Книга: Туринская плащаница



Туринская плащаница

От автора

Здравствуйте, дорогие читатели. Рад встре­че с вами на страницах книги. И снова я пред­лагаю окунуться в прошлое, совсем еще близкое прошлое моих первых опытов в расследовании исторических загадок и далекое прошлое, в ко­тором эти загадки родились.

После некоторых колебаний я решил пред­ставить на ваш суд еще одно свое давнее расследование. Когда-то меня заинтересовала загадка Туринской плащаницы — полотна, в которое было завернуто тело Христа после сня­тия его с распятия. Я посвятил изучению этой легенды (факта? или чьего-то гениального вы­мысла?) несколько лет. Погружался в архивы тайных орденов, совершал путешествия, раз­говаривал с учеными. Загадка упорно остава­лась загадкой: было или не было, подлог или артефакт?

Вместе с этим возникали и другие связан­ные с историей христианства. Я осторожно и уважительно приоткрывал завесу домыслов и откровенно эпатажных версий, желая понять: было ли чудо и было ли его доказательство до­ несено до нас куском древнего плотна? Или мы питаем свой ум красивыми сказками? Я не первый, кто мучился этими вопросами, и не по­следний. Но все же хотелось бы высказать свое мнение о том, манипулируют ли нами с помо­щью красивых мифов и загадочных артефак­тов, или в человеческом мире действительно есть место явлениям необъяснимым, имеющим нечеловеческое происхождение.

Я прошел дорогами других исследователей, воскрешая на бумаге историю их метаний и открытий. Теперь я представляю свои путе­шествия на суд читателя. Для себя я нашел ответ и очень надеюсь, что каждый из прочи­тавших книгу также не останется обойденным собственной истиной.

В книгах можно рассказать многое, но для беседы печатный текст не очень подходит. Поэтому, дорогие читатели, я предлагаю встре­чаться не только на страницах печатных изда­ний, но и в интерактивном режиме. Издатели, которые с успехом печатают мои книги в России, открыли сайт: mir-sekretov.ru.

Это адрес «явочной квартиры», где смогут встретится все, кому интересны тайны прошло­го и настоящего, кому хочется знать, что от нас скрывают, а о чем просто не хотят упоминать. Это сайт для людей, живущих с открытыми глазами, желающих знать, в каком мире они живут.


Вступление. Символ вопросов без ответов

...Ее хранили в ковчеге, накрытом колпаком из толстого пуленепробиваемого стекла, веся­щего свыше трех тонн.

По иронии судьбы то, что должно было хра­нить, чуть не погубило ее. 11 апреля 1997 го­да, почти полночь. Только-только закончился банкет в Королевском дворце Спасителя, сто тридцать знатных гостей уже разъехались по своим квартирам. И тут произошло ужасное: Туринский кафедральный собор, в котором хра­нился один из символов христианской веры, стал жертвой поджога. Очень быстро прибыли пожарные наряды, но Королевскую капеллу уже охватило ужасное пламя.

Обгоревшая кровля вот-вот должна была об­рушиться на реликвию католического мира. Казалось, неизвестные поджигатели достигли своей цели. В  числе  пожарных  был  Марио  Трематоре. Не  обращая  внимания  на  бушевавшее  вокруг него пламя, он бросился разбивать пуленепро­биваемое стекло пожарным топориком, чтобы, вытащив тяжелый ковчег с реликвией, вынести его из огня.

Он разбил в кровь все руки, зная лишь од­но: священную реликвию во что бы то ни стало следует спасти. А в темноте вокруг охваченно­го пламенем собора в отчаянии стояла толпа, насчитывающая по меньшей мере три тысячи человек. Все дружно молились о спасении бес­ценной реликвии... И вдруг из горящего собора показался живой Марио Трематоре с тяжелым ковчегом на руках. Настоящее чудо произошло. Реликвия была спасена!

Была спасена плащаница Иисуса Христа...

Плащаница — покров, пелена, которую не раз пыталось объять пламя, которая всегда была объята огнем великого множества ле­генд.

Легенда о плащанице

Солнце скрылось за темными вершинами гор. Когда старый барон Жан-Пьер де Вуази подошел к невысокой балюстраде, в его глазах заиграли пурпурные блики вечернего светила. Барон поднял взгляд на облачка, плывущие по темнеющему небу. Уподобляясь детям, старик читал по ним, пытаясь разгадать, что значит каждая воздушная фигурка. Он мечтал, фан­тазировал до тех пор, пока небеса не сдела­лись владением луны и звезд. Горизонт быстро наполнялся темнотой, изредка прорезываемой красноватыми искорками.

Вдалеке, в городке Рэде, загорелись первые огоньки в домах. Барон мыслями обратился к горожанам Рэде.

—   Всем этим людям с их желаниями, стра­хами, надеждами и мечтами, с их слезами и вздохами, которые они понесут в себе этой но­чью в новый год, — всем им мужества и силы, и терпения, терпения, — шептал старик. — Тер­пения в этом новом, 1349 году, что начнется совсем скоро, через несколько часов.

Он отвернулся от окна. Осторожно сел на дубовый резной стул с высокой спинкой. Взгляд скользнул по письменному столу — по геогра­фическим картам, в которые он так любил углубляться, чтобы вызвать в своих воспоми­наниях образы тех стран, что видел во вре­мена своей юности; по большому деревянному распятию, стоявшему на столе; по горам бу­маг.

Затем барон глянул в висевшее на стене зеркало, привычно пригладил седые волосы и горестно, болезненно улыбнулся своему поста­ревшему отражению. Жизнь старика вступила уже в последнюю фазу, напоминая капельки воды на ветвях. Сначала медленно стекают они вниз, а потом жалобно дрожат на конце ветки, чтобы со­вершенно внезапно и неудержимо обрушиться в никуда. Вот только в плане судьбы, состав­ленном для Жана-Пьера де Вуази капризной бо­гиней, эти последние капельки, судя по всему, замерзли на самом кончике ветви древа жизни. Кума Смерть до сей поры все еще стыдилась постучаться в его дверь, и доживание превра тилось для старика в нескончаемое испытание терпения.

Ему минуло 99 лет, и повидал де Вуази не­мало на своем веку.

Два крестовых похода короля Людовика. И во втором, что случился в 1270 году (в истории Крестовых походов седьмой по счету), юный барон де Вуази смог даже принять участие.

Помнил барон и 1275 год, когда искатель приключений Марко Поло отправился в дале­кий Китай и добрался до столицы Поднебес­ной. Помнил он 1302 год, когда папа Бонифа­ций VIII в своей булле «Цпат запсШ» объявил, что власть Церкви распространяется на весь мир. И уже через несколько лет эта самая Цер­ковь сама сделалась рабой: в 1305 году король Франции Филипп IV, прозываемый Красивым, смог подчинить себе Престол святого Петра. Новый понтифик, Клемент V, был не просто обязан французскому королю властью, нет, он попал в полнейшую от него зависимость. И в 1309 году послушно перебрался со всеми своими кардиналами во французский Авиньон.

Помнил старый барон, к чему привела по­добная унизительная зависимость Клемен­та V, — к делам постыдным и пугающим од­новременно. Тамплиеры — рыцари и монахи могущественного ордена, смелые, презирающие смерть участники Крестовых походов, защи­щавшие жизни паломников, шедших в Святую землю, — под давлением короля Филиппа IV бы­ли объявлены Церковью еретиками, повинными в страшнейших грехах и богохульстве. Помнил старый барон, как 18 марта 1314 года взошел на костер последний великий магистр ордена Жак де Моле, взошел и проклял и короля, и папу.

Проклятия его много страданий принесли — и все это помнил старый барон.

Год 1349-й начинался мрачно. Возможно, станет он последним в жизни Жана-Пьера де Вуази. Успеет ли он поведать миру о том чуде, с которым ему довелось столкнуться?

В первый день наступившего нового года вся семья де Вуази — баронесса Матильда, вдова умершего внука барона, старика Амальри­ка де Вуази, ее дети и дед Жан-Пьер — вновь собралась у камина в большом зале родового замка.

Благородная вдова начала с того, что собра­ла семейство по важнейшему случаю — сооб­щить удивительную новость, уже взволновав­шую всю Францию и пол-Европы.

—    Вы только представьте, какую вели­кую милость посылает нам Господь Всемогу­щий! — восторженно проговорила баронесса. — В одной из церквей в Лирее, что в Шампани, неподалеку от Труа, всего-то четыре сотни миль от нас, хранилась драгоценнейшая рели­квия всего христианства. — Баронесса всплес­нула руками и продолжила, подчеркивая важ­ность каждого слова: — Плащаница, в которую был завернут снятый с креста Спаситель наш Иисус Христос, когда укладывали тело Его в каменную гробницу, из которой через три дня во славе восстал Он. Пелена эта чудом сохра­нилась до времен наших, долго скрываемая в потаенном месте. И вот некоторое время на­зад выставили ее на всеобщее обозрение в церк­ви Лирея.  

Все присутствующие с удивлением пока­чали головами.

—    Но самое удивительное то,— продолжала тем временем баронесса, — что на пелене из льна отчетливо виден оттиск тела Господа нашего Иисуса Христа. Все тело Его изранено во время пути к месту казни.

—    Значит, эта плащаница схожа с той пе­леной, которой святая Вероника утерла лицо Иисуса, покрытое потом и кровью? — спросила старшая дочь баронессы Жанна.

—    Да, именно так, — ответствовала баро­несса, — только эта плащаница находится не так далеко от нас, а пелена святой Вероники далеко, хранится в Риме и выставляется на всеобщий показ крайне редко. Я надеюсь, что очень скоро мы сами сможем увидеть плаща­ницу в Лирее.

—    Но где же тогда находилась все эти века удивительная пелена? — не скрывая скепсиса, спросил барон Жан-Пьер де Вуази. — И каким образом очутилась она в Лирее? И кто владе­ет ею?

—    Святая плащаница, — объяснила баронес­са,— принадлежит графу Жоффруа де Шарни. Откуда она у него, он предпочитает молчать. Или же отвечает, что пелену ему великодуш­но подарили. Вот только не говорит кто. Из­вестно наверняка лишь одно: не так давно он писал письмо папе Клементу VI, в котором просил дозволения выставить плащаницу с отображением Господа нашего на людское обо­зрение. Папа тут же отправил из Авиньона в Лирей множество ученых мужей. Те проверили пелену, и вот плащаницу уже являют всем лю­дям лирейским. Так что Лирей ныне сделался крупнейшим местом паломничества. Пилигри­мы со всех уголков Франции собираются в нем. Жоффруа де Шарни уже приказал чеканить памятные медали. Эти серебряные талеры изображают Иисуса, каким Его можно видеть на плащанице.

—    Но отчего ж тогда не разъясняют, где граф держал до того эту плащаницу? — упря­мо повторил свой вопрос Жан-Пьер де Вуази.

—    Рассказывают, — произнесла баронесса, — что Жоффруа де Шарни получил пеле­ну от францисканцев. А те обрели ее в свою очередь много десятилетий назад у одного из своих орденских братьев, некоего Гюго де Бульо.

—    Гюго де Бульо? — прошептал барон Жан-Пьер де Вуази. — Да, я знал его в молодые мои годы... в Святой земле... — И проговорил уже во всеуслышание: — Все верно, сей фрадре Гюго тогда странствовал по всему миру, всюду разыскивая древние реликвии. И многое нашел он, особенно в Святой земле. Неужели же Гюго разыскал истинную плащаницу Иисуса?

—    Так ты знал его? Беседовал с ним? — вски­нулся Жеро, старший в семействе, пятнадцатилетний мальчик с зелеными глазами и рыжими кудрями.

—    Да, беседовал... — задумчиво отозвался ба­рон и смолк. Лицо его несколько омрачилось.

Баронесса продолжила свой рассказ:

—   Неудивительно, что святая плащаница была отдана Гюго де Бульо и орденом фран­цисканцев в Аирей. Граф Жоффруа де Шар­ни всегда покровительствовал ордену святого Франциска. А вот епископ Труа, Генри де Пуа­тье, отчего-то усомнился в подлинности рели­квии.— Баронесса подалась вперед к своим слушателям. — Но на плащанице кровь, старая, древняя даже! И эта кровь бесценна, благодаря ей мы были спасены!

—   А когда мы сможем увидеть плащаницу? — закричали дети баронессы.

—   Весной, вероятно, ныне слишком холодно, — улыбнулась та.

—   Фрадре Гюго де Бульо... — вновь прошеп­тал Жан-Пьер де Вуази. — Неужели же он на­шел плащаницу Иисуса? — И решительно произ­нес: — Я тоже отправляюсь с вами в Лирей...

—   Но дедушка! — ахнула баронесса. — Это путешествие может стать погибельным для вас. Я боюсь, что вы не выдержите всех тягот пути!

—   Дело решенное, я еду, — по голосу стар­ца было ясно, что никаких возражений он не потерпит. — Я хочу увидеть лицо человека из Назарета — если, конечно, оно и в самом деле принадлежит ему...

В начале марта 1349 года семейство де Вуази отправилось в паломничество в Лирей.

Опираясь на плечо слуги, Жан-Пъер де Вуази вышел во двор замка. На нем был длиннопо­лый темно-зеленый костюм пилигрима и плащ такого же цвета. Через левое плечо старика была перекинута кожаная сумка паломника, как то предписывали обычай и традиции: сума должна быть малой, а содержимое ее скудным, ибо в пути паломникам следует полагаться на милость Бога и возвращаться в родные края просветленными и освобожденными духовно и материально. Сума всегда должна быть от­крыта, дабы пилигрим мог добровольно жертвовать. В правой руке старый барон держал посох пилигрима — можно было не только за­щищаться им от волков, змей, одичавших со­бак и прочих врагов, но и использовать его как третью ногу.

Много было прозваний у тех, кто отправ­лялся в паломничество: пилигримов в Святую землю называли «пальмиери», так как в той земле они могли сорвать себе пальмовую ветвь. «Перегрини» назывались те, кто отправлялся к гробу святого апостола Иакова, потому что они и в самом деле странствовали по чуже­дальним краям, а не плыли на кораблях, как паломники в Палестину. «Ромеями» назывались странствующие в Рим.

«Ежели отправляешься ты в Иерусалим, не­си пальмовую ветвь как символ твоего три­умфа. Ежели отправился ты в Сантьяго к святому Иакову, то неси раковину как сим­вол доброго твоего деяния», — говорила старая книжица паломников о специфических знаках, которыми пользовались пилигримы во время своих странствий. Один из таких знаков ба­ронесса Матильда прикрепила на грудь старо­му де Вуази — экземпляр той самой медали с изображением плащаницы Лирейской, которую велел отчеканить граф Жоффруа де Шарни.

...На восьмой день своего паломничества еще затемно они приближались к желанной цели — Лирейскому собору.

Скромный свет ущербной луны и туман, стелющийся по земле, придавали окружающе­му их пейзажу — оголенным деревьям и пустым полям — вид несколько зловещий и диковатый. Небо в то утро, правда, было безоблачным, и, если повезет путникам, вскоре должно было появиться солнце.

То здесь, то там по дороге им встреча­лись большие и маленькие группы пилигримов, пешком или в телегах тянущиеся к новому месту поклонения. Чем ближе становилась цель пути, тем более вырастало количество пилигримов, со всех сторон доносились конское ржание, скрип телег и карет. На большин­стве верующих были бесформенные темные плащи.

Площадь в Лирее, в центре которой возвы­шался собор, была уже переполнена. Жану-Пье­ру де Вуази и членам его семейства пришлось выйти из кареты и продвигаться далее пеш­ком. Двое слуг помогали старику.

Церковь еще была закрыта. Между пилигри­мами, то негромко шепчущими молитвы, то столь же негромко беседующими друг с дру­гом, пробежал высокий и очень худой молодой монах-францисканец в развевающейся сутане. Пронзительным, голосом он оповестил толпу, что храм Божий вскоре откроют и людей сра­зу же допустят.



—    Именем Спасителя, мужи и жены, вы­сокородные господа и нищие, грешники и пра­ведники... — раздался внезапно над площадью голос приора собора. — Вы пришли в Лирейские владения, дабы увидеть Того, на Кого снизошел свет горний, Свет Света, Кто стал нашим Спасителем и Исцелителем от скверны. Мы верили в него и были спасены Его кровью. Но ни­когда до сих пор не могли мы и мечтать о том, чтобы узреть его божественно-человеческий об­лик, истинный облик его, не описанный в четы­рех святых Евангелиях... — приор чуть понизил голос, что еще более возбудило волнение в лю­дях. А потом продолжил: — Однако настало время! Мы можем видеть облик Богочеловека. Скрываемый столько столетий, Христос ос­тавил нам свое отображение на плащанице. И вы пришли, чтобы узреть нашего Господа и Спасителя уже сейчас, в земной своей юдоли. Вы жертвовали многим, дни и ночи проводили в молитвах, постились, чтобы подготовить себя к величайшим этим мгновениям. И вот все ближе ваша встреча с Господом Нашим в обличье человеческом, откройте же сердца ваши... Ибо нечто столь пугающе прекрасное заключено в том изображении...

У все еще закрытых церковных врат вы­строились монахи-францисканцы с огромными корзинами, в которые они собирали дары и по­жертвования паломников.

—    Отдайте деньги ваши Христу, Богу ваше­му, ибо возлюбил Он радостных: и великодуш­ных: дарителей и благословит вас за пожерт­вования ваши, — кричали они пилигримам.

Наконец церковные врата медленно рас­творились. Поток людей хлынул внутрь дома Божьего. Горячечное желание, волнение, ожи­дание того, что сейчас они увидят Бога, вса­сывали толпу в церковь, подобно гигантскому насосу. Лик Христа, которого они должны были сейчас увидеть, словно стрела тоски, вонзался в сердца пилигримов, и им казалось, что пере­шагивают они не каменный церковный порог, а незримый порог Царства Небесного.

Старый барон де Вуази приближался к ос­вещенному несколькими дюжинами свечей ал­тарю, на котором лежала плащаница Иисуса. Глаза старого Жана-Пъера слезились и нещадно болели от яркого света, но он не обращал на это внимания. Барон уже видел слабые желто­ватые контуры человеческого тела на пелене. Он прищурился и различил уже руки, ноги, пле­чи человека.

Но вот старик оказался прямо у алтаря и взглянул на реликвию через отшлифованный кристалл, что способствовал зоркости его зре­ния. Взгляд барона пробежался по оттиску об­наженного тела молодого человека. Руки при­крывали срамные места. На всем теле были следы множества ран, какие были у Иисуса Христа после бичевания. Видны были следы, оставленные ударами плетей на груди, рана от удара копья и кровь, стекавшая по запя­стьям пронзенных: рук и ногам. Наконец ба­рон отважился взглянуть на лицо Распятого. Сначала увидел он лишь раны на лбу и голове, оставленные терновым венцом, раны, из кото­ рых когда-то тоже текла кровь, много крови. А потом Жан-Пъер де Вуази разглядел и черты убиенного, отпечатавшиеся на плащанице. Он видел закрытый рот, явно перебитый нос и закрытые глаза. Смотрел и впитывал в себя проникновенный образ героического терпения.

А потом глаза старика словно остекленели. Сейчас он мог слышать отчаянные удары сво­его сердца. Жан-Пъер де Вуази почувствовал, как слезы навернулись ему на глаза, ощутил жжение в горле. Барон, шатаясь, сделал еще один неверный шаг к плащанице, и внезапно ноги его подкосились. Он рухнул на колени и за­жмурился. Старик не хотел открывать глаза. Нет, не хотел. И все же решился. «Нет-нет, сие невозможно», — подумал старец. И все же он знал, что рассудок его в этот момент со­вершенно ясен.

Затаив дыхание, Жан-Пъер де Вуази смот­рел на плащаницу. Внезапно все вокруг него поплыло, потемнело. Мрак смыкался вокруг не­го, и только лик на плащанице сиял, поглощал старика, глаза которого подернулись пеленой слез и воспоминаний. Потому что де Вуази вспомнил...

Все начиналось с легенды. Легендой, собст­венно, и является сама плащаница Иисуса.

Для беспристрастного наблюдателя это кусок древнего полотна чуть больше четырех метров в длину и метра в ширину. И на этой древней ткани неведомым образом, будоража фантазию людей уже который век подряд, запечатлена обнаженная мужская фигура в полный рост. Кто этот человек? И откуда взялась она, погре­бальная пелена? Неужели она и в самом деле принадлежит Иисусу Христу? Католическая церковь очень настороженно относится к плащанице. Официально ее все-та­ки признали — но не реликвией, а... иконой, приводящей людей к вере. Хитро придумано, не правда ли?

Как сказал папа Иоанн Павел II на выставке плащаницы Иисуса в Турине 24 мая 1998 года, она бросает вызов нашему интеллекту. Ее таин­ственное свечение подобно свету исторического лица Иисуса из Назарета. Церковь не может взять смелость разгадать загадки плащаницы и предоставляет сделать это науке. Но ведь в науке работают люди, разные люди. Некоторые из них независимы духовно, а другим безраз­личны чувства их более верующих собратьев. Наука может ошибаться, потому что людям свойственно делать шокирующие предположе­ния и совершать ошибки. Тем более когда на изучение предоставляется символ древний и загадочный.

Так что же такое плащаница Иисуса?

Глава первая. Символ древнего «ксерокса»

Туринская плащаница

Все начиналось с легенды. Сначала была ле­генда евангельская. В Евангелии от Иоанна говорится, что погиб­шего на кресте Иисуса Христа «Иосиф из Ари- мафеи — ученик Иисуса, но тайный из страха от иудеев, — просил Пилата, чтобы снять тело Иисуса. И Пилат позволил. Он пришел и снял тело Иисуса. Пришел также и Никодим, при­ходивший прежде к Иисусу ночью, и принес состав из смирны и алоя, литр около ста. Итак, они взяли Тело Иисуса и обвили его пеленами с благовониями, как обыкновенно погребают иудеи. На том месте, где Он распят, был сад, а в саду новый гроб, в который еще никто не был положен. Там положили Иисуса ради пят­ницы иудейской, потому что гроб был близко» (19:38-42).

Наука  будет  права,  если  усомнится  сразу  же.  Дело  в  том,  что  у  иудеев  не  было обычая  вымачивать  пелены  в  благовониях перед  тем,  как  завернуть  в  них  покойника . А  в  Евангелии  упоминается  сто  литров смирны  —  очень  большое  количество  благовоний.  Обычай  же  употреблять  благовония существовал  у  египтян.

Завернутый в пелены погребальные, Ии­сус воскресает в ночь с субботы на воскресе­нье. Затемно Мария Магдалина отправляется к могиле Иисуса Христа и узнает о его вос­кресении из мертвых. Именно она сообщает остальным ученикам о чуде. В Евангелии от Иоанна сказано: «Тотчас вышел Петр и дру­гой ученик, и пошли ко гробу. Они побежали оба вместе, но Иоанн бежал скорее Петра и пришел ко гробу первый. И, наклонившись, увидел лежащие пелены, но не вошел туда, где был похоронен Иисус. Вслед за ним при­ходит Симон Петр, входит во гроб и видит только одни пелены лежащие и плат, который был на голове Его, но особо свитый на другом месте» (20:3-7).

Закройте Евангелие от Иоанна и откройте текст другого канонического труда — уже от Луки (24:12). И этот апостол упоминает о «пе­ленах лежащих». Так что в библейской леген­де плащаница была. Причем ее присутствие в текстах Евангелий нисколько не противоречит иудейским традициям.

Когда пеленами покрывают тело Иова, упо­минаются они и у Иезекииля (16:4). В иудей­ском культе для погребения умерших использо­вали два куска материи. Один был длинный, для заматывания всего корпуса и ног, и назы­вался «синдон». В переводе «синдон» означает... «плащаница» или «пелены». Вторым укрывали лицо покойного, он назывался «судбрь» или «сударион» — плат для утирания кровавого пота. Надо заметить, что этот плат, покры­вавший голову Иисуса, хранится в Испании, в Овьедо.

Подлинность этой реликвии никогда не ста­вилась под сомнение. Согласно летописным данным, до завоевания Иерусалима в 614 году персидским шахом Хосроем сударион хранился в Святом Городе. Затем реликвию перевезли в Александрию. По мере продвижения му­сульман по Сирии и Египту ее увозили все дальше, и наконец плат оказался в Испании на попечении епископа Толедо. И вот что ха­рактерно, тут даже наука не возражает: нити, из которых соткан плат, имеют тот же тип скручивания, что и нити плащаницы Иисуса. Наука установила 120 совпадений в распо­ложении пятен крови на плате из Овьедо и Туринской плащанице.

Но это не все упоминания плащаницы в Евангелиях. Матфей пишет: «Взяв Тело Иисуса, Иосиф Аримафейский обвил его чистой плаща­ницей» (27:59).

Наука может усомниться: зачем апостолам, увидевшим воскресшего Учителя, какие-то погребальные свивальники, да еще вымоченные в алоэ и смирне? К тому же, добавит наука, прикосновение к ритуальным одеждам покойника оскверняло верующего иудея, делало его нечистым и, согласно библейскому зако­нодательству, лишало на время возможности общаться с единоверцами. Так написано и в Числах, и в Левите, и у Иезекииля. Наука может добавить, что последователи Иисуса были правоверными иудеями.

А перед нами все та же легенда. Легенда трагической гибели и чудесного воскресения. Согласно евангельскому рассказу, само погре­бение Иисуса Христа вызвало переполох среди книжников и фарисеев, которые побежали к местным властям, чтобы предупредить о воз­можном подвохе со стороны апостолов, требуя стражи для гроба Иисуса (Евангелие от Мат­фея, 27:62-66). Так что можно представить, ка­кое волнение вызвала бы весть о воскрешении Христа. Апостолы не смогли бы исполнить биб­лейские предписания не прикасаться к погре­бальным пеленам. Прикоснулись, унесли, чтобы слухи не дошли до местных властей. Тем паче что пелены эти они могли считать священны­ми, но отнюдь не с тела покойного — ведь их Учитель воскрес.

О плащанице же вроде бы замолчали...

Но людям нужны реликвии!


Продолжение легенды о плащанице

В Рэде был ярмарочный день. И стар и млад устремился со всех ног на базарную площадь. Совсем юный еще Жан-Пьер де Вуази с инте­ресом посматривал на фокусы бродячих жонг­леров. Толпа в восторге хлопала в ладоши и улюлюкала. Люди барона следили за пестрой рыночной сумятицей. Огромное количество нищенок за­ полоняло в такие дни базарную площадь и весь городок Рэде, многие с детишками на руках. Правую руку они вытягивали, прося подаяния, и жалобно молили о сострадании.

По одежде в Жане-Пьере де Вуази и его ку­зенах мигом признали господ и почтительно уступали дорогу. И только три бродячие ва- гантки заступили им путь. Одна из комеди­анток казалась слегка потрепанной райской птахой, порастерявшей былое великолепие на опасных дорогах человеческого мира.

—   Посмею ли я предсказать судьбу высо­кородному господину? — спросила она Жана-Пьера.

—   Отчего же нет? Предсказывай! — хмык­нул баронский сынок, слегка одурманенный вы­питым красным вином. Его кузены вложили несколько медяков в протянутую руку коме­диантки.

—   И я могу честно открыть вам даже пло­хую судьбу, боль и страдания? Или же вы ни­чего не пожелаете узнать о темных сторонах вашей будущей дороги жизни? — спросила бро­дячая предсказательница.

Облачко неуверенности мелькнуло по безза­ботному лицу Жана-Пьера, но он тут же бро­сил на гадалку гордый, надменный взгляд.

—   Я не боюсь судьбы, — возразил он.

—   Хорошо! Хорошо!— улыбнулась гадалка. — Многие говорят смело и высокомерно, а потом дрожат, когда все им откроется.

Жан-Пьер шумно вздохнул в гневе:

—   Да как ты смеешь говорить со мной так, женщина? Перед тобою рыцарь!

Несмотря на свои слова, юный сын аристо­крата чувствовал себя неуютно. И только присутствие двух кузенов мешало ему отступить.

—    Силы космоса мощным потоком устре­мятся на землю, я чувствую их сегодня осо­бенно остро, — пронзительным голосом про­изнесла вагантка. — В этот самый момент мы находимся под светлым благословляющим лучом Черной Сары, покровительницы всего странствующего люда. Чувствуешь, благо­родный господин, как ее сила изливается на нас?

Мужчины молчали, не зная, кто эта свя­тая, прозываемая Черной Сарой, а женщина таинственно улыбалась. Затем она схвати­ла правую руку Жана-Пьера, внимательно, даже жадно вгляделась в ладонь и наконец продолжила, пропевая все слова звенящим го­лосом:

—    Я вижу дальнюю дорогу пред тобой, бла­городный господин, исполненную заблуждений и познания, долгий путь, что приведет тебя сначала в неведомые земли и к чужим людям и народам, а позднее на долгие одинокие го­ды — в царство души и призраков. Но я вижу, что, несмотря на все удары судьбы, все идет по божественному, предопределенному плану. Твой долгий путь описывает огромные куль­биты, которые в конце приведут к тому, кто предопределял все повороты твоей судьбы.

«Кто предопределял все повороты твоей судьбы...» Что же могут значить эти таин­ственные и темные слова?

—   Все, что с тобой случится, уже предска­зано. Но тех, кто предопределил все повороты твоей судьбы, ты потеряешь... И лишь в конце жизни поймешь, что был свидетелем чуда...


Людям нужны реликвии!

Первые последователи Христа молились сво­ему Богу «в Духе и в Истине», как написано в Евангелии от Иоанна (4:23-24). Они «поют Христу, как Богу», заметил Плиний Младший. До III века у христиан не было ничего, ника­ких обрядов и предметов поклонения — толь­ко крещение в воде и возложение рук. Цер­ковные власти того времени не выносили еще театральщины. Целый ряд церковных автори­тетов — Тертуллиан, Ириней Лионский, Юстин Мученик-Философ — громогласно заявляли, что христианской вере не нужны зримые пред­меты поклонения. Но близилась эпоха Сред­невековья. Эпоха, когда чудо должно стать вещественным.

Люди Средневековья мыслили иначе, ими владели иные фантазии, и верили они тоже совершенно иначе, нежели первые христиа­не или же мы с вами. Те люди нуждались в моральной опоре. И находили ее во всевоз­можных реликвиях, старались повсюду изы­скивать, хранить и почитать вещи, относи­мые к временам Христа или же эпохе первых апостолов. Тогда Бог становился чуть ближе, чуть более реален.

Средневековье буквально все пропитано ве­рой в чудесное. Подобно тому как индейцы охотились на скальпы белых людей, в Сред­невековье охотились на реликвии. Впрочем, реликвии далеко не всегда были достойными доверия. Существовало огромное количество «кусочков креста», на котором распяли Иису­са. И если сложить их все вместе, получилось бы самое малое три огромных распятия. Точно так же дела обстоят и с «гвоздями», которыми прибивали Иисуса к кресту, с «терновым вен­цом», надетым на его голову, «яслями из хлева Вифлеемского». Существовали даже «пеленки младенца Иисуса», «губка», которую подносили к губам распятого Христа.

Особенно забавными кажутся «молочные зу­бы» Иоанна Крестителя, выставляемые в Вен­ском Хофбурге, или слегка подсохшие капли «молока Девы Марии», а также «перо из крыла архангела Михаила», демонстрируемое Като­лической церковью. Мусульманские торговцы Средневековья быстро смекнули, что именно ищут в Святой земле крестоносцы и паломники: контакта с эпохой, в которую жил и действовал Иисус Христос. А потому с великой радостью мошенники торговали «святым товаром» — все­возможными реликвиями. То, что одновремен­но появилось несколько копий Лонгина и чаш Христа, приводило к смущению и совсем не святым ссорам между христианскими община­ми, приходами и целыми городами, но в самом факте преклонения перед реликвиями ничего не меняло.

В результате в церквях Востока и Запада накопилось 30 «туловищ святого Григория», 18 «голов святого Филиппа», 2 «туловища святой Анны», 8 «голов», по 6 «рук и ног святого Анд­рея Первозванного». С VI столетия церковники начали обретать «головы Иоанна Крестителя» и выставлять их на поклонение. Таким образом накопилось 7 «подлинных голов» Крестителя.



И даже сегодня, в начале XXI века, «кусоч­ки» некоторых святых все еще развозятся и демонстрируются по всему земному шару.

В принципе, в столь сильном интересе к ре­ликвиям виновата святая Елена, мать римского императора Константина. Если уж на то по­шло, именно Константин является настоящим основоположником сегодняшнего христианст­ва. Именно он в 325 году созвал знаменитый Никейский собор. Многие решения — ив том числе по вопросу, был ли Иисус богом или че­ловеком, — принятые на соборе, диктовались императором. И это при том, что сам Констан­тин на протяжении всей своей жизни не счи­тал себя христианином, а исправно поклонялся культу бога Солнца. Только на смертном одре он принял крещение по христианскому обряду, скорее всего, для «подстраховки» в загробном мире.

Его мать, однако, довольно рано перешла в христианскую веру. Елена была одержима очень странной идеей: более чем через триста лет после Рождества Христова и через двести лет после страшного разрушения Иерусалима она повсюду искала вещественные доказатель­ства существования Иисуса. Мать императора посылала целые поисковые экспедиции, кото­рые всюду искали то, что наказала им святая Елена: место распятия и в нескольких метрах от него «гроб Господень», крест с надписью «Ии­сус, царь Иудейский» и даже место в пусты­не Синайской, где росла неопалимая купина Моисея. Сегодня в этом самом месте все еще возвышаются стены монастыря Святой Екате­рины, а к «гробу Господню» ежегодно съезжаются миллионы людей, убежденных в том, что это и есть то самое место, куда Иисус вернулся спустя три дня из царства мертвых. Но все это, тем не менее весьма сомнительно.

Впрочем, для людей эпохи Средневековья все реликвии и священные места значили куда больше, чем для нас сегодняшних. Эмма Юнг исследовала, сколь глубинное значение име­ла для средневековых людей идея кровавых реликвий Иисуса. В его крови видели «душу», свидетельство божественности. Безграничные целительные силы и удивительное взаимопо­нимание с Богом — все это тоже «отражалось» в крови Иисуса.

В Средневековье все было еще более одно­значным. Верующим была необходима их «тай­на». Например, плащаница Иисуса. Их стало появляться множество — ив недрах византий­ского православия, и в недрах Римско-католи­ческой церкви. Плащаницы прочно вошли в культовую практику. Так, в Страстную пятни­цу, за два дня до праздника Пасхи, во всех православных и католических церквях прово­дится специальное богослужение: «погребают» умершего Иисуса Христа и выставляют его плащаницу для поклонения. У Православной церкви плащаницы в обязательном порядке имеются в каждом храме. Это иконописное изображение на специально уплотненном льня­ном полотне: на такой плащанице изображены лежащий во гробе Иисус Христос, а вокруг погребенного — Богородица, Мария Магдали­на, Иосиф Аримафейский, Никодим и апостол Иоанн.

Но нам с вами придется иметь дело с дру­гими «ксероксами» великого символа.


Плащаницы и еще раз плащаницы

       Наука выносит свой вердикт сомнения. Для науки плащаница появилась неизвестно как и откуда во второй половине XIV ве ка во Франции. Наука недоумевает, где же плащаница могла находиться до того? Каким образом появилась из небытия? Если плаща­ ница действительно подлинная, где же она пребывала целых тринадцать веков после распятия Иисуса? И почему первым христиа­нам она не являлась?

Плащаницы появлялись довольно часто. И даже почитались христианами как релик­вии начиная с V века. В 570 году в своем рассказе о паломничестве в Святую землю неизвестный пилигрим писал, что «возле реки Иордан в пещере Завета видел пелену, которой была покрыта голова положенного во гроб Ии­ суса Христа». Ровно через сто лет, в 670 году, еще один паломник будет свидетельствовать о том, что в одной из иерусалимских церквей ему показали полотно длиной восемь футов, «в которое было завернуто тело Иисуса Хри­ста, когда его полагали во гроб». В VII веке то же самое полотно в Иерусалиме увидит франкский епископ.

Во Франции, в Компьени, хранилась своя плащаница. Ее приобрел в конце VIII века император Карл Великий (742—814), и она, возможно, сохранилась бы по сию пору, счи­таясь великой святыней, если бы не Великая французская революция 1789 года. Француз­ским революционерам хотелось разрушать и уничтожать, отрицая. Плащаница была уни­чтожена...

«Номинантов на роль плащаницы» ран­ним христианам было известно самое малое 40 штук. И 26 из них называют более или ме­нее достоверными. Удивительного, собственно говоря, в этом ничего нет. Пелена становилась символом — символом-свидетелем страданий и символом веры. Одна из легенд гласит, что погребальные одежды воскресшего Иисуса Хри­ста взяла жена Пилата и «положила в место, известное только ей». Вот в таких-то местах первые христианские церковники и «обретали» затем плащаницы.

Когда заговаривают о голове или лике Хри­ста, сразу же на ум приходит так называемая «плащаница, или плат Вероники», «vera  icona», истинное отображение Иисуса, о котором рас­сказывается в Новом Завете. Оно, в отличие от Туринской плащаницы, появилось до Крестовых походов. Ранние христиане вновь и вновь рас­сказывали об этом изображении.

По легенде, Иисуса Христа, несущего свой тяжелый крест на Голгофу, сопровождало «ве­ликое множество народа и женщин, которые рыдали и плакали о нем» (Лука, 23:27; Ио­анн, 19:16-17). Среди них была сердобольная Вероника. Она увидела, что на лице Иису­са выступил пот, и вытерла ему лицо своим платком. На ее платке осталось изображение лица Спасителя. Легенда легендой, но только немногим известно, что магическая плаща­ница существует в действительности и точно так же, как Туринская, подвергалась научно­му изучению. Должна же наука хоть как-то объяснять чудеса!

Речь идет об известном образе на тонкой пелене, так называемом Вольто-Санто из Ма- ноппелло у Пескары на юге Италии. Этот образ на пелене обладает совершенно загадочными свойствами, ибо он не нарисован и не соткан, что уже подтвердили проведенные в наше время научные исследования. Не было найде­но ни ткацких ниток, ни малейшего элемента красящих веществ, даже при максимальном увеличении и при тестировании ультрафиоле­товыми лучами! Просто нет никаких матери­альных, реальных красящих веществ, а образ есть! Тончайшая пелена, и на ней совершенно отчетливое изображение мужского лица, вер­нее, головы.

Был ли этот образ выткан ткачами-чудодеями? Нет! Совершенно непонятно, откуда взялось данное изображение. Ученые даже не знают, как вообще была изготовлена подоб­ная — наитончайшая — пелена.

И что еще поразительней: лик на этой пе­лене абсолютно идентичен тому, что на Ту­ринской плащанице Иисуса, — деталь за де­талью образы совпадают друг с другом. Оба лика похожи, и даже кровоподтеки ничем не отличаются.

Некоторые историки считают, что Воль- то-Санто из Маноппелло идентично чудесному лику из Камулиане в Каппадокии (Малая Азия), о котором рассказывается в древних текстах. Он тоже возник совершенно необычным об­разом, а в двух сказаниях, в которых в IV и V веках нашей эры упоминалось о нем, вся­кий раз огромную роль в его появлении играет вода. Вода и святые очень близки в том, что касается различных чудес и явлений, но ведь здесь речь идет о лике Спасителя.

Пелена из Камулиане стала быстро известна по всей Малой Азии и в других местах, к ней потянулись паломники. В 574 году торжествен­ная процессия доставила пелену в Константино­поль. Святой образ стал оберегом Византийской империи, его брали в военные походы, где он должен был поднимать боевой дух в войсках. А в VIII столетии след Вольто-Санто теряется... чтобы в 1506 году совершенно внезапно вновь появиться в Маноппелло, причем крайне таин­ственным образом: некий неизвестный передал узелок местному врачу. С тех пор пелена Воль­то-Санто выставляется в местном монастыре капуцинов.

Впрочем, Константинополю повезло: в 944 году сюда доставили еще один священ­ный плат Иисуса.


Святыня-оберег царя Абгара

В Средние века больше всего святынь на­ходилось не в Риме, а в Византии — в Кон­стантинополе. Если более точно, в Фаросской часовне византийских императоров. В 1204 го­ду воины-крестоносцы, истовые христиане, во­рвались в сердце Византии вместо того, чтобы защищать от неверных Святые земли. Фран­цузский рыцарь Робер де Клари, впоследствии прославленный мемуарист, обошел соборы горя­щего в огне Константинополя. И собственными глазами увидел сидуан (пелену), в который было обернуто «тело Господа нашего»...

Это была плащаница из Эдессы. Именно по случаю ее переноса в Константинополь в 944 году референдарий Григорий произнес пла­менную речь. Референдарий оказался челове­ком науки: более всего на свете его интересо­вало, какими средствами («какими красотами написано») «сверхъестественное изображение». Глядя на плащаницу из Эдессы, референдарий Григорий сразу же понял, что «искусство живо­писи» здесь ни при чем. «Это изображение — да будет каждый вдохновлен сим рассказом! — за­печатлено только потом предсмертного борения на живоначальном лике, потом, стекающим как сгустки крови, и перстом Божьим».

Под его пылкую речь 16 августа 944 года на исходе дня пелена была внесена во дворец, в главный зал — Золотой Триклиний, и помеще­на на троне, где император обычно принимал самые важные решения. Над троном сверкала мозаика с фигурой Христа, восседающего на престоле. А референдарий Григорий пылко вос­клицал: «О, Совершенный Сын Совершенного Отца, Слово, Премудрость, Отпечаток, Изобра­жение... взгляни на венец, который благочестие царя возложило на лик Твоего изображения...»

Так что же это был за лик?


Священный Эдесский мандилион

Это кусок полотна, на котором чудесным образом был запечатлен лик Иисуса. С самого появления мандилиона его называют неруко­творным ( греч. acheiropoietos). Это и легенда, и символ.

Впервые мандилион появился в городе Эдесса. О мандилионе в 590-е годы упоминает цер­ковный историк Евагрий Схоластик (537 — ок. 600). Антиохийский правовед отличался вооб­ще наиредчайшей беспристрастностью. В сво­ей весьма авторитетной «Церковной истории» Евагрий повествует о чудотворном могуществе мандилиона, проявившемся при отражении на­падения персидского войска в 540 году. Леген­да связывала эту ткань с именем царя Эдессы Абгара V (в русской традиции Абгара называ­ют Авгарь).

Царь Абгар был современником Иисуса Хри­ста. И не просто современником. Именно он написал Христу письмо с просьбой отправить­ся в Эдессу — царь страдал от тяжелого недуга, и только Иисус был способен излечить его. От­правься Иисус в Эдессу, и история христианст­ва могла повернуться совсем иначе... Но это из области альтернативной истории, мы же вернем­ся к легенде. А далее легенда расходится на два варианта. Предчувствуя скорый арест и казнь, Иисус не смог уйти в Эдессу. А потому благосло­вил изображение появиться на полотенце, кото­рым и обтер свое лицо, после чего отправил это исцеляющее изображение царю Абгару V.

Второй вариант легенды гласит, что Христос молился в Гефсиманском саду и, когда утер кровавый пот, образ его появился на полот­не. Уже после гибели и воскрешения Иисуса апостол Фаддей доставил пелену-мандилион в Эдессу, чтобы чудодейственная ткань исцелила Абгара. Сам царь поверил в Иисуса, а вот его потомки (более крепкие здоровьем) так и оста­лись язычниками.

Мандилион до поры до времени укрыли в тайном месте: замуровали в нише стены у го­родских ворот. Ровно пятьсот лет реликвия про­лежала в тайнике. А потом, в 525 году, в Эдес- се случилось страшнейшее наводнение, стену подмыло, пришлось ее перестраивать — так открылся мандилион. Ровно через пятнадцать лет мандилион спас город от персов. В Эдессе мандилион считали величайшей святыней, не позволяя снимать с него копии и не выставляя публично.

Более того, когда Эдесса оказалась захва­ченной врагами, для освобождения мандилиона был предпринят военный поход. Вплоть до 944 года мандилион хранился в городе. А потом силой, несмотря на страшное возмущение эдес- ских горожан, мандилион увезли в Констан­тинополь и поместили в громадное собрание святынь Фаросской часовни. Его тоже хранили практически в тайне. Видеть мандилион могли только император и его почетные гости. Делать с мандилиона копии императоры Византии не позволяли.

Мандилион когда-то поразил воображение императора Константина. Впечатления импе­ратора сохранит для истории писарь. В уз­ком кругу, при свечах, Константин велел раз­вернуть мандилион. Главной неожиданностью для императора оказалось то, что образ был монохромным, а не цветным, как он предпо­лагал. Изображение было не совсем четким, некоторые вообще ничего не могли разглядеть на мандилионе. И лишь отойдя на несколько шагов, на пелене можно было различить лик Спасителя. В одном манускрипте XII столетия было обнаружено изображение сцены покло­нения императора перед развернутым святым мандилионом. Примечательно то, что в развер­нутом виде размеры данного мандилиона были соотносимы с размерами плащаницы Христа: его держат два человека, чтобы он не касал­ся земли.

И вот наступил 1204-й, роковой для Кон­стантинополя год. Крестоносцы разгромили го­род. Мандилион — плащаница Иисуса — исчез.

Погиб ли он в пожаре или же сделался трофеем какого-нибудь крестоносца?.. Некий «комплект» погребальных одежд Иисуса Христа также находился в Антиохии. В 1098 году крестоносцы увезли его с собой во Францию. По странному стечению обстоя­тельств они словно «охотились» именно за пла­щаницами. Ох уж эти Крестовые походы...


Продолжение легенды о плащанице

Семейство совсем молодого тогда еще Жана-Пьера де Вуази каждое воскресенье проде­лывало путь до церкви Св. Магдалины в Рэде. Барон Пьер III де Вуази и его супруга Женовефа выступали первыми. В этот день баронесса непременно надевала на себя зеленое платье с белыми кружевами. На голове ее всегда сиял по­золоченный серебряный обруч, скромная копия ее свадебной диадемы. К обручу прикреплялся прозрачный шелковый платок, укрывавший во­лосы баронессы.

Сам Жан-Пьер всегда следовал в паре с бра­том Жилем, его женой и маленьким сыном. По дороге де Вуази они ни слова не произнесли друг с другом, только приветствовали стоящих вдоль дороги горожан. В церкви семейство ба­ронов садилось на семейные скамьи на хорах. Отсюда все было превосходно видно: и пропо­ведника, и алтарь.

В то воскресное утро в церкви ожидали ле­гата святого престола во Франции, кардинала Одо де Шатеруа, вместе с королем Людовиком начавшего подготовку к новому Крестовому походу и теперь проповедовавшего по всему королевству.

Юный Жан-Пьер де Вуази отлично знал ис­торию всех шести предыдущих Крестовых по­ходов. Он знал все об этих «святых предприяти­ях», начиная с первого, объявленного 27 ноября 1095 года.

Это был морозный солнечный день. Свыше ста тысяч людей, как сообщал автор одной из хроник, собрались в тот день на большом поле у ворот французского города Клермон, чтобы услышать слова верховного понтифика. Папа Урбан II занял место на подиуме, ок­руженный архиепископами, епископами и абба­тами, вместе с которыми он прибыл на кон­силиум в Клермон.

И вот папа Урбан II поднялся со своего трона на возвышении и начал проповедь. Папа гово­рил о неверных — мусульманах, заполонивших Святую землю, завоевавших и обездоливших ее, тиранящих тамошних восточных христиан и усложняющих жизнь пилигримов из Европы. Папа призвал христиан Запада выйти в по­ход, чтобы спасти христианство на Востоке. Каждый, кто еще в силах, должен был высту­пить в начале лета в поход. Сам Господь Бог поведет крестоносцев вместе с сонмом анге­лов и святых, заверил слушателей Урбан II. Каждый, кто будет смело биться за святое дело, получит прощение и отпущение всех гре­хов. Речь Урбана зажигала, воспламеняла умы. «Deus  lo  volt! — Так хочет Господь!» — кричали сотни глоток, восторженно воспринимая сло­ва папы.

Все знали печальное положение христиан в Святой земле. Иерусалим и Сирия были захва­чены турками-сельджуками, действительно су­рово относившимися к восточным христианам и опасными для западных пилигримов. Уже во времена папы Григория VII (1073 — 1085) созрел план помощи своим собратьям по вере, восполь­зовавшись воссоединением греческого христи­анства с Католической церковью, с 1054 года находившегося в расколе (схизме) с Римом.

Так что неудивительно, что призыву папы Урбана II последовали тысячи людей из самых разных стран Европы. Под руководством Бо- эмунда Тарентского, Готфрида Бульонского, Раймона Тулузского, Роберта Фландрского и Болдуина I Булонского армии крестоносцев и, прежде всего французских и лотарингских ры­царей, а также норманнов из Франции и Юж­ной Италии в августе 1096 года отправились в направлении Византии, чтобы заручиться поддержкой Восточной христианской церкви.

В Византии крестоносцев принял импера­тор Алексий I Коммин, однако император-схиз- матик очень сильно постарался, чтобы им­позантная орда «борцов за веру» как можно скорее покинула пределы Византии. На пути в Иерусалим через Антиохию крестоносцы по­пали в ловушку турков-сельджуков, но мусуль­мане были побеждены. И вот 15 июля 1099 года крестоносцам удалось после четырехнедельной осады взять Иерусалим.

В Святом городе смерти и воскрешения Хри­ста было основано христианское королевст­во, мирским главой которого был избран Гот­ фрид Бульонский, герцог Нижней Лотарингии. Из скромности он принял титул «Наместника Гроба Господня». Вскоре часть крестоносцев вернулась на родину. Те же, что остались в Святой земле, ориентировались в Иерусалиме на европейские образцы, создавая из него го­сударство, подобное мелким герцогствам. Во время Второго крестового похода были осно­ваны княжество Антиохийское и королевство Кипрское.

Но вот в 1187 году над христианским Иеру­салимским королевством разразилась беда: го­род был захвачен султаном Саладином. Пона­добился еще один Крестовый поход. Сначала совместными действиями королей Англии и Франции был отвоеван город Аккон. В резуль­тате мирного договора с султаном христиа­нам даже дали право на безопасные паломни­чества в Иерусалим. Но без помощи Византии крестоносцы были не в состоянии вернуть себе Святой город. И Четвертый крестовый поход обернулся уже против Константинополя.

Только Пятый крестовый поход, в который в 1228 году отправился Фридрих II, дал като­лическому христианству возможность вернуть Иерусалим. В городе крестоносцев Сен-Жан д’Акре Фридрих II встретился для переговоров с египетским султаном Аль-Камилем, и тот без боя передал Иерусалим императору Священ­ной Римской империи. Мирный договор был под­писан на десять лет. Император Священной Римской империи гарантировал мусульманам свободный доступ в мечети и их собственные места паломничества. Сам Фридрих женился на дочери-наследнице короля Иерусалимского и в 1229 году сам был коронован иерусалимской короной.

Кто только не принимал участия в Кресто­вых походах на протяжении целого столетия: и император Фридрих I Барбаросса, и француз­ский король Филипп II Август, дед короля Лю­довика IX, и английский король Ричард I Льви­ное Сердце. Но в 1244 году мусульмане вновь завоевали Иерусалим.

В подобной ситуации французский король Людовик IX отважился уже на Шестой кресто­вый поход. В конце августа 1248 года король с двадцатипятитысячной армией отплыл на Кипр, передав бразды правления в руки своей матери, королевы Бланки. Вместе с королем отправился и старший брат Жана-Пьера де Вуази, девятнадцатилетний Пьер.

После того как королевское воинство пере­зимовало на Кипре, оно высадилось в Египте 5 июня 1249 года и на следующий день завое­вало Дамьетту. Нападение на Каир весной 1250 года окончилось катастрофой: король Людовик IX вместе со всей своей армией ока­зался в плену и вернул свободу высокой ценой: непомерными откупными и передачей Дамьетты. Униженная армия отбыла в Сен-Жан д’Акру, последний из городов крестоносцев в Святой земле.

Четыре года король Людовик IX провел в Святой земле. И только весной 1254 года он вернулся во Францию. Вскоре после прибытия флота крестоносцев на родину родители Жана-Пьера узнали, что их старший сын скон­ чался сразу после отбытия из Аккона. Горе де Вуази было ужасно. Отец Жана-Пьера «бежал» в науки, собрав всю доступную литературу о все тех же Крестовых походах. Это был его способ пережить утрату сына.

Барон Пьер III де Вуази долгие годы вни­мательно изучал все рисунки и все эскизы ландшафта, корабли и битвы, описанные в книгах и свитках, и наиточнейшим образом подсчитал количество солдат и оружия, день­ги и пожертвования, отпущенные на каждый крестовый поход. Он даже постарался прове­рить все письменно зафиксированные воспо­минания отдельных крестоносцев. Он стал самым настоящим экспертом истории Кре­стовых походов.

Больше всего барона интересовала теологи­ческая обоснованность походов, о которой го­ворили папы и святые, например знаменитый Бернар Клервосский. Изучая все эти труды, ба­рон сделался решительным противником всего «предприятия». И не потому, что испытывал симпатию к мусульманской религии и магоме­танам — они были ему чужды, — а оттого, что не понимал, почему католическое христи­анство, верное папе римскому, должно идти на такие кровавые жертвы ради христиан в Святой земле, которые все поголовно были ере­тиками и схизматиками.

А вот на юного Жана-Пьера книги из библио­теки отца, посвященные Крестовым походам, производили иное впечатление. В его фантазии дороги Святой земли были усыпаны золотом и драгоценными камнями. В библиотеке отца отыскалась «Chronica  majora» Матфея Парсиянина с изображениями слонов. И Восток окон­чательно покорил молодого де Вуази.

По всей видимости, Восток не оставлял и ум короля Людовика IX. Наконец король решил ся еще на один поход. Его призыв достиг Рэде и ушей юного Жана-Пьера де Вуази.


Глава вторая. Крестоносные легенды Средневековья

Туринская плащаница


Наука предлагает нам задуматься над вопросом: каким именно путем плащаница Иисуса могла попасть во Францию после захвата и разграбления Константинополя в 1204 году? Может, к этому причастны тамплиеры? Ведь их след наука видит повсюду.

Это могло бы быть правдой, если бы не од­но существенное «но». Тамплиеры не прини­мали участия ни в каких действиях во вре­мя Четвертого крестового похода. Не грабили Константинополь, не поджигали великолепные дворцы — ничего «крестоносного» не делали. Впрочем, одна легенда-версия в Средневековье все-таки сохранилась. Легенда может быть на­звана «Спасение одной императрицы и одной плащаницы».

Прекрасная дама была вдовой. Причем вдо­вой пускай и свергнутого, но все-таки визан­тийского императора Исаака II Ангела. Впро­чем, в своем свержении тот был повинен сам. Он слишком беспринципно плел интриги и страстно предавался роскоши и оргиям. Как писал византийский хронист Никита Хониат, «каждый его пир представлял собой горы хлеба, царство зверей, море рыб и океан вина». Собст­венный брат ослепил его и заточил в башне.

Вдова Исаака, Мария-Маргарита Венгер­ская, происходившая из знатного франкского рода, имела связи с предводителями кресто­вого похода. Вдова действительно была задета свержением мужа-императора... Именно свер­жение Исаака II Ангела повлекло за собой па­дение Константинополя. Прекрасная вдова едва не погибла в пожаре, но тамплиерам удалось спасти ее. И уже через месяц после разгрома столицы Византийской империи Мария-Маргарита вышла замуж за руководителя Четвертого крестового похода Бонифация Монферратского, с которым уехала в Грецию.

Вы спросите: как связаны вдова и плащаница-мандилион? Дело в том, что, по предположению историков, мандилион Ма­рия-Маргарита увезла с собой. А впоследствии «расплатилась» им с тамплиерами за собствен­ное спасение.

Это всего лишь легенда и гипотеза о судьбе реликвии. Но в одном все совпадает: у рыцарей-тамплиеров действительно была плаща­ница.


Плащаница Христа и тамплиеры

«Опять они!» — может воскликнуть читатель и будет совершенно прав. Создается впечат­ление, что без рыцарей-тамплиеров в Средние века вообще ничего не обходилось. Они и в самом деле были вездесущи. Такие фильмы, как голливудское шоу «За­вет тамплиеров», окутывают монашествующих воинов-храмовников пеленой ужаса и всевоз­можных мистификаций. Они и черные маги, и разбойники с большой дороги, и шпионы-профессионалы, и секта заговорщиков. Что из это­го правда, что выдумка? Не в рамках данной книги судить об этом. Весьма интересны другие странности, можно сказать, тамплиерски-мистические.

Они достигли своего апогея в год 1119-й. Скромный дворянин Гуго де Пайен вместе с Готтфридом Сант-Омером и кучкой верных по­следователей отправляются в Иерусалим. Кем были эти люди — рыцарей шесть или семь, — не совсем понятно. Считается, что вместе с ними в Святую землю отправился Андре де Монбард (дядя Бернара Клервосского, к то­му времени святого). Далее называют имена Нивара де Монтдидье, Аршамбо де Сант-Амана, Жоффруа Бизола, Гюго Риго и двух монахов-цистерцианцев — Конрака и Гундемара.

Прибыв в Иерусалим, они предстали перед тамошними патриархами и в тот же день ока­зались признаны братством мирян. И опять происходит нечто чрезвычайно странное: Балдуин II, король Иерусалимский, освобождает для этой кучки так называемого братства часть своего дворца. Ничего удивительного в том, что их стали называть храмовниками, нет, потому что дворец Балдуина находился не где-нибудь, а на месте бывшего храма Соломона ! Уорвик Зиппель писал по этому поводу: «Выбор имен­но этого места кажется чем-то иным, неже­ли обычным подарком короля Балдуина рыцарям-храмовникам. Ничего подобного ранее в истории не случалось».

Зачем тамплиерам Иерусалим? Что они так настойчиво ищут там? Возможно, некие сле­ды легендарного Грааля? Или магические ру­кописи восточных мудрецов? Все это вполне вероятно. Но...

Но следует понять еще одно: Иерусалим в эпоху Средневековья считался центром земно­го круга. Место, о котором идет речь, бывший храм Соломона, было центром этого центра. Король Иерусалимский, естественно, выбрал его своей резиденцией — но чтобы сдвинуть­ся с места ради группы невесть откуда взяв­шихся нищих рыцарей? И если уж это про­изошло — освободил король помещение, — то, несомненно, для этого должна была иметься какая-то очень веская причина. Потому что, после того как Балдуин II перебрался в ново- отстроенный дворец поблизости от башни царя Давида, ордену уже принадлежала вся терри­тория храма.

«До тех пор пока Иерусалим оставался хри­стианским, — пишет Моника Хауф, — это место было бесспорной резиденцией тамплиеров. Там избирали великого магистра, там он вместе со своим советом принимал решения, имевшие зна­чение для всей страны... Люди эпохи Средневе­ковья благоговели перед святостью этого места. В их глазах было только хорошо и правильно, что именно там располагался орден храмовников».

То есть данное обстоятельство приобретало экстремальную важность для людей, очень ско­ро названных «бедными рыцарями храма Соло­мона» или, упрощенно, «храмовниками». Даже если не сохранилось письменных упоминаний об этом, Гуго Пайенский искал то, что когда-то принадлежало Христу. Восемь лет подряд храмовники оставались в Иерусалиме. В 1125-1126 годах к ним присо­единился Гуго Шампанский. Неоднократно им писал Бернар Клервосский. Парижский исто­рик Алан Демурье говорит: «Поведение Бернара Клервосского понять можно — этого сбежавше­го из мира рыцаря, — когда он расстраивался по поводу вступления графа Шампанского в1126 году в орден тамплиеров, ведь сам-то он вступить в храмовники не мог».

Одной лишь «легендой прикрытия» было за­явление первых храмовников о том, что они собираются охранять в дороге христианских пилигримов в Святую землю. Вряд ли были спо­собны семь или девять (впоследствии, возмож­но, даже тридцать) рыцарей охранять бесчис­ленных странников от многочисленных отрядов сарацинов. Ни в уставе ордена от 1129 года, ни еще где-либо в других документах и хрониках того времени, — даже у Фалько Шартрского, исповедника Балдуина II, — не найти ни од­ного слова об этом. Фалько вообще ни разу не упоминает храмовников!

Мартин Бауэр пишет по этому поводу: «Да­же несколько удивительно, что не существует практически никаких свидетельств о начале ордена тамплиеров... Вплоть до Собора храмов­ники были маленьким, элитарным братством... Только вследствие признания их церковными авторитетами братство официально преврати­лось в настоящий орден в полном соответствии с каноническим правом. Достоин упоминания весьма странный пробел в уставе. Нигде не найти указания на первоначальную цель ор­дена — защиту пилигримов... Мы могли бы ожидать, что правила храмовников начинались бы так: „Цель нашего ордена такова...". Столь образованные люди, как Гуго де Пайенский и Бернар Клервосский, словно позабыли указать в уставе цель основания...»

Мы можем все-таки предположить, что это далеко не так, что задачи по охране и защите стояли. Но вот защите и охране кого?

1126     год как бы дает нам подсказку. Из Свя­той земли отбывают в Европу Андре де Монбарт и Гундемар. Цель путешествия —Клерво. Там они встречаются с Бернаром Клервосским, ожидающим их появления прямо-таки с нетер­пением. Бернар заготовил три письма: одно — к королю Франции, другое —к папе римскому и третье — оставшимся в Палестине рыцарям. Ко­гда последнее письмо пришло по назначению, двое или трое из оставшихся в Святой земле хра­мовников пустились в путь. В Труа созвали Со­бор и официально признали орден тамплиеров. Бернар набросал черновой вариант устава, Гуго де Пайен становится первым магистром (позд­нее называемым гроссмейстером), папа раздает благословения...

А в черновике орденского устава Бернар ве­лит записать: «С Божьей и Спасителя нашего Иисуса помощью закончено дело, после коего возвращаются друзья Его из святого города Иерусалима...»

Орден едва-едва сформирован, а Бернар пи­шет «закончено дело...»! Так что же здесь про­изошло, что случилось в Иерусалиме в период между 1105-1106 и 1129 годами? Судя по всему тому, что мы знаем, по тому, как нам сегодня представляют ход событий, можно сделать толь­ко один-единственный вывод.

Историк Луи Карпентье его как раз и де­лает: «Есть только одно объяснение подобного поведения: девять рыцарей появились не для того, чтобы защищать и опекать пилигримов, а для того, чтобы найти нечто особенно важное, защитить и взять с собой, нечто особенно свя­ щенное, что находилось в храме Соломона». Он ошибся только в одном. Находка была сделана в Святой земле, но не в Иерусалиме.


Масада, тамплиеры и плащаница

Все начиналось опять же с легенды.

35 год до нашей эры. Царь иудеев Ирод Ве­ликий повелел воздвигнуть крепость на горе в трех километрах западнее Мертвого моря — бо­ясь своего собственного народа и ничуть не меньше опасаясь римлян. Крепость Масада: тридцать семь сторожевых башен выросли на большом, около девяти гектаров, плато, на ко­тором царь приказал построить великолепный дворец, многочисленные склады для продоволь­ствия и большие цистерны с водой. В 66 году нашей эры, то есть к началу вос­стания иудеев против римлян, Масада была занята мятежными зилотами. После завоевания Иерусалима римскими легионами уцелевшие мятежники бежали в горную крепость, казав­шуюся им неприступной, и уже отсюда Елиазар бен Яир продолжал руководить восстанием.

И тогда в 73 году после Рождества Христова Флавий Сильва повел десятый римский легион на осаду Масады. Шли месяцы, но решающей битвы не происходило. Флавий, быстро смек­нувший, что гору штурмом не возьмешь, велел построить вокруг стену и земляной вал, чтобы помешать мятежникам спастись бегством из крепости. Защитники Масады вынуждены были на­блюдать за всеми действиями римлян в полней­шей беспомощности, не в состоянии предпри­нять каких-либо ответных действий. Вечером перед решающим штурмом римлян мятежни­ки приняли непростое судьбоносное решение. Заметки иудейского историка Иосифа Флавия сохранили рассказ о развернувшейся трагедии очевидцев — двух женщин и пятерых детей. Они единственные смогли спастись, укрывшись в расселине скалы.

Елиазар бен Яир в ночь перед штурмом призвал осажденных: «Дайте же умереть на­шим женам, пока не осквернили их тела рим­ляне, дайте умереть нашим детям, пока не погнали их в рабство; а после того как будут убиты все они, умрем же славной смертью, сохранив свободу. Но прежде того подверг­нем огню крепость нашу, ибо уверен я, что будет сие величайшим разочарованием для римлян, когда не смогут они восторжество­вать над нашими телами и не получат нашего богатства...

И услышали его призывы: мужчины зако­лоли сначала всех женщин и детей, а потом среди друг друга начали сеять смерть, заранее поджигая все, что не должно попасть в руки римлян, и следя за тем, чтобы и в самом деле все защитники были умерщвлены. А затем по­следний из них пронзил тело свое мечом. Когда римляне на следующее утро вошли в крепость, их взору предстала ужаснейшая картина: сожженные дома, убитые мужчины, женщины и дети. И хоть и были те врагами, римляне испытали великое почтение пред му­жеством этих людей».

Масада была последней крепостью непо­корных мятежников. Здесь во время раско­пок, проводившихся с 1963 по 1965 год, было найдено огромное количество древних текстов (в том числе Ветхого Завета, а также совершен­но неизвестных трудов, таких как, например, «Мудрость Бен Сира» и тексты ессеев), монет, культовых вещей и т. д.

Тамплиеры и монахи-цистерцианцы тща­тельно изучали иудейские манускрипты сразу же по возвращении из Святой земли Гуго Шам­панского. И очень сомнительно, что это были манускрипты Ветхого Завета; тот был прекрас­но известен и без Крестовых походов. После изучения текстов тамплиеры занялись поисками по всей территории Святой земли. Уж не отыскали ли они в Иерусалиме в храме Соломона некие сведения о том, что находилось в Масаде, крепости царя Ирода? Не исключено, что именно тамплиерам удалось найти подлинную плащаницу Христа, укрытую в крепости Масада. Среди мятежных иудеев было много членов ессейской общины, весьма близкой ученикам Христа. Кто знает, может, именно сюда были доставлены погре­бальные пелены Иисуса.

Альберт Аахенский в своей хронике Перво­го крестового похода пишет об устроенной в развалинах Масады походной крепости ордена храма: «В центре этой церкви в скале стоит ка­менный алтарь... с одной стороны его ступени ведут в пещеру, которую закрывает маленькая дверца, всегда запертая. Там, по мнению мно­гих людей, находится самая священная вещь нынешнего христианского мира».

А что это могло быть, как не погребальные пелены Христа? Так или иначе, тамплиеры бы­ли связаны с плащаницей. По крайней мере, фамильно...


Продолжение легенды о плащанице

...Жан-Пьер де Вуази пугливо вглядывался в суровое лицо кардинала Одо де Шатеруа. В чертах прелата, чье имя было известно всем во Франции, время от времени проглядывало нечто демоническое. Кардинал не был высок ростом, но во всем, что касалось царства ду­ховного, являлся истинным великаном. Одарен­ный как никто другой, он был уже в тридцать лет назначен профессором теологии в универ­ситете Парижа, где опубликовал много ученых книг и диспутов по философским и догматиче­ским вопросам.

Долгие годы Одо де Шатеруа был канцлером Парижского университета, пока в 1244 году не возвысился до звания кардинала, чтобы ровно через год стать папским легатом во всей Фран­ции. В сей должности он не только поддержал подготовку Первого крестового похода Людови­ка IX, более того, кардинал лично принял уча­стие в крестовом походе. Знаменитый ученый и проповедник собственными глазами увидел плоды своих надежд и трудов.

Столь же рьяно кардинал взялся помогать королю и в подготовке второго похода. Они странствовал по самым удаленным уголкам королевства — не было в стране ни одной про­винции, в которой не возжег бы кардинал огонь воинственного воодушевления.  

И вот Одо де Шатеруа раскинул руки и так замер перед прихожанами в молчании. Его чер­ный пронзительный взгляд был обращен вдаль, и казалось, что смотрит кардинал сквозь лю­дей, стены собора, деревья. Толпа стихла, боясь даже дышать.

—    Возлюбленные братья мои, кровью Хри­стовой спасенные дети Света, — начал свою проповедь кардинал. — Слышите ли вы звуки тревожного набата? Враг стоит у ворот; пора нам выступить на битву! Жестокий безбож­ник, султан Бибар, взошедший на трон благо­даря подлому убийству, алкая крови, угрожает сирийским христианам. Жаждет он церкви их предать огню, изгнать всех верующих во Хри­ста из земель их и уничтожить. Ведаю, что сирийские христиане все как есть еретики и схизматики, не желающие подчиниться власти святого престола в Риме, но все равно веры они христианской, а значит, братья нам, к кото­рым должны мы поспешить на помощь. Ибо не им угрожает сей дьявол Бибар, а нашим го­сударствам на побережье Востока!

Слова кардинала жемчугом сыпались с его губ, проникновенные и спокойные, в стран­но-гипнотизирующем ритме.

—    Многие говорят ныне, что не помогло це­лых шесть Крестовых походов, так неужто подействует седьмой? Тем, кто думает так и говорит, отвечу я, что все предпринятое в последних походах наделено глубоким, судьбо­носным значением. Завоевание Иерусалима без­божными мусульманами было и остается вели­ким символом тревоги для всех христианских наций без исключения. Великая и героическая жертва, принесенная нашими рыцарями и сол­датами за последние двести лет во имя Гроба Господня, значима для всех христиан. Не была эта жертва напрасной! А почему — будущее покажет! — Кардинал выдержал многозначи­тельную паузу. И с серьезным лицом продол­жил: — И в последнем походе, что возглавил наш Людовик, многие пали на поле брани. Горь­кие воды Востока принесли им смерть, и это тоже правда. Однако их имена навеки внесены в скрижали Господа...

Одо де Шатеруа замер, вглядываясь в лица слушателей, словно желал знать, какое дей­ствие оказывают его слова на толпу, и когда прочитал в глазах людских жадное внимание, кивнул с едва заметной, чуть злорадной удов­летворенностью.

Постепенно голос кардинала становился все громче и громче. Он сравнивал мусульман с крысами пустыни, что пришли из-за покрыто­го песком горизонта и теперь на беду христи­ан распространяют чуму своего лжеучения. Он бросал в толпу описания всех преступле­ний неверных: — начиная с уничтожения хри­стианства в Северной Африке в эпоху отца Церкви святого Августина и заканчивая всеми убийствами и насилием, чинимым неверны­ми над европейскими пилигримами в Святую землю.

В конце концов кардинал принялся пере­сыпать свою речь апокалиптическими ужа­сами:

—   Натиск степи повергнет христианский мир в гибель, нависнет черной тенью над все­ми человеческими и историческими ценностя­ми. Ежели долго пребудет Святая земля под пятой ислама, ежели и дальше армии кресто­носцев будут терпеть поражение, орды безбож­ников обрушатся на наши христианские земли и государства, и власть кошмара изогнутых мечей, призрак нищеты и глада и полнейшего подавления истинной веры будут грозить нам. Наши страны, спасенные кровью Христовой, погибнут и падут.

Когда пламя слов Одо де Шатеруа возгоре­лось ярко и сильно и голос его начал почти срываться в пронзительном крике, Жан-Пьер де Вуази почувствовал, что у него по щекам стекают слезы.

И тут внезапно голос кардинала сорвался. А потом вновь сделался спокойным и реши­тельным. Одо де Шатеруа широко раскинул руки. Его взгляд скользил по толпе прихожан.

—   Противники крестового похода утвержда­ют, что христианский люд утратил веру в победу над мусульманами и устал от борьбы. Я же спрашиваю вас: согласны ли вы поддер­жать короля в борьбе за победу, поддержать в тяжкий час и принести страшную жертву?

По рядам прихожан прошел вздох, а потом раздался крик из многих десятков, а то и со­тен глоток:

—   Да, готовы!

А кардинал продолжил:

—    Я спрашиваю вас: готовы ли вы нанести мусульманам смертельный удар? А вы, матери и жены? Я спрашиваю вас: готовы ли вы добровольно отдать ваших мужей, сыновей и возлюбленных ради священного похода на Ие­русалим? И всех вас, остающихся в отчизне, спрашиваю я: готовы ли вы молиться за рыца­рей и воинов, борющихся за нашу победу?

—    Готовы! — прокричала толпа. Из рядов рыцарей понеслось: «Deus  volt!» - на латыни, а простой люд вторил на родном языке: «Dieu le  veut!»

И тут кардинал вновь вскинул руки. Во весь голос он воскликнул:

—    Как говорил Царь наш Небесный?

—    Deus  volt! — Dieu le veut! — Так хочет Гос­подь!

—    К оружию! К оружию!

—    Да будет так! — подытожил удовлетво­ренно кардинал.

Одо де Шатеруа все рассчитал правильно. Одной лишь искорки было достаточно для то­го, чтобы идея очередного крестового похода вновь возгорелась как пламя.

Жан-Пьер де Вуази все уже решил для себя...

Немного истории хозяев символа

Наука  не  знает,  каким образом бесценная реликвия  — плащаница  Иисуса  — могла  оказаться  в Лирее  в руках  семейства  де Шарне. Науке  кажется,  что  «владельцы попросту нашли  реликвию  на  чердаке или  же  создали  ее благодаря  трудам  не  слишком  щепетильного в  средствах  художника,  вероятность  чего время  от  времени  высказывалась  в  последующие  века» [1].

Не следует забывать, что семейство де Шар­не, причастное к Лирейской плащанице, — Жоффруа де Шарне, его сын Жоффруа II, внучка Маргарет и их супруги — тесно связа­но с орденом тамплиеров. Так, исследователь Ян Вильсон утверждал, что именно тамплиеры представляли собой промежуточное звено ме­жду исчезновением в 1204 году мандилиона из разоренного Константинополя и его пред­полагаемым появлением в начале 1350-х годов уже в качестве Лирейской плащаницы. Жоф­фруа де Шарне был связан с одним из самых высокопоставленных тамплиеров, казненных в 1314 году, — своим дядей, звавшимся также Жоффруа де Шарне.

Племянник был одним из главных сторон­ников создания нового рыцарского ордена. Его имя часто мелькает на страницах историче­ских романов А. Дюма-отца, Мориса Дрюона, А. Конан-Дойла. Еще в XIV веке о его жиз­ни был написан рыцарский роман. Он хотел возродить «репрессированную» организацию храмовников. Совместно с собором Нотр-Дам в  Лирее  Жоффруа  де  Шарне  основал  новый орден,  идеалы,  устав  и  церемонии  которого напоминали  тамплиерские.  Называлась  оче­редная  рыцарская  организация  орденом  Звез­ды.  Впрочем,  просуществовал  орден  Звезды недолго:  сам  Жоффруа  и  остальные  рыцари-основатели  погибли  в  битве  при  Пуатье  в 1356  году. Есть  в  этом  «семейном  плащаничном  де­ле»  еще  одна  поразительная  деталь:  именно дядюшка-тамплиер,  тоже  Жоффруа  де  Шар­не,  на  допросе  инквизиторов  признался,  что во  владении  ордена  храма  есть  идол:  «голова с  четырьмя  ногами».  Исследователь  истории ордена  Ноэль  Каррер-Бриггс  считает,  что  это довольно  наглядное  описание...  плащаницы, если  допустить,  что  когда-то  ее  вывешивали на  шесте.  Тогда  края  свешивались,  зримой была  только  голова,  а  ноги  оказывались  вид­ны  и  спереди,  и  сзади  (на  просвет).  Отсюда якобы  и  появились  «четыре  ноги».Столь же  загадочной  кажется  еще  одна  ве­щица тамплиеров,  о  которой много  пишется  в специальной литературе,  — деревянная панель (доска)  с  написанным  на  ней  изображением головы  мужчины.  Эта  панель  была  найдена  в 1940-е годы под обшивкой потолка небольшого старинного  коттеджа  в  Темплкомбе  в  Девоне. Некогда Темплкомб был владением тамплиеров. Изображение  с  деревянной  панели  отдаленно напоминает лик на плащанице.  Исследователи ордена тамплиеров выдвинули предположение, что  это  копия,  снятая  тамплиерами  непосред­ственно  с  плащаницы. Наука  подвергает  сомнению,  что  плащаница  Христа  могла  быть  отдана  в  руки  пусть и  знатного,  но  все  равно  не  королевского рода.

Но вернемся к семейству де Шарне. Вот ведь что странно, оказывается, сеньоры де Шарне были также известны как Мон-Сен-Жан, по названию деревушки неподалеку от Шарне. Жоффруа де Шарне был женат на представительнице рода Верги. Последний же великий магистр ордена тамплиеров — Жак де Моле — был сыном Анри де Верги, прадеда супруги владельца Лирея. Дедом Жоффруа де Шарне был сенешаль Жан де Жуанвиль, автор «Жизнеописания Людовика Святого», восхваляющего набожность и благочестие короля Людовика IX. Именно этому самому сенешалю король Филипп IV Красивый за две недели до начала повальных арестов тамплиеров отдал секретный приказ взять под наблюдение всех храмовников. И именно те, кто оказался в Шампани, под юрисдикцией сенешаля Жуанвиля, сумели благополучно избежать ареста.

Не менее странно и то, что за полтора столетия до появления плащаницы в Лирее предки Жоффруа де Шарне занимали ключевые посты в руководстве Четвертым крестовым походом, результатом которого стало разорение Констан тинополя.


  Наука  подвергает  сомнению,  что  плащаница  Христа  могла  быть  отдана  в  руки  пусть и  знатного,  но  все  равно  не  королевского рода.


С родом Жоффруа де Шарне связано еще одно знатное семейство из Шампани — дом де Бриен. Именно дом де Бриен в начале XIII сто­ летия был обладателем титула короля Иеруса­лимского. Этот титул считался в ту пору одним из самых заманчивых наследственных титулов в истории. И кому как не «наместникам Гроба Господня» владеть священным символом — пла­щаницей Христа?


   Наука   может возразить: тогда отчего же «наследники» королей Иерусалимских все же отдали плащаницу из Лирея в чужие руки? Или почувствовали, что символ — подделка, которым владеть недостойно?


Действительно, в 1398 году реликвию уна­следовала внучка Жоффруа де Шарне, Марга­рет. Женщина уже дважды выходила замуж и уже дважды оставалась вдовой. Причем вдо­вой бездетной. Ее последний муж скончался в 1438 году, и через одиннадцать лет после его смерти Маргарет перевезла святыню из лирейской церкви в Льеж. Принято считать, что на перевозке реликвии настояла сама Маргарет, которая, несмотря на свои семьдесят лет и бо­лезни, беспокоилась не о собственном здоровье, а о более надежном прибежище для святыни. Надежное прибежище нашлось — дом герцогов Савойских, Турин. Нет ничего удивительного в данной переда­че символа. Семья Маргарет была родственна с Савойским домом. Больше всего данной пе­редачей были возмущены клирики лирейской церкви. Они начали судебное разбирательство против Маргарет де Шарне, требуя от нее воз­вращения плащаницы. И в 1467 году Людовик Савойский выплатил клиру Лирея за свою род­ственницу требуемую компенсацию — пятьде­сят франков золотом.

Герцоги Савойские были надежными хра­нителями реликвий христианского мира. У них уже имелись священные регалии святого Мав­рикия, обладателя копья Лонгина, которым был пронзен на кресте Иисус Христос. Среди этих священных регалий значились меч святого, перстень с печаткой и копье. Именно герцоги Савойские основали орден святого Маврикия, члены которого охраняли плащаницу во время ее публичных демонстраций на протяжении нескольких веков.

Среди родственников герцогов Савойских и Маргарет де Шарне был Амадей III Савойский, покровитель всевозможных искусств, воин и миротворец, прославившийся на всю Европу. В 1434 году он удалился в монастырь Сен-Морис в Капайле, чтобы через пять лет явиться миру папой римским Феликсом V, несмотря на то что Амадей Савойский никогда не приносил священных обетов. Хотя, возможно, такому ро­ду приносить священные обеты было и не так уж обязательно, — у них хранилась величайшая святыня — плащаница Христа.

Есть еще одна тонкость: все эти семейства хранителей плащаницы были потомками ко­ролей Меровингов. Согласно многочисленным легендам (как старинным, так и современным), род Меровингов считался потомком крови Ии­суса Христа. Так кому как не им хранить по­гребальные пелены Спасителя?

Во всем этом есть еще одна загадка. Хотя Жоффруа де Шарне жил на севере Франции, он владел обширными землями в так называе­мых «землях Реды», крупном центре державы Меровингов, в том числе Тулузой и Каркассо­ном, а также Ренн-ле-Шато. Эти места были центром пресловутой катарской веры, и имен­но здесь тамплиеры попытались было создать свое собственное государство. Именно против «катарских земель» римские понтифики упрямо устраивали не менее кровавые Крестовые по­ходы. И именно про катар говорили, что они обладают неким величайшим сокровищем хри­стианского мира.

Простые совпадения?


Продолжение легенды о плащанице

...Для юного Жана-Пьера де Вуази кресто­вый поход закончился невольничьим рынком Туниса. Он сидел в узилище вместе с паломни­ками, попавшими в руки морских разбойников, и мучительно ждал разрешения собственной участи. Дверь в узилище распахнулась, и во­шел молодой араб. За его спиной стояли два бородатых стража угрожающего вида.

Араб быстро оглядел невольников-христиан. Большинство пленных, истощенные оборванцы, казались столь слабыми и измученными, что не вызывали никакого интереса. У всех гноились ра­ны от железных оков на ногах. Некоторые лежа­ли неподвижно, словно мертвые. Те из христиан, которые хоть немного были в силах, испуганно смотрели сейчас на молодого араба.

Внезапно его взгляд задержался на одном из пленных. Осанка, поворот головы двадца­тилетнего пленника понравились арабу. Он дал знак Жану-Пьеру де Вуази подняться и подойти к нему. Тот с трудом попытался встать. Нестерпимая боль от раны пронзила плечо столь остро, что он едва не потерял сознание. Осторожно, неуверенными шагами Жан-Пьер де Вуази двинулся к незнакомцу. Словно звездочет, глядящий в небо, в ожидании смотрел Жан-Пъер на араба: сейчас его жизнь сделает новый поворот.

Незнакомец внимательно оглядывал плен­ника с ног до головы. Волосы у того свисали грязными прядями, лицо исхудало. Черные кру­ги залегли под глазами, песок и соль въелись в обожженную солнцем пустыни кожу. И тут араб схватил Жана-Пьера за руку. Потянул за кольцо на пальце. Внимательно осмотрел со всех сторон. Кольцо было золотым, но не стоимость драгоценной вещицы заинтересова­ла сейчас незнакомца. Он потер кольцо о рукав своей одежды, очищая камень в оправе. Под кристаллом находился светло-зеленый овал с гербом.

Араб улыбнулся, к немалому удивлению Жана-Пьера заговорив на правильном французском языке:

—   Значит, ты рыцарь, французский дворя­нин... Салям алейкум!

Жан-Пъер напряженно кивнул головой.

А незнакомец продолжил:

—   Я — Ахмад ибн Измаил аз-Зайджан. Пер­вый советник эмира Тунисского, Абу Абдалла ха Мохаммеда Аль-Мустанзира Биллаха. Как зовут тебя?

Жан-Пьер был поражен приветливым обра­щением. Почему? Ведь он же враг этому не­верному?

—   Жан-Пьер де Вуази. Я из Рэде на юге Фран­ции, в тех землях правит мой отец, Пьер III де Вуази.

—   И ты единственный из рыцарей, уцелев­ших в бою с пиратами? — спросил советник эмира.

—   Да... — голос Жана-Пьера дрогнул. — Мой род, конечно, не королевский, но я все рав­но молю тебя смилостивиться над этими людьми...

Араб успокаивающе вскинул руку:

—   Не беспокойся о своих собратьях по не­счастью. С ними обойдутся человечно и даже подлечат.

—   Чтобы потом продать в рабство?

—   Торговля рабами-христианами в этих зем­лях строго запрещена, — с улыбкой возразил ибн Измаил аз-Зайджан. — Эмир считает, что сейчас, когда французские крестоносцы с ва­шим королем Людовиком высадились у берегов нашего государства, мудрее взять тебя и тво­их спутников в заложники.

Зайджан повернулся к стражам и произнес что-то по-арабски. Сарацины поклонились и поспешили исполнить его приказания.

Значит, король Людовик с верными ему людьми достиг Туниса, подумал Жан-Пьер, все больше поражаясь откровенности, демонстрируемой советником эмира Аль-Мустанзира.

Все больше юный рыцарь уверялся в том, что открытость эта как ловушка. Жан-Пьер ре­шил вести себя осторожнее.

Тем временем советник эмира вновь повер­нулся к нему:

—   Жан-Пьер де Вуази, тебе не подобает ос­таваться здесь. Рыцаря следует привести ко двору...

Ибн Измаил аз-Зайджан доставил Жана-Пье­ра в небольшой домик на территории дворца эмира. В центре двора бил фонтан, в его мраморной чаше была прозрачнейшая вода.

К ним навстречу уже шел старик. Темные умные глаза его оглядели пришедших из-под бе­лого платка на голове, который удерживался синей лентой, прошитой блестящими сереб­ряными нитями. Лицо старика было белым, как мрамор.

—   Салям алейкум! — поприветствовал его советник эмира и продолжил по-французски: — Этот юноша, Жан-Пьер де Вуази, — рыцарь из Франции. Морские разбойники напали на его корабль и взяли в неволю вместе с товарища­ми по оружию. Эмир Аль-Мустанзир выкупил юного рыцаря и его спутников из рук пиратов, и теперь они его личные заложники. Судя по всему, Жан-Пьер ранен, и я вверяю его твоему искусству... — Повернувшись к де Вуази, совет­ник эмира объяснил: — Кади Гамаль ад-Дин ибн Вазилъ — придворный лекарь нашего эмира. Лучшего присмотра для тебя не найти. Следуй всем его указаниям! И не думай о глупостях, из дворца эмира сбежать не удастся. На всякий случай я оставлю двух этих воинов, — ибн Из­маил аз-Зайджан указал на стражников, — для твоей защиты и безопасности...

Ибн Вазиль провел Жана-Пьера в поме­щение с высокими потолками. У окна сто­ял скромный письменный стол, заваленный всевозможными свитками. Справа у стены располагались полки из темного дерева, на которых также лежало множество фолиан­тов и пергаментов. У противоположной сте­ны стояла массивная кровать, рядом с ней маленький столик. Чего на нем только не было: сосуды из глины и дерева, тоненькие трубочки из стекла и металла, маленькие медные плошечки и самые разные инструмен­ты — молоточки, скальпели, ножи и зажимы. Кроме того, на столике находилась небольшая чугунная жаровня, в которой лежали пучки трав и тоненький фитилек. Лекарь проверил травы, залил их горячей водой, затем вставил меж пучками лекарственных растений фити­лек и зажег его. Странный сладковато-горький аромат пополз по покоям.

Ибн Вазилъ приказал Жану-Пьеру лечь на кровать. Внимательно осмотрел раны юноши на запястьях и ногах. Затем расстегнул кам­зол и осторожно приподнял грязную повязку на раненом плече. Но более всего не понравилась ибн Вазилю рана на груди Жана-Пьера, подоб­ная темно-красному острову в центре беловато-желтого озера гноя.

—    Разве ж не сказано в вашей Библии: «Кто с мечом придет, от меча и погибнет»? — спро­сил лекарь. Жан-Пьер молчал, но ибн Вазиль и не ждал ответа. Он осторожно дотронулся до гнойной коросты: — Сама по себе рана не изле­чится, и края ее вновь не затянутся. Придется зашивать ее. Только надо рану очистить.

Лекарь достал два маленьких пузырька из ящика, наполненных целебными эссенциями. Одну такую эссенцию он и вылил на рану юно­го барона. Жана-Пьера ожгло, как огнем. Но боль утихла, когда лекарь смазал края раны чистейшим маслом. Арабский врач протянул льняную повязку рыцарю.

—   Придерживай ее на ране. — Он вымыл ру­ки в плоской чаше. — Лежи спокойно. Скоро я вернусь и зашью твои раны. Да съешь немно­го фиников, вон они в чаше рядом, — и лекарь подмигнул юному крестоносцу, — они тебе по­нравятся. Знаешь ведь, наверное: после того как Аллах создал людей, у него осталось еще два кусочка глины. Из одного он создал верблю­да, из другого — финиковую пальму. Оба стали истинными друзьями людям, а плоды пальмы есть эссенция человеческого здоровья и благо­получия. — С этими словами лекарь покинул покои.

Мягкая перина, оставленная на далекой ро­дине, была бы Жану-Пьеру де Вуази куда лю­безней, чем жесткое ложе лекаря. Но лежал он, несмотря на это, все равно удобно. Един­ственное, что печалило юношу сейчас, было то, что он как беспомощное дитя, пред врагом веры своей, полностью отданный ему в руки. Отчего мусульмане столь человечно обраща­ются с ним? И можно ли им доверять? Но ведь владыка Туниса уже отправлял к Людовику гонцов с известием, что охотно принял бы хри­стианство, если не увидит в этом для себя никакого урона. И что ждет его, Жана-Пьера, оказавшегося в заложниках? Одно ясно: сопро­тивляться не имеет смысла. Чем поможет его королю героическая смерть глупца?

В этот момент в покои вернулся лекарь с помощником. Тот нес тонкий серебряный под­нос с двумя стаканами и бутылью зеленого стекла.

—      Что это? — настороженно спросил Жан-Пьер.

—      Настойка из опия, — отвечал арабский лекарь. — Она необходима тебе, чтобы ты не чувствовал боли, когда я начну зашивать раны. Кроме того, в настойку входят и другие порош­ки — старый тайный рецепт. Он помогает от горячки, иногда даже справляется с чумой, но лучше всего действует против дурной крови. А то я опасаюсь, что твои загноившиеся ра­ны могут отравить кровь. Пот будет лить изо всех пор твоего тела, но так и должно быть — он принесет исцеление и изгонит яд из крови.

С этими словами лекарь ибн Вазиль поднес стаканчик к губам своего пациента. Лекарство оказалось горьким.

—      Три тысячи чертей, что это? — закри­чал Жан-Пьер. — Отдает желчью! Ты меня от­равить собрался?

Лекарь спокойно заметил:

—      Я не собираюсь отравить тебя. Я стал врачом, чтобы исцелять людей и охранять жизнь. Ибо жизнь — это дар Аллаха, создав­ шего все сущее. До тех пор пока живет чело­век, живет в нем и дыхание Аллаха. А потому будь благоразумен... — и лекарь капнул на губы Жан-Пьера еще одной настойки из серебряной ложечки, — прими без сопротивления... — Он говорил с юношей, как с неразумным каприз­ным ребенком. — Средство сие избавит тебя от боли и позволит уснуть...

—    Мне не нужно ничего от боли, и спать я не собираюсь... — упрямо возразил Жан-Пьер.

—    Конечно, нет, — легко согласился ибн Ва­зиль. — Но как быть с другими обитателями этого дома, когда посреди ночи их разбудят твои стоны? — И Жан-Пьер послушно принял снадобье.

И через несколько минут все поплыло перед глазами Жана-Пьера. Словно издалека доносил­ся до него голос лекаря, что-то говорившего своему помощнику. А потом Жана-Пьера заво­локло туманом.


Катарская рапсодия и спекуляции с плащаницей Христа

Давайте перенесемся в эпоху ХП-ХШ веков. На юге сегодняшней Франции, в Провансе и Лангедоке, появилось новое религиозное дви­жение, захватившее большую часть страны, а также Италию, Каталонию и Германию. Ката­ры, или альбигойцы (то есть «чистые», «совер­шенные»), представляли собой нечто абсолютно необычное. Основной идеей их учения было то, что Бог является Духом и абсолютной любо­вью, совершенной, неизменной, справедливой и вечной. Злое, дурное начало не коснется такой любви уже никогда. Логическим выводом из этого было то, что и все творения Божьи могут быть лишь совершенны, неизменны, справедли­вы и добры, как и источник, из которого они произошли.

Наш же мир, наоборот, казался катарам чем-то преходящим, несправедливым и несо­вершенным. Принцип смерти действовал все­гда и повсюду. Земной мир, следовательно, являлся не божьим, а дьявольским творением. Только незримое — человеческая душа — име­ло божественное происхождение. И эта точка зрения была очень близка идеям ордена там­плиеров.

Тамплиеры действительно тесно пересека­лись с катарами. Более того, огромное множе­ство владений храмовников находилось как раз на территории Лангедока.

А еще все мирские и церковные деяния были для катаров делом рук самого дьявола, сатаны. Кстати, Рим ежедневно давал им возможность все более увериться в справедливости подоб­ного предположения. Папа римский, называв­ший себя наместником Христа на земле, срав­нивался катарами — из-за безнравственного поведения, постоянных интриг и убийств — с наместником дьявола. В целом ряде стран все это привело к движению «прочь-от-Рима».

Святой престол в Риме углядел в этом вы­зов для себя. Папа Иннокентий III призвал к крестовому походу: христиане должны были бороться против христиан — безжалостно, кро­ваво и очень жестоко. В 1209 году огромная армия крестоносцев потянулась в поход на Лангедок. Из Бургундии и Лотарингии, земель Рейна, из Австрии и Венг­рии, Словении и Фрисланда шли полки. Армию мародеров и разбойников возглавлял фанатич­ный священник, архиепископ Арнольд Кито, в развевающейся монашеской рясе. Епископы, аббаты и монахи слепо следовали за ним, а в обозах крестоносцев ехали маркитантки, всегда готовые приласкать солдат после трудов правед­ных.

Великолепный город Безье стал первой жерт­вой орды мародеров и убийц. Их фанатизм не знал границ, а убивая без конца, солдаты на­деялись заслужить прощение грехов. С криком: «Убивайте всех, Бог сам отыщет невиновных!» — епископ Реджинальд Монперу приказал казнить вместе с катарскими «еретиками» самых что ни на есть «правоверных» католиков, а также всех женщин, детей и стариков. И даже своих со­братьев священников, проповедовавших в горо­де. Безье погиб в пламени гигантского костра.

Построенный еще во времена готов, Кар­кассон (в Аквитании и Лангедоке его называли Каркассона) был следующей целью разъяренной орды под окровавленным крестом. Король Ара­гонский, тесть герцога Лангедока Рамона-Роже, хотя сам и не имел никакого отношения к ката­рам, вместе с войском пришел через Пиренеи, чтобы помешать творимой несправедливости. Однако и ему не удалось сдержать наступление захлестнутых фанатизмом крестоносцев.

В результате предательства Рамон-Роже по­пал в ловушку. Город во время продолжитель­ной осады страдал от голода, жажды и эпиде­мий и, казалось, уже был готов к сдаче. Наутро, после пленения Рамона-Роже, ожи­далась передача ключей от крепостных ворот. Но в городе стояла мертвая тишина. Не было видно стражей на воротах, жутью веяло от за­таившего дыхание города. Каркассон словно вымер. Глухо отдавались шаги завоевателей в узких переулках, мертвецкий покой воцарил­ся в замке. Архиепископ Арнольд Кито и его спутники поначалу растерялись: как же такое возможно, что весь (!) народ смог за ночь бес­следно исчезнуть из огромного города?

Но в конце концов всякой тайне находится объяснение. Горожане смогли спастись из оса­жденного города по подземным штольням и пе­реходам. Только пять сотен стариков остались в городе, спрятавшись по подвалам. Все они были согнаны на центральную площадь перед собором. Одни клялись в том, что никогда не имели никакого отношения к еретикам. Другие были сожжены на огромном костре, а Арнольд Кито отслужил хвалебную мессу. Коротко гово­ря, «Те  deum».

Каркассон издавна стал участником мно­гочисленных мифов и сказаний. Очень давно ходил слух об этих местах, что вестготы короля Алариха в 410 году, после падения Рима, до­ставили в Каркассон часть сокровищ из храма Соломона. Среди всего прочего говорилось и о семисвечной миноре, когда-то захваченной в Иерусалиме императором Титом. Так, может быть, катары как раз и были хранителями час­ти иерусалимских святынь, которыми так ин­тересовались в свое время тамплиеры эпохи Гуго де Пайена?

С давних пор авантюристы всех мастей меч­тали о сокровищах катаров. Поиски концентри­ровались при этом на тех местах в Пиренеях, в которых когда-то располагались крепости ере­тиков. Тридцать лет альбигойцы защищали эти стены, тридцать лет охраняли свои загадочные сокровища. В 1244 году все было кончено. Папская ар­мия окружила гору и крепость Монсегюр. Им­ператор Фридрих II, как гласят слухи, хотел было поспешить на помощь к осажденным. Но он все равно опоздал бы. В первые ночи марта 1244 года осаждавшим удалось — вновь в ре­зультате предательства — подобраться к самой вершине. Постовые катаров были убиты. Альби­гойцам было дано четырнадцатидневное пере­мирие. А потом они должны были или публично отречься от своих еретических заблуждений, или подвергнуться публичной казни — сожже­нию. Пьер-Роже Мирепуа, маршал и защитник крепости, мог, получив оплату за свои труды, беспрепятственно уехать прочь из Монсегюра.

В ночь перед сдачей крепости происходили весьма странные события. Четверо альбигой­цев, закутанных в шерстяные плащи, по кана­там спустились с отвесной скалы. Они прекрас­но понимали, что, если враги обнаружат их, это грозит смертью всем осажденным. Легенда Монсегюра гласит, что в ту ночь они доставили в надежное убежище главное сокровище ката­ ров. Причем, судя по всему, убежище было так или иначе связано с орденом тамплиеров.

Дело в том, что с самых первых дней своего существования тамплиеры поддерживали тес­ные отношения с катарами, особенно с урожен­цами Лангедока. И если слухи о том, что один из основателей ордена храма был катаром, не совсем правдоподобны, то относительно четвер­того по счету великого магистра ордена, Бер­трана де Бланшфора, никаких сомнений быть не может: он и в самом деле был выходцем из семьи катаров. Судя по рукописям, датируемым началом войн против катаров, очень многие из альбигойцев пополнили ряды тамплиеров.

Но было еще одно странное событие в по­следнюю ночь Монсегюра: тамплиеры, прини­мавшие более чем пассивное участие в осаде крепости (великий магистр счел необходимым прояснить позицию ордена, объявив, что на­стоящими крестовыми походами могут считать­ся только походы против сарацинов), собрались на тайную сходку. У палаток храмовники поставили длинный стол, накрытый белыми скатертями. На нем стояли три серебряные семисвечные миноры. В самом конце стола лежал человеческий череп. В трепещущем свете свечей казалось, что его пустые глазницы оживают. Напротив черепа лежала раскрытая книга.

Пять рыцарей-храмовников окружали стол. Все ждали. Поднялся полог одной из палаток, и юный тамплиер вывел оттуда одетого во все белое человека. Вернее, женщину, несшую в руках посох. Посох был сделан из золота, две змеи обвивали его — одна из слоновой кости, а вторая из эбенового дерева. Навершие посо­ха заканчивалось орлиными головами. Первая орлиная голова захватывала клювом змеиную голову из слоновой кости, второй орел клевал змею из эбенового дерева. Юный тамплиер под­вел жрицу к изголовью стола, где посох и был торжественно возложен.

—     Распятие, — раздался голос жрицы. — Распятие обернется пеленой! Пелена приимет кровь... Святая Кровь всегда в пелене. Знание о последней тайне опасно.

Тамплиеры возложили руки на череп и опус­тились на колени. Затем магистр протянул ка­ждому по очереди посох для поцелуя, и рыцари молча поднялись на ноги. Когда закончилось временное перемирие, ка­тары отказались отречься от собственной веры. Крепость была взята штурмом, две сотни ере­тиков согнаны к подножию горы и сожжены.

Вязанки дров пропитали смолой. Несколь­ко солдат-крестоносцев приковывали «чис­тых» и их последователей к столбам. Те читали молитву: «Paire  Sant,  Dieu dreiturier dels bons esperits». В ответ на молитву «чистых» священ­ники в черном, по пятам следовавшие за ар­мией «крестоносцев», запели псалом, ставший гимном всех Крестовых походов: «Veni Spirite Sancti» — «Явись, Дух Святой».

Епископ сам бросил первый факел в костер. Солдаты последовали его благостному примеру. Но огонь не разгорался. Прошло мучительно долгое время до того, как треск искр и хворо­ста слились в ровный гул, соломенные жгуты завились огненными змеями, заколебались, как водоросли в речной воде...

Только в 1960 году там, где сегодня у под­ножия горы начинается дорога к крепости, на Камп де Крема, «Поле Сожженных», «мучеников чистой христианской любви», поставили памят­ный камень. С уничтожением катаров, одного из серь­езнейших внецерковных движений Средневе­ковья, их вера надолго исчезла из сознания европейцев. Намного позже какие-то ее крохи подхватили последователи протестантства. Лю­ди следующих веков видели в крестовом походе против катаров ужаснейший пример церков­ного фанатизма. И до сих пор живет миф о таинственных сокровищах этих людей.

Золото, драгоценные камни? Вряд ли. По­добные ценности забрал, уходя, граф Мирепуа. Так что же хранилось в крепости с молчаливого согласия обитавших в Монсегюре людей? Еще сегодня многие хотели бы верить, что правдивы древние слухи: катарское сокровище есть не что иное, как Святой Грааль, а Монсегюр идентичен Мунсальвашу, крепости Грааля. И тот все еще хранится где-нибудь в крепо­сти.

Но как бы завлекательно все это ни звучало, катары Граалем никогда не владели. Легенды о сокровище альбигойцев из Монсегюра возник­ли в более позднее время. А близость назва­ний Монсегюр и Мунсальваш имеет отдален­ное сходство, а не этимологически доказуемую идентичность. Сходство названий существует также и с другими горами. Известнейший то­му пример — испанская гора Монсеррат. Мо­настырь в горном массиве к северо-востоку от Барселоны тогда тоже можно было бы назвать замком Грааля.

Так, может, это был не Грааль, а... истинная плащаница Христа?

Когда пишут о легендарных сокровищах тамплиеров и гадают о том, где они могут на­ходиться, не упускают из вида вечную и весьма странную историю Ренн-ле-Шато, расположен­ного у подножия Пиренеев. По этой истории за последние годы во Франции, например, про­литы просто моря «чернильных слез». Во всем остальном читающем мире история маленького местечка и престранного поведения падре Бе- ренжера Соньера стала популярной благодаря творческим усилиям Г. Линкольна. Некоторые авторские «группировки» даже открывают в горах неподалеку от Ренн-ле-Шато... гробницу Христа. Не рискну делать столь смелые заявления. Но вот что хочу спросить: а почему мы счи­таем, что сокровища тамплиеров — это нечто материальное и увесистое, золото весом в не­сколько тонн? Почему бы не предположить, что сокровища тамплиеров и сокровища катаров были из области символов и реликвий?

Известно, что в катарские места тамплие­ры доставили немецких горнорабочих, которые долго что-то копали. Местные жители тут же пустили слухи, что искали золото или же пря­ тали оное, и только в 1647 году горнорудный инженер Цезарь д’Аркон установил, что там­плиеры строили под землей огромный бункер. Что же они хотели укрыть там от всего мира? Также известно, что многие из немецких горно­рабочих заболели некой тяжелейшей болезнью во время работ. Но их спасло чудо. Какое? По­могла некая чудотворная реликвия? Какая?


Еще одна версия о плащанице. Еще один хранитель символа 

Как уже говорилось, верхушка ордена там­плиеров была осведомлена о готовящейся про­тив ордена «карательной акции» короля Фи­липпа IV. К сожалению, Жак де Моле, человек военный, всю жизнь проведший в сражениях, даже и мысли не допускал, что христианский монарх поднимет руку на защитников христи­анской же веры.

Зато предупреждениям внял другой высоко­поставленный тамплиер — Жоффруа де Шарне. Он прекрасно понимал, что король Филипп, на которого уже было наложено церковное отлу­чение за причастность к гибели папы Бонифа­ция VIII (1294-1303) и отравление папы Бене­дикта XI (1303-1304), ради своей выгоды не остановится ни перед чем. Именно по его по­ручению покинул Францию прецептор Оверни, Эмбер Блан, как пишет М. Барбер, «человек опытный и всеми уважаемый, состоявший в ордене 37 или 38 лет».

Именно он увез из Франции святыню, о со­хранности которой так беспокоился тамплиер Жоффруа де Шарне. В протоколе допроса ста­рого тамплиера, много лет хранившего святы­ню, сказано, что он «видел, держал в руках и гладил» ларец-реликварий. Вероятно, он и вправду, передавая ларец Эмберу Блану, не только облобызал, но и погладил святыню, зная, что никогда ее больше не увидит.

На вопросы инквизиторов, допытывавшихся о местонахождении орденского «идола», Жоф­фруа де Шарне ответил, что отиравил его на юг Франции, в Монпелье. На самом деле Эмбер Блан уезжал в прямо противоположном направ­лении в Лондон.

Святыню везли в надежные руки. Ее храни­телем должна была стать Жанна Суррей, уро­жденная герцогиня де Бар, дочь английской принцессы Элеоноры Плантагенет и герцога Анри III де Бар. У племянницы английского короля святыня тамплиеров была бы в безо­пасности. К тому же легендарный предок Жан­ны — Эверар де Бар был третьим великим ма­гистром тамплиеров.

Графиня Суррей знала, что «творится во Франции с конфискованным имуществом там­плиеров, как король и его присные распродают все, что можно, направо и налево, включая святые реликвии и церковную утварь. Но если конфискованный королевскими чиновниками в парижском Тампле реликварий с фрагмента­ми черепа 58-й из 11000 дев, замученных в 452 году в Кельне гуннами Аттилы, можно бы­ло сбыть втихую, то одна из главных реликвий Христа самим фактом своей принадлежности ордену свидетельствовала бы о его невиновно­сти, и Филипп, не поколебавшийся отправить на тот свет двух римских первосвященников, просто уничтожил бы ее» [2].

Графиня Суррей дала согласие хранить свя­тыню у себя. Она поселилась в лондонском Тау­эре, в крепостном донжоне — Белом Тауэре. Поскольку Тауэр находился на особом режиме охраны, здесь святыня тамплиеров была бы в безопасности. Во время отлучек хранительни­цы святыня оставалась в опечатанном сундуке в ризнице часовни Святого Иоанна Евангели­ста.

Тамплиеры правильно поступили, пере­дав святыню на хранение Жанне Суррей. В 1306 году по всей стране прокатилась вол­на арестов тамплиеров, и Эмбер Блан тоже оказался в заключении как лицо духовного звания. По иронии судьбы инквизиционная комиссия заседала в лондонском Тауэре. Жан­на Суррей имела право навещать тамплие­ров — принцессе королевской крови подобные визиты не возбранялись. После таких посеще­ний графиня Суррей несколько раз уезжала «в паломничество с визитами к французской родне». И именно в это время бывшие там­плиеры находили убежище в герцогстве Бар, где им предоставлялись церковные должности и безопасность.

Шли годы. Умерли мученической смертью на костре Жак де Моле и десятки его соратни­ков. К 1333 году тамплиеров оставалось всего двенадцать, а в 1351 году умер последний ис­панский тамплиер.

К 1348 году Жанне Суррей было под ше­стьдесят. Она начинала хворать, «и ясно было, что святыня, вверенная ее попечению, нико­гда уже не поведет крестоносцев в заморские края; христианские монархи предпочитают воевать друг.с другом, а не за Гроб Госпо­день» [3].

И тогда графиня Суррей обратилась к пле­мяннику казненного Жоффруа де Шарне. Он рыцарь, прославленный своими подвигами, и он помнит тамплиерские традиции. Жоффруа де Шарне был потрясен, ошеломлен рассказом родственницы легендарного магистра тамплие­ров. Он был первым, кому Жанна показа­ла заветный серебряный ларец-реликварий и то, что в этом ларце лежало. Перед отъездом из Франции Жанна Суррей де Бар переда­ла святыню тамплиеров на попечение графа Жоффруа де Шарне. Все это произошло в 1348 году...

Надо ли говорить, что в серебряном ларце-реликварии хранилась плащаница Христа?..


Продолжение легенды о плащанице

Через несколько дней Жан-Пьер де Вуази уже без опасений вступал в кабинет лекаря. Тот, по обыкновению, сидел у стола, рисуя на листе пергамента различные диаграммы и символы. Их он сравнивал с колонками арабских чисел, записанных на другом куске желтоватого пер­гамента, покрывавшего добрую половину пись­менного стола.  

Юный рыцарь с интересом наблюдал за за­нятиями арабского лекаря, а под конец все же спросил, что тот делает.

—     Я составляю гороскоп моему пациенту, — объяснил ибн Вазиль. — Для врача очень важно знать, каково было состояние планет в мо­мент рождения его пациента. Планеты рас­сказывают нам о телесных особенностях, ха­рактере и течении жизни человека, болезнях, что выпадают на его веку...

—     Вы верите в силу созвездий? — спросил Жан-Пьер. — А как же это согласуется с ва­шей верой в бога как управителя земным кру­гом?

—     Звезды этой вере совсем не мешают, — улыбнулся ибн Вазилъ. — Не они причина всего. Только Аллах все предопределяет. Когда чело­век впервые видит свет мира, Аллах записыва­ет в планетах божественную судьбу: метания юности, силу зрелости и огорчения старости. Наша судьба предопределяется в вечности са­мим богом.

Взяв перо, лекарь указал на звезды, нарисо­ванные на пергаменте:

—     Вот это — Марс, Венера, а вот здесь Юпитер в созвездии Льва... Да, все это предо­пределено Аллахом, это судьба, фатум или, как говорим мы, кисмет. Счастье и несчастье

подобны частичкам божьего творения. Воля Аллаха проявляется во всем, мы же являемся его пассивным орудием. Но тот, кто знает звезды, ведает чуть больше и может зара­нее понять, к чему подталкивает нас Аллах. Но... — лекарь многозначительно приподнял руку, — даже мудрецы не в силах изменить свою судьбу.

—     Значит, вы верите, что судьба человека полностью предопределена... И все его деяния, поступки? И свободы выбирать человеку не дано?

Лекарь кивнул головой:

—     Так оно и есть! Наша жизнь напоминает большую шахматную игру. Играет в шахматы Аллах, только он один видит всю шахматную доску сразу. А мы двигаемся по полю, но двига­ет нами воля великого игрока. Да, каждый из нас думает, что свободен в своих действиях, а на самом деле все ходы просчитывает Аллах. Есть высший порядок, которому все мы подчи­нены. На каждом повороте жизненного пути мы получаем почти незримые знаки, подсказ­ки, в каком направлении двигаться, и живем по великому плану Аллаха.

—     Но свобода человеческой воли... — не успел Жан-Пьер до конца сформулировать свои возражения, как арабский лекарь пре­рвал его:

—     Свободна человеческая воля или нет? Это старый философский вопрос... Никто не знает, как формируются мысли, какое влияние ока­зывают они на дух и волю. Все это сложные вопросы, над которыми ломали голову великие мудрецы... Но на вопрос, свободна наша воля или нет, уже ответила Ильм ал-Калам, ис­ламская теология. И ответила отрицательно: наша жизнь предписана, как и орбита планет. «Инша’ Аллах» — «так угодно богу», — говорят арабы...

Французский аристократ недоверчиво смот­рел на пергамент с цифрами.

—     Знаешь, что это за число? — спросил его лекарь. Жан-Пьер отрицательно покачал го­ловой.

—     Это число «пи», — объяснил араб.

—     А при чем здесь звезды? — пожелал знать растерянный Жан-Пьер.

—     Аллах, да святится имя его, управляет всем сущим с помощью сил, действующих по математическим законам. Эти законы отра­жаются на всех плоскостях бытия, в плане­тах и их орбитах, в мельчайших элементах, невидимых даже глазу. Число «пи» и другие веч­ные числовые идеи дышат не только во многих формах мертвых материй, они заставляют не только кружить по небу планеты, лить дождь на землю, они обладают также силами роста в природе. Понимаешь?

Жан-Пьер, все еще сомневаясь, тем не ме­нее кивнул головой.

—     То есть «пи» существует во всех формах бытия, содержащихся в мире... — подытожил ибн Вазиль. — И во всех формулах! Оно содер­жится в энергиях Луны, в солнечном свете, в огне и алмазах. Пульсация звезд соответству­ет пульсации человеческого сердца.

Де Вуази был поражен.

—     А как же все удары судьбы? Они тоже по математическим законам?

—     А удары судьбы, — немного раздраженно пояснил лекарь, — нужны лишь для того, что­бы приблизиться к богу чуть ближе. Только прошедший испытания есть любимец Аллаха. Мы, мусульмане, верим, что следует прини­мать все, что посылает нам бытие, причем принимать без радости и лишних сожалений. Мудрец примет свой путь с радостью и сча­стьем, а глупец — как беду. Человек, рожден­ный под хорошей звездой, должен иметь доброе сердце и совершать добрые деяния. Человек, рожденный под плохой звездой, должен иметь черную душу и творить зло. Даже в этом человек несвободен — несвободен в своем вы­боре между добром и злом, несвободен в своем выборе между небом и адом...

—     Но это же ужасно! — воскликнул Жан- Пьер де Вуази. — Несправедливо со стороны бога!

—     Несправедливо, несправедливо... — эхом отозвался ибн Вазиль. — А почему люди винят Аллаха во всех своих бедах и несчастьях, гово­рят о несправедливости, упрекая Всевышнего за то, что он не вмешался? Не подал знак, не предупредил. Никак не хотят понять, что Ал­лах ради нас же самих скрыл от нас истину о будущем, оставив только радость, и боль воспоминаний, и доброе волшебство надеж­ды... — промолвил ибн Вазиль. И поднялся со своего места, с видимым раздражением пре­рвав разговор.

Когда Церковь не верит в христианскую реликвию: епископы и святые против

Наука  вполне  справедливо  отмечает,  что признание  подлинности  Туринской  (когда-то Лирейской)  плащаницы  усложняется  еще  и тем,  что  в  подлинности  ей  отказывали  еще в  эпоху  Средневековья.  Наука  указывает  на  то,  что  даже  в  те  времена  происходило  нечто  таинственное,  «закулисное»,  что  стояло за  этой уникальной реликвией.  «Невозможно избавиться  от  чувства,  что  здесь  чего-то недостает,  что  в  этом  деле  замешано  го­раздо  больше  фигурантов,  чем  это  видно  на первый  взгляд»,  —  пишет  Ян  Вильсон. 

10 апреля 1348 года после завершения эпиде­мии чумы и в условиях ведения Францией вой­ны с Англией (растянувшейся на сто лет) граф Жоффруа де Шарне обратился с просьбой к па­пе Клементу VI (1342-1352): «...в ознаменование удачного побега графа из английского плена, избавления французов от только что закончив­шейся эпидемии чумы» разрешить размещение в храме в Лирее имеющейся в собственности дома де Шарне плащаницы Иисуса Христа.

Причем де Шарне прямо указал, что он вла­деет именно той плащаницей, которая некогда находилась в Константинополе в Фаросской ча­совне византийских императоров. Вот только, к неудовольствию церковных властей, Жоф фруа де Шарне так и не объяснил, как к нему попала плащаница «из Константинополя». Он лишь инспирировал следующие слухи: дескать, приобрел граф плащаницу по случаю у... рыцаря-крестоносца, а до «обретения» плащаницу за деньги демонстрировал крестоносец-аноним. Как справедливо заметил Е. К. Дулуман, «такого не могло быть. Невероятно, чтобы свирепст­вующая средневековая католическая инкви­зиция десятилетиями мирилась с тем, что вот таку-у-у-ю святыню позволяет себе держать в руках какой-то мирянин». 

Документального ответа папы Клемента VI не сохранилось. Но судя по дальнейшим со­бытиям, устно или письменно папа римский удовлетворил просьбу Жоффруа де Шарне. И в Лирей хлынули паломники, а вместе с ними и немалые деньги. Все это до крайности не понравилось епископу города Труа Генри де Пуатье. Лирейская церковь находилась в его юрисдикции, но доходами не делилась. А пото­му его преосвященство провел собственное рас­следование плащаницы. В 1355 году епископ Генри де Пуатье обратился с «Окружным епи­скопским посланием» к верующим своей епар­хии, в котором объявил Лирейскую плащаницу (будущую Туринскую) фальшивкой и приказал убрать ее из храма.

Что произошло? Правильно, ничего. Священ­нослужители лирейской церкви знают, что их епископ за все эти годы лично даже не видел плащаницу. Как он может судить о подлин­ности святыни? А поэтому подчиняются они приказу своего епископа только наполовину: реликвию и в самом деле убирают с глаз верую­щих долой в... серебряную раку и продолжают выставлять ее на поклонение прихожанам пе­ред Пасхой в Страстную пятницу. И епископ Труа отступил.

Но вслед ему пришел еще один «епископ неверующий». В ноябре 1389 года разразился очередной скандал по плащанице Христовой. «Наследник» Генри де Пуатье, взошедший на кафедру своего умершего предшественника, Пьер д’Арси, написал письмо в Авиньон так называемому «антипапе» Клементу VII (в миру графу Роберту Женевскому). В своем послании д’Арси давал описание плащаницы — дескать, изображение выполнено художником, «искус­ным мастером» своего дела. Что же побуди­ло епископа быть столь категоричным в своих оценках? Церковная пышность!

Освещаемая факелами, реликвия выставля­лась на специально воздвигнутом постаменте. Жоффруа II де Шарне брал реликвию в руки и высоко поднимал ее над головой.

Д’Арси перед папой обличил в резких выра­жениях лирейского настоятеля церкви в пред­намеренном обмане, в том, что тот «одержим страстью корыстолюбия» и даже подкупает пи­лигримов, чтобы те изображали чудесные исце­ления, якобы происходящие с ними.

«...ложно и обманчиво — используемая со страстью жадности, а не благочестия; только с целью увеличения дохода своего храма, — лов­ко окрашенная ткань, на которой умной лов­костью рук было нарисовано двойное изобра­жение одного человека... они тайно изготовили и лживо объявили, что это будто бы саван, в который наш Спаситель Иисус Христос был окутан в могиле» (перевод Е. К. Дулумана).

Корыстолюбие во всем этом деле действи­тельно было — корыстолюбие самого д’Арси. Дело в том, что де Шарне всегда действова­ли через его голову, обращаясь напрямую к папскому нунцию во Франции. Д’Арси грозил настоятелю лирейской церкви отлучением, тот пожаловался графу Жоффруа де Шарне, а граф в свою очередь обратился к королю Франции Генриху. И король посоветовал епископу пре­кратить страсти по плащанице.

Но д’Арси отступать не собирался. Он пред­ложил рассудить конфликт понтифику. Вроде бы епископ смиренно отступил в тень? Нет. Во Франции сменился король — к власти пришел Карл VI. Д’Арси сам принялся за дело: начал интриговать в верхах светской власти, предла­гая им изъять у де Шарне плащаницу Христа в пользу королевского двора. И Карл поддался искушению епископа и прислал бейлифов с за­данием конфисковать плащаницу. Лирейцы, от мала до велика сплотившиеся вокруг графа де Шарне, в 1389 году трижды отбивали насиль­ственные покушения судебных приставов.

Де Шарне не боялся ни епископа, ни короля Франции. Дело в том, что папу Клемента VII с родом де Шарне связывали родственные узы: отчим Жоффруа II де Шарне был родным дядей Клемента, бывшего графа Женевского. В янва­ре 1390 года епископ д’Арси получил от вер­ховного понтифика длинное послание. В этом послании Клемент VII советовал д’Арси «хранить молчание и не вмешиваться». Иначе отлучение от Церкви будет неизбежно.

Впрочем, у этого «антипапы» все же были двойные стандарты. В тот же самый день, то есть 6 января 1390 года, Клемент VII напи­сал еще одно письмо, но уже графу де Шарне. В этом послании он дал разрешение на выстав­ление в храме плащаницы, но только с услови­ем, что верующим в данном случае самым стро­гим и внушительным образом объяснят, что сие вовсе не погребальные одежды Иисуса Христа, а лишь «подобие или изображение» оных. Таким образом, официальная Церковь как бы верила и не верила одновременно.

А затем наступила самая эффектная эпоха в истории Католической церкви. К власти Духа пришло семейство делла Ровере, известное по такому верховному понтифику, как Сикст IV. Человек это был, мягко скажем, совсем не свя­той: современники считали его средоточием и воплощением всей человеческой злобы. Именно он ввел инквизицию в Испании, он протолк­нул на пост Великого инквизитора Торквемаду, именно он выдавал лицензии на содержание борделей в Риме. И именно он покровительст­вовал искусствам, был инициатором строитель­ства Сикстинской капеллы, написал целый ряд прелюбопытных книг и оказался отчаянным поборником подлинности плащаницы Христа, к тому времени находившейся в Турине.

До 1464 года в церковных кругах господ­ствовала лишь одна, очень официальная точка зрения, что плащаница и не плащаница во­все, а «изображение». И вот в 1464 году мо­ нах-францисканец Франческо делла Ровере, бу­дущий папа Сикст IV, написал книгу «О Крови Христовой» (опубликована она была только в 1471 году, когда делла Ровере стал папой рим­ским).

Сикст IV всей душой выступил в поддержку плащаницы и первым объявил, что она подлин­ная. Церковь Шамбери, где герцоги Савойские хранили реликвию, он провозгласил последним прибежищем материи, в которую было завер­нуто тело Христа. «Это было особенно важно для богословских воззрений папы, поскольку он придавал огромное значение искупительной силе истинной Крови Христовой. Почему бы плащанице, на которой запечатлелись следы крови Искупителя, не обладать подобной же силой?» — написали в своей книге «Туринская плащаница» Л. Пикнетт и К. Принс.

Семейство делла Ровере еще не раз зани­мало папский престол, и почти каждый из понтификов — представителей этого семей­ства — старался упрочить статус плащаницы. Так, 25 марта 1506 года в булле «Понтифекс Рима» папа Юлий II (Джулиано делла Ровере) установил юридический статус «священной плащаницы» — sancta  sindone. В своей бул­ле Юлий II сказал о находящейся во владении Савойского дома плащанице, что она являет­ся «самой достовернейшей, чистейшей плаща­ницей (proeclarissima  sindone), в которую был облачен наш Спаситель, когда его полагали во гроб». Повторяя своего дядюшку, Сикста IV, папа Юлий II заявил, что на Туринской плаща­нице «каждый может увидеть истинную кровь и портрет самого Иисуса Христа». Он же уста­новил день официального праздника в честь плащаницы — 4 мая.

La  dolorosa  Passione


Она не усомнилась в подлинности плаща­ницы из Турина. Нет, она верила, но увидела больше. Среди мистиков, которых Церковь хоть и с большой неохотой, но все же приняла, можно назвать Анну-Катарину Эммерих. Простая крестьянка, она родилась в Вестфа­лии в 1774 году. От нее категорически отказы­вались все женские монашествующие ордены. Бедной женщине пришлось пройти через неис­числимые унижения. И наконец в 1813 году ее все же зачислили в орден августинок. Все вре­мя до своей смерти в 1842 году Анна-Катарина Эммерих провела в монастыре августинок, не вставая с постели.

Эммерих получила стигматы и была одной из первых, кому приходили невероятные, за­хватывающие видения. Видения эти вызывали сомнения, непонимание и даже пугали Цер­ковь. Зато простой народ никогда не остав­лял Анну-Катарину и почитал ее как святую. Вот только в этом статусе ей постоянно отка­зывали. Беатификационный процесс Церковь начала только в 1981 году. После него Анну-Катарину Эммерих официально назвали... «рабой Божьей».

Писатель Клеменс Брентано посещал про­видицу в больнице на протяжении нескольких долгих месяцев, и она, прикованная уже к по­стели, надиктовала ему для потомков настоя­щую историю Христа, увиденную ею. Книга Анны-Катарины Эммерих «La dolorosa Passione di  N.S.  Gesu  Cristo» переиздавалась несколько раз. В 1946 году ее издали в Бергамо с согласия епископа Бернарегти, а до него — генерального викария епархии Ратисбона, в Баварии. Книга эта воистину удивительна.

Есть в ней и поразительный, волнующий рассказ о том, что видела Эммерих 170 лет тому назад, прикованная к постели. Она ви­дела плащаницу Христа. Согласно данному видению, плащаница, почитаемая в Турине, не является подлинником, но «следом», то есть копией, полученной чудесным образом в бо­лее древние, нежели средневековые, времена. Согласно этому видению, когда-то к старинно­му льняному полотну приложили более новое. Анна-Катарина Эммерих говорила: «Я видела подлинник, немного изношенный и разорван­ный, почитаемый в каком-то месте в Азии не католическими христианами. Я забыла назва­ние города, расположенного вблизи страны трех волхвов».

В видениях Анны-Катарины Эммерих со­мневаются. Но... те видения неоднократно под­тверждались впоследствии открытиями, сделан­ными в наши дни так называемой «библейской археологией».

Эммерих рассказывала, что «видела многие вещи, связанные с более поздней историей тех пелен». «Их почитали в разных местах», «один раз из-за них поругались, и чтобы прекратить спор, подожгли полотно».

Обман больного воображения больной жен­щины? Но как тогда быть с тем фактом, что никогда не покидавшая своих родных краев необразованная монахиня-августинка сумела точно описать даже цвет изображения на пе­ленах («темно-красный»), а также рассказать, что на плащанице были изображены «все Его раны», что официально было подтверждено только спустя восемьдесят лет после видений Анны-Катарины Эммерих, уже после того, как были сделаны первые снимки.

И вот еще одно неожиданное видение: «Бла­годаря молитве одного святого человека полу­чено два оттиска, как верхней, так и нижней части, путем простого наложения одного куска полотна на другой. Так получены копии изобра­жения, которые Церковь признала с радостью. Освященные этим контактом с истинной пла­щаницей, они сотворили многие чудеса».

Витторио Мессори в статье «Черные страни­цы истории Церкви» скажет: «К „свидетельст­вам" возможно будущей святой нужен какой-то осторожный религиозный подход. Но нельзя их отбросить априори, так как не стоит забывать, что в подобных случаях мистик „знает" больше, чем ученый».

Продолжение легенды о плащанице

Вел подобные разговоры юный барон Жан-Пьер де Вуази и с детьми эмира, прин­цем Халидом и принцессой Салимах.

—     Знай, христианин, что я превыше всего ценю и восхищаюсь матерью Исы, — честно признавалась молоденькая Салимах. — Мать Исы в исламе играет особую роль, — пояснила она, — она считается у нас одной из лучших и благороднейших женщин, живших когда-то на земле, как Хадижа, жена Мухаммеда, и Фати­ма, его дочь. Дева Мария — образец для всех мусульманок. По-арабски ее называют Мариам, и это единственное женское имя, что попало в Коран. Все остальные там зовутся лишь «дочь тогото и того-то» или «жена такого-то и та- кого-то». А имя Мариам упоминается в Коране тридцать четыре раза, даже чаще, чем имя самого Исы... Девятнадцатая сура носит ее имя, а третья сура подробно рассказывает о ней.

Халид подал сестре красивую, переплетен­ную в кожу книгу.

—      Это Коран. Вот что рассказывается в третьей суре о рождении Мариам: ее отец звался Имран. Вместе с женой успел он соста­риться, но пара всю жизнь оставалась бездет­ной. В один из дней жена печально глянула на кормившего птиц Имрана. Затосковала она о дите и попросила Аллаха послать им с мужем потомство; причем умная женщина пообеща­ла, что дитя будет служить Богу. Молилась жена Имрана так: «Господь наш, видишь, я славлю тебя... Ты — Всеслышащий, Всезнаю­щий». И когда жена Имрана родила на сеет дочь, она дала ей имя Мариам и доверила Ал­лаху оберегать девочку.

Позднее Мариам доставили в храм в Иеру­салим, чтобы могла она там служить Господу. Захария, женатый на сестре матери Мари­ам, взялся приглядывать за девочкой. Ей дали жилье при храме, где она день и ночь славила Бога. В этой комнатке с ней заговорил ангел. В третьей суре сказано: «О, Мариам, Аллах избрал тебя и сделал чистой, избрал он те­бя пред другими жителями мира. О, Мариам, склонись смиренно пред тем, что ожидает те­бя». И когда однажды Мариам вернулась после молитвы к себе, Аллах послал к ней ангела в образе совершенного человека.

Дева испугалась и сказала ангелу: «Я найду от тебя защиту у Всемилосердного, отсту­пи от меня, если боишься Господа». Но ангел заговорил с нею: «Я и есть посланник твоего Господа». И сообщил Мариам о рождении «чис­ того сына». Мариам спросила тут же: «Как же будет дарован мне сын, если меня не касался муж и я пребываю девой?» И получила ответ от посланника небесного: «Да будет так!» И Ма­риам поверила. Перед родами молодая женщи­на уехала в отдаленное место. Когда Мариам родила сына Ису, была она, согласно Корану, одна в предродовой боли и отчаянии.

—     С трудом прижалась она к стволу фини­ковой пальмы... — Лицо Салимах сочувствен­но сморщилось. — Боли Мариам были столь ужасны, что сказала она: «О, Аллах, лучше бы я сразу умерла, и меня позабыли!» — Салимах смолкла на мгновение, а потом взволнован­но продолжила: — Коран рассказывает так­же, что, когда Мариам с младенцем на руках вернулась к своей семье, ее заподозрили в не­честности. Бедняжку обвиняли и оскорбляли. В девятнадцатой суре Корана даже переданы слова, с которыми к ней обращались недовер­чивые родные: «Мариам! Ты совершила нечто неслыханное. Твой отец не был дурным челове­ком, и мать твоя была честной женщиной!» Но тут Мариам пришел на помощь сам Господь, он надоумил ее. Она показала на ребенка в яслях и сказала: «Его спросите!» Родня ответ­ствовала ей: «Что нам говорить с ним, когда он еще младенец в люльке!» И тут младенец Иса начал говорить: «Я — слуга Аллаха! Он дал мне книгу и сделал своим пророком. И он же благословил меня!»

—     Так в Коране говорится, что младенец Иисус мог говорить? — изумился Жан-Пьер. — В нашей христианской Библии ничего не рас сказывается об удивительных речах Иисуса в люльке или что младенец Иисус отличался от детей своего возраста. Но как может утвер­ждать такое Коран, если он отрицает божест­венную природу, божественное происхождение и значение Христа?

—    Ну, разумеется, Иса был способен творить чудеса не только взрослым, но и маленьким ре­бенком, — воскликнули дети эмира. — Неужто ты не знаешь истории, о которой говорится в Коране, когда маленький Иса своими малень­кими пальчиками сделал из глины птичку, а потом хлопнул в ладоши, и птичка ожила и начала петь и летать?

—    Нет, — растерялся Жан-Пьер, — о таких чудесах наша Библия ничего не сообщает...

—    И каково же Мариам было смотреть по­том, как заворачивают ее сына Ису в погре­бальные пелены... — пригорюнилась Салимах.


Глава третья. Плащаница — символ перевоплощений

Туринская плащаница

В своей работе Дж. Новелли писал: «Не­обычайная и провокационная выставка, ка­сающаяся также плащаницы, развернулась с 9 марта по 2 сентября 1990 года в Британском музее под названием „Подделки? Искусство об­мана"».


 Наука  вполне  справедливо  отмечает,  что первые  столетия  после  Рождества  Христова не  оставили для нас никаких изобразительных свидетельств  о  внешности  Иисуса  Христа. Ученые  ссылаются  на  то,  что  Библия  категорически  запрещает  делать  «изображения всего  того,  что  есть  на  небе  вверху,  что  на  земле  внизу  и  что  в  воде  ниже  земли»  (Исход,  20:4;  Левит,  26:1) .  Это  требование,  по  мнению  науки,  строго  соблюдалось членами  первоначального  христианства,  ко­торое  состояло  из  ревностных  приверженцев Библии,  иудеев.


В Средние века многие никак не желали пове­рить в то, что ничего не было известно о внешно­сти Иисуса Христа. Было, было известно. В книге М. Хитрова «Подлинный лик Спасителя» приво­дится письмо императору Тиберию от некоего проконсула Палестины Публия Лентулы. В этом письме описывается внешний вид Иисуса Хри­ста: «Этот человек многосторонне одарен. Имя его — Иисус. У него прекрасное и благородное лицо, гармоническое строение тела. Его воло­сы — цвета вина, прямые, но ниже ушей в за­витках, и блестящие. Лоб — прямой и чистый. От лица его исходит сила и спокойствие... Линии носа и рта — безупречны. У него густая борода и такого же цвета, как и волос на голове. У него голубые и лучезарные глаза» [4].


Наука  справедливо  отметит,  что  ей  очень хорошо  известна  чиновничья  иерархия  эпохи Тиберия  в  Палестине.  И в  этой иерархии  никак  не  обнаруживается  такой  чиновник,  как проконсул  Палестины  Публий Лентула.  Еще  в XV  столетии  Лоренцо  Валла  установил,  что так  называемое  «Письмо  Лентула»  —  апокриф не  древнее  XII  столетия.  С  этим  вердик­том  науки  невозможно  не  согласиться,  но  в XII  веке  в  Турине  еще  не  было  плащани­цы,  и  некто,  прикрывающийся  именем  Публия Лентула,  не  мог  увидеть  ее  и  «придумать» внешность  Христа.  То же  описание,  что  дано в послании, очень напоминает «милицейский  фоторобот», совпадающий с... изображением человека на плащанице. Так что, скорее всего, апокрифы все же опираются на не дошедшие до нас древние изображения.

Так были ли такие изображения Христа?

По свидетельству Лампридия, у императора Александра Севера (222-235) в божнице ря­дом со статуями мудрецов древности стояла статуя... Иисуса Христа. А в IV веке историк Евсевий видел в Кесарии Филипповой памят­ник, который поставила женщина, исцеленная Христом (Матфей, 9:20). «Это была бронзовая скульптурная группа, состоявшая из двух фи­гур: самой женщины и красиво облеченного в двойную мантию человека, простирающего к ней руку», — пишет в восьмом томе своей «Церковной истории» Евсевий [5].

В катакомбах святого Калликста существо­вала удивительная фреска. В XVII веке ее ско­пировал первый исследователь христианских древностей Антонио Бозио. На потолке ката­комб в медальоне можно было увидеть лицо че­ловека с длинными волосами и бородой. Фреска датировалась II веком нашей эры.

  Наука  как  бы  раздваивается  в  своих  суждениях.  Иногда  она  берется  утверждать, что иконописный Иисус  —  человек не  от мира сего.  А  потом  заявляет,  что  образ  Иисуса  Христа  начали  писать  с  прекраснейшего лицом  и  распутнейшего  в  истории  католической  церкви  кардинала  Цезаря  Борджиа, сына  папы  Александра  VI  (1492-1503).  Такой  Христос  —  подделка,  как  и  плащаница, говорит  наука.

Но как быть с тем, что на плащанице Христа удалось обнаружить некоторые специфические детали, доказывающие, что изображение на ней повлияло на художников и иконописцев до появления плащаницы в Лирее? Француз Поль Виньон заявлял в 1902 году, что некото­рые черты человека с плащаницы совпадают с образами Иисуса, датируемыми византийским периодом. Эти черты получили в науке назва­ние «знаки Виньона».

«Самая известная из этих отметин — обра­щенный вниз V-образный след между бровя­ми, который, по мнению Виньона, в точности совпадает с традиционным образом, сложив­шимся в ранней иконографии Иисуса, благо­даря которому Он выглядит нахмурившимся, сдвинувшим брови. Виньон утверждает, что он идентифицировал двадцать отдельных знаков, которые можно отождествить с особыми чер­тами на раннехристианских живописных изо­бражениях», — отмечают в книге «Туринская плащаница» Л. Пикнетт и К. Принс.

Как быть с хранящейся в Национальной биб­лиотеке Мадрида миниатюрой, на которой изо­бражен момент передачи плащаницы византий­скому императору Роману I Лакапину? На этой миниатюре плащаница представлена в виде длинного полотна, на котором художник специ­ально выделил лик Христа. К этому-то лику как раз и прикладывается император. Джованни Новелли пишет: «Противореча легенде об Акба­ре, эдесском царе, в которой „Мандил“ имеет размеры маленькой салфетки, изображение из манускрипта представляет его во всю длину, придавая ему вид плащаницы» [6]. На самом де­ле никакого противоречия здесь все-таки нет. Просто четырехметровую плащаницу Христа хранили в свернутом виде так, чтобы снаружи на поверхности был виден только лик Христа.

Возьмем также для примера иллюстрацию из Молитвенника, созданного в 1190-е годы в бенедиктинском монастыре в Венгрии. На ней изображено, как тело Иисуса готовят к погре­бению. Тело находится в той же позе, какую запечатлело изображение с плащаницы. Глав­ная деталь — скрещенные руки. Ангел держит в руках плащаницу, в которую предстоит за­вернуть тело Христа.

Старший научный сотрудник отдела древ­нерусской живописи Русского музея И. А. Ша- лина в одном из своих докладов в 1994 году обратила внимание на икону «Христос во гро­бе». Икона получила греческое название «Akra Tapeinosis» и славянское «Уныние», или «Сми­рение Нашего Господа». Икона XIV столетия, о ней упоминается в письме патриарха Афана­сия I в 1305 году, то есть до появления пла­щаницы в Лирее.

Впервые же «Христа во гробе» изобразили на миниатюрах греческого Евангелия из Ка- рахиссар в конце XII века. Есть аналогичное изображение «Akra Tapeinosis» и в диптихе из греческого монастыря Метеоры. Оно написано около 1381 года и принадлежало основателю монастыря Иоасафу Урошу Палеологу. На обо­ роте диптиха сохранилась надпись о назначе­нии образа: в церемонии страстных дней икону возлагали прямо на эпитафию-плащаницу, ко­торая устанавливалась в центре храма.

Но еще более потрясающей является дру­гая икона. Она происходит из сербской Пра­вославной церкви в Белграде. Надпись на цер- ковно-славянском языке упоминает сербского короля Уроша II Милутина (1282-1321), икона была вкладом его вдовы в Милютинский мавзо­лей-храм в Баньский монастырь. На иконе обна­женный Христос, словно реально положенный на плащаницу, изображен со скрещенными на жи­воте руками и кровавыми ранами распятого.

Откуда взялась эта плащаница на иконе? Ведь очевидно, что прототипом ее была верти­кально подвешиваемая завеса.

Возможно, это объясняет и тот способ, кото­рым когда-то закрепляли в Фаросской часовне Константинополя мандилион-плащаницу. Верх­нюю лицевую часть плащаницы поднимали до уровня скрещенных рук Спасителя со следа­ми крови от гвоздей Распятия. Дж. Джексон изучал Туринскую плащаницу и подтверждает наличие специфических поперечных складок в центре лицевой и оборотной сторон пелены, свидетельствующих о подобном сгибе ткани в течение длительного времени. Им же установ­лен факт прикрепления сложенной пополам плащаницы к поднимавшему ее в этом месте брусу, на котором она была закреплена.

Пятница, избранная для демонстрации рели­квии, когда отпечаток мертвого тела был досту­пен для созерцания, прямо соответствовала дню еженедельной памяти Креста и Распятия. Д. Паллас пишет, что не исключено и то, что «устрой­ство, на котором плащаница с образом мертвого Христа поднималась из ларца-реликвария, было оформлено в виде креста, сделанного в меру и наподобие Голгофского. Такой крест с частицей Истинного Древа, соединенный с реликвией ко­пия, в 532 году Феодор Петрский в энкомии на св. Феодосия упоминает в алтаре Иерусалимской базилики на Голгофе» [7]. Об этом сохранились так­же свидетельства в латинской рукописи XII века: «Мера длины Тела Христова, которая была снята верными мужами в Иерусалиме. Император Юс­тиниан сделал согласно длине тела крест» [8].

Специалисты по иконографии могут сделать вывод, что иконография ликов Христа «не плод интеллектуального и литургического творчества, но образ исторический, с самого начала сво­его существования обязанный нерукотворной реликвии Христа, точно передавшей черты ле­жащего в гробу Господа» (Шалина И. А. Икона «„Христос во гробе" и нерукотворный образ на Константинопольской плащанице». Из мате­риалов конференции «Научные и богословские аспекты исследования Туринской плащаницы и чудесных знамений, происходящих в Право­славной церкви»).

На Руси иконы «Христа во гробе» и «Спас» ассоциировались именно с плащаницей Иисуса, символом-реликвией. Об этом свидетельству­ ет и Максим Грек, называвший такие иконы «нерукотворным образом Спасова схождения». Об этом говорит и то, что хоругви со «Спасом Нерукотворным» украшали русское воинство уже на Куликовской битве.

Московский историк М. Чегодаева сравнила лик, изображенный на Туринской плащанице, с одним из первых изображений Христа Пантокра- тора (Вседержителя), иконой, которая хранится в монастыре Св. Екатерины на Синае и датируется V веком. Когда Чегодаева, пользуясь методами криминалистики, наложила один «портрет» на другой... изображения полностью совпали.


Продолжение легенды о плащанице

Король Людовик IX в спешном порядке укреп­лял для защиты от неверных крепость Марса. Кроме этих мер безопасности, он приказал сво­им людям молиться, чтобы поскорее появились на горизонте сицилианские корабли. Однако проходил июль, а сицилианского флота так и не было видно. Зато появился другой, нежданный и неже­ланный гость: в лагере началась эпидемия. Несколько дней подряд крестоносцы стра­дали от немилосердной жары. И вот однажды рухнул стоявший в карауле воин, да так и остался лежать на земле без сознания. Когда товарищи бросились к нему, они не догадались, жертвой какой болезни он пал, но первые злые подозрения уже зародились. Словно волк, чья жажда крови пробудилась после первой жертвы, эпидемия начала соби­ рать свою страшную жатву — вот еще один крестоносец, еще один... В палатках гибли люди. Сначала это были отощавшие служки, затем молодые воины, и наконец эпидемия до­бралась до знатных рыцарей. Их сотрясали мучительная тошнота и рвота, затем начи­налась горячка, а незадолго до смерти мучали слабость и паралич. Король тут же приказал срочно хоронить тела умерших и удвоил коли­чество богослужений в лагере крестоносцев.

Никто не знал, как переносится болезнь, а если и догадывались, что причиной ее возник­новения стала вода, то предположения эти мало помогали, ибо смерть от жажды была не менее ужасна, чем смерть от мора. Регу­лярные объезды деревянных телег, на которые сбрасывали тела умерших, стали жуткой, но неизбежной данностью, ужасным, но уже при­вычным видом, и никакие старания походных лекарей не могли сдержать алчную смерть. За крепостью была вырыта огромная ямина, в которую сбрасывали жертв эпидемии. Сверху тела посыпали известью и смешанной с пес­ком землей. В августе жара сделалась еще сильней, а вместе с ней выросло и количество умерших. Эпидемия ослабила королевскую армию, и не только потерей воинов — нет, упали дух и ве­ра. Крестоносцы молили Бога о благословении. И вместо этого он послал черный мор. Многие в армии с горечью признавали, что Всемогущий явно не на их стороне. Хотя никто не верил в то, что Бог был на стороне неверных, немалое количество рыцарей заподозрило, что кресто­ вый поход с самого его начала был для Господа делом неугодным. Другие же считали, что Бог впрямую указывает им уйти из земель Туниса и направиться прямиком в Святую землю...

Только к середине августа эмир узнал о катастрофе в лагере крестоносцев. Тут же принц Халид бросился к Жану-Пьеру.

—    Великое несчастье пришло в лагерь тво­их соплеменников! — оповестил юного барона де Вуази принц Туниса. — Страшная болезнь явилась в их лагерь, и смерть отняла множе­ство жизней.

—    Как? — в ужасе воскликнул Жан-Пьер. — И откуда появилась эта болезнь?

Халид утешающе похлопал друга по плечу: в глазах юного де Вуази стояли слезы.

—    Насколько нам известно, сия болезнь пе­реносится с водой. А еще жара, пыль и ветер, теснота в палатках крестоносцев в крепости Марса. Добавь ко всему этому злу еще и голод!

Спустя какое-то время принц добавил ше­потом:

—    Да, теперь ваши люди и сами видят, что Аллах вознес свой меч над лагерем кресто­носцев — да и ваш святой пророк Иса тоже крайне не одобряет дело Крестовых походов...

Одним из первых, кого поразила болезнь, был сам король. Третьего августа — монарх в это время лежал на своем ложе с высокой темпе­ратурой — умер средний сын Людовика Иоанн Тристан. Обеспокоенный состоянием короля, дофин Филипп строжайшим образом запретил извещать в лагере крестоносцев о смерти сво­его брата. Тяжелобольной король не должен ни при каких обстоятельствах узнать о смерти сына — гласил приказ дофина Франции. Караул тамплиеров охранял тело мертвого принца.

Но несколько дней спустя монарх все равно узнал горькую правду.

Лагерь крестоносцев за это время превра­тился в гигантский лазарет, где на всех углах кричали и стонали люди: молили дать им во­ды, позвать лекаря или — если дело шло к кон­цу, — священника. Священникам, сопровождав­шим крестовый поход, не было покоя. А потом умер кардинал-легат Родольфо Альбано.

Двадцатого августа эмир Аль-Мустанзир решил отправить гонца в лагерь короля Людо­вика. Гонца — Жана-Пьера де Вуази.

—      Ты должен проститься со своим королем .

Палатка Людовика IX в развалинах древней римской крепости была просторной и высокой. У входа развевалась эмблема с золотыми ли­лиями на красном бархате. В пятидесяти ша­гах от шатра короля стояла дюжина воинов.

Когда юного Жана-Пьера де Вуази ввели в королевскую палатку, рыцарь замер на мгно­вение.

Хоть горел огонь во многих серебряных жа­ровнях, хоть поблескивало бессчетное множе­ство свечей, в шатре было сумрачно. Ложе короля было со всех сторон окружено знатны­ми крестоносцами и священниками, среди них стояли сыновья короля, его младший брат Аль­фонс Пуату, королевский племянник Роберт Артуа, а также король Наварры. И только спустя несколько мгновений Жан-Пьер увидел изможденную фигуру на ложе — это был Лю­довик IX. Словно издалека доносилась молитва священника.

Людовик IX тяжело дышал, его губы дрожа­ли. Тонкая струйка слюны стекала из уголков его рта. Из глаз монарха текли слезы.

В этот момент в шатер вступил епископ Турский в сопровождении двух священников. На голове его была митра, а в правой руке золо­той цимборий. Епископ приблизился к ложу умирающего. Руки монарха мелко дрожали. Епископ открыл цимборий и протянул королю гостию, а священники упали на колени.

Дыхание короля становилось все тяжелее, грудь вздымалась и опускалась с большим тру­дом. Правой рукой король в отчаянии прижи­мал к сердцу деревянное распятие.

Внезапно кто-то сказал Жану-Пьеру:

—    Приблизьтесь, барон де Вуази, передайте ваше послание...

Адмирал Флоренц де Веренн склонился пе­ред королем:

—    Сир, это Жан-Пьер де Вуази, младший сын барона Рэде, Пьера III де Вуази. Он доста­вил вам послание эмира Тунисского, Аль-Мус­танзира, чьим заложником стал в недавнее время.

Жан-Пьер упал перед ложем умирающего ко­роля на колени, желая поцеловать дрожащую руку Людовика.

—    Не подходи близко, сын мой, избегай опас­ного для твоей жизни прикосновения к моему телу... — задыхаясь, прошептал король.

—     Нет! Нет! — с жаром возразил юный ба­рон. — Дозвольте мне поцеловать вашу руку, сир! Не бойтесь за меня! Ваши заслуги перед Христом охранят меня от болезни. Ибо спе­шил я предложить вам мир от эмира Туниса. Аль-Мустанзир клянется и впредь с добротой и почтением относиться к христианам в сво­их землях. А еще обещает эмир, что не при­дет на помощь султану Бибару, если армия крестоносцев двинется на Египет. — С этими словами Жан-Пьер положил на королевское ло­же послание Аль-Мустанзира.

—     Мир... мир... — закашлялся король. Каза­лось, письмо эмира очень взволновало его. Лицо Аюдовика было бело, как мрамор.

—     Следуйте за мной, мои отважные вои­ны! — внезапно прохрипел король; в глазах его появился странный блеск. А голова в волнении начала метаться из стороны в сторону. — Вот он, крест... там, за той стеной... О Гроб Христов! Трепещи, нечистый, неверующий на­род! Крестоносцы, разрушьте, уничтожьте эти стены!

—     Он бредит... — прошептал король На­варрский.

Король со свистом втягивал в легкие воз­дух.

—     Это твой дворец небесный, да, Ии­сус? — прошептал Людовик. Его глаза были от­крыты и во что-то вдали жадно вглядывались. Щеки короля внезапно раскраснелись, как буд­то кто-то ударил его по лицу. — О блаженный Сион, приветствую тебя!

—     Отец! Не покидай нас... — умолял до­фин.

Властитель Франции отдал душу Творцу всего сущего.

Только сейчас слезы хлынули из глаз Жана-Пьера.

—     Он умер! Какая смерть! — прошептал король Наваррский.

—     Так умирают святые! — отозвался Аль­фонс Пуату.

Епископ Турский подошел к смертному одру короля и двумя пальцами закрыл глаза монар­ха. После этого священник опустился на коле­ни и произнес:

—     О святой король! Какие же страдания оставил ты нам в наследство!

Людовику IX, властителю Франции, было пятьдесят шесть лет.

Вернувшемуся во дворец эмира Алъ-Мустан­зира заложнику Жану-Пьеру де Вуази было очень плохо. Его колени дрожали, тело содро­галось от рвоты. Голова юного крестоносца раскалилась, словно железо на огне в кузнице.

—     Я целовал руку моего короля... — прошеп­тал он встревоженному не на шутку ибн Вазилю. И потерял сознание.


Чуть не случившаяся катастрофа

Плащаница оставалась самым ценным до­стоянием Савойского дома, выполняющим роль фамильного талисмана. А потом произошла катастрофа. В ночь с 3 на 4 декабря 1532 года в святой капел­ле в Шамбери вспыхнул страшный пожар. Убийственное пламя поглощало все вокруг. Плащаница Христа, находившаяся в капелле, хранилась в закрытом серебряном ларце-ре- ликварии. Сам ларец стоял за толстой желез­ной решеткой. По иронии судьбы излишняя предосторожность весьма часто бывает губи­тельна, а не спасительна. Плащаница должна была погибнуть, уж слишком быстро распро­странялось пламя. Оно бушевало уже около шести часов. Монахини были так перепуганы, что не успели даже позвать ключаря. Они сами более двух часов старались спасти свя­тыню. Обильно поливали водой серебряную раку, но ничто не помогало. Спасения как будто не было.

Но плащаница не погибла: шамберийский кузнец ворвался в горящую капеллу и выло­мал решетку. Драгоценную реликвию выне­сли из церкви один из посланников герцо­га Савойского и двое священников. Чудом вынесли, ведь серебряная рака уже начала плавиться от сильного жара. Реликварий рас­калился до температуры около 900 °С. Позже, во время исследований ткани плащаницы в 1978 году, в ней было обнаружено аномально высокое содержание серебра. Капли расплав­ленного металла попали на ткань плащаницы Христа. На реликвии до сих пор заметны следы огня и воды, которой ее так щедро поливали...


Плащаница была спасена

Но слухи о гибели священной реликвии уже поползли по миру. Слухи волновали умы и не утихали. Вскоре они достигли таких масшта­бов, что для расследования обстоятельств дела к герцогам Савойским отправилась папская комиссия. Только через полтора года после пожара плащаницу со следами пожара вер­нули в капеллу в Шамбери. А в 1578 году ее перевезли в кафедральный собор Св. Иоанна Крестителя в Турине. Но с 1543 года драго­ценное полотно было покрыто куском ткани, ее старались надежно прятать от человеческих глаз. Ткань сняли только в 2002 году... чтобы на обратной стороне плащаницы обнаружить еще одно, очень слабое изображение чьего-то лица.

По мнению итальянского профессора Джулио Фанти, возглавлявшего исследование, в хо­де которого слабое изображение удалось сделать более четким, это оттиск все того же лица, что и на лицевой стороне плащаницы, хотя есть и кое-какие отличия. Очень хорошо, что имеют­ся отличия. Дело в том, что, если бы оборотное изображение было зеркальным по отношению к лицевому, плащаницу точно можно было при­знать подделкой — дескать, краски, нанесен­ные на одну сторону плащаницы, со временем просочились сквозь ткань. Но все дело в том, что в данном случае о зеркальности речь не идет, — это просто два изображения одного и того же человека.

Как написал В. Покровский в статье «Об­ратная сторона Туринской плащаницы», «чу­деса на свете бывают, только каждое из них обязательно имеет реалистическое объяснение. Найдется ли объяснение феномену Туринской плащаницы и всем ее бесчисленным тайнам, Бог весть. Следующий раунд поисков намечен на 2025 год, когда монахи вновь извлекут ее из серебряного контейнера, где она хранится уже многие сотни лет» [9].

А пока и в самом деле пора предоставить слово ученым-исследователям Туринской пла­щаницы.


Продолжение легенды о плащанице

Как долго он пробыл без сознания, Жан-Пьер де Вуази впоследствии так и не смог припом­нить. Вновь и вновь кто-то склонялся к нему из темноты. Один раз больной услышал какой-то далекий шум. Жан-Пьер с трудом открыл гла­за, увидел какой-то нестерпимо яркий, просто невероятный свет и вновь провалился в беспа­мятство. А потом сознание вернулось, и к нему из непереносимо яркого света двинулся высокий стройный незнакомец. Глаза Жана-Пьера жадно впились в силуэт, словно сотканный из света. Лицо он пока видел неотчетливо — человек, кажется, был бородат, по плечам спускались длинные каштановые волосы. Незнакомец скло­нился над ложем больного.  

Теплый, почти нежный взгляд больших тем­ных глаз приковывал к себе Жана-Пьера. Де Вуази показалось, что он не может пошеве­литься, скованный по рукам и ногам этим взглядом. Сердце его учащенно забилось.

—    Иисус? — прошептал он. — Ты пришел, чтобы забрать меня?

—    Он бредит... — словно издалека произнес мягкий мужской голос.

Жан-Пьер зажмурил глаза, понимая, что обязательно должен не поддаться мороку бре­да. И силой заставил себя вновь приподнять веки.

Теперь рядом с ним был его друг, принц Ха­лид.

—    Доброе утро! — произнес сын эмира.

Жан-Пьер переспросил слабым голосом:

—    Доброе утро?

—    Да, утро 7 сентября...

—    Значит, я...

—    Ты пролежал в беспамятстве целых во­семнадцать дней. Но теперь ты вновь пой­дешь на поправку, так говорят ибн Вазилъ и Натанаэлъ. Ах, да... — спохватился сын эмира, оборачиваясь к кому-то в покоях, — это мой друг Натанаэлъ.

Жан-Пьер с трудом повернул голову и уви­дел человека из света.

Натанаэлъ казался чуть старше Халида и самого Жана-Пьера. Лицо его выглядело муже­ственно и мягко одновременно. Волнистые до плеч каштановые волосы ниспадали с высоко­го лба.

—    Утро доброе, — произнес он.

—     Ты говоришь на моем языке? — удивился Жан-Пьер.

—     Ну да, — отозвался рабби, — мы, иудеи, рассеяны по всему миру и говорим на многих языках. Кроме того, в Акконе — вы, европейцы, называете сей город Сен-Жан д’Акра — дол­гие годы я учился в школе раввинов. Ты, вер­но, знаешь, что Аккон относится к Латинско­му королевству в Палестине, в нем говорят по-французски.

—     Натанаэлъ только два дня назад прибыл в Тунис, — пояснил сын эмира, — мы вместе дежурили у твоей постели. А ты так и не заметил?

—     Не помню... — прошептал Жан-Пьер. А потом собрался с силами и все же спро­сил: — Воцарился ли мир в Тунисе?

Лицо Халида помрачнело.

—     Несколько дней назад в Элъ-Багире про­изошла стычка между крестоносцами и на­ми. Карл Анжуйский напал на нас. Слава бо­гу, погибли лишь немногие... — И Халид вновь улыбнулся. — Но не беспокойся. Мой отец сгово­рился с сицилианским королем, и вскоре вновь воцарится мир. Крестоносцы покинут наши земли и вернутся в свои родные края! Между отцом, повелителем Египта Бибаром и Анжуй­цем сейчас вовсю идет торг!

—     Они сговариваются о мире? — спросил Жан-Пьер. — А точно ли это? Или ты просто хочешь успокоить меня?

—     Нет, Халид говорит правду, — вмешался в их разговор молодой рабби. — Один из наших величайших философов, Маймонид, считал, что исход брани может решить только ссора, а по­пытка договориться есть основа примирения. Собственно, о том же говорил и ваш апостол Павел в послании к коринфянам.

Жан-Пьер был изумлен. Иудейский рабби знал Новый Завет и даже цитировал его.

Словно читая мысли де Вуази, Халид заме­тил:

—   Видишь, Натанаэлъ знает христианскую Библию и Коран намного лучше, чем мы с то­бой! Уверен, нам троим предстоят интересные беседы! Так что набирайся сил для предстоя­щих разговоров...

Тем временем в лагере крестоносцев и пи­лигримов в развалинах крепости Марса проис­ходило следующее.

С тех пор как в лагерь крестоносцев при­был Карл Анжуйский, его дни — кроме того, когда была стычка в Элъ-Багире, — состояли из воинских советов, посещений больных и раненых рыцарей и воинов, которые что-то ждали от него: или нападения на Тунис, даль­нейшего похода в Святую землю, или (и таких было большинство) долгожданного возвращения на родину.

Казалось, мир с момента смерти Людови­ка IX затаил дыхание, да так и боялся выдох­нуть.

5     сентября Карл Анжуйский пригласил к се­бе всех военачальников похода. Эмир Аль-Мустанзир за несколько часов до того в знак мира прислал королю Сицилии трех оседланных иссиня-черных жеребцов, два великолепных шел­ ковых ковра и деревянный ларь с золотыми монетами. Когда руководители крестового похода со­брались в шатре Карла Анжуйского, король Сицилии решительным голосом оповестил их, что он, имея в виду, что половина воинов-крестоносцев либо уже умерла, либо лежит при смерти, отказался от любой мысли о военном столкновении с эмиром Туниса. Все устремили взгляды на дофина Филиппа. В последние дни, когда влияние сицилианского короля станови­лось все заметнее, Филипп все громче заявлял о том, что никогда не допустит, чтобы га­рантированная победа отца над Тунисом бы­ла упущена из рук, а христианское воинство ради материальной выгоды Анжуйца спасовало перед эмиром. Однако сейчас дофин молчал. Очевидно, и он понимал, что война с Тунисом будет проиграна.

Зато Альфонс Пуату решительно высту­пил вперед.

—     Нет, брат мой! — крикнул он Карлу. — Мы не должны давать врагам нашим времени на передышку, чтобы подготовиться к сопротивлению! Надо брать штурмом их стены! В интересах нашего упокоившегося брата я убежден, что договор с этим безбожным эми­ром Туниса — дело бесчестное, оно было бы предательством наших святых задач, а следо­вательно, нашим страшным грехом!

Карл Анжуйский бросил на брата яростный взгляд. А затем решительно заявил, что де­ло-то уже решенное и спорить он не намерен. Он огласил отдельные пункты мирного догово­ ра, заключенного с эмиром, умолчав о том, что Аль-Мустанзир уже выплатил контрибуцию.

—   Я собираюсь отправить воинов в родные края, — завершил свою речь король Сицилии.

Беспокойное ворчание раздалось в походном шатре Анжуйца. Рыцари умоляли его продол­жить поход на Иерусалим. Король Сицилии вы­слушивал их с плохо скрываемым нетерпением. Он и не думал раскрывать перед ними свои карты. Никто не знал, что гонцы Анжуйца уже ведут переговоры при дворе египетского султана Бибара об открытии Иерусалима для христианских пилигримов из Сирии и европей­ских земель, причем политическое главенст­во мусульман над святыми землями Анжуец не думал ставить под сомнение. И поскольку Аль-Мустанзир поддерживал предложения сици­лийского короля, можно было добиться подоб­ного компромисса. Отвоевывать святые земли Анжуец и не собирался.

Поздним вечером освещенный ярким светом факелов Карл Анжуйский обратился к толпе воинов-крестоносцев.

Когда он сообщил, что вскоре воинство бу­дет отправлено в Европу, из тысяч глоток вырвались крики радости и восторга. Однако были в толпе и такие, что возмущались. Но слышно их не было...

Фотоперевоплощение

Его живописные полотна совсем не фотография... Но «истинный образ» Христа можно увидеть на картинах великого испанского художни­ка XVII века Франсиско де Сурбарана. Сурбаран всю свою творческую жизнь рисовал святой об­раз на ткани в манере «тромплей», то есть «об­ман зрения». И всякий раз великий художник интерпретировал его по-разному. В 1631 году Сурбаран написал картину «Святой лик». На ней он представил то, что в 1898 году увидел италь­янский фотограф: среди складок ткани четко вырисовываются черты распятого Христа. По­вторю: это картина 1631 года. Спустя двадцать пять лет, в 1656 году, художник создал еще более поразительное творение. На этом полотне черты лица проявляются на плащанице. Лицо Христа изображено как неясное пятно цвета запекшей­ся крови. При этом Франсиско де Сурбаран ни­когдане видел Туринской плащаницы...


  Наука  ссылается  в  своих  сомнениях  по поводу подлинности на  следующего  персонажа средневековой истории — монаха-бенедиктинца Корнелиуса  Зантифлета.  Он  был  в  1449  году в  Льеже  (Бельгия)  во  время  демонстрации плащаницы Христа,  проведенной  по  распоряжению  Маргарет  де  Шарне.  Местный  епископ счел,  что  изображение  на  плащанице  напи­сано  красками.  По  долгу  службы  Зантифлет с  выводами  епископа  согласился  и  добавил, что  плащаница  «написана восхитительно».  На этом средневековом  свидетельстве  современ­ная  наука  основывает  свои  сомнения.

Удивительно  только  одно:  где  монах  Зан­тифлет  смог  рассмотреть  «восхитительно  на­ писанный» образ распятого Христа? В наши дни изображение на Туринской плащанице для невооруженного взгляда кажется бледным и едва различимым. Может, фотоснимки могут переубедить науку? В 1898 году Туринскую плащаницу — слу­чай сам по себе редкий — выставили на все­общее обозрение. Эта акция входила в про­грамму торжеств, посвященных пятидесятой годовщине объединения Италии. Праздновали так называемый Альбертинский статут, кон­ституционный закон 1848 года, принятый в королевстве Сардиния (именно он лег в основу общенациональной итальянской конституции). Демонстрацию плащаницы сочли удачным до­полнением к официальным мероприятиям.

В эти дни к туринскому юристу Секондо Пиа обратились с просьбой сделать первые фо­тоснимки плащаницы. Дело в том, что Секондо Пиа был очень талантливым фотографом-любителем, сфотографировать плащаницу он согла­сился с охотой. Тем паче что сделать фотогра­фии попросил его лично король Умберто I.

В общей сложности Пиа сделал 25 мая 1898 года всего Десять фотографий. Но имен­но эти фотографии, а не юриспруденция про­славили итальянца на весь мир, сохранив его скромное имя для истории. Эти снимки стали самым значительным «делом» в его карьере. Рассматривая фотографии в своей «лаборато­рии», Секондо Пиа с удивлением обнаружил, что фотонегатив оказался очень четким. Вместо смутных очертаний бородатого человека глазам юриста-фотографа предстало четкое изображе­ние страшно израненного совершенно реаль­ного тела.

«Снимок оказался жутким образцом по ис­кусству распятия. Каждая царапина от ногтей, каждый след римского бича взывали к состра­данию. Перед нами — жуткое доказательство бесчеловечности человека по отношению к себе подобному, кажущееся в наших глазах еще бо­лее страшным оттого, что мы слишком свык­лись с мыслью, что этот человек — Иисус Хри­стос», — написали Л. Пикнетт и К. Принс.

Секондо Пиа увидел лицо человека с пла­щаницы и замер, завороженный изможденным лицом мученика. После его снимков и взволнованного расска­за весь Турин — от мала до велика — бросился в церковь лицезреть чудо. Собственно гово­ря, это и было чудо — увидеть страдающего и истерзанного Иисуса Христа. «Именно тогда плащаница начала свою собственную современ­ную историю, историю культового предмета, совершенно уникального в своем роде. Порази­тельный синтез тела и изображения, отпечатка и портрета, древняя реликвия и современная фотография», — отмечается в статье, опублико­ванной 4 июля 2007 года в итальянской газете «Corriere  della  Sera».

Наука тоже замерла, но совсем не заворожен­но. Теперь было крайне трудно доказывать с пре­небрежительным видом, что плащаница — гру­бая рисованная подделка времен Средневековья. Рисованным изображение быть не могло, потому что художнику не под силу создать образ, про изводящий «эффект негатива». Сразу же после открытия Секондо Пиа два итальянских худож­ника — Карло Кусетти и Энрико Риффи — по­пробовали повторить изображение с плащаницы при помощи художественных средств, но с трес­ком провалились. Рисованным изображение не могло быть еще и потому, что живописцы Сред­невековья не обладали такими великолепными познаниями анатомии, которые необходимы для создания подобного образа. А если еще вспом­нить и тот факт, что натурализм в средневеко­вые каноны не входил...

Уже в 1902 году французский биолог Поль Виньон смог детально исследовать анатомию человека, изображенного на плащанице, — ис­следовать по фотографиям Секондо Пиа. Это по­зволило его хорошему знакомому Иву Деляжу, профессору сравнительной анатомии в Сорбон­не, человеку совершенно неверующему, доло­жить Парижской академии, что плащаница дей­ствительно была погребальным саваном Иисуса Христа. Надо отметить, что выводы ученого в бу­квальном смысле слова... оскорбили Парижскую академию. Деляж лишился научной карьеры. В 1931 году была сделана еще одна серия фотографий. Автором ее стал Джузеппе Энри. На этих фотографиях Энри запечатлел не­сколько участков ткани. Качество фотографий просто превосходное, по ним можно судить о фактуре материи плащаницы. Эти снимки ис­пользовались даже при детальном исследовании самой ткани, изображения и пятен крови.

В своей монографии«La Santa Sindone rivelata della fotografia», вышедшей в 1938 году в Турине, Джузеппе Энри отметил, что первые фотоснимки, сделанные Пиа, демонстрируют куда более сильные отеки и припухлость, чем на его собст­венных снимках. Он сам объяснял это тем, что Пиа не смог как следует расправить ткань пла­щаницы перед тем, как начал фотографировать ее, и поэтому изображение лица получилось слег­ка деформированным. Фотографии самого Энри были использованы во множестве исследований. Так, историки и патологоанатомы (что в данном случае важнее!) пришли к выводу, что человек, чье изображение отразилось на плащанице, был распят по древнеримским обычаям. Этнологи же обнаружили, что природный тип этого человека относится к иудеям сефардам, к которым был близок Иисус.

Наука  сомневается  и  приписывавает подобное  прочтение  монеты  богатому  воображению  иезуита  Файлеса,  указывая  на надписи  на  монете.

А затем пришла эпоха приборов УР-8, или ана­лизаторов изображений. Воспользовавшись дан­ным анализатором, Джон Джексон объявил, что трехмерные снимки выявили на глазах изобра­жаемого на плащанице некие предметы — скорее всего, мелкие монеты. Богослов-иезуит Френсис Файлес благодаря VР-8 смог прочитать часть над­писей на окружности монеты — четыре буквы: UCAI. Файлес предположил, что это — средняя часть надписи Tiberiou Caicaroc(Тиберий импе­ратор). Как известно, во времена жизни Христа именно Тиберий был римским императором.

Да, такое написание действительно представ­ляет собой ошибку, смешение греческих и ла­тинских букв: по-гречески TIBERIOY KAICAPOC, на монете же —TIBERIOU  CAICAROC. Но де­ло в том, что монетчики в Риме делали толь­ко серебряные монеты — динарии и драхмы, мелочь же чеканилась в самих местностях, в данном случае в Палестине. Местные мастера нередко путали латинские буквы с греческими. Подтверждением тому может служить факт, что уже после сообщения о находке изобра­жения монет на плащанице в разных музеях были обнаружены еще шесть монет с подоб­ной — «ошибочной» — надписью... Плащаница, претерпев фотовоплощение, бы­ла готова к встрече с наукой. А наука как бы пряталась от известной строки Евангелия от Иоанна: «Счастливы те, кто, не видев Меня, поверили». Наука и видела даже, но не пове­рила.


Продолжение легенды о плащанице

Мир снизошел на землю. Анжу ей, добился того, что паломники-христиане могли спокой­но поклоняться Гробу Господню в Иерусалиме. Жана-Пьера де Вуази более никто не держал в заложниках во дворце эмира Аль-Мустанзи­ра. Но и отправляться вместе с воинством крестоносцев в родные края юноше пока тоже не хотелось. Молодой барон стремился в Иеру­салим. Сопровождать его на пути в Святую землю вызвался Натанаэлъ. Их путь лежал в Аккон, к рыцарям храма.

—     Это мой друг Натанаэлъ бен Соломон, — представил де Вуази коменданту-тамплиеру Роджеру де Адаму. — Он многие годы прожил в Сен-Жан д’Акре, учился здесь.

Повернувшись к рабби, тамплиер спросил:

—     Ты жил и учился в нашем городе, поч­тенный? В нашей школе талмудистов? Это радует меня.

Их оживленный разговор прервало появление монаха-францисканца лет шестидесяти. Он кивнул коменданту Аккона и замер в дверях. Его неухоженная лохматая борода доходила до толстого живота, выпиравшего из коричневой рясы. Из-под кустистых бровей монах молча наблюдал за Жаном-Пьером и Натанаэлем. Взгляд монаха был подобен металлу, холод­ный и жесткий.

—     Это фрадре Гюго де Бульо, глава мест­ного отделения ордена францисканцев, — про­изнес Роджер де Адам. — Когда я сказал ему о вашем прибытии, дорогой де Вуази, препо­добный фрадре сразу же пожелал увидеть вас...

—     Гюго де Бульо? — удивленно спросил Жан-Пьер. — Но так звали священника, кре­стившего меня! Вы?..

—     Да, господин барон, я и есть твой крест­ный, — отозвался францисканец и вплотную приблизился к юному рыцарю. Запах немыто­го тела ударил в нос Жану-Пьеру. Этот ни­щенствующий орден категорически не любил мыться. Жан-Пьер слегка отступил в сто­рону.

Монах же тем временем говорил:

—    Я отлично помню, как полил святой водой на твою маленькую головенку, помню твой возмущенный рев и дико молотящие ножонки...

Францисканец ухмыльнулся. Передних зубов у него недоставало, и в этот момент монах напомнил де Вуази одного из морских разбой­ников.

—    А я помню, — произнес Жан-Пьер, — как мой отец рассказывал, что вы отправились в Святую землю вместе с крестоносцами в 1250 году...

—    Не в последнюю очередь по просьбе твоего отца, — заметил францисканец, — чтобы со­провождать твоего брата Пьера. Несчастный погиб на море.

—    Я думаю, мой батюшка и не знает, что вы все еще находитесь в Святой земле.

—    Может быть, — согласился монах. — Я посылал твоему отцу несколько депеш на родину, сообщал о горькой судьбе твоего брата, а потом перестал писать... Шестой крестовый поход был ужасен. Мы все тогда вместе с коро­лем оказались в плену, а потом Людовик покинул Святую землю. Но я-то не тот человек, ко­торый сдается слишком быстро! Я остался на Востоке и никогда не оставлял надежды вновь вступить в святой город Иерусалим, — взгляд монаха омрачился. — Я рад ныне, что вскоре пилигримы свободно потянутся в священные места иерусалимские, но не скрываю, что мне больше по душе воинская победа христиан над магометанами! Христианское воинство долж­ но было перерезать горла, вспарывать утробы неверных безбожников, всех до единого: мужчин, женщин, детей! Но...

Жан-Пьер побелел, переглянулся с Натанаэлем, а рыцарь-тамплиер прервал словоиз­вержение францисканца небрежным взмахом руки.

—    Не все придерживаются твоего мнения, почтенный фрадре, — резко произнес он.

Гюго де Бульо замолчал.

Выслушав яростные выкрики монаха, Жан-Пьер лишь с большим трудом нашел в себе силы улыбнуться одними только уголка­ми губ:

—    Если дозволите, фрадре, я навещу вас в вашем монастыре после моего путешествия в Иерусалим и тогда расскажу вам о том, как обстоят дела в святом городе.

—    Я дозволяю, дорогой барон! Даже попрошу об  этом во имя нашей старой дружбы с твоим отцом, — произнес францисканец.

Жан-Пьер торопливо попрощался и вместе с Натанаэлем покинул комендатуру Аккона.

—    До чего же неприятен сей человек! — за­метил Натанаэль, когда они отправились в сторону странноприимного дома иоаннитов.

—   Заметил? Он все это время с такой яростью поглядывал на меня. Вид иудея ос­корблял его.

—    Мне он показался опасным безумцем, спо­собным на любое преступное деяние, — под­твердил Жан-Пьер.


Глава четвертая . Глас науки и плащаница Христа

Туринская плащаница


Опять начало

С чего же все началось для науки?

В 1969 году кардинал Микеле Пеллегрино, архиепископ Турина, созвал группу экспертов, представителей разных научных дисциплин. Созвал для того, чтобы выяснить, в каком со­стоянии находится плащаница Христа. Так на­чала работу так называемая Туринская комис­сия.

Туринская комиссия проверила только уро­вень сохранности плащаницы и рекомендовала продолжить исследования. 23 ноября 1973 года святыню впервые показали по телевидению в прямом эфире, и на следующий день после по­каза Туринская комиссия продолжила свою ра­боту. Эти исследования проходили под грифом «строго секретно». Почему? Ведь явных причин для подобных мер не было никаких. Официаль­ные власти даже отрицали, что исследователь­ская работа вообще ведется. Только спустя три года, в 1976 году, было сделано заявление, что ткань святыни подвергнута анализу. Заявле­ ние это сделал сам король Умберто, законный владелец плащаницы Христа (он оставался им вплоть до 1982 года, когда плащаница была передана Церкви).

1978 год стал важной вехой в истории изу­чения реликвии-символа. Плащаницу выста­вили на всеобщее обозрение с 26 августа по 8 октября. Общество всколыхнулось, интерес был неподдельным. Из печати посыпались как из рога изобилия самые разные статьи и кни­ги. Книга Яна Вильсона «Туринская плащаница» мгновенно стала международным бестселлером. А потом, снятый по сценарию Вильсона, на эк­раны вышел документальный фильм «Безмолв­ный свидетель» режиссера Генри Линкольна и сразу же стал лауреатом престижной премии в жанре документального кино. Плащаница Хри­ста сделалась популярной и среди католиков, и в стане некатоликов. Лицо Христа с тех пор смотрит на нас из витрин многих тысяч книж­ных магазинов.

В октябре 1986 года папа римский Иоанн Павел II встретился с представителями целого ряда лабораторий и Понтификальной акаде­мии наук в Турине, чтобы дать разрешение на проведение дальнейших исследований пла­щаницы.

Все лаборатории, отобранные для исследо­ваний Туринской плащаницы, были заранее подвергнуты самой тщательной проверке. Ла­бораториям предложили своего рода «контроль­ную работу по математике»: определить возраст различных материалов — и дали на исследо­вание кусочки тела и ткани мумии фараона, погребение которого произошло четыре тысячи лет тому назад. Лаборатории на «отлично» справились с дан­ным им заданием. Дата изучения Туринской плащаницы была назначена на 21 апреля 1988 года. Присут­ствовали представители всех лабораторий. За работами наблюдал Майкл Тайт из исследова­тельской лаборатории Британского музея. В 5:30 утра Туринскую плащаницу извлекли из контейнера, перенесли на середину собора Иоанна Крестителя и развернули. В 9:45 включили телекамеры, которые нача­ли фиксировать каждое движение вокруг пла­щаницы. Профессор Папской академии Рид- жи вырезал кусочек плащаницы и разрезал его на три части, по числу лабораторий, которым предстояло делать исследование. Разрезанные части были переданы председательствующе­му Тайту, и тот перенес их в «Зала капитоля- ре», комнату капитулов. Там его уже ожидал кардинал Анастасио Баллестреро, архиепископ Туринский. Он поместил кусочки ткани в три отдельные банки. Но... происходящее в «За­ла капитоляре» телекамерами не снималось. Странно, не правда ли?

В 20:30 того же дня, 21 апреля 1988 года, Туринская плащаница была возвращена на ме­сто своего обычного хранения.

На следующий день мир узнал о том, что с Туринской плащаницы были взяты пробы на радиоуглеродный анализ. Сумма с продаж те­лезаписей была колоссальной. Мир затаил ды­хание в ожидании результатов.


Продолжение легенды о плащанице

Они сидели за стенами Аккона и беседовали о Христе. Странное дело, но Иисус сделался на пути в Иерусалим незримым спутником Жана-Пьера де Вуази, французского барона, и Натанаэля бен Соломона, иудейского рабби.

— То, что Иешуа воскрес после распятия, сначала увидели женщины, а более убедитель­ного подтверждения исторической достоверно­сти воскресения и быть не может, — говорил Натанаэлъ. — Если бы эти тексты Евангелий были только плодом воображения фантази­рующих мужчин, женщины Иудеи никогда не поверили бы им. Глаза Жана-Пьера округлились от удивле­ния.

— То есть ты хочешь сказать, что веруешь в воскресение Иисуса? — спросил он.

И к его еще большему удивлению Натана­элъ ответил:

— Да, я считаю вполне вероятным, то, что Господь избавил Иешуа из Назарета, невин­но убиенного, от цепких лап смерти и живым забрал к себе на небо! Ты вспомни, что проис­ходило. Большая часть учеников Назареянина после его пленения и распятия бежала вначале из страха перед римлянами. Если и были на земле люди, смущенные в вере своей более, то это явно ученики Иешуа из Назарета. После его распятия они оказались перед горой разби­тых надежд! Поэтому должно было произойти что-то невероятное, чтобы они вернулись и бесстрашно оповестили весь мир: «Он воскрес!» Все ученики и апостолы Иешуа мученически пошли на смерть за свои убеждения. Натанаэлъ молча смотрел на своего друга, а спустя какое-то время заметил:

— Мы, иудеи, тоже веруем в воскресение мертвых в конце всех времен. Так почему бы Всемогущему не воскресить некоторых пра­ведников чуть раньше конца света? Ведь, в конце концов, Бог является «Мехайе Хаметим», «оживителем мертвых», как говорит иудейская теология.

— Но... но тогда ты — христианин! — вос­кликнул Жан-Пьер.

— Нет, я не христианин, — возразил Ната­наэлъ. — Я знаю историю моего народа и моей религии очень хорошо. Я знаю историю нашего вавилонского изгнания и нашего возвращения в Землю обетованную, историю нашего вос­стания против римлян при императоре Тите Веспасиане и разрушения нашего храма, исто­рию нашего рассеяния меж всех народов... Но существовал в истории моего народа человек, о котором я ничего не знал, о котором я долго не отваживался спрашивать. Жизнь этого челове­ка, его существование были для меня подобны открытой незаживающей ране, которую пред­почитаешь не трогать. Я не решался думать о нем, упоминать о нем. Тишина! Абсолютная тишина! Ничего! С моих губ не сорвется его имя, да и в моем сердце не может быть ему места. Я не проклинал его, я не благословлял его. Я боялся его! Но я любил его, не зная, ибо мне ведомо было только одно: кровь, проли­ тая из его тела, была кровью иудея, кровью от крови моей!

—     Ты говоришь об Иисусе... — прошептал Жан-Пьер. — Но почему же ты боялся его?

—     Почему боялся? Его именем подавляли бессчетное количество иудеев, изгоняли и уби­вали! Вот почему большая часть иудеев ничего не хочет слышать об Иешуа. А потом я попал в Аккон, в город, где живет куда больше хри­стиан, чем в остальных местах на Востоке. Это случилось на второй день моего появления здесь... Рабби прищурился. Он неподвижно смотрел вдаль:

—     Я никогда этого не забуду! Я задумчиво шел по улице в центре Аккона. На углу стояло деревянное Распятие. И вот... Я взглянул на об­наженного человека на кресте. Я видел голову в терновом венце, устало опущенные плечи, вва­лившуюся грудь, худые ноги, закрытые глаза, не видящие более света дня. И я был поражен: это он? Через несколько мгновений ужаса и вос­хищения мое сердце исполнилось сострадания к этому человеку... Натанаэлъ сморгнул слезы:

—     С того часа я ищу его. Я ищу не Сына Божь­его Христианской церкви, не еретического учи­теля народа, каковым Иешуа по сей день вы­глядит в глазах многих иудеев и рабби. Я хочу знать, кем или чем был этот Назареянин: од­ним из лжемессий или пророком, мятежником, восставшим против римлян, или нежным мир­ным человеком? Что следовало мне делать? Где я мог узнать правду об Иешуа? Все мое время уходило на изучение Торы, Мишны и Талмуда. А еще трудов иудейских поэтов и философов, таких как Филд Александрийский и Маймонид. Однако во всех этих книгах, у всех этих ученых я поначалу ничего не находил о нем!

—     Но разве же в Талмуде не написаны ужасные, противоестественные и страш­ные слова об Иисусе? — осторожно спросил Жан-Пъер. — Так считают в нашей Христи­анской церкви.

—     Но это неправда, — ответил Нитанаэлъ. — Талмуд, который столь часто сжи­гают епископы и священники твоей Церкви, на самом деле ни слова не говорит об Иешуа из Назарета, которого вы называете Сыном Божьим. Да, есть труд под названием «Толедот Иешу». Но ведь в Иудее каждого четвертого мальчика называют Иешуа! — Молодой рабби замолчал. — И вот в один из дней я наконец нашел кое-что у Маймонида о Назареянине. Совсем небольшой отрывок! Маймонид очень осторожно высказывал о Назареянине нечто доброе. И это придало мне мужества взять­ся за христианскую Библию. С замирающим сердцем я принес ее домой. Целую неделю не решался открыть ее. Но на восьмой день... Я читал и читал! И понял: Иешуа как брат мне! — Натанаэлъ засмеялся. — Мы верим в одно и то же. Иешуа был даже больше иудеем, чем все остальные, чем наш великий учитель Гиллель, знаменитый ученый первого века до вашего летоисчисления.

—     С чего это ты взял? — растерялся Жан-Пьер.

—     Ну, начнем с того, что Иешуа был сыном иудейки. Он рос среди иудеев. Его родители на восьмой день сделали ему обрезание, через сорок дней доставили в храм Иерусалима. Да и впо­следствии во всех своих действиях он вел себя как иудей. Иешуа выполнял все иудейские запо­веди, он видел в Боге отца небесного. Он сочувст­вовал бедным, любил готовых покаяться.

—     То есть Иешуа не принес ничего ново­го? — немного обиженно спросил Жан-Пьер.

Натанаэлъ кивнул головой:

—     Любой иудей может поучиться у Иешуа быть иудеем. Он для меня посланный Богом пророк.

—     Ты называешь Иисуса пророком, — прого­ворил Жан-Пьер, покраснев от волнения. — Ты даже веришь в его воскресение. Тогда что же тебе не нравится в нашей вере?

—     Начнем с того, что я, признавая Иешуа пророком, не считаю его мессией. Мессия — Из­бавитель мира. Но мир так и не избавился от насилия, жестокости, голода, бедности, болез­ней и войн, а значит, Иешуа не мессия! Мир не спасся.

—     Понимаю, — кивнул головой Жан-Пьер. — Ты думаешь, что Иисус сам себя объявил мес­сией?

—     Да, Иешуа был убежден в своем месси­анстве.

—     Значит, ты не веришь, что Иисус был Сыном Божьим? — грозно спросил Жан-Пьер, и так зная ответ.

—     Конечно, не верю! Бог не может быть человеком и умереть! Верить же в челове­ ка — для меня это не представимо. Я могу верить вместе с Иешуа, но не в Иешуа-бога.

Друзья шли вдоль берега реки. Песок поскри­пывал у них под ногами. Жан-Пьер исподтишка наблюдал за другом. Натанаэлъ видел красоту природы во всем. Любовался небом и землей.

—    Дозволь спросить еще, — сказал Жан-Пьер.

—    Конечно.

—    А в чудеса, что творил Иисус, ты ве­ришь?

—    Конечно, я верю в чудеса! Бог часто являл в прошлом чудеса, являл через своих пророков. Так почему Иешуа должен быть исключением?


Результаты

Наука  с  гордостью  оповещала  публику  о результатах  радиоуглеродной  датировки. С  вероятностью до  99,9%  лаборатория  в Аризоне  8  июня  1988  года  объявила,  что  ткань для  Туринской  плащаницы  была  изготовлена в  1350  году  (то  есть,  добавим  мы  к  этому, через  год после  того,  как  плащаница  начала демонстрироваться  в  Лирее?!).  Лаборатория в  Цюрихе  сделала  заключение,  что  ткань для  Туринской  плащаницы  была  изготовле­на  в  промежуток  между  1290  и  1360  годами. А  оксфордская  лаборатория  заключила,  что ткань  для  Туринской  плащаницы  была  изготовлена  все  в  том  же  1350  году. Наука  вынесла  вердикт:  «Официально  признано:  Туринская  плащаница  —  подделка»  («Official:  The  Turin  Shroud  is  a  Fake») . И Церковь пошла в ногу с наукой.  Во время своего визита в Африку 28  апреля 1989  года папа Иоанн Павел II «напомнил» верующим о том,  что  Католическая  церковь  якобы  ни­когда  официально  не  признавала плащаницы в  качестве  подлинных  погребальных  пелен Христа.  По  горячим  следам  Церковь  под­твердила  научный приговор.  А он  подписан и обжалованию вроде бы не подлежит.

Все верующие люди были шокированы. Пла­щаница для них казалась чем-то гораздо боль­шим, чем просто священная реликвия. «Шоко­вую терапию по вере» довершил скептический комментарий профессора Холла: «Кто-то взял кусок ткани и воспользовался им для создания подделки. Я не думаю, что теперь Туринская плащаница представляет хоть какой-то инте­рес» [10]. В состоянии шока все почему-то забы­ли о том, что представляет собой пресловутый метод радиоуглеродной датировки.

Следует добавить, что во время исследования образца с Туринской плащаницы в оксфорд­ской лаборатории с 6 мая по 27 июля 1988 го­да случился непредвиденный казус — произо­шел сбой оборудования, и его вообще пришлось спешно переналаживать.

Есть еще один интересный нюанс, касаю­щийся плащаницы. Радиоуглеродная датировка могла бы дать скорее более позднюю, нежели более раннюю дату, при условии, что во время пожара 1532 года в волокнах ткани остались загрязняющие частицы. И вот в 1993-1994 годах два русских ученых, Дмитрий Кузнецов и Андрей Иванов, работаю­щие в лаборатории биополимеров им. Е. А. Се­дова, решили проверить такую возможность. Они хотели выяснить возможное влияние по­жара 1532 года на датировку плащаницы. Заказ был сделан исследователем плащаницы Дж. Джексоном.

Кузнецов и Иванов провели эксперимен­тальные исследования по изучению процессов химического присоединения углерода из атмо­сферы к молекулам целлюлозы в условиях по­жара 1532 года. Экспериментально русским ученым уда­лось доказать, что целлюлоза в условиях пожара 1532 года на самом деле химически связывает с собой углерод из атмосферы. Причем присоединя­ется именно более «молодой» углерод из атмосфе­ры, а это, естественно, сказывается на датировке плащаницы. Возраст плащаницы автоматически «старился» на двадцать процентов.

Воистину, пожар 1532 года оказался для плащаницы Христа роковым. Об этом написал в научном журнале «Термокимика акта» и аме­риканский химик Рэймонд Роджерс. Он, буду­чи сотрудником Национальной лаборатории в Лос-Аламосе, принимал участие в исследовании плащаницы еще в 1978 году.

Роджерс утверждает, что ученые, прово­дившие в 1988 году радиоуглеродный анализ реликвии, использовали неверные пробы. По его словам, исследователи взяли пробы волокон материала из мест, где плащаница была повре­ждена в пожаре 1532 года и затем... починена монахинями. А они ее и в самом деле чинили, письменные свидетельства этого сохранились до сих пор. Роджерс говорит, что возраст ма­терии, которую использовали в качестве за­платки, действительно насчитывает не более 800 лет, однако возраст самой плащаницы мо­жет быть от 1300 до 3000 лет. На чем ученый основывает свое мнение?

Дело в том, что Роджерс имел доступ как к пробам, взятым с плащаницы еще в 1978 году, так и к тем, что использовали через десять лет. Он указывает, что в волокнах полотна плаща­ницы отсутствует такое химическое вещество, как ванилин, зато в заплатах оно уже есть.

Ванилин является продуктом распада дру­гого вещества — линина, присутствующего в льняном полотне. А плащаница как раз из льня­ной ткани. Содержание ванилина падает со временем, что «дает возможность оценить воз­раст волокна в зависимости от процентного содержания данного вещества в нем. Я считаю, что плащаница должна быть очень старой, так как в пробах, взятых из мест, не поврежден­ных пожаром, вовсе не было найдено вани­лина. Согласно кинетике распада ванилина, возраст плащаницы должен быть между 1300 и 3000 лет», — утверждает ученый [11].

Но почему же тогда ученый мир не пере­смотрит результаты радиоуглеродного анализа? В 1992 году немецкие исследователи Хольгер Керстен и Эльмар Грубер в книге «Заговор во­круг Иисуса» дали вполне смелое объяснение: да­тировка была сфальсифицирована учеными.

Керстен и Грубер говорят о подмене. Фраг­менты ткани XIV века стали материалом под­лога. Это произошло, когда М. Тайт запечатал пробы в контейнерах перед передачей их пред­ставителям лабораторий. Дело в том, что это был единственный этап операции вне пределов видимости видеокамер.

Доклады ученых, принимавших участие в датировке, были переполнены явными проти­ воречиями. Они даже не могли точно указать размеры полученных ими образцов. Сами же образцы были уничтожены. Керстену и Гру­беру приходилось полагаться на фотографии, сделанные в Туринском соборе, когда из ткани плащаницы вырезали образцы, и на снимки, полученные в лабораториях. Так вот, эти фраг­менты невозможно совместить друг с другом. Вердикт науки оказался сомнительным.


Продолжение легенды о плащанице

Они добрались до Святого города. Всадники, торговцы, крики, смех... Мальчишки в развеваю­щихся рубахах мелькали тут и там. Старухи в черных и цветастых юбках тащили корзины на головах, торговали овощами, яйцами и курами. Затаив дыхание, Жан-Пьер и его спутник продвигались к той церкви, которая была для христиан всего мира наиболее священным ме­стом на земле: к храму Гроба Господня. Единственное, что поразило Жана-Пье­ра, — церковь располагалась в самом городе, а не за его стенами. Разве же не написано в Библии, что Иисус с крестом на плечах был выведен прочь из города к тому месту, что по внешнему своему виду более всего напоминало череп, на греческом «Кальвариа», а на арамей­ском «Голгофа»? Юный рыцарь с детства пом­нил рассказы, что Иисус был распят на горе.

Пришлось Натанаэлю объяснять ему:

—    Тот факт, что церковь расположена в са­мом городе, не может быть доказательством обмана сказания. Ведь иерусалимские стены не всегда были на этом месте. Через десять лет после гибели Иешуа в Иерусалиме многое было перестроено и передвинуто. Так что и Голгофа оказалась внутри города. А представления за­падных христиан о «Кальвариа» совсем неверны. Евангелисты никогда не говорили о «горе». Гол­гофа — это всего лишь небольшой скалистый холм, пару локтей в высоту. Языческий импера­тор Гадриан, которому почитание этого места ранними христианами было как бельмо на глазу, велел сровнять его с землей и построить храм с изображениями идолов. По повелению импера­тора Константина языческое капище сровняли с землей, и гроб Христа вновь стал виден.

—     И откуда тебе все это известно? — уди­вился Жан-Пьер.

—     Всякий раз, бывая в Иерусалиме, я при­хожу в храм Гроба Господня. В последние годы это дозволено и иудеям. Правда, никого из своих соплеменников я здесь не видел. Смотритель у входа и так каждый раз очень удивляется, когда видит меня... При первом взгляде на церковь Жан-Пьер, привыкший к великолепию соборов своей роди­ны, был разочарован. Тем не менее ноги Жана-Пьера слегка дро­жали. В храме юный французский барон упал на колени, глядя на гроб Спасителя. После того как Жан-Пьер закончил молить­ся, Натанаэлъ прошептал ему:

—     Представляешь, здесь когда-то был олив­ковый сад Иосифа Аримафейского...

А потом они отправились в Гефсиманский сад.

—    Как думаешь, — спросил проголодавшийся Жан-Пьер, — это будет совсем безбожно, если мы поедим в столь священном месте?

—    Но почему безбожно? — удивился Ната­наэлъ. — Разве не ел здесь Иешуа вместе со своими друзьями?

Жану-Пьеру казалось, что он еще никогда не ел такого вкусного хлеба и не запивал столь дивным вином, оно впитало в себя вкус солнца и земли, на которой был возведен этот свя­щенный город. Спустя какое-то время французский рыцарь спросил:

—    Как думаешь, что происходило на самом деле, когда Иисуса взяли под стражу, допра­шивали, вынесли приговор и распяли? В наших церквях всегда проповедовали, что иудеи повин­ны в его смерти...

—    Вот уже свыше двенадцати столетий нас упрекают в смерти Иешуа на кресте, — за­думчиво проговорил Натанаэлъ. — Поэтому Господь проклял нас, наказал и все еще про­должает наказывать. И поэтому христиане оправдывают все свои страшные преступления против моего народа. Голос Натанаэля задрожал.

—    А ведь именно Пилат вынес приговор Ие­шуа! Именно он, преоставитель Рима, имел пра­во «Ius gladii» — выносить смертные приговоры. В Новом Завете говорится, что Пилат защи­щал Иешуа. И с каких пор римский прокуратор стал человеколюбцем? — Натанаэлъ с трудом совладал с волнением. — В воспоминаниях со­временников Пилата называют человеконена­ вистником, жестоким и бессовестным челове­ком. Среди иудеев его звали кровопийцей. Он был фанатиком Рима. Любил римский образ жизни, его совершенно не волновали бродячие иудейские пророки. Правил он в Кесарее на Средиземном море, в эллинистическом городе с большим те­атром. С большой неохотой он появлялся в Ие­русалиме по большим иудейским праздникам. Рабби наморщил лоб:

—    А вот какой интерес преследовали Кайафа и синедрион со смертью Иешуа? Да, Кайафе нужны были покой и порядок. Да, в синедрионе обсуждали появление Назареянина. Но больши­ми правами иудеи не обладали. Именно римля­не пленили его как вождя мятежников и при­вели к Пилату. Приговор Пилата был вполне закономерен: Иешуа называл себя мессией и царем иудейским. Зачем Риму царь в Иудее? Предположение Евангелий, что иудейские свя­щеннослужители требовали у Пилата ареста и казни Иешуа, а тот не решился освободить его, просто смешны. Для Пилата Иешуа был не религиозным возмутителем спокойствия, а политическим мятежником. Ведь повесили ему на распятии табличку «Царь Иудейский», объяснив таким образом причину казни. Рабби вскинул глаза к безоблачному небу:

—    Вот тут Пилат ошибся! Иешуа никогда не рвался в политические лидеры. Его намно­го больше волновало то, что в сердца иудеев закралась римская ржа сладострастия. Когда Матфей и Иоанн пишут, что весь народ иудей­ский требовал для Иешуа смерти, это обман и оговор! Да и как? Во времена Назареянина миллионы иудеев жили по всему миру. В Иеру­салиме собралась лишь малая часть их. Боль­шинство иудеев, живущих во всех странах, о процессе над Иешуа и не знали ничего. Да и в Палестине о нем ведали только немногие. Жан-Пьер долго молчал, пытаясь себе пред­ставить, что происходило в те далекие време­на на самом деле.

—     Тогда почему Евангелия обманывают нас, описывая те события? — наконец спросил он смущенно.

—     Ты не должен забывать о том, что моя религия всегда особняком держалась в этом мире. А потому многие называют нас фанатиками закона, презирающими людей. Мне­ние ошибочное, как и то, что Иешуа хотел реформировать нашу церковь! Скольким же людям эта ложная теология уже стоила жиз­ни, сколько страданий причинила!

—     В нашей церкви говорят, что Иисус умер во искупление наших грехов...

—     Разве так понимал свою смерть Иешуа? — удивился даже Натанаэлъ. — Такое представ­ление вообще чуждо иудеям. Господь есть лю­бовь. Так почему Бог может простить нас, людей, только тогда, когда ему принесут в жертву жизнь невинного человека? Нет, Иешуа доверял своему Отцу, Богу любви. Поведение Иешуа говорит о том, что мы не должны вос­принимать его мученичество как жертвопри­ношение. Назареянин хотел защитить жизнь своих друзей, чтобы они и дальше несли людям освобождение от всяческой ненависти и насилия. Вот за это он и пошел на смерть. Он вел себя не как безвольная жертва, а из любви к истинной жизни и миру.

—     Значит, по-твоему, Иисус не за нас умер? — спросил Жан-Пьер.

К его большому удивлению Натанаэлъ от­ветил:

—     Да нет же, как раз за нас-то он и умер! Иешуа своей смертью показал нам, что наси­лие и войны должны исчезнуть из этого мира, показал своим непротивлением злу... В лавке старьевщика Натанаэлъ подозвал Жана-Пьера к себе и протянул ему две малень­кие монетки:

—     Это что-то интересное... Когда Жан-Пьер склонился над деньгами, рабби объяснил:

—     Видишь? На этих монетах стоит грече­ская надпись: «TIBERIOY  КАIСАРОС». Монеты времен Тиберия. Такие лепты печатались во времена Понтия Пилата.

—     Монеты времен Пилата... — ахнул Жан-Пьер. — Неплохо! Думаю, стоит их пода­рить странному францисканцу!


Наука против науки

Лучшим свидетельством подлога результатов радиоуглеродного анализа может быть ткань Ту­ринской плащаницы. Ее материал представляет собой отрез льняной ткани длиной 4,36 м и шири­ной 1,1м, что соответствует размерам 8x2 лок­тя. Эта древнейшая мера длины применялась в античном мире и на территории Палестины. Еще в 1976 году ткань была подробно изуче­на. Ее определили тогда как старинное льняное полотно, сотканное зигзагом 3x1. Именно так в первых веках нашей эры ткали шелк и льня­ное полотно. Подобные образцы были найдены во время раскопок в Передней Азии. Во время исследований 1976 года было установлено, что нити для полотна спрядены вручную, а сама ткань произведена на ручном ткацком станке. И это является еще одним доказательством «поч­тенного возраста» плащаницы. Дело в том, что в Европе после 1200 года (особенно в 1350 году!) повсеместно использовалась колесная прялка.

В самой льняной ткани плащаницы были об­наружены незначительные следы хлопковых волокон. То есть ткань ткали на том же самом станке, на котором пряли и хлопковые ткани. Вы спросите, что в этом необычного? Постараюсь объяснить: именно в древнем Израиле ритуаль­ные предписания разрешали иудеям использо­вать одно и то же ткацкое оборудование для из­готовления льняных и хлопковых тканей. А вот в Европе... В Испании хлопок начнут ткать только в VIII веке, в Голландии — только в XII веке.

Доктор Макс Фрай был знаменитым швей­царским криминалистом. Он оказался единст­венным представителем неитальянцев в первом составе так называемой Туринской комиссии. В 1973 году он взял пробы пыльцы с ткани символа-реликвии. Метод при этом был сног­сшибательно прост: Фрай наклеил поверх тка­ни липкую ленту, а затем отклеил ее. И начал анализировать найденные частицы под мик­роскопом.

Работа была кропотливой и долгой. В ре­зультате к 1976 году Фрай идентифициро­вал 48 видов пыльцы растений, растущих на Ближнем Востоке. В наибольшем количестве на плащанице были представлены частицы пыльцы, характерной именно для палестин­ских видов растений. А еще по исследованиям Фрая можно проследить историю странствий плащаницы. Так, epimedium  pubigerium рас­тет в районе Константинополя, а atraphaxis spinosa — только в окрестностях древней Эдессы в Сирии. Значит, перед нами все-та­ки мандилион?

В 1978 году под микроскопом были рассмот­рены отдельные волокна ткани по всей поверх­ности плащаницы. В тех областях, где нахо­дится изображение на плащанице и почти по всей прочей поверхности ткани, волокна имеют тип 2-образного скручивания. Дело в том, что в первом веке тип подобного скручивания во­локон характерен именно для Сирийско-Пале­стинской области.

Но исследователи ткани плащаницы пошли еще дальше. В 1993 году Ребекка Джексон вы­двигает предположение о том, что ткань реликвии-символа могла быть первоначально исполь­зована как скатерть. Скатерть со стола Тайной вечери. Перебор? Не заходят ли ученые слиш­ком далеко в своих высказываниях и предполо­жениях? Дело в том, что ортодоксальные иудеи используют только новую скатерть для празд­нования иудейской Пасхи. Таким образом они как бы гарантируют чистоту и непорочность принятия ритуальной пищи.

По мнению Джексон, высока вероятность то­го, что Иосиф Аримафейский был членом Хевран Кидуша — официального похоронного общества иудеев. И юридически он имел полное право по­требовать тело Иисуса Христа у Пилата. Право у него было, но времени оказалась мало: ведь до наступления заката солнца ему нужно было достать новую, официально разрешенную ткань для похорон. Вот почему Иосиф Аримафейский использовал для погребения ту самую скатерть, что во время Тайной вечери один раз покрывала стол Иисуса. По мнению Ребекки Джексон, ткань Туринской плащаницы отвечает всем требовани­ям иудейского погребального покрова под назва­нием «тахрихим» и имеет правильные размеры, чтобы служить скатертью для пасхального стола на тринадцать человек.


Пятна крови

Наука утверждает как непреложный факт то, что никакого изображения на ткани под кровавыми пятнами нет вообще.

Да, крови на Туринской плащанице много. На верхней части головы, на лбу, темени. Кровь стекала по рукам и вытекала из большой раны на запястье. В области груди тоже заметно ог­ромное кровяное пятно — след раны, которую, согласно Евангелию, оставило копье римского солдата. Кровь вытекала из ран на ногах; осо­бенно большое пятно заметно в следе от ступни одной из ног. Наука долго сомневалась, кровь ли это. 

Исследования под микроскопом, проведен­ные в 1978 году, отчетливо показали, что на нитках ткани нет ни малейших признаков пиг­ментов или красителей. Кровь и в самом деле оказалась кровью. В 1980 году Моррис, Швальбе и Ландон по­казали наличие значительной концентрации железа в области пятен крови на плащанице. Лучи рентгеновского аппарата высветили чет­кую линию железа. Гемоглобин крови содержит этот металл; ученые обнаружили, что железо в пятнах на плащанице окружено так назы­ваемыми пиральными кольцами. Медики сра­зу поймут: такие кольца есть только в крови. В краске их нет и быть не может.

В том же 1980 году ученые Геллер и Адлер провели спектроскопические исследования и об­наружили в следах крови на плащанице гемогло­бин, а в 1981 году — билирубин и альбумин. Ими было проведено двенадцать специаль­ных тестов, которые подтвердили, что на пла­щанице находится действительно настоящая кровь. А Боллоне, Йорио и Массаро в том же далеком от нас 1981 году убедительно показа­ли, что перед нами именно человеческая кровь, принадлежащая к 4-й группе (АВ). Напомню один эпизод рассказа о 21 апреля 1988 года. Риджи разрезал пополам образцы ткани. А также изъял образцы крови, желая впоследствии выяснить их генетические ха­рактеристики. Он использовал два крошечных скальпеля. Чтобы нанести наименьший ущерб изображению, он скоблил с той стороны плаща­ ницы, на которой отпечатались спина и задняя часть головы. Для большей сохранности Риджи положил материалы в сейф хранилища банка.

Чем завершились исследования трех лабора­торий, мы знаем. Но мир не желал мириться с утверждением науки, что плащаница — поддел­ка. Через четыре с половиной года, в 1992-м, профессор Гарса-Валдес сделал научное откры­тие о том, что некоторые бактерии при опре­деленных условиях в процессе своей жизнедея­тельности производят полимерные покрытия на поверхности древних экспонатов. Он пока­зал, что слои этих покрытий могут вызывать серьезные ошибки радиоуглеродного анали­за. Гарса-Валдес задумался: а не может ли и плащаница Христа быть покрытой подобными микроорганизмами?

Он обратился к новому хранителю плаща­ницы, кардиналу Сальдарини, желая вновь ис­следовать плащаницу. Тот не предоставил пла­щаницу профессору, но отправил к Джованни Риджи, который принес выборки 1988 года из хранилища банка. Исследовав полоску ткани под переносным микроскопом, Гарса-Валдес действительно увидел, что ткань «закрыта» по­лимерным покрытием и это серьезно воздейст­вует на точность радиоуглеродной датировки.

Но хотелось изучить и ДНК крови. Гарса-Валдес передал пробы крови в Центр передовых технологий ДНК при Техасском университете. Там доктор Виктор Трайон смог изолировать и выделить сегменты генов, показывающие, что пробы содержат ДНК мужчины. Причем нали­чие обоих типов X и У хромосом в «ДНК Бога» (именно так Гарса-Валдес, не смущаясь, назвал свою книгу) свидетельствует лишь об одном: данный мужчина появился на свет вполне ес­тественным путем, а не в результате Непороч­ного зачатия...

Оставалось только понять, каким образом оказалось изображение человека на ткани пла­щаницы.

Откуда явился образ?

  Наука  вполне  резонно  спрашивает:  если Туринская  плащаница  подлинная,  то  как  на  ней тогда мог  проявиться  образ?  И даже  если это  подлог,  все  равно,  каким  образом  было получено  изображение?  От  верующих  в  чудо наука  себя  уже  отделила,  она  ни  на  йоту  не желает  отступать  от  научных  принципов  и иметь  что  бы  то  ни  было  общее  с  подобными аутсайдерами  веры  в  плащаницу.


Версий появления изображения на плаща­нице множество. Некоторые считают, что это результат некоего паранормального явления. То есть уже не чудо, но близко... В действие были приведены некие сверхъестественные силы.

Парапсихолог из Мексики Цезаре Торт пред­положил, что образ на плащанице — это так называемая мыслеграфия. Последние данные показывают, что на свете существуют люди с особым складом психики, способные при по­мощи концентрации мысленной энергии запе­ чатлеть на фотопленке вполне четкие образы. Примеры есть — имя Ури Геллера у многих на слуху.

Цезаре Торт никак не мог объяснить себе противоречия между историческими свидетель­ствами и научными данными, полученными в исследованиях плащаницы в 1988 году. Он задумался, каким образом ткань XIV столетия могла донести до нас изображение человека, жившего в I веке. Никак вроде бы. Значит, во всем «повинна» мыслеграфия, проекция на ткань коллективных представлений паломни­ков, собиравшихся со всей земли, чтобы по­смотреть на полотно. Вопрос к Торту только один: зачем паломникам собираться со всей земли, если на ткани не было лика Бога?

Любопытна другая теория — так называемая теория «ядерной вспышки». Физик-ядерщик из Великобритании Китти Литтл в 1950 году, в тот момент совершенно не думая о плащанице Хри­ста, работала над вопросом воздействия иони­зирующей радиации на различные ткани, в том числе и льняные. В зависимости от дозы облуче­ния образцы льняной ткани становились то со­ломенного, то темно-коричневого оттенка. А по­том Литтл увидела тот же самый оттенок ткани на плащанице. Чем плотнее прилегала пелена к телу, тем отчетливее было изображение. Оно на­поминает следы ожога или осияния, оставлен­ные длившимся доли секунды высокоинтенсив­ным радиоактивным излучением, исходившим от тела Иисуса. Следовательно, его воскрешение сопровождалось процессом регенерации, затро­нувшим ядерную структуру тела.

Теория вроде бы заманчивая. Но... вспыш- ка-то была ядерной. Если бы она произошла, думаю, ни плащаницы, ни Иерусалима мы бы с вами точно не увидели. Именно поэтому Джон Джексон выдвинул немного другую гипотезу — гипотезу «излу­чающего тела». В его эксперименте были за­действованы скульптурные изображения, об­мазанные фосфором, в темноте излучающим поглощенный свет. Оказалось, что степень по­темнения ткани зависела от ее удаленности от излучающего тела. Все тело при этом должно излучать.

Александр Беляков, руководитель Москов­ского центра Туринской плащаницы, выдви­нул гипотезу «огненного тела»: воскресающая плоть внутри льняной ткани в определенный миг оказалась окруженной световидной энер­гией в форме тела. Как бы там ни было, есть еще теории, свя­зывающие появление образа с редкими естест­венными процессами, например с химическими реакциями между телом Иисуса и тканью по­гребальной пелены.

Для начала давайте обратимся к теории «ис- парениеграфии» Поля Виньона. Виньон предпо­ложил, что ткань была пропитана ароматиче­скими маслами мирры и алоэ. Это соответствует евангельским описаниям. И такая пропитанная маслами ткань вступила в реакцию с аммиа­ком, выделявшимся телом. Что тоже соответст­вует суровой действительности — тела людей, умерших в результате страшных пыток и му­чений, покрываются «смертным» потом. В нем необычайно велико содержание мочевины, изо­билующей аммиаком.

Исследования в этом направлении продол­жили Эльмар Грубер и Хольгер Керстен. Они провели эксперимент прямо на себе. Умастили тело Керстена смесью алоэ и мирры и затем подвергли локальному нагреванию. Их не на­столько волновало происхождение изображения на пелене, как тот вопрос, что в теле Иисуса еще продолжала теплиться жизнь. Изображе­ние они получили, а догадка так и осталась догадкой.

Родни Хор выдвинул гипотезу так называемой термографической коррекции. Он хотел дока­зать, что, находясь во гробе, Иисус, возможно, оставался живым и поэтому более теплым, чем все остальные предметы в гробнице. И добавил, что воскрешение — это всего лишь возвращение из состояния комы. Доказывал Хори то, что если тело оставалось теплым, то нижняя, или задняя, половина покрова тоже была бы теплее верхней половины. Это могло бы объяснить, почему одна часть плащаницы темнее другой. Само же те­ло покоилось в саркофаге, накрытом сверху не крышкой, а полотном.

Окончательного ответа не дано, как не дано и ответа на другой вопрос: кто тот человек с плащаницы?


Продолжение легенды о плащанице

По возвращении в Аккон Жан-Пьер де Вуа­зи решил нанести визит Гюго де Бульо. Тот явно обрадовался приходу молодого барона. Он держал правую руку Жана-Пьера между свои­ми влажными руками и многословно заверял в том, как рад его визиту. Прикосновения мона­ха были неприятны Жану-Пьеру, но из вежли­вости он не отваживался забрать руку. Наконец ему удалось достать из складок плаща маленький белый пакетик.

—     Я кое-что доставил вам, фрадре, из Ие­русалима. Это только мелочь, но думаю, она заинтересует вас.

Монах выудил маленькие монетки.

—     Это монеты времен нашего Господа Ии­суса Христа, — пояснил юный барон. — В гре­ческих буквах на них отчеканено имя импера­тора Тиберия. Видите?

Монах повертел монеты.

—     Такой бесценный дар я не могу при­нять... — проговорил наконец францисканец. И мгновенно спрятал мешочек с монетами в складках своей коричневой рясы. А потом спро­сил: — Откуда они у тебя, сын мой?

—     От арабского торговца, — ответил Жан-Пьер. — От отца я слышал, что вы люби­те древности, и подумал, что вам понравятся эти монеты... Это, конечно, не реликвии, но все же Понтий Пилат оставил о себе память в Священном Писании...

—     Все верно! — с серьезным видом отозвал­ся монах. — Понтий Пилат был своего рода некрещеным святым. Он пытался спасти Гос­пода нашего Иисуса Христа от проклятых иу­деев, требовавших распятия!

Жан-Пьер тут же вспомнил, что расска­зывал ему Натанаэлъ, но не испытывал ни малейшего желания спорить об этом, с Гюго Бульо. Он лишь быстро спросил:

—    Как поживают ваши поиски реликвий для ордена и Франции, фрадре?

—    Как никогда хорошо, сын мой! Силой мы, конечно, сейчас не можем забирать святые косточки из церквей схизматиков, тем паче что король Людовик почил в бозе, а воины по­кинули Святую землю. Но покупать еще как можем. Вот совсем недавно приор маленького монастыря схизматиков с Кармеля был у меня в гостях. В его церкви есть реликвии некото­рых святых — святой Варвары, святой Екате­рины, святого Георгия. Нет секрета в том, что монастырь обнищал и его монахи страдают от нужды, — вот приор и решил поторговать реликвиями.

С этими словами монах вытащил из кар­мана сутаны маленький металлический реликварий и протянул Жану-Пьеру. Там лежала какая-то косточка.

—    Это кость святого великомученика Сте­фана, — объяснил Гюго де Бульо. Вытер лоб огромным платком, а когда Жан-Пьер вернул ему реликварий, завернул его в этот платок.

—    Эх, найти бы более важные реликвии, иг­лы от тернового венца, гвозди с распятия...

—    Плат Вероники... — подсказал Жан-Пьер.

—    Ах, да что там плат! — воскликнул мо­нах. — Это подделка, видал я ее. Эх, если бы крестовый поход продолжился...

Жан-Пьер взглянул на руки монаха. В них было что-то грубое, примитивное. Тыльная сторона ладоней поросла черными волоска­ ми, кожа проглядывала бледная. Пальцы были слишком коротки, ногти обломаны, с черным ободком.

Юный рыцарь все же решился и произнес:

—    А я так рад, что крестовый поход закон­чился. .. и мир воцарится между мусульманами и христианами...

Глаза Гюго де Бульо опасно блеснули.

—    Что, черт побери, ты думаешь, Жан-Пьер де Вуази?

Воцарилось напряженное молчание. Это молчание монаха не удручало. Он упивался им — перед битвой надо сделать паузу, тя­нуть ее до бесконечности, чтобы противник почувствовал себя неуютно.

—    Крестовый поход не соответствует моим нынешним моральным представлениям, — про­изнес наконец Жан-Пьер. — Мне кажется безнравственным, что мы, христиане, сеем смерть меж людьми, которые хотят жить и верить иначе, чем мы. Монах поиграл желваками, мрачно погляды­вая на юношу.

—    Сдается мне, что ты переменил, свое мнение в обществе того проклятого иудея?

—    Да, благодаря моей дружбе с ним и с младшим сыном эмира Туниса. Почему нам троим удалось найти общий язык, а вы все раздуваете ссоры?

—    Твоя приверженность миру делает тебе честь, барон, — холодно заметил франциска­нец. — Но думаю, твой образ мыслей придется не по сердцу твоему отцу.

—    Думаю, мы поймем друг друга, — улыб­нулся Жан-Пьер. — Мой отец всегда был про­тивником Крестовых походов.

—    Забыл, что всем должен быть благодарен Церкви? И титулом, и землями...

—    Я ведь не только сын аристократа, но в первую очередь просто человек.

—    То, что ты говоришь, ересь! — выкрикнул Гюго де Бульо.

Жан-Пъер вовсе не желал ссоры со старым монахом. Какой смысл в их споре?

—    Я многое увидел в этом походе, — мягко произнес де Вуази, — и многому научился. Мой взгляд на Иисуса изменился.

—    Так, так! Взгляд на Иисуса изменился... Это все тот рабби!

—    Да, я сдружился с этим молодым иуде­ем, — подтвердил Жан-Пьер, — и многое узнал у него. Узнал ценные вещи об иудаизме.

—    Ценные вещи? Что может быть ценного в религии, от которой отказался Господь, ко­гда бывший его избранный народ распял Иисуса Христа?

Жану-Пьеру показалось, что его ударили. Столь яростен был взгляд францисканца.

—    Или ты принял иудаизм? Уже и обрезание прошел? — брызгал слюной монах.

Жан-Пьер старался говорить спокойно:

—    Я по-прежнему христианин и им останусь, фрадре! Но благодаря моему иудейскому другу я лучше понял Христа как иудея и человека.

—    Как иудея и человека? Да ты должен пасть пред Богом на колени и молиться. А ты его... человеком!

—    Разве в Священном Писании не сказано, что Иисус мог плакать?

Гюго де Бульо скривил губу.

—    Плакал из-за грехов наших, — подтвердил он. — Но нигде в Писании не сказано, что Иисус смеялся! А люди очень любят посмеяться!

—    Да разве на свадьбе в Кане в кругу своих друзей Иисус сидел с постным лицом? — спро­сил Жан-Пьер. — Иисус был удивительный че­ловек. Он был сравним со всем миром людским одновременно. Был добр, нежен...

Монах поднялся из-за стола:

—    Жан-Пьер де Вуази, твой образ мыслей опасен! Ты сам опасен!

—    Опасен? — удивился Жан-Пьер.

—    Меня ужасает мысль, что ты повезешь иудейскую ересь на родину, еще не оправив­шуюся от ереси катаров!

—    Я постараюсь рассказать людям о том, что думаю о Христе, — спокойно промолвил де Вуази.

—    Наверное, твой иудейский дружок тебе поможет в этом?

—    Да, — твердо произнес рыцарь. — Я наде­юсь, что мой друг Натанаэлъ приеоет ко мне во Францию.

—    Барон де Вуази! — францисканец пере­шел на крик. — Злой дух в тебя вселился! Твои слова — елей для Сатаны!

Вуази ушел, не дожидаясь благословения мо­наха.


Глава пятая. Версии, или Кто тот Человек с плащаницы

Туринская плащаница



Классифицировать как «судебное убийство»

Ученые и судмедэксперты долго изучали изображение на плащанице. Судебный эксперт Бэклин пишет, что «каждая рана была нанесена самым настоящим образом и соответствует то­му типу орудия, которым ее наносили. Каждая рана кровоточила так, как это обычно бывает при таком ранении». Удивительно неподдельное мужество ученых. На это страшно смотреть, по всему телу нане­сены травматические повреждения. Жестокое бичевание, которому подвергся человек, завер­нутый в плащаницу, оценивается примерно в 60-120 ударов плетью с двумя или тремя хво­стами, в концы которых были вделаны металли­ческий гвоздь, гирька или шарик. 98 отпечат­ков таких ран запечатлелось на плащанице!

Вспомните текст Евангелия от Иоанна (19:1-5): «Тогда Пилат взял Иисуса и велел бить Его. И воины, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову, и одели его в баг­ ряницу, и говорили: радуйся, Царь Иудейский! И били Его по ланитам». Терновый венец и в самом деле остался страшной памяткой на изображении с плащаницы. На обоих коленях имеются ушибы, а на ле­вой коленной чашечке порез от повторных па­дений в то время, когда истязуемого уже вели на Голгофу.

Распятие... Что же рассказывает нам о нем Туринская плащаница? На левой руке рана и большой сгусток крови. Оба запястья тем­ные, так как обильно окрашены кровью из сквозных ран. Рана от гвоздя — квадратная, размером 8 мм 2. Гвоздь был вбит не посереди­не ладони, как принято изображать в иконо­графии Христа, но выше, в центре запястья, между костей.

Французский хирург Барбе, проводивший опыты с ампутированными руками, доказал, что гвоздь, вбитый между костями запястья, позволяет длительное время удерживать на кре­сте вес тела. Если же пробить ладонь, как это изображалось на иконах, гвоздь разорвет ее, и тело неминуемо упадет. Кроме того, при про­бивании запястья гвоздь задевает срединный нерв руки и большой палец самопроизвольно подгибается под ладонь. На изображении с пла­щаницы так оно и есть. Большой палец прижат к ладони. На плащанице ясно видно различие между пятнами крови, вытекшей из ран еще живого человека, и кровью из бока, вытекшей из те­ла после кончины, а также из ног при снятии с креста и выдергивании гвоздей. По поводу удара, нанесенного копьем, все авторитетные ученые согласны с тем, что рана была сделана уже после смерти, поскольку вытекло небольшое количество вязкой свертывающейся крови и произошло разделение сгустков крови и сук­ровицы. Кровь стекала вниз без разбрызгива­ния (как она истекала бы из артерии живого человека), что говорит о том, что рана была нанесена уже после смерти.

Плащаница очень четко рассказывает судеб­ным медикам о мучительной медленной смер­ти через распятие, когда жертва должна опи­раться на пробитые ноги и приподниматься, чтобы сделать каждый вздох. Судебные кри­миналисты, изучавшие плащаницу, выдвинули два варианта смерти на кресте: удушье из-за судороги мышц и остановка сердца из-за рез­кого снижения кровяного давления.

Барбе называет подобный способ умерщвле­ния судебным убийством. Туринская плащани­ца оказалась намного подробнее отчета Понтия Пилата императору Тиберию.


Версия 1. Кто  он?

Одна из гипотез о человеке с плащаницы при­надлежит Кристоферу Найту и Роберту Ломасу Впервые эта гипотеза была изложена в книге «Ключ Хирама», а затем в труде «Второй Мессия». Найт и Ломас утверждают, что изображение на плащанице представляет собой не лик Иисуса, а портрет Жака де Моле, последнего великого ма­ гистра ордена тамплиеров. Жак де Моле провел семь долгих лет в заключении и принял мученическую смерть в огне инквизиции в 1314 году. Найт и Ломас считают, что во время допроса ин­квизиторы подвергли великого магистра тем же пыткам и мучениям, какие в свое время перенес Иисус Христос, вплоть до распятия. Когда вели­кий магистр после перенесенных пыток оказался жив, его завернули в саван или плащаницу, и на ткани отпечаталось его изображение. После пыток распятием де Моле почему-то выжил. На­верное, на роду ему было написано аутодафе. Ткань пелены, ставшей сразу же реликвией для тамплиеров, перешла в собственность семейства Жоффруа де Шарне.

На чем основана гипотеза Найта и Лома­са? В принципе, доказательств у них не много, всего лишь три. Дата пыток и ареста Жака де Моле совпадает с нижней границей радиоугле­родного анализа плащаницы. Сами пытки Жака де Моле считаются лучшим доказательством (хотя характер пыток инквизиторы в описании допросов не указали). Тамплиер де Шарне, рав­но как и сам де Моле, имел отношение к Лирею и появившейся там плащанице. Если на мгновение предположить, что в пла­щаницу был завернут все-таки великий магистр тамплиеров, то он должен был лежать совер­шенно неподвижно, не корчиться от боли. Если же инквизиторы пытали его столь дьявольским способом, то спокойно полежать живому чело­веку в плащанице не привелось бы.

«Хотя Найт и Ломас утверждают, что им уда­лось окончательно... разгадать тайну плащани­ цы, на самом деле они попросту не заметили ее. Главная загадка реликвии заключается даже не в том, чей образ запечатлен на ней, а каким путем он был создан», — делают насмешливый вывод Л. Пикнетт и К. Принс. Чтобы тут же выдвинуть свою собственную, конечно же сме­лую, версию.



Продолжение легенды о плащанице


Через час в покои Гюго де Бульо вошел Бер­нар де Аж, рыцарь-иоаннит. С собой он нес огромный кожаный мешок.

—     Рад видеть тебя и плоды твоих алхими­ческих опытов, сын мой! — поприветствовал его францисканец.

—     Ну, к сожалению, я сам не очень доволен результатами, фрадре Гюго, — возразил иоаннит. — Но кое-что могу показать.

Монах кивнул головой.

—     Поначалу я изготовил человеческие лица, их изображения, используя гипсовые отпечат­ки. Вот только к долгожданным результатам мои эксперименты пока не привели. — Рыцарь достал сложенный платок. — Видите, сколь страшны и несовершенны эти лики, и их про­порции не совпадают.

—     Ужасно! — явно разочарованно восклик­нул Гюго де Бульо.

—     Потом я смазал маску смесью из алоэ и мирры и приложил к влажному плату. Как только образ проявился на ткани, я снял плат и положил сушиться. Но возникших образ слиш­ком отчетливо проявился на ткани.

—    Да, он неплох, но... — вздохнул франци­сканец.

—    В следующем эксперименте я добавил в смесь оливковое масло, а платок пропитал рас­твором из терпентина.

—    Но почему подобные субстанции — алоэ, мирра, оливковое масло и терпентин? — спро­сил Гюго де Бульо.

—    Ну, алоэ и мирра упоминаются в Библии при иудейских погребениях. Терпентиновое мас­ло — составная часть субстанций, которые древние египтяне исполъзовали при бальзами­ровании трупов. Думаю, нам надо поискать что-то еще...

—    Наверное, — вздохнул разочарованный мо­нах.

—    Вот эту маску я обрызгал смесью не только масел, но кровью.

—    Еще ужасней! — Монах даже отпрянул от стола.

—    К сожалению, вы правы. — Бернар де Аж пожал плечами. — Боюсь, таким образом мы не добьемся ничего. Я экспериментировал на телах только что забитых животных, вот они отпечатываются достоверно, пока не успели остыть...

Францисканцу жар ударил в голову.

—    Фантастично! — восторженно восклик­нул он. — Бернар де Аж, ты мастер своего де­ла! Гений!

Иоаннит покраснел.

—    Я старался. — Он огорченно потупился. — Однако нам это ничем не помогает, — вздох­нул он. — Где же мы найдем тело еще не ос тывшего умершего? Да еще и с идеальным обликом...


Версия 2. Кто  он?

По версии Пикнетт и Принса, он — Лео­нардо да Винчи. Иногда кажется, что без Лео­нардо в истории Средневековья вообще ничего не обходилось. Но все же рассмотрим и эту гипотезу.

Согласно ей, Леонардо получил от самого тогдашнего папы римского заказ на создание более качественной «плащаницы». Другим ху­дожникам ничего подобного просто не риск­нули бы предложить. А для циничного умницы Леонардо да Винчи никаких этических норм и соображений просто не существовало (так счи­тают именно Пикнетт и Принс).

«На подделку Туринской плащаницы мог от­важиться только еретик... — пишут исследова­тели. — Создать подделку священной плащани­цы Иисуса, нанести на нее нечто, что должно имитировать следы его спасительной крови, и стремиться выдать поддельную реликвию за подлинную святыню — это дело, на которое никогда не пойдет истинно верующий христиа­нин».

По мнению исследователей, идея поместить на ткань свой собственный портрет тоже при­надлежала Леонардо.

Ссылаются «агенты плащаницеведения» Принс и Пикнетт на то, что именно да Винчи открыл принцип стереоскопического зрения, то есть восприятия трехмерного изображения. А также на то, что в 1490-е годы Леонардо ра­ботал над таинственной «машиной из зеркал», предназначение которой для нас — загадка. Но это для нас, а для Принса и Пикнетт все давно понятно: «...известно, что зеркала собирают в фокус свет и тепло, а оба этих вида энергии необходимы для получения изображения, ана­логичного изображению на плащанице», — пи­шут они.

К доказательствам относится и то, что го­лова человека на плащанице как бы отделе­на от тела. Значит, о ком хотел напомнить всем Леонардо? Никаких сомнений, об Иоан­не Крестителе. «Будучи иоаннитом, Леонардо особо почитал Иоанна Крестителя, который, как мы помним, был именно обезглавлен, и относился с крайним презрением к распято­му Христу» [12]. Иоанниты, к которым исследователи причис­лили и Леонардо да Винчи, были гностиками, предающими анафеме Христа как «ложного мессию». Именно иоанниты утверждают, что Христос узурпировал сан мессии, принадлежа­щий на самом деле Иоанну Крестителю. Такого же мнения придерживаются многие ученые-библеисты. Для них Иоанн Креститель и Иисус Христос были соперниками, причем их соперничество носило ожесточенный харак­тер.

Вывод, который делают Линн Пикнетт и Клайв Принс: Леонардо ловко одурачил тех са­мых церковников. Остается добавить: а также миллионы паломников, которые на протяжении пяти веков поклоняются его портрету.


Продолжение легенды о плащанице

В тот вечер Натанаэлъ, вернувшись от своего друга, заметил вблизи своего дома че­ловека, странным образом обеспокоившего его. Уж слишком часто он видел его в последние дни. Почему он везде попадается ему навстре­чу? Натанаэлъ столько раз за сегодняшний день видел его... И взгляд незнакомца беспо­коил. Впервые в своей жизни Натанаэлъ почувст­вовал, что ему грозит опасность. Небо затянуло черными тучами, вдалеке уже слышалось грохотание грома. Или это шаги у него за спиной? Натанаэлъ насторожился.

—    Кто здесь? — спросил молодой рабби.

Чернота ночи становилась все более грозной, вот от нее отделились чьи-то тени. Страш­ный удар пришелся по голове Натанаэля...

—    Свяжите его! — приказал кто-то мрачно.

...Альфонс де Шонси, подчиненный комен­данта Аккона, вошел в кабинет Роджера де Адама.

—    За стеной, в пяти сотнях шагах отсюда, нашли тело убитого иудея, — доложил он.

—    Тело иудея? И никто его не опознал? — спросил комендант.

—    Да, вроде как иудей. Он почти что наг, только набедренная повязка. Выглядит ужасно.

Роджер де Адам и Альфонс де Шонси поки­нули дворец. Молодой тамплиер отвел коменданта за крепостную стену. На повороте дороги тамплиер увидел тело почти обнаженного мужчины, спиной вжавше­гося в ствол дерева. Голова с окровавленными волосами поникла на грудь. Кровь была повсю­ду, все тело — одна сплошная рана.

Роджер де Адам присел, чтобы вниматель­нее осмотреть тело. Осторожно приподнял со лба слипшиеся от крови волосы.

—    Я знаю этого человека, — наконец произ­нес тамплиер и глянул на Альфонса де Шон­си. — Благородство черт его лица не изменили даже страдания.

Несмотря на участие во многих битвах, тамплиеру Роджеру де Адаму не удавалось безразлично относиться к смерти.

—    И кто же этот человек? — спросил Аль­фонс де Шонси.

—    Натанаэль бен Соломон, юный рабби, он не так давно вернулся в Аккон из Туниса.


Версия 3. Кто  он?

Сейчас в моде новая хронология и рекон­струкция средневековой истории. В 2003- 2004 годах представители и почти что «ро дители» новой хронологии Г. В. Носовский и А. Т. Фоменко дали миру новую сенсационную гипотезу. Плащаница принадлежала... визан­тийскому императору Андронику Комнину.

На чем основывается их версия?

Согласно свидетельству Никиты Хониата, на момент распятия — а Андроника действитель­но распяли — императору было от 30 до 45 лет. Возраст человека с плащаницы тоже достигает 30-40 лет. У изображения на плащанице борода похо­жа на раздвоенную [13]. У Андроника тоже была раздвоенная борода. Никита Хониат говорит: «У него была длинная борода, разделяющаяся на две половины и оканчивающаяся остри­ем». Надо сказать, что далеко не для каж­дого византийского императора сохранились сведения о форме его бороды. «Что касается раздвоенной бороды, то мы не нашли в ви­зантийской истории другого такого упомина­ния, кроме Андроника», — говорят Фоменко и Носовский. Далее они ссылаются на то, что рост Андро­ника и человека с плащаницы совпадают.

Как пишет Хониат, Андронику перед казнью выкалывают глаз. На фотографиях плащаницы хорошо видна большая вертикальная рана, пересекающая правый глаз распятого. Никита Хониат сообщает, что за несколько дней до того, как Андронику выкололи глаз и повели на распятие, ему отрубили правую руку. Обратимся теперь к плащанице. Новые хронологи рассматривают фотографию участка плащаницы с изображением кистей рук. «На правой руке Христа мы действительно видим разрыв между кистью и самой рукой... Воз­можно, кисть была отрублена и затем приложе­на к мертвому телу. Чтобы отрубленная кисть держалась, ее накрыли левой рукой», — пишут Фоменко и Носовский...


Совсем незначительное послесловие

О ней спорят, не переставая. Люди раздели­лись на два клана: поклонников и противников. Перспективу того, что общества поклонников плащаницы распадутся, я считаю иллюзорной. Они будут существовать и дальше, до тех пор пока полотно не будет изучено до мельчайших подробностей и пока результаты, что вполне ве­роятно, не станут более четкими, чем сегодня. Не исключаю я и того, что настанет день, ко­гда скептики убедятся в своем заблуждении и изменят свою позицию. Приняв чудо как чудо, а не как объект научных исследований. Пока же не могу не согласиться со словами Джона Уэлша, еще в 1963 году сказавшего: «Туринская плащаница — это либо самая удивительная и впечатляющая реликвия, подтверждающая су­ществование Иисуса Христа... либо одно из самых гениальных и невероятно сложных соз­даний человеческого разума и искусных рук. Середины здесь быть не может».

Мне не хотелось примыкать ни к поклон­никам, ни к противникам. Мне хотелось лишь обобщить все версии и рассмотреть гипоте­зы. «Судить» плащаницу не в моей компетен­ции.


Окончание легенды о плащанице

Медленно, словно капля за каплей стекает расплавленный воск, сознание возвращалось к старому барону де Вуази. Натанаэлъ! Человек на плащанице был Натанаэлем — другом его юности. Не было ни­каких сомнений! За всю свою жизнь не смог де Вуази забыть его лица. Какая насмешка! Старый барон смотрел на плащаницу. От слез изображение Натанаэля расплывалось. Как много мог бы рассказать Жан-Пьер своему другу, что накопилось за дол­гие годы. Однако только одно слово слетело с его губ:

—    Прости!

В этот момент в уши ворвался звон множе­ства колоколов. Звонят на колокольне? Небеса разверзлись, оглашая все окрест? Или это ко­локольный звон его собственного сердца, звон, рвущийся из глубин его души?

Жан-Пьер де Вуази потерял сознание. Когда старик очнулся, он лежал в постели. Справа от него на коленях стояли Матильда и ее сыновья. Они молились. Слева над кроватью Жана-Пьера де Вуази склонился священник.

«Я жив», — хотел произнести старый барон. Но губы не слушались его.

Священник удивился, что старец вообще от­крыл глаза. Они сияли и смотрели в пустоту. «Как странно, — подумал духовник, — обыч­но смерть искажает лица». А лицо барона сияло.

—    Натанаэль, — прошептал Жан-Пьер де Вуази. — Ты пришел забрать меня?

—    Что он говорит? — спросила баронесса Матильда испуганно.

—    Я не понимаю, — отозвался духовник и наклонился над стариком.

—    Ты не Натанаэлъ, — прошептал тот на прощание миру.


Примечания

1

Пикнетт Л., Принс К. Туринская плащаница. М.: Эксмо,

2

Цит. по: Бегичева В. Безмолвные хранители тайн. М.: Рос- мэн, 2004.

3

Цит. по: Бегичева В. Безмолвные хранители тайн.

4

Цит. по: Хитрое М. Подлинный лик Спасителя. М., 1894.

5

Цит. по: Менъ А. Сын Человеческий. М.: Протестант, 1992.

6

Новелли Дж. Туринская плащаница: вопрос остается от¬крытым. М., 2000.

7

Цит. по: Pallas D. I. Passion und Bestattung Christi in

8

Чудотворная икона в Византии и Древней Руси. М., 1996.

9

Независимая газета. 2004. 27 апреля.

10

Цит. по: Пикнетт Л., Принс К. Туринская плащаница. С. 24.

11

Роджерс Р. Туринской плащанице 3000 лет. / ТЪегтосЬгшса АсЛа.

12

Пикнетт Л., Принс К. Туринская плащаница. С. 364.

13

См. статью «Образ на ткани» на сайте www.shroud.


на главную | моя полка | | Туринская плащаница |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 6
Средний рейтинг 4.0 из 5



Оцените эту книгу