Владимир Весенний

Реликвия Викингов

title: <b>Купить книгу "Реликвия Викингов":</b> feed_id: 5296 pattern_id: 2266 book_author: Весенний Владимир book_name: Реликвия Викингов

Младший сержант Венедикт Скутельник вдвоем с товарищем катит сани по заснеженному полю. На санях этих боком уложен огромный металлический сейф. Товарищ тащит сани за веревку, а Венедикт, упершись руками в днище железного чудища, толкает сзади. Кирзовые сапоги и полозья хрустят по снегу. Бушлаты нараспашку. Шапки с кокардами на затылках. Из ртов пар.

Впереди пригорок. К вершине пригорка катить становится тяжелее. Осталась немного, а не идут сани – встали. Привалился Венедикт к сейфу плечом, толкает, что есть мочи. Да только сапогами по снегу вхолостую елозит. Уже и шапку потерял, и шея болит, и под ногами целый сугроб образовался – стоят сани с сейфом, как вкопанные. Кто-то сзади треплет Венедикта за плечо. Не оборачиваясь, отмахивается Венедикт, злится, что мешают сейф на горку заталкивать. Однако трясут за плечо так, что младший сержант просыпается и видит перед собой дневального со штык-ножом на ремне. На лице дневального недоумение:

– Охренел, младшой?! – шепнул солдат.

Венедикт приподнял голову и увидел, что лежит на левом боку в синих армейских трусах, плечом подпирая матрац и одеяло с подушкой, которые затолкал к спинке кровати. Во сне голыми ступнями Венедикт активно скреб по железной сетке, заталкивая сани с сейфом на пригорок, чем привлек внимание бдительного воина.

Через секунду силуэт дневального, словно призрак, растворился в синем свете ночной лампочки под потолком. Венедикт соскочил с кровати, расправил постель и снова улегся, укрывшись с головой шерстяным одеялом. Казарма сопела, похрапывала и причмокивала шестьюдесятью глотками. Венедикт слушал какофонию звуков, ожидая возвращения сна, но сон не возвращался. Выпростав правую руку из-под одеяла, младший сержант покрутил ею так, чтобы в неверном свете различить цифры и стрелки на циферблате наручных часов. До побудки оставалось сорок минут. Можно поваляться, послушать заливистые соловьиные трели из рощи за окном. Но роща за окном молчала. Молчали птицы неспроста. Пять дней назад рядовой Федоров, неся ночную караульную службу на дозорной вышке, сильно затосковал по родной деревне Борщи, что в Воронежской области. Затосковал по невесте своей Ирке Шаровой, которая уже целый год не слала ему писем. «Загуляла», – лезло в голову караульному Федорову. От недобрых предположений захотелось ему выпить первача домашней выгонки, да закусить горбушкой ржаного хлеба с салом. Вспомнилось караульному, как миловались с Иркой в лопухах, а злобные комары терзали голые ягодицы. Вспомнилось, как до рассветной зорьки соловьев слушали на скамеечке под кустами белой сирени, как дух ее дурманил голову шальными мыслями о женитьбе после демобилизации из вооруженных сил советской армии. Слушал рядовой Федоров в ночи предательские переливы из рощи по другую сторону колючей проволоки, отделявшую воинскую часть от внешних посягательств не дремлющего врага, и тоска его не унималась. Для избавления от душевного надрыва снял караульный с плеча табельный СКС, дослал патрон в патронник и пальнул в ликующую безмятежным пением рощу; в круглую и румяную, с блядским прищуром морду Ирки…

Рядового Федорова отправили на «губу», а соловьи с той ночи замолчали.

Младший сержант сладко потянулся. Хорошо ему было думать, как после демобилизации его отправят домой. Но по неписаному закону, который установил командир части полковник Муромцев, путь к свободе воина, честно отдавшего долг Родине, лежал через «аккордные» работы. Почему работы назвали «аккордными» Венедикт не знал.

«Аккордом» ему лично досталось рытье траншеи близ двухэтажного здания столовой. Цель работ очень обще сформулировал командир роты капитан Пелепчук: «Для осуществления вспомоществования…»

Это самое «вспомоществование» Скутельник осуществлял вторую неделю. Он терпеливо ждал «своего часа», не принимая участия в жизни роты. Его не заставляли выбегать по утрам на зарядку, не заставляли посещать установленные расписанием занятия, освободили от строевой шагистики и от боевых дежурств. В столовую он являлся по собственному распорядку. Мог бы не отдавать честь встречным «прапорам» и младшим офицерам (нет у них управы на «оборзевшего дембеля»). Но, приученный к дисциплине, вскидывал младший сержант правую руку к виску ладонью вниз при виде старшего по званию, понимая, что хоть и плевали они на него и его честь, как и он на них и их субординацию, а все же порядок есть порядок.

Венедикт откинул одеяло и рывком встал с «пискнувшей» койки. День начался…

Сколько времени ему предстояло «осуществлять вспомоществование» – ведал бог и командир Муромцев. Оба держали младшего сержанта в гнетущем неведенье, потому в божественный и командирский промысел решил вмешаться ангел-хранитель Венедикта, которому надоело торчать под открытым небом и палящим солнцем и наблюдать, как мается с лопатой его подопечный. Ангел пригнал к траншее старшего лейтенанта Бубулича.

В этот майский день товарищ старший лейтенант исполнял обязанности дежурного по части. О Бубуличе Венедикт знал, что родом тот из Молдавии, что женат и что по возрасту ему давно надлежало ходить в чине майора или даже подполковника. Но как полтора года назад, когда после «учебки» Венедикта командировали в Ржевский корпус для прохождения службы, Бубулич ходил «старлеем», так с тех пор на его погонах звезд не прибавилось.

Поскрипывая портупеей, с красной повязкой дежурного на левом рукаве Бубулич взял под козырек форменной фуражки и встал на краю траншеи.

– Копаешь? – спросил старший лейтенант Венедикта.

Скутельник выпрямил голый торс: – Копаю, – согласился он и вытер тыльной стороной ладони лоб от пота.

– Лопатой? – продолжил дельный разговор дежурный по части.

Венедикт перевернул шанцевый инструмент черенком вниз и пощупал указательным пальцем лезвие: – Точно – лопатой.

– Ты-то мне и нужен! – объявил офицер. – Пойдем, тут не далеко, – позвал он, и, не дожидаясь ответа, бодро зашагал к высокому зеленому забору на задворках столовой. Младший сержант без спешки выбрался из траншеи, закинул лопату на плечо и побрел вслед за дежурным. Он остановился вровень со старшим лейтенантом, который с просветленным лицом, заложив руки за спину и расставив ноги, в вычищенных до блеска хромовых сапогах, с минуту мечтательно молчал, глядя на забор. Венедикт не мешал полету мысли начальника.

– Видишь этот забор? – наконец заговорил старший лейтенант.

– Вижу, – отозвался Венедикт.

– Тропинку от забора, что ведет вокруг столовой, тоже видишь?

– Тоже вижу.

– Так вот. В этом месте каждое утро товарищи прапорщики, чтобы не опоздать к разводу на плацу, срезают дорогу и прыгают через забор. Мы же, – старший лейтенант многозначительно поднял левую бровь, – здесь выроем глубокую яму, – указательным пальцем он ткнул туда, где надо рыть, – вкопаем колья и замаскируем их ветками и листвой. А утром товарищи прапорщики полезут на забор, спрыгнут с него и попадут в яму яйцами прямо на колья!

Дежурный по части радостно улыбнулся и оскалил ядреные, как у осла зубы.

– Приступай! – скомандовал он. – Через час проверю.

Венедикт с иронией смотрел вслед Бубуличу, и пока тот не скрылся за углом столовой, надеялся, что офицер вернется, и они оба посмеются над шуткой. Но дежурный не возвращался. Младший сержант поплевал на ладони и неохотно принялся рыть яму. За этим занятием его застал командир части Муромцев. В сопровождении замполита майора Чусовлянова и зампотылу майора Мейера командир обходил окрест, выискивая непорядки.

– Ты чего тут роешь? – удивился командир Муромцев своим зычным командирским голосом.

Младший сержант, опершись руками о черенок лопаты, принялся излагать затею дежурного по части. Чем ближе к концу подвигался рассказ, тем сильнее хмурилось и багровело лицо командира Муромцева. Его замы, глядя на начальника, тоже хмурили брови, но едва сдерживали распиравший их хохот.

– Позвать сюда этого, – командир секунду мысленно подбирал подходящий эпитет, но на языке вертелась одна только похабщина, – Бубулича!!!

Кроме младшего сержанта послать за дежурным по части оказалось некого. Но в расхлестанном виде, в коем пребывал Венедикт, полковник Муромцев не мог отправить бойца на выполнение командирского поручения.

– Ступай в столовую и отошли от моего имени за Бубуличем первого, кого встретишь.

Появление военного с голым торсом, в вымазанных суглинком кирзовых сапогах и линялых брюках в кухне на вылизанном до блеска кафеле прапорщик Копылов, в ведении коего находился весь пищеблок, встретил угрюмым взглядом и закономерным вопросом:

– Ты что, падла, совсем ох…л?!

Полтора года назад вопрос товарища прапорщика застал бы Венедикта врасплох. Но не теперь. Не моргнув глазом, он отчеканил:

– Именем командира части приказываю вам, товарищ прапорщик, разыскать дежурного по части старшего лейтенанта Бубулича и направить его в распоряжение полковника Муромцева, с целью ликвидации образовавшейся у забора ямы, где по оперативным сведениям завтра перед утренним разводом товарищи прапорщики должны оставить на частоколе свои яйца.

Прапорщик Копылов вытаращился на Скутельника.

– Ну-ка, дыхни, – наклонился он к вестовому.

Венедикт коротко выдохнул в мясистый нос прапорщика. Тот шевельнул мохнатыми усами, озадаченно крякнул, потом озорно подмигнул и вынес вердикт:

– Иди ты, Скутельник, вместе с командиром части и со своими дембельскими шуточками к едрёной матери!

– Ну, что? Послал?! – нетерпеливо спросил полковник Муромцев Венедикта, когда тот вернулся.

– Так точно! Товарищ прапорщик послал вас к едрёной матери!

Разъяренным носорогом командир вломился в заднюю дверь столовой. Встревоженные замы поспешили за ним. Дверь на тугой пружине троекратно хлопнула…

Сюжет намечающейся драмы было нетрудно предугадать. Венедикт предусмотрительно передислоцировался в курилку. Оттуда, скрытый деревянной решеткой беседки, наблюдал он, как бешеным галопом, придерживая фуражку на голове и цокая по асфальту каблуками хромовых сапог, несется в дежурную часть обезумевший от страха прапорщик Копылов. Вскоре Бубулич вслед за «прапором» ретиво мчится в отеческие объятья командира Муромцева.

– Чего они? Голую бабу в столовой обнаружили? – поинтересовался сидящий на лавке ефрейтор с дымящейся «примой» в зубах.

– Бубулич за внеочередным воинским званием к «Муромцу» спешит, – ответил некурящий Венедикт.

После обеда дневальный позвал Скутельника в канцелярию. В канцелярии капитан Пелепчук, худощавый и сутулый, не вставая из-за стола и продолжая простым карандашом чертить в общей тетради линии вдоль пластмассовой линейки, сказал:

– Повезло тебе, Веня, с этим чудаком через букву «м» Бубуличем, – ротный усмехнулся. – Командир приказал к завтрашнему дню, чтобы духу твоего в части не было.

Скутельник просиял.

– Чем на гражданке займешься? – поинтересовался Пелепчук.

– Трахензидойчем.

– Это само собой, а после?

– И после тоже.

– Свободен.

В последнюю ночь на воинской службе Венедикт лежал на койке с открытыми глазами и думал над словами капитана Пелепчука. Чем займешься? Вопрос этот и раньше волновал его. В голову лезли всяческие фантазии. Идти учителем, по полученной в институте специальности, не лежала душа. Хотелось посмотреть страну, мир. Податься на рыболовецкое или торговое судно радистом?! Стучать ключом и принимать радиограммы на боевых дежурствах его натаскали за время службы. Уехать в тайгу, устроиться к промысловикам, скажем, в охотничье хозяйство, или еще куда. Еще хотелось воплотить давнюю мечту детства – научиться играть на гитаре или пианино, обучиться музыкальной грамоте и записывать мелодии, что крутятся в голове, а на эти мелодии перекладывать стихи собственного сочинения, которыми исписаны тетради.

Венедикт с удовольствием думал, что перед ним открывается весь мир. Куда хочешь – туда иди. Занимайся, чем нравится. Он вспомнил, с каким нетерпением ждал окончания школы, чтобы, наконец, освободиться от всевидящего ока взрослых, которые решают за него, как ему жить и что делать. На выпускном вечере девчонки плакали от горя, а он хохотал от счастья. Свобода! Но радость оказалась недолгой. Предстояло обучение в институте. Веня обучился на учителя истории. Скутельника тянуло «на нехоженые тропы». Хотелось «пощупать» жизнь во всех ее проявлениях. Его голову заселяли герои книг Джека Лондона и Максима Горького: бродяги, путешественники, искатели «смысла», бунтари…

Незаметно сон сморил Венедикта. Снилось ему, как по расчищенному от снега плацу гоняют они футбольный мяч рота на роту. Как он орет: «Пас! Па-а-ас!!» Ему по высокой дуге летит мяч в виде выцветшего серого пятна, и он со всего маха бьет по нему и просыпается от тупой боли в правой ноге. Венедикт со стоном сел на кровати и ухватился за ушибленную ступню. Вместо мяча во сне он ударил по радиатору, к которому была придвинута его кровать.

Майским днем, забравшись на верхнюю полку в плацкартном вагоне поезда «Рига-Москва», «дембель» Веня сквозь дрему слушал бормотание пьяненького мужичка. Внизу, за столом сплоченным тесным коллективом выпивала, закусывала и «бухтела за жизнь» продвинутая рабочая молодежь. Венедикту поднесли, он «замахнул» две стопки «За Победу!» и полез на свое место.

– Товарищ Ульянов – расстреливал и сажал врагов революции. Рябая сволочь Ёська – расстреливал и сажал товарищей по борьбе. Трамвайное хамло – Никита-сказочник – сажал кукурузу. Ленька-баснописец – сажал диссидентов. Володька-лысый – сажал «ментов». Черненко не успел никого посадить – сам ласты склеил. Вождей нашего племени объединяла одна страстишка – любовь к посадочным работам. Словно маньяки и тираны они вечно кого-то и чего-то боялись, но при этом мнили себя библейским Моисеем и вели народы в не обетованные земли коммунизма, не имея ни малейшего представления, где эти земли находится и с чем их едят. В итоге посох поводыря оказался в руках демагога, который собрался что-то там перестраивать! И снова нас куда-то ведут! Оказывается, мы шли не туда. Нам поменяют « мышление » и наконец-то укажут правильное направление к новым горам трупов и свежим рекам крови…

Слушая запальчивого мужичка, Веня смотрел в окно, подмяв подбородком подушку. Полтора года назад, когда он уходил на службу, подобные монологи большей частью произносились среди своих, подальше от посторонних ушей. Теперь же человек внизу без опаски «поливал» «вождей племени», перенеся «кухонный» треп на суд сограждан. Особого ущемления собственных прав Венедикт не припоминал, но грядущие перемены в стране интриговали. Чем «вожди» заменят проторенную миллионами стоптанных башмаков тропу развития рядового трудящегося – октябренок, пионер, комсомолец, коммунист – он не ведал. А интересно – чем?

– О «вождях пролетариата» рассуждают обыватели, пошляки и звездоболы, хотя честнее и справедливее было бы плюнуть и забыть про всю эту политическую блевотину. Но «человеки» гадко устроены – они с удовольствием вспоминают всяческую мразь и с легкостью предают забвению тех, кто достоин памяти. Спроси уборщицу общественной уборной тетю Маню, кто первым совершил путешествия в Южные Аппалачи и Южные Скалистые горы, для чего Франсиско Орельяна в 1542 году проплыл по Амазонке от Анд до устья, и ты получишь тряпкой по морде за ругательные слова. Спроси первого встречного о Василии Пояркове и Ерофее Хабарове, открывшими полуостров Ямал, Таймыр, Чукотку, кто это такие и для чего гробили свои жизни, и тебе предложат закусывать после выпитого… Вот, например!

Веня почувствовал чужую руку на своей пятке и посмотрел вниз. Его ногу тряс оратор с кривыми зубами и взмокшими от пота и прилипшими ко лбу светло русыми волосами.

– Вот ты, солдат, можешь сказать, кто первым прошел Берингов пролив или, к примеру, открыл Новую Зеландию и Фиджи?

– Берингов пролив – Федот Попов и Семен Дежнев, а Новую Зеландию, Фиджи и Тасманию – Абел Тасман в 1642 году, – помешкав, ответил Веня.

– Молоток! Пять балов! – возликовал оратор. – Витя, булькни победителю викторины наградные сто граммов.

– Если я расскажу все, что знаю – тебе водки не хватит. Не наливай, Витя, – ответил Веня и снова уткнулся в окно.

– Ладно, – рука отпустила ногу Венедикта, – хрен с ними с Фиджами и Новой Зеландией, я о другом…

«О другом» Венедикт дослушивать не стал. Его занимал вопрос, в каком направлении двигаться. На что тратить полученную свободу.

«Чего ты хочешь от жизни, Венедикт?» – спросил себя Скутельник.

В отличие от Венедикта Боря Воскобойник знал, чего хочет. Он хотел заработать много денег. В стране Советов открыто это было не так просто сделать даже с еврейскими корнями. Борина мама Ася Израилевна, учительница физики, спала и видела своего единственного сына великим человеком. Например, Альбертом Эйнштейном. Почему нет?! А если все-таки нет, то чтобы перед соседями не было стыдно.

Борины интересы в корне разнились с мамиными – его не волновала физика. Он не боялся позора и бросил школу после девятого класса. Юноша любил учиться, но его не любила классная руководительница молдаванка Мария Иоанновна. Она систематически донимала еврейского мальчика придирками и писала гадости в дневник, отчего портила Борино настроение и настроение Аси Израилевны. Между сыном и матерью регулярно вспыхивали словесные перепалки. На следующий день театр военных действий Боря переносил из дома в школу. Он высказывал Марии Иоанновне все, что передумал о ней перед сном. За его пылкими цитатами следовали не менее пылкие записи в дневник. Круг смыкался. Однажды Борино терпение лопнуло. Он ушел из школы с твердым намереньем туда не возвращаться. Никакие уговоры родни не могли обратить его на тернистый путь к аттестату. Через год, удрученная горем мать перенесла еще один удар – отправила сына в армию.

Если сыны израилевы богом избранный народ, то случай с Борей косвенное тому подтверждение, ибо Волею судеб, а за каждой отдельно взятой человеческой судьбой, известно, стоит божий промысел, так вот, волею судеб, в результате этого самого промысла, Боря отправился защищать Родину в единственную во всех вооруженных силах государства роту озеленителей. И не куда-нибудь, а в благодатный Крым, и не просто в Крым, а в Форос на дачу самого товарища Михаила Горбачева, главного коммуниста страны. Подумать только, родители несчастных детей, которым не удалось «закосить» от службы, всеми правдами и неправдами изыскивают средства, чтобы облегчить своим чадам участь и запихнуть на теплые места, скажем, в спорт роту или писарем при штабе, а тут такое везенье, без взяток в Крым, к морю…

За полгода озеленительных работ Боря значительно прибавил в весе и из худенького еврейского мальчика превратился в матерого толстого еврея. Оно и понятно – курорт. Ели вволю. Купались в море. Ухаживали за растениями, начиная от олеандр и заканчивая туями. Прилежно посещали определенные распорядком занятия, начальство не досаждало визитами. Не жизнь, а сказка. Так бы и прошла безоблачно Борина служба, если бы однажды августовским днем не примчался на служебном «Уазике» ротный и едва ли не пинками погнал вверенный ему личный состав прочь с обширной территории дачи.

– «Сам» едет! – вытаращив глаза от страха, пояснил ротный.

Пока кормчий «перестройки» отдыхал у моря, Боря с товарищами таращился в телевизор, изо дня в день слушал программу новостей и пытался вникнуть в суть происходящего в стране, вылавливая зерно истины из мутной тины информационного словоблудия.

Рядовой Елин, еврей из Одессы, также как и Боря отмеченный печатью божьего избранника, именовал себя специалистом по удобрению экзотических кактусов из Парагвая. На вопрос сослуживцев: «почему именно кактусов и именно из Парагвая?» – озеленитель Елин резонно отвечал: «Это не шик, но это красиво».

Именно он внес ясность в пытливые умы сослуживцев: «Когда одного моего хорошего знакомого обокрали и подожгли квартиру, он спросил соседа: «Зачем ты вызвал пожарных, им тут нечего делать – все давно вынесли!» На что сосед ему ответил: «Так и не переживай, Сема! Пусть льют свою пену – ценные вещи уже не пострадают, они в надежных руках и в безопасности, а пену уже налили. Больше нальют, меньше – все равно квартиру ремонтировать».

– При чем тут пожар, ценные вещи и пена к тому, что творится в стране? – спросил голос.

– Ты плохо учил историю в школе, Петя. Во все времена, как только в какой-нибудь империи становилось нечего жрать, обязательно находились умники и устраивали «пожар», поднимали народные массы гасить его, и пока эти самые массы лили пену и топили в ней друг дружку – «умники» под шумок растаскивали ценные вещи. Потом обвиняли в воровстве самого активного пожарного, «гасили» его и его сподвижников и списывали недоимки на них.

Рыба тухнет с головы. Волнения в союзных республиках – это начало развала советской империи. Скорее бы «оттарабанить» свой срок и в гущу событий! Сейчас самое время умным людям рядом с пожарными покрутиться. Может, в пене и нам чего перепадет, верно, Боря?! – Елин подмигнул Воскобойнику.

– Верно, Женя, – отозвался Боря. Ему нравился ход мысли товарища по оружию, но сам он смотрел на положение вещей гораздо уже. Ему не нужна была «гуща событий» и катаклизмы с риском для жизни. Ему нужно было спокойно дослужить в глубоком тылу, а не на линии фронта, пусть и с перспективой богатых трофеев в будущем. А уж затем думать, как и чем зарабатывать на жизнь. На безбедную жизнь.

Роту «озеленителей» расформировали. Волею судеб или божьего промысла, а быть может и стараниями ротного капитана Суслова, у которого русский папа по имени Алексей, женился на еврейской девушке по имени Сара и который очень любил свою мать – Боря попал одновременно и к «линии фронта» и в «глубокий тыл». А именно в войсковую часть в подмосковное Одинцово на должность помощника начальника автоколонны. В обязанности Бори входило выписывать наряды на выезд грузовых и легковых автомашин за пределы войскового подразделения.

Боре было грех жаловаться на смену профиля своей армейской службы. Иные военные, дослужившись до генералов, не обладали таким почетом и всеобщим уважением, каким через месяц после закрепления на должности обладал Боря. Бывало, заместители командира части обращались к нему с просьбами «подкинуть» грузовичок: тому щебенку перевезти на дачу, этому доски теще за город, третьему для «нужного» человека цемент перебросить с объекта на объект. А уж для младшего комсостава ефрейтор Воскобойник являлся Фигурой! Транспорт всем нужен, это факт.

Жил Боря по собственному распорядку. Спал в отдельной каптерке, кормился в столовой сытно, повара не обижали, в наряды не ходил – боже упаси такого человека на тумбочку поставить, в увольнение отбывал по собственному усмотрению – ротный подмахивал увольнительную, не глядя. А идти в увольнение Боре было куда. В Москве обитал его отец Арнольд Казимирович, которого Боря в шутку называл «грозный Арни», намекая на сходство с «великим и ужасным» голливудским актером. Папа тихо злился на сына за ядовитый язык, потому что кроме имени со знаменитым бодибилдером у него не было ничего общего. Арнольд Казимирович нервный, щуплый, амбициозный, заносчивый, сутулый, с седенькими височками и жиденькими волосенками на черепе, обтянутом кожей цвета пергамента, был вечно чем-то недоволен. Он считал себя философом по природе и не видел необходимости, изучать сей предмет фундаментально. Прочитанных в юности книг ему казалось достаточно для того, чтобы смело рассуждать об отвлеченных материях. Нередко мысль Арнольда Казимировича делала такие замысловатые вензеля, что и сам он с трудом улавливал нить собственных умозаключений. В такие благословенные минуты Боря не стеснялся в определении ораторского мастерства родителя: «Ну, и горазд же ты триндеть!» – чем приводил «грозного Арни» в неистовство. Папа требовал к себе уважения, гневно брызгал слюной, белел лицом, сужал губы и раздувал ноздри. В очередной раз Боря выслушивал, что он недоучка с неоконченным средним образованием, молокосос, невежда и невежа и не смеет насмехаться и хамить… Борю мало трогали «бури в тазике». Он любил отца, но не уважал, не потому что папа в поисках лучшей доли ушел от его матери к другой женщине с двумя квартирами и большими связями, а оттого, что, получив возможность проявить свои таланты, так и остался «кухонным трибуном».

– Сытый и спесивый индюк, – объявил он отцу в разгар очередной серии «Отцы и дети».

– Пошел вон! – «грозный Арни» воткнул указательный палец в сторону входной двери. Позерство и самолюбование были еще одной замечательной чертой Арнольда Казимировича.

Боря отложил зажженную сигарету в пепельницу, встал из-за стола, снял закипевший чайник с плиты, долил кипятку в фарфоровую кружку, с нарисованной на ней яркими красками птицей колибри, и вернулся на свой стул у окна с открытой форточкой.

– Так рано меня в части не ждут, – ответил он и, удерживая чашку на весу, вновь взялся за недокуренную сигарету.

Обычно их перепалки походили на трагикомедийный фарс. «Грозный Арни» выпускал пар непонятого современниками философа. Борис же выдувал этот пар вместе со струей сигаретного дыма в форточку. Он не обижался на отца и даже помогал ему и его семейству продуктами. То через весь город притащит полмешка гречки и поставит в прихожую, то завернутую в тряпку четверть туши свиньи занесет на кухню. В неспокойное и голодное «перестроечное» время эти полмешка и четверть туши примиряли заносчивого родителя с непутевым сыном.

В очередное увольнение Боря прихватил трехлитровую банку сахарного песка и, стянув в прихожей ботинки, направился прямиком в кухню на голоса. К нему обернулся и встал из-за стола Венедикт, его старший сводный брат.

– Встреча на Эльбе. Союзные войска смыкаются в жарких объятьях! – воскликнул Боря. Братья обнялись.

Арнольд Казимирович потянулся через стол к начатой уже бутылке «Пшеничной». Когда выяснилось, что увольнительная у Бори до завтра на столе появилась третья рюмка и рядом с нею вилка. Выпили. Закусили жареной свининой из общей тарелки.

Пока братья выражали радость встречи чоканьем рюмок, похлопываниями друг друга по спинам и обменом впечатлений о службе в войсках, Арнольд Казимирович выдувал сигаретный дым в потолок и дивился тому, как один человек мог произвести на свет двух совершенно не похожих друг на друга людей. Старший Венедикт – тёмно-русый, худощавый с серыми глазами на узком лице; Борис – черный как цыган, на полпути к ожирению, с оливковыми глазами на наглой физиономии. Первый – подвижный, легкий на подъем, второй – с ленцой; один простоват, другой с хитрецой. Все дело в матерях, подумалось захмелевшему родителю, и эта мысль ему понравилась. Она частично снимала с него ответственность за недостатки детей, коих у них не могло не быть. Арнольду Казимировичу было трудно судить, в какой пропорции в каждом из сыновей заложены добрые и не очень добрые начала, поскольку их воспитание он возложил на бывших жен, дабы не препятствовать размеренному полету своей философской мысли. Арнольд Казимирович рассчитывал на гармонию в природе. Это означало, что в детях его должно быть намешано всего понемногу. «Главное, чтобы от этой смеси впоследствии не болела голова», – философски заключил он.

– Извини за банальность, Веня, но чем ты думаешь заняться? – спросил Боря брата. Арнольд Казимирович перестал жевать в ожидании ответа.

Венедикт положил локти на стол, сложил ладони домиком и уставился в пространство. Он задумчиво молчал и никто не нарушал его молчания. Родственники ждали. По затянувшейся паузе было ясно, что сейчас прозвучит «нечто» и оно прозвучало:

– А хрен его знает!

Борис заржал, как конь в стойле. Арнольд Казимирович поморщился от досады и раздраженно процедил:

– В полку мудаков – прибыло!

Борис снова засмеялся и вытер указательным пальцем выступившие слезы.

– Нет, Веня, без шуток, – отсмеявшись, снова взялся за допрос младший брат, – чем намерен зарабатывать на жизнь?

Венедикт сощурил глаза и изобразил серьезность.

– Слышали про хрустальный череп «Метчелл-Хеджес», что в 1927 году был найден у руин древнего алтаря индейского племени майя в Гондурасе? – спросил Венедикт.

– Какая-то сказка, про необыкновенную находку в Белизе, бывшем Британском Гондурасе, – подтвердил Арнольд Казимирович. Редактор ведомственного журнала «Лесная промышленность», он был вынужден много читать специальной литературы о лесах и о связанной с лесами промышленности. Чтобы окончательно не озвереть, не свихнуться и не сыграть в деревянный ящик от нервного истощения, Арнольд Казимирович в час досуга перелистывал научную фантастику, переключая закипевшие на работе мозги. Он прекрасно знал, как и для чего в прессу запускаются «утки». В период наступившей «гласности» молодые стаи пернатых с гоготом перелетали из одного периодического издания в другой. Обыватель, осатаневший от бесконечных отчетов о «рекордных намолотах» и «небывалом трудовом энтузиазме», с готовностью и благодарностью ловил и впитывал всевозможные небылицы, которыми их потчевала «освобожденная пресса». – Я ничего не имею против научной фантастики, но морочить людям головы чепухой о таинственной находке, да к тому же выдавать ее как серьезное археологическое открытие – это шарлатанство.

– Подожди, подожди, папа, – запротестовал Борис. – Дай сказать человеку.

– Есть версия, что таких черепов в мире тринадцать штук, – продолжил Венедикт. – Если их собрать вместе, то откроется тайна мироздания и человек, открывший эту тайну, станет самым могущественным на земле.

– Ты хочешь найти и собрать эти черепа воедино? – предположил Борис. Он приготовился поддержать шутку брата раскатистым смехом, но Венедикт мотнул головой.

– Нет, – сказал он. – Черепа мне не нужны.

– Слава тебе! – Арнольд Казимирович картинно вознес руки к небу и закатил глаза. – Я испугался, что наша непобедимая армия превратила моего сына в неисправимого кретина.

– Отец прав, – продолжил невозмутимый Венедикт. – История с хрустальными черепами сама по себе смахивает на грандиозную авантюру. Если все же принять на веру эту «былину», то возникает вопрос, почему искатели сокровищ и приключений до сих пор не попытались собрать черепа вместе? А если кто-то пытался, почему об этом ничего не известно? Но меня занимает не это. Где остальные части?

– Какие части?! – Глаза Арнольда Казимировича превратились в бусинки, что означало последнюю стадию раздражения.

– Как какие?! К черепу положен скелет. А коль скоро хрустальный остов не подвергается разложению и существует версия исследователей, будто данная находка имеет инопланетное происхождение, то вполне вероятно, что череп – это малая часть целого, целого человека. Стало быть, к этому необыкновенному хрустальному человеку должны прилагаться агатовые глаза, рубиновое сердце, аметистовая печень и, наконец, хрустальные яйца с алмазным причиндалам. Причем основное орудие труда мужчины обязано иметь стоячее положение, как символ могущества мужского начала. Так вот, я и подумал, если черепов – тринадцать, то и всего остального должно быть столько же. И если черепа, собранные вместе, дают неограниченную власть над землянами, то какую же силу над женским родом дадут объединённые воедино хрустальные яйца и алмазные болты! Вот что нужно искать и чему посвятить жизнь!

Бориса трясло от смеха. Вопреки ожиданиям братьев «грозный Арни» спокойно отпил из рюмки маленький глоток и объявил:

– Ищите, чего хотите, а я вздремну.

Арнольд Казимирович встал из-за стола и, потрепав Венедикта по стриженому затылку, удалился в свою комнату.

– Кроме шуток, Веня, давай замутим! – заговорил Борис. – Дело свое откроем, деньжат нарубим. Заживем!

– А начальный капитал? И что конкретно делать будем? – возразил Венедикт.

– Что-нибудь придумаем. Например, кооператив по пошиву одежды или обуви. Или магазинчик откроем или сеть магазинов. Мне меньше полугода осталось дослужить. Дождись меня. Там развернемся. Сейчас времена такие, только успевай поворачиваться…

– Ты дослуживай, Боря, – там видно будет…

Через два дня Венедикт отбыл в Кишинев, где он вырос и откуда призывался в армию. На положенный ему по закону отпуск после службы в войсках у Вени не было ни времени, ни денег. Сидеть на шее у матери стыдно. Работать по специальности учителем истории не хотелось. Еще в институте на практике он понял – нет к педагогике призвания. Недолго думая, Венедикт устроился в строительно-реставрационное управление подсобным рабочим. Там его определили в бригаду штукатуров-маляров. Появление в городской библиотеке, где предполагались ремонтные работы, молодого человека с розовым румянцем на гладком лице и нежными руками с тонкими и длинными, как у музыканта пальцами, несколько озадачило членов бригады, в которой из девяти ее участников все без исключения являлись участницами, то есть женщинами. После недолгого перекрестного допроса «что умеешь?», а не умел Веня ничего, фронт работы ему определили – «бери больше – неси дальше».

Веня брал и нес. После «аккордных» работ в войсках за «спасибо от Родины», тот же труд на гражданке, но уже за деньги – вносил смысл в его существование. Через две недели подай-ка-принеси-ка-разгрузочных работ, Скутельник подрос по служебной лестнице. Ему поручили мыть билоны фасада здания, а еще через две недели бригадир штукатуров-маляров Зинаида Ивановна доверила Венедикту покраску стен одного из помещений библиотеки, для чего прикрепила молодого «специалиста» к уже не молодой, но еще и не старой малярше по имени Вера. Говорила Вера с едва различимым молдавским акцентом, завязывала пеструю косынку узлом на затылке и в большом нагрудном кармане, отмеченного всеми цветами радуги комбинезона, носила коробок спичек и распечатанную пачку сигарет «Дойна». Своего нового напарника она воспринимала как временное явление, поэтому не донимала придирками.

Предварительно из комнаты Венедикт вынес все книги и передвинул все стеллажи, на которых эти книги располагались. Строгая библиотекарша, начальница всех библиотекарш, расплылась в умильной улыбке, когда, явившись проконтролировать рабочий процесс, обнаружила в коридоре книги, расставленные на стеллажах в строгом соответствии своему первоначальному алфавитному порядку. Она оценила усердие паренька и с материнской теплотой в голосе пригласила на чай у себя в тесной конуре, с подшивками на полках и портретами писателей на стенах. Ее удивило, что человек с высшим образованием, с прекрасной специальностью не работает по профессии, а занимается покраской и побелкой стен и потолков. Тем ни менее она приветствовала стремление молодого человека «познать жизнь во всех ее проявлениях». Главное, чтобы это стремление не затянулось. Во всем нужна мера. Молодой, неопытный глаз не всегда способен определить эту самую меру, потому ему нужен мудрый наставник или наставница, а еще лучше, чтобы эта наставница была молода и красива, как, например, дочь начальницы всех библиотекарш.

Эту песню в различных вариациях Веня слышал не раз по возвращении из армии. К ним в гости «я тут шла мимо, дай, думаю, зайду» зачастили мамаши девиц на выданье. Все они восхищались возмужавшим Венедиктом. Исподволь интересовались его дальнейшими планами. «Огорчались», округлив глаза, как это такой молодой и красивый до сих пор не нашел себе спутницу жизни?! «Наша Леночка, Сашенька, Светочка, Лорочка, Танечка – тоже, кстати, пока одна, хотя от кавалеров нет отбоя». И на волне материнского участия приглашали навестить их «без церемоний, по-свойски», «ведь мы всегда любили тебя, как сына». Веня не заставлял себя долго ждать и являлся по первому зову, справедливо полагая, что время тихого онанизма кануло в лету вместе с казармой и кирзовыми сапогами. Ему не приходилось брать неприступные крепости, ибо хозяйки этих крепостей предпочитали заблаговременно выкинуть белый флаг на милость победителя, дабы стены и потайные лазы со временем не заросли мхом и не покрылись паутиной забвения. Засучив, что называется рукава, не покладая рук и всего остального, Венедикт усердно трудился на ниве сексуальных утех, при этом, не забывая, как коварен, бывает, улыбчивый и стонущий в его объятиях «враг». Чем слаще пели сладкоголосые русалки, тем громче звучала лира осторожности в душе Вени. Он удваивал бдительность и запасался презервативами, отдавая себя во власть интуиции, которая нередко выручала его.

Так, однажды, засидевшись допоздна у очередной «доброжелательницы» на кухне за стаканчиком красного вина, Скутельник собирался, было, пройти в приготовленные для него апартаменты «мама-папа два дня на даче, ты можешь заночевать у меня», но внутренний голос указывал на излишнюю нервозность гостеприимной хозяйки, показные зевки и мимолетные взгляды на настенные часы. Веня бесстрастно продолжал молоть ересь о преимуществах свободного секса в странах западной Европы и потягивать вино, при этом наблюдая за девицей, в которой было прекрасно все от жгуче черных очей с огромными накладными ресницами до смоляных волос густо покрывающих голову и ноги. Пикантности перезрелой чаровнице придавали выжженные перекисью великолепные рыжие усы под небольшим носиком с круглыми ноздрями.

Ближе к полуночи «молодая» в волнении прошлась из кухни в комнату и обратно, замок в прихожей тихо щелкнул, и в приоткрытую дверь просунулась малиновая беретка, покрывающая женскую голову. Положив ногу на ногу, не выпуская стакана из рук, Веня в умилении наблюдал, как вдоль стеночки в полуприсяде крадется маленькая женщина в черном драповом пальто и чёрных полусапожках. На лице похотливое любопытство, прищуренные глаза разрывали темноту комнаты в поисках обнаженной страсти, а чуткие уши ловили любовный шепот и победное рычание оргазма. Стремление различить во мраке «нечто» так увлекло полуночную гостью, что она не сразу увидела «страстных любовников» под сенью бра на кухне. «Влюбленная» нервно кусала губы и гневно сверлила глазами нетерпеливую маму. Венедикт учтиво приподнял зад и салютовал родительнице и своему внутреннему чутью, недопитым стаканом. Обескураженная дама промямлила: «Вы еще не ложились?»

Несостоявшийся зять, неспешно натягивая ботинки в прихожей, принялся рассказывать, как на рыбалке он упустил огромного карася, который сорвался с крючка и упал в тину на мелководье.

– Я бросился ловить его руками, хлопал по воде – брызги в сторону, весь вымок, сапоги хлюпают, а он, зараза, шмыг-шмыг, нырк-нырк и был таков! В общем, я поплыл…

И хмельной Веня растворился в океане ночи.

Любовь любовью, а стены в библиотеке ждали своего часа. Час этот пробил, после того как газетами был накрыт паркетный пол сияющий лаком. Стоя перед жестяными банками с олифой, белилами и краской, Веня задумчиво тер подбородок и решал задачу с двумя неизвестными. Первое неизвестное – в какой пропорции разводить ингредиенты, чтобы получить цвет морской волны. Второй – как это сделать без помощи своей напарницы Веры, у которой ветрянкой заболела внучка и с нею необходимо посидеть до прихода участкового врача, «Веня, я быстренько, придет бригадир Зинка, скажи – я на территории».

Бригадирша Зинаида не объявлялась и, с одной стороны, это было на руку Венедикту – отпадала необходимость врать, покрывая напарницу. С другой стороны, ситуация складывалась патовая, так как чем красить стены спросить было не у кого.

На свой страх и риск Скутельник вылил бежевую краску из жестяной банки в небольшое корыто, добавил туда белил и олифы. Полученная смесь ему показалась недостаточно светлой. Чтобы осветлить ее, Веня долил в корыто из всех имеющихся у него под рукой сосудов, что называется, «на глаз» всего понемногу и тщательно размешал обломком швабры. Начинающего «авангардиста» радовало уже то, что смесь не вступила в химическую реакцию с внешней средой, не зашипела и не забулькала, и, следовательно, угроза жизни отсутствовала. Можно было приступать к «творческому» процессу.

Скутельник окунул валик на длинной палке в корыто и нанес первый неуверенный «мазок» на стену. С каждой минутой робость, охватившая его в начале работы, отступала. Молодой маляр трудился самозабвенно, без отдыха и перерыва на обед. Работа так захватила его, что лишь оклик директрисы вернул его к действительности. Главная библиотекарша переводила недоуменный взгляд с Вени на «обновленные» стены. На ее удрученном лице застыла неизмеримая печаль. Из лазурной Адриатики, в которую директриса ежедневно окуналась, приходя на работу, Венедикт злым гением своего невежества низверг ее в мрачное царство Аида. Стены библиотеки обрели зловещий серый цвет и отдавали могильной прохладой.

– К утру краска высохнет и помещение заиграет весенним разноцветием, – успокоил Скутельник сотрудниц директрисы, которые, сгорая от любопытства, явились, чтобы оценить художества Венедикта. Женщины притихли и с сомнением ощупали сырые стены.

Утром, Венедикт, как истинный мастер, раздираемый противоречиями, первым ступил в комнату. Ему не терпелось увидеть результат. За ночь краска подсохла и, теперь помещение напоминало землянку брянских партизан.

За спиной хлопнула входная дверь. В комнату вошла Вера. Вместо привычного: «Буна диминяца!» (Доброе утро) она воскликнула: «Фу ту зду мя дзеу мэти!!!» (Что-то сродни половым отношениям с всевышним). Веня смекнул, что работой его не довольны. Бригадирша не заметила отсутствия Веры в течение дня, и чтобы не выдать себя, Вере пришлось разделить неудачный дебют Венедикта. В наказание их перевили в подвал отбивать старую штукатурку. Покрытая известковой пылью напарница скребла стену мастерком и выговаривала Венедикту, к обеду успокоилась, а вечером они помирились.

– Спасибо, что не выдал меня, – сказала она, затянувшись сигаретой. Они сидели на длинной доске, плечом к плечу, прислонившись к стене. Над головами на длинном шнуре весела «переноска» в желтоватой дымке от стоящей пыли.

– Если бы я тебя выдал, меня бы снова отправили в подсобные рабочие таскать мусор.

– Только поэтому промолчал?!

– Конечно! С детства мечтал отбивать штукатурку в подвале!

Вера усмехнулась.

– Зачем тебе такая работа? – спросила она.

– Какая такая?

– Не притворяйся, что не понимаешь. Ты не похож на нас. Это я нигде не училась, а ты, говорят, закончил институт. Тебе здесь не место. Оно не твое. Наши женщины над тобой посмеиваются. Они считают твою работу у нас блажью интеллигента. Не поступай так, чтобы над тобой смеялись, иначе никогда не станешь мужчиной.

Венедикт отодвинулся, чтобы лучше рассмотреть лицо напарницы. Неожиданное открытие едко ужалило самолюбие. Он горделиво считал, что его сложную натуру трудно разгадать, а на деле его считают мальчишкой из мира прочитанных им книжек. Вера и ее товарки в отличие от Вени не создавали себе трудности искусственным путем. Они жили, стараясь огородить себя от лишних хлопот. А он играл в одного из книжных героев, которому непременно нужно «пощупать жизнь во всех ее проявлениях». Что он делает в подвале? Познает жизнь? С таким же успехом можно пойти в ученики токаря или обучиться скорняжному делу, выучится на сварщика или стать электромонтером высоковольтных линий. Теоретически можно даже пойти в космонавты, но стоит ли забираться в космос, чтобы отгадать, для чего дана жизнь.

– Чего нахмурился? Обиделся? – Вера дружески толкнула Скутельника локтём в плечо.

– Нет, мне стыдно, потому что я считал себя лучше тебя.

– Все люди считают себя лучше других и очень обижаются, что другие так не считают.

– Ты тоже считаешь себя лучше других?

– Я считаю, что остальные не лучше меня.

Скутельник рассмеялся от удовольствия.

– С тобой легко. Ты думаешь легко и так же легко говоришь.

Вера пожала плечами:

– Однажды мы ехали с сестрой и ее мужем в машине. По дороге муж сестры взял попутчика. Всю дорогу тот ёрзал и на подъезде к городу салон наполнился жуткой вонью. Пахло дерьмом. Оказалось, попутчика мучал понос, но он стеснялся сказать об этом в присутствии женщин. В итоге пострадало заднее сиденье, ну, и мы, конечно. Петя, муж сестры, ругался, на чем свет стоял. «Тебе, что, трудно было сказать?! – кричал он. – Я бы остановил!»

– Я понял. Говори правду, если не хочешь обосраться.

– Примерно это я имела в виду.

Обычно после работы Скутельник отправлялся домой – ужинал, читал книги или включал стереосистему и слушал виниловые пластинки. Сегодня, в пятницу вечером, смыв с себя подвальную пыль и переодевшись в чистую рубашку кирпичного цвета, шерстяной пуловер, черные брюки с отутюженными стрелочками, вишневого цвета лакированные туфли с острыми мысками и в темно-синий плащ с погонами и поясом, он в нерешительности мялся у ограды старинного двухэтажного особняка. Особняк с лепниной под козырьком крыши, дорическими колонами по фасаду здания, массивной балюстрадой вдоль террасы по обеим сторонам главного входа, утопал в густой зелени кряжистых платанов. Он светился электричеством из всех окон, ревел хором десятков голосов, надрывным стоном струнных инструментов, сопрановыми и теноровыми партиями, искрометными фортепьянными глиссандо, сбивчивыми трелями флейты и дробью ударной установки. От какофонии звуков Венедикт оробел и хотел, было ретироваться, когда его окликнула женщина с террасы:

– Вы кого-то ищете, молодой человек?

Она держала деревянный мундштук с дымящейся сигаретой в нём двумя пальцами, скрестив руки на груди, обтянутой красным кардиганом поверх белой блузы. В надвигающихся сумерках лицо ее было плохо различимо. К тому же мешал свет из окна, на фоне которого она стояла. Венедикт почувствовал, как краснеют его щеки и уши. Он разволновался от мысли, что над ним посмеются, узнав, зачем он явился сюда.

– Я по объявлению в газете, – пробормотал он и сделал шаг по ступеньке вверх на встречу к незнакомке.

Женщина так же подвинулась на шаг вперед, и черты ее определились отчетливее. Коротко остриженные и выкрашенные в каштановый цвет волосы обрамляли овал лица сорокалетней женщины, где проницательные глаза и выдающийся мясистый лоб с глубокой поперечной морщиной на нем являлись основной достопримечательностью. Ухоженную шею украшали бусы из красноватого камня, название которому Венедикт не знал. Тщательно выщипанные брови образовали две правильные дуги.

– Вы немного опоздали, официально набор закончился в начале сентября, но, – дама сделала успокаивающий жест, – мы продолжаем укомплектовывать классы.

Она вынула сигарету из мундштука, бросила окурок в урну и жестом пригласила Веню войти в здание. Венедикт учтиво пропустил женщину вперед и, сделав десяток шагов, оказался за стеклянной дверью в кабинете на первом этаже. В тесной комнате стояли пианино у стены, письменный стол со стулом у окна и книжный шкаф в углу. На верху шкафа виднелась сложенная шахматная доска. Веня присел на стул для посетителей.

– Познакомимся, – предложила хозяйка кабинета. – Я завуч дома работников просвещения, где мы с вами находимся в настоящее время. Зовут меня Тамара Петровна Федосян.

– Венедикт Скутельник.

– Коротко о нашем заведении. Обучаются у нас взрослые по программе музыкальной школы, но не семь лет, а пять. Понятно, что у взрослого человека усидчивости больше и приходят сюда не по волеизъявлению родителей, а по собственному желанию. Поэтому программу усваивают быстрее. Стесняться не надо, есть у нас и двадцатилетние, есть и бабушки с дедушками. Люди разные. Кто восполняет пробелы музыкального образования, кто догоняет убегающий поезд, а кто просто ходит, чтобы дома не скучать. Обучение платное, двенадцать рублей в месяц. Потянете?

– Думаю, что да.

– Вы кто по профессии?

– Штукатур-маляр третьего разряда.

Тамара Петровна посмотрела на тонкие пальцы штукатура-маляра и ухмыльнулась.

Венедикт перехватил ее взгляд.

– Честное слово штукатур, временно…

– Если пройдете весь курс, – продолжила завуч, – получите аттестат государственного образца и по желанию можете продолжить образование уже в музыкальном училище, а там и консерватория… На чем хотите специализироваться?

Веня прокашлялся и снова покраснел:

– Вокал.

– Музыкальной грамотой владеете?

– До-ре-ми-фа-соль-ля-си…

– Зачем вам учиться? Вы же готовый специалист! – воскликнула Тамара Петровна.

Венедикт усмехнулся.

– Для начала я запишу вас в свою группу по классу фортепьяно. – Тамара Петровна раскрыла журнал на столе и взяла шариковую ручку. – Вам нужно научиться читать ноты и освоить азы игры на инструменте. Позже я отведу вас к педагогу по вокалу. Он послушает вас и скажет, что вы за птица, соловей или ворон. А пока признайтесь, что вас привело к нам? Любовь к искусству, скука или призвание.

– Гордыня. Алчу славы…

– А если серьезно.

Венедикт ответил не сразу.

Когда отец и мать разошлись, ему едва исполнилось четыре года. В соседнем доме кто-то ежедневно «мучал» пианино, извлекая из него звуки. «Кем-то» оказалась девчонка на три года старше Вени. Звали девочку Белла. Ее бабушка очень хотела, чтобы внучка научилась играть на инструменте, несмотря на полное отсутствие слуха и у внучки, и у бабушки. Упрямство старой еврейки и усидчивость «юного дарования» на несколько часов погружали целый квартал в какофонию звуков, приводя в уныние дворовых собак и в бешенство многочисленных соседей. Веня помнил, как мамина знакомая, усадив его себе на колени, гладила и хвалила его руки, восхищенно приговаривая: «Какие длинные пальчики! Вот по ком плачет музыкальная школа!» Однажды Веня спросил у матери, почему у них нет пианино, он бы мог играть гораздо лучше этой глупой Беллы. На что мама расплакалась, в тот период она много плакала, и объяснила, что у них нет на пианино денег. Научиться играть на пианино осталось детской мечтой Вени.

– Хочу понять, на что способен, и способен ли на что-то, – сказал Скутельник. Он знал, как порой нелегко объяснить обыкновенные вещи посторонним.

– Иными словами вы в поиске?

– Именно так.

– Решение попробовать себя в музыке – это, как я понимаю, второй этап вашего поиска.

– Почему не первый?!

– Первый – живопись. Вы же работаете штукатуром-маляром, – пояснила Тамара Петровна.

– Ах, да, в перспективе роспись потолка Сикстинской капеллы Ватиканского дворца в Риме.

Веня начал привыкать к манере разговора завуча. Над ним подтрунивали, и ему это нравилась.

– Вам это не грозит, церковь расписал почти пятьсот лет назад великий Микеланджело Буонарроти. Итальянцы не могли ждать!

– Напрасно! Вы бы видели мои «фрески» в городской библиотеке! – Венедикт щелкнул пальцами. – Директриса плакала от умиления.

– Не сомневаюсь, что в скором времени заплачем от умиления и мы.

– Вы предлагаете начать роспись стен в вашем заведении?!

– Я предлагаю пересесть к пианино и определить, есть ли у вас музыкальный слух и чувство ритма. С чувством юмора – всё в порядке.

– Что ж, попробуем. А если нет ни слуха, ни чувства ритма, что тогда? – Венедикт подвинул стул к инструменту. Тамара Петровна пересела на табуретку с винтовой ножкой и подняла крышку, открывая клавиши.

– Вы экономите двенадцать рублей в месяц, – ответила она.

Следующие пять минут Скутельник вслед за Тамарой Петровной отстукивал костяшками пальцев по крышке пианино ритмы и воспроизводил голосом ноты, взятые ею на инструменте. От волнения испытуемый вспотел, несколько раз «запустил петуха», но в ноты попадал исправно. Завуч одобрительно кивнула:

– Вы очень зажаты, – сказала она. – Это пройдет со временем. В целом вполне прилично. Сейчас я покажу вам классы сольфеджио и музыкальной литературы. Кстати, посещение хора обязательно для всех. У вас растерянное лицо. Вас что-то смущает?

– По правде говоря, читая объявление в газете, я думал просто научиться петь, но и предположить не мог, что окажусь в музыкальной школе, – признался Венедикт.

– Вы женаты? У вас семеро по лавкам? Вы посвящаете все свободное время любимому хобби?

– Нет, но…

– Тогда какая вам разница, на что тратить свое время, которого, как я понимаю, у вас предостаточно.

Завуч развела руками и приподняла плечи. Венедикту оказалось нечего возразить. Он пошёл по коридору вслед за Тамарой Петровной.

В какой бы кабинет они ни заглядывали – везде кипела жизнь. Венедикта изумил возраст «учащихся». В свои неполных двадцать четыре года он оказался самым молодым из всех учащихся, кого ему довелось увидеть в классах сегодня. Например, в зале на втором этаже мужчина пенсионного возраста с красным от натуги лицом у рояля под аккомпанемент педагога пытался взять «ля» второй октавы. Со второй попытки ему это удалось. Совершенно лысый, в черном костюме и белой рубашке певец походил на пингвина.

– Заместитель главного редактора республиканской газеты Рафаил Данилович, – шепотом пояснила завуч. – Благодаря его содействию наше объявление увидело свет почти бесплатно.

В следующем классе очень тучный гражданин, с очень большими грубыми на вид руками, с самозабвенным лицом растягивал меха баяна, сидя на стуле. Не прекращая играть, он дружески кивнул Тамаре Петровне и довольно бегло прошелся по клавишам инструмента. Про себя Венедикт окрестил его «трактористом».

За соседней дверью двое молодых мужчин, усевшись друг против друга и закинув ногу за ногу, тихонько наигрывали испанскую мелодию на гитарах. Один из них небольшого роста, мускулистый, едва слышно подавал реплики партнеру. Преподаватель, решил Веня и нарек его «качком».

В другом классе сорокалетняя дама выводила мелом на доске ноты. За ее спиной сидели за партами женщины и мужчины с сосредоточенными лицами и записывали в тетради.

Из актового зала слышалось хоровое пение. В приоткрытую дверь были видно, как около двадцати человек обоих полов не моложе тридцати пяти лет старательно вытягивают украинскую народную песню о девушке по имени Ганзя. Хористы смотрели то в ноты перед собой, то на дирижера в синей юбке и белой блузе.

К «народной самодеятельности» Веня относился скептически. Он допускал ее в застольных мероприятиях, необходимых для единения родственных душ. Но чтобы вот так, ни с того, ни с сего без закуски, да на сухую?! В груди заворочалась тоска. Тамара Петровна чутко уловила настроение новичка и поспешила заверить, что в репертуар хора включены джазовые произведения и даже кое-что из «Битлов». Сообщение насколько заинтриговало Веню, настолько и обескуражило. Всю оставшуюся часть экскурсии он пытался представить себе, как двадцать глоток после Ганзи дружно грянут «Yesterday» или «Can’t buy me love». В ближайшие дни, ему, судя по всему, предстояло принять участие в этом действе.

«Это тебе, брат, не стены в библиотеках разукрашивать», – подумал Веня, а вслух спросил:

– А цимбалисты у вас есть?

– Нет, а что? Хотите себя на струнных инструментах попробовать? – поинтересовалась завуч.

– Неплохо бы послушать, как звучит композиция «Deep purple» «Дым над водой», переложенная на цимбалы.

– А вы язвочка, – отметила Тамара Петровна. – Вам у нас не понравилось? – ее голос дрогнул. В глазах мелькнула грусть.

Веня вовсе не хотел обижать эту милую женщину. Он решил впредь обходиться без колкостей, а вслух поспешил успокоить.

– Все замечательно. Вы не обращайте внимания на мои реплики. Это я скорее от смущения. Защитный рефлекс. Не хочется выглядеть клоуном. Великовозрастный детина явился в первый класс музыкальной школы, чтобы не гнущимися пальцами мучать инструмент и ваш слух. А когда возьмусь выводить рулады…

– По-вашему, все кто здесь занимается – клоуны?

– Нет, конечно! – вскликнул Венедикт.

– Ну, так не комплексуйте. А на счет «рулад» – у вас приятный баритон. Пойдемте.

Тамара Петровна ввела Венедикта в просторный класс, где у приоткрытого окна стояло черное фортепиано. Облокотившись на подоконник и закинув ногу за ногу, рядом с инструментом сидел сухощавый, субтильный мужчина средних лет с темно-русыми волосами до плеч и тонким в морщинах лицом. Он привстал со стула при появлении дамы и посмотрел на Венедикта со сдержанным любопытством. Незнакомца звали Катынкарем Леонидом Васильевичем, он преподавал вокал. В оперном театре ему доверили исполнять арию «звездочета», отчего время от времени относительно небольшое здание дома работников просвещения изнутри взрывалось фрагментами теноровых пассажей. Учащиеся сбивались с ритма, преподаватели приходили в негодование. После того как Леониду Васильевичу пообещали «набить морду», если повторится подобное свинство, неистовый «звездочет» «осознал» и держал себя в рамках, но горячечный блеск его глаз выдавал демонические страсти в «вулканической» душе непонятого тенора. Именно этим взглядом он одарил Венедикта, пока Тамара Петровна объясняла цель их визита к почтенному мастеру. Смущенного Веню оставили один на один с Леонидом Васильевичем. Через десять минут Скутельник закрыл за собой дверь класса с красным лицом и пунцовыми ушами. Стараясь показать себя во всей красе, начинающий вокалист не щадил голосовых связок и чем выше брал ноту, тем громче орал. Одинокие прохожие с опаской оглядывались на окна класса, где, возможно, проводили изощренные пытки с музыкальным сопровождением.

– Глотка у тебя будь здоров, – подвел итог «звездочет». – Выдающимися данными не обладаешь, но если научишься петь – для ресторана сойдет.

Венедикт вернулся в кабинет завуча. Заключение Катынкаря он пересказал почти дословно.

– Вы же не метите в оперные звезды?! – утешила Тамара Петровна приунывшего Венедикта. – Освоите инструмент, музыкальную грамоту, походите в хор, получите навыки пения, а там видно будет. Хорошо поставленный голос, усердие, талант, хороший импресарио и, наконец, удача. Вы вполне можете состояться как исполнитель, скажем, шансона.

– Мои претензии выглядят, наверное, более чем глупо.

– Не иметь претензий в вашем возрасте – вот что глупо. Я думаю, того, что вы увидели вполне достаточно, чтобы составить представление о том, чем мы занимаемся, – сказала Тамара Петровна. – В остальных классах духовые инструменты, ударные, скрипка и так далее…

Венедикт застегивал плащ, стоя в дверях.

– Вы спешите? – спросила Тамара Петровна.

– Нет.

– Один из моих учеников попросил перенести занятия, поэтому сегодня я свободна. Мы ведь с вами почти соседи. Я живу на улице Панфилова, как и вы, и часто хожу на работу пешком, через парк вдоль «Комсомольского озера». Если вы не возражаете, мы могли бы пройтись вместе, – Тамара Петровна улыбнулась и по-детски заглянула в глаза Вене.

– С удовольствием, – Веня чувствовал симпатию к своей новой знакомой и интерес. Мир музыки завораживал его, пленил и даже пугал своей необъятностью. Скутельник сознавал свое невежество. Он представлялся себя маленьким человечком, стоящим на краю черной бездны, название которой «непознанное». Как велика эта бездна? Есть ли вообще у нее границы, или она так же необъятна и недостижима для человеческого рассудка, как вселенная, как вечность. Веня понимал, что на его вопросы Тамара Петровна вряд ли ответит, но понимал он и то, что к их решению она гораздо ближе его, хотя бы потому, что обитает в великом мире музыки, одном из множества миров, которые составляют вселенную.

– Вы где-то очень далеко. Вы жалеете о том, что согласились составить мне компанию? – спросила Тамара Петровна.

– Нет, нет, – Скутельник вернулся в действительность, – я обожаю пешие прогулки.

Они брели, не спеша, по занесенной листьями аллее. В свете уличных фонарей красные, ярко-желтые и коричневые листья кленов, платанов и тополей сухо шуршали под ногами. Тамара Петровна в черном бархатном пальто с меховым воротником держала красную сумочку, которая очень шла к ее красным лайковым перчаткам и красным полусапожкам. Веня плохо разбирался в брэндах, но даже он понимал, что его спутница одевается не в «совковых» магазинах. Его смущало внимание к себе взрослой дамы. Он не знал, как себя вести.

Они собирались переходить Садовую улицу, как на другой ее стороне показалась толпа. Человек пятьдесят мужчин и женщин шли мимо быстро, размашисто и молча. В их молчании было что-то пугающее. Некоторые из них несли свернутые транспаранты с надписями на латинице. Несколько голов повернулось в сторону парочки. Тамара Петровна невольно взяла Веню под локоть. Когда дробный топот ног удалился, завуч сказала:

– Здесь неподалеку штаб «Народного фронта». Наверное, готовятся к очередной акции. Вас не пугает происходящее?

– Мне это напоминает документальную хронику. Помните – фашистская Германия, коричневые рубашки, повязки со свастиками на рукавах, факельные шествия, сожжение книг в кострах, избиение евреев, уничтожение инакомыслящих. Тогда оголтелая толпа орала: «Мы избранная нация сверхлюдей!» Остальных в топки. Сегодня, здесь, нам орут те же фанатики: «Русские оккупанты – вон из Молдавии!» Я оккупант? Меня грудным ребенком родители привезли в республику. Молодые инженеры – они строили здесь заводы, жилье. Четверть века передавали местным аборигенам знания и опыт. А теперь моя мать и сотни тысяч таких, как она – оккупанты? Тупые ублюдки! Если бы вся эта необразованная свора почитала мировую историю, они бы поняли какие они ублюдки. Национализм – тот же фашизм. Клоуны! Румыны считают себя расой выше и чище, чем молдаване. Молдаване – лучше, чем гагаузы. Гагаузы не согласны ни с теми, ни с этими и требуют автономии. Я слышал, что в Узбекистане каракалпаки именуют себя элитой нации. А где-нибудь в Африке в племени тумба-юмба голые негры называют себя избранниками какого-нибудь каменного идола Бабахули только потому, что в отличие от своих соседей из племени юмба-тумба их хрены длиннее на один миллиметр в общем измерении.

Тамара Петровна кашлянула в кулачок.

– Извините, – спохватился Веня. – Иногда меня заносит.

– Ничего. Зато очень образно и справедливо. От моего мужа и не такое услышишь. Он молдаванин. В моих жилах течёт русская кровь по материнской линии и армянская кровь по отцовской. Так вот, когда муж не в командировке, а дома – я часами слушаю монологи о величии молдавской нации, о том, что без России Молдова превратится в цветущий край. Василий, так зовут мужа, договорился до того, что Молдова кормит Россию. Молдавия – аграрная республика, ее на карте мира с лупой не найдешь, и эта блоха способна накормить такую махину, как Россия. Бред! Я так и заявила мужу. Случился скандал. Меня обвинили в великодержавном шовинизме. Как же, я поддерживаю врагов нации!

– Великая нация, – с горькой иронией заметил Веня. – Одни только лозунги «Русские вон из Молдовы!» и «Молдавия – для молдаван!» чего стоят! Оказывается евреи, гагаузы, украинцы, греки, армяне, грузины – тоже русские и тоже вон! Работницы в бригаде, где я в настоящее время тружусь, как и ваш муж доказывают мне, что ленивых россиян кормят несчастные молдаване! Как вам творческая интеллигенция и рабочий класс спелись, а?!

– В армии, – продолжал Веня, – чаще зверствовали те «деды», которым доставалось от предыдущих «дедушек». Я спросил одного такого «молодца», зачем он издевается над молодыми, на что тот ответил: «А как иначе! Меня мордовали, должен же я отдать «должок». Зачастую за зверства одних расплачиваются не те, кому бы следовало получить по счетам.

Скутельник и Тамара Петровна миновали игровые аттракционы. Карусели, качели и горки выглядели брошенными арестантами за железной изгородью. Сторожевая будка пустовала. На входной калитке желтого цвета висел замок на цепи. За калиткой рыжая дворняга с опущенным хвостом подняла морду, нюхая воздух.

Они спускались по ступенькам к озеру. Каблучки Тамары Петровны, попадая на палые листья, издавали приглушенный звук, не такой цокающий, как на голом асфальте. Опасаясь оступиться на плохо освещенных ступеньках, завуч снова взяла Венедикта под руку.

– У вас такие мускулы! – воскликнула она.

– Физкультура. По этой самой лестнице, – Веня кивнул на длинный марш впереди, уходящий за темные стволы деревьев, – не раз взбегал вверх и обратно. Дома гантели, турник… Балуюсь в свободное время.

– Похвально. А моего Василия и одного раза присесть не заставишь.

– Чем он занимается, ваш легендарный Василий?

– До «перестройки» был нормальным человеком – преподавал в музыкальном училище. С тех пор как спекуляцию узаконили – бросился, как большинство голодранцев, зарабатывать «большие деньги». Вечно ведет какие-то переговоры с такими же «бизнесменами», как он, строит грандиозные планы, продает и покупает воздушные замки, воздушные алмазы и воздушную нефть за воздушные деньги. Вот уже второй месяц он звонит мне из Италии и обещает, что вот-вот мы станем миллионерами, а семью содержу я. У нас есть сын Даня. Замечательный мальчик, играет на скрипке. Подаёт большие надежды. Надеюсь, во мне говорит не слепая материнская любовь, а трезвая оценка профессионального педагога.

Они вышли на дамбу. Слева черным глянцем поблескивало озеро. С дальнего берега в воде отражались огни фонарей. Редкие прохожие спешили по своим делам и исчезали в темноте так же неожиданно, как появлялись.

– Вы обратили внимание, Венедикт, что праздношатающихся людей стало гораздо меньше? – спросила Тамара Петровна.

– Все укрываются от надвигающихся невзгод и неопределенности. Я постоянно наталкиваюсь на хмурые или растерянные лица. В глазах вопрос: «Что дальше?»

– Ну и как, по-вашему, что дальше?

– Как учит история, резкие перемены ни к чему хорошему не приводили, во всяком случае, на первых этапах. Ни одна революция не сделала людей по-настоящему счастливыми, хотя все революционеры были убеждены, что несут народам счастье.

– Мы пришли, – Тамара Петровна остановилась у открытого подъезда пятиэтажного дома, где некогда располагался «военторг». Венедикт в детстве забегал сюда поглазеть на золотистые звездочки в витрине, которые лежали отдельно от погонов, командирских часов, компасов и других необыкновенных вещей для военных. – Спасибо за прогулку, – Тамара Петровна пожала Венедикту руку. – Завтра в одиннадцать утра жду вас на занятие в моем классе.

– Но завтра суббота!

– Будем наверстывать полтора месяца отставания.

– Не полтора месяца, а лет, эдак, около двадцати, – грустно заметил Скутельник.

– Какие ваши годы! Рафаил Данилович в свои пятьдесят восемь полон творческого энтузиазма. Берите с него пример.

– Вы предлагаете отложить мое обучение еще на тридцать четыре года?

– До завтра!

Тамара Петровна махнула на прощанье и зашагала к подъезду.

Веня явился на первый урок, как на первое свидание с девушкой: торжественный, взволнованный и в начищенных до блеска туфлях.

– Только не говорите, что учеба для вас всегда праздник! – заметила Тамара Петровна.

Скутельник пропустил шутку мимо ушей. Лоб и ладони его взмокли от пота.

– Держите спину прямо, – приказала завуч. В отличие от Вени, который сидел на винтовой табуретке, она расположилась на деревянном стуле чуть поодаль от пианино.

В этот день Скутельник узнал, что такое нотный стан, октавы, тона и полутона, диезы и бемоли; узнал, в какой последовательности они расположены на клавиатуре, как пишутся, для чего нужны. Он попробовал сыграть гаммы и к его большому удивлению у него получилось.

– Не проваливайте ладони, – время от времени повторяла Тамара Петровна.

Веня включился в работу. Он сосредоточился на игре. Его не сбил с ритма даже грохот отбойного молотка за окном. Тамара Петровна нервно передернула плечами.

– Приспичило им долбить асфальт в выходной день, – проворчала она.

Но Веня не слышал ее. Он отдался во власть звуков. Он недоумевал. Он играет на пианино. Ему не быть виртуозом. Веня понимал, что слишком поздно взялся учиться музыке. Но он не в праздных мечтах, а наяву прикоснулся к настоящему. Оторвался от серой действительности, переступил через сомнения. Радость переполняла его. С каждой минутой в нем росла уверенность, что любое дело ему по плечу. Столько раз в детстве и юности он представлял себе, как садится за инструмент и легким глиссандо привлекает внимание друзей и посетителей какого-нибудь ресторанчика. Затем наигрывает знакомые мелодии, добавляет экспрессии, ловит кураж, импровизирует. На него обращены недоуменные взгляды. Недоумение сменяется восхищением. Ему хлопают и подбивают ногами в ритм, восторженно подбадривают и по окончании игры бурно аплодируют и горячо приветствуют. Просят сыграть еще. Он снова заводит публику. К его джазовым импровизациям подключаются другие музыканты. Саксофон, барабаны, труба… Все это жило в мечтах и должно было умереть вместе с ними. До сегодняшнего дня. Сегодня Веня понял, что способен на многое. И для этого не обязательно идти напролом. Достаточно соизмерить свои желания и возможности и для начала попробовать из мечты переступить в реальность. Веня переступил. Ликование, ощущение праздника, внутренний подъем и желание двигаться вперед преобразили его. На щеках появился живой румянец, глаза заблестели. От него исходило свечение счастья и энергии.

Два часа занятий пролетели на одном дыхании. Венедикт с сожалением посмотрел на часы и на Тамару Петровну, которая поднялась со стула и пересела за письменный стол.

– Признайтесь, Венедикт, в школе или в институте вы не садились за клавишные? – спросила завуч.

– Нет. Я стеснялся…

– Для новичка совсем неплохо. Вы быстро усваиваете. Работаете с желанием. Рьяно. Вы меня удивили.

Скутельник покраснел от удовольствия и смущения. Тамара Петровна невольно улыбнулась. Какой он еще ребенок. Краснеет. Все написано на его лице. Восторг, разочарование, отчаянье, радость. Интересный малый…

– Как я понимаю, пианино у вас дома нет, – сказала она.

– Нет.

– В таком случае, вот вам ключ от моего класса. Приходите заниматься в свободное время. Сторожа я предупрежу. Договорились? – завуч вынула из сумки и положила на стол ключ.

– Спасибо!

В «спасибо» Веня вложил такое разноцветие эмоций, что у Тамары Петровны сжалось сердце. Она не ожидала обнаружить во взрослом человеке столь открытую искренность. Ей стало грустно и жалко парня, которому, как и многим его предшественникам на планете Земля, предстояло познать горечь разочарований, утратить пылкость и девственность мировосприятия и со временем пополнить армию присмиревших обывателей. В сердце Тамары Петровны загоралась искра сострадания исключительно к особям мужского пола не старше двадцати пяти лет. Она сострадала им «по-матерински», невзирая на то, что, например, с Венедиктом их разделяло не больше десяти лет. Видимо, исключительно из чувства материнства, завуч, пользуясь своим служебным положением, отбирала в свою группу перспективную молодежь. Коллегам Тамары Петровны доставались «бывшие в употреблении» разведенные холостяки, вышедшие живыми из битв за счастливое семейное благополучие или вдовцы, придавленные грузом невосполнимых потерь. Дабы исключить кривотолки и не бросать тень на свою безупречную репутацию замужней женщины счастливой в браке, завуч водила дружбу с более молодыми товарками, позволяла им флиртовать со своими учениками, в глубине души глубоко страдая от этого, как страдают женщины, давно остывшие к своим стареющим и скучным мужьям.

Появление Венедикта обещало внести в жизнь Тамары Петровны разнообразие. Молодой и энергичный, с душой не тронутой коррозией разочарования и пресыщенности, он искал свое место на ветвях раскидистого древа жизни. Он не производил впечатления ветреного себялюбца или упрямого искателя пресловутого «смысла жизни», он шагал, сам не ведая куда, легко и непринужденно, так, как умеют шагать люди в молодости. Тамара Петровна давно разучилась так ходить, и невольно ее потянуло вернуться на десять – пятнадцать лет назад и без оглядки бежать навстречу радостному «завтра», подставляя лицо и руки весеннему солнцу. Но в прошедшую юность ее никто не брал, а так хотелось, и никто не шептал на ушко приятных глупостей про любовь, ах, как давно это было – горение сердца, истома ожидания, трепет прикосновения, слезы счастья – все в прошлом, неужели в прошлом?! Уже в прошлом?!!

Тамара Петровна спросила:

– Вы живете с родителями? – хотя спросить хотела совсем другое.

– С мамой. Они с отцом давно разошлись.

– А друзья? У вас есть друзья?

– Разумеется. Но сейчас они далеко. Практически с мамой мы остались одни в республике. Отец и его родня в Москве. Родственники матери – во Владимирской и Ярославской областях. Родители перевезли меня из России в младенчестве. Мать настаивает вернуться на историческую родину. Выбирает варианты обмена.

– Сейчас многие уезжают.

За рифлёным стеклом двери показался силуэт. В кабинет вошел молодой человек двадцати пяти лет в коричневой рубашке в крупную клетку и серых брюках без ремня и подтяжек. Узкие бедра, плоская грудь, черные реденькие усы и зачесанный набок тёмно-русый чуб очень отдаленно напоминали фюрера Германии времён третьего рейха. Глаза «фюрера» возбужденно блестели, щеки пылали пурпуром:

– Слышу – закончили, дай, думаю, позову на чай, – сказал он.

– Здравствуйте, Анатолий! – поздоровалась Тамара Петровна.

– Ах, да! Прошу великодушно извинить! Здрасте, – Анатолий сделал два шага к столу завуча и в полупоклоне приложился губами к ее руке.

Тамара Петровна иронично ухмыльнулась.

– Вот, Венедикт, познакомьтесь. Анатолий Евсеев, мой ученик и завхоз нашего заведения в одном лице. Судя по характерному румянцу и блеску глаз одним чаем не обошлось.

– Так ведь праздник! – воскликнул завхоз.

– Какой?!

– Сегодня родился великий тенор Лучано Паваротти, а двумя днями раньше – Джузеппе Фортунино Франческо Верди, автор опер «Риголетто», «Трубадур», «Травиата», «Аида», «Отелло» и тому подобное.

– Толя, вижу, вы растете над собой! – похвалила Тамара Петровна.

– Должен же я знать, за чью бессмертную душу отдаю по капле частицы своей печени, словно Прометей на горе Эльбрус.

Завуч представила Венедикта.

– Ну, что, коллега, – Евсеев обратился к Венедикту, – есть повод! Так сказать, за знакомство, за начало учебного года, за праздник, за отца, сына и святого духа. Приглашаю, – в легком полупоклоне завхоз двумя руками сделал приглашающий жест к выходу.

– Вы как? – спросила Тамара Петровна Скутельника.

– Если это входит в программу обучения – я «за».

– Систематическое чествование гениев – основополагающий стержень музыкального образования! – заявил завхоз, пропуская Венедикта вперед. – Тамара Петровна, захватите шахматы. Пальцы вы уже размяли, пора размять мозги.

– Вы считаете, что алкоголь поможет вам победить? – завуч взяла шахматную доску с книжного шкафа. – Не надейтесь – у меня разряд.

– Всем известно о вашем спортивном разряде, но меня это не остановит. Рано или поздно я вас одолею. Небольшая доза спиртного раскрепощает мысль, и та парит, парит… – Евсеев раскинул руки, изображая планер.

– Представляю себе матч Карпова и Каспарова за чемпионскую корону. Оба склонились над доской с фигурами. Зрительный зал затих в ожидании. Напряженная тишина. Карпов откупоривает початую бутылку «Белого аиста», подливает в фужеры сопернику и себе, ставит бутылку на место, дзинькает о фужер Каспарова: «Давай, Гарик, раскрепостись!» Задумчиво выпивают. Каспаров делает ход. «Вам мат, коллега!» Оба снова тянутся к бутылке, – включился в разговор Веня.

Зарисовка Венедикта привел Евсеева в восторг. Он расхохотался.

– Аплодисменты!

В каптерке завхоза под потолком устойчивым перистым облаком мирно парил табачный дым. В центре журнального стола с облупившимися ножками стояло овальное блюдо из фарфора. В него тонкими дольками заботливо уложили докторскую колбасу, вымытые огурчики с пупырышками и мясистые помидоры в капельках воды. Вокруг блюда расположились разнокалиберные стаканы и фаянсовые кружки, наполненные красным вином; видавшие виды алюминиевые вилки с волнистыми зубцами и наполненная окурками литровая банка из стекла. Белая десятилитровая канистра из пластмассы стояла под столом у ног молодого мужчины. При появлении Евсеева и новых гостей мужчина подвинул свой стул к белокурой незнакомке с пышной грудью под синей кофтой из мохера. Та в свою очередь, тарахтя ножками табуретки по дощатому полу, отодвинулась к даме в квадратных очках и бардовой шляпе «котелок». Дама с царственным видом держала в одной руке стакан вина, в другой вилку и насаженный на зубец ломоть колбасы. Стакан вина, колбаса и шляпа на голове по замыслу должны были сражать мужчин наповал. В татарских глазах «царствующей особы» плясали блядские огоньки.

– Судя по размерам канистры, ваша любовь к Лучано Паваротти и Джузеппе Верди почти безгранична, – заметила Тамара Петровна.

– Любовь к искусству – вот что безгранично, – ответил мужчина. В нем Скутельник узнал давешнего «качка» с гитарой.

Тамара Петровна представила Венедикта собранию. В женском обществе произошло легкое оживление. Дамы предлагали место подле себя, но рука завхоза легла на плечо Скутельника, и тот плюхнулся на стул рядом с «качком» и его канистрой.

– Закончим прения, приступим к торжественной части заседания! – объявил Евсеев. Он предложил тост за итальянского тенора. Выпили. Тамара Петровна пригубила.

– Да ты не пугайся, Венедикт, – успокоил Скутельника «качок», которого звали Юрий. – Мы не идейные идиоты. Паваротти – только повод. Не было бы его, выпили бы, – Юрий посмотрел на отрывной календарь на стене, – за именины Кириака и Феофана. Да мало ли.

Он встал, сделал два шага и отодвинул занавеску на бельевой веревке. Венедикту открылись длинные стеллажи, уходящие вглубь комнаты. Что на них лежит было не разобрать, но на переднем виднелись тома «Большой Советской Энциклопедии» в синей обложке.

– В час досуга, когда заедает бытовуха, а душа просит, нет, она кричит: «Дайте, дайте же мне праздника!» Анатолий Дмитриевич раскрывает одну из этих замечательных увесистых книг и листает страницы, отыскивая какого-нибудь замечательного человека или замечательное событие в жизни всего человечества. Ибо, как известно, когда мы выпиваем по поводу – это праздник, а без повода – бытовая пьянка. Мы не пьяницы, верно? – Юра протянул руку к гостям завхоза в поисках поддержки.

– Боже упаси! – воскликнула «царствующая особа» в бардовом «котелке». Ее представили как преподавателя сольфеджио по имени Елена Валерьевна. С каждым выпитым глотком вина огонь в глазах дамы разгорался ярче. Она постреливала в Скутельника одиночными выстрелами своих раскосых глаз, готовя решительную артподготовку с последующей за нею «атакой и рукопашным боем». Это Веня понял, когда дама предложила потанцевать «лирическую» (из динамиков включенного завхозом кассетного магнитофона звучали песни Хулио Иглессиаса) и придвинула свою табуретку к его стулу. Не отставала от нее дама с пышным бюстом в синей кофте. Ее тоже звали Еленой, она занималась преподаванием по классу фортепиано, и также постреливала одиночными и подсаживалась ближе к «холостому мужчине», так же была полна решимости и огня. Отличало ее от товарки отчество – Леонидовна – и наличие двух детей. Веня любил детей, но об отцовстве в ближайшее время не думал, тем более об усыновлении. Оказавшись под перекрестным огнем, Скутельник продолжал изображать из себя «невинность во плоти», мысленно взвешивая, с которой из двух Елен начать, и стоит ли это делать. Виноградное вино все быстрее разгоняло молодую кровь и богатое воображение Вени, толкая на подвиги. Но благоговейное отношение к искусству помогло ему справиться с искушением и не превращать Дом Просвещения в обитель разврата. Отодвинув на потом неожиданно возникшую задачу с двумя известными, Скутельник пересел на стул против Тамары Петровны и вызвался сыграть партию в шахматы. Завхоз Евсеев освободил место за доской. В очередной раз он проиграл и теперь бурно обсуждал с Юрой, на каком ходу счастливая звезда победы заползла за черные тучи поражения.

По тому оживлению, какое вызвала его решимость сразиться с непобедимой разрядницей, Скутельник понял, что внес интригу. Даже две Елены поднялись со своих мест и обступили противников. Мясистый лоб завуча разрезала глубокая поперечная складка, она сделала первый ход центральной пешкой и нажала на клавишу часов.

Веня играл в шахматы по настроению. Месяцами обходился без них, но если предлагали партию – не отказывался. Иногда у него получались интересные комбинации, иногда не очень, но никогда в игре ему не бывало скучно. Специальную литературу он не читал, в шахматную секцию не ходил. Это и решило исход сражения на доске с Тамарой Петровной. Он проиграл.

Зрители с вздохами разочарования потянулись на свои места.

– Молодец, наш человек! – похвалил Венедикта Евсеев и дружески потрепал по плечу. – Мы все проигрываем, и ты не отрывайся от коллектива. Если бы коня вовремя убрал – точно на ничью вытянул бы! Мыслишь оригинально, но в мелочах не дорабатываешь. У тебя есть потенциал. Выпьем за победу над непобедимыми!

Завхоз протянул Скутельнику полную кружку и снова уселся за шахматную доску с неутомимой Тамарой Петровной.

Елена Валерьевна решительно вызвала Веню на «лирическую» и прижала к себе, обдавая горячим дыханием. «Котелок» на ее голове сполз на затылок. Начинающего музыканта перехватила Елена Леонидовна. После «страстного» танца пуловер Вени облепило синими мохеровыми нитками. Веня снова играл в шахматы и несколько раз кряду выпивал с дамами на брудершафт по их требованию. Потом слушал «задушевный» рассказ Юры о том, как генерал Косташ, начальник молдавского ДОСААФа вручал ему удостоверение мастера спорта СССР по военно-прикладному многоборью. Спортсмен-гитарист долго втолковывал Вене, какие дисциплины входят в многоборье. Из его пьяного монолога становилось ясно, что игра на гитаре – основополагающий стержень этого замечательного вида спорта.

Завхоз Евсеев уговорил Елену Валерьевну поиграть на рояле в зале. Вдохновленный Гершвином он принялся отбивать чечетку, что вызвало истерический смех у Юры и недоуменный восторг двух Елен, потому что с таким же успехом мог звучать танец маленьких лебедей или «собачий вальс» – ноги завхоза отбивали бы всё ту же дробь.

На шум в зале для хорового пения явился сторож – студент консерватории Григорий. Увидев, что в мероприятии задействованы члены администрации дома работников просвещения, он собрался смиренно удалиться в свою каморку на первом этаже, но Юрий перехватил тоскливый взгляд студента, направленный на колбасу в соседней комнате, подвел к столу, налил вина и положил рядом со стаканом бутерброды.

Когда за окнами окончательно стемнело, завхоз объявил, что «горючее» кончилось. Он потряс канистру и перевернул ее вверх дном. Все в замешательстве уставились на пустую емкость. Веселье, набравшее обороты, оказалось под угрозой срыва. Тамара Петровна выглядела значительно трезвей остальных. Она сказала:

– Мой Василий в командировке, сын у матери. Приглашаю в гости. Но предупреждаю – у меня только коньяк и нечем закусить.

Приглашение завуча вызвало оживление коллектива. Перспектива заедать коньяк колбасой и огурцами вызывала у Евсеева пьяный восторг. «Мои аплодисменты!» Остатки еды сунули в целлофановый пакет. На улице поймали такси – желтую «Волгу» с шашечками на крыше. Таксист мотал головой, отказываясь везти шестерых. Но уступил под натиском обещанных пяти рублей вместо положенных двух по прейскуранту. Худощавая фигура сторожа Гриши в поношенном пиджаке с протертыми рукавами исчезла за окном автомобиля вместе с уличным фонарем и выступающим из темноты стволом платана. Елена в «котелке» с удовольствием водрузилась на колени Венедикта, больно отдавив ему ноги. Пока она ворковала ему на ухо любезности, Веня скрипел зубами на каждой кочке. Когда машина остановилась, он с силой и в нетерпении уперся руками в основательные ягодицы «примадонны», выталкивая их обладательницу на тротуар. Почувствовав «ухаживания», дама легонько шлепнула Веню по рукам и кокетливо прощебетала: «Шалунишка».

В комнате с высоким потолком атмосферу уюта создавали приглушенный свет бра на стене и легкий джаз из колонок музыкального центра. Вдоль стен – полки с виниловыми пластинками и немного книг. Напротив угловой диван и столик с закуской и бутылкой откупоренного коньяку «Белый аист». Над диваном фотопортрет шестилетнего мальчика в костюме пажа в фиолетовой беретке с павлиньим пером и плюмажем. «Мой Даниил!» – пояснила хозяйка квартиры. Она в очередной раз выиграла партию у Венедикта в шахматы. Венедикту игра порядком надоела, но он продолжал упорствовать, надеясь взять измором. Рядом, надув губки, со скучающим видом сидела «пышногрудая Елена». Она смотрела в одну точку окосевшими глазами и время от времени то ли всхлипывала, то ли икала. В соседней комнате на топчане, прикрытый пледом храпел Юрий, сраженный коньяком. «Царствующая Елена», потеряв интерес к шахматам и Венедикту, обратила всю нерастраченную страсть на завхоза. С балкона в зарослях винограда, спелые гроздья которого мирно свисали над головами пьяных «любовников», доносилась возня, мычание и звуки поцелуев. В прихожей рядом с мужскими туфлями валялся бардовый «котелок» с вмятиной от чьей-то неосторожной ноги.

Партия затянулась. Настольные часы показывали полтретьего утра. Веня уже мало что соображал. Шахматные фигурки плыли у него перед глазами.

– Я предлагаю ничью, – услышал он словно из туннеля голос Тамары Петровны.

– Согласен, – не раздумывая ответил Скутельник. Он попытался встать, с намереньем поблагодарить гостеприимную хозяйку и отбыть восвояси, но его так качнуло, что он рухнул на место и закрыл глаза.

Открыл он их, испытывая сильнейшую головную боль. Рядом с ним под шерстяным пледом лежало и сопело чье-то тело. То была Елена Леонидовна. Ее мохеровый свитер и черная юбка скомканными валялись в кресле. Обнаженная рука обнимала зажатого в угол Юрия. Страждущая мужской ласки женщина искала утешения у спортсмена-гитариста. Нашла ли, было неведомо Скутельнику – память отказывалась выдавать информацию. Из окна между увесистых штор пробивался толстый солнечный луч. Откуда-то доносился бубнящий мужской голос. Веня встал, обнаружив, что спал в брюках, и пошёл на голос. Он вышел в кухню. За столом друг против друга сидели Тамара Петровна в шелковом домашнем халате с золотистыми узорами на голубом поле и завхоз Евсеев с помятым, как его рубашка, лицом. На столе стояла начатая бутылка «Негру де пуркарь». По лицу Венедикта он все понял и молнией метнулся к шкафу с посудой. Налил полный стакан из бутылки и протянул «страждущему». Скутельник без лишней проволочки осушил сосуд, выждал несколько секунд и когда почувствовал, как в голове наступает просветление, осторожно выдохнул и сказал:

– А вот теперь доброе утро!

Завхоз Евсеев налил ему еще полстакана «для облегчения всего организма». Новая доза подействовала на Венедикта благотворно. Тошнота отступила.

– Можете принять душ, – предложила Тамара Петровна.

Струи контрастного душа взбодрили Скутельник. Когда он снова предстал перед помятым завхозом, тот при виде преображенного товарища изъявил желания тоже ополоснуться. Через минуту из ванной донесся его гомерический смех. Он вышел с головы до пят в пене, обмотанный банным полотенцем.

– Воду отключили!

В чайнике на плите оставалось немного воды. Тамара Петровна предложила смыть мыло хотя бы с головы. Когда Венедикт вызвался помочь Евсееву, который, не переставая смеяться, наклонился над раковиной, из носика чайника ему на затылок полился не остывший кипяток. Евсеев взвыл и резко выпрямился, больно ударившись об полку, с которой россыпью на кафельный пол посыпались склянки и туалетные причиндалы. На шум явилась встревоженная Тамара Петровна. Чистым полотенцем она вытерла лицо пострадавшего завхоза. Ничего не оставалось, как дожидаться подачи воды. Евсеева посадили подальше от двери, опасаясь сквозняка. Пузыри мыла на его теле и всклокоченных волосах лопалось, издавая легкое шелестение. Постепенно тело обсыхало. Через четверть часа зуд стал нестерпимым. Когда в кухню вошел Юра, а следом за ним Елена Леонидовна, завхоз чесался вовсю, проклиная водопроводчиков. Оба застыли в недоумении, а затем протрезвевшая и притихшая было Елена Леонидовна, разразилась смехом.

– Боже, Толенька, что она с тобой сделала!

– Кто она?

– Елена Валерьевна!

– Она ушла ночью. Сказала, что ей опостылело ВСЕ. Запретила себя провожать и хлопнула дверью, – пояснил завхоз. – Нет, определенно нужно что-то предпринять. Неизвестно, когда эти разгильдяи дадут воду, может, через час, а может быть, завтра утром. Не сидеть же мне здесь в таком виде.

– Давайте купим воды в магазине, – предложил Венедикт.

Идея понравилась.

– Только не покупайте «Дюшес» – он сладкий, – напутствовал обсохший завхоз.

Скутельник и Юрий вернулись с дюжиной «Боржома».

– Магазины еще закрыты, а в продуктовом ларьке другой воды нет, – сообщил Скутельник.

Омытый «Боржомом» Евсеев вышел из ванной комнаты причесанный и в приподнятом настроении. Юрий сослался на дела и отбыл вместе с Еленой Леонидовной, которая вспомнила об оставленных дома детях. На помятых лицах музыкантши и спортсмена блуждали гадливые улыбки. Ни тот, ни другая не могли вспомнить ни событий минувшей ночи, ни какая сила и насколько глубоко толкнула их друг другу в объятья. На всякий случай дама разрешила проводить себя и на тот же случай многозначительно кивнула Венедикту на прощанье.

– Первое занятие удалось на славу, – резюмировал Скутельник.

– Тамара Петровна, ему понравилось! – воскликнул завхоз Евсеев. – Он прирожденный музыкант!

– Погуляли и забыли, – ответила Тамара Петровна. Она прикурила от протянутой зажигалки завхоза тонкую сигарету и обратилась к Скутельнику. – Пока вы отдыхали, мы с Анатолием перебирали варианты вашего трудоустройства. Вы не против нашего вмешательства в вашу личную жизнь.

– Нет, разумеется. Хотя, не понимаю, чем вызвал такое доверие. Вы меня совсем не знаете, – ответил Венедикт.

– Уже познакомились, – вставил Евсеев. – Людей видно сразу. Ты – наш человек.

Тамара Петровна изложила суть дела. Оно сводилось к тому, что ее знакомому директору спортивной школы плавания и настольного тенниса нужен завхоз, не «с улицы», а «свой, надежный парень».

– А я надежный? – спросил Венедикт.

– Хватит выделываться, – осадил его Евсеев. – Пойдешь? Место хорошее. Не пожалеешь.

– Возьмут – пойду.

Тамара Петровна удовлетворенно кивнула и вышла с переносной телефонной трубкой в комнату. Вернувшись, сообщила, что во вторник Скутельника ждут на собеседование, написала шариковой ручкой адрес и подала Вене сложенный вдвое лист.

– Все, ребята, сказала она. – Вам пора. Скоро свекровь приведет Данилку. Нужно прибраться.

В реставрационном управлении уговаривать Венедикта не стали. Оформили увольнение по собственному желанию в один день. Начальник кадров понимающе подмигнул: «Если пойдешь по комсомольской линии – запись, что надо. Штукатур-маляр третьего разряда. Начал, так сказать, с низов. Рабочим».

Девчата из бригады на прощанье подарили ему шерстяной шарф в зеленую и красную полоску. Ком подступил к горлу Вени. Он прошел по кругу и каждую поцеловал в щеку. «Заходи в гости». Все разошлись по рабочим местам. Вера, последний раз затянувшись ядрёной «Дойной», придавила окурок в щебень каблуком башмака и сказала:

– Всегда говори правду…

– …Если не хочешь обосраться, – закончил Веня.

Помимо директора спортивного комплекса Биткова Дмитрия Кирилловича, куда вошел Скутельник, в кабинете сидел завуч школы Садыковский Сергей Владимирович. Оба встали из-за стола и по очереди поздоровались с Веней за руку. Сорокалетний директор – кряжистый и почти лысый с морщинистым лбом, напоминавшим стиральную доску, оказался небольшого роста и едва достигал плеча Венедикта. Завуч – осанистый мужчина пред пенсионного возраста, с зачесанными назад седыми волосами, в спортивной футболке и тренировочных шароварах – был упитан, румян и слегка навеселе. Венедикту предложили стул посередине комнаты. Для полного антуража не хватало настольной лампы с ярким светом в лицо и вопроса: «Шпрехин зи дойч?». Веня положил руки на колени и застыл в ожидании. Битков представился и представил коллегу. Он попросил Венедикта рассказать о себе. Веня принялся повествовать историю своей ничем не примечательной, по его мнению, жизни. Когда выяснилось, что претендент на место имеет весьма смутное представление об обязанностях завхоза, директор и завуч многозначительно переглянулись. Веню попросили подождать в коридоре. Возникла дилемма – брать или не брать молодого неопытного специалиста. После непродолжительных переговоров директор резонно заметил:

– Оно, может быть, даже хорошо, что неопытен – научим, покажем – зато воровать не будет.

– Первое время, – окоротил оптимистический настрой начальника Садыковский.

– А если «ошибется»…

– …Поправим, как старшие товарищи, – поддержал завуч.

Веню позвали.

– Как насчет вредных привычек? – поинтересовался Битков.

– Вредная привычка становится вредной, если наносит вред окружающим, во всех остальных случаях вред не является вредительством, а привычка – вредной, – ответил Скутельник.

Битков удовлетворенно кивнул:

– Умный. Оформляться начнёшь завтра, – заявил он. – Идем, покажу тебе наше хозяйство.

Венедикту показали крытый двадцати пяти метровый бассейн. Пять верёвок, вытянутых в длину от бортика к бортику, с нанизанными на них белыми и красными пластмассовыми шарами, разделяли водную гладь на шесть дорожек. По бортику с алюминиевым шестом на плече ходил пожилой тренер в парусиновых шортах и белой футболке. На шее его болтался железный свисток. Рядом с бортиком барахтались дети, поднимая снопы брызг. Тренер перекрикивал их визг, объясняя и показывая, что надо делать, и подавал шест, «терпящим бедствие».

– «Четвертак» или «короткая вода» на спортивном сленге, – пояснил директор, обозначив длину бассейна. – Плавать умеешь?

– Предпочитаю ходить по суше.

– Тогда в нетрезвом виде без необходимости в воду не лезь. Техника безопасности превыше всего.

Они обошли раздевалки, душевые комнаты. Спустились в обширный подвал, где помимо труб и прочего оборудования имелась комната отдыха с телевизором, баром и раскладным диваном. Имелся в подвале и настоящий бильярдный стол, обитый зеленым сукном. Молодой человек в спортивном костюме в одиночку гонял шары. С ним Битков поздоровался за руку и представил Венедикту.

– Николай. Тренер по плаванью. Игру на бильярде из хобби превратил в источник обогащения. В свободное от работы время оттачивает мастерство. Играет на деньги. За вечер может заработать свой месячный оклад.

– Смотря, на кого нарвешься, – отозвался Николай. – Тот же оклад можно оставить на столе за тот же вечер.

Экскурсия закончилась осмотром склада со спортивным инвентарем, бытовки для рабочих и кабинета завхоза. Прямоугольная комната под лестничным маршем с единственным окном и железной решёткой на нем напоминала одиночную камеру улучшенной планировки. Канцелярский стол, деревянный стул, вдоль стены шкаф с папками и сейф для хранения ценностей. Битков повернул длинный ключ в замочной скважине сейфа и извлек из него трехлитровую банку красного вина, тарелку с куском брынзы и нарезанным батоном.

– В конце рабочего дня мы обычно подводим итоги, – пояснил директор. – Ты как?

– У меня еще занятия по сольфеджио и хор.

– Заодно голосовые связки прочистишь.

Венедикт не стал отпираться, помня, как один непьющий в коллективе выпивающих может испортить общую атмосферу единения душ. В доверительной беседе Скутельнику объяснили, что в его задачу входит строгое соблюдение субординации и прилежное исполнение распоряжений начальства. Бесперебойное обеспечение работы комплекса, для чего в подчинение завхозу передаются трое рабочих, две уборщицы и три работницы регистратуры.

– Часто к нам приходят с просьбами – устроить ребенка в группу плавания, помочь с абонементом в группу здоровья, просто отдохнуть. Мы идем навстречу «нужным» людям. Со временем и к тебе обратятся. Отвечать не спеши. Помни, здесь решения принимаются коллегиально. Директор, – Битков указал большим пальцем на себя. – Завуч, – указательным на Садыковского, подсевшего к ним, – и завхоз. Потом люди благодарят. Кто натурой, – Битков выразительно посмотрел на банку и тарелку, – иные норовят купюру сунуть. Тут, Венедикт, держи ухо востро. У «чужих» прямо не бери, только через посредников. Мало ли. И помни – мы всегда рядом. Сомневаешься, не знаешь, как поступить – сразу ко мне или Сергею Владимировичу. Понял?

– Понял.

– И никаких опозданий. В девять часов – как штык на работе. Можешь после по своим делам бежать, но чтобы я знал, где тебя искать. В шесть часов тоже чтоб был на месте.

– Утром – развод, вечером – поверка.

– Молодец! Сразу видно человек в армии служил. Порядок знает! – похвалил Битков.

– Бассейн – место «тёплое», – продолжил директор. – Многие облизываются. Ждут ошибок с нашей стороны – чтобы подвинуть. Наша задача не давать врагам ни малейшего шанса, ни малейшего повода нас очернить. Времена тревожные. Националисты голову поднимают. Ты молдавским языком владеешь?

– Нет.

– То-то и плохо. Поговаривают, что с руководящих должностей смещать будут, кто языка не знает. Пока до этого не дошло, но сам видишь – страна разваливается. «Народный фронт» требует объединения с Румынией. Молдаване, творческая интеллигенция орут про засилье русского языка в прессе. Одни «за», другие «против». Вот тебе и «новое мышление», – Битков акцентировал ударение на первом слоге в последнем слове.

– Вам бы еще пятно на темени и росточка сантиметров пятнадцать добавить – могли бы на митингах за «Горбатого» речи толкать. Очень складно получается, – похвалил Веня директора.

– Ладно, иди, пой, – ответил Битков. – Тамаре привет от меня.

На урок сольфеджио Венедикт опоздал. Елена Валерьевна, не переставая вести занятия, полувсерьёз строго сдвинула брови. Веня занял место за последним столом и раскрыл нотную тетрадь. Взрослые «дяди» и «тети» старательно записывали за преподавателем. Был здесь и Рафаил Данилович, и «тракторист» Иван Тимофеевич, и обладавшая плохо поставленным меццо-сопрано Маша Дурлештян – бабушка двух взрослых внуков, один из которых заезжал за ней по окончании занятий на белой «копейке». В свои неполные семьдесят лет бабушка Маша боялась темноты и насильников, которыми с упоением и красноречиво пугала обывателей «окрылённая гласностью» пресса. В сторонке сидел Евсеев, ссутулившись над тетрадью. Он обернулся к Скутельнику и шепнул: «Дело есть».

Темой занятий были диезы, бемоли и бекары, а также ключевые и не ключевые знаки альтерации. Венедикт легко усваивал несложный материал. Опыт конспектирования в институте здесь давал ему время понаблюдать за «учащимися». Большинству из них учение давалось непросто. Напряженные лица, усердное сопение над тетрадками. Зачем они себя мучают? Венедикт поймал себя на мысли, что, возможно, зря теряет время, и что вполне вероятно выглядит в общей массе так же нелепо, как все здесь присутствующие. Интересно, подумал он, можно ли назвать нелепостью стремление воплотить в жизнь мечту, пусть и не всей жизни.

По окончании урока Елена Валерьевна предложила Венедикту позаниматься дополнительно, чтобы нагнать пропущенный с начала года материал.

– Мы можем сделать это у меня дома, – сказала она. Ее ноздри хищно раздувались.

На выручку пришел завхоз Евсеев.

– Нам пора на хор, – сказал он, увлекая за собой Скутельника. Елена Валерьевна недовольно фыркнула.

В концертном зале они уселись на стулья во втором ряду, отведенные для баритонов.

– Намечается поездка в Румынию по обмену культурными связями, – сообщил Евсеев. – Берут сотрудников Дома работников просвещения и членов их семей. Культурный обмен это так – прикрытие. Народ повезут торговать барахлом на рынке.

– У меня нет загранпаспорта.

– Он и не нужен. Граждане с молдавской пропиской пропускаются румынской таможней беспрепятственно. Мы же вроде как братские народы. Делаем первые шаги к объединению.

– Мне везти нечего, и торговать я не умею, – возразил Венедикт.

– Торговать много ума не надо, стой себе за прилавком. Румыны сами к тебе подойдут и все, что им надо, купят. У них там голяк. С товарами народного потребления большие проблемы. Вот и поможем братскому народу. Насчет товара не беспокойся – в ход идут хлопчатобумажные изделия: носки, трусы, майки, ситцевые халаты, ношеные вещи, в общем, все, что под руку подвернется. Дома есть какая-нибудь старая техника? Ну, там, швейная машинка – наследство от прабабушки или дедовские кальсоны – подарок Будённого?

– Есть стиральная машинка со сломанной центрифугой.

– Центрифугу отремонтируем.

– Пробовали – не получается.

– Юрик, наш спортсмен-гитарист, отремонтирует – будь спок, – Евсеев похлопал товарища по коленке. – Золотые руки. В прошлом месяце поругался он с нашей директрисой Натальей Игоревной. Она под кладовку отобрала у Юры коморку, где он с учениками занимался. Пришлось ему с баянистами ютиться в одном помещении. Обиделся Юра, затаился. И вот спустя некоторое время в кабинете директрисы гаснет свет. Электрика с собаками не сыскать, где-то запил, а свет сейчас нужен. Делать нечего – позвали Юру, знают – он умеет. Так он им так отремонтировал – залюбуешься! Дверь открывается – свет горит. Закрывается – гаснет. Нормально, да? Только работать Наталье Игоревне пришлось с открытой дверью. Совещания, переговоры – значительное неудобство. Зовут Юру, а он на «больничный» сел. Зовут электрика. Тот крутил, мутил – ничего поделать не смог. Специалистов со стороны вызывали. Хоть убей: открываешь дверь – горит, закрываешь – гаснет. Едва ли не всю проводку повыдергивали. Не могут понять, как Юра это сделал. Наталья Игоревна в сердцах увольнением грозила. Юра отвечает – увольняйте, что я себе работу не найду. Упрямый – чёрт. А свет не горит как надо. Директриса баба не злобливая, остыла, потолковала с Юрой по-хорошему. Вернула комнатку. Теперь у неё освещение в норме. Такие дела! Для братьев-румын мы и трусов с носками навезем, и центрифуги отремонтируем.

С появлением Тамары Петровны разговоры прекратились. Шею завуча украшали чешская бижутерия – бусы из красных пластмассовых шаров. Мелкими шажками в красных туфлях она вышла на дирижерское место и встала у пюпитра перед раскрытыми нотами. Из-под тонального крема и густого слоя пудры на её ухоженном лице пробивался легкий румянец. Глаза лучились радостью, подбородок с ямочкой приподнят. Она обвела присутствующих взглядом и торжественно произнесла:

– Приветствую вас!

Веня почувствовал, как у него краснеют уши, а следом и лицо, потому что, здороваясь, Тамара Петровна задержала взгляд на нем, и он не сомневался, что приветствие адресовано ему в первую очередь. Покраснел Веня не от смущения, как с удовлетворением отметила многоопытная шахматистка, а от удовольствия. Мысль о том, что его принимают за юнца, млеющего от одного женского взгляда, забавляла Скутельника. Он презирал зрелых дамочек, берущихся из скуки играть роль Джульетты, не имея актерского дарования. Но еще больше Венедикта возмущал эгоизм экзальтированных особ, страстно жаждущих получать чувственные удовольствия, ничего не давая взамен. Хочешь получать – умей отдавать. Лень? Мастурбируй с фал-имитатором в ванной комнате или донимай в постели злобными придирками сонного мужа.

От мимолетных размышлений на вечную тему любви Скутельника отвлек оклик завуча:

– Венедикт, вернитесь к нам, мы вас потеряли.

Начинающий хорист уставился в ноты Евсеева.

– Вы можете пока не петь, – предложила Тамара Петровна, – слушайте, изучайте свою партитуру.

Венедикт кивнул. Следующие четверть часа он старательно запоминал баритоновые партии. Это оказалось несложно. К концу занятия он затянул вместе со всеми украинскую народную песню. Можно было, и сплясать, но это не входило в репертуар.

Завхоз Евсеев уловил «приподнятое» настроение «коллеги», и от этого его собственное настроение значительно улучшилось. Он шепнул:

– Предлагаю после репетиции проследовать в мой рабочий кабинет. Все необходимое для «домашней работы» подготовлено, – завхоз оттопырил мизинец и большой палец правой руки.

– Всегда готов, – Венедикт салютовал как пионер – правая ладонь вверх на уровне лба. Получилось громко. Хористы обернулись на Скутельника. В тексте песни таких слов не значилось.

Тамара Петровна заметила с иронией:

– Да, это от души.

Она объявила об окончании занятия и попросила всех ненадолго задержаться.

– В преддверии ноябрьских праздников мы обычно проводим «капустники». Все готовят какой-нибудь номер. Можно петь, танцевать, читать стихи, декламировать, показывать фокусы, разыгрывать сценки и так далее, – сообщила завуч.

– Алло, мы ищем таланты, – вставил «тракторист» Иван Тимофеевич. Сложив в «замок» свои огромные красные руки и зажав их между коленей, он как ребенок осклабился собственной шутке.

– Именно, – ответила Тамара Петровна. – Все свободны!

Уже в коридоре завуч обратилась к Скутелнику:

– Чем вы намерены порадовать нас на «капустнике»?

Веня пожал плечами:

– Не наблюдал за собой особых талантов. В детстве на каникулах у бабушки в Александрове неплохо катался на коньках.

– Думаю, здесь это не пригодится.

– Лыжи и подледный лов рыбы тоже отпадают. Остается музицирование одним пальцем «собачьего вальса» или скамейка запасного.

– Напишите какую-нибудь юмореску, – предложила Тамара Петровна.

– Я не пробовал, получится ли?

– Придумайте или возьмите из жизни. Рафаил Данилович может отредактировать текст, если понадобится.

– Живопись, музыка, литература – да я гений! – воскликнул Скутельник.

– Гениев и завучей прошу пройти в мои апартаменты, – раздался голос завхоза Евсеева.

– Очередной день рождения у Лучано Паваротти? – подковырнула Тамара Петровна.

– Производственное совещание…

– Эти совещания погубят вашу печень, Анатолий, и угробят наше здоровье.

– Стаканчик красного сухого вина рекомендован врачами в целях профилактики лучевой болезни, – гостеприимный завхоз открыл двери своего кабинета перед Тамарой Петровной и Венедиктом.

– Потребляемое вами количество спиртного делает бесполезным ядерное оружие, – заявила Тамара Петровна, проходя к столу, сервировка которого немногим отличалась от той, что помнил Скутельник в день их последнего «совещания». На своих местах сидели две Елены и Юрий. Елена Валерьевна в своем неизменном бардовом «котелке».

Обошлось без танцев и игры в шахматы. Все живо обсуждали будущий текст Венедикта.

– Да с чего вы решили, что я писатель? – отпирался Скутельник.

– Талантливые люди талантливы во всем, – ответил ему Евсеев. – Я слышал, как ты играешь гаммы! Боже, какие это гаммы!! Поиграй нам, Венедикт! А как расписаны стены городской библиотеки?! Никто не видел эту роспись? Я тоже не видел! Но тем она и прекрасна. Боже, какая это роспись! Так что не ломайтесь, Венедикт, а берите орудие труда писателя и за дело, – завхоз подал ему полный стакан вина.

Дождавшись, когда «коллеги» выпьют и закусят, неуемный Евсеев положил на стол лист бумаги и шариковую ручку. Отпуская шуточки, все принялись диктовать коллективное сочинение. Из общего гомона постепенно обрисовались место действия – дом работников просвещения, время – текущий год и сюжет. Главной героиней сделали Тамару Петровну и ее красные бусы, народные массы – хористы, которым по сюжету надлежало подготовиться к «бразильскому» карнавалу и в национальных костюмах проехаться на русской тройке с бубенцами мимо памятника Штефану чел Маре в центре города. Там их встречают хлебом – солью молдавские националисты. Сатира отдавала горечью суровой действительности.

Веня помнил, как в августе возвращался из гостей домой. Троллейбус встал за три квартала от здания МВД на проспекте Ленина, и водитель объявил, что дальше не поедет. Венедикт не спешил выходить. Он смотрел из окна на проходящую мимо толпу. В руках у демонстрантов мелькали палки и кирпичи. Мимо проплывали рожи, их нельзя было назвать лицами – рожи, одержимые массовым психозом. Над головами плакаты: «Русские вон из Молдовы!», «Молдова для молдаван». Глаза сорокалетнего верзилы с нечёсаными всклокоченными патлами смолянистого цвета выражали общее настроение – шизофрения. Животный инстинкт – идти и крушить. Спроси в толпе любого, что тебе сделал тот, кого ты идешь избивать, и он тупо смотрел бы в пространство, продолжая мычать, как заклинание: «Русские вон из Молдовы!»

Веню потрясло, с какой решимостью и тупым упрямством идут эти люди за своими «интеллигентными» вожаками и их нехитрыми тезисами: «Выгони русского из его квартиры, и она станет твоей!» «Русский живет лучше, потому что ты – хуже. Отними у русского все, что принадлежит тебе потому, что это твоё!» На волне народного самосознания, на пути к национальному самоопределению юродивые поэтессы и бездарные публицисты выдвигали лозунги один страшнее другого: «Сжигайте русских детей!» «Мойте улицы русской кровью!» Непостижимо не то, что дозволялся открытый призыв к геноциду, и никто за это не нес ответственности, а та разнузданность и одержимость с какой подхватывалась бесовская ересь. Веня смотрел из окна троллейбуса, раздавленный и потрясенный открытием. Ни века, ни тысячелетия, ни рождения и исчезновения цивилизаций ничего не меняли. Животное начало – вот суть человека, его начало и его конец. Извечная борьба добра и зла – миф. Ничего этого нет. Сколько вокруг умных, образованных, думающих людей. Сколько ИХ было, есть и будет, а оголтелая толпа, как и тысячи лет назад, топала и топает по земле с улюлюканьями и звериной ненавистью к ближнему. Для чего ВСЁ СУЩЕЕ с его рождениями и смертями, страстями, победами, разочарованиями и верой, если из века в век приходит толпа с палками и кирпичами, и бредет, бредет в беспросветный мрак невежества, так, будто позади не было длинного и жуткого в своей непредсказуемости пути из тьмы к свету.

Венедикт наблюдал, как разгоряченные спиртным демонстранты забрасывали кирпичами зарешеченные окна серого здания МВД. Слышался звон битого стекла. Милиция отбивала наскоки хулиганов, разгоняла, рассеивала. Люди группами и по одному разбегались, кто куда, прятались в подворотнях и переулках. Их догоняли и выворачивали руки. У кого ладони испачканы кирпичом, тех «рихтовали» дубинками и ногами.

Веня отодвинул исписанный лист бумаги в сторону:

– Закончу позже, в более подходящей обстановке, – сказал он.

Дома он уселся за письменный стол в своей комнате. Пешая прогулка проветрила мозги. В школе, в институте и в армии ему случалось оформлять стенгазеты. Веня отредактировал коллективное сочинение и улегся спать.

На следующий день в перерыве между сольфеджио и музыкальной литературой он попросил Рафаила Даниловича «посмотреть» юмореску. Водрузив квадратные очки на свой благородный прямой нос, заместитель главного редактора главной республиканской газеты углубился в чтение. Читал он профессионально быстро и рассмеялся с чувством и громко.

Он отложил рукопись на парту и снял очки, утирая глаза от выступивших слез:

– Смело и талантливо, – заявил тенор. – Смело, ибо в сложившейся напряженной обстановке межнациональных распрей подобная сатира может принести её автору кучу неприятностей. Талантливо, потому что не скучно, а не скучно, потому что талантливо. Вы не пробовали писать статьи для «большой» прессы?

– Нет. Мой уровень – злостные прогульщики и свирепые «деды».

– Ну, ну, не скромничайте. Я слышал, вы историк по образованию. Вот и написали бы что-нибудь для нашей газеты. Что-нибудь эдакое, забористое!

– Например?

– Например, – Рафаил Данилович секунду подумал, – на историческую тему. Взять хотя бы времена Стефана третьего Великого или на местном диалекте – Штефана чел Маре. Посидите в библиотеке, поищите в биографии этого господаря что-нибудь необычное. Наверняка найдутся белые пятна, которые можно обыграть. Фигура действительно достойная уважения потомков. К тому же известно, что свою дочь Елену Волошанскую он отдал замуж за Ивана Ивановича, младшего сына русского царя Ивана третьего. Кстати, факт достойный внимания, так сказать на злобу дня. Не все разделяют антирусские настроения, раздуваемые лидерами «народного фронта». И напоминания о традиционной дружеской и в какой-то степени кровной связи между двумя народами могут оказаться весьма полезными.

Вспомните Дюма и его «Трех мушкетеров». Ведь и мушкетеры и подвески – все вымысел, а как правдоподобно «звучит» на фоне реальных исторических персонажей. Подумайте. А я со своей стороны посодействую продвижению вашей статьи, если она получится стоящей.

На уроке музыкальной литературы вместо того, чтобы слушать о творчестве Монтеверди, Скарлатти, Люлли, Рамо и Глюка Скутельник обдумывал разговор с Рафаилом Даниловичем. В состоянии глубокой задумчивости его обнаружила в опустевшем классе Тамара Петровна.

– Чапай думает? – сказала она.

Скутельник включился в действительность.

– Рафаил Данилович интересную мыслишку закинул. Вот решаю, стоит ли браться.

– Он вас очень хвалил. Его «мыслишки» дорогого стоят. Не поделитесь? – Тамара Петровна подсела рядом.

– Он предложил написать статью на историческую тему.

– Ваш профиль. И что вы решили?

– Пока ничего определенного.

– Не знаю, как напишите вы, но я, как обыватель, не стала бы читать скучное изложение голых фактов. Материал должен подаваться живо и интересно.

– Даже диссертация?

– Надеюсь, вы не собираетесь разворачивать на страницах периодической печати нудные диспуты, опровергая устоявшиеся истины? Людям хочется праздника. Отчего, вы думаете, столько народа втянулось в движение за независимость республики? От того, что нынешняя власть превратила их жизнь в беспросветные серые будни. Идеи коммунизма оказались фикцией. Если на пути к нему смертная скука, то можно себе представить, ЧТО ожидало нас на финише. Все равны, все строем, всем по потребностям и по возможностям. Никакой романтики, сплошное унифицированное благополучие. Нет ничего печальнее общества, где все как один счастливы единым счастьем, в какую бы оболочку это счастье ни завернули. Как определить, счастлив ли человек или нет, если ему не с чем сравнить, ведь несчастных рядом нет. Вот народ и потянулся за «буйными вожаками». С ними не так скучно. Напишите, Венедикт, что-нибудь веселенькое, на потребу обывателя. Не очень заумно, но и не упрощая до глупости, чтобы, прочитав вашу статью, человек не чувствовал себя олухом, а понял все, что до него пытались донести. Тогда он сам себя зауважает и полюбит автора, написавшего «умную» и, главное, интересную статью.

– За совет – спасибо. Наверное, вы правы. А вот насчет демонстраций на улицах в поисках праздника и как средство от скуки мне кажется, вы утрируете, – возразил Венедикт.

– Я не настаиваю. Сегодня я думаю так, завтра иначе. Слова не имеет особого значения. Главное не то, что говоришь, а что делаешь. Верно?

– Согласен.

– Кстати, вы занимаетесь? – сменила тему разговора завуч. – Завтра у вас урок, помните?

– Времени не было.

– Понимаю, – в голосе Тамары Петровны зазвучала ирония, – новые впечатления, новые знакомые и их тлетворное влияние мешают вам духовно развиваться. Надеюсь, вы не забыли, где мы находимся? В доме работников просвещения. Так что просвещайтесь, Венедикт. Класс свободен, вы можете позаниматься. Если хотите я вас подожду, и мы вместе отправимся домой.

После занятий они снова брели по аллеям парка. Ветер порывами невысоко поднимал сухие листья над асфальтированной дорожкой. Закручивая хороводы, листья пролетали не больше полуметра, падали и замирали, чтобы через секунду снова пуститься наперегонки.

– Мне показалось, вы как-то недоброжелательно посмотрели на меня, на хоре, помните? – сказала Тамара Петровна. В интонации ее голоса, обычно ироничной, Венедикт уловил грусть. Он ощутил приятный холодок в груди. Его почувствовали, угадали настроение. Он с любопытством посмотрел на Тамару Петровну.

– Вас не проведешь, – ответил он. – Я не предполагал, что вы так глубоко видите людей.

– Поэтому, наверное, подумали обо мне что-нибудь нехорошее, признайтесь.

– Честно?

– Разумеется.

Венедикт, вдруг отчетливо понял, что с появлением этой женщины в его жизни что-то неуловимо изменилось к лучшему. Ему было интересно с Тамарой Петровной, он чувствовал ее и знал, что любое произнесенное им слово будет понято правильно, что ему не придется объяснять или уточнять смысл сказанного. Венедикт считал, что люди рождаются с уже готовой внутренней конструкцией мировосприятия. Они словно приемники настроены на определенную частоту. У одних диапазон восприятия шире, у других уже. Частота эта никогда не меняется, она дана от рождения. Потому люди, у которых частоты совпадают, не зависимо от возраста и пола, либо сразу слышат и понимают друг друга, либо «не видят друг друга в упор» даже если встанут нос к носу. Винить их не за что. У них разные диапазоны. Проблемы «отцов и детей» – это не стена времени, а разница диапазонов «передатчиков» и «приемников». В отношениях мужчин и женщин происходит то же. Поймал волну или поймали твою – обоюдная симпатия. Нет, проходишь мимо, и сердце молчит.

– Я подумал, что вы от скуки решили мною заняться. Стареющий муж, смена впечатлений и все такое.

В лицо Тамары Петровны бросило жаром. К ее счастью фонарь, освещавший аллею, остался за спиной. В полумраке Венедикт не мог разглядеть ее лица, вмиг ставшего пунцово-красным.

– М-да, – только и смогла проговорить женщина, – правдивый мальчик.

Скутельник ошеломил Тамару Петровну горькой правдой, в которой она сама себе боялась признаться. Можно ли объяснить молодому человеку, не обремененному семейными обязательствами, как порой страшит мысль о минувшей молодости и наполовину прожитой жизни. И что ты не интересна мужу, а его глупые фантазии о богатстве жалки и раздражают. Что впереди унылые будни «как у всех». А душа, словно в юности, жаждет полёта. Но из года в год перья у крыльев облетают, как вот эта листва, что шуршит под ногами. Старинные знакомые превращаются в скучных стариканов. Встречаться с ними пропадает желание, потому что именно они, твои старые приятели, невольно и беспощадно напоминают, в какую старую калошу превращаешься ты.

Эликсир молодости, вожделенная мечта шизофреников и шарлатанов, не питье натощак и не растирание больных органов перед сном, а сама молодость. Кто молод, у того этого эликсира в избытке. Попробовать его можно только прикоснувшись к сосуду. И чем жарче прикосновение, тем обманчивее иллюзия вернувшейся молодости. Увядающие женщины и стареющие мужчины, не разврат тянет их к молодым сочным телам, энергии и искрометному беззаботному смеху, а желание хотя бы прикоснуться, если уже не суждено испить, к источнику жизни. Всего этого не смогла бы объяснить Тамара Петровна Венедикту. Поэтому сказала:

– Вы либо очень глупы, либо очень жестоки.

Она ускорила шаг. Ей стало обидно за украденный праздник. Ожидание новых впечатлений, внимание молодого мужчины разнообразило ее жизнь. Рядом с Веней она забывала, что он ее ученик, а она его педагог. Точнее, она помнила об этом всегда, но поднимала планку их отношений несколько выше. Она видела в парне потенциал, ее занимали живость его ума, стремление все познать и ухватить сразу, навалом. Хотелось подсказать, досмотреть, куда приведет его неуемная кривая. Мир рядом с ним из пресной заводи преображался в закипающий событиями водоём. И вдруг так обыденно – «кто хочет комиссарского тела?»

Веня догнал Тамару Петровну и взял под локоть.

– Мне ужасно неудобно, – забормотал он, – я слишком о себе возомнил. Извините мою грубость! Прошу вас!

Ей было приятно чувствовать его сильную руку, которая крепко и одновременно осторожно удерживала ее.

– Какой вы нудный, – сказала она со специально наигранным упреком. Глаза и губы ее улыбались. Веня улыбнулся в ответ.

– Дружба? – спросил он.

– Предлагаю по этому поводу выпить шампанского.

– Муж как всегда в Италии, а сын у бабушки?!

– Разумеется.

Из колонок под потолком тихо звучала «Весна» Вивальди. Венедикт расположился в кресле, откинувшись на спинку. Приглушённый свет, откупоренная бутылка шампанского на столе, дорожка мелких пузырьков со дна к поверхности. Рядом с бутылкой пробка в фольге, два наполненных бокала на высоких ножках и поломанная квадратиками плитка шоколада в блюдце. Тамара Петровна на софе, вытянув ноги и положив одну на другую, молча слушала музыку. Венедикт не чувствовал неудобства от затянувшейся паузы. Люди столько времени тратят на разговоры, что порой для взаимопонимания полезно помолчать.

– Расскажите что-нибудь хорошее, – попросила Тамара Петровна.

– Например.

– Например, чего вы хотите от жизни.

– Слова не имеют значения. Сегодня я хочу одно, завтра другое.

– Вы язвочка. Не упустите случая поддеть.

Веня подумал.

– Моя идея – это утопия, – заговорил он. – На ее реализацию потребуется вся жизнь и не факт, что мне она под силу. Если кратко, то замысел в том, чтобы один человек, написав роман, снял по нему кинокартину, где явился бы режиссером и оператором, композитором и при помощи технических новинок сумел бы передать запахи, объём, всё то, что мы ощущаем, но не умеем пересказать, отобразить. Мы читаем книгу, и только воображение помогает нам увидеть то, что пытается донести до нас автор. Слушаем музыку, в ней эмоции, но полное отсутствие четких образов. В живописи замысел зафиксирован в чётких образах, и порой подолгу простаиваешь у полотна, представляя, как могло быть мгновенье назад, и как бы развивался сюжет, если бы картина ожила. В кинематографе зримые образы, но их внутренний мир нужно дополнять мимикой, настроение музыкой и не всегда она соответствует замыслу режиссера. А какое место в жизни человека занимают запахи. Например, на экране обширное до кромки леса зеленое поле с полевыми цветами. Слышен посвист птиц, стрекот насекомых, но запахи и ветерок в лицо – это уже приходится додумывать зрителю. Если бы один человек мог совместить все умения, о которых я говорю…

– Теоретически всё возможно. Появление на свет такого человека в том числе. Но практически…

– Почему нет? Умел же Бородин заниматься химией и сочинять музыку. Химики сожалели о том, что он транжирит время на музыку, а музыканты не понимали, зачем ему химия. История знает массу примеров, когда люди успешны в нескольких областях искусства и науки. Следовательно, моя идея не так уж безнадёжна.

– Для ее реализации нужно совсем немного, – Тамара Петровна приготовилась загибать пальцы, – окончить музыкальную школу, музыкальное училище и консерваторию. Поступить во ВГИК, научиться режиссерскому ремеслу, выучиться на оператора. Ко всему не мешало бы закончить технический вуз, чтобы изобрести агрегат, способный искусственным путем воспроизводить запахи, и научиться создавать объем. К тому же к таланту писателя и сценариста надобно знание и умение, а на это также потребуется время. Но даже если вы пожертвуете большую часть своей жизни на реализацию задуманного, овладеете всеми тонкостями вышеперечисленных профессий, вам ко всем открывшимся в вас талантам и полученным знаниям потребуется деньги. Без них не реализуется ни один проект. Замечу, что уровень вашей подготовки должен быть на высоте гениальности, потому что по замыслу вам необходимо предложить человечеству первостатейный «продукт», а не полуфабрикат кустаря-одиночки, если не хотите быть освистанным и осмеянным. – Тамара Петровна закурила, – к сожалению одному человеку не под силу создать то, о чем вы говорите. Музыкант может овладеть несколькими инструментами, но специализироваться будет на одном. Поэтому люди собираются в оркестры. В вашем случае нужна команда. Команда талантливых людей, чтобы создать коллективный шедевр. А лично вам, Венедикт, следует определить, чем в этой команде будете заниматься непосредственно ВЫ.

Скутельник грустно вздохнул:

– Финансировать, если не дано создавать, – сказал он.

– Опуститесь на землю, Венедикт. Сейчас вы мне напомнили моего мужа. Он не заметил, как из юного мечтателя превратился в великовозрастного глупца. Вы не «пустышка» и возможно в чем-то талантливы. Время для поиска у вас еще есть. Ищите себя, но не разменивайтесь на утопии. Раскрепоститесь. Вы очень скованны. Боитесь ошибок. Это мешает движению.

– Движению куда? – Скутельник раздраженно крутил фужер вокруг своей оси. Он злился, чувствуя себя мальчишкой и прожектёром. Ему показалось, что за последние пять минут он повзрослел на несколько лет.

– Куда угодно! Вперед, назад, вверх, вниз, в сторону, вправо, влево. Движению мысли, наконец. И не надо злиться. Вам это не идет. У вас становятся тонкими губы, и заостряется нос.

– Предлагаю выпить за вас, – заявил Венедикт.

– Согласна, – Тамара Петровна легонько ударила хрустальным фужером о фужер Скутельника. По комнате поплыл нота «ля». – За что такая честь?

– Вы мой поводырь в беспросветном мраке сомнений. Чем меньше во мне останется иллюзий, тем быстрее я полысею, растолстею и упрусь лбом в тупик разочарований.

– Да вы законченный оптимист!

Венедикт выпил шампанское залпом. В голове зашумело. Он подлил вина Тамаре Петровне и себе.

– Вношу ещё одно предложение.

– Вся внимание.

– Выпьем на брудершафт.

Брови Тамары Петровны приподнялись и сложились домиком.

– В связи с чем? – осведомилась она.

– Раскрепощаюсь, следуя совету друзей.

– Я всегда говорила, что алкоголизм освежает голову и обостряет мысль, – Тамара Петровна подняла подбородок и секунду смотрела на Венедикта в замешательстве. – Хорошо, будь, по-вашему. Просьба гостя – закон для хозяина. Но при одном условии. На работе мы на «вы».

– По рукам. – Скутельник легонько пожал пальцы Федосян.

Они встали, сплели руки и, осушив фужеры, поцеловались, как целуются любящие родственники при встрече на вокзале – смачно и непродолжительно. Тамара Петровна отодвинулась от Венедикта.

– На сегодня достаточно, – сказала она. – Вам… Тебе пора.

Венедикт сделал движение, чтобы обнять женщину, но она отстранила его руки.

– Тебе пора, – повторила она тоном преподавателя, окончившего урок.

Ударивший было в голову Венедикту хмель, рассеялся. Скутельник глубоко вдохнул и выдохнул. Не теряй чувство меры, сказал он себе и, поблагодарив за «прекрасный вечер», ретировался.

Ночь он ворочался без сна. Из головы не шёл разговор с Рафаилом Даниловичем. Идея написать статью о временах Штефана чел Маре и увязать прошлое и настоящее будоражила ум Вени. Он встал с постели, зажег настольную лампу и взял с книжной полки том «Русской истории в жизнеописаниях ее главнейших деятелей» Николая Костомарова. Отыскал времена правления Ивана третьего Васильевича, сына Василия Тёмного, и углубился в чтение. Скупые строки о Елене дочери молдавского господаря Стефана, который выдал ее за сына Ивана третьего Ивана-молодого, сильнее раззадорили Веню. Он снял с полки книгу по истории Молдавии. К утру письменный стол был обложен книгами с закладками между страниц. Сам Веня, склонившись над общей тетрадью, быстрой рукой делал выписки, больше походившие на китайские иероглифы. Шариковая ручка едва поспевала за стремительной мыслью Скутельника. К семи утра, времени, когда Венедикт обычно просыпался, основная концепция будущей статьи сформировалась. Заключалась она в следующем.

Штефан чел Маре ши Сфынт, сын Богдана второго из династии Мушаты, правил государством сорок семь лет и ушел из жизни от болевого шока во время процедуры прижигания старых ран. Но прославился он, конечно же, не этим, а мудрым управлением страной и умелым противодействием врагам, внутренним и внешним. В двадцатом веке, когда Молдавия отрезана от моря со всех сторон, трудно себе представить, что Штефан имел собственный флот, который бороздил просторы Черного и Средиземного морей. История умалчивает о размерах этого флота, и где он базировался – в Килии в устье Дуная или в Четатя Алба (ныне Белгород – Днестровский), но факт, что суда Штефана посещали Геную и Венецию, подтвержден историками. Это были торговые корабли.

Именно на них во второй половине пятнадцатого столетия купцы привезли и вручили Великому господарю «чудо», повлиявшее на ход истории Валахии, Трансильвании и Молдавии. «Чудо» было приобретено в Генуе мелкопоместным боярином и купцом по совместительству Богданом Никулеску у норвежского капитана Эрика Храброго, который именовал себя потомком Торвальда Эрикссона, брата знаменитого Лейфа Эрикссона, посетившего Америку за пятьсот лет до Христофора Колумба.

Богдану Никулеску попала в руки удивительная вещь – череп, выполненный из горного хрусталя. Череп завораживал совершенством линий и полным отсутствием следов ручной работы: ни сколов, ни шлифовки, ни прикосновения резца, так будто принадлежал он некогда живому существу неземного происхождения. На свету, по мере передвижения солнца по небесному своду, череп менял цвет, становясь, то нежно-розовым, как перо фламинго, то голубоватым, то отливал золотом. Чем выше поднималось солнце, тем ярче загорались глазные впадины. Их свет становился нестерпимым для зрительного восприятия. Сияние над черепом, приводило смотрящих на него моряков в благоговейный трепет.

Эрик Храбрый рассказал купцу Никулеску историю хрустального черепа.

В стародавние времена доблестный и бесстрашный Лейф Эрикссон по прозвищу Счастливый, сын викинга Эрика Рыжего, первооткрывателя Гренландии, встретил бывалого морехода Бьярни Херьюльфсона, который рассказал, будто видел очертания земли на западе и даже намеревался доплыть и перезимовать на ней, но передумал, потому что оказался в тех краях случайно, сбившись с пути. А путь его лежал к престарелым родителям в Гренландию, куда Бьярни направил свой драккер. Рассказ Бьярни заинтересовал Лейфа Эрикссона. Он купил у морехода его корабль и предложил отправиться к новым землям с ним и его командой, но Херьюльфсон отказался. В предстоящей экспедиции, полной опасностей и неожиданностей, больной старик не захотел оказаться обузой.

Лейф и его люди достигли неизвестного континента и дали название первому виденному ими региону Хеллуланд (ныне Баффинова Земля), затем обогнули полуостров Маркланд (Лабрадор) и, продолжив исследование, высадились на побережье, где обнаружили огромное количество виноградных лоз, отчего и назвали место – Винланд (Ньюфаундленд).

Наступающая зима делала обратный путь небезопасным. Моряки разбили лагерь и стали готовиться к зимовке. Местные аборигены, скрелинги, встретили пришельцев настороженно. Открыто нападать опасались, но особого дружелюбия не выказывали. Викинги не отличались деликатностью и если не могли договориться «по-хорошему», применяли силу. Индейцам не нравилось соседство непрошеных гостей. Они то и дело досаждали поселенцам незваными визитами и норовили что-нибудь умыкнуть или отнять. Суровым людям Лейфа Эрикссона было не привыкать сражаться с превосходящим их численностью войском, поэтому воины из племени беотуков частенько возвращались в свои вигвамы с помятыми рёбрами и основательной «подсветкой» под глазами. Это оскорбляло гордый народ, и чтобы не нагнетать и без того напряжённые «международные» отношения мудрый Лейф отплыл весной восвояси от греха подальше. А грех прелюбодеяния у недавно обращённых в христианскую веру норвежцев приобретал вполне осязаемые очертания в виде молодых девиц-беотучек на выданье и жён почтенных руководителей племени. Сильные и цветущие организмы викингов изнывали под бременем воздержания, от чего, в общем-то, дело и доходило до рукоприкладства с местными.

История пестрит конфликтами локальными и вселенского масштаба из-за женщин. Разумеется, предлоги, в результате которых развязывались кровопролитные войны, звучали вполне убедительно: за веру, за отечество, за брата, кума и свата. Но, в сущности, рубились мужики из-за женщин. Победитель обычно, что брал в качестве трофея? – материальные ценности и баб. Или, если там, где он победоносно воевал, ему была не нужна женщина, воин по возвращении на родину тратил захваченные у противника материальные ценности на жену, невесту, мать, сестру, бабушку или тёщу, что в итоге означало – воевал он «за» и из-за женщин.

Та же история знает немало примеров, когда «роковая» любовь толкает женщин на предательство. Предательство своей семьи или целого народа. Именно в результате пылкой страсти между молодым викингом и юной девушкой из племени беотуков норвежцам стало известно о существовании в вигваме вождя «чудо черепа» и мужских причиндалов к нему так же, как и череп, выполненных из горного хрусталя. Благодаря им, старый вождь не знал устали в любовных утехах, а его враги не знали покоя и боялись могущества беотуков. Вождь не проиграл ни одного сражения и не пропустил мимо ни одну «юбку», отчего соплеменники сильно недолюбливают своего бессменного руководителя. На этой нелюбви хитрые викинги решили сыграть. Они подговорили «рогоносцев» во время очередной стычки броситься в бегство и оголить центр строя, где с пригорка за сражением будет наблюдать блудливый вождь. Викинги не станут убивать заслуженного человека, а просто в пылу «рубки» аккуратно отхватят ему мечом его мужское достоинство. А взамен получат от «заговорщиков» хрустальный череп и остальные хрустальные принадлежности. Беотуки согласились, скрепя сердце, с планом викингов. Им не хотелось иметь вождя-евнуха. Уж лучше пусть он падёт в бою и будет с почестями сожжён в священном костре, чем останется на руководящей должности ни «он», ни «она», а «оно» какое-то. Но, убив вождя, викинги боялись окончательно испортить «международные» отношения, поэтому большинством голосов план был одобрен обеими сторонами.

Однако хитроумные индейцы перехитрили недостаточно хитроумных викингов. В нужный момент они побежали с поля боя. Вождь отмахивался томагавком от врагов до последнего. С пеной у рта он требовал принести череп, чтобы с помощью его чар остановить наседавшего противника, но это ему не помогло. Гонец с мешком из оленьей кожи, где хранился череп, прибежал слишком поздно, когда плачущего от боли и обиды вождя унесли с пригорка. Викинги решили, что череп отдадут им, как договаривались. Но не тут-то было. Из леса с улюлюканьями и визгом, размахивая ножами, копьями и томагавками выскочили беотуки, вымазанные с ног до головы красной краской, отчего впоследствии получили от французов презрительное и обидное название «краснокожие». Опасаясь, чтобы с ними не сделали то же, что они сделали с вождём, викинги бросились в драккар и отчалили от берега, держа путь в Гренландию, с затаённой обидой на «обманщиков».

Набравшись сил, викинги снарядили новую экспедицию в Винланд (Северную Америку). Лейф Эрикссон, обременённый государственными делами, отказался участвовать в новом походе. Он отправил вместо себя родного брата Торвальда, названного так в честь своего деда. Узнав про «хрустальные изделия» беотуков, Торвальд вознамерился любой ценой завладеть ими, так как роль вечно второго лица в государстве ему поднадоела, да и с женщинами у него не всегда получалось. Но официально целью визита в Винланд было укрепление дружеских связей с скрелингами и освоение целинных земель.

На этот раз викинги прибыли к аборигенам не с пустыми руками. Они привезли подарки: изделия из слоновой кости, красиво расписанную глиняную утварь, а главное, железные лопаты и другой полезный в хозяйстве инвентарь. Старый вождь расчувствовался и писклявым голосом кастрата, – а какой был бас у человека?! Басище! – пригласил иноземцев на шашлык из оленины. Викинги выкатили из драккара пару бочонков доброго вина и принялись пить с вождём на брудершафт. Им-то ничего, а старичок быстро окосел. Напились и его соратники. Потеряли бдительность, а викинги под шумок стащили из вигвама вождя его знаменитый мешок с хрусталём и подсунули вместо него такой же, но выполненный из стекла. Надоумил их совершить подлог Эрик Рыжий, отец-язычник Лейфа и Торвальда. Он же раздобыл где-то стеклянные заменители.

В разгар веселья вождь отошёл за вигвам справить малую нужду. Суровая действительность вынуждала старика прятаться от позора и делать это сидя, по-женски, чтобы не намочить парадные штаны из оленьей кожи. Выпитое вино сильно накренило первого руководителя племени вперед. Он не удержал равновесия и рухнул в вигвам с «чёрного» хода, в узкий проём между двух медвежьих шкур, который был предусмотрен на случай незаметного исчезновения. Падая, вождь споткнулся о мешок, послышался звон битого стекла и как ни был пьян старик, а смекнул, что дело нечисто. Сунув руку в мешок, он сильно порезался. На крик сбежались его сподвижники. Подлог был обнаружен. Дружеская пирушка обратилась в поножовщину. В свалке Торвальда ударили томагавком по затылку, и он отключился. Очнулся предводитель викингов в драккаре. Обложив борта круглыми щитами, норманны приготовились отражать атаку скрелингов, которые подгребали к ним на кожаных лодках. Торвальд встал на ноги и взялся за меч. Пущенная наугад стрела пролетела между бортом и щитом и угодила Торвальду подмышку. Перед смертью он завещал похоронить себя по христианским обычаям, поставить крест в голове и ногах. Ещё он попросил передать мешок его брату и посоветовал скорее поднять парус и уходить домой. Торвальд умер. Это была первая смерть в стычке с аборигенами.

Викинги сделали всё, как завещал Торвальд. Получив «чудо-череп» в подарок от покойного брата Лейф поместил его в своём родовом поместье в Братталиде в Гренландии, унаследованном им после смерти отца Эрика Рыжего. Участников первых походов в Винланд с Лейфом и Торвальдом смерть постепенно забирала. О существовании хрустального черепа и «интимных принадлежностей» некому было рассказывать. О реликвии забыли. Но не забыл Лейф Эрикссон, получивший прозвище Счастливый. Прозвище это получил он не только потому, что некогда в море снял с камня потерпевших кораблекрушение людей, а за ум и взвешенные решения. Их он принимал, удалившись в комнату, откуда из дверной щели пробивался голубоватый свет. Лейф никогда не употреблял свою власть во зло. Ещё его приближённые подметили, что завистники и недоброжелатели Лейфа погибали собственной смертью, не успевая навредить ему. Кто-то тонул в море, смытый волной. Иной давился косточкой за трапезой. Третьего затаптывала взбесившаяся лошадь…

Прошло почти пятьсот лет. Череп с мужскими причиндалами оказался в руках морехода Эрика Смелого. Продавать «сокровище» он не собирался, но расстаться с ним ему всё же пришлось. Отважный капитан проиграл хрустальные изделия валахскому боярину Никулеску в кости. Так «реликвия» норманнов оказалась у молдавского господаря.

Историки утверждают, что Штефан чел Маре побеждал в битвах, оберегаемый и ведомый святым мучеником Георгием. Икона с ликом святого неизменно присутствовала в войске господаря. Это внешняя сторона «исторической медали». На деле же в канун сражений Штефан удалялся от своей челяди и подолгу не выходил из палат или походной палатки и очевидцы утверждают, что видели исходящий из помещения голубоватый свет. Когда свет пропадал, Штефан выходил к придворным с просветленным ликом и, казалось, над ним мерцало лёгкое голубоватое свечение. Так было перед битвой с турками в Васлуе, когда Великий Штефан разгромил стотысячное войско противника армией значительно уступающей мусульманам в численности.

Во внешней политике Штефану также сопутствовала удача. Он выдал единственную дочь Елену за молодого княжича Ивана, став сватом Великого князя Ивана третьего, разорвавшего ханскую грамоту перед татарским послом и отказавшегося платить дань Ахмату. Иван Васильевич умел выбирать друзей, он мог бы подобрать своему сыну лучшую партию, но выбрал дочь молдавского господаря. Царю Ивану очень полюбилась невестка, и даже чары и противодействие жены князя Софии Фоминичны Палеолог не могли разрушить этой отеческой любви. Существовала сила, против которой чародейство Софии становилось бессильным. Будучи по материнской линии внучкой последнего франкийского князя Ахайи Чентурионе второго Дзаккари, София знала о существовании «чуда-черепа» и в чьих он руках, но добыть его не могла. Чентурионе происходили из генуэзского купеческого рода и до Софии дошли слухи о выигрыше некоего молдавского купца у норвежского капитана «волшебной силы». Обладатель этой «силы» становился несокрушимым в битвах и удачлив в делах. Жизнь его продлевалась, если её естественному течению не препятствовала смерть от клинка и прочих неожиданных неприятностей.

Ненавистная Елена Волошанка родила свёкру внука Дмитрия. Счастливый царь объявил его единственным наследником престола. София Фоминична прекрасно понимала, откуда дует ветер. Дул он с юга, где успешно управлялся с делами в своём государстве господарь Штефан. Пока «череп» находился у него, попытки Софии посадить своего сына Василия на российский престол оставались тщетными.

Царица подсылала к Штефану Богдановичу тайных агентов, задача которых состояла в изъятии «чудо черепа и дополнений к нему» у молдавского господаря. Но бдительная охрана не подпускала к палатам Штефана чужаков и строго следила за подозрительными лицами русской национальности, отирающимися возле их бессменного руководителя. Так бы планам Софии Фоминичны и не суждено было сбыться, если бы не пресыщенный ратными подвигами господарь Штефан не надумал удалиться на покой и уйти в монахи. Хрустальный череп перестал интересовать его и забытый лежал в чулане в мешке. Эта опрометчивость стоила дочери и внуку господаря свободы, а впоследствии и жизни. Чары черепа прекратили своё действие. Великий князь Иван Васильевич неожиданно охладел к невестке. Он изменил «завещание» и отобрал у внука Дмитрия «великое княжение», отправив его и его мать в заточение. В 1504 году в Сучаве скончался господарь Штефан чел Маре. Через год за ним последовала его дочь Елена. Еще через четыре года за дедом и матерью отправился «развенчанный» княжич Дмитрий.

Софии Фоминичне было мало победы над соперницей и её сыном. Ей не давала покоя мысль о существовании «черепа», который получил в наследство сын Штефана Богдан третий по прозвищу Кривой. История умалчивает, каким образом Кривой упустил волшебную реликвию отца, а с нею и возможность прославиться, как он, и достичь его величия. Известно, что череп был похищен всё тем же купцом Никулеску, который не сошёлся характером с новым правителем и решил переметнуться к более сильному и перспективному руководителю Великого княжества Российского Василию Ивановичу. Но «черепу» не суждено было оказаться в руках русского князя. На пути из Сучавы купца Никулеску заколол ножом неизвестный, но заветную реликвию обнаружить не удалось. Видимо Никулеску, предчувствуя близкую кончину, зарыл «сокровище» где-то между нынешними Бендерами и Дубоссарами.

Штефана похоронили в монашеской одежде в монастыре Путна. Много лет спустя, когда исследователи разрыли его могилу, в ней не оказалось даже гроба. «Череп» также не был найден.

Можно было бы предположить, что существование хрустального черепа всего лишь красивая легенда, если бы в 1927 году в непроходимых джунглях Гондураса британский археолог и писатель Фредерик Альберт Митчелл Хеджес не обнаружил у руин древнего алтаря индейского племени майя хрустальный череп, аналогичный тому, что викинги украли у индейцев Северной Америки. По преданию древних индейцев таких черепов в мире тринадцать. Эти черепа находили в разных странах, но собрать их воедино никому не удавалось. Так же как никому не удавалось увидеть их ВСЕ хотя бы отдельно друг от друга. Жрецы тщательно стерегут реликвии, происхождение которых не разгадано по сей день.

С больной от бессонницы головой Венедикт явился на работу. Директор Битков и завуч Садыковский нахмурились.

– К нам проверка из гороно, – сообщил Битков. Он был трезв, пострижен и выбрит. – А на следующей неделе придут из спорткомитета. Предупредили.

– Неспроста, – уныло проговорил Садыковский, – «копают».

– Ты, Венедикт, посиди пока на больничном, – попросил директор. – Человек ты новый. Многого не знаешь. Будут задавать вопросы, а ты не ответишь как надо. Мы с Сергеем Владимировичем без тебя управимся.

– И долго мне «в подполье» скрываться? – осведомился Веня.

– Дадим знать, – неопределённо ответил директор. – О зарплате не беспокойся. Когда всё закончится – премию получишь. Из внебюджетного фонда, так сказать, – пообещал Битков. – А пока помоги «хрусталь» в автомобиль загрузить.

«Хрусталём» оказалось несметное количество пустых бутылок из-под вина, коньяка и водки, которые стояли на полках склада рядом со спортивным инвентарём. «Улики» ударного коммунистического труда уложили в восемь мешков, погрузили в «ушастый» «запорожец» Садыковского и двумя ходками отвезли и сдали в пункт по приёму стеклопосуды. Приёмщик в синем халате и с приклеенной к губам дымящейся папироской бойко рассортировал бутылки по пластмассовым ящикам, отсчитал засаленными рублями и трёшками положенную сумму и выдал Биткову. Произошёл некий круговорот в природе – на вырученные средства директор и завуч купили шесть бутылок коньяка и закуску к нему, чтобы было чем встретить «дорогих» гостей.

Директор и завуч готовились к приходу комиссии основательно. Уборщицы драили тряпками территорию спорткомплекса. Тренеры сменили шорты и футболки на спортивные костюмы.

– Венедикт, – обратился Битков к Скутельнику, – у нас с Сергеем Владимировичем небольшое затруднение, – директор замялся и пояснил, – недостача. У тебя дома имеется спортивный инвентарь под списание? Старые кроссовки, кеды, шаровары, куртки и прочее барахло, которое не жалко выкинуть?

Венедикт подумал и уверенно ответил: «Есть».

– А у друзей твоих?

– Надо спросить.

– А у друзей твоих друзей? – не унимался директор.

Битый час Венедикт обзванивал бывших одноклассников, сокурсников, знакомых спортсменов. Те в свою очередь обратились к своим знакомым. Словно волна от камня, брошенного в озеро, расплывалась кругами по городу просьба Венедикта сдать «бэушные» вещи. Ушастый «запорожец» Садыковского курсировал по улицам. Скутельник выходил из автомобиля и собирал пакеты у знакомых и малознакомых людей. К вечеру пол на складе был завален футболками, майками и трусами всевозможных размеров и расцветок. Веня вытряхивал «товар» из пакетов. Директор сортировал его, завуч укладывали на полки. Положив последний рваный кед в коробку из-под обуви, Битков сел на стул передохнуть.

– Мы в тебе не ошиблись, – сказал он к Венедикту, который едва стоял на ногах от усталости и тоже присел рядом. – Ты не думай. Это бывший завхоз подвёл нас «под монастырь».

– А я и не думаю, – ответил Веня. Он знал от рабочих, что с незапамятных времён ключ от склада хранился у Садыковского, который пережил не одного завхоза.

– Сегодня ты помог нам, завтра – мы тебе, – пообещал Садыковский.

– Знаю – человек человеку друг, товарищ, брат и жена соседа, который всегда в командировке.

– Напрасно иронизируешь.

– Жизнь покажет, – философски ответил Веня.

– Расходимся, – сказал Битков. – С завтрашнего дня ты на «больничном», – напомнил он Венедикту.

Садыковский взялся подвезти Скутельника и высадил того по его просьбе возле дома Работников просвещения на тёмной улице. Свет горел только над главным входом и на верхнем этаже в кабинете Евсеева. У ограды Веню облаяла рыжая лохматая дворняга с ошейником, но, обнюхав, признала, и вяло повиляла хвостом, давая пройти. Сторож-студент впустил внутрь. Венедикт прошел в актовый зал, зажёг свет и поднял крышку чёрного рояля. Прежде чем начать занятие он отправился проведать Евсеева. Завхоз сидел в старом полуразвалившемся кресле. Обивка его свисала клочьями так, словно об неё точили когти кошки. На коленях Анатолия лежала раскрытая энциклопедия. Он поднял голову:

– Веня?! Привет, коллега в квадрате. Я думал это сторож в зале…

Скутельник поднял стул за спинку и переставил напротив Евсеева. Меньше всего он ожидал увидеть Анатолия за чтением.

– Почему в квадрате? – поинтересовался Скутельник.

– Ты пианист и я пианист, ты завхоз и я завхоз… Что удивлён? – спросил Евсеев. – Думал, кроме пьянства я ни к чему не приспособлен?

– Вовсе нет.

– Иногда для разнообразия полезно полистать. – Евсеев захлопнул книгу и положил на стол. – И по клавишам для общего развития тоже полезно постучать. И в хоре попеть. И винца выпить. Всё что не во вред – то во благо.

– То есть занятия музыкой для тебя развлечение?

– А для тебя нет?! – Евсеев искренне удивился. – Ты действительно рассчитываешь окончить школу, поступить в училище и продолжить музыкальное образование в консерватории или институте искусств имени Музическу?

– Я так далеко не заглядывал, но почему бы нет.

Евсеев с любопытством и сожалением смотрел на приятеля.

– Единственно, чего ты добьёшься на этой стезе, это выступление с фольклорным ансамблем «молдавский депурпле» на сельских свадьбах, крестинах и похоронах. В двадцать четыре года можно попробовать играть в покер или бридж, но претендовать на лавры Генриха Нейгауза, Харви Ван Клиберна, Эмиля Гилельса или Святослава Рихтера более чем глупо. Уже в детстве они давали концерты. При наличии огромного таланта и не менее огромной усидчивости к тридцати годам ты, возможно, дотянешь до уровня кишинёвской госфилармонии и то на третьих, ну, если повезёт – на вторых ролях, но никогда не заиграешь хотя бы так, как играет Миша Альперин или, скажем, Александр Палей, ныне благополучно эмигрировавший в штаты. Если ты серьёзно думаешь о карьере музыканта, то, – Евсеев запнулся, подбирая слова, – округ и без тебя хватает идиотов.

– Вообще я собирался выучиться вокалу…

– Я тоже люблю попеть после бутылки портвейна. Знаешь – оттягивает.

– А если серьёзно?

– А если серьёзно, Веня, моя главная задача – заработать денег и обеспечить себе сытую и, к сожалению, неминуемую старость. Все эти бемоли, диезы и тритатушки под шотландскую волынку хороши для пенсионеров и школьников. По-моему, ты ещё не вынырнул из детства, Веня. Живёшь фантазиями, – Евсеев закурил. – Пытаешься запрыгнуть в давно ушедший вагон и даже не знаешь, твой ли это поезд. Хочешь, я угадаю, зачем ты пришёл в Дом работников просвещения? (Веня кивнул). Наслушался попсы или рока, взыграла гордыня, захотелось славы Джона Леннона, Элтона Джона, Фредди Меркьюри или Томаса Андерса. Все мы заслушивались «битлами» и «роллингами», все хотели походить на них, но далеко не всем дано дотянуться до их уровня. Мы родились не в той стране, Веня, и росли не в той среде и не в том обществе. Опустись на землю. Таким, как мы, нужно зарабатывать на хлеб насущный в поте лица, а не мечтать о кренделях небесных.

– Ты меня призываешь отречься от служения музам и посвятить жизнь добыче презренного металла? – полушутя спросил Скутельник. Последние дни второй человек призывал его «опуститься на землю».

– Скоро едем к братьям-румынам. Ты готовишься?

Веня пожал плечами. О Румынии он не вспоминал.

– Зачем тебя устроили завхозом в спорткомплекс, а?

– Зарплату получать.

– Зарплату, – передразнил Евсеев. – Нет, правда, Веня, ты какой-то малахольный! Наведи дружеские мосты с директором, поговори «по душам». Возьми в «долю». Он тебя снарядит в поездку, как родного. Трудовая книжка пристроена, начальник прикроет при необходимости. Делай своё дело и не забывай «благодарить» начальника. Тогда между вами получится полная любовь и взаимопонимание. Сейчас самое время для хватких людей.

– А если я не «хваткий».

– Если не если! Разберёмся. А музицировать можно в свободное от работы время. Нужно было перед армией музыке учиться, а не сейчас. Лупил бы в барабан или в дудку дудел.

– А ты что ж перед армией не пошёл музыке учиться?

– Я в армии не служил по причине слабого здоровья.

Скутельник критически оглядел приятеля. Щёки Анатолия рдели здоровым румянцем. Признаков косоглазия и внешних увечий не наблюдалось.

– Очень служить не хотелось, – пожаловался завхоз. – Я напился и устроил соседям дебош. Вызвали милицию, потом скорую, я «белочку» с чертями разыгрывал. В «психушке» мне поставили диагноз «… шизофрения на почве алкоголизма». После «принудительного лечения» отпустили на вольные хлеба. Так что, ты бойся меня, я буйный.

Веня рассмеялся.

– Тебе смешно, а я едва работу нашёл. Хорошо сюда пристроился, хвала аллаху и Наталье – директрисе «дома просвещённых». Сжалилась надо мной, взяла. Отовсюду гнали. Как узнавали про диагноз – отмахивались от меня, как от чумы. Ладно, иди лобай – «лабух». Я еще книжки полистаю…

Пока Скутельник отсиживался на «больничном» Битков и Садыковский держали «круговую оборону», отбиваясь от наскоков членов рабочей комиссии из «гороно». Негласная резолюция «сверху» поставила перед носителями коренной культуры задачу «очистить руководящие посты» от русскоязычных «узурпаторов». Дабы избежать обвинений в разжигании межнациональной розни чиновники от образования взялись отыскивать недостатки в работе директоров подведомственных им организаций. Болгарин Битков и уроженец Львова Садыковский мало того, что умудрились родиться не молдаванами, они за сорок с лишним лет жизни на территории Молдавской республики не удосужились выучиться местному диалекту. О каком директорстве теперь могла идти речь?

Но Думитру Кириллович, так директора стали называть в духе надвигающихся «великих перемен» уборщицы бассейна, молдаванки по происхождению, и Сергей Владимирович, «натасканные жизнью» перед лицом опасности в виде грозной комиссии, вели себя безукоризненно. Документация, дисциплина в коллективе, безупречный вид сотрудников, минута в минуту без опозданий и проволочек начало и окончание занятий с детьми, всё до последней запятой и точки соответствовало утверждённым образовательным стандартам.

Усилия чиновников из Госкомспорта с целью «выявления недостатков в работе» так же с треском провалились. Журналы тренеров и методическая литература находились в идеальном порядке, так же как склад спортивного инвентаря и имущество школы.

На прощанье, подписывая формальное заключение, «главный» в комиссии, изъясняясь на русском языке с лёгким акцентом, не скрывая досады, заявил Биткову с глазу на глаз:

– Вам, Думитру Кириллович, все равно придётся уйти.

– У вас есть нарекания? – не моргнув, осведомился директор.

– К сожалению, нет. Но я вам обещаю в скором времени новые комиссии по «многочисленным жалобам граждан о нарушении трудовой дисциплины», выговор, еще выговор, строгий выговор… не мне вам рассказывать, Думитру Кириллович, как это делается. К тому же языка вы не знаете, а ведение документации планируется латинской письменностью и на румынском языке.

В душе директора закипело два непреодолимых чувства. Одно – крепко выпить коньяку, другое – врезать со всей дури в самодовольную морду уполномоченного проверяющего. Первое желание он отодвинул на «попозже». Второе отогнал совсем. Здравомыслие – фундамент стабильности, любил повторять директор. Он не сомневался, что «доброхоты» довели до сведенья проверяющих информацию о регулярных «подведениях итогов дня» и «знаках благодарности от благодарных». О ведомостях с «мёртвыми душами», когда за несуществующих судей ставились липовые подписи, а деньги, выделенные на судейство соревнований, делились между директором и завучем. Битков понимал, что если не дни, то месяцы его на посту директора сочтены. И Садыковского, как завуча, тоже. Выучить молдавский язык в короткий срок им не под силу. Но и это вряд ли бы помогло.

– Друм бун (счастливого пути), Иван Степаныч, – ответил Дмитрий Кириллович «уполномоченному», хотя на самом деле того звали Ион Степанович.

«Уполномоченный» усмехнулся и, надев чёрную шляпу, в чёрном плаще вышел из кабинета директора, сутулясь и шаркая.

В этот вечер Битков и Садыковский «подводили итоги дня» до полного бесчувствия. Из шести бутылок коньяку «Белый аист» до полуночи дожили две с половиной. Директор и завуч повалились на диван в комнате отдыха, не раздеваясь. В чём совершенно не сомневался сторож, заботливо укрывавший руководителей пледом, так это в том, что завтра опоздание на работу им не грозит.

Если на директора Биткова свалилась напасть в лице националистически настроенных «засланцев», то Тамару Петровну осенила благодатью пришествия муза во плоти.

Хмурым осенним днём в её кабинет ворвалась возбуждённая дама в экзотическом одеянии. На лбу дамы красовалась тесёмка, наподобие той, что древнеславянские гусляры перехватывали волосы. Платье её походило на хламиду с помойки, видимо с претензией на глубокую старину. Глаза горели шизоидным блеском, ноздри раздувались, как у кобылицы.

– Почему мои дети получают двойки? – минуя правила приличия и без вступлений возопила дама.

– А почему ваши дети получают двойки? – невозмутимо ответила вопросом на вопрос Тамара Петровна.

– Почему МОИ дети получают двойки? – ещё визгливее проверещала дама в хламидах.

– Простите, но я не знаю, почему ВАШИ дети получают двойки?

– Мои дети учатся у вас.

– У нас или у меня лично.

– У вас и у вас лично.

– Ваши дети учатся у меня и ещё раз у меня лично. Хорошо. А кто вы?

– Вы не знаете, кто я?! – ноздри дамы приготовились извергать гневный пламень. Подбородок взметнулся вверх. Глаза устремились в безграничную высь небесного свода, но упёрлись в оштукатуренный потолок, засиженный мухами. Тамаре Петровне давалась возможность «прозреть» и в этом священном прозрении пасть ниц перед «чудесницей». Время шло, прозрение не наступало.

– Я Леонида Лари! – торжественно объявила кобылица в хламидах.

– А я Тамара Федосян! – не менее торжественно отвечала Тамара Петровна.

– Я поэтесса Леонида Лари!

– Я завуч Тамара Федосян!

Тамара Петровна не любила цирк, но обожала клоунов.

– Я великая поэтесса Леонида Лари!!!

Тамара Петровна раскрыла журнал на столе, перелистала его и сообщила:

– Да, действительно, ваши дети учатся у меня и ещё раз у меня.

– Так почему мои дети получают двойки. У ВЕЛИКОЙ поэтессы дети не могут плохо учиться.

– Почему?! – искренне удивилась завуч.

– Потому, что я ВЕЛИКАЯ поэтесса!!!

«Великая Лари» сияла величием собственного величия.

– Так почему они получают двойки? – не унималась «соль молдавской нации».

– Потому что они тупые, – по-ленински просто ответила завуч и добавила: – Как говорил Ромэн Ролан: «Честность – вот истинная красота».

– Вы за это расплатитесь! – пригрозила националистка с нацистским уклоном.

– Поплатитесь, – поправила завуч. – На русском языке правильно – поплатитесь.

Гневные искры из глаз. «Испуганное» дребезжание стекла в оконной раме от громко хлопнувшей двери.

– Кто эта разгневанная фурия? Она едва не сбила меня с ног, – в кабинет вошла Елена Валерьевна, поправляя на голове сбивший «котелок».

– Работница на территории или «кровавая дворничиха», – ответила Тамара Петровна, прикуривая тонкую сигарету от спички. – Та самая нацистка Лари, что призывает соплеменников «мыть улицы русской кровью».

После занятий по сольфеджио, где Венедикт усердно запоминал и записывал всё о тональностях ми и ре минор, усваивал понятие «затакт» и что такое «лига», к нему подошёл Рафаил Данилович и поинтересовался, как движется работа над статьёй. Скутельник передал тонкую зелёную папку, перевязанную тесёмкой.

– Уже? – заместитель редактора открыл папку и бегло просмотрел отпечатанный на машинке материал. – А вы молодчина! Быстро и плодотворно работаете.

– Ещё бы качество соответствовало количеству, – ответил Скутельник.

– Завтра я вам позвоню, – пообещал Рафаил Данилович.

По дороге домой, усевшись в полупустом троллейбусе на сиденье за кабиной водителя, Рафаил Данилович водрузил очки на нос и углубился в чтение. Через минуту редкие пассажиры с любопытством и тревогой наблюдали за пожилым мужчиной, сотрясающимся от беззвучного смеха. Слёзы выступили на глазах видавшего виды журналиста. Он не удержался и захохотал в голос мелодичным тенором. Публиковать сочинение Венедикта как историческую версию не возьмётся ни один серьёзный журнал или газета, решил Рафаил Данилович. Но дать почитать сотрудникам редакции и главному редактору газеты работу Скутельника необходимо. Обхохочутся!

Следующим утром, а наступил вторник, Рафаил Данилович явился в редакцию. У себя в кабинете повесил чёрное драповое пальто на плечики, коричневую кепку с пуговицей на макушке на вешалку и понёс труд Скутельника «главному», с которым дружили не один десяток лет.

Главный редактор Сумбуров Илья Ильич пребывал в угрюмой прострации. Утром по телефону ему испортил настроение брат жены, предупредив, что финансирование газеты приостанавливается, а коллектив редакции распускается в бессрочный отпуск. Шурин крутился в «высших сферах» и переживал за родственника.

– Газета не актуальна в свете надвигающихся событий. У тебя есть две недели, максимум месяц, – сказал шурин и положил трубку.

Илья Ильич уперся невидящим взглядом в пряжку на ремне Рафаила Даниловича. «Зам» на всякий случай поправил ширинку и положил перед другом и соратником папку с «творчеством» Венедикта на стол, обложенный «макулатурой».

Главный редактор Сумбуров слыл порядочным и даже отзывчивым человеком, но сейчас ему очень хотелось испортить кому-нибудь настроение. Он кисло посмотрел на папку с белыми тесёмками и, не дожидаясь пояснений, развязал её. Профессиональным глазом Илья Ильич пробежал первую и вторую страницы по диагонали. На лице его появилась злорадная улыбка. Он вернулся к заголовку и углубился в чтение. Окончив, отложил рукопись и усмехнулся.

– Что скажешь? – Рафаил Данилович расположился против Ильи Ильича в кожаном кресле на винтовой ножке, закинув ногу на ногу, готовый подхватить смех друга.

Но Илья Ильич молчал. Его глаза мерцали злорадством. В лохматой, седой и не чёсаной голове зрел коварный план мести. Он не позволит глумиться над собой. Уходя, он хлопнет дверью так, что штукатурка в редакции посыплется на головы националистов крупными лепёхами экскрементов. Настроение главного редактора улучшилось.

– В номер! – приказал он.

– Но, – опешил Рафаил Данилович.

– В номер, я сказал!

На «капустник» обещала явиться директриса Дома работников просвещения Наталья Игоревна Горчакова и не обманула. Когда преподаватели и учащиеся расселись на стулья полукругом, она вошла в актовый зал высокая, с прямой спиной, короткой стрижкой и в сером платье из джерси. Она выглядела на свои сорок с небольшим, улыбалась с видом хозяйки на приёме в собственном доме – снисходительно и одновременно всем. Тамара Петровна позаботилась, чтобы стул начальницы оказался рядом с её стулом, при этом, не забыв про Венедикта. Таким образом, Скутельник оказался от Натальи Игоревны на расстоянии вытянутой руки.

Номер за номером участники концерта приближали минуту, когда Веня должен был прочесть вслух свой монолог. Начинающий сатирик нервно теребил бумажку с текстом. Тамара Петровна, взяв на себя роль ведущей, объявила выход Венедикта. Утерев пот со лба носовым платком, кисло улыбнувшись товарищам-хористам, Евсееву, Рафаилу Даниловичу и Тамаре Петровне Скутельник начал читать. После первой же фразы волнение отступило, Веня раскрепостился и шпарил наизусть. Так сложилось, что директриса Наталья Игоревна оказалась напротив чтеца, который выбрал целью своей страстной речи именно её, как это обычно делают некоторые лекторы. Натянуто улыбаясь, Наталья Игоревна готова была провалиться на месте потому, что тема, поднятая в монологе на злобу дня, а именно, «оголтелый национализм в республике», не предвещала ничего хорошего. Со стороны могло показаться, что Скутельник читает монолог Горчаковой, дабы та, как руководитель, дала оценку происходящему. Она обязана была как-то отреагировать. Либо засмеяться вместе со всеми, либо пожурить, ибо слышались недовольные возгласы. То, чего директриса боялась больше всего – случилось. Разразился скандал. Сторонники Вени демонстративно хохотали. Противники, а их оказалось немало, ругали автора, вскакивая с мест. Тамара Петровна тщетно пыталась утихомирить собрание. Горчакова вышла под шумок. Как дальновидный руководитель она записалась на курсы румынского языка, чтобы, выучив его, стать неуязвимой для злопыхателей и сохранить место директора за собой. Быть замешанной в скандале не входило в её планы.

Но скандал получил продолжение за пределами учебного заведения. Поползли слухи. Дом работников просвещения обрёл популярность у населения. В разы увеличилось количество желающих освоить музыкальные инструменты. Записываться в группы на занятия музыкой приходили «пачками». Тамара Петровна устала объяснять, что набор закончен. Люди продолжали идти. Это как радовало, так и настораживало. Заведение приобретало «культовое» значение для жителей города, не желающих участвовать в романизации республики.

Вскоре после злосчастного «капустника» в кабинет Натальи Игоревны явился субъект с мрачным лицом. Среднего роста, средней комплекции, одетый во всё серое, с серой кепкой на голове и чёрными ботинками с острыми мысками он походил на ходячий гвоздь с недобрыми глазками под широкой «шляпкой». Человек выбрал стул поближе к столу директрисы и уселся на него без приглашения. Минуя вступительную речь о здоровье и погоде, он представился Чезаром Георгиевичем Попай и без обиняков сообщил, что прислан для конфиденциальной беседы «группой товарищей». Тема беседы – политический климат в коллективе.

Как ни старалась, Наталья Игоревна не могла удержать улыбки. На неё некстати навалилось «ха-ха». Прислать для конфиденциального разговора человека с такой фамилией, пусть и самой распространённой в Румынии и Молдавии – это настоящая та самая, на которой сидел гость, и которую занесли ему в общегражданский паспорт для пожизненного пользования.

Во всё время разговора директор Горчакова не переставала улыбаться. Гость это воспринял как признание его исключительных мужских достоинств и позволил себе вальяжно откинуться на спинку стула. Кепку он таки снял и положил на стол перед собой, открыв совершено голый череп, голый, как то, что было написано у гражданина в паспорте.

«Человек с двумя…», – подумала Наталья Игоревна и рассмеялась в голос.

– Я сказал что-нибудь смешное? – насторожился визитёр.

– Нет, нет, – успокоила Горчакова, – продолжайте, пожалуйста.

– Так вот, вы должны понимать, что в свете грядущих перемен раскол общества на два противоборствующих лагеря неизбежен. Но мы, я подразумеваю интеллигенцию, как плацдарм нарождающейся демократии в республике, должны заблаговременно выявлять противников грядущих перемен и…

– И? – Наталья Игоревна подалась вперед.

– И проводить профилактические беседы с гражданами неправильно понимающими текущий момент. А в случае недопонимания или того хуже противодействия проводимой политике «нового мышления», принимать надлежащие меры, вплоть до…

– До?! – Наталья Игоревна снова подалась вперёд.

– Вплоть до приведения ситуации в надлежащее соответствие.

– Иными словами, физическое устранение «инакомыслящих», – перевела с политической тарабарщины на нормальный язык Горчакова.

Чезар Георгиевич удовлетворённо хмыкнул.

– Не слишком ли рано вы, товарищ, кх-м, Попа и «группа товарищей» взялись выявлять и устранять инакомыслящих? – Наталья Игоревна понимала и умела говорить на «птичьем» языке номенклатурных работников, но сейчас предпочла изъясняться предельно доходчиво, не допуская двусмысленностей. – И вы, и я прекрасно понимаем, что вас сюда привело. Мальчишка сочинил и прочитал монолог. Кому-то понравилось, кому-то нет. Это мелочь, не заслуживающая внимания. Но ВЫ и «группа товарищей» решили акцентировать внимание именно на эту «мелочь» потому, что при определённых обстоятельствах, пользуясь пионерской терминологией «Из искорки разгорится пламя!» Искорка найдена, дуть тоже есть кому. Не так ли?

Чезар Георгиевич благосклонно склонил голову.

– И вы, и я прекрасно понимаем, что от результатов нашего разговора может зависеть ваша карьера и судьба вверенного вам заведения, – сказал он.

– Но это только в том случае, если ВЫ и «группа товарищей» окажутся в лагере победителей.

– Не сомневайтесь, процесс необратим. Развал империи неизбежен. Нам нужны дельные люди, мыслящие широко. Национальность не имеет решающего значения. Достаточно знания румынского языка. Даже хорошо, если руководство на местах в республике займут выходцы из этнических меньшинств.

Глаза Натальи Игоревны округлились:

– Русскоязычное население переведено в статус «этнических меньшинств»?

– В этом нет ничего оскорбительного. Величие нации в том и состоит, чтобы принимать во внимание чаянья своих меньших братьев.

Продолжая мысль, подчеркну, что такие руководители, как вы, нам необходимы. Это выбьет почву у злопыхателей, обвиняющих нас в национализме.

О величии какой нации идёт речь?! Почему все «малые народы» так рьяно стремятся приравнять себя непременно к «великим народам»? Рвут на себе рубаху, из кожи вон лезут, суются везде со своим «величием», размышляла Наталья Игоревна. Словно импотент, на каждом углу хвастает своими сексуальными подвигами, а в постели злится, ругается и обвиняет партнёршу в своей несостоятельности.

Представляя лицо «группы товарищей» Попа говорил с энтузиазмом, распалялся и заводил себя словно на митинге. Голос его крепчал, глаза сатанели и стекленели. Сознавая собственное величие, он брызгал слюной и смотрел поверх макушки Натальи Игоревны в светлые дали неизбежных перемен. Правда перемены пока ещё представляли собой абстрактные образы и не вполне сформировавшиеся понятия. «Демократические процессы», «единение нации перед лицом внешней экспансии», «возрождение национального самосознания» и другая словесная белиберда пролетали скучной галиматьёй мимо ушей Натальи Игоревны. Пока оратор упражнялся в словесных изысках, директриса обдумывала позицию, которую ей надлежало занять. Интересно, чем думала мать, нарекая сына Чезаром, мелькнуло в голове Горчаковой. Женское любопытство взяло верх, и неожиданно для самой себя она спросила:

– Чезар, это Цезарь?

– Да, а что?! – мужчина встрепенулся и насторожился.

– О-очень красивое имя!

Цезарь Попа покраснел от удовольствия.

– Итак, мне кажется, я вас поняла, – пора «закругляться» решила Наталья Игоревна. – Мы все независимо от политических взглядов и вероисповедания обязаны объединиться в священной борьбе с прогнившими и изжившими себя порядками застойного периода. Я, как директор, обещаю, что буду внимательно следить и чутко реагировать и пресекать политически незрелые высказывания и сеющие межнациональную нетерпимость настроения, – Горчакова выдохнула, удивляясь сама себе. «Чего только ни городят люди для избавления от дураков», – подумалось ей.

– Пресекать не обязательно, – благосклонно поправил Чезар Георгиевич. – Достаточно просигнализировать. – Он аккуратно вынул из внутреннего кармана пиджака и, потянувшись через стол, положил перед директрисой визитку.

Наталья Игоревна вспыхнула, но быстро загасила гнев. Ей предлагали роль «сексота». Что ж, как говориться: «сказанное слово серебро, а не сказанное – золото». Она выдавила улыбку и проводила визитёра до двери.

– Сволочь, – прошипела она, когда шаги за дверью удалились. Она села за стол, достала из тумбочки бутылку коньяку и только после второй рюмки заела долькой лимона. Некоторое время Наталья Игоревна брезгливо разглядывала визитку, собралась разорвать её и выбросить в мусорное ведро под столом, но в последнее мгновенье передумала, сунула карточку в ящик и с глухим стуком задвинула в стол.

День отъезда в дружественную Румынию приближался. Хористы репетировали до хрипоты. Репертуар коллектива претерпел изменения. Теперь в нём преобладали молдавские народные песни и произведения румынских композиторов. Для поездки заграничные паспорта не требовались. Основанием для беспрепятственного пересечения государственной границы являлась прописка на территории Молдавии. В списки по культурному обмену были включены хористы, представители Гороно и члены их семей, а также «полезные люди», коих набралось немало. Списками занималась Горчакова. На одного хориста пришлось двое «сопровождающих». В рамках культурной программы предполагался обмен промышленных товаров на леи, ибо не песнями едиными…

Кроме разбитой стиральной машинки Вене нечего было предложить братскому народу. Со своей «бедой» он явился к Биткову и Садыковскому. Директор и завуч внимательно выслушали полный трагизма рассказ коллеги. В порыве сострадания старшие товарищи великодушно вызвались помочь молодому специалисту и заодно румынскому населению выбраться из нищеты, в которую их вверг своей политикой недавно расстрелянный коммунист Чаушеску.

Понимая шаткость и «временность» своего положения, руководители спортивной школы взялись разгрузить излишки спортивного инвентаря со склада, дабы освободить от бремени материальной ответственности своих безымянных приемников. Обязанности распределили по справедливости. Венедикту, как самому молодому, сильному и выносливому, вменялось перевозить и реализовывать товар. Дмитрий Кириллович и Сергей Владимирович обеспечивали экспедицию трусами, майками, кедами, спортивными тапочками, скакалками и другими предметами лёгкой промышленности. Прибыль делилась поровну. Договор скрепили бутылкой коньяку к обоюдному удовольствию сторон.

Жизнь показала, что Евсеев, рассказывая Венедикту о мастерстве гитариста Юры по ремонту электроприборов, не преувеличивал гениальных возможностей последнего. Стиральную машинку «малютка» не выкинули только потому, что о ней забыли. Юра вынес агрегат в прихожую из кладовой комнаты и, не раздумывая, принялся за дело. Через час мотор заработал, центрифуга закрутилась.

– Ещё РАЗ она сработает, но не больше, – предупредила Юрий, укладывая отвёртку и гаечные ключи в полинявший от времени видавший виды кожаный чемоданчик для инструментов, с которым явился в гости. – Помни об этом, Веня.

Веня не мог смириться с мыслью, что ему предстоит обмануть ничего не подозревающего румына. Его мучали угрызения совести. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Особенно после того, как отказалась ехать Тамара Петровна.

– Это не музыканты, а цыганский табор какой-то, – заявила она в сердцах, увидев и услышав, с каким энтузиазмом хористы обсуждают, где и почём можно купить мужские носки, хлопчатобумажные семейные трусы в цветочек, кальсоны, бюстгальтеры и байковые панталоны.

В день отъезда к Дому работников просвещения подали два «Икаруса» с предупреждающими знаками на переднем и заднем стёклах «Дети». «Детишки» шумною гурьбой бросились укладывать баулы и сумки в багажное отделение. Места на весь багаж не хватило. Салоны автобусов и проходы набили под завязку. Водитель обложил матом «работников просвещения» и Веню с его стиральной машинкой, которую пришлось поставить у задней двери, отчего дверь перестала открываться. Из-за этого пассажирам с задних мест предстояло выбираться на перекур и «до ветру» по головам товарищей через весь салон.

Не унывающий Евсеев, расположившись на последнем сидении, не мешкая, дабы не упускать и без того быстро улетающее время отпущенное на поездку, откупорил канистру вина и пустил стакан по кругу. В круг входили две Елены, Юра и Венедикт. По мере приближения автобусов к границе в районе города Леова, канистра пустела, разговоры становились громче. Всё чаще звучал заразительный смех Евсеева и «Мои аплодисменты!»

Автобусы беспрепятственно объехали многокилометровую автоколонну и остановились у пограничного шлагбаума. Хозяева «жигулей», «москвичей», «волг» и «рафиков», набитые «гуманитарной помощью», угрюмо смотрели вслед конкурентам от искусства. Сутки у границы оставили на их небритых и немытых лицах неизгладимый след приязни и любви к человечеству, особенно к таможенникам и «блатным», которые под предлогами «культурного обмена» и «служебных командировок» лезли без очереди, наэлектризовывая и без того нервозную обстановку.

Нога в начищенном хромовом сапоге офицера пограничной службы ещё пока советской армии ступила на подножку передней двери автобуса. Он, «лицо» Великой державы, приученный строго соблюдать устав и законность на вверенном ему участке государственной границы, долгим взглядом осмотрел салон, баулы с сумками и полупьяные, красные и наглые лица носителей культуры. За подтянутостью и выправкой Вене показалась хорошо замаскированная растерянность человека, не знающего, как должно себя вести в новых условиях прохождения таможни. Расплывчатая формулировка сверху «не препятствовать сближению братских народов» и поверхностная проверка паспортов, где не отмечались даты въезда-выезда, превращали пограничный контроль в фикцию. Офицер распорядился выйти всем из автобуса. С прибаутками и шуточками народ потянулся к выходу. Сержант с «калашом» на плече смотрел прописку и сверял фотографию в паспорте с «помятым» оригиналом. Делал это быстро, словно стыдясь самой процедуры. Офицер, заложив руки за спину, отстранённо оглядывал проходящих мимо граждан не очень понятно какой страны. Через десять минут досмотр был окончен. Народ с весёлым гоготом полез на свои места.

– А если бы мы бомбу везли? – спросил Скутельник.

– Не волнуйся, кому надо и бомбы провозят, был бы спрос, – ответил Евсеев.

От его слов Веня загрустил. «Вот и нет ДЕРЖАВЫ», – подумал он.

За нейтральной полосой лежала Румыния. Шлагбаум поднял румынский солдат и на его плече весел такой же автомат «Калашникова» с деревянным прикладом, что и у его коллеги на противоположной стороне нейтральной полосы. Только, как показалось Вене, оружие сильно мешало служивому, был он в нечищеных ботинках, серая форма висела на нём мешком и первое, что он показал жестом: «Дай закурить». Кто-то бросил ему в приоткрытое окошко начатую пачку «Темпа». Солдат подобрал с влажного после дождя асфальта сигареты и быстро сунул во внутренний карман кителя. Паспортов не проверяли. Ленивый офицер ленивым жестом указал водителю головного автобуса на уходящую в серую даль дорогу. С шипением дверь закрылась. Под радостное «ура» зазвенели стаканы и кружки. В едином порыве хористы и торговый люд взялись пить заздравные. Они так в этом преуспели, что к вечеру, прибыв к месту назначения в город Бырлад, твёрдо стояла на ногах только директор Горчакова, положение обязывало, и два чиновника из министерства культуры. Им, чиновникам, врачи настоятельно советовали воздержаться от злоупотреблений спиртным, дабы не подрывать и без того подорванное здоровье. Но у врачей своя правда, а у их подопечных своя.

Полные энергии и оптимизма молодые организмы Скутельника и Евсеева не сломил длительный дневной «переход». Они помогли осатаневшей директрисе выгрузить плохо соображающий контингент из автобусов вместе с «боезапасом» и разложить по койкам в интернате, где разместили гастролёров из Молдовы. Как бывалые санитары с поля боя выносили под руки раненых, так Венедикт и Анатолий выводили из-под «алкогольного огня» близких товарищей и незнакомых соотечественников. Перед лицом тяжёлого алкогольного отравления все равны. Это стало ясно, когда Горчакова в знак благодарности предложила своим помощникам отметить благополучное прибытие, и уже через час её утомлённое усталостью тело пьяно храпело, причмокивало и присвистывало на неразобранной постели в комнате для начальствующих особ с отдельным умывальником и обмылком в подставке над раковиной. Два чиновника, игнорируя увещевания врача, приняли с устатку и повалились на кровати, едва скинув обувь.

Неутомимый Евсеев, ощупью передвигаясь вдоль стенки коридора, натолкнулся на «таинственную незнакомку». Она стояла у открытой форточки, вцепившись в раму двумя руками и из последних сил удерживая равновесие. Охваченный порывом неожиданной страсти завхоз вызвался проводить «незнакомку» в отдельные апартаменты, переложил её ладони себе на плечи, не удержался на ослабевших ногах и рухнул вместе с нею на пол. Попытки подняться забрали у «падших» последние силы.

В поисках туалета, обозначенного на двери в коридоре буквами «WC» спящие тела приятеля и женщины бальзаковского возраста обнаружил в полумраке споткнувшийся о них Венедикт. Пьяный от покойника отличается тем, что дышит, но и того и другого тащить на себе чрезвычайно тяжело. Пыхтя и ругаясь, Веня по очереди перенёс «влюблённых» и подложил к кому-то на койки. Искать свободные места Скутельнику было недосуг. Измождённый, он рухнул на место рядом с кроватью Евсеева, не обращая внимания на чьё-то возмущённое ворчание.

Утро неверным светом из окна прояснило положение дел и расположение тел в комнате. В густом мраке ночи Скутельник разложил людей как сумел, не оставлять же их было замерзать на продуваемом сквозняками полу. Завхоз Евсеев оказался в «объятиях» начальницы Наталии Игоревны. «Таинственная незнакомка» возлежала с толстеньким и лысеньким чиновником из министерства культуры, положив свою пухлую ручку тому на причинное место, правда поверх одеяла. Сам же Веня обнаружил у себя под мышкой взлохмаченную голову жены чиновника. Та в сонной истоме нежно обнимала юное тело, положив своё отмеченное целлюлитом бедро на мускулистую ногу незнакомца. В таких недвусмысленных позах руководителей поездки застала представительница румынской стороны, явившаяся уточнить план культурной программы.

Наталья Игоревна стряхнула на пол оторопевшего Евсеева. Анатолий ударился копчиком о деревянный пол, моментально проснулся и вскочил на ноги, заправляя измятую рубашку в брюки и застёгивая ширинку. Чиновница отпрянула от Скутельника и забормотала ругательства, но как-то неубедительно, с оглядкой на мужа. Чиновник скорее для проформы пожурил неохотно зашевелившуюся на нём даму, и не спеша отстранил от себя её ласковые руки.

– Вы кто такой? – спросила чиновница Веню.

– Скутельник, – ответил хорист, вставая с кровати.

– Как Скутельник?! Тот самый Скутельник?!! – глаза чиновницы округлились так, будто перед ней стоял лохматый Йети.

– Скутельник он и есть Скутельник. А что вы подразумеваете под определением «тот самый»? – Веня воззрился на женщину. Та промямлила что-то невразумительное.

Неловкую паузу прервала решительная Горчакова:

– Все по местам! Приводим себя в порядок, через полчаса завтрак, через час выезд на концерт, остальные, те, кто не задействован в «культурной программе» – на рынок, осуществлять дружеские связи с аборигенами путём товарно-денежного обмена.

Однако две трети «поющего» коллектива оказались небоеспособными. Радостное «вчера» обернулось хмурым «сегодня». Тошнота, головокружение, слабость и потливость ставили под угрозу срыва «культурный обмен».

– Всех опохмелить, – приказала директор Горчакова «санитарам» Евсееву и Скутельнику. Приятели, принявшие дозу коньяку из директорского резерва, с просветлёнными лицами несли по комнатам «благую весть». Евсеев наливал в рюмочку «лекарство» и подавал страждущим. Веня выдавал шоколадные трюфели из раскрытой коробки. Тем, кого мутило от коньяка, предлагалось сухое каберне в гранёном стакане и малосольный огурчик на вилке.

Коллектив ожил. Возгласы благодарности перемежались ещё пока негромкими попытками смеяться. В помятых платьях и не наглаженных костюмах хористов увезли в неизвестном Венедикту направлении. Руководство хором взяла на себя Елена Валерьевна. Концертмейстером при ней назначили Елену Леонидовну. Вечером, когда коллектив без потерь, но в совершенно непотребном виде вернулся в расположение интерната, выяснилось, что во время концерта «тракторист» Иван Тимофеевич упал с задней скамейки и своей массой подмял теноров. Это решило исход концерта. Сбитые с ритма участники хора тянули кто в лес, кто по дрова. Дирижёр Елена Валерьевна в запале обложила полупьяных певцов трёхэтажным русским матом. Зрители не поняли ни слова. Решив, что короткий текст дирижёра неотъемлемая часть программы, встретили его аплодисментами. Басы ответили дружным смехом. Зал подхватил смех, считая и это составляющей выступления. Смеялись продолжительно, заразительно и от души. Одни от того, что ничего не понимали, другие от того, что понимали всё, но остановиться не могли. Вопреки тревожным ожиданиям с утра, к вечеру культурный обмен удался к обоюдному удовольствию сторон. Банкет со скромной закуской и обильным винопитием довершил дело.

Горчакова освободила Евсеева и Скутельника от «хоровой» повинности и с утра отпустила на городской рынок, поручив Анатолию часть своего товара. Он великолепным образом один в один походил на товар завхоза. Пёстрых расцветок детские шёлковые юбочки, голубенькие хлопчатобумажные маечки и белые гольфы, точь в точь, как у завхоза на складе. Единственно, что отличало товар Евсеева от вещей начальницы, это скрученная в пучки резинка для трусов. Всё это и прочую мелочёвку расторопный Евсеев разложил на бетонном столе. Рядом с ним устроился Скутельник. Его обретшая новую жизнь машинка возвышалась над цветными семейными трусами, носовыми платками, стельками и шнурками для ботинок, домашними тапочками, женскими байковыми халатами, бюстгальтерами добротного отечественного пошива с запасом прочности на сто лет вперёд, зеркальцами и дешёвой губной помадой, одеколоном «Гвоздика» из бабушкиных запасников и другими полезными в обиходе вещами. На обширном пространстве, куда ни кинешь взор, мелькали головы разгуливающих вдоль торговых рядов румын. Они щупали, нюхали, примеряли, растягивали, гомонили, спорили, отходили, возвращались, слюнявили леи, рассчитываясь за товар. Местные жители обращались к продавцам из сопредельного государства «коллега», что забавляло Венедикта. «Кыт коста, коллега?» (Сколько стоит, коллега?) У него почти ничего не брали.

– Не огорчайся, коллега, – подбадривал его Евсеев. – Представь, что ты на рыбалке. Рано или поздно клюнет.

Сам же завхоз только успевал «подсекать». Полученные ассигнации ветхие, словно тряпочки, он аккуратно, чтобы не порвать, складывал в большой, загодя пришитый внутренний карман джинсовой куртки. Для поднятия тонуса Анатолий сбегал в местный магазин. Полки ломились от единственного имеющегося в продаже напитка под названием «Алхол», что в переводе означало «спирт». Ни консервов, ни хлеба, ни тем более сыров и мясных копчёностей. Пришлось выпивать мелкими дозами, не разбавляя и не закусывая.

– Вон смотри, – кивнул в направлении кучки подростков в поношенных одеждах и взрослого вожака в коричневом пальто из кашемира, – карманники. Вышли на охоту. Гляди в оба. Стянут, что угодно – моргнуть не успеешь. В чём, в чём, а в чистке карманов Румыния лидер «европейского проката».

Потомок Картуша в кашемировом пальто и компания обступили прилавки «коллег» из Молдавии. Участник дружественной делегации по культурному обмену по прозвищу «Буржуй», тёртый калач, стоявший у истоков зарождающегося «челночистава», зашёл карманникам за спину. Он побывал в Польше, ездил за товаром в Китай, «прощупал» Турцию, открыл несколько «точек» по продаже дешёвого ширпотреба на вещевом рынке города. Если кто и мог обвести его вокруг пальца, то это только он сам себя. Маленький с густой чёрной бородой и в чёрной вязаной шапке наподобие колпака, как сказочный гном, он втиснулся в отряд воришек и стал вместе с ними рассматривать и щупать товар, тем самым мешая их отработанным и согласованным действиям. Когда «стая» двинулась по рынку дальше, «Буржуй» ухмыльнулся.

– Заметили, что-нибудь? – спросил он Веню с Анатолием.

– Нет, – ответили приятели.

«Буржуй» приложил руку к нагрудному карману куртки и коротко хохотнул. Карман был вывернут, белый кончик «днища» торчал наружу. Веня восхитился мастерству карманников. Он внимательно смотрел за их руками, стоя в метре, и не разглядел молниеносного движения, которым был очищен карман «Буржуя».

– Ничего, у меня там лежал носовой платок, – успокоил тот. – Всё главное при мне, – он похлопал себя по животу, где под курткой и свитером в поясной сумке хранились деньги.

Во второй половине дня стало «клевать» у Вени. Майки, трусы потихоньку разбирали малоимущие граждане. До стиральной машинки дело дошло ближе к вечеру, когда торговый люд потихоньку «сворачивал» деятельность. К столу приближался молодой румын интеллигентного вида в отутюженных брюках, в коротком сером пальто из драпа и в белой каракулевой папахе. Под его продолговатым носом чернели тонкие усики. Веня приметил клиента в редеющей толпе по тому, как у того заблестели глаза при виде машинки. Человек зашёл издалека. Он рассеяно перебирал холёными руками трикотаж соседей, время от времени бросая любовный взгляд на интересующий его предмет – стиральную машинку. Веня подобрался и почувствовал толчок локтем в бок.

– Готовность намбэ уан, – прошептал ему Евсеев.

– Вижу, вижу, – скривив рот в сторону приятеля, так же шёпотом ответил Веня.

– Не спеши подсекать, пусть заглотит наживку, – подсказывал Анатолий.

Как только интеллигент в папахе остановился против машинки и её хозяина, незаметно к нему подкрался «Буржуй». Он вполне прилично изъяснялся на местном диалекте и с видом специалиста в электротехнике переключил своё внимание от пучков с резинками для трусов Евсеева на агрегат Скутельника. Румын и «Буржуй» плечо к плечу взялись щупать машинку. Первым о цене спросил «Буржуй», естественно на румынском. За Веню ответил завхоз Евсеев, открывший в себе способность к лингвистике. «Интеллигент» заложил руки за спину и с деланным безразличием отступил от прилавка. «Буржуй» подмигнул Вене: никуда румын не денется, будет наш, и взялся щёлкать тумблером. Румын, заслышав щелчки, обернулся и двинулся дальше вдоль рядов. «Буржуй» изобразил успокаивающий жест. И оказался прав. Через три минуты белая папаха выплыла с противоположной стороны. Глаза покупателя горели решимостью. Начался торг. Торговался Евсеев. Он нахваливал машинку. Да, прибор не новый. Бывал в употреблении. Потому цену скидываем. А ты пойди в магазин, там та же машинка, качество «тьфу», а ломят втридорога. Здесь же советское производство, можно сказать гост, со знаком качества, сносу не будет. Бери, пользуйся на здоровье, не пожалеешь. «Буржуй» ещё активнее защёлкал тумблерами, не обращая внимания на интеллигента, который всё больше нервничал. Присутствие конкурента в лице «Буржуя» подталкивало его к принятию окончательного решения. Продавцов и покупателя окружила толпа зевак. Интеллигент в папахе разрумянился от всеобщего внимания и удовольствия. На всём рынке он один из немногих может выложить за товар разом кругленькую сумму. Ударили по рукам. Наступил ответственный момент. Проверка рабочего состояния агрегата. Машинку понесли к зданию администрации. Нашли розетку в коридоре. Евсеев воткнул вилку. «Буржуй» включил тумблер. Центрифуга завертелась. Довольный румын слушал её ровное жужжание, как «Весну» Вивальди, с явным удовольствием и счастливо улыбаясь. Веня стоял, затаив дыхание ни жив, ни мёртв. «Ещё РАЗ она сработает», крутилось в голове. Юра в сторонке с безучастным видом рассматривал трещины на оштукатуренной стене.

Когда белая папаха счастливого обладателя стиральной машинкой исчезла в толпе, Евсеев протянул Вене пачку замусоленных леев. «Буржуй» поздравил с удачной сделкой. Юра предложил быстренько «сматывать удочки». Один РАЗ стиральная машинка уже отработала. Скутельника грызла совесть. Он представлял как домочадцы «интеллигента» оживлённо сгрудятся вокруг покупки, как гордо хозяин воткнёт штепсель в розетку, как щёлкнет тумблером и все, затаив дыхание, уставятся на машинку… Потом хозяин начнёт стучать по ней пальцами, кулаками, ногами. Потом перенесёт гнев на затылки и ягодицы домашних. Потом схватит машинку и помчится на рынок, жаждая крови…

– Не кручинься, Веня, – подбодрил Евсеев, укладывая вещи со стола в сумки. – Сегодня ты его, завтра он тебя.

Слова прозорливого Евсеева оказались пророческими. На следующий день Веня стал жертвой не одного румына, которого он, кстати, больше не встречал, а преступного сообщества румынских граждан, именуемого «шайкой кидал», о которых знал понаслышке, но воочию не сталкивался.

После удачного дебюта со стиральной машинкой Венедикт осмелел, обнаглел и вошёл в раж, да так, что продал вместе с трусами и майками шахматную доску, взятую в поездку коротать время. Жажда наживы охватила Венедикта. Он бы снял с себя последнюю рубашку, но моросящий дождь и холодный северный ветер остудили его пыл.

Свободный с утра он прогуливался вдоль рядов и присматривал за карманниками. Они шныряли в толпе в поисках поживы. Творческий коллектив в полном составе во главе с директрисой Горчаковой и чиновниками из министерства культуры трудился в поте лица на благодатной ниве городского рынка. Наталье Игоревне понадобилось обменять тысячу советских рублей на румынские леи. Веня самонадеянно вызвался помочь. Опьянённый спиртом и успехом он почувствовал в себе предпринимательскую жилку и отправился в одиночку менять деньги здесь же на рынке «с рук» по более выгодному курсу. Осторожный Евсеев предостерегал приятеля от опрометчивых поступков, но тщетно. Неведомое доныне чувство материального благополучия породило в советском гражданине ощущение могущества и раскрепощения. Индивидуальное предпринимательство раздвигало тесные рамки ежемесячного оклада до необозримых горизонтов, за которыми счастливой звездой мерцал вожделенный металл подержанной «тойоты» с «правым» рулём и, о, хвала всевышнему! – «мерседеса» с откидным люком на крыше. А там кооперативная квартира, роскошная шуба жене на зависть ехидным соседям и полёт, а, была, не была, в Египет к Красному морю в отель с пятью звёздами, где всё включено и коньяк, и пиво, и пьяный восторг при луне с брызгами и воплями «я сделал ЭТО!» в бассейне с подогревом, и пальмы, и верблюды с пирамидами, и чаевые арабу «на, получи, морда черномазая» и кораллы со сказочными рыбками «ни хрена себе, красотища!» Вирус «счастья» и вседозволенности жалил Веню румынскими купюрами в нагрудном кармане «варёной» куртки с заклёпками вместо пуговиц.

В толпе тёрлись зазывалы, негромко повторяя «change, сhange». Как только Скутельник жестом показал, что желает обменять деньги, его тотчас обступили с трёх сторон и повели за угол невзрачной постройки на территории рынка. Дальше Веня идти отказался, менялы не настаивали. Подошли ещё четверо. С ними длинный, видимо вожак, негромко и коротко отдал распоряжения, и все как по команде заняли места, блокируя неожиданный уход клиента. Манёвры шайки только раззадорили Веню. До открытого разбоя, он знал, не дойдёт, а вытащить у него деньги из карманов – пусть покажут мастерство.

«Длинный» сложил руки на груди и плечом коснулся плеча Скутельника. Тот, что стоял против Вени продолжал говорить. Лёгкий щелчок привлёк Венино внимание. Это «длинный» пальцами открыл его нагрудный карман, но заклёпка оказалась слишком тугой, и незаметного проникновения не получилось. Венедикт отодвинулся и прижал локти к боковым карманам, где у него лежали деньги Горчаковой. Подросток-лилипут наглым образом топтался рядом, выжидая, когда Венедикт отодвинет локоть. Но Скутельник продолжал внимательно пересчитывать одну за другой румынские ассигнации. Сложил их, сунул в правый карман и снова прижал локтём. Из-под левого локтя извлёк рубли и стал так же медленно отсчитывать в руку «менялы». Компания заметно нервничала. Веня слышал от «Буржуя», что по законам кидал честный обмен приравнивается к провалу. За это можно серьёзно поплатиться. Сделка закончилась. Неожиданно «длинный» выпалил:

«Полиция» и протянул советские деньги Венедикту. Шайка быстро растворилась, Венедикт сунул пачку румынских купюр «Длинному» от греха подальше и быстрым шагом двинулся к своим.

– Не получилось, – сказал он Горчаковой, возвращая «деревянные». – Полиция помешала.

– Ничего, позже обменяю, – бодро отозвалась директриса, пересчитала деньги и вопросительно посмотрела на Венедикта. «Что-то не так?» спросил взглядом Скутельник. Не хватало двух сотен. Облапошили, понял Веня, и отдал свои кровные рублики. Евсеев по кислой мине приятеля догадался.

– Кинули?

– Угу, – промычал Веня.

– Урок номер один – не пей на работе, а если пьёшь – не работай.

«Культурную программу» довершала «отвальная». Смешанный коллектив хористов, чиновников и профессиональных спекулянтов расположился за одним длинным столом в столовой интерната. За неимением других напитков пили разбавленный спирт. Венедикт попал под перекрёстный огонь женских глаз. Против него сидела жена чиновника из министерства культуры. Памятуя незабываемую ночь и несбывшиеся ожидания, она постреливала в сторону молодого мужчины из-под ресниц «мелкой дробью». С каждым тостом дробь укрупнялась, готовая вылиться в шрапнель. Заметив неприкрытые атаки соперницы, Елена Валерьевна насупилась и раздула ноздри. Упрямое нежелание Венедикта овладеть её «медузообразным» телом будоражило пылкую натуру и побуждало к действиям. В отместку дирижёр хора уселась на колени чиновнику. «Нежданная радость» с массивными рембрандтовскими телесами окрасила лицо немолодого мужчины в пунцовый цвет благолепия и отшибла последние остатки стыдливости. Незыблемый образ супруги растворился в дурманящих парах вожделения, и только чувствительный щипок за ляжку под столом освободил работника министерства от знойных грёз. Гневный взгляд чиновницы обещал все радости семейной жизни со слезами упрёка «я угробила свою молодость на это убожество» и битьём посуды об пол. Елену Валерьевну низвергли с коленей. Директор Горчакова вызвала даму на профилактическую беседу в соседнюю комнату. Через минуту за дверью послышался смех. А еще через две женщины вернулись пьянее прежнего.

Евсеев далеко перешагнул стадию «мои аплодисменты». Он взялся декламировать стихи собственного сочинения «таинственной незнакомке», которая локтями и невидящим взглядом упёрлась в стол. Анатолий сравнивал её глаза с агатами, слёзы с бриллиантами, а щёки почему-то с рубинами.

– Издай сборник собственного сочинения, – посоветовал приятелю Веня. Стихи Евсеева тронули его затуманенный спиртом мозг.

– Это единственное стихотворение, которое мне удалось «родить». Три дня и три ночи я бился над рифмой и ещё неделю силился вложить в рифму смысл. Иногда у пьяных женщин мои вирши находят отклик. Особы более разборчивые предпочитают Блока или сонеты Шекспира. Но думаю на мероприятиях вроде этого, – Анатолий обвёл столовую стекленеющим взглядом, – знание классики не обязательно. А вообще, если хочешь покорить женщину языком – выключи свет и раздень её.

К Венедикту подсела неуёмная Елена Валерьевна. Не находя повода выпить она предложила традиционный брудершафт. Скутельник напомнил, что они давно на «ты».

– Тогда давай перейдём на «вы», – заявила руководительница хора, – очень целоваться хочется!

Чиновница смерила парочку гневным взглядом, что-то высказала мужу на ухо, после чего оба покинули зал. Горчакова, наблюдавшая за этой сценой со стороны, вздохнула. Венедикт, казалось, был всецело поглощён разговором с Еленой Валерьевной. Наталья Игоревна потянулась к вазе с яблоками. Когда её взгляд скользнул по буфету у противоположной стены, в стеклянной дверце отразились глаза Скутельника, внимательные и насмешливые.

Евсеев убедил Веню не возвращаться на родину, пока последний пучок резинки для трусов не обратится в жёлтый металл или, по крайней мере, в румынские леи. Резинки осталось много, больше половины хозяйственной сумки Евсеева. За один-два дня Анатолий рассчитывал управиться. Бросить товарища на чужбине Веня не мог. Хористы, примкнувшие к ним культпросвет работники и спекулянты, с песнями и наличностью уехали в автобусах, оставив «невозвращенцев» за границей.

Интернат пришлось покинуть. К ночи предстояло найти жильё. По совету «Буржуя» приятели с сумками встали близ привокзальной площади. Здесь, по его мнению, могут предложить постой. Он оказался прав. Время от времени старушки или женщины подходили с предложениями сдать комнату, но цена не устраивала Евсеева. На город спускались сумерки. Улицы опустели. Улыбалась перспектива заночевать под открытым небом. Веня обернулся на прикосновение к спине. Тридцатилетняя женщина со скорбным лицом в чёрном платке на голове, чёрной юбке и чёрном полупальто предложила комнату. Евсеев отказался. Женщина ушла. Скутельник не проронил ни слова упрёка. Он знал: лучший способ избежать неудач – это действовать заодно. Настроение приближалось к нулевой отметке, когда за спиной вновь послышались шаги. Женщина в трауре вернулась. Она согласилась на цену Евсеева. Ни у парней, ни у неё не оставалось выбора. Это Веня и Анатолий поняли, войдя в небольшую квартиру, куда привела их хозяйка. Из-за двери одной из двух комнат торчали головы девочки и мальчика, погодков четырёх и пяти лет, и бабки в сером платке росточком на две трети головы повыше старшего ребёнка.

«Бизнесменам» предстояло провести ночь на одной широкой кровати со спинками из железных прутьев. Евсеев потрогал перину, застеленную чистой, но застиранной простынёй. Удовлетворённо кивнул: «Мягенько». Два деревянных стула с донельзя потёртой обивкой. Круглый стол в центре тесной комнаты покрывала белая кисейная скатерть. Единственное окно занавешено занавесками из белого тюля. Туалет и ванная в коридоре.

– Без изысков, но мило, – резюмировал Анатолий.

По очереди, умывшись, квартиранты взялись готовить ужин. О продуктах позаботились на рынке. Через час по квартире пополз приятный запах тушёной свинины с картофелем. Добавив специй, Веня зачерпнул ложкой из казана и попробовал, надкусывая мелкие кусочки, чтобы не обжечься.

Евсеев оглянулся на шорох в коридоре. Из двери торчали детские головы и лицо старухи. Увидев Анатолия, домочадцы закрыли дверь.

– В тебе умер первоклассный кок, – похвалил еду Евсеев, с азартом уплетая свою порцию.

– Возможно, он во мне только что родился, – признался Скутельник. – До сего дня у меня удачно получались варёные яйца и бутерброды с колбасой.

– Голод и вдохновение выковывают гениев кулинарии.

В качестве снотворного товарищи выпили по полстакана спирта и улеглись спать.

Утром, собираясь позавтракать вчерашним ужином, Евсеев отправился разогревать картошку с мясом, но вернулся, держа в одной руке пустой казан, вылизанный до блеска, в другой – чугунную крышку от него. Ему в спину смотрели шесть глаз. Как только он обернулся, соседняя дверь захлопнулась. Хозяйка залопотала на румынском языке извинения за детей и старуху. Без чёрного платка на голове, с собранными на затылке и убранными под костяной гребень смолянистыми волосами она смотрелась миловидно. От вчерашнего отчуждения не осталось следа. В больших карих глазах читались смущение и испуг. Сердце Вени сжалось от жалости. Евсеев передал женщине пустой казан и крышку и, разгладив жидкие усики, ободряюще подмигнул ей.

– Буна диминяца! – сказал он.

Женщина ещё сильнее смутилась и покраснела, поспешив удалиться.

– Румынам надо было своего Чаушеску поставить к стенке минимум лет тридцать назад, – высказал мнение Анатолий. – Держать народ на голодном пайке, сука. Говорят, незадолго до казни в камере, когда перед ним поставили краюху чёрного хлеба и кружку жидкого чая без сахара и сказали, что это дневной рацион младших офицеров в регулярной армии, он не поверил.

– Что ему оставалось делать. Тираны-небожители, припёртые к стене, всегда изображают удивление: «а мы не знали!» Я не я, и лошадь не моя. Что, офицеров действительно кормили так плохо? – искренне удивился Веня.

– Говорят.

Венедикт натягивал ботинки, сидя на стуле.

– Зачем румынам Молдова – я понимаю, а вот зачем молдаванам Румыния – нет, – сказал он.

На рынке свободных мест не оказалось. Все столы заняли «челноки». Евсеев пристроился рядом с двумя молодыми женщинами, положив пучок резинки с краю.

– И всё? – прыснула одна из них, чернявая.

– Почему всё? У нас ещё целая сумка, – бодро ответил Евсеев. Его усы затопорщились, верный признак возникшего интереса к собеседнице. Выяснив, что имеет дело с землячками, Анатолий представился сам и представил друга. «Чернявая» назвалась Анжелой, её подруга, крашеная блондинка с длинными и тонкими ноздрями откликалась на Люду.

За разговором время летело, а пучки резинок не убывали. Землячки распродали свой товар – трусы и майки из хлопка, и с сочувствием посматривали на сумку Анатолия.

– Хотите отдать оптом свою резину? – спросила Анжела.

– Хотим! – живо отозвался Веня.

– Смотря за сколько, – без оптимизма ответил Евсеев.

Анжела растворилась в поредевшей к вечеру толпе и вскоре привела с собой девицу в розовой болоньевой куртке на кроличьем меху поверх белого свитера грубой вязки. Под свитером торчала поясная сумочка. Здоровый румянец на обветренном лице с характерным блеском в глазах лёгкого, но устойчивого алкогольного опьянения незнакомки, не оставлял сомнения у завхозов-предпринимателей – рынок её второй дом. Девица вытряхнула из сумки содержимое на стол, пересчитала пучки и предложила цену. Евсеев обречённо кивнул, понимая, что больше ему никто не предложит. Ударили по рукам. Девушка вынула из поясной сумки пачку «тряпочек-леев», профессионально отсчитала и передала Евсееву. Резинки она сгребла в большой целлофановый пакет и ушла, не простившись.

Завхозы и «дамочки» уговорились ехать вместе поездом в Ясы, до Унген и в Кишинёв. Так безопаснее. Подруги рассказали, что мужья их работают на хлопчатобумажном комбинате и поставляют им товар на продажу.

– Совковый бизнес: украл – продал, – прокомментировал Веня. Его не расслышали.

Усы Евсеева стояли дыбом. Он не отходил от Анжелы, предупреждая все её мелкие капризы. Скутельнику оставалось любезничать с Людмилой, чтобы не портить общий фон. Ему пришлось вернуться в квартиру за оставленной сумкой. Договорились встретиться на железнодорожном вокзале у билетных касс.

Веня поблагодарил хозяйку за гостеприимство на языке мимики, жестов и нечленораздельной смеси молдавской и русской речи. На измождённом лице женщины отразилась грусть, затем безразличие. Предстояло снова искать клиентов. Из двери высунулись три головы. Скутельник задержался у выхода. Сунул купюру женщине.

– Никуда не ходи сегодня, отдохни, – сказал он. Его не поняли. С досады он махнул рукой и вышел.

К возвращению «коллеги» Евсеев оживлённо болтал с женщинами неподалеку от кассы. Алкоголь и предстоящее путешествие оживили компанию. Венедикту плеснули в пластиковый стакан «штрафную» спирта и дали запить газированной водой. Гремучая смесь на голодный желудок едва не сшибла Веню с ног. Евсеев налил «добавку»:

– В эпоху массовой коллективизации единоличникам не место в дружной семье рабочих и крестьянок! Догоняй нас, Веня, а то трудодень не зачислим! – весело объявил он, поднося стакан приятелю.

Вагон оказался совершенно пустым. Ни проводников, ни контролёров, ни пассажиров.

– Корабль-призрак в бескрайних степях «херсонщины», – заявил Евсеев, расположившись у окна в купе с сидячими местами. – Не будем тесниться. В вагоне полно свободных мест. Личному составу свободной смены – отбой. Анжела, не желаете «вздремнуть»?

Женщина хихикнула и вышла вслед за кавалером. Их сон оказался обоюдно крепким, а сновидения на редкость схожими. Через десять минут из соседнего купе донеслись женские стоны и мужское рычание. Людмила смущённо потупилась, прислушиваясь к возне за стенкой. На губах её плавала блудливая улыбочка. Венедикт, сам от себя не ожидая, ни с того ни с сего понёс о комсомольцах и пионерской дружине с её горнистами и барабанщиками. Он ударился в воспоминания из детства, когда в синих шортах, белой рубашке, в красной пилотке с золотистой кисточкой на верёвочке, в кумачовом галстуке на шее и разбитыми после падения с велосипеда коленками, он стучал деревянными палочками по натянутой коже барабана на торжественной линейке в честь приезда индийской делегации. Мимо проходили маленькие индианки в красивых сари и с нарисованными точками на лбах. Они были ростом ниже Вени, хотя он только окончил четвёртый класс и на физкультуре в строю занимал место посередине. Все улыбались друг другу…

Веня осёкся и прервал повествование. Людмила разрыдалась пьяными рыданиями. То ли рассказ о пионерском прошлом навеял на неё грусть былого, то ли радостные стоны подруги за стенкой выплеснули слёзы счастливого сострадания, но когда Веня попытался обнять и утешить «огорчённую», та нервно передёрнула плечами и, не утирая слёз, гневно бросила:

– Уйди, ничтожество!

«Ничтожество» отодвинулось на противоположную сторону и, растянувшись на креслах, через минуту уснуло. В Ясах, едва рассвело, компания пересела в автобус и через Унгены доехала до Кишинёва. В отличие от Евсеева, который на прощанье жаркими лобызаниями покрыл лицо возлюбленной, Венедикт ограничился помахиванием руки вслед отъезжающему такси. Людмила надула губки и надменно подняла бровь. В отличие от подруги она возвращается верной женой. Ничего, в следующий раз повезёт больше, – говорила её гордо посаженная головка.

Выйдя на привокзальную площадь из поезда Москва-Кишинёв, и усевшись в жёлтое такси с чёрными шашечками на крыше, первое, что узнал Боря от таксиста о своём родном городе, где родился и вырос, это то, что улицы Чернышевского с домом и квартирой, где он официально проживал, вполне официально не существует. Нет также ни проспекта Ленина, ни проспекта Мира, ни улицы Садовой, ни улицы Панфилова, многих улиц нет. Их переименовали новые власти, которые решили, что стоит только поменять вывески на домах, и всем наступит счастье. Однако счастье не наступало. Власти посчитали, что его приходу мешает памятник лысому вождю мирового пролетариата с указующей в светлые дали рукой. На главной площади города возле дома правительства, под улюлюканья восторженной толпы памятник разрушили, отколотив ему сначала каменную голову, затем руки и пальто до самых коленей. Затем с корнем и торчащей арматурой выдернули ноги вместе с ботинками. Но и после исторического низвержения каменного истукана счастье не радовало изобилием брынзы с мамалыгой в продовольственных магазинах. Стало даже грустно и тревожно потому, что виноватых во всех бедах коммунистов разогнали. Неправильные названия улиц сделали правильными. Молдавский язык получил статус румынского языка. Кириллицу заменили латиницей. Государственный флаг обрел бычью голову. Вместо советских рублей ввели купоны из второсортной бумаги, чтобы легче было печатать и рисовать их тем, кому не хватает. Отправили в Европу вина и коньяки, но там оказалось, у населения есть, что пить. Овощи и фрукты – растут везде и, как выяснилось, не эквивалентны нефти и газу, что для нового правительства во главе с избранным «аграрием» также оказалось досадной неожиданностью.

При разделе военного имущества молодой республике досталось несколько боевых истребителей. Самолёты вносили некоторый сумбур и разногласия в международные отношения. Ввиду небольших размеров страны сверхзвуковые машины при наборе высоты и «крейсерской» скорости выносило за установленные границы сопредельных государств. Регулярное нарушение воздушного пространства Румынии и Украины молдавскими летчиками нервировало соседей. К тому же вскоре кончилось топливо, и самолёты обменяли на вертолёты. Счастье не наступало. Тогда светлые головы в правительстве придумали подвинуть памятники товарищу Котовскому и Великому господарю молдавскому и румынскому Штефану чел Маре. Знаменитый революционер и бандит по совместительству Григорий Иванович восседал на бронзовом коне. Конь со всеми конскими причиндалами стоял на гранитном постаменте.

Многострадальный памятник господарю Штефану занимал место не соответствующее своему статусу в глубине парка имени А. С. Пушкина. Однажды коммунистическая власть обиделась на памятник воеводе, ему-де от новобрачных достаётся цветов больше, чем Вождю мирового пролетариата, и усилиями архитектора Курца Штефана задвинули подальше с глаз долой. Коня ему не дали, стоял он в короне и с православным крестом в руке над головой. Архитектор Курц, двигавший памятник, старой закалки специалист, туго знал своё дело. Туго настолько, что когда после смерти архитектора бронзовый монумент взялись снова перемещать из глубины парка ближе к площади Великого национального собрания (ранее площадь Ленина), то с пьедесталом из камня ничего поделать не смогли и решили взорвать его, как всегда тайно и как всегда ночью.

Памятники подвигали, подвигали и успокоились. Теперь всех въезжающих на поезде в столицу Молдовы и убывающих из неё, неподалеку от железнодорожного вокзала встречал и провожал коренастый лысый бандит, за вооружённые налёты на барыг и зажиточных фраеров произведённый в экспроприатора экспроприаторов, а затем и вовсе в члены партии большевиков, так сказать – «лицо времени». Штефан же осенял крестным знамением Большой дом, где поселились новые руководители народа. Но всенародное счастье не приходило. Для поддержания революционного пыла в массах требовалась национальная ИДЕЯ. Но на ум мыслителям от власти и творческой интеллигенции приходило одно только паскудство. Например, сочинительница виршей с профашистскими взглядами возомнила себя Жанной Д’Арк современности и объявила, что разводится с недочеловеком, своим мужем (бедолаге не повезло родиться не молдаванином), дабы не мешал изображать непорочную деву и вести за собой нацию. Госпожа Лари подыскала подходящий объект для создания новой семьи. «Счастливцем» оказался памятник Штефану чел Маре. От полученного известия «главный аграрий» страны потерял дар речи, и даже выпитый им стакан воды и приседания с заложенными за спину руками не унимали икоту. Свита не решалась комментировать подобный пассаж, пока «главный» приходил в себя. Быть может, «руководитель» был сам не прочь увековечить своё имя женитьбой на памятнике. Однако демократия в республике хоть и культивировалась, но открытое поощрение гомосексуализма пока ещё не пользовалось популярностью у населения. К тому же оставался открытым вопрос, каким образом «молодожёны» будут отправлять свои супружеские обязанности? Кому надлежит исполнять роль жены, а на кого ляжет ответственность супруга. Если главой семьи станет господарь, то без вмешательства проктологов и хирургов Мирче Ивановичу не обойтись. Если наоборот – тоже ничего хорошего. Решение пришло само собой. Пусть её счастливая невеста выходит замуж. Дело молодое. «Жениху» хорошо за пятьсот, «молодая» не первой свежести, но, главное, налицо поступательное движение демократии. Кстати, попы идею особо не порицали. Мало ли, кто с кем венчается. Денежки уплачены – порядок. Маши кадилом. Пой псалмы. Да и в народе особых «брожений» не замечалось. Мало ли на свете чудаков и чудачек? Единственно, кто понимал, с кем имеет дело, и куда ведут подобные браки – это врачи в Костюженах или, проще говоря, в дурдоме. Эскулапы потирали руки в ожидании нового пополнения. Им случалось лечить Энштейнов, Наполеонов, Че Гевар и даже инопланетян. Жёны господарей доселе не поступали.

Блестящая идея выйти замуж за покойника осенила доамну Лари не вдруг. Кто-то из её приверженцев сообщил, что в прессе опубликована интереснейшая статья о Штефане Великом и коль скоро о господаре вновь заговорили, было бы разумно «пристроится» поближе к знаменитому имени.

Статья вышла в республиканской газете, наделав много шуму. Её автор некто доктор исторических наук Венедикт Скутельнику, если судить по окончанию фамилии – румын, следовательно, информации можно доверять, приводит любопытные исторические факты из жизни Штефана. Несомненно, историк располагает сенсационной информацией. Вот вам и НАЦИОНАЛЬНА ИДЕЯ. Великий, мудрый, непобедимый Штефан, как знамя поведёт за собой свой народ, а руководители республики будут корректировать этот поход. Чем ближе Штефан станет к народу, тем безграничнее к нему вырастет народная любовь. А если народ полюбит своего господаря, то полюбит и его приближённых. Кто может быть ближе самого близкого человека? Конечно, супруга.

С фамилией автора статьи получился казус. Главный редактор, обозлённый своей скорой отставкой, грыз ногти, вынашивая планы мести. Выпускающий редактор поинтересовался, что можно написать в резюме об авторе и какой заплатить гонорар. «Напишите, что он доктор исторических наук, окончил Кембридж, учился и работал за границей, его трудами зачитывается вся просвещённая Европа, а сам он приехал на «историческую родину» читать лекции по истории Молдовы», – выпалил Главный. О гонораре он написал в углу первой страницы размашистой рукой: «Оплатить по высшему разряду В. Скутельнику». Будучи в сильном расстройстве чувств, «Главный» не обратил внимания на то, что фразу «оплатить по первому разряду» он написал на пачке бумаг, что грудилась у него на столе, а фамилия «В.Скутельнику» оказалась на самой статье. Так в набор и пошло: «В. Скутельнику».

От идеи выхода замуж за памятник выигрывали все – и невеста, и правительство, и, разумеется, народ. Вот только неувязка с женихом. Старик-то не в курсе. Как быть, когда поп спросит: «Согласен, ли ты взять в жёны?». Хорошо бы божественный гром грянул вместо ответа. Эффектно и правдоподобно.

О статье брата, о грядущем замужестве сумасшедшей националистки и возне вокруг имени прославленного правителя Молдавии, Борис не догадывался. Как честно отдавший долг родине воин, он мечтал обнять мать, принять ванну, поесть и выпить, и если получится «навестить» соседку Раю, если та еще не выскочила замуж. Борис попросил таксиста отвезти себя по любому адресу с любым названием улицы, лишь бы на этой улице значился дом и квартира, где он живёт. Через полчаса Борис обнимал в прихожей счастливую мать. Через полтора часа вытирал мягким махровым полотенцем разомлевшее в горячей ванне тело. Ещё четверть часа спустя доедал домашние пельмени под рюмочку «Пшеничной», а спустя ещё немного времени спал сном праведника, забыв и про соседку Раю и про друзей-товарищей которым собирался позвонить тотчас по приезду.

Поездка «за рубеж» сплотила хористов. Климат в коллективе значительно «потеплел». Тамара Петровна пожалела, что отказалась ехать. Хористы хоть и встречали её одобрительными возгласами, но не с тем эмоциональным подъёмом, какой проявлялся у них c появлением Елены Валерьевны. Воспоминания о концерте у его участников вызывали улыбки. Ивана Тимофеевича предостерегали от нового падения на теноров, тема эта многократно обыгрывалась. Тамара Петровна натянуто улыбалась и большим усилием воли подавляла внутреннее раздражение, готовое вырваться наружу в любую секунду. Её надежды в то, что созданный ею коллектив со временем вырастет во что-нибудь более или менее приличное, таяли. Завуч, как человек здравомыслящий, понимала, – из непрофессионалов профессиональный хор не создать. Но поднять любительский уровень на ступень «выше среднего», да так, чтобы в городских конкурсах на призовые места, да чтобы специалисты между собой перешёптывались «вон, вон она, та самая Федосян» – почему нет? Надежды на успех на педагогическом поприще рушились. Талантливых детей умные родители предусмотрительно увозили в «дальние страны», куда не дополз вирус разрушения вековечных устоев общества. Обучаться «игре на пианино», именно игре и именно на пианино, а не на фортепиано или скажем «на музыкальных инструментах», приводили детишек мало расположенных к занятиям музыкой или вовсе не имеющих слуха. Приводили родители «зажиточные» или «богатые», к коим причисляли себя «кооператоры». Владельцы видеосалонов по рублю за билетик, пивных, рюмочных и закусочных. «Челноки» первой волны со своими «точками» и продавцами на рынках. Вполне легальные перекупщики и производители «левого ширпотреба» мировых брендов – спекулянты. Новые «господа», вчера ещё «товарищи», торговавшие краковской колбасой в «совковых» магазинах и «дефицитом» из-под полы, теперь лениво «тыкали» подчинённым и говорили таксистам «останови тута, слыш-шиш-шь, и пжи зесь, я ща», барской дланью оставляя на чай «второй счётчик». Они же давали своим «дитям» «образование», «чтоб не стыдно было перед людями». Отдельных школ для нуворишей ещё не построили, «за границу» учиться дорогу не проторили, да и «те» богатые, которые «давно уже», и «эти» – «дитям образование», как ни крути, находились в разных весовых категориях, на разных планетах и в разных временных пространствах. «Те», у которых «давно уже», платили педагогам, чтобы их детям знания давали. «Эти» – чтобы хорошие оценки ставили. «На, передашь подарок училке, скажешь от папы с мамой. Смотри, чтоб оценки в четверти как надо были, а то!» «Малышу» с пушком под носом нюхал папин кулак. А если «малышка» с «перспективными бёдрами», как у мамы, то алгебра с геометрией побоку: – «Не плач, дура, твоя мать тоже про косинус в замужестве узнала и счастливо прожила с папой всю жизнь». Для счастья музицировать научиться надо. «Ты ему, женеху, сбацай какой-нибудь полонез, ещё лучше спой «лебединое озеро», – сразу замуж выскочишь. Не переживай, на тебе любой урод женится!».

Если педагогическая деятельность не приносила Тамаре Петровне морального удовлетворения, а коммерческие искания мужа не давали удовлетворения материального, она как истинный оптимист – а куда денешься, и как большинство матерей мира пестовала надежду, что уж кто-кто, а сын и его скрипка оправдают её чаянья. Сын оправдывал вложенные в него любовь и средства. Под управлением мамы и бабушки мальчик продвигался к поставленной мамой цели, изъясняясь спортивной терминологией – стать «первой ракеткой мира», то есть первым смычком. Но эту сторону личной жизни Тамара Петровна относила к разряду «работы на дому». Для отдохновения душевного ей требовалась отдушина. В унылом море житейской рутины, рабочих табелей, хорового пения и кислой политической болтовни в газетах, на телевидении и застольных посиделках личность Венедикта Скутельника представлялась Тамаре Петровне маячком радости. После скандального выступления на «капустнике», «беспрецедентной попыткой скомпрометировать руководство делегации интимной близостью» и «откровенной попытки срыва культурной программы» популярность Скутельника в «Доме просвещённых» значительно выросла, но не испортила его характер. Веня оставался ровен в отношениях с хористами и педагогами. Не корчил из себя «рубаху-парня». Выпивал в меру с завхозом Елисеевым, гитаристом Юрой и двумя Еленами по поводу очередного дня рождения какой-нибудь знаменитости из «советской энциклопедии». «Рубился» в шахматы с Анатолием и Тамарой Петровной, посещал сольфеджио и музыкальную литературу и ему нигде «не поддувало» от мысли, что его персоной, коих в мире на тот момент проживало больше четырёх с половиной миллиардов организмов, кто-то может заинтересоваться.

Интересовалась им не только завуч, но и уже небезызвестные Наталье Игоревне «политические силы», пока ещё не совсем ясно кого представляющие. О существовании таких сил узнала Тамара Петровна от директора Горчаковой. Утомлённая угрызениями совести и снедаемая материнской привязанностью, сестринской тревогой и бабьей тоской по «молодому и красивому» она пригласила в кабинет завуча на «рюмочку чая». При «закрытых дверях» Горчакова поведала, что к ней снова приходила «нудная Попа» и выспрашивала про Веню. Решилась на этот разговор директриса, дабы снять грех с души и подстраховаться. «Стучать» на «своих» ей не позволяли воспоминания о родном дедушке по линии матери, отсидевшем при товарище Хрущёве за антисоветскую провокацию. А именно за то, что опорожнил мочевой пузырь и кишечник на портрет кукурузолюба и кукурузовода, после того как в колхозе «Урожай» случился первый со времён массовой коллективизации неурожай. Справедливый дедушка в целях профилактики сёк внучку за «ябеды» на брата. Брат пошёл в дедушку и тоже учил сестру уму разуму, от чего, бывало, зад у маленькой Наташи горел «не садись – горячо». Учение пошло впрок.

– Какая-то «сука», «какая» – я догадываюсь, разболтала в подробностях о нашей поездке в Румынию, – повела разговор Наталья Игоревна. – Если бы я не участвовала и не присутствовала, то, послушав этого «былинщика», поверила бы, что Веня «засланный казачок».

– Чей «казачок»?

– «Чей» – не знаю, а для «чего» объяснили.

– ?

– «Они» считают, что Венедикт сколотил преступную группу и умышленно напоил коллектив, чтобы сорвать «культурную программу». Он склонял к развратным действиям представителей власти с целью «дискредитации представителей этой самой законной власти перед лицом жителей дружественного государства»…

– Бред какой-то.

– Также он умышленно подрывал доверие населения к товарам отечественного производителя заведомо бракованной техникой и, следовательно, сеял вражду и межгосударственную рознь. А также раскачивал и без того хрупкую экономику дружественной державы.

– Державы! – передразнила Тамара Петровна. – О существовании этой «державы» мировое сообщество узнало в середине девятнадцатого века. До того «держава» не значилась ни на одной карте мира.

– Это к делу не относится.

– Чего ты от меня хочешь?

– Скутельник молод, чертовски молод. Своими безрассудными поступками может испортить себе жизнь и карьеру другим.

– Ты о себе?

– И о себе, и о тебе. О нас. В Молдавии я родилась, ехать мне некуда, и не хочу. Возраст не тот начинать всё сначала. Жить на пособие в какой-нибудь «сытой» стране в качестве приживалки? Ради чего? Ради куска хлеба с маслом? На масло я и здесь заработаю. Корни мои здесь. Мне безразлично, какая на дворе власть. Красные, белые – всё это мы уже проходили. Вывески с лозунгами меняли, меняют и будут менять. Суть одна – заработать на достойную жизнь себе и детям. Нужно уметь подстраиваться. Поэтому к просьбе господина Попы мы отнесёмся с пониманием.

– Ты предлагаешь МНЕ вести наблюдение за Скутельником? – ноздри Тамары Петровны гневно раздулись.

– Успокойся, – мягкая ладонь начальницы легла на кисть завуча, – «вести наблюдение» буду я. А ты направляй действия молодого «друга» – директор интонацией выделила слово «друг», и предостерегай от опрометчивых поступков. Тогда мне нечего будет предъявить «им», а «они» отвяжутся от парня за не перспективностью.

– Да кто «они»?!

– Пёс их знает, – пожала плечами Горчакова. – Может, националисты, может, «контора», может, «инквизиторы» новой власти. Со всеми дружить надо уметь. Вчера коммунисты командовали, сегодня…

– Те же, но без партийных билетов. В новые правила игры включили поправку – сдать или уничтожить партийный «инвентарь» – членские билеты. Семьдесят лет назад большевички требовали от своих неблагонадёжных членов прилюдно отречься от стариков-родителей и порвать с прошлым, чтобы доказать приверженность новым порядкам. Сегодня они делают то же, рвут билеты, отрекаются, колотят себя в грудь: «мы с народом, мы тоже натерпелись!» Выходит, они терпели сами себя, бедолаги. Ненавидели самих себя, страдали и терпели. Послала бы ты их куда подальше.

– Не могу. Вдруг «хороших людей» обижу. «Хорошие», ой, обидчивые, ой, мстительные.

– Стерва, ты, Наташа. Но, стерва умная.

– Тома, ну их всех к такой-то матери. Выпьем и забудем, – Наталья Игоревна разлила по рюмочкам «Белого аиста». – За нас, красивых!

Статья «доктора В. Скутельнику» взорвала общество с таким треском, что последующие недели после её выхода «треск» этот не сходил с первых полос местных газет. На программах местного телевидения и радио велись ожесточённые споры между всевозможными экспертами. Звучали комментарии политиков, историков, искусствоведов, теоретиков, артистов, кинорежиссёров, экономистов и даже проституток. В общем, всех тех, кто умеет работать языком. Одни утверждали, что открытие учёного это прорыв, правда, не уточнялось, куда именно. Другие, гневно брызгая слюной, ругали автора, обвиняя в надругательстве над Великим именем и принижении Великих деяний Великого имени. Доктора обвиняли в искажении истории. Оппоненты «недовольных» восторгались смелостью выдвинутых гипотез и надеялись, что найдутся фактические подтверждения выдвинутой концепции развития истории. Особо ретивые телевизионщики предложили запустить в эфир программу с рабочим названием: «От яиц Фаберже к яйцам Штефана», но начальству подобная инициатива показалась двусмысленной. «Сверху» «указали» на несвоевременность поднимаемой темы и запретили о ней говорить. Окружение «Агрария» чутко ловило малейший шорох своего «кормильца». А тот, набычившись, топтался вокруг письменного стола в рабочем кабинете и скрипел мозгами, обдумывая статью доктора наук В. Скутельнику. Если в статье изложена правда, – размышлял «Аграрий», а вероятность этого велика, потому что не мог Великий Штефан без вмешательства неведомых сил так умело руководить государством и успешно расправляться с врагами, то неплохо бы было выяснить, куда подевал господарь источник своего могущества. С ним, с этим источником, – думал «Аграрий», можно достичь невиданных высот и не бояться конкурентов, кои только и ждут, чтобы занять тёплое местечко руководителя. Достичь уровня Штефана, а ещё лучше превзойти его в величии. Мирча чел Маре или Великий! Звучит? Ещё как! Опять же, хрустальные причиндалы не помешают. Любимец женщин, дамский угодник, неутомимый ловелас в свободное от политических баталий время, разумеется, он завоюет сердца самых красивых женщин страны, да что там страны – Европы! Бери выше – звёзды шоу-бизнеса из Голливуда будут ломиться к нему на приём, чтобы осчастливить себя его присутствием.

«Аграрий» перевёл дух. Счастливая улыбка сползла с бульдожьего лица. Густые брови сдвинулись домиком с целью придать облику оттенок интеллектуальности. Необходимо тему хрустальных причиндалов «заморозить». Народ должен забыть о существовании «внеземной силы» с тем, чтобы потом, десятилетия спустя, легенды описывали Величие «вождя» не как потусторонний промысел, а как несомненный перст Божий, коим отмечен был его избранник Гениальный и Величайший из сонма Великих Мирча Снегур чел Маре ши Сфынт.

Не мешало бы отыскать этого доктора Скутельнику и поговорить с ним, – решил руководитель республики. Пусть найдёт и принесёт мне хрустальные, кхм, хрустальный череп.

В голове Бориса крутилось десятка два вариантов, как заработать деньги, но все они страдали одним изъяном. Для накопления оборотного капитала требовался капитал начальный, которого у Бориса не было. Мать не верила в авантюры сына и категорически отказалась финансировать его сомнительные проекты. В поисках компаньонов младший брат нашёл старшего морозным декабрьским вечером в Доме работников просвещения.

– А ты хитрюга, брат, – похвалил Борис Веню в каптёрке завхоза Евсеева, где в общий список предполагаемых тостов были внесены дополнения и здравицы «дембелю» уже не существующего государства. Развал СССР отметили, стоя и молча, не чокаясь. В перспективы экономического роста «банановой республики» из присутствующих не верил никто.

Боря выдвинул идею под эгидой культурного обмена пересекать границу в целях материального обогащения. На едкое замечание брата, не собирается ли он, Борис, организовать собственный джаз-банд или солировать на подмостках румынской эстрады с немеркнущими хитами «семь-сорок», Боря спокойно напомнил, что у гитариста Юры отец заслуженный художник Молдавии Афанасий Опря, и этим вполне можно воспользоваться. Например, организовывать выставки-продажи картин художника в румынских городах с одновременной реализацией товаров ширпотреба. Завхоз Евсеев проникся симпатией к смекалистому еврейскому юноше, который с ходу в карьер предложил план, покоряющий своей простотой. «Зарабатываем первые деньги, вкладываем их в производство, расширяемся, богатеем и выходим во власть. Безбедная старость нам обеспечена». В считанные минуты Борис расписал роли, всех наделил обязанностями и распределил прибыль – каждому участнику процент эквивалентный его доли, внесённой в общий «котёл». О собственном проценте и взносе предприимчивый юноша умолчал. Но Борис был не из тех, кто недомолвками сеет недоверие и ропот среди компаньонов. Его гибкий ум тотчас нашёл выход. Он предложил взять в долг под проценты у мужа Тамары Петровны, чем немало смутил её. Женщину настораживал напор малознакомого юноши, и огорчала необходимость объявлять прилюдно о несостоятельности супруга. Недавно Василий вернулся из Италии нашпигованный прожектами, как фаршированный карп. Прожекты эти были настолько грандиозны и великолепны, что за их реализацию не брался ни один здравомыслящий бизнесмен. Устами Василия Молдавия в короткий срок становилась лидером торговли алмазами, оставляя далеко позади таких акул алмазодобывающей промышленности, как, например, «De Beers». По территории республики транзитом в Европу гонят российский газ и Азербайджанскую нефть. Сам он, Василий Георгиевич Федосян, Председатель Совета Директоров, уважаемый человек, с группой единомышленников управляет «карманными» президентами и «ручными» премьерами.

Квартира Тамары Петровны наводнилась «гигантами мысли» вроде её супруга, которые много и цветасто говорили, приглашая друг друга в воздушные замки собственного производства, распределяли между собой миллиардные прибыли, но при этом «за кефир» платила Тамара Петровна. Её скудного бюджета едва хватало на содержание целой оравы одновременно пьющих, едящих и говорящих мужиков. Поэтому она убедила мужа и его сподвижников снять контору в центре города и в ней принимать, назначать и увольнять президентов и премьеров европейских государств. Горькую иронию не понял даже муж. «Стрельнув» у жены денег на «представительские расходы», он арендовал апартаменты на одной из центральных улиц города в старинном особняке. Денег хватило лишь на первый месяц, но о такой мелочи будущая акула бизнеса предпочитала не задумываться. Алмазные россыпи и газовые потоки покроют все расходы.

Тамара Петровна организовала встречу начинающего бизнесмена Бориса с маститым капиталистом, мужем, чтобы поддержать своё реноме – жена не бездельника и прожектёра, а успешного предпринимателя. Также ею двигал меркантильный интерес. Приземлённые идеи Бориса вполне согласовывались с пониманием Тамары Петровны того, с чего нужно начинать, зарабатывая деньги. Начинать нужно с малого. И хотя её возвышенной натуре претило занятие низменной коммерцией, приходилось принимать жизнь во всех её товарно-денежных отношениях. Амбициозный Василий Георгиевич, будущий вершитель мировой геополитики не мог помыслить с высот своего величия, что к нему на приём может явиться обыкновенный голодранец, коим и являлся Воскобойник. Борис же в свою очередь пребывал в счастливой уверенности, что судьба ему ниспослала редкостную удачу в лице прекрасного волшебника с мешком денег. Стоит только хорошенько попросить, можно даже взять в долю, и вожделенный мешок развяжется. Однако после пространной и пламенной речи Василия Георгиевича о «кисельных берегах с молочными реками», коих следует ожидать в союзе с таким перспективными юношами, «светлыми головами» – при этих словах Боря пригладил ёжик своих смолянистых волос, переговоры зашли в тупик. Неожиданное и очень прямолинейное предложение Бори выдать ему денег на закупку оборудования по пошиву женских сапог по итальянским лекалам, низвергли стремительный полёт мысли Василия Георгиевича с заоблачных высот алмазного сияния в рутину бытового ширпотреба. Ему, Василию Федосяну, генератору блестящих идей капитализации государства и всея Европы предлагали банально шить сапоги. Василий Георгиевич уставился на просителя в полосатом шарфе «а ля Остап Бендер», что называется, как баран на новые ворота. Он не ослышался? В свою очередь Борис мило улыбался из своего кресла, не понимая, что именно ввело в ступор прожженного финансового воротилу. Если не нравятся сапоги, давайте шить «американские» джинсы, – предложил Боря. Организационную часть он с единомышленниками возьмёт на себя. По затянувшемуся молчанию Борис понял, что пошив «американских» джинсов так же не входит в планы Василия Георгиевича. Можно выпускать туалетную бумагу, варить мыло из бродячих собак, наконец, жарить шашлыки на территории городских рынков.

– Из бродячих собак? – очень грустно спросил Василий Георгиевич.

– Желательно из баранины. Но если вы настаиваете – можно и из собак, дешевле получится. Правда, надолго собак не хватит…

Борис собирался продолжить обсуждение собачьего вопроса, но по отстраненному взгляду собеседника понял, что «его» время вышло. Стороны не пришли к консенсусу. Соблюдая правила приличия, несостоявшиеся компаньоны обменялись рукопожатием и пожелали друг другу удачи. Отвечая любезностью на любезность, Борис мысленно вкручивал газовую трубу из России в прямую кишку Василию Георгиевичу. Тот в свою очередь кормил молодого наглеца шашлыками из собак до полного заворота кишок.

Первая неудача не сломила предпринимательский дух Воскобойника. Борис уговорил мать ссудить его деньгами под проценты и потратил их на регистрацию товарищества с ограниченной ответственностью, наивно полагая, что став главой фирмы, он автоматически становится миллионером. Доллары, фунты, рубли и, конечно же, молдавские купоны потекут к нему бурными потоками финансового благополучия. Пролетали дни, а в карманах Бориса, как и прежде, гуляли сквозняки.

Узнав от бывшего сослуживца из Свердловска, что в городе серьёзные перебои с табачными изделиями, новоявленный Президент, так он обозначил свой статус в фирме с единственным её участником, Воскобойник затеял экспедицию, рассчитывая частично обеспечить население уральского города молдавским сигаретами. Венедикт поддался на уговоры брата и вложил в «предприятие» всю имевшуюся наличность. Мать Бориса относилась к Венедикту с уважением. Рассудив, что если ТАКОЙ человек ввязался в Борин гешефт, то, может быть, из этой авантюры выйдет польза для кармана и мозгов её сына. Ася Израилевна снабдила Бориса финансами, на которые он приобрёл сигареты «Дойна» и «Прима», и билет в один конец до Свердловска (обратно сын поклялся кровь из носа вернуться на заработанные деньги). Сигаретами братья набили две коробки из-под телевизоров «Рекорд». За две бутылки коньяка при содействии знакомого майора милиции, выполнявшего в кишинёвском аэропорту одновременно функции и блюстителя порядка, и начальника таможни, братья протащили на борт самолёта свой громоздкий груз, с которым по прибытии на место хмурым декабрьским утром, ввалились к бывшему сослуживцу Бориса в квартиру. Пьяный со вчерашнего вечера сослуживец в цветастых семейных трусах встретил коробки в прихожей и их хозяев с тупым безразличием. Стеклянный взгляд Алексея, так звали хозяина, не выражал ровным счётом ничего. Он не обратил внимания на то, что один из гостей явился в пиджаке, хотя на улице морозило. Перед отлётом Венедикт завернул в свой демисезонный плащ три бутылки красного вина. «Международная валюта», – предупредил он, – неприкосновенный запас, помогает налаживать дружеские отношения с аборигенами северных народностей. Грузчики не догадывались о наличии в сумке ценного «НЗ», поэтому при погрузочно-разгрузочных работах в аэропортах убытия и прибытия швыряли сумку братьев со всей пролетарской ненавистью к «проклятым спекулянтам», из-за которых страна так и не дошагала до халявного коммунизма. Из багажного отделения сумка Венедикта выехала посередине подозрительного тёмного пятна. Сердца братьев защемило от «хрустального звона», когда сумку с механической ленты приподняли за кожаные ручки и опустили на бетонный пол. Вскрытие молнии показало стопроцентный бой тары и красное озерцо, в котором плавал плащ. Зеваки с сожалением, а иные и со злорадством наблюдали «вынос тела», истекающего рубиновыми каплями, из здания аэровокзала. Битое стекло скорбной дробью посыпалось в открытое чрево мусорного бачка. Веня отжал «кровоточащий» плащ на покрытую снежком траву. Уральское утро бодрило зимней свежестью. На расстоянии двух тысяч километров к северу от дома пиджак не грел. К счастью спасительное такси стояло рядом. К несчастью у братьев на двоих осталось пять рублей. Каждый понадеялся на брата. Таксист стоял на двадцатке: «два таких лба, да с такими коробками». «Президент» фирмы и идейный вдохновитель предприятия Воскобойник проявил смекалку, предложив таксисту бартер: пол палки сырокопчёного, аккуратно начатого «не кусали, резали» сервелата и блок «Дойны». Незнакомое слово «Дойна» настораживало. Водитель поинтересовался, нет ли чего другого и, получив блок «Примы» сверх денег и колбасы – повёз по указанному адресу. Воскобойник удовлетворённо хмыкнул. Сделка с водителем подтверждала наличие сигаретного кризиса в городе.

Первые секунды общения с однополчанином показали Борису, что он остался неузнанным. Поэтому вступительная часть «боевых» товарищей с душещипательными объятиями и застольными «а помнишь – давай выпьем – бляха муха – кто не служил, тот не жил», была пропущена. Хозяин ничком повалился на кровать, где в один клубок свернулись одеяло и простыня, подушка валялась на полу, и тут же засопел. Братья разложили диван в соседней комнате и тоже легли. Надежда на исчерпывающую оперативную информацию об обстановке в городе на табачном фронте растворилась в алкогольных парах Алексея. Оставалась ждать его пробуждения, либо самостоятельно выдвигаться на рекогносцировку. В полдень сквозь дрёму Венедикт почувствовал в комнате чьё-то присутствие. Точнее он его осязал. Несло перегаром. Веня открыл глаза. В дверном проёме на неверных ногах стоял Алексей в семейных трусах в цветочек и тупо смотрел на гостей. Ударом локтя в бок был разбужен Борис, который и взял на себя функции налаживания дружеских связей с местным населением. Через четверть часа «допроса» на кухне обозначился примерный маршрут движения «разведгруппы» по незнакомой местности. Алексей, опохмелившийся остатками водки из двух бутылок, приходил в себя. Признал друга, но слова произносил невнятно, с пропусками букв и даже целых слогов. Поэтому Воскобойнику приходилось по несколько раз повторять вопросы, сидя напротив Алексея, и с помощью брата расшифровывать ответы.

– Взять «языка» с собой нам не удастся, – резюмировал старший брат. – Тяжёлое ранение в голову не оставляет нам выбора. Нужно раздобыть трофейную одежду. В таком виде, – Веня одёрнул полы пиджака, – в городе появляться небезопасно.

На вопрос, что из гардероба можно временно реквизировать, Алексей махнул рукой в коридор. В шкафу на вешалке братьями были обнаружены старое драповое пальто и солдатский бушлат. Пальто на Скутельника не налезло. Зато бушлат пришёлся почти впору, если не застёгивать две верхние пуговицы и не производить глубоких вдохов-выдохов, чтобы не отлетели остальные. Так с непокрытыми головами, сунув в целлофановый пакет несколько пробных блоков, компаньоны отправились исследовать городские рынки. Первый же день показал, что с сигаретами в городе хоть и напряжённо, но народ курить не бросил. Цены на табачную продукцию завышены, но продаются они везде. Если «Приму» без фильтра мужички потихоньку разбирали с лотка, который занял Борис, то с сигаретами «Дойна» братьям грозило пожизненное поселение на чужбине. Что это «за отрава» жители Свердловска не знали и предпочитали не связываться. На счастье или на беду, когда от непривычного для южан мороза уши свернулись варениками, к столу подошёл малый в овчинном тулупчике и поинтересовался у Вени:

– Почём табачок, служивый?

– Кури так, хорошему человеку не жалко, – ответил Скутельник. По цепким глазам и уверенности парня Веня почувствовал скрытую угрозу.

– Не курю, – ответил малый.

– Чего ж спрашиваешь? – встрял Борис.

– Другие курят, интересуются. Хотят знать, отчего это на рынке у всех одна цена, а у вас дешевле?

– Свободная конкуренция, – ответил Борис.

– Свободная, говоришь, конкуренция? – глаза парня сощурились в усмешке.

– Слушай, ты от «смотрящего», что ли? – перегнулся через прилавок к малому Венедикт. – Отдадим оптом, ты только сведи с кем надо. Нам тут париться не с руки, и ссориться ни с кем не хочется.

«Тулуп» секунду подумал.

– Ладно, – сказал он. – Только чтобы потом вас здесь не видели.

Парень исчез, а время спустя к братьям подошла бабка с красным носом и мясистыми губами в валенках и пуховом платке на голове поверх цветастой косынки.

– Вы, что ли, «залётные»? – спросила она. При ближайшем рассмотрении оказалась она не бабкой, а женщиной средних лет, укутанной в тулуп поверх пальто с искусственным воротником.

– Вы за табачком, уважаемая? – поинтересовался Венедикт.

– Лёха прислал.

– У вас в Свердловске всех мужиков Лёхами зовут, что ли? – обронил он.

– Чего?

– Табачную продукцию оптом брать будете? – перешёл к делу Борис.

– Будем. Сколько у вас?

После недолгих переговоров стороны пришли к общему знаменателю. За доставку и хлопоты братья получали назад вложенные деньги на обратные билеты и немного сверху для «поддержания штанов». Борис, было, возмутился, – это грабёж, но каблук брата больно придавил ему ногу. «Молчи, дурила! Радуйся, что не экспроприировали даром».

На следующий день в квартиру Алексея позвонили. Два кряжистых мужичка с суровыми лицами проверили содержимое коробок и вынесли их. Один задержался в прихожей и положил на трельяж пачку засаленных денег, перетянутую резинкой.

– Считать будешь? – спросил он то ли с угрозой, то ли в нетерпении.

Веня отмахнулся.

На борту АН-24 Борис глубокомысленно заметил:

– Нас там не ждали.

– Нас нигде не ждут, – ответил Венедикт.

Отчасти Скутельник оказался не прав. Дома его ждали Битков и Садыковский с неприятным известием: должность завхоза сокращается.

– Скоро до нас доберутся, – мрачно предположил Битков. Он разлил по стаканам виноградное вино из трёхлитровой банки. – Не тужи, Веня, всё образуется. Заходи, всегда будем рады. – Они выпили.

Скутельник положил на стол связку ключей. Смутная тревога зашевелилась в нём. Рождённый в социалистическом государстве и воспитанный в духе «соцреализма» он привык опираться на должностной оклад. Стержень материального благосостояния. Пусть не много, но стабильно. К поездкам в Румынию и в Свердловск он относился как к забаве. Теперь его жизнь зависела от умения заработать. С одной стороны Венедикта вдохновляла возможность выбора и свобода действия. С другой – пугало новое ощущение обречённого на одиночество.

Тамара Петровна вошла в класс, где Венедикт сидел, сложив руки на колени, и задумчиво глядел на клавиатуру пианино.

– Ни дать ни взять «Христос в пустыне», – сказала она, но тотчас переменила насмешливый тон, почувствовав угнетённое состояние своего ученика. – У тебя неприятности?

Венедикт пожал плечами:

– И да, и нет. Меня уволили. С одной стороны, я – безработный, с другой – вольная птица. Снова в голове набатом стучит: «Быть или не быть» и как быть, если не быть?

– Мне кажется размер неприятности, случившейся с тобой, не соответствует глобальности поставленного вопроса.

– Увы, не мной, а Шекспиром. Степень не имеет значения. Для младенца, только-только научившегося отличать мать от окружающего его мира, и старика, познавшего мир своей матери – дилемма «Быть или не быть» лежит в одной плоскости.

– Ты не против прогулки?

Они, не спеша, шагали по припорошенной снегом аллее. Ветер раскачивал голые и кривые ветки платанов и клёнов. Впереди с высоты лестничного марша виднелись отражения фонарей, раздробленных черной рябью озера.

– Расскажи что-нибудь хорошее, – мягко предложила Тамара Петровна.

– Например?

– Ты стали пропускать занятия. Наверное, в твоей жизни появилось нечто более интересное?

– Я превращаюсь в обыкновенного спекулянта. Причём, не в очень удачливого.

– Ты же поставил себе цель заработать много денег и создать многогранный шедевр.

Венедикту послышалась ирония в голосе собеседницы. Он повеселел:

– Если чему-то суждено оставаться в этом мире неизменным, пусть это будет твой неподражаемый сарказм.

Они шли некоторое время молча. Венедикт не испытывал неудобства от затянувшейся паузы, как это бывало прежде. Он был даже благодарен Федосян за то, что ему не приходится выдумывать темы для разговора и произносить ничего не значащие слова.

– Мне давно так легко «не молчалось», как сейчас с тобой, – признался он. – В последние месяцы приходилось столько болтать и при этом ощущать себя немым. А вот сейчас я шёл с тобой, ты рядом, тихо, только ветер и наши шаги, а у меня чувство, что ты меня слышишь, и в твоём молчании больше полноты, чем в бесконечном гомоне всех моих знакомых вместе взятых. Скажи, зачем ты тратишь на меня своё время? Ты умна, эрудирована, ходишь на концерты, общаешься с признанными в музыкальном мире знаменитостями, у тебя талантливый сын и муж, не лишённый фантазии. Ты огромный мир по сравнению, с которым, я убожество. Во мне нет талантов, я мало приспособлен к жизни, совершеннейший ноль, ничего толком не умею и непонятно для чего живу. Таких никчемных людей, как я – миллионы. Они едят, пьют, суетятся, и как слепые котята слоняются из угла в угол, даже не понимая, для чего. Я настолько ничтожен, что меня уволили с должности завхоза. Должности, не требующей ни специального образования, ни квалификации. Я даже не способен сколько-нибудь сносно сыграть простейший менуэт. Трачу свою жизнь на торговлю барахлом и сигаретами, в чём совершенно ничего не понимаю. Проживаю бессмысленно жизнь.

– Ну, ну, – рука Тамары Петровны в чёрной лайковой перчатке легла на предплечье Скутельника. – Ты сегодня не в духе. Пошёл в разнос, – она остановилась у бетонного спуска к озеру и от порыва ветра зябко поёжилась в чёрном кашемировом пальто на красной атласной подкладке. – Не сгущай краски. Опыт бесценен. У тебя есть время для экспериментов. Иным, чтобы найти себя, требуется целая жизнь. Пойди, угадай, для чего ты рождён. Лотерея. Я вот, например, и предположить не могла, что буду учителем музыки. С детства играла в шахматы. Побеждала в турнирах, посещала шахматную школу. Мне прочили большое будущее. Игрой на фортепиано занималась для разнообразия в угоду и по настоянию мамы. А вот, поди ж ты, стала музыкантшей, а шахматисткой нет.

Тамара Петровна достала из сумочки сигареты и, повернувшись спиной к ветру, прикурила от зажигалки.

– На твой странный вопрос – «зачем ты мне нужен», отвечу по-ленински просто – нужен и всё. Мне с тобой интересно. Ты колючий малый, но добрый и честный. И насчёт полного нуля ты о себе сложил неправильное мнение. Если тобой интересуются, значит, ты чем-то интересен.

– Ты говоришь загадками, – Венедикт до того смотревший на озеро, уходящее в черноту надвигающейся ночи, развернулся лицом к Федосян.

– Мы ведь друзья, верно? – голос женщины неуверенно дрогнул. Она сомневалась, стоит ли говорить, то, что она собиралась, но никак не решалась поведать Скутельнику.

– Да.

Тамара Петровна пересказала разговор с Горчаковой. Ей претило подглядывать и наушничать. Скутельник слушал и дивился людской глупости. Как в мальчишеском озорстве могут усмотреть идеологическую подоплёку. Если бы не знание истории, то Веня отмахнулся бы от возни вокруг себя. Но он читал и, следовательно, помнил, как и за менее тяжкие преступления людей сжигали на кострах или ставили к стенке. Пусть человечество построит еще десять цивилизаций, покорять вселенную оно полетит с теми же каменными топорами, коими пользовались их предки. Только топоры назовут солнечными мечами, а выходцев из пещер с кондиционерами и бытовой техникой – джидаями.

– Если хочешь, можем зайти ко мне, – предложила Тамара Петровна.

– И снова классика жанра. Муж, как всегда, в командировке, а вечер в одиночестве обещает стать длиннее предыдущего.

– Василий Георгиевич, в отличие от некоторых, никогда не падает духом. В этом его сила. Сейчас он в Италии пытается добиться аудиенции у ПАПЫ. Правда не совсем ясно, какое отношение ПАПА имеет к российскому газу и бразильским алмазам. Я посоветовала Василию заняться преподаванием музыки, тем, чем он зарабатывал на жизнь до «перестройки». Меня одарили взглядом бога, которому предложено тяпкой окучивать картофельные грядки. Я взяла с мужа слово, что как только он пригонит в Молдову первый вагон не огранённых алмазов – одно ведёрко отсыплет мне.

– Лучше стакан вина в руке, чем ведро алмазов в небе.

Пока Венедикт со стаканом вина в руке искал смысл собственного существования на планете Земля, его младший брат искал источники финансирования собственного проекта. Борис не причислял себя к пессимистам и оптимистам себя также не считал. Он не занимался самобичеванием. К неудачам относился философски. Отвергал само понятие – неудача. Не получилось. Временная заминка. Полный решимости разбогатеть Борис отбыл поездом в Москву к папе, но не римскому, как Василий Георгиевич, а к московскому, родному.

Появление младшего сына Арнольд Казимирович встретил без энтузиазма, будучи твёрдо уверен в том, что взрослые дети являются к родителям после долгой разлуки либо на похороны, либо просить денег. Стабильное кровяное давление, наличие хорошего аппетита и умеренное злоупотребление спиртным подсказывали Арнольду Казимировичу, что ближайшие лет десять его здоровью ничего не угрожает. Случайный кирпич с крыши или сосулька на голову не в счёт. Следовательно, разговор пойдёт о деньгах, умозаключил прозорливый родитель. Он с удовлетворением поздравил себя со знанием человеческой натуры, после того как Борис без обиняков объяснил цель своего приезда. Поучаствовать деньгами в общем деле. Отец через знакомых берёт ссуду в банке, на эту ссуду закупается товар. Борис с компаньонами реализовывает его в Румынии. На прибыль приобретается новый товар. Оборот с каждым разом увеличивается. Капитал умножается. Деньги вкладываются в производство. Неважно, чего именно. Главное, не перепродавать, а производить. У производителя всегда преимущество перед посредником.

Пока Борис «жёг глаголом» сердце родителя, тот по обыкновению своему, уложив ногу на ногу, пускал кольца сигаретного дыма в стеклянную люстру в виде изящных тюльпанов под потолком, сидя в кресле в большой комнате, и мысленно прикидывал, в какую сумму ему встанет перестройка дачного домика в Подмосковье. Дебет с кредитом не сходился. Именно это, а не перспективы строительства кокосоперерабатывающей фабрики в заполярье или производство каучуковых презервативов в далёком и загадочном Занзибаре склонили редактора «Лесной промышленности» к сотрудничеству с «группой энтузиастов», интересы которых представлял Борис.

– Какова моя доля? – молвил Арнольд Казимирович.

– Честная, – отвечал сын, видя, что идея «зацепила» родителя. – Пятьдесят на пятьдесят. Твои деньги, мои старания.

– Надо всё хорошенько обмозговать, – засомневался Арнольд Казимирович.

– И думать нечего. Дело верное. Раскрутимся – разбогатеешь. Заведёшь швейцара у парадного подъезда. По утрам чаевые дворнику. На брюхе золотая цепочка с золотыми часами. Городовой тебе честь отдавать станет. А ты скок в коляску «Мерседес», запряжённую двумястами лошадками и тросточкой кучеру по плечу: «Трогай, любезный». Тот кнутовищем по газам ка-а-ак…

– Прекрати паясничать, – сморщился «грозный Арни», – брал бы лучше пример со старшего брата. Как он кстати?

– Веня в деле.

– Ага, – Арнольд Казимирович выпрямился в кресле. – В таком случае можно попробовать.

Через неделю Венедикт по просьбе брата поездом выехал в Москву. Арнольду Казимировичу по знакомству выдали ссуду в банке, что в глазах младшего сына несколько приподняло авторитет родителя. В «империи», где откалывались целые республики и такие неведомые советскому обывателю звери, как «инфляция» и «девальвация» обретали смысловую оболочку и входили в обиход, получить деньги от банка мог далеко не каждый.

В течение двух дней концессионеры колесили на бежевой «Волге» по ближнему Подмосковью в поисках дешёвого ширпотреба. Рулила третья жена Арнольда Казимировича – Зоя Макаровна. Крашеная блондинка с накладными ресницами, она была по уши влюблена в супруга, готовая исполнить любую его прихоть. Как человек воспитанный Арнольд Казимирович не злоупотреблял её стремлением к самопожертвованию.

С тех пор как Веня познакомился с Зоей Макаровной, а прошло без малого десять лет, он недоумевал, зачем такой привлекательной и «породистой» умнице из профессорской семьи понадобился охламон, «дворняга», коим, по сути своей, являлся «Кадик». Так мужа любовно называла Зоя Макаровна. Чем «Кадик» брал женщин: «сюсюканьями» на ушко, нежными руками или другими частями организма – оставалось только догадываться. Неоспоримым фактом являлось умение Арнольда Казимировича влюблять в себя дамочек «бальзаковского» и пред пенсионного возраста.

Спасаясь от скуки в автомобиле на пути к очередному магазину, Борис задирал отца вопросами. Между ними происходили словесные перепалки.

– Папа, – умиротворённо начинал Борис. Обращение «папа» приводило «Грозного Арни» в боевую готовность номер один. Он выпрямлял спину в переднем пассажирском кресле, поджимал ноги и закуривал сигарету. Венедикт ухмылялся, предвкушая потеху, закрывал глаза и откидывал голову на подголовник. Зоя Макаровна вздыхала и с укоризной посматривала на младшего пасынка в зеркало заднего вида.

– Помнится мне, ты состоял в коммунистической партии? – спрашивал Борис.

– Я и сейчас там состою. И считаю, что те, кто предал светлые идеалы коммунизма и на потребу бесноватой толпе сжёг или разорвал свой партийный билет – мразь, с которой я срать под одним кустом не сяду.

– Значит, ты убеждён, что коммунизм – это счастливый финал всемирной трагикомедии под общим названием «история человечества»? – лениво продолжал Борис.

– Именно.

– И из коммунистической партии не выйдешь по идеологическим соображениям?

– Не выйду.

– Тогда как увязать твои политические убеждения с деятельностью бизнесмена или, говоря русским языком – спекулянта, которым ты являешься в настоящее время? Ведь то, чем ты занимаешься, прямой путь в чуждый истинному коммунисту мир чистогана в беспощадных джунглях загнивающего капитализма. Неувязочка, папенька.

– Прекрати ёрничать! – взвизгивал «Грозный Арни». Звучала длинная тирада, из которой следовало, что если однажды партии потребовалось объявить НЭП, то сейчас происходит то же. Историческая необходимость, вот что есть такое Арнольд Казимирович и то, чем он временно занимается.

– Стало быть, ты теперь временный нэпман? – не унимался Борис. – Но нэпманов в члены коммунистической партии не принимали. Выходит ты и нашим, и вашим. Надо бы определиться с кем ты, отец. По какую сторону баррикад. Стоять посередине опасно. Можно получить одновременно пулю в затылок и булыжником в морду.

Выбираясь из «ловушек» младшего сына Арнольд Казимирович брызгал слюной, доказывая, что его оппонент неуч, а вместо мозгов у него в голове собачьи экскременты. Борис улыбался, довольный тем, что раззадорил папеньку.

– Это у меня наследственное, – отвечал он.

Не успевал «грозный Арни» выговориться, а затем успокоиться, как следовал очередной вопрос:

– Поговорим о наследственности. Например, об отчествах. Когда я был совсем маленьким, то хорошо запомнил, ты тогда ещё жил с моей матерью, как к нам приходили в гости разные дяди и тёти, как дарили мне сладости и игрушки, а тебя называли Арнольдом Кузьмичом. Оно и понятно. Семидесятые, расцвет «застоя», карьерный рост и всё такое. Казимирович звучало подозрительно, настораживало Иванов Ивановичей или там Петров Петровичей. С Пантелеевичем запросто пол литра раздавить можно, он свой, и отчество об этом говорит. А с Казимировичем не того, держи ухо востро, поостеречься надо. Мало ли? Вот, кабы, Кузьмич – другое дело. Кузьмич – это почти как кот Кузя, что-то домашнее. С ним и два по пол литра саданёшь в охотку, – Борис вздыхал. – Я не осуждаю, папа, времена суровые были. Необходимость подстраиваться, вступать в партию, чтобы, так сказать, в авангарде на паровозе вперёд лететь до самой в коммуне остановки. Казимировичей в авангард брали неохотно.

Ноздри Арнольда Казимировича гневно раздувались. Глаза превращались в бусинки. Жиденький чубчик воинственно дыбился.

– Я никогда не назывался Кузьмичом, – молвил он побелевшими губами. – Отца моего и вашего деда звали Казимиром. А никаким не Кузьмой.

– Выходит, я, мягко говоря, выдумываю?! – не унимался Борис.

– Будучи ребёнком, ты мог напутать!

– Давай спросим мою маму. Она подтвердит, что в семидесятые и до середины восьмидесятых ты везде представлялся Кузьмичом и требовал, чтобы тебя называли именно так, а не иначе. Давай позвоним маме…

– Звони хоть хрену забугорному…

– Каденька! – делала испуганные глаза Зоя Макаровна.

– …мне наплевать, что вы с твоей матерью насочиняли! Я Казимировичем родился, жил и им подохну!

– Ладно вам, – вмешивался Венедикт. – Будем считать, что «Кузьмич» журналистский псевдонимом отца.

Забив багажник и заднее сидение до отказа женскими комбинациями, мужскими носками, носовыми платками, электрическими фонариками, комнатными градусниками, косынками и другой всячиной где-нибудь в Ногинске или в Подольске, Зоя Макаровна привозила уставших родственников домой и кормила ужином. Уже не молодая женщина она включилась в новое дело с энтузиазмом комсомолки-ударницы производства так, словно её портрет пообещали завтра вывесить на доске почёта, а за невыполнение плана грозились отменить принятое решение. Откуда она знала, куда и в какое время нужно ехать, оставалось загадкой для братьев, но Зоя Макаровна безошибочно привозила их в тот час, и в тот магазин, когда, например, «выбрасывали» женские панталоны или дешёвые ситцевые халатики. В квартире товар сортировался по сумкам. Когда его набралось достаточно, чтобы набить им купе, братья собрались в дорогу. За небольшое вознаграждение проводник не приставал с глупыми вопросами, почему двое занимают помещение, рассчитанное на четверых.

По спланированному Борисом сценарию в Кишинёве братьев встречали Евсеев и Юрий Опря. Вчетвером компаньоны перегружали сумки в видавший виды «Рафик», собственность отца Юрия, Афанасия Степановича. К товару из Москвы и Подмосковья Евсеев добавлял свой со склада, то, что там оставалось. Юра ничего своего не вкладывал. Он заносил в салон картины отца и садился за руль. Этим обусловливалось его участие в общем деле. Сам же прославленный народный художник занимал место рядом с водителем и отдавал команду: «Вперёд». Ниже среднего роста, с огромной лысиной, обрамлённой кучерявыми тёмно-русыми волосами с сединой, он удивлял Веню своим неизменно красным носом. Создавалось впечатление, что Афанасий Степанович сбежал с детского утренника, где играл деда Мороза, скинул «дедовскую» красную шапку с белой окантовкой, красную шубу, красные варежки и посох с блёстками, а красный грим с носа смыть забыл. Командовал художник в полной уверенности, что в салоне «Рафика» едут рабочие и ассистенты, нанятые сыном для перевозки картин и оформления выставки-продажи в городе Брэила, куда лежал путь предпринимателей. На вопрос отца, почему в машине много сумок, Юра резонно отвечал: «Надо же людям свою копейку заработать». Человек искусства, вспыльчивый, но простой, без гонора «звезды» Афанасий Степанович понимающе подмигивал и говорил: «Коммерция». Благодаря договорённости с румынской стороной, под эгидой «культурного обмена» «Рафик» пересекал границу, минуя длинные автомобильные очереди.

В пути, между делом, Юра рассказал, как на последнем летнем чемпионате СССР по морскому многоборью, где он в составе республиканской команды принимал участие, на параде открытия спортсмены Латвии, Литвы и Эстонии вышили с флагами не союзных республик, а «до оккупационного» периода. Как стояли они в сторонке, особняком и все участники соревнований, и тренеры, и судьи, и зрители смотрели на них и понимали – это последний чемпионат страны. На него не приехали ни армяне, ни грузины, ни азербайджанцы. Непонятно, зачем приехали «прибалты», если страну советов они перестали считать своей страной. На том самом чемпионате молдаване заняли третье место в первый и последний раз в истории этих соревнований. В команде из семи спортсменов и двух тренеров не оказалось ни одного молдаванина – один украинец и один болгарин, остальные русские. Так что, когда генерал Косташ, председатель молдавского ДОСААФа поздравил призёров на молдавском языке, его никто не понял, но ему поаплодировали потому, что он закончил говорить, и все по смыслу догадались – надо.

– Ты что, молдавский забыл? – с иронией спросил Афанасий Степанович сына.

– Нет. Но я запасным был, а рассказываю про основной состав.

– Что такое морское многоборье? – поинтересовался Борис.

– Пять видов: плаванье четыреста метров, стрельба из мелкокалиберной винтовки по мишеням, бег полтора километра, парусные гонки на ялах и гребля на тех же ялах. По каждой дисциплине начисляются очки, суммируются и определяют победителя, – пояснил Юрий.

– А ты был загребным или на баке сидел?

– Он на гитаре лабал, пока остальные вёслами махали, – ответил за Юрия Евсеев.

Путь экспедиции пролегал через Бырлад, куда художник Опря двумя неделями ранее отправил свои полотна писанные маслом румынскому искусствоведу, который взялся организовать выставку-продажу. Дружескую делегацию искусствовед встретил дружескими объятиями, каждого отдельно расцеловал, радостно принял подарки: сырокопчёную колбасу, буженину, копчёного угря и другие вкусные продукты питания. Радушный хозяин напоил гостей кофе. Молодые организмы требовали мяса, но им снова предложили кофе. После четвёртой чашечки мужчины переглянулись. Явно на румынской земле о русских традициях – «с дороги банька и стол с разносолами» – не догадывались. Обновлённые румыны, свергнув ненавистный режим Чаушеску, тянулись к сытой Европе. Подражали ей, говоря вместо «спасибо» – «мерси», так если бы в Рязани или Твери пассажир трамвая говорил кондуктору «Сенкью». Подавали гостям вместо бутерброда с колбасой чашечку с напёрсток молотого кофе, что русской душе или в данном конкретном случае «советской», ибо из пяти «десантировавшихся» в румынскую квартирку «ассистентов», только Венедикт мог числиться русским по линии матери и то с натяжкой. Глазки гостеприимного «искусствоведа» лживо забегали, когда Афанасий Степанович заговорил о своих картинах. Выяснилось, что лучшие из них вероломно похищены неведомой силой. Ни копейки денег выручить не удалось, пока не удалось. Народный художник обозлился. Он понял, что его нагло «нагрели», при этом продолжая лить на уши елей благолепия. От дружеских объятий он отстранился и потребовал, чтобы оставшиеся картины были тотчас погружены в машину. Искусствовед испугался, засуетился, залопотал, что так не делается, что есть договорённость с покупателем. Нос Афанасия Степановича пылал алым пламенем. Глаза зверски сверкали. Он прочитал отповедь теперь уже бывшему компаньону, из которой Венедикт не понял ни слова. Но по страстности и накалу финалом монолога мог вполне стать прямой в челюсть с гонгом и досрочным окончанием встречи. Спасая здоровье искусствоведа, Веня протянул ему чашечку и попросил ещё кофе, от которого его мутило.

В «Рафике» все молчали, видя, как молчит и переживает обман Афанасий Степанович.

– Чёрт с ними, с картинами, ещё нарисуете, – решил утешить Евсеев. – А вот колбасу и копчёного угря жалко. Сейчас бы хорошо пошло со стаканом вина.

Афанасий Степанович оглянулся. «Ассистенты» затаили дыхание, ожидая бури. Но художник расцвёл в улыбке морщинками вокруг глаз и рта:

– Приедем домой, я тебе угря с колбасой нарисую.

Веня смотрел в окно на унылые декабрьские пейзажи. Вдоль дороги мокрые от дождя чёрные деревья с воткнутыми в серое небо голыми и кривыми ветками. Столбы электропередачи такие же чёрные и кривые, как стволы деревьев, тянулись в пустынные неухоженные поля. Это не шло, ни в какое сравнение с Молдавией, где белые бетонные столбики виноградников, словно бодрые солдатики, ротами, полками и дивизиями образовывали ровный правильный строй, радуя глаз стороннего наблюдателя. Фруктовые сады тянулись на многие километры и даже зимой деревья без листьев и спелых плодов казались ухоженными. Убранные кукурузные поля, подсолнуха, кормовой свёклы, слегка припудренные снегом, указывали на присутствие человека. Мысленно Венедикт перенёсся в Россию, во Владимирскую область, где провёл часть своего детства. Там сейчас снег плотно укрывал пахотные угодья. Он вспомнил, как по весне трактор в поле тянул плуг, а за плугом, галдя и толкаясь, опускались бесчисленные стаи ворон, будто чайки за кораблём в открытом море. «Далась вам эта долбаная Румыния. Дался вам этот сраный суверенитет. Ведь жили же! Подкорректировали бы экономическую политику, подтянули бы дисциплину, заинтересовали бы рублём и перспективами и живи, радуйся, трудись, в ус не дуй». Веня задремал, а когда очнулся «Рафик» вкатывался в Брэилу.

В старом городе неподалеку от площади Троян Юрий по указанию отца припарковался у обочины близ старинного купеческого дома. Один за другим мужчины вышли на тротуар, потягиваясь и выпрямляя затёкшие члены. Гостей ждали. Навстречу им из двери дома вышел человек с крючковатым носом в каракулевой папахе и в зимнем пальто с коричневым воротником из зверя непонятного происхождения. Сходство мужчины с расстрелянным Чаушеску оказалось столь разительным, что Веня на мгновение опешил.

– Не пугайся, – шепнул ему Евсеев. Он уловил замешательство приятеля. – Это даже не его брат. Просто румыны все чем-то похожи друг на друга. Так же как турки на турок, а вьетнамцы на вьетнамцев.

– А китайцы на китайцев, а узбеки на узбеков…

– Совершенно верно. Ты потрясающе сообразительный и схватываешь легко.

Вслед за «братом Чаушеску» из двери дома один за другим потянулись его соратники. Набралось их человек восемь. Афанасия Степановича снова принялся обнимать «главный», что-то приговаривая. «Наверное, и этот упёр пару картин, – шепнул Евсеев Скутельнику, – а если не успел, то собирается». Остальные румыны вели себя скромнее, здоровались с художником и его «ассистентами» за руки, с оглядкой на «босса». Фамильярностей себе не позволяли. Роль переводчика исполнял Юрий. Фамилию румынского начальника он назвал невнятно. Веня понял, что перед ними президент какой-то торговой ассоциации, но как фамилия президента не уловил. То ли Петреску, то ли Попеску. Переспрашивать постеснялся, мысленно остановившись на Попеску.

Благая весть о том, что и молдавская «делегация» привезла с собой «президента», очень взволновала и порадовала стороны. Румыны усердно взялись трясти руку слегка опешившему от свалившейся на него мгновенной славы Борису. Они дивились его молодости. Поди ж ты, уже Президент! «Молдаване» же почувствовали себя на «уровне». Мол, тоже не пальцем деланы, у нас свои президенты водятся. Что именно наговорил Юрий, поняла только принимающая сторона, но по окончании его краткого монолога румыны во главе со своим президентом не сводили с Бориса восторженных глаз. Оказалось, в салоне «Рафика» не просто товар на продажу. Это опытные образцы с предприятий Бориса. Это только начало большого дела. В короткий срок вся Румыния оденется в женские ситцевые халаты, байковые панталоны с начёсом и капроновые чулки с подвязками на поясе. Мужское население все как один от мала до велика, переобуется в питерские «скороходы». Переоденется в практичные, не будет сносу, семейные хлопчатобумажные трусы. Все получат по фонарику на батарейках, носовых платков разных расцветок и пучок резинки про запас.

Гостей вопреки ожиданиям разместили не в шикарном отеле, а в обширной комнате с лепниной и картинами неизвестных художников на стенах в старинном театре девятнадцатого столетия, названного в честь актрисы Марии Филотти. Каждому «ассистенту» народного художника досталось по дивану вдоль стены. Самого же художника и президента увезли в неизвестном направлении и лишь к вечеру вернули в состоянии совершенного алкогольного отравления. И «президента-фабриканта», и живописца Венедикт с Евсеевым уложили на одну кровать с розовым балдахином.

– Им повезло, что балдахин не голубой, – отметил Евсеев.

Юрий снял с отца ботинки и стянул брюки.

– Только не начинайте ЭТОГО сейчас, – не унимался завхоз.

– Прекрати! – одёрнул его заботливый сын. Он подложил под голову родителя подушку. На фоне белой наволочки лицо Афанасия Степановича смотрелось недоспевшей свёклой.

Борис лежал тихо. Единственное, что его отличало от покойника, это размеренное дыхание. Лишь утром, когда пары перегара стал выдавливать из комнаты сероватый свет декабрьского дня, Борис, охая и потирая раскалывающийся от боли лоб, поведал товарищам о результатах переговоров с румынскими партнёрами. Президент Попеску отказался брать оптом опытные образцы, сославшись на отсутствие свободной наличности. Из чего становилось очевидным – он такой же голодранец, как и его молдавский «коллега». За проданные картины денег не отдали, обещая к следующему приезду рассчитаться сполна. Это настораживало Афанасия Степановича и приводило к пессимистическим выводам – картины нагло упёрли. Рука художника сама собой потянулась к стакану. Вино благотворно легло на вчерашний разведённый спирт и умиротворило душу. Он заснул, а его сын сотоварищи отправились на городской рынок торговать «опытными образцами».

За два дня большую часть товара распродали, а что не успели, то умыкнули местные воришки. В канун отъезда, вечером, компания ассистентов-предпринимателей, прогуливаясь по улицам города, набрела на салон игровых автоматов. Чтобы развеять скуку Борис с Юрием решили сыграть. Уговоры Евсеева и Скутельника не делать глупостей не подействовали. Борис и Юрий вошли в зал. Через полтора часа они покинули его, окружённые галдящей толпой, которая требовала поделиться выигрышем. Борис сорвал банк – десять тысяч леев. А ещё через час Евсеев за ужином в ресторане поставил вопрос ребром – либо никаких азартных игр на общественные деньги, либо разбегаемся, и каждый идёт своим путём. Венедикт принял сторону Анатолия. Борис взял шутливый тон, и только проскальзывающая временами досада в голосе выдавала его неудовольствие за полученный от Евсеева при всех выговор. Между «президентом» и завхозом потянуло холодком отчуждения. Только Юрий не обращал на распрю внимания и преспокойно уплетал своего «цыплёнка табака», с хрустом перекусывая и обгладывая ему косточки, так будто на свете не существовало ничего важнее этого. Афанасий Степанович мрачно ковырял вилкой овощной салат. Он понятия не имел, о чём спорит молодёжь. Проспав весь день, теперь мастер мучился жутким похмельем. Вопрос «Быть или не быть?» для него лично преобразовался в «Пить или не пить?» Юрий, будучи любящим и заботливым сыном, чутко уловил настроение отца. Он подозвал официанта и заказал сто граммов коньяку. Взглянул на родителя, съёжившегося под спудом сомнения и физических страданий, и добавил ещё сто. Коллектив «ассистентов» решил поддержать патрона. Негоже оставлять его один на один с печалью. Официанта вернули и попросили принести бутылку, но, подумав, остановились на двух. Зачем гонять парня лишний раз? Тогда неси третью и всё! Афанасий Степанович протестующе поднял руки. Творческая командировка превращается в беспросветный запой. Но после первых пятидесяти граммов художник переменил мнение, признав, что иногда полезно отстраняться от серой обыденности. После второй порции нос мастера зардел алым пламенем. Третья рюмка зажгла огнём прозрения его глаза, а четвёртая заставила работать мозг и двигать творческую мысль к великим свершениям. Через час все за столом говорили одновременно о «главном», никто никого не слушал и только Юрий, подперев кулаком подбородок, позёвывал и попивал минеральную воду. Он никогда не садился за руль с похмелья.

Месяц за месяцем продолжались «челночные» вояжи. Борис и Венедикт уезжали за товаром в Москву, где их поджидал Арнольд Казимирович с уже приготовленными баулами. По телефону ему загодя сообщали о том, в чём более всего нуждается румынское население. Сегодня «хитом сезона» могли стать домашние тапочки, завтра амбарные замки или шапки-ушанки. В Кишинёве братьев встречали Евсеев и Опря. Дальше уже без Афанасия Степановича, но с его полотнами в «Рафике» под прикрытием «культурной программы» выдвигались к границе, где ставшие почти родными таможенники поднимали перед коммерсантами-передвижниками полосатый шлагбаум. Чтобы не надорвать молодые организмы беспрерывными переездами пары менялись. Через раз к «Грозному Арни» отправлялись Анатолий с Юрием. В промежутках между поездками Венедикт наведывался в Дом работников просвещения на занятия к Тамаре Петровне.

– Крепись, – подбадривал его брат, – скоро мы разбогатеем и купим тебе белое фортепиано и чёрный фрак с золотыми пуговицами. Гастроли, мировая слава, карты и женщины, Киса, вам обеспечены. Главное, чтобы не протухла белковая икра, в которую мы вбухали почти весь капитал.

Опасения Бориса казались более чем обоснованными. На коллективном совете компаньоны приняли рискованное решение вложить деньги в «чёрную икру» искусственного происхождения, на которую, по мнению Бориса, вырос спрос. «Президент» Попеску пообещал скупить товар оптом и рассчитаться наличностью. Евсеев проголосовал «против». Личность вороватого «брата Чаушеску» вызывала у него большие сомнения.

– Он ещё за картины «мастера» не рассчитался, – высказался завхоз. Но его не послушали.

Забив «Рафик» ящиками со стеклянными баночками, начиненными «резиной», как окрестил икру Евсеев, предприниматели привезли груз в Брэилу. На дворе припекало жаркое апрельское солнце пришедшей в Румынию как никогда рано весны, которая по двадцати восьмиградусным показателям на термометре больше напоминала лето. Вопреки обещаниям встретить гостей лично, господин Попеску задерживался в Бухаресте по делам. Время шло – икра стояла и даже распахнутые настежь двери «Рафика» не давали желаемого эффекта охлаждения сквозняком. Подручные румынского «президента» беспомощно разводили руками. Холодильников, куда бы можно было перегрузить икру, у них не имелось. Положение становилось критическим с каждым часом. Образцы, взятые для контрольной пробы, при вскрытии имели вид киселя, сваренного из угля смешанного с куриным помётом. Специфический запах будоражил воображение и вызывал чувства справедливого гнева (опять нас «натянули» румынские братья), от которых на глазах выступали слёзы умиления. Дождавшись утра, друзья двинулись на рынок спасать вложенные деньги. Сводки советских газет о «битвах кубанских комбайнёров за урожай» искушённому читателю показались бы убаюкивающей сказкой Андерсена на ночь в сравнении с грандиозным побоищем, которое устроила отважная четвёрка бесстрашных спекулянтов в борьбе за каждую икринку «чёрного золота». Румын отлавливали по одному и дюжинами, вскрывали на их глазах банки и ели их содержимое, превозмогая тошноту и отвращение, при этом охая от счастья и млея от удовольствия.

– Кто покупает одну банку – вторую получает в подарок! – вещал на весь рынок Юрий. Его истошный крик утопающего в икре заставлял откликнуться самые чёрствые сердца и раскрыться самые худые кошельки. Всем хотелось получить вторую банку в подарок. Покупали по две и по четыре банки, чтобы потом похвастаться перед соседями или поделиться с родственниками. Но, как ни старались компаньоны избавиться от «вкусного» товара, солнце, взбираясь по небосводу выше и выше, делало своё «чёрное» дело. Икра превращалась в мерзкую на вид массу. К исходу дня её отказывались брать даже в подарок. А уличные собаки, понюхав выставленные на асфальт коробки, шарахались в сторону, поджав хвосты между лап.

Впервые со времени совместной деятельности «концессионеры» вышли в существенный минус. От досады или из желания выправить положение Борис отправился в игральные автоматы, никого не предупредив. Ему хватило выдержки и здравомыслия не спускать все оставшиеся деньги, а только половину. Евсеев без истерик, но жёстко потребовал свою долю. Борис отсчитал ему деньги и обвёл угрюмым взглядом остальных. Кто следующий? Юрий отвернулся. На лице Венедикта без слов читалось всё, что он думает о брате и его «самодеятельности».

– Мы все голосовали, – сказал он, – голосовали «за», кроме Толи. Следовательно, мы все кроме него несём ответственность за провал. То, что проиграл Борис – вычтем из его доли.

– Вычитать нечего, денег почти не осталось, – ответил Борис. – Нам даже нечем рассчитаться с «Кузьмичом» за кредит.

– Тогда рассчитаешься с ним из своих будущих доходов или выигрышей, – жёстко и с горькой иронией сказал Венедикт.

– Пахали, пахали и всё псу под хвост, – грустно пробормотал Юрий.

– Я выхожу из дела, – объявил Евсеев. Это было ясно всем и без его объявления.

– Я тоже, – сказал Юрий. – Я деньгами не участвовал. Но ездить больше не буду. Пустое это. Так можно до старости колготками, да трусами торговать.

Борис закурил. Он ждал, что скажет Венедикт.

– Мы должны отдать долг отцу. С процентами и с наваром. Как сказали бы хлопцы из «Коза Ностры»: «Дело чести», – ответил Скутельник.

Борис повеселел. Общее напряжение спало. Не осталось недоговоренностей. Каждый принял решение и не имел претензий к «коллегам».

– Предлагаю отметить, – заявил Евсеев. – Ставлю выпивку.

– Мы ещё сами в состоянии заплатить за себя, – ответил Борис, не считая нужным скрывать своё отношение к бывшему партнёру. Евсеев для него превратился в прошлое.

Тамара Петровна встретила возвращение «блудного сына» со свойственной ей иронией.

– Крупный бизнес идёт в искусство.

Венедикт не появлялся почти месяц. За инструментом сказались его систематические «прогулы». Деревянными пальцами он не играл, а стучал по клавишам.

– М-да, профессиональный рост на лицо, – скептически заметила Федосян. – А ведь у тебя в конце мая экзамены по специализации.

– Будем навёрстывать упущенное. Теперь у меня времени предостаточно, – ответил Скутельник.

– Что так? – приподняла брови Тамара Петровна. – Ты, как и мой Василий, потерпел очередное фиаско в финансовых сражениях?

– А что Василий?

– «Папа» отказал ему в аудиенции. Видимо на всех желающих у него не хватило вёдер с алмазами и трубопроводов с газами. Василий Георгиевич вернулся гол, как сокол, в долгах, как в шелках, но остался верен себе – оптимизм скорого обогащения окрыляет его. Недавно он притащил домой какого-то американца или канадца, а на вид спившийся интеллигент со знанием иностранных языков, который якобы изобрёл космический скафандр, способный в безвоздушном пространстве развивать реактивную скорость. Теперь они хотят испытать этот скафандр на бабуине, и мой Василий ищет этого самого бабуина, в то время как его новый «американский» партнёр ищет деньги, чтобы построить скафандр. После испытаний они планирую продать и скафандр, и бабуина Пентагону за баснословную сумму, вложить заработанное состояние в алмазные копи и нефтяные трубы. Я скоро свихнусь в этом дурдоме.

Тамара Петровна умолчала о настоящем более чем плачевном положении дел Василия Георгиевича. «Алмазного короля» ослепила жажда наживы и бесконечная череда неудач. Он перестал ориентироваться в реальности и выдавал желаемое за действительность. Ему стало тесно в оболочке простого смертного, взыграла гордыня. Разговоры о «великих» мира сего, общение с приближёнными министров, банкиров, финансовых воротил дало бывшему учителю музыки ощущение причастности к «высшим сферам». Стоит только протянуть руку, и ты прикоснёшься к тем, о ком говорят шёпотом, а, следовательно, пусть отдалённо, станешь одной из составляющих европейского истеблишмента. Чувство могущества, выделяющее тебя из серой толпы, бодрило и опьяняло. Руководить народами, двигать историю, созидать в планетарном масштабе – вот его удел. Мысли о хлебе насущном – суета. Василий Георгиевич, совершенно уверовавший в собственную исключительность, не нашёл изъянов в проекте «американского изобретателя» и смело ввязался в авантюру. Он бесстрашно одолжил деньги на разработку скафандра у заезжего «американского» бизнесмена, которого очень заинтересовал проект, и с которым, кстати, Василия Георгиевича познакомил изобретатель. Земляки-американцы встретились, разговорились. Бизнесмен, путешествуя по развалившейся стране Советов, искал надёжного вложения своим капиталам. И вот удача! Скафандр будущего! Гениально!!! Баснословные прибыли. Но если Василий Георгиевич не хочет остаться в стороне от грядущего золотого дождя, то в общее дело должен внести сумму, дабы считаться полноправным партнёром. Временные финансовые затруднения? Какие между друзьями счёты?! Выручим. Дадим денег под незначительный «процентик». Расписочку оформим, разумеется, для порядка. Так принято. Чем обеспечить? Квартира ж есть! Чистая формальность. Нам в Америке ваши квартиры без надобности. У нас виллы на побережьях. А вам напоминание для мобилизации духа, дабы не расслабляться.

О грандиозном проекте мужа Тамара Петровна узнала, что называется, из первых уст, когда тот очередной бессонной ночью в очередной раз напился до бесчувствия и, не стесняясь в выражениях, разразился страстным монологом в адрес бессовестно разжиревшей Америки и её коренных жителей. Тамара Петровна ещё из школьной программы усвоила, кто является коренными жителями Америки, и не могла взять в толк, чем насолили индейцы её мужу Василию. Обличительная речь закончилась всхлипываниями и громкими сморканиями в салфетку. «Американский изобретатель» сначала перестал навещать своего друга в офисе, затем справляться по телефону о здоровье Василия Георгиевича и как-то незаметно растворился в пространстве с деньгами и не начатыми чертежами реактивного скафандра для Пентагона. Зато названивать стали «голоса». Вежливо, без грубостей, но настойчиво они напоминали о тех самых незначительных «процентиках», прописанных в расписке. Для такого деятеля с европейскими связями и размахом, как Василий Георгиевич – это пустяки, подбадривали «голоса» и напоминали о каком-то «счётчике». Он, мол, тикает.

Вместо обещанных алмазных дождей из нефтяных труб Тамаре Петровне вполне реально светило путешествие по миру с сумой. Деморализованный Василий целыми днями валялся на диване и смотрел в потолок. Иногда из оцепенения его выводил заунывный стон скрипки сына за стеной. Василий Георгиевич вскакивал с дивана, вспомнив об отцовском долге, подлетал к холодильнику, доставал бутылку «Белого аиста» и, «хлопнув» три рюмки, не закусывая, снова валился на диван обдумывать очередной план обогащения.

Тамара Петровна не склонная к меланхолии предпочитала действовать. Но ничего дельного ей не приходило в голову. Она ожидала, что братья Венедикт и Борис «раскрутятся» при содействии своего московского родителя, но вскоре поняла, что это уровень кустарей-одиночек. Ей требовались люди с размахом. Крупные дельцы или серьёзные политики, обладающие реальной властью. Тогда можно было бы подтянуть Василия к ним и выдернуть его шею из петли. Оставался «пустячок» – найти и «подружиться» с «нужными» людьми. Тамара Петровна обратила мысленный взор на директрису Наталью Игоревну и её загадочного визитёра с вовсе не загадочной фамилией Попа. Взамен за небольшую услугу, присматривать за Скутельником, господин Попа обещал «дружбу» и «перспективы роста». Почему бы нет? Быть может, это маленькая просёлочная тропинка на большое шоссе политики. Недавно господин Попа снова приходил к Горчаковой и заявил, что Скутельником очень интересуются ТАМ, он ткнул пальцем в потолок, НАВЕРХУ. Скутельник не тот, за кого себя выдаёт. Оказывается, он получил серьёзное образование на Западе и не совсем понятно, для каких целей теперь объявился в Молдове. Вырос и учился здесь? Красивая легенда! Вы читали его статью? Без серьёзной подготовки таких статей не напишешь. «Косит» под простачка, но его выдаёт эрудиция. И ведь как умеет подмять под себя людей. Вот и в Москву ездил, видимо, на консультации с «хозяевами». В короткий срок сколотил группу единомышленников. Хитёр. Под прикрытием «культурного обмена» совершил ряд поездок в Румынию. Завербовал для этих целей народного художника. В первую поездку отделился от основной группы «туристов» и на время исчез. Для чего? Наверняка это связано с его статьёй о Штефане чел Маре и могуществе господаря. Там НАВЕРХУ предполагают, что Скутельник ищет «реликвию». Он написал гораздо меньше того, что знает. НАМ нужен каждый его шаг. Каждое сказанное им слово, – закончил Попа.

Никто не собирается «постукивать» на ученика, размышляла Федосян, никто не желает ему зла. Просто взрослые люди стараются оградить молодого человека от опрометчивых поступков. В конце концов, что важнее – судьба мужа, попавшего в беду или судьба непутёвого обормота, которого кто-то по ошибке или в силу собственной глупости принял за Хлестакова.

– В моей жизни нет места случайным связям ни с американцами, ни тем паче с бабуинами. Я не умею мыслить так масштабно, как ваш муж. В «Пентагоне» могут спать спокойно, – сказал Венедикт.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что Елена Валерьевна собралась замуж за скульптора и летом иммигрирует в Австралию. Ее товарке Елене Леонидовне повезло меньше: она вступила в коммунистическую партию, которая после очередной чистки собственных рядов обещает отчистить страну от политических авантюристов и проходимцев. Но это дело будущего, а день нынешний наполнен историческим смыслом. Националисты в «горе». Скоро у них грандиозный праздник, они, как и Елена Валерьевна, готовятся к свадьбе, но не со скульптором, а со скульптурой – госпожа Лари сочетается браком с памятником господаря Штефана Великого. Какие шутки?! Все республиканские газеты пестрят сообщениями об этом грандиозном событии. Церковь «за». Родители «молодой» не против. За родителей «молодого» решили члены правительства вместе с их главным членом. Молодых обвенчает настоящий поп в рясе, с крестом на брюхе и песнопениями. Кто-то предложил выкопать останки «жениха» из монастыря в Путне и перевезти их на торжественную церемонию. Чтобы уж свадьба, так свадьба – с застольем, с криками «горько». Но молодая милостиво отказалась. Зачем тревожить старика. Пусть себе спит вечным сном. Можно и без «горько». По простому. С белой фатой и короной царицы на голове. Чинно и благородно. Правда, немного жутковато. Замужество с покойником. А что?! Инновация по-молдавски. Каждая нация обязана внести в мировую историю что-нибудь своё, эдакое. Создать молдавскую империю, типа Александра Великого, Римской, Татаро-монгольской, Турков-сельджуков, Российской или на худой конец третьего рейха – это вряд ли, а вот свадьбы с покойниками – вариант.

О создании молдавской империи главный молдавский руководитель размышлял с грустью, понимая, что ни человеческих ресурсов, ни денег, ни короткой человеческой жизни ему не хватит. Вот если бы Молдова базировалась на территории Китая, в котором жили бы одни Биллы Гейтсы и звали его не Мирча, а Соломон – можно было бы надеяться. А тут ещё Приднестровье артачится, гагаузы. Всем автономию подавай. Укреплять кадры надо, империя подождёт. Силовиков подтягивать, – размышлял молдавский руководитель. С этой целью он предложил на ответственный пост главного милиционера республики руководителя ДОСААФ генерала Косташа. Настоящий советский генерал, с большими звёздами на погонах, с красными лампасами на штанинах и с большими амбициями генералиссимуса. Только вот беда – Альпы далеко, да и кто ж на них с войском и пушками пустит. Так бы как хорошо! Перемахнул через них, на жопе по ледяной горке скатился, и ты генералиссимус. Хотя, наверное, не только за катания с горок высокими званиями награждают, – подумалось президенту страны. Ладно, пусть пока милицейскими руководит, – вернулся к своим баранам бывший товарищ, а ныне господин, думая о генерале. Национальный кадр, молдавский, вышедший из недр, можно сказать народный, единственный в своём роде. Ему бы тоже в Китай. Там масштабы, людские ресурсы, потенциал. Ничего, можно и здесь неплохо развернуться. Для начала прижать Тираспольских сепаратистов, там видно будет. Да как прижмёшь? У них тоже револьверы найдутся. Вот, кабы, оружие секретное или что-нибудь похлеще для надёжности. Вспомнился Президенту трёп подручных своих из свиты об иностранном профессоре и хрустальных причиндалах Штефана Великого. Позвал он к себе в апартаменты генерала всех милиционеров страны на секретное совещание. Генерал оказался «в теме». Даже статью принёс с комментариями и пояснениями.

– Смотри-ка! – восхитился Президент, взявшись читать статью, – Колумбу-то скандинавы нос утёрли, а?!

– Читайте дальше, статья не про Колумба, – авторитетно заметил генерал.

В наступившей тишине был слышен шелест газеты на столе «главного», его шумное дыхание и жужжание чёрной мухи, которая норовила сесть генералу на нос или на непокрытую голову, что, естественно, раздражало. Попытки отловить её ладонью не привели к успеху. Тогда, выждав, главный милиционер прицельно хлопнул папкой с тесёмками по столу, напугав сосредоточенного на чтении Президента. Тот вздрогнул и поднял голову. Муха приземлилась ему на раскормленный загривок. Раззадоренный охотой генерал приподнял папку, но Президент отмахнулся от вредного насекомого, обеспечив безопасность своей шеи и вернув генерала к реальности.

– Для успешного руководства страной нам нужны череп и его хрустальные яйца, – весомо заявил Президент.

– А как насчёт всего остального?

– Конкретнее.

– Ну, там, внутренняя и внешняя политика…

– Будут у нас хрустальные яйца – будет и политика, – глубокомысленно заметил Президент.

Приученный к дисциплине генерал после совещания у «главного» собрал совещание у себя, где перед подчинёнными поставил первостепенную задачу – сосредоточиться на яйцах. Что? Нет, не на своих, разумеется. На хрустальной «реликвии» Штефана чел Маре. Чей-то голос несмело обронил, что намечается бракосочетание поэтессы Лари с памятником. Быть может, имеет смысл «пощупать» в этом направлении. Первая брачная ночь, «муж и жена одна сатана». Глядишь, сболтнёт чего. Кто сболтнёт? Ну, жених. Как он может сболтнуть, – орал генерал, – он памятник! «Голос», потупившись в стол, стоял, ни жив, ни мёртв. Хорошо, на всякий случай поставить спальню новобрачной на «прослушку». Следить за каждым шагом «молодой». Кстати, сколько ей лет? Да, хоть сто – всё равно моложе мужа будет. Отставить шутки. Главное – установить, нет ли связи госпожи Лари с профессором Скутельнику из Европы. Вполне возможен заговор. «Голос» набрался смелости и снова выдавил информацию. «Контора» вплотную разрабатывает этого профессора. Известно даже, кто именно «ведёт» Скутельнику. Кто?

– Полковник Попа.

– Вот это ж…! – вырвалось у генерала. – Если сам Попа подключился, дело не шуточное. Что у нас есть на «профессора»?

– Ничего.

– Как?! Совсем?!!

– Детство и юность – ничего примечательного: октябрёнок, пионер, комсомолец, студент, служба в армии. Холост. Не привлекался. Ровен в отношениях с товарищами. Отличный спортсмен, имеет разряд по боксу. Награждён…

– …железным крестом рейха, истинный ариец, в связях порочащих его – не замечен! – выпалил генерал. – Вы мне что подсовываете?! Кисейную барышню. Мне нужна персона, матёрый волк со связями, с агентурой, с размахом!

– Будет исполнено! – ретиво щёлкнули каблуки. «Голос» быстро схватил и осмыслил поставленную задачу.

– Свободны.

– Господин генерал, разрешите по личному вопросу?

– Что у вас ещё?

– Я хлопотал о переводе своего зятя из России на родину, в Молдову. Там ему хода нет. Зажимают, нет служебного роста. Кадровый офицер.

– Да-да, припоминаю. Как фамилия, говорите?

– Бубулич.

Генерал склонился к столу и записал.

– Грамотные офицеры нам нужны, – подобрел генерал. – Я распоряжусь, вашим делом займутся. Свободны.

На цирковой номер «Венчание со статуей» в центр города, к главной площади съехались все желающие. Невозмутимый жених, как всегда с крестом в руке над головой и в короне стоял недвижимо на постаменте в окружении журналистов, телевизионщиков, приглашённых гостей и зевак. Румынские «братья» небольшой группой также почтили присутствием знаменательное событие. Националисты-шизофреники надменно взирали по сторонам и размахивали национальными флагами, обдувая ими, как опахалами, гордость и соль националистического движения поэтессу Ларри. В белой фате, в белом платье, с красной от счастья физиономией она томно клонила очи долу, словно невинная овечка, и слушала песнопения батюшки Петра Бубуруза, который скороговоркой завершал молебен, дабы быстрее скрыться от срама. Народ в сторонке похихикивал. Милиционеры в отцеплении грозно хмурили брови, давясь от смеха. Гости ещё вчера решавшие дилемму, что подносить «молодым» – живые цветы или поминальные венки, облегчённо вздыхали, радуясь окончанию процедуры венчания и возможности скорее покинуть «праздничную панихиду».

На вопрос попа, согласна ли невеста связать свою жизнь со Штефаном, поэтесса ответила твёрдым «да». На тот же вопрос «жениху» вместо ответа грянул гром. Но как-то неубедительно, откуда-то из кустов.

Молнии и дождя не последовало. Красный от смущения «громовержец», «засланный казачок» из музыкального училища, специализирующийся на «ударных», вовсе растерялся. Он не знал, куда деться от стыда, когда железный лист предательски вскользнул из рук и загремел по асфальту.

По замыслу народ должен был, ликуя, приветствовать свою правительницу. Как же, династия Мушаты восстала не из пепла правда, но из камня. Супруг мой, Штефан Богданович, – шептали губы теперь уже законной жены, – приди ко мне. Ларри картинно простёрла руки к монументу, ожидая бури оваций. Но, открыв глаза, обнаружила, что все разошлись, кроме верных соратников националистов и нескольких румын, которые, не зная город, без посторонней помощи не могли добраться до гостиницы и потому терпеливо ждали.

Неутомимый Борис Воскобойник совершенно случайно нарвался на, как он посчитал, «золотую жилу». Заряженный на «победу», он оставшиеся деньги использовал на покупку автомобиля «Москвич», оборудованный под мелкие грузовые перевозки, с грузовым отсеком, проще говоря – «пирожок». Стоя возле рынка, Борис покуривал и поджидал клиентов. Подошёл молодой мужчина и после диалога: «Свободен?» – «Да» – «На весь день, сколько?» – «Столько-то» – «Годится» – арендовал Воскобойника вместе с транспортом. Перевозили весь день ящики с водкой из частного дома в районе «телецентра» в магазины города. Борис быстро смекнул, что это за водка. Лишних вопросов не задавал и схватывал на лету. Ещё день он поездил с незнакомцем, который предложил ему поработать на него, пока его водитель ремонтирует автомобиль. За этот день Борис узнал и увидел, а чего не увидел, то додумал, как изготавливается «левак». Во дворе, огороженном глухим забором, рабочие переносили ящики с пустой тарой внутрь дома. Оттуда выносили упакованные коробки с этикетками «Пшеничная водка» и грузили коробки в машину. Борис вошёл в дом попить воды. Внутрь его не пустили, но через плечо рабочего, подавшего ему кружку, он мельком увидел на полке вдоль стены пачки этикеток с надписью «Русская водка», большой прозрачный целлофановый пакет с крышечками и парня, который сидя на стуле специальным инструментом закручивал эти крышки на горлышки наполненных прозрачной жидкостью бутылок. Из-за приоткрытой двери доносились мужские голоса, шум льющейся воды и характерный звон, когда одна бутылка ударяется в воде о другую. В голове Бориса мгновенно созрел план. Опираясь на рекламу в газете, вечером он обзвонил поставщиков этикеток, пробок, бутылок и спирта. Следующий день ушёл на приобретение необходимого инвентаря. Спирт ему продали в молочных бидонах. Пользуясь отъездом матери в Израиль проведать сестру, Борис сгрузил ящики с бутылками, этикетки, пробки и бидоны у себя в квартире. Когда Венедикт, верный принципу не бросать ближнего в беде, явился по зову родственника: «Приезжай, срочное дело, не пожалеешь, нарубим «капусты» немерено», – обнаружил вместо благоустроенного жилья склад, с затоптанными полами, по приёму стеклотары у населения, сердце его сжалось в недобром предчувствии. Борис же, при виде брата, радостно воскликнул:

– Чего встал, помоги!

И Венедикт потащил в ванную комнату ящик с бутылками. Там в ванной бутылки, как поплавки, плавали горлышками вверх. Борис, сидя на табуретке и закатав рубашку по локоть, отлавливал их по очереди и металлическим ёршиком промывал внутренности. Затем ставил в ящик. Когда «посуду» перемыли, а оказалось её числом не меньше двухсот единиц, Борис перелил часть спирта из бидона в самую большую кастрюлю, какую нашёл в доме, разбавил его водой из-под крана и аккуратно опустил в жидкость спиртометр.

– Где ты этому научился? – спросил Венедикт.

– В книжках всё прописано.

– Маловато градусов будет, – сказал Венедикт, наблюдая за рисками спиртометра.

– Сейчас химическая реакция закончится и покажет положенные сорок.

Через десять минут братья снова наклонились к спиртомеру.

– Годиться, – распрямил спину Воскобойник и снял кастрюлю со стола на кухне, – возьми воронку в буфете и пошли разливать.

Через час, действуя спиртометром и воронкой, родственники заполнили все бутылки.

– Сейчас приступаем к самому ответственному моменту, накручиваем крышки.

Борис взял инструмент, наподобие того, коим хозяйки «закрывают» домашние разносолы и приложил крышечку к горлышку бутылки. Провернув ручку инструмента два раза вокруг оси горлышка, Борис поднял бутылку на свет.

– Вроде бы ничего получилось, а?

Меняя друг друга, братья закручивали крышки. С каждым разом получалось быстрее. И когда с крышками покончили, наступила очередь этикеток. Венедикт макал кисточку в лоханку с клеем, мазал этикетки, а Борис аккуратно наклеивал их на бутылки. Поздно вечером десять ящиков водки, готовых к употреблению, стояло в прихожей.

– Вполне, – удовлетворённо кивнул Борис.

– Давай хоть попробуем, что получилось, – предложил Венедикт.

– Да, продегустировать не мешает, – согласился брат. – Но без фанатизма. Завтра за руль.

Борис разлил остатки жидкости из кастрюли по стаканам. Получилось по половине на брата. Выпили, поморщились, закусили свежим огурцом, присыпанным солью, переглянулись.

– Натуральный продукт, – высказался Венедикт, – очень похожий на водку, но явно разведённый спирт.

– Удивительно.

– Во всяком случае, народ жить будет и, возможно, попросит добавку.

– Боря, а какая статья предусмотрена уголовным кодексом за изготовление крепких спиртных напитков кустарным способом? – поинтересовался Венедикт, снимая брюки и футболку и укладываясь спать на диван.

– Хороший вопрос. Только не мешало бы определиться, кодекс какой страны нам следует чтить. Советский Союз приказал долго жить, а законы обновлённой Молдовы мне на глаза не попадались.

– Ты хочешь сказать, что нам за нелегальное производство алкогольной продукции ничего не грозит?

– Мне думается, никому до нас нет дела.

Отчасти Борис оказался прав. В магазине напротив дома, куда он зашёл, чтобы предложить опытный экземпляр заведующему, пожилому молдаванину с явными семитскими корнями, которые отразили горбатый нос и чёрные печальные глаза, и который знал и Бориса, и его мать с тех пор, как пятнадцать лет назад они поселились в его районе, Воскобойнику предложили стул. Заведующий покрутил бутылку в руках и, не вставая из-за стола, вернул хозяину.

– Для начала, милый Боренька, мне нужные товарные накладные, если ты хочешь получить деньги наличными и не хочешь, чтобы я имел проблемы с властями, – сказал молдавский еврей. – Ещё не мешало бы, чтобы на обратной стороне этикетки виднелся штемпель числа, месяца и года, вот как на этой бутылке, – заведующий подал начинающему заводчику бутылку водки, что стояла на подоконнике. – Главное, чтобы номера в накладной соответствовали номерам на этикетке. Для этого, Боренька, вот тебе копия тех накладных и жду тебя завтра с «товаром» в это же самое время. Ты всё понял?

Заведующий подался вперёд в ожидании ответа. Сообразительный Воскобойник просиял.

– Понял, Ион Лазаревич, очень понял. Завтра в десять утра.

Борис видел по таинственному лицу заведующего, что разговор не окончен, и ему хотят сказать ещё что-то очень значительное.

– Умница. Сколько у тебя бутылок?

– Двести.

– А сколько их будет у тебя послезавтра?

– Двести.

– При всём дефиците на ликёроводочную продукцию твой товар я распродам только через два дня. Что ты будешь делать с новым «приходом»?

Борис пожал плечами.

– Пойду в другой магазин и предложу там.

– Милый Боренька, не во всех магазинах сидят Ионы Лазаревичи, которые знают тебя и твою маму. И не надо забывать про конкурентов. Все хочут кушать.

– Что же мне делать?

– Десять процентов с прибыли и за свой товар ты будешь получать наличные в срок и без проблем.

Воскобойник прикинул в уме, как много ему предстоит узнать и многому научиться. Без опытного «консультанта» не обойтись.

– Договорились, – сказал он.

До вечера братья аккуратно отдирали и отмывали этикетки. Нумеровали и клеили новые. В назначенные десять часов утра все двести бутылок стояли на складе магазина Иона Лазаревича. Заведующий пересчитал деньги и отдал Борису. Сумма покрывала расходы почти в три раза. Борис ликовал.

– Завтра люди ждут двадцать ящиков, – предупредил Ион Лазаревич.

– Это же четыреста бутылок! Я не уверен, – начал было оправдываться Воскобойник.

– Надо, Боренька, надо. Нельзя терять доверия клиентов. – На по-отечески добром и холёном личике завхоза глаза блеснули холодным металлом.

– Придётся напрячься, – уже на улице сказал Борис Венедикту.

Закупив всё необходимое для производства, братья взялись за дело. Теперь для ускорения процесса производства они распределили обязанности. Сначала вместе мыли бутылки, затем Борис нумеровал этикетки, а Венедикт наклеивал их. Чтобы сократить время, он не мазал их кисточкой, а макал в блюдце с клеем. Разбавив спирт водой, братья снова выполняли, каждый свою функцию. Венедикт разливал, Борис закручивал крышки. Занимался рассвет, когда последняя бутылка заняла место в ячейке.

В дверь позвонили. Борис посмотрел в глазок и открыл соседу со злым лицом и всклокоченными волосами.

– Боря, хорош, греметь, ночь за окном, – сказал сосед. – И, это, аккуратнее. Во дворе косо посматривают на твою квартиру. Все свои, но чужие просекут – дерьма не оберёшься.

– Он прав, – согласился Венедикт, когда дверь за соседом закрылась, – нужно менять точку.

– И наращивать объёмы, а для этого нужны люди и бабло, – поддержал брата Воскобойник.

За новую партию Ион Лазаревич рассчитался сполна, но предупредил, что в следующий раз они повезут свою продукцию не к нему, а по указанному им адресу. Требовалась уже тысяча бутылок. Сроку два дня.

Снова обратились к газетам. По объявлениям братья нашли и арендовали небольшой частный дом с водопроводом, глухим забором, сараем и местом для парковки автомобилей. Наличности явно не хватало для приобретения спирта и всего необходимого. Борис, убеждённый, что в бизнесе не место личным привязанностям и антипатиям позвонил Евсееву и Опре и пригласил на переговоры в съёмный дом в районе Буюкан, чтобы словом и делом убедить их вложиться в новое предприятие. В течение часа оба прибыли по указанному адресу. Еще через десять минут по тому, как загорелись глаза завхоза и оживился гитарист-многоборец, братья поняли, что их затея понравилась новым компаньонам. Евсеев вложил всю имеющуюся у него наличность в дело. Юрий обещал взять в долг у отца и своё обещание выполнил. Афанасий Степанович предупредил сына, что одалживает ему в последний раз, и если через месяц деньги не вернутся, он разукрасит не холст, а лицо отпрыска. К исходу дня «концессионеры», закупив всё необходимое, готовились взяться за работу. Не доставало бутылок. Обязанность в их приобретении возложили на Венедикта и Юрия. Стекольный завод простаивал. Продукцию приходилось закупать у частника, ровесника Бориса по имени Сергей.

– Воистину, всё гениальное просто, – восхищался Борис, узнав, как его сверстник умудрился заработать целое состояние на обыкновенных бутылках.

Сергей, отслужив в армии и вернувшись домой, решил сдать накопленные его пьющим родителем бутылки, чтобы было чем расплатиться в продовольственном магазине. К своему удивлению молодой человек обнаружил, что в городе за время «Перестройки» почти не осталось ни одного пункта по приёму бутылок у населения. Это обстоятельство, сколько поразило его, столько и обрадовало. В голове его вдруг сам собой возник план, как улучшить быт граждан и при этом нажить капитал. Сергей собрал всю имеющуюся наличность, закупил ящики и поставил близ двух магазинов в своём районе безработных принимать бутылки. Результат превзошёл все ожидания. Народ с радостью понёс накопленный и никому не нужный «хрусталь», несмотря на то, что в государственных приёмных пунктах заплатили бы на две копейки больше. Но это самое «заплатили бы» сыграло решающую роль. Ждать, пока обнаглевшие приёмщики при магазинах соизволят открыться и отоварить страждущих, никто не возжелал. Образовалась давка. В течение часа приёмщики заполнили все свободные ящики, расплачиваться было нечем, а «стекло» прибывало. Граждане возмущались, требовали продолжить процедуру «забора стекла и выдачи денежных средств», не тащить же назад сумки и мешки. Но пункты снова закрылись.

Удачный эксперимент заставил Сергея отнестись к собственной затее со всей серьёзностью. Он дал объявление в газету, арендовал помещение и несколько грузовых машин с водителями, закупил ящики, нанял людей, по уши влез в долги, но через неделю возобновил работу пунктов. Теперь приём бутылок проходил без перебоев. Собранная продукция сортировалась и перепродавалась клиентам вроде Бориса. Желающих приобрести бутылки на одну копейку дешевле того, что мог предложить стекольный завод, оказалось столько, что рабочие Сергея сбивались с ног, принимая и сортируя тару. Через полгода приёмными пунктами был охвачен весь город. Сергей нанял бухгалтера, увеличил число рабочих более чем в десять раз. Спрос на бутылки рос пропорционально появлению нелегальных цехов по розливу «палёной» водки.

Отстояв в очереди грузовиков и получив свою долю бутылок, Венедикт с Юрием, наконец, пригнали «Рафик» на «точку». Воскобойник распределил обязанности так, чтобы никто не мешал друг другу. Евсеев мыл бутылки в ванной, орудуя ершом. Венедикт клеил этикетки. Борис готовил и разливал «горючее» в ёмкости. Юра закручивал крышки.

С лёгкой руки Иона Лазаревича объёмы заказов выросли втрое. Чтобы не надорвать молодые организмы непосильным трудом концессионеры набрали рабочих из растущей армии безработных. Организаторскими способностями блеснул Венедикт. Он позвонил бывшей напарнице по реставрационному управлению Вере. На следующий день в распоряжение Бориса поступило шесть мужчин, готовых за хорошие деньги хорошо работать и держать язык за зубами. Добровольцами «невидимого фронта» стали мужья женского коллектива штукатуров-маляров. Оснований для опасения за здоровье людей на вредном и полном тлетворных соблазнов производстве нет, заверил женщин Венедикт. Он сам проследит и пресечёт любые попытки нарушения трудовой дисциплины, вплоть до увольнения.

Так, шагая в ногу со временем, партнёры встали на капиталистические рельсы развития производства, личным примером указывая вектор движения государству, обретшему суверенитет. Но государство не поспевало за мыслью и действием новаторов. Его руководители привыкли вести за собой и указывать на ошибки. Новое «мышление» в партийных школах не преподавали. Оставалось действовать по старинке – зажимать инициативу и руководить. «Зажатое» безработицей население республики толпами покидало пределы страны в поисках лучшей доли, а оставшиеся голодные граждане рыскали по пустым магазинам, злобно почёсывая кулаки в поисках тех, кто придумал национальный вопрос, суверенитет и демократию. Начальство же, начиная от директоров заводов и заканчивая руководителям районов и выше, с энтузиазмом тащило и приватизировало всё, что плохо лежит. «Милицейские», призванные блюсти и охранять, метались, не зная, кого хватать. Гляди, упёр чего-то! Да нет же – приватизировал. А что в карманах? Ваучеры. А мне дай! На – бери, не жалко. А в грузовиках, что? Материальные ценности. А мне? Э, нет, браток, у тебя теперь ваучер есть, коробки не тронь. Частная собственность.

В неразберихе никому не было дела до того, что кто-то где-то «катает» «левую» водку. Поэтому Воскобойник и компания преспокойно расширяли производство. Даже закупили станки по разливу алкоголя в бутылки. Во избежание трений «подмазывали» участкового, заподозрившего было неладное на вверенном ему участке. Не забывали о материальном вознаграждении тех, кто руководил участковым и в силу кристальной честности не принимал участия в приватизации или попросту не был допущен к ней. Обидно, и зло берёт. Вот хоть отдушина, хорошие люди не забывают. Пусть себе трудятся, строят капитализм, мать его так, на отдельно взятой линии розлива ликёроводочной продукции.

С ростом производственных мощностей у концессионеров встал вопрос, где хранить накопленную продукцию. Хранить «левый товар» на «левом производстве» – подвергать прибыльное дело угрозе конфискации, ибо участковый и его начальники не есть последняя инстанция, приравненная к «верховной власти». Как искренне полагал Боря Воскобойник такие явления, как конкуренция и «стукачество» не изживали и не изживут ни в одной стране мира, ни при каких политических устройствах и режимах до коли жив человек, а с ним его жадность и зависть. Посему необходимо арендовать склад, но в месте доступном для мелкого и оптового потребителя.

Снова проявились организаторские способности Венедикта. Он связался с директором спортивного комплекса Битковым и предложил за плату организовать склад в подвале спортивного комплекса. Даже участников подпольного производства удивили и восхитили цинизм и смелость Скутельника. Учреждение, призванное укреплять здоровье, становится хоть и косвенно, разрушителем оного. Да, а то, что детские сады превращают в мебельные салоны, а кинотеатры – в «кабаки» и автомагазины – это не разрушает нравственность, – отвечал Веня. Резонно. В конце концов, когда Биткова и Садыковского попросят освободить занимаемые должности, ещё не факт, что их последователи не устроят в бассейне салон интимных услуг с ночными забавами на воде или не организуют стриптиз-клуб с голубой и розовой начинкой под эгидой «Сексуальный ликбез населения». С заднего двора из подвала можно вполне отгружать продукцию и вполне легально сдавать в аренду пустующие помещения. Мы, что, надзиратели, чтобы следить за тем, кто там чего и куда отгружает, – рассудили директор и завуч. Дети и спортивный комплекс живут своей жизнью, склад – своей. Часть полученных средств от аренды пойдёт на развитие физкультурного движения. Продажей спирта посодействуем развитию спорта, – резюмировал Боря.

Без бухгалтера оказалось тоже не обойтись. Официально фирма Воскобойника реализовывала водку, приобретённую на заводе. Двойная бухгалтерия требовала опыта и высоких морально-волевых качеств, а именно честности и преданности в отношении работодателей. Опытные бухгалтеры с советской закваской и «совковым» менталитетом категорически отвергали предложения Воскобойника. Одни цокали языком: «Ай-ай, такой молодой, а уже кооператор-кровопийца, в общем – сволочь». Другие клеймили позором. Пришлось взять своего человека. По инициативе Юры-гитариста со спортивным уклоном на ответственную должность пригласили Елену Леонидовну, возлюбленную Юры. Недавно закончив курсы бухгалтеров, мать-одиночка искала применения полученным знаниям. С небольшими оговорками «концессионеры» одобрили её кандидатуру. Как говорится, не боги вино разливают, – заметил Борис. Писать умеет, считать научим. Квинтет музыкантов-самогонщиков укомплектован. Я – за дирижёра во фраке с дирижёрской бутылочкой в руке. Концертные сборы, успех – обеспечены. По итогам года сроки контрактов отдельно каждого участника концертной группы определит главный концертмейстер из прокуратуры. Типун тебе на язык! Не пугайтесь, шутка.

По инициативе всё того же Воскобойника, который проштудировал новую тему в библиотеках, изучая вопрос, компаньоны наладили производство ликёра. Личным примером Борис показал, чего может добиться человек с девятью классами образования. Усидчивость и умение работать со специальной литературой приведут к успеху, для этого не обязательно десять лет протирать штаны в школе. Тем более в институтах. В доказательство своей правоты Борис всерьёз подумывал о приобретении университетского диплома, дабы потомки не могли упрекнуть его в отсутствии тяги к знаниям. Папа, ты умный? Да, сынок, твой папа не дурак. Вот, смотри, и диплом имеется. Современникам тоже рот заткнуть можно. Например, Арнольду Кузьмичу – Казимировичу. Уж больно заносчив старик.

А «старик» пятидесяти двух годов от роду ждал от сыновей вестей. Долг висел, проценты росли, а за товаром никто не ехал. Кинули, – злобно скрежеща зубами, думал «Грозный Арни». Связался с молокососами. Венедикт-то, старшенький, туда же. Рассчитались сынки с папенькой за грехи молодости. Эх, жаль, мало я им шею мылил. Может, уважали бы теперь. Ещё обиднее обманутому родителю было расставаться с мыслью о строительстве на подмосковном дачном участке близ речки Пахра на киевском направлении, нового коттеджа, со всеми удобствами и природным газом. Наступившие времена сулили предприимчивым людям земные блага, а вместо этого Арнольд Казимирович вынужден был отдуваться за доверчивость. Ни утешения Зои Васильевны, ни молодая тайная любовница, ничто не могло развеять горечи отца, кроме старого испытанного способа. «Грозный Арни» взялся попивать. Привычный мир вокруг него постепенно кренился, и он вместе с ним скатывался по наклонной. Правда скорость разбега пока ещё не сравнялась с той, за которой торможение невозможно, но сумерки приближающейся бездны сгущались. Одному богу ведомо, во что бы вылился очередной стакан горькой в руках редактора ведомственного журнала, если бы воистину прекрасным майским днём в дверь не позвонили, и не случилось «явления Христа народу». Сыновья Борис и Венедикт, как два архангела свалились в прихожую с дорожной сумкой подарков и, главное, с увесистой пачкой, аккуратно завёрнутой в газету «Комсомольская правда». Развернув её на кухонном столе, Арнольд Казимирович хмуро спросил:

– Что это?

– Доллары, – ответил Борис с порога кухни.

– Не понимаю.

– Они твои, – Венедикт раскладывал на столе водку, сёмгу, бутылки вина и прочие праздничные аксессуары.

– Здесь должок с процентами и сверх того твоя честная доля, – подтвердил слова брата Венедикт, откручивая пробку у бутылки «Пшеничной».

Лицо и тело «Грозного Арни» обмякли, и он, что называется, рухнул в объятия сыновей. Ещё не построенный загородный коттедж восстал из пепла, как и вера Арнольда Казимировича в свою звезду. Многострадальная шея освободилась из петли долговых обязательств. Руки, повязанные путами процентных ставок, расправились и преобразились в крылья фантазий на свободные темы. После третей рюмки редактор уже строил планы, после пятой – планы с размахом, а после восьмой его под локотки проводили в комнату на диван с гнутыми ножками, обитый тёмно-синим ситцем в цветочек. Возбуждённый горячительным, Арнольд Казимирович ещё долго «митинговал» сам с собой, лёжа в окутанной полумраком комнате. Но теперь этот полумрак нёс с собой свет радости, в отличие от светлых дней ожидания, приносивших мрак разочарования.

Мрачные мысли тенью тяжких раздумий легли на лоб главного милиционера суверенного государства. Докладная записка о деятельности профессора Скутельнику беспокоила извилины мозга, и без того перегруженного стратегическими задачами государственного масштаба. Мало того, что приднестровские сепаратисты объявили об отделении от Молдовы, так ещё открылась целая шпионская сеть «контрреволюционеров» во главе с таинственным профессором. Из записки следовало, что под видом предпринимательской деятельности организовано производство и сбыт ликёроводочной продукции с целью отвлечения населения от идеологической борьбы с недремлющим врагом. С этой же целью при посредничестве подставных лиц осуществляется скупка бутылок у граждан и их перепродажа вторым лицам, что наносит экономический ущерб стекольно-перерабатывающей отрасли. Подобные действия можно расценивать как экономическую диверсию, так как по сей день, линии предприятия простаивают, а рабочие голодают, что приводит к недовольству населения, обвиняющего власти в бездействии и подрывает целостность государства. Вражеские подголоски требуют возврата старых порядков и объединения с Россией, что недопустимо и идёт вразрез с генеральной линией правительства – сближение с братским народом Румынии и демократическим преобразованиям в стране.

Над словом «демократия» главный милиционер республики задумался уже не в первый раз. Даже близкие министра не догадывались, насколько тот далёк от понимания значения этого слова. Если кража со взломом, или, скажем, изнасилование несовершеннолетней, угон автомобиля или другое противоправное действие можно было подогнать под статью уголовного кодекса, то «демократия» оставалась неподвластной какому бы то ни было порядку вещей. Дал депутат в морду депутату. Надо бы его на пятнадцать суток определить за мелкое хулиганство. Так нет же. Погонишь улицы мести – сразу завопят: «Душат свободу слова! Демократии крылья подрезают!» Упёрли в неизвестном направлении со счетов предприятия все денежки и распродали имущество. Эге, так ведь это сговор двух и более лиц и хищение в особо крупных размерах. Тут пятнадцатью сутками не отделаешься. Но нет, опять не так. Наказывать некого. Свободные рыночные отношения или «демократические преобразования».

Затосковал министр по родному ДОСААФу, защемило в груди, защипало глаза. Вот времечко было. Руководи спортсменами. Награждай победителей. Посещай фуршеты и банкеты. Везде почёт. Ни тебе шпионов-профессоров, ни «контрреволюции». Хотя власть – это пусть и хлопотно, но стоит того. Гаркнешь, бывало, на всю Ивановскую «Р-р-рняйсь! Сир-р-р-на!» или «Как стоишь, болван?! Ма-алчать!» Пройдёшь вдоль строя, попахивая вчерашним перегаром, грозно блеснёшь очами на офицеров-бездельников. По-отечески потреплешь солдатика по загривку, про мать-старушку спросишь, отпуск объявишь за бравый вид. Да мало ли! Генерал – это тебе не хухры-мухры. Всё ему сходит с рук. А министр?! Считай, почти главком. Твори, чего хочешь. Да хоть воюй, кто слово «против» скажет. Двинуть бы войска на Бендеры, шарахнуть миномётно-пулемётно-артиллерийским огнём, чтоб тебе и отсоединение, и присоединение, и демократия, и рыночные отношения, и чёрта лысого с хером в штанах.

Мечтательный взгляд министра приземлился из заоблачных далей к машинописному тексту на столе. Так, что там ещё? Ага, вот. Отправился в очередную командировку в Москву на консультации с «хозяевами». Наблюдение над «объектом» затруднено ввиду необходимости действовать на территории иностранного государства. Достоверно известно, что консультации проходят на конспиративной квартире псевдо-главного редактора журнала «Лесная промышленность». Министр усмехнулся: хитрецы, маскируются под «интеллигентов» с интеллектуальным уклоном, а на самом деле вышивают вензеля белыми нитками. Знаем мы этих редакторов. Не успеет молодое государство встать на неокрепшие ноги, как ему тут же «доброжелатели» стремятся ножку подставить, а то и вовсе через бедро швырнуть. Да, прав Президент Мирча, без секретного оружия не обойтись. Но как завербовать этого профессора? Как склонить к сотрудничеству? По фамилии вроде бы свой, румын. Сыграть на патриотических чувствах? Пообещать золотые горы?

Для начала не мешало бы поговорить с ним, – подумалось главному молдавскому милиционеру. Можно припугнуть. Прижать фактами. А если не испугается и чего доброго ускользнёт? Ищи ветра в поле. А с ним и хрустальные причиндалы Штефана. А они НАМ, ой, как нужны.

Неожиданно простая мысль озарила светом гениальности затуманенную бессонницей и коньячным паром голову министра. Надо потолковать с полковником Попой. Профессор Скутелнику давно у них в разработке. В конце концов, делаем общее дело. Защищаем Родину от внешних и внутренних посягательств коварного врага.

Министр снял трубку телефона и покрутил указательным пальцем диск. Два гудка, щелчок, и в шипящем безмолвии послышалось, словно из загробного мира: «Попа на проводе». Министр покрылся испариной, пожалел о своей затее, но взял себя в руки и изложил суть дела. Молдавский чекист выслушал милицейского министра и согласился встретиться с ним на нейтральной территории, в краеведческом музее, что на улице Садовой. Там среди чучел животных и археологических находок легко затеряться. Кому взбредёт в голову в такие смутные времена бродить по залам прошлого, когда настоящее неопределенно?

В означенный час два конспиратора сошлись в зале, уставленном экспонатами времён второй мировой войны. Пулемёты «Дегтярёва», гладкие каски советских воинов и немецких оккупантов с рожками, обмундирование военнослужащих, походные котелки, фляги, потрёпанные ранцы, гильзы от снарядов, пустые пулемётные ленты с ржавчиной, пистолеты различных модификаций, «шмайсеры» и прочие военные аксессуары. Зачем понадобилась конспирация, министр не понял. Для встречи вполне подошёл бы кабинет. Наверное, выработанная у полковника годами привычка, который, как утверждали в его окружении, всё по той же причине прятал в тайнике от жены, детей и тёщи туалетную бумагу.

Отворачиваясь от взглядов посетителей, которых оказалось целый класс школьников с экскурсоводом и группа туристов из Африки, министр и полковник остановились близ экспозиции, не обращая внимания на её содержание. Между тем за их спинами виднелись трофейные знамёна поверженных полков и дивизий третьего рейха. Оба в наглухо застёгнутых длиннополых чёрных плащах, в чёрных шляпах в тридцатиградусную жару среди детей в белых рубашках и белых блузках с короткими рукавами несколько выделялись на общем фоне. Министр первым не выдержал и расстегнулся, обливаясь потом. Объясняться пришлось быстро, тезисами, чтобы не свариться вкрутую.

У Попы свои люди приставлены к профессору, который под видом учащегося через завуча и директрису вышел на представителей свободной прессы и выступил в печати. Возможно, он намеренно привлёк к себе внимание. Цель? Элементарно. Подсказывает нам, что готов к сотрудничеству. А готов ли? Он румын. Правда? Фамилия говорит сама за себя. Профессор вынужден скрывать национальность от своих «хозяев». Это несколько меняет дело. Если профессор готов к сотрудничеству, то постарается снова выступить в прессе. Мы дадим ему эту возможность. Пусть выговорится, нам необходима любая информация, касающаяся господаря Штефана и его хрустального богатства. Профессор знает, где искать, и мы обязаны привлечь его на нашу сторону. Рупором в прессе станет всё та же газета. Но её почти закрыли. Откроют, для пользы дела. Есть человечек, зовут Рафаил Данилович. У него имеется подход к профессору, у нас к Рафаилу Даниловичу. Общими усилиями дожмём «европейского светилу». А он «светило»? Какая нам разница! Не светило, так сделаем таковым. Из искорки разгорится пламя.

– Если бы даже не было никакого профессора, нам бы следовало его создать, – сказал в заключение Чезар Георгиевич, – это и в наших, и в ваших интересах, господин Министр.

– В первую очередь – это в интересах нации, – согласился министр.

Может быть, следует для надёжности приставить к профессору женщину? Так сказать «червонный интерес», – предложил министр. Метод проверенный, почти безотказный. Например, эту сумасшедшую поэтессу Лари. Ну и что, что замужем?! Он же памятник! Нам даже лучше. Муж жене сболтнёт, жена любовнику! Ах, да, не сболтнёт, забыл – памятник. Спальня поэтессы у нас на прослушке, так сказать, всё готово к приёму «дорогого гостя». То, да сё, покувыркаются, потом поговорят. У них вполне может быть общий интерес. Не думали? Профессор ищет, а она зачем, по-вашему, за Штефана выходила? Тоже ищет, вот и подбирается поближе к тайне теперь уже супруга. Кстати, неплохая версия!

Попа скептически отнёсся к предположениям главного милицейского чина страны. Во-первых, у нормального мужика не встанет на эту ненормальную. Во-вторых, женский вопрос решён. Правда, есть маленькое «но». Агенту, прозвище «Шляпа», не удалось «вплотную» приблизиться к объекту. Осторожен, бродяга, не подпускает к себе абы кого. Тут ещё эта самая «Шляпа» собралась эмигрировать на ПМЖ в Австралию с мужем-скульптором. Ну, мы ей устроим выезд, – злобно процедил полковник, – пусть только попробует не выполнить задания. Припаяем государственную измену! Будет ей Австралия на ближайшие десять годочков в отдельном кабинете с видом на помойку. Ох уж мне эта недовербованая творческая интеллигенция!

Взмыленные жарой чиновники разошлись в разные стороны с тем, чтобы покружив по залам волей судеб «неожиданно» встретиться у выхода. Каждый сделал вид, что не заметил другого. Оба направились к своим машинам с персональными водителями. Чтобы не привлекать излишнего внимания чёрные «Волги» разъехались с выключенными проблесковыми маячками на крышах.

После приватного разговора с главным редактором, который подобно заговорщику говорил полушёпотом, но при этом сиял, как «лампочка Ильича», Рафаил Данилович едва дождался появления Вени на занятиях. Позвонили из «сфер» и заявили о продолжении финансирования газеты, если она и впредь будет идти «правильным» курсом, объективно подавать материал и мнения отдельных авторов, например, таких маститых, как профессор Скутельнику. ОНИ акцентировали своё внимание на профессоре. Главный редактор кашлянул в кулачок:

– М-да, я и не думал, что господин Скутельник, – он снова кашлянул в кулачок, – ку, профессор, да ещё птица высокого полёта. Надо же было так угадать! Где ты его нашёл?

– Долгая история, – ушёл от прямого ответа Рафаил Данилович. Умудрённый жизнью и наученный профессией он уловил общее настроение и не собирался стучать лбом в наглухо забитые ворота.

– Нам нужны его статьи. Нужны позарез, – «Главный» скорчил жалостливую физиономию, – Рафа, притащи профессора к нам – озолочу.

Тащить Веню никуда не пришлось. Рафаил Данилович нашёл его на стуле за пианино в обществе Тамары Петровны. Преподаватель пронзительным голосом, с нотками раздражения одёргивала ученика. Тот потел, злился, но продолжал упрямо колотить по клавишам непослушными пальцами. Систематические пропуски занятий вели к неизбежному провалу на переводном экзамене.

– Может, бросить всё к чёрту? – малодушничал Скутельник.

– У вас всё получится, – не уставала повторять завуч. – У вас уже получается. Вспомните, каким вы пришли и чему научились!

«Призрак» Чезара Георгиевича и его обещание помочь мужу не оставляли Тамаре Петровне выбора. Венедикт должен оставаться в поле её зрения и, как следствие – он талантлив, и бросать обучение музыке не имеет права. Сильные люди должны доводить начатое дело до конца. А ты сильный, верно? Скутельник кивал, соглашался и продолжал заниматься, чтобы не обидеть человека, так искренне и безгранично верившего в него.

Терпеливо дождавшись окончания занятий, Рафаил Данилович переговорил с Венедиктом. Вы должны писать, у вас талант, – уверял заместитель редактора. Продолжите тему о Штефане чел Маре.

– Это же сущая галиматья! – воскликнул Венедикт. – Шутка, анекдот…

– Вовсе нет, – глаза Рафаила Даниловича испуганно расширились. – То, о чём вы рассказываете в своих статьях – гениально. Поверьте старому журналисту. Я в своей профессии немало повидал и немало перечитал. Вам бы не статьи, вам книжки писать! Наша газета сочтёт за честь публиковать ваши труды.

Не привыкший к лести, к тому же прямолинейной, да ещё в отношении к себе – Венедикт опешил и растерялся. Либо он сбрендил. Либо мир перевернулся. Либо он об этом мире не знал ничего или видел его не тем, каков он есть на самом деле. Неужели он усложнял природу вещей, а их природа гораздо проще? Дурацкая статья объявляется гениальной. Фантазии, изложенные в ней – историческим открытием. Или, может быть, так действительно могло быть, и все хотят, чтобы так было? Неожиданно Веню озарило. Мировая история в том виде, каком её принимает человечество – кто её проверит? Кто может подписаться под каждой молекулой единичного факта, описанного историками, которые по сей день спорят о датах, персонажах – существовали-не существовали, трактуют каждый по-своему, добавляют, урезают. И это в пределах полувека или века. Быть может, всё изложено не так и не теми? Поди, проверь. Проверь всё, каждый документик, накопленный архивами цивилизации. Проверь каждую буковку, каждый штрих, каждую запятую, достоверность подписи царей, королей и их министров на том или ином маломальском клочке папируса или бумаги. Кто поручится, что это их рука, их помыслы и, вообще, были ли они? А вдруг все и всё врут? Вдруг ничего не было, а если было, то не так, как пишут в учебниках и в книгах по истории. Ведь сумели же «прибалтийцы» на постсоветском пространстве переврать историю второй мировой войны и те, кто причитал эту «обновлённую историю», будут жить, рожать детей, стареть и умирать, уверенные в том, что знают настоящую правду. А ведь минуло едва полвека. Ещё живы те, кто принимал участие в событиях, которые уже переписывают. Потом через сто лет придут другие и напишут другую «правду». И когда они будут рассказывать свою правду, свою историю – их лица будут добры и правдивы, глаза будут светиться умом, как у Соловьёва, Карамзина и Костомарова. Как не поверить их глазам, их словам? А через тысячи лет придут другие «Гомеры» и сочинят новые «Илиады» и «Одиссеи», и уже никто не скажет, правда это или вымысел, потому что всем будет наплевать на тысячи лет в прошлом. Перед ними будут маячить ИХ вторые мировые войны, развалы ИХ империй, войны ИХ поколений…

Веня тряхнул головой. Так мы далеко не уедем, – решил он, – или, наоборот – уедем очень далеко. Главное, не повторять за толпой, что кошка – это мышка, если перед тобой мышка, и ты в этом не сомневаешься, – сказал себе Веня. – Кому-то нужен мой бред? Извольте.

Скутельник утешил Рафаила Даниловича обещанием в ближайшее время осчастливить читателей историческими новациями. Но для этого не мешало бы вспомнить, что именно он сочинил в прошлый раз. Он даже не удосужился сохранить черновики и оставить на память газету со статьёй. Этой Вениной беде вызвалась помочь Тамара Петровна. Оказывается, муж её, Василий Георгиевич, большой любитель истории. Наиболее интересные материалы он коллекционирует. У него имеется вырезка со статьёй Венедикта, и он с радостью предоставит её ему.

Став бизнесменом, одевшись в дорогой костюм и туфли, Анатолий Евсеев не покинул своего поста завхоза Дома работников просвещения и не забросил занятий на фортепиано. Напротив, он приобрёл инструмент для домашних упражнений, превратил обучение игре на пианино в «хобби» и нередко приглашал Венедикта в гости, за рюмочкой коньячку обсудить производственные вопросы и «побренчать» «не дела ради, а забавы для», как любил приговаривать Евсеев. Так же из соображений необходимости завхоз обзавёлся подержанным голубым «Опелем» с серебристым отливом и люком на крыше. В потоке «жигулей», «ушастых запорожцев» и, о чудо из чудес! – «волг», появление образца немецкого автопрома не первой свежести, но зато надёжного и сверкающего блеском доселе не виданной роскоши, являлось предметом зависти рядовых граждан.

Импортных машин на улицах города становилось больше, что вовсе не означало роста благосостояния населения. Напротив, в магазинах хоть шаром кати. «Кооператоры» за глаза объявлялись врагами народа, мол, от них все беды и голодуха. «Челноки» и мелкие предприниматели, которые ещё лет пять назад чесали у себя спереди и сзади, соображая у кого бы перезанять до получки, теперь считались зажиточными. У «зажиточных» появлялись свои ларьки, магазинчики и барские замашки.

Анатолий держался как прежде: был весел, радушен и смеялся так же заразительно под «мои аплодисменты!». Наталия Игоревна смотрела на финансовый «взлёт», систематические прогулы и опоздания своего сотрудника сквозь призму регулярных «подношений» от него. Сегодня Евсеев не поскупился и поздравил директрису с днём рождения настольными часами в обрамлении позолоченных ангелочков с крылышками и голыми ягодицами. Именно «по поводу» завхоз Евсеев, верный себе входить без стука, появился в кабинете Тамары Петровны, чтобы позвать в каптёрку на дружескую вечеринку.

Виновница торжества, Наталья Игоревна, собрала коллектив «дома просвещённых», посидеть по свойски, без помпы. Мудрый руководитель, она умела создать впечатление «своей в доску». Иногда из этих же соображений в доску напивалась. Коллектив ей прощал – «своя» ведь.

Вместо журнального столика поставили большой стол. Организовали закуску и выпивку. Группу завсегдатаев Евсеевского «клуба любителей шахмат» уплотнили преподавателями и бухгалтерией в подавляющем большинстве женского пола. Венедикта не удивляло обилие заздравных тостов, «перестрелка» женских глаз и горячее дыхание Елены Валерьевны возле своего уха. С ней они не виделись больше месяца. Скутельник не без оснований надеялся, что перемены в личной жизни Елены Валерьевны внесут в их отношения ясность и лёгкость безразличия. Но, похоже, его ожидания не оправдались.

– Слышал я, что вы за моря-океаны в дальние страны собрались, – сказал он, желая восстановить в памяти выпившей дамы цепь событий, где одним из ключевых звеньев этой цепи являлся законный супруг, скульптор.

– Куда ж я без тебя, глупый, – раздался пьяный шёпот в ответ. – И рада бы в рай, да говнюки не пускают.

Ответ дамы несколько озадачил Скутельника.

– Ни хрена-то ты не понимаешь, – продолжила Елена Валерьевна. – Если бы не ты, я бы давно в Австралию ту-ту. А ты, видите ли, гордый. Пойдём в отдельный кабинет, не пожалеешь.

– Никуда он не пойдёт! – на спину Венедикта навалилась директриса. – Он приглашает меня на танго.

Утерев рот салфеткой, Скутельник вышел из-за стола и взял партнёршу левой рукой за талию. Сделав шаг, Наталья Игоревна оступилась и упала, совершенно пьяная, под сочувственные «охи» и «ахи». Евсеев помог приятелю донести «новорожденную» в директорский кабинет. Там даму уложили навзничь на стол, подложив под голову русско-румынский разговорник. После закона о государственном языке, где румынская речь в Молдавии становилась официальной, Наталия Игоревна взялась осваивать новый для себя диалект, чтобы пройти переаттестацию и не потерять директорского кресла. Инициаторы закона, молдавские писатели, решили на своём съезде, что так народу их будет легче читать. Так же из соображений расширить круг почитателей их талантов, они перешли с кириллицы на латиницу. По замыслу европейцам и другим народам мира тексты кудесников слова, писанные латинским шрифтом, станут понятнее и ближе. И, наконец, благодаря латинскому шрифту, нобелевский комитет узрит гениев словесности, которых ему, комитету, мешали разглядеть инородные для европейца буквы.

Чтобы директриса во сне не свалилась со своего импровизированного ложа, Венедикт вызвался подежурить возле неё. Евсеев вышел к «гостям», приложив указательный палец к губам. Его жест в собрании восприняли неоднозначно. У одиноких дам с жизненным опытом за плечами и хмельным дурманом в головах разыгралось воображение. Они переглядывались, многозначительно вздыхали и маслянистыми глазками раздевали молодое и гибкое тело холостого завхоза и его коллегу – гитариста Юру с удивительно чуткими пальцами и крепким торсом. Ответной реакции не наблюдалось, и дамам ничего не оставалось, как коситься на директорскую дверь и пить вино.

Сумерки и выпитое шампанское сморили Скутельника. Взобравшись на стол, он улёгся бочком рядом с Горчаковой и обхватил её за талию, страхуя от полётов во сне. Положив для удобства голову ей на плечо, Веня задремал. Мысль закрыть кабинет на ключ не пришла в его нетрезвую голову, поэтому любопытствующие, подкравшись к двери, могли беспрепятственно наблюдать в щёлочку умилительную картину – утомлённые страстью любовники храпят в объятиях друг друга.

Не всем спалось в эти неспокойные майские дни на столах в собственных кабинетах. Лидер непризнанной Приднестровской Молдавской Республики Игорь Николаевич Смирнов обдумывал положение дел. В своём трудовом послужном списке, он имел столько профессий и должностей, начиная от сварщика в Новой Каховке и заканчивая директором завода в Тирасполе, что во избежание долгого и нудного перечисления собственных достоинств, внёс предложение именовать себя Президентом – в ногу со временем, просто и со вкусом. Товарищ Смирнов, как и все прогрессивные товарищи, переименовался в господина не по велению сердца, а веяньем времени. Он не желал изучать какие бы то ни было языки, тем более, румынский, сожалел о распаде советской Империи и был категорически против присоединения к Румынии. В противном случае в мире одним президентом стало бы меньше, а это невосполнимая утрата для мирового сообщества. К тому же, народ верил в своего вождя, который не допустит геноцида национальных меньшинств, коих в непризнанной республике насчитывалось более восьмидесяти процентов от общего числа народонаселения, проживающего на территории Приднестровья.

Локальные столкновения в Дубоссарах и Бендерах грозили перерасти в глобальный конфликт. Националисты толкали страну к гражданской войне. Игорь Николаевич хмурил мефистофелевские брови, морщил лысый лоб, соображая, для чего милицейский министр и «конторский» полковник Попа встречались в краеведческом музее. Отчёт об их свидании лежал перед ним на столе. Фотографии двух «конспираторов» в чёрных плащах и шляпах на фоне знамён со свастиками и фашистским обмундированием наталкивал президента на мрачные аналогии. Зачем понадобился этот фарс? Ведь знают же, что следят за каждым их шагом. Намекают? Тоже мне Риббентроп с Молотовым! И эти слухи о профессоре из Европы. То ли историк, то ли археолог, а на самом деле резидент неизвестно какой разведки. Одни говорят немец, другие англичанин, третьи – вовсе еврей. Ищет какие-то мистические сокровища, секретное оружие. А где оружие – там война. Нам ещё оружия возмездия не хватает, – размышлял Игорь Николаевич. – Своего девать некуда, обыкновенного. Допустим, с реализацией проблем никогда не было, распихаем. А вот что делать с профессором? Если действительно он оружием снабдит наших врагов? Стоп! Так вот, где собака порылась! Налаживает сбыт.

Неожиданная догадка озарила счастливой улыбкой лицо «непризнанного президента». Вот и мотивчик для встречи в краеведческом музее. О цене договаривались, кому сколько достанется. Интересно, Мирча в доле? А как же! Генерал Косташ его человек. Самому-то светиться не с руки. А почему в музее разговор затеяли? Могли бы укромнее местечко выбрать. «Прослушки» боятся. К музею и мои людишки подготовиться не успели, микрофоны в знамёна или в каски с сапогами кирзовыми сунуть. Только сфотографировать получилось. Эх, узнать бы, о чём конкретно шла речь. Взять профессора «языком», как отцы наши на фронте в разведке пленных брали. Всё расскажет. Может, ему своих пару вагонов «калашей», мин и гранатомётов пихнуть оптом. Заодно про секретное оружие для Мирчи потолковать.

Вечером того же дня из Тирасполя в Кишинёв отрядили группу переодетых в гражданскую одежду казаков. Старшим группы назначили украинца Куцуляка, бывшего учителя молдавского языка, сменившего внеклассную работу в общеобразовательной школе на подпольную борьбу с националистами. В тылу врага Куцуляку вменялось связаться с единомышленниками из национального фронта, выйти на профессора, попробовать завербовать его, а в случае отказа последнего по-хорошему встать за правое дело – силой доставить к президенту или шлёпнуть на месте. Чтобы другим не достался.

Учитель Куцуляк понял важность поставленной задачи. Всю жизнь он мечтал сменить рутину школьной жизни на жизнь без рутины. Мечтал совершить подвиг или что-нибудь эдакое, необыкновенное, он и сам толком не знал, что именно, но чтобы вокруг говорили, завидев его – вот он! Герой! Уходя на задание, подпольщик Куцуляк поклялся себе – умрёт, а собственными руками застрелит вражеского профессора. Пленных не брать! На войне, как на войне! Отстреливаться до последнего патрона! Щуплый, с впалой грудью, он чувствовал себя всесильным, сжимая в кармане пистолет «ТТ». То, чего ему не хватало тридцать пять лет жизни – уверенности – давал в избытке этот смертоносный кусок железа. Терять ему было нечего кроме портрета своего кумира разведчика Зорге, приклеенного у изголовья над кроватью. Ни жена, ни дети по нему не плакали. Никаких привязанностей в жизни, как у настоящего волка-одиночки. Идеальная «машина-убийца».

В голове Куцуляка тухла даже не каша, а салат оливье, где вместо варёной колбасы кусочками, зелёного горошка, мелко покрошенного картофеля, солёных огурцов и репчатого лука смешались неустрашимость, хитрость, изворотливость, коварство, всеобъемлющие таланты, гениальность, включая первичные симптомы тихой шизофрении и всё, что, по мнению Куцуляка, отличает настоящего Джеймса Бонда от среднестатистического говнюка-националиста.

Чтобы не подводить «старину» Даниловича, как про себя называл заместителя главного редактора Веня, за статью он взялся тотчас, как протрезвел и вернулся к себе в квартиру. Особо напрягать мозговые извилины ему не позволяли ни головная боль с похмелья, ни общая слабость. Он перечитал писанный им ранее материал и продолжил с того места, где купец Богдан Никулеску по смерти своего хозяина, господаря Штефана чел Маре, подался в бега в государство Российское, прихватив реликвию – хрустальный череп и всё что к нему прилагалось. Династические распри между вдовой Ивана Ивановича Молодого Еленой Волошанкой и её свекровью Софией Фоминичной Палеолог вошли в завершающую стадию. На кону стоял великокняжеский престол. По непроверенным слухам молодого князя Ивана отравила мачеха. Но знавшая лишения в молодости и умевшая выжидать и терпеть, София вывернула дело так, будто Елена виновата в смерти мужа. Быстрый на расправу великий князь Иван сослал невестку и внука Дмитрия под домашний арест. Помочь Елене вернуть былую любовь свёкра и престол сыну могло только чудо. Но отец Штефан умер, и чары его хрустальной реликвии, потерявшие повелителя, не действовали. Купец Никулеску поспешил на помощь дочери господаря. С небольшим отрядом он переправился через Днестр, но на противоположном берегу нарвался на засаду в районе места, где ныне расположено село Парканы, облюбованное болгарами. Нападение неизвестными на отряд купца Никулеску инсценировалось под ограбление. Как только купец вырвался из «окружения» и погнал своего гнедого скакуна прочь от места «рубки», грабители бросились за ним, не думая обирать брошенный им обоз. В одной руке купец держал кожаный мешок, в другой поводья. Ему удалось оторваться от преследователей, но ненадолго. Когда «грабители» настигли купца и «посадили» на бердыши – мешка при нём не оказалось. До ночи конники обшаривали местность, искали следы свежевырытой земли, но ничего не обнаружили. Со злости они изрубили тело Никулеску на куски и бросили собакам. Не дождавшись помощи, Елена Стефановна умерла в заточении, а следом от голода и холода погиб и её сын Дмитрий. София Фоминична праздновала победу в многолетней войне за российский престол. Василий Иванович стал правопреемником отца великого князя Ивана третьего. Однако стремление укрепить положение сына толкало бабку Софию, которая знала, как не прочна власть, если её не подкреплять бдительностью и кознями, распорядилась продолжить поиски «хрустальной реликвии». Кто знает, в чьих руках она может оказаться. Тайно снарядив новую экспедицию, великая княгиня поставила целью добыть для сына источник удачи и благополучия. Но вскоре София Фоминична умерла, поиски прекратили за отсутствием финансирования, и тайна господаря Штефана чел Маре отправилась в могилу вместе с останками Великой княгини.

– Значит, Парканы, – сказал президент Мирча, отложив газету со статьёй.

– Именно, – подтвердил генерал Косташ.

Весенние стычки в Дубоссарах и Бендерах между гвардейцами непризнанной республики и военными, и милицией со стороны признанной республики только обозлили враждующие стороны. Разрушениями и трупами устрашить приднестровцев не удалось. Главнокомандующий и «генералиссимус» измыслили план крупномасштабного наступления по всей линии фронта с подключением бронетехники, танков и авиации. Но теперь, в свете новый информации приказ о наступлении надлежало отложить. Село Парканы оказывалось на линии огня между Бендерами и Тирасполем. Снарядами и бомбами можно уничтожить реликвию, и тогда достичь величия господаря Штефана чел Маре станет невозможно. Радужным мечтам о мировом господстве и удаче в делах и в постели не сбыться. Старость и импотенция не за горами. Президент Мирча с тоской почесал живот и немного ниже.

– Без профессора нам не обойтись, – глубокомысленно заявил он.

– Оружие возмездия? – спросил министр.

– Ты о яйцах?

– Так точно, мой… – генерал запнулся. С его уст едва не сорвалось «мой фюрер», но он вовремя «притормозил», – мой президент.

– В статье профессор Скутельнику прямо указывает о местонахождении реликвии. Он недвусмысленно подсказывает нам, где искать, а главное, что готов с нами сотрудничать. Мы должны использовать свой шанс. Необходимо встретиться с профессором.

– Когда прикажете брать? – генерал услужливо наклонил гибкое туловище.

– Не надо «брать». Просто привезите его ко мне. Выпьем чаю, вина, если захочет, пообедаем, поговорим.

– Слушаюсь, – щёлкнул каблуками министр и, толкнув задом дверь, вышел их кабинета верховного главнокомандующего.

Оставшись один, Мирча Иванович прикрыл глазки, откинулся в кресле и погрузился в грёзы о своём светлом будущем. Судьба благоволила ему. Десять лет, да какие десять!.. пять лет назад он, заштатный аграрий, и помыслить не мог, что окажется в кресле руководителя целой страны. Сколько их было вокруг него умных, красивых, образованных, думающих, подающих большие надежды. И где они теперь? Хрен их знает где! А он, ну и что, что толстый и языкам европейским не обучен, неказистый и с мордочкой сурка на задних лапках. Народу нужен свой «парень». От сохи, чтобы ничего «умного» не замыслил. А умел накормить и напоить. Вот всё, что нужно. Наполеон Бонапарт начинал с лейтенанта, Адольф Гитлер из ефрейтора в люди вышел, а каких высот достигли! Потому что свои народы накормили и дали национальную идею. Чем я хуже ефрейтора? Президент блаженно улыбался, представляя, как покорённые народы Приднестровья встречают его «живым коридором» вдоль дорог и забрасывают полевыми цветами броневик, на котором он стоит. Дети вяжут ему пионерский галстук на шею, как в кинохрониках про Брежнева. Мирча поморщился, вспомнив, что пионерские дружины распустили, но пропустил эту досадную неувязку и поплыл в мечтах дальше. Затем, через годик-другой Молдавия и Румыния объединяются. Счастливый, сытый народ с восторгом и благодарностью избирает его руководителем объединённого государства. В Европе ему открыты двери всех ведущих держав. Все ищут встречи с ним. Говорят о его великих делах. Он женится на принцессе испанской или английской, всё равно какой, и становится принцем, а затем королём. Мысль о стареющей жене снова сбила его с маршевой волны. Пенсию ей и в ссылку на какой-нибудь греческий остров. Президент снова погрузился в мечты, но вынырнуть в реальность его заставили колики в животе и громкое урчание. Не надо, не надо было запивать солёные огурцы кислым молоком, – с досадой подумал президент. Он поспешил в туалет, вспоминая, остался ли там рулон бумаги или уже закончился. На лице верховного главнокомандующего читалась тревога.

После «страстной» ночи с директрисой «дома просвещённых» в глазах педагогов Венедикт приобрёл вес. С ним стали здороваться те, кто раньше не замечал. А те, кто замечал раньше, теперь искали дружбы с ним. Малознакомые люди останавливали поговорить «за жизнь» и предлагали сигаретку. Всеобщее внимание и недвусмысленные намёки и шуточки смущали Скутельника, он не знал, как себя вести, потому что не помнил, чем занимался на столе у Натальи Игоревны. Горчакова в свою очередь делала вид, что ничего не произошло, но от стыда готова была провалиться сквозь землю. Она тоже ничего не помнила. При встрече оба виновато улыбались и проходили мимо, едва обронив: «Здрасте». Всё замечающие коллеги понимающе перемигивались: «Шифруются, любовнички».

О «подвиге» своей подопечной одним из первых узнал Чезар Георгиевич.

– Молодца! – хвалил полковник. – Пошла на перевыполнение плана, рискуя репутацией, вошла в, что называется, плотный контакт с хитрым врагом, плотнее не бывает. Не то, что некоторые. Господин Попа хищно щурил глаза, представляя образ Елены Валерьевны, провалившей задание. От директора Горчаковой ждали информации. Правда она не совсем понимала, какой именно. – Где профессор прячет яйца, – пояснил задачу Попа. Наталья Игоревна потупилась. Довольно странный вопрос. Известно где. Да, нам тоже известно – в Парканах. Но где именно?

Сбитая с толку Горчакова предпочла промолчать. Она не понимала, зачем какой-то профессор прячет яйца в Парканах, и какое отношение ко всему этому имеет Скутельник.

А Веня жил по заведённому распорядку – утром и днём производственные дела, вечером – упражнения на фортепиано. Приставленные наблюдать за ним люди Попы дивились спокойствию и выдержке «резидента». Он словно не замечал, как за ним, стараясь оставаться в тени, ходит тщедушный тип с наружностью доходяги-интеллигента. Тип этот несколько раз пытался приблизиться к «объекту» из-за стволов платанов, но отступал, завидев неподалеку от «профессора» двоих посторонних. Нанял телохранителей, – решили люди Попы и поспешили с докладом. Что-то затевает, – догадался умудрённый опытом полковник.

«Телохранители» проинформировали своё начальство, что за вверенным их опеке профессором следят. Информация легла на стол министру молдавской милиции. Удвоить бдительность, – приказал он. Обстановка накаляется. Похоже, нашего профессора «пасёт» недремлющий враг. Пора его приглашать на «званый обед», – решил будущий генералиссимус республики.

В очередной раз, когда лазутчик Куцуляк попытался войти в контакт с «торговцем оружием», двое неизвестных выросли у него за спиной и взяли под руки. Но не успели они сделать и шага по направлению к ожидавшему их автомобилю, как подручные бывшего учителя молдавского языка взялись отбивать своего предводителя. Завязалась потасовка. Скутельник оглянулся на шум. Он как раз направлялся на занятия привычным маршрутом через парк. Пятеро мужиков лупили друг друга, куда ни попадя, а самый щуплый из них лежал с пистолетом в руках на асфальте под пышным клёном, раскинув руки и ноги, как на пляже в Сочи. Хорошо ему приварили, – подумал Веня и собрался продолжить движение. Но дорогу ему преградил высокий мужчина с суровым лицом и в чёрном плаще. Это же надо в такую жару, – удивился Скутельник. Ещё больше он удивился, когда незнакомый гражданин вежливо, но цепко взял его за локоть и заговорил на молдавском языке. Не поняв ни слова, Веня тем ни менее ответил: «Не курю» и попытался высвободить руку. «Пройдёмте с нами, профессор, – послышался голос за спиной. – С вами хотят поговорить». Веня очутился в чёрной «Волге» с тонированными стёклами между двумя «лбами» со стрижеными затылками и квадратными челюстями. Как в кино про бандитов и милицию, – подумал Веня и запаниковал. «За что?!» – стучало в голове. Наверное, муж Горчаковой узнал про «рога» и нанял киллеров, триндец тебе Венедикт.

Автомобиль сорвался с места. От страха Скутельник потерял дар речи и не мог даже мычать в знак протеста. Его тело оцепенело. Вот это выдержка! – восхитились провожатые Вени. Мускул на лице не дрогнул. Вопросов дурацких не задаёт. А то возьмёшь, бывало, интеллигентика под белы рученьки, а он в штаны со страху напрудит и скулить начнёт, плакать даже. Этот матёрый, марку держит. Ничего, в управлении ему «кляссер» подправят, вмиг и молдавский вспомнит, и португальский, и на киргизском языке заговорит с монгольским акцентом. Но служаки ошиблись. «Волга», минуя серое здание МВД в центре города на улице Еминеску, бывшей Ленина, помчалась дальше.

Известие о похищении Скутельника молнией разнеслось по городу. «Благую весть» принес в «дом просвещённых» «тракторист» Иван Тимофеевич, который с нотами в папке подмышкой шагал на занятия чуть поодаль, следом за Венедиктом.

Не видать мне Австралии, как своих ушей, – огорчилась Елена Валерьевна и с досады обозвала мужа каменщиком, на что тот обиделся и напился пьяный.

Прикроют нашу лавочку с конфискацией и бесплатными посадочными билетами в общую камеру предварительного заключения, – решил Борис и созвал экстренное заседание «концессионеров». Розлив «горячительного» временно приостановили.

Опять зубы на полку класть, – уныло подумали рабочие «разливочного цеха», распущенные по домам. Женская бригада штукатуров-маляров в полном составе готовилась устроить «рельсовую войну» в знак протеста аресту кормильца и благодетеля их мужей – Венедикта Арнольдовича.

Арнольд Казимирович переругался со строителями из Кременчуга, отказавшимися «задарма» перестраивать его подмосковную дачу. Неопределённое будущее старшего сына выбивало финансовую почву из-под ног «грозного Арни» и настраивало на пораженческий лад. Остаётся смиренно ждать и не терять надежды, – грустно сказала Зоя Макаровна. Арнольд Казимирович долго бушевал на кухне в московской квартире на Солянке, грозился отправиться в Кишинёв, разнести вдребезги дом правительства танками четырнадцатой дивизии генерала Лебедя, лично разбить «хрюндель» Мирче Снегуру и восстановить производство ликёроводочной продукции. Выпустив пары, редактор «замахнул» два по сто под малосольный огурчик и отправился почивать.

Ион Лазаревич, завхоз магазина, засуетился в поисках нужных людей и рычагов, способных предотвратить убытки и выкупить «хорошего человека». Но ему сказали: «Ша, Ваня! Засохни и сиди тихо, если не хочешь, чтобы тебя понесли в гробу вперёд ногами и с музыкой. Ещё не слепили ту мазу, которая могла бы отмазать человека от «конторы».

Бухгалтер Елена Леонидовна поснимала с себя золотые цацки, смыла дорогую польскую косметику, отправила детей к матери и снова записалась в коммунистическую партию. Праздник и сытая жизнь закончились. Новая люстра и ремонт квартиры откладывались на неопределённый срок. Жизнь снова поворачивалась к ней задом, и не просто задом, а в глубоком прогибе.

Спортсмен-гитарист Юра Опря поставил отца, народного художника республики, перед фактом – вентиль рога изобилия временно прикрутили. Возвращаемся к «своим баранам»: сын – обучать игре на гитаре любителей поиграть романсы на досуге, отец – расписывать стены в столовых и туалетных комнатах в домах у разбогатевших «приватизаторов». Афанасий Степанович вспомнил про оставленные в Румынии картины на попечение президента Попеску. Президент, наивно полагая, что про него забыли, догадался, что это не так и приуныл. Он всерьёз подумывал поставить точку в отношениях с народным художником нажатием курка. Оставалось решить, куда направить дуло – в свою голову или в голову партнёра. Остыв, президент Попеску снова уехал в Бухарест в бессрочную командировку к любовнице, тем самым, ограждая себя от материальной и, возможно, уголовной ответственности.

Живущие словно на вулкане Битков и Садыковский восприняли неприятное известие, как начало извержения. Для подстраховки под покровом ночи был вывезен весь склад готовой продукции на приусадебный участок тёщи Садыковского, которую потряс размах, с каким зять собрался праздновать её девяностолетие. Что не уместилось в загородном домике, раздали сотрудникам спортивной школы. По «боезапасу» из пяти единиц в одни руки. В течение недели в помещениях комплекса стоял устойчивый запах перегара. С ликвидацией склада проверяющим в конверты стало нечего класть.

Притихшие было злопыхатели – националисты снова подняли головы и «поползли» на директора с завучем. Дмитрий Кириллович и Сергей Владимирович «паковали чемоданы».

Рафаил Данилович потерял голос. Пережитый стресс выбил его из рабочей колеи. Только начавшая налаживаться материальная сторона быта неожиданно разладилась. Впереди маячила безрадостная жизнь впроголодь на нищенскую пенсию в нищей стране. Его начальник и друг, редактор республиканской газеты, бегал по кабинету в панике, картинно заламывал руки и повторял: «За что, за что посадили этого святого человека?! Теперь газету точно закроют и нам всем…» Редактор не договорил, но все, кто находился в кабинете, с ним согласились.

Брошенные в почву отчаянья семена надежды дали первые ростки. «Дружеское участие» в судьбе молодого таланта и регулярные письменные отчёты Тамары Петровны о деятельности Венедикта Скутельника упрочили положение Василия Георгиевича. Ночные звонки прекратились, «американские друзья» не подавали признаков жизни. О долге никто не вспоминал и рассматривался вариант о его списании. Но с исчезновением Вени опасность оказаться не нужной «нужным людям» огорчила педагога. Федосян по поводу и без него бегала в кабинет начальницы, ища поддержки. Но начальница сама ничего не знала. Обе выпивали по рюмочке коньячку и расходились, переполненные тревогой. Карьерный рост Натальи Игоревны оказался под угрозой. Так же как и крепкое здоровье, а возможно и жизнь. Стараниями доброжелателей гадкие слухи доползли до ушей ревнивого мужа. Бывший военный, контуженный взрывом армянской мины в Нагорном Карабахе, мог запросто выправить кулаком позвоночник жены между лопаток за один только «неправильный чих». В более усложнённой жизненной модели, такой как, например, недосоленный борщ или переслащённый компот, вызывалась «скорая» или карета из «психушки». У контуженного отбирали топор, скручивали руки длинными рукавами смирительной рубашки и вытаскивали из шкафа или из-под кровати перепуганных жену и дочь буяна. Слухи о супружеской неверности в семью Горчаковых просочились впервые.

Полковник Попа казнил себя, что не пошёл на опережение и не взял «врага народа» первым. Министр умело обошёл его, усыпив бдительность байками про какую-то хрустальную реликвию. Разоблачить разветвлённую сеть антиправительственных элементов и предотвратить государственный переворот не получилось. Генеральский чин уплывал. Теперь догнать генеральские погоны в реке жизни можно, только плывя по течению в одной лодке с Мирчей и Ионом, – решил Попа.

Поэтесса Лари чувствовала, что происходит нечто, и это нечто проходит мимо неё. На правах законной супруги господаря Штефана одарённая сверх всякой меры женщина позвонила в приёмную президента республики и потребовала встречи с ним. Слухи о «хрустальной реликвии» докатились и до неё. Она единственная законная наследница всего движимого и недвижимого имущества. Её поправили – нажитого в браке с супругом. Она будет оспаривать свои права в международном суде. Уж, что-что, а яйца мужа могут принадлежать только ей одной! Даже президенты не имеют права накладывать на них руки. Во встрече с президентом супруге памятника отказали. Президент занят, очень занят.

Занятой сверх меры президент Мирча сидел за обеденным столом в своей резиденции и умилённо смотрел на гостя, профессора, европейского светилу, доктора исторических наук Венедикта Арнольдовича Скутельнику, который упорно не хотел говорить на родном румынском языке. Ломал комедию, что ни одним языком кроме русского не владеет, а английский освоил в рамках школьной программы и педагогического института, то есть со словарём. Хозяин – барин, не хочет говорить – не надо. Мирча Иванович хорошо изъяснялся и на русском. Он оценил выдержку «резидента», который не сдавался до последнего и даже разоблачённый делал вид, что не понимает, зачем его привезли. Подкупала молодость профессора. Большое будущее, далеко пойдёт. В короткий срок завербовать десятки людей, раскинуть сеть от Москвы до Бухареста. Неожиданная догадка радостью обожгла мозг президента. «Реликвия»! Она у профессора в руках или очень близко. Он использует её чудодейственную силу. Но ноша слишком велика. Простому смертному она не под силу. Только царственные особы или приравненные к ним правители, президенты, например, могут противостоять и управлять энергией «реликвии». Поэтому профессор решил освободить себя от непосильной ноши и передать «божественную силу» в надёжные руки достойному величия, ему, президенту республики и потомку великих даков Мирче Снегуру.

К обеду украшением стола помимо салатов и всевозможных закусок на большом блюде подали мамалыгу с мясом и подливой. Обслуживающие «хозяина» и его гостей (в обеде принимал участие полицейский министр) официанты заменили синие фарфоровые тарелки Лунцюань времён династии Сун на более глубокие и изящные времён династии Мин. Как-то Вене пришлось писать реферат о происхождении китайского фарфора. Кое-что он запомнил. Теперь, слушая хвастливый рассказ «хозяина» резиденции о происхождении посуды, что стояла на столе, Скутельник сочувствовал ценителю роскоши. Если эти изделия не вынесли из Стамбульского музея специально под сегодняшнюю мамалыгу, то тебя, мой неразборчивый друг, крупно облапошили, – размышлял Веня, пережёвывая свинину.

Из всех предложенных гостеприимным хозяином вин Скутельник предпочёл полусладкое красное «Изабелла». Мирча Иванович удовлетворённо хмыкнул. Патриот. Ему импонировали вкусы и манеры гостя. Внешне профессор вёл себя как обыкновенный смертный – ел с аппетитом и пил обильно, не выпячивал напоказ свою образованность и больше слушал, нежели говорил. Осторожен, бродяга, – хвалил профессора президент. Министр молча жевал, почти не пил вино и поглядывал на Венедикта исподлобья. Он ждал, когда президент перестанет молоть чушь про китайские династии, фарфор и про богемское стекло и хрусталь. Ещё министр думал, как поступить с профессором, если тот откажется сотрудничать: шлёпнуть сразу или «поработать индивидуально». Поразительно, – размышлял генерал, – со времён, когда человечество спрыгнуло с деревьев, научилось создавать и разрушать империи, выстраивать цивилизации вплоть до наших дней кибернетики и осваивания космоса, методы устрашения остались прежними – железный крюк за ребро и на цепь под потолок или иглы под ногти. Сразу куда-то улетучиваются и надменность, и хорошие манеры, и напыщенность слога. Орут и нобелевские лауреаты, и сантехники Сидоровы примерно в одной тональности «ля мажор».

По угрюмому молчанию министра президент почувствовал недоброе. Он заговорил об истории края и плавно перешёл к статьям профессора, которыми зачитывается всё прогрессивное человечество. Последняя новость несказанно удивила Веню. Он выразил сомнение относительно ценности своих литературных поделок и высказался в том смысле, что интерес к ним вряд ли выходит за рамки, например, Флорештского или Единецкого районов Молдовы. Президент разразился длинной тирадой в честь скромности гостя, но почувствовал, как трезвый и от того не терпимый к чужому благодушию министр больно наступили ему на ногу под столом.

Из сказанного президентом Венедикт понял главное – ему предлагали возглавить экспедицию по поиску «хрустальной реликвии» господаря Штефана чел Маре. Правительство оплатит все расходы и берётся всячески содействовать успешному завершению предприятия. Любой каприз за наши деньги. В случае отказа сотрудничать с нами, – высказался генерал, – вас и ваших друзей ждёт самое худшее из всех возможных бед или не ждёт ничего хорошего – на выбор. Нами зафиксирован каждый ваш шаг на территории суверенного государства. Генерал с хладнокровием удава, уверенного, что жертва в его власти, поведал Венедикту историю его жизни за последний год глазами спецслужб и полиции. Скутельник не перебивал, не веря в реальность происходящего. Взрослые люди, не австралийские пигмеи из каменного века, образованные, один агроном, другой выпускник Академии ВВС и Академии Генерального штаба СССР, затеяли управлять страной методами пигмеев из Австралии – а именно дубиной по морде несогласным с ними тысячам и тысячам людей. Два дядьки тратят свои жизни на феерическую мечту войти в мировую историю на века. Они уверены, что «творят» историю. Ради этого они готовы совершать ещё большие преступления и глупости, чем сталкивать лбами людей, не ведающих, что творят. Одни прикрываются лозунгом патриотизма. Другие – интернационализмом. Третьи твердят об истинных демократических ценностях. Четвёртые, пятые, десятые… История человечества пестрит болтовнёй о принципах и идеологиях. Она истоптана непрекращающимися «крестовыми походами» или «джихадами». Но сводятся все деяния «властителей миллионов» к обыденности – хлеба и зрелищ, чтобы не свихнуться от тоски и страха перед грядущей пустотой. Только в конце пути те, кто, как они думали, шли к «великой» цели познания сущего или ещё более утопический вариант – к счастью всего человечества, понимали – всё тлен. Вот и этим двоим, Веня посмотрел на мордатого «агронома» и «бравого генералиссимуса», понадобился очередной миф, напичканный глупостями и несуразицами, как большинство мифов – хрустальные яйца Штефана. Почему люди предпочитают гоняться за призраками собственных вымыслов и не желают выполнять предписанные им обязанности? Вот президент, сажал бы согласно полученным знаниям кукурузу на полях или огурцы на грядках выращивал. А генерал занимался бы строевой подготовкой личного состава или разрабатывал на штабных картах штабные учения. Кто на что учился. Нет, им этого мало. Им ВЕЛИЧИЕ подавай. Им мало оставаться теми, кто они есть – смертными агрономами, смертными вояками, им владычицей морской охота стать. Они и других в «гении современности» запишут, чтобы на их фоне блистать бриллиантом в мировой короне тщеславия. Веня понял, что простым парнем с улицы ему из резиденции президента не выйти. Этим двоим легче угробить тысячи человек, переломать тысячи судеб, нежели признать собственное ничтожество. Поэтому, Венедикт, быть тебе профессором вражеской разведки и искать хрустальную реликвию собственного сочинения.

Генерал воспринял с оптимизмом то внимание, с каким слушал профессор. Он для пущей надёжности, чтобы рыбка не сорвалась с крючка, взялся живописать «подрывную» деятельность «резидента», его экономические и идеологические диверсии в молодой республике и за её пределами. От удивления у Скутельника отвисла челюсть. Это ж надо! Эсер-террорист Савинков по сравнению со мной – сопливый пацан с Молдаванки. Факты жизни Венедикта преподносились в своеобразном полицейско-шпионском ракурсе и накидывались жирными мазками на стенку, к которой всё ближе подводили вражеского агента. Осведомлённость министра впечатляла. Он продолжал перечислять «подвиги» «резидента», а Веня продолжал дивиться количеству своих «доброжелателей». Пока министр прижимал фактами профессора, рисуясь осведомлённостью и умением вверенных ему структур работать, профессор раскладывал факты по полочкам, прикидывая, откуда могла произойти утечка информации. К концу монолога картина прояснилась. Веня в общих чертах сложил мозаику своего окружения.

Чтобы отрезать профессору путь к отступлению в столовую пригласили полковника Попу. Тот с готовностью раскрыл чёрную папку с тесёмками и зачитал цитаты из Вениных монологов, говоренных им «под градусом» на дружеских вечеринках. Здесь были и критика реформы министра Косташа, переименовавшего милицию в полицию. «Какая разница, кому давать взятки – менту или полицаю. Хрен редьки не слаще». Упоминался президент. «Жил себе тихо и сытно почтенным директором совхоза, и про то, кто он такой, догадывались только односельчане. Полез в президенты, и все теперь знают, кто в стране главный мудак». Мирча Иванович удивлённо вскинул брови и вопросительно посмотрел на присутствующих. Министр и полковник отвели глаза. Веня отстранённо отхлебнул из бокала и потянулся за хрустальным кувшином, чтобы подлить себе ещё вина. Тень догадки омрачила лицо президента. Он обиженно поджал губы. Вот тебе раз! А ещё светило.

– Мне нужна неделя, всё обдумать, – оборвал доклад полковника Веня.

– У нас нет времени, – ответил министр, – а значит, у вас его тоже нет.

– Но я должен составить план экспедиции и список её участников. Набросать приблизительную смету расходов. Нам нужно оговорить мой гонорар и размеры премиальных в случае успеха. Если поиски окажутся безрезультатными…

– Исключено! – категорически заявил министр. Президент утвердительно кивнул ему. – Это как раз тот случай, о котором принято говорить: «Либо грудь в крестах, либо голова в кустах». Речь идёт о вашей груди и о вашей голове, дорогой профессор.

– Именно в кустах, – ответил Скутельник. – Не забывайте, что территория, где предполагается вести раскопки в районе села Парканы, фактически находится в юрисдикции самопровозглашённой Приднестровской Молдавской Республики. Насколько мне известно, там же расположена одна из воинских частей четырнадцатой армии, также перешедшая под юрисдикцию приднестровцев. Угадайте с трёх раз, как они поведут себя, когда на их территории появится отряд с вражеской стороны и возьмётся рыть землю у них под носом.

– Во-первых, Молдова неделима, и её граждане имеют законное право беспрепятственно передвигаться на территории суверенного государства по своему усмотрению и тем более по поручению правительства, – ответил министр. – Во-вторых, в настоящее время имеется четырёхсторонняя договорённость министров иностранных дел Молдовы, России, Румынии и Украины о прекращении огня. В целом условия договора соблюдаются, не считая Дубоссарского района, где иногда возникают перестрелки. Обстановка для ведения «научной деятельности» в селе Парканы не идеальна, но вполне приемлема.

– А нельзя отложить эту самую «научную деятельность» до более подходящих времён? Чтобы, так сказать, без риска для здоровья, – осведомился Венедикт.

– Вы боитесь?! – в голосе министра послышалась ирония.

– Не за себя, а за жизни людей, которые пойдут со мной за линию фронта.

Мирча Иванович широко улыбнулся. Благородство – редкое качество во все времена, особенно в политике и разведке. Он потянулся через весь стол и дружески похлопал профессора по руке.

– Не беспокойтесь, среди ваших людей, тех, кого вы включите в список, будут и наши сотрудники. Они обеспечат безопасность и секретность операции, – утешил президент.

– Ложка дорога к обеду, – вставил свои пять копеек полковник и покраснел от удовольствия и от того, что его не одёрнули и дали договорить. – А «хрустальная ложка», о которой идёт речь, дорога вдвойне. Она станет гарантом мира и согласия в стране.

– Может быть, не нужно уповать на хрустальные ложки, а просто выслушать друг друга и договориться без мордобоя, – предложил Венедикт. Хорошо «накушанный» мамалыгой и вином он почувствовал любовь к человечеству.

– Впервые слышу о хрустальных ложках, – оживился президент. Игра в слова был явно не его коньком. – Зато у меня есть великолепное богемское стекло…

– Речь не об этом, – с досадой перебил главнокомандующего министр. И уже профессору:

– С «хрусталём» мы быстрее договоримся, уверяю вас.

На размышления Венедикту выделили сутки. Следовательно, я свободен? – поинтересовался Скутельник. – Разумеется. Упаси боже задерживать такого занятого и уважаемого человека! Но во избежание нежелательных эксцессов, вроде сегодняшнего на улице, в целях вашей же безопасности, профессор, поблизости с вами буду находиться наши люди. И наши,  – проворковал полковник в унисон министру. Мои люди, – мягко, но с нажимом поправил президент министра и полковника. Смету и количество участников мы обсудим тот час, как вы подготовите черновой проект, профессор. Для расширения полномочий и устранения возможных препятствий Мирча Иванович порадовал будущего генералиссимуса известием, что назначает того министром обороны всех вооружённых сил Республики.

В голове Попы забрезжила надежда.

Были бы яйца, а генеральские погоны найдутся, – ободрил его великодушный правитель всея Молдовы. Воспитанный в старых, добрых брежневских традициях Мирча Иванович по-отечески приобнял профессора и потянул, было губы к его губам, но министр обороны сделал глаза: ты что творишь, вражеский «резидент» перед тобой, а ты его взасос метишь! Президент потрепал Веню по плечу. – Бывай, Иваныч, «до скорого», – попрощался Венедикт. Его качнуло, он икнул, но удержался на ногах и из подъезда до чёрной «Волги» дошёл самостоятельно, без посторонней помощи. Свой парень, – вслед вражескому агенту подумал Мирча Иванович.

Интересно, какая умница наплела этому умнику про дислокацию вражеских войск в Парканах, – подумал вслух министр обороны. Надо, надо бы этого профессора по «индивидуальному плану проработать», в качестве превентивной меры. А ну как он связан с сепаратистами?! Что за люди ходили за ним по пятам? Может, засланные Смирновым казачки оберегали профессора и ждали удобного случая переправить его на другой берег Днестра? Может, им тоже «реликвию господаря» подавай?!

Полковник высказал мнение, что про расположение воинских частей на территории всего бывшего СССР в эпоху гласности не знают только ленивые. Этой воинской тайне в обед сто лет. Ещё полковник высказался в том смысле, что сейчас беспокоить профессора неразумно. Лучше потрясти «засланных казачков». С какой целью прибыли? То, сё. Поработать с каждым, как говорит министр, «в индивидуальном порядке».

Мысль полковника понравилась министру. Так подпольщик Куцуляк сотоварищи оказался в застенках Попы. Ни о каких яйцах Штефана бывший учитель слыхом не слыхивал. Просил отпустить его и предлагал стать двойным агентом. Глядя на его трясущийся от страха подбородок, полковник, с засученными по локоть рукавами коричневой рубашки, думал, что такого и одинарного агента ему даром не надо. Заложит, падла. Хотя, может быть, оно и хорошо, что заложит. Чем это хорошо, полковник пока ещё не придумал. Но по опыту знал, предатели, как и безбашенные герои, всем нужны. Это, как чёрное и белое. Как соль и сахар. Как день и ночь. Как, полковник запнулся, как, ну, в общем, предатель – это хорошо!

Бесследное исчезновение «группы захвата» во главе с подпольщиком Куцуляком огорчило Игоря Николаевича. Заполучить загадочного профессора не удалось, а стало быть, сторговаться с ним и толкнуть «налево» парочку вагонов оружия и срубить «бабуль» по лёгкому не получится. Президент непризнанной республики поскрёб пятернёй мохнатые брови и уселся за стол писать воззвание к согражданам – Отечество в опасности, отряды самообороны вооружайтесь, в общем, весь набор словоблудия, чтобы поднять патриотов на борьбу с коварным агрессором. Родина-мать зовёт! Смерть врагу! Ни пяди родной земли проклятым оккупантам! «Калаши» и пулемёты раздадим бесплатно, благо оба российских генерала с птичьими фамилиями дают добро. Остальное, как говорил прославленный сатирик Райкин, на ум пойдёт. Мы и без профессора управимся, – думал президент, выводя буквы шариковой ручкой на белой бумаге. В эту минуту он был очень доволен собой.

Одуревший от выпитого и от полученных впечатлений Скутельник непонятно как очутился в парке Пушкина. Он уселся под клёном на деревянную скамейку с чугунными ножками и тупо уставился на асфальт в трещинах. Прохожие проходили по аллее мимо, не обращая внимания на пьяного парня. Им было невдомёк, что от человека среднего телосложения, среднего роста, с ничем не выдающейся внешностью может зависеть их будущее и будущее их маленькой страны. Не знал об этом и Венедикт. Но он начал догадываться, что ввязался во что-то очень серьёзное и непоправимое. Дёрнул же его чёрт написать дурацкую статью в республиканскую газету. Ничего не скажешь – шутка удалась. Винные пары выветривались, и извечный вопрос «Что делать?» всё больше завладевал сознанием. Заварить такую кашу! Эти шизофреники поубивают друг друга из-за бредовой выдумки. Вернуться, рассказать им правду. Но куда вернуться? Он даже дорогу не запомнил. И потом, ЧТО изменит его правда. Кто его послушает? Когда на кону стоят деньги и власть – никто никого не слышит, пока рожи в кровь не перебьют и кости друг другу не переломают. Причём, обычно рожи и кости остаются целыми у тех, кто затевает большую драку.

Венедикт очнулся от размышлений и вышел на дорогу ловить такси. Его появление в стенах «разливочного цеха» «концессионеры» встретили, застыв на местах в духе немой сцены гоголевского «Ревизора», тем самым показав, что русская классика живее всех живых и вряд ли умрёт, пока на свете плодятся дураки. Первым из ступора вышел Борис. Он радостно осклабился и, шагнув навстречу брату, крепко обнял его. Завхоз Евсеев и гитарист Юра тоже полезли обниматься так, будто Веня только что забил победный гол и впервые в истории мирового футбола сделал команду Молдавии чемпионом мира. От смущения Венедикт попросил выпить воды, но ему налили полный стакан водки, как положено после возвращения из небытия.

– Вы чего тут? – выпив и закусив боярским сервелатом с хлебом, спросил Скутельник.

– Оборудование демонтируем, – ответил Евсеев, – так сказать, срочная эвакуация в глубокий тыл на новую точку. Мы ж не знали, куда тебя и на какой срок. Может, под нечеловеческими пытками ты бы в горячечном бреду проговорился и заложил соратников по борьбе.

– Не до шуток, ребята, – сказал Венедикт. Он пересказал собранию, где был, кого видел и что слышал.

– Мы все «под колпаком»? – спросил Борис.

– Все до единого. Мой отказ – это приговор всем, кто прямо или косвенно связан со мной, – ответил Веня. – А моё согласие – бред сивой кобылы. Вообще я не верю, что всё, что происходит здесь, сейчас и со мной.

– Значит, мы сейчас говорим, а товарищи из органов знают о том, что мы здесь и что о чём-то говорим? – осведомился Евсеев.

– Думаю, да, – уныло ответил Скутельник.

– И вся наша деятельность, начиная с монолога на капустнике в «доме просвещённых», поездки в Румынию и Москву, цех по розливу, магазины – всё, всё оставалось под «их» контролем?!

– Они даже знают, где расположена «явочная» квартира «нашего хозяина» в Москве Арнольда Кузьмича. Правда, они не уверены, что я работаю в интересах России.

– А в чьих интересах ты работаешь? – Евсеев не скрывал раздражения и досады. – Скажи! Чтобы когда нас поведут на расстрел, мы знали, какие лозунги выкрикивать кровожадным тиранам. «Вива Куба!», «Да здравствует интернационал!», «Хай живе родяньска Украина!», «Гитлер, капут!» или «Свободу Юрию Деточкину!»

– Всё не так плохо, – заговорил Борис. Товарищи подняли головы и уставились на него. Вокруг стола воцарилась тишина, и в полной тишине все смотрели за рукой Воскобойника и бутылкой водки в ней, которая двигаясь по кругу, приподнимала и опускала горлышко над каждой из стопок, издавая характерное буль-буль-буль. Борис поставил опорожнённую бутылку на пол, под стол, поднял свою стопку и жестом пригласил собрание сделать то же. Руки синхронно потянулись к стопкам, четыре горла хором заглотнули, и дробный стук пустых стопок об дерево ознаменовал готовность «концессионеров» слушать своего идейного вдохновителя.

– Всё не так плохо, – повторил Борис. – Наше предприятие работает. Нас никто не трогает и не тронет, пока ты, Веня, не сказал им нет. «Они» хотят получить «реликвию». Она им нужна до зарезу так, что они готовы для достижения цели выделить столько денег, сколько ты им назовёшь. Отказать им нельзя. Значит, будем сотрудничать. Им нужен «хрусталь», нам – деньги. Много денег. И мы их возьмём.

– Но мы ничего не найдём! – воскликнул Венедикт.

– Они-то этого не знают, – ответил Борис. – В своей статье ты писал, что викинги обманули индейского вождя и подсунули ему мешок со стеклянными причиндалами. Чем твой Мирча лучше вождя, и чем мы хуже викингов?

– Ты предлагаешь? – Евсеев не договорил.

– Именно это я и предлагаю, – ответил Борис. – У меня в Гусь-Хрустальном живёт бывший сослуживец. Его батька потомственный стеклодув. Он тебе такое «выдует», только заплати.

– А если обман откроется? – спросил Юрий.

– Когда он откроется, мы будем очень далеко и очень богатыми, – ответил Борис. Его карие глаза светились радостью и азартом так, будто он только что узнал секрет трёх карт.

– В любом случае, у нас нет выбора, – поддержал Воскобойника Евсеев. С ним согласились. Только Венедикт скептически пожал плечами:

– Бред какой-то.

– Когда в Германии к власти пришли фашисты, многие тоже считали это бредом, но к чему привёл этот «бред» пересказывать нет смысла. Все бредовые идеи потому так живучи, что мир переполнен маньяками и шизофрениками, которые мнят себя спасителями наций и всего человечества, – сказал Евсеев.

– На этом митинг можно считать закрытым, – прервал его Борис. – Займёмся составлением сметы. Чем масштабнее экспедиция, тем капитальнее расходы. Мы не Чичиковы и вписывать мёртвые души не станем, но помощников у «профессора» должно быть достаточно, чтобы он не чувствовал дискомфорта в работе.

Учитывая лимит времени, отведённый Скутельнику на принятие решения, «концессионеры» споро взялись за дело. К вечеру черновик участников экспедиции и смета расходов был составлен. Воскобойник, со свойственным ему размахом, охватил все возможные сферы, которые, по его мнению, должны привести к успеху предприятия. Так для решения поставленной задачи в перечисленных требованиях значились бурильная установка для преодоления известковых пород, взрывчатка, вездеход и другая необходимая техника для подъёма из недр эксклюзивных раритетов и промывки грунта. Потребовался специалист по хрусталю и алмазам. Им стал Василий Георгиевич Федосян. Правда, теперь, с веяньем националистических ветров в Республике, в окончании фамилии значилась буква «у». Тамару Петровну определили к эксперту по хрусталю главным помощником и старшим научным сотрудником.

Без снабженца оказалось тоже не обойтись. Кто как не директор спортивного комплекса Битков и его верный оруженосец Садыковский мог справиться с хлопотной, но ответственной задачей обеспечения экспедиции необходимым инвентарём.

Народному художнику республики Афанасию Степановичу Опре и его сыну Юрию Афанасиевичу вменялось в обязанности делать зарисовки бесценных археологических находок, для истории, разумеется, чтобы потомки умилённо смахивали слезу, изучая рисунки гениального мастера и талантливого ученика.

Борису предстояло взять на себя роль пресс-секретаря и общаться с прессой, чтобы назойливые журналисты и телевизионщики не отвлекали «профессора» от научных изысканий.

Дабы работники пера находились всегда под рукой, в список включили Рафаила Даниловича и его начальника – главного редактора республиканской газеты. Со страниц периодического издания из первоисточников читатели смогли бы узнавать горячие новости с места событий. Рубрику решили озаглавить «Вести с полей в битве за интеллектуальный урожай».

Шагая в ногу со временем в эпоху «гласности», которая так понравилась Западу, решено было пригласить в рамках открытого сотрудничества двух братских народов президента Попеску, известного кристальной честностью и обязательностью в партнёрских отношениях. С его участием экспедиция автоматически становится международной и, соответственно, все последующие открытия будут иметь международный резонанс, что повышает политический статус молодой республики и статус её молдавско-румынских руководителей.

Раз уж речь зашла о международном диалоге, то не мешало бы подтянуть не только «друзей» из Румынии, но и так называемых противников мирного урегулирования конфликта, которые ошибочно считаются противниками, а на самом деле они хотят добра всем и мира во всём мире. В этой связи не помешал бы наблюдатель из Москвы. Тем самым молдавская сторона подчеркнёт своё стремление к мирному сотрудничеству. Арнольд Казимирович Козырянский – это то, что нужно. Специалист и эксперт широкого профиля в вопросах промышленности, а если обузить, то и в лесозаготовке неплохо разбирается. Без намёков, но большинство «специалистов» международного уровня числятся либо дипломатами, либо журналистами. Господин Козырянский только с виду слизняк, на деле, упаси вас, боже, встретиться с ним в очном поединке, будь то интеллектуальный спор или же рукопашная схватка. Недаром посрамлённые им противники нарекли его «Грозным Арни». В международные поездки этот, с позволения сказать, журналист возит с собой секретаршу Зою Макаровну, дочь бывшего советского разведчика. Не Зорге конечно, но хоронили его в чине полковника с правительственными наградами на красных подушечках и с залпом в небо из стрелкового оружия.

Борис перевёл дух. Обосновать необходимость присутствия каждого кандидата в поисковой экспедиции оказалось не просто. Особенно не просто было убедить «руководство страны» в том, что действовать нужно открыто, без партизанщины. Не нужно раздражать левый берег подозрительными манёврами. Не обязательно полностью озвучивать цель археологических раскопок. Достаточно упомянуть хрустальный череп. Когда внимание мировой общественности будет приковано к работе молдавских археологов, приднестровские товарищи не посмеют расстреливать мирную экспедицию.

Список продолжили две Елены. Одна оказалась необходима как бухгалтер. Должен же кто-то подсчитывать, куда, сколько и кому ушло! Вторая – муж якобы архитектор, но тесно контактирует с заокеанскими коллегами из Австралии. Уж кому как не им на «зелёном континенте» печалиться о судьбе Молдовы и её жителях.

Наталья Игоревна оказалась необходима в роли координатора. Что именно ей предстоит координировать – подскажет жизнь.

Баянисту Ивану Тимофеевичу отводилась роль бульдозериста. В молодости он не раз вступал в схватку с капризной стихией на полях Кубани в хлебную страду. Ему не привыкать усмирять своенравных «железных коней» на гусеничном ходу. Что? Комбайн не трактор? Ну, так и побережье Днестра не степи Кубани. Освоил баян, освоит и бульдозер. Нам нужны надёжные люди, лояльные правительству и преданные лично Президенту.

Воскобойник подвёл черту и предложил сделать перерыв. Откупорили вторую бутылку, выпили, закусили сервелатом и приступили к работе с удвоенной энергией.

Определив состав администрации, Борис взялся комплектовать трудовые коллективы, которым надлежало выполнять важную и необходимую в любом деле черновую работу. Для этого предлагалось по совету «профессора» включить в список женскую бригаду штукатуров-маляров из реставрационного управления горремстройтреста, члены которой специализируются на восстановлениях памятников культуры. Таких, например, как городская библиотека. Городская библиотека пока ещё не является памятником культуры? Помилуйте, друзья мои, такими темпами, какими деградирует общество, скоро все библиотеки на постсоветском пространстве станут не только памятниками культуры, а будут занесены в «красную книгу» интеллектуального наследия человечества. В сторону демагогию. Вторая бригада – это волонтёры из числа тех, кто рвётся не словами, а делом посеять доброе, светлое. Кто своим скромным трудом, невидимым стороннему глазу несёт культуру в массы. Кто жаждет своими руками созидать, соучаствовать в творческом процессе. Они живут среди нас, маленькие герои, труженики. Бригада разливочного цеха ликёроводочных изделий в полном составе. Ну и что, что разливать и копать – это не одно и то же. Мужикам нужна работа.

Венедикт прервался, чтобы промочить горло. После новой бодрящей стопки он остался сидеть за столом в брюках и с голым торсом, чтобы тесные рубашка и пиджак не мешали движениям тела и полёту мысли. Евсеев тоже разоблачился: скинул с себя вишнёвый пиджак, последний писк моды и чёрные польские туфли из свиной кожи, которые натёрли пятки, отчего те горели и на время были помещены вместе со ступнями в пластмассовый тазик с холодной водой. Юрий по своему обыкновению мало говорил, мало пил и соображал, как подобрать правильные слова и объяснить папе, что его сын уходит за линию фронта и берёт с собой самое близкое, что у него есть – отца.

После комплектации «личного состава» Борис сотоварищи взялся расписывать необходимый инвентарь, транспорт для передвижения. Не забыли вписать походную кухню с поваром, желательно грузинской национальности, чтобы умел приготавливать настоящий шашлык, а не пережаренное мясо на костре. После изнурительной работы в полевых условиях под палящим солнцем и под настороженным взглядом затаившегося противника, коллективу археологов и наблюдателей необходимо будет расслабиться. К шашлыку полагается вино, а к вину женщины. Пункт по женскому вопросу «профессор» потребовал вычеркнуть. Без того нагородили изрядно, стыдно перечитывать. Потребности организма, такие как личная гигиена, оправка и секс пусть каждый решает самостоятельно. Воскобойник возразил брату, что на войне, кроме личного оружия ничего прочего личного нет. Есть командиры, подчинённые, устав, распорядок и приказы. Личная жизнь это – письмо матери или невесте, иногда друзьям. Досуг организовывает командование. А так как экспедиция направляется в зону боевых действий, следовательно, командование должно обеспечить досуг личного состава. «Ну, не бабами же?!» – возмутился Веня. «Нет, давай по вечерам растягивать простыню между ивами и крутить через кинопроектор патриотические эпопеи «Александр Матросов» или «Иван Бровкин на целине» в румынском переводе». Женский вопрос остался открытым.

Надлежало определиться с оплатой – сдельная или почасовая.

– Весь цивилизованный мир давно перешёл на контракты, – заметил Евсеев. – Пусть каждый отдельно оговаривает стоимость своего труда.

– Где ты видишь цивилизованный мир, – Борис обвёл комнату, заставленную ящиками со стеклотарой, бочками с отфильтрованной водой и ёмкостями для переливания спирта. – Распределяем по старинке – рядовым гражданам по способностям, а начальству по потребностям.

Он написал цифру под проведённой им же шариковой ручкой жирной чертой и показал лист концессионерам. По ошеломлённым лицам и молчанию партнёров Воскобойик не понял, это много или мало.

– Это годовой бюджет Республики, – пробормотал Венедикт.

– Если не пятилетний, – вторил ему Евсеев.

– Нас дешевле грохнуть, – высказался Юрий.

– Разумеется, сумму порежут, – согласился Воскобойник. – Сами знаете правило: проси больше, а то не получишь ничего.

На закрытом совещании у Президента представленная «профессором» смета расходов и гонораров пошла по рукам. Мирча Иванович хохотнул от удивления и восторга. Вот это размах! Вот это наглость! Тут никаких яиц не захочется.

Министр обороны захлебнулся от возмущения. Рука без спросу потянулась к кобуре, но к счастью для окружающих кобура осталась в кабинете, в сейфе.

Полковник Попа заёрзал на стуле. За такие «бумажки» в сорок первом без суда и следствия к стенке по закону военного времени. А вы, что же, прошли Великую Отечественную? Нет, но про стенку слышал.

Скутельник с невозмутимым видом рассматривал чёрную муху на лакированном столе, которая ползала и перелетала с места на место, раздражая тем самым и без того раздражённого министра.

– Правительство не проголосует за этот документ, – объявил Президент.

– Да с какой стати оно должно вообще голосовать за этот документ?! – вспылил министр. – Это филькина грамота.

Президент взялся успокаивать министра. Ты, Ион, не горячись. Сумма действительно чрезмерная, но не надо забывать, откуда к нам приехал дорогой профессор. В краях, где он обитает, у людей, если не у каждого, то через одного на личных счетах несоизмеримо больше того, что здесь написано. Но у нас маленькая страна, и вы должны учитывать это, дорогой профессор. Мы не сможем дать и половины того, что вы просите.

Скутельник, не поднимая глаз, обронил: «А с учётом «откатов?»

В собрании произошло оживление. Как можно?! Мы радеем за нацию, за народ. Мы слуги народа. А нам предлагают грязную сделку с совестью! Причём тут совесть, Ион? Всех не накормишь досыта. Всегда останутся недовольные, обиженные. Когда-нибудь они подвинут нас, и это когда-нибудь может оказаться не за горами. Очень не хочется остаться с голой, Президент посмотрел на полковника, который взялся писать в блокноте якобы появившуюся мысль, не хочется жить на пенсию. Видно, что дорогой профессор деловой человек.

– Ваш дорогой профессор очень дорого нам обходится, – продолжал упорствовать министр.

– Либо ты угомонишься, либо я тебя угомоню! – потерял терпение Президент. – Ты, что, деньги из своего кармана вынимаешь?! Нас избрал народ, и мы представляем интересы народа. Раз нам нужны яйца Штефана, значит и народу они тоже нужны. Быть может, даже больше, чем хлеб с мамалыгой. У каждой великой нации, если она считает себя таковой, обязана присутствовать национальная идея. У китайцев и кубинцев – коммунизм. У арабов – ислам. У западного мира – демократия. А у молдаван и их румынских братьев – яйца Штефана. И мы достигнем заветной цели любой ценой. Заплатим, если того требует злоба дня. В разумных пределах, разумеется. Деньги можно будет потом списать, времена неспокойные. Война штука дорогостоящая. Теперь нам без неё не обойтись. За реликвию платить надо, так что деньги позарез нужны. Победителей не судят, а добыв реликвию, мы станем непобедимыми.

– Сколько? – буркнул министр, не глядя на «профессора» и Президента.

Мирча Иванович вопросительно посмотрел на Скутельника. Тот написал карандашом цифру на листке бумаги и подвинул его поближе к руководителям Республики.

– Это на всех или каждому? – приподнял брови Президент.

– Каждому.

Мирча Иванович просиял.

– Вот видишь, Ион, а ты огорчался! Умного человека хотел обидеть.

Для надёжности и предотвращения эксцессов с гвардейцами и казаками, по настоянию министра всех вооружённых сил в состав «делегации археологов» включили остатки отряда политического террориста-подрывника Илие Илашку. Сам командир, к сожалению, принять участия в «научных изысканиях» не сможет. Враги захватили его и верных ему соратников и бросили в тюремные застенки четырнадцатой армии. Но дело героя живёт. Группа «Бужор» (пион) не утратила боеспособности с потерей отважного командира. Министр смахнул со щеки скупую мужскую слезу и тут же ловким движением ладони попытался пленить надоевшую муху. Но вредное насекомое ушло от смерти, проделав в воздухе витиеватые зигзаги, и уселось на занавеску у окна.

Когда казалось, что стороны достигли договорённости по основным вопросам, неожиданно в бочку мёда плюхнул ложку дёгтя полковник:

– Мы забыли про законную супругу господаря, Леониду Лари, – сказал он.

Ложка оказалась размером с армейский половник. Президента от досады скривило:

– Да, стерва редкой масти. Затребует свой кусок мамалыги.

– Пирога, – буркнул министр. Президент не расслышал его или сделал вид, что не расслышал.

– Надеюсь, с нею мы найдём консенсус, не правда ли, дорогой профессор? – обратился к Скутельнику Мирча Иванович.

– Жизнь покажет, – ответил Веня уклончиво.

Несмотря на строгую секретность, слухи о намечающейся экспедиции расползлись по столице и доползли до «молодой». В самый разгар «медового месяца» с памятником поэтесса, оторвавшись от любимого, примчалась в резиденцию Мирчи Ивановича и потребовала аудиенции с ним. Супруга Господаря не знала, что именно затевает Президент, но сильно опасалась, что её обойдут. Слухи о «великой реликвии» «Великого Господаря» не давали покоя госпоже Лари. В приёмной её встретили с прохладцей и ответили, что президент занят и принять её не сможет. Обозлённая супруга господаря пообещала при встрече расцарапать морду Президенту. Крепкие мужчины в штатском вежливо вывели даму под локти на улицу. Леонида сбесилась и не собиралась сдаваться. Она подключила творческую интеллигенцию и посредством «свободной» прессы развязала на страницах периодической печати полемику, нужны ли народу руководители, не способные жёсткой рукой управлять государством. Снова досталось русским, мол, президент пляшет под их дуду. Пора прополоскать мозги свинцовым дождём противникам объединения двух государств. Вместо того чтобы заигрывать с вражескими агентами и тратить народные деньги на сомнительные артефакты, лучше бы Президент занимался насущными проблемами Республики.

Огласка про намечающиеся археологические изыскания оказалась на руку Президенту. Он дал поэтессе публично выговориться, после чего пригласил к себе в рабочий кабинет для беседы. Там он рассказал о существовании хрустального черепа, но и только. Поэтесса приехала подготовленная к разговору. Друзья снарядили её статьёй профессора Скутельнику, которую взбалмошная дамочка наскоро прочитала и поняла из прочитанного, что некий клад, принадлежащий её мужу, хотят присвоить нечистоплотные на руку политиканы. ЭТО моё, – заявила она. Ну и бери «своё», был примерный ответ Мирчи Ивановича. Где брать, супруга господаря, разумеется, не имела ни малейшего понятия, потому убавила гонору и попыталась договориться по-хорошему. Пятьдесят на пятьдесят. Президент даже закашлялся от негодования. Какая-то самозванка предъявляет права на то, что ей не принадлежит. Да ты заигралась, голубушка! Комедию с твоим замужеством мы проглотили, ладно. У нас демократия, пляши хоть голая прилюдно, но на святое замахиваться не смей! Штефан и всё что связано с ним – принадлежит народу, а так как президент избранник народный, значит всё, чем владел Штефан – собственность президента. Поняла?! И нечего закатывать истерики. Получишь денежную компенсацию. Сколько, сколько! Сколько надо, столько и получишь. Не обижу. А станешь артачиться – в бараний рог сверну. С властью шутки плохи. Поняла? Ну, то-то, ступай. Привет мужу.

Подготовка в поход на поиски сокровищ Штефана двигалась полным ходом. Для легализации работ на левом берегу Днестра по заданию полковника Попы на страницах периодической печати стали появляться статьи о грядущем грандиозном историческом событии – археологических раскопках в селе Парканы. Снимками хрустального черепа племени майя «Метчелл-Хеджес» пестрели страницы газет и журналов. Теперь у Молдовы будет свой судьбоносный раритет! Вопреки ожиданиям мировая научная общественность не проявляла интерес к черепу. Наверное, не все в мире владеют румынским языком, – предположил полковник Попа. Ничего, когда откопаем череп, сами к нам поедут, в очередь выстраиваться будут. Пока спецслужбы тормошили прессу, Воскобойник обрабатывал кандидатов, внесённых в список. Именем Президента республики он собрал всех в актовом зале «дома просвещённых» и в обстановке строжайшей секретности начал собрание. Стопроцентную явку обеспечили люди Попы и министра обороны. Большинство из присутствующих не понимало, ЧТО происходит, и зачем их собрали. Садыковский успел сочинить завещание, отписав всё движимое и недвижимое имущество жене и дочери. Ему собрали чемодан с бельём, шерстяными носками и папиросами «Прима». На всякий случай сунули кроссворд и карандаш, всё веселей.

Битков во дворе спортивной школы взялся жечь бумаги без разбора. В пламя костра попали рабочие журналы проведения спортивных занятий, товарно-транспортные накладные и пожелтевшие газеты «Правда» и «Известия». Туда же полетели грамоты и дипломы, полученные директором лично и школой в советские времена за ударный труд. От страха и отчаянья Дмитрий Кириллович напился дома до бесчувствия и до утра проплакал на плече у расстроенной жены.

Федосяну Василий Георгиевич сидел в первом ряду, широко раздувая ноздри. Его распирала гордость. Родина позвала его в трудную годину. Оценила его выдающиеся организаторские способности и политический вес в определённых странах в неопределённых кругах. Мы вам такой хрусталь найдём, такие алмазные россыпи – ахнете! Бывший учитель пения чувствовал, что пробил его звёздный час.

Тамара Петровна скептически посматривала на входную дверь, где, сложив руки на месте, где обычно складывают руки футболисты в ожидании штрафного удара по воротам, стоял верзила с каменным лицом в серой паре и в галстуке. Кто кого от кого охраняет, было трудно понять, но выйти без спросу из зала не представлялось возможным.

Наталья Игоревна внешне держалась спокойно. Господин Попа предупредил её личным звонком о явке на собрание, которое может стать судьбоносным в её жизни.

Народный художник Опря надулся и старался не смотреть в сторону румынского партнёра Попеску. Тот в свою очередь приставал с вопросами, любезничал и пытался узнать, появится ли на совещании сам Президент республики. Он, как президент, хотел бы пожать руку Президенту, потому что знает не понаслышке, как не сладок президентский хлеб. К тому же хотелось бы понять, зачем его привезли сюда, пообещав безбедную старость в случае согласия участвовать в археологической экспедиции.

– Что ищем, Афанасий Степанович?

– Яйца.

Ответ погрузил президента Попеску в глубокую задумчивость.

Рафаил Данилович, облачённый в чёрную пару, закинув ногу на ногу, нервно подёргивал мыском чёрной туфли, чем несказанно раздражал вконец измотанного сомнениями главного редактора республиканской газеты. Соратники и друзья, они страстно желали продлить существование своей газеты и своё существование в ней, но не ценой собственной жизни, которую вполне может оборвать шальная или снайперская пуля за линией фронта. Оба боялись, но не уходили, потому что уйти казалось им ещё страшнее.

Баянист Иван Тимофеевич, вдовец и жизнелюб, пытался заигрывать с двумя Еленами, громко говорил пошлости, и сам же им смеялся. На всякий случай он прихватил баян. Возможно, после собрания его попросят сыграть для гостей. И вообще, с инструментом на коленях привычнее.

Елена Валерьевна решила не изменять принципам и сидела в бардовой шляпе и в ситцевом сарафане «а ля доярка Фрося». Здесь присутствовал элемент протеста. Вы можете диктовать мне какие угодно условия, но шляпа продолжит свободно мерцать на свободной голове, как маяк в безбрежном океане произвола даже в тридцатиградусную жару. Отпустите меня в Австралию, а?! Очень на диких кенгуру посмотреть хочется.

Елена Леонидовна для солидности водрузила квадратные очки на кончик носа и старалась выглядеть бухгалтером, таким, каким она его себе представляла: строгим, скупым на слова и сосредоточенным. От долгого сидения с прямой спиной без движения на деревянном стуле, у Елены Леонидовны затекли ягодичные мышцы и мышцы других частей организма. Однако тело тренированное регулярными многочасовыми занятиями с детьми у музыкального инструмента мужественно продолжало борьбу с вынужденными неудобствами. Настоящие коммунисты – они ведь такие: упрямые и несгибаемые.

Ион Лазаревич, осторожный во всех отношениях человек, не мог покинуть актовый зал, хотя страстно этого желал из осторожности, а главное, из опасения, что те, кто так вежливо пригласил его на собрание, в случае неявки закроют его магазин и вместе с магазином всех его друзей. И не то чтобы он сильно переживал за судьбу друзей. Обидно конечно, хорошие люди, семьи, дети, но что поделать, жизнь. Просто появлялось новое опасение, что друзья начнут рассказывать, там, где этого делать не надо, всякие небылицы о скромных попытках бедного еврея с молдавскими корнями заработать на мамалыгу с брынзой. Зачем посвящать «органы» в чьи-то гешефты? У них, у этих «органов» своих забот и гешефтов хватает, не нужно морочить людям головы. Именно желание не вступать в конфликт с «властью» и ничто другое оставляло Иона Лазаревича на стуле в первом ряду.

Женская бригада штукатуров-маляров в полном составе расположилась на заднем ряду и вела себя тихо. Женщины смотрели во все глаза за своими мужьями, чтобы те не вздумали отлучиться «до ветру» через отдел ликёроводочной продукции в ближайшем гастрономе. Мужчины сидели смирно, придавленные неизвестностью. Особенно их угнетала та необыкновенная вежливость, с которой все они были доставлены на собрание. Изнуряла духота в зале, белые фланелевые рубашки с жёсткими воротничками, отутюженные со стрелочками брюки и тесные туфли на выход. Очень хотелось холодного «Жигулёвского». Очень!

Арнольд Казимирович сослался на неожиданную болезнь, свалившую его с ног, и обещал подъехать непосредственно к месту раскопок, как только позволят обстоятельства. В болезнь никто не поверил, ни Президент, ни министр обороны, ни полковник Попа, но сделали вид и посочувствовали телеграммой в адрес больного посредством «профессора». Сам же Веня в приватной беседе по телефону предупредил отца: «После не плачься, что обнесли деньгами». Новый особняк требовал новых финансовых вливаний. «Грозный Арни» взвесил все «за» и «против», величину задолженности по зарплатам рабочим из Украины и стоимость стройматериалов и поспешил на Киевский вокзал за билетами. В тот же день со своей «секретаршей» Зоей Васильевной он отбыл из Москвы в южном направлении. Лететь самолётом Арнольд Казимирович категорически отказался из опасения быть сбитым в воздушных пространствах суверенных государств. Министров обороны стало много, армий тоже, оружие поделили. «Земля-земля», «воздух-воздух». Возьмутся проверять, кому чего досталось, не подсунули ли бракованных зениток. Мало ли, что кому в голову взбредёт?! Шарахнут почём зря по нарушителям воздушных границ и похоронят с почестями ошмётки «легенды мировой контрразведки». Ещё положат в гроб по ошибке чужие ноги в ботинках или, хуже того, не свою голову, какой-нибудь старухи, например. Думать противно…

«Концессионеры» во главе со своим «президентом» Воскобойником расположились особняком у открытого окна, куда придвинули чёрный рояль, чтобы не мешал. Евсеев в белой паре и парусиновых мокасинах ждал окончания ещё не начавшегося собрания. «Комедия» с «реликвией» ему порядком поднадоела, но он не «высовывался», чтобы не подвести товарищей и не упустить возможный куш.

Гитарист Юра глубоко вдыхал ноздрями и выдыхал ртом воздух, отрабатывая навыки упражнения йогой. Впрочем, он не был уверен, йога это или какая-то другая новомодная муть, которой со страниц журналов и газет с энтузиазмом перекармливали население постсоветского пространства «пришельцы» из астральных миров доселе неведомых добропорядочным строителям коммунизма.

По распоряжению полковника Попы и с согласия министра обороны Республики общее собрание разрешили не посещать остаткам группы «Бужор». Бывалым партизанам с террористическим уклоном надлежало присоединиться к экспедиции при пересечении линии фронта под видом кочующего табора цыган, отбившегося от «своих». К «табору» также прикрепили опостылевшую Президенту супругу господаря, которая требовала, чтобы в её паспорт вписали вместо фамилии Лари фамилию мужа – Мушаты. Но из-за отсутствия в паспортных столах бланков нового образца с молдавской или румынской символикой законное требование супруги господаря оказалось невыполнимым. Красный общегражданский паспорт с гербом и надписью «Союз Советских Социалистических Республик» опротивел поэтессе. К тому же начальница загса оказалась женщиной с принципами и гораздо умнее попа Петра Бубуруза. Она отказала в регистрации брака за отсутствием жениха и его живой подписи в журнале регистрации. Единомышленники поэтессы, такие же шарлатаны, как и их кумир, затеялись снять с постамента многострадальный памятник старику Штефану и притащить его в зал брачующихся. Ноша оказалась непосильной для их слабосильных организмов. И даже если бы при помощи взрывчатки им удалось «уговорить» господаря «явиться на регистрацию», ввести памятник в помещение помешал бы простёртый над головой крест, а вносить жениха горизонтально – не тот повод и не то место. От идеи отказались, утешившись общепринятым мнением, что все браки заключаются на небесах, следовательно, запись в паспорте необязательна. Зато обязательно присутствие «молодой» на раскопках. Быть может, «любимый», великий и прозорливый адресовал потомкам письмецо в глиняном горшке и тёплым словечком обмолвился жене, где зарыт хрустальный череп. Сумасбродная идея о послании весточки Великого Штефана не менее Великой поэтессе, тут же нашла отклик в светлых умах националистов. Идею подхватили и посредством всё того же попа Бубуруза благословили госпожу Лари в «крестовый поход» на Приднестровье. Опасаясь быть узнанной из-за широкой популярности у населения, «молодая» предложила замаскироваться под гадалку и ожидать подхода «табора» за городом в пёстрых цыганских юбках и цветастом платке на голове. Полковник Попа не возражал. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы под ногами не путалось.

Утомлённое ожиданием собрание разом повернуло головы в сторону открывшейся в концертный зал двери. Выйдя на своих коротеньких ножках в центр, Чезар Георгиевич отвесил лёгкий поклон и одёрнул полу серого пиджака. Пистолет в кобуре под мышкой выпирал, как батон любительской колбасы, стеснял движения и возбуждал в полковнике досаду. Нечего было выделываться и брать с собой оружие. Кого удивлять? Все и так знают, что он здесь главный. Хотя, возможно, и не все. Полковник бросил проницательный взгляд в стиле «Дзержинский на допросе» на оробевших малярш и их мужей. Теперь «любительская колбаса» под мышкой показалась ему вполне уместной.

Не искушённый в словесных баталиях полковник неожиданно для себя заговорил не о том, что ему надлежало сказать. Вместо того, чтобы кратко изложить цель собрания, он взялся описывать цветущий край и то, как его, этот край, топчет сапог коварного врага. Как этот враг сжигает сёла и города, не щадя ни стар, ни млад. Как орды варваров гусеницами танков утрамбовывают сельскохозяйственные угодья, обрекая на голодную смерть скотину и народ. Гробовое молчание в зале вдохновило полковника. Окрылённый собственным красноречием он, подобно диктору Левитану, чеканил слова, жёг глаголом умы и сердца. В порыве патриотизма Попа упомянул холодную зиму сорок первого, битву за Москву, танковую «мясорубку» под Курском, Сталинградское сражение, блокаду Ленинграда и взятие Берлина. Родина в опасности! Ни пяди родной земли врагу! Смерть оккупантам! Бороться до последней капли крови, до последнего патрона. Вива Куба! Свободу Луису Корвалану!

Полковник осёкся и опустил кулак, занесённый над головой. Страстная речь Чезара Георгиевича на румынском языке у русскоязычной части присутствующих вызвала гадливое чувство. Воскобойник и «концессионеры» ничего не поняли и насторожились, услышав перечисленные города. Появились смутные сомнения, что раскопки могут сильно затянуться, ввиду их возможного переноса в Москву, под Курск, к границам Волгограда и, возможно, даже в район Берлина. Молдавская же часть «археологов» также не ждала ничего хорошего от предстоящего вояжа в зону конфликта. Нам ещё «курской дуги» не хватало, – отражалось на лицах общее сомнение.

Полковник смутился, осознав, что слегка перегнул палку и быстро объявил:

– А теперь перед вами выступит человек, который не нуждается в рекомендациях – европейский светило, профессор Скутельнику Венедикт Арнольдович.

Белая двустворчатая дверь, в которую десятью минутами раньше вошел полковник, распахнулась, и в зале появился Венедикт в льняной паре светлых тонов, белых кожаных туфлях в мелкую сеточку, в галстуке в черно-белую полоску на фоне белой льняной сорочки и чёрного кожаного ремня на брюках с пряжкой в виде головы крокодила. По слегка небритому лицу «профессора» и тёмным кругам под глазами можно было предположить, что ближайшие дни «светило» много работал и мало спал. Запах лёгкого перегара не мог перебить даже дорогой одеколон, которым Веня рьяно осенил себя, собираясь на встречу. Уже сам этот запах говорил о рабочем настрое «профессора». Чтобы не сбиваться с сумасшедшего жизненного ритма и не пасть жертвой нервного истощения, ибо не каждому выпадает на долю счастье возглавлять сумасбродный проект собственного сочинения, руководитель экспедиции стимулировал мозговую деятельность хорошо проверенными народными средствами заводского или домашнего розлива. Сегодня ему предстояло сказать речь, убедить и повести за собой людей, которых хочет он того или нет, всё равно куда-нибудь поведут с ним или без него.

Веня молчал и в наступившей тишине слышал тяжёлое дыхание Ивана Тимофеевича. Скутельник знал, что все присутствующие, без исключения, кроме, возможно, охранников у двери и за окнами, знают, кто он и что, и что он знает то, что знают они. Но они смирно сидят на своих местах и делают вид, как и он, что перед ними «светило». Молчат, и будут молчать, делают, и будут делать так, как скажут, потому что полвека назад на таких же собраниях молчали их матери и отцы, опасаясь расправы и лагерей. А ещё четверть века спустя молчали они сами, опасаясь преследований, коллективных проработок, санкций партийных органов и бессрочных «командировок» в «лечебницы» для особо ретивых. Веня переводил взгляд с одного лица на другое, и его распирало желание хохотать и плакать одновременно. Новые времена! О чём вы говорите, господа?! Вчера вечером ты, Иван Тимофеевич, ложился спать «товарищем», а утром проснулся «господином». По распоряжению «сверху». Что в тебе изменилось за ночь, домнул?! Господа – в очередях за дешёвым мылом и «суповым набором», которым на пресловутом «западе» даже собак не кормят? С затравленными лицами. Тоска, страх, отчаянье, неуверенность и очень глубоко, в самой дальней точке в потайном закутке, там, где душа соприкасается с глазами – уголёк лютой ненависти. Многолетней выдержки. Перебродившей в гремучей смеси вездесущего обмана и безнадёги, беспросветной, тоскливой и постоянной.

Идите отсюда, господа, товарищи или как вас там ещё! Бегите. Вас обманывают, потому что не приучили слушать правду. И вы обманываете потому, что не привыкли её говорить. Зачем вам ваши никчёмные жизни? Вы боитесь, что их отберут? Их уже отобрали, когда поселили в ваших душах страх. Но вы готовы жить как угодно, лишь бы жить. И делать, что прикажут, лишь бы урвать малую толику привилегий, за которые оставшуюся часть жизни будете трястись и снова, и снова бояться, опасаясь, что их, не приведи Господи, отнимут вместе с жизнью.

Веня говорил, но никто не слышал его голоса. Все ждали, когда же «светило» начнёт. Бригада штукатуров-маляров и их мужья поедала глазами «профессора». Надо же, а мы не знали! «По-простому» с ним. А он, смотри – фигура! Вот влипли!

Кто-то на «галёрке» воспринял затянувшееся молчание «профессора» как сигнал, догадался и разорвал тишину хлёсткими аплодисментами.

Словно камень, брошенный в гладь озера, волна аплодисментов разрослась и охватила берега от края до края. Хлопала даже Тамара Петровна, удивляясь сама себе и себя же стыдясь. Жидко, оглядываясь друг на друга, ударили в ладоши «концессионеры». Так надо, для пользы дела, – утешали они себя.

Улеглось. Веня прокашлялся. Говори. Ты ведь столько раз заносчиво обвинял «старшее» поколение: «Что же вы молчали?» Ну, так говори! Покажи пример! Открой всем глаза. Скажи правду. Ведь говорить правду – это одно из необходимых условий оставаться принципиальным и честным, а главное, правильным. Не важно, что всех присутствующих в зале накажут хотя бы из соображений целесообразности, чтобы другим неповадно было слушать и слышать эту пресловутую правду. Накажут, как участников разветвлённой антиправительственной организации со злобным умыслом свержения существующего строя. Расскажи всем то, что все и так прекрасно знают.

Веня заговорил. О великих географических открытиях человечества, о нераскрытых тайнах сокрытых в недрах земли, которые необходимо найти и явить миру. Об историческом значении наций и вкладе их в мировую культуру. О том, что и Великому молдавскому народу пора громко заявить о себе и вписать красной строкой яркую страницу в мировой истории. Именно им, тем, кто собрался сегодня здесь в концертном зале «дома просвещённых», выпала великая честь получить из рук судьбы перо для написания этого исторического текста. Веня сыпал трюизмами и банальностями. Сравнивал Штефана Великого с общепризнанными мировыми «брэндами истинного величия», такими как Александр Македонский и Александр Суворов, Бонапарт Наполеон и Григорий Распутин, Ульянов-Ленин и Джугашвили-Сталин. Так же в пламенную речь втесался маршал Жуков и, что немало озадачило присутствующих – Леонид Брежнев, так как начало взлёта его политической карьеры, так же как и Штефана Богдановича приходилось на период управления Молдовой.

От сложной мозговой работы, связанной с историческими аналогиями у слушателей, сидящих на «галёрке», вспотели лбы. Веня отметил, что и остальные порядком подустали от его болтовни. Речь он закончил просто:

– Все вы призваны послужить Отечеству. По закону военного времени – уклонистов к стенке. Сейчас вам раздадут конверты с описанием должностных обязанностей в экспедиции. К инструкции прилагается контракт, «по-нашему» – договор, где указывается сумма вознаграждения за проделанную работу. Семьям погибших будет выплачена компенсация. Держаться вместе. В плен не сдаваться. У кого вопросы – к Чезару Георгиевичу.

Возник вопрос только у Ивана Тимофеевича – предусмотрены ли правительственные награды и льготы участникам археологической экспедиции. Полковник по-отечески потрепал «патриота» по руке и пообещал лично заняться судьбой «славного баяниста». Потом, по возвращении, если оно состоится, – утешил Попа.

Люди выстроились в очередь и подходили к столу близ выхода, за которым сидел улыбчивый господин с зализанными назад жиденькими тёмно-русыми волосиками. Ему называли фамилию, он перебирал быстрыми пальчиками в коробке заботливо надписанные шариковой ручкой на латинице конверты, отыскивал нужный и отдавал в руки. Пододвигал список, указывал ручкой графу и предлагал расписаться. Кто-то вскрывал конверт, едва отойдя от стола. Иные, выходя за дверь. Василий Георгиевич не удержался и с достоинством, но и не мешкая, разорвал конверт по краю и вынул несколько страниц, скреплённых степлером. Инструкцию он оставил напоследок, его интересовала сумма контракта. Ознакомившись с цифрой, Василий Георгиевич расцвёл. Он оглянулся, ища глазами своих благодетелей, но полковник и «профессор», отойдя в угол зала, что-то обсуждали между собой.

Иван Тимофеевич надкусил край конверта, надул его и хлопнул сверху ладонью. Раздался сухой выстрел, а за ним счастливый смех «славного баяниста». Народ вздрогнул и обратил взоры на жизнелюбивого «шалуна». Тот перелистнув страницу служебных обязанностей углубился в изучение контракта. Зал огласил его счастливый гогот.

– Мать честная, так я ж теперь капиталист! – ликовал бывший тракторист.

Полковник Попа ласково смотрел на представителя широких народных масс, только что облагодетельствованного правительством. Бумага всё стерпит, крутилось у него в голове. Я вам всем ещё по паре нулей нарисую, вы только найдите «реликвию». Жизнь покажет, кому вершки, а кому корешки. Ликуйте, пока.

Президент Попеску от восторга едва не пел гимн Румынии. Даже без премиальных в случае успеха предприятия судьба преподнесла ему подарок на старости лет. А если ещё подкинут, ну тогда… – Нужно будет вернуть картины этому народному мазиле. Куплю парочку подлинных шедевров, – ободрённый перспективами домнул Попеску, широко улыбаясь, двинулся к своему другу художнику, чтобы сообщить радостную новость – недостающие полотна найдены и в ближайшее время вернутся хозяину. Афанасий Степанович выслушал румынского партнёра, отстранённо глядя в сторону. Затем повернулся анфас, погрозил пальчиком и предложил пропустить по рюмашке коньячку, что выставили на подносе для гостей на полированной крышке концертного фортепиано. А что? Удобно и экстравагантно.

Евсеев после четвёртой дозы отправился в закреплённый за ним кабинет, теперь его не называли «каптёркой», листать энциклопедию с целью выяснить, за что пьём. Гитарист Юра предложил партию в шахматы Садыковскому, но осторожный завуч, осмотрев помещение и пустующие полки, сказал только: «Место удачное», но играть отказался. Битков взялся выпивать с Евсеевым, радуясь, что пока пронесло. Тамара Петровна топталась возле Натальи Игоревны и двух Елен. Женщины не знали, что им делать и не решались уйти, опасаясь пропустить возможное продолжение банкета. От Попы вводных инструкций не поступало. Он продолжал беседу с «профессором». Возможно, начнутся танцы. Лучше остаться.

Чувствуя свою безнаказанность, мужья женской бригады штукатуров-маляров налегали на халявную выпивку. День выдался нервный. Стрессы. Подносы на рояле меняли один за другим. Жёны, ошеломлённые обещанными зарплатами, решили отметить событие и присоединились к мужчинам. Вера мимолётно встретилась взглядом с Веней. На суровом лице парня в уголке рта вспыхнула и угасла горькая усмешка. Эх, парень, остановил бы ты машину, а то провоняешь весь салон. Нет, напарница, не могу. В этом авто тормоза не предусмотрены.

Перед Попай предстал подчинённый и наклонился к его уху.

– Передайте министру – собрание в разгаре. Коллектив с воодушевлением и энтузиазмом поддержал планы правительства и готов к трудовым подвигам, – ответил захмелевший полковник. – Встречными инициативами участники экспедиции вызывают друг друга на социалистические соревнования, – полковник опомнился и тряхнул головой, – соревнования отставить. Вызывают друг друга на бескомпромиссную борьбу за почётный вымпел передовика производства. Отставить! Передайте министру, что социализм и вымпелы – отменяются. Выполняйте!

Тамара Петровна решилась подойти к Скутельнику.

– Вы не забыли, у вас скоро выпускной экзамен, «профессор»? – сказала педагог.

– У нас у всех скоро экзамен, – ответил полковник высокопарно, подразумевая своё.

– Вы-то чего, Тамара Петровна? – покраснел Веня. – Какой я вам профессор. – Он старался говорить вполголоса. Однако Попа услышал его.

– Именно. Перед вами не просто профессор, а светило! Вон, какими делами и деньжищами ворочает, – снова встрял полковник.

Узрев жену в обществе двух «больших» людей к разговору поспешил присоединиться Василий Георгиевич. Вскоре «светилу» и полковника окружила толпа возбуждённых доброжелателей. Кто-то крикнул: «Качать профессора!» С вдохновенным «ура!» «мужья» подхватили Веню и стали подбрасывать к потолку. В экстазе торжества чьи-то цепкие руки ухватили за рукав и ворот пиджака полковника и втянули в эпицентр «народного ликования». К потолку взметнулись кривые ноги в лакированных ботинках и серых брюках, а за ними тушка Попы в распахнутом пиджаке с пистолетом в кобуре подмышкой. При каждом броске он громко «ухал» и хохотал от щекотки. Охрана настороженно подвинулась ближе, но, видя, что «шефу» приятно летать рядом со «светилом», застыли в ожидании, готовые подхватить патрона, на случай если того забудут поймать. Обошлось. «Профессора» и полковника благополучно приземлили и поставили на ноги. Полковник поправлял сбившийся галстук и проверял наличие табельного оружия в кобуре, при этом счастливо отдуваясь и посмеиваясь. Гуляния продолжились. Лишь за полночь возбуждённых «археологов» развезли по домам специальными автобусами. Полковник незаметно исчез в разгар веселья, но его люди остались. Ни один волос не должен был упасть ни с одной головы, ни одного члена экспедиции. Скутельника увезла персональная «Волга».

Незадолго до окончания «собрания» Воскобойник отбыл на такси в аэропорт, чтобы успеть последним рейсом в Москву. Оттуда в Гусь-Хрустальный. Там Бориса ждали бывший сослуживец и отец сослуживца, потомственный стеклодув. В число встречающих гостя из солнечной Молдовы включили деда Бориного сослуживца. Прославленному стеклодуву, Ивану Даниловичу, выпала честь и ответственность изготовить нижнюю часть «реликвии». В свои восемьдесят с небольшим он сам не выдувал, не видел и не слышал даже от старожилов, чтобы изготавливали нечто подобное. Был случай ещё при убиенном царе Николае втором: одуревший от водки купчина потребовал выдуть ему из стекла голую бабу со всеми бабскими подробностями. До резиновых тогда ещё не додумались. А чтобы кому-то понадобилась стеклянная елда, так нет, такого не было. Конечно, дело нехитрое. Сделать можно. Станови добровольца напротив, порты с него долой или если все стеснительные, тогда сам возле зеркала во всём непотребстве отобразись и дуй в трубку. Однако хотелось бы по чертежам мастерить. Чтобы заказчик наметил объёмы и, так сказать, степень боеспособности изделия. Для этой цели Борис прибыл в город стеклодувов с готовыми эскизами, выполненными рукой народного художника. Афанасий Степанович согласился на уговоры сына во славу искусства, а не ради блудодейства, изобразить мужское естество во всевозможных ракурсах. Непременным условием конечного продукта должны стать его схожесть с работами старинных мастеров и даже, более того, мастеров глубокой древности.

Задача оказалась не из лёгких. Иван Данилович обучался всяким премудростям ремесла. Слышал краем уха про ренессанс, барокко и рококо. О классицизме, модернизме и постмодернизме догадывался. Даже с социалистическим реализмом одно время шагал в ногу, но никто из учителей не предупредил, а старый мастер сам и помыслить не мог, что в старые времена у человека мужского происхождения агрегат особого назначения мог иметь какие-то отличия от того, чем пользуется нынешнее мужское население. Ивана Даниловича заинтересовал вопрос. Он стал перебирать в памяти детство и юность, вспоминать батьку, деда и прадеда в бане, но никаких принципиальных отличий между «прошлым» и «нынешнем» поколением не нашёл. Опыт подсказывал Ивану Даниловичу, что в глубину веков забираться нет смысла, ибо и при князьях, и при царях, и при строительстве коммунизма, и тем более в теперешние времена правители и простой люд, все пользовались тем, что имелось под рукой. Догадку стеклодува подтвердили чертежи Бориса, которые тот разложил перед Иваном Даниловичем.

– Это ж с кого рисовали? С быка что ли? – поинтересовался стеклодув, взглянув на гостя удивлёнными глазами поверх очков.

– Это примерный план, так сказать, ориентир, – взялся объяснять Воскобойник.

– Ориентир я и без тебя знаю. Ты мне точные размеры укажи, – настаивал старик.

– Во! – Борис рубанул левым ребром ладони по правому запястью.

– Что, отказываешься указывать?

– Нет, вы не поняли. Такой пойдёт?

– Угу, – промычал старик.

Через два дня Воскобойник уехал из Гусь-Хрустального с деревянным ящиком в виде сундука. Нёс он его бережно за кожаную ручку и осторожно задвигал в купе под нижнюю полку. Борис решил, что самолётом лететь не целесообразно. Сдавать в багаж изделие из «хрусталя» – сумасшествие. Показывать содержание ручной клади работникам аэропорта – не желательно. Возникнут ненужные вопросы. Таможенники досматривали поезда спустя рукава, поэтому железной дорогой Борису показалось ехать надёжнее, хоть и дольше.

А время поджимало. Руководство республики не оставляло времени на раскачку. Подготовительные работы двигались полным ходом. Лучшие умы и военные специалисты стягивались в Республику. По распоряжению министра Косташа офицеры-патриоты из теперь уже не существующей советской армии призывались под знамёна вооружённых сил Республики. Так к своему удивлению Веня обнаружил на улице человека в военной форме. Мужчина стоял у КПП воинской части десантников, недавно передислоцированной из города, самодовольно заложив руки за спину и важно озирая окрест себя прохожих, проезжающие мимо троллейбусы и легковой транспорт. Его новенькие хромовые сапоги блестели на солнце, как козырёк фуражки и звёзды на погонах, указывающие на чин подполковника. Веня узнал в офицере Бубулича. Тот в свою очередь проводил долгим взглядом чёрную «Волгу» с человеком на заднем сидении, лицо которого ему показалось знакомым.

– Э-эх, – вздохнул Веня и усмехнулся, вспомнив службу в войсках. Квалифицированным кадрам везде дорога. Яму вы себе уже вырыли, господа националисты, а колами вас обеспечат «Бубуличи», можете не сомневаться, – подумал Скутельник.

Он попросил остановить автомобиль у «Дома просвещённых». Охранник предупредительно распахнул дверцу и выпустил «профессора». Веня с достоинством вошёл через парадный вход и по лестничному маршу поднялся в актовый зал. Приёмная комиссия из пяти человек ожидала Скутельника и при появлении встала полным составом. Весть о том, что «высокий» гость посетит учебное заведение, наделала переполох. Наталия Игоревна велела уборщицам заново протереть полы. На стол водрузили вазу с полевыми цветами. Красную суконную скатерть заменили белой бязевой. «Профессор» изъявил желание сдать переводный экзамен по специальности. Наталья Игоревна срочно созвала компетентную комиссию и сама же её возглавила. В неё помимо двух Елен для представительности вошел тенор-звездочёт Катынкарь.

Держа сплетённые пальцы рук на животе, Тамара Петровна вышла из-за стола к своему ученику. Бывший он или действующий – завуч не бралась судить. Последний месяц они практически не виделись. Игру на инструменте Скутельник забросил, занятия по музыкальной литературе и сольфеджио не посещал.

– Тебе заняться нечем? – шепнула Тамара Петровна. – Ты же не готов, и ни к чему весь этот цирк!

– Должно же в жизни человека остаться что-то настоящее, – возразил Веня. – Рано или поздно закончится эта дикая и глупая история.

– Нечего было по пьяной лавочке сочинять всякую ерунду.

– Сами говорили – удиви, в духе времени, модно.

– Не вали с больной головы на здоровую. Что будешь играть?

– Джазовый этюд Бутмана и менуэт.

– Учти, опозоришь меня – влеплю двойку! Не посмотрю, что «светило», – пригрозила завуч.

Скутельник поднял крышку фортепьяно, поёрзал на винтовой табуретке и стал не играть, а извлекать звуки, выстроенные согласно законам гармонии в строгой последовательности. «Деревянными» пальцами он колотил по клавишам ритмично, но без акцентов. Веня пытался вложить в мелодию душу, но руки не слушались, и вместо «души» звучало монотонное «бормотание» хорошо отлаженного инструмента, который будь он предметом одушевлённым, захлопнул бы крышку прямо на запястьях музыканта, чтобы отомстить за издевательства над собой и искусством. Но Скутельник упрямо мучал фортепиано и комиссию. Он чувствовал свою беспомощность. Злился, сбивался. Начинал сначала. Снова сбивался, но довёл-таки дело до конца и, закончив играть, тяжело выдохнул и встал. Повернувшись на табуретке лицом к комиссии, он встал и смущённо посмотрел на Тамару Петровну в ожидании приговора. Педагог раздражённо барабанила пальцами по столу. Глаза гневно блестели. Венедикт опустил голову, как нашкодивший школьник. Он ждал разгона, ругал себя, но впервые за два месяца чувствовал себя счастливым человеком. Обыкновенным неучем, мальчишкой-прогульщиком, двоечником. Сейчас ему зададут трёпку. Родителей в школу! Распишут дневник красными чернилами от поля до поля! Кол за успеваемость и на второй год!!! Веня едва не хохотал от восторга и одновременно с трепетом ждал, как ждут все приговорённые – а вдруг пронесёт. Нет, сейчас разорвут, как Тузик грелку!

– Браво!

Веня в недоумении поднял голову.

– Браво! – повторил «звездочёт» и оглянулся по сторонам, ища у коллег поддержки. Он встал и принялся аплодировать.

Члены комиссии сориентировались, тоже повставали с мест и взялись хлопать в ладоши, выкрикивая: «Браво!». Визгливый фальцет Елены Леонидовны покрывал низкий, прокуренный басок Елены Валерьевны. От старательных рукоплесканий бардовый «котелок» сбился у «архитекторши» на лоб и всё норовил сползти на глаза, отчего даме приходилось кричать здравицы, подняв подбородок.

– Гениально! – не унимался тенор Катынкарь.

Наталья Игоревна, охваченная общим счастьем, вышла из-за стола, не переставая рукоплескать. Она кивком подбодрила Тамару Петровну, которая одиноко молчала. Завуч с испугом обернулась к членам комиссии. Недоумение на её лице сменилось неуверенным восторгом. Она подняла руки и жиденько зааплодировала, подчиняясь общему ликованию.

Скутельник оцепенел. Быстрым взглядом ненавидящих глаз он прошёл по восторженным лицам в живой стене мёртвых душ и, процедив сквозь зубы: «Мудаки!», едва не бегом поспешил вон от позора.

Веня шагал быстрой, нервной походкой в парк к «Комсомольскому озеру», переименованному в Валя-Морилор. Он с досадой озирался на «Волгу» с охранником на переднем сидении. Машина катилась поодаль. Было велено не выпускать «профессора» из виду. Чтоб ни один волос не упал с его головы.

Вынырнуть из кошмарного сна! Закрыть глаза, посидеть на скамейке в тени тополей, подставляя лицо солнцу. Слушать шелестение листьев на плавно покачивающихся ветвях. Веня сошёл с аллеи. Направился вглубь парка по густой, невысокой траве, изумрудно-зелёной и пахнущей сыростью и прелыми листьями, не убранными с прошлого года. Охранник следовал за ним согласно инструкции, цепко высматривая окрест затаившегося врага. Но тревожился охранник напрасно. Его карьере и жизни «профессора» в глубоком тылу почти в центре столицы Республики ничего не угрожало. Пока Веня с досады отпивал из нержавеющей фляжки коньяк, разглядывая диких уток на озёрной глади, в мятежный Тирасполь пробирался «засланный» хитроумным Попой «казачок» – диверсант-подпольщик Куцуляк.

Под видом почтальона бывший учитель должен был в означенное время появиться возле главпочтамта в Бендерах и, назвав пароль секретному агенту, двигаться дальше в Тирасполь, но уже под прикрытием. Там выйти на «своих», связаться с руководством непризнанной Республики или напрямую с Президентом Смирновым и сообщить о готовящейся мирной археологической акции. Зачем такие сложности? – не понял министр Косташ. Они, что, газет не читают? Там чёрным по белому написано о целях экспедиции. Можно выслать официальное уведомление. Да? Так они и поверили официальным сообщениям, – возразил Попа. Решат, что мы их надуваем и нарушат перемирие. Перемолотят село Парканы миномётно-артиллерийским огнём. Думаете, будут бить в «своих»? Почему нет?! В этой войне сегодня – «свои», завтра – «чужие». Пусть стреляют! Нам есть, чем ответить, – гневно блеснул очами министр. Так-то оно так, – озаботился полковник, – людишек переколотят – пёс с ними, новые народятся. А вот «реликвию» потеряем безвозвратно. А ну как шальной снаряд в неё попадёт?! Мы же точно не знаем, где Штефан свои яйца зарыл. Ай-ай, полковник! Вы плохо изучали историю родного края. Во-первых, не господарь зарывал, а купец Богдан Никулеску, а во-вторых, не свои, а индейские. Историю надобно знать, если хотите слыть и быть образованным человеком. – Я хочу слыть и быть генералом, господин министр. – Закончим мероприятие – будете, обещаю. Сейчас к делу. Итак, ваш человек ставит в известность противника о благородной цели правительственной экспедиции. Чтобы не подмочить репутацию и не выглядеть вандалами в глазах мирового сообщества «сепаратисты» не станут препятствовать научным изысканиям. Вынуждены будут смириться и ждать окончания поисковых работ. Затем мы получаем то, что нам нужно и под предлогом объединения Республики обрушиваем всю мощь «секретного оружия» на отщепенцев. «Непокорных» ставим на колени или к стенке; инакомыслящих – в трудовые лагеря на перевоспитание. Русскоязычных – эшелонами батрачить на молдавских помещиков и румынских бояр. Отменяем смешанные браки, чистота расы… – Господин министр!!! Не кричите так, нас могу услышать! – Ах, да. Не стоит забегать вперёд. Действуйте, полковник.

Опьянённый свободой Куцуляк катил на двухколёсном велосипеде по просёлочной дороге мимо виноградников и яблоневых садов с потрёпанной почтальонской сумкой за спиной. На ухабах велосипед весело поскрипывал седлом и позвякивал ключами в кожаном багажнике, прикрученном к раме. Подставив лицо ветру и солнцу, учитель бодро крутил педали и поздравлял себя с удачей. Как ловко он обвёл молдавские спецслужбы, согласившись на сотрудничество. Лохи! Поверили, что он может родину продать. Он, который не дрогнул в застенках под пытками и не выдал имён товарищей по подполью. Да ему медаль положена. Нет – орден! А хорошо бы «Звезду Героя»! Жаль, держава развалилась – не дадут. Скорее к своим, рассказать, как он, отстреливаясь до последнего патрона, держал круговую оборону в доте, нет, дот не годится, в городе их не держат. В лесопосадке. Да, в лесопосадке, потеряв дорогих сердцу боевых товарищей, попал в плен без сознания, контуженый миной, но не сломленный. Как мужественно держался и хохотал в лицо палачам, как, улучив момент – бежал, порешив дюжину зверюг-охранников. И вот он здесь, среди «своих», чтобы сообщить сведения государственной важности лично Президенту.

На окраине города «почтальон» решил передохнуть. Постучал в калитку и вошёл в дом с «журавлём» у колодца во дворе. Вышел хозяин в кацавейке, взглянул на велосипед, на почтальонскую сумку, на тщедушную фигуру утомлённого странника. Помог примостить велосипед к стене дома, загнал цепного пса в будку, чтобы перестал бросаться на «чужого». Указал на ручной умывальник под вишней, провёл к длинному столу в тени виноградника, предложил помидоров и огурцов с грядки, хлеба и домашнего вина из погреба. От съеденного и выпитого подпольщика развезло. Похорошело. Захотелось поговорить с радушным хозяином. Поведал бывший учитель свою героическую историю. С каждым выпитым стаканом враг становился коварнее, а подвиг разведчика – эпохальнее. В эпилоге рассказа землю вокруг тюрьмы, откуда бежал доблестный разведчик, усеивали труппы неприятелей, а стол, за которым сидел рассказчик, окружил милицейский патруль. Учителя не перебивали, выпивали и закусывали, даже подливали ему в стакан из кувшина. Сражённый последним глотком Куцуляк обмяк и улёгся лицом в тарелку, прямо на брынзу и кусок кровяной колбасы.

– Можно грузить, – сказал старший. Все четверо выпили с хозяином «стремянную», подхватили автоматы, бесчувственное тело почтальона с сумкой и понесли к «Уазику», что ожидал у калитки.

Утро неприятно удивило учителя металлическими прутьями в узком оконном проёме. Сухость во рту, головная боль и глубокий провал в памяти. Где это я? Снова в застенках Попы? Неужели велосипед, хозяин в кацавейке, вино – всё сладкий сон. Куцуляк оглядел себя. Всё тот же потрёпанный пиджак и мятые брюки. Кожаные сандалии на босу ногу со стоптанными каблуками. Серая от грязи рубашка с почерневшим воротником. Что-то было ещё. Но что? Куцуляк силился вспомнить. Незнакомые лица в камере хмуро смотрели мимо него. Никому до подпольщика не было дела.

В полдень, когда от жажды во рту всё ссохлось, учителя вывели по нужде и затем на допрос. Сколько капитан в милицейской форме ни бился – кроме анкетных данных ничего от Куцуляка не узнал. Тот не мог вспомнить, как оказался в Бендерах и с какой целью. Ему показали почтальонскую сумку с газетами годичной давности. Подручные полковника в спешке сунули, что оказалось под рукой. Учителя осенило. Точно! Он же разведчик, послан с миссией!

– Мне нужно к президенту! – радостно сообщил Куцуляк. – Информация государственной важности!

Капитан секунду с сожалением смотрел на свихнувшегося бомжа. Потом отдал распоряжение конвойному накормить бедолагу и перевести в камеру, где народу поменьше. Пусть поспит, может быть, в себя придёт. Сколько их теперь бездомных, с секретными миссиями по окрестностям бродят. Было всё – и семьи, и жильё, и гарантированная пенсия в перспективе, а теперь ни кола, ни двора, ни будущего.

В условленное время агент к главпочтамту не вышел. Как сквозь землю провалился. Полковник доложил министру. Что ж, предательство на войне случай не редкий. Одним больше, одним меньше. Нет времени ждать. Начинайте операцию, полковник.

Утром, без милицейского сопровождения, чтобы не привлекать внимания, из столицы в сторону Бендер выдвинулась автоколонна: грузовики, гружённые инструментом для «археологических» раскопок, полевыми палатками, ящиками с макаронами, тушёнкой и другими необходимыми для жизнеобеспечения трудового коллектива продуктами. Виднелась так же бурильная установка на грузовой платформе. За ней следовали два жёлтых «Икаруса» с «археологами». Замыкали колону «Уазик», куда посадили «профессора» с охранной и «Рафик», где расселись «концессионеры» в полном составе и народный художник Опря.

Василий Георгиевич Федоряну порывался влезть в элитные «Уазик» или хотя бы «Рафик», поближе к руководству, искренне считая, что место его именно там, но полковник вежливо указал на сидение в автобусе рядом с женой Тамарой Петровной. «Алмазный король» насупился и обиженно смотрел в окно.

Члены экспедиции не выказывали желания общаться между собой. Каждый держался обособленно, но всех объединял страх перед неизвестностью. Даже жизнелюб Иван Тимофеевич сидел тихо и тосковал по оставленному дома баяну.

На подъезде к Бендерам у развилки дорог колонна остановилась подобрать шестерых цыган. Все они как один были одеты в чёрные войлочные шляпы с опущенными полями, в пиджаки поверх шёлковых рубах, подпоясанных тесёмкой и в брюки, заправленные в сапоги. У «главного» цыгана висела серебряная серьга в ухе, чтобы все знали, кто старший. На плече вертелась мартышка и что-то жевала. Полковник Попа переглянулся с «главным» и кивком указал в конец автобуса. Хорошо бы для достоверности бурого медведя, – подумалось полковнику. Но с медведями в Республике всегда было туго. С обезьянами тоже не густо, но нашли в зоопарке. На худой конец хотели коня в конной школе реквизировать. Цыгане с конём – очень реалистично, – настаивал Президент Снегур. Уж очень хотелось реализма. Интернационализма. Чтобы весь мир видел: великая нация объединяется, не гнушаясь национальными меньшинствами. Даже цыгане покидают таборы, проникшись национальной идеей – отыскать «реликвию». От идеи с конём всё-таки отговорили. Слишком громоздко и хлопотно. За конём уход нужен, а кому ухаживать? Вокруг творческая интеллигенция. Они за кошкой убрать не могут, очкарики-археологи, а тут копытное животное. К тому же штат и без того раздут, только конюха и не хватало.

Водитель собирался закрыть переднюю дверь, а полковник вернуться на место «экскурсовода», когда за его спиной послышалось:

– Эй, ромалы! Гадалку забыли!

Попа вздрогнул и обернулся. Из кустов вывалилась цыганка в цветастых юбках, в платке с узлом на затылке, с серьгами в ушах в виде колец, обвешанная монадами и со счастливой физиономией донельзя разукрашенной румянами. Лишь по характерной повязке на лбу полковник узнал поэтессу с профашистским уклоном и коммунистическим прошлым. Перед отправкой на фронт Попа перелистал личное дело «молодой» и с изумлением натолкнулся на поэму о Ленине, писаную рукой непримиримой активистки за развал Союза ССР. Полковник не раз слушал цыганские песни. Даже в семидесятые посетил театр «Ромэн» в Москве. Но чтобы цыгане писали поэмы о Ленине, это многоопытному чекисту показалось забавным. Попа вспомнил слова Мирчи Ивановича, говоренные им в день отречения от коммунистической партии, которой он верой и правдой служил долгие годы: «Чего не сделаешь ради мамалыги».

Появление цыган на дороге расходилось с тщательно продуманным планом полковника. По задумке ромалы нечаянно натыкались на лагерь археологов и, охваченные трудовым энтузиазмом, подключались к поисковым работам. Попутно в задачу «цыган» входило скрытое наблюдение за местностью и обеспечение безопасности «профессора» и его ближайшего окружения, а именно полковника Попы. Но план сорвался из-за нелепой случайности. Один из участников группы накануне объелся зелёными абрикосами, и выдвижение к месту дислокации пришлось отложить по техническим причинам. Из-за вынужденной задержки «гадалка» оказалась на пути группы, прибыв в заданный квадрат точно по расписанию. Тётка в цыганском обличии, увидев «своих», впала в экстаз, вцепилась в «главного» с требованием взять её с собой. Мечта всей жизни бродить по свету, петь песни под гитару у костра и любить цыганского барона. «Главный» не получал никаких инструкций насчёт посторонних, поэтому наотрез отказался брать с собой гадалку. Та завопила, что никто не смеет оскорблять жену господаря Штефана. Рассвирепев, цыган с серьгой в ухе схватился за нож и погнался за сумасшедшей бабой. Та с визгом бросилась в кусты. Появление автоколонны спасло ей жизнь. Чтобы скорее отделаться от назойливой женщины «главный» поднял руку. Нужно подальше отъехать от злополучного места. О том, что это за колонна, «цыгане» не знали. Полковник же, не понимая, что происходит, распорядился взять их с собой.

Появление в автобусе необычных попутчиков с обезьянкой внесло в коллектив «археологов» оживление. Две Елены норовили сунуть зверьку яблоко и мандарин. Битков, заглушивший страх хорошей дозой коньяку из нержавеющей фляги, предложил мартышку напоить. Потом переключился на «гадалку», взялся строить ей глазки и попросил разложить карты на счастье. В ответ он услышал стихи на румынском языке и, не понимая о чём речь, заснул на плече у Садыковского. Завуч же высчитывал в уме, сколько можно выручить за ящики свиной тушёнки в консервных банках, нечаянно «забытых» в подвале спорткомплекса.

Рафаил Данилович бормотал в диктофон текст статьи в передовицу. Его патрон угрюмо слушал, думая, на кой чёрт он ввязался в эту авантюру? Говорят, с того берега таки постреливают снайперы.

С заднего сидения Скутельник видел только стриженый затылок телохранителя. Обзор по бокам наполовину закрывали ещё двое крепких мужчин в штатском. Чем ближе дело двигалось к развязке, тем «плотнее» «профессора» оберегали от возможных посягательств невидимого врага. Хорошо наручники не одели. Бежать не имело смысла. Полковник не станет церемониться с оставшимися «археологами». Веня понимал – гораздо важней определить конкретное место раскопок. Сколько у него времени? Неделя, месяц. Он будет тянуть до последнего. А потом? Найдут «реликвию», обман не сразу, но откроется и всем участникам экспедиции приговор по закону военного времени. Веня не видел выхода. Он всё чаще ловил на себе тревожные взгляды «археологов». Постепенно ими овладевал страх. История с черепом, выдуманная от начала до конца, вылепленная из смеси насмешки и пародии в руках безумцев обрела форму немыслимого фарса. Глупцы, проходимцы, возомнившие себя вершителями человеческих судеб, уверовали в собственную исключительность и безнаказанность, как дети, оставленные на минуту без присмотра взрослых и толком не знающие, что со свободой делать. От незнания они спешат сделать хоть что-то: стукнуть соседа игрушкой по голове или швырнуть совком песка в глаза, или развалить картонный домик. Их ещё не научили созидать, а бессмысленные поступки ведут к разрушению. Абсурд происходящего страшил грядущей неизвестностью. Вместе со страхом Веня читал на лицах людей растерянность. Когда закончиться эта комедия? Никогда?! Как? Мы ведь сами её изобрели, но играть в ней мы не собирались. Да, поддакивали, кивали, соглашались, но мы же не знали, что именно нас, а не соседа сделают участником постановки. Мы движемся не к «великой» цели, а в пустоту, которую сами же и наполнили глупым вымыслом. Отпустите нас, пожалуйста. Нет, ребятушки, говорили холодные и насмешливые глаза полковника, никто никого никуда не отпустит. От генеральских погон ещё никто не отказывался.

Куда запропастился отец, – удивлялся Веня. Два дня назад он должен был объявиться в городе. Если передумал, то хоть телеграмму прислал бы.

На самом деле Арнольд Казимирович стал жертвой недоразумения, нелепого и одновременно судьбоносного, как для него самого, так и для всей экспедиции в целом. Отправься он в путешествие в мирное время, можно было бы предположить с вероятностью в девяносто девять и девять десятых процента, что поезд доставит его в пункт назначения строго по расписанию. В военное время гражданским лицам о расписании лучше не вспоминать, чтобы не портить себе и окружающим нервы. Никакой стабильности. Если, даже в глубоком тылу укладываясь спать, скажем, где-нибудь в Бердянске, обыватель не может с уверенностью сказать, что точно проснётся в своей постели живым и здоровым, и ночью ему на голову не обвалится потолок, то говорить о зонах вооружённого конфликта.

В период временного перемирия боевые действия Республиканских войск и Приднестровских ополченцев ограничивались локальными перестрелками и мелкими пакостями. Стороны досаждали друг другу. Так скорый поезд Москва-Кишинёв, путь которого пролегал по территории непризнанного государства, остановили без видимых причин в Тирасполе, и Арнольду Казимировичу с Зоей Васильевной ничего не оставалось, как ждать. От сидения в купе главный редактор «Лесной промышленности» одурел. Захотелось размять ноги и в обход запрету проводника, он-таки умудрился выбраться на перрон и тут же оказался лицом к лицу с бравым ополченцем в форме солдата советской армии и милицейским капитаном. Вооруженные автоматами Калашникова оба подозрительно смотрели на незнакомого гражданина с красным лицом от выпитой в обед водки.

– Ты кто? – спросил ополченец, дыхнув на пассажира густой смесью репчатого лука и перегара.

От бесцеремонного «ты» Арнольд Казимирович растерялся и вымолвил первое, что пришло на ум:

– Главный редактор из Москвы.

Милицейский капитан секунду соображал. Он вспомнил наказ начальника подчинённым встретить журналиста из Москвы. Журналист этот прислан взять интервью у Президента Смирнова.

– Вы к Президенту? – поинтересовался капитан.

– Да, – отозвался главный редактор, подразумевая совсем другого президента.

– Так мы ж вас заждались! – обрадовался капитан. Он первым обнаружил гостя из Москвы, хотя его никто не уполномочивал, и в служебном рвении поспешил сообщить по рации о счастливой находке. Через минуту трое в штатском вежливо оттеснили ополченца и капитана от «московского гостя», вынесли из купе вещи и препроводили «секретаршу» и её начальника к бежевой «Волге».

– Смотри, машина как у нас! – обратилась Зоя Васильевна к мужу.

– Ни спасибо, ни насрать, – обиделся капитан вслед «гражданским».

– Кому сало жрать, а кому дерьмо клевать! – поддержал обиду напарника ополченец. – Пойдём-ка, «доклюём» самогонку. Ещё полбанки осталось.

Аркадий Казимирович прежде бывал в Тирасполе в служебных командировках. Город ничем не запомнился ему. Особых достопримечательностей в нём не обнаружилось. Памятник вождю мирового пролетариата, уделанный голубями. Танк, с задранной в небо пушкой на постаменте, и ёлки у дома правительства. Обычная подборка советского зодчества. Иногда стандартный набор городских достопримечательностей варьировался в зависимости от местного колорита или исторических событий и личностей, которые сыграли в этих событиях важную роль. Как, например, в Тирасполе, в дополнение к увековеченному в камне «вождю», благодарные потомки почтили вниманием генералиссимуса Суворова, усадив на каменного скакуна. По сути, командированный товарищ, выезжая из родного захолустья, прибывал точно в такое же. На улицах те же лица, угнетённые заботой, «где достать» или «у кого перехватить до получки», те же очереди в магазины, в бани, в рестораны, в поликлиники и на кладбища. Единственно, что вносило разнообразие в общее единообразие союзных городов – это отделы вино-водочных изделий. В южных городах союзных республик ассортимент горячительных напитков, предлагаемый потребителю, выходил за рамки – водочка, коньячок, «портешок». На прилавках свободно стояли сухие и креплёные вина. Таким образом, приезжий расширял свой кругозор методом непрерывной дегустации и в итоге покидал город в счастливой уверенности, что краше этого нет места на земле.

Арнольд же Казимирович приезжал в бывшую столицу Молдавии не из захолустья. Поэтому смело напивался, понимая, что ничего особенного или интересного не пропустит. Затем его погружали в поезд и отправляли домой в Москву. За сутки пути тогда ещё рядовой журналист отсыпался, приходил в себя и на пространный вопрос коллег: «Как там?» отвечал так же пространно: «Нормально».

За окном автомобиля мелькали ничем не примечательные улицы. Сопровождающий чутко уловил тоску на лице гостя и предложил коньяку. Главный редактор, не ломаясь, принял из рук «разливающего» серебряную стопку, наполненную до краёв, и заглотил махом. Теперь можно ехать хоть к чёрту лысому, – решил Арнольд Казимирович. Но повезли его в другом направлении, а вещи с «секретаршей» в гостиницу.

Оказавшись лицом к лицу с Игорем Николаевичем, главный редактор опешил. Не поминай нечистого к ночи, подумалось ему. Бородка с усами и брови кисточками, вот это типаж! Куда меня привезли? Спиртное благотворно подействовало на нервную систему. Без паники. Сейчас выясним. Арнольд Казимирович подал руку и представился. Затем осведомился:

– С кем имею честь?

Президент удивлённо вскинул брови и посмотрел на помощника. Тот пожал плечами.

– Игорь Николаевич, – представился хозяин кабинета, – президент.

– Вот как! – искренне восхитился Арнольд Казимирович, – вы тоже президент. Куда ни приедешь – везде президенты. А где тот, другой, как его, – напряг память главный редактор, – да, вспомнил, Мирча Иванович?

Игорь Николаевич нахмурился.

– Там, – махнул он на северо-запад.

В сущности Арнольда Казимировича вовсе не заботило, кто уже стал или ещё только собирается стать президентом, царём, генсеком или папой римским в республике, стране, на континенте или в целой империи. Их уже столько перебывало всяких разных, что всех и не упомнишь. Да и не обязательно. Это только говорят, мол, в его правление ввели сухой закон или поменяли конституцию, или посадили полстраны, ну, или ещё что-нибудь натворили. На самом деле не ОН, а за НИМ стояли и вводили, меняли, сажали, в общем «руководили». А ОН являл собой верстовой столб, ориентир, с тем, чтобы гражданка или гражданин через сто, двести, через энное количество лет, листая исторические сочинения, не заблудился в цифрах, а мог запомнить событие, связанное с правлением очередного руководителя. Спросить, например, первого встречного на улице, в каком году родился царь Иван Грозный? Один из ста, может быть, и ответит правильно, так это в России. А где-нибудь на Гавайях, или в лесах Гондураса никто о таком не слыхивал. Или, если всё-таки отыщется умник, то вероятнее всего вспомнит про ураган «Иван Грозный», но в каких широтах и когда он бушевал – это, извините, вопрос к учёным. Не было бы Ивана Грозного, жизнь на Руси превратилась бы в рай на земле? Или не стоял бы у власти президент Трумэн, американцы не сбросили бы атомные бомбы на головы японцев? Или человечество не ступило бы на Луну, не родись Нил Армстронг? Как бы то ни было, для Арнольда Казимировича не существовало авторитетов. Всё в мире взаимозаменяемо, – считал он. Ничего нет постоянного. Мировая история только за одну среднюю человеческую жизнь меняется и пополняется до такой степени, что даже специалисты с докторскими степенями с трудом способны рассказать, какое главное событие произошло в Конго или Гватемале, скажем, пятьдесят шесть лет назад. А уж назвать поимённо «знаменосцев» освободительных движений в развивающихся странах – не смешите. Для главного редактора возня с распадом СССР означала «волны в тазике». Все в одночасье стали не царями и не князьями даже, что больше вписывалось бы в исторический контекст, а президентами. Американцев понять можно, страна молодая, королей-принцев, царственных особ испокон не водилось. И потом, добиваясь равноправия для всех и суверенитета в целом от Британской короны, противоестественно было бы водружать на голову корону тому же Линкольну. А в России, стране с традициями, с богатой историей, на тебе – президент. Звучит и смотрится во всех отношениях забавно. Президент Иван Грозный. Царь Жорж Буш. Немцы же не стесняются называть своего «главного» канцлером. А мы чего? Царь Михаил или Царь Борис! Звучит?! Князь Игорь, это Арнольд Казимирович мысленно перекинулся на местную власть. Или господарь Мирча. Тоже ничего. Во всяком случае, не запутаешься, к кому едешь в гости. По большому счёту все вы клоуны и царьки «банановых республик», – закончил свои размышления главный редактор.

– Вы кто? – спросил Игорь Николаевич гостя.

– Арнольд Казимирович, – и дополнил, – главный редактор «Лесной промышленности».

Президент снова переглянулся с помощником.

– Ты кого привёз? – спросил он.

– Нам сообщили: «журналист из Москвы» – мы привезли, – залопотал оправдания помощник и знаком подозвал охрану.

– Оставьте его, – приказал Игорь Николаевич. С чего бы это сам главный редактор московского журнала пожаловал к Мирче? – Присаживайтесь.

Они уселись друг против друга на стулья, обитые зелёным ситцем. Их разделял ореховый столик на четырёх гнутых ножках, сервированный коньяком в хрустальном графине, двумя хрустальными фужерами и нарезанным в блюдце лимоном.

На правах хозяина Игорь Николаевич ухаживал за гостем. Выпили за знакомство. Арнольд Казимирович не испытывал неудобства. С каждым глотком живительной влаги он ощущал прилив сил и с готовностью отвечал на вопросы президента. Главный редактор честно признался, что их встреча – чистое недоразумение. Это судьба, – возразил Игорь Николаевич. – Так говорите, вы направлялись принять участи в археологических раскопках. – Совершенно верно, – Арнольд Казимирович без утайки поведал историю о зарытом в стародавние времена хрустальном черепе. По правде говоря, чушь несусветная. Это мой старший сын… Главному редактору не дали договорить про старшего сына.

– Череп, череп. – Президент задумчиво крутил фужер в руках. – Что-то мне об этом докладывали.

– Череп – это надводная часть айсберга, уважаемый Игорь Николаевич. Тут замешано кое-что поинтереснее.

Взбодрённый очередной порцией горячительного, Арнольд Казимирович рассказал про истинную цель экспедиции. Он мстил за небрежение к своей персоне. Ишь ты, не того привезли! Да ты сейчас ноги мыть мне будешь и пить эту воду, президент хренов! Я тебе такого налеплю!

И налепил.

Глаза Игоря Николаевича алчно заблестели. Хищно вздыбились кисточки на бровях. Ну, Мирча! Ну, сукин сын! Вон оно что удумал. Вот зачем перемирие затеял. Тебе одной республики мало. О мировом господстве размечтался. Твоей свинячьей морде только короны господаря недоставало. Подтверждается оперативная информация. А мы посчитали Куцуляка вражеским провокатором. Сведенья его насмешкой, а рассказ про неравный бой, героическую гибель товарищей и дерзкий побег из плена – вымыслом предателя. Только вчера он снова вырвался на свободу из тюрьмы, куда его упекли ищейки Косташа, а мы его засадили снова, не разобравшись, не проверив достоверность сведений.

На самом деле в повесть бывшего учителя вкралась неточность. Бежать ему ни от кого не пришлось, так как ввиду крайней истощённости его организма сердобольный милиционер отпустил «бомжа» на все четыре стороны, сказав на прощанье: «Ты уж не напивайся так, и не болтай хрень всякую, а то шлёпнут ни за что дурака».

С одной стороны, свобода – это хорошо. С другой – обидно, что никто не видит в бывшем учителе того отчаянного смельчака и сорвиголову, которым он представляется сам себе. Ничего, он им ещё покажет! Решительный и отважный Куцуляк подошёл к Дому Правительства и потребовал у милиционера пропустить его к Президенту Смирнову. Его не пустили, объяснив, что никакого президента здесь нет. Но гражданин с подозрительной почтальонской сумкой затеялся скандалить и даже набросился с кулаками на сержанта при исполнении. Скандалиста скрутили и препроводили в участок. Куцуляк едва не выл от злости и отчаянья. Ну почему вы мне не верите? Что вам стоит спросить у Игоря Николаевича, а? Действительно, давай спросим, сказал «старший» смены. Созвонились с руководством. Те выше. Вскоре в участок явились двое в штатском и увели «почтальона».

Игорь Николаевич выслушал сбивчивый рассказ учителя, от которого исходил смрадный запах немытого тела. Из разодранных сандалий вызывающе безобразно торчали пальцы с длинными ногтями и чёрными ободками на них. Жалко ковры, только вчера пропылесосили. Про какую-то археологическую экспедиции толкует, череп, «реликвия», – врёт, наверное. Провалил задание, вот и выкручивается, стервец. Голова и так пухнет от дел. Расстрелять к чёртовой матери – одной заботой меньше. Но расстреливать учителя не стали. Посадили до выяснения обстоятельств в «обезьянник».

Хорошо, что не расстреляли. В голове Президента родился план.

– Как я понимаю, Арнольд Казимирович, вас мало интересуют наши внутренние проблемы? – заговорил Игорь Николаевич.

– Абсолютно.

– И кому достанутся, гм, достанется «реликвия» вам тоже безразлично?

– Абсолютно.

– Тогда предлагаю сделку. Когда «реликвию» найдут, вы передадите её мне, а я вам за это заплачу вдвое, и если хотите, сделаю вас своим полномочным представителем в Москве.

– Берёте на содержание?

– Не обижу.

Арнольд Казимирович прикинул в уме выгоду. Зная истинное положение дел, он ровным счётом ничего не терял и ничего не приобретал. Веня наплёл с три короба, взбаламутил воду, воплотил сказку в жизнь: «Пойди туда, не знаю куда, найти то, не знаю что». Горстка дураков поверила ему. Надо же! Как можно найти то, чего нет? И кто станет платить за то, чего нет? Вовремя бы ноги унести, какие уж тут дивиденды. Арнольд Казимирович давно бы сбежал или попросту открестился от истории с «реликвией». Но как это иногда бывает с людьми, в самый неподходящий момент в нём заговорила совесть. Ростки отцовских чувств с огромным опозданием пробились сквозь толстые слои эгоизма и веры в собственную исключительность и привнесли в душу главного редактора неведомое до сего дня чувство ответственности за жизни собственных детей. Не такие уж они олухи. Живые, юмористы. Вон чего наворотили – обхохочешься. Арнольд Казимирович ухмыльнулся. Но тут же затосковал. Их ведь прихлопнут, как только откроется обман.

Пора было прощаться с гостеприимным хозяином. Арнольд Казимирович выпил на посошок. По распоряжению Президента к нему прикомандировали помощника. Невзрачный на вид, до тошноты дурно пахнущий, он представился Колей и протянул руку главному редактору.

– Коля костьми ляжет, но вас не упустит, – осклабился начальник охраны президента. – Я имею в виду, обережет от неприятностей. Он же доставит вас к археологам. Через него будем держать связь. Ваша секретарша побудет у нас до вашего возвращения.

– А если я не вернусь, умру, например, – возразил Арнольд Казимирович.

– Постарайтесь вернуться. Тогда получите помощницу в целости и сохранности.

Арнольд Казимирович заволновался. Он не думал, что в результате глупой истории с черепом пострадает жена. Хотелось «срубить» деньжат по лёгкому и только. Обойдётся, – увещевал себя главный редактор. Забавно другое. Он – двойной агент. Работать на два правительства, являясь гражданином третьей страны, это не каждому профессионалу по зубам. Вот так, доживёшь до седины, лысины и вставных челюстей, соберёшься подводить итоги, и вдруг выяснится, что шёл ты не туда и не с теми. Сколько таких, – утешался Арнольд Казимирович. Мне бы в молодости в разведку надо было определиться. Чего я в политехнический институт полез. За казённый счёт виски с коньяками хлебал бы, да вражеских контрразведчиц драл. Сейчас бы в чине генерала в отставке цветочки на даче разводил, да мемуары пописывал.

Куцуляк ликовал. Ему снова поверили, он в деле. Теперь треклятый «профессор» от него не уйдёт. Он лично всадит в него обойму, потом, когда выполнит задание. Этой своей радостью бывший учитель поделился с «журналистом из Москвы». Куцуляк понимающе подмигнул Арнольду Казимировичу. Я, типа, учитель, он, типа, журналист, а брать вражину вместе будем. Из столицы специалиста прислали! По возрасту в чине не ниже полковника, – прикинул Куцуляк. Большой человек, и я с ним в связке. Значит, ценят. От радости учитель взялся болтать о своих подвигах, о том, как его группа нарвалась на засаду, как все полегли, а «профессор» ускользнул. Постепенно Арнольд Казимирович с изумлением понял, что речь идёт о его сыне, что недоносок с почтальонской сумкой, шепелявый, рыжий, с глазами навыкат желает смерти Вене.

– Вы лично знакомы с «профессором»? Он сжёг ваш дом, обесчестил жену, истребил детей, разрушил вашу жизнь? – спросил главный редактор «помощника».

– Нет.

– Так за что же вы хотите его убить?

– Потому, что он враг. Мой личный враг!

Куцуляк говорил искренне. Простить провал операции, смириться с поражением, признать, что на земле есть люди умнее, хитрее, находчивее? Немыслимо! Расписаться в собственной никчёмности и ненужности. Почему ему, такому необыкновенному судьбой, было уготовано родиться в семье матери-крестьянки и недоразвитого отца-алкоголика. Почему он вынужден всю жизнь терпеть насмешки коллег и безразличие женщин. А так называемым «золотым мальчикам» подают сливки жизни с рождения. Где справедливость?! Есть один способ восстановить её. Бывший учитель погладил перочинный ножик в кармане. Даже гвоздь в умелых руках становится грозным оружием, – размышлял Куцуляк. Пистолет ему не дали, опасаясь обыска в прифронтовой зоне. Ничего, в бою раздобудем трофейные стволы, – не унывал «почтальон».

Потрясённый фанатичной убеждённостью Куцуляка в том, что всё, что недоступно его осмыслению необходимо уничтожать, Арнольд Казимирович почти протрезвел. Сколько ненависти! Веня, безобидный парень, даже не подозревает, что сумасшедший неудачник жаждет расправиться с ним. В часы досуга главный редактор любил поразмышлять о мироустройстве и праздно поболтать за рюмочкой коньячку о его несовершенстве. Он сыпал трюизмами, перевирал цитаты философов, но только теперь, стоя лицом к лицу с недоразвитым субъектом, остро осознал, как безответственно жил, отворачиваясь от подобных типов, делая вид, будто их не существует. Не связываться с хамами, не мое дело – закон, которого придерживается большинство, и он в их числе. Сам нарвётся когда-нибудь, получит по морде. Но хамов меньше не становилось, и они редко нарывались. Почему? Потому, что их «прощали», не связывались. А они, чувствуя свою безнаказанность, двигались дальше, гадили в души, лезли вверх, потом руководили, потом сажали, потом расстреливали. Мне не изменить весь мир, – размышлял Арнольд Казимирович, но на своём участке, СВОЙ мир, то, чем дорожу и кого люблю, я обязан защищать.

Иногда полезно вопреки запрету выйти на перроне. Арнольд Казимирович широко улыбнулся учителю и дружески обнял его за плечи.

– Мы снимем с этого «профессора» скальп, Коля! – пообещал главный редактор.

Куцуляк в восхищении посмотрел на своего единомышленника, соратника, друга. Он не мог поверить своему счастью. Полковник из Москвы обнимает его, как родного. Человек, облеченный властью, в дорогом костюме, запросто распивающий коньяк с президентом, ведёт себя с ним, Куцуляком, как с равным. Значит, разглядел в нём изюминку. Проникся доверием, полюбил. Возможно, после задания заберёт с собой в Москву! Талантливые, умные люди везде нужны. Куцуляк цвёл от счастья и обрисовавшихся в его жизни соблазнительных перспектив.

Вечером «старший» цыган, ведя наблюдение из зарослей лопуха и бузины на окраине села Парканы, на фоне темнеющего неба и бурильной установки разглядел два силуэта. Мужчины шагали от моста через Днестр. По громкому разговору между ними было понятно, что они хотят быть замеченными и услышанными. Цыган вышел к путникам, отдирая от штанины прицепившийся репей. Незнакомцы остановились. Тот, что в заношенных сандалиях на босу ногу, снял с плеча почтальонскую сумку и поставил перед собой на пыльную дорогу. Другой, с холёным лицом, в новеньких джинсах и голубой футболке-поло, оставил рюкзак за спиной.

– Кто такие? – не здороваясь, спросил цыган на молдавском языке, блеснув серьгой в ухе.

– Здороваться надо, ромал, – ответил Куцуляк на том же наречье. Его замечание проигнорировали. – Ищем археологов.

– Зачем?

– У гостя из Москвы к «профессору» дело.

За спиной у Куцуляка и главного редактора обозначился другой цыган. Он приказал поднять руки и умело обыскал «странников» с головы до пят. Арнольд Казимирович с укоризной посмотрел на учителя. Ты куда нас привёл, падла? В табор? Учитель исподтишка виновато поглядывал на «полковника». Разведка доложила, что на противоположном берегу раскинулся лагерь неподалеку от села. Научная экспедиция. А уж кого в неё набрали, пёс их знает. Может, и цыган. А что цыгане не могут стать археологами? Да, легко!

После коротких переговоров по рации «старший» кивком указал направление движения. Учитель подхватил свою сумку с земли и двинулся за Арнольдом Казимировичем.

По распоряжению Попы людей поселили в большие воинские палатки – отдельно женщин и мужчин. Чтобы все оставались на виду. А если кому приспичит исполнить супружеский долг? – заволновались в бригаде штукатуров-маляров. Кому приспичит – милости просим в лопухи! – отрезал убеждённый холостяк Попа. Больше всех возмущалась Тамара Петровна. С какой стати она должна терпеть лишения и жить в скотских условиях?! Ходить по нужде в кусты и мыть в тазу только руки. А остальное? Вспомните пионерское детство, голубушка, – утешала её Наталья Игоревна. Казаки-разбойники, «Зарница»! Меня не приняли в пионеры. У меня папа репрессированный. Тогда комсомольские походы за романтикой, песни под гитару у костра и всё такое. На счёт «всего такого» – я не против, а «остальное» – в гробу я видала!

В отдельных палатках жили «цыгане» и «профессор» с полковником. У входа к «руководителям» экспедиции постоянно дежурил человек. При появлении «старшего» с серьгой охранник вытянулся по швам, как и положено цыгану на боевом посту. Где-то вдали тишину наступающей ночи разорвал яростный женский хохот и мужское «ржание». Это поэтесса развлекалась в «бутылочку» со свободными от службы «цыганами» из отряда «Бужор». «Старший» встретился глазами с охранником, оба ухмыльнулись. Хоть какая, а баба. Всё веселей.

При появлении отца в палатке Веня радостно осклабился, но вместо объятий сделал шаг вперёд, кивнул по-военному и сухо пожал руку.

– Рад вас видеть, полковник, – сказал он.

Арнольд Казимирович опешил:

– Ты здесь совсем оху-у-у… – увидев постороннего на соседней койке, главный редактор сообразил и выправил ситуацию, – …дал на казенных харчах.

Посторонний встал и с достоинством маршевым шагом в домашних тапочках приблизился к гостю из Москвы.

– Попа, – представился он.

Не понял! Глаза Арнольда Казимировича сузились, кулаки сжались.

– Полковник Попа, – дополнил Чезар Георгиевич.

Пьяный, что ли? Главный редактор принюхался. Вроде не пахнет. Тогда дурак.

Веня угадал замешательство отца и внёс ясность, указав на Чезара Георгиевича:

– Это господин полковник, а фамилия его – Попа.

Теперь нахмурился настоящий полковник и недобро посмотрел на москвича. Не успел приехать, а уже дурочку валяет, внимание на фамилии акцентирует. Веня снова вмешался:

– После контузии в Афганистане Арнольд Казимирович плохо слышит.

Чезар Георгиевич понимающе кивнул и сменил гнев на милость. Он лично пододвинул табурет гостю и громко сказал, почти крикнул:

– Присаживайтесь!

Резидент из Москвы поморщился и, «воткнув» мизинец в ухо, почесал его.

Куцуляк переминался в сторонке, в неверном свете керосиновой лампы, подвешенной на железном крюке под потолком. На учителя никто не обращал внимания, пока Попа не пригляделся. Учитель онемел от ужаса. Сейчас его спросят, как он здесь оказался. Как попал в общество «российского полковника»? Где вы могли пересечься? Что всё это значит?

Арнольд Казимирович обернулся в направлении взгляда Попы и сказал:

– А, этот. Мой помощник, секретный агент.

Полковник Попа медленно сел на свой табурет. Он вдруг понял игру «русских». Руками идиота-простачка «учителя», они хотели убрать «профессора», чувствуя, что тот склоняется к сотрудничеству с молдавскими властями. «Учитель» оказался вовсе не простак, а хорошо подготовленный, коварный враг. Осознав свою беспомощность, эти двое явились сюда, чтобы договориться. Или ликвидировать «светило»? Пошли ва-банк. Будут зубы заговаривать, а потом улучат момент и… ни тебе «реликвии», ни генеральских погон.

Полковник сослался на дела и вышел из палатки. В «Уазике» он связался по рации с министром и доложил ситуацию. Мы не можем рисковать, – сказал министр. Русские блефуют. О каком сотрудничестве может идти речь? Им нужна голова нашего дорогого «профессора». Изолировать «светилу» от русских. Точнее – русских от «профессора». Утром посторонних убрать из лагеря. Пусть катятся на все четыре стороны. Станут упираться – к стенке обоих.

Когда Попа вернулся в палатку, «резидент» и «профессор» пили водку, разложив на тумбочке между кроватями «посуду» и нехитрую закуску: ржаной хлеб, соль на газетке и репчатый лук. Куцуляк одиноко наблюдал из своего угла. Время от времени его подзывали и подносили «соточку». Тот выпивал, шептал: «Благодарствуйте» и задом отступал на место. Полковнику Попе предложили присоединиться. Чтобы не вызывать подозрений и усыпить бдительность противника полковник подсел к тумбочке. После первой бутылки «русский резидент» предложил будущему генералу перейти на «ты». После второй полковник Попа дружески похлопывал главного редактора по спине со словами: «А ты хороший парень!». К середине третьей бутылки за спинами «разведчика из Москвы», шефа молдавской контрразведки и «профессора» послышался звук упавшего мешка. Обернулись. На земляном полу лежало бесчувственное тело «почтальона». Дежурный «цыган» отволок его в оранжевую двухместную палатку для гостей.

Ввиду отсутствия телевизора и электричества, читать и играть в карты не получалось. Танцевать тоже не представлялось возможным за отсутствием баяна или мало-мальски подходящего для этого инструмента, поэтому коллектив археологов коротал время, распивая вино, купленное в селе у местного населения. Иван Тимофеевич, стоя на коленях, зачерпывал оловянной кружкой из ведра и пускал сосуд по кругу. Деться было некуда. От безысходности пили все, даже те, кто не хотел. Президент Попеску морщился и кривился от оскомины после каждой выпитой порции, но ободрённый присутствием Елены Валерьевны в бардовом котелке оставался сидеть на месте. Идти ему было некуда. Его койку оккупировали не просыхающий Битков и полупьяный Садыковский. Директор и завуч уговаривали Иона Лазаревича купить у них оптом партию тушёнки. На что молдавский еврей вносил встречное предложение приобрести у него точно такую же партию консервированной свинины, но по более низкой цене.

Художник Опря, сидя поодаль от основной группы, набрасывал композицию нового полотна грифельным карандашом на ватмане.

Рабочее название картины «Учёные на привале» переполняло мастера вдохновением. На справедливое замечание сына: «Здесь же ни хрена не видно!» Афанасий Степанович, еле ворочая языком, отвечал: «В темноте я вижу, как ягуар! Иди к чёрту!».

Василий Георгиевич, привыкший за долгие месяцы скитаний по Италии в поисках драгоценных камней и газовых трубопроводов к бесконечным разговорам о «воздушных замках», «парил мозги» работникам ликёроводочного цеха, расписывая фресками словоблудия прекрасное будущее всех участников экспедиции. Его слушали напряжённо, не перебивая, опасаясь обидеть умного человека, совершенно не понимая, о чём идёт речь. Никто, кроме Василия Георгиевича, не владел итальянским языком. Бывший учитель пения незаметно для остальных мысленно перенёсся на Пиренеи, да там и остался.

Рафаил Данилович продолжал разговаривать с диктофоном, иногда отвлекаясь на оловянную кружку. После выпитого речь его становилась оживлённее, а статья содержательнее. Его соратник по перу ощупью искал коленку бухгалтера Елены Леонидовны. Шептал обещания жениться и усыновить её детей. Его руку отводили, напоминая, что для начала ему не мешало бы развестись с прежней женой. Редактор клялся развестись и снова запускал руку.

Для закрепления пройденного материала на курсах, где недавно был освоен алфавит, Наталья Игоревна практиковалась в разговорном молдавском языке с бригадой штукатуров-маляров. Для улучшения мозговой деятельности и чистоты дикции директриса добавляла в кружку вина по глоточку коньяка. Слабый словарный запас не позволял Наталье Игоревне выражать мысль в полном объёме. Но чтобы не портить о себе впечатление и не терять темпа в разговоре, она заменяла недостающие молдавские слова матерными русскими. Женщины слушали её, как завороженные. Вот тебе и музыкальная школа! А ведь есть ещё и консерватория.

Тамара Петровна, угнетённая ощущением немытого тела, вышла на свежий воздух. Лунный серп и россыпь звёзд в небе. Лёгкий ветерок и дальний лай собак со стороны села. Тамара Петровна прислушалась к голосам в палатке «начальников». Часовой в шляпе вышел из тени ивы. «Свои», – тихо предупредила Тамара Петровна. «Цыган» исчез так же бесшумно, как появился. Федорян пошла по извилистой тропинке к реке. Хотелось плакать от тоски. Во что она превратила свою жизнь? В анекдот. Завуч музыкальной школы глубокой ночью на берегу Днестра в поисках хрустальных «причиндалов» Штефана чел Маре. Во что она сама превратилась? В стукачку, в дрянь. Предала человека. Веня, как ребёнок пришёл, доверился: научи, стань другом, подскажи, куда идти, на что тратить жизнь. А ты?! Потащила за уши из болота собственной глупости выжившего из ума муженька. Да провалился бы он со своими «американцами» и долгами! Как это мелко и пошло в сравнении с тем, что, быть может, открывалось ей в отношениях с Венедиктом. Теперь всё безвозвратно потеряно. Скутельник изменился. В его глазах сарказм. Он нас всех презирает. Никто не осмелился встать в полный рост и заявить в полный голос: «Я отказываюсь участвовать в этом безумии». Он бы мог уйти, исчезнуть, уехать в Россию. Чёрт с вами, трусы недоделанные! Вы не стоите того, чтобы ради вас жертвовали жизнью. Но он остался. Тамара Петровна проглотила горький ком. Слёзы покатились по её щекам. Мы его бросили, а он нас нет.

Она сошла с тропинки и двинулась по траве вдоль реки. Ей не хотелось никого ни видеть, ни слышать. Хотелось прижаться к Скутельнику, обреветься у него на груди, попросить прощения и «всё такое».

Впереди Тамара Петровна услышала приглушённые голоса и инстинктивно присела. Внизу по склону к реке мужчина лопатой копал землю, стоя по пояс в яме. Другой присел подле, держа в одной руке мешок, в другой зажжённый фонарь. Ослеплённые лучом света мужчины не замечали женщину, зато она их узнала. Копал – Евсеев, подсвечивал ему – Воскобойник.

– Хватит, наверное, – негромко сказал Борис.

– Давай мешок.

В мешке звякнуло стекло, когда Евсеев укладывал его в яму.

– Аккуратнее, – предупредил Воскобойник.

– Завтра бы лопатой не зацепить.

– Так-то изделие прочное, сработано на совесть. Но осторожность не помешает.

Через десять минут на месте раскопок вырос холмик. Его сравняли с землёй, присыпали пылью и камнями. Напротив воткнули ивовую ветку. Евсеев закинул лопату на плечо, и, тихо переговариваясь, «концессионеры» направились вдоль берега к лагерю.

Тамара Петровна выждала и встала во весь рост. Скоро мы либо помоемся дома полностью, либо нас всех омоют в морге, – подумала она.

Впервые в жизни полковник Попа не выполнил приказа начальства. Он не мог этого сделать физически из-за нечеловеческой головной боли. Голова не просто болела, она раскалывалась и трещала так, будто Чезар Георгиевич нырнул с колокольни рыбкой на асфальт, сложив руки по швам. Помощь пришла неожиданно от «врага», которого после вчерашнего язык не поворачивался так называть. Разведчики перешли на «ты», троекратно облобызавшись. «Русский резидент» оказался своим парнем в доску и с удовольствием откликался на имя Арни. В свою очередь полковник стал для нового друга «Герычем». «Профессор» до того допился, что называл «резидента» папой. И вот сейчас «папа», подсев к телу умирающего, держал в руках гранёный стакан водки и солёный огурец на вилке.

– Выпей, Герыч. Отпустит, – ласково увещевал Арнольд Казимирович, Чезара Георгиевича.

Полковник поморщился, взял стакан трясущейся рукой и выпил мелкими глотками. От пищи его тошнило, поэтому огурец остался нетронутым. Герыч откинулся на подушку и уставился в брезентовый потолок. В желудке происходила нешуточная борьба. Рвотные позывы сотрясали тело. Полковник мужественно терпел, зная по опыту, что так надо. Через некоторое время приятное тепло поползло по туловищу. Тошнота и мучительная боль отступили. Ещё сто граммов поставили полковника на пока не окрепшие ноги. Покачиваясь, он вышел из палатки по малой нужде. Увидел яркое солнце над головой и стрижей высоко в небе. Свет ослепил полковника, он заслонился рукой. Сделав своё дело, поспешил обратно в палатку. Чёрт с ним с приказом. Остатки совести не позволяли Попе вот так вот ни с того ни с сего выкинуть «московского гостя» из лагеря. Пусть ещё денёк отдохнёт, а потом отправляется со своим агентом туда, откуда пришёл.

Полковник собирался в целях оздоровления организма принять ещё немного водки. Губы его потянулись к поднесённому стакану, но снаружи послышалось приближение возбуждённых голосов. Раздосадованный Чезар Георгиевич поставил стакан на тумбочку. Через секунду в проходе палатки показался «старший» цыган. В спину его толкали рабочие и возбуждённо галдели. «Нашли, Чезар Георгиевич! Кажется, нашли «реликвию»!» «Московский гость» удивлённо уставился на рабочих. То есть, как нашли?! Это что же у вас здесь всё по-настоящему?

Полковника же ударило в жар. Обильный пот крупными каплями покатился по спине, лицу и подмышками. Вот оно! Свершилось! Нестерпимо яркий свет генеральских звёзд застлал взор Чезара Георгиевича. Стало быть, ВСЁ правда!!! Череп, «реликвия», «профессор» – это не бред, не сон, это явь. Полковник ущипнул себя за ляжку. Больно! Не сплю! Виктория!!! От перевозбуждения контрразведчик залпом «замахнул» стакан и полез натягивать ботинки. От нетерпения шнурки не поддавались. «Куратор» экспедиции бросил их и побежал вслед за остальными, спотыкаясь и ежесекундно приговаривая на ходу: «Куда же вы, мать вашу, начальника забыли!».

Вокруг Ивана Тимофеевича сгрудился народ и наблюдал, как тот, стоя по пояс в яме, совковой лопатой аккуратно выбирает глинозём и перекидывает наверх. Полковник растолкал плечи и спины и встал подле «профессора». Внизу из грунта торчал кусок замшевой ткани.

– Оно?! – спросил Чезар Георгиевич. В его голосе звучали мольба, надежда, ожидание чуда.

– Вне всякого сомнения, – отозвался Скутельник. – Вот что я нашёл на берегу, прогуливаясь утром. – Он разжал кулак и показал медную монетку времён правления русского царя Ивана третьего. – Это подтверждает мою теорию, что купец Никулеску пытался перейти реку в этом месте, и наймиты Софии Палеолог в пылу сражения обронили деньгу. Как бы то ни было, но интуиция мне подсказала, что искать нужно именно здесь.

О том, что медную монетку помог найти не только счастливый случай, но и детское увлечение «профессора» нумизматикой, не догадывались даже «концессионеры», которые, украдкой переглядываясь между собой, почёсывали затылки. Надо же, как оно удачно вышло. Мистика, какая-то. Точно, бог на нашей стороне.

– Жалко бур не пригодился, – посетовал Иван Тимофеевич. – Хотелось попробовать.

– Я тебе попробую! – воскликнул полковник. – Этой балдой ты бы раскрошил в пыль, смешал с землёй бесценную «реликвию». Смотри у меня, – погрозил кулаком Чезар Георгиевич. Он заставил «бурильщика» вылезти из ямы и сам полез в неё. Ещё разобьёт с дури. Работая по-собачьи руками, полковник откидывал землю себе между ног. Мешок, перевязанный ветхой тесёмкой, проступал всё отчётливее. Наконец Чезар Георгиевич, истомлённый ожиданием, потянул находку вверх. «Реликвия» звякнула, вызывая в старом цинике умиление и даже трепет.

– Открывайте, профессор, – с дрожью в голосе попросил полковник. Он бы не отдавал мешок никому, но слабость, неожиданно охватившая его тело, и страх уронить и повредить «сокровище» невольно подталкивали к благородным поступкам. – Это ваше право, вы его заслужили.

– Мы все его заслужили, – скромно ответил «профессор». Он потянул тесёмку, распустил её и извлёк из мешка хрустальный череп размером с нормальную человеческую голову. Послышались «охи» и «ахи». Все как завороженные смотрели на «древнейшее» изделие мастеров из Гусь-Хрустального. Оно сверкало на солнце, словно нарядная люстра, сотнями искрящихся огоньков. Веня торжественно передал череп полковнику и наклонился к мешку, чтобы достать «главное». Когда он выпрямился, держа в руках «реликвию», в толпе раздался не вздох, а стон. Хрустальные причиндалы во всём своём неприкрытом величии больше напоминали детородный орган не человека, а буйвола во время гона.

– Вот это дубина! – не смог удержать восторга Иван Тимофеевич.

– Сам ты дубина! Это произведение искусства! – осадил «бурильщика» полковник Попа.

Глаза Елены Валерьевны заблестели и замаслились. Женская половина смутилась, но когда «реликвию» пустили по рукам, ни одна дама не упустила возможности лично подержать «произведение искусства».

– Не мудрено, что с таким «богатством» Штефан стал Великим, – восхитился Василий Георгиевич.

– С таким, каждый бы стал! – заявил кто-то.

Воздух разорвал истошный женский крик. «Археологи» обернулись. От лагеря, полем к ним бежала «гадалка», путаясь в юбках и бренча монадами. Нечесаные спутанные волосы застилали лицо. Она размахивала руками и кричала:

– Моё, не троньте, моё!

– Спрячьте! – нервно приказал Попа «профессору». Веня быстро сунул «произведение искусства» в мешок и перекинул Воскобойнику.

«Молодая» ворвалась в толпу и попыталась вырвать череп у полковника. Чезар Георгиевич отвёл руки и кивнул. Два «цыгана» подхватили поэтессу под локотки. Попытки вырваться ни к чему не привели.

– Находка принадлежит государству, – заявил Чезар Георгиевич. – Претендовать на череп вы не можете, ибо это имущество не может считаться имуществом, совместно нажитым в супружеском браке. Вам и так слишком многое позволили. Пора угомониться.

– Вы не имеете права! – верещала Лари. – Я буду жаловаться Мирче. Я сотру тебя в порошок…

Она бесновалась и плакала от злости и досады, извивалась и пыталась вырваться, но «цыгане», приученные к жёсткой дисциплине за долгие годы работы в «таборе», цепко держали ряженую.

От былого благодушия ничего не осталось. Глаза Попы стали вновь непроницаемыми. Он холодно смотрел на «резидента».

– В сложившейся обстановке, Арнольд Казимирович, во избежание утечки информации я вынужден задержать вас и вашего помощника на неопределённое время, – сообщил Чезар Георгиевич.

Рука «старшего» цыгана с серьгой в ухе легла сзади на плечо главного редактора.

– Где второй? – озаботился Попа.

Все закрутили головами по сторонам. «Агент» исчез.

Куцуляк бежал со всех ног к мосту. Вот, значит, из-за чего весь сыр-бор! Дело вовсе не в «профессоре». «Реликвия», всем нужна «реликвия». Необходимо сообщить «своим» о находке.

Впереди, отрезая дорогу «почтальону», к мосту мчался «цыган». Ничего не оставалось, как менять направление и бежать в гору мимо старой крепости к Бендерам. Предвидя манёвр беглеца, «цыгане» заходили справа, забирая Куцуляка в кольцо.

Наблюдавший за «бегами» зенитчик, батарею которого расположили близ крепости, позвал старшего:

– Вить, а Вить, глянь-ка! Цыгане мужика ловят! Наверное, упёр у них что-то!

Старший, с сержантскими лычками на погонах, взял из рук бойца бинокль и посмотрел.

– К нам бегут. На кого ставишь?

– Пачку «Примы» на цыган.

– Принято. Я на мужика.

Куцуляк, измождённый систематическим нарушением режима, недоеданием и злоупотреблением алкоголя, понимал, что ему не уйти от преследователей. Ватные ноги не слушались, сердце выскакивало из груди, отстукивая, как пулемёт «Максим» последние патроны в ленте. Ещё немного и оно разорвётся. И когда оскаленная злобным азартом морда «цыгана» приблизилась на расстояние вытянутой руки, между «охотником» и «дичью» выросла фигура военного в полевой форме. Точнее она не выросла, а спрыгнула откуда-то сверху. Не то, чтобы Витёк пожалел пачку сигарет, хотя и это тоже. Скорее из озорства и скуки ему захотелось размяться. От его вмешательства «цыган» кубарем полетел под горочку с разбитыми зубами. Ему на помощь подоспел другой «цыган» и оказался рядом с товарищем и тоже с разбитыми зубами. Однако ромалы не собирались сдаваться. Выхватив из-за поясов ножи, они бросились расправляться с сержантом. Так не годится, – нахмурился рядовой друг Витька. Сняв ремень, он намотал его на руку отполированной до блеска пряжкой вверх со звездой на ней, и захваченный почином Витька, тоже побежал «разминаться». К дерущимся подтянулись ещё два «цыгана».

– Зови подмогу! – рявкнул на «почтальона» Витёк. Стоя спинами, друг к другу, военные отбивали атаки превосходящих сил противника.

Куцуляк выбрался на дорогу. К радости его впереди появился милицейский «Уазик» с синей «мигалкой» на крыше.

– Наших бьют! – истошно заорал он.

Наряд из трёх человек, оправляя кителя и автоматы на плечах, вышел полным составом посмотреть.

– Кого это «наших»? – неохотно спросил офицер в чине лейтенанта, с двумя звёздочками на погонах.

Драка приобрела затяжной и ожесточённый характер. На разодранных гимнастёрках военных проступила кровь, и дело подвигалось к серьёзному членовредительству, возможно с летальным исходом. Кого именно милицейские приняли за «наших», Куцуляк так и не понял, но через минуту в пыли катался наряд в полном составе. «Цыгане» брали верх. Из кустов недвижимо торчали ноги милиционера в ботинках. Другой, стоя на коленях, держался за окровавленную голову. Раздался выстрел, за ним другой. На шум прибежали гвардейцы. За гвардейцами молдавские полицейские, которые после преобразования милиции в полицию не признавали приднестровских милиционеров, так же как те считали полицейских ряжеными клоунами. Вымещая взаимные обиды, стороны двинулись стенка на стенку. Отовсюду к месту конфликта сбегались военные, на ходу закатывая рукава, наматывая ремни пряжками вверх и расчехляя ножи. Не теряя времени, «почтальон» заковылял предупреждать «своих» о находке. Но уйти не получилось. Усатый гвардеец схватил его за шиворот и поволок в свалку:

– Сейчас каждый боец на счету. Нейтралитет отменяется. За Родину! За Суворова!

Одним ударом кирзового сапога в ухо «почтальона» сшибли с ног. В голове зазвенело так, словно на фрезерном станке растачивали деталь. Попытку подняться пресёк удар прикладом по затылку. Свет выключили. Приднестровского разведчика Куцуляка не стало.

С самого начала полковник Попа наблюдал за погоней и возникшей в результате её дракой, которая на глазах разрасталась в вооружённый конфликт. Атмосфера накалялась. Чезар Георгиевич экстренно связался с министром обороны Республики и доложил о находке и о возникшем в этой связи «разногласием сторон». Министр обрадовался и тут же взволновался. Проклятые сепаратисты посягнули на святая святых – «причиндалы» Великого Штефана. Следовательно, на целостность и суверенитет страны.

Президент Мирча от восторга хлопнул в ладоши. Яйца наши! Ай да «профессор»! Ай да народный герой! Но ликование Мирчи Ивановича сменили тревога и страх. Не дай бог «реликвию» отобьёт враг. Ни тебе мирового господства, ни полагающейся к нему власти и богатства. Бросить бронетанковую бригаду на прорыв! Отбить яйца у противника! Пора покончить с сепаратистами!!! У нас нет бронетанковой бригады, господин президент. Тогда бросайте, что есть.

Известие о приближении механизированной колоны к Бендерам со стороны Кишинёва Игорь Николаевич воспринял как начало войны. Наблюдатели ещё с утра докладывали о движении на противоположном берегу Днестра, о скоплении «археологов» на окраине села, об их ликовании. Видимо, нашли что-то. Знаем, знаем, что! Держи карман шире. Так мы вам череп с «реликвией» и отдали. Всеобщая мобилизация! Добровольцам раздать оружие и патроны. Казаков и гвардейцев на передовую. Отстоим Родину, мать нашу!

Патриот и подполковник Бубулич соскочил с брони БТРа. В задачу вверенного ему подразделения входило пробиться к окраине села Парканы и обеспечить безопасность «археологической» экспедиции. Там наши соотечественники, мирные труженики и труженицы, сподвижники науки, – напутствовал подполковника министр обороны. Но главное – «профессор», наше всё, светило. А ещё главнее, по секрету, «реликвия», которую любой ценой необходимо доставить в ставку. Даже если придётся переступать через трупы, через горы трупов. Через чьи трупы, господин министр? Через любые. Вы человек военный и должны понимать – война не игра в бирюльки. А что такое бирюльки? Да какая разница?! Не знаю я! Виноват господин министр! Выполняйте!

Поножовщина у моста закончилась интенсивной перестрелкой. Стремление молдавских военных во главе с командиром Бубуличем пробиться к «археологам» приднестровцы восприняли как попытку захвата моста. К месту действия стягивались воинские подразделения. Никто не хотел уступать.

«Мне это надо?» – размышлял подполковник Бубулич, лёжа за колесом бронемашины и периодически постреливая из «Калашникова» короткими очередями в сторону противника. Кой чёрт меня принёс сюда из России? Служил себе, горя не знал. Ну, зажимали по службе завистники, так что с того? Так ведь не стреляли по мне. А здесь чего?

Две пули легли рядом с подполковником. Он прекратил огонь и затаился. Кадровому офицеру молдавской армии простительно. Не хватало привлечь к себе внимание снайпера! Не затем он откликнулся на патриотический призыв министра обороны пополнить ряды вооруженных сил молодого государства, чтобы бездарно, в уличной поножовщине сложить свою светлую головушку. В целях безопасности подполковник Бубулич полез в бронетранспортёр. Подчинённые без командира почувствовали себя не в своей тарелке и поползли вслед за ним. Водитель, одуревший от стрельбы и страха, воспринял появление товарищей по оружию, как команду к отступлению и выжал газ. Куда прёшь? А?! Куда спрашиваю, едешь, морда? А!? Бубулич, вытаращив глаза на водителя, орал благим матом, требуя остановить машину. Водитель отчаянно орал: «А-а-а!!!» и жал на газ.

Практически оставленный без верных «бужоровцев» полковник Попа с тревогой ожидал «бунта на корабле». Бесноватая поэтесса верещала на всё речное побережье с требованием отдать ей хрустальный череп мужа. Увесистый удар «цыгана» по затылку прикладом трофейного автомата временно «отключил звук». Можно было разговаривать, не напрягая голосовых связок. Мешок с «реликвией» находился в руках полковника. Сам он скрылся в палатке и, перезарядив «ТТ», положил его под подушку. Испуганный стрельбой коллектив «археологов» ждал конструктивных решений от «куратора». Перспектива оставаться под перекрёстным огнём, разумеется, никого не устраивала. Самого же полковника совершенно не интересовала дальнейшая судьба экспедиции. Однако в целях собственной безопасности ему следовало изображать совершенно другое. Он вслух искренне ругал нерасторопность Президента и министра, которые не предпринимали никаких действий для спасения верных сынов и дочерей Отечества.

В палатку вошёл Скутельник.

– Послушайте, полковник, – обратился он к Попе, – думаю, пора прекращать весь этот балаган. Вы, я говорю о Мирче Ивановиче, министре и о вас, – получили, что хотели. Прикажите прекратить стрельбу. Эвакуируйте членов экспедиции и мирное население села в нейтральную зону и можете продолжать молотить друг друга, пока не надоест. Идиотизм зашкалил сверх всякой меры!

– Я вызвал вертолёты. Скоро нас заберут отсюда, – смело соврал полковник, выдавая желаемое за действительность.

– Нас – это кого?

– Нас – это вас, резидента и меня.

– А остальных?

– За ними прилетят позже. В конце концов, все участники экспедиции подписали индивидуальный контракт, где говорится о вероятности возникновения форс-мажорных обстоятельств. За это они получат немалые деньги.

– Они не обязаны умирать из-за ваших бредовых идей!

– Это ваши идеи, «профессор». Мы их только финансируем.

Послышался рёв мотора, вопли и женский визг. Полковник и Венедикт выбежали из палатки. Перед входом стоял БТР. Задняя дверь откинулась. Показалась голова Бубулича в фуражке набекрень. На белом лице военного широко раскрытые глаза бегали наперегонки друг с другом вокруг своих орбит.

– По-вашему это вертолёт? – удивился Скутельник.

– Вроде того, – отозвался ещё более удивлённый полковник.

Толпа обступила «вертолёт» и с восторгом приняла в объятия своих спасителей. Женщины лезли целовать отважного офицера. Мужчины дружески хлопали солдат по спинам и предлагали выпить самогонки. Иван Тимофеевич подлетел с бутылём и стаканом, и взял на себя почётную обязанность разливающего. Президент Попеску бочком подкрался к дверцам и попытался проникнуть внутрь бронемашины. Его манёвр жёсткой хваткой под локоток пресёк художник Опря, посчитавший, что в первую очередь поле брани должны покинуть женщины и творческие работники, внёсшие бесценный вклад в культурное развитие республики. Но в коллективе оказались почти все творческими работниками, включая бригаду штукатуров-маляров и работников ликёроводочного цеха. По заявлению завхоза Евсеева все сотрудники «Дома просвещённых» могут также считаться сподвижниками искусства. Садыковский, Битков, Ион Лазаревич и «концессионеры» оказались вне условного списка. Даже кандидатуру полковника Попы отодвинули на второй план. Беспредел какой-то, – возмутился полковник и поискал глазами «резидента», ища у коллеги сочувствия. Разгорелся не шуточный спор. Каждый считал себя бесценным, внёсшим вклад и прочее. Больше всех распалился редактор республиканской газеты. В его лице республиканская журналистика понесёт невосполнимую утрату. И не надо на меня таращиться с таким презрением, Елена Леонидовна! Вам-то, как женщине, местечко в машине найдётся. Рафаил Данилович с укоризной посмотрел на соратника и друга, возможно, теперь уже бывшего. Пришедшей было в себя супруге господаря «цыгане» снова «выключили звук», меньше хлопот.

– Надо тянуть жребий! – предложила Наталья Игоревна.

– Какой жребий?! – заорал на неё полковник Попа. – Мы отрезаны от внешнего мира!

Все разом умолкли. То есть, как «отрезаны»?

– В городе идёт бой, – без истерики, но нервно сообщил полковник. – К своим без подкрепления нам не пробиться. Подполковник!

Бубулич ещё не совсем привыкший к новому своему чину повертел головой по сторонам, отыскивая предмет всеобщего внимания и Попы в том числе. Наконец, догадался, что обращаются к нему и вытянулся по стойке смирно.

– Как, по-вашему, у нас есть шансы? – спросил Бубулича полковник.

– Нужно вызвать подкрепление, а до его прихода занять круговую оборону, – смело ответил офицер. Самогонка наполнила его дух мужеством, а маслянистые глаза Елены Валерьевны с блядской поволокой – молодецкой удалью. – Всем даже в три ходки на борту бронетранспортёра не уместиться…

– Мы можем в три слоя, – перебила Елена Валерьевна, – женщины внизу, мужчины сверху, закроют нас своими телами. Можно наоборот, чтобы нас не раздавили.

– Заткнись, б…. отродье! – рявкнул «куратор». – Ей что война, что крестины, лишь бы ноги раздвинуть. Продолжайте полковник.

– Подполковник, – скромно поправил его Бубулич.

– После выполнения задания звезда на погоны и звезда героя на груди вам обеспечены!

– Рад стараться! – благодарная слеза умиления блеснула на стыке век боевого офицера. Ещё вчера он командовал ротой. Сегодня батальоном. Завтра полком. Послезавтра… В голове Бубулича смерчем пронеслась вся его короткая воинская жизнь, полная лишений и горьких дум о несправедливости начальства и злопыхательстве сослуживцев. Как славно, что он послушался собственного сердца и совета тестя и вернулся на родину. Дома, как говорится, родные стены помогают. Карьерному росту тоже.

Окрылённый перспективами служебного повышения, Бубулич продолжил излагать свой искромётный план, высекаемый гранитом мудрой мысли и порывом воинского экспромта.

– Я предлагаю занять круговую оборону. Для этого мы лопатами и мотыгами, коих у вас в избытке, окапываем территорию лагеря. В траншеи зарываем острые колья и маскируем их ветками и листьями. И ничего не подозревающие враги, побежав в атаку, провалятся в яму…

– …яйцами на колья. Оригинальный план, – не скрывая иронии, высказал своё мнение Скутельник.

– Вы тоже находите?! – обрадовался Попа. – Вот что значит война! Не случись её, разве открыли бы мы такого блестящего стратега, как полковник! Больше бы таких золотых голов!!! Немецкий «Блицкриг» показался бы Европе черепашьими гонками.

– М-да, – буркнул Венедикт.

– Приступайте, «профессор», – распорядился полковник, – а я тем временем свяжусь с главнокомандующим. Пусть шлёт подкрепление.

На самом деле Попа не помышлял о подкреплении. Его вполне устраивало сложившееся положение дел. Он отвёл в сторону Бубулича и заговорил с ним вполголоса, ежесекундно озираясь на «профессора», «резидента» и «концессионеров». «Куратор» не стал бы ни с кем церемониться и мог решить вопрос с позиции силы, не привыкать, но останавливало полковника опасение получить отпор. Что если «резидент» и его люди вооружены? Так или иначе, о ходе операции необходимо было докладывать лично министру обороны. Полковник доложил.

Известие об «окружении» экспедиции войсками противника встревожило министра сверх всякой меры. Он бросил на прорыв пехоту и бронетехнику. «Реликвия» в опасности! В свою очередь попытка вражеского войска прорваться к мосту вызвала у президента Смирнова закономерное негодование. Только, только вдвинулся в президенты, только собрался зажить по-человечески безбедно, на благо трудящихся свободного Приднестровья, как на тебе раз! Гусеницами танков грозятся раздавить демократию в республике. А ну их артиллерией, ребятушки! Али мы не сыны Суворова? Али забыли, как пращуры наши альпийские кряжи перемахивали?! У нас не Альпы, но воевать не разучились. На душевном подъёме ополченцы, гвардейцы и казаки ринулись на волонтёров, полицаев и солдат вражеской армии.

Сражение за хрустальные причиндалы Великого Штефана входило в кульминационную фазу. Министр Косташ чувствовал это. Нервы его натянулись, как тетива лука, и непонятно было, куда может выстрелить стрела гнева и душевного надрыва. Всё или ничего. Вселенская власть, звание генералиссимуса всея планеты или драйка гальюнов на нижней палубе всемирной истории. Победителей не судят. Генералиссимус может быть только один. Разбомбить всю эту приднестровскую сволочь вместе с памятником ненавистному Суворову. Потом отольём и поставим из золота, более достойному, главнокомандующему всех главнокомандующих мира, молдавскому победителю сепаратистов.

Бомбовый удар?! Вот единственно верное решение в сложившейся ситуации. Раздавить врага всей мощью имеющихся средств! Косташ остановился у настенного календаря. Двадцать второе июня. Какое совпадение! Почти шестьдесят лет назад великая военная машина навалилась на неповоротливого медведя и едва не раздавила его. Стратегические просчёты, морозы, самоотверженность врага помешали исполнению плана. Теперь же всё будет не так! Крепкие морозы здешним широтам не грозят. Да и не понадобится столько времени. Главное стремительность и натиск. «Блицкриг – два». Продолжение следует. Глаза министра злорадно сузились. Он поднял трубку телефона и связался с Президентом. Делайте, что хотите, но сберегите мои яйца, – ответил Мирча Иванович. Что ж, на войне как на войне, все средства хороши.

Работа «археологов» по рытью оборонительной линии в зоне боевых действий не осталась не замеченной наблюдателями с противоположного берега. Окапываются что ли, искатели сокровищ, мать вашу?! Да ещё развернули в нашу сторону не то бур в виде ракетной установки, не то ракетную установку в виде бура. Ну-ка, хлопцы, пару предупредительных очередей над головами.

Перепуганные копатели побросали инструмент и бросились в палатки. «Вы куда? А долг? А по закону военного времени к стенке за невыполнение приказа?!» – увещевал недобросовестных работников Чезар Георгиевич. Катись ты, со своей линией Маннергейма согласно имеющейся у тебя фамилии. «Варвары, вандалы недобитые!» – грозил полковник кулаком в сторону приднестровцев. Мешают научным изысканиям.

Тамара Петровна впала в ступор. Она сидела на койке, обняв колени, и смотрела в одну точку. Зачем всё это? Где фортепиано? Где ученики?

Евсеев предложил партию в шахматы. Неожиданно Тамара Петровна «включилась» в действительность и подвинула белую пешку на доске. К играющим подтянулись две Елены, гитарист Юра, Воскобойник и Иван Тимофеевич с бутылью самогона.

– Как в старые добрые времена, – мечтательно сказал Юрий.

Елена Леонидовна заплакала, закрыв лицо руками. Никогда не будет как прежде! Слышите – никогда! Ни старых, ни новых времён, ничего уже не будет. И нас не будет. Нас уже нет! Мы остались там, в каптёрке в Доме работников просвещения. Здесь только тени! Разве вы не видите – мы собственные тени нашего прошлого!

Дымок пожара истерики взялись заливать самогонкой. Главный «пожарный» Иван Тимофеевич налил полный стакан. Елена Леонидовна выпила и сморщилась. От ударной волны в голову она быстро заморгала и жестом попросила воды. Жадно отпив из алюминиевого ковшика с длинной ручкой, главный бухгалтер сподвижников капитализма и коммунистка по совместительству перевела дух и просияла счастливой, пьяненькой улыбкой.

– Мои аплодисменты! – воскликнул Евсеев.

Партию продолжили.

– Как вы можете в такое время играть?! – недоумевал редактор республиканской газеты.

– А в какое время, по-вашему, можно играть? – неожиданно спросил Битков, которого с улицы привлёк смех и звон посуды.

Редактор нервно пожал плечами и демонстративно отвернулся.

Через пять минут в палатке было не протолкнуться. Солдаты в амуниции и с автоматами стыдливо просовывали головы в проход и их за эти головы втягивали внутрь. Рафаил Данилович без устали тараторил в диктофон статьи о героизме и мужестве участников экспедиции. Правда, ни один его опус не удалось переправить на «большую землю». Не важно. Он обязан рассказать читателям правду. Пусть молодёжь, следующие поколенья знают, какими мы были! Потом. Через годы, десятилетия, века, когда под обломками несбывшихся надежд и старых досок найдут диктофон с записями живого голоса из прошлого.

Брось ты, Рафик, выпей! Кому нужна твоя галиматья? Кому нужно прошлое в этой стране, если никто не знает будущего? И кому нужно будущее, если никому нет дела до прошлого?!

В разгар веселья снаружи послышался рёв мотора, крики и ругательства. В палатку ворвался Скутельник.

– Граждане археологи, «жопа» сбежала!

– Чья?

– Попа с «реликвией», поэтессой, цыганами и офицером на БТРе.

Возбуждённый народ высыпал на свежий воздух посмотреть вслед удаляющемуся бронетранспортёру. Никогда Чезар Георгиевич единовременно не удостаивался такого количества «тёплых» слов в свой адрес.

Бросил, падла! Теперь нам точно хана. Что делать? Уходить надо, пока не поздно. Зачем? Мы же мирные археологи. Пьём самогон, никого не трогаем. Не будем высовываться – всё обойдётся. Кому мы нужны? А так, пойдём на левый берег, левые подумают – мы «правые» – обстреляют. Двинем на правый берег, правые решат – мы «левые» – опять обстреляют. Так куда ж бедным археологам податься? Сидите, пейте, вам говорят! Эй, сержант, скажи своим, чтобы автоматы попрятали и до маек разделись. А-то из-за вас – нас перекоцают.

Связист Бубулич никак не мог наладить рацию в боевой машине. Неведомое повреждение мешало доложить министру о выполнении задания. Может быть, волна сбилась, покрутить надо. Крутили уже, ничего. Как вы вообще до подполковника дослужились, – негодовал Попа, – если с обыкновенной рацией справиться не можете? Сами попробуйте! Начали щёлкать и крутить в четыре руки. Внутри машины трясло и бросало из стороны в сторону. Скорее бы доехать до своих. Да хоть куда-нибудь. Осточертели все хуже горькой редьки. Выбирайте выражения, полковник, не забывайте, что едете с женой господаря. Да пошла ты, «жена». Корова ряженая! Сам ты… Попа повёл бровью. Угрюмый «цыган» потянулся к прикладу автомата. Не надо! Поэтесса умоляюще сложила ладони у подбородка. Вы замечательный человек, полковник. То-то, сиди смирно и не вякай. Под колесом машины что-то хлопнуло, она накренилась и встала. Что там ещё? Водитель выбрался наружу и вскоре вернулся. Вид у него был виноватый.

– В яму от мины попали, надо бы толкнуть.

– Куда смотрел, когда ехал?! Морда! – от досады Попа съездил солдату по уху.

Попытку офицера Бубулича и «цыган» выбраться из броневика пресёк пулемётный огонь. Пока никто не пытался покинуть машину – обстрел не возобновлялся. Вот попали! И что теперь прикажете делать? Врукопашную! Вы что, полковник, совсем того?! У них там целая армия. А нас всего ничего. Вам надо – вы и деритесь! И это говорит вчерашний герой, боевой офицер?! Да, вчерашний, да, офицер. Отсидимся, может, всё и обойдётся.

Попа пододвинул мешок поближе.

– Кстати, что у вас там? – поинтересовался Бубулич.

– Вас это не касается, – отозвался полковник. – Вернёмся, будут вам звёзды и на погонах, и на кителе, – злорадно процедил он сквозь зубы.

– Покажите, что в мешке. Ради чего мы в пекло лезли? – упёрся Бубулич.

– Сидеть на месте, – полковник упёр дуло «ТТ» в живот офицера.

– Голова моего мужа, вот там что, – ответила поэтесса.

Бубулич открыл рот и уставился на полковника. Садисты, сумасшедшие, варвары! Отрезали голову человеку и устроили бойню. Боже мой. И я служу этим выродкам?! Бубулич брезгливо поморщился и отвернулся от полковника и мешка в его руке.

Связь с экспедицией пропала. Ночь и утро министр находился в тревожном неведенье. Что с реликвией? Упаси боже, если враг перехватил её! Спина генерала похолодела. Он почувствовал себя так, будто очнулся от радостного сна и оказался в сырой узкой камере с тремя гладкими, осклизлыми стенами, а вместо четвёртой сены – бездна. Стена за спиной надвигается на него и не за что ухватиться – нет ни скобы, ни выемки. Чёрная, гладкая, бездонная пустота и мыски потускневших от грязи сапог торчат над ней.

Вестовой доложил, что вражеская пехота вытесняет полицейские подразделения из города, и что противник выдвинул бронетехнику в количестве одного БТРа к мосту, стратегически важному объекту. Что слышно об экспедиции?! Офицер потупился. Не слышу? По данным разведки в лагере замечены люди. Некоторые лежат под солнцем без признаков жизни. Кое-кто движется, но ползком и снова замирает.

Убитые и раненые. Вот оно мужество! До последнего человека, до последней капли крови. Не сдаются врагу. Горький ком гордости за соотечественников и осознания невосполнимой потери застрял в горле бывшего досаафовского руководителя. Лагерь во вражеском кольце. Промедленье смерти подобно. Так пусть «Великая реликвия» Великого господаря не достанется никому!

Известие о возможном захвате «реликвии» едва не убило Президента, но не парализовало волю. Может быть, ещё не всё потеряно? Мы узнаем, в чьих руках «реликвия» очень скоро, господин президент. Но как бы это известие не стало для нас роковым! Что ж, министр, придётся поступиться будущим, чтобы не потерять настоящее.

Разморенный самогонкой и солнцем Евсеев разлёгся на траве за палаткой и, заслышав приближающийся рёв, открыл глаза. «Концессионеры» в полном составе вместе с рабочими ликёроводочного цеха, народным художником Опрей и его деловым партнёром Попеску в совершенном беспамятстве от выпитого самогона растянулись кто-где неподалеку от Анатолия. Иван Тимофеевич стоял, качаясь, в обнимку с Василием Георгиевичем, решая злободневное: «Ты меня уважаешь?!».

– Веня, слышишь, гудит что-то, – пихнул приятеля в бок Евсеев.

Скутельник, не размыкая век, отозвался:

– Попа возвращается, совесть замучила.

– Он не вернётся. Его БТР стоит у моста.

– Может, догоним, дадим в морду?

– Тебе это надо?! Они бы с нами по любому разделались. Хорошо, что в покое оставили. Пусть катятся со своими яйцами, недоноски.

– Резонно, – согласился Венедикт.

Рёв приближался.

– Где «резидент», легенда советской контрразведки? – спросил Скутельник.

– Я оставил его за шахматами с Тамарой Петровной.

– Кто выигрывает?

– Когда на доске два короля и ни одной фигуры, а в руках по стакану самогона – трудно определить, чья возьмёт. С ними Борис. Он хорошо играет. Подскажет Арнольду Казимировичу, если понадобится.

– Да, при такой расстановке фигур партия может затянуться.

Мимо на низкой высоте пронеслись два МИГа-29, содрогая воздух и землю рёвом турбин. Евсеев сел и задрал голову вверх. Скутельник сделал то же. Самолёты, забрав высоко в небо, сделали разворот для второго захода. Это не разведывательный полёт, Толя! А что?! Самолёты стремительно приближались к мосту. Прячься!!! Прятаться оказалось некуда. В начатые по приказу Бубулича траншеи? В палатки? Под машины? До них не добежать. Поздно…

С обоих берегов Днестра военные и прочие граждане, затаив дыхание, наблюдали за полётом МИГов. Чего они тут крутятся?

Старший звена получил новый приказ. Мост – отменяется. Цель – окраина села. Пуск.

Две бомбы легли одна за другой в стороне от моста. Земля взметнулась ввысь, подбросив и опрокинув БТР. Другой земляной фонтан поднялся в центре лагеря археологов, взрывной волной разметав палатки.

«Господин министр!» – «Слушаю» – «Лётчики, разгильдяи, не попали в цель, мост цел». – «А куда они попали?» – «По окраине села Парканы». – «Есть жертвы?» – «Среди археологов. Также погиб полковник Попа и подполковник Бубулич. Остальные, те, кто находился в бронемашине – ранены или контужены. Повторить налёт, господин министр? Там ещё Суворов на лошади остался». – «Нет, отбой».

Министр положил трубку. Отбой, – повторил он тихо. Руки его тряслись. Страшно? А то! Наворотили дел! Это тебе не грамоты победителям на досаафовских соревнованиях выписывать. Людей угробили. Ну и что? Война ведь?! За единство страны и всё такое. Не отмоешься, – шептал ему голос. Привыкли чужой кровью свои грехи отмывать. Ну, что, что они мне сделают? Я не подсуден. Я выполнял приказ главнокомандующего. Я!.. Заткнись, рыло. Все мерзавцы, во все времена, совершив мерзость, скулили – мы выполняли приказ! В поле, в море, в небе, Абвер, СС, Гестапо – мы выполняли приказ! А ты не выполняй! Приказы на то и приказы, чтобы их выполнять. Да? Да! Мир людей – не казарма, а казарма – не мир людей. Поиграл в солдатиков? Обсыхай теперь.

Цель уничтожена, господин Президент. Профессиональная работа. Пусть считают, что наши лётчики не умеют бомбить. Мирча Иванович согласился, – пусть считают. Он откинулся в кресле. Что дальше? Павших похоронить, как героев, с воинскими почестями. Попу посмертно – в генералы. Его подручным – продвижение по службе и всяческое содействие.

Президент не решался задать главный вопрос. В нём ещё теплилась надежда.

– Что с «реликвией»? – наконец спросил он.

– В машине ничего не нашли. Разорванный мешок из кожи и повсюду битое стекло.

– И всё?

– И всё.

– А?..

– Тело «профессора» исчезло. Те, кто уцелел – не видели его и не знают, жив он или его разорвало взрывом.

– Теперь это не имеет значения, – сказал Президент. – Мы никому ничего не должны. И вообще. Был ли «профессор»? Лично я впервые слышу о каком-то «профессоре». А вы?

– Полностью с вами согласен, господин Президент.

– Мы воевали с сепаратистами, заботились о будущем нации.

– Совершенно верно, господин Президент.

– Конечно, будут болтать всякий вздор. Реликвия, экспедиция… Журналисты вечно: сами запустят «утку», сами же раздуют её, а народ верит.

– Так точно, господин Президент.

– Но… Кто-то должен будет ответить за ВСЁ. И этим кем-то я назначаю вас.

– Как вам угодно, господин Президент.

Министр положил трубку. – Сволочь, – обозлился он на Президента, – нашёл стрелочника. Может, военный переворот организовать под шумок? Пиночет смог, а я, что, хуже? Министр с тоской обвёл взглядом стены кабинета. – Здесь тебе не Сантьяго, – подумал он. – Да и таких преданных офицеров, как герой Бубулич – не осталось. Ничего, Косташ мстительно сузил глаза, старайся, Мирча Иванович, ни старайся, а ярлык тебе в народе уже приклеили – Мирча Кровавый. Не мне, а тебе. Теперь тебе ничьи яйца не помогут!

В конце октября, Скутельник, явился в Дом работников просвещения. На пластиковой чёрной табличке, прикреплённой к двери завуча, значилась фамилия не Федосян, как прежде, а Федосяну. Мимо сновали девочки в нарядных платьях и с белыми бантами в косичках. Подростки в костюмах. Проходили взрослые. Мелькали знакомые лица преподавателей. Никому не было дела до худощавого субъекта в черных брюках и серой шерстяной куртке. Веня вошёл в кабинет.

За букетом роз в вазе на столе виднелась только макушка Тамары Петровны. Оторвавшись от журнала, педагог подняла голову, положила шариковую ручку на журнал и встала навстречу Вене.

– Благодарные поклонники? – Венедикт кивнул на букет.

– Сюда не зарастёт народная тропа…

– Зашёл попрощаться, – сказал Веня. – Убываю на историческую родину в Россию.

– Я скоро освобожусь, подождёшь? – спросила Тамара Петровна.

Она вышла, оставив Веню у пианино. Скутельник поднял крышку и указательным пальцем взялся наигрывать мелодию, бог весть, откуда взявшуюся в голове. Год назад он явился в этот класс полный надежд. Он перестал играть, а просто ударял по клавишам.

«Ре-бемоль». Рафаила Даниловича и его друга-соратника редактора республиканской газеты посекло осколками. Ни одна статья о судьбе экспедиции так и не вышла в периодической печати.

«До». Художник Опря и его деловой партнёр Попеску получили контузии и увечья. В голове румынского бизнесмена после пережитых потрясений произошёл сдвиг. Он разучился говорить, хотя всё понимал. С таким физическим отклонением о политической карьере не могло быть и речи, потому что именно от умения владеть этой самой речью зависело будущее политика. Никто не оценил преимущества политика-молчуна. На фоне остальных он бы выгодно отличался. Попеску в письменной форме обратился с требованием лично к Президенту Снегуру оплатить лечение и моральные издержки. О чём это он? В администрации главы государства никто ничего не слышал о «реликвиях», археологах, экспедициях. Не мешайте руководить страной! Не лезьте с глупостями.

После взрыва бомбы с народным художником произошло худшее из зол, какое может произойти с творческим человеком – он перестал творить. Точнее, он пытался писать, но какие бы идеи ни озаряли его гениальную голову, все они на полотне перевоплощались в грандиозный взрыв, будь то плакучая ива у заброшенного пруда или грабли, прислонённые к деревянному забору. Афанасий Степанович сам недоумевал, как граблями можно изобразить взрыв. Но факт оставался фактом, а грабли – взрывом. Поэтому временно вахту народного художника принял его сын Юрий. Он собирал заказы у клиентов по росписи стен в детских комнатах и столовых, даже брался за натюрморты и пейзажи, и сам же эти заказы исполнял. Никто из заказчиков не догадывался о подлоге. По общему мнению специалистов и обывателей после войны качество работ мастера значительно улучшилось.

«До-диез». Все члены бригады штукатуров-маляров в полном составе вместе с рабочими ликёроводочного цеха остались невредимы. Плотно прижатые к земле винными парами, они пропустили и сам взрыв и его последствия.

«Ре». Шахматистов в палатке спасла реакция Воскобойника. Самый трезвый из занятых игрой он, услышав приближающийся рёв, интуитивно бросил отца и Тамару Петровну на земляной пол, перевернул стол и заслонил им себя и лежащих под собой. Разумеется, от осколков деревяшка не спасла бы, но к счастью осколки пролетели мимо.

«Ми». Ивана Тимофеевича в обнимку с Василием Георгиевичем подбросило взрывной волной и швырнуло к реке, где на берегу они благополучно приземлились, не понимая, что происходит. Ни сами они, ни бутыль самогона, прижатая руками к животу «бурильщика-тракториста», не пострадали. Когда выяснилась причина взлёта и падения, Иван Тимофеевич счастливо расцеловал бутыль. Мы тоже учёные, – радовался он, – читали, знаем – водка и самогон обязательны к применению для вывода из организма радиоактивных веществ. На нас, что, атомную бомбу сбросили, Иван?! А как же! Сидели бы мы с тобой сейчас, живёхоньки – здоровёхоньки, если бы простая бомба упала, держи карман шире! Самогонка спасает только от ядерного взрыва! Понял, Вася?! Пей, давай, здоровее будем!

«Фа». Бомбардировка застала директора Битков и зама его Садыковского за сливом из бензобака «КАМАЗа» казённой солярки в канистры, с целью реализации её среди местного населения. Ион Лазаревич, скрепя сердце, согласился постоять «на стрёме». Так низко завмага никогда не падал. Хищение государственного имущества в мизерных размерах, разве это уровень для интеллигентного человека с серьёзными возможностями?! Но чего не сделаешь для новых деловых партнёров, чтобы не потерять хватку и квалификацию в боевых условиях, на вражеской территории, можно сказать в полном окружении. Надо как-то крутиться на хлеб с маслом. Война всё спишет, и солярку тоже.

Надёжно укрытые от смертоносного взрыва корпусом машины и установленным на ней буром, предприниматели отделались сильным испугом. Посчитав, что их разоблачили, и бомбардировка стала ответом на бесцеремонное хищение казённого топлива, мужчины побросали канистры и пустились наутёк. «Говорил я вам, ночью сливать надо было!» – сетовал на бегу Ион Лазаревич.

«Соль». Наталью Игоревну и двух Елен спасла банальность. Покинув мужское общество, женщины отошли подальше от лагеря к кустам, в очередной раз пеняя руководителям экспедиции на отсутствие элементарных гигиенических условий. Громкий взрыв резко поменял намеренья женщин. «Малая» потребность организма неожиданно обернулась «большой». Взрывной волной с головы Елены Валерьевны сдуло бардовый «котелок» в реку и унесло вниз по течению. «Нет худа без добра! – философски заключила Наталья Игоревна. – Меня от сухомятки который день запор мучил».

«Ля». «Археологи» разделились на две группы. Одна группа направилась в Кишинёв. Другая часть – в противоположном направлении. Смешавшись с беженцами, «концессионеры» без Юры во главе с «резидентом» явились в номер гостиницы «Турист» в Тирасполе, благо Зое Макаровне хватило выдержки дождаться мужа. Ни охрана, ни подручные президента Смирнова не мешали счастливому единению семьи. Известие о бомбардировке и гибели всех участников экспедиции само собой ставило точку в истории с «реликвией». Судьба «вдовы» «резидента» теперь никого не интересовала. Каждый сам за себя. Охрану сняли. Все ушли на фронт. Кто воевать с оружием в руках, а кто продавать это оружие в третьи руки.

Казалось, усталых и измотанных «археологов» не удивило бы и появление папы Римского в номере гостиницы, но Зоя Макаровна сумела-таки поразить воображение мужчин, выставив на стол домашний пирог с капустой и трёхлитровую банку виноградного вина. Откуда?! – Военная тайна, – кокетливо ответила женщина. Однако величие её проворства померкло в глазах осчастливленных «концессионеров» после заявления Аркадия Казимировича. Он долго молчал, мрачно уставившись в пол, и наконец, изрёк, вогнав присутствующих в ступор: «Очень жаль, что «реликвия» уплыла у нас из-под носа. С нею бы мы развернулись бы».

– Ты, что, папа? – насторожился Борис. Он бросил тревожный взгляд на товарищей и снова обратился к отцу. – Это же вымысел. Нет никакой реликвии. Веня всё выдумал.

– Да? – Аркадий Казимирович злобно сверкнул глазами. – Выходит, в нас стреляли просто так. Бомбили «из-за ничего»?! Вся эта кутерьма: «левый берег» – «правый берег». Наши – ваши. Настоящие смерти, настоящие БТРы, настоящие снайперы, настоящие пули, всё на самом деле – понарошку?! Оказывается, война не настоящая?! И умирают на войне не по-настоящему?! Выходит всё зря?

– Зря.

– Не согласен с таким положением дел. Во всём должна быть завершённость.

– Что ты имеешь в виду?

В комнате никто не понимал, к чему клонит Арнольд Казимирович. А он тем временем полез под кровать. Встал на колени и достал походную сумку. Извлёк из неё коробку из-под женских сапог вдоль и поперёк обмотанную скотчем.

– Когда мы все разъедемся по домам, прошу выполнить одну мою просьбу, – главный редактор поднялся на ноги и обратился ко всем присутствующим. – Я ехал в гости к вашему президенту, а в гости с пустыми руками не ходят. Встреча наша сорвалась и, боюсь, никогда не состоится. Поэтому у меня для вас поручение, ребятки. Передайте Мирче Ивановичу от меня подарок.

– Ты серьёзно?! – Венедикт встал со стула.

– Серьёзней не бывает.

– Что там? Посмотреть можно?

Всех раздирало любопытство. Только Зоя Макаровна покачала головой: «Господи, как ребёнок».

– Чур, не смотреть. Сюрприз будет, – отвёл коробку себе за спину Арнольд Казимирович.

– А что говорить на блокпостах, если спросят? – поинтересовался Евсеев.

– Кружным путём пойдём, – не спросят, – ответил Борис. – Нас всё равно на тот берег не пустят, пока продолжаются бои.

Московского гостя и его супругу Тираспольские ополченцы выпустили за пределы города, не чиня препятствий. Добравшись автобусом до Кучурган, Арнольд Казимирович и Зоя Макаровна пересели на пассажирский поезд «Одесса-Москва» и через сутки вышли на перрон Киевского вокзала.

Полиция не особенно придиралась к беженцам. Борис сунул «гостинец» от отца в рюкзак под грязное бельё. Рыться в нём ни у кого не возникало желания. На автовокзале у «концессионеров» проверили документы. Куда направляетесь? Домой. Проходи.

Распрощавшись с Евсеевым, братья остались одни.

– Ты знаешь, как передать посылку? – поинтересовался Борис.

– Бандеролью.

Борис скептически посмотрел на рюкзак.

– Что в коробке? – Венедикт чувствовал, что брат чего-то недоговаривает.

– Догадываюсь, – усмехнулся Борис. Он остановился и прикурил сигарету, заслонив рукой огонь зажигалки от порыва ветра. – Я тебе не говорил, что в Гусь-Хрустальном на автовокзале встретил отца? Он выходил из рейсового автобуса, когда я садился в такси. Папа меня не заметил.

– Что ж ты его не окликнул?

– Зачем? – Борис выдохнул дым и посмотрел в глаза брата. – Мало ли какие могут быть дела у главного редактора ведомственного журнала в чужом городе. Командировка, любовница, ещё что-нибудь. Зачем ставить человека в неудобное положение? Застигнутые врасплох люди начинают врать и тихо ненавидеть тех, кто их застиг. А мы ведь не хотим портить с папой отношения, верно?

Тамара Петровна и Венедикт прогуливались по аллее парка, занесённой палыми листьями – жёлтыми, бардовыми, тёмно-коричневыми. Скутельник подбрасывал их мысками туфель и грустно улыбался, наблюдая за тем, как они с сухим шуршанием разлетаются в стороны. В белесой дымке неба бледно-жёлтым пятном расплылось солнце, словно яичный желток на сковородке. На высоком тополе у озера громко каркала ворона. Её возмущённый крик далеко разносился окрест.

– Скажи что-нибудь тёплое, – попросила Тамара Петровна.

– Фуфайка.

Неожиданно Тамара Петровна остановилась и ухватила Венедикта за руку.

– Я перед тобой очень виновата! – в её неожиданном признании чувствовались боль, стыд, раскаянье.

– Не нужно, Таня, – Скутельник положил свою ладонь на её руку. – Не унижайся. Я всё знаю, я знал…

– Мы предавали тебя…

– Не меня, а того, другого, выдуманного, не существующего. Нельзя предать того, кого нет в природе.

– Можно! – горячо воскликнула Тамара Петровна. – Мы не прошли главный экзамен. Ни один из нас, кто оказался рядом с тобой. Все участники событий из «Дома просвещённых» избегают встречи друг с другом. Иван Тимофеевич вообще бросил занятия. Наталья Игоревна подалась в депутаты от коммунистов. Елену Валерьевну, наконец-таки выпускают в Австралию. Елена Леонидовна агитирует за советскую власть, но при этом продолжает работать бухгалтером у твоего брата и Евсеева. Мой Василий влез в госструктуры и взялся за строительство «воздушных замков», но уже на государственном уровне и за хороший оклад. Все вернулись к своим «баранам»: и Битков, и Садыковский, и Ион Лазаревич и надо сказать, что дела у них идут неплохо. И никто, никогда, словом не обмолвился о реликвии Великого Штефана, о «профессоре» и об истории, благодаря которой всем им дали «зелёный свет». Их молчание купили, и все они продались. Я вместе с ними. Каждый в глубине души призирает себя за это. Но оказывается и с этим можно жить. Главное делать вид, что ничего не было.

Все в «шоколаде», только ты, Веня, вынужден уехать.

– Не сгущай краски. Меня никто не гонит. Националистов после войны не жалуют. Народ «наелся» лозунгов. Людям нужна стабильная работа и сытая жизнь. Я бы мог с братом и Евсеевым «разливать» «левую» водку или заняться легальным бизнесом, строительством домов, например. Но мне это не интересно. Молдавия – «банановая» страна. Здесь тесно людям с большими идеями и амбициями. И потом меня всегда тянуло на историческую родину, в Россию, – Скутельник заглянул в глаза Тамаре Петровне. – Не казнись. Нам всем нужно было выжить, нас ведь не учили, как это делается. Мы получили первый урок. Немного огорчает, что я так и не освоил пианино. Потратил время чёрт знает на что!

– Ещё не всё потеряно. Ты переведён во второй класс…

– Нет, с меня хватит! – Веня рассмеялся. – Хоть у вас и учат по сокращённой программе, но ещё четыре года ТАКОЙ музыки мне не пережить.

– Как насчёт «отвальной»?

– Муж как всегда в командировке, а сын у бабушки?

– Нет. Муж после работы дома, а сын скоро вернётся с занятий. Но мы возьмём шампанское и уйдём подальше в парк, туда, где нам никто не помешает.

В безлюдном кафе Веня купил три бутылки «Советского шампанского». Аллея вела мимо гребной базы. Не было видно ни спортсменов, ни даже собак во дворе. Чуть поодаль располагалась лодочная станция. Веня помнил, как в детстве с матерью приходил сюда и, оставив кассиру наручные часы в залог, брал вёсла и бежал по деревянным мосткам к освободившейся лодке. Под мостками плескалась вода, и казалось, что вот-вот бруски треснут под башмаками, и ноги провалятся в образовавшуюся дыру. Иногда они с ребятами брали водные велосипеды и крутили педалями наперегонки, лопастями поднимая искромётные фонтаны. Теперь голая пристань зарастала камышом и осокой. Синяя краска на деревянной будке облупилась. Жёлтая надпись «КАССА» над окошком – поблекла.

Выше по склону, заросшему старыми тополями, клёнами и платанами, показалась танцевальная площадка с каменными сидениями вокруг и местом для оркестра. Повсюду в трещинах асфальта пробивались трава и сорняки.

– Сюда ещё бегали отец и мать, молодые специалисты из Москвы. Оставляли меня бабушке-соседке, – сообщил Венедикт. – Забавно. В то время им было столько же, сколько мне сейчас.

Ещё выше, по аллее, возле заброшенной клумбы Скутельник предложил «бросить якорь». Скинув на асфальт ворох листьев, Венедикт освободил место для сидения на массивной деревянной скамейке с изогнутыми ножками и фигурной спинкой. Он извлёк из целлофанового пакета зеленую бутылку, сорвал фольгу и взялся раскручивать проволоку вокруг горлышка. Затем наклонил бутылку и аккуратно потянул пробку, медленно раскачивая её в стороны. Послышался лёгкий хлопок. Горлышко бутылки «выдохнуло» облачко белого газа.

– Профессионал, – похвалила Тамара Петровна. Она подставила пластиковый стакан. Пенясь, золотистое вино наполнило его до краёв. – За нас?

– Чтобы мы не потеряли друг друга в пространстве.

Выпив, Веня обернулся на непонятный звук за спиной. Он появлялся в кронах клёнов и, набирая силу, обрушивался на землю. Это падали листья. Они сползали с верхушки дерева по одному. Потом их становилось больше и больше. На середине пути листопад превращался в маленькую лавину. Золотые с бардовыми переливами листья скатывались по веткам так, будто кто-то невидимый специально поджидал гостей, затаившись на дереве, чтобы удивить их феерическим зрелищем. Скутельник заворожено смотрел на происходящее. В глазах Тамары Петровны заблестели слёзы.

– Запомни этот листопад, – сказала она Венедикту. – Настоящее волшебство природы. Мы единственные зрители. Осень опускает занавес. Скоро зима.

В голосе женщины слышались горечь и тоска. Сердце Скутельнико сжалось. Он только сейчас впервые понял, что в одно время, на одной скамейке могут сидеть два человека – один в прошлом, а другой в будущем. Никакая сила в мире не способна изменить эту расстановку фигур на шахматной доске жизни. Люди могут сколько угодно рассуждать о том, в чём они не разбираются, уверенные, что разбираются в том, о чём рассуждают. На самом деле никто ничего толком не знает, потому что ничего толком не известно. Все формулы житейских перипетий каждый решает в индивидуальном порядке. И, несмотря на, казалось бы, видимую схожесть этих формул, будь то любовный треугольник, раздор отцов и детей, быть или не быть, и прочие вечные человеческие дилеммы – из поколения в поколение на вопросы: «Делать-то что?», ответ почти такой же, как столетие, и два, и четыре назад: «А кто ж его знает?!».

Вот так и сидели с пластиковыми стаканчиками в руках Веня и Тамара Петровна, грустные от того, что предстояло расстаться, и бог весть, когда свидеться снова. И одновременно растерянные от того, что не понимали, что с этой грустью делать. Вроде бы не любовники и не родственники, и даже толком не друзья, как, например, у Чехова: «Мы друзья» – «Как! Уже?» – «Что значит уже?» – «Ну, сначала любовники, а потом – друзья». А всё равно отчего-то грустно, почти до слёз. Каждый скорее чувствовал, чем понимал, что рядом на скамеечке сидит причина его или её несбывшихся надежд. Каких именно? У каждого своё. Общее настроение выражалось примерно так, словно ты, проходя мимо чужого окна, услышал музыку, хлопок пробки из бутылки, смех чьего-то веселья, топот танцующих ног, и тени обнимающихся за занавеской в уединении ото всех. Вроде всё и так понятно – веселятся люди. А завораживает. Представляешь себе, как оно там дальше будет. Взгрустнётся, что никому до тебя, красивого или красивой, дела нет. Так, грустный или грустная, с лёгкой истомой в сердце отправишься домой и уснёшь до утра, засыпая, утерев слезинку, то ли радости предстоящего дня, то ли грусти минувшего.

Третью бутылку откупоривать не стали. И без неё достаточно опьянели. Возьми бутылку себе, нет, ты забери. Решили распить её при встрече. Когда? Когда-нибудь. Жизнь не закончилась.

К жилому массиву они вышли в сумерки. На прощанье Веня поцеловал Тамару Петровну в щёку. Лица её почти не было видно. Уличные фонари включали вполнакала или не включали вообще из экономии электричества. Скутельнику показалось, что щека у женщины мокрая. Но разобраться не успел. Тамара Петровна круто развернулась и бросив: «Пока!» быстро пошла прочь.

Проводить Венедикта на вокзал пришли Евсеев и Воскобойник. На перроне, как водится – суета, ругань, толкотня, ошалевшие лица и дикие глаза: «Не успею!», хотя до отправки состава минимум четверть часа. Молдавская речь перемежалась русским матом. Проводник, облеченный властью, в фуражке и с петлицами на синем пиджаке, проверяет билеты и вступает в перепалку с обнаглевшими спекулянтами, которые коробками грузят яблоки и виноград. Куда, мать вашу?! Сгружай назад, не положено! Командир, договоримся, не обидим! «Командир» знает, что «договоримся». Но для порядка ещё покрикивает. Хотя на лице удовольствие, предвкушение.

Среди «спекулянтов» Веня увидел знакомые лица – Веры и Зины. Женщины заметили его, но им не до разговоров. Нужно успеть распихать коробки с виноградом по полкам в купе.

– Что, девчата, – не удержался Веня, – едете Россию – матушку кормить?

Насупились, отвернулись, «занятые» коробками.

– Давай прощаться, – предложил Борис.

Побросали окурки под вагон. Обнялись. Сначала Веня с Евсеевым, затем с братом.

Помолчали. Что говорить? Всё пересказано. Мать Вени три месяца как в родном Владимире. Мать Бориса – за океаном в Кливленде, у сестры. Ждёт сына на ПМЖ. «Может, и мне через еврейскую общину с тобой, Боря?» – предложил было Евсеев. «Посмотри на себя в зеркало. Какой из тебя еврей?!» – «Евсеев – нормальная еврейская фамилия, – вступился за друга Веня. – Сейчас еврей – это почётно!».

– Не обижай «Грозного Арни»! – крикнул Борис, шагая за отъезжающим вагоном. – Отец всё-таки.

Ночью приснился Вене сон, что идёт поэтесса Лари мимо памятника своему мужу Штефану. Муж окликает её с постамента и спрашивает: «Жена ты мне или не жена?» – «Конечно, жена», – отвечает просветлевшая лицом националистка. «Тогда приведи мне коня! Все великие люди на конях: и князь Юрий Долгорукий, и генералиссимус Суворов, и русский царь Пётр, и маршал Жуков, и даже бандит Котовский, а я – пеший! Обидно…»

Бежит «молодая» к президенту Мирче в кабинет. Рассказывает, так, мол, и так, муж Штефан коня просит! Если не веришь, пойдём на площадь – сам увидишь. Мирча Иванович почесал затылок, совсем баба сдурела. Но делать нечего – пошёл, разве что прогуляться. Подходят к памятнику. Господарь Штефан видит президента Снегура и говорит жене: «Я у тебя коня просил, а ты мне осла привела!».

В рабочий кабинет Мирчи Ивановича позвонили по внутренней связи. «Господин Президент, вам посылка лично в руки от некоего профессора Скутельнику».

Сердце бешено застучало в груди Мирчи Ивановича.

– Вы проверили, что ТАМ?

– Просканировали. Взрывчатых веществ не обнаружено.

– Несите.

Ловко орудуя перочинным ножичком, охранник разрезал скотч и подвинул коробку президенту. Мирча Иванович жестом отправил охранника за дверь. Лицо его разрумянилось от волнения. Не может быть! Благая весть с того света! Ах, преданный, милый профессор! Только человек науки, высокого интеллекта способен принять правильное решение государственного масштаба перед лицом смерти. Кому, как не президенту страны, избраннику народа, владеть тем, что возвеличивает и укрепляет власть!

Мирча Иванович разворошил газеты и вату и нащупал предмет. Он извлёк его из коробки и поднял перед собой, как меч. В руках президента, поблескивая на свету, красовался огромный мужской орган из стекла во всём величии боевой готовности. На конце его болталась карточка, нанизанная на капроновую тесёмку. Мирча Иванович свободной рукой повернул карточку и прочёл надпись: «На память от благодарных потомков».