал не слишком уверенно.

– Так и есть, – продолжал ефрейтор. – Только они там, наверху, договорятся быстрее, чем мы с вами. Не успеете опомниться, как окажетесь в тундре, душегубов и насильников изящным манерам обучать. И хорошо если в тундре, а не где похуже.

– Это угроза, солдат?

– Никак нет, янрирр капрал. Попытка разрешить недопонимание миром. Ну выронили вы церрег случайно, с кем не бывает. В том, чтобы поднять выпавшее, изъяна чести не будет… А вот сейчас будет угроза. – Бангатахх светло и радостно улыбнулся. – Вас, конечно, втрое больше, и вы всех нас тут с большой вероятностью положите рядом с этим серебристым трупаком. Только лично вы, янрирр капрал, нынче домой к ужину не вернетесь ни при каком раскладе. Либо вас янрирр мичман достанет, либо один из нас троих. А если вы изволите обратить внимание, мы все уж сызнова при оружии, каковое подняли, пока вы с янрирром мичманом вздорили, а оружие у нас не парализаторы, как у ваших ребятишек, не чихалки для раздухарившейся шпаны, а вполне себе, как вы справедливо заметили, боевые скерны, и лично вы у нас троих на прицеле.

– Ну? – прошипел мичман, на протяжении всей ефрейторской тирады игравший с капралом в дуэль на гляделках. – Поднимешь или что?

– Как сейчас помню, – сказал капрал с натянутой усмешкой. – Учинили однажды эти самые кхэри бунт в лагере под Майртэнтэ. Они же на воле подолгу не засиживаются, а как соберутся в одном месте числом более десяти, так сразу обижаются на весь мир, то и это им неладно… и давай бузить. А меня, помнится, с моим взводом послали на подавление. Так мы что сделали? Не желая рисковать здоровьем, подогнали с ближайшего карьера водяные пушки, расставили по периметру…

«Не поднимет, – подумал мичман разочарованно. – До конца будет фасон давить. Придется егошмортануть. А там уж как повезет. Хотя какое там везение – все мое мне же и достанется. Недолго я побыл в приличном обществе…»

– Опустить оружие, – услышал он многократно в той или иной форме повторявшийся нынче приказ. Только на сей раз он был произнесен тоном, совершенно исключавшим всякое неповиновение. Бывают такие голоса, которым не захочешь, а подчинишься.

Капрал повиновался едва ли не первым, и с видимым облегчением. Его примеру последовали патрульные, а уж затем упрятала свои скерны команда «болтунов». Сам же мичман просто развел руки, демонстрируя свою полную непричастность к творящемуся здесьмуздрягу.

– Капрал, покинуть помещение.

Что-то бурча под нос, начальник патруля двинулся к выходу, а за ним бегом устремились остальные. В помещении забегаловки снова стало просторно. Мичман увидел серую от неприятных переживаний госпожу Боскаарн, что вместе с барменом топталась за стойкой, и ободряюще ей подмигнул.

– Вы, я вижу, в порядке, янрирр мичман, – сказал сержант Аунгу, приближаясь. – И в обычном своем расположении духа.

– Как вы его, капрала-то! – рассмеялся ефрейтор Бангатахх.

– А ты, Банга, оказывается, здоров болтать, – заметил Аунгу. – Кто бы мог подумать.

– Это так… от волнения.

Теперь они, все четверо, стояли возле стенки, взволнованно передавая по цепочке дымящуюся штакетину («Это что у тебя, Аунгу? Снова гняха?» – «Обижаете, янрирр мичман! Чистейший зузырь!..»), а в центре помещения над телом пилигрима колдовали странные личности в ослепительно-белых комбинезонах с капюшонами, похожих на защитные, только намного чище, в белых же полумасках и глухих белых перчатках по локоть. Споро перевернули тело на спину, обмотали ноги и руки широкими лентами с залипами. Ловко, в два приема, запихали в непроницаемый мешок из толстой эластичной ткани и еще раз перетянули лентами в трех местах. Подогнали на гравиплатформе небольшую, отливающую сизым металлом капсулу и без обычных «на раз-два-взяли!..» поместили в нее мешок. С лязгом надвинули сверху бронированную крышку. По краям капсулы тотчас же бойко замигали зеленые и белые огоньки. Платформа сама собой тронулась к выходу, а личности в белом обменялись удовлетворенными кивками и двинулись за нею на манер почетного караула.

– Катафалк? – с иронией осведомился мичман Нунгатау.

– Вроде того, – уклончиво ответил рядовой Юлфедкерк.

– Ставлю десять монет, что сбежит, – сказал сержант Аунгу, неприятно ухмыляясь.

– Кто сбежит? – не понял мичман.

– Этелекх, – кратко пояснил Аунгу.

– Как он может сбежать? – удивился Нунгатау. – Во-первых, он, кажется, мертвый. Во-вторых, упакован, что твоя Диадема Власти на интронизации.

– Не знаю, как они это делают, – сказал сержант, – а сбегают. Утекают, как мелкий песок сквозь пальцы. Это если живым удастся взять. А живой он или мертвый – поди разберись! Юлфа в него половину батареи разрядил, в плаще дыра размером с мою голову, а выходного отверстия нет. Значит, считается условно мертвый. Или условно живой – кому как понравится. Эх, умел бы я, как они, из любого узилища уходить, любые оковы сбрасывать – до скончания века горя бы не ведал.

Рядовой Юлфедкерк ни с того ни с сего вдруг разразился очередной историей:

– Назидатель Нактарк и Декламатор Птинхенмут были дружны и часто сходились на диспутах, стремясь уличить один другого в паралогизмах и противоречиях. А еще Назидатель Нактарк был вхож…

– …и влезш, – глумливо ввернул Аунгу.

– …и вползш, – прибавил Бангатахх.

– …в дом высокородной янтайрн Уацурн, где часто и подолгу проводил время в беседах и прочих увеселениях.

– Знаем мы, о чем они там беседовали, – ухмыльнулся Аунгу.

– Случилось, что Назидатель Нактарк принужден был отправиться в дальнее путешествие для участия в традиционном коллоквиуме Назидателей в университете Парушаттарн. Собрав свои нехитрые пожитки и горячо простившись с высокородной янтайрн, он пустился в путь. Но не достигнув даже городских ворот, вдруг обнаружил, что оставил в доме своей подруги опоясание из трехслойного коралла, знак высокой логики и дар старейшин предыдущего коллоквиума. Предвосхищая нежелательные расспросы со стороны коллег, Назидатель счел за благо поворотить стопы вспять. Высокородная янтайрн Уацурн была ввергнута в изрядное недоумение нежданным визитом, однако же встретила его с обычными своими радушием и галантностью. Объяснив причину своей реверсии, Назидатель Нактарк устремился к большому шкафу в опочивальне высокородной янтайрн, где обычно оставлял привнесенные в ее обитель сакральные ценности. Открывши шкаф, он обнаружил там не только позабытую ценность, но и своего друга и извечного прекословщика Декламатора Птинхенмута. Во вполне объяснимом замешательстве утратив присущую ему логику слов и поступков, Назидатель Нактарк вопросил, что-де вы делаете в столь неподходящем для вашего сана и возраста месте, любезный друг. На что Декламатор Птинхенмут с обычным своим присутствием духа и наклонностью к парадоксам отвечал, что-де здесь и сейчас со всей возможной резвостью направляется на традиционный симпозиум Декламаторов, каковой имеет перспективу состояться в университете Ораагл. Услышав такое, Назидатель Нактарк заметил, что-де потрясен столь неожиданной и паралогичной отповедью. Нимало не смутившись, Декламатор Птинхенмут возразил, что-де и сам прежде того был ввергнут в конгитивный диссонанс всей абсурдностью заданного вопроса, и потому отповедь его всецело выстроена в той же парадигме алогичности предпосылок. Оценив возражение по достоинству, Назидатель Нактарк заключил друга в объятия и предложил ни секунды не медля отправиться в более подходящее место, дабы предаться там столь подобающему их научным достоинствам времяпрепровождению, как возвышенные беседы о логике, каковое предложение было горячо Декламатором Птинхенмутом поддержано.

– Оставили дамочку без удовольствия, – сказал Бангатахх разочарованно.

– От этих ученых никакого толку, – ввернул Нунгатау. – Один вред.

– Не скажите, янрирр мичман, – возразил сержант Аунгу. – Не будь ученых, сидели бы мы с вами в матушке-метрополии один у другого на плечах и ели сами себя поедом, потому как размножаться народу не запретишь, а Эхитуафл не резиновый. А так… погрузились на интергалактический транспорт, выпили, закусили, вздремнули, и вот мы уже на другом конце мироздания, на Анаптинувике, развлекаемся приятными беседами, занимаемся ерундой, а куда глазом ни кинь – простор, пустота и ни одной живой души в пределах досягаемости.

– Ну спасибо, – сказал ефрейтор Бангатахх.

– Я фигурально…

«Зачем он нам все время втирает эту лабуду? – подумал Нунгатау. – Про какого-то мутного Назидателя…пигаклетазмэтот идиотский… Не рассчитывает же всерьез сманить в свою секту, о которой, кстати, предпочитает не распространяться? Или это он таким способом пытается разрядить напряжение? Не понимаю… Вот когда пойму, для чего он это делает, то, наверное, и самого Юлфу пойму досконально».

Вслух же сказал, обращаясь к рядовому:

– Хочешь, расскажу ту же историю, но короче?

– Ну да, анекдот, – согласился тот. – Но анекдот слишком короткий, и мысли по его поводу такие же короткие. Нет пространства для раздумий. Над анекдотом вообще ржать начинают раньше, чем думать. А в историях, что я рассказываю, есть пространство.

– Ну, и над чем тут думать? – нахмурился Нунгатау.

– Неверно поставленный вопрос. Было бычемдумать, анад чемнайдется…

– В таком случае имею первый вопрос, – сказал Нунгатау. – Что такое «длинные пальчики»?

«Болтуны» переглянулись.

– Это, янрирр мичман, тайное оружие этелекхов, – пояснил сержант, – которое всегда при них, и ни отнять его, ни сканерами заметить. Неким мистическим способом, предположительно волевым напряжением, подготовленный этелекх способен продолжать мышечное усилие за пределы конечности, нечувствительно удлинняя пальцы до пяти, а то и шести локтей. И таким образом передавая силу удара на расстояние.

– Он обезоружил и обездвижил вас не прикасаясь, – добавил рядовой Юлфедкерк.

– Вот же нечисть, – проронил Нунгатау. – Тогда имею следующий вопрос. Куда его сейчас? – Выдержав паузу, уточнил: – На Троктарк или в особую зону?

– Понятия не имею, о чем вы, янрирр мичман, – не моргнув глазом, отвечал сержант Аунгу.

Гранд-майор Джахакрударн мысленно аплодирует

– Представляете, янрирр гранд-майор, – сказал инженер-капитан Согрорк с усмешкой. – Не успели эти охотники за скальпами прибыть на Анаптинувику, как уже добыли нам лазутчика-этелекха.

– Забавно, – сказал гранд-майор Джахакрударн. – Мысленно аплодирую. А мы над ними, помнится, потешались… Надеюсь, сей нежданный презент надлежаще оформлен?

– Как полагается: в красивой упаковке и с праздничными ленточками.

– Вам следовало бы сразу меня о том известить. Ведь ускользнет же…

– Маловероятно, янрирр гранд-майор. Он в коме после нескольких прямых попаданий из боевого скерна.

– В коме? – Джахакрударн усмехнулся. – Мне хватило бы одного попадания из боевого скерна, чтобы схлопотать бессрочную прописку в Воинских чертогах Стихий. Как он вообще оказался в самом центре Хоннарда? У нас там перехватывающие контуры со сканерами или проходной двор?

– Есть предположения, что он использовал периоды рассогласования орбитальных мониторов и наземных сканеров. Видите ли…

– Я знаю, о чем идет речь. К сожалению, мы не можем себе позволить взорвать хотя бы одну из этих чертовых лун Анаптинувики, даже если Истребители Миров и согласятся провести учебные стрельбы. Нешто капкома Магхатайна накурить, чтобы на подвиги пробило?.. да только где взять столько гнячки… Надеюсь, над этой проблемой хотя бы кто-то работает?

– Разумеется, янрирр гранд-майор.

– Вижу, что врете, а доказать не могу. Ну да вернемся к нашему этелекху. Не скрою, я удивлен. Неужели лазутчик, достаточно искусный, чтобы обмануть нашу систему защиты, вдруг до такой степени утратил бдительность, что позволил себя так просто взять?

– Либо это часть его плана, – сказал Согрорк, – либо у него было слишком ответственное задание, не оставлявшее пространства для личной безопасности.

– Если первое, – сказал Джахакрударн, – то наверняка удерет, подлец. Если второе – удерет всенепременно… Обидно сознавать, но, возможно, мы сами прямо сейчас служим ему орудием в его замыслах. Например, транспортным средством. В коме он, видите ли… А если задание, то какое же? Охранять келументари?

– Если вы ознакомитесь с записью с места событий, то убедитесь в этом сами.

– Жертва второстепенной фигуры, чтобы вывести более серьезную на ударную позицию?

– Осмелюсь рекомендовать вначале тщательно изучить личность самого келументари, – сказал Согрорк. – А затем уже сделать вывод, способен ли этот недоросль бытьсерьезнойфигурой. – После выразительной паузы добавил: – Способен ли он быть келументари.

– Мы не знаем, – сказал Джахакрударн. – Мы вообще преступно мало знаем о келументари. И, кстати, почему мы до сих пор мало о них знаем?

– Прикажете исправить упущение?

– Прикажу. И, коли уж на то пошло, подберите мне все материалы по Пталангскому инциденту.

– Это будет… непросто, – сказал Согрорк задумчиво. – Высшая степень конфиденциальности.

– Затем я вас при себе и держу, чтобы решать сложные проблемы, – усмехнулся Джахакрударн.

– Позволите вопрос, янрирр гранд-майор?

– Надеюсь, умный…

– Если тот, кого ищут, действительно келументари… если удастся его найти и посадить в клетку… что это значит? От этого что-нибудь изменится в картине мира или в нашей жизни?

– Гм… Очень многое изменится. Да что там – изменится все. И картина мира, кстати, в первую очередь. И самым удачным для всех был бы вариант, когда этого келументари удалось захватить и он оказался бы не келументари.

– Тогда, быть может, нам следует вступить в общую игру со своими фигурами?

– Не стоит, Согрорк. Мы подождем и посмотрим. Для начала, это не наша работа. А затем, охотников на такую дичь достанет и без нас. И очень рассчитываю, что среди охотников есть те, у кого твердая рука и верный глаз удачно сочетаются со здравым смыслом. Запомните, Согрорк: нам не нужен живой келументари. И никому не нужен. Тот, кто полагает иначе, просто гонористый идиот. Поглядите на меня внимательно: я похож на идиота?

– Определенно нет, янрирр гранд-майор.

– Вот видите… Поэтому не имеет значения, кто стяжает венок победителя. Пускай его найдут как можно скорее. И тут же прикончат.

Спецканал ЭМ-связи по анонимному эхайнскому протоколу голосового обмена

Дата и время не установлены.

ГРАНД-АДМИРАЛ ВЬЮРГАХИХХ: Итак, я сгораю от любопытства, Ворчун.

ВОРЧУН: Докладываю, янрирр гранд-адмирал…

ВЬЮРГАХИХХ: Если мы опустим упоминание моего воинского звания, то сэкономим массу времени. Коль скоро желаете именовать меня, так уж именуйте полным титулом, но тогда мы окончательно подорвем бюджет Оперативного дивизиона…

ВОРЧУН: Слушаюсь, госпо… Э-м-мм… Мы вышли на цель, мы упустили цель, мы преследуем цель.

ВЬЮРГАХИХХ: Кто отличился?

ВОРЧУН: Кхэри, как ни прискорбно это сознавать. Хотя есть все основания полагать, что ему просто повезло.

ВЬЮРГАХИХХ: Почему вам не повезло, Ворчун, а ему повезло? Впрочем, это риторический вопрос. Везет тому, кто действует, а не изображает действие.

ВОРЧУН: Он всего лишь решил подзарядиться каким-то гнусным пойлом в портовой забегаловке, где и наткнулся на келументари… а вдобавок ко всему еще и на этелекха.

ВЬЮРГАХИХХ: Что же вам-то помешало пренебречь своим происхождением, чуточку унизиться ради пользы дела? И не тратьте мое время на ответы…

ВОРЧУН: Этелекх задержал мичмана, и келументари с сообщницей успели скрыться. Но мы обездвижили этелекха, и теперь у отдела «Ч» есть свежий материал…

ВЬЮРГАХИХХ: А у нас есть келументари. А у келументари есть сообщники… Мне безынтересны заботы отдела «Ч», Ворчун. Жаль, вы не в состоянии оценить единственное, зато безусловно феерическое следствие из этого несуразного инцидента: келументари реально существует. Не легенда, не выдумка сектантов, не пьяный бред загулявшего патриция, а живая двуногая тварь.

ВОРЧУН: Но ведь мы не знаем точно…

ВЬЮРГАХИХХ: Потому-то мне и нужен этот молодчик. Чтобы убедиться наверняка. Мне нужен келументари, вам понятно? Никто не говорил, что его не станут охранять. Хотя я склонен думать, что этелекх не охранял, а искал его – точно так же, как и вы. И он его, заметьте, нашел раньше вас! У меня есть неприятная новость: где один этелекх проскочил все защитные контуры, там пройдут и десять. На выходе нашего келументари могли встречать толпы этелекхов, возможно даже – с цветами.

ВОРЧУН: Когда мы подоспели, никаких следов торжественной встречи обнаружено не было.

ВЬЮРГАХИХХ: И это обнадеживает. А ваша прогрессирующая энцефалопатия, напротив, настораживает. Завязывайте с гнячкой, переходите, что ли, на зузыряг. Или это вы так пытались пошутить?.. Поэтому будем считать, что кхэри взял след. И упаси вас небо помешать ему!

Эрик Носов не видит трагедии

– Фабер, выглядите вы так, словно потеряли любимый галстук, – сказал Эрик Носов ядовито. – И научитесь наконец спрашивать позволения, прежде чем вламываться в кабинет. Однажды я вас пристрелю…

Тот действительно был без галстука. В последнее время он сильно изменил обычному своему конторскому стилю в угоду блейзеру болотного цвета, полосатой сорочке и темным брюкам свободного покроя. Что по-прежнему не мешало ему выглядеть рядом с тем же Носовым форменным пижоном.

– Лунь провалился, – сообщил Фабер убитым голосом.

– Никто и не ожидал, что все окажется просто, – ответил Носов, не поворачивая головы от своего видеала. – Не делайте вид, будто этот провал касается лично вас или случился по вашей вине. Вы даже не были знакомы, а еще месяц назад и вовсе не подозревали, что у нас есть агентура в Эхайноре.

– Ваш цинизм, Ворон, порой переходит все границы! – воскликнул Фабер, рыская по кабинету.

– Я сразу предупреждал вас, что со мной будет нелегко. Особенно романтическим натурам кабинетного происхождения… Лунь и без того продержался дольше других. Вот что значит ксенологическая подготовка! Окажись в моем распоряжении полсотни таких экземпляров, как Консул, все пятеро гекхайанов были бы нашими людьми… Сядьте.

Фабер немедленно прекратил блуждания и послушно сел в кресло возле стола. Носов наконец поднял на него глаза: взгляд был абсолютно безмятежен.

– Что с вами? – спросил Носов. – Я не вижу никакой трагедии. Напротив: теперь я… и вы, кстати… мы доподлинно знаем, что объект жив-здоров и даже обзавелся новыми знакомствами. Живые объекты оставляют следы, а значит, их проще найти. Лично я испытываю воодушевление, а не бьюсь в истерике.

– Вы назвали его объектом?! – потрясенно переспросил Фабер.

– Я вам больше скажу: в агентурной переписке не только я, а и все занятые стороны называют его «объект «Эфеб». Ну и что? Кратов у Красных Эхайнов фигурирует под псевдонимом «Интервент»… хотя, с другой стороны, у Лиловых он проходит как «Наглец», что весьма близко к истине, а уж как они нарекли меня, лучше вам не знать… В общем случае это дает прекрасную возможность абстрагироваться от личностных характеристик и ненужных эмоциональных окрасок. Эмоции сильно мешают в работе… – Фабер покачал головой, но не сказал ни слова. – Далее: все, что нам обоим известно по конкретике Луня, не должно выйти за пределы этого кабинета. Вы поняли?

– Да, Ворон, – пробурчал Фабер.

– Ни Кратов, ни тем более Климова – никто из посторонних не должен об этом знать. Голиафу я доложу сам. А уж он пусть решает, насколько широк должен быть круг посвященных.

– Но как же Лунь? Вы хотите оставить его на растерзание эхайнским инквизиторам?!

– Лунь – большой мальчик, выпутается сам. У нас и без него до черта проблем с маленьким мальчиком семи футов росту.

Мичман Нунгатау на распутье

Уже на площади, отойдя от «Зелья и порока» на изрядное расстояние, мичман вдруг остановился и согнулся пополам, уперевшись ладонями в колени. Дыхания не хватало.

– Паршивая у тебя трава, Аунгу, – прохрипел мичман.

– Какие будут распоряжения? – спросил тот, пропуская упрек мимо ушей.

– Поймать наконец этого ублюдка. Теперь я точно знаю, что он существует и что он из плоти и крови, как простой эхайн. А что там у него внутри особенного, меня не заботит. Между прочим, он был не один.

– Вот как, – промолвил рядовой Юлфедкерк озабоченно.

– Да, не успел вломиться в наш мир, а уже обзавелся пособниками. Рыжая девица в униформе. Я-то поначалу подумал, что какие-то туристы из золотой молодежи. А когда они уходили, разглядел. Такие костюмчики бывают у водителей дальних пассажирских рейсов или у пилотов. Лицо мне определенно знакомо.

– А во что был одет келументари? – спросил сержант.

– В обычное штатское. Серая накидка с капюшоном, немного не по размеру… еще какая-то серая ерунда… Если честно, я в лицо ему глядел, чтобы получше запомнить.

– У нас есть запись инцидента с регистраторов увеселительного заведения, – быстро сказал рядовой.

– Одно дело запись, и совсем другое дело зрительная память. Теперь-то я его в темноте посреди толпы увижу.

– И как он выглядит? – спросил ефрейтор Бангатахх. – Что-то необычное?

– Да… трудно уловить, что именно. Он выглядит нездоровым и в то же время абсолютно спокойным. То есть, конечно, он был задет, раздосадован и несколько озадачен моей дерзостью… но это снаружи. А подо всей этой шелухой – совершенное спокойствие. Во взгляде, в повадках. Лицо такое… потустороннее. – Нунгатау досадливо сморщился. – Не умею объяснить. Если повезет, сами поймете. А, вот! Страха, страха в нем совершенно не было.

– Почему он должен был вас бояться, янрирр мичман? – удивился рядовой Юлфедкерк.

– Ну как же?! На мне военная форма, я вооружен…

– Не совсем трезв, – добавил сержант Аунгу вполголоса.

– И это тоже, – свирепо сказал мичман Нунгатау. – Взять любого из вас, и тот будет меня опасаться.

– Это потому, что никогда не знаешь, что от вас ожидать в следующую минуту, – пояснил ефрейтор Бангатахх. – То ли шутку пошутите, то ли наорать ни за что благоволите, то ли чего похуже…

– Десантировали нас как-то в один мирок, – промолвил сержант Аунгу задумчиво. – На предмет выживания. Хиррэ, северное полушарие, если кто знает. – Остальные «болтуны» понимающе закивали в том смысле, что, мол, знаем, еще бы, проходили сию науку. – Хорошо хоть оружие взять позволили. Не то совсем худо нам пришлось бы. Лес, резучая трава в человеческий рост, что ни шаг, то трясина или ловушка с горящим торфом… А всего хуже были звери.

– Чем же они, позволь спросить, были хуже? – сердито осведомился Нунгатау.

– А то, что страха не ведали и бросались на нас из-за каждого куста. Мы по ним садим из скернов, а им хоть бы что!

– Чем же, любопытно знать, объяснялось такое их отважное поведение?

– А тем, что не знали они, что эхайнской десантуры и эхайнских скернов нужно бояться. Никогда прежде такого не видели, потому и страха перед нами не было.

– Не разъяснили им, стало быть, что следует сторониться старины Аунгу и его верного скерна, – хохотнул ефрейтор.

– А может быть, они были глухие? – вдруг спросил рядовой Юлфедкерк. – Или слепые?

Прежде чем Аунгу пришел в себя от такого неожиданного поворота темы, мичман Нунгатау спросил с раздражением:

– К чему это ты, сержант, вдруг ударился в воспоминания?

– Просто хотел обозначить аналогию, – сказал тот. – Келументари вас не боялся, поскольку не знал, что вас надлежит бояться. Если я правильно понимаю, он прибыл сюда из мира, где никто никого не боится и никакой подлянки от соседа по жизненному пространству не ожидает. При всем уважении, в его глазах вы, янрирр мичман, были не страшны и не опасны. И выглядели не доблестным скорпионом, грозой здешних мест, а всего лишь наглой шпаной, опившейся… чего вы там употребляли?нхетикмини?.. дешевого дрянного бухла.

– Ты, как я погляжу, тоже страха не ведаешь, – процедил мичман сквозь зубы. – И напрасно.

– Оставьте, янрирр мичман, – сказал ефрейтор Бангатахх. – Вам не по нраву это наблюдение, а между прочим, Аунгу не так уж и неправ, как вам хотелось бы.

– Поглядим, – сказал мичман уклончиво.

– Ну что ж, – подытожил сержант. – Информации, не сказать чтобы в избытке. Кстати, сегодня мы видели только одну рыжую деву – янтайрн Алестегг Силхарн, сотрудницу космопорта и дочь полковника.

– Кто говорит про сегодня… – буркнул мичман, разгибаясь. – Впрочем, есть некоторое сходство. Но это другая дева. Моложе и грубее. И она работает на транспорте.

– И если мы будем окапываться в грунте и дальше, она запросто увезет нашего парня с планеты, – заметил Бангатахх.

– Верно, – сказал мичман. – Иначе зачем им ошиваться возле космопорта? У них есть корабль. Они зашли перекусить и обсудить планы, дожидаясь своего рейса. А потом спокойно удалились, потому что пора было двигаться…

Он осекся.

– Но тут вам в череп прилетела емкость с супчиком, – безжалостно продолжил рядовой Юлфедкерк. – И мы потеряли бездну времени, смоля зузыряг над вашим бездыханным телом, меряясь пиписьками с патрулем и дожидаясь катафалка.

– Нужно было бросить все и догонять эту парочку, – кивнул сержант Аунгу.

– И упустить этелекха? – оскалился ефрейтор. – Да вы только что преподнесли отделу «Ч» бесценный подарок.

– Что такое отдел «Ч»? – спросил мичман, но услышан не был.

– Ловить этелекхов – не наша задача, – сказал Аунгу, обращаясь к ефрейтору.

– Но одна из наших задач! – отрезал Бангатахх.

– Не главная! – парировал Аунгу.

– Заткнитесь оба, – устало промолвил мичман Нунгатау и был услышан. – Не знаю, в каких вы званиях на самом деле, но на мне мичманские нашивки, в кармане церрег, а у вас стыдно сказать что такое – трава, и та паршивая. Потому до особого распоряжения гранд-адмирала будете делать, что я прикажу.

– Так мы не против, – сказал сержант Аунгу. – Вот уже четверть часа ждем приказов.

– При всем уважении, янрирр мичман, – сказал рядовой Юлфедкерк. – Мы только и делаем, что собачимся между собой и задираем патрульных. Или егерей… за неимением лучшего. А келументари прошел сквозь нас, словно сквозь сито, и теперь прохлаждается с подружкой где-нибудь на люксовом трансгале.

– У тебя есть план? – огрызнулся мичман. – Ну так давай командуй, умник!

– Нет у меня плана, – сказал рядовой. – Я здесь не затем, чтобы планы строить. Кто тут главный, в конце концов? Покажите мне этелекха или хотя бы этого вашего келументари, тогда и у меня появятся планы.

– Показать? – Нунгатау зверски оскалился. – Гляди, философ, мать твоя жрица!

Он разогнулся, всосав с этим простым движением полные легкие пыльного воздуха, повел вокруг себя зорким оком. Натоптано было так, будто в кружало вначале ввалилось целое стадо степных зверей-нрапамаухов, а затем в том же составе вывалилось и убрело к себе обратно в степь. Дознаватели изшебуркузовв момент скиснут и пометят в протоколах, что-де место преступления безнадежно испакощено и криминологическим инвестигациям не подлежит. Киберсканеры, которыми в таких случаях пользуются те же егеря, сразу же возденут усики-антенны и отобразят на мониторах какую-нибудь безотрадную графему.

Для чего и нужны следопыты.

– Вот, втыкайте! Это след парня, а это девчонки. Не перебивать и не спорить! Вообще усохните все, когда следопыт работает… Если кому интересно: вот мой след, когда я заходил, можете сравнить с тем, что оставлен только что. Дефекты подошвы… камешек застрял между рифлями… Почему я решил, что это его след? Потому что рисунок подошвы, как его ни топчи, все едино выделяется, не такой он, как у всех добрых эхайнов, и обувка сделана не по нашим лекалам, и ежели у кого в башке глаза, а не буркалы бессмысленные, тот никогда наш ботинок с лапой этелекха не спутает. А девчонка… что ж, след как след, вполне заурядный… если не считать того обстоятельства, что расположен динамически синхронно чужому отпечатку, по очень понятной любому мыслящему организму причине…

– Она держит его под руку, – не утерпел Аунгу. – Ведет или поддерживает, чтобы не споткнулся.

– Верно, солдат. А вот здесь, – мичман показал, – парня слегка качнуло, и ончирганулплечом о стену. Может, выпил лишнего, а может, нехорошо ему от нашей атмосферы… она, родимая, не у таких здоровяков вызывала кружение в мозгах и брожение в организме… В результате микрочастицы материала стены, а именно – камня строительного искусственного под пемзу, остались у него на одежде, предположительно на правом плече, а соответствующие микрочастицы ткани внедрились в упомянутый камень, но обнаружить их там можно лишь специальными криминологическими приборами, каковые в нашем распоряжении отсутствуют совершенно…

– …да и на хрена нам знать, из чего сделана его одежда, – ввернул ефрейтор Бангатахх.

– И ты, солдат, тоже прав. Каковая разумность суждений, внезапно всеми вами обнаруженная, не может не радовать и не обнадеживать. Теперь что?

– Идем по следу, – робко предположил рядовой Юлфедкерк.

– И снова верно, солдат, – с удовлетворением констатировал мичман. – Валяй, в смысле следуй.

Юлфедкерк сделал несколько неуверенных шагов и остановился.

– Я ничего не вижу, – сказал он потерянно.

– Еще бы, – промолвил Нунгатау ядовито. – Потому что, во-первых, ты своими дерьмодавами стоишь прямо на следах нашей парочки. А во-вторых, стрелять ты, может, и горазд, а как следопыт ты нуль имисхаз, если не хуже…

Мичман без церемоний отпихнул плечом совершенно деморализованного рядового и прогулочным шагом двинулся вперед, уставясь под ноги. Группа эхайнов в мундирах Инженерной гильдии вознамерилась было грубо избавиться от неожиданного препятствия на своем пути, но подоспевшие «болтуны» живо распугали их прикладами скернов и невнятным угрожающим рыком.

Возле металлической ограды в два эхайнских роста Нунгатау прибавил ходу и перешел на бег. Преследуемые тоже бежали… он видел, как изменился нажим стопы и частота следа. Да что там: он видел самих бегущих так же отчетливо, как если бы сумел в лихую минуту увернуться от злосчастной миски… с супчиком, мать его горчица… и не теряя ни минуты пустилсявдогонец. «Я вас найду. Я видел вас, и я вас запомнил, ваши лица, ваши фигуры, ваш запах… И теперь вам от меня не оторваться, даже если все Стихии даруют вам защиту и кров…» Весь посторонний мир растаял, как облачко дыма на ветру, остались только они – двое беглецов и один преследователь. Это был не природный дар, не какая-то особенность психики – всего лишь голый навык, наработанный кровью, по́том и злыми слезами, стократно отводивший беду, а то и смерть в темных закоулках Скунгака. («Эй, крысеныш! Я хочу еще до наступления темноты знать, где прячется та гнусная тварь, что унесла мои камушки. Иначе… сам знаешь…» – «Вы, доходяги, сколько вас есть! Где-то в этом квартале один нехороший дяденька припрятал вязанку зузыря, которая ему не принадлежит. Кто первый принесет мне в клювике добрую весть, получит награду – заснет сытым, а проснется живым. Остальные пускай не будут в претензии, здесь вам не приют Десяти Стихий…» – «Ты… как тебя… неважно. Я слышал, у тебя звериный нюх и глаза на затылке. Для Скунгака этого мало, а для эхайнского спецназа – в самый раз. Здесь ты так или эдак подохнешь, как вредное насекомое, а в сарконтирах, быть может, и сам уцелеешь, и Эхайнору послужишь. Нам нужны следопыты. Что скажешь, кхэри? Выбирай, да пошустрее, я только по праздникам добрый…») Вот они остановились и что-то наскоро обсудили, причем рыжая дева была энергична, нетерпелива и оттого притопывала левой конечностью, а юнец, напротив, колебался и вяло протестовал, переминаясь с ноги на ногу в своих диковинных обутках. Вот девица выдвинулась вперед, влача слабо упирающегося спутника за собой. Вот они снова притормозили…

Нунгатау поднял глаза.

Контрольно-пропускная зона для летного персонала. Силовые барьеры, скрытые сканеры, недружелюбно настроенный патруль и прочие мелкие радости жизни.

Мичман потянулся за церрегом.

– Не нужно, – сказал за его спиной сержант Аунгу. – Ни к чему это.

Нунгатау насупил брови и гневно обернулся, имея твердое намерение раз и навсегда покончить с бесчинством.

– При всем уважении, – встрял ефрейтор Бангатахх. – Вы своим блистательным уроком мастерства лишь подтвердили главную гипотезу. Они либо только что отчалили, либо сидят в своей посудине и ждут разрешения на старт. И это не трансгал – там не бывает женщин-пилотов. Это чартер, мелкая частная компания, и ваша рыжая знакомая, янрирр мичман, там числится пилотом. Если нам повезет, мы перехватим их на грунте.

– А когда нам везло… – сказал рядовой Юлфедкерк в сторону.

Мичман шумно выдохнул, словно стравил излишки давления из парового котла.

– Нам нужен корабль, – сказал он.

– Корабль будет, – уверенно молвил сержант Аунгу. – Доверьте это мне.

– Вот было бы прекрасно, – вдруг произнес рядовой Юлфедкерк, – если бы можно было послать в пространство некий сигнал, какое-нибудь кодовое слово, и все эхайны в едином порыве кинулись бы ловить злоумышленника! И патруль, и егеря, и обычные прохожие… Как все было бы просто! И не нужно было бы размахивать церрегом, тыкать скерны друг дружке вохырло, цапаться по пустякам…

– Размечтался, грунтоед, – проронил сержант Аунгу с горькой иронией в голосе.

Под сенью библейского древа

Встреча была назначена в безлюдной части ботанического сада Брисбейна, где в тщательно организованном беспорядке произрастали молодые араукарии, секвойи и еще какие-то совершенно незнакомые деревца в серебристой хвое, длинной и загибающейся кверху, словно ресницы кокетки. Какое-то время Кратов прогуливался в одиночестве, прикрыв глаза, полной грудью вдыхая дивные растительные запахи и наслаждаясь мимолетным ощущением покоя и гармонии. Очень скоро ноги привели его в уютную тенистую рощицу, где между ровных высоких стволов в пористой темно-вишневой коре устроены были белые скамейки с ажурными спинками. Скамейки были пусты, а с простершихся над ними мощных ветвей с толстыми, словно лакированными листьями обильно свисали мясистые плоды насыщенного карминного цвета, формой напоминавшие рыхлое яблоко и на вид вполне спелые. Кратов тотчас же вспомнил, что с утра во рту маковой росинки не было, деликатно огляделся и сорвал один из плодов у самого основания ветки, где, по его расчетам, пропажу труднее всего было обнаружить.

Когда перед ним возник словно бы из пустоты Эрик Носов, изящный и немного потусторонний, как китайская терракотовая статуэтка, Кратов отчаянно плевался, кашлял и обливался слезами.

– Всегда мечтал увидеть рыдающего Консула, – сообщил Носов с удовольствием.

– Ты специально назначил встречу именно здесь, – прохрипел Кратов, задыхаясь. – Знал, что я не удержусь…

– Не печалься, ты в прекрасной компании, – успокоил его Носов. – Правда, твоих предшественников к гастрономическим экспериментам склонил враг рода человеческого. Тебя, как мы видим, можно неплохо искусить без постороннего вмешательства. Это синэпия, библейское горчичное дерево. Последний представитель класса двудольных, обнаруженный в естественном состоянии в прошлом веке. Не уверен, что у Адама и Евы открылись глаза на природу добра и зла, но что на лоб вылезли – уж наверняка…

– Тебе не предлагали сменить псевдоним на Змея? – злобно осведомился Кратов.

– Этот псевдоним у нас давно закреплен за старейшим специалистом аналитической службы.

Вдоволь насладившись редким зрелищем, Носов вздохнул и протянул Кратову бутылочку пива.

– Да ведь ты и вправду знал! – поразился тот.

– На здоровье, – промолвил Носов хладнокровно. – Разумеется, знал. Не тебе чета… гм… А ты иногда бываешь таким предсказуемым!

– Мог бы и не тащить меня в эти заросли, – отдышавшись, попенял ему Кратов. – Чем тебе плоха видеоконференция?

– А как же синэпия? – изумился Носов. – Пропустить такое зрелище?! Впрочем… – Он вдруг помрачнел. – Можешь считать меня параноиком…

– Давно уже считаю, если тебя это развлечет.

– …но мой замечательный, прекрасно обустроенный для продуктивной работы офис все чаще кажется мне клеткой. Иногда я смотреть не могу на его стены, на этот стол, заваленный музейным хламом… на эти несменяемые городские ландшафты за окном.

– И постоянно думать одни и те же мысли, – согласно кивнул Кратов. – Когда окажусь в твоей клетке в следующий раз, выброшу источник паранойи к чертовой матери.

– Ну вот еще! – возмутился Носов. – Такую великолепную вещь?!

– И патрон к нему, – пообещал Кратов безжалостно.

– С чего ты взял, что это и есть источник паранойи?!

– Потому что он навевает тебе иллюзию легкого выхода из игры. Не будет его – не будет иллюзий. И ты тяжко вздохнешь и с обреченным видом примешься за работу. Продуктивную.

– Не замечал прежде за тобой наклонностей к авторитаризму.

Кратов, присосавшись к бутылочке, пробулькал что-то невнятное.

– В развитие темы паранойи, – сказал Носов флегматично. – Чем больше я узнаю эхайнов, тем сильнее мне кажется, что мы их недооцениваем.

– А вот я, – отозвался Кратов, – чем больше их узнаю, тем сильнее теряю к ним познавательный интерес. Это серьезный порок для ксенолога – но с какого-то момента они перестали восприниматься как объект моего профессионального интереса. Скорее как досадное препятствие на пути к возвращению в профессию.

– И все же… Что мы знаем об эхайнской ментотехнике? Что мы знаем об их экстремальной медицине? Об их наглухо засекреченных экспериментах с гибернацией?

– Что мы знаем об их музыке? – усмехнулся Кратов. – Как только мы вернем на Землю всех заложников, я вплотную займусь этой темой.

– Ты и в нашей музыке профан полнейший… Так вот, о чем это я? Меня постоянно преследует ощущение, что эхайны слышат и видят всякий мой шаг. Что в моем офисе понатыкано следящих устройств. Что в офисе Голиафа за шторкой, где у него спрятан заветный бар с напитками исторической ценности, на самом деле сидит на корточках эхайнский соглядатай…

– Скажи еще: что в самом Голиафе проглядывают до рези в желудке знакомые неандертальские черты! – фыркнул Кратов.

– Или что эта твоя… Ледяная Дези на самом деле никакой не безобидный ангелид, а подсадная утка, чьей задачей было отвлечь тебя от решения главной проблемы, увести по ложному пути подальше от какого-то верного решения, которое ты в умопомрачении прохлопал. И что доктор Спренгпортен снова возник в твоей жизни неспроста.

– Обратиться к нему была не моя идея.

– А хорошо ли ты знаешь того, кто эту идею тебе подсунул?

– Иди к черту, Ворон, – сказал Кратов.

– Ты даже не представляешь, с какой радостью я предпочел бы общество старых добрых патриархальных чертей окружению всех этих гекхайанов и т’гардов!..

– Ну, спасибо, – проворчал Кратов. – Не пойму, чем тебе так досадило мое общество… более внимательного и деликатного собеседника тебе вовек не сыскать…

Носов захохотал.

– Может быть, перейдем к делу? – спросил Кратов терпеливо.

– Изволь. Мы в Департаменте оборонных проектов ознакомились с планом предполагаемой операции и нашли его совершенно бредовым. Как это выразился коллега Циклоп… целомудренный сон праведника, изгнанного из рая за клиническое благочестие.

– Нисколько в том не сомневался.

– Это значит, что есть хороший шанс на успех, и в качестве парадоксальной интенции Президиум принял решение план поддержать. Собственно, я уже выслал тебе наш вариант. Изучишь на досуге… ночью. Все равно ведь ты не спишь толком.

– Можно подумать, ты спишь!

– Сплю. Но плохо и мало. А теперь расскажи мне о Ледяной Дези. Точнее, о ее удивительных свойствах.

(Еще вчера вечером Носов получил из аналитического отдела документ под названием «Меморандум Ламбрехта» – аналитики обожали присваивать своим материалам звучные и малопонятные титулы! – и уже имел представление о феномене Дези Вифстранд, хотя и отнесся к содержанию документа с большим недоверием; посвящать Кратова в эту маленькую служебную тайну он не планировал, но в то же время для вящей объективности желал бы заручиться его мнением, хотя бы даже и субъективным.)

– Знаешь, в чем состоит важнейшее свойство Дези? – спросил Кратов. – В том, что она и сама толком не помнит, на что способна. Она соткана из разных психодинамических дарований, каждое из которых может показаться неподготовленному зрителю колдовством. Да, кое-что мне уже открылось, но я даже не уверен, что это самое главное и ценное.

– Заморочила она тебе голову, – сказал Носов. – Хотя большого искусства тут, насколько я помню, не требуется…

– В обычной своей практике она пользуется гиперэмпатией. Сама она называет это эмпатической проекцией. Это необходимо ей для медицинской практики, чтобы настроить самого скрытного и закомплексованного пациента на доверительную волну. Но это лишь малая часть. Она способна не только отражать чужие эмоции, но и многократно их усиливать, а заодно и модулировать по своему усмотрению. Во всяком случае, я так предполагаю. И это не гипноз. Она создает иллюзорную реальность на основе транслируемого ей эмоционального кода. Этому феномену пока не придумано названия.

– Неважно, – сказал Носов. – Да хоть горшком назови… Я просмотрел твои отчеты. Добрая половина описанных там способностей Ледяной Дези находится за пределами современных научных представлений. Что это такое – волшебство? Магия?

Кратов вспомнил свою встречу с профессором Донни Дальбергом из Гетеборга, коллегой и приятелем старины Стеллана. Если Стеллан обликом был сходен с гномом-переростком из западноевропейских эпосов, то профессор Дальберг напоминал сильно сдавшего в габаритах тролля – такой же нескладный, всклокоченный и сутулый, виду самого свирепого и отпугивающего, каковое впечатление скоро рассеивалось после первых же минут общения. Дети его обожали, и никто иначе как «Донни» к нему не обращался. «Дези Вифстранд… – сказал профессор, со зверской гримасой грызя трубку. – Не скрою, эта девочка изрядно навредила моей давно сложившейся научной картине мира. Это не мистификация, не фокус, а комплексное изменение субъективного восприятия. Как она это делает? Жестами? Да она и пальцем не шевелит… Взглядом? Голосом? А может быть, она излучает какие-то особенные волны, что не регистрируются нашей аппаратурой? Не станем же мы всерьез предполагать, что она по своему усмотрению, силой воли меняет реальность? Просто сидит – и меняет реальность! Хотя… Ну да, фактически это волшебство. Научных объяснений нет. Мы, люди, спокон веку так поступаем. Объявляем непонятное волшебством, поклоняемся ему, сочиняем с три короба, закутываем в покрывала романтического флера… а потом вдруг приходит какой-нибудь Фарадей и объясняет все волшебство прозаическим движением заряженных частиц… После знакомства с Дези я новыми глазами гляжу на мифологическую традицию человечества. Например, читаю внуку классические литературные сказки, а мне часто кажется, что цитирую исторические документы. Не имею намерений задеть ваши религиозные чувства…» – «Я не религиозен», – сообщил Кратов. «…но и Новый Завет теперь видится мне, простите сей неуклюжий каламбур, в новом свете… Впрочем, мы с вами материалисты и потому должны отдавать себе отчет, что перед нами – первый звоночек перехода на очередной уровень научных абстракций, где вступает в силу нераспечатанный пакет новых законов природы. Это значит, нам, ученым, предстоит веселая и насыщенная открытиями жизнь. Надеюсь, мы окажемся готовы к смене парадигм. К сожалению, одного прецедента мало, чтобы накопить статистику, выявить тенденции и сформулировать хотя бы что-то внятное…»

– Новые законы природы, – повторил он в тон своим мыслям. —

Думаешь, мир меняется?

Это меняешься ты.

Думаешь, ты меняешься?

Это меняется мир.

Меняется мир?

Меняешься ты?

Думай…

Носов вежливо выждал, последует ли продолжение, а затем спросил:

– И что нам это дает?

– Следствием или первопричиной, не стану гадать, этих свойств является то, что у Дези нет регистрируемого психоэма.

– Психоэм, – проговорил Носов сквозь зубы. – Кто бы мог подумать, что такая безделица, которую и руками-то пощупать нельзя, загонит нас в тупик и вынудит принимать сомнительные во всех смыслах решения?

– Хороша безделица, – возразил Кратов. – Можно сказать, душа!

– А эта твоя Дези, выходит, бездушна, как манекен?

– Ворон, не впадай в примитивную метафизику. У Дези Вифстранд есть душа, вполне человеческая и чрезвычайно чувствительная, не в пример той же твоей. Но психоэм у нее таков, что для наших сканеров невидим.

– А для эхайнских?

– Для чистоты эксперимента я предъявил милую фрекен двум эхайнам из разных этнических групп – Красному и Лиловому…

– Тенебре и Гайрону, что ль? – сощурился Носов.

– От тебя разве утаишь… Дези от души порезвилась, а ребятки так до конца и не поняли, что с ними творилось.

– Тенебра простачок и книжник, не спорю. А вот за старого волка Гайрона я бы не поручился.

– Ну, возможно… Не думаю, однако же, что он создаст нам дополнительные сложности сверх того, что уже успел. Ему нужно сделать слишком далеко идущие выводы… и решить для себя, есть ли польза в том, чтобы в нашей игре с Черной Рукой принять сторону политических конкурентов.

– Здраво мыслишь. Кстати, тебе не приходила в голову еще одна разумная идея: перейти на работу в наш Департамент?

– Может быть, только в страшных снах. Но кошмары я не запоминаю.

– Чистоплюй и белоручка, – сказал Носов.

– Знаешь, о чем я больше всего мечтаю? – спросил Кратов.

– О чем? – с интересом спросил Носов.

– Что вот однажды проснусь, и никаких кошмаров, и я прекрасно отдохнувший, и голова ясная, и любимая женщина рядом… и вас с вашим Департаментом как корова языком слизнула.

– В довершение ко всему идеалист и романтик, – подытожил Носов. – Мы будем всегда. Куда вы, прекраснодушные тюфяки, без нас? Кто развернет над вашими восторженными головами зонтики в часы солнцепека? Кто прикроет ваши задницы непреодолимым для всех невзгод мира белым щитом?

– У любой сложной проблемы есть простое решение. Не тупое, не прямолинейное, а лежащее в другой плоскости, которая пока недоступна нашему зашоренному рутиной пониманию.

– Меч Александра Македонского, – ухмыльнувшись, подсказал Носов.

– Это и есть тупой способ развязать запутанный узел.

– Для изящных и простых решений существуешь ты и твои коллеги. А для грубых и простых – меч Александра и мы, грешные. И потому позволь грациозную фигурку твоей разлюбезной Дези нечувствительно прикрыть нашими мечами. Кстати, это предусмотрено нашим вариантом плана в той части, которая не подлежит обсуждению.

– Это твоя работа, – согласно кивнул Кратов. – Кто я такой, чтобы лезть в твой монастырь?.. И что же за прикрытие ты намерен предложить?

– Детали прочтешь позднее, а в двух словах сообщу следующее. Ты знаешь, у нас нет подразделений специального назначения. Есть Звездный Патруль, есть звездоходы, а регулярных сил для осуществления силовых акций не существует. Мы только начинаем их готовить… под давлением обстоятельств. Поэтому я вынужден был просить о содействии наших союзников.

– Кто же согласился?

– Да все и согласились. Но сопровождать вас будут герцогские десантники с Эгдалирка. Для них это первая серьезная союзническая акция, и они преисполнены рвения. А топтать систему противокосмической обороны – как водится, добрые верные ярхамдийские имперцы. Они же прикроют десантников, если те по каким-то неизвестным пока причинам вдруг дадут слабину. Есть возражения?

– Нет, с какой стати.

– С десантниками будет мой человек. Со всеми полномочиями от Департамента. Кто знает, как повернутся события…

– Надеюсь, обойдется без их вмешательства. Пускай эхайны сыграют против эхайнов.

– Не забывай: там не только эхайны. И не преувеличивай своего влияния на этого твоего крестника… Кьеллома Лгоумаа.

– Я сделал ему несколько очень заманчивых предложений, за каждое из которых он, в своем нынешнем положении, готов отправиться не то что в штаб разведки, а и к сатане в пекло.

– Далее: во всех точках предполагаемого развития событий будут размещены космические соединения в состоянии минутной готовности. Те же десантники при поддержке имперцев. Едва только прозвучит нужное слово, они приступят к завершающей фазе операции.

– По-твоему, присутствие космических сил потенциального противника никого не насторожит? – иронически осведомился Кратов.

– Их не заметят. Наши парни будут дрейфовать в солнечной короне, где им будет жарковато, но зато никому не взбредет на ум искать. Между прочим, у тебя есть какие-то предварительные соображения?

– Не у меня, – поправил Кратов, – а у коллективного разума моей ксенологической группы, отдельных членов которой ты заподозрил в ангажированности. Мы считаем, что заложники находятся за пределами метрополии, за пределами всех основных обитаемых миров Черной Руки, включая известные нам Деамлухс и Анаптинувику.

– Основание?

– Примитивная логика. Да, эти миры прекрасно защищены, но вряд ли эхайны нас недооценивают. Они понимают, что рано или поздно терпение наше иссякнет и мы пойдем напролом на их оборонительные рубежи, которых вряд ли хватит надолго. И если результатом такой таранной тактики окажется абсолютный нуль, то мы окажемся в глубокой резиновой калоше, а Черные Эхайны – во всем белом. Оценил сей парадокс?.. Что даст им прекрасный повод вопить на каждом углу Галактики о немотивированной агрессии этих ужасных землян против мирных землепашцев Эхайнора.

– Какие вы умные, – иронически скривился Носов, – аж дух захватывает. Мы прошерстили все миры Черной Руки и даже прихватили несколько миров других Рук. Ты должен признать, что периферию любой галактической цивилизации сканировать не в пример легче и комфортнее, нежели метрополию. С какой стати им держать заложников на отшибе, а не под рукой?

– С какой стати им рисковать метрополиями, если Авидону или еще кому-нибудь из руководства вашего Департамента урина вдруг прянет в голову и они отдадут приказ о силовой акции?

Носов поморщился:

– Мы же знаем, что у всех сколько-нибудь влиятельных персон в Департаменте, не говоря уж о Наблюдательном совете, выделительная система отказывает в последнюю очередь.

– Мы с тобой знаем, что Авидон скорее повесится, а еще скорее своим нудением приневолит повеситься окружающих, чем отдаст такой приказ, – усмехнулся Кратов. – А вот эхайны не знают, каков Авидон в ближнем бою, и могут лишь строить домыслы, что на самом деле он держит на уме. Разумеется, они прекрасно осведомлены о нашей оборонительной доктрине, обсмотрели и обнюхали всех вас в самой непосредственной близости… но что придет в голову этим пчелам, медведю по-прежнему знать не дано[24]. Как ответственные контрразведчики, они обязаны допустить исчезающе малую, но все же реальную возможность приказа о силовой акции.

– Ну, предположим, – сказал Носов. – Предположим, они последовали твоей логике и держат заложников за пределами метрополии. Но где? У них не так уж и много миров.

– Известных нам миров, – уточнил Кратов.

– И миров, которые, как подразумевается, нам неизвестны, – подхватил Носов. – Давай все же исходить из убежденности, что в силу неких подковерных разногласий ни Красная, ни Светлая Руки не ссудили Черной ни единого своего мирка для размещения концлагеря. И что у нас в сухом остатке?

– Тебе что-нибудь говорят такие имена – Эрарфу, Шокхага, Троктарк, Хетрангунн, Хиррэ?

– Не скажу, чтобы я о них не слышал…

– Малонаселенные или вовсе необитаемые миры Черной Руки, с которыми существует нерегулярное, но устойчивое транспортное сообщение. Военные базы, шахтерские поселки, научные станции. Мы уверены, что искать нужно именно там.

– Надеюсь, у этих миров есть подходящие светила, где можно укрыться десантникам.

– Думаю, даже прятаться не придется.

– Мне понадобится время, чтобы отмобилизовать дополнительные ресурсы.

– Мне тоже. Провести инструктаж среди эхайнской спецмиссии… чтобы они там до поры глотки не перегрызли.

– Ну и помощнички у тебя, Консул!

– Уж какие есть, – усмехнулся тот. – Зато ни один сканер не придерется. К тому же я буду за ними присматривать.

– Это каким же образом?

– Я буду на корабле спецмиссии. В штаб, разумеется, не сунусь, да и кто меня пропустит, невзирая даже на мой т’гардский титул… Но последним провожу и первым встречу.

– Лучше бы ты был у меня под рукой, – проворчал Носов.

– Я не могу быть у тебя под рукой, – серьезно проговорил Кратов. – Не помещусь. Я могу быть только над тобой целиком.

– Не могу понять, – промолвил Носов раздумчиво. – Как тебе это вообще пришло в голову – искать оружие против эхайнов среди ангелидов? Очень мне любопытно, что у тебя в такие моменты происходит в голове. Если было бы возможно – вскрыть и посмотреть…

– Ситуация достаточно безумная, – пожал плечами Кратов. – Решать ее привычными средствами? Переговоры, активная разведка… все это себя не оправдало. Вот и пришлось искать не менее безумное решение. Возможно, не самое эффективное… но, извини, пока это все, что могу предложить.

– Но почему? Почему вдруг – ангелиды?! – Носов слегка встрепенулся. – Сознайся: тебе кто-то подсказал? Неужто тектоны вдруг изменили своей извечной позиции горнего невмешательства?

– Не говори ерунды, – ответствовал Кратов. – Считай, что мне это приснилось.

– Опять твои знаменитые вещие сны?

Кратов промолчал.

– Не очень представляю, – сказал Носов немного раздраженно, – как с помощью этого безумного решения ты выйдешь на Северина Морозова.

– Может быть, я швыряю камни по кустам.

– А если кролик не выскочит? – спросил Носов насмешливо.

– Буду знать, что кусты ни при чем, и примусь за деревья… Люди с «Согдианы», как это цинично ни звучит, единственное препятствие, которое мешает нам развернуть энергичную, рискованную, если угодно – демонстративную поисковую операцию. Поэтому мой личный… – Кратов, не удержавшись, скорчил неприязненную гримасу, – …вектор атаки на короткое время изменил направление.

– Когда Климова узнает, что ты отвлекся от поисков ее сына… – начал Носов.

– …то оторвет мне башку, – согласно кивнул Кратов. – А потом непременно поймет, что я тщательно расчищал путь.

– Но будет поздно, – усмехнулся Носов. – Толку от тебя, когда ты без головы… да и с головой тоже… одни проблемы. Поэтому мы ей ничего не скажем.

– Если она не задаст прямой вопрос. Все равно я не сумею ей солгать. Меня она расколет как тыкву.

– Посылай ее ко мне, – посоветовал Носов. – Меня не такие пытались колоть. Я, чтоб ты знал, по роду деятельности – кладбище секретов.

– Однажды я тобой займусь, – сказал Кратов мечтательно.

– Гробокопатель из тебя хреновый.

– Ерунда, прикинусь археологом… – Кратов на секунду задумался. – Лишь бы она не добралась до Фабера.

– Верно, Фабер ей на один зуб, – сказал Носов. – Но он посвящен далеко не во все таинства. И добраться до него ей будет крайне затруднительно… – Он вдруг надолго замолчал. А потом продолжил, отводя взгляд: – Обычно я не задаю этот вопрос. Но это особый случай. Кратов, как думаешь… у нас получится?

– У нас все получится, – сказал тот уверенно.

– А если нет?

– Тогда будем искать другое решение, еще более безумное.

– Как ты легко к этому относишься, – сказал Носов с укоризной.

– Легко! – фыркнул тот. – Пожалуй, сейчас я с готовностью заложил бы душу дьяволу, чтобы вернуть всех этих людей домой.

– Заложил. – Носов значительно поднял указательный палец. – Но не продал!

– Конечно, – кивнул Кратов. – Потому что хочу быть умнее дьявола. Опыт моего общения с этой… гм… субстанцией свидетельствует, что такое вполне достижимо. Дьявол не только внушает нам разнообразные пороки, но и сам одержим всеми этими пороками. А значит, он уязвим еще более, чем любой из нас.

– Ты становишься иррационален, – сказал Носов с упреком.

– Не дождетесь, – отрезал Кратов. Затем спросил с иронией: – Вы уже придумали, как назвать операцию?

– Куда же без этого? – промолвил Носов серьезно. – Операция «Марсианка». Есть возражения?

– Есть, – сказал Кратов. – Да ведь ты все равно не послушаешь.

Эпилог

Эрик Носов дважды очень внимательно просмотрел свежий меморандум, на сей раз – «Меморандум Гудвина», тяжко вздохнул, вернулся к началу и понял, что после третьего просмотра ничего там к лучшему не изменится.

– У вас есть что поведать в дополнение к изложенному? – спросил он трагическим голосом.

– Вы же знаете, Ворон, – улыбнулся Карл Гудвин, в узких кругах известный под оперативным псевдонимом «Змей». – У меня в запасе всегда найдется пара слов.

– Надеюсь, вы знаете, откуда происходит эта крылатая фраза, – сказал Носов.

– Конечно, – кивнул Змей. – Моя работа состоит в том, чтобы знать все.

– Все знает только Глобальный инфобанк.

– Глобаль – всего лишь хранилище, – пожал плечами Змей. – Хранить и знать – две большие разницы, не находите?

По слухам, недавно Змею стукнуло девяносто восемь, но на свои годы он никак не выглядел. Маленький, кругленький, розовый, сильно обросший пегой волосней и сильно небритый, он смахивал скорее на повзрослевшего, но так до конца и не остепенившегося хиппи. Трудно было припомнить кого-либо, менее соответствующего собственному псевдониму. Как и все сотрудники Департамента оборонных проектов, в одежде из всех возможных стилей Змей предпочитал наиболее демократичный. В его понимании это были мешковатые холщовые штаны на помочах, просторная футболка ядовито-желтого цвета с объемной надписью «Капибара любит тебя» и жеваная синяя бейсболка козырьком назад, которую он на памяти Носова снял лишь однажды, в присутствии Маргрит, королевы Нидерландов. Поскольку Эрик Носов никакого касательства к венценосным династиям не имел, сейчас бейсболка находилась там, где ей и полагалось находиться.

– Снова бахвалитесь, – отметил Носов укоризненно. – Итак?

Змей поерзал в своем кресле, умащиваясь поудобнее.

– Буду краток, – промолвил он. Это означало, что в своей речи он постарается воздержаться от пространных экскурсов в историю естественных наук и от безудержного цитирования классиков. – Генетический дефект «Крыло ангела», он же «Ангелвинд», он же «дефект АВ»…

– Что за болван придумал такое вычурное название! – проворчал Носов.

– Я же и придумал, – ответил Гудвин слегка уязвленно. – Вы ведь поручили мне исследование по ангелидам, так что я следовал в русле главной темы… Позволите продолжать?

– Сделайте одолжение.

– Означенный дефект известен довольно давно, впервые описан в работах Готтфрида Салмона в восьмидесятых годах прошлого столетия, и в официальной научной литературе упоминается как «синдром Черткова–Салмона» или «аллоциклатия». Его определяющим свойством является отсутствие сколько-нибудь негативных последствий. То есть, в отличие от большинства генетических отклонений, дефект АВ никак себя не проявляет и на жизнедеятельности человеческого организма не сказывается. Defectus non morbus[25]. Естественно, он наследуется по рецессивному сценарию. По оценкам специалистов, в настоящий момент носителями дефекта АВ является полтора-два процента от численности человеческой популяции, которые чувствуют себя замечательно и даже не подозревают о своем хромосомном изъяне.

– И где же подвох? – терпеливо спросил Носов.

– Дьявол, как всегда, кроется в деталях. Хотя я склонен полагать, что в нашем случае это не враг рода человеческого, а какое-то из его многочисленных альтер эго, настроенных к нам не в пример благосклоннее… но это как посмотреть. Дефект АВ существует в двух версиях: «правое крыло» и «левое», или, согласно официальной классификации генетических отклонений, «аллоциклатия ZX» и «аллоциклатия ZY» соответственно. Причем «правое крыло» встречается в двадцать пять раз чаще. Впрочем, если вы внимательно изучите графическое представление трендов…

– Я изучил, – сказал Носов язвительно.

– …то заметите, что в некоторой отдаленной перспективе соотношение «крыльев» выравняется. Но мы с вами этого определенно, по понятным причинам, уже не застанем.

– Меня это должно ободрить? – осведомился Носов.

– Решайте за себя, Ворон. Что касается меня, то я, со своей врожденной нелюбовью к глобальным пертурбациям…

– Что произойдет, если два носителя «дефекта АВ» встретятся и сочтут возможным продолжить свой род? – прервал его Носов.

– Ровным счетом ничего, – промолвил Гудвин, – то есть в большинстве случаев, когда это будут одноименные «крылья». Новорожденный с упомянутой уже вероятностью получит от родителей необременительный подарочек, и тем все ограничится. Но если божьим попущением он унаследует полноценный комплект…

– Что тогда? – нахмурился Носов.

– Должен заметить, Ворон, здесь мы рискуем перейти тонкую грань, что разделяет интересы Департамента оборонных проектов и тайну личности.

– Судя по вашему блаженному виду, вы ее благополучно перешли. Так что не морочьте мне голову этическими предрассудками. Никто не хранит тайны личности лучше, чем Департамент, даже сами носители этих тайн…

Змей задумчиво сцепил руки на животе и покрутил большими пальцами.

– Возьмем, к примеру, госпожу Карин Вифстранд, – наконец изрек он. – Она – носитель «правого крыла». В то же время ее супруг, инженер Отто Андерссон, обладает безукоризненным набором генов. Их дети унаследовали от матери все, что полагается. За исключением младшей дочери, Дезидерии, у которой в наличии оба «крыла» – левое и правое.

– Как такое возможно?! – поразился Носов.

Гудвин воззрился на него в недоумении.

– Ворон, не будьте большим идиотом, чем вы есть, – сказал он наконец. – Надеюсь, вам достанет деликатности не задавать этот вопрос госпоже Карин…

– Пожалуй, – проговорил тот озадаченно. – Пусть это останется маленьким скелетиком в семейном шкафу Вифстрандов. Но вы сами-то знаете, кто там впорхнул в их домик на одном левом крылышке?!

– Безусловно, – Змей не моргнул и глазом. – Я по профессиональному статусу должен все знать.

– Выводы?

– В моем меморандуме все изложено… (Носов зашипел, как вода на раскаленной сковороде.) Ну хорошо, извольте. Привлеченные к составлению означенного отчета эксперты склонны предполагать, что паранормальные способности госпожи Дезидерии Вифстранд с высокой вероятностью обусловлены присутствием в ее генотипе обеих версий «дефекта АВ». Я с готовностью присоединяюсь к этому мнению, особо акцентируя его предположительный характер. Утверждать подобное со всей определенностью мы сможем, когда накопим статистику. Но до сей поры нам известен единственный случай унаследования полного комплекта «Крыльев ангела»… – Гудвин сделал расчетливую паузу, – представителем вида Homo sapiens.

– И что? – спросил Носов озадаченно.

– И то, – охотно ответил Гудвин, – что мы все наивно полагали, будто Дези Вифстранд – тривиальный ангелид. А она ангел.

– Ангел?!

– Ну да. С крылышками.

– Тяготение к мистике – это возрастное?

Гудвин негодующе фыркнул.

– Ну да, я вдвое старше вас, – заявил он. – Но смею уверить, до маразма мне еще далеко. Вы же штудировали «Меморандум Ламбрехта», не так ли? Там неплохо документирована внешняя сторона феномена, я же предлагаю гипотезу о его генезисе и… не хотел бы употреблять термин «угрозы»… о возможных перспективах.

– Забавно, – сказал Носов, глядя за окно. – Очень интересные открываются перспективы.

– Интересные – не то слово! – с живостью согласился Змей. – Взгляните еще раз на графики. По экспоненте! Если тенденция не изменится, скоро у нас появится много статистического материала… И знаете, Ворон, я даже рад, что есть еще время оценить возможные последствия. Решить хотя бы для себя, что нам с этими последствиями делать. Как нам жить в одном мире с ангелами.

В полной тишине Носов еще раз, совершенно механически, пролистал «Меморандум Гудвина» от начала и до конца.

– Как вы полагаете, Змей, сколько времени понадобится Консулу, чтобы прийти к тем же выводам? – спросил он.

Гудвин пожал плечами.

– У него нет этого материала. Ко мне он не обращался, да и не обратится никогда, следовательно – до всего принужден будет доходить своим умом. Вы же не собираетесь посвящать его во ВСЕ наши секреты?

– Если только он не задаст прямой вопрос.

– Парень он сообразительный, – проворчал Змей, – этого у него не отнять…

– А еще склонный к озарениям, – добавил Носов. – И у него есть своя команда, весьма неглупая, а ксенологи, как мы имели счастье убедиться, видят картину мира намного шире нашего…

– А еще он, по слухам, притягивает неприятности, – хмыкнул Гудвин.

– Кстати, о неприятностях, – произнес Носов. – Что означает загадочная, недосказанная и словно бы нарочно затрудненная для моего восприятия фраза в резюмирующей части вашего меморандума? – Он вывел искомый фрагмент текста на экран и прочел с выражением: – «Специального упоминания заслуживает проблематика, связанная со вновь открывшимся доступом к геному вида Homo neanderthalensis echainus, в частности – ко вполне конкретному генотипу, снискавшему особенное внимание Департамента в контексте ВА…» Дефект АВ, контекст ВА… Что за ребусы для грудничков, коллега Змей? «ВА» – это ведь «Вектор атаки», не правда ли?

Теперь Карл Гудвин глядел на него с отеческой нежностью.

– Я уж и не надеялся, что вы заметите, – сказал он.

Ономастикон

Действующие лица

Люди, граждане Федерации Солнца

АКСЮТИН, Павел – ксенолог-теоретик, сотрудник Тверского института общей ксенологии. Участвовал вместе с Константином Кратовым в миссии на планету Финрволинауэркаф, где едва не лишился жизни из-за собственного безрассудства. Член Малого ксенологического конвента.

АНДЕРССОН, Отто – официально признаваемый отец Ледяной Дези. Инженер, специалист по сверхтяжелой энергонасыщенной сервотехнике.

ВИФСТРАНД, Агнес – старшая сестра Ледяной Дези.

ВИФСТРАНД, Дезидерия (Дези), Ледяная Дези – доктор медицины, психотерапевт. Предположительно ангелид. От рождения наделена паранормальными способностями. Прозвана «Ледяной» за внешнюю холодность и неприступность, что мало соответствует действительности.

ВИФСТРАНД, Карин – мать Ледяной Дези. Доктор химии, специалист по органическим композициям.

БЕРИНГ, Лив – ксенолог-теоретик, специалист по информационному поиску. Член Малого ксенологического конвента.

ВРЕВСКИЙ, Роберт – Президент Департамента оборонных проектов, доктор исторических наук. Оперативный псевдоним Голиаф.

ГУДВИН, Карл – старейший специалист аналитической службы Департамента ОП, известный под оперативным псевдонимом Змей.

КЛИМОВА, Елена – приемная мать Северина Морозова. Командор Звездного патруля в отставке. Долгое время укрывалась от внимания Департамента оборонных проектов под именем «Анна Морозова».

КРАТОВ, Константин, «Галактический Консул» – ксенолог с громадным практическим опытом, имеющий обычай встревать в различные передряги галактического масштаба, которые затем с переменным успехом разрешает. Друг детства Елены Климовой и старший друг-покровитель Северина Морозова.

КРИКЛИВЫЙ, Мартин (или Манфред) – мастер-гастроном, известный своими ажитированными манерами.

ЛЕДЯНАЯ ДЕЗИ – см. ВИФСТРАНД, Дезидерия.

МОРОЗОВ, Северин – этнический Черный Эхайн, подлинное имя – Нгаара Тирэнн Тиллантарн. В младенчестве был спасен кораблем земного Звездного патруля и усыновлен Еленой Климовой. Являлся объектом интереса Департамента оборонных проектов, но был эффективно огражден приемной матерью от недопустимых посягательств. В спасательной операции Департамента проходит под оперативным псевдонимом Эфеб.

МУРАВСКИЙ, Марко – ксенолог широкого профиля, одно время подвизавшийся на кафедре математических методов Академии ксенологии в Сан-Марино. Член Малого ксенологического конвента.

НОМАД – оперативный псевдоним резидента Департамента ОП на Анаптинувике.

НОСОВ, Эрик – вице-президент Департамента оборонных проектов, профессионал в области противодействия внешним угрозам. Старинный знакомец Кратова. Оперативный псевдоним Ворон.

РЕННИ – строптивый мальчик из Дома ребенка в Гетеборге.

РОШАР, Жан Батист – ксенолог-практик, заместитель руководителя земного представительства на Сфазисе.

СВИФТ, Джейсон – сотрудник Комиссии по культурной и экономической интеграции при Федеральном Совете ксенологов. Член Малого ксенологического конвента.

СПРЕНГПОРТЕН, Стеллан Р. – доктор психологии, специалист по аномалиям детского развития, сотрудник Дома ребенка в Гетеборге. Очень давно уберег Кратова от суицидального приступа на почве несчастливой любви и попутно свел его с Хароном. По просьбе экспериментаторов иноземного происхождения наблюдал в качестве семейного психолога за маленькой Дези Вифстранд.

СТИГАНТ – ксенолог, сотрудник земного представительства на Сфазисе.

ТИССЕН, Макс – сотрудник Агентства внеземных поселений на планете Сиринга. Член Малого ксенологического конвента.

ФАБЕР – инспектор Наблюдательного совета при штабе операции «Марсианка». Персона комичная, бесполезная и преисполненная энтузиазма.

Заложники – экипаж и пассажиры лайнера «Согдиана»

ВАН РОНКЕЛ, Геррит – инженер-навигатор экипажа «Согдианы», человек обстоятельный до занудства.

ВИНЬЕРОН, Моран – высокий анемичный бретонец со скрытыми наклонностями к экстремальному спорту.

ГОТЬЕ, Эрнан – участник первой попытки к бегству, после неудачи утративший былой пыл и решительность.

ДЕ ВРИСС, Винсент – первый навигатор экипажа, человек сердитый и действенный.

ДЮВАЛЬ, Лили – мать Тони и супруга Юбера.

ДЮВАЛЬ, Тони – молодой человек атлетического сложения и дерзкого нрава.

ДЮВАЛЬ, Юбер – отец Тони, пожилой фермер со всеми вытекающими из этого обстоятельства особенностями характера.

ЛЕКЛЕРК, Жерар – грузный мужчина средних лет, недурной шахматист.

МОНФОР, Клэр – молодая и крайне привлекательная женщина независимого поведения.

НИДЕНТАЛЬ, Франц – системный аналитик Юго-Западного экономического сектора. Болен гипермнезией, но не слишком от этого страдает. Несколько неадекватен, что и сам прекрасно понимает.

ОБЕРТ, Дирк – гуманитарий неопределенного профиля, ведущий непонятную даже самому психологическую игру с эхайнами.

РОССИНЬОЛЬ, Давид – пожилой господин, обладатель желчного характера.

РУССО, Антуан – историк, любитель иронизировать и предаваться унынию, прекрасный шахматист.

ФЕРРЕЙРА, Хоакин – исчезнувший пассажир, шумный и энергичный латиноамериканец.

ШМИТТ, Анна – мать Эрны Шмитт.

ШМИТТ, Эрна – юная дева с серьезным математическим дарованием.

ШНАЙДЕР, Ольга – девушка несколько педантичного склада характера.

ХЕНДРИКС, Томас – командор экипажа, немолодой и чрезвычайно ответственный господин, пользующийся неукоснительным авторитетом у остальных.

ХОЛЬГЕРСЕН, Ланс – второй навигатор, молодой человек с наклонностями к бахвальству.

ЦУГШВЕРДТ, Ян – пассажир, в меру сил участвующий в образовательном процессе колонии заложников.

Высшие чины Бюро военно-космической разведки Черной Руки Эхайнора

ВЬЮРГАХИХХ, Ошфэлх Ишиофт – гранд-адмирал, Субдиректор Оперативного дивизиона Бюро военно-космической разведки Черной Руки. Психически неуравновешен и склонен к нелогичным решениям. Известен под прозвищем Лысый Вьюрг.

ДЖАХАКРУДАРН – гранд-майор, начальник Управления информационного мониторинга периферии в составе Информационно-аналитического дивизиона Бюро военно-космической разведки Черной Руки. Молод и циничен.

КАННОРК – контр-адмирал, шеф Отдела криптопочты в составе Дивизиона планирования Бюро военно-космической разведки Черной Руки. В силу обстоятельств – сама исполнительность и лояльность. Неофициальный порученец гранд-адмирала Вьюргахихха.

РАМИАКТУ Р. Н. – квартирмейстер Персоналиума в составе Административного дивизиона Бюро ВКР Черной Руки, этнический кхэри.

СОГРОРК – инженер-капитан, специалист по обработке данных Информационно-аналитического дивизиона Бюро ВКР Черной Руки. Намного умнее, чем хочет казаться. Неофициальный порученец гранд-майора Джахакрударна.

«Болтуны», специальная поисковая группа в непосредственном подчинении гранд-адмирала Вьюргахихха

НУНГАТАУ, Ахве-Нхоанг – мичман Первого батальона отдельного тридцать восьмого полка специального назначения («сарконтиры»). Высококвалифицированный следопыт. Этнический кхэри с громадным комплексом неполноценности.

АУНГУ – сержант, специалист по транспортным средствам. Кхэри-полукровка, унаследовавший от родителей оптимальное сочетание двух рас, например – наглую предупредительность.

БАНГАТАХХ – ефрейтор, специалист по коммуникациям. Этнический пеллогри. Скрытен и благоразумен.

ЮЛФЕДКЕРК – рядовой, специалист по огневым контактам. Пеллогри-полукровка. Религиозный сектант. Недалек, основателен и логичен.

Эршогоннары, «Истребители Миров», офицеры Десятой Космической армии Черной Руки Эхайнора

МАГХАТАЙН – т’гард, вновь назначенный капитан-командор отдельного тридцать восьмого полка сарконтиров. Разжалованный капитан-торпедир. В конфиденциальной переписке выступает под псевдонимом Виртуоз.

ТЕУРХАРН – т’шегр, лейтенант-торпедир.

УРРОХОРХ – капитан-торпедир.

ХЭНТАУТУ – капитан-торпедир. Этнический кхэри.

Эхайнский персонал колонии заложников

ДАРИНУЭРН – капрал, командир патрульной службы. Исполняет карательные функции с громадным неудовольствием.

КТЕЛЛАРН – капитан, начальник колонии. До неврастении переполнен нереализованными амбициями.

САТНУНК – доктор, специалист по антропологии. Совмещает научную деятельность с медицинским обслуживанием заложников.

Черные Эхайны

БОСКААРН – пожилая официантка портовой забегаловки «Зелье и порок» в Хоннарде.

ИМСАНТУАРН, Итарну Рунтунк – старший инспектор службы безопасности космопорта «Анаптинувика-Эллеск». Старый проверенный служака.

МЕЛЛАГН-ЗАШИБЕЦ – вышибала в кабаке «Бездонная Задница» в пригороде метрополии.

СИЛХАРН – полковник егерской бригады на Анаптинувике.

СИЛХАРН, Алестегг Раахинга – старший специалист сервисной службы космопорта «Анаптинувика-Эллеск». Дочь полковника Силхарна. Удивительным образом сочетает аристократическую надменность с профессиональной приветливостью.

Светлые Эхайны

ЛГОУМАА, Кьеллом – бывший третий т’гард Лихлэбр, капитан корпуса военной разведки штурмовой группы войск. Лишен титула Кратовым на Суде справедливости и силы. Разжалован и сослан на каторжную планету Рондадд за организацию мятежа. Опасный подонок, чье непомерное эго с трудом удерживается в рамках традиционных представлений об эхайнской чести.

ЭРКУЭЛЛЭБР – инспектор Директората колоний и поселений.

Красные Эхайны

ТЕНЕБРА, Алекс – гражданин Федерации, биопсихолог, исследователь аквафауны планеты Сиринга. Постоянное место жительства – поселок Бобровые Хатки. Бывший сотрудник разведывательных служб Красной Руки, специалист по системам локальной защиты. Выглядит слишком безопасным, чтобы это было правдой.

Лиловые Эхайны

ГАЙРОН, Гатаанн – дипломатический представитель Лиловой Руки Эхайнора в метрополии Федерации. Кадровый разведчик. Отец Ольги Лескиной, навигатора Корпуса Астронавтов.

Упоминаемые персоны

АВИДОН, Виктор – доктор высокой словесности, писатель, педагог. Генеральный секретарь Наблюдательного совета при Департаменте оборонных проектов. Последовательный гуманист, сдерживающий своим непререкаемым авторитетом спонтанные попытки функционеров Департамента перевести решение стоящих перед ним задач в силовое русло.

АКСЕЛЬ – крупный мальчик из Дома ребенка в Гетеборге, вероятно, наделенный избыточным весом.

АМАКОМТАР – гражданин Федерации нечеловеческого происхождения.

АКРГАР «ТРЕТЬЕ КРЫЛО» РМТАМАУКАР – статс-секретарь, курирующий контакты цивилизации тшарилхов с Эхайнором.

АНДАБАВАМАКАДИ – старший егерь в национальном парке Тарангире в Восточной Африке.

АТТАМУНТИАРН – т’гард, военный атташе Черной Руки в халифате Рагуррааханаш. В конфиденциальной переписке выступает под псевдонимом Кадет.

БАРТЕНЕВ и БЕРЕНС – астронавты, руководители первой, неудачной, экспедиции на Мормолику.

ВЕЛИЧКО, Кристина – доктор каких-то наук, подруга де Врисса в «прежней» жизни.

ГРОСС, Дитрих – мегаакадемик естественных наук, древний старец со скверными манерами.

МАРСИ – Марсель Дармон, супруга Кратова, мать Иветты.

ДАЛЬБЕРГ, Донни – доктор, руководитель клиники в Гетеборге. Специалист по детской психологии.

ДЕКЛАМАТОР ПТИНХЕНМУТ – персонаж нравоучительных историй, рассказываемых рядовым Юлфедкерком, оппонент и друг Назидателя Нактарка; очевидно, вымышленная персона.

ЗАБРОДСКИЙ, Людвик – бывший Директор отдела активного мониторинга Департамента ОП. Долго и безуспешно занимался проблемой заложников с «Согдианы». Отстранен от должности по совокупности служебных упущений, как то: неуклюжие попытки добраться до Северина Морозова, утечка информации о заложниках и проч.

ИВЕТТА – дочь Кратова от союза с Марси Дармон.

КАЗАНОВА, Абель – научный сотрудник Каталонского Центра гуманитарной репродукции.

КАНТ, Густав – некий обитатель поселка Грибные Горки на планете Сиринга.

КЕММУРВЕРН – летописец, историческая личность.

КЛОСТЕРМАН – доктор биологии из Канадского института экспериментальной антропологии.

КОРДАРН – герцог, руководитель некой инспекционной миссии.

КРЕЧЕТ – резидент Федерации на Анаптинувике, участвовавший в поисках Северина Морозова.

ЛАЙГИД – гражданин Федерации нечеловеческого происхождения.

ЛАМБРЕХТ – сотрудник Департамента ОП, автор меморандума, описывающего внешние проявления феномена Ледяной Дези.

ЛЕСКИНА, Ольга – навигатор Корпуса Астронавтов, дочь профессора химии Майи Артуровны Лескиной и эхайнского разведчика Гатаанна Гайрона.

ЛИНТАЛУРН – гранд-адмирал, военачальник и исследователь, приближенный к гекхайану Черной Руки. Был чрезвычайно популярен в воинских кругах. Известен под прозвищем Злой Дракон. Пропал без вести в исследовательской миссии на планете Гхорогр.

ЛОККЕН, Роберт – политический деятель конца XXI века. Нобелевский лауреат и фантастически богатый бизнесмен, эффективно обративший свои капиталы на изменение мировой социально-экономической системы. Биологически – результат несанкционированного эксперимента лферров по ксеномиксису, оркочеловек.

ЛУНЬ – активный резидент Федерации на Анаптинувике, задействованный в поисках Северина Морозова. Первый, кому удалось обмануть эхайнские сканеры психоэма.

МЕДРУАДЕФТ – резидент инопланетной спецслужбы в пределах Федерации.

МЕЛИАСС – то же самое.

МТУГЭРИНТИНН – адмирал-губернатор планеты Анаптинувика.

НАЗИДАТЕЛЬ НАКТАРК – постоянный персонаж нравоучительных историй, рассказываемых рядовым Юлфедкерком; с большой долей вероятности вымышленная персона.

НАМТАР – дочь адмирал-губернатора Мтугэринтинна, похищенная бандитами Крысохвоста и освобожденная мичманом Нунгатау.

НАРБУТ, Федор – раддер-командор Корпуса Астронавтов, командир экспедиции на Мормолику.

НИШОРТУНН, Нигидмешт Оармал – Справедливый и Беспорочный гекхайан Светлой Руки Эхайнора.

НКРУР «КОРУНДОВЫЙ КЛЮВ» НКЕТРЗАНК – великий магистр, руководитель дипломатической миссии тшарилхов на Сфазисе.

ОЗМА – сценический псевдоним Ольги Эпифании Флайшхаанс, великой певицы с планеты Магия, подруги гекхайана Нишортунна.

ПОНТОППИДАН, Агнес-Вивека – бонна Роберта Локкена, принимавшая деятельное участие в формировании его личности. На самом деле – леди Уэглейв Усмуакетэрру Хвегх Уанмедин, виав, в чьи задачи входило минимизировать возможные последствия несанкционированного ксеномиксиса.

РАШИДА ЗОРАВИЦА – супруга Кратова. Бывший навигатор Корпуса Астронавтов, впоследствии – то, что в прежние времена называлось «светская львица».

РМТАКР «УПАВШЕЕ ПЕРО» РМТАППИН – тшарилх, обучавший Константина Кратова боевым искусствам и философии.

СИГНЕБАРН – поэт, историческая личность. Прославился не только искусством стихосложения, но и разгульным образом жизни.

СПЕГУРН – историческая личность, мыслитель, автор философского трактата «Сокровенное низкодушие и скотство всякой прямоходящей твари, неосновательно в любомудрие себя вверзающей».

СТРЕПЕТ – один из активных резидентов Федерации, участвовавших в поисках Северина Морозова.

ТИЛЛАНТАРН, Нгаара Тирэнн – имя Северина Морозова, этнического Черного Эхайна, данное ему при рождении, свидетельствующее о принадлежности к древнему аристократическому роду.

УАЦУРН – высокородная янтайрн, объект привязанности Назидателя Нактарка и Декламатора Птинхенмута. Персонаж одной из историй, рассказанных рядовым Юлфедкерком.

УНКОРРУГ УНОНВАУНТУ ХГИАЛВ УОЛМЭКЕОНИАТУ – виав, научный руководитель экспедиции на Мормолику.

УРПИУРАН – резидент инопланетной спецслужбы в пределах Федерации.

ФЕРНХАУТ, Ферри – координатор постоянной ксенологической миссии на пятой планете Сигмы Октанта. Член Малого ксенологического конвента.

ФОЛЛОРН – капитан, предшественник Ктелларна на посту начальника колонии заложников.

ХАРОН – см. ЮНГАРД, Эрни.

ХЭЙХИЛГЕНТАШОРХ – бывший капитан-командор отдельного тридцать восьмого полка сарконтиров, попавший под действие приложения номер три точка два к особому распоряжению Директора Бюро ВКР.

ШААГРН – маршал, историческая личность, эхайнский военачальник, чье имя увековечено в названии одной из площадей Эхайнетта.

ШАПИРО, Иван – руководитель постоянной археологической экспедиции в полярной зоне планеты Царица Савская.

ШАРОБ – маршал, легендарный квэррагский военачальник с планеты Уанкаэ.

ЭВРИТИОРН, Тултэмахиманору Эварн – Справедливый и Грозный гекхайан Черной Руки Эхайнора.

ЭЙЛХАКИАХЕГЕХХ – некий аристократический род Черных Эхайнов.

ЭОГРАПП, Авлур Этхоэш – первый супердиректор Департамента внешней разведки Светлой Руки Эхайнора.

ЮНГАРД, Фрида – художница-авангардистка, биологическая мать Эрни Юнгарда.

ЮНГАРД, Эрнст-Кристиан (Эрни) – Харон, ангелид. Результат несанкционированного эксперимента неустановленной негуманоидной расы по ксеномиксису. Обладал паранормальными способностями, но был практически асоциален. Легко подавил суицидальные наклонности Кратова в критический момент его жизни.

ЯСТРЕБ – активный резидент Федерации на Анаптинувике, задействованный в поисках Северина Морозова.

Некоторые топонимы, этнонимы и специфические термины

ААТАР, устав – древнейший свод законов, регулирующий наследственные отношения аристократии Светлой Руки Эхайнора.

АКВОНДАКУРРСКИЙ университет – крупнейшее учебное заведение широкого профиля в метрополии Черной Руки.

«АМАЗОНИС» – туристическая база на Амазонийской равнине Марса.

АМИРКАДСКАЯ трясина – болотистая местность на планете Тайкун.

АМРИТА – планета Федерации с богатой биосферой и сложными тектоническими условиями. Общественное устройство немногочисленной колонии зиждется на индуистских религиозных практиках нового поколения.

АНАПТИНУВИКА – планета Черной Руки, давно и плотно заселенная в центральной континентальной области с комфортными климатическими условиями. Административный центр – мегаполис Хоннард. Остальная часть суши с более суровым климатом не заселена вовсе либо отведена под пенитенциарные поселения.

«АНАПТИНУВИКА-ЭЛЛЕСК» – грузо-пассажирский гражданский космопорт на планете Анаптинувика. Предназначен для транспортного сообщения с периферийными мирами Черной Руки, а также с некоторыми мирами Галактического Братства, как то: Рагуррааханаш, Сутахтана, Нторрунс.

АРАРЭЙБИ – одна из больших рас Черной Руки Эхайнора. Делится на южную и северную группы, в зависимости от распространения на территории Эхитуафла. Являет собой классический тип внешности, обычно ассоциируемый с термином «эхайн», как то: высокий рост, атлетическое телосложение, светло-соломенные прямые волосы, массивные выступающие черты лица с мощными надбровными дугами, цвет ириса глаз от светло-карего до янтарного. Гекхайан Эвритиорн – чистокровный северный арарэйби.

АРСИЯ – потухший вулкан на Марсе, одна из величайших вершин Солнечной системы (около 19 км).

АРХЕОНЫ – «древнейшие», обобщенное наименование в ксенологическом фольклоре цивилизаций «первого поколения», зародившихся еще во вселенной, предшествовавшей Большому Взрыву.

АШПАЙГ – старшее офицерское звание в вооруженных силах Светлой Руки, «капитан».

ВИАВЫ – одна из древнейших цивилизаций Галактического Братства, гуманоиды с высокой степенью антропоморфности. Известны своей симпатией к человечеству, добрым нравом и наклонностями к разного рода авантюрам.

ВИФКЕНХ, Директория – высокоразвитая цивилизация в составе Галактического Братства. Военный союзник Федерации.

ВУКРТУ – квазигуманоидная раса, населяющая халифат Рагуррааханаш. Внешне напоминают игрушечных медведей, иногда – упитанных котов из синего плюша. Это создает ложное представление о вукрту как о существах добродушных и безобидных.

ВХИЛУГСКИЙ КОМПЕНДИУМ – научно-культурный центр цивилизации нкианхов на планете Вхилуг, в своем роде один из крупнейших в Галактическом Братстве. Известен уникальными коллекциями археологических экспонатов, собранных за многие тысячелетия космических исследований.

ГАБРАР – декоративное дерево с Эхитуафла.

ГАХХЕГ – изготовленный вручную, как правило – с соблюдением языческих ритуалов, предмет, которому приписывались магические свойства. Чаще всего имеет форму фонарика, используется как оберег от негативных воздействий мистического свойства.

ГЕЛЕЛЛАРК – крупный военный космопорт в пригороде Эхайнетта.

ГЛЕДРЫ – гуманоидная раса, обитающая в звездной системе Гледрофидд. В незапамятные времена – колония галактической империи тахамауков, естественным путем обособившаяся по причине значительной удаленности от метрополии и затруднительности поддержания культурных и экономических связей. Внешний облик сохраняет черты сходства с предками, хотя условия обитания сделали гледров более изящными и низкорослыми и, как следствие, эмоционально открытыми и лабильными.

ГНУГААГР – пригород мегаполиса Хоннард, застроенный трущобами и населенный всяким полукриминальным сбродом.

ГХАК-ЭННАСК – название планеты-метрополии Лиловой Руки на языке эххурур.

ГХОРОГР – необитаемая планета Черной Руки с крайне тяжелыми климатическими условиями. Цель последней исследовательской миссии гранд-адмирала Линталурна, в ходе которой он пропал без вести.

ДЕАМЛУХС – планета Черной Руки, предмет старинного территориального спора между Черными и Красными эхайнами. Родовое гнездо Тиллантарнов.

«ДЕДАЛИЯ» – туристическая база на плоскогорье Дедалия на Марсе.

ДЕМОН-АНТИНОМ – см. Юагрморн.

ДНЕККА – один из двух естественных спутников планеты Анаптинувика.

ДОККАН – эхайнский грузовой космический транспорт.

ДХАРАКЕРТА – необитаемая планета на фронтире Федерации, где силами нескольких цивилизаций строится сверхмощный галактический маяк нового поколения. Один из пунктов на пути следования Северина Морозова с Земли на Анаптинувику.

ЗГУННА – гуманоидная раса из звездной системы Альгораб VIII, как и Гледрофидд, отколовшаяся от галактической империи тахамауков в силу естественных дезинтеграционных процессов. Внешне почти неотличимы от тахамауков, уступают в росте, но заметно превосходят в пассионарности.

ИГАТРУ – малоизученная гуманоидная раса, коммуникативно несовместимая с человечеством.

ИЗАНГЭ – один из двух естественных спутников планеты Анаптинувика.

ИХНОНФ – пограничная река на планете Уанкаэ. Берега являются демилитаризованной зоной под контролем галактических сил умиротворения, разделяющей территории враждующих этносов – абхугов и квэррагов.

КЕБАРН – замок, резиденция Административного дивизиона Бюро ВКР Черной Руки Эхайнора в метрополии.

КЕЛУМЕНТАРИ – темное слово, каким обозначается существо, наделенное не присущими обычному эхайну, почти сверхъестественными свойствами, которые, в зависимости от точки зрения, интерпретируются в негативном либо позитивном смысле. Факт существования келументари официальной наукой Черной Руки упорно отрицается. Причиной тому могут быть внеисторические, религиозные корни представлений о келументари либо глубокая и вполне понятная засекреченность имеющейся на сей счет информации. Ошибочно полагать келументари этнической группой. Скорее, речь может идти о генетических мутациях.

КНАКАБУМ – солдатский жаргон, межрасовый социолект низовой армейской субкультуры.

КНИРГУМУАРТИ – местечко на Анаптинувике, где произошли жестокие столкновения люмпенизированных масс и полицейских сил Черной Руки.

КСУХЕГРИ – вторая по численности, после арарэйби, большая раса Черной Руки Эхайнора. Как и арарэйби, делится на южную и северную группы, и также в зависимости от распространения на территории Эхитуафла. Внешне ксухегри не столь брутальны, как классический тип эхайна, отличаются даже по эхайнским меркам высоким ростом, более светлой кожей и сглаженными чертами лица, близкими к человеческим.

КТЕТХОНСКАЯ ТУНДРА – приполярная область на Анаптинувике, известная чрезвычайно жестким климатом и в настоящее время практически необитаемая. Между тем именно там была предпринята первая, неудачная, попытка колонизации этого мира. Как предполагается в научных и культурных кругах Черной Руки, исследования этой местности имеют не только научную, но и сакральную ценность. Гранд-адмирал Линталурн в свое время организовал военную экспедицию в Ктетхонскую тундру, откуда вернулся с малозначимыми результатами и большими потерями личного состава.

КТИМОКАБРЕНЫ – лиственные плодово-декоративные деревья с Эхитуафла.

КХЭРИ – этническая группа, компактно проживающая на Анаптинувике. Самостоятельным этносом не является, представляя собой исторически сложившийся сплав различных этнических групп, участвовавших в колонизации планеты. Относительно малый рост и особенности внешнего облика вызваны неблагоприятными природными и социальными условиями среды обитания. Кхэри неприхотливы, наблюдательны, отличные следопыты. По причине скверного нрава и социопатических наклонностей они часто вызывают недоверие и отторжение большей части эхайнского общества.

ЛАССЕКАНТА – малонаселенный экваториальный архипелаг на планете Тайкун.

ЛУГАУ – неприхотливый пищевой злак, распространенный практически на всех планетах Черной Руки.

ЛФЕРРЫ – проксигуманоиды с планеты Гнемунг, звездная система Муфрид (Бета Волопаса). По земным понятиям отличаются безобразным обликом, отчего в просторечии называются «орками». Были уличены в проведении на Земле запрещенных экспериментов по ксеномиксису.

МАГИЯ – обитаемая планета в составе Федерации. Климатические условия близки к земным. В экономике доминирует аграрный сектор. Основной язык – новолат, модернизированная латынь с примесью интерлинга и некоторых традиционных европейских языков. Великая певица Озма – уроженка Магии.

МАЙРТЭНТЭ – каторжное поселение в болотистой местности Анаптинувики. Побег по суше практически нереален из-за кольца непроходимых и слабо картографированных топей. Сложная эпидемиологическая ситуация располагает к высокой смертности, а осознание безысходности является причиной регулярно возникающих бунтов.

МАКХАВА-ВАНГАРУ – местность и национальный парк в центральной части материка Лассеканта на Тайкуне. Известна неудачной попыткой репликации доисторических гигантских ящеров.

МАУДЗАРИЭН – «Первомир», название планеты Земля на языке «эхойлан». Его использование считается знаком приверженности традиционным милитаристским ценностям, которые предполагают войну с человечеством за возвращение некогда утраченной родины предков. Среди эхайнов, демонстрирующих понимание всей неосуществимости этой задачи, вне зависимости от их отношения собственно к межрасовому конфликту, имеет хождение местный, абсолютно нейтральный, эквивалент термина «Федерация».

МЕРИДИАНИЯ – Terra Meridiani, область в экваториальной части Марса.

МЕФИСС – периферийная малонаселенная планета Черной Руки.

МОММАКЕНХ – редкостный обитатель степей Эхитуафла, пугливое растительноядное животное с просторными ушами, которые, возможно, позволяют ему улавливать грозящую опасность по слабейшим колебаниям почвы.

МОРЕ СИРЕН – Mare Sirenum, область на Марсе.

МОРМОЛИКА – другое название Морра, одиннадцатая планета Солнечной системы. По размерам сопоставима с Марсом. В силу значительной удаленности от Солнца и сложного рельефа, затрудняющего высадку, практически неисследована.

Н’ГИОХУ – поселение-метрополия цивилизации тшарилхов, или Журавлиных Наездников, на планете Тшарилх в звездной системе Охиуфсоар.

НРАПАМАУХ – крупное толстокожее животное, ведущее стадный образ жизни в степях Эхитуафла. У самцов черепа увенчаны выступающим вперед на манер тарана тупым роговым выростом. В обиходной эхайнской речи является эвфемизмом недалекой, но грубой и упорной в своих заблуждениях натуры.

НТАЛИРРИ – одна из периферийных ветвей большой эхайнской расы арарэйби, некогда составлявшая большинство населения планеты Деамлухс. В результате межэтнических конфликтов изрядно деградировала и почти целиком ассимилирована расами пеллогри и арарэйби. Отдельные роды чистокровных нталирри обитают в труднодоступных районах вокруг города Оймкнорга. К нталирри, в частности, относится род Тиллантарнов.

НТАНА – каторжное поселение в труднодоступном регионе Анаптинувики с суровыми условиями обитания и естественными затруднениями для побега.

НТОРРУНС – цивилизация Галактического Братства, поддерживающая транспортное сообщение как с Федерацией, так и с Эхайнором.

НХЕТИКМИНИ – эхайнский слабоалкогольный напиток, продукт брожения специальных грибковых культур и некоторых пищевых злаков с высоким содержанием местного аналога сахарозы.

ОЙМКНОРГА – древняя столица планеты Деамлухс, ныне город-музей, неотвратимо приходящий в упадок.

ОЛИМП – потухший марсианский вулкан, высочайшая вершина Солнечной системы и Федерации – 26,2 км от основания.

ОРКУРИРГУС – двуглавый змей, мифологическое существо из языческого эхайнского фольклора.

ОХАЗГЕОН – гуманоидная цивилизация, основанная на местной разновидности феодальных отношений. Демонстративная кровожадность и агрессия удивительным образом сочетаются с врожденным миролюбием, что придает местным военным конфликтам отчетливо фарсовый характер.

ПАВЛИН – точнее, гора Павлина, потухший вулкан на Марсе, одна из величайших вершин Солнечной системы (около 14 км).

ПАРУШАТТАРН – гуманитарный университет в одноименной исторической области Эхитуафла, источник философской мысли и цитадель нетрадиционных квазирелигиозных культов.

ПЕЛЛОГРИ – одна из больших рас Черной Руки. Для них характерно массивное телосложение, смуглый цвет кожи, темные, иногда черные, волосы, насыщенно-коричневый цвет ириса глаз. Психологически чрезвычайно устойчивы, отчего в сравнении с прочими эхайнами слывут отпетыми флегматиками.

ПИГАКЛЕТАЗМ – темное слово.

ПИГРИНЫ – двоякодышащие обитатели морских побережий Сиринги, покрытые водооталкивающим мехом. Строят жилища и запруды из стеблей растений.

ПЛАСАРОННЭ – дикорастущий кустарник, распространенный в регионах Анаптинувики с умеренным климатом и плодородной почвой. Крупные ягоды темно-синего и черного цветов употребляются в пищу в маринованном и соленом виде.

ПЛИОЦЕТЫ – гигантские океанические родственники пигринов. Строят дома из водорослевых стеблей на большой глубине, наполняя их пустоты захваченным с поверхности атмосферным воздухом.

ПЛОНГОРН – старинный замок, резиденция Оперативного дивизиона Бюро ВКР Черной Руки Эхайнора в метрополии.

ПОЛИФЕМИЯ – колоссальный горный массив на планете Серая Хризантема, место экстремального туризма и альпинизма.

ПТАЛАНГСКИЙ ИНЦИДЕНТ – какое-то неприятное событие, связанное со звездной системой Пталанг.

РАГУРРААХАНАШ, халифат – цивилизация, населенная квазигуманоидами-вукрту. Поддерживает транспортное сообщение как с Федерацией, так и с Эхайнором. Славится своей превосходящей всякое воображение бюрократией. Предпоследний пункт маршрута Северина Морозова перед Анаптинувикой.

РЕНФАННЫ – древняя гуманоидная раса, не поддерживающая прямых контактов с человечеством, но, возможно, причастная к тайным экспериментам по ксеномиксису на территории Федерации.

РИАРАЙГ – «отступник», обозначение лиц, осужденных за государственные и воинские преступления, на языке Светлой Руки.

РОНДАДД – планета Светлой Руки с пригодной для дыхания атмосферой и малокомфортными условиями обитания. Место ссылки особо опасных преступников.

РОРГОМАРН – старинный замок в одноименном закрытом районе Эхайнетта, памятник древней архитектуры, резиденция гекхайана Черной Руки.

РШАРОНН – исторический пригород Хоннарда, в новейшее время практически стертый в прах в ходе подавления полицейскими силами Черной Руки мятежа маргиналов-кхэри.

СА-ОДД-УАРАЙД – цивилизация, о контактах с которой Константин Кратов еще со времен его активной ксенологической деятельности хранит неприятные воспоминания.

САРАГОНДА – планета, опустошенная «генетической чумой» – пандемией эруптовируса. Спасательная миссия Галактического Братства желаемых результатов не принесла.

САРИКРОРК – «Змеиное Гнездо», пригород Эхайнетта, рассадник нелегального бизнеса и сомнительных увеселений.

САРКОНТИРЫ – «Полевые Скорпионы», специальные подразделения вооруженных сил Черной Руки для выполнения наземных полицейских операций.

СВАУ – съедобные плоды некого эхайнского растения.

СЕЙРУКСОНЭ – то же самое.

СИББОД – плодово-декоративный древовидный кустарник с Эхитуафла, применяемый в обитаемых мирах Эхайнора в качестве элемента ландшафтного дизайна.

СИРИНГА – обитаемая планета голубого ряда. Некоторое время была предметом спора между Федерацией и цивилизацией тоссфенхов. Досталась Федерации по праву «пришедшего первым». Впрочем, тоссфенхам было предложено паритетное участие в освоении Сиринги.

«СИРИНГА-АРКАДИЯ» – недостроенный, но действующий континентальный космопорт на планете Сиринга.

СИРИСЦИЛЛЫ – «сциллы Сиринги», крупные морские хищники, обитающие в Жемчужном и других морях планеты Сиринга. Объект разрешенной охоты.

СКЕРН – сокращение от «скернкуррон», «Глаз Ярости». Эхайнское импульсное ожоговое оружие. Существует в широком спектре модификаций. Так, полицейские силы, в частности – охрана поселка заложников, используют легкие скерны нелетального действия. На вооружении армейских соединений находятся вполне смертоносные тяжелые скерны.

СКУНГАК – пригород Хоннарда, главного города планеты Анаптинувика. Знаменит своим морским портом, где царят криминальные нравы самого дурного пошиба.

СУТАХТАНА – одна из цивилизаций Галактического Братства, поддерживающая транспортное сообщение как с Федерацией, так и с Эхайнором. Это, в частности, позволяет Федерации без хлопот избавляться от эхайнских военнопленных.

СФАЗИС – искусственная планета-гигант с управляемым гравитационным полем, мигрирующая в космическом пространстве вне пределов звездных систем. Резиденция основных управляющих структур Галактического Братства. На Сфазисе постоянно находятся ксенологические представительства всех входящих в Галактическое Братство цивилизаций, в том числе и Федерации.

Т’ГАРД – «граф», эхайнский аристократический титул.

Т’ШЕГР – «барон», младший эхайнский аристократический титул, предшествующий т’гарду.

ТАЙКУН – обитаемая планета Федерации, известная стремлением к культурной автономии, а также консервативно-либеральным укладом экономики. Считается заповедником устаревших социально-экономических традиций, вроде денежной системы и частной собственности.

ТАРТЕГ – искусно выполненный медальон из сплава благородных металлов, свидетельствующий о принадлежности хозяина к аристократическому роду Черной Руки. В тартеги нового поколения вмонтированы микросхемы, реагирующие на генетический код владельца, а также контролируемые системами безопасности, что делает практически бессмысленным подделку или хищение. Тартег может также служить носителем конфиденциальной информации, выступая в качестве своеобразного интеллектронного ключа.

ТАХАМАУКИ – гуманоидная раса, одна из древнейших в Галактике. Внешне выглядят как понурые серые гиганты с громадными унылыми носами. В период своего расцвета тахамауки создали обширную галактическую империю, по прошествии тысячелетий распавшуюся на независимые культуры. Несмотря на это, имперские традиции не утратили своего значения. По слухам, тахамаукам удалось избавиться от биологической смерти, но прояснению ситуации препятствует глубокая закрытость их общества.

ТЕАГАГРАРИА – декоративные деревья, эндемики Анаптинувики. Составляют основу городских насаждений благодаря своей способности поглощать вредные примеси из атмосферного воздуха. В естественных условиях растут до достижения физического предела прочности стволовой части.

ТИЛКУГУА – морская водоросль, объект промышленного растениеводства на Эхитуафле. Стебли употребляются в пищу.

«ТИНКАД ВГТ» – эхайнский военный галактический транспорт оперативного назначения. Способен перемещаться в экзометрии, активно маневрировать в космическом пространстве и совершать самостоятельную посадку на поверхность планет с атмосферой.

ТИТАНУМ – обитаемая планета Федерации со сложными климатическими условиями. Титаниды, потомки первопоселенцев, славятся цельностью натуры и силой характера. Помимо активной колонизации здесь ведутся ксенологические исследования останков древней исчезнувшей цивилизации.

ТОССФЕНХИ – разумная рептилоидная раса с планеты Тоссханн. При глубоком внешнем различии (у тоссфенхов, к примеру, шесть рук и две ноги) люди и тоссфенхи испытывают взаимную симпатию и охотно сотрудничают. Спор за планету Сиринга, например, безболезненно разрешился при помощи старинной настольной игры.

ТРИКХА – Твердыня, одна из десяти Стихий, составляющих пантеон главенствующего религиозного культа Черной Руки. Ассоциируется с камнем, олицетворяет всякую твердь, в том числе и мужское начало.

ТРИТОЯ – главный город континентальной части планеты Эльдорадо, фактически – столица. Центр туризма и место проведения различных массовых мероприятий федерального значения.

ТРОЙНОЙ ГРИФОН – величественная горная система на планете Ферра, состоящая из множества вершин высшей категории сложности и по меньшей мере трех, не поддающихся традиционным способам восхождения.

ТРОКТАРК – периферийная планета Черной Руки.

ТШАРИЛХИ – Журавлиные Наездники, гуманоидная цивилизация закрытого типа, населяющая планету Тшарилх в звездной системе Охиуфсоар и несколько небольших окрестных миров. Практикуют мистические ритуалы и обладают некоторыми сверхъестественными с традиционной точки зрения способностями. Охотно делятся с другими цивилизациями, не исключая Федерацию и Эхайнор, теми своими искусствами, которые доступны рациональному объяснению.

ТЬЕЛПЕРИНКУАРН – один из центральных жилых районов Эхайнетта, считающийся элитарным, закрытый для доступа лиц с низким социальным статусом.

УАНКАЭ – планета, превратившаяся в руины в результате затяжного межэтнического конфликта между абхугами и квэррагами, практически неотличимыми представителями генетически единой гуманоидной расы. Причины конфликта, усилиями галактического сообщества переведенного в латентную фазу, для сторонних наблюдателей остаются загадкой.

УМКАРН – горный массив на планете Эхитуафл. Известен специфической флорой и фауной, а также старинными монастырями и языческими капищами.

УОРРАНХ – дикое горное животное, обитающее на Эхитуафле, объект промысловой охоты.

УРАНГАУ – Огонь, одна из десяти Стихий религиозного пантеона Черной Руки. Покровительствует горению во всех смыслах, а также всякому активному действию.

«УРШТЕР ТЛ» – эхайнский военно-транспортный штабной катер на гравигенной тяге, в армейском просторечии именуемый «ракушкой». Используется для пассажирского сообщения на коротких расстояниях.

УТХОСС, галактический архипелаг – теплокровная негуманоидная цивилизация, военный союзник Федерации.

ФАРУ-ФАРУ – травянистое многолетнее растение с Эхитуафла. Выращивается в небольших фермерских хозяйствах. Плоды, ошибочно называемые орехами, используются в пищу, а также как средство для устранения нежелательных запахов алкоголя или острой пищи.

ФЕРРА – планета с активно-инфернальной атмосферой, малопригодная для обитания, но привлекательная с точки зрения экстремального туризма.

ФИНРВОЛИНАУЭРКАФ – планета-машина, предположительно наследие археонов, самопроизвольно мигрирующая из одной звездной системы в другую. По стечению исторических обстоятельств населена гуманоидной расой Аафемт, все без исключения представители которой психически ненормальны. Разумность плазмоидов-мерцальников, обитающих в недрах планеты и, по-видимому, обслуживающих ее механику, не доказана.

ФТАА, небесная птица – персонаж языческого фольклора Светлой Руки.

ХАХТАГЛУГНСКАЯ СТЕПЬ – обширные необжитые пространства в центральной материковой части Анаптинувики, покрытые разнотравьем. Служат убежищем беглым каторжникам и социопатам.

ХЕТРАНГУНН – периферийная планета Черной Руки.

ХИРРЭ – то же самое.

ХМИШАРГУ ЯДОВИТЫЙ – дикорастущее растение болотистых местностей Анаптинувики. Молодые нежные побеги употребляются в пищу в качестве острой приправы.

ХОКСАГ – личное оружие нелетального действия в виде тонкого стека с декоративной рукоятью и внутренним энергоразрядником.

ХОННАРД, мегаполис – крупнейший населенный пункт и административный центр планеты Анаптинувика.

«ХОННАРД-ХАТТАРА» – гражданский космопорт в мегаполисе Хоннард. Поддерживает пассажирское сообщение со всеми обитаемыми мирами Черной Руки.

ХТОУ – идущие в пищу плоды некого эхайнского растения.

ЦАРИЦА САВСКАЯ – необитаемая периферийная планета Федерации. Атмосферный состав и природные условия близки к земным, но агрессивная биосфера служит серьезным препятствием к активной колонизации.

ЦЕРРЕГ – компактный носитель конфиденциальной информации, исполненный в виде декоративного медальона с эмблематикой владельца. Используется в качестве интеллектронного пропуска или хранилища секретных предписаний.

ЦКУНГ – сокращение от «цкунгавашт», тяжелый парализатор дальнего боя, энергоразрядное нелетальное оружие, способное, однако же, причинить серьезные ожоги при полной мощности разряда и попадании на незащищенные участки тела. Тяжелым называется не из-за веса, а скорее из-за конструктивных особенностей, придающих ему вид чего-то массивного и несоразмерного.

ШАКЛОГРСКИЕ КОПИ – подземные выработки драгоценных камней в одноименном горном массиве Эхитуафла. В настоящее время почти истощены, что добавляет ценности добываемому в них ресурсу.

ШОКХАГА – периферийная планета Черной Руки, с разреженной атмосферой, непригодной для дыхания, и каменистой поверхностью.

ЭГДАЛИРК, Планетарное герцогство – гуманоидная цивилизация, входящая в Галактическое Братство. Военный союзник Федерации.

ЭЙРЕНИС – река на планете Сиринга, впадающая в Жемчужное море.

ЭЛЛЕМАР – название планеты Эхлиамар, метрополии Светлой Руки, на языке Черных Эхайнов.

ЭЛЬДОРАДО – густонаселенная планета земного типа в составе Федерации. Простота нравов и нарочито архаичная модель социального устройства в сочетании с доведенной до совершенства индустрией развлечений привлекают к ней многочисленных туристов и любителей экстремального отдыха.

ЭМПЛАСТРОНЫ – гигантские летающие организмы, обитатели планеты Сиринга.

ЭРАРФУ – периферийная планета Черной Руки. Атмосфера непригодна для дыхания, биосфера практически отсутствует. Ведется промышленная разработка полезных ископаемых и редких металлов.

ЭРШАРОННА – удаленное от очагов цивилизации поселение лиц, отбывших каторжный срок и ограниченных в свободе передвижения. Считается одним из опаснейших мест на планете Анаптинувика.

ЭРШОГОННАРЫ – «Истребители Миров», стратегические ударные подразделения военно-космических сил Черной Руки, располагающие планетарным оружием тотальной разрушительной силы. Планетарная торпеда Истребителей Миров способна уничтожить внушительный планетоид; полного боезаряда одного штурмового корабля достаточно, чтобы пустить на дно целый континент и причинить невосполнимый урон экосфере.

ЭТВУРРАМАК – Холод, одна из десяти Стихий религиозного пантеона Черной Руки. Ассоциируется с вечным льдом и смертью.

ЭТЕЛЕКХИ – прозвище людей на языке «эхрэ», содержащее презрительные коннотации.

ЭХАЙНЫ – обобщенное название представителей гуманоидной расы Homo neanderthalensis echainus, ведущей происхождение от неандертальцев, эвакуированных с Земли 50 000 лет назад.

ЭХАЙНЕТТ – главный город планеты-метрополии Эхитуафл, столица Черной Руки Эхайнора.

ЭХАЙНОР – «Мир эхайнов», общее название всех звездных систем, населенных эхайнами.

ЭХИТУАФЛ – планета-метрополия Черной Руки Эхайнора.

ЭХЛИАМАР – планета-метрополия Светлой Руки Эхайнора.

ЭХОЙЛАН – язык Красных Эхайнов, официальный язык Эхайнора.

ЭХРЭ – официальный язык Черных Эхайнов.

ЭХХУРУР – официальный язык Лиловых Эхайнов.

ЭХХЭГ – официальный язык Светлых Эхайнов.

ЮАГРМОРН – контрстихия, одна из десяти Стихий религиозного пантеона Черной Руки. Олицетворяет собой всякий разлад, ложь, противоречие. Персонифицируется в образе некого демона-антинома, ответственного за все зло во вселенной.

ЮЖНАЯ НИРРИТИЯ – гигантский остров на планете Эльдорадо, место пляжного отдыха и различных увеселительных предприятий.

ЮКЗААН – «Дочь Океана», вторая по значимости обитаемая планета Светлой Руки. Административный центр – город Гверн.

ЯННАРР – почтительное обращение к аристократам мужского пола или персонам, вызывающим уважение, в языке «эххэг».

ЯНРИРР – аналогичное обращение в языке «эхрэ».

ЯНТАЙРН – почтительное обращение к аристократам женского пола либо женщинам, вызывающим преклонение, во всех языках Эхайнора.

ЯРХАМДА, империя – рептилоидная цивилизация Галактического Братства, военный союзник Федерации. Привносит в военные действия элемент высокотехнологичной игры, сводя таким образом потери живой силы и мирного населения к впечатляющему минимуму.

Кнакабум: обзорный очерк и словарь

«Кнакабум» – социолект, распространенный среди рядового и унтер-офицерского состава вооруженных сил Черной Руки. Сформировался на грамматической основе языка эхрэ, но целиком состоит из слов-заменителей, заимствованных из диалектов космической периферии, разного рода эрративов (намеренно искаженных лексических единиц), архаизмов и темных слов. Как ни странно, диалект кхэри составляет наименьшую долю в его словарном фонде. Кнакабум практически не содержит обсценных коннотаций и апелляций к материально-телесному низу. Употребление в обиходной речи, «вне казармы», не поощряется, но в то же время явно указывает на принадлежность персоны, демонстрирующей осмысленное владение социолектом, к армейской окопной субкультуре, а не к карьерным штабным кругам. Так, гекхайан Эвритиорн, не злоупотребляя своими познаниями в указанном предмете, однако же не упускает ввернуть какое-либо знаковое словечко во время неформальных междусобойчиков с сослуживцами.

Мнимое фонетическое сходство кнакабума с земными восточнославянскими языками («жаховец», «херюзга») в реальности не существует: оно вызвано затруднениями в передаче эхайнских фонем человеческими эквивалентами. Как известно, эхайнская фонологическая модель формировалась в иных естественных условиях, нежели человеческая, что привносит в нее особенности, трудновоспроизводимые на письме. Поэтому всякие попытки адекватно выразить эрративную составляющую приводят к появлению весьма неожиданных консонансов.

БАХРЫЖИТЬСЯ – переживать, заботиться о чем-либо сверх необходимого.

БУШЛО – отребье, оборванцы.

ВДОГОНЕЦ ПО ТИБРЯЗУ – «сразу после головы», т. е. в самую последнюю очередь.

ГНЯЧКА – слабый, низкокачественный растительный наркотик, употребляемый в виде сухой курительной смеси.

ГОПЫХНУТЬСЯ – потерять лицо, нанести урон собственной чести.

ДУДОЗЛА – студень, нечто желеобразное.

ЖАХОВЕЦ – персона, вызывающая отвращение либо страх.

ЖЕЖУВЫКЛЫЙ – заезженный, запиленный, потасканный.

ЖЕЖУВЫКНУТЬСЯ – проехаться, прокатиться.

ЗАХЕМОЗЯЧИТЬ – затеять, предпринять.

ЗУЗЫРЯГ, ЗУЗЫРЬ – качественный наркотик растительного происхождения, употребляемый в виде сухой курительной смеси.

КОЗЮХРЫЖНЫЙ – дряблый, поникший.

КСАХЛЯТЬ – демонстрировать, предъявлять.

КУБЛАНШ – трюк, обман, ложные представления.

МИЛЬТЕПНЯ – низшие слои криминального сообщества, не заслуживающие уважения.

МИСХАЗ – сброд, отбросы общества.

МИСХАЗЕР – подонок, поганец.

МИЧПОЦ – пренебрежительный эрратив воинского звания «мичман».

МУЗДРЯГ – дешевый во всех смыслах бордель для низшего командного состава.

ОМЛЫЖКА – сценка, картинка.

ОХЫРЛО – ротовое отверстие.

ПСЕКАЦАГ – собирательное название для военнослужащих патрульной и охранной службы.

ТЕЛЕБОКНУТЬСЯ – зарваться, превысить полномочия.

ТИБРЯЗ – «черепушка», голова.

ТИБРЯЗНИК – головная боль; проблема, вызывающая озабоченность.

ТЫРГАП – бюрократ, чинодрал.

ТЯМАХ – кирпич, каменюка, нечто твердое.

УЖМОХЛЫЙ – жалкий, убогий, черствый.

УШКУРТ – неприятный субъект, хмырь.

ФИКАВА – повсеместно распространенное мелкое животное, ведущее ночной образ жизни и питающееся отбросами. Аллегорическая фигура пронырливости, трусости, нечистоплотности.

ХАБАРЕНЬ – низкопробное увеселительное заведение.

ХЕМИЖНУТЬСЯ – поперхнуться.

ХЕРЮЗГА – ерунда, недоразумение, нечто абсурдное.

ХИРЦАК – сомнительное предприятие.

ХЛЯМНЫЙ – дешевый, показушный.

ХОВЯТРА – кусок чего-либо съедобного.

ЦЫРЦЫБРИК – огарок свечи, любой продолговатый предмет неправильной формы.

ЧИРГАНУТЬ – нанести короткий и сильный удар.

ЧУРУХАЗЫЙ – гонористый, спесивый.

ШЕБУРКУЗ – лицо, принадлежащее к разведывательному сообществу или иным специальным службам.

ШЕКСЯЗИТЬСЯ – маячить, слоняться, мозолить глаза.

ШЛАПЕРИК – маломерная емкость.

ШМОРТАНУТЬ – убить.

ШРЕХНА – вздор, чепуха, нечто не заслуживающее серьезного отношения.

ЯРЕЗЯВЫЙ – несчастный, проклятый.

Примечания

1

Кобаяси Исса (1763–1827). Пер. с японского В. Марковой.

2

Аллюзия к известному бородатому анекдоту.

3

Масаока Сики (1867–1902). Пер. с японского А. Долина.

4

Фрэнсис Бэкон. «Опыты, или Наставления нравственные и политические».

5

Джованни Боккаччо. «Фьезоланские нимфы». Пер. Ю. Верховского.

6

Здесь и далее для простоты, за исключением специально оговоренных случаев, эхайнские единицы летоисчисления приведены к земным аналогам.

7

«Цель оправдывает средства» (лат). Изречение, приписываемое Н. Макиавелли (1464–1527), И. Лойоле (ок. 1491–1556) либо Т. Гоббсу (1588–1679).

8

Этелекхи – презрительное обозначение людей на языке эхрэ, ср. «этлауки» на языке Светлых Эхайнов.

9

Поскольку принадлежность эхайнов (Homo sapiens neanderthalensis echainus) к биологическому роду Homo (Люди) общеизвестна, нет никаких формальных препятствий к тому, чтобы употреблять по отношению к ним термин «человек».

10

Иида Дакоцу (1885–1962). Пер. с японского А. Долина.

11

Интердикт – здесь: служебное предписание, содержащее перечень запретов на выполнение каких-либо действий или использование определенных технических средств в личных целях.

12

«Благими намерениями вымощена дорога в ад». Сэмюэль Джонсон (1709–1784).

13

Кобаяси Исса. Пер. с японского В. Марковой.

14

В. Арсеньев. «По Уссурийскому краю».

15

Господин (суахили).

16

Маленькая госпожа (суахили).

17

Эхайнский эквивалент земной метафоры «аристократ голубых кровей».

18

Деревенщина, быдло (американский жаргон).

19

Такубоку Исикава (1886–1912). Пер. с японского В. Марковой.

20

Pigritia (лат.) – лень.

21

С общего молчаливого согласия (лат.).

22

Частное соглашение не отменяет общественного права (лат.).

23

В натуральном виде (франц.).

24

Аллюзия на известный эпизод из похождений игрушечного медведя Винни-Пуха авторства А.А. Милна (1882–1956).

25

Дефект, но не болезнь (лат.).


на главную | моя полка | | Вектор атаки |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 13
Средний рейтинг 4.0 из 5



Оцените эту книгу