Книга: Мисс Вайоминг



Мисс Вайоминг

Дуглас Коупленд

Мисс Вайоминг

Глава первая

Сьюзен Колгейт сидела со своим агентом, Адамом Норвицем, во внутреннем открытом дворике ресторана «Плющ» на окраине Беверли-Хиллз. В воздухе веяло прохладой. Накинув на плечи бежевый кашемировый свитер, Сьюзен украдкой кидала хлебные крошки прыгавшим по полу птицам. Макияж ее был безупречен, волосы – стильно подстрижены. Она просто женщина с обложки, которая, не мигая, смотрит с улыбкой на покупателя у кассы, далекая от реального мира пронзительно вопящих младенцев, кредитных карточек и мелких магазинных воришек.

Время от времени Сьюзен и Адам бросали взгляды в сторону двоих мужчин, которые сидели на другом конце оживленного ресторана.

– Видишь того парня слева? – спросил Адам. – Это Роджер, он поставляет звездам наркоту. Унитаз несмытый.

– Адам!

– От правды не уйдешь, – Адам отрезал тоненький ломтик фокаччо. – О боже, Суз, они на нас смотрят.

– И у мыслей бывают крылья, Адам.

– Как бы то ни было, а оба на нас так и пялятся.

К их столику подошел официант и наполнил бокалы для воды.

– А другой, – продолжал Адам, – Джон Джонсон. Полугнилой продюсеришко. В начале года он на какое-то время исчез. Слышала об этом?

– Что-то припоминаю. Я давно перестала читать газеты. Ты же знаешь об этом, Адам.

– Короче, пропал – ни слуху, ни духу. Выяснилось, что у него была передозировка и ему что-то привиделось, а потом он все раздал: и дом, и машины, и права, словом, все – и отправился бродяжить. Таскался по Юго-Западу и жрал гамбургеры с макдоналдовских помоек.

– Правда?

– Да. Слушай… – понизив голос, зашептал Адам. – О господи, похоже, Джон Джонсон смотрит на тебя, Суз, прямо таращится. Улыбнись-ка ему пообворожительней. Ну пожалуйста. Он, может, и с придурью, но все еще человек влиятельный.

– Адам, не нужно мне говорить, что я должна, а чего не должна делать.

– О боже. Он встает. Он идет сюда, – сказал Адам. – Эй, Лана Тернер, будь хорошей девочкой и поправь свой свитер. Ух, ты. Джон Джонсон собственной персоной. Какая мразь.

Сьюзен вглянула на Джона и снова повернулась к Адаму:

– Не будь ханжой, Адам, можно подумать, ты сам такой уж чистенький. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что в каждом из нас есть что-то гадкое.

Джон остановился рядом со Сьюзен. Он смотрел на нее, нерешительно улыбаясь, и выглядел как школьник на выпускном вечере, который, набравшись духу, собирался пригласить на танец девушку выше по рангу.

– Здравствуйте, – сказал он. – Меня зовут Джон Джонсон.

Он неожиданно для Сьюзен резко протянул правую руку, но она ответила на рукопожатие и вместе со стулом отодвинулась от стола, чтобы лучше видеть Джона. Перед ней стоял симпатичный печальный мужчина, одетый во все уже ношеное: джинсы, потертую голубую рубаху в клетку и разваливающиеся армейские ботинки со шнурками разного цвета.

– Я Сьюзен Колгейт.

– Привет.

– Взаимно.

– А я Адам Норвиц.

Адам неловко сунул свою руку между ними. Джон пожал ее, не сводя глаз со Сьюзен.

– Да, – сказал он, – Адам Норвиц. Я уже слышал это имя.

Адам покраснел, услышав такую сомнительную похвалу.

– Поздравляю с «Суперсилой», – сказал он.

Из-за принятого прошлой зимой радикального решения сейчас Джон не получал ни цента со своего блокбастера «Суперсила». В кармане у него лежало девяносто двадцатидолларовых банкнот, и это были все его деньги.

– Спасибо, – ответил Джон.

– Адам сказал мне, что ты – мразь, – вмешалась Сьюзен.

Джон, застигнутый врасплох, рассмеялся. Адам застыл в ужасе, а Сьюзен с улыбкой продолжала:

– Но ведь это твои слова, Адам.

– Сьюзен, как ты можешь…

– Он прав, – сказал Джон. – Стоит только посмотреть на мой послужной список. Ты кормила птиц. Это замечательно.

– Ты тоже кормил.

– Люблю птиц.

Зубы у Джона были большие и белые, как кукурузные зерна. Глаза – бледно-голубые, точно выцветшие на солнце талоны на парковку, кожа – загорелая и продубленная.

– Почему? – спросила Сьюзен.

– Они не суют нос в чужие дела. Ни одна птица не стащила у меня сценарий и не напакостила за моей спиной. Кроме того, птицы продолжают водить с тобой компанию, даже если твои фильмы полная дрянь.

– О, это чувство мне знакомо.

– Сьюзен! – вмешался Адам. – Твои проекты идут на ура.

– Мои фильмы – мусор, Адам.

На другом конце террасы Роджер, пытаясь привлечь внимание Джона, стонал, словно тонущая подводная лодка, но Джон и Сьюзен не обращали на него никакого внимания, они чувствовали себя так, словно кроме них в ресторане больше никого не было.

Адам лихорадочно пытался найти выход из сложившейся ситауции, которая представлялась ему крайне неловкой, и наконец сказал:

– Может быть, вы и ваш, хм, коллега присоединитесь к нам, мистер Джонсон?

До Джона только сейчас дошло, что он стоит у всех на виду, в ресторане, окруженный людьми, настроенными поесть и посплетничать. Джон вдруг понял, что место, в котором он сейчас находится, прямо противоположно тому, где бы ему хотелось оказаться.

– Я… – пробормотал он.

– И что? – Сьюзен участливо взглянула на него.

– Я действительно хотел бы уйти отсюда… Может, пойдешь вместе со мной… ну, не знаю… прогуляться? Как ты?

Сьюзен встала, поймав удивленный и растерянный взгляд Адама.

– Я тебе потом перезвоню, Адам.

Обслуживающий персонал суетился вокруг, затем несколько минут длился эпизод, который вполне можно было бы вырезать, и вот уже Джон и Сьюзен выбрались на Норт-Робертсон бульвар и очутились среди спящих «саабов» и «ауди», в слепящем солнечном свете, от которого в глазах у них запузырился имбирный эль.

– Тебе удобно в таких туфлях? – спросил Джон.

– В этих? Да я могла бы на Альпы взобраться в таких тапочках, – улыбнулась Сьюзен. – Ни один мужчина никогда у меня такого не спрашивал.

– Похожи на итальянские.

– Я купила их в Риме в 1988 году, и они ни разу меня не подвели.

– В Риме? А что ты делала в Риме?

– Снималась в телерекламе соуса для спагетти. Может, видел. Ее крутили тысячу лет. Они потратили кучу денег, чтобы отвезти всех в Рим, а снимали все равно в павильоне, да еще реквизит был весь дрянной итальянский, так что получилось, будто съемки проходили в Нью-Джерси.

– Вот вам киношная экономика.

– Это был не первый мой опыт, но, пожалуй, один из самых странных. А тебе никогда не приходилось заниматься рекламой?

– Нет, я начинал прямо с художественных.

– Реклама – вообще странная штука. Ты можешь годами довольно успешно сниматься в еженедельных телесериалах, и никто про тебя даже не вспомнит, но достаточно появиться в три часа дня в какой-нибудь жуткой рекламе соуса, как люди тут же начнут обрывать твой телефон и вопить: «Я только что видел вас по телевизору!»

Мимо прошел почтальон, и, когда он уже обогнал Джона и Сьюзен, они, не сговариваясь, попытались повторить его размашистую походку, после чего состроили друг другу гримасы.

– Надо отдать ему должное, – сказала Сьюзен, – несмотря на возраст, он неплохо справляется.

– А мне сколько бы ты дала? – спросил Джон.

Сьюзен посмотрела на него:

– Лет сорок. А почему ты спрашиваешь?

– Значит, я выгляжу на сорок?

– Но это же хорошо. Если тебе не сорок, то тогда ты накопил мудрости больше, чем, скажем, бывает в тридцать пять. Это красит мужчину.

– Мне тридцать семь.

– Ты так и не сказал мне, почему спросил.

– Потому что, – ответил Джон, – когда я думаю о том, сколько мне лет, я говорю себе: «Эй, Джон Джонсон, все чувства, какие только можно, ты испытал, и с этого момента будут лишь повторения». Это пугает меня до смерти. Тебе такое никогда не приходило в голову?

– Видишь ли, Джон, жизнь не раз подбрасывала мне такие сюрпризы, что подобные вопросы меня мало волнуют. Но я думаю об этом. Каждый день, правда. – Она посмотрела на него. – Ты можешь не поверить, но сегодня мне исполняется двадцать восемь.

Джон просиял:

– С днем рождения, Сьюзен!

Утрированно изображая дружеский сердечный порыв, Джон потряс руку Сьюзен и с наслаждением ощутил прохладу ее ладони, как будто на ожог, о котором он и не подозревал, наложили целебную мазь.

Непривычно и ново было идти пешком по городу, сквозь который до этого им приходилось только мчаться в металлических капсулах с кондиционированным воздухом, и новизна эта придавала прогулке нечто неземное. Они слышали, как переключаются скорости машин, стремящихся к центру Беверли. До них доносились голоса птиц и шуршание веток. Джон чувствовал себя молодым, как будто он снова стал школьником.

– Знаешь, на что похоже то, как мы ушли из ресторана? – спросила Сьюзен.

– На что? – откликнулся Джон.

– На то, как будто мы вместе сбежали из дома.

Они миновали раскаленный солнцем перекресток, на котором парнишка-латинос с золотой коронкой на переднем зубе продавал карты с адресами кинозвезд.

– Ты когда-нибудь попадала на такую штуку? – спросил Джон.

– На «звездную карту»? Да, как-то продержалась года два. При перепечатке меня вычеркнули. Проезжая мимо моего дома, машины сбавляли ход, почти останавливались, а потом снова набирали скорость – и так каждый день и каждую ночь. Просто жуть. В доме стояла хорошая сигнализация, но даже с ней меня несколько раз так напугали, что пришлось на какое-то время перебраться к одному другу. А ты?

– Я не звезда.

В этот момент мимо проехал грузовик с сосисками Оскара Мейера, и все машины кругом дружно загудели, как свадебный кортеж. Набравшись храбрости, Джон спросил:

– Сьюзен, Сью, ты говорила о сюрпризах, так позволь задать один простой вопрос: тебе не кажется, что мы уже встречались?

Сьюзен задумалась, как будто готовилась дать письменный ответ в конкурсном диктанте.

– Я читала о тебе в журналах и видела кое-что по телевизору. Мне жаль, что у тебя не сложилось… ну, тогда, когда ты сбежал и попытался измениться или что-то в этом роде. Правда, жаль. – Шум вокруг стих, и Сьюзен, остановившись перед Джоном, пристально на него посмотрела. Его глаза напоминали сейчас глаза человека, который крупно проигрался и решил уйти из казино. – Я хотела сказать, что тоже здорово устала быть собой. Так что я тебя понимаю.

Джон сделал движение, словно собирался поцеловать ее, но в этот момент сзади них две машины завизжали тормозами в приступе дорожной ярости. Джон и Сьюзен обернулись и пошли дальше.

– Ты была королевой красоты, верно? – спросил Джон. – «Мисс Вайоминг».

– О господи, да. Меня включили в эту гонку лет этак с четырех. Я также была детской звездой на телевидении, «бывшей», невестой рок-звезды, человеком, уцелевшим в авиакатастрофе, и загадкой для публики.

– И ты довольна, что перебывала во всех этих обличьях?

– Я как-то никогда не размышляла над этим, – ответила Сьюзен после минутного раздумья. – Не знаю. Ты хочешь сказать, что можно жить как-то по-другому?

– Не знаю, – ответил Джон.

Они пересекли бульвар Сан-Висент, минуя здания и дороги, с которыми для каждого из них были связаны какие-то истории. Все эти здания теперь казались маловажными и не имели отношения к их жизни. Места, мимо которых они сейчас проходили, о чем-то напоминали: здесь состоялась неприятная встреча, а здесь когда-то обналичивали чек или обедали…

– Ты откуда? – спросил Джон.

– Ты про мою семью? Мы деревенщины из горного района на юге страны. С гор из штата Орегон. Ничтожества. Если бы моя мамаша не сбежала, я бы, наверное, уже была беременна седьмым ребенком от своего братца, и кто-нибудь из домашних выкрал бы младенца, чтобы выменять его на кучу лотерейных билетов. А ты?

– Семейство Лодж из Делавера, «Лоджи – Короли пестицидов», – возвестил Джон низким голосом диктора телевидения. Затем продолжил обычным тоном: – Мой прадедушка с материнской стороны открыл химикат, позволяющий прерывать размножение клещей, от которых страдают кукурузные побеги.

Зажегся зеленый свет, движение на бульваре возобновилось, а они пошли дальше. На Сьюзен было светлое платье, прохладное и удобное, из того же материала, что и лента победительницы конкурса красоты. Джон в своих джинсах и плотной рубахе потел, как графин с лимонадом, а его черная шевелюра поглощала солнечные лучи так же, как поглощают их камни в пустыне. Джон не стал искать помещение с кондиционером и зеркалом, а просто на ходу выпустил рубаху из джинсов и продолжал идти, не отставая от Сьюзен.

– Глядя на то, с каким важным видом наша семья разъезжала по востоку США, можно было подумать, что они изобрели атомную бомбу. А потом они выкинули эту непонятную штуку.

– Какую? – спросила Сьюзен.

– Моя семья прошлась по нашему генеалогическому древу бензопилой. Абсолютно безжалостно. Все, кого находили социально неполноценными, отсекались. Словно они и не жили никогда. У меня есть десятки двоюродных дедушек и бабушек, двоюродных братьев и сестер, с которыми я никогда не встречался, а все потому, что единственная их провинность заключалась в том, что они вели слишком скромную, неприметную жизнь. Один из двоюродных дедов был тюремным надзирателем. Долой его. Другой женился на женщине, которая вместо «театр» говорила «тиятер». Долой. И не дай бог, если кто-то оскорбит своего сородича. Всех их в нашей семье не порицали и не наказывали. С ними просто рвали отношения, их стирали из памяти.

Теперь оба молчали. К этому моменту они прошли, должно быть, уже около мили. Джону казалось, что они со Сьюзен очень близки, словно стена и краска.

– Скажи мне еще что-нибудь, Сьюзен, – попросил он. – Что угодно. Мне так нравится твой голос.

– Мой голос? Любой человек на земле может услышать мой голос практически в любое время. Для этого нужна только антенна, которая ловит сигналы спутниковых станций, без конца передающих омерзительные телешоу начала восьмидесятых.

Они оказались у магазина пластинок. Мимо прошли двое ископаемых из 1977 года панков с индейскими гребнями.

– Сьюзен, – сказал Джон, посмотрев на нее, – тебе не случалось увидеть – ну, скажем, в журнале или по телевизору – человека, лицо которого произвело бы на тебя такое сильное впечатление, что ты бы втайне каждый день надеялась, когда-нибудь, по крайней мере однажды, встретиться с этим человеком?

Сьюзен рассмеялась:

– Я так понимаю, что с тобой такое уже случалось?

– Странный вопрос.

Джон рассказал ей о видении, которое посетило его в медицинском центре «Сидарз-Сайнай» год назад и заставило решительно изменить свою жизнь. Он рассказал Сьюзен о том, что это ее лицо и ее голос явились ему тогда.

– Но кончилось все тем, что через несколько месяцев после того, как я ушел и полностью порвал со своей прежней жизнью, я понял, что у меня не было этого великого, грандиозного мистического видения. Я понял, что это была всего лишь одна из серий старой телепостановки, в которой ты снималась и которую показывали по телевизору, стоявшему рядом с моей койкой. И какой-то эпизод, должно быть, просто проник в мой сон.

Сьюзен казалось вполне разумным, что этот человек с грустными, померкшими, словно пустой экран телевизора, глазами увидел в ней прибежище, а потом разыскал ее. Она уже давно перестала верить в судьбу. Судьба? Глупое, избитое понятие. Но с Джоном ей снова начало казаться, что это судьба.

Резко взвыло устройство для сдувания листьев с газона, и как раз в тот момент, когда Джон собирался заговорить громче, вдалеке показалось здание «Сидарз-Сайнай» – между колоннадой кипарисов и придорожным щитом, рекламировавшим океанские круизы для геев. Рубашка Джона насквозь промокла от пота, поэтому они зашли в магазин и купили белую легкую футболку с надписью «Я люблю Лос-Анджелес» и две бутылки воды. Джон переоделся на стоянке под восторженные вопли от души потешавшихся подростков: «Внимание, на подиуме мужчина-супермодель!».

– А ну их к черту, – сказал Джон, и они перешли бульвар Сансет. Полдень остался далеко позади, и теперь машины ползли очень медленно, движение на дороге сделалось склеротичным. Они вошли в жилой район. У Сьюзен кружилась голова, ее клонило в сон.

– Мне надо присесть, – сказала она, и они уселись на бордюр перед голубым французским сельским домиком, чем вызвали подозрительные взгляды какой-то азиатки со второго этажа.

– Это все солнце, – сказала Сьюзен. – Оно сегодня не такое, как обычно. Или просто я не могу переносить жару, как раньше.

Она легла на бермудскую траву.

Джону вдруг стало как-то неловко: получалось, что только он про себя и рассказывает, поэтому он обратился к Сьюзен с просьбой:

– Расскажи мне про катастрофу. В Сенеке. Наверняка ты никогда об этом не рассказываешь, верно?

– Не все.

– Так расскажи.

Сьюзен снова села, и Джон обнял ее за плечи. Опустив глаза, как принц Уильям перед гробом своей матери, и глядя на мостовую, она начала рассказывать Джону свою историю. Сьюзен могла бы проговорить весь вечер, но этому помешали два обстоятельства: во-первых, установленные на газонах спринклеры начали бешено разбрызгивать воду во все стороны, и во-вторых, патрульная полицейская машина бесшумно материализовалась рядом. Двое полицейских с суровыми лицами выбрались из нее, держа руки на кобуре. Разморенная жарой Сьюзен попыталась подняться, но усталые ноги подогнулись в коленях. Джон помог ей встать.



– Господи, – сказал он, – стоит людям ненадолго присесть, чтобы передохнуть, как откуда ни возьмись налетает бригада быстрого реагирования. Кто вам платит зарплату, вы, идиоты? Я плачу…

– Никаких сил быстрого реагирования, мистер Джонсон. Не волнуйтесь, – сказал один из полицейских. – Мэм, – он внимательно посмотрел на Сьюзен, – миссис Трейс? Чем мы можем вам помочь? Подвезти вас? Вы были неподражаемы в «Заливе „Динамит“».

«Залив „Динамит“» – малобюджетный фильм в стиле экшн, недавно запустили в широкий видеопрокат, и дела у фильма шли неплохо. Адам провозглашал его возрождением актерской карьеры Сьюзен.

– Привет, ребята, – Сьюзен перешла на профессиональный тон. – Да, буду рада, если подбросите. – Она повернулась к Джону и улыбнулась с сожалением. – Мне страшно нравятся длинные прогулки, но я не из тех, кто любит идти неизвестно куда.

Сьюзен забралась на заднее пассажирское сиденье, и полицейский захлопнул дверцу.

– В Бичвуд-каньон, ребята. – Она открыла окно, выглянула из машины и сказала, обращаясь к Джону:

– Понимаешь… я даже не знаю номера своего домашнего телефона. Позвони Адаму Норвицу.

Машина тронулась с места, Сьюзен скатала свой шелковый шарфик, вымоченный спринклерами, и передала его Джону.

– То, что случилось после катастрофы, – куда интереснее. Лучше бы я тебе про это рассказала. Звони.

С этими словами она уехала, а Джон все стоял, прижимая шелк к сердцу, в то время как спринклер орошал его ноги, словно семена.

Глава вторая

За два дня до своего двадцатипятилетия Сьюзен летела из Нью-Йорка. Она ездила туда, чтобы пробоваться на роль чудаковатой соседки в комедии положений. Не на главную, а всего лишь на роль чудаковатой соседки. Следующим этапом были роли матерей. Прослушивание прошло неважно. У продюсерского спаниеля Принца Чарльза был понос, из-за чего служащие отеля постоянно дергали продюсера телефонными звонками и стучали в дверь, в то время как Сьюзен пыталась спасти затасканные шутки, сочиненные выпускниками кинематографических колледжей, всю жизнь изучавших классику кино.

С позором отступая, она села на рейс 802 Нью-Йорк – Лос-Анджелес, устроившись во втором классе. Сьюзен ощущала, как от пассажиров, всегда готовых уловить, что знаменитость потерпела неудачу, исходили волны жалости. Спасибо хоть предвзлетной рутине, которая немного отвлекла ее: демонстрация спасательных жилетов и легкая внутренняя дрожь, когда самолет набирал скорость и отрывался от земли. Мониторы начали показывать диснеевские мультфильмы и рекламу. Снова начали крутить комедийный сериал «За ваше здоровье».

Надпись «Пристегнуть ремни» погасла, и стюардессы принялись уныло швырять в пассажиров пакетиками с жареным миндалем. «Теперь авиакомпании совершенно не интересуются пищей», – подумала Сьюзен. А когда-то между Восточным и Западным побережьем она летала как королева: тогда она играла в покер с Ником Нолтом, делала педикюр вместе с Эртой Китт и обменивалась сплетнями с Родди МакДауэллом. А сейчас ее спутники все одновременно принялись рвать пакеты и пожирать миндаль, точно саранча, и по всему салону распространился соленый запах поедаемых орехов. Эх, вот она, потеря популярности.

Сьюзен сидела у окна на месте номер 58-а и рассеянно смотрела в иллюминатор на раскинувшийся под ними пейзаж. Слева от нее расположилась пожилая чета – он какой-то инженер, и она – похожая на мышь жена образца пятидесятых. Мистер Инженер был убежден, что сейчас они пролетают прямо над Джеймстауном, «местом, где родилась Люсиль Болл», и, перегнувшись через Сьюзен, он тыкал пальцем в самый обычный с виду американский городок, где покупают «Тайд», едят «Суп Кэмпбелл» и где раз в десять лет происходит дикое, бессмысленное убийство. Позднее, разглядывая карту восточной части Соединенных Штатов, Сьюзен убедится, как глубоко ошибался мистер Инженер, но сейчас она глупо таращилась вниз в мистической надежде увидеть крохотное пятнышко огненно-рыжих волос.

Именно в тот момент и взорвался двигатель – левый, хорошо видный Сьюзен с ее места. «Пумп» – так лопается попкорн – звук был приглушен обшивкой фюзеляжа. Удар швырнул стюардесс и тележки с напитками прямо на сидевших пассажиров, а кислородные маски свесились с потолка, как языки ящериц. Самолет начал падать, и Сьюзен вместе с другими непристегнутыми пассажирами зависла над креслами, точно колибри. «Я могу парить, – подумала она. – Я – астронавт». Никто даже не успел испугаться, настолько быстро все произошло. Во время толчка послышался стон, кто-то выругался, но ни у кого не случилось истерики, и некоторое время не было слышно практически никаких других звуков.

Затем пилот снова взял самолет под контроль, и, когда он натянул невидимые поводья, возникло такое ощущение, будто машина всей своей тяжестью грохнулась о бетон. Кислородные шланги закачались, и на телеэкранах вновь замелькали кадры из сериала «За ваше здоровье».

Следующие две минуты полет протекал нормально. Сьюзен с некоторым облегчением слушала, как мистер Инженер во всех подробностях описывает миссис Инженер, почему самолет будет лететь и дальше.

Затем снова началось снижение, долгое, как песня, звучащая по радио, свободное ровное парение, спокойное и плавное. Сьюзен казалось, что остальные пассажиры, должно быть, сердятся на нее за то, что она сглазила их полет, что, оказавшись на борту, никудышная знаменитость навела порчу на самый обычный полет, прямо как пишут в бульварной газетенке. Сьюзен старалась не смотреть на окружавших ее людей. Она пристегнула ремень. «Вот как все это кончается, – подумала она, – в катастрофе над родным городом Люси, среди телевизоров, гоняющих старые фильмы, разлитых напитков и воющих двигателей. Как только самолет врежется в землю, я перестану быть собой. Превращусь во что-то новое».

К своему удивлению, она почувствовала необычное облегчение, оттого что скоро закончится пластиковая вереница неудавшихся личин, которые она нанизывала друг на друга всю свою жизнь. «Возможно, я всего лишь моргну и, открыв глаза, увижу, что вылупилась из яйца, перевоплотившись в птицу кардинала. Возможно, я встречу Христа. Но что бы ни произошло, я вырвусь из круга! Что бы ни произошло, я больше не буду неудачницей, или марионеткой, или бывшей знаменитостью, которую люди могут ненавидеть, любить или проклинать».

Самолет тряхнуло, он поехал брюхом по земле, подскочил и зарылся в грунт. Грохот был таким, что заглушил все остальные ощущения. Зрительные образы замелькали, как часто сменяющиеся кадры, – тела, земля и багаж посыпались на Сьюзен как из дробилки для щепы, – послышались, визг сминающегося металла и свист воздуха. Затем наступила тишина.

Ее съехавшее с места сиденье остановилось вместе с секцией фюзеляжа. Инженер, его жена и оба их кресла… исчезли. Осталось только одно ее кресло, прикрепленное к части фюзеляжа. Сьюзен какое-то время сидела не шевелясь и не сводила глаз с дыма, поднимавшегося вдалеке справа. Она почувствовала запах топлива. Осторожно отстегнув ремень кресла 58-а, она окинула взглядом оставленное под паром сорговое поле. Бегло оглядев себя, Сьюзен не обнаружила на своем теле ни единой царапины, в то время как искалеченные и обгоревшие останки других пассажиров вперемешку с обломками изуродованного самолета валялись на полосе длиной в полмили. Не прошло и нескольких минут после крушения, как окрестные жители начали стекаться к месту катастрофы. Но пока люди еще не подошли, Сьюзен была одна среди обломков и изувеченных тел, словно посетитель музея в дождливый вторник. Груда неразогретых, завернутых в фольгу обедов лежала на ногах стюардессы. Чемоданы полопались как хлопушки, и теперь всюду валялся багаж, перемешанный с грязью, вывороченными корнями и цветками одуванчиков. Сьюзен попыталась найти кого-нибудь еще, оставшегося в живых. Но повсюду валялись только оторванные руки, ноги и головы. Покрытый копотью фюзеляж был заполнен телами погибших пассажиров.

Сьюзен почувствовала себя призраком. Она пыталась найти свои собственные останки среди мертвых тел, но ей это не удавалось. Ее охватил страх: а вдруг связь между ее телом и душой прервана.

Первыми прикатили подростки на велосипедах и теперь, побросав их, сомнамбулически бродили вокруг места катастрофы. Они выглядели такими юными и живыми. Сьюзен подошла к ним, и один из парней крикнул: «Эй, леди, вы видели?! Видели, как грохнулась эта штука?» Сьюзен кивнула в ответ, поняв, что мальчишки ее не узнали и что им и в голову не могло прийти, что она – тоже пассажир.

Потом Сьюзен затерялась среди зевак, грузовиков, воющих сирен и машин скорой помощи. Она выбралась из толпы и вышла на недавно мощенную дорогу, по которой и побрела от места крушения к домам. Она выжила, и теперь ей нужно было уединение и тишина.

Сьюзен смотрела на названия улиц: Брин-Мор-Уэй, Аппалуза-стрит, Корнфлауэр-роуд. Пройдя немного по Корнфлауэр-роуд, мимо недавно возделанной земли и молоденьких деревьев, она увидела новый дом, на крыльце которого скопилась стопка газет. Сьюзен подошла к двери, позвонила и почувствовала, как плечи ее расслабились, когда стало ясно, что никто не ответит. Заглянув в дом, она увидела типичную для среднего класса комнату, прохладную и тихую, такую же тихую и манящую, какой наверняка показалась сокровищница Тутанхамона тем, кто ее открыл. Сьюзен ощутила покой, напомнивший ей о том, как однажды ребенком она ехала ночью на заднем сиденье семейного «корвера» и, посмотрев вверх, вдруг увидела сквозь открытый люк звезды – самое роскошное зрелище на свете.

Она попробовала открыть входную дверь, но та оказалась заперта. Дверь находившегося рядом с домом гаража тоже была на замке, тогда, обойдя дом, Сьюзен попробовала попасть в кухню. Снова неудача. Взяв камень размером с персик, она разбила стекло, отодвинула щеколду, открыла дверь и вошла в кухню. Оказавшись в доме, Сьюзен быстро проверила наличие сигнализации – голливудская жизнь сделала ее знатоком, – но сигнализации не было. Какое облегчение! И как тихо.

Сьюзен втянула носом воздух, налила стакан воды из-под крана и пробежалась взглядом по предметам, примагниченным к дверце холодильника: семейные фотографии, двое симпатичных детей, мальчик и девочка, и фото матери – одна из тех «футбольных мамаш», о которых она читала в женских журналах, – тип женщин, которые переносят роды с отважной улыбкой и просто не могут взять на пикник питательно несбалансированные продукты. Было здесь и фото отца, атлетически сложенного, в голубом нейлоновом спортивном костюме, с дочкой, которая по-индейски вскарабкалась ему на спину. Также на холодильнике висел календарь, ориентируясь на пометки в котором Сьюзен быстро разобралась, что «Гэлвины» пробудут в Орландо еще несколько дней. Заглянув в холодильник, она нашла немного забытых морковных палочек и, грызя их на ходу, прошла в гостиную. Послышалось слабое завывание сирен, и она включила телевизор. Принадлежавший местной службе новостей вертолет кружил над местом катастрофы. События, показываемые по телевизору, показались Сьюзен более реальными, чем то, что она пережила на самом деле. Как следовало из сообщений, спасатели все еще искали оставшихся в живых. Число жертв составляло 194 человека. Сьюзен выслушала все это. Она была не способна реагировать на катастрофу, и это ее путало. Сьюзен, естественно, знала, что такое шок, она знала также, что проявится он остро и самым необычным образом.

Позднее солнце пробивалось сквозь шторы гостиной. Сьюзен включила кондиционер и прошлась по тихому дому. На втором этаже в коридоре она ненадолго задержалась, постояв прижавшись щекой к прохладной оштукатуренной стене. В доме имелось три спальни и два туалета, их привычный вид казался таким нереальным, что Сьюзен почудилось, будто она волшебным образом перенеслась на пятьсот лет вперед и сейчас рассматривает диораму, восстанавливающую жизнь североамериканского среднего класса конца двадцатого века.

Ванная комната была большая и чистая. Сьюзен наполнила ванну водой, разделась, забралась в нее и с головой погрузилась в голубую, словно прозрачный драгоценный камень, хлорированную воду, а когда вынырнула, чтобы глотнуть воздуха, расплакалась. На ее теле не было ни малейших повреждений – ни порезов, ни синяков, – тело было свежо, как молодое яблоко. Сьюзен сидела в ванной, подтянув колени к подбородку, и думала о своей матери, Мэрилин, и о пристрастии Мэрилин к лотерейным билетам. С самого раннего детства Сьюзен крайне недоверчиво относилась к лотереям. Конечно, лотереи давали человеку возможность выиграть 3,7 миллиона долларов, но эти лотереи открывали также и другие двери – двери, которые человек, вероятно, и не хотел открывать, двери, которые уже не закроются. На человека могло катастрофически обрушиться и добро, и зло. Не является ли ее спасение наградой за то, что она никогда не стирала защитный слой с лотерейных билетов?

Сьюзен плеснула водой в лицо – смыть слезы. Зубы ее покрылись налетом, и, набрав воды в рот, она потерла их языком. Теперь она уже не казалась себе мертвецом или призраком.

Дыхание стало ровнее. Небо темнело. Сьюзен вылезла из ванны, вытерлась полотенцем и надела махровый халат Карен Гэлвин. После чего она снова пришла в кухню и разогрела банку грибного супа. Когда суп был готов, она взяла его и коробку крекеров и вернулась в гостиную к телевизору. А вдруг соседи заметят свет и заподозрят, что в дом кто-то забрался? Сьюзен отогнала эту мысль. Похоже, этот район перевезли сюда на грузовом самолете с голливудской съемочной площадки; его спроектировали специально для тех, кто не любит общество, и Сьюзен подумала, что, наверное, можно врубить альбом тяжелого металла на полную мощность, и никто и ухом не поведет.

Все местные журналисты были за работой, и Сьюзен не удивилась, когда на экране за спиной диктора увидела свою собственную фотографию из старых новостей. Она вспомнила день, когда позировала именно для этой фотографии. Ее муж Крис, рок-звезда, тогда тоже был с ней. Он стоял за спиной фотографа и крякал. Сьюзен была рада, что сейчас она далеко от Криса, прослушиваний и грязных статей бульварной прессы. Постойте – а где же я? В Огайо? В Кентукки? Она встала и отправилась проверить почту, лежавшую у входной двери. Сенека, Огайо. Хорошо.

Сьюзен вернулась на кушетку, чтобы послушать что-нибудь еще о своей предполагаемой смерти, гадая, сколько времени потребуется властям, чтобы собрать останки тел и фрагменты зубов и понять, что ее среди жертв нет. Интересно, не выдаст ли ее то, что ремень на кресле 58-а расстегнут.

Сьюзен уснула на кушетке и на следующее утро проснулась голодная и полная любопытства. Телевизор все еще работал, и, попереключав каналы, она убедилась, насколько верно утверждение о том, что мы совсем не знаем, что о нас думают другие. Настроение ее совсем испортилось, так как она точно определила свой ранг в этом аду индустрии развлечений.

«Прервала посредственную актерскую карьеру ради низкопробного рок-н-ролла».


«Девочка из маленького городка – вознесение и низвержение».


«Довольно хитрая, но опрометчивая».


«Многострадальная жена муженька рокера и кутилы».


«Последняя жалкая роль в жалком фильме».

Она увидела, как Си-Эн-Эн берет интервью у ее матери и отчима на лужайке перед их домом в Шайенне. Мэрилин держала фото Сьюзен в рамке, прижимая его к животу, словно хотела скрыть беременность. На фотографии Сьюзен была запечатлена совсем подростком. Молоденькая, совсем юная, она была сфотографирована за три минуты до того, как стала знаменитостью, перед тем как ее маленький мир вдруг расширился так резко, точно взрыв космического корабля в кино. Ее отчим, Дон, стоял скрестив руки, и вид у него был суровый. Оба говорили о смерти Сьюзен, оба бормотали: «Без комментариев» в ответ на вопрос, собираются ли они затевать тяжбу с авиакомпанией. Затем последовал десятисекундный отрывок из многосерийной постановки «Семейка Блумов», где Сьюзен сыграла свою самую памятную роль – «хорошую» дочь Кейти. После этого отрывка диктор торжественно и скорбно произнес: «Сьюзен Колгейт – королева красоты, жена известного рокера и преданная дочь. Ныне ее звезда светит в небесах». Услышав это, Сьюзен глубоко вздохнула.

Она сделала апельсиновый сок из замороженного концентрата, затем приготовила тарелку свежезамороженного гороха в растопленном маргарине, два хорошо прожаренных пирожка с соусом «Тысяча островов» и булочки с ломтиками плавленого сыра. Эта еда напомнила Сьюзен о том, как в детстве она лежала в больнице из-за аппендицита, и ей показалось, что она вернулась в то далекое прошлое.

Сегодня по Си-Эн-Эн не показали ничего нового. Сьюзен подумала, что уже завтра о ней не скажут ни слова, а еще через день рана в народной памяти окончательно затянется. Мир забудет о ней, и она забудет о мире. Какой бы след она ни оставила, память о ней исчезнет так же быстро, как порез от бумаги. Весь труд, время и душевные силы, которые она потратила на то, чтобы стать тем, кем стала, – все зря.



Выключив телевизор, она поднялась наверх и примерила кое-что из гардероба Карен Гэлвин. Размер ее, но только стиль спортивный. Несколько неплохих украшений – выбор мужа?

Как-то вечером Сьюзен увидела по телевизору отрывок из устроенной в ее память службы, с Крисом Трейсом, которого привезли из Германии специально для того, чтобы он шел во главе скорбящих в часовню на кладбище Вествуд под щемящие звуки рок-версии «Amazing Grace». Ей стало стыдно из-за того, каким жалким образом ей отдают последюю дань. И кто только такое устроил? Возможно, люди Криса, – но потом она поняла, что службу эту наверняка организовали рекламщики, которые думают только о том, как им разжалобить толпу и загнать ее в кинотеатры, чтобы обеспечить аншлаг третьи выходные подряд.

Ее мать и отчим, у которых после службы снова брали интервью, стали ключевыми фигурами в процессе, возбужденном против авиалинии. «Мы бы отдали все, что сможем выиграть в результате этого процесса, только бы вернуть нашу драгоценную Сьюзи в отчий дом». Сьюзи? Раньше Мэрилин называла Сьюзен по-всякому, но Сьюзи?.. Нет, такого еще не бывало.

В выпуске местных новостей сообщили, что авиакомпания заплатила фермеру за трехлетний урожай сорго и, взяв у шахтеров специальное оборудование, просеяла землю на месте катастрофы и собрала все части останков. Коронер признал, что многие тела так обгорели, что даже не поддаются идентификации. Все страхи Сьюзен, связанные с тем, что власти могут обратить внимание на ее отсутствие, вконец развеялись после интервью с дежурной сопровождающей, которая, едва сдерживая слезы, взволнованно рассказывала о том, как провожала Сьюзен к самолету («Я даже не поверила, что это Сьюзен Колгейт! Да еще во втором классе»). Пожалуй, из всего, что Сьюзен о себе услышала, лишь слова дежурной сопровождающей были по-настоящему теплыми и искренними.

Как бы то ни было, Сьюзен полагалась на то, что семья Гэлвинов, будучи экономной, из тех, что покупают продукты оптом, останется в Орландо до конца заранее оплаченного отпуска, несмотря на то что чуть ли не перед их домом произошла одна из крупнейших в Северной Америке гражданских авиакатастроф. Если верить календарю, Гэлвины возвращаются в Колумбус в шесть десять, а в Сенеку прибудут к восьми часам вечера.

Утром того дня, на который было запланировано возвращение хозяев, Сьюзен прошлась по всему дому с тряпкой и средством для мытья стекол и протерла все поверхности, на каких только могли остаться отпечатки пальцев. Выстирала постельное белье и полотенца и разложила их в прежнем порядке. Расставила продукты в буфете и морозильнике так, чтобы не было заметно, что их стало меньше.

Затем она выбрала кое-какие вещи из глубины шкафа Карен Гэлвин, из ящиков, где хранилась одежда, которую редко носили или не носили вообще. Там же, в глубине шкафа, под горой обуви и большой упаковкой энергетических батончиков Сьюзен нашла несколько париков пепельной блондинки, такого стиля, который ассоциировался у нее с женщинами, каким-то образом связанными со вторым и третьим поколениями денег индустрии развлечений. Сьюзен положила пару париков и отобранную одежду в явно ненужную спортивную сумку, сунула в нее несколько энергетических батончиков, кое-что из косметики и пару трогательно практичных туфель Карен. Сьюзен сымпровизировала наряд для грядущего дня, взглянула на себя в зеркало и кивнула.

Готово.

Оставалось сделать еще одно. Забравшись в бар мистера Гэлвина, Сьюзен выбрала то, что, как ей казалось, могло больше всего привлечь подростков – «Джек Дэниелз» – и вылила три четверти бутылки в раковину. Бутылку с остатками виски и несколько пустых банок из-под пива она расставила полукругом перед телевизором. После чего вооружилась фломастером и, подражая почерку подростка, коряво написала на телеэкране «Даешь „Металлику“». Кроме того, она выставила шесть бокалов, ополоснув их виски и оставив на двух из них следы губной помады. Затем навела беспорядок на кушетке и разбросала повсюду кое-какие безделушки. Вернувшись, семья найдет только свидетельства не слишком опасного вторжения компании подростков.

В парике и одежде Карен Сьюзен чувствовала себя вполне комфортно. Она вышла через незапертую дверь дворика на заднюю улицу и зашвырнула тяжелый пластиковый мешок с мусором, скопившимся за неделю, в помойный бачок соседей. Поразмышляв о том, куда ей направиться, Сьюзен выбрала Индиану.

Глава третья

Когда в больнице Джон наконец проснулся, то услышал, как врач сказал медсестре, что легкие Джона почти полностью забиты, затем последовало: «Боже, ну и видок у него. Просто ужасный. Лицо вроде знакомое. Киношник?»

– Джонсон. Он снял «Бюро частного сыска „Бель Эр“».

– Понятия не имею. Что еще?

– «Бель Эр-2».

– А, да, это одно из немногих продолжений, которое оказалось лучше первого фильма.

– А, ну да. А вы смотрели «Дикую землю»?

– Нет. Даже не слышал.

– Вы не одиноки. Ее даже на видео не выпускали. Я думаю, отправили прямиком в Малайзию.

– Постой-ка, это уж не он ли ставил «Обратную сторону ненависти»?

– Его рук дело. Ее разослали прямиком по внутренним авиалиниям.

– За эту стряпню он заслуживает кары небесной. Я летал через страну раз восемь в год, и этот фильм стал для меня сущим проклятием. Он преследовал меня независимо от того, каким рейсом и куда я летел.

Врач с сестрой очень осторожно осмотрели его тело, словно осыпающуюся рождественскую елку.

– Пора снова заняться его легкими. Парень просто нашпигован таблетками. Боже, ну и дела!

Сестра включила аппарат, но тут же выключила его, когда Джон что-то промычал.

– Оа ео ла яо вио.

– Он что-то говорит. Что он сказал?

– Оа ео ла яо вио.

– Бред какой-то. Постарайтесь разобрать.

– Мне кажется, он говорит: «Она не пошла прямо на видео».

– Что не пошло?

– «Диая зя».

– «Дикая земля».

– Ты жоа.

– Похоже, док, он назвал вас Дон Жуаном.

Что бы там ни говорила медицинская бригада, Джон считал, что его едва не убила какая-то инфекция, а вовсе не большая доза пяти различных выдаваемых только по рецепту лекарств, смешанных с коньяком и двумя земляничными коктейлями для похудения.


Ночь, когда он чуть не умер, ничем не должна была отличаться от обычной: в тот день он собирался отправиться на встречу с другом Айвана – парнем, который привез из Нью-Йорка на продажу пьесу, затем, возможно, ненадолго зайти вместе с ним к Мелоди, чтобы там с кем-нибудь быстренько пообниматься. Но Джон проснулся около полудня с болью во всем теле и тошнотой, мысли туманились, и он по ошибке принял это за реакцию на вчерашние таблетки серакса, метамфетамин и мазохистский секс. Ведь действительно кожаный капюшон тер ему кадык, он, кажется, припоминал, что слишком туго затянул какую-то веревку. Основание пениса болит – ой! – может, там на коже рана? Да и пепельница от Вазарели, дорогущая как автомобиль, расколота на три части.

Кей закончила прибираться на кухне и оставила ему на вечер поесть. Джон слышал, как отъезжает ее машина. К горлу подступила тошнота, было трудно дышать. Он дотащился до душа, там его вырвало, после чего он подобрал закатившуюся под раковину таблетку серакса и сжевал ее. Джон разделся, привалившись плечом к кафельной стене, включил горячую воду и почувствовал, что страшно голоден, потому что почти ничего не ел весь день. Споласкивая тело, он потерял сознание.

Когда Джон пришел в себя, за окном почти стемнело. Он закрыл кран. Его колотила дрожь, и он понял, что просто болен – болен! Он не болел уже давно, и сердце его екнуло, когда он вдруг понял, что вовсе не от наркотиков или от других излишеств челюсти его издают стук, словно дерево, полное птиц. Он протянул руку к телефону, что висел на стене рядом с унитазом, и ударил ладонью по кнопке громкой связи: раздавшийся гудок разрезал тишину, как бритва.

Кому же позвонить? Надо было соображать быстрее, потому что номера вылетали у него из головы. Кей уже, наверное, вернулась домой и спокойно попивает любимое вино. Мелоди сейчас в Ранчо Мираж, занимается организацией уик-энда в стиле фэнтези для банкиров. Айван в Швейцарии, куда он отправился на переговоры с инвесторами. Мать? Нет, он ни за что не позволит ей увидеть себя в таком состоянии. Его ассистентка Дженифер уволилась вчера, когда обнаружила микрокамеру, которую Лопес, его охранник, установил в туалете. («Джон, просто не могу поверить, что ты хочешь обвинить меня в том, что я ворую твой кокаин». – «Но, Дженифер, ты действительно воровала мой кокаин». – «Даже если и так, то как тебе только в голову могли прийти такие гнусные мысли?») Мосты сожжены.

Номера телефонов окончательно спутались в голове, так что Джон нажал аварийную кнопку с крестиком. Хрипя в трубку, он попросил подростка-диспетчера «прислать эту чертову „скорую“». К тому времени, когда «скорая» наконец появилась, Джон уже успел натянуть спортивные штаны, ссыпав в их просторные карманы целый мешок таблеток, которые одна за другой со стуком вываливались на пол, пока он полз вниз по лестнице к входной двери. Он добрался до двери как раз в тот момент, когда прибыли санитары, и снова лишился чувств.

Несколько часов спустя, после того как врачи разобрали по косточкам его творческий путь и прочистили его легкие, Джон лежал в прохладной, тихой палате медицинского центра «Сидарз-Сайнай». Рядом с кроватью стоял телевизор размером с пачку «марльборо». Джон прослушал юмористическую программу, несколько реклам, после чего, собрав все свои силы, повернул голову, чтобы посмотреть на изображение. Показывали какое-то дерьмовое шоу начала восьмидесятых. С целой кучей «бывших».

У него кружилась голова, его тошнило и бил озноб. Джон вспомнил, как в молодости, когда он жил с матерью в Кентукки, на их городок обрушился этот случайный торнадо. Джон шел по улице, дома по обе стороны от него лежали в развалинах. Рядом с крытым грузовиком валялась туша коровы, с которой содрало всю шкуру. Лошадь застряла в ветвях единственного уцелевшего дерева, листья с которого сорвало в разгар лета.

Внезапно Джон снова почувствовал себя шестнадцатилетним мальчишкой; его тело очистилось. Он почувствовал себя пружинистым, сильным, и ему захотелось кувыркаться на высоком школьном батуте. Ему захотелось кататься на горных лыжах. Захотелось карабкаться на присосках по окнам небоскреба. Он почувствовал, что может летать. И он взлетел над зданием медицинского центра, над Лос-Анджелесом – туда, к солнцу, в верхние слои атмосферы, и стал стучать кулаками по орбитальной станции «Мир». И тут он услышал женский голос.

– Нет, Джон, – произнесла обладательница голоса. – Пора возвращаться.

– Ты, наверное, шутишь.

Джон продолжал лететь навстречу солнцу.

– Нет, Джон Джонсон, я не шучу. Это не входит в мою должностную инструкцию.

Джон повернулся и увидел лицо Сьюзен, не так давно исчезнувшей с экранов. Это было милое, по-телевизионному пропорциональное, общеамериканское лицо, лицо ребенка, выращенного на тетрациклине и уроках кун-фу.

– Ты что, руководитель студии?

– Джон, мы здесь не о правах на распространение в Канаде и Мексике договариваемся. Мы здесь, чтобы тебе стало лучше.

– Лучше? Да мне никогда не было так хорошо. Черт, я только что постучал в орбитальную станцию «Мир».

Он почувствовал, что падает обратно на землю – сквозь ионосферу, и тропосферу, и голубую атмосферу.

– Прекрати! – крикнул Джон. – И кто ты вообще такая? Мы знакомы? Отправь меня обратно!

– Посмотри на меня, Джон.

– Я смотрю. Я и так смотрю.

– Нет. Ты не смотришь, а ищешь способ отделаться от меня и снова улететь в космос.

– Ладно, ладно, ничего против тебя не имею. Но ты что, меня обвиняешь? Я не хочу возвращаться вниз к своей ничтожной жалкой жизни.

– Ты считаешь свою жизнь жалкой?

Падение прекратилось, ноги Джона болтались в атмосфере, а голова была в открытом космосе.

– Это совсем не то, что бы мне хотелось.

– А чего бы тебе хотелось?

– У меня что, готовый список составлен?

– А что плохого в том, если у тебя будет такой список?

– Ничего, я думаю, – не сразу ответил Джон. Он посмотрел на восток, в сторону побережья.

– Эй, погляди на Нью-Йорк! Видишь огни? Там сейчас ночь.

Зрелище и вправду было изумительным.

– Разумеется, Джон, мир прекрасен. Но ты говорил мне о том, что хотел бы изменить свою жизнь. Что именно ты бы хотел изменить?

– Не знаю. Может, просто быть одним из тех парней, которые покупают рубашки для гольфа, одним из тех, кто отвозит своих ребятишек на занятия по дзю-до, а потом в кондитерскую.

– Правда?

– Ну, это было бы только начало. Я постоянно встречаю этих парней в субботу вечером на автостраде. Они женаты на «футбольных мамашах» и не имеют любовниц.

– Джон, давай поговорим серьезно. Мы попусту теряем время.

– Ладно, ладно. Подожди. Дай мне подумать.

– Эй, Джо-о-о-о-н! – снова позвало видение.

– Знаешь что? – сказал Джон. – Мне просто хотелось бы перестать быть собой. Хотелось бы стать никем. Очиститься и начать все сначала.

– Так давай – начни все сначала.

– Это слишком сложно.

– Это не сложно. Совсем наоборот. Что может быть проще?

– Кто ты такая?

– Речь не обо мне.

– Откуда-то я тебя все же знаю.

– Ты попусту теряешь время.

– И что теперь будет?

– Ты вернешься в больницу.

– Ох.

– Ты разочарован?

Джон молчал, как пустая комната. Потом сказал:

– Я хочу увидеться с тобой снова.

– Не знаю, Джон.

– Пожалуйста.

Тело Джона стало падать вниз, в Калифорнию.

– Мне звонят по другой линии, Джон.

Бум!

Джону показалось, что он упал на бетон.


Два дня спустя он, бодрствуя, лежал на больничной койке, а Мелоди сидела в другом конце темной палаты и смотрела по телевизору фильм «Доктор Куинн: женщина-врач».

– Ну что, проснулся? Привет! – громко сказала Мелоди. Она выключила звук и, быстро подойдя к Джону, поцеловала его в лоб.

– Мелоди, черт побери, какой сегодня день?

– Суббота, грубиян. У тебя грипп. И пневмония. Врачи сказали, что сначала подумали, будто у тебя СПИД, потому что от твоей иммунной системы практически ничего не осталось.

Солнце за окном почти село. По коридору прокатилась тележка медсестры.

– Ты была здесь все это время?

– Нет, всего лишь минут десять, правда, – ответила Мелоди с виноватым видом.

Джон повернул голову, бросил быстрый взгляд на свое отражение в зеркале. И поскорей закрыл глаза.

– О господи.

Мелоди порылась в сумочке и нашла несколько мятных пастилок.

– Хочешь пастилку?

– Нет, – Джон почувствовал, как желудок его судорожно сжался.

– Зануда.

Мелоди быстро засунула пастилку в рот и пристально посмотрела на Джона, который, закрыв глаза, пытался восстановить в памяти лицо и голос той женщины из видения. Вместо этого он услышал, как Мелоди рассказывает ему о том, что с ним случилось, как ему было плохо, а потом перешла на сплетни. Положение больного, прикованного к постели, напомнило Джону его детские болезни. Он не хотел об этом вспоминать и резко оборвал Мелоди.

– Excusez-moi. Я просто стараюсь быть доброжелательной. Мне не следовало вообще сюда приходить. Просто Айван позвонил из Швейцарии и заставил меня наблюдать за тобой. Меня – и больше никого из твоих друзей.

– Мел…

– О черт, – Мелоди почувствовала, что зашла слишком далеко. – Извини, Джон. Кстати, твоя мать провела здесь двое суток. Я отправила ее домой спать.

– Неважно.

– Нет, важно. Я ужасно себя чувствую из-за того, что так плохо себя веду, когда ты болен. – Ее глаза оживились. – Знаешь, я приготовила к твоему возвращению сюрприз, двух таких кисок-близнецов!

– Не нужно мне никаких близнецов, Мел. Черт, никого мне не нужно. Никого и ничего.

– А как насчет кокаинчика, Джон? – Мелоди вытащила розовую пластмассовую коробочку в форме сердечка из своей сумочки. – Отменный. Просто пальчики оближешь.

Она протянула коробочку Джону, но тот сильно хлопнул ее по руке, так что было очевидно, что сделал он это намеренно. Коробочка упала на пол, и кокаин рассыпался.

– А вот это уже глупо, Джон!

– Мел, пожалуйста. Я неважно себя чувствую. Мне хочется побыть одному.

– Ну, уж ладно. Не забывай, какие у тебя друзья. И про близнецов! Из самой Флориды.

Джон раздраженно смотрел на Мелоди, с нетерпением ожидая, когда она наконец уйдет и оставит его в покое.

– Ухожу, ухожу, Джон, прежде чем ты ляпнешь очередную глупость. По пути скажу медсестре, что ты проснулся. Au revoir, Джонни.

Глава четвертая

Самые ранние воспоминания Сьюзен сохранились отчетливыми и яркими. Ей было четыре с половиной года, и она ехала в лифте отеля «Бенсон» в Портланде в штате Орегон. Одета она была в расшитое бисером вечернее платье без бретелек, приобретенное на деньги, вырученные за кроликов, которых ее мать, Мэрилин, продала прямо из клеток, что стояли рядом с прицепом, в котором Сьюзен жила с матерью и отчимом.

Мэрилин потратила уйму времени на каждую из бисерных вышивок, используя в качестве образцов вышивки на платьях с фотографий, вырезанных из женских журналов и специальных публикаций конкурсов красоты.

Сьюзен была густо накрашена, макияж наложили с расчетом прибавить ей лет пятнадцать. На ней была полосатая лента с надписью «Юная Мисс из округа Малтнома – Второе место», а лицо ее было мокрым от слез, точно невыжатая губка для мытья посуды. Сьюзен помнила, что нажимала кнопку каждого этажа. На всем пути от пентхауза до подземного этажа двери лифта открывались шестнадцать раз, и всякий раз Мэрилин перед ними не было.

До этого, прежде чем Сьюзен отправилась на сцену, Мэрилин крепко взяла ее за плечи и сказала:

– Побеждают только самые хорошенькие и самые послушные девочки, и, если ты не победишь, я не собираюсь ждать тебя после конкурса. Все поняла? Ясно?

Сьюзен кивнула и прошла по сцене с четким военным изяществом, так, как учила ее Мэрилин, когда они репетировали на условном подиуме, который Мэрилин нарисовала мелом на бетоне недалеко от их прицепа. И все же Сьюзен проиграла, хотя понятия не имела, что же за ошибку она допустила.

Спустившись в лифте до подземного этажа, Сьюзен снова поехала наверх. Когда двери на первом этаже открылись, она увидела множество составленных из матери и дочки молекул – явление, характерное для конкурсов красоты, – которые проталкивались через входные двери. Мэрилин разговаривала с консьержем. Она посмотрела на выходившую из лифта Сьюзен и ледяным тоном произнесла:

– О господи, второе место. – Когда Сьюзен подошла ближе, Мэрилин добавила:

– Да, у меня тоже есть дочка, но ты не можешь быть ею, потому что моя дочь – победительница, а на твоей ленте написано «второе место», а завоевать второе место – все равно что проиграть.

Сьюзен расплакалась.

– Не реви, – сказала Мэрилин и сунула дочери носовой платок. – Запачкаешь платье. Давай за мной. Пошли к машине.

Сьюзен последовала за матерью с робкой покорностью щенка. Ночь была прохладной, почти холодной.

– О, Сьюзен, – начала Мэрилин. – Тебе ли не знать, сколько сил мы потратили и как много мы работали перед этим конкурсом. Я уже несколько недель не притрагивалась к лотерейным билетам и даже телевизор не смотрела. Я потратила уйму времени на то, чтобы сделать из тебя самую боеспособную девочку в Орегоне.

Все то время, что Мэрилин и Сьюзен шли через центр города, бродяги не отставали от них. Глядя на весь этот сброд, Мэрилин сказала:

– Этот город даже замостить толком не могут. Проложили бы шоссе на десять полос прямо через эту рвань и турнули бы отсюда всех этих пьяных уродов.

Сьюзен шмыгала носом, ее каблучки стучали по тротуару, как нож повара по разделочной доске.

– Может, хоть что-нибудь скажешь? – спросила Мэрилин. – Молчишь, как Барби, хотя Барби, уж конечно, не запорола бы реверанс в такой простенькой танцевальной пьеске.

Мэрилин выпустила воздух, как проколотый воздушный шар.

– Могла бы хоть со мной вести себя смелее, – она закурила, – быть хоть немного отзывчивее.

Но Сьюзен хранила молчание. Сьюзен решила стать Барби. Она решила, что теперь всегда будет вести себя как Барби, и, приняв такое решение, покорно следовала за Мэрилин.

Они дошли до своего «корвера» с люком на крыше. Когда выяснилось, что Мэрилин не собирается ей помогать, Сьюзен, забравшись в автомобиль, сама осторожно подняла и сложила подол платья, чтобы не помять его, когда дверца захлопнется.

Машина тронулась с места, и они выбрались из центра города.

– Ладно, Сьюзен. В общем, по подиуму ты прошлась очень даже неплохо. Не семенила. И макияж хорошо смотрелся при том освещении. Может, слегка по-блядски, но хорошо.

– Мамуля?

– Что?

– Что значит «по-блядски»?

Мэрилин решила, что не подобает обсуждать блядство с дочерью, которой четыре с половиной года, и сделала вид, что не услышала вопроса.

– В следующий раз ты должна пройтись по подиуму более естественно. – Она оглядела дочь.

– Сьюзен, твои глаза похожи на вишневые косточки, которые выплюнули на пол, – но Сьюзен уже почти заснула. Моросил дождь, и работали дворники. – Я никогда сама не смогла бы участвовать в конкурсах, Сьюзен. Я только мечтала о них. Это волнение. Эти платья. Радость победы. А мне пришлось гнить в какой-то дыре со своей уродской семейкой. – Мэрилин свернула на шоссе, ведущее к Макминнвиллю. – У меня никогда не было того, что есть сейчас у тебя, – матери, которая заботилась бы о тебе и хотела, чтобы ты победила. И уж если говорить о том, что тебе суждено, то это, конечно, большой успех в жизни. Поверь мне, он тебя ожидает. Я никогда не буду ни самой красивой, ни самой чистой, ни самой лучшей, но ты – ты будешь.

Сьюзен очень хотелось спать, и она очень надеялась, что хорошее настроение не покинет Мэрилин до самого дома.

– Не хочу скулить. В конце концов, я подцепила твоего отца – то есть твоего отчима, – но он не хуже, чем родной. – Тон Мэрилин потеплел. – «Дон Пардон». – Она ласково посмотрела на Сьюзен. – Крошка, в следующий раз ты ведь победишь, правда, моя сладкая?

Сьюзен посмотрела на мать, струи дождя стекали по стеклу, и ее маленький ротик спокойно, отчетливо, как, по ее мнению, могла бы сказать Барби, произнес: «Да».

Глава пятая

– Сьюзи, будь лапочкой, зашвырни этот чертов маленький «киндер-сюрприз» подальше в Большой Каньон, очень тебя прошу.

Уже почти рассвело, и Сьюзен, Крис, двое участников группы и фотограф по имени Руди сидели в шезлонгах на крыше фургончика, потягивая напитки и по очереди примеряя серебристо-оранжевые кисточки для сосков, которые Крис, возвращаясь из Лас-Вегаса и будучи в стельку пьяным, купил у свободной от работы стриптизерши за пятьсот долларов.

– Ладно, – сказала Сьюзен, – но только мы никогда не узнаем, что за маленькая игрушка была внутри яйца.

– В том-то и дело, злая, злая девочка, – ответил Крис. – А теперь я хочу знать: яйцо положено для первого удара по всем правилам?

Сьюзен проверила завернутое в фольгу шоколадное яйцо, которое лежало на пачке «марльборо».

– Можно начинать.

– О'кей, Суз, тогда приступаем к бомбометанию!

Руди, учуяв добычу, занял позицию под нужным углом позади Сьюзен, на которой в этот момент были кисточки, но тут вмешался Крис:

– Постой! У тебя не кисточки, а черт знает что.

Кончиками пальцев он подправил кисточки на ее сосках и распушил блестки.

– Готово.

– Спасибо, муженек.

– Мы, британцы, такие волевые, такие сильные.

– Солнце сейчас появится, – предупредил Нэш, барабанщик.

Сьюзен приготовилась ударить по «киндер-сюрпризу». Первые лучики солнца уже начали пробиваться из-за скал. «Подаю!» – крикнула Сьюзен и с такой силой грохнула по яйцу, что оно моментально исчезло, будто испарилось, и кануло в туманный каньон. Ее глаза одновременно уловили вспышку фотоаппарата Руди и появление светила, и Сьюзен не смогла бы точно определить, где вспышка, а где солнечный свет. Фото удалось на славу: поблекшая звезда детских подиумов снова расцвела в качестве «рок-н-ролльной мамы».

– Восхитительно, – сказал Крис.

– Все врешь. Просто я тебе нравлюсь, потому что раздобыла для тебя зеленую карту.

– А я тебе нравлюсь, потому что разрешаю стоять на подпевке во время гастролей.

– Вот и нет. Я люблю тебя за те десять тысяч, которые ты кладешь каждый месяц на мой счет.

– Ты любишь меня исключительно за мой мужественный член.

Крис спустил штаны и стал раскачивать бедрами взад и вперед, махая своим маятником, и все сидящие на крыше автобуса дружно завизжали от восторга.

Так проходила гастрольная жизнь. Разъезжая с группой Криса «Стальная гора», Сьюзен чувствовала себя бродягой в этой строго иерархичной семье, которую на время сплотили выпивка, курение, наркотики и игровые автоматы и которая обитала в автобусах, провонявшихся призраками сотен предыдущих групп.

Сьюзен вышла за Криса через два года после того, как «Семейку Блумов» сняли с проката. Ее агент-менеджер-любовник Ларри Мортимер сообщил эту новость по телефону, когда она была на Гуаме и снималась в японском рекламном ролике безалкогольного лимонного напитка «Пот Покари». Телевизионная карьера Сьюзен пошла прахом. Ларри надоело телевидение, он только что вступил в мир рок-менеджмента и свел Сьюзен с Крисом.

Союз этот имел свои плюсы и свои минусы. У Криса водились деньги, у Сьюзен их не было. Мать с отчимом просадили все ее сбережения, скопленные за годы работы на телевидении, – факт, который она тщательно скрывала от средств массовой информации. Кроме того, Крис был геем – информация, которая наверняка удивила бы его ополоумевших фанов. Но прежде всего Сьюзен все еще любила Ларри Мортимера, католика, который страшно боялся развода. Если раньше было сравнительно легко найти повод, чтобы находиться рядом с Ларри, то теперь Сьюзен нужны были более основательные причины: то, что она вышла за Криса и достала ему зеленую карту, давало ей возможность оставаться в кругу приближенных Ларри. Сделка с Крисом была для нее своего рода входным билетом, и какое-то время это срабатывало. Когда Крис не был на гастролях, он жил в Лондоне, а Сьюзен оставалась в Калифорнии, и недели и месяцы, проведенные без партнера, складывались в годы. Она жила большей частью собственными заботами в «Космической Игле» Криса, где поняла, что на самом деле телефон звонит не так уж часто, и даже когда звонит, то спрашивают Криса. Все сценарии, которые присылал ей Ларри, были порнухой. Сьюзен и Ларри часто перезванивались.

– О боже, приезжай, Ларри. Мы сможем придумать и что-нибудь получше. Скажи, сейчас сложно запустить телефильм?

– Теперь ты в мире рока, Сью. Для телефильма надо быть молодой мамочкой. Сама знаешь – двое ребятишек и новенький мини-фургон, в которых они все теперь разъезжают. Облепленные магнитиками холодильники. Люди читают о тебе, о Крисе и о прочих гориллах, которые разносят все вдребезги на своих концертах, и это отпугивает их.

– Просто я никуда не гожусь, Ларри. Так и скажи.

– Ты с ума сошла. Я посылаю тебе по дюжине сценариев в неделю.

– Про маньяков-убийц и титьки.

– Неправда. Это путевка в жизнь.

– Скорее, в никуда. Сейчас я для всех либо девчушка-подлиза из «Семейки Блумов», либо вонючая рок-шлюха.

– Я не собираюсь продолжать этот разговор, Сьюзен, потому что он ни к чему не приведет.

– Только не вешай трубку, Ларри.

– Бери уроки актерского мастерства. Займись каратэ. Надень голубой кружевной пеньюар, который ты надевала для меня, и появись в нем перед Крисом. От такого он сменит ориентацию.

– Тебе нравилось это неглиже?

– Нравилось? О, Сьюзен!

– Я выглядела в нем сексуально? По тебе этого было не видно.

– Я даже сейчас возбуждаюсь.

Ларри замолчал. Немного погодя Сьюзен сказала:

– Сегодня ты можешь приехать?

Молчание.

– До свидания, Ларри.

Она грохнула трубку, и почти сразу раздался звонок. Сьюзен снова схватила трубку и прорычала:

– Алло!

– Сьюзи, если ты собираешься разводить такую бодягу из-за какого-то телефонного звонка, я не буду попусту тратить время.

– Привет, Крис. Да это Ларри звонил, придурок. Ты где?

– На шикарном званом вечере в Кенсингтоне, тут все такие знатные, просто голова кружится. Вот прячусь в библиотеке.

– Что за вечер, Крис?

– Угадай.

– Знаешь, я сейчас не в настроении…

– А слово «дворец» тебе ни о чем не говорит?

– Не может быть!

– А вот и да!

– Господи боже. Просто не верится. Ответь мне только на один вопрос: как Она одета?

На какое-то время Сьюзен отвлеклась от своих проблем и забыла о Ларри и о том, что он все больше отдаляется от нее.

– Укради для меня пару Ее туфель, и я никогда больше не буду разбрасывать твои пленки.

Глава шестая

Две недели спустя после выписки из медицинского центра «Сидарз-Сайнай» Джон физически чувствовал себя вполне нормально, но прежняя его жизнь и ее атрибуты казались ему архаичными, глупыми и совершенно не соответствовали тем переменам, которые он в себе чувствовал: словно от вас хотят, чтобы вы прокрутили лазерный диск на старом проигрывателе с тупой иглой. Джон все время пытался взглянуть на свою жизнь с точки зрения Сьюзен, или, вернее, он пытался увидеть свою жизнь такой, какой она могла показаться той женщине из его видения, личность которой оставалась для Джона неизвестной. Он ходил по своему суперсовременному дому и выстукивал нестройные ритмы. Да, он испытывал какую-то свободу, связанную с тем, что не надо больше изображать богатство, но вместе с этой свободой появилось необычное ощущение, от которого кружилась голова, совсем как тогда, в детстве, когда мучительно долгими неделями он ждал почтальона, который должен был принести ему заказанную картонную подводную лодку. Эта лодка, как ему казалось, унесет его в новую удивительную страну. Но когда Джон получил свой заказ, то понял, что его картонная подводная лодка мало чем отличается от обычной коробки из-под торта. Но – ах! – каким же упоительно сладким было ожидание.

Солнце село. Вот и еще день прошел. Утро Джон посвятил беседе с юристом, уточняя подробности своего завещания. После обеда занимался оформлением кое-каких бумаг. Он по-прежнему выстукивал какую-то мелодию, когда в дверь позвонили. Это были обещанные Мелоди близняшки. Джон вздохнул и впустил их в дом.

– Я Синди, – сказала одна из сестер в розовом свитере из ангоры, открывавшем живот.

– А я Криста, – сказала другая – в зеленом свитере.

Переглянувшись, сестры улыбнулись и засвидетельствовали и без того очевидное:

– Мы близнецы.

– Да, да.

Он показал им гостиную, стены которой были задрапированы под замшу. Панорама окон открывала созвездия городских огней.

– Принести вам выпить? – спросил Джон, отметив про себя, что задает этот древний вопрос бог знает в который раз. Девушки переглянулись.

– По одной, – ответила Криста.

– Нам больше нельзя, – добавила Синди. – «Джек Дэниелз», если есть.

– Почему только по одной? – спросил Джон. Снова последовал обмен взглядами.

– Мы слышали, что у вас могут быть какие-то особенные требования, – сказала Синди, а Криста добавила: – Мы должны сохранить способность хорошо соображать.

– Хорошо соображать? – спросил Джон. – О боже, успокойтесь. Садитесь. Взгляните-ка лучше на вид из окна. Мне ничего не нужно. Нет, постойте, нужно. Просто поговорить.

– Хорошо, – сказала Криста. – Мы все время этим занимаемся.

– Что?.. Неужели есть парни, которым нужно просто поговорить?

– Нет, скорее, парни, которые не хотят думать, что общаются с какими-то шлюшками, и которые верят, что предварительная милая беседа убережет их от нравственного заражения.

Джон уставился на Кристу.

– Убережет от нравственного заражения?

– Я женщина образованная, – сказала Криста.

– Не надо, Криста, – сказала Синди.

– Что не надо? – спросил Джон.

Последовала пауза.

– Не надо умничать.

– Почему нет? – спросил Джон.

– Только клиентов распугаешь.

– Неужели вы это всерьез? – взвыл Джон.

– Стоит упомянуть о политике или употребить какое-нибудь длинное слово, и парень сникает, как спущенный шар, – сказала Криста.

– Вот ты своего и добилась, – проговорила Синди.

– Ничего она не добилась, – ответил Джон.

– У меня степень по органической химии, – сказала Криста.

– Спасибо, мадам Кюри, – сказал Джон. – А ты в чем отличилась, Синди?

– Горячие питательные завтраки, – быстро ввернула Криста.

– Я изучала питание. Флоридский государственный университет, выпуск 97 года.

– Звоните в Нобелевский комитет, – сказала Криста.

– Криста, заткнись, ладно?

– Так что же два бакалавра делают в притоне Мелоди? Неужели во всей Америке не нашлось более приличного места для вас?

– Забавно, мистер Джонсон, – сказала Криста, – но мы хотим играть. В свое время мы играли в школьном театре. – Джон начал падать духом. – А то, что мы сейчас делаем, просто позволяет оплачивать счета.

– Послушайте, – сказал Джон, – вам надо усвоить, что если вы переспали с одним из продюсеров, значит, переспали со всеми; а это значит, что, вероятно, вы снимались до этого во всякой дряни, которую журналы тут же откопают и подадут как смачную сенсацию, стоит вам только появиться в какой-нибудь второстепенной роли или сняться в фильме с расчлененкой для кабельного телевидения. Иными словами, вам не дадут даже роль в рекламе собачьего корма.

– Мы готовы рискнуть.

– Ладно, – сказал Джон. – Так что, подружки, хотите сегодня что-нибудь сыграть?

Синди подмигнула Кристе:

– Конечно. И кстати, «Бель Эр» – отличный фильм. Я смотрела его три раза этой весной, после того как мне выдернули зуб мудрости.

– Что нам делать, мистер Джонсон?

– О боже. Ведите себя нормально.

– Нормально? – переспросила Синди. – Как домохозяйки? Как люди, которые живут в какой-нибудь дыре вроде Огайо?

– Нет. Просто будьте сами собой. Обращайтесь ко мне просто как к обыкновенному человеку, а не как к клиенту.

– Это мы можем, – сказала Криста, общаясь с Синди на их собственном языке подмигивания. – Да, давай попробуем.

После этого все трое какое-то время сидели молча, потягивали свои напитки и смотрели на городские огни.

– Трусики мне слишком узки, – сказала Синди.

– А мой свитер слишком жаркий, – добавила Криста. – Умираю от жары. Придется снять свитер.

– Прекрати! – расстроенно произнес Джон. – Я не имел в виду обычные грязные разговорчики. Я имел в виду нормально. Как будто мы разговариваем в ресторане, где невозможно заниматься сексом.

В заведении Мелоди близнецы слышали об извращенных пристрастиях Джона. Может быть, тут всегда так начинают.

– Давайте я налью вам еще, – сказал Джон, – а потом вы расскажете мне о себе. Как вы стали такими, какие вы есть. О себе. Расскажите так, как если бы вас снимали в кино.

– Скорее, в конкурсе красоты, – откликнулась Синди, пока Джон бренчал бутылками и стаканами.

– Я была «Мисс округа Дейд», – сказала Криста.

– А я была «Мисс Юнайтед Фрут», – добавила Синди.

– И мы обе были «Мисс Флорида», – продолжала Криста. – По очереди: один год я, другой – Синди, одна за другой. «USA Today» писал про нас. Просто ужас, что за люди сидят во всех этих конкурсных жюри.

– Расскажите, – попросил Джон, возвращаясь с напитками.

– С чего начать? – сказала Синди. – Я думаю, с самого рождения. Очень важно иметь неудовлетворенную, недовольную жизнью мать, которой нужно, чтобы частичка ее стояла там, на высшей ступеньке, и упивалась бы лестью. Звездные дети сами по себе не появляются. Звездные дети неотделимы от своих матерей. Это как Земля и Солнце.

– В этом смысле нам действительно не повезло, – сказала Криста. – Когда наша мать училась на первом курсе Флоридского университета, ее не взяли в мюзикл «Годспелл», и она поклялась отомстить штату Флорида. Мы должны были стать ее оружием.

– Нужно иметь такую мать, – продолжала Синди, – которая все время и всюду вас как бы проталкивает. Большинство из нас даже не подозревает, как гнусно нас используют, и понимаешь это уже слишком поздно. Ты им нужна, пока молоденькая.

– А твоей маме приходится покупать тебе тысячу всяких безделушек, – сказала Криста, – и одевать тебя, как стриптизершу, лет так, скажем, с пяти.

– Некоторые родители готовы на все. Есть одна актриса… Сьюзен – как ее, Крис? Словом, «из бывших» – ну та, которая еще исчезла год назад.

– Колгейт. Сьюзен Колгейт, – подсказала Криста.

– Да. Когда она была маленькой, ее родители переехали в Шайенн в штат Вайоминг только для того, чтобы увеличить шансы представлять целый штат на общенациональном конкурсе. Да – «Мисс Вайоминг», ха!

– Я ее не видел, – сказал Джон. – Я вообще перестал обращать внимание на то, что показывают по телевизору. В восьмидесятых телевидение окончательно превратилось в дерьмо. Я уже давно не смотрю телевизор.

Тут в комнате зазвучала музыка – трубы и джаз. Лампы засветились неярко, как свечи. «Освещение на таймере», – сказал Джон. Комната как-то сразу уменьшилась, воздух сгустился, как летним вечером, и все трое одновременно звякнули льдинками, оставшимися на дне стаканов. Сестры начали снимать свои свитера.

– Не надо, – сказал Джон. – Не надо. Все и так отлично.

– Хорошо, – ответили девушки.

– Хотите поработать на меня? – спросил Джон.

– Что? – одновременно спросили обе девушки.

– Моими ассистентками. Мне нужна помощь прямо сейчас.

После паузы Криста ответила:

– Не знаю, я, наверное, так не сумею, мистер Джонсон.

– Нет, нет. Речь не о сексе. Никакого секса. Клянусь. Вы девочки смышленые и с амбициями, – сказал Джон.

– Именно этого вы требуете от своих ассистентов? – спросила Криста.

– Да, черт возьми. Смышлености, увлеченности, жадности и расторопности.

– И обычно вы именно так подбираете ассистентов? – продолжала Криста.

– Н-н-ет. Обычно я даю объявление в газету о том, что по смехотворно низкой цене продается мебель Чарльза Имза.

– Это что-то из пятидесятых? – спросила Синди.

– Точно. Это мебель, спроектированная специально для бедняков, но беднякам она никогда не нравилась, и единственные люди, которые знают о ней или интересуются ею, либо богатые, либо смышленые. Так что всякий, кто быстро откликается на это объявление, действительно смышленый, расторопный, жадный и увлеченный.

– А что скажет Мелоди? – спросила Синди.

– У Мел два страшных маленьких отродья, которых я помог устроить в престижные колледжи. Она у меня в долгу.

– Но тогда, скажем, как насчет зарплаты?

– Видите, я был прав. Вы немного жадноваты. – Услышав это, девушки туг же обиделись. – Расслабьтесь. В кинобизнесе это комплимент.

– Так чего же вы хотите? – спросила Синди.

– Сказать по правде, – ответил Джон, – больше всего на свете мне хотелось бы иметь большой лом, чтобы вскрыть себя, вытащить существо, которое сидит внутри меня, выколотить его, как ковер, а потом отмыть в холодной, чистой озерной воде и положить на солнышко, чтобы оно высохло, выздоровело и снова пришло в себя, а в голове у него воцарился бы ясный и стройный порядок.

Проигрыватель щелкнул и заурчал, меняя диски, а Синди с Кристой по-прежнему сидели не шевелясь, словно застыли.

– О'кей, – сказала Синди. – Я буду работать на вас.

– Я тоже, – сказала Криста.

– Хорошо, – ответил Джон, и музыка заиграла снова.

– Тогда, Джон, какие ваши следующие действия? – спросила Криста.

– Я собираюсь самоликвидироваться.

– То есть смотаться куда-нибудь? Из-за налогов? – спросила Синди.

– Нет. Я собираюсь стереть себя, как магнитофонную запись. Перестать быть собой.

Джон посмотрел на близнецов и не увидел на их лицах ни страха, ни понимания.

– Нет. Не покончить с собой. Но почти. Я хочу исчезнуть.

– Что-то я запуталась, – сказала Синди.

– Собираюсь перебазироваться.

– А можно попонятнее, Джон?

– Все просто. Я больше не хочу быть собой. Мне кажется, я дошел уже до предела.

– Вот как?

– Да, именно так.

– И кому достанутся ваши деньги, ваши права и все остальное?

– Не знаю. Это уже детали. Постарайтесь мыслить шире.

Он уйдет. Полностью, раз и навсегда. Перестанет быть Джоном Лодж Джонсоном. Он станет никем, и у него не будет ничего: ни денег, ни имени, ни истории, ни будущего, ни желаний – он станет просто существом, обладающим органами чувств, которое будет брести по стране, по ее раскаленным шоссе, мимо торговых точек, пустошей, фабрик и вымерших пространств.

– Леди, мой атом перестал вращаться. Брыкливая скотина утихомирилась. Машина остановилась.

Синди и Криста одновременно вздохнули.

Выпив еще по два коктейля, Джон, Синди и Криста отправились в путешествие по дому, при этом Синди толкала перед собой тележку, а Криста несла блокнот, в котором помечала все вещи, которые Джон бросал в корзину тележки и которые предназначались для местного ящика сбора добровольных пожертвований.

– Фланелевая спортивная куртка. Неношеная. Черная.

– Есть.

– Брюки цвета какао. Неношеные.

– Есть.

– Где вы достали такую тележку? – спросила Синди.

– Украл в аэропорту Сиэтла. Боже, столько я потратил за все эти годы на все эти чертовы вещи…

В дверь позвонили. Это был деловой партнер Джона Айван МакКлинток со своей женой Ниллой. Джон впустил их и окликнул сверху, Айван и Нилла поднялись по холодным алюминиевым ступеням, которые вели в спальни.

– Джон?

– Мы здесь, – отозвался Джон.

– Ребята, это Криста и Синди. Девочки, это Айван и Нилла. Айван и я ставили фильмы, когда оба еще были прыщавыми юнцами.

Присутствующие обменялись приветствиями, и работа по очистке платяных шкафов Джона от бесспорно дорогостоящей одежды продолжилась.

– Может, тебе что-нибудь приглянется, Айван? – спросил Джон, вытаскивая кучу галстуков.

Айван изо всех сил старался сохранять хладнокровие.

– У нас разные стили, Джон. Именно поэтому из нас получилась хорошая команда.

Нилла, беременная и кутающаяся в одну из своих фирменных шелковых шалей, сказала:

– Джон, Мелоди звонила Айвану на работу, а потом мне домой. Сказала, что ты намерен… – она запнулась, – стереть себя или что-то в этом роде. Словом, что-то радикальное.

Джон ничего не ответил.

– Так в чем причина? – не отставала Нилла.

– Почему бы нам не спуститься вниз? – предложил Джон Айвану и Нилле.

Перед тем как сойти вниз по лестнице, он обернулся и крикнул:

– Помните, девочки, – все, все, все.

Они прошли в гостиную. За окнами стояла ночь. Айван и Нилла упивались открывающимся видом.

– Мне никогда не надоест смотреть на город, Джон. Кажется, что мы летим над ним. Похоже на опрокинутое звездное небо, – сказала Нилла.

Джон предложил Айвану виски. Нилла налила себе клюквенного сока.

– Мелоди звонила, – сказал Айван. – Говорит, ты подал заявление о том, что хочешь сменить имя.

– Она что – в сыщики нанялась?

– Не будь таким занудой, – сказала Нилла. – Конечно, она хочет знать. Она страшно за тебя переживает. Как и мы все.

– К счастью, у меня и Мел достаточно связей, – вмешался Айван, – чтобы отслеживать твои заявления, можешь не беспокоиться.

– Джон, – сказала Нилла, – ты что же, собрался изменить имя?

– Я вообще хотел остаться без имени. Но мне пришлось поставить точку, потому что, когда я вводил данные, заполняя документ о смене имени, мне сказали, что надо хотя бы один раз нажать клавишу, а меньше всего места и чернил уходит на точку.

Айван поставил свой бокал на стеклянную столешницу и посмотрел на Ниллу, словно желая сказать: «Ну, что я тебе говорил?».

– Это еще не все, Айван. Я собираюсь отказаться от гражданства.

– О, Джон, это паршивая идея – это… это… не по-американски.

– Гражданином какой же тогда страны ты хочешь быть? – спросила Нилла. Они сидели в высокотехнологично оборудованном кругу для бесед. Джон хлопнул в ладоши, и камин зажегся.

– Я вообще не хочу быть гражданином. Никакой страны.

– А у тебя получится? – спросила Нилла.

– Не знаю. Хочу завтра встретиться с чиновником по вопросам иммиграции. Думаю, уж не стать ли мне гражданином Антарктиды.

– Антарктиды? – спросил Айван.

– Да. Там вроде нет ни короля, ни королевы, ни президента – никого. Попробую.

– По-моему, Антарктида разделена на секторы, – сказала Нилла, – и каждым сектором управляет какая-то страна. Так что, может, это не совсем подходящее место. Может, лучше стать гражданином какой-нибудь завалящей страны, одной из тех, что и страной-то не считается? Страны, которая существует только во время отлива?

– Нилла, – вмешался Айван, – ты только подкармливаешь его дурацкую идею.

– Ничего в ней нет дурацкого, – сказал Джон.

– А как насчет острова Питкэрн? – поинтересовалась Нилла. – Одна квадратная миля посреди южной части Тихого океана – самое отдаленное из обитаемых мест на Земле.

– Он принадлежит Англии, – ответил Джон. – Я уже проверял.

– Как насчет одной из африканских стран? – равнодушно спросил Айван.

– Про них я тоже не забываю.

– Джон, если ты откажешься от американского гражданства, то лишишься всякой защиты. Пока ты гражданин, американское правительство может вмешаться и помочь везде, куда бы тебя ни занесло. Кроме того, что бы ни произошло, у тебя остается номер твоей социальной страховки.

– Только пока я – гражданин. Я это уточнил.

– Попробуй без кредитной карточки и с паспортом Верхней Вольты взять напрокат автомобиль, – мрачно сказал Айван.

– Теперь это Бенин, – сказала Нила.

– Постарайся сосредоточиться, Айван. Ты упускаешь из виду суть дела. Я больше не собираюсь брать напрокат машину. Никогда. Я хочу исчезнуть совсем.

– Ты меня уже достал с этой идеей бродяжничать, Джон. Но предупреждаю: спать в водосточных канавах и воровать чистое белье с веревок может чертовски скоро надоесть.

– Прямо не знаю, Айван, как тебе это втолковать. Речь идет о дороге – романтике дороги. Неожиданных новых друзьях. Приключениях, которые случаются каждые пять минут. О том, чтобы просыпаться по утрам и чувствовать себя диким зверем. Никаких паршивых правил, никаких обязательств, которые держат тебя за глотку.

Айван был в ужасе.

– С дорогой кончено, Джон. Если она вообще когда-нибудь была. Ты рассуждаешь как мальчишка. Но если уж тебя совсем ничем не пронять, то знай, что Дорис просто с ума сходит.

– Ты сказал маме?

– Естественно.

– Налить еще, Айван? – спросил Джон, помолчав.

Роясь в своих двух морозильниках в поисках льда, Джон думал об Айване и Нилле. Их разговор доносился до него из гостиной. Теперь они обсуждали ковры: их цену, стиль.

– Мне нравится, когда видна фактура, – говорил Айван. – Этакий, знаешь, перламутровый отлив. Мягкий, шелковистый.

– Но если ворс слишком мягкий, то ковер кажется искусственным. Надо больше выразительности. Может, немного овечьего помета, подмешанного к нитям?

– Тогда у нас будет первый в Беверли-Хиллз ковер с вирусом Ханта?

– У овец не бывает вируса Ханта. По-моему, только у грызунов. И еще у енотов.

Джон слушал, и ему до боли хотелось потолковать с кем-нибудь о коврах и енотах. Он чувствовал себя целым, но совершенно бесполезным, как шоколадный кролик, каких продают с семидесятипятипроцентной скидкой через месяц после Пасхи. Но было и другое. Он чувствовал себя зараженным, чувствовал в своей крови микроскопические вирусы одиночества, похожие на крохотные рыболовные крючки, которые только и ждут, чтобы подцепить кого-нибудь, кто рискнул бы вступить с ним в задушевный разговор.

В мыслях его царил разброд. Должна же быть хоть какая-то надежда – и она была. Он вспомнил о том, что женщина из видения в больнице дала ему почувствовать, что где-то в Звезде Смерти его сердца есть небольшое уязвимое место, куда он может поместить ракету, взорвать себя и снова построить из осколков.

Джон достал небесно-голубой пластиковый пакет, в котором лежали смерзшиеся кубики льда. Он открыл пакет и попытался отколоть несколько кубиков. Грезя наяву, Джон думал о том, сможет ли он стать раскованным и болтливым. Если Айван = Нилла, то Джон = пустое место. Может быть, все-таки ежедневные, совершаемые на протяжении многих лет молитвы его матери, Дорис, начали мало-помалу проникать в список дел Господа Бога: Дорогой Господи, пожалуйста, позаботься о покойном Пирсе Уайте Джонсоне, мужчине из мужчин. И не оставь Своей благодатью пестицидную промышленность, наших мальчиков во Вьетнаме (да, даже сейчас, в конце столетия) и, пожалуйста, найди красивую молодую жену Джону, желательно такую, которая переносила бы табачный дым, – такая редкость в Калифорнии…

Джон слышал, как Криста и Синди спустились вниз и стали о чем-то болтать с Айваном, потом снова переключился на лед. Подняв пакет со смерзшимися кубиками, он швырнул его об пол – ледяной ком распался. Грохот был таким оглушительным, что Айван крикнул из гостиной, спрашивая, все ли у Джона в порядке, на что тот крикнул в ответ: «Лучше не бывает!» – и теперь действительно можно было легко взять столько кубиков, сколько нужно.

Глава седьмая

Стоя в одиночестве на обочине дороги, Джон смотрел, как полицейская машина увозит Сьюзен. Солнце опускалось за холм, а он все стоял, застыв как изваяние. Где машина – осталась в ресторане? Нет, туда его подбросила Нилла. Он решил дойти до дома пешком. «Дом» представлял собой временную нору в доме для гостей Айвана, где Джон вырос и где до сих пор жила его мать.

Он шел по бульвару Сансет, не обращая внимания на взгляды, которые бросали на него водители проезжавших мимо автомобилей. Многие из водителей просто не могли удержаться и комментировали по мобильникам то, что видели.

«Боже правый, да это же Джон Джонсон… да, идет… топает себе ножками по Сансет!»

«Да, видок у него дерьмовый… какие были под конец показатели у „Суперсилы“?.. что-о-о?.. так много?»

«Может, он снова решил бродяжить?..»

«Да, абсолютно уверен, что это он… правда, выглядит здорово похудевшим или, лучше сказать, не таким оплывшим, каким был до того, как его в сотый раз откачали».

«Разве он не лежал в больнице?.. с чем? с воспалением легких? со СПИДом?.. нет, иначе бы мы все знали».

«Может, он снова обрел Бога. Ну, дела».

Айван заметил Джона из «ауди» и притормозил рядом с ним.

– Джонни, какого черта ты тут делаешь? Давай, забирайся.

– Айван, что ты знаешь о Сьюзен Колгейт?

– Сьюзен Колгейт? Телевидение, рок-н-ролл… Да садись же, я тебе все расскажу. Боже, ты воняешь, как коврик в раздевалке физкультурного зала.

– Я иду из «Плюща».

– Из «Плюща»? Но это же на другом конце света.

– Айван, что ты знаешь о Сьюзен Колгейт?

Айван снова выехал на дорогу.

– Потом, потом. Ты видел рейтинги во Франции и Германии за выходные? Во!

– Айван, – Джон был непоколебим, – что ты знаешь…

– Весь город решит, что ты снова свихнулся. Тащиться пешком. И не где-нибудь, а по Сансет. Черт.

– Мне это до лампочки, Айван. Что ты…

– Уф, чего ты хочешь – зарядить ее в какую-нибудь картину?

– Возможно.

– Может, еще собираешься сделать из нее звезду?

Оба рассмеялись. Айван свернул на подъездную дорожку, набрал код на приборной панели и открыл ворота. Они въехали и не стали загонять машину в гараж, а оставили ее перед крыльцом. Вышли. Айван остановился и схватил Джона за руку, прежде чем тот начал спускаться по холму в направлении дома для гостей.

– Господи, какой прекрасный день, Джонни. Посмотри, как свет падает на эту мимозу. Она словно изнутри светится, словно это все на демероле.

Оба уселись в саду на известняковые плиты перед входом, любуясь ореолами, которыми вечернее солнце окружило растения, птиц и насекомых.

– Ты сейчас откуда? – спросил Джон.

– Все оттуда же – из храма.

– По-прежнему – три раза в неделю?

– Si.

Спринклеры стали разбрызгивать воду над растущими неподалеку георгинами.

– Так что, Джонни, неужели влюбился? Влюбился в Сьюзен Колгейт – ха!

– Мне… нужно. Отчаянно нужно.

– Где же вы встретились?

– В «Плюще». Сегодня.

– Сегодня? За обедом? – Айван присвистнул. – Шустрый же ты.

– Полгода назад, в больнице, когда я, ну ты знаешь… так это ее я видел, когда был при смерти.

Услышав это, Айван поежился.

– Я решил, Джонни, что ты обо всем этом уже и думать забыл.

– Забыл о чем, Айван? Меня не мучают сожаления, но то, что я сделал, дало мне не так уж много. Но Сьюзан… это она. Это точно она.

Айван был встревожен тем, что Джон, похоже, опять впадает в прежнюю депрессию. Но при этом Айван немного обрадовался, потому что у его друга, вероятно, возникает какая-то эмоциональная связь, чего с ним раньше никогда не случалось.

– Что ты о ней знаешь, Джонни?

– Это я у тебя спрашивал.

– Ее агент, кажется, Адам Норвиц. Несколько лет назад она жила с Ларри Мортимером. Некрасивая история. Она преследовала его. Думаю, она не работает уже с начала эры грандж. Года с девяносто четвертого. Фильм с расчлененкой? Нет, погоди, она недавно снималась в… как его – «Заливе „Динамит“»? Ну, я рад за тебя, могу прямо сказать, Джонни, это четкий список «С». Своей игрой она выше не поднимется.

– Айван, пора тебе усвоить, что не стоит поливать грязью любимых перед влюбленными.

– Любимых перед влюбленными?

– Игра слов.

Сзади раздались шаги: Нилла несла на руках притихшего ребенка.

– Ну что, мальчики, сплетничаем?

– Привет, Нилла.

– Здравствуй, Джон. Ты сегодня с нами поужинаешь?

– Нет, спасибо. Сегодня мама приготовила салат, так что мы будем у себя.

– Поздравляю с французскими показателями за выходные. О-ля-ля!

– Неплохо у нас там сработало, верно?

– Джонни, я же тебе уже об этом рассказывал. Эй, Нилла, ну-ка угадай, что случилось? Джонни влюбился! Шуры-муры. В Сьюзен Колгейт.

– В Сьюзен Колгейт! – сказала Нилла. – Ох, Джон, это так странно. Так интригующе. Мне нравилась «Семейка Блумов» – м-да, – улыбнулась Нилла, – какими загадочными средствами природа заставляет нас воссоздавать наш вид.

– Они познакомились сегодня за обедом в «Плюще», – не удержался Айван.

– Она та женщина, которая явилась мне в том странном видении, когда я лежал в «Сидарз».

Искренняя улыбка Ниллы сменилась улыбкой искусственной.

– Что ж, вот и встретились наяву, – сказала она и замолчала.

Айван бросил на нее из-за спины Джона встревоженный взгляд.

– Будь верен велению своего сердца. Может, пойдем выпьем?

– Я – за. А ты, Джонни?

– Не-а. Пойду-ка я позвоню Адаму Норвицу.

– Адаму… – сказала Нилла. – Передавай от меня привет. Несколько лет назад он был моим агентом почти шесть минут.

– Я же сегодня разговаривал с его агентством, – сказал Айван. – Его номер в памяти моего мобильника.

Достав мобильный телефон, Айван нажал несколько кнопок. Через пару секунд он сказал:

– Адама Норвица, пожалуйста. Это Джон Джонсон.

Потом передал телефон Джону:

– Держи.

Джон удивленно посмотрел на Айвана и взял трубку.

– Адам? Здравствуйте.

– Джон Джонсон, – мигом откликнулся Адам. – Приятно было сегодня встретиться. Чем могу служить? И еще раз поздравляю с «Суперсилой».

– Да, да, спасибо. Послушайте, Адам, мне нужен номер домашнего телефона Сьюзен.

Адам нерешительно промямлил что-то, словно его раздирали противоречия.

– Адам, давайте обойдемся без ложной щепетильности. Мне просто нужен номер телефона Сьюзен.

– Я не уверен, могу ли я…

– Это по сугубо личному вопросу. Позвоните ей и спросите, согласна ли она, если вам так угодно. Вы сделаете мне большое одолжение.

– Конечно, я дам вам ее номер. Но его… – в трубке было слышно, как Адам шуршит какими-то бумагами, – его у меня сейчас нет под рукой. Перезвоните минут через пять, ладно?

– Пять минут – не больше.

Они разъединились. Адам тут же позвонил Сьюзен, нарвался на автоответчик и оставил сообщение: «Сьюзен! Похоже, нам попалась крупная рыба. Не кто иной, как твой приятель-бродяга Джон Джонсон только что звонил мне и спрашивал твой номер. Говорит – по личному делу. Хм-хм. Так что хочу предупредить, что собираюсь позвонить ему прямо сейчас. Нарушение протокола, конечно, но для этого я и существую. И пожалуйста, перезвони мне и все расскажи. Мой мобильник включен всю ночь. Пока».

Адам перезвонил Джону и сообщил ему номер телефона Сьюзен, который тот записал на обороте визитной карточки Айвана. Потом разъединился. Айван и Нилла поглядели на Джона.

– Что это с вами? – спросил Джон.

– Позвони ей, – сказала Нилла.

– Чтобы вы все слышали?

– Да, чтобы мы все слышали.

Джон набрал номер Сьюзен и попал на автоответчик. «Автоответчик», – шепнул он Айвану и Нилле. А затем оставил сообщение: «Сьюзен, это Джон… Джонсон. Надеюсь, ты нормально добралась до дома. Черт, как сегодня было жарко… я тут заикаюсь в твой автоответчик… – Он помолчал, собираясь с мыслями. – Знаешь, что я сегодня чувствую? Последние несколько часов я чувствую, как будто… как будто вернулся из далекого путешествия и продолжаю жить, как прежде, но только сегодня я понял, что чего-то не хватало. И мне кажется, что не хватало тебя, и мне ужасно хочется увидеть тебя снова, потому что без тебя я как будто слепну. Так что позвони мне». Он оставил свой номер.

На глазах у Ниллы показались слезы.

– Заходи, поужинаем вместе, – попросила Нилла. – Пожалуйста, – добавила она. Ребенок проснулся и начал кричать. – Я попрошу Дорис тоже прийти.

И Джон отправился ужинать с Айваном и Ниллой.

Полгода назад, когда Джон покинул город и отправился в странствия, у Айвана с Ниллой родилась дочка – Маккензи. Она постоянно надрывно кричала, словно ребенок наркоманов, и постоянно чем-нибудь болела, так что Айван с Ниллой совсем сбились с ног, особенно Нилла. Бессонные ночи и постоянные переживания и волнения. На кухне у них все было вверх дном, и это еще мягко сказано.

– Садись осторожней, – предупредила Нилла. – По-моему, на этом месте Мак справила малую нужду.

– Помоги выбрать имя для следующего, – сказал Айван.

– Да ну! – ответил Джон. – Поздравляю.

Нила закатила глаза:

– У меня такое ощущение, словно на мне опыты ставят.

– Мне нравится имя Клорис, – продолжал Айван. – Как насчет Клорис – если, конечно, это будет девочка?

– Если уж тебе так хочется, может, остановимся на Борнин? – спросила Нилла, прежде чем Джон успел ответить.

– А как вам Теш? – предложил Джон. – Сгодится и для девочки, и для мальчика.

– Merveilleux![1] – сказала Нилла по-французски.

Супруги снова принялись добродушно друг друга поддразнивать, так что Джону было нетрудно уклониться от беседы. «Айван этого и хотел», – подумал Джон: Для него спасение – раствориться в семье. И для Ниллы – тоже. Еще год назад Айван и Нилла были просто лучшими друзьями, теперь же они окончательно превратились в мужа и жену. Они довольны друг другом и тихой заводью, в которой очутились. Их поезд остановился, и это то место, где они сошли.

Джон не осмеливался упомянуть при них, какое гнетущее чувство он испытал, когда Айван сообщил ему, что собирается жениться. Это было несколько лет назад, в эмоционально смутный период, после провала двух фильмов, когда их ставки на рынке киноиндустрии резко упали. Для Джона два провала означали, что нужно как-то измениться и двигаться дальше, – но Айван смалодушничал. Все, что мог, он из себя уже сотворил. Его мысль не шла дальше того, чтобы начать ставить среднебюджетные фильмы для подростков, которые бы громко подавались на премьере, а затем умирали из-за плохих зрительских отзывов. Для Джона это было пощечиной, потому что он не хотел останавливаться, постоянно думал о том, как переделать самого себя, и не оставлял попытку за попыткой.

Джон подозревал, что его недавнему срыву способствовало то, что Айван, хотя и не покинул его, определенно отодвинул на второе место. Думая об этом, Джон чувствовал себя эгоистом, так что он старательно гнал от себя подобные мысли.

Однако стремление переделать себя по-прежнему не оставляло Джона. Даже в тридцать семь, даже после такой чудовищной катастрофы.

Джон любил Айвана и Ниллу и ценил мир, который они для себя построили. Но он знал, что очень скоро, здесь же, на кухне, после того как Мак препоручат няне и ребенок будет выть наверху, Нилла примется мягко пытать его вопросами о Сьюзен Колгейт. Она будет достаточно осторожна, чтобы не затрагивать неприятные темы – скажем, его недавнее прошлое, – а затем вместе с Айваном постарается уберечь от крайностей.

Джон не был до конца уверен в своих чувствах к Сьюзен. Раньше он не раздумывая следовал своим инстинктам, но если принять во внимание два провалившихся фильма и его приключения в стиле Керуака, инстинкты его явно только подводят, несмотря на устойчивые позиции «Суперсилы». Но со Сьюзен это было чистым душевным порывом. Он ничего не планировал заранее. Это был поток чувств, удовлетворить которые можно было лишь устанавливая все большую близость. Он не станет наживаться на своих чувствах. Он не достигнет космического блаженства – он всего лишь будет… ближе к Сьюзен.

Маккензи начала громко реветь, и Нилла с Айваном отвезли ее в детскую. Джон взял программу телепередач и стал просматривать ее в надежде найти повтор «Семейки Блумов», но ему это не удавалось, отчего он приходил все в большее отчаяние.

Глава восьмая

Мать Джона, Дорис Лодж, влюбилась в отца Джона, Пирса Уайта Джонсона, аризонского конезаводчика без роду, без племени, которого встретила в одной из конюшен Вирджинии и с которым снова случайно столкнулась на Манхэттене при выходе из гостиницы «Пьер», где он только что подписал свой первый контракт на пятизначную сумму на продажу семени племенных жеребцов. Она влюбилась в него, потому что эта случайная встреча показалась ей роковой, но главная причина была другая. Она любила слушать сказку, которую он ей постоянно рассказывал. Обычно это происходило после того, как они занимались любовью в однокомнатной квартирке Дорис, что располагалась на пятом, последнем, этаже в доме без лифта. Квартирка эта, оплата которой требовала от Дорис немалой изворотливости, была ее первым собственным жильем, и Дорис любила свою квартирку.

– Так вот, послушай, – говорил Пирс, начиная рассказ и потягиваясь всем своим белым мускулистым телом на комковатом матрасе кровати с балдахином и четырьмя медными шариками – единственной уступке изысканному воспитанию Дорис, – жила-была одинокая молодая наследница, которую отец держал взаперти в их загородном имении. А фамильную собственность окружала высокая кирпичная стена, увитая плющом.

– Как ее звали? – всегда спрашивала в этом месте Дорис. Это было частью ритуала.

– Мари-Элен.

– Как красиво, – говорила Дорис.

– Она и сама была красивая. Завидная невеста.

– Тяжело быть завидной невестой, – обычно вздыхала Дорис, а солнечный свет проникал сквозь окна, из которых были видны стены типичного кирпичного переулка, водяные цистерны, наверху – «Эмпайр стейт билдинг», внизу – полные помойные бачки. А волосы на теле Пирса обычно ловили солнечный свет и поблескивали, как сосульки.

– Именно, – добавлял Пирс. – Именно.

Живот у Пирса был тугим, как барабан, и Пирс просил Дорис стучать по нему пальчиками, пока он рассказывал.

– Словом, так или иначе, Мари-Элен день за днем придумывала планы бегства, но семья зорко следила за ней. Была нанята дополнительная стража, а верх кирпичной стены утыкали битым стеклом. Но вот однажды, когда Мари-Элен в отчаянии проходила по залам дома, она увидела старинную картину, написанную маслом и изображавшую охотника в лесу. Что-то в этой картине привлекло ее внимание.

– И что она увидела? Расскажи снова.

– Когда Мари-Элен посмотрела на молодого охотника, рослого парня, то заметила, что тот подмигивает ей. А потом он заговорил с ней и сказал: «Иди сюда, Мари-Элен, иди сюда, ко мне, в эту картину, эта картина – твой выход». Мари-Элен перепугалась. «Как я смогу жить в картине? – спросила она охотника. – Что мы будем есть?» Услышав это, охотник рассмеялся и ответил: «Здесь у нас будет все, что мы только пожелаем. Тут совсем другой мир. Ведь если ты будешь жить в картине, то сможешь навещать и другие картины. Пожалуйста, входи. Мне так одиноко».

– Мари-Элен сказала, что ей нужно подумать, но на следующий день вернулась к картине, одетая в платье для загородной прогулки и готовая войти в лес. «Мари-Элен, – спросил охотник, – так ты войдешь в картину и присоединишься ко мне?» И она ответила: «Да».

Пирс пользовался французской цитрусовой туалетной водой, аромат ее смешивался с сексуальным дымом его сигарет, который висел в воздухе, как весенний туман.

– Тогда охотник протянул руку, – продолжал Пирс, – и втянул Мари-Элен в картину, в свой лес, и оба медленно пошли навстречу друг другу, и Мари-Элен запечатлела поцелуй на его губах. Она достала что-то из своих карманов, и охотник спросил, что это, но она не ответила. Это были спички и флакон с бензином для зажигалки ее отца. Она расплескала бензин по полу особняка, зажгла спичку и бросила. Дом загорелся, и Мари-Элен сказала охотнику: «Давай уйдем отсюда. Пошли. Только не оглядывайся». И они ушли от полыхавшего пламени и от мира, куда теперь Мари-Элен не было возврата.

– Вот невеста и отыгралась! – говорила обычно Дорис.

Дорис и Пирс поженились против воли ее родителей. («Дорис, Дорис, у него ведь нет никаких родственников, никаких. Так жить не годится. И потом Джонсон – что это за фамилия?») Они поездили по миру и наконец остановились в Панаме, где у Пирса завязались деловые отношения, а Дорис забеременела. Однажды днем, будучи на восьмом месяце беременности, Дорис присутствовала на уроке икебаны в гостиной жены одного сотрудника фирмы «Нестле». Внезапно она упала на пол, корчась в предродовых муках, пронзительно вопя и не выпуская при этом из рук цинкового ведерка с неподстриженными веточками можжевельника. Джон появился на свет так мощно, стремительно и энергично – кондиционер сломался, и в комнате стояла страшная духотища, – что даже десятилетия спустя Дорис не могла переносить жару и вообще все, что напоминало тропики, перемещаясь по жизни из одного помещения с кондиционированным воздухом в другое. Джон родился на полу из красного дерева, окруженный тропическими цветами и ошарашенными женами сотрудников фирмы. В этот момент Пирс осматривал лошадей на Канарских островах. Его двухмоторный самолет попал в шторм, и с тех пор Пирс исчез.

Родные Дорис показывали всем своим видом, что уж они-то все знали наперед. Отец поселил ее в небольшой квартирке, выхлопотал малолетнему Джону детское пособие и взял на себя часть расходов на покупку еды и одежды. Золотые деньки кончилась для Дорис, так и не начавшись. В мыслях она видела себя нью-йоркской матроной. Ей надо было играть роль богатой – она была воспитана, чтобы быть богатой, – но богатой она не была, и это беспомощное положение определило ее жизнь. И все же она лелеяла память о Пирсе, глядя на красного, как ростбиф, младенца, надрывавшегося, как сцепление «шевроле».

Даже тридцать семь лет спустя, когда Джон повстречал Сьюзен Колгейт, он не упомянул о многих страницах истории семьи. Джон принадлежал к делаверскому клану Доджей, начинавших с пестицидов, затем перешедших к производству всевозможных агрохимических удобрений, клану, который в конце концов превратился в монстра, извергавшего из своего чрева все, начиная от мышеловок и апельсинового сока и кончая компонентами для производства ядерного оружия. Фирма была частной, и возглавлял ее дядя Дорис, Рейт, который управлял делами, оставаясь в Делавере.

Семья решила, хотя, разумеется, не высказала это в таких выражениях, что Дорис ненормальная, что она – финансовая обуза и что она сама умышленно нарушила негласные законы клана. Ее терпели на ежегодных семейных съездах, куда она часто приезжала одна, поскольку Джон был болезненным ребенком. Он проводил дома больше времени, чем в школе, и частенько валялся в больнице то с одним, то с другим заболеванием, но все это Дорис переносила спокойно.

– Собирайся, Джон, я должна отвезти тебя к врачу для очередного осмотра.

– Дай хоть позавтракать.

– Что это за оранжевую дрянь ты тут пьешь?

Она брала бутылку с напитком, который Джон упросил ее купить на прошлой неделе, и читала вслух:

– «Тэнг» – просто блеск. Надо будет мне попробовать его сегодня с джином.

– Это для астронавтов.

– Правда? Тогда я должна немедленно хлебнуть его, потому что днем я встречаюсь в гостинице «Сент-Морис» с Рейтом, и мне потребуется внеземная энергия, чтобы оторвать его от соблазнов Шестой авеню и уговорить хоть чуть-чуть увеличить наше пособие.

Она сделала глоток.

– Браво! А теперь – собирайся.

У Джона было развитое воображение, но болезнь зачастую ограничивала возможности мальчика пределами квартиры. Когда Дорис не было дома, Джон пробирался в комнату к матери и рылся в ее шкатулке. Там лежал панцирь черепашки, которую она съела за завтраком с Пирсом в Киото в 1961 году («Я чувствовала, как эта маленькая чертовка трепыхается у меня в глотке»); фотографии, сделанные до и после косметической операции по удалению жира с ягодиц («Жир на ягодицах – это проклятие семейства Лоджей, Джонси. Как хорошо быть мальчиком!»); меню ее свадебного ужина, написанное от руки шеф-поваром. Имелась также одна из детских пинеток малютки Джона, позолоченная, а не покрытая бронзой, несколько морских ракушек и куча призовых лент со скачек. Было также фото Дорис на водных лыжах вместе с Кристиной Форд, фото Пирса верхом на его призовой лошади по кличке Медовый Месяц, а также несколько других фотографий, среди которых был поблекший черно-белый снимок, почтительно вставленный в рамку. Похоже, снимали где-то неподалеку от конюшни – на заднем плане Пирс разговаривал с кем-то, – на переднем – Дорис рядом с Мари-Элен де Ротшильд, причем Мари-Элен подносит зажигалку к сигарете Дорис, а Дорис при этом коварно улыбается.

Для Джона было вполне естественным то, что его мать жила, не учась ничему полезному, не приобретая никаких навыков. Дорис предпочитала преследовать богатых мужчин, к чему ее и готовили в семье, прививая инстинкт крачек, каждый год мигрирующих с континента на континент. Джона это завораживало.

– Мам, почему ты всегда и везде летаешь на самолете?

– Что ты имеешь в виду, милый?

– Ну, как сегодня. Ты снова летала на самолете, хотя запросто могла взять машину.

Дорис действительно предпочитала летать, даже если место, куда она летала, располагалось неподалеку.

– Милый, мужчина никогда не признается женщине в том, что он не хочет заплатить за авиабилет или нанять самолет. Мужчина скорее согласится целый месяц есть томатный суп, чем откажется нанять вертолет, чтобы слетать в Коннектикут с дамой. А проще всего самой заказать самолет, а потом попросить мужчину расплатиться, когда ты уже долетела.

В устах Дорис подобное заявление не звучало цинично. Ее приучали к этому с младенчества.

Родня относилась к Джону несколько добрее, чем к Дорис, поскольку семьи часто предпочитают перескакивать через поколения, когда речь заходит о распределении симпатий, а Джон был симпатичным, любезным, хоть и робким мальчиком. Проводя из-за болезней много времени в постели, он поглощал дневные программы телевидения в огромных дозах – он смотрел телевизор куда больше, чем обычный американский подросток. Джон смотрел все без разбора. Благодаря телевизору он приобрел словарный запас и жизненный опыт, не свойственные другим в его возрасте. Родственники приносили ему подарки и незаметно совали конверты с деньгами. Джон всегда благодарил их за эти приношения, но, стоило родственникам уйти, тут же отдавал всю наличность Дорис. Она прятала ее в сумочку для шальных денег, хранившуюся вместе с ее оп- и поп-артовской дребеденью, которая с каждым годом становилась для нее все дороже.

Дорис нравились живописные мужчины. Ей нравились мужчины, живущие в живописных полотнах. Этим мужчинам Дорис тоже нравилась поначалу, пока они думали, что смогут на ее деньги выбраться из этих полотен, но обычно, примерно месяца через три, когда выяснялось, что Дорис не состоит в лиге Марии Агнели, они изящно ее бросали. Каждый раз происходило одно и то же. Дорис прекрасно видела эту закономерность, но не усваивала уроков – так же и в сериалах злоключения ничему не учат героев.

Джону Дорис весьма откровенно рассказывала о своей семье, об источниках ее процветания и о той роли, которую семья играла во всеобщей схеме мироздания. Джон прищуривал глаза и старался образно представить себе Корпорацию Лодж, и она виделась ему крупным больным животным – кашалотом, все клетки которого заражены смертельными вирусами.

– Дорогой, вся деятельность Корпорации Лодж пагубна. Их пищевые продукты малопитательны и скоро портятся. Дети, которых растят на детском питании Корпорации Лодж, быстро заболевают и умирают. Электроника Лодж перегорает, взрывается и быстро выходит из строя. Фабричные рабочие Лоджа тысячами отравляются, вдыхая пары растворов, используемых при изготовлении обуви Корпорации Лодж, обуви, в которой, к слову, те, кто ее носит, почти всегда выглядят нелепо, хромают и страдают грибковыми заболеваниями. Всевозможные отделения Корпорации Лодж предоставляют жалкие пародии услуг по сверхраздутым расценкам. Деньги необходимы Корпорации на взятки лидерам профсоюза, а также на наркотики, меховые шубы и поездки на Багамские острова жен управляющих. Лодж – это язва на теле общества, разъедающая его и высасывающая из него жизненные соки.

– А что производят Лоджи, мам? – приставал, бывало, к матери Джон.

– Лучше спросить, дорогой, чего они не производят. Лодж может производить все, что угодно. Для него нет ничего святого: детские сигареты, душегубки, молочные продукты, уже сделанные просроченными, автостоянки размером с Ватикан. Лодж все сделает, только попроси. Всякий раз, когда кто-нибудь в Америке плачет или умирает, Лодж ухитряется с этого что-то поиметь. Таков Лодж, мой милый.

Когда Джону было четырнадцать, у него возникли проблемы с дыхательными путями, и он провел в постели без малого год, пока врачи лечили его легкие и бронхи. Джон смотрел телевизор, читал, болтал с Дорис – друзей у него не было, а многочисленных двоюродных братьев и сестер предусмотрительно держали от него подальше. Приходившие на дом учителя знакомили его с основными курсами. Тупым Джон не был, но не был и гением. Он любил свой мир и не возражал против того, что мир этот ограничен.

Однако Джон не раз задумывался над тем, как он будет возмещать потерянное время. Предположим, он выздоровеет – как сможет он тогда догнать остальных детей, которые каждый день жили в большом мире: бегали за мячом, воровали по мелочам в магазинах? Представления Джона о нормальной детской жизни были скудными и отрывочными. И он переживал за Дорис, которой никак, хотя она каждый раз была к этому очень близка, не удавалось «отхватить себе мужчину». Будет ли она когда-нибудь счастлива? Что он может сделать, чтобы в ее жизни появилась любовь? Телевизор внушил Джону, что любовь – средство от всех недугов.

Дорис старалась всегда быть веселой и невозмутимой. Джон был постоянной величиной в ее жизни, которую семья не могла у нее ни отобрать, ни уменьшить. С ее точки зрения, чем больше времени Джон проводил перед телевизором вдали от хулиганов, токоведущих рельсов и подозрительных мужчин в плащах, тем лучше.

Год, проведенный в постели, был, безусловно, самым долгим годом в его жизни. Когда Джон стал старше и начал знакомиться с другими людьми, которые многого достигли в жизни, он каждый раз узнавал, что на всех на них когда-то в ранней молодости смерть или недуг наложили такой сильный отпечаток, что впоследствии они выкладывались наполную, твердо зная, что самый страшный грех – это потратить жизнь впустую. Болезнь Джона научила его ценить крайности.

Когда Джон уже шел на поправку после года болезни, дядюшка Рейт попытался провести спекуляцию на рынке серебра Соединенных Штатов и не только разорился, но и вовлек семью в скандал, охвативший сорок шесть штатов, большую часть Европы, отдельные районы Азии и даже каким-то непонятным образом Антарктиду. Через день Дорис с Джоном оказались без крыши над головой. Неделю спустя Рейт повесился у себя в Делавере. В какой-то степени Дорис почувстовала облегчение: больше ей не надо было играть в семейные игры.

Незадолго до того как отключили телефон, Дорис успела сделать несколько звонков. На деньги из заначки она купила два билета на поезд до Лос-Анджелеса, а с вокзала их забрала машина и довезла до Беверли-Хиллз, где они разместились в доме для гостей Ангуса МакКлинтока, отца Айвана, кинопродюсера, который когда-то чуть было не женился на Дорис, но у него так и не хватило духу. Хотя обручального кольца не было, они долгие годы сохраняли дружеские и близкие отношения – так мать с сыном нашли убежище, подальше от Делавера и разгневанных семей, которые сыпались с неба, как стая горящих птиц.

Ангус показал им дом, и в тот момент, когда он передавал Дорис ключи, произошло нечто странное. День близился к концу, и солнце стояло невысоко над холмом. Кожа Джона приобрела золотой оттенок, недостижимый на Манхэттене, и Дорис была поражена, увидев сына юным позолоченным принцем. Неожиданно она сказала:

– Знаешь, Джон, мне кажется, ты больше не будешь болеть. Все позади.

– Тебе правда так кажется?

– Да, да – позади. Ты попал на золотую землю, мой мальчик.

– Но все может вернуться в любую минуту.

– Нет, все прошло.

Дорис посмотрела на Джона, перевела взгляд на Ангуса и произнесла молитву: «Господи, не оставь меня в этом». Они вошли в свой новый дом.

Глава девятая

Когда Сьюзен вышла из своего временного убежища в доме Гэлвинов – в парике Карен Гэлвин и в ее спортивном костюме, – у нее не было с собой ни кредитных карточек, ни наличности, ни водительских прав – ничего, что связывало бы ее с национальной экономикой. Она дотронулась до своего чистого сухого лица, лица, которое ее мать бранила за его бесцветность и невыразительность («Сьюзен, без косметики у тебя не кожа, а прямо бумага для пишущей машинки. На следующей неделе подчеркнем линию глаз татуировкой – это уже решено»). Но сейчас, в ее новой жизни, косметика ей была не нужна, потому что без макияжа она могла везде бродить свободно, не боясь быть узнанной.

Первым местом, куда направилась Сьюзен, было место катастрофы, где краны грузили последние обломки фюзеляжа на грузовики. Полицейские разгоняли зевак.

Сьюзен съела энергетический батончик и почувствовала теплое солнце бабьего лета на своем лице. Справа она заметила какое-то яркое цветовое пятно. Подойдя ближе, Сьюзен увидела импровизированные алтари из цветов, лент, флагов, фотографий и плюшевых мишек, которые устроили родственники погибших и сочувствующие.

«Все эти бедные души отлетели, – подумала Сьюзен, – а я – здесь». Она увидела фотопортрет мистера и миссис Инженеров, фамилия которых была, как выяснилось, Миллеры. Рядом лежала фотография Келли, стюардессы, которая говорила Сьюзен, что 802 – ее последний рейс перед отпуском. Кто-то положил рядом с фотографией набитого опилками кролика в солнцезащитных очках и бутылку красного сухого вина.

Сьюзен вздрогнула, увидев алтарь самой себе – увеличенный цветной снимок из старого журнала, наклеенный на коричневую картонку. На фото ей было пятнадцать, ее волосы были густо намазаны гелем, и она пела хит группы Дево «Whip It» в торговом центре округа Клакамас в штате Орегон. В верхнем левом углу фотографии ее подружка Триш играла на синтезаторе. Сьюзен смотрела на себя, запечатленную на этом снимке, на свои густо накрашенные глаза, в которых застыло такое напряженно-наивное выражение, что Сьюзен невольно улыбнулась. Она вспомнила, как тайком подводила глаза в уборной. Вспомнила, как после выступления сцепилась с матерью, думавшей, что Сьюзен будет исполнять попурри из фильма «Бриаллинтин». Сьюзен улыбнулась при мысли о том, что эта смешная старая фотография, запечатлевшая один из множества образов Сьюзен Колгейт, разбросанных по миру, будет последней данью уважения, отданной ей здесь, посреди перепаханного соргового поля в Огайо.

К нижнему краю фотографии липкой лентой было приклеено письмо. На первый взгляд оно напоминало одно из тех писем, которые Сьюзен получала мешками, когда «Семейка Блумов» была на гребне успеха, и местом отправления которых зачастую значилась Федеральная тюрьма в городе Ломпок или другое исправительное заведение. Письма эти часто начинались стихами, всегда искренними, но почти всегда ужасными. В письме, которое она сейчас держала в руках, было написано следующее:

«Сьюзен, меня зовут Рэнди Джеймс Монтарелли, и я тоже родился 4 числа, но только в сентябре 1970 года. Ты была для меня чем-то вроде эталона. Думаю, что в захолустье можно найти немало людей наподобие меня, которые наблюдали твой жизненный путь и относились к тебе как к сестре, потому что тебе удалось вырваться из этой поганой жизни и стать чем-то лучшим. Так или иначе, мы всегда болели за тебя. Как бы то ни было, ты теперь на небесах, а мы здесь, на земле, и я думаю, что уже слишком стар, чтобы искать другую Сьюзен Колгейт, так что жизнь теперь станет гораздо тяжелее. Я живу один (семья – это не по мне!), но у меня две собаки, Вилли и Кемпер, и отличная работа. Мне и в голову не могло прийти, что ты уйдешь первой. По крайней мере, казалось, что ты меня переживешь. Так глупо писать все эти слова на листке бумаги, когда все равно никто их не прочтет. Я живу не в Сенеке. Я живу в Эри, это в Пенсильвании. Я приехал сюда вчера ночью (четыре с половиной часа езды!), потому что, если бы я не приехал, то не знаю, что бы я с собой сделал. Жаль, что у вас не получилось с Крисом, хотя, если честно, ты была для него слишком классной, а я таких бродяг знаю: все они, в конце концов, чокнутые. Не обижайся. Я всегда знал, что рано или поздно ты снова будешь сниматься в кино, и так здорово было, когда я в прошлом месяце увидел тебя в «Заливе „Динамит“». Я бы, конечно, мог и дальше здесь распространяться, но чувствую, что ком стоит в горле, как было и всю дорогу. Моя приятельница Кейси (она вместе со мной работает на заводе) говорит, что я слишком легко позволяю всем помыкать собой, но я не согласен. Я знаю, иногда кажется, что меня используют, но сам-то я точно знаю, что происходит. Ну, пора мне закругляться. Всего тебе самого-самого, милая ты моя.

Твой любящий и преданный поклонник навсегда

Рэнди.

1402 Чаттанаукуа-стрит

Эри, Пенсильвания


P.S. Я нашел для тебя на толкучке автомобильный номерной знак штата Вайоминг в тот день, когда случилась катастрофа. Думаю, это было предзнаменование».


Под фотографией Сьюзен лежал номерной знак, печенье с начинкой, флакон шампуня с кондиционером и телепрограммка со списком действующих лиц из «Семейки Блумов» на обложке. Сьюзен присела перед алтарем, оглянулась, чтобы убедиться, что никто за ней не наблюдает, сложила письмо и сунула его в карман брюк, затем взяла шампунь с кондиционером и положила его в свою спортивную сумку. Потом покинула место катастрофы, не вызвав ни малейших подозрений у толпившихся людей, и пошла к четырехполосному шоссе в другую сторону от дома Гэлвинов. Подъехал автобус, и Сьюзен села в него, заплатив за билет четырьмя двадцатипятицентовыми монетками, которые нашла на дне сумки. Она взяла транзитный билет и доехала до кольца, где пересела в другой автобус, который довез ее до Толидо. Она сошла возле магазина, который стоял на берегу Моми-ривер. Спрыгнув на землю, Сьюзен подсчитала, что если бы рейс 802 не разбился, то сейчас, в тот самый момент, когда она стояла возле магазина, она после занятий аэробикой ехала бы к своему врачу-травнику, а потом, скорей всего, домой просмотреть почту и прослушать автоответчик.

Ее автоответчик. Он, возможно, еще включен.

Увидев за видеосалоном телефонную будку, она зашла в нее и тут заметила, что в видеосалоне наценка в 99 центов в честь Сьюзен Колгейт. Набрав код своего автоответчика, она определила, что ей звонили пять раз.

«Сьюзен, это Дрима. Я подсчитала, что четверг должен быть счастливым днем для тебя и для Криса. Как твой нумеролог, я советую, нет, я умоляю тебя как можно скорее накупить кучу лотерейных билетов, а когда выиграешь, приобрети новые тормоза для моей развалюхи, которая продолжает разваливаться. Поужинаем вместе в следующий вторник. Перезвони мне».

«Ми-и-сс Кол-л-л-л-гейт… это Райан из видеосалона. Вы уже на шесть дней просрочили ваши кассеты. Вы знаете, как жестко мы обходимся с теми, кто доставляет нам неприятности. Да, кстати, я видел вас в «Заливе „Динамит“», вы были там чертовски хороши. Дьявольски. Я знаю, что нарушаю правила, говоря такое клиенту, но все равно вы были чертовски хороши. Это Райан. Скажите мне привет, когда зайдете в следующий раз».

Звонок через спутник, и слышно, как повесили трубку.

Еще один звонок, и снова повесили трубку.

Тот же звонок третий по счету и оборвавшееся «Суз…». Это был Крис, и после следующего звонка в трубке прорезался его голос, очень пьяный. «Я…» В трубке приглушенно звучала немецкая речь, и были различимы звуки, обычные для бара или ресторана. «Ты…» Что-то там со звоном упало. «Думаю, пришло время прогуляться, милая». Мужской голос спросил Криса, с кем он говорит, и тот ответил: «С Максом из Санта-Барбары». Крис еще немного подышал в трубку, а затем повесил ее.


Сьюзен посмотрела на реку цвета карамели в желтом рассеянном свете садящегося солнца. Она слышала звуки проезжавших мимо грузовиков и идущих на посадку самолетов. В машинах на противоположном конце стоянки ревела музыка – там курили и обнимались подростки. Она взяла свою спортивную сумку, перепрыгнула через небольшой колючий кустарник и пошла по обломкам камней и ржавому промышленному мусору к берегу реки. Рукой попробовала воду – холодная, такая бывает в дешевых бассейнах. Потом она сняла всю одежду и парик Карен Гэлвин – от париков голова у нее всегда чесалась и потела – и осторожно вошла в Моми-ривер, ступая медленно, ощупывая пальцами глину и камни. Кожа сразу покрылась мурашками, и Сьюзен вся судорожно сжалась, но вот наконец она, как выдра, нырнула в бурую жижу и вынырнула уже почти на самой середине реки. Вскоре она уже намыливала голову шампунем, оставленным Рэнди Монтарелли на ее алтаре. Выбравшись из воды, Сьюзен насухо вытерла волосы, затем, одевшись, снова надела парик.

Сьюзен поднялась вверх по берегу и пошла к торговой зоне, где были забегаловки, авторынки и перекрестки со множеством светофоров. Уже почти совсем стемнело, ей хотелось есть, а энергетические батончики порядком надоели. Здесь не было тротуаров, и ей казалось, что она все вокруг видит впервые – мигающие светофоры, машины, указатели, огни и ярко освещенные витрины. Она уловила запах жареной курицы, но, потратив последние центы на билет, сейчас ничего не могла купить. Голод становился все ощутимее. Сьюзен шла уже несколько часов. Она прошла мимо восьмидесяти «Уендиз», сотни «Тако Белз», семисот «Эксонз» и наконец подошла к девятисотому «Макдоналдсу» и решила зайти в туалет.

Направляясь в ресторан, она заметила, как через служебный ход вышел человек и выбросил на помойку полный поднос нераспроданных бургеров в обертках. Сьюзен поняла, что ей представился шанс. Она подошла к помойке, ловко запрыгнула внутрь мусорного контейнера и стала набивать сумку теплыми чизбургерами в обертках. Добыча. Тут она услышала приближающиеся голоса. Сьюзен бросила сумку наружу, сжалась в комок под закрытой правой крышкой и стала прислушиваться к болтовне подростков.

– Вот закроем лавочку, и пойду в бар. Пойдешь со мной?

– Она все еще на тебя обижается?

– Ни капли!

Второй говоривший бросил в бачок два мусорных мешка, которые скатились к ногам Сьюзен.

– Я заплатил за ее татуировку, и теперь она очень мила со мной…

Бум!

Крышка бачка с грохотом захлопнулась. До Сьюзен донесся приглушенный разговор о женщинах, и потом она ясно услышала, как крышку у нее над головой запирают на ключ.

Глава десятая

– Подумай только, какими красивыми мы будем, когда ты проснешься.

– Мам, но ведь терпеть все это приходится мне, а не тебе.

– Сьюзен Колгейт, я чуть не разорилась, чтобы исправить твою челюсть, и теперь не время быть неблагодарной. А сейчас возьмись за мой палец и считай обратно от ста.

Сьюзен взялась за палец Мэрилин и принялась считать: «Сто, девяносто девять, девяносто восемь, девяносто семь…» – и закрыла глаза. Когда она открыла их, в комнате было прохладно и сумрачно. Мэрилин сидела в углу и курила. Докурив сигарету ровно до половины, она загасила ее и прикурила другую («Курить окурки вредно, дорогая»). Подняв голову, она заметила, что Сьюзен открыла глаза: «Ах ты, моя сладкая! Вид у тебя просто сказочный», – и она, вся лучась от гордости, бросилась к Сьюзен, лицо которой было сплошь в кровоподтеках – синих, оливковых и желтых, – ее челюсть была разломана, снова собрана и теперь перебинтована.

Сьюзен ощупала свое лицо, казавшееся чужим, как резиновая маска-страшилка. На носу была шина.

– Мбой ндос! Что случилось?

– С днем рождения! Мне тут как раз подвернулся доктор, который заодно исправил тебе и нос. Мы будем выглядеть потрясающе.

– Нды ндала им изурондовать мбой ндос?

Голос звучал приглушенно, как будто на нее навалили целую кучу ковров.

– Изуродовать? Ну, это ты уж слишком. Теперь у тебя будет замечательный носик, не хуже, чем у ДженниЛу Уилер, «Мисс Арканзас».

– Эндо же… мбой ндос.

Ее тошнило. Челюсти болели.

– Не переживай так, радость моя.

Сьюзен попробовала пошевелиться – тело казалось непомерно тяжелым. Ей никак было не преодолеть силу тяготения.

– Мы должны оставаться здесь, в послеоперационной палате, еще шесть часов, – сказала Мэрилин. – Как ты себя чувствуешь?

– Голова кружится и тошнит.

– Это от обезболивающих. Сьюзен! Мы продаем все и переезжаем в Вайоминг. Надеюсь, ты не забыла об этом?

– Я нде хочу переезжать в Вайомбинг, мама. Это была твоя идея. Бне уже пятнадцать лет. И я тоже имбею право голоса в таких делах.

– Ах ты, предательница! – улыбнулась Мэрилин.

– Мам, я слишком устала ругаться. Приндеси мне зеркало.

Услышав это, Мэрилин не стала особенно торопиться.

– Я что – так плохо выгляжу?

– Вопрос не в том, плохо или хорошо, дорогая. Просто поверь моим глазам. Ты вся в повязках, так что вид у тебя жуткий.

– Мам, дай мде наконец это дурацкое зеркало.

Мэрилин взяла со столика зеркало с желтой ручкой. Сквозь открытую дверь было видно, как по коридору возят взад и вперед перевязанных пациентов. Мэрилин поднесла зеркало к лицу Сьюзен.

– О-го-го. Я похожа на использованный памперс, который скатали и выбросили в мбусорное ведро.

– Слишком богатое у вас воображение, юная особа, – сказала Мэрилин, быстро убирая зеркало. – Через три недели ты будешь выглядеть просто потрясающе! Ты хоть представляешь, что это значит? Я уже договорилась с фотографом. Бывший хиппи. Из бывших хиппи получаются самые хорошие фотографы. Даже непонятно почему. Но таковы факты.

Она закурила новую сигарету.

– Кстати, о ДженниЛу Уилер: мне рассказывали, что накануне конкурса «Мисс Дикси» она так накачалась коктейлями с кучкой сенаторов, что глаза у нее распухли, и пришлось ставить пиявки, чтобы убрать мешки под глазами. Я никогда тебе этого не рассказывала?

– Нде-а. Нде рассказывала.

– Два дня из нее текла кровь, как из свиньи, которую режут, и поэтому она проиграла конкурс. По крайней мере, так говорят.

– Чудесная история, мама.

Сьюзен расслабленно откинулась на подушку. Вошедшая в палату сестра попросила Мэрилин погасить сигарету.

– Простите, барышня, мы что – сейчас в Москве?

– Таковы правила, миссис Колгейт.

– Где ваш хозяин? – спросила Мэрилин.

– Это больница, а не «Макдоналдс», миссис Колгейт. У нас нет «хозяев».

– Мам, это же больница. Брось сигарету.

– И не подумаю, Сьюзен. Пока эта нахалка передо мной не извинится.

– Таковы правила, миссис Колгейт.

Тут сестра раздумала продолжать спор и вышла. Мэрилин победоносно перевела дух.

– Я всегда одерживаю верх, верно, Сьюзен?

– Да, мама. Всегда. Ты королева драмы.

– И это комплимент?

Сьюзен решила, что умнее всего будет закрыть глаза и притвориться спящей. Уловка сработала. Мэрилин вернулась к журнальной анкете и выкурила победную сигарету. Сьюзен мысленно пролистала каталог драм без антрактов, участницей которых была Мэрилин, припомнился, например, случай, как когда-то в раздевалке ее мать прицельно выпалила из флакона с рапсовым маслом на купальник «Мисс Орландо», это произошло после жестокого состязания в исполнительском мастерстве. Сьюзен исполняла «К Элизе» Бетховена, а «Мисс Орландо» исполнила одну из «Гольдберг-вариаций» Баха, что могло склонить в ее пользу даже самого музыкально неискушенного слушателя. В результате рапсовой атаки (причастность к которой Мэрилин так и не удалось установить) «Мисс Орландо» была вынуждена взять на время купальник у «Мисс Чаттануги» и проиграла конкурс.

Сьюзен выиграла норковое манто и поездку на уик-энд в Вайкики – вместо манто и поездки они взяли наличные, которые ушли на то, чтобы покрыть дорожные расходы и заплатить по домашним счетам. Деньги – это, конечно, было здорово, но, вне всякого сомнения, не только из-за гонораров стоило участвовать в конкурсах красоты. «Сьюзен, нет такого ценника, который можно было бы прилепить к превосходству и совершенству. Будь ты даже самой богатой девушкой на земле, неужели ты думаешь, что смогла бы просто купить себе корону? У победительниц есть огонь в душе, о котором даже и помыслить не могут те, кто ни разу не побеждал».

С тех пор как Сьюзен стала подражать Барби и начала завоевывать на конкурсах один приз за другим, клетки, в которых Мэрилин когда-то держала кроликов, чтобы наскрести денег на платья, канули в прошлое.

Когда дела шли хорошо, когда Мэрилин и Сьюзен уверенно двигались к победе, благоухая дорогими шампунями и лаками, Сьюзен и представить себе не могла другого, более интересного детства и другой такой же замечательной и щедрой матери, какой становилась в такие периоды их жизни Мэрилин.

Школа в расчет не принималась. Мэрилин регулярно звонила туда и врала, что Сьюзен болеет. Вместо школы она заставляла Сьюзен читать по три книги в неделю, а также брать уроки дикции, современного танца, фортепиано, изящных манер и французского.

– Школа – для неудачников, – говорила Мэрилин, закончив травить очередную байку о больных почках дочери кому-нибудь из завучей. – Поверь мне, милочка, ты никогда не проиграешь, если научишься всем штучкам, которым я тебя учу.

И Сьюзен не проигрывала. Этой мыслью она себя успокоила, и ее притворный сон растворился в настоящих сновидениях.

Глава одиннадцатая

Через полгода после того как Сьюзен сделали косметическую операцию, Мэрилин прочитала в бюллетене конкурсов красоты, что член жюри, прежде неблагосклонно относившийся к Сьюзен, войдет в состав жюри следующего конкурса, который должен был состояться через неделю после Дня поминовения в Сент-Луисе. Мэрилин знала, что прошлой осенью именно этот член жюри, Юджин Линдсей, подал решающий голос против Сьюзен после того, как она исполнила «К Элизе» на конкурсе молодых талантов. После событий того вечера, сидя за банкетным столом, Мэрилин, в одиночестве попивая двойную водку с тоником, услышала голос Линдсея: «Я уже по горло сыт этими заводными роботами и их механическим исполнением Бетховена. Я столько слышу это чертову мелодию, что мне кажется, что я нахожусь в Чистилище, спроектированном тем же хреном, который подбирает фоновую музыку для билетных касс „Дельта Аэрлайнс“». Мэрилин поразило даже не то, в каких выражениях он выплескивал свои чувства. Ее буквально ошеломило то, что она слышит такое правдивое выражение темных мыслей, которые таятся в душах членов жюри. Мэрилин поняла, что «К Элизе» и в самом деле всем надоела, и тогда она решила, что Сьюзен должна исполнять попурри из фильма «Бриаллинтин».

Как противник, Юджин Линдсей был слишком красив, и Мэрилин никак не удавалось сплотить против него других конкурсных мамаш («Ну что ты, милочка, – сказала ей одна из таких мамаш, – я бы такому мужчине дала себя до полусмерти затискать»). Хотя в повседневной жизни Юджин всего лишь знакомил телезрителей с прогнозом погоды, Мэрилин знала, что когда он умрет, то наверняка окажется самым крупным торговцем «фордами» на небесах. Юджин двигался по жизни стремительно, как мчащаяся «скорая», вызывая безграничное благоговение у всех, мимо кого проносился. Он комментировал прогноз погоды в вечернем выпуске индианского филиала NBC, а с конкурсами красоты связался через свою жену, Ренату, которая продавала по рассылаемым каталогам платья для полных и между делом занималась и шиньонами.

Накануне конкурса молодых талантов Америки Мэрилин настояла на том, чтобы они со Сьюзен съездили в Блумингтон, родной город Юджина Линдсея. «Маленькое расследование, милочка. Хочу навестить магазин Ренаты. Это будет весело».

Скоро Сьюзен поймет, что ее мать – просто неуправляема, но в этот раз она послушно последовала за матерью в Блумингтон. Они шли по блумингтонскому аэропорту, а багаж окружал их подобно астероидному поясу, причем Мэрилин побеспокоилась о том, чтобы небольшие виниловые оконца на сумках с платьями смотрели наружу: «Пусть все видят, что путешествует маленькая звезда».

Такси в аэропорту не было. Трое каких-то прилетевших стояли на остановке такси, вытягивая шеи, словно здесь, как на Манхэттене, сейчас понаедет целая армада такси. Вскоре подъехало одно такси, и, когда машина остановилась, Мэрилин ухватилась за ручку дверцы, вызвав негодование ожидавших. «Эй, леди, здесь, между прочим, очередь».

Мэрилин развернулась, сняла темные очки размером с тарелки, пронзила убийственным взором своего обвинителя и устремилась вперед.

Они зарегистрировались в гостинице, затем зашли в расположенный неподалеку магазин Ренаты, который был довольно любопытен. Сьюзен решила, что, несмотря на то что Рената торгует одеждой больших размеров для конкурсов, у нее самой жира на теле как в диетической коле и в трех орешках. Пока Мэрилин разговаривала с Ренатой, Сьюзен бродила по магазину, который ее приятно удивил, поскольку здесь было множество изделий художественного промысла.

Позже, к вечеру, в номере гостиницы Мэрилин предложила дочери прокатиться.

– У нас нет машины, мама.

– Я взяла одну напрокат, пока ты занималась в тренажерном зале.

– И куда мы поедем, мам?

– Увидишь.

– Опять какая-нибудь гадость?

– Сьюзен!

Мэрилин поджала губы и посмотрела на дочь, одетую в спортивные штаны и серый свитер.

– Ладно. Пошли.

Мэрилин принесла две пары садовых перчаток, упаковку мешков для мусора и два карманных фонарика. Они сели в машину и поехали по извилистым улочкам.

– Этот парень, Линдсей, живет здесь? – спросила Сьюзен, глядя на гараж для трех машин, освещенный так же красочно, как руины замка в аквариуме, и окруженный живой изгородью из вечнозеленых растений, которая поглощала все звуки, как беруши.

– Тсс!

Мэрилин выключила фары, не доехав до дома Линдсеев.

– Просто помоги мне, милочка.

Они тайком пробрались к мусорным бачкам, и Мэрилин сдвинула крышку одного из них.

– Красиво упаковано. Как рождественский подарок. Сьюзен – только тихо, – помоги мне вытащить мешок.

Когда Сьюзен вытаскивала мешок, он звучно, сочно пукнул, стукнувшись внутри о бачок, и она рассмеялась.

Пять красиво упакованных мусорных мешков заполнили багажник и заднее сиденье. Машина со все еще не горящими фарами с визгом тронулась с места, Мэрилин нервничала и неровно дышала.

– Куда теперь? – спросила Сьюзен.

– На стоянку магазина «Уол-Март».

– «Уол-Март»? А там не много народу?

Мэрилин включила фары.

– Как раз поэтому мы туда и поедем. Там на нас никто не обратит внимания, подумают, что две дуры копаются в своем же мусоре. Решат, что мы потеряли купоны на одиннадцатипроцентную скидку на какую-нибудь дрянь.

И она была права. Они припарковались недалеко от центрального входа в магазин, и ни одна душа не обратила внимания на мать с дочкой, которые сосредоточенно рвали темно-зеленые пластиковые пуповины и плаценты, словно промышленные повитухи.

– А что мы, собственно, ищем? – спросила Сьюзен.

– Узнаю, когда увижу. Будем просматривать мешок за мешком по очереди. Раскладывай барахло ровненько по багажнику. Хорошо. Теперь открывай свой мешок, я буду складывать в него вещи.

– Уборная, – объявила Мерилин. – Туалетная бумага – использованная; пластырь от мозолей – четыре, пять, шесть; лекарство по рецепту: прописано Линдсею Юджину, «Стелазин», сто миллиграммов, по два раза в день.

– Что такое «Стелазин»?

– Чтобы психовать поменьше. Очень сильное. Черт побери, это удача.

По своей старшей сестре, тоже бежавшей от деревенских корней, шизофреничке, которая в конце концов сбросилась с моста в Портленде, Мэрилин могла наблюдать действие самых разных медикаментов.

– Давай дальше. Одноразовая бритва – одна.

Затем Мэрилин нашла три фотографии Юджина 8x10.

– Черт побери, вот ведь проклятый красавчик!

Сьюзен схватила одну из фотографий и буквально впилась в нее глазами.

– Красивый, правда?

– Все они такие, моя сладкая, все они такие.

Сьюзен сунула карточку в карман и поежилась.

– Тебе холодно, милочка.

– Нет… Да… Типа…

– Ты отвечаешь прямо как «Мисс Монтана» на конкурсе в прошлом месяце. – Мэрилин рассмеялась, и даже Сьюзен не смогла сдержать улыбки.

– Ответы должны быть содержательными, милочка.

Следующий мешок был, наверное, из туалета Ренаты – целый набор высококачественной косметики, который вызвал у Мэрилин завистливое восхищение.

В нескольких мешках были кухонные отбросы: банки из-под молотого кофе, коробки с салатами, большей частью неоткрытые, и несколько банок с невкусными овощами.

Остался только один мешок.

– Давай, Юджин! Ну, где же то, что мне нужно?

Это явно был мешок с мусором из кабинета: высохшие фломастеры, корректирующая лента для пишущей машинки, вскрытые конверты со счетами и – «Ну-ка, а это что такое?». Мэрилин вытащила целый ворох ксерокопий. Выбрав наугад одну, она начала читать вслух:

«Вы можете проигнорировать это письмо на свой страх и риск. Одна женщина из Колумбуса решила проигнорировать его, и через неделю ее нашли мертвой, она отравилась угарным газом…»

– Понятно: прочитай и передай другому.

Мэрилин бегло просмотрела текст.

– Ладно, но почему их так много, Юджин? Что за… – Тут глаза ее вылезли из орбит, а мысли запрыгали в голове, как цирковые собачки.

– Сьюзен! Послушай! Этот пролаза рассылал сотни таких писем простофилям по всей стране – и в Канаду, и в Мексику тоже, и посмотри – он везде ставит себя в начало цепочки.

Сьюзен была слишком молода и потому не имела понятия о том, что представляют собой письма «Прочти и передай другому».

– Что?

– Таким образом, получается, что даже если только часть этих остолопов посылает пятьдесят баксов, у него уже набирается кругленькая сумма.

– Дай-ка посмотреть.

Сьюзен прочла угрожающее письмо более внимательно.

Мэрилин между тем изучала надпись на папке, которую достала из мешка. «Радио, Сан-Хосе, Калифорния. Вещаем без перерыва». В папке лежал распечатанный список имен и адресов, каждый адрес перечеркнут крест-накрест. Также в мешке находились папки, на которых были написаны названия и других городов – Торонто в провинции Онтарио; Боулинг-Грин в штате Кентукки, Скенектади в штате Нью-Йорк.

– Я поняла – это имена и адреса слушателей станции, которые заполняли торговые карточки.

– Но почему они?

– Да ты только сама подумай: если ты составил список людей, которые с радостью звонят в разные радиошоу, то тебе не составит большого труда вытянуть из них пятьдесят долларов. А теперь помоги мне аккуратно сложить эти бумаги. Юджин, я люблю тебя за то, что ты сам выкопал себе могилу.

Они сложили свои трофеи в стопки. Когда они уже снова сидели в машине, Мэрилин подрулила к контейнеру для мусора за «Тако Беллом» и сказала: «Выкини туда остальной мусор». Сьюзен взяла мешки и изящно зашвырнула их в ржавый зеленый бачок.

В гостинице Сьюзен уже скоро была сыта по горло Мэрилин и ее бумажными сокровищами. Телевизор не работал. Она легла на кровать и старалась найти трещины на потолке, очертаниями похожие на животных.

– Мам, завтра ночью мы будем жить в гостинице или в какой-нибудь семье?

– В гостинице, моя сладкая.

Сьюзен вздохнула.

– Тебе бы больше хотелось в семью?

– И да, и нет.

Да, потому что она привыкла заглядывать в чужие жизни и дома, неизменно более нормальные, чем собственные ее жизнь и дом, и нет, потому что, кроме этого, ей приходилось вдыхать запахи чужого дома, есть чужую еду и неизбежно появлялся какой-нибудь «папа» или «братец», который пытался ее пощупать или как бы ненароком заходил в ванную, когда она принимала душ, а ей при этом приходилось лучезарно улыбаться. Сьюзен вспомнила, как группа женщин пикетировала конкурс молодых красавиц в Сан-Франциско. Они обзывали конкурсанток «скотами». Обвиняли матерей в том, что те, как мясники, ведут своих овечек на убой. На пикетирующих были бикини из кусков мяса. Сьюзен улыбнулась. Она попыталась представить куски говядины на себе, влажные и розовые, как кожа под коростой.

– Мам, а что ты думаешь о тех женщинах с мясом из Сан-Франциско? Которые были в бикини из вырезки?

Мэрилин опустила бумаги, которые держала в руках.

– Злючки и пустышки, Сьюзен.

На висках у Мэрилин вздулись вены.

– Ты слышишь? Пропащие. Абсолютно пропащие. Наверняка живут без мужиков. Бесплодные. Жалкие. Убогие. Мне их жаль.

– Но если судить по их виду, им было весело.

Взбешенная Мэрилин набросилась на дочь с такой яростью, что Сьюзен просто увидела, что у человеческих существ под кожей есть череп.

– Нет! – сказала Мэрилин. – Забудь про них. Навсегда. Ты слышишь?

– Да, мам, я просто пошутила.

– И никогда не теряй время попусту, думая о таких женщинах.

Мэрилин вернулась к своей работе, продолжив анализировать мошенническую переписку Юджина Линдсея, но было видно, что ее тело переполнено гормонами стресса. Сьюзен почувствовала себя молодым волчонком, который только что обнаружил, что у дикобраза есть нежный вкусный животик.

На следующий день они зарегистрировались в гостинице в Сент-Луисе, и пока Сьюзен в номере читала комиксы, Мэрилин, поболтав с несколькими подиумными мамашами, узнала, что Юджин остановился в той же гостинице один, потому что Ренату держал в Блумингтоне заказ к конкурсу толстяков, который должен был состояться в следующем месяце в Тампе во Флориде. Практически без всяких усилий Мэрилин определила номер, в котором остановился Юджин, и вскоре уже стучала в его дверь. Юджин открыл; на нем были только носки, полосатые боксерские трусы и расстегнутая рубашка. Он держал стакан с виски, и Мэрилин видела, как золотятся в солнечном свете волоски на его пальцах. Мэрилин поняла, что Юджин привык открывать двери только тому, кому хотел, и только тогда, когда хотел.

– Это что – шутка? – спросил он, увидев Мэрилин.

– Никаких шуток, Юджин.

Мэрилин, оттеснив Юджина, вломилась в его номер.

– Что за черт? Эй, леди, убирайтесь к чертовой матери из моего номера. И побыстрее.

– Нет, Юджин.

– Неужели это все ребята с телестудии придумали? Разыграть решили?

– Это не розыгрыш, Юджин, и не знаю я никаких ребят ни с какой телестудии.

Она кокетливо склонила голову, села на кровать и положила ногу на ногу.

Юджин одним залпом допил виски.

– Я не в настроении, леди. Вон отсюда.

– О, Юджин, вы неправильно истолковали мои намерения.

– Вы ведь шоу-мамаша, так? Я вас всех за версту чую. Чокнутые придурки.

Он плеснул в стакан еще виски.

– Разве пить не вредно для здоровья?

– Прошу вас, черт, еще немного, и я вызываю гостиничную охрану.

Юджин направился к стоявшему рядом с кроватью телефону.

– На «Стелазине» не я сижу, Юджин. И не я тут сумасшедшая.

Его палец замер над кнопкой с цифрой «ноль».

– Послушайте, леди, я буду вынужден…

– Да заткнись ты, шевелюра говорящая. Меня зовут не Леди, а Мэрилин, впрочем, это не так уж важно. А важно то, что моя дочь выиграет завтрашний конкурс. Она будет играть «К Элизе», и даже если «Мисс Айова» будет лечить на подиуме рак или у «Мисс Айдахо» появятся стигматы – моя дочь выиграет. И точка. А ты сделаешь все, чтобы это произошло.

– Вы шутите. – С лица Юджина исчезло напряженное выражение. – Это все ребята с телестудии подстроили.

– Никаких шуток.

– Хорошо играете.

– Это не игра, Юджин. Тут все серьезно.

Стиснув зубы, Юджин заговорил спокойным, размеренным голосом телевизионного комментатора.

– Все это дикое варварство, не так ли? Вы готовы убить ради того, чтобы ваша маленькая протеже победила. Спорю, что вы и ваша маленькая мисс…

– Вайоминг.

Семья еще только собиралась переехать в этот штат, но Мэрилин уже арендовала на имя Сьюзен какую-то будку в пригороде Шайенна. Сейчас ей очень хотелось сбить Юджина с толку.

– Вы носите говяжье бикини, Юджин.

– Ч-ч-что?..

Юджин машинально потянулся к своим половым органам, он подумал, что они, вероятно, вырвались на свободу.

– Прочтите это.

Достав из сумочки пачку ксерокопий, Мэрилин бросила их на постельное покрывало, так что Юджину с того места, где он стоял, было хорошо видно, что это такое.

– Как будет по буквам «почтовое мошенничество», Юджин? Ф-Б-Р.

Мэрилин прошла к двери и распахнула ее.

– Ты большая рыба в крохотном пруду, шевелюра. Но только это мой пруд. Сделай то, о чем я тебя прошу, и твоя тайна останется в стенах этой комнаты.

Перешагнув через порог, она развернулась и снова заглянула в номер.

– В противном случае я не буду столь щепетильной. Заложить тебя все равно что гасить пожар фекалиями. Результат-то будет, но только… Так что подумай. До свидания, Юджин.

Мэрилин закрыла за собой дверь.

В тот вечер представление на сцене бурлило, как содовая. Сьюзен вышла в полуфинал, затем в финал, сыграла «К Элизе» и теперь стояла вместе с другими финалистками прямо напротив столов членов жюри. Она чувствовала себя прекрасно. Она знала, что после операций на челюсти и носе ее лицо было безупречным. А потом, глядя сквозь огни, она увидела Юджина, и он смотрел на Сьюзен с тем же мудрым, понимающим выражением, что и с фотографий 8х10. Их взгляды встретились, и впервые в жизни Сьюзен почувствовала себя сексуальной. Она почувствовала себя нагой и испытала гордость. Сьюзен расправила плечи, как будто хотела получше показать себя Юджину. Ее ведь сейчас оценивают, и она понимала, что выходит вперед.

Меж тем Юджин смотрел на Сьюзен. Он недоумевал, как мог он просмотреть эту восхитительную маленькую газель на предыдущих конкурсах. «К Элизе»? Да черт с этим – она могла сыграть «чижика-пыжика» левой ногой, и все равно он проголосовал бы за нее. Он указал на Сьюзен, потом на себя, улыбнулся улыбкой кинозвезды, затем подмигнул – так раскаленная сталь прожигает льняную ткань.

Сьюзен услышала музыку, а затем кто-то громко произнес ее имя. После этого на ее голову опустилась корона, и она почувствовала приятное прохладное прикосновение ленты победительницы на своем правом плече.

После того как толпы уже рассеялись, Сьюзен попыталась найти взглядом Юджина под предлогом того, что высматривает другую участницу конкурса – Джанель из Готорна, что в штате Калифорния.

– Джанель? – спросила Мэрилин. – Ты же ее ненавидишь.

– Никого я не ненавижу, мама.

– Джанель спрятала твою левую туфельку в Спокейне два года назад.

– Этого так никто и не доказал.

– Похоже, победа сделала тебя такой милосердной. И упрямой.

– Я не упрямая.

Но Сьюзен волновалась. Она в панике стреляла глазами по сторонам, ища Юджина. Ощущение в желудке было таким, словно желудок – это воздушный змей, который вот-вот упадет.

– Конечно, нет, моя сладкая. Эй, посмотри… вон она, там…

– Где?

Смущенная Сьюзен быстро повернула голову в том направлении, в каком указывала ее мать. Никакого Юджина там не было.

– Попалась.

– Ах, мама.

– Не волнуйся, моя сладкая. Что бы ни происходило, сегодня я ругаться не буду. Ты – победительница.

Глава двенадцатая

Сьюзен чувствовала, как от чизбургеров идет тепло. Сейчас слух ее уже восстановился после оглушительного грохота крышки бачка, и теперь она улавливала свое собственное дыхание и шорох мусорных мешков, которые были навалены вокруг и в любой момент могли обрушиться. Самым сильным из всех ощущений был запах – тошнотворный сладкий запах кетчупа, булочек, рыбы, мяса и картошки, смешанный с запахами сочившихся соусов, склизким слоем покрывавших металл под ее ногами.

В темноте окружавшие ее предметы были трудноразличимы. Сьюзен испытывала мучительный голод, но отвращение к отбросам пересиливало. Она постаралась забиться в угол, как залетевшая в дом птица. Потом успокоилась. Немного.

Затем попробовала устроить сиденье и начала колотить руками по мусорным мешкам, пока не наткнулась на один, пружинистый, набитый бумажными стаканчиками, пенопластовыми контейнерами для моллюсков и салфетками. Сьюзен уселась на него. Витавшие вокруг запахи не ослабевали, и ее нос никак не мог привыкнуть к ним, так же как он не смог бы привыкнуть к запаху навоза. Запахи не душили ее, но не обращать на них внимания было невозможно.

Голод становился все острее, но мысль съесть один из остывающих, валявшихся кругом бургеров вызывала у нее рвотный спазм. К тому же ей очень хотелось пить. Она потянулась за своей сумкой и тут же вспомнила, что бросила ее перед контейнером, когда услышала, что приближаются люди. Сьюзен всхлипнула, ей стало ужасно жаль себя.

Время шло.

Голод стал просто нестерпимым. Пересилив себя, она взяла один из непроданных бургеров, он остыл, и узнать его можно было только по нетронутой упаковке. Сьюзен ела его с тем же удовольствием, с каким бы она могла есть пенопластовый упаковочный наполнитель.

Жажда мучила все сильнее. Она разорвала мешок, на котором сидела, и шарила в нем до тех пор, пока не наткнулась на бумажный стаканчик с остатками какого-то питья. Это был недопитый апельсиновый крэш. Сьюзен залпом выпила его. Она порылась еще, отбрасывая какие-то объедки, пакетики с горчицей, колючие соломинки для питья и перепачканные салфетки. А, вот! Почти полный стакан! Диетическая кола, теплая, с выдохшимся газом, и стакан размок. Она выпила колу и зашвырнула стакан на самый верх мусорной кучи. Потом ей захотелось пописать, и она стала шарить в мусоре в поисках пригодных сосудов, пока не наткнулась на две пустые чашки из-под молочного коктейля.

Используя сложенные картонки, Сьюзен устроила в углу импровизированную хижину. На пол она постелила слой сухого мусора, чтобы не чувствовать под ногами вонючей жижи, сделала противолавинную стенку, на случай если мешки ночью обрушатся. Подушкой ей послужил все тот же сложенный картон, на который она положила мешок со смятыми бумажными стаканчиками.

Ее удивляла легкость, с какой она ориентировалась в своем новом мире и приспосабливалась к своей новой жизни, – это было ее боевое крещение. Поэтому и уснула она со странным чувством гордости. Сьюзен гордилась тем, что может продержаться, несмотря ни на что, и спала крепко, без снов.

Ее разбудил, прошив, как автоматная очередь, страх, когда она услышала стальной грохот. Утро – мусоровоз готовился выбросить ее вместе с новым домом.

Сьюзен услышала, как отпирают замки, и почти сразу же ее тело буквально смяла груда мусорных мешков, лежавших у противоположной стены бачка. Мысли заметались – уплотнитель мусора – о господи! Через считанные секунды ее швырнуло вверх тормашками, и остатки питья, сочившиеся из стаканчиков импровизированной «подушки», залили Сьюзен с ног до головы. Затем мир перевернулся, и она, ненадолго зависнув в воздухе, грохнулась в кузов грузовика, заваленная мусором и ослепленная утренним солнцем.

Кузов был полон, и, к счастью, там не было никакого уплотнителя. Сьюзен высунула голову из-под груды мусора и, выглянув из-за борта, уже вдали увидела в сияющем солнечном свете, струящемся из-за горизонта на востоке, торговую зону, мимо которой проходила вчера вечером. Грузовик выехал на центральную магистраль. Здесь дул свежий, уже не воняющий бургерами ветер, освобождавший ее волосы от прилипших к ним пакетиков из-под кетчупа, соли и перца.

Поездка была долгой, и Сьюзен лежала на куче мусора, чувствуя, как солнце касается ее век.

Грузовик притормозил, переключил скорости, остановился, снова тронулся, сделал несколько разворотов и прогрохотал на центральную свалку. Грузовики вокруг, как и грузовик, в котором была Сьюзен, гудели, совершая свои маневры и переключая скорости. Кузов под ней стал подниматься все выше и выше, и Сьюзен снова почувствовала себя невесомой, карабкаясь по вываливающемуся мусору, как обезьяна, лезущая вверх по идущему вниз эскалатору. Наконец она спокойно уселась на самой вершине мусорной горы. Солнце – тепло – свобода.

Людей видно не было, одни лишь грузовики. Сьюзен спустилась и пошла между конических груд отбросов, на вид аккуратных, но омерзительно зловонных и грязных.

Наткнувшись на пугало для чаек, она стянула с него одежду – очень большого размера мужской пуховик с пятнами от фломастеров на манжетах и дребезжащими, как кастаньеты, билетами на подъемник, прицепленными к молнии.

В нагрудном кармане лежали плохие, дешевые летние очки, какие продаются в магазинах уцененных товаров. Сьюзен надела их. Откинув волосы назад, она, улыбаясь, покинула свалку.

Путь ее лежал в Индиану.

Глава тринадцатая

Проснувшись утром, Джон еще не знал, что это именно тот день, когда начнутся его странствия. Скорее, он почувствовал это как резкий укол – в 10.30 утра на автостоянке у магазина, закрывая дверцу своего «сааба» под безоблачным небом, – и понял, что время пришло. Душа его скрипнула, как дом, чуть-чуть съехавший с фундамента. Это напомнило Джону тот единственный в году момент, когда вдруг улавливаешь в воздухе наступление осени, или момент, когда прирученное животное кусает руку хозяина, снова превращаясь в дикого зверя.

Он захлопнул дверцу машины, и надоедливые звуковые и световые сигналы внутри стихли. Лишив его движимого имущества, Синди и Криста снова отправились пытать счастья на артистическом поприще. В бумажнике у Джона оставалось 18 долларов 35 центов, которые он бросил в ящик для пожертвований. Потом Джон благоразумно засунул бумажник, где лежали его водительские права, кредитные карточки, многочисленные и труднозапоминаемые коды доступа, а также домашние и студийные охранные карточки, в коробку из закусочной, которую бросил в урну.

На нем была голубая хлопчатобумажная рубашка, слаксы цвета какао («Никогда не носите шоколадные», – предупредила его Синди), которые он никогда прежде не надевал, и блестящие черные мокасины, подаренные Мелоди давным-давно ко дню рождения. Джон снял часы и положил их на скамейку на автобусной остановке. Перстней и браслетов он не носил.

Он вспомнил о видении, в котором ему явилась Сьюзен, вспомнил о том, каким оно было отчетливым и убедительным. Воспоминания воскресили те чувства, которые Джон испытал, когда его пригласили на сцену для вручения школьного диплома. Уже много лет Джон ничем не болел и был полон сил. Его тело было упругим и здоровым, он чувствовал себя новым человеком, пересекающим новый рубеж. Им овладело головокружительное чувство от сознания того, что он абсолютно покончил с какой-то частью своей жизни и впереди его ожидает нечто, несомненно, прекрасное.

Он пошел на восток и уже через час взмок от пота. Еда.

Пришло время перекусить и отдохнуть. Впереди в нескольких кварталах от того места, где Джон находился, показалась закусочная, но, когда он зашел туда, до него дошло, что у него нет ни цента, поэтому он спросил стакан воды и, попивая ее, стал ломать голову над тем, как же ему все-таки поужинать. Он бросил взгляд на собственное отражение в висящем напротив зеркале и вспомнил, что с утра не брился, так что очень скоро он будет выглядеть как бродяга.

– Могу я чем-нибудь помочь, сэр? – спросил его менеджер.

– Нет, пока нет. Спасибо.

Оставаться дальше было бессмысленно. Охваченный энтузиазмом беглеца, он совершенно упустил из виду вопрос о еде, он посчитал, что еда каким-то образом появится сама. Покидая прохладный ресторан, Джон не мог удержаться, чтобы не бросить взгляд на живописные объедки, наполнявшие многочисленные бачки, и, возобновив свой марш на восток, понял, что надо как можно скорее придумать что-то, что позволило бы решить проблему пропитания.

Достигнув зенита, солнце начало быстро закатываться. Какофония машинных моторов не смолкала. Начало темнеть. Районы, по которым он проходил, выглядели все более убого, и скоро исчезли даже закусочные и бензозаправки. Джон вспотел, ему хотелось пить. Желудок сводили судороги от голода и обезвоженности.

Вскоре у перекрестка Джон заприметил «Макдоналдс». Там он, по крайней мере, сможет справить нужду, умыться и разработать продовольственную программу. Когда он осознал это, шаг его обрел прежнюю упругую уверенность. Умывшись в туалете, Джон вошел в обеденный зал, где сидело несколько пожилых людей, трое бездомных и горстка подростков-азиатов, которые вызывающе курили, попирая тем самым калифорнийские законы, запрещающие курение. Сотрудники за стойкой, утомленные до состояния механического отупения, выслушали просьбу Джона о стакане воды так, будто это был обычный гудок в телефонной трубке. Но стакан воды Джон все же получил, что дало ему возможность выиграть время, и тут – эврика! – подростки снялись с места, оставив после себя мусор, как туристы в Йосемитском национальном парке. Сделав вид, что выражает справедливое негодование, Джон, возмущенно бормоча, быстро схватил подносы с объедками и направился с ними к мусорным бачкам.

По пути он отобрал то, что еще было съедобно, положил свою добычу на бумажную салфетку, завернул и вынес из закусочной.

Выйдя на улицу, Джон огляделся в поисках места, где можно было бы поесть, и устроился возле бетонного забора за закусочной, рядом росли олеандровые кусты, а чуть поодаль находились помойки, обнесенные проволочными изгородями.

Над головой пролетел вертолет. Поев, Джон отыскал за олеандрами не залитое мочой место, где можно было прилечь. Он сгреб себе подушку из опавшей коры, отчего у него стали чесаться предплечья. Он чувствовал изжогу, и вообще состояние было каким-то странным.

В полночь огни «Макдоналдса» погасли. Джон заметил двух работников, которые вышли и выбросили на помойку мешки с отходами. Джон поймал себя на том, что, как шакал, высматривает, не обронили ли работники какую-нибудь пищу.

Джон был благородным дураком. Его план бродить по стране без всяких планов и расписаний был обречен с самого начала. Наивный романтик. Он ничего не спланировал. Он думал, что если отринуть все блага жизни, то можно сделаться глубже, переродиться, превратиться в короля фастфудовской Америки с ее бесконечной паутиной дорог.

День ото дня Джон чувствовал себя все грязнее и отвратительнее. От него воняло. Он попытался выстирать свое нижнее белье в раковине заправочной станции, используя техническое гранулированное мыло, и повесил выстиранное сушиться на забор, откуда белье сдуло ветром в груду опилок по ту сторону забора.

Джон научился избегать полиции. Он спал в живых изгородях. Минуя городок за городком, он брел на восток, за пределы округа Лос-Анджелес. Он возненавидел собак, потому что те распознавали в нем бродягу и возвещали об этом своим лаем.

Джон сдал алюминиевые банки и на вырученные деньги купил – и он не мог удержаться от смеха, делая это, – бурбон – дешевое пойло! Изумительно-сладкое и такое же упоительное и незатейливое, как тогда, когда он впервые попробовал его подростком.

В Фонтане, мертвом городе стальной индустрии в шестидесяти милях от побережья, Джон осуществил пророчество Айвана и украл с веревки сохнущее белье – форму сотрудника Единой Посылочной Службы, которая отлично на нем сидела. Он забрался в дом, взломав замок на хлипкой задней двери, принял душ, вымыл голову, побрился и надел свою новую униформу. Перед тем как уйти, он скатал старую одежду и спрятал ее на дворе.

Его новая одежда стала пропуском в приличный мир. В ней он мог появляться на людях практически где угодно почти без всяких мер предосторожности, несмотря на свое общее антисанитарное состояние. Это позволяло ему держаться непринужденно, теперь он не привлекал внимания и ни у кого не вызывал подозрений.

Джон не обзавелся приятелями, но, к своему удивлению, имел успех у нескольких женщин. Он ненавидел себя за эти приключения – и не столько из-за их пошлости, сколько потому, что подобные интрижки шли против правил, и это заставило его внезапно осознать, что у него есть правила, чего он уж никак не ожидал. Джон чувствовал себя нравственным, и это было новое ощущение. Может быть, все же дорога, в конце концов, так повлияла на него?

Его первая встреча была с женщиной лет двадцати девяти, а может, тридцати двух, нервозной и натянутой, как гитарная струна. Она читала «Архитектурный дайджест» в магазинчике при заправочной станции. Взгляды их встретились.

– Я бы сказал, что журнал опустился, – сказал Джон, – с тех пор как они сместили фокус с чистой архитектуры на дома звезд.

Из магазинчика они пошли к ней, она жила недалеко. Женщина пришла в неистовство и прямо завыла, когда увидела, что на Джоне нет нижнего белья. В ту ночь впервые за много недель он спал в нормальной постели, но быстренько смылся утром, когда женщина ушла на работу.

На следующую ночь он опять угодил в цель – на сей раз это оказалась взъерошенная пухлая молодая мамаша, прогуливавшая свое восьмимесячное чадо. Она тоже жила рядом и после физической нагрузки сразу дала Джону поесть: салат и мясные полуфабрикаты, которые он съел в полном молчании. Джон понял, что эта женщина и ее вопящий ребенок очень одиноки в этом мире. Он вдруг понял, что его форма одиночества – это роскошь, такая, которую выбирают и за которую платят, как за три недели сафари в Кении или за вишнево-красный «феррари». А настоящее одиночество – это не то, на что продавец выставил высокую цену. Настоящее одиночество душит и пахнет безнадежностью. Джон начал рассматривать свою собственную ситуацию как роскошное удовольствие. Единственный способ, каким можно облагородить свою ситуацию, – это пойти дальше, опуститься ниже, без оглядки погрузиться в жизнь дороги и научиться воспринимать более широкий диапазон человеческих чувств.

Женщина попросила Джона остаться на ночь, но он отказался, чтобы у нее не возникло к нему привязанности и она не чувствовала себя еще более одинокой, когда он уйдет.

В округе Риверсайд он сел на вагон-платформу, который довез его до Аризоны под бледным ночным небом. Платформа убаюкивающе покачивалась, и Джон дремал, время от времени просыпаясь и глядя на розовые каньоны и коралловые облака. На другом конце платформы ехал попутчик – Никто. Джон не предпринимал никаких усилий, чтобы завязать разговор. Среди людей по имени Никто существовал неписаный закон – не беспокоить друг друга, – и как же много было их повсюду! Как только Джон научился подмечать, что к чему, он стал видеть их везде. А раньше, точно так же как, глядя на пейзаж, перестаешь замечать телефонные столбы, Джон не замечал людей по имени Никто.

Никто отказывались от своих семей, детства, работы, любимых, своих навыков, имущества, привязанностей и надежд. Они все еще оставались людьми, но в них уже появлялось что-то звериное. После двух месяцев скитаний Джон тоже вполне мог назвать себя словом «Никто».

Он вспомнил, как разъезжал с Айваном в старом оранжевом 260-Z в дни учебы в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, – дни бессмысленных лекций, солнечного света, больших домов без мебели, с горами жареных цыплят и музыкой, которая отпечатывалась в мозгу, как проба на серебре. Как-то они возвращались с неудавшейся вечеринки – Лос-Анджелес раскинулся перед ними. Джон свернул на обочину, и Айван спросил его, что случилось. Джон молчал. Неожиданно для себя он увидел нечто большее, чем просто пейзаж.

– Эй, Джонни, проснись! Чего дурака валяешь?

– Айван, помолчи минуту. Посмотри на город.

– Посмотрел. Ну и что?

– Все это построили люди, Айван. Люди.

– Ладно, люди. Пусть.

Джон попытался объяснить Айвану, что до сих пор считал, что весь этот выстроенный мир просто существовал сам по себе. Но теперь он понял, что люди построили все это и ухаживали за всеми этими дорогами, так же как и за канализационными трубами, проложенными под каждым зданием, так же как и за проводами, которые несли электричество в фены, телевизоры и рентгеновские аппараты округа Лос-Анджелес. И этот новый взгляд позволил Джону понять, что он тоже может построить что-то грандиозное и выполнить какую-либо работу не хуже, чем кто-либо другой. Это было мгновенное озарение и осознание собственных сил.

Айван вроде бы понял. Но не совсем. Джон всегда оглядывался на этот момент как на мгновение, когда он стал «большим мыслителем».

Но сейчас, ночью, на платформе, Джон почувствовал себя маленьким, униженным человеком, который пришел посмотреть на дом, где жил в детстве, и увидел, что дом этот убогий и невзрачный.

Где-то в Аризоне поезд остановился, и Джон сошел с него.

Глава четырнадцатая

Ставить хитовые фильмы было не самым трудным делом в жизни Джона. Айван занимался текучкой: бюджетом, ветряными двигателями и пререканиями с профсоюзами. Роль Джона состояла в том, чтобы зайти в комнату, где сидели денежные ребята, которым захотелось как-нибудь стильно порисоваться своими деньгами, которые хотели немного романтики и общения с актрисами и для которых было важно, чтобы их деньги работали. Джон должен был погрузить в них свою ауру, провернуть ее, как нож соковыжималки, вынуть обратно и наблюдать, как из карманов начнут извергаться доллары. «Послушайте, ребята, речь не о наличности – речь об американской душе, о том, как найти эту душу и с корнем вырвать ее. Речь о том, как закопать эти корни глубоко в теплое, живое режиссерское сердце, которое питало бы это растение горячей, пульсирующей кровью, насыщало своими соками, пока оно не расцвело бы розами, цинниями, орхидеями, гелиотропами и даже, черт побери, оленьими рогами. И мы будем сидеть, любоваться этим цветением и знать, что сделали свое дело. Это единственная причина, почему мы здесь. Мы – грязь. Мы – дерьмо. Но мы – хорошее дерьмо. Мы всего лишь почва, на которой произрастает режиссерское видение. И мы должны гордиться этим». Людям редко нужны были подробности. Им нужен был фокус, и Джон его показывал. Джон обладал хорошо развитой интуицией и знал, как воздействовать на таких людей, и почти никогда не ошибался. Он верил, что большинству людей приходит, по крайней мере, несколько хороших мыслей за день, но они редко используют их. Тормозов у Джона не было. Идея тут же воплощалась в жизнь. Он был кинематографическим коммандос. Иногда его даже пугало то, как легко люди следуют за тем, кто имеет руководящий или властный вид.

«Бюро частного сыска „Бель Эр“» вполне можно было считать малобюджетным фильмом, в котором бывший детектив из убойного отдела, ставший частным детективом, сговаривается с дочкой мэра, чтобы организовать агентство частного сыска. Их первое дело касалось пропавшей жены голливудского менеджера, которую нашли разрезанной на кусочки в лимонном саду. Не обошлось без наркотиков. И предательства. Финальная погоня, в которой Кошка с Собакой перестают драться, чтобы объединиться против сил зла.

Фильм помог возобновить карьеру одной угасшей рок-звезде семидесятых и впрыснул стероидов кинематографическому жанру, пребывавшему в упадке. Почти сразу же были запущены «Бюро частного сыска „Бель Эр“-2», и у Джона тут же появились наркотики, доллары, и женщины просто сыпались ему на колени.

«„Бель Эр“-2» стал не просто хитом, он превратился в настоящего монстра, прогремев громче, чем первый фильм, а за ним последовал триллер о вторжении инопланетян, песни из которого пять недель держали первое место в хит-парадах, и триллер о террористах в Диснейленде, который шел на ура в Европе и Японии, но не лучшим образом сработал в Северной Америке, так как многие режиссеры сперли у Джона рецепт его шумных, насыщенных музыкой фильмов. К производству фильмов Джон не подходил формально. Фильмы были для него способом создания миров, в которых он мог блуждать, обладая бесконечной властью, вдали от событий собственной жизни, свободный от болезней детства и призрачных родственников.

Куда бы Джон ни ехал, громкость была на полной мощности. Однажды Айван и Джон ехали на джоновской машине месяца, «бентли». Припарковав машину в пустыне, они отправились на поиски кактуса, который Нилла просила для своего цветочного хозяйства. После того как они некоторое время побыли на солнышке, Джон сходил к машине и вернулся, неся какие-то предметы, к Айвану, сидевшему на камне. Первым было меню, украденное из ресторана. Джон свернул из меню воронку и залил через нее в глотку содержимое предмета номер два – полбутылки текилы. Затем он взял предмет номер три – винтовку. Сделав пять выстрелов по корпусу машины, он превратил ее в дорогущее решето. «Круто!» – завопил Айван, после чего Джона тут же вырвало, и с тех пор он отказался от машин месяца, остановив свой окончательный своеобразный выбор на расстрелянном «бентли». Джону приходилось поддерживать свою репутацию, и, когда он куда-нибудь приходил, успех и декаданс кружили вокруг него, как сочная сплетня.

Единственным настоящим другом Джона все эти годы оставался Айван. Айван был доволен тем, что Джон приехал со своей матерью Дорис – человеком, присутствия которого так жестоко не хватало Айвану с тех пор, как его отец разделался с браком всего через несколько месяцев после появления Айвана на свет. Джон и Дорис прожили в доме для гостей две недели, как вдруг Айвана привезли домой из школы-интерната, которая находилась недалеко от Биг-Сура. Его застукали, когда он нюхал эфир из бутылки из-под апельсинового крэша. Эфир украл из научной лаборатории ученик, который выменял на него у Айвана стереонаушники.

– Зачем ты нюхал эфир? – спросил Джон Айвана во время их первой встречи в коридоре дома, каменный пол которого выглядел таким гладким, блестящим и твердым, что Джону казалось, будто все, что ни упадет на него – будь то стекло, металл или алмаз, – разобьется вдребезги.

– Я пытался кое-что преодолеть, – ответил Айван.

– Что?

Айван посмотрел на бледного, тощего, неоперившегося юнца, больше похожего на привидение, чем на живого человека. Айван сразу решил довериться Джону. Он подумал, что в таком недоразвитом теле должен обитать сверхразвитый ум.

– Я до смерти, как параноик, боюсь, – он помолчал, – ледникового периода.

– Ледникового периода?

– Угу.

Джон услышал смех сидевших в гостиной Дорис и Ангуса.

– Я без конца смотрел эту картину, – продолжал Айван. – Эти картины. Стена льда, как белые скалы Дувра, ползет через Пасадену, затем по Уилширу и подминает под себя этот дом.

– Да кто тебе такое сказал? Дерьмо все это собачье. На самом деле все происходит совсем иначе. Первым делом начинает идти снег, но это снег, который не тает даже летом. А потом, следующей зимой снова идет снег, и он тоже не тает. А потом, каждый год снегу становится все больше и больше, и он не тает. Через тысячу лет – а для вселенной это все равно что глазом моргнуть – земля покрывается толщей льда. Но к тому времени тебя уже давно не станет. А если бы у тебя хватило мозгов, ты все равно переехал бы на экватор в первый же год.

Айван стоял и, улыбаясь, глядел на Джона, с тех пор он совершенно перестал бояться ледникового периода. Они повернулись и стали смотреть на спринклеры во дворе через маленькое оконце, стекло которого было усеяно сверкающими алмазами брызг.

– Что с тобой? – спросил Айван. – Ты выглядишь как покойник. Или как участник телемарафона.

С того момента тело Джона преобразилось. Он вырос, окреп, но здоровье пришло к нему слишком поздно, так что у него не возникло пристрастия к командным играм. Его привлекали только одиночные виды спорта, в которых можно было претендовать на чистую победу, не растворяясь в команде. Кроме того, он перестал смотреть телевизор, потому что суеверно связывал его со своими болезнями.

Скооперировавшись, Джон и Айван стали делать узкопленочные короткометражные фильмы, первый из которых назывался «Субботний вечер Дорис». Фильм повествовал о превращении Дорис из делаверской наследницы инсектицидной фирмы, элегантно раскладывающей кусочки сваренного вкрутую яйца на треугольные тосты без корочки и наслаждающейся вниманием, в изможденную mal vivante,[2] которая хрипит обрывки матросских песен, склонясь над раковиной.

Их второй фильм был более приземленным. Ангус сказал, что им нужно научиться композиции и монтажу, и вот Джон с Айваном проследили обычный рабочий день Ангуса на студии – снимая его встречи, ланчи, поездки по городу и вечерние предварительные просмотры. Фильм был смонтирован и показан с дурацкими субтитрами на вечеринке, посвященной пятидесятилетию Ангуса, ознаменовав их дебют в киношном сообществе.

Джон был на удивление ответственным молодым человеком, причем именно практиком, а не теоретиком. Дорис всячески способствовала этому. Она хотела, чтобы он ни в чем не походил ни на кого из Лоджей, и поэтому подогревала его энтузиазм в отношении всего, что шло вразрез с делаверским духом. Она поощряла активность, творчество и сильную неприязнь к прошлому. Кроме того, она уговорила Ангуса забрать Айвана из частной школы, чтобы оба – Айван и Джон – могли посещать обычную среднюю школу. Никто из них особых успехов не добился, хотя оба чувствовали себя там прекрасно. Закончив школу, молодые люди со скрипом одолели Калифорнийский университет, большую часть времени снимая короткометражки и ухлестывая за девицами. Вдобавок Джон экспериментировал с машинами. Он купил оранжевый 260-Z на выручку от перепродажи других, более дорогих машин, в то время как Айван ездил на мятно-зеленом «плимут-скэмп», который купил у одного из садовников Ангуса.

Когда обоим исполнилось по двадцать четыре, они основали кинокомпанию «Экватор Пикчерз», использовав связи Айвана и взяв небольшой заем у Ангуса. Они быстро сварганили хит «Бюро частного сыска „Бель Эр“», что сделало обоих финансово независимыми, независимо влиятельными, равно как и зависимыми друг от друга. Джон был похож на грузовой поезд, который несется на всех парах и который невозможно остановить. Айван заботился о том, чтобы поставляемые овощи были свежими, и во время натурных съемок мог сунуть пятьсот долларов несговорчивому типу, который никак не хотел выключить свою газонокосилку.

Однажды весенним днем, где-то между «Бель Эр» и «Бель Эр-2», Айван с Джоном были на бензоколонке, заправляя изрешеченный «бентли 260-Z» Джона – его основной автомобиль, хотя теперь он располагал обычным набором шикарных машин.

– Я люблю сам заправлять свою машину, Айван, – сказал Джон. – Я всегда езжу на станции самообслуживания. Я никогда не говорил почему?

– Чтобы пообщаться с людьми на улице? – рассмеялся Айван.

– Нет. Потому что мне нравится смотреть, как крутится счетчик. Я воображаю, что каждая цифра – это год. Мне нравится смотреть, как история, начавшись с Нулевого года, сломя голову несется все дальше и дальше. Средние века… Ренессанс… Вермер… 1776… Первые железные дороги… Панама… Камера дает увеличение… Великая депрессия… Вторая мировая война… Рост пригородов… Одноэтажная Америка… Кеннеди… Вьетнам… Диско… извержение Святой Елены… Династия… и тут БУМ! Мы ударяемся в стену. Оказываемся в настоящем.

– Ну и что?

– А вот что: существует волшебный крохотный отрезок времени, всего несколько цифр после текущего года. И всякий раз, как я попадаю в эти годы, то, может быть, на долю секунды могу если не увидеть, то почувствовать будущее.

– И что дальше? – спросил Айван. Он был так терпелив с Джоном.

– Такое ощущение, что я первым оказываюсь там – в будущем. Первым. Как первопроходцы.

– Так ты что, хочешь быть… первопроходцем?

– Да.

Айван помолчал, потом заботливо спросил:

– Джонни, ты проверил давление в шинах?

– Не-а.

Айван вышел из машины, взял у служащего манометр, вернулся и проверил давление в шинах.

– Не надо забывать и о мелочах, Джон. Все важно – большое и малое.

Глава пятнадцатая

Поужинав с Айваном и Ниллой, Джон отправился в дом для гостей. Дорис, отказавшаяся от ужина в компании крикливой Маккензи, спала. Джон вспомнил о коротких связях с женщинами за время своих скитаний, потом подумал о Сьюзен. Когда он поворачивал ручку входной двери, ему пришло в голову, что, пожалуй, он мог бы помочь Сьюзен справиться с одиночеством, которое подметил в ее глазах, – теперь Джон ни капельки не сомневался, что подметил он именно одиночество, несмотря на все ее улыбки и уверенный вид. Если он чему-то и научился за время своего бродяжничества, так это распознавать одиночество, кроме того, он твердо усвоил, что открытое обсуждение одиночества – одна из самых запретных тем в мире. Ни секс, ни политика, ни религия. И даже ни неудача. Одиночество – вот слово, от которого всех сразу как ветром сдувает. А Сьюзен – это тот человек, кому он наконец может оказать помощь, сделать что-то большее, чем создать сюжет для бессмысленного фильма. У них обоих в душе может дать росток и вырасти нравственное и доброе.

Он позвонил и снова нарвался на автоответчик. Джон повесил трубку. Он чувствовал себя шестнадцатилетним.

Когда прошел час, а Сьюзен так и не перезвонила, Джон ощутил, как в груди колотится сердце, и никак не мог сосредоточиться. К полуночи он находился уже во взвинченном состоянии, как от наркотиков, но только без их расслабляющего действия. Он решил пойти и взять напрокат кассеты с фильмами, в которых снималась Сьюзен. Он хотел увидеть ее глаза и узнать, всегда ли в ее взгляде было это одиночество или оно появилось недавно. Кроме того, ему просто хотелось увидеть ее лицо. Вот что чувствуют поклонники звезд, – подумал он. – Вот, значит, на что это похоже. Для Джона звезды были частью потока людей, которые проходили через его дом, наравне с прислугой, агентами и доставщиками. Но в тот вечер он понял, насколько могут быть привлекательными бульварные газеты и журналы для кинолюбителей.

Он поехал в Западный Голливуд в седане «крайслер» Айвана. Айван и Нилла предпочитали седан, потому что этот автомобиль предоставлял анонимность, он не был похож ни на машину, взятую напрокат, ни на, как говорила Дорис, машину «нацменов или перепуганного среднего класса».

Движение было умеренным; веяло ночной свежестью. Джон нашел видеосалон «Вест-сайд видео». Войдя внутрь, он понял, что менеджер видеосалона пытается утверждать свою индивидуальность, вывешивая голографические бирки с названиями категорий «Злые мамаши», «Смазливые, но тупые» и загадочных подкатегорий вроде «Праздник крови» и «Хренотень», где Джон, к своей неподдельной радости, увидел старых знакомых «Дикую землю» и «Обратную сторону ненависти».

Он понял, что у него нет ни малейшего представления о том, в каких фильмах снималась Сьюзен.

Он спросил продавца, на табличке которого значилось имя Райан, есть ли у него что-нибудь со Сьюзен Колгейт, и тот даже тихонько взвизгнул от удовольствия. «Ми-и-сс Кол-л-л-л-гейт? Думаю, что да. Сюда, пожалуйста». Он подвел Джона к старому стеллажу, уставленному выцветшими на солнце коробками с кассетами. Над стеллажом красовалась лазерная надпись Св. Сьюзен Божественная. Стеллаж, наподобие алтаря, венчали свечи и жертвенные приношения – японские леденцы, пузырьки из-под лекарств, модель аэробуса без одного крыла и мозаичное панно из снимков Сьюзен крупным планом, вырезанных и любовно отобранных из разных газет и журналов. Райан стоял, терпеливо ожидая реакции Джона, но Джон молчал: римские свечи пылали у него в мозгу. Он чувствовал просто половое желание овладеть алтарем.

– Она – это что-то, правда? – спросил Райан.

– Ты сам это сделал? – в свою очередь спросил Джон, оглядывая Райана, – брюки цвета хаки, белая футболка и фланелевая рубашка. Лицо – приятное.

– С нежной любовью и заботой.

– Я даю тебе за него сто баксов прямо сейчас.

Райан вытаращил глаза.

– Мистер Джонсон – извините, не стану прикидываться, что не знаю, кто вы такой, – но это моя святыня. И я не могу с ней так просто расстаться.

– Пятьсот, вместе с кассетами.

– Мистер Джонсон. Я сделал это своими руками. Это вам не шуточки. Я собирал эти вырезки годами.

– Девятьсот. Половина того, что у меня осталось. Мои последние деньги. Все знают, что я банкрот. Даже учитывая «Суперсилу».

– Не говорите мне этого! Слишком много информации для меня, мистер Джонсон!

– Просто Джон.

– Слишком много информации для меня, Джон.

Уперев руки в бока, Райан наблюдал, как Джон просматривает названия на корешках коробок. В магазине больше никого не было. Они могли говорить в полный голос.

– Джон, я тебя совсем не знаю, но позволь спросить кое-что.

– Спрашивай что хочешь – легче будет.

– Ты… как бы это выразиться… влюблен в мисс Колгейт?

– Что? – Джона поразила не столько прямота Райана, сколько внутренний толчок, такой же, какой он вдруг чувствовал, когда обнаруживал в детективах Агаты Кристи, кто преступник. – Влюблен? Я…

– Хватит, хватит. Теперь порядок. Я работаю для добрых сил. И знаешь, это меня не удивляет.

– Что не удивляет? Я не говорил, что влюблен.

– Да у тебя на лбу яркий транспарант с именем Сьюзен.

– Ах ты, гаденыш.

– Успокойся. – Райан видел, что Джон не возражает против того, что слышит. На самом деле даже наоборот. – Я имею в виду, что вы оба исчезали, и надолго. Она – после авиакатастрофы три года назад, а ты годом раньше.

Джон не собирался это оспаривать.

– И что дальше? Куда ты клонишь?

Райан потер подбородок и напустил на себя преподавательский вид.

– Полагаю, это что-то новое. Потому что в противном случае ты бы уже просмотрел все фильмы с ней.

– В точку, доктор Эйнштейн.

– Когда вы встретились?

– Сегодня за обедом. В «Плюще».

Райан присвистнул.

– Послушай меня, Джон. Забирай все кассеты, а я доложу, что они пропали или украдены.

– Да?

– Да. И прибереги свои последние деньги. Я добавлю и алтарь, но здесь есть одна загвоздка.

– Без загвоздок на земле не было бы жизни.

Джон вдруг почувствовал прилив любви к этому странному молодому человеку.

– Ты должен будешь ответить мне на ряд вопросов для проверки твоих знаний, после того как прочитаешь сценарий, который я написал.

– Все по-честному. Заметано.

– Ладно. Тогда я закрываюсь, и мы сможем спокойно просканировать записи и погрузить эту штуку в твою машину.

Джон с Райаном подняли алтарь и перенесли его к прилавку, где Райан принялся считывать бар-коды. Джон оставил Райану свой адрес и номер телефона.

– Только попробуй дай их кому-нибудь, и от тебя мокрое место останется. А теперь позволь мне кое о чем спросить тебя, Райан. Зачем ты сделал этот алтарь? Ты ведь не из тех, кто любит выслеживать, потому что они не делают алтарей – они выслеживают. В чем твой интерес?

Райан поднял глаза на Джона, собираясь что-то сказать, потом явно передумал и начал говорить уже совсем другое:

– Понимаешь, всем нам нужна навязчивая идея, кумир. Мой кумир – Колгейт: 3184 Престуик-драйв, Бенедикт-каньон, водительские права штата Вайоминг за номером 3352511, телефон не указан, но сообщения можно оставлять Адаму Норвицу, агентство IPD.

Джон удивленно посмотрел на Райана:

– Она берет здесь кассеты напрокат.

Джон посмотрел на пленки: несколько серий постановки «Семейка Блумов», «Залив „Динамит“» и «Лики Трейс». «На гастролях со „Стальной горой“». Чушь.

– Есть еще причина, по которой тебе нравится Сьюзен Колгейт. Может, расскажешь?

– Верно. Полицейский сказал мне, что я был последним, кто оставил послание на ее телефоне до катастрофы – несколько лет назад. Не могу это объяснить. И вот сегодня вечером появляешься ты. Так что теперь я снова с ней связан.

Алтарь поместился на заднее сиденье. На улице было на удивление холодно, и Джон почувствовал озноб.

– Вот сценарий, – сказал Райан.

– Да, да, – ответил Джон.

– Послушай, Джон.

Джон остановился; он не привык к подобному обращению, но в данном случае не имел ничего против.

– Когда прочтешь сценарий, сразу мне позвони. Но это не все.

– А что еще?

– Звони мне, когда тебе будет нужно, и мы сможем поговорить о Сьюзен.

– Ты хоть понимаешь, как по-идиотски это звучит, Райан?

– По-идиотски или нет, но имей в виду. Другие люди не поймут, что значит, когда человека одолевают чувства. А это случается. И я тут ни при чем – дело в тебе, потому что ты влюблен и рано или поздно тебе понадобится выговориться. Другим этого не понять.

– Ладно, Райан, – рассмеялся Джон, – твоя взяла. Когда душа у меня будет петь, можешь быть моей Йоко Оно.

– Удачи, мистер Джонсон.

Джон поднял оба больших пальца вверх и немедленно погнал машину на Престуик, 3184, припарковался напротив, на другой стороне улицы, и посмотрел на маленький, выкрашенный синей краской дом Сьюзен, окруженный разросшимися декоративными кустами. Свет горел только над крыльцом. Час прошел в мучительном ожидании, но, кроме человека с собакой и проехавших мимо трех машин, никто не попался Джону на глаза. Он сдался и поздно ночью поехал домой. Улицы были на удивление пустынны, Джон заметил туман, но потом понял, что этого не может быть, потому что в Лос-Анджелесе никогда не бывает тумана. Зазвонил мобильник, но звонивший разъединился.

В ту ночь он так и не уснул. Он читал сценарий Райана и пил малиновый сок. Глядя на свой телефон, он думал о том, в какое время прилично позвонить Сьюзен. В половине восьмого? Слишком рано. В восемь? Да. Нет. Это безумие. В половине девятого? Привет, Сьюзен – да, я понимаю, рановато… В девять? Да, но как дождаться, как вытерпеть чернильный мрак и удушающую медлительность ночи?

К шести часам небо просветлело, и несколько голубей легко и стремительно пронеслись над кустами. Он отложил сценарий Райана – «Тунгуска». Хороший сценарий. Женщине из Техаса отец оставляет в наследство странный металлический обруч, похожий то ли на корону без драгоценностей, то ли на пяльцы для вышивания. Разглядывая обруч, она подносит его к экрану телевизора, но тут с неба обрушивается торнадо, превращающий Галвестон, где она живет, в пустынное место, усыпанное обломками фанеры, мебели, сломанными ветвями, игрушками, машинами и разорванной в клочья одеждой. Уцелела только комната героини. Оказывается, обруч – это вход в иной мир, обращающий психическую энергию человека в энергию ядерную.

Джон услышал глухое гудение – беговая дорожка Айвана пробудилась к жизни, как обычно, в шесть тридцать утра. Конец одиночеству! Джон подошел к Айвану, который, занимаясь на тренажере, одновременно смотрел утренние новости по старенькому телевизору, как всегда стоявшему на стуле.

– Джонни.

– Айван.

– Дерьмово выглядишь. Всю ночь не спал?

Тренажер Айвана был установлен на третий режим из десяти возможных.

– Да.

Такое случалось нередко.

– Смотрел что-нибудь хорошее?

– Да нет. Читал кое-что.

– Читал?

– Да, сценарий.

– Ой-ой-ой. Вспомнил молодость. Когда в последний раз ты хотя бы дотрагивался до сценария?

Джон задумался.

– Действительно, когда?

– Может нам пригодиться?

– Думаю, да. Хорошая штука.

– Хорошая или хорошее дерьмо?

– Хорошая значит хорошая. Даже, я бы сказал, отличная.

– Ну, давай колись, партнер.

Джон стал описывать фильм.

– А что происходит после того, как разгромили Галвестон?

Айван заинтересовался.

– Мы возвращаемся назад во времени – к знаменитому Тунгусскому метеориту, который столкнулся с Землей в 1908 году.

– Тому самому, который повалил половину деревьев в Сибири?

– Именно. Только выясняется, что это был совсем не метеорит, а что-то вроде обруча.

– Не пришельцы, я надеюсь. Рынок перенасыщен подобным дерьмом.

Айван замерил пульс по секундомеру.

– Нет, не пришельцы. Обруч из Швейцарии. Из Берна – есть там такой город. Так вот этот обруч сделала в 1905 году одна сластолюбивая еврейка из России, которая жила рядом с Эйнштейном. В том самом году, когда Эйнштейн открыл теорию относительности.

– Сластолюбивая? Что это за слово такое. Ты в каком году живешь, Джонни, в 19б2-м?

– Ладно, ладно. Чувственная.

– Чувственная? Мы что – перенеслись в 1988-й?

– О боже, Айван. Она чувственная в положительном смысле. Родители ее умирают, и она возвращается из Берна в Сибирь. И как раз после ее возвращения происходит взрыв метеорита.

– Какая же это психическая энергия, что, взорвавшись, уничтожила половину Сибири?

– А это первый оргазм женщины случайно затягивается в обруч и усиливается им.

– Jawohl.[3]

– Так или иначе, она находится в центре взрыва и поэтому остается целой и невредимой. Какие тут открываются просторы. Ты только представь одни спецэффекты, Айван. Но, короче говоря, плохие ребята все узнают об этом обруче.

– Какие плохие ребята?

– Из швейцарского банковского консорциума накануне Второй мировой войны. Это те ребята, которые во время войны будут сгребать золотые зубы жертв концлагерей.

– И что дальше?

– Этим ребятам не терпится заполучить обруч. Все правительства хотят заполучить его, но женщина прячется сама и прячет обруч до 1939 года, то есть до войны. Ее отправляют в лагерь смерти, и фашисты завладевают обручем. Потом американцы выкрадывают его у немцев и используют для ядерных бомбардировок Японии. После этого обруч переносится в Неваду, где в него закачивают энергию казино и проигравшихся игроков Лас-Вегаса, чтобы проводить ядерные испытания. Но тогда сын этой женщины, специалист по баллистике, который тоже работает в испытательном центре в Неваде, понимает, чем является обруч на самом деле и что он принадлежит ему.

Он умудряется его стащить – тогда-то, в восьмидесятые, и прекращаются ядерные испытания – и залегает на дно в Галвестоне, тайком провезя с собой обруч. Но с ним случается удар. Его дочь, которую играет та же актриса, что играла его мать, прячет обруч в кладовку. И вот когда она в очередной раз прибирается там, и происходит сцена с телевизором. Узнав о торнадо, плохие парни понимают, в чем дело, ну а дальше погоня и море крови. И рыбы выворачиваются наизнанку. И розы расцветают в полночь. Это Апокалипсис. В финале женщина отвозит обруч на Гавайи и бросает его в кратер действующего вулкана. Ну, и как тебе?

Теперь Айван замерял свое дыхание, когда тренажер переключился на бег в гору.

– Сдается мне, там много всякого летучего мусора.

– Мусора? Что? Думаю, да.

– Я встречался с этими умниками из компьютерных фирм в Сан-Франциско, перед тем как поехать в Шотландию. Их компьютеры теперь могут выдавать идеальный летающий мусор. Они подыскивают сцену, на которой могли бы продемонстрировать свою новую технику, а это, похоже, как раз то, что надо. Правда, придется кое-что подправить. Кто автор?

– Один из этих молодых бунтарей – какой-то Райан. Сейчас он полон энтузиазма.

– Никогда про такого не слышал. На него что – спрос?

– Мы можем предложить цену первыми.

– И сколько?

– Думаю, пятьсот.

– Лучше триста. Не против?

– Первый сценарий за много лет, который привел мой мозг в состояние эрекции.

– Первый сценарий, который ты за много лет прочел.

Зазвонил звонок, означавший, что кто-то дожидается у главных ворот. Айван выключил тренажер.

– Пошли, Джонни, посмотрим, кого там принесло.

Они прошли сквозь внутренний дворик, который был полон цветов и сочной листвы. У ворот стояла полицейская машина, один полицейский стоял рядом с машиной и говорил по селектору, второй сидел на пассажирском месте. Нажав кнопку на пульте, Айван открыл ворота и впустил полицейских.

– Чем обязаны? – спросил Айван.

– Добрый день, мистер МакКлинток, – сказал высокий полицейский. – Приветствую, мистер Джонсон. У вас не найдется минутки, мистер МакКлинток?

– Зовите меня Айван. Конечно, найдется. О чем речь?

– Проверка. Вы владелец белого «крайслера», номер 2ZM3496T?

– Да.

– Вы проезжали на вашей машине сегодня около двух часов ночи в районе Бенедикт-каньона?

– Это был я, – сказал Джон.

– Вы можете рассказать нам, что вы делали накануне вечером, мистер Джонсон?

– Само собой. Я брал кассеты в Вест… Вест… «Вест-сайд видео» в Санта-Монике.

– Какие именно кассеты?

– Штук десять. Со Сьюзен Колгейт – «Семейка Блумов» и еще какой-то дурацкий фильм класса «В».

Полицейские обменялись многозначительными взглядами.

– В котором часу это было, мистер Джонсон?

– Парень как раз закрывался. Около часу, я думаю.

– А потом?

– Потом я… поехал и остановился напротив дома Сьюзен Колгейт. Простоял там примерно час.

– С какой целью, мистер Джонсон?

– А что – что-то не так? Что вообще происходит? – Джон начинал раздражаться.

– Обычная проверка, сэр. Так зачем вы стояли возле ее дома?

– Джонни, – сказал Айван. – Просто говори, ладно. Мы ведь здесь не фильм продаем.

– Она не ответила на мое телефонное послание. Я имею в виду Сьюзен Колгейт. Я решил, что она, наверное, возвращается домой поздно.

– Вы живете здесь, мистер Джонсон? – спросил полицейский пониже ростом.

– Да, вон в том доме. Вместе с матерью.

Полицейские посмотрели на дом для гостей, практически не изменившийся с тех пор, как Джон впервые его увидел.

– Я лишился своего дома в Бэль-Эр в прошлом году. Вероятно, вы читали об этом в «People».

– Ты не лишился его, Джон, – сказал Айван, – ты его отдал.

– Налоговой службе. Только не я им отдал. А они сами забрали.

– Это тот «крайслер» стоит вон там? – спросил высокий полицейский.

– Да, тот, – ответил Джон и почувствовал дурноту в желудке, вспомнив об алтаре, который по-прежнему лежал на заднем сиденье. – Там… о черт. Сами увидите.

Все четверо спустились с холма; обнаружив алтарь, полицейские напустили на себя воинственный вид. Один позвонил в участок, запрашивая немедленную техническую помощь. Второй оттер Джона от машины.

– Я что – арестован? У вас есть ордер? – поинтересовался Джон.

– Нет. И он нам не понадобится, если не станете упрямиться.

– Джон, это моя собственность, – сказал Айван. – Продолжайте, ребята.

Он заглянул на заднее сиденье. Белое полотенце, висевшее у него на шее, упало на гравий подъездной дорожки, но он даже не наклонился поднять его.

– Джонни, тут же целая карнавальная платформа этой чертовой Сьюзен Колгейт. Это ты сделал?

– Это вы соорудили алтарь на заднем сиденье? – спросил коп.

– Нет. Я купил его у парня из «Вест-сайд видео».

В этот момент из дома вышла Дорис, кутаясь в шали; ее седые собранные в пучок волосы торчали как иглы дикобраза.

– О боже, это моя мать.

– С добрым утром, дорогие. Господи – легавые.

– Легавые? – произнес Джон.

– Я просто стараюсь идти в ногу со временем, милый. Офицеры… где-то совершили преступление?

Возникло легкое замешательство. К машине направились полицейский фотограф и судебный эксперт. Айван вернулся к своему тренажеру, а Джон позвонил Адаму Норвицу.

– Что за чертовщина, Адам?

– Сьюзен в самоволке. У нее на шесть была заказана гримерная, но она так и не явилась. Звонит продюсер, орет на меня, я бегом бросаюсь из спортивного зала к ее дому, а там все двери нараспашку. В доме никого, но машина на месте. Кофейник на плите, но кофе густой, как смола, как будто сутки простоял. Ну, я и вызвал копов. Это вы скажите мне, что происходит. Я чуть в психушку не попал, когда выбивал для нее эту идиотскую роль, а она посылает все подальше.

– Мои соболезнования, Адам.

– Ага, понимаю. У нее теперь новый проект – с вами? Большому кораблю – большое плавание, мелкая рыбешка ее больше не интересует?

– Вы звонили в больницы?

– Это работа копов.

Адам ничего не знал. Полиция почти ничего не знала. Джон решил не паниковать. Сьюзен могла остаться на какой-нибудь вечеринке, перебрав текилы, или еще что-нибудь в этом духе. «Она не такая», – подумал он, глубоко вздохнув. Джон позвонил Райану, чтобы договориться о покупке сценария.

Глава шестнадцатая

Их первым провалом была история любви – «Обратная сторона ненависти». Все, связанное с этим фильмом, давалось тяжело. Начать с того, что Ангус, неизлечимо больной раком предстательной железы в последней стадии, сказал им, что название выбрано неудачно.

– Джон, слово «ненависть» само по себе навевает тоску, и пусть фильм твой гениален, как «Гражданин Кейн», такое название, как «Обратная сторона ненависти», все испортит.

У Дорис были свои соображения.

– История любви? Какая у тебя может получиться история любви, дорогой? Просто продолжай делать то, что идет на ура, и будешь как сыр в масле кататься.

– Думаешь, я не могу поставить фильм про любовь?

– Не в том дело, дорогой. Фильмы про любовь должны ставить…

– Давай, договаривай.

– Ой, я, наверное, что-то не то сказала, да?

– Фильмы про любовь должны ставить?..

– Их должны ставить люди, которые действительно были влюблены, дорогой, а теперь, я думаю, мне лучше всего поскорей выпить какой-нибудь шипучки.

С годами жизнь Дорис свелась к приятной бесконечной череде солнечных дней, лепки из глины, вспышек увлечения акварелью, сплетен в узком кругу «карточных друзей» и проторенной дорожки от дома до винного магазина. Джон виделся с ней два раза в неделю и по-прежнему доверял ей все свои тайны.

– Я был влюблен раньше.

– В кого?

– В…

– Правда, дорогой, все нормально, и я не сомневаюсь, что однажды ты встретишь девушку, которая сразит тебя наповал. А до тех пор повремени.

Джон задумался над тем, почему до сих пор не влюблялся. Бессчетное число женщин вызывали у него вожделение или казались обаятельными, но ни одна из них не заставляла почувствовать себя частью чего-то большего. Энергия от постановки картин – равно как и призы, и пьянящее чувство успеха, – все это лишь маскировало единственный явный пробел в его жизни.

Джону казалось, что влюбленные теряют ту индивидуальность, какая была им присуща до того, как они влюбились. Джон видел и в любви, и в длительных отношениях всего лишь ловушки, которые не только лишат его индивидуальности, но и отнимут желание двигаться вперед.

Но опять же… ему хотелось найти спутницу – кого-то, кто разделял бы с ним интересы, кто продвигал бы его дальше. Вот таких отношений он ждал. Однако с течением лет это ожидание становилось все более грустным и более одиноким. По мере того как старые друзья отдалялись, он начал околачиваться рядом с молодежью. Но и тогда он не мог отделаться от ощущения, что молодые относятся к нему свысока. Этот старый онанист даже не может завести себе подругу. Живет в доме, который похож на ядерный реактор. Конечно, у него есть хиты, но на премьеры он всегда приходит с мамочкой.

У Айвана было меньше сомнений, чем у Дорис, относительно судьбы «Обратной стороны ненависти». Но на протяжении всего производственного цикла его отвлекали дела, связанные с резким падением цен на недвижимость в округе Риверсайд, и поэтому он не мог полностью посвятить себя своей обычной рутине: переписыванию сценариев, изменениям в актерском составе, не мог разгребать все, что с самыми лучшими намерениями делал Джон. Режиссер и исполнительница главной роли выяснили, что спят с одной и той же девушкой – автором сценария, и отказались слушать друг друга. У исполнителя главной роли за две недели до съемок была выявлена положительная реакция на ВИЧ. Тучи продолжали сгущаться.

После крайне мрачного пробного просмотра Мелоди сказала Джону:

– Джон, я знаю, что ты хотел сделать хороший фильм, но если уж доводить дело до конца, то пойди купи банку клея, намажь одну сторону негатива и продай все хозяйство как моток упаковочной ленты.

– Мел!

– Джон, не будь кретином. Это дерьмо. Сожги его.

– Но в нем столько нежности… он такой…

– Пожалуйста. Даже на видео его не отдавай. Даже не дублируй его на урду. Сожги его.

Вскоре после этого умер Ангус, и Дорис совсем расклеилась. Они уже несколько десятилетий не были любовниками, но Ангус был для Дорис хорошим другом. Дорис погрузилась в себя. Айван унаследовал имущество, и Дорис осталась в доме.

Джон проигнорировал здравый совет Мелоди, и «Обратная сторона ненависти» вышла в прокат. Средства массовой информации яростно накинулись на фильм, как стая стервятников, которые дождались падения гиганта. Фильм опочил вскоре после премьеры. Среди киношников пошли неизбежные слухи о том, что золотые деньки «Экватор Пикчерз» позади. Одни сочли этот фильм младенческой отрыжкой, другие – предсмертным хрипом. Джону с Айваном не удалось получить даже отдаленно доброжелательного отзыва. Спасти ситуацию не представлялось возможным.

Все взоры были прикованы к следующему фильму, который назвали «Дикая земля», исторической саге, действие которой происходило в начале двадцатого века в Вайоминге. Сценарий представлял собой переложение романа-бестселлера, написанного дважды удостоенным «Оскара» киносценаристом. В картине участвовали шесть самых востребованных звезд киномира, которые все отлично ладили с режиссером – обладателем Золотой каннской ветви. Потратили кучу денег, когда же фильм выпустили на экраны, он… не произвел ни малейшего эффекта. Ему не досталось даже тех язвительно-ядовитых отзывов, что выпали на долю «Обратной стороны ненависти». Фильм попросту растворился, словно бы его и не было – рана куда более глубокая, чем та, что нанесли все выпущенные в сторону «Ненависти» стрелы.

После «Дикой земли» Джон с Айваном занимались еще десятком фильмов. Время шло. Студии видоизменялись, сливались, закрывались, а на их месте появлялись новые. В игру включилась Япония. Вкусы менялись. Появилась новая публика. Люди потеряли опору.

Джон завершал постройку своего высокотехнологичного жилища, растянувшуюся на пять лет. Он пытался разобраться с тем, как он относится к выдаваемым по рецептам лекарствам, и на эти усилия уходили годы, между тем сама фамилия Джонсон стала в киноиндустрии синонимом упадка, провалов и неудач. Постановка фильмов утратила для него интерес. Его мир сжался, круг общения стал уже. Джону начало казаться, что он похож на старинное зеркало, одно из тех, что он видел в Европе в некогда величественных старинных дворцах, на стекло, год за годом покрывающееся крапинками, теряющее слой серебра, который изначально позволял зеркалу отражать окружающее.

– Снова вручение «Оскаров», – вздыхал Айван. – Неужели уже март?

Они сидели на заднем сиденье автомобиля, который вез их в Сенчюри-сити на утреннюю деловую встречу. Айван был одет с иголочки, и кожа его отливала глянцем после восьмичасового здорового сна. Лицо Джона напоминало пол после вечеринки с коктейлями.

– На что нас номинируют в этом году? – спросил он.

– Не надо шутить, Джон.

Джон делал кокаиновые дорожки на маленьком овальном зеркальце, которое держал при себе. Он заметил, как Айван сверкнул на него глазами.

– Чего ты добиваешься, Айван? Я просто не хочу засыпать. Ты же знаешь – адвокаты действуют на меня как снотворное.

Айван промолчал.

Мимо проехал грузовик с гигантскими золотыми статуэтками – такое фото просто мечта туриста. На перекрестке грузовик остановился рядом. Джон заметил, с каким выражением лица Айван разглядывает статуэтки.

– Нет, нет, нет, Айван. У тебя просто глаза блестят и на лице написано «А не худо бы заполучить „Оскара“». Забудь об этом. «Оскар» – для придурков.

– В глубине души ты сам не веришь в это, Джон.

– Ой-ой-ой, посмотрите на меня, у меня маленькая статуэтка за лучшую роль типичного британца этого года или за лучшую роль шлюхи-инвалида. Ой-ой-ой, посмотрите на меня, а через сутки никто даже не вспомнит моего имени.

Он раскрошил кристаллик.

– Джон… – в голосе Айвана появились заботливые нотки. – Полегче с этой штукой. Нам предстоит встреча с крутыми ребятами.

– «Оскары»…

Язык Джона начал заплетаться – недобрый знак. Айван готовился к грандиозному провалу этим утром и ждал от предстоящей встречи все меньше и меньше. Айвана, как и Джона, прельщали призы и соблазны киноискусства, но, в отличие от Джона, теперь ему хотелось жить традиционно. Внутренне Айван был «официально возмущен» своей прежней жизнью. Он «официально покончил с разгулом» и теперь был готов «официально утихомириться».

Именно в тот момент он и увидел Ниллу: она стояла у входа в небоскреб, на голове был узорчатый шелковый шарф, трепетавший над ее правым плечом, и слезы текли по лицу. По ее шее к щеке поднимался шрам, оставленный большой медузой два года назад. Метка медузы в корне пресекла ее актерскую карьеру. Новый агент Ниллы Адам Норвиц увидел шрам всего месяц назад и только сейчас сумел наконец сломить ее дух, убедив Ниллу, что со шрамом ей все равно не найти работы, «если только вы не хотите сниматься в мягком порно», где шрам может быть даже полезен.

Айван смотрел на шелковое платье Ниллы, трепетавшее на теплом ветру, и ему стало жаль ее. Между тем бронхи и легкие сидевшего сзади Джона издавали хлюпанье и хрипы. Айван смотрел, как Нилла жует резинку. Вытащив изо рта, она не бросила ее на раскаленный бетон, а достала из сумочки бумажку, завернула в нее резинку и сунула бумажный комок обратно. Подобной опрятности Айвану не приходилось видеть ни разу в жизни.

– Смотри, она плачет, – сказал зачарованный Айван. Он вышел из машины.

– Айван, – окликнул его Джон, – а разве встреча не в следующем небоскребе?

Джон слышал, как Айван спрашивает Ниллу, все ли с ней в порядке, а потом говорит:

– Могу я вам чем-нибудь помочь? Я еду на деловую встречу, но увидел вас здесь и…

– О боже, – ответила Нилла, – у меня, наверно, идиотский вид.

– Нет, совсем нет. Как вас зовут?

– Меня? Нилла.

– Красивое имя.

– По буквам пишется Н-И-Л-Л-А. Мой отец приехал в Штаты после войны. Он хотел назвать меня в честь штата Нью-Йорк, потому что Штаты оказались так гостеприимны. А моя мать хотела назвать меня в честь своей матери – Бьялла. В результате получилось Нилла.

– А я – Айван.

Через полгода они поженились.

Глава семнадцатая

Юджин Линдсей лежал один в постели, внося в маленький блокнот нижеследующий перечень:

№ 63. Вы можете получить практически любое блюдо, какое захотите, в любое время года.

№ 64. Женщины могут заниматься всем, чем занимаются мужчины, и никому больше это не кажется странным.

№ 65. Любой человек на планете – при прекрасной слышимости – может поговорить с любым другим человеком на планете в любое время, как только ему этого захочется.

№ 66. Вы можете с полным комфортом проснуться в Сиднее, в Австралии, и лечь спать в Нью-Йорке.

№ 67. Вселенная в триллион миллионов раз больше, чем вы думали.

№ 68. Вы практически не видите дерьма и не чувствуете его запаха.

Он составлял перечень того, что могло бы поразить кого-то, кто жил за сто лет до него. Он старался убедить себя, что живет в расчудесном мире в расчудесное время. Рано уволившись с должности ведущего прогноза погоды на местном телевидении, он уединился на десять лет в своем доме в Блумингтоне в штате Индиана. Здесь он создавал произведения искусства из бытовых отходов и смотрел телевизор. Заносил в блокноты случайно пришедшие в голову мысли, вроде сегодняшнего перечня. А в подвале при помощи ксерокса и компьютера составлял куда более изощренные схемы почтового надувательства, чем ему могло примечтаться в восьмидесятых.

Его жена, Рената, уже несколько лет как переехала в Нью-Мексико, где оплачивала счета, окуривая травами невротических горожан. Забросив длившееся неделями голодание, она достигла невероятных размеров. Разведясь с Юджином, она ничего не стала требовать от него, что смутило и испугало его больше, чем любая самая жуткая грызня вокруг развода.

№ 69. Мы несколько раз летали на Луну и на Марс, но там действительно ничего нет кроме камней, так что мы перестали мечтать об этих планетах.

№ 70. Тысячи болезней можно легко и быстро вылечить с помощью нескольких таблеток.

№ 71. На первой странице «The New York Times» появляются очень подробные описания половых актов, но никого это больше не шокирует.

№ 72. Нажав одну-единственную кнопку, можно убить пять миллионов человек за секунду.

Юджин посмотрел на пункт номер семьдесят два. Что-то тут было не так, но что? Он подумал: а существовали ли сто лет назад кнопки? Или все-таки не существовали? Что делали люди в те далекие времена? Дергали за цепочки? Поворачивали вороты? Что вообще они могли включать? Ничего. Электрический свет? Юджин решил, что вряд ли. Только не тогда. Нет. Он внес поправку:

№ 72. Нажав на один-единственный рычаг, можно убить пять миллионов людей всего за одну секунду.

Юджин посмотрел на часы: глубокая ночь – без двух минут четыре. Он отложил ручку и с восхищением оглядел свое тело, по-прежнему пропорциональное и стройное, по-прежнему поразительно красивое, каким оно было в молодости.

Юджина окружал художественный проект месяца – тысячи старых пустых пластиковых тюбиков из-под обезжиренного йогурта, вымытых изнутри до скрипа, вставленных один в другой так, что они образовывали длинные вьющиеся нити, достающие до потолка. Законченный образец он собирался поместить в комнате, где Рената когда-то упаковывала подарки – мысль, украденная ею у Кэнди Спеллинг, жены Аарона Спеллинга, – целая комната, отведенная под упаковку бесконечного потока безделушек тех самых времен, когда она занималась платьями.

Юджину предстояло вынести мешок скопившегося за неделю мусора на обочину тротуара. Он посмотрел на часы – без одной минуты четыре. Он помедлил и добавил к своему перечню:

№ 73. С плохим настроением покончено.

№ 74. Редко когда можно увидеть лошадь.

№ 75. Вы вполне можете хранить все когда-либо опубликованные книги в ящике не больше гроба.

№ 76. Мы сделали климат планеты чуть теплее.

Время выносить мусор. С того случая с чокнутой подиумной мамашей в Сент-Луисе он всегда лично выносил мусор, тщательно его проверяя. С тех пор мусор стал для него чем-то особым. Чтобы его мешок с отбросами выглядел полнее и естественнее, он взбивал его и выносил к входной двери. Набитый на вид мешок на самом деле весил не больше кошки. Юджин еще немного подождал, затем потуже затянул на себе халат, на котором была вышита эмблема гостиницы «Плаза Рэдиссон» в Милуоки, откуда он украл его во время конференции по метеорологии. Он подбежал к краю тротуара, неуклюже бросил мешок на асфальт и бегом вернулся к двери.

Возвращаясь в свою комнату, он просиял улыбкой художника, глядя на сооруженные из картонных коробок колонны, протянувшиеся от пола до потолка в коридоре.

Поуютнее устраиваясь в постели, Юджин услышал глухой стук внизу. Он знал, что звук не может быть произведен падением одного из его произведений искусства – он складывал их аккуратными стопками, как это делают в музеях. Возможно, за время его недолгой отлучки в дом прошмыгнул енот. Юджин дотянулся до лежавшего в прикроватной тумбочке пистолета и снял его с предохранителя. Усевшись на полу между стеной и кроватью, он стал обдумывать стратегию дальнейшего поведения.

Снизу снова донесся стук Уверенный и собранный, Юджин проскользнул между тотемов из коробок. Съехав по перилам, он спустился в холл, освещенный только полумесяцем, висевшим в безоблачном небе. Сидя на корточках за одним из тотемов, он внимательно оглядел гостиную. Кто-то или что-то копошилось за моделью истребителя в одну четвертую натуральной величины, сделанной из банок из-под спагетти.

Юджин ринулся через холл, как сыщик из комиксов. Потом крадучись обошел скульптуру, чьи колеса покоились на постаменте из коробок. Юджин сохранял спокойствие. Он встал и со скоростью кикбоксера устремился на другую сторону постамента. С криком «Не двигаться!» он навел оружие на, как ему показалось, то ли бродягу, то ли пьяницу, который, как-то ненатурально пискливо взвизгнув, спрятался за ящиками. Юджин повернул выключатель, и свет разом залил комнату, на мгновение ослепив его.

– Будь я проклят, – сказал он, – если это не «Мисс Вайоминг».

– Опусти пистолет, кукла Кен.

– Бог ты мой! «Мисс Конгениальность».

– Да, потому что у меня всегда наготове речь о мире во всем мире.

– Эй…

Приток адреналина уменьшился. Юджин смутился.

– Но все полагают, что ты…

– Погибла? – рассмеялась она. – Что ж, технически – да.

Юджин стоял молча, скрестив руки на груди, и разглядывал Сьюзен.

– Фу, – сказала она. – Я не привидение. Я настоящая. Обещаю. А неплохо ты тут устроился.

Растерянный Юджин спросил, как она попала в дом.

– Я забралась, пока ты был на тротуаре. Я спала снаружи у твоей входной двери.

– Ты спала снаружи у моей входной двери?

– Нет. Я ждала в звуконепроницаемой кабинке, дожидаясь вопроса на эрудицию.

Юджин все еще переваривал открывшуюся перед ним сцену и молчал. Сьюзен дожидалась его реакции.

Он закурил сигарету и слегка расслабился.

– А ты отважна. Десять из десяти за хорошие манеры.

– Ах, да брось ты. Я пришла сюда намеренно. Что ты думаешь?

– Ты пришла сюда намеренно? Но почему сюда? Потом я же говорил – ты погибла. Я видел эту катастрофу по телевизору сто раз.

Сьюзен встала и сняла позаимствованную у пугала куртку.

– Ты объявлял погоду много лет, Юджин. И хоть однажды тебе удалось не ошибиться?

– Я хорошо делал свое дело.

– Делал? Полагаю, твоя станция увидела, что творится у тебя в доме, и решила тебя вытурить.

Сьюзен была рада и одновременно удивлена тем, что они с Юджином так быстро нашли общий язык. Точнее, чувство первой влюбленности, начавшейся с подмигивания тогда в Сент-Луисе, ничуть не уменьшилось сейчас, когда она встретилась с пожилым Юджином. С морщинами видавшего виды человека он был похож на героя боевиков, пастуха или на пятизвездного генерала.

Глаза его остались ясными и сияющими, какими она их и запомнила. Ко всему прочему он был чудаковатым и даже забавным.

– Но зачем тебе было приезжать ко мне, Сьюзен? Мы ведь даже не встречались.

– Где Рената?

– Рената здесь больше не живет.

Хороший знак. У Сьюзен внутри все затрепетало.

– Вы расстались?

– Уже давно. Ты не ответила на мой вопрос. Почему из всех мест на земле ты приехала именно сюда? Ты наверняка знаешь немало людей, живущих неподалеку от места катастрофы.

Он воздел руки:

– Черт. Вы только посмотрите, каким логичным я пытаюсь быть с привидением. Господи боже!

Сьюзен сама задавалась вопросом, почему приехала сюда. Она была уверена только в том, что она где-то на Среднем Западе и что дом Юджина, похоже, единственное безопасное место на всем континенте. О дальнейших планах она не задумывалась.

– Так, давай начистоту – ты что, думала, что мы с Ренатой предложим тебе теплые одеяла, несколько таблеток валиума и дадим позвонить 911? Катастрофа произошла неделю назад, «Мисс Вайоминг». Тут что-то не так. Если тебе нужны теплое одеяло и какао, то ты опоздала на целых пять дней.

Между тем Сьюзен знала только, что с момента первого сильного увлечения Юджином она всю жизнь его искала. Именно поэтому она была с Ларри, и, может быть, теперь ей хотелось узнать, что значит быть с настоящим Юджином.

– Я, может, и сама толком не понимаю, почему я здесь.

– Бред какой-то! – Юджин перевел дыхание. – С тобой все в порядке? После катастрофы? Ничего не сломано? Ни единого синяка?

– Я прекрасно себя чувствую.

– Не хочешь рассказать мне, что случилось?

– Конечно. Но только не сейчас. Позже.

– Ты голодна?

– Нет, только пить хочется.

– Пойдем, я дам тебе воды.

Сьюзен пригладила волосы и посмотрела на скульптуры Юджина.

– Все эти штуки сделаны из мусора. Но при этом они такие чистые. Как тебе удается поддерживать все это в такой чистоте?

– Это мое искусство. Настоящее дело. Пойдем. Кухня вон там. Как ты добралась сюда из Огайо?

В доме было тепло и сухо.

– В этой стране нет ничего проще добраться туда, куда тебе нужно. Необходимо только найти стоянку для грузовиков и какого-нибудь шофера, который торчит на амфетамине, потом залезайте в кабину, а когда проедете немного, напустите дыму насчет религии – после этого вас ссадят на следующей же стоянке и даже не придется отдаваться.

– Знаешь, а я помню тебя на сцене.

– Правда?

Сьюзен заволновалась.

– Да, черт побери. В тот вечер ты бы победила, даже если бы твоя мать не устроила тот маленький шантаж.

Но Сьюзен не хотела распространяться о Мэрилин.

– Я умираю от жажды, Юджин.

Юджин налил ей воды. К лампочкам на кухне были приделаны абажуры из молочных картонных упаковок, которые отбрасывали желтый свет на раковину. Сьюзен проверила срок годности на одной из них:

– Четвертое апреля 1991 года. Так вот когда ты стал Пикассо?

– Солнышко, ты просто сумасшедшая. А голос. А манеры. Возможно, ты даже сама не знаешь, что превратилась в свою мать. Я видел ее от силы минут пять, но, крошка, теперь ты – вылитая она.

Сьюзен закрыла глаза. Потом вздохнула, признавая правоту Юджина.

– О боже, знаешь что, Юджин? Ты прав. Я действительно чувствую себя сейчас похожей на нее во всем, я даже стала двигаться, как она. Забавно, раньше со мной такого никогда не случалось. Потребовалась авиакатастрофа, чтобы сидящая во мне Мэрилин обнаружилась.

Она поставила стакан.

– Теперь скажи, где мне спать.

До них донесся звук гудящего и пыхтящего мусоровоза.

Юджина мучило любопытство, но сил у него уже не осталось. Сьюзен взяла стакан с водой, и они вернулись в столовую.

– У меня в голове какая-то каша. Ты уверена, что с тобой все в порядке?

– Да.

– Как же ты все-таки выжила в такой катастрофе? – не отставал Юджин.

Сьюзен сделала еще небольшой глоток. Она немного успокоилась. Ощущение, что она бежит от кого-то, пропало.

– Знаешь, я сама крепко думала над этим целую неделю. Я вытащила билет под номером 58-а и выиграла. Не думаю, чтобы тут вмешались какие-то космические силы. Ничего подобного. А мне бы так хотелось, Юджин.

– Но где ты провела всю прошлую неделю?

Сьюзен зевнула и улыбнулась:

– Давай оставим это на утро. Я уже тридцать шесть часов как на ногах.

Юджин тоже слишком устал для дальнейших расспросов.

– Там есть комната для гостей с кроватью. Возможно, немного пыльная, но тебе там будет хорошо.

Юджин отвел ее в предложенную комнату. Между тем Сьюзен ликовала: Юджин был в разводе, уволился со службы и, как и она, не очень-то интересовался внешним миром. Войдя в комнату, она положила свои летные очки на столик рядом с кроватью и села на нее.

– Знаешь, если бы мамочка не провернула с тобой такой трюк, я никогда не стащила бы твои фотографии – ну те, 8х10 – и не влюбилась бы в тебя.

– Влюбилась!

Юджина это, похоже, развеселило, но потом он зевнул и сказал:

– Завтра утром я буду звонить в магазин, чтобы сделать заказ. Подумай, чего бы тебе хотелось на будущую неделю.

– А почему просто не сходить и не купить?

– Не люблю выбираться из дому.

Таких хороших новостей Сьюзен не слышала вот уже много лет.

– Спокойной ночи, Юджин. Спасибо.

– Спокойной, солнышко.

Юджин вздохнул и вышел в коридор. Он громко хлопнул по одному из тотемов.

– И главный приз присуждается, – сказал он, – «Мисс Вайоминг». Ну и дела.

На следующий день Сьюзен проснулась в полдень от ритмичного электрического звука, доносившегося из подвала. Она – дома у Юджина. Перевернувшись на другой бок, Сьюзен тихонько замурлыкала.

За окнами проехал мини-фургон. Внизу по-прежнему отчетливо и негромко что-то грохотало. Она надела висевший на двери комнаты халат и прошла вниз, к дубовой двери под главной лестницей. Сверкающие ярко-зеленые лучи вырывались из-за двери, как будто дверь защищала Сьюзен от вторгшихся инопланетян. Она открыла дверь, за которой оказался подвал. Юджин, в широких брюках, носках и футболке, работал на ксероксе, выдававшем сотни копий почтовых отправлений. Тут же располагались полки с кипами чистой бумаги, папками и дисками, содержащими тысячи американских и канадских имен и адресов, которые, как скоро предстояло узнать Сьюзен, были составлены одной фирмой в Вирджинии, занимавшейся демографическим учетом и сбором информации о доходах и расходах.

Юджин бросил взгляд на стоявшую на лестнице Сьюзен.

– Доброе утро, солнышко. Одеты мы, как я вижу, неформально.

На стенах, окружавших рабочее место Юджина, были развешаны дюжины деревянных и бархатных табличек с изображением облаков, солнца, снега и цифр, обозначающих температуру от 30 до 120 градусов. Сойдя по ступенькам, Сьюзен взяла бархатное солнце.

– Ого! Я сегодня действительно солнышко.

Заметив неодобрительный блеск в глазах Юджина, она повесила солнце обратно на орбиту.

– Спасибо, – сказал Юджин, продолжая свой ежедневный ритуал. Сьюзен подошла поближе и встала за спиной Юджина, чтобы получше разглядеть бумаги. Он обернулся.

– Ты умеешь работать с копировальной техникой?

– Помнится, когда мы ставили «Семейку Блумов» и сценаристы начинали задирать нос, я стопорила процесс распечатки. И знаешь, как я это делала? Писала на каком-нибудь клочке бумаги НЕИСПРАВЕН и прилепляла на крышку ксерокса. И все эти люди с IQ выше, чем температура в Палм-Спрингс, ни разу не осмелились что-нибудь предпринять против моих бумажек.

Сьюзен взяла деревянную плашку с цифрой 110°.

– И часто ты используешь эту?

– Псд конец. Несколько раз. Когда погода с ума сошла.

Сьюзен села на стул, продолжая наблюдать за Юджином.

– Когда «Семейку Блумов» отменили, Гленн, главный сценарист, набрал в соломинку для коктейлей «Ньютра-свит», потом открыл крышку ксерокса и вылил весь «Ньютра-свит» прямо внутрь. Для ксерокса нет ничего хуже. Вырубил аппарат напрочь. Пришлось его выкинуть.

– Этот дом – зона, свободная от ядерного оружия. И пока ты здесь, мы не потерпим никакого саботажа.

И все же он не смог удержаться от улыбки.

Ксерокс издавал ритмичный звук. Глаза у Сьюзен горели, в мыслях царил сумбур.

– Тебя вытурили с телевидения, потому что ты малость того?

– Нет, – ответил Юджин, сортируя бумаги. – Они меня не вытурили. Я получил производственную травму и уволился до срока.

– Получил травму, сообщая вечерний прогноз погоды?

– Выходит, что так. Хочешь узнать, как это случилось? Меня придавило автоматом с кока-колой.

– На работе?

– В студии, так что я получил страховку и профсоюзные выплаты – все тип-топ. Они установили говорящий автомат с кока-колой, который весил, пожалуй, на тонну больше обычного. Так вот этот ребенок, маленький урод, хам в бейсболке, стал трясти автомат, стараясь выбить из него банку-другую, короче, вся эта махина рухнула на него и раздавила, как пустую картонку. Я случайно проходил мимо, и мне расплющило правую стопу. Вот смотри…

Юджин стянул носок, и Сьюзен нагнулась, чтобы рассмотреть его правую ногу, которая, сплошь в шрамах и рубцах, напоминала карту Индианы, разделенную на маленькие, похожие на округи, участки.

– Узнаю знакомые места, – сказала Сьюзен.

– Точно, крошка. Парня сразу насмерть, а я потом еще месяцев семь не мог ходить. А они тем временем притащили новенького, посвежее, побойчее и поулыбчивей, чем я, и отзывы о нем были, как о королевской свадьбе. А у меня уже не было сил таскать свою задницу по другим станциям. Слишком стар стал. А старый диктор, рассказывающий про погоду, быстренько становится либо придурковатым евнухом, либо – иди гуляй на все четыре стороны. Ну, я и отправился.

– Разреши мне взглянуть на твою ногу поближе.

Сьюзен села.

– Положи мне ее на колено.

Юджин выключил ксерокс, и подвал погрузился в тишину. Он сел напротив, поднял ногу и опустил ее на колено Сьюзен.

– Мамочка учила меня, – сказала Сьюзен, – что бы я ни говорила, я должна представлять себе, что меня незаметно слушает член жюри конкурса красоты. Поэтому всю жизнь меня преследовала эта невидимая свора актрис из мыльных опер, художников по костюмам и теледикторов, выступающих с прогнозом погоды, которые проверяли каждое мое слово. Это привычка, от которой я не в силах отделаться. Я похожа на тех, кого родители заставляли каждый кусочек двадцать раз жевать, прежде чем его проглотить, так что вся жизнь этих людей превратилась в ад из двадцаток.

Она посмотрела Юджину в глаза:

– Тебе больно, когда я делаю так?

– Нет. Местами я совсем ничего не чувствую. А местами – обычное прикосновение и…

Сьюзен, по-прежнему глядя на Юджина в упор, стала нежно массировать его ногу.

– Я видела тебя тем вечером на конкурсе, – призналась Сьюзен. – Ты подмигнул. У меня от этого чуть синяк не остался.

Ее руки обхватили его щиколотку. Юджин смутился и опустил глаза.

– Мне столько пришлось всего вынести за эту неделю. Мне нужно принять душ, Юджин.

Юджин вывел ее из подвала. Они дошли до ванной. Сьюзен включила воду, чистую и горячую, и в мгновение ока оба сбросили всю одежду и, мокрые, набросились друг на друга. Кожа Сьюзен испытала ликующее облегчение, как если бы долгое время была покрыта липкой пленкой, а теперь эту пленку смыли. Сьюзен испытывала те же ощущения, которые испытываешь, когда едешь в скоростном лифте. Тела их с силой слились, высвободив неизвестную энергию ярости, сладострастия и одиночества. Они разъединились лишь тогда, когда вода совсем остыла. Юджин и Сьюзен выбрались из ванны. Юджин открыл шкафчик, где, к удивлению Сьюзен, висели свежие полотенца.

Несколько минут спустя Сьюзен исследовала содержимое старого шкафа Ренаты в поисках какой-нибудь одежды.

– Надену-ка я одно из этих шикарных платьев от Боба Мекки. Похоже, Рената бросила тут все свое барахло.

Перед ней на длинной подвижной механической вешалке, похожей на конвейер в химчистке, висели сотни платьев и костюмов, которые немного закачались, когда Сьюзен включила и быстро выключила вешалку.

– Если бы мамуля видела такое.

– Господи, выключи это. Звук как лейтмотив какого-нибудь надоевшего телешоу.

– Не верю, что она была такой уж плохой.

– Ты ведь тоже хлебнула семейного счастья.

– Формально я до сих пор замужем. Мы никогда не разводились.

– Рок-звезда. Наверное, крутой парень.

– Крис? Крутой – да, но парень – нет. Такого гея еще поискать. Я вышла за него, чтобы он смог получить зеленую карту, а я смогла оставаться рядом с его менеджером Ларри Мортимером, католиком.

Сьюзен перестала баловаться с механической вешалкой.

Юджин набрал номер и позвонил в магазин.

– О боже.

– Что?

– Ты настоящая, – сказал он.

– В отличие от?..

Юджин лежал на спине, следя за крутящимся под потолком вентилятором.

– И все-таки я правильно поступил, приехав сюда. Все время полностью в моем распоряжении. Мне не приходится иметь дело с…

– С чем?

– С людьми.

Юджин сплюнул.

Сьюзен посмотрела на него.

– Согласна. Ты правильно сделал, что приехал сюда.

Теперь они уже оба лежали, глядя в потолок и держась за руки.

– Что говорили о тебе все эти контрольные группы зрителей? – спросил Юджин.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну – контрольные группы? Типы, которых сгоняют, чтобы разобрать тебя по косточкам и понять, что делает тебя тобой.

– Зачем?

Сьюзен была заинтригована.

– Послушай, что они говорили про меня. А потом расскажешь, что они говорили про тебя.

– Давай.

– Женщины говорили: «Что это у него с волосами? Это настоящие? И это их настоящий цвет?» И еще: «О, я так возбудилась, я хочу рельефного астронавта». Мужчины были не столь многословны. Они никак меня не называли, но, как только видели мое лицо, понимали, что спортивный выпуск закончен и можно выключать телик.

Он закурил сигарету, потом снова лег и ухмыльнулся.

– Телевидение.

Сьюзен тесно прижалась к нему. Простыни были похожи на белую мраморную кондитерскую доску.

– Под конец они поняли, что у них уже достаточно серий, – сказала она, – чтобы продать их на разные станции, поэтому они перестали прибегать к опросам. Но вначале в мой адрес говорили что-нибудь вроде: «У нее под макияжем прыщи – видно невооруженным глазом. Ей что, шпателя не найдут? Ну и рожа. А сиськи-то как расползшаяся яичница». И еще много чего.

Их взгляды встретились, и оба расхохотались.

– Надо позвонить и заказать продукты.

Юджин стал набирать номер, и звуки, издаваемые кнопками при нажатии, напомнили Сьюзен песню, которая нравилась ей когда-то давным-давно, в восьмидесятые.

Глава восемнадцатая

Сьюзен часто выступала в торговых центрах, и ее дневное выступление в Клакамас Каунти Молл было во всех отношениях обычным. Большинство покупателей были людьми пожилыми, и выступать перед ними было гораздо проще, чем перед членами жюри. Лишь иногда раздражал какой-нибудь кривляющийся подросток или сладострастно скалящийся пенсионер. Однажды в «Олимпии» в штате Вашингтон охрана супермаркета выдворила старого эротика. Сьюзен посчитала это забавным, хотя она и не понимала, что именно старик делает. Она сказала матери и охранникам, что ей показалось, будто старичок трясет в кармане пакетик с конфетами, на что полицейские фыркнули, а Мэрилин визгливо что-то выкрикнула. Когда копы ненадолго вышли из офиса, Сьюзен сказала:

– Мам, только, пожалуйста, не заводи судебное дело. Уж по этому поводу-то не надо. Оставь.

– Кто знает, барышня, какой вред причинил вам этот человек.

– Вред?

– Пройдет еще много времени, пока ты все сама поймешь, моя сладкая.

– Мам, никаких судов. Мне уже надоело, что ты только и делаешь, что преследуешь людей. Сегодня мой день рождения. Пусть это будет твоим подарком, ладно?

Лицо Мэрилин застыло, потом тут же снова оттаяло.

– Ладно, буду просто свежевать кроликов, чтобы платить за аренду. Хоть кто-то в этом мире должен работать.

В клакамасском торговом центре Сьюзен предстояло выступать с попурри из «Бриаллинтина», ее обычным номером, который каким-то образом стыковался с проводимой центром кампанией «Молодежь без наркотиков». Подружка Сьюзен Триш, ей недавно исполнилось шестнадцать, довезла Сьюзен до центра из Макминвилля. Мэрилин должна была скоро подъехать: она задержалась в Бивертоне, чтобы переговорить с портнихой об осенних нарядах Сьюзен.

Припарковав машину, Сьюзен и Триш переговорили с представителем центра и втиснулись в кабинку женской уборной; специально приготовленная матерью юбка так и осталась лежать в бумажном пакете. Вместо нее подруги достали из спортивной сумки черное трико и тонкие красные кожаные галстуки. С помощью геля обе зачесали волосы торчком, густо накрасили глаза и прошли за кулисы. Когда объявили имя Сьюзен, они забрались на сцену. Изображая робота, Триш прошла к своему синтезатору, а Сьюзен – на середину сцены. Усталой и рассеянной аудитории торгового центра было безразлично, как одеты девушки, но Сьюзен впервые ощутила прилив энергии.

Как только Триш взяла первые аккорды, Сьюзен подняла кнут, который позаимствовала у одного из армейских приятелей Дона. Она начала щелкать им в такт ритмичному бреду песни «Whip It», к тому времени уже потерявшему свежесть гимну новой волны.

Впервые Сьюзен не чувствовала себя на сцене цирковым тюленем. Триш продолжала громко играть на синтезаторе, и Сьюзен чувствовала, как все проведенные прежде на сцене годы спадают с нее, точно тяжелые оковы, – все те годы, когда она разряженной куклой должна была выпрашивать рыбку у Мэрилин и всех членов жюри на свете, безрадостно выполняя затверженные движения, как стюардесса, демонстрирующая кислородную маску.

Но теперь Сьюзен видела на лицах искреннюю реакцию: широко раскрытые рты, матери, быстро уводящие своих детей, а сзади – нормальные парни, которые обычно освистывали ее и кидали ирисками, сейчас смотрели на нее без злобы.

Вдруг микрофон закашлялся и взвыл, и, обернувшись, Сьюзен увидела, как Мэрилин вырывает цветные штекеры из усилителей, а звукооператор вяло пытается помешать подобному разбою. Все головы в зале повернулись, как колосья пшеницы при порыве ветра, в ту сторону, куда гневно глядела теперь Сьюзен.

– Что ты тут вытворяешь, мама?

Мэрилин выдернула еще несколько проводов, и лицо ее скривилось, как посудная тряпка, когда ее выжимают.

Сьюзен щелкнула в сторону Мэрилин кнутом, который обжег Мэрилин руку, содрав с указательного пальца накладной ярко-красный ноготь.

– Мама, прекрати это! Прекрати!

Ухватившись за кнут, Мэрилин выдернула его из рук Сьюзен. Она была в полном неистовстве и вскарабкалась на сцену. Сьюзен повернулась к своей аудитории. Вид у нее был взбешенный.

– Леди и джентльмены, давайте-ка громко поаплодируем, – она помедлила, пока Мэрилин тяжело поднималась на ноги, как увязшая в густой грязи лошадь, – моей слишком эмоциональной матери.

Почуяв, что пахнет кровью, публика от души зааплодировала при виде того, как Мэрилин схватила Сьюзен за шею. Неожиданно Сьюзен ощутила, что моментально оглохла от оплеухи Мэрилин. Время для нее остановилось. Она словно покинула свою телесную оболочку и впервые почувствовала, что матери она не принадлежит так же, как «корвер» или холодильник. До Сьюзен действительно впервые дошло, что мать не имеет на нее больше прав. Связь между ними может быть на уровне чувств, если Сьюзен того захочет, или деловой, что имело некоторый смысл, но больше Сьюзен не собиралась позволять Мэрилин хлопать собой, как дверцей машины, когда Мэрилин была не в духе.

Посмотрев в глаза дочери, Мэрилин поняла, что все испортила и ей уже никогда не обрести прежнего преимущества. Это еще больше взбесило ее, но на сей раз ее ярость Сьюзен не испугала. Теперь она понимала, в чем дело.

Разбушевавшаяся Мэрилин стремглав ринулась к дочери, но та посмотрела на нее с мягкой улыбкой и сказала:

– Извини, мам, ты опоздала всего на полминуты. На этот раз тебе меня не заполучить. Так и знай.

Мэрилин обхватила Сьюзен, не то стараясь задушить, не то пытаясь удержаться, чтобы не упасть. Аплодисменты утихли, и тут подбежала Триш:

– Миссис Колгейт, пожалуйста.

– Ты, коварная маленькая шлюха! – крикнула ей Мэрилин.

– Мама!

– Она вовсе не то хотела сказать, – ответила Триш, пытаясь разнять Сьюзен и Мэрилин. – Нам надо убрать ее со сцены.

Появилась охрана. Сьюзен и Триш стояли точно пригвожденные к месту, пока двое здоровенных мужчин, используя всю свою силу, старались оторвать Мэрилин от Сьюзен.

– Пройдемте с нами, мэм.

– Нет.

– Ребята, давайте заведем ее в какой-нибудь кабинет или еще куда-нибудь, – сказала практичная Сьюзен. – Она переела таблеток для похудения. Ей надо побыть в темном прохладном месте.

– Предательница, – прошипела Мэрилин.

Сьюзен схватила сумочку матери. Девушки проводили Мэрилин в офис, где заставили ее проглотить несколько успокоительных таблеток. Потом Сьюзен позвонила Дону и сказала, что они будут поздно. Триш уступила просьбам Сьюзен, и они отвезли Мэрилин домой в Макминвилль. Ужин взяли по пути в китайском ресторане и рано легли спать.

Следующий день выдался солнечным и необычно жарким для апреля. Сьюзен сидела на лужайке за домом, подставив солнечным лучам лицо. Мэрилин сновала между машиной и двором с бесконечной рассадой петуний и маргариток. Это показалось Сьюзен немного странным, хотя и не таким уж необычным. В прошлом году компания, где работал Дон, прибавила ему заработок, и семья приподнялась, переехав из фургона в дом, пусть даже маленький, заросший бурьяном и облезший от дождя. Но жить в настоящем доме, похоже, нравилось Мэрилин, которая не слишком-то заботилась о внутреннем дизайне, она только восхищенно восклицала, что не надо прятать оси за кустами рододендрона.

Сьюзен продолжала печься на солнышке и, ближе к полудню зайдя в дом за холодным чаем, наткнулась на Мэрилин, державшую в руках охотничий нож Дона – настоящий тесак. Этим ножом Мэрилин делала зарубки на косяке двери между кухней и телевизионной комнатой – множество меток на разной высоте, начиная от уровня бедер до уровня плеч.

Сьюзен ничего не сказала.

Вооружившись шариковой ручкой и карандашом, Мэрилин стала вписывать между зарубками даты и имена: «Брайен 12/16/78, Кэтлин 5/3/79, Элисон 7/14/80» и так далее.

Дон вошел из коридора, руки его были черными от машинного масла.

– Мэрилин, – сказал он, – какого дьявола ты портишь дверь?

– Поднимаю цену дома, мой сладкий.

Дон и Сьюзен обменялись взглядами.

– Думаете, я не вижу, как вы двое обмениваетесь озабоченными взглядами?

На глазах мифический юный Брайен дорос до пяти футов.

Дон протянул руку к охотничьему ножу и сказал:

– Ну-ка давай сюда.

Но Мэрилин вывернулась.

– Вот тебе, выкуси.

Сьюзен и Дон опешили.

– Мы оставляем это маленькое уютное гнездышко, ребята, но прежде чем это сделать, надо поднять его цену.

Она продолжала делать зарубки.

– Исследования показали, что цену любого дома можно твердо поднять на десять процентов или даже больше, просто высадив вокруг него однолетних цветов на сотню долларов.

Элисон доросла до четырех футов и восьми дюймов.

– Цветы придают дому по-настоящему жилой вид. Жилой и любимый. Так же как и зарубки на косяке. Зарубки свидетельствуют о счастье, гордости и глубокой привязанности. Словом, еще пять тысяч к запрашиваемой сумме.

– А мы куда же денемся? – спросил Дон.

– В Вайоминг, кретин. В Шайенн в штат Вайоминг.

– О, мама, только не надо все сначала.

– Да, все сначала. Дома там дешевле. У нас будет комната для гостей и три ванных. А ты, милочка, сможешь представлять весь штат на национальных конкурсах. Там людей-то раз-два и обчелся. Так что конкуренции никакой. Пятьдесят одна блистательная претендентка, и только одна победит. Кто сменит Сьюзен Колгейт на следующем конкурсе «Мисс Соединенные Штаты»?

– Мы никуда не поедем, – сказал Дон.

– Нет, поедем. Этот дом записан на мое имя, так что – собирайся.

– Она сегодня не в себе, – обратился Дон к Сьюзен. – Оставь ее.

Сьюзен снова отправилась загорать, надеясь, что нашедшее на Мэрилин кратковременное помешательство скоро пройдет. Уже позже, в своей комнате, она услышала внизу обычное позвякивание и стук, сопровождающий приготовление ужина. Мэрилин позвала Сьюзен и Дона к столу, и вечер прошел, в общем-то, нормально. Даже слишком. Но в какой-то момент раздался грохот, и дом тряхануло, словно машину, перескочившую через «лежачего полицейского». Стоявший перед Сьюзен стакан воды опрокинулся, а фотография в рамке упала со стены. Все трое вскочили – в доме было тихо, и только с кухни доносилось какое-то странное тихое шипение.

Пройдя через дверь, изрезанную отметками, они увидели зиявшую в потолке громадную дыру и другую – прямо под ней, в полу – между плитой и холодильником.

– Боже правый, это метеорит, – сказал Дон, взглянув вниз.

Сьюзен и Мэрилин тоже смотрели вниз, уставившись на коричнево-синий булыжник, который лежал на треснутом бетоне рядом с морозильником, в котором еще с осени хранились охотничьи трофеи Дона. Дон опрометью сбежал с лестницы, оглядел каменную глыбу и, не находя слов, посмотрел на Мэрилин и Сьюзен. Обе женщины сбежали вслед за ним.

– Это чудо, мы спасены, – сказала Мэрилин. – Это знак Господа, мы на правильном пути, это торжественное знамение.

Упав на колени, она начала молиться, как однажды давно, когда навещала свою родню в горах. Сьюзен вгляделась в булыжник.

– Эй, да он, похоже, тает.

– Черт, – сказал Дон, – да это же дерьмо.

Это был ком замерзшего дерьма, случайно вывалившийся с борта самолета филиппинской авиакомпании, летевшего рейсом из Чикаго в Манилу, – он-то и оплатил новый дом в Шайенне. Дон вспоминал об этом не иначе как о «говнопаде». Авиакомпания уладила все быстро и тихо. Через шесть недель Колгейты уже жили в Шайенне.

Глава девятнадцатая

Полицейские закончили тщательный осмотр алтаря Сьюзен Колгейт, который так и стоял на заднем сиденье машины Айвана, и уехали. Весь остаток дня Джон бродил вокруг алтаря и без конца звонил автоответчику Сьюзен, разъединяясь каждый раз, когда тот включался. Он попытался уснуть, но вместо спокойного сна получались какие-то обрывки видений, словно обрезки пленки с пола монтажной комнаты, прерываемые приступами тревоги. Уже было совсем поздно, когда он сдался, встал, принял душ, выпил тонизирующий коктейль, поболтал с Ниллой, которая как раз вернулась со своих спортивных занятий, и отправился в «Вест-сайд видео». Райан был занят с клиентом.

– Вы знаете название картины, сэр? – Райан тщетно пытался добиться от клиента вразумительного ответа.

– Понимаете, это та самая картина. Помнится, она еще была в синей коробке.

– Вы знаете, кто исполняет главную роль?

– Тот парень. Понимаете.

– Не уверен. Это комедия, драма или?..

– Отличная вещь.

– Ладно. Вы хоть представляете – кто режиссер?

– Ну тот, знаменитый.

– Понятно.

– Эй, дружище, – вклинился Джон. – Пойди прими таблетку, а когда мозги включатся, дай нам знать.

Клиент обиделся.

– Вы уж меня простите. Я хочу выбрать картину, мистер, не знаю уж как вас там. Ваше-то какое дело.

Джон посмотрел клиенту прямо в глаза:

– Хочешь узнать, какое мое дело?

– Да, то есть нет.

– Тогда почему ты меня спрашиваешь? Пошел вон. Не надо мешать людям, которые знают, чего они хотят.

Клиент, явно расстроенный, робко удалился.

– Спасибо тебе от всей души, Джон, – сказал Райан. – Ты даже представить себе не можешь, как долго я сдерживался, чтобы не сказать ему то же самое. Если ты когда-нибудь решишь поставить фильм под названием «Ну, этот, как там его…», то в видеосалонах это будет самая спрашиваемая картина.

Джон осмотрел салон, потом сказал:

– Райан, сматывайся с работы и поехали. Есть дело.

– Только не сейчас – сейчас самый разгар дня, час пик, я должен обзвонить должников, а вечером показывают программу «Женщины, которые любят слишком сильно».

– Мы с Айваном хотим купить твой сценарий.

Через десять минут, каждый в своей машине, они приехали в бар клуба «Сент-Джеймс». Джон прибыл первым и заказал виски. Наконец появился запыхавшийся Райан.

– Прежде чем что-нибудь обсуждать, Джон, должен тебе сообщить, что днем у нас была полиция и они буквально насели на меня: во-первых, потому что я соорудил алтарь Сьюзен Колгейт и, во-вторых, потому что отдал его тебе. У меня было такое ощущение, будто меня вымазали мармеладом и привязали к муравейнику.

– Ее нигде нет. Она не показывалась даже на съемках. Копы меня тоже достали. Мне пришлось объяснять им, что я делал, сидя ночью в машине напротив ее дома с алтарем Сьюзен Колгейт на заднем сиденье.

– Ну ты извращенец! – рассмеялся Райан.

Джону было не до смеха.

– Разве люди не считаются пропавшими только после того, как пройдет двое суток?

– Не знаю, – Джон закрыл лицо руками. – Пей.

Райан выпил.

– Перед тем поехать сегодня к тебе, мы болтали с Ниллой, женой Айвана, и она сказала мне, что после катастрофы Сьюзен пропала на целый год, прежде чем объявиться снова. Я не знал, что она пропадала так надолго! Не знал. И оказывается, что никто не имеет ни малейшего представления о том, где она могла находиться все это время. Даже копы не знают.

– Но ты знал, что она попала в катастрофу…

– Эх ты, в девяносто шестом я так часто оказывался в Центре Бетти Форд,[4] что даже не знаю, кто был президентом.

Райан был слегка смущен, не зная, как ему держаться с этим важным кинорежиссером, вознамерившимся купить его сценарий, поэтому он не стал форсировать разговор, и Джон продолжал:

– Иными словами, если Сьюзен Колгейт, святая покровительница пропавших без вести, пропадает без вести хотя бы на один день, то всем Пропавшим без Вести следует тотчас начать поиски, правильно?..

– Когда вы встретились, она узнала, кто ты? – спросил Райан. – Как долго вы вообще общались? На чем расстались? Во что она была одета?

– Мы просто шли. Было чертовски жарко. Но она даже не вспотела. Это было похоже на то, будто мы, как школьники, сбежали с уроков.

Им принесли орешки.

– Райан, ты знаешь о том, что перед тем, как я принял решение выйти из игры, я был серьезно болен?

– Нет.

– Так вот знай. Я практически отбросил копыта в «Сидарз» – по крайней мере, врачи так говорят. И ты знаешь, кого я увидел, когда лежал при смерти?

– Кого?

– Сьюзен.

– Что я могу на это сказать?

– Уж скажи что-нибудь.

– Джон, ближе к теме!

– Ладно, итак, по больничному телевизору шел повтор «Семейки Блумов» за несколько минут до того, как я отключился, но понял я это только через несколько месяцев. Но все-таки это была она. Понимаешь, что я хочу сказать? И я привык к мысли, что привидевшееся мне лицо и голос ничего не значат, но вот настало сегодня – и теперь я больше не думаю, что это было так уж бессмысленно.

Мимо прошел официант. Стакан Райана был пуст. Он заказал еще.

– «Сингапурский слинг», пожалуйста.

Райан не знал, что сказать Джону.

– «Сингапурский слинг»? – спросил Джон. – Где мы, черт побери? В фильме Боба Хоупа? У меня такое чувство, что я пью со своей матушкой.

– Это стильный ироничный напиток.

– Вот придурок. Я уже на деле знал, что такое ирония и что такое ретро, когда ты еще гадил в «Хаггис».

Джон посмотрел на официанта:

– «Ржавый гвоздь», пожалуйста.

Райан беспокойно заерзал на месте.

– Полагаю, ты не прочь поговорить о своем сценарии, – сказал Джон. – Мы его берем. Только, пожалуйста, без инфарктов и инсультов.

Райан перевел дух, но чувствовалось, что он все еще нервничает.

– У тебя есть агент, Райан, а? – спросил Джон.

Райан густо покраснел.

– Нет.

– Тебе же лучше. Можешь считать, что сэкономил сорок пять штук.

Райан побледнел.

– О, это хорошо, – сказал Джон. – Я вижу, как маленькие колесики крутятся у тебя в голове, чтобы высчитать всю сумму. Это затруднительно, поэтому могу помочь. Триста штук.

– Ты меня разыгрываешь.

– Лицо у тебя как у игрока в покер, Райан.

Райану принесли коктейль, но он отодвинул его в сторону:

– Хочу, чтобы у меня была ясная голова.

– Да ты крепче, чем я когда-либо был.

Он поднял свой стакан:

– У меня тост.

Они со звоном чокнулись, отхлебнули, и Джон сказал:

– Айван относится с подозрением ко всему, на что цена не завышена. Если бы я сказал ему, что купил «Тунгуску» за пять штук, то ничего бы не получилось. Цифру триста я взял с потолка. А мог бы назвать и больше.

Райан выпрямился и застыл.

– Да брось ты, Райан, – сказал Джон. – Пей, веселись, танцуй. Дай мне почувствовать себя старпером-благодетелем.

– Нет, Джон, ты не понимаешь. Ты просто переменил мою жизнь, как если бы дал крылья или ослепил. У меня голова идет кругом.

– Поверь мне, далеко не всегда все так происходит. Если бы все шло как обычно, мы с Айваном придумали бы, как тебя облапошить. Но у меня другое настроение. Я свяжу тебя с юристом. Подпишешь бумагу – и порядок.

Коктейль из денег, личных признаний и ироничных напитков придал Райану дерзости.

– Джон, а что там такое было в прошлом году? Я знаю не больше, чем любой читатель бульварной прессы. Что случилось? Что ты такое тогда задумал?

Джон благодушно посмотрел на Райана.

– Не теперь. Не сегодня. Сегодня мы празднуем успех.

Скоро они расстались, но несколько часов спустя, покрутив пленки со Сьюзен, Джон позвонил Райану и спросил, готов ли тот исполнить данное когда-то обещание и позволить ему поделиться своими чувствами, которые он испытывает к Сьюзен. Был второй час ночи, Райан шлифовал текст «Тунгуски», и ему не хотелось отвлекаться, но Джон настаивал. Тогда Райан заявил, что ему надо выйти по кое-какому делу и в ближайшее время он будет занят.

– О'кей, Райан, ты можешь просто сказать, что твое предложение немного поговорить о Сьюзен было всего лишь вежливостью, вроде того, как какому-нибудь плохому актеру предлагают когда-нибудь сыграть в сквош, чтобы от него отделаться.

– Джон, мне нужно съездить и кое в чем помочь своей подружке.

– Подружке?

– Каким странным тоном ты говоришь.

– Я? Самым обыкновенным. Я всего лишь сказал «подружке».

– Ты что – считаешь меня геем?

– Разве я сказал такое?

– У тебя был такой голос.

– Но ты ведь гей?

– Нет.

– Не верю.

– Боже, мне надо позвонить. Пойди, слопай что-нибудь, а я минут через пять тебе перезвоню.

Джон повесил трубку. Через три минуты телефон зазвонил.

– Ванесса говорит – ты можешь приехать и помочь нам.

– Помочь? О чем ты?

– Увидишь.

Райан оставил адрес Ванессы, живущей в Санта-Монике. Они договорились встретиться через час, но Джон приехал раньше.

Ванесса открыла дверь, невозмутимая, в очках в роговой оправе, придававших ей вид ученой дамы, в трикотажном костюме, который, казалось, был перенесен из другой части этого столетия. Джон решил, что Ванесса похожа на одну из убитых в Канзасе дочерей Клаттера. Она предложила Джону сесть в кресло.

– Может, хочешь чего-нибудь выпить?

– Хм… колу.

– Разумеется.

Она прошла на кухню. Джон услышал, как открылась и захлопнулась дверца холодильника, доносились и другие знакомые кухонные звуки. Ванесса имела умный вид, который ей никак не удавалось скрыть. У нее был взгляд лазерного сканера, какой бывает у самых высокооплачиваемых личных секретарей, таких секретарей, благодаря которым режиссеры-неандертальцы, авторы тупых фильмов для подростков, вдруг становятся стильными и изысканными. Такие секретари пишут краткие изящные речи режиссерам, чтобы те произнесли их, когда будут преподносить огромный чек какой-нибудь тщательно выбранной, современнейшей благотворительной организации.

Совершенно очевидно, Ванесса была чудом природы, оказавшимся где-то в самой крайней правой точке гауссовой кривой.

– Чем зарабатываешь на жизнь, Ванесса? – спросил Джон.

– Работаю в «Рэнд корпорейшн».

Джона это ничуть не удивило.

– Не слабо. И что делаешь?

– Участвую в мозговом штурме.

– То есть просиживаете целыми днями в специальных креслах, размышляя над вариантами стратегии вооруженного вторжения и тем, как можно подавить развитие электромобилей?

Ванесса сделала вид, что не слышала всего этого, и, войдя, протянула Джону стакан с колой. Он отхлебнул и помолчал.

– Послушай, а ведь действительно вкусно.

Сладкий напиток понравился ему, и он одним залпом выпил полстакана.

– Надо же – напрочь позабыл, какой вкусной может быть самая обычная кола.

– Дело не в коле. Дело во мне. Я добавила сахару. Две чайные ложки.

Джон закашлялся.

– Ты добавила сахар в колу? Это же возмутительно!

– Не будь дураком.

Она присела на диван.

– Все стонали и жаловались, когда в восьмидесятые состав кока-колы изменился. Если хочешь колы в стиле пятидесятых, добавь в нее сахарку. Мне показалось, Джон, тебе это понравилось.

С минуту они молча пили колу, потом Ванесса сказала:

– Райан сказал, что ты считаешь его геем.

– Ну и?

Ванесса, очевидно, не разделяла такую точку зрения.

– Он мой друг, Джон.

Она сделала еще глоток.

– Лично мне больше нравится диетическая кола, но я всегда подсыпаю сахару. Наверно, у меня действительно извращенный вкус.

Она опустила глаза под пристальным взглядом Джона.

– Мы с Райаном любим друг друга.

– Я тоже люблю своего друга Айвана, но не назначаю ему свиданий.

– Ой, только помолчи. Эрос. Агапе. Секс. Дружба. Тут все вместе. Я не тупая.

– Ты хочешь сказать – в ваших отношениях есть эрос?

Глаза Ванессы блеснули, но она промолчала.

– Это, конечно, не Тарзан и Джейн, но это по-настоящему. Он искренен со мной.

Джон раскусил кубик льда.

Ванесса посмотрела в окно.

– Райан приехал. Мы с тобой просто пили колу, ладно?

Через некоторое время все трое уже ехали в машине.

– Если хочешь поговорить о Сьюзен с Ванессой – давай. Она просто замечательная, – сказал Райан Джону.

– Вот как, – ответил Джон в некотором замешательстве.

– Сьюзен Колгейт была моим кумиром, Джон, – сказала Ванесса. – Знаешь, в какой роли она обычно выступала по телевизору? В роли смышленой дочери, которая находит смыслы и структуры в этом запутанном бессмысленном мире. Мне это близко.

– Я понимаю, о чем ты, – ответил Джон. – У меня такое чувство, будто у нее ключи от моего потаенного «я». Понимаете, как будто она знает мой код, хотя я даже сам не могу верно его набрать.

– Как раз этим Ванесса зарабатывает, – сказал Райан. – В «Рэнде». Находит смыслы, структуры и коды.

– А кто ты по специальности? – спросил Джон.

– Райан же сказал – я искатель.

– Искатель?

– Именно. Когда я была еще ребенком, если что-то пропадало, люди приходили ко мне, чтобы я это нашла. Я могу найти что угодно. Я задаю вопросы. Проверяю данные. Устанавливаю взаимосвязи. И тогда потерянное находится.

– Чушь собачья.

– Эх ты, Фома неверующий. И какие изысканные выражения.

– Покажи ему на примере, – сказал Райан.

– Справедливо. Давай поговорим о тебе, Джон Лодж Джонсон, дата рождения – 5 ноября 1962 года, место рождения – Мирафлорес-Локс, зона Панамского канала. У тебя одно неопустившееся яичко, и с 1983-го по 1996-й ты вовсю смолил «кент». Начиная с 1988-го, тебя допрашивали, но так и не осудили по поводу сразу нескольких дел, связанных с наркотиками. Ты правша, но пользуешься левой рукой, бросая бейсбольный мяч и мастурбируя. Около двух лет назад ты был должен налоговой службе более 11,3 миллиона долларов, которые были возвращены восемь месяцев спустя после полной ликвидации твоих активов и банковских счетов, два из которых помещались в швейцарских банках в Давосе, – ты полагал, что налоговая служба ничего не знает о них, но они знали, и тебе повезло, что ты сообщил об их существовании, иначе они отрезали бы твое неопустившееся яичко, насадили на вилку и съели за обедом. У тебя кровь третьей группы, а твой IQ – 128. За последние десять лет тебе выписывали более тридцати различных психотропных средств, и ты по одному и тому же рецепту приобретал препараты в разных аптеках в округах Лос-Анджелес, Вентура и Сан-Бернардино. Ты гетеросексуал, но несколько раз по просьбе женщины занимался сексом втроем. За несколько месяцев до твоего широко освещенного в печати исчезновения ты попытался передать все твои права и будущие гонорары «Рональд Макдоналд хаус». Однако благодаря твоему другу Айвану суд отклонил право на подобную передачу и вместо этого назначил совет опекунов, которые скоро соберутся с целью оценить твою вменяемость, чтобы вернуть тебе твою кучу денег, с которыми, как ты всерьез полагал, ты расстался навсегда. Я бы на твоем месте послала Айвану корзину фруктов, Джон Лодж Джонсон.

Джон буквально онемел.

– Здорово, правда? – сказал Райан.

– Желаешь еще? – спросила Ванесса. – Почти девяносто пять процентов твоих телефонных звонков ты делаешь либо в Нью-Йорк, либо в Калифорнию. Начиная с 1991-го и до твоего исчезновения ты тратил каждый месяц на телефонный секс примерно девять тысяч пятьсот долларов. Я еще не знаю, прибегал ли ты после этого к телефонному сексу или нет. Наиболее часто набираемый тобой номер принадлежит твоей небезызвестной мадам Мелоди Ланье из Беверли-Хиллз, которая – спорю, тебе это неизвестно – страдает малярией и которая также потеряла мизинец на левой ноге в автокатастрофе в Дарвине в Австралии в 1984 году. Ничто и никто не укроется от всевидящего ока, то есть от меня, Ванессы Гумбольдт. Так-то.

– Мелоди никакая не моя мадам, а ты просто чудовище.

– Не будь таким тугодумом. Все и так очевидно, надо только знать, где посмотреть.

– Хороша, верно? – сказал Райан. – Она тебе и в Ватикане найдет того, кто делает аборты.

– Если тебе от этого станет легче, то не скрою – я натура не творческая. Препоручаю все дальнейшие дела моему вундеркинду.

Она легонько хлопнула Райана по колену.

Скоро машина съехала с шоссе, и Ванесса подрулила к синему зеркальному кубу – большому зданию лаборатории, окруженному густой зеленой лужайкой, вполне пригодной для игры в гольф.

– Вот мы и приехали, – возвестила Ванесса. – Это тот самый офис, где некий проныра по имени Гари Воорс надул меня на несколько тысяч, когда я была его внештатным сотрудником.

– Нож в спину, – сказал Райан.

– Пятнадцать штук. Но я навела справки насчет него и компании, так что маловероятно, что я когда-нибудь получу свои деньги. Сама виновата. Надо было сначала все проверить. Пойдемте, давайте вылезайте из машины.

На автостоянке Ванесса вытащила из багажника пластмассовую канистру для бензина. Джон приблизился к Ванессе, которая сказала:

– Вытяни руку.

Джон колебался.

– Да ладно, Джон, не бойся.

Он протянул руку, и Ванесса насыпала ему на ладонь какое-то вещество.

– Эти крохотные, почти невидимые шарики, – сказала Ванесса, – семена клевера. А теперь с их помощью мы немножко поразвлекаемся в правописании.

Она начала сыпать семена на ухоженную траву, выводя какие-то знаки. До Джона дошло, что она что-то пишет.

– Что такое ты пишешь?

– Она пишет «Гари трахает Тину», – сказал Райан.

– Кто такая Тина?

– Жена генерального директора. За ними тоже тянется грязный след. И я не стала бы втягивать в это Тину, но именно она делала так, что все мои идеи присваивал Гари.

– Семена клевера быстро прорастают, – пояснил Райан. – Корни у них как щупальца, побеги имеют темно-зеленый цвет и появятся они через десять дней.

– Как раз перед самым возвращением Гари с Бермудских островов. Какое совпадение, – сказала Ванесса.

Она закончила выводить петли.

– От надписи можно избавиться, только сняв весь дерн, – сказал Райан. – Умно придумано, а?

– Готово.

Ванесса пошла обратно к машине.

– Так вот в чем было дело?

– Ну, поехали.

Через минуту они снова были на шоссе. За рулем по-прежнему сидела Ванесса. Джона била мелкая дрожь. У него начали появляться мрачные предчувствия. Он думал о том, что могло случиться со Сьюзен. Хотя его собственные фильмы были полны насилия, а персонажи почти всегда оказывались ненормальными, он никогда не воспринимал их как что-то реальное. Впервые в жизни он ясно себе представил, как насилие из его фильмов входит в его жизнь, отчего почувствовал приступ тошноты: теперь он отчасти понял, что могли чувствовать люди, упрекавшие его за жестокость в своих письмах.

– Мы с Ванессой собираемся помочь тебе найти Сьюзен, – сказал Райан.

– Если предоставить это копам, – сказала Ванесса, – то, когда они ее найдут, из нее уже паштет получится. Позволь мне закинуть сеть сегодня. Приезжай ко мне завтра в пять. Я предоставлю результаты и обед в придачу.

Помолчав, она спросила:

– С тобой все в порядке, Джон?

– А что такое?

– Ты такой бледный, будто увидел привидение.

– Все в порядке, Ванесса, – ответил Джон. – Можно вопрос?

– Давай.

– Почему ты помогаешь мне? Я имею в виду, что ты ведь совсем не знаешь меня… что ты не…

– Хватит, хватит. Считай, что мой интерес – Райан. Ты помог ему – я помогаю тебе.

– И?

– И все. А почему бы тебе не объяснить мне, только честно, зачем ты так хочешь найти Сьюзен Колгейт, а? Она сейчас вполне может быть наряжена в школьную форму и лежать разлагаясь где-нибудь под твоим крыльцом. А вся эта поисковая операция затеяна лишь для того, чтобы отвлечь от тебя внимание.

– Нет, не так, – равнодушно отмахнулся Джон.

– Ладно, так зачем искать Сьюзен Колгейт, Джон?

– Потому что…

– Ну?

Джон, соображая, все сильнее сдавливал мозг, словно пытался открыть неподатливую банку маслин.

– Потому что она знает, что людям суждено меняться. Знает, что это неизбежно. И, кажется, она понимает, что в моей жизни настал момент, когда я утратил эту способность. Извини, у меня получается что-то вроде песенки кантри.

– По-моему, все выглядит так, будто ты ее преследуешь. Это может не очень-то ей понравиться.

– Я не преследую ее, Ванесса. Я лишь хочу попробовать ее найти. Никто не воспринимает ее исчезновение всерьез, кроме нас.

– А в чем тогда интерес для Сьюзен? – спросил Райан. – Если только мы не найдем ее связанной на рельсах.

Джон сверкнул на него глазами.

– Прошу прощения.

Но вопрос Райана заставил Джона задуматься. Что способен он дать Сьюзен? Стать еще одной из этих голливудских развалин, чтобы она о нем заботилась? Нет, потому что… потому что что? Джон постарался как можно глубже заглянуть в колодец своей души и увидеть хотя бы зерно разумной причины. Он думал о безнадежно одинокой женщине, которая читала «Архитектурный дайджест», и о другой женщине, которую он встретил потом и которая накормила его обедом. Кругом полно одиноких людей, и эти люди существуют за порогом нашего восприятия.

– У нас много общего, – вырвалось у него.

– Правда?

Райан с Ванессой переглянулись.

– Вы не замечали, что дольше всего держатся те пары, которых объединяет какой-то общий опыт? Работа, школа, круг друзей?

– Ну и?

– Как у нас со Сьюзен.

– Но ты даже представления не имеешь, Джон, куда отправилась Сьюзен после катастрофы. Ты ведь имеешь в виду исчезновение, так?

– Я имею в виду то, что мы узнали друг о друге во время нашей прогулки, Райан. Что мы оба искали одно и то же. Сейчас я не знаю подробностей, но узнаю, как только найду ее.

Все замолчали. Ванесса напряженно сидела за рулем, как будто вела машину сквозь снежную бурю. Они ехали в одной из тысяч машин по десятиполосному скоростному шоссе, со всех сторон стиснутые другими автомобилями, поток которых не ослабевал даже в самую глухую ночную темь. Никто не произносил ни слова.

Весь следующий день Джон проспал. Ночью, за простыми спагетти, Ванесса щедрым жестом продемонстрировала перед Джоном и Райаном содержимое своей сети.

– Сьюзен Амелия Колгейт, родилась 4 марта 1970 года в Корваллисе в штате Орегон. Ее мать, Мэрилин, была замужем за Дюраном Дешенном, официальный развод с которым так и не оформила.

– Полиандристка, – сказал Райан.

– Кто? – переспросил Джон.

– Явление, противоположное двоеженству. Когда у женщины одновременно два мужа и больше.

– Этот парень, Дюран Дешенн, погиб в 1983-м, а мать Сьюзен вышла за Дональда Александра Колгейта в 1977-м, так что в течение семи лет она была полиандристкой. Но у меня есть подозрение, что этот Дон Колгейт понятия не имел, что был муженьком номер два. Спорю, что мы трое, плюс сама Мэрилин, единственные, кому известна ее тайна.

– Сьюзен росла в Макминвилле, в штате Орегон, в фургончике, – продолжала Ванесса. – В молодости она участвовала, была финалисткой и победительницей буквально сотен конкурсов красоты. Ее самое крупное достижение приходится на 1985 год, когда она выиграла подростковый конкурс «Мисс США» в Денвере, но прямо на сцене отдала свою корону ЛуЭнн Рамсей, кстати, нынешней жене аризонского губернатора.

– Все это мне известно, – сказал Джон. – Интернет. Библиотеки. Журналы. Скажите что-нибудь новенькое.

– Предполагалось, что в 1997-м она погибла в авиакатастрофе в Сенеке, но это не так, и до сего дня никто не знает, где она провела ровно один календарный год. Даже я ничего об этом найти не смогла.

– Какая скромность.

– Нет, но кое-что я все же нашла.

– Что? – быстро спросил Джон.

– Может, это и чепуха, но когда я проверяла данные, связанные с ее телефонными звонками…

– Какие данные?

– Когда же ты повзрослеешь? Эра секретов кончилась. Как я уже говорила, когда я проверяла эти данные, то наткнулась на некую аномалию. Чаще всего она звонила парню по имени Рэнди Хексум. Он живет в Долине. Я проверила его, и выяснилось, что он из Эри из штата Пенсильвания. Его настоящее имя – Рэнди Монтарелли, и он жил в тридцати милях от полицейского участка, куда Сьюзен обратилась, заявив, что у нее амнезия.

– И?

– Оба вернулись в Лос-Анджелес одновременно, год назад, и он стал работать на Криса Трейса. О Рэнди Монтарелли, он же Хексум, также нет почти никаких данных с тех пор, как он уехал из Эри. Чертовски трудно иметь пустой файл данных, но у него именно так. Это очень подозрительно.

– Он сейчас в Долине?

– Да.

Через секунду Джон был уже на ногах. Он отнес тарелки на кухню, завернул крышку на бутылке колы и поставил ее в холодильник.

– Поехали.

Глава двадцатая

В молодости, когда Джон еще жил в Нью-Йорке, учитель математики, мистер Берд, одновременно исполнявший функции учителя физкультуры и классного руководителя, вывел дрожащий от холода класс на игровое поле. На поле он отметил белым мелком точки, образующие большой квадрат. На каждой из этих отметок он поставил по ученику и, когда все заняли указанные места, проорал в мегафон:

– Посмотрите внимательно на этот квадрат. Он называется акром. Всю оставшуюся жизнь вы будете слышать, как люди говорят об акрах. Пять акров. Три тысячи акров. Полтора акра. Так вот, перед вами – акр. Еще раз внимательно посмотрите на него. И пусть он навсегда останется в вашей памяти, потому что единственный раз в жизни вы видите совершенный, стопроцентный акр.

Джон запомнил этот акр, холодный, сырой и вытоптанный. Его размер действительно остался у него в памяти, и когда Джон бродяжничал, он видел со всех сторон исключительно акры – стопроцентно точные, стопроцентно безлюдные и по большей части бесхозные. Теперь, когда он действительно стал Никем, земля принадлежала ему. В свои хорошие мгновения он чувствовал себя королем, но этих мгновений становилось все меньше и меньше, по мере того как он стремительно опускался. Секс прекратился. Почти все формы коммуникаций затихли: женщины исчезли из его жизни, и он тосковал по ним, как тоскуют по дому. Он видел их только мельком – холеных, накормленных, имеющих перед собой ясную цель, и, как правило, в тот момент, когда они поднимали стекло в окне машины. Ему остро не хватало женского общества, способности женщин прощать, исцелять раны, их постоянной готовности смеяться мужским шуткам. Не хватало матери, Мелоди, Ниллы и даже флоридских близняшек, чьи имена он успел позабыть.

Почти все Никто, которых он видел, были мужчинами. У женщин гораздо больше контактов с миром: дети, семья, друзья.

Джон умел, глядя человеку в глаза, определять, когда от него что-то хотят. Теперь на него так никто больше не смотрел. Но он не умел, глядя в глаза людям, определять, когда они хотят ему что-нибудь дать. Иногда он замечал, как женщины с верещащими детьми и продуктовыми тележками наблюдают за ним, когда он выходил из уборной в «Денниз» и шел к прилавку или когда ходил по продуктовому магазину. Что они ему предлагали? Еду и немного любви, чтобы он смог дотянуть до следующей станции пути? Женщины стали для Джона воротами назад, в лучший мир, которым до этого он пренебрегал.

Пятеро пьяных парней с фермы, ехавшие в пикапе, избили его как-то вечером, на закате, потому что он подвернулся им под руку, а у них было соответствующее настроение. Его униформа оказалась заляпана кровью, и ее пришлось выбросить в урну на бензозаправке. Он потратил свои последние деньги, пятнадцать долларов, на уцененную желтую футболку с надписью «У меня есть еще футболка „Порше“!» и плащ с логотипом пива «Корона», плащ прилагался бесплатно к упаковке из шести банок, которые он выпил, переварил и выписал, пока шла гроза.

Как-то вечером в Уинслоу, в штате Аризона, он встретил дружелюбно настроенного парня по имени Кевин. Они оба подсчитывали то, что насобирали вокруг магазина у бензоколонки. Время шло к закату. В небе загорались первые звезды. Джон как раз нашел упаковку просроченных сосисок, когда Кевин сказал:

– У меня тут недалеко дом. Можем пойти туда – перекусить.

Кевин казался вполне дружелюбным, а Джон соскучился по самому простому разговору. Сказать по правде, у него неделями не было ни единой мысли в голове.

«Дом» располагался под покрытым ржавчиной и разукрашенным граффити мостом, который был перекинут через овраг; на земле валялись сморщенные презервативы и матрас, до такой степени кишевший насекомыми, что Джон старался держаться от него подальше.

– Приехали. Разводи огонь.

Кевин помог Джону развести костерок под перевернутым колпаком от «шевроле», который наполнили водой из почти пересохшего ручейка на дне оврага. Когда вода закипела, Джон бросил в банку свои просроченные сосиски, и оба молча принялись смотреть, как они варятся. Джон подозревал, что беседы так и не получится.

Они съели сосиски, делясь самыми поверхностными историями, большей частью о том, кто куда держит путь – на запад или на восток – и какой следует ожидать погоды; оба старательно избегали упоминать о прошлом. Когда стемнело, Кевин отправился спать на матрас. Джон отыскал песчаный уголок – высоко, на насыпи под самым мостом. Он знал, что таким, как они, после захода солнца практически нечем заняться. Джон уснул под шум изредка проезжавших над головой машин.

Среди ночи он сквозь сон почувствовал резкую боль и, проснувшись, увидел, что Кевин бьет его отломанной дверцей от магазинной тележки. Захлебываясь словами, с пеной на губах, Кевин изрыгал яростные проклятия:

– Так, значит, решил забрать мои хот-доги?! Красть еду у человека прямо из-под носа – да ты не лучше детройтских автомобильных фабрикантов…

С рассеченной скулой, из которой текла кровь, Джон бросился бежать по дороге, чтобы поскорее выбраться на открытое место, и бежал до тех пор пока не почувствовал себя в безопасности. Он сбежал с дороги, нашел углубление, заполз в него, услышал, как разбегаются какие-то маленькие зверьки, и снова уснул.

На следующий день во Флагстаффе он пообедал гамбургером из помойки. У мяса был странный привкус, но Джон не обратил на это особого внимания. Часа четыре спустя он шел по гравийной дороге в направлении, как он полагал, метеоритного кратера, про который читал, когда в детстве лежал больной на Манхэттене, как вдруг все его внутренности свело, будто он пропустил удар в каратэ, и он повалился в сухой кювет. Его вырвало, и начался понос, как будто все клетки его тела одновременно возмутились, стремясь поскорее избавиться от токсинов. В голове стоял ядовитый туман, но Джон успел снять штаны, понимая, что их никоим образом нельзя запачкать, и сложил свою пока еще чистую одежду на обочине над собой. Потом лег на грязную землю, и внутри у него словно все взорвалось. Он видел горы и плато на горизонте, миллиарды акров. Джон попытался представить себе толпу детей – всех ребятишек в Аризоне, – стоящих по краям этого пейзажа, дикого и изрезанного. Хватаясь за живот, он старался вообразить, как дети, может быть, однажды будут играть в этой пустыне, на этом безлюдном пространстве; но он знал, что этого никогда не произойдет, потому что эта земля всегда будет хитрее их, на одно деление более жестокой.

Он попросил, чтобы звезды сказали ему хоть слово, но звезды молчали. Потом вспомнил, как лежал в больнице несколько месяцев назад, – неужели это было так недавно, в декабре? – ночь своего кризиса и видение. Перед тем как окончательно потерять сознание, он припомнил Сьюзен Колгейт и внезапно понял, что ее лицо на самом деле было лицом актрисы из какого-то шоу, шедшего по стоящему рядом с его койкой телевизору, и ничего не значило. Время, проведенное им на дороге, тоже было притворством. Ее лицо было всего лишь лицом обычной телеактрисы! И вот он оказался здесь, вновь на краю смерти, но только теперь ему было совершенно все равно.

Джон провалился в обморок, а когда очнулся – сколько прошло времени, он не знал, – то увидел Млечный Путь, несколько падающих звезд и понял, что худшее позади, вот только тело его было как высохшая травинка, словно вся жидкость из него испарилась. Потом он услышал звук работающего мотора остановившейся машины и женский голос. Подошла женщина с фонариком и сказала, что все с ним будет хорошо, что она отвезет его. Он позабыл, что на нем нет одежды, и пополз вверх по осыпающемуся склону кювета.

– Еще одно движение, – произнес мужской голос, – и я вышибу тебе мозги.

– Опусти эту штуку, Эрик, – сказала женщина, – и передай мне сумку с продуктами. Дженни, принеси одеяло из машины.

Дженни, еще совсем молоденькая девчушка, снимала Джона на видео.

– Меня зовут Бет, – сказала женщина. – Вот…

Она накинула одеяло Джону на плечи и открыла картонную упаковку апельсинового сока.

– Вот, попейте. Ваш организм обезвожен.

Джон начал было жадно пить, но упал на колени. Зубы его стучали. Бет нашла его скатанную одежду. Джон увидел мужчину в грузовике.

– Эрик, черт побери, помоги этому парню выбраться. Давайте сюда.

Отложив ружье, Эрик с явной неохотой помог Бет перенести Джона в кузов грузовика.

– Эй, как тебя звать? – спросила она у Джона через борт.

– Джон, – ответил он.

– Ложись, Джон, и мы быстренько доставим тебя домой, ладно?

– Ладно, – ответил Джон, лег на спину и стал смотреть на мигающий красный огонек камеры Дженни, которая по-прежнему снимала его. Потом он откинул голову, посмотрел на звезды и расплакался, потому что все было впустую и потому что голос Сьюзен, который он случайно услышал в белой душной палате, был всего лишь записью на звуковой дорожке.

Глава двадцать первая

Даже самый суетный монах, пекущий в четыре ночи хлеб, не смог бы тягаться с Юджином Линдсеем, которому не терпелось доставить свои шантажистские письма к ближайшему почтовому ящику до утренней выемки. Сьюзен быстро втянулась в его работу, и даже когда она была на шестом месяце беременности, Юджин то и дело гонял ее вверх-вниз по подвальной лестнице с тяжелыми коробками, набитыми бумагами. Сьюзен это ничуть не беспокоило. Впервые в жизни она перестала чувствовать, что из нее, прорвав кожу, могут выскочить туго закрученные пружины. Ее не покидало ощущение, что она на каникулах. Дополнительный плюс – безудержный секс, пока ребенок не стал слишком большим.

– Юдж, я чувствую себя кем-то вроде камбоджийской крестьянки, таская эти – как бишь их? – она посмотрела на конверты в коробке, которую держала в руках, – почтовые отправления во Флориду. Я могу родить малыша прямо на рисовом поле, а назавтра вернуться, чтобы пахать снова.

Юджин орудовал возле своего ксерокса, как хирург во время операции, озаряемый лучами зеленого света Франкенштейна.

– Эй, солнышко, да будет благословенна Флорида. Все эти старики с кучей свободного времени, без конца слушающие радио. Они разбрасываются своими адресами, как будто это никому не нужная мелочь. Давай-ка отнесем это к входной двери. Давай, любимая!

С наступлением зимы воздух в доме стал суше, но ежедневное расписание не изменилось. В декабре, когда Сьюзен поняла, что беременна, Юджин запретил ей приближаться к микроволновке и употреблять алкоголь.

Весна и лето пролетели незаметно. Сьюзен нравилась ее работа. Она вскрывала ежедневную почту, которую Юджин забирал из почтового ящика, находящегося за несколько улиц от его дома. В конвертах лежали смятые деньги, присылаемые суеверными радиоэнтузиастами, чьи имена Юджин купил у своего старого друга по колледжу, который преуспел в телефонном маркетинге, – во придурки! Большая часть таких переводов состояла из двух двадцаток и десятки, но иногда Сьюзен попадались пачки скомканных, грязных долларовых и пятидолларовых бумажек, похоже, вытащенные из-под переднего сиденья автомобиля, принадлежавшего какому-нибудь подростку. Чего хотели эти люди? Какое колесо в какой космической рулетке они надеялись крутануть, откликаясь на лживые заверения Юджина?

В животе у Сьюзен было такое ощущение, будто там без конца перекатывается большой лыжный ботинок. Катастрофа в Сенеке, казалось, была уже очень давно, а жизнь до катастрофы – словно рассказ на следующее утро о пьянке, о которой сам ничего не помнишь. Единственными реальными напоминаниями о прошлом стали мелькающие образы на телеэкране – повторы старых шоу – и Мэрилин, которая тягалась с авиалинией в суде, разодетая теперь как шикарная дама с Пятой авеню и не снимавшая шиньона ни утром, ни вечером, ни зимой, ни летом.

Самым запутанным моментом в деле Мэрилин было то, что физические останки Сьюзен так и не были найдены, несмотря на бесспорные свидетельства, подтверждавшие, что она была на борту (телефонный звонок и ручательства четырех членов наземной команды). Кроме того, в отличие от родственников других погибших у Мэрилин не было даже ногтя, чтобы увековечить память дочери.

Сьюзен видела, как Мэрилин благородно выдаивала из ситуации все, что только можно. Если учесть, что симпатии публики оказались на ее стороне, было очень похоже, что она выиграет процесс. Юджин подзадоривал Сьюзен. «Ты что, так и собираешься сидеть сложа руки и смотреть, как она выкручивает из них миллионы?» Но при любом упоминании об этом Сьюзен мгновенно отдалялась, так что Юджин прекратил форсировать события. Сьюзен воспринимала мать в объективе камеры как что-то далекое, как нереальную картину, в которую было не войти.

Жизнь в Индиане шла своим чередом. Юджин выбирался из дома по почтовым делам и чтобы прикупить кое-какие мелочи. Иногда Сьюзен отправлялась вместе с ним, но гораздо счастливее она чувствовала себя дома, вместе со своим давним секс-кумиром, помогая по хозяйству. Прошло уже почти три месяца, когда она вдруг поняла, что за все это время у нее ни разу не возникло желания позвонить по телефону.

К началу сентября Сьюзен была уже на сносях и стала занудливой и ворчливой.

– Гормоны, Юджин. Они у меня горячие и с перчиком, как у матери.

Она сказала ему, что хочет взять машину покататься.

Юджин не имел большого желания к ней присоединяться. Он был раздражен, потому что ему пришлось разобрать всегда работавший с перегрузкой кондиционер подвала, а теперь он не был уверен в том, что сможет собрать его снова. Резкое потепление превратило подвал в единственное прохладное место в доме. По полу были разбросаны провода и винты, на один из которых Сьюзен наступила, что отнюдь не улучшило ее настроения.

– Хочу съездить в супермаркет и выпить немного спиртного – освежиться. Ради забавы можно накраситься и напялить парик.

– А что, если у тебя…

– Начнутся схватки?

– Ну, в общем, да.

– Хорошо, я возьму с собой мобильник.

– Тогда дай я заправлю машину.

– Заправишь машину?

Юджин вернулся туда, где он ремонтировал кондиционер, и открыл раздвижные двери. За ними обнаружилось несколько бочек с бензином, которых Сьюзен прежде не видела. Бочки были загружены в люк в потолке.

– Что это такое, Юджин, черт возьми?

– Бензин. Я запаниковал во время войны в Заливе и решил сделать небольшой запас.

– Ты что – псих? Держать такое в подвале?

– Остынь, сестричка. Он уже почти весь вышел. Тебе бы заглянуть сюда в 1991 году. Тут было что-то вроде нефтеперерабатывающего завода.

– И эти штуки все время были здесь?

– Я проезжаю от силы три мили в месяц. Так что – да.

– Я не об этом, Юджин.

– Иди-ка лучше за париком. От этой жары у нас обоих крыша едет. Я заправлю машину.

Сьюзен пошла наверх переодеться и замаскироваться. Она надела парик и бежевый брючный костюм Ренаты, подогнанный под ее фигуру. Потом выбрала одну из множества сумочек Ренаты, набила ее косметикой и разными побрякушками – как она выражалась, «сумчатый комплект» – и посмотрелась в зеркало – класс! Настроение несколько улучшилось, она прошла к навесу для автомобиля и позвала Юджина.

– Я поехала, Юдж.

– Не прихватишь мне какой-нибудь жвачки?

– Жвачки?

– С корицей.

– Слушаюсь, мой повелитель.

– Фу ты!

– Что такое?

– Провод в руке заискрил.

– Будь осторожнее. Увидимся через полчаса.

Она села в машину, все еще несколько раздраженная. Солнце стояло уже низко, однако дневная жара не спадала. Но скоро спиртное должно было принести облегчение. Сьюзен припарковалась у торгового центра и купила кое-что в аптеке. Мысли ее блуждали. Она подумала, что скоро ей придется регулярно ездить сюда за «Памперсами». В порыве вдохновения она купила в соседнем отделе бутылку бурбона и вернулась в машину. На улице выли сирены, и за несколько кварталов от того места, где она находилась, раздался взрыв.

Свернув на свою улицу, Сьюзен увидела, что вся нижняя часть дома объята пламенем, языки огня вырывались из окон, как бушующая в реке вода. Подъехали еще несколько пожарных машин – и в этот момент рухнула крыша.

Это было похоже на повтор авиакатастрофы: пламя, неразбериха, призрачность происходящего. Сьюзен плотно закрыла дверцу машины и направилась к погребальному костру. Один из пожарных попросил ее остановиться, но она проигнорировала его слова, перешагнула через пожарный шланг и услышала, как перекрикиваются между собой пожарные:

«Никогда не видел, чтобы огонь распространялся так быстро».

«Прямо как специально задумано».

«В доме кто-нибудь остался?»

«Не знаю, завтра посмотрим. Если, конечно, вообще что-то останется».

«А семья? О господи».

«Нет. Там жил один только этот старик – объявлял погоду. Давно на пенсии – еще с восьмидесятых».

«Я его уже не застал».

«Настоящий придурок. Один жил. Соседи говорят, собирал у себя в доме мусор».


Дом рухнул. Все смотрели на пожар, и никто не обращал внимания на Сьюзен, которая, почувствовав себя обреченной, пойманной в какую-то космическую временную петлю, бросилась обратно к машине.

Она включила мотор. Шоу уже подходило к концу – просто уже нечему было гореть. Сьюзен поспешила отъехать, стараясь найти шоссе, какое угодно шоссе. Отчаянно рыдая, она била себя по лицу с такой силой, что оставались синяки. Выбравшись на автостраду, она дала полный газ. Сьюзен мчалась, включив дальний свет, потому что понимала, что находится сейчас в некой разряженной тьме.

Ей припомнился один новогодний праздник. Это было давно, еще в восьмидесятые. Она ехала с Ларри на вечеринку в его «ягуаре», и они заблудились по дороге. Они и без того выехали поздно, а теперь потребовалось еще заправить машину. По ошибке они поехали не по той дороге и в результате в полночь оказались на Голливудском фривее – одна машина среди сотен миллионов машин во всем мире, едущих сквозь ночь, сквозь все великие перемены, сквозь все те моменты, когда одна эра сменяет другую.

Косметика кляксами растеклась вокруг глаз. Она ничего не видела и, свернув на заправочную станцию, умылась в уборной. Роясь в сумочке, Сьюзен вскрикнула, наткнувшись среди прочего на маленькую фотографию Юджина. Потом нашла сложенное письмо, которое прихватила с собой после катастрофы в Сенеке – Рэнди Монтарелли, 1402, Чаттанаукуа-стрит, Эри, Пенсильвания. Зайдя в магазин, полный народу, так как был как раз час пик, она стащила карту, вернулась в машину и покатила – сначала на север, потом на восток, из Блумингтона в Индианаполис, а оттуда – в Акрон и дальше в Кливленд…

Около полуночи Сьюзен въехала в Эри в штате Пенсильвания, достала карту и, поискав, нашла то, что ей было нужно. Затем начались схватки, и она стала стучать в двери дома Рэнди Монтарелли. Он открыл, на его лице была наложена огуречная маска, а в глубине комнаты светился телеэкран. В комнате приторно пахло попкорном. Глядя на Рэнди красными от усталости и слез глазами, Сьюзен сорвала парик. Волосы ее слиплись, мысли бешено крутились в голове. Она переступила через порог и упала на кушетку, где и родила, прежде чем успела закончиться телепрограмма, очаровательного мальчика.

Кемпер и Вилли, афганские борзые Рэнди, скулили в пустой спальне. Рэнди держал мальчугана на руках, пока Сьюзен кричала, прося его перерезать пуповину, что он и сделал.

Глава двадцать вторая

– Перестань пытаться меня изменить, старая ведьма! Черт побери, ни минуты не было в жизни, чтобы ты не пыталась сделать из меня не то, что я есть на самом деле.

– Ты еще не закончила, моя сладкая?

Дело происходило в Денвере, на подростковом конкурсе на звание «Мисс США». Мать и дочь разговаривали сквозь стиснутые зубы, не переставая улыбаться. Они завтракали в гостинице. Был четверг, семь пятнадцать утра.

Такие трапезы перед конкурсом были обычной процедурой, и на них распределялись шкафчики для нарядов и ключи к ним. Сьюзен тоже заполнила подписные листы, чтобы ей выделили время для рекламной экскурсии по Денверу; отснятый материал об этой экскурсии должны были смонтировать для большого экрана и показывать в воскресенье вечером на церемонии вручения наград.

Объявили об изменениях в распорядке дня, причем выяснилось, что сегодня будет обед с членами Ротари-клуба в каком-то их притоне.

– Чтобы мы могли подцепить себе трахаля, – рассмеялась Сьюзен.

– Сьюзен! – Мэрилин дала дочери пощечину.

Сьюзен улыбнулась, с пощечинами всегда так: выигрывает тот, кто их получил.

– Классно, мамуля. Просто здорово! Не думаю, чтобы кто-нибудь здесь пропустил такое. Прощай приз «Мисс Конгениальность».

– Только неудачники, Сьюзен, выигрывают «Мисс Конгениальность». Меть выше.

После их переезда в Шайенн, сразу после пластической операции, Сьюзен превратилась в мятежницу. У нее не было друзей в этом на удивление плоском и пыльном городишке, а ее школьные дни наконец закончились после того, как она получила аттестат с общей тройкой в недовольной ею школе Макминнвилля, которая была рада отделаться от Мэрилин. Теперь Сьюзен проводила время, как могла бы проводить его любимая жена в гареме: занималась педикюром, постоянно что-нибудь жевала и читала все, что могла предоставить ей местная библиотека, расположенная на той же улице. Сьюзен была просто неутомима в стремлении расширить свой кругозор, желая узнать, как выбраться из конкурсного ада: талидомид, шейкеры, испытание ведьм, Юкон и Ингрид Бергман.

По дороге в Денвер Сьюзен произвела в голове кое-какие подсчеты. Она поняла, что из тех денег, что она выиграла за последние десять лет, почти ничего не пошло на улучшение качества жизни семьи Колгейт. Все добытое, по ее подсчетам, уходило обратно, то есть тратилось на платья, косметические операции, обработку лица и уроки вокала. До этих вычислений Сьюзен считала себя кормилицей семьи, энергичной девушкой, которая оберегала семью от вторжения социальных работников и не позволяла семье опуститься до дешевых гамбургеров. Теперь она осознала, что, продолжая карьеру конкурсантки, только подливает масла в огонь своего конкурсного ада.

Подростковый конкурс «Мисс США» был общенациональным состязанием, но Мэрилин не относила его к конкурсам высшей категории. Победительница подросткового конкурса «Мисс США» должна была получить автомобиль-фургон «тойота», шубу из искусственного рысьего меха, две тысячи долларов на обучение в колледже и три с половиной тысячи наличными, а также контракт на рекламу одежды.

Сьюзен легко достался титул подростковой «Мисс Вайоминг», и теперь Мэрилин, как ворона, принялась разорять другие гнезда, в то время как Сьюзен легко расправлялась с этим дешевым любительским конкурсом. О том, что это было за мероприятие, уже говорило следующее: четыре автомобильных стереодинамика, занятое на время помещение в общественном центре (стук баскетбольного мяча за стенкой размерял происходящее, как разболтанный метроном), орава деревенских девиц в рюшечках, которые понятия не имели о подиумном шаге, ничего не слышали о косметике, аксессуарах, о поведении на сцене, а также о том, как надо отвечать на вопросы на сообразительность. Вопрос, который задали Сьюзен, звучал так: «Если бы вы могли что-то изменить в Америке, то что бы вы изменили?» Мэрилин знала, что самый простой и очевидный ответ состоит в том, что Америке не хватает мира и гармонии, однако ответ Сьюзен, который показался Мэрилин слишком уже искренним, был иным. «Что бы я изменила? – переспросила она и задумалась. – Я бы хотела, чтобы мы все однажды перестали ссориться хотя бы на один день. Я бы усадила всех граждан, и мы поговорили бы о том, что значит жить в этой стране, – чтобы все мы сели рядом за самым большим в мире обеденным столом, готовые соглашаться друг с другом, и попытались найти то, что соединяло бы нас, а не то, что разъединяло».

Бурные аплодисменты.

Титул – в кармане.

Мэрилин заметила, что в последнее время со Сьюзен стало трудно, она была то дерзка, то молчалива, то вспыльчива, то апатична.

Титул «Мисс Вайоминг» вместо того, чтобы заставить Сьюзен сиять от счастья, наоборот, загнал ее в унылое подземелье подростковых переживаний. И теперь всякий раз, когда Мэрилин заговаривала с ней о конкурсных делах, Сьюзен только закатывала глаза, мычала и утыкалась в одну из книг под настораживающе депрессивным названием вроде «Наше тело и наше я» или «Как управлять своей жизнью», количество которых постоянно росло. Поездка в Денвер выдалась особенно напряженной, отчасти из-за угрюмо замкнувшейся Сьюзен, отчасти – из-за аварии на автостраде, в результате которой водитель одного из грузовиков погиб, шесть легковых машин расплющило в лепешку, а вся центральная полоса оказалась усыпанной, как конфетти, бройлерными цыплятами и кроссовками «Найки». Оставшаяся часть пути прошла в мрачном молчании, и только подъезжая к гостинице, Сьюзен, казалось, приняла какое-то решение и снова приободрилась, став такой, какой была до этого – вот только до чего?

Мэрилин смотрела, как Сьюзен проходит через конкурс с невиданной ранее легкостью. Она двигалась по сцене, высоко держа голову. Она была хороша, и Мэрилин понимала это. Как и остальные шоу-мамаши, Мэрилин не сводила глаз со своего отпрыска, но при этом внимательно следила за квинтетом судей-полунеудачников. Квинтет этот состоял из дуэньи из местной школы моделей, местного диск-жокея с радиостанции, члена олимпийской команды гимнастов времен диско, ходячей эрекции из местной бейсбольной команды с загипсованной ногой и некоего «Стефана» – унылого местного дизайнера с конским хвостиком и кризисом среднего возраста. Мэрилин смотрела на судей, на то, как быстро и уверенно они делают пометки в своих ведомостях, и понимала, что Сьюзен уже почти в финале. Во время финального переодевания за кулисами Мэрилин не могла сдержать эмоций и самодовольно сказала: «Сладкая моя, ты их всех там сразила наповал».

Сьюзен достала ключ от шкафчика оттуда, где она и многие другие конкурсантки хранили свои ключи – их приклеивали липкой лентой к животу над самым лобком, чтобы предотвратить акты вандализма в отношении своих нарядов и аксессуаров, хранящихся в шкафчиках. Они с Мэрилин стали готовить платье для финала.

– Ни за что не угадаешь, почему сегодня у меня все так хорошо получается, – сказала Сьюзен.

– Что бы то ни было – так держать.

– Ты уверена?

– Давай, детка, давай. Всего-то ничего осталось.

Мэрилин застегнула на платье Сьюзен молнию и оглядела прическу.

– Ну-ка повернись – последний штрих.

Сьюзен повернулась, и тут как раз замигали огни под потолком: пора выходить на сцену.

– Какой же у тебя сегодня секрет, моя сладкая? – спросила Мэрилин. – Поделись со мной.

Сьюзен стояла за кулисами вместе с четырьмя другими финалистками – «Мисс Аризоной», «Мисс Мэн», «Мисс Джорджия» и «Мисс Западная Вирджиния». Лампы светили, словно солнце сквозь густые деревья.

– Дело в том, – сказала Сьюзен, прежде чем ведущий успел выкрикнуть «Мисс Вайоминг», – что мне теперь на все насрать.

У Мэрилин упало сердце. Сьюзен вышла на сцену. Со страхом Мэрилин вернулась к своему столику, где разномастная свора успевших напиться шоу-мамаш и шоу-папаш аплодировала яро и слаженно, как на съезде компартии. Триш, которая этим летом жила в Денвере, тоже пришла на вечерний тур. Она занимала место за 45 долларов справа от Мэрилин. Триш спросила Мэрилин, все ли с ней в порядке.

– Все отлично, золотце. Все отлично.

Ведущий объявил, что начинается тур вопросов на сообразительность, и попросил пятерых финалисток занять свои места в кабинках, которые на деле были разделенными фанерой отсеками, выкрашенными голубенькой краской с передней стенкой из плексигласа. Внутри, чтобы заглушить все другие звуки, надрывалась Уитни Хьюстон – старый прием, так что Мэрилин безапелляционно отнесла данный конкурс к категории «Б».

Сьюзен вышла из кабинки четвертой и до этого видела, как на сцену выходили «Мисс Мэн», «Мисс Джорджия» и «Мисс Аризона». Она вышла из кабинки, услышав, как плексигласовая дверца щелкнула о фанеру. Плавной, изящной походкой она подошла к черте, отмеченной зеленой изолентой. Она увидела, что ведущий такой же симпатичный, как Юджин Линдсей. Почему на этих конкурсах никогда не бывает ведущих-женщин? Почему всегда это какая-то помесь летчика авиакомпании «Кантас» и проповедника-пятидесятника? Движения его челюстей, губ, кадыка и подбородка просто завораживали, и Сьюзен услышала: «Сьюзен Колгейт, представьте, что на вашем заднем дворе приземляется НЛО, оттуда выскакивает маленький зелененький человечек и говорит: „Привет, землянка, пожалуйста, расскажи мне о своей стране“. Что бы ты ответила маленькому зеленому человечку?» Сьюзен задумалась над вопросом. Откуда вообще пришельцу знать, что существуют страны? У них что – тоже есть страны на Бетельгейзе и на Марсе? Сьюзен подумала о том, в каком нелепом положении оказалась. Сколько раз уже она оказывалась в такой искусственной ситуации, когда ее проверяли пустыми, глупыми вопросами, как на процессах над ведьмами в Сейлеме. Сьюзен посмотрела в глаза ведущего и ясно увидела, что он взялся вести сегодняшний вечер, потому что ему нужны были деньги. Карточные долги? Страсть к новизне в сексе или к коллекционным наперсткам фабрики «Франклин-Минт»? А что с его волосами? А рубец от шрама над левым глазом? О господи, ведь еще надо ответить на этот дурацкий вопрос. Публика притихла – ни звука. И такой яркий свет!

Пришельцы… Она представила себе, как пришельцы из комиксов одобряют подслащенные хлопья для завтрака. Сьюзен вспомнила, с каким плохим настроением ехала на конкурсы, гостиничные номера и автострады, такси, леса и бакалейные лавки и всех людей, которых она видела кругом: копошащихся, карабкающихся, идущих вперед к какой-то неведомой цели.

– Я бы сказала этому зеленому человечку, что мы очень занятые люди, Кен, – ответила Сьюзен. Мэрилин всегда прикалывала безопасной булавкой имена ведущих к платьям, прежде чем повесить их в шкафчик. – Я бы сказала ему, что мы здесь, в Америке, любим доводить дела до конца и всегда ищем новые, лучшие пути, чтобы побыстрее справляться с этими делами. А потом, Кен, – Сьюзен решила обращаться к ведущему как к человеку, а не как к роботу, – а потом я попросила бы зеленого человечка прокатить меня на его НЛО и сказала: «Отвези меня в Детройт! Потому что там масса людей, которые хотели бы изучить твой маленький НЛО. И знаешь почему? Потому что НЛО – это шикарный новый способ делать дела лучше и быстрее. Это по-американски.» А потом, я думаю, мы оба поднялись бы над землей и пересекли нашу большую страну. Вы даже могли бы назвать это свиданием. Вот что я сказала бы, Кен. Вот что бы я сделала.

Ее улыбка была чистой, взгляд прямым, и зрителям она нравилась.

Вслед за ней выступала «Мисс Вирджиния». Она собиралась сказать зеленому человечку, что США – свободная страна, и если ему это не нравится, он может убираться восвояси. Ответ содержал негативные термины, и она получила лишь жалкие аплодисменты, и теперь можно было почти наверняка сказать, что «Мисс Западная Вирджиния» оказалась на пятом месте. «Мисс Мэн» была четвертой, «Мисс Джорджия» – третьей, и вот: «В случае, если „Мисс США“ среди подростков будет не способна исполнять свои обязанности, то эти обязанности переходят к занявшей второе место. Второй была Кариеса Палевски, „Мисс Аризона“. А „Мисс США“ среди подростков становится Сьюзен Колгейт!»

Поцелуи, фотовспышки, розы. Лента. Скипетр. Бывшая «Мисс США» среди подростков, мисс Даунелл Хантер, которая когда-то была также «Мисс Флорида» среди подростков, возникла из-за кулис с платиновой тиарой, которую возложила на голову Сьюзен и приколола к ее волосам. Со всех сторон звучали аплодисменты, Кен легонько подтолкнул Сьюзен сзади, заставив ее выйти вперед, чтобы произнести короткую речь.

Мэрилин осталась сидеть за своим столиком и была наэлектризована до предела. Претендентки, или «неудачницы», как выразилась бы Мэрилин, служили сверкающим, многоцветным фоном для Сьюзен.

Публика успокоилась.

Воцарилась тишина.

Сьюзен гадала, как сказать правду, никого не обидев.

– Спасибо вам всем. Огромное спасибо, – сказала она наконец. – Все мы знаем, что это важный конкурс, и победа в нем много для меня значит. – Она замолчала, подыскивая нужные слова. – И я думаю, что одно из качеств, которые мы больше всего ценим в «Мисс США» среди подростков, это честность. Поэтому, мне кажется, будет справедливо, если я сейчас буду с вами честной. – Она посмотрела на Мэрилин и выждала несколько секунд, чтобы произвести максимальное впечатление. – По правде сказать, я сидела все эти дни, уткнувшись в книги, – в школе мне поставили по всем предметам тройку, но я знаю, что способна на большее, – и я даже подумываю о том, чтобы поступать в колледж. У меня просто не хватит времени на то, чтобы исполнять обязанности «Мисс США». Если рассудить по справедливости, это работа, которая должна отнимать все время, и тут требуется девушка, способная полностью посвятить себя ей. – Сейчас Сьюзен легко подбирала слова. – Только став победительницей, я поняла, что роль «Мисс США» – это святая роль. И вот теперь, следуя истине и духу нашего прекрасного состязания, отдавая себе отчет в своем поступке и искренне радуясь, я передаю корону Кариесе Палевски, «Мисс Аризоне», а отныне – «Мисс США». Кариеса?

Она обернулась и жестом подозвала Кариесу, которая, все еще охваченная горестным чувством неудачницы, не сразу поняла, какой щедрый ей достался подарок.

– Пожалуйста, выйди вперед, чтобы я могла передать тебе корону.

Звукооператоры спешно запустили «Времена года» Вивальди.

Полное муки «Нет!» Мэрилин утонуло в громе аплодисментов, когда ведущий Кен, пожав плечами, подвел Кариесу к Сьюзен для передачи тиары, ленты, скипетра и роз. Миссия была выполнена. Ловко спрыгнув со сцены, Сьюзен сказала Мэрилин: «Мамуля, извини, но я вырвалась из тюрьмы. Я больше не твоя пленница». Она покинула банкетный зал, а не знавшая что делать Триш, справедливо опасаясь гнева Мэрилин, юркнула вслед за ней.

После этого Сьюзен на целую неделю затаилась в доме тетушки Триш.

Мэрилин с Доном вернулись в Шайенн, откуда Дон звонил Сьюзен из телефонной будки, поскольку не хотел, чтобы в ежемесячном счете за телефон появился хоть намек на попытки связаться с Денвером. «Скажу тебе честно, Сью, твоя мамаша бесится, словно шершни в банке».

Сьюзен без труда представила себе Дона, лезущего в карман за очередным четвертаком в телефонной будке рядом с обувным магазином.

– Знаешь, Дон, – сказала она, – а нового-то что? Ну, ты ее муж, а я – ее дочь. Ни у кого из нас не осталось никаких иллюзий, и я больше видеть ее не могу. В школу мне теперь ходить не надо. Неужели ты и вправду хочешь, чтобы я неделями слонялась по дому, ничего не делая, а только купаясь в материнской любви?

На противоположном конце провода помолчали, было слышно лишь, как звенят проваливающиеся монетки.

– Я так и думала. Поживу пока у Триш, тут достаточно безобидно. Нанялась в местную пиццерию. Это для начала.

– Слушай, Сью, мне это нравится.

Дон сам не проявлял никогда никакой инициативы и считал любые ее проявления другими добрым знаком.

– Что там у вас еще новенького? У меня брат долго жил в Денвере. Теперь он в Германии, на военной базе под Штутгартом.

– Да так, болтаемся с Триш в бассейне в молодежной христианской организации, – ответила Сьюзен. – Она теперь увлекается нумерологией. Хочет сменить свое имя на имя Дрима.

Сьюзен почувствовала, как буквально каждая клеточка тела Дона сжалась от скуки.

– Пожалуй, больше ничего.

– Звонил тут один парень. Из Лос-Анджелеса. Агент. Мортимер. Ларри Мортимер. Говорил, чтобы ты ему позвонила. Он читал в газете, как ты отказалась от титула.

Сьюзен записала номер, после чего они с Доном вежливо распрощались, оба довольные тем, что вопрос о том, как успокоить Мэрилин, переносится на другой звонок, другой день.

А через несколько часов Сьюзен и Триш, прихватив поддельные права и позаимствовав «хонду» тетушки Триш, с воплями и смехом разъезжали по барам и клубам, бурно и отчаянно, по-молодому расплескивая свою энергию. Подобные развлечения продолжались пару недель, после чего тетя Триш, Барб, предложила обеим девчонкам прокатиться вместе с ней в Лос-Анджелес. Тетушка сказала, что если они поедут вместе, то смогут подменять друг друга за рулем.

Итак, они пустились в путь, и Сьюзен снова получила возможность увидеть окружающий пейзаж и проникнуться им – враждебным, холодным и величественным, скучным и ослепительным. Они въехали в Лос-Анджелес уже к концу дня и прибыли в Ранчо Палос Вердес к друзьям Барб в тот момент, когда полная луна вставала над океаном. Они как раз подоспели к нехитрому ужину и видели вдали огни Авалона, сверкающие на острове Каталина. Ужин был уже почти готов, и взрослые и дети суетились вокруг стола. Сьюзен отыскала укромный уголок и набрала номер Ларри Мортимера. Ее соединили с личным ассистентом, а затем к телефону подошел сам Ларри.

– Сьюзен Колгейт? Должен сказать, ты храбрая женщина – не всякая бы решилась вот так взять и отказаться от короны, как это сделала ты.

Сьюзен польстило, что ее назвали «женщиной».

– Ни от чего я не отказывалась, Ларри. Просто… ну… просто не было другого выхода. Хотела бы я, чтобы ты побывал этак на сотне конкурсов, а потом прислал мне открытку. Могли бы сравнить впечатления.

– Какой темперамент. Если его обуздать, то он будет тебе полезен.

– С меня довольно и того, что я наконец избавилась от своей мамочки.

– Ты уже играла на сцене?

– А тебе приходилось бывать на конкурсах с желудочными коликами? Или с гриппом?

– Сдаюсь. Сколько тебе лет?

– Я закончила среднюю школу, если ты это имеешь в виду.

– Нет… я имел в виду…

– В берете и школьной юбочке я выгляжу на четырнадцать. А когда накрашусь, приму два пива, да еще при резком освещении могу сойти за тридцатилетнюю. Запросто.

– А какой был самый дурацкий конкурс, в котором ты участвовала?

– Три года назад меня выбрали «Мисс Мирный Атом». Дали маленькую электрическую корону в форме атома. Вообще-то было симпатично. Но сам конкурс – тупее не придумаешь. Организаторами были мужчины, а единственное, что им приходилось организовывать до этого, так это розыгрыш индеек в День благодарения. В общем, все вместе вышло… старомодно. Вместо лент у нас были таблички с именами.

– Мы должны встретиться. Познакомиться, поговорить.

У Сьюзен перехватило дыхание, как на американских горках.

– Это зачем?

Барб, проходя мимо двери, сказала Сьюзен, что ужин готов.

– Ты могла бы добиться успеха, – сказал Ларри.

– Где, например?

– В кино. На телевидении.

– Умереть можно.

– Давай встретимся в городе. Завтра.

– Завтра мы едем в Диснейленд.

– Тогда послезавтра.

У Сьюзен было такое ощущение, будто еще один ведущий вызывает ее на сцену, где ее снова будут оценивать. После нескольких недель, свободных от участия в конкурсах, она почувствовала, что снова потянули за те же старые нити, и это здорово испугало ее. Триш, теперь откликавшаяся только на имя «Дрима», позвала Сьюзен к столу.

– Пора ужинать, Ларри. Мне надо идти.

– Что на ужин?

– Мясо с подливкой.

– Люблю мясо с подливкой.

– У меня от него целлюлит.

– Целлюлит? Но ты же еще ребенок!

– Мне семнадцать.

– Опа, все, больше не пристаю.

Оба замолчали.

– Так встретимся? – спросил Ларри.

– А как ты выглядишь? – спросила Сьюзен.

– Если бы речь шла о кино, я был бы моряком, как в былые деньки, загорелым и с холщовым мешком, а в увольнение надевал бы грубый свитер.

Два дня спустя Сьюзен, Дрима и Барб встретились с Ларри в кафе под открытым небом, где салфетки, фарфор и цветы были одинаково белыми, а обслуживание на таком уровне, что они даже не замечали, что их обслуживают. Ларри опоздал, и когда Сьюзен увидела, как он спешит к столику, сердце у нее перевернулось. Ларри был старше ее, с вьющимися волосами, грубоватый и по странному стечению обстоятельств точная копия члена жюри Юджина Линдсея, который ей подмигнул.

Сьюзен впала в мечтательное настроение. Она надеялась, что от Ларри будет пахнуть виски. Она поняла, что Ларри суждено лишить ее девственности, и ее охватил прилив сексуальной энергии и волнение, чуть ли не электрическое притяжение. Когда он был уже совсем близко, она встретилась с ним взглядом, и, словно для того чтобы скрепить свою судьбу с судьбой Сьюзен, Ларри подмигнул.

– Опоздал, – сказал он.

– Нет, ты как раз вовремя, – ответила Сьюзен.

Теперь они не спускали друг с друга глаз, и рукопожатие их длилось несколько дольше обычного.

– Ларри, это моя подруга Дрима и ее тетя Барб.

Они обменялись рукопожатиями, и Барб окинула его откровенно меркантильным, нескромным и одновременно забавным взглядом.

Ланч прошел как в тумане. Потом Сьюзен поехала с Ларри якобы для того, чтобы принять участие в пробах для нового телешоу. Когда они оказались в его «ягуаре», а тетушка Барб и Дрима скрылись из виду, Ларри сообщил Сьюзен, что проба вообще-то назначена на завтра. Потом невинно посмотрел на небо. Сьюзен не очень-то расстроилась. Она сказала Ларри, что она так и думала. О боже, подумала она про себя, я пресыщенная тетка, а ведь мне только семнадцать. Это мамочка меня такой сделала. Взяла и превратила меня… в себя.

– Так куда едем? – спросил Ларри.

Через несколько лет вспоминая об этом, Сьюзен посчитала возмутительным то, с какой готовностью Барб передала ее в руки этого лос-анджелесского хищника.

Позже, тем же вечером, когда Сьюзен и Ларри, обессилев, лежали в постели, они еще раз усмехнулись, вспомнив тетушку Барб и то, как откровенно она оглядывала Ларри, потом он позвонил Барб и сказал: «Барб? Это Ларри Мортимер. Мы безумно опоздали. Не попали даже на прослушивание. К тому же пробы растянулись из-за профсоюзной забастовки. Теперь только завтра. Вернемся в гостиницу через час. Минутку. Сьюзен хочет вам кое-что сказать».

Он передал телефон Сьюзен на другой конец кровати.

«Барб? Какой дивный был сегодня ланч, правда?»

На следующий день, во время настоящего прослушивания, Сьюзен усвоила один из самых важных уроков в своей жизни, а именно: чем меньше ты чего-то хочешь, тем вернее ты это получишь. Едва только она произнесла свою самую первую реплику: «Папа, мне кажется, с мамой что-то не так», фразу, принадлежавшую персонажу по имени Кейти Блум, двумя годами моложе ее самой, как Сьюзен и Кейти настолько слились друг с другом, что публика и сама Сьюзен потратили не один десяток лет, пытаясь отличить одну от другой. Кейти Блум была самой молодой из четверых детей, намного младше остальных. Ее троих сестер и братьев играли более известные телеактеры, которые так и не смогли перебраться в кино и поэтому приходили в бешенство при любом намеке на то, что их работа в «Семейке Блумов» – «только телефильм». Вне съемок все трое держались по отношению к Сьюзен покровительственно и отчужденно. На экране они все обращались к своей младшей сестренке, желая, чтобы она предложила ясные и наивные решения их проблем, которые с течением лет становились просто бесконечными.

Когда Сьюзен сделалась ключевой фигурой сериала, это вызвало явный мятеж среди других актеров. Поначалу она решила, что их холодность – это результат духовных переживаний актеров. Потом она поняла, что это на самом деле тайная зависть, с которой справляться было гораздо проще. Куда труднее было справляться с непрекращающимся вторжением в ее жизнь Мэрилин. Для оформиления страховки было необходимо, чтобы Сьюзен жила с одним из своих родственников недалеко от студии. Мерцание телевизионной славы быстро затмило мрак конкурсов. Мэрилин с Доном сняли верхний этаж чудовищно невыразительного дома в самой середине Энсино. Сьюзен поступила проще и поселилась у Ларри в его второй квартире в Уэствуде. Таким образом, Мэрилин присутствовала лишь формально в бухгалтерских отчетах.

Ларри напоминал всех конкурсных членов жюри, собранных в одну мускулистую, загорелую, заботливую упаковку. Он знал, как согласована работа светофоров по всему бульвару Сансет, и соответственно менял скорости своего «порше». Он уволил одного из сценаристов, который в лицо называл Сьюзен пустой коробочкой от конфеток «Пез». Он позаботился об отменном питании для Сьюзен, и ее квартира на Келтон-стрит была забита спагетти, пиццей, спелыми папайями и бутылками с водой, за запасами которых присматривала приходившая трижды в неделю служанка. Он убаюкивал Сьюзен, напевая колыбельную, а затем убегал домой, чтобы улечься рядом со своей женой Дженной. На следующий день он появлялся на работе, выбивал для Сьюзен лучшее время в телеэфире и добывал предложения на съемки в кино.

О своем новом положении она задумывалась крайне редко, а если и делала это, то всегда с той неблагодарностью очень юного существа, за которую нельзя винить. Траектория ее жизни была определена. Да и зачем больше десятка лет быть заводной куклой, если не затем, чтобы стать звездой телеэкрана? И почему бы не изменить свое тело? Ведь тело должно быть фотогеничным. А матери? А матери и должны быть тасманскими дьяволами, так что лучше пусть они сидят в Энсино.

Ежедневно Сьюзен принимала на ночь две белые таблетки снотворного. Утром она принимала две оранжевые таблетки, чтобы не чувствовать голода. Ей нравилось, что жизнь можно контролировать вот так просто. Сьюзен решила, что по мере возможности постарается прожить остаток жизни легко и просто. Просыпаясь поутру, она не могла вспомнить своих снов.

Глава двадцать третья

Выехав от Ванессы, Джон, Ванесса и Райан направились к дому Рэнди Монтарелли в Долине. Все трое – Ванесса посередине – сели спереди. Джон вспотел и, вытащив из кармашка на дверце автомобиля пачку сигарет, закурил.

– Ты куришь? – спросила Ванесса. Она сразу стала серьезной и мрачной.

– Да вот, снова начал. Я волнуюсь за Сьюзен. Не могу расслабиться.

Приехав в Долину, Джон подогнал «крайслер» к бензоколонке, чтобы заправиться и купить жвачки. Он пошел расплатиться, а вернувшись к машине, увидел, что Райан и Ванесса сидят и хихикают.

– О боже.

– Мы молоды и влюблены, Джон Джонсон, – задиристо ответила Ванесса.

– Такие люди, как ты, никогда не бывают молодыми, Ванесса. Такие, как ты, рождаются семидесятидвухлетними.

Они двигались по бульвару Вентура в потоке транспорта, который то сжимался, то растягивался, как мехи аккордеона. Джон сказал:

– Ну что, чокнутая парочка, – собираетесь пожениться, что ли?

– Без вариантов, – ответил Райан. – Мы уже даже спланировали свой медовый месяц.

Джон ехал по городу и думал о молодой парочке. Они то как веселые щенки, то как капитан Кирк и Спок из «Стар Трека». Оба, похоже, были склонны открывать новые миры. Джон подумал, что в каком-то смысле эти двое – прямая противоположность Айвану и Нилле, которые, по его глубокому убеждению, поженились, чтобы сделать вселенную более компактной и предсказуемой.

– И где же вы, дурашки, собираетесь провести медовый месяц – в библиотеке Конгресса?

– Хватит издеваться, Джон, – ответил Райан. – Вообще-то мы собираемся на остров Принца Эдуарда.

– Хм. Это где, в Англии?

Джон ехал медленно, специально, чтобы помучить того, кто ехал сзади.

– Нет, – сказала Ванесса. – Это в Канаде. На востоке – прямо на север от Новой Шотландии. Населения там, кажется, тысячи три.

– Мы будем копать картошку.

Джон приложил ладонь ко лбу:

– Осмелюсь спросить…

– У них там водится эта штука, – сказал Райан, – которая называется вирус мозаики картофеля на табаке. Этот безвредный маленький вирус находится в латентном состоянии среди картофеля на острове Принца Эдуарда, и особого ущерба от него нет.

– Но, – сказала Ванесса, – он очень заразен, и если вступит в контакт с растением табака, то превращает его в мокрую труху. Так что мы собираемся взять напрокат фургон, набить его зараженным картофелем, а потом поехать в Виргинию и Кентукки и разбросать его по табачным плантациям.

– Мы хотим положить конец бизнесу табачных воротил.

– Романтично, – сказал Джон, – но это взывает к моим пестицидным генам Лоджа.

– Папа Ванессы умер от рака легких.

– Не заставляй меня выражаться как диккенсовский бродяга, Райан, но славно прокоптил Ванессин папаша свои дыхалки.

– Ванессе нравится, пользуясь добытой информацией, кому-нибудь вредить, – не без гордости сказал Райан.

– Знаешь что, Райан? Готов этому поверить. К тому же я собираюсь снова закурить. Ты уж прости, Ванесса, но я тут совсем одурел.

– Эй! – крикнул Райан. – Вон улица Рэнди Монтарелли.

Джон свернул на широкую зеленую пригородную аллею. Ехавший сзади тут же прибавил скорость и помчался дальше. Дом Рэнди, крытый деревянной дранкой, был выкрашен в бледно-голубой цвет, и разноцветные прожектора освещали высокие кипарисы, застывшие как часовые.

– Ну вот, – сказал Райан, когда они припарковались напротив и стали разглядывать дом. – Приехали.

– Приехали, – сказал Джон.

Это был краткий миг спокойствия. Состояние было похоже на то, как если бы вы, будучи в отпуске, после длившегося целый день полета пробрались сквозь толпы людей и скопления такси и оказались наконец в номере гостиницы. Вы запираете дверь и переводите дух, что делать дальше – неизвестно. И Джон понял, что еще и не думал об этом. Он растерялся, словно актер, забывший слова.

– Я только что видел кого-то в окне, – сказал Райан.

– Мы должны туда пойти, – ответил Джон.

– Райан… – сказала Ванесса. – Может, нам лучше подождать здесь. Может, Джон справится один.

– Нет. Пошли, ребята, вы мне нужны.

Они направились к входной двери. Слышно было, как в доме работает телевизор, как шлепают ноги по не покрытому ковром полу, как со стуком захлопнулась какая-то дверь. Не давая себе времени на раздумье, Джон позвонил. Все звуки внутри стихли. Ванесса дала еще три коротких звонка. Прошла минута – никакой реакции. Райан дернул за ручку – посмотреть, не открыта ли дверь. Дверь была открыта.

– Закрой эту чертову дверь, Райан, – сказал Джон.

– Просто проверяю.

– Ау-у-у-у… – позвала Ванесса в приоткрывшуюся щель.

– Ну ты… – сказал Джон.

– Ты такой трусишка, Джон. Ау… мы из ЮНЕСКО, – проворковала Ванесса.

– ЮНЕСКО? – обернулся к Ванессе Райан.

– Это первое, что пришло мне в голову.

Из коридора донесся такой звук, словно кто-то перебирался через кучу чемоданов. В дверях показался мужчина, бледный как лапша, в черном спортивном комбинезоне, с мобильником в правой руке.

– Так, так, кого я вижу? Меня зовут Рэнди. А вы Джон Джонсон, верно? И что же вы здесь делаете?

– Может быть, можно войти? – спросил Джон.

– Нет. Я… не могу. То есть я хочу сказать, что вы, конечно, богатый и знаменитый, но лично я с вами не знаком. А этих двоих я вообще не знаю.

– Я Райан.

– А я Ванесса.

– Извините, но я все равно не могу вас впустить.

– Ладно, – сказал Джон. – Мы ищем Сьюзен Колгейт.

– А почему вы говорите об этом мне? – не сдавался Рэнди.

– Вы Рэнди Монтарелли?

– Был.

– Значит, вы и Рэнди Хексум – одно и то же лицо?

– Да, но чего вы добиваетесь? Это свободная страна. И я могу изменить имя. Так, значит, вам, ребята, кое-что известно о моем прошлом? Что ж, вы меня этим не испугаете.

– Мы приехали не затем, чтобы вас пугать, – сказал Джон.

– Хорошо, но почему вы решили, что я как-то связан со Сьюзен Колгейт? Вы хоть понимаете, что вот так вламываться втроем в мой дом – это абсурд? Спрашивать о какой-то давно позабытой актрисе из мыльных опер? Знаете, я чувствую, что из-за вашего визита у меня начинаются какие-то завихрения в голове.

– Так, стало быть, вы утверждаете, что не знаете ее? – спросил Джон.

– Я этого не говорил.

– Так вы ее знаете?

– Мы встречались.

– Ну и?

– Несколько лет назад, когда я приехал в Лос-Анджелес, я довольно много работал на Криса Трейса. Насколько мне известно, они до сих пор дружат со Сьюзен, хотя я не уверен, что они часто разговаривали. Эй, ребята, – добавил Рэнди, – у меня идея. Я не скажу копам, что вы были здесь, если вы сами им об этом не скажете.

– Заметано, – сказал Джон.

По лицу Рэнди пробежала рябь, как по воде при порыве ветра.

– Постойте… – Он посмотрел на Джона, словно решая в уме арифметическую задачку. – Может, и впрямь есть одна вещь, которую вам надо знать… или, точнее говоря, иметь.

Джон, Райан и Ванесса переглянулись.

– Подождите, – сказал Рэнди и направился по коридору, на ходу отпихнул какую-то сумку и вошел в комнату. Минуту спустя он вернулся с запечатанным конвертом и протянул его Джону.

– Надеюсь, вам лучше, – сказал он.

– А что со мной было не так? – удивленно спросил Джон.

– Ну, – сказал Рэнди, – я недавно слышал, что вы страдаете синдромом Джипа.

– Проклятье, – ответил Джон, – еще одна чертова интернетовская сплетня. Кто распускает все эти слухи?

– А что такое синдром Джипа? – спросил Райан.

– Это когда над анусом воспаляется волосяной мешочек вросшего волоса, – ответила Ванесса, – это вызывает большое скопление жидкости и требует хирургического вмешательства и дренажа. Самым знаменитым человеком из тех, кто страдал этим синдромом, был Родди Левеллин, английская поп-звезда, который однажды встречался с принцессой Маргарет.

– И нам действительно нужно все это знать? – спросил Джон.

– Но ведь Райан спросил. И кроме того, до меня тоже дошли эти слухи. Вот почему я навела справки.

Рэнди вручил Джону конверт.

– Вам это будет интересно, – сказал он и закрыл дверь.

Через минуту они уже снова сидели в машине. Джон был взволнован и зол на себя за то, что не продумал стратегию встречи.

– Черт, этот парень – наша единственная зацепка. Лично я вполне допускаю, что в этих чемоданах у него могла быть Сьюзен. Райан, открой конверт. Что там?

– Это сценарий. Назывется «Фальшивый выигрыш». Автор – Рэнди Хексум.

– Черт – сценарий! – Джон ударил кулаком по баранке.

– У меня есть другая зацепка, – сказала Ванесса, но в этот самый момент Джон сцепился бампером с бампером машины, точь-в-точь такой же, как у него – того же цвета, того же года, выпуска, – и их «крайслеры» соединились, как животные во время совокупления.

– Ух ты, – сказал какой-то пляжный мальчик, торчавший на углу вместе с приятелем, – гляди, педики-«крайслеры» трахаются.

Глава двадцать четвертая

Однажды вечером, еще в 1986 году, Сьюзен чуть было не познакомилась с Джоном Джонсоном на вечеринке, которую закатил Ларри Мортимер. Ларри горел желанием выставить Сьюзен на всеобщее обозрение и свести ее с как можно большим количеством нужных людей. «Семейка Блумов» была на гребне успеха, и из всех «клубных девочек» восьмидесятых представители телестудий больше всего хотели заполучить именно Сьюзен.

На вечеринку зачем-то притащили жирафа. Сьюзен слышала, как кто-то спросил, для чего это, и кто-то ответил, что для того, чтобы хоть как-то разрекламировать комедию про обезьян с катастрофически раздутым бюджетом, которая провалилась в выходные в 1420 кинотеатрах по всей Северной Америки. Сьюзен стояла с представителями телекомпании Джона Карсона. Именно в этот момент она заметила Джона Джонсона, разговаривавшего с унитазоустой дамой из «Диснея» – Алисой, что ли? Они о чем-то беседовали, и Сьюзен решила, что с Джоном вполне можно было бы встречаться, особенно через несколько лет, когда он… дозреет. Она уже собиралась было попросить Ларри представить их друг другу, когда какая-то женщина, стоявшая справа от нее, сказала: «Приве-е-ет, Сьюзен Колгейт».

Сьюзен обернулась. Судя по фотографиям, стоящим на столе Ларри, это была его жена, Дженна Мортимер – хорошенькая, с глянцево-черными волосами, кукольными чертами лица, одетая в черное шифоновое вечернее платье с модными тогда подкладными плечиками. Внешность Дженны в сочетании с ослепительной улыбкой придавала ее облику агрессивности.

– Добрый вечер, Дженна… то есть миссис Мортимер. Добрый вечер.

– Как я рада наконец-то встретиться с тобой, Сьюзен.

– О, мне тоже очень приятно. Как же вышло, что прошло уже столько времени, а мы с вами так и не познакомились? Разве Ларри не следовало представить нас – хотя бы час назад?

– Разиня, правда? – сказала Дженна. – Ларри иногда бывает очень забывчивым. Работа такая.

– Ларри всегда говорит о вас.

– Не сомневаюсь.

Дженна подошла к одному из накрытых столов:

– Ты уже что-нибудь попробовала?

Дженна явно старалась подчеркнуть, что она здесь хозяйка. Сьюзен была преисполнена желанием показать себя благодарной гостьей и глупо соврала, пробормотав:

– Да, немного сыра.

– Но я не подавала сыр.

Сьюзен смутилась.

– Твоя мать здесь? – спросила Дженна, прекрасно зная, что Сьюзен живет в квартире Ларри на Келтон-стрит. На самом же деле в тот самый момент Мэрилин рыскала по улицам Энсино, надеясь найти машину Дона и надеясь найти самого Дона в баре с какой-нибудь потаскушкой, зная, что, вероятнее всего, найдет его попросту с бутылкой, что было в некотором смысле даже хуже.

– Нет. Какой замечательный вечер. Действительно красиво сделано.

Сьюзен чувствовала себя взрослой, произнося слова «красиво сделано». Она думала, что именно так выражаются богатые люди.

Дженна посмотрела по сторонам.

– Да, ты права, красиво, не так ли?

– Да и жираф!

– Этот жираф только что объел соседскую элитную хурму. Завтра придется платить кучу денег.

Дженна окинула Сьюзен оценивающим взглядом.

– Прозрачные туфли и телесного цвета колготки – стараемся, чтобы наши ножки сегодня выглядели подлиннее?

– Старый шоу-трюк. Я – «Мисс США» тысяча девятьсот восемьдесят пятого года.

– «Мисс Невада» тысяча девятьсот семьдесят первого года.

– Да ну, – улыбнулась Сьюзен. – Не может быть!

Дженна начинала ей нравиться.

– Да, да. А какую чушь я несла на этих конкурсах, – сказала Дженна.

– Я всегда считала, что быть «Мисс Вайоминг» хорошо тем, что, когда перечисляют штаты, тебя вызывают последней. Такая уж счастливая буква… так что я могла видеть ошибки других девушек и учиться на них.

– А тебе не приходилось завоевывать приз «Мисс Конгениальность»? – спросила Дженна.

– Мне? Нет, ни разу. Наверное, мне должны были бы присудить «Мисс Как я тут оказалась».

– А вот я всегда получала «Мисс Конгениальность».

– Правда? – заинтересовалась Сьюзен.

– О, эти монашки. Католическая школа. Я туда попала еще маленькой.

– Я не ходила в религиозную школу. Наша семья – сплошная деревенщина.

– Главное в католических школах то, что они приучают улыбаться, что бы ни творилось вокруг.

– Правда?

– Абсолютно.

Только теперь Сьюзен поняла, куда клонит Дженна.

Ларри заметил, что они разговаривают, и ринулся к ним.

– Дженна! Сьюзен! Я как раз дожидался особого момента, чтобы представить вас друг другу.

– Это точно, – сказала Дженна.

– Ларри, – сказала Сьюзен, – а я и не знала, что Дженна тоже участвовала в конкурсах красоты.

– Вообще-то это я обратила на тебя внимание Ларри, – сказала Дженна. – Я прочитала о том, как ты швырнула корону им в лицо. Я хотела послать тебе букет роз и подарок на память. Мне казалось, что для того, чтобы решиться сделать такое, нужно быть не человеком, а товарным поездом.

– Вы бы видели мою мать – она настоящий локомотив.

Ларри явно хотелось развести женщин.

– Сьюзен, – сказал он, – я хочу, чтобы ты поговорила с продюсером по фамилии Колин. Он англичанин, но может нам пригодиться и здесь. Дженна, позволь мне украсть у тебя Сьюзен.

– У меня нет выбора.

Ларри сверкнул улыбкой и проводил Сьюзен к дверям патио.

– Пока, Дженна, рада была познакомиться, – крикнула Сьюзен, обернувшись.

Ларри завел ее за угол и сказал:

– Боже.

– Ларри, я больше не могу с тобой встречаться, – сказала Сьюзен. У нее было такое чувство, будто ее тело поднимается в воздух, как шар с гелием. Нить была перерезана.

Ларри вытер лоб бумажной салфеткой, лежавшей на столе с минеральной водой.

– Поговорим об этом завтра.

– Ладно, поговорим.

Ларри стоял неподвижно и пристально смотрел на Сьюзен.

– Ты еще молодая. Это пройдет.

– Но я не хочу, чтобы это проходило.

– Это называется взрослеть. Пришлю тебе насчет этого подборку литературы.

– А вон Райан О'Нил, – сказала Сьюзен, чтобы сменить тему.

– Я вас познакомлю.

И дальше вечер пошел своим чередом. Сьюзен отхлебнула немецкой минеральной воды – какой-то «Шпрудель», название почти как у макарон, – подержала во рту и чуть не сожгла пузырьками язык – вкус у воды просто геологический. Она видела, как Ларри извивался и лгал окружавшим его людям, которые, в свою очередь, извивались и лгали ему.

– Сьюзен, это Шер.

– Привет.

– Сьюзен, это Валери Бертинелли.

– Очень приятно.

– Сьюзен, это Джек Клугман.

– Здорово. Привет.

– Сьюзен, это Кристофер Аткинс.

– Приветик.

– Сьюзен, это Ли Радзивилл.

– Привет.

Казалось, что вечеринка растянется на всю ночь, но, подобно большинству киношных мероприятий, она неожиданно закончилась около девяти. Сьюзен тогда не знала, что эта вечеринка окажется высшей точкой, которой ей удастся достичь в социальной структуре мира развлечений.

Наутро после вечеринки с жирафом машина заехала за Сьюзен в половине седьмого. Она устроилась на заднем сиденье и стала вспоминать слова своей сегодняшней роли. Она сыграла роль. Попозировала для рекламных фотографий вместе со своими телевизионными родителями и близкими. Поругалась с Ларри и вышвырнула его из квартиры на Келтон-стрит. Прошли дни. Ее решимость исчезла. Он снова впустила Ларри. Теперь она вызывала у самой себя отвращение. Она так и не завязала никаких крепких дружеских связей за время своего телевизионного блицкрига. У нее было два варианта: вернуться к Ларри или взять курс в открытое море, но это страшило ее. Любые разговоры на тему о Дженне или разводе натыкались на кирпичную стену, и каждый раз Сьюзен заканчивала беседу все более едко произносимой фразой: «Нет уж, это ты меня прости, Ларри. У тебя ведь сейчас на третьей линии Папа Римский».

Сьюзен никогда не была выдающейся актрисой, но в начале сериала ей еще была присуща естественность, которая бросалась в глаза и хорошо смотрелась на фоне игры ее партнеров – актеров с самого детства. Однако со временем естественность поистрепалась, и Сьюзен начала все больше обращать внимание на движения своего тела, на выражение лица, на слова, которые произносила, и на общее впечатление, которое производила на публику. Сейчас она стала глядеть на себя в тысячу раз строже, чем на любом конкурсе красоты. Ее встреча с Дженной на вечеринке с жирафом открыла в сознании некий шлюз, и играть она сразу начала из рук вон плохо. «Это как если бы какая-то часть моего мозга, – говорила она Дриме, – благодаря которой я хорошо играла, вся испортилась. Она сливается с той частью меня, которая врет. Я это чувствую. Допустим, мне нужно произнести какую-нибудь простую реплику, ну вроде: „Мам, я пошла на занятия в волейбольную секцию“, – и это звучит вымученно и неправдоподобно, как будто в словах есть тайный намек. На каждом эпизоде приходится делать безумное количество дублей. На студии думают, что у меня проблемы из-за наркотиков. Актеры считают, что от славы у меня помутилось в голове. А дело в том – и Ларри это знает, – что все это из-за Дженны и из-за того, что мы продолжаем лгать по-прежнему, и это отдаляет его от меня. Я чувствую себя сбитой с толку, и от этого все делается только хуже».

Сьюзен пригласили участвовать в «Корабле Любви». Он сыграла проходную роль в фильме о Джеймсе Бонде. Ее фотография появилась на обложке журнала «Seventeen». Ей удалили зуб мудрости, и она открыла для себя страну болеутоляющих средств. Она немного подлатала забор, отделявший ее от Мэрилин. Дрима тоже переехала в Лос-Анджелес и стала жить в квартире Сьюзен. Сексуальный пыл в отношениях с Ларри значительно поугас, и, как и предсказывал Ларри, Сьюзен повзрослела.

Глава двадцать пятая

Джон сидел рядом со своей спасительницей Бет в офисе охраны, примыкавшем к ангару для частных самолетов во флэгстаффском аэропорте. За затянутыми проволокой окнами, в теплом сером воздухе водонапорные башни и авиационные вышки мигали рубиновыми и бриллиантовыми огнями. На Джоне была одежда, которую Бет подобрала из старья, принадлежавшего ее мужу. Светлая рубашка была свежевыглажена, а кожа Джона была такого коричневого цвета, как будто пеклась изнутри, как у курицы, только что вынутой из духовки. Волосы он подрезал охотничьим ножом несколько недель назад в Лас-Крусесе в штате Нью-Мексико, в туалете бензозаправки. Взгляд его широко открытых глаз был ясным, как у ребенка.

– Мне неловко за Дженни, за то, что она вас снимала. Она неуправляема. Никогда не знала, что с ней делать, – сказала Бет.

– Ерунда, – ответил Джон.

Бет взяла две чашки жиденького кофе из рычащего автомата.

– Вот, – сказала она. – Берите.

– О нет, спасибо.

– Давайте, давайте.

Джон взял кофе так же неуверенно, как в первый раз взял на руки Маккензи – дочку Айвана и Ниллы. За окном проехал бензовоз в октановом мареве.

– Значит, у ваших друзей и правда есть собственный самолет? – спросила Бет.

Джон кивнул.

– Дженни никогда бы такого не сделала, если бы узнала про самолет.

– Да бросьте вы. Правда. Пустяки.

Дочка Бет, Дженни, продала пленку, на которой было заснято, как голый Джон выкарабкивается из канавы, а также события следующего часа, местному филиалу телесети штата. На следующий день это будет главной новостью в скандальном шоу, транслирующемся на всю страну.

– Больше всего меня бесит, – сказала Бет, – что она хочет заплатить за автомобиль своего дружка, даже не за свой. Черт возьми, уж это-то могла бы и не делать. У Ройса уже есть хорошая работа.

– Молодежь…

– Да, верно.

Пронзительный гудящий звук раздался в ночной темноте, и Джон, который все это время сидел уставившись в пол, опознал его так же быстро, как собака узнает тарахтенье цилиндров в машине своего хозяина. Это был Айван на своем Джи-3. Джон слышал, как самолет приземляется и выруливает. Потом он услышал, как открываются тяжелые металлические двери служебного входа, шаги сбегающих по трапу людей и голоса. Это были Айван, Нилла, Дорис и Мелоди.

– Джон?

Джон встал и попытался поднять голову, набрякшие веки были слишком тяжелыми. «Джонни?» Присев на корточки, Айван заглянул Джону в лицо.

«Мы прилетели, Джонни». Но Джон не мог ни говорить, ни поднять глаз. Дешевый пластмассовый стаканчик с кофе выпал из его руки и покатился по полу. Нилла, Дорис и Мелоди поцеловали его в щеку, и Джон почувствовал запах их духов, такой нежный и добропорядочный, что он чуть не поперхнулся.

Айван посмотрел на Бет, которая держала бумажный мешок с выстиранной одеждой Джона.

– Вы и есть?..

– Да, я Бет.

Айван препоручил Джона Мелоди и Нилле.

– Спасибо вам за вашу…

– Не за что. Но ваш друг чувствует себя неважно.

Айван передал Бет конверт, из которого она достала пачку сотенных бумажек.

– Джереми из моего офиса взял ваш адрес и телефон?

– Да.

Теперь оставалось только выйти на площадку, сесть в самолет и лететь на запад. Бет попрощалась и обняла Джона, руки которого болтались, как у тряпичной куклы. Нилла и Мелоди, поддерживая Джона с обеих сторон, помогли ему взойти по трапу, Айван шел сзади, перекинув клетчатый пиджак через левую руку. Скоро они были уже высоко в теплом ночном небе, но Джон все еще не мог взглянуть в глаза своим старым друзьям.

– Джонни, – спросила Мелоди, – ты меня хорошо слышишь?

Джон кивнул.

– Ты что, принял наркотики, Джон? – спросила Дорис.

Джон отрицательно покачал головой.

– Хочешь выпить? – спросила Мелоди. – Айван, где виски? Налей ему.

Она поднесла стеклянный стакан к губам Джона, но от вкуса виски его только судорожно передернуло. Было такое ощущение, будто десять здоровяков сдавливают ему грудь.

– Джон, – сказала Нилла, садясь перед ним на корточки, – дыши. Глубоко дыши.

– Что с ним? – спросил Айван.

– Джон, – продолжала Нилла, – пожалуйста, послушай меня. У тебя приступ паники. Ты паникуешь, потому что теперь ты в безопасности. Твой организм все это время выжидал, пока не окажется в безопасности, а теперь расслабился. Пойми, теперь тебе нечего бояться. Твои друзья с тобой. Дыши.

Желудок Джона сжался, как будто его пнули сапогом. Мелоди тоже опустилась на пол и поддерживала Джона сзади, чтобы он не упал.

– Джонни? Где ты был? Джонни?

Джон ничего не ответил. Он хотел, чтобы эти скалы, дороги, облака и ветер помогли ему очиститься. Он хотел, чтобы они помогли ему избавиться от одного только звука имени Джон Джонсон. Он надеялся, что однажды проснется под этими по-киношному яркими небесами совсем другим человеком, которому жизнь Джона Джонсона просто приснилась. Но никто из бывших в самолете не мог помочь ему ни словом, ни делом. Они сами были всего лишь несколькими огоньками высоко в ночном небе, а стоит им подняться на двадцать миль, как они окажутся в космосе. Полет был недолгим, и скоро они приземлились в аэропорту Санта-Моники и поехали в город.

Старый дом Джона со всей его обстановкой в стиле Джеймса Бонда был продан, деньги пошли на уплату налогов. Учитывая, что все гонорары Джона были в законном порядке заморожены, он оказался без гроша в кармане. Словно совершая путешествие во времени, Джон вернулся в свою старую спальню в доме для гостей. Дорис теперь была похожа на оживший манекен из этнографического музея – в многоцветье экзотических нарядов и позвякивающих бисерных бус. Первые несколько недель, проведенные дома, Джон старательно делал вид, что с ним все в порядке, – так же как поступает побежденная нация, воспринимая культуру завоевателя. Каждый день он надевал новый костюм и повязывал новый галстук из набора, купленного ему Мелоди. Обходился без наркотиков. Те, кто видел Джона на улице, могли принять его за жизнерадостного щеголя, но внутри он чувствовал себя застывшим и зараженным. Ему казалось, что он пачкает все, к чему прикасается, оставляет черные пятна, которые не вывести даже огнем. Казалось, что люди видят, что он фальшивка, какой он сам себя считал. Кожа его обгорела на солнце, волосы поседели, и солнечный свет теперь причинял боль его млечно-голубым глазам. Он предпочитал не смотреть на себя в зеркало, чтобы не видеть свой взгляд, который, казалось, мог принести одни лишь плохие новости.

Джон старательно отыскивал тенистые кафе в захудалых кварталах Лос-Анджелеса, где наверняка нельзя было встретить старых знакомых. Ему случалось сталкиваться с престарелыми сценаристами, которые, как моржи на лежбище, сидели развалясь на скамеечках и поедали салаты, но он никогда с ними не заговаривал. Джон предпочитал сидеть и читать ежедневные газеты, но от них исходил тот же стерильный душок, что от ветхих журналов в приемной дантиста. Ему хотелось вернуться домой, но, едва оказавшись дома, он чувствовал себя еще более никчемным, чем в городе. Как ни пытался, он ничего не мог придумать, чтобы улучшить свое состояние.

Прошло несколько месяцев, но внутри у него ничего не изменилось. Поначалу он этого не замечал, но затем понял, что получает огромное удовольствие оттого, что следует жесткому распорядку. Джон тут же решил, что сможет кое-как перебиться, если будет стараться, чтобы все его дни были похожи одни на другой. Он поделился своими мыслями с Айваном, который начал заманивать его обратно в студийные офисы, прельщая абсурдными обещаниями, убеждая, что дни его будут «без каких-либо неожиданностей». И Айван, и Нилла ума не могли приложить, как снова подключить Джона к проекту «Суперсила», законченному в его отсутствие; сроки выхода на экран были уже намечены, и фильм, несомненно, должен был иметь шумный успех. Пробные показы напомнили о славных временах «Бюро частного сыска „Бель Эр“», но для Джона все это ничего не значило и не могло пробудить даже капли интереса.

Теперь киношники смотрели на Джона как на своего рода мутанта. Все сошлись во мнении, что он действительно бродил по стране в бессмысленных поисках. Это окружало Джона колдовской аурой, которая делала его интересным и неприступным. В обществе, где было много предрассудков, считалось, что Джон одновременно приносит и удачу, и неудачу. Если люди хотели решить какие-то деловые вопросы, они обращались к Айвану. Если им нужно было немного сплетен, чтобы пересказать их за ужином, они заглядывали в офис Джона.

Что касается Дорис, то Джон чувствовал, что для нее он – обуза. Ведь она за эти годы привыкла наслаждаться личной свободой и тем, что не надо ни перед кем отчитываться. И хотя она была терпелива с Джоном, он не мог избавиться от ощущения, что он – якорь, тянущий ее на дно, – и все же мысль поселиться отдельно, одному представлялась невероятной. Так или иначе, за улыбчивым и задушевным «Дорогой!» Джон ощущал скрытую враждебность и не мог точно установить ее причину.

Так продолжалось довольно долго. Но однажды вечером, когда Джон вернулся домой из офиса «Экватор пикчерз» – было без пяти семь, время телевизионных новостей, – он увидел, как Дорис входит в комнату в явно паршивом настроении. Ее машину обворовали, пока она обедала с приятельницей, и ее любимое платье, только что вернувшееся из химчистки, украли вместе с брошью-камеей, с которой были связаны многие воспоминания. Убирая груду осколков с переднего сиденья, она порезала палец, после чего поехала к другой подруге. По пути, выстояв в пробке, она обнаружила, что у нее стянули также кредитные карточки и права. Дорис забеспокоилась, уж не начинается ли у нее болезнь Альцгеймера, раз она так поздно обратила на это внимание. Она вконец взбесилась и, яростно гоня машину к полицейскому участку, проехала на красный свет и должна была уплатить штраф и выслушать нотацию полицейского. Сейчас она вся прямо кипела.

– О боже, мне надо выпить, – выпалила она, пробираясь к бару. – Хочешь рюмашку?

Джон отказался.

– Пожалуйста, не надо строить из себя кисейную барышню, Джон, только потому, что ты не пьешь.

– В – последние – дни – я – не – пью, – ответил Джон, намеренно выдерживая паузы между словами.

– Ты что у нас, святой?

Боковым зрением Джон видел, как Дорис наливает себе «Чинзано», залпом опрокидывает рюмку, наливает вторую, на этот раз с лимоном, опрокидывает ее вслед первой, и затем, уже более спокойно, наливает третью. Ему стало интересно, что с ней такое, но он не хотел пропускать новости.

Дорис посмотрела на Джона, который сидел, неестественно выпрямившись, и следил за репортажами из какой-то истерзанной войной бывшей советской провинции. Казалось, будто ему снова шесть, он снова болен и старается быть паинькой. Чувства, вызванные незадавшимся днем, сделали поворот на сто восемьдесят градусов, и Дорис всем сердцем, совершенно неожиданно, перенеслась на несколько десятков лет назад в Нью-Йорк, когда Джон был ребенком, который не хотел болеть или быть обузой.

Жалюзи были опущены, но позднее вечернее солнце просачивалось сквозь щели. У Дорис возникло ощущение, что если она рискнет выйти на улицу, то горячий желтый воздух облепит ее тело, как желатин. Она вздохнула, и ей вдруг расхотелось пить дальше. Она ощутила неприятный холод и почувствовала себя старой. Ей хотелось ударить Джона, хотелось обнять его. Хотелось выбранить за безрассудство, сказать ему, как она сожалеет о том, что ее не было с ним там – среди равнин и пересохших рек, холмов и каньонов, и что она не молила Бога, или Природу, или даже солнце избавить ее от бремени воспоминаний, от ощущения, что она живет уже слишком долго, ощущения, которое появилось у нее в самом начале жизни.

– Джон… – позвала она.

Он обернулся.

– Да, мам?

– Джон… – она старалась подобрать слова.

Джон выключил звук.

– Джон, когда тебя не было… когда ты ушел бродяжничать несколько месяцев назад, ты…

– Что я, мам?

– Тебе удалось найти?..

Она снова умолкла.

– Что, мам? Спрашивай.

Дорис по-прежнему молчала.

– В чем дело, мам?

Джон не на шутку встревожился.

И вдруг ее словно прорвало, и слова потекли сами собой:

– Тебе удалось хоть что-то найти, пока ты бродил неизвестно где? Хоть что-то? Что-то, о чем ты мог бы рассказать мне и заставить меня почувствовать, что все это было не зря, что была хотя бы одна крохотная причина, пусть даже самая маленькая и неощутимая, которая вознаградила бы меня за все те ночные страхи, которых я натерпелась, пока тебя не было?

Дорис увидела, что глаза Джона раскрылись широко, религиозно. Ей моментально стало противно и стыдно за свою вульгарность, и она начала извиняться, хотя Джон сказал, что извиняться не надо. Но Джон знал, что мать на него зла из-за того, что он, если смотреть со стороны, совсем не изменился в свои тридцать семь, потому что он по-прежнему был одинок и потому что она уже давно утратила надежду, что он когда-нибудь приспособится к жизни, обзаведется семьей и потомством, как сыновья других женщин из ее читательского кружка.

– Это все из-за спины, – сказала Дорис, с силой похлопывая себя по пояснице, как будто поясница была в чем-то виновата. – Болит – ужас, а у меня в Беверли-Хиллз как раз тот доктор, который не любит выписывать сверх нормы.

– И никакого улучшения?

– Все как всегда.

– Я думал, ты пробовала новые…

– Не действует.

– А ты не можешь найти другого врача? Достать еще таблеток?

– Могу. Но не буду. Не теперь. Я чувствую себя такой… не знаю, как сказать… такой опустившейся, когда открыто охочусь за этими лекарствами. И потом доктор Кристенсен знает мою историю. А я не в настроении начинать все сначала с новым врачом.

– Значит, ты предпочитаешь терпеть?

– Пока да.

Ее волнение улеглось. Когда новости Си-Эн-Эн кончились, у Джона возникла идея. Он прошел в свою комнату и стал листать старую записную книжку. Столько телефонных номеров и имен, и среди них – ни одного друга. Джон задумался, почему люди теряют способность заводить друзей примерно в то же время, когда покупают первый дорогой гарнитур. Это не было жестким законом, но казалось достаточно верным показателем.

Перед ним мелькали странички, где были номера телефонов, воспоминания, деловые встречи, половые связи, сделки, мойка машин, заказ билетов на рейсы «Алитиалия» и «Вирджин», теннисный инвентарь – целый небольшой стадион людей, которые найдут Джону все, что ему нужно.

Он снял одежду, в которой ходил на работу, и бросил в кучу в углу. Ему было тошно чувствовать себя прилежным офисным мальчиком. Он порылся в шкафу и нашел кое-что из своей старой одежды, которую Дорис не успела выбросить, – старые, не сочетающиеся друг с другом рубашки и брюки, в которых он когда-то красил кухню и работал во дворе. Отныне каждый день он будет одеваться неформально.

Джон снова стал листать записную книжку. Среди прочих он наткнулся на имя Роджера, снимавшегося ребенком в эпоху «Семейства Партриджей». Когда Роджер вырос, то стал ужасно неопрятным, носил замызганную одежду из самой новой миланской коллекции, и его спутанные волосы пахли скотным двором. Джон забыл его полное имя, но прекрасно помнил, как тот выглядел в роли верного сына в давно уже сошедшем с экранов полицейском сериале.

И пусть сам Роджер стал грязным, но товар, который он поставлял, был самым лучшим. Джон нашел в столике у кровати тысячу восемьсот долларов, оставшиеся от пяти тысяч, которые Айван дал ему на месяц. Сплошные двадцатки, разбросанные по дну выдвижного ящичка. Он набрал номер Роджера, и вопреки всем ожиданиям тот оказался дома.

– Роджер, это Джон Джонсон.

– Счастливый странник!

– Да, это я.

Джон услышал в трубке чавканье.

– Ты что, ужинаешь? Давай я перезвоню.

Джон просто не мог представить Роджера за ужином не в ресторане.

– Да, ужинаю. А что ты хотел?

– Перезвони мне.

– Ладно.

У Роджера была сложная система дублирующих друг друга сотовых телефонов, чтобы избежать прослушивания со стороны властей. Через минуту телефон Джона зазвонил. Но даже тогда оба разговаривали намеками.

– Роджер, что бы ты дал человеку, которого мучают сильные боли?

– Боли – дело серьезное, Джон. Жизнь – это страдание. А поконкретнее?..

– Боли в спине.

– Ну… большинству для этого нужна тяжелая артиллерия.

– А у тебя хоть какая-нибудь есть?

– Имеется.

И они договорились встретиться завтра за ланчем в «Плюще».

Глава двадцать шестая

После легкого столкновения с другим «крайслером» за руль села Ванесса, а Джон перебрался на заднее сиденье, раскручивая теории, касающиеся Рэнди и его наполовину собранного багажа.

– Наркотики. Почти наверняка это наркотики.

– Нет, Джон, – сказала Ванесса. – Ни в банковских счетах, ни на карте Visa Сьюзен нет ничего, что указывало бы на такой отток наличности, который можно было бы связать с наркотиками.

– Ты раздобыла информацию о ее банковских счетах?

– Это я дал ей номер кредитной карты Сьюзен, – сказал Райан. – Он был в компьютере магазина. То есть я хочу сказать, что стоит кому-нибудь раздобыть номер вашей карты, и он сможет запросто вас клонировать.

– Не совсем так, – поправила Ванесса. – Чтобы клонировать человека, понадобится также номер его телефона.

– И зачем я вообще ломаю голову? – спросил Джон. – Таких компьютерно подкованных, как вы, я еще не встречал. Ты тут у нас за главного, Ванесса. Почему ты не скажешь мне, что нам следует делать дальше?

– Хорошо, скажу. Мы прямиком направляемся в Северный Голливуд к некой Дриме Нг.

– Она нумеролог, – вставил Райан.

– Да перестаньте вы ребячиться, – сказала Ванесса. – Сьюзен уже несколько лет дает каждый месяц Дриме Нг по две с половиной тысячи долларов.

– Я же говорил, это наркотики.

– Твоя бесконечная наивность меня утомляет, – сказала Ванесса и добавила: – И это говоришь ты, человек, который за последние шесть лет потратил почти два миллиона долларов на наркотики и на то, чтобы от них излечиться.

– Да? Так много? – спросил Джон.

– Возможно, и больше. Мне не удалось получить доступ к пакету данных из Женевы, – продолжала Ванесса, с легкостью преодолевая крутой поворот. – Тебе прекрасно известно, Джон, что потребление наркотиков идет исключительно по возрастающей. Оно не может месяц за месяцем оставаться стабильным на протяжении нескольких лет. Кроме того, я проверила состояние финансов мисс Дримы, и что же мы видим, кому, как ты думаешь, она каждый месяц выписывает чек?

– Кому? – спросил Райан.

– Рэнди Хексуму.

– Е… меня в ухо, – сказал Джон.

– Не надо так выражаться, – сказала Ванесса. – В любом случае мы уже почти приехали. Я заранее позвонила и договорилась, чтобы нам погадали.

– Что еще ты сделала такого, о чем я не знаю?

– Когда несколько минут назад вы оба расцепляли бамперы, я позвонила своему брату Марку, и сейчас он сидит в своей машине недалеко от дома Рэнди Монтарелли, и если ты согласен платить ему двадцать пять долларов в час плюс питание, он, возможно, кое-что выведает насчет того, куда отправляется багаж.

– И где вы только были, когда я ставил «Обратную сторону ненависти»? – спросил Джон. – Если б вы взяли дело в свои руки, это был бы хит.

– Нет, Джон. Тот фильм ничто не могло спасти.

Все трое замолчали. Они проехали еще немного, потом свернули с шоссе и припарковались у многоквартирного дома, в котором жила Дрима. У Джона было такое чувство, будто он все это уже видел. Запах в лифте был точно таким же, как и в коридорах его первой квартиры, – смесь кошачьей мочи, сигаретного дыма и чужих кухонь.

– Что мы сделаем, как только войдем, Джон? – спросила Ванесса.

Джон пожал плечами:

– На месте сообразим. Надеюсь. Поищем зацепки.

– Привет, – сказала Дрима, открывая дверь. – Заходите. Вы Ванесса?

– Да. Это Райан, а это Джон.

– У меня жуткий беспорядок.

Первое, что бросилось в глаза в квартире Дримы, был расставленный на кухонном столе багаж, который явно уже заканчивали упаковывать.

– Прошу прощения, – сказала Ванесса. – Мы вам помешали? Вы куда-то собираетесь?

– Да, но, честно говоря, ваши деньги мне пригодятся. Надеюсь, это звучит не слишком глупо. Я не хочу, чтобы вам казалось, будто вас эксплуатируют.

– И куда же вы едете? – спросил Райан притворно равнодушным тоном.

По глазам Дримы было ясно видно, что она скажет неправду.

– На Гавайи. На семинар по квадратным корням.

– Хм.

– Что ж, давайте приступим. Кто первый?

– Я, – сказала Ванесса. – Ванесса Луиза Гумбольдт. Одно «н», два «с», Луиза – как обычно, а в фамилии на конце «д» и «т», как в названии округа.

– Хорошо…

Дрима села и взяла коробку блестящих карандашей и калькулятор, на котором болтался ценник – $1,99.

– Вы всегда так легко пускаете к себе людей? – спросил Джон. – Даже незнакомых? Прямо в квартиру?

– Вы друзья Сьюзен. Этого для меня достаточно.

– Да, Джон, – резко сказала Ванесса: – Сьюзен давно хотела, чтобы мы это сделали.

Она повернулась к Дриме:

– Не обращайте на него внимания. Сьюзен говорит, что точность ваших предсказаний просто жуткая.

– Я предсказала авиакатастрофу в Сенеке за день до того, как она произошла.

– Поразительно, – откликнулся Райан, которого так и подмывало сказать Дриме, что его послание на автоответчике Сьюзен было последним перед катастрофой.

– Я отправила сообщение слишком поздно, – сказала Дрима, – но она все равно сумела справиться. Ее примарное число в тот день было таким большим, что в нее могла бы угодить ракета и она отделалась бы легким испугом.

– Примарное число? – спросила Ванесса.

– Да, это часть моего метода. Примарные числа – это те, которые делятся только на единицу и на самих себя. Например, 23, 47, 61 и так далее. У каждого человека и события есть свое примарное число.

Пальцы Дримы бойко забегали по кнопкам калькулятора. Ее карандаши вычерчивали размашистые буквы и цифры, тонкие и бледные, как упавший на страницу волосок.

– Каково же мое число? – спросила Ванесса.

– Еще минутку.

Дрима еще немного поколдовала над калькулятором.

– Сто семьдесят девять.

– Это хорошо?

– Превосходно. У вас сильно развитые инстинкты, у вас никогда не будет недостатка в деньгах и, насколько я понимаю психическую окраску числа 179, вас всю жизнь, как раб, будет сопровождать один мужчина.

– Почему мужчина?

– Все стосемьдесятдевятки гетеросексуальны, – ответила Дрима и для большей вескости добавила: – Это факт, но это отнюдь не означает, что вы не свободны в ваших предпочтениях.

– Хорошо, запомним.

Джон стоял в углу, пытаясь прочесть надписи на расставленных на полке дисках Дримы, и одновременно обдумывал вопрос, который собирался задать. Он театрально развернулся, и на его лицо упало пятно света от лампы в бумажном абажуре.

– Ваша фамилия – Нг. Какая странная… наверное, азиатская… однако вы не похожи на азиатку. Может быть, существует мистер Нг?

Дрима не растерялась.

– «Нг» – так на кантонском диалекте звучит число пять. Именно поэтому я его и выбрала, а также потому что в нем нет гласных. Никакого мистера Нг тоже нет. Я лесбиянка.

Дрима выдержала паузу.

– Вас это смущает…

– Джон.

– Вас смущает, Джон, что крепкая, способная к деторождению женщина отвергает фамилию своего отца и придумывает собственную?

Джон пожал плечами.

– Как ваше полное имя, Джон?

– Джон Лодж Джонсон.

Дрима начала трудиться над числом Джона, потом отбросила карандаш и уставилась в пространство. Когда Джон спросил, в чем дело, Дрима ответила, что допустила ошибку. Перепроверив его числа, она сказала:

– Что ж, я… – Дрима посмотрела на Джона совсем другими глазами, словно это последний эпизод фильма, где выясняется, что он и есть убийца. – Я должна задать вам вопрос, а вы должны дать мне на него прямой ответ. Скажите, вы мне солгали?

– Что?

– Вы проникли сюда под ложным предлогом?

– Да что вы себе…

Джон почувствовал приток адреналина в крови.

– Разрешите взглянуть на ваши водительские права?

Джон вытащил свои права, полученные всего месяц назад, и протянул их Дриме. Она заглянула в них, вернула права Джону и сказала:

– Извините. Я должна была убедиться, что это ваше настоящее имя… что это не розыгрыш. Ваше число – 1037, Джон Лодж Джонсон. Вы понимаете, что это значит?

– Нет. Скажите же мне.

– У вас четырехзначное примарное число. Большинство нумерологов за всю свою жизнь так и не встретились с четырехзначным примарным числом.

Дрима начала выпытывать, чем Джон зарабатывает на жизнь, и затем обращалась с ним дерзко. Настала очередь Райана. Его число оказалось 11.


– Одиннадцать?

– Похоже, тебе уготована карьера в динамичной и быстроразвивающейся области быстрого питания, Райан, – сказала Ванесса.

– Одиннадцать? – Райан был обескуражен.

– Одиннадцать – исключительно хорошее число, – заверила его Дрима.

– Я слышал, что такие люди отличаются редкостной верностью, – поддержал ее Джон.

Джон расплатился с Дримой, которая вручила им листочки с характеристиками их примарных чисел. Дрима начала беспокойно суетиться, и было видно, что она всеми силами пытается побыстрее выставить всех троих из квартиры.

Когда троица снова уселась в машину, Джон сказал:

– И надо же было вляпаться в такое, только время зря потратили.

Мобильник Ванессы запикал, и она ответила на сигнал.

– Это мой брат, – объяснила она Джону с Райаном. Закончив разговаривать, она нажала на кнопку. – Рэнди в мини-фургоне едет сюда.

– Ты захватила свой ОМП? – спросил Райан.

– А это еще что? – поинтересовался Джон.

– Определитель местоположения. Это бытовой эквивалент черного ящика, который установлен на самолетах. Он у меня постоянно заделан в шов кошелька. – Ванесса вынула из сумочки маленький черный кошелек, меньше чем пульт от телевизора. – Спутник может найти меня в любой точке Земли плюс минус сантиметр.

– Ты собираешься дать его мне?

– Для 1037 ты жутко несообразительный. Когда фургон Рэнди приедет сюда, – она взглянула на свои наручные часы, – а это произойдет через две минуты, ты должен незаметно прикрепить эту штуку к его машине. А поскольку у нас, похоже, нет липкой ленты, как ты, Джон, собираешься прилепить наше устройство к автомобилю?

Джон закрыл глаза, чтобы сосредоточиться.

– Способ, способ, способ… подвал, скандал, канал – кстати, ты знаешь, что я родился в Панаме?

– Заткнись, ради бога.

– «Джуси фрут».

Дернув дверцу бардачка, Джон достал из него «Джуси фрут», бросил по нераспечатанной пачке жевательной резинки Райану и Ванессе, оставив себе несколько штук.

Фургон Рэнди развернулся прямо перед домом Дримы, напротив ее машины. Все трое проследили за тем, как Рэнди подходит к входным дверям, звонит и направляется к лифту.

Джон осторожно открыл пассажирскую дверцу и, пригнувшись, прошел за машиной. Потом перебежал через улицу и прикрепил ОМП к внутренней стороне заднего бампера шариком жевательной резинки. Учуяв Джона, собаки стали скрестись в окна и лаять как безумные. Как раз в этот момент входные двери открылись, и показались Рэнди и Дрима с багажом. Оба выглядели встревоженными. Джону некуда было спрятаться, кроме как под фургон, куда он быстро закатился и услышал, как дверцы над ним открылись и захлопнулись. Рэнди прикрикнул на собак. Наконец Джон услышал, как завелся мотор, и фургон отъехал, оставив его лежать лицом к небу, в котором он различил огоньки реактивных самолетов, заходящих на посадку.

Глава двадцать седьмая

В Эри в штате Пенсильвания, три недели спустя после того, как Сьюзен приехала к Рэнди Монтрелли, она плавно спускалась по лестнице. Подол ее халата волочился по ступеням.

– Господи, Рэнди, у меня соски как ручные гранаты. А ты-то что не спишь… – Сьюзен посмотрела на висевшие справа в углу часы, – четыре двадцать семь?

Наверху маленький Юджин, трех недель от роду, вопил, требуя молока.

– Грешникам нет покоя.

– Ананасовый сок у нас опять кончился?

– Да.

– Ладно. Хоть какие-нибудь крекеры остались?

– В буфете над тостером.

– Хорошо, – Сьюзен полезла в ящик за крекерами. – Какие байки ты сегодня сочиняешь?

– Ты сейчас подала мне хорошую мысль. Надо ее опробовать.

И Рэнди громко прочел только что отправленное в Интернет сообщение:

«Не подумайте, что я услышал это от своего друга, который гримирует актеров для сериала „Друзья“. Но некто сообщил мне, что Дженнифер Энистон отложила запись на три дня из-за того, что у нее износ переходной муфты».

– Знаешь, что мне это напоминает? – спросила Сьюзен, водя пальцем по краю банки с арахисовым маслом. – Прошлый месяц, когда ты пустил слух о том, что у Киану Ривза некротизирующий фасцит.

– Это был шедевр, верно?

– Просто у тебя уже мозги набекрень.

Сьюзен попробовала арахисовое масло и нашла его очень вкусным.

– Самый что ни на есть невинный слух, – сказал Рэнди. – Вроде того, что я пустил насчет Хелен Хант – будто у нее была операция по удалению рудиментарного бобрового хвоста.

– Еще один шедевр, – сказала Сьюзен, взяв в охапку коробку печенья и несколько яблок. Она поцеловала Рэнди в лоб, рассыпав крошки по клавиатуре, и побрела обратно наверх.

Рэнди занимался распусканием слухов. До девяностых годов он считал себя сплетником, но, пожалуй, еще с большим основанием – ничтожеством, кем-то вроде инопланетного незаконорожденного дитяти, брошенного на крыльце дома у дороги в Эри в штате Пенсильвания, где он вырос неуклюжим и социально неприспособленным. Рэнди был на тридцать процентов тяжелее, чем надо при его росте, и обладал суперчувствительностью, до такой степени несвойственной Эри, что он не был в состоянии ни сделаться клоуном в классе, ни «стать подружкой» симпатичных и жестоких девчонок. Единственные, с кем он пытался водить дружбу, были бесстыжие, циничные девицы, с которыми он обсуждал женский журнал «Mademoiselle» и которые, похоже, имели дело только с женатыми мужчинами, – эти девицы ринулись из Эри, как только получили аттестат.

Рэнди сам никогда в жизни не решился бы смотаться из Эри. Дьявол известный лучше, чем дьявол неизвестный. Дьявола, с которым он точно не хотел знакомиться, он впервые увидел подростком в 1982 году в телевизоре. Дьявол показался на экране всего секунд на пятнадцать, но этого хватило.

Этот дьявол оставался выжжен у него в мозгу и сейчас, пятнадцать лет спустя, он стоял у Рэнди перед глазами в виде копии больного гомосексуалиста, изможденного, усатого, худеющего, теряющего силы и охраняющего врата ада. Дьявол вертел костлявыми бедрами, словно танцуя под диско, и кожа его была изъедена красновато-лиловыми язвочками. Глаза его превратились в белое желе из-за вирусной инфекции.

Примерно в 1985 году в сознании Рэнди к образу этого больного человека добавились ковбойская шляпа и ковбойские краги. А где-то в 1988 году всякий раз, когда Рэнди думал о больном человеке, тот начинал подмигивать ему своими мертвыми бельмами. Если ковбой означал зрелость, то Рэнди не хотел иметь с ним ничего общего. Если этот образ был воплощением сексуальности, то Рэнди готов был пойти в монахи. Так он и не уехал из Эри, где делать было нечего, но зато явно не было людей со СПИДом.

Но затем с годами дьявол стал являться ему везде, куда бы он ни пошел. Однажды ночью во время одной поездки в 1988 году Рэнди поцеловал водителя грузовика на остановке на окраине Алтуны. После этого он эмоционально замкнулся и следующие пять лет провел в ожидании неминуемой смерти. Когда смерть так и не явилась, он решил жить дальше, но это должна была быть жизнь без любви и привязанностей кроме той, что он испытывал к двум своим афганским борзым цвета кофе со сливками, Кемперу и Вилли. Он купил их щенками из багажника «лебарона» выпуска восемьдесят четвертого года, припаркованного рядом с фабрикой Лиз Клейборн. За баранкой сидела хиппующая девица, которая сказала, что если щенкам не подыщут хозяев, то их утопят прямо сегодня, потому что Господь призвал ее в Лонг-Айленд, где она собиралась заплетать косички тинейджерам и контролировать восход солнца.

Взрослея, теряя волосы и приобретая морщины, Рэнди думал о том, что не заслуживает ни любви, ни привязанности, потому что на протяжении всех прожитых лет не был достаточно храбрым, не страдал и даже не участвовал ни в одной настоящей драке. На свет появлялись новые, более молодые и красивые дети и с досадной легкостью унаследовали развалины сексуальной революции, а в придачу свободу и легкое отношение к любви, смерти, сексу и риску. Рэнди мстил миру, отравившему его юность и взросление, распуская ложные слухи. По ночам, запершись в своем доме в Эри, ошалевший от дневной работы, состоявшей в оформлении платежных ведомостей в кровельной компании, он тысячами скармливал выдумки своему персональному компьютеру, который размножал их как вирусы и посылал в электронный мир. Большинство его слухов пропадало без вести, но некоторые оправдывались благодаря тому, что в них верили.

А потом, сентябрьской ночью, в его жизнь как с неба свалилась Сьюзен Колгейт. Он смотрел «Мэтлока», наложив на лицо освежающую огуречную маску и потягивая сладкий молочный коктейль, когда в дверь громко постучали. Он насторожился – когда в полночь кто-то колотит в твою дверь, то даже в относительно спокойном районе, где жил Рэнди, это недобрый знак. Он выглянул в окно эркера и увидел, что на его крыльце, привалившись к стене, лежит беременная женщина, которую он не узнал.

Он бросился к двери и распахнул ее. Женщина явно испытывала сильную боль, и Рэнди отнес ее в гостиную и положил на кушетку, купленную две недели назад. Потом он начал набирать 911, но женщина закричала «Нет!» и вырвала шнур телефона из стены, прежде чем он успел набрать третью цифру. «Пожалуйста. Рэнди Монтарелли, – сказала она, понизив голос. – Помоги мне. Я не знала, к кому мне еще приехать. Я сохранила твое письмо».

Рэнди не понял, какое письмо она имеет в виду. Женщина ненадолго успокоилась, и тут Рэнди увидел, что перед ним Сьюзен Колгейт.

– Так ты жива!

Сьюзен разрыдалась.

– О господи, значит, ты не погибла!

Рэнди обежал кушетку, крепко обнял Сьюзен и прошептал:

– О Сьюзен… Сьюзен… пожалуйста… здесь ты в безопасности. Все будет хорошо. Очень хорошо.

– Мне страшно, Рэнди. Мне так страшно. – Лицо ее исказилось, и она заскулила, как шакал. – Черт, скоро снова начнутся схватки. Теперь я могу родить в любой момент.

К Рэнди вернулась бойскаутская практичность.

– Я сейчас все приготовлю. Что тебе нужно в данный момент?

– Воды. Очень хочется пить.

– Минутку.

Рэнди помчался на кухню, мысли у него в голове прыгали, как попкорн. Жизнь не подготовила его к подобному событию. Он налил в пластмассовый кувшин воды из-под крана и отнес ее в гостиную в пластмассовой чашке. Потом побежал в комнату для гостей, сгреб в охапку несколько шерстяных одеял и приказал визжавшим собакам замолчать. В мыслях у него царил полный разброд. Все считали, что Сьюзен давным-давно погибла. Он ясно помнил свое паломничество в Сенеку, одну из редких вылазок из района Эри. Потом он вспомнил, как читал в журнале, что принц Чарльз жалел, что присутствовал при рождении принца Гарри. Он задумался. Что же такого увидел Чарльз, а теперь и ему предстоит узнать, и при мысли об этом голова у него совсем пошла кругом. Не пахнет ли от нее бурбоном?

Рэнди снова бегом вернулся в гостиную; телевизор работал. Он выключил его. Потом разложил на полу одеяла, но у Сьюзен уже начали отходить воды. Рэнди не стал обращать внимания на пятна на кушетке и на коврике. Сьюзен пошарила по сторонам, вынула из сумочки письмо и дала его Рэнди.

– Вот… – сказала она. – Ты написал это мне. Это самые прекрасные слова, которые кто-нибудь когда-нибудь говорил обо мне. Подойди сюда, Рэнди. Подержи меня минутку.

Рэнди крепко обнял Сьюзен. Она отстранила его и пристально посмотрела ему в глаза.

– Мы ведь справимся с этим, правда, Рэнди? Дети рождаются уже триллион лет. Так что ничего нового. Давай просто сделаем вдох и будем действовать спокойно. Вот… – Сьюзен расправила одеяла. – Все будет отлично.

– Тебе больно? – спросил Рэнди. – У меня осталось несколько таблеток викодина после того, как мне лечили зуб.

– Да, я приму.

Рэнди побежал в ванную, принес таблетки и несколько полотенец. Когда он вернулся в гостиную, Сьюзен кричала:

– Начинается, Рэнди!

Следующие несколько минут не описать никакими словами. Они превратились в рычащего, кричащего тяни-толкая, пока наконец не показался младенец – орущий розовый комок. Сьюзен прижала его к груди, а Рэнди перерезал пуповину. Все трое плакали и к утру заснули в перевернутой вверх дном гостиной.

Утром Рэнди позвонил на работу и уволился. Сьюзен посвятила его в некоторые, но не во все, детали своей жизни до и после катастрофы. К полудню он расчистил гостиную. Заказал целый фургон продуктов и детской мебели. Снял все деньги с банковских счетов. Поменял индианские номера на машине Сьюзен на поддельные, которые купил на свалке. Он получил импульс. Бурная деятельность заставила его расцвести. Он больше не чувствовал себя Рэнди Монтарелли. Он чувствовал себя, как… Нет, он еще не был уверен, кем или чем он себя теперь чувствует. Но это придет. Однако за неделю он выбросил многое из своей одежды, безделушек, фотографий и вещей, сохранявших запах старого Рэнди, например, свитера, он надевал их из чувства долга, когда ездил к родственникам, которые уныло дарили ему эти свитера каждый год; купленную в аптеке туалетную воду, которую он приобретал не потому, что ему нравился ее запах, а чтобы не раздражать разную деревенщину чересчур экзотическими ароматами; школьное кольцо, которое он хранил, потому что оно казалось ему единственной драгоценностью, какую он заслужил право носить. Кроме того, он начал хлопотать о том, чтобы переменить свою фамилию на Хексум; он давно хотел это сделать, но у него не хватало силы воли, чтобы что-нибудь предпринять.

У Рэнди появился превосходный шанс переписать свою жизнь заново, и он не собирался его упускать. Он готов был, если возникнет такая необходимость, даже на убийство ради Сьюзен и маленького Юджина и надеялся, что в ближайшем будущем Сьюзен, возможно, посвятит его в дальнейшие детали их планируемого отъезда из Эри. Пока же, первые месяцы, Сьюзен проводила большую часть времени либо в слезах, либо отгородившись стеной молчания. Рэнди не подталкивал ее. И даже речи не было о том, чтобы позвонить кому-нибудь и возвестить об этом вифлеемском чуде. Это было нечто для него одного: язвительным родственникам, злобным сослуживцам и балаболкам из его клуба по железнодорожному моделированию доступ был воспрещен.

– Рэнди, – сказала Сьюзен, – ты попусту беспокоишься, читая эти книги по уходу за младенцами. Любого ребенка, родившегося от меня, ничем не проймешь. У него титановые гены.

– Хочется, чтобы малыш был богом, Сьюзен. Чтобы он светился. Его надо воспитывать и заботиться о нем.

Никто не собирался тревожить власти в связи с рождением ребенка. Сьюзен казалось, что Юджин-младший ни в коем случае не должен попасть в лапы обществу. Он должен был расти неведомый миру, защищенный от его назойливых взглядов, проверок и пинков.

– И в первую очередь, – говорила Сьюзен, когда Рэнди затрагивал эту тему, – его надо беречь от моей матери.

Чем ближе становились ему Сьюзен и Юджин-младший, тем счастливее чувствовал себя Рэнди. Он был прирожденным кормильцем семьи, а теперь благославенная судьба послала ему людей, о которых нужно было заботиться.

Однажды поздно вечером, на четвертой неделе пребывания в Эри, все трое смотрели телевизор – старые эпизоды из «Семейки Блумов». Юджин приложился к левой груди Сьюзен. Телевизор работал приглушенно. На экране мелькали сцены, в которых у Митча, старшего из детей, развивается привычка к кокаину – ровно на одну серию. Сьюзен смотрела в телевизор, как если бы это был аквариум, не различая ни высоких, ни низких звуков – одно только ровное, докучливое гуденье.

Полено в камине снова ярко вспыхнуло.

– Ты хоть иногда скучаешь по Крису? – спросил Рэнди.

– По Крису? Я почти не вспоминаю о нем, старый педик.

У Рэнди глаза полезли на лоб.

– Педик? То есть ты хочешь сказать, что между вами ничего не было?

– О господи, нет. Я хочу сказать, что теперь Крис мне нравится, но вначале мы были с ним так же близки, как, скажем, ты и какой-нибудь парень, работающий курьером. Так или иначе, все позади, правда? Где-то далеко, далеко.

Она допила содержимое своего стакана.

– Но эти фотографии, – сказал Рэнди, – все эти истории, печатавшиеся в бульварной прессе каждую неделю – «Крис и секси Сью – неистовство любви на Гавайях», – этакий здоровенный Крис и царапины у него на спине. Я сам видел.

– Царапины? Это его массажист, Доминик. Я была в Гонолулу, делала пластическую операцию вокруг глаз.

– А твоя татуировка – КРИС НАВЕКИ? – В голосе Рэнди все громче звучало разочарование. – Но ведь верно – я не видел ее, когда родился Юджин.

– Не видел. Я сделала ее для фотографий в «Paris Match». А потом удалила лазером в 1996-м. – Сьюзен поднялась, помотала головой, как будто у нее были мокрые волосы, и встала прямо перед Рэнди. – Рэнди, ну-ка посмотри на меня. Это все враки, Рэнди. От начала до конца. И тут ни при чем ни я, ни Крис. Это все они. Всяк, кому не лень. Все, что ты читаешь. Все это чушь и вранье. Все. Сплошная ложь. Вот почему лживые слухи, которые ты распускаешь, такие забавные, Рэнди. Это честная ложь.

Ребенок засопел. Сьюзен постаралась изменить тон.

– Вот я тебе все и сказала, Рэнди, а теперь ты расскажи мне, какая у тебя сегодня самая крутая байка?

– Про Уитни Хьюстон, – ухмыльнулся Рэнди.

– Не может быть.

– Правда. Насчет ее левой ноги.

– А что с ее левой ногой? – поддержала игру Сьюзен.

– А ты не слышала?

– Ну так расскажи.

– Не поверишь.

– Ну, давай!

– У нее раздвоенное копыто.

– Ох, Рэнди.

Глава двадцать восьмая

После съемок в Гуаме рекламного ролика для японского телевидения Сьюзен вернулась в Лос-Анджелес и узнала, что компания решила не возобновлять работу над «Семейкой Бумов». Ларри был в Европе и часами говорил по телефону со Сьюзен, уверяя, что ее многообещающая карьера только-только началась.

Она забросила в шкаф пакет, набитый японскими бумажными журавликами. Три недели Сьюзен держала багаж нераспакованным. Она подолгу лежала в ванне и разговаривала только с Ларри до тех пор, пока не посетила филиал Общенационального банка и не узнала, что долгосрочный счет, на который она регулярно, год за годом, откладывала значительные суммы, пуст.

Ее адвокат лежал в хосписе для больных СПИДом и ничем не мог ей помочь, а ее бухгалтер только что сбежал из города после серии финансовых скандалов, так что Ларри нанял ей новых дорогих адвокатов и бухгалтеров. Они провели судебную проверку финансовой документации жизни Сьюзен, и после нескольких месяцев бумажной войны, игры в прятки с секретарями и телефонного марафона Сьюзен узнала, что Мэрилин на вполне законном основании прибрала к рукам и пустила на ветер сбережения Сьюзен – Мэрилин, роль которой заключалась лишь в том, что Сьюзен один раз в месяц наносила ей в Энсино формальный визит.

– Один из моих нумерологических клиентов был детской кинозвездой, – сказала Дрима, которая тогда жила отдельно в Северном Голливуде. – Его тоже обобрали. Но ведь у правительства есть закон Кутана, верно? Я думала, что система застрахована от того, чтобы родители проматывали заработки своих детей.

Сьюзен, напичканая успокоительными, частенько звонила Дриме в те дни.

– Дрима, Дрима, Дрима, – бормотала она, – стоит тебе, вымотанной донельзя, поздно вернуться домой со съемок, подписать одну или две бумаги из целой кипы бумаг, как окажется, что ты отписала кому-то всю свою собственность.

– У вас, наверное, был разговор…

– Скорее, битва.

– И что она говорит, я имею в виду…

– Она говорит, что я была ей должна. Что без нее я была бы ничем. И знаешь, что она сказала, когда стало окончательно ясно, что она стянула у меня все? Она сказала: «Это цена, которую ты уплатила, чтобы стать частью голливудской грязи».

– Голливудской грязи?! – взвизгнула Дрима, отнюдь не привыкшая выражать свои эмоции визгом.

Ларри продолжал платить за квартиру на Келтон-стрит, но сказал Сьюзен, что его бухгалтер не сможет позволить платить за квартиру больше года или после того как у Сьюзен появится свой доход, если это произойдет раньше. С работой тоже возникли сложности. Агенты по набору актеров знали, что Сьюзен неопытная актриса, и не считали, что ее имя на афише может компенсировать ее плохую игру. Уроки актерского мастерства ничем не помогли ей, но сам факт, что она берет уроки, вызывал в классе ехидные перешептывания. Ларри тоже уделял ей гораздо меньше внимания, и не из-за ее некредитоспособности, а потому что понимал, что суть проблемы – в Дженне.

Когда «Семейка Блумов» уже сходила с экранов, Сьюзен краем уха услышала, как Кенни, режиссер, сказал, что если она когда-нибудь получит хотя бы роль дерева на заднем плане в школьной постановке «Bye Bye Birdie», то это будет актом милосердия. Съемка двухчасовой заключительной серии была дурным сном, который повторялся все снова и снова.

– Сьюзен, дорогая, ты только что узнала, что у твоего отца рак предстательной железы. А у тебя такое лицо, будто ты выбираешь между обычным цыпленком и цыпленком, поджаренным с корочкой. Давай-ка просыпайся потихоньку, потому что скоро пойдет сверхурочное время, ладно?

Мотор.

– Папа, почему ты не сказал мне об этом раньше? Почему все знали, кроме меня?

– Стоп! Сьюзен, ты спрашиваешь его не «Куда подевалась программка?». Ты спрашиваешь его, почему он не поделился с тобой самым важным секретом в своей жизни.

Мотор.

– Папа, почему ты не сказал мне об этом раньше? Почему все знали, кроме меня?

– Стоп!

Сьюзен снова остановилась.

– Сьюзен, поменьше о программке, побольше о раке.

– Кенни, может, попробовать искусственные слезы или что-нибудь еще? Это трудная реплика.

– Нет, никаких искусственных слез, да и реплика вовсе не трудная. Роджер, дай мне мой сотовый. – Усталый личный ассистент дал ему телефон. – Сьюзен, вот телефон… может, я дам тебе номер и ты просто промямлишь эту реплику в трубку? Или ты все же скажешь это нормально перед камерой, за что тебе, собственно говоря, и платят?

– Не будь таким засранцем, Кенни.

Мотор.

– Папа, почему ты не сказал мне об этом раньше? Почему все знали, кроме меня?

– Стоп! Роджер, пожалуйста, принеси для «Мисс Американский Робот» искусственные слезы.

Скоро Сьюзен стала ходить на вечеринки каждый день, и вовсе не потому, что она была большой охотницей до вечеринок, а потому, что статус знаменитости позволял ей получать столько бесплатных наркотиков, сколько ей хотелось, если только она могла терпеть, как поставщики зелья заискивают перед нею или насмехаются над ней.

– Здесь Сьюзен Колгейт – глазам своим не верю.

– Да она из-за грамма отправится в любое место в Лос-Анджелесе. А из-за унции она тебя и на себе отвезет.

Со временем Сьюзен поняла, что желательно держаться подальше от кухонь, где акустика была лучше и где она, скорей всего, могла услышать о себе самое худшее. Свободного времени у нее было предостаточно, и поэтому мысль о Ларри стала превращаться в навязчивую идею. Однажды ранним вечером, когда Сьюзен было особенно одиноко, а телефон весь день молчал, она решила, что устала терпеть, как он отталкивает ее, и направилась к нему домой. Ларри вскользь упомянул, что Дженны в тот вечер не будет дома, потому что она поедет в Карсон-сити к матери на день рождения. Сьюзен знала, что если воспользуется переговорным устройством у ворот или будет стучать в дверь, то ее холодно проигнорируют. Она прошла через соседский двор, где когда-то росла элитная хурма, и подошла к дому Ларри со стороны заднего дворика.

Она уже пересекала двор по прямой, как внезапно все вокруг залил ослепительный свет. Пять доберманов, с клыков которых стекала слюна, образовали вокруг Сьюзен пентаграмму, и около дюжины иранцев с усами, как на рекламе «марльборо», выбежали вслед за собаками, вытащив пистолеты. Она увидела, как Ларри неторопливо выходит на веранду в своем посткоитальном широком шелковом халате, который он стащил в Нью-Отани во время переговоров о рекламном ролике с японским телевидением. Обнаженная юная лань по имени Эмбер ван Виттен из телесериала «Домашняя жизнь» семенила за ним, поедая персик.

«Все в порядке, Хаким, – крикнул Ларри иранцам. – Это свои». – И иранцы, глазея на Эмбер, отозвали собак, которые, как невинные овечки, бросились к Сьюзен – понюхать лужу мочи у ее ног.

Ларри пригласил Сьюзен в дом. Она прошла за ним в его комнату, где он попросил Сьюзен сесть на полотенце, которое расстелил на полу перед камином, заставив ее вспыхнуть от унижения.

– Все кончено, Сьюзен.

– Но, Ларри, – начала было она, но трусики терли, моча стала холодной, и Эмбер просунула голову в приоткрытую дверь. («Ой, Сьюзен, привет».) И Сьюзен замолчала.

Ларри сказал, что хочет, чтобы они оставались друзьями, и тут Сьюзен стало окончательно ясно, что все кончено. Ларри сказал, что у него есть идея и что он мог бы воспользоваться помощью Сьюзен, если она сама этого захочет. Он стал менеджером новой английской группы «Стальная гора» – «здорово вдаряют по мозгам». К ним прицепились в отделе иммиграции и предоставления прав гражданства, и теперь ведущему вокалисту Крису Трейсу нужна была зеленая карта или виза Н-1. Если Сьюзен согласится выйти за Криса, чтобы протащить его в страну, то сможет зарабатывать на этом по 10 тысяч в месяц, жить у Криса – никаких больше Келтон-стрит – и получить доступ на общественную сцену уже не в качестве некредитоспособной бывшей детской звезды Сьюзен Колгейт. Тогда Сьюзен сказала, что тут наверняка что-то нечисто, на что Ларри ответил, что чище не бывает, поскольку Крис тайный гей и даже речи не может быть ни о каком сексе.

Примерно через неделю они с Крисом поженились в Лас-Вегасе – фото на обложке «People», Сьюзен в черном, платье от Бетси Джонсон. Ее еще никогда так много не фотографировали и так много о ней не писали. Музыка действительно оказалась совершенно новым уровнем.

Они совершали туры и давали по 140 концертов в год: пропуски куда угодно, поставляемые вегетарианские продукты; в качестве концертных площадок стадионы. Куда бы они ни отправились, маленькие тролли угождали их самым разнообразным физическим потребностям. Жизнь текла стремительно и бурно, однако была полна временных провалов и пустопорожних часов, проведенных в роскошных номерах отелей, в залах ожидания бизнес-класса в аэропортах. У Сьюзен было ощущение, будто она едет в комфортабельном, набитом всякой всячиной лимузине, который очень медленно ведет пьяный шофер.

Ларри постоянно вертелся вокруг, но теперь это был только бизнес; веселая жизнь закончилась, или, точнее говоря, сместились ее координаты. Найти партнера по сексу Крису было проще, чем Сьюзен. Если бы Сьюзен нравились патлатые басисты с серьезными проблемами из-за наркотиков и с запахом одеколона изо рта, то ей бы повезло, но они не нравились ей. Главное, что, пожалуй, сильнее всего привязывало ее к этой авантюре, был доступ к бесплатным наркотикам, кроме того, несколько удачно заданных вопросов людям, находящимся на периферии сцены, позволили ей обзавестись собственным поставщиками в Лос-Анджелесе, где она на время останавливалась в доме Криса «Космическая игла».

– Я познакомлю тебя со своими подружками-лесбиянками, – сказала Дрима, – но не думаю, что это то, что ты ищешь. И как ты только выдерживаешь в таком фаллоцентричном и эксплуататорском окружении?

Сьюзен не обращала внимания на политкорректный зудеж Дримы.

– Крис говорит, что мне надо просто позвонить каким-нибудь шлюхам и нанять их для нашей группы. Такой лицемер. Он узнал, что я встречаюсь с другими парнями – или, по крайней мере, пытаюсь, – и просто озверел, ведь я подвергаю риску его зеленую карту. Окажись он здесь прямо сейчас, мы бы, наверное, вдрызг разругались.

– Должен же быть хоть какой-то способ с кем-нибудь познакомиться.

– В Лос-Анджелесе, Дрима, люди знакомятся только по работе, а ее-то у меня и нет.

На третьем году их супружества альбом Криса провалился. По волшебным законам музыкальной индустрии «Стальной горы» не стало. Звукозаписывающая компания отказала им в поддержке, денежный поток иссяк, и Крису пришлось начать выступать на аренах и в городах поменьше, и он сделался желчным, что всегда сопутствует провалу тщеславных устремлений. Сьюзен познакомилась с подлой стороной его натуры. Крис договорился со своим адвокатом, что тот будет выплачивать Сьюзен ее 10 тысяч в виде двух сотен чеков по пятьдесят долларов, но затем чеки стали поступать с перебоями, и Сьюзен ничего не могла с этим поделать. Как-то утром Сьюзен пошла за своей машиной – симпатичным маленьким «саабом» с откидным верхом, – но Крис заменил его на безликий дешевый белый «седан». «Словно едешь верхом на тампоне, Дрима», – жаловалась она подруге.

Через год у Сьюзен появился новый агент, Адам, который работал со Сьюзен исключительно из жалости. Он задолжал Ларри арендную плату за четырнадцать месяцев за офис, который его второсортное агентство снимало у холдинговой компании Ларри. Адам позвонил Сьюзен и сказал, что ей выпала прекрасная возможность, что молодой многообещающий режиссер с «Юниверсал» хочет, чтобы она сыграла чью-то двинутую бывшую подружку в высокобюджетном фильме, который он снимает.

– Сьюзен, это парень молодой и горячий.

– Что он ставил?

– Рекламу пепси.

Сьюзен какое-то время молчала. Наконец спросила Адама:

– Как называется?

– «Залив „Динамит“».

– Почему им понадобилась именно я?

– Потому что они на тебя молиться готовы и потому что…

– Ладно, Адам, хватит. Почему именно я?

– Ты недооцениваешь себя, Сьюзен. Публика тебя обожает.

– Адам?

– До тебя он пытался подъехать ко всем участникам старого шоу «Правда жизни», и все они отказались. Вот он и решил взять тебя.

– Ах. Так, значит, я теперь ретро?

– Если быть ретро и одновременно популярным – это преступление, то не миновать тебе решетки, Сьюзен. За решеткой вместе с Джоном Траволтой, Патти Херст, Четом Бейкером и Риком Шредером.

Сьюзен снялась в фильме, чем доставила себе немало удовольствия, но потом снова оказалась не у дел, и на этот раз было еще хуже, потому что она снова почувствовала вкус к работе. У Криса был перерыв в гастролях, и он много времени проводил дома. Они со Сьюзен ругались целыми днями, оба не в силах поверить, что связаны друг с другом. В конце концов Сьюзен переехала к Дриме, где нескончаемо курился ладан и нумерологические клиенты Дримы врывались в туалет, чтобы спросить у Сьюзен, может ли 59 назначить свидание 443. Из своих мизерных сбережений и ежемесячного дохода она смогла выкроить сумму, как раз достаточную, чтобы снять крохотный домик на Престуике.

По мере того как в 1996 году близился выход на экраны «Залива „Динамит“», Сьюзен начала обрабатывать прессу. Она побывала в Нью-Йорке, дала интервью в шоу Реджиса и Кэти Ли. Это было знакомо, и на этот раз ей понравилось. Крис наконец-то получил зеленую карту, и они договорились развестись сразу после окончания прокатного цикла фильма. Картина имела достаточно прочный успех, однако новых предложений не поступило. В нью-йоркской гостинице, перед отъездом, Сьюзен поговорила с Дримой, которая напомнила ей о приближающемся обеде у их общей подруги по имени Чин. Дрима собиралась принести Сьюзен новую подборку чисел, которая должна была помочь ей принять решения на будущее.

Сьюзен чувствовала, что теряет контроль над собой. Безобидная чепуха чисел Дримы значила для нее так же мало, как и все остальное. По дороге в аэропорт Сьюзен попросила шофера остановиться перед магазином, куда она заскочила купить смесь из сухофруктов и орехов, воды и «Newsweek». Мысленно она уже погружалась в мир воздушного путешествия и перевела свой ум в нейтральное положение, рассчитывая воспользоваться им не раньше Лос-Анджелеса.

Глава двадцать девятая

Ванесса впервые препарировала мозг за час до того, как освоила технику приготовления сочного пышного омлета. Это было в десятом классе школы Кэлвина Кулиджа во Франклин-лейксе в округе Берджен в штате Нью-Джерси. Она училась в биологическом классе. Учащиеся были разделены на группы по четыре человека, в распоряжение каждой из которых предоставили свинью. Они должны были записать свои наблюдения, чтобы затем всем классом обсудить строение мозга. Ванессе дали мозг отдельно. В системе школ округа Берджен Ванессе всегда давали мозг для самостоятельной работы. И дело было даже не столько в том, что она явно была круглой затычкой в квадратной дырке, – нет, она была оставленным в зале ожидания аэропорта свертком в оберточной бумаге с тикающим механизмом внутри. К Ванессе Гумбольдт нужен особый подход.

Ванесса препарировала мозг свиньи быстро, с ловкостью патологоанатома и изяществом, от которого ее учителя, мистера Ланарка, бросало в дрожь. Следующим шло занятие по домоводству, на котором миссис Джулиард демонстрировала классу, как правильно взбивать яйца, выливать их на смазанную маслом сковородку с антипригарным покрытием (все это на умеренном огне) и тефлоновой лопаточкой осторожно приподнимать края новорожденного омлета, чтобы сок с непрожаренной серединки мог затекать вниз. После чего яичный диск следовало проворно сложить пополам и – «вот вам, пожалуйста, завтрак – пальчики оближешь».

Ученики копировали движения миссис Джулиард. Ванесса уже заканчивала приготовление омлета, и как только она сложила его пополам, в ее жизни произошел крутой перелом. Урок домоводства шел своим чередом, а Ванесса все стояла, разворачивая и складывая омлет на сковородке разными способами. Другие ученики, приготовив свои омлеты, съели их или выбросили и уже готовились покинуть класс, но Ванесса стояла словно зачарованная. Одноклассники Ванессы знали ее с детского сада, видели, как презрительно она относится к Барби, к «Дюран Дюрану» и всяким разным девчоночьим увлечениям того времени, предпочитая домашний компьютер и карманные компьютерные игры. Над ней смеялись.

«Ванесса, милочка, ты ни на что не обиделась или, может быть, случилось что-нибудь?» – спросила миссис Джулиард, которая, подобно большинству воспитателей детского сада, ходила вокруг Ванессы на цыпочках. Все они боялись неизвестных мук, незаметно, но неминуемо ожидающих их в будущем, если они хоть чем-то не угодят этой блистательной маленькой марсианке.

Что до Ванессы, то она смотрела на школу как на отупляющую тюрьму, где все течет крайне медленно и которую приходится терпеть только потому, что ее самодовольные и без капли воображения родители отказывались предпринять даже малейшие усилия для того, чтобы устроить ее учиться среди особо одаренных детей или позволить сдавать экзамены досрочно, экстерном. Они считали, что подобные шаги могут превратить ее в социального изгоя. Ее родителям школа представлялась местом веселья и искрящегося задора. Они были уверены, что Ванесса, демонстрируя свои умственные способности, выражала тем самым сознательное неповиновение школе, которая требовала от своих учеников покладистости.

Но теперь, из-за омлета, все изменилось.

– С тобой все в порядке, Ванесса?

– Да. Спасибо. Да, – ответила Ванесса, посмотрев на миссис Джулиард. Потом она поглядела на грязную посуду. – Пойду помою посуду.

Она прогуляла следующий урок и до полудня просидела на батарее рядом с кафе. Она знала, что никто не спросит Ванессу Гумбольдт, не случилось ли с ней чего-нибудь, боясь, что ответ может усложнить им жизнь.

В полдень прозвенел звонок. Посидев еще минут пять, Ванесса пошла в учительскую. Когда она вошла, некоторые преподаватели закуривали сигареты, а некоторые доставали свои ланчи.

– Ванесса, в эту комнату нельзя входить… – начал было заместитель директора мистер Скальяри, но не договорил.

– Да ну, мистер Скальяри.

Раздались негодующие голоса, но и они скоро умолкли. В Нью-Джерси в конце восьмидесятых ученик в учительской был еще редкостью.

Ванесса выложила им все напрямик, как будто рассказывала о том, как надо плавно переключать передачу, или о правильном методе выращивания гороха. Она сказала, что покидает школу сегодня и что, вероятно, будет рада этому так же, как и они будут рады больше никогда ее не видеть. Она заверила учительский состав в том, что с легкостью одолеет тест любой сложности, какой бы ей ни предложили, хотя никто из учителей в этом даже и не сомневался. Она также добавила, что свяжется с Американским союзом гражданских свобод, местным телевидением и прессой и отыщет голодающего, истосковавшегося по славе адвоката, который уладит ее дела. Сказала, что у нее в надежном месте хранятся 35 000 долларов, которые она заработала официанткой и на скачках, и она с легкостью провернет это дело.

Преподаватели скрыли свое удивление под маской умильности. Ванесса говорила так убедительно.

Далее Ванесса сказала, что никакие контакты с ее родителями ни к чему не приведут, поскольку эти люди больше озабочены ее платьем для выпускного вечера, чем ее планами на будущее. В мыслях она уже видела себя в Принстоне, а школа Кэлвина Кулиджа казалась дурным сном после чересчур острого карри.

Выйдя из дверей школы, она прошла к стоянке, села в побитую «хонду», купленную на собственные деньги, и начала приводить свой план в действие. Через месяц она развязалась со школой и была принята в Принстонский университет. Но сейчас, когда Ванесса ехала домой, ее занимали совсем другие мысли, она думала об омлетах и о мозгах. Она задумалась над тем, как могло получиться так, что двадцать тысяч лет люди вообще не существовали, а затем вдруг, по всему земному шару, появились люди с современным анатомическим строением, которые были способны создать речь, язык, сельское хозяйство, бюрократию, армию, скотоводство и все более таинственные технологии, зависящие от сверхчистых металлов, точных измерительных инструментов и сложных теоретических построений.

Все это имело отношение к мозгу, который, в препарированном виде, поразил Ванессу своим сходством с большой плоской лепешкой омлета, сложенного вдвое, так что из лепешки получился полукруг. Ванесса решила, что двадцать тысяч лет назад человеческий мозг тоже решил сложиться, и эта единственная складка позволила мозгу создать современный мир. Так просто. Так элегантно. Кроме того, это помогало объяснить чудаковатость Ванессы и то, почему между ней и ее одноклассниками существует такой космического масштаба разрыв. Ванесса поняла, что ее мозг сложился еще раз, что она следующая ступень эволюции Homo sapiens – Homo transcendens[5] и что цель ее жизни – найти таких же Homo transcendens и вместе с ними образовать колонии, благодаря чему на Земле снова наступит Золотой век.

В Принстоне она встретила подобных себе продвинутых гуманоидов и больше не чувствовала себя одинокой. Но она была разочарована, когда обнаружила, что такие мелкие недостатки, как зависть, внутренние раздоры, ущемленное самолюбие, социальная неприспособленность, развиты среди ее новых коллег не меньше, чем среди старых. Фил из группы, занимающейся теорией суперструн, был просто свиньей. Структурный лингвист Джером оказался занудой и сухарем и врал, что встречался с Ноамом Чомски. Король кварков Тедди был женоненавистником. Ванесса справедливо предположила, что ее жизни не хватает равновесия, и однажды холодным зимним днем, забежав на факультет искусств погреться, она попала на лекцию о виртуозах абстрактного экспрессионизма, которая показалась ей потрясающим озарением. Из этой лекции она сделал вывод, что уравновесить ее жизнь может искусство и ее собрат Homo transcendens наверняка ожидает ее в этой области.

И она начала искать. Два года подряд она посещала ночные сеансы «Rocky Horror Picture Show», одетая, как Сьюзен Сарандон, после чего у нее на всю жизнь осталась страсть к одежде в стиле Среднего Запада. Она читала научную фантастику. Она даже хотела присоединиться к группе гениев «Менса», но ее отвратило то, что это оказалась группа лысеющих мужчин, которые хотели обсуждать нудизм и женщин и никак не желали прекратить каламбурить и смеяться над собственными спунеризмами.

За полгода до выпуска несколько компаний сражалась за то, чтобы заполучить Ванессу, но она выбрала «Рэнд корпорейшн», потому что компания располагалась в Санта-Монике в штате Калифорния, рядом с Голливудом, где гениальные личности водились в преизбытке. Ванесса не относилась к кинематографу свысока – это была единственная поистине новая форма искусства двадцатого века.

Работа в Калифорнии ей нравилась, а по вечерам она ходила по кофейням Лос-Анджелеса, встречая множество молодых людей с козлиными бородками и незаконченными сценариями. Одни были умными, другие остроумными, третьи отличались умением очаровывать, но именно Райана три года спустя она соблаговолила выбрать, признав в нем еще одного представителя новой породы людей. Ванесса встретила его поздним вечером в салоне «Вест-сайд видео», промычав и прохмыкав целый вечер в компании козлобородых сценаристов. Она возвращала кассету с заумным, но технически интересно сделанным неигровым фильмом «Koyaanisqatsi» начала восьмидесятых, и пробормотала, скорее для себя, чем для кого-нибудь из находившихся рядом, что построенное на повторах звуковое сопровождение не вызывает состояния возвышенного восторга, о котором она читала.

– О, тогда тебе нужно послушать еще раз, но в кинотеатре, тогда сработает. Будет сплошной восторг.

– А ты пробовал?

– Да, конечно. Это один из моих любимых фильмов.

– Мне он тоже понравился, но… – говорила с удовольствием Ванесса.

– Понимаешь, тебе нужно посмотреть его на большом экране. Правда, правда. Может, я буду слишком прямолинеен, но позволь спросить – ты не составишь мне компанию завтра вечером? Фильм будут показывать в девять тридцать в «Ню Арт». Если ты зайдешь сюда в восемь, мы успеем перекусить чего-нибудь вегетарианского. Ты ведь вегетарианка, так ведь? Я хочу сказать, что твоя кожа…

Последовала многозначительная пауза, за время которой все чувства, все «за» и «против» пронеслись перед ними с такой же скоростью, с какой в кино на ваших глазах распускается цветок.

Так все началось. На следующий день вечером они пошли смотреть фильм. Потом они еще не раз ходили в кино. Райан писал сценарии и работал по дереву, он был единственным из голливудских сочинителей, встречавшихся Ванессе до сих пор, который не считал, что мир должен ему гарантированный выигрыш в лотерею. «Тунгуска» была гениальна. Ванесса решила, что она откроет Райана, будет оплодотворять его таланты и поддерживать во время роста.

Однажды вечером, войдя в видеосалон, она увидела, как Райан рисует вензель из ее и своей подписи.

Сомнений быть не могло – это любовь. Правда, у нее еще оставались кое-какие сомнения насчет него: его культ Сьюзен Колгейт, его прическа под Цезаря и его нижнее белье, которое казалось не просто свежевыстиранным, а только что вынутым из коробки. Однако никто, кроме Райана, никогда раньше не имел счастливой возможности разделить ее общество.

«Ты только посмотри, Ванни – электрическая подстанция третьего класса с (судорожный глоток) барельефом на дверях. Сверни к обочине!» Они ехали на новый фильм Хэла Хартли – Райан уверял, что такое пропустить нельзя. Райан уступил Ванессе место за рулем. У них будут великолепные дети.

Глава тридцатая

На следующее утро, после того как Дрима прочла числа Джона, Ванессы и Райана, Джон, усевшись на полотенце рядом с домом для гостей, стал названивать Ванессе и Райану. Он прилагал все усилия, чтобы поиски Сьюзен шли как можно активнее. После четвертого звонка в офис Ванессы ее терпение иссякло.

– Джон, меня выставят из компании, если узнают, что я использую их систему для выслеживания двух чокнутых типов по всему южному и центральному Вайомингу.

– Значит, они все еще в Вайоминге?

– В трехстах милях к западу от Шайенна, в данный момент… проезжают через… Тейбл-Рок штата Вайоминг.

Потом Джон позвонил Райану и устроил ему допрос с пристрастием о прошлом Сьюзен в Вайоминге.

– Мать Сьюзен вернулась в Вайоминг после того, как Сьюзен ушла с телевидения. Но родом Сьюзен из Орегона.

– Тогда, значит, ее мать может быть в Вайоминге?

– Она была там несколько лет назад, когда Сьюзен лечилась от амнезии.

– Амнезия… – презрительно произнес Джон. – Амнезия – это чушь собачья, Райан. Всего лишь кинотрюк.

– Как бы там ни было, никто не знает, где она пропадала целый год. Кстати, Джон, а куда ты подевался, когда исчез из поля зрения? Ты мне так и не рассказал.

– Никуда, ходил никуда.

– Черт, да это просто Джек Керуак!

– Нет, Райан. Ты хочешь знать, куда я подевался? Я действительно ходил никуда. Я ел из помоек. Спал под мостами. Бродяжничал по всему Юго-Западу, у меня началась цинга, кожа задубела, как свиная, и ни черта ничему меня это не научило.

Джон разъединился. Снова и снова обдумавая утреннюю информацию, он пришел к выводу, что обнаружить таинственное местонахождения Сьюзен можно, лишь найдя Мэрилин. Он позвонил Ванессе и поделился с ней этой мыслью.

– Джон, полиция Лос-Анджелеса попыталась найти мать Сьюзен, но не смогла. И кроме того, Сьюзен и ее мать ненавидят друг друга. Два года мне день изо дня забивали голову всякими пустяками из жизни Сью Колгейт. Мне пришлось везти Райана в круглосуточный магазин уцененных товаров в полтретьего ночи, чтобы купить двухсторонний скотч для его алтаря. После смерти этой уродины меня заставляли без конца смотреть «Семейку Блумов» по видику вместо того, чтобы ходить в настоящее кино. Разумеется, я познакомилась со всем материалом, который мне удалось вытащить из базы данных. Но материалы, которые печатают в бульварной прессе, я тоже знаю и знаю, что Сью Колгейт ненавидит свою мать.

Сосед выключил приспособление для сдувания листьев с газонов, и Джон поразился тому, как быстро в мире настала тишина. Он с радиотелефоном вернулся в дом.

– Ванесса, пожалуйста. Если мы узнаем, где мать, то найдем и Сьюзен. Понимаешь? Нет, ты меня понимаешь, Ванесса? – Ванесса ничего не ответила. – Я знаю, что ты меня понимаешь, Ванесса. Ведь ты же у нас профессиональный искатель, а не я.

Он сел на кушетку и стал смотреть на солнце, которое пробивалось сквозь узоры занавески, совсем как в дешевой гостинице в Рино тогда, в семидесятые. Немытая тарелка звякнула в раковине. Джон перевел дыхание.

– Ты же умная, Ванесса. И красивая. Ты легко могла бы сойти за человеческое существо, если бы только захотела. А так тебе доставляет удовольствие морочить других. Но я волнуюсь за Сьюзен Колгейт, я так волнуюсь за нее, как никогда ни за кого раньше не волновался. Ты, возможно, и не волнуешься, но тебе это тоже небезразлично, я знаю. Я знаю, что это так.

Немного помолчав, Ванесса сказала:

– Ладно.

Джон вздохнул, посмотрел на свои ногти и продолжал:

– Сьюзен. Она была близко, совсем близко и так часто, что мне просто плакать хочется. Где-то теперь это удивительное существо?

Солнце зашло за эвкалипт, и в комнате стало сумрачно и прохладно. Джон слышал шелест листьев и звуки, обычные для офиса, доносившиеся из телефона Ванессы.

– Я нуждаюсь в твоей помощи, Ванесса. Ты мой благодетель. Мой оракул. Может, ты и инопланетянка, но ты добрая инопланетянка. Супермен тоже был инопланетянином. И сегодня днем судьба дает тебе шанс заменить твое урановое сердце на сердце из плоти и крови.

Кто-то из сослуживцев позвал Ванессу через весь офис.

– Минуточку, Мэл, – откликнулась она. Джон слышал ее дыхание. Ванесса сказала: – Ее зовут Мэрилин, верно?

– Да.

Джон вышел из дома и лег на спину. После Флагстаффа он впервые подставлял свое тело солнцу.

Позвонил Райан.

– Джон, как тебе удалось уговорить Ванессу использовать ПОН?

– Что?

– Мне надо позвонить Ванессе. Я тебе скоро перезвоню.

Оба стали быстро набирать номер Ванессы, но Райан оказался проворнее. По телу Джона пробежала дрожь любопытства – безудержное желание знать, похожее на безудержную жажду секса. Он вернулся в дом, отковырял кусок холодной пиццы, лежавшей в холодильнике, и выбросил в мусор несколько рекламок продуктов китайской кухни.

Зазвонил телефон. Это оказалась Ванесса.

– Вижу, что этот номер одиннадцать уже все выболтал.

– Не совсем, – ответил Джон. – Но знаешь что? Это моя догадка. У тебя и у твоих высоколобых дружков есть какая-то жуткая новая хреновина, которая из космоса может найти пропавшего хомяка. Я прав?

– Умница. Встретимся за ланчем в «Плюще». Я не хочу уезжать из Санта-Моники. Используй твое мужское очарование и закажи столик на троих.

Джон приехал первым, потом появилась Ванесса. Со всех сторон раздавался звон посуды, шум подъезжающих и отъезжающих машин, да снаружи доносились пронзительные крики чаек. Оба немного нервничали – каждый по своей причине. Ванесса излагала мысли вслух.

– Если меня застукают, я потеряю работу. Впрочем, что я такое говорю? Меня точно застукают. Вопрос только в том, на сколько минут раньше.

– Застукают за чем, Ванесса?

– Скоро все сам узнаешь.

Она построила тетраэдр, соединив вилку, ложку и нож. Джон видел, что она хочет о чем-то спросить его, и он оказался прав.

– Джон…

– Да, Ванесса?

– Ты считаешь меня… – она сделал глубокий вдох, – холодной?

– Что? О господи, Ванесса, пожалуйста, не воспринимай мои слова так серьезно. Это не самая удачная мысль.

– Не льсти себе, Джон. Но именно это я и хотела сказать.

– Ты считаешь, что я способна на…

– На что?

Ванесса вспыхнула.

– Так неловко говорить об этом. Ладно, я скажу: быть любимой?

У Ванессы был такой вид, как будто она вдруг обнаружила, что сидит голой в общественном месте.

– Да, конечно, Ванесса. Но…

– Но что?

В голосе Ванессы Джон впервые услышал слабость.

– Ты достойна любви, Ванесса, – Джон напрягся, подбирая слова. – Но тебе придется рассечь свою грудь и подставить сердце свежему ветру, дать солнечным лучам обжечь его, а это чертовски страшно. – Он раскусил кубик льда. – Большинство людей делают это автоматически. Однако ты и я… мы этому противимся.

– И…

– Черт. Уж кому говорить, только не мне. Тридцать семь с хвостиком. Но я снял «Обратную сторону ненависти», и знаешь, почему фильм провалился?

– Почему?

– Потому что я решил, что могу смошенничать. Было так унизительно, когда фильм потерпел неудачу. Всем казалось, что мне все равно, но это не так. А рецензии…

– Ну, а теперь?

– Думаю, что даже если ты откроешь свое сердце, люди могут попросту не заметить этого. Как в неудачном фильме. Или возьмут у тебя его взаймы, а потом забудут вернуть.

Воздух между Джоном и Ванессой был плотным и теплым, как в палатке. Оба не знали, что сказать дальше. Появился запыхавшийся Райан. «Попробуй найди такси в этом Лос-Анджелесе. У меня сел аккумулятор». Он вопросительно посмотрел на Ванессу, как бы желая сказать «Он уже в курсе?». Она покачала головой. У Джона был вид отчаянного человека, решившего бросить работу, на которой проработал двадцать лет.

Ванесса объяснила ему, что такое ПОН, это сложная компьютерная программа – Проверка Ошибочных Написаний. ПОН основывалась на том, что все люди регулярно делают ошибки в одних и тех же словах, как бы хорошо они ни печатали. Образцы ошибочных написаний уникальны, как отпечатки пальцев, и кроме того, ПОН принимает в расчет образцы пунктуационных ошибок, ритм и скорость.

– Вводя данные, вы можете назваться кем угодно, но ПОН идентифицирует вас на примере двухсот пятидесяти слов. У этой программы такая чувствительная настройка, что она может узнать, не начались ли у вас месячные или не пора ли вам подстричь ногти на руках.

Джон спросил, почему ПОН до сих пор не перехватили копы.

– Это особо секретный материал, Джон, – ответила Ванесса. – Копы прибегают к использованию этой программы, только если думают, что вы как-то связаны с пропавшим брикетом плутония или нарушаете условия программы защиты свидетелей. Никто не станет использовать ПОН, чтобы найти какую-то актрису, которая пропала всего несколько дней назад. Кроме того, программа использует столько памяти, что пока она в работе, у всех остальных компьютеров в офисе развивается болезнь Альцгеймера.

Джон бросил на столик стодолларовую банкноту.

– Пошли, – сказал он. – Мы едем в офис Ванессы.

Вслед за Ванессой Джон и Райан уселись в машину. Джон позвонил Айвану и спросил, не переправит ли он их на своем самолете, стоявшем в ангаре поблизости, в аэропорту Санта-Моники. Джон услышал, как Айван глубоко вздохнул.

– И куда же, Джонни?

– Возможно, в Вайоминг… но это только мое предположение. За Сьюзен.

Айван колебался. Если не поиски Сьюзен Колгейт, то что же еще спасло Джона, после того как он чуть не умер во Флагстаффе.

– Сегодня днем деловая встреча по прокату «Суперсилы» в Европе. Ты сказал, что будешь здесь.

– Ладно, Джонни, – ответил Айван, немного помолчав.

– Отлично. Мы будем на взлетной полосе через полчаса.

Был безоблачный солнечный день, и высоко стоявшее солнце как бы спрессовало мир, сделало его плоским. Деревья казались пластмассовыми, а пешеходы напоминали манекенов. Как и было условлено, Ванесса припарковала машину на стоянке компании, а Джон и Райан остановились через улицу.

– Охрана тут будь здоров, – сказал Райан. – Они не только смотрят на вашу фотографию, когда вы проезжаете. Они требуют рентгеновский снимок ваших зубов.

– Ты хоть отдаленно представляешь, Райан, что сейчас делает Ванни? Ее уволят с работы за использование ПОН.

– Ты называешь ее Ванни? – спросил Райан.

Джон махнул рукой, как бы желая сказать «ну да, разумеется».

– Мы знаем, что ее могут уволить, – сказал Райан и спросил: – Так она делает это для меня или для тебя, Джон?

Джон нервозно засмеялся.

Райан покрутил зеркало заднего вида перед пассажирской дверью.

– Понимаешь, Джон, подрастающему поколению сегодня говорят, что на протяжении жизни им придется четыре или пять раз менять род занятий. Но при этом не говорят, что, между прочим, вам придется за это время побыть в шкуре четырех или пяти различных людей. Через пять лет меня как такового уже не будет. Я стану каким-то новым Райаном. Возможно, более мудрым или более испорченным, возможно, буду одеваться только в черное, летать только бизнес-классом и употреблять такие слова, как «птифур» и «грандиозно». Так скажи мне. Ты ведь уже прошел через все это. Ты уже успел побывать в шкуре нескольких людей.

Но сейчас – сейчас, что касается меня и Ванессы, Ванни – мы действительно любим друг друга и, может быть, у нас будут дети и, может быть, мы откроем ресторан с морской кухней. Не знаю. Но я должен сделать это сейчас – то есть действовать как можно быстрее, – потому что сегодняшнего меня скоро не будет. Скоро не будет сегодняшних всех нас. Всех до единого. Я уже оглядываюсь назад на Райана, который все это говорит.

Они сидели и смотрели на низкое современное здание корпорации и ожидали Ванессу. Напряжение стало почти невыносимым. Оба молчали. Попробовали включить радио, но там были сплошные помехи, и радио пришлось выключить. Рядом остановился автобус, и Джон с Райаном стали рассматривать сидевших в нем пассажиров, отрешенно глядевших вперед. Автобус отъехал, и они увидели, как из парадных дверей компании стремительно выбежала Ванесса с картонной коробкой в руках. Потом, перейдя на быстрый шаг, она направилась к припаркованной машине. Она выехала на магистраль рядом с машиной Джона.

– Едем в аэропорт, – сказала Ванесса, опустив стекло. Покрасневшие глаза ее были мокрыми от слез.

– Ты в порядке?

– Поехали. Я встречу вас там, – сказала она и умчалась.

Когда они нагнали Ванессу в аэропорту Санта-Моники, она уже взяла себя в руки.

– Так, значит, летим в Шайенн? – спросила она.

– Ну как, милая? – спросил Райан.

– Порядок, – ответила Ванесса. – Все равно мне там не нравилось.

– Мне так и не удалось хотя бы просто увидеть твой офис.

Ванесса открыла коробку, и Райан заглянул в нее. Там было фото Ванессы с Райаном в рамке, карта приморских районов Канады и несколько толстеньких, сочных кактусов.

Айван уже ждал их в аэропорту. Джон хлопнул его по плечу и познакомил с Райаном и Ванессой. Через десять минут они уже были в воздухе.

– Я нашла ее, – сказала Ванесса.

– Где? – спросил Джон.

– Она работает на одного оборонного подрядчика. В юридической конторе. Радарное оборудование. Угадайте, как она себя называет.

– Лезер Тускадеро.

– Ха-ха. – Ванесса выглянула в окно и посмотрела вниз на город, – Фоун Хизерингтон.

– Так старомодно, – сказал Райан. – Как будто прямо из «Молодых и беспокойных».

– Айван, – сказал Джон, – пусть нас ждет машина в аэропорту на другом конце. И проверь, есть ли в ней карта. Мы будем там через четыре часа.

– Мне удалось узнать еще кое-что довольно странное, – сказала Ванесса.

– Что? – спросил Джон.

– Судя по различным пикам в ее скорости и частоте печатания сравнительно с другими данными, она довольно долго занималась вводом данных на атомной электростанции на реке Колубмия в конце восьмидесятых, и особенно учитывая ее использование клавиши «шифт» и цифр от одного до пяти, я позволю себе выдвинуть научную гипотезу.

– Какую же?

– У Мэрилин сейчас климакс.

Джон посмотрел на Ванессу, потом обернулся к Айвану:

– Айван, Ванесса теперь работает на нас.

– Хорошо, – отозвался Айван. – И что она собирается для нас делать?

– Она будет управлять нашим миром. – Сознавая, что причастен к тому, что Ванесса потеряла работу, Джон почувствовал небольшое облегчение. Он курил как сумасшедший.

– Я думал, ты уже год как бросил, – сказал Айван.

– Я курю, когда нервничаю. Сам знаешь.

Айван заметил, что Джон никак не связывает себя теперешнего, собранного и внимательного, с той беспомощной грудой, которая валялась на полу этого же самолета несколько месяцев назад.

Они приземлились в Шайенне. Рабочий аэропорта провел их к машине. Айван попросил Ванессу быть штурманом. «Можешь приступать к своим обязанностям прямо сейчас.» – Ванесса села спереди, а Айван нагнулся к Райану и шепнул:

– Перепоручай, перепоручай и перепоручай – вот ключ к успеху, если, конечно, вы наняли компетентного человека.

Райан почувствовал себя тринадцатилетним мальчишкой, которому дает советы попыхивающий сигарой дядюшка.

Они ехали через город. Осень была в самом разгаре, холод мешался с жарой. Воздух был прозрачен. И они умудрялись каждый раз попадать на красный свет, держа путь по этому стопроцентно равнинному городу, больше похожему на Небраску, чем сама Небраска, и, уж конечно, бесконечно далекому от альпийской фантазии, крывшейся в названии Вайоминг или в давнишних воспоминаниях Джона, снимавшего «Дикую землю» в самом сердце Скалистых гор.

– Вон там, – сказала Ванесса, – голубой знак. «Калумет системз», приобретенные на прошлой неделе «Ханивеллом».

Они увидели низкое современное стеклянное здание, окруженное парковочной площадкой, забитой безымянного вида «седанами» и обнесенной изгородью, поверх которой тянулась колючая проволока. Берлинская стена не давала им въехать на стоянку. Ванесса велела Джону заехать на заправочную станцию на другой стороне улицы.

– Айван, ты захватил бинокль, как я просил? – сказал Джон.

Джон посмотрел в бинокль, не зная, собственно, что собирается увидеть – Мэрилин, готовящую кофе? Мэрилин, подшивающую письмо в папку? Поправляющую свой круглый отложной воротничок?

– Можно я взгляну, Джон?

Джон передал бинокль Райану, который принялся внимательно рассматривать стоянку. Джон включил радио и поймал какую-то испаноязычную станцию, передававшую танцевальную музыку, но Ванесса выключила приемник.

– Сейчас не время слушать чика-чока.

– Я вижу ее машину, – сказал Райан.

– Чушь, – сказал Джон.

– Нет. Точно. Это темно-бордовый БМВ. Помню, как его показывали в новостях, когда Сьюзен навещала мать.

– Младшие сотрудники юридических фирм, работающие в прерии на оборонку, не ездят на БМВ, – ответил Джон.

Райан продолжал рассматривать машину в бинокль.

– Джон, ты забываешь о том, что Мэрилин все-таки проиграла процесс против авикомпании после катастрофы в Сенеке. Теперь она цепляется за свое последнее богатство, как за спасательную шлюпку.

– Тот БМВ был красный, а не бордовый, – сказала Ванесса и добавила: – Так что дальше, Джон? Я хочу сказать – что будет, когда мы найдем Мэрилин? Установим за ней круглосуточную слежку? Зачем?

– Она выведет нас на Сьюзен.

– Тебе-то откуда знать? Мое профессиональное чутье ничего мне не говорит.

– Мы не знаем – и никто не знает, – где была Сьюзен этот год. Но Мэрилин тоже исчезла, а теперь мы вдруг находим ее под именем Фоун фон Мыльная Опера работающей в Шайенне на оборонном предприятии. Я имею в виду, что пропали одновременно два человека из одной семьи. Это не совпадение. Оборонка? Слежка? Шпионаж? Кто знает. Но связь здесь есть. И несомненная.

– О боже, – сказал Райан. – Глазам своим не верю, но фон Мэрилин вышла из здания. И направляется к своей машине. Черт, ну и видок у нее.

– Дай-ка мне посмотреть, – сказала Ванесса. – Рабочий день кончается не раньше пяти. Чего ей так рано уходить? Черт, Райан прав. Это точно она – с прической за 6,99 и в брючном костюме, выбранном по журналу «USSR This Week» 1972 года. Я думала, что она стильная. – Она поцеловала Райана. – Хорошая работа, агент одиннадцать.

Джон завел мотор, чтобы ехать за Мэрилин, которая выруливала со стоянки. Они выехали на главное шоссе, начинался час пик. Довольно долго они преследовали Мэрилин, от ее машины их отделяло еще три автомобиля. Они проезжали мимо тысячи «Цыплят Кентукки», магазинов одежды, двух сотен ресторанов «Сабвей» и через десятки перекрестков, перегруженных стильными беглецами из крупных городов, причем нигде не было видно ни единой ковбойской шляпы или обшарпанных автомобилей. Наконец они выехали из города и оказались среди окраин, где магазины были уже не такими новыми, а старые закусочные превратились в складские помещения, тиры или в оптовые лавки, торгующие кормом для животных. Мэрилин остановила машину на парковочной площадке мотеля «Лариат». Потом выбралась из нее и бегом бросилась в четырнадцатый номер.

– Ладно, ребята, – сказал Джон, – угадайте, где сегодня ночуем.

Глава тридцать первая

В этом году зима в Эри выдалась тяжелая, а система отопления в доме Рэнди дышала на ладан. Как-то ближе к ужину, когда с кухни доносились запахи чили, а Рэнди, натянув на себя несколько свитеров, сидел у телевизора и переключал каналы, он вдруг наткнулся на выпуск Си-Эн-Эн, сообщивший, что Мэрилин выиграла иск у авиалинии на общую сумму четыре миллиона. Он присвистнул, шлепнул себя по ляжкам и переливчатым йодлем выкрикнул имя Сьюзен. Она вышла из комнаты, где меняла пеленки Юджину-младшему, и с каменным лицом устремила глаза на экран: Мэрилин, обняв за плечи своего адвоката, подиумной походкой манекенщицы выходила из дверей манхэттенского суда.

– Еще резинку жует, старая карга, – сказала Сьюзен. – Можно определить по небольшой припухлости за левым ухом. Она думает, что люди не догадаются, но я-то знаю. Она считает, что жевание развивает лицевые мышцы и позволяет шире улыбаться.

Мэрилин говорила, обращаясь к рощице протянувшихся к ней со всех сторон репортерских микрофонов. Она сказала, что справедливость восторжествовала, но, черт возьми, она отдала бы все до последнего цента за возможность хоть минутку поговорить со Сьюзен.

– О, Рэнди, прямо на Оскара тянет.

Рэнди оторвался от экрана и посмотрел на Сьюзен. Прошло уже три месяца с момента приезда Сьюзен к Рэнди, и она постоянно следила за тем, как проходит судебное разбирательство. Конечно, она делала вид, что все это ее не касается, но на самом деле это было далеко не так. Даже если она клялась, что за весь день не читала ни одной газеты, она была в курсе мельчайших подробностей того, как идет процесс, и никогда не упускала шанса отпустить убийственное замечание по поводу характера своей матушки. Для Рэнди, однако, куда важнее было то, что за прошедшие месяцы Сьюзен поделилась с ним своими планами: как только Мэрилин выиграет дело, она, Рэнди и малыш переедут в Калифорнию и начнут осуществлять «Операцию Брейди», которая, как надеялся Рэнди, станет следующей фазой его жизни.

– Смотри, Рэнди, она до сих пор носит эти мерзкие обноски и даже темные очки, подделку под «Фенди», которые купила на барахолке в Ларами. – Сьюзен улыбнулась Рэнди. – Ладно, партнер, кажется, пора собирать вещи и идти на запад.

План их был прост. Рэнди с Юджином-младшим и собаками отправляется в Лос-Анджелес. Там он должен будет снять дом и жить в нем с малышом, изображая из себя отца. Сьюзен поселится где-нибудь поблизости и будет ждать, пока не уляжется буря слухов. Ей хотелось свести к минимуму любое внешнее воздействие, которое могло бы сказаться на Юджине-младшем. Но больше всего Сьюзен хотелось, чтобы ребенка держали подальше от Мэрилин.

– Эти загребущие старые лапы никогда не притронутся к Юджину. О, это будет для нее настоящей пыткой – страшнее не придумаешь – никакого доступа к Юджину.

– Рано или поздно, – ответил Рэнди, – парнишке понадобится номер социального страхования. Я хочу сказать, что формально, с точки зрения американского правительства, Юджин-младший даже не существует.

– Рэнди, Юджин-младший будет ребенком каменного века. Я вообще не стану заводить на него никаких бумаг, по крайней мере пока все не уляжется. Эти сумасшедшие репортеры набросятся на нас, как акулы. Бумажными делами мы займемся позже.

Они действовали быстро. В день своего возвращения в мир Сьюзен приехала в Питтсбург с Рэнди и Юджином-младшим и, как никогда рыдая, простилась с ними. Глава ее жизни завершилась так отчетливо, как будто за ней в книге следовала чистая страница. Затем, переодевшись в безликий молодежный наряд – широкие штаны цвета хаки и синий свитер с стоячим воротником, – Сьюзен неторопливо вошла в один из полицейских участков на окраине Питтсбурга. Волосы она причесала на манер знаменитой прически из «Семейки Блумов», связав их в тощий девчоночий хвостик, и, несмотря на возраст, выглядела обманчиво молодо. Теперь она была похожа на Сьюзен Колгейт, снятую для обложки телепрограммки. Подойдя к окну в приемной, она безошибочно почувствовала, что дежурная женщина-полицейский узнала ее – это ощущение мгновенно устанавливающегося контакта было знакомо Сьюзен с тех пор, когда она пребывала в зените своей славы. Женщина – на табличке было написано имя «Брайар» – утратила дар речи, пытаясь мысленно примирить то, что она видела воочию, с тем, что ей было известно.

– Приветствую, офицер Брайар, – задумчиво протянула Сьюзен, словно предлагая образцы сырных палочек с низким содержанием жиров. – Меня зовут Сьюзен Колгейт. Я… – она выдержала эффектную паузу, – я тут немного растерялась, может, вы меня выручите.

Офицер Брайар кивнула.

– Мы в… то есть я хочу сказать, что сейчас мы в Пенсильвании. Верно?

– В Питтсбурге.

– А число?.. Я прочла в «USA Today», на улице. Сейчас сентябрь 1997-го, кажется?

Офицер Брайар подтвердила эту информацию.

Сьюзен огляделась и увидела типичный полицейский участок, совсем как на съемочной площадке: флаг, портрет президента, пуленепробиваемые стекла и видеокамеры. Она старалась посмотреть во все камеры, понимая, что полицейское управление вполне сможет получить достаточно денег на новый парк патрульных машин, продав зрелище, которое она перед ними разыгрывает. Потом обернулась к офицеру Брайару:

– Тогда ладно. Последнее, что я помню, это то, как ехала в аэропорт Кеннеди в Нью-Йорке, чтобы попасть на самолет, летевший на побережье, и вот…

После того как налетел репортерский зверинец, Сьюзен была рада, что ее поместили в камеру в неиспользуемой части гражданской тюрьмы. Ее уединенная частная жизнь сначала с одним Юджином, а потом с Рэнди и Юджином-младшим закончилась.

Ее каникулы, во время которых она была свободна от различных личин Сьюзен Колгейт, подошли к концу.

Помощник шерифа принес Сьюзен небольшую коробочку черничного йогурта и «Цыпленка Кентукки» с картошкой. Сьюзен поблагодарила его, и он сказал:

– По-моему, вы были просто великолепны в «Семейке Блумов». Лучшей в этом сериале.

– Спасибо.

– Мы с подружкой три недели назад взяли напрокат «Залив „Динамит“» и просмотрели от начала до конца, даже ни разу не перемотав вперед, а другую пленку даже и смотреть не стали. Она точно не поверит, что я действительно увидел вас здесь.

Сьюзен ела картошку.

– А какая была другая пленка?

– «Самые ужасные автокатастрофы в Америке». Документальные кадры.

Помощник шерифа удалился, Сьюзен еще немного поела и принялась размышлять. Что ж, Юджин, не ломаю ли я сейчас снова свою жизнь? Думаешь, я чему-нибудь научилась за прошедший год? Она осторожно откусила кусочек курицы, соленой и жирной. Поняла, что хочет есть, и съела все принесенное.

Предназначенная для публики история Сьюзен, заранее разработанная ею и Рэнди, состояла в том, что она ничегошеньки не помнит с того момента, как приехала в аэропорт Кеннеди, до того, как увидела рядом с полицейским участком «США сегодня». Она скажет людям, что фото Мэрилин на первой странице, возможно, и послужило для нее толчком. Полиция часами допрашивала Сьюзен, но расследование не принесло никаких результатов.

Надо сказать, что Сьюзен, решив не общаться с прессой, чувствовала себя спокойно в прохладной и гулкой тишине тюремной камеры. Им на всю жизнь хватит кадров, заснятых камерой слежения. Она также не согласилась встретиться с Мэрилин. Сьюзен не спешила, потому что, как следовало из придуманной ею легенды, она не скучала по матери. Тоска по дому ее не мучила. Авиакомпания предложила ей перелет до Шайенна прямо сегодня вечером. Она согласилась. Самолет прибыл в полночь, и по просьбе Сьюзен она должна была увидеться с Мэрилин на следующее утро. Она сказала, что устала, растеряна и должна привести свои мысли в порядок.

Ее поместили в местную гостиницу, и спала она крепко. Проснулась Сьюзен в половине седьмого, приняла душ и надела блузку и юбку от Донны Каран, предоставленные ей авиалинией. В мини-фургоне ее провезли по Шайенну – городу, который по-настоящему никогда не был ее домом. Стояло исключительно жаркое и сухое лето, и листья на деревьях пожухли, а дороги были пыльными. Она скучала по Юджину-младшему и Рэнди. Она скучала также и по Юджину-старшему. Он был бы в восторге от элементов искусства перформанса, введенных Сьюзен в запланированную на это утро игру.

Фургон подъехал к довольно дорогому на вид дому в испанском стиле, на подъездной дорожке которого стояли бордовый БМВ и «мерседес». Так вот, значит, этот Дом на Холме, до уровня которого дотянула Мэрилин. Двор окружали трейлеры. Соседи, вытянув шеи, стояли за ограждением из желтой полицейской ленты, и камеры снимали, как Сьюзен медленно идет по дорожке к дому, к двойным дверям с инкрустацией из матового стекла – зимородок с пескарем в клюве. Двери распахнулись, и появилась Мэрилин, в глазах у нее стояли слезы, и, пошатнувшись, она тяжело навалилась на Сьюзен, которой пришлось крепко стиснуть в объятиях свою мать, так она раньше обнимала претенденток, когда участвовала в конкурсах. Может быть, конкурсы ее ничему и не научили, но зато подготовили к этому моменту: Сьюзен! Мамочка!

Все происходило автоматически. Это была несложная работа. Операторам только этого и нужно было. Мир жаждал этого. Но ни операторы, ни мир не слышали того, что шептала Сьюзен Мэрилин на ухо, украшенное золотой серьгой в виде раковины наутилуса.

– Знаешь что, мамочка? Тебе действительно придется вернуть все до последнего цента. Так что мы в расчете.

– Сьюзен!

Вышедший из дома Дон подошел к Сьюзен и крепко обнял ее, так что Мэрилин оказалась зажатой между ними.

– Как здорово снова увидеть тебя, Сью. У нас не было ни минуты покоя, с тех пор как мы получили вчерашние известия.

Сьюзен рассмеялась в ответ, затем улыбаясь взглянула на Мэрилин, которая теперь – Сьюзен не сомневалась в этом – плакала от чувства истинной утраты.

Зажужжали объективы, давая увеличение, защелкали затворы фотоаппаратов. Сьюзен, Дон и навзрыд плачущая Мэрилин стояли на крыльце.

– Извините, ребята, – сказала Сьюзен, обращаясь к камерам. – Нам надо пройти в дом, чтобы хоть немного побыть наедине. Скоро увидимся.

Старая добрая Сью! Всегда любезна с прессой.

Едва Мэрилин, Сьюзен и Дон переступили порог, как Дон ринулся к буфету над телефоном и вытащил оттуда бутыль черного, как патока, рома.

– Ну и времена настали, – сказал он, наливая половину коктейльного стакана рома, а сверху – шоколадного молока из картонной упаковки. – Я называю это «дерьмецом» в честь той глыбы дерьма, которая позволила нам перебраться сюда, в Вайоминг. Я на этом только и держусь. Хочешь выпить?

– Нет, спасибо, Дон.

– Уверена? Да брось ты, давай. Надо отметить.

– Нет. Еще рано, – ответила Сьюзен.

– Ну, поступай, как знаешь, – сказал Дон с какой-то неприятной интонацией. Одним глотком он отхлебнул значительную часть своего напитка.

Мэрилин как воды в рот набрала. Она стояла у кухонного стола, сложив руки на груди. Сьюзен оглядела кухню, светлую, чистую и битком набитую бытовой техникой, а у телефона она заметила целый ряд конвертов из CBS, CNN, KTLA и самых разных телестудий.

– Вижу, год был насыщен делами, – сказала она.

Мэрилин открыла рот, собираясь что-то сказать, но промолчала. Все трое были настолько далеки друг от друга, насколько это было возможно в пределах одной кухни.

– Ломаете голову, где я была, верно? – спросила Сьюзен.

– Резонный вопрос.

Сьюзен взяла бланк телекомпании «Фокс», на котором было написано:

«Дорогая миссис Колгейт Мэрилин.

Пожалуйста, примите чек на 5000,00 долларов и благодарность за вдохновенную и увлекательную историю, которую вы подарили нашим зрителям.

Искренне Ваш, Дон Фешук».

– Может, тебе лучше говорить с Доном Фешуком, чем со мной, мамочка?

– Не будь такой бессердечной. Неподходящий случай.

– Сегодняшние торжества, должно быть, вызвали настоящую войну между компаниями. Кто победил, мамочка?

– CBS, – ответил Дон.

– Дайте-ка угадаю, – сказала Сьюзен, не сводя глаз с лица Мэрилин. – Эксклюзивное интервью, намеченное совсем скоро, чтобы успеть сегодня к самому дорогому времени на восточном побережье.

– Я не хотела здесь ажиотажа, – сказала Мэрилин. – Я сделала так, чтобы было проще.

– Конечно, мы же не хотим здесь ажиотажа, мамочка.

– Не смей говорить «мамочка» таким тоном.

Сьюзен постаралась вспомнить, когда она в последний раз встречалась с Мэрилин. Это было в бухгалтерском офисе Эрика Осмонда в Калвер-сити. Мэрилин назвала Сьюзен «грязной потаскушкой», а Сьюзен в ответ обозвала ее воровкой, после чего Мэрилин швырнула вслед Сьюзен пепельницу. Пепельница разбилась вдребезги, и Эрик воскликнул: «Это же подарок Грегори Пека!», Сьюзен хлопнула дверью – вот, собственно, и все.

Мэрилин закурила сигарету.

– Могла хотя бы позвонить.

– Ты что, совсем отупела, мамочка? Я даже не знаю, где я, черт побери, находилась.

– Не верю.

– Ну и не верь. – Сьюзен протянула руку и взяла очки от Фенди. – Но разве не у тебя кругом один обман?

Мэрилин подскочила к Сьюзен и вырвала у нее очки.

– Только не теперь, доченька.

– Самое паскудное возвращение домой, которое я когда-либо видел, – сказал Дон.

– Дон, – ответила Сьюзен. – Взгляни на это с моей точки зрения, ладно? В голове у меня последний год просто куда-то выпал. И вот я оказываюсь на улице в центре Пенсильвании, а потом мчусь сюда, чтобы повидать мамулю, которая, насколько мне известно, не только воровка, свистнувшая мои телевизионные сбережения, но и человек, который заставлял меня все мое детство трясти задницей на сцене перед продавцами «шевроле» и парикмахерами. У меня не было никакого желания разговаривать с ней год назад и у меня нет никакого желания разговаривать с ней сейчас.

Дон, в некотором смысле оказавшийся в роли рефери, закивал курчавой головой.

– Неужели ты и вправду думаешь, – сказала Мэрилин, – что я ходила по месту этого крушения – и не говори мне, что ты этого не помнишь, потому что я знаю, что это не так, – ишь ты, еще амнезию выдумала! – видела все эти оторванные руки и ноги, туфли, часы и подносы, сваленные в кучу и обугленные, как пережаренное мясо, что я могла пройти через все это и желать, чтобы моя девочка погибла? Что я могла подумать: «Эй, Мэрилин, теперь ты, похоже, наконец-то разбогатеешь, вот только малышку жалко»? – Мэрилин подошла к раковине, рядом с которой Дон поставил бутылку с ромом и пакет шоколадного молока, сделала себе смесь и отпила большой глоток. Скоро от напитка ничего не осталось. – Я не пожелала бы смерти в катастрофе никому, даже своему злейшему врагу. Но у меня даже нет злейшего врага, потому что нет ни единого друга. Кто у меня есть? Нет, в самом деле? У меня есть Дон и ты, но и вы мне по-настоящему не принадлежите. Да, можно даже сказать, что я сделала чертову кучу денег на твоем исчезновении, где бы ты ни пропадала, ты ведь действительно исчезла. Ты исчезла. Это была пытка, которой не было видно конца. И все деньги, что я сделала за прошлый год, – мои. Я не заработала их и, может быть, даже не заслуживаю их, но я их не стыжусь.

Выглянув в кухонное окно на улицу, Сьюзен увидела телевизионный фургончик и какого-то стоявшего рядом с ним парня, который завел взревевший генератор.

– Интересно, – сказала она, – что эти люди на улице думают про то, чем мы сейчас здесь занимаемся?

– Обнимаемся и целуемся, – сказала Мэрилин.

Сьюзен подумала о Юджине и Юджине-младшем. Тут на нее нахлынула небольшой волной возможность прощения.

– Мам, скажи, ты хоть раз, хоть на секундочку пожалела о том, что украла мою жизнь?

– Украла твою жизнь? – Мэрилин со стуком поставила стакан на полку. – Дай хоть дух перевести. Я сделала тебя тем, кто ты есть.

– Тем, кто я есть? – с надеждой спросила Сьюзен. Может быть, она прямо сейчас узнает, кто же она есть, кем стала. – Мам, я слушаю тебя очень внимательно. Пожалуйста, продолжай и скажи мне, кто я.

– Ты моя дочь, и ты крепкая, как гвозди.

Бесполезный ответ погасил слабый огонек надежды.

– Ну и дерьмо.

– Если бы не я, то ты сейчас везла бы полный мини-фургон детей на футбол где-нибудь в Орегоне.

– Черт, прекрасно звучит. Может, это бы мне понравилось.

– Понравилось, как же. Ты была создана для большего. Посмотри на себя сейчас. И выгляни в окно. Да телевидение посвящает тебе больше времени, чем обстрелу посольства.

– И это единственное, что тебя заботит? Репортажи, съемки? А что, если бы у меня действительно была куча детишек, мам? Что, если бы я действительно вела машину, набитую орущими детьми, которые все, как один, были бы просто вылитая ты?

– Детишек? – спросила Мэрилин после небольшой паузы.

– А что, если я никогда не позволю тебе встретиться с ними? Что, если я скажу им, что ты умерла, и они никогда не узнают свою бабулю?

– Ты этого не сделаешь.

– Это почему же?

– Ребята, может, сделаем перерыв? – вмешался Дон.

– Заткнись, Дональд, – сказала Мэрилин. – Продолжай, Сьюзен. Расскажи мне еще. Что еще ты сделаешь, чтобы причинить мне боль?

Поняв вдруг, как легко Мэрилин читает ее мысли, Сьюзен пошла на попятный.

– Я только хотела сказать, мам, что я это еще не пережила. Деньги. Юристы. Наши скандалы. Да все. Ты ведь знаешь, верно?

– Справедливо, – ответила Мэрилин, постукивая указательным пальцем по краю пустого стакана.

– Дом принадлежит тебе? – спросила Сьюзен.

– Банку.

– Придется тебе теперь его продать. И все эти дорогущие шмотки, представляю, как ты их хапала в Нью-Йорке.

– Да, пожалуй. Будешь довольна?

– Буду. Я несколько лет жила на йогурте и овощах, купленных оптом, когда шоу закончилось. Ларри не оплачивал счета. Он вообще быстренько меня выставил. Не знаю, что бы было дальше, не подвернись работенка с Крисом. Все смеялись у меня за спиной, и это по твоей вине я прошла через такое.

Мэрилин холодно посмотрела на нее.

– И долго тебе пришлось так мыкаться, дорогая?

Сьюзен решила, что пора заканчивать разговор.

– Я уезжаю, – сказала она. – Авиалиния предложила мне полет до Лос-Анджелеса.

Сьюзен помолчала и вопросительно посмотрела на Дона, как будто что-то обдумывая.

– Ты встречался с Крисом?

– Задница.

– Да, уж в этом ты абсолютно прав, – рассмеялась Сьюзен. – Но никто не может загадить гостиничный номер так, как он.

Сьюзен послала Дону воздушный поцелуй и остановилась перед Мэрилин. Потом пожала плечами, повернулась и вышла. Это не было окончательной победой, на которую она рассчитывала, но в жизни такое вообще редко бывает.

Через три часа она уже снова была в Лос-Анджелесе; через четыре – дома у Криса, одна; Крис укатил в Южную Америку. Дом в Престуике опустел после катастрофы, ее вещи были проданы или розданы.

За какой-то год город, который Сьюзен знала, изменился. Ларри Мортимер бросил управлять делами «Стальной горы» через несколько недель после катастрофы Сьюзен. Он развелся с Дженной и жил с Эмбер в Пасадине, занимаясь производством компьютерных игр для малолеток. Она позвонила и оставила сообщение о том, что вернулась, и он приехал навестить ее, прорвавшись сквозь возбужденную толпу репортеров на улице.

– Сью? Сью! Это я, Ларри… открой.

– Ларри…

Сьюзен открыла дверь и, как всегда, оторопела при виде сходства Ларри с Юджином. Но теперь она успела узнать Юджина и понимала, что Ларри – всего лишь бледная копия изворотливого, неуступчивого и артистичного Юджина. Ларри был… одним из многих голливудских менеджеров. Сьюзен пыталась скрыть, замаскировать поток эмоций, хлынувших при воспоминании о Юджине. Ларри по ошибке принял радость Сьюзен на свой счет и подошел к ней обольстительной, слегка развязной походкой. Сьюзен ответила ему поистине сестринским объятием. Он спросил, как она себя чувствует, и они немного поболтали.

– Как Эмбер?

– Беременна. Из сериала ее прогнали, потому что не хотели это вписывать в сюжет.

– Ну, поздравляю. Все-таки ты ушел от Дженны?

– А, ну да, ты же знаешь.

– Нет, ничего я не знаю. Забудем об этом. Как группа? Крис?

– Группа, – ответил Ларри, – в полном моральном, физическом, творческом и финансовом хаосе. Но я отошел от рок-н-ролльного менеджмента. Надоело каждый день быть на грани инсульта.

Сьюзен с Ларри перебрались на кухню, где Ларри принялся искать в холодильнике что-нибудь съестное.

На самом деле есть они не хотели, просто это был давно разработанный ими ритуал, позволявший пройти неловкие моменты. Они еще немного поболтали о переменах в жизни старых друзей.

– Я справлялся, но тебе совершенно не светит получить, как мы говорим, «задолженности по зарплате» от корпорации «Стальная гора». У них нечем с тобой расплатиться. Между прочим, тебе придется сделать несколько фотографий с Крисом и подписать кое-какие бумаги о разводе. Я смогу это быстро провернуть. Крис возвращается из Каракаса в понедельник.

– Сейчас мой агент – Адам Норвиц.

– После того как ты вернулась, Адам стал рыбой покрупнее.

– Жизнь богата на сюрпризы, верно, Ларри?

– Да уж, ни с кем не церемонится.

Ларри нашел банку колы. Он посмотрел на нее, помолчал и спросил у Сьюзен:

– Эта штука не портится?

Сьюзен пожала плечами и ответила:

– А пошло оно все! Живи рискуя.

Ларри открыл колу, разлил по стаканам, они выпили за возвращение Сьюзен, и скоро он ушел. Через час после Ларри явилась Дрима. Она была глубоко одинока, не имела никакой цели и сгорала от единственного желания – оказаться в семейной обстановке. Сьюзен поручила ей встретить Рэнди и Юджина-младшего в аэропорту. К тому времени Рэнди уже официально сменил фамилию Монтарелли на Хексум. Он с малышом приехал вечером к Дриме. Сьюзен едва сдерживалась, чтобы не бросить все свои планы и не побежать к Дриме, вдохнуть сладкий детский запах Юджина-младшего.

Вспыхнувший было интерес общества к появлению Сьюзен угасал. Сьюзен не делала ничего, чтобы растормошить публику, и Адам поначалу увидел в этом хитрую уловку, чтобы взвинтить цену на эксклюзивное интервью. Но Сьюзен оставалась непреклонной, и Адам с трудом простил ей упущенный шанс.

Сьюзен удалось взять в аренду свой старый дом у «Стальной горы», которая купила его после авиакатастрофы. Теперь она жила буквально в нескольких минутах от Юджина-младшего. Сьюзен устроила Рэнди ассистентом по связям с общественностью в музыкальную контору. На заработанные деньги он снял дом в Долине. Дом, в котором жила Сьюзен, был всего лишь хитрой уловкой, чтобы отвлечь любое внимание публики от Юджина-младшего. Сьюзен все еще не придумала, как бы ей «представить Юджина обществу» так, чтобы было поменьше шума, но найти решение было трудно, так как любое решение означало наплыв средств массовой информации.

Ночи Сьюзен проводила в своем старом доме. В остальное время он нужен был лишь для того, чтобы в нем стоял автоответчик. На автоответчик приходили сообщения, почти все от Адама Норвица, уведомляющие Сьюзен о предложениях поведать кабельному телевидению все драматические перипетии ее судьбы. Ей приходилось отклонять эти предложения, так как на публике она отстаивала историю о потере памяти, а по сути, ей просто нечего было рассказывать. Все прочие звонки были от психиатров со всего мира, специализировавшихся на проблеме восстановления памяти, которым удавалось тайком вызнать ее номер. («Я знаю, это нехорошо прокрадываться в дом через черный ход, но думаю, что могу помочь вам, Сьюзен Колгейт».)

– Боже, Рэнди, эти недоумки считают, что если они пробьются ко мне по моему частному телефону, то это меня к ним расположит. Что за уроды!

Рэнди не спорил. Новая работа научила его неплохо ориентироваться в мире средств массовой информации. Его контора обрабатывала сообщения, которые еще появлялись в прессе о «Стальной горе», и он приносил домой информацию о том, что на участников группы обрушились усталость от бесконечных переездов, злоупотребление наркотиками, гепатит С, суды за оскорбления действием и непопадание в музыкальную струю.

– Со звездами работать куда веселее. В основном я ксерокопирую юридическую документацию и привожу какие-то таинственные оздоровительные продукты с другого конца города. Со звездами куда веселее.

Сьюзен нарезала дыню.

– Так, значит, со «Стальной горой» действительно покончено?

– Не хочу быть неблагодарным… они все-таки платят, – ответил Рэнди, – но я все думаю, сколько еще нужно энергии на то, чтобы пятерых седых ливерпульцев, с зубами как тающие кубики сахара, представлять ярыми нарушителями сексуальных и моральных норм перед сопляками, которые на двадцать лет моложе их? За какой-то чертой это становится просто неприличным.

– Как поживает Крис? – спросила Сьюзен. Они с Крисом общались редко.

– Босс уверяет, что мозгов у него уже почти не осталось.

– Но он был мозгом группы.

– Да, но…

– Что «но»?

– Не знаю, то ли дело в наркотиках, то ли в том, что альбомы не расходятся, то ли из-за того, что он скрытый гомик…

– Что? Он что, к тебе пристает?

– Нет. Сьюзен, я всего лишь ассистент, а не агент или еще кто-нибудь. Но я слышал, что память у него стала совсем дырявая.

– Все кокаин.

– У него хватает на это денег?


Пять недель спустя Криса посадили за решетку в Нагое, его задержали во время полицейского рейда по ночным клубам за то, что его ноздри и верхняя губа были густо запорошены кокаином. Три грамма кокаина обнаружили в кармане его пиджака, и японская исправительная система выбросила ключ от его камеры в колодец. Рэнди услышал об этом в новостях Си-Эн-Эн утром в четверг. За несколько дней то, что осталось от инфраструктуры «Стальной горы», было распущено, а долги оказались огромными. Сьюзен должна была до конца месяца освободить арендованный у «Стальной горы» дом. Рэнди потерял работу и не получил причитавшихся ему денег, он устроился на другую пиаровскую работенку, но теперь зарабатывал вдвое меньше. Малыш несколько раз болел, и Сьюзен приходилось лечить его в тех медицинских учреждениях, где платят наличными: Дрима изображала канадскую туристку, которая размахивала пачкой долларов – на самом деле остатками сбережений Рэнди. Дрима пустила в ход свои нумерологические деньги, но их хватило ненадолго. Оставались налоги. Аренда. Продукты. Счета за телефон. Корм для Кемпера и Вилли.

В разгар всех этих событий Рэнди записался на курсы сценаристов. Он наконец-то понял, что его жизнь, как и жизнь большинства в этом мире, жестоко и безжалостно зависит от самых низменных финансовых пут.

И вот деньги кончились. Каждый зарабатывал как мог, но денег по-прежнему не хватало. И тогда Сьюзен решила, что пришел ее черед стать кормилицей. Она договорилась встретиться с Адамом Норвицем за ланчем в «Плюще». Она приняла решение продать свое уединение и свою тайну.

Глава тридцать вторая

Мэрилин кругами ходила по месту катастрофы в Сенеке. Ей припомнился фильм, который она видела много лет назад и в котором жену какого-то голливудского менеджера разрезали на кусочки и разбросали по лимонному саду. Но в Сенеке было не кино – здесь пахло горелой пластмассой, к тому же Мэрилин оцарапала ногу, ударившись об исковерканный алюминий. Хрипели громкоговорители, заглушали друг друга сирены. Она увидела тележку, на которой развозят напитки, с маленькими бутылочками со спиртным и со всем остальным, расплющенную, словно картонная коробка. Она увидела спортивную сумку, которую переехала пожарная машина. Она увидела пузырьки с лекарствами, картонные упаковки сока и взорвавшиеся банки тоника, вдавленные в землю Огайо, как семена, политые авиационным топливом и пророщенные пламенем.

Мэрилин возвращалась из Чикаго в Шайенн, когда в одном из баров-закусочных увидела документальные кадры с места авиакатастрофы со вставками старой рекламы, в которой снималась Сьюзен. Не досмотрев до конца, Мерилин купила билет до Коламбуса, а прибыв на место, взяла напрокат машину. Через три часа она уже была на месте катастрофы.

Едва оказавшись там и увидев все своими глазами, Мэрилин узнала, что для авиакатастроф нет правил. Они занимают огромные пространства в самых необычных местах. Местные команды спасателей были просто ошеломлены объемом работ, и спасателям было плохо от того, что они видели. Большую часть территории уже огородили желтой пластиковой лентой, чтобы не подпускать зевак. И Мэрилин поняла, что самый простой способ проникнуть за ленту – это сделать вид, что ты уже там была. Для этого она вымазала лицо, блузку и пиджак жирным черноземом Огайо и проворно перешагнула через ленту. Она прошла туда, где хаотично кричали мегафоны, прошла мимо синих виниловых полотнищ, которые трепетали над штабелям тел и внутри грузовиков для перевозки мяса, в которых сейчас замораживали части тел, чтобы потом подвергнуть их анализу на ДНК.

Фотографов была уйма, и фото Мэрилин, с растерянным лицом и в запачканной грязью одежде, появилось на обложках сразу нескольких самых крупных национальных изданий («Материнская утрата».) Мэрилин купила по полсотни экземпляров каждого.

В представлении Мэрилин Сьюзен либо осталась цела и невредима, либо сгорела без следа. Любой промежуточный вариант был невыносим, поскольку Сьюзен была красавицей, творением рук самой Мэрилин. Погоня Мэрилин за красотой позволила ей вылезти из дыры, из убогой лачуги, где жила их семья, в которой было семеро детей и двое из них уже успели спиться к тому времени, когда Мэрилин начала помнить себя. Члены ее семьи имели красивую внешность, но на самом деле это были люди, не боящиеся Бога, безнравственные, бескультурные и в большинстве своем безграмотные. У них не было никаких моральных принципов, но было много оружия. Мэрилин сбежала из своего свинарника, когда ей было шестнадцать. Она была беременна от одного из своих братьев, и после четырнадцатичасового пешего перехода до Макминвилля у нее случился выкидыш в туалете молочного кафе. Заплатив один из трех долларов, которые она стащила из футляра отцовского ружья, она взяла банановое мороженое и зачарованно уставилась на красную пластмассовую ложечку в нем, которую давали бесплатно. На два оставшихся доллара она купила тональный крем, чтобы хоть как-то загримировать свое заплаканное с синяками лицо. Из города она выбиралась на попутке, ее подобрал Дюран, торговавший дренажными трубами. Почти сразу же Дюран попросил ее выйти за него замуж, и Мэрилин согласилась, потому что ничего иного ей не оставалось. Кроме того, Дюран был человеком обходительным, он не будил ее среди ночи и не наваливался тяжелым, потным телом. И в самом деле, за исключением первых нескольких раз, когда и была зачата Сьюзен, Дюран не особенно ее беспокоил, и это было хорошо. Любовь Дюрана больше походила на поклонение, и он настоял на том, чтобы Мэрилин максимально пользовалась тем, чем обладает. Но в то же время, будучи прагматиком, Дюран убедил ее получить еще и другую профессию, не связанную с красотой. С этой целью он записал Мэрилин на дневные курсы косметологии и на вечерние курсы машинописи и делопроизводства, чтобы она получила двойное образование. Мэрилин впитывала все эти знания, как ватный шарик.

После рождения Сьюзен Дюран настоял на том, чтобы Мэрилин продолжила свое обучение, в результате чего она поднялась до статуса помощника юриста.

– Мэрилин, пожалуйста, прекрати болтать и посмотри на эту женщину в телевизоре.

– Я уже устала на нее смотреть.

– Ничего, это нетрудно. Просто смотри и все.

Дюран был убежден, что женщина должна говорить так, как говорят дикторши телевидения, и он заставлял Мэрилин подражать им.

– Дьюрри, зачем ты заставляешь меня учиться всей это чепухе?

– Потому, Мэрилин, ты ведь знаешь, что я не всегда буду рядом, и, пожалуйста, перестань говорить как дерёвня.

– Что ты хочешь сказать: «не всегда буду рядом»? И, кстати, не дерёвня, а деревня, и, пожалуйста, не называй меня деревней.

– Я должен знать, что ты сможешь продержаться и сама, сможешь жить самостоятельно. Жизнь – тяжелая штука. Надо учиться.

– А когда я останусь одна?

– Когда тебе исполнится двадцать один.

– А что потом, Дьюрри?

Но Дюран не ответил. Он покинул ее, как и обещал, и Мэрилин восприняла это спокойно. Тем более что она никому про него никогда не рассказывала, потому что друзьями она не обзаводилась, а все связи со своей семьей порвала безвозвратно.

Но когда дверь за Дюраном захлопнулась, Мэрилин почувствовала такую болезненную и жуткую пустоту в своей жизни, какую чувствует пень, оставшийся без ствола, который только что срубили. И именно в этот момент ее охватил энтузиазм – отныне Сьюзен предстояло вступить в мир конкурсов красоты.

Первая косметологическая заповедь, которую Мэрилин усвоила на курсах косметологии, заключалась в том, что те черты, которые люди считают красивым, свидетельствуют о плодовитости.

– Большие титьки означают много молока, девочки, – говорили ей на курсах, – и всем об этом известно. Блестящие волосы означают здоровые фоликулы, а наши яйцеклетки, девочки, появляются из фоликул так же, как наши волосы и ногти. Поэтому будем прихорашиваться и чистить перышки.

Мэрилин хорошо усвоила эту заповедь и неуклонно ей следовала: покупала бюстгальтеры, увеличивающие объем груди, румяна, глубокие декольте, красящие шампуни и, дабы возместить урон, наносимый временем, делала силиконовые инъекции, позволяющие вернуть здоровый вид дряблому лицу. Но инъекции пошли в ход только через много лет после того, как в ее жизнь вошел Дон Колгейт – кряжистый лесоруб из Худ-ривера. Он был просто без ума от красавицы, которая работала в настоящей юридической конторе, и от дочки, похожей на китайскую фарфоровую статуэтку на камине его бабушки.

После свадьбы Дон настоял на том, чтобы Мэрилин бросила работу, что она и сделала. Она, конечно, считала его образ мыслей старомодным, но, во всяком случае, это предполагало, что Дон не покинет ее, как Дюран.

Завоеваевав сердце Дона Колгейта, Мэрилин окончательно убедилась в том, что плодовитость и наглядно доказанная способность рожать красивых детей являются необходимым условием ее привлекательности и смыслом ее существования. Но затем проблемы возникли с Доном и его плодовитостью. Его сперматозоиды были либо окончательно мертвы, либо ленивы, либо глупы, либо перегрелись на солнце, так что зачать им с Мэрилин больше никак не удавалось. По мере того как его бесплодие становилось все более очевидным, он все больше пил, а число конкурсов, в которых участвовала Сьюзен, все увеличивалось. Число кроличьих клеток тоже росло, и жили они всегда не в доме, а в прицепе, поскольку Дон на его лесопилке не получал повышения.

Мэрилин посчитала, что может направить в конкурсное русло свой ум – ум, который, она была убеждена, унаследовала и Сьюзен. Другие конкурсантки визжали, хныкали или разыгрывали из себя принцесс, Сьюзен же сидела, как ястреб на фонарном столбе автострады, высматривающий, когда собьют для него добычу, она наблюдала и училась у других. Сьюзен чаще всего побеждала и довольно скоро избавила Мэрилин от необходимости свежевать своих кроликов.

Дон как-то сказал, что косметика и наряды, в которые Мэрилин наряжает Сьюзен, дешевые и блядские. Мэрилин ответила Дону, что когда-то читала, что в Китае девочки рожают уже в девять лет, «поэтому, если девочки могут заводить детей так рано, то нет ничего дурного в том, чтобы выставлять напоказ эту способность».

– Это безнравственно, вот что я тебе скажу, Мэрилин.

– Остынь, Дон. И не надо мне тут морали читать.

– Мэрилин, девятилетние девочки не носят туфли на шпильках, какие носят бабы в ночных кабаках.

– Не будь таким грубым. Это всего лишь вечерние туфли.

– А я-то думал, что в горах народ поумнее.

Когда речь заходила о нравственности, Мэрилин замолкала, хотя и ненадолго. Толковать о нравственности ни в коем случае не означало быть нравственным. Она выросла в свинарнике, и у нее не было представлений об этике. Правда, иногда по ночам она с беспокойством размышляла о том, что грехи родителей могут пасть на детей, что ее собственное грубое воспитание возобладает над ангельскими манерами Сьюзен. Но она никогда не высказывала эти мысли вслух. Наоборот, к примеру, она сказала Дону, что нравственность – это то, что в определенное время позволяет достичь цели.

– Как с теми полинезийцами, которые едят колбасный фарш.

– Кто что ест?

– Мне рассказывал про это мой прежний начальник, мистер Джордан. Он читал, что в супермаркетах в южной части Тихого океана целые стеллажи заставлены только колбасным фаршем. Американцы старались понять, почему этим островитянам так нравится колбасный фарш, и выяснилось, что ничто другое не похоже так на вкус человечины, как солоноватый вкус свиного колбасного фарша.

У Дона отвисла челюсть.

– Мы думаем об этих веселеньких островитянах в их веселеньких пальмовых юбочках, и наши моральные чувства так возмущаются. Но для них каннибализм абсолютно нравствен – и лично мне кажется, Дон Колгейт, что нравственность – это очень гибкое понятьице, так что не надо разыгрывать пастора передо мной.

Но именно Мэрилин бродила, едва не теряя сознания, среди кусков поджаренной человечины в Сенеке. На месте катастрофы было полно людей в биозащитных костюмах. Один из них спросил у Мэрилин, кто она такая и как ее зовут.

– Сьюзен Колгейт – моя дочь, – ответила она. – А я ее мать. Вы не видели ее?

Мэрилин сломала оба каблука, и сейчас на ней были розовые женские кроссовки, которые она нашла несколько минут назад, когда ушибла голень.

На закате девушка-репортер по имени Шила отвезла Мэрилин в местную гостиницу и уступила ей свою койку. Шила записывала собранные истории, вертясь между ноутбуком, сотовым телефоном и телевизором. Мэрилин позвонила Дону. Он приехал на следующее утро. Оба провели день на местном катке, временно превращенном в морг. Под музыку для фигурного катания родственники погибших разглядывали останки, которые были еще опознаваемыми. Руки, ноги, туловища и более мелкие части сложили на листах фанеры и покрыли черными виниловыми полотнищами. Прошло пять дней, но Мэрилин с Доном по-прежнему не могли обнаружить никаких следов Сьюзен. Мэрилин сдала кровь для анализа ДНК, чтобы помочь опознать тела, не поддававшиеся зрительной или стоматологической идентификации. Они вернулись в Шайенн, перед глазами стоял туман, все виделось словно сквозь запотевшие стекла автомобиля, чувства притупились. Шила звонила каждый день – узнать, есть ли какие-то результаты, но результатов не было. Это уже само по себе было сенсацией, и коронер вместе с представителями авиалинии ума не могли приложить, куда подевалась Сьюзен. Температура была недостаточно высокой, чтобы тело могло испариться, а ДНК из всех ресниц и обломков ногтей в радиусе полумили были уже внесены в каталог. Именно тогда Шила свела Мэрилин с известным юристом, специалистом по судебным искам Джули Пойнтц, которая потратила год, чтобы выиграть дело Мэрилин. При аргументации особый упор делался на то, каким глубоким потрясением стал для членов семьи тот факт, что авиакомпания потеряла тело пассажира, а ведь это тело сейчас вполне может лежать в морозильнике какого-нибудь чокнутого поклонника.

– Просто так тело не теряется, миссис Колгейт… Мэрилин. – Это было еще на раннем этапе их деловых отношений. – И я не хочу заострять внимание на том, что могло произойти с ее останками, но…

– А что, если она жива? – спросила Мэрилин.

Джули поцокала языком.

– Ты ведь была там, Мэрилин. Все летевшие этим рейсом погибли, и их тела оказались жестоко изувечены.

Мэрилин всхлипнула.

– Прости, Мэрилин, но тебе не стоит быть такой чувствительной. Сейчас не время. Мы выиграем этот процесс. Они это знают. И мы тоже. Вопрос только в том, сколько мы получим и как скоро. Это не возместит тебе утрату Сьюзен – которая, хотела бы я добавить от себя лично, стала моим идеалом еще со времен «Семейки Блумов», – но деньги – это все-таки кое-что.

Деньги текли теперь в карман Мэрилин со всех сторон, и каждое новое открытие, каждая только что найденная детская фотография Сьюзен продавались и перепродавались за тщательно обговоренную цену. Она купила две новых машины – «мерседес»-седан для Дона и БМВ для себя. Кроме того, она взяла ссуду на покупку дома в испанском стиле и без конца приобретала новые платья и украшения. Особую радость ей доставили настоящие темные очки от Фенди, которые, не прошло и пяти минут, она уже надела, а старым поддельным очкам, которые купила несколько лет назад на толкучке, отломала дужки. Мэрилин тратила деньги, как пьяный в сувенирном магазине или в казино. В ее покупках не было никакой системы – просто сознание собственной силы приятно щекотало нервы всякий раз, когда кусок добычи, ранее принадлежавший кому-то другому, вдруг оказывался в ее руках.

Дон и Мэрилин почти не говорили о Сьюзен, прежде всего потому, что задолго до катастрофы, еще в 1990 году, после того как прекратились ее телевизионные выступления, Сьюзен вычеркнула их из своей жизни с такой решимостью, как будто они уже умерли. Мэрилин действительно не понимала, почему Сьюзен так разозлилась из-за тех денег. Разве Мэрилин не сделала полдела?

Они прочли о свадьбе Сьюзен и Криса в разделе «Искусство и стиль жизни» местной воскресной газеты. Они встретились с Крисом только однажды на всенощном бдении по Сьюзен, которое Мэрилин устроила на центральной площади Шайенна (эксклюзивные права на фотосъемку были проданы в Европе «Paris Match», в Великобритании – журналу «Hello!», в США и Канаде – «Star», права на постановку кино- или телефильма сохранялись за Мерилин, поскольку живая съемка, вполне вероятно, должна была войти в специальный выпуск, посвященный Сьюзен, производство которого должно было начаться в ближайшем году). Мэрилин и Крис обнимались перед объективами, жгли свечи и склоняли головы. Все это время юные фанаты Криса скандировали на другом конце площади. После этого Крис уехал и больше с Мэрилин не встречался. («Знаешь что, Дон, я думаю, что сэр Фредерик Рок Стар – задница».)

Затем как-то утром ей позвонила Джули: «Мэрилин, приезжай в Нью-Йорк. Все закончилось». Когда Мэрилин услышала сумму, она завопила от радости, тут же извинившись перед Джули за то, что вопит ей в ухо. Она попыталась найти Дона и нашла – пьяного в стельку в его любимом заплеванном спорт-баре. Поэтому в тот день она полетела на Манхэттен без него. На следующий день она уже спускалась вместе с Джули по ступеням суда и разговаривала с прессой. Тогда же она потратила 28 000 долларов на покупки в центре Мэдисон-авеню.

На следующий день она вернулась в Шайенн, а еще через день позвонили из авиакомпании, и оживленный женский голос сообщил ей, что Сьюзен воскресла. Повесив трубку, Мерилин протянула руку за стаканом «дерьмеца», который Дон оставил рядом с телефонной книгой. Сьюзен должна была вернуться домой завтра утром.

Глава тридцать третья

Вернувшись в мотель на окраине Шайенна, Мэрилин прокралась в свой номер, где шторы были опущены и орал телевизор. Ванесса и Райан остались сторожить взятую напрокат машину, а Джон с Айваном направились в вестибюль мотеля.

Айван позвонил в шайеннский аэропорт и заказал на ночь место стоянки для самолета, а потом заказал комнаты для всех на случай, если придется наблюдать за Мэрилин до вечера. Джон смотрел на дверь комнаты Мэрилин. Все четверо собрались у машины, и Райан сказал:

– Умираю с голоду. Мы пропустили ланч.

– Я тоже, – откликнулся Айван. – Надо будет найти чего-нибудь пожевать. По дороге я видел закусочную.

– Но вы не можете взять машину, – ответил Джон.

– Это почему? – спросила Ванесса. – Что, Мэрилин собирается делать ноги прямо сейчас? Нам всем не хватает калорий. Ради правильного питания стоит рискнуть. Возьмите мне большую порцию картошки – только проверьте, чтобы она была на растительном масле, – и чай со льдом.

Джон был слишком голоден, чтобы спорить, и тоже сделал Айвану заказ. Когда он вылез из машины, Ванесса подошла к двери четырнадцатого номера и громко постучала. Из-за двери доносились оглушительные звуки из мультфильмов и реклам.

Неожиданная выходка Ванессы заставила Джона и Райана спрятаться за БМВ Мэрилин.

– Э-эй… – протянула Ванесса и постучала снова, на этот раз громче. – Миссис Хизерингтон? Фоун Хизерингтон? – Ванесса постучала в окно, и занавески, потертые, пожелтевшие и пропитанные никотином, немного раздвинулись. Дверь чуть приоткрылась.

– Кто там? – пропищали изнутри.

– Это Мона. Мой дядя – владелец этого заведения. Скажите, это не вы по ошибке оставили на стойке двадцать долларов?

Ванесса протянула к двери банкноту. Дверь приоткрылась чуть шире.

– Ах, ну да, конечно, я… какая вы заботливая.

– Пустяки, миссис Хизерингтон. Вайомингское гостеприимство.

Мэрилин выхватила банкноту у Ванессы из пальцев и скороговоркой пробормотала «Чтожспасибовамбольшоедосвиданья», но Ванесса успела поставить ногу между дверью и косяком.

– Что-нибудь еще? – спросила Мэрилин.

– Извините, что придется снова побеспокоить вас, миссис Хизерингтон, но…

– Фоун. Зовите меня Фоун.

– Извините, что придется еще побеспокоить вас, Фоун, но дело в том, что… – Тут взгляд Ванессы упал на ветхие занавески. – Дело в том, что весь прошлый год я пыталась убедить дядю купить новые занавески для этих номеров. Смотрите, какие эти паршивые.

– Да, пожалуй, я с вами согласна.

– Вот-вот. Если вы, когда будете уезжать, об этом упомянете, то окажете мне поддержку. Это ведь для вас ничего не стоит.

– Разумеется, – ответила Мэрилин.

Дверь закрылась, и Ванесса неторопливо прошла в свой седьмой номер. Джон и Райан, выбравшись из-за БМВ, а затем прокравшись под окном Мэрилин, последовали за ней.

– Она не одна, – сказала Ванесса, когда они вошли в комнату.

– Откуда ты знаешь? – спросил Джон.

– Я слышала, как кто-то копошился в ванной. Даже несмотря на орущий телевизор, было слышно.

– А кого-нибудь еще ты там видела? Или, может, одежду, книги, журналы?

– Нет. Вид у комнаты нежилой.

Райан спросил, похожа ли по планировке комната Мэрилин на ту комнату, в которой они сейчас находились, и Ванесса ответила, что, пожалуй, похожа.

– Тогда пойдемте со мной, – сказал Райан. – Посмотрим, нет ли тут какой дыры, через которую можно сбежать.

Они прошли в ванную и обследовали окно рядом с раковиной.

– Не знаю, можно ли выкарабкаться через такое окно, – сказал Джон.

– Думаю, что можно, – ответил Райан. – Смотрите.

Он подтянулся и лег животом на пыльный почерневший алюминиевый низ рамы.

– Райан, – сказала Ванесса. – Слезай оттуда.

– Нет, я просто хочу посмотреть… – Его слова были прерваны шумом автомобиля. Мерилин на БМВ вырулила с парковочной площадки и уже сворачивала налево, на запад, в сторону шоссе.

– Черт! – сказал Джон, пробивая ногой дыру в двери седьмого номера.

– Не будьте так мелодраматичны, – сказала Ванесса. – Айван скоро вернется. Давайте пока не будем дергаться.

– Спорю, она увидела нас за своей машиной, – сказал Райан.

Они вышли на улицу, чтобы подождать Айвана, причем Джон выглядел явно не лучшим образом. Ванесса спросила, все ли с ним в порядке, и он ответил, что, пожалуй, не все. Солнце по-прежнему стояло над холмами на западе, но уже совсем низко. Ветер свистел, и Джону вспомнился другой ветер – ветер поры его странствий. Ему показалось, что этот ветер так никогда и не утихнет.

Райан извинялся за то, что по его вине они упустили Мэрилин. Подойдя к двери четырнадцатого номера, он попытался повернуть ручку. Ручка повернулась, и дверь открылась. Райан осмотрел комнату, но никаких зацепок не нашел.

– Шериф Перкинс, – сказала Ванесса, – эти мерзавцы оставили спичечный коробок «Сторк-клуба». Посмотрите, здесь внутри даже записан какой-то телефонный номер: Клондайк – 5 и так далее.

– Больше помощи, меньше сарказма, Ванни.

Подъехал Айван, и все трое бросились к машине наперегонки, как щенята.

– Туда, – сказал Джон. – У нее форы две минуты.

Машина рванула, разбрасывая гравий. Они мчались по автостраде назад, в сторону Юты и Калифорнии, среди грузовиков, которые везли овощи, сено и бревна.

Впереди показалась бензоколонка, сияющая, как маяк. Райан направил на нее бинокль.

– Она там, – сказал он. – У насоса для шин.

– Слава богу, – сказал Джон. – Теперь, Айван, подъезжай, но не слишком близко, не то она заметит нас и даст деру.

Описав дугу, Айван подъехал к заправке, в этот час пустой.

– Где она, внутри? – спросил Джон. – Покупает резинку, что ли?

– Ну да, конечно. Если за тобой гонятся, – ответил Райан, – то надо первым делом накупить жевательной резинки.

– Возможно, она в туалете, – сказала Ванесса. – Пойду взгляну.

Выбравшись из машины, она подошла к женскому туалету и постучалась. «Что такое?» – послышался голос Мэрилин. Подражая южному акценту, Ванесса сказала: «Не спешите, мэм», – после чего, обернувшись к мужчинам в машине, подняла оба больших пальца.

Джон выбрался из машины и встал, прислонившись к багажнику, рассеянно жуя чизбургер.

– Если мы поедем за ней, нам придется провести в дороге неизвестно сколько, – сказал он. – Она может ехать бог весть куда.

Мимо проехал черный мини-фургон. За рулем сидела Сьюзен. Заметив Джона, она резко затормозила. Кемпер и Вилли обрушились на приборную доску. Переглянувшись, они с Джоном улыбнулись друг другу. Сьюзен постаралась собраться с мыслями.

– Черт возьми, Сьюзен, – завопил Рэнди, напиток, который он держал, выплеснулся ему на колени. – Какого дьявола ты… – Он так и не договорил, увидев Джона.

Сьюзен сдала назад и, круто развернувшись, вырулила и остановилась рядом с машиной Джона.

– Твоя мать здесь, – сказал Джон, указывая на уборную. – Я нашел ее для тебя. Ты ведь тоже ее искала, правда?

Сьюзен вышла из фургона, поднесла руки ко рту и стала еле заметно раскачиваться взад-вперед, как тростинка на ветру. «О, Джон…» – сказала она, но тут же замолчала. Рэнди с Дримой тоже выбрались из фургона и теперь стояли поодаль и смотрели на Сьюзен. Сьюзен осторожно приблизилась к дверям туалета.

Ванесса отошла от туалета, позволив Сьюзен приблизиться одной. Остальные подошли ближе и стали полукругом. По шоссе проехал грузовик. Солнце уже наполовину скрылось за вершинами гор, и их тени черными полосами стелились по земле. Собаки возились и тявкали в густых зарослях за бензоколонкой. Сьюзен постучала в дверь.

– О господи, я уже все, уже все, – крикнула Мэрилин. – Я меняю пеленки, понимаете?

– Мам?

Все почувствовали, какая глухая тишина воцарилась за закрытой дверью туалета. Последний отблеск солнца погас за холмом, тени исчезли, и воздух стал намного прохладнее.

Рабочий автозаправки появился из-за угла – проверить, что за подозрительное скопление народа образовалось возле туалета.

– У вас есть запасной ключ от женского туалета? – спросил его Рэнди.

– Нет, сэр, только один.

Из-за двери донесся детский плач. Неожиданно Сьюзен ринулась к двери и постаралась вышибить ее плечом, но безуспешно. Она снова ударила в дверь, но тут Мэрилин открыла замок, и Юджин-младший быстро протопал наружу. «Он в порядке», – сказала Мэрилин. Сьюзен схватила сына в охапку, бросилась вместе с ним к стене за цистернами с пропаном и остановилась, прижав малыша к груди. Мэрилин без сил рухнула на унитаз, признавая свое поражение.

– Мам, – сказала Сьюзен. – Все в порядке.

Мэрилин не выходила из туалета. Ее тело сдулось, она вздохнула. Все смотрели в ярко освещенную комнатку.

Глава тридцать четвертая

Сьюзен захлопнула за собой дверь дома в Шайенне, и почти сразу же Мэрилин почувствовала, что вся горит. Пожар так и не потух. Пламя бушевало внутри нее – час за часом, месяц за месяцем, – и, чувствуя его немилосердное жжение, она совсем потеряла голову, извергая поток полных ненависти и мстительности проклятий, так что Дон в конце концов уехал. Мэрилин билась, как муха о стекло, в своем чистом, белом, окаменевшем доме, и ей не с кем было сказать слова, некому было позвонить. Ей казалось, что в голове у нее кишат черви. Ее врач назвал это «изменениями», – на что Мэрилин ответила: «Черт побери, почему вы просто не скажете – климакс?» «Сейчас мы на многое смотрим иначе, – сказал доктор. – Это не конец. Это только нача…» «Почему бы вам не заткнуть пасть, – сказала Мэрилин, – и не выписать мне чемодан таблеток, чтобы погасить этот проклятый огонь?»

Но пламя не стихало, и заглушить его таблетками не удавалось. Она плакала, и это приносило облегчение, но ненадолго – и снова ее пожирал неукротимый огонь, и она чувствовала себя потерянной. А затем стали приходить счета, и деньги кончились. Мэрилин поддерживала в себе остатки гордости и не хотела доставлять Сьюзен удовольствия видеть, как ее мать зарабатывает на интервью, поэтому она не выступала в прессе после того, как Сьюзен уехала в Калифорнию. И все же она надеялась, что Сьюзен увидит, как ее мать отказывается прибрать деньги, и тогда, возможно, Сьюзен простит ее. А если Сьюзен простит ее, то тогда, может, она однажды допустит Мэрилин до выводка детей, о которых так явно неслучайно упомянула.

Из-за своей гордости и надежды Мэрилин оказалась просто без денег. Она стала звонить в теле- и радиокомпании, но было уже слишком поздно. История Сьюзен Колгейт устарела. Мэрилин не могла сообщить ничего нового.

Мэрилин прикинула, что ей по силам еще кое-что, продала дом и сняла дешевую квартирку. У нее развилась фобия – было страшно дотронуться до нижней части живота.

Плодовитость. Дети. Привлекательность. Любовь. Эти слова тесно переплелись у нее в голове, и раньше без всего этого она просто себя не мыслила. А теперь она была бесплодной, как какое-то домашнее растение.

И как по команде, части ее лица начали путешествовать и сдвигаться. Силиконовые инъекции десятилетней давности расползались под кожей злодейскими континентами. Скоро в Шайенне не осталось ни одного магазина, в котором бы Мэрилин не устроила скандала только из-за того, что ей казалось, будто кто-то из продавцов слишком пристально разглядывает выпуклости под ее левым глазом, на правой щеке или на переносице.

Былая энергичность куда-то улетучилась. По утрам она не могла вытащить себя из постели. А затем ей дали месяц на то, чтобы съехать с квартиры. Тогда она побросала все, что могла, в БМВ (от которого решительно не хотела отказываться), а остальное продала. Она выехала на дорогу, подобно множеству делавших это до нее, сложив с себя бремя обязательств перед миром, который отныне и глазом бы не моргнул, даже если бы она сгорела, превратилась в мумию, исчезла без следа или если бы ее засосал космический корабль пришельцев.

И вот однажды где-то в Колорадо все как рукой сняло. Голова у нее прояснилась, и месяцы, проведенные в аду, показались кратким приступом жара. Хоть она и потеряла мужа, дом, практически все имущество, зато наконец почувствовала себя свободной.

Она сняла комнату, платя за нее каждую неделю, недалеко от шайеннской военно-воздушной базы. Цены там были умеренные. Она сменила имя на Фоун, потому что как-то утром увидела молодого оленя рядом с домом, в котором снимала комнату, а фамилию на Хизерингтон, потому что эта фамилия значилась в поддельных документах, которые она достала.

Старый добрый Дюран, словно предвидя, в какой нужде окажется Мэрилин, позаботился о том, чтобы она приобрела навыки, которые ей сейчас очень пригодились. Она снова стала поминать его в своих молитвах, хотя молилась она нечасто. Дюран погиб лет пятнадцать назад. В 1983-м она прочитала, что его машина врезалась в молочный фургон. «Эй, Дьюрри, – сказала она тогда, – по крайней мере, я теперь говорю как дикторша с телевидения. Спи крепко, милый».

Знание делопроизводства и умение работать с оргтехникой позволили ей устроиться на работу в компанию «Калумет системз», которая, насколько она могла предположить, строила НЛО для правительства.

Никто не узнал в Фоун Мэрилин, хотя ее недавно показывали по телевизору. Она преобразилась в нечто совершенно новое. Теперь это была коротко стриженная брюнетка, с рябой кожей, которая носила такие платья, которыми прежде побрезговала бы даже стереть налипший на покрышки автомобиля снег. Она была спокойна, невозмутима и горда тем, что помогает своему правительству строить НЛО.

Так прошел год. Мэрилин постепенно приобретала предметы повседневной необходимости, покупая их в недорогих магазинах, и раз в месяц выбиралась в кино с двумя знакомыми по работе девицами, подшучивавшими над владелицей БМВ, который, как сказала она, достался ей от брата. Мэрилин смотрела телевизор и жила обычной жизнью. Она была счастлива, потому что воображала, что сможет жить этой непритязательной жизнью до самой смерти и никогда больше ей не придется вкладывать так чертовски много энергии в то, чтобы казаться сложной личностью с запутанными взаимоотношениями, которые под конец только измотали ее.

Она печатала с пулеметной скоростью, и ей не мешали даже длинные ногти. Она столь отлично справлялась с этим делом, что какой-то человек, служивший в другой компании, посетил «Калумет», чтобы самому удостовериться в ее умении. Он похвалил Мэрилин за низкий процент опечаток и подметил ее основную слабость: в предложениях, начинавшихся с «Т», она частенько вместо прописной буквы печатала строчную. Перед уходом мужчина улыбнулся ей, и Мэрилин интуитивно почувствовала, что он, возможно, знает, что она вовсе не Фоун Хизерингтон. Он спросил ее, работала ли она где-нибудь прежде, и она ответила, что нет. Это явно показалось откровенной ложью, но на самом деле было правдой. Ее работа на мистера Джордана, который рассказывал про колбасный фарш, относилась уже к другой эпохе, и помимо этого с клавиатурой она совсем недолго работала на атомной станции, когда копила деньги на наряды Сьюзен.

В тот же вечер внутренний огонь вновь охватил ее, и это было хуже, чем прежде, возможно потому, что новый приступ внутреннего жжения казался дурной шуткой, ведь она положила столько сил, чтобы стереть все следы Мэрилин Колгейт, «Женщины в Огне». Одиночество, от которого, она полагала, ей удалось столь успешно избавиться, снова стало раздирать ее изнутри. Она позвонила в компанию и сказалась больной. Скрежеща зубами, она бросилась в машину и помчалась в Калифорнию, намереваясь выпросить у Сьюзен прощение, хотя и понимала, что это всего лишь пустые мечты.

Подъехав к дому в Престуике, она припарковалась напротив. Был уже вечер. Мусорщики собирали мусор. Никто не заметил ее. Мерилин схватила небольшой оцинкованный мусорный бак Сьюзен и забросила его на заднее сиденье. Она приехала на стоянку перед магазином и стала разбирать содержимое бака: две упаковки из-под обезжиренного йогурта, непрочитанная газета и телефонный счет за тридцать восемь междугородних звонков по одному и тому же номеру в Долине Сан-Фернандо, а также квитанция за доставку детского тренажера по адресу в Долине. Есть.

Она зашла в автомат, набрала номер, и мужской голос ответил:

– Слушаю вас.

Мэрилин сказала, что она из компании, которая доставила детский тренажер, и хотела бы удостовериться, что клиенты довольны.

– Юджин его просто обожает… практически живет на нем. С ним и двор смотрится как-то иначе.

– Вот и прекрасно, – сказала Мэрилин. – Может быть, Юджину нужно что-нибудь еще?

– О, вы, торговый народ, просто неутомимы. Сейчас нет, но у него прорезался интерес к самолетам, так что не удивляйтесь, если этак через полгодика мы закажем у вас детский биплан.

– Учтем заранее.

Разговор закончился. Мэрилин зашла на стоянку и купила пенопластновую модель «Боинга-747» тайваньского производства. Потом она поехала к дому Рэнди, припарковалась за несколько домов от него и всю оставшуюся ночь проспала в машине. Утром, с самолетом под мышкой, она обогнула дом и увидела самого прекрасного ребенка из всех, которых ей приходилось видеть, – ребенка почти неземной красоты. Он был ужасно похож на Сьюзен в детстве и на кого-то еще, но эти новые черты она не могла припомнить. Она вдруг кое-что поняла о том, где Сьюзен провела тот год.

Мэрилин отчаянно захотелось обнять этого ребенка, прижать его к себе. Вытащив самолет, она начала изображать, как он летает, пока Юджин-младший его не заметил. Радостно подпрыгивая, он побежал к Мэрилин. Через пару минут рыдающая Мэрилин уже увозила мальчика в БМВ.

Рэнди как раз разбирал в гостиной белье из стирки и был уверен, что не прошло и пяти минут, когда он последний раз видел мальчика, но тут сработал его радар. Что-то случилось. Он выглянул на задний двор и обомлел. Потом заметил машину, выезжавшую с подъездной дорожки. Он позвонил Сьюзен – как раз, когда она вернулась с прогулки с Джоном Джонсоном. Прежде чем он что-нибудь успел сказать, она выпалила: «Рэнди! Меня только что подбросили до дому полицейские… и я встретила того парня…»

Рэнди прервал ее и рассказал, что случилось.

Глава тридцать пятая

Полицейские высадили Сьюзен у дома. Она сварила кофе и позвонила старому телевизионному приятелю, Руису, состоявшему ныне в «Режиссерской гильдии». Она попросила дать ей номер домашнего телефона Джона Джонсона, но Руис колебался. Тогда Сьюзен напомнила ему, что именно она помогла его сестре сделать пластическую операцию, и он дал номер. Ручка высохла. Она снова и снова повторяла номер Джона в поисках чего-нибудь, чем его можно было бы записать, когда зазвонил телефон. Это был Рэнди с известием о похищении.

Повесив трубку, Сьюзен застыла посреди своей веселенькой безликой кухни, вдруг перестав ощущать созданную кондиционером прохладу. Кровь так шумела в ушах, что она почти оглохла. Раковина и папоротник в горшке казались расплывчатыми, как картинка в камере слежения магазина. Только чувство вкуса еще не отказало, хотя и работало как-то неправильно: во рту стоял кисловатый медный привкус. Она ждала этого с того самого момента, как порвала отношения с матерью в офисе Калвер-сити, когда разбили пепельницу Грегори Пека. Она всегда подозревала, что от эмоциональной зависимости так легко не избавляются.

Бурление химических элементов в крови постепенно стихало. Чувства вернулись к ней, она побежала в коридор, схватила сумочку и быстро просмотрела ее содержимое: ключи, бумажник, права, сотовый, фотографии и ментоловые пастилки – это все, что ей понадобится. Вылетев из дверей, Сьюзен метнулась к своей машине, стоявшей на подъездной дорожке, оставив дом незапертым и не выключив кофеварку. Солнце село, и час пик практически кончился, но на голливудском шоссе машины стояли по пять в ряд, тесно, как зрители в кинотеатре, двигаясь с мучительно медленной скоростью. Она позвонила Рэнди, и они начали спорить, перекрикивая друг друга: Рэнди настаивал на том, чтобы вызвать полицию, Сьюзен категорически приказывала ему не делать этого. Они выехали из зоны приема, и связь оборвалась. Сьюзен позвонила снова, телефон запищал, сообщая о севшей батарейке. Она сказала Рэнди, что позвонит еще раз, после того как перезарядит батарейку в прикуривателе, на что уйдет часа три, к этому времени она будет недалеко от границы Калифорнии с Невадой.

– Рэнди, ты не виноват. Она пробралась бы и в Форт-Нокс, если бы захотела.

– Сьюзен, почему ты…

– Она вернется в Вайоминг, Рэнди. Она хочет играть на своем поле. Так она…

Телефон умолк, батарейка села окончательно, и Сьюзен осталась наедине со своими мыслями, в машине, едущей на восток, а в небе между тем зажглось несколько звездочек и промелькнуло несколько огней самолетов.

Сьюзен была в ярости. Но на себя она злилась не меньше, чем на мать, за свое излишне мстительное и глупое поведение в Шайенне. Она так гордилась, поворачивая в ране финансовый нож, но верхом глупости было упоминать о внуках. Дура, дура, дура. Что-то в ее голосе и выражении глаз навело Мэрилин на след. Черт. Она ударила ладонью по рулю и почувствовала, что от волнения ее вот-вот вытошнит. Сьюзен включила радио, но скоро ее голова начала гудеть от каких-то диких мнений и бессмысленной болтовни, которыми был забит эфир. Она выключила приемник.

Сьюзен смотрела на дорожные знаки. Она приближалась к Неваде. Рэнди сказал, что у Мэрилин фора в один час, но Сьюзен знала, что ее мать – адский водитель, так что вполне вероятно, что она была уже на приличном расстоянии где-то на автостраде.

Сьюзен вспоминала прошедшие годы, пытаясь найти зацепки, которые объяснили бы происходящее безумие. Самым серьезным, пожалуй, было то, что после возвращения в Лос-Анджелес из Эри Сьюзен ничего не читала о Мэрилин в газетах и ни разу не видела мать на телеэкране, если, конечно, не считать сцены, в которой мать и дочь обнимались на крыльце дома Мэрилин и которую без конца гоняли по телевизору. Сьюзен понимала, что, отказываясь от интервью, Мэрилин таким образом показывала, что она готова принять вызов. Сьюзен попыталась представить, сколько денег потеряла Мэрилин из-за своего молчания, и позавидовала силе ее воли. Почему ее мать никогда не расходовала энергию на то, чтобы подшивать газетные вырезки и вязать пинетки малышам, как это делают все остальные матери?

Ей припомнился прошедший день. Она вздохнула и, отведя назад руку, попыталась нашарить на заднем сиденье бутылку апельсинового сока. Машина вильнула, другая машина предупреждающе загудела, и, свернув к обочине, Сьюзен перевела дух.

Она встретила Джона Джонсона только сегодня днем, но казалось, что с тех пор прошла целая вечность. За очень долгое время это было первое настоящее общение. Джон был колоритен, наделен сердечностью и свежестью восприятия, о которых, как ей показалось, сам даже и не подозревал. И ее лицо явилось ему в видении! Это было очаровательно. В привычной ситуации она бы посчитала, что это способ завязать знакомство, но с Джоном все было по-другому. Сьюзен тронуло и то, что она может представлять образ… чистоты для постороннего человека, человека, с которым ее, похоже, связывал ряд уникальных переживаний.

Она боялась, что теперь Джон узнает о ней и о Юджине-младшем из какой-нибудь бульварной газетенки, которые всегда раздражали Сьюзен. Рэнди был прав. Ей надо было уже давно ввести ребенка в общество. А как это делается? Если она расскажет о Юджине, то не заподозрят ли ее в поджоге? Если тесты ДНК подтвердят, что ребенок действительно ее, то не решат ли, что Юджин-младший – дитя насилия? Возможные варианты беспорядочно крутились у нее в голове. А не могут ли признать ее недостойной материнства? Не могут ли отнять ребенка?

Рэнди. Телефон зарядился. Сьюзен позвонила. Он был дома, в Долине и блевал в ванной от страха, чувства вины и беспокойства на глазах у Дримы, которая подошла к телефону. Они с Рэнди хотели поехать вместе со Сьюзен, но Сьюзен сказала, что будет лучше, если они останутся дома на случай, если позвонит Мэрилин. Дрима делала все, что могла, чтобы успокоить Рэнди.

Сьюзен ехала ночь напролет. К утру глаза у нее покраснели, и свет восходящего солнца больно резал их. Где-то в центре Юты она купила на бензоколонке яблочного сока и сэндвич с ветчиной. Поев, она поняла, что потеряет сознание, если сразу же снова пустится в дорогу, тогда Сьюзен решила принять транквилизатор и немного поспать на автостоянке. Услышав звонок мобильника, она вздрогнула и проснулась. Звонили Дрима и Рэнди, желая узнать, нет ли новостей.

Она снова погнала машину вперед. По карте от Лос-Анджелеса до Шайенна было 1200 миль. Сьюзен долго делила 1200 на мили в час. Все время получалось что-то около пятнадцати часов. Когда она прибавила то время, что спала, вышло, что она приедет в Шайенн около семи утра по местному времени. В Юте мотор заглох. Пришлось провести там почти полдня. Сьюзен приехала в Шайенн на рассвете, измученная и голодная. Она позвонила в дверь старого дома Мэрилин, готовая к сражению, но ей открыли новые владельцы – Эллиоты, приятная молодая пара, собиравшиеся на работу.

«Ваша мать уехала год назад, – сказала миссис Эллиот, Лорина. – К нам все еще периодически звонят, разыскивая вас или ее. И мы уж никак не ожидали увидеть здесь… вас». В словах Лорины не прозвучало и намека на недовольство или неуважение. Но Сьюзен прекрасно понимала, как дурно это выглядело со стороны: вломиться с утра пораньше и при этом даже не знать, что твоя собственная мать здесь больше не живет.

Эллиоты предложили Сьюзен позавтракать, и она поела на кухне, которая сейчас хотя и изменилась, но все же оставалась той самой кухней, на которой состоялась достопамятная встреча. Лорина предложила ей принять ванну, но Сьюзен отказалась, чувствуя, что у нее не хватит сил намыливать, а потом еще споласкивать волосы. Тогда Лорина предложила ей чистую одежду, на это Сьюзен согласилась. Переодеваясь в ванной на втором этаже, она услышала доносившийся снизу приглушенный разговор. Сьюзен очень боялась, что в дело вмешается полиция. Вернувшись на кухню, она призналась, что они с матерью уже давно не разговаривают, но теперь ей нужно связаться с ней. Муж Лорины, Норм, сказал, что ситуация напоминает ему отношения его сестры с матерью, и Лорина кивнула.

Сьюзен с Лориной переворошили все телефонные книги в поисках всех возможных вариантов фамилии Мэрилин, ее девичьей фамилии, других имен и прозвищ, но абсолютно без толку. Потом Сьюзен методично объехала каждую улочку в городе – благо городок был не очень большой, – высматривая темно-бордовый БМВ. Когда солнце село, Сьюзен смирилась с поражением.

Она позвонила Рэнди, который слонялся по дому в Долине и паковал вещи, не дожидаясь, пока Сьюзен вызовет его с Дримой в Вайоминг.

Сьюзен, хотя и не совсем, но все же удалось взять себя в руки, она поблагодарила Эллиотов, а потом двадцать с чем-то часов колесила по Шайенну. Она позвонила Рэнди и сказала, что поедет на запад, в Ларами, и встретится с ними там.

Когда они встретились, Сьюзен, вся в слезах, упала в их объятия. Она оставила свою машину на бензоколонке, после чего они все вместе вернулись в Шайенн в черном мини-фургоне Рэнди. Рэнди с Дримой старались спокойно оценить ситуацию и решить, что делать дальше.

Среди прочих новостей Сьюзен смущало известие о том, что Джон Джонсон появлялся у Рэнди и Дримы. Она просто не знала, как к этому относиться, ее мысли упирались в тупик.

– Он не придурок, – сказала Сьюзен. – Просто он… не придурок.

– Я этого и не говорила, Сьюзен, – ответила Дрима. – Но у него четырехзначное примарное число.

– Оставь ты эту нумерологию, Дрима. Только не сейчас.

Нервы у сидевшего за баранкой Рэнди были напряжены.

– Он искал меня? – спросила Сьюзен. – Он даже не знает о Юджине-младшем.

«Джон искал меня», – твердила про себя Сьюзен. И снова перед ней вставала стена. Но теперь она чувствовала, будто подзарядилась энергией. Кто-то ищет ее – кто-то, кого она сама до этого пыталась найти. Она посмотрела в окно на прерии. Внезапно они перестали казаться такими огромными и страшными. Внезапно они перестали казаться местом, где можно безнадежно затеряться.

На выезде из Шайенна Сьюзен пересела за руль мини-фургона.

Глава тридцать шестая

Сьюзен усадила Юджина-младшего на бетонный выступ рядом с цистерной с пропаном. От облегчения все ее тело расслабилось, но ребенок просто радовался, и только.

Рэнди пошел успокаивать управляющего бензоколонки, который опасался, не означает ли такой внезапный наплыв людей что-то неладное. Зазвонил мобильник Айвана; он ответил, перешел на японский и скрылся в машине. Дрима порхала вокруг Сьюзен, а Джон, Райан и Ванесса, подойдя тихонько к распахнутой двери туалета, смотрели на Мэрилин, ссутулившуюся на крышке унитаза. Ее покрасневшие глаза были широко раскрыты.

– Мэрилин? – окликнул ее Джон, и голос его эхом отозвался в облицованном плиткой помещении. Мэрилин ничего не ответила. – С вами все в порядке?

Мэрилин сидела, прислонившись затылком к стене. Она обернулась к стоявшему в дверях Джону.

– Принести вам чего-нибудь? Тайленола? Еды? Одеяло?

– Нет, – сказала Мэрилин. – Все нормально. Я ничего не хочу. Нет, правда. Ничего.

Она посмотрела на Джона, и ей показалось, что ребенок похож на него. Надо сказать, что Джон действительно имел некоторое сходство с ребенком Сьюзен, потому что в чертах Джона было что-то общее с чертами погибшего Юджина Линдсея.

– Вы отец?

– Нет, мэм.

– Красивый ребенок, – сказала Мэрилин.

– Это точно.

– Хотя Сьюзен была еще красивее. Она была как сувенирная фигурка. Люди смотрели на нее разинув рот. – Мэрилин сверкнула глазами на Ванессу. – Ты. Как ты меня поймала? Я поняла, что дело завертелось, когда ты сказала про занавески. Ты не похожа на тех, кто заботится о занавесках.

Ванесса изумленно поглядела на нее, не в силах сразу сообразить, что ответить.

– К черту все это. Ничего не желаю знать. Это меня все равно только до смерти перепугает. Я знала, что мне не надо было задерживаться в «Калумете» из-за льгот. – Она закурила. Джон подумал, что вид у нее как у трансвестита. – Так в чем дело? Вы что – копы, ребята?

– Нет. Мы друзья Сьюзен, – ответил Джон.

Тут как раз вернулся Рэнди и сообщил всем, что никакой полиции не предвидится.

– Меня бы надо было за решетку отправить, – сказала Мэрилин. Она отвернулась к чистой, без надписей и рисунков стене.

– Никаких обвинений не будет, Мэрилин, – сказал Джон.

Машины, движущиеся по Главной автостраде, с монотонным ревом проносились мимо. Джон вспомнил, как еще неделю назад он больше походил на робота, маниакально озабоченного тем, чтобы не пропустить шестичасовой выпуск Си-Эн-Эн по телевизору, и еще как Дорис орала на него и требовала, чтобы он выложил ей все о своем одиночном путешествии. Джон протянул руки к Мэрилин.

– Приведите хоть одну причину – почему я должна пойти вам навстречу, – презрительно отреагировала она.

Джон на мгновение задумался и вспомнил, как Ванесса рассказывала про двоемужество Мэрилин. Как звали того, второго? Он вспомнил и выпалил:

– Дюрану Дешенну хотелось бы, чтобы вы были рядом со Сьюзен!

Мэрилин судорожно вздохнула, лицо ее, утратив всю суровость, на мгновение помолодело, и Джон явственно увидел, какой она когда-то была красавицей. Она неуверенно проковыляла к нему, словно идя по колеблющейся доске. Они с Джоном вышли наружу и сели рядышком возле трансформаторной будки и какого-то колючего кустарника.

– Знаете, однажды я почувствовал, что надорвался, – сказал Джон. Мэрилин кивнула. – И без работы мне тоже приходилось сидеть. – Она снова кивнула. – Но самое главное, мне не с кем было поужинать в половине седьмого вечера, – сказал он. – И это было самое ужасное для меня: закат, половина седьмого вечера и ужин в одиночестве.

Сьюзен, Рэнди и Дрима собрались возле фургона. Айван все еще сидел в машине и говорил по-японски. Райан и Ванесса деликатно отвернулись от Джона с Мэрилин, но по-прежнему ловили каждое слово, и Джон шикнул на них, как на детей, которым давно пора спать.

– Райан, может, принесешь Мэрилин чашку кофе? Ванесса, не могла бы ты притащить из машины мое пальто?

Когда они уходили, Райан шепнул Ванессе: «Прямо на Оскар», и Ванесса хихикнула. Через минуту они вернулись.

– Выпейте немного кофе, – сказал Райан. – Сразу станет легче.

Он вложил в руку Мэрилин бумажный стаканчик с горячим кофе.

Джон подошел к Сьюзен, которая держала свое дитя за лодыжки вверх ногами. Налетел холодный ветер, и Джон застегнул куртку.

– Кажется, сто лет прошло после нашей недолгой прогулки, верно? – сказала Сьюзен и с улыбкой посмотрела на Джона.

– Тысяча.

Рэнди и Дрима, явно чувствуя себя лишними, поспешно попрощались и удалились вместе с собаками.

– Так как тебе это удалось? Я имею в виду найти мою мать? Я была здесь, в Вайоминге, и просто сходила с ума. Не спала почти двое суток. Как ты хотя бы узнал, что я ищу ее?

– Никак. Я искал тебя. – Он сел рядом со Сьюзен. – Немного везения, немного интуиции. А потом к делу активно подключилась «Гавайская криминалистическая лаборатория», которая работает только на пять с плюсом. – Он указал на Райана и Ванессу. – Никогда не переходи этой парочке дорогу. Они такие умные, что у них даже дерьмо с извилинами.

Сьюзен перевернула Юджина-младшего и прижала к груди, по-прежнему улыбаясь Джону.

– С мамой никогда не соскучишься, это уж точно. Эй, знаешь что? Я раздобыла номер твоего домашнего телефона.

– Правда? Когда?

Сьюзен все рассказала Джону.

– Ты просто сфинкс. – Джон повернулся и посмотрел на Юджина-младшего, который играл с камешками слева от него. – Сколько лет исполнилось…

– Юджину.

– Юджину?

– На прошлой неделе исполнилось два.

– Ты не хочешь поговорить с матерью?

– Думаю, надо. – Сьюзен схватила Джона за руку. – Раз уж тебе так хочется, то пойдем со мной, сам все увидишь.

Вдвоем они подошли к Мэрилин, у которой был потерянный вид, она напоминала морскую птицу, искупавшуюся в нефти. Сьюзен собиралась что-то сказать, начала было и прервалась. Сразу стало понятно, что ей и не нужно ничего говорить.

– Прости меня за эти конкурсы, – еле слышно шепнула Мэрилин.

Сьюзен громко простонала, выпустив из легких воздух и стресс.

– Послушай, мам, – сказала она, – если я когда-нибудь услышу от тебя хоть слово о том, что моему парнишке надо сделать прическу, что он должен ходить в спортивный зал, чтобы развить крепкие плечи, или хотя бы что ему надо помазаться «Клеросилом», то я перестану приглашать тебя на Рождество, договорились?

Мэрилин вздохнула.

Сьюзен с Джоном вернулись к мини-фургону и сели рядом с ним, Сьюзен взяла Юджина-младшего на колени.

– Я попросила номер твоего телефона у приятеля из «Режиссерской гильдии». И уже собиралась позвонить, как моей матушке вдруг моча в голову ударила.

Она сладко зевнула. Джон подобрал кусок картона и стал развлекать Юджина, пряча лицо за этой картонкой и выглядывая из-за нее.

– Я не умею играть в кино, – сказала Сьюзен.

– О боже, с чего ты это взяла? – фыркнул Джон.

– Не хочу, чтобы ты забивал голову моими проблемами, – улыбнулась Сьюзен, – и думал, что можешь спасти меня, взяв на ведущую роль в какой-нибудь твой фильм. Я паршивая актриса. Это правда.

– Ты можешь брать уроки и…

– Стоп. Я не хочу быть актрисой. И никогда не хотела. Все случилось само собой. Я хочу, чтобы моя жизнь изменилась, но не в этом направлении.

– Так, значит, ты хочешь измениться? – Джон постарался, чтобы этот вопрос прозвучал как бы вскользь.

– Ну да. А ты?

– Как насчет того, чтобы я остановился, если остановишься ты?

– Ты думаешь, что сможешь?

Джон задумался. Ветер крепчал.

– Взгляни на нас, – сказал Джон. – Мы как два клоуна, которые отправились через Ниагару в бочонке.

Сьюзен закрыла лицо руками и сказала:

– О боже, моя мать… никуда от нее не деться.

Айван закончил разговор и незаметно подошел к Джону и Сьюзен как раз в тот момент, когда их руки встретились.

– Джонни, они в Нагасаки просто все отпали от «Суперсилы».

– Айван, это Сьюзен. Сьюзен, Айван.

Джон и Сьюзен беззаботно держались за руки.

– Слушай, Джонни, почему бы мне не загрузить всех в нашу машину и не отвезти обратно в Лос-Анджелес?

Глаза Сьюзен были такие же бездонные и широко распахнутые, как кобальтово-синее небо.

– Ладно, – ответил Джон.

Сьюзен села за руль мини-фургона, а Джон запрыгнул внутрь и, подхватив Юджина-младшего, устроил его у себя на коленях. Сьюзен включила зажигание, и фургон тронулся.

Оглянувшись, Джон увидел недоумевающие лица и Айвана, который готовил набросок сценария на следующие шесть часов.

Сьюзен, несмотря на усталость, уверенно вела машину. Все трое мчались по плоской равнине, и никто из сидящих в фургоне не знал, куда они направляются, – они знали только то, что едут куда-то оттуда, где были прежде.

Юджин-младший уснул на коленях Джона. Джон смотрел в окно. Снаружи тянулась изгородь из колючей проволоки, мелькнул дорожный знак «Омаха 480», и еще Джону показалось, что он увидел глаза какого-то животного.

Он посмотрел на отражение Сьюзен в темном оконном стекле. Джон вспомнил, как однажды на съемках накричал на оператора, который, по его мнению, был дальтоником. Во время перерыва Джон пошел к бутафорам и принес кусок блестящего черного пластика. Он дал его оператору, и тот спросил: «Зачем это?» – «Так обычно делали художники-импрессионисты, – ответил Джон. – Всякий раз, когда они были не уверены в правильности выбранного цвета, они смотрели на его отражение в черном стекле. Они думали, что единственный способ узнать истинную природу предмета – это посмотреть на его отражение в чем-нибудь темном».

Сзади вынырнули полицейские огни, но полиция преследовала другую машину, Сьюзен посмотрела на Джона и заговорщически подняла брови. Джон посмотрел на бледное черное полотно дороги, и ему припомнился один момент из той поры, когда он бродил по пустыне. Жаль, что он не рассказал об этом Дорис, о том единственном моменте в Нидлз в штате Калифорния, много-много месяцев тому назад, когда он стоял, глядя на запад, а день уже клонился к вечеру. Там, на западе, сильный ливень обрушивался на маленький, ограниченный участок пустыни, а рядом, на соседнем клочке, бушевала пылевая буря. Солнце пронизывало влагу и пыль. Джон видел такое впервые, и хотя он знал, что это всего лишь отражение, ему показалось, что солнце бросает черные лучи на Землю, на автостраду и бесконечный поток первопроходцев серебряной рекой катится из одной части континента в другую. Джон почувствовал, что на него и на всех остальных в Новом Свете нисходят проклятие и благословение Божий, что они – племя чужестранцев, бросающихся в огонь все снова и снова, страстно желающих сгореть, страстно желающих восстать из пепла всегда обновленными и исполненными новых чудес, всегда жаждущими, всегда алчущими и всегда веря, что все, что ни произойдет с ними далее, милосердно сотрет их прежние личины, и это племя ползет вперед по лучезарному пластиковому пути.

Примечания

1

чудесный, удивительный (фр.) (здесь и далее прим. ред. FB2)

2

[mal] vivant (фр., уст.) – [плохо] ведущий себя

3

да, конечно; совершенно верно; (нем.)

4

Клиника по реабилитации алкоголиков и наркоманов.

5

Transcendens (лат.) – выходящий за пределы.

Трансцендентное – в схоластике – внеопытное, потустороннее, лежащее за пределами человеческого познания.


на главную | моя полка | | Мисс Вайоминг |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 6
Средний рейтинг 4.7 из 5



Оцените эту книгу